Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) (перевод Harrowmaster)

Перевод в процессе: 59/116 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 59 частей из 116.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) (перевод Harrowmaster)
Автор	Дэн Абнетт / Dan Abnett
Переводчик	Harrowmaster
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Отголоски вечности / Echoes of Eternity
Следующая книга	Конец и Смерть, Том 2 / The End and the Death, Volume II
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Император — Повелитель Человечества, Последний и Первый Владыка Империума

Хорус Луперкаль — примарх XVI легиона, Возвышенный Сосуд Хаоса

Защитники Терры

Малкадор Сигиллит — Регент Империума

Константин Вальдор — генерал-капитан Легио Кустодес

Лояльные примархи

Рогал Дорн — Преторианец Терры, примарх VII легиона

Сангвиний – «Великий Ангел», примарх IX легиона

Вулкан — Последний Страж, примарх XVIII легиона

Легио Кустодес

Диоклетиан Корос — трибун

Аркат Виндикс Центурион — Орел Императора

Иос Раджа — гетерон-соратник

Харахель — маршал-эдил, Хранитель Братства Ключа

Шукра — соратник, Хранитель Братства Ключа

Кекальт Даск — гетерон-проконсул

Узкарель Офит — гетерон-проконсул

Доло Ламора — часовой– соратник

Клиотан — часовой-хранитель

Арзах — капитан-префект

Казадрис — часовой-хранитель

Кинтара — гетерон– соратник

Даморсар — щит-капитан

Крисмурти — гиканат

Авендро — щит-капитан

Телемонис — маршал воинства

Керсиль —  соратник

Тираск — часовой

Систрат — часовой

Эстраил —  соратник

Гелиден — часовой

Астриколь —  соратник

Валик — часовой

Мендолис — часовой

Вантикс — капитан-часовой

Гелиад — гетерон-часовой

Амальфи — щит-капитан

Энтерон — вестарий

Юстиний — часовой

Людовик — гиканат-проконсул

Симаркант — хранитель

Ксадоф — часовой-хранитель

Фраст — часовой

Андолен — соратник-префект

Каредо — Тарант (гетерон)

Рейвенгаст — гетерон– соратник

Браксий — гетерон– соратник

Таврид — гетерон-часовой

Нмембо — гетерон– соратник

Загр — гиканат (гетерон)

Амон Тавромахиан — кустодианец

Сестры Безмолвия

Керия Касрин — Рыцарь Забвения, Стальные Лисы

Мози Додома — Сестра-вигилятор

Ведия — Бдящая Сестра

Избранные Малкадора

Халид Хассан

Заранчек Ксанф

Мориана Моухаузен

Галлент Сидози

Гарвель Локен — Одинокий Волк

Хелиг Галлор — Странствующий Рыцарь

Офицеры и Руководители Милитант Военного Двора

Сандрина Икаро — вторая госпожа Тактика Террестрия

Илья Раваллион — стратег

Иона Гастон — младший сотрудник

Лорды Совета Терры и Верховные Лорды

Загрей Кейн — Фабрикатор-в-изгнании

Немо Жи-Менг — Хормейстер Адептус Астра Телепатика

Эйрех Хальферфесс — Астротелеграфика Экзальта из Высокой Башни

VII легион «Имперские Кулаки»

Архам — магистр Хускарлов

Ворст — капитан-ветеран

Фафнир Ранн — лорд-сенешаль, капитан первого штурмового подразделения

Фиск Хален — капитан 19-й тактической роты

Вал Тархос — сержант 19-й тактической роты

Максимус Тейн — капитан 22-й «Образцовой» роты

Леод Болдуин

Брастас — капитан

Калодин

Лигнис

Белдуир

Кортам

Деварлин

Мизос

V легион «Белые Шрамы»

Шибан — хан, прозванный «Тахсир»

Ганзориг — нойон-хан

Джангсай — хан

Чакайяа — грозовой пророк

Имань

Атрай

Соджук — хан

Жинтас — хан

Гахаки — хан Баргейдин Сарву

Айнбатаар — хан

Намахи — магистр Кешика

IX легион «Кровавые Ангелы»

Ралдорон — Первый Капитан, Первый Орден

Азкеллон — Вестник Сангвинарной Гвардии

Тервельт Икасати — Сангвинарная Гвардия

Зефон — доминион, «Несущий Скорбь»

Нассир Амит – «Расчленитель»

Сародон Сейкр

Махельдарон

Зеалис Варенс

Кристаф Кристаферос

Ринас Дол

Кист Геллон

Хот Меффиил

Сатель Эймери

Хорадаль Фурион

Эмхон Люкс

Расколотые Легионы

Аток Абидеми — Драаксвард (Верный Дракон), XVIII легион «Саламандры»

Ари’и — Хранитель Погребального Костра, XVIII легион «Саламандры»

Ма’ула — Магистр Печати, XVIII легион «Саламандры»

Хема — сержант, XVIII легион «Саламандры»

Бёдвар Бъярки — VI легион «Космические Волки»

Кратоз — центурион Копья, X легион «Железные Руки»

Хрисаор — боевой сержант, X легион «Железные Руки»

I легион «Темные Ангелы»

Корсвейн — лорд-сенешаль, Калибанская Гончая

Адофель — магистр капитула

Траган — капитан девятого ордена

Ворлой

Бруктас

Харлок

Бламирес

Ваниталь

Эрлориаль

Карлой

Асрадаил

Тандерион

Карфей

Захариил

Дом Вирониев

Акастия — крепостной пилот Рыцаря-оруженосца «Элатус»

Имперская Армия (Экзертус, Ауксилия и другие)

Альдана Агата — маршал, Антиохские Воины Вечерни

Файкс — ее адъютант

Михаил — капитан, 403-й Вынужденные Стратиоты

Джера Талмада — полковник, корпус логистики

Лантри Жан — передовой наблюдатель, Пятый ПанКонский

Мартинея — капитан горты

Склатер — сир-милитант

Хетин Гультан — сержант, кучер Королевской Занзибарской горты

Дерри Кассье — младший заряжающий

Нахина Праффет — капрал, 467-й Танзирский Экзертус

Н’джи — капитан, Конвингианский Легкий Артиллерийский

И другие

Префект

Альборн — конрой-капитан, Палатинская горта (командное подразделение Префекта)

Штиглих — Палатинская горта

Хеллик Мауэр — боэтарх

Орден Испрашивающих

Кирил Зиндерманн

Лита Танг

Конклав Горожан

Эуфратия Киилер

Элид

Переванна

Верефт

Кацухиро

Предательское Воинство

XVI легион «Сыны Хоруса»

Эзекиль Абаддон — Первый Капитан

Кинор Аргонис — советник Магистра Войны Луперкаля

Улнок — советник Первого Капитана

Ацелас Баракса — капитан второй роты

Ифа Клатис — вторая рота

Калтос — вторая рота

Таркез Малабрё — магистр Катуланских Налетчиков

Хеллас Сикар — магистр Юстеринцев

Тарас Балт — капитан третьей роты

Тирон Гамекс — третья рота

Вор Икари — капитан четвертой роты

Ксофар Беруддин — капитан пятой роты

Экрон Фал — центурион, Юстеринцы

Ликас Фитон — капитан седьмой роты

Калинт — капитан девятой роты

Селгар Доргаддон — капитан десятой роты

Цистрион — капитан 13-й роты

XIV легион «Гвардия Смерти»

Тиф — Первый Капитан

Сероб Каргул — лорд-контемптор

Воркс — Повелитель Тишины

Кадекс Илкарион

Каифа Морарг

Мельфиор Крау

Скулидас Герерг

XVII легион «Несущие Слово»

Сор Талгрон

Бартуса Нарек

VIII легион «Повелители Ночи»

Хагашу

Темный Механикум

Клейн Пент — пятый ученик Нуль.

Айт-Один-Таг — спикер сопряженного объединения

Боевой Службы Эпта

Другие

Базилио Фо — военный преступник

Андромеда-17 — селенар

Старые Попутчики

Олл Перссон — Вечный

Джон Грамматикус — логокинетик

Кэтт — несанкционированный псайкер

Хебет Зибес — рабочий

Догент Кранк — солдат

Графт — сельскохозяйственный сервитор

Актия — пророчица

Альфарий

Лидва — прото-Астартес

«Не по нему, по залитому солнцем граду

Его златым бульварам и блеску жарких врат

По граду белых дней, где нет ни сна, ни тени

Тоскуем мы, окончив все дела, все мысли, разговоры

Мы простираем взгляд сквозь сумрак, чтоб узреть

Куда, с порога вечности бескрайней

Нам суждено ступить.»

– ранний поэт, примерно М2

«Sicut hic mundus creatus est.» (Так был сотворен мир)

– Либер Герметис де алхимия, примерно 200.М2

«Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся.»

– 1-е послание к Коринфянам, глава 15 стих 51

«Император должен умереть»

– надпись на знамени

I

Взгляните на эти жалкие легионы, эти истерзанные воинства, эти ходячие трупы, живущие ради убийства, убивающие ради убийства. Больше нет смысла ни в их безумных потугах, ни в истерическом самопожертвовании. Больше нечего выигрывать, нечего проигрывать. Не сейчас, не для них. От их причин, мотивов и намерений не останется ничего. Взгляните! Разве им самим это не ясно? Прошлое ушло, а будущее уже не наступит. Есть лишь настоящее, и есть лишь война, и война эта будет пылать, пока есть топливо для этого пламени.

II

А это ненадолго. Взгляните на кусок камня, который они зовут миром. Непрерывное средоточие абсолютной ярости раздирает его на части. Они сражаются — ну взгляните на них! — сражаются за мир, разрушая мир. Они думают, что этот мир так важен. Они верят, что он имеет значение. Безмозглые убийцы с обеих сторон, с которых пламя давно стерло ярлыки предателя и лоялиста. Они до сих пор думают, что это место, этот кусок камня, на котором и за который они убивают, все еще имеет значение.

III

Думают...м-да, пожалуй, это сильно сказано. Никто из них уже не думает. Но как мне видится, некий импульс, какой-то зуд в этих рыбьих мозгах убеждает их, что, объятые своей примитивной яростью, они стоят на своей земле и сражаются за что-то свое. За право рождения, колыбель, наследие, то место, которое принадлежит им и которому принадлежат они сами, словно такие связи имеют значение. Не имеют. Вместе их объединяет лишь какая-то тонюсенькая, сентиментальная связь, планета и биологический вид. Всего лишь каприз природы, случайность, аномальное развитие биологической заразы, с которого и пошел их слабый род на этом никому не нужном куске камня.

Только и всего. Это могло произойти где угодно.

Так вышло, что это случилось здесь, на этом сгустке материи, этом клочке земли, этой… Как они ее называют? Террор? Ха! Да нет, Терра. Их разумы наполняют его смыслом, их язык дает ему имя, такое смешное имя. Это всего лишь кусок камня из бесконечного множества других камней, вращающихся вокруг бесконечного множества других солнц. В ней нет ни смысла, ни особых качеств, ни капли ценности.

IV

Но как же они дерутся за него! Вы только посмотрите. Они сражаются, потому что кроме войны у них ничего не осталось. Они сражаются чтобы завоевать или отразить завоевание. Сражаются во имя абсолютно лишенной всякого смысла идеи, что победитель имеет значение. Кто заберет себе этот камень. Кто останется стоять, когда все закончится.

Не имеет. Не имеет. Не имеет. Жалкие потуги!

Они ошибаются. Они ничтожны и они ошибаются. Взгляните на них. Все они глупцы, все до единого, обманутые бессвязным влечением и гнилыми идеалами. Это место, эта Терра, никогда не была особенной. В лучшем случае, она была символом в течение краткого промежутка времени, да и этого символического значения она теперь лишилась. Эти психопаты сжигают себя заживо в последней конвульсии, совершенно не понимая, что битва идет не здесь.

Она повсюду.

V

Мое имя Самус. Самус — мое имя. Это единственное имя, которое ты услышишь. Я тот, кто ходит позади тебя. Я — шаги у тебя за спиной. Я — человек рядом с тобой. Оглянись! Я вокруг тебя. Самус! Я — конец и смерть. И я говорю тебе, что видел это прежде, множество раз. Мне безразлично, сколько именно. Для меня время не имеет ценности, и я не утруждаю себя памятью обо всех видах биологической заразы, которой удалось возвыситься, и мне не хватит терпения запомнить название каждого камня. Камни — всего лишь камни, а мое имя — Самус. Самус будет глодать твои кости. А это — смотри, как они убивают друг друга! — это всего лишь очередной повтор. Непрерывный цикл, рассвет и закат. Это произойдет снова и это происходит повсюду. Это несущественно. Семейные дрязги. Драка между двумя муравейниками, через которую я могу переступить и даже не заметить, во время своего долгого путешествия куда-то еще.

Если только…

VI

Если только кто-нибудь из них не заметит возможность. Чего можно достичь здесь и сейчас. Потенциал, великолепный потенциал, который — хотя никто, ни один из них не замечает его — гораздо ближе к ним, чем кажется. Я практически чувствую его вкус. Он ближе, чем когда-либо прежде, ближе чем даже в безвременье той войны, что расколола небеса.

VII

Кому из них хватит смелости протянуть к нему руку? Так мало, так ничтожно мало даже тех, кто хотя бы видит его или осознает его значимость. Я могу посчитать их по пальцам одной руки. Он? Этот хвастливый царь на своем крошечном трончике, чей хилый свет уже гаснет? Он? Визгливый самозванец, сгорбившийся в воющей адской глотке? Может быть, он? Одержимый пророк, скользящий сквозь открытые раны среди немигающих звезд. Пока не станет слишком поздно, один из них мог бы увидеть то, чего можно достичь сегодня. Перед самым концом, один из них мог бы понять, что ничто из этого не имеет значения… уничтожение камня, бескрайняя резня, жалкий гнев… пока они не переведут войну на тот уровень, где ей действительно место. Не здесь. Не на Терре. А снаружи и внутри, повсюду, пока не останется лишь Крах и только Крах, как было в начале и будет в конце, повсюду и во всем.

VIII

Только эта победа имеет значение. Только в таком конце есть хоть какой-то смысл. Осторожно, завороженно, привлеченный не смертью камня, но рождением реальности, я наблюдаю. Я — Самус. Мое имя — Самус. Я — человек рядом с тобой. Я ступаю в ваше бессмысленное пламя и я радуюсь. Ведь в этот раз, может хотя бы в этот раз, наконец, настанет победа.

Ведь это конец, и это смерть.

И, в кои-то веки, начало.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ГАЛАКТИКИ-КАННИБАЛЫ

1: I

Симпатическая магия.

Когда он был очень юн, не старше двух или трех сотен лет, ему доводилось наблюдать, как человек выводит на стене узоры.

Художник использовал вместо кистей собственные пальцы, а вместо плошек для краски — звериные черепа. Он рисовал антилопу и бизона, застывших во время прыжка. А вот и испуганный олень сорвался с места и пустился вдоль стены. Художник рисовал и людей. У них были луки и копья. Он еще ни разу не видел, как кто-то рисует человека. Он был очень молод.

Это не было искусством или украшением. Это не было памятью об охоте, случившейся днем ранее. Художник не воспроизводил то, что уже случалось. Это стало бы бесполезной тратой драгоценных пигментов. Для таких вещей они пользовались воспоминаниями.

Пристально глядя на стену, он осознал, что художник рисует завтрашний день. Это было утверждением намерения, того, что могло бы случиться. У художника имелся план, и он претворял его в жизнь. Он выражал свою волю.

Все то, что показывал им художник — антилопа, бизон, люди — все это случится. Животные сорвутся с места и побегут, прямо как здесь. И мы будем там. Мы возьмем с собой луки и копья. Вот так — пальцы провели линию от копья к антилопе — вот так полетит копье. Вот сюда оно попадет, прямо в этот бок. Это будет наше убийство.

Наблюдая за ним, он понимал, что тот творил симпатическую магию. Ритуальная репетиция, чтобы нечто воображаемое наверняка воплотилось в жизнь. Что было намечено сегодня пигментом на стене, то завтра станет явью. Антилопа не увернется и не убежит, потому что видишь? Она уже мертва.

Человек формировал будущее.

Чтобы благословить его, зафиксировать этот конкретный вариант завтрашнего дня, художник погрузил руку в плошку, после чего крепко прижал ладонь к стене. Он оставил на своем плане знак, свою собственную метку. Вот что произойдет, и своей рукой я подтверждаю это. Больше ничего не изменить.

Антилопа уже мертва.

Чтобы эта версия будущего не сбылась, богам придется восстать против человечества и нарушить законы мироздания. Те самые законы, которые, по их собственным заверениям, нарушить невозможно.

К тому времени, даже несмотря на свою юность, он уже научился не доверять богам. Не доверять самому существованию богов. Но судя по всему, естественные законы мироздания работают независимо от того, существуют боги или нет.

Он наблюдал за работой художника и учился планировать. Во всех смыслах, для него это стало откровением. Он узнал, что план может обеспечить будущее, и что составить его может всего один человек, а для уверенности в успехе, на плане должен гордо сиять знак, поставленный его собственной рукой.

С тех пор, его труды всегда несли на себе следы его рук. Вот уже более тридцати тысячелетий он формирует будущее.

Эту историю он рассказал мне сам, долгие годы назад. Сейчас я смотрю на его руки, руки, которые теперь держат в ладонях всю галактику. Пальцы слегка подергиваются.

Очень немногим людям дозволено стоять так близко к нему. Воистину, немногим позволено даже находиться в его присутствии, и еще меньше тех, кому разрешено подойти на достаточное расстояние, чтобы заметить столь незначительный признак страданий. Но я – его Регент, советник, его доверенное лицо. Мне положено находиться рядом с ним. Именно этого он требует от меня, и потому я уже очень давно стал ему ближе его собственной тени.

Эти руки. Эти большие, умелые руки. Они закованы в аурамит, но не из-за его золотой царственности, а из-за того, что он обладает почти полной квантовой инертностью, отчего лучше всего приспособлен для псионического моделирования и манипуляции нематериальными силами. Большей точностью и проводимостью обладает лишь голая кожа. Я знаю, что он множество раз касался имматериума обнаженными руками и обнаженным разумом, но даже у него есть своим пределы. Плотность нематериальной энергии теперь настолько велика, что незащищенный контакт опалит его кожу даже при легком касании. Длительное воздействие сожжет его плоть, выпарит кровь и сплавит с троном, на котором он восседает.

И вот он сидит, закованный в золото и защищенный им, безмолвный и неподвижный, словно каменный идол. Нет, даже хуже… Боюсь, он напоминает кичливых вождей-королей и монархов-пророков из далекого прошлого, жалких выскочек и задиристых мегаломаньяков. Тех самых, которые вырезали из тела человечества свои личные владения и порождали малозначимые нации, обряжались в самоцветы и драгоценные металлы, водружали себе на головы короны и провозглашали себя превыше простых смертных. Что было неправдой, и он презрел их всех, и он покарал их за высокомерие. Он сверг каждого из них, обходными путями или грубой силой. Он уничтожил нации и покончил с династиями, сбросил с тронов тиранов и диктаторов, сровнял с землей дворцы и оборвал родословные. Он окрасил кровью стены бесчисленных тронных залов и оставил их троны пустыми.

Этот трон он оставить не может.

Целую вечность я жду у подножия гигантского помоста, сохраняя молчание. Рядом нет никого, кто обратил бы внимание на мои наблюдения, кроме Узкареля Офита и Кекальта Даска, изящных чудовищ, стоящих на страже по обеим сторонам лестницы. Но лица проконсулов Легио Кустодес обращены наружу, они стоят неподвижно, повернувшись спиной к нему. Они не видят, как дрожат его пальцы.

А едва заметные знаки, будь то признаки страданий или иные, это мое ремесло. Знаки, символы, знамения, сигилы: это мои инструменты, диакритические знаки реальности, из которых я складываю истинный текст мироздания. Я – его Сигиллит, и я исполнял эту роль с самого начала эпохи.

И теперь она подходит к концу. Как моя долгая служба ему, так и сама эпоха.

Потому что его сыновья идут, чтобы убить его.

1: II

Осколки

Они распяли Титанов вдоль Последней Стены.

В небо поднимаются клубы дыма – плотного, темного, словно прогорклое мясо. В некоторых местах мертвецов так много, что они напоминают мешки с зерном, собранные после жатвы. Могильные курганы изменили ландшафт.

На Песьей Мостовой, в тени того, что было Стеной Львиных Врат, Максимус Тейн старается перекричать непрерывный вой огненных бурь и артобстрелов. Он собирает Астартес из 22-й «Образцовой» в Защитное Построение «Экзактус». Укрытий нет. Они соединяют щиты, посеревшие от пепла. Тактический сенсориум Тейна сообщает, что в его роте осталось едва ли семьдесят воинов. Он говорит себе, что устройство сломано. Экран треснул, провода болтаются. Сенсориум показывает ему, что на одной только мостовой обнаружено присутствие девяти сотен врагов. Он приказывает себе считать устройство сломанным.

Внутри Львиных Врат, верхние половинки которых полностью отсутствуют, словно охотничьи трофеи висят растерзанные Рыцари дома Виридиан. Машины обмотали пучками колючей проволоки и перебросили через крепостные валы. Отработанные жидкости – масло, хладагенты, кровь – капают с искореженных лиц-кабин.

Предательское воинство ревет и вскипает, словно бурный прилив, и рвется сквозь пробитые врата, сквозь проломленные стены, по откосам некогда вертикальных бастионов. Они сверкают черными панцирями и рогами, они завывают и льются стремительным потоком сквозь бреши, сквозь трещины и развалившиеся стены, под арками, по утратившим золотой блеск проспектам. Это искаженные создания, переделанные люди, переделанные вновь, клыкастые чудовища, вульгарные минотавры, боевые звери, головы которых похожи на китовые черепа или освежеванных лосей. Словно оползень, они стекаются в последнее нетронутое святилище Дворца.

Среди них Абаддон, некогда Первый Капитан и образец для всех. Он во главе потока, и он его часть. Его сделали уничтожителем, разорителем миров и осквернителем жизни, архиразрушителем мифов. Он сровняет с землей все, все легенды, системы, порядки, даже собственный миф, который он некогда так гордо выковал сам. Он отбросит всю славу, добытую тяжким трудом, и заменит ее новой, куда более величественной и куда более ужасной. Он кричит на своих воинов. В его словах больше не осталось человечности.

И все равно, они понимают его.

1: III

Запись интервью, проведенного летописцем Олитон

Мой отец? Я расскажу вам о моем отце. Конечно. Все, что хотите.

Мой отец, мамзель Мерсади, однажды он… Сейчас эта история довольно известна, но я все равно ее расскажу… Однажды мой отец подошел к реке, встал на колени и зарыдал. Все знают, что зарыдал. Он…

Стойте. Если вы не против, давайте уйдем с мостика. В эту вахту, на мостике «Мстительного Духа» довольно людно. Мой Первый Капитан – это Эзекиль, вон он – собирает на инструктаж Морниваль и старших ротных офицеров. Интерексы начинают доставлять проблемы. Это неприятно. Произошла ошибка, порожденная недопониманием. Как вам, должно быть, очевидно, протоколы первого контакта весьма сложны. Встреча двух продвинутых цивилизаций неизбежно приносит с собой трудности с доверием и взаимопониманием. Это дело непростое, думаю, вы и сами видели. Я искренне сожалею о том, что происходит сейчас. Глубоко сожалею. Так что давайте пройдем в мои покои.

Да, после вас.

Так гораздо лучше, не находите? Мы можем общаться и слышать собственные мысли. Эзекиль бывает таким резким и напористым. Он проводит инструктаж по запланированным боевым операциям, которые нам, к сожалению, придется предпринять. Как я и сказал, мне искренне жаль, что до этого дошло. Да, все верно. Боевые операции. Да, будет очередная война. По правде сказать, миледи, всегда будет очередная война.

Нет, мне не нужно там быть. Первый Капитан Абаддон более чем способен провести такую встречу. Да, конечно же я ему доверяю. Я бы доверил ему свою жизнь. Он ведь мой сын.

Итак, садитесь.

Вернемся к моему отцу. Как я и говорил, это было очень давно. Говорят, тогда он был известен как Алисаундр, или, полагаю, как Сикандер III хо Македон. Так он мне сказал, так что, должно быть, это правда. В общем, он подошел к реке Гифасис, пересек ее и зарыдал, потому что, по его словам, «для покорения больше не осталось миров».

Нет, я думаю…

Нет, вы меня не поняли. Извините, я выразился не слишком ясно. Я согласен с тем, что «покорение» это агрессивный, милитаристский термин. Тяжкое слово. Естественно, на самом деле он использовал слово «κατακτώ», поскольку там, на берегах Гифасиса, он говорил на прото-форме эллинского наречия. Так что мы можем позволить себе легкую интерпретацию. Это было так давно. Я рассказал эту историю в качестве примера вдохновения. Я считаю, что именно наши вдохновения определяют нас больше, чем что-либо еще. Мой отец рыдал на берегу Гифасиса, потому что в тот момент он почувствовал, что достиг всего. Он реализовал свои амбиции. И откровение потрясло его. Он ощутил не гордость, не удовлетворение, а утрату.

Разумеется, как выяснилось позже, для завоевания осталось еще много миров. Работа едва началась. На берегах Гифасиса он победил не в первый и не в последний раз, воссев на трон известного мира. Вскоре после этого, он обнаружил другой трон. В буквальном смысле. Это изменило все. Да, нашел его. Ну, так он мне сказал.

Но я отвлекся. Идея, которую я, пусть и не очень складно, хотел донести, состоит в том, что вдохновение – это то пламя, что движет нами. Нам нет покоя, и мы боремся. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», если я правильно помню этот старый стих. Всегда есть еще один мир, мамзель Мерсади, еще одна цель. В этом смысле мы все подобны ему.

Не понял? И всегда еще одна война. Да, именно так.

Вы смотрите на нас, летописец, и видите существ, созданных для войны. Нет, нет, не отрицайте. Знаю, что видите. Вам не скрыть трансчеловеческий ужас в глазах каждый раз, когда их взгляд падает на меня, или на Первого Капитана Абаддона, или на любого из моих сыновей, моих Лунных Волков. Я не виню вас. Я пугаю вас, и мне искренне жаль. Честно. Я гляжу на вас, в этой комнате, на фоне которой вы кажетесь такой крошечной. Сидите на этом стуле, словно ребенок на троне, болтая ножками. Оно сделано для кого-то моих габаритов, не ваших. Я сочувствую вам. Вы изображаете храбрость и уверенность в себе, но я чувствую ваш ужас. Страх, который вы испытываете, находясь здесь, в окружении огромных нелюдей. Должно быть, это действительно страшно. Надо бы сказать что-то, чтобы подбодрить вас, чтобы развеять ваш страх.

Скажу вам так, Мерсади Олитон… Я скорее похож на вас, чем не похож.

1: IV

Осколки

Живые и мертвые теперь весьма схожи: и те, и другие сгорят на одном костре.

Урис Катйор, боевой брат Имперских Кулаков, прислоняется к истерзанному снарядами валу, словно решив отдохнуть. Он мертв всего десять секунд. Его шлем исчез, а вместе с ним оба его сердца и содержимое грудной клетки. Дыхание еще не полностью покинуло его губы. Он глядит на войну выгоревшими зрачками.

Он видит за стеной другие тела, сотни других мертвецов, оставленных там, где они упали, пытаясь сбежать. Некоторые словно спят. Большинство разбросано в стороны, неловко согнувшиеся и плохо сложенные, в неудобных позах, лишенных достоинства. Война не терпит достоинства. Некоторые тела вообще не похожи на тела: слишком маленькие, странные, слишком тощие, слишком неподвижные. Смерть превратила их в простой мусор, в упавшие обломки павшего города. В кучки хлама, валяющиеся вперемешку с камнями и металлическими осколками. В сломанных кукол с оборванными ниточками.

На пылающих бастионах Дельфийского Парапета, в рядах последней линии обороны, окружающей последнюю крепость Санктума Империалис, рыдает Амит, прозванный Расчленителем.

Легионер Кровавых Ангелов чувствует непрерывное содрогание настенных орудий внизу и вокруг себя, и он рыдает по тому, что сделал и что осталось несделанным. Его окружают десять тысяч родичей, десять тысяч других верных сынов, а может и больше. Они ждут и рыдают вместе с ним. Они ждут, в броне и при оружии, когда лавина предателей врежется в последнюю стену и начнется последняя битва.

Прижав клинок к груди, практически в молитве, он охватывает взглядом пейзаж Палатинской Зоны со своего наблюдательного пункта. Он видит ад. Огромные бастионы пылают в клубах едкого дыма прямо у него на глазах. Меру, Хасгард, Авалон, Иренический, Резави, Голгофа, Кидония… каждый из них был символом мощи Империума, некогда надзирающим над одним из флангов Палатины. Каждый из них превратился в огромный костер. Дым воняет позором и утраченной надеждой.

Он рыдает. Его генетический владыка, Светлый Архангел, закрыл Врата Вечности навсегда. Подумать только. Неподражаемый подвиг. Его Светлый Повелитель отсек от орды величайших демонов в мире, сокрушил их, убил их, и все ради того, чтобы сдержать лавину, пока не закрылись Врата. Амит стал одним из последних, кто успел попасть внутрь.

Сангвиний, владыка его жизни, дорого поплатился за содеянное. Амит видел его своими глазами: ужасные раны, истерзанные доспехи, бессмертные белые крылья – о, какова досада! – опалены и запачканы, перья выщипаны, вырваны, выжжены, вырезаны…

Он рыдает. Образ повелителя, столь израненного, останется с ним навсегда. Но не это омрачает его дух сильнее всего. Настоящая скорбь лежит в значении того, что совершил его повелитель.

Врата закрыты. Амит не может вообразить себе тяжесть такого решения. Закрыть Вечность – значит, признать поражение. Это признание, как перед друзьями, так и перед врагами, того что армии и чемпионы Императора, даже Сангвиний из легиона Кровавых Ангелов, больше не могут помешать беспощадному наступлению врага на Палатину, так же как они не смогли остановить врага у первой стены, или у Внешнего Дворца, или у врат Гелиоса, Львиных, Мирных или Передних, или у Порта Вечности, или у Колоссов, у Последней или на любом другом поле битвы, где они встретили сопротивление. Месяцы самой жестокой войны, когда-либо виденной Амитом, всего лишь отсрочили неизбежное. Закрытие Вечности — это акт отчаяния. Он означает, что конец уже здесь, смерть уже здесь. Он означает, что настал такой темный час, в который выбора не остается: Санктум Империалис должен быть запечатан, ведь все, что снаружи, уже потеряно.

Потеряно, но еще не мертво. Истинный ужас закрытых Врат в том, что они обрекают на гибель легионы своих братьев, вместе с целыми армиями и воинствами. Не было времени и места для отступления, не было времени отозвать их или приказать вернуться. Их пришлось оставить снаружи. Амит рыдает, так как знает, что последствия этого решения останутся с его повелителем дольше, чем любая из ран. Словно, приняв это решение, он дезертировал. Словно предал их во второй раз.

Амит думает о тех, кто не успел забежать в закрывающиеся врата, кого поглотила орда обезумевших Пожирателей Миров, о своих братьях, родичах, брошенных в поле армиях, о бригадах и подразделениях, все еще бьющихся на Палатинской равнине, мужчинах и женщинах, командирах и простых солдатах, боевых братьях, великих чемпионах… оставленных сражаться, бороться и умирать без надежды на спасение, продавая свои жизни одна за одной в буре сорвавшейся с цепи жестокости, делая все возможное, чтобы замедлить неумолимое продвижение врага к стене. Стене, которую теперь защищает Амит.

Он рыдает. Он ждет, глядя на разверзшийся ад, и оплакивает их всех.

Пламя танцует. Мертвые – всего лишь мертвые. Живые – это мертвые, еще не лишенные печали и боли.

1: V

Его непреходящая тайна

Со всем уважением, я взываю к нему.

Я не использую голос. Я использую свой разум. Мой зов тих и осторожен, он больше похож на беззвучное заклинание и, к моему сожалению, весьма напоминает молитву.

Он не отвечает. Я ищу какой-нибудь знак, намек на реакцию. Их нет. Его руки снова невольно сжали подлокотники трона, но это всего лишь очередной болезненный спазм. Моя забота о нем вызывает во мне такую же боль, слабые ладони крепче сжимают посох, поддерживающий меня на ногах. Мне больно видеть его страдания. Его муки сильны – хоть он и повидал гораздо худшее – и непрерывны. Он испытывает их уже несколько лет. Они терзают его, и он превозмогает. Он не сдастся, не ослабит концентрацию. Слишком многое на кону, слишком многое еще предстоит сделать. Он обуздал постоянный дискомфорт и использует его в качестве дришти, чтобы сфокусировать внимание. Наверное, поэтому он и не слышит меня. Он слишком сосредоточен. Имматериум давит на него. Хоть в комнате и тихо, варп ревет ему в уши.

Однако, мне нужно, чтобы он нарушил концентрацию. Вот почему я пришел к нему, пусть и с великой неохотой. Нам нужно поговорить. Мы больше не можем избегать разговора, который так долго откладывали.

Но он словно в забытьи. Он не отвечает на мой тихий психический шепот. Похоже, он даже не знает, что я здесь. Он остается именно таким, каким был долгие месяцы: неподвижным, безмолвным, незрячим, полностью погруженным в свой жизненно важный, незримый труд. А потому я должен быть настойчив, пусть и рискуя навлечь на себя его неудовольствие.

+Мой Царь Веков…+

Я был его Сигиллитом достаточно долго, чтобы знать – он понимает, как выглядит со стороны. Как же ему омерзителен этот неуместный аспект: золотой царь, развалившийся на золотом троне. Ему противно выглядеть как тот самый образ, которому он всецело противостоял. Я всегда знал его как человека, который очень осмотрительно подходит к своему внешнему облику. На протяжении тысячелетий он сменил множество масок, каждая из которых подходила к определенной задаче. Его разум, его величайший дар, позволяет ему немалую гибкость в подобных делах. Он мог выглядеть как мужчина или женщина, или ни то, ни другое. Он мог быть ребенком или старцем, землепашцем или королем, фокусником или шутом. Он побывал всей колодой Таро, поскольку Повелитель Человечества – это и повелитель обмана. Каждую из этих ролей он исполнил блестяще, с изяществом. Он был скромен, когда требовалось смирение, вежливым, когда нуждался в мягкости, коварным, любезным, убедительным, повелевающим, заботливым. Он был ужасен, когда ужас оставался последним средством, а временами – кроток, дабы унаследовать Землю. Он всегда был тем, кем необходимо было стать. Никто и никогда не видел его истинного лица и не знал его настоящего имени.

Даже я. Я знал его по тем именам и тем лицам, которыми обладали его маски. В этот последний час последнего акта я понимаю, пусть и запоздало, что возможно, я видел лишь то, что он позволял мне увидеть. Возможно, даже если бы в этой комнате стояла целая толпа, я все еще был бы единственным, перед кем сидел бы золотой царь на золотом троне, с дрожащими от напряжения пальцами.

Забавно, что даже сейчас, после всего что мы пережили вместе, он по-прежнему прячется от меня. Говорят, я мудр, но лишь две вещи мне известны наверняка. Первая – всегда есть чему еще научиться. Его непреходящая тайна преподала мне этот урок.

Вторая – совсем скоро, он наконец подарит мне возможность увидеть и узнать остальное, все то, чему я еще не научился. Полную и окончательную истину творения.

И она убьет меня. Но я не откажусь от такой возможности. Кто стал бы? Кто смог бы?

Я жду. Я пытаюсь снова.

+Скажи мне слово. Открой глаза, мой Владыка Император, мой Царь Веков, мой старый друг. Дай мне знак. Очнись, пошевелись, скажи мне слово. Нам нужно поговорить+.

Конечно же, он был царем, и много раз. Необходимость в царственном аспекте возникала часто. В годы глобального объединения, ему часто приходилось становиться полководцем, потому что люди подчиняются власти лишь когда напуганы или в смятении. В период галактического отвоевания, он был вынужден шагать среди звезд в облике короля-воина, облаченного в золото, поскольку именно эту версию его юные сыновья воспринимали лучше всего. Ему приходилось выглядеть как они, только еще величественнее, чтобы завоевать их верность, уважение и почитание. Шла война, поэтому он был воинственен. Иначе они не пошли бы за ним, не стали бы слушать его указаний. Они бы засомневались. Ему было необходимо повелевать ими даже в дальних уголках космоса, обеспечить их послушание даже на самых невообразимых расстояниях и поддерживать непоколебимую преданность даже после того, как оставил их. Поэтому он разыграл эту карту: Император. Эту версию себя он счел весьма отвратительной, но им она понравилась. Они видели то, что хотели видеть. Его сыновья полностью посвятили себя материальной войне, и были столь крепки и непоколебимы, что он почувствовал – ее завершение можно оставить им.

Потому что он должен был вернуться. Время никогда не играло ему на руку. Ему пришлось оставить своих детей заканчивать материальную войну среди звезд и вернуться на этот подземный трон, чтобы одновременно с ней вести войну нематериальную. Одна победа ничего не стоила без второй.

После Улланора, он с облегчением сбросил с себя это обличье. Он отбросил доспехи, шлем, несравненный клинок, полагая, что больше ему не потребуется облик короля-воина, ведь он оставил материальную войну в надежных руках.

В руках своего избранного наследника.

Его сыновья…

Полагаю, в некотором роде они и мои сыновья тоже, ведь я принимал участие в их создании и воспитании. Нынешняя боль от нематериальных усилий – ничто, в сравнении с его скорбью. В конце концов, он всего лишь человек. И я скорблю вместе с ним. Мы оба знали, что рано или поздно, один за другим его сыновья умрут, став жертвами Великого Труда, поскольку его видение завтрашнего дня не может быть воплощено без сопутствующего ущерба. Набросав для меня на стене свой план, чтобы я мог оценить его масштабы, он уже тогда учел непредвиденные обстоятельства и подготовился с запасом. Падет один сын – его место займет другой. И даже в таком случае, мы рассчитывали, что они протянут столетия, или даже тысячелетия. Что они станут великой династией, посвятившей себя исполнению его замысла, ведь с самого начала, еще когда краска на его пальцах не успела засохнуть, он понимал, что не справится в одиночку. Так что мы создали ему сыновей. Мы надеялись, что, когда необходимые войны окончатся, эти сыновья вместе со своим отцом будут наслаждаться долгим миром, и бок о бок с ним войдут в завтрашний день.

Во всяком случае, те из них, кого получится избавить от жестокого, воинственного мышления.

Но боги были против него. Ложные боги, Лживая Четверка. Они пытались растоптать его труды с самого их начала, так как знали, что его успех ознаменует собой их собственную гибель. Страшась намеченной им версии завтрашнего дня, они обратились против него и нарушили законы мироздания. У нас бывали разочарования. Неудачи. Множество раз нам приходилось пересматривать наш замысел и прокладывать новый путь вокруг нового препятствия. Невозможно вынашивать план тридцать тысячелетий, не обладая некоторой долей гибкости.

У нас бывали поражения, но не такие.

Его план поврежден. Я не уверен, сможем ли мы собрать его воедино и продолжить вновь. Он всецело намерен сделать это, как и я, но боги коварны. Они разлили пигменты, испортили отпечатки его рук на стене, стирая его метки, закрашивая, изменяя, уродуя. Грубыми и примитивными мазками, лишенными всякого изящества, они накалякали собственную симпатическую магию, в противовес его. Копье в руке человека сломано. Антилопа испугалась и убежала дальше, чем могла долететь стрела, затерялась в чащобе, которой там не было еще вчера.

+Скажи мне слово. Дай мне знак. Открой глаза, мой повелитель. +

Неспособные противостоять ему в нематериальной войне, боги, к моему ужасу, вместо этого обратили против него войну материальную. Мир, который мы столь тщательно собирали воедино, разваливается на осколки под ударами молота.

И его сыновья умирают.

+Очнись, пошевелись, скажи мне слово. Нам нужно поговорить. +

Чтобы одержать победу, чтобы перестроить завтрашний день, ему придется убить еще нескольких.

1: VI

Осколки

Копье, воткнутое в груду камней, словно флагшток; на его острие, точно знамя, развеваются окровавленные человеческие ошметки.

Лишившись гусениц, танк «Карнодон», принадлежавший к Гено Десять Сайрус, лежит вверх ногами в вонючей луже отходов. Все его люки погрузились в жидкость. Приводные шкивы дергаются туда-сюда – вперед-заело, обратно-заело – в предсмертных судорогах, охвативших умирающие системы. Из затонувшего корпуса доносится едва слышный стук, но вокруг никого и никто его не слышит.

Аркат Виндикс Центурион, Орел Императора, удерживает Двор Маршала и Сады Кеплера. От самих этих мест ничего не осталось. Лишь сводка на экране визора обозначает его местоположение, цифровой призрак парков и величественной площади, которые еще вчера существовали. С золотых доспехов капитана Кустодианцев капает кровь и смазка. Лоялисты спешат прикрыть его фланги по обеим сторонам от последнего оставшегося в саду дерева. Больше не было никаких боевых построений. Вокруг него собралась Соларная Ауксилия, Экзертус Империалис и их Ауксилия, резервисты, Легионес Астартес, парочка Рыцарей Забвения и нуль-дев, горстка ветеранов Старой Сотни и несколько гражданских. Вот до чего дошло.

То, что растекается перед ними, не люди, даже не транслюди-Астартес. Это улюлюкающая стена саркофильских кошмаров, авангард ужаса, инородные твари, которым галактика некогда запретила появляться на свет – ни здесь, ни где бы то ни было еще в материальной вселенной. Но телестетические* обереги гаснут, словно догоревшие свечи, и эти твари появились на свет, и они здесь, с чудовищными крыльями, жесткими усами, горящими как угли глазами, они визжат, прыгая на птичьих лапах и копытах, скалясь частоколами клыков и лопатами резцов.

Центурион уже видел этих отродий прежде, но никогда – в реальном пространстве и никогда – в таких ошеломляющих количествах. На краткий миг он опирается рукой на опаленный ствол чудесного дерева. Расщепленный надвое исполин остался единственным ориентиром в этой мешанине из грязи и дыма.

Человек рядом с ним, сержант Ауксилии, чьего имени Центурион никогда не узнает, умирает от страха. Он просто умирает и падает на землю. Он не кричит, не бежит наутек. Просто его разум и сердце не выдерживают происходящего.

Центурион моргает, пристыженный простым смертным. Он поднимает свое копье стража, чтобы все вокруг могли его видеть, и повышает голос, чтобы все вокруг слышали его.

В канаве под Королевским Трактом, словно мертвые жуки в ловушке дезинсектора, скопились выжженные остовы гусеничных машин. Они перевернуты, смешаны, свалены в кучу так, что кажется, будто самые верхние пытаются выкарабкаться наверх по телам остальных. Но это иллюзия. Они безжизненны. Лишь клубы дыма и пыли поднимаются над канавой.

На ее откосах и вдоль всего Магистарского Подъема торчат колья с их черепами. Кольями стали брусья и опорные балки. Черепами – башни «Теневых Мечей», «Сикаранов», модификаций «Руссов», «Клинков Палача», «Свирепых Клинков», «Карнодонов», «Глеф», «Грозовых Молотов». В каких-то из них еще остались орудия, из других стволы были вырваны начисто. Таков результат ритуального осквернения Пожирателей Миров, оставивших после себя снятые с обезглавленных танков трофеи, словно лес из слоновьих черепов.

Влажные кости в пересохшем русле. Мертвые руки сплавились с обгорелым оружием посреди мавзолеев, в которые превратились зачищенные бункеры.

Кратоз, центурион Копья. Хрисаор, боевой сержант. Оба из Железных Рук, оба из Расколотых Легионов, столь жестоко изувеченных в самом начале этого безумия. Для них, это было словно столетия назад. Они сражались на умирающих полях Империума ради того, чтобы быть здесь, быть здесь и сейчас, желая лишь служить так, как их создали служить. И может быть, получить немного отрицания и возмездия.

На величественной Процессии Вечных, которая тянется на шестьдесят километров от теменоса* Внутреннего Санктума до места, где некогда возвышались Львиные Врата, они встают бок о бок с Имперскими Кулаками, чтобы взыскать с врага отрицание и возмездие. Они рычат боевой клич своего легиона, глядя на приближающихся Пожирателей Миров. Их слова теряются в стройном реве Имперских Кулаков, декламирующих собственные клятвы. Их вопль звучит не в такт со скандирующими воинами в желтой броне. Но они оба слышат его. Кратоз и Хрисаор, в плотно застегнутых клювастых шлемах, слышат голос Железного Десятого, слабый по сравнению с другими, но не затихший. Еще нет. И они понимают, что даже если их слова и клич Имперских Кулаков звучат по-разному, смысл у них один.

Они не отступят. Их плоть не будет слаба, а их деяния останутся вечны.

1: VII

Запись интервью, проведенного летописцем Олитон

Я – всего лишь плоть, Мерсади. Когда все слова сказаны и все дела сделаны, без боевого облачения и физических улучшений, которые, по сути, всего лишь инструменты для исполнения долга, я просто человек.

Вам не нужно бояться меня.

Но да. Да. Я был сотворен для войны. Как и все мы. Потому что война стала одной из наших обязанностей, и мы должны быть способны вести ее хорошо, лучше всех, кто был до нас. Однако, мы не просто воины. Война, миледи, всего лишь одна из наших функций. Самая неприятная, да, но лишь одна роль из множества. Мы были созданы делать бесчисленные вещи, и делать превосходно каждую из них.

Эх, я все думаю о моих храбрых Лунных Волках у Аартуо и в системах Кескастина и Андрова. Примеры образцового применения их военного ремесла…

Простите, мой разум влекут воспоминания. Я хотел сказать, что однажды – и я искренне в это верю – что в войне больше не будет необходимости. Она исчезнет из списка наших обязанностей. Я с нетерпением жду этого. Я не хочу умереть на войне. Я хочу умереть в мире, построенном этой войной.

Как видите, в основе своей мы все строители, правда? Я надеюсь, вы это поймете. Мы творцы. Да, иногда камень необходимо обтесать, обстучать молотком и обработать, пока он не станет пригоден, но лишь так он станет пригоден, и мы сможем спокойно заложить его в фундамент. Мы строим цивилизации, летописец. Это не легкий труд, и отнюдь не быстрый. Любая пролитая в процессе кровь пролита лишь по необходимости, и когда это происходит, я рыдаю, как рыдал мой отец на берегу той реки. Я бы с радостью отдал свою жизнь, если бы благодаря этому Великий Труд мог бы быть завершен без новой крови. Но давайте не будем наивными. Не мог бы. Я настроен весьма оптимистично. И вам бы следовало. Мы делаем это для вас. Ради всего человечества. И полагаю, Мерсади, мы делаем это вместе.

Не понял? А, нет. Сейчас он не с нами.

После Улланорского Триумфа, когда отец оставил меня, на некоторое время я почувствовал себя покинутым. Конечно, мне польстила честь быть названным его доверенным…

Удивлен? Нет, должен признаться, я не был удивлен. Миледи, вы задаете хитрые вопросы. Проницательные. Вы хотите пробраться к моему сердцу. Что ж, скажу без обиняков, я не был удивлен. Это должен был быть я. Я был единственным вариантом. Я был польщен такой честью, но одновременно с этим почувствовал облегчение. Я почувствовал бы себя оскорбленным, перейди эта мантия к одному из одних братьев, несмотря на достоинства каждого из них.

Но вместе с этим, я ощутил и утрату. Прямо как отец на берегу той реки. Ведь я понял, что раз он покидает нас, значит, работа окончена, и в наследство мне достанется лишь дутая корона и бессмысленный титул. Вдохновение, помните? Оно закодировано во мне. Я ощутил себя брошенным, потому что задумался о том, чего же мне осталось достичь.

Как и мой отец, вскоре я выяснил, что для завоевания еще остались миры. И, пока вы не спросили, я снова использую слово «завоевание» в том, широком смысле, о котором мы говорили. «κατακτώ». Еще остались миры, которые необходимо привести к согласию, освободить, интегрировать новые сообщества. Мы принесли больше мира, чем войны. Мы заключили мир с тысячами культур, каждая из которых некогда была утраченным и затерянным сокровищем Старой Земли. Мы обнаружили своих родичей, новые ветви нашей семьи и приняли их как своих. Прибывая на каждый из миров, Мерсади, я в первую очередь протягивал руку, прежде чем потянуться за мечом. Война, Магистр Войны, Крестовый Поход… это всего лишь слова, выбранные для воодушевления народа. Это гордые, сильные слова, чье назначение – впечатлять, подчеркивать нашу доблесть. Но они – всего лишь пропаганда, вроде тех историй, что вы записываете и пересылаете домой. Они повествуют о силе и отваге, о единстве цели, о самоотверженности. И тем не менее, это всего лишь слова, а они выражают лишь малую толику всего, что мы делаем. Вскоре, полагаю, мы сможем полностью от них отказаться. Они станут излишни.

Нет. Как забавно. Нет, летописец, я не думаю, что вместе с ними стану лишним и я сам. Моя партия только началась. Мамзель Мерсади, если вы надеетесь на мою скромность, то вам нужен другой человек. Я знаю, что я такое. Я возвышаюсь над вами, Мерсади Олитон. Я вчетверо выше вас. Я выше всех мужчин и женщин. Мне хорошо известна моя сущность. Я человек, летописец, но будь я скромником и заяви, что я ­только лишь человек, то думаю, у вас появилась бы настоящая причина бояться меня. Ведь это означало бы, что я либо лгу вам, либо нахожусь во власти какого-то опасного заблуждения. Мне нужно знать, что я такое. Я – пост-человек. Я – примарх. Я – Луперкаль. Выражаясь понятиями древней Эленики, я – полубог. Я не могу скрывать этого. И не должен. Отрицать этот факт – значит, отрицать себя, а отрицать себя – значить, отрицать свое предназначение. Я принимаю себя таким, какой я есть, и радуюсь этому.

Я был создан для великих свершений. Это не высокомерие. Знаю, что не говорили такого, но я вижу выражение вашего лица, так что… Это не высокомерие. Это честное принятие себя. Нельзя запихнуть столько мощи и потенциала в одно тело и не убедиться, что оно осознает свою природу. Было бы высокомерием притворяться, что это не так. Притворяться, что я.… нечто меньшее. Если бы я протестовал, если бы изображал скромника, что ж… тогда у вас действительно был бы повод для беспокойства.

Я знаю, что я такое. Я, в самом хорошем смысле, боюсь того, что я такое. Потому что в противном случае, я был бы очень, очень опасен.

1: VIII

Осколки

Повсюду озера, озера из прометия, наполнившего воронки от снарядов. Некоторые ярко полыхают, превратившись в огненные лагуны, поднимая в воздух облака сажи. Другие озера, озера охлаждающих жидкостей, химикатов или стоялой воды из разрезанных цистерн, покрыты тонкой радужной пленкой горючего, и когда оно воспламеняется, то горит тихо и практически невидимо, колыхаясь прозрачными язычками бесцветного пламени, от которого шарахаются насекомые. Некоторые озера свинцово-розовые от медных осадков. Другим цианиды подарили зеленоватый оттенок.

Укрывшись под Стеной Санктус, Соджук из Белых Шрамов собирает арьергард. Другие Белые Шрамы, Кулаки-Преторианцы и некоторые Кровавые Ангелы следуют его указаниям. Соджук смертельно устал и опустошен горем. Всего несколько часов назад, он упокоил тело своего павшего Кагана и решил, что остаток своей жизни проведет в скорби, на коленях у его одра. Но великие стены пали, и убежище, в которое он принес труп Великого Кагана, перестало быть безопасным. Война подобралась еще ближе. Поэтому Соджук встал, безмолвно кивнул своей убитой горем госпоже Илии Раваллион и вернулся обратно на поле боя, которое так стремилось отыскать его.

Врата Вечности закрыты. Возможности отступить уже не будет. Он обречен остаться в чистом поле и сделать все, что в его силах.

Мортен Линц, прекрасный капитан и кровь от крови Дорна, командующий этим участком арьергарда. Он мертв, его череп разнесло огнем тяжелого болтера. Соджук в звании хана, и после смерти Линца он стал самым старшим из всех присутствующих. Теперь он отвечает за арьергард, за эту тонкую, прерывистую линию, прочерченную перед клокочущим океаном Гвардии Смерти. Он стряхивает с себя мрачные мысли, словно теплую шкуру с плеч в начале степного лета, и им на замену приходит предельная сосредоточенность ярака, охотничьего ястреба, жаждущего вцепиться в добычу. Охотясь на равнинах, они подкармливали ястребов объедками, чтобы те оставались сильными, но лишь объедками, позволяя их голоду оставаться таким же острым, как и их когти.

Вот его равнина. Он – тот самый ястреб. Он готов лететь и зовет остальных лететь вместе с ним.

Грязь удерживает в вертикальном положении застывший труп, он скалится в вечной ухмылке и указывает в пустоту окоченелой рукой.

Толпы бегут. Несметные орды людей рыдают. Они заполняют улицы, слепо тычась туда-сюда, задыхаясь в пыли, крича и звоня в колокольчики в надежде, что их увидят или услышат остальные, потому что остаться одному – значит, погибнуть. Они бегут по некогда гордым улицам, а сверху на них смотрят выведенные кровью слова «Император Должен Умереть» и отвратительные символы Хаоса и ереси.

