Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Д41Т): различия между версиями
Brenner (обсуждение | вклад) |
Brenner (обсуждение | вклад) |
||
| Строка 1: | Строка 1: | ||
{{Другой перевод|Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Alkenex)}} | {{Другой перевод|Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Alkenex)}} | ||
{{В процессе | {{В процессе | ||
| − | |Сейчас= | + | |Сейчас= 29 |
|Всего = 36 | |Всего = 36 | ||
}} {{Книга | }} {{Книга | ||
| Строка 5054: | Строка 5054: | ||
| − | === '''Двадцать восемь. Последний выбор''' === | + | ==='''Двадцать восемь. Последний выбор'''=== |
Лэнд | Лэнд | ||
| Строка 5259: | Строка 5259: | ||
Меч Великого Ангела опустился. | Меч Великого Ангела опустился. | ||
| − | Миллионы орудий Санктума Империалис запели разом.<br /> | + | Миллионы орудий Санктума Империалис запели разом. |
| + | |||
| + | |||
| + | == '''Часть 6. Отголоски вечности''' == | ||
| + | |||
| + | === '''Двадцать девять. Осада Санктума Империалис''' === | ||
| + | |||
| + | |||
| + | Из инстинктов и эмоций, которые испытывали поколения принцепсов, подключенных к его системам, у титана Легио Критос «Безмятежность возмездия» развилось какое-то подобие гибридного разума. «Безмятежность» могла чувствовать и – в значительно меньшей степени – думать. Ей знакомы были боль и страх, восторг и облегчение победы, но лучше всего она умела ненавидеть. И люди, и титаны Критоса умели ненавидеть очень хорошо. | ||
| + | |||
| + | Все эти чувства испытывали ее принцепсы, поэтому она теперь тоже их испытывала. Она понимала эти процессы только в самых общих чертах и была не властна над ними, но земному богу железа и огня тонкости эмоционального регулирования были ни к чему. | ||
| + | |||
| + | Гордость ей тоже была знакома. Это ощущение яростнее всех струилось по электрическим цепям ее мозга. Если бы речь шла о меньшем создании, такую одержимость собственными достижениями можно было бы назвать тщеславием, но она не мыслила такими категориями. Все, что знала и чувствовала «Безмятежность», она знала и чувствовала с ошеломительной силой. Она пережила многие поколения принцепсов – их количеством она измеряла время – и каждый враг, которого она встречала лицом к лицу, умирал или убегал. В своем сознании (то есть в круговерти вычислений, которая была ее сознанием) она имела полное право быть тщеславной. | ||
| + | |||
| + | Шагая к Дельфийскому укреплению, она наслаждалась ощущением великой цели. Боевой рог ревел в унисон с ее криками, подобными реву доисторического ящера, напоминая кишащей у ее ног пехоте, что надо бы поблагодарить предводительницу за оказанную им честь. За стеной ее ждала последняя и окончательная победа. Благодаря необъятности ее эмоций у нее было даже что-то вроде воображения, и она уже представляла, какие хвалы будут распевать ее почитатели и сколько новых триумфальных знамен украсят ее орудия. | ||
| + | |||
| + | Ее команда была мертва. Их трупы так и остались в голове «Безмятежности», одни навалились на свои консоли, другие лежали плашмя на палубе. «Безмятежность возмездия» не знала об этом – к счастью, потому что если бы она узнала, это открытие могло бы уничтожить ее только-только возникшее сознание. Для любой формы жизни путь к разуму полон опасностей, и часто даже самый сильный машинный дух не выдерживал этого пути. Но пока «Безмятежность возмездия» функционировала на остатках отпечатавшихся в ней человеческих инстинктов, и даже Аркхан Лэнд задумался бы, смогут ли эти остатки слиться с духом машины и создать подлинный разум. Впрочем, у Лэнда были теории на этот счет. | ||
| + | |||
| + | Она полным ходом шагала по Великому Пути под надежными слоями перегруженных пустотных щитов, сшибая по пути мраморные статуи и превращая изображения героев в белый щебень и тучи пыли. Вместе с другими титанами она возглавляла атаку; пустотные щиты давали убежище множеству людей и танков, что двигались в ее тени. Из-за вражеского огня ее щиты временами становились видимыми – несколько слоев побитых выгнутых линз, по которым на воинов, укрывшихся внизу, напалмовым дождем стекал огонь. | ||
| + | |||
| + | Над изъязвленной пустошью прогрохотал от Дельфийского укрепления первый ракетный залп – сотни, тысячи боеголовок; даже своим инстинктивным умом, который едва ли можно было назвать мышлением, она осознала, что близка к смерти. Гибель этого гордого «Владыки войны», принадлежащего к легиону Сокрушителей Богов, не была ни первой, ни самой катастрофической. Его гибель была всего лишь сноской в списке имен, слишком длинном, чтобы сохраниться полностью в вечно ненадежных имперских записях или в изустных легендах и религиозных песнопениях, что будут служить архивами тем, кто последовал за Магистром Войны. | ||
| + | |||
| + | Она так и не узнала, сколько ракет в нее попало; как и многое в дни войны, это одновременно не поддавалось подсчету и не имело значения. «Безмятежность возмездия» содрогнулась от попадания, точно воин в стене щитов, в которого вонзилось тридцать копий за секунду. Она упала уже мертвой; пустотные щиты взорвались мгновенно, надстройка тоже загорелась и взорвалась, ее осколки разлетелись на полкилометра во всех направлениях. | ||
| + | |||
| + | Примечательным был инстинктивный альтруизм ее последней мысли – последней команды, отданной в отсутствие принцепса, что само по себе поразительно. | ||
| + | |||
| + | [ПРОТОКОЛ «УТЕШЕНИЕ-УБЕЖИЩЕ»], подумала она. | ||
| + | |||
| + | Ровно за 2,7 секунды до того, как первый залп Санктума достиг своей цели, из бронированной кабины – ее головы – выпали штифты. Она намеренно обезглавила себя: следуя протоколу катапультирования, ее голова отделилась от плеч и отлетела по поспешно рассчитанной траектории. | ||
| + | |||
| + | Разумеется, ее самопожертвование оказалось тщетным, и даже если бы члены команды все еще были живы, они не смогли бы спастись. Голову-кабину, в которой застряла одна из ракет, охватило пламя; из-за взрыва она сбилась с курса и рухнула в пустошах. Там развороченная взрывом гробница трех человек, умерших еще несколько недель назад, наконец остановилась, а через пару секунд ее разнесло вдребезги второй волной артиллерийского огня. | ||
| + | |||
| + | Давинн Кото никто не призывал, она пришла добровольно. Магистр Войны освободил ее мир от несправедливых требований хозяев-чужаков и даровал ему не только свободу, но и единство с Империумом человечества. Когда десять лет спустя к ним прибыл вербовочный корабль и их оповестили, что Магистру Войны Хорусу нужны верные солдаты, чтобы бороться с недостойным Императором, дело было решено. Давинн, конечно, чувствовала вину за то, что со сбором урожая придется справляться без нее, но есть вещи поважнее, чем ссыпать в амбары зерно на будущий сезон. Родители наймут кого-нибудь в помощь. Давинн вместе со старшим братом сели в поезд до ближайшего города и там немедля записались в полк. | ||
| + | |||
| + | Это случилось пять лет назад. Ее брат уже умер, Нессин даже не увидел Терру. Его убили в абордажном бою спустя всего несколько месяцев после того, как их завербовали; их корабль атаковали… в общем, кто-то еще. Какие-то лояльные Императору силы. Какие-то жуткие марсианские киборги. | ||
| + | |||
| + | Точные детали редко просачивались к рядовым сквозь все уровни командования. Сначала Давинн пугало то, как мало им было известно, но прошло время, и она привыкла. Она поняла, что все, что им нужно знать – куда идти и в кого стрелять. Все остальное было приятным бонусом. Это означало, что она стала ветераном. | ||
| + | |||
| + | Примус-капрал Кото погибла в «Химере». Сперва Дельфийское укрепление выпустило ракетный залп по высящимся над полем боя титанам, но теперь по орде била обычная артиллерия; дождь снарядов накрыл пустошь огнем и фосфексом. Думая о грядущей смерти, она всегда представляла, что умрет со словами любви к семье на устах, или – когда позволяла себе помечтать на полную катушку – что геройски погибнет, истекая кровью на куче тел убитых врагов. | ||
| + | |||
| + | Но войне было плевать на личные человеческие мелодрамы. В реальности Давинн мгновенно сжег снаряд «Грифона», попавший в ее «Химеру», и ее останки никто бы не отличил от плоти девяти других мужчин и женщин, вплавленной в шрапнель, в которую превратился их танк. | ||
| + | |||
| + | Деифоб из Детей Императора покрывал пустошь гигантскими скачками, каждый раз взмывая по высокой дуге с помощью двигателей своего прыжкового ранца и опускаясь в контролируемом падении, чтобы снова оттолкнуться от земли. Он был не один: воздушно-штурмовые отряды всех легионов объединили свои силы в мощной атаке. | ||
| + | |||
| + | Он изменился с тех пор, как началась война. Теперь в его глотке что-то жило, он чувствовал, как ''оно'' шевелилось и извивалось, а шея от этого распухала. Иногда ''оно'' заставляло Деифоба говорить ''его'' голосом и думать ''его'' мыслями. Он больше не носил шлема; нагрудная платина его доспеха проржавела, потому что теперь у него всегда текла слюна, а слюна его по химическому составу напоминала гидраклоровую кислоту. | ||
| + | |||
| + | Задолго до начала терранской кампании Деифоб заходил к апотекариям III легиона, чтобы они удалили паразита. Но они сказали, что никакого паразита нет, они показали ему снимки и отчитали за недостаток благодарности и прозорливости. Он был благословен. Преображение сделало его лучше, смертоноснее, и разве он не оружие, рожденное и взращенное для упоения убийством? | ||
| + | |||
| + | Он сдался. Точнее, штука из глотки заявила его голосом, что не возражает. | ||
| + | |||
| + | Втайне он обдумывал, как бы ее оттуда вырезать, но потом вспоминал эти снимки. То, что он видел, было скорее частью его самого, его измененной плотью, а не чем-то внедрившимся извне. Вряд ли он пережил бы сделанную собственноручно операцию. | ||
| + | |||
| + | Скоро его отклонения перестали замечать. Другие из его отряда претерпели намного более серьезные изменения, и никто не звал их «мутациями», все говорили, что это «улучшения» и «усовершенствования». | ||
| + | |||
| + | Иногда он поглаживал свое горло. Чувствовал, как оно пухнет от невысказанных грехов и тайн. От этой ласки по зубам текли сладкие ручейки дымящейся кислоты. Деифоб давно привык к своим улучшениям. Он их оценил. Не только первое, и не только за его смертоносность, но и другие, те, что последовали за ним – за странные желания, что они принесли. | ||
| + | |||
| + | Ему хотелось почувствовать на языке кровь Сангвиния. Вот почему он был здесь и штурмовал Санктум вместо того, чтобы забавляться в южных землях, как многие его братья. Ему хотелось проглотить ее, почувствовать, как она хлынет на перерожденную плоть его глотки, ощутить божественное покалывание, когда она польется внутрь. Желание снедало его; неделями он не мог думать ни о чем другом. Никакая другая трапеза не могла утолить его жажду. Ни кровь IX легиона, которую он пил, ни плоть IX легиона, которую он пожирал. Желание было таким жгучим, что заставляло его содрогаться и трепетать; надо же было так пристраститься к вкусу, которого он еще даже не пробовал. | ||
| + | |||
| + | Он не получил того, чего желал. Он не добрался даже до Дельфийского укрепления. Что-то почти столь же горячее, как солнце, и вдвое ярче ударило по его нагрудной пластине, и он сорвался с небес в тошнотворное крутое пике. Его свободное падение продолжалось четыре головокружительных, бездыханных секунды; он погиб от удара о землю, так и не осознав, что сквозь его грудь прошел луч лазпушки. | ||
| + | |||
| + | Цзя-Хэн Уквар, рядовой Нешамерского Восьмого мотопехотного полка, ехал в одной из шестнадцати орудийных башен бронетранспортера «Орион». С его языка в любое время дня и ночи срывался непрекращающийся поток молитв и проклятий; он уже так охрип, что с трудом мог говорить. Каждый раз, когда он пытался поспать – в один из тех редких периодов, когда его полку представлялась возможность отдохнуть – перед его глазами снова и снова проходили события последнего полугода. От недосыпания можно сойти с ума. Цзя-Хэн узнал это на собственном нелегком опыте. | ||
| + | |||
| + | Его выбросило из башни, когда транспорт взорвался вместе с сотнями находившихся в нем солдат. Он был без сознания меньше минуты, а когда очнулся, лежа на земле, у него не было больше сомнительной защиты, которую обеспечивали его товарищи и бронетранспортер. Цзя-Хэн увидел дымящийся остов транспорта, который годами служил движущимся укрытием для его взвода; рядом валялось множество трупов. | ||
| + | |||
| + | Он был один, вооруженный только пистолетом, вокруг него сама земля взрывалась, боевые корабли ревели, снижаясь перед жесткой посадкой, над ним горели и вопили титаны, мир сотрясался, словно в сейсмических толчках, а небо затянули непостижимые гибельные мороки. Он кричал изо всех сил, сам об этом не догадываясь, и не только потому что его поврежденные голосовые связки почти не издавали звука; как и тысячи людей с обеих сторон, он оглох, барабанные перепонки лопнули от чудовищного грохота орудийного огня, что велся над ним, вокруг него и по нему. | ||
| + | |||
| + | Пожалуйста, пусть это закончится, подумал он, и это была самая ясная мысль из всех, что приходили к нему за последние недели. Он сунул ствол пистолета в рот и нажал на курок. | ||
| + | |||
| + | Его анима – то, что некоторые назвали бы душой – покинула тело, вопя, прошла сквозь завесу, отделяющую материальный мир от нереальности, и тотчас же погрузилась в бурные волны варпа. Слабый огонек души, что был когда-то Цзя-Хэном Укваром, познал последнее, что ждет все живое после смерти, и этим последним была боль. Боль распада. Боль души, что привлекает демонов, как кровь в темных водах привлекает акул. | ||
| + | |||
| + | Наконец судьба смилостивилась над ним. Сбылось его последнее желание: все закончилось. | ||
| + | |||
| + | Варак’суул не повезло с происхождением. Насколько ее племя придерживалось представлений о телесности, она была женского пола, ибо Нерожденные обретают форму человеческих деяний и страхов. Как и большую их часть, ее вызвало к жизни злодеяние, в ее случае – измена, которая привела к кровопролитию. | ||
| + | |||
| + | И она была слаба. Варак’суул родилась из порочного удовольствия, которое получил убийца в глухом переулке давно мертвого города в давно забытой империи на планете, погибшей столетия назад во мраке Эпохи Раздора. Как и все из ее племени, у кого не было постоянного питающего их источника веры или поклонения, она появилась в варпе и набиралась сил целую вечность. С самых первых мгновений ее существование было паразитическим и трусливым, она питалась мелкими страхами, таящимися в сердцах слабых людей, и пряталась от своих сородичей, которые иначе напали бы на нее и не пожрали, чтобы умножить собственную силу. | ||
| + | |||
| + | Она недолгое время служила фрейлиной в Чертогах Желанной и Блаженной Слепоты. Это место, в котором правил Хранитель-изгнанник по прозвищу Бледный, было обнищавшим царством вдали от большого двора, пребывающего во Дворце Удовольствий. Но даже в таком отдалении от взора Совершенного Принца в сердцах детей Слаанеш жили честолюбивые устремления, и они вели междоусобные войны при помощи лжи, ядов, искушений и тысячи других коварных приемов. Варак’суул бежала из свиты Бледного и блуждала в дальних пределах Царства Хаоса – достаточно далеко, чтобы скрыться среди других падальщиков, но не настолько, чтобы развоплотиться. | ||
| + | |||
| + | И вот их призвали. Она ощутила непреодолимую тягу, зов ее юного бога был словно песнь сирены. Он не просто манил, он тянул за самые нити ее существования. Он влек ее на Терру, хотела она того или нет. | ||
| + | |||
| + | Прошло уже несколько недель с тех пор, как она туда явилась, зубами и когтями проложив себе путь в холодную материальность, где в воздухе витали запахи страха и мольбы об избавлении, от которых у нее текли слюнки. За это время она успела отведать мозга пленников – лакала его шершавым языком прямо из разбитых черепов. Со всей грацией, на какую было способно ее созданное по образу бога тело, она танцевала в бою, пронзая насквозь и человеческую, и постчеловеческую броню. Вместе с собратьями она упивалась ощущениями людей, распаляла их чувства и раздавала лживые обещания; и всегда, всегда они двигались вглубь. Названия стен и районов ни о чем ей не говорили. Она только знала, что в сердце всего этого железа и камня лежит дворец, а внутри дворца таится плотское тело создания, которое Пантеон насмешливо именовал Анафемой. | ||
| + | |||
| + | Но она не могла войти во дворец. Никто из них не мог. Желание овладеть им трепетало в ее не вполне вещественной груди, словно злокачественная опухоль, пульсирующая пагубной жизнью, но каждый раз, пытаясь приблизиться к дворцу, она наталкивалась на невидимую стену. Словно ее отвергали. Никто из ее племени не мог преодолеть стену – такой плотной и бесполезной становилась рядом с ней реальность. | ||
| + | |||
| + | Даже Владыку Красных Песков стена отбрасывала всякий раз, как он в ярости на нее налетал. Он был отвратительным, неестественным существом, смертным, возвышенным до бессмертия, и Варак’суул задумывалась порой, способны ли вообще этот Ангрон и его братья-примархи понять, какое омерзение они вызывают у истинных Нерожденных. В постлюдях, стремящихся последовать за генетическими отцами по пути преображения, она и ее собратья видели лишь новые заманчивые возможности, лишь жертвы, которым можно было обещать вечность и обманом подчинять своей воле. | ||
| + | |||
| + | Но об этом она не слишком беспокоилась. Поохотиться на отчаявшиеся души можно было и позже. | ||
| + | |||
| + | Один из недавно возвышенных смертных, тот, кто называл себя Магнусом, выполнял волю Повелителя Перемен в глубинах измерения-лабиринта. Варак’суул была ничтожеством, непосвященным в военные тайны, но и она ощущала движение энергий. Она чувствовала, как ослабевает воля Императора, как нечто, бывшее прежде Его сыном, подтачивает Его силу. Благодарение богам, теперь щит Императора сокращался быстрее, уже не день ото дня, а час от часу. Отталкивающее поле по-прежнему медленно разъедало ее плоть, и все же она – и ее родичи – подбирались ближе, ближе. | ||
| + | |||
| + | Когда орда бросилась в атаку, к стене устремилась волна смертных, а Варак’суул, как и многие тысячи демонов, осталась позади. | ||
| + | |||
| + | Она смотрела, как люди и постлюди Магистра Войны несутся вперед. Смотрела, как они роятся у стены. И всякий раз, чувствуя, что щит отступает, она делала шаг вперед. | ||
| + | |||
| + | Улиенн Грун, принцепс «Гончей Войны» «Хиндара», сгорбилась в своем троне, имитируя размашистый ход своего другого тела – богомашины. Перед ней склонилась над рычагами Отеш, которая вела «Хиндару» выворачивающей душу тряской рысью. Химмар – мертвый, они оба умерли, она заперта с их трупами в кабине – водил на ходу руками-орудиями то в одну, то в другую сторону. | ||
| + | |||
| + | – Вижу цель, – сказал Химмар, глядя на экран ауспекса. И хотя это сказал Химмар, Улиенн слышала свой собственный голос и чувствовала, как слова выходят из ее рта. | ||
| + | |||
| + | Я разговариваю сама с собой, подумала она, потому что Отеш и Химмар умерли несколько недель назад. | ||
| + | |||
| + | – Новый курс проложен, мой принцепс, – доложила Отеш. | ||
| + | |||
| + | Они бежали вслепую. В глаза-окна «Хиндары» не видно было ничего, кроме огня: мир снаружи погибал. Несмотря на то, что кабина была хорошо изолирована и экранирована, грохот стоял почти непереносимый. Вся эта входящая информация ошеломляла ее чувства, перегружала сенсорные системы. Улиенн сосредоточилась на одном-единственном мигающем топографическом экране, пытаясь извлечь максимум пользы из того небольшого количества информации, которое она могла воспринять. На изрытой земле перед Дельфийским укреплением кишели миллионы воинов орды. | ||
| + | |||
| + | Чем ближе они подходили к стене, тем чаще вспыхивали мелкие схватки, предвещающие большую битву. Вот «Грозовая птица» снижается по спирали и врезается в крепостной вал. Вот другой титан взрывается сверхновой, так близко, что на многострадальные щиты «Хиндары» сыплются его обломки. Вот полчища Астартес, многие тысячи их, несутся по усеянному щебнем Королевскому Пути; еще больше карабкается по самому Дельфийскому укреплению, используя для этого крюки и шанцевый инструмент. Но сюрреалистичнее всего была гора стреляных гильз у подножия стены, лавина пустых боеприпасов, что непрерывным звякающим потоком сыпалась от стенных орудий. | ||
| + | |||
| + | – Десять, – крикнул Химмар. – Девять. | ||
| + | |||
| + | Улиенн направила «Хиндару» вперед, сгибаясь под ураганом встречного огня. Свет прожекторов пробивался сквозь пыльный воздух и освещал ближайшие бронетранспортеры и танки. | ||
| + | |||
| + | – Первые боевые корабли уже на бастионах, – сказала Отеш, вглядываясь в помехи на экранах внешних пиктеров «Хиндары». – Первые титаны почти у стены. | ||
| + | |||
| + | Вот только это были не первые корабли и не первые титаны. Обломки первых дымились в пустоши. Те, кто добрался до стены, были всего лишь первыми уцелевшими под беспощадным огнем, который обрушила на них имперская артиллерия. | ||
| + | |||
| + | – Пять, четыре, – отсчитывал Химмар. | ||
| + | |||
| + | Улиенн изо всех сил старалась не обращать внимания на грохот попаданий по щитам и трясущуюся землю под ногами. «Хиндару» отремонтировали и перевооружили несколько дней назад, когда они встретились на передовой с машинами техобслуживания Аудакс, и вес обеих рук придавал уверенности, но это было слабым утешением по сравнению с концом света, творящимся вокруг. Она услышала отвратительный электрический треск: слетел еще один пустотный щит. Где-то на задворках ее сознания «Хиндара» зарычала, как пес, будто обвиняя ее в том, что должна нестись сломя голову все дальше в безумие. | ||
| + | |||
| + | – Один, – сказал Химмар. – Ноль. | ||
| + | |||
| + | «Хиндара» снова рыкнула на нее, мысленно делясь своим отвращением, и по коже Улиенн побежали мурашки, а перед глазами все поплыло. Заряд статики прошел через подлокотники трона в ее пальцы. Потом все закончилось: они прорвались. | ||
| + | |||
| + | – Мы прошли сквозь их пустотные щиты, – подтвердил Химмар. – Из-за трения потеряли один слой наших щитов. | ||
| + | |||
| + | Ей не нужно было отдавать приказ перезарядить щиты: Химмар и так уже этим занимался. | ||
| + | |||
| + | – Держитесь подальше от Дельфийских врат. Пусть подъемными воротами занимаются подрывники. А мы найдем кого-нибудь из наших «Разбойников» или «Владык войны» и усилим их своей огневой мощью. | ||
| + | |||
| + | – Есть, мой принцепс, – ответили оба мертвых модерати в унисон. Или, возможно, она сама за них ответила. Это не имело значения. Она взглянула на Астартес, которые в беспорядке штурмовали стену, представила себе тысячи защитников, ждущих их на разных уровнях укреплений, а потом сосредоточилась на текущей задаче. | ||
| + | |||
| + | От Каргоса осталось немного. Иногда он пытался припомнить что-то или хотя бы почувствовать, но всякий раз находил в своей душе только ярость. Казалось бы, что может быть ужаснее, чем осознавать, что от твоего разума почти ничего не осталось; но он не ужасался. Если он вообще что-то чувствовал, то это была чистота. Ничто так не очищает душу, как ярость. Ничто так не питает чувство собственной правоты, как гнев. | ||
| + | |||
| + | Он был в «Лэндрейдере». Это он точно помнил. По крайней мере, помнил ощущение, что заперт в нем. Тесноту. Тьму. Но прежде всего – такой грохот, словно весь мир вне корпуса «Лэндрейдера» рушился. Этот грохот был больше чем просто звуком, он захлестнул все пять его чувств. | ||
| + | |||
| + | Он помнил, какую гордость почувствовал, когда опередил Нерожденных. Почему-то это было важно. В этом была доблесть. Пусть хотя бы вначале живые противостоят живым. Человек против человека, легион против легиона. | ||
| + | |||
| + | Он помнил, что сказал проповедник перед тем, как гусеницы танка пришли в движение. | ||
| + | |||
| + | «Последний вздох войны между смертными». | ||
| + | |||
| + | Да. Вот в чем дело. Инзар так говорил, словно наслаждался этой мыслью, словно уходило время чего-то примитивного, чего-то, что лучше просто забыть. | ||
| + | |||
| + | Потом взревел двигатель. «Лэндрейдер» рванулся вперед. Они приближались к Дельфийской стене, и все вокруг стало красно-черным. Что там было еще? Он помнил… Погоди-ка… А помнил он, как добрался до стены? Как лез по ней? Как дрался за бастион? Разве он все это помнил? | ||
| + | |||
| + | Нет. Не помнил. Но… | ||
| + | |||
| + | Стоп. А может, он прилетел на боевом корабле? На одном из множества «Громовых ястребов», исполосовавших небо хвостами огня и дыма после того, как их подбила ПВО… | ||
| + | |||
| + | Да. Никакого «Лэндрейдера» не было. Они прилетели на корабле. | ||
| + | |||
| + | Правда ведь? | ||
| + | |||
| + | Он не знал. Все это забрали у него Гвозди. Но он знал… | ||
| + | |||
| + | …ничего, он не знает ничего, пока самозабвенно рубит направо и налево, режет, кромсает, убивает. | ||
| + | |||
| + | Каргос бьется ради своей жизни, ради увеселения Бога Войны и ради того, чтобы следовать за своим отцом по пути кровавой божественности, ибо все иное означает проклятие. Назад возврата нет. Есть только Путь, шаг за шагом, труп за трупом. | ||
| + | |||
| + | Он не задумывается об этом сознательно. Истина ему не дорога. Но она ведома ему, он знает все истины, и они его изменили. Все истины искаженного мира обосновались на задворках его разума, и когда его захлестывает волна адреналина и инстинктов, вместе с ними в его вены вползают истины. | ||
| + | |||
| + | Зефон сражался рядом с Анзараэлем, окруженный немногими выжившими из Высокого Воинства. Их клинки дымились – силовые поля сжигали оставшуюся на стали кровь. Эта война во всем отличалась от тех, что они вели в славные дни Великого Крестового похода. То были времена, когда они парили на реактивных струях прыжковых ранцев и давали волю самым разрушительным из воссозданных заново алхимикатов Эпохи Раздора. Они воистину были ангелами – самой смертью, нисходящей с небес на огненных крыльях. Здесь же, на земле, они сошлись меч к мечу, кулак к кулаку. Врагам не было конца. | ||
| + | |||
| + | – Простите меня за эти слова, сэр, – передал по воксу Анзараэль в разгар битвы, – но это совсем не похоже на радостное воссоединение. | ||
| + | |||
| + | Все началось с грома дальнобойных орудий. Когда орда атаковала, обе стороны открыли огонь, который мог бы уничтожить город. Титаны изрыгнули в сторону стены тучу ракет; другие титаны уничтожили приближающиеся снаряды и ответили собственной обжигающей яростью. Стена сотряслась под ногами защитников, когда батареи открыли огонь по пустошам. Она все еще тряслась – Дельфийское укрепление уже почти сутки обстреливало неприятеля, хотя тот уже вплотную подобрался к защитникам; немногие оставшиеся орудия палили, приданные им механизмы автоматического заряжания лязгали, и вся стена непрерывно дрожала. | ||
| + | |||
| + | Сколько десятков тысяч нападавших убил первый залп со стены? Сколько титанов разорвало на части канонадой? Сколько боевых и десантных кораблей, сколько военных транспортников уничтожили в небе? Масштаб потерь был безумным; подсчитать их было невозможно, да и бессмысленно. Даже в помощью своей эйдетической памяти Зефон не мог обработать и малой части этой информации. И это был только пролог. Всего лишь смехотворный пролог к моменту, когда орда достигнет стены. | ||
| + | |||
| + | Нападавшие бросили в атаку все силы, что у них были, не задумываясь о тактике, а может, и не нуждаясь в ней. Они стаями налетали на прыжковых ранцах, как неистовые берсерки-самоубийцы. Они спускались в боевых кораблях и транспортниках, оставляя глубокие борозды на валах, и вырезали защитников сразу же после жесткой посадки. Они затмили небо десантными кораблями и громадными фигурами переродившихся титанов. Они приходили с пустошей, с топорами и мечами карабкались по Дельфийской стене, взбирались по курганам из собственных мертвецов или по кучам пустых гильз, вылетевших из каналов для отвода отработанных боеприпасов. А когда они добирались до парапетов, стена защитников в красном керамите встречала их сомкнутыми щитами и разящими клинками. | ||
| + | |||
| + | Для Зефона это началось, когда ходячая геенна, что раньше была титаном «Владыка войны», воздвиглась над ним, будто горящее чучело. Умирающий от ран титан, в огне с головы до когтистых ног, состоял более из плоти, чем из священного железа, и двигался не так, как подобало титану. Плавно работали связки, вены и мускулы, одевшие металлический скелет. Он ухватился за стену гигантскими ручищами из металла и костей, нагнулся и раскрывал, раскрывал свою железно-телесную пасть, пока из нее, словно кровавый язык, не вывалилась аппарель, а потом изрыгнул свой груз – Пожирателей Миров – прямо на стену. И все это время тварь хохотала, смех раздавался и из вокс-динамиков в ее морде, и из глотки, она хохотала, даже сгорая дотла. | ||
| + | |||
| + | Зефон стоял в первом ряду; он поймал цепной топор Пожирателя Миров плоской стороной клинка – и с этой секунды все, что происходило на стене, превратилось в насилие над чувствами. Он больше не ощущал, но претерпевал все, что приходилось видеть, слышать и обонять. Простой солдат потерял бы рассудок из-за одного только воздействия на чувства. С тысячами людей так и случилось. | ||
| + | |||
| + | Второй Пожиратель Миров добрался до верха стены через полсекунды после того, как Зефон убил первого. Он ударил рукоятью меча по лицевому щитку воина – раз, другой, третий. Керамит вмялся. Треснул. Разлетелся на куски. Пожиратель Миров издал этот их рык, в котором звучал голос бога, схватил Зефона за горло и нанес удар ножом, зажатым в другой руке. Кровавый Ангел отбил вибрирующее лезвие ребром ножной брони; сжав рукоять меча двумя руками, он до половины вогнал клинок под ключицу воина. Он едва успел вытащить его, прежде чем Пожиратель Миров упал с рассеченными сердцами. | ||
| + | |||
| + | И все же защитники сохраняли какое-то подобие порядка. Солдаты Имперской Армии взбирались на задние парапеты, бросали оттуда гранаты и прошивали лазерными лучами воздух над головами сражающихся Астартес, метя во вражеские ряды. Когда линия оказывалась прорвана, когда Кровавых Ангелов оттесняли или убивали на месте, кустодии вводили в бой резервы, чтобы сдержать напор врага. | ||
| + | |||
| + | По воксу передавали новости о Сангвинии. То он был на южной стене и отражал там саперную атаку, то на западной – вел людей на абордаж титана класса «Император», то на северной – воодушевлял разбитых защитников и возвращал потерянные позиции, то на восточной – охотился за офицерами противника, пикируя на них с высоты, пронзая копьем и снова взлетая после того, как удостоверялся, что жертва убита. | ||
| + | |||
| + | Кто знает, что из этого было правдой? Каждый воин на стене был заперт в клетке собственной войны. После начала битвы Зефон видел Сангвиния лишь однажды – мимолетное золотое видение, кружащее высоко в небе, которое безнадежно преследовали несколько предателей с прыжковыми ранцами. Сангвиний заложил вокруг них петлю и снес троих с небес за те же три секунды, затем взмахнул крыльями и взлетел так высоко, что выжившие не смогли за ним угнаться. | ||
| + | |||
| + | Анзараэль упал, сцепившись с заливающимся смехом легионером из Детей Императора, а люди в обрывках брони принялись наносить удары силовыми ножами по соединениям между пластинами его доспеха. Зефон освободил его и протянул руку, помогая встать; прошло меньше минуты, и Анзараэль отплатил ему – убил Пожирателя Миров и помог упавшему Зефону подняться на ноги. | ||
| + | |||
| + | Сангвиний исчез, вернулся в царство вокс-сообщений, которые уже стали похожи на легенды. Зефон продолжал сражаться с холодной головой, несмотря на то, что его плоть терзал жар. Обычно к этому времени изо рта у него шла пена, он почти терял контроль над собой от изнурения и жажды крови. Но сейчас он оставался хладнокровным и здравомыслящим, он держался, страдал и бился. | ||
| + | |||
| + | Любая битва – это последовательность отдельных боев, и этот эффект еще усиливается, если речь идет об осаде. В ста метрах от линии столкновения воины могли стоять в фаланге в полной боевой готовности, до сих пор не обагрив мечи кровью, зная, что не должны расстраивать ряды и оставлять свои позиции незащищенными. А в ста метрах в другом направлении воины дрались за свои жизни – дрались уже часами. Но потом течение войны изменилось. В бой были введены свежие части, чтобы сменить уставших защитников. Те, кто сражался часами, обнаружили вдруг, что могут насладиться недолговечным спокойствием, отдохнуть и собраться с силами перед следующей неизбежной атакой. | ||
| + | |||
| + | Даже фалангиты Старой Земли, что сражались с тесно сомкнутыми щитами, за считанные минуты доходили до полного упадка сил. Эти древние битвы, продолжавшиеся часами, в действительности разделялись на десятки мелких схваток, которые прерывались, чтобы участники могли закрепиться на местности, продвинуться вперед, отступить, передохнуть, восстановиться. Это было правильно. Тогда человеческое тело могло положиться только на собственную мускулатуру. В эпоху окопной войны и огнестрельного оружия битва превратилась в чудовищно долгое состязание в стремительных ударах и атаках, перемежающихся периодами ожидания, которые могли длиться несколько дней или даже месяцев, пока не представится возможность для наступления. Чтобы взять город, все еще нужны были конвои, которые отправлялись за линию фронта в бронемашинах, чтобы пополнить запасы, и эти рейды могли продолжаться неделями. Боевые действия были спорадическими, а не постоянными. | ||
| + | |||
| + | Но на Дельфийском укреплении страдали даже Астартес. Толчея не давала сосредоточиться. Зефон ничего не видел, кроме бешеного, ошеломляющего движения со всех сторон, под всеми углами. Он чувствовал, что мышцы, которые все еще были плотью, а не металлом времен Темной Эры, вот-вот сведет судорога. Хрон на краю экрана его глазных линз отсчитывал время неровными скачками и в обоих направлениях. Просто еще одна вещь, которая потеряла всякий смысл. | ||
| + | |||
| + | Повсюду сновали трэллы в робах легиона и серебристых нагрудниках. Они сгибались, приседали и пробирались между своими господами, Кровавыми Ангелами; некоторые оттаскивали трупы, чтобы повелителям было куда поставить ногу, другие стреляли между плечами сражающихся легионеров, поливая солдат-людей Магистра Войны лазерным огнем. | ||
| + | |||
| + | Казалось, каждый атом вокруг него приобрел зримость и вибрировал в безустанном движении. Он слышал все, буквально все, тысячи звуков, сливающихся в рев океана, и ни один из звуков невозможно было отделить от других. Клинок лязгал о клинок, грохотал болтерный выстрел, но сотни тысяч звуков, раздающихся одновременно и непрерывно, становились белым шумом, которому не было конца. Его ноздри заполняла вонь горелой брони и орудийного дыма, такая плотная, что почти заменила собой воздух. Каждый вдох приносил с собой вкус фицелина. Каждый выдох приносил вкус бесчисленных химикатов, применявшихся в деле всеобщего разрушения. В те редкие моменты, когда он видел что-то кроме ближайшего врага, перед глазами мелькала дуэль титанов рядом с укреплением. Они разили друг друга зазубренными клинками, и кулаками, и молотами, и палили друг в друга орудийными залпами малой дальности, дым от которых скрыл их от Зефона, прежде чем тот успел определить, за какую из сторон сражался каждый титан, не говоря уже о том, кто побеждал. | ||
| + | |||
| + | Так оно и шло. | ||
| + | |||
| + | Машины Легио Игнатум отражали каждую атаку на подъемные ворота, закрывавшие арку Дельфийских врат. В ход пошла такая огневая мощь, что пустошь была изрыта до степени полной эрозии; теперь ее, насколько хватал взгляд, покрывали холмы и овраги, по которым надвигалась орда Магистра Войны. | ||
| + | |||
| + | Принцепс титана «Иракундос» Шива Макул изо всех сил старалась прореживать ряды пехоты и бронетехники, но она помнила приказ Великого Ангела: Игнатум здесь, чтобы убивать вражеских титанов. Врата должны устоять. | ||
| + | |||
| + | Они сражались без всякого пехотного прикрытия; для титанов такой способ ведения войны представлял опасность. Так они были уязвимы, несколько богомашин Игнатума уже стояли неподвижно: их взяли на абордаж воины орды, и сейчас экипажи сражались в тесноте между искусственными костями своих титанов. | ||
| + | |||
| + | Их главным преимуществом были Дельфийское укрепление за спиной, цитадель над вратами и батареи орудий на них, способные пробивать щиты. Первой жертвой «Иракундоса» пал воинственный «Разбойник», боец Легио Интерфектор, который вышагивал далеко впереди собственной манипулы, жаждущий славы или ведомый неразумным машинным духом. С сорванными пустотными щитами и дырявой от лазерного огня гордой красно-черной геральдикой, «Разбойник» Интерфектора был уже на три четверти мертв. «Иракундосу» даже не пришлось открывать дальний огонь. К тому времени, как задира подошел вплотную, из поврежденных соединений его рук сыпались искры, а из десятка глубоких ран хлестало масло и другие жидкости. «Разбойник» Игнатума шагнул вперед, встретил противника перед вратами, обошел его, чтобы добраться до задней части корпуса, где броня была тоньше всего, и прикончил из перегруженного лазерного орудия. | ||
| + | |||
| + | Но шли часы, и охота становилась труднее. Шива увидела, как рухнул «Гильгамеш», наполовину стертый из бытия залпом варп-ракет. Она увидела, как «Оптима Диктат» погиб в схватке с другим «Владыкой войны», с унизительной медлительностью выпотрошенный цепным кулаком соперника. Псы Аудакс набросились на «Магну Эксцельсиор», свалили ее с ног целой сетью «медвежьих когтей» и отдали на растерзание ксеносам с другого плана бытия (эвфемизм, который быстро выходил из моды в среде Механикус. Большая часть экипажей теперь называла их Нерожденными. Некоторые даже употребляли слово «демоны»). | ||
| + | |||
| + | «Иракундос» держал оборону до самой смерти, последовавшей от рук «Несущего войну» «Дева-копье». Шива этого не ожидала; погибель пришла к ее титану, как и к многим другим, с предельного расстояния, когда манипулы собрались вместе и скоординировали сектор обстрела. Через 6,61 секунды после того, как слетел последний слой пустотных щитов «Разбойника», его поразил снаряд сотрясательной пушки «Девы-копья», уничтожил его голову и значительную часть надстройки над левым плечом. Когда богомашина лишилась команды, ее стабилизаторы стравили давление, отключились и просели. Труп титана накренился вперед, с грохотом обрушился на землю и тихонько догорел, уже наполовину похороненный в кратере, вырытом попаданием вражеской артиллерии. | ||
| + | |||
| + | Никто не позаботился о том, чтобы записать это в марсианские или терранские архивы, но после падения погибли не все. Выжившего звали Местол Вурир, и был он дьяконом-машиновидцем средней руки в иерархии Адептус Механикус, а также пожизненным слугой и союзником благородного Легио Игнатум. С ногами, зажатыми в обломках внутренностей «Иракундоса», он прожил еще почти два часа. Он лежал там, страдая от мучительной боли и вознося молитвы Богу-Машине, которому всегда верно служил, умоляя Омниссию не оставить его. | ||
| + | |||
| + | В последние сто восемь минут своей жизни (между молитвами, конечно) Местол тщетно пытался сдвинуть обломки с ног, потому что дышать становилось все труднее. Он не уверен был, умрет он от отказа органов, когда его аугметические сердце и легкие не смогут больше поддерживать жизнь в его изломанном теле, или от потери жидкостей – крови, реагентов и смазочных масел, – которые вытекали из его размозженных ног. | ||
| + | |||
| + | Но в обоих этих предположениях он оказался неправ. Случайная искра из горящей проводки титана подожгла озерцо растекающегося прометия, а он не мог уползти от огня. Пламя охватило его и пожрало вместе с остатками внутренностей «Иракундоса». В отличие от скитариев с их бинарным блеяньем, его голос остался почти человеческим, и он мог кричать. И он кричал. | ||
| + | |||
| + | Новая нога Аркхана Лэнда до смерти его раздражала. Не до буквальной смерти, но иногда человеку можно простить небольшую гиперболу в подходящем контексте. И Лэнд, в гуще войны между полубогами, прихрамывая на бионическую ногу, которая плохо приживалась и все реже соглашалась ему подчиняться, чувствовал, что контекст у него самый что ни на есть подходящий. | ||
| + | |||
| + | Также ему пришлось узнать кое-что, о чем он предпочел бы не знать всю свою жизнь: первобытный ужас, который пробирает тебя, когда ваши ряды дрогнули. Лэнд понял, что переломный момент, когда чаша весов начинает клониться к поражению и появляется риск отступления, страшнее, чем открытый бой. | ||
| + | |||
| + | Пока вы держите оборону, ты можешь положиться на товарищей, которые сражаются рядом так же упорно, как и ты, и на солдат за спиной, готовых поспешить на помощь в случае нужды. Даже в самом страшном хаосе это безотчетно успокаивает. | ||
| + | |||
| + | Но если ваши ряды расстроились, ты теряешь даже эти драгоценные остатки уверенности. Ты больше не можешь положиться на мужчин и женщин рядом с тобой – если они вообще еще живы. Становится очевидно, что враг сильнее. Ты можешь потерпеть поражение. Ты можешь погибнуть. Ты наверняка погибнешь, если останешься на своей позиции и позволишь себя окружить. Что же делать? Остаться и умереть? Или отступить и бросить тех немногих, кто выжил и остался в строю? Если они увидят, что ты бежишь, они тоже побегут, из точно такого же благоразумия или из точно такой же трусости, и разложение пойдет дальше. Это цепь событий, и каждое неумолимо следует из другого по мере того, как защитники один за другим покидают рассыпающиеся ряды. | ||
| + | |||
| + | Силы Магистра Войны прорывались снова и снова, поначалу их отбрасывали Кровавые Ангелы, потом – объединенные отряды кустодиев и людей. Лэнд представления не имел, как Астартес в передних рядах ухитрялись хотя бы видеть, что происходит. Он сосредоточился на стрельбе в просветы между сражающимися Кровавыми Ангелами и принялся распылять на атомы Пожирателей Миров, Гвардейцев Смерти и кто знает сколько солдат-людей в цветах полков, верных Магистру Войны. Когда Зефон и другие спотыкались о кучи трупов, он с Эристесом и другими трэллами оттаскивал трупы подальше, туда, где их сжигала команда огнеметчиков. Трансакта-7Y1 прикрывала его без всяких просьб. Он твердо решил взять ее с собой на Марс, если им каким-то чудом удастся выжить. | ||
| + | |||
| + | Многие из тех, кого они тащили, на поверку оказывались живыми. Это была серия неприятных открытий; каждый раз, когда труп начинал шевелиться, Лэнд подпрыгивал от неожиданности. Некоторые были уже одной ногой в могиле; других так чудовищно покалечило, как это могло случиться только с теми несчастными, кто оказался достаточно глуп или фанатичен, чтобы вступить в бой с Астартес. Они стонали, метались и звали на помощь, пока Лэнд тащил их в тыл. У многих еще оставалось достаточно сил, чтобы ударить его или попытаться застрелить; таких он отправлял на тот свет атомным зарядом в лоб, либо трэллы приканчивали их штыками. Примечательно, что лишь немногие из них были настолько в себе, чтобы заметить команду огнеметчиков, поджидающих их у заднего парапета; такие дрались и молили о пощаде. Лэнд оттаскивал их к огненной смерти, ни на протон не чувствуя себя виноватым. | ||
| + | |||
| + | Он был весь в поту. Вонь собственного разгоряченного тела преследовала его, пока он тащил, стрелял и – если начистоту – прятался и убегал много часов подряд. Как и другие люди, он выбился из сил задолго до того, как Астартес начали выказывать первые признаки усталости. Когда прозвучал приказ выдвинуться первым резервам, Лэнд от изнеможения упал где стоял. С окровавленных губ сталактитами свисала слюна. Мышцы дрожали от утомления, слишком глубокого, чтобы его анализировать. | ||
| + | |||
| + | Он лежал не двигаясь, а мимо него и, разумеется, над ним пробегали солдаты из резерва, пока Трансакта-7Y1 не помогла ему встать, когда пересмена закончилась. Он поднялся на ноги, и они побрели к тыловым укрытиям, которые приспособили для отдыха. Трэллы Зефона были с ним, им тоже разрешили отдохнуть. Бесчисленных раненых несли по Королевскому пути через открытые Врата Вечности в Санктум. Кустодии и Сестры Безмолвия руководили десятками отрядов Имперской Армии, выходящих из Санктума, указывая им, к какому участку осажденной стены отправляться. | ||
| + | |||
| + | – Мы сражаемся уже целую вечность, – сказал Лэнд с усталым удивлением. | ||
| + | |||
| + | Трэллы кивнули; на их лицах, как и у других солдат, лежащих вповалку вокруг них, выражалось мрачное изумление тем фактом, что они еще живы. | ||
| + | |||
| + | Трансакта-7Y1, чье лицо, естественно, было скрыто шлемом, заметила, что прошла вовсе не вечность. Она передала ему точные данные о прошедшем времени. | ||
| + | |||
| + | – Почти, Тэшка, – беззлобно вздохнул Лэнд. – Почти вечность. | ||
| + | |||
| + | Не прошло и часа, как они вернулись на передовую. | ||
| + | |||
| + | Над всем парил Владыка Красных Песков. Взмахивая ободранными крыльями, он снова и снова устремлялся на Санктум Империалис. Каждая попытка заканчивалась тем, что его отбрасывало назад в небеса, и в ушах у него отдавался смех богов, потешающихся над его неудачей. | ||
| + | |||
| + | Ангрон проревел то, что на протяжении грядущих столетий определило его легион. Он прорычал свой обет в небеса, едва ли отдавая отчет в смысле своих слов. Слов, что эхом прозвучали в криках всех живых Пожирателей Миров. Слов, принятых невежественными защитниками за бред берсерков и убийц. | ||
| + | |||
| + | Кровь для Кровавого Бога! Черепа для Трона Черепов! | ||
| + | |||
| + | Он был сильнее всех. Он знал это инстинктивно, как хищник, что охотится на своей территории, знает, что превосходит остальных живых существ. Но эта сила его ограничивала. Более слабые Нерожденные продвигались вперед, просачивались сквозь швы незримого щита. Владыка Красных Песков видел, как они, эти меньшие сущности, наступают вслед за войском людей. Но сильнейших все еще отталкивала ненавистная сила. | ||
| + | |||
| + | Сотни тысяч душ сражались у стены. Он жаждал их крови. Он бы упивался ею, кидал пригоршни черепов себе в глотку, купался бы в оборванных жизнях, если бы только мог прорваться сквозь щит. Если бы только их отец достаточно ослабел… | ||
| + | |||
| + | +Нет, не «если».+ | ||
| + | |||
| + | Хорус? | ||
| + | |||
| + | +Не «если», брат. «Когда».+ | ||
| + | |||
| + | Инзар был осторожным безумцем. Он бился в первых рядах, но бился с холодком, выставляя вперед Пожирателей Миров и Гвардейцев Смерти, чтобы они встречали грудью самые нетерпеливые клинки; сам же он занимался тем, что приканчивал упавших Кровавых Ангелов. Укрепление под ним непрерывно сотрясалось. Оно все еще палило по пустоши, рявкая на надвигавшуюся орду, выводя из строя титанов, полки и танки, которые еще не были слишком близко к стене. Несмотря на превосходящие силы Магистра Войны, он подозревал, что взятие Врат Вечности потребует несколько больше времени, нежели о том трубили – и так горячо – его более слабые умом сотоварищи. | ||
| + | |||
| + | Он должен был сохранять спокойствие и не поддаваться соблазну забыть обо всем, кроме битвы. Инзар зашел так далеко не для того, чтобы погибнуть в последние дни. | ||
| + | |||
| + | Эта разновидность войны, эта безжалостная молниеносность постлюдей, убивающих друг друга быстрее, чем за ними мог уследить глаз человека, была пагубна даже для физиологии Астартес. Инзар как полевой командир своего легиона хорошо знал пределы возможностей своего организма и других космодесантников. Первейшим достоинством генетической матрицы Астартес была не сила, а выносливость. Именно благодаря способности превозмогать трудности они побеждали врагов, превосходящих их численно или технологически. | ||
| + | |||
| + | Но здесь это не имело значения. Обе стороны воевали с одинаковой скоростью, с одинаковой свирепостью и с совершенно одинаковой выносливостью. Преимущества не было ни у кого, и шансы были равны. | ||
| + | |||
| + | В давке Инзар с трудом мог пошевелиться. Он никогда не мог похвастаться, что безупречно владеет крозиусом, но сейчас любое мастерство было фикцией, нереальным воспоминанием из давно минувших битв. Как и все остальные, сейчас он мог только сцепиться с врагом и ударить его ножом – с врагом настолько близким, что мог слышать его прерывистое дыхание сквозь решетку шлема. В толчее передовой воины душили друг друга, кинжалами выпускали друг другу кишки – там просто не было места, чтобы размахивать топорами или мечами. | ||
| + | |||
| + | Его первичное и вторичное сердца бились двойными толчками, усиливая кровоснабжение переутомленных мышц и насыщая их кислородом. Он ощущал их в груди так, как никогда раньше: примитивные органические насосы, благодаря которым он жил. Дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы, и тот же животный звук доносился от каждого воина рядом с ним. То были нежеланные звуки и ощущения, напоминавшие о собственной смертности. Смерть казалась неизбежной, он не знал лишь, прошьет его пуля или пронзит меч. | ||
| + | |||
| + | Пожиратели Миров рвались в драку. Кто бы сомневался. Гвардейцы Смерти и Тысяча Сынов почти не уступали им, хотя и не до такой степени теряли голову. Даже стаи Повелителей Ночи пикировали с небес, пронзительно крича, и с идиотским бесстрашием бросались на клинки Кровавых Ангелов. | ||
| + | |||
| + | Так что только Инзар и другие Несущие Слово, что находились повсюду в гуще орды, озаботились тем, чтобы люди шли в первых рядах. | ||
| + | |||
| + | Дураки вроде Каргоса (и каким же полезным дураком оказался Плюющийся Кровью!) хотели воевать по-старому, легион против легиона, но те дни давно прошли. Это было намного важнее, чем потакать идиотским предрассудкам вроде гордости легиона. | ||
| + | |||
| + | Люди, которые входили в войско Магистра Войны – на каждого Астартес с обеих сторон приходилось по сотне солдат, культистов, призывников – были самой опасной его частью. По отдельности они ничего не значили. Кровавые Ангелы убивали, убивали, убивали их без конца; их убивали даже Пожиратели Миров, которые в своем массовом умопомешательстве расправлялись с оказавшимися перед ними людьми, чтобы добраться до Кровавых Ангелов. Никого не интересовали цвета их мундиров и миры, откуда они прибыли; это был просто бесконечный поток безликих существ. Кровавые Ангелы проламывали им черепа и с размаху швыряли о землю. Инзар видел, как сыны Сангвиния отрывали им конечности, вспарывали животы, топтали их и вышибали из них дух. Но поток плоти не спадал. Если одного разрывали на части, как по волшебству появлялись еще трое мужчин и женщин, которые тыкали Кровавых Ангелов штыками и орали на них – Инзар уж не разбирал в общем гвалте, на каком диалекте готика. | ||
| + | |||
| + | Разумеется, никто не рассчитывал, что они прорвут оборону. Они нужны были, чтобы умирать. Эти бедняги едва ли наносили защитникам какой-то урон, но они их замедляли. Изматывали. Само мясо человеческих тел отягощало их, забивало зубья цепных мечей, утяжеляло конечности, истощало силы лоялистов благодаря одному только количеству тех, кого нужно было убить. Инзар усмехнулся под лицевой пластиной своего капелланского шлема, когда впервые увидел, как воин из Девятого легиона тщетно пытался стряхнуть нескольких солдат, а люди цеплялись за его руки и грудную пластину, сковывая движения, пока Каргос не разрубил его голову пополам. | ||
| + | |||
| + | Поначалу трупы в беспорядке валялись на поверхности стены; потом покрыли ее ковром; теперь они лежали в несколько слоев. Нападавшие и защитники спотыкались о них, Астартес перемалывали мертвецов своими сабатонами, сражаясь по щиколотку в ошметках трупов. Не осталось надежной опоры для ног – кровь тысяч убитых хлестала ручьями, впадала в общий поток, текущий по каменной кладке, хлюпала под ногами воинов. По поверхности кровавого моря, словно блестящая ледяная корка, плавали стреляные гильзы. Они украшали груды мертвецов, как дымящиеся, вульгарные драгоценности. | ||
| + | |||
| + | Это была непревзойденная бойня. Это было великолепно. Душа Инзара пела, и песнь ее возносилась к бурному небу. Он взглянул вверх, откуда на побоище жадно смотрели сияющие, как aurora borealis, лица богов. Они были истиной, а что может быть прекраснее истины? Разве приятие и исповедание истины не считаются высшими добродетелями? Разве истина – не та фундаментальная идея, к которой стремятся все души? | ||
| + | |||
| + | Так вот и кончится мир. Не всхлипом, но огнем.<ref>Отсылка к последним строкам стихотворения Т. С. Элиота «Полые люди»: “This is the way the world ends Not with a bang but a whimper.”</ref> Мы взяли колыбель человечества, и очистили ее, и обратили в маяк, и священный труд правоверных воспламенил его. | ||
| + | |||
| + | Терра пылала в бесконечной ночи космоса. Пантеон пришел, как и было предсказано. | ||
| + | |||
| + | Скоро, пообещал он богам. Скоро.<br /> | ||
[[Категория:Warhammer 40,000]] | [[Категория:Warhammer 40,000]] | ||
[[Категория:Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra]] | [[Категория:Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra]] | ||
Версия 15:59, 22 октября 2023
 | Другой перевод У этого произведения есть другой перевод. Он находится по ссылке: Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Alkenex). |
 | Перевод в процессе: 29/36 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 29 частей из 36. |
Гильдия Переводчиков Warhammer Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Д41Т) | |
|---|---|
 | |
| Автор | Аарон Дембски-Боуден / Aaron Dembski-Bowden |
| Переводчик | Shaseer, Praesagius (главы 14, 17-36) |
| Издательство | Black Library |
| Серия книг | Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra |
| Предыдущая книга | Боевой Ястреб / Warhawk (роман) |
| Следующая книга | Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) |
| Год издания | 2022 |
| Подписаться на обновления | Telegram-канал |
| Обсудить | Telegram-чат |
| Скачать | EPUB, FB2, MOBI |
| Поддержать проект
| |
Содержание
Действующие лица
Император, Повелитель Человечества, Последний и Первый владыка Империума
Гор, Магистр войны Империума, сосуд Пантеона
Примархи
Ангрон, владыка Кровавых Песков, возвышенный князь демонов Кхорна, примарх XII легиона
Магнус Красный, Алый Король, возвышенный князь демонов Тзинча, примарх XV легиона
Рогал Дорн, Преторианец Терры, примарх VII легиона
Сангвиний, Архангел Ваала, примарх IX легиона
Вулкан, Последний страж, примарх XVIII легиона
Легио Кустодес, Последние из Десяти Тысяч
Диоклетиан Корос, трибун
Ханумараси, воин-гиканат
I легион, Тёмные Ангелы
Корсвейн, регент-командующий Полой Горы
III легион, Дети Императора
Деифоб, воин 32-й роты
V легион, Белые Шрамы
Шибан-хан, Тахсир, регент-командующий космопорта Львиные Врата
VI легион, Космические Волки
Рюкат, "Врагов Не Осталось", воин отряда "Крик Тоскующего Дракона", рота Тра
VII легион, Имперские Кулаки
Архам, магистр хускарлов
Фафнир Ранн, субкомандующий бастиона Бхаб
IX легион, Кровавые Ангелы
Зефон, Вестник Скорби, бывший экзарх Высокого воинства
Нассир Амит, Расчленитель, доминион пятой ударно-штурмовой роты "Секуторы"
Анзараэль, Вестник Гнева, экзарх Высокого воинства
Галлен Ул’заен, магистр связи, пятая ударно-штурмовая рота
Орион, дредноут модели "Контемптор"
Эристес, легионный трэлл, оценщик
Шафия, легионный трэлл, оруженосица
Шенкай, легионный трэлл, оруженосец
XII легион, Пожиратели Миров
Каргос, "Плюющийся кровью", апотекарий восьмой штурмовой роты
Кхарн, центурион восьмой штурмовой роты
Лотара Саррин, капитан боевого корабля "Завоеватель"
XVI легион, Сыны Гора
Кенор Аргонис, советник Магистра войны
XVII легион, Несущие Слово
Инзар Таер, капеллан капитула Костяного трона
Имперская армия
Давинн Кото, капрал класса примус
Цзя-Хэн Уквар, призывник, восьмой Нешамерский мотопехотный полк
Лорелея Кельвир, призывник
Марлус Зенир, капрал
Сайлас Энварик, сержант 12-го полка Гелианских стрелков
Таник Машраджеир, капрал 91-го полка Индустанских десантников
Имперские персонажи
Малкадор Сигиллит, регент Империума
Церис Гонн, испрашивающий
Адептус Механикус
Аркхан Лэнд, техноархеолог
Трансакта-7Y1, скитарий макроклады Тр1.акс
Магна-Дельта-8v8, скитарий макроклады Ин.7лиус
Сапиен, хомоподобный
Шива Макул, принцепс титана "Иракундос" типа "Налётчик" Легио Ингатум
Местол Вурир, дьякон-машиновидец титана "Иракундос" типа "Налётчик" Легио Ингатум
Марсианские Механикум
Улиенн Грун, принцепс титана "Хиндара" типа "Гончая войны" Легио Аудакс
Химмар Кул, модератус титана "Хиндара" типа "Гончая войны" Легио Аудакс
Отеш Ралин, модератус титана "Хиндара" типа "Гончая войны" Легио Аудакс
Нерождённые
Ка’бандха, чемпион бога войны
Варак’суул, Убийца Тримира
"Нет зверя свирепее, чем человек, если к страстям его присоединяется власть."
– Луций Плутарх, древнегреканский солнечный жрец
"Похищать, убивать, грабить – это на их лживом языке называется управлением[1], а когда всё превращают в пустыню, это они называют миром."
– Тацат из этрусско-романского королевства, доисторический философ
"Сангвиний предан нашему отцу из совершенной любви и совершенного благородства, и даже если бы это было всё, он все равно был бы лучшим из нас. Но он также предан из совершенного страха. Он боится причины, по которой у него есть крылья. Он боится того, что они могут символизировать. Он боится, что что-то пошло не так во время его создания, и боится последствий, которые это может иметь для его собственных генетических сыновей.
Неуверенность, которая привязывает Сангиния к Императору, возможно, больше, чем любого другого из сыновей нашего отца, рождается из убеждения, что ему нужно доказывать больше остальных. Это горькая ирония, потому что именно от него требуется меньше всего доказательств.
Тот, кому больше всего нужно доказать – варвар Нуцерии, но Ангрон никогда не стремился оправдать ожидания Императора. Он считает такую судьбу хуже неудачи. Для него это не что иное, как второе рабство".
– Труды примарха Лоргара
Часть 1. Орда.
Один. Восход красного солнца.
Лотара
Война была окончена.
Императорский дворец был мертв. Это было тектоническое образование, захватывающее дух своими масштабами; мраморный рубец размером с континент, покрывающий своей коркой сушу Евразии, простираясь от сухого восточного побережья до пустого западного моря. Теперь это были обломки. Те регионы, которые не были разрушены, были заражены. Ещё не заброшенные сектора пылали.
Весь этот священный камень пропал впустую. Камень, использованный при строительстве, был не только терранского происхождения. Свой вклад внесли Луна, Марс, многие луны, вращающиеся в космосе в своем размеренном танце вокруг газовых гигантов системы Сол. Экзосистемный камень долго доставлялся на Терру из вновь открытых и завоеванных миров, и население, не знавшее о Старой Земле ничего, кроме нашептанного мифа, теперь добывало мрамор для дворца, которого никогда не увидит.
Но большую часть своих костей под этот проект отдала Терра. Она уже была разграблена в Тёмную Эру Технологий и покрыта шрамами от непостижимых разрушений последовавшей за ним эры Раздора – и она снова страдала, когда имперские амбиции опустошали её кору. Люди Императора вырвали из земли драгоценный камень стоимостью в целую планету, добывая его из глубин земли в поте лица рабов, пленников и сервиторов. Без согласия Терра отдала свои кости, и они были извлечены под взглядами адептов; полезная нагрузка для закодированных имперских машин.
Отполированные. Очищенные. Переработанные. Воплощённые в шедевр архитекторами. Воплощённые в реальность рабочими. Воплощённые в укрепления солдатами.
А теперь все это исчезло. Континент разрушен. Полушарие превратилось в руины.
Упадет одна башня, и ее пыль на несколько часов накроет городской блок. Дым от падения пары шпилей будет окутывать регион в течение нескольких дней, превращая воздух в серую пыль. Но парящий в небесах над разрушенной Террой наблюдатель не увидит ни падения одинокого шпиля, ни гибели всего двух башен. Дворец богов и полубогов был разрушен. Этот свидетель увидит лишь последствия: пыль, пыль, пыль – от горизонта до горизонта.
Аксиома более просвещенной эпохи гласит: "Общество становится великим, когда старики сажают деревья, зная, что им никогда не придётся отдохнуть в их тени". Это высказывание говорит не только о самопожертвовании, но и о видении. Будущее, стоящее на фундаменте, построенном делами мертвых альтруистов. Вместо этой жертвы, ослеплённая Терра теперь горит из-за оружия в человеческом обличье.
На высоте, куда никакая форма жизни не может добраться самостоятельно, над самыми разреженными слоями атмосферы, на орбите бросил якорь флот Магистра войны.
Космос больше не был пустотой. За пределами Терры то, что когда-то было холодным вакуумом космоса, запятнано проявлениями нереальности. Вокруг армады кружились безымянные цвета, окутывая корабли когтистой дымкой и погружая свои туманные протуберанцы в экзосферу планеты.
Пустота сгустилась в фигуры и формы, в тысячу раз превосходящие сами корабли; силуэтные обещания наблюдающих богов. В этом кипящем тумане открываются и закрываются глаза размером с луну. Скалятся зубы длиной с континенты. Огромные крылья, способные затмить солнце, расправляются и развиваются прежде чем сгнить и вырасти вновь. Орбитальные корабли впитывают этот туман, их железные конструкции изменяются, насыщаясь им. Открыть вокс-канал означает услышать, как сгорают души.
В других частях галактики беженцы из искусственных миров расы альдари узнали бы эти нереальные чудеса. Варп и реальность сплелись воедино, превратившись в ядро абсолютного страдания, которое показалось бы их провидцам слишком знакомым. Много веков назад именно так их род породил своего проклятого бога. Так погибла их империя.
Тысячи членов экипажа смотрели на ядовитые небеса и на мир под ними, на свою победу, превращающуюся в пепел. Терра умирала. Знатоки и ученые Нового Механикума Кельбор-Хала могли различить отдельные процессы уничтожения, улавливая тонкие балансы отброшенных во имя цареубийства жизни и физики, но правда была очевидна для всех. Любой, кто выглядывал из иллюминатора или смотрел в широкие окна командной палубы, мог ясно увидеть её.
Не нужно было быть экспертом, чтобы понять, что война погубила Терру. Достаточно было просто посмотреть.
Лотара Саррин смотрела на разрушенный мир с мостика флагманского корабля, "Завоевателя". Она сидела, ссутулившись, на своем командном троне, ее измождённое тело находилось на грани смертельного обезвоживания. Она смотрела на мир, который помогла уничтожить.
Когда-то она была гордой. Она была верна восстанию, к которому присоединилась, верна Легиону, который дорожил ею, верна экипажу, которым командовала, и солдатам, которых защищала. Она была убийцей флота, охотницей среди звёзд, командовала одним из самых мощных кораблей, когда-либо задуманных и созданных человеческой изобретательностью. Ее послужной список пестрил наградами и благодарностями. На ее форме красовалась Кровавая рука Двенадцатого – высшая награда, которую смертный мог заслужить в её Легионе.
Она все еще была верна. Даже когда безумие пробралось на ее корабль, она оставалась верной. Даже когда Пожиратели Миров бесчинствовали в залах и палатах, убивая собственных слуг и рабов. Даже когда ей пришлось казнить воинов, с которыми она служила бок о бок долгие годы и которые потеряли веру в путь Магистра войны. Даже когда каждая капля воды в баках корабельных припасов превратилась в гниющую кровь. Даже когда ее ночи превратились в бессонные эпилептические припадки ужаса, когда мертвые товарищи кричали из теней корабля, на котором они были вынуждены обитать. Даже когда деградирующий "Завоеватель" начал исчезать из реальности и вновь появляться в ней, а целые отсеки его смертоносной громады стали прогорклыми от порчи варпа. Даже когда ее кожа начала покрываться чешуей от тяжести ее грехов, проявившихся на ее плоти.
Лотара Саррин поклялась в верности до самого конца, и вот конец настал. Она не ожидала, что он будет выглядеть так.
В ее глазах отражался шар тошнотворного серого цвета с ореолом фиолетового безумия. Ни видимых участков поверхности, ни признаков жизни. Она ничего не могла разглядеть под слоем грязной мути. Сканеры "Завоевателя", если они вообще функционировали, не могли пробиться сквозь пыль. Терра не была похожа на Терру. Она была похожа на Венеру. Она задыхалась под таким же отравленным небом.
Отрывистые доклады анализировали облачную атмосферу. Мраморной пыли в воздухе было достаточно, чтобы сделать вокс-связь невозможной, но это было ничто по сравнению с истинным ущербом. В воздухе витали токсичные пары, образовавшиеся в результате миллионов поверхностных взрывов и орбитальных обстрелов, терзавших обуглившующая поверхность Терры. Удары и раздирающий мир жар орудийного огня армады Магистра войны покрыли Дворец кратерами и высекли пропасти в окружающих территориях. Умирающие титаны тоже вносили свой вклад – их сердца-реакторы взрывались, когда они падали в могилы своих неудачных походов.
Всё это складывалось в единое целое: смешивались и воспламенялись газы, ранее покоившиеся под землей. Из открытых взрывами пор сочился сульфа диоксид, вещество, известное мудрецам Марсианского Механикума. Этот яд клубился химическими нитями в грязном воздухе, разрушая его и превращая в кислоту.
И это было еще не все. Земля истекала лавой из нагноившихся язв. Пирокластические потоки горящего газа и вулканической тефры вырывались из расколотой земли, укрывая районы боевых действий дымом и шламом. Пепел и пыль, засорявшие воздух, теперь слились воедино, многослойные, но неразделимые – бледно-серый занавес, лишавший зрения и дыхания. Пылевая масса забила легкие миллионов выживших. Те, у кого не было дыхательных аппаратов, рисковали задохнуться, просто оставаясь во дворце, но бежать было некуда.
Разрушение Императорского дворца также вызвало выброс химических веществ, использовавшихся на заброшенных заводах Терры. Из-за неисправности систем сдерживания на нескольких дворцовых мануфактурах в атмосферу вылилось вещество, обозначенное как метил-изоцианит. Этот газ льнул к земле с почти разумной хищностью, затопляя нижние уровни немногочисленных оставшихся бастионов невидимой приливной волной химического яда, растворяющегося в глазах и горле защитников. Он ослеплял, сжигал, убивал в течение нескольких часов. Астартес могли пережить его действие, хотя многие остались изувеченными. Полчищам человеческих защитников и беженцев повезло меньше.
Последним по списку, но не по значимости фактором была радиация. По воле случая или чьему-то умыслу в ходе войны были вскрыты подземные хранилища безымянных материалов Тёмной Эры. Многие газообразные вещества, вырвавшиеся из этих древних бункеров, были едва ли понятны, а их названия были забыты, но их радиологические эффекты были убийственно знакомы. Это была смерть, последний ужас прошлого, последний вздох забытой эпохи.
Лотара взяла последний прочтённый ею отчет, и отдала его одному из немногих оставшихся на борту "Завоевателя" мудрецов Механикум. Его аугметика проржавела и натирала его уродливую кожу. В искрящихся венах под его кожей текла отравленная кровь. Ему приходилось набирать ответ на преобразователе текста в речь, потому что его вокодер не подлежал ремонту. Он даже не ступал на поверхность, "Завоеватель" сотворил с ним это.
Когда он напечатал свой ответ, Лотара прочла его три раза, чтобы полностью понять, что именно война сделала с Террой. Текст был безжалостно всеобъемлющ. Абсолютное уничтожение родного мира человечества. Война, из-за которой сгорела галактика, теперь шла на каждом дюйме поверхности Терры, затмевая небеса и вгрызаясь в минеральную плоть планеты.
Но её внимание привлекли не отравление или ослепление, а одно из простых и незамысловатых замечаний техножреца, сделанных им по ходу анализа. Он подробно описал, как соединения серы просочились в воздух из ран планеты, рассеивая падающий свет Сола в пределах видимого человеком спектра. Вместе с этим объяснением в кратком примечании приводился простой факт:
Для тех, кто находится на поверхности, солнце стало красным.
Она не могла избавиться от этого образа.
Сейчас она смотрела на обзорный экран окулуса, и при взгляде с орбиты мир покрывала серая пелена. Они прибыли, чтобы захватить Тронный мир, а вместо этого укутали его в погребальный саван.
– Кхарн, – произнесла она вслух впервые за несколько часов, а может быть, и дней, ее голос был похож на иссохший шепот. Ближайшие члены экипажа не обратили на нее никакого внимания. Они сгорбились у своих консолей, потерявшись в собственной боли.
– Кхарн? – снова сказала Лотара.
Кхарн стоял неподалеку от ее командного трона. Его лицо было изрезано шрамами и скобами, наложенными на поле боя. Он ничего не сказал. Он больше никогда ничего не говорил.
Единственным полученным ею предупреждением стал сжавшийся желудок. Ее внутренности скрутило с такой силой, что она упала с трона на колени, в ушах звенело от давления, слюна текла между приоткрытыми губами. Она закричала от внезапной боли, от яда, подступившего к горлу, и ее крик превратился в горячий поток рвоты, оросившей палубу.
Задыхаясь, она посмотрела вниз на полупереваренные остатки своей последней трапезы. Лужа полупрозрачной желчи, лоскуты стенок желудка и три чьих-то пальца.
На несколько драгоценных секунд неверие взяло верх над изнеможением. Она отшатнулась от лужи, усаживаясь обратно в свой трон. Это была всего лишь уловка ее бессонного разума, вот и всё. Вот и всё.
Кхарн подошел к капитану флагмана и согнул колени, склонившись до её уровня. Он не предложил свою помощь, пока она на дрожащих конечностях волочилась обратно в свое кресло. Он был безоружен, и Лотара не могла припомнить, чтобы раньше видела его без топора. Кровь потекла из её глаз, когда она всмотрелась в его сшитое из лоскутов лицо. С этими осквернёнными слезами её обезвоженное тело потеряло ещё больше драгоценной жидкости.
– Кхарн, – прошептала она, – что мы наделали?
Этим вопросом задавались мужчины и женщины по обе стороны войны на всей Терре и над ней.
У Кхарна не было ответа.
Два. Сломленный гладиатор.
Каргос
Где-то в пыли, в слабом свете алого рассвета охотился гладиатор. Он не столько шел, сколько шатался, не столько бежал, сколько спотыкался, и всякое чувство грации, которым он когда-то обладал, теперь превратилось в обрывки воспоминаний. Его движения были похожи на движения больного зверя, его сознание пылало от желаний, пожирающих разум. Его гребневидный шлем поворачивался то в одну, то в другую сторону животными, резкими рывками. Он двигался как бешеный.
Враг сломался и бежал. Минуты назад. Часы назад. Дни назад. Теперь он не мог их увидеть и не был уверен, в каком направлении они бежали. Суставы его доспехов заскрипели, когда он дернул головой, реагируя на тени в пепле, на звуки, приглушенные до нереальности. В его исхудавшем кулаке бездействовал цепной топор. Это был не его топор, и он не мог вспомнить, где нашел его. Иногда зубья оружия жужжали, пережёвывая грязный воздух. Кровь, запекшаяся на клыках топора, засохла и превратилась в песчаную массу.
У гладиатора было имя, хотя в тот момент он едва ли помнил его. У него также была почётная, жизненно важная роль в рядах его Легиона, и знание об этом было также вытеснено давлением в его черепе. Машина боли, вживлённая в его мозг, глубоко вгрызалась в него, щёлкающий паразит, пожирающий его центральную нервную систему.
Он сглотнул слюну, уставившись в пыль. В такие моменты – которые становились все более частыми – он был не столько разумным существом, сколько сосудом, наполненным понятием о непосредственном инстинкте.
"Тик-так, тик-так", – пели Гвозди Мясника, посылая колющие электрические сигналы в мясо его разума. "Это боль", – обещали они, – "и ты будешь чувствовать ее, пока мы не позволим тебе получить удовольствие". И вот, подобно акуле, он пошел вперед. Стоять на месте означало чувствовать бритвенные поцелуи имплантата глубоко в черепе, там, куда он не мог достать.
Всё менялось. Уже изменилось. После того как машина боли перестроила его сознание, химия его сознания была разрушена. Адреналин насилия, который когда-то приводил в экстаз, теперь приносил лишь слабое облегчение. Драгоценное, да, но вряд ли то же самое. Раньше гладиатор гнался за чувством возбуждения. Теперь он гнался за дразнящими ласками облегчения. Их никогда даже близко не было достаточно, чтобы стать удовольствием, но они хотя бы сопровождались прекращением боли.
Под налипшим слоем пепла его доспехи представляли собой рубище. Годами он носил керамит в белых геральдических цветах XII легиона Крестового Похода, а лоскутные доспехи, в которые он был запечатан, лишь наполовину состояли из первоначальных компонентов. Он не помнил, чтобы перекрашивал свою броню или давал своим слугам разрешение покрасить её. И всё же там, где пыль ненадолго сдувало, они были артериально-красными вместо привычных грязно-белых.
Да, всё менялось.
Это не беспокоило его. Возможно, если бы он задумался об этом по-настоящему, то проявил интерес, но в те редкие моменты, когда он обращался мыслями в этом направлении, Гвозди грызли его так сильно, что вызывали мышечную дрожь. Они обещали ему мир только если он будет бежать, реветь, убивать, калечить, жечь. Поэтому он делал всё это, когда мог, и упивался болью, когда не мог.
В один смутно припоминаемый момент времени он попробовал разбить себе череп о стену, ритмично ударяясь лбом о разбитый мрамор в попытке выпустить всю мерзость из головы. Это работало до тех пор, пока не перестало. Потом боль вернулась, вдвое сильнее. Наказание за нанесенные им самим себе раны. Осуждение за попытку самоубийства.
Гладиатор пошел дальше. Гвозди успокаивались, когда он шел вперёд.
Он был не один в пепельной пустоши. Его братья – и то, что притворялось его братьями, – образовали вокруг него неплотную стаю. Вместе, но порознь, они двигались сквозь мглу. Некоторые из них были сделаны из огня. Некоторые из них были сделаны из крови в виде чудовищ. Некоторые из них были его братьями на протяжении всей жизни, а некоторые просто носили плоть его родичей.
– Апотекарий.
Он услышал это слово, когда поднимался по осыпи зараженных обломков. Звук был ему знаком, но смысл он не понимал. Отравленные камни скользили под тяжестью его сапог. Стена была разрушена апртиллерийским огнём, причем настолько недавно, что еще дымилась, и гладиатор тащился вверх по разбитому склону. Гвозди почувствовали его решимость и могли бы проявить милосердие, но все равно снова зашипели. С его губ сорвалось животное ворчание, непроизвольное и беспомощно честное.
– Апотекарий.
Опять это слово. Оно задерживалось в его искаженных мыслях, словно хотело что-то значить. Апотекарий. Апотекарий. В следующий раз, когда он услышал это слово, оно прозвучало громко:
– Апотекарий!
Это было имя. Или проклятие.
Гладиатор перестал подниматься и остановился. Он повернулся, вглядываясь в пыль. Он искал силуэты своих братьев и преследователей, которые называли себя его братьями. Они скопились у подножия склона из обломков. Их доспехи больше не были красными. Пепельная пыль вернула его товарищам из Пожирателей Миров их первоначальную грязно-белую геральдику.
– Каргос! – крикнул ему один из них.
Вот так слова снова обрели смысл. Гвозди кусались, как бы насмехаясь над его возвращением в сознание, но их мандибулы не могли остановить струящуюся по капле личность.
Гладиатор – "Каргос", – подумал он, – "Я Каргос" – попытался связаться с ними по вокс-связи, но вокс-сеть в эти дни была бесполезна. Он прокричал в ответ через голосовую решетку шлема, слова усилились и огрубели.
– Кто зовёт?
Ответ был вовсе не ответом, а требованием.
– Врач!
Каргос спустился вниз, наполовину соскальзывая по каменным обломкам. Скопление силуэтов сначала превратилось в фигуры, затем в фигуры его братьев. Его настоящих братьев. Не тех, что притворялись ими.
Двадцать девять его сородичей погибли, их тела разложили выжившие, достаточно здравомыслящие, чтобы сопротивляться песне Гвоздей. Он оглядел их изломанные останки, лежащие ровными рядами и уже окутанные серо-белой пылью. Удары болтов и разрывы цепных клинков оставили отметины на их доспехах, керамит был вскрыт, обнажив разорванную плоть.
Каргос перевел взгляд на стоящих Пожирателей Миров. Другие проносились мимо них в пыли, карабкаясь по склону из обломков, ища добычу по велению машин боли, вгрызающихся в их мозг. Даже тех, у кого хватало самообладания, чтобы заняться мертвецами Легиона, мучили жестокие тики и подёргивания. Эти похороны, такие же грубые и небрежные, как и любой другой ритуал XII Легиона, требовали от тех, кто был способен их выполнить, высшей степени сосредоточенности.
– Чего ты ждёшь? – гаркнул один из них.
Каргос не мог идентифицировать воина из-за пыли, покрывавшей его доспехи.
– Собери их геносемя, – приказал воин.
Каргос оглядел свои доспехи, пустой пояс и патронташ. Когда именно он потерял инструменты своего ремесла? Металлические флаконы со стимулирующими сыворотками и боевыми наркотиками исчезли. Его нартециум представлял собой обломки, пробитую болтами оболочку для отсутствующих инструментов. Дисплей сканера потрескался и не светился, больше не подключенный к источнику питания брони. Даже клавиатура на его наруче была бесполезна, с потерянными клавишами она была сродни отчаянной улыбке с отсутствующими зубами.
Неважно. Ему не нужны были специализированные инструменты для сбора урожая, он мог воспользоваться своим ножом. Работа будет грязнее и рискованнее для извлечённых органов, но он уже делал это раньше. Всё, что требовалось, это осторожность и поспешность, чтобы пепельный воздух не загрязнил мясистые наросты, когда он вытащит их.
Он присел возле первого тела и достал нож. В руках человека он был бы оружием, которым не стыдно было бы воевать. В руках Каргоса это был обломанный и потускневший нож.
– Кто это был? – спросил он у своих братьев. Они не ответили; Каргос почувствовал, как они шаркают по пыли, пытаясь остаться с мёртвыми, а не идти дальше в поисках новой добычи. Скорее всего, они не знали, кем были погибшие; отделения были разбросаны, вокс не работал, и пыль отлично уравнивала всех, превращая их в призраки самих себя. Теперь уже не имело значения кто есть кто.
Каргос потянулся к ячейкам хранения, пристегнутым к поясу. Это были бронированные, охлаждаемые изнутри керамитовые цилиндры, помеченные рунами награкали. Он носил с собой десятки таких ячеек, каждая была капсулой для прогеноидов павшего брата по легиону. После сбора их геносемени убитые продолжали жить в воинах, созданных им на замену. За месяцы войны он извлек прогеноиды из горла и груди многих своих сородичей.
Вот только его пальцы коснулись голого керамита. У него не было больше десятков ячеек. Он носил три. И те три, что остались, были пробиты и пусты.
По его телу пробежал холодок, достаточно сильный, чтобы охладить даже жало Гвоздей в затылке. За время войны множество уже погибло без сбора геносемени. Скольких он обработал только для того, чтобы потерять их генетическое наследие в перерывах между приступами ясности? За это он мог умереть. В лучшие, более здравые времена его Легион казнил апотекариев за подобный провал. Мог и сейчас.
Каргос чувствовал на себе взгляды своих собратьев. Он знал, что их оружие все еще в их руках.
