27
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Добавлена глава 10
{{В процессе
|Сейчас =1011
|Всего =28
}}
– Узрите! – воззвала прекрасная женщина сквозь грохот к массе людей, полулюдей и гибридов. – Наш Спаситель!
<br />
=== '''Глава десятая''' ===
Сначала тварь убила Фило Эроса. Из всех Обожаемых он был ближе всех к новой угрозе и, в восторге от собственной удачи, воспользовался случаем, чтобы присвоить себе славу победителя. Он обеими руками поднял свою тяжелую саблю и помчался к патриарху так стремительно, что культисты отлетали в стороны от одной только силы его натиска.
Существо едва глянуло в сторону Эроса, вильнуло хвостом – длинным, перевитым мускулами, ребристым хитиновым хвостом, который оканчивался загнутым шипом, – и проткнуло им слой керамита, который защищал живот космодесантника. Оно приподняло Эроса над землей, вонзая шип все глубже, сначала в абдоминальные мышцы и кишки, потом выше, в диафрагму, и наконец шип остановился между легкими. Там кончик хвоста запульсировал и излил в грудную полость Эроса вязкий черный яд.
Ксантин этих подробностей не видел. Он видел только, как его брат, насаженный на хвост твари, безвольно обвис и изо рта у него пошла черная пена, и как он беззвучно содрогался в конвульсиях, когда чудовище медленно, почти нежно опустило его на пол собора.
Ксантин смотрел, как с холодной эффективностью действует яд, как брат, с которым они прошли сотни кампаний и прожили бок о бок тысячу лет, корчится и втягивает в легкие последний глоток сырого воздуха.
– Нужно взять образец, – пробормотал он.
Стоявший рядом с ним Саркил поднял цепной пулемет и прицелился в чудовище.
– Нет! – скомандовал Ксантин, ударив по пулемету раскрытой ладонью. Стволы были такие горячие, что жар доходил до кожи даже сквозь перчатку. – Прояви немного такта, Саркил. Эта тварь моя.
Саркил открыл рот, чтобы возразить, но передумал. Он проверил счетчик патронов и пожал плечами, сервоприводы огромного терминаторского доспеха типа «Тартарос» зажужжали в такт движению.
– Так и быть, – проговорил он и отвернулся, чтобы навести прицел на стаю генокрадов, потихоньку подкрадывающуюся к «Клешне Ужаса».
Патриарх не моргая оглядывал собор. Его вспухший мозг пульсировал, и одновременно с этой пульсацией то сжимались, то разжимались невидимые тиски на черепе Ксантина.
Он чувствовал рядом чье-то еще беспокойное незримое присутствие. Сьянт рыскала у границ его разума, и ее настороженность превратилась в настоящий ужас.
'''Беги,''' – потребовала она. '''– Беги, беги, пока не поздно!'''
''Нет,'' – отрезал он, ощущая, как в предвкушении грядущей битвы его сверхчеловеческий организм захлестывает волна адреналина и прочих стимуляторов более экзотического происхождения. Сьянт повторила приказ, на этот раз намного более настойчиво.
'''Беги, беги, беги, беги!'''
Чудовище перевело взгляд на Ксантина, и все исчезло, остался только барабанный грохот в ушах и горящие желтые глаза, что глядели в бирюзовые над разрушенным, пыльно-серым и грязно-коричневым миром.
Он не побежит. Он убьет мерзость собственными руками, и люди будут боготворить его за этот подвиг.
'''Беги-беги-беги-беги…'''
''Хватит!'' – мысленно вскричал он так громко, что заглушил настойчивые требования демона. – ''Я – Ксантин, повелитель Обожаемых, и нет такого противника, которого я не смог бы уложить!''
Ксантин снова поднял Терзание и наставил острие шпаги на громадное существо. Он не любил повторяться, но правила есть правила.