Они бегут в никуда. Подготовленные Дорном бункеры и укрытия уже переполнены. Павший город пытается защитить своих жителей, но выжившие из Магнификанов сбежали в Переднюю, а когда Передняя запылала, то вместе с выжившими из Передней они потекли в Палатинскую Зону. Больше негде укрыть миллионы людей, надеявшихся, что последняя крепость защитит их. Бункеры переполнены и, в соответствии с военным уставом и тактической необходимостью, все точки доступа к обширным подземным уровням Санктума заблокированы с поверхности.

Пойманные в ловушку на улицах, толпы бегут в никуда. Живое напоминание о смертности ломает их изнутри. Они видят на стенах слова – «Император Должен Умереть» – и знают, без малейших сомнений, что должны умереть вместе с ним.

Нигде не безопасно. Никто не в безопасности. Ничто не осталось в неприкосновенности. С погубленных зданий сыплются обломки, падая и убивая бегущих и прячущихся на улицах людей. Стекло льется сверху, словно дождь из кинжалов. Налетают шквалы кровавых ливней, пирохимических метелей, пепельного снега. Дышать больше нечем. Каждый вдох несет в себе дым, пыль, микрочастицы камней и щебенки, царапающей легкие, бактериальные испарения, боевые химикаты, токсичные био-отходы. Сжимаются глотки, кровоточат десны, гниют языки, по щекам бегут кровавые слезы из лопнувших сосудов. В глазах – песок, в легких – застывшая пена.

На Орлином Пути кто-то зовет ее по имени. Кто-то всегда зовет ее по имени. Даже когда рядом никого нет.

1: IX

На Орлином Пути

На Орлином Пути стоит она, а вокруг нее бушуют толпы. Эуфратия Киилер опускает на землю пожилую женщину, которую несла, прислонив ее к утратившему свою статую постаменту. Старуха контужена и безвольна. Ее ноги в плачевном состоянии. Откуда бы та ни бежала, свою обувь она оставила там. Улицы усеяны битым стеклом.

– Подожди вместе с ней, – говорит Киилер Элиду. – Поспрашивай еще раз, может быть, кто-то видел ее родственников.

Старик кивает.

Киилер оборачивается в поисках зовущего ее голоса. Это мог быть кто угодно. Здесь так много людей. Более семидесяти пяти тысяч лишь на одном Орлином. Заблудшие, бросившие свои дома и бегущие прочь, гражданские – и только так их можно назвать, всего лишь жители, рабочие, или целые семьи – стекаются сюда в поисках чего-то, укрытия, убежища, способа выбраться отсюда. Вместо этого, они каким-то образом находят ее.

И взывая к ней, они хотят столько всего, и почти ничего из этого она не может им дать. Помощь. Ответы. Утешение. Обещания. Они хотят знать, почему все это происходит. Они хотят услышать ее слова.

А что она может сказать? В ее импровизированном конклаве есть назначенные ею ораторы, однако их учение не имеет ничего общего ни с одной из духовных философий. Многие называют их проповедниками, но ей кажется, что это слишком простое слово, которое легко может ввести в заблуждение. Она обучила их предлагать людям мирские наставления, инструкции по организации быта, мобилизации, а также простые принципы выживания. Сейчас не место и не время спорить о высших материях.

Положение дел меняется чрезвычайно стремительно. Палатинскую Зону взяли штурмом и заполонили враги, а Санктум Империалис, получивший зловещее прозвище «последняя крепость», заперт наглухо. Смерть приближается со всех сторон. Той горстке Астартес, что сопровождали Эуфратию, пришлось отступить и сформировать арьергард. Теперь же, все эти временные меры и попытки ее конклава организовать несколько сотен людей в армию сопротивления больше не имеют смысла. Людей слишком много, и им не хватает оружия, даже самодельного. Не в силах направить безоружные массы прямиком на вражеские ряды в надежде, что те смогут замедлить их продвижение одним численным превосходством, конклав предпринял безумную попытку организовать общий исход и вывести толпы в те немногие районы Палатины, что еще остались нетронутыми.

А потом… Что ж, не будет никакого потом. Внешние доминионы, все земли Магнификанов и Передние владения, полностью потеряны. Внутренний Дворец уменьшается, словно медленно тонущая лодка или горящее в камине полено. Скоро не останется мест, где можно укрыться.

Кажется, голос принадлежал Переванне. Старый генерал-апотекарий протискивается к ней сквозь плотную толпу.

– Сардийский Путь заблокирован, – сообщает он ей. Он залит кровью с ног до головы – кровь на тунике, на фартуке, руках и лице – и вся она не его.

– Огонь? – спрашивает она.

– Боевые машины, – отвечает он.

– Значит, поведем их на север, – решает она. Это не вопрос. Остался лишь север.

– На подходе еще тысячи, – говорит Переванна. – Они заполонили Хирос, Принципус и высоты Нависа. Их тысячи. Я ни разу не видел…

Киилер кивает.

– Словно они знают, что вы здесь, – добавляет он. – Откуда они знают, что вы здесь?

– Они не знают.

– Ходят слухи…

– Они не знают, сэр. – Киилер отворачивается и вытягивает палец. Она указывает не на окружающие их монументальные шпили, а на лежащее за ними небо, на мерцающее зарево на Львиными, Золотыми и Европой.

– Огненные бури, – говорит она. – Резня. Они идут сюда, потому что больше некуда.

Это так. Но никто из них не верит в это всем сердцем. Слухи действительно ходят. Она пыталась сделать свой посыл как можно более простым, чтобы назначенные ораторы могли распространять его максимально доступным образом. Суть его такова; называйте это верой или убеждением, но не в божественность Императора – ведь Он отрицает ее столь же неустанно, как сама Эуфратия отказывается от звания святой – но в идею, что Император – это лидер, у которого есть план, есть Великая Цель, мечта об Империуме, которую требуется сохранить и поддерживать.

Если массы идут сюда в поисках истины, то здесь уже и так ее слишком много. Какими смехотворными теперь кажутся те неуверенные вопросы божественности. Она знала это еще с того самого дня у Шепчущих Вершин, c того первого богоявления, что открыло ей глаза. Она боролась за эту истину, спорила, попала из-за нее в заточение. Ныне же ее ересь кажется вполне обыденным явлением. Потусторонние Нерожденные теперь повсюду. Если вы ищете чудес и знамений, то вот они, сколько душе угодно! А если существуют демоны, то без сомнений, существуют и божества? Реальность не может быть настолько бессмысленна и жестока, чтобы сотворить тьму без света.

И все же, доказательство отрицает веру. Император отрицал свою божественность на каждом шагу. Для этого должна быть причина. И эта причина просто обязана быть ключевой деталью Его плана.

Киилер думает, что ей известна эта причина. Она не уверена, стало ли это знание результатом уединенных размышлений, или ей было даровано откровение свыше. Причина проста: любое признание сил за пределами материальных автоматически признает существование нематериального. Признать Его богом – значит, вместе с Ним признать и тьму. Император запретил поклоняться Себе, чтобы эта тьма не нашла путь в сердца людей. Человечество для нее – слишком соблазнительный сосуд.

Такова ее истина. Ее метаверитас.

С того самого дня у Шепчущих Вершин, жизнь постоянно и весьма болезненно говорила ей, что та избрана для чего-то. Поначалу, она считала, что ее миссия – зажечь первое пламя и нести слово об истинном величии Императора. Стать апостолом. Император, в смирении Своем, не мог назвать Себя богом. Возможно, кто-то должен был сделать это за Него.

Теперь же она уже не уверена, что ее предназначение в этом. Сейчас она считает, что ее цель совсем в другом, что она – часть Великой Цели, на которую ей было позволено взглянуть одним глазком. В конце концов, вера – ключ ко всему. Не твердая вера в доказанную истину, а свобода безусловной веры, слепого доверия, не требующего доказательств и подтверждений. Право освободиться и посвятить себя Ему, верить в Него, не как в бога, но и не как в человека, а как в путь, в процесс, в облик будущего.

У него есть замысел. Тысячи лет этот замысел претворялся в жизнь. Чтобы действительно послужить Ему, человек должен посвятить себя этому замыслу, стать его частью. Для этого не нужно понимание.

Таков единственно возможный способ выразить свою веру.

Что восставшие демоны, что Хорус Луперкаль, в подлости своей извративший и разорвавший все узы верности и крови, не являются доказательством божественности Императора, но также они не являются свидетельством Его человечности и ошибочности его замысла. Их даже нельзя считать свидетельством того, что этот замысел провалился.

Они – всего лишь подтверждение невообразимой и вечной значимости самого замысла, ведь если все это случилось, чтобы нарушить его, если сам варп восстал против него, насколько же он грандиозен на самом деле?

Переванна уже отправился на помощь прибывающим раненым. Киилер пробирается сквозь толпу по Орлиному Пути, пытаясь расчистить путь впереди. Она не обращает внимания на беснующийся город позади себя, как и на вопли испуганных людей.

Так много людей. Некоторые протягивают к ней руки в попытках прикоснуться, словно знают ее.

– Не останавливайтесь, – говорит она. – Север. Идите на север.

1: Х

И на других тропинках

Кое-кто на территории Дворца прокладывает свой путь уверенно и целеустремленно. Когда Стена Шигадзе пала, рухнув, словно опущенный подвесной мост, скопившиеся позади нее грязь и пыль вырвались на свободу сплошной волной, высотой в полтора километра и шириной в тридцать. Из этого бурлящего потока, похожего на реку темной резины, родится новая Старая Ночь. В клубах этого дыма рыскают порожденные им твари. В тумане шагают механические пауки, танки-амфибии, горбатые, проржавевшие боевые машины, лоснящиеся Титаны-скарабеи. С лапами ящериц вместо колес, с бычьими рогами, храпящие и рычащие; вперед ползут демонические машины войны, волоча за собой цепи и вращая силовыми клинками. Вот они, порченые орудия марсианского кошмара, гигантские и утыканные шипами, приземистые и бесформенные. Их поршни сочатся маслом, а выхлопные трубы плюются хлопьями сажи.

Все они знают, куда направляются. Есть лишь одно направление, вперед. Лязгая и скрежеща шестернями, с грохотом и визгом они идут к сердцу всего. Некоторых ведут ауспики или локаторы дальнего обнаружения. Некоторыми управляют адепты, судорожно копошащиеся над картами и отдающие приказы к смене направления, бегая грязными пальцами по бумаге. Некоторых ведет прописанный код гипно-имплантированных приказов. Некоторые двигаются под руководством модерати, сидящих в установленных на мачтах «вороньих гнездах» или укрывшиеся в треугольных башнях. Они таращат модифицированные глаза в атмосферный бульон, передавая увиденное с помощью нервных импульсов. Некоторые левиафаны, лишенные рассудка, движимы позывами заднего мозга, животными страстями или голодом. Некоторые следуют за звенящим в ушах шепотом Нерожденных или грезами обезумевших принцепсов.

Все они прекрасно знают, куда идут. Вперед, внутрь, прямиком к сердцу, к последней остановке, к концу, к смерти.

В уверенности есть наслаждение, а почти вся уверенность на стороне врага.

Но кое-кто, совсем немногие, где-то в израненном городе, обладают собственной уверенностью. И вперед их ведут секреты.

Имперский Дворец – самое неприступное место в галактике, поэтому вполне очевидно, что Альфа-Легиону известен путь внутрь. Если существует какая-то тайна, они просто обязаны ее узнать.

Их ведет Альфарий, его переливающаяся сине-зеленая броня скользит сквозь тени. Точный цвет ее чешуек постоянно ускользает от взгляда, словно масляная пленка на поверхности воды, что вполне сочетается с сущностью его вероломного легиона.

Ну, или так кажется Джону Грамматикусу, который тащится за ним следом. Ему уже приходилось иметь дело с последним легионом. Единственный заслуживающий доверия факт о нем, известный Джону, в том, что они не заслуживают доверия. Этот воин даже не Альфарий, в том смысле что нет никакого Альфария, и даже сам Альфарий – не просто Альфарий. Они все – он, или никто из них не он, или… или… да гореть им всем в аду за то, что испоганили ему жизнь.

Но конкретно этот воин знает его, так что верно должно быть и обратное. Откуда. С Нурта, много лет назад? Теперь все это кажется сном, даже правда о тех событиях перестала быть правдой, подверглась исправлениям, отрицанию и редактуре. Джон стал антитезой человеку, которым был тогда, Омегоном для того Альфария. Если тогда он трудился ради триумфа Хоруса, то теперь он ставит на кон свою вечную жизнь, чтобы его предотвратить.

Так что с этим Альфарием? К какой версии истины принадлежит он? Какому скользкому аспекту полоумной гидры он соотвествует?

Альфарий говорит мало, но, когда он открывает рот, Джон внимательно слушает. Он аккуратно исследует его с помощью своего логокинетического дара. В лучшем случае, простому смертному пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы отличить одного трансчеловека-Астартес от другого: все они – просто накачанные куклы, вырезанные по одному шаблону. Но с Альфами даже об этом можно забыть. Они с удовольствием играют на своей анонимности и взаимозаменяемости.

Однако, слова не лгут, и неважно насколько осторожно их произнесли. Идиолект столь же уникален, как отпечаток пальца. Когда «Альфарий» говорит, Джон составляет в уме глоссарий микровыражений его тона и эмоций, тонкостей словарного запаса, проблем с тавтологией, бессознательные намеки на акцент, ударение, произношение. Он смакует каждое слово и слышит в них внутреннее строение рта, особые нюансы акустики, создаваемой зубами, языком и нёбом, наноскопические особенности голоса. Все это он сравнивает со своими воспоминаниями.

Чтобы собрать улики, он завязывает разговор прямо на ходу.

– Вы знаете вход во дворец, куда не должно быть входа, но не воспользовались им? – спрашивает он.

– Тайны необходимо хранить и использовать лишь тогда, когда они обретают наивысшую ценность, Джон, – отвечает Альфарий. – И ты это знаешь. Ты знаешь, как мы действуем.

– И вам не пришло в голову, ну не знаю, рассказать Хорусу, что будь у него на то желание, вы могли бы прогуляться вместе с ним прямиком во Дворец, минуя Дорновы стены?

– Нет, Джон. Мне не пришло. – Вот оно, акцент на местоимении первого лица. Интересно. О чем это говорит? О независимости мышления и действий? Может, этот Альфарий каким-то образом отбился от остальных, или он просто одинок?

– Но если он решит попросить…?

– Он не просит, мы не предлагаем. Ни одному из них, ни Луперкалю, ни Владыке Железа, ни… Преторианцу не придет в голову, что… что у нас может быть доступ внутрь.

– Выходит, они не знают вас так, как я, не так ли? – говорит Джон, расплываясь в, как он надеется, располагающей улыбке.

– Нет, Джон, не знают.

– Я это к тому, что ваша помощь избавила бы их всех от кучи хлопот. Просто кучи хлопот. В смысле, какого рожна…

– Ты не ошибаешься, Джон.

– Так значит, ты делишься с нами этой тайной сейчас потому что… потому что что? Она обрела наивысшую ценность?

– Этот мир умирает, Джон. Когда это случится, сгинет множество тайн. И вся их ценность сведется к нулю. Так что пользоваться ими надо либо сейчас, либо никогда.

– Чтобы помочь нам?

– Как тебе угодно.

– Знаешь, что мне угодно? – говорит Джон. – Мне было бы угодно знать, что я могу вам доверять. Хотя бы раз.

Они оба замолкают и оглядываются на тропу, узкую расселину в скале, вьющуюся вниз, к тайному сердцу Земли. Позади них покачиваются люменосферы: остальные члены группы медленно догоняют их, с трудом дыша горячим подземным воздухом. Женщина, Актея, Олл и его оборванцы, которых Джон поэтично обозвал «Аргонавтами», а замыкает строй мрачный воин Эрды, Лидва.

– Не здесь, – говорит Альфарий. Слова – простые слова, несущие в себе жуткий намек на признание – тревожат Джона.

– В каком смысле?

– В том смысле, что не здесь. Не в пределах слышимости. Не в пределах мысли. Идем дальше, может, немного оторвемся от них. Вот тогда, полагаю, мы сможем обменяться взаимным доверием.

– Договорились, хорошо.

Они продолжают свою путь, карабкаясь по отвесному желобу в скале. Джон с трудом заставляет себя держаться вертикально на блестящей минеральной корке. Альфарий ступает по ней без особых усилий.

– Так значит, эм, ты уже ходил этой дорогой раньше? – спрашивает Джон.

– Я знаю, что ты просто пытаешься заставить меня говорить, Джон.

– Нет, – лжет Джон.

– И я всегда узнаю ложь, когда слышу ее.

– Что ж, – говорит Джон, – охотно верю.

1: XI

Ордо аб Хао

Так вот, этот образ – золотой царь на золотом троне – не тот, который он бы выбрал для себя сам. Просто этот образ необходим, это знак, символ его нынешнего бремени. Но смысл этого образа угасает, и его уже недостаточно.

+Очнись, пошевелись, скажи мне слово. Дай знак, что слышишь меня. Нам нужно поговорить+.

Да простит он меня, но я весьма настырен.

Мы сражаемся в одной войне, а скоро будем сражаться сразу в двух, или нас заставят выбрать одну из них. Его верные сыны, коих осталось так мало, все еще доверяют ему, доверяют до такой степени, что это действительно трогает. Но я вижу их сомнения. Последние стены рушатся. Солнце налилось кровью. Они боятся, что он сидит здесь в бездействии, неподвижный, бессильный, безучастный. Они думают, что он ничего не делает, и не делал ничего с самого начала, как только случилось все это безумие. В отличие от меня, знающего все слишком хорошо, они понятия не имеют о тех безмолвных усилиях, которые он прикладывает для предотвращения эсхатологического разлома всего реального мира.

Они не понимают. Они никогда не понимали его. Они едва понимают меня, а ведь я всего лишь его Сигиллит. Несмотря на свою удивительность, свое совершенство, несмотря на настоящее пост-человеческое чудо, которое они собой олицетворяют, каждый из них – всего лишь инструмент, созданный для определенной задачи. Им не хватает прозорливости. Даже лучший из них, его грозный Ангел, который временами способен заглянуть в будущее даже глубже своего отца, не осознает ситуацию в полной мере. Они молят его подняться, покинуть свой трон и присоединиться к ним. Они жаждут откровения. Они хотят, чтобы их Император вернулся, чтобы вернулся тот царственный воин, который возглавлял их на фронтах Великого Крестового Похода. Разве не может он обратить ход битвы? Разве не может он повергнуть столпившихся у врат вероломных предателей? Почему он бездействует? Почему он не с нами? Почему он отсиживается здесь, словно ничего не происходит?

Ведь если он встанет и возьмет в руки меч, сражаясь плечом к плечу с нами, война окончится в считанные часы, и мы вырвем победу из лап злодеев? Разве он не ордо аб хао? Разве нет внутри него люкс ин тенебрис?

Разве он не хуманус пантократор? Почему он допускает подобное?

Как мало они знают. Время никогда не было на нашей стороне. Поначалу, нам казалось, что мы располагаем просто ошеломительным количеством времени, но сейчас оно, без сомнений, наш враг. Завтра почти наступило. Часы отстучали последние секунды. Таковы простые факты, которые даже мой повелитель не способен изменить. Защитная эгида вот-вот падет. По могучим бастионам ползут трещины. Дворец падет в считанные часы. Он уже продержался дольше, чем рассчитывали обе стороны конфликта. Мир погибнет, это всего лишь вопрос нескольких дней. Он попросту разлетится в клочья, не в силах противостоять натиску. Таковы факты. Несмотря на немыслимые потери, враги-предатели вот-вот победят в материальной войне.

+Скажи мне слово. Открой глаза. Нам нужно поговорить+.

Как нам перестроиться, как нам отринуть эти факты? Время никогда не играло на нашей стороне, и теперь оно вышло. Мой господин и повелитель не может покинуть свой престол, иначе нематериальная война будет проиграна. Без его пристального внимания и управления этим устройством, этим Золотым Троном, затопившие древнюю паутину волны имматериума прорвут каналы под нашими ногами и сметут все на своем пути. Сюда ворвется варп, оскверненный населяющими его уничтожителями, порожденными Хаосом, и Земля умрет изнутри. Она сгинет через несколько секунду, задолго до того, как падет Дворец, задолго до того, как материальная война упокоит нас всех. Время на исходе.

Это выбор между поражением и поражением. Он может, и он не может. Он обречен в обоих случаях. Боги хохочут над ним.

Обессилев от боли, он надеется на избавление, на вмешательство. И я цепляюсь за эту надежду вместе с ним. Все еще есть вероятность. Другие его сыновья, его верные сыновья, мчатся к нему с других солнц во главе своих армад, и возможно, они успеют обрушиться на предателей, сокрушить их и выиграть материальную войну.

Даже напрягая свой внутренний взор до предела, я не могу увидеть их. Я знаю, что взор моего повелителя, куда более могучий, чем мой, так же застилает тьма. Мой взгляд затуманен, линза помутнела от разводов. Терру и всю ее систему заволокло миазмами варпа, космос разлагается вокруг нее. Царство Сол погружается в эмпиреи, словно лодка, зачерпывающая воду пробитым дном. Я ничего не вижу. Наверное, они идут. Я уверен, они идут. Владыка Ультрамара, Лев, Волк, Ворон… все они и каждый из них спешат к нам на помощь. Они могут быть в считанных минутах от нас. Или часах. Или днях. Или месяцах. Время на исходе.

Возможно, они вовсе не придут. Возможно, мысль об их вмешательстве – всего лишь ложная надежда старика.

Они могут быть мертвы.

Если они мертвы, мы уже не сможем их оплакать.

Время на исходе. Настал тот самый час. Переломный момент, идеальный шторм, которого мы раз за разом пытались избежать, меняя свой план. Но каждая наша стратегия, каждая изощренная доработка оказалась бесплодной. Их блокировали, парировали, разбили в прах. Мой лорд, мой повелитель пытался сойти с этого пути, но он не может. Он не может ждать. Не может надеяться. Не может остаться. Не может уйти.

Он мог бы сразиться с армиями. Это я знаю наверняка. Он мог бы сразиться с демонами. Со своими сыновьями-изменниками. С коварными богами. Он мог бы сразиться как в материальной вселенной, так и вне ее. Но он не может сражаться с ними всеми одновременно, и не может сражаться со временем. Время… на исходе.

Здесь, в месте, которое остальные называют Тронным Залом, нет часов. Раньше были, но он попросил меня убрать их. Генераторы стазиса и стабилизирующие механизмы, встроенные им в устройство, которое остальные называют Золотым Троном, вступают в конфликт со временем. Стрелки застывают, или начинают бежать в обратном направлении, а бывает, что и перескакивают на различные мгновения не-когда. Он сам следит за своим временем. Я знаю, что его осталось совсем мало.

Мы должны использовать его с умом, с максимальной эффективностью. А значит, нам придется снова перестроиться, приспособиться и пойти на компромисс, определить новую версию завтрашнего дня. Необходимо выполнить телеологическую переустановку.

+Очнись, пошевелись, дай мне знак. Мы должны поговорить+.

Он обязан составить новый план и подтвердить свой замысел отпечатком ладони.

Я заставляю его сделать это. Я остаюсь у подножия огромного помоста и продолжаю свои непрерывные, настойчивые психические мольбы.

Но боль настолько поглотила его, что я больше не уверен, услышал бы он меня даже если бы я кричал.

1: XII

Осколки

Дворец вопит.

Голос его страданий состоит из бесчисленных компонентов, как и сам Дворец. Каждую его часть, которую некогда собрали вместе с другими для сооружения гигантского здания, теперь отрывали от единого целого и выбрасывали, тщательно конструируя предсмертный вопль: скрежет измученного, сминающегося металла, вой распадающихся надстроек, визг дробящегося камня. На краткий миг, в час собственной кончины, Имперский Дворец словно оживает, пробуждается в агонии и непрерывно вопит.

Некоторые здания попросту исчезли. Достопримечательности с многовековой историей были полностью уничтожены, или превратились в океан обломков. Некоторые рухнули или накренились. Либрариум Манифольда, Южные Казармы Ауксилии, Особняк Сиракуз, Чартерхолл: величественные храмы имперской власти и знаний лежали неподвижно, словно огромные лайнеры на дне высохшего моря. Другие, подобные им сооружения лишились крыш, облицовки, стен, внутреннее устройство их полов и светлиц обнажилось, словно геологические слои. Теперь они напоминали те самые чертежи Дорна, по которым их строили и укрепляли, только в натуральную величину.

Экран ауспика показывает движение неопознанной бронемашины по Полям Кланиума, к западу от Европейской Четверти. Танковые клинья откатываются назад в поисках выгодной позиции, перезаряжаясь на ходу. Этот эскадрон – тридцать восемь танков из тридцати восьми разных бригад – за последние полчаса уничтожил пять вражеских машин, но то были три Рыцаря из дома Атракс и двое «Разбойников»-вырожденцев. Ауспик показывал нечто более крупное.

Джера Талмада боится, что это могучий «Полководец». Цель двигается медленно, теряясь в тени башен Южной Европы, но показатели на потрескавшемся экране ее авгура говорят об огромной махине. Опознавательные сигналы отсутствуют.

Полковник Талмада командует «Гибельной бурей», одним из четырех сверхтяжелых танков в стае. Со своего места в башне машины она командует всей стаей. Не этим она хотела заниматься. Всю свою жизнь она принадлежала танковой бригаде, но в рядах Корпуса Логистики, а не в боевом активе. Ее задача заключалась в починке, обслуживании и дозаправке, и ей не приходилось месить гусеницами грязь на передовой. Но потери были огромны. Когда снаряд превратил полковника Сагила в фарш, импровизированная боевая группа лишилась последнего линейного офицера, и все взгляды обратились к ней всего лишь из-за петлиц на ее воротнике. Двадцать девять членов ее экипажа еще три дня назад были знаменосцами или водителями.

Она командует построение «коса», крича в микрофон. Микрофон все еще покрыт кровью Сагила. Она направляет один из «Теневых мечей» прикрыть ее фланг с парковой насыпи. Стрелки перезаряжают орудия под ее ногами, обливаясь потом в жаркой духоте трансмиссии. Загрузочные магазины пустеют. Когда снаряды закончатся, что тогда? Отступить на пополнение боеприпасов, или продолжать натиск и попробовать поддержать пехоту огнем вспомогательных орудий? И если она решит отступать, то куда? Может, в бастион Латрис? Депо Шрив, в котором они пополняли запасы перед рассветом, по всем сведениям, уже уничтожено. Согласно некоторым докладам, Санктум запечатан и Вечность заблокирована. Конвоев поддержки от Логистики не видать. Талмада даже не может связаться с Логистикой по воксу.

У кого-то перехватило дыхание. Талмада слышит изумленные вздохи других экипажей. Целевая машина вошла в поле зрения.

Это титан класса «Император». «Властитель» или «Разжигатель войны». Трудно сказать наверняка из-за укрывшей поле боя дымовой завесы, а формальное опознание невозможно, так как вся машина почернела и обуглилась. Титан в высшей степени огромен. Для слезящихся глаз Талмады он выглядит как кусок самого Дворца, который выкорчевал себя из земли и решил пройтись. Крепость-бастион на могучих ногах.

Она боялась «Полководцев» из Легио Мортис и Легио Темпестус. Она слышала чудовищные басни о демонических машинах, прорвавших Вечную Стену, о юрких великанах на паучьих лапах, которые превращали каменную кладку в радиоактивное стекло своими мощными мельтами, а затем разрезали это стекло острыми мандибулами, высекая из них гладкие ступени, по которым смогли бы вскарабкаться предательские орды. Но это…

Это.

Кто-то что-то говорит. Она не обращает внимания. Они говорят снова. На третий раз, Талмада, наконец, прислушивается.

Это один из наших.

Так и есть. Так и было. Его знамена и вымпелы обратились в пепел. Его броня опалена. У него нет головы.

«Император» шагает неуверенно, пошатываясь и шаркая ногами. Его изувечили и обезглавили. Он шагает слепо, бездумно, бесцельно. Шагает лишь из-за какого-то остаточного импульса или мускульной памяти, чьи отголоски еще остались в периферийных системах. Лоботомированный титан шатается, его одолевают спазмы, он похож на обезглавленную курицу, которая еще дергается спустя несколько минут после смерти. Он ничего не видит. Он ни о чем не знает, даже о том, что уже мертв. Он просто идет, кроша на своем пути здания, пока, наконец, рано или поздно не остановится навсегда.

Великий Имперский Виадук, некогда тянувшийся на девяносто пять километров, ныне обрывается в пустоту, став мостом в никуда, или в ад, или и туда, и туда.

Имя Эмхона Люкса было овеяно славой еще до начала предательской Ереси. Его деяния на полях сражений Великого Крестового Похода принесли ему почести, уважение своего легиона и репутацию, известную не только среди Кровавых Ангелов, но и среди братских легионов. Каждый из них по-своему признавал доблесть воина-чемпиона.

Имя Эмхона Люкса, сама сущность Эмхона Люкса, неразделимо переплетены с агонией. Во время ожесточенной защиты Горгоновой Гряды, плечом к плечу с возлюбленным примархом и такими бессмертными героями как Ралдорон, гордый Эймери, неистовый Хорадаль Фурион, клинком к клинку с благородным братством Имперских Кулаков, Эмхон Люкс воссиял – и пал. Кузнецы Войны из предательского Четвертого сокрушили его ноги и тазобедренный сустав во время осады.

На исцеление, или хотя бы на починку, времени не было. После таких серьезных ранений, любому легионеру предстояли бы месяцы бережного восстановления, аугметической реконструкции, встреч с безликими хирургеонами со скальпелями вместо рук и хмурыми апотекариями с пальцами-шприцами.

Месяцы помутненного сознания в морфиновой коме и каталептической фуге. Месяцы похожего на смерть сна, наполненного запахом мяса и сращиваемых костей, напоминающие о скотобойне. Чужеродный холод вставок из псевдоплоти и синтетических мускулов в тех местах, где еще не отросли и не воссоединились нервы. Месяцы беспокойных сновидений, в которые проникает пищание био-мониторов и систем жизнеобеспечения. А затем еще месяцы ему пришлось бы заново учиться стоять и ходить на незнакомых конечностях.

Но месяцев у него не было. Не было ни недель, ни даже дней. Едва ли часы. Даже великий триумф Горгоновой Гряды, за который Люкс заплатил столь суровую цену, остался лишь в воспоминаниях. Гряда, отвоеванная большой кровью, теперь потеряна, как и Мармакс, Виктрис и Колоссы. Как и все остальное. Эмхон Люкс не прекращал выть в своей постели, пока ему не позволили встать. Его переломанное тело обмазали гелями, завернули в дермальные обертки и, согласно инструкциям, которые он продиктовал сквозь стиснутые зубы, приковали его к суспензорному трону Механикус с помощью цепей и керамитовых скоб.

Путь во Внутренний Дворец свободен, и Эмхон Люкс возвращается на поле боя. Он скользит по расколотому рокриту, и агония неотступно следует за ним, несмотря на встроенные в основание его трона болеутоляющие устройства, которые накачивают его тело неразбавленными опиатами через назогастральные трубки, ведущие внутрь его живота. Он приглушает боль, но она не покидает его насовсем даже несмотря на опиумный туман и интенсивную ментальную обработку. Она всегда будет рядом. Но он напоминает себе, что даже всегда теперь имеет ограниченный срок.

Кишечная стома в нижней половине его тела оставляет за собой на земле след из биологических отходов. Он сжимает лаз-пушку, положив ее ствол на сгиб локтя и оперев оружие на подлокотник. Его руки все еще работают. Мир вокруг него заволокло пеленой горячки, воин страдает от жара и галлюцинаций. Он осознает, что виной тому нечеловеческая доза анальгетиков, текущих по его телу, но жар и галлюцинации от этого не исчезают. Ему тяжело отличить иллюзии своего горячечного разума от новой реальности – воплотившихся кошмаров рвущейся на части действительности.

По правде говоря, ему уже все равно. Он настолько сосредоточен на отрицании боли, что ему не хватает сил отличать выдумку от правды. Все вокруг изменено и переплавлено. Он доверяет лишь метке на целеуказателе своего визора. Он доверяет тяжести оружия в своих руках. Он доверяет следующей за ним фаланге боевых сервиторов, волочащих за собой роторные пушки, дуговые винтовки и кулеврины. Он подчиняет их своей воле с помощью импульсного узла, грубо вмонтированного в основание его черепа. Куда целится он, туда и они.

Он скользит в пыльной тени Арки Манумиссии. Он скользит по волнам боли. Визор регистрирует многочисленные контакты на Дамановом Пути перед ними. Реагируя на тепло и движение, системы создают в дыму оцифрованные силуэты. Железные Воины, мрази из отделений прорыва Стор-Безашк. Похожие на цинковых големов, отродья Пертурабо ведут за собой полудикие орды предательской ауксилии. Люкс слышит рев их боевых горнов, возвещающих победу.

Рано радуетесь, ублюдки ссыкливые.

Он поднимает пушку, сжав кулак на верхней рукоятке, и принимается поливать врагов лучами ослепительно яркого света. Его трон дрожит. Автоматоны вокруг него вскидывают оружие и открывают огонь, поддерживая Эмхона всполохами пламени. Отстрелянные гильзы летят в воздух, словно опилки.

Враги подарили ему боль и заставили его жить вместе с ней.

Он дарит им боль в ответ.

На Орлиной Дороге, в другом потоке человеческой реки, Кацухиро тащит свой двойной груз, оружие и ребенка. Он пытается лавировать в толпе, придерживаясь общего направления, избегая людей с гружеными добром тележками и импровизированных носилок с ранеными. Дитя в его руках, унаследованная им ответственность, ведет себя тихо, прижав голову к его груди. Его оружие тоже ведет себя тихо. Пока что.

Когда-то он был призывником Куштун Наганды из Старой Сотни. Обрывки его последнего приписного удостоверения трепыхаются в петельке на его шинели. Он, крошечная часть единого целого, прошел эту войну, побывал в самом пекле. Теперь он формально присоединился к конклаву, движению, которое естественным образом возникло вокруг женщины по имени Киилер. Этот путь кажется ему странным, не вполне ясным. Он не знает, как относиться к Киилер, хоть и уважает ее харизму и ее честность. Он размышляет, а не может ли быть так, что этот конклав, полностью неофициальный и, вероятно, еще и незаконный – если бы остался хоть кто-то, чтобы объявить его таковым – всего лишь фантазия, массовое помешательство, призванное дать людям хоть какую-то точку опоры. В мире, треснувшем в самой своей основе, конклав стал метафорой, позволяющей людям чувствовать себя так, словно они делают хоть что-то, словно у них остались обязанности. Религия – его шаткая основа.

В свой смертный час, люди обращаются к вере. Духовную веру отвергали столь долго, что ее внезапный всплеск не может сфокусироваться ни на чем ином, кроме Императора. Это запрещено на всех мыслимых уровнях, запрещено Им Самим. Но никто, даже сам Повелитель Человечества, не может объявить вне закона страх, надежду или неистовое желание чего-то. В последнее время, человеческая потребность в чем-то большем, чем просто могучий правитель, потребность, о которой немногие из них подозревали, открыто явила себя миру. Люди отчаянно цеплялись хоть за что-нибудь, как это дитя сейчас цепляется за него. Из человека они сотворили бога-спасителя, не спросив и не озаботившись Его мнением на этот счет.

Огромный проспект заполонили толпы. Здесь скопились десятки тысяч людей, еще десятки тысяч стекаются с Арталийской Дороги и Хиросского Хода, еще сотни тысяч движутся от Врат Лотоса и высот Нависа. Каждый раз, когда грохот взрыва раздается слишком близко, по копошащейся массе пробегает волна паники. Каждый раз, когда что-то пролетает между высоких шпилей и жилых блоков, толпа вжимается в землю.

Сложно понять, что именно пролетает у тебя над головой. Гражданские самолеты, бомбардировщики, десантные корабли, транспортники…они движутся слишком быстро, а вокруг скопился слишком густой дым. Временами, Кацухиро кажется, что это вовсе не машины. Его глаз цепляется за крылья, словно у летучих мышей и стервятников, его уши улавливают инфразвуковое мурчание легких и скрипение мышц – но не двигателей.

Он нашел очки с одной разбитой линзой. Он обмотал свое лицо и лицо ребенка так, что стал похож на разбойника, спасаясь от пыли и сажи. Некоторые жгут ладан или несут с собой фонари. Большинство также замотало уши или заткнуло их чем-нибудь, но Кацухиро хочет продолжать слышать, чтобы оставаться начеку, даже если кроме боли, криков и непрерывного гомона слушать больше нечего. Один только шум способен вымотать кого угодно.

Он не уверен, является ли он по-прежнему частью конклава, да и существует ли конклав до сих пор. Прошло уже три часа с тех пор как он последний раз видел одного из членов паствы. Основной задачей конклава было оказывать помощь, набирать волонтеров в добровольческие отряды и обеспечивать переброс снаряжения и боеприпасов к линии фронта. Но людей стало так много, что все вышло из-под контроля. Линии снабжения переполнены и лишились всякой организованности.

Кроме того, склады с боеприпасами в огне.

Толпы текут рекой, словно знают, куда направляются. Люди тащат других людей. Многие из них ранены или больны. Каждый из них измазан сажей. На всю бесчисленную толпу всего два выражения лица: рыдающее или опустошенное. Вспыхивают драки буквально без причины, мужчины и женщины бьют друг друга, потому что не могут ударить что-то более существенное.

– Прекратите, – говорит им Кацухиро, одной рукой прижимая к себе ребенка, другой придерживая оружие. – Какая от этого польза? Какой в этом, к черту, смысл?

Какого черта тебе надо? – видит он во взглядах, направленных на него. Ты такое же ничтожество, говорят обращенные к нему глаза. Но они отступают. Он не знает наверняка, было ли дело в его оружии или в ребенке.

И несмотря на это, они правы.

Император Должен Умереть. Император Должен Умереть. Этими словами исписаны грязные стены, они вырезаны на выщербленных бастионах. Они выведены краской, смолой, дегтем и пеплом. Они написаны кровью. Они повсюду – намалеванные кистью, руками, вырезанные лезвиями, выжженные паяльными лампами.

Кое-где, слова просто появились из ниоткуда, начертанные рукой не из мира живых. Слова проявились в камне, словно волдыри, словно сыпь, словно ритуальные шрамы. Император Должен Умереть. Император Должен Умереть.

Это боевой клич, который скандирует миллион голосов. Он заполняет воздух и прилипает к стенам.

Вокруг этого лозунга, где бы он ни появился, возникали и другие слова: угрозы, обещания, иконография разбухающей тьмы, зловещие символы эфирной мощи. Четыре слова. Четыре имени, которые становятся восемью. Ложные боги.

И еще одно имя, другое имя. Повторяющееся все чаще и чаще.

1: XIII

Запись интервью, проведенного летописцем Олитон

Он выбрал меня. Мой отец, после Улланора. Но на самом деле, не было никакого выбора. Я – его первый найденный сын. Видите ли, мой отец – человек, но вместе с этим совершенно точно – нет. Он – нечто большее, гораздо большее чем я. По всем масштабам и меркам, он – бог, хоть мы и всячески отнекиваемся от этого слова. Он отвергает этот термин. Мне кажется, что возможно, наш язык, как и все человеческие языки, не смог придумать слово для такого существа как он. Человек, но богоподобный в размахе своего вдохновения. Он не переставал трудиться, сколько? Тридцать тысяч лет, или больше, миледи? Тридцать тысяч лет. Если определение «человек» едва справляется с тем, чтобы охарактеризовать меня, то оно совершенно точно не в силах охарактеризовать его. Мне всего лишь пара столетий от роду – мелочь по сравнению с ним, зеленый росток, едва пробившийся из посеянного им семени. Он создал меня чтобы помочь ему в его работе.

Я был первым сыном, которого он отыскал. Те дни были лучшими в моей жизни. У нас было тридцать лет, только он и я, отец и сын. Он вытащил меня из тьмы Хтонии, в которой нашел, и усадил подле себя. Мы проводили время вместе. Я получил тридцать лет его полного внимания и воспитания. Между нами возникла связь. Нерушимая связь. Крепче чем любая из тех, что соединяла его с остальными сыновьями, ведь ни у одного из них не было того времени, что я провел с ним. Тридцать лет. Полагаю, это не так уж и много. Тридцать против тридцати тысяч, едва ли один удар сердца. Но даже так. Для меня это время драгоценно. Он научил меня всему.

Так что, разумеется он выбрал меня. Разумеется.

Остальные его сыновья, мои братья… Каждый из них по-своему велик. Мы с отцом отыскали их, одного за другим. Как же мы радовались каждой находке! Радовались воссоединению, родной крови. Не могу вам этого описать. Я люблю всех и каждого из них. Они могучи, и я горд называть их родичами. Каждый из них обладает величием, а некоторые – истинным величием. Запомните, Мерсади, в каждой семье есть любимчики, хотя этого факта всегда стараются деликатно избегать.

Конечно, соперники были сильны. Соперники за должность Магистра Войны, я имею ввиду. Временами меня затмевало великолепие братьев, и я рад это признать. Сила Ферруса. Непревзойденная сосредоточенность Пертурабо. Хитрость Альфария, последнего по старшинству, но не по значимости.

Я обожал их всех, и наслаждался их отвагой и достижениями. Но всегда есть любимчики. Рогал, мой дорогой брат, возможно, наилучший образец воинского искусства из всех, кого я когда-либо знал. Но вместе с этим он, буду с вами честен, упрям и лишен воображения. Он обладает слишком зашоренным мышлением. Мой отец всегда питал особую слабость к Магнусу, и я думаю, что в нем отец видел свое особое наследие. Но Магнус отчужденный, он всегда держал дистанцию; не в одиночестве, но в отдалении, погрузившись в собственные мысли. Мой отец любит его, но между ними всегда есть напряжение. Мне кажется, что возможно, они слишком похожи. Да и Магнус не отстает от отца. Так уж заведено в семьях, Мерсади.

Робаут, хм… не буду лгать. Я восхищаюсь им. Восхищаюсь обширным списком его заслуг. Если мы воплощаем собой черты наших родителей, леди Олитон, то я сказал бы, что Робаут весьма похож на ту версию отца, что носила имя Алисандр. Без сомнений, он был настоящим соперником. Он стал бы превосходным Магистром Войны.

Но когда дошло до дела, осталось лишь два достойных варианта. Двое любимчиков – давайте не будем притворяться, что это не так. Я сам и единственный сын, который занимает в сердце моего отца место столь же значительное, как и я. Мой ангельский брат, Сангвиний. Он прибыл поздно, но возможно, стал самым любимым из всех. Он тоже невероятно похож на отца, даже больше чем я. Черты лица… тон его голоса…

Он был единственной альтернативой. Хотите, расскажу секрет? Я бы сам выбрал его. Я люблю всех своих братьев, но моя любовь к Сангвинию особенно сильна. Я завидую ему. Звучит странно? Звучит как слабость? Да, завидую. Завидую ему. Хотел бы я иметь хоть крупицу его сверхъестественной изумительности. Он… Как же мне выразиться? Его… невозможно ненавидеть. Вы встречались с ним? Вы обязаны встретиться с ним. У вас перехватит дух от его присутствия. Он, Мерсади, единственный, кому я бы не стал противиться. Любой из нас мог бы стать Магистром Войны. Любой из нас преуспел бы на этом поприще, и мы все бы сплотились вокруг него без сомнений или вопросов. Я обладаю старшинством по праву первенца, и мои заслуги говорят за себя. Но если бы он выбрал вместо меня кого-то из них, то я бы почувствовал себя оскорбленным.

Кого-то, кроме Сангвиния. Если бы отец выбрал его, я бы не поставил под сомнение его решение. Ни на миг. Я бы возрадовался его возвышению и стал бы первым, кто выпил бы в его честь.

Если у моего отца и есть любимый сын, Мерсади, то это Сангвиний.

1: XIV

Осколки

С выгоревших небес идет огненный дождь.

Воинство предателей течет по улочкам и проспектам Палатины. Тысячами, сотнями тысяч они поднимаются по стеклянным лестницам, сплетенным механическими пауками из массива стен, и обрушиваются на Империалис чернильным потопом. Трудно сказать, в скольких местах оказались проломлены величавые стены.

Небо горит черным пламенем, превратившись в филиал ада. Башни и шпили Предела Империалис щеголяют дырами и щербатыми стенами – те, что остались стоять. Они почернели, покрывшись слоем сажи и копотью от пламени.

Масса предателей черна, здесь словно разом собрались все отвратительные демоны Геенны. Эбеновая броня. Мясницкие крюки. Похабные знамена. Вонь разложения. Пузатые доспехи растянуты, словно котлы, булькая внутренними ферментами. Жужжащие тучи мясных мух. Черные шлемы с волчьими пастями, собачьими черепами, кабаньими клыками, хоботами, решетками на мордах. Все они рявкают на небеса, черные против черного, или по-крокодильи шипят на следующих за ними по пятам Нерожденных.

Это – Террацид. Это – настоящий конец и вечная смерть.

Из тьмы, клубящейся вокруг атакующей орды, выскакивают силуэты и обретают плоть, моргая и хныкая. Это Ново-не-рожденные привыкают к своим материализующимся органам чувств и укрепляющимся конечностям, приспосабливаются к незнакомой телесной форме. Они стоят на лапах моа длиной в восемь метров, и каждый коготь на их пальцах величиной с кокосовую скорлупу. Они прыгают на козлиных копытах, покачиваются на бескостных массивах блестящих моллюсковых ног. Они тяжеловесно топают вперед, укрывшись черепашьими панцирями из твердого рога и хитина. Они резвятся и скачут, подпрыгивая, словно стервятники возле трупа, покачивая лебяжьими шеями и щелкая пеликаньими клювами. Они тащатся по земле, глодая мертвецов. Они разворачивают омертвевшие кожаные крылья на удлиненных пальцах и взмывают в воздух, с карканьем поднимаясь все выше. Они вылупляются, словно из раковин, и вытекают наружу, вспениваясь россыпью глаз, или множеством язв, из которых вылезают дрожащие языки-актинии. Они сочатся ненавистью и желчью. Они истекают гноем и кислотой. Они рычат и лают слюнявыми собачьими мордами, и из этих звуков возникают слова; и из этих слов возникает текст их новой религии; и из текста возникают обычаи и обряды их полоумного жречества. Они приступают к ритуалам спарагмоса и отплясывают Макабр. Они выкрикивают в воздух свои имена, ведь их ксеноглоссия позволяет им знать все возможные имена, и своими когтями-троакарами они царапают эти имена на городских камнях. Одно имя – превыше всех, одно имя снова и снова, все чаще и чаще, написанное в страхе и прочитанное в ликовании. И имя это – не Хорус Луперкаль.

Это – танатоксичное не-существование. Это «тогда», это «сейчас», и это «когда», ведь все время уже вышло. Это пророчество, обещание варпа. Это имя, что предвещает погибель.

Разрывы бомб прерывают их. Осколки и шрапнель прошивают их, шипя, точно осы. Агата касается щеки и находит в ней дыру, сквозь которую может дотронуться до зубов.

Она садится. К ней торопится санитар. Он пытается закрыть ее рану, и его руки мгновенно становятся красными от крови. Он всхлипывает. Она не уверена, было ли дело в ней, или в чем-то еще. Она не спрашивает. Она отмахивается от анальгетика и заставляет санитара зашить рану и залепить ее пластырем из псевдоплоти.

Солдаты, с которыми она говорила, ждут, не зная, стоит ли им продолжать.

Он раздраженно делает им знак и бормочет что-то неразборчивое, отчего изо рта у нее идет кровь.

– Вы…? – неуверенно произносит офицер.

– Продолжайте уже, – говорит им адъютант Агаты. – Не тратьте время. Вы остановились на том, кто вы такой.

– Четыре-Ноль-Три, – отвечает офицер. Он выглядит грязным, в плохой экипировке. А разве мы чем-то отличаемся, думает Агата. – Четыреста Третий. Нам сказали доложиться вам.

Он делает паузу.

– Вы – маршал Альдана Агата? – задает он вопрос.

Агата кивает и кашляет.

– Это она, – отвечает адъютант Файкс. – Маршал Агата из Антиохских Воинов Вечерни.

Файкс из Вечерни. Он говорит гордо, словно его слова что-то значат. Ничего они не значат. Эта восьмитысячная армия, которой она командует, всего лишь лоскутная образина, собранная из всех ошметков, которые она смогла отыскать. Когда-то она что-то значила. Была командиром воинства улья. Она стояла у Колоссов, плечом к плечу с Вальдором, Ралдороном и самим Великим Ханом. Они выстояли против худшего, что мог обрушить на них Бледный Король. Тогда, такой подвиг еще был возможен.

Но это время ушло. Ей рассказали, что Великий Хан мертв. Никто не знает, где сейчас отважный Ралдорон. От нее самой осталась лишь грязная душонка, сидящая на тротуаре в умирающем городе, чье лицо сшивает воедино рыдающий мальчишка.

– Четыреста Третий? – произносит Файкс, задавая следующий вопрос, который задала бы она. – Четыреста Третий…что? Я о таком не слышал.

– А это теперь имеет значение? – спрашивает в свою очередь офицер.

– Здесь я решаю, что имеет значение! – рявкает Файкс.

Солдаты неуютно ежатся.

– Мы из лагеря на Холме Висельников, – отвечает офицер. – Большинство из нас оттуда. Призваны на действительную службу две недели назад. Уверяю вас, мы готовы служить.

– Холм Висельников – с любопытством переспрашивает Файкс. – Лагерь для заключенных? Вы были охранниками?

Не имея возможности разговаривать из-за пальцев санитара во рту, Агата мычит и машет Файксу рукой. Он ее не понял.

– Нет, – говорит офицер.

Файкс хмурится. Картина происходящего, наконец, складывается у него в голове. – Вы…осужденные? Вы из штрафного подразделения?

– Да, – звучит ответ.

– Четыреста Третий – это штрафное подразделение?

– Все так, – отвечает офицер, и кажется при этом пристыженным. – Четыреста Третий, Вынужденные Стратиоты.

Файкс косится на Агату. Она буравит его взглядом в ответ, ясно выражая свое мнение.

– Что ж. – Файкс сопит, вновь оборачиваясь к солдатам, не скрывая своего презрения. – Полагаю, нужда превыше всего. Сколько вас?

– Около тысячи, – отвечает офицер. У него серая кожа и серый мундир. Ни у него, ни у его бойцов нет шлемов, лишь грязные фуражки с вышитой на лбу палатинской аквилой. – На пути сюда мы подобрали несколько рот, вернее, то что от них осталось. Отставших с Передней и…

Файксу это не интересно, и он не дает ему закончить.

– Вас одобрили? – спрашивает он. – У вас есть отметки?

Офицер и его бойцы показывают бирки, пришитые к воротничкам. Метки чистоты и пригодности. Корпус Логистики, под присмотром какого-то органа с названием «Префектус», занимался проверкой здоровья людей, проводил осмотры на предмет инфекции, а также волдырей и язв, говорящих о нематериальной порче.

Этих солдат сочли пригодными. Вероятно, многие из них – убийцы, воры и дезертиры, но «чистые» по нынешним меркам.

– Я проверю каждого из вашего личного состава, – говорит Файкс.

– Да, можете проверить, – весьма дружелюбно отвечает офицер.

– Мне не требуется ваше разрешение, – рычит Файкс.

Не раскрывая рта, Агата говорит им обоим заткнуться. Приказ звучит как злобное фырканье.

– Куда вы хотите нас отправить, маршал? – спрашивает офицер.

Агата поднимает палец с просьбой подождать, и пытается не обращать внимания на ощущение входящей в ее щеку тупой иглы.

Санитар закончил. Она встает, прикладывается к фляге, полощет рот и выплевывает розовую жижу на каменные плиты.

– Имя? – спрашивает она. Говорить больно, и слово выходит с трудом.

– Михаил, – отвечает он. – Капитан М…

– Что вы умеете, Михаил? – спрашивает она, комкая каждую согласную.

– У нас есть полевые орудия, – раздается ответ.

Это уже что-то. Она принимается объяснять свою схему развертывания, но каждое слово ей дается с трудом. Она подзывает их к стене стоящего позади жилого блока и начинает рисовать пальцем по толстому слою пыли. Примитивные мазки, схематичные изображения ориентиров, упрощенный план. Вот как все будет, чертит она, рисуя простые для понимания линии. Вражеские массы тут и здесь. Бронемашины поддержки заблокируют фланги и обстреляют их продольным огнем. Они нарушат строй и побегут, вот так. Мы будем здесь. Сюда вы доставите полевые орудия. Здесь – ее пальцы перебегают от крестика к пятну, изображающему врага – будет ваша зона ответственности. Сюда пойдет удар, на этот фланг. Здесь мы устроим наш огневой мешок.

Заключенный-офицер кивает. Ее намерения ясны.

Она возвращается к схеме, чтобы наметить примерные линии отступления, в случае если ее гамбит провалится. Внезапно, стена кажется ей странной на ощупь. Не кирпич, не пыль. Она ощущается мягкой и губчатой. Словно кожа на ее щеке.