– Я не могу, – признался он им. – Я не могу.
Они ничего не сказали, и Каргос почувствовал тяжесть их безмолвного суда. Он поднялся на ноги для вынесения приговора. Гладиаторы всегда мужественно встречали судьбу. Только трусы умирали на коленях.
Но там никого не было. Остальные Пожиратели Миров исчезли. Их поглотила пыль, если они вообще там были. Он посмотрел вниз; трупы тоже исчезли. Он стоял один в пыли. Совершенно один.
Один, если бы не внезапное ущемление спинномозговых нервов. Гвозди укусили, подавая побуждающий импульс боли и обещая еще больше, если он останется стоять. Каргос повернулся, шатаясь, спотыкаясь, уже будучи не Каргосом. Он снова был гладиатором.
Время в пепле шло странно. В какой-то момент во время нетвёрдого шествия Каргоса вокруг него появились фигуры. Сначала несколько человек, затем они превратились во многих, а затем многие стали более чем достаточным числом. Он знал, что некоторые из них были его братьями по Легиону, а некоторые – нет, и он мог отличить их от тех, кто мог видеть, куда они идут. Он и его братья были слепы, но те, кто выдавал себя за его братьев и сестёр, видели достаточно хорошо, чтобы охотиться. Эти кровожадные твари охотились впереди орды; безмолвный крик Императора лишал их сил, но они видели проблески жизни в удушливой пыли, и они увлекли за собой силы Магистра войны. Они продвигались к Санктум Империалис, где в последней крепости собрались последние защитники.
Это был прилив. Сотни тысяч воинов, солдат и демонических сущностей слились в волну напитанного богами намерения. Среди смертных каст этой орды звание мало что значило; воинская сплоченность почти превратилась в миф. Они шатались, спотыкались, а некоторые даже бежали – воины из всех легионов Магистра войны, кипящая масса извращенных разумов и больных душ. Одни ликовали в своих оковах божественного рабства, другие ошибочно считали себя свободными. Разницы не было никакой. Раб оставался рабом, даже если короновал себя королем.
Хотя боль Гвоздей и притупилась, Каргос чувствовал, как меняется воздух. Теперь завеса между мирами была тонка. Нерожденные пробивали себе путь в реальность лишь при помощи обрывков мыслей. Одна-единственная капля крови на разбитой земле порождала ужасы.
Император слабел.
Такое было сложно представить.
Нерождённые шипели это. Ангрон рычал это. Гор обещал это. Скоро придет время разрушить стены последней крепости.
Что-то проникло сквозь кровавое облако мыслей Каргоса. Снова его имя. Кто-то рядом произносил его имя. Он произносил его уже некоторое время.
Это был Инзар. Инзар из XVII легиона, одетый в потёртые доспехи, с оружием, прикованным к броне как символ его службы с XII легионом. Свитки пергамента, всё ещё державшиеся на доспехах Инзара, потускнели и порвались, превратившись в потрепанные полоски. Он схватил Каргоса за плечо, не давая ему двигаться дальше вместе с ордой.
– Я понял, что это ты, брат.
Даже спустя столько лет голос Инзара был низок и звучал через вокалайзер шлема подобно мурлыканию. Каким-то образом он пробивался сквозь ветер.
– Как радостно встретить тебя перед самым нашим триумфом.
Каргос не знал, что ответить – ничто из происходящего не походило на триумф – поэтому он ничего не сказал. Прикосновение Инзара оставило отметину на плече Пожирателя Миров. Направляющая рука.
– Пойдем со мной, Каргос. Ты сбился с пути. Я помогу тебе.
Каргос безмолвно посмотрел на него глазами, в которых бился собственный пульс. Он заговорил с третьей попытки, и смог произнести только два слова.
– Ты настоящий?
Инзар фыркнул, и этот звук мог бы быть смехом.
– Пойдем со мной, друг мой.
– Нет. – Каргос облизал потрескавшиеся губы и почувствовал вкус крови. – Ответь мне. Ты настоящий?
На этот раз смеха не было. Только кивок, жест понимания.
– Я настоящий.
Каргос колебался еще несколько секунд – нерождённые уже лгали ему – а затем последовал за ним.
Посреди пустошей был собран совет, сформированный вокруг собрания офицеров и их помощников, всё еще сохранявших рассудок. Вокруг собрания грохотали тени танков. Воины всех легионов стояли в смешанных группах, теперь всё чаще их объединяла вновь обретенная верность, а не происхождение от кровных отцов. Каргос был одним из них. Он оставался рядом с Инзаром из-за вымученного знакомства, наблюдая больными глазами за первыми признаками порядка, появляющегося из наблюдаемого им уже целую вечность хаоса.
Вопросы задавались злобным ворчанием, и на них отвечали в том же тоне. Установить чёткую иерархию было невозможно без вокса и без знания того, какие подразделения где находятся; какие легионы титанов сумели продвинуться наверх и через обломки Последней стены; какие силы Астартес собрались в павших районах Внутреннего Дворца. Но это уже было хоть что-то. Прилив превращался в волны, часть естественного ритма орды: скопления силы, подобные этому, боевые отряды, собирающиеся для последнего штурма.
Произносились имена первых капитанов, отмечалось их отсутствие. Ариман. Тифон. Абаддон. Они сражались в других местах или уже были мертвы? Никто не мог сказать.
А как же Рогал Дорн, Преторианец Императора? Что насчёт Джагатай-хана и Ангела Крови? Затаились ли они в Санктум Империалис, ожидая последней битвы, или оказались в ловушке в охваченных войной районах Внутреннего Дворца, осажденные в своих бастионах и неспособные вырваться? Говорили, что Хан умер от ран, полученных в космопорте львиных Врат несколько дней назад. Говорили, что Преторианец, после того как Дворец превратился в пепел, его гений был исчерпан, а планы разрушены, скрывался за стенами бастиона Бхаб и готовил свой последний план побега с Терры. Поэтому оставались только Ангел и истощенные остатки трёх легионов, которыми он командовал.
Изнеможение Каргоса ослабло, когда Гвозди, к счастью, перестали кусать так глубоко. Голоса говоривших успокаивали боль в его черепе, словно их планы были молитвой. Война выиграна. Защитники сломлены. Щит Императора уменьшился лишь до малой толики его невидимой силы, а нерорждённые разбежались по опустевшим кварталам Внутреннего Дворца.
Что же будет дальше? Магнус сломит волю Императора, а вместе с ней и психический щит. Ангрон в своей ярости найдет и убьет Ангела Крови, а затем пойдет на Санктум Империалис. Сам Гор вскоре должен был высадиться на планету. Они разрушат Врата Вечности и сожгут Санктум Империалис дотла. Они превосходили защитников числом.
Да будет это сказано, и да будет это сделано. Терра вскоре будет принадлежать им.
Три. Богиня с копьём в спине.
Улиенн
Экипаж Гончей войны "Хиндара" гордился своими усилиями. Подъём во Внутренний Дворец был нелёгким делом: корабли-саркофаги не могли сесть из-за пыли, а упавшие секции Последней стены создали многокилометровый склон из обломков, далеко выходящий за пределы возможностей стабилизаторов большинства титанов. Первые несколько богомашин, пробившихся в районы Внутреннего Дворца, ступили на пустоши из разбомбленного мрамора, где не осталось ничего выше этих отдельных титанов. Целые районы бастионов, замков, шпилей и колоннад лежали в руинах, стёртые в порошок с орбиты или кишевшие ордами пехоты и бронетехники Магистра войны, уже наводнившими Внутренний Дворец.
Титаны марсианских Механикум не могли похвастаться такой быстротой. Лишь немногие лояльные Титаны встретили их осторожное продвижение. Большинство из них сгруппирорвались вокруг оставшихся бастионов или бежали в безопасность Санктума Империалис.
"Хиндара" и её команда были в первой волне, поднимавшейся по лавине из обломков Последней стены. Один из десятков таких же, то был огромный склон из разбитого камня, лежащий между ними и возмездием, которое они так жаждали. Раз в несколько дней продвижения шаг за шагом, от которого раскалялись стабилизаторы, компенсаторы и гиробалансиры, реактор в спине "Хиндары" начинал источать термоядерное дыхание. Тогда они останавливались, давая покрасневшему железу остыть и позволяя техножрецам успокоить машинный дух, а затем, когда показатели приходили в норму, шли дальше.
Другие титаны отступили к своим кораблям-саркофагам, решив перебраться на плато по воздуху. Лишь немногим это удалось: пыль сжевала воздухозаборники двигателей и вывела из строя большинство пытавшихся лететь судов. Некоторые направили свои орудия на неразрушенные участки стены, плавя скалобетон, распыляя камень на атомы и пробивая конверсионными излучателями дыры в величайших защитных сооружениях Рогала Дорна.
Время, время, время. Всё это занимало время, а защитники отступали к укреплениям Палатинского кольца.
Многие титаны пытались взобраться на стену. Каждый шаг следовало просчитать и оценить, пустотные щиты всех титанов были опущены, а их энергия перераспределена. Наземные части – немногие пехотные подразделения скитариев, на которые ещё можно было положиться и которые не бросались вперёд в погоне за убийствами – делали всё возможное, чтобы расчистить ровные места для огромных когтистых лап.
Во время подъёма "Хиндара" упала дважды. В первый раз она просто поскользнулась в самом начале, просчитавшись в компенсации стабилизаторов, и опрокинулась вперёд. Как бы опасно это ни было, но падение вперёд было самым безопасным; модератус Отеш с холодной ясностью манипулировала элементами управления, вбив проскальзывающую ногу под острым углом с достаточной силой, чтобы пробить осыпающуюся породу и удержать их на месте в течение драгоценных секунд, за которые она вернула "Хиндаре" устойчивость. Члены экипажа чествовали её аплодисментами и одобрительными возгласами. Даже другие титаны, находящиеся достаточно близко, чтобы видеть силуэт "Хиндары" в пыли, провоксировали признательность или, в некоторых случаях, насмешки. Прерывающаяся сеть связи позволила, хотя и с трудом, понять некоторые из них.
Второе падение было хуже. Через несколько дней медленного движения вперёд, уже ближе к вершине осыпь из валунов начала осыпаться под ними, как уже было со многими другими. Реактор взревел от разочарования машинного духа – и, по правде говоря, от его страха – когда мучительно медленно они начали падать со скрежетом камня, воем напряженного железа и отталкивающе спокойным креном. Хиндара опрокинулась вбок и назад, её стабилизаторы завизжали, когда давление исчезло.
Экипаж знал, что они мертвы. Падение в лавине с такой высоты означало смерть. Даже если они выживут, что было маловероятно, и даже если их титан не разнесёт на куски при спуске, что было еще менее вероятно, "Хиндара" не встанет на ноги ещё нескольких недель, если вообще когда-нибудь сможет. На этой войне не осталось достаточного уровня координации и организации для подобного. Экипаж знал и помнил об этом в течение каждого шага вверх по склону, и эта мысль промелькнула в сознании каждого, когда они начали заваливаться назад.
Камни трескались и грохотали, осыпались и скользили.
Впереди них, едва видимый в закатывающихся окнах-глазницах, находился "Налётчик" Легио Мортис "Варкарнерикс". Он был ещё ближе к вершине, окружённый небольшой ордой чернорабочих-технотрэллов, трудящихся вокруг пяток богомашины. Ему потребовалось больше недели, чтобы добраться сюда.
Улиен Грун без раздумий и колебаний произнёс слова. Не выкрикнул. Никакой паники. Лишь прошептал, задыхаясь от инстинкта.
– Выпустить "Медвежьи когти".
У модерати-секундус Химмара Кула было полсекунды, чтобы сопоставить мелькающие сектора обстрела с собственными догадками. С помощью мышечной памяти он двинул рукой "Хиндары", не успев зафиксировать её в положении для стрельбы, и нажал на оба спусковых крючка. Кабина вздрогнула от отдачи его стрельбы вслепую. "Хиндара" заскулила, когда её не зафиксированная для стрельбы рука приняла на себя основной удар отдачи.
Всё произошло за полудюжину ударов сердца, от проскальзывания до выстрела "когтями", но время не имело значения. У них мог быть день, чтобы принять решение. Это не имело значения. У них была только одна возможная цель.
Их гарпун попал в спину "Варкарнерикса". На пять метров выше или секундой позже – и он бы прошёл мимо.
Трехпалые "Медвежьи когти" пробили заднюю панцирную броню "Налётчика", где композитное покрытие из адамантия, пластали и керамита было тоньше всего. С громовым треском они вонзились во внутренности богомашины, превратив двух техножрецов в машинном отделении в кровавые ошмётки. Они не задели реактор модели "Тетис", служивший сердцем титана, вместо этого пробив насквозь техническую колонну хребта "Варкарнерикса". Огромные когти сомкнулись на куче священного искореженного металла и, активировавшись с лязгом макромагнитной связи, заблокировались.
"Варкарнерикс" прекратил движение. На мгновение возвышающаяся богомашина замерла лицом к подъёму с почти философским спокойствием. В её тени скитарии и сервиторы застыли в изумлении, не в силах поверить поцарапанным линзам, что заменяли им глаза. Они были верующими у ног своего божества, и их богиню только что пронзили копьём в позвоночник.
"Хиндара" покачнулась. Она согнулась. Она начала изворачиваться под диким углом. Оба модерати работали за пультами управления, стискивая пальцы и сжимая зубы, и управляли машиной изо всех сил, чтобы вернуть ноги в нужное положение.
– Не на что опереться, уходит из-под нас, не на что опереться... – произнесла модератус Отеш.
– Нет, – произнесла принцепс Улиенн единственное слово беззвучного напева. – Нет, нет, нет.
Одна нога с грохотом топнула по склону. Камень задрожал под ними, задрожал ещё сильнее, потом продолжил сыпаться вниз. Другая нога обрушилась вниз, потом снова первая. Они колебались на камнях, шатаясь, как раненый волк. В руке "Гончей войны", на которую крепился гарпун, взревели моторы, а её команда для стабилизации потянула за попавшие в цель "Медвежьи когти". Благословенное железо заскрипело в плече "Хиндары", когда сочленение растянулось и деформировалось от напряжения.
В этот момент "Варкарнерикс" заревел. "Налётчик" дал волю своему боевому горну и закричал, перекрывая грохот лавины. В этот момент он звучал жалко, до ужаса напоминая живое существо.
– Мы стабилизировались. – Смех модератуса Кула был глух от неверия. – Мы стабилизировались.
И он был прав. "Хиндара" остановилась, её суставы перестали визжать, когда их протесты прекратились. Кабина больше не кренилась. Они были стабильны.
"Варкарнерикс" повернулся к ним.
По крайней мере, начал поворачиваться. Он не мог сделать этого из-за сломанного хребта; он никогда не завершит этот поворот, никогда больше не сможет ходить, и не увидит больше войн. Его поворот превратился в крен, а крен – в падение.
Боевой горн "Варкарнерикса" издал еще один вопль, последний крик преданного божества. Он брызжал плазмой из прорезей в панцире, бесполезно выдыхая ядовитый огонь в грязный воздух. В порыве то ли бездумной паники, то ли чистой злобы он открыл огонь из своих орудий, с его рук сорвались залпы ослепительного лазерного огня, отозвавшегося громоподобным эхом. Предсмертной канонадой она расплавила верующих в неё и сожгла скалы вокруг себя до состояния черного стекла.
– Отсоединиться! – приказала Улиенн. – Она падает! Отсоединиться!
Но у них ничего не получалось. В своём падении "Налётчик" увлекал их за собой, они спаслись только для того, чтобы вновь обречь себя на гибель, и "Хиндара" не могла отсоединиться. Кул снова схватился за рычаги и переключатели, попробовал ещё раз, и ещё. Макромагнитные замки открылись, хватка ослабла, но "когти" всё еще торчал в ребрах "Варкарнерикса". Они проникли слишком глубоко.
– Взорвать крепления.
Кулу не нужен был приказ. Он уже занимался этим. Реактор "Хиндары" вспыхнул от оскорбления, когда энергия потекла к конечностям. Бам, бам, бам – то сработали аварийные предохранительные заряды в её плече, взорвав крепления пусковой установки "когтей" к телу титана.
Рука была ампутирована вовремя. "Варкарнерикс" упал на склон из камней, врезавшись в него лицом вперёд и мгновенно убив свой экипаж. Огромный вес его тела, ударившегося об обломки, сотряс поверхность и породил ещё один оползень. По потоку гравия хлынули валуны, катясь вниз по километровому склону. Внизу титаны из различных легио, чья раскраска стёрлась от пепла в воздухе, а сканеры страдали от неполадок, медленно отодвигались в сторону или укреплялись, надеясь на лучшее. Это была далеко не первая подобная волна обломков. Сквозь шум помех и мусорного кода экипаж "Хиндары" слышал голоса, проклинающие их и хвалящие за вероломное выживание.
Среди них выделялся один голос – влажный треск, который представил себя как "Теллум ире". Он был "Гончей войны" Мортис, и находился достаточно близко, чтобы понять игру теней сквозь пыль, и теперь он ярился на Хиндару.
Модератус Отеш покачала головой. Паника отступила, но она всё ещё была бледна.
– Они бы обстреляли нас, если бы могли.
Но они не могли. "Теллум ире" был слишком далеко вниз по склону и, скорее всего, на слишком неустойчивой поверхности, чтобы рисковать, пытаясь стрелять.
Улиенн слушала их рёв, пока её сердцебиение приходило в норму. Она ощущала холодок от сделанного ею, но он не перерос в чувство вины. В войсках магистра войны всё равно больше не было порядка. Пока они опережали другие машины Мортис, никаких последствий не будет; теперь не существовало никакой иерархии, и не перед кем было держать отчёт. С тех пор как пала стена, каждая богомашина была сама за себя.
– Это принцепс Улиенн из Аудакса. Я говорю от имени "Хиндары".
Она не знала, дойдёт ли её сообщение до "Теллум ире", но в отсутствие чувства вины в ней вновь проснулась гордость. Она не любила, когда к ней обращались подобным образом.
В ответе "Теллум ире" было ещё больше гнева, сдобренного обещаниями возмездия. Улиенн позволила ему некоторое время звучать на фоне, оскалившись окровавленными дёснами, а затем послала в ответ свой собственный короткий ответ перед тем, как прервать связь.
– Машина уничтожена.
Минуло два дня с момента их встречи со смертью на вершине пролома. С тех пор как "Хиндара" достигла верха и пересекла пролом, она шествовала среди разрушенных кварталов Внутреннего Дворца и час за часом участвовала в тяжелых боях. Она соединилась с силами Легионес Астартес, осаждавшими бастион Меру, и, сражаясь одной рукой, помогала разрушать стены и уничтожать вражеские танки залпами своего турболазера.
Авангард был изолирован: лишь немногие корабли снабжения Легио Аудакс смогли проделать путь за Последнюю стену. Правда заключалась в том, что "Хиндара" находилась в полевых условиях уже несколько месяцев, с тех самых пор, как была развёрнута на поверхности Терры, и ещё до ампутации её состояние оставляло желать лучшего. Случайные повреждения накапливались, а от оставленных без ремонта более серьёзных ран её кости гнили. Накануне вечером, когда пал бастион Меру, по неудачной прихоти судьбы ракета попала в бок головы Хиндары. Она ударила в момент отказа пустотных щитов, испещрив кабину ожогами, повредив несколько систем управления и расколов армированное стекло иллюминаторов. Теперь они были испещрены паутиной трещин, что еще больше ограничивало и без того затруднённый пеплом обзор экипажа.
Теперь она шла с трудом, суставы её правой ноги клинило от повреждений, полученных при обстреле из орудий лоялистов. Ей также приходилось экономить энергию. Пустотные щиты больше не загорались по команде, а из-за боли от ранений, проникающей по нервам-кабелям, экипаж приглушил её реактор, чтобы успокоить всё более неустойчивый машинный дух.
Каждый из бастионов Палатина сам по себе был городом-крепостью, окружая Санктум Империалис кольцом. Уродливее всех был бастион Меру – воплощённая грубость в виде крепости. Старые инфопотоки описывали его как дворец, но вся красота, которой он когда-то обладал, исчезла, когда Рогал Дорн облачил его в камнебетон и керамит и установил нагромождения противопехотных башенных орудий на стенах. Сносить его было удовольствием: еще одна твердыня лоялистов погибла при неостановимом продвижении к Санктум Империалис.
Уже много дней не было никаких вестей о примархах. Ни ангела огня, в которого превратился Ангрон, ни существа, которое, скорее всего, когда-то было Мортарионом. Говорили, что Пертурабо отказался от осады, но Улиенн всё ещё различала среди орд множество Железных Воинов, и истинное положение дел оставалось загадкой. В треске передач с орбиты были обещания скорой высадки Гора, но, по мнению Улиенн, эти скандирования были не лучше пропаганды. Она сосредоточилась на войне перед собой, а не на молитвах, доносящихся сверху.
Следующим был бастион Авалон, его крепостные стены тёмным пятном выделялись на горизонте. Согласно шифрованным вокс-передачам, все силы врага уже отступили. Без организованной разведки никто не мог быть уверен в этом, но те немногие офицеры, что ещё передавали приказы, обещали, что Авалон уже опустел. Многие дни его защитники уходили к другим бастионам с потоками беженцев.
Дух "Хиндары" был нетерпелив, психосоматически пульсируя в сознании Улиенн тупыми красными толчками. Её команде приходилось держать её реактор в узде, чтобы её воинственная душа не заставила их атаковать без поддержки. Пока что Пожиратели Миров, Гвардия Смерти и Альфа-легионеры керамитовым потоком бежали перед Хиндарой. Десантно-штурмовые корабли не поддерживали их сверху – фаза воздушной поддержки войны окончательно завершилась – но похожие на жуков легионные танки разрывали ряды пехоты, а в загрязнённом небе парили крылатые твари. Краснокожие сущности в обличье мужчин и женщин; вздувшиеся твари в виде ксеномух – твари, которых команда "Хиндары" называла демонами, при этом радуясь слоям брони, отделявшим их от этих существ.
Как только она пыталась посмотреть на них, её взгляд всегда скользил в сторону. Как только она отводила глаза, она забывала об их существовании.
У орды было достаточно сил, чтобы окончить войну, а защитников хватало только на то, чтобы отсрочить это – но потери будут громадными. Улиенн не хотела умирать из-за упрямства Императора. Она хотела жить, чтобы увидеть, как амбиции Магистра войны воплотятся в жизнь. Она хотела Империум, который обещал Гор. Вечную империю. Царство человечества, что никогда не падет.
"Хиндара" ворчала, чувствуя беспокойство своего принцепса, но слишком одурманенная из-за охлажденного реактора, чтобы сделать что-то еще.
И вновь представало это предательское видение, от которого Улиенн не мог избавиться. Гор был героем, Магистром войны Империума, принёсшим мир галактике. Конечно, она последовала за ним. Легио Аудакс с готовностью надел его цвета и связал свою судьбу с его судьбой. Но что останется после этой войны? Что останется от Терры и армий, сражавшихся за её захват?
И даже сейчас притаившиеся ксенокоролевства на окраинах Империума пробуждались, осмеливаясь бросить завистливый взгляд на миры, которые они потеряли во время Великого Крестового похода. Останется ли достаточно воинств Магистра войны, чтобы удержать всю территорию Империума? И как будут выглядеть эти воинства, когда из них исчезнут всякие порядок, дисциплина и человечность? Легионес Астартес уже одурманены кровью и сражаются вместе с этими... этими тварями. Полки Имперской Армии, носящие Око Магстра войны, были не лучше. Улиенн Грун не хотела мира. Мир скучен. Мир для слабаков. Ей нужны были войны, которые она могла выиграть.
А Механикум, да благословится это имя, обращался сам против себя, скандируя канты скрап-кода. Бредящие пророки призывали отказаться от своего "я", погрузиться в Манифольд, слиться с машинным духом. Противоречивые философии культов, которые раньше не могли ни о чём договориться, но, по крайней мере, сдерживались и не лезли идеологии друг друга, теперь кричали о каком-то разрозненном единстве, молясь о принесении в жертву плоти и души, чтобы возродиться в колыбелях из священного железа.
"Хиндара" тоже этого хотела. Улиенн чувствовала это.
Пока что "Хиндара" ждала, а женщина, служившая разумом богомашины, смотрела на бронированный поток, несущийся вперёд, к силуэтам далеких крепостных стен. Насколько Улиенн могла припомнить, они впервые остановились за очень долгое время.
Вот уже несколько месяцев её физический мир был ограничен кабиной "Хиндары". Она вырывалась из него, лишь добавив к своим чувствам ещё и чувства машины, живя её глазами и её оружием, ощущая движения "Хиндары" как свои собственные. Когда Улиенн в последний раз дышала не воняющими потом выхлопами фильтрационных щелей за её головой, а свежим воздухом? Когда она в последний раз пила что-нибудь, кроме переработанной мочи своих ближайших товарищей? Когда она в последний раз вставала со своего трона управления?
Улиенн вдохнула и ощутила запах собственного дерьма. Её выходные фильтры вышли из строя... когда? Дни назад? Недели назад? Её ноги были покрыты её же собственными отходами, а униформа была заляпана рвотой и воняла несвежей питательной пастой. Стоило только заметить её, как вонь от различных нечистот, покрывающих трон, становилась вездесущей. Практически непреодолимой.
С трудом она разглядела свою руку. Её рука была чёрной лапой, вплавленной в металл...
– Мой принцепс?
Оставив свои мысли, она обратила свои липкие глаза на Отеш. "Модератус" – пришло узнавание. Пески Марса, она устала, чертовски устала.
– Жду вашего приказа, мой принцепс.
Улиенн уставилась на члена экипажа. Отеш была похожа на труп, её кожа срадала от болезни и недостатка солнца, а глаза были сухи. Улиенн чувствовала её запах, сладкий запах испорченного мяса. Она была мертва уже по крайней мере неделю, ещё до того, как они попытались подняться на стену. В какой-то момент перед смертью модератус прокусила свой язык. На её лице тучнели мухи, заползая в открытый рот и вылетая из него.
Улиенн открыла глаза. Или закрыла их. Сон прекратился или, может быть, начался вновь. Она не была уверена, какой из вариантов был верен, и не была уверена, что это вообще имеет значение.
– Мой принцепс? – снова сказала Отеш.
– Ты мертва, – сказала Улиенн. Или подумала. Она не могла понять, говорит она или думает. Даже в отключенном состоянии реактор "Хиндары" давил на задворки сознания Улиенн; постоянное давление прямо в сером мясе её черепа.
– Ты сейчас мертва, Отеш?
– Мой принцепс?
Улиенн услышала эти слова или представила, что слышит их. Их произнесла Отеш, существо в шкуре Отеш, или же они не были произнесены вовсе.
Улиенн почувствовала тепло и влагу на своём лице. Она плакала. Или у нее снова шла кровь из глаз.
– Идём, – сказала она, обхватив руками подлокотники своего трона управления.
Она почувствовала и услышала скрип своих перчаток. Она всё ещё носила их. Её руки не были чёрными лапами, вплавившимися в металл. Не были. Не были. Хотя она не могла заставить себя посмотреть, чтобы убедиться в этом.
– Мы идём. Двигаемся вперёд с ордой.
"Хиндара" с грохотом и лязгом двинулась вперёд. Давление в голове Улиенн ослабло, совсем немного. Запах нечистот отступил.
Оставшаяся рука "Гончей войны" поднялась. Её шаги, хотя и прерывистые, превратились в бег. Земля задрожала, когда она начала опережать пехоту. Она стремилась вперёд сквозь ряды наполовину скрытых в пыли существ, на которых было больно смотреть.
Поэтому Улиенн не отводила глаз со стен. Сквозь пыльный туман проступали шпили, потускневшие от бомбардировки, рухнувшие крепостные стены, разрушенные оборонительные башни. Если Авалон действительно был оставлен, то это означало, что беженцы и отступающие солдаты должны были хлынуть на просторы ничейной земли между ним и Вратами Вечности.
Для "Хиндары" это означало добычу. Душа богомашины взывала к своему командиру лёгкими соматическими толчками через клубок связей между ними. Улиенн ощутила покалывание. Она приоткрыла губы, и кровь заструилась между гнилыми зубами.
Стены бастиона Авалон становились всё выше, темнели, становились яснее. А потом произошло что-то новое. Над крепостными стенами, в пустом пепельном небе воссияла одинокая звезда.
Через железо костей своего титана Улиенн услышала, как легионеры ликуют, скандируют у ее ног, взывая к "Хиндаре", к Гору, к тварям среди них – и к Ангрону, Ангрону, Ангрону.
Новорожденная звезда начала падать, оставляя за собой огненный хвост.
Четыре. Путь к славе.
Каргос
Он снова двинулся с ордой, на этот раз вместе с Инзаром. Он ставил одну ногу перед другой, и тяжёлые шаги складывались в бесконечный марш, порождая уколы Гвоздей в глубине его мозга. Они посылали боль и кусались, но в присутствии Инзара боль была меньше. Его голос был одним из тех, что ослабляли их ядовитую капель.
Думать тоже стало немного легче. Он начал кое-что вспоминать: кем он был, что он сделал, имена воинов вокруг него. Вот Дрелат, центурион 53-й штурмовой роты. А вот Рангор, изукрашенный гладиаторскими клинками. Каргос не мог вспомнить звание воина, но он знал, что Рангор жульничал в игре в бабки на борту "Завоевателя".
Странно, что он вспомнил об этом сейчас.
Каргос взглянул на Инзара, пока они шли в неровном ритме. Несущий Слово, казалось, почти не изменился, и в этом было что-то удивительно приятное. Это заставляло Каргоса вспомнить о былых временах. Когда Несущие Слово послали своих капелланов в другие легионы в самый разгар Великого Крестового похода, многие сочли это ненужным братанием. Пожиратели Миров были одними из тех, кто довольно быстро смирился с этим назначением. На примере Инзара можно было понять, почему: тот служил в Восьмой штурмовой роте, и капитан Кхарн очень восхищался его холодной стойкостью, доверяя советам Инзара.
Если бы легион Лоргара послал проповедников, сыны Ангрона не выказали бы им ни малейшего почтения. Но Несущие Слово прислали воинов-священников – в большей степени воинов, чем связенников. Капеллана не интересовали правила ведения войны. Когда в спорах заходила речь о воинской чести, он вздыхал; по его мнению, такие вещи придуманы мужчинами и женщинами, желающие укрыться от истины сомнительным отрицанием.
– Воинов создаёт не праведность, – сказал тогда Инзар. – Воинов создаёт война.
Настоящий воин сделает всё, что необходимо для победы в войне. Все остальное было несущественно. Таково было кредо Инзара Колхидского, и благодаря этому его тепло приняли в рядах Пожирателей Миров.
– Хорошие были годы, не так ли?
Каргос прочистил горло.
– Что?
– Годы, когда мы вместе сражались в Великом Крестовом походе. Жестокое время, друг мой. Годы приятной службы. Я часто вспоминаю те времена.
Каргос кивнул. То были хорошие дни. Непокорённая Галактика лежала перед ними в ожидании разрежущих её клинков легионов и примархов, чьи прихоти разделят её на части.
– Во мне всегда было чувство родства с твоими кровными братьями, – признался Инзар. -Многие мои сородичи нашёптывали другим Легионам мысли о воинских ложах и гладиаторских культах, но тем из нас, кто сражался вместе с Пожирателями Миров, не нужно было проповедовать. Славная правда в том, что ты и твой легион с самого начала были готовы к просвещению.
– Просвещение. Чертовски подходящее слово для текущей ситуации.
– Не говори о своих благословениях как о проклятии, – сказал Инзар. – Гвозди болят, но разве они не сделали тебя сильнее? Не стали ли твои мышцы мощнее, а рефлексы быстрее?
– Опять ты со своей дерьмовая поэзией, – пробурчал Каргос. – Избавь меня от анализа медикэ. Я апотекарий.
"По крайней мере," – подумал он, – "был им. Был".
Каргос облизал потрескавшиеся губы. Хотя это было не смешно, но он чувствовал, как смех, подобно желчи, подступает к горлу. Он боролся с тошнотворным чувством, сколько мог, но оно все равно накатило на него: внезапный приступ смеха, похожий на серию прерванных завываний. В этом звуке не было радости. Он смеялся только потому, что устройство в его черепе в этот момент защемило нервы, и он танцевал под его дудку.
Каргос смеялся так несколько раз за последние недели. Чувство, когда тебя заставляли биться в конвульсиях от удовольствия, которого ты не ощущал, было хуже боли.
Инзар никак не прокомментировал это. Он продолжал говорить так, словно никакого смеха и не было. Его тон был тёплым и приподнятым.
– Благодаря твоему ремеслу ты должен лучше других понимать, что не следует отказываться от полученных тобой благословений. Как тебе не стыдно, брат?
Каргос проворчал ответ, который нельзя было назвать ни "да", ни "нет". Как давно с ним никто не разговаривал вот так, по-братски подшучивая над ним? Он порылся в окровавленной мути, что заменяла ему мысли. Он не знал. Казалось, прошла целая вечность.
У него были лишь отрывочные воспоминания о первых анализах Гвоздей, о докладах, которые он видел на светящихся гололитических дисплеях. Эти диаграммы мускулатуры – данные, полученные из цифрового расчленения его братьев – были довольно интересны.
Даже генетически перестроенное тело космического десантника было в основе своей смертным. У сигналов, перемещающихся между мозгом, мышцами и центральной нервной системой, были ограничения смертных. Но Гвозди сняли эти ограничения. Машины боли переписывали электрические импульсы между мозгом и телом, позволяя воинам эксплуатировать собственное тело, заставляя мышцы и сухожилия отдавать больше кинетической энергии независимо от того, могли они это или нет. И вместе с этим пришла радость. Когда все остальные эмоции притупились (прискорбный побочный эффект технологии импланта), адреналиновый восторг жестокости взлетел вверх.
По желанию Ангрона апотекарии легиона вбили Гвозди в черепа своих братьев. А затем, праведно удовлетворённые своим трудом, мясники-хирурги XII легиона вживили их друг другу. Они пожертвовали утешением безболезненной жизни ради большей физической силы на поле боя.
Инзар обратил свои красные глазницы-линзы на Пожирателя Миров.
– Жертва должна причинять боль, Каргос. Это то, что делает её жертвой. Ты отдаёшь что-то ценное, чтобы получить что-то большее. Я не жалею тебя, брат. Я восхищаюсь тобой. Твоя сила, твоя жертва вдохновляют всех нас.
После этого воцарилась тишина. Сколько она длилось, Каргос не знал. Спустя неизвестное время он нарушил её.
– Кхарн, – сказал он в пыль.
Инзар повернул свой шлем в сторону Пожирателя Миров.
– Брат?
– Я, – сказал ему Каргос. – Я был тем, кто нашел Кхарна.
– А, – глубокий голос Инзара стал добрым и понимающим. – Ты говоришь об Исстване. Я знаю эту историю, друг мой. Ты уже рассказывал её мне.
– Нет. На Исстване его нашёл Скане. – Каргос сумел сдержать подступающий смех. – И Скане позвал меня.
В тот день целую жизнь назад, ещё в самом начале, они вытащили своего капитана из-под гусениц "Лэндрейдера". Сколько времени прошло с тех пор, как Каргос в последний раз думал об Исстване?
– За время этой войны я ещё не видел Скейна, – заметил Инзар.
– Это потому, что он мертв.
– Ах, это печалит меня. Он был отличным солдатом.
– Хннх. Хотя в конце и стал предателем. Он пытался бежать от "Завоевателя". Лотара казнила его.
– Действительно? Тогда капитан корабля Саррин сделала то, что должна была. – В таких вещах Инзар был философски практичен. – Но ты говорил о Кхарне.
Каргос пробурчал в знак согласия вместо того, чтобы кивнуть. Еще один маленький сдвиг в обыденности жизни с тех пор, как он получил имплант. Движение головой, даже кивок, иногда подстегивало Гвозди.
– Они сказали, что его зарубил Черный рыцарь.
– Понятно. Как интересно.
Улыбался ли Инзар за своим лицевым щитком? Каргос думал, что да. Несущий Слово говорил так, словно слушал весьма трогательную историю.
– И ты взял его с тела Кхарна, или он отдал его тебе с последними словами?'
– Что взял? Я ничего не брал у Кхарна.
Каргос вздрогнул. Смех снова подступал, Гвозди собирались заставить его засмеяться, но он не хотел этого, не так быстро после последнего раза.
Инзар был воплощенным терпением.
– Ты ничего не взял, мой друг?
– Перестань ухмыляться, колхидский ублюдок. Я слышу насмешку в твоём голосе.
Пока они шли вместе, Инзар поднял зубчатую булаву-крозиус. Он направил ее на оружие, которое Каргос свободно держал в правой руке.
– Если ты ничего не взял у Кхарна, то почему ты несешь его топор?
Когда Каргос нашёл Кхарна, тот стоял на коленях. Для Каргоса это, как ничто другое, было знаком, что мир сошел с ума. Когда он приблизился к своему командиру, судьба одарила его мгновениями ясности.
Как давно это было? Прошли часы? Дни? Недели? Никто больше не был уверен в том, как течёт время. Никто не знал, какой сейчас час, день или неделя.
Чем ближе он подходил к поверженному Кхарну, тем прозрачнее становилась дымка. Он не был уверен, где находится – по его мнению, на границе одного из внешних бастионов – но личность вернулась к нему в достаточной мере для того, чтобы он почувствовал дискомфортный ужас от святотатства позы своего брата-капитана.
В смерти не было стыда, но встать на колени? Колени преклоняли перед тиранами. Перед рабовладельцами. Перед императорами.
– Плохой знак, брат. – Каргос склонился над трупом. – Плохой способ чтобы умереть.
Топор Кхарна, Дитя Кровопролития, лежал в обломках в нескольких футах от него. Связующая цепь была перебита у запястья капитана. Кхарн умер без оружия в руке. Ещё один дурной знак – и Каргос не хотел, чтобы это увидели его братья.
Он позвал на помощь по воксу, вызвав десантно-штурмовой корабль, который, как он знал, мог никогда не прилететь сквозь пепел. Услышав приближающиеся шаги братьев, он подтащил Дитя Кровопролития ближе к несжатым пальцам Кхарна.
Как только он сжал рукоять, Кхарн заговорил с ним.
– Это был Сигизмунд.
Шея Кхарна была согнута, гребень шлема склонился в знак поражения. Пыль лишила его цветов, как и всех их. В прорехах доспеха уже давно засохла кровь, и пыль могла зацепиться за неё. Он не дышал. Каргосу не нужны были инструменты его ремесла, чтобы увидеть это. И всё же он заговорил.
Сигизмунд.
Имя отозвалось в сознании Каргоса тревожащей искренностью. На мгновение он снова оказался на арене, в бойцовых ямах "Завоевателя", наблюдая, как Кхарн и Сигизмунд, скованные запястьями, дерутся бок о бок. Правда, в те времена ни один из двух капитанов ещё не снискал большую часть своей славы на гладиаторской арене. Общепризнанным было то, что, когда на кону стояла жизнь, они были одними из самых свирепых воинов Легионес Астартес. На войне они были лучшими. Но то была война. В бойцовых ямах они считались средними бойцами. Всегда дрались до первой крови, редко до третьей; и никогда до сангвис экстремис, никогда до смерти.
Каргос был гладиатором Восьмой роты. Его называли "Плюющимся кровью", потому что его излюбленным грязным приёмом был плевок в глаза врага. У них у всех были данные братьями имена, и одно было напыщеннее другого. Плюющийся кровью. Чёрный рыцарь. Расчленитель.
Каргосу было безразлично: сражаться в одиночку или прикованным к брату по яме. На его коже красовались шрамы, отмечающие совершённые им убийства. В тот день, когда Делварус поддался жажде крови и покинул свой пост на борту "Завоевателя", он победил центуриона триариев в тот день на борту "Завоевателя". Лишь тогда Каргос проявил милосердие, оставив противника в живых по просьбе своего капитана.
Если драка была не до смерти, то её не стоило и начинать. Зачем вообще сражаться, если на кону ничего не стоит? Как говорил его соратник на арене, его брат по цепи, в играх не было славы. Тогда это было истинно. Истиной осталось навсегда.
– Убит собственным братом по цепи, – тихо сказал Каргос коленопреклоненной фигуре. – Самый горький удар.
Лицевая пластина Кхарна была расколота, обнажая большую часть лица. Удар, разбивший шлем, также выбил половину зубов. Казалось бы, что раны на лице и груди, не говоря уже об отсутствии дыхания, должны были затруднить его речь, но слова звучали отчётливо.
– Я иду по Восьмеричному пути, – сказал Кхарн, не шевеля губами. Вообще не шевелясь. – Я иду по Пути к славе.
Облако мух пролетело над его неприкрытой кожей. Одна из них приземлилась прямо на его открытый глаз.
Каргос ничего не сказал. На него упало несколько теней. Подошли его братья.
– Верните его тело "Завоевателю".
Реакция была разной. Кто-то усмехнулся, кто-то одобрительно заворчал. "Зачем?" – пробормотал один из воинов позади него.
– Он был лучшим из нас, – сказал Каргос. – Вот почему.
Каргос поднялся на ноги – и вместе с ним из пыли поднялось Дитя Кровопролития. Цепь, привязывающая его к запястью, звенела в вековой гладиаторской мелодии. Вес оружия был приятен. Он чувствовал на рукояти вмятины от пальцев Кхарна. Он чувствовал место, где руна активации была стёрта до гладкости.
После этого всё быстро стало блёклым. Он не мог вспомнить как грузил тело Кхарна на какой-либо десантный корабль, но также не мог вспомнить, как он оставил своего капитана там, под обломками. Либо то, либо другое должно было быть правдой, но он понятия не имел, что именно. Когда он поплёлся вперёд, следуя за фигурами в пыли, его воспоминания превратились в серый круговорот.
Возможно, именно тогда и начался поход к Вратам Вечности.
– Возможно, так оно и было, – согласился Инзар.
Каргос молча смотрел на горизонт. Его пересохшее горло спускалось в измученное болью мясо его тела. Кровь Императора, как же его мучила жажда.
Впереди в тумане начали появляться стены. Высокие, тёмные пятна, которые, несомненно, были крепостными стенами одного из Палатинских бастионов. Возможно, Меру. Или Пифии. Или Авалона. Нет. Стоп. Разве они уже пали?
– Это бастион Авалон, – сказал Инзар.
– Откуда ты знаешь мои мысли? – огрызнулся Каргос. – Ты теперь умеешь читать в чужих разумах? Это дар тех, кого вы называете богами?
Голос Несущего Слово оставался терпеливым и понимающим.
– Ты сказал это вслух, мой друг. Ты говоришь без умолку с тех пор, как мы встретились три дня назад.
Три дня. Три дня?
– Почти четыре, – подтвердил Инзар.
Каргос фыркнул, что могло означать как согласие, так и нет.
Через вокалайзер шлема Инзара донёсся его вздох.
– И готов поспорить, ты нашел Кхарна за неделю до этого. Возможно, даже раньше.
– Как скажешь, проповедник.
– Ты чувствуешь то же, что и я? В последние несколько часов что-то изменилось в воздухе. Это присутствие рядом".
Каргос не чувствовал ничего, кроме игл в глубине своего мозга. Он не постеснялся сказать об этом.
– Твой отец здесь, Каргос. Я чувствую его священный гнев, то, как он ведёт орду за собой. Мы лишь пилигримы в его тени.
Ангрон. Здесь.
Как давно Каргос не видел того, во что превратился его отец? Он постарался удержать эту мысль, но она ускользнула из его головы, не сформированная и не высказанная.
– Там. – Инзар прервал его мысли, указывая на небо. – Видишь?
Над далёкими стенами сияла одна-единственная звезда. Как только Каргос взглянул на неё, она приковала его взор, и по его коже пробежала холодная дрожь. Гвозди укусили чуть сильнее, но боль притупилась. Это было почти облегчение.
– Ты чувствуешь это, – сказал Инзар.
– Я вижу мерцание огня в небе. Ты веришь, что это Ангрон?
– Я знаю, это он. – Инзар завороженно смотрел на далекое пламя. – Нерождённые поют о нём за завесой. По правде говоря, это песня зависти. Они завидуют ему за честь его возвышения. Они были созданы бессмертными. И мы, и даже наши примархи, смертны и должны бороться за это. И благодаря священной ярости Ангрон победил, Каргос. Он прошёл этот путь, и о, как они любят и ненавидят его за то, что он преуспел.
– Путь, – повторил Каргос.
Он словно снова слышал последние слова Кхарна.
– Мы идем по Восьмеричному Пути. Мы идем по Пути к славе.
Его кровь заледенела. Ему пришлось подавить дрожь.
– Как по мне, это звучит как ещё более нудные колхидские стишки.
– Неужели? – В голосе Инзара не было ни капли обиды на тон Пожирателя Миров. Капеллан шёл рядом с Каргосом, его глазные линзы были обращены к небу. – Я говорю это ради твоей души, друг мой. Я здесь, чтобы вести тебя вперёд, как Лоргар вёл Ангрона. Ни у кого из нас нет выбора, Каргос. Теперь мы все идём одной тропой.
– Бессмертие. – Каргос пролаял это слово с насмешкой.
– Бессмертие, – согласился Инзар, – либо вечная агония.
– Я уже в агонии, – сказал Каргос с ухмылкой. – Ты научишься жить с этим.
– Нет, друг мой. Ты испытываешь боль. Слова не могут выразить пропасть между известной нам смертной болью и агонией без конца, что ожидает всех нас.
На востоке прогрохотали шаги титана "Налётчик". Он сотрясал разорённую землю, и Каргос смог разглядеть его двигающийся вперёд сгорбленный силуэт. Пока он приближался к стенам, множество фигур, которые могли быть людьми, а могли и не быть, двигались за ним по пятам. Он слышал стайный вой этих фигур. Он слышал шёпот, слишком далёкий, чтобы достичь его ушей. Каргос почувствовал, что крепче сжимает топор, и снова посмотрел на капеллана.
– Не шути со мной, проповедник.
– Каргос, меня вряд ли можно назвать шутником.
Это было правдой. По какой-то причине эта мысль заставила Гвозди зудеть, и Каргосу пришлось прорычать слова сквозь стиснутые зубы, сдерживая внезапный прилив нежелательного смеха.
– Ты действительно знаешь, что происходит с нами после смерти?
Впервые язык тела Инзара выдал его удивление. Каргос услышал слабое дыхание другого воина и кратковременное вздрагивание в сочленениях доспехов своего собеседника. Он не ответил сразу, а вместо этого устремил свой взгляд в небо, наблюдая за тем, что, по его словам, было звездой гнева Ангрона.
– Теперь ты решил игнорировать меня? – Каргос рассмеялся, и это был настоящий смех. Кровь Императора, как это было приятно.
Инзар наконец опустил взгляд с небес.
– Твой отец преподнёс великий дар вашему легиону. Гвозди Мясника были маяком, освещаюшим путь. Лоргар дал нашему легиону такой же дар. Он дал нам истину.
Каргос позволил своему взгляду устремиться вдаль. Не на звезду – она ощущалась как колючий жар на коже, несмотря на броню, – а на силуэты и тени орды вокруг. Он наблюдал за ними: за своими братьями, за существами, притворяющимися его братьями, и за людьми, порабощенными всеми ими. Успокаивающий голос Инзара звучал подобно барабану.
– То была уродливая истина. Когда он узнал, что реальность – это ненавистная ложь, тонкая оболочка, под которой кипит улыбающееся проклятие, это чуть не сломило его. Ты можешь себе это представить, друг мой? Быть первым живым существом, которое узнало – по-настоящему осознало – что каждого мужчину, женщину и ребенка после смерти ждёт растворение в океане кипящего ужаса?
Каргос крепко стиснул зубы, чтобы не дать звуку в горле, выйти наружу. Ему казалось, что его сейчас стошнит смехом, и если тот вырвется наружу, то он боялся, что потеряет контроль над своими конечностями. Как будто веселье Гвоздей каким-то образом овладеет им, и неизвестно, надолго ли.
– Опять дерьмовая поэзия, – пробормотал Каргос, сомневаясь в своих словах даже тогда, когда произносил их.
– Напротив. Я говорю настолько ясно, насколько могу. Слабые души будут гореть недолго, всего лишь мгновения агонии, прежде чем сгорят дотла и станут частью варпа. Но более сильные души, души псайкеров, могут рассчитывать на вечность...
Капеллан запнулся. Замешкался. И начал снова.
– Мы все стоим перед простым выбором. Никакая вера в ложного Бога-Императора не может спасти душу. Самых слабых из нас ожидает забвение. Мучения и окончательное уничтожение станут наградой для сильных. Боги за завесой – удивительные существа, мой друг. Но они гневливы, и по любым меркам человеческого восприятия они безумны. Да, Несущие Слово воспевают Пантеон потому что поклоняются ему. Но в нашей вере есть прагматизм. Мы – легион, первым нашедший нечто достойное поклонения за пределами реальности. Но мы также и легион, который первым нашел то, чего стоит бояться.
Каргос чувствовал запах крови, и его затылок становился тошнотворно жгло. Гвозди кровоточили, кровь вытекала в шлем. Он чувствовал, как влага его жизни течёт по шее. Он попытался заговорить, но ничего не вышло.
– Лоргар видел всё это. Он подвел Ангрона к пропасти и дал твоему отцу шанс на бессмертие. Глупцы при взгляде на него видят чудовище. Зрячие же видят всё, что он преодолел. Он – Красный Ангел. Он – сын бога войны. Человек, что отказался принять смерть и агонию подземного мира. Ему была противна мысль о возможном забвении. Вместо этого... он решил жить вечно, чего бы это ни стоило".
Вокруг них замаячили фигуры и тени других воинов, раздался вой и рёв. Кожу Каргоса закололо; ему стоило огромных усилий не присоединиться к ним и не издать громкий звериный рык подобно другим. Голос Инзара продолжал звучать, теперь уже монотонно пылая как настойчивая прововедь и как братское утешение.
– Ты ненавидишь Ангрона за то, что он сделал с тобой, за грех, сделавший вас сильнее в обмен на способность мыслить? Друг мой, он сделал гораздо больше. Он дал вам выбор, которого лишены многие другие. Вы можете умереть как смертные, страдать как смертные – или идти по этому пути и жить вечно".
Инзар был глазом бури, единственным очагом спокойствия. Шаги титанов сотрясали землю вокруг. Мужчины, женщины, демоны и мертвые завыли. Инзар поднял свой крозиус, указав им на одинокую звезду в небе.
– Посмотри на своего отца, Каргос. Ибо в первую очередь он дал своим сыновьям пример для подражания.
Над ними, высоко за стенами Авалона, пылающая звезда начала падение.
– Он дал вам мессию.
Пять. Бессмертие через уничтожение.
Ангрон
Боль может уничтожить человека. Существуют такие страдания, после которых личность просто не может существовать в том вместилище, что осталось. Такая степень страдания достаточно часто встречается среди умирающих, но она не ограничивается теми, кто обречён на смерть. От боли человек может кричать до утраты сознания. Можно испытать такую боль, что исчезнет всё, кроме способности биться в агонии.
Существо, которое когда-то было Ангроном, узнало, что ярость способна на то же самое.
Личность Ангрона, в той мере, в какой он вообще оставался им, теперь была сведена к кипящему вороху синапсов. Он не обладал способностью рассуждать, потому что вихрь внутри его головы не позволял ни ощущениям, ни воспоминаниям развиться в мысли. Вместо мозга у него был токсичный суп, изрезанный искрящимися кабелями. Вместо многослойного разума – ярость, настолько полная и неприкрытая, что она граничила с счастьем.
В отсутствие высшего мышления остался только инстинкт, целиком красный, обращённым против самого себя.
Горше всего было то, что в Ангроне не осталось ничего, благодаря чему он мог бы оплакать собственную судьбу. В сердце заблуждений его братьев-примархов, как бы они ни были обмануты, всё же было место для мучительной эмпатии. Независимо от обмана, который им предлагали, и лжи, которой они себя утешали, в них теплилось мышление, ещё больше подпитывавшее их силу потоком полных сожаления страданий. Но Ангрону, брату, который громче всех кричал о свободе, даже не дано было понять, каким рабом он стал.
У бессмертия было много вкусов. Не все они были так сладки, какими казались.
Возможно, Ангрону было бы еще мучительнее, если бы ему позволили обрести хотя бы каплю разума, достаточную для того, чтобы он мог страдать от этого знания. Какое-нибудь другое божество-покровитель позволило бы подобному пробуждённому осколку существовать внутри своей марионетки, наслаждаясь беспомощностью осознающей это души, попавшей в его руки.
Но Бог крови был Отцом резни и Владыкой войны, и ему не было дела до космической иронии. Страдания его слуг не для него имели значения. Ничто не имело значения, кроме проливаемой ими крови... и мало кто из его рабов служил этой цели так хорошо, как существо, что некогда было Ангронием с Нуцерии.
Ангрон мчался впереди скандирующих его имя армий. Он парил над ними, пролетая сквозь пепельную смесь, в которую превратился воздух Терры. Некоторые из тех, кто стоял под ним и позади него, были смертными, его сыновьями и дочерьми в вознесении и проклятии. Другие никогда не рождались во плоти с кровью или костями. Они сформировались в царстве за пределами реальностьи, и теперь Ангрон был подобен им. Его существование не было существованием смертного. Он был воплощён. Только кровопролитие привязывало его к этому холодному реальному миру. Каждую секунду его существования на Терре он мог быть втянут в воющую пустоту. Он убивал всех и уничтожал всё, оставаясь воплощённым только благодаря резне.
Под ним лежал Авалон, один из последних оставшихся бастионов Палатина. Он смутно знал о нём. Для него это была не крепости с защитниками – это осталось в прошлом – но скорее воспоминание об обещании, которое он должен был выполнить. В Авалоне был кто-то. Знание об этом также не сопровождалось мыслями. Он знал это подобно тому, как раб боится поцелуя кнута даже во сне.
Здесь должен был быть кто-то, чья кровь должна стекать по его горлу горячими глотками. Кто-то, чья смерть приковала бы его к этой жизни, освободив от боли засасывающей пустоты.
И всё же.
Бастион Авалон был бескровным полем битвы. Враги покинули его, эвакуируясь перед лицом орды. Паря над безмолвными крепостными стенами, Ангрон чувствовал отсутствие жизни. Он не думал о том, что это может означать с тактической или логистической точки зрения. Он знал только то, что здесь нечего убивать. Ни одного существа, которое нужно было убить. Вообще никого.
В этот момент кислота снова застлала его глаза. То было видение, приходившее к нему в подобные мгновения без войны и крови: один образ, кипящий в жерновах его чувств. Оно плетью побуждало его погрузиться ещё глубже, подстёгивало, хлестая по его разуму.
Крылья.
Белые крылья, запятнанные кровью. Крылья, выходящие из золотых доспехов. Крылья, что он с силой ломал в своих когтистых руках. Крылья, что он вырвет из мускулов и костей.
От белизны в голове он зарычал, выплескивая бессловесную ярость. Здесь нечего разрушать, нечего убивать. Мёртвый камень. Холодный металл. Пусты, они были пусты.
Крылья. Крылья ангела. Оперённые белым крылья золотого ангела.
Молния сверкнула по черепным имплантам, паразитирующих в его мозгу. Этого было почти достаточно, чтобы он упал с небес.
Крылья. Крылья его брата. Его брата, ангела, чья кровь должна была стекать по его горлу, принося силу и избавление боли.
Его брата, которого здесь не было.
Ангрон огласил небеса еще одним рёвом карнозавра, попытавшись уменьшить боль подобно зверю. Как и всегда, из этого ничего не вышло. В эти мгновения даже те жалкие обрывки личности, которыми он еще обладал, утонули в песне Бога войны, составлявшей каждый атом его существа. Но где-то в пыли под собой он почувствовал тепло жизни, и этого было достаточно, чтобы привлечь внимание его деградировавшего мозга и его первобытной жажды. Проблеск, не больше, но и этого было достаточно.
Ангрон нырнул вслепую, оставляя за собой шлейф пламени. Лишённый грации, подобно горгулье, быстрый, как падающая звезда. Всё же здесь была добыча.
О смерти титана "Конкламатус" нет записей ни в одном имперском архиве – по крайней мере, ни в одном, пережившем осаду Терры, – и она осталась незамеченной защитниками Дворца. За несколько дней до смерти его уже списали как потерю, а те, кто был в состоянии оплакать его, уже оплакали.
Его принцепс и команда вызвались остаться в Авалоне после того, как остальные покинут бастион. У них не осталось выбора. Война искалечила "Конкламатус", и он едва мог двигаться. Вместо того, чтобы хромать сквозь ничейные земли и неизбежно заработать паралич реактора на полпути к Санктуму, он остался в бастионе Авалон и присел с внешней стороны стены. Там, в пыли и пепле, он был и сейчас, ожидая.
Его стабилизаторы были пробиты насквозь, а движители барахлили после месяцев во Внешнем Дворце. После отступления для ремонта "Конкламатус" был возвращен в строй ещё до того, как хотя бы один адепт поднес паяльную лампу к его разбитому корпусу. Поэтому она погрузила колено в пыль для устойчивости, а не из-за символизма, максимально приспособив свою ветхую конструкцию для ведения огня.
У него было то, что можно было бы назвать планом, хотя, правильнее было бы назвать это намерением. Когда орда обрушится на титан, тот пустит в ход немногие оставшиеся боеприпасы. Большую часть своих запасов он завещал отступающим однотипным титанам. Несмотря на шрамы реактора и коленопреклонную позу, он оставался "Полководцем", и намеревался умереть так же, как жил – будучи владыкой войны. Его руки были направлены туда, где, по представлениям команды, находился горизонт. На правой крепилось орудие "Беликоза", гудящее от слабого заряда, способного, тем не менее, разрушить городской блок. Левая оканчивалась клешнёй, чьи когти были изуродованы чрезмерным использованием, но всё ещё могли двигаться, всё ещё способны сжиматься и разжиматься. В корпусе оставался ничтожный запас артиллерийских боеприпасов, уже заряженный в наплечные орудия. Этим гатлинг-макробластерам следовало выть, вращаясь – они должны были составить единую и, как ожидалось, славную финальную симфонию.
Этому плану не суждено было осуществиться. Можно только предполагать, что происходило в умах принцепса и экипажа. Правда, пожалуй жестокая и простая, заключалась в том, что последний бой "Конкламатуса" был лишь одним из десятков миллионов в этой войне. Почему его команду следовало увековечить, в то время как множество других осталось незамеченными, неизвестными или обречёнными на забвение? Орде, несущейся к титану, не было никакого дела до человеческих жизней под бронёй, а его убийцу это волновало ещё меньше. Поэтому последний бой "Конкламатуса" прошёл так.
Добыча Ангрона была закована в ненужное ему железо, поэтому он ударил не в попытке убить, а чтобы пробить оболочку.
Он многого не знал в тот момент. Он не знал, что ударил "Конкламатуса" между лопаток с силой, достаточной для того, чтобы сломать механизмы его позвоночника и расколоть десятки поршней в позвонках. Он не знал, что принцепсу титана, удостоившегося почестей за сорок шесть лет безупречной службы в Легио Игнатум, вышгло зрение от столь близкого появления Ангрона. Он не знал, что душу принцепса уже вырвало из плоти, и она начала кипеть в варпе ещё до того, как тот закончил кричать.
И если бы Ангрон знал хоть что-то из этого, то ему всё равно бы не было дела. Такие истины были бессмысленны для существа, в которое он превратился.
Он знал лишь, что в теле титана есть жизни, которые можно оборвать, и кровь, что может течь. Он вырвал сердце-реактор "Конкламатуса", не обращая внимания на ожоги, нанесённые его плоти ядром, извергающим огонь искусственного термоядерного синтеза. Эссенция варпа, составлявшая его физическую форму, регенерировала, даже будучи уничтоженной. Он выживал, процветая за счёт разрушения. Ангрон достиг самой сомнительной вершины – он совершил последние шаги на Пути к славе. Он достиг бессмертия через уничтожение.
Обезумев от ярости, он бросил свою горящую ношу на стены бастиона Авалон. На краткий миг вспыхнуло ложное солнце, ещё один взрыв среди миллионов других на этой покрытой шрамами планете. Затем в мире рушащихся стен рухнула ещё одна стена, и Ангрон проревел единственное слово, которое ещё был в состоянии произнести.
Он выкрикнул имя своего брата.
Часть 2. Ослеплённый мир.
Шесть. Последний человек на Терре.
Амит
Демон родился в тот момент, когда умерла королева, отравленная королём, которого она любила. Когда она вздохнула в последний раз, запутавшись в шелковых простынях с кровавым узором, демон издал крик рождения в царстве за реальностью.
Первым, что сожрал демон, была потерянная душа королевы, вырванная из ее тела в кипящий варп. Пожалуй, в этом была своя мрачная поэзия.
История – этот хищный лжец – со временем поглотит имена вероломного короля и преданной им королевы. Для космоса их правление ничего не значило: это были всего лишь два человека среди кишащих квинтиллионов, ещё одни тщеславные правители очередной империи на очередном мире, движущемся сквозь бесконечную тьму. Настоящим вкладом их жизней стало убийство в ночи, вспыхнувшая за ней война и чума, последовавшая за войной. Столько страданий из-за щепотки трав в одном кубке вина.
Существо, родившееся в результате их действий, не знало имен тех, благодаря кому родилось на свет. Его настоящим отцом было предательство, а настоящей матерью – болезнь. Оно росло за завесой между реальностью и нереальностью, обретая форму среди волн. У кипящего варпа были свои законы, но они ничем не напоминали физику реальности. Времени там не существовало.
Демон рос. К нему пришло самосознание. Вместе с ним росла сила.
Создание получило имена от культов, выросших для поклонения ему, а также от кажущихся набожными мужчин и женщин, стремившихся уничтожить его. Оно принимало эти имена, поклонение и ненависть как должное.
Безвременье закончилось в точке между "всегда" и "никогда". Демон проявился в мире, который когда-то назывался Землей, а теперь – Террой. Вместе с бесчисленными армиями своих сородичей он был призван, чтобы вопить о своем отвращении и ярости у разрушенных стен сражающегося Императора. Все безвременное существование этой твари вело к этому моменту. Наконец-то демон мог нести мучения в реальный мир.
Перестав быть сном, он вырвался из варпа в реальность.
Его руки представляли собой девятисуставчатые когти, сросшиеся с рукоятью проржавевшего меча. Единственный глаз был шаром молочного цвета, наполовину скрытый корочкой. В раковой плазме, что выдавала себя за его плоть, он нёс чуму, которая некогда пронеслась по давно забытому королевству короля и королевы. Со слюной он источал вирусы. Он кричал о болезни.
Он умер через четыре секунды после проявления.
Словно на скотобойне, его тело было рассечено на исчезающие куски. Останки демона, несвязанные витки эктоплазматической жижи, сгорели дотла в грязном воздухе.
Его убийцей стал воин Астартес в потрескавшихся от войны доспехах, с зажатым в одной руке зазубренным ножом и цепным мечом в другом. С обоих клинков стекали нити нереальной крови. На его нагруднике красовался откованный из бронзы крылатый череп. Это был Империалис, символ чистой верности, который носили все оставшиеся в живых воины. Один из его наплечников нёс имя "Нассир Амит", написанное на символическом енохианском свитке.
Как и все ему подобные, Амит и был, и, строго говоря, не был человеком. Точнее было бы сказать, что воины Легионес Астартес – это подвид, созданный из изменённого видения человеческого шаблона. Если ещё точнее, то Амит был почти не человеком, а скорее живым оружием, созданным разнообразным генным мастерством и заключенным в слои силового керамита.
Кому-то из его рода была противна эта идея чистого оружия. Другие приняли ее. По обе стороны войны были приверженцы обоих принципов.
Амит твёрдо принадлежал к последним. Заботы, обременявшие людей, отвлекали его от достижения цели. Он оставил свою человечность как нечто обременительное.
Он ничего не видел в пыли. Ни развалин Дворца, занимающих горизонт на севере, востоке и юге. Ни последней преграды в виде Дельфийского укрепления на западе. Мир лежал в пепле и дыму. Звуки обстрелов были повсюду, лишая сна в течение нескольких месяцев подряд, но теперь даже барабанный бой бомбардировок затих, став лишь глухим шепотом из-за пепла в воздухе. Пепла, что был воздухом.
И ксеносы из другого измерения были здесь. Эти существа...
Демоны. Ты знаешь, что они демоны. Почему ты сопротивляешься этому слову?
…лишь изредка проявлялись в пределах Палатинского кольца. Император, в своей славе, сдерживал их.
Но не теперь.
Амит стоял в сердце задыхающегося от пепла мира и снова запрашивал подкрепления, доклады и приказы, больше не получая ответов. Он пытался связаться уже в девятнадцатый раз после падения бастиона Пифия. Уже несколько часов он не встречал ни других выживших, ни врагов.
Еще до того, как отказал вокс, выжившие знали, что всё кончено. Хан был ранен и лежал при смерти. Последняя стена пала, а вместе с ней пали и районы Внутреннего Дворца. Они также знали, что будет дальше – с триумфальной ухмылкой это повторялось тысячи и тысячи раз по линиям связи предателей: Гор готов к высадке. Его глашатай, Ангрон, расчищал последний путь, убивая всех между Последней стеной и Вратами Вечности.
Затем вокс начал умирать. С других сражающихся аванпостов доносилось всё меньше напряжённых голосов. Они не предлагали друг другу никакой помощи, лишь сообщали о своём бедственном положении – некоторые с мрачным юмором, некоторые со страдальческими проклятиями, некоторые с печальной, неприкрытой честностью. Голоса, с треском доносившиеся по приходящим в негодность вокс-связям, были то задыхающимися, то напряженными от подавления боли и эмоций. Все они намекали на ранения, о которых говорящие не хотели признаваться. На фоне каждого сообщения слышались выстрелы, и всех говорящих объединяла слепота. Все они были окружены. Никто не мог вырваться, и никто не мог ничего увидеть.
Бастион Пифия пал три часа назад. Перед тем как покинуть крепость, Амит добавил свой последний отчет в рой аудиосообщений вокс-связи. Он был одним из последних защитников, покидавших крепость, и бастион сотрясался вокруг него, осыпаясь дождём обломков.
– На юг, – приказал он своим выжившим воинам и беженцам, которых они были вынуждены защищать. – Не идите в Разави, они уже эвакуируются. Идите к бастиону Голгофа. Если не сможете добраться до Голгофы, бегите в Санктум.
Насколько он знал, отправив их в пустоши, он послал их на смерть. Никто достоверно не знал, в какой стороне находился юг. Большинство приборов выдавали случайные данные о направлении и регистрировали течение времени случайными скачками. Два патруля, встретившиеся в пепле, сообщили бы, что сейчас два разных дня недели. Все искажалось пылью или помехами от...
Демонов, они демоны
…от нематериальных ксеносов, попавших из их реальности в эту.
Амит не снял шлем, чтобы не встретить тишину беззащитным. Даже его усовершенствованные лёгкие с трудом справлялись с пеплом, загрязнявшим воздух. Вместо этого он двинулся по пересечённой местности, по впадинам и кратерам, бывших дорогами, площадями и колоннадами – всё это было стёрто в пыль орбитальной бомбардировкой, огнём титанов, артиллерией, передовыми отрядами орды Гора. Всё это разрушалось и уничтожалось в актах тупой ненависти.
Земля была заражена. Он осторожно ступал по ней, обходя участки, где земля была покрыта мозолями и бородавками, держась подальше от рябящих луж вонявшей раком не-воды. Кто бы мог подумать, что мрамор может сочиться гноем? Кто бы мог предположить, что земля может кровоточить?
От этого невозможно было оправиться. Независимо от того, кто выиграет войну, Терра будет вечно нести эту болезнь в сердце.
Амит продолжал идти. Его целью было соединиться с одним из конвоев. Некоторое время компанию ему составлял только звук его собственных шагов, но к данному моменту он уже давно устал, утомление пропитало его до костей. Когда он в последний раз спал по-настоящему? Несколько недель назад в Горгоновом рубеже перед великой битвой за удержание Сатурнианской стены он урвал полчаса. Это словно было в другой жизни. Жизни, принадлежавшей кому-то другому.
Он проходил мимо тел, некоторые из них принадлежали врагам, некоторые – его братьям и кузенам или солдатам, которыми они командовали. Большинство из них поглощала земля, нити нереальной материи сплетались вокруг мертвых и сплавляли их с заражённым камнем. Другие тела медленно срастались, соединяясь клейкой грязью, превращаясь в массу некротической плоти. На пустоши рос сад, плодоносящий фруктами, которым не должно было созревать.
Он шел. Прицельная сетка Амита свободно перемещалась по неразличимому в белесой пыли ландшафту. Он не искал живых врагов. Он искал хоть кого-нибудь живого.
На войне случались подобные затишья, внезапная нездешняя тишина между долгими часами сражения. Время, когда даже отдалённые раскаты артиллерийского огня затихали в непрочной тишине. И наоборот: внезапные порывы звука и адреналина между медленно тянущимися часами безделья.
Но всё же по спине бежал холодок от непрошенной мысли: что война на самом деле закончилась, и только он один остался в живых. Последний выживший в некрополе человечества.
За этой мыслью следовала другая: что он сам уже умер. Возможно, он погиб в бою и теперь блуждает в этих белых пустошах. Может быть, после смерти он попал сюда, став изгнанником в пепельном чистилище.
– Это доминион Нассир Амит из Девятого легиона, нахожусь к югу от бастиона Пифия в Палатине.
Шум статики.
– Бастион Пифия пал.
Статика.
– Кто-нибудь слышит меня?
Статика.
Сколько времени прошло с тех пор, как он видел своего отца? В последний раз, когда он встречал Ангела Императора, Сангвиний сам был на грани истощения, стремясь сражаться везде и сразу в то время, как Хана не стало, а Дорн был окружен. Находился ли сейчас примарх в одном из Палатинских бастионов, организуя его оборону? Или он всё ещё парит где-то над пеплом в поисках врагов на земле?
Амит наткнулся на новые тела. Ещё больше людей, погибших во время бегства из Пифии или какого-то другого бастиона. На них уже осела пыль, скрыв радиационные ожоги и укутав их с долей достоинства. Один из них умер с открытым ртом – теперь он был полон серой пыли – и вялая рука мертвеца лежала на раскрошенном камне, пальцы скрючились в дюйме от упавшей лазвинтовки.
Они умирали так легко, эти солдаты Имперской Армии. В самом деле, что такое человек, как не мешок с кровью и костями, лопающийся при малейшем давлении? Но, к их чести, они умели сражаться. Во всех, кто смог дожить до этих последних часов войны, была приличная смесь из мастерства, решительности и чертовского везения. Теперь на счету была каждая винтовка, равно как и каждое сердце, которое билось за ней.
Когда линия фронта стала лишь фикцией, эта территория стала вражеской. За время войны Амит не раз бывал на вражеской территории, видел врытые в землю огромные железные столбы, поддерживаемые обрезками строительных лесов и увешанные мертвецами. Гордо возвышались виселицы, на которых болтались казнённые защитники. Солдаты-люди, гражданские, воины Астартес – все они были осквернены смертью, их трупы закованы в цепи, освежёваны и осквернены десятком других способов, чтобы привлечь взгляды чёрных глаз безумных богов.
Но эти тела не были осквернены. Что бы ни убило бегущих мужчин и женщин, оно буквально появилось из ниоткуда.
Амит вглядывался в окружающее ничто, суставы его изношенных доспехов потрескивали барахлящими сервоприводами, когда он поворачивал голову. Оно всё ещё было здесь, где-то рядом.
Его внимание привлекло движение. Рот мёртвой женщины открылся, и из него показались длинные пальцы. Её тело сотрясалось. Амит приблизился, и из груды покрытых пылью мертвецов поднялась вновь рождённая рогатая тварь, использовавшая их смерть как дверь в реальность.
Они смотрели друг на друга, трансчеловек и монстр. Демона притягивало присутствие Амита, он питался гневом, бившимся в двух его сердцах. Краснокожее существо оскалилось на него, стоя на кургане из тел. Оно кричало, высунув язык, и провозглашало свое превосходство. Оно выкрикивало свое имя на языке, который людям не суждено понять.
Амит уже слышал всё это раньше. Он поднял меч и кинжал, медленно покрутил ими, чтобы ослабить боль в запястьях, и двинулся вперёд.
Семь. Прокажённое чрево.
Зефон
Он проснулся во тьме и тишине, и пробуждение было неприятным. Обычно пробуждение транслюдей Легионес Астартес было быстрым и резким, они приходили в сознание синаптическим рывком. Сейчас было по-другому. Это было не столько пробуждение от дремоты, сколько восстановление сознания, вынырнувшего из глубин комы.
У него не было выбора: он лежал на спине, наблюдая за мерцанием маломощных лампочек над собой и прислушиваясь к биению двух своих сердец. Один ритм был медленным и регулярным, другое сердце билось лишь раз в десять секунд или около того, его камеры были припасены на случай сильных нагрузок. За этим барабанным боем слышались звуки работы его доспехов, урчащих на малой мощности.
Когда он попытался начать говорить, его голос был тягучим, хриплым от усталости.
– Они прорвали основную линию, – сказал он мерцающим над головой осветительным шарам. – Вам нельзя здесь оставаться.
Он не хотел этого говорить. Он не знал, почему он это сказал и что это значит.
Голос, который он не узнал, произнёс незнакомое имя. Он не мог увидеть говорившего; он всё еще не мог даже повернуть голову. Он попытался сказать, что не понимает, что происходит, но слова опять выходили неправильными.
– Противник уже вблизи наших передовых позиций. Артиллерия. Если наши настенные орудия стреляют, то и их тоже. Дальнобойное оружие есть у обеих сторон. Почему вы здесь? Вы не ополченец".
Вновь послышался другой голос, такой же спокойный, как и раньше. На этот раз он произнёс не только имя.
– Интересно, – сказал он, из-за трещащего динамика голос был металлическим и слабым. Но это был человеческий голос. – Остатки воспоминаний. Возможно, это самые последние слова, предшествовавшие потере сознания.
– Они прорвали основную линию обороны, – повторил он. Произносить эти слова было отвратительно. Как будто кто-то засунул пальцы в его горло, заставляя мышцы издавать неправильные звуки. Ему хотелось закричать, освободить горло от перекрывших его странных слов... но он боялся, что его крик прозвучит спокойно, как "Они прорвали основную линию обороны. Вам нельзя здесь оставаться.
– Слушай меня, – продолжал другой голос. – Ты же слышишь меня?
Да, – попытался сказать он. – Да, я слышу тебя.
Они прорвали основную линию обороны, – сказал он вместо этого.
– Действительно? – ответил голос. – Как бы ни были увлекательны ваши предстазисные бормотания, сейчас не время для таких рассуждений. Я должен извлечь тебя из прокаженного чрева твоего перерождения. А теперь... сожми кулак. Ты можешь это сделать?
Он сжал кулак. По крайней мере, он думал, что сжимает.
– Хорошо, – сказал голос. – Хорошо. Теперь снова открой глаза.
Он не заметил, что закрыл их. Он открыл их – глаза были липкими, а зрение нечётким. Он попытался сказать об этом, но снова не смог.
– Они прорвали...
– Священный Марс, заткнись, – вздохнул голос. Затем он пробормотал: – Возможно, они были правы насчет повреждения мозга.
Другие голоса присоединились к ним, бормоча с похожей тревогой.
– Мы должны его осмотреть, – сказал один из них.
– Всенепременно, – ответил первый. – Выполняйте свои функции.
– Повелитель? – Этот новый голос был гораздо мягче. – Повелитель, это Шафия. Я с вами. Мы все с вами. Можете ли вы открыть глаза, господин?
Он снова открыл их. Над ним склонилась расплывчатая фигура, её черты были неразличимы. Послышался звук спрея, по его лицу пробежал холодок влаги, а вокруг глаз провели тканью.
Это немного помогло. Фигура исчезла, и он вновь видел потолок над собой. Это зрелище не принесло просветления, потому что увиденное было бессмысленно.
– Как, – спросил он, – как может гнить металл?
Ни один из голосов не стал отвечать на этот вопрос. Он слышал, как в полутьме вокруг него двигались несколько фигур, слышал их шаркающие шаги и завывающую пневматику бионических протезов. Он слышал дыхание незнакомцев – медленное, спокойное, но какое-то затруднённое. Эти звуки были ему знакомы. Так двигались и дышали сервиторы.
– Хозяин, вы можете сесть?
Он поднялся, суставы доспехов затрещали, и тут тошнотворной вспышкой в затылке пришла боль. С этим он мог справиться. Головокружение и тошнота были менее приятны. Тошнота была редкостью для его вида. Астартес были спроектированы быть выше таких недостатков смертных.
Он двигался медленно, опираясь на конечности, гудящие от плавно работающей изысканной бионики. Когда недомогание прошло, он посмотрел на свои руки и увидел ладони и пальцы из полированного металла, почувствовал, как они гудят от мягкой радости аугметического совершенства. Обе его руки были бионическими, как и одна из ног. То были не грубые и функциональные легионные протезы, а прекрасная, искусно сделанная бионика, по форме и нервной чувствительности повторяющая конечности человека. Они не казались фальшивыми. Они ощущались как его руки, его кисти, его ноги. Они были естественными.
– Знаешь, я могу обтянуть их кожей, – сказал первый голос где-то вдалеке. – Покрыть бионику клонированной плотью было бы достижением искусства. В некотором смысле, это довольно заманчиво. Но сейчас не время для таких вещей.
Зефон опустил свои серебряные руки. В его грудь и бедра, через раструбы в броне, были введены химические капельницы, внутривенно наполняющие его организм жидкостями из стального резервуара, пристегнутого сбоку к хирургическому столу. Теперь, сидя, он чувствовал, что к нему возвращаются силы, а вместе с ними и ясность мысли. Но это было медленный процесс, неохотное возвращение.
Комната вокруг него была каким-то образом заражена, она разрушалась не ржавчиной и естественным разложением, а изуродована гнойниками. Под металлом проступали отвратительно вздувшиеся вены. Многие из них сочились чёрной жижей, которая не была похожа на масло и пахла больной кровью.
Он находился в медицинской камере. Та была далеко не пуста – в ней находились почти что одни мертвецы. Мужчины и женщины в потрёпанной войной форме безмолвно лежали на койках и операционных столах. Судя по тому, как они вздулись, большинство из них были мертвы уже несколько дней, но пыль тонкой пеленой покрывала их всех так, словно те пролежали здесь несколько месяцев.
Потолок и железные опорные балки были изъедены коррозией. Они выглядели разлагающимися, их разрушение было невозможно биологическим. Вдоль стен стояли стазисные капсулы, некоторые из них были открыты и пусты, в других дремали воины Астартес, чья жизнедеятельность была приостановлена. Несколько капсул, ещё сохранивших энергию, излучали слабый голубой свет на смешанную с кровью суспензию внутри.
Он почувствовал запах этого места. Запах нескольких сотен людей, оставленных умирать и медленно разлагаться, пока органические процессы разрушали их. Это заставило боль снова вспыхнуть в его затылке.
– Что здесь произошло? – спросил он.
– Не произошло, а ещё происходит, – огрызнулся первый голос. Ему что, сложно было ответить? – Можешь вознести благодарственные молитвы Омниссии за то, что я нашел тебя, пока не стало слишком поздно.
Он огляделся вокруг, пока его зрение продолжало проясняться. Несколько спасителей окружили его хирургический стол – некоторые из них были людьми, некоторые – сервиторами.
Последние стояли с отвисшими челюстями и тусклыми глазами. Потрёпанная группа в грязных комбинезонах, их головы покрывали шрамы и татуировки с тюремными кодами. На каждом были заметны следы бионического наказания: руки заменены металлическими когтями или громоздкими тяжелыми болтерами, мускульные кабели пропущены сквозь позвоночники, вместо глаз они смотрели поцарапанными красными линзами. У одной из них по подбородку стекала слюна, и она бормотала снова и снова бормотала по слогам одну и ту же бессмыслицу. Остальные стояли тихо, но не беззвучно: воздух с силой втягивался и вырывался из их тел благодаря грубым и простым кибернетическим имплантам.
Людей он узнал сразу. Шафия, преданная Шафия, в своём платке красного цвета легиона; Эристес в монашеской робе, окрашенной в тот же знакомый багровый цвет; и Шенкай, выглядевший таким же изможденным, как и его родители, его тёмные глаза прищурены и прикрыты надетым капюшоном.
– Мы очень рады видеть вас, господин, – сказал Эристес.
Они отнюдь не выглядели обрадованными, заметил Зефон. Они выглядели испуганными.
– Рад видеть вас троих.
Еще недавно это было бы ложью, сказанной из вежливости – или, что более вероятно, не сказанной вовсе. Когда его сослали на Терру в составе крестового воинства, присутствие его оружейных трэллов лишь напоминало ему, что он больше никогда не сможет сражаться. Он был капитаном-калекой, ангелом-инвалидом. Что толку от его арсенальных слуг?
Аугметические дары Лэнда изменили ситуацию. Сначала особые операции, позволившие ему сражаться в Паутине, затем более интенсивная аугментация, вернувшая ему превосходство.
Зефон оглядел своих слуг и сопровождающих их сервиторов. Двое сервиторов стояли по обе стороны от него: один управлял химическими батареями, подключёнными к разъёмам его доспехов, другой смотрел мёртвыми глазами на ручной ауспекс-сканер, неуклюже зажатый руке в перчатке. Не обращая внимания на сервиторов, он посмотрел на используемый бак с химикатами и на рунические метки на его металлическом боку.
Всё это – происходящий сейчас химический ритуал – связал осколки его потрёпанной памяти. Он видел это раньше. Он знал, что это значит.
– Зачем они это делают? – спросил он.
После этого вопроса наступила пауза. Его трэллы не ответили, но первый голос прозвучал обеспокоенно.