– Я – Ксантин, – снова начал он, – гордость Обожаемых, образец совершенства Третьего легиона, и…
Остаток речи утонул в сдавленном крике, когда патриарх прыгнул на него; когти зацепили отполированный пурпурный керамит, и он покатился назад, затормозив в куче строительных обломков.
Перед глазами все поплыло, последствия удара еще усугубило психическое давление, которое он испытывал из-за близости патриарха. Скорее машинально, чем сознательно он вскочил на ноги и принял кемосийскую боевую стойку, тем временем позволив себе прислушаться к собственным ощущениям. Таковых оказалось в избытке.
''Боль в сросшихся ребрах, глухая и отдаленная, будто рокот в штормовых тучах на окраине города. Вкус крови во рту, терпкий и насыщенный, как вино.''
'''Перед тобой не просто ксенос-полукровка, –''' не унималась Сьянт. '''– Если ты не желаешь бежать, то желаю я. Впусти меня, возлюбленный. Стань со мной единой плотью, раздели со мною свои чувства, и вместе мы покинем этот обреченный мир.'''
Теперь демоница уговаривала его, от отчаяния прибегнув к способам обольщения, известным только ей. Столько раз они помогали ей прежде! Ксантин чувствовал ее мощь – она еще не вернула себе полного великолепия, но все же была сильна. И сейчас, стоя в руинах Собора Изобильного Урожая, он не желал ничего более, как раствориться в ней, отдать ей всего себя, ощутить, как эта сила, эта грация вливаются в его тело.
Перед глазами промелькнуло лицо Вависка и зазвучал глубокий голос: «Ты приковал себя к этой твари, что у тебя под кожей».
Слова брата будто иглы укололи его гордость. Это было хуже, чем боль в ребрах.
– Нет! – зарычал он. Его переполняла ярость – из-за Сьянт, которая сомневалась в его доблести, из-за Вависка, который не признавал его главенства, и из-за ксеносского чудовища, которое протыкало своими когтями его облаченных в ярко-розовое Обожаемых. Ксантин впился в свой гнев зубами, вгрызся в него, ощущая его вкус, насыщаясь им.
– Я убью тебя, тварь, – выплюнул он.
В соборе уже вовсю кипела рукопашная. Фигуры в ярких одеяниях элитной гвардии пробивались в обширное помещение, поднимаясь из невидимых подземелий по боковым лестницам и пролезая сквозь дыры в разбитых окнах. Они занимали огневые позиции, использовали как прикрытия упавшие колонны и поваленные статуи и уничтожали культистов десятками, как только им удавалось пустить в ход свои украшенные золотом лазганы. И все же культисты напирали, карабкаясь по трупам своих изуродованных собратьев; они с радостью отдавали жизни, лишь бы защитить громадное чудовище, что пробиралось между скамьями.
– Помогите, господин! – крикнула женщина в пурпурной униформе. Коготь генокрада пришпилил ее к каменному полу. Она ранила тварь, и та волочила бесполезные ноги, над каждым коленом виднелась дыра с обожженными краями. И все же генокрад, скрежеща зубами, полз вперед, его желтые глаза светились холодной решимостью.
– Оружие, – выдохнула она, пытаясь дотянуться до лазгана, который лежал среди обломков совсем рядом с ее цепляющимися за воздух пальцами. Ксантину ничего не стоило бы подтолкнуть его ногой ближе к ней.
Вместо этого он подпустил генокрада поближе – так близко, что он почти добрался до обездвиженной женщины, – а потом опустил ногу в тяжелом сабатоне на голову твари. Женщина смотрела на него со смесью восторга и ужаса, написанных на потном лице.
''Удовольствие'' – ''сладкая дрожь смерти, такой близкой, такой окончательной. Легкий толчок под ложечкой, будто теряешь равновесие и взлетаешь.''
Его взгляд снова остановился на патриархе. Существо повернулось к нему спиной, и Ксантин обязан был наказать его за эту наглость.