Она отдергивает руку, не в силах отвести глаз. Остальные тоже смотря на стену. Участок стены похож на саркому, словно растянутая плоть или сырая шкура. Из провисающих складок, которые смутно напоминают стыки кирпичей и известки, прежде находившиеся на их месте, прорастает жесткая щетина.

Она не может отвести глаз. Она слышит, как стоящего позади Файкса выворачивает на камни. Ее привлекло не полотно крапчатой плоти. Дело в отметках, сделанных ею в пыли. План пропал, и теперь пятна сложились в нечто иное.

Два слова.

– Вы это написали? – спрашивает заключенный-капитан.

Агата качает головой. Она даже не знает, кто такой этот «Темный Король».

Карты Таро, выпавшие из порванного вещмешка мертвого сержанта Экзертуса возле Разави, треплет ветер войны. Словно опавшие листья, они падают на потрескавшийся и окровавленный тротуар.

Некоторые из них порвались, какие-то помялись, какие-то испачканы грязью. Одна из них полыхает огнем.

1: XV

По меркам смертных

Я больше не в силах смотреть, как его руки невольно сжимаются на золотых подлокотниках. Я отворачиваюсь. Подергивания и спазмы слишком многое говорят мне о его состоянии.

Я отворачиваюсь. Мне нужно отвлечься. По любым меркам смертных, эта комната просто огромна. Она сама по себе является знаком, символом. Ее построили под стать царственному воину-королю, каким он некогда был. Огромный зал, чтобы подчеркнуть этот величественный аспект. Он не возражал, поскольку понимал его психологическую значимость. На протяжении веков, архитектуру постоянно использовали для упрочения статуса и авторитета правителей. Здесь он установил свой трон, поэтому здесь, вокруг него, была построена тронная зала, захватывающая дух своими масштабами и величием. Он рассказывал мне, что она напоминает ему огромные соборы минувших эпох, гулкие нефы Шартра, Бове, Католикона Оахаки и кафедрального собора Ню Краснодара, их торжественное безмолвие, святость, символический манифест благоговения. Разумеется, они были построены чтобы славить ложных богов, поэтому он и низверг эти величественные сооружения, но было невозможно отрицать их эстетику. Они внушали веру и повиновение. Они вселяли почтение. Те, кто приходил на встречу с ним, должны были испытывать те же чувства. Они должны были ощутить свою малозначимость. Им необходимо было напомнить, лишив даже тени сомнений, что к нему стоит прислушаться.

Но это всего лишь комната. Она стала тронным залом лишь потому, что для них это зал с троном. Даже Трон – это не трон, не в том смысле, который они придают этому слову. Он не сидит на нем просто, чтобы излучать с него свое превосходство. Трон – это устройство, самый важный и самый древний из ключевых его инструментов. А комната – всего лишь комната, в которой он работает, центральный кабинет среди множества кабинетов, которые другие называют Подземельем, а он считает своей мастерской.

Подземелье. Какие странные, неточные слова, они так легко приклеиваются к вещам. Люди видят то, что хотят видеть. Подземелье, тронный зал, золотой трон, император. Всего лишь слова. Это подземелье, потому что находится глубоко под дворцом, так что конечно оно должно называться подземельем. Не мастерской, не лабораторией, студией, рабочим кабинетом или храмом наук, глубоко погруженным в цельную породу лишь для того, чтобы оградить его от флуктуаций материи и имматерии. Конечно же это тронный зал, ведь он грандиозен и в нем стоит трон. Конечно же он Император, ведь кем еще он может быть? Оно тот, кем им нужно, чтобы он был.

Конечно же это трон, ведь разве он не огромный, золотой и украшенный? И разве на нем не сидит Император?

Золотой Трон – я давным-давно оставил попытки найти ему более подходящее название – это устройство, имеющее множество поразительных применений, одно из которых – сдерживание и управление мощью эфира. Я всегда считал, что он построил его лично, но я также считаю, что он включил в его конструкцию образцы реликтовых технологий. Он искусно пользуется диковинками, которые находил на протяжении своей долгой жизни, перестраивая их и давая им новую цель. То же самое он сделал и с огромным, непостижимым образцом ксеноархеологии, известным как «паутина».

Нам неизвестно, кто и зачем на самом деле построил паутину, и мы можем лишь предполагать, что другие цивилизации находили ее и использовали для своих нужд еще до начала человеческой истории. Однако, нам известно, что мудрые-но-глупые альдари получили ее в наследство, подарили ей имя и пользовались ею как вне-космической сетью для путешествий и коммуникации.

Паутина – это подпространственный лабиринт, простирающийся на всю галактику. Он позволяет совершать перемещения тем, кому хватит силы воли для его использования. Это перемещение целенаправленное и относительно быстрое. Более того, оно абсолютно не подвержено опасностям варпа. Это свидетельствует о гениальности и намерениях альдари. Они строили межзвездную цивилизацию, которая ни в малейшей степени не зависела бы от варпа. Они замышляли отринуть варп, вывести его из уравнения. Они строили под ним, над ним, вокруг него. Они ограничили свое взаимодействие с варпом, поскольку предвидели, что варп всегда, в любых обстоятельствах, полностью поглощает любой развивающийся и психически отзывчивый вид.

Они все знали, но это все равно случилось с ними.

То, как мой повелитель и господин использует паутину, согласуется с их намерениями. В этом причина его преждевременного возвращения с полей Великого Крестового Похода. Он осознал, что человечество не может и не должно полагаться на варп в вопросах путешествий и коммуникации, поэтому со всей поспешностью он приступил к программе овладения, исправления и восстановления паутины, чтобы сделать ее пригодной для людей. Это было ключевой частью его Великого Труда, вероятно, даже более срочной и важной, чем сам поход для объединения миров.

Но его сыновья не поняли этого.

Стоило ли рассказать им? Стоило ли объяснить? А если стоило, почему мы этого не сделали? Признаюсь, это уже совсем другая история и не мне ее рассказывать.

Моя история – вот эта. Его история. Это история о человечестве, о его взлетах и падениях, его непреклонности и неверных решениях. Эта история началась давным-давно, тысячелетия назад, когда мы еще изображали наши надежды и планы на стенах, пальцами и краской, когда мы доверяли чему-то иному приглядывать за нами. С тех самых пор, она тянется и вьется, точно пряжа, точно единственная бесценная ниточка в темном лабиринте неуклюжей, сложной, нескладной и запутанной летописи человечества. И вот он сидит, одинокий чародей на самодельном троне, держа в руке конец этой нити. Это он должен был рассказать эту историю и размотать эту нить, чтобы мы не потерялись в пути. История, нить – они заканчиваются здесь, сейчас или никогда.

Я всегда надеялся на «никогда», но теперь уже не столь уверен в этом. Время истекает, заканчивается, и вместе с ним кончается клубок этой нити. Время пришло, абстрактное, но неумолимое, и оно требует то, что принадлежит ему по праву.

Он сделал все, что было в его силах. Многие оспаривают этот факт, но он правдив. Он сделал все, что было в его силах, чтобы оградить человеческую расу от ее же худших пороков, от коварства, злобы и хищничества других рас, от будущего, которое казалось неизбежным и, прежде всего, от самого себя. Я знаю, что есть многие, очень многие, кто считает его монстром, кто отвергает тот путь, что он проложил своей нитью, кто желает посрамить его намерения и вырвать контроль у него из рук. Что ж, мой повелитель не ищет ни одобрения, ни признания, и абсолютно точно ему никогда не требовалось разрешение. Им двигала рациональность и бескрайняя вера в потенциал нашего вида. Он верит, как верю и я, в то, что человечество способно достичь вершин, которых не достигал еще ни один разумный вид за всю историю вселенной. Апофеоз. Не только для него, а для всей расы. Он верит, и всегда верил, что мы способны сами создать наш завтрашний день и улизнуть от неизбежной погибели в будущем.

Он верит, потому что однажды, давным-давно, он увидел то, что никто другой не видел или не хотел видеть. Он увидел, что никто не приглядывает за нами. Нет никаких богов, нет никакого неописуемого священного нечто, никто и ничто не направляет нас и не ограждает от беды. Мы были одиноки в этом путешествии, и нас ждала лишь одна судьба, лишь одно далекое будущее – то, которое мы сотворим для себя сами.

Разумеется, такое нечто действительно существовало. Но не боги, не такие боги, какими бы мы хотели их видеть или нуждались бы в них, или представляли бы их в своем воображении; не дарители и не защитники. Они вообще не боги – впрочем, как и «трон», это слово использовать легче всего. Мистические силы, высшие создания, существа извне, бесформенные и бесконтрольные уничтожители, которые следовали за нами по пятам на протяжении всего пути. Символические напоминания о предопределенной гибели, ждущей всех нас. Хищники, глядящие на нас из теней, наблюдающие, как мы живем свои жизни, ждущие, когда мы ослабим бдительность или повернемся спиной.

Вспомните еще раз ту стену, много лет назад. Бизона, скачущего оленя, убегающую антилопу, людей с луками и копьями. Но если вы приглядитесь повнимательнее, то там, у края картины, где пальцы нарисовали деревья и высокую траву, вы увидите притаившихся хищников. Они почти незаметны, их выдают лишь кончики ушей и блеск глаз, но они выжидают, пока один из людей не отстанет и не потеряет своих братьев из виду. Они всегда там, даже когда мы не видим их. В темноте у дальнего края пещеры, в ночи, за пределами света костра, под сенью опаленных солнцем кустарников. Они смотрят, они ждут. Они голодны.

Они – всего лишь нечто, и их необходимо отринуть, изгнать. Всего их четверо. Он знает их имена. Никто другой не должен.

Он украл огонь у этих четырех богов-уничтожителей, и использовал его, чтобы держать их подальше. Он использовал его своей рукой, столетие за столетием, чтобы отбрасывать их, когда они подбирались слишком близко. Он находил забавным, как они дергались от собственного пламени.

Но с самого начала он знал, что держать их на расстоянии недостаточно. Мы могли быть бдительны, всегда держать в руке факел; мы могли построить стены, чтобы удерживать их снаружи, возвести города и прятаться в них, но они всегда будут рядом. И так началась долгая игра, труд всей его жизни. Чтобы защитить нас, избавиться от самой возможности того будущего, в котором они пробираются внутрь и пожирают нас заживо, ему придется объявить охоту и убить их всех.

Вот только, как он быстро выяснил, они не из тех тварей, что могут умереть. Они всегда выживают. Их можно лишь отринуть и избегать. И даже в этом он потерпел неудачу, во всяком случае, оказался на самом краю. Таков был план, начертанный им на стене, но он не завершен, а время уже истекает, и завтрашний день не такой, каким он его создавал и какой обещал. А наши стены – недостаточно высоки и недостаточно прочны. Они пытались остановить нас с тех пор, как впервые узнали о его намерениях, и теперь они у самых ворот, готовясь прикончить его.

Я смотрю вовне, напрягая свой мысленный взор до предела. Я не вижу ни надежды, ни спасения. Я не вижу грядущего избавления, но я вижу их. В тенях, среди стеблей высокой травы, прижавшись к земле, они подбираются все ближе.

Итак, все свелось к этому. Он не может сражаться везде одновременно. Времени нет. Время – наш враг. Он больше не может позволить себе роскошь сидеть, смиряя свою боль и оттесняя варп. Он должен выбирать свои битвы и одерживать победы в порядке приоритетной очереди. Он не бог, но исполнял эту роль очень долгое время, заменяя собой аллотеистический вымысел, которого не существует в природе – и неважно, насколько сильно человечество верит в эту фикцию. И хотя нам обоим ненавистно это слово, и мы запрещаем использовать его, он на протяжении столетий был богом во всех практических смыслах этого слова.

Время летит. Часы остановились. Стены рушатся. Я – его доверенный Регент. Я должен дать ему свой совет. Я должен заставить его. Заставить его услышать меня. Чтобы исполнить свой план и спасти надежду на завтрашний день, он должен встать.

Он должен перестать притворяться богом и сразиться, как человек.

1: XVI

Осколки

Они прошли долгий путь, чтобы уничтожить этот мир. Они прибыли с других миров, из темных систем, далеких звезд и еще более далеких звездных скоплений. Они прибыли с каждого уголка пространства, которое было, пусть и на один краткий, величественный миг, Империумом Человечества.

И из-за его пределов. Они прибыли из других пространств, других царств, иных планов творения и отражений реальности. Они пришли из бурлящего океана варпа. Они пришли прямиком из преисподней.

Злобные глаза моргают от яркого света нового мира. Злобные глаза на агрессивных, чудовищных мордах. Черный мех вокруг сверкающих глаз все еще покрыт тающим межзвездным льдом. Они проделали далекий путь, чтобы попасть сюда.

Хелиг Галлор убивает последнего из какого-то предательского Экзертуса в переулке за Домом Сайдала. Некогда он был из седьмой Великой Роты Гвардии Смерти, теперь он – Странствующий Рыцарь, и верность Галлора нерушима и крепка. Он глядит на тела, которыми усеяны клумбы. Идиоты считали, что смогут застать его врасплох. Им пришлось бы набрать не меньше тридцати человек, будь у них желание сразиться по-честному. Впрочем, честность потеряла всякий смысл уже очень давно. Галлору известны знаки различия на пропитанных кровью кителях. Мерудинский 18-й Штурмовой…ну, во всяком случае, ему они некогда принадлежали. Меруд, думает он. Далеко отсюда, за пределами Цикакса. Эти люди проделали долгий путь, чтобы попасть сюда.

Они проделали долгий путь лишь для того, чтобы умереть.

Они проделали долгий путь. Последний этап превратился в медленный, изматывающий подъем через придавленные города-гробницы и древнюю стратиграфию былых цивилизаций, на которых и построили сам Дворец. Их глазам предстали чудеса, места и умопомрачительные реликвии, рядом с которыми Олл Перссон, будь у него желание, мог бы остаться подольше.

Но он не стал. Время играет против них, и сокрушенные пласты раздавленных городов уж слишком напоминают ему краткое резюме всей его жизни. А жизнь эта была долгой, дольше чем у Джона, дольше, чем даже у Него.

Дольше, чем у кого бы то ни было.

Олл не хочет задерживаться и вспоминать. Он хочет добраться до цели. Он отправился в самую долгую и опасную одиссею из всех когда-либо предпринятых, и теперь он хочет завершить ее.

Кроме того, что-то следует за ними по пятам. Оно преследует их с самого Калта, что-то из глубин тьмы, с каждым часом подбирающейся все ближе. Его старые кости чувствуют его приближение.

Как чувствует и нож, дрожащий у него в руке.

Он отправился в путь простым фермером, но жизнь среди урожаев и мирного труда в поте лица своего оказалась лишь кратким периодом отдыха. Его любимым периодом, следует заметить, лучшей среди всех тех небольших историй, из которых составлена его летопись. Но она оказался лишь крошечным островком в необъятном архипелаге его жизненного опыта. Он примерял на себя многие роли, все роли, существующие в природе: солдата, ученого, мужа, труса, пацифиста, родителя, навигатора, правителя, друга… Однажды он даже стал Магистром Войны, первым из носителей этого титула. Прежде всего, прежде всего остального, он был странником. Мореходом, мореплавателем, путешественником, бродягой. Он познал неисчислимые чудеса бродячей жизни и знает, что самая приятная часть путешествия – его завершение. Показавшаяся на горизонте земля. Буруны, разбивающиеся о песчаный пляж. Тусклый свет вечернего солнца, озаряющий крышу дома, по которому он так скучал.

Завершение этого странствия не будет приятным. Он надеется лишь, что оно будет того стоить.

Это путешествие – он уверен, что оно станет для него последним, – было самым странным и самым грандиозным из всех. Настолько странным и настолько опасным, что сказители мифов отвергли бы его, сочтя слишком сказочным. Он ступал меж звезд, через галактики. Своим атамом он создавал прорехи в ткани имматериума и проскальзывал сквозь них из места во время, из времени в место, вопреки плетению истории и ободряющей логике материального мира. То был окружной путь, полный опасностей, и он шел по нему, преследуемый на каждом шагу, только чтобы добраться сюда.

Домой. На Терру. К последнему и самому дальнему берегу. К свету вечернего солнца на знакомой крыше. К месту своего рождения и к месту, где все началось.

К месту, где так или иначе, все завершится.

Олл взял с собой попутчиков. Неохотно, но поступив иначе, он неминуемо обрек бы их на смерть. И даже так, один из них уже пал. Олл беспокоится, сколько из них переживет финишную прямую. Всю дорогу он предлагал им уйти, остаться в безопасных портах и позволить ему идти в одиночку, но они отказались. Теперь они здесь, сбитые с толку, посвятившие себя делу, полностью верные ему по причинам, которым он не может доверять. Джон, его друг, его немезида, называет их Аргонавтами. Олл считает это неуважением как к доблести первого экипажа, носившего это имя, так и к храбрости его нынешней компании. В конце концов, он знал и тех, и других.

Они идут вместе с ним по пещерной тропе, его старые попутчики. Кэтт, латентный псайкер, жмется к нему, дрожа от беспокойства; Догент Кранк, стойкий и упрямый солдат, Хебет Зибес, простой батрак, которому все кажется изумительным, а потому ничто не способно его напугать; и Графт, потрепанный сельскохозяйственный сервитор, который вышел далеко за пределы своего программирования.

На пути они встретили других путешественников. Лидва – или, точнее, ЛИ 2 – телохранитель Эрды, которого одолжили Джону на время. Лидва – космический десантник в некрашеной серебряной броне, твердой и несгибаемой, как он сам. Олл полагает, что он – прототип всех нынешних Астартес, вероятно, даже результат первых тестов, и его генетический профиль не изменен семенем одного из примархов. Его клювастый шлем, модель доспехов и болтерного оружия говорят о временах, когда были созданы первые партии и началось замещение Громовых Воинов. Олл жалеет, что не был вместе с Джоном, чтобы поговорить с Эрдой и порасспрашивать ее о Лидва. Был ли он с ней всегда? Она оставила его себе еще с тех пор, когда в прогеноидных лабораториях Сигиллита произвели первые образцы? Он стал украденным сокровищем, сувениром? Или его преподнесли ей в дар?

Так много загадок, и это еще даже не начало. Больше всего Оллу хотелось просто снова встретиться с Эрдой, поговорить обо всем напрямую, выстроить план, повспоминать общие истории и общих знакомых. Но оказалось, что это невозможно. Что-то – возможно, неровный разрез атамом, или козни преследователей, а может, просто возрастающая плотность варпа вокруг пункта назначения – сбило их с курса, словно внезапный шторм возле Киклад, и выбросило их на пустынный берег в неправильном месте и в неправильное время. Они пережили это несчастье лишь благодаря Джону, который – благослови бог его самоотверженность – отыскал их и вместе с Лидва вытащил их из опасного места.

Олл упустил шанс повстречаться с Эрдой и посоветоваться с человеком, с матер омниум, который значительно мудрее и лучше осведомлен о происходящем, чем он сам. Они могли бы составить план, ведь, сказать по правде, у них самих его нет. Кроме как остановить все это. Любыми необходимыми средствами. Вот и все, кратко и просто. Когда настанет час, Оллу придется импровизировать, прямо как тогда с Полифемом, или во время того неловкого эпизода в спальне Игрэйны.

Хуже того, Олл боится, что их неизвестный преследователь отследит путь к Эрде и обнаружит ее после веков осторожного, добровольного изгнания. Если так и есть, если ей причинили вред…

Еще есть Альфарий. Самый ненадежный, и все же самый необходимый из них всех. Лишь ему известны последние шаги этого пути. И потому Олл вынужден мириться с его присутствием, несмотря на то что никогда не ладил с гидрами. Зубы дракона никогда не падали в землю ему на пользу.

Олл знает, что Альфарий необходим, потому что так ему сказала Актея. Она – еще один новый попутчик, слепая пророчица в красном тряпье, обладающая немыслимой, возможно, даже бессмертной мощью. Она вызывает в его памяти образы цариц-колдуний древней Эгеи и Колхиды, со всеми своими кошмарными достоинствами и прекрасными недостатками. Как и жизнь Джона, жизнь Актеи нитью тянется по всему гобелену этой войны. Ее использовали и выбрасывали обе стороны конфликта. Теперь она вместе с ними, по своей воле и по своим личным причинам. Ну, или так она говорит.

Актея и Альфарий. Без них, они не смогут ни пройти дальше, ни надеяться на успех. Но с ними… возникает вопрос «пройти дальше куда?» Группу объединяет жажда спасения. И Олл совершенно не уверен, что понятие спасения для Актеи в хоть какой-то степени совпадает с его собственным.

Кэтт презирает ее. Частично дело в том, что два активных разума в опасной близости друг от друга начинают испытывать трения, искрясь и вступая друг с другом в дисгармонию. Но Олл знает, что Кэтт видит больше, намного больше, чем может сказать словами. Всю дорогу Кэтт время от времени зыркает на него, задавая немой вопрос: «Зачем ты позволяешь ей идти с нами»? Она слишком напугана, чтобы поделиться своими опасениями с Оллом.

И наконец, разумеется, Джон. Джон Грамматик. Пешка в руках Кабала ксеносов, искусственный Вечный, введенный в игру чтобы развязать войну и довести ее до победы Хоруса, и последующего уничтожения человеческой расы. Этого, как надеялся Кабал, будет достаточно, чтобы навеки избавиться от чудовищной угрозы Хаоса.

Но Кабал отбросил и забыл про этот план геноцида, когда осознал, что мощь Хоруса находится за пределами даже их ловких манипуляций. Оллу известно, что Джон – вечное орудие в чьих-то руках, –  теперь желает все исправить и вывести войну из тупика. Он обрел контроль над своей последней дозой смертности, и намерен использовать ее как надо.

Джон – это та причина, по которой Олл отправился в эту одиссею. Джон считает, что общая история Олла и того существа, что нынче известно всем как Император, может что-то изменить, сбить их с пути к проклятью.

Олл отнюдь не уверен в этом. Ничто и никто, никогда не могло заставить Императора передумать, или убедить Его пересмотреть Свои планы. Но все же есть шанс, крохотный шанс, стоящий всех этих рисков. Шанс заставить Императора перестать вести человечество туда, где находится неизбежный итог Его амбиций, о котором его всегда предупреждал Олл.

Там нет ни триумфа, ни вознесения человеческой расы. Лишь тьма, безнадежность и костер, прославляющий Победу Краха.

Нож дрожит у него в руке. Этот предмет из шлифованного камня стар, прямиком из времен неолита. Он сыграл свою роль в истории: орудие первого убийства, окропленное кровью Авеля, палач Гога. Он был уложен на раскрашенную поверхность большого круглого стола, переходил от демона к человеку и обратно. Олл забрал его у Несущих Слово, которые осознали могущество подобных предметов и принялись собирать их. Клинок, подобный этому, столь же проклятый судьбой, дал начало этому катаклизму. Возможно, если провести похожий ритуал, атам может его и закончить.

Возможно. Атам – всего лишь камень, всего лишь старый камень, но его прошлое породило резонанс в имматериуме, создало разъедающую тень убийства. Ему надоело резать пространство и время. Он убивал уже семь раз. Ему была обещана восьмая смерть.

Если такова цена, Олл сделает то, что должно. Всадит этот клинок прямо в…

Ему не впервой.

– Твои мысли завораживают, – говорит Актея.

– Покинь их, будь добра, – отвечает Олл.

– Я не могу прочесть твой разум, Олланий. Ты умело скрываешь мысли. Но я могу ощутить их. Твои мысли интригуют, словно они… скажем так, немыслимы.

– Он сказал убраться из его головы, так что убирайся, – встревает Кэтт.

Актея медлит и оборачивается к Кэтт, словно глядя прямо на нее, хоть ее слепые глаза и замотаны тканью.

– Может, тогда мне стоит заглянуть в твою? – интересуется она. – У тебя странный разум, девочка. Там так мало от тебя, словно все остальное укрыли и спрятали подальше от глаз. Неужели ты решила забыть, кем была прежде, или там и не о чем было вспоминать?

Раздается шлепок, словно ладонь бьет по коже. Голова Актеи слегка дергается в сторону. Когда она вновь оборачивается, то дотрагивается до расплывшегося в улыбке рта.

– Хорошая попытка, – говорит она. – Учти, что у тебя будет всего одна.

– Одной хватит, – отвечает Кэтт, – если это научит тебя держать свой разум при себе.

– Довольно, – вмешивается Олл, вставая между ними. Он слишком устал для этой нелепицы. Все остальные наблюдают – Зибес, Кранк, даже Графт.

– Мы идем вместе, или расходимся, – ставит условие Олл.

– Здесь? – спрашивает Актея, обводя своими длинными, чувственными пальцами с еще более длинными ногтями окружающую их глубокую расселину. – Разойтись здесь, Олланий?

Они стоят на неровной и узкой тропе. Каменный пол сверкает минеральными жилами. Сгущается мрак, стены нависают у них над головами. Это место похоже на рану, оставшуюся в скале после удара топором.

– Я находил дорогу из других лабиринтов, – говорит он ей. – Будь хорошей девочкой. Не подглядывай.

Актея неожиданно учтиво кивает. – Конечно. Просто я безнадежно любопытна. И я в восторге от компании, в которой нахожусь.

– Это был твой выбор, – напоминает Олл.

– Все так. Прошу прощения, Кэтт, – говорит Актея.

Олл смотрит на Кэтт. Ее кулаки сжаты, на щеках румянец, глаза превратились в узкие щелочки. Она сверлит взглядом Актею. У Кэтт была жалкая жизнь. Олл знает об этом. Будучи незарегистрированным псайкером, Кэтт проводила свои годы прячась, или в изгнании, или все вместе. Ее настораживает все, особенно ненужные вопросы. В маленькой группе Олла она впервые нашла цель. Она пришла к нему как выживший, ка беженец в поисках убежища. Но лишь ей он доверяет безоговорочно, потому что у нее нет личных мотивов, лишь твердая, честная преданность. Он доверяет ей больше, чем Джону. Он доверяет кому угодно больше, чем Актее. Даже чертовой Альфе.

Лидва возникает позади них. Серебряная отделка его доспехов блестит в свете фонарей. Он выглядит таким же бодрым, как и в начале этого долгого, медленного подъема, несколько часов назад.

Его рука прижата к наушнику шлема.

– Сообщение, – говорит он. – От Альфария. Он просит, чтобы мы остались тут. Он проверяет территорию впереди. Он и Грамматик.

– Проверяет? – задает вопрос Кранк.

– Он не объяснил, – отвечает Лидва. – Если спросить, прямого ответа не получишь. Эта часть путешествия за ним. – Он бросает взгляд на Актею. – Верно?

– Верно, – отвечает она.

– Тогда давайте подождем здесь, – говорит Олл. – Отдохните. – Он ищет невысокий валун и облокачивается на него, расслабляя усталые ноги.

Зибес откупоривает фляжку с водой и делает глоток.

Высокая Актея опускается на землю и садится, скрестив ноги, словно на коврике для медитаций в каком-нибудь ашраме. Она кладет руки на колени, ладонями вверх.

– Итак, – интересуется она. – О чем поговорим?

1: XVII

Бастион

Это был Гранд Бореалис, сердце войны, центральное помещение необъятного Бастиона Бхаб. Это была ставка лояльного командования.

Бастион Бхаб, эта величественная и неприступная опорная крепость с окружающими ее круглыми башнями, служил центральным командным узлом Преторианца с самого начала осады. Отсюда поступали все приказы, директивы, команды и сообщения. С тринадцатого числа Секундуса, именно отсюда он дирижировал безупречным оркестром обороны.

Это был Гранд Бореалис. Величественный зал неимоверных размеров. По его бесчисленным экранам и консолям ползли боевые сводки, а на столах-стратегиумах отображались гололитические карты фронтов, над которыми спорили стратеги, разрабатывая новые тактики.

Здесь находился центр принятия решений, ядро Военного Двора. Он бодрствовал днем и ночью, без остановки, без передышки. В нем постоянно звучали голоса, суетились тысячи служащих, щебетали и чирикали уведомления воксов, ноосферные обновления и тактические сводки, жужжали отправленные с поручениями сервочерепа, шебуршали писцы, клерки и посыльные, разгорались споры в рядах Тактика Террестрия, ворчали вызванные сюда генералы и лорды-милитант, проводили инструктажи делегаты от Совета, гудели усилители, клацали когитаторы и ревели сирены.

Здесь находился пост Архама, Магистра Хускарлов, Второго Этого Имени, доверенного лица Дорна на вершине вертикали власти. Пост, который он явно не покидал целыми месяцами.

Здесь, неподалеку, кресло Ворста, капитана-ветерана Имперских Кулаков, заместителя Архама, отозванного с фронта из-за старых ран. Его разум поглощен теорией принятия решений, неусыпно обдумывая сражения, которые вскоре произойдут в действительности.

А вот посты господ тактики… Икаро, Бринлоу, Осака, Гундельфо, Эльг, Монтесере и сотни других, величайшие стратеги-мыслители этой эпохи.

Вздымается дымовая завеса. Потрескивает пламя. Пол усеян осколками стекла и кусочками пластека, заляпан маслом и грязью, завален брошенными файлами и докладами. Страницы колышутся и шелестят на ветру, проникающем сквозь некогда целые окна.

Это – Великий Стратегиум, стол, за которым некогда сидели и спорили Преторианец, Хан и Ангел. Он разбит и перевернут. Вот треснувшие и расколотые пластины гололитических панелей. Вот петли разорванных кабелей, свисающие, точно кишки, из корпусов вычислительных кафедр. Стены опалены, в них зияют дыры от попаданий масс-реактивных снарядов и лазерного оружия.

Пол залит кровью, ее капли и росчерки усеивают панели, а на стенах видны красные брызги, которые уже начали течь. Вокруг тела погибших, убитых прежде, чем они смогли эвакуироваться. Здесь те, кто погиб, защищая дверные проемы. Снаружи слышен рев и завывания боевых сирен на рыскающих вокруг предательских машинах, и рев орды, грабящей нижние уровни. Им вторит хихиканье Нерожденных.

Это – Гранд Бореалис. Его пожирает пламя, его наполняет вонь убитых людей. Это – разваленная скотобойня, в которую он превратился за прошедшие четыре часа.

Он стоял с самого начала. Теперь он пал, сметенный волной апокалипсиса, захлестнувшей Внутренний Дворец. Те, кто был внутри, оставались на посту до самого последнего момента, полные решимости продолжать свой незаменимый труд. Многие покинули его слишком поздно, чтобы успеть сбежать. Выжило меньшинство.

Вот эти ошметки мяса, волос и ткани – четвертый господин Тактики Террестрия, Юлий Гундельфо. Этот обгорелый труп – рубрикатор сеньорис Гитон Ки. Это изуродованное тело – младший администрар Патрис Сатор Омес. Этот кровавый фарш – полковник Линь-Ху Куэй. Эта мешанина крови и плоти – адъюдикатор данных Перес Грист. Эта голова, насаженная на пику – контролер-вычислитель Арнольф Ван Халмер. Это тело, облаченное в зеленые одежды – Нитали Хенгмуир, Избранный Малкадора.

Вот эти брызги и пятна крови – госпожа Тактики Катарина Эльг, руководившая Сатурнианской обороной, и та, чье тело забрали с собой убегающие выжившие, тщась бесплодной надеждой на ее спасение.

Это – Ворст, капитан-ветеран Имперских Кулаков, не покинувший свой пост. Болтер выпадает из его руки и с грохотом падает на пол.

Это – Таркез Малабрё, магистр Катуланских Налетчиков из Сынов Хоруса. Он налегает на свой клинок, и тот с кровавым фонтаном выскальзывает из тела Ворста, отцепляя его от стены Гранд Бореалиса. Капитан-ветеран медленно оседает на пол и заваливается набок.

Бастион Бхаб захвачен.

1: XVIII

Запись интервью, проведенного летописцем Олитон

Но он выбрал меня.

Такая честь. Я заслужил ее. Он выбрал меня из-за нашей особой близости, из-за тех тридцати безупречных лет, да и мои достижения говорят за себя. Более того, миледи, мне кажется, он выбрал меня из-за моей… Как бы это сказать? Я легко лажу с людьми. Каждый человек может найти во мне себя. Сангвиний гораздо благороднее меня. Но его неземное достоинство, сама его сущность и причина, по которой все его обожают… делает его неприступным. Его совершенство стало той причиной, по которой его не выбрали. Мое несовершенство сделало меня более подходящим кандидатом.

Я почувствовал облегчение, когда назвали мое имя. Я никому не рассказывал этого прежде. Облегчение. Это было правильное решение. Сам не могу поверить этому бесстыдству, с которым говорю сейчас. Мерсади, в вас есть что-то, что расслабляет меня и побуждает общаться свободно, не фильтруя свою речь.

Я почувствовал облегчение. И, зная, кого он мог выбрать, поклялся не подвести его. Отцы и дети, а? В таких понятиях всегда есть структура, сложная паутина крови и взаимоотношений, которой следует придерживаться. Я очень хорошо понимаю это, особенно теперь, когда у меня есть свои сыновья.

Видите ли, у всех нас есть свои любимчики.

Эзекиль? О, не буду ничего вам говорить. Решите для себя сами. Впрочем, скажу лишь, что Эзекилю предстоят дела, которые я никогда бы не смог совершить. Его достижения затмят мои собственные, я в этом уверен. Но назвать ли его моим любимцем? Мамзель Олитон, это зависит от того, каким мерилом вы измеряете подобные вещи, как двигаетесь по этому семейному древу. Все они – мои любимые сыны. Эзекиль – самый могучий из них, сильнее всех предан делу, сильнее всех похож на меня. Но Сеян обладает силой иного рода. Если Эзекиль – мой Луперкаль, мой первый сын, тогда Сеян – мой Гиллиман, Седирэ – мой Дорн, Торгаддон – мой Феррус.

Ну и конечно есть Локен, куда же без него. Полагаю, вы уже встречались с ним? Он настолько не похож на меня. Он – самый любимый сын. Если кто спросит, я буду это отрицать. Мне нельзя демонстрировать подобное расположение. Но, строго между нами, он – мой Сангвиний.

И как отец, я люблю их и доверяю им всем, ведь они, как и я сам, верные инструменты. Инструменты, которыми можно придать форму будущему и сотворить цивилизацию. Каждый из них, даже… простите, летописец… даже Малогарст, который колотит в дверь моих покоев, хотя ему отлично известно, что я разговариваю с вами и меня не нужно беспокоить.

Что тебе нужно, советник? Ты же видишь, что я занят.

Говори уже.

– Вы обязаны пойти со мной, Магистр Войны.

Неужели? Почему это я «обязан», Малогарст? Я тут разговариваю с летописцем. Что бы там ни было, я уверен, что Первый Капитан способен…

– Вы обязаны пойти со мной, Магистр Войны.

Какой настойчивый. Не похоже на тебя, Мал. Скажи мне, с чего вдруг я «обязан» что-то там…

– Время давно вышло. Прошу.

Меня возмущает твой тон, Малогарст. Ты ведешь себя бесцеремонно, прямо в присутствии моей гостьи. Куда она делась? Она была прямо тут. В этом кресле.

– Вы обязаны пойти со мной, Магистр Войны.

Хватит скулить, Малогарст. Куда делась женщина? Ты что, испугал ее своими мольбами…

– Я заклинаю вас, мой Магистр Войны. Вы обязаны пойти со мной.

Я обязан? Серьезно, я – «обязан»?

– Прошу прощения, но вы обязаны. Мы ждали так долго. Вы нужны нам. Вы нужны на этой войне.

Войне? Ксенобия – всего лишь рядовое приведение к согласию, Мал, Первый Капитан способен управиться с ним во сне…

– Умоляю вас, мой господин.

В комнате тепло. Чувствуется запах мяса и ободранных костей. Ты открываешь глаза, не осознавая, что они были закрыты и видишь тусклый свет. Лицо. Эхо чьего-то голоса. Ты что, спал? Возможно. Ты устал, так сильно устал за последние несколько дней. Устал сильнее, чем когда-либо. Но ты не должен показывать свою усталость никому из них, ни одному из твоих сыновей. Ты – Луперкаль. Ты – Магистр Войны, именно это ты только что говорил молодой женщине.

– Я медитировал, – говоришь ты. – Переживал момент внутренней рефлексии, чтобы обрести сосредоточенность и ясность ума. Как наши дела, Малогарст?

Лицо смотрит на тебя. На нем читаются смирение, уважение, но помимо них – тень беспокойства.

– Я – Аргонис, мой господин, – говорит лицо. – Аргонис.

Ты садишься. Чувствуешь горечь во рту, на вкус напоминающую горький запах в комнате.

– Ну конечно, – отвечаешь ты. – Прости, мои мысли слегка не на месте.

– Прошу вас, повелитель. Это неважно. Мне жаль, что пришлось побеспокоить вас во время отдыха.

Ты отмахиваешься небрежным жестом. Ты чувствуешь тяжесть.

– Где Малогарст? – спрашиваешь ты. В горле застыл ком. Речь кажется тебе чуждой. Как же глубоко ты спал?

– Он… не здесь, Магистр Войны. Я…я Аргонис. Ваш советник.

Ты киваешь. – Я знаю. Ты это говорил. И еще ты говорил что-то о войне?

Лицо, человек, Аргонис колеблется. Его доспехи выглядят черными, это кажется странным. Его зовут… Кинор Аргонис, вот как. Хороший человек. Хороший воин. Хороший сын. Его что-то беспокоит.

– Говори, Кинор, – подбадриваешь его ты. Ты стараешься говорить мягче. Иногда тебе приходится играть роль терпеливого отца, когда младшие чины вынуждены общаться с тобой напрямую.

– Было обсуждение… совет, – неуверенно произносит Аргонис. – Решили, что я должен прийти к вам. Вы нужны нам. Вы были нужны нам намного раньше. Мы больше не можем ждать.

– Кто это «мы», советник?

Аргонис не отвечает. Ты встаешь, и он опускает глаза к полу.

– Что ж, сын, тогда расскажи мне об этой войне, – говоришь ты. Ты кладешь ладонь на щеку воина и поворачиваешь его голову так, чтобы он встретился с тобой взглядом. Это что, страх в его глазах? Откуда страх?

– Мы на перепутье, – неуверенно отвечает Аргонис. – Задействованы определенные… элементы, которые необходимо взвесить и оценить. Как можете только вы. Мы жаждем ваших инструкций. Мы жаждем вашего приказа.

– Покажи мне.

– Полная тактическая выкладка отображена здесь, самая полная в нашем распоряжении.

– Помехи? Искажения?

– Ну… разумеется, повелитель.

Ты осматриваешь огромную голограмму. – Значит, это полный анализ приведения к согласию Ксенобии?

– Ксенобии? Нет, повелитель. Не Ксенобии.

– Тогда на что же я смотрю?

– На Терру, повелитель.

Название повисло в воздухе.

– Разумеется. Разумеется, она, – говоришь ты. Ты стараешься, чтобы твой голос звучал расслабленно. Ты пытаешься рассмеяться, превратить все в шутку, но смех застревает у тебя в горле. Ты не должен показывать немощную слабость, особенно младшим чинам, вроде него. Они обожают тебя. Что это за привкус на языке? Кровь? Что не так с твоим ртом?

– Ну, посмотрим, – говоришь ты. – Давайте прикинем наши возможности. Советник, скажи Сеяну, чтобы немедленно пришел сюда. Мне пригодится его мнение на этот счет.

– Я… Повелитель.

– И найди ту женщину. Летописца. Принеси ей мои извинения за задержку и скажи ей, что попозже я снова поговорю с ней.

Стены дышат. Советник торопится прочь. Ты не смотришь ему вслед. Изображение захватывает все твое внимание. Вот где ты сейчас. Вот где ты был все это время. Где тебе всегда полагалось быть.

Терра. Старая Земля. Самое начало и самый конец.

Ты обязан очистить свой разум. Сосредоточиться. Это важно. Важнее, чем все остальное. Жаль, что ты не помнишь, почему.

И вдруг, ты вспоминаешь. Внезапно. Память струится сквозь твое тело, словно внезапный поток талой воды из умирающего ледника. Она течет сквозь твою плоть и кости, вызывая к жизни всевозможные судороги, спазмы и боль. Столь многое изменилось. Ты сам изменился. Ты едва узнаешь себя.

В дышащих углах комнаты, в складках теплого мрака, шепчут тени. Ты понимаешь, что знаешь имя каждой тени, а они знают твое.

Это – Терра. Это конец, и наступающее мгновение смерти. Это величайший труд твоей жизни, не считая того, что последует за ним, когда ты возьмешь в руки бразды правления. Лишь ты способен на это. Лишь ты был создан для этого. Ни у кого другого не хватит дальновидности или проницательности. Пока что, это обычное приведение к согласию, которое, к сожалению, потребовало полного просвещения. Этот мир начинает доставлять проблемы. Какая досада. Произошла ошибка, порожденная недопониманием. Есть трудности с доверием и восприятием. Дело не из легких, и ты искренне сожалеешь о происходящем сейчас. Глубоко сожалеешь. Но ты полон оптимизма, спокоен и умел, как всегда. Есть лишь один способ решить эту задачу. Если ты собрался сделать то, зачем пришел сюда, ты обязан быть тверд и стремителен, как учил тебя отец.

Тверд и стремителен. Несгибаем перед лицом прискорбного и разочаровывающего поворота событий. Ты пытался быть рассудительным. Они не стали слушать.

Ты хочешь, чтобы это было отражено в протоколе. Надо убедиться, что женщина все запишет.

Она была прямо тут.

1: XIX

Осколки

Ледяные фигуры на высоких парапетах. На дорогах гололедица. В рытвинах замерзает кровь. У восточных окраин Санктума бушует метель. Воздух желтеет. Хмурые тучи извергают красную, извивающуюся молнию, раскалывая шпили. Молния бьет в Противосолонную Башню, и верхняя секция исчезает в облаке камней и плитки.

У тех, кому довелось это увидеть, в голове возникает образ тридцать третьей арканы Таро, которая символизирует поворот судьбы, или же цель, достигнутую с помощью жертвы, или же вдохновение, способное изменить мир.

Или, возможно, просто рухнувшую башню, объятую пламенем.

Дерри Кассье, младший заряжающий, катит тележку со снарядом к Старому Лорду Рогалу. Кассье всего лишь семнадцать. «Старый Лорд Рогал» – это тяжелое орудие, один из шестидесяти «Сотрясателей», батарея которых установлена вдоль Подъема Предиканта возле Врат Примус. После девяти часов почти непрерывного обстрела, поднятые стволы шестидесяти орудий пылают, словно угли. Многие из них вышли из строя по вине перегрева и последующей деформации, заклинившего затвора или треснувшего ствола. Глаза Кассье покраснели от лопнувших сосудов, бинты на ушах пропитались кровью, несмотря на прорезиненные затычки. Это будет последний выстрел «Старого Лорда Рогала». Это будет последний выстрел батареи. Сорокакилограммовый фугасный снаряд повышенной мощности был последним на полевом складе. Кассье достает мелок, чтобы написать на снаряде свое имя в качестве прощальной записки, но пальцы слишком одеревенели и не слушаются его.

Ревут огнеметы, очищая захваченные бункеры от человеческой плоти.

Последние волны лояльных «Грозовых птиц» и «Ястребиных крыльев» поднимаются с Полей Брахмапутры в последней попытке помешать колоннам Предательских Легионов, которые широкими реками, шире чем Ганг или Карнали, текут в сердце империи. Никто из них не вернулся. Тех, кто сможет преодолеть ураганный шквал противовоздушной обороны, сокрушит сам воздух. Ярость циклона сломает им крылья, сорвет с небес, разметает, точно цветочные лепестки или просто отшвырнет, словно опавшие осенние листья.

Бродячие огненные бури, не сдерживаемые и неуправляемые, пожирают целые районы, словно какой-то безумный доктор пытается исцелить умирающий мир с помощью ожоговой терапии и прижиганий.

Ослепшая Нахина Праффет добирается до воронки шириной в девяносто метров. Вся ее бригада, 467-й Танзирский Экзертус попал под шквальный обстрел при наступлении на Гряду Конига. Капрал зовет медика. Она на ощупь пытается найти помощь. Натыкается на чью-то руку. Но кроме руки там ничего нет. Живых не осталось. Невредимых тоже.

Альфарий отклоняется назад и протягивает Джону руку. Джон вздыхает, принимая ее, и позволяет поднять себя на край обрыва.

Он попал в огромную пещеру. Когда-то она была еще больше, но, как и все в этих глубинах, ее сжало, потолок обвалился под тяжестью верхних уровней. Некогда она для чего-то предназначалась. Джон не может сказать, для чего именно. Может, была частью мануфактуры или транзитной станцией. Участки старых стены покрыты либо плиткой, либо ржавыми металлическими пластинами. Пол завален мусором, самыми обыкновенными отходами повседневной жизни, которая – возможно, внезапно – остановилась тысячелетия назад. Обертка от банки, бумажный стаканчик, детская пластиковая погремушка, чудом уцелевший корешок билета, на котором указана стоимость дороги в один конец из одного места в другое. Джон уверен, что ни то, ни другое место уже не существуют.

Дорога в один конец.

– Что мы тут делаем? – спрашивает он Альфария. Воин показывает рукой.

То, что Джон поначалу принял за ряд стеллажей вдоль стены пещеры, оказалось несколькими крупными объектами, которые кто-то выставил в ряд под навесом и укрыл защитными чехлами. Альфарий идет к одному из них и стягивает с него тент. Полотно падает на землю, поднимая облако собравшейся на нем пыли, и под ним оказывается грязный корпус бронетранспортера «Аврокс». Он отмечен цветами и знаками различия VII легиона Астартес.

– Какого черта? – вырывается у Джона.

Альфарий идет вдоль строя, сдергивая остальные чехлы. Еще два «Аврокса», один из VII легиона, другой из Палатинской Горты. Гортовская машина явно проржавела насквозь. «Горгон» Ополчения. Два «Мастодонта» в цветах Старой Сотни. Один бронетранспортер «Триарос» Механикуса. «Дракозан» Экзертуса. «Носорог» Белых Шрамов. Грави-транспортер «Коронус», сверкающий ослепительным золотом Легио Кустодес.

– Помоги мне осмотреть их, – говорит Альфарий.

– Что это?

– Полустанок. Тайный склад. Наш авангард смог добыть эти машины и спрятал их сюда несколько лет назад.

– Добыть?

– Называй это как хочешь, Джон. Мы прошли долгий путь, но и впереди осталось немало. Нам нужен транспорт, иначе люди его не осилят.

Джон старается не цепляться к тому, как Альфарий сказал «люди», словно Джон не один из них.

– Значит, вы сперли все это барахло и припарковали здесь, внизу, просто на всякий случай?

– Да, – отвечает Альфарий.

– И воинов тоже?

– Да.

– На случай…?

– На случай любой требующейся от нас задачи. Пожалуйста, помоги мне осмотреть их, Джон. Так будет быстрее. Эти машины оставили здесь без должного обслуживания. Возможно, ни одна из них больше никуда не поедет. Проверь энергоресурс, вторичный или первичный. Посмотрим, сможем ли мы организовать холодный запуск. Если нет, то придется мне прогреть генератор и попробовать форсированное зажигание… Это займет время.

Джон идет к «Мастодонту», прислоняет винтовку к гусенице и вскарабкивается на холодный корпус. Он принимается за люк, пытаясь открыть затворы.

– Итак, – начинает Джон. – Теперь мы можем поговорить? Теперь мы за пределами мысли?

На мгновение, Альфарий исчез. Джон слышит, как открывается люк на стоящей рядом машине. Он забирается в «Мастодонт», на ощупь находит кресло водителя и пытается отыскать гальвано-панель. Он щелкает главными выключателями, первый, второй, третий. Ни малейшей искорки.

Он выбирается наружу.

– Этот помер, – кричит он.

Альфарий появляется снова. Он вытащил что-то из другой машины. Это техника Альфа Легиона, металлический контейнер размером с полевую печку. Он ставит его возле «Мастодонта», поворачивает верхнюю часть, надавливает, и боковые панели разворачиваются, словно лепестки. Внутри контейнера загорается тусклый синий огонек.

Пси-подавитель. Джон чувствует его отупляющую пульсацию в затылке.

– Мне нужна твоя помощь, – говорит Альфарий, встав возле подавителя и глядя на Джона.

– Мне нужно твое доверие, – парирует Джон. – Махнемся не глядя?

Альфарий кивает. Джон садится на край холодного корпуса и выжидающе смотрит на него, болтая ногами.

– В самом начале Войны Ереси, – приступает к рассказу Альфарий, – мой легион принял меры. На случай непредвиденных обстоятельств. Мы поместили резервные подразделения в стазис, прямо под Дворцом. Мы организовали тайные склады с добытыми машинами. Это один из них. Мы нанесли на карты маршруты, туда и обратно.

– Туда и обратно?

– Вроде нашего, Джон. Пока Дорн укреплял Дворец у нас над головами, мы изучали трещины.

– И Дорн их проморгал?

Альфарий качает головой.

– Вовсе нет. Он знает о них. Насколько могут судить наши оперативники, Дорн оставил нетронутыми шесть скрытых маршрутов. Как следует скрытых, даже от тщательной разведки Пертурабо. Дорн умный человек. Мы смогли найти лишь этот.

– Он оставил шесть открытых путей во Дворец? – спрашивает Джон. – Это что еще за фортификация такая?

– Не во Дворец, Джон. Из него.

Джон мгновение раздумывает над его словами.

– Боги, – произносит он. – Чтобы сбежать?

– Чтобы вывести Его, Джон.

– Дорн рассчитывал проиграть?

– Он решил победить, – говорит Альфарий. – Но Дорн педантичен. Он подготовился ко всем возможным исходам. Мы же, в свою очередь, решили воспользоваться им…

– Для чего?

– Что ж, в этом все и дело. Для всего, что потребуется, Джон. Как только план Кабала пошел под откос, мы также подготовились ко всем возможным исходам. Попасть внутрь, для поддержки Трона. Атаковать, для поддержки Луперкаля. В зависимости от того, какая тактика окажется наилучшей.

– Позволь прояснить этот момент… Вы ждали, пока не обозначится победитель, чтобы примкнуть к правильной стороне?

– Весьма примитивное заключение, Джон. Мы ждали и смотрели, как будут разыгрываться события, чтобы вступить в игру и обеспечить максимальное преимущество самим себе.

– И вот этим ты сейчас занят? – спрашивает Джон. – Ты помогаешь нам? Эту сторону ты в итоге выбрал?

– Вовсе нет. – На мгновение Альфарий замолкает, словно решая, говорить ли дальше. – Очевидно, что Хоруса нужно остановить. Чем бы он ни стал… Джон, это больше не гражданская война. Это не Магистр Войны, обратившийся против своего царя. Это не политика, в данный момент это уже даже не материальная война. Все правила изменились. Сейчас важнее всего предотвратить полное и окончательное вымирание человеческой цивилизации.

– Значит, нам нужно одно и то же, – подтверждает Джон.

– Джон, меня отправили сюда с целью запуска экспресс-активации размещенных здесь спящих подразделений. Пробудить их от анабиоза, чтобы они могли начать проведение боевых операций.

– Против Хоруса?

– Втайне. Нас не так много, однако, как ты, наверное, помнишь, мы можем действовать с хирургической эффективностью. Проблема в том, Джон, что спрятанные здесь Астартес понятия не имеют, для чего их пробуждают. Они погрузились в стазис не зная, на чьей стороне окажутся при выходе из него. Чтобы сохранить вертикаль власти и обеспечить выполнение приказов, их всех предварительно настроили реагировать на кодовые слова. У нас был список. Одно слово, внедренное автоматическим гипнозом в момент пробуждения, и воин незамедлительно осознает свои параметры. И столь же незамедлительно следует им.

– Одно слово?

– Да, и в каждом заложен план. «Стрелец» активировал верность Хорусу. «Ксенофонт» активировал верность Императору. «Пирам» активировал приказ на взаимное уничтожение, чтобы свергнуть обоих, если бы это сочли необходимым…

– Бог ты мой!

– «Фисба» обозначала эвакуацию и отступление. «Орфей» приказывал игнорировать обе стороны и сосредоточиться на самом Хаосе. Сразиться с ним, или отыскать средства его контролировать. И так далее, и тому подобное. Таких было много. Гипно-код на любой случай, для всех возможных ситуаций. Меня отправили инициировать протокол «Ксенофонт».

– Верность Императору.

– Именно.

– Отлично, – пожимает плечами Джон. – Уже что-то. И почему сказанное тобой должно завоевать мое доверие?

– Потому что я едва успел начать, когда появилась она и нашла меня.

– Ты про Актею?

Альфарий кивает.

– И?

– Ты видишь ее силу, Джон, – говорит Альфарий. – Я делаю это не по своей воле. Как раз напротив. Он полностью контролирует меня. Все, что я делаю, я делаю вынужденно, и не могу сопротивляться.

Джон показывает на пси-подавитель.

– Ну, теперь-то можешь. Это устройство заблокировало ее.

– Всего лишь приглушило, Джон. И очень ненадолго.

– В любом случае, она не сможет удерживать ментальный контроль такой силы вечно.

– Ей и не нужно, – отвечает Альфарий. – Отыскав меня, она прочитала мой разум и активировала внутри меня одно из кодовых слов. Мне об этом известно, но я мало что могу с этим поделать.  Я действую по заложенному протоколу, и вот это – он указывает на подавитель – дает мне, пусть и временно, достаточно свободы воли, чтобы умолять тебя о доверии и помощи.