– Они восстанавливают тебя после стазиса космодесантников. Вливают в тебя химикаты, необходимые для очистки от токсинов, образовавшихся в результате приостановки жизнедеятельности. Это должно быть очевидно даже при твоей дезориентации".
– Вы меня неправильно поняли, – сказал Зефон. – Я знаю, что это за процесс. Но почему это делают они? Почему сервиторы, почему не легионные апотекарии?
– Потому что много апотекариев твоего легиона погибло. Вообще много кто погиб.
Что-то в тоне голоса пронеслось в его сознании, вызывая по пути новые воспоминания. Он представил лицо, лицо старика с гримассой презрения и отвращения.
Да. Последний туман рассеивался. Ему пришло на ум имя.
– Где ты, Аркхан? Не вижу тебя.
Сверху послышалось жужжание дешёвой, скрипящей антигравитационной системы. Дрожа, сервочереп неуклюже опустился вниз. Он представлял собой полированную кость со вживлённым скоплением игл сенсоров в глазницах, его челюсть была заменена помятым вокс-динамиком.
– Основы памяти, похоже, не повреждены, – треща, отметил череп. На кончиках его сенсорных игл замигали красные огоньки. – Ты, по крайней мере, узнаёшь меня и, предположительно, этих трех рабов".
– Они не рабы, – сразу же ответил Зефон.
– Да, это так, и мы не собираемся спорить об этом. Ты помнишь своё имя?
Воин почувствовал легкий дискомфорт; ему действительно пришлось на мгновение задуматься. Он не замечал тревожных взглядов, которыми обменялись его трэллы.
– Зефон, – сказал он. – Доминион Кровавых Ангелов. Экзарх Высокого Воинства. Мои братья знают меня как Вестника Скорби".
Голос – Архан Лэнд – издал противный смешок.
– Драматизм космодесантников! Всем вам мало поджечь галактику, вы ещё и считаете себя героями, достойными таких титулов, которые всем остальным кажутся смешными".
Проснувшийся воин не был уязвлён подобным отношением старика. Почему-то это неуважение показалось ему знакомым и ничего не значащим.
– Хозяин?
Это была Шафия, самая главная из его слуг.
– Вы можете встать?
Зефон вздохнул, еще раз оглядел отравленный зал.
– Пока нет. Однако мои чувства вновь при мне. Честно говоря, то, что я вижу, удивляет меня. Что это за ужасное место?
– Позволь мне, – сказал Архан Лэнд своим трескучим тоном. Сервочереп несколько раз щёлкнул, и из его левого глаза хлынул поток голубого света. Потрёпанный гололит показал худого старика в рваных одеждах, зависшего в нескольких дюймах над окровавленной плиткой пола. Даже в виде низкокачественной голограммы Лэнд выглядел не просто измождённым, а ещё хуже. Его лицо исхудало, кожа покрыта грязью. Одна из его неуклюжих рук дрожала.
– Вы хорошо выглядите, мой друг, – мягко солгал Зефон.
– О, заткнись, – усмехнулся Лэнд. – Что касается твоего местонахождения, то ты в одном из медикэ-склепов бастиона Разави, в катакомбах под ним. Здесь тебя хранили тебя вместе с неизвестно сколькими другими мёртвыми, ранеными и застывшими в стазисе. Мне сказали, что либо ты мёртв, либо твой мозг необратимо повреждён – что одно и то же в случае с вами, транслюдьми. Отчёты были противоречивы, и я решил проверить самостоятельно. Ты должен был храниться в Бхабе. Я потратил целую вечность, чтобы найти тебя.
Зефону не понравилось слово "храниться", но сейчас было не до диспутов. Он поднял руку, пытаясь прервать Лэнда и попросить его говорить медленнее, но марсианина было не остановить. Череп продолжал передавать голос Лэнда, на полсекунды отставая от движения голограммы.
– Подземные уровни уже покинуты, а поверхностные готовятся к эвакуации. Я собрал твоих слуг вместе и отправил команду вниз, чтобы найти тебя. Я бы сказал, вопреки здравому смыслу.
Всё, что говорил Лэнд, не имело смысла. Чтобы защитники эвакуировали бастион Разави, враг должен был...
– Аркхан, – обратился он к мерцающей голограмме, – Последняя стена и вправду пала?
Улыбка марсианина была не слишком приятной.
– Она пробита во многих местах. Орда Магстра войны продвигается через районы Внутреннего Дворца.
В наступившей тишине слышалось гудение доспехов Зефона.
– Господин, – мягко сказал Эристес. Зефон видел, что он пытается не выказывать нетерпение. – Вы уже можете стоять?
Ему с трудом удалось встать на ноги. Сервоприводы в бёдрах и коленях двигались плавно, но силы не спешили возвращаться. Увидев, что его оружие висит на гравиобвязке за спиной Шенкая, он почувствовал почти глубокое облегчение.
Когда он поднялся, его пронзило чувство, похожее на голод, пробуждаясь вместе с восстановлением сознания и движения. Его язык огрубел. Это чувство было в его пересохших венах, как будто все механизмы его тела требовали смазки. То была жажда за пределами обезвоживания.
"Я бескровен." – подумал он. – "Я иссушен. Пустая оболочка. Разве они этого не видят?"
Но они не видели. Видимо, это нельзя было увидеть. Все три его трэлла приблизились к нему, осматривая его бионику, разглядывая повреждения доспехов, заделывая трещины мазками цемента для доспехов.
Зефон никогда не чувствовал жажду крови вне поля боя. Там она давила на него, была внутренним врагом, которому нужно было противостоять силой воли. Здесь же, в темноте, она кипела в горле и грозила задушить его. Биение сердец его трэллов было странно приятным, образуя гипнотический ритм жидкости.
– Повелитель, – произнёс кто-то.
– Интересно, – сказал кто-то другой. – Интересно.
Зефон дышал сквозь разделенные зубы, фокусируясь заново.
– Расскажи мне всё, что произошло, – обратился он к Аркхану Лэнду.
Голопризрак покачал головой.
– Я не собираюсь оглашать список того, что мы потеряли после твоего ранения. Война закончится раньше, чем я дойду до половины.
– Тогда кратко. Мне нужна информация, Аркхан.
Наступила пауза. На мгновение Зефон был уверен, что мелочность Лэнда возьмет верх. К счастью, он ошибся.
– Ты был ранен в Горгоновом рубеже. Твоя при-ан мембрана ввела тебя в стазис космодесантников, травматически среагировав на отказ органов, нарушение целостности черепа, потерю крови...
Зефона шатало, но чувствовал себя хорошо, по крайней мере относительно восстановления от ран, нанесённых… яркий, ослепивший его огонь, дар, обжигающий одним своим звуком, нереальный грохот падающих камней... ран, нанесённых взрывом.
– Я помню, – сказал он. – я помню Горгонов рубеж.
– Ну, после этого всё пошло крайне неудачно. Они заполонили Внутренний Дворец. Почти всё пало, кроме Палатинского кольца. Бастион Кидония, Меру, Шеол... все они пали. Последнее, что мы слышали о бастионах Пифия и Авалон – то, что они почти разрушены. Бхаб и остальные всё ещё держатся, но все они осаждены ордой, их защитники окружены. Четвёртый[2] примарх окружен в бастионе Бхаб, он в ловушке".
Четвёртый примарх. Зефон почувствовал небольшой и слабый прилив раздражения, не пересиливший голод в пересохших венах.
– Скажи его имя, – произнёс Кровавый Ангел. – Скажи "Рогал Дорн".
– Как я уже сказал, – продолжил Лэнд, не сбившись ни на секунду. – Четвёртый примарх. И пока мы говорим, бастионы, ещё не лежащие в руинах, захватываются или покидаются. Всё во Внутреннем Дворце разлагается. Или заражено. Или гниёт. Или мутирует. Или больно раком. Мы отступаем так быстро, как только можем, опережая эту гадость. Ты не знаешь, каково там, Зефон.
– Хозяин, – перебил Эристес, даже не взглянув на голопризрак Лэнда. – Мы должны исследовать ваш двигательный диапазон.
Зефон кивнул в знак согласия, его внимание оставалось приковано к Лэнду, пока он по очереди напрягал и расслаблял свои мышцы, как биологические, так и бионические. Он повращал плечами и вытянул руки. В зловонной тьме затрещали суставы брони и захрустели сухожилия. Эристес, его оценщик физической формы, внимательно следил за ним, высматривая болезненность, скованность и другие недостатки.
На серебристых кибернетических конечностях играл свет. Несмотря на повреждения – царапины и вмятины от камней, обрушившихся на них в Горгоновом рубеже, – они были сделаны очень изящно. Марсианин сам разработал их, чтобы заменить отказавшую бионику Кровавого Ангела.
В нему возвращались воспоминания – и хорошие, и плохие.
"Они прорвали основную линию. Почему вы здесь? Вы не ополченец." Когда начался обстрел, он столкнулся с гражданской. И он защитил её. Обхватил её, когда здание обрушилось на них, прикрыл её тело своим...
В Горгоновом рубеже была гражданская, – пробормотал он. Артиллерия... Я пытался спасти ее.
– Действительно? – Лэнд был далеко не очарован. – Какая захватывающая история.
– Её звали Церис Гонн. Одна из новых испрашивающих Преторианца. Вы не знаете, выжила ли она после взрыва?
– Не только не знаю, но и не стремлюсь узнать. Кстати, не за что. Ты был бы мёртв, если бы не обширные археологические нанотехнологии Тёмного века и искусная бионика, которые я использовал для восстановления твоего мозгового ствола и центральной нервной системы месяцы назад. Их способности к регенерации, конечно, невелики – и, хах, несколько нелегальны – но этого было достаточно, чтобы ты не умер от мучительного кровоизлияния в мозг.
Тёмный век...? Зефон колебался.
– И вы говорите об этом так буднично?
– Думаю, ты хотел сказать: "Спасибо, Архан, твоя легендарная щедрость снова окупилась".
Зефон вздохнул и пристально посмотрел на голопризрака.
– Я сказал именно то, что хотел сказать.
– Зефон, твоя мучительно душевная искренность как всегда скучна, и у меня нет ни времени, ни терпения разбираться с ней. Полагаю, теперь, когда я спас тебе жизнь, мой долг перед тобой исчерпан. Кроме того, – добавил он фыркнув, – в этом моём творении нет ни одного компонента, который был бы полностью безопасен и который бы я полностью понимал.
– Это утешает, – ответил Зефон. – В какой-то степени.
– Как я уже сказал – всегда пожалуйста. Теперь, будь добр, вставай и уходи оттуда.
– Кажется, всё в порядке, – сказал Эристес, продолжая ходить вокруг и наблюдать за процессом. Он смотрел, как сервиторы – под управлением Лэнда – извлекают химические батареи из гнёзд брони Зефона.
Кровавый Ангел провел пальцами по своим длинным волосам, собрав их в узел за головой, чтобы они не спадали ему на глаза. Он делал это осторожно, помня о пульсирующей в задней части черепа боли. Его руки остались целы и невредимы. По крайней мере, это было уже кое-что.
Теперь он мог вспомнить всё: каждый час войны, каждую минуту боёв, отходов назад, снова боёв и снова отступлений... И на мгновение ему показалось, что в неведении было блаженство. Недостойная мысль для воина, не говоря уже об Ангеле Ваала, но всё же она была.
– Что с моим легионом? Где примарх?
– Мы не знаем, повелитель, – ответила Шафия отрицательно. – Об Ангеле Императора не было никаких достоверных известий.
– Горстка твоих собратьев по легиону ещё жива, – добавил Лэнд, – но что касается генетического мутанта, которого ты называешь отцом, боюсь, я понятия не имею.
Семья трэллов напряглась от такого неуважения, но Архан Лэнд, конечно же, полностью проигнорировал это.
– Двенадцатый примарх охотится на Девятого. Это всё, что мы знаем, и знаем мы это только потому, что земля дрожит, когда он выкрикивает имя Девятого в небеса. Твой возлюбленный отец, возможно, уже мёртв, Зефон, и если у Девятого есть хоть капля разума, он прячется от Двенадцатого. Лучше пока выбросить это из головы.
После этих слов, за которые некоторые члены IX легиона могли убить Лэнда, Зефон уставился в голографические глаза старика.
– Вы выглядите усталым, Аркхан.
– Ах, – вздохнул марсианин. – Ты даже не представляешь, насколько.
Зефон поднялся и взял ауспик из рук слуги, активируя его и медленно проводя им по своему телу. Это была простая модель для использования в бою, но она выполняла свою функцию медикэ-считывателя. Когда он провел им над головой, прибор сразу же подал предупреждающий сигнал. Мигающие руны подробно описывали закрытый перелом черепа, возможное повреждение черепных нервов и рубцевание тканей мозга. Более точных данных не было, ауспик был слишком примитивен для нужного уровня точности. Взглянув на Эристеса, Зефон понял, что его помощник-трэлл уже провел такое же сканирование и получил те же результаты.
Ему повезло, это было очевидно. Подобные травмы точно бы убили человека, но его генетически улучшенное тело погрузилось в целительный сон, даруемый его улучшениями при самых тяжёлых ранениях. Его жизненные функции замедлились, а имплантированные органы получили время, необходимое для заживления, запечатывания и рубцевания самых серьёзных повреждений. Более чем вероятно, что апотекарий или медикэ трудились над ним, пока его жизнедеятельность была замедлена.
Ещё стоило учесть... имплантированные сокровища Лэнда. Компенсирующие операции, проведенные после той катастрофической экскурсии в Паутину.
Зефон вздрогнул. Он окинул взглядом ряды стазис-капсул, увидев сотню только в этой камере. Тридцать две из них были запечатаны и заняты.
– Здесь есть и другие легионеры в стазисе. Я не могу их оставить. Их убьют во сне.
Голопризрак посмотрел на него так, словно у него выросли рога и он заговорил на неведомых языках.
– Люди умирают на войне, Зефон. Жаль, что Астартес нужно напоминать об этом.
– Я не могу бросить своих братьев.
– Не можешь? Тогда ты умрешь вместе с ними здесь, внизу. Большинство из них уже мертвы. Они хранятся здесь для сбора геносемени, а не потому, что смогут скакать после хирургического восстановления.
– Я не слепой, Аркхан, я в состоянии читать с дисплеев стазис-гробов. Некоторые из них живы. После операции они выйдут из состояния приостановленной жизнедеятельности. Они будут жить.
– Ты понимаешь, что твой собственный легион бросил этих несчастных?
– Мои братья никогда бы так не поступили.
Лэнд рассмеялся над отрицанием.
– Война продолжается, Зефон. Каждый из твоих ещё дышащих родичей борется за свою жизнь в пыли. Думаешь, у верных легионов есть свободные воины, которые будут вслепую тащить носилки и каталки через километры ничейной земли? Я послал за тобой в темноту слуг и сервиторов не потому, что они бы справились с этим лучше всех. Я сделал это, потому что послать было больше некого. Все остальные где-то там, сражаются, умирают или уже мертвы.
Зефон стоял у одной из капсул и смотрел на погруженную в сон фигуру. Он не узнавал лицо воина, хотя капсула была помечена енохианскими рунами его Легиона, а тело было облачено в доспехи Кровавых Ангелов. Разложение, разъедающее стены, перекинулось на дремлющего Астартес, покрыв левую часть его тела чернотой, превращая его в сверхъестественную грязь.
– Зефон, хватит. Нет времени на твои сентиментальные причуды. Если ты можешь двигаться, тебе нужно убираться оттуда. Я потерял очень много сервиторов просто для того, чтобы добраться до тебя. Подземные уровни переполнены мутациями из другого измерения.
Почувствовав, что пора, Шенкай благоговейно повернулся спиной к своему господину. В ремнях гравиобвязки на его спине лежали орудия ремесла Зефона: его меч в ножнах, его болтер, его пистолеты... Любой из предметов был бы непосильной ношей для человека, но обвязка, которую носил Шенкай, уменьшала вес до приемлемого уровня.
Зефон не сразу потянулся за ними.
– Шафия? – спросил он мать Шенкая. Она была его оруженосицей. Она носила гравиобвязку, и честь нести его оружие принадлежала ей.
Шафия слабо улыбнулась.
– Время пришло, повелитель. Возможно, даже прошло.
Теперь, после этих слов, Зефон не мог не заметить, что Эристес и Шафия постарели. Он почти не обращал внимания на своих слуг с тех пор, как они пришли с ним на Терру годы тому назад, и их возраст был виден в уголках их глаз, в поредевших волосах и еще в дюжине других признаков, которые космодесантники инстинктивно не замечали. Их сыну Шенкаю было где-то двадцать пять? Возможно, даже тридцать. Под его красной одеждой виднелись мускулы от тяжелых тренировок. Очевидно, он был готов. Вероятно, Зефону следовало возвысить Шенкая еще пять лет назад.
– Спасибо, Шенкай, – сказал он своему новому носителю оружия.
Он медленно вытащил свой клинок, оставив ножны прикрепленными к спине трэлла. Свободной рукой он потянулся к одному из своих пистолетов. Оружие было чистым, отремонтированным, в идеальном состоянии. Меньшего он и не ожидал.
– Всё это очень трогательно, – сказал Лэнд. – Но, пожалуйста, поторопитесь. Вы единственные живые существа там внизу, но не единственные движущиеся.
Их движение не походило на быстрый побег. Целиком бастион Разави был размером с город, и его большая часть находилась под землёй в виде сложных катакомб. Император отвоевал его у техноварварской королевы-воительницы во время Объединительных войн, и Империум сделал то, что у него получалось лучше всего: уничтожил все следы предыдущих владельцев и использовал то, что могло принести пользу для его собственных целей. Подземные уровни крепости составляли десятки километров туннелей и залов. Зефон никогда не был так глубоко под поверхностью – по крайней мере, в сознании, – поэтому он следовал за парящим сервочерепом Лэнда. Сервиторы не двинулись за ним, даже когда Зефон позвал их.
– Пусть они умрут внизу, – сказал Лэнд, и проекция его образа дрогнула, искажённая расстоянием и очередным всплеском помех. – Теперь они бесполезны. Следуйте за мной.
И вот Зефон повёл своих слуг сквозь дрожащую темноту. Эристес, не обученный владению оружием, шел с напускным спокойствием, делая вид, что не слышит разговора своего хозяина. Шенкай был поглощен своей ношей и, казалось, не интересовался речами Лэнда. Только Шафия слушала в открытую; она неприязненно покачала головой в ответ на фразу марсианина. Очевидно, она была невысокого мнения об Архане Ланде.
– Где вы находитесь? – в какой-то момент спросил Зефон у проекции.
– Далеко над вами, готовлюсь покинуть бастион Разави, – ответил Архан, явно отвлекаясь на разговор. – С одним из конвоев, направляющихся в Санктум Империалис, вместе со всеми, кто ещё сохранил толику здравомыслия. Но ты ведь не об этом хотел спросить, не так ли? Что ты хочешь услышать на самом деле?
Он не хотел этого говорить. Даже спрашивать казалось предательством.
– Мы проигрываем войну?
Архан Лэнд рассмеялся так сильно, что его гололитическое изображение замерцало искажениями.
Прошло совсем немного времени, прежде чем Зефон наткнулся на первого из своих погибших сородичей, скорее кузена, чем брата. Имперский Кулак привалился к стене коридора, его потрескавшиеся доспехи заросли пульсирующим мхом.
– Не трогай это, – раздался впереди голос Лэнда.
– Он, – пробормотал Зефон. – Не "это". Прояви уважение. Этот воин отдал свою жизнь за Империум.
Он наблюдал за мясистым мхом, за его неровной пульсацией. Пока он смотрел, корка, образовавшаяся на лице мертвого космодесантника, набухла и медленно лопнула, породив поток неуклюжих слепых пауков. Эти твари были цвета человеческой плоти. Безглазые, они дрались друг с другом, пожирали друг друга с тупой ненавистью, истекая человеческой кровью.
Зефон шагнул ближе. Почувствовав его движение, несколько пауков бросились на него, в диком вызове раздвинув хелицеры и передние лапы, шипя и выбрасывая свои бесцветные внутренности. Зефон уклонился от брызг кишечной кислоты и, не оглядываясь, пошёл прочь.
Сервочереп, проецирующий изображение Аркхана, летел впереди, часто останавливаясь, чтобы просканировать коридоры и комнаты заброшенного бастиона. Здесь произошла битва, и становилось всё более ясно, какая из сторон одержала победу. Повсюду лежали непогребённые мертвецы. Большинство из них были одеты в форму Имперской Армии, но не все. Многие были безоружны, в лохмотьях и одеждах. Паломники. Гражданские. Беженцы.
Семьи.
Завернув за угол, Кровавый Ангел посмотрел на длинный коридор, устланный ковром из павших. На их плоти виднелись резаные раны, раны от лезвий цепных клинков, возвещая о предсмертных мгновениях, в которые они были разорваны на части. Некоторые из тел погрузились в сталь, каким-то образом вгнив в стены и пол. Избежать их было невозможно.
– Поторопись, – сказал голопризрак, проплывая в нескольких сантиметрах над мертвецами.
Зефон перешагивал через них, тяжесть его доспехов расплющивала мертвецов под его ногами, как бы он ни старался быть осторожным. Он слышал, как позади него с трудом идут его трэллы – для них это была почти кромешная тьма. Люди полагались на ручные факелы – но он был кем угодно, только не человеком. Он ясно видел, куда и на кого наступает.
– Аркхан, здесь дети.
– Конечно, они тут есть, – сказал Лэнд, двигаясь вперед. – Подуровни Бастиона Разави служили одним из последних за пределами Санктум Империалис укрытием для беженцев.
– Как враги спустились сюда?
– Они просто появились здесь. Можно сказать, проявились.
– Я не понимаю, – признался Зефон.
Сервочереп повернулся по медленной дуге, и появившийся призрак окинул его безжалостным взглядом.
– Как и мы, – сказал Лэнд. – Никто толком не знает, что произошло после падения Последней стены. Все пошло наперекосяк, Зефон. Сотни миллионов погибли. Мы все в неведении. Они бомбардировали нас с орбиты. Они сравняли плато с землей. Большая часть Внутреннего Дворца превратилась в пустыню из обломков. Связь между бастионами была ненадежной целые недели и не работает вот уже несколько дней.
Зефон продолжал двигаться. Он оглянулся на остальных. Те не отставали от него.
Лэнд продолжал говорить на ходу.
– Экзопланарные ксеносы проявляются по всей пустоши и внутри последних бастионов. Воля Омниссии больше не сдерживает их. Мы видели их в бастионе Кидония... в конце, перед тем, как мы бежали оттуда, чтобы добраться до Разави. Они возникли из мертвецов. Они вырвались из живых. Вскоре это произошло и здесь, внизу. Это происходит повсюду. Кровь Бога-Машины, кора планеты нестабильна, а атмосфера задыхается от пыли. Этот мир умирает. В своем стремлении завладеть Террой Гор убивает её.
На это нечего было ответить. Опираясь одной рукой на стену для равновесия, Зефон пошел дальше, стараясь не наступать на павших. Многие тела находились в процессе какого-то невозможного, трупного слияния, срастаясь там, где соприкасалась их мертвая плоть. Он видел тела, сросшиеся со стенами; скрюченные пальцы, тянущиеся из металла, полустертые лица, беззвучно кричащие из стали.
Одно из них попросило его о помощи.
Он повернулся и увидел скопление раковых опухолей в форме женщины, приклеенное к стене собственным разложением. Оно потянулась к нему с неуверенной чуткостью, словно проверяя, настоящий ли он.
– Пожалуйста, помоги мне, – повторило оно.
– Не обращай внимания, – сказал Лэнд. – Игнорируй их. Они думают, что они всё ещё люди.
– Не оставляйте меня здесь, – сказала тварь. Расколотая голова продолжала открываться там, где у неё когда-то был рот, обнажая сотню ужасных зубов.
– Кто ты? – спросил он, стараясь не выказывать своего беспокойства.
– Дженна, – ответило существо, его голос напоминал бульканье каши. – Дженна Вирнэ. Пожалуйста, помоги мне. Помоги моей семье. Не оставляй нас здесь.
Оно замолчало, подвешенное на стене, истекая кровью, разлагаясь. Зефон не видел в этом живом уродстве ничего человеческого. Он боялся, что, сказав это, причинит ему ещё больше боли.
– Я не могу помочь тебе... Дженна.
Хотя нет, мог. Он почувствовал тяжесть пистолета в своих руках.
Оно – она – внезапно рассмеялась, звук был густым и влажным.
– Они прорвали основную линию.
– Продолжай двигаться, – огрызнулся Лэнд. – Не дай ему проникнуть в твой разум.
Эта тварь, женщина, начала течь, её тело превратилось в грязь, которая испарялась, стекая по стене.
– Они прорвали основную линию, – сказала она сквозь шатающиеся зубы в тающем рту. – Сын Сангвиния, мы видим и слышим сквозь железо и камень, пепел и пыль... Мы знаем, мы знаем, мы знаем...
Зефон нажал на курок. Останки Дженны Вирнэ украсили стену шипящим узором, не имеющим ничего общего с кровью. Кровь не растворяла металл. Кровь не текла подобно смоле.
– Кажется, теперь я лучше понимаю, что угрожает Терре, – сказал он голопризраку Архана.
– Нам не следует медлить, хозяин, – обратилась к нему Шафия.
– Да, конечно, – сказал Лэнд. – Послушай трэллов. Продолжай двигаться.
И на этот раз Зефон так и сделал.
Восемь. Тысяча огоньков.
Рюкат
Человечеству всегда удавалось найти поэтический оборот речи для прогнозируемого конца света. Писатели любят говорить о всеобщем распаде, когда центр не может удержать части целого, противопоставляя подъём океанов падению империй. Философы утверждают, что конец наступит не с грохотом, а с плачем. А что насчёт смерти? Они обещают, что бояться нечего. Смерть – это просто ещё один путь.
Так всегда рассуждают мужчины и женщины, далёкие от опыта того, каким на самом деле будет конец всего сущего. Когда не можешь постичь истину, легко скатиться к сангвинической философии. Да, центр не может удержать части, но распад означает геноцид триллионов. Да, смерть – это ещё один путь, но этот путь ведёт к тому, что душа каждого мужчины, женщины и ребенка попадёт прямо в открытые рты безумных богов.
Если бы древние мудрецы увидели всё это своими глазами, возможно, их изречения были бы не столь безмятежны.
Но у монеты есть две стороны. С безмятежностью незнания соседствует призрак надежды. Люди будут сопротивляться до конца, даже вопреки свидетельствам своих глаз и выводам своего разума. Логика здесь не играет никакой роли, здесь правит балом надежда, а инстинкты выживания заложены в мозг каждого живого существа. Подобные им эмоции сжигают холодные и прямые доводы.
Так было и сейчас, в последние дни войны. Не имело значения, что война закончилась. Неважно, что Терра горела день и ночь под погребальным саваном из пыли. Защитники продолжали сражаться.
Идея линии фронта в войне за Терру была фикцией; уже сомнительная, когда в Последней стене появилась первая брешь, эта концепция стала всего лишь мифом, когда Джагатай-хан атаковал космопорт Львиных врат. Рогал Дорн наметил и спланировал во Внутреннем Дворце целую страну из запасных точек обороны, баррикад, опорных пунктов, складов оружия... и защитники заняли их, затем сражались за них, истощили их и оставили их в непрерывной цепочке. Те, что не были покинуты, были разбомблены с орбиты – стёрты неприцельными бомбардировками капитанов кораблей, не способных сдерживать себя, – или же разгромлены ордой Магистра войны. Уцелевшие бастионы были осаждены, а их защитники сражались, продавая свои жизни, чтобы задержать продвижение орды.
Это была уже не одна война. Каждое проводимое Гором вторжение превосходило слово "война", но никогда это не было так очевидно, как сейчас, когда оборона была прорвана. Сражения росли и делились на части, и бесчисленные отдельные войны бушевали по всему лицу Терры. Сплочённость уступила место изоляции, оставшиеся силы Императора были окружены в своих последних крепостях и окопах, отрезанные друг от друга.
Тысяча огоньков по всей Евразии гасли одна за другой.
Там, в бесконечном пепле, лежал воин по имени Рюкат – хотя даже этот первый факт о нём был, в некотором роде, ложью. "Рюкат" было его имперским именем, которое он носил, словно неудобный плащ, ради других. Его фенрисийские братья, поклявшиеся и связанные кровью как встарь, называли его по имени, данному по его деяниям. Они звали его Врагов Не Осталось.
Он был как охотником, так и воином, и гордился различием между этими понятиями. Для имперских писцов он был просто ещё одним космическим десантником в беспорядочном легионе Космических Волков. Их взгляды не могли проникнуть за мешанину отметок рот и отделений, непроницаемую для сторонних наблюдателей. Они не знали ни его места в отряде "Крик тоскующего дракона", ни его роли в стае под названием "Вой Родного мира".
На шее у него висел гладкий кожаный шнурок с талисманом из фенрисийского янтаря, подаренным ему целую жизнь назад его верховным вождем, Леманом из племени Руссов. Получение этого талисмана было самым гордым моментом в его жизни. Он будет носить его до самой смерти.
Рюкат стоял на укреплениях бастиона Арджуна, дворцового небошпиля, связанного километровыми арками с бастионом Меру. Когда Меру был захвачен, Арджуна уже несколько часов стоял в одиночестве, обороняемый всё уменьшающимся числом защитников. Хоть они и сражались превосходно, но они не были богами, чтобы переписать ход судьбы. Враг взобрался на стены, перебрался по мостам и обрушил стены непрерывной канонадой. Это стало концом Арджуны.
Десантно-штурмовые корабли не могли надёжно лететь в пыли. Пепел в воздухе критически истирал крылья с обеих сторон, взрывал стёкла кабин в морозе, прогрызал внутренние механизмы и заставлял "Громовые ястребы" задыхаться, глохнуть, и умирать от удушья. Реактивные двигатели штурмовиков раскалялись добела, плавя пепел в стекло, от которого лопасти турбин тупились, а двигатели глохли. Не было ни одного чистого участка воздуха, где можно было бы зависнуть и восстановиться, независимо от того, насколько корабль поднимался или опускался, и за несколько дней ни один из них не смог благополучно достичь орбиты. Пилоты не могли видеть; они летели вслепую с мёртвыми приборами через утыканный зданиями размером с горные хребты горящий город масштабом с целую страну. Они боролись с управлением машин, двигатели которых не могли дышать. Но это не остановило ни одну из сторон. Одних заставляло отчаяние, других воодушевляла надежда, и жажда крови всегда была мотивирующим фактором для многих.
Рюкат, окруженный своими мёртвыми братьями, был близок к одному из последних оставшихся на стене кораблей. Он не был дураком, и его никогда нельзя было заподозрить в оптимизме. Он знал, что погиб. В его ушах, над рёвом пламени и грохотом тысячи болтеров, сквозь скрежет вокса пробивался голос, призывавший его бежать. Но он не побежал – как уже говорилось, он не был дураком. Он предпочел бы умереть с клинком в руке, чем среди искорёженных металлических останков разбившегося челнока.
Он оплакивал убитых. Он не терял достоинства; как и во многих других традициях родного мира легиона, фенрисийская культура не видела ничего постыдного в скорби. У его ног лежали братья, рядом с которыми он сражался на протяжении двух человеческих жизней. Он любил их больше самой жизни. Конечно, он плакал. Машина не могла плакать. Трус не стал бы плакать.
Здесь был Каргир, которого звали Тринадцать Падающих Звезд, родившийся под метеоритным дождем – величайшим предзнаменованием у северных племён, а теперь павший от клинковых ранений в оба сердца. Был Ваэгр, за сходство с предками названный Эхом Трёх Героев, родившийся в бесконечную фенрисийскую зиму и убитый болтом в голову. Был Ордун, названный Родичем Ночи, рождённый для охоты во тьме и погибший в войне, которую не следовало вести. Они были последними; остальные из его стаи погибли несколько недель назад. На Терре почти не осталось Волков, а из тех немногих дышало ещё меньше.
Умоляющий голос не умолкал, пока он не разорвал свою связь с воксом. Рюкат остался на месте, пока мимо него в пыли проносились фигуры. Люди. В масках, бегущие, хромающие. Защитники, спасающиеся бегством. Почему? Куда бежать? Что особенного в том, чтобы умереть там, а не здесь?
Он присел и положил руку на разорванный нагрудник своего офицера и брата, Тринадцать Падающих Звёзд. Грязные бронированные кончики пальцев дотронулись до разбитого Империалиса его брата. Он улыбнулся сквозь горькие слезы, потому что случайный символизм момента был настолько прямым и точным, что он не мог не усмехнуться.
Затем враги, преследовавшие убегающих защитников, пришли за ним. Он поднялся, держа в руках не только свой цепной меч, но и включённый силовой клинок павшего вождя. Один меч разъяренно взревел, другой сверкнул убийственной молнией.
В сагах его родного мира – и легиона, выросшего на столь ледяной почве – у героев всегда были достойные последние слова. Они доблестно бравировали и бросали величественные последние вызовы на поединок, заставляя врагов внимать им с неохотным уважением. Но Рюкат никогда не любил саги, а эти враги – эти ревущие Пожиратели Миров и поющие Тысяча Сынов – слишком упивались молоком своих чёрных богов, чтобы уважать своих врагов. Да и сами они не заслуживали уважения.
Он встретил их лицом к лицу и сразился с ними. Эта часть, по крайней мере, совпадала с сагами Фенриса. Но не было радости в его убийствах на этом рассвете. От любого воина ожидалось, что тот будет убивать своих врагов. В эти последние мгновения для него было важно не то, кого он убивает, а то, где он находится, готовый к смерти. Он умирал вместе со своими братьями. Часть своей стаи до самого конца.
Это было правильно. Так и должно быть.
Его братья восхищались тем, что он всегда сражался до тех пор, пока не оставалось врагов. И Врагов Не Осталось, названный так за свою стойкую неутомимость, наконец, не оправдал своё имя. В этом не было ничего постыдного. Как может быть стыдно за поражение, когда не было никакой надежды на победу?
Когда настал тот самый момент, Рюкат не мог перестать ухмыляться. Он ухмылялся, стоя по щиколотку в мертвецах, когда сталь клинков его врагов встретилась внутри него. Он ухмылялся даже тогда, когда падал, и жизнь вытекала из него потоком гордой фенрисийской крови.
Воин, убивший его, один из Тысячи Сынов, взял силовой меч из его умирающих пальцев. Меньше чем через минуту этот воин был убит случайным потоком огня лазпушек, а клинок, некогда ценимый воинами Воя Родного мира, испарился, навсегда забытый.
Таковы были причуды войны.
К тому моменту, когда Рюкат, захлёбываясь кровью, усмехнулся в последний раз, челнок Имперских Кулаков, стоявший дальше на укреплении, уже взлетел. Остаться на стене означало умереть, и пилот решил рискнуть в небе. С протяжным ревом "Громовой ястреб" вдохнул пепел своим механическим чревом и оставил землю позади.
Он рванул в небо, уже на пределе сил, уже обречённый. Когда его двигатели задохнулись от плавящегося стекла, пилот спикировал, нагнетая через воздухозаборники охлаждающий воздух, надеясь отвердить расплав и очистить от осколков засорившиеся турбины. Его звали Эктар, уроженец Терры, Имперский Кулак. Никто не видел, что он сделал, но манёвр был великолепен. Солдат, находившихся на борту, бросило на внутренние стенки корпуса и на ремни своих полётных тронов, многие из них думали, что попали под зенитный огонь, не понимая, что мастерство их пилота дало им еще несколько секунд жизни.
Но в конце пикирования не было чистого воздуха. На всей Терре больше не было чистого воздуха. Кувыркающийся корабль прочистил горло только чтобы вновь наполнить его пеплом и пылью. Он вновь захлебнулся грязью через несколько секунд после того, как избавился от её.
В акте абсолютного отчаяния "Громовой ястреб" запустил свои орбитальные ускорители и на форсаже прорвался сквозь ослепляющую пыль. В течение трёх секунд он набирал высоту ценой стирающегося корпуса и умирающих двигателей, пожирая себя в полёте.
Он столкнулся с одним из вычурных переходов между бастионами Меру и Арджуна, который его пилот даже при всём желании не смог бы заметить. Большую часть левой половины корабля оторвало, обломки, вращаясь, попали в двигатели, визжавшие до тех пор, пока пыль не задушила их полностью. То, что осталось от корпуса, вылетело на ничейную землю, обломки и шрапнель разлетелись во все стороны, рассекая неплотный полк пехоты в цветах Гора, преследующий колонну отступающей Имперской Армии.
Бастион Арджуна пал менее чем через час, и ещё один огонек угас.
Девять. Последняя шутка.
Трансакта-7Y1
Снова вниз, сквозь пыль. Мимо остовов Имперских Рыцарей, всё ещё стоящих прямо, пока пламя пожирало их кости. Над десятками тысяч тел, устилающих землю. Вверх и вверх по боевым укреплениям бастиона Пифия, стены которого были расколоты и захвачены, а знамёна теперь развевались на ветру под цветами Гора.
За павшей Пифией, ещё дальше, ещё глубже в пыль. Здесь не было величественной архитектуры Палатинских бастионов. Здесь бои шли на заваленном обломками пустыре, который когда-то был рядом улиц вокруг Принци́па Коллегия, где послы из покоренных миров изучали устоит Империума Терры. То была академия с огромными библиотеками и архивами данных, в ней обитали шесть тысяч душ, прибывших с других миров, и две тысячи наставников, тщательно отобранных для наблюдения за их перевоспитанием. А теперь это были пустые руины.
Трансакта-7Y1 не могла моргнуть, потому что даже кратковременное закрытие глаз означало потенциальную потерю данных. Возможность этого была недопустима для её хозяев и хозяек, приспособивших её – и большинство ей подобных – для работы без век. Она смотрела на умирающий мир вокруг себя сквозь потрескавшийся пластик своего моновизора. Линза всё время щёлкала и вращалась, пытаясь сфокусироваться, пытаясь увидеть что-нибудь в ослепшем мире.
Она была марсианкой по рождению и марсианкой по воспитанию. Её колыбель грел жар благословенных кузниц, и она была подготовлена к смертельной святости оружия, которое носила. Она была скитарием.
Трансакта-7Y1 шла по мраморным руинам, выполняя последний полученный ею приказ. Защищать Принципа. Слова всё ещё мелькали готическим шрифтом в глубине ее глаз. Защищать Принципа. Защищать Принципа.
В самом начале, месяцы назад, ещё до того, как война поглотила всё разумное, её приказы отдавались вознаграждающими адреналином голосами ее повелителей. С течением времени и с ухудшением связи приказы доходили до макроклад скитариев при помощи священных шифров, затем через стандартный бинарный кант, затем через простые оперативные коды, и – в самую последнюю очередь – посредством обычного текста.
Она не слышала священной речи своих владык три недели, пять дней, девять часов, тридцать одну минуту и девять секунд. Десять. Одиннадцать. Двенадцать.
На краю поля зрения мелькала надпись "Защищать Принципа", и она знала, что приказ был верным (когда он начал мигать шесть дней назад, сопровождающие его знаки верности были корректны), но она уже не знала, оставался ли приказ в силе. В конце концов, Принципа Коллегия превратилась в руины. Здесь было мало того, за что стоило сражаться, и лишь немногие из ее сородичей по кладе были еще достаточно боеспособны, чтобы защищать это место. Других приказов за это время не были получены ни Трансактой-7Y1, ни кем-либо из её братьев и сестёр, носящих священный красный цвет.
Это вызывало чувство тревоги. Ей не нравилось рассматривать возможность того, что её хозяева и хозяйки были мертвы. Лишь немногим менее неприятным было предположение, что они отдали приказ, до сих пор не исправленный и не обновлённый.
Если только, рассуждала она, её повелители не знали о таком исходе, когда отдавали приказ, обдумывая неизбежное. В таком случае, она была назначена сюда для смерти в бою, потратив валюту в виде своей жизни на то, чтобы замедлить врага. И в этом случае никаких дальнейших приказов не последовало бы.
Это был самый вероятный вариант. Он не был идеальным, не был ясным, и мысль об исполнении потенциально неверного приказа причиняла ей гораздо больше неудобств, чем мысль о смерти во исполнение правильного приказа. Но, оперевшись на похожие случаи, она рассудила, что, если бы её и её сородичей послали сюда продать свои жизни, это было бы указано в первоначальном приказе.
Неважно. Она сделала всё, что могла, и верила, что не отклонилась от своего места в плане Омниссии.
– Тэшка, – сказал Энварик слева от нее.
Трансакта-7Y1 повернулась к нему. Он умирал, и она продолжала испытывать дрожь эмоций по этому поводу. Его убивал не враг, его убивало её оружие. От близости к ее священному арсеналу его кожа почернела, и он кашлял кровью.
Он знал об этом. Она поведала ему об этом, когда они только объединились, объяснив, как могла, что святая аура её оружия была одновременно невидимой и смертельной для неподготовленных людей.
– Ты говоришь про радиацию? – спросил тогда Энварик. Трансакта-7Y1 кивнула, потому что таковым было обыденное название божественной ауры, излучаемой её оружием. Энварик взглянул на карабин с латунным корпусом и светящимися внутренностями в её руках и пожал плечами.
– Я получу болт в голову раньше, чем радиация доберётся до меня. Все равно никто из нас не выберется из Принципа живым. Как тебя зовут? Они вообще дают вам имена?
Она указала на серийный код, выгравированный на нагруднике.
Энварик скорчил гримасу, которую она не смогла расшифровать. Он сказал:
– Это не имя.
Но это было имя. Это было её имя. Она снова указала на него, на этот раз постучав по нему пальцем.
– Отлично, Трансакта-Семь-Игрек-Один. Я сержант Сайлас Энварик из Двенадцатого полка Геликанских стрелков. Похоже, мы умрём вместе.
С тех пор они пережили два дня, сражаясь в руинах Принципа. Теперь Энварик заметно ослабел.
– Тэшка, – повторил он, и это слово едва можно было понять из-за приступа кашля, настолько сильного, что ему пришлось снять маску и сплюнуть кровь на землю.
Трансакта-7Y1 не могла говорить. Она даже не могла вспомнить времена, когда была способна издавать звуки ртом. Её повелители удалили эту способность при переделке. Она могла лишь издавать импульсы кода из вокодера в горле. Сейчас это было бесполезно, потому что Энварик был неаугментированным человеком, неспособным обрабатывать марсианские кодовые вспышки, поэтому она полагалась на свою наручную инфоплиту. Она отображала серию пиктограмм, которые примерно соответствовали тому, что она пыталась передать.
Когда она впервые предупредила его о смертоносности своего оружия, она сделала это, введя несколько сигилов, изображающих её саму, винтовку, руну биологической опасности, осторожность, болезнь и пиктограмму, изображающую мёртвого человека. Но сейчас ей не нужны были эти сомнительные нюансы. На крошечном экране инфоплиты мигал всего один символ.
[?]
Энварику было трудно дышать. Он сидел, прислонившись спиной к низкой разрушенной стене, за которой они сидели последние пятнадцать минут. Переведя дыхание, он посмотрел через очки на инфоплиту, затем на непроницаемый визор её шлема – ближайший имеющийся у неё аналог лица.
– Есть какие-нибудь признаки остальных?
Трансакта осмотрелась поверх их баррикады, сканируя местность за низкой каменной стеной. Она прекратила бдение, неуклюже набирая код на своей инфоплите толстыми бионическими пальцами. Та пискнула единственным сигилом.
[одиночество]
Энварик кивнул, и Трансакта-7Y1 прочла (как ей показалось) разочарование на его лице (той части, что она могла видеть). Между ребризером, очками и пятнами грязи его лица было не так уж много.
– Ну, – сказал он, тяжело вздохнув, – Тэшка, мы с тобой прорвёмся. Всё равно остальные нас только задерживали.
Она знала, что он пытается быть смешным. Он продолжал делать это, пытался шутить. Возможно, ему даже было смешно, но Трансакта-7Y1 была совершенно неспособна на подобное. Она чувствовала слабое, но истинное чувство единства и благодарности за то, что он решил остаться. Он не принадлежал к её кладе, и она не испытывала ничего похожего на человеческие понятия об одиночестве или страхе, но его присутствие, что было любопытно, приносило комфорт. Даже если оно было временным. Даже если оно убивало его.
Энварик на мгновение прикрыл глаза, прислонившись затылком к стене. Земля сотрясалась от подземных толчков очередного катаклизма, развернувшегося неподалёку от их укрытия, но он не отреагировал. После каждого усилия ему требовалось всё больше времени на отдых.
Где-то в руинах прогремел взрыв. После раздался треск радиевого огня из засады и ответные выстрелы из болтеров. По-видимому, они были не совсем одни.
– Неплохо, неплохо, – пробурчал Энварик с явно фальшивым энтузиазмом. – Давай, пошли.
Они снова двинулись вперед, не высовываясь. Приближаясь к тому, что когда-то было внешней изогнутой стеной аудиториума, возникшей над ними в пыли, они обнаружили тела трех гелианцев. Те были совсем недавно разорваны болтами. Они прошли мимо, едва взглянув на трупы.
У разбитой арки, ведущей в аудиториум, они остановились, прижавшись спинами к стене. Изнутри доносилось завывание и скрежет силовых доспехов.
Из них только Трансакта-7Y1 могла попытаться увидеть врага. Она подняла свой радиевый карабин и медленно спустилась по ступеням, смотря сквозь пыль, ища...
Вот они. Силуэты в пепле, слишком высокие для людей и слишком неизящные, чтобы происходить с Марса. Воины крались через руины без видимого направления, как сбившиеся с тропы муравьи. Трансакта-7Y1, никогда не видевшая муравьев, отметила сходство космодесантников перед ней с рабскими единицами низкого уровня, чья связь с высшим разумом была прервана. Она вернулась в укрытие.
– Сколько их? – спросил её Энварик.
Она ввела символ и передала ему инфоплиту. На его узком экране высветился символ [множество].
Энварик с гримасой боли бросил прибор обратно. Внутри пластексового ребризера его дёсны кровоточили.
– Ты срёшь мне в уши, – сказал он.
Его причудливые аксиомы были знакомы ей, и она знала, что он говорит не о биологических выделениях. Трансакта-7Y1 издала тихую отрицательную вспышку кода. Она, как он выразился, не срала ему в уши.
– Обоссака, – выругался он. Это было новое слово, которое она не могла понять из контекста. Возможно, он говорил об инфекции мочевыводящих путей. – Когда же нам улыбнётся удача, а?
На это у нее не было ответа. Концепция удачи противоречила божественному плану Омниссии и поэтому была ложью. Она почувствовала слабое веселье от того, что её соратник верит в подобные вещи, но, в конце концов, его мозг был полностью плотским и не содержал механических аугментаций.
Трансакта-7Y1 сжала кулак – символ, о котором они договорились в начале своего совместного пути. Они оба напряглись, готовясь к движению. На их стороне был фактор неожиданности. Больше преимуществ не было, и они старались использовать всё имеющееся.
Но Энварик хотел сказать еще кое-что.
– Тэшка. Скажешь мне кое-что, пока мы не умерли?
Она повернулась к нему, глядя на его распадающееся тело через свой моновизор. Она ничего не сказала, но он привлёк её внимание. В его глазах читалось то, что она распознала как веселье. Оно и было им. Последняя шутка.
– Ты красотка под всем этим?
Ей потребовалось мгновение, чтобы обработать эту фразу. Её никогда не спрашивали о подобном.
Под броней она была облучённым пехотинцем Бога-Машины. Её кожа, тёмно-коричневая от рождения и ничем не отличающаяся от кожи Энварика, посерела от голода и солнца. Её ритуально лишили конечностей, заменив их руками и ногами недорогой кибернетической чистоты. К её чести, она достигла такого состояния изящества в своей мехаморфозе, что теперь доля святого железа в её теле превосходила остатки несовершенной плоти, полученной от рождения.
Под шлемом она была испещрена криоконтролируемыми радиационными опухолями. У неё не было ни век, ни волос, ни зубов, ни носа – а то, что не было удалено хирургическим путём, сгнило за годы священного служения.
Короче говоря, она была скитарием.
Трансакта-7Y1 ввела символ и снова бросила ему инфоплиту. Он поймал её слабеющими пальцами и прочитал символ на экране.
[утвердительно]
Он улыбнулся сквозь кровь.
– Да, так я и думал.
Хотя никто из них не знал этого наверняка, но они были последними из их объединённых взводов. Их атака несколько мгновений спустя, в которой они убили двух Детей Императора из засады, стала последним актом сопротивления в обороне Принципа Коллегия.
Трансакта-7Y1 упала первой, её радиевый карабин был выбит из рук, прежде чем удар силовой булавы отделил металлические ноги от тела. Они оставили её умирать в верхних рядах. Энварик продержался ещё немного, отчаянно пытаясь отомстить за Тэшку. Конечно, ему это не удалось – он был одним умирающим человеком против семи транслюдей – и, к сожалению, он был ещё жив, когда те нанизали его на древко штандарта, а затем наблюдали, как тот дёргается и задыхается в собственной крови.
К счастью для Энварика, он уже был мёртв, когда космодесантники установили древко над открытым огнём и зажарили его. Эти благородные сыновья III легиона, некогда пользовавшиеся благосклонностью Императора, позавтракали пропитанным радиацией мясом Энварика.
Так пала Принципа Коллегия. Ещё один огонёк угас.
Десять. Последний страж.
Вулкан
Примарх провел рукой по серебряной отделке, обводя линии. Они изображали военачальника-человека, стоящего на коленях с оружием в руках. То была сцена великого милосердия, а сам Император – запечатлённый здесь в личине техновождя, которую он носил во время Объединительных войн, – милосердно принимал капитуляцию со склонённой головой.
Вулкан дорожил этими сценами из жизни своего отца. Они показывали Императора во времена до того, как появился первый из примархов; до того, как были осуществлены самые грандиозные шаги великого плана. Времена до Имперских Истин. Времена до Империума.
– Было ли тебе одиноко, отец? Не поэтому ли ты создал нас?
Вулкан отступил от изображения. Большой проём был украшен подобными барельефами, простиравшимися от каменного пола до сводчатого потолка зала. Сейчас его называли Серебряной дверью, но раньше здесь были первоначальные Врата Вечности, памятник древним триумфам, барьер, отделявший Тронный Зал Императора от остальной части Его лаборатории-лабиринта. В открытые врата мог пройти титан, хотя они сильно уступали в размерах великим вратам на поверхности, затмившим своего подземного предшественника и укравшим его имя. Тем не менее, у этой реликвии было своё захватывающее очарование.
С момента прихода в Тронный Зал отца Вулкан много размышлял о том, сколько мастеров трудилось над этим шедевром и сколько времени заняла их работа. Как и многие другие работы Императора, она был заказана и выполнена в тайне. Требовали ли художники и инженеры платы за свой гений и пролитый пот? Конечно, находились и такие. Были ли они, по понятным причинам, меркантильными в своих низменных интересах? Да, кто-то был. Или большинству было достаточно того, что они удостоились чести внести свой вклад, трудясь с разрешения Повелителя Человечества в преддверии Его Тронного Зала?
Какой бы ни была истина, трагедия заключалась в том, что эту работу дано было увидеть лишь немногим. Новые Врата Вечности, наследник этого имени, стоявшие закрытыми далеко над этими залами, были самым укреплённым и защищённым проходом в Империуме. Забытую дверь здесь, внизу, укрывало лишь мастерство.
Неподалёку послышались шаги. Чувства Вулкана далеко превосходили чувства смертных. Даже сквозь скрежет механизмов лаборатории Императора вокруг он мог слышать скрип сухожилий другого человека, шорох одеяний, стук знакомого чёрного посоха о камень.
– Приветствую тебя, Малкадор, – сказал он, не поворачиваясь. – Время пришло?
Малкадор безмолвно кивнул.
Вулкан еще раз провел кончиками пальцев по лицу отца.
– Он выглядит здесь почти безмятежным, принимая капитуляцию этого человека. Будущее ещё не было написано. В те времена безумие, с которым мы столкнулись, невозможно было даже представить.
– Это было целую жизнь назад, – ответил Малкадор. В его голосе звучала усталость, и кое-что похуже. Он звучал разбитым. – От Сангвиния нет никаких вестей. Как и от сил Хана у Львиных Врат.
Его тон заставил Вулкана обернуться. В хищно-красных глазах сверкнул вызов.
– Мы победим, Мал. Изгони пораженчество из своего голоса.
Малкадор, регент Терры, опёрся на свой посох и, вглянув из-под капюшона, встретился глазами с примархом. В зависимости от того, в какие истории вы верили, Малкадор был древним, извечным либо бессмертным. Однако он выглядел увядающим, охваченным слабостью, с каждым часом становившейся всё сильнее.
– Да, всё может окончиться победой. – Теперь, по крайней мере, в его голосе звучала задумчивость, а не поражение. – Но кто из нас выживет, чтобы насладиться ею?
Вулкан крайне осторожно, с малейшим усилием положил рукавицу на костлявое плечо старика.
– Есть новости от Рогала?
– Бастион Бхаб держится, но Дорн ещё не может покинуть его.
Вулкан покачал головой, уловив дипломатичность в словах Малкадора. Бастион Бхаб являлся вторым сердцем осады, ядром имперской логистики и центром координации обороны. Системы бастиона были одним из немногих коммуникационных узлов, способных прорваться сквозь атмосферные искажения. Дорн и его командный состав контролировали не только боевые действия во Внутреннем Дворце, но и оставались в курсе почти бесконечных сражений, бушевавших по всей Терре. Рогал Дорн покинет Бастион Бхаб только в тот момент, когда тот падёт, и ни секундой раньше. Только не сейчас, когда десятки миллионов солдат ещё нуждаются в его командовании.
– Сможет ли он покинуть его или нет, не имеет значения', – сказал Вулкан. – Он слишком самоотвержен и слишком связан долгом, чтобы оставить свой пост. Он доверяет нам, Мал. Верит, что мы справимся без него. Мы его не подведём".
Малкадор явно чувствовал себя неуютно.
– Он также прислал весть, что мертвецы оживают.
Вулкан на мгновение застыл.
– Что он имеет в виду?
Малкадор оперся на свой посох, медленно выдыхая.
– Он говорит, что мёртвые с обеих сторон поднимаются, что они идут на Санктум.
Вулкан бросил последний взгляд на барельеф, изображающий отца, затем отвернулся и двинулся обратно в Тронный Зал.
По бокам сновали жрецы и адепты Механикус, занимаясь своей работой, трудясь над секретными машинами Императора. Тронный зал менялся день ото дня, постоянно расширяясь, ремонтируясь, лязгая металлом; одни механизмы перегорали, другие появлялись. Постоянный гул мощи Темной Эры действовал многим смертным на нервы. Для Вулкана же он был песней, мелодией не до конца освоенного искусства из легенд. Грохот перегруженных работой машин был звуком утерянной эпохи. И он тоже было чудом.
Всю стену занимал портал в Паутину. Через огромный закруглённый проём больше нельзя было увидеть ни царство чужаков, лежащее за пределами этого мира, ни состоящую из песчаника украшенную стену Тронного Зала позади него. Они попытались уничтожить портал, спалив пробудившие его механизмы и отключив источники энергии, чтобы навсегда закрыть проём, но проход остался приоткрыт. Он не закрывался до конца. Твари по ту сторону не давали ране затянуться.
Теперь Император держал его запечатанным силой воли. С толикой своих возможностей портал представлял собой огромный серый глаз, непрерывно выдыхающий белый туман в Тронный Зал.
Даже смертные и слуги, работавшие в Тронном зале, чувствовали тяжесть психического давления. Носы кровоточили. Глаза покраснели от кровавых слёз. Бионика аугментированных отказывала, их имплантированные органы и конечности сами по себе выходили из строя. Те же, кто не был аугментирован, страдали от истощения мышц и медленно развивающейся эмболии. Иногда они заговаривали на неизвестных им языках. Им снились сны о жизни, которую они никогда не вели. Их память была переписана войнами Эры Раздора... Примитивным мальчишеским существованием на берегах Сакарьи... Осязанием пшеницы на кончиках пальцев, тяжестью первого болтера в руках...
Над всем этим, подвешенный в огромной паутине кабелей и опор, возвышался Золотой Трон – ядро всей симфонии. Некоторые в зале защищались от его света при помощи тёмных очков, другие прикрывали глаза руками, когда им приходилось поворачиваться в его сторону. Многие просто старались никогда не смотреть вверх. Вулкан не видел пылающей ауры, только слабый нимб света, бьющий по глазам не сильнее пламени свечи.
Его отец сидел на Троне, глаза были закрыты, черты лица напряжены от импульсов безмолвной боли. Император вцепился в подлокотники, пальцы в перчатках сжимались в такт со вздрагиваниями. Его загоревшая до бронзы кожа побледнела, а щёки впали, словно рак пожирал Его изнутри. Слуги стояли на платформах по бокам, вытирая кровь, вытекающую из Его закрытых глаз.
"Вулкан".
Сначала его имя было произнесено голосом отца. Горькая ирония.
Он повернулся к порталу, вглядываясь в серый туман несбывшихся амбиций.
"Вулкан", – повторил голос. – "Брат. Иди ко мне".
Малкадор стоял рядом с Вулканом, внимательно наблюдая за выражением его лица.
– Это он?
– Это он. – Сердце Вулкана начало биться сильнее. – Давай посмотрим, что он скажет напоследок.
Вулкан закрыл глаза и погрузился в драгоценную ложь.
Во сне его брат всё ещё выглядел как его брат. Пейзаж вокруг них представлял собой вулканический кошмар – царство черного неба и кипящей земли, место под стать дракону. В психическом молчании братья сошлись, встав друг напротив друга на арене нереальности.
Каждый раз именно его брат приводил их обоих сюда. Если же это происходило не по его желанию, то, должно быть, это происходило по прихоти тех тварей, чьи когти обхватили его сердце. Вулкан больше не верил, что между этими вариантами осталась разница.
Когда он смотрел на свое отражение в пруду из вулканического стекла, то видел себя измождённым до предела, именно таким, каким себя чувствовал. Это можно было легко скрыть в Тронном зале, но не здесь. В этом месте Вулкан выглядел как дракон на грани истощения. Его чешуя больше не переливалась изумрудным блеском; вместо этого она потускнела, словно блеклый нефрит. Глаза, раньше огненно-красные, сузились и померкли от муки. Даже огонь внутри него был не больше чем тлеющими углями, слабым мерцанием тепла.
Его брат, Колдун, медленно опустился в дымке очищающего света. Этот свет согрел Дракона, разогнал его кровь и срастил внутренние раны в его теле. Свет обещал истинное исцеление, если только тот перестанет сопротивляться.
– Мне ненавистно видеть тебя таким, – сказал Колдун. В его единственном глазу светилось сострадание. – Брат, так не должно быть.
– Ты мне не брат.
Дракон зарычал, переместив своё израненное тело. Болели даже его кости. Они посылали импульсы холода сквозь мясо мышц.
– Ты всё ещё отвергаешь меня, – сказал колдун, в его словах звучало сожаление. – Разве не я привёл тебя сюда, на Ноктюрн, чтобы облегчить твой дух?
Дракону рассмеялся, хотя на вкус это была пыль, а не огонь.
– Это не Ноктюрн, – сказал он. – Звёзды висят на небе там, где им положено, но их свет неверен. В скалах протекают ровно те же химические процессы, но камень на ощупь фальшив. Это воспоминания того, кто видел Ноктюрн, но так и не постиг его. Он никогда не любил мой родной мир.
Дракон, несмотря на пульсирующие болью суставы, обнажил свои хрупкие клыки в усталой улыбке.
– Он, – добавил он, – или оно.
Колдун опустился на одно колено, являя собой воплощение не способной навредить вежливости. Его голос, дрожащий от эмоций, едва ли поднимался выше шепота.
– Я – это всё еще я, брат. Я говорю правду.
Дракон вздохнул еще раз.
– Правда, если она вообще имеет значение во сне, заключается в том, что мой брат давно умер. Ты не Магнус. Ты – идея Магнуса, придуманная невозможным богом.
Смех эхом разнёсся вокруг. Смех тысячи насмешливых голосов, восхищённых шуткой, которую мог понять только один из братьев. Дракон пополз прочь от хора безумного смеха. Колдун стоял в тишине, излучая сострадание, терпение и понимание.
– Как ты можешь не слышать этот смех? – спросил Дракон. – Над тобой без конца насмехается бог, которому ты якобы не молишься.
– Здесь нет никакого смеха, – сказал Магнус Красный. – Я не слышу ничего, кроме твоей лжи, Вулкан.
Дракон слабо улыбнулся, оскалив клыки.
– Хватит. Хватит с меня тебя и сущности, что даёт тебе жизнь. Оставь меня в покое.
– Впусти меня, – возразил колдун. – Это только начало твоей боли, брат. Я предвижу в твоём будущем такие муки, что даже ты не сможешь их вынести. Но эта боль закончится с милосердием, которое я принесу. Вместо опустошения я предлагаю тебе просвещение.
Дракон не дерзнул повернуться спиной к одноглазому брату даже здесь, во сне. Ползя по камням, он медленно удалялся, но его взгляд не отрывался от Колдуна.
– Впусти меня, – повторил Магнус. – Сколько сил осталось у отца? Сколько времени ещё будет длиться Его драматичное неповиновение? Час? День? Небо над облаками из пепла кипит от явления богов. С Ханом покончено. Гиллиман всё ещё потерян в бесконечной черноте. Ангрон топит Палатинское кольцо в имперской крови, и скоро он сломит Сангвиния. Судьба поёт обо всем этом, Вулкан. Я обязательно доберусь до портала в Паутину. Я обязательно разрушу барьеры отца. В миллионе вариантов будущего я уже сделал это. Не заставляй меня сломать тебя.
Дракон зарычал.
– Я не уверен, что меня можно сломать.
– Ты всё же можешь умереть, Вулкан. Тебя можно рассоздать. Всё, у чего есть смертные истоки, может быть расплетено под звуки колыбельной забвения. Пожалуйста, не заставляй меня стать тем, кто покончит с тобой.
– Неужели твоя судьба поёт и об этом?
Магнус улыбнулся.
– Брат, мне горько говорить об этом, но да. Противостоять мне – значит подвергнуться уничтожению. Я бы хотел, чтобы это было не так. И этому не обязательно быть так.
Дракон сумел улыбнуться в ответ. Он был слишком утомлён, чтобы забавляться, но настойчивость Колдуна всё жё зажгла в глубине души нечто похожее на веселье.
– Из всех неудачников в нашей семье, – сказал Дракон сквозь стиснутые зубы, – ты ставишь себя превыше остальных, с комфортом укутавшись в свои иллюзии. По крайней мере, у других хватает мужества признать, во что они превратились. Только ты, Магнус... Только ты всё ещё – всё ещё – не можешь увидеть, кто ты есть на самом деле.
Дракон продолжал ползти, медленно отступая. Небо расколол кинжальный смех. Иллюзия перед ним распалась на части.
Магнуса больше не было. Вернее, Магнус наконец-то явил себя. Колдун больше не был братом Вулкана; теперь он стал огромным чудовищем, зверем на раздвоенных копытах и в огненной короне, монстром с крыльями, с которых сыпались перламутровые перья. Дракон пристально смотрел на эту тварь из мутаций и увечий, от неё воняло ложью, которую ей незаметно скормили.
– Вот и ты.
Дракон выдохнул эти слова, чувствуя, как внутри пробуждается огонь, пробуя на вкус дым, проходящий между его больными зубами.
– Вот и ты, брат.
– Он должен умереть, Вулкан, – прорычало существо, бывшее Магнусом Красным. – Из-за него наш вид исчезнет. Впусти меня. Позволь мне исцелить все раны, что он нанёс. Встань подле меня! Тебе не нужно умирать вместе с остальными.
Дракон ничего не сказал пред лицом такого гнева. Он отполз подальше от неизбежности победы брата, от смеха бога брата и от самого сна. Ему нужно было беречь свои силы. Он не мог тратить их здесь. Его отец нуждался в нём.
Дракон открыл глаза.
В реальности не минуло ни мгновения. Малкадор стоял рядом, глядя вверх с ястребиным беспокойством, которое Вулкан слишком много видел за последнее время.
– Он явил себя, – сказал Сигиллит, его голос едва доносился сквозь нарастающий гул пробуждающихся машин Императора. – Так ведь?
– Он не собирался этого делать. Сомневаюсь, что он заметил, как сбросил маску. По правде говоря, я не уверен в том, что он вообще знает, как сейчас выглядит. Его праведность способна задушить всех нас. Он ослеплён светом собственного нимба.
Малкадор посмотрел на Золотой Трон.
– Кто-то может сказать, что в этом отношении Магнус является сыном своего отца.
Взгляд Вулкана сверкнул изнурённым весельем.
– Вы критикуете нашего Императора, о благородный регент?
– Это всего лишь наблюдение. Прозрение в восприятии других людей. – Малкадор не выказал ни веселья, ни стыда, оставаясь сверхъестественно нейтральным.
Вулкан уже отвернулся. Его взгляд неизбежно тянулся к полуживому порталу, огромной арке из терранской стали и инопланетного камня, ведущей в измерение между измерениями. Он чувствовал, как где-то в этом измерении приближается Магнус. Скоро Алый Король постучится в дверь.
Его глаза сузились. Его костяшки пальцев сжались.
– Давай покончим с этим.
Малкадор кивнул в ответ на шёпот примарха.
– Тогда идём. Всё готово.
Долго ждать было нельзя. Малкадор внушал ему эту мысль, хотя он не нуждался в подобных напоминаниях. Вулкан никогда не видел в Малкадоре ничего более похожего на сдающие нервы, чем то, что он стремился сделать очевидное ещё более очевидным.
Людям, выстроившимся неплотными рядами позади него, тоже не нужны были напоминания, как не нужны были и предварительные воодушевляющие речи. Эти мужчины и женщины в доспехах из имперского золота были лучшими из тех, кто всё ещё мог сражаться, и у них было меньше всего ранений. Малкадор несколько дней трудился, не покладая рук, чтобы собрать их со всего осаждённого Палатинского кольца. Все они отступили, получив приказ, и смирились с тем, что их просят пожертвовать жизнью в Имперской Темнице ради безумной авантюры.
"Такова ли твоя воля, отец?"
Вулкан не ждал ответа, и, конечно, не получил его. Да будет так.
Он не стал оглядываться ни на Золотой Трон, ни на фалангу воинов позади него. Он смотрел вперед, держа в руках гигантский молот Урдракул, и сжал суровые губы, не давая вырваться последним вопросам. Он не хотел показывать сомнений окружающим – ни адептам, которые сейчас держали оборону, ни мужчинам и женщинам, готовым умереть, чтобы дать ему этот единственный шанс.
Возможно, не имело значения, была ли на то воля Императора или нет. Это была воля Малкадора, голос которого имел немалое значение, но ещё важнее было желание Вулкана, направившее их по этому пути. Примарха XVIII легиона было трудно заставить отступиться. Дело должно быть сделано.
Он высоко воздел Урдракул. Узоры электрического света отразились от оружия, когда механизмы Тронного Зала достигли крещендо своей техномагической песни. Машины Императора выли, ревели, плевались предупреждающими сигналами. В ту же секунду, не показав несинхронности в своих действиях ни на один удар сердца, каждый кустодий и каждая сестра безмолвия за его спиной подняли оружие наизготовку.
Молот опустился.
Золотой Трон, державший дверь между измерениями запечатанным, завизжал в какофонии разрывающего железо открытия портала. Серый туман превратился в золотой свет, хлынувший в зал через громадный портал, и армия всевозможных адских ужасов с яростью ринулась в реальный мир.
Вулкан побежал к вратам Паутины.
Часть 3. Дорога к вечности.
Одиннадцать. Роза, вспоенная кровью.
Лотара
Она больше не спала. В часы, отведенные для отдыха, она бродила по коридорам "Завоевателя", слушая, как скрипят металлические кости корабля, сгибаясь по прихоти варпа. По коридорам эхом разносились крики и смех, похожий на крики. Раньше бы она отправила отделения Пожирателей Миров для поиска источников этих звуков, но, как и многие основные процессы боевой эффективности, эта практика больше не выполнялась. На борту флагмана остались только слишком обезумевшие от крови для того, чтобы спуститься на Терру, Пожиратели Миров. Сейчас они с такой же лёгкостью могли стать причиной этих звуков, как раньше – их концом.
Лотара двигалась медленно, немощная как старуха. Обезвоживание и голод истощили её, и она прекрасно понимала, что ощущение битого стекла в суставах – отнюдь не добрый знак. Несмотря на это, она двигалась по кораблю не страшась того, что скрывается за каждым углом. Пожиратели Миров смотрели, как она проходит мимо, и больше не обращали на неё внимания. Человеческий экипаж мудро избегал её взгляда. В эти дни у неё не было для них приказов – обязанности флота теперь заключались в том, чтобы висеть на низкой орбите над Террой и стрелять в тот момент и в то место, что укажет Аргонис, советник Магистра войны. Для этого требовался лишь костяк экипажа, не более нескольких тысяч душ – и большинство из них составляли рабы и трэллы на орудийных палубах.
Сегодня ей нужны были ответы. Чтобы получить их, она собиралась дойти до самого верха.
Лотара направилась в свои личные покои. Из-за очередного сбоя корабельных систем дверь отказалась считывать отпечаток ладони. В эти дни она даже не могла уследить за всеми ошибками. После нескольких попыток усиленная дверь с грохотом открылась сама собой. Она сомневалась, что датчик вообще опознал её, скорее это было похоже на переменчивую прихоть машинного духа "Завоевателя".
Железо застонало вокруг неё, словно подражая раздражению капитана, в глубине себя протестуя против внешнего насилия. Варп-туман, окутывающий Терру, не был ласков с флотом Магистра войны; грубая якорная стоянка деформировала корпуса кораблей. Уже несколько недель освещение на борту "Завоевателя" было приглушено до аварийного красного света из-за перепадов напряжения, но теперь даже малиновый цвет кризисного освещения мерцал, грозя угаснуть.
– Держись, – прошептала она своему кораблю. – Мы проходили и через худшее, не так ли?
Эта ложь уже не помогала, но она всё равно повторяла её.
Капитанская каюта являла собой пример брутализма "Завоевателя". Это была комната с серыми углами и панелями, бронированное окно, выходящим на утыканный орудийными башнями хребет корабля. Когда после повышения годы назад она впервые попала в эту каюту, сюда её проводил именно Кхарн. Он и сейчас ждал её здесь, стоя спиной к армаде Гора.
– Где же твои манеры? – сказала она ему. – Это мои личные покои.
Это должна была быть шутка между солдатами, прослужившими вместе много лет, но у неё получилось лишь хриплое бормотание, едва достигшее её собственных ушей. Кхарн либо не услышал, либо не захотел отвечать. Он отвернулся, глядя мимо флота на удушливую сферу Терры. Ядовитые приливы варпа заменили ночное небо вокруг колыбели человечества.
После возвращения на корабль Кхарн не разговаривал. Изрезанные шрамами черты его лица почти ничего не выражали, лишь изредка подергивались при укусах Гвоздей. И всё равно было как-то не по себе видеть его без топора.
Когда Лотара посмотрела на него, всё поплыло перед её глазами, покраснело и потемнело. Там, где стоял Кхарн, с потолка свисал ворох цепей, оканчивающихся мясницкими крючьями. На них висели мёртвые Пожиратели Миров, обескровленные при ритуальной казни – лишь мёртвое мясо в обесточенных доспехах, головы отрезаны, а черепа поднесены...
Чтобы справиться с ядом собственного воображения, она закрыла глаза и дважды дала себе пощечину. Это немного помогло.
– Ты останешься здесь? – спросила она у фигуры у окна. – Если да, то не мешай.
Кхарн повернулся, чтобы посмотреть на гололитический проектор у стены. Когда он двинулся, Лотара увидела сёрьезные повреждения доспехов, нанесённые болтами и клинками. Его нагрудник представлял собой потрескавшуюся развалину, под которой виднелась разорванная плоть и можно было увидеть лопнувшее, смятое мясо лёгкого. Пока она смотрела на него, ей слышался тихий звон цепей, двигающихся под дуновением вентиляции каюты. Она не помнила, когда именно Кхарн вернулся на корабль – просто однажды она оглядела мостик и увидела его на своем посту.
– Тебе повезло, что ты выжил.
Кхарн наклонил голову, как всегда делал, когда искал нужные слова. Лотара почувствовала слёзы, настоящие слезы на своем лице, что было невозможно. Она не плакала по-настоящему с тех пор, как была подростком в Журсканской академии для одаренной молодёжи. В тот день ей сообщили, что её брат умер во время вспышки холеры, опустошившей столицу.
– Но ведь ты не выжил, не так ли?
Год назад этот вопрос показался бы безумным. Теперь она действительно не была уверена в ответе. Она знала только, что слишком устала, чтобы бояться.
В ответ он лишь отвернулся к окну, глядя на умирающий мир и его разноцветное небо. Лотара почувствовала, как кровь капает из носа. Ей было больно долго смотреть на Кхарна. От этого у нее всегда шла кровь, и эта кровь была неприятно густа.
Гололитический терминал издал вспышку белого шума, свидетельствующую о соединении. Она повернулась к нему, опёршись кулаками на панель управления. Её всю трясло, и она не была уверена в причине.
– "Завоеватель", – протрещал голос в воксе. – Это "Мстительный дух". Защищенный канал установлен. Вы можете говорить.
– Это Саррин. – Лотара усилием воли вернула своему голосу прежнюю силу. – Пожалуйста, подключите голопередачу.
Проектор щёлкнул и выдал мерцающее искажённое изображение. Это был один из астартес, его доспехи были обесцвечены гололитом, но талисманы и шипы на его доспехах безошибочно указывали на его верность. Сердце Лотары упало.
– Мне нужен Магистр войны, – сказала она. – Я использовала свой допуск высшего уровня. При всем уважении, Аргонис, я устала каждый раз видеть твоё лицо.
Кенор Аргонис, советник Магистра войны, склонил голову в знак сочувствия.
– Я – голос Гора Луперкаля, мои слова – это его слова.
Лотара старалась не скрежетать зубами. Ей было приятно снова чувствовать злость. Это было так очищающе.
– Если эти слова исходят из твоего рта, то это не слова Магистра войны, не так ли?
Аргонис напрягся, это было заметно даже несмотря на отвратительное качество голопроекции. Лотара шла по тонкой грани между своим авторитетом на бумаге и иерархией в реальности. Она была одним из самых высокопоставленных офицеров армады и имела полное право говорить с Магистром войны. Но ещё она была человеком. Ей становилось ясно, что это война легионов, противостояние полубогов. Лотара всё чаще чувствовала, что она сама и другие ей подобные – всего лишь мелочь для легионеров. И этот разговор не избавил её от этой мысли.
Пока она наблюдала за ним, Аргонис отключил аудиоканал и переговорил по крайней мере с одним невидимым членом экипажа. Она считала, что за последние месяцы дипломатические способности советника значительно снизились.
– Капитан Саррин, – сказал он наконец. – Вежливы, как и всегда.
– Советник, пожалуйста объяснитесь.
Но он не стал этого делать. Его гололитическое изображение погасло во вспышке статики. Лотара молчала. Неужели Аргонис действительно повёл себя так позорно? Неужели он разорвал их личный канал чтобы избежать разговора?
– Сукин сын, – Лотара выругалась, не сдерживаясь. Сейчас она была больше всего похожа на себя за последние месяцы. – Ублюдочный космодесантник-молокосос.
В конце этой фразы гололит снова вспыхнул и ожил. На этот раз это был не Аргонис. Фигура, ссутулившаяся с уязвлённым величием, возвышалась над белым керамитом и витым металлом. В запавших глазах, ярких скорее от лихорадки, чем от блеска разума, виднелась боль. Металлические когти длиной с меч барабанили по подлокотнику трона со звоном, слышимым через вокс.
Упырь в шкуре Магистра войны пристально смотрел на неё возбуждённым рассеянным взглядом. Затем он улыбнулся и снова стал Гором Луперкалем. Боль исчезла с его прекрасного лица.
– Надеюсь, вы говорили не про меня? – спросил он.
Лотара отсалютовала, прижав кулак к сердцу.
– Мой Магистр войны. Я обращалась к вашему советнику. Он меня раздражает.
Гор махнул рукой, приняв её ответ, и на долгие мгновения установилась тишина. Лотара услышала, как вне поля зрения прозвучало её имя. Она была уверена, что там был Аргонис.
Гор снова улыбнулся.
– Капитан Саррин. Лотара Саррин, капитан боевого корабля "Завоеватель". Надеюсь, всё в порядке. Чем я могу быть полезен?
– Магистр войны Луперкаль...
Гор прервал ее.
– Роза, вспоенная кровью.
Челюсти Лотары сжались.
– Меня... удивляет, что вы знаете об этой поэме, Магистр войны.
Гор провел рукой в перчатке по бритой голове, настолько расслабленно, насколько это вообще возможно для полубога в непринужденной беседе.
– Её ведь написал сочинитель саг Эврикидас ДеМартос? Что с ним случилось, капитан Саррин?
ДеМартос погиб вместе со всеми остальными летописцами на борту "Завоевателя", когда Ангрон отдал приказ навсегда покончить с их постановками. По мнению Лотары, невелика потеря.
– Его убил Кхарн, повелитель. – "И получил от этого огромное удовольствие." – Я только сожалею, что мы не смогли уничтожить и поэму.
– И правда. – Гор усмехнулся.
– Магистр войны, я хотела бы спросить... – начала она, но Гор снова прервал ее, его улыбка превратилась в оскал.
– И в преклонении враги дарили ордена, врезая в плоть их
шрамами шрапнели и огнем из ниоткуда.
эта паства
ее паства
непогребенные
в блуждающих гробницах в безмолвном вражеском железе.
Отбрасывая царственную тень
на сумрачный театр вечных бдений,
среди безгласных волн нашего моря,
и здесь,
погребены в величии железа,
мы высекаем к ней мольбы[3].
Лотара смотрела на него, сына Императора, Магистра войны Империума, пока тот произносил последние строки написанной в её честь поэмы. Неприятно было терпеть то, как люди из высшего общества по всему Империуму, словно болваны, внимали этому ничтожному стишку, хлебали из корыта литературной пропаганды, считая, что обедают высоким искусством... Но слышать эту поэму, читаемую глубоким и приятным голосом Магистра войны, было почти невыносимо. Она не была уверена, издевается ли он над ней таким образом. Она не была уверена, что хочет знать.
– Магистр войны, я хочу поговорить о снабжении флота. Пепел оседает, и мы можем собирать больше ресурсов с поверхности. Мой экипаж голодает и умирает от жажды. Я...
Она видела, что Гор не слушает. Его ухмылка исчезла, и с холодной уверенностью Магистр войны поманил кого-то большим когтем.
– Малогарст, подойди ко мне.
Лотара придержала язык. Малогарст был давно мертв; вместо него появился Аргонис. Он наклонился и начал что-то говорить на ухо Гору. Она не могла разобрать его слов. Ей стоило немалых усилий не показать своё беспокойство перед лицом умирающего упыря, в которого превратился Магистр войны.
– Я устал, капитан Саррин. – Голос Гора был лишён эмоций, практически лишён жизни. – Я полагаю, как и вы. Да. Мы все устали, не так ли? Но наш триумф близок. Он так близок. Я обещаю вам.
– Магистр войны, пожалуйста...
На этом она прервалась. Ей не нравилось, как он посмотрел на нее, в его болезненных глазах прмелькнула внезапная пылкость.
– Ты даже не понимаешь, да?
– Понимаю что, лорд?
– Что ты не она. Ты не Лотара Саррин.
Прежде чем она смогла собраться с духом для ответа – она не имела понятия, что сказать – всё закончилось. Сигнал прервался. Гор исчез.
Двенадцать. Брат по цепи.
Каргос
"Лэндрейдер" нёсся по пустоши, качаясь и трясясь на пересечённой местности. Каргос, находящийся в турели стрелка, сжал рукоятку тяжёлого болтера, направив ствол на проступающие сквозь пыль фигуры. Они быстро приближались к арьергарду колонны беженцев. То был чёртов конвой, двигавшийся через пустошь к Санктум Империалис. Судя по его размерам, для последнего рывка к безопасному месту в нём слились несколько обозов с беженцами и отступающие силы легионеров.
Однако орда Магистра войны была многочисленнее. У Каргоса зудело в затылке.
"Скоро", – сказал он Гвоздям. – "Почти пришли".
Они укусили в ответ, не успокоившись. У Гвоздей не было терпения – приготовления для них были бессмысленны; они питались эмоциями. Им нужны были адреналин и кровь, и Гвозди будут наказывать его до тех пор, пока не получат своего.
Штурм так близко к стенам Санктум Империалис будет рискован. Дельфийское укрепление, замыкающее кольцо вокруг замка Императора, находился всего в пяти километрах к западу, и они были практически в пределах досягаемости настенных орудий. Также, безусловно, они находились в пределах досягаемости орудий титанов и, разумеется, в пределах досягаемости "Громовых ястребов".
Войска в Санктуме не стали бы стрелять вслепую по своим прибывающим конвоям, а из-за пепла точное прицеливание на таком расстоянии стало невозможно. Но вот штурмовики были угрозой, поскольку день ото дня пыли становилось всё меньше. Титанов также следовало опасаться: они начали рисковать, отходя от Дельфийского укрепления и расправляясь со всеми налётчиками, подступающими слишком близко.
Линзы Каргоса уже давно не могли увеличивать и перефокусировать изображение. Эти функции были уничтожены бесконечными случайными повреждениями шлема в ходе войны. Ему пришлось смотреть в магнокуляры, чтобы понять размеры конвоя – или хотя бы той части, что можно было разглядеть сквозь пепел.
– Что ты видишь? – спросил Инзар изнутри танка.
– Он большой. Чтобы разгромить его, нам нужно ударить со всей силы.