– Отлично! – крикнул Ксантин, подпустив в голос язвительной насмешки и так громко, что перекрыл шум битвы. – Отлично! Наконец-то у меня появился достойный противник!
Патриарх обернулся, и Ксантину показалось, что в жутких глазах существа он увидел удивление. Удар, что поверг его на землю, обычного человека разорвал бы пополам. Но он не был обычным человеком.
Он пошел вокруг существа, поигрывая рапирой, пронзая воздух ее мономолекулярным острием.
– Я – Ксантин, гордость Обожаемых, образец совершенства Третьего легиона. А ты – что ж, грубой силы у тебя хватает, но я убил тысячи таких, как ты. – Он крутанул рапирой, загудело силовое поле. – Подходи, чтобы я мог убить и тебя и взять этот мир.
Патриарх шагнул к нему, на этот раз медленнее, примериваясь к новой, более крупной и выносливой добыче. Он опасался Ксантина. Это хорошо.
''Удовольствие'' – ''легкая рябь удовлетворения, проходящая по префронтальной коре, по нервам и мышцам. Волна наслаждения, холодного и сладостного, как ледяная вода, унимающего боль в груди.''
Патриарх прыгнул, нацелив когти так, чтобы обезглавить его. Но теперь Ксантин предвидел это и уклонился влево, обеими руками направив Терзание в глотку твари. Это был эффектный удар, обрекающий патриарха на гибель – самый совершенный из всех смертельных ударов.
– Ты слишком… – начал он, когда патриарх извернулся в воздухе, выкрутив свое нечеловеческое тело так, как не смог бы никто из людей – не смог бы никто даже из сверхлюдей. – …медлителен, – договорил Ксантин, но тварь уже пронзила его запястье длинным когтем, и рапира, подпрыгивая, покатилась по полу собора.
''Боль – такая теплая и влажная, что к горлу подкатывает тошнота; причинивший ее удар мог бы начисто отсечь кисть, если бы не броня. Безоружный, он обнажен и уязвим перед противником.''
'''Дай мне волю,''' – прошептала Сьянт, выбрав подходящий момент.
– Нет, – выдавил Ксантин, которому пришлось отражать неожиданный удар патриарха своими шипастыми перчатками. Сила удара заставила его отступить на несколько шагов назад, еще дальше от потерянной рапиры.
'''Позволь нам соединиться, любимый. Раздели со мной плоть, чтобы мы могли и впредь вместе упиваться плодами галактики.'''
Ксантин одним движением выхватил из мягкой кожаной кобуры Наслаждение Плоти и трижды выстрелил в направлении патриарха. Выстрелы поразили цель, но чудовище уже мчалось к нему; активно-реактивные снаряды отскочили от толстой хитиновой шкуры и разлетелись по дальним углам собора. Ксантин услышал крики людей и ксеносов, тела которых разрывало на части взрывами.
Патриарх снова настиг его, и так как при нем не было Терзания, Ксантину пришлось встать в дуэльную стойку и держать руки перед собой, чтобы отражать удары или, что было предпочтительнее, уклоняться от них. Ксантин, как и прочие его собратья по легиону, много тренировался с клинком, но тварь была неутомима – казалось, самая физиология делала ее невосприимчивой к усталости.
Снова и снова разрезали воздух длинные когти, пока не случилось неизбежное – Ксантин опоздал с маневром, и когти патриарха нашли цель. Они вошли глубоко в плечо, прорезали золотые и серебряные цепи, свисавшие с мраморно-белого наплечника, и вонзились в плоть.
''Боль в левом плече, пронизывающая до кости. Горячая, острая, сосредоточенная в одном месте, как жар миниатюрного солнца.''
Ксантин взвыл и отпрянул. Это движение немного смягчило удар и не позволило когтям полностью отрубить руку.
Он тяжело дышал. Из раны на руке, такой глубокой, что не помогали даже усиленные свертывающие вещества, ручьем текла кровь. Он чувствовал ее на своей коже, чувствовал, как она остывает и становится липкой, как его усовершенствованный организм старается остановить кровотечение и закрыть рану. Он чувствовал, как с каждой вспышкой боли Сьянт в его душе становится все сильнее и смелее.