– Чего? В память о былых временах?

– Да, можно и так сказать.

Джон кивает, вскинув брови. – Так кто же ты, старый друг?

– Я совершенно уверен, что ты и так уже знаешь, Джон. Ты тщательно изучил мои речевые шаблоны.

– Инго Пек.

– Верно. – Альфа-легионер разблокирует шлем и снимает его с головы. Открывшееся Джону лицо выглядит знакомо, но это их общая черта. Они все так похожи. Если бы Джон увидел его лицо с самого начала, то все равно очень долго выяснял бы, какому конкретно воину Альфа Легиона оно принадлежит. И даже тогда он не мог бы быть полностью уверен.

Но теперь он уверен – настолько, насколько возможно. Лицо, голос, неуловимые микровыражения аффекта, которые способен распознать лишь логокинетик.

– Какое? – спрашивает Джон.

– Какое – что?

– Какое кодовое слово она использовала, Пек?

– «Орфей» – отвечает тот.

– Дерьмо, – ругается Джон. – Сражаться с Хаосом напрямую… или получить контроль над ним?

Пек кивает.

– Зачем?

– Затем, что именно этого она хочет, – отвечает Пек. – Да, она хочет прекратить эту войну. Этот вид войны. Она говорит, что Хорус – лишь марионетка, соломенное чучело, которое так глубоко погрузилось в варп, что тот полностью поработил его. Но он силен. Ты знаешь, насколько силен Хорус Луперкаль, Джон. Ведьма считает, что его можно обратить.

– Отвратить от Хаоса, ты имеешь ввиду? Спасти?

Пек качает головой. – Обратить против Хаоса, Джон. Она думает, что его можно обратить на борьбу с ним. Она полагает, он достаточно силен, чтобы ухватиться за цепи, которыми его сковал Хаос, сбросить их с себя и использовать их же, чтобы подчинить его.

– Хаос?

– Да, Джон.

– Подчинить Хаос?

– Да, Джон.

– Что ж, выходит, она просто неимоверно тупая дура.

Пек смеется, но в его смехе не слышно веселья. – Многие мечтали подчинить себе Хаос, очень долгое время, – говорит он. – Каждый думает, что именно он сможет это сделать… Луперкаль, Финикиец, Лоргар Аврелиан, Бледный Король… даже этот мелкий изворотливый ублюдок Эреб, так называемая Длань Судьбы… все они думали, что способны на это, и все они в итоге стали рабами тьмы. Так это устроено. Никому такое не под силу. Некоторые считают, что они подчинили варп, но это всего лишь сам варп шепчет им то, что они хотят услышать, в тоже время радостно дергая их за ниточки.

– А Император? – спрашивает Джон.

– Возможно. Если кому и под силу, то ему. Когда-то. Но не теперь. Всего этого не происходило бы сейчас, если бы Он преуспел в том, в чем другие потерпели неудачу.

– Но ведьма считает, что способна на это?

– Она тоже считает себя дланью судьбы, Джон. Только лучше. Она думает, что может направить Хоруса, скорректировать курс, изменить его подход, даже в заключительной фазе игры. Она уверена, что способна использовать его в качестве инструмента и, поскольку он неимоверно силен, повелевать Хаосом.

– Я ссылаюсь на свое предыдущее утверждение, – говорит Джон.

– А я ссылаюсь на свое, – отвечает Пек. – Я помогаю ей сделать это. Я всецело предан этому делу. Вот что означает «Орфей». Я борюсь с ним, но ничего не выйдет. Я не способен преодолеть активированный протокол. Все, на что меня хватает, это созерцать свои действия, словно я какой-то независимый наблюдатель, вне своего тела и разума. И скажу тебе так… ты не представляешь, каких усилий мне это стоит, даже когда эта штука работает. Я говорю тебе это и умоляю принять меры.

– Остановить ее?

– Да. Остановить ее. И, хоть мне и искренне жаль, но возможно и меня тоже. Потому что обработка продолжит действовать даже после ее смерти.

– Срань господня, Пек! Как мне остановить ее? Или тебя? Мне кажется, ты серьезно переоцениваешь мои способности.

– Ты всегда был находчив, Джон.

Джон спрыгивает с машины.

– Я не смогу сделать это один, – размышляет он вслух. – Мне понадобятся остальные. Олл. Лидва.

Пек кивает.

– В любом случае, не сейчас.

– Почему это? – спрашивает Пек.

– Потому что, дебила ты кусок, даже если случится невозможное и мы каким-то сраным чудом сможем одолеть и тебя, и ведьму, то заплутаем здесь навсегда. Нам нужно выполнить собственную задачу. И мы прошли охрененно долгий путь, чтобы это сделать. Проведи нас во Дворец. Как только окажемся там, то может быть, что-нибудь придумаем.

Пек снова кивает. – Да, это разумно, – соглашается он.

– Выруби подавитель и засунь куда-нибудь, – распоряжается Джон, не переставая шевелить мозгами. – Он может мне понадобиться. Черт, он мне точно понадобится. И оружие. Что-нибудь потяжелее.

– Тайники с оружием есть на борту каждой машины.

– Прекрасно, – говорит Джон. – Давай выясним, работает ли хоть одна из них.

– Согласен, – говорит Пек.

Внезапно, он кладет огромную ладонь на плечо Джона и смотрит ему в глаза. Джон дергается.

– Спасибо, Джон, – произносит Пек. – Нужно сказать это сейчас, потому что потом, наверное, уже не смогу.

– В память о былом, а, Инго?

Пек поворачивается и тянется к подавителю.

– Погоди, – останавливает его Джон. – Погоди… Инго… зачем она помогает нам?

– Что?

– Если принять все это, Пек, и если ситуация впрямь такова, как ты ее преподнес, то это все равно не объясняет, почему она помогает нам. Зачем она пошла искать нас в Хатай-Антакья, зачем спасла наши задницы. Зачем так утруждать себя?

– Ох, Джон, – вздыхает Пек. – Я думал, ты уже сложил весь паззл. Вы – часть ее плана. Вы нужны ей. То, что она сказала про вас, что вы – набор собранных вместе архетипов – это может быть правдой. Это может иметь какое-то ритуальное значение. Но ей абсолютно точно нужен Олланий. Олланий и этот его нож. Вы нужны ей, чтобы помочь сдержать Хоруса Луперкаля и позволить ей обратить его. В руках Вечного, вроде Оллания, этот маленький каменный ножичек может стать практически единственным орудием, которое возможно – и я имею ввиду лишь возможно – имеет шанс навредить ему.

– Мда, – тихо произносит Джон. – У меня было ужасное предчувствие, что именно за этим.

1: XX

Контекст

На Орлином Пути так много людей. Киилер целый час брела против потока, пытаясь отыскать и направить остальных членов конклава. На каждом шагу люди тянут руки, чтобы коснуться ее. Они таращатся. Они называют ее имя.

– Ты – она? – вопрошают они. – Ты – она?

– Не останавливайтесь, – говорит им она. – Идите на север.

Никому из них нельзя останавливаться. Это единственный способ послужить Ему. Не останавливаться и твердо верить, что еще есть будущее, к которому стоит идти. Не переставать верить, что Ему известно больше, что Он видит дальше простых смертных. Не останавливаться, чтобы замысел исполнился.

Она слышит грохот и чьи-то вопли. Навис Торговый и его базальтовые колонны рухнули на улицу, прямо в гущу толпы. Люди погибли.

У нее перехватывает дыхание. И это тоже часть плана? Страдание – часть замысла? Должны ли мы терпеть, чтобы что-то доказать? Или достойны лишь те, кто выживет? Неужели смерть отсеивает недостойных?

Ей ненавистен ход ее мыслей и то, как вера вступает в борьбу с рассудком. Чтобы не завопить, ей приходится поверить, что Он видит более широкий контекст и то, что невыносимо ей, имеет значение для Него. Неужели мы созданы, чтобы страдать? Быть может, наше предназначение не в простом страдании, а в превозмогании через него?

Затем она кое-что вспоминает. То, что сказал ей Локен перед тем, как покинуть ее для создания арьергарда.

– Император – щит и покровитель человечества, Эуфратия, но где тогда Его щит? Это мы. Мы – Его щит. Это обоюдный процесс. Он защищает нас, а мы, своей верой и стойкостью, защищаем Его. Мы – одно целое, человечество и Император, Император и человечество, связанные воедино. Мы едины вместе, или мы ничто.

Возможно, это и есть настоящий метаверитас. Не погружаться так глубоко в собственную боль, чтобы забыть о широком контексте. Если поделиться можно всем, то и отдать можно все. Как типично для Астартес, ценить такие вещи. Как нетипично для Астартес, произносить их вслух. Впрочем, Гарвель Локен всегда был необычным, и он был там, вместе с ней, в самом начале всего.

Она раздумывает, где же он сейчас. Жив ли он, или стал еще одной трагической жертвой этой войны, как Натаниэль Гарро.

Она карабкается на помост с колоннадой, чтобы избежать основной массы толпы. Отсюда ей видна вся широта проспекта. Так много людей. Все они покрыты слоем пыли. Многие оглохли или контужены. Одни несут на себе других. Почти все обмотали свои руки и головы тряпками, прикрывая раны, спасая поврежденные уши от непрерывного рева, оберегая глаза и рты от пыли. Их так много – они бредут цепочкой с завязанными глазами, держась за руки и следуя один за другим.

Слепая вера. Пока мы вместе, нам не нужно видеть будущее, чтобы следовать к нему.

Она вдруг понимает, что ее руки сложены чашечкой у груди, неосознанно подражая тому, как она прежде держала свой пиктер, готовясь запечатлеть уходящее мгновение. На секунду она вновь стала летописцем, простым летописцем с наметанным глазом, беспристрастно созерцающим и запоминающим все перед собой. Она уже очень давно перестала быть летописцем, но привычка сохранилась. Панорама Орлиного Пути стала бы незабываемым пиктом, который непременно захотела бы сделать прежняя Эуфратия Киилер.

Быть может, за свою беспристрастность она и была избрана для этой неблагодарной роли. За способность сделать шаг назад, увидеть этот ускользающий миг и понять, что он, при всей своей чудовищности, всего лишь малая часть огромного, незримого целого.

Либо так, либо она просто оказалась не в том месте и не в то время.

Она спрыгивает с помоста на улицу и спешит к перекрестку с улицей Гласиса. На Гласисе толпы редеют. Ей нужно найти пару громкоговорителей и направить толпы через фонтаны и Кольцо Диодора, разгрузить задыхающееся южное направление.

К ней навстречу плетутся рабочие бригады, вывозящие фургоны с оружием и боеприпасами из горящих мануфактур у Тавианской Арки. Конклав занимался этим с самого начала, вручную доставляя патроны и отремонтированное оружие фронтовикам. Это ломовой труд. Фургоны, помеченные маркировкой ММ226 на боках, очень тяжелы. Бригады идут вереницей, впрягшись в фургоны, которые не стыкуются друг с другом. У всех бурлаков завязаны глаза, чтобы они не видели творящихся кошмаров и не сбежали. Каждой вереницей руководит проводник без повязки.

Ближайший из них, молодая женщина, видит Киилер и обращается к ней.

– Мы направлялись к Золотому Бульвару, – говорит она. – Здесь пройдем?

Киилер качает головой. Девушка окрикивает свою команду, и бурлаки останавливаются, отпуская упряжь и веревки, чтобы насладиться краткой передышкой. Другие бригады останавливаются позади них.

– На Орлином пробка, – говорит Киилер. – На Хиросе тоже. Там не пройти.

– Тогда что нам с этим делать? – спрашивает девушка, махнув рукой в сторону фургонов.

– Может, пересечь Монтань? – предлагает Киилер. – Доставить их на Ликующий рубеж? Его удерживают Имперские Кулаки и Кровавые Ангелы, которым срочно нужно пополнить запасы. – Она пожимает плечами. – Или можете просто оставить их тут, – добавляет она после недолгих раздумий.

– Оставить? – возмущенно переспрашивает девушка.

– Вы и так сделали немало, – поясняет Киилер. – Если вы двинетесь на Монтань и войдете туда, то… не думаю, что вы вернетесь.

– Но они нужны, – возражает девушка.

– Нужны.

– Я не собираюсь сдаваться.

– Я тебе этого и не предлагаю, – говорит Киилер. – Мы пытаемся направить толпы сюда. Вывести всех на север. Это практически невозможно. Слишком много людей. Либо поторопитесь, либо идите с нами.

– Я не собираюсь сдаваться, – повторяет девушка, но ее голос звучит едва громче шепота. В глазах у нее слезы.

– Там есть еще? – спрашивает Киилер.

Девушка всхлипывает. – Мы выгребли все, что могли, – отвечает она, – все, что смогли загрузить. Что-то осталось, но большинство фабрик прекращает работу. По крайней мере, на Тавиане. ММ Три-Четыре-Один горит. На ММ Два-Два-Шесть кончилось сырье.

– Ты была одной из тех, что от Кирила, не так ли? – внезапно произносит Киилер.

– Что?

Киилер вытягивает руку и указывает на порванный мандат, прицепленный к грязному комбинезону девушки чуть ниже бирки чистоты. На нем все еще можно разглядеть символ в виде заглавной «И».

– Одна из Зиндерманновых? Его новых летописцев?

– Испрашивающих, – поправляет девушка.

– Я помню. Знаешь, некоторое время и я была одной из них.

Девушка кивает.

– Я – Киилер, – говорит Киилер.

– Я знаю кто вы, мэм. Я знаю, что вы.

– Правда? Трон, прошу, расскажи мне.

– Вы – надежда, – отвечает девушка. Наша надежда на Императора и на человечество. Зиндерманн говорил нам об этом.

– Неужели?

– Еще он говорил нам не верить всему, что вы скажете.

– Кирил очень мудр…

– Но я не понимаю, как нам не верить вам, особенно теперь, – добавляет девушка. Особенно теперь. Думаю, мэм, поэтому я и расстроилась, когда вы сказали нам сдаться. Если уж надежда опускает руки…

– Я не это имела ввиду. Как тебя зовут?

– Лита Танг.

– Почему ты перестала быть испрашивающей, Лита?

– Не думаю, что перестала, просто… просто мне показалось более важным заняться вот этим. – Танг устало машет рукой в сторону фургонов. – Кроме того, – добавляет она, пожав плечами, – Кто захочет вспомнить об этом?

– Разве Кирил вам не рассказал? – спрашивает Киилер.

– О, еще как. Выдал длинную, вдохновляющую речь. Что-то со слов лорда Дорна. Что, эм, что сам процесс записывания истории подтверждает тот факт, что еще есть будущее, в котором люди прочтут ее. Что это глубокое и основательное выражение оптимизма.

– Так держать, – ободряет ее Киилер.

Танг вздыхает.

– Я все еще не верю, что кому-то захочется вспоминать об этом.

– Согласна, но рано или поздно все меняется, – возражает Киилер. – Я хотела узнать, зачем ты перестала испрашивать и начала таскать боеприпасы, потому что… потому что тем самым ты показываешь, как мы меняемся в случае необходимости. Тянуть на фронт снаряды очень важно. Было важно. Быть может, теперь куда важнее вывести беспомощных из зоны боевых действий. Это не значит оставить надежду, всего лишь здравый расчет.

– Вы все еще верите в будущее? – спрашивает Танг.

– Я стараюсь, – отвечает Киилер. Она часто раздумывала над этим. – Я вспоминаю свои дни вместе с экспедиционным флотом. Вместе с… Хорусом. Трон, я едва могу произнести его имя. Тогда мы все делали ради будущего. Мы воображали будущее, и оно казалось таким ярким и вдохновляющим. Теперь мне тяжело вообразить хоть что-нибудь. Но я хочу вообразить. Мне это нужно. Нам всем это нужно. Если мы вообразим себе будущее, лучшее из всех возможных, то быть может, именно так оно и наступит. Я уже не думаю, что оно окажется таким уж ярким и вдохновляющим, но все же намного лучше этой явной… неизбежности.

– Сейчас все говорят ни о чем, – добавляет Танг. – Вы заметили? Всего лишь, не знаю, пустой треп среди проклятых и обреченных. Разговоры ни о чем. Поначалу, все вспоминали будущее… ну вы знаете, вроде «Когда все закончится, навещу-ка я свою тетушку да наведаюсь снова в Планальто, или в улей Антипо», или «Скорей бы повидаться с братом» … Но теперь все разговоры лишь о прошлом. Словно мы застряли. Они даже не говорят я помню, люди просто обсуждают других людей, которые скорее всего мертвы, или ­точно мертвы, будто они живы. Словно они фиксируют прошлое в настоящем, чтобы было за что цепляться…

Она умолкает.

– Или это я схожу с ума?

– Нет, я и впрямь заметила это, – отвечает Киилер. – Как и то, что ты сказала «вспоминали будущее».

– Правда? Я просто вымоталась.

– Нет, Лита. Я думаю, мы застряли в настоящем. Боюсь, что в прямом смысле. Мой хрон вчера остановился. Ты знаешь, который час? Хотя бы какой сейчас день?

Танг качает головой.

– Я думаю, на нас обрушилась не только материальная сила, – размышляет Киилер. – Думаю, нас атаковали на… метафизическом уровне. Время и пространство искажаются, замедляются, застревают на месте. Вечное настоящее, где прошлое стало всего лишь воспоминанием, не стоящим ничего, а будущему не дают наступить. Кто-то писал, «будущее реально лишь как надежда на него в настоящем».

– Это слова магистра Зиндерманна?

Киилер смеется. – Нет, но их я услышала от него. Это очень старый текст. Я хочу сказать, что надежда на будущее в настоящем содержит это будущее в себе, и только она у нас есть на самом деле. В ней гораздо больше мощи, чем в целом вагоне снарядов.

– Сейчас тот самый момент, когда вы скажете мне, что у Императора есть план?

– Вот это да, Кирил действительно говорил обо мне, не так ли?

– Все говорят о вас, мэм.

– Ну, что ж. Я думаю, что у Него есть план, и он зиждется на нашей вере в этот план. Наша надежда на него, наше доверие, приведут его в исполнение. Мы – Его план, а Его план – это мы. Это нераздельные понятия. У Императора нет плана, который сможет воплотиться в жизнь, если мы погибнем. Его план – это мы.

– Будет непросто придерживаться этой мысли, – говорит Танг.

– Знаю. Это не так просто. Слушай, у некоторых из конклава есть рабочие вокс-станции. Если я смогу раздобыть такую, может быть, получится предупредить передовые позиции. Сообщить им, что здесь есть боеприпасы. Пусть твои люди отдохнут. Может, стоит оттащить фургоны к обочине, чтобы толпы смогли пройти.

Танг кивает.

– Его план – действительно мы? – спрашивает она.

– И всегда был, – отвечает Киилер.

1: XXI

Осколки

Шагающий вперед титан «Владыка Погибели» вспыхивает, как факел, и обрушивается на землю, убивая сотни людей своим падением. В наступление идет так много боевых машин, что его потеря почти незаметна.

С ревом горна, 12-я Ауксилия Австра поднимается на огневой рубеж. Двенадцать сотен верных солдат в круглых касках выпрыгивают из окопов и блиндажей, стремясь в неизвестность. Вероятно, в этой неизвестности их ждет гибель, но это все же лучше окопов, где им в уши шепчут и хихикают тени.

Защитники выпрыгивают из огромных бастионов и с навесных стен. Некоторые из них объяты пламенем, и словно кометы устремляются в пелену укрывшего землю дыма. Нельзя сказать наверняка, стала ли смерть причиной их падения, или же они наоборот, падали навстречу своей смерти.

По району Катманду, недалеко от Нефритового Двора, одиноко бредет Акастия, крепостная Дома Вирониев и пилот Рыцаря-оруженосца «Элатус». После адской войны машин возле Меркурианской Стены и раскола крупных формаций Титаникус, она связала себя узами верности с Легио Солярия. Временная мера, полагает она, вызванная необходимостью. Принцепсу Абхани Люс Мохане нужны все доступные ей машины. А Акастия не может идти в одиночестве.

Но она все же в одиночестве. Буквально. Единицы Легио Солярия рассредоточены по всему району, а любой вид связи нарушают помехи и искажения. Непрерывный зуд ноосферы вызывают у нее мигрень, словно ее мозг протыкают ножницами. «Элатус» рыскает и нервничает, не имея возможности учуять своих.

Здесь одиноко и пусто. Согласно последним отчетам, где-то в южном Санктуме бушуют войны машин. Возле погребального костра, в который превратился Бастион Бхаб, Великая Мать Имперских Охотников ведет основной костяк своего Легио и еще пять манипул против орды демонических механизмов. Акастия представляет себе, какое там творится побоище.

Но здесь все тихо. Пустынные улицы и жуткие дымовые завесы говорят ей о пришедшем с войной опустошением больше, чем любая яростная битва. Здесь был Дворец. Не просто дворец. Дворец.

Акастия изучает обманчивые диаграммы сенсории, обрывистый поток тепловых следов, электростатические сигналы, датчики движения. Она корректирует свой тактический обзор и идет дальше. Капли темного дождя, который может быть маслом или кровью, стучат по обтекателю Оруженосца, стекая по изумрудной лакировке и полированной кости. На руках машины болтаются красно-серебряные вымпелы ее сломленного дома.

Загорается метка. Акастия подготавливается и отправляет сигнал тревоги, который, как она уверена, никто не услышал. Впереди возвышается Здание Для Богослужений 86К, его главные ворота раскрыты нараспашку. Она видит какое-то движение, как что-то протискивается сквозь дверной проем, словно корабельный швартов, скользящий сквозь клюз. Словно змея.

Она идет вперед, активируя оружие. Термальные копья и цепные клинки. Автопушки. Боезапас почти иссяк, поэтому она намерена убивать прежде всего клинками.

Ее цель вырывается на открытое пространство, проломившись сквозь раскуроченные ворота. Она появляется, а затем продолжает появляться, демонстрируя свое змееподобное тело, пульсирующую плоть и мышцы, толщиной в корпус бронетранспортера «Аврокс». И конца ему не видно. Все больше и больше массы тела создания протискивается через вход. Его передняя половина, бледная и коллоидная, ползет к ней по сырой земле и поднимает голову, разевая липкую миножью пасть, усеянную пеньками зубов. Вокруг рта растут грозди щупалец-ложноножек, они корчатся и пытаются достать до нее. Ее ауспик-целеуказатель отказывается фиксироваться на нем. Тварь огромна и находится прямо перед ней, и все же ноосфера колеблется, и орудия отказываются захватывать цель.

Щупальца выстреливают вперед. Они увенчаны костяными гарпунами. Акастия чувствует тяжелые удары по корпусу Оруженосца – органические крюки находят цель, пронзают ее, закрепляются. Она слышит и буквально ощущает, как подкованные сталью и керамитом копыта «Элатуса» скрежещут по рокриту, пока машину против ее воли тащат навстречу раззявленной пасти.

Что ж, значит, клинки.

Дворец бьется в конвульсиях и погибает, повсюду стоит почти абсолютный шум. Он неоднороден: гулкий и непрерывный грохот оружия массового поражения, приглушенные удары орбитальных батарей в порту Львиных Врат, артиллерийская канонада, рев машин, грохот падающих стен, щебетание и треск ручного оружия, крики толпы. Звуки объединяются и смешиваются, превращаясь в монотонный водоворот шума, в постоянный рев, в непрерывный галдеж. Миллионы людей, запертых в ловушке Дворца, падают от акустического шока, сходят с ума или умирают.

В некоторых местах, странных и загадочных уголках, стоит таинственная тишина.

Зал Правления, что за Библиотекой Кланиума, входит в их число. Кажется, что его разорили дважды: сперва клерки и администраторы, спеша эвакуироваться, а затем некая неизвестная сила, которая пронеслась сквозь него с яростью зимней бури.

Фафнир Ранн, лорд-сенешаль Имперских Кулаков, шагает в тишине с оружием наизготовку. При помощи выживших командиров Хускарлов и работающего кое-как вокса, он пытается выстроить оборону северо-восточных подступов к Санктуму.

В зале подозрительно тихо. Пол завален бумагами. Краска отслаивается белыми хлопьями, обнажая мышьяково-зеленый грунт. На перилах и балюстрадах лак пошел кракелюрами, которые могли появиться лишь под воздействием сильного жара.

Он ведет вперед Первое Штурмовое Отделение. Мизос и Хален руководят вспомогательными отделениями в другом крыле здания.

По подсчетам Ранна, у них есть десять минут, чтобы оцепить это место и прилегающую к нему плазу, а также выставить двойной кордон из Астартес и легкой бронетехники прежде, чем прибудут первые предатели. Они наступают с направлений Ликующего Квартала, через Путь Максис и Аллею Правосудия. Разведка докладывает о Гвардии Смерти и Железных Воинах, но Ранн считает, что раньше всех до них доберутся Пожиратели Миров и Сыны Хоруса, поскольку с момента обрушения стен именно они были самыми ненасытными и быстрыми врагами.

В следующем помещении кровоточат старые, покрытые бурыми пятнами зеркала, некогда нависавшие над целым строем рубрикаторов, работающих за своими столами. Скорее всего, это ржавчина, проступающая из креплений в стене. Чем еще это может быть?

Он сверяется со схемой. Согласно плану, их ждет еще одно помещение, прежде чем они упрутся в южную стену здания. Там они смогут разместить огневые позиции вдоль окон второго этажа, превращая плазу в зону поражения. Мизос и Хален скоро должны быть на месте.

Один из бойцов сигналит ему. Калодин, один из новорожденных, прошедших ускоренную программу возвышения в ряды легиона. Он осматривает старые зеркала.

– Оставь их, – говорит ему Ранн.

– Милорд, – возражает Калодин.

Ранн подходит к нему. Он видит, как с рамы зеркала на пол стекают алые ручейки. Ему понятно, что именно так привлекает внимание Калодина.

Ранна нет в отражении. Нет и Калодина, нет никого из его воинов. По ту сторону серебряной амальгамы, комната чиста. В ней стоят столы-скрипторумы, за которыми работают писцы в капюшонах. Чирикают когитаторы, обрабатывая стопки инфокарт, сервиторы раскладывают файлы. Изображение двигается, но звуков не слышно.

Ранн поднимает топор, чтобы расколоть стекло. Как только клинок взмывает в воздух, все писцы в отражении поворачиваются и смотрят на него. Их глаза истекают кровью. Он видит позади них расплывчатую массу из копошащейся тьмы и пепла, видит злобные глаза и челюсти барракуды. Он понимает – то, что находится за спинами давно погибших писцов из отражения, на самом деле стоит позади него.

Он оборачивается. Нерожденный хохочет. Раздаются выстрелы.

1: XXII

Последний ритуал

Я стар. Я устал. Я сижу на переднем сидении деревянной лестницы для просителей по правую руку от Золотого Трона. Я расслабляю свои члены. Прислоняю посох к сидению рядом с собой. Сидения такие же старые и усталые, как я сам, золотые листочки потрескались, а продолжительное воздействие сияния Трона выбелило и отполировало резные завитки до состояния плавника. Неподвижные проконсулы, Узкарель и Кекальт, не обращают на меня внимания, ведь для них я – такая же часть этого места, такой же признак охраняемого ими царства, как широкий помост, плитка или колонны. Они не из того вида стражей или часовых, с которыми придворное лицо может завести непринужденный разговор. Они сосредоточены на своей службе с пост-человеческим упорством, которое не приемлет рассеянности и слегка беспокоит своей неистовостью.

Таково совершенство оружия, сотворенного им. Мне не довелось приложить руку к Кустодианцам.

Я сижу и жду. Я сделал все, что в моих силах. Я стоял возле него. Я взывал к нему, дергал его, требовал его ответа. Ответа не было. Все, что мне теперь остается, это ждать и, пока жду, отдаться другим государственным делам.

Если ответ вообще придет. Он должен. Должен!

В такой близости от Золотого Трона, все звуки умирают, и поэтому я сижу, жду в тишине. Но внутри меня нет тишины. С того самого момента, как я несколько часов назад пришел сюда, в место, которое другие называют Тронным Залом, чтобы стоять на часах рядом с ним и умолять его очнуться, выслушать меня, мой разум непрерывно работал в иных местах. Во множестве иных мест. В моей голове стоит шум: тысячи тысяч мыслей, орды идей и концепций, семантически сжатые в сигилы и символы, вся эта симфония мелочей, из которых состоит кризис империи. Сотня одновременных диалогов с членами Военного Двора и с моими усердными, прилежными Избранными в разных уголках все уменьшающегося Дворца. Параллельно с этим я просматриваю несколько различных графиков и обновляющихся инфо-сводок, я раздаю советы и приказы, я анализирую каждую крупицу данных, которые вихрем врываются в мою голову и преобразую их в сжатые пакеты дифференцированной информации, и все они рассортированы по теме и приоритету, на каждом стоит подтверждение в виде сигила, метки или знака из моего личного ментального инструментария. Функционирование Империума в моем мозгу превращается в созвездие из символов и печатей. Вот какова моя жизнь. Вот как его Регент служит ему.

Я стар. Я устал. Я сижу на этом протертом сидении. Столько еще требуется сделать, и теперь я благодарен за то, что, если предсказанное мной воплотится в жизнь, я не проживу достаточно долго, чтобы увидеть, как все закончится. Я выделяю часть своего разума чтобы на скорую руку приготовить свое наследие; компиляция – неуклюжая и поспешная, скажу с прискорбием – необходимых, но обреченных стать сиротами поручений, которые мне придется препоручить своим Избранным. Когда придет час. Им придется нелегко, но они справятся. Поэтому я и избрал их.

Пока я жду ответа, еще одно дело требует моего внимания. Я намерен завершить его самостоятельно. Я не оставлю его в руках тех, кто займется всем после того, как меня не станет. Последние несколько часов, часть моего разума неразрывно связана с окруженной кордоном Операционной Хирургеонов, в пятнадцати километрах от моего сидения.

Я делаю вдох. Я закрываю глаза. Я склоняю голову. Мое активное сознание вновь сосредотачивается на этой ментальной нити. Я готовлюсь совершить очередную попытку. Перед моим мысленным взором предстает Операционная.

Здесь лежит он, Великий Каган, Боевой Ястреб, сломленный в смерти. Всего несколько часов назад, Джагатай сразил Мортариона в унизительной дуэли, тем более значительной, что он находился в столь неравном положении и, в отличие от изменника Бледного Короля, Джагатай не мог надеяться на возвращение из мертвых.

Пока санитары омывают и умащивают его тело, а Грозовой Пророк проводит погребальные ритуалы, я смотрю в его лицо, в закрытые глаза, на его синюшные губы. Я чувствую запах бальзамов и стерилизующих растворов.

По всем смертным меркам, Боевой Ястреб мертв. Благодаря тому, что он пал так близко, прямо за стенами, его тело немедленно отправили сюда и поместили на этот катафалк, в исцеляющий покой каталептического стазиса и систем жизнеобеспечения. Если бы он умер подальше, или на другой планете, надежды бы вовсе не было. Но он здесь. Пока что, на краткий срок, остается крупица некромимезиса. Оборванное знамя души Джагатая, трепещущее в потоках варпа, все еще связывает с его телом одинокая нить. Я выяснил это и последние несколько часов регулярно пытался втянуть ее назад. Все средства науки исцеления были исчерпаны, поскольку дело касалось материй за пределами медицинских познаний. Я использовал все свое анагогическое мастерство, чтобы сохранить эту нить.

Это медленное спасение. Каждая моя попытка оканчивается неудачей, и я вынужден отпрянуть. Душа Хана не выдержит продолжительных усилий с моей стороны.

Я опечален, я ввергнут в отчаяние. Это же должно быть возможно. Я не понимаю, почему не могу спасти его. Возможно, даже моей воли и искусства работы с варпом недостаточно. Возможно, слишком самонадеянно с моей стороны считать, что я смогу поиграть в бога и воспользоваться силой, или правом, вернуть человека к жизни.

Возможно… возможно, Джагатай устал от этого мира и ему не терпится покинуть его.

Но я попытаюсь снова, и буду продолжать пытаться. Если бы внимание моего господина не было бы всецело поглощено иными заботами, этим занялся бы он лично. Именно этого он и хотел бы от меня. Он бы не позволил умереть еще одному сыну.

Я снова напрягаю свой разум и продолжаю заниматься тонкой психо-хирургией, стараясь обезопасить душу Джагатая. И в этот раз… в этот раз, мне даровано милосердное чудо.

Анабиоз. Это очень непросто даже для меня, но я собираю разодранные, трепещущие обрывки души Джагатая и втягиваю их на место, нежно помещая их в телесную оболочку.

Я выдыхаю.

Боевой Ястреб будет жить. Пройдут дни, недели, быть может, месяцы, прежде чем его материальное тело исцелится, и он очнется, но он будет жить. Если еще останется мир, в котором это возможно.

Затем, наконец, взглянув на дело «рук» своих, я осознаю, что вовсе не делал этого. Я просто не смог бы. Такой подвиг за пределами моих способностей. Постыдно и высокомерно было полагать, что я на такое способен.

Я не делал этого. Это сделал кто-то другой.

Кто-то другой был здесь помимо меня и совершил деяние, словно бог, которым он не является, но очень похож на него.

Потому что этот «кто-то другой» пошевелился, и теперь нуждается во мне, и не желает, чтобы меня отвлекали иные заботы.

Я поднимаю широко распахнутые глаза. Надо мной нависает проконсул Кекальт, словно золотой титан в доспехах «Аквилон». Он тянется, чтобы похлопать меня по руке и разбудить.

– Я тут! Я не сплю, мой мальчик! – тараторю я, подпрыгивая, как ужаленный.

Он пытается успокоить меня и помочь встать.

– Я справлюсь! – говорю я ему.

Проконсул Гетеронов никогда не покидает свой пост, разве что в силу абсолютно исключительных обстоятельств.

– Регент… – произносит он голосом, которым бы наверняка разговаривала гора, будь она на это способна.

– Я знаю! Знаю! Знаю! – не перестаю повторять я. Я сжимаю посох онемевшими пальцами и ковыляю мимо воина, прочь от его огромной тени навстречу свету, который ее отбрасывает.

Золотой царь на Золотом Троне кажется таким же неподвижным и безмолвным, как и прежде. Но я знаю, что он здесь, что его разум распахнут и обращен на меня.

Это ужасающее чувство.

– Прости меня, что воззвал к тебе, – говорю я. – Я бы не стал отрывать тебя от трудов. Но время пришло. Час пробил.

Он кивает. В моей голове неожиданно раздается его голос.

+Я не могу сражаться в одиночку.+

1: XXIII

Мысленный взор

Я не могу сражаться в одиночку.

Этой короткой фразой он рассказывает мне все. Я не нахожу слов. Ее значение, ее смысл ошеломляют меня. Именно это я надеялся и желал услышать, но его намерение приводит меня в оцепенение. Это значит, что его расчеты сходятся с моими. Это в самом деле конец. Мы настолько буквально стоим на краю пропасти, что в нашем распоряжении остались лишь самые крайние меры. Война, заставляющая его вступить в бой, это одна из тех войн, которые никто и никогда не должен начинать.

Его слова эхом отражаются в стенках моего черепа. Все, о чем я могу думать – что с этой секунды каждое действие будет стоить им крови, жертв и грязи. У него уже будет план, ведь у него всегда есть план, и очень скоро он посвятит меня в него, и ему понадобится мой совет и моя мудрость. Но каким бы ни был план, за его исполнение придется дорого заплатить даже ему, и каждый следующий шаг от края пропасти будет так же труден, как предыдущий.

– Конечно не можешь, – говорю я. – Конечно, ты не можешь сражаться в одиночку.

Я отхожу в сторону и немедленно начинаю приготовления. Я должен призвать тех, кто необходим для этого плана. Как только они получат весть и отправятся к нам, он сможет изложить мне свою стратегию.

Ему нужны инструменты, которые будут держать факелы и отгонять тьму, подступающую к нему со всех сторон. Кто еще жив из тех, кому он может довериться в столь полной мере? Мой мысленный взор простирается вширь, накрывая собой все, что осталось. Я ищу его сыновей. Я ищу наших последних союзников. Пусть же они раскроют себя.

Вот! Первый, ближе всех к нам, хоть одновременно и дальше. Глубоко под Троном, в петляющем небытии паутины. Его имя – Вулкан. Я бы сказал, что он уникален, впрочем, каждый из сыновей моего господина уникален по-своему. В него мой повелитель вложил особую частицу себя. Вулкан – единственный из примархов, кто унаследовал его вековечную сущность. Мой владыка вечен, и Вулкан – тоже. Этой особенностью, на самом деле, обладаю и я. И потому, Вулкан жив, и Вулкан мертв, и снова жив. Мой господин доверил Вулкану непрерывное постоянство, храбрость, необходимую для сохранения пламени. Вулкан – воплощенная атанасия.

Вулкан не подвел своего отца. Ни разу. И это уже стоило ему слишком многих жизней и смертей. Я вижу его, глубоко в паутине, с молотом в руке, бредущего домой, чтобы занять свое место у врат под Троном. Когда мой разум касается его, я не могу сдержать слез. От него остался лишь обугленный скелет, обгорелое экорше, словно вышедшее из кабинета анатомии. Покрывшиеся корочкой обрывки плоти прикипели к треснувшим костям, отказываясь умереть, пытаясь исцелиться. Он спотыкается…

Его новое, деформированное сердце, пропустило удар и лопнуло. Он падает замертво. И вновь живет, благодаря дарованному проклятию. Он жив, и вновь поднимает свои кости, медленно, цепляясь за рукоять опаленного молота в поисках опоры. Он встает. Он шатается. Он делает новый шаг.

Вулкан только что убил Магнуса, вторую из величайших ошибок своего отца, и неоспоримо величайшее его разочарование. Из-за того, кем Магнус стал теперь, эта смерть не продлится долго. Повелитель Просперо не может умереть по-настоящему. Но Вулкан сокрушил его и вышвырнул его несмертный труп во внешнюю тьму.

Я не знаю, сколько раз умер Вулкан, пытаясь сделать это, или сколько раз он умер на пути сюда, начиная и начиная заново, стараясь снова вернуться к полноценной жизни.

Вулкан убил Магнуса, но варп до сих пор вопит у него за спиной, и визги преследующих его демонов эхом отражаются от оставшихся позади тоннелей из психопластика.

Я тянусь к нему и мягко шепчу в его пытающийся обновиться разум. Я говорю ему, что он нужен нам здесь. Он нужен мне, чтобы защищать Трон и держать закрытой дверь в паутину. Он должен держать ее, пока его отца нет.

Он не отвечает. Не может. У него нет ни губ, ни языка, его сознание до сих пор в зачаточном состоянии. Но я ощущаю его согласие. Вулкан выстоит. Он не подведет нас, ведь он вечен, каким мы и создали его. Он – квинтэссенция бесконечного терпения.

Я наблюдаю за ним еще мгновение. Хромающий скелет, вытаскивающий себя из бесчисленных могил, его мышцы и сухожилия медленно обтягивают кости, кровь плещет словно из святого источника, наполняя новообразованные вены и капилляры, которые словно лозы обвивают его скелет. Молот тяжело волочится за ним по земле. Он идет, полумертвый, неумолимый, прямиком из горнила, прямиком из-за ночной завесы, навстречу своему долгу Трону.

Он идет прочь от смерти, шаг за шагом, в то время как его отец, видимо, готовится пойти навстречу своей собственной.

Кто еще? Я смотрю вновь. Мой разум заполняет собой эту комнату, которую иные называют Тронным Залом, и тянется к златому балдахину, подвешенному над самим Троном. Это широкий полог, вышитый противоречивыми, и все же неразделимыми принципами конкордии и дискордии, вбирающий в себя электрически синюю ауру света, излучаемую моим повелителем. Мой разум стремится вовне, прочь от массивного цоколя Трона, высеченного из психореактивного материала, известного на искусственных мирах как психокость, с вкраплениями пси-кюрия, турмалина, аэролитического молдавита и панелями из темного стекла. Прочь от безмолвных стражей, Узкареля и Кекальта, от застывшего наготове сверкающего строя их собратьев-Гетеронов; прочь, словно стремительный поток по глянцевому полу из мрамора и оуслита; мимо шелестящих скоплений стазисных генераторов, археотеховых регуляторов и псайканных усилителей, которые окружают и подпитывают Трон. Эти вспомогательные механизмы доставили сюда в спешке и торопливо подключили, когда Глупость Магнуса нарушила гармоничную безмятежность этого святилища. Мимо усердных конклавов Аднектор Консилиум в клобуках и ризах, стоящих посреди напоминающих змей и кишечные петли силовых кабелей и молящихся над своими бормочущими устройствами; все дальше и дальше, к пугающей высоте и широте гигантского свода, похожего на перевернутый вверх дном каньон; между сверкающими аурамитовыми колоннами, вздымающимися ввысь, словно стволы зрелых Секвойядендрон гигантеум, мимо Соломоновых столбов из витой бронзы, колонетт с акантовыми вершинами, колоссальных резных арок; под сияющими, витиеватыми электро-факелами, словно сталактиты свисающими с головокружительно высокого потолка, и между люмен-сферами, плавающими в воздухе подобно маленьким солнцам; дальше, мимо эшелонов полированных автоматонов, обслуживающих психо-системы талисманов; прочь от пустых кресел с алыми подушками, в которые некогда садились Верховные Лорды Совета, а иногда ожидали аудиенции страдающие по космосу шишки из Навис Нобилите; мимо золотых кафедр с оцепеневшими астропатами, застывшими в садомазохистской фуге; вокруг клацающих генераторов грез и онейро-станков; мимо гипностатических гадательных печей, источающих пар и смирну, и аффиматричных прогнометров, истекающих синтетической плазмой, выдыхающих запах искусственно вызванных кошмаров; мимо скрипторумов ноктюариев; мимо бронзовых реликвариев и граалей; мимо перламутровой логгии, где околдованные прорицатели и скандирующие прогностипрактики отсеивают и вычитывают длинные ленты переведенных глоссолалий, исторгаемых клекочущими машинами индиффирентности, в поисках обрывков смысла; мимо старших пророков, размахивающих кадилами и технопровидцев, катящих резные склепы; мимо кающихся нищих у столов для подаяний и отшельников с электрическими дароносицами; все дальше, сквозь звуки антифонных напевов и литургий, изливающихся из ниш часовен, огороженных кружевными иконостасами, чтобы они не увидели его и не забыли слова; мимо множества оглашенных, жаждущих искупления и горящих евхаристическим пылом; вдоль стен из порфира и слюдяной мозаики, мимо фресок с черепами и хохочущими юношами, скрывающих за собой алхимические символы; мимо генеалогических древ и мемориальных табличек с символикой двадцати легионов, и все, кроме восьми, теперь завешены амарантовым покровом скорби; мимо железных храмов химерических братств, которые, со всей возможной скоростью, судорожно составляют новые варианты материальной истины методом автоматического письма, в отчаянной попытке сохранить их и отвести неумолимый удар судьбы; мимо стаек мечущихся сервов и учтивых абхуманов с завязанными глазами, чтобы они могли оставаться в бодрости и здравом уме одновременно, бегая с потерявшими всякий смысл донесениями; мимо Загрея Кейна, Фабрикатора-в-изгнании со свитой адептов, рыдающего о гибели своих боевых машин и планирующего расположение оставшихся; мимо целых акров чистого мраморного пола, где однажды мы разместим гробницы; мимо гигантских знамен с символами свободы и победы, водопадами свисающих с высоких стен на каждом метре шестикилометрового нефа; под гулким сводом потолка, выполненного из перуанского золота, мрамора и кристаллов, добытых на Энцеладе, создающих обман зрения, потолка высотой в километр; мимо безмолвных, ждущих приказа сверкающих рот Кустодес Пилорус, без единого движения несущих свою вахту у двери и шепчущих свою вечную мантру «лишь Его волей», прямиком к самой двери из керамита и адамантия, к Серебряной Двери, к сокровенным вратам вечности.

И наружу. Это всего лишь комната. Я двигаюсь дальше.

Мой неспокойный разум стремится все дальше.

Сквозь вечную дверь, за пределы секулярного, гуманистического храма, который представляет из себя тронный зал, в алебастровые коридоры, к ахероническим проспектам, бесконечным туннелям из камнебетона, пронизывающим Внутренний Санктум, к радиальным мостам над бездонными ущельями, в темных глубинах которых покоятся нетронутые останки городов-могильников. Я не задерживаюсь. Мой разум течет сквозь погребенные залы последней крепости, сквозь каждую из Великих Печатей, вдоль широченных переходов, по которым некогда шагали целые армии, желая получить благословение, и могучие Титаны шли по десять машин в ряд, чтобы приблизиться к нему, словно просители, и словно обычные люди преклонить перед ним колени…

Вот оно. Еще двое. Еще двое идут сквозь яркий натриевый свет. Рогал Дорн, стойкий Преторианец, и возлюбленный Сангвиний. Мне незачем призывать их, ведь они сами уже спешат к нам, бок о бок, вместе со своими лучшими заместителями, Имперскими Кулаками и Кровавыми Ангелами, сопровождением из Астартес. Думаю, они направляются к нему в качестве делегации. Они сделали все, что было в их силах, больше, чем кто-либо смел бы просить, но время истекает. Они идут к нему, чтобы сказать – час пробил.

Они идут сказать ему, потребовать у него, чтобы он встал рядом с ними, в эту секунду, оставшуюся до полуночи. А если он не сможет, они заберут его и сопроводят в безопасное место.

Он отказался от этой возможности сразу, как только началась осада. И дело не в гордости, не в нежелании осознать масштаб угрозы. Просто не осталось безопасных мест. Во всей галактике не осталось места, где он был бы в безопасности от того, что грядет.

Рогал, вероятно, вернейший из его сыновей, образец непоколебимой преданности. Я вижу, что он опустошен. Он весь расхристан, все его тело болит и надрывается, доспехи измяты в сражении во время отчаянного отступления из бастиона Бхаб, его разум пуст. Мне жутко чувствовать такое истощение. Рогал, один из величайших стратегов за всю историю, руководил нашей обороной. Он дирижировал укреплениями нашей твердыни, а его тактические ходы, блестящие, дерзкие, молниеносные ходы позволяли ему вести партию, крупнейшую партию в регицид из когда-либо сыгранных. Я жажду обнять его и вознести хвалу за его труд. Он преуспел, он держал удар за ударом, призвав на помощь тщательное планирование, тонкую проницательность и мгновенную импровизацию, которые позволили ему пройти каждый поворот жестокой судьбы. Но его разум истощен. Больше нет никакой игры. Не осталось никаких ходов. Я ощущаю в нем вакуум, его усталый разум шокирован, обнаружив, что теперь свободен, и ему больше нечего обдумывать или решать. Это ощущение чуждо ему, оно отравляет его. Еще никогда не было так, чтобы он не знал, что ему делать. Еще никогда не было так, чтобы он не знал, что будет дальше.

Он надеется, что его отец знает. Он идет умолять отца рассказать ему.

И Сангвиний. Его телесные раны куда серьезнее, хоть он и пытается скрыть их от окружающих за аурой собственной сущности. Ему не скрыть их от меня. За излучаемым им сиянием, я вижу повреждения, нанесенные его доспехам и телу, разверстые раны, оборванные и опаленные перья на его крыльях. Теперь, когда он вернулся в Санктум, дух-хранитель его отца, его эгида, исцеляет Сангвиния быстрее, чем позволяют возможности любого смертного. Но этого недостаточно. Возможно, он уже никогда не будет прежним. Некоторые из этих чудовищных травм он будет носить весь остаток своей жизни.

Он пытается шагать прямо. Он надеется, что его сыновья не увидят кровавые пятна, остающиеся за ним на полу коридора. Он только что сразил Ангрона, сильнейшего и самого яростного из наших врагов, а также Ка’Бандху, демона, бич IX легиона, но оба эти несравненных подвига обошлись ему в непомерную цену, а в отличие от Вулкана, у Сангвиния есть лишь одна жизнь. Я вижу его страдания, вижу раны на его теле, боль в конечностях, но более того, я вижу скорбь в его сердце. Как и Рогал, он отдал все, что у него было, и этого оказалось недостаточно. Он уничтожил Ангрона, сокрушил Ка’Бандху, закрыл Врата Вечности и запер последнюю крепость. И все же, стены рушатся. Солнце налито кровью. Время истекает. Он не понимает, почему мы созданы, чтобы страдать.

По правде сказать, никто из них не понимает этого. Даже у сыновей-примархов не хватает контекста, чтобы осмыслить размах планов отца, глубину его аллотеистического учения, или истинный масштаб всего, что стоит на кону. Но Сангвиний, Светлый Ангел, чувствует это сильнее прочих. Я ощущаю в нем тоску и страдание. Не будет никаких взаимных обвинений. Он просто хочет спросить отца – почему?

Хоть и по-разному, но они оба жаждут откровения.

Они идут к нам сами, мне не требуется призывать их. Они идут, чтобы просить о помощи, и в этот раз, к их удивлению, мой господин готов ответить им.

Кто еще? Мой разум тянется дальше, наружу, в предместья Санктума, где пылают башни, а стены, которым полагалось стоять вечно, оседают лавинами, словно сделанные из игрушечных кубиков. Палатина полностью захвачена, с убийственной скоростью и фетишистским ликованием. Воздух воняет озоном и грязным дымом. Горны и сирены разрываются от запоздалых сигналов тревоги и приказов, которым некому следовать. Это была центральная аркология человечества, сердце империи, и она погрязла в резне неимоверных масштабов и волнах Нерожденных. Лишь последняя крепость, запертая благодаря монументальному подвигу Сангвиния, остается неприкосновенной. Те наши силы, что смогли попасть внутрь до закрытия врат, теперь удерживают последние стены, а те, что не смогли – и их много, очень много – уже не спасутся, и теперь обречены сражаться до смерти в наполненной безумием Палатинской Зоне.

Даже последняя крепость заражена. Прежде чем Архангел затворил Врата, первые захватчики смогли прорваться сквозь них. Теперь Врата закрыты, и Стражи из Легио Кустодес искореняют остатки проскользнувших внутрь врагов. Демоны здесь…

Вот он. Вальдор. Первый из Десяти Тысяч. Защитник внутреннего круга. Он охотится в Прецептории Иеронимитов, истребляя визгливых монстров, прокравшихся сюда перед закрытием Вечности. Разум Константина сияет сосредоточенностью. Повелитель Легио Кустодес ужасает, вероятно, он самый безжалостный из всех полубогов под началом моего господина. Константину была дарована очень малая свобода. Его роль – проще любой другой. Он сыграл ее без всяких сомнений. Он стоит в стороне от других, не сын, но одновременно и нечто большее, и нечто меньшее – его доверенное лицо, вечно бдительное, беспристрастное и не испытывающее колебаний. Его суждение не отягощают вопросы крови, наследия или братства. Он был создан чтобы стоять в стороне, и чтобы среди них всегда был тот, кто способен сохранять объективность без предубеждений.

Но в течение этой войны, мой господин начал жалеть его, и позволил Константину узнать больше и поделиться своими возражениями. Частично, он сделал это потому, что так Вальдор смог бы лучше выполнять свой долг, но кроме того, он решил, что будет честно позволить ему знать. Он дал Вальдору оружие, Аполлоническое Копье, а вместе с ним и откровение. Каждое совершенное им убийство обучает Константина. Каждый выпад в демоническую плоть и кости несет в себе урок, наполняя Вальдора знаниями убитых им существ.

Я лишь надеюсь, что он не узнал слишком много.

Боюсь, он мог увидеть достаточно, чтобы поставить под вопрос замысел своего творца. Я знаю, что сейчас Константин действует по собственным убеждениям, строит свои собственные планы на тот непредвиденный случай, если план моего господина провалится. Он считает, что держит их в тайне от меня, но это не так. Я знаю, что он разрешил создать оружие, которое использует в критической ситуации. Оно прикончит сыновей моего господина, и сыновей его сыновей, всех без остатка, не делая исключений. Константин всегда сомневался в мудрости созданных его повелителем полубогов. Я позволил ему утешить себя созданием этого оружия, смирившись даже с гениальным чудовищем, которое он привлек для работы над ним. Оно все равно не понадобится.

А если и понадобится, и оно будет создано, нашего повелителя уже не будет в живых, чтобы лицезреть его применение.

Я взываю к нему.

– Мой царь, – говорит он, принимая мой голос за голос своего господина. Он выдвигается немедленно, без возражений, оставляя своих бойцов закончить работу, оставляя разорванных на куски Нерожденных корчиться у своих ног, брызгая кровью на его золоченые доспехи. Он спокоен, он не испытывает сомнений, он верен. Он сохранит свое оружие в резерве и встанет рядом со своим повелителем в эту секунду перед полуночью.

Лишь после этого, если его повелителя не станет, он обрушит свою кару, опустит занавес на эту трагедию кровавого мстителя и очистит всю сцену.

Вальдор в пути. Рогал и Сангвиний. Вулкан. Мой разум блуждает еще мгновение, по оплавленному керамиту Внутреннего Дворца, тщетно ищет кого-нибудь на улицах, затянутых бактериологическим туманом, едким газом и облаками пепла, оставшегося от миллионов жертв. Должен быть кто-то еще. Когда-то здесь было так много тех, к кому можно было воззвать в час нужды.