Каргос услышал, как после его ответа проповедник передал по воксу ещё несколько приказов. Их танк двигался во главе ударной группы, его украденный "Лендрейдер" VII легиона шел впереди всех, образуя верхушку неровного строя. Многочисленные имперские конвои, пересекающих пустоши между Палатинскими бастионами, были легкой добычей. Почуяв запах крови, сотни тысяч воинов из орды Магистра войны хлынули в ничейные земли, без оглядки охотясь на бегущих имперцев.
Даже самая бессмысленная резня всё равно вносила свой вклад в ход войны. Каждый убитый в районах Внутреннего Дворца уже никогда не поднимет оружие на защиту Санктум Империалис. Полевые легионные офицеры спустили своих воинов с поводка, позволив бойне и резне стать тактическим благом.
Император, где бы он ни был, по-прежнему не хотел принимать поражение. Для орды Магистра войны это было очевидно – чем ближе они подходили к стенам последней крепости, тем слабее становились их союзники-нерождённые, и тем реже были их проявления. Каргос не видел своего примарха со времени астральной демонстрации над Авалоном несколько дней назад, но Инзар в любой момент был готов подтвердить, что Ангрон где-то там, сносит Палатинские бастионы. Мысли о его генетическом повелителе заставляли Гвозди возбуждаться в мозге Каргоса. Этот жар не был совсем уж неприятен.
"Пример для подражания для своих сыновей", – как сказал проповедник. – "Мессия".
Свобода от смерти. Бессмертие через уничтожение. В бесконечном круговороте слова эхом отдавались в голове гладиатора. Он больше ничего не говорил об этом, хотя продолжал чувствовать на себе постоянно оценивающий взгляд Инзара.
Когда они приблизились к конвою, Пожиратель Миров перевел видоискатель на далекие очертания легионных бронемашин и армейских транспортов. Продвигающаяся орда скоро отрежет все пути отступления. Санктума достигало всё меньше и меньше подкреплений. Эта колонна могла стать последней.
Это был девятый рейд Каргоса. Или, возможно, десятый. Подобно дням и ночам, они сливались друг с другом. Во время последнего рейда, восьмого или девятого по счёту, они угнали танк, которым теперь командовали. Это была идея Инзара; Каргосу было довольно того, что он трясся внутри "Носорога", но он охотно признавал, что с их новой машиной охотиться стало значительно легче. Кроме того, ситуацию облегчало то, что пепел и пыль рассеивались со временем, и штурмовые корабли снова могли летать небольшими рывками. Снова появилась поддержка титанов. Орбитальное десантирвоание больше не зависело от слепого случая. Охотиться стало значительно легче, когда можно было видеть, на что охотишься.
Он повернул магнокуляры на запад. Теперь он мог смутно видеть намёк, смутную тень где-то там, где должен был находиться горизонт. Это была последняя из стен, которую следовало осадить, далеко отсюда, но недостаточно далеко.
Он вызвал Инзара.
– Я вижу Санктум.
– Мы подбираемся слишком близко к Санктуму. – прорычал Инзар в ответ. – Давай это будет быстрый рейд. Начали и закончили, друг мой. Никаких последних боёв. Никакого геройствования. Оставь это для финального штурма.
Вместе с этими словами в воксе было кое-что ещё. Общий канал связи орды превратился в какофонию голосов. В эти дни порядок в армии был лишь ширмой.
Бывшие их целью имперские конвои замедлял груз ответственности. Под прикрытием легионных танков и бронетехники Имперской армии двигались не способные защитить себя раненые и гражданские, но прорваться сквозь уступающих числом защитников и разделить их силы на части было доваольно просто. Даже их "Лэндрейдер", несущийся по рыхлой земле со скоростью едва ли сорок километров в час, был достаточно быстр, чтобы догнать разъезды у краёв отягощённого конвоя.
Уже несколько таких защитных колец предпочли отступить без боя. Каргос не думал об этом, ведь то был чисто практический подход – воины этих легионов сочли более разумным добраться до Санктума Империалис, чем напрасно умирать в пустоши. Инзар, однако, получал огромное удовольствие, наблюдая, как имперцы бросают своих раненых солдат и беззащитных беженцев. Каждый раз, когда это происходило, он возносил хвалу и благодарность своим безумным богам, обещая им урожай жертвоприношений. И каждый раз он выполнял обещание.
Двигаясь вперёд, они оставляли за собой резню... они оставляли за собой своих солдат и демонов, что родились в минуты после резни. С каждой смертью с обеих сторон орда увеличивалась, и Каргос оказался в авангарде гигантской волны. Иногда в его поле зрения попадал Инзар, прислушивающийся к масштабам этой волны; проповедник настраивался на общую вокс-сеть, позволяя бесконечным крикам, визгу, рычанию и мусорному коду оглушать себя. Для Каргоса это был всего лишь шум. Он твердил себе, что не слышит музыку в этом шуме, под его оболочкой, неуловимую и дразнящую...
– Зачем ты это делаешь? – спросил он у Инзара. Проповедник улыбнулся.
– Мне нравится медитировать под мелодию просветления.
После последнего рейда Инзар подозвал Каргоса. Они стояли в тени танка, который собирались угнать. На западе горящим силуэтом в пыли возвышался бастион Меру. Инзар ходил среди тел, отбирая заинтересовавших его раненых. Тех, кто был ему неинтересен, он отбрасывал в сторону, оставляя их истекать кровью и умирать от ран.
– Проповедник, – поприветствовал его Каргос.
– Мой друг, – ответил Инзар.
Капеллан отвлекся, поднимая на колени умирающего однорукого Имперского Кулака. Нагрудная пластина воина была порвана на части, а шлем разодран. На лице воина виднелась чудовищная рана от клинка, лишившая его обоих глаз и повредившая мозг. Чудо, что воин вообще остался жив.
Инзар начал снимать с него скальп.
– Мы возьмем этот "Лэндрейдер", – сказал капеллан, не отвлекаясь от скальпирования.
– Как скажешь, – уклончиво проворчал Каргос.
– Поможешь с этим?
Имперский Кулак вырывался, но Каргос держал умирающего коленопреклонным. Несущий Слово прорезал изогнутым колхидским кинжалом круг на макушке воина, затем взял в кулак его волосы.
– За Императора, – поклялся Имперский Кулак. – За Императора.
– Да, да, – хмыкнул Инзар.
Капеллан усилил хватку и потянул. Раздался звук рвущейся мокрой кожи, затем Инзар пнул скальпированного воина на землю.
Каргос посмотрел вниз на Имперского Кулака. Тот полз к нему, протягивая руки, в угасающих глазах виднелась бесполезная непокорность. Это восхитило Пожирателя Миров. В умирающем был гладиаторский дух. Выпущенный пистолетом Каргоса болт разорвался, положив конец бесполезным протестам Имперского Кулака.
Приблизились другие воины – смесь всех девяти легионов Магистра войны, с каждым сражением становившаяся всё более привычной. Инзар привязал свой новый скальп к поясу, используя волосы мертвеца и порцию цемента для брони. Он оглядел собравшихся астартес.
– Кто-нибудь хочет сесть за штурвал?
Тяжелый болтер бился в руках Каргоса. Он сгрёб его в охапку, стреляя, чтобы покалечить, а не убить. "Носорог" Белых Шрамов, двигавшийся впереди них, с грохотом сбросил левую гусеницу, теряя скорость и выпадая из строя. Они промчались мимо, и Каргос ухмыльнулся, когда две машины Пожирателей Миров развернулись в сторону отставшей добычи. Всё, на что его хватило, это не спрыгнуть с крыши танка и не присоединиться к резне.
Колонна оказалась богата добычей. Множество машин Имперской армии, немногочисленные шагоходы скитариев, и всё это в окружении бронетехники Легиона: несколько меньших колонн из Палатинских бастионов, сгруппировавшиеся на пути к Санктуму Империалис. Из-за такого количества защитников бой был почти равным, тяжёлым, что в свою очередь делало его вдвойне приятным.
Всё началось так, как всегда начинались подобные схватки, под знакомые звуки войны легионов: сначала был обмен огнём дальнобойных лазпушек и лучами волкитного оружия, затем последовал треск тяжёлых болтеров на средней дистанции. Рейдеры надвигались стаями хищников, отсекая патрулирующих и отставших прежде чем вклиниться в основную массу конвоя.
Каргоса отнюдь не мучали мысли о чести и бесчестии. В этом отношении он разделял подход Инзара. Шла война, а на войне солдаты сражаются, чтобы победить. Честь была выдумкой, неуместной фикцией для убийц, чтобы дать им утешение от мысли о совершённых ими убийствах. Он никогда не жалел о том, что легионы подчинили галактику своей подавляющей силой. Ни одна цивилизация, ни человеческая, ни чужацкая, не смогла им ничего противопоставить. В уничтожении целых культур, у которых не было шансов противостоять Империуму, было столько же чести, сколько в вырезании этих беженцев. Война – это война.
Когда-то, когда Каргос был чемпионом-в-ямах Восьмой роты, а легион лишь недавно получил Гвозди, он сказал это Кхарну. Вся Восьмая штурмовая рота собралась посмотреть на своих братьев в гладиаторских ямах. Звуки ударов топоров отражались от металлических стен "Завоевателя". Его капитан осторожно улыбнулся.
– В твоей мысли больше философии, чем ты признаёшь.
Каргос покачал головой, продолжая привязывать топор к своему наручу. Он и его брат по цепи сражались в следующем бою.
– Не вижу никакой философии, – признался он.
– А я думаю, что видишь, – сказал Кхарн. – Но предпочитаешь считать, что ты просто воин. Удачи в яме, Плюющийся кровью".
Болт ударился о бронепластину "Лэндрейдера" всего в метре от него, и его детонация вернула Каргоса к реальности. Он почувствовал укол Гвоздей, наказывающих его за рассеянность. Развернув орудие, он открыл огонь по ближайшему "Носорогу", целясь в его гусеницы.
Края его глаз начало застилать красным, и вместе с этим Каргос ощутил адреналиновый укус облегчения. Это начиналось вновь. Он…
...на земле. Среди пепла. Дитя Кровопролития воет в его руке и в его голове. Кто-то кричит на непонятном языке прямо ему в уши. Это его собственный голос, раздающийся внутри шлема, но после осознания этого крик не прекращается.
Кровавый Ангел приближается. Медленно, слишком медленно. Каргос видит опускающийся меч, видит, где он будет, и отступает назад, отсекая руку Ангела в запястье. В обратном движении он вбивает Ангела в землю обухом Дитя Кровопролития. Звон от удара способен расколоть небеса. Пена изо рта забрызгивает его шлема изнутри, пока он кричит, кричит, молится и...
...поднимается по борту вражеского танка, его мышцы сжимаются с окончанием приступа смеха. Последние смешки вырываются из его горла. Он на крыше "Лэндрейдера", в движении, всегда в движении. Болт встряхивает его, детонируя о наплечник; он качается, продолжая двигаться.
Солдат за турелью – человек, слишком смертная, чтобы остановить его: она поднимает пистолет, и Каргос опускает ногу, пока ее рука поднимается. Все кости в ладони и предплечье женщины хрустят, размалываясь в пасту, становясь грязью на подошве его сапога, Дитя Кровопролития взлетает, зубы режут, и солдата разрубает сверху вниз, и он...
...и он режет, купаясь в искрах, зубья его топора с визгом пробиваются сквозь корпус заглохшей "Химеры". Он уже внутри, здесь воняет кровью, костным мозгом и страданиями. Он видит раненых солдат Имперской Армии на носилках; те едва могут сопротивляться, но это неважно – они могут истекать кровью как все, и он замахивается, рубит и режет.
Приходит облегчение; сладость ритма Дитя Кровопролития, поднимающегося и опускающегося, поднимающегося и опускающегося; и благоухание крови, и песня криков, боли больше нет, он бы заплакал от облегчения, потому что боли нет; но теперь они все здесь мертвы, и Гвозди снова кусают, и он...
...он бок о бок с Инзаром, как некогда был бок о бок с Кхарном в бою; как некогда был бок о бок со Скане на тренировках; как некогда был бок о бок с Расчленителем в боевых ямах.
Проповедник размахивает своей булавой-крозиусом и кричит, воодушевляя воинов вокруг него сражаться, провозглашая, что боги наблюдают за ними и что это кровопролитие священно. Каргос не знает, правда ли это, и ему всё равно; его волнует только то, что Гвозди даруют ему облегчение после каждого взмаха топора, каждого удара по керамиту, каждого хруста плоти, каждого перемалывания человеческого мяса. На его доспехах кровь, теперь он весь красный: кровь для Ангрона, кровь для победы, кровь для Бога войны, о котором кричит Инзар, если это поможет почувствовать облегчение.
Инзар здесь, с ним, сражается на его стороне, распевая молитвы, и каждый удар его крозиуса по керамиту отдаётся со звуком церковного колокола; это гром, божественный гром, он звенит в ушах Каргоса, жаля Гвозди с тем же холодным облегчением, что и текущая кровь, и он...
...падает на землю, рыча в пыли, когда мимо проносится Белый Шрам. Он падает в самую гущу пыли. Дитя Кровопролития на земле вне пределов досягаемости, но это неправда, потому что одним рывком он тянет цепь, и топор прыгает к нему в руку, он хватает топор и снова поднимается на ноги.
Белого Шрама больше нет. Каргос поворачивается и выискивает врагов в пыли, видит ещё одного Белого Шрама – этот уже вылетел из седла и схватился с Пожирателем Миров, и через три удара сердца всё кончилось, потому что Каргос ударил снизу вверх, лезвие врезалось в воина между ног, и зубья топора вгрызались, выбрасывая дуги крови и искр, раздались крики, и он...
...слышит остальных через вокс, он почти может разобрать смысл их слов; их превзошли числом, к конвою подошли подкрепления, им нужно отступать; но он не может, просто не может. Бой продолжается, и отступать нельзя, бежать нельзя, Гвозди расколют его череп, если он попытается, они превратят химикаты в его голове в кислоту и смолу.
Он...
...поворачивается в пыли, шатаясь, спотыкаясь о последнего убитого им Кровавого Ангела, и Гвозди вдавливаются в его череп, как расплавленные поршни. Там, среди срадающихся теней, среди пепельных силуэтов, он видит офицера, удерживающего позицию и отдающего приказы. Шатающеся походкой Каргос бежит к нему, его мышцы горят, а жужжащее Дитя Кровопролития поёт свою песню.
Он движется мимо Инзара, забивающего до смерти упавшего Имперского Кулака, мимо Дрелата, вырывающего свой меч из кишок другого Кровавого Ангела, мимо слишком многих других дуэлянтов, зарубленных и задушенных, и их слова были правдой, они проигрывают, защитники конвоя одолевают их, но ему всё равно, он жаждет череп этого офицера, он жаждет скорости, он жаждет облегчения в крови, которое приходит со славой.
Он пробивает себе путь, рубит топором, мышцы горят от молочной кислоты, и Дитя Кровопролития – князь клинков, убивает, разрывает и рубит гораздо легче, чем любое другое цепное оружие, которое он когда-либо держал в руках; в его лезвии вращаются зубы слюдяного дракона, и поэтому он так хорошо режет броню и мясо. Каргос рубит наотмашь, рассекая Кровавого Ангела до позвоночника, отбрасывает умирающего воина и бросает вызов офицеру, не говоря ни слова, потому что его рот сейчас не способен произнести слова, но это неважно, это неважно, вызов не требует слов, нужна только ярость.
Он подходит к офицеру, а Гвозди поют; инстинкт бойца, дерущегося всю жизнь заставляет его заметить цепной меч в одной руке Кровавого Ангела и свежевальный нож в другой; это выглядит знакомо, настолько знакомо, что причиняет боль, но это неважно, важно только убить его.
Каргос наносит удар сверху вниз, удар блокирован, и раздается лязг, зубья цепи вылетают из меча Кровавого Ангела; Каргос снова наносит удар, и снова его блокируют, и он хрипит от усилия; он отступает назад, чтобы было больше места для более широкого замаха, и Кровавый Ангел уклоняется, и Каргос кричит, рассекая пустой воздух.
Они снова сходятся, клинок к клинку, забрало к забралу, и снова всё выглядит таким знакомым, но он не может выстроить мысленную цепочку, не может сообразить, в его разуме есть только ярость. Оба воина задыхаются, дыхание в рваном темпе вырывается через вокалайзеры шлемов.
Их клинки сцепились, топор сошёлся с мечом, меч против топора, и оба воина пытаются перебороть противника. Они – статуи, застывшие в идеальном равновесии ярости и силы, и тот, кто уступит, получит смертельный удар. Генетически усиленные жилы напряжены вместе с пучками волокон искусственных мышц брони, а они всё ещё сцепились, всё ещё в тупике. Сейчас любой из них мог бы пробить каменную стену, но ни один не может оттолкнуть другого. Каргос ощущает поединок как напряжение всего тела, каждой клеточкой своего существа давя на сцепившиеся клинки, и он знает, что Кровавый Ангел делает то же самое, потому что он тоже это чувствует.
– У тебя топор Кхарна, – выдыхает ему в лицо Кровавый Ангел. – Ты обобрал его тело, когда Чёрный Рыцарь покончил с ним?
Каргос не отвечает, потому что Гвозди крадут его слова и вливают в его разум адреналин вместо речи. Но он узнаёт этот голос. Тот знаком ему достаточно, чтобы пробиться сквозь Гвозди, когда те тисками впиваются в его разум. Он узнаёт этот голос, не зная, почему он его узнаёт.
Но это ослабляет его, это узнавание ослабляет его и ослабляет Гвозди; оно крадет чистую красную ясность, которую дают его драгоценные импланты, заменяя ярость смятением, сомнением, ползучей тревогой, которую мышцы интерпретируют как слабость. Каргос чувствует, что скользит назад, отступает сначала на несколько сантиметров по пыльной земле, потом ещё на несколько. Гвозди уже не кусают так сильно; вместо их болезненно-ненормального затопления сознания Каргос чувствует жжение молочной кислоты в ноющей плоти. Он смотрит в глазные линзы Кровавого Ангела и чувствует, что смертен – безоговорочно, опасно смертен.
Значит вот так, думает Каргос, именно так чувствовали себя его враги в боевых ямах. Вот каково это – знать, что ты можешь проиграть. Он может умереть здесь. Пасть обещанного проповедником ада уже здесь, раскрывается под ним.
Кто-то врезается в него сзади, другой воин толкает его сбоку, и это не просто поединок, он помнит это, он знает это; это битва, они всё ещё в гуще схватки, им обоим нужно следить за другими бойцами. Он хочет позвать Инзара, призвать проповедника на помощь. Гордость мешает ему, но эта гордость быстро проходит, разъедаемая чем-то, что слишком напоминает страх.
Он чувствует это, он знает, что это должно произойти, и настаёт решающий момент, когда они должны разойтись. Каргос движется со всей сверхъестественной скоростью, дарованной трансчеловеческой генетикой и технологическими чудесами боевых доспехов Астартес; он с рёвом отступает, отходит назад и...
Кровавый Ангел всё ещё прямо перед ним, движется быстрее, не давая ему места. Каргос захрипел, когда Кровавый Ангел ударил его головой между их скрестившимися клинками: звучит хруст, треск, звонкий лязг керамита. Но всё хорошо, всё хорошо, это лишь боль, ему нужно место, ему нужно пространство чтобы взмахнуть Дитём Кровопролития, и тогда он сможет закончить бой, он сможет, вот только в этот момент его глаз вспыхивает болью, потому что удар головой разбил линзу его шлема, и, пытаясь моргнуть, он понимает, что осколки пластека впились в его глазницу, и он наполовину ослеп, и...
– Слишком медленно, Плюющийся Кровью, – рычит Кровавый Ангел на награкали, ублюдочном языке XII Легиона. – Слишком медленно.
И он узнаёт. Слова Кровавого Ангела продираются сквозь последний укус Гвоздей, и Каргос узнаёт того, с кем сражается – он знает эту лицевую пластину, он знает эти доспехи, он видит имя на наплечнике Кровавого Ангела, имя, написанное запылившимся золотом, имя человека, к которому он был прикован сотни раз, когда они вместе сражались на арене, имя, выкрикиваемое в ямах Завоевателя, и он узнаёт насмешку в голосе Кровавого Ангела, потому что той же насмешкой Кровавый Ангел раззадоривал своих врагов, и они двое впервые сталкиваются лицом к лицу, и
Всё
Замедляется.
Гвозди умолкают в сознании Каргоса, как и война вокруг него.
– Амит, – говорит он. – Мой брат.
И Амит, Расчленитель, его многолетний напарник по арене, его брат по цепи, плюёт ему на развороченное лицо и перерезает ему горло.
– Жри дерьмо, предатель.
Тринадцать. Слишком ценный, чтобы умереть.
Лэнд
Аркхан Лэнд нажал на курок. Воин перед ним дезинтегрировал, быстро и безжалостно уничтоженный на атомном уровне. Альфа-легионер еще кричал, когда почти семьдесят процентов его тела превратились в дымку.
"Потрясающе", подумал Лэнд, несмотря на то, что едва не обоссался.
Техноархеолог опустил пистолет, поблагодарил Омниссию, наверное, в пятитысячный раз с тех пор, как война достигла Терры, и пополз прочь от распадающихся остатков брони. Он должен был добраться до безопасного места. Он не мог умереть здесь. Всё не должно закончиться вот так, из-за рейда на конвой.
Что бы делал Империум без него?
С треском ионизированного воздуха лазерный огонь прорезал пыль. Болтеры ревели, озаряя туманный рассвет взрывами своих снарядов. В этой пыли едва можно было различить Астартес – возвышающихся монстров, покрытыми слоем пепла. Лэнда окружали бронированные чудовища со скрежещущими суставами и грохочущим оружием, безнаказанно убивающие всех вокруг себя.
Все говорили, что мир ослеп, но это было не совсем верно. Гораздо точнее было бы сказать, что мир сошел с ума.
Лэнд вцепился в твёрдую землю: он был слишком напуган, чтобы не высовываться и двигаться медленно, и боялся встать и побежать, рискуя навлечь на себя огонь. В результате противоречивых страхов он сгорбился и передвигался вприпрыжку. Неизменное чувство самосохранения было одной из самых ярых добродетелей Лэнда, и оно не раз сослужило ему прекрасную службу. Однако оно, как правило, не красило его как мужчину. На бегу Лэнд вопил, умоляя Зефона прийти на помощь, умоляя кого угодно помочь ему. Несколько раз он даже выкрикнул своё собственное имя, сообщая всем, кто сражался в пределах слышимости, что он – тот самый Аркхан Лэнд, и его работа слишком ценна, чтобы умереть здесь вот так.
Позже, когда ему расскажут о том, как он настолько недостойно просил о помощи, Лэнд отвергнет это как клевету. Он просто не мог повести себя так недостойно. Подобные слова многое могут сказать о сущности его обвинителей, а не о нём самом.
Но сейчас он бежал. Лазерный снаряд ионизировал воздух в футе от его лица, достаточно близко, чтобы подпалить бороду. В своем бесславном, но не неразумном отступлении он рванул в сторону, избегая скопления солдат, появившихся впереди.
Неровная земля, на которой они сражались, когда-то была Кушмандским архивом, группой библиотек, посвящённых сохранению фрагментов преданий и артефактов из человеческих миров, не переживших Старую Ночь. Когда Великий Крестовый поход достиг этих миров, ожидая либо сопротивления, либо согласия, они не нашли ни того, ни другого. Вместо этого их ждали безмолвные просторы мёртвых городов, населённых лишь воспоминаниями. Целые цивилизации не смогли преодолеть внутренние разногласия или превратились в пыль, стоило только отсечь их от остальной части древней человеческой империи до Империума. Реликвии и записи этих потерянных королевств были доставлены на Терру, где их изучали в куполообразных залах Кушмандского архива.
Теперь они обратились в руины: низкие стены, за которыми можно было укрыться, камни, под которыми проходили танки и ноги титанов.
Где же Зефон? Где хоть один из облачённых в керамит и наделённых сверхчеловеческими способностями идиотов, которые должны были сделать всё возможное для его защиты? Не правда ли, что в этом заключалась одна из самых раздражающих особенностей подвида Астартес? В сражении большинство из них с идиотским упорством пытались найти вражеских офицеров и полководцев, когда как им стоило удерживать позиции и благоразумно защищать ценных людей, таких, как... ну, как Аркхан Лэнд.
Он воззвал к ним через вокс в своём модифицированном ребризере. Никто из командиров конвоя не ответил.
"Если Зефон погиб всего через несколько дней после того, как я вытащил его из стазиса..."
Опять же позже ему казалось, что эта мысль пришла ему в голову в полном спокойствия раздумии. На самом же деле он пробормотал её, прижавшись спиной к разрушенной стене. Лэнд пробыл там всего пару секунд, прежде чем болты ударили в камень слева и осыпали его горящей шрапнелью, что вызвало у него ещё один крик обиды и страха. Он сорвался с места и побежал прочь от укрытия.
Впереди него два солдата Имперской Армии укрылись в кратере, как в окопе. Лэнд, задыхаясь, присоединился к ним. Один из них лежал на животе в грязи, стреляя из побитого лазлока поверх края кратера. Офицер – Лэнд предположил, что это был офицер, поскольку именно он кричал в микрофон вокс-передатчика – скрючился чуть ниже в кратере, стянув ребризер, чтобы перекричать звуки боя.
'...атакован рейдерами, в четырех километрах к востоку от Дельфийского укрепления...'
Лазерный огонь прошил воздух над ними. Мимо прогрохотал дымящий из-за внутреннего взрыва бронетранспортер "Носорог", заглушивший большую часть слов офицера. Болты ударялись и взрывались о его побитую броню, пока он ехал мимо. Лэнд ещё сильнее вжался в сотрясающуюся землю, пока офицер продолжал криками запрашивать подкрепление. На одно услышанное слово приходилось три-четыре, заглушённых войной.
'...почти у Санктума... налётчики Астартес... тысячи мирных жителей...'
Солдат резко умолк, потому что был мёртв. Луч волкитного оружия пронзил его грудь, форму вокруг дыры лизало пламя, когда тот упал назад аморфной кучей.
Оставшийся в живых пехотинец оглянулся на Лэнда. Что бы он ни сказал, его слова не были слышны из-за глухой дыхательной маски и окружавшего их ужасного шума. Видя, что Аркхан не собирается использовать вокс-передатчик, солдат начал сползать в неглубокий кратер, чтобы занять место офицера. Он был на середине пути, когда два дерущихся Астартес рухнули в яму, их оружие высекало фонтаны искр из их брони. Люди для них не существовали – всё их внимание было сосредоточено на бешеной работе мечом, и космодесантники, даже не замедлившись, затоптали ползущего солдата своими сапогами.
Один из десантников шатался, стоя рядом с раздавленным ими трупом и сжимая шею единственной оставшейся рукой. Другой воин нанёс смертельный удар, взмахом своего цепного меча свалив голову проигравшего с плеч. Без празднования и без передышки Астартес отшвырнул обезглавленное тело своего врага и выбрался из кратера, чтобы продолжить бой.
Лэнд понятия не имел, на чьей стороне те сражались, и не собирался осматривать труп, чтобы выяснить это. Он побежал.
Он успел сделать несколько шагов, прежде чем удар сзади сбил его с ног, и в него врезалось что-то, что было похоже на грузовик. Лэнд ударился о землю и перекатился, извергнув священное бинарное проклятие, когда его пистолет проскользил по земле.
Глядя на скользящий прочь археоатомный пистолет, он успел подумать: "Если эта штука разрядится..."
Все волнения вылетели из головы, когда что-то весом примерно с титан "Император" обрушилось на его правую ногу. Боль была настолько внезапной, а давление настолько сильным, что он даже не закричал, а лишь содрогнулся и зашипел, брызгая слюной, когда весь воздух вышел из него.
Неловко повернувшись, он увидел лежащего на земле легионера, из разбитых доспехов которого сочились кровь и охладитель. Наплечник воина придавил ногу Лэнда ниже колена.
Его охватили боль и паника. Он попытался освободиться, брыкаясь как попавшее в капкан животное. Свободной ногой он пнул мёртвого Астартес. Он бросил горсть земли в лицевую пластину воина. Реакция того была ожидаемой – ничего не произошло.
Нарастающая истерика, которую он с болью осознавал, начала заполнять его горло. Лэнд кричал о помощи, зная, что в сражении никто не услышит его заглушённый ребризером голос, бесполезный вокс не поможет ему пробиться сквозь ревущие и раздирающие цепные мечи и гремящие в фицелиновой какофонии болтеры. И всё же чудесным образом это сработало.
Один из Астартес остановился рядом с ним, подхватил мертвого воина и отбросил труп в сторону. Почему-то исчерзновение давления оказалось больнее самого давления, и, втянув воздух и сжав зубы, Лэнд посмотрел на ногу. На месте, где должна была быть конечность, под пропитанной кровью штаниной виднелось красное месиво.
"Я смогу, я обязательно справлюсь с этим", – эти слова пронеслись в потоке мыслей. "Масляная ссанина Бога-Машины, больно, как же это больно, нужно добраться до Санктума, справлюсь с этим там, пески Священного Марса, как же больно".
– Я не могу идти! – заорал он на Астартес, в тени которрого лежал. – Помогите мне подняться!
– Ты Аркхан Лэнд.
Хотя воин запыхался от схватки, он медленно прорычал эти слова, что жутко контрастировало с происходящим вокруг. Голос был булькающим и хриплым, как будто в его горле копошились склизкие существа.
Лэнд поднял глаза на своего спасителя. Он взглянул на пепельный керамит, разбухший от мутагенов гниющей плоти внутри. На вздутую брюшную пластину, повреждённую не болтерным выстрелом, а лопнувшую изнутри. Змеящиеся петли запылившихся кишок подобно клубок верёвок свисали между ног воина.
Гвардеец Смерти.
Он то ли прошептал эти слова вслух, то ли произнёс их про себя. Он не был уверен.
Омниссия, защити меня...
В книгах о войне часто пишут, что в моменты решающего противостояния время замедляется. Аркхан Лэнд всегда считал это описание в лучшем случае квазипоэтическим, а в худшем – смехотворным, и поэтому похолодел, когда почувствовал, как воздух вокруг него стал плотным, а возвышающееся над ним нечто пошевелилось так медленно, словно оно было под водой. Единственный вдох потребовал всех его сил и занял целую вечность.
– Ты – Аркхан Лэнд, – заключил Гвардеец Смерти, потянувшись к нему. – Ты крайне ценен.
Он кричал, что солгал, что он не Аркхан Лэнд, что Аркхан Лэнд уже мёртв, что Аркхан Лэнд погиб, когда пала Последняя Стена. Но эти протесты, бездумно выкрикиваемые на марсианском готике, ничего не дали.
Солдат Имперской Армии, покрытый пеплом, как всё и вся вокруг, появился из пыли и вонзил штык лазвинтовки в кишки Гвардейца Смерти. Лэнд в благодарном ужасе смотрел на каждую деталь этой картины: на пустой разъём для батареи лазружья, на испуганный взгляд, наполовину скрытый пластековым респиратором, даже на трепет в сузившихся глазах солдата, пока он вдавливал штык всё глубже в клубок скользких кишок.
Паралич грозил полностью охватить Лэнда. Он едва пошевелился, как Гвардеец Смерти изверг поток желчи через ротовую решетку шлема, обдав ею солдата.
Кем бы ни был этот безрассудно храбрый смертный, он поплатился за свою отвагу, упав на колени и визжа, пока его лицо и поднятые руки растворялись. Крик Лэнда слился с криком умирающего, ненадолго превратив предсмертный вопль в дуэт.
Третий визг, на этот раз механический и порождённый воем турбин, превратил его в хор. Еще одна фигура ударилась о землю, её спину венчали сдвоенные турбины прыжкового ранца. Цепной меч воина врезался в броню Гвардейца Смерти, высекая искры.
"Зефон", – подумал Лэнд, обезумев от облегчения. – "Зефон. Наконец-то".
– Это Аркхан Лэнд, – прохрипел раздувшийся Гвардеец Смерти, отбивая бешеные удары меча своими бронированными предплечьями. Керамит ломался и крошился, вынуждая больного легионера отступать шаг за шагом. – Глупец! Он ценен.
Имя Зефона умерло на устах Лэнда. Гребень caedere remissum на шлеме новоприбывшего был трофеем, который носили только брызжущие слюной псы XII Легиона. На протяжении этой войны уже поступали сообщения, что Пожиратели Миров в беспричинной жажде крови обращаются против своих же, и сейчас Лэнд воочию наблюдал это вблизи.
Его вовсе не спасали. Его враги сражались за него.
Лэнд перекатился, волоча раздробленную ногу, и пополз по неровной земле. Двигаться было непривычно тяжело. В один миг его посетили две мысли, одной из которых была холодная уверенность, что у него болевой шок, и только поэтому он вообще может ползти, а не кричит от боли в ноге.
Второй, гораздо более практичной мыслью была "Где мой пистолет, куда он упал, в какой стороне, где..."
Там, в пыли, между сражающимися тенями воинов-чудовищ, стояла прильнувшая к земле крошечная фигурка. Это мог бы быть силуэт худого ребёнка, если бы тот обладал длинным хвостом и огромными бионическими глазами. Но то был не ребёнок, равно как и не обезьяна, хотя фигура относительно точно напоминала её. Это был эксперимент генетического и кибернетического гения, воссоздавшего давно вымерший вид терранских приматов. В своих ловких маленьких когтях существо держало упавший пистолет Аркхана Лэнда.
– Сапиен! – позвал Лэнд.
Сапиен приблизился, его прыжки отнюдь не напоминали настоящих приматов. Он положил пистолет с атомными пулями в протянутые руки своего хозяина.
– Хороший мальчик, – прошептал Лэнд сквозь слезы. – Мой самый лучший мальчик.
Он перекатился как раз в тот момент, когда тень гребня затмила тусклое красное солнце. В схватке за его голову определился победитель. С клинка Пожирателя Миров капала тёмная кровь, предвестник будущего.
– Кровь, – выдохнула тварь через вокалайзер своего шлема, слова сплавились с горловым смехом. Казалось, его забавляло миниатюрное оружие в руках своей жертвы.
– Кровь для...
Лэнд выстрелил. Пожиратель Миров попятился, медленно распадаясь на атомы, молекулы его тела отрывались друг от друга, каким-то образом воспламеняясь. Аркхан Лэнд не был солдатом, он был просто человеком, обожавшим свои непостижимые игрушки из Тёмной Эры Технологий.
– Кровь для Бога-Машины, – произнес он сквозь стиснутые зубы.
Его охватило облегчение настолько чистое, что он разразился бессильным, диким смехом. Пожиратель Миров умер в крике, отправившись к тому зловещему божеству, которому продал душу.
Задыхаясь от боли, которую ещё никогда на его памяти он не испытывал, Лэнд стянул спектралокулярные очки с влажных глаз и вытер слёзы, а затем снова начал ползти. Сапиен бежал рядом с ним, подбадривая его звуками, которые не могла издать ни одна настоящая обезьяна.
– Позови на помощь. – Лэнд посмотрел на псибер-обезьяну сузившимися глазами. – Найди Зефона, найди Амита, найди кого угодно.
Сапиен убежал, оставив его одного в самом сердце бури. Вокруг него умирали мужчины и женщины, их униформу покрывало слишком много пыли для того, чтобы он мог точно определить, в кого стрелять. Астартес с обеих сторон тоже умирали, но, по мнению Аркхана Лэнд, недостаточно быстро.
Что-то огромное, металлическое и громкое пронеслось над головой, оставляя за собой огонь. Снаряд титана, штурмовик, стрелявший по наземным целям... Он не знал, для него это была лишь вспышка огненной тьмы, которая только что была рядом, а в следующую секунду исчезла. Лэнд хотел продолжать ползти, но с какой целью? Сапиен отправился за подмогой и мог не найти его, если он продолжит движение. Кровь Омниссии, он всё равно едва ли мог двигаться.
Вдалеке виднелась "Химера". В пыли были видны её очертания. Укрытие. Пусть жалкое, но всё же укрытие. Но будучи так далеко, да ещё учитывая одну оставшуюся ногу, этот войсковой транспорт мог с таким же успехом находиться на другом краю света.
Он бросил взгляд над "Химерой". Позади неё сражались нечёткие призраки двух богов. Два титана, чьи класс и верность нельзя было определить, схватились, медленно качаясь и ударяя друг друга, на что способны только богомашины, сражающиеся насмерть в ближнем бою. Лэнд увидел, как один из титанов замахнулся оружием – кулаком, лезвием или пилой – и услышал протяжный гром удара. Он увидел начало ответного удара, прежде чем пепел снова поглотил обоих богов.
Ещё одна огромная чёрная фигура пронзила небо над ним, на этот раз достаточно низко, чтобы можно было различить силуэт. Это был "Громовой ястреб", орудийный корабль, летевший с запада, из Дельфийского укрепления.
Подкрепление.
В нём зажглась надежда. И, словно насмехаясь над дерзостью внезапного спасения, судьба решила подкинуть ещё один поворот: в этот момент начался обстрел.
Стреляли титаны. Стреляла артиллерия. Стреляли танки на краю поля боя. Стреляли богомашины, возвышающиеся над всем этим.
Стакатто взрывов прошило землю, когда титаны и артиллерия открыли огонь по сражающимся отрядам. Скопления Астартес, солдат-людей, скитариев, ксеносов из другой реальности... Когда пустошь покрывали беспорядочные взрывы, не имеет значения сторона, на которой ты сражаешься. В рядах войск появились огромные дыры; тела горели, рассыпались и разлетались. Лэнд знал, что происходит, потому что тут мог быть только один вариант, но от причины этого – от бездонной злобы – у него перехватило дыхание.
Орда магистра войны обрушивала огонь на своих же воинов только ради возможности убить имперцев.
Он перестал ползти, соединил дрожащие костяшки пальцев в знак Зубьев Шестерни и вознес молитву Богу-Машине. "Просто дай мне выжить", – взмолился он сквозь какофонию барабанного боя, звон в ушах и боль в разрушенной ноге. – "Просто позволь мне лежать здесь и жить".
Над ним нависла тень, слишком большая, чтобы быть человеком, сочленения её брони рычали. Её рука потянулась, пытаясь схватить его. Лэнд перекатился, заставив искалеченную ногу запылать от новой боли, и его палец сжал железный курок с силой, почти достаточной, чтобы сломать его.
Пистолет выстрелил. Имперский Кулак, тянувшийся вниз чтобы помочь ему, получил атомную пулю в горло и, шатаясь, отступил назад, начав распадаться на части. Воин успел протянуть руку к границе молекулярного распада, распространяющейся от шеи, прежде чем опрокинуться на землю.
– Нет! Лэнд отполз назад к клочьям горящей, распыляющейся брони и плоти, превратившейся в дым на пепельном ветру. – Нет! Я не хотел!
Появился еще один силуэт, еще один Астартес, выбегающий из пыли.
– Я не хотел этого делать! – закричал ему Лэнд.
Но это оказался один из Сынов Гора, его шлем усеивали клановые шипы, и новоприбывшему не было никакого дела до безвкусной сцены, разыгравшейся на земле у его сапог. Он навел свой болтер, стремясь убить кричащего человека и пойти дальше, но так и не нажал на курок. Аркхан услышал, как в глухом взрыве в шлеме Астартес разорвалась голова воина. Кровь начала вытекать из ротовой решетки шлема.
Труп не упал назад подобно Имперскому Кулаку. Сработавшие стабилизаторы брони заблокировали суставы, в результате чего Астартес остался стоять неподвижно, с прямой спиной и болтером, висящем на скрюченных пальцах одной руки.
Аркхан Лэнд уставился на это зрелище. "Как занимательно", – удивлённо-искренне подумал он.
Второй взрыв врезался в уже мёртвого воина, повалив труп. Тот корчился на земле, окутанный червями рассеивающегося электричества.
Один из техностражей появился из пыли, опустив дуговую винтовку. Сапиен вскочил на плечо скитария и затараторил в слуховой рецептор на шлеме. Сам шлем был сильно помят с левой стороны, как и нагрудный щиток техностража.
Скитарий присел, его красный плащ начал волочиться по пыльной земле. Он протянул бионическую руку, чтобы помочь Лэнду подняться на ноги с такой учтивостью, которую ни один Астартес и не подумал бы проявить. На памяти Аркхана Лэнда он никогда ещё не испытывал настолько сильную благодарность.
Многие техностражи не умели говорить, и этот не был исключением. Он издал серию бинарных всплесков, помогая хромому техноархеологу добраться до корпуса армейской "Химеры".
– Не нужно извиняться, – сказал Лэнд. – Ты как раз вовремя.
А затем, удивив даже самого себя, произнёс:
– Спасибо, что спас меня.
Скитарий слегка дёрнулся, поскольку не ожидал, что его поймут. Имплант в горле издал ещё одну порцию машинного кода.
– Несомненно, я понимаю скит-код, – сказал Лэнд, у которого кружилась голова от боли в раздробленной ноге. – Я гений. Ты знаешь, кто я такой?
Техностраж издал низкий визг кода.
– Я не в бреду, – настаивал Лэнд.
Всё вокруг стало серым, успокаивающее онемение омывало его зрение.
– Мне просто... мне нужно присесть. Надеюсь, я не умру вот так. Это было бы позорно. Нога болит не так сильно, как должна. Наверное, это не очень хороший знак, да? Как тебя зовут? Я имею в виду твой идентификатор, каков он?
Скитарий наполовину перенёс его по трапу в "Химеру", по пути передавая свой идентификатор на ровном бинарном наречии.
– Рад познакомиться. Меня зовут Аркхан Лэнд.
Его слова всё время пытались слиться в одну непрерывную скороговорку, и он остро чувствовал, что должен говорить как можно чётче. Этогр требовали его манеры.
– Извини... Я думаю, я собираюсь... отключиться ненадолго. Извини за, понимаешь ли, беспокойство...
Аркхан закрыл глаза. Ему показалось, что техностраж издал ещё одну закодированную фразу, но её смысл улетучивался вместе с восприятием остального мира. Забытье выглядело как милость, которую он более чем желал принять.
Однако вскоре в этой милости ему было отказано. Небо разверзлось от новорождённой пылающей звезды. Лэнд прикрыл глаза от света, и небесный огонь окрасил черты его лица в янтарный цвет, когда он выглянул в люк "Химеры".
Сначала это выглядело как гнев высоких небес, словно вновь возобновилась безнаказанная орбитальная бомбардировка. Но Пожиратели Миров завыли, подобно волкам, Несущие Слово скандировали свои безумные песнопения, а Сыны Гора ликовали – и Лэнд не мог не заметить, что у горящей звезды были крылья.
Рядом с ним скитарий тихо прокодировал запрос, якобы самому себе, словно это была непреднамеренная вокализация. Но Лэнд ответил, подобно последним словам перед тем, как потерял сознание.
– Я думаю, нам стоит серьезно задуматься о побеге.
Четырнадцать. Верность сокрушенного апостола
Трансакта-7Y1
Она теперь не слишком хорошо видела. Это беспокоило её как с практической, так и с религиозной точки зрения. С практическими проблемами все было понятно: из-за поврежденного шлема и моновизора она испытывала сложности с восприятием глубины пространства, поле зрения застилали визуальные помехи. Это мешало ей успешно выполнять свои задачи. Но её больше тревожили вопросы веры. Если кто-то из надзирателей всё ещё смотрел её глазами или считывал информацию с катушек в её черепе, он мог видеть, что данные искажены.
Конечно, раны, полученные несколько дней назад у Принципа Коллегия, тоже её беспокоили. Булава разворотила доспехи, сломала по крайней мере пять ребер, нанесла серьёзный урон хрящам ещё трёх и раздробила грудину. Она подозревала, что одно из легких повреждено или вовсе не работает, потому что не могла глубоко вдохнуть, и каждый вдох сопровождался болью. Правая рука стала намного слабее левой и потеряла хватку. В завершение – если говорить о серьёзных травмах – с тех пор, как она очнулась в руинах Принципа Коллегии, у неё болела голова, и это не были тупые толчки обычной головной боли, которую могли облегчить инъекции препаратов. Боль пульсировала глубоко в мозгу, словно туда залили яд или расплавленный металл, а потом запечатали в черепе вместе с мыслями. Трансакта-7Y1 спросила себя, не значит ли это, что её мозг также поврежден, и решила, что так оно и есть. Ей трудно было вспоминать события, которые произошли до Принципа. Нет, все данные остались на месте, все образы и ощущения, всё, что она видела и делала за годы службы, но каково было испытывать это – она не помнила.
Но именно зрение вызывало у нее почти что философскую озабоченность. Искажение данных означало неэффективность, а неэффективность была грехом перед Богом-Машиной. Небольшим грехом, понятным и простительным, вызванным превратностями битвы, но тем не менее грехом. Трансакта-7Y1 не хотела прощения за свои грехи. Она хотела, чтобы её не за что было прощать.
С отстраненным любопытством она подумала, не лучше ли было умереть. Она, безгрешное создание с незапятнанным послужным списком, уже приняла бы благодать Бога-Машины; негодная информация из её ущербных глаз не осквернила бы великий Поиск Знаний.
По этой логике, лучше бы она умерла непорочной.
Но это вызывало дальнейшие религиозные сложности. Она была солдатом Бога-Машины, а магистр войны угрожал его существованию. Да, она ущербна, но разве не лучше ей сражаться за Омниссию, хоть бы она и была сокрушённым апостолом?
По этой логике, в масштабах войны её непорочность не имеет значения. Кроме того, только в смерти кончается долг.
Затруднительная дилемма.
Теперь, когда Принципа Коллегии не существовало, её приказы определенно больше не действовали. Защищать было нечего. Слушая вокс-перехваты и встречая остатки разрозненных имперских подразделений, она достаточно хорошо понимала ход войны и сознавала, что орда подступает к стенам Санктум Империалис, где аватара Бога-Машины восседает на Своем Золотом Троне. Раненая или нет, Трансакта-7Y1 встанет между Омниссией Воплощённым и всем войском Магистра Войны, если до этого дойдёт.
Вот почему она туда направлялась. Первый отряд, к которому она присоединилась, в свою очередь влился в обширный поток беженцев, который, в свою очередь, объединился с другой колонной, и всему этому скопищу солдат и гражданских оставался последний рывок к безопасности Санктума. Она так и не получила никаких новых приказов от своих марсианских хозяев, и никто из других выживших скитариев не мог поделиться сведениями. Многие из них были в таком же замешательстве, как она сама, очевидно без связи со своими повелителями. Те же, кто всё ещё был в контакте с вышестоящими, не в состоянии были озаботиться существованием одинокого альфа-скитария из авангарда.
В эти дни она сражалась в составе сборного полка осиротевших техностражей, каждый из которых должен был свыкнуться с новыми, непохожими на него товарищами, и все они общались на гибридном бинарном диалекте, сформированном из вариаций кода различных (и часто соперничающих) клад. Их атаковали, не в первый раз, но с чудовищной силой. В облаке пыли Трансакта-7Y1 вместе с остальными воинами стреляла из подобранного где-то дугового ружья, с каждой вспышкой энергии надеясь, что потеря ее радкарабина не означает ещё одного греха перед лицом Бога-Машины. (Она опасалась, что, к несчастью, означает).
В самом разгаре битвы из праха выскочила маленькая обезьянка и вспрыгнула на ее плечо. Она запищала на универсальном бинарике, выдала инфопоток, который представлял собой чистый смысл без всякой сопутствующей лексики.
Трансакта-7Y1 еще никогда не разговаривала с обезьяной. Она даже не понимала хорошенько, что это за создание, однако язык, на котором оно говорило – язык, который напомнил бы обычному человеку треск плохого контакта в проводке – был самым чистым бинарным кантом, что она слышала в жизни; возможно, он брал свое начало в исходном коде техно-лингвы. Без всякого преувеличения, для неё он звучал как молитва.
Она ответила на скит-коде, который в сравнении с божественной речью обезьянки был исковерканным жаргоном, но для существа он оказался достаточно хорош.
Оно передало, что нуждается в её помощи, что его господин в опасности, и указало направление, в котором она должна была двигаться. Нечто в его коде побуждало к быстроте, говорило о срочности. Трансакта-7Y1 схватила дуговое ружьё и побежала.
Двадцать две секунды спустя она встретила прославленного Аркхана Лэнда. Так как её ранг в культе Механикус был сравнительно низким, а свою жизнь она провела по большей части в кузницах-лабораториях и на полях сражений, она никогда о нём не слышала. Однако, судя по природе его компаньона, он был либо высокопоставленным техножрецом, либо гением, либо и тем, и другим.
Прошла еще одна минута и восемнадцать секунд, и небо взорвалось, а битва превратилась в беспорядочное бегство.
В отличие от Лэнда, Трансакта-7Y1 не увидела ужасающее генетическое и духовное фиаско, существование которого позорило Бога-Машину. Не увидела она и Ангрона, омытого славой или же погрязшего в порче примарха XII Легиона, как многие из сражающихся легионеров. Нет, она увидела сына Омниссии, необузданного полубога, чьё физическое присутствие попирало законы реальности. Создание, чьи метафизические свойства постоянно изменялись.
Глядя на него, она почувствовала неотвязный холодок страха. В этом отношении она ничем не отличалась от прочих живых существ, что находились рядом с ней.
Ангрон упал с небес, грянувшись о землю с такой силой, что ближайшие танки легионов отбросило в сторону, словно ураганом. Огромный, неуловимый для глаз, как тень, каждым ревущим взмахом своего массивного меча он рассекал танки и рыцарей на части. Громоподобный звук, с которым этот клинок обрушивался на металл и камень, был слышен за десятки километров.
Защитники дрогнули и побежали; поток техники и пехоты устремился к вратам последней крепости. Трансакта-7Y1 смотрела на всё это с орудийной башни "Химеры", пока БМП мчалась к отдаленному силуэту Санктум Империалис. Псибер-обезьянка всё ещё сидела у неё на плече. Она прикрыла глаза лапами, когда крылатая фигура демона набросилась на защитников Дворца, которые не смогли убежать. Трансакта-7Y1 осторожно погладила Сапиена; кажется, ему это понравилось.
Имперские силы отступали с боем. Войска предателей преследовали их, обстреливали, таранили, с криками и воем брали на абордаж. В погоню за "Химерой" пустился "Спартанец" Детей Императора с облезлой черно-пурпурной раскраской. На его крыше теснились легионеры, которые вели огонь из ручного оружия; по броне машины грохотали болтерные очереди. Трансакта-7Y1 нырнула внутрь башни, повернула турель и открыла ответный огонь из мультилазера. Выстрелы без всякой пользы обжигали лобовую броню "Спартана"; скитарий почти сразу же прекратила стрельбу, грохнула крышкой люка и вытащила свое дуговое ружье.
В броню "Химеры" прямо перед ней попал болт, осколки брызнули в её лицевую пластину. Она выругалась, потому что поле зрения снова застили помехи, а в моновизоре появилась новая глубокая выемка. Ради Бога-Машины, она и так уже была полуслепа. Она не перестала стрелять, но перестала куда-либо попадать. Мощные вспышки электрической энергии выплескивались из её дугового ружья и прорезали воздух рядом с легионерами, сгрудившимися на крыше "Спартанца". Вражеский танк увеличил скорость, прокладывая себе путь по земле, усеянной булыжниками, и почти настиг "Химеру"; легионеры приготовились к прыжку на корпус БМП.
Но глухой звук удара пришёл сверху. На крышу "Химеры" рухнул воин в доспехе артериально-красного цвета; его прыжковый ранец выпустил в лицо Трансакте-7Y1 клуб густого дыма. Он не остановился; пробежав два шага, он снова взлетел и помчался к приближающемуся "Спартанцу".
Псибер-обезьяна затрещала ей в ухо. Она знала воина. Его звали Зефон. Трансакте-7Y1 это имя ни о чём не говорило.
Этот Зефон был не один. Еще два воина ударились о броню, используя "Химеру" как трамплин для атаки на "Спартанец" преследователей. Трансакта-7Y1 хотела было поддержать их огнем, но ее ущербное зрение не фиксировало ничего, кроме расплывчатых, сливающихся нечеловеческих силуэтов.
Она соскользнула по лестнице внутрь машины. Лэнд так и сидел, пристёгнутый к месту для стрелка, голова из-за тряски моталась туда-сюда. Это было приемлемо. Больше она ничего не могла для него сделать. Она повернулась к водителю, ветерану Имперской Армии, который тоже едва уцелел на поле боя, один из десятков миллионов солдат, отбившихся от своего полка. Если его полк всё ещё существовал. Несмотря на то, что "Химера" не переставая подскакивала и тряслась на своем пути по пустоши, она нашла секунду для того, чтобы вспомнить Энварика, умирающего из-за радиоактивной ауры ее священного оружия. Хоть она и сожалела о потере радкарабина, зато близость к ней больше не представляла опасности для неулучшенных людей.
Она не могла сказать водителю ничего, что он был бы в состоянии понять. Инфоплита потерялась несколько дней назад в руинах Принципии. Всё же она постаралась издать своим потрескивающим вокодером самый вопросительный звук, на какой была способна.
– Почти добрались, – ответил водитель. Смотровая щель перед ним посерела от грязи; он вглядывался в нее, смаргивая пот с ресниц и стискивая зубы. – Почти добрались. Мы почти у Великого Пути. Слышишь выстрелы? Этот чертов гром? Это орудия на стенах. Они нас прикрывают. Должны прикрывать. Обязаны.
"Химера" наехала на кучу камней с такой силой, что встала на дыбы. Трансакту-7Y1 бросило на стену отсека для экипажа, уже повреждённые ребра неприятно хрустнули с новой вспышкой боли. Поднявшись на ноги, она почувствовала, что ход машины замедлился. Двигатель фыркнул и затих.
Водитель, имени которого она так и не узнала, обвис на сиденье. Его череп раскололся, когда ударился о металл крыши. Она не стала трогать его, чтобы понять, жив он еще или нет. Кровавое месиво на месте его макушки ответило на этот вопрос решительно и ёмко.
"Химера" забуксовала, дёрнулась еще раз и остановилась. Последовала секунда полной тишины, а потом псибер-обезьяна, свисающая с поручней, за которые зацепилась своим скорпионьим хвостом, испуганно заверещала на своем выразительном бинарике в явной надежде, что скитарий сделает что-нибудь и исправит всё, что пошло не так. Как по сигналу, снаружи раздался грохот, двигатели простонали в последний раз, а нечто из другой реальности издало громкий и протяжный рёв не так уж далеко от них.
Трансакта-7Y1 уже двигалась. Из отсека снабжения экипажа она достала носилки, опустила их на пол и расстегнула ремни, удерживавшие Аркхана Лэнда на сидении. Так мягко, как только могла, она уложила его бесчувственное тело на носилки, при этом осознавая, но умышленно игнорируя тот факт, что рёв полубога раздаётся все ближе.
В болезненном полусне Лэнд что-то пробормотал. Это она тоже проигнорировала. Она неохотно забросила за спину дуговое ружье, повисшее на ремне, и приготовилась тащить носилки по взрытой земле с километр или около того.
Сапиен бросил ей новое оружие. Пистолет, каких она раньше не видела и о каких даже не имела понятия. Создание пропищало инструкции по его использованию; она всё поняла, но не особо поверила. Переносное мощное атомное оружие было чем-то из красивых древних легенд. Она спрятала пистолет в кобуру под своим плащом и потащила носилки в заднюю часть машины.
Трансакта-7Y1 – полуслепая, вооруженная мифическим пистолетом, тянущая носилки с полубессознательным телом, возможно, величайшего марсианского ученого эпохи – открыла рампу и сошла в пыль.
Позже у неё запросили отчёт о том, что она видела.
Запрос вызвал у неё неприятные чувства, ведь её зрение всё-таки было неисправно. Несмотря на это, Трансакта-7Y1 сделала всё, что могла: вместе с закодированными данными она передала свои собственные наблюдения в форме эмоций и ощущений. Добавлять их к отчету было непривычно, но вместе с тем она чувствовала странное удовлетворение.
Большую часть отчета составили впечатления и догадки; её изложение событий вовсе не было построено по принципам серьезной прозы. Она придерживалась фактов – в той степени, в которой могла их зафиксировать.
Вот что она видела, пока еще могла видеть.
Пыль. Прах. Дым. Аркхан Лэнд, трясущийся на носилках, которые она тащила метр за мучительным метром.
Мимо прогрохотало несколько бронетранспортеров. Неподалеку от них с шумом затормозил грязный "Носорог", помеченный символами Белых Шрамов. Не успел открыться люк, как машина взорвалась, перевернулась в воздухе и рухнула на бок. Трансакта-7Y1 понятия не имела, хотели воины из БТР ей помочь или просто не успели вовремя покинуть обречённый транспорт.
Тащить носилки было труднее, чем идти и прятаться, труднее даже, чем целиться и стрелять. Это отнимало последние силы у её израненных конечностей и ноющих суставов. За плечами горизонт заслонили стены последней крепости. Почти добрались, как сказал водитель. Почти добрались.
К ней приблизились воины Астартес. Услышав, что они выплевывают слова на награкали, она бросила носилки и вытащила пистолет, который ей дала псибер-обезьяна. Она нажала на курок, целясь в их расплывчатые фигуры, и пистолет безо всякой отдачи выпустил атомную вспышку, не поразив, однако, ни одну из целей. Она почувствовала, что оружие в руках автоматически перезаряжается.
Еще один выстрел, и снова мимо. Пожиратели Миров двигались слишком быстро для её дефектного зрения. Сапиен заверещал ей на ухо, и его речь была кристально ясной посреди окружающего ее безумия. Она на несколько градусов скорректировала прицел, увидела, что псибер-обезьяна скакнула на плечо одного из воинов, и выстрелила.
Космодесантник умер. Она не совсем поняла, какая именно смерть его постигла; это выглядело так, будто он необычайно медленно растворился в воздухе. Но подходили остальные. Ещё раз выстрелить она не могла: оружие вибрировало, перезаряжаясь.
Завыли двигатели. Кровавые Ангелы – она узнала их по красной броне – спустились с неба на столбах пламени. Их было больше, чем Пожирателей Миров, и они отбросили предателей; клинки встретились с оглушительным лязгом. Трансакта-7Y1 снова подхватила носилки и потащила к стене, что возвышалась позади нее.
Она наступила на неустойчивый камень, пошатнулась и упала на колени. Поднималась на ноги она, казалось, целую жизнь, хотя на самом деле хронометр отмерил только шесть секунд; мгновение, которое растянулось в бесконечность.
Псибер-обезьяна снова что-то проверещала. Оказывается, она шла в неправильном направлении, тащя свой груз прочь от Санктума. Она ввела поправку, полагаясь на данные обезьяны. От усилия она задохнулась и вспотела, зрение исказилось ещё сильнее. Теперь она была больше чем наполовину слепой.
Снова прогремел гром, безжалостно-прекрасная песня стенных орудий Санктума. Они оглушили её, отняли ещё одно чувство, как будто потери одного было недостаточно. Теперь она могла что-то слышать только в звенящей тишине между залпами артиллерии.
Вой гравицикла, который пронесся так близко, что задел ее плащ; она не узнала ни всадника, ни Легион, к которому он принадлежал. Хриплый треск тяжёлых болтеров. Пронзительный визг волкитных лучей. Топот, рёв цепных мечей, клятвы Императору и клятвы, объявляющие Императора ложным. Всё это сливалось в единый звук, в единый рёв, доносящийся отовсюду сразу.
На неё смотрели статуи. Вокруг высились их неясные очертания, хотя она скорее узнавала их по архивным данным, чем видела своим угасающим зрением. Это были отлитые из священной марсианской бронзы герои Империума, статуи терранских иерархов по обеим сторонам Великого Пути. Она почти добралась до стены. Она была почти у врат.
И пришёл звук, которого она боялась более всего. Вопреки всякой логике он был таким громким, что посрамил гигантские орудия; он походил на рёв карнозавра, и звук такой силы никогда бы не смог вырваться из смертной груди. Её зрение почти отказало, но она чувствовала жар, исходящий от необузданного полубога, и – непонятно как – его неистовство. Он излучал ярость подобно больному, горящему от лихорадки.
На неё пала тень. Ей ничего не оставалось, как заслонить собственным телом человека, которого она стремилась защитить. Это был жалкий щит против гнева полубога, но ей нечего было предложить, кроме своей жизни.
И тогда…
Возможно, она и не могла расслышать этот звук сквозь барабанный бой орудий и крики пылающего полубога; но она услышала его, и, судя по приветственным крикам, которые раздались вокруг, другие могли видеть то, что она только слышала.
Трансакта-7Y1 услышала биение огромных крыльев.
Спустя неизвестно сколько времени она полулежала, прислонившись к пьедесталу статуи, и истекала смесью крови и машинного масла из открывшихся старых ран; она не помнила, чтобы получила новые. Аркхан Лэнд, бледный от потери крови, сгорбился рядом. Глаза у него были стеклянные, он неглубоко и часто дышал, но по крайней мере очнулся. Ну, почти.
– Ты это видишь? – спросил Лэнд.
Трансакта-7Y1 призналась, что нет. Она подозревала, что умирает; а даже если и нет, всё равно она была так изранена, что, скорее всего, навсегда потеряла возможность сражаться в макрокладе скитариев.
– Они отступают, – сказал Лэнд.
Это было хорошо, так Трансакта-7Y1 ему и сказала.
Лэнд продолжал говорить. Рассказывал ей обо всем, что она не могла увидеть. Что Девятый примарх был здесь, собирал выживших, возглавлял подкрепления, прикрывающие отступление по Великому Пути. Что Двенадцатый примарх был отброшен, что он не мог подобраться ближе, не мог ступить на широкую дорогу, ведущую в Санктум Империалис. Невидимый щит Императора всё ещё сдерживал существ с другого плана бытия. Возможно, ненадолго.
Трансакта-7Y1 почти ничего не понимала, она могла только сказать, что события развиваются позитивно, поэтому вновь и вновь подтверждала, что это хорошо.
– Ты звучишь грустно, – заметил Лэнд. – Что случилось? Мы спасены. Мы живы!
Она никогда не думала, что человек может распознать эмоции в скит-коде. В ответ Трансакта-7Y1 сказала ему правду.
Аркхан Лэнд хихикнул, что прозвучало крайне по-детски.
– Омниссии глубоко наплевать на твои повреждённые данные. Я знаю Омниссию. Встречался с ним лично. Я, между прочим, несколько раз беседовал с Богом-Машиной.
Трансакта-7Y1 онемела перед лицом такого величайшего заблуждения. Ей захотелось, чтобы глупый попутчик дал ей спокойно умереть.
– И вообще, я могу тебя починить, – добавил Лэнд c жутковатой небрежностью.
Она повернулась к нему лицом, ощущая, как жилы и сервоприводы в шее болезненно хрустят.
– Что? – спросил Лэнд. – Ты просто скит. Я тебя починю за минуту. Это меньшее, что я могу для тебя сделать. Кстати, ты не видела мой пистолет?
Пятнадцать. Отказывающее сердце войны.
Дорн
На начальном этапе войны стратегиум Великое Сияние в самом сердце бастиона Бхаб служил основным узлом имперского командования. С момента первого залпа на границе системы Сол всё проходило через стратегиум. Его шпиль возвышался над остальной частью Палатинского кольца, самого величественного замка в районе вокруг Санктум Империалис.
Бастион Бхаб либо стал выше и сильнее, либо его красота, как и всё на Терре, пострадала от приготовлений Преторианца – это зависело от вашей точки зрения. Задолго до прибытия армады Гора его окружили орудийными точками и оборонительными турелями, укрыли армированной кладкой и абляционным покрытием и утыкали вокс-реле ввода-вывода, которые должны были донести приказы Преторианца до миллиардов верных ушей, готовых их исполнить. Одним он казался уродливым, другим – надёжным, но для человека, командующего за его стенами, он был функционален. Это было важнее всего.
Функциональный. Это слово как будто бы ничего не значило, но оно означало всё. На войне функциональность была всем. Для солдата функционирующее оружие означало, что им можно убивать. Для генерала функционирующая логистика означала, что он может руководить армиями и следить за ходом войны.
На протяжении недель, превратившихся в месяцы, седьмой сын Императора вёл свою войну из бастиона Бхаб. Рогал Дорн сражался не на отдельных полях боя, как Хан и Ангел, но он сражался на каждом поле боя. Его война была десятью тысячами войн, которые шли одновременно. Солдаты на местах, выполнявшие его приказы, видели отдельные сражения. Из стратегического центра Дорн контролировал всю осаду.
Для многих защитников в первые дни Солнечной войны предстоящая осада всё ещё была нереальной; пролитая кровь была приглушена расстоянием и холодом пустоты. Кто мог по-настоящему осознать, что в холодной темноте вокруг Плутона из-за гибели одного военного корабля было потеряно тридцать тысяч жизней? И кто может осознать реальность таких потерь, когда они происходят десятки раз каждую минуту на расстоянии семи с половиной миллиардов километров? Каждая фаза войны включала в себя разрушения не поддающегося пониманию масштаба.
Персонал, собранный в бастионе Бхаб в начале войны, был лучше всех подготовлен к решению таких вопросов и поиску ответов. То были лучшие военные, что остались в распоряжении верных Императору сил, и по мере того, как война продолжалась, с каждым шагом приближая Гора к Вратам Вечности, персонал бастиона менялся вместе с меняющимся конфликтом. Адмиралы и пустотные командиры в конце концов уступили место генералам и советникам, лучше подходившим для затяжных наземных сражений. На протяжении всех этих месяцев бастион оставался центральным ульем военной разведки и имперской власти.
То, что бастион Бхаб всё ещё действовал, было удивительно, особенно учитывая нестабильные атмосферные условия. Постоянные бомбардировки и пепел, задушивший воздух, критически нарушили работу имперской вокс-сети, и во многих районах Внутреннего Дворца связь не работала. Дольше всего она держалась в пределах Палатинского кольца благодаря силе технологий самого Бхаба. Несколько менее обнадеживающим, но не менее важным было то, что это обстоятельство также позволяло Дорну узнавать, какие крепости и резервные опорные точки разрушались или уже были разрушены.
Он знал, что это случится. Он учитывал это, планировал; он просчитывал все возможности и вероятности. Война полна превратностей, но Преторианец Терры был готов к этому настолько, насколько это возможно для смертного разума. По правде говоря, после пятилетки расчётов и симуляций он почувствовал облегчение, когда началась высадка.
С тех пор он наблюдал за усилением войны в миллионах отчетов и мигающих рун местоположения, в сотнях тысяч потоков, приводящих цифры потерь. Он наблюдал, как день ото дня, час от часа шансы падают, а потенциальных путей к будущему становится всё меньше и меньше.
Приближалась развязка. Все эти бесчисленные цифры вели обратный отсчет.
Начало конца наступило с пробитием Последней стены. Как только Легио Мортис проломил стену, клыки Гора оказались у шеи Императора. Внутренний Дворец был уязвим ещё до того, как магистр войны сравнял с орбиты целые регионы. Палатинские бастионы были осаждены, половина из них уже пала или эвакуировалась, и орду больше нельзя было удержать в Санктуме Империалис. Только замедлить.
Его голос был лишь одним из многих, эхом отражавшихся от арочных стен гигантской залы. Самый влиятельный голос, но в конечном итоге это было лишь ещё один тон, сливающийся с другими передающими приказы голосами. Хору вторили гудение тактических гололитов и лязг высококлассных когитаторов, за которыми, в свою очередь, присматривал большой ковен марсианских адептов, чьей задачей были священные ритуалы обслуживания.
Преторианец Терры стоял в ядре стратегиума Великое Сияние, омываемый голубым светом тактических гололитов, ведя одновременно сто тысяч партий в регицид. Вспышки от инфоэкранов отражались на его небритом лице, наполняя его глаза цифрами, числами, рунами. Его взгляд переходил с экрана на экран, с карты на карту, он постоянно думал, постоянно обрабатывал увиденное, постоянно говорил. Он отдавал приказ за приказом, делая паузы только для того, чтобы вдохнуть.
Иногда, даже часто, он знал, что находящиеся на другом конце вокс-соединения не слышат его приказов. Но он всё равно отдавал их на всякий случай. День за днём всё больше районов Внутреннего Дворца погружались во тьму, в вокс-сети было всё больше помех и всё меньше ответных голосов. Но это не имело значения. Функциональности хватало на то, чтобы упорство оправдывало себя. Альтернатив не было.
Его голос был сильным, но, несомненно, хриплым после того как он почти девять дней только и делал, что передавал команды по вокс-сети. Он не спал. Он ни разу не покидал свой пост, да и до этого последнего усилия покидал его крайне редко.
Но ему до боли хотелось сражаться. Он хотел ощутить кровь на своих перчатках. Он хотел взмахнуть клинком и ощутить мгновение победы, уничтожить врага, добиться чего-то осязаемого в этой бесконечной рутине. Желание было так сильно, что стало постоянным искушением, но он отказался поддаться эгоизму. Если он оставит свой пост, миллионы солдат во Внутреннем и Внешнем Дворцах потеряют свой лучший шанс на выживание и – что звучит безжалостнее, но на деле тактически важнее – потеряют свою сплоченность как часть обороны Терры. Дорн был голосом в их ушах и направляющим их оком. Каждый полк, каждый отряд, каждый взвод был частичкой в развивающейся, меняющейся, ломающейся системе. Ему нужно было, чтобы они играли свою роль во всей осаде, задерживая врага здесь, разбивая потенциальные подкрепления там, жертвуя собой для этого, сплачиваясь и отвоевывая территорию ради всего замысла целиком.
Чем больше врагов он мог удержать во Внешнем Дворце, тем дольше мог продержаться Внутренний Дворец. Десятки миллионов умирали ради этой неоспоримой истины. Не раздумывая, Рогал Дорн отправил их жизни в мясорубку.
– Милорд, – раздался позади него голос Архама.
Стратегиум сотрясался – сейчас он всегда сотрясался: его щиты содрогались под горькими ударами артиллерии. Несколько офицеров вокруг Дорна зашатались. То были не просто артиллерийские орудия и титаны, обрушивающие огонь на стены. Результаты каждого сканирования показывали признаки существ, не поддающихся описанию. Их называли демонами, но этот термин был почти до насмешливости неподходящ. Но это не имело значения: в рядах бесконечной армии, осаждающей бастион Бхаб, было множество тварей, что не должны были существовать.
Постоянное командование Преторианца следовало прерывать только в случае получения важных сведений, и в данный момент он получал доклад от полковника, командовавшего районом Предел Магистра к северу от горящего бастиона Меру. Дорн обдумывал логистический вопрос о том, что делать с силами полковника и куда их лучше всего направить. Его инстинкт подсказывал использовать их в качестве застрельщиков позади авангарда орды, позволив им нанести урон, который будет по силам нанести, прежде чем Предел Магистра переполнят новые силы, прибывающие через всё расширяющиеся бреши в Последней стене.
Дорн сообщил полковнику, как именно она и шесть тысяч её солдат продадут свои жизни. Затем он получил от офицера подтверждение, одобрил её непреклонный тон и повернулся к Архаму, стоявшему за спиной.
– Говори.
Примарх уже вызвал голограмму пустоши вокруг бастиона Авалон. Если бы он мог выделить небольшой отряд, то он смог бы собрать выживших в руинах, и те могли бы двинуться на перехват...
– Это ваш брат, повелитель, – сказал Архам.
Вулкана не было, а Хан был мертв, или настолько близок к смерти, что разница не имела значения. Оставался только один брат, который мог бы связаться с ним, и он хотел бы услышать его голос, но не новости.
Дорн вызвал восемь ближайших офицеров, отдав приказ каждому из них по очереди связываться с другими бастионами и оборонительными укреплениями. Покончив с этими срочными делами, он положил обе руки в перчатках на центральный гололитический стол и кивнул Архаму.
Гололит вспыхнул. В одном из крыльев его брата торчало копьё.
Ангел преклонил колено, но не в знак почитания, а для того, чтобы дать медикам возможность работать. Сангвиний стоял на колене в окружении прислуги, вытянув обе руки, а несколько адептов в мантиях работали над его доспехами. Они ударами возвращали пластинам правильную форму и сплавляли повреждения, а легионный апотекарий – Рогал отвлечённо, но с гордостью отметил, что это был один из Имперских Кулаков самого Дорна, – с помощью хирургической пилы разрезал металлическое копье, пронзившее правое крыло Ангела.
Сангвиний поднял голову и посмотрел на Дорна из-под испачканных кровью длинных волос. В последнее время между ними не было спокойных разговоров. Необходимость и усталость не давали возможности продемонстрировать их братскую связь. Ни на кого другого Дорн не мог положиться так, как на брата, представшего перед ним на одном колене по голосвязи.
Преторианец был генералом имперской обороны, но Сангвиний... Сангвиний был её символом. Где бы ни пролетел Ангел, защитники воспревали духом. Где бы Ангел ни сражался, силы магистра войны ждало поражение. Дорн день за днем следил за братом по обрывкам вокс-переговоров и мигающим рунам на картах, в хрониках выигранных битв и удержанных позиций.
И этот миг настал. Дорн с самого начала знал, что это когда-нибудь случится. Момент, знаменующий конец.
– Они здесь, – сказал Ангел. – Они собрались перед Дельфийским укреплением, заполонив землю от горизонта до горизонта. Щит Отца отказывает. Они будут у стен с восходом солнца.
В этот миг строгость Дорна наконец покинула его. Он заговорил, удивляясь своей откровенности.
– Я дал тебе столько, сколько мог.
Сангвиний взглянул на него.
– Ты, как никто другой, не должен говорить такое. Никто не сделал больше тебя.
"В нём говорит ангельская скромность", – подумал Дорн. Как будто это не Сангвиний и Хан были на передовой с тех пор, как небо в первый раз потемнело от десантных кораблей. Как будто это не защитники из числа людей и легионеров сопротивлялись невыразимой мерзости и жертвовали своими жизнями.
Но нет, Сангвиний конечно же знал об этом. "Он говорит так не из смирения", – понял Дорн. – "Он говорит из братской любви".
Преторианец не нуждался в одобрении своих усилий; он никогда не жаждал похвалы и не стремился к признанию. Тем не менее, в этот миг разговора между братьями в конце всего сущего, слова Сангвиния согрели его.
Это тепло исчезло со следующим вопросом Ангела.
– Есть новости от Робаута?
Дорн осознал, что всё внимание было приковано к нему. Во взглядах офицеров, адептов и прислуги по всему стратегиуму не было надежды.
– Нет.
– Значит, Гиллиман нас не спасет.
Ангел зарычал, когда апотекарий вытащил сломанное копьё из его крыла. Братья молчали, пока Сангвиний расправлял крылья, разминал плечи, чтобы восстановить гибкость.
– Но он отомстит за нас.
Дорн не знал, что сказать. Ни одна фраза не была достаточно ценна, чтобы произнести её. Он не был создан для таких разговоров. В подобные моменты многие считали его холодным, даже бессердечным, но ни то, ни другео не было правдой. Просто ему было чуждо поражение, равно как и эмоции, светившиеся во взгляде Сангвиния. Что можно было сказать, когда слова были не нужны? Что ответить брату, которого плохо понимаешь, но который, тем не менее, сражался рядом с тобой от начала и до конца?
Сангвиний получил ответ, даже не задумываясь над вопросом.
– Прощай, Рогал.
Ангел поднялся на ноги, и голограмма устремилась вверх вместе с ним.
– Если мы больше не встретимся во плоти, знай, что для меня было честью быть твоим братом.
Преторианец кивнул Ангелу, желая найти нужные слова, ища их и не находя. Молчание затянулось.
Сангвиний понимающе улыбнулся. Гололит отключился.
Шестнадцать. Длинный путь.
Вулкан
Временами он был один, иногда ему приходилось прорубать себе путь к цели, но он ни на мгновение не прекращал идти. Он чувствовал течение времени, усталость, голод, жажду – но эти бренные заботы ощущались не так, как в реальности. Теперь это были любопытные причуды, а не слабости смертных. Он не знал, было ли это свойством лабиринтного измерения, по которому он шел. Никто из кустодиев, размещённых здесь в те времена, когда мечта Императора ещё не умерла, не сообщал о подобном. Это была загадка, но далекая и приземлённая по сравнению с увиденными им чудесами.
Когда он впервые попал сюда, ему пришлось сражаться. В этом не было ничего удивительного, и он был готов к подобному. При необходимости он был готов сражаться на каждом шагу. Удивительно было то, что, когда он врезался в кишащую фалангу когтей, челюстей и разящих клинков и прорвался вквозь неё, там его ждало странное спокойствие.
Он знал, что сёстры и кустодии в Тронном Зале выполняли свой долг. Они не пали. Война ещё бушевала, Император ещё был жив. Вулкан оплакивал погибших и дал себе обещание, что по возвращении – если, конечно, он вернётся – он узнает имена стражей, отдавших свои жизни за то, чтобы он мог совершить свое путешествие.
У этого места были свои правила, и Малкадор пытался внушить их ему. Но они были глупы, теоретичны и полны метафизики. Не то чтобы Вулкану было трудно их понять. Эти заповеди были туманны, но просты. Однако он знал достаточно, чтобы понять, что осмысление – это не то же самое, что принятие. Для того, чтобы осознать некоторые вещи, нужно испытать их на собственной шкуре. И резкий переход от нахождения по колено в мёртвых демонах к одинокому странствию... Это было только начало.
И всё же это раздражало.
– Значение будет иметь твоё стремление, – сказал ему Малкадор. – В этом месте цель, к которой ты стремишься, будет значить больше, чем всё остальное. Путь будет соткан из желаний твоей души.
Ответ на один вопрос породил другой. Его путь вёл его прочь от величайших демонических воинств... но как обстояли дела у Магнуса в его собственном путешествии? Был ли Алый Король уже в Паутине? Мог ли Магнус прорываться к порталу гораздо быстрее, чем Вулкан в одиночку удалялся от него?
Стены Имперской Паутины, в которую он попал через портал в Тронном Зале, представляли собой жёсткий каркас из скрученных между собой ферм из марсианского металла, сплавленный с различными подобными кости материалами чужаков и искусственно выращенным психопластиком. В этой смеси человеческих и инопланетных технологий он узнал мечту своего отца: далёкое прошлое, сплавленное и скреплённое с настоящим ради смутно понятного будущего. Ему было горько сознавать, что всё это потерпело крах. Гору было за что ответить. Как и Магнусу.
Вулкан был кузнецом, формовщиком, творцом. Он владел искусством созидания. Он знал, как направить мастерство по швам вдохновения, как работать с материалом, а не против него, как творить, сплетая исследования и воображение. И всё же его чувства восставали против окружающего слияния. Оно было неправильным, противоестественным, соткано вывернутым наизнанку из плохо подобранных заменителей оригинальных материалов. Оно работало, но работало плохо. Система преследовала какую-то цель, но почти не имела возможности достичь её.
Вулкан не сомневался в амбициях своего отца или достоинствах конечной цели Императора, но ремесленнику в нём был не по душе импровизированный гений имперских частей Паутины. Человеческая изобретательность в этом измерении была груба и несовершенна, и походила на опухоль. То был уродливое единение. Без бесконечного обслуживания Императором, без его постоянного текущей психической воли секции Механикус уже разрушались, гнили, погружались в бездну, где умирает метафизика.
"Даже без ущерба от предательства Магнуса... Всё было сделано слишком быстро, слишком поспешно."
Признавать это было больно, но именно так это отозвалось в его сердце ремесленника. Конечно, тут сыграла свою роль нужда, но результат был неоспорим. Вулкан провел рукой по стенам из марсианского железа, покрытым подавляющими схемами. Ощущение подавления проникло в его перчатки, вызвав слабое покалывание в кончиках пальцев.
"Не знаю, сработало ли бы это. Не надолго. Возможно, даже слишком ненадолго."
Несовершенство. Это было подходящее слово. Система была несовершенна, когда единственным приемлемым вариантом было совершенство.
А что, если бы отец обратился к нему? Смог бы Вулкан привнести своё мастерство в это царство за реальностью? Смог бы его брат Феррус помочь ему? Присоединился бы Магнус к ним, образовав триумвират провидцев, посвятивших себя строительству моста к судьбе человечества?
Нет. Он ничего не смог бы здесь сделать – в этом он был уверен.
Прошло совсем немного времени, и Вулкан оставил позади имперские сегменты. Он не испытал печали, когда они остались позади.
Путешествовать здесь – это делать нечто большее, чем просто переставлять ноги. Малкадор рассказывал об этом, но это был ещё один аспект, который Вулкан мог понять только на себе. В Паутине можно было заблудиться, потому что это измерение реагировало на волнения в душе путешественника. Чёткая цель, решительное сердце... Всё это было важнее физической выносливости. Вы достигнете цели, если захотите её достичь. Если в сердце поселятся разногласия или решимость ослабнет, можно сбиться с пути.
Но эти правила были справедливы, пока в Паутине всё было в порядке. Насколько прозаичным должен был быть этот лабиринт нереальных чудес для Древних в те времена, когда они создавали это место из материалов, что теперь не имеют ни имени, ни физического аналога? В их эпоху он действовал так, как они его задумали, его работа была обыденной мелочью, соответствующей тому, как работал их разум. Человеческий мозг функционировал на другом уровне, вместе с другими органами чувств, его понимания было недостаточно... Кроме того, теперь большая часть Паутины была повреждена. Управляющие ею правила больше не были незыблемы. Построившие её существа были мертвы целую вечность.
"Значение будет иметь твоя решимость."
Поэтому Вулкан шёл с верой в то, что его воля приведет его туда, куда нужно. Он верил, что доберется до Магнуса раньше, чем Магнус достигнет повреждённого портала в Тронный Зал. Это была авантюра, но авантюра – это всё, что им оставалось. Никто не желал узнать, какие разрушения может учинить Магнус, если ему удастся добраться до портала.