Патриарх снова надвинулся на него. Ксантин отчаянно заозирался по сторонам, выискивая в толпе всплески пурпура и ярко-розового. Он искал, кто бы мог ему помочь, но никого не нашел.
– Саркил, – выдохнул он в вокс, пытаясь выровнять дыхание. Квартирмейстер открыл личный канал, и на заднем плане стали слышны ритмичные пулеметные очереди.
– Слушаю, – ответил Саркил. Терминатор уже не притворялся, что соблюдает субординацию, и уж точно не собирался перечислять титулы своего командира.
– Я пересмотрел свое решение, – проговорил Ксантин, сплевывая кровавую слюну. – Не хочешь присоединиться ко мне и вместе уничтожить это чудовище?
– Ни в коем случае, мой господин, – ответил Саркил. По голосу чувствовалось, что он улыбается. – Я бы ни за что не стал отнимать у вас эту высокую честь. – Ксантин услышал, как пулеметная очередь прошивает тела мутантов. – Кроме того, я уверен, что у вас все полностью под контролем.
– Ублюдок, – прошипел Ксантин и закрыл канал. Он попытался привлечь внимание Лорденыша, но гигант был слишком увлечен кровопролитием: гикая, он рубил культистов своим огромным двуручным мечом, а те всаживали ему в спину когти и клинки и старались вскарабкаться на его массивную, как горный пик, фигуру. Из похожего на щель рта доносились пронзительные крики, Лордёныш закатывал глаза – от боли или от удовольствия, Ксантин не знал.
Он снова открыл вокс и, моргнув, переключился на командную частоту.
– Вависк, Торахон, прием! Куда вы подевались?
Секунду спустя раздался голос Торахона.
''– Тысяча извинений, мой господин,'' – отозвался молодой космодесантник. ''– Мы встретили неожиданное сопротивление на входе в собор. Кажется, что-то сильно воодушевило эту толпу отбросов.''
Ксантин и сам видел. Прибытие патриарха словно наэлектризовало культистов, и теперь они сражались с абсолютным презрением к собственной жизни. Это было не похоже на дикое, безумное исступление культистов Пантеона, боевой дух которых был так же шаток, как и их верность. Нет, эти сражались с холодной, чуждой эффективностью, и с мертвыми глазами и застывшими улыбками переносили травмы, которые повергли бы в гибельный шок обычного человека.
Он был один.
Нет, неправда. Он никогда не бывал один.
'''Сзади, любовь моя,''' – прошептала Сьянт.
Кулак патриарха врезался в спину.
''Боль – как удар астероида о поверхность планеты. Позвоночник гнется, едва не ломается, и без того ушибленным ребрам достается еще больше.''
Ксантин полетел кувырком, прежде чем успел почувствовать боль. Он снова покатился по полу собора, с богато украшенной брони полетели хлопья ярко-розовой и пурпурной краски. Он услышал, как шипит и плюется машина, и понял, что от удара раскололась керамитовая оболочка силового генератора. К этому звуку добавился низкий рокот, похожий на мурлыканье карнодона. Вывернув больную шею, Ксантин оглядел собор в поисках его источника, а потом понял, что звук раздается в его собственной голове.
'''Как сладко,''' – простонала Сьянт, отбросив все страхи и предосторожности ради наслаждения его болью. Она росла и заполняла собой его тело, питаясь этой болью.
Ксантин поднял взгляд на нависшего над ним патриарха. С игольно-острых зубов капала ядовитая слюна. Чудовище схватило его за голову. Сильные пальцы стальной хваткой сомкнулись на его черепе. Пару секунд оно просто держало голову Ксантина – осторожно, как мать держит младенца.
Потом с силой толкнуло ее вниз, расшибая кожу и кость о каменный пол.