Но никого не осталось. Эти четверо – последние из них. Остальные либо мертвы, либо стали причиной, по которой умирает наш мир.

1: XXIV

Осколки

Все стрелки мертвы, но батарея автопушек продолжает стрельбу. Смерть сжала руку мертвого командира расчета на гашетке. Батарея изливает поток трассеров в темноту, стреляя во все подряд, кроме неба, и это не прекратится, пока не иссякнут боеприпасы или не наступит конец времен – смотря, что случится раньше.

Траншейный Зарядник Комаг VI – это легкое штурмовое оружие, производимое в Индонезийском Блоке на закате Объединительных Войн. Одна из сотен устаревших моделей, до сих пор находящихся на вооружении, дешевая в производстве, неприхотливая в обслуживании и простая в использовании, предназначенная для низших чинов армейской ауксилии.

Сандрина Икаро пытается вспомнить, что с ним делать. Оно не из тех инструментов войны, которыми она привыкла пользоваться. Вторая Госпожа Тактики Террестрия годами не прикасалась к оружию. Но в юности, она предприняла два похода с солдатами территориальной армии улья, чтобы выполнить условия набора в Военную Академию Тактики. Гребаная пушка примитивна. У нее всего три рычажка, и один из них – спусковой крючок. Она дрожит. Ее руки покрыты кровью.

Люди вокруг нее превращаются в фарш.

– По машинам! – орет она. – По машинам, мать вашу!

Клерки, младшие служащие, рубрикаторы и штабные офицеры таращатся на нее круглыми глазами. Она видит, насколько те обезумели, обезумели от ужаса и смятения. Она и сама чувствует это.

Улица, одну сторону которой сравнял с землей минометный огонь, заполнена выжившими. Дым вьется под странным углом. Икаро не очень понимает, как хоть кто-то из них уцелел. Она все еще видит бастион в трех километрах к югу, несмотря на окружающиее ее строения и башни. Бастион Бхаб пылает, горит, словно какой-то чудовищный факел.

– По машинам, чтоб вас! – снова кричит она. – Мы должны убираться отсюда!

Люди прутся мимо нее. Она пытается расталкивать их. Комаг ей удалось снять с тела ополченца, в паре сотне метров отсюда. Комаг и два запасных магазина. Кажется, эту хрень заклинило. Она сосредотачивается на том, чтобы прочистить ход затвора. Все лучше, чем думать о произошедшем. Когда наступил конец, это случилось так внезапно. Они оставались так долго, как только могли. Теперь Икаро не думает, что они достигнут безопасности в стенах Санктума Империалис.

Мимо нее топают фигуры. Они несут Катарину. Икаро не понимает, зачем. Катарина Эльг стопроцентно мертва. Ее тело покрыто коркой белой пыли, собравшейся в алые комочки вокруг головы и груди.

Ей хочется сказать им положить бедную Катарину на землю, чтобы они могли двигаться быстрее. Но ей невыносима мысль, что придется оставить ее здесь.

– Где капитан Ворст? Кто-нибудь видел капитана Ворста? – кричит она. Ответа нет. – Халмер? Что насчет Осаки?

Она пытается направить их к последним транспортам. В спину им раздаются первые выстрелы. Автоматический огонь. Кто-то падает навзничь, словно решил, что с него хватит.

– Где господин Архам? – орет она. – Кто-нибудь видел моего господина Архама? Он смог выбраться?

Никто не знает.

Еще выстрелы. В двух сотнях метров от них появляются первые солдаты предателей. Пехотинцы, совращенные дьяволы, некогда принадлежавшие к Экзертусу Имперской Армии.

– Где повелитель Архам? – кричит Икаро. Высокоскоростные твердотельные снаряды сбивают с ног человека слева от нее.

Сандрина Икаро помнит курс молодого бойца. Она избавляется от заклинившего патрона, меняет магазин, вскидывает Комаг VI и открывает ответный огонь.

Киилер следует по Гласисной улице, мимо толпы контуженных и обездоленных. Конклав организовал медпункт на первом этаже некогда знаменитого ресторана. Верефт там. Она просит его дать рабочий вокс, и он отвечает, что найдет ей такой. На мгновение, она задерживается под портиком. Мимо нее ковыляют выжившие. У многих на глазах повязки, а некоторые бредут вперед, заунывно звоня в колокольчики. Многие передвигаются на ходулях или в ботинках на платформах из брусков или кирпичей, чтобы не наступить на битое стекло, отравленную воду или лужи с бактериями. У большинства на лицах маски или покрывала, а некоторые машут пахучими кадилами, и все это чтобы не дышать грязным воздухом и едким дымом.

Офицеры командного подразделения Префектус установили поблизости блокпост. Командование Префектус – это новый институт чрезвычайных полномочий, который все еще остается загадкой для Киилер, если не считать встреч с боэтархом Мауэр и ее офицерами. Основанный преториатом Хускарлов, Префектус, похоже, сильнее обеспокоен вопросами дисциплины и поверхностной концепцией морали, нежели защитой. Даже Мауэр, казалось, не вполне понимала свои обязанности. Киилер подозревает, что идея Префектуса формировалась на самом высоком уровне с целью сдержать и отвратить Хаос, не имея четкого понимания его сущности.

Здесь, как и везде, офицеры проверяют людей на признаки болезней, инфекций, осматривают их в поисках рубцов и порчи. В основном, они уделяют внимание полноценным людям, мужчинам призывного возраста или военным, отбившимся от своих подразделений. Тех, кто прошел проверку, Префектус помечает символом чистоты с помощью ручных степлеров, которые Корпус Логистики использовал для скрепления бумаг и приписных свидетельств. Бирка чистоты означает, что ты пригоден к службе. Она дает тебе доступ к медпунктам и полевой кухне. Кроме того, она показывает, что тебе можно доверять. Эмблемы, знаки различия, даже цвета униформы не имеют значения. Все стороны поменялись. Враг мог оказаться кем угодно. Да и в любом случае, даже если символы ничего не решали, все и так были покрыты таким слоем грязи, что никто не смог бы их рассмотреть. Печать чистоты стала единственным значимым символом лоялистов, важнее аквилы или другого имперского герба. Она означает верность. Те, кто получил ее, непрерывно чистят ее слюной и пальцами, чтобы все могли ее видеть.

Те, кто не уходит прочь в смятении.

В длинных очередях на проверку, Киилер видит истязающих себя людей, пытающихся избавиться от любой отметины или царапины, которую по ошибке можно было бы принять за скверну. Они жестоко бичуют свое тело, надеясь, что вид содранной кожи и стремление нанести себе такой вред наглядно демонстрируют их решимость, независимо от покрывающих тело знаков или рубцов. Иные режут себя напрямую, срезая бородавки и бубоны, отсекая зараженную плоть.

– Они обязаны делать это с собой? – спрашивает она одного из Префектус.

– Я им такого не приказывал, – отвечает тот. Это боэтарх. Он носит черный плащ с двумя рядами красных эмалированных пуговиц, алые перчатки и серебряный символ своего подразделения.

– Заставьте их прекратить.

– Я не могу их ни к чему принудить, – возражает он. – Где ваша бирка?

– Ей она не нужна, – раздается голос Верефта с лестницы. Боэтарх пожимает плечами. У него слишком много дел, чтобы вступать в перепалку. Он готовится к разговору с ветераном силовиков из ведомства маршала-провоста.

Она идет к Верефту и уже собирается говорить, как вдруг нечто огромное обрушивается с небес позади нее, и она падает на живот. Ударная волна сшибает с ног почти всех людей на улице и обрушивает пост Префектуса. Последние целые стекла разлетаются вдребезги.

Верефт помогает ей встать на ноги, она оборачивается и видит огромный, мерцающий огненный шар, поднимающийся в небеса на востоке. Огненные потоки и щебень падают из-под него на землю, словно тоненькие щупальца медузы.

– Что… – только и может произнести она, с трудом сглотнув. Избыточное давление заглушило ей слух.

– Завод боеприпасов, – говорит Верефт. – За Тавианской Аркой. ММ Три-Сорок-Один, полагаю.

– Она сказала, что он горит.

– Кто сказал?

– Девушка…

– Ну, похоже, что он как раз отгорел и забрал все дерьмо с собой.

Значит, больше никаких подвозов боеприпасов. Не из этой области. Если после электромагнитного импульса от взрыва вокс еще работает, она свяжется с передовой и расскажет о местонахождении фургонов.

Они должны идти дальше. Они должны вести толпу на север. Повсюду растет давка. Зреет паника. Им придется потрудиться, чтобы люди сохраняли спокойствие.

– Нам потребуется помощь, – обращается она к боэтарху.

– С чем? – спрашивает он.

– С порядком, – отвечает она. – С дисциплиной.

Фронт рушится. Около тридцати тысяч пехотинцев, из Экзертуса и ауксилии Империалис, из двенадцати различных подразделений, включая 110-й Пан-Нордский, смогли кое-как перегруппироваться на открытой местности возле пылающих развалин Принципарии Гард, врезавшись в значительно превосходящую их числом предательскую ауксилию, наступающую со стороны Врат Аннапурны. Через шестнадцать кровавых минут жаркой схватки, изменников вытеснили на огромные земляные валы, тянущиеся с востока на запад. Это грязный труд. Местность замерзла и покрылась льдом, став жертвой изменчивой погоды, и бойцы переключились на штыки и древковое оружие. В гуще сражения кипит жестокая рукопашная мясорубка, растянувшаяся на десять квадратных километров, тысячи солдат тянут и толкают врагов в мешанине тел. Сверкают молнии, две армии перемалывают друг друга лицом к лицу в самом ближнем из ближних боев. Порядки изменников уже готовы рассыпаться. Затем, привлеченная запахом крови, с юга накатывает волна Пожирателей Миров, и хрупкая, самоотверженная дисциплина, помогавшая командирам лоялистов продержаться так долго, рушится почти мгновенно.

Порядка нет. Фортуна ушла. Ломается строй. Итог – кровавая бойня.

Полагая, что у них есть время установить и откалибровать орудия, капитан Н’джи выстраивает свой Ковингианский Легкий Артиллерийский вдоль Четвертичного Кряжа. Но время превратилось в пыль, и скитарии изменников Механикума настигают их прежде, чем они успели снять орудия с передка или установить противооткатные сошки. Ковингианцы сражаются и умирают вокруг своих безмолвных пушек, пуская в ход пистолеты, ножи и саперные лопатки.

Киилер ждет очереди. Она ждет своей очереди, проходит проверку и берет бирку чистоты. Она считает, что если остальные увидят, как это делает она, то последуют ее примеру. Учите словом, учите делом. Они увидят, как вы встаете, и сделают то же самое. Она уверена, что это единственная икона, что имеет сейчас значение, единственный значимый символ веры. Талисман надежды, в противовес знамениям ужаса, появляющимся на стенах. Ей претит бездушная работа Префектуса, претит ей и изгнание, но она напоминает себе, что все это ради высшей цели.

Эйлд собирает конклав и высылает глашатаев, чтобы начать собирать толпу на север. По его подсчетам, из южной Палатины сюда стекаетсся порядка миллиона человек.

– На север, – говорит она ему. – Таков план. – Говорите им «на север».

1: XXV

Магистр Войны сознается в своем преступлении

– Так в чем же твой план, Олланий? – спрашивает Актея.

– По моему опыту, чем меньше люди болтают о плане, тем лучше он работает, – отвечает Олл. – Так меньше шансов, что кто-нибудь его запорет.

Его ответ эхом прокатывается по узкой комнате с покатыми стенами, где они устроили привал. Актея улыбается.

– В таком случае, сочту это за «нет», – говорит она.

– В смысле, «нет»? – оживляется Кэтт, примостившаяся рядом с Оллом. В ее голосе сквозит презрение.

– Нет, Кэтт, у него нет плана, – поясняет Актея. – Я так и думала. Вот почему я нашла вас. Чтобы помочь вам. Чтобы… видимо, чтобы разработать план, который реально мог бы сработать. Без сомнений, в тебе есть потенциал. Твое очень долго знакомство с Императором.

Все глаза устремляются на Олла, даже глаза Лидва. Они поставили свои фонари на землю, и те сверкают, словно костры, отбрасывая на стены длинные тени, которые тянутся вверх, пока постепенно не становятся одним целым с кромешной тьмой у них над головами.

– Знакомство – это сильно сказано, – возражает Олл. – Я знал Его, это было очень давно. Мы перестали быть друзьями. Сомневаюсь, что вообще когда-либо были, но… в любом случае… Я сбежал с Калта, когда Калт запылал. Я убегал прочь, но в то же время я, на самом деле, бежал куда-то. Полагаю, во вселенной действуют высшие силы – силы, господства, называйте как хотите. Я верю в то, что встал на этот путь не просто так, и потому следую ему. И если я смогу сделать хоть что-то в его конце… если во мне осталась хоть капля ценности, одного Вечного для другого, связанных общим проклятием, то я намерен ею воспользоваться.

– Вы верите в бога, Рядовой Перссон, – говорит Графт. – Это есть в моих записях о вас. Вы благочестивы. Вы исповедуете тайную веру в старую, запретную религию.

Олл кивает. – Да. Старая привычка. Очень старая. Слишком старая, чтоб от нее избавиться. Но не имеет значения то, во что я верю. Лишь то, что я могу сделать.

– Покончить с этим, – прозносит Зибес.

– Да, Хебет, – соглашается Олл. – Покончить с этим. Покончить с этим невероятным, чудовищным, бессмысленным кровопролитием. В этом вся суть.

– Пырни его, – подает голос Кранк. – Пырни его клинком, который прорезает пространство.

Кэтт хихикает.

– Пырнуть кого? – спрашивает Лидва.

– Да, Олланий? Кого? – спрашивает колдунья с хитрой усмешкой.

Олл пожимает плечами.

– Оу, – удивленно тянет Кэтт. На ее лице медленно проступает шок, а затем – осознание. – Он имеет в виду любого из них, – говорит она. – Любого из них. Или обоих. Любой ценой.

– Любой ценой… – эхом повторяет Актея.

– Но ты намерен сначала поговорить с Ним, – вмешивается Лидва. Его слова звучат почти как вопрос.

– С кем? – спрашивает Кранк.

– Со своим старым другом, – отвечает Актея.

– Намерен, – соглашается Олл. – В смысле, если представится случай. Хотя сомневаюсь в этом. И я сомневаюсь, что Он станет слушать. Он никогда и никого не слушал. Но все же думаю, таков план. Иначе, почему я? Если все, что требовалось, это пырнуть, то нож мог бы быть у кого угодно.

– Может, потому что он мог бы ослабить защиту, увидев старого друга? – предполагает Актея. – Никто другой не смог бы к нему подобраться.

– Может быть, – отвечает Олл. – Но такое не в моем духе. Это больше похоже на Альфария. Кроме того, Он будет остерегаться меня. И защиту свою точно не ослабит. Я уже как-то раз пырнул Его.

Повисла долгая тишина.

– Ты что, шутишь? – спросила Кэтт.

– Олланий, с этого места поподробнее, – оживилась Актея.

– Да какие тут подробности, – говорит Олл. – Мы поссорились. Это случилось тридцать тысяч лет назад, плюс-минус, так что… с тех пор много крови утекло.

– Нет-нет, – торопит его Кранк, широко распахнув глаза. – Нам нужно что-то посущественнее, чем это!

Олл смотрит на них. После всей той верности, что они проявили к нему, он перед ними в долгу. Здесь, глубоко под землей, в каменном склепе он чувствует себя как в самом защищенном хранилище, где можно спокойно раскрыть старую тайну.

– Некогда, была огромная башня, – начинает он. – Некоторые называли ее Этеменанки, и стояла она в месте, звавшемся Вавилин, или Вавил. Уверен, что никому из вас это ни о чем не говорит, так как Писанию уже никого не обучают.

– Мне кое о чем говорит, – возражает Актея. – Она вправду существовала?

– Существовала, – кивает Олл. – Культура, построившая ее, обладала силой. Эти люди стали опасной помехой Его планам. По факту, они стали угрозой для всего сущего. Они сделали оружием язык. И назвали его Энунцией. Я был Его Магистром Войны, Его другом. Мы пошли на них войной и свергли их. Я думал, мы уничтожим все. Но, к моему величайшему разочарованию, оказалось, что Он желал Энунцию для своих собственных нужд.

Это случилось очень давно, но воспоминания кажутся Оллу невероятно свежими, поскольку он совсем недавно пережил это событие в своих грезах, сотканных ульем Хатай-Антакья.

– И что, ты пырнул Его? – спросил Зибес, распахнув глаза.

– Да. Чтобы остановить Его. Так и закончилось то, что эта леди описала как наше «знакомство».

Он смотрит на Актею.

– Твоя очередь, – говорит он. – Расскажи нам что-нибудь. Ты ведь тоже Вечная.

– Но не рожденная ею, – отвечает она. – Совсем не как ты. Но после смерти, мне было даровано второе рождение и новая жизнь. Я родилась на Колхиде. Люди Аврелиана использовали меня как исповедницу и жрицу своего искусства. И вот за такое знакомство, Олланий, меня убили золотые воины Императора.

Мгновение она молчит.

– И в смерти, я узрела истину варпа. Всю истину. После чего переродилась в этой форме. Меня переделало то, что ты назвал бы колдовством, Олланий, а никакая не прихоть биологии или эволюции. Но теперь, я служу истине. Никому и ничему иному.

– Кабал пытался использовать тебя, – замечает Олл. – Джон рассказал мне.

– Они пытались. Они отправили за мной Даймона Пританиса. Еще один Вечный.

– Он мертв.

– Мертв. Полностью и окончательно. Но теперь я не служу никому и ничему, кроме великой цели – покончить с этим конфликтом. пока он не покончил со всеми нами. Так же, как и ты.

– Думаю, ты весьма вольно трактуешь смысл «так же», – замечает Олл.

– Пока что, Олланий, у нас есть лишь мы.

– Кирена Валантион, – тихо бормочет Кэтт.

Актея резко оборачивает к ней свое укрытое покрывалом лицо.

– О, да ты умна, девочка, – говорит она. – Твой разум гораздо хитрее и вкрадчивее, чем я думала. Ты вытянула это из моих мыслей.

– Это лежало на поверхности, – отвечает Кэтт. Она выглядит немного довольной собой.

– Да, я была Киреной Валантион, Благословенной Девой. Я лишилась физического зрения, когда сгорела Монархия. Я умерла в прелюдии к Исствану. Через годы мучительного просвещения, или, возможно, просвещающих мучений, я переродилась. Я больше не была Киреной. Я избежала смерти и получила иное зрение. Думай обо мне что хочешь, Олланий, но я – весьма ценный ресурс.

Олл встает на ноги.

– Они задерживаются, – говорит он Лидва. – Не было сигналов от Альфария?

Лидва качает головой.

– Хорошо, – вздыхает Олл. – Подождем еще пару минут.

Он делает несколько шагов вниз по переходу, в обратном направлении, и вглядывается во тьму.

– Что-то не так? – спрашивает Лидва.

Олл смотрит на него и переходит на шепот.

– На пути сюда ты был замыкающим.

– Да.

– Ты слышал что-нибудь, помимо нас? – спрашивает Олл.

– Нет, – отвечает Лидва. – Например?

– Неважно, – говорит Олл.

1: XXVI

Острее шипов

На Орлиной Дороге, перед Залом Схоласта, людской поток внезапно расступается. Толпа в смятении пятится назад, в ней образуется просвет. Какой-то человек упал.

Конрой-капитан Альборн из Префектус проталкивается сквозь массу людей в сторону просвета. Штиглих, одна из лучших в Палатинской Горте, старается не отставать.

– Все назад! – обращается Альборн к народу. – Все назад!

Человек корчится на земле. Вероятно, работник факторума, или трудяга с мельниц. Судя по его конвульсиям, похоже, он отравлен. Альборн внезапно понимает, что он шокирован этим зрелищем: не агонией человека, поскольку за последние пару часов он досыта насмотрелся на людей в предсмертных муках. Что по-настоящему пугает его, так это пустое пространство вокруг него. Орлиная Дорога так переполнена, что на ней едва хватает места, чтобы дышать или двигаться. Но этот человек, корчащийся на земле, получил в распоряжение целых шесть метров свободного пространства в диаметре.

Толпа смотрит на него, широко раскрыв глаза и не произнося ни слова. Некоторые оттягивают свои бирки чистоты, чтобы Альборн мог их увидеть, но он не обращает внимания.

– Медик есть? – кричит он, присев на корточки рядом с пострадавшим. – Медик? Доктор?

Никто не отвечает. Все они боятся офицера Префектус в багровых перчатках не меньше, чем безумца или прокаженного.

Альборн смотрит на Штиглих. Она качает головой.

– Надо отнести его куда-нибудь, – говорит он ей. – Убрать его с улицы.

Она робко тянется к потерпевшему. Мужчина покрыт слоем грязи, которой он сам себя обмазал. Он что-то бормочет, что-то, что Альборн не может толком расслышать, и таращится на них налитыми кровью глазами.

– Не понимаю, – говорит ему Альборн. – Кора? Король? Какой Король? Здесь есть кто-нибудь по фамилии Король?

Внезапно, мужчину рвет. По дороге растекаются ручейки вязкой слизи. Альборн отшатывается. Ему не хочется трогать этого человека. Он видит на его коже темные пятна, признаки недуга, гнилостной чумы, которую враг распространил с их помощью. Он хочет прострелить мужчине голову, но не может сделать этого на глазах у толпы. И оставлять его здесь тоже нельзя.

Он стискивает зубы и вновь тянет руку.

Мужчина поднимается. Он вскакивает быстро, слегка пошатываясь. Скалится на Альборна и Штиглих. Рвота капает с его подбородка. Он снова что-то произносит, какое-то имя, и затем его пробирает дрожь. Острые колючки, размером и цветом напоминающие шипы розы, прорывают его кожу изнутри. Они вылезают из щек, изо лба, челюсти, предплечий и тыльной стороны ладоней.

Альборн кричит, предупреждая всех вокруг, и выхватывает пистолет. Толпа вопит. Усыпанный шипами мужчина разворачивается и ковыляет прочь. Альборн не может сделать выстрел, когда вокруг столько народу. Пошатываясь, человек добирается до ступеней Зала Схоласта. Толпа расступается, словно занавес, давая ему дорогу, отшатываясь в отвращении и ужасе.

Альборн и Штиглих взбегают по ступеням вслед за ним. Он исчез за огромными дверями, скрывшись в темных, пустых комнатах зала. Альборн идет впереди. Внутри холодно, тихо и мрачно. Каждый шаг порождает множественное эхо. К высоким потолкам тянутся колонны. За длинными, грязными окнами мерцает пламя костров.

Штиглих вскидывает карабин и тычет Альборна локтем, указывая на что-то кивком головы. На полу виднеется содержимое желудка. Они продолжают движение вглубь зала, прикрывая друг друга. Несмотря на все старания ступать тихо, каждый их шаг откликается сотней отзвуков.

Мужчина ждет их в дальнем конце, под огромным окном в стиле «бычий глаз», изображающее уровни Схолостики в глассике. Он больше не человек. Какой-то Нерожденный вылупился из него шипами наружу, и разорвал беднягу изнутри. Существо корчится возле стены, обнаженное и блестящее, пытаясь соскоблить с себя остатки человеческой кожи, точно кожуру.

Они вторглись не только во Дворец, думает Альборн. Они вторглись в нас, и подчинили изнутри. Его терзает вопрос, какой ужасный грех, какое преступление, какую случайную мысль допустил этот человек, чтобы превратиться в столько чудовищный проводник.

Они оба вскидывают оружие и открывают огонь, отбрасывая тварь спиной в стену, поднимая бурю пыли, каменных осколков и ихора. Но пулевым ранам не удается прервать его не-жизнь, и существо бросается на них. Альборну удается свернуть с его пути, не прекращая огонь. Тварь подняла Штиглих в воздух, обвила шипастыми пальцами и разорвала пополам.

Альборн никогда не забудет влажный хруст, с которым разошелся ее позвоночник.

Бросив половинки тела, существо поворачивается к нему. Оно хихикает, бормочет и кудахчет исколотыми губами, похожими на подушечки для игл. Патроны кончились. Он отступает, исступленно пытаясь перезарядиться.

Оно говорит. Какое-то имя. Слова, которые пытался произнести человек, послуживший ему скорлупой.

Темный Король.

Произнося это, тварь дергается, словно сами буквы наполняют его ужасом.

Перед Альборном возникает тень. Здесь есть кто-то еще, кто-то огромный, кто двигается быстро и беззвучно. Серый рыцарь. Легионер Астартес в практически бесцветных доспехах, словно фантом. В каждой руке он держит клинок, черный гладий и длинный боевой меч.

Нерожденный становится на дыбы, шипя и пытаясь схватить воина. Астартес наносит удар сначала одним мечом, затем вторым. Из широких ран брызжет жидкость. Когда тварь вновь прыгает на него, он всаживает длинный клинок ему подмышку и вонзает гладий под ребра.

Нерожденный отпрыгивает назад и клинки выскальзывают из рук воина. Астартес тянется за голову и выхватывает третий клинок, цепной меч, примагниченный к спине. Зубья рычат и воют, космодесантник обрушивает его сверху вниз, распиливая Нерожденного по вертикали.

Теперь он мертв.

Воин отключает мотор и возвращает цепной меч за спину. Он нагибается и подбирает остальные клинки.

Альборн знает его. Одинокий Волк. Последний верный сын Хоруса.

– Локен? – шепчет он. – Локен? Господин?

Гарвель Локен оборачивается и смотрит на него. Клинок Рубио в его правой руке, Скорбящий в левой. – Тварь сказала «Темный Король», – уточняет он.

– Да, я слышал, господин.

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

Альборн качает головой.

– Ты ведь Альборн, верно?

Альборн кивает. – Да, господин. Что…если можно спросить…но найдя вас здесь, я…

– Я был с Киилер, – говорит Локен, – сопровождал ее. Но линия фронта сдвинулась слишком близко, поэтому я послал ее вперед и задержался, чтобы создать линию обороны.

– Когда это было? – спрашивает Альборн.

– Не знаю. Час назад? Два? – Он делает паузу. – Я направляюсь к Процессии Вечных, – добавляет Локен. – Там – главная битва. Я услышал выстрелы…

Он оглядывает мрачный зал. На мгновение, он кажется растерянным.

– Господин, – говорит Альборн, – процессия…она в лигах отсюда.

– А отсюда – это откуда? – спрашивает Локен.

– От Зала Схоласта, господин. На Орлиной Дороге.

– На Орлиной Дороге?

– Да, господин.

– Это…это даже близко не там, где я был. Даже близко не там, куда я собирался…

Альборн колеблется. Как Астартес может потеряться? Как Астартес может потерять направление? Одинокий Волк ранен? Может, он…Трон, защити нас…может, его изнутри тоже поразило безумие?

– Орлиная Дорога? – снова спрашивает Локен.

– Да, господин. Прямо снаружи.

– Что-то не так, Альборн.

– Это…слабо сказано, господин.

– Нет, конрой-капитан, – рычит Локен. – Я был у Врат Престора. Я был на проспекте, уже приближался к процессии. Услышал выстрелы в сотне метров от себя и пошел на звук. Всего сотня метров…и я здесь.

– Но ведь нет, – мямлит Альборн. – Со всем уважением, господин, нет. Престор в четырнадцати километрах отсюда, и это в лучшем случае. Вероятно, в девятнадцати. Это попросту…

– Невозможно, – заканчивает за него Локен.

– Именно, господин.

– Но тем не менее, – продолжает Локен. – Думаю, что мы так глубоко погрузились в эмпиреи, что они искажают все вокруг. Время. Пространство. Материю самого мира и Дворца. Невозможно, чтобы я был здесь, и все же вот он я. Невозможного, Альборн, больше не существует.

1: XXVII

Гидра

Джон поворачивает механическое золотое колесо, сделанное для рук куда больше человеческих, и слышит тихий гул нарастающей энергии. По всей кабине загораются консоли, неоновые полосы моргают в аурамитовых рамочках, сигнализируя о запуске и перезагрузке систем. Он слезает с обитого красной кожей трона и спускается обратно к люку «Коронуса». Ни в одной из остальных машин не оказалось ни капли энергии, но в транспорте Кустодес остался небольшой резерв. Ничего удивительного. Грави-воз стоит особняком от остальных машин, его создавали с применением технологий гораздо старше и намного более совершеннее чем те, что используются в стандартных имперских шаблонах.

Он бросает взгляд в полумрак. – Пек? – зовет он. – Пек? Вот этот на ходу.

Нет ответа. Альфа-легионер оставил проверку на него и отправился в разведку, чтобы убедиться, что остаток маршрута все еще проходим для транспорта.

– Пек?

Он забирается обратно. Он чувствует дрожь запустившегося генератора под палубой и слышит стон системы антиграва, медленно выходящей на рабочую мощность. Он открывает несколько встроенных контейнеров. Четыре болтера, слишком большие для кого-то, кроме Пека и Лидва. Один из них – мастерски сработанный экземпляр необыкновенной красоты, с серебряными и изумрудными накладками, снаряженный двойными барабанными магазинами. Джон не может даже поднять его. В двух других контейнерах он обнаружил стойки с авторужьями и лазганами Солярной Ауксилии. Все оружие – высокого качества, только с завода, запаянное в пластековую упаковку. Альфа-Легион предполагал поддержку человеческих агентов.

Готовы к любому повороту событий. Вот уж точно.

В последнем контейнере лежат пистолеты, как для Астартес, так и для людей, включая два изящных вольтвольвера, похожие на археотех Механикум. На дне контейнера сложены металлические канистры. Он открывает одну из них и улыбается, увидев содержимое.

Пек слишком задерживается. Они уже давно должны были вернуться к остальным и двигаться дальше. Джон вылезает из Коронуса в поисках пси-подавителя и с облегчением обнаруживает его на борту. Он спрыгивает на землю, и тут цикл перезапуска грави-воза достигает рабочей мощности. Фары автоматически включаются, заливая светом все пространство перед машиной.

В светлом овале стоит Альфа-легионер. Его возвращение было, как всегда, бесшумным, но свет застал его врасплох. Мгновение он стоит неподвижно, его доспехи переливаются в лучах фар, а вокруг него вращаются пылинки.

– Значит, смог найти рабочий? – спрашивает он.

– Да, – отвечает Джон.

– Энергорезервы в норме? Никаких просадок?

– Достаточно, чтобы запустить генератор, – говорит Джон. – Теперь он сам накапливает заряд. Должен быть на ходу. Путь впереди чист?

– Путь впереди? Да.

– Значит, никаких провалов и впадин? На машине остаток маршрута пройдет намного проще.

– Никаких впадин, – отвечает Альфа-легионер.

Джон кивает. – Я оставил кое-что внутри, – говорит он. – Погодь секунду.

Он разворачивается, чтобы залезть внутрь.

– Это может подождать.

Джон медлит, и глядит на Астартес из-за плеча. – Это может подождать – что? – спрашивает он. Его пульс учащается. Он не знает, что делать, потому что полностью уверен – ему конец, а его попытка забраться внутрь и ухватить вольтвольвер, или что-то не менее убойное только что провалилась.

– Я не понимаю, о чем ты, – говорит Альфа-легионер и делает шаг вперед.

Джон улыбается своей самой натянутой улыбкой. Теперь он сам по себе. Смекалка, ум, хитрость. Единственный способ прожить еще минуту, еще секунду – использовать все, что у него есть. Что-то неожиданное. Что-то внезапное.

– Это может подождать – что? – повторяет Джон, стараясь держаться расслабленно. – На всем пути сюда ты звал меня по имени, в каждом предложении, делая акцент на том, что знаешь меня. Психологическое подкрепление. Стандартная штука. А теперь ты перестал.

Альфа-легионер колеблется долю секунды.

– Не понимаю, в чем твоя проблема, – отвечает он, в его голосе слышится неподдельное изумление.

– Да куда уж тебе, – заключает Джон, со смехом пожимая плечами. – Ты не Инго Пек.

– Конечно же я Пек, – говорит Альфа-легионер.

– Точно не он, – говорит Джон. – Он знает мое имя. А еще он стоит прямо у тебя за спиной.

Одураченный лишь на мгновение Астартес оборачивается, чтобы взглянуть себе за спину.

Джон прыгает к люку.

Он не успевает даже коснуться его, и громадные руки хватают Джона сзади.

1: XXVIII

Ксенофонт

Ноги Джона улетели назад, и он ударился об корпус машины лицом. Упав на землю возле грави-воза, он уже чувствует тошноту от сокрушительного удара, в носу стоит солоноватый запах, рот полон крови.

Альфа-легионер переворачивает его на спину, снимает автопистолет с его пояса и отбрасывает в сторону. Если бы я решил, что он хоть как-то поможет против брони Астартес, то уже воспользовался бы им, думает Джон. Он пытается прояснить рассудок. Кажется, его нос сломан, в горло течет кровь. Ублюдок буквально отчеканил его лицо на корпусе «Коронуса».

Но не убил. Не на месте. Астартес убивает тогда, когда хочет этого, а значит, Джон остался в живых не случайно.

– Вставай, – говорит ему легионер.

Джон не может. Ему слишком дурно. Он перекатывается набок и схаркивает кровь. Он разбил губу и прикусил язык.

– Сколько вас здесь? – спрашивает Альфа-легионер.

Джон сплевывает снова и пытается сесть. Он не чувствует лица, зато боль в языке ощущается весьма остро.

– Не пытайся выиграть время, Грамматик.

Джон дергается.

– Да, я знаю, кто ты. Ты меня раскусил. Но тебе стоит знать о техниках, которые я могу применить. Сколько вас здесь?

Джон садится, придерживая рукой окровавленный рот, и пожимает плечами.

Астартес подхватывает его и бьет о борт грави-воза. Джон уверен, что услышал, как лопнуло ребро, но воздух мгновенно и целиком покинул его легкие, так что ему все равно. Легионер не отпускает.

– Сколько?

Моргая, покачивая головой, Джон смотрит на полированный визор в считанных сантиметрах от своего лица. Похоже на застывший в металле оскал. Он видит изящные зеленые и серебряные чешуйки, капли собственной крови, которую он выкашлял на решетку вокса. Он не может разглядеть глаз за линзами в глубоких глазницах, но на таком расстоянии ему видны оранжевые блики дисплея, проецирующего изображение на цветной плексиглас.

– Сколько?

Джон произносит что-то, но его разбитый язык так опух, что наружу вырывается лишь бульканье, вместе с кровью и слюной.

– Повтори.

– «Ксенофонт»… – хрипит Джон. Распухший язык выталкивает слова медленно и неохотно. – Ты выполняешь «Ксенофонт»? Урод, мы на одной стороне…

Продолжая прижимать его к машине левой рукой, Астартес опускает правую. Бронированные пальцы, нежные, словно у любовницы, находят повреждение в грудной клетке и скользят по ребру вдоль всего тела Джона. Джон корчится. Кончик пальца останавливается возле точки давления. И погружается внутрь.

Джон вопит. Боль продирается по его позвоночнику прямо в основание черепа. У него отнимаются ноги.

– Вопросы здесь задаю я, – предупреждает Астартес. – Сколько вас здесь?

– Мне нет резона отвечать, – поясняет Джон, еле шевеля языком. – Ты все равно не оставишь меня в живых.

– Я мог бы.

– Ты из Альфа-Легиона.

– И что?

– Вся ваша суть – ложь. Оставишь меня в живых? Ложь.

У Джона осталась лишь одна карта в рукаве. Слово, одно из множества слов силы, которые он подсмотрел в видении Олла о заполненной словами башне в улье Хатай-Антакья. Ему удалось вспомнить лишь одно из них после того, как видение исчезло, и он запомнил его. Это слово из прото-языка Энунция, и он не вполне уверен, что именно оно делает, но он точно знает – как только он произнесет его, то сразу же забудет. Он припасал его на крайний случай, когда они, наконец, приблизятся к цели. Но этот момент никогда не настанет, если он не переживет это…

Огромная правая ладонь поднимается, и большой палец упирается в его плечевое сплетение.

– Прекратить боль – вот тебе резон, – говорит Альфа-легионер. – Избежать боли – вот резон. Жить или умереть – не так уж важно. Боль – вот значимый фактор. Боль, и сколько ее предстоит вытерпеть перед смертью.

– Боль – всего лишь отвлекающий фактор, – хрипит Джон. Он принимается формулировать слово.

Альфа-легионер давит большим пальцем, доказывая, что это не так. Джон вопит снова. Его руку парализует. Разум мечется, не в силах составить необходимые слоги. Шок и говокружение охватывают его. Та легкая сдержанность, с которой Астартес контролирует давление, вызывает в нем первородный ужас.

– Сколько?

Ладонь перемещается к околоушному лимфоузлу, палец ложится на сосцевидный отросток.

– Заставь меня еще покричать, – шепчет Джон.

Ладонь останавливается.

– Заставить меня кричать – отличный способ выяснить, сколько со мной людей.

– Последний шанс, – предупреждает Альфа-легионер.

Металл врезается в металл. Звук от столкновения настолько чист, что похож на удар колокола. Внезапно освободившись, Джон оседает на землю.

Возле него борются два гиганта. Оба в зелено-серебряных доспехах. У одного в руке болт-пистолет, но второй крепко держит его за запястье этой самой руки.

Джон смаргивает и пытается отползти подальше от жестокой схватки. Они не похожи на двух дерущихся людей, валяющихся в пыли, хватающих друг друга за одежду и изрыгающих проклятия. Это два великана в силовой броне. Они быстрые, трансчеловечески быстрые, чудовищно быстрые, настолько быстрые, что Джон едва успевает за ними: удары, блоки и захваты сменяют друг друга в молниеносной, хирургически точной последовательности. Все равно что лежать рядом с двумя пропеллерами, которые вращаются в противоположные стороны без всякого контроля, вгрызаясь в землю и друг в друга.

Пек – тот, что с пистолетом. Он не стал стрелять. Теперь он в захвате. Другой Альфа-легионер смещается и бьет Пека о машину. Пек разворачивается и вколачивает второго Астартес в стоящий рядом «Горгон». В воздух взлетают хлопья ржавчины. Альфа-легионер вновь крутит Пека, пытаясь разбить его захват, и во второй раз лупит им об корпус грави-воза. Джон корчится и отчаянно перекатывается. Двое Астартес падают в то место, где он только что лежал. Еще немного – и они раздавили бы его, размазав о землю своими телами.

Джон пытается встать. Его ноги не слушаются, а ребро отдает резкой болью по всему телу. Левая рука парализована. Он поскальзывается, падает, и снова встает. Он шатается, глядя, как два Альфа-легионера снова сплетаются в клубок, который едва не оставил от него мокрое место.

Второй Астартес лупит рукой Пека по левой грави-гондоле транспортника и вышибает у него пистолет. Они перекатываются вновь. Бушует вихрь ударов, кулаки высекают искры и царапают доспехи. Теперь Джон не может отличить одного ублюдка от другого.

Джон отползает в сторону, с ужасом таращась на них. Один легионер наносит точный удар, и второй откидывается на гондолу. В руке у первого возникает боевой нож длиной с предплечье Джона. Он пытается вонзить его в цель, но второй уворачивается, и лезвие скрипит по пластинам гондолы.

Альфа-легионеры сходятся вновь, один из них старается удержать нож другого. Они проносятся мимо Джона, между грави-возом и «Горгоном», прямиком в свет фар «Коронуса», не прекращая крутить и ломать друг друга.

Подтаскивая омертвевшую ногу, Джон ползет обратно к грави-возу и пытается подняться на корпус. Левая рука не слушается. Он нащупывает ногой уступ и закидывает себя на гондолу, вновь приземлившись на лицо. Он сглатывает кровь, едва дыша. Позади него, в свете фар мечется зеленое пятно, керамит звенит и скрежещет о керамит.

Сверкающий клинок, наконец, наносит удар. Он проникает сквозь укрепленный поддоспешник между паховой и бедренной пластиной, туда-сюда, быстро, словно змея. Бедро и голень заливает кровь. Альфарий отшатывается, пытаясь восстановить защитную стойку. Второй Альфарий шагает вперед, подняв клинок для смертельного удара над горжетом.

С чудовищным грохотом, луч испепеляющего света испаряет землю между ними. Облокотившись на люк «Коронуса», чтобы не упасть, Джон целится в обоих из вольтвольвера, положив правую кисть на левое предплечье и уравновешивая тяжесть громоздкого, старинного оружия. Возле дула потрескивают разряды, оставшиеся после выстрела.

– Один вопрос, – говорит Джон. Распухший язык заставляет его чувствовать себя глупо. – Сколько нас здесь?

– Девять, – отвечает Инго Пек.

Выстрел Джона проделывает оплавленную дыру в нагруднике второго легионера. Он падает на спину, из его груди поднимается пар. Он еще дергается.

Пек ковыляет к нему, вырывает нож из скрючившейся ладони и вгоняет клинок под край шлема, прямо в череп.

– Один из ваших? – спрашивает Джон, опустив оружие и слегка обмякнув.

– Мы все – Альфарий, Джон. И ты это знаешь.

Пек отсоединяет шлем мертвого Альфа-легионера и снимает его. Он смотрит на лицо погибшего воина.

– Матиас Герцог, – говорит он.

– Он? Что, правда?

– Да, Джон.

– Работает по «Ксенофонту»?

– Да. Отправлен сюда, чтобы активировать спящих, как и я.

– Тебе следовало пристрелить его Пек, – замечает Джон. – У тебя было преимущество.

– Существовал высокий риск того, что тебя заденет, – возражает Пек. – Мне пришлось разделить вас, прежде чем убить его.

– Премного благодарен.

Альфа-легионер поворачивается и смотрит на него.

– Джон, мы может и не все на одной стороне, – говорит он, – но лично я – на твоей.

– Это самые альфа-легионские слова из всех, что кто-либо и когда-либо произносил, – отвечает Джон и с длинным, протяжным стоном оседает вниз.

1: XXIX

Во Дворе Луперкаля

Ты стоишь и ждешь, терпеливо, вытянув руки, пока механики закрепляют твои доспехи. Ты используешь это время, чтобы подумать, прокрутить в голове множество тактических схем. Пертурабо Олимпийский имел репутацию мастера подобных ментальных подвигов, но на твой взгляд, репутация эта во многом незаслуженная. Его планы были такими сложными, такими точными, такими громоздкими. Им не хватало размаха. Размах – признак истинного гения войны. Сказать по правде, ты позволил ему руководить процессом лишь потому, что хотел оказать услугу, как брат брату. Дать ему какое-то занятие. Чтобы он не чувствовал себя лишним. И, разумеется, чтобы эксплуатировать его постоянную, вечную потребность доказать, что он лучше Рогала.

Что ж, теперь его нет. Скорее всего, ушел хандрить и дуться, поскольку Рогал доказал, что лучше его во всех отношениях. Оказалось, что Рогал, каким бы вялым и скучным он ни казался, все же не лишен размаха. Какая же чертова жалость, что Рогал решил присоединиться к другой стороне. Неимоверно жаль, как же все это глупо. Как было бы здорово иметь его рядом с собой, по правую руку. Он бы вывернул это место наизнанку за две недели, максимум. Быстрее, если бы ты дал ему стимул. Да, какая жалость. Впрочем, Рогал, несмотря на свой размах, всегда был унылым конформистом. Рогал выбрал свою сторону не потому, что считал ее верной. Он выбрал ее потому, что так безопаснее.

О, Рогал Дорн. Тебе будет почти жаль убивать его, но ты убедишь себя, что это его собственный недостаток воображения навлек на него смерть.

Механики возятся целую вечность. У тебя болит голова. Какой-то приступ мигрени, которая то приходит, то уходит. Ты раньше испытывал мигрени? Не можешь вспомнить. Ты был занят. Они возятся целую вечность, потеют над силовыми коннекторами твоего Когтя, словно видят его впервые. И они шепчутся. Такого раньше не было. Шепчутся друг с другом. Что они говорят?

– Прекратите шептаться, – говоришь ты им. Мягко, разумеется.

Они глядят на тебя, и ты видишь тревогу на их лицах. Нет, не просто тревогу. Ужас. Ужас и недоумение. Один съеживается, словно боится, что ты ударишь его. Что на них нашло?

– Вы шептались, – объясняешь ты. – Шепот, шептание. Они раздражают. Прекратите.

– Да, Магистр Войны, – говорит один из них.

– Магистр Войны, мы молим о прощении, – добавляет второй.

Тебе не нравится их тон, словно ты ложно обвинил их в чем-то. Ты спускаешь это на тормозах. Это все мелочи, а тебе действительно есть чем заняться.

Они продолжают заниматься финальной отладкой. И продолжают шептаться, хоть и гораздо тище. Ты решаешь игнорировать их. Позже, ты поговоришь с Малом наедине и поручишь ему назначить соответствующее наказание. Изгнать их всех из личной свиты и отправить обратно в арсеналы. Их пост, как и эту честь, примет на себя другая бригада.

Они отходят. Твой Двор, твое личное место благодати, затихает. Даже стены замирают в ожидании. Боевое облачение, Змеиная Чешуя, столь искусно сотворенное Кельбор-Халом и его ремесленниками, давит на тебя, словно бремя ответственности и решимости, словно груз войны, словно воплощение власти.

Механики приносят волчью шкуру и вешают ее, точно мантию, на твои плечи. Потребовалось четверо из них, чтобы поднять ее. Воистину, огромный зверь, трофей со спутника Давина. Лунный волк для настоящего Лунного Волка.

Ты ищешь одобрения. Твои служители во Дворе улыбаются и кивают в своих альковах и ложах. Некоторые кланяются. Некоторые дрожат и стараются спрятаться за драпировкой, украшающей зал, не в силах выдержать твое великолепие. Кто-то прячет взгляд за растопыренными пальцами и, хихикая, съеживается в отверстиях стен.

Ты выходишь из своих покоев. Доспехи кажутся легкими, словно механики не подогнали их как следует. А может быть, ты просто стал сильнее. В последние несколько дней ты стал чувствовать себя сильнее. Увидев перед собой финал, твои мстительные духи взбодрились. Предвкушение победы в результате тяжелого согласия всегда воодушевляет. Оно уносит прочь усталость и позволяет чувствовать себя…

Снова собой. Неудержимым. Полным жизни. Справедливым.

Ты идешь к мостику. Вероятно, его переместили, так как путь занимает больше времени, чем обычно. Возможно, эта структурная перестановка стала результатом добавления дополнительных слоев брони, которыми ты приказал покрыть корпус и укрепить главные отсеки. Переход стал слишком длинным, несмотря на легкость в теле. Коридоры пересекаются и разделяются, ведут в те части корабля, чье назначение ты ненадолго забыл. Это понятно. За последние недели у тебя было многое на уме, нечеловеческий объем данных следовало проанализировать и принять на их основе важные решения. Ты специально потратил несколько часов в медитативном трансе во Дворе, очищая голову от всех посторонних мыслей, всякого когнитивного мусора от ежедневной рутины, чтобы достигнуть ясности. И уже в этой ясности обдумать то, что по-настоящему важно. Достигнуть состояния единомыслия, и направить его на основные проблемы согласия. Кто вообще будет требовать от тебя вспомнить, куда ведет этот боковой коридор, или для чего используется это вспомогательное помещение. Это задача командира корабля.

Стены дышат. В проходе очень светло, словно в полдень на просторах Чогориса, или в выбеленных пустынях Колхиды. Свет, почти болезненно яркий, мерцает сквозь колышущиеся на ветру листья. Или сквозь что-то, похожее на листья. Тебе все равно. Ты не смотришь туда. Ты снова слышишь шепот, словно мертвые листья шуршат под ногами. Словно сухие надкрылья жуков. Словно жужжание мошек…

Что они шепчут? Это очень раздражает. Тебе почти удается разобрать слова.

Имя.

Одно имя, повторяемое вновь и вновь.

1: XXX

Конец мироздания

Время пришло.

Пока его чемпионы прибывают, он показывает мне свой план. Без малейших усилий, он впускает мой разум в свой собственный и спаивает их вместе, чтобы я мог взглянуть на вещи его глазами.

Я трепещу. Я стар. Я устал. Мои хрупкие кости дрожат, и я цепляюсь за посох, чтобы не упасть. Такая мощь. Мой разум чувствует, что вот-вот взорвется. Разделяя с ним его волю и видение, я гляжу за пределы мысленного взора. Я вижу…

Я вижу откровение. Имперский Дворец, все его владения разрушены и искалечены, его башни сражены молниями, его золотые проспекты оплавлены и превратились в ручейки растаявшей лигатуры, отполированные стены покрыты сажей и осквернены. Дворец нем от ужаса, опустошен страхом. Он цепляется за последние крупицы жизни. Он близок к смерти не меньше, чем недавно был Джагатай, перешагнул последнюю черту и теперь практически мертв.

Клокочут огненные бури. Мрачные воинства людей в доспехах и колоссальных боевых машин, словно рой блестящих насекомых, перетекают через обвалившиеся стены. Клубы удушающего дыма рассекают фосфоресцирующие лучи энергии. По развалинам бастионов хлещут тлетворные ливни из крови, токсинов и биоматерии, превращая обездоленные равнины в топкие болота. С захваченных валов и зубчатых стен текут кровавые водопады.

Чуть дальше виднеются вспышки света, которые извергает наша последняя оборонительная батарея, разоренный порт Львиных Врат, который Белые Шрамы отобрали у врага и как-то смогли удержать. Орбитальные лазеры пронзают черные небеса, и предательский флот отвечает им стократ. Я вижу, как сгорает гигантский звездолет, падая сквозь облака. Я вижу гигантские воронки, оставленные орбитальной бомбардировкой на гибнущих окраинах Львиных Врат. Их непокорство посрамляет всех нас. Их конец уже близок.

Еще дальше, я вижу просторы планеты, изъязвленные, покрытые выбоинами, содрогающиеся в тектонической агонии и сейсмических конвульсиях, истерзанные и изодранные. Облака продуктов полураспада поднимаются с радиоактивных пятен размером с целые страны. Мир окутан дымом и пламенем, атмосфера сходит с него, словно содранная шкура.

И более нет ничего цельного. Варп течет рекой, изливаясь в реальный мир, словно гной под кожным покровом, извращая и изменяя все, чего коснется. Это терминальная стадия войны, пирофорное воздействие Хаоса пускает метастазы в колыбели человечества, пожирая ее, превращая в собственное царство то место, где некогда правили мы.

Еще дальше, становится виден сморщенный шар Терры, разлагающейся в собственной оболочке, купающейся в не-свете, а черные точки бесчисленных предательских флотилий роятся над ней, точно помойные мухи над гнилой кожурой. Некогда гордая Терра окружена ядовитым нефелосферным ореолом, багровым разрывом в реальности, коронована кровоточащим венцом. Сын моего господина, его прекрасный первообретенный сын, наш враг, закрепляет свою безумную сделку с четырьмя ложными богами разрушения, и вкладывает планету в раззявленную пасть варпа. Естественные законы мироздания нарушены. Это – его вариант грядущего, освященный кровавым отпечатком ладони.

Что же мой повелитель пытается показать мне? Я не вижу ничего, чего не знал бы сам или не мог бы представить. Господство его первенца непреложно и абсолютно. Я тешусь надеждой отыскать крохотный изъян, пробел в его атаке, что-то, чем мы могли бы воспользоваться для ответного удара. Но его нет, и я знал, что его не будет еще до того, как мой повелитель показал мне все это, ибо Хорус Луперкаль доказал, что хоть Рогала и Пертурабо можно назвать величайшими стратегами нашей эпохи, никому не сравниться с Магистром Войны.

Ничего нет. Владыка мой, мой господин, мой Царь Веков, мой друг… ты должен смириться. Ничего нет. Ты должен смириться, что наш ответный удар, который мы, похоже, слишком долго откладывали, должен быть нанесен тяжелейшим из способов – по одному шагу, метру, выстрелу за раз. Это может быть только изнурительная, упорная борьба против намного превосходящего…

Стой.

Погоди-ка…

1: XXXI

Откровение

Возможно ли это? Ну разумеется, нет. Должно быть, я просто ошибся, мой мысленный взор замылился и устал. В конце концов, я стар. Размеры и многообразие всего, что мой господин показывает мне, масштабы происходящего, ярость эфира…все это на мгновение смутило меня, взяло верх и заставило увидеть то, что я хочу видеть, а не то, что происходит на самом деле.

Я гляжу вновь, мой разум напрягается до предела, усиленный его волей и сузившийся до толщины иглы.

Вот. Это оно? Ну ведь этого же не может быть? Я отказываюсь позволять себе искру надежды…

+Это правда, Сигиллит+.

Вот оно. Столь малая деталь, затерявшаяся на фоне погребального костра размером с систему, что я сперва упустил ее. Я вглядываюсь вновь, чтобы удостовериться. Проверяю и перепроверяю истинность догадки.

+То, что я показываю тебе – правда+.

И теперь я вижу, что отрицать ее невозможно.

«Мстительный Дух», смертоносный корабль его первенца, опустил щиты.

Мой разум возвращается в тело. Я моргаю. Я с недоверием взираю на своего повелителя. Его руки дрожат на подлокотниках Трона.

– Что это значит? – спрашиваю я.