По правде говоря, он боялся, что заблудился. А если бы и заблудился, разве можно было бы узнать об этом наверняка?
Окружающая архитектура всё время менялась, и, несмотря на важность цели, переменчивость Паутины завораживала Вулкана. Он шел по туннелям, материал одних напоминал призрачную кость альдари, другие состояли из неизвестного психополимерного материала, издававшего едва слышный звенящий гул. Он поднимался по туннелям, уходящим вверх, и спускался по тем, что шли вниз. Не раз он оборачивался и видел, что путь, по которому он пришёл, исчезал, растворялся в тумане. Стены вокруг него – если они вообще существовали – были столь же ненадежны. Иногда он мог протянуть руку и коснуться изогнутых поверхностей, осязаемых, но невидимых. Иногда он видел стену из пересекающихся контуров, напоминающих сегментированные внутренности какого-то огромного червя.
В одну секунду Вулкан чувствовал себя вне реальности, а в следующую – в чреве огромного зверя. Это дезориентировало, но с этим можно было бороться.
Он шёл дальше.
Нечеловечность этого царства проявлялась и в мелочах. Золотистый туман, окутывавший туннели, ничем не пах. Не потому, что он действительно не имел запаха, а потому, что Вулкан принадлежал к виду, чьё биологическая эволюция не привела к появлению восприятия этих элементов подобно Древним. Его обоняние не могло распознать эти запахи, эти частицы; не было способно распознать их.
Что за существа были эти Древние? Какие химические элементы, имеющие решающее значение для их появления, рассеялись из недр взорвавшихся звезд? Были ли они теплокровными или холоднокровными? Состояли ли спирали их генетических таинств из водорода, кислорода и углерода подобно человеческим? Или же главную роль в их космологической смеси играл мышьяк? Мог ли аммиак, а не углерод, быть ключевым ингредиентом их биохимического восхождения? Или даже кремний? Или то были неизвестные элементы – пока ещё не открытые человечеством или давным-давно принесённые в жертву времени?
Некоторое время эти вопросы не давали ему покоя. Во время своего долгого пути он перебирал их в уме, одновременно наслаждаясь и терзаясь невозможностью получить ответы.
Однако иногда ему приходилось сражаться.
Поодиночке или целыми толпами ему встречались демоны, населявшие туннели, залы и просторы изменчивой пустоты. Они выкрикивали свои имена на языках культур, затерянных в истории, и в этих словах заключались рассказы о происхождении и предназначении существ. Большинство из них погибло под ударами Урдракула. Самые трусливые и хитрые бежали. Вулкан знал, что это были отщепенцы и паразиты, и поэтому не был уверен, что уничтожает их. Он не обращал внимания на следы, которые они оставляли на его плоти и доспехах, негодуя лишь от того, что демоны замедляют его.
Иногда ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Этот кто-то не помогал и не нападал, а ограничиваясь наблюдением. Вулкан поворачивался и видел игру теней, появление и исчезновение силуэтов слишком тонких, чтобы быть человеческими. Один раз он заметил лежащую на земле грязно-белую, похожую на окровавленный фарфор маску. Лик маски был одновременно маниакальным и ухмыляющимся – лик смеющегося убийцы.
Вулкан оставил её там, где она лежала, не задумываясь о её значении. Если у неё вообще был смысл.
Он понял, что идёт по верному пути, когда достиг мёртвого города.
Часть 3. Скованные кровавой цепью.
Семнадцать. Пожиратели мёртвых.
Сотни лет назад, на заре Великого Крестового похода
Амит
Нассир Амит был одним из первых. Потомок многих поколений с отравленной кровью, он едва ли мог называться человеком, если судить по его генетическому коду. Его нашли в склепе-тюрьме под поверхностью Беотии; там он питался останками тех, кто был слишком слаб, чтобы убежать. Он был омерзительным, совершенно немыслимым кандидатом в легионеры, отдаленно напоминающим человека мутантом, которого любой другой легион немедленно казнил бы.
Но у других легионов был выбор. У Несмертных выбора не было. Мальчишка-мутант их вполне устраивал.
И они взяли его, эти апотекарии в серых доспехах, они забрали его из родного племени, вытащили из метафорической сточной канавы техноварварства. Они схватили его, и вскрыли его, и снова зашили. Они трудились над ним с иглами и пилами, они орудовали в его внутренностях ножами и зондами. Они насытили его вены кровью, которая – как они настаивали – не была святой, хоть и заставляла его терять рассудок и приходить в себя, и снова сходить с ума, и видеть обрывки прошлого и будущего, когда он закрывал глаза. Его же собственная кровь, пресуществлённая в нечто иное, жгла изнутри, и каждый удар сердца отдавался болью. Когда в его расширившуюся грудную клетку поместили второе сердце, боль удвоилась.
Апотекарии обращались с ним настолько мягко, насколько требовалось, иными словами – почти безжалостно. Они исполняли свой долг, а их долгом было протащить его, кричащего и вырывающегося, по пути возвышения.
Он был одним из первых, кто пережил эту процедуру. Медицинское шаманство превратило его в совершенно иное существо, в котором ничего не осталось от прежней жизни – даже имени. Он взял себе новое имя из легенды на Высоком готике: Нассир Амит был персонажем из древней пьесы, действие которой происходило в Старой Гималазии. Он не чувствовал никакой эмоциональной привязанности к тексту. То была просто одна из книг, по которым он учился читать. Вы могли бы сказать, что имя персонажа что-то значило, что оно несло какой-то символический смысл, но ему было все равно. Он просто удивился бы, зачем вы это сказали.
Амит не гордился красотой, которую обрел после возвышения. Гордиться надлежало тем, чего достиг сам. Физическое совершенство, что отражалось в глазах трэллов или в стали великолепного клинка, было просто одним из последствий его генетического преображения, общей со всеми братьями чертой. Его можно было замечать и даже ценить, но с должным смирением.
Он знал, что в новом существовании есть основополагающая истина, которая останется с ним на все времена. Он пронёс ее сквозь годы своего возвышения, через пропитанные радиацией пустоши Терры, через бойню в тесных туннелях-лабиринтах замерзших лун Нептуна, в безмерное пространство галактики. То было не великое философское откровение, но просто истина, как она есть: какое значение имеет, что из зеркала на тебя смотрит принц, если ты – всего лишь невообразимо отвратительное оружие?
Никаких сверкающих медалей для Несмертного Легиона. Никаких песнопений во славу Пожирателей Мёртвых. Их убранство – потрепанный в боях керамит цвета зимней бури, их награды – кровавые пятна, которые никто не побеспокоился смыть. Их легион пополняют генетические уроды, набранные в отчаянной попытке предотвратить вымирание, а ближе всего к песням в их славу был шёпот отвращения, которым их обсуждают другие легионы.
Красота была бесполезной. Для Амита существовал только долг, как и для тех апотекариев, что влили кровь неведомого примарха в его обезображенное тело.
Однажды он видел примарха. Это событие повлияло на него не так, как он ждал и надеялся. Встреча произошла в конце затянувшегося приведения к Согласию Кий-Бурана, где Несмертный Легион без всякой поддержки сражался с мутировавшим населением целого мира. Воины других легионов – тех, что любили покрасоваться своей честью или полагали, что она может быть запятнана, – давно покинули бы планету, или, возможно, лишения принудили бы их погрузиться в анабиоз. Даже космодесантник может страдать от голода, если он не ел несколько месяцев. Но Несмертный Легион, как всегда, выдержал все испытания; несмотря на скверну, что вползала в их мысли в промежутках между битвами, его воины преуспели.
Рогал Дорн, который всё-таки явился с подкреплениями, по окончании войны подверг Бессмертный Девятый порицанию. Преторианец Терры, недавно воссоединившийся с Имперскими Кулаками, заставил выживших Несмертных повзводно выстроиться в ряды на борту его драгоценной "Фаланги" и холодно разъяснил им добродетельную суть Империума, как будто он участвовал в его основании; как будто это он очистил Терру в Объединительных войнах; как будто это он покинул свет Сола, неся первые знамёна Великого Крестового похода.
Амит, тогда ещё даже не сержант, вдыхал вонь мутантской крови, засохшей на пластинах доспеха, и не верил своим ушам. Когда Рогал Дорн вежливо потребовал от Несмертных ответить за свои действия, не он один подумал, что это какая-то абсурдная шутка. Кое-кто из Несмертных вслух засмеялся, и в этом смехе в равной мере слышались веселье и замешательство.
Магистр легиона Ишидур Оссуран[4] выступил вперёд; его шаги прогрохотали по палубе. Он и его отмеченные кровью братья стояли перед безупречными рядами Имперских Кулаков и их золотым полубогом-обцом. Без шлема Оссуран был прекрасен, как и все Несмертные. Он словно сошел с картины великого мастера, хотя полотно было изрядно порезано и обожжено из-за дурного обращения. На тираду Дорна он ответил двумя словами:
– Мы победили.
Это было не то, что стоило сказать.
Рогал Дорн указал им на их очевидные проступки. Они поедали мёртвых врагов не для того, чтобы пробудить омофагию, не в "надлежащих тактических целях", а для пропитания, как мясо.
Оссуран согласился. Так они и делали. И они победили.
Они, настаивал Дорн, употребляли в пищу слуг своего собственного легиона.
Оссуран снова ответил утвердительно. Император поручил Девятому легиону выиграть эту войну, а не погибнуть от голода и отсутствия помощи. И потом, примарх не учел существования многочисленных кровавых ритуалов. Не только Несмертный Легион, но и множество человеческих культур были проникнуты обрядами, освящавшими каннибализм. И разве результат ничего не значил для владыки Дорна? Разве его интересовали только методы, которыми велась война?
Дорна эта риторика ничуть не тронула. Ему докладывали о том, что серые воины пожирали врагов – и их семьи – чтобы сломить боевой дух противника.
И вновь Оссуран согласился с ним, будто говорил с глупым ребенком, а не с примархом. Они так поступали не только на Кий-Буране, но и на других планетах.
– И мы победили, – повторил он.
Рогал Дорн отпустил их c усталым отвращением, позволив вернуться на их флагман типа "Глориана", "Серую Дочь". Нерадостным было возвращение: за десятилетия до того, как стать "Красной Слезой", "Серая Дочь" была мрачной и пустой – зачастую такой же пустой, как космическое пространство, в котором она плыла.
Их победа – приведение к согласию Кий-Бурана – не попала в имперские анналы Великого крестового похода, хотя столько Несмертных проливали кровь и умирали за нее. С командной палубы "Серой Дочери" Амит прищуренными глазами наблюдал через окулюс, как "Фаланга" с орбиты уничтожает Буран – столицу этого мира, – стирая с лица земли победу Несмертного Легиона и его так называемые грехи.
Потом были и другие порицания. Возможно, их было меньше, чем тех, что позорили Восьмой или Двенадцатый легионы… Но все же достаточно для того, чтобы Девятый окружала аура подозрительности.
Амит не испытывал ненависти из-за того, что сделали Имперские Кулаки. Он не чувствовал гнева по отношению к их отцу и повелителю Рогалу Дорну. Нет, когда он стоял на командной палубе и наблюдал за тем, как кровавые труды его братьев превращаются в ничто, всё его существо пронизывала тревога. Он не мог не задавать себе вопроса: будут ли все найденные примархи такими же, как этот? Такими же негибкими? Такими же догматичными в своих методах и суждениях о том, что правильно и что неправильно?
Будет ли их собственный примарх обращаться так же с воинами, созданными по его образу и подобию?
Обычай звал их в мавзолей "Серой Дочери". То, что они там делали, не имело официального наименования; между собой воины Легиона звали это погребальным пиром.
Во времена, когда Несмертные уже не были Несмертными и сражались за Империум под более благородным прозванием, этот ритуал назвали Обрядом Памяти. Будущий Девятый легион превзойдет себя в умении скрывать свое кровавое наследие под маской одухотворенности, но тогда, в самом начале, они не утруждались церемониями. Тем, кто собрался в свете факелов в стылом, бедно убранном чреве "Серой Дочери", оставались десятилетия до того, как они станут Ангелами Крови. Здесь они поедали своих мертвецов.
Проглотить плоть брата означало поглотить его память, принять в себя сущность мёртвого, постигнуть жизнь, увиденную глазами другого. Так они хранили историю Несмертного Легиона и так избегали необходимости переносить ее на пергамент, под осуждающие взгляды посторонних. И, что было не менее важно, так они сберегали тени достойнейших из умерших.
Амит глотал ледяные кубики целиком, почти не жуя. К их вкусу он был равнодушен – солёное мясо, оно и есть солёное мясо, – но каждый кусочек, проходящий по его пищеводу, словно гнал по венам ртуть. Он ощущал их в гортани, чувствовал, как они медленно растворяются в кислоте его желудочного сока, а кровь кипела мыслями и воспоминаниями, которые ему не принадлежали. Перед мысленным взором проходили образы войн, на которых он никогда не сражался; он чувствовал знакомую тяжесть оружия, которым никогда не владел, и ощущал кровожадное удовольствие от истребления врагов, которых никогда не встречал. Каждая смерть, которую он принимал в себя, делала его всё менее человеком и все более – легионером; каждая трапеза означала ещё один шаг от презренных корней к трансчеловеческому идеалу, и его это вполне устраивало.
Он был не один. В храме собралось почти двести Несмертных, но он мог вместить в пятьдесят раз больше. И убийцы-ветераны, и недавно возвышенные воины сидели у подножий мемориальных статуй, под гравированными почетными списками, и ели из окровавленных серебряных чаш.
Трэллы легиона, в чьи обязанности входило приносить пищу легионерам, предлагали яства трясущимися руками. Для острого слуха воинов, которым они прислуживали, их сердца грохотали как барабаны. На погребальном пиру ни один человек не мог чувствовать себя в безопасности: каждый мог пасть от клыков потерявшего над собой контроль Несмертного. Убийство собственного слуги считалось достойным сожаления, но не наказания.
В легком оцепенении Амит сидел на холодной металлической палубе; перед ним, подобно галлюцинациям, проплывали воспоминания его мёртвых товарищей. Примерно раз в минуту, когда образы начинали меркнуть и расплываться, он зачерпывал из чаши ещё порцию мозгового вещества и с надлежащим почтением отправлял ее в рот. Бок о бок с ним сержант Атаксеркс, командир его отделения, привалился спиной к списку погибших, выгравированному на бронзовой табличке. Атаксеркс соблюдал полуформальный ритуал с такой же молчаливой искренностью, как и Амит, но все они ждали магистра легиона Ишидура Оссурана.
Клада однозадачных сервиторов принесла Оссурана на погребальных носилках, задрапированных черной тканью. В других легионах похороны сопровождались бы скорбным песнопением или зачитыванием вслух многих и многих подвигов погибшего, но Несмертные избегали помпезности, хотя втайне и желали ее. Конечно, сейчас в ней не было необходимости. Оссуран умер, но не покинул их. Это была не первая его смерть.
Только один воин пойдет в похоронной процессии магистра. Капитан Заурин был единственным центурионом, пережившим Кий-Буран, и эта честь досталась именно ему. Амит следил за светлыми глазами Заурина, прикованными к носилкам, и за тем, как выживший лейтенант Заурина передает ему церемониальный свежевальный нож. Нож был так же прост и неизящен, как и другие принадлежности ритуала – пила для костей и скальпель.
Заурин сомкнул пальцы вокруг рукояти. Другие Астартес молча наблюдали за ним. Некоторые кивнули в знак уважения или признательности. Большинство просто смотрели.
Тело Ишидура Оссурана пронесли мимо них в зал Магистров, где хоронили командиров IX легиона. Заурин прошел в зал вслед за телом, не торопясь, бесстрастно сжимая в руке свежевальный нож. И он, и труп были обнажены – ещё одна первобытная черта и без того примитивного ритуала. Замыкали шествие сервиторы с броней Оссурана, которую починили после битвы, где он пал.
Двери в дальнем конце зала захлопнулись. Заурин, труп, сервиторы и те немногие воины-жрецы, что ещё оставались в IX легионе, заперлись внутри до тех пор, пока не закончится тайная часть ритуала.
Впрочем, продлилась она недолго. Миновало едва ли полчаса, когда Оссуран, в сомнительном блеске потрепанных серых доспехов, сам распахнул двери усыпальницы и шагнул к своим братьям. Магистр легиона бросил взгляд на почтительных каннибалов и позвал некоторых по имени.
Амит был одним из них. Услышав приказ, он встал, отдал чашу ближайшему трэллу и подошел. Вблизи в Оссуране видны были перемены. Хотя большинство легионеров Девятого были похожи друг на друга – и, как предполагалось, на неведомого примарха – их глазам было доступно больше, чем неразвитому зрению обычных людей. Астартес различали друг друга по малейшим чертам: по осанке, выражению лиц, костной структуре, шрамам. Непривычный человек мог бы принять их за практически идентичных клонов, но для Амита каждый из его братьев во всем отличался от других.
Теперь Заурин вел себя совсем по-другому. Его поза напоминала Оссурана с его сдержанной агрессией, а не спокойную уверенность Заурина. Перед тем, как что-то сказать, он, как Оссуран, смотрел на них исподлобья, словно над чем-то раздумывая. Даже для Амита, который привык к тому, как делаются дела в Легионе, такая перемена казалась странной. Он задумался о том, какие привычки погибших братьев он сам, не замечая, перенял – и чувствует ли ещё Заурин вкус плоти Оссурана, насыщенной его воспоминаниями.
– Мелкайя, – сказал Заурин. – В Пятой роте нет капитана. Это звание твое.
Воин отсалютовал в знак согласия.
– Как пожелаете, магистр.
– Амит, – обратился к нему Заурин.
– Да, магистр Оссуран.
– Кто-то должен занять место Мелкайи. Ты станешь сержантом. – Даже в тоне Заурина теперь слышались интонации Оссурана; его дыхание отдавало кровью и мясом.
Амит кивнул.
– Я вас не разочарую.
Оссуран смотрел на него глазами Заурина, обратив к нему лицо Заурина, покрытое шрамами, принадлежавшими Заурину, но разум и душа в этих глазах слились с разумом и душой магистра легиона, перейдя из плоти в плоть.
– Я знаю, брат.
Он произвел ещё несколько повышений с той же быстротой, продиктованной необходимостью. Больше никто из погибших не был признан достойным того, чтобы его имя и деяния продолжились в ком-то из братьев. Только Оссуран, магистр легиона, сегодня удостоился такой чести.
– Возвращайтесь к своим людям, – отпустил их Оссуран; они отошли без единого слова и опять принялись исполнять кровавые ритуалы, что сходили за формальности в Бессмертном Девятом.
Как и многие подобные ему, Амит отмерял время чередой войн. По этой мерке он был ещё молод, когда Несмертный Легион оказался на планете Нитандер. Они сошли с небес, будто ангелы, запятнанные кровью; одной рукой они предлагали милосердие, а другой – истребление. Благую весть несли они: Император желает (если мягко формулировать) Согласия.
Они пришли с Терры, с истинной Земли, их целью было объединить затерянные колонии человечества. Даже – особенно – те из них, что процветали независимо. На Нитандере они не встретили мутантов. Люди там были чистокровными человеческими существами, незатронутыми порчей Древней Ночи.
"Присоединяйтесь к нам", – передала армада с орбиты. – "Мы – ваши братья и сёстры".
"Не вставайте у нас на пути", – предупредили ангелы в доспехах на встрече с королями и королевами Нитандера. – "Иначе мы вас уничтожим".
Но люди Нитандера отклонили попытки Империума заключить мирный союз, поэтому характер приведения к Согласию изменился. Магистр Оссуран приказал посланникам вернуться на орбиту. Одновременно его воины приготовились в десантированию.
Несмертный Легион атаковал столицу на рассвете. Война оказалась короткой, как и все войны, в которых люди сражались против Легионес Астартес. Она закончилась почти сразу же после того, как началась – выражение, которое часто бывает гиперболой, но в этот раз оказалось трагически верным.
На закате первого и последнего дня приведения к согласию Нитандера Амит шёл мимо мёртвых и умирающих. Враги были обычными людьми с оружием на основе когерентного светового излучения, эффект которого был очень похож на имперскую лаз-технологию. Однако конструкция оружия сильно отличалась от всё ещё формирующегося имперского стандарта. Вместо силовых элементов и фокусирующих линз нитандерцы додумались использовать шлифованные кристаллы и камеры газопередачи. Проводя свое исследование, Амит изучил доклады о культуре, поступившие с поверхности до начала приведения к Согласию, и сам разобрал несколько единиц оружия.
Путь развития их технологии был примечательным, но далеко не самым впечатляющим. Самым интересным отличием от культуры Империума было то, что они строили здания из искусственно выращенного камня вместо настоящего. С точки зрения профессионального военного Амит первым делом прикинул, как города, построенные из этого материала, выдержат обстрел имперской артиллерии.
Не слишком хорошо, как оказалось. По правде говоря, совсем плохо.
Битва была такой же, как столь многие другие битвы: столица сгорела, сопротивление нитандерцев оказалось храбрым, но совершенно бесполезным, и столько жизней пропало зазря только потому, что население предпочло просвещению невежество. Амит обладал воображением и не чужд был своего рода солдатской философии. Эти люди погибли, защищая свой образ жизни; во множестве историй говорилось, что это прекраснейшая причина, чтобы пожертвовать жизнью. Но разве это правда? Что такого ценного было в их культуре, что непременно нужно было сберечь? Возможно, если бы нитандерцы поменьше болтали о том, что лучше умереть свободными, чем жить рабами, они осознали бы, что судьба вовсе не уготовила им рабство. Империум пришёл, чтобы пробудить их, помочь им подняться из тьмы эгоизма. Теперь же те, кто выжил в этом измученном войной мире, так или иначе станут гражданами Империума, и, значит, весь героизм и самоотречение были бессмысленны.
Размышляя об этом, он шел мимо трупов и тех, кто скоро должен был стать трупами. Неподалеку поле боя обходил взвод Имперской Армии; они грузили на носилки и своих, и чужих раненых без разбору. Бойцы смотрели на Амита так, как люди всегда на него смотрели: зрачки расширялись при виде его обагренной кровью красоты, пульс учащался в страхе перед его физической мощью, усиленной доспехом. Армейский медик склонился над женщиной в нитандерской военной форме, чтобы заняться ее ранами. По мере того, как медик снимал с нее пластины анатомической брони, Амит фиксировал в уме травмы: осколочное ранение, ожоги третьей степени, обширное повреждение тканей.
Он подошел к группе людей, равнодушно отметив вспышку страха и враждебности в глазах женщины. "Как много всего пропадает впустую", – подумал он.
– Повелитель, – Амит заметил, что офицер Армии приветствовал его не ударом кулака в грудь, как было принято во время Объединительных войн, а всё чаще встречающимся жестом аквилы.
Амит без улыбки обнажил клыки.
– Оставьте нас.
Все бойцы, кроме медика, подобрали свои меховые плащи и торопливо удалились.
– Повелитель, э-э-э… наши приказы… мы обязаны оказывать помощь раненым врагам.
Амит вскинул голову. Это было что-то новое. Обычно неулучшенные люди, входящие в состав экспедиционного флота, не подвергали сомнению действия Несмертного Легиона. Несмертные понимали, что армейцы находят их ритуалы отвратительными, но раньше они не встречали никаких возражений, не говоря уже об открытом противодействии. Командование экспедиции никак не реагировало на официальные жалобы. И вообще, по большому счету, разве это каннибализм? Вряд ли Амит был одинок в своем убеждении, что Астартес имеют весьма отдаленное отношение к исходной генетической основе человечества.
Рукой без перчатки Амит указал на раненую женщину. Он мог бы выбрать кого угодно из бесчисленных раненых и убитых, но реакция союзников-людей заинтриговала его.
– Эта – моя. Она принадлежит Девятому легиону.
Товарищи медика отчаянными жестами и шепотом звали его к себе. Амит нашел его упрямство восхитительным.
– Я получил приказы, сержант Амит. Она ранена.
Амит быстро оглядел развалины. Он наклонился и подобрал камень размером с человеческий кулак; сервоприводы брони заурчали, когда он отвел руку назад и без затей швырнул камень в лицо женщины. После удара от ее головы остались только кровавые ошметки да обрубок шеи.
Мягким и рассудительным тоном Амит произнес:
– Теперь она мертва. Можете уйти с чистой совестью. Ваш долг в точности исполнен.
Медик, который в ужасе попятился назад, перевёл выпученные глаза с подергивающегося трупа на внушительную фигуру убийцы. Амит услышал, как его сердце бешено забилось, и в эту же секунду, словно в естественной биологической гармонии, сердце трупа стукнуло в последний раз.
– Я… я сообщу об этом командованию, сержант Амит.
– Делайте всё, что вам заблагорассудится.
Амит вытащил свежевальный нож и придвинулся к телу. То ли здравый смысл наконец победил, то ли имперская храбрость дала трещину, но взвод ретировался. Амит не обратил на них никакого внимания.
Он склонился над трупом и кончиком ножа стал копаться во влажном месиве, оставшемся от черепа. Несмотря на учиненное им разрушение, там ещё оставалось несколько съедобных кусочков. Он подцеплял их ножом и сбрасывал серые ошметки в ладонь. В мозговом веществе то и дело попадались мелкие камушки и осколки кости; его зубы с хрустом их перемалывали.
Амит вкушал жизнь мёртвой женщины. Вместе с кусочками мозга он поглощал её мечты. Они накатывали волнами, отрывочные, но внятные ему, потому что вместе с образами приходили и чувства. Детское лицо, которое он видел в её воспоминаниях, принадлежало не чужому ребенку с мятежной планеты, а Лелвину, любимому сыну, который умолял её не идти на войну. Амит чувствовал слёзы мёртвой женщины, хотя его лицо оставалось сухим. Через броню он чувствовал теплые объятия ее ребенка.
Её глазами он глядел на небо, с которого шёл огненный дождь из десантных капсул. Он чувствовал её страх – но ощущал и приятное любопытство, – с которым она смотрела на первого из встреченных ею врагов. Это был один из облаченных в серое Несмертных, прорубавшийся сквозь её отделение c такой безжалостной эффективностью и так стремительно, что его движения казались размытыми.
Он съел ещё.
Под взбаламученной поверхностью эмоций находилась – простите эту игру слов – пища для ума. Амиту не приходилось управлять краном в доках Торуса на востоке столицы; он никогда не видел эту машину, но теперь в точности знал, как она выглядит и функционирует, а руки помнили, как ею управлять. Он помнил десятилетней давности учебу в Академии Нитандера, полученные там знания, принадлежавшие изоляционистской культуре, что побоялась дотянуться до звёзд и тем самым навлекла на себя проклятие. Помнил лекции по предметам, которые никогда не изучал. Тренировки с оружием, которое никогда не держал в руках. Всё это смешивалось с мгновениями, которые он поглотил раньше, с фрагментами других жизней. Сборная солянка из краденых воспоминаний.
Сейчас эти воспоминания едва ли могли дать ему какую-то тактическую информацию. Перед началом битвы – да, тогда им нужны были данные о логистике врага и его слабых местах. Но после битвы они совершали поминовение; они осмысляли то, что произошло. И в эти умиротворённые минуты можно было себе признаться: они делали это ещё и ради удовольствия. Удовольствием было погрузиться в чужую жизнь, узнать и запомнить врага ближе и вернее, чем помогало в этом сомнительное бессмертие экспонатов музея на борту корабля.
Он ещё не закончил свой кровавый ритуал, когда вокс взорвался множеством сбивчивых докладов. Сообщения приходили не от тех, кто ещё сражался на поверхности планеты, а со сравнительно безопасной орбиты. Амит мгновенно вскочил на ноги, оглядываясь в поисках своих товарищей по отделению и ближайшего десантного корабля.
В общем шуме вокс-канала трудно было понять смысл сообщений. Они забивали и перекрывали друг друга; Амит видел, как Несмертные застывали среди мертвецов, силясь разобрать то, что они слышали. На лицах солдат Имперской Армии, отряды которых работали неподалеку, появлялось выражение чистого шока, когда их командиры и комм-операторы передавали им вести с орбиты.
Солдаты переговаривались между собой, и Амит случайно услышал: "А что, если он такой же, как они?"
Он перестал обращать внимание на людей и заговорил в вокс:
– Что случилось? Пожалуйста, повторите и уточните. Повторите и уточните.
Они повторили, но яснее не стало, пока в вокс-сети не затрещал голос Ишидура Оссурана; приоритетный сигнал подавил все остальные. Он контролировал свой тон, также как и всегда, но Амит ощущал скрытое волнение под маской суровости.
– Братья Несмертного Девятого. Император нашёл его. Император нашёл нашего примарха.
Восемнадцать. Бог поневоле.
Много лет назад, во время Великого Крестового похода
Сангвиний
Он шёл в одиночку. За его спиной не маршировала армия из верных последователей; этапы его пути не отмечали церемонии. Он отправился в пустыню один, будучи приспособленным к трудностям пустошей так, как ни один смертный не мог и надеяться.
Как во всех подобных случаях, редких и немногочисленных, об этом событии сложат истории. Это путешествие и встреча в конце него расщепились на множество различных преданий. В основе некоторых лежала правда, но гораздо больше было лжи, которая по прихоти судьбы запомнилась правдой.
Множество таких историй, дошедших до Несмертного Легиона, были запутаны и искажены их собственной осторожной, тревожной надеждой, ведь им больше не на что было положиться. Эти слухи доходили до них через краткие обмены между экспедиционными флотами в глубокой пустоте и в визжащих астропатических посланиях, впечатлениях полубезумных медиумов, простиравших свои чувства в ненадёжный варп. Какое-то время у Несмертного Легиона были лишь рассказы о бесконечных хорах и ликующих толпах – в подобное было слишком легко поверить, и эта неприятная для них сцена врезалась в их мятущиеся сердца.
Но правда, почти бессмысленная на фоне этой вездесущей лжи, заключалась в том, что он пошёл один. То был его выбор. Он хотел задать вопросы, хотя и боялся ответов, и предложить сделку, в которой не могло быть компромисса.
Сангвиний никогда прежде не видел космических кораблей, не считая причудливых видений в его снах наяву. Но этот корабль посреди пустыни, чью золотую броню обжигало солнце, выглядел словно хищник. В его основе лежали мощь и эффективность, прямота и грубость. Он летал не благодаря понятию об изяществе, но извергая пламя.
Вокруг посадочных опор корабля, подобно огромными металлическими когтям вцепившимся в пропитанную радиацией пыль пустоши, сгрудились фигуры. Подобно кораблю, эти мужчины и женщины были кропотливо облачены и украшены золотом.
"Стражи моего отца", – подумал Сангиний. В этой мысли заключалась не только идея, что такому существу, как его отец, нужны стражи, но и то, что у него вообще есть отец. Столько лет он размышлял о собственном наследии, не имея представления о своем происхождении – и вот, наконец, в тени судна из пустоты перед ним лежала истина.
Он подставился под дуновение пустынного ветра, разминая мышцы и потянувшись к теплу сурового бриза. Как обычно, ему хотелось взмыть ввысь, отдалиться от земли и от своих обязанностей, подняться в небо и отправиться в дальние дали, где были погребены секреты войн древности. Сегодня это желание было одновременно и сильнее, и слабее; его сердцу было тревожно от возможного значения этой встречи, но, тем не менее, он горел желанием узнать, что ждёт его впереди.
Он слетел вниз и приземлился, с последним взмахом крыльев легко шаркнув ногами по земле. Когда он шагнул вперед, пыль взвилась вокруг его ног. Золотые фигуры носили разнообразное оружие: топоры, копья и крупнокалиберные автоматы. У Сангвиния был только его меч, висевший в ножнах на бедре.
– Добро пожаловать на Ваалфору, чужеземцы!
Он говорил на энохианском языке, языке своего народа, Чистых. Ему было интересно, смогут ли чужеземцы понять его, или же им придётся полагаться на жесты рук и неуклюжую мимику.
– Сын мой, – каким-то образом беззвучно произнёс один из облачённых в золото.
Вот так он в первый раз ощутил голос отца – не как звук, но как одну из своих собственных мыслей, как ощущение, за которым чувствовалась гигантская подавленная сила. Обратившийся к нему золотой человек – если это был человек – казалось, прилагал значительные усилия, чтобы сдержать себя или обуздать силу внутри себя.
Однако в этой фразе было нечто большее... большее... В словах "Мой сын" слышались "моё оружие", "Девятый", слышались другие понятия, которые Сангвиний не мог разобрать. Эта реплика была глубока, словно целая жизнь, и Сангвиний ощутил лишь пропасть между безмолвными словами отца и смыслом, скрывающимся за ними.
Но он не чувствовал угрозы в соприкосновении разумов. В контакте была уверенность. Нетерпение. Любовь. Осторожность. Это было приблизительное описание того, что нельзя выразить словами.
Человек – а он действительно казался человеком: его кожа и волосы были темны, от него пахло металлом и потом, а его сердце билось – подошёл ближе.
– Я – Император, – сказал мужчина, выходя из тени космического корабля. – И я – твой отец.
"Отец" – так сказал мужчина, и среди тишины в этом слове слышалось "хозяин", "творец", "создатель".
Сангвиний встретил взгляд Императора. И в сиянии отцовского взгляда он увидел ответ на вопрос, о котором даже не задумывался.
Это существо – этот Император – был человеком. Но в тоже время он не был человеком.
– В твоих глазах я вижу свет многих душ. Многих мужчин. Многих женщин.
Император улыбнулся.
– Ты видишь это?
Его энохианский был безупречен, но эта безупречность сама по себе была недостатком. Он говорил на этом языке с тем же произношением и интонацией, что и сам Сангвиний. Либо Император либо извлекал это знание из разума Ангела, либо напрямую вкладывал в него смысл своих слов. В любом случае, он не владел энохианским по-настоящему. Кроме того, Сангвиний не был уверен в том, что его рот вообще двигается.
– Я искал тебя много лет, – сказал Император. И в этих словах Сангвиний почувствовал ликование толп и сожжение миров. Даже в жаре пустыни его кровь похолодела.
– В своих снах я много раз видел тени этой встречи, – признался Сангиний.
С востока подул сильный ветер. Он инстинктивно приподнял крыло, чтобы укрыться от пыльного воздуха.
Глаза Императора проследили за его движением. Он медленно начал обходить Сангвиния по кругу, вытянув руку в перчатке и проводя кончиками пальцев по перьям ангела. Бесцветный взгляд Сангвиния следовал за кружащим отцом, но его крылья беспокойно вздрагивали, когда Император скрывался из виду за его спиной.
– Ты беспокоишься, – сказал Император. – Это естественно, сын мой. Я пришел не только возвратить тебя из изгнания, но и принести облегчение твоему сердцу и разуму, рассказав обо всём, что тебе нужно знать.
С губ Сангвиния готово было сорваться множество вопросов. Но среди них был один, стоящий впереди других. Из всех них один-единственный вопрос мучил его и преследовал его народ с тех пор, как племя Чистой Крови обнаружило его в диких землях. Они поклонялись ему за его силу и благодеяния, но боялись его из-за вопроса, лежавшего невысказанным между отцом и сыном.
– Спрашивай, – сказал Император. – Задай вопрос, который, как я чувствую, вертится у тебя на языке.
Ангел отпрянул от отца, не сложив крылья, но расправив их. Во внезапном порыве он ударил кулаком по звериной шкуре на груди. Одинокое сияющее белизной перо, раскачиваясь в танце, опустилось на пыльную землю.
– Кто я?
– Ты мой сын, – сказал Император. И снова за этими словами скрывались смыслы и понятия. На слова "ты мой сын" наложились "ты примарх", "ты мой Девятый генерал", "ты часть Великой Работы", "тебя украли враги" и – что самое тревожное – "возможно, они изменили тебя".
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Поймёшь, – заверил его Император.
– Ты – смерть веры, – ответил Сангвиний. – Это мне известно.
Император посмотрел на него, прежде чем заговорить.
– Да, – согласился его отец, – и в то же время нет. Откуда ты знаешь об этом?
– Я говорил тебе, что мне снился этот день. Фрагменты. Тени. Указания. Иногда они являются мне, наполненые эмоциями, но лишённые деталей.
– Вера – это оружие, – сказал Император. – Оружие, которое нельзя доверить нашему виду.
– Мой народ почитает меня как своего бога, – ответил Сангвиний. – Это несколько успокаивает их. Несомненно, тебе и твоим бороздящим небеса спутникам мы кажемся примитивными, тараканами в этой отравленной пустыне. Но я вознаграждаю их за веру в меня. Я служу им. Я милосерден, когда мой народ нуждается в этом больше всего, и я несу смерть их врагам".
– Это не делает тебя богом, сын мой.
– Я не говорю, что я бог. Я сказал, что мой народ считает меня таковым.
Сангвиний посмотрел в нечеловеческие, но слишком человеческие глаза своего отца.
– Мой народ, Чистые, должен быть оставлен в покое. В чём бы мы ни поклялись сегодня, моё нерушимое условие таково: без моего разрешения ни один корабль не войдет в небеса Ваалфоры и ничто не вмешается в жизнь кланов Чистой Крови. Мы вместе создали здесь спокойный мир. Ты не станешь ему угрозой, отец.
Император кивнул, но не в знак согласия, а в знак мгновенного понимания.
– Вот почему ты боишься меня, не так ли? Ты боишься поставить под угрозу то, чего вы достигли здесь.
– Я говорю о верности и любви, – мягко сказал Ангел. – А ты говоришь о достижениях.
– Разве я не прав? – спросил Император.
– Я боюсь за жизни моего народа, заслуживающего только мира. Мира, за который мы так упорно боролись. В твоих словах я слышу триумф культур, видящих в тебе своего спасителя. Но также я слышу разрушение городов и сожжение миров. Я слышу погребальные песни по ныне запрещенных религиям и скорбь по народам, что следовали им. Разве я не прав?
Император не ответил ему.
Позднее – много раз за последующие десятилетия – Сангвиний будет вспоминать эти слова. При всей чистоте намерений Императора, в них было так много компромиссов. Веру нельзя было терпеть... за исключением случаев, когда её можно было терпеть. Религии смешивались с пеплом непокорных миров... если только они не были полезны для Великой Работы. Императору были нужны Механикумы Марса, и он позволил им поклоняться ему как Омниссии, воплощённой аватаре Бога-Машины. Пожалуй, необходимость могла побороть принципы любого, как человека, так и бога.
Но всё это придёт позднее. В тот день, среди песков пустыни у Ангела были и другие вопросы.
– Ты не отрываешь взгляда от моих крыльев. Но я заметил, что ни у тебя, ни у твоих последователей нет таких же.
Сангвиний осмотрел мужчин и женщин, всё ещё ожидавших у десантного корабля, затем вновь обратил взгляд на Императора.
– Мои крылья – это часть твоего замысла или прихоть судьбы?
Император посмотрел на него пытливым взглядом изобретателя, оценивающего прототип, и прощающим взглядом отца. Безупречное сочетание.
– Ты изысканно создан, – сказал Император. – Изысканно и кропотливо.
Это отнюдь не было ответом.
– Кто я? – снова спросил Сангвиний, на этот раз с укором в голосе.
Голос Императора смягчился, равно как и выражение его лица. Неизменными остались только его глаза, в которых по-прежнему горели неразделимые бесчисленные души.
– Ты – авантюра против смерти надежды, сын мой. Ты – бросок игральных костей в конце игры. Как ты зовёшь себя?
Он называл себя именами, данными его народом. Сначала то были прозвища юности. Затем, когда вырос и возглавил кланы Чистой Крови, он получил имя. Имя, священное для племени, которое стало считать его своим богом. Имя, означавшее, что он принадлежит им по духу, если не по рождению, означавшее "Чистокровный".
– Сангвиний.
Император кивнул.
– Сангвиний. Ты – примарх, часть Великой Работы, украденный у меня и лишённый своего места, отделённый от меня все эти годы. Ты нужен мне, сын мой. Человечество нуждается в тебе. Ты – орудие для спасения целого вида. Я пришел, чтобы вознести тебя, чтобы повести тебя к звездам – дать тебе Легион, которым ты будешь командовать, и будущее, за которое ты будешь сражаться.
И снова Сангвиний услышал ликование толп под ярким светом и крики жителей горящих миров.
Тогда он спросил о том, о чём не спрашивал ни один другой примарх. Даже Ангрон, будучи найденным, принял судьбу, не задав вопроса, который задал Сангвиний.
– А что, если я откажусь?
Казалось, что Император задумался.
– Ты не откажешься. Я знаю тебя. Здесь ты спас десятки тысяч жизней. Со мной ты спасешь миллиарды жизней на миллионах миров. Ты спасешь жизнь каждого человека, которому ещё только предстоит родиться. Ты не сможешь отказаться от такого. здесь
Они смотрели друг другу в глаза, отец и сын, создатель и творение. Никто из них не оспорил правоту слов Императора.
– Мне кое-что нужно от тебя. Мне нужна твоя клятва.
Император молчал, позволив сыну продолжить.
– Какие клятвы не имели бы для тебя значение, клянёшся ли ты, что оставишь кланы Чистой Крови в мире? Не затронешь их своими замыслами, если только они сами не попросят тебя? Оставишь их такими, какие они сейчас, дав им верить во всё, во что они решат верить?
Император заколебался. Сангвиний увидел взвешивание решения в глазах отца и задался вопросом: "Потрясен ли он любовью, которую я питаю к своему народу, или он просто рассматривает пути обхода этого препятствия в его Великой Работе?"
Наконец Император заговорил.
– Я обещаю.
Сангвиний сложил крылья.
– Тогда давай поговорим о будущем, отец.
И так они и сделали.
Девятнадцать. Владыка Девятого легиона
Три года спустя, во время Великого Крестового похода
Сангвиний
В ночь, когда он встретился со своим легионом, шел дождь. Позже об этом будут рассказывать совсем не так: многие истории рисуют (иногда буквально, на холсте) картину Ангела, стоящего в потоках солнечного света перед стройными рядами его великолепных сынов. На самом же деле в северном полушарии планеты Тегар Пентавра был самый разгар сезона дождей. Струи дождя секли снижающиеся корабли, по раскаленной после входа в атмосферу броне били порывы штормового ветра.
Сангвиний стоял в отсеке для экипажа «Громового Ястреба», окруженный воинами в безукоризненно-белых доспехах. В голове крутились мысли о Ваалфоре, с которой все началось. После трех лет сражений рядом с братом Хорусом он наконец здесь. После трех лет изучения нарождающегося Империума во всей его бесконечной сложности. После трех лет войн плечом к плечу с теми, кто его сейчас окружал. Их броню украшали полумесяц и волчья морда – символы Лунных Волков. Без сомнения, они были превосходнейшими воинами – превосходнейшими людьми – каких он знал в жизни.
– Волнуетесь, повелитель? – спросил один из них.
– Нет, Эзекиль. – повернувшись к воину, ответил невинной ложью Сангвиний. – Но спасибо, что беспокоишься.
– Я бы на вашем месте волновался, – с усмешкой сказал другой. – Вы наверняка успели привыкнуть к высоким стандартам, повелитель. Что, если они дерутся хуже нас? У вас же просто сердце разорвется.
– Тарик прав, – улыбнулся, сверкнув зубами, Эзекиль, которому труднее давалась непринужденность. – Мы, наверное, избаловали вас за эти годы.
– Я только надеюсь, Волчата, что если воинам моего Легиона не хватает вашего упорства на поле боя, то им недостает и вашего безграничного самодовольства.
Они засмеялись, и Сангвинию пришлось скрыть свою печаль. Он будет с грустью вспоминать время, проведенное с возлюбленным Шестнадцатым легионом брата, это уж точно. Говоря языком Ваалфоры, они были воинами, с которыми можно пойти в пустыню: верными, стойкими, дисциплинированными. Хорус превратил терранских бандитов и хтонийских варваров в прекрасное в своей безупречности, подлинно благородное оружие.
Слово «волнение» не совсем точно описывало чувство, что омрачило его душу, но и вовсе неподходящим оно не было. Многое рассказывали о Бессмертном Девятом, о Несмертном Легионе, о Пожирателях мертвецов, и Сангвиний не испытывал никаких сомнений в боевой доблести воинов, с которыми собирался впервые встретиться. В сущности, склонность к насилию была единственным, чего он с уверенностью от них ожидал.
– Мне понравилось, повелитель, – сказал Тарик и схватился за поручень. Челнок задрожал, заходя на посадку. – Сражаться вместе с вами, я имею в виду.
— Это было честью, – добавил Эзекиль. – Мы будем скучать по вам.
Их привязанность вызвала у него более искреннюю улыбку. Он посмотрел на обоих, затем оглядел остальных воинов отделения, державшихся за поручни на случай турбулентности.
— Это для меня было честью сражаться рядом с вами, племянники. – Он едва не добавил пожелание, чтобы их легионы всегда связывали такие же крепкие узы, но будущее казалось таким неопределенным, что оно прозвучало бы банально, если не хуже. Он решил остановиться на тех искренних словах, что уже произнес. Пока и этого достаточно.
Корабль затрясся; они приземлились. Сангвиний услышал, как двигатели сбавляют обороты, их затихающий вой сменился грохотом муссонного ливня по обшивке. Он чувствовал на себе взгляды Лунных Волков, чувствовал, что они находятся под впечатлением от обыденного величия этого момента, и ощущал их любопытство – что же он скажет, когда опустится рампа корабля?
Никого не удивило, что именно Тарик осмелился нарушить задумчивое молчание перед встречей сына Императора с воинами, созданными из его генного материала. Тарику Торгаддону, центуриону Второй Роты, редко удавалось настроиться на торжественный лад.
– Вы подготовили речь, повелитель? Луперкаль выдал ту еще лекцию, когда мы собрались, чтобы встретиться с ним в первый раз. Братство, долг, ответственность… Все, что душе угодно. Довольно трогательная получилась речь, скажу я вам.
– Теперь ты шутишь, – заметил Абаддон, – а тогда плакал вместе со всеми.
Торгаддон ответил низким смешком, но Сангвиний в этот раз не улыбнулся. Он смотрел вперед, будто бы сквозь металлический корпус корабля мог разглядеть ряды ожидающих его воинов.
Эзекиль, сегодня облаченный не в черную боевую броню Юстаэринской элиты, а в церемониальную белую, наблюдал за Сангвинием с несколько большей почтительностью, чем Тарик.
– Вы знаете, что им сказать? – спросил он.
Три года, подумал Сангвиний. За эти три года ни единого часа не прошло, чтобы я не думал об этом.
Он просмотрел пикт-запись первой встречи Хоруса с Лунными Волками, изучил его слова, язык тела и чувства, что скрывались за ними. Когда он готовился к тому, что должно было сейчас произойти, в его уме мелькали речи, гимны, лекции и даже проповеди – разумеется, сугубо мирного и нерелигиозного свойства. Он исписал столько свитков, полных тщательно выверенной искренности, и бросил неоконченными столько томов, полных отрывочных размышлений. Множество фраз приходило ему в голову, и каждую из них он мог бы произнести через несколько минут.
– Нет, Эзекиль. Если честно, не знаю.
Даже Торгаддон не нашелся, что ответить на такую прямоту. Сангвиний услышал гудение сервоприводов брони – Лунные Волки за его спиной обменялись молчаливыми взглядами.
– А что насчет войны на Тегар Пентавра? – опять начал Тарик. – Как думаете, мы вам понадобимся?
– Посмотрим, – ответил Сангвиний.
Снова воцарилась тишина, еще более неловкая, чем прежде.
К счастью, в воксе затрещал голос пилота: «В сторону, в сторону!», и с ревом гидравлики рампа корабля опустилась. В кабину ворвался шум дождя.
Сангвиний вышел в непогоду. За ним шагали Лунные Волки. Перед ним в строю стояли воины Несмертного Легиона.
Они ждали, выстроившись в ряды и вытянувшись под ливнем по стойке смирно, как статуи. Несколько тысяч лиц без шлемов были словно отлиты по его образу и подобию; с помощью генетической техномагии их вылепили заново, чтобы они походили на лицо неведомого отца. Разные оттенки кожи этого не скрывали, разный цвет волос и прически тоже подчеркивали непреложный факт: у каждого было его лицо. Сангвиния предупреждали, что, вероятно, так и будет, но реальность поразила его. Многие Лунные Волки после своего возвышения в ранг Астартес стали похожи на Хоруса; для легионеров это было обычным делом. Здесь же Сангвиний видел не сходство, но полное подобие. Сыны Хоруса напоминали своего примарха, как сыновья, очень похожие на отца. Сыны Сангвиния напоминали его собственное отражение в треснувшем зеркале. Лица воинов покрывали боевые шрамы, но они были его точными копиями.
И они боялись его. Это было ясно по глазам, что так походили на его собственные, по напряженным чертам таких знакомых лиц. Мука ожидания заставила его поверить, что сыны возликуют при одном его виде, но на самом деле все оказалось намного сложнее. Они боялись того, что он представлял собой, и перемен, которые предвещало его появление.
Выйдя из тесного корабля, он расправил крылья навстречу дождю. Это был просто инстинкт, как если бы кто-то поднял руку, чтобы заслониться от ветра, или размял плечи перед тяжелой работой. Но в мгновение, когда раскрылись его белые оперенные крылья, некоторые воины в первых рядах вздрогнули. Сангвиний понял, что они боялись не того, что он символизировал. Они боялись его самого. Может быть, их пугали признаки мутации, трепещущие за его спиной? Примарх не думал, что все так просто. Их пугало само его присутствие.
Но почему?
Ливень хлестал без устали, заполняя грозную тишину непрекращающимся шумом. Сангвиний ощущал спиной взгляды Лунных Волков так же явственно, как видел разглядывающих его Несмертных. Плотно прижав крылья к телу – скорее для удобства, чем в качестве предосторожности – он пошел вдоль рядов воинов в мокром сером керамите. Он смотрел им в глаза, проходя мимо, и отмечал про себя шрамы, что пятнали их броню и преображенную плоть.
Они, в свою очередь, смотрели на него не только с отчаянной надеждой, как он ожидал, но и с неожиданным вызовом. Они хотели, чтобы этот день наступил, мечтали о нем, но теперь решалась их судьба. Напряжение ощущалось физически, оно довлело над всеми.
Он читал по их лицам повесть о Великом Крестовом походе. О том, как они поглощали кровь и плоть для того, чтобы обрести тактическое преимущество, для того, чтобы выжить, а иногда – слишком часто – для удовольствия. По шрамам, что омрачали их красоту, он читал хроники подземных сражений с ордами мутантов и почти нечеловеческими племенами ради отчаянно необходимых пополнений. В их суженных, полных смятения глазах он видел безосновательные отказы Дивизио Милитарис предоставлять им боеприпасы и бронетанковые подразделения наравне с другими новорожденными легионами – из страха перед выродками из Несмертного. Он видел как имперские распоряжения разделяют их на малые группы, и осколки осколков прикрепляют к другим легионам – вот почему так долго не удавалось собрать весь легион воедино. Он видел, как тяжелы были их кампании и на какие компромиссы им приходилось идти, когда к этому принуждала судьба. В наклоне головы, в линии рта он видел, какие приговоры выносили им другие, более достойные легионы. Он видел, какие грехи они совершали против собственной империи, и какое презрение должны были из-за этого выносить. Он видел, как они щеголяли этим презрением, словно знаком нежеланной чести.
Словом, он видел их такими, какими они были: каннибалами и убийцами с лицами ангелов.
И наконец, в их дерзких взглядах светилось знание о собственной гибели. Их история подходила к концу. Даже если бы Сангвиний не стоял сейчас перед их рядами, срок жизни Несмертного Девятого определенно истекал. Другие легионы, какими бы свирепыми они не были, представляли собой надежные орудия из арсенала Императора. Восьмой он посылал, чтобы навести на планету раздирающий страх. Двенадцатый – чтобы утопить восстание в крови самих бунтовщиков. Безжалостность этих легионов все же сдерживалась рамками Великого Плана.
Но Девятый… эти запятнанные кровью рыцари с их багряными ритуалами, эти Пожиратели мертвецов… Они уже были сломлены, на их силу как легиона нельзя было положиться. Целые армады экспедиционных флотов отказывались иметь с ними дело. Снова и снова они были близки к полному уничтожению, и не раз им удавалось отползти от края только благодаря отчаянному набору пополнений, поддерживая свою численность за счет генетических отбросов человечества, которых они наделяли имперским совершенством. Вот почему в их рядах оказалось множество воинов, тела которых были великолепны, но души пусты. Их вел один только долг. Эти постлюди воевали за Империум, но мало о чем заботились и ничего не любили. Страдания не облагораживали их, а только давали повод гордиться своей стойкостью.
Гордость животного, загнанного в угол – вот все, что у них осталось.
Сангвиний прогнал эту мысль сразу же, как только она появилась. Нет. Не все, что осталось. У них никогда больше ничего и не было. Им больше ничего не позволено было иметь.
Как же похожи они были на людей Ваалфоры – такие уязвимые при всем своем мужестве, они умели выживать, но никогда не процветали. Сангвиний был принят в кланы Чистой Крови и стал их чемпионом. Он мог бы править ими, как царь и бог, которым они его считали, но хотел он только одного – защитить их. Не как господин он смог облегчить страдания, что племена Чистых терпели на своих пропитанных радиацией землях, но как слуга.
Теперь он понимал, почему Несмертные боялись его. Он собственными глазами видел правду, которую не мог передать никакой гололитический отчет. Чего потребует от них этот крылатый полубог? Смогут ли они оправдать его ожидания? И захотят ли, если новообретенный отец и его идеи вызовут у них только презрение?
Сангвиний шел дальше, не переставая изучать их. Он мог бы заставить их принести клятву верности. Он мог бы пообещать им славу, поделиться с ними гордостью, которую испытал, когда Император даровал ему собственный легион. Он был их примархом, и ничто не помешало бы ему поступить именно так, как его сыны ожидали – привязать их к себе священными обетами.
Но его первые слова, обращенные к легиону, были далеки от тех напыщенных речей, которые ему приписали бы историки позднейших лет.
– Как тебя зовут? – спросил Сангвиний ближайшего из Несмертных, первого из сынов, с кем он оказался лицом к лицу. Он задал вопрос мягко, но уверенно, с очевидным любопытством.
– Идамас, – ответил воин с мокрым от дождя, покрытым шрамами лицом. В его темных глазах Сангвиний увидел замешательство; Астартес помедлил, не зная, стоит ли добавить титул.
– Спасибо, – сказал Сангвиний. Он повернулся к следующему. – А тебя как зовут?
– Амит. – И снова короткая пауза, хотя потом Амит все же добавил сдержанно: – Повелитель.
– Спасибо. А тебя?
Так оно и пошло. Скоро он перестал задавать им вопросы по очереди, позволив вместо этого нарушать строй и подходить к нему небольшими группами. Он смотрел им в глаза, когда они называли свои имена; многие, разгорячившись, перекрикивали друг друга, и он запоминал всех, отводя каждому место в своей сверхъестественной памяти. Это его первые сыновья, и он будет помнить их до конца своих дней.
Когда они закончили, снова опустилась тишина – напряженная тишина ожидания. Раньше Несмертные смотрели на него со смесью надежды и непокорного страха. Теперь же вызов в их глазах был почти лихорадочным. Зачем он спрашивал их имена? Что будет делать теперь, когда он их знает?
Сангвиний отсалютовал им, прижав кулак к сердцу. И наконец заговорил.
– Вы назвали мне свои имена; я читал отчеты о ваших деяниях. Я знаю вас, и знаю, как Империум моего отца – наш Империум – относится к вам. Вы служили верно, но были вознаграждены в равной мере благодарностью и злобой. Вам давали трудные задания, а потом платили недоверием, когда вы выполняли их, как вам казалось, наилучшим образом. Я не стану говорить, что вы были неправы, когда делали то, что делали, но и винить тех, кто начал вас бояться, тоже не стану. Все это в прошлом; теперь у нас есть возможность отступить от края гибели. По моему первому приказу вас снова собрали вместе. Мы будем сражаться вместе, как кровные родичи. С этой минуты вы больше не сломленный легион.
Все Несмертные смотрели на него. Он больше не чувствовал сомнений. Он точно знал, что хотел сказать.
– Не приносите мне клятв. Не давайте обещаний. Не присягайте мне только потому, что в ваших жилах течет моя кровь.
Сангвиний вдруг засмеялся: его смех прозвучал музыкой на фоне барабанного стука капель.
– Впрочем, не присягайте мне вовсе. До тех пор, пока не убедитесь, что я достоин этого.
Примарх вынул меч из ножен и вонзил его в землю перед строем. Он расправил крылья, и капли дождя украсили их, словно жемчужины. И тогда, к восторженному ужасу своих сынов, он почтительно опустился перед ними на одно колено. Хоть он и опустил голову, его голос все же перекрыл шум бури.
– Вместо этого я присягну вам. Примите мою клятву здесь и сейчас. Я – Сангвиний, сын Императора, примарх Девятого легиона, и я обещаю, что буду стоять рядом с вами в славе или умру рядом с вами в стыде. Сегодня я пришел к вам не для того, чтобы навязать свой путь, но для того, чтобы учиться у вас.
Несмертный Легион смотрел на него в немом изумлении. Ни наказаний, ни обличений, к которым они готовились, не последовало. Их новообретенный отец не произносил самодовольных клятв перековать их по своему образу и подобию, как они ожидали.
– Этот легион – не мой, – воззвал Сангвиний к своим сыновьям, поднявшись на ноги. – Он не вещь, с которой я могу поступать как мне угодно. Этот легион – наш. И хотя вы мои сыновья и обязаны отвечать передо мной, я – ваш примарх, и буду отвечать перед вами.
Сангвиний услышал, как Лунные Волки неловко переступили с ноги на ногу. Все шло не так, как на их первой встрече с Хорусом. Эти встречи вообще не должны были проходить подобным образом.
Ангел вытащил меч из мокрой земли и возвысил голос, чтобы перекричать гром.
– Каждый из вас – обагренный кровью ветеран Великого похода. Я тоже сражался за Империум, изучая его бок о бок с моим братом Хорусом. Но я новичок в моем звании, так же как и в военном деле. Когда-нибудь я смогу командовать вами. Но сейчас я прошу только о возможности сражаться рядом. Если вы откажете, я не затаю обиды. Я разорву мой договор с Императором и вернусь на Ваалфору, а вы останетесь выживать, как выживали до этого. Но если вы примете мое предложение… тогда мы вместе узнаем, каким станет наш легион. Давайте же напишем его историю как единый род, связанный узами крови!
Сангвиний позволил струям дождя омыть лезвие меча. Плавным движением он вложил его в ножны, по крыльям прокатилась волна дрожи от штормового холода.
– Император приказал нам взять этот мир. Он хочет Тегар Пентавра. Он хочет привести этот мир к согласию не позднее чем за земной месяц. Я видел планы. Я видел сообщения, в которых Имперская Армия умоляла Лунных Волков прибыть сюда, и официальные запросы, из которых безупречные сыновья моего брата могли понять только одно – что Девятому легиону нельзя доверить приведение к согласию.
Несмертные зашевелились, задвигались, крепче сжали в руках оружие. Гордости у них хватало в избытке. С нее и надо было начинать.
– Император хочет этот мир, и Лунные Волки с радостью преподнесут его на блюдечке.
Сангвиний сделал паузу с полуулыбкой на прекрасном лице; сейчас он походил на человека, который делится остроумной шуткой с ближайшими друзьями.
– Но мне почему-то кажется, что мы обойдемся без наших многоуважаемых кузенов. Мне кажется, мы возьмем эту планету без их помощи и напишем первую главу настоящей истории нашего легиона!
Он повернулся, словно посредник между офицерами Лунных Волков и смешавшимися рядами Несмертных. Эзекиля, казалось, слегка забавляло происходящее. Тарик улыбался во весь рот.
– Что скажете, воины Девятого легиона? – крикнул Сангвиний. – Что вы скажете нашим достойным представителям Шестнадцатого?
Словно раскаты грома, раздались тысячи голосов, в которых звучали насмешка, несогласие и вызов. Весь Несмертный Легион орал, чтобы поставить на место Лунных Волков, и этот слитный рев заглушал бурю.
Эзекиль Абаддон шагнул вперед, успокаивающе подняв руки. Тишина наступила не сразу. Тарик вышел вместе с ним и отвесил шутливый, изысканный поклон, в то время как Абаддон склонил голову в знак уважения к смолкающим Несмертным.
– Что ж, владыка Сангвиний, – сказал Тарик достаточно громко, чтобы его услышали даже задние ряды. – Мы с моим дорогим Первым капитаном Абаддоном посовещались и решили, что вполне можем отозвать силы нашего легиона и позволить Девятому самому со всем разобраться.
Сангвиний взглядом поблагодарил обоих, проследил, как они возвращаются на борт челнока, и снова повернулся к своему легиону.
– Друзья мои, – обратился он к Несмертным, – мои сыны! Готовьтесь победить в нашей первой войне!
Двадцать. Высокое Воинство
В поздние годы Великого Крестового похода
Шенкай
Из санкционированных архивов трэллов IX/57437AJc/94-DVk
Приписан к легионеру Зефону
Начать запись.
Меня зовут Шенкай из рода Исмаранта. Мне двенадцать стандартных циклов. Это первая запись из моего официального архива, я ее записываю по пути на Терру.
Я ваалфоранец, но ни разу не был на Ваалфоре, только видел ее на пиктах и сканах. Я родился в пустоте, но я сын ваалфоранцев, поэтому знаю ритуалы и историю моего народа.
Я раб. Мои родители и учителя говорят, что я не должен произносить это слово. Они говорят, что рабы несчастные и с ними плохо обходятся, а мы не несчастные, и с нами обходятся хорошо, значит, по-настоящему мы не рабы. А я думаю, что рабство не имеет никакого отношения к счастью или несчастью. Мне кажется, тут дело в том, можешь ты сам решать за себя или нет. Мы не можем. Воины из Девятого легиона благородные, добрые и чистые, служить им – это честь. Но я не понимаю, как они могут быть добрыми, благородными и чистыми и все равно держать нас в рабстве. У нас важная работа и мы ей гордимся, но иногда мне кажется, что сервиторы делали бы ее почти не хуже. Еще мне кажется, что мы все равно делали бы нашу работу, даже если бы нас не заставляли.
Учителя и родители говорят, чтобы я молчал про такое. Говорят, у меня это пройдет. Еще они говорят, что Великий Ангел, наш примарх, огорчится, если узнает, что я считаю нас рабами.
Я видел Великого Ангела четыре раза в жизни, один раз он со мной разговаривал. Мне тогда было девять стандартных циклов и я заплакал, потому что многие заплакали, когда его увидели. Я спросил отца, почему мы плачем, и он сказал, потому что Великий Ангел совершенен и смотреть на него – все равно что смотреть на солнце. Я не знаю, как это, потому что никогда не был на поверхности планеты и не смотрел на солнце. Мы видим солнца сквозь затемненные окна «Красной Слезы», но они не такие яркие.
В тот раз, когда наш примарх со мной разговаривал, мы были в оружейной Высокого Воинства. Великий Ангел искал нашего господина Зефона, но его там не оказалось. В оружейной было полным-полно трэллов, которые чинили оружие и доспехи, а мать и отец учили меня ухаживать за экипировкой господина. Я еще никогда не видел Великого Ангела так близко. Он поблагодарил моих родителей и сказал, что они хорошо управляются со снаряжением нашего господина, и, наверно, они были рады, но я на них не смотрел.
Великий Ангел повернулся ко мне, потому что я потрогал его крыло. Родители расстроились и немного испугались, но Великий Ангел улыбнулся, наклонился ко мне и заглянул мне в глаза. Когда смотришь ему в глаза, то чувствуешь себя так, как будто с тобой ничего плохого не может случиться и как будто ты вообще не раб. Он вытер мне слезы своими белыми пальцами и тихонько сказал: «Привет, малыш».
Он спросил, как меня зовут, и я попробовал ответить, но слова застряли в горле. Мои родители хотели ответить за меня, но Великий Ангел остановил их и сказал: «Если твои родители Эристес и Шафия из рода Исмаранта, то ты, должно быть, Шенкай».
Я подумал, откуда он это узнал, но он улыбнулся, как будто прочитал мои мысли, и сказал: «Я знаю всех на этом корабле и каждого в нашем легионе». Он сказал, что когда я доучусь, легион будет мной гордиться. Еще он сказал, что приятно было со мной познакомиться.
Потом он сказал одну вещь, про которую я все время думаю. Я признался, что хочу стать Ангелом, когда вырасту, и он перестал улыбаться и сказал: «Нет, не хочешь».
Я спросил, почему у него такой грустный голос, а он сказал, нипочему, он не грустный, все в порядке.
Он поднялся на ноги, но не просто взял и ушел, а сначала поклонился моим родителям, как будто это они примархи, а он – трэлл, и некоторые трэллы ахнули, а другие опять заплакали. Все так сильно его любили, я прямо чувствовал, что комната полна этой любви. Потом он ушел, а мы смотрели ему вслед.
В прошлом месяце моя учеба закончилась. Меня, как обученного трэлла, по традиции представили нашему господину Зефону, но все пошло не так.
Господина зовут Зефон. Он экзарх Высокого Воинства. Его зовут Вестником Скорби, потому что он очень беспощадный и потому что он один из Священнейших, Разрушителей, один из тех, кто владеет оружием, запретным для остальных. Для нашей семьи честь служить ему.
Я много раз смотрел записи с камер на шлеме господина, мы вместе с отцом их смотрим, когда он проверяет данные. Я тогда стою рядом с креслом отца, а он и много других трэллов просматривают архивные данные на консолях корабельного атенеума. На многих кораблях стали появляться летописцы, но их сюда не пускают, потому что эти данные священны для легиона. Я слышал, как некоторые летописцы жаловались, но так им и надо. Нечего сюда нос совать.
В общем, я много раз видел, как господин сражается, иногда его собственными глазами, а иногда глазами других воинов из Высокого Воинства. Он красивый, как все Ангелы, но не по-человечески: он больше похож на картины или статуи, которые спрятаны на нижних палубах флагмана.
Лучше всего я помню запись с шлема воина по имени Ториан. Перед тем, как на этой записи появляется мой господин, видно только черный туман, который поглощает землю. Это ядовитый дым от их алхимического оружия. Высокое Воинство сверху накрыло землю радиоактивным туманом, а теперь собирается спуститься в него и убить всех, кто выжил. Пока Ториан падает, его зрение застилает дым. Потом он приземляется на ноги, а вокруг ничего не видно, только помехи.
Потом включается тепловизор. В ядовитом тумане появляются тени, размытые фигуры вооруженных мужчин и женщин – это те, кто против согласия. Некоторые умирают, но не все. Те из них, кто вовремя загерметизировал свои костюмы, еще сражаются. Высокое Воинство крошит их в капусту. Тепловые пятна мечутся, падают, и всего через несколько минут после начала съемки они уже холодные и темные.
Торианова камера выходит из тумана. С краев он становится жиже. Ну, то есть рассеивается. И Ториан из него выходит. И разворачивается.
То, что происходит потом, занимает меньше трех секунд. Я это точно знаю, потому что в углу экрана есть рунические указатели времени. Я много раз пересматривал этот момент.
Из смертельного тумана выбегают двое врагов. Их странная броня не пропускает радиоактивный дым. Один из них только успевает показаться из тумана, как его сразу же затягивает обратно. Его криков не слышно, и до конца записи мы больше его не видим. Я узнал, что с ним случилось, только когда посмотрел запись с глазных линз господина: Зефон схватил его за трубки, которые торчали из брони на спине, и затащил обратно. Потом разбил ему шлем, и туда попал яд. И он умер.
Вторая успевает отойти на несколько шагов от стены тумана и вдруг останавливается. Она выгибается. Визор ее шлема изнутри заливает кровь, лица больше не видно. То ли она ее выкашляла, то ли выблевала. Трудно разглядеть меч, который пробил ее тело насквозь и вышел из груди, потому что сталь почернела от токсичного дыма. С оружием Высокого Воинства всегда так бывает, и нам приходится надевать специальные перчатки и защитные костюмы, чтобы почистить оружие и доспехи, если они применяли в бою свои Разрушительные боеприпасы.
Вот и оружие господина почти не видно, потому что он выключил силовое поле, а Астартес это делают только по одной причине – потому что не хотят, чтобы враг умер сразу, а хотят, чтобы он умирал медленно.
Женщина падает, и господин выходит из ядовитого облака. Красные доспехи почернели от жаркого огня Разрушителей. Женщина умирает у его ног, а он в это время отдает Ториану новые распоряжения. Вокс трещит, передавая поздравления от других капитанов. Потом господин поворачивается и запускает турбины. Он прыгает, вспыхивают огни реактивного ранца, и он снова исчезает.
Вот он какой, Зефон. Ну то есть раньше был. Он уже много месяцев не такой.
На той неделе, перед тем как идти в апотекарион, мы с отцом пошли на нижние палубы. Отец говорит, что там, в глубинах боевых кораблей Кровавых Ангелов, скрыты самые прекрасные произведения искусства во всем Империуме. Когда я его спрашиваю, почему легион никому не показывает свои сокровища, он говорит, потому что Ангелам наплевать на славу. Они творят искусство для себя, а не для других.
Мы шли мимо картин, на которых были чужие пейзажи и города. Еще там были статуи, вырезанные из камня с многих разных планет, некоторые изображали животных, другие – чудовищ или Императора, а некоторые были вообще ни на что не похожи. Они называются абстрактными. Я это знаю, я не тупой, хоть и не понимаю, что означают статуи.
Я видел скульптуры дев, и варваров, и ксеносов. Некоторые ксеносы стояли в благородных позах, они были совсем не похожи на побежденных. Странно, зачем так изображать врагов, будто ими восхищаешься?
Я видел пейзажи Ваалфоры, и отец сказал, что они завораживают, но и тревожат, потому что это Ваал из отдаленных воспоминаний воинов, некоторые из них – аж столетней давности, и сейчас на выжженной земле все по-другому. Я на Ваалфоре не был, поэтому не скажу, правда это или нет.
Но там еще много чего вызывало такие чувства – статуи, которые словно мучились, картины, на которых погибали миры. Я сказал отцу, и он ответил: «Ты прав», как будто это что-то объясняло.
Я видел на стене скульптурные лица, такие спокойные на вид, хотя на глазах у них были повязки из колючей проволоки. Их сделал апотекарий Амастис, и отец сказал, что это в память о его погибших братьях.
Я видел три сферы, изукрашенные глубокими ранами, они покачивались в невидимом антиграв-поле. Их сделал воин Нассир Амит. Отец сказал, что они изображают восход трех лун над миром под названием Уриссия. Наверно, для капитана Амита это было важно.
Я видел много картин с самими Ангелами, потому что воины часто рисуют своих братьев. Многие из них изображены в мирные времена, они одеты в тоги или робы. Я видел картину, на которой нарисован Дарамир из Слез Ангела, он стоит в своих одеяниях с поднятой рукой и произносит речь на легионном симпосии. Это картина воина Геката, который рисует только своих братьев, и всегда в спокойных и мягких позах. Я спросил отца, почему, и он ответил, что Гекат хочет показать внутреннюю сущность других воинов.
Там было много гололитических записей музыкальных выступлений: они играли на всех инструментах, которые только можно представить, о некоторых я даже не слышал. Иногда это была не запись, а просто в темной комнате играла музыка.
Мой господин не художник, не скульптор и не поэт. Его музыка играет в пустом вестибюле. Вы заходите туда и слышите тихую мелодию, которую кто-то играет на пианино. В эту комнату отец меня и привел, и закрыл глаза, как будто слышал что-то в этой музыке, чего я не слышал.
Мне не понравилась музыка господина. Она почему-то была очень грустная, и пока я ее слушал, в голову приходили мысли про то, как я ошибался в учебе, и про ссоры с другими учениками. Иногда он брал несколько нот подряд, и звуки словно рассыпались в воздухе, а иногда позволял самым длинным нотам звучать долго-предолго.
Я сказал отцу, что музыка мне не нравится и от нее у меня грустные мысли, и он ответил, что поэтому и привел меня сюда перед тем, как представить господину.
– Чтобы мне стало грустно? – спросил я, потому что это была какая-то чепуха.
– Чтобы показать тебе его утрату.
Я тогда все равно ничего не понял. Понял только потом, когда встретился с Зефоном.
Это было вроде как мое официальное представление, но он и внимания на меня не обратил. Едва взглянул. Глупо представляться господину в апотекарионе, но дело в том, что он оттуда почти не выходил с тех пор, как был ранен, и еще после всех этих операций, которые пошли насмарку.
Так что представление не состоялось, зато мы увидели последнее, что господин сделал как Экзарх Высокого Воинства. Он отдал команду прямо из койки в апотекарионе «Красной Слезы» – велел повысить субкоммандера Анзараэля. Ему сделали еще одну операцию, но бионика опять отказала. Никак она не хотела соединяться с его нервной системой. Он хромал, и руки у него тряслись, и пальцы не слушались.
Анзараэль принял командование, но отказался от меча Зефона.
Моя мать – оруженосица Зефона, и это ей господин приказал принести меч к его постели, но Анзараэль отказался от чести принять его.
– Вряд ли он мне понадобится на Терре, – сказал господин. – Все равно я не смогу им воспользоваться, даже при всем желании.
Анзараэль как будто удивился, и родители мне потом сказали, что господин никогда не разговаривал со своими воинами таким тоном. В легионе считается очень важным контролировать свой гнев. Если присмотреться, он всегда сквозит в их взглядах, но они считают, что нужно не поддаваться ему, а преодолевать.
Господин хотел все равно отдать меч, но бросил его сильнее, чем собирался, потому что бионика подвела. Анзараэль поймал его и несколько секунд смотрел на богато украшенную рукоять и ножны. Наверно, мы должны были расчувствоваться, но когда он пробормотал слова благодарности, нам всем стало ужасно неловко.
Я думал, все закончилось – ох, как мне этого хотелось, – но Анзараэль сказал:
– Сэр, я хотел бы кое-что передать вам от имени Высокого Воинства.
Господин сжал зубы. Не знаю, от раздражения или потому что мышцы были повреждены и еще не исцелились.
– Что?
– Сэр…
– Хватит обращаться ко мне «сэр». Ты старше меня по званию. Ты Экзарх Высокого Воинства, а я – обрубок на больничной койке.
– Зефон, – сказал Анзараэль; странно, но имя господина тогда показалось мне нелепым и каким-то стыдным. – Высокое Воинство велело мне передать их пожелание. Все подразделение умоляет вас принять одну из предложенных вам позиций…
Он не закончил, потому что Зефон перебил его.
– Убирайся.
Господин попытался махнуть рукой, чтобы прогнать Анзараэля, но не смог разжать кулак. На секунду я подумал, что Анзараэль останется и возразит ему, но что тогда? Господин начнет кричать на своего заместителя прямо с больничной койки, на которой он лежит совсем беспомощный?
Но Анзараэль не возразил. Он отдал честь и вышел, и забрал подаренный меч с собой. Наступила тишина, и я подумал, что теперь господин признает меня, как требовала традиция, но он вместо этого посмотрел на моих родителей и велел им убираться.
Они убрались, и я, конечно, тоже.
Вот так мы здесь и оказались.
Зефона назначили в Воинство Крестоносцев. Мы на борту транспортного корабля, летим на Терру.
Воинство Крестоносцев – почетная гвардия воинов Легионес Астартес на Тронном Мире. Предполагается, что это вроде как дипломатическая должность, а легионеры – послы своих легионов. Мой господин никакого почета в этом назначении не видит. Он считает свое новое Воинство сборищем изгнанников и неудачников.
В экспедиционном флоте ему предлагали разные занятия. Быть инструктором. Военным советником. Консультантом. Другие должности, которые я знаю только по названиям. Ему предлагали командовать военным кораблем легиона – крейсером «Неслышная песнь». Мать и отец думали, что он согласится, потому что это был шанс остаться с легионом и сражаться вместе с ним. Мать сказала: «Он мог бы остаться тем, кем он был, при том, кем он стал».
Но он отказался. Вместо этого он принял пост в Воинстве Крестоносцев. Я спросил, зачем, и отец ответил, чтобы не видеть свое отражение в глазах братьев.
Господин не стал передавать свой отказ Великому Ангелу лично. Он отправил ему сообщение по корабельной системе связи. Просто сухой текст на экране. Ответным сообщением Великий Ангел потребовал, чтобы господин явился к нему перед отбытием, но господин не выполнил желание Великого Ангела.
Мы ждали господина у челнока во вспомогательном ангаре по левому борту «Красной Слезы». Он шел к нам, прихрамывая, и хотя изо всех сил старался смотреть холодно и сердито, по глазам было видно, что он расстроен.
– Хорошо, что никто не стал разводить прощальных церемоний, – сказал он отцу. Мы думали, что, может, Высокое Воинство придет проводить его, пожелать счастливого пути. Но оказалось, что мы там одни, если не считать палубной команды, и грузчиков-сервиторов, и обычной суматохи на взлетно-посадочной палубе.
– Идите в челнок, – сказал он. И мы пошли. Мы несли наши пожитки, а сервиторы тащили ящики со снаряжением господина.
И все-таки они попрощались. Мы обнаружили это уже в полете. Я его нашел. Он был в ящике в грузовом отсеке – закрытый металлический футляр. На нем был сигил легиона и еще знак Высокого Воинства: погребальная маска с распростертыми черными крыльями. Я сразу понял, что там внутри, как только его увидел.
– Что ты делаешь, мальчик?
Я подпрыгнул, услышав голос господина, но не стал притворяться, будто мне не интересно. Я сказал, что проверяю, а вдруг мы что-то забыли, и что я имею право, потому что я теперь обученный трэлл.
Он увидел закрытый футляр и тоже сразу понял, что в нем. По глазам было видно.
– Мой меч.
– И я так думаю, повелитель.
Это точно был его меч. Анзараэль вернул его, чтобы он улетел в ссылку вместе с господином.
– Глупцы, – сказал господин про своих воинов. Но он сказал это не зло, а очень грустно. – Без сомнения, они думали, что хорошо поступают.
Он открыл ящик, чтобы убедиться в нашей правоте, но оказалось, что мы оба были неправы.
Это был меч, но другой. Он был завернут в красный бархат и показался мне даже красивее, чем тот, что он отдал Анзараэлю. Я сразу подумал не о том, каков он в бою, а как здорово будет ухаживать за ним, и как это – сделать такой меч. На рукоятке, армированной марсианским золотом, стояло клеймо главы ремесленников Девятого легиона. Я еще никогда не видел вблизи такого драгоценного меча.
Вдоль лезвия серебристой струйкой лились енохианские руны. Они были вытравлены в металле кислотой, очень четко и изящно. Там было написано «Спиритум Сангвис» – «дух крови», но это не совсем верный перевод. Это скорее не имя, а молитва или благословение. Меч обещал, что дух легиона не оставит господина.
Я понял, почему Сангвиний хотел побеседовать с ним до отъезда. Великий Ангел хотел передать ему эту чудесную вещь. Скорее всего, это Высокое Воинство попросило сделать меч, а может, и сам примарх приказал его выковать.
– Царский подарок, повелитель. – Я храбрился и старался показать своим видом, что я его не боюсь.
– Мне не нужно милосердие легиона или его жалость. Когда мы доберемся до Терры, отправь его на хранение.
– Повелитель? – Мне показалось, что я его не расслышал.
– Не заставляй меня повторять дважды, трэлл. – Он немного помедлил, потому что хоть у Астартес и идеальная память, но он не знал или не помнил моего имени, потому что ему было все равно. Господин позволил футляру захлопнуться и оставил меня в грузовом отсеке одного.
Вот я и заканчиваю мою первую запись. Мы прилетим на Терру через месяц. Господин начнет служить в Воинстве Крестоносцев. Я знаю, что должен любить его, но не люблю. Он как сломанный меч, который ранит тебя, когда ты его чистишь.
Надеюсь, на Терре ему будет лучше, даже без музыки, и без искусства, и без братьев.
Конец записи.
Двадцать один. Sanguis extremis.
В последние годы Великого крестового похода.
Каргос.
О, как упоительно зашумела толпа, когда он раскроил до кости красивое лицо Нереша. Одобрительные крики и насмешки братьев обдали его осязаемой волной, как свежий ветер среди палящей жары джунглей.
Нереш, к его чести, сделал еще два неверных шага назад, упрямо не желая осознавать, что с ним покончено. Потом реальность взяла свое. Со всей грацией падающего в огне боевого корабля он повернулся и осел на палубу, словно в нем не осталось костей. Тело рухнуло навзничь, и толпа снова пришла в волнение.
– Уже не такой красавчик, а? – Каргос ухмыльнулся, глядя на бесчувственного воина, на месте глазницы и скулы которого зияла глубокая яма. – Похоже, прошли те времена, когда ты впечатлял летописцев и поэтов, брат.
Нереш ответил не словами, но кровью, хлынувшей из раны на лице и из открытого рта.
– Ну вот и все, – весело сказал Каргос. – Лежи, не вставай.
Он поднял руки над головой; кожа блестела от пота, кулаки – от крови брата. Толпа заревела еще громче; в шуме слышались равно и приветствия, и издевки.
– Чемпион Восьмой Штурмовой! – заорал он в такт выкрикам зрителей. – Чемпион Восьмой Штурмовой!
Нереш на полу затрясся, изо рта у него пошла пена. При виде предсмертных судорог соперника Каргос театрально отпрянул.
– Медик! – крикнул кто-то в толпе. – Апотекарий!
Каргос удивленно и радостно рассмеялся, не отводя взгляд от корчащегося на палубе тела. Как-никак, он сам был апотекарием. Даже без медицинских инструментов поставить диагноз было несложно: он вбил несколько осколков кости в мозг бедного ублюдка. По чистой случайности, сами понимаете.
Он с усмешкой обернулся к остальным легионерам из Одиннадцатой Бронетанковой роты, которые собрались на краю арены и молча смотрели, как он вышибает дурь из их чемпиона.
– Не нужен ему апотекарий. Ему капеллан нужен.