''Боль в голове, острая, оглушительная, как грохот взрыва.''
УДАР
''Боль в голове, белая, ослепительная, как взрыв солнца.''
'''Да!''' – вскрикивает в экстазе Сьянт. – '''Да!'''
УДАР
''Боль в голове, такая, что хуже не бывает, мерзкая боль ломающейся кости.''
'''Еще, еще, еще!''' – кричит она.
УДАР
Боль ошеломляет. Она абсолютна.
Ксантин начинает смеяться. Он снова смотрит вверх на это безобразно сложенное существо, этот ходячий кошмар, эту отвратительную пародию на совершенство. На эту мерзость.
– Наслаждайся… – ревет он сквозь кровавую пену.
УДАР
– Своим…
УДАР
– Последним…
УДАР
– Вздохом…
'''ВПУСТИ МЕНЯ!''' – кричит демон в его голове.
Он чувствует боль по-настоящему, так, как может чувствовать только сверхчеловек. Он знает каждую клеточку своего тела, каждый орган, каждую кость, каждую артерию. Все они сейчас горят огнем, и он стремится запомнить это ощущение, эту великолепную агонию.
И потом он впускает ее. С ней приходит тепло, а боль уходит. Она хочет его тело целиком, но не может взять его, пока – не может, поэтому они делят это тело и делятся своей силой.
Они сильны. Они так безмерно сильны.
Патриарх быстр, но он – они – теперь быстрее. Он видит, что тварь замахнулась когтистой рукой, целясь в горло, и ловит ее в полете, и удерживает почти без усилий. Он смотрит на эту руку и видит много больше, чем прежде считал возможным.
Он видит бугорки и завитки на хитине, такие же индивидуальные для каждого создания улья, как отпечатки пальцев. Он чувствует под кожей существа пульсацию едкой крови, такой отличной по химическому составу от его собственной. Он чувствует его запах – вонь стоков и грязи, человеческой и ксеносской.
Он видит как она, чувствует как она. Жесткость и мягкость, свет и тьма, удовольствие и… боль.
Другая рука обхватывает конечность патриарха и мягко, осторожно смыкает на ней бронированные пальцы. Он оценивает вес, пробует ксеносскую плоть на прочность, оглаживает руку, чтобы найти наилучшую точку приложения силы.
Ксантин ломает руку. Крошится хитиновая оболочка, темно-пурпурные фрагменты разлетаются в воздухе и на миг замирают, поблескивая, как звездочки. Рваную рану заполняет кровь: она темная, вязкая и воняет озоном.
Патриарх кричит. Для всех, кто находится в соборе, это пронзительный визг, но для Ксантина он низкий и долгий, такой же замедленный, как вся его новая реальность. Тварь кричит от боли, от ярости, от какой бы то ни было эмоции – или подобия эмоции – которую она может испытывать. Ксантин вбирает ее в себя, и хотя сила этой эмоции притуплена тем, как далеки и отличны они друг от друга, есть в ней все же какая-то странная чистота.
Патриарх отшатывается, оставляя конечность в руках Ксантина. Он машет культей, пытаясь удержать равновесие на неровном полу, и Ксантин, словно глядя на себя со стороны, пользуется этим шансом и подбирает рапиру.
«Правильно», – думает он там, где его никто не слышит. Хотя Сьянт, купаясь в боли, становится сильнее, а зверь ранен, все же он смертельно опасен – высший хищник в мире, полном добычи.
Патриарх бросается на него, замахиваясь другой когтистой рукой, второй из четырех. Ксантин грациозным движением уходит из-под удара и погружает рапиру в подмышку чудовища. Даже там хитиновая броня достаточно прочна, но – спасибо, так уж и быть, этим подлым эльдарским кузнецам – тонкий клинок проходит насквозь до самого плеча, рассекая сухожилие, кость, нервы и что там еще прячется под оболочкой этой твари.