Что под этим кроется? Повреждение? Ошибка? Сбой? Хвастливый вызов? Высокомерный гамбит? Примитивная ловушка? Не имеет значения. Щиты опущены.

Щиты опущены.

Это – наш шанс. Неважно, в чем причина, хотя все мои инстинкты кричат о ловушке. Это именно то, что я искал безо всякой надежды найти, краткий миг надежды, способный все изменить. Чем бы это ни было на самом деле, мы сделаем его тем, что нам нужно.

Щиты опущены.

Я проверяю еще раз, чтобы убедиться, что не занимаюсь самообманом. Никаких уловок. Предательское сердце первенца лежит у нас на ладони.

Я медленно и глубоко вздыхаю. Гляжу в последний раз, как можно дальше, сквозь вселенское безумие и космический апокалипсис, напрягая свой разум до предела, и мне удается узреть проблеск кровавого водоворота, в который превратилось Царство Сол. Открытую рану на краю Млечного Пути…

Я закрываю глаза.

Я повидал столько войн за всю нашу историю. Но никогда не видел войну, подобную этой.

Мы закончим ее сейчас, лишь его волей. Или погибнем.

1: XXXII

Те, кому повезло

Она сидит на ступеньках возле участка Префектус, решив немного отдохнуть перед тем, как идти дальше. Она глядит на подозрительно чистую бирку, прицепленную к одежде. Лита Танг подходит к ней, сопровождаемая остальными бригадирами и их подчиненными в глазных повязках.

– Можно мне остаться с вами? – спрашивает она. – Можно нам всем остаться?

– Ну конечно, – отвечает Киилер.

– Я хочу помочь вам направлять беженцев.

Киилер поднимается на ноги. Она кивает. Вместе, они присоединяются к потоку беженцев, текущему по Орлиной Дороге. Кто-то называет ее по имени, но этот голос звучит не из толпы.

– Госпожа? – подает голос Танг. – Если мы сохраним веру. Если мы выдержим, и оно действительно настанет. Я имею ввиду, некое светлое будущее. Если у нас получится попасть туда, что нам запомнить обо всем этом?

– Помните об этом как о месте, где родилось это будущее, – говорит Киилер. – Как о пламени, в котором сгорело прежнее. Мы запомним, что стали теми, кому повезло.

– И что же мы скажем, когда нас спросят?

– Мы скажем: «Я был там».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: В ДЕЙСТВИИ – КАК СХОДЕН С АНГЕЛОМ, В ПОЗНАНИИ – КАК СХОДЕН С БОЖЕСТВОМ!

2: I

Царь Полой Горы

Спустя несколько дней поиска, они наконец-то нашли Вассаго-библиария. Узнав обо всем, Корсвейн не теряет ни секунды.

– Как? – спрашивает он.

Адофель-магистр капитула стоит возле него и пожимает плечами. – Наши патрули случайно обнаружили его на скальном уступе снаружи Третичного Портала, ваша милость, – отвечает он.

– Не как его нашли. Как его убили?

– Череп смят в лепешку. Обширные повреждения. Следов борьбы не обнаружено. Либо его застали врасплох…

– Кто может застать врасплох библиария, магистр?

Адофель поднимает руки ладонями наружу, признавая ошибочность своей логики. Или, быть может, принося извинения за отсутствие ответов.

– Либо он знал своих убийц, ваша милость, – заканчивает он.

Корсвейн, сенешаль Первого Легиона, Гончая Калибана, осекается и смотрит на него. Стылый ветер с вершины мира свистит в древнем металлическом тоннеле.

– Знал своих убийц? – переспрашивает Корсвейн, чеканя каждое слово.

– Ваша милость, этот маяк на холме стал прибежищем демонов, – отвечает Адофель. – Мы очистили его сверху донизу, и теперь удерживаем. Но порча не исчезает полностью. В тенях и нишах рыскают твари. Демоны любят обольщать, мой господин. Нас этому учили. Они носят маски и меняют лица в зависимости от того, какой обман собираются сплести на этот раз. Библиарий Вассаго был предан нашему делу. Вероятно, именно на него мы возлагали наши главные надежды, он должен был руководить нашими кузнецами и восстановить работу горы. Рискну предположить, что таящиеся здесь злобные духи поняли это и решили его остановить. А чтобы привести его к гибели, они надели лица тех, кому он доверял

– Чьи лица? – спрашивает Корсвейн.

– Мое? – отвечает Адофель. – Ваше? Любого друга. Разве это важно?

Не важно. Важна лишь утрата. Вассаго был краеугольным камнем стратегии Корсвейна. Это место, эта выскобленная гора, этот «маяк на холме», как ее обычно зовет Адофель, заставляя все горы и миры тускнеть перед его собственной славой, должна быть возвращена к жизни.

Они выходят через Третичный Портал на открытый воздух. Ожидающая его фаланга Темных Ангелов в капюшонах склоняет головы. Сторожевые посты, организованные на укрепленных скалах у них над головами, перестроили и заполнили воинами, чтобы присматривать за раскинувшейся внизу долиной.

Корсвейн задерживается на мгновение. Открывшийся ему вид врезается в память. Астрономикон, «этот маяк на холме», стал последней, сверкающей горой мира. Там, где некогда тянулся высочайший из горных хребтов на Терре, теперь остался лишь этот пик, одинокий, символический. Остальные горы разрушили и сровняли с землей. Корсвейн едва мог вообразить себе этот инженерный подвиг, потребовавшийся для создания широкого плато под Дворцом Империалис. Но эту гору выскоблили, выхолостили и заполнили механизмами, разработанными лично Императором. Ее превратили в психический маяк, маяк на холме, да, но его свет виден даже с далеких звезд. Свет маяка Терры, сигнал со Старой Земли, сверкающий на непроторенных дорогах Империума как символ имперской власти и путеводная звезда для любого представителя рода людского, ищущего путь домой.

Слишком долго он не горел.

В час величайшего предательства и смертоубийства, Империум ослеп.

Когда Корсвейн предпринял свой самоубийственный прорыв к Терре, Астрономикон был его главной целью. Даже с десятью тысячами воинов, ядром своей боевой группы, которую за последние пять лет укрепили столь необходимые силы калибанцев с Зарамунда, он не мог и надеяться вступить с предательским флотом в прямое столкновение, или совершить высадку непосредственно в зоны конфликта внутри Дворца. Количество врагов потрясает воображение. Его контингент смяли бы и разорвали на куски через пару минут. Чтобы извлечь наибольшую выгоду из своих ресурсов, Корсвейн решил пройти сквозь строй. Храбрость этого шага граничила с безумием, но он сделал это, чтобы отбить гору, подготовить плацдарм для лоялистов на родной земле вне Дворца.

Он преуспел, несмотря на тяжелые испытания и ужас войны против демонов. Как только маяк оказался в безопасности, многие из Первого, включая Адофеля, предлагали ему двигаться дальше, оставив крепость за спиной, и ворваться во фланг штурмующим Дворец предателям.

Искушение было велико. Вражеское воинство велико, а Владыка Железа показал себя настоящим мастером полиоркетики. Он окружил всю Зону Империалис укрепленной линией обложения, однако, в высокомерии своем, не ожидая нападения полевой армии, он не озаботился прикрыть свои тылы контрвалами. Один мощный кулак из десяти тысяч Астартес, вероятно, мог бы вогнать клин в спину беспечным предателям…

Корсвейн не трус, но эту идею он отверг. Он понимал, насколько это тщетно. Десяти тысяч недостаточно, чтобы прорвать осаду, даже имея за спиной цитадель. Потребуется больше. Намного больше.

Это было его решение в должности лорда-командующего. Его поддержал и одобрил сам Архангел Сангвиний, по обрывающейся и ненадежной вокс-связи. Сангвиний сказал Корсвейну держаться: держать гору, держать строй, зажечь маяк. Поэтому все, что делает Корсвейн, он делает во имя Сангвиния. И, как он боится, в память о нем.

С каменной платформы снаружи Третичного Портала, под порывами яростного ветра, он оглядывает долину и равнины под своими ногами. Даже на таком расстоянии, пейзаж удручающий. Тот золотой город, некогда раскинувшийся здесь, венец мира, город-дворец необъятной нации, исчез в клубах огня и дыма. Небо почернело, дым застил его до горизонта. На тысячи километров вокруг тянется покров из золы и пыли, в котором мерцают тусклые, адово-красные огоньки. Сияющие шпили города Императора теперь невозможно разглядеть даже отсюда. Вероятно, они все уже рухнули. Долина и горные склоны белы, но это не снег. Это новые облака пепла, принесенные сюда из Дворца, которые медленно оседают, укрывая пеленой черные камни.

Корсвейн не стал спасителем Терры.

Он помнит, как радость адмирала Су-Кассен и отважного Халбракта обратилась отчаянием, когда они поняли, что его группа не предвещает скорое избавление, что он – не авангард освободителей, не храбрый вестник Гиллимана и Льва. У него был только он сам. Надежда оказалась ложной. Он не мог сказать им, в пути ли Гиллиман или Лев, да и живы ли они вообще.

Но они должны быть живы. Он убеждал сам себя, что они живы. В этом императиве он не позволить себе усомниться. Его лорд-отец и благородный Гиллиман все еще живы. Они мчатся сюда, с каждой секундой они все ближе, ведя за собой полную, ужасающую мощь оставшихся верных легионов.

Они обязаны.

Потому что только им под силу переломить ход битвы. Лишь они способны обернуть этот поток вспять и сокрушить ублюдка-Луперкаля вместе с его братьями-узурпаторами. Они – последняя надежда человечества.

Усомниться в этом – значит, признать поражение.

Его долг в том, чтобы расчистить им путь. Для того, чтобы осталась хоть капля надежды, Корсвейн обязан удержать маяк на холме и заставить его вновь сиять. Он должен пронзить покров тьмы, скрывающий от глаз Тронный Мир, и привести к нему избавителей.

Я зажгу огонь, чтобы отец увидел пламя и пришел ко мне. Неудивительно, что демоны задумали остановить его. Убийство Вассаго явно не было их последней попыткой.

2: II

Повелитель Человечества

Несущие Слово собрались ради тебя, тысячи их стоят вдоль коридоров, ведущих к главному мостику. Они поют твое имя, вопят его, выкрикивают, словно принося коллективную присягу на верность. Ты идешь среди них, киваешь, снисходительно принимаешь хвалу, едва не оглушенный грохотом их голосов.

Никто из них не смеет взглянуть тебе прямо в глаза. Никто не в силах этого вынести. Твоя слава слишком велика даже для постчеловеческих глаз. Как только ты проходишь мимо них, как только твоя огромная тень накрывает их, они немедленно отворачиваются со слезами на глазах, скандируя твое имя и одновременно пытаясь не смотреть на тебя. В их голосах — ярость. Практически маниакальное отчаяние. Кажется, словно они боятся остановиться, перевести дыхание, сделать паузу, словно выкрикивания твоего имени — это единственное, что сохраняет им жизнь.

Может быть, так и есть. Ты поднимаешь руку в скромном жесте, принимая их обожание, и входишь на мостик.

Они уже ждут тебя внутри, как и должно быть. Высшие чины, командиры, твой внутренний круг. Вступая на мостик, ты озаряешь их милостивой улыбкой, улыбкой отца, с которой он смотрит на свою большую семью. И они преклоняют колени. Как и должно быть.

– Поднимитесь, – говоришь ты.

Они поднимаются. Они глядят на тебя в благоговении, на царственного, черного как смог колосса. Ты возвышаешься над ними монументом новоиспеченного бога, ты — их мрачный властелин. Их темный король.

– Вы ждали меня? – спрашиваешь ты с легкой усмешкой.

– Мы ждали, Великий Луперкаль, – говорит твой советник.

– Прекрасно, Малогарст.

Что это было? Он что, только что поправил тебя? Он что, пробормотал «Аргонис» себе под нос? Он что, бросил нервный взгляд на стоящих рядом старших офицеров?

Он глупец, но ты простишь его. Все вокруг чрезмерно воодушевлены. Ты чувствуешь напряжение в воздухе, словно перед бурей. Рвение. Предвкушение. Вот, для чего они все живут. Победа. Триумф. Завоевание. Согласие. Вот для чего были выращены Лунные Волки. Твои сыновья, среди которых нет ни одного неудачника. С приближением победы они подбираются, словно настоящие волки, чувствуя запах предстоящей бойни, надвигающийся конец и неизбежную смерть.

– Что ж, давайте подытожим, – объявляешь ты. Ты переходишь к большому стратегиуму, столу с проекциями, на котором ты спланировал и претворил в жизнь каждую свою победу, до единой. Твой послужной список на этом корабле, с этими людьми, от победы к победе настолько велик, что стол покрылся патиной от частого использования. Аурамитовые края и контрольные панели практически истерлись от постоянных касаний, гололитическая пластина износилась от демонстративных жестов и тычков пальцами. По правде сказать, его давно следует заменить, или хотя бы приказать адептам провести полноценное техобслуживание, но тебе все не хватает духу это сделать. Устройство чудесно. Оно десятилетиями служило твоим инструментом для отдачи приказаний, привыкшее к твоим рукам и благодаря им же износившееся. Это заслуженный инструмент войны и артефакт твоего боевого наследия. Однажды, он будет стоять в музее. На нем будет табличка: «С помощью этого тактического устройства, Хорус Луперкаль, Повелитель Человечества, планировал свои завоевания и строил Империум».

Он заточен под тебя, словно хороший меч или любимый болтер. Это оружие, и ты управляешь им своим разумом, как твоя рука управляет клинком. Ты бы скорее выбросил фамильный гладий, чем его.

Сентиментально? Возможно. В этот миг, тебе можно простить некоторые сантименты. В конце концов, ты всего лишь человек.

Кто-то разбросал по столешнице карты таро. Какая небрежность. Совсем не похоже на его командиров. «Арлекин» дискордии, «Око», «Великое Воинство», «Расколотый Мир», «Извилистый Путь», перевернутый «Трон», «Скиталец», «Луна», «Мученик», «Чудовище» и «Башня Молний», одни старшие арканы. «Темный Король» перекрывает «Императора». Ты смахиваешь все на пол. Включаешь стол. Возникает детальное до мелочей, трехмерное изображение Дворца в разрешении Миллисепт Сигма. Стандартный масштаб, включающий анализ погоды и атмосферных осадков.

Дымовая завеса настолько плотная и широкая, что практически ничего не видно. Лишь дымка, серость, словно кто-то кинул на стол ворох пыльной одежды.

– Сыны мои, – говоришь ты. – Как грустно смотреть на все это. Наша цель видала и лучшие дни.

Ты смеешься. Кто-то еще подхватывает твой смех, который все же больше смахивает на шепот.

Быстрыми касаниями ты убираешь атмосферные показатели, удаляешь облака и дым. Открывшийся твоим глазам Дворец застает тебя врасплох.

Какой ужас. Больно смотреть. Это разбивает тебе сердце. На пару мгновений у тебя возникает сомнение, что кто-то, может Эзекиль или Тарик, шутки ради загрузил в проектор симуляцию какого-нибудь взорванного планетоида или вулканического спутника. Всего лишь розыгрыш, который они придумали, чтобы снять напряжение.

Но это не спутник. И не шутка. Истерзанный, покрытый воронками и кратерами рельеф – это Зона Империалис Терры. Усеянная руинами пустошь, размером с крупную страну. Дворец практически исчез.

Глупец. Тупой, слепой, неразумный, высокомерный глупец. Он сделал это. Это произошло из-за него. Он сам навлек на себя этот ужас. Его гордыня стала причиной этого гнева. Так будь же он проклят, ведь он навлек этот гнев не только на себя, но и на миллионы других. На миллиарды. Они здесь из-за него. Бесчисленные невинные.

Это грустно, почти невыносимо. Но неизбежно. Трагедия не должна отвлекать тебя. Ты прочищаешь горло.

– Проверим диспозицию наших войск, – говоришь ты своему советнику.

– Мой господин, – подает голос один из командиров. – Есть вопросы, которые нам следует рассмотреть…

– Думаю, сначала все же проверка, – отвечаешь ты.

– Владыка Луперкаль, вопросы не терпят отлагательств. Мы…

– Неужели, Сеян? Не терпят? – рявкаешь ты. Пауза. На мгновение, эмоции овладели тобой. Ты находишь в себе силы улыбнуться. – Прости мою резкость, Гастур, – добавляешь ты. – Это было не в укор. Я бы хотел проверить диспозицию до того, как мы перейдем к деталям.

– Конечно, повелитель. Но мы…

– Вы собираетесь упорствовать, капитан Сеян? Интересно, что думает Морниваль насчет вашего нежелания исполнять прямые приказы?

– Морниваль, сир? Их…

– Они что, языков лишились, капитан?

– Их здесь нет, мой господин, – робко вмешивается советник. Он не хочет привлекать внимание к твоей промашке.

Ну конечно, их здесь нет. Ну конечно. Они на поверхности, даже сейчас они идут во главе Согласия. Ну конечно. Что за глупая ошибка. Сеян здесь лишь для…

Сеян здесь лишь для доклада, а остальные…

Как глупо было так ошибиться у них на глазах. Исправься. Продолжай. Демонстрируй уверенность. Они все смотрят на тебя, офицеры, тактики, даже юная Олитон. Она там, стоит позади со стилусом в руке. Прямо там, между Неро Випусом, Люком Седирэ и высокими существами. Высокими существами, которые стоят у двери и шепчутся.

– Диспозиция, – продолжаешь ты. – Будьте любезны.

Советник выходит вперед. Он переключает дисплей. Топография сменяется тактической выкладкой, и на столе оказываются все твои армии.

– Вторая рота Бараксы вот здесь, – сообщает он, – вместе с Первой и Абаддоном. Они далеко продвинулись и уже приближаются к концу Золотого Бульвара. Бальт и третья рота держатся тут. Ворус Икари быстро перевел в наступление четвертую роту, практически до Конфессионального…

– Типичная для него поспешность, – отмечаешь ты. – Икари тороплив. Слишком жаден до…

– Можно и так сказать, повелитель, но Пятая под руководством Беруддина и подразделение Юстеринцев Экрона Фала прикрыли его безрассудный прорыв с флангов, здесь и здесь, что позволило отрезать южный фронт Преторианца.

Так и есть. Это весьма элегантно, войска растянуты дерзко, но с предельной точностью. Напоминает тактику «острия копья», которую ты вполне мог разработать и обучить ей их всех, чтобы она применялась на высшем уровне. Возможно, так и было. Возможно, совершив свой храбрый прорыв, Икари просто подчинялся твоему приказу. Да, разумеется. Так и есть. Прекрасно. В точности по твоему плану. Такое невозможно провернуть без экспертного взгляда со стороны, а чей же еще это мог быть взгляд, кроме твоего?

– Сикар собирает остальных Юстеринцев вдоль этой линии, для поддержки Абаддона, – продолжает Малогарст, вращая изображение. Забавно, раньше ты не замечал, насколько он похож на того боевого брата из отделения «Грозового Орла» первой роты. Как там его звали? Тот, у которого лицо без шрамов? Кинор… Аргонис, да. Аргонис. Неподражаемое сходство. – Малабрё, повелитель Катуланских Налетчиков, совершил прорыв здесь, при поддержке Семнадцатого Легиона, и уже практически взял Бастион Предиканта и Зал Приставов.

Значит, все идет, как ты и замышлял. Все, как ты и планировал. Ты надеешься, что леди Олитон внимательно следит за происходящим. Надеешься, что она записывает все, слово в слово, ведь в этом вся суть твоей гениальности, твоей твоего искусства знатока войны. Здесь и сейчас разыгрывается твоя лучшая партия, величайший и самый значимый момент на пути твоей боевой славы.

– А с этими что? – спрашиваешь ты. – В авангарде между Эзекилем и дорогим Сикаром? Напомни, что это за подразделения?

Твой советник неловко покашливает.

– Мал? Что за подразделения? Кто ими командует?

– Я… я не знаю их имен, повелитель, – отвечает он.

– Как ты можешь не знать их имен? – спрашиваешь ты. Это какой-то абсурд. Тысячи людей прорываются в Санктум, и никто не знает, где они служат?

– Нам еще неизвестны их имена, – подает голос Лайак.

– Не всех, повелитель, – добавляет Сеян. – Пока еще нет.

– Разве это не те воины, которых ты позвал нам на помощь, Лайак? – спрашиваешь ты. – Разве они – не те самые, кого ты вызывал сам?

Зарду Лайак кивает. Он улыбается. На его зубах кровь.

– Мы подумали, что их имена нам скажете вы, повелитель, – поясняет Сеян.

Ну конечно. Они хотят дать тебе возможность выступить. Покрасоваться своим мастерством на глазах у летописца. Какие же они умницы, подготовили тебе возможность еще сильнее укрепить свою легенду. Ты наклоняешься вперед и смотришь на экран, увеличивая разрешение.

– Как я и думал, – говоришь ты, словно до этого проверял их. – Здесь у нас Куиитхул, а вон там его жеребцы, вот и джаггернауты, а вот это – пускатели-крови-из-вен, пестигоры и тзаангоры, а вот Скараб, а вот здесь – воинство Драх’ниена, вот здесь – гордый Бе’лакор, а вот эти ребята пришли с Думбридом, вот и Рхуг’гуари’ихулулан, вот и Н’Кари, вот и Бахк’гхуранхи’агхками на своих паланкинах, рядом с ними Цуной, Хартслейер и Кхар-Хар, алый Иллайтанен и старый папочка Ку’гат, Скарбранд и Эпидемий, а вон там Маска, Каранак и лукавый Сувфэрас, древний Талломин, вот здесь у нас Ухлеворикс, Акс’сенея с железной волей, Абраксес и Улькайр, рыдающий Джубиатес, Ушпекхтар и гибельная буря Мадаил, а также Гхаргатулот, Дж’иан-Ло и Мефидаст, и М’Кар с Коллосутом, а вот тут тот, кто идет позади нас, чье имя Самус, и все они. Все, что есть, что было, и когда-либо будет.

Ты слышишь, как они повторяют сказанное, что есть, что было, и когда-либо будет. Стилус Олитон шуршит по планшету, записывая каждое слово.

В помещении стало холодно. От тебя не укрылось, насколько они впечатлены. Насколько воодушевлены. Но вместе с тем, как напуганы. Они ведут вовсе не рядовую кампанию, и нет причин притворяться, что это не так. Время сменить тон.

– Мы никогда не желали этого, – объявляешь ты. – И не просили об этом. Сыны и братья, мне понятны ваши чувства, ведь я чувствую то же самое. Это последнее, чего мы хотели, и кажется немыслимым, что до этого дошло. Я хочу, чтобы вы понимали – я знаю. Если бы я задумался тогда, во время похода… в те прекрасные тридцать лет… Если бы я задумался, когда отец спас мне жизнь на Рейллисе, если бы задумался хоть на мгновение…

Ты делаешь глубокий вдох.

– Он лжет, – говоришь ты, просто и прямо. Они бормочут, шепчутся и бормочут. – Он лжет. Он – ложный бог. И он использовал нас втемную. Он воспользовался нами в погоне за своими мечтами. За своим… своим абсурдным видением будущего. Мы от крови его, но мы не его дети. Я – не его сын. Он создал нас лишь для того, чтобы использовать, и использовать без остатка. Сколько нашей крови он уже пролил? Сколько жизней мы уже отдали? Он разработал план, не поделился им ни с кем, и ждал, что мы слепо воплотим его в жизнь. Что ж, сыновья мои, мои прекрасные сыновья, мы сильны и верны, но мы не глупы. Мы совершили достаточно и увидели достаточно, чтобы понять истинную мерзость его плана. Он сотрет в порошок все, что мы любим и все, во что мы верим. Поэтому его надо остановить. Так я сказал ему. Так мы все сказали ему. Но он не послушал и не остановился, поэтому мы должны заставить его остановиться. Мое сердце разбито, но моя верность крепка. Я верен Трону. До самой своей смерти, я верен Империуму Человечества. Но не ему.

Ты отворачиваешься, словно созерцая размах своего мостика и работающих внизу сервов со штурманами, но на самом деле ты не хочешь показывать им своих слез.

– Он утаивал, – продолжаешь ты. – Без зазрения совести. Он использовал нас как игрушки, как своих кукол, тратил нас, будто наша кровь ничего не стоит. Но более того. Когда невзначай, по воле случая, мы узрели истину всего происходящего, он отверг нас. Он оставил себе мощь, величие, сияющую славу Вечности, заявив, что она не предназначена для нас, и мы слишком малы, слишком слабы, чтобы владеть или распоряжаться ею. Хуже того, как выяснилось, он скрывал ее от нас все это время. Всегда. Он не давал нам узнать истину о нашем подлинном потенциале, вероятно, чтобы мы не смогли затмить его самого. Он хотел ее всю для себя, без остатка. Что ж, я не слаб. Мы не слабы. И он – не тот отец, которого я когда-то любил.

Ты смотришь на своих офицеров, Гастура, Люка и Зарду.

– Помогите мне, – просишь ты и вытягиваешь Силовой Коготь. – Снимите.

Они выходят вперед и снимают крепления, отсоединяют кабели и ленты боепитания. Гастур стягивает Коготь с твоей руки. Ты забираешь его и бросаешь на стол. Изображение горящего Дворца рябит, по нему идут помехи, и стеклянная проекционная пластина трескается. Коготь занимает практически весь стол. Освободив правую руку, ты снимаешь перчатку с левой и бросаешь ее на стратегиум вместе с Когтем.

Ты показываешь им потертое золотое кольцо, которое носишь на мизинце левой руки.

– Он дал мне его, – говоришь ты. – Видите? Гравировка. Его изготовили за год до моего рождения. Оно стало его подарком мне, как своему Магистру Войны. Он сказал, что я стал его кентавром, наполовину человеком, наполовину армией, и где поскачу я, за мной последуют Легионы. Что ж, вот он я, в седле, и он, наконец, встретит своего Стрельца. Вы – мои сыновья. В отличие от него, я не стану растрачивать ваши жизни. Я не отправлю вас на смерть лишь по собственной прихоти. Я люблю вас, и вот вам мой обет – мы отправимся туда вместе, встанем плечом к плечу и победим. Вместе освободим Трон и Империум Человека от этого тирана. А после, мы разделим между собой истину и чудеса имматерии инфинитум, ведь она уже внутри нас – наполняет сердца, возвышает дух, шепчет благословения в наши уши. Именно эта сила нужна нам, чтобы выступить против него, бросить ему вызов и разрушить его лживые планы.

Ты поднимаешь глаза на них.

– А когда этот час настанет и все свершится, вы будете жить в славе. Вы сможете сказать: «Я был там, когда Хорус сразил Императора».

Таков вам мой обет.

2: III

Гордость Калибана

Сервы-оружейники уносят тело библиария, завернутое в саван, с ложного снега. Убийцы оставили тело там, где, как они надеялись, его никто не найдет, позволив ему разбиться о камни снаружи цитадели, среди груды мертвых хористов, которых люди Корсвейна сняли с клироса Астрономикона. Корсвейн наблюдает, как воины сопровождают останки Вассаго по извилистой дороге. Брат Картей, Асрадаил и Захариил. Все – ветераны с Калибана, как и Вассаго.

– Я послал за ними, – сообщает ему Адофель. – Подумал, им стоит знать.

Корсвейн кивает. Его по-прежнему беспокоят калибанские подкрепления, полученные им от лорда Лютера на Зарамунде вместе с обещанием отправить еще двадцать тысяч. Ему отчаянно требовались люди, но строгие приказы лорда-отца оставались нерушимы: меч не обнажает сам себя. Лютеру было приказано оставаться на Калибане, чтобы растить и обучать новых рекрутов, а не проводить собственные операции. Его присутствие на Зарамунде шло вразрез с приказом Льва, и приняв от него подкрепления, Корсвейн потворствовал его своеволию.

Но Льва здесь нет. Он исчез на целые годы, пропал в своем крестовом походе, в который счел нужным отправиться. Как его сенешаль, Корсвейн имеет власть над более чем половиной Первого Легиона, он – его мстящий сын и заместитель. Это было его решение, и галактика изменилась с тех пор, как он в последний раз видел отца. Некогда непредставимая мощь врага ныне явила себя целиком. Корсвейн нуждался в воинах, и калибанцы были ими, свежими и готовыми к бою.

Он надеется, что лорд-отец однажды покарает его за потворство ослушанию Лютера, ведь чтобы это случилось, его отец должен быть жив. Корсвейну не терпится вновь услышать его голос, даже ценой ярости и порицания.

Вассаго стал веским доказательством мудрости Корсвейна, которую тот проявил, принимая воинов Лютера. Библиарий Вассаго, будучи одаренным варповидцем, стал ключевым звеном в завоевании Полой Горы. Без него им бы не удалось победить обнаруженных внутри Нерожденных. Вассаго превратился в настоящего, доверенного друга, и с головой ушел в таинственный труд по восстановлению работоспособности Астрономикона. При всем искусстве Корсвейна как воина, это выходило за пределы его способностей.

Он спускается по дороге им навстречу.

– По нему будут скорбеть, – говорит он. – Позже, когда придет время.

– Значит, вы еще верите в «позже», ваша милость? – спрашивает Картей.

– Я обязан, – подтверждает Корсвейн. – Как верил мой брат Вассаго.

Калибанцев, казалось, осадили его слова.

– Вы не одиноки, – говорит Корсвейн.

– Разумеется, – отвечает Тандерион.

– Вассаго едва успел приступить к делу, – сообщает Корсвейн. – Но все вы были очень близки к нему. Я ожидаю, что вы поможете мне завершить начатое им.

– Вы ищете нашего совета? – спрашивает Картей.

– Да. Совета и искусства.

– Он был библиарием, – замечает Асрадаил, бросив взгляд на развевающийся саван.

– Официально, да, – соглашается Корсвейн. Они выглядят удивленными. Корсвейн переводит взгляд на Захариила Эль’Зуриаса. – Брат. Мне известно, что ты тоже некогда состоял в Либрарии и обучался его путям.

– До Эдикта, – отвечает Захариил.

– Эдикт аннулирован, – говорит Корсвейн. – Лев лично отдал приказ. Брат, я прошу тебя принять этот пост.

– Вы просите о многом, ваша милость, – отвечает Захариил. – Я долгое время не пользовался этими дарами. Боюсь, они ослабли от безделья… – он замолкает на мгновение. – Но возможно, общими усилиями… – Захариил смотрит на трех других воинов. – Все мы четверо состояли в Либрарии прежде, чем вернуться в общий строй после Никеи. С вашего разрешения, милорд…

– Я даю его, – соглашается Корсвейн. – Всем вам. Мне нужно ваше знание и мастерство.

Они поражены. Эдикт действовал очень долго. Вассаго стал редким примером его согласованной отмены в рядах Первого. Для Корсвейна, как сенешаля Льва, восстановление их в должности и разрешение пользоваться некогда запретными талантами стало свидетельством душераздирающей силы братства.

То, как он сделал это без всяких сомнений и формальностей, на холодном склоне горы, лучше всего говорит о степени той угрозы, которой они противостоят.

– Ваша милость, вероятно, вы излишне уверены в наших силах, – говорит Тандерион. – Клинок тупится и ржавеет без дела, и прошло уже немало времени с тех пор, как мы хотя бы отваживались…

– Знаю, – прерывает его Корсвейн. – Но вы, братья мои, знаете об этом ремесле больше, чем я.

– Мы мало что знаем… – подает голос Картей.

– Но сделаем все, что в наших силах, – заканчивает за него Захариил. – Все, что мы знаем, все старые пути, что мы вспомним благодаря наблюдению за возлюбленным Вассаго, мы приложим к делу, как вы приказываете. Мы служим вам, ваша милость. И это честь для меня – видеть, что вы цените нас, пусть даже веры в ваших суждениях больше, чем фактов.

Корсвейн кивает. Он улыбается. Его зовет Адофель.

– Поднимите его, – говорит он им.

2: IV

Император Должен Умереть

Ты даешь словам повиснуть в воздухе. Делаешь театральную паузу. Ты видишь, что твое заявление произвело на них ошеломительный эффект. Их глаза сверкают, сердца громко стучат. Некоторые вытирают слезы едва дрожащими руками. Даже шепот умолк. Вдохновляющие речи всегда были твоим сильнейшим оружием. Необходимо было направить их к цели, и ты сделал это. Больше никаких сомнений.

– Закончим же начатое, – говоришь ты и поворачиваешься. – Так, у кого-то был какой-то вопрос. Когда я вошел, вы что-то обсуждали. Он разрешен?

Они косятся друг на друга.

– Щиты, повелитель… – начинает твой советник.

– Опущены, – продолжаешь ты.

– Милорд?

– По моему приказу, пустотные щиты опущены, – уточняешь ты.

– Когда вы успели отдать этот приказ? – спрашивает один из собравшихся.

– Когда мне это стало угодно, – рявкаешь ты. – Магистр Войны принял решение, и я отказываюсь верить, что ты вздумал его оспорить.

– Повелитель, – возражает твой советник, слегка оживившись, – подразделения Пятого отбили порт Львиных Врат у вашего брата Мортариона. Разумеется, мы боимся…

– Упорство Белых Шрамов достойно уважения, – отмечаешь ты кивком головы, показывая тем самым, что ты все еще мужчина, способный признать отвагу своих врагов. – И что же?

– Орудия порта приведены в действие, – говорит Фальк Кибре. – Они ведут огонь по нашему флоту. Без щитов, мы уязвимы…

– Я скажу тебе, что делает нас уязвимыми, – рявкаешь ты так громко, что Вдоводел вздрагивает. – Я видел доклады разведки. Перехват сообщений.

– Господин, Великий Луперкаль, – спрашивает твой советник, – о каких докладах вы говорите?

Ты подбираешь с ближайшей консоли инфопланшет, открываешь папку с файлами и поднимаешь его вверх.

– Передачи, – отвечаешь ты. – Перехваченные передачи. От Робаута и Льва.

Они смотрят на тебя в ужасе. Они не знали. Ты снова вынужден напомнить себе, насколько ты лучше них. Насколько твое восприятие, идеи и понимание ситуации превосходят их. Ты всегда был бесподобен, а теперь твои таланты усилены помещенными в тебя дарами. Информация на планшете похожа на бессмысленную тарабарщину. Никто из них не способен понять ее, или осознать таящуюся в ней угрозу. Лишь ты способен извлечь истину.

– Подкрепления противника летят к нам на всех парах, – объясняешь ты, перенося информацию с планшета на экраны мостика, чтобы все могли ее видеть. – Вероятно, они в трех днях пути. Ставлю жизнь на то, что не больше чем в пяти. Робаут и Лев, со своими легионами. На острие флота возмездия. Движимые яростью и жалкими представлениями о верности. Вот, сыны мои, что делает нас уязвимыми.

Ты кладешь планшет и смотришь на них.

– Мы уничтожим их, когда они прибудут, – утверждаешь ты. – Мы сокрушим их, как сокрушили легионы Преторианца, Кагана и Ярчайшего. Но их вмешательство сделает нашу задачу труднее. Нежелательная помеха. Лишь глупец сражается на два фронта без нужды. Не так ли, Лев</ref>Имеется ввиду Лев Гошен, капитан Сынов Хоруса, погребенный под Сатурнианской Стеной в книге "Под знаком Сатурна"(прим. перев.)</ref>?

Нечто, стоящее возле стола, согласно кивает.

– Именно так. Суждение мое таково: к их прибытию, Трон должен быть пуст. Мы покончим с этим, а потом развернемся, чтобы встретить их. Одна битва последует за другой, они не случатся одновременно. Сыны мои, это азбука боевых доктрин. Почему вы сопротивляетесь ей? Мы приведем Терру к согласию до прибытия подкреплений. И это, без сомнений, сломит их дух. Иначе быть не может! Представляете себе лица Гиллимана и Льва, когда они поймут, что опоздали? Что вся эта ложь, ради сохранения которой они так рвались сюда, уже давно уничтожена? Не будет никакой битвы. Они не настолько глупы. Они сдадутся, преклонят колени и попросят нас о прощении. Или же сбегут в отчаянии. Так или иначе, одна победа обеспечит другую.

– Но как снятие щитов приблизит нашу победу? – спрашивает Малогарст.

Так, ну все, право слово. Тебя не в чем обвинить. Неужели от величия сего момента они враз отупели? Или они специально испытывают твое терпение? Что ж, довольно.

Ты отвешиваешь ему пощечину тыльной стороной ладони. От такого удара твой дерзкий советник пролетает через весь мостик и врезается в перила, которые прогибаются под ним. Он оседает на палубу, такой же «кривой», как и всегда. Течет кровь. Так ему и надо.

– Император должен умереть, – говоришь ты им всем. – Лишь он имеет значение. Все это время он прятался за вратами и стенами, за армиями и машинами. Он скрывался от меня. Он отправлял своих сыновей, наших братьев, сражаться вместо себя, пожертвовать собой в тщетной попытке остановить нас. И о каждой из этих жизней я скорбел, и сожалел об их утрате, потому что вместо них должна была быть лишь одна — его. Он надеется, он молится, что сможет скрываться до тех пор, пока не вернутся его блудные сыны. Поэтому нам надо выманить его. Привлечь. Заставить думать, что остался призрачный шанс победить и восстановить хоть каплю достоинства в глазах сыновей. Он желает меня. Меня. Я не собираюсь идти у него на поводу. Я выманю его. Дам ему шанс испытать себя, ведь я к этому более чем готов.

– Так значит… это уловка? Ловушка? – спрашивает Сеян.

– Она покажется им ошибкой, или сбоем систем, – поясняешь ты. Ты улыбаешься. Показываешь им свою уверенность. – Это изъян, который он искал, ждал его, молился о нем. Он не сможет устоять. Он решит, что это его шанс провести контратаку и застать меня врасплох. Наши враги собираются с силами для финального удара, но Император должен умереть первым.

Тишина.

– Больше нет вопросов? – спрашиваешь ты. – Хорошо. Идите. Готовьтесь. Готовьтесь приветствовать абордаж. Скажите Первому Капитану заканчивать и захватить Дворец. Сжечь его дотла. Убивать за живых и в память о мертвых. Пусть оставит только груду камней и трон, на который я сяду.

Ты видишь их решимость. Хорошо. Некоторые воодушевлены. Это грязный труд, но вскоре он будет окончен. Они чувствуют облегчение от того, что основное бремя возьмешь на себя ты. Все остальное — лишь рутинная необходимость.

Тебе любопытно, перекрасят ли они свои доспехи в черный, чтобы показать уважение к павшим врагам. Ты считаешь, что если они облачатся в траур, то окажут противнику подобающие почести.

Но они уже сделали это.

2: V

Сломанный меч

Гробоносцы Вассаго поднимаются наверх, к Порталу, а Корсвейн подходит к Адофелю, стоящему на голой скале. Вниз тянулся единственный удобный спуск, оставшийся нетронутым гео-инженерией, так как его очень удобно оборонять. С неба падал пепельный снег, укрывая лежащих внизу мертвецов, сваленные в кучу трупы астротелепатического хора, некогда певшего в глубине горы. Их тела извлекли из искореженных часовен Великой Палаты и безо всяких церемоний выкинули наружу. Они раскиданы по склонам, словно последствия какой-то человеческой лавины.

Корсвейн смотрит в лицо Адофеля.

– Ты слышал? – спрашивает он.

– Мой долг – слышать и знать, – говорит Адофель.

– И давать советы?

– Зачем же еще тогда слышать и знать?

– Так дай мне совет, магистр капитула. Не слишком ли сильно я ослабил поводок этих варповидцев?

– Слишком, – отвечает Адофель. – Их применение регулируется наиболее строгими…

– Я знаю, старый друг, но…

Адофель плавно поднимает руку, прерывая возражения Корсвейна. – Я еще не дал совет, ваша милость, – добавляет он. – Вы же об этом просили, не так ли?

Корсвейн кивает.

– Вы слишком полагаетесь на них, – спокойно продолжает магистр капитула, – или, правильнее будет сказать, слишком надеетесь на них. Часть меня, вопреки приличиям, желает, чтобы они обладали большим мастерством, чем кажется, и поразили нас своим успехом в порученном деле. Другая часть…что ж, она жаждет провала. Она надеется, что они не справятся и оправдают наши подозрения в лживости и бесчестии всей этой нематериальной чуши. Но сейчас гораздо важнее…все остальное, более значимая битва…возможно, самая значимая из всех. Мы охотимся на зверя, самого ужасного из всех, и чтобы выстоять против него, мы должны мыслить прагматично. Стоя на пороге смерти, мы должны сражаться любыми средствами. Чтобы сохранить чистоту, Первый должен уцелеть, а этого не случится, если мы будем брезгливы. В давние времена, в стенах Альдурука ходила одна пословица. «Сломанный меч лучше, чем никакой». Эти четверо сынов Калибана могут быть нашим сломанным мечом. Не особо годится для охоты или дуэли, но это все, что у нас есть. Таков мой совет.

– И он соотносится с моим инстинктом, – отвечает Корсвейн. – Но…ты приглядишь за ними?

– Адово пекло, ну конечно. Не хуже ястреба. Увижу хоть намек на мерзкое идолопоклонство, и лично переломаю им хребты.

– А заодно и мне, за то, что разрешил?

Адофель поворачивает к нему свое угловатое лицо. Он видит печальную улыбку Корсвейна. – Не моргнув глазом, – отвечает он.

– Хорошо, – говорит Корсвейн. – Если все будет потеряно, честь нашего легиона покинет этот мир незапятнанной.

– Полагаю, доблесть очистит нас задолго до этого, – замечает Адофель. Он снимает сенсориум с левого наруча и передает его сенешалю. Корсвейн смотрит на экран. Появившиеся на нем данные неполны и искажены помехами. Но остальное предельно ясно.

– Армия?

Адофель кивает. – Армия, и весьма немаленькая. Если верить показателям, она в трех днях пути. Но она быстро перемещается, и явно по направлению к нам. Только мы представляем из себя вероятную цель.

– Войско предателей?

– Да. Они не озаботились ни кодом, ни шифром, но кто еще это может быть? Без сомнений, эту группировку отозвали с осады как раз по наши души. Кроме того, по воксу распространяется треп. Я вычленил его и изолировал. Это неразборчивая, языческая белиберда. Но голос… нам известен.

– Это он?

– Спорю на жизнь, что он.

– Тогда, магистр капитула, я приказываю готовиться к бою, – говорит Корсвейн.

2: VI

Последний сбор

Первые чемпионы уже почти прибыли.

Я сижу на троне, лицом к Серебряной Двери и жду их.

Не на том троне, разумеется. На своем троне. Это всего лишь простое деревянное кресло с высокой спинкой, покрытое красным лаком и отмеченное сигилами моего собственного изобретения. Оно хранится в боковом помещении и выносится, когда мне нужно исполнить свои регентские формальности. Обычно я ставлю его спиной к безмолвному владыке и огромному помосту, на котором он восседает, поэтому посетителям кажется, что за моей спиной восходит солнце.

Сегодня его для меня вынесли угрожающие проконсулы Узкарель и Кекальт, аккуратно установив его на место. Каждый из них мог бы поднять его одним пальцем, но они настояли на том, чтобы нести его вдвоем, с подобающим почтением, словно это был редкий артефакт.

Но это не так. Это просто стул, на котором я могу посидеть, ведь я стар и почти всегда вымотан. Стулья, троны, подземелья, комнаты, люди, боги. Странные, неточные слова, случайные обозначения, которые слишком легко прилипают к вещам. Я всегда считал символы куда более гибким и точным инструментом, когда речь заходит о выражении сложных смыслов.

Я стар. Но сейчас я не устал. Я весь дрожу в ожидании. Я не отрываю глаз от стоящей вдалеке Серебряной Двери, словно от этого она откроется быстрее. Я стучу посохом по плитке – тук! тук! тук!

Скорее! Скорее! Время уходит! Сделаем это скорее!

На мою руку ложится незримая ладонь, просит не играться с палкой.

Я прекращаю. Печально улыбаюсь сам себе.

– Да, – бормочу я. – Я действительно нетерпелив, владыка. Прости меня.

Он прощает.

– Нервничаю, наверное, – отвечаю я. – Готовлюсь.

Он шепчет.

– Нет, – уверенно говорю я. – Никаких сомнений. Я не передумал.

Ему любопытно.

– Нет, старый друг, – говорю я. – Я прекрасно понимаю, что ты хочешь у меня попросить.

В месте, что зовется Тронным Залом и в прилегающих к нему павильонах и покоях начинают собираться толпы. Я созвал всех тех, кто нам потребуется для этого дела: старшие лорды, придворные, верховные функционеры, разведчики, ремесленники. Около трех-четырех тысяч людей, базовый логистический каркас, технический и бюрократический. Для этого я отправил по всей иерархии Санктума мысленные призывы, маленькие сигилы, содержащие в себе сжатый пакет смыслов и инструкций. Словно кометы они пронеслись по Дворцу, попав в головы подходящих людей. Притихнув и широко распахнув глаза, они маленькими группами входят через боковые двери и арки основного нефа и собираются в толпы. Я чую их тревогу, благоговение, ужас. Это буквально осязаемое чувство, я разделяю с ними такое возбуждение, какого не чувствовал с самого…

Нет, такого я не чувствовал никогда. Ни Декларация Объединения, ни Объявление Крестового Похода, ни даже Великий Триумф с ним не сравнятся. Похоже, я слишком привык к монументам и историческим событиям. Но в этом моменте присутствует такое напряжение, которое я не могу отрицать. Словно каждое живое существо, каждая вещь в каждом уголке вселенной обернулись, чтобы посмотреть.

Посмотреть на то, что сейчас делаем мы. На то, что делает он.

Тихие и кроткие, они собираются вокруг Серебряной Двери в южном конце нефа, выстраиваются на глянцевых полах внешних коридоров, толпятся в галереях трифория. Хоры тянут одну простую песнь, необходимую для поддержания психомантического равновесия. Никто не осмеливается подойти ближе, впрочем, никто и не должен. Стоя на своих местах, чувствуя себя ничтожными на фоне этого невероятного зала, они видят лишь далекую фигуру на золотом троне, безмолвную и неподвижную, как всегда. За фасадом внешней безмятежности, мой повелитель каждую секунду делает тысячу дел, тысячу дел, к пониманию которых способны приблизиться лишь пара человек из собравшихся здесь.

Он поддерживает обереги, которые защищают остатки Дворца. Он излучает контролируемые вспышки телестезийной энергии, которые ослабляют и опаляют Нерожденных, подобравшихся слишком близко к нашей крепости. Он наблюдает и контролирует ход последней битвы на макро и микроуровнях. Он перемещается между разумами отдельных воинов, пока они съеживаются, хрипят и наносят удары, присутствуя непосредственно в гуще сражения; и одновременно с этим, он наблюдает сверху, словно один из прекрасных ястребов бедного Джагатая, парящих в воздушных потоках. Он видит под собой целые полки и армии, как они перемещаются, отходят и бросаются друг на друга. Он отсекает и сдерживает эфирный водоворот Паутины, направляя и проводя нематериальную энергию через древние механизмы Трона, чтобы остановить судный день на пороге. И он пытается, насколько возможно, успокоить разумы миллиарда напуганных человеческих душ, в отчаянии ищущих хоть какой-то признак надежды.

Боюсь, у меня получится справиться лишь с малой долей всего этого.

Напряжение возрастает стократ, когда Серебряная Дверь открывается и Кустодес Пилорус впускают вереницу оружейников. Они входят, облаченные в чешуйчатые доспехи из железа и бронзы – церемониальные образцы своей рабочей брони, которую они носят в кузнях. Все эти мужчины и женщины глухи – неизбежная опасность работы в непрерывном грохоте молотов. Они тянут и толкают отполированные повозки, на которых лежит боевое облачение моего повелителя, доставленное сюда из опечатанных залов Оружейной Палаты.

Внезапно, наступает полная тишина. Он не произнес ни слова, но его намерения ясны.

Я встаю со своего места. Первые два чемпиона прибыли.

2: VII

Дозволение

– Брат, – шепчет Сангвиний краем рта. – Взгляни.

Рогал Дорн и Сангвиний входят в Серебряную Дверь вместе, обнажив клинки и приложив их ко лбу в знак почтения и верности. Они ступают в мистический, неугасимый свет Тронного Зала. Дорна сопровождают старшие Хускарлы, Ангела – торжественная Сангвинарная Гвардия. Золотые Часовые по обеим сторонам огромной двери уважительно склоняют головы. Растущая толпа избранников расступается, чуть только завидев примархов, давая им пройти.

Дорн видит, что именно привлекло внимание любимого брата.

Старшая бригада имперских оружейников вошла в зал перед ними, и теперь эта процессия начинает свой медленный, торжественный путь длиной в шесть километров главного нефа.

– Значит, час действительно пробил, – едва слышно говорит Рогал Дорн. Ни он, ни Сангвиний так и не смогли привыкнуть к этим палатам, и неважно, сколько раз они тут были. Они вызывают головокружение, акрофобию, агорафобию и кенофобию разом. Несмотря на загадочный, всепроникающий свет, этот зал внушает страх темноты. Это единственное место в мироздании, способное пробудить в них такие чувства. Бесконечное пространство словно нашептывает им мысли о смертности, будто каждый камень, каждая плитка, каждая колонна существуют здесь лишь для того, чтобы напомнить им об их незначительности.

Но сегодня Дорн не ощущает ничего из этого. Его сердце замерло, он лишился дара речи, увидев принесенное сюда оружие своего отца.

Собравшаяся толпа волнуется, люди полны страха и ликования. Дорн бросает взгляд на Сангвиния. Оба они чувствуют одновременно и радость, и печаль. Радость, печаль и неимоверную усталость. Происходит именно то, на что они надеялись – и чего боялись. Боевое облачение отца здесь – значит ли это, что они не смогли исполнить свой долг, вынуждая его закончить начатое? Или же они преуспели, вопреки всем ожиданиям смогли держать оборону достаточно долго, чтобы этот миг, наконец, настал?

Все же, он настал. И этого достаточно.

Они смотрят на Часовых. – Вам дозволено войти, господа, – говорит один из них.

Братья убирают мечи в ножны.

– Приказано ли нам приблизиться? – спрашивает Дорн.

– Немедля.

Дорн разворачивается, но Сангвиний придерживает его за руку. На мгновение, они останавливаются плечом к плечу, глядя друг другу в глаза.

– Ты совершил величайший подвиг, – неожиданно произносит Сангвиний. – Прошу, не забывай об этом.

Дорн ошарашен прямотой его слов и их невинной откровенностью. В его удивленной полуулыбки сквозят глубоко скрытые эмоции, словно лучик света в зарешеченном окне некогда неприступной крепости.

– Лишь…тень твоих заслуг, брат, – смущенно отвечает он. – Ты закрыл Врата. Ты запечатал…

Сангвиний мотает головой. – Я был воином, Рогал. Всего лишь одним воином. Значение имел лишь ты.

Он обнимает Преторианца. Спонтанный, детский порыв. Как и в случае с бесхитростным комплиментом, эти объятия случились неожиданно и неосознанно, став редким проявлением эмоций, подобающим такой встрече. На мгновение, Дорн колеблется, затем обнимает брата в ответ. Когда они размыкают руки, то на наплечнике Ярчайшего сверкает слеза, в том месте, где его коснулась голова Преторианца. На спине Преторианца же алеет капля крови, там, где ее коснулась рука Сангвиния.

– Еще рано.

Они оба оборачиваются на звук. Толпа расступается вновь. Вошел Константин Вальдор, с копьем на плече. Кустодес Пилорус не опускают головы: они падают на колени, ибо принадлежат ему.

– Еще рано, – вновь рычит он. – Не время для взаимных рукоплесканий и поздравлений.

– Константин, ты их заслужил в той же мере, – возражает Сангвиний.

Вальдор пожимает плечами. Его доспехи покрыты грязью и вмятинами. Он окидывает примархов взглядом.

– Если кто-то что-то заслужил, и кому-то что-то надо, – говорит Вальдор, – это может подождать, пока все не закончится.

– Нет, – отвечает Сангвиний. – Давайте представим, что подождать нельзя. Каждый из нас имеет все шансы не дожить до финала, так что будь я проклят, если не выскажусь, пока могу, и пока вы слушаете. Вы оба превосходны, и оба заслуживаете почестей, и я горд называть вас братьями.

– Что, прям братьями? – ехидствует Вальдор. – Вот так сразу?

– Во всех мыслимых значениях этого слова, Константин, – отвечает Сангвиний. Он вздыхает. – Генерал-капитан, я не хотел принизить тебя. Но теперь мне ясно, что…

– Хватит, – обрывает его Вальдор. Он фыркает, по его лбу пробегают морщины. – Я понимаю, что ты имеешь ввиду, Девятый сын, – неохотно выдавливает он из себя. – И…и если это действительно наша единственная возможность, как ты и говорил, тогда…тогда я скажу, что в глубине души я уважаю вас обоих, и только так.

Он щурится, глядя на Сангвиния.

– Обойдусь без объятий, – добавляет он. Замечание брошено вскользь, и напряжение уходит. Но Дорн видит, как сильно терзает Вальдора невысказанная, возможно, даже невыразимая боль с тех самых пор, как они в последний раз виделись лицом к лицу. Словно генерал-капитан увидел и совершил слишком многое. Невыносимо смотреть на столь легендарную личность в таком состоянии. Дорн отворачивается к удаляющейся процессии.