Феракул, центурион Одиннадцатой Бронетанковой, ударил кулаком в латной перчатке по плохо настроенному пустотному щиту, что отделял толпу от противников.
– Помоги ему, ты, подонок!
Каргос облизнул железные зубы.
– Помочь? Но как? Я тебе скажу, в чем проблема твоего героя: он жалкий слабак, как и вы все. В таком тяжелом случае уже ничем не поможешь.
Офицер злился все больше, подергиваясь от жажды крови и давления Гвоздей. Он крикнул, чтобы щит опустили, хотя это противоречило правилам арены. Удерживающее поле должно было оставаться на месте в течение девяноста секунд после каждой схватки. Как раз достаточно, чтобы сделать круг почета, хотя правило вводилось не для этого. Щит нужен был, чтобы не дать разъяренным зрителям ворваться на арену и затеять драку, если их не устроит исход поединка.
Каргос обошел умирающего, отсчитывая секунды. Он изобразил на лице самое что ни на есть сочувственное выражение; все это время товарищи Нереша не сводили с него глаз.
– Нереш, друг мой! Ты плохо выглядишь. Что же с тобой случилось?
Половина толпы взревела от смеха, вторая половина – от гнева. Но что уж тут поделаешь, на арене всегда так.
Позже оказалось, что Кхарн им сильно недоволен. Капитан лично пришел за ним в казармы Восьмой Штурмовой роты, и по выражению его лица Каргос понял, что предстоит нелегкая беседа. Вокруг них десятки воинов чистили оружие, приводили в порядок доспехи, лежали в беспокойном трансе, в котором не так чувствовалась боль от Гвоздей, не дававшая им нормально спать.
Центурион был в полной броне; Каргос так и сидел в одних штанах от поддоспешника, в которых обычно дрался в ямах. Его изрезанный шрамами торс напоминал карту местности, куда ни один разумный человек не сунется.
– Пойдем-ка поговорим, – сказал Кхарн.
Каргос почувствовал, что его улыбка несколько увяла.
– Мне не очень нравится, как это звучит, сэр.
Кхарн посмотрел на апотекария в упор – без вызова во взгляде, казалось, он просто позволил своим усталым глазам наконец отдохнуть.
– Сейчас же, Каргос.
Каргос послушно встал. Он чувствовал на себе взгляды остальных, когда Кхарн вел его к выходу из казарм.
Они немного прошлись по спартанским коридорам «Завоевателя». Флаг-капитан Саррин, которая с недавних пор командовала кораблем, была прямо-таки одержима эффективностью и дисциплиной. Над воинами легиона никакой власти она не имела – даже примарх не смог бы призвать их к порядку (не то чтобы Ангрона беспокоили такие мелочи), – но в том, что касалось корабля, ее слово было законом. Никто не мог бы назвать «Завоеватель» красивым; ему далеко было до изысканных интерьеров судов, что носили цвета III и IX легионов. Все излишества здесь были урезаны до чистой функциональности и военной эффективности. Сменяющие друг друга бригады сервиторов и обслуги и частые проверки поддерживали судно в таком состоянии.
Каргос несколько раз бывал на «Красной Слезе», флагмане Сангвиния, по различным поручениям и в составе эскортов. Всё это золото, статуи, резная кость… Каргос не видел в них ни малейшего смысла. Хуже была только «Гордость Императора», которую Фулгрим практически превратил в музей имени себя. Степень претенциозности этого корабля была поистине невыносима. Каждая полированная заклепка источала пафос.
Кхарн повел его на одну из укрепленных галерей над многокилометровым хребтом «Завоевателя». Верхняя часть корпуса корабля представляла собой целый город из зубчатых укреплений и оборонительных надстроек. Этот вид Каргос тоже не мог с уверенностью назвать красивым – если честно, он вообще не очень понимал, что означает это слово – но, по крайней мере, все здесь имело свою цель.
В своей силовой броне Кхарн был намного выше апотекария. Он выглядел усталым – впрочем, как всегда. Обязанности советника Ангрона вымотали бы кого угодно. И все же Каргос испытал сочувствие, увидев, как центурион ухватился обеими руками за поручень и уныло уставился в пространство. Под ними в сонном танце вращалась планета Серрион; в разрывах между облаками виднелись зеленые лоскуты плодородной земли и чистый простор океана. На траверзе «Завоевателя» со стороны борта, обращенного к звездам, был пришвартован гигантский клинок «Красной Слезы». Над верхними надстройками сияла украшенная ненужным золотом эмблема Кровавых Ангелов.
– Ты убил его, – сказал Кхарн, глядя перед собой.
– Я знаю, – ответил Каргос. – Я там был.
Кхарн вздохнул.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, идиот.
– Нет, правда не понимаю. Объясните, пожалуйста, сэр. Только без длинных слов.
– Это не был смертельный поединок. Не до sanguis extremis.
Каргос всосал воздух между металлическими зубами.
– Это же арена, брат. Мы рискуем жизнью каждый раз, когда входим в круг за щитом. Нереш сражался и умер. Хотел я его убить? Нет. Ты доволен? Это не был смертельный поединок, и я не хотел его убивать. Волнует меня его смерть? Ни черта. Он знал, чем рискует.
Кхарн покачал головой. В его глазах блеснул гнев, и Каргос понял, что Кхарн сдерживается. Это он умел лучше всех. Центурион редко поддавался Гвоздям – одна из причин, почему он был таким хорошим советником. О самоконтроле Кхарна среди его братьев ходили легенды. С другой стороны, Каргос иногда задумывался: возможно, весьма средние достижения Кхарна на аренах были другой стороной медали? Не было Пожирателя Миров, рядом с которым он сражался бы с большей охотой – если говорить о настоящей битве. Но в ямах Кхарн никуда не годился. Он не мог сосредоточиться, не мог вызвать у себя нужное настроение. Бился, как на тренировке, и проигрывал по меньшей мере столько же схваток, сколько и выигрывал.
– Вы сердитесь? – поддел его Каргос. – Почему бы это, сэр? У меня, кажется, серьезные проблемы.
– Ты апотекарий, – проговорил Кхарн сквозь сжатые зубы.
– Когда я в ямах, я гладиатор, как и мы все.
– Брат умирал у твоих ног.
Каргос фыркнул.
– Щиты все еще были подняты. Я не мог сбегать за нартециумом и медицинскими инструментами. Что я должен был сделать? Провести жизненно необходимую операцию при помощи собственных ногтей? У него осколки кости в мозгах застряли. Недоумок уже был мертв, Кхарн. Я ничего не мог сделать.
– Ты смеялся над ним.
– Потому что было смешно! – Каргос изобразил предсмертные судороги Нереша, закатив глаза. Правда, эффект был несколько подпорчен тем, что он не мог сдержать улыбку. – Чего ты ждал, что я спою погребальную песнь?
Губы Кхарна дернулись. Сервоприводы в перчатках, сжимающих поручень, завыли от напряжения.
Каргос перестал улыбаться.
– Ты правда злишься, да?
– Ты сама проницательность. Да плевать мне, что Нереш мертв. Меня волнует, что будет дальше. Из-за того, что ты, полоумный идиот, натворил.
Каргос все равно не понял.
– Ну, вызов, наверное. Возможно, до sanguis extremis. Придется убить Феракула. Вот и все.
Кхарн потер виски.
– Тебе никогда не приходило в голову, что твоя ребяческая злоба может вызвать далеко идущие последствия?
Он вытащил из поясной сумки жетон – диск из красного металла, на котором были грубо выгравированы глифы имен. Диск вызова. Каргос не мог разглядеть символы из-за плотно сжатой ладони Кхарна, но ему и не нужно было их видеть. Он и так знал, какие там имена.
Меньшего апотекарий не ожидал. Жетоны из серого металла предназначались для поединков до первой или третьей крови. Красный означал смертельную схватку. Он почувствовал, как при виде диска по его телу пробегает дрожь возбуждения. Гвозди нежно укусили в ответ, оставив лишь ощущение легкого покалывания.
– Думаешь, я не справлюсь с Феракулом? – спросил он Кхарна. – Да он сдохнет вдвое быстрее Нереша. Никто из Одиннадцатой Бронетанковой мне не соперник.
Кхарн перебросил ему диск вызова. Каргос поймал его; на обеих сторонах были вытравлены имена. На одной стороне – Феракул Шен и Каргос Маран. На другой – Джегрет Халас и…
– А, – сказал Каргос.
– Ага, – согласился Кхарн. – Точно.
Он указал в пустоту, где на высокой орбите дрейфовал флагман Кровавых Ангелов.
– Я уже заказал челнок. Сам полетишь туда и все ему расскажешь.
Три часа спустя на борту «Красной Слезы» именно этим Каргос и занимался.
– Я, возможно, немного ошибся тактически, – признался он брату по цепи.
Нассир Амит поднял бровь.
– По-моему, я в первый раз от тебя это слышу.
Он говорил таким тоном, словно только и искал возможности заняться чем-нибудь поинтереснее. Каргос нашел его в оружейной, где Амит в одиночестве вручную счищал грязь с сочленений своего красного доспеха. Согласие на этой планете проходило невыносимо спокойно, и не было никакой надежды, что это изменится. Амит несколько часов простоял в почетном карауле и был сыт по горло; последовавшая за парадом встреча с летописцами наскучила ему почти до слез. Все это время он наполовину спал, отключив целые участки мозга: функционировало только поверхностное восприятие, а более глубокие слои дремали. Необычайно полезная способность мозга Астартес.
И все же прошло уже несколько дней помпы, церемоний и нестерпимого позирования для картин. Амиту было скучно. Каргос мог это точно сказать.
Пожиратель Миров пересказал произошедшие во время последней дуэли события, почти ничего не приукрашивая, и Амит слушал без всяких признаков осуждения. Как ветеран ям «Завоевателя», он знал, чем в них рискуют.
– Не вижу, отчего центурион Кхарн недоволен, – сказал Кровавый Ангел, когда Каргос закончил описывать недостойную смерть Нереша. – Если Феракул хочет драться с тобой до sanguis extremis, так пусть дерется. Таковы ваши обычаи, если я правильно понимаю.
– Ты все правильно понимаешь. Но дело в том, что вызов брошен и теперь мы имеем, э-э-э, риск дипломатического инцидента. – Каргос показал ему диск.
Амит наклонил голову, рассматривая жетон. Его светлые глаза заблестели пониманием и весельем. Рядом с именем Каргоса было нацарапано его собственное имя.
– Он хочет боя в цепях, – сказал Амит.
– В одиночку ему меня не одолеть, – ухмыльнулся Пожиратель Миров. – Но его брат по цепи – Джегрет из Тридцать Второй роты, а Джег – опасный ублюдок.
Амит должен был поговорить со своим примархом. Сангвиний никогда не отказывал своим сыновьям, когда они изъявляли желание сражаться в бойцовых ямах «Завоевателя»; Амит принимал участие в гладиаторских боях уже почти десять лет, и последние три года был связан цепью с Каргосом. Когда бы два флота ни встречались – будь то в военных кампаниях, или когда они пополняли запасы и обновляли вооружение, – Амит и Каргос сковывали запястья освященным кровью железом и бок о бок выходили на арену.
Девятый примарх просил только об одном (и то скорее выражал надежду, чем приказывал): чтобы Кровавые Ангелы не принимали участия в смертельных поединках. По его мнению, было бы низостью и грубостью порубить на куски брата из другого легиона просто ради развлечения, и глупостью – дать брату порубить себя. Дни Несмертных давно прошли. Кровавые Ангелы старались возвысить свой дух, чтобы превозмочь низменные потребности плоти. Их примарх был в этом живым примером.
Пожирателю Миров и в голову бы не пришло, что Амит может отказаться. Они вместе сражались в трех кампаниях и сто шесть раз дрались скованными в ямах.
У Каргоса был только один вопрос. Из-за него он здесь и находился.
— Что скажет Ангел?
Амит немного подумал.
— Это зависит от того, убьют нас или убьем мы.
На «Завоевателе» было тридцать бойцовых ям: от Арены 17 – перестроенного склада, в котором воняло мокрой ржавчиной, – до вершины инженерной мысли, Арены 5, многоуровневой системы люков и платформ, которая раньше была тренировочным полигоном для боевых стрельб. Каргос знал достоинства и недостатки каждой из арен как свои пять пальцев. Он сражался на них год за годом, копя воспоминания о победах и случайных поражениях.
Арена 30 была самой новой и уж конечно, самой большой из всех. Это была идея капитана Саррин вскоре после ее назначения на «Завоеватель». Узнав, что Пожиратели Миров собираются ликвидировать ангар истребителей, чтобы устроить на его месте еще одну бойцовую яму, она предложила альтернативу. Примерно в середине верхней части корпуса корабля между надстройками поднимался укрепленный наблюдательный купол. Первоначально он представлял собой одно из немногих мест на кораблях класса «Глориана», предназначенных исключительно для комфорта. На флагмане Несущих Слово «Фиделитас Лекс» такой купол служил личной обсерваторией примарха Лоргара, где он, по слухам, проводил дни и недели варп-транзита в медитациях и наблюдениях за течениями варпа.
На «Завоевателе» в нем жили официальные лица с политическим весом, которые пользовались военными кораблями для своих поездок, случайные дипломаты с приведенных к согласию миров, а в последние годы Великого крестового похода – чиновники, посланные Террой, чтобы следить за тем, как идут дела легиона. Лотара приказала снести жилые помещения, а оставшихся чиновников переселить в более скромные покои. Когда это было сделано, она отдала огромное помещение под гладиаторские игры.
Это решило сразу две проблемы. Все были довольны. То есть все, чье мнение имело значение.
Каргос с Кхарном и Скане как раз находились на капитанском мостике, когда выдворенные терранские дипломаты обратились к Лотаре Саррин с официальным протестом. Развалившись на своем командном троне, она выслушала их, а потом тоном веселого удивления – трудно было поверить, что они решились сунуться к ней с этим вопросом – посоветовала их лидеру запихнуть петицию себе в задницу и сплясать веселую джигу. Капитан Саррин поклялась жизнью, что если он это сделает, она изменит свое решение.
Чиновник не принял ее предложение. Неловкий отказ немало разочаровал Каргоса и его товарищей из Восьмой роты, они бы с удовольствием посмотрели представление. Некоторое время спустя адепты с Терры и остальные канцелярские крысы решили переселиться на другие суда флотилии.
Каргос надеялся заполучить Арену 5, недавно оборудованную новыми шипастыми ловушками, с которыми поединки стали намного интереснее, но сразиться с размахом на Арене 30 тоже было заманчиво.
В полутемном восточном аванзале, где он готовился к битве, был слышен оживленный рокот толпы. О, он любил этот звук, даже такой, как сейчас — приглушенный, резонирующий с железными костями корабля.
Амит пришел, как и обещал. Неяркий свет отражался от лезвия его потрошильного меча. Оба выше пояса были обнажены, но Амит хладнокровно и сосредоточенно разглядывал металлические засовы перед собой, тогда как Каргос вздрагивал от желания убивать. Гвозди пели ту же песню, что и толпа; в самой сердцевине его разума они издавали тот же белый шум нетерпения.
– Кровь для Императора, – пробормотал Каргос. – Черепа для Трона Терры.
Амит облизнул клыки, глядя на запертые двери.
– Должен признаться, когда мы с тобой встретились на Уриссии, такого я не ожидал.
Каргос глянул на брата по цепи и на саму цепь, что сковывала их запястья. Длина цепи, если растянуть ее, составляла три метра. Его левая рука была прикована к правой руке Амита; не то чтобы это имело значение – большинство Астартес были амбидекстрами. Свободная рука каждого сжимала рукоять зазубренного гладия.
– Я рад, что ты здесь, – сказал Каргос. Он говорил тихим, низким голосом, но не от смущения или неловкости. Если уж не можешь быть откровенным с братом по цепи, то ни с кем не можешь быть откровенным. Нет, ему трудно было выговаривать слова. Гвозди начали кусаться. Из носа потекла кровь; он ощутил тонкую теплую струйку, стекающую к верхней губе.
Амит в ответ обнажил клыки в холодной улыбке, разрезавшей ангельскую маску его лица.
Они выслушали правила боя, прозвучавшие из вокс-передатчиков на арене. Вместо того, чтобы заставить толпу притихнуть, объявление возымело противоположный эффект: ожидающие схватки Пожиратели Миров завопили и завыли с утроенной силой.
– …претенденты, требующие sanguis extremis…, – объявил комментатор, но Каргос уже терял связность мыслей, он метался, как зверь в клетке. Он слышал слова, но до него доходили только обрывки смысла. Он слышал, как назвали гладиаторские прозвища Феракула и Джегрета, слышал, как зачитали их претензии к нему, и знал, что в западном аванзале, за такими же запертыми на засов дверьми, они дрожат от такой же жажды крови и так же чувствуют укусы Гвоздей.
Он впечатался лбом в дверь и с наслаждением ощутил жгучий поцелуй холодного металла; боль на мгновение уняла Гвозди.
На краю восприятия что-то противно-металлически ныло. Это раздражало. Будто звон в ушах.
– Ты скрипишь зубами, – заметил Амит.
Каргос с усилием заставил челюсти разжаться. Металлический звук прекратился.
– …Плюющийся Кровью, – объявил комментатор, – и Расчленитель!
Еще больше криков. Еще один укол Гвоздей. Снова заскрипел металл. Каргос вздрогнул, когда рука Амита опустилась на его обнаженное плечо. Они слишком много сражались рядом, чтобы Кровавый Ангел стал произносить речи о самообладании, и все же его светлые глаза поймали бегающий взгляд Каргоса:
– Готов?
– Ммм.
Дверь с грохотом поползла вверх, и они сдвинули вместе скованные запястья. Волна звука ворвалась в комнату и вынесла их с собой. Два воина шагнули на арену одновременно.
На всю оставшуюся жизнь Амит запомнил каждый взмах клинка, каждое столкновение костяшек с плотью, каждый вдох и каждое проклятье четырех бойцов. Для Каргоса, как с ним часто случалось, подробности той ночи превратились в рваную последовательность мгновений, замаранных кровью и не связанных с другими, каждое – отдельная вспышка ощущений. Некоторые из них – он знал – были воспоминаниями. Некоторые, скорее всего, представляли собой просто набор впечатлений, которые он принимал за воспоминания. Впрочем, он не был уверен, сильно ли отличаются между собой эти состояния ума и имеет ли это какое-то значение.
Там были их примархи. Этого он не смог бы забыть при всем желании. Когда они с Амитом вышли на гладиаторскую арену, он едва не зарычал при виде Ангрона и Сангвиния, стоявших рядом на зрительских трибунах. Они возвышались над своими воинами, глядя вниз, на арену.
Ангрон, как обычно, не выказывал ничего, кроме раздражительного безразличия; его внимание привлекли не имена бойцов, а кровь, запах которой скоро должен был примешаться к воздуху. Он приходил посмотреть на поединок только для того, чтобы вынести суждение о боевом духе своих людей, и никогда – чтобы поддержать одного из соперников. Его грудь в доспехе поднималась и опускалась в такт медленному дыханию; он слегка кивнул Каргосу в знак одобрения, когда тот в своей обычной манере стал подзадоривать толпу.
Ангел, ослепительный в своем золотом убранстве, был непостижим. Его лицо хранило намеренно отсутствующее выражение, и контраст между идеальными чертами и полным отсутствием живых эмоций ужасал.
Капитан Саррин также присутствовала в зале; как капитан флагмана, она имела право стоять рядом с примархами. Повернувшись к Ангрону, она сказала что-то через плечо. Примарх скривил щель своего изуродованного шрамами рта в быстрой, неприятной улыбке.
Кроме примарха, никто из легиона Амита не пришел посмотреть на поединок. Трибуны заполняли Пожиратели Миров и люди из экипажа «Завоевателя», которые аплодировали, кричали, распевали каждый на свой лад. Каргосу было не по себе из-за странной неподвижности Сангвиния, и все же он ликовал, ощущая, как стена звука давит на барабанные перепонки.
Над ними раскинулись звезды – вид, который заставлял мужчин и женщин замирать от благоговения и на который Каргос не обратил ни малейшего внимания.
Они вышли в центр металлической палубы, где их ждали Феракул и Джегрет. Амит поприветствовал их, приложив кулак к сердцу. Каргос отсалютовал толпе поднятым клинком, потом повернулся своим обнаженным до пояса соперникам и коротко кивнул им.
Традиция требовала, чтобы они отсалютовали друг другу. Феракул и Джегрет так и сделали. Каргос подбросил гладий, и тот описал в воздухе дугу, крутясь и отбрасывая блики от резкого освещения арены, прежде чем он ловко поймал меч другой рукой. В толпе захохотали и заулюлюкали – не всем нравились ужимки Каргоса.
Потом, все еще улыбаясь, он отсалютовал. Он был доволен. Разгоряченный, подергивающийся от жажды крови, все же он был доволен – и готов закончить дело.
Четверка воинов повернулась к примархам и подняла оружие в салюте, четыре голоса одновременно выкрикнули:
– Идущие на смерть приветствуют тебя!
Ангрон в ответ ударил кулаком по грудной пластине своего доспеха. Сангвиний, бесстрастный, безмолвный, сделал то же, но медленнее и тише. Толпа заревела, Лотара подняла руку, и колокол ударил в первый раз.
Четверо бойцов встретились лицом к лицу. Феракулу, казалось, не давала покоя боль, причиняемая Гвоздями; он был бледен, из носа текла кровь. Джегрет, выше и массивнее его, лучше владел собой. Он дышал так же тяжело, как и Каргос, но его взгляд оставался ясным.
С мрачным, нетерпеливым выдохом Каргос двинулся было вперед. Амит удержал его, в последний момент предотвратив нарушение правил.
– Второй колокол, – проговорил он. – Ждем.
Каргос согласно хмыкнул и сделал шаг назад.
Джегрет усмехнулся, заметив промах Плюющегося Кровью.
– Жаль, что тебе сегодня придется умереть, Нассир.
– Сегодня, Джег, – встрял Каргос, – твое безголовое тело будет лежать в апотекарионе, а я в своей каюте буду обдирать кожу с твоего черепа и полировать его до блеска. Не как трофей, понимаешь? Я, брат, собираюсь подарить его капитану Саррин, чтобы она использовала его в качестве ночного горшка.
Джегрет покачал головой, слабо улыбаясь.
– Вспороть тебе горло, Каргос, будет истинным удовольствием.
Из всех четверых у Амита был самый низкий и мягкий голос.
– Меньше слов, больше дела.
Колокол ударил во второй раз, и память Каргоса накрыло алой волной.
Вот что он запомнил.
Ощущение, с каким зазубренный меч скрежещет о кость. Этот звук, приглушенный мясом, в плоти человеческого тела.
Лязг цепей. Отрывистый, похожий на удар хлыста звук, с которым свободная цепь туго затягивается вокруг скользкой от пота глотки. Восхитительный тихий скрип сдавленных позвонков. Пока только скрип. Потом натужный щелчок. Потом – хруст, как от сухой ветки, когда межпозвоночные диски начинают поддаваться. Еще немного. Еще. Близость паралича, худшего, что можно сделать с сопротивляющимся врагом. Хруст превращается в треск. Позвоночник начинает ломаться.
Музыка. Это музыка.
Резкая боль, когда череп сталкивается с другим черепом, карающая близость удара головой; лобная кость с глухим стуком врезается в более мягкую решетчатую кость синусов и в свою главную цель – носовую полость, крушит хрящи, раздирает сосуды, нарушая кровоснабжение лица. И зрение, и обоняние резко ухудшаются из-за некстати заработавшего слезного протока и крови из разорванных черепно-мозговых сосудов.
Это отвлекает. Раздражает. На это вполне можно не обращать внимания.
Меч, кричит его брат, меч.
Он бросает свой клинок Амиту и остается безоружным. Кровавый Ангел, прекрасный, насколько может быть прекрасным создание, покрытое шрамами и следами хирургических операций, разворачивается и разит обоими мечами. Амит сражается, будто танцует. Оба клинка вонзаются в плоть, порождая рев, который переходит в крик, который переходит в хрип. Рассекают мышцы. Течет кровь.
Жар. Вонь чужого дыхания. Смрад последней трапезы врага, приправленный его страхом и желудочной кислотой. Зубы погружаются в мясо, зубы давят все сильнее. Поток жизненной влаги, красный, густой и отвратительно-медный. Глотаешь чужую кровь, пьешь жизнь врага, терпишь мерзкий вкус только ради того, чтобы увидеть ужас в его глазах. Он знает, что это его кровь, его плоть, его тело между твоими зубами. Его жрут заживо.
Локоть врезается в лицо, хрустит скуловая кость. Великолепный удар проламывает скулу и глазницу. Из пустой глазницы свисает раздавленный, бесполезный глаз. Фоновым шумом звучит смех – смех и аплодисменты. В шуме толпы не различить отдельных голосов: она превращается в гештальт, в единого бога, который питается кровью, пОтом и впустую растраченными жизнями. Ему нет дела до того, откуда льется кровь, лишь бы она лилась в изобилии.
И она льется, она течет, она бьет струей. Не фонтаном, как в гиперболе из плохих стихов, которые распирает от символизма, а намного более обыденной струей крови из разорванных артерий. Нет спасения от ее запаха, он повсюду. Ее поцелуй обжигает лицо; она быстро остывает, но в первую секунду горяча как кипяток.
Тьма и свет, снова и снова сменяющие друг друга. Грохот, с которым череп ударяется о металлическую палубу; и без того переломанные кости крошатся еще сильнее. Крик – о братской помощи, не о милосердии, потому что пока его череп вдавливается в металл, клинок судорожно рубит и режет спину. Ирреальное ощущение скрюченных от ненависти пальцев, впивающихся в его тело, когтящих позвоночник. Чувство раздирания.
Жар бешенства, из-за которого все слова теряются где-то на полпути между мозгом и языком. Брань превращается в рев, в звериный хрип, с каждым выдохом изо рта вылетают нити слюны. Ненависть столь отчаянная, что лишает членораздельной речи.
Давишь языком на нёбо, чтобы заработали слюнные железы, чтобы рот наполнился ядом. Плюешь и промахиваешься, слышишь, как плевок шипит на палубе. Еще раз, ближе, уже не плюешь, а просто открываешь рот как можно шире, чтобы слюна стекала через зубы… Заливаешь кислотой его бегающие, безумные глаза. Лижешь глазные яблоки, чтобы уж наверняка, чтобы он больше ничего не видел, втираешь едкий яд в зеркала его души.
Снова рядом с братом. Набрасываешь вашу общую цепь на чью-то глотку и душишь, душишь. Бессильные руки наносят слабые удары и судорожно хватаются за потные, окровавленные тела. Рот раскрывается все шире, превращается в пасть, но не может ни укусить, ни вдохнуть. Теперь кости не скрипят, не трещат и не хрустят. Теперь они выдерживают. Теперь он умрет, умрет бескровной смертью, как преступник, будет казнен через удушение.
Глухой удар, с которым труп валится на арену.
Звериный рев бога-толпы.
Взгляды повелителей двух легионов: один смотрит с отстраненным одобрением, другой – с горестным смирением. Один видит победу. Другой – поражение.
Дрожащей рукой поднимаешь с палубы меч.
Пилишь затупившимся лезвием уступчивую плоть.
Поднимаешь в воздух отделенную от тела голову, на пол шлепаются сгустки крови и костного мозга. Такой знакомый, но неизменно отвратительный запах.
Гордость оттого, что сражался рядом с воином, которому доверяешь превыше всего. Благодарность и братская любовь в налитых кровью, утомленных глазах; вместе вы выдержали испытание, через которое прошли немногие.
Два кулака, его и брата, поднятые вверх; их запястья, все еще скованные кровавой цепью.
Потом трэллы их вымыли. Апотекарии позаботились об их ранах. Каргоса все еще мучила боль от Гвоздей, он дрожал и потел. Амит, спокойный, практически безмятежный, задумчиво облизывал клыки. После боя всегда особенно заметно было их несходство: ярость Кровавого Ангела быстро угасала, но бешеный гнев Пожирателя Миров нелегко было унять.
Они сидели лицом к лицу в медицинском отделении, где после поединков оказывались и раненые, и мертвые: первым зашивали раны, у вторых извлекали геносемя. Амит был неподвижен, как статуя, пока трэллы промывали и обеззараживали небольшие повреждения. Он едва вздрагивал, когда мокрые от крови инструменты апотекариев зондировали глубокие раны.
У Каргоса не было ни грана его спокойствия. Губы, изуродованные шрамами, то и дело кривились в самодовольной ухмылке – отчасти из-за Гвоздей, приводящих в действие мышечную память, отчасти из-за трупов Джегрета и Феракула, что лежали тут же на секционных столах. Изрубленные, изрезанные – нетрудно будет расширить их раны, чтобы извлечь геносемя, это уж точно.
Кашель и бурчание вокруг них затихли, пилы для костей прекратили визжать. Все взгляды обратились к двум входящим из главного зала фигурам, к двум величественным божествам, каждое в окружении своих сынов. Все, кроме взгляда Каргоса. Он смотрел на Амита.
Он знал Амита еще в дни Несмертного Легиона. Не так хорошо, как знал своего брата по цепи сейчас, но Несмертные и Псы Войны сражались вместе в нескольких кампаниях; из-за пренебрежительного отношения со стороны имперской бюрократии они пришли к определенному взаимопониманию. Каргос видел его с губами, покрасневшими из-за кровавых ритуалов. Он видел Амита, сражавшегося, как сражались тогда Несмертные – их вела жестокость столь абсолютная, что она не оставляла места для соображений морали. Они побеждали, они поедали плоть мертвых в своих памятных ритуалах и двигались дальше. Никаких знамен, развевающихся в сиянии славы. Никаких триумфальных торжеств в их честь.
Тогда оба легиона имели репутацию, в лучшем случае запятнанную их поведением во время войны. Оба легиона получали назначения в гущу самых жестоких конфликтов Великого крестового похода, где они делали свою кровавую работу тихо и незаметно.
Но с годами все больше Легионес Астартес воссоединялись со своими примархами. Вслед за этим каждый легион претерпевал изменения. Псы Войны стали Пожирателями Миров и покорежили свою центральную нервную систему в подражание изувеченному повелителю. Они вбили в черепа Гвозди Мясника и искалечили свой разум. Они не стыдились больше своего кровавого прошлого, но кичились им, они утратили способность испытывать удовольствие от чего угодно, кроме битвы. Пожиратели Миров оказались лучшим оружием, чем Псы Войны, если измерять успех количеством трупов на их пути. Они ни перед чем не останавливались, ничто не могло удержать их от резни; их не заботили понятия вины и невиновности, они преследовали только одну цель – полное и абсолютное Согласие.
Вот кем был Каргос теперь, когда сидел лицом к лицу со своим братом по цепи, дергаясь от электрических сигналов, что змеились по его нервам. Машина-паразит, угнездившаяся в черепе, вгрызалась в мозг. Глядя на Амита, он видел, что за ангельским фасадом его товарищ держит свою ярость в узде.
Несмертному Легиону не выпала судьба подвергнуться варварской хирургии и адреналиновой перестройке. Да, они были стервятниками и пожирателями падали, но обуздали себя ради своего примарха. Сангвиний обещал Несмертным, что, научившись управлять темными желаниями, они станут сильнее. Перемены наступили стремительно. Легионы сохранили отголоски прежнего братства, но пошли разными путями. Кровавых Ангелов больше не отправляли в самые враждебные гадюшники на галактической карте. Им давали кампании, в которых они покрывали себя славой. Их удостаивали почестями и похвалами, тогда как на Пожирателей Миров сыпались одни порицания – особенно после того, как их изменили Гвозди Мясника.
Глядя на Амита, он больше не видел того ангелоподобного вурдалака, которого встретил несколько десятилетий назад. На его месте было умиротворенное создание, в один момент способное на абсолютное насилие, а в следующий – полное небесного покоя.
В такие минуты Каргос его ненавидел. При этой мысли Гвозди злобно укусили, кровь вскипела наркотическим наслаждением. Пальцы скрючились, когда он представил, как мертвой хваткой сжимает горло Амита.
– Вот и они, – проговорил Амит, возвращая Каргоса в реальность.
Пожиратель Миров повернулся к двум примархам, подошедшим ближе. Он поднял глаза; Ангрон подергивался от боли так же, как он сам, божественный лик Сангвиния выражал твердость и решительность. Братья, созданные по одной генетической матрице, не могли быть более несхожими. То, что у них было общего в костной структуре и чертах лица, меркло перед различиями в осанке, шрамах, мимике и движениях. Они были решительно непохожи во всем, кроме физической основы.
За двумя братьями стояли Кхарн и Ралдорон, Первый капитан Кровавых Ангелов. Кхарн смотрел сурово, но когда он выглядел иначе? Благородный Ралдорон не скрывал легкого отвращения, и Каргос подумал, что по его лицу можно понять, зачем примархи пришли сюда.
– Ты хорошо справился, – сказал Ангрон, и, как всегда, его голос напоминал нечто среднее между хрипом и рычанием. Ему было больно говорить. Ему было больно думать. Весь легион это знал, потому что они чувствовали в себе далекое эхо этой боли.
Каргос отсалютовал ему, приложив кулак к сердцу, и невольно заметил нитку серебристой слюны в уголке отцовского рта. Он рефлекторно вытер рукой собственные губы.
Сангвиний не стал хвалить Амита. Казалось, Ангела с плотно сложенными за спиной крыльями больше всего заботит, как бы ненароком не коснуться чего-нибудь или кого-нибудь в отделении. Единственным, к кому он прикоснулся, был его сын; Сангвиний необыкновенно нежно взял его за подбородок пальцами в золотой перчатке. Амит и без того смотрел в глаза своему отцу и примарху. Жест Сангвиния не давал ему возможности отвести взгляд.
– Ты разочаровал меня, Нассир.
Осторожное прикосновение Сангвиния не помешало Амиту кивнуть. Он не стал извиняться, не стал притворяться, что молит о прощении.
– Я знаю, повелитель.
– Ты умен, – мягко продолжил Сангвиний, – и знаешь, о чем я тебя попрошу. Я не буду заставлять тебя и не буду обещать тебе прощение за участие в этом бессмысленном фарсе, если ты меня послушаешься. Но я хочу, чтобы ты запомнил этот момент, Нассир. Я хочу, чтобы ты жил с воспоминаниями об этой ночи, запечатленными в тебе. Ты сделаешь это ради меня?
– Да, повелитель.
Ангел отпустил своего окровавленного сына и сказал:
– Благодарю тебя.
Амит посмотрел на Ангрона, потом снова перевел светлые глаза на отца. Судя по безучастному выражению покрытого шрамами лица, Ангрон заранее дал разрешение на то, что должно было произойти.
От разговора Сангвиния и Амита по коже Каргоса пошли тревожные мурашки. Если бы воин из его легиона разочаровал Ангрона, он был бы уже мертв. Ничего общего с этим кротким, хоть и неодобрительным смирением.
Амит бросил взгляд на Каргоса и встал. Если этот взгляд что-то и выражал, то недостаточно ясно; Каргос так и не решил, был ли в нем намек на извинение. Пожиратель Миров смотрел, как его брат по цепи берет хирургическое лезвие у одного из людей-медиков.
Когда Амит подошел к секционному столу, на котором лежал Феракул, от пилы для костей отразился резкий свет медицинских ламп.
В общем-то, ничего особенного не произошло. Никаких песнопений. Никаких молитв. Как и многое в жизни Легионес Астартес, то, что вызвало бы ужас у человека, стало для них будничным и обыденным. Завизжала пила, затрещали кости. Руки небрежно отрезали и положили в рот серое вещество. Неохотно, но стоически жующий рот вымазался в крови и спинномозговой жидкости.
Амит не стал опустошать череп мертвеца. Он ел сдержанно, не забывая о своей цели – впитать память и ощущения, а не насытиться всем существованием Феракула.
Каргос смотрел, как его брат по цепи исполняет старый ритуал Несмертных, и думал о том, каков на вкус мозг Астартес. Он поедал мозги убитых ксеносов и бесчисленных людей, чтобы узнать секреты их культур и армий, но одна мысль о том, чтобы попробовать мозг другого легионера, заставила его передернуться. В этом было что-то слегка извращенное. Он не хотел, чтобы воспоминания Феракула блуждали на задворках его сознания. Боли от Гвоздей было вполне достаточно.
Хотя…
В том, чтобы испытать последние мгновения жизни мертвого кретина, было что-то соблазнительное. После этого он мог бы рассказывать историю с большим мастерством и самоотдачей…
Покрытые рубцами губы Каргоса растянулись в ухмылке.
На плечо легла золотая рука и мягко придержала его. Каргос даже не заметил, что уже сделал шаг вперед. Он отвел взгляд от безмолвного каннибала, Амита, и посмотрел в светлые глаза владыки Сангвиния.
– Нет, – сказал Ангел. Неважно, прочитал он мысли Пожирателя Миров или сделал правильные выводы из его единственного шага.
Насколько Каргос помнил, это был первый и единственный раз в его жизни, когда он посмотрел в глаза Ангела.
Когда скромный ритуал закончился, Каргос с Амитом попрощались. Амит ничего не сказал о том, каково было поглотить память соперника, а Каргос не стал спрашивать. Они пожали друг другу запястья и обнялись. Для того, кто провел всю жизнь в броне, всегда странно было ощущать своим телом обнаженное тело другого существа. Но они были братьями, и объятие вышло крепким и искренним.
– Спасибо тебе, – сказал Каргос. – Спасибо, брат.
Амит нечасто улыбался, но в его глазах было тепло – в его светлых глазах, так похожих на отцовские.
– До следующего раза.
Они отпустили друг друга, и каждый пошел своей дорогой. На следующий день их легионы разделились.
Двадцать два. Я видел его.
Последние дни осады Терры.
Гладиаторы.
Нассир Амит стоял на стене Дельфийского укрепления, всматриваясь в скапливающуюся на горизонте орду. Она была еще слишком далеко, чтобы разглядеть детали сквозь пелену пыли, но ему это не мешало. Черная отметина неисчислимого воинства, собирающегося вместе для последней битвы, пятнала горизонт. Уже скоро.
Приходили и уходили другие офицеры, молча наблюдали за сосредоточением немыслимой силы на севере, востоке и юге. Амит кивал или хмыкал в знак приветствия, но его взгляд был прикован к орде на краю пустоши.
Из всех братьев на стене задержался только Зефон. То ли Зефон недостаточно хорошо его знал, чтобы понять, что он хочет остаться один, то ли ему было все равно. Как бы то ни было, Амит продолжал наблюдать за ордой; его глаза изучали местность медленно, но неустанно.
– Что ты там ищешь? – спросил Зефон.
– Ничего. Я просто смотрю.
– Мне так не кажется.
От Кровавого Ангела исходило холодное спокойствие, которого Амит раньше не замечал. До своего ранения много лет назад Зефон был вспыльчивым, а после того, как его покалечило, стал невыносимо жалким. Его теперешнее спокойствие не похоже было на обычный стоицизм. Преодолев путь из катакомб бастиона Разави на поверхность, он обрел новую решимость.
– Ты страдаешь, Нассир. Я же вижу.
– Чуть раньше, во время отступления, я встретил Каргоса. – Амит все так же вглядывался немигающим взглядом в линию горизонта. – Я перерезал ему глотку.
Зефон положил руку на наплечник брата. Они никогда не были близки, даже до ссылки Зефона на Терру, но среди Кровавых Ангелов ходили легенды о том, как Амит сражался в бойцовых ямах XII легиона. Хоть и сомнительные, все же это были легенды.
– Мне жаль, Амит. Вряд ли мои слова тебе помогут, но ты сделал то, что должен был сделать.
Амит все-таки посмотрел на него.
– Я в этом не уверен.
– Они – предатели, – мягко сказал Зефон. – Для них нет искупления. Ни для кого из них. После всего, что они сделали.
– Я не об этом, – проговорил Амит. Он снова перевел взгляд на нечистый горизонт. – Я не уверен, что убил его.
В пяти километрах к востоку воин, швы на шее которого все еще сочились загустевшей кровью, покрепче ухватил спасенный топор Кхарна и прислонился к обшивке искореженного, мутирующего «Лэндрейдера». Он смотрел на далекие стены Дельфийского укрепления, излучая ненависть, словно раненое животное.
Воздух входил в его легкие с хрипом – физиология все еще приспосабливалась к аугметике, которую ему наскоро вживили вместо голосовых связок. В его глазах была ненависть, и это нисколько не удивляло находившихся рядом воинов; но были в них и слезы. Кто-то смотрел на него с презрением. Другие понимали.
К нему подошел еще один воин, облаченный в исписанный рунами доспех священного черного цвета. Благодаря ему первый все еще был жив.
– Отдохни, – сказал капеллан. – Битва начнется на заре.
– Нет, – Пожиратель Миров покачал головой. Его голос был узнаваем, но искажен механической вставкой. – Мне и здесь хорошо.
– Что ты там пытаешься разглядеть, мой друг? – поинтересовался Инзар.
Каргос с трудом кашлянул своей новой глоткой. Звук, что вырвался из нее, напоминал скрежет цепной пилы.
– Врага.
Часть 5. Санктум Империалис.
Двадцать три. Последний совет.
Лотара.
Корабль позвал ее, и она проснулась. Конечно, он не говорил словами; он звал ее скрежетом металла под давлением, будил протестом терзаемой стали. Лотара села в кровати, различив в стоне костей «Завоевателя» свое имя.
– Вокс, – сказала она. – Мостик, это Саррин, доложите обстановку. Вокс, твою мать, установи связь с мостиком. Это капитан. Доложите обстановку.
Корабль снова содрогнулся, но вокс не ожил. Эта дрожь не походила на отдачу от артиллерийских залпов или сотрясение от взрыва. Лотара знала каждую вибрацию своего корабля. Это скорее было похоже на давление варпа, мнущего корпус, чтобы забраться внутрь.
– Свет, – сказала она в темноту своей каюты. Результат был тот же, что и у ее попыток включить вокс. – Свет. Свет! Освещение! Да чтоб тебя…
У Лотары не было сил на все это. Ни на что у нее не было сил. От недоедания и обезвоживания она превратилась в скелет, и даже этот жалкий приступ гнева заставил ее задохнуться. Она слабо махнула прислуге-сервитору.
– Одень меня, – приказала она. – В мундир.
Сервитор, который до своей прискорбной попытки взбунтоваться в ходе голодных мятежей в прошлом месяце был офицером связи четвертого ранга Эльзабеттой Рэм, куда-то подевался со своего обычного места у иллюминатора. Как оказалось, он валялся у стены, по терминологии Механикум – иммобилизованный, а по терминологии Саррин – охренеть какой дохлый. Лотара присмотрелась к нему в темноте. Лысая голова сервитора наполовину вросла в металлическую стену. Череп существа раздулся и вспух, кровеносные сосуды уходили прямо в темный металл. Судя по выражению его лица, оно вопило, пока Лотара спала. Капитан не пожалела его, хотя задумалась, сколько же времени она была в отключке и как крепко нужно было спать, чтобы проморгать такое происшествие в собственной каюте.
Противовзрывной щит на иллюминаторе был поднят, снаружи в каюту проникал бесполезный не-свет варпа. Он пульсировал, этот не-свет, и ничего не освещал. Он собирался в лужицы и переливался по всем поверхностям.
Лотара опустила щит перед тем, как лечь спать. В этом она была уверена.
– Бортовой хрон, – сказала она, не ожидая ответа; его и не было. Ничего больше не работало. Вот уже несколько месяцев ничего не работало.
«Что ж, оденусь сама». Она решила, что сможет одеться и без чужой помощи. Возможно. Это займет какое-то время, и вряд ли своими трясущимися пальцами она сможет завязать шнурки, но…
Лотара выбралась из постели и слабо усмехнулась. Ей вовсе не нужна была помощь с одеванием: она опять спала в форме. Мундир у нее был мятый и грязный, но по сравнению с окровавленными лохмотьями, в которых ходили сейчас многие члены экипажа, он годился хоть для парада.
Она глянула на тумбочку, на которой стояла полупустая фляжка и лежали несколько завернутых в фольгу рационов, но от одного вида у нее сжалось горло. Несмотря на слабость, она была не голодна. Несмотря на жажду, вряд ли она смогла бы сделать хоть глоток теплой воды.
Корабль снова задрожал, и в скрежете его костей она разобрала свое имя. «Завоеватель» чего-то хотел от нее. Чего – она понятия не имела. Когда он не пытался сделать ей приятное, вызывая призраки мертвых членов экипажа, он требовал от нее чего-то, что не мог объяснить.
Лотара поднялась на неверные ноги и пошла к двери. Снаружи до нее донесся крик, но коридор за дверью оказался пустым. Еще недавно по ее коже прошел бы холодок страха. Но сейчас она просто потерла виски и направилась к скоростному лифту.
Кхарн был на мостике. Он стоял у ее командного трона, на высоком помосте, под роем уродливых бронзовых горгулий, которых там раньше не было. Лотара пригляделась к отвратительным скульптурам, свисающим с потолочных балок; они похотливо наблюдали за экипажем. Их полудетские тела сплелись друг с другом в коллективном объятии, из множества разинутых ртов торчали ряды острых зубов. Казалось, они готовы в любой момент схватить кого-то из членов экипажа своими жадными маленькими ручонками и утащить к себе в пространство между балками, и, судя по кровавым пятнам на их бронзовых зубах, несколько раз такое уже случалось. Пока Лотара смотрела на них, они не двигались. Возможно, больше и не будут.
Она удержалась от взгляда на Кхарна. Как всегда, он ничего не скажет, потому что умер и его здесь нет. Вместо этого она взошла на помост и оглядела команду скелетов, все еще работающую на мостике. В лучшие времена Великого Крестового похода тут трудилось несколько сотен душ. Потери, война, время и топоры собственного легиона истощили их ряды до нескольких потрепанных десятков. Трупы валялись на палубе там, где упали; к некоторым отнеслись более уважительно и сложили их у стен неровными штабелями. Самые свежие мертвецы гнили всего несколько дней, они только начали менять цвет и раздуваться, привлекая непонятно откуда взявшихся жирных, блестящих мух. Другие, на более поздних стадиях разложения, постепенно скукожились и ссохлись, как извлечённые из гробниц мумии.
Лотара чувствовала их вонь – собственно, она чувствовала запах того, во что превратился «Завоеватель». Острый металлический запах крови был ей не в новинку, он практически въелся в кости корабля, но теперь его перекрывало зловоние гнилого мяса, отвратительная вонь биологического разложения. Почти все знали запах разлагающихся туш животных, и нетрудно было найти записи летописцев о смраде войны, но что-то в генах людей упорно восставало против запаха гниющих человеческих тел. Ослабевшие внутренности Лотары свело от насыщенности этого запаха. Ей даже не нужно было вдыхать, он сам просачивался внутрь. Вонь пропитала корабль насквозь, она въелась в ее форму, кожу и волосы, в кровь, что текла по жилам. Где-то внутри шевельнулся страх, что стоит только позволить себе глубоко вдохнуть, и вонь не покинет ее до конца жизни.
Открытый окулюс был направлен прямо на окутанный смогом шар Терры. На орбите вокруг планеты кипело пирокинетическое безумие. Цвета, которым не было названия, плясали на лицах выживших членов экипажа. Никто из команды не подал вида, что заметил ее. Они, казалось, и друг друга не замечали, сгорбившись над своими приборами, и только иногда рывком поднимали головы в усталой тревоге.
Лотара заняла свой трон. Прошли те славные денечки, когда она могла развалиться на нем, перекинув ноги через один из подлокотников. Теперь она сидела на громадном троне, сгорбившись, как усохшая старуха.
– Почему окулюс открыт? – спросила она.
В ответ один из рядовых членов экипажа выдал на проекторы ее трона поток данных. Сообщение, которое спроецировалось в воздухе, пришло от самого Магистра Войны – как подозревала Лотара, это означало, что оно было от Аргониса, а Хорус, возможно, в глаза не видел этот приказ. В нем не давалось никаких объяснений, почему все суда должны раскрыть глаза навстречу варпу, кроме нудных увещеваний искать правду в волнах пустоты и других намеков, которые Лотара не хотела понимать. Уж она-то точно не собиралась медитировать, глядя на кипящее снаружи безумие. Все пустотники знали, что тот, кто смотрит в варп, рискует потерять рассудок; а теперь варп был здесь, трепал армаду на орбите, запускал свои щупальца в атмосферу Терры. Изменял все вокруг. Кто-то сказал бы, что он искажал вещи – так, как способен был искривлять пространство. Наверное, это был самый буквальный и честный способ описать происходящее.
В волнах она видела лица. Не те образы, что обитатели планет могут разглядеть в облаках, а лица, настоящие лица с вырванными глазами, лица мужчин и женщин, которых она знала. Людей из ее экипажа, которых больше не было в живых. Легионеров, погибших в Крестовом походе и последовавшем за ним восстании. Она видела в бурлящей пучине Ивара Тобина, своего первого помощника, его безглазый смех, его безъязыкий крик, его перекошенное лицо размером с луну. Потом на смену Тобину – или он просто почудился Лотаре? – пришла волна энергии эмпиреев, хлестнула дугой и расщепилась о несколько кораблей; «Завоеватель» снова содрогнулся. Лотара тоже вздрогнула из сочувствия к кораблю.
– Что слышно с поверхности? – спросила она и добавила почти безнадежно: – Есть связь с примархом?
Не то чтобы он еще был в состоянии говорить. Но все же остатки надежды заставили ее задать нелепый вопрос.
И снова экипаж ответил без слов. Несколько человек ввели команды на своих панелях управления, и над центральным пультом вспыхнула большая голопроекция Санктума Империалис. Рунические обозначения приблизительно указывали расположение сил Магистра Войны. Орда собиралась под стенами последней крепости.
География последней линии обороны была обманчиво проста. Вот и хорошо, потому что война подходила к концу, а Лотара вымоталась до полного изнеможения. Ей безумно хотелось приказать кораблю уйти с орбиты и направиться в пустоту, подальше от… от всего этого.
Но что ей мешало? Нужно просто открыть рот и сказать…
Из-за помех гололит зашипел и перезагрузился. Она моргнула и снова сконцентрировалась на работе.
На мутной проекции появились пустоши перед Дельфийским укреплением; сотни рунических знаков указывали на отряды, полки и группировки сил Магистра Войны, слишком неорганизованные для единого фронта. Они собрались перед громадной куртиной, заключающей в себе Санктум Империалис, окружив Дельфийское укрепление и последнюю крепость, которую оно защищало.
Пустотные щиты, закрывающие Санктум Империалис, находились за пределами человеческого понимания и машинных расчетов (ранее Лотара из чистого любопытства уже произвела несколько небрежных залпов в том направлении), но с запада Санктум был слабее всего. Там-то орда и собралась в наибольшем количестве. Самым укрепленным местом на западе были Дельфийские врата, но они же были и главной уязвимой точкой. Здесь схватка будет самой жаркой; многие и многие ряды защитников преградят единственный проход в последней стене. Здесь желчь их отчаяния будет горчайшей, здесь кровь польется рекой.
Когда орда переберется через стену, – скоро, капитану Саррин не нужен был военный советник, чтобы это предсказать – перед ней откроется Королевский Тракт. Проспект длиною в километр, что неторопливо возносит свои ступени, способные выдержать поступь титанов, по пути…
Она смотрела на мерцающую проекцию. В самом конце Королевского Тракта находились Врата Вечности – вход в твердыню Императора. Стены Санктума были незыблемы. Но не его врата.
Сейчас они были открыты, облегчая солдатам и технике проход к укреплению. Но когда враг прорвется через укрепление… тогда они закроются, преграждая путь орде.
Последний предел. Когда они сорвут Врата Вечности с петель, все будет кончено. Эта злополучная война наконец завершится.
Лотара смотрела, как перед ней проходят симуляции, как руны исполняют свой логистический танец, разыгрывая сцены поражения Императора. Судя по некоторым из них, до неизбежного конца оставалось всего несколько часов; другие занимали от одного до трех дней, а одна из симуляций – статистическое отклонение – предполагала целых четыре дня. Это не имело значения. Исход никогда не менялся.
Уже скоро, подумала она. Так скоро.
Краем глаза она опять увидела в иллюминаторе Терру. Лотара старалась не смотреть туда; каждый раз при виде колыбели человечества на нее наваливалось осознание того, что планета мертва.
Не умирает. Уже мертва. Даже имея доступ к атмосферным преобразователям и терраформирующим городам-машинам времен Темной Эры, – уж насколько Механикум смогли в них разобраться – Терра была мертва. На ее поверхности не осталось нужного количества органического вещества, чтобы начать цепную реакцию терраформирования заново. Огромные территории настолько пропитались радиацией, что пройдут века, пока ее уровень снизится до приемлемого. Последний океан, который после ресурсных войн Эпохи Раздора и Императорского Объединения и так был размером с высыхающее море, превратился в застывшую гладь сгущенного пылью ила.
Война Хоруса положила конец последним сомнительным претензиям Терры на самообеспечение. Лотара сама, с помощью адепта Механикума, просмотрела цифры и обозначения на вспомогательном экране и отметила миллионы подземных грибных ферм и водорослевых плантаций, стертых из существования бомбардировками или вторжениями армий и не обеспечивающих больше многочисленное население Терры даже нищенской порцией продовольствия. С самого начала Великого Крестового похода Тронный Мир паразитировал на недавно присоединенных к Империуму мирах. Он поглощал их ресурсы механическими челюстями имперской военной машины, успокаивая граждан славословиями и одновременно обирая их, чтобы поддерживать свою неустанную экспансию.
Но если Империум все же переживет последние дни этой войны, притворству придет конец. В отчаянной нужде Терра будет открыто грабить другие миры. Она вопьется в сердце империи, как серая раковая опухоль, вытягивая пищу, воду, металл, веру, надежду… Все для того, чтобы бесконечно насыщать планету, которая отказывается признать свою смерть.
Мысль не из приятных.
Лотара запустила повтор сообщений с контрольной панели в подлокотнике трона и начала просматривать разведданные, добытые с поверхности в последние несколько часов с помощью вокс-паразитических систем «Завоевателя». Ее внимание привлекло одно из последних сообщений, помеченное цепочкой хтонийских рун.
Она ввела код доступа. Гололит мигнул. Изображение дернулось, сменилось другим и наконец пришло в норму.
Проекция, еще менее материальная на вид, чем раньше, засветилась анемично-голубым светом; в ее неверном тумане появились фигуры и лица. Фигуры стояли широким кругом, будто некий бестелесный совет. Прошло несколько секунд, прежде чем Лотара поняла, что она видит.
Она знала многих из этих воинов, если не лично, то по внешности и репутации. Там были Фафнир Ранн и Сигизмунд, оба выкроили по нескольку драгоценных минут от защиты своих бастионов. Эти двое казались призраками призраков; они присутствовали на собрании в виде голо-проекций, а не физически. Остальных было видно лучше: увечный капитан Зефон стоял рядом с капитаном Амитом в неплотном строю командиров Кровавых Ангелов. Рядом, среди пары сотен офицеров Имперской Армии, возвышались несколько легионеров из Имперских Кулаков и Белых Шрамов.
Никто не улыбался. Никто не шутил. Все смотрели молча. В центре круга примарх Сангвиний вглядывался в подвижную, разворачивающуюся на глазах карту Внутреннего Дворца. В центре гололита зыбко, но стоически светился образ Палатинского района Санктума Империалис.
Лотара тихо выругалась. Они врезались в самое сердце коммуникаций защитников. Сигнал исходил из сторожевой башни на вершине Дельфийского укрепления – это был чертов военный совет на последней стене! С помощью систем трона она проверила архивные данные: сообщению было не больше получаса.
Лотара завороженно смотрела, как карту приближают и наводят резкость. Фокус на Палатинское Кольцо: неприступные бастионы, окружающие самый Санктум. Еще ближе; карта разделяется на множество небольших изображений, на которых можно различить руины и следы порчи между бастионами. Отдельно от них – укрепленные районы на периферии, где все еще сосредоточены значительные имперские силы; на этих изображениях ничего нельзя различить, они зашифрованы. Это всего лишь клочки информации, части большой картины. Сколько миллионов еще сражаются во Внешнем Дворце, и сколько биллионов разбросаны по остальной Терре, ведя свои собственные войны?
Такой масштаб был превыше ее понимания – превыше понимания всех, кроме, возможно, феноменальных умов Магистра Войны или Рогала Дорна, – но она снова и снова задумывалась о тех, кто бился в смертельных схватках вдали от последней крепости. Каждая из этих войн была так же важна, как и сражение при Дельфийском укреплении, ибо они удерживали воинство Магистра Войны от сбора к последней битве.
Это был финальный гамбит Дорна. Дельфийское укрепление – оборонительная стена Санктума; если оно падет, не останется ничего. Путь Магистра Войны будет свободен, ничто не помешает ему заявить о своих притязаниях и пройти прямо к Вратам Вечности.
– Капитан Ранн, – Сангвиний дал ему знак говорить.
Проекция Фафнира Ранна обратилась к совету; осажденный бастион Бхаб вспыхнул на карте напряженным оранжевым цветом.
– Мой повелитель Дорн думает, что мы сможем удерживать Бхаб от семи до девяти дней, в зависимости от обстоятельств, не имеющих отношения к нашему совещанию. Он поручил мне передать ответ на ваш запрос, владыка Сангвиний: при существующем положении дел мы не можем прислать подкрепления. Мы все еще окружены и не в состоянии прорвать осаду.
Сангвиний кивнул. Лотара ясно видела, что большего он и не ожидал.
– Передайте моему брату благодарность за его прямоту, капитан Ранн. И спасибо вам за доклад.
– Мой повелитель Дорн также обращается к вам с просьбой направить подкрепления к нам, в бастион Бхаб, как вы уже однажды сделали, – при условии, что Дельфийское укрепление не подвергнется опасности.
Сангвиний покачал головой; на его лице, обрамленном золотистыми волосами, было ласковое и усталое выражение.
– Даже если учесть те войска, что здесь размещены, нас с трудом набирается семьдесят тысяч. Каждый нужен на стене. Скажи это моему брату, и передай ему мои сожаления.
– Во имя Императора, – ответил Ранн, сделав жест аквилы. Его гололит мигнул и погас.
Гора Астрономикон, которую враг пока не беспокоил, светилась приглушенным белым светом, практически единственная в своей нетронутости. Изображение Темного Ангела, Корсвейна, было мутным, расплывчатым, как призрак; из-за большого расстояния связь прерывалась.
Он также не сообщил защитникам ничего хорошего. Темные Ангелы в своей горной твердыне ежечасно ожидали нового нападения. Любое уменьшение их и без того небольшого количества означало бы потерю Астрономикона, возвращенного так недавно и по такой невероятной случайности.
– Повелитель, – Корсвейн обратился напрямую к Сангвинию. – Все же я спрошу. Должны ли мы покинуть гору и сражаться рядом с вами? Мы сделаем так, как вы прикажете.
В ответ на предложение Темного Ангела Сангвиний покачал головой.
– Нет, паладин. Удерживайте Астрономикон любой ценой. Маяк должен снова засиять, ибо ваш свет укажет Тринадцатому легиону путь домой.
Корсвейн ответил с видимым нежеланием, едва слышно из-за помех:
– Даже если владыка Жиллиман и Тринадцатый достигнут края системы прямо сейчас, Ультрамарины уже не успеют вам помочь.
– Даже если мы падем здесь, племянник, подкрепления все же могут прибыть вовремя для того, чтобы помочь остальным – тем, кто втянут в собственные войны. Если же вы превыше всего печалитесь о нас, так зажгите маяк, чтобы почтить нашу память. Он будет лучшим из всех погребальных костров.
Лотара сглотнула, услышав решимость и принятие собственной судьбы в голосе Великого Ангела. С каким достоинством он держался, несмотря на поражение.
Следующим был Кишар Колоссеум, куда Рогал Дорн бесконечно направлял подкрепления; в бастионе нашли приют беженцы со всех концов Внутреннего Дворца. На карте он был подсвечен безнадежным красным. Полковник Имперской Армии, отвечающий за его оборону, дал неутешительный прогноз, пока полевой медик перевязывал ему лицо. Он полагал, что к завтрашнему вечеру им придется сдать последние позиции.
Сангвиний сделал знак другому офицеру, женщине, под командованием которой находились вокзал Сарку-Лайата и пара сотен прилегающих к нему улиц. Сарку-Лайат когда-то был районом, где жили миллионы счастливцев, достаточно богатых для того, чтобы поселиться во Внутреннем Дворце. Теперь же он пульсировал чернотой; на топографической съемке его ландшафт уродовали кратеры, оставшиеся после чудовищных разрушений. Сарку-Лайат уничтожила не орбитальная бомбардировка, а падение одного из кораблей Хоруса во время осады Последней стены.
Лотара видела, как погиб корабль: сорвавшись с орбиты, линкор Пятнадцатого легиона «Королевский дешрет[5]» пронзил атмосферу, столкнулся с защитной эгидой Дворца и разлетелся на куски, которые обрушились на жилые кварталы и убили почти двадцать миллионов человек за один удар сердца. Еще больше сотрясений. Еще больше пыли. Еще больше всего того, что ослепляет и оглушает, еще один знак препинания в истории о гибели планеты.
Офицер-командующая боями в руинах Сарку-Лайата не смогла наладить устойчивую вокс-связь с советом; она передала краткое текстовое сообщение, из которого следовало, что ее подразделения не имеют возможности покинуть свои окопы и добраться до Санктума.
Так оно и продолжалось. Каждый бастион, каждый сектор, каждый район Внутреннего Дворца был в осаде, в сердце своей собственной войны. Большинство не смогли даже установить вокс-связь, а те, кто смог, умоляли о помощи, которая не придет. Санктум не в состоянии был отозваться ни на один из все более отчаянных запросов о подкреплениях.
Защитники были в безвыходном положении. Им оставалось сделать всего несколько ходов, и игра закончится. Как же они дошли до такого, подумала Лотара. И как дошла до этого она сама?
Что я здесь делаю? Что мы все здесь делаем?
Почему она пошла за Хорусом и Ангроном, когда они начали эту войну?
Тогда это решение казалось таким правильным. Таким необходимым. Миры страдали под гнетом непомерных поборов. Император терял контроль над Великим Крестовым походом; адепты, чиновники и бюрократы брали на себя управление растущим Империумом. Не то чтобы Лотара или ее примарх задумывались об угнетенных мирах, но Хорус – да. Хорус был лучшим из них. Ей нравилось быть орудием войны. Ее делом было служить, преследовать, убивать. Она была клинком в праведных руках, в руках Магистра Войны.
Потом начались шепотки. Мир внезапно превратился не просто в полушутливую, отдаленную возможность где-то в конце Крестового похода – сначала он стал ясной целью, а потом и неизбежностью, до воплощения которой люди, служащие в экспедиционном флоте, вполне могли дожить. Но как насчет Легионес Астартес? Какое занятие нашлось бы для идеальных воинов в мирную эру? Пошли разговоры о выбраковке, казнях, даже о полном уничтожении. Те самые воины, которые построили Империум болтером и клинком, солдаты, рядом с которыми Лотара служила всю свою взрослую жизнь, стали беспокойными и тревожными. Между разрозненными флотами курсировали слухи. Слухи о планах Терры, о предательствах, об изменах, шестеренки которых уже закрутились. Слухи о пороках, изначально заложенных в геносемени. Слухи о новых, мирных временах, когда меж звездами не нужны будут солдаты, воины и пустотники.
А как насчет смертных, что сражались бок о бок с этими воинами? Они тоже запятнаны? Просто потому, что были рядом? Наградят их за то, что они завоевали галактику, или отправят умирать на отдаленные миры, в черной тишине пустоты, лишь за то, что они напоминают Империуму о кровавом прошлом? Или их уничтожат на подлете к Терре, сожгут в небесах Тронного Мира, когда их корабли вернутся в колыбель человечества?
Такое случалось раньше. Это было в архивах. Армии Объединения, Громовые Воины – воинство, что покорило Терру во имя Императора. Все они мертвы. Убиты по приказу Императора в награду за верную службу. В некоторых документах говорилось, что они погибли из-за генетической нестабильности, а в других – что их вырезали Десять Тысяч, кустодии Императора.
Никто не знал, что из этого правда. Лотара уж точно не знала. А Император, вернувшись на Терру, отказался просветить тех, кто умолял его дать ответ. На их просьбы о правде он отвечал молчанием. Даже когда Магистр Войны молил его об этом. Даже его собственный сын не заслужил большего, чем холодное молчание. Что за человек правил ими? Что это за король, который покинул их вместо того, чтобы направлять своей рукой?
Для некоторых этих разговоров и чудовищных обвинений оказалось достаточно. Если честно, Лотару не нужно было долго убеждать. Налоги, планы уничтожения и все такое – в этом она не разбиралась.
Но правда, в которой Лотара могла себе признаться сейчас, когда сидела, прислонясь спиной к стене, и с трудом дышала отравленным воздухом своего изуродованного корабля – эта правда состояла в том, что она пошла с Магистром Войны, потому что хотела этого.
Когда Ангрон поклялся в верности Хорусу, когда он заставил свой легион сражаться против Императора, Лотара проглотила свои слабые сомнения без особой борьбы. Что она должна была сделать? Восславить имя далекого монарха и повернуться спиной к мужчинам и женщинам, рядом с которыми всю жизнь проливала кровь? Оставить командование «Завоевателем» ради сомнительной чести поклясться в верности Императору-неудачнику?
Хорус не имел себе равных: полководец из полководцев, Магистр Войны Империума. Служить ему – это честь; занять столь высокий пост в знак его доверия – счастье, которое невозможно описать словами. Некоторым хватило бы и этого, но Лотара выбрала свой путь из-за тех, кто был рядом с ней. Она жила и дышала ради воинов из легиона Пожирателей Миров. Она годами проливала кровь рядом с ними, оберегала их с орбиты и опустошала миры, что отказывались им подчиниться. Всю свою жизнь она почитала их принципы и цели. Она уважала и любила их, и, в свою очередь, наслаждалась их уважением.
Но более всего она доверяла им.
Им. Не Императору. Она доверяла Кхарну, и Каргосу, и Ангрону, и самому Хорусу. Она доверяла своей команде и другим капитанам их флота. И если ей суждено будет умереть, она умрет рядом с теми, кого любит и кому доверяет. Можно ли представить смерть прекраснее?
Нет, подумала она со слабым энтузиазмом, неубедительным даже для нее самой. Нельзя.
Снова показалась Терра – серо-коричневая жемчужина сомнительной ценности. Она была уже мертва, задохнулась от яда гордыни, но щупальца варпа все так же сжимали планету в своих объятиях, как будто там было еще что душить.
Лотара теряла ясность сознания от слабости и обезвоживания. Теперь ей было хорошо знакомо это ощущение. Она сглотнула ком в горле и заставила себя снова посмотреть на гололит.
В конце импровизированного совета не было никаких вдохновляющих речей. Сангвиний приказал офицерам вернуться к своим обязанностям на стенах. Возможно, несколько месяцев назад эти люди источали бы тревогу; возможно, страх оставил бы на их лицах свой иссушающий след, но война избавила их от этого. Они выжили. Им повезло. Они выдержали все. Эти люди видели и испытали слишком много, чтобы трястись от страха, когда за их спиной последняя стена.
Внутри нее что-то встрепенулось. Что-то немощное, давным-давно омертвевшее, похороненное в пыльной дыре на месте ее совести.
Они должны были казаться жалкими. От них, осажденных в своих бастионах, окруженных ордой Магистра Войны, медленно умирающих от голода, должно было смердеть отчаянием. Лотара должна была хохотать, глядя, как они выпрашивают друг у друга подкрепления, которых не будет.
Но нет.
Какими же отважными они казались. Даже дойдя до грани полного истощения, они не сдавались. Снова и снова отступая, оттесненные за последние стены, они были готовы защищать то, во что верили, и умирать за это. Для них не имело значения, что империя, за которую они сражались, состояла из лжи и утаенной правды; они вынесли полгода ужаса, непрерывных атак и бойни планетарного масштаба во имя верности. С этой точки зрения их наивность была скорее трагической, чем смешной.
Она внезапно почувствовала, что должна быть с ними. С этими усталыми, изможденными, обреченными дураками. Она хотела стоять рядом с ними и…
И что? Для сожалений уже слишком поздно.
Лотара вздрогнула; ее смятение несколько улеглось, хотя и не прошло полностью. Она поискала взглядом Кхарна, но того нигде не было.
Секундой позже ожил общий вокс-канал флота; он пробудился с протяжными, точно крики новорожденного, звуками помех. Над мостиком «Завоевателя» заскрежетал голос Хоруса Луперкаля, отдаваясь эхом на каждой командной палубе армады. Он произнес всего пять слов, но это была самая длинная речь из всех, что верные Магистру Войны войска слышали от него в последние месяцы.
– Последний штурм начнется на заре.
Двадцать четыре. Владыка Красных Песков.
Ангрон
Он убивает. Убивает. Убивает.
Конец близок. Это он знает точно; это крупица реальности, застрявшая в его пропитанном не-реальностью мозгу. Конец близок. Осталось всего лишь несколько часов, хотя он больше и не понимает концепцию времени так, как раньше. И все же он знает, что конец близок, и поэтому он охотится – не только для того, чтобы поддержать свои силы, но и для того, чтобы избежать распада.
Его плоть – не плоть более; метафизическая субстанция, из которой состоят его мышцы, никогда не устает. Его дыхание – больше не воздух, что входит в его уста, когда он говорит и дышит. Теперь он порывами вбирает в себя запах крови и вонь праха, а его могучий выдох так раскален, что воздух перед ним дрожит, как перед открытой топкой. Усталость для него – всего лишь воспоминание, настолько поблекшее, что кажется, будто прошли столетия с тех пор, как он чувствовал ее в последний раз; он не может даже вообразить ее, не то что почувствовать.
И все же…
Распад его тревожит. В те моменты, когда он не сражается, в те секунды – не дольше удара сердца – в которые он не охотится, он чувствует, что связь между атомами, составляющими его сущность, слабеет. Будто они могут разлететься во все стороны, развеяться по ветру.
Он принимает это. Он не знает, почему так, но принимает это – как ребенок принимает на веру, что родители знают лучше, как человек принимает, что ему нужно есть, дышать и спать. Так уж все устроено.
Но есть и моменты покоя. Их все больше. Они наступают, когда он обращает свой взгляд к стенам последней крепости. Они приходят, когда он видит разбросанные по мертвой земле тела ангелов в алом керамите. В эти редкие моменты, которые, однако, случаются все чаще, он понимает, что не всегда был таким. Раньше он был другим существом – слабым, ограниченным силой своих мышц и костей. Он бы существом – нет, человеком, я был человеком, верно? – порабощённым болью.
Но это было тогда, а сейчас все по-другому. Он больше не то существо. Ему нельзя больше быть тем существом. Что-то еще, что-то невероятно огромное, как буря, что пожирает все небо, и даже еще громаднее, не позволяет ему быть тем, кем он когда-то был.
То, что еще осталось от его личности, считает себя Владыкой Красных Песков; в остатках его сознания это нечто среднее между «человеком» и «существом». Этих вспышек осознанности хватает только на то, чтобы поманить его пробуждением, но они тут же растворяются в бурлящем вареве его нетерпения. И снова ярость, снова охота, снова он убивает, чтобы уберечься от распада.
Он убивает. Убивает. Убивает. Он нисходит с небес на колонны беженцев и подкреплений, в самую их гущу, оставляя в грунте воронки, терзает плоть, и кость, и железо, и камень, насыщает воздух брызгами крови, и земля становится темной от льющейся жизненной влаги. То, что он делает – свято; он не знает почему, знает только, что это так. Это молитва богу, которого он не признаёт сердцем, молитва веры, которой он не ощущает, и песнь его резни возносится в вышние пределы.
Он знает, что нужен другим, тем, кто слабее его, для последнего штурма. Даже такое обрывочное представление долго было ему не по силам. Это еще одна перемена, еще одно отличие, которое принесла близость конца. Он нужен тем, кто слабее. Да. Их голоса славят его, подобно еще одной молитве.
И это так странно. Даже сквозь гнев – почти единственное, что ему дозволено чувствовать – кажется странным, что они превозносят его, эти смертные берсерки, те, кто зовет себя его сыновьями. Те, кто стремится к апогею, которого он уже достиг. Но он не может остаться с ними надолго. Он должен охотиться. Он должен рвать, и крушить, и когтить, и убивать. Каждый раз, стоит только ему присоединиться к своей растущей орде, боль распада начинает терзать его тело. Каждый раз, стоит ему продвинуться к последней стене – Дельфийское укрепление, оно называется Дельфийским укреплением – его движения замедляются, слабеют, становятся неуверенными… Под неминуемой угрозой распада какая-то невидимая сила удерживает его от нападения, сдирает не-плоть с материи, в которую превратились его кости. С воплем он отступает – назад, к охоте.
Он не может атаковать последнюю крепость. Еще нет. Его сыновья, слабые в своей телесности, должны преодолеть стену. И тогда… и тогда…
Крылья.
Белые крылья.
И золотой ангел.
Да! Да! Что за смерть это будет! Что за кровь прольется! Ее вкус обжигает язык. Ее сила льется по жилам. Из его щербатой пасти сочится вонючая кислота, свисают сталактиты слюны при мысли о грядущей смерти ангела.
Убей его.
Да. Он убьет его. Но не сейчас, сейчас он не может.
Убей его для меня.
Существо, что было когда-то Ангроном, трясет чудовищной головой, отравленные косицы разлетаются в стороны с металлическим бряцаньем.
Убей его для меня, Ангрон.
Чей это голос? Кто говорит, кто нашептывает свои замыслы кипящему вареву его сознания? В помраченном рассудке демона – Владыки Красных Песков – всегда звучат неясные, бессмысленные голоса его сынов, но это не голос дитяти у ног отца. Это приказ, давно назревшая и, наконец, высказанная необходимость.
Демон взмывает в небеса, и земля содрогается. Воздух раскалывается, когда он преодолевает звуковой барьер.
Чей это голос? Ни в небе, ни на кишащей ордами земле он не видит никого, кто мог бы произносить эти слова.
Убей его для меня, Ангрон. Повергни его на ступени последней крепости и распахни Врата Вечности. Нашим отцом займусь я. Тебе нужно только убить нашего брата.
Эти слова кажутся… знакомыми. Он ощущал их тысячу раз, а может быть, десять тысяч, но тогда они были всего лишь одним из примитивных желаний, что бурлили в его крови. И все же он знал их. Он чувствовал их. А теперь он их слышит.
И в этот момент, в момент сближения, когда говорящий тянется к нему, Ангрон тянется в ответ. Со стороны его демонической части это не жест любви или доверия, но предостерегающий оскал. Владыка Красных Песков тянется к говорящему, и видит, и знает правду о душе говорящего.
Говорящий верит, что он человек. Он верит, что он – брат Ангрона Хорус. Это не так. Говорящий верит, что его судьба – занять трон, и, хотя его притязание на обреченный трон может быть и правдиво, он больше не человек, и едва ли он Хорус. Ангрон изменился; вещество , что составляло молекулы тела примарха, претерпело трансмутацию, метафизическое слияние. Но с человеком, которому принадлежит голос, случилось другое. Он был опустошен. Он – оболочка для четырех сущностей, марионетка, пляшущая по воле четырех космических кукловодов. Он – иллюзия личности, что скрывает дыру в реальности.
«Хорус?» – думает Владыка Красных Песков. Это первая ясная мысль демона за долгое, долгое время.
+Да, брат. Император слабеет. Магнус скоро уничтожит невидимый щит. Я готовлюсь к высадке. Ждать осталось недолго. Ты мой герольд, Ангрон. Предай разорению Дельфийскую стену. Вырви белые крылья из спины Сангвиния и распахни Врата Вечности. Убей Ангела, и ты насытишься. Обещаю.+
Там было что-то еще, голос сказал что-то еще, но смысл ускользает от него. Он снова растворяется в клокочущем сумбуре того, что сходит за разум Ангрона. Владыка Красных Песков преследует потоки жизни, которых он не видит, но чувствует их; он устремляется вниз – он охотится, чтобы насытить себя и бога крови и войны, которому служит, сам того не зная.
Он видит еще один конвой, но осознает это только в самом примитивном смысле – перед ним добыча, а на добычу надо охотиться. Защитники вступают с ним в бой, стараются отпугнуть его ураганом лазерного огня, волкитных лучей и градом болтерных зарядов. Они ничего не добиваются, но ему больно; любопытная вещь – боль, которую испытывает бессмертное существо. Владыка Красных Песков чувствует боль, как и любой смертный, – клинок, вонзенный в его мутировавшую плоть, ранит так же, как если бы он был человеком – но может терпеть ее бесконечно. Его нервы пылают; этот стимул пробуждает к жизни визжащую машину боли в его мозгу. Однако боль не останавливает его, как она могла бы остановить живое и думающее существо, которое знает, что может погибнуть.
Он размахивает черным клинком направо и налево, забыв о том, что раньше в совершенстве владел оружием, да ему теперь это и не нужно. Его размеры и сила делают бессмысленными любые поединки; его разум берсерка более не заботит искусство боя.
Он убивает. Убивает. Убивает. Тех, кто бежит от него, приканчивает орда, что катится в его тени. Тех, кто встречает его лицом к лицу, ждет смерть.
Капрал Марлус Зенир взлетает в воздух, лазвинтовка выскальзывает из его рук. Он понимает, что его ждет, всего за несколько секунд до того, как встретить свою судьбу, и сжимается в безмолвном ужасе, когда под ним раскрывается пасть. Потом все становится влажным, красным и обжигающе горячим. Вокруг него смыкаются податливые стены, вышибая воздух из легких, ломая плечевые кости. Едкая слизь, что покрывает пищевод чудовища, разъедает его руки, протянутые к бессветной черноте Ангроновой глотки, но Зенир еще жив, он еще не умер, плоть его рук темнеет, и пузырится, и лопается, и ему так больно, что крик достигает предельной силы и обрывается. Все это время он скользит вниз, в еще чернейшие пределы, и тело твари сжимает его со всех сторон. Все ниже и ниже, к пародии на пищеварительный тракт безумного бога, где его ждут кости мужчин и женщин, которых он хорошо знал.
После того, как капрал Марлус Зенир оказывается в чаше с протоплазматическими пищеварительными соками, у него остается еще семь секунд нежеланной жизни. Он скрывается под поверхностью, выныривает в виде кричащего красного черепа с плотью, сползающей с костей, и погружается снова. На этот раз навсегда.
Владыка Красных Песков знает об этой драме только с точки зрения собственного отвлеченного удовлетворения. Ангрон убивает. Скоро невидимый и неслышимый щит падет. Скоро он продвинется к Дельфийскому укреплению. А пока он убивает.
Он убивает. Убивает. Убивает.
Двадцать пять. Завтра все мы будем смертны
Зефон
Не смотреть вверх.
Приказ пролетел по рядам защитников, его передавали то вслух, то шепотом. Легко отдать такой приказ, но трудно выполнить. Какое бы калейдоскопические безумие ни пришло на орбиту, теперь оно пускало корни в небесах Терры. Оно затронуло пепел в воздухе, истончив его, высосав его из атмосферы, обесцветив остатки. Оно превратило разреженную пыль в зловонный туман, переливающийся бледными, безымянными цветами.
Когда воздух очистился настолько, что стало возможным разглядеть это мутное откровение перламутрового буйства, на ночное небо вернулись звезды. Вместе с небом вернулся и горизонт, и лучший обзор на пустоши, окружающие последнюю крепость. Для многих защитников неведение было счастьем. Пыль скрывала следы мучений, которые переносила Терра, и не давала мужчинам и женщинам, собравшимся на последней стене, оценить противостоящую им силу. Зефон физически ощущал их отчаяние, словно миазмы, наполнявшие воздух. Когда он обходил бастионы, оно отягощало каждый шаг.
Цитадель над Дельфийскими вратами стала средоточием изматывающего труда. Трэллы-оружейники, не покладая рук, латали броню, которой по совести нужен был не ремонт, а полная замена. Сервиторы раздавали ящики с боеприпасами из тайных запасов, сделанных Рогалом Дорном для этих последних дней. Удары молотов напоминали неустанное, неритмичное биение громадного сердца. Сварочные горелки трещали и рассыпали искры. Снаряды с лязгом следовали по металлическим кишкам автозагрузчиков в глотки орудий. Керамитовые пластины, когда-то щеголявшие красными, белыми и желтыми расцветками, теперь были отмечены шрамами и серыми мазками клея для брони. Раны стягивали, сшивали и скрывали под бинтами. Боль подавляли наркотическими анестетиками. Отряды на укреплениях проверяли и перепроверяли оружие, а над ними колыхались небеса в конвульсивном танце полуразумного пантеона.
А в тихих уголках, где втайне от Астартес собирались люди-защитники, возносили молитвы к отсутствующему Богу-Императору.
Завтра все, кто может держать оружие, будут на стене.
Сотни Кровавых Ангелов, Имперских Кулаков и Белых Шрамов находились в помещении, ранее известном как мемориал героев Объединительных Войн. Теперь оно было битком набито воинами, которые занимались последними приготовлениями к битве, каждый – в кольце рабов и сервиторов. Во всех комнатах, залах и коридорах Дельфийской Цитадели происходило то же самое, как и на всем протяжении стены под истерзанными небесами. Большая часть легионных офицеров все еще оставалась в цитадели после сбора, на котором Сангвиний отдал им последние приказы.
Так странно – его окружало множество людей, и все же он ощущал свою отдельность от них. Все были на грани полного истощения. Все теперь боролись сами по себе. Приказы и дисциплина почти ничего значили. Две армии сойдутся в смертельной схватке и будут перемалывать друг друга до тех пор, пока одна из них не сможет больше удерживать позиции. Кровавый Ангел находил определенное утешение в этой варварской простоте.