Инерция патриарха слишком сильна, он продолжает движение, и Ксантин оказывается в извращенной пародии на объятия. На миллисекунду альфа-особь ксеносов прижимает его к груди, а потом Ксантин разворачивается и вырывает вторую руку из сустава. Она отделяется от тела, и Ксантин швыряет ее в толпу культистов, на которых обрушивается короткий ливень из едкой крови. Они кричат от боли и отчаяния, и звук этот несказанно его радует.
Патриарх шатается – потеряв две конечности, нелегко удержать баланс даже с его сверхъестественным чувством равновесия. Когтистые лапы скользят в луже пурпурной крови. Он падает навзничь. Культисты спешат на помощь, цепляются за хитиновую шкуру, стараются поднять его. Он взмахивает роговым шипом и рвет на куски тех, кто оказался рядом, кромсает кости, органы и хрящи, поднимаясь на ноги.
Он несется навстречу Ксантину длинными прыжками канида, попутно давя генокрадов и мутантов. От изувеченного тела отлетают брызги – кровь из обрубков рук, слюна из клыкастой пасти.
«Ксантин», – слышится по воксу. Голос доносится до него слабо, но он знает, что на самом деле это оглушительный рык, жуткий и смертоносный.
Это Вависк.
«Мы прорвались в собор», – говорит он. Никаких титулов, как всегда. – «Скоро будем рядом».
Слишком скоро. Ничего. Все равно убийство будет за ним.
Хирургические модификации сделали его голос оружием, и хотя ему не хватает необузданной мощи такого любителя громкости, как Вависк, все же, направленный с особой силой, он разит как удар молота. Звуковая волна встречает патриарха в прыжке, и, пытаясь справиться с ней, он предсказуемо изворачивается в воздухе. Ксантин, с рапирой в двуручном хвате, подлетает к нему. Острие исчезает в клыкастой пасти. Ксантин напрягается, чувствуя, как ноги скользят по полу, но мономолекулярный клинок входит все глубже в глотку чудовища, рассекает мышцы, ткани и жизненно важные органы по пути к кишкам.
Патриарх больше не двигается, и Ксантин отпускает рапиру. Тварь, насаженная на эльдарский клинок, как на вертел, рушится наземь. Она еще жива: таращит желтые глазищи, в пасти, мешаясь с кислотной слюной, пузырится кровь. По клинку ползет черная пена, и зыбкое «я» Ксантина содрогается от отвращения.
Он налегает на рапиру, и острие выходит из кишок твари. Оно вонзается в каменный пол собора, как нож в масло, и пришпиливает к нему патриарха, как насекомое. Тот размахивает конечностями и пытается вцепиться в противника когтями, но Ксантин видит, что уходит от этих выпадов играючи – такими медленными они кажутся в его новой реальности.
Он предвидит следующий шаг демоницы. Сьянт не обращает внимания ни на разгоревшуюся вокруг нее рукопашную, ни на предсмертные вопли людей и мутантов. Их боль, их отчаяние – всего лишь крохи ощущений для такого возвышенного создания, как она. Ей хочется чего-то нового, чего-то возбуждающего, чего-то, что ей никогда не приходилось пробовать.
Ксантин подбирает длинный клинок, который кто-то потерял в драке. Старый и ржавый от долгого использования, с одного конца обернутый грязной тряпкой – вот и рукоять. Это импровизированное оружие, нет в нем никакой красоты, да и баланс так себе. Но если надо что-то отрубить, то оно вполне подойдет.
Он хватает патриарха за ногу. Тот так неистово отбрыкивается, будто от этого зависит его жизнь. Да так оно и есть, думает Ксантин с отстраненным весельем. Но он сильнее; во всяком случае, демон, который засел в его теле и обжирается болью и удовольствием, сильнее. Ксантин всаживает похожие на орлиные крылья лезвия на наручах в бедро патриарха, достаточно глубоко – как он думает, – чтобы перерезать нервы. Пинки становятся реже, он распрямляет ногу патриарха и с силой опускает на нее ржавый клинок.