– Присоединимся к ним? – предлагает он.

– Да, – отвечает Вальдор. – Вы двое идите. Его воля мне уже известна. Я тоже приду, как только раздам последние указания.

Он отходит в сторону. Его сопровождают двое гигантов из ордена Кустодианцев, чьи доспехи настолько покрыты сажей, что кажутся практически черными. Мрачные Стражи Темных Камер – редкое зрелище даже для Тронного Зала. Дорн замечает, что вместе с ними находится Каэрия Касрин и еще семь Сестер Безмолвия. Должно быть, они были здесь все это время, просто его чувства только сейчас заметили присутствие «нулей».

Понизив голос, Вальдор принимается отдавать приказы. Сангвиний и Дорн разворачиваются и вместе идут вслед за оружейниками.

– Он собирается идти в бой, – бормочет Сангвиний на ходу.

– Думаю, да, – отвечает Дорн.

– Нам рыдать, или радоваться? – спрашивает Сангвиний.

– Думаю, здесь уместно и то, и другое, – заключает его брат.

2: VIII

Орден во тьме

Внутри горы, ветер поет свои причудливые песни. Это место всегда было священным. На заре всех времен, когда люди бегали с копьями по широким равнинам, выслеживая козерогов и оленей у подножий холмов, гора шептала им в уши, и некоторые люди клали копья на землю, бросали след и вопреки здравому смыслу поднимались наверх, чтобы войти в ее темные пещеры и усеянные кристаллами тоннели. Они были шаманами, и гора даровала им первые проблески иной стороны. Их ритуалы стали древними задолго до рождения Императора, и гора была той самой причиной, по которой Дворец воздвигли именно здесь, на этой далекой высоте.

Как и в случае с остальной Террой, Император перекроил гору под свои нужды. Древние системы пещер заменили коридоры из керамита и стали, а реликтовые дымоходы и трубы превратились в искусственные шахты. В каменной породе вокруг Великих Палат были высечены причудливые, геометрически точные полости, и в этих сверкающих сферических камерах он воздвиг алтари для астропатов, из аурамита и серебра. Глубоко в толщу скалы он поместил огромные механизмы, объединив энергетические контуры, чтобы они поддерживали и усиливали естественный резонанс кварца и хирозита. Природную звучность горы обуздали точной наукой, механизировали эфирными технологиями, и ее вечный шепот стал оружием, превратившись в ослепительный вопль.

Попав в ярмо молодого Империума, гора забыла все свои старые имена, некоторые из которых уже были наполовину утеряны и стали лишь мифом. Она превратилась в Астрономикон. Она превратилась в Свет Всех Миров, во всепроникающий луч человеческого превосходства и в зримое выражение воли Императора.

Она до сих пор шепчет сама себе.

Даже сейчас, когда свет угас, хор истреблен, а бесценная аппаратура сломана и осквернена, она все еще шепчет.

Братья-предводители калибанской группировки оставляют тело Вассаго в одной из крипт на попечении богадельников, и удаляются в помещение усилителя, глубоко под Великими Палатами, туда, где они смогут побыть в одиночестве. Хранилище, которое обработали жаром, придав квадратную форму, тем не менее, некогда было одной из природных пещер. Оно пахнет холодом, его стены мерцают кварцевыми и антоспаровыми прожилками. Здесь нет эха, лишь пустота. Их речь заставляет искры цвета фиалки и киновари пробегать по кристаллическим венам, словно подгоняемые конкретными словами.

– Я тебя не понимаю, – говорит Картей. – Мы заставили Вассаго замолчать из-за того, что он принял сторону Корсвейна, а теперь ты делаешь то же самое?

– Все так, – отвечает Захариил. – И вы без возражений сделаете то же самое.

– Если нам придется подчиниться ему, – сплевывает Картей, – зачем было убивать Вассаго? Его смерть теперь не имеет смысла.

– Его смерть имела смысл для него самого, – возражает Захариил. – Она показала ему, что он зашел слишком далеко. Он говорил слишком открыто. Смерть показала ему, что мы, мистаи, не потерпим разглашения наших тайн. Я сказал Корсвейну то, что сказал, чтобы уберечь остальных.

– Каким образом? – спрашивает Тандерион.

Захариил, получивший признание задолго до того, как присоединился к Корсвейну, пристально глядит на троих воинов. Он чувствует их упрямое неодобрение. – Мы не можем прятаться вечно, – поясняет он. – Вассаго понимал это. Корсвейн слишком очаровал его. Вассаго начал считать его братом. Я уверен, он уже был близок к тому, чтобы снять с себя груз вины и рассказать Корсвейну об Ордене. О том, что этот Орден собой представляет. Уже за это он заслужил смерть. Традиции мистаев должны надежно защищать сами себя. И я думаю, что найденное нами здесь, демон, что свил здесь свое гнездо, сильно на него повлиял. Полагаю, это зрелище заставило его усомниться, что мы когда-либо сможем покорить имматериум своей воле. Вассаго так верил в Корсвейна, что уже собирался ему открыться.

Он оборачивается и смотрит на потемневшую каменную стену, которая некогда была покрыта отпечатками рук людей, которые формировали ими свое будущее.

– Корсвейн – превосходный лидер, – бормочет он едва слышно. – Этого у него не отнять. Я восхищаюсь им. И понимаю, почему Вассаго так размяк по отношению к нему. Если кто и сможет вытащить нас из сложившейся ситуации, то это Корсвейн, потому мы, братья мои, застряли здесь по уши. Мы прибыли на Терру, в самую пасть зверя, и сторону свою не выбирали – это сделали за нас. Чтобы выжить, чтобы Орден продолжил существовать, нам придется сотрудничать.

– А была ли она выбрана? – спрашивает Асрадаил.

Захариил хватает его за горло и сжимает пальцы. Асрадаил медленно опускается на колени. Двое других наблюдают за ними в ужасе.

– Ты видел то, что находится там, брат, – шипит Захариил. – Ты видел то же, что видел Вассаго. Ты что, совсем дурак? Это была тварь Хаоса, беспримесного и ужасного. Я не сомневаюсь, что подобные ему поработили всех так называемых предателей – и да, даже грозного Луперкаля. Может, ты каким-то образом перепутал его с Духом Калибана, которому мы присягнули на верность?

– Нет… – хрипит Асрадаил.

– Конечно нет. Дух, что направляет нас, это чистое создание нематериального царства, свившийся в кольцо змей, от которого проистекает мудрость мистаев. Мы – сыны Калибана, сыны Лютера. Мы не признаем хозяев, никого из тех, кто сидит на золоченом Троне Терры. Ни Луперкаля. Ни Императора. Вот она, наша сторона.

– Отпусти его, – говорит Тандерион.

– Да, брат, красивые слова, – замечает Картей. – Но на деле, они говна лошадиного не стоят. Идет война, и сторону необходимо выбрать.

Захариил разжимает хватку, и Асрадаил отшатывается, хватая ртом воздух.

– Разумеется, необходимо, – говорит Захариил, уставившись на Картея. – А ты считаешь, будто у тебя есть выбор? Ты бы предпочел объединиться с другими против Корсвейна? Ты бы принял сторону Детей Императора, Пожирателей Миров, безумных Сынов Хоруса? Нашу сторону выбрали за нас, и случилось это в тот миг, когда мы встали под знамя Корсвейна. Мы сражаемся за себя, не за дело лоялистов или предателей, а за Калибан. И это означает, что мы всеми силами помогаем той стороне, которая нам больше подходит. Братья, лоялисты должны выиграть эту войну, иначе все потеряно. Поэтому мы обязаны помочь им. Вассаго был в шаге от того, чтобы сказать слишком много, поэтому мы закрыли его уста. Но задача Вассаго должна быть выполнена. Заставить маяк вновь сиять. Выиграть эту войну. И тогда мы вновь станем архитекторами своей судьбы.

– А когда все кончится? – спрашивает Картей.

– Обдумай выгоду, которую мы сможем получить, – отвечает ему Захариил. – Если Корсвейн выйдет победителем из этой мясорубки, добившись победы с нашей помощью, то станет нам доверять. Станет ценить и чтить нас.

– И мы сможем обратить это себе на пользу? – спрашивает Тандерион. Он скалится, словно почуявший добычу волк.

– Думаю, да, – подтверждает Захариил. На стене вспыхивает искра, словно в подтверждение его слов. – Обратить его самого, или хотя бы использовать. Если Лев умрет, то, когда все закончится, Корсвейн станет владыкой Первого, и будет прислушиваться к нам. Если Лев выживет, то мы получим влияние на его наследника. Эта скотина Эль’Джонсон отсутствовал слишком долго. Первый глядит на Корсвейна, ибо Корсвейн всегда был тверд и надежен. Лев обнаружит, что здесь у него мало друзей, а на Калибане их вовсе нет. Поэтому мы станем служить лорду-сенешалю Корсвейну. Если потребуется, то до самой смерти. Мы станем бесценными союзниками, от которых он не сможет отвернуться. Братья, разве он уже не восстановил нас в ранге библиариев, чтобы мы могли работать открыто?

Они кивают.

– Тогда мы пойдем дальше и укрепим его доверие. Скрыв под личиной свой истинный облик, Орден выступит вперед и докажет ему свою ценность.

Он делает паузу, после чего вынимает нечто из чехла под плащом.

– Ты готов…зайти так далеко? – спрашивает впечатленный Картей

– Да, брат. Корсвейн должен осознавать оказанную ему честь. Мы должны впечатлить его, как нашими делами, так и внешностью. Хоть он и не из Ордена, но все же с Калибана, как-никак. Его необходимо заставить ощутить груз традиций и древних порядков, а также очаровать его мыслью, что он достоин такого высокого доверия. Когда придет час, я надену то же лицо, что увидел перед смертью Вассаго. Для него, это лицо было наказанием. Для Корсвейна, оно станет знаком почтения.

– Ты осмелишься? – рычит Асрадаил, поднимаясь на ноги.

– Еще как осмелюсь, – говорит Захариил, – с благословения и дозволения лорда Лютера. Лицо есть лицо, маска есть маска, и мы вольны сами придавать им смысл и значение. Лорду-сенешалю Корсвейну станут служить четверо верных библиариев. И кое-что еще.

Он видит, что у каждого из них есть сомнения, но, впрочем, они и осознают куда меньше его самого. Хоть и будучи мистаями, они еще не вознеслись на его уровень просвещения. Он считывает их опасения и снимает мягким псионическим прикосновением. Его сила спокойна и безмолвна, но вместе с тем неудержима и расползается, словно наледь по широкой реке. Она надежно изменяет ход мыслей тех, кого коснулась. Захариил намерен проделать с Корсвейном то же самое. Навести несогласных на правильные выводы, чтобы они даже не догадались, что стали жертвой убеждения.

Один за другим, они согласно кивают, даже Асрадаил. Захариил протягивает им руку.

– Братья, еще никогда не было войны, подобной этой, – говорит он им. – И никогда еще не случалось подобного момента. Орден способен превратить эту катастрофу в огромную пользу для себя.

– Грамирии Уробороса укажут нам, как починить эти устройства, – добавляет Картей с неожиданной для себя живостью. – А если будем осторожны и аккуратны, то можно применить даже учение о Триумвирате Машин.

– Таков был план Вассаго, – отмечает Захариил. – Ты знаешь это учение наизусть?

– С самого детства, – отвечает Картей, поскольку все они обучались под надзором учителей-мистаев, и каждому пришлось выучить определенные тексты от корки до корки.

– Бестиарии Великой Охоты нам тоже пригодятся, – говорит Тандерион, – и их я помню побуквенно. Каждый стих, каждую энграмму. С помощью них мы сможем направить энергию эфира.

Захариил кивает. – Значит, мы достигли согласия. Так ведь, братья мои?

Глаза Асрадаила вспыхивают, после чего он берет остальных за руки. Искры сверкают в прожилках стен, словно злобные светлячки.

– Достигли, – говорит Асрадаил. – В отрочестве, мне было приказано выучить Песнь о Маменезии. Могу процитировать ее без ошибок. Ее заговоры и чары укрепят энграммы Бестиариев.

– Тогда надо приступать к делу, – заключает Захариил. – Но мы должны работать быстро, поскольку Хаос уже идет, чтобы вернуть себе гору.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Картей.

– Братья мои, взгляните на стены, – показывает Захариил. – Взгляните на символы, на знаки, что вспыхивают и резонируют, прочтите их как следует. Будущее творится у нас на глазах. Хаос идет сюда, дабы растерзать нас, и имя ему – Тиф.

2: IX

Что видел Ангел

И вот, они подходят. Мой властелин не надевал доспехи и не обнажал меча с самого Великого Похода, и теперь они покоятся на вельветовых дрогах оружейников. Рогал и Сангвиний замыкают процессию, задумчивые и величественные.

Я наваливаюсь всем весом на посох и поднимаюсь со своего маленького деревянного трона. Я чувствую, как нетерпелив Рогал, возможно, даже воодушевлен. С самого начала, он нес на себе бремя командования. Теперь же он жаждет подчиняться. Теперь он хочет сражаться, хочет лично познакомить врага со своей яростью, а не посредством дивизий и армий.

Он получит желаемое. Нам не сбежать с этого поля боя. Битв хватит на каждого из нас.

В Сангвинии, я чувствую лишь боль и страх. Он ранен гораздо серьезнее, чем готов признать или показать. Он страшится, что сражался слишком много и слишком отчаянно, и теперь не готов к последнему бою.

Боюсь, он прав.

Но он прячет не только свои раны. Кое-что он скрывал гораздо дольше. Он думает, что я не знаю, но мой разум вездесущ, он повсюду. Мне известно о набирающих силу и терзающих его видениях.

Как и проклятый Магнус, Сангвиний унаследовал самый эзотерический аспект своего отца. Он обрел высшую благодать, а вместе с ней и дар предвидения. Но я считаю, что в конкретной области его предвидение стало превосходить дар отца. Видения Ангела посещали его с нарастающей частотой. Он пытается скрыть их, но они подобны острым шипам, цепляющимся за шелк его разума. Когда он отвлекся на что-то иное, я проскользнул в его мысли, изучил видения, чтобы оценить их природу и ценность. Каждое из них было проблеском будущего, некоторые – глазами его братьев.

Но есть одно видение, которое он скрывает особенно тщательно, и без усилия воли не раскроет его даже моему взору. Я пытался мягко и ненавязчиво забрать его у Сангвиния, но каждый раз натыкался на защищающую его гигантскую крепость, выстроенную из единственного вопроса, сжигающего его изнутри.

Почему мы должны страдать?

Глядя, как они медленно подходят к нам, я делюсь своим беспокойством с повелителем.

Ему уже все известно.

– Ну конечно, известно, – бормочу я. – А что насчет вопроса нашего мальчика?

+Я отвечу ему. Я отвечу на любой их вопрос. Я задолжал им хотя бы это.+

– Хорошо, – шепчу я. – Хорошо. Но вот загвоздка…почему именно этот вопрос? Какую угрозу он прозрел, что сделала этот вопрос настолько всеобъемлющим и непроницаемым?

+Малкадор, а ты не догадываешься? Он видел, как я буду повержен.+

Я глубоко вздыхаю, чтобы унять дрожь.

– И что ты можешь сказать ему на этот счет? – спрашиваю я.

+Я скажу ему, что этого не случится. Я встречусь лицом к лицу с Четверкой и отрину их, я отсеку нити у заблудшей марионетки, у своего первого найденыша, и с триумфом вернусь к трону, и займу свое место на десять тысяч лет, и еще на десять раз по столько же.+

Я киваю.

– Позаботься о том, чтобы так и случилось, старый друг, – бормочу я, – ведь меня уже не будет здесь, чтобы проверить, как ты сдержишь свое обещание.

2: X

Переносчики заразы

Есть лишь гора.

Мы видим лишь гору. Мы поворачиваемся спиной к ложному золотому граду и шагаем к горе. Император должен умереть, но его может убить кто-нибудь другой.

Наш Бледный Король исчез, но его приказы все еще в силе. Смерть должна защитить саму себя, и скосить вульгарную лживость смертности. Словно лихорадка, мы поглотим все.

Некоторые из нас сомневаются. Некоторые считают, что мы должны отвоевать порт Львиных Врат, украденный у нас дикарями из Пятого. Другие же дрожат от желания стоять у стен последней крепости, когда они падут, чтобы причиной смерти было записано наше имя.

Мы дозволяем некоторую широту взглядов. Организм Терры уже в терминальной стадии, его парализованные, пронизанные болью органы уже не резистентны нашей инфекции, и потому мы распространимся по нему, словно лесной пожар, неподвластные диагностике, разлагая и заражая все, что останется. Вместе с Серобом Каргулом, запертым наедине с мясными мухами в своем стальном саркофаге, мы двинемся на Санктум и там, с помощью Воркса и Кадекса Илкариона мы доведем его до финальной стадии разложения. Так будет сопряжена кровоизлиятельная истина Гнили.

Украденным портом мы тоже займемся, но не потребуется нам для этого больших сил. Белых Шрамов мало. Они, непокорные, словно ложные зубцы кардиограммы за мгновение до смерти, решились открыть огонь по флоту Луперкаля. Глупые маленькие ястребы. Вы сами навлекли на себя гнев и проклятие, ибо флот ответит и уничтожит вас.

Слова Бледного Короля были ясны. Гора, пустая надежда. Вот наша истинная цель. Надежду следует растоптать и погасить, отсечь и прижечь, пока она не дала метастазы и не распространилась. Мы не потерпим неудачи. И это наше желание в том числе, будь проклята предсмертная болтовня отца. Его смерть не станет для нас препятствием.

И здесь мы расползаемся, надвигаясь на гору по каменистым пустошам дабы сгноить надежду. Мы отправим наши грезы вперед, чтобы они проникли во врага и разъели его решимость.

Мы идем с Каифой Мораргом, который не способен скрыть свой скептицизм в отношении нашего решения, но не смеет противиться приказу своего возлюбленного короля. Мы идем с Крозием, который понимает нашу цель и разделяет нашу общую, особую страсть к ней. Мы идем с Мельфиором Крау и Скулидасом Герергом, и с другими воинами, которых лихорадка варпа обратила в чудовищных гигантов, своих чемпионов.

Мы сокрушим надежду, о да, ибо такова наша патология. Мы станем разрушителями, ибо Рой, словно корчащийся клубок личинок, извивается внутри всех нас. Но мы также уничтожим Корсвейна, ибо Бледный Король пообещал, что Корсвейн будет здесь. Наша долгая дуэль, к добру или к худу, изжила себя, и хворь одержит верх. Корсвейн из Первого захлебнется густым гноем, в который превратятся его собственные легкие, и сгниет у нас на руках.

Мы будем агрессивны. Мы будем вирулентны. Мы будем неизлечимы.

Калибанская Гончая считает, что у него есть иммунитет. Он властвует над горой и считает, будто мы не сможем преодолеть его оборону. Но мы способны просочиться сквозь мельчайшую щель, залететь спорами в любой вдох, и начать размножаться. Мы отворим фистулы в его бастионах и наполним его темно-ангельскую кровь своим сепсисом. Мы прионами проникнем в поры, просочимся во все отверстия, словно гельминты, а из костяных трубок и желобов на нашей спине, точно клубы едкого дыма вылетят трутни, коим несть числа, и легионы легионов мух заполонят небо, накрыв гору флегматичной тьмой.

Полая гора напоминает кисту, полную лоялистского гноя, который необходимо выкачать. По всем материальным меркам, она весьма далеко от наших позиций. Обычной армии потребовалось бы три дня пути, чтобы добраться туда. А может, четыре или пять, с учетом перемещения бронетехники по складкам местности. Но тлетворное влияние варпа разъедает этот мир, превращает размерность в желе, разрывает расстояния и сшивает их по новым меркам. Мы близко, гораздо ближе, чем кажется Корсвейну. Он ощутит ласку наших бактериофагов задолго до того, как будет готов.

Кроме того, наш хворый бог, дедушка-владыка распада, в лихорадочных снах и горячке показал нам иную истину. Наш бог показал нам сопутствующую патологию Корсвейна. Рак уже внутри него, глодает его сердце, этот порок бессимптомен и одной с ним природы. Он смертоносен, неоперабелен, агрессивен и ведет к вырождению. Когда он, наконец, проявит себя, то лечение уже не поможет.

Ибо мы узрели искры Хаоса в его плоти и костях, голодного паразита глубоко в теле Первого легиона. Мы чувствуем вспышки активности, язвы Хаоса в его собственных рядах, псайкерских выкормышей Калибана, которые уже тычут и царапают струпья имматериума. Нам едва ли придется сражаться с ним, ибо мы уже сражаемся с ним изнутри.

Ибо мы есть уничтожение. Мы есть Гвардия Смерти. Мы есть Разрушитель.

Мы есть Тиф.

2: XI

Страх во плоти

Темные, звериные фигуры наводняют Врата Логис и Площадь Кланиума. Подразделения Фафнира Ранна вытеснили во дворы и форумы для ученых собраний рядом с библиотекой, и места для перегруппировки не осталось. Зал Правления целиком охвачен огнем, разразившаяся там битва с демонами превратила его в развалины, а штурмовая позиция, которую Ранн надеялся занять, потеряна. Сыны Хоруса – и он знал, что это будут именно они – проникают сюда через врата Процессии Максис, а его бойцы встречают их, не закрепившись на местности, в полной неразберихе.

Планы сражения умирают вместе с воинами, тротуары вокруг пылающего зала завалены трупами в желтых доспехах. Умирает и уверенность – такая милая сердцу, такая знакомая уверенность в тактике и методах.

Кое-что умирать отказывается. Ранн не знает, что именно они обнаружили в Зале Правления – только то, что это практически невозможно убить. Он лично вонзил свои топоры в изрешеченную болтами плоть, но по-прежнему не уверен, что существо мертво. Вернее сказать, он не уверен, было ли оно вообще живым. Ранн полагает, что тварь ждала их, что она нашла их, а это означает, что все нормальные принципы сражений потеряли всякий смысл. Все, чему он учился, все полевые тактики, вбитые ему в голову Преторианцем, абсолютно бесполезны. Эта мысль тревожит его куда сильнее, чем угрожающая ему материальная опасность. То искусство войны, которое прежде исповедовали Имперские Кулаки, больше не заслуживает доверия.

Его ошеломило чувство безвозвратной потери. Столпы мироздания превратились в прах. Он собирался провести сковывающую контратаку – поспешную, да, рожденную необходимостью, но все же точную и хорошо просчитанную. Он распознал угрозу, узнал количество врагов, направление их движения и продумал смелые ответные действия, чтобы встретить вражеское наступление, заблокировать его и лишить руководства. Четко по учебнику. Вот только враг неожиданно появился у него за спиной. Его не могло и не должно было там оказаться. Враг уже был среди них. Что толку от рациональной тактики, когда противник может просто сгуститься из воздуха? Появиться из ниоткуда? Выйти из отражения в зеркале?

Он прижат к земле, вместе со своими выжившими бойцами. Отступать некуда. Ранн мог бы задуматься об отступлении, если бы оно подарило им шанс укрепить фронт, но фронты не имеют смысла. Планы не имеют смысла. Направление вражеской атаки не имеет смысла. Та тварь в зале, вопящее отродье, забравшее жизни многих его людей и подарившее ему самому следы от когтей на доспехах, стало величайшим кошмаром Имперских Кулаков, обретшим плоть.

Ранн пытается избавиться от этой мысли, но она не покидает его. Сильнейшим страхом Имперских Кулаков – при условии, что они могли бы поддаться страху – было поражение перед лицом непредвиденных обстоятельств. Это был страх неведения. Воинское искусство Седьмого всегда базировалось на знании: знании поля боя, углов атаки, складок местности. Понимание таких деталей всегда становилось их оружием, даже в столь опасной и отчаянной битве, как эта.

Больше нет.

И тварь в Зале Правления словно знала об этом. Она появилась не просто, чтобы разорвать их тела, она пришла выпотрошить их разум. Это была психологическая диверсия, отродье отсекало веру в тактику столь же быстро, сколь и конечности. Словно их темнейшая фобия воплотилась в жизнь. Хуже того, словно их самые тайные и глубокие сомнения породили ее.

Ранн пытается собраться с духом, но ему не за что уцепиться. Планы бессмысленны, правил больше нет. Враг, который теперь частично или полностью пропитан магией Нерожденных, может быть повсюду, может появиться откуда угодно. Разведка и подготовка бесполезны. Надежная модель поведения Имперских Кулаков утратила свою надежность.

Ранн полагает, что именно так ощущается человеческий страх. Его разум обработали так, чтобы он пропускал страх сквозь себя, не позволяя ему влиять на себя. Но похоже, эта обработка дала сбой, или же вовсе отключилась. Ранн не обращает внимания ни на свистящие вокруг болты, ни на раздающиеся взрывы, ни даже на силуэты в грязных доспехах, которые толпятся во внешних двориках. Это всего лишь враги и угрозы. Он знает, как совладать с врагами и угрозами. Он не знает, как совладать с необработанным страхом, и это незнание угнетает его.

Он слышит, как бойцы просят отдать приказ, и в их голосах тоже слышится страх. Он заставляет свой разум сосредоточиться. Он изучает поток данных на ретинальном дисплее. Авточувства отсекают яркие вспышки взрывов, вместо этого выводя на сетчатку глаза пеструю мешанину показаний тепловизора, на которую наложены геометрические проекции укреплений и архитектурных сооружений. Среди всего этого нагромождения данных перемещаются символы, личные метки легионеров, посылаемые в инфополе их шлемами, чтобы возможность опознать друг друга не исчезала даже в неразберихе сражения. Каждая метка выглядит как маленький символ кулака с прикрепленным к нему именем. Слева от командира Калодин, Лигнис и Бедуир. Дальше находятся Деварлин и штурмовые отделения. Справа же он видит целое скопление меток, огневая группа Леода Болдуина. На другой стороне площади виднеются разрозненные значки отделений Тархоса, которые заняли легкое укрытие вокруг контрфорсов Дома Ученых.

Между ними находятся метки, которые застыли неподвижно и поблекли: символы павших. Их системы все еще передают сигнал в энергосберегающем режиме, чтобы выжившие могли найти и вернуть тела.

Их так много. Слишком много.

Сыны Хоруса прорываются на площадь. С одного фланга их поддерживает бронетехника, шагающие орудия и покрытые сажей боевые механизмы, которые проламывают стены и арки, разрывая каменную кладку и сокрушая баррикады. Они воздвигают новые холмы из битого камня и обрушивают огонь турелей на позиции Ранна, оглушая его бойцов. Одна из стен Архива падает, словно сорвавшийся занавес, и погребает под собой три отделения разом. Ранн полагал, что предатели давно отключили свои опознавательные метки, но это не так, и его системы все еще могут считать их. Метки в виде волчьей головы, старого символа Шестнадцатого. Но сопровождающие их имена превратились в непонятные, нечитаемые не-имена, словно генерирующий их алгоритм сломался, или попросту неспособен графически изобразить эти буквы и символы.

Метки в виде волчьих голов и сбоящие адские имена.

Их так много. Слишком много.

Ранн прикрикивает на своих бойцов и сосредотачивает огонь на крупнейшем из проломов. Его огневые группы стреляют вместе с ним, как и отделения сержанта Тархоса, как и воины Фиска Халена по другую сторону зала. Масс-реактивные снаряды болтеров Астартес и орудий тяжелой поддержки обрушиваются на пролом. Зону озаряют тысячи взрывов, окутывают клубы густого дыма, и видимость резко падает почти до нуля. Едва заметные в дыму предатели содрогаются, крутятся и падают наземь. Некоторые метки блекнут, но их так мало.

Нечто возглавляет наступление Сынов Хоруса. Это чудовище размером с Рыцаря на когтистых лапах. У него огромные крылья, но все же недостаточно большие, чтобы поднять его тушу в воздух. Ранн слышит, как они трещат и хлопают со звуком, напоминающем перетирающуюся веревку. Судя по всему, своими крыльями тварь раздувает пламя и гонит на Кулаков стену дыма. Существо горбится и щеголяет длинными рогами. Глубоко посаженные глаза сверкают оранжевым огнем. Ранн не хочет смотреть в эти глаза. Он не хочет признавать, что эта тварь каким-то образом до сих пор носит растянутые наплечники доспехов типа «Катафракт» Шестнадцатого легиона.

У него есть опознавательная метка. Авточувства считывают ее как мешанину битых пикселей.

Ранн перезаряжается. Приказывает поддерживать плотность огня. Он игнорирует глухое чавкание попаданий и грохот падающих вокруг него тел.

Град выстрелов – ошеломительный град выстрелов – раздается справа от Ранна и рассекает зону поражения. В течение пары мгновений, на предателей обрушивается настоящий свинцовый потоп. Ранн видит, как темные, извращенные фигуры дергаются и падают наземь.

Контратака уже на подходе, пересекая начало Процессии Максис словно непрерывный поток магмы, испепеляющей все на своем пути. Фланг Ранна пересекают фигуры в желтых доспехах с поднятыми щитами. За секунду до того, как ретинальный дисплей обновит коды меток, Ранн видит поднятый штандарт. Архам. Магистр Хускарлов. Второй Своего Имени. Архам…

Последние несколько месяцев Архам служил в Гранд Бореалисе, став заместителем Дорна в командном бастионе. Но Бхаб пал и Архам, вероятно, изнывая от нетерпения после стольких часов, проведенных в стратегиуме, сражаясь не кулаками, но разумом, решил не отступать в запечатанный Санктум, чтобы продолжить нести свою службу. Вместо этого, он вышел на поле боя.

Возможно, он не смог отступить. Возможно, великие врата уже были закрыты. Возможно, личное участие в сражении стало единственным выходом. Возможно, его присутствие здесь – признак отчаяния и поражения, ведь больше нечем командовать, больше нет приказов, нет стратегии. Возможно, сражаться – единственное, что им остается.

Но одно его присутствие. Его присутствие, прямо здесь. Настоящее чудо. Шесть сотен Имперских Кулаков, многие из которых – ветераны-Хускарлы, наступают в идеальном «Антецессум Пургатус» и с небывалой яростью вгоняют бронированный кулак в ребра врага.

Предатели прибыли молниеносно, словно наводнение, словно грязный поток. Построение Архама куда медленнее, оно тянется, словно расплавленная порода. Но вода разбрызгивается и растекается. Лава густа, неумолима и непреклонна, и при соприкосновении с ней вода обращается в пар.

– Он с нами! – рычит Ранн. – Он стоит вместе с нами!

Его воины ревут в ответ, отыскав в себе новые запасы мужества. Отделениям Халена удается продвинуться вперед на шесть или семь метров и вступить в ближний бой, взмахивая цепными клинками и стреляя в упор. Часть вражеского потока, ужаленная контратакой Халена и стесненная Залом Правления, ломает строй и попадает под каток наступления Архама.

На глотку предательской колонны обрушивается второй удар топора. Группа бронетехники Кровавых Ангелов – танки «Кратос» и сверхтяжелые «Фальшионы» с «Сикаранами» и «Василисками» по флангам – атакует с востока, рассекая Аллею Правосудия надвое. Сокрушающий обстрел превращает верхушку Максиса в лес горящих деревьев. Вражеские машины, которые уже разворачивались, чтобы встретить Архама, выпотрошены бронебойными снарядами и лучевым оружием. Ранн видит, как предательский «Арквитор» взлетает в воздух, размахивая перебитыми гусеницами.

Кровавые Ангелы идут в атаку сквозь ряды своей бронетехники, двигаясь с грациозной скоростью, которая дополняет размеренный шаг Архама. Загораются опознавательные метки отделений Сателя Эймери, Зеалиса Варенса, Зефона Несущего Скорбь. Штурмовые группы Эймери возносятся на пылающих реактивных ранцах. Редкое зрелище – их ведет в бой Азкэллон, командующий почетной Сангвинарной Гвардией, чьи аугметические крылья придают ему схожесть с его славным примархом. Летящие Астартес, ангелы смерти, проносятся над врагами словно ракеты, поливая их огнем и болтерными снарядами.

– Последний удар, и сломаем им шею, – рычит Архам по воксу. Магистр Хускарлов прав: несмотря на свое численное превосходство, головная часть вражеской орды заблокирована с трех сторон.

Этой чести требуют одновременно Хален и Эймери. Оба находятся на хорошей позиции, их подразделения на расстоянии удара. Но Ранн читает поле боя, как книгу. Оба эти удара слишком ожидаемы, и каждый из них может закончиться неудачей.

Всего за три минуты, Фафнир Ранн подсознательно переписывают заложенный ему в голову учебник тактики. Подготовка и отточенные маневры теперь излишни, все до одного, почтенные законы войны безнадежно устарели и не подходят текущей ситуации. Враг преуспевает, пользуясь неожиданностью. Имперские Кулаки должны научиться приспособиться к ней.

– Этот удар – мой, – воксирует Ранн.

– Милорд-сенешаль? – слышит он ответ Магистра Хускарлов, пытающегося вычленить голос Ранна из общей неразберихи сигналов.

– Сдерживайте их, – говорит Ранн. – У меня все схвачено.

– Удар твой, Фафнир.

Ранн приказывает мельтам и огнеметам выйти вперед. Он отдает приказы, пока воины собираются вокруг него. Из всех соединений в этой битве трех воинств, его группировка самая маленькая, слабая и находится в наименее выгодной позиции. Именно от нее меньше всего ждешь атаки или маневра. Вот почему Ранн требует право нанести удар, и вот почему Архам, спустя месяцы наблюдения за нарастающим безумием этой битвы из стратегиума, без колебаний одобряет его решение. Технически, Ранн выше его по званию, но власть на поле боя всегда принадлежит командиру на самой выгодной позиции. Фундаментальный принцип воинского искусства Имперских Кулаков.

Архам уступает. Он уплотняет строй и связывается с Халеном и Эймери, чтобы они тоже придержали своих бойцов. Ранн и его воины уже бегут в атаку по грудам обломков, выскочив из тупика, который должен был стать их братской могилой. Они приближаются к головным отрядам Сынов Хоруса с наименее ожидаемой стороны.

И сжигают их дотла.

Ревущие огнеметы и визжащие мельты пробивают им дорогу. Враги, зажаренные в собственной броне, падают им под ноги, дергаясь и колотя руками. Через пару мгновений следует чудовищный грохот от мощного столкновения Астартес в ближнем бою. Вокруг мелькают булавы и цепные мечи, воины колотят друг-друга сломанными щитами.

«Палач» и «Охотник», топоры Ранна, вгрызаются глубоко в плоть. Он потрошит одного из предателей и не останавливается, позволив телу отлететь в сторону. Затем он взмахивает топором в левой руки и перерубает хребет второму врагу. В воздух летят осколки пластали. Ранн продолжает наступать, разделив почерневший визор надвое. Справа и слева его поддерживает молодая кровь, отделения молодых воинов крушат одного врага за другим молотами и цепными мечами.

Удар за ударом, они пробиваются по двору прямиком к Вратам Логис, после чего вычищают Площадь Кланиума. Превосходящий их числом враг застан врасплох и пойман в бутылочное горлышко. Основная масса пытается отступить за пределы его досягаемости, но вместо этого разбегается вдоль правого края площади. Бронетехника Кровавых Ангелов тут же обрушивает на впавшую в смятение и сломавшую строй толпу шквал снарядов.

Прилив отступает. Ублюдки Луперкаля отходят. Возглавляющая их копытная тварь уже исчезает в клубах дыма. Передышка будет недолгой, и Ранн это знает. Через считанные минуты враг перегруппируется и атакует вновь. Но они удержали Логис против врага, и до сих пор у него еще ничего не вышло.

Ранн останавливает наступление у края Площади Кланиума. Хотя кровь требует идти дальше, он понимает, что этим лишь подставится по удар врага, как это могло случиться с Халеном и Кровавыми Ангелами. Стражи Эймери приземляются вокруг него и принимаются добивать полумертвых предателей контрольными выстрелами из болт-пистолетов и хирургическими ударами клинков. Архам, вернув контроль над ситуацией, приказывает войскам немедленно сменить позиции и оборонять захваченную территорию от дальнейшего штурма. Времени на отдых не будет. За битвой следует лишь еще одна битва.

– Вот моя рука, брат, – говорит Азкэллон, шагая к Ранну по обломкам и горелым трупам. Аугметические крылья непрерывно расправляются и складываются у него за спиной, словно белый стяг. Они хлопают. Азкэллон, Вестник Сангвинарной Гвардии. Он похож на золотого крылатого бога. Ранн чувствует себя смертным рядом с ним.

– Это было оригинально, – произносит великан, Первый Сангвинарий.

– Пришлось импровизировать, – отвечает Ранн.

– Неужели, милорд? – удивляется Азкеллон.

– Задор так просто не унять, – подтверждает Ранн.

– Ну разумеется. Вы же слышали, не так ли?

– Слышал что? – спрашивает Ранн.

Азкеллон глядит на него. – Что Он поднимается с Трона? – уточняет он. – Что Он встанет бок о бок с нами?

Мгновение, Ранн молчит.

– Это…это правда?

– Об этом судачат везде. Он встает, брат. Он встает с Трона, чтобы биться вместе с нами. Час пробил.

2: XII

Конец времен

Мне нужна пара мгновений, чтобы встать ровно. Будь проклята моя смертная оболочка, но я стар, и я устал. Я даже подумываю посидеть еще пару секунд, чтобы дать отдых старым костям, но это будет выглядеть как слабость. Он не должен считать меня слабым. Он не сможет доверять мне, если решит, что я слаб.

И все же, вздымающийся прилив имматериума клокочет и опаляет мою душу. Я чувствую, как повелитель борется, корректируя и подправляя, переделывая незримое, возводя и укрепляя плотины и дамбы из псайканической силы, открывая психомантические водоотводы и желоба, чтобы ослабить нарастающее давление.

Все, находящееся в огромном зале Золотого Трона, постепенно приходит в беспокойство. Астропаты стонут и дергаются, терзаемые незваными сновидениями, онейростанки дымятся от слишком быстрого вращения. Прорицатели рыдают и стенают, кровь льется из ртов и ушей прогностипракторов. Машины индифферентности грохочут на своих платформах, археотеховые вентили плюются желто-зелеными искрами. Что за новая волна бушует среди потоков Паутины? Ее сдерживание требует постоянных, четко выверенных усилий. Любопытно… буду ли я хоть немного готов к этому, когда настанет мой черед? Буду ли…

Еще одна волна. Я чувствую, как Трон охает, содрогаясь и сдерживая поток эмпиреев, изо всех сил напрягая усилители и стазис-узлы. В чем причина этих новых возмущений?

Мой разум обращается ввысь. Несравненная Терра все глубже погружается в пространственную рану, нанесенную Хорусом. Едкий ореол окружил ее целиком, так что теперь она напоминает огромное, воспаленное око. Нефелосфера пылает черным огнем, словно лепестки чудовищного ядовитого цветка, по всему Царству Сол сверкают разряды ужасных молний, длиной в миллионы километров. Силы двух вселенных, космических противоположностей, смешиваются и сплетаются наперекор абсолютным законам космологии. Варп и реальность поглощают друг друга, галактики-каннибалы принимаются есть, поглощать, уничтожать друг друга. Разумеется, эмпиреи победят, ибо они жестоки и голодны, а наша холодная, звездная пустота – нет.

И там, в вышине, за нами наблюдает его невероятно мстительный дух. В отличие от всех остальных судов в этом флоте-убийце, кружащем над Террой словно стая стервятников, он беззащитен. Его щиты по-прежнему опущены. Он обнажен, откровенно и бесстыдно.

Угроза, приглашение, соблазнительное обещание. Он думает, что провоцирует нас на роковую ошибку. Вот только это вовсе не его идея. Этот план придумала стоящая за ним четверка, четверо анагогических уничтожителей, покровительствующих ему. Ему отведена всего лишь роль их беспокойного сосуда. Четверка позволяет ему верить, будто все это его личный тактический гамбит, вызов, от которого мой повелитель и властелин не сможет отказаться.

Хорус Луперкаль принимает это. Он жаждет признания и триумфа. Первый найденыш моего владыки всегда был таким нетерпеливым. Он грубо и прямолинейно демонстрирует нам ловушку, которую думает, что расставил сам, и манит нас пальцем. Что ж, некогда прекрасный сын, капризное дитя-изменник, это и в самом деле ловушка, но не для твоего отца. Своей гордыней и самоуверенностью, отравленный мощью, которую столь необдуманно испил, ты сам обрек себя на погибель.

Выходит, причина в нем? Из-за этого непристойного, бесстыдно оголенного флагмана варп так внезапно возбудился, заставляя нерожденных вопить и бесноваться в нетерпении? Из-за него ночные твари на горящих улицах Доминионов тараторят и ликуют? Из-за него ревет Паутина? Наверное, так и есть. Весь демонический род трясется, истекая слюной, предвкушая грядущий миг и…

Нет. Нет, дело не в нем. Тут что-то другое. Я чувствую этот ритм, особый рисунок, характерные завихрения нематериальной бури под рабочим кабинетом моего повелителя. Невозможно. Ведь еще рано? И все же…

Внутри моего разума он говорит мне держаться крепче.

Я чувствую, как он мгновенно берет управление, используя все свое мастерство манипуляции беспокойными океанами вечности. Обереги и клаксоны завывают в автоматическом режиме. Процессия оружейников останавливается, беспокойно озираясь по сторонам. Кустодии становятся наизготовку, подняв копья. Сестры обнажают клинки и свои анти-души. Конклавы Консиллиума Аднектор мечутся туда-сюда, перенаправляя энергию, восстанавливая динамические соединения. Свет огромных электрофакелов, подвешенных вдоль потолка над нефом, мерцает и тускнеет. Сотня веков духовных учений и практик направляет его руку.

Мой повелитель и властелин открывает дверь в Паутину.

Оттуда изливается иссушающий свет, опаляя каменные плиты и покрывая аурамитовые установки фульгуритовой сажей. Одной своей волей, владыка сдерживает эфир достаточно долго, чтобы из двери вышла фигура. Затем, как только его воля угасает, он вновь закрывает дверь, защелкивает телестетические замки, задвигает запоры, выкованные из тяжелых металлов белых карликов, вновь включает подавители и восстанавливает обереги.

Свет гаснет. Пол перед Золотым Троном запачкан эктоплазменной жидкостью, залит лужами дымящейся слизи и отходов. Угловатые и полупрозрачные твари из ниоткуда, побочные организмы из глубин варпа извиваются и дрожат, падают и задыхаются, неспоcобные выжить в мире, для которого не были созданы. Они умирают и разлагаются в свете Тронного зала, не оставляя после себя ничего, кроме гнойных лужиц и остаточного запах гнили.

И посреди этих брызг биоорганической эмульсии, целый и невредимый стоит он. Едкие испарения Паутины поднимаются с его плеч, словно белый дым.

Вулкан. Сын Прометея.

Я поражен не меньше всех собравшихся здесь. При виде него меня наполняет радость, но вместе с нею и ужас. Когда мой разум в последний раз касался его, он был в часах пути отсюда, пробираясь сквозь психопластические коридоры в облике живого мертвеца. Я сомневался, что он вернется прежде, чем его отец покинет Тронный зал.

– Мой владыка-отец, – произносит он низким голосом, рокочущим, словно землетрясение. – Я боялся, что опоздаю. Мне потребовались целые века, чтобы добраться до тебя.

И тут мне все становится ясно. Весьма тревожно осознавать, что даже я могу ошибиться в чтении знаков. Чувство времени Вулкана, как и мое, как и его отца, произрастает из нашей Вечности, и выходит за границы смертного потока мгновений. Но наше восприятие в этом месте подвержено противоречиям. Для него, в отличие от нас, мгновения спрессованы в года, а года в мгновения абсолютно иначе.

Теперь я осознаю весь масштаб вреда, нанесенного Терре. Последние стены рушатся, солнце наливается кровью, а часы…часы не просто бьют последние секунды и показывают неверное время. Порча варпа так сильно влияет на материю Терры, что целые измерения схлопнулись в самое себя. Пространство, расстояние, время и продолжительность, все эти константы, заслуживающие доверия стражи реальности, подверглись нападению и пали.

Время, крошечный изъян нашей реальности, больше не учитывается. Оно больше не наш союзник и не наш противник. Дворец, как и вся Терра, как и все мы, застрял в бесконечном, эмпирейном «сейчас», и останется в нем, пока хватка Хаоса не ослабнет. Это небытие, отрицание метафизической непрерывности. Это недвижимый Уйгебеалах в точке сингулярности Паутины. Это не-время. Завтрашний день не наступит, так как больше не существует ни дня сегодняшнего, ни вчерашнего.

Завтрашний день не наступит, пока мы не вытащим Терру из засасывающей ее воронки варпа и не позволим пространству-времени переформулироваться в соответствии с принципами Евклида и Минсковского.

Четверка, Лживая Четверка, знает об этом. Для них, лишение нас привычной реальности – это еще один шаг к триумфу. Для них, это высшая степень безумия, которое поглотит нас с головой.

Я в отчаянии размышляю об этом, и вдруг… и вдруг начинаю посмеиваться себе под нос.

Они забыли – ибо не в состоянии понять ее – о логике. Нечестивая, Лживая Четверка забыла, что мы по-прежнему мыслим человеческими категориями и составляем человеческие планы в соответствии с человеческими концепциями. Они лишили нас завтрашнего дня. Но если завтрашний день означает падение Терры, выходит, мы упорно отрицали его на протяжении месяцев! Уничтожив время и обрекая нас на небытие, они подарили нам мгновение вечности, нескончаемое «сейчас», в котором мы выкуем завтрашний день по своему выбору.

– Пока я шел в Паутине, отец, – говорит Вулкан, – я слышал имя. Оно доносилось из стен и из воздуха, снова и снова.

– Темный Король? – спрашиваю я.

Вулкан озирается в поисках источника голоса и стука моего приближающегося посоха.

– Лорд-регент, – произносит он, поднимаясь на ноги. Я шаркаю вперед, тяжело опираясь на посох, пока не подхожу к нему вплотную. Я протягиваю руку и хлопаю его по плечу, приветствуя его, как и подобает дядюшке. Затем мой взгляд падает на пятна слизи вокруг нас. Я с сомнением тыкаю посохом в комочек гниющей плоти. Морщу нос.

– Это был Темный Король? – вновь спрашиваю я. – Вулкан, мальчик мой, имя звучало так? Темный Король?

– Так и было, владыка Сигиллит, – отвечает Вулкан.

– Да, я тоже слышал его, – делюсь я с ним.

– И что оно означает? – спрашивает Сангвиний, вместе с Дорном присоединяясь к нам у подножия огромного помоста.

– Этот титул, которым себя иногда называл Керз, – говорит Дорн. – И, насколько я понимаю, карта Таро.

Он с тревогой глядит на меня. Ему хорошо известно, как свободно я владею языком символов. Лишь несколько месяцев назад – хотя, казалось, прошли целые годы – я втайне показал Дорну расклад, в котором поочередно раскрыл «Луну», «Мученика», «Чудовище» и «Башню Молний», а вслед за ними – «Темного Короля», лежащего поверх «Императора». Я в высшей степени доверяю работе с картами, и особо ценю свою старую колоду, но моего дорогого Дорна воротит от подобных суеверий, и он раздражен тем, что ему вновь приходится говорить о них.

– Да, – отвечаю я, – это имя обозначает Конрада, а еще его носит печально известный аркан Таро. Но в данном случае, мой дорогой Преторианец, оба эти определения служат лишь далеким эхом истины.

Я бросаю взгляд на Золотой Трон, прикрывая глаза рукой, чтобы не ослепнуть.

+Ты скажешь им?+ – спрашиваю я.

Он отвечает, что во всех вопросах я говорю его голосом.

– Прекрасно, – соглашаюсь я. Я поворачиваюсь к трем его сыновьям-примархам.

– Оно означает, – сообщаю я им, – конец и смерть.

 

2: XIII

Загнанный волк

Внезапно, Локен слышит грохот болтера. Он близко.

- Назад, Альборн, - приказывает он. Альборн уже двадцать минут безуспешно пытался отвести его в то место, где последний раз видели Киилер. Но никто из толпы не знает, где она. Ее видели все, и ее не видел никто. Даже не вполне ясно, в какую сторону движется толпа. Орлиная Дорога запружена людьми, но среди них не прослеживается четкого направления отхода. В какую сторону ведет широкий бульвар? На север?

Он снова слышит выстрелы. Короткие очереди.

- Альборн! – кричит Локен. Но он больше не видит Альборна. Куда же тот подевался?

Куда подевались все толпы?

Он вошел в боковой дворик, заваленный битым стеклом и брошенными пожитками. Рядом припаркована забытая машина. Перед собой он видит двери, ведущие в огромное здание, то ли архив, то ли хранилище. Это что, библиотека Кланиума?

Внезапно, с небес обрушивается ливень. Капли крупные и темные, похожие на нефть или бусины из черного стекла. Сквозь стену дождя и пелену дыма, Локен видит над зданием гигантские городские врата. Это врата Престора? Лотоса? Да как это возможно? Они шли всего двадцать минут. Как он умудрился вновь потеряться?

Ливень усиливается. Где, черт подери, Альборн? Куда делись толпы? Как такая масса людей могла просто испариться? Он ведь всего лишь отошел с улицы во двор.

Гигантские врата пылают. Они, должно быть, в двух километрах отсюда, но Локен слышит шкворчание пламени и шипение испаряющегося дождя. На мгновение он слышит что-то еще… какой-то третий звук, заглушенный этими двумя.

Словно кто-то зовет его по имени.

- Альборн?

Никаких следов конрой-капитана. Дождь превращается в маслянистую пленку на каменных плитах и стекает вниз по стенам. Стены покрыты именами и символами, которые Локен предпочитает не замечать.

Выстрелы раздаются вновь, на этот раз ближе. Он достает болтер и проверяет боезапас. Патронов все меньше. По возможности он воспользуется клинками. Но против врага с огнестрелом…

Когда Пожиратель Миров врывается во двор, сжимая в одной руке болтер, а в другой топор, Локен одним выстрелом валит его наземь.

Монстр просто огромен. Его острые, козлиные рога похожи на выпрямленных аммонитов. Масс-реактивные выстрелы вскрывают ему грудь. От силы удара тела о землю по камням ползут трещины. Предатель истекает кровью, которую уже размывают потоки дождя.

Локен делает шаг вперед. Инстинкты кричат ему пригнуться, и удар булавы всего на пару сантиметров промахивается мимо его головы. Нет абсолютно никакого объяснения, каким образом Несущий Слово зашел ему за спину.

Локен пытается обернуться. Булава задевает его на обратном ходу, выбив болтер из руки и отбросив воина в стену, превращая кирпичи в пыль. Локен перекатывается, пытаясь подняться. Несущий Слово с хохотом бросается на него. Глаза предателя горят безумием. Он пытается что-то сказать, возможно, поведать Локену о чем-то, но ничего вразумительного не выходит – для этого, у него во рту слишком много толстых, влажных языков.

Булава летит на Локена сверху. Тот блокирует ее цепным мечом. Ревущие зубья отбрасывают булаву под углом, выводя тараторящего предателя из равновесия. Это дает Локену время выпрямиться и принять стойку. Он принимается теснить Несущего Слово. Предатель вынужден использовать тяжелую булаву для защиты от быстрых, жалящих ударов цепного клинка.

Из пелены дождя неуклюже выходит воин Гвардии Смерти. Он поперек себя шире, его проржавленная, истекающая потом броня набухла и растянулась. Его шлем – или голова, или все вместе – превратился в подобие боевой маски трицератопса, с бивнями над глазами и рогом на носу. Затылок принял форму железного кокошника, вся левая щека и челюсть раздулись, словно металлический шар. Гвардеец Смерти, поначалу еле тащивший ноги, завидев Локена сразу переходит на бег. Он медленно и тяжеловесно заходит слева, вздымая боевой молот.

Локен блокирует булаву Несущего Слово цепным мечом, а затем бьет его правой ногой в живот, отбрасывая предателя от себя. Несущий Слово приземляется на спину. Локен делает рывок влево, избегая неуклюжей атаки Гвардейца Смерти. Молот обрушивается на стену, и кладка разваливается под ним, точно мумифицированная плоть.

Локен разворачивается, полоснув изменника по наплечнику острым клинком. Наплечник разваливается надвое, и по правой руке Гвардейца Смерти течет грязная кровь. Тот издает булькающий рык и взмахивает молотом по широкой, горизонтальной дуге. Локен уклоняется. Молот свистит у него прямо над ухом.

Несущий Слово встает на ноги, вопя что-то нечленораздельное своему собрату по измене, и приближается к Локену слева. И каким-то неведомым образом, Пожиратель Миров вновь на ногах. В его нагруднике зияет чудовищная дыра, целый кратер из керамита, металла и мяса. Его окровавленные руки сжимают бородовидный топор.

Локен отгоняет Гвардейца Смерти, делает шаг в сторону и левой рукой берется достает из-з спины Скорбящий. Гвардеец и Несущий Слово бросаются на него одновременно, и он ставит вероломного сына Мортариона на колени рассекающим вертикальным ударом цепного меча, одновременно с этим вогнав Скорбящий в голову колхидца по самую рукоять.