Когда пришло время для собственных сборов, он отправился в цитадель, где его ожидали трэллы. Зефон стоял с опущенной головой и вытянутыми в стороны руками. Поза, которую Астартес обычно принимали, когда их облачали в доспехи или проводили техническое обслуживание, неосознанно воспроизводила жертвенный символизм распятого полубога древних катериков. Он молчал, пока трэллы выполняли свою кропотливую работу: промывали запекшиеся раны стерильными губками и снова подсоединяли броню куда положено. Они прилаживали пластину за пластиной, вводили контакты в тело, подключали интерфейсные иглы к черному панцирю, имплантированному под кожу. Там, где не было кожи, где плоть и кровь заменял металлический композит времен Темной Эры, броню закрепляли с помощью адаптивных магнитов и дополнительных разъемов.
Все это слуги делали уже тысячи раз. По залу негромким эхом разносились их шаги, тихие голоса сливались в неясный гул. Знакомые звуки, знакомые чувства. Даже шум, доносящийся снаружи, не изменился с тех пор, как эти ритуалы проводили в прошлом: приглушенные звуки, с которыми облачались в доспехи другие воины, слабый рокот двигателей боевых машин и сотрясающая землю поступь титанов, смягченная расстоянием.
Это были такие же звуки войны, как выстрелы или звон мечей, время которых еще не пришло. Это было соло перед тем, как вступает хор.
Зефон прислушивался к знакомой песне войны; для трэллов он выглядел так же, как и всегда. Но они не могли заглянуть в его разум, а там засела новая мысль, что порождала дальнейшие размышления.
Ему предстоит умереть.
Принятие собственной смерти, ее ожидание, подготовка к ней вполне соответствовали мировоззрению Легионес Астартес. Они были видом существ, рожденных и трансформированных для смерти в бою. Они не сомневались, что погибнут на войне; вопрос был только в том, на каком именно поле битвы они испустят свой последний вздох.
Но быть уверенным в неизбежности смерти – это одно; столкнуться же с ее неотвратимостью – это совсем другое. Он мог погибнуть сегодня, а если нет – тогда завтра. Осознание того, что его жизненный путь почти закончен, принесло с собой необыкновенную ясность. Перед глазами снова и снова проходили важнейшие моменты жизни, он вызывал их в памяти с задумчивым смирением. Ни сожаления, ни горе не угрожали больше поглотить его. Он размышлял над решениями и действиями, которые привели его сюда, не с мелодраматическим пафосом, а с холодной объективностью.
В сущности, он умер уже давно.
И не одной смертью. Впервые он умер, когда получил ранение, после которого не смог больше служить в легионе. Вторая смерть была внутренней, когда перестал к чему-либо стремиться и потерял себя. Потом он погиб на Горгоновом рубеже, спасая вопрошающую Церис Гонн. Его тело было мертво, из-за заваливших его обломков стены он впал в состояние анабиоза – на грани жизни и смерти.
Ни разу он не погиб в бою. Ни одна из этих смертей не была славной. Ни одна не была достойна того, чтобы ее внесли в летописи. Теперь он жил снова, дважды воскрешенный Аркханом Лэндом, в первый раз – благодаря его уникальной бионике, затем, всего несколько дней назад – вопреки риску пробуждения из стазиса.
Он не мог сказать с уверенностью, как ко всему этому относится. Скорее всего, отстраненно-философски.
Когда Шафия чинила несколько порванных кабелей в фибросвязке брони вокруг одного из бицепсов, он заметил свое отражение в ее отполированном нагруднике. Это было лицо Кровавого Ангела – лицо, общее для всех Кровавых Ангелов, но в его чертах не было ни следа индивидуальности. Он смотрел на себя, на свое собственное лицо, и видел любого из сотен тысяч братьев.
Но это было правильно, разве не так? Единство в братстве. Единство в смерти, в старых ритуалах Несмертного Легиона, которые воины все еще втайне совершали, хотя давно носили красное, а не серое.
Кем он был? Действительно ли человек – сумма его действий? Были ли все люди всего лишь суммой их действий и решений? Если так, то он принял очень мало решений, если не считать тех, что касались стратегии на поле боя. Он был настолько же инструментом, насколько и человеком, настолько же оружием, насколько живым существом. И, разумеется, он был холодным оружием. Его это всегда устраивало. Даже сейчас. Но теперь, перед лицом смерти, его душу леденила мысль о том, что в этот момент на его месте мог быть любой из братьев, и его томили бы те же чувства. Эта неотличимость всегда казалась ему силой и сутью их единства – быть всего лишь одним из винтиков в машине праведного гнева.
Но теперь он сомневался. Единство это или всего лишь единообразие? Или даже нечто вовсе бесполезное? Все в жизни Зефона вело его к этим последним часам, но что отличало его от остальных братьев? Что делало его им самим?
Он смотрел на искаженное отражение в нагруднике Шафии, зная, что где-то за этим ангельским образом скрывается лицо мальчика, которым он когда-то был, и мужчины, которым ему не позволили стать. Но никак не мог их разглядеть. Ни единой черты.
Амит.
Эта мысль пришла непрошеной, но он не стал ее прогонять. Подняв голову, он посмотрел на Амита, который стоял в противоположной стороне зала, тоже окруженный трэллами. Это его брат, равный по положению, человек с его лицом. Кожа Амита темнее, и еще больше их отличают шрамы: ни один воин не носит на себе точно таких же отметин, как и его братья. Кроме того, Амит выбрил голову, и хотя Зефон приказал трэллам подстричь свои когда-то длинные локоны покороче, все же он сохранил их темный шелк. И все равно, как большинство Кровавых Ангелов, они могли бы быть близнецами.
Амит всегда казался ему таким… живым. Даже сейчас, когда Нассир просто стоял и молча размышлял, он выглядел кем-то большим, чем просто воин или офицер. Амит имел свои привычки; он стискивал зубы, когда раздражался, ворчал, когда ему было скучно, и крутил головой, пощелкивая позвонками, когда засиживался на долгих совещаниях. В его глазах часто было заметно напряжение сдерживаемого гнева. Амит был Кровавым Ангелом, но он был и самим собой, он настолько не вписывался в шаблон Легионес Астартес, что Зефону о таком приходилось только мечтать.
– Пожалуйста, поднимите руки повыше, повелитель, – сказал Эристес.
Он так и сделал, позволив стареющему слуге приладить к трехглавой мышце плеча подкладную пластину из эластичного материала. Ждать уже недолго. Скоро разнесется призыв к битве и прогонит эти бесполезные мысли. Зефон осознал, что медленно и шумно дышит полуоткрытым ртом. Ощутил первые признаки зова битвы, ноющую боль в челюстях, говорящую о жажде крови. Трэллы напряглись. Их запах стал едким от страха. Воин заметил, как они обмениваются взглядами.
– Я не зол на вас, – попытался он успокоить рабов.
Они не стали просить дальнейших разъяснений. И так было ясно, что лучше этого не делать. Их отношения с господином не способствовали такому нарушению протокола и приличий, как разговоры во время обряда.
Но Зефон снова удивил их, когда тихо сказал:
– Я вижу, вы вооружились.
На ближайшем ящике лежали три лазвинтовки, каждая со штыком, к каждой прилагались пистолет, чехлы и кожаная перевязь. Они были стандартного образца, побитые и потрепанные, так что нетрудно было домыслить их истории: подняты с трупов и розданы живым.
– Вам показали, как ими пользоваться?
– Мы и так знаем, повелитель, – ответила Шафия. – В легионе нас годами этому учили.
– Ясно. – Ему почти ничего не известно было о том, как они жили в свободное от служения ему время. Насколько он понимал, они весьма эффективно избегали его внимания. – Я не знал.
— Это ничего, повелитель. К чему вам обращать внимание на такие вещи.
Но Зефон продолжал наблюдать за ними, как никогда раньше заинтересованный тремя смертными, что ему служили. Удивительно, как постарели Шафия и Эристес. Удивительно, как Шенкай походил на них обоих. Он впервые увидел Шенкая, когда тот был подростком – тощим как жердь мальчишкой, который поступил к нему на службу как ученик родителей, проведя первые годы в корабельных яслях для трэллов. Еще раньше он узнал, что Шафия беременна, но его беспокоило только одно: сможет ли она исполнять свои обязанности как прежде. К ее чести, она смогла. Зефону ни разу не пришлось сделать ей замечание или отметить в уме какой-то промах. Некоторое время спустя он начал замечать ребенка, бегающего за трэллами. Вот и все. Он почти ничего не знал о мальчике. Ни разу не подумал о нем спросить.
Эристес и Шафия служили ему десятилетиями. До них ему служили Гиу и Шен-Ру-Лай, родители Эристеса. Как быстро прошло время.
– Я устрою так, что вы трое будете в резервных частях, которые отступят в Санктум.
Это жалкое обещание могло добавить к их жизни не больше нескольких часов, и Зефон поморщился при мысли о том, насколько оно бесполезно. Когда падет Дельфийское укрепление, падет и Санктум – не пройдет и дня. Незавидный подарок, но это было все, что он мог им дать.
– Я не побегу за Врата Вечности, повелитель, – заявил Шенкай тоном, который показался Зефону почти оскорбительным. – Я не хочу прятаться.
– Мы умрем на стене, – сказал Эристес. – Вместе с вами.
– И с Великим Ангелом, – добавила Шафия.
Он не ожидал такой отваги и был польщен их преданностью. И все же он задумался, так ли уж тверда их решимость. Неужели Шафия и Эристес не хотели бы, чтобы их сын насладился еще несколькими часами жизни? Или они гордились тем, что он стремится к такой смерти?
Он не знал и не хотел спрашивать. Стыдно было сознавать, как мало он знал о них.
– Я прошу прощения за то, что не интересовался вашей жизнью. Это было грубо с моей стороны.
Еще хуже. Они не привыкли к такому обращению и ничего не ответили. Теперь никто не знал, как продолжить их спотыкающуюся беседу. Шафия и Эристес приладили на место его левую перчатку и стали ввинчивать соединительные иглы, предугадывая движения друг друга с грацией, которую могли дать только десятилетия опыта. Эта задача была не просто привычна им, она стала ритуалом длиною в жизнь. Он шевельнулся – редкий момент неловкости – и услышал, как Шенкай, стоявший позади, негромко выдохнул от раздражения. Трэлл причесывал Зефона и туго заплетал его волосы, чтобы они не мешали в шлеме.
– Пожалуйста, не двигайтесь, повелитель, – сказал Шенкай. Зефон почти услышал, как молодой человек старается не вздыхать.
Зефон замер на месте.
– Я завтра, скорее всего, умру, – признался он. – И мне в голову приходят мысли, которые никогда не пришли бы при других обстоятельствах. Вы отлично мне служили все эти годы. Спасибо вам за вашу верность.
И снова между тремя рабами промелькнуло мгновенное замешательство. Они продолжали свою работу, но Зефон видел в их поведении признаки, выдающие волнение: вставшие дыбом волоски на руке Шафии, звук, с которым Шенкай сглотнул комок в горле, сжатые губы Эристеса, сильнее обозначившиеся морщинки в углах его рта. Человеческие реакции. Инстинктивные сигналы дискомфорта.
– Спасибо, повелитель, – сказал Эристес, приладив один из наручей Зефона к руке. Воин не мог с уверенностью сказать, что выражали лица трэллов. Единственное, что было очевидно – их неловкость из-за направления, которое приняла беседа.
Когда они подняли нагрудную пластину на место, он сказал:
– Старайтесь держаться ко мне поближе. Я позабочусь о том, чтобы вы как можно дольше оставались в живых.
Он не видел выражения лица Шенкая, но слышал, как голос молодого человека стал глубже из-за обуревающих его чувств.
– Вы лучше занимайтесь врагами, повелитель, а мы уж позаботимся о том, чтобы вы как можно дольше оставались в живых.
Зефон не смог найти достойного ответа перед лицом такой наивной преданности. Он позволил им закончить обряд облачения в тишине, прислушиваясь к музыке крови, пульсирующей в их жилах. Сотни солдат, гражданских и сервиторов проходили мимо, занимаясь последними приготовлениями.
– Зефон?
Он снова поднял голову и нашел глазами в толпе ту, что заговорила с ним. На ней была разномастная, с бору по сосенке броня, на плече она несла потрепанную лазвинтовку. Как и все остальные, она была лишь тенью себя, война раздавила ее – и, как у всех, оставшихся в живых в эти последние часы войны, ее глаза светились необъяснимой твердостью.
— Это вы Зефон?
– Они прорвали основную линию, – тихо произнес Зефон, и холод прошел по его телу. Трэллы замерли, мгновенно узнав эти слова. Они обернулись к той, что вызвала внезапный ужас их господина.
– Вы Зефон, правда ведь?
Кровавый Ангел кивнул.
– Да.
Женщина подошла поближе и, о чудо, она улыбалась. Усталая, но все же настоящая улыбка – здесь, в самом неподходящем для этого месте.
– Я так и думала, что это вы. Все Ангелы похожи, но у вас… – Она подняла руки в перчатках и несколько раз сжала и разжала кулаки, изображая его серебристую бионику.
Он посмотрел на женщину с волосами-сосульками и грязным лицом и вспомнил их первую встречу несколько месяцев назад на Горгоновом рубеже. Как он приказал ей убраться со стены, когда начался артобстрел. Как прижал ее к груди и заслонил своим телом, когда стены обрушились на них.
– Приветствую, Церис Гонн.
– Мне сказали, что вы погибли. Или так близки к смерти, что разницы почти нет. Знаете, я ведь сопровождала ваше тело до бастиона Разави. Тогда, несколько месяцев назад.
– Нет, я не знал. – Это тронуло его до такой степени, что он не мог выразить словами. – Вы очень добры.
– Когда мы добрались, вас поместили в стазис, а мне сказали уходить. Потом я узнала, что вы живы. Я была уверена, что это еще одна дурацкая военная байка. Еще одна ошибка среди, ну, знаете, многих.
– С учетом физиологии Астартес и то, и другое технически верно. Я был одновременно и мертв, и жив. – Цитадель затряслась. По наплечнику Кровавого Ангела забарабанила пыль. – Я рад, что вы тоже пережили Горгонов рубеж.
— Это благодаря вам, – Церис протянула руку и коснулась его лица. В этом жесте не было чувственности, скорее осторожное любопытство. Она провела кончиками пальцев по линии скулы и челюсти, материя перчатки казалась еще темнее на фоне его белой кожи.
– Я так и не видела вашего лица. Вы и вправду похожи на других. Но вы бледнее. Я почти могу разглядеть вены на щеках… и глаза у вас светлее. Вы выглядите мягче, чем некоторые из ваших братьев.
– На самом деле это не так.
– Поверю на слово.
Она казалась намного увереннее, чем та заблудившаяся архивистка из нового ордена владыки Дорна, которую он запомнил. Церис почувствовала, что прикосновение вызывает у него неловкость, и убрала руку со слабой улыбкой.
– Я отправляюсь в Санктум. Прикомандирована к Третьей Зохаринской стрелковой бригаде. – Церис оглянулась назад, где ее с разной степенью нетерпения ждали несколько имперских солдат. – Я просто… Я должна была сказать вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. И не говорите «не за что», потому что еще как есть!
– Пожалуйста, Церис. – Он не знал, что еще сказать, и смущенно добавил: – Право, я рад, что вы живы.
По крайней мере, еще на несколько дней. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не добавить этого.
Она явно почувствовала неловкость этого момента и попрощалась, не желая затягивать его.
– Да хранит вас Бог-Император, Зефон.
Он вскинул голову, услышав эту фразу, но ее тон не допускал возражений, словно эхо того, чем стало ее звание в последующие тысячелетия. Она отошла, оставив его с трэллами, и только еще один раз оглянулась через плечо.
Больше он ее не видел.
Аркхана Лэнда он нашел на укреплении. Похоже, марсианин применил свою обычную антисоциальную магию и занял место на стене, где почти никто больше не захотел задержаться. Зефон пробрался к Лэндову уголку изоляции по краю ближайшей толпы, извиняясь перед солдатами Имперской Армии, которые шарахались с его пути. Там они и стояли, не говоря ни слова. Просто глядели на пустоши.
Была ночь… то есть относительная ночь. И день, и ночь теперь выглядели одинаково – как фиолетовый закат.
Небо, на которое все старались не смотреть, раздирали электромагнитные помехи, танцующие зарева, созданные из скверны варпа и отраженного огня тысяч других войн на поверхности планеты. Зефон уже видел, как из-за присутствия на орбите огромных флотов возникали атмосферные возмущения, и это был не тот случай. Низко над горизонтом, над далекой ордой, окружающей Санктум, он замечал туманные по форме и богоподобные по величине фигуры, что когтями и зубами пробивались сквозь тучи. В последний раз, когда он посмотрел прямо вверх, в штормовой черноте кружил почти человеческий череп в полнеба размером. Его челюсть двигалась на сухожилиях из клубов дыма. Из пустых глазниц слабо поблескивали чахлые звезды. Потом, то удаляясь, то приближаясь, он исчез, растворился в грозовых тучах. Зефон не стал ждать, что появится следом.
Рядом с техноархеологом стояла солдат-скитарий. Она тоже молчала. Зефон не знал, почему – потому что ей было нечего сказать или потому что она была из тех, кто не мог говорить. Вроде бы почти никто из них не мог. Сапиен, обезьяноподобный, сидел на ее наплечнике. Он бесцельно проводил своими до странности человеческими пальцами по царапинам на ее шлеме, будто составлял в уме их карту.
Зефон поприветствовал его щелкающим звуком, одним из тех, что обезьянка иногда издавала. Сапиен глянул на него, повторил тот же звук и продолжил свое исследование скитариева шлема.
Мимо проходил титан, совершая обход вокруг стены. Это была одна из богомашин Игнатум, ее красно-желтая геральдика почти облезла из-за месяцев битв и пыли в воздухе. Земля дрожала в согласии с ее медленной поступью. Силовые кабели свисали с соединений брони, словно растянутые вены. Руки титана с встроенным в них оружием могли сравнивать с землей жилые башни, но сейчас они стонали под собственным весом – так ослабила война плечевые механизмы.
На корпусе машины, выведенное облупившейся бронзой, красовалось ее имя: «Иракундос» – «Вспыльчивый». Она казалась такой же изнуренной, как люди, которых накрывала ее тень. И почему-то такой же нетерпеливой.
Зефон отвел взгляд от титана и посмотрел на стену – влево, потом вправо. Бросались в глаза поблекшие в битвах цвета доспехов Астартес, поредевшие отряды которых принимали по готовности новые подразделения, а редкие всплески золота отмечали последних выживших Сестер Безмолвия и кустодиев.
Дельфийское укрепление казалось Зефону отвратительным. Будто памятник компромиссу, оно было приговорено к уродству под давлением необходимости. До войны оно служило только для украшения. Куртина из сияющего мрамора, окружающая грандиозный дворец Императора, не дальше километра от безупречных шпилей Внутреннего Санктума.
Прогнозируя, какую форму примет война, когда достигнет этого рубежа, Дорн сделал все возможное, чтобы последние защитники готовы были встретить наступающую на них орду. Подстраховка следовала за подстраховкой. Стену напичкали оборонительными турелями, укрепили многочисленными слоями пластали и рокрита, превратили в бастион, который защищали более ста тысяч воинов, дислоцированных во Внутреннем Санктуме. Кустодии. Сестры Безмолвия. Кровавые Ангелы. Белые Шрамы. Имперские Кулаки. Солдаты Имперской Армии. Беженцы. Гражданские. Все они плечом к плечу стояли в тени присматривающих за ними титанов.
По верху стены размещались батареи ПВО. Встроенные в стену колыбели для титанов, в которых стояли богомашины Легио Игнатум, были защищены массивными пустотными щитами и готовы приступить к ремонту подопечных, как только титаны вернутся в свою обитель. На поверхности бастионов виднелись посадочные площадки, где заправлялись и готовились к вылетам штурмовики и низковысотные истребители. Сложный комплекс машинных духов, вмонтированный в наиболее укрепленные участки стены, управлял сетью противоартиллерийских орудий: он выдавал постоянно обновляющийся поток данных, который командовал движением тысяч оборонительных батарей и источников отражающего поля. Дельфийское укрепление готово было перехватить вражеский огонь в любом виде – физического ли обстрела или завывающей энергии. Вдобавок ко всему, за спинами защитников вышагивал специально оснащенный титан класса «Разжигатель Войны» «Малакс Меридиус»; нацелив все свои вооружения вовне, он патрулировал территорию между Санктумом и укреплением, чтобы уничтожить любой летательный аппарат или снаряд, который мог прорваться мимо батарей.
Как бы великолепно это все ни звучало, Зефон не был слеп к реальности, которая его окружала. Орда, что скоро обрушится на них, сотрет с лица земли все эти грандиозные приготовления в течение нескольких часов. Для другого исхода защитников было слишком мало, а врагов – слишком много.
Их слабостью была арка. Дельфийские Врата – часть укрепления, возведенная над Великим Путем – были построены без учета соображений обороны. Их проектировали для парадов, для того, чтобы солдаты и титаны могли пройти по Пути, миновать арку и Дельфийское укрепление и подняться по ступеням Королевского Тракта. Не предусмотрели ни врат, которые можно было бы закрыть, ни баррикад, которые можно было бы возвести. Десятилетиями арка представляла собой открытый зев, ведущий прямиком к Вратам Вечности.
Когда настало время для подготовки к обороне Терры, Дорн приказал своим военным инженерам встроить в арку одни за другими несколько подъемных ворот, которые могли бы перекрывать Путь, усилить и защитить их настолько, насколько позволяли пределы мастерства Механикус, а потом возвести над аркой укрепленную цитадель. Эта цитадель была не просто орудийной платформой, но собором, посвященным смерти вражеских титанов.
Орда Магистра Войны могла атаковать стену с любого направления, но самая жестокая битва будет здесь, где рубеж слабее всего, вокруг недавно укрепленной арки. Здесь защитники собрали львиную долю своих сил. Уже на подходе к вратам орда будет разделена минными полями, огнем артиллерии и оборонительных турелей, единственная цель которых – уничтожить все, что приблизится по Великому Пути. Десятки тысяч захватчиков погибнут, не достигнув даже первых подъемных ворот, а за ними ждут еще двое, каждые – в шесть метров толщиной, каждые – идеальный очаг сопротивления, откуда защитники смогут поливать врагов огнем и насмехаться над ними, если те будут прорываться через одну преграду за другой.
Зефон перевел взгляд от стены к лежащим за ней пустошам. Сама земля там гибла. Будто недостаточно было убить на ней все живое, сама земля потемнела от порчи, превратилась в бугры, ухабы и глинистые выступы. Кратеры от бомбардировок стали лужами дымящейся органической грязи. Даже смотреть на это было больно, так же, как болела голова от взгляда в иллюминатор во время варп-транзита.
Как они могли сражаться за такое, подумал Зефон, наблюдая за кишащей на горизонте ордой. Как могли они хотеть такого?
Они верили, что это необходимо, ответил он на собственный вопрос, потому что знал, что это правда, хоть и не понимал, как она стала возможной. Что они должны были пережить, что увидеть, чтобы поверить в необходимость этого?
Над рядами врагов воздвиглись силуэты титанов. С каждым часом все больше их стекалось от павшей Последней Стены, они группировались для решающего штурма, словно пантеон сгорбленных богов. Дорн поступил правильно, когда удержался от соблазна ввести силы Игнатума в бой и сохранил значительное количество их вокруг Санктума в готовности к этим последним дням, но даже богомашины в марсианском красном, что вышагивали рядом с Дельфийским укреплением, теперь были в меньшинстве. Что же до титанов, высящихся над ордой в своем неусыпном бдении… Они отбрасывали странные тени, их спины согнулись в новых положениях, на их «головах» чудились лица с уродливым, непостижимым выражением. Некоторые, казалось, состояли скорее из плоти и крови, чем из священного железа. Другие плотоядно взирали на стену; даже с такого расстояния ощущалась их болезненно-животная аура.
А над ними, в ночном небе…
Не смотреть вверх.
Он снова перевел взор ниже горизонта.
Ни в одну из этих мыслей Зефон не посвятил Лэнда. Было приятно находиться в компании если не друга, то, по крайней мере, приятеля. Их с Лэндом взаимоотношения никак не касались войны, а в жизни Кровавого Ангела такое встречалось нечасто. Зефон дорожил этой дружбой, хотя к Аркхану трудно было испытывать симпатию.
– Эй, ты опять, – сказал Лэнд с ухмылкой.
Зефон прислонился к зубчатой стене, положив руку в перчатке на верх зубца.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду.
Лэнд прищурил глаза, которые и в лучшие времена походили скорее на узкие щелочки. Надтреснутые очки он сдвинул на потный лоб.
– Ты опять созерцаешь мир с этим до жалости одухотворенным видом. В самом деле, Зефон, это просто невыносимо. Ты такой серьезный. Такой искренний. Ты практически олицетворяешь свой мелодраматичный легион, и, скажу я тебе, это утомляет хуже боевых действий.
– А, – Кровавый Ангел кивнул. – Прости меня, друг мой.
– Вот видишь? Опять! Не «извини, Аркхан», а «прости меня, друг мой». Ты и на Горгоновом рубеже мне нервы портил, а уж после бастиона Разави… – Лэнд остановился и издал раздумчивое «хммм» продолжительностью в несколько секунд.
Зефон поднял брови в ожидании ответа.
– Ты такой же, как был, только хуже. Еще тише. Еще спокойнее. Знаешь, это раздражает.
– Я все еще не понимаю, что ты имеешь в виду. – Все же Зефон засомневался, вправду ли это так.
– А что ты не единственный Кровавый Ангел, с которым я разговаривал в этом году, понимаешь? Я ведь слышал истории про Вестника Скорби. Ты был такой горячий. Весь этот гнев, агрессия. Когда мы встретились, ты страдал из-за увечья, и твои притупленные эмоциональные реакции объяснялись химией депрессивного мозга. Но теперь-то…
Лэнд снова остановился на середине фразы и испустил очередное долгое «хммм».
– А впрочем, все равно. Почему бы тебе не плюнуть на нас, презренных смертных, как Амит, и не отшвырнуть нас с пути, как замешкавшихся собак?
Зефон почти улыбнулся.
– Ты преувеличиваешь резкость моего брата Амита.
– Ничего я не преувеличиваю, и ты сам это знаешь. – Марсианин отвел взгляд и указал на пустоши, простирающиеся до пыльного горизонта. – Мы завтра умрем, да?
Зефон задумался, как ответить на этот вопрос, и это было странно, потому что ответить можно было только одно.
– Да. Если не завтра, то через день или два. Боюсь, ты прав.
– Я всегда прав, – отрезал Лэнд. – Но подожди. Ты боишься, что я прав? Я думал, вы не знаете страха.
Трэллы заплели длинные волосы Зефона, чтобы они не лезли в лицо, и все же он отбросил выбившуюся прядь с виска. Он смотрел на расплывчатые силуэты далеко в пыли. Орда пока была за пределами досягаемости стеновых орудий, но каждый из защитников вел в уме безмолвный отсчет.
– Мы знаем страх, – тихо сказал Зефон. – Мы просто приучены с ним справляться.
И снова упала тишина. Относительная тишина – даже на их участке стены были другие солдаты, которые переговаривались неподалеку, турели, которые сканировали местность, ветер, который дул, и гром артиллерии, который зловеще доносился с другого конца осажденного континента. Но между ними тремя – четырьмя, если считать Сапиена, которого Зефон, впрочем, всегда считал – повисло напряженное молчание.
Наконец Лэнд повернулся к нему. В его глазах Зефон увидел жадное любопытство.
– А Девятый завтра будет говорить так же откровенно?
– Владыка Сангвиний, – мягко поправил его Зефон – Мой отец произнесет те слова, что захочет произнести. Не мое дело предполагать или заранее воображать, что он скажет. Ты когда-нибудь слышал речь примарха?
Аркхан Лэнд уклончиво покряхтел.
– Никогда не угадаешь, что он скажет. Он действует и думает не так, как другие примархи.
– Судя по тону, ты этим страшно гордишься. – В голосе Лэнда вдруг послышалась усталость. – Почему ты здесь, Зефон? Чего ты от меня хочешь?
Кровавый Ангел склонил голову, наблюдая за маленьким марсианином с бесконечным терпением.
– Я буду сражаться вместе с остатками моей бывшей роты, Высокого Воинства.
– Знаю, знаю, как волнующе. Но я-то тут при чем?
– Многие наши трэллы будут с нами в качестве вспомогательных отрядов. Я хотел бы попросить тебя держаться рядом с Эристесом, Шафией и Шенкаем, поближе ко мне.
– И все? – Лэнд фыркнул со своей обычной заносчивостью. – Что ж, если хочешь… В последний раз, когда мы встречались, они показались мне вполне сносными, а одно место на этой стене ничуть не хуже другого.
– Я серьезно, Аркхан. Ты согласен стоять рядом с ними? Защищать их?
– Да, да, да. Хватит причитать.
Зефон поблагодарил его.
– И это все? – повторил Лэнд. – Все, чего ты хотел? Предполагаю, что сейчас ты уйдешь.
– А ты… хотел бы, чтобы я остался?
Лэнд сглотнул с таким звуком, будто у него в горле и правда что-то было.
– Я не хочу умирать, Зефон.
Кровавый Ангел начал отвечать, ожидая от марсианина знакомой иронии, но старик вдруг заплакал. Совершенно застигнутый врасплох, Кровавый Ангел секунду помедлил, а потом опустился на одно колено, чтобы приблизиться к Лэнду. Он не стал трогать человека. Он знал, как Лэнд ненавидел прикосновения.
– Я слишком важен, – в промежутках между рыданиями Лэнд выговаривал слова, полные накопившихся чувств. – Мне еще нужно столько всего открыть заново, столько секретов Темной Эры. Я могу принести так много пользы. За столь многое меня еще не оценили по достоинству.
Зефон подавил вздох. Глупо с его стороны было поверить, будто в излияниях Лэнда могло содержаться что-то кроме еще большего тщеславия.
Скитарий, стоявшая рядом, наблюдала на этой сценой в хрупкой тишине, не проявляя ни неловкости, ни сочувствия. Потом она прикоснулась к Лэнду – положила железную руку на плечо марсианина. Поразительно, но Лэнд с ласковой признательностью погладил эти металлические пальцы. Зефон едва мог поверить своим глазам. Псибер-обезьяна, до того удобно устроившаяся на плече скитария, перепрыгнула на спину Лэнда и нежно зачирикала что-то хозяину.
Аркхан Лэнд поднял на Кровавого Ангела красные, усталые глаза.
– Я боюсь.
– Бояться – это очень по-человечески. Я бы подумал о тебе хуже, если бы ты не был напуган, Аркхан.
– Некоторые люди тратят жизнь на то, чтобы пулять друг в друга генетическим материалом и плодить своих отвратительных мелких полуклонов. И так гордятся этим, будто иметь детей, выполнять свою базовую биологическую функцию – бог весть какое достижение. Их потомки – это то, что останется от них в будущем. Они находят в этом утешение. Но не я. У меня есть Поиск Знания. У меня есть мои переоткрытия. Однажды весь Империум будет знать мое имя. Вот как все должно быть. Я не хочу, чтобы все закончилось здесь, вот так. Не хочу, чтобы меня затопил поток черного ужаса.
Зефон нерешительно протянул руку.
– Не трогай меня! – рявкнул Аркхан, и Кровавый Ангел отстранился. – Что будет завтра, Зефон? Ты-то хоть знаешь?
Вряд ли Лэнд желал, чтобы ему подробно очертили тактическую ситуацию, подумал Зефон. Все и без того было предельно ясно.
– Они подойдут к Дельфийскому укреплению максимальными силами, сосредоточив свой натиск на арке. Как только они прорвутся через врата или переберутся через стену, сражение превратится в отдельные конфликты, поддерживаемые обеими сторонами. Они будут драться, чтобы удержать позиции, а мы – чтобы выбить их оттуда, пока они не закрепились. Когда стена падет, те, кто назначен в арьергард, пожертвуют собой, чтобы удерживать врага от прорыва в Санктум так долго, как только возможно. За исключением кустодиев. Некоторые из них останутся с нами на стене, но большая часть будет в Санктуме для предотвращения неожиданных диверсий. Когда мы потеряем Дельфийское укрепление, что случится в промежутке между одним и тремя днями сражений, у всех выживших будет шаткая возможность отступить с боями по Королевскому Тракту. Но до того, как враг достигнет Санктума, владыка Сангвиний и кустодии замкнут Врата Вечности.
Лэнд смотрел на него со смешанным выражением подозрительности и тревоги.
– Это что, шутка?
– Н-нет, – Зефон ответил не сразу, полувопросительно, неуверенный, правильно ли он понял вопрос. – Я, кажется, не сказал ничего особенно смешного.
– Они бросят нас здесь?
Иногда Зефону трудно было понять, как Аркхану Лэнду, человеку неоспоримой гениальности, может настолько недоставать проницательности.
– Мы стоим на стене последней крепости Императора. Отсюда отступать некуда. Да, Гвардия Кустодиев вернется к Императору, чтобы умереть вместе со своим повелителем, но не раньше, чем здесь, на стене, все будет потеряно. Мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы продержать Врата Вечности открытыми так долго, как это возможно, но Дельфийское укрепление – это и вправду последняя линия обороны. Именно здесь мы можем собраться в количестве, достаточном, чтобы отражать атаку в течение нескольких дней, если все пойдет по наилучшему из сценариев. Именно здесь у нас наиболее защищенные позиции на всей Терре. Именно здесь у нас есть слабая надежда дождаться подкреплений откуда бы то ни было. Но все эти преимущества исчезнут, как только враг пройдет во Врата Вечности. Не останется ни тактики, ни стратегии, ни надежды. В Санктуме бой пойдет за каждую комнату, за каждый зал, а твари из варпа будут проявляться где угодно по собственному капризу. Это будет резня.
Слезы в глазах Лэнда высохли. Он смотрел на Зефона с выражением холодного, отстраненного ужаса на лице. Это был человек, разгадавший загадки Темной Эры Технологий, которые сводили других с ума, человек, возглавлявший экспедиции в гробницы-ловушки неведомых машинных королевств… Но пока он слушал Зефона, спокойно описывающего грядущую битву, вся кровь отлила от его худого лица.
– Это еще не все, – проговорил он. – Ты что-то скрываешь, по глазам вижу.
Зефону не нравилось то, что он уже рассказал, не в восторге он был и от того, что пришлось сказать следом.
– Пока мы удерживаем Санктум, мы готовы ко всему. Но я думаю, прежде чем напасть, они попытаются нанести ущерб нашему боевому духу. Они не могут сломить нас, но могут уязвить нашу решимость и ослепить нас гневом.
Лэнд обменялся взглядом со своей новой приятельницей-скитарием, которая проблеяла что-то на скит-коде, а потом снова посмотрел на Зефона.
– Она спрашивает, что ты имел в виду.
– Я не хочу говорить об этом, Аркхан, на случай, если ошибаюсь. Я надеюсь, что не прав. – Зефон взглянул на пустоши, в сторону бесчисленной орды. – Но если прав, то на заре вы сами увидите.
Лэнд снова сверлил его взглядом. И снова Кровавый Ангел обнаружил, что понятия не имеет, какой гамбит старик попытается провернуть в разговоре с ним в следующий раз. Взгляд скитария, скрытый за гудящим, недавно отремонтированным моновизором, встроенным в помятый шлем, тоже был направлен на него. Он никак не мог понять, о чем она думает; какими бы ни были ее мысли и чувства, они, должно быть, навсегда останутся тайной. По крайней мере, для него.
– Скажи мне, Зефон. Просто скажи. Ты боишься?
Что ответить в такую минуту? Может быть, он должен оставаться Астартес – непоколебимым до самого конца, скалой, о которую разобьются волны врагов? Конечно, такое непреклонное мужество ободрило бы защитников. Конечно, такой и была его роль как легионера в эти последние дни… разве нет?
Или он должен быть человеком? Постчеловеком, конечно, но сохранившим в себе человечность. Должен ли он признаться, что испытывает эмоции, в которых воины легионов не признались бы ни за что или которые приучили себя не ощущать?
Ответ был очевиден. Он поступит, как Кровавый Ангел. Все остальное оказалось бы фальшью.
– Да, – сказал он. – Я боюсь.
Лэнд уставился на него немигающим взглядом.
– Боишься смерти?
– И да и нет. Меня не пугает мысль о том, что клинок или болт оборвут мою жизнь. Я не боюсь боли и не боюсь пустоты, что придет позже. Но вся эта физиология… Когда орда набросится на нас, мои сердца забьются сильнее, во рту пересохнет, я испытаю потребность бежать. Несмотря на постчеловеческую выдержку, что-то человеческое затрепещет во мне, захочет отступить, сохранить мое существование. Я почувствую это, но не покорюсь. Когда говорят, что мы не знаем страха, это потому, что так кажется со стороны. Но мы ощущаем страх, просто не поддаемся ему. Мы не позволяем эмоциям влиять на наши поступки. В этом смысле мы не бесстрашны, просто смелы.
Лэнд поразмыслил над этим.
– Знаешь, если бы ты сказал, что боишься только покрыть себя позором или погибнуть, не исполнив свой долг, меня бы стошнило.
Неожиданно для себя Зефон улыбнулся.
– Слишком поэтично?
– Нет, слишком похоже на гроксово дерьмо. – Лэнд смахнул с лысой макушки осевший на ней пепел. – Но вообще-то нетрудно быть храбрым, если ты практически бессмертен.
С этим Зефон не мог поспорить. Даже пытаться не стал.
– Да, это играет свою роль. Но так или иначе, завтра я умру, несмотря на генетику Легионес Астартес. В этом отношении я так же смертен, как и ты, и все эти отважные люди, стоящие с нами на стене.
Марсианин все смотрел на него, словно стараясь разглядеть что-то в его лице. Чересчур уж долго он смотрел.
– Ты правда в это веришь, да? Что глубоко внутри ты совсем как мы.
Зефон не ответил. Он уже изложил свою точку зрения, которая говорила сама за себя.
– А теперь, мой ваалитский друг, я объясню, насколько ты неправ. – Лэнд указал на них обоих. – Разница между нами – разница между нашими видами – в том, что мы живем, а вы существуете. Когда мы умираем, галактика теряет наши мечты, надежды и устремления. Все, что мы могли бы сделать, исчезает из мироздания, навеки теряет возможность осуществиться. Не рождаются дети. Не совершаются открытия. Даже если умирает один из хнычущей массы, которому суждено совершить ничтожно мало, это все равно безмерная утрата потенциала. И это трагедия, потому что трагичность измеряется утратами. А вы?
Вы – оружие. Вы созданы для войны, и никогда не имели иного предназначения или иного будущего. Ах, ты завтра погибнешь? Возможно. Но ты погибнешь, делая то, для чего создан, умрешь в точности так, как тебе назначено умереть. О чем ты мечтаешь, Зефон? Какую жизнь ты ведешь, когда не сражаешься? Какой вклад ты вносишь в процветание вида, кроме расширения его территории с помощью своих недюжинных способностей к пролитию вражеской крови?
Когда умирает кто-то из твоего вида, Астартес, – и давай не будем забывать, что именно по вине вашего вида половина галактики сейчас в огне – так вот, когда погибает кто-то из твоего вида, это не большая трагедия, чем когда ломается меч. Не разбиты мечты. Не разрушены судьбы. Просто оружие сломалось, выполняя свое предназначение.
Вот почему вы не имеете права на страх, Кровавый Ангел. Смерть для вас почти ничего не значит. По сравнению с нами вам нечего терять.
Теперь в глазах Зефона не осталось никакого веселья, пусть даже холодного. Не осталось ничего. Его черты потеряли даже те едва заметные следы индивидуальности, что Лэнд до сих пор за ним признавал; остался только ангельский шаблон, делавший его неотличимым от прочих воинов легиона.
Зефон задумался, что сказать, и стоит ли вообще что-то говорить. До этого момента все их общение шло в таком духе – остроумные замечания Лэнда, полные объяснимого отвращения к генетически измененным постлюдям, шутливые и добродушные возражения Зефона. Но теперь Кровавому Ангелу стала понятна вся глубина ненависти Аркхана Лэнда, и он обнаружил, что у него нет подходящего ответа.
Потому что он прав. Эта предательская, чудовищная мысль обожгла его.
Лэнд уже отвернулся, его не интересовало, что Зефон может сказать в ответ. Бронированная рука Кровавого Ангела с мягкой, но непререкаемой силой опустилась на плечо старика.
– Не трогай м…
– Заткнись, Аркхан. Пожалуйста, хоть раз в жизни заткнись.
Лэнд моргнул. Изумление лишило его дара речи, что и в самом деле случалось нечасто.
– Может, ты и прав. Ты не сообщил мне ничего нового: все это я передумал уже сотни раз. Но мне нужно твое обещание, что завтра ты преодолеешь свою обычную трусость. Ты отбросишь свое себялюбие, которое выдаешь за здравый смысл, и будешь стоять рядом с Шафией, Эристесом и Шенкаем. Я могу терпеть твою ненависть, злобу и бесконечные нападки, но трусости не прощу. Запомни эти слова, друг мой. Если я узнаю, что ты бросил их перед лицом опасности после того, как согласился стоять рядом с ними, я найду тебя, где бы ты ни прятался – без сомнения, в луже собственной мочи – и убью.
Лэнд вытаращился на него с раскрытым ртом.
– Я забью тебя до смерти голыми руками, Аркхан. Этими самыми руками, которые ты мне дал. Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?
Лэнд закивал.
– Хорошо. – Зефон отпустил его. – Теперь иди поспи, пока можешь. Тебе будет полезно. И не смотри вверх.
Он отошел, оставив Лэнда краснеть под взглядами ближайших солдат. Последним, что Кровавый Ангел от него услышал, было умозаключение, которое марсианин высказал своей спутнице-скитарию:
– А он изменился.
Двадцать шесть. Любопытный выбор посланника
Трансакта-7Y1
Когда по всему Дельфийскому укреплению прозвучал сигнал к подъему, скитарий ухватила свою новую винтовку за ремень и поднялась на металлические ноги. На самом деле она не спала – во всей полноте этой роскоши создатели ей отказали, – просто дремала, прислонившись к парапету между двумя бойницами. Вокруг сотни солдат делали то же самое: хватались за оружие, стряхивали остатки неглубокого сна. Аркхан Лэнд, прикорнувший на мраморном полу в своем ветхом плаще, заворчал, отказываясь вставать. Сапиен проявил много больше энтузиазма. Обезьяноподобный вспрыгнул на ее плечо и зачирикал простенькие фразы на скит-коде.
Трансакта-7Y1 ответила на собственном варианте кода, похожем на тот, что использовало создание, но приправленном жаргоном ее макроклады, что да, она примет все меры, чтобы защитить обезьянку. Сапиен выразил кодированную надежду, что она останется в живых, если окажется на это способна. В ответ она согласилась, что выживание было бы самым желательным исходом, но не самым вероятным, правда?
Псибер-обезьяна сузила механические глаза и осмотрела то, что собиралось на горизонте. Секунду спустя Сапиен подтвердил, что да, выжить вряд ли представляется возможным.
Трансакта-7Y1, вопреки действующему приказу, быстро взглянула вверх. В небесах, которые лишь периодически были доступны восприятию сквозь завесу пепла, колыхались щупальца тошнотворного сияния aurora borealis. Казалось, магнитное поле Терры поражено раком.
– Началось? – спросил Лэнд из своего убежища.
Трансакта-7Y1 подтвердила, что да, началось.
Глаза Лэнда расширились от страха, но этот страх был притуплен тем, что могло возобладать над любыми эмоциями. Усталость пересиливала все остальное, тело и разум не могли отдать больше, чем уже отдали, и Аркхан Лэнд уже выглядел полумертвым. Провести в этом безумии почти год, днем и ночью, от рассвета до заката; месяцами задыхаться от пепла и пыли; снова и снова отступать от горящих бастионов, бежать от наступающей орды; вслепую драться в руинах, участвовать в сотнях военных советов, от которых так и разило предстоящим провалом; исчерпать последнюю йоту своей энергии, сколько ее ни было, только чтобы оставаться в живых, пока Терра вокруг полыхала… Он совсем выбился из сил. Теперь, когда больше некуда было бежать, Лэнд слишком обессилел, чтобы бояться.
И не он один. Трансакта-7Y1 не могла авторитетно судить о человеческой мимике, но то, что она видела в изможденных чертах Аркхана Лэнда, отражалось на лицах у всех – у гражданских, у беженцев, у солдат.
Хотя, подумала она, теперь все они были солдатами. Любой, кто мог держать винтовку, сжимал ее в руках. Конец света оказался великим уравнителем.
Трансакта-7Y1 всмотрелась в пустошь; моновизор щелкнул, приближая изображение, наводя резкость.
– Титаны? – спросил Лэнд, не поднимаясь. – Они послали вперед титанов?
Трансакта-7Y1 ответила не сразу. Она вернула изображение к нормальному масштабу и посмотрела на защитников, стоявших слева и справа от нее. С одной стороны теснились солдаты Имперской Армии из 91-го Индустанского Десантного (без твоих традиционных гравишютов – в последней битве им десантироваться не придется), и ей не нужна была особая проницательность, чтобы увидеть, как они растеряны. Те, у кого были магнокли, выглядели не просто растерянными, они явно были в ужасе.
С другой стороны стояли Зефон, офицер Легионес Астартес, бывший доминион Высокого Воинства, и три неаугментированных человека, которых он называл своими трэллами. Далее на стене находилась группа Кровавых Ангелов, одним из которых был Нассир Амит, доминион Расчленителей, без шлема. Она увидела, как он наклонился, опершись кулаками на парапет, и вгляделся в надвигающуюся на них воплощенную злобу. Она услышала, как он – очень отчетливо – произнес:
– Бесчестные ублюдки.
Трансакта-7Y1 снова окинула взглядом орду на горизонте. Хоть ее шлем и починили, расстояние все же скрадывало важные визуальные детали. Она положила ствол своей новой трансурановой аркебузы на парапет перед собой и прильнула к оптическому прицелу.
Нелегко было соотнести то, что она видела, с каким-либо контекстом. Так она и передала коротким отрывком кода своему новому благодетелю.
— Это звучит неоптимально, – ответил обеспокоенный реакцией окружающих Лэнд, наконец поднимаясь на ноги.
Трансакта-7Y1 регулировала снайперскую винтовку, а Лэнд рядом с ней крутил и настраивал свои мультиспектральные очки. Вдвоем они вглядывались в пустоши, где сама земля оживала. Дышала. Менялась.
Затмевалась, подумала Трансакта-7Y1.
Волна порчи прокатилась по истерзанной земле, поглощая расстояние между укреплением и остановившимися рядами врагов. Развороченная взрывами почва на глазах разлагалась, камни чернели, кое-где пузырились, в других местах прорастали щупальцами плоти, растрескивались, выпуская шевелящиеся корни.
У порчи был вестник: единственный титан выступил из орды и размеренно зашагал по пустоши, внешне спокойный, хотя Трансакта-7Y1 почти ощущала жар ядерного синтеза в его сердце-реакторе. Отходя от вражеских рядов по распространявшемуся все дальше ковру порченой земли, Титан рос на глазах. Прошло полминуты, и вот она уже слышала его поступь, приглушенную расстоянием.
– Он в пределах досягаемости стеновых орудий, – заметил кто-то из ближайших Кровавых Ангелов.
– Ждем, – ответил Амит.
Трансакта-7Y1 все еще смотрела в оптический прицел. Это был титан класса «Разбойник»; по мере того, как он приближался, сквозь редеющий туман проглядывала его раскраска – королевский пурпур Легио Мордаксис. Ей довелось недолго сражаться вместе с Мордаксис девять лет назад, во время приведения к согласию Триста Восемь Тринадцать, и она очень гордилась этой честью.
Сердце ее упало; точнее сказать, она пережила затянувшийся миг эмоциональной нестабильности, который в действительности не имел ничего общего с процессами, происходящими в ее сердце.
Она повела прицелом сначала в одну, потом в другую сторону от титана, рассматривая скопища орды в отдалении. По краю линии фронта вырос лес арматуры и шестов из исковерканного металла, возведенный в последние дни тяжким трудом неизвестного количества рабов, сервиторов и демонических созданий. В слабом утреннем свете видно было, что лес не простаивал впустую; он использовался как колья и виселицы для дергающихся, искалеченных пленников.
Трансакта-7Y1 навела фокус на одного из пленных, привязанного к ржавому столбу. Она не узнала полковые цвета его униформы, но он определенно был пехотинцем, бронежилет висел клочьями, разорванный ударами бича. Вместо лица у него было месиво из крови и колючей проволоки. Ни зубов, ни глаз, ни рук – все это отняли те, кто пленил его, прежде чем связать и повесить здесь умирать.
Внизу, на уровне ног несчастного с отрезанными ступнями, его агонией наслаждался мутант-надзиратель – рогатый зверолюд ревел по-ослиному и хохотал, неслышно из-за расстояния, но животная радость ясно выражалась на лице твари.
Титан приближался. Позади него сотни замученных пленников, выставленных напоказ перед защитниками, превращались в тысячи. Они висели на пронзенных конечностях, покачивались в колыбелях из колючей проволоки. Некоторых даже заставляли брести вперед, со смехом подталкивая к линиям противника, словно низкий прилив, набегающий на Дельфийское укрепление. Многие ползли по порченой земле, обрубки ног не оставляли им иного выбора, как тащиться животом по грязи. За ними двигались те, кто не мог даже ползти – безрукие и безногие, отравленные, умирающие.
Втиснутые в гражданские транспортеры с открытым верхом, прикованные к бортам грузовиков снабжения и армейских «Химер». Сотни машин катились вперед, и ни одна не стала объезжать волну калек на их скорбном пути к укреплению. Ноги и гусеницы вминали раненых в землю с полным безразличием. Разумеется, на изъеденной порчей земле машины сталкивались и переворачивались, одни вязли в раскисшей почве вместе во своим жалким, умирающим грузом, другие расстреливали ракетами их собственные надзиратели.
Среди пленных Трансакта-7Y1 видела изуродованных скитариев. Она видела техножрецов и марсианских слуг, чьим единственным грехом была непоколебимая вера в Омниссию и в его представление о том, каким должен быть Марс. Желчь обожгла ее горло при виде таких же солдат, как она сама, лишенных божественной бионики, пронзенных, распятых, связанных полотнами колючей проволоки, ползущих по распаханной земле в тщетной попытке найти убежище.
Что двигало этими беглецами, самыми жалкими из всех, задумалась она? Что за смесь из жуткой надежды и безрадостной реальности плескалась в их одурманенных болью мозгах? Возможно, некоторые и впрямь надеялись обрести безопасность, получить помощь – возможно, даже лечение, – если бы они добрались до своих собратьев-защитников Дельфийского укрепления. Но сколь многие, лишенные органов чувств, не осознавали, где находятся? Сколь многие знали только одно – что впереди еще большие мучения, и молились о смерти, в которой им было отказано?
Она инстинктивно взглянула на цифры дальномера винтовки, чтобы проверить, сможет ли она подстрелить кого-нибудь с такого расстояния. Потом опустила аркебузу. Хватит, насмотрелась. С обеих сторон стены послышались тревожные, нестройные голоса офицеров-людей. Они хотели открыть огонь из стеновых орудий. Они хотели обстрелять пустошь. Они хотели избавить пленников от страданий. Но несчастные были слишком далеко, и орудия промолчали. Тем временем титан приближался.
Когда Сангвиний, Девятый примарх и владыка легиона Кровавых Ангелов, опустился на стену рядом с ней, она повела себя не так, как многие кругом. Кровавые Ангелы отсалютовали, некоторые – знаком аквилы, другие – по старому обыкновению, ударом кулака в грудь. Пораженные солдаты-люди отступили, бормоча приветствия и хвалы, если вообще смогли что-то сказать. Легионные трэллы, которые собрались на этом участке стены в количестве около сорока, почти одновременно опустились на колени, словно запрограммированные, и благоговейно склонили головы. Даже Аркхан Лэнд вздрогнул в изумлении, на его лице появилось ошеломленное выражение, пока он не осознал, что происходит, и не отвел подчеркнуто взгляд. В конце концов, владыка Сангвиний отказал в просьбе Лэнда отвоевать Марс до того, как Магистр Войны достигнет Терры. Некоторые вещи простить нельзя.
Но Трансакта-7Y1 видела примархов с точки зрения скитария. Она смотрела на возвышающуюся над ней фигуру с уважением, но без малейшего благоговения. Это громадное крылатое существо не было полубогом, и Трансакта-7Y1 не собиралась относиться к нему как к полубогу. Вне сомнения, оно было плодом провидения Омниссии. Но не сыном Омниссии. Если бы Омниссия хотел создать потомство, то Его творения несли бы отпечаток Его божественного совершенства, а не дошли бы до той точки, где половина сыновей восстает против отца и поджигает галактику. Кроме того, были и философские соображения. Зачем Богу-Машине порождать восемнадцать в основном биологических детей? У некоторых из них были небольшие аугментации, но ничего значительного, ничего, что говорило бы о чистоте.
Нет. Она признавала, что они были любопытным результатом генетических экспериментов Омниссии. Но их безумные претензии на то, что они были Его сыновьями, она признать не могла. Скорее всего, причиной их изъянов было непонимание терранскими учеными-жрецами замысла Омниссии – еще одно доказательство ошибочности и полного отсутствия божественности во всем этом предприятии.
Поэтому она не преклонила колено и не стала – как выразился бы в своем красочном стиле ее бывший товарищ Энварик – «вилять хвостом» перед прибывшим примархом.
Она взглянула на великолепную фигуру в золоте, поприветствовала ее марсианским салютом – костяшки сомкнулись в символе шестеренки – и отвернулась к пустошам, сжимая в руках винтовку.
За ее спиной обсуждали, что же будет дальше. А «Разбойник» подходил ближе. Все ближе. Он уже обогнал раненое воинство и был теперь почти на полпути к стене, пересекая невидимую сеть нереализованных огневых траекторий. Сангвиний мог бы щелкнуть золотыми пальцами, и артиллерия, способная пробиться к мантии планеты, стерла бы одинокого титана с лица земли.
– Мы должны уничтожить его, повелитель, – сказал один из капитанов. Трансакта-7Y1 идентифицировала его по знакам на броне: Аполло, офицер 48-й роты. – Если позволим ему добраться до стены, ничего хорошего из этого не выйдет.
– Разве? – перебил его Зефон. – Каждая секунда имеет значение. Каждая. Если Хорус желает тратить время на мелодрамы, так пусть его. А Тринадцатый легион тем временем все ближе к Терре. Весь этот театр на пользу нам, не врагу.
Аполло посмотрел на Зефона в упор.
– Тысячи пленных умирают в мучениях. Это не театр, Зефон.
– Я уничтожу его, – тихо сказал Сангвиний, – но не сейчас.
Трансакта-7Y1 перестала слушать. Ей были неинтересны их расчеты, чего больше в сложившейся ситуации – выгод или убытков, и в любом случае она знала, что офицеры легиона и их повелитель не замечают ее.
Некоторое время она смотрела на титана. На посланника Мордаксис. Не задумываясь, она выдала скороговорку кода. Лэнд кивнул и облизнул потрескавшиеся губы.
– Конечно, – пробормотал он. – Конечно, это так.
Самый юный из трэллов Кровавых Ангелов в красном одеянии поверх неподходящего бронежилета прочистил горло и обратился к техноархеологу.
– Можно узнать, что сказал киборг?
Трансакта-7Y1 глянула на молодого человека, но не с целью коммуникации; она не сделала попытки объясниться. Она сомневалась, что Лэнд утрудит себя переводом; несмотря на свою явную и несомненную гениальность, он, кажется, находился в состоянии глубокого эмоционального потрясения. Зефон просил его защитить своих слуг, но не просил быть с ними приветливым, поэтому скитарий удивилась, когда Лэнд повернул землистое лицо к легионному трэллу.
– Тебя зовут Шенкай, правильно?
Юноша с таким же грязным, как у всех, лицом кивнул.
– Да, господин Лэнд.
– Ну, Шенкай, это Трансакта-7Y1. Она сказала, что больно видеть богомашину, созданную из священного металла по образу и подобию Омниссии, на неправой стороне в войне. И тем больнее, что она сражалась вместе с Легио Мордаксис, а теперь их механизмы одушевлены еретической волей, и она горюет об этом.
Шенкай внимательно посмотрел на скитария. Трансакта-7Y1 прочла в его взгляде понимание и почувствовала, что в измученной путанице ее собственных эмоций расцвела благодарность. В ответ на участие трэлла она склонила голову в шлеме и выдала еще строчку кода.
Лэнд снова перевел:
– Она говорит, можешь звать ее Тэшка.
Шенкай улыбнулся.
– Так и буду тебя звать. Спасибо.
Трансакта-7Y1 снова повернулась к пустоши. Она смотрела, как чернеет земля. Смотрела, как титан вышагивает все ближе. Она заметила, что правая рука титана сжата в неплотный кулак, что-то стиснуто в гигантской клетке его пальцев.
– Любопытный выбор посланника, – подумал вслух Лэнд.
Низким, напряженным голосом Зефон ответил:
– У него в руке что-то есть.
«Разбойник» – Трансакта-7Y1 прочла на его покатом щите имя: «Дочь терзаний» – замедлил ход и остановился. Из-за инерции ему потребовалось некоторое время, чтобы привести поршни в положение, необходимое для остановки и отключения двигательных функций. Теперь защитники могли своими глазами разглядеть знаки принадлежности богомашины: она была менее чем в километре от стены. Там титан и встал, достаточно близко, чтобы применить свое оружие, если таково будет его желание, и достаточно далеко, чтобы его реактор в случае взрыва не повредил укрепление. Его знамена развевались на ветру; между бедрами, перевитыми кабелями, словно набедренная повязка варвара, свисал вымпел.
Посланник Мордаксис медленно поднял руку. Даже на таком расстоянии, при всем шуме, что издавали люди на стене и действующие реакторы их собственных титанов, Трансакта-7Y1 слышала лязг его суставов при этом движении.
Титан стоял напротив стены, протянув руку к тысячам собравшихся там мужчин и женщин. Несмотря на свою позу просителя, он принес дар. На его ладони лежала единственная сверкающая красная драгоценность.
Трансакта-7Y1 услышала, как Амит зарычал. Она услышала, как Зефон выдохнул, а другие Астартес тихо выругались. И отчетливее всего она услышала, как Сангвиний произнес что-то голосом, полным любви и жалости, на енохианском, как она предположила, языке.
Титан с обманчивой осторожностью держал на ладони Кровавого Ангела. Как и пленники-люди, он был искалечен, но ему оставили все атрибуты его ранга, золотую окантовку доспехов, благородно струящийся плащ. На его щеках видны были черные потеки и ожоги, и Трансакта-7Y1 заподозрила, что в глазницы влили разъедающее вещество. Она смотрела, как шевелится его рот – точнее, распухшее, безъязыкое, красное месиво на месте рта – и пыталась угадать, что он говорил. Возможно, он в чем-то клялся. У воинов Астартес не было недостатка в клятвах. Но вместо слов изо рта лилась кровь.
Кровавый Ангел умирал, было чудом – из разряда злых чудес, – что он был еще жив. Перенесенные пытки не могли по-настоящему ему навредить; его убивали пронзившие тело семь копий, что пригвождали его к ладони титана и не давали двигаться.
Зефон сделал шаг вперед, и двигатели его прыжкового ранца хрипло взвыли, будто из сочувствия.
– Стой, – прошептал Сангвиний; это был приказ, мягкий, как нож у горла.
Зефон глянул на примарха через плечо.
– Но…
– Стой, Зефон. Ты действительно веришь, что сможешь прыгнуть туда и спасти его? Остановись, Вестник Скорби.
Зефон сдержался, но его черты омрачились холодным, рассудочным гневом. Он оскалился, глядя на это кощунство отчаянными глазами. Напротив, Амит горел молчаливой яростью. Ненависть окружала его, словно аура, сервоприводы доспеха рычали в ответ на сокращения мускулов.
– Кто это? – спросил Лэнд, вглядываясь сквозь очки и щелкая боковыми регуляторами, чтобы получше их настроить. – Кого они распяли?
Ответил ему Сангвиний, который скорее выдохнул, чем проговорил:
— Это Идамас.
Имя как будто послужило сигналом. По всей стене тысячи голосов поднялись в гневе, в вызове, в отрицании. Трансакта-7Y1 увидела, что распятый Идамас, капитан 99-й роты, приподнял голову и повернулся туда, откуда шел звук. На его изуродованном лице появилось что-то вроде жалкой надежды.
Именно этого и ждал титан. Он начал сжимать руку, пальцы сгибались со скрежетом трущихся друг о друга суставов.
– Трансакта-7Y1, – тихо сказал Сангвиний. – Пожалуйста, прикончи его.
Она помедлила – не каждый день к ней обращались примархи, – и Амит принял ее неуверенность за нежелание.
– Стреляй, – прорычал он.
Она выстрелила. Аркебуза дрогнула от отдачи, выплюнув бронебойную пулю из обедненного трансурана. В километре от нее капитан Кровавых Ангелов дернулся, и его затылок взорвался, окрасив красным опускающийся большой палец титана. Трансакта-7Y1 передернула затвор, выпала пустая гильза. Курясь голубоватым дымком, она с нежным звоном ударилась о мрамор.
– Спасибо, – сказал Сангвиний. Он смотрел на титана и на тело, что сжимал титан, с видом человека, слишком преданного долгу, чтобы закрывать глаза и отрицать правду.
Хотя «Разбойника» лишили возможности продемонстрировать жестокость, он все же завершил свое дело и раздавил труп между пальцами. Раздался короткий, невыразительный хлопок искристой энергии – это детонировал силовой ранец капитана Идамаса. Теперь от него остались только кровавые, спрессованные с мясом обломки керамита, зажатые в пальцах богомашины.
– Что за безобразная смерть, – пробормотал Лэнд, будто бы себе под нос.
– Но он прожил жизнь воина, – возразил Сангвиний.
Трансакта-7Y1, которая смотрела на проблему с обеих сторон, не была уверена, что второе перевешивало первое. Не понимала она и того, почему гибель одного офицера Кровавых Ангелов так глубоко, по всей видимости, огорчала Девятого примарха. Что такого особенного в капитане Идамасе?
«Дочь терзаний» преподнесла свой дар и сделала свой ход. Теперь титан диктовал условия. Предложение высказали три перекрывающих друг друга голоса, как будто кости «Разбойника» оживляли три противоборствующие души. Все три голоса принадлежали женщинам, все три, казалось, были наполнены ядом, которым бурлила пустошь. Трансакта-7Y1, с начала своей метаморфозы не испытывавшая ровно никаких эротических переживаний, все же почувствовала, как влажные, отвратительные, шелковистые голоса словно ласкают что-то внутри.
– Хорус, Магистр Войны и истинный Император человечества, тепло приветствует защитников Санктума Империалис. Он хвалит вас за решимость, проявленную до сего времени, и восхищается теми усилиями, которые все вы приложили в борьбе за то, что считали правым.
– Восхищается он, как же, – прорычал Амит, оскалив клыки в усмешке, и уголки безгубого рта Трансакты-7Y1 приподнялись с тайным весельем. Она бросила взгляд на Сангвиния, но лицо примарха оставалось бесстрастным, как мрамор.
Трехголосый указ титана разносился из динамиков, расположенных на кабине.
– Император Хорус, истинный наследник Трона и короны Терры, также желает, чтобы всем вам стало известно: любому – человеку или Астартес – кто сложит сейчас оружие и покинет Дельфийское укрепление, будет позволено уйти с поля боя свободным и невредимым.
По стене прошел шепот. Это было неожиданно. Это было что-то новое.
– Далее, – прогрохотал «Разбойник», – Император Хорус Луперкаль провозглашает, что после высадки он желает предпринять прогулку к Санктуму Империалис. Если к его прибытию Врата Вечности будут открыты, он предлагает императорское помилование всякому и каждому из вас, без условий и оговорок. Он дарует прощение всем.
Амит хмыкнул.
– А дальше идет «но»…
– Однако, – ревел титан, – если Врата Вечности будут закрыты, он воспримет это как акт дальнейшей враждебности. С любым, кто не признает Хоруса Луперкаля Повелителем Человечества и окажет сопротивление вступлению истинного Императора в Санктум Империалис, поступят как с врагом Империума.
Динамики «Разбойника» изрыгнули последние слова. Они прозвучали так, будто в глотках экипажа где-то в сердце богомашины клокотало машинное масло.
– Армия Магистра Войны перейдет в наступление через час. Если вы решитесь прекратить эту пародию на сопротивление, тогда запустите сигнальные ракеты с Дельфийского укрепления, чтобы мы могли засвидетельствовать вашу капитуляцию. Если вы уничтожите этого посланника, мы расценим это как дальнейшее неповиновение, и вы утратите дарованный вам час милости. Император Хорус Луперкаль сказал свое слово.
Передав сообщение, посланник начал сложный процесс пробуждения своих двигателей и медленного разворота.
Все глаза обратились к Сангвинию. Он был повелителем последней стены. Он один имел право дать ответ.
Трансакта-7Y1 подумала, что он мог бы открыть огонь из одного чувства противоречия, ведь примархи были печально известны своей эмоциональностью. В один момент они казались неким идеалом во плоти – поистине более людьми, чем сами люди. В другой – такими же мелочными, как пантеон божков из языческих легенд Старой Земли. Бессмысленно было бы расходовать боезапас таким образом – смерть одного титана никак не изменила бы баланс сил, – но скитарий все же подозревала, что приказ будет отдан. Гнев часто перевешивал расчеты, показывающие тщетность усилий, – по крайней мере, у смертных.
И все же Девятый примарх молчал. Он ни словом не выразил переполнявшие его чувства, и «Дочь Терзаний» зашагала к своим рядам, а земля сотрясалась все тише с каждым удаляющимся шагом. Ей позволили жить в обмен на драгоценный час милости.
Амит заговорил так тихо, что его голос не слышен был больше никому.
– Некоторые из смертных, повелитель… Обещание, что они будут в безопасности после сдачи в плен – оно может подействовать.
Трансакта-7Y1 не знала, правда ли это. Да, человеческое поведение отличалось крайностями, но оно было непостижимо. Впрочем, если судить по кивку Аркхана Лэнда, предположила она, капитан Нассир Амит был прав в своем утверждении. Некоторые из неаугментированных действительно могли надеяться на бегство. И Трансакта-7Y1 отчасти понимала их. Во многих проповедях, что проникли в коммуникационную сеть Механикус вместе с порченым кодом, содержались пугающие опровержения постулата о непогрешимости Омниссии. Она тоже обдумывала возможность покинуть свой пост. Конечно, она никогда не признается, что испытала минутный кризис веры. Это останется между ней и ее богом.
Девятый примарх не ответил экземпляру генетически модифицированного воина, которого иногда называл сыном. Он откликнулся на предостережение Амита так, как Трансакта-7Y1 могла ожидать меньше всего.
– Я не хочу быть здесь, – сказал идеальный сын Императора. Он говорил тихо, словно голос его прогорк от правды. Не торжественно произнес он эти слова, но так, словно они были плодом спокойных раздумий. Словно эта идея недавно пришла ему в голову. Так, словно он только-только припомнил сами слова.
Потом он сделал три шага к самому краю стены, белые крылья зашумели, и он взмыл в небо.
Двадцать семь. В башне Алого Короля
Вулкан
Восемнадцатому примарху не хотелось задерживаться в некрополе чужаков, и не только из-за того, что время было против него. На этом городе, Каластаре, лежал отпечаток трагедии, краха настолько глубокого, что он, казалось, влиял и на Вулкана. Он был не из тех, кто витает в облаках; он твердо стоял на ногах и гордился своей практичностью. Но здесь, где физика была всего лишь сводом законов, который так легко нарушить, атмосфера мертвого города душила его. Он вдыхал вонь духовной катастрофы и чувствовал, как она растворяется в его крови. Это было странное, трансцендентное чувство.
Чего в Каластаре было в изобилии, так это имперских трупов. Улицы и площади города населяли сотни, а местами – тысячи мертвецов. Скитарии. Секутарии. Мирмидоны, боевые техножрецы с Марса. Сестры Тишины. Кустодии. Большая их часть была мертва уже многие годы, и природа этого места превратила их в голые кости, заключенные в проржавевшую броню. Некоторые, казалось, испустили дух совсем недавно – либо они погибли всего пару месяцев назад, либо их сохранил «свеженькими» какой-то каприз Паутины. Все они были убиты демонами. На всех таких трупах видны были ужасающие раны, оставленные нечеловеческими клинками, или последствия уродующей болезни, или их просто наполовину съели.
Вулкан прокладывал извилистый путь по необыкновенно широкому проспекту; ему приходилось пробираться мимо разбитых грав-«Носорогов» и «Лэндрейдеров», между курганами из золотых мертвецов. Когда-то Императорская Кустодианская Гвардия насчитывала десять тысяч душ – величайшее достижение генетической инженерии, не считая самих примархов. Большинство их погибло здесь, отдав свои жизни в попытке исправить Глупость Магнуса и отвоевать мечту Императора.
Имперские силы, несколькими годами ранее расквартированные в этом некрополе, звали его Невозможным городом. Город из ксеноматериалов, затмевавший почти любой из человеческих мегаполисов, с башнями, арками, мостами, проспектами, расположенными под всеми возможными углами, был построен внутри туннеля невообразимых размеров. Глядя на восток или на запад, вы могли в подробностях рассмотреть застройку отдаленных районов, возведенных на стенах огромного туннеля, словно на лежащей перед глазами карте – от этого могла голова закружиться. Глядя вверх, вы видели город-отражение, шпили-сталактиты которого росли из «потолка» в километрах над головой.
Как бы ни называли город из разрушенного психопластика, он был памятником двум потерпевшим крах империям. Сначала какой-то давно забытый катаклизм погубил всех эльдар, что здесь жили – возможно, это был мальстрем, который возник при рождении бога, положившем конец расцвету их декадентской культуры. Краем глаза Вулкан замечал их призраки – или, возможно, призраки призраков. В окнах башен, в уличных арках мелькали осколки сияющих душ, менее материальные, чем даже тени. Это было видимое эхо, лишенное разума: давно мертвый город всего лишь вызывал в своей памяти фрагменты прошлой жизни.
Потом на пустую скорлупу Каластара наложил руку Империум. Вооруженные мечтой Императора и гением Механикум, они связали этот район древней Паутины с новорожденными – Троно-рожденными имперскими путями. Их также постигла неудача.
Но катастрофа, которая покончила с замыслами человечества, была какой угодно, только не забытой. Здесь проложил себе дорогу Магнус Красный, стремясь предупредить Императора о предательстве Хоруса. Его астральное тело, раздутое от чувства собственной правоты и подпитанное энергией человеческих жертвоприношений, проломило хрупкие защитные покровы Паутины. Пробиваясь сквозь это измерение и каждым шагом, каждым вдохом, каждым колдовским шепотом и безрассудной прихотью разрушая все больше, он погубил все, что сделали Механикум ради спасения человечества, уничтожил их Великую Работу и позволил демонам наводнить это священное место. С сердцем, полным благих намерений, он приговорил к смерти собственную расу.
И так началась Война в Паутине. Война, что продолжалась сотни лет в полнейшей секретности, вне поля зрения тех бесчисленных триллионов, которые должна была спасти. Кустодиев и Сестер Безмолвия оттесняли все дальше, дальше, дальше… пока они не оставили сначала Невозможный город, а потом и саму Паутину – и вместе с этим последним отступлением они оставили и мечту Императора. Будущее человечества, не отравленное ядом поклонения богам и варп-путешествий, было потеряно.
Вулкан многое узнал, пока находился в Императорском подземелье. По капле, по обрывку, по клочку он воссоздавал эту картину – из лекций Малкадора, из шепота кустодиев, из жалоб, что выпевали адепты Механикус. И он задумался: а знал ли его брат обо всем, что натворил? Они с Магнусом никогда не были близки. Он не мог предположить, о чем сейчас думает его брат с Просперо, возвышенный и порабощенный своим покровителем и господином, более могущественный, чем когда-либо, но выполняющий волю далекого, кудахчущего от смеха бога.
Подходя к городу, Вулкан поймал себя на размышлениях о том, что, возможно, в Каластаре все еще полным-полно уродливых существ из демонического рода. Возможно, его поджидали миллионы Нерожденных, прячущихся в тени шпилей из призрачной кости или еще более редких психопластиков. Но их там не оказалось. Для них там не осталось ничего. Нечем было кормиться. Нечего было переваривать, обретая плотское воплощение.
Похоже, демонам не нравилось плясать на могилах врагов. Они унеслись, ведомые алчностью, ибо остаться здесь означало голодать.
Итак, Вулкан был один. Один, затерянный в этом вопиюще пустом месте. Ни ветерка, ни солнца, хотя свет здесь был, исходящий ниоткуда и никуда не направленный, дающий туманное освещение. Сквозь неподвижный воздух струилось – или это всего лишь воображение? – что-то еще: что-то осязаемое, словно невидимый поток энергии, вне поля зрения и почти вне восприятия. Он не знал, что это было: естественный фактор, неотделимый от самой Паутины, или свидетельство незримой войны сил между Магнусом и их отцом.
Опираться на время тоже было бесполезно. Каждый раз, когда Вулкан проверял хрон своей брони, тот рассказывал другую историю. Что он идет третий день. Что он путешествует уже месяц. Что он сделает первый шаг не раньше чем через шесть лет. Но это не имело значения. Нигде не было ни единого знака присутствия его брата Магнуса. Все, что он мог – идти, и он шел, отдавшись на волю мятежным законам этого измерения. Время могло замереть на месте, все равно у него не было никакого способа проверить, так это или нет.
И пока он шел, он думал о кустодиях и Сестрах Битвы, отдавших свои жизни, чтобы он смог войти в Паутину. Он боялся не оправдать их жертву.
Не однажды он чувствовал, как мимо него проносится какая-то огромная эфирная сущность. Каждый раз он ощущал себя глубоководным ныряльщиком, которого, к счастью, не замечают громадные океанские чудища, проплывающие рядом. Это явление было одновременно похоже и непохоже на ветер, ласкающий разгоряченную кожу, и оставляло по себе аромат, что отдаленно напоминал жженый камень. Любопытно – он знал, что не чувствует истинного запаха, но лишь ближайшее к нему ощущение, которое его мозг мог выдать в ответ на что-то настолько чуждое.
Он пришел к выводу, что это были эльдарские корабли, скользящие сквозь туннели в сопредельных измерениях. Крейсеры размером с город, которые проходили так близко, что он почти мог дотронуться до них. Эта гипотеза, что основывалась единственно на интуиции, была полностью верна.
Когда он наконец наткнулся на признаки жизни в этом безжизненном пространстве, на десяток ударов сердца он застыл как вкопанный. Вулкан стоял, задрав голову, и таращился на башню из призрачной кости. Это был всего лишь еще один шпиль из тысяч, что Вулкан уже видел в Каластаре, и одновременно он был апофеозом их всех. Он понял каким-то неизвестным ему дотоле, почти звериным инстинктом, что это было самое сердце мертвого города. Там, где он стоял, сливались воедино все истинные планы бытия, и все находилось в идеальном равновесии.
Входом в башню служила арка на дальнем конце длинного моста – полуразрушенной дуги из раскрошившегося психопластика, обе стороны которой разъедали струйки золотого тумана, что поднимался из разверзшейся внизу пропасти. Не было здесь ни мертвых тел, свидетельствующих о давней битве, ни демонов, таящихся во тьме; только цепочка следов в пыли вела по мосту к зияющей арке, одни следы – огромные, но почти человеческие, другие – словно от раздвоенных копыт демона. Существо, что оставило эти следы, непрестанно изменялось, превращаясь из человека в демона, из демона – в человека.
Вулкан положил молот на плечо и пошел по следам.
Позже он пытался припомнить свой путь к вершине шпиля. После осады – и действительно, для Вулкана это было «позже», много позже, это было время обнаженных нервов и боли настолько невыносимой, что она изгоняла разум из его бескожего черепа, – он ни разу не смог восстановить в памяти то, что случилось с ним после того, как он перешел мост из призрачной кости.
Остались смутные воспоминания, неравномерно накладывающиеся друг на друга, не об одном пути, а о трех. Он помнил, как под ногами хрустели обточенные туманом ступени из призрачной кости. Но помнил и о том, как поднимался по ступеням из пронизанного золотистыми жилками тизканского мрамора. И самое невообразимое из всех воспоминаний – как его ноги тяжело ступали по перерожденным плоти и кости.
Возможно, все эти восприятия были верными, а возможно – ни одно из них, но подъем на башню занял целую вечность. Это он помнил абсолютно четко, и длительность не имела ничего общего с расстоянием. Позже – во время того долгого и одинокого «позже», к которому он был приговорен – он размышлял о том, что делалось в шпиле, и пришел к выводу, что башня становилась все выше по мере того, как он поднимался. Ее внутренняя структура не была высечена в камне или в призрачной кости, но воплощалась из небытия в ответ на его восхождение. Это он был основным элементом, он был источником метафизической прочности. Он принуждал реальность выпасть из непрерывного потока изменений и избрать для воплощения всего лишь щепотку вероятностей.
Все выше и выше поднимался он по спиральной лестнице.
В шпиле из древней кости он проходил мимо остовов эльдарских конструктов из психопластика, что лежали там, как марионетки с перерезанными ниточками, и прислушивался к тому, что шептали ему призраки призраков.
На лестнице из просперианского мрамора он вдыхал запах дыма, а в окнах, выходящих на хрустальный город Тизку, белые пирамиды горели под закатным солнцем.
В башне из плоти, кости и измененного камня он встретил воинов из незнакомого легиона. Эти воины, облаченные в грязный кобальт и истершееся золото, спокойно стояли на страже, и ни один из них не поприветствовал Вулкана, и ни один не ответил на его приветствие. Они смотрели мертвыми линзами шлемов, в которых светилось лишь подобие жизни. С медленной настойчивостью автоматонов они поворачивали головы, провожая его взглядами. От них несло погребальным прахом.
Высоко вверху слышались крики его брата. Но это было еще и пение. И бормотание, отчаянно похожее на молитву.
Когда Вулкан открыл последнюю дверь с вырезанными на ней защитными рунами, когда он прошел под последней мраморной аркой с выписанными на ней иероглифами, когда он прорвался сквозь танцующие миражи последнего сияющего портала, он оказался под куполом величественной обсерватории. И там, пораженный его видом, и разъяренный его появлением, и улыбающийся в предвкушении, стоял его брат Магнус.
Магнус Красный предстал перед ним блистательной ложью, существом из обжигающего света. В его ауре бились и извивались тысячи энергетических цепочек, каждая служила каналом для каскадов энергии. Вулкану приходилось прикрывать глаза ладонью, когда свет вспыхивал особенно ярко, но с оглушительным грохотом нестабильной энергии, царившим в зале, он ничего не мог поделать.
Он почти разглядел лицо Магнуса: в обманном свете его нового обличья оно было как текучая, изменчивая маска. В своей долгой смерти зал вокруг них оставался первозданно чист, его призрачную кость не затронули силы, что бушевали вокруг, и Вулкан видел, как эфирные линии тянутся из обсерватории к горизонту чужого некрополя. В воздухе они бледнели – не из-за одного лишь расстояния, но из-за того, что выходили за пределы, вне которых не требовалась визуальная метафора. Вулкан не был знатоком тайных наук, не изучал мистику, но знал, что видит. Так являла себя атака его брата на Императора.
Он шагнул вперед, не обращая внимания на извивающихся энергетических змеек, и сильнее стиснул пальцы на рукояти молота. Сам воздух противостоял ему. Невидимая сила, что сокрушила бы смертного или парализовала Астартес, сгустила его до такой степени, что Вулкан должен был одолевать каждый шаг со сжатыми зубами, словно человек, перебарывающий штормовой ветер.
Комната вокруг них плясала и мерцала. Снова мраморный зал. Снова темница из плоти и камня. Снова обсерватория из призрачной кости.
Изменчивые черты Магнуса напряглись, изо рта излился поток противоестественных заклинаний. Он проклинал, и волхвовал, и бесновался, и Вулкан не мог отличить слова злобы от слов колдовской силы.
Зал, где они стояли, повернулся вокруг некой невидимой, метафизической оси. Нет, он не двигался с места, не вращался и не кружил вокруг них. Все эти слова предполагали движение, которого не было. Но все же он изменился.
То, Что Сейчас и То, что Будет исчезли; осталось только То, Что Было.
Вулкан смотрел на воплощение своего брата, которого не существовало уже многие годы. Магнус Красный поднял голову, и сердце Вулкана упало при виде опустошенности, что он увидел на его лице. При виде глубины его горя. И неожиданной вины. Горящий город за широкими окнами был янтарным отражением в единственном оке. К концу дня Тизка погибнет.
То была ночь, когда Космические Волки принесли смерть Городу Света.
Примарх с Просперо казался потерянным, морщины, избороздившие его лицо, делали его на вид много старше любого из братьев. И все же Тизка ли это? С тех пор, как погиб Город Света, прошли годы.
Или эти годы ему примерещились?
Обсерватория лежала открытой под закатным небом, первые проблески неведомых созвездий возвещали о грядущей ночи. В любой другой вечер он не устоял бы перед искушением полюбоваться танцем звезд над родным миром брата. Но сейчас он наступал с молотом в руках, разрывая оковы невидимой силы.
– Не подходи, – предостерег его Магнус, и одновременно мир снова изменился.
То, Что Сейчас и То, Что Было распались, уступив место Тому, Что Будет.