С первым ударом клинок врубается почти до середины конечности, поэтому приходится рубануть еще раз и еще. Он машет клинком с восхитительной безмятежностью, бесстрастно, как мясник рубит мясо за прилавком, пока нога не остается висеть на одних ниточках хитина да на сухожилии. Он тянет, и с великолепным хряском нога отрывается.
Он чувствует, как демона накрывает волна наслаждения. Для самого Ксантина это всего лишь легкая рябь, только эхо ее грандиозных ощущений, и все же волна захлестывает и его. Затем он возвращается к делу и применяет свое искусство к другой ноге патриарха, пилит и режет, пока и она не отделяется от тела.
Легко было бы убить эту тварь. Он мог бы приставить пистолет к глазнице и нажать курок, или вонзить свой позолоченный нож в шов между хитиновыми пластинами, что защищают раздутый мозг. Но Сьянт желает растянуть удовольствие. Она хочет не просто убить это ксеносское отродье; она хочет ''уничтожить'' его, разрушить все, что оно собой представляет, чтобы показать свое превосходство. Свое совершенство.
Ксантин смотрит, как медленно, осторожно, почти любовно она разрезает патриарха на куски, как пьет чужую боль, словно нектар. От существа осталась только хнычущая, кровоточащая, слабая оболочка.
Эта изощренная пытка оказывает воздействие и на его стаю. Их воля к борьбе, укрепившаяся с прибытием патриарха, теперь сломлена. Мутанты и чудовища хватаются за головы и вопят, пока их вожака кромсают заживо. Обезумевшие от разделенной боли, опустошенные духовно, они бросаются на Ксантина и его свиту. На бегу они визжат, выпучив глаза, размахивая грубыми дубинками и тупыми клинками. Другие шатаются по собору с широко раскрытыми глазами, словно очнувшись от кошмара; по всей видимости, они ничего не помнят о своей миссии. Такие становятся легкой добычей для Обожаемых, которые разрывают их когтями, потрошат клинками или размазывают по земле кулаками.
Сьянт упивается болью. Она словно крещендо, которое все нарастает и нарастает, пока не превращается в торжествующий крик экстаза; она горит ярче любой звезды. А потом, как звезда, что выжгла все свое топливо, она начинает сжиматься, коллапсировать в саму себя.
Ксантин пользуется моментом. Он так долго сосуществовал с демоном, что научился поддерживать едва ощутимый контакт сознания с телом, и теперь цепляется за эту тонкую ниточку, чтобы вернуться в свою бренную оболочку. Она сопротивляется, но едва-едва, почти бесчувственная после своего пиршества, и Ксантин восстанавливает господство над собственным телом.
Он снова проанализировал свои ощущения – прежде всего боль, которая сильно привлекала к себе внимание. Треснувший череп уже начал срастаться, и медленное движение костей звучало низкой пульсацией в ушах. Рана на плече покрылась защитной коркой, под ней уже формировалась новая кожа, ярко-розовая и зудящая. Мышцы словно горели, изнуренные запредельной даже для сверхчеловека нагрузкой, которую задал им демон.
Это было прекрасное чувство.
«Они отступают», – пророкотал Вависк по воксу. – «Те, кто выжил, бегут в канализацию и трубы под городом».
– Пусть бегут, – отозвался Ксантин, и его голос эхом прокатился по древнему собору. Последние ошметки тающего на глазах восстания рассыпались кто куда сквозь двери и выбитые окна. – Пусть разбегаются по своим жалким дырам и рассказывают своему грязному отродью обо мне – о моем великолепии! – Он вспрыгнул на гору трупов и воздел руки к небу. – Я – Ксантин! – проревел он так громогласно, что задребезжали осколки стекол в громадных проемах разбитых окон. – И я спас этот мир!
Снаружи послышался восторженный рев толпы.
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Космический Десант Хаоса]]
[[Категория:Дети Императора]]