Обсерватория стала платформой на вершине шпиля, под порчеными небесами, что полыхали ведьмовским светом. Этот мир, объятый варпом, определенно принадлежал к числу древних эльдарских миров в варп-шторме Ocularis Terribus[6], обезображенных влиянием эмпиреев. Более всего его смущало украшавшее небо кольцо вокруг планеты, которое состояло не их камней и частиц, но из душ. Они вопияли; с такого расстояния Вулкан не должен был слышать их жалобную песнь. Но он слышал, и по коже его прошел холод.
Подумать только, что Магнус был приговорен к этой трагедии – править порченым миром неизмеримое время в будущем… Сама мысль об этом ранила сердце Вулкана. Видеть, что его брат существует в месте таких страданий, в царстве, где единственной возможностью уберечься от его мерзости было вообразить себя его повелителем.
Но Магнус Красный медленно обернулся, и Вулкан похолодел от того, что сделал с ним варп. Здесь он снова встретил того Магнуса, которого Дракон видел как Короля-Колдуна – гиганта с сияющей красной кожей и глянцевитыми крыльями. Его лицо было маской снисходительного ужаса, самодовольной от накопленного знания. Циклопическое, клыкастое, звероподобное – все благородство покинуло эти черты, на его месте осталось лишь животное превосходство.
Вулкан придвинулся ближе к этой громадной фигуре, оперенные крылья которой купались в ядовитом звездном свете и трепетали на колдовском ветру.
– Не подходи, – снова рыкнул Магнус. И снова мир повернулся вокруг них.
– Хватит, – проворчал Вулкан. – Довольно.
Он взмахнул молотом, собрав все свои силы до последней частицы. Он ни на йоту не сдерживался. Это была казнь, смертельный приговор, приведенный в исполнение.
Тысячелетия спустя все более невежественный Империум будет рассказывать сказки о сыновьях Императора. Эти примархи, скажут они, могли летать, они могли выдержать любую пытку, они могли раскалывать горы могучими ударами своего оружия. Что-то из этого было правдой, а что-то обернулось ложью, но в этот день Вулкан размахивал молотом с силой, достаточной для того, чтобы пробить фюзеляж «Грозовой птицы». Удар, который он нанес в сердце брата, мог бы разнести на куски ногу титана «Владыка Войны».
Магнус поймал молот одной рукой. Чудовище взглянуло на темное, напряженное лицо Вулкана, и плоть вокруг его единственного глаза собралась в морщинки, когда оно усмехнулось.
– Вулкан, – промурлыкал демон-принц. – Я же говорил тебе не подходить.
Двадцать восемь. Последний выбор
Лэнд
Ну вот, пожалуйста. Лэнд приготовился к неизбежным идиотским фразам, предназначенным поднимать дух дураков и укреплять сердца имбецилов. Призывы к оружию, обещания победы. Ну да, ну да.
Примарх мерно взмахивал крыльями, повернувшись спиной к врагу. Он парил в воздухе лицом к защитникам стены, свет скудной зари из последних сил вспыхивал на кромках его золотой брони. По всей крепости, на всех гололитических консолях и экранах, встроенных в наручи, мерцали его двойники. Они возникали из портативных проекторов – тысячи одинаковых крошечных, машущих крыльями голубоватых призраков.
Слова Сангвиния передавали по всей величественной многокилометровой стене; до тех, кто был далеко, их доносили пощелкивающие, тикающие, потрескивающие динамики сервочерепов и дронов Механикус. Солдаты сгрудились вокруг инфопланшетов, чтобы не пропустить воззвание примарха. Сотни тысяч защитников Дельфийского укрепления, набранных со всего горящего Империума, прислушивались к словам Великого Ангела. Все они видели его, даже те, кто находился в отдалении и вынужден был довольствоваться гололитическим изображением. Все они слышали его, даже те, к кому его голос доносился из трескучих ртов летающих зондов.
Лэнд ожидал речи, исходящей демагогическим вдохновением. Сам он нашел бы ее безвкусной, но знал, что большинство защитников-людей, многие из которых реагировали на примархов гораздо позитивнее, чем Механикус, высоко оценили бы это представление.
Но ни ему, ни остальным его не показали.
– Я не хочу быть здесь, – сказал Сангвиний. – Я не хочу того, что сейчас происходит, и еще меньше я хочу будущего, что придет следом. Нам противостоят наши братья и сестры, за спиной у нас Врата Вечности, и победить в этой битве мы не сможем. Если вы когда-нибудь гадали, как вам придется умереть – теперь вы знаете. Если вы когда-нибудь гадали, где будет лежать ваше тело – теперь вы знаете. Вас убьют у последней стены, между надеждой и ужасом. Ваше тело будет лежать здесь непохороненным, глядя мертвыми глазами в отравленное небо.
Когда Санктум падет, падет и Терра. И я говорю вам: мы не удержим эту стену. Вы видите сами, их слишком много, нас слишком мало. Если мы сделаем невозможное, то сможем продержаться неделю. Вероятнее всего, что мы все будем мертвы через три дня. Возможно, мои слова удивляют вас. Или пугают. Но я не буду лгать. Только не вам, не тем, кто прошел через двести дней ужаса только для того, чтобы оказаться здесь.
Я смотрел в ваши лица и видел, чего вам стоила эта война. Я следил за течением всех битв, в которых вы выжили, чтобы вернуться в строй здесь, на последнем укреплении. Я читаю по вашим глазам повесть о том, что вам пришлось пережить. Сейчас Магистр Войны лжет, предлагая вам жизнь, обещая милосердие, на которое его воинство не способно, если только мы оставим эту последнюю стену. И я должен приказать вам здесь и сейчас снова выстоять против него. Отдать все, даже самые ваши жизни, если это поможет продержаться еще один день, еще один час, еще одну секунду. Ведь от меня требуется именно это, правда? Молить вас о последнем самопожертвовании?
Сангвиний спикировал ближе в укреплению и швырнул меч туда, где неплотной группой стояли Кровавые Ангелы. Оружие задребезжало о камень, но ни один из воинов не сделал движения поднять его. Лэнд смотрел на него несколько долгих секунд; потом он перевел взгляд на примарха, который снова взмыл в небо и показал пустые руки тысячам людей, столпившимся на стене.
– Нет, – отчетливо выдохнул Сангвиний.
Мощные взмахи крыльев поддерживали его в воздухе. Обращаясь к тишине, что встретила его отречение, он с силой качнул головой, чтобы подчеркнуть твердость единственного произнесенного им слога.
– Нет. Я не стану просить об этом. Вы уже отдали все, что у вас было. Вы сделали все, что вам приказывали, сто раз и даже более. Невообразимая тьма этой войны потребовала от вас такого напряжения сил, какого не испытывал ни один солдат в истории нашего вида. И то, что вы еще живы, еще боретесь… Я не могу вообразить, какая отвага и стойкость нужны, чтобы встречать этот рассвет и смотреть на горизонт с винтовкой в руках.
Лэнд услышал, как солдаты Армии зашаркали ногами, увидел, как они переглядываются. Никто не заговорил. Все были увлечены речью примарха.
– В то время как Хорус предложил вам ложь, я предлагаю правду. Те из вас, кто хочет бежать… Бегите. Уходите отсюда. Не со стыдом из-за невыполненного долга, не в знак капитуляции перед предателями, но с честью. Идите с моей благодарностью, ибо вы уже отдали все, что у вас просили. Разве я имею право – разве имеет право кто бы то ни было – требовать от вас большего? От вас, кто выдержал страдания без счета, ужас без меры?
Если вы хотите отступить в Санктум Империалис и провести последние часы жизни вместе с вашими детьми – так и сделайте. Знайте, что я не только благословляю вас на это, но и завидую.
Если вы хотите оставить стену и попытать счастья на пустошах до того, как начнется битва – ради Императора, вы заслужили право на попытку. Торопитесь же, и унесите с собой гордость за то, что уже внесли героический вклад в войну, которой никто из нас не хотел, но в которой мы вынуждены были сражаться.
И если вы хотите правды, я скажу правду с радостью, ибо вы ее заслужили. Мне стыдно в этом признаваться, но если бы я мог, я бы тоже покинул стену. Примарх во мне, та часть меня, которую называют полубогом, жаждет жить так яростно, что я сгораю от стыда. Если бы я подчинился этому инстинкту, я взлетел бы в небеса, не оглянувшись. Но я не могу. Я наполовину человек. И человек во мне требует, чтобы я остался.
Сангвиний посмотрел через плечо на удаляющегося посланника. «Дочь терзаний» уже проделала четверть пути к линиям противника. Когда он снова обернулся к стене, все увидели в его глазах решимость.
– Обо мне рассказывают – и я каждый день слышу эти легенды, которые вы шепчете друг другу, – что я знаю час своей смерти. В историях говорится, что это придает мне мужества, что я не чувствую страха, потому что знаю, что буду убит не сегодня. Вот что в них правда.
Предсказанная мне смерть приближается. Сейчас. Сегодня. Завтра. Я не знаю, когда и как мне суждено умереть, чувствую только, что участь моя идет за мной по пятам. Я остаюсь здесь не из храбрости, которую дарит бессмертие. Я остаюсь здесь, потому что если мне суждено умереть, я выбираю эту смерть. Я выбираю погибнуть, защищая последние врата. Я выбираю отдать свою жизнь, чтобы подарить еще один час, или минуту, или даже единственную секунду отсрочки тем, кто не может сражаться рядом со мной. Я выбираю эту смерть, потому что еще не сделал все, что мог.
Кто-то должен встать и сражаться, и если у меня остался только один этот выбор, я сделаю его сейчас. Я буду стоять. Я буду сражаться. Я буду удерживать стену, зная, что Тринадцатый легион летит к Терре со всей возможной скоростью, и если они не принесут нам спасение, то принесут отмщение за нас. Останусь ли я один, или вы, сотни тысяч, встанете со мной плечом к плечу, но когда орда Магистра Войны нахлынет на эту стену, я буду ждать с клинком в руке. Не потому, что я могу победить, а потому, что это правильно. Я не знаю, что за безумие владеет теми, кто были раньше нашими братьями и сестрами. Но знаю, что должен противостоять им.
Над Дельфийским укреплением повисла тишина, но только на мгновение. Сангвиний взмахнул рукой, словно охватив ею всю стену и стоящих на ней защитников. Тысячи голо-призраков повторили его жест.
– Я сказал достаточно. Вы не обязаны выслушивать мои признания и страхи. Мне остается только спросить… Вы побежите?
Поначалу никто не нашелся, что ответить перед лицом такой откровенности.
Капрал Машраджир из 91-го Индустанского Десантного не знал, что сказать. В нем боролись здравый смысл и долг – битва, знакомая каждому перенесшему суровые испытания солдату. Он мог выжить. Он мог сбежать и выжить. Все равно его полк не годился для таких сражений. Они были партизанами, десантниками, их учили выполнять диверсионные задания в тылу врага. Да он и так всю долбаную войну прошел по земле. Что гравишютисту делать на стене? Как ему помогут тренировки по прыжкам в высоких слоях атмосферы, когда у него в руках только лазвинтовка и штык?
Но Маш знал, что это все отговорки и оправдания. Он умел преодолевать и отбрасывать сомнения и вместо этого думать только о том, как достигнуть цели. К тому же ему было некуда бежать. Вообще некуда. Тактически разумнее было остаться здесь. Если уж придется помирать, лучше сдохнуть там, где его смерть принесет пользу.
– Нет! – крикнул он примарху. Он не был первым, но его голос вместе с другими прорезал тишину в первой волне протеста. Он не уйдет со стены. Он не побежит. – Нет!
Скитарии не праздновали дни рождения. Магна-Дельта-8V8 не была исключением, однако ее макроклада, то есть иерархическая военная структура, которая определяла не только ее воинскую должность, но и социальное положение в целом, имела традицию отмечать годовщину первой битвы солдат. Из-за постоянных потерь и пополнений в рядах макроклады, развернутой в зоне конфликта, эти события происходили часто, и им не придавали большого значения. Точная аксиома, плохо, но с сохранением смысла переведенная со скит-кода на любой вариант готика, звучала так: «Каждый день чья-нибудь годовщина». Обычай включал обмен подарками, которые часто – и неоднократно – передаривались внутри полка, ведь скитариям позволялось иметь так немного собственных вещей.
Сегодня была годовщина Магна-Дельты-8V8. Только ее – из всех, кто остался, а осталось их немного.
Не имело значения, что Сам аватар Омниссии находился в крепости за ее спиной. Не имело значения, что орда на горизонте превышала их в числе и вооружении в бессчетное количество раз. В любой другой день, конечно, эти соображения имели бы немалый вес, и она встала и сражалась бы, повинуясь бинарному диктату долга. Но сегодня эти опасения были неуместны.
Не могло быть и речи о том, чтобы она сбежала в свою годовщину. Конечно, даже ее урезанный разум мог бы поддаться соблазну. Она была частично человеком и полностью смертной. Но когда трое выживших из ее родной клады пришли к ней за считанные минуты до выступления Девятого, принятое решение стало тверже священного железа. Они принесли подарки.
Беневола-919-55 подарила камешек со склона Олимпа – самой высокой горы родного Марса.
Юриспруда-Гранат-12 подарила инфопланшет-переводчик вместо потерянного пару месяцев назад.
Кане-Гамма-А-67, за неимением более личных вещей, подарил ей пригоршню патронов. И на том спасибо.
Магна-Дельта-8V8 чувствовала вес этих даров, этих драгоценных талисманов, в складках своего плаща, когда слушала речь Девятого примарха. И когда Девятый задал свой вопрос, у нее уже был готов ответ.
Она не могла произнести его, по крайней мере на готике, но протестующий крик на скит-коде означал то же, что и все остальные.
Лорелея Келвир не должна была здесь находиться. Если бы у нее еще оставались силы на веселье, она закатилась бы грубым, как лай, неприятным, саркастическим смехом.
Конечно, она оказалась здесь не по своей воле. Еще до того, как начались первые бомбардировки, ее освободили из пожизненного заключения и вытащили из холодных кишок-туннелей Севастопольского шахтного шпиля, и она не сомневалась, что уж ей-то не придется ехать на фронт. Если честно, она поверить не могла в свою удачу. Ты двадцать лет надрываешься в истощенных шахтах за преступления, которых не совершала и которые собственная семья заставила взять на себя, и вот тебя внезапно вытаскивают на солнышко, дают в руки нож и винтовку и отправляют подальше от назойливых глаз тюремных надзирателей. Наконец-то ей повезло, и она многое собиралась наверстать.
Но это случилось уже, дай Император памяти… год назад.
Не то чтобы ей не представлялось случая сбежать. Совсем наоборот. Она сбегала запросто и не однажды. В самый первый раз это был групповой побег, и один из ее товарищей прикончил часового, пока они выбирались из временных казарм. Беднягу придушили и кое-как запихнули в служебный шкаф, а сами беглецы затерялись в грандиозном хаосе Транс-Европейского маглев-узла.
Исчезнуть в толпе было легко, а вот выбор нужного поезда, чтобы удрать, оказался сплошным расстройством. С каждого чертового пути отправлялся состав с войсками на какой-то из фронтов будущей войны. Вот так и случилось, что ее первая попытка побега – не просто из полка, но из целого сектора – закончилась через тысячу километров, где ее выгрузили вместе с толпой других бойцов и немедленно записали в новый полк. Офицеры Легионес Астартес в конце строя отказались выслушивать ее доводы: по их разумению, она была здесь, она была с полком, и с ним должна была оставаться.
Следующая попытка побега была мучительно долгой. По прошествии нескольких недель в новом полку она прибилась к группе последователей новой веры (если честно, их с полным правом можно было назвать культом). От их болтовни про Бога-Императора тошнило, но в то же время она странным образом придавала сил. Лорелея знала, все, что они говорят – отчаянная чепуха, но если бы это была правда… Да, они и впрямь верили в нечто прекрасное. Никогда она так не желала, чтобы религия оказалась истиной.
Общение с ними дало ей возможность ускользать на тайные молитвенные собрания, что, в свою очередь, позволило войти в контакт с представителем Администратума, посещавшим проповеди; его нетрудно было убедить в том, что Лорелею нужно перевести на другую работу. Понадобилось только признаться, что ее посещают видения Бога-Императора, и дело было сделано: он поверил, что ее коснулся божественный свет. Впрочем, у Лорелеи были основания предполагать, что она и без того смогла бы его убедить.
Если бы только она преуспела, если бы возвысилась до жалкой власти над однозадачными сервиторами где-нибудь на складе… если бы только приказ о развертывании войск не опередил ее продвижение по службе. Она ждала до последнего, даже на платформе маглева, оглядываясь в напрасной надежде, что вот-вот придет распоряжение о переводе, пока ее угрозами и дубинками не загнали в вагон.
Следовало полагать, что флот Магистра Войны приближался к Терре. Времени оставалось мало.
Лорелея бежала снова, три ночи спустя. Она вовсе не жалела о том, что бросила свой второй полк; в недели, следующие за побегом, она залегла на дно в трущобах, что сгрудились у подножия шпиля-улья Праксия. Там она жила в полуразвалившейся хибаре, покинутой предыдущими жильцами – скорее всего, их тоже забрали в армию. К этому времени она уже несколько недель рылась в отбросах, разыскивая себе пропитание, как бездомная королева, вместе с другими дезертирами. Но еды было мало с самого начала и становилось все меньше, и скоро они набросились друг на друга, пора было или помирать, или уходить. Сначала Лорелея была уверена, что уж она-то не помрёт: с самыми здоровыми отморозками она договорилась. Но она многовато накопила, слишком уж хорошо побиралась, вот и стала жертвой собственного успеха. Эти сволочи сговорились и набросились на нее с цепями и заточками.
Так что прощай, Праксия. Прощай, дерьмовая хибара.
После этого… ну, в общем, после этого она впала в отчаяние. И сделала одну вещь, одну-единственную в жизни, которой она стыдилась. Кому-то пришлось умереть, чтобы она жила.
В то время она притворялась писцом Муниторума; впрочем, разве это притворство, если хорошо делаешь свое дело? А она в самом деле выполняла свои обязанности, что, по ее мнению, давало ей все законные права. Работа была до жути скучная и нескончаемая, но нетрудная: отслеживать передвижения полков, инвентаризировать запасы, и так далее, и тому подобное, целая вечность занудства. Даже документы у нее были подлинные – в основном потому, что они были не ее. Они принадлежали женщине, которую она убила, чтобы занять ее место в бесконечной рутине имперской бюрократии.
Лишь по глупому невезению ее поймал этот бесполезный администратор-капитан, и на чем – на обычной арифметической ошибке! Разве она не должна быть квалифицированным савантом? Ну конечно, об этом говорилось в ее документах. Как же она умудрилась допустить такую ошибку? Почему ее прогнозы относительно потребности в ресурсах так далеки от реальности?
Сначала она думала подкупить его, что само по себе было смешно – у нее ровным счетом ничего не было; потом даже хотела его убить, что было еще смешнее – это была не тощая, малорослая от недоедания счетоводша, а армейский ветеран в отставке, вдвое тяжелее нее, да еще и с бионической рукой, которая мокрого места бы от нее не оставила. Вдобавок она уже была по уши в шестеренках машины Муниторума, где даже малейший чих не обходился без вороха бумаг.
И она сбежала – в буквальном смысле, исчезла в ночи, спряталась в безымянном трущобном городке в тени еще одного прекрасного шпиля. Если бы ее поймали, казнили бы.
Не прошло и пары дней, как ее загребли в следующую волну принудительной мобилизации; протесты ничего не дали. Практически каждый на планете, кто не работал на жизненно важном посту, был мобилизован в Имперскую Армию, поэтому Лорелею объявили уволенной и записали в третий полк, который был размещен во временном пункте сбора и готовился к отправке в другой сектор, где они обязательно должны были усилить уже находящиеся там подразделения.
Ее преступление и предыдущие дезертирства остались нераскрытыми – ну, хоть что-то.
В общем, ей, похоже, суждено было повоевать. Несмотря на все усилия. Такие вот дела. И ее отправили на фронт.
И какое-то время она воевала. Несколько месяцев. Несколько месяцев она голодала и терпела лишения, отгоняла от лица дым и сидела в окопах вместе с мужчинами и женщинами, которые по ночам гадили под себя, чтобы не замерзнуть, и притворялась, что она лучше их, что им здесь самое место, а вот ей – нет, и между тем становилась с каждым кровавым днем все костлявее и злее. Несколько месяцев она дралась во тьме и видела, как ее товарищей потрошили, распинали, вспарывали болтерным огнем и разрубали пополам цепными мечами. Несколько долгих, долгих месяцев она делала то же, что и все. Была пешкой в войне, что затеяли Астартес.
А теперь, после всего, что она прошла, нате вам. Сам Великий Ангел говорит, что она может идти.
– Лор, – позвал ее солдат, что стоял рядом. – Что с тобой такое?
Все семеро, кто остался в живых из ее взвода, толкаясь и воняя потом, дерьмом и горелой землей, столпились вокруг зыбкой гололитической проекции, исходящей из наруча сержанта Гатиса.
Лорелея поняла, что плачет. Что с ней такое? Да ничего. Все в порядке. Все просто замечательно. Не она одна здесь дала волю чувствам. И вообще, по-настоящему она не плакала. Это просто боль медленно выходила из нее, слишком уставшей, чтобы плакать по-настоящему.
– Меня зовут не Лорелея, – ответила она, смахивая слезы. Она понятия не имела, почему плачет. Будто ее прокололи, и из дырки потекли слезы. – Меня зовут Даэника.
Теперь весь взвод смотрел на нее.
– Лорелея Келвир – это была сотрудница из Муниторума. Я ее убила несколько месяцев назад. Взяла ее имя. Ненавижу себя за это. Вот бы вернуть все обратно.
Она подняла глаза и встретила их взгляды. Они смотрели прямо ей в душу, смотрели с усталым смирением. Без гнева. Без отвращения. Без всякого осуждения. Только не теперь, когда они столько прошли вместе.
– Я не хотела попасть на войну, – объяснила она. – Не хотела я воевать. Это было до того, как мы встретились. Этот полк у меня не первый. Просто единственный, из которого я не смогла сбежать. Трон, я так устала. Наконец-то мы можем уйти, оставить все это дерьмо позади, а я, мать его, так устала.
Бессильные слезы уступили место смеху. Это был слабый, усталый, но настоящий смех.
– Но мы не уходим, Лор, – мягко сказал сержант Гатис. Владыка Сангвиний на его наруче замолк. Примарх задал свой последний вопрос, и крики «Нет! Нет!» уже разносились по Дельфийскому укреплению. Трудно было говорить в таком галдеже.
– Я знаю, – все-таки выкрикнула она. – Я тоже.
Голоса Даэники и ее товарищей присоединились к общему хору.
Нельзя сказать, что никто не захотел уйти после слов примарха. Многие хотели уйти. Многие ушли бы, но причин остаться было столько же, сколько защитников на стене. В душе у каждого жили гнев, вина и стыд, и вместе они порождали отчаянную храбрость, какая возникает у человека в самые мрачные моменты.
Некоторые остались из чувства долга. Другие – из-за надежды, ложной или нет, что к ним еще могут прибыть подкрепления. Некоторых заставил остаться только стыд перед товарищами. Кто-то остался, потому что Сангвиний был прав: они уже отдали все, что могли, и терять было нечего. К этому времени их жизнь была простой формальностью, привычкой организма; война высосала все, что их определяло, и остались одни пустые оболочки. Кто-то остался, потому что надоело убегать: после двухсот дней отступлений с боями им наконец-то предстояла последняя битва, и они собирались держать оборону из одной лишь усталой злости.
Годы спустя Лэнд гадал: а сбежал ли кто-то в самом деле? Ведь кто-то должен был побежать. Удержали их товарищи или пристрелили в спину офицеры? Было ли им позволено покинуть стену беспрепятственно, как обещал Девятый? Весьма вероятно (с точки зрения статистики можно было говорить об этом с уверенностью), что такие случаи наблюдались, но всякий раз, когда он обращал свои очки назад, к Королевскому Тракту, ведущему к Вратам Вечности… Врата стояли открытыми, они изрыгали поток солдат и техники. Не похоже было, чтобы кто-то шел против потока или дерзнул войти внутрь. Равно как никто не спускался со стены, чтобы попытать счастья на пустоши.
Возможно, если бы Лэнд и такие мужчины и женщины, как он – хотя во все времена таких, как он, было очень немного, – лучше разбирались в человеческой природе, он не удивился бы так сильно тому, что множество людей решило остаться, имея возможность уйти.
Нет! – кричали защитники стены. Они отвергали предложение примарха слитно, громогласно, словно единое существо.
Нет! Нет! Нет!
Лэнд не кричал вместе с другими. Вся эта драма и непокорные крики были не для него. Но все же… все же было что-то первобытное в том, как шум захлестывал его с головой. В какой-то момент он обнаружил, что рывками втягивает в себя воздух, будто собирается заорать вместе со всеми. Естественно, он воспротивился порыву. Как унизительно и неприлично было бы, если бы он заорал.
Помня все, что Сангвиний наговорил относительно значения каждой секунды, зная мнение Зефона о том, что жизненно важно не спровоцировать врага раньше времени, совершенно ошеломленный Лэнд несколько раз моргнул, когда Сангвиний приземлился на стену, поймал меч, который ему бросил один из Кровавых Ангелов, и снова взмыл в небеса. Лэнд недоверчиво наморщил длинный крючковатый нос, глядя, как Великий Ангел устремляется к горизонту на востоке.
Вдоль всей стены крики защитников слились в рев. Это был ликующий, кровожадный, радостный звук. Лэнд никогда не слышал ничего подобного. Сапиен, примостившийся на плече Лэнда, прикрыл ушки руками.
Слова марсианина утонули в волне шума.
– Только не говорите, что он собирается убить титана.
Каким-то образом, несмотря на общий гвалт, Зефон услышал его бормотание. Кровавый Ангел взглянул на него, и Лэнд порадовался, что благодаря этой какофонии ему не надо будет выслушивать очередную нотацию. Он и так знал ее содержание: боевой дух шаток, нужно воспользоваться моментом, когда сильные чувства взяли верх над защитниками, и прочая мура, применимая только к мужчинам и женщинам, которые неспособны регулировать свои эмоции с помощью здорового чувства расстояния и перспективы.
Впрочем, судя по буре голосов, едва ли он смог бы опровергнуть эти доводы. Жаль было терять час отсрочки, но то, как речь Сангвиния и его намерения – что бы он ни собирался делать там, на пустоши, – подняли настрой защитников, явно того стоило.
Лэнд вручную перефокусировал свои очки и вгляделся в проклятые земли. Он не смотрел на титана. Нечего там было разглядывать. Ну да, генетическая мерзость-бог, отрезающая голову-кабину отступническому аватару Омниссии. Ну да, ну да. На этой войне Лэнд видел такое уже раз десять.
Его внимание было приковано к далекому морю вражеского войска и к лесу распятий, что они воздвигли, гордясь своим варварством.
Когда голова «Разбойника» слетела с плеч, случились две вещи.
Первая – и самая очевидная – то, что передовые линии орды двинулись с места. Лэнд даже не уверен был, что они вообще ждали; они могли начать движение еще до того, как голова титана ударилась о землю, подняв облако пепла и пыли. Впереди титанов и танков, впереди гигантских шагающих штуковин, которые, как подозревал Лэнд, были какой-то доселе неизвестной разновидностью биомеханических осадных машин, небо над авангардом орды затмевало воинство шипастых, крылатых тварей. Твари пронзали небеса, стремясь к одинокой фигуре Девятого примарха посреди поля битвы.
Вторая вещь случилась одновременно с первой, Лэнд заметил ее только потому, что направил свои мультиспектральные очки на труп богомашины: Сангвиний немедленно развернулся и направился к укреплению.
«Дочь терзаний» не сразу повалилась на землю. Неуклюжее падение началось спустя почти минуту после того, как она, обезглавленная, лишенная мозга, перестала контролировать энергию, оживлявшую ее кости. Тогда она упала, вперед и немного набок, извергая реакторный огонь из разрубленной глотки. К этому моменту небо оскверняли уже тысячи летающих тварей. Аномалии с другого плана бытия – демоны, если уж обязательно надо выражаться грубо – хлопали кожистыми крыльями, преследуя Великого Ангела по пути к убежищу.
Где-то на полпути к стене летящие твари начали терять скорость. Некоторые остановились и повернули назад. Другие попадали с небес, самые слабые растворялись в воздухе, еще не достигнув земли. Самые большие, быстрые и, возможно, самые сильные – в системе координат, о которых Лэнд не имел ни малейшего понятия, – продолжали гонку, но и они трескались и сочились кровью, будто бы расходились по швам с каждым ударом крыльев. Наблюдать за их распадом было необыкновенно увлекательно, и даже Лэнд, который гордился своей проницательностью, не сразу понял, что видит психический щит Омниссии в действии.
От восхищения он вслух рассмеялся, и его смех утонул в радостных возгласах, раздававшихся вокруг. По коже у него побежали мурашки – так странно было разделять радость с множеством находящихся рядом людей.
Сангвиний с заносом приземлился на бастион, золотые сабатоны высекли из камня искры, он широко раскрыл крылья, чтобы затормозить. Его меч все еще был испачкан священными маслами и смазками в тех местах, которыми он перерезал шейные тросы «Дочери терзаний».
Все закричали еще громче. Сапиен снова прикрыл уши.
Великий Ангел развернулся и посмотрел на волну, приближающуюся с горизонта. До того, как она должна была оказаться в пределах досягаемости стенных орудий, оставались считанные секунды.
– Легион! – вскричал он. – Легион!
Призыв передали по всей стене, от одного офицера к другому, и прокричали дальше по воксу. Лэнд слышал, как поток удаляющихся голосов несет клич по стене, словно призрачное эхо: легион, легион! Легион, легион…
В грохочущей гармонии керамита Астартес – все Астартес – шагнули вперед. Солдатам-людям ничего не оставалось, как отступить назад. Муштра и тренировки взяли свое: смертные защитники убрались с дороги. Шеренга воинов в красной броне Кровавых Ангелов заняла свое место на стене, ее однообразие нарушали только желтые доспехи Имперских Кулаков и белые – Белых Шрамов. Десятки тысяч болтеров поднялись в готовности.
– Пусть они разобьются о нас, – повелел Сангвиний, и Лэнд с внезапным трепетом восторга осознал, что Великий Ангел обращается не к своему легиону. Снова взмахивая крыльями, он взывал к людям, столпившимся за рядами Астартес.
– Вы знаете, что делать, – обратился Сангвиний к армейским подразделениям и к гражданским с оружием в непривычных руках. Его тихий голос донесся до ближайших отрядов, дальше его передали по воксу. – Вы знаете свои обязанности. Держитесь и помогайте где сможете. Но сначала пусть они разобьются о нас.
Сангвиний – нет, Девятый, чертов Девятый примарх – повернулся к вражеской армии. К далекой армии, которая, впрочем, была уже достаточно близко для…
Меч Великого Ангела опустился.
Миллионы орудий Санктума Империалис запели разом.
Часть 6. Отголоски вечности
Двадцать девять. Осада Санктума Империалис
Из инстинктов и эмоций, которые испытывали поколения принцепсов, подключенных к его системам, у титана Легио Критос «Безмятежность возмездия» развилось какое-то подобие гибридного разума. «Безмятежность» могла чувствовать и – в значительно меньшей степени – думать. Ей знакомы были боль и страх, восторг и облегчение победы, но лучше всего она умела ненавидеть. И люди, и титаны Критоса умели ненавидеть очень хорошо.
Все эти чувства испытывали ее принцепсы, поэтому она теперь тоже их испытывала. Она понимала эти процессы только в самых общих чертах и была не властна над ними, но земному богу железа и огня тонкости эмоционального регулирования были ни к чему.
Гордость ей тоже была знакома. Это ощущение яростнее всех струилось по электрическим цепям ее мозга. Если бы речь шла о меньшем создании, такую одержимость собственными достижениями можно было бы назвать тщеславием, но она не мыслила такими категориями. Все, что знала и чувствовала «Безмятежность», она знала и чувствовала с ошеломительной силой. Она пережила многие поколения принцепсов – их количеством она измеряла время – и каждый враг, которого она встречала лицом к лицу, умирал или убегал. В своем сознании (то есть в круговерти вычислений, которая была ее сознанием) она имела полное право быть тщеславной.
Шагая к Дельфийскому укреплению, она наслаждалась ощущением великой цели. Боевой рог ревел в унисон с ее криками, подобными реву доисторического ящера, напоминая кишащей у ее ног пехоте, что надо бы поблагодарить предводительницу за оказанную им честь. За стеной ее ждала последняя и окончательная победа. Благодаря необъятности ее эмоций у нее было даже что-то вроде воображения, и она уже представляла, какие хвалы будут распевать ее почитатели и сколько новых триумфальных знамен украсят ее орудия.
Ее команда была мертва. Их трупы так и остались в голове «Безмятежности», одни навалились на свои консоли, другие лежали плашмя на палубе. «Безмятежность возмездия» не знала об этом – к счастью, потому что если бы она узнала, это открытие могло бы уничтожить ее только-только возникшее сознание. Для любой формы жизни путь к разуму полон опасностей, и часто даже самый сильный машинный дух не выдерживал этого пути. Но пока «Безмятежность возмездия» функционировала на остатках отпечатавшихся в ней человеческих инстинктов, и даже Аркхан Лэнд задумался бы, смогут ли эти остатки слиться с духом машины и создать подлинный разум. Впрочем, у Лэнда были теории на этот счет.
Она полным ходом шагала по Великому Пути под надежными слоями перегруженных пустотных щитов, сшибая по пути мраморные статуи и превращая изображения героев в белый щебень и тучи пыли. Вместе с другими титанами она возглавляла атаку; пустотные щиты давали убежище множеству людей и танков, что двигались в ее тени. Из-за вражеского огня ее щиты временами становились видимыми – несколько слоев побитых выгнутых линз, по которым на воинов, укрывшихся внизу, напалмовым дождем стекал огонь.
Над изъязвленной пустошью прогрохотал от Дельфийского укрепления первый ракетный залп – сотни, тысячи боеголовок; даже своим инстинктивным умом, который едва ли можно было назвать мышлением, она осознала, что близка к смерти. Гибель этого гордого «Владыки войны», принадлежащего к легиону Сокрушителей Богов, не была ни первой, ни самой катастрофической. Его гибель была всего лишь сноской в списке имен, слишком длинном, чтобы сохраниться полностью в вечно ненадежных имперских записях или в изустных легендах и религиозных песнопениях, что будут служить архивами тем, кто последовал за Магистром Войны.
Она так и не узнала, сколько ракет в нее попало; как и многое в дни войны, это одновременно не поддавалось подсчету и не имело значения. «Безмятежность возмездия» содрогнулась от попадания, точно воин в стене щитов, в которого вонзилось тридцать копий за секунду. Она упала уже мертвой; пустотные щиты взорвались мгновенно, надстройка тоже загорелась и взорвалась, ее осколки разлетелись на полкилометра во всех направлениях.
Примечательным был инстинктивный альтруизм ее последней мысли – последней команды, отданной в отсутствие принцепса, что само по себе поразительно.
[ПРОТОКОЛ «УТЕШЕНИЕ-УБЕЖИЩЕ»], подумала она.
Ровно за 2,7 секунды до того, как первый залп Санктума достиг своей цели, из бронированной кабины – ее головы – выпали штифты. Она намеренно обезглавила себя: следуя протоколу катапультирования, ее голова отделилась от плеч и отлетела по поспешно рассчитанной траектории.
Разумеется, ее самопожертвование оказалось тщетным, и даже если бы члены команды все еще были живы, они не смогли бы спастись. Голову-кабину, в которой застряла одна из ракет, охватило пламя; из-за взрыва она сбилась с курса и рухнула в пустошах. Там развороченная взрывом гробница трех человек, умерших еще несколько недель назад, наконец остановилась, а через пару секунд ее разнесло вдребезги второй волной артиллерийского огня.
Давинн Кото никто не призывал, она пришла добровольно. Магистр Войны освободил ее мир от несправедливых требований хозяев-чужаков и даровал ему не только свободу, но и единство с Империумом человечества. Когда десять лет спустя к ним прибыл вербовочный корабль и их оповестили, что Магистру Войны Хорусу нужны верные солдаты, чтобы бороться с недостойным Императором, дело было решено. Давинн, конечно, чувствовала вину за то, что со сбором урожая придется справляться без нее, но есть вещи поважнее, чем ссыпать в амбары зерно на будущий сезон. Родители наймут кого-нибудь в помощь. Давинн вместе со старшим братом сели в поезд до ближайшего города и там немедля записались в полк.
Это случилось пять лет назад. Ее брат уже умер, Нессин даже не увидел Терру. Его убили в абордажном бою спустя всего несколько месяцев после того, как их завербовали; их корабль атаковали… в общем, кто-то еще. Какие-то лояльные Императору силы. Какие-то жуткие марсианские киборги.
Точные детали редко просачивались к рядовым сквозь все уровни командования. Сначала Давинн пугало то, как мало им было известно, но прошло время, и она привыкла. Она поняла, что все, что им нужно знать – куда идти и в кого стрелять. Все остальное было приятным бонусом. Это означало, что она стала ветераном.
Примус-капрал Кото погибла в «Химере». Сперва Дельфийское укрепление выпустило ракетный залп по высящимся над полем боя титанам, но теперь по орде била обычная артиллерия; дождь снарядов накрыл пустошь огнем и фосфексом. Думая о грядущей смерти, она всегда представляла, что умрет со словами любви к семье на устах, или – когда позволяла себе помечтать на полную катушку – что геройски погибнет, истекая кровью на куче тел убитых врагов.
Но войне было плевать на личные человеческие мелодрамы. В реальности Давинн мгновенно сжег снаряд «Грифона», попавший в ее «Химеру», и ее останки никто бы не отличил от плоти девяти других мужчин и женщин, вплавленной в шрапнель, в которую превратился их танк.
Деифоб из Детей Императора покрывал пустошь гигантскими скачками, каждый раз взмывая по высокой дуге с помощью двигателей своего прыжкового ранца и опускаясь в контролируемом падении, чтобы снова оттолкнуться от земли. Он был не один: воздушно-штурмовые отряды всех легионов объединили свои силы в мощной атаке.
Он изменился с тех пор, как началась война. Теперь в его глотке что-то жило, он чувствовал, как оно шевелилось и извивалось, а шея от этого распухала. Иногда оно заставляло Деифоба говорить его голосом и думать его мыслями. Он больше не носил шлема; нагрудная платина его доспеха проржавела, потому что теперь у него всегда текла слюна, а слюна его по химическому составу напоминала гидраклоровую кислоту.
Задолго до начала терранской кампании Деифоб заходил к апотекариям III легиона, чтобы они удалили паразита. Но они сказали, что никакого паразита нет, они показали ему снимки и отчитали за недостаток благодарности и прозорливости. Он был благословен. Преображение сделало его лучше, смертоноснее, и разве он не оружие, рожденное и взращенное для упоения убийством?
Он сдался. Точнее, штука из глотки заявила его голосом, что не возражает.
Втайне он обдумывал, как бы ее оттуда вырезать, но потом вспоминал эти снимки. То, что он видел, было скорее частью его самого, его измененной плотью, а не чем-то внедрившимся извне. Вряд ли он пережил бы сделанную собственноручно операцию.
Скоро его отклонения перестали замечать. Другие из его отряда претерпели намного более серьезные изменения, и никто не звал их «мутациями», все говорили, что это «улучшения» и «усовершенствования».
Иногда он поглаживал свое горло. Чувствовал, как оно пухнет от невысказанных грехов и тайн. От этой ласки по зубам текли сладкие ручейки дымящейся кислоты. Деифоб давно привык к своим улучшениям. Он их оценил. Не только первое, и не только за его смертоносность, но и другие, те, что последовали за ним – за странные желания, что они принесли.
Ему хотелось почувствовать на языке кровь Сангвиния. Вот почему он был здесь и штурмовал Санктум вместо того, чтобы забавляться в южных землях, как многие его братья. Ему хотелось проглотить ее, почувствовать, как она хлынет на перерожденную плоть его глотки, ощутить божественное покалывание, когда она польется внутрь. Желание снедало его; неделями он не мог думать ни о чем другом. Никакая другая трапеза не могла утолить его жажду. Ни кровь IX легиона, которую он пил, ни плоть IX легиона, которую он пожирал. Желание было таким жгучим, что заставляло его содрогаться и трепетать; надо же было так пристраститься к вкусу, которого он еще даже не пробовал.
Он не получил того, чего желал. Он не добрался даже до Дельфийского укрепления. Что-то почти столь же горячее, как солнце, и вдвое ярче ударило по его нагрудной пластине, и он сорвался с небес в тошнотворное крутое пике. Его свободное падение продолжалось четыре головокружительных, бездыханных секунды; он погиб от удара о землю, так и не осознав, что сквозь его грудь прошел луч лазпушки.
Цзя-Хэн Уквар, рядовой Нешамерского Восьмого мотопехотного полка, ехал в одной из шестнадцати орудийных башен бронетранспортера «Орион». С его языка в любое время дня и ночи срывался непрекращающийся поток молитв и проклятий; он уже так охрип, что с трудом мог говорить. Каждый раз, когда он пытался поспать – в один из тех редких периодов, когда его полку представлялась возможность отдохнуть – перед его глазами снова и снова проходили события последнего полугода. От недосыпания можно сойти с ума. Цзя-Хэн узнал это на собственном нелегком опыте.
Его выбросило из башни, когда транспорт взорвался вместе с сотнями находившихся в нем солдат. Он был без сознания меньше минуты, а когда очнулся, лежа на земле, у него не было больше сомнительной защиты, которую обеспечивали его товарищи и бронетранспортер. Цзя-Хэн увидел дымящийся остов транспорта, который годами служил движущимся укрытием для его взвода; рядом валялось множество трупов.
Он был один, вооруженный только пистолетом, вокруг него сама земля взрывалась, боевые корабли ревели, снижаясь перед жесткой посадкой, над ним горели и вопили титаны, мир сотрясался, словно в сейсмических толчках, а небо затянули непостижимые гибельные мороки. Он кричал изо всех сил, сам об этом не догадываясь, и не только потому что его поврежденные голосовые связки почти не издавали звука; как и тысячи людей с обеих сторон, он оглох, барабанные перепонки лопнули от чудовищного грохота орудийного огня, что велся над ним, вокруг него и по нему.
Пожалуйста, пусть это закончится, подумал он, и это была самая ясная мысль из всех, что приходили к нему за последние недели. Он сунул ствол пистолета в рот и нажал на курок.
Его анима – то, что некоторые назвали бы душой – покинула тело, вопя, прошла сквозь завесу, отделяющую материальный мир от нереальности, и тотчас же погрузилась в бурные волны варпа. Слабый огонек души, что был когда-то Цзя-Хэном Укваром, познал последнее, что ждет все живое после смерти, и этим последним была боль. Боль распада. Боль души, что привлекает демонов, как кровь в темных водах привлекает акул.
Наконец судьба смилостивилась над ним. Сбылось его последнее желание: все закончилось.
Варак’суул не повезло с происхождением. Насколько ее племя придерживалось представлений о телесности, она была женского пола, ибо Нерожденные обретают форму человеческих деяний и страхов. Как и большую их часть, ее вызвало к жизни злодеяние, в ее случае – измена, которая привела к кровопролитию.
И она была слаба. Варак’суул родилась из порочного удовольствия, которое получил убийца в глухом переулке давно мертвого города в давно забытой империи на планете, погибшей столетия назад во мраке Эпохи Раздора. Как и все из ее племени, у кого не было постоянного питающего их источника веры или поклонения, она появилась в варпе и набиралась сил целую вечность. С самых первых мгновений ее существование было паразитическим и трусливым, она питалась мелкими страхами, таящимися в сердцах слабых людей, и пряталась от своих сородичей, которые иначе напали бы на нее и не пожрали, чтобы умножить собственную силу.
Она недолгое время служила фрейлиной в Чертогах Желанной и Блаженной Слепоты. Это место, в котором правил Хранитель-изгнанник по прозвищу Бледный, было обнищавшим царством вдали от большого двора, пребывающего во Дворце Удовольствий. Но даже в таком отдалении от взора Совершенного Принца в сердцах детей Слаанеш жили честолюбивые устремления, и они вели междоусобные войны при помощи лжи, ядов, искушений и тысячи других коварных приемов. Варак’суул бежала из свиты Бледного и блуждала в дальних пределах Царства Хаоса – достаточно далеко, чтобы скрыться среди других падальщиков, но не настолько, чтобы развоплотиться.
И вот их призвали. Она ощутила непреодолимую тягу, зов ее юного бога был словно песнь сирены. Он не просто манил, он тянул за самые нити ее существования. Он влек ее на Терру, хотела она того или нет.
Прошло уже несколько недель с тех пор, как она туда явилась, зубами и когтями проложив себе путь в холодную материальность, где в воздухе витали запахи страха и мольбы об избавлении, от которых у нее текли слюнки. За это время она успела отведать мозга пленников – лакала его шершавым языком прямо из разбитых черепов. Со всей грацией, на какую было способно ее созданное по образу бога тело, она танцевала в бою, пронзая насквозь и человеческую, и постчеловеческую броню. Вместе с собратьями она упивалась ощущениями людей, распаляла их чувства и раздавала лживые обещания; и всегда, всегда они двигались вглубь. Названия стен и районов ни о чем ей не говорили. Она только знала, что в сердце всего этого железа и камня лежит дворец, а внутри дворца таится плотское тело создания, которое Пантеон насмешливо именовал Анафемой.
Но она не могла войти во дворец. Никто из них не мог. Желание овладеть им трепетало в ее не вполне вещественной груди, словно злокачественная опухоль, пульсирующая пагубной жизнью, но каждый раз, пытаясь приблизиться к дворцу, она наталкивалась на невидимую стену. Словно ее отвергали. Никто из ее племени не мог преодолеть стену – такой плотной и бесполезной становилась рядом с ней реальность.
Даже Владыку Красных Песков стена отбрасывала всякий раз, как он в ярости на нее налетал. Он был отвратительным, неестественным существом, смертным, возвышенным до бессмертия, и Варак’суул задумывалась порой, способны ли вообще этот Ангрон и его братья-примархи понять, какое омерзение они вызывают у истинных Нерожденных. В постлюдях, стремящихся последовать за генетическими отцами по пути преображения, она и ее собратья видели лишь новые заманчивые возможности, лишь жертвы, которым можно было обещать вечность и обманом подчинять своей воле.
Но об этом она не слишком беспокоилась. Поохотиться на отчаявшиеся души можно было и позже.
Один из недавно возвышенных смертных, тот, кто называл себя Магнусом, выполнял волю Повелителя Перемен в глубинах измерения-лабиринта. Варак’суул была ничтожеством, непосвященным в военные тайны, но и она ощущала движение энергий. Она чувствовала, как ослабевает воля Императора, как нечто, бывшее прежде Его сыном, подтачивает Его силу. Благодарение богам, теперь щит Императора сокращался быстрее, уже не день ото дня, а час от часу. Отталкивающее поле по-прежнему медленно разъедало ее плоть, и все же она – и ее родичи – подбирались ближе, ближе.
Когда орда бросилась в атаку, к стене устремилась волна смертных, а Варак’суул, как и многие тысячи демонов, осталась позади.
Она смотрела, как люди и постлюди Магистра Войны несутся вперед. Смотрела, как они роятся у стены. И всякий раз, чувствуя, что щит отступает, она делала шаг вперед.
Улиенн Грун, принцепс «Гончей Войны» «Хиндара», сгорбилась в своем троне, имитируя размашистый ход своего другого тела – богомашины. Перед ней склонилась над рычагами Отеш, которая вела «Хиндару» выворачивающей душу тряской рысью. Химмар – мертвый, они оба умерли, она заперта с их трупами в кабине – водил на ходу руками-орудиями то в одну, то в другую сторону.
– Вижу цель, – сказал Химмар, глядя на экран ауспекса. И хотя это сказал Химмар, Улиенн слышала свой собственный голос и чувствовала, как слова выходят из ее рта.
Я разговариваю сама с собой, подумала она, потому что Отеш и Химмар умерли несколько недель назад.
– Новый курс проложен, мой принцепс, – доложила Отеш.
Они бежали вслепую. В глаза-окна «Хиндары» не видно было ничего, кроме огня: мир снаружи погибал. Несмотря на то, что кабина была хорошо изолирована и экранирована, грохот стоял почти непереносимый. Вся эта входящая информация ошеломляла ее чувства, перегружала сенсорные системы. Улиенн сосредоточилась на одном-единственном мигающем топографическом экране, пытаясь извлечь максимум пользы из того небольшого количества информации, которое она могла воспринять. На изрытой земле перед Дельфийским укреплением кишели миллионы воинов орды.
Чем ближе они подходили к стене, тем чаще вспыхивали мелкие схватки, предвещающие большую битву. Вот «Грозовая птица» снижается по спирали и врезается в крепостной вал. Вот другой титан взрывается сверхновой, так близко, что на многострадальные щиты «Хиндары» сыплются его обломки. Вот полчища Астартес, многие тысячи их, несутся по усеянному щебнем Королевскому Пути; еще больше карабкается по самому Дельфийскому укреплению, используя для этого крюки и шанцевый инструмент. Но сюрреалистичнее всего была гора стреляных гильз у подножия стены, лавина пустых боеприпасов, что непрерывным звякающим потоком сыпалась от стенных орудий.
– Десять, – крикнул Химмар. – Девять.
Улиенн направила «Хиндару» вперед, сгибаясь под ураганом встречного огня. Свет прожекторов пробивался сквозь пыльный воздух и освещал ближайшие бронетранспортеры и танки.
– Первые боевые корабли уже на бастионах, – сказала Отеш, вглядываясь в помехи на экранах внешних пиктеров «Хиндары». – Первые титаны почти у стены.
Вот только это были не первые корабли и не первые титаны. Обломки первых дымились в пустоши. Те, кто добрался до стены, были всего лишь первыми уцелевшими под беспощадным огнем, который обрушила на них имперская артиллерия.
– Пять, четыре, – отсчитывал Химмар.
Улиенн изо всех сил старалась не обращать внимания на грохот попаданий по щитам и трясущуюся землю под ногами. «Хиндару» отремонтировали и перевооружили несколько дней назад, когда они встретились на передовой с машинами техобслуживания Аудакс, и вес обеих рук придавал уверенности, но это было слабым утешением по сравнению с концом света, творящимся вокруг. Она услышала отвратительный электрический треск: слетел еще один пустотный щит. Где-то на задворках ее сознания «Хиндара» зарычала, как пес, будто обвиняя ее в том, что должна нестись сломя голову все дальше в безумие.
– Один, – сказал Химмар. – Ноль.
«Хиндара» снова рыкнула на нее, мысленно делясь своим отвращением, и по коже Улиенн побежали мурашки, а перед глазами все поплыло. Заряд статики прошел через подлокотники трона в ее пальцы. Потом все закончилось: они прорвались.
– Мы прошли сквозь их пустотные щиты, – подтвердил Химмар. – Из-за трения потеряли один слой наших щитов.
Ей не нужно было отдавать приказ перезарядить щиты: Химмар и так уже этим занимался.
– Держитесь подальше от Дельфийских врат. Пусть подъемными воротами занимаются подрывники. А мы найдем кого-нибудь из наших «Разбойников» или «Владык войны» и усилим их своей огневой мощью.
– Есть, мой принцепс, – ответили оба мертвых модерати в унисон. Или, возможно, она сама за них ответила. Это не имело значения. Она взглянула на Астартес, которые в беспорядке штурмовали стену, представила себе тысячи защитников, ждущих их на разных уровнях укреплений, а потом сосредоточилась на текущей задаче.
От Каргоса осталось немного. Иногда он пытался припомнить что-то или хотя бы почувствовать, но всякий раз находил в своей душе только ярость. Казалось бы, что может быть ужаснее, чем осознавать, что от твоего разума почти ничего не осталось; но он не ужасался. Если он вообще что-то чувствовал, то это была чистота. Ничто так не очищает душу, как ярость. Ничто так не питает чувство собственной правоты, как гнев.
Он был в «Лэндрейдере». Это он точно помнил. По крайней мере, помнил ощущение, что заперт в нем. Тесноту. Тьму. Но прежде всего – такой грохот, словно весь мир вне корпуса «Лэндрейдера» рушился. Этот грохот был больше чем просто звуком, он захлестнул все пять его чувств.
Он помнил, какую гордость почувствовал, когда опередил Нерожденных. Почему-то это было важно. В этом была доблесть. Пусть хотя бы вначале живые противостоят живым. Человек против человека, легион против легиона.
Он помнил, что сказал проповедник перед тем, как гусеницы танка пришли в движение.
«Последний вздох войны между смертными».
Да. Вот в чем дело. Инзар так говорил, словно наслаждался этой мыслью, словно уходило время чего-то примитивного, чего-то, что лучше просто забыть.
Потом взревел двигатель. «Лэндрейдер» рванулся вперед. Они приближались к Дельфийской стене, и все вокруг стало красно-черным. Что там было еще? Он помнил… Погоди-ка… А помнил он, как добрался до стены? Как лез по ней? Как дрался за бастион? Разве он все это помнил?
Нет. Не помнил. Но…
Стоп. А может, он прилетел на боевом корабле? На одном из множества «Громовых ястребов», исполосовавших небо хвостами огня и дыма после того, как их подбила ПВО…
Да. Никакого «Лэндрейдера» не было. Они прилетели на корабле.
Правда ведь?
Он не знал. Все это забрали у него Гвозди. Но он знал…
…ничего, он не знает ничего, пока самозабвенно рубит направо и налево, режет, кромсает, убивает.
Каргос бьется ради своей жизни, ради увеселения Бога Войны и ради того, чтобы следовать за своим отцом по пути кровавой божественности, ибо все иное означает проклятие. Назад возврата нет. Есть только Путь, шаг за шагом, труп за трупом.
Он не задумывается об этом сознательно. Истина ему не дорога. Но она ведома ему, он знает все истины, и они его изменили. Все истины искаженного мира обосновались на задворках его разума, и когда его захлестывает волна адреналина и инстинктов, вместе с ними в его вены вползают истины.
Зефон сражался рядом с Анзараэлем, окруженный немногими выжившими из Высокого Воинства. Их клинки дымились – силовые поля сжигали оставшуюся на стали кровь. Эта война во всем отличалась от тех, что они вели в славные дни Великого Крестового похода. То были времена, когда они парили на реактивных струях прыжковых ранцев и давали волю самым разрушительным из воссозданных заново алхимикатов Эпохи Раздора. Они воистину были ангелами – самой смертью, нисходящей с небес на огненных крыльях. Здесь же, на земле, они сошлись меч к мечу, кулак к кулаку. Врагам не было конца.
– Простите меня за эти слова, сэр, – передал по воксу Анзараэль в разгар битвы, – но это совсем не похоже на радостное воссоединение.
Все началось с грома дальнобойных орудий. Когда орда атаковала, обе стороны открыли огонь, который мог бы уничтожить город. Титаны изрыгнули в сторону стены тучу ракет; другие титаны уничтожили приближающиеся снаряды и ответили собственной обжигающей яростью. Стена сотряслась под ногами защитников, когда батареи открыли огонь по пустошам. Она все еще тряслась – Дельфийское укрепление уже почти сутки обстреливало неприятеля, хотя тот уже вплотную подобрался к защитникам; немногие оставшиеся орудия палили, приданные им механизмы автоматического заряжания лязгали, и вся стена непрерывно дрожала.
Сколько десятков тысяч нападавших убил первый залп со стены? Сколько титанов разорвало на части канонадой? Сколько боевых и десантных кораблей, сколько военных транспортников уничтожили в небе? Масштаб потерь был безумным; подсчитать их было невозможно, да и бессмысленно. Даже в помощью своей эйдетической памяти Зефон не мог обработать и малой части этой информации. И это был только пролог. Всего лишь смехотворный пролог к моменту, когда орда достигнет стены.
Нападавшие бросили в атаку все силы, что у них были, не задумываясь о тактике, а может, и не нуждаясь в ней. Они стаями налетали на прыжковых ранцах, как неистовые берсерки-самоубийцы. Они спускались в боевых кораблях и транспортниках, оставляя глубокие борозды на валах, и вырезали защитников сразу же после жесткой посадки. Они затмили небо десантными кораблями и громадными фигурами переродившихся титанов. Они приходили с пустошей, с топорами и мечами карабкались по Дельфийской стене, взбирались по курганам из собственных мертвецов или по кучам пустых гильз, вылетевших из каналов для отвода отработанных боеприпасов. А когда они добирались до парапетов, стена защитников в красном керамите встречала их сомкнутыми щитами и разящими клинками.
Для Зефона это началось, когда ходячая геенна, что раньше была титаном «Владыка войны», воздвиглась над ним, будто горящее чучело. Умирающий от ран титан, в огне с головы до когтистых ног, состоял более из плоти, чем из священного железа, и двигался не так, как подобало титану. Плавно работали связки, вены и мускулы, одевшие металлический скелет. Он ухватился за стену гигантскими ручищами из металла и костей, нагнулся и раскрывал, раскрывал свою железно-телесную пасть, пока из нее, словно кровавый язык, не вывалилась аппарель, а потом изрыгнул свой груз – Пожирателей Миров – прямо на стену. И все это время тварь хохотала, смех раздавался и из вокс-динамиков в ее морде, и из глотки, она хохотала, даже сгорая дотла.
Зефон стоял в первом ряду; он поймал цепной топор Пожирателя Миров плоской стороной клинка – и с этой секунды все, что происходило на стене, превратилось в насилие над чувствами. Он больше не ощущал, но претерпевал все, что приходилось видеть, слышать и обонять. Простой солдат потерял бы рассудок из-за одного только воздействия на чувства. С тысячами людей так и случилось.
Второй Пожиратель Миров добрался до верха стены через полсекунды после того, как Зефон убил первого. Он ударил рукоятью меча по лицевому щитку воина – раз, другой, третий. Керамит вмялся. Треснул. Разлетелся на куски. Пожиратель Миров издал этот их рык, в котором звучал голос бога, схватил Зефона за горло и нанес удар ножом, зажатым в другой руке. Кровавый Ангел отбил вибрирующее лезвие ребром ножной брони; сжав рукоять меча двумя руками, он до половины вогнал клинок под ключицу воина. Он едва успел вытащить его, прежде чем Пожиратель Миров упал с рассеченными сердцами.
И все же защитники сохраняли какое-то подобие порядка. Солдаты Имперской Армии взбирались на задние парапеты, бросали оттуда гранаты и прошивали лазерными лучами воздух над головами сражающихся Астартес, метя во вражеские ряды. Когда линия оказывалась прорвана, когда Кровавых Ангелов оттесняли или убивали на месте, кустодии вводили в бой резервы, чтобы сдержать напор врага.
По воксу передавали новости о Сангвинии. То он был на южной стене и отражал там саперную атаку, то на западной – вел людей на абордаж титана класса «Император», то на северной – воодушевлял разбитых защитников и возвращал потерянные позиции, то на восточной – охотился за офицерами противника, пикируя на них с высоты, пронзая копьем и снова взлетая после того, как удостоверялся, что жертва убита.
Кто знает, что из этого было правдой? Каждый воин на стене был заперт в клетке собственной войны. После начала битвы Зефон видел Сангвиния лишь однажды – мимолетное золотое видение, кружащее высоко в небе, которое безнадежно преследовали несколько предателей с прыжковыми ранцами. Сангвиний заложил вокруг них петлю и снес троих с небес за те же три секунды, затем взмахнул крыльями и взлетел так высоко, что выжившие не смогли за ним угнаться.
Анзараэль упал, сцепившись с заливающимся смехом легионером из Детей Императора, а люди в обрывках брони принялись наносить удары силовыми ножами по соединениям между пластинами его доспеха. Зефон освободил его и протянул руку, помогая встать; прошло меньше минуты, и Анзараэль отплатил ему – убил Пожирателя Миров и помог упавшему Зефону подняться на ноги.
Сангвиний исчез, вернулся в царство вокс-сообщений, которые уже стали похожи на легенды. Зефон продолжал сражаться с холодной головой, несмотря на то, что его плоть терзал жар. Обычно к этому времени изо рта у него шла пена, он почти терял контроль над собой от изнурения и жажды крови. Но сейчас он оставался хладнокровным и здравомыслящим, он держался, страдал и бился.
Любая битва – это последовательность отдельных боев, и этот эффект еще усиливается, если речь идет об осаде. В ста метрах от линии столкновения воины могли стоять в фаланге в полной боевой готовности, до сих пор не обагрив мечи кровью, зная, что не должны расстраивать ряды и оставлять свои позиции незащищенными. А в ста метрах в другом направлении воины дрались за свои жизни – дрались уже часами. Но потом течение войны изменилось. В бой были введены свежие части, чтобы сменить уставших защитников. Те, кто сражался часами, обнаружили вдруг, что могут насладиться недолговечным спокойствием, отдохнуть и собраться с силами перед следующей неизбежной атакой.
Даже фалангиты Старой Земли, что сражались с тесно сомкнутыми щитами, за считанные минуты доходили до полного упадка сил. Эти древние битвы, продолжавшиеся часами, в действительности разделялись на десятки мелких схваток, которые прерывались, чтобы участники могли закрепиться на местности, продвинуться вперед, отступить, передохнуть, восстановиться. Это было правильно. Тогда человеческое тело могло положиться только на собственную мускулатуру. В эпоху окопной войны и огнестрельного оружия битва превратилась в чудовищно долгое состязание в стремительных ударах и атаках, перемежающихся периодами ожидания, которые могли длиться несколько дней или даже месяцев, пока не представится возможность для наступления. Чтобы взять город, все еще нужны были конвои, которые отправлялись за линию фронта в бронемашинах, чтобы пополнить запасы, и эти рейды могли продолжаться неделями. Боевые действия были спорадическими, а не постоянными.
Но на Дельфийском укреплении страдали даже Астартес. Толчея не давала сосредоточиться. Зефон ничего не видел, кроме бешеного, ошеломляющего движения со всех сторон, под всеми углами. Он чувствовал, что мышцы, которые все еще были плотью, а не металлом времен Темной Эры, вот-вот сведет судорога. Хрон на краю экрана его глазных линз отсчитывал время неровными скачками и в обоих направлениях. Просто еще одна вещь, которая потеряла всякий смысл.
Повсюду сновали трэллы в робах легиона и серебристых нагрудниках. Они сгибались, приседали и пробирались между своими господами, Кровавыми Ангелами; некоторые оттаскивали трупы, чтобы повелителям было куда поставить ногу, другие стреляли между плечами сражающихся легионеров, поливая солдат-людей Магистра Войны лазерным огнем.
Казалось, каждый атом вокруг него приобрел зримость и вибрировал в безустанном движении. Он слышал все, буквально все, тысячи звуков, сливающихся в рев океана, и ни один из звуков невозможно было отделить от других. Клинок лязгал о клинок, грохотал болтерный выстрел, но сотни тысяч звуков, раздающихся одновременно и непрерывно, становились белым шумом, которому не было конца. Его ноздри заполняла вонь горелой брони и орудийного дыма, такая плотная, что почти заменила собой воздух. Каждый вдох приносил с собой вкус фицелина. Каждый выдох приносил вкус бесчисленных химикатов, применявшихся в деле всеобщего разрушения. В те редкие моменты, когда он видел что-то кроме ближайшего врага, перед глазами мелькала дуэль титанов рядом с укреплением. Они разили друг друга зазубренными клинками, и кулаками, и молотами, и палили друг в друга орудийными залпами малой дальности, дым от которых скрыл их от Зефона, прежде чем тот успел определить, за какую из сторон сражался каждый титан, не говоря уже о том, кто побеждал.
Так оно и шло.
Машины Легио Игнатум отражали каждую атаку на подъемные ворота, закрывавшие арку Дельфийских врат. В ход пошла такая огневая мощь, что пустошь была изрыта до степени полной эрозии; теперь ее, насколько хватал взгляд, покрывали холмы и овраги, по которым надвигалась орда Магистра Войны.
Принцепс титана «Иракундос» Шива Макул изо всех сил старалась прореживать ряды пехоты и бронетехники, но она помнила приказ Великого Ангела: Игнатум здесь, чтобы убивать вражеских титанов. Врата должны устоять.
Они сражались без всякого пехотного прикрытия; для титанов такой способ ведения войны представлял опасность. Так они были уязвимы, несколько богомашин Игнатума уже стояли неподвижно: их взяли на абордаж воины орды, и сейчас экипажи сражались в тесноте между искусственными костями своих титанов.
Их главным преимуществом были Дельфийское укрепление за спиной, цитадель над вратами и батареи орудий на них, способные пробивать щиты. Первой жертвой «Иракундоса» пал воинственный «Разбойник», боец Легио Интерфектор, который вышагивал далеко впереди собственной манипулы, жаждущий славы или ведомый неразумным машинным духом. С сорванными пустотными щитами и дырявой от лазерного огня гордой красно-черной геральдикой, «Разбойник» Интерфектора был уже на три четверти мертв. «Иракундосу» даже не пришлось открывать дальний огонь. К тому времени, как задира подошел вплотную, из поврежденных соединений его рук сыпались искры, а из десятка глубоких ран хлестало масло и другие жидкости. «Разбойник» Игнатума шагнул вперед, встретил противника перед вратами, обошел его, чтобы добраться до задней части корпуса, где броня была тоньше всего, и прикончил из перегруженного лазерного орудия.
Но шли часы, и охота становилась труднее. Шива увидела, как рухнул «Гильгамеш», наполовину стертый из бытия залпом варп-ракет. Она увидела, как «Оптима Диктат» погиб в схватке с другим «Владыкой войны», с унизительной медлительностью выпотрошенный цепным кулаком соперника. Псы Аудакс набросились на «Магну Эксцельсиор», свалили ее с ног целой сетью «медвежьих когтей» и отдали на растерзание ксеносам с другого плана бытия (эвфемизм, который быстро выходил из моды в среде Механикус. Большая часть экипажей теперь называла их Нерожденными. Некоторые даже употребляли слово «демоны»).
«Иракундос» держал оборону до самой смерти, последовавшей от рук «Несущего войну» «Дева-копье». Шива этого не ожидала; погибель пришла к ее титану, как и к многим другим, с предельного расстояния, когда манипулы собрались вместе и скоординировали сектор обстрела. Через 6,61 секунды после того, как слетел последний слой пустотных щитов «Разбойника», его поразил снаряд сотрясательной пушки «Девы-копья», уничтожил его голову и значительную часть надстройки над левым плечом. Когда богомашина лишилась команды, ее стабилизаторы стравили давление, отключились и просели. Труп титана накренился вперед, с грохотом обрушился на землю и тихонько догорел, уже наполовину похороненный в кратере, вырытом попаданием вражеской артиллерии.
Никто не позаботился о том, чтобы записать это в марсианские или терранские архивы, но после падения погибли не все. Выжившего звали Местол Вурир, и был он дьяконом-машиновидцем средней руки в иерархии Адептус Механикус, а также пожизненным слугой и союзником благородного Легио Игнатум. С ногами, зажатыми в обломках внутренностей «Иракундоса», он прожил еще почти два часа. Он лежал там, страдая от мучительной боли и вознося молитвы Богу-Машине, которому всегда верно служил, умоляя Омниссию не оставить его.
В последние сто восемь минут своей жизни (между молитвами, конечно) Местол тщетно пытался сдвинуть обломки с ног, потому что дышать становилось все труднее. Он не уверен был, умрет он от отказа органов, когда его аугметические сердце и легкие не смогут больше поддерживать жизнь в его изломанном теле, или от потери жидкостей – крови, реагентов и смазочных масел, – которые вытекали из его размозженных ног.
Но в обоих этих предположениях он оказался неправ. Случайная искра из горящей проводки титана подожгла озерцо растекающегося прометия, а он не мог уползти от огня. Пламя охватило его и пожрало вместе с остатками внутренностей «Иракундоса». В отличие от скитариев с их бинарным блеяньем, его голос остался почти человеческим, и он мог кричать. И он кричал.
Новая нога Аркхана Лэнда до смерти его раздражала. Не до буквальной смерти, но иногда человеку можно простить небольшую гиперболу в подходящем контексте. И Лэнд, в гуще войны между полубогами, прихрамывая на бионическую ногу, которая плохо приживалась и все реже соглашалась ему подчиняться, чувствовал, что контекст у него самый что ни на есть подходящий.
Также ему пришлось узнать кое-что, о чем он предпочел бы не знать всю свою жизнь: первобытный ужас, который пробирает тебя, когда ваши ряды дрогнули. Лэнд понял, что переломный момент, когда чаша весов начинает клониться к поражению и появляется риск отступления, страшнее, чем открытый бой.
Пока вы держите оборону, ты можешь положиться на товарищей, которые сражаются рядом так же упорно, как и ты, и на солдат за спиной, готовых поспешить на помощь в случае нужды. Даже в самом страшном хаосе это безотчетно успокаивает.
Но если ваши ряды расстроились, ты теряешь даже эти драгоценные остатки уверенности. Ты больше не можешь положиться на мужчин и женщин рядом с тобой – если они вообще еще живы. Становится очевидно, что враг сильнее. Ты можешь потерпеть поражение. Ты можешь погибнуть. Ты наверняка погибнешь, если останешься на своей позиции и позволишь себя окружить. Что же делать? Остаться и умереть? Или отступить и бросить тех немногих, кто выжил и остался в строю? Если они увидят, что ты бежишь, они тоже побегут, из точно такого же благоразумия или из точно такой же трусости, и разложение пойдет дальше. Это цепь событий, и каждое неумолимо следует из другого по мере того, как защитники один за другим покидают рассыпающиеся ряды.
Силы Магистра Войны прорывались снова и снова, поначалу их отбрасывали Кровавые Ангелы, потом – объединенные отряды кустодиев и людей. Лэнд представления не имел, как Астартес в передних рядах ухитрялись хотя бы видеть, что происходит. Он сосредоточился на стрельбе в просветы между сражающимися Кровавыми Ангелами и принялся распылять на атомы Пожирателей Миров, Гвардейцев Смерти и кто знает сколько солдат-людей в цветах полков, верных Магистру Войны. Когда Зефон и другие спотыкались о кучи трупов, он с Эристесом и другими трэллами оттаскивал трупы подальше, туда, где их сжигала команда огнеметчиков. Трансакта-7Y1 прикрывала его без всяких просьб. Он твердо решил взять ее с собой на Марс, если им каким-то чудом удастся выжить.
Многие из тех, кого они тащили, на поверку оказывались живыми. Это была серия неприятных открытий; каждый раз, когда труп начинал шевелиться, Лэнд подпрыгивал от неожиданности. Некоторые были уже одной ногой в могиле; других так чудовищно покалечило, как это могло случиться только с теми несчастными, кто оказался достаточно глуп или фанатичен, чтобы вступить в бой с Астартес. Они стонали, метались и звали на помощь, пока Лэнд тащил их в тыл. У многих еще оставалось достаточно сил, чтобы ударить его или попытаться застрелить; таких он отправлял на тот свет атомным зарядом в лоб, либо трэллы приканчивали их штыками. Примечательно, что лишь немногие из них были настолько в себе, чтобы заметить команду огнеметчиков, поджидающих их у заднего парапета; такие дрались и молили о пощаде. Лэнд оттаскивал их к огненной смерти, ни на протон не чувствуя себя виноватым.
Он был весь в поту. Вонь собственного разгоряченного тела преследовала его, пока он тащил, стрелял и – если начистоту – прятался и убегал много часов подряд. Как и другие люди, он выбился из сил задолго до того, как Астартес начали выказывать первые признаки усталости. Когда прозвучал приказ выдвинуться первым резервам, Лэнд от изнеможения упал где стоял. С окровавленных губ сталактитами свисала слюна. Мышцы дрожали от утомления, слишком глубокого, чтобы его анализировать.
Он лежал не двигаясь, а мимо него и, разумеется, над ним пробегали солдаты из резерва, пока Трансакта-7Y1 не помогла ему встать, когда пересмена закончилась. Он поднялся на ноги, и они побрели к тыловым укрытиям, которые приспособили для отдыха. Трэллы Зефона были с ним, им тоже разрешили отдохнуть. Бесчисленных раненых несли по Королевскому пути через открытые Врата Вечности в Санктум. Кустодии и Сестры Безмолвия руководили десятками отрядов Имперской Армии, выходящих из Санктума, указывая им, к какому участку осажденной стены отправляться.
– Мы сражаемся уже целую вечность, – сказал Лэнд с усталым удивлением.
Трэллы кивнули; на их лицах, как и у других солдат, лежащих вповалку вокруг них, выражалось мрачное изумление тем фактом, что они еще живы.
Трансакта-7Y1, чье лицо, естественно, было скрыто шлемом, заметила, что прошла вовсе не вечность. Она передала ему точные данные о прошедшем времени.
– Почти, Тэшка, – беззлобно вздохнул Лэнд. – Почти вечность.
Не прошло и часа, как они вернулись на передовую.
Над всем парил Владыка Красных Песков. Взмахивая ободранными крыльями, он снова и снова устремлялся на Санктум Империалис. Каждая попытка заканчивалась тем, что его отбрасывало назад в небеса, и в ушах у него отдавался смех богов, потешающихся над его неудачей.
Ангрон проревел то, что на протяжении грядущих столетий определило его легион. Он прорычал свой обет в небеса, едва ли отдавая отчет в смысле своих слов. Слов, что эхом прозвучали в криках всех живых Пожирателей Миров. Слов, принятых невежественными защитниками за бред берсерков и убийц.
Кровь для Кровавого Бога! Черепа для Трона Черепов!
Он был сильнее всех. Он знал это инстинктивно, как хищник, что охотится на своей территории, знает, что превосходит остальных живых существ. Но эта сила его ограничивала. Более слабые Нерожденные продвигались вперед, просачивались сквозь швы незримого щита. Владыка Красных Песков видел, как они, эти меньшие сущности, наступают вслед за войском людей. Но сильнейших все еще отталкивала ненавистная сила.
Сотни тысяч душ сражались у стены. Он жаждал их крови. Он бы упивался ею, кидал пригоршни черепов себе в глотку, купался бы в оборванных жизнях, если бы только мог прорваться сквозь щит. Если бы только их отец достаточно ослабел…
+Нет, не «если».+
Хорус?
+Не «если», брат. «Когда».+
Инзар был осторожным безумцем. Он бился в первых рядах, но бился с холодком, выставляя вперед Пожирателей Миров и Гвардейцев Смерти, чтобы они встречали грудью самые нетерпеливые клинки; сам же он занимался тем, что приканчивал упавших Кровавых Ангелов. Укрепление под ним непрерывно сотрясалось. Оно все еще палило по пустоши, рявкая на надвигавшуюся орду, выводя из строя титанов, полки и танки, которые еще не были слишком близко к стене. Несмотря на превосходящие силы Магистра Войны, он подозревал, что взятие Врат Вечности потребует несколько больше времени, нежели о том трубили – и так горячо – его более слабые умом сотоварищи.
Он должен был сохранять спокойствие и не поддаваться соблазну забыть обо всем, кроме битвы. Инзар зашел так далеко не для того, чтобы погибнуть в последние дни.
Эта разновидность войны, эта безжалостная молниеносность постлюдей, убивающих друг друга быстрее, чем за ними мог уследить глаз человека, была пагубна даже для физиологии Астартес. Инзар как полевой командир своего легиона хорошо знал пределы возможностей своего организма и других космодесантников. Первейшим достоинством генетической матрицы Астартес была не сила, а выносливость. Именно благодаря способности превозмогать трудности они побеждали врагов, превосходящих их численно или технологически.
Но здесь это не имело значения. Обе стороны воевали с одинаковой скоростью, с одинаковой свирепостью и с совершенно одинаковой выносливостью. Преимущества не было ни у кого, и шансы были равны.
В давке Инзар с трудом мог пошевелиться. Он никогда не мог похвастаться, что безупречно владеет крозиусом, но сейчас любое мастерство было фикцией, нереальным воспоминанием из давно минувших битв. Как и все остальные, сейчас он мог только сцепиться с врагом и ударить его ножом – с врагом настолько близким, что мог слышать его прерывистое дыхание сквозь решетку шлема. В толчее передовой воины душили друг друга, кинжалами выпускали друг другу кишки – там просто не было места, чтобы размахивать топорами или мечами.
Его первичное и вторичное сердца бились двойными толчками, усиливая кровоснабжение переутомленных мышц и насыщая их кислородом. Он ощущал их в груди так, как никогда раньше: примитивные органические насосы, благодаря которым он жил. Дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы, и тот же животный звук доносился от каждого воина рядом с ним. То были нежеланные звуки и ощущения, напоминавшие о собственной смертности. Смерть казалась неизбежной, он не знал лишь, прошьет его пуля или пронзит меч.
Пожиратели Миров рвались в драку. Кто бы сомневался. Гвардейцы Смерти и Тысяча Сынов почти не уступали им, хотя и не до такой степени теряли голову. Даже стаи Повелителей Ночи пикировали с небес, пронзительно крича, и с идиотским бесстрашием бросались на клинки Кровавых Ангелов.
Так что только Инзар и другие Несущие Слово, что находились повсюду в гуще орды, озаботились тем, чтобы люди шли в первых рядах.
Дураки вроде Каргоса (и каким же полезным дураком оказался Плюющийся Кровью!) хотели воевать по-старому, легион против легиона, но те дни давно прошли. Это было намного важнее, чем потакать идиотским предрассудкам вроде гордости легиона.
Люди, которые входили в войско Магистра Войны – на каждого Астартес с обеих сторон приходилось по сотне солдат, культистов, призывников – были самой опасной его частью. По отдельности они ничего не значили. Кровавые Ангелы убивали, убивали, убивали их без конца; их убивали даже Пожиратели Миров, которые в своем массовом умопомешательстве расправлялись с оказавшимися перед ними людьми, чтобы добраться до Кровавых Ангелов. Никого не интересовали цвета их мундиров и миры, откуда они прибыли; это был просто бесконечный поток безликих существ. Кровавые Ангелы проламывали им черепа и с размаху швыряли о землю. Инзар видел, как сыны Сангвиния отрывали им конечности, вспарывали животы, топтали их и вышибали из них дух. Но поток плоти не спадал. Если одного разрывали на части, как по волшебству появлялись еще трое мужчин и женщин, которые тыкали Кровавых Ангелов штыками и орали на них – Инзар уж не разбирал в общем гвалте, на каком диалекте готика.
Разумеется, никто не рассчитывал, что они прорвут оборону. Они нужны были, чтобы умирать. Эти бедняги едва ли наносили защитникам какой-то урон, но они их замедляли. Изматывали. Само мясо человеческих тел отягощало их, забивало зубья цепных мечей, утяжеляло конечности, истощало силы лоялистов благодаря одному только количеству тех, кого нужно было убить. Инзар усмехнулся под лицевой пластиной своего капелланского шлема, когда впервые увидел, как воин из Девятого легиона тщетно пытался стряхнуть нескольких солдат, а люди цеплялись за его руки и грудную пластину, сковывая движения, пока Каргос не разрубил его голову пополам.
Поначалу трупы в беспорядке валялись на поверхности стены; потом покрыли ее ковром; теперь они лежали в несколько слоев. Нападавшие и защитники спотыкались о них, Астартес перемалывали мертвецов своими сабатонами, сражаясь по щиколотку в ошметках трупов. Не осталось надежной опоры для ног – кровь тысяч убитых хлестала ручьями, впадала в общий поток, текущий по каменной кладке, хлюпала под ногами воинов. По поверхности кровавого моря, словно блестящая ледяная корка, плавали стреляные гильзы. Они украшали груды мертвецов, как дымящиеся, вульгарные драгоценности.
Это была непревзойденная бойня. Это было великолепно. Душа Инзара пела, и песнь ее возносилась к бурному небу. Он взглянул вверх, откуда на побоище жадно смотрели сияющие, как aurora borealis, лица богов. Они были истиной, а что может быть прекраснее истины? Разве приятие и исповедание истины не считаются высшими добродетелями? Разве истина – не та фундаментальная идея, к которой стремятся все души?
Так вот и кончится мир. Не всхлипом, но огнем.[7] Мы взяли колыбель человечества, и очистили ее, и обратили в маяк, и священный труд правоверных воспламенил его.
Терра пылала в бесконечной ночи космоса. Пантеон пришел, как и было предсказано.
Скоро, пообещал он богам. Скоро.
- ↑ Прим. пер. В английском тексте здесь употреблён термин “Empire” (с большой буквы). В первоисточнике на латыни (Тацит, “Агрикола”, часть 30) использовано слово “imperium” (с маленькой буквы) – власть, приказ, полномочия. Традиционно это слово в данной цитате переводится на русский как “управление”, а на английский как “empire” (с маленькой буквы).
- ↑ Почему-то Лэнд называет Дорна четвёртым примархом, хотя тот седьмой. Рогал Дорн - четвёртый по счёту верный примарх (после Льва, Хана и Русса), но дальше Лэнд использует общую нумерацию, называя Сангвиния и Ангрона девятым и двенадцатым.
- ↑ Перевод Alre_Snow из рассказа "Роза, вспоенная кровью".
- ↑ В других книгах его зовут Ишидур Оссурос.
- ↑ Дешрет — красная корона Нижнего Египта
- ↑ Око Ужаса на высоком готике.
- ↑ Отсылка к последним строкам стихотворения Т. С. Элиота «Полые люди»: “This is the way the world ends Not with a bang but a whimper.”
- Перевод в процессе
- Аарон Дембски-Боуден / Aaron Dembski-Bowden
- Shaseer (переводчик)
- Praesagius (переводчик)
- Произведения 2022 года
- Warhammer 40,000
- Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
- Ересь Гора / Horus Heresy
- Империум
- Хаос
- Легио Кустодес
- Космический Десант
- Темные Ангелы
- Дети Императора
- Белые Шрамы
- Космические Волки
- Имперские Кулаки
- Кровавые Ангелы
- Пожиратели Миров
- Лунные Волки / Сыны Гора
- Несущие Слово
- Адептус Механикус / Механикум