Он успевает вырвать клинок из оседающего тела, чтобы заблокировать топор Пожирателя Миров. Несмотря на свой размер, а также на размер и вес своего топора, предатель размахивает им яростно и быстро, словно ребенок палкой. Пожиратель Миро обрушивает топор на Локена снова и снова, без раскрутки или восстановления равновесия. Кажется, что его совершенно не волнует огромная дыра в теле. Локен отбивает неистовые удары сначала одним мечом, затем другим, раз за разом высекая искры. Не обращая внимания на куски разорванного керамита, падающие из сочащейся гноем раны в плече, Гвардеец Смерти несется на него справа, пригнув голову и выставив вперед рога, точно разъяренный бык. Локен отталкивает топор Пожирателя Миров и едва успевает увернуться от тарана. Он бьет Скорбящим по пояснице мчащегося мимо Гвардейца Смерти, рассекая позвоночник.

Гвардеец Смерти падает лицом вниз, корчась и брызгая слюной, из длинного разреза на спине сочится ядовитая слизь. Он пытается ползти, затем предателя сотрясает приступ влажного кашля, и, наконец, он обмякает, вывернув голову под странным углом из-за торчащего рога.

Нуцерийский топор все же цепляет Локена и отбрасывает его на землю. В ребрах вспыхивает боль. Пожиратель Миров исторгает боевой клич и рубит топором обеими руками. Локен в отчаянии перекатывается в сторону. Лезвие топора вгрызается в плиты. Лежа ничком, Локен подсекает ноги изменника, и тот с грохотом валится наземь.

Теперь вопрос лишь в том, кто встанет первым. Пожиратель Миров быстр, но Лунный Волк быстрее. Как только предатель вскакивает на ноги, цепной меч отделяет его голову от тела, и оно снова падает, громыхая доспехами. Голова прыгает по камням и останавливается на рогах, словно морской еж на иглах.

Локен медлит, стоя по-прежнему настороже и глубоко дыша, сжимая мечи в руках. Дождь идет стеной, смывая кровь трех павших врагов в разбитые сточные канавы.

Все недвижно. Больше никого нет. Черный ливень настолько сильный, что Локен больше не видит пылающих городских врат.

2: XIV

Анабасис

По приказу повелителя, я объясняю всем четверым ситуацию с остановившимся временем, и как мы неожиданно сможем использовать ее себе на пользу. Затем я посвящаю их в план атаки. Я выбрал для него весьма походящее кодовое имя – «Анабасис».

Наши защитники удерживают стены последней крепости, в то время как за их пределами последние из наших армий отчаянно бьются в арьергарде, чтобы сдержать вражеский натиск. Никто из них не продержится долго, но пока это возможно, мы должны нанести удар. Сделаем мы это с помощью абордажного телепорта, поэтому лишь воины в самой тяжелой броне смогут пережить перенос. Это будет удар копьем в горло, способ, которому мой господин обучил своего найденыша. Обучил так хорошо, что тот сделал эту тактику своей визитной карточкой.

– Он ждет именно этого, – замечает Дорн, не в силах перестать мыслить стратегически.

– Что ж, Рогал, придется позволить ему ждать, – отвечаю я. – Пусть именно этого он и ждет. Ждать чего-то и предотвратить это – совершенно разные вещи.

– Но самим идти в ловушку… – настаивает он.

– Ох, давайте надеяться, что это и есть ловушка! – говорю я ему. – Поскольку время вышло, и тратить его зря мы не можем. Если это ошибка, или сбой, их могут исправить в любой момент. Если щиты вновь поднимутся, шанс будет упущен. Самоочевидно, что мы должны действовать со всей возможной поспешностью.

Затем, я сообщаю им, что наш владыка лично возглавит штурм. Вот почему он встает с Трона. Все четверо останутся здесь, и будут удерживать Дворец в эти последние часы.

При этих словах каждый из них немедленно поворачивается, чтобы взглянуть на Золотой Трон. Как я и думал. Все они хотят возразить. Мой владыка немного приглушает сияние своего аспекта, чтобы они увидели мрачную искренность на его лице и при этом не лишились зрения.

Одним своим взглядом он заставлял умолкнуть королей и сдерживал протесты кесарей. Этот взгляд не терпит возражений, и каждый из них верен ему. Все его дети были сотворены быть верными, но чудовищное пламя войны укрепило нашу уверенность в них четверых. Преданность Вальдора и этих последних троих сыновей безупречна.

И поэтому я вздрагиваю, когда Сангвиний просто и незатейливо говорит:

– Нет.

Сангвиний! Из них всех!

Даже Вальдор смотрит на него с подозрением, а ведь именно от генерал-капитана я ожидал возражений.

Я спрашиваю Великого Ангела, что он имеет в виду под своим отрицанием. Он не смотрит на меня. Его взгляд прикован к Трону. Его глаза сверкают внутренним достоинством. Это не протест. Это… своего рода уверенность.

Прежде чем он успевает ответить, вмешивается Рогал.

– Лорд-отец, мы не позволим тебе идти одному. Только не туда.

Ох, теперь и Рогал! Я изучаю его. Преторианец более не смеет сказать что-либо еще, но его мысли горят белым жаром и легко читаемы. Эта осада, пылают они, и все мои усилия по ее сдерживанию никогда не строились вокруг Дворца. Я защищал Дворец, потому что в нем находишься ты. Если ты отправишься на «Мстительный дух», моя защита отправится туда вместе с тобой. Все предельно просто.

– Мой царь, – говорит Константин. – Твой приказ абсолютно ясен. Легио Кустодес – твои телохранители. Лишь они подходят для этой задачи. Они должны отправиться с тобой, а куда идут они, туда и я.

Вулкан молчит, но ему и не нужно ничего говорить. Хмурое выражение лица с головой выдает его намерения.

Ну и ну. Я в растерянности. Все они! Мне отлично известно, что их реакция на простой приказ приведет повелителя в ярость, несмотря на трогательную решимость защитить его. Может ли быть так, что подобный ответ рожден не из высокой морали и любви, а из чего-то более темного? Сангвиний – образец непорочности, и все же он первым воспротивился приказу. Вальдор – самый непоколебимый из них, и всегда им был. Теперь он проявляет неповиновение? Неужели, как я и боялся, глубокое погружение в тайны Хаоса посеяло недовольство в его сердце?

Неужели это знак, что гниль неверности проникла даже в самое сердце преданности? Эта война попрала законы природы, обратив брата против брата, отца против сына. И теперь, в последний час, его последние сыны идут против воли своего господина?

Я обращаю взгляд на Трон. Я стараюсь игнорировать слепящий свет, обжигающий мои глаза. Я сохраняю спокойствие, ибо еще никогда с этих дрожащих губ не сходило более ценного совета.

– +Подумай,+ – говорю я ему и только ему. – +Они отдали ради тебя все, что имели, и так же собираюсь поступить я, а потому, ты обязан дать что-то взамен. Раздели с нами бремя, будь то победа или поражение. Ты всегда, всегда говорил мне, что мы вместе. Все человечество, в едином порыве, стремится к одной цели. А потому… подумай, мой Царь Веков. Нужно достичь понимания. Слишком долго ты следовал привычке и оставался безмолвным и отдаленным, скрывая ото всех свои планы. Знаю, знаю. Ты все время был ужасно занят. Что ж, старый друг, они научились думать и решать за себя. У них не было выбора. И разве не такими ты сотворил их, разве не эту особенность ты взращивал в них? Сейчас не время быть суровым патриархом и порицать их за ту самую благодетель, к которой сам приучил их+.

Конечно же он знает, что я прав.

Я прав, потому что уже долгие годы во множестве аспектов я был его совестью. Он совершал ошибки. Это в природе человека. О чем-то он сожалеет, так он мне и сказал. Величайшее из его сожалений в том, что он никого не подпускал к себе. Боюсь, он слишком долго был один. Слишком много веков проведено в одиночестве. Иногда у него появлялись друзья и союзники, но они покинули его один за другим, или достигли конца своей смертной жизни. Он сотворил Константина и примархов как своих сыновей и первых соратников, но и их появление кажется ему совсем недавним. Он не привык доверять им так, как они того заслуживают, или делиться с ними истинным масштабом своих намерений.

Что ж, старый друг, больше никаких ошибок. Перестань вести себя как тиран, хватит рявкать приказы. Ты должен пойти на компромисс и показать им, что доверяешь им так же, как они доверяют тебе.

Все четверо нужны здесь, на земле, и отрицать это не выйдет. Конфликт достиг своего апогея, и убрав с поля всех четверых чемпионов, мы лишимся всех образцов и символов, которые сплачивают наши силы. Но ни Рогал, ни Константин не позволят владыке отправиться одному, не взяв с собой их для защиты. Без сомнений, оба они искренне полагали, что настал час принудительной эвакуации нашего господина. Вулкан слишком долго бился в одиночку и теперь жаждет сражаться бок о бок с братьями, а Сангвинию необходимо отстоять честь своего легиона. Дальнейшие препирательства бессмысленны.

Я ощущаю, как мой повелитель усмиряет свой гнев. Хорошо. Мы вместе, и покончим со всем вместе, и не просто потому, что тебе нужна наша объединенная сила, а потому что тебе нужно, чтобы они увидели, как все кончится. Они должны стать свидетелями кульминации войны и конца этого кошмара, разделить с тобой победу и, впоследствии, твой план. Чтобы полностью посвятить свои сердца будущему, они должны принять участие в настоящем. Понять твою точку зрения. Слишком долго, слишком усердно ты утаивал от всех свой Великий Труд. Они – твои сыновья, и ты должен уважать их роль в нем.

Более того, ты задолжал им это. У них есть свои незакрытые потребности: честь, правосудие, катарсис, воздаяние. Они пронесли их в себе, и теперь покрыты ранами, и эти раны необходимо исцелить. Каждый из них по-своему стал мстительным духом.

Но необходим компромисс. Мой повелитель не вездесущ и не может успеть везде. То же касается и их. Его разум обращается ко мне, и сообщает свое решение. И вновь, я становлюсь его голосом.

– Константин, Рогал, – говорю я. Мой голос тих, как шелест бумаги. – Вы отберете своих лучших воинов в качестве свиты. Но ни в коем случае не обнажайте стены, наша последняя цитадель должна выстоять, пока вас нет. Рогал, я знаю, что ты уже сделал свой выбор и готовился к этому моменту несколько дней. Константин, выбери тех стражей, что отправятся с тобой.

Я оборачиваюсь к Вулкану. Я наваливаюсь на свой посох, стоять прямо для меня теперь не легче, чем совершить подвиг Геракла.

– Вулкан, – мягко говорю я, – ты заслуживаешь того, чтобы пойти, но ты не пойдешь. Ты нужен мне здесь. Прости. Твой отец собирается попросить меня занять его место на Золотом Троне. Эта задача мне не по нраву, но я выполню ее без возражений. Ты нужен мне рядом. К сожалению, ты слишком хорошо знаешь, почему именно.

Он молчит. Долгое мгновение я наблюдаю, как Вулкан стискивает челюсти. Я знаю, ему кажется, что его лишили положенной чести. Но логика в моих словах безупречна. У Вулкана нет абсолютно никакого дара для манипуляции Троном, он не обладает магией эфира, и именно поэтому Вулкан и только Вулкан должен остаться, чтобы занять мое место в случае неудачи.

Ибо если я потерплю неудачу, все будет действительно потеряно. Вулкан должен будет занять Трон и лишить Хоруса всех богатств, загадок, сокровищ и тайн Дворца.

Навеки.

Вулкан знает, что это так. Наконец, он просто кивает.

– Сангвиний, – говорю я. – Ты выберешь тех Кровавых Ангелов, что присоединятся к Анабасису. Но мальчик мой, мы находимся в последней крепости в наш последний час. И пока мы говорим, остатки наших сил сражаются и умирают, чтобы защитить этот клочок земли. Им нужен командир. Более того, им нужен символ, воин, вокруг которого они смогут сплотиться, и кто будет поддерживать в них отвагу до самого конца. Ты – Ярчайший. Ты есть, и всегда был, воплощением славы, сияющим образцом всего, что для нас ценно. Кровавые Ангелы удостоятся чести присоединиться к штурму «Мстительного духа». Полагаю, Ралдорон лучше всего подходит для того, чтобы возглавить их. Но ты должен остаться здесь и стать нашим символом. А потому, ты будешь наречен истинным Магистром войны, и обратишь в бегство армии того, кто столь нагло порочит этот титул.

Я киваю своему повелителю. Его слово сказано.

Я спрашиваю их, поняли ли они мои указания.

Рогал, Константин и Вулкан отвечают, что поняли.

Сангвиний… Сангвиний не говорит ничего.

2: XV

У Гегемона

Воины, стоящие на страже у Гегемона, проверяют документы и пропускают ее. Илья Раваллион, тактик орду, советница Хана, создательница стратагем Пятого легиона Белых Шрамов. Ее ведут через опустевшие залы, сквозь строй кустодианцев, подразделения Имперских Кулаков и импровизированные кордоны, охраняемые Ауксилией Империалис. Гегемон, увенчанный величественной башней – это одно из самых древних и крупных зданий в комплексе Санктума Палатины Империалис, и ему уготовили новую роль. Долгое время, в Гегемоне заседало планетарное правление, местный законодательный эквивалент Великой палаты. Именно здесь Великие лорды собирались, чтобы обсудить насущные терранские вопросы, в противовес более масштабной и всеобъемлющей имперской политике Сенаторума Империалис и Великой палаты. Возвышающаяся над ним могучая башня служит главной цитаделью Легио Кустодес.

За последние несколько часов, она стала главным командным узлом.

Илья нездорова и вымотана, но ее походка полна решимости. Рядом с ней идут телохранители из Белых Шрамов – Гахаки, хан Бургедиин Сарву и Айбаатар-хан. Перед лицом уничтожения, они видят искру надежды. Ей рассказали, ее уверили в том, что павший в битве Великий Каган был словно чудом вырван из лап смерти. Магия Сигиллита. Илья не в силах этого понять, ведь она видела мертвое тело Хана на погребальной колеснице, но не капли не сомневается в правдивости услышанного, и эта радость поднимает ее с колен, избавляя от боли, избавляя от скорби. Если Джагатай не погиб, она продолжит исполнять свой долг и потратит остаток своих дней, сражаясь за будущее, в котором он сможет жить.

Интересно, слышал ли эту весть Соджук. Он был ее телохранителем дольше всех, и она позволила ему уйти на передовую. Ужасающий Гахаки и непреклонный Айнбаатар настояли на том, чтобы занять место Соджука и охранять ее, потому что теперь безопасных мест не осталось даже в Санктуме. Знает ли Соджук, что Хан жив? Раздула ли эта весть и в нем пламя решимости?

Жив ли он сам?

У гигантского входного люка в гулкую Ротонду она вновь вынуждена показать удостоверение. Гахаки и Айнбаатар злобно сверлят взглядом проверяющего их офицера.

– Можете проходить, мэм, – говорит полковник хрупкой старой женщине в потрепанной генеральской шинели. Илья кивает. Гахаки выхватывает ее документы из рук полковника, и они входят внутрь.

Ротонда представляет собой круглый зал с высоким куполом. В более мирные времена, здесь собирались политики для своих дебатов. Теперь она превратилась в шумный командный центр. Несмотря на бригады сервиторов и адептов Механикус, которые все еще въезжают сюда и устанавливают консоли с гололитами, несмотря на повсеместный грохот машинерии, это произошло не за один вечер. Понадобились бы целые дни, чтобы вынести все сидения и подключить огромные антенны стратегиума. Она узнает руку Преторианца, сверхъестественную способность Дорна думать на три шага вперед. Он либо знал, что Бастион Бхаб падет, либо сделал приготовления на случай его потери. Теперь здесь сосредоточено командование лоялистов. Праздник суеты, неразберихи и напряженного труда, готовый на три четверти и уже в работе. Командование занято перехватом контроля, потерянного вместе с Бхабом. Во всяком случае, передача управления произошла быстро, хоть и не вполне гладко.

На мгновение, Илья замирает. Она видит офицеров Военного двора и закутанных в мантии старшин Тактики Террестрия, которые упорно трудятся, не замечая окружающую их суматоху. Они полностью погружены в разработку актуальной стратегии. Она думает, что может сделать и с чего ей начать. Ей на глаза попадаются потоки данных на экранах – обновляющиеся в реальном времени карты. Ее опытный разум уже видит структуры, связи, возможности и принимается подсчитывать шансы.

Она больше не чувствует своего возраста. Она не чувствует, что умирает. Если разум занят работой, все это может подождать.

Она оборачивается к своим телохранителям.

– Возвращайтесь на стены, – говорит она.

– Илья-сы, мы поклялись… – начинает Гахаки.

Илья мотает головой. – Сарву-хан, я дома, – возражает она. – Здесь мое место. Мое поле боя. Вы нужны в другом месте, и как можно скорее.

– Но, Илья-сы…

– Если смерть может достать меня здесь, в Гегемоне, под защитой кустодианцев и Имперских Кулаков, она сможет достать меня везде. И при всем моем уважении, это произойдет, невзирая на ваше присутствие. Прошу, идите. Отсюда я буду снабжать орду своими самыми мудрыми советами. Столько, сколько смогу.

Они колеблются пару мгновений, и затем уходят, не сказав ни слова на прощание. Эту черту она всегда любила в Белых Шрамах. Ни одно расставание не проходит в слезах, ибо каждое расставание случается в ожидании новой встречи. Весьма оптимистичный подход для воинов, чьи жизни так коротки.

Оставшись в одиночестве, она разворачивается, оглядывает снующих вокруг людей и, наконец, находит знакомое лицо.

– Госпожа! – кричит она. – Госпожа, я пришла работать.

2: XVI

Жертва

По правде сказать, у меня нет ни времени, ни терпения выяснять причину подозрительного молчания Сангвиния. Я оборачиваюсь к своему бесстрастному владыке.

– Сейчас? – спрашиваю я.

Он говорит мне, что да.

– Уже? Эх.

Я вздыхаю. Как глупо. Я готовился к этому мигу с того самого дня, как мы осознали, что Магнус больше не подходит на эту роль. Мой повелитель неустанно уверял меня, что я способен на это. И я верю ему, поскольку уже долгое время наши разумы были странным образом переплетены, и случилось это задолго до того, как он назвал себя Императором, а я стал Сигиллитом.

Не к этому я стремился. Я прожил немало лет, больше, чем мне положено. Но ведь еще столько предстоит сделать. Впрочем, честно говоря, я бы предпочел, чтобы это случилось, когда я был моложе и сильнее, под надежной защитой юношеского максимализма, а не сейчас, когда я так стар и так устал.

Не то чтобы в этом была какая-то разница.

И все же…

Погрузившись в раздумья, я ковыляю к огромному помосту, приводя в порядок разум, успокаиваясь, судорожно рассылая последние мыслеуказания и символы-идеи, напоминания и инструкции, чтобы другие могли закончить незавершенное мной. Отмеченные сигилами послания кружат вокруг меня, словно выдворенный из улья рой пчел, которые разлетаются во всех концы в поисках нового дома. Я делаю это неуклюже, безо всякой системы. У меня не осталось времени на методичность, точность или вежливость. Все это просто исчезает, словно балласт, сброшенный моим разумом.

Я так сильно погрузился в свои мысли, что вовсе не обращаю внимания на происходящее вокруг. Поэтому я останавливаюсь, услышав вздох. ¬Кто угодно остановился бы, услышав, как примархи вздыхают от изумления и ужаса, и как они падают на колени в униженном преклонении.

Стоя у подножия сверкающего помоста, я поднимаю взгляд. Я поднимаю взгляд на изящные ступени, по которым мне предстоит подняться, чтобы уже никогда не спуститься вниз.

Мое лицо озаряет солнце.

Мой господин. Мой Царь Веков. Мой друг. Мой Повелитель Человечества.

Он стоит. Он поднялся с Золотого Трона. Он стоит надо мной, словно бог, которым не является.

Он стоит.

Это уже маленькое чудо само по себе, ведь он не вставал уже очень давно, и я уже боялся, что он не может. Покров золотого света ниспадает с его плеч и рук, пронизанный нитями багрового заката и алого рассвета. Микроклиматические молнии танцуют и окутывают его тело, а по подлокотникам Трона пляшут огни Эльма, похожие на голубые снежинки. Благородную голову венчает белый светящийся нимб, яркий, словно полная луна или крупная звезда. Это сияние погружает все его лицо в тень, за исключением сверкающих великолепием глаз.

Какая мощь! Я и забыл о ней! Я забыл о его могуществе! Я забыл, насколько он высок, насколько астрономически могуч, как он прекрасен, как он ужасен, как…

Как я вообще мог подумать, что способен занять его место? Каким же старым и усталым глупцом я стал?

Я должен поклониться! Я обязан немедленно поклониться! Я обязан пасть ниц и спрятать лицо в камнях пола, ибо он слишком ярок для глаз! Я нервничаю и неуклюже оступаюсь. Мои старые члены слишком окоченели и не слушаются. Я оступаюсь…

Меня подхватывают руки и предотвращают падение прежде, чем я успел разбить нос о нижние ступени помоста. Часовые, Узкарель и Кекальт, ринулись со своих мест в тот же миг, как я оступился, но они не успели ко мне вовремя. Поддерживающие меня руки принадлежат Рогалу и Сангвинию. Вулкан тоже с ними, его ладонь помогает мне выпрямиться. Константин маячит за их спинами, в его глазах читается забота.

– Позволь помочь тебе, – говорит Сангвиний.

– Ох, простите старика! – бормочу я.

– Стой твердо, – добавляет Рогал.

– Ох, мальчик мой, я тверд как никогда, – хихикаю я. Они ставят меня на ноги. Вулкан подает мне посох. Я гляжу на них. Они окружают меня, всем своим видом выражая беспокойство обо мне.

Я отгоняю их.

– Я в порядке, – уверяю я их. – Эх, старые мои ноги. Доживете еще до моего возраста, поймете, хе-хе.

Сангвиний смотрит на меня, сжав челюсть.

– Я в порядке, – настаиваю я.

Вальдор коротко кивает. Двое проконсулов выходят из-за спин примархов и встают по бокам, чтобы сопроводить меня наверх. Он собираются взять меня под руки.

– Вот уж нет! – отмахиваюсь я. – Я сам в состоянии подняться по этим клятым ступеням.

– Господин, окажите нам честь, и позвольте хотя бы сопроводить вас, – тихо просит Узкарель.

Я фыркаю и соглашаюсь. Я начинаю свой путь наверх, щурясь от сияния, опираясь на посох и подтягивая себя на ступени обеими руками. Это тяжело, но не тяжелее того, что предстоит дальше.

Наверху, ждет мой Царь Веков. Он стоит неподвижно, безмолвно, не обращая внимание на всеобщее благоговение и прикованные к нему взгляды всех в Тронном зале. Эти люди никогда не думали, что вновь увидят, как он двигается или встает. Они давно ждали, чтобы он поднялся, и теперь в ужасе от того, что за этим последует.

Он же смотрит лишь на меня. Прямо в мою душу.

Я останавливаюсь на полпути. Бросаю взгляд на верных Часовых. – Здесь вы меня покинете, – говорю я. – Остаток пути я пройду один.

Золотые маски не выражают ничего.

– Вы ведь оба гетероны-соратники, так ведь? – тихо спрашиваю я. – А это значит, что один из вас, либо вы оба отправитесь с ним в последний бой. Тогда у меня есть к вам просьба. Не подведите его.

– Мы не созданы для неудач, мой регент, – говорит Кекальт.

– Ох, мальчик мой, я все это знаю! Я все знаю! Я знаю, насколько вы совершенны! Сейчас речь не о преданности, долге или ваших способностях! Все это вплетено в вашу суть! Я говорю о… о… я говорю о том, что когда все закончится, верните его обратно на место, хорошо? Верните его живым. Все, что вы делаете, вы делаете для него, но эту просьбу исполните для меня. Сейчас, сейчас…

Я облизываю кончик левого указательного пальца и рисую им свой сигил на нагруднике Кекальта. Метка исчезла сразу же после завершения. Лизнув палец еще раз, я проделываю то же с Узкарелем.

– Я оставляю свою метку, часть самого себя, на этом плане, – шепчу я, выводя узор. – Вот что произойдет, и своей рукой я подтверждаю это. Больше ничего не изменить. Исполните эту просьбу ради меня.

Они не отвечают. Покрепче взявшись за посох, я продолжаю восхождение. Проконсулы остаются на месте, уважая мою просьбу.

Я уже близок к вершине, свет озаряет меня. Мой господин и повелитель нарушает спокойствие. Он спускается на пару ступеней и подает мне руку. Эта рука. Эта большая, умелая рука, которая держит в ладони всю Галактику. Я чувствую его близость. К моему удивлению, он позволяет мне причаститься его сокровенных мыслей.

Увиденное там предельно ясно.

– Не грусти, – говорю ему я.

Это куда больнее, чем я ожидал. Он боится, что больше никогда не поговорит со мной вновь, что не будет больше долгих часов, проведенных в обмене словами и мыслями, формировании лучшей судьбы для человечества. Его воспоминания яркие, словно снега Антарктики: тот день, когда он впервые показал мне Трон и рассказал о его назначении, увидел блеск недоверия в моих глазах; тот вечер, когда мы оба поняли, что я тоже способен пользоваться функциями Трона, что мой разум, подобно его собственному, достаточно силен, чтобы вступить с устройством в связь и не погибнуть в тот же миг; та ночь, когда мы посредством простой логики пришли к выводу, что может настать день, когда мне придется занять его место; что, почти в каждом из вариантов спланированного нами будущего, кому-то придется это сделать.

Я не боялся. Ни тогда, ни сейчас. Я знал, что это означает. И потому смирился с этим как с «чем-то, что должно произойти, если до такого дойдет». Он надеялся, что этот день не настанет, ведь и он знал, что он означает. И очень долго такой исход казался маловероятным. Он специально создал аварийный вариант с целью избежать такой необходимости. И назвал этот вариант Магнусом.

Теперь, когда время пришло, я не сомневаюсь. Я принимаю его руку, опираюсь на нее и преодолеваю последние ступеньки к Трону. Я киваю ему, слегка улыбаюсь и шепчу, чтобы больше никто не услышал: «Не скорби обо мне».

И после этого, я готовлюсь сесть.

Больше нечего сказать. После столетий, проведенных в разговорах обо всем на свете, не осталось ничего, что можно было бы сказать. Просто взгляд, брошенный одним другом второму, невысказанное понимание всего, что было между нами, что мы задолжали друг другу. Этим действием я вношу свой последний, самый главный вклад в человечество, в его будущее и в тот план, что был нарисован рукой на стене.

Но его глаза говорят мне, что он понимает – на самом деле, я делаю это ради него. Самые великие, самые значимые дела всегда совершаются по личным мотивам.

Я стар. Я устал.

Я восседаю на Золотом Троне.

2: XVII

Незаконченное дело

Напряжение сменяется оживлением. Приказы уже летят через весь Тронный Зал и за его пределы, как по воксу, так и астропатическими сообщениям, психо-мемами, орскодами и мыслезнаками. Гонцы и вестники отправляются в путь, сервочерепа снуют по коридорам, попискивая бинарными сигналами. Их крошечные, уставшие антигравы стонут, разнося повсюду громкое эхо.

Щитовые роты Кустодес уже меняют позиции, стоило лишь стоящему у подножия Трона Вальдору кивнуть. Сложные, многоступенчатые приказы он отдает легким кодовым кивком. Отделения Часовых снимаются с дозора и объединяются. Избранные кустодианцы покидают свои посты и уходят в арсеналы, а оттуда – к местам сбора. Их место немедленно занимают другие. Хускарлы Дорна вылетают из Тронного зала, чтобы подтвердить и привести в исполнение заранее подготовленные Преторианцем боевые расписания. Члены Верховного Совета и их чиновники бросаются врассыпную, чтобы подготовить все необходимое, чтобы авторизовать забор необходимого количества энергии от главного генератора и проинформировать аварийный командный пункт в Башне Гегемона о развитии ситуации.

В самом Тронном зале группа оружейников продолжает свое медленное, церемониальное шествие.

За Серебряной Дверью, в стонущих от боли залах Санктума, на свой пост спешит Халид Хассан, Избранный Малкадора. Его разум воспалился от внезапного психического взрыва символических инструкций, помещенных туда Сигиллитом. Словно закутанный в зеленое призрак, он отходит в сторону, пропуская несущихся вперед Имперских Кулаков, вытирает слезы с усталых глаз и продолжает свой путь.

Возле самой двери, еще одна задержка. Под надзором Сестер Безмолвия рабочие бригады автоматонов Аднектор Консилиум на грузовых тележках тащат огромные гексаграмматические генераторы прямиком в Тронный зал. Их извлекли из Темных Клеток, всего восемь, каждый размером со штурмовую десантную капсулу. За ними следуют другие тележки и вагоны, нагруженные вспомогательным талисматическим оборудованием, излучателями с пустотными экранами и портативными телестетиками.

Хассан останавливается и смотрит, как они едут мимо него, скрупулезно оценивая точность и полноту содержимого. Будет еще больше. Пока он стоит здесь, другое оборудование осторожно вытаскивают со складов, чтобы с помощью грузовых конвейеров поднять их сюда из глубин Дворца. Хассан стучит средним пальцем по кожуху одной из гексаграмматических турбин. Он слышит гармоничный звук от удара. Да, ее правильно настроили.

Это Протокол Сигила, один из восьмисот пятнадцати аварийных протоколов, подготовленных на такой случай. Некоторые из них были созданы задолго до начала осады, другие добавили недавно и, по мнению Хассана, слишком поспешно. Сигил – один из самых древних, его написали в срочном порядке после опустошительных событий глупости Магнуса. Это приложение и прямое продолжение ужасного, но необходимого Негласного указа.

Хассан надеялся, что Сигил, этот чудовищный сигил, никогда не понадобится приводить в исполнение. Ему не хватает воздуха, грудь сдавила паника. Все же, до этого дошло. Каким бы ни был конец, все решено. Согласно психо-меметическим инструкциям Сигиллита, которые тот удаленно поместил в его разум десятью минутами ранее и всю сложность которых он лишь начал осмысливать, Сигил запущен в работу. Более того, вслед за ним следует подготовить и Негласный Указ.

Трон Терры… Трон Терры…

Другие Избранные, подобные ему, чьи щеки отмечены тем же символом, уже бегают по Дворцу, собирая первичную подать и требуемых психоактивных личностей – но не по жребию и не на добровольной основе, как некогда предполагалось, а методом безжалостной отбраковки. Им нужны лучшие, наиболее совместимые, вне зависимости от того, желают ли эти самые лучшие и совместимые этого, или нет.

Хассан оборачивается, используя техники саморегуляции, чтобы усмирить ускорившийся пульс, и обнаруживает у себя за спиной. Каэрию Касрин. Он кланяется.

– Сигил приведен в исполнение… Ты получила все инструкции по протоколу? – спрашивает он.

Она вновь кивает.

– Они должны быть весьма точны, – замечает он.

Рыцарь Забвения вздыхает, словно его требовательность раздражает ее. Ничего не поделать, это наследие военной дисциплины вколотили в него еще в прошлой жизни.

Они точны, – отвечает она с помощью мыслезнаков. - Каждая деталь соответствует как писаным эдиктам, так и неписаным указаниям. Я все проверила и перепроверила.

– И указания эти поступили от…

Ваши, полагаю, от Великого Сигиллита, – вздыхает сестра из Стальных Лис. - Мои мне передал непосредственно генерал-капитан.

– Надо сравнить…

Не надо.

– Касрин, если есть хоть мизерные разночтения…

Вы сомневаетесь в точности, с которой генерал-капитан обдумывает свои приказы?

– Нет, – говорит Хассан. – Нет, конечно нет. Прошу прощения.

Мы репетировали их столько раз, что знаем наизусть до последней буквы, – жестикулирует она.

– Я знаю. Но даже если так, готовы ли мы? Готова ли ты?

Касрин не отводит от него глаз, сверкающих поверх решетки полушлема. Он замечает в них что-то среднее между жалостью и ужасом. Как и он сам, она играла ключевую роль в Негласном указе, в последний раз, когда он был приведен в исполнение. Единственный раз. Ей пришлось жить с этим ужасом. Она знает, что вскоре произойдет, и что еще может произойти в результате.

Да, - отвечает Касрин.

Он кивает.

Восемнадцатый здесь, – показывает она. - По крайней мере, это уже что-то.

– Так и есть, – соглашается он. Он знает об этом. Сигиллит в одном мгновение наполнил его разум бесчисленным множеством знаков-поручений и информационных меток. Присутствие Вулкана было одним из этих фактов. Уникальные дары Вулкана станут существенным подспорьем в предстоящем деле. Но, помимо этого, он воплощает собой аварийный предохранитель, и Хассан старался не думать о варианте событий, в котором он может понадобиться.

– Иди, – говорит он ей. – Я скоро к тебе присоединюсь.

Касрин кланяется и уходит. Она исчезает еще до того, как достигает границ его зрения.

Хассан пытается отсортировать весь меметический объем данных, завещанных ему господином. Знаний так много, и все они свалены в кучу без намека на привычную точность и маркировку, словно у Малкадора кончалось время, и он просто пытался сказать все и сразу, чтобы не забыть. Дела Императора воистину поглотили его с головой. Каждую мысль, которой ему было необходимо поделиться, каждую идею, каждый наполненный смыслом символ, каждую мимолетную задумку, каждую напоминалку он отправил своим Избранным, чтобы освободить разум.

Один из сигилов имел особое значение. Малкадор обозначил этот мысленный файл пометкой «Терминус». Хассан видит, как из Тронного зала появляются силуэты и направляются к нему. Это великаны, призраки из черного дыма и полуночных теней. Они шагают вдоль оплавленных стен коридора, надвигаясь на него, словно ночной кошмар.

Он преграждает им путь, и они останавливаются.

– Маршал-эдил Харахель, – приветствует их Хассан.

Двое Хранителей из Общины Ключа смотрят на него сверху вниз. Гиганты принадлежат к Легио Кустодес, но сажа и копоть окрасили ужасающее великолепие их золотых доспехов в грозную чернь. Темные Клетки и архивы в глубоких катакомбах содержат все запретные тайны и технологии Старой Ночи, которые защищают и оберегают специалисты Экзертуса. Община Ключа – это избранный круг Кустодес, который отвечает за перемещение и использование подобных устройств, когда в них возникает необходимость.

– С дороги, – произносит один из них.

– Вы знаете мое звание и мою власть, Хранитель, – возражает Хассан. – У меня к вам дело.

– Мы получили указания, – отвечает закутанный в тени кустодианец. Хассану хочется съежиться и убежать. Он стоит на своем.

– Надеюсь, что так, – отвечает он, – и я здесь, чтобы подтвердить их. И убедиться, что приказы эти исполняются с надлежащей четкостью и в полной мере.

– Они были отданы нашим повелителем, – говорит Хранитель, даже не пытаясь скрыть предупреждающий рык в голосе.

– А мои были отданы мне моим, – не отступает Хассан. – При всем уважении к генерал-капитану, слово Сигиллита в данном вопросе имеет первоочередное значение.

– С дороги.

Хассан делает вдох. Без запинки, без капли сомнений, он начинает декламировать полную вереницу имен маршала-эдила Харахеля. Всего их четыреста девять, они выгравированы изнутри черненых доспехов Харахеля и известны лишь немногим. Знающий их обладает властью на уровне Тронного зала.

Харахель поднимает гигантскую ладонь и останавливает Хассана на сорок шестом имени.

– Намек понят, – признает он. – Говорите.

– Вам поручен надзор за личностью, известной как Фо, равно как и за созданным им устройством.

Харахель не торопится с ответом.

– Бросьте, маршал, поговорим по-мужски, – добавляет Хассан. – Предназначение Фо, а также существование и назначение его устройства известны Сигиллиту. Неужели генерал-капитан правда считал, что такое возможно скрыть?

– И что с того?

– По воле Императора, а соответственно, и по воле Сигиллита, это устройство надлежит законсервировать и держать в резерве. Для использования в качестве последнего средства. Ему присвоен Уровень XX, и статус крайней меры. Устройство надлежит обезопасить, как и его создателя.

– В таком случае, наши приказы совпадают, – отвечает Харахель. – Генерал-капитан был предельно точен в формулировках. Мы собираемся взять под стражу Фо. Мы собираемся отправить устройство в Темные Клетки на сохранение. Нет причин задерживать нас.

– В ожидании передачи, – говорит Хассан. – Вы пропустили эту деталь. Сигиллиту известно, что генерал-капитан Вальдор намерен запереть устройство в Темных Клетках. Это приемлемый расклад, так как кустодианцы вашей общины более чем подходят для этой задачи. Но вы будете хранить его в ожидании передачи. Когда… если… наступит час, и передача станет возможна, по завету Сигиллита надзор над устройством перейдет ко мне. Все ясно?

– Такого нам не сообщали, – отвечает Харахель. – Нам ничего не известно о передаче.

– Значит, я сообщил вам ваши приказы в полном объеме, чтобы в дальнейшем избежать недопониманий. Скажите спасибо, что я успел вмешаться.

– Такого нам не сообщали, – повторяет Харахель. – Понадобится подтверждение.

– Прекрасно, я его получу.

– Не думаю, что на это есть время, – отвечает Хранитель.

Хассан похолодел. Он смотрит им за спину, затем протискивается мимо них и срывается на бег, оставляя траурных великанов позади.

Он бежит к Серебряной Двери. Она распахнута, вереница телег все еще проезжает внутрь. Хассан огибает один из вагонов и проскальзывает в проем. Золотые Часовые оборачиваются с копьями наизготовку, чтобы остановить его, затем узнают знакомое лицо и возвращаются на места.

Он ускоряет бег, летит по колоссальному нефу, подобрав полы одежды, чтобы не запнуться. Он видит другие фигуры в зеленых одеяниях, тиакх же Избранных, как и он сам. Как и он, они мчатся вперед, протискиваясь сквозь толпы в задней части Тронного зала, поднимаясь по флигелям вместе с ним.

Ни один из них не доберется до цели вовремя.

Вдалеке, Хассан видит Трон. Он видит собравшиеся вокруг него фигуры. Он не может разглядеть их как следует, виной тому непрерывный бег и застилающие глаза слезы. По пути, он непрерывно и неистово распаковывает и сортирует знания, помещенные ему в голову повелителем.

Он видит фигуры. Золотой великан поднялся с высокого престола. Он стоит, купаясь в лучах белого света. На ступенях, чуть ниже него, стоит другая фигура, крошечная, сгорбленная. Сияющий гигант протягивает руку, чтобы помочь второму преодолеть последние ступени. Они застывают на мгновение, словно говорят что-то друг другу.

После чего сияющий великан указывает в сторону высокого престола. Он словно горит, будто весь помост целиком занялся огнем. Крошечный, сгорбленный человечек кивает. И шагает вперед.

Он садится на Трон. И тут же, пламя вздымается выше, поглощая его целиком.

Хассан прекращает бег. Он останавливается, сгибается пополам, оперевшись руками в бедра и пытаясь отдышаться. Слезы текут по щекам и падают на мозаичный пол. Он нашел и открыл последнее напоминание, внедренное в его разум. Обрывок, всего лишь слова, едва складывающиеся в сигил. Всего лишь запоздалая мысль.

«Халид. Не подведи меня. Прощай».

2: XVIII

Лишь как о герое

Сигиллит восседает на Троне. Он не говорит, и не заговорит уже никогда. Его глаза открыты, но ничего не видят – вернее, не видят ничего в помещении, которое иные называют Тронным залом. Теперь они видят лишь бездонные глубины эмпиреев. Он сидит неподвижно, положив руки на подлокотники Трона, как его повелитель до этого. Посох лежит у его ног. Мерцающая, бурлящая пелена, словно шаровая молния окутывает его вместе с Троном. Ее сияние отгоняет все тени прочь от гигантского помоста, вытягивая их в длинные, узкие полосы. Тени отца и сыновей возле него превратились в тонкие линии, словно у людей, стоящих на краю обрыва и наблюдающих за восходящим светилом в день солнцестояния.

Вулкан, стоящий рядом с великаном-отцом, двумя братьями и генерал-капитаном, не в силах смотреть на происходящее. Малкадор не двигается сам, но весь дрожит, дрожит все его тело, каждая кость, каждый атом. Вулкан глядит на него в сердце пламени и видит дрожь, словно у заевшей пикт-записи, колебания, вибрации, быстрые подергивания открытых глаз Регента, дрожание челюсти, трепыхание одежды, непрерывный тремор его рук на подлокотниках. Но помимо этого, владыка Прометея чувствует умелую и уверенную работу его разума, могучую волю Малкадора и его абсолютную сосредоточенность. Вулкан слышит, как механизмы Трона реагируют на малейшее касание Сигиллита. Он ощущает, как поток имматериума подчиняется его приказам и командам.

– Я чувствую его сосредоточенность. И его боль, – бормочет Вулкан. «Я чувствую, как его клетки умирают, одна за другой», – думает он про себя.

– И его печаль, – тихо добавляет Дорн.

– Брат, это не его печаль, – поправляет его Сангвиний. Он бросает взгляд на безмолвно стоящего рядом отца. – Она твоя, не так ли?

Повелитель Человечества не отвечает. Быть может, он переполнен любовью к своему старому другу, восхищением жертвой Регента, которое не выразить словами? В конце концов, он всего лишь человек, и ничто человеческое ему не чуждо.

Вальдор мрачно отворачивается. Еще один из тех, кто пережил Долгое Вчера покинул этот мир, и тех немногих, кто в нем остался. – Мы должны начинать, – произносит он.

Вулкан устало качает головой. Его решимость тверда, как гранит, ведь он лучше других понимает всю значимость случившегося.

– Сигиллит… – начинает он.

+Герой,+ – чей-то голос мягко поправляет его. Вулкан смотрит на своего отца, сузив глаза от его сияния. Он кивает.

У подножия нефа, еще несколько лиц осмелились подойти ближе, проталкиваясь мимо затормозивших вагонеток с доспехами. Они остановились в нескольких сотнях метров. Мужчины и женщины в зеленых одеждах, всего около дюжины. Они таращатся на Трон. Вулкан видит их ошеломление и горечь утраты. Некоторые рухнули на колени.

Он знает их. Избранные Малкадора, личности с особыми способностями и дарованиями, которых Сигиллит долгие годы собственноручно отбирал для службы в роли своих личных помощников и доверенных лиц. Именно с их помощью Регент вершил свои тайные дела. Только эта дюжина смогла добраться сюда вовремя, и даже так они опоздали. Другие все еще на пути сюда, следуют за зовом их психической связи с Сигиллитом. Им не удалось попрощаться с ним лично, не досталось им ни последних теплых слов, ни мудрого совета на ухо. Обстоятельства требовали, чтобы Малкадор привел дела в порядок без лишних церемоний, и потому он резко и грубо опорожнил свой разум в их головы, смешав все в кучу без толики привычного изящества. Их мозги кипят от внезапно свалившегося бремени, которое они едва начали осмысливать, что делало потерю еще невыносимее.

Вдруг, что-то неуловимо меняется в окружающем воздухе. Словно летний ветерок, Избранных окутывает аура спокойствия, ниспосланная Повелителем Человечества. Все находящиеся в Зале, чувствуют ее умиротворяющий эффект. Он облегчает их худшие страдания, потому что с этого мгновения и впредь им придется работать с максимальной сосредоточенностью и самоотдачей. Они должны завершить дела, порученные им Регентом. Отныне, в их руках – его наследие. Они несут в себе последний завет Сигиллита.

+Величайшая жертва нашей эпохи,+ – слышат они мягкий голос. +Нашего Сигиллита больше нет. Впредь, выполняя его заветы, говорите о нем лишь как о герое. Ваш долг не окончен, как и его. Все, что мы сделаем сейчас, и сделает каждый из нас, случится лишь потому, что он дал нам эту возможность. Запомните его. Запомните мои слова. Воспользуйтесь этой памятью, чтобы не колебаться ни единой секунды.+

Они кивают. Некоторые рыдают. Каждый из них кланяется ему.

Похоронив глубоко внутри свою скорбь, Царь Веков оборачивается к своим сыновьям и генерал-капитану.

– Пора браться за дело всерьез, – говорит им Он.

2: XIX

У Гегемона

Сандрина Икаро поднимает глаза, стоя за своей рабочей станцией. Ее одежды покрыты грязью и запекшейся кровью, а мыслями она разбирается с тысячей дел одновременно. Ей понадобилась пара секунд, чтобы опознать худощавую, растрепанную женщину, возникшую рядом с ней.

– Илья Раваллион, – представляется Илья.

– Ну конечно, – подтверждает Икаро. – Уж извините…

– Если позволите, я здесь, чтобы помочь. Скажите, куда мне пойти?

Икаро моргает. Илья замечает, что руки госпожи Тактики трясутся, а левый глаз начал нервно подергиваться. На краю стола лежит абсолютно не вписывающееся в обстановку легкое штурмовое оружие – «Комаг VI», если только Илья не ошиблась – словно госпожа хочет, чтобы оно всегда было в поле зрения и под рукой. Илья наслышана, что Икаро, как и еще несколько старших офицеров Бхаба, была среди последних, кто смог добраться до последней крепости прежде, чем Архангел затворил Врата. Икаро выглядит так, словно сама до конца не верит, что ей это удалось.

– Только если готовы, – говорит Икаро.

– Ни к чему нельзя быть готовым, госпожа, особенно теперь, – отвечает Илья, – но я компетентна.

– Мы многих потеряли, – бормочет Икаро. – Ряды Военного двора поредели после падения Бхаба. Мы…

Она останавливается, прислушиваясь к потокам данных в своих разъемах и наушниках. Она переделывает графики на гололитовом дисплее и включает общий канал связи.

– Два-Семь, продвинуться к Золоченой шесть-шесть-восемь, радиальный и боковой. Жду подтверждения, – произносит она и замолкает в ожидании слышного лишь ей ответа. Удовлетворившись, она вновь бросает взгляд на Илью. – Что ж, тогда прошу, – кивает она. – Станция шесть. – Она указывает ей пальцем на рабочее место. – Код доступа: «Икаро».

Илья вскидывает бровь.

– Знаю. У нас не было времени на что-то более мудреное. Включайте панель. У нас целых ворох отчетов с восточного фронта. Нужно, чтобы кто-то начал их обрабатывать. Все самое важное ко мне, все остальное…

– На мое усмотрение?

– Боюсь, что так.

Илья кивает и уходит к свободной станции. Все внимание Икаро вновь сосредотачивается на потоке данных. На всех ближайших станциях офицеры Военного двора погружены в работу и сконцентрированы так сильно, что, кажется, вот-вот взорвутся. Их пальцы, словно стайки колибри, порхают над сенсорными панелями.

Илья садится, вбивает до смешного простой код и пробуждает консоль. Это новая модель, которую перетащили сюда из другого места и подсоединили к источнику питания и ноосфере всего полчаса назад. Едва включившись, консоль начинает передавать массивы данных. Илья хмурит лоб. Она мгновенно осознает, почему все остальные казались такими напряженными. Некоторые файлы приходят битыми, некоторые неполными. А какие-то выглядят так, словно написаны не человеческим языком, а какой-то чужацкой грамотой. И таких немало.

– Раваллион!

Она поднимает глаза. Икаро стоит на ногах, глядя в ее направлении и бросая косые взгляды на перфокарту с приказом, которую ей только что передал человек в зеленой одежде. Один из Избранных Малкадора.

– Госпожа? – отзывается Илья.

– Бросай свои дела. Нам нужна приоритетная линия связи с подразделениями Пятого легиона в порту Львиных врат. Стандартное сообщение то ли вышло из строя, то ли они отказываются отвечать. У тебя же есть особые боевые коды легиона, или какие-то вокс-маркеры, которым они могут доверять?

– Есть, – подтверждает Илья.

– Пожалуйста, как можно быстрее.

Илья поворачивается к своей консоли и включает вокс. Она посылает сигнал по безопасной линии, предварительной закодировав его боевым жаргоном Чогориса. Внезапно, рядом с ней появляется Избранный. Он не был среди тех, кого она встретила, вернув Боевого Ястреба домой. Это мужчина средних лет, с сигилом на щеке и яркими полосами аугментики поверх черной кожи.

– Раваллион, – представляется она.

– Мудрая госпожа, – отвечает он. – Меня зовут Галлент Сидози, я один из Избранных. – Его голос звучит хрипловато, словно он недавно плакал. В такое время, думает Илья, эмоции легко могут застать нас врасплох.

– Содержание послания? – спрашивает она, готовясь печатать.

– Приказать Львиным вратам прекратить огонь по Главной цели.

– Прекратить огонь?

– Да.

– По Главной цели?

– Уверен, вы меня слышали.

– Вы имеете в виду флагман предателей?

– Именно так, мудрая госпожа, – кивает он.

Она глядит на него. – Могу я узнать, почему? Если Белые Шрамы могут бить по Луперкалю, пока есть возможность…

– Вы не в том положении, чтобы требовать объяснений, – говорит он.

Пару мгновений она смотрит ему в глаза, затем кивает.

– Как хотите, – соглашается она и отворачивается к консоли, чтобы вбить сообщение. – Я отправлю сжатый пакет, а потом попробую голосом.

Она слышит, как он тихо вздыхает. Затем, он шепотом говорит ей: – Я только что доставил оперативную директиву прямиком из Тронного зала. Вскоре, госпожа Икарио объявит ее всем. Чтобы вы поняли всю ее важность, я в строгой секретности сообщаю, что совсем скоро мы совершим высадку абордажной группы на «Мстительный дух».

Илья судорожно сглатывает слюну. Она не реагирует. Она не оборачивается и не смотрит на него. Ее глаза прикованы к экрану.

– Телепортация? – едва слышно спрашивает она.

– В первую очередь. Пустотные щиты опущены. Он встал с Трона, чтобы возглавить штурм лично. Кодовое обозначение операции – «Анабасис».

2: XX

Шибан, Пятый, Львиные врата

В космопорте Львиных врат, который превратился в обветшалую и охваченную пламенем тень своего былого величия, вновь заговорили главные батареи. Энергетические копья длиной в километр, жемчужно-белые, словно глубоководные угри, изрыгают свою ярость с массивных платформ в затянутое пылью небо. Убийцы кораблей воют и мечут лучи в предательский флот.

Окрестности порта завалены обломками, он стал подобен острову посреди огненной бури. Основная надстройка накренилась и почти надломилась – настолько чудовищный ущерб был нанесен его фундаменту. Отсюда до Санктума сотни километров, сотни километров до ближайших лояльных сил, порт полностью окружен и отрезан. Анклав непокорства, единственная занятая Троном позиция во всех Доминионах Дворца, помимо последней крепости. Порт медленно тонет под напором искаженной варпом почвы, пылающих бурь, орбитальной бомбардировки и вражеских атак со всех направлений. Он в ярости, он умирает, но не сдается.

На нижних уровнях порта и на его окраинах, повсюду гремит битва: силы лоялистов – в основном Белые Шрамы и Имперская Ауксилия – постоянно отступают и ведут тщетную борьбу с превосходящими их числом подразделениями Гвардии Смерти и чудовищными ордами Нерожденных, которые словно вырастают из-под земли. Опустошительный обстрел предательского флота вспахивает всю территорию порта, сшибая на землю целые шпили и грузовые платформы. Уцелевшие пустотные щиты мерцают и идут рябью, впитывая некоторые выстрелы. Кажется, что щиты делают немногим больше, чем просто не дают всей конструкции развалиться на части.

Среди затянутых дымом, едва освещенных развалинах главной рубки управления огнем, глубоко внутри ее верхней надстройки, Шибан-хан, прозванный Тахсиром, только что был наречен ан-эзеном, Магистром Охоты. Недолго ему носить этот титул, но все же ханы орду настояли. Когда Пятый умрет, он умрет с командиром во главе.

Шибан принимает эту честь с мрачной торжественностью. Он отворачивается от остальных: от нойон-хана Ганзорига, Джангсай-хана, грозового пророка Чакайи и Йиманя.

– Закончите начатое, – говорит он им. – Пока мы живы, убивайте все, что еще можно убить.

Они кланяются и спешат на свои посты. Шибан слышит выстрелы внизу. Очень близко. Он запрашивает данные о целях.

Атрай, легионер Белых Шрамов, ответственный за авгуры и сенсоры, пытается найти конкретные цели в зависшем над ними флоте. Все сканирования фальшивят, словно какой-то сбой или помехи проникли даже в эти невероятно мощные системы обнаружения. Энергопоток также нестабилен. Каждый раз главным калибрам требуется все больше времени на полную перезарядку.

Но мерцающие гололиты показывают Шибану единственную непреложную истину. «Мстительный дух» остался без защиты, его щиты опущены.

Всего один точный выстрел…

– Есть что-нибудь? – спрашивает он.

Атрай и остальные качают головами.

– Предыдущий обстрел нанес какой-нибудь урон?

Атрай смотрит на него так, словно жалеет, что не может ничего, кроме как беспомощно ответить «нет».

– Еще раз! – рычит Шибан. – Убейте эту тварь!

Пол вибрирует, массивные генераторы со стоном начинают вновь набирать мощность.

– Господин?

Шибан поворачивается. Раненый юный воин Белых Шрамов протягивает ему инфопланшет.

– Прямиком из Санктума, господин, – сообщает он. – Коды доступа подтверждены.

Все верно. Они специально игнорировали все контакты с внешним миром, считая каждую передачу всего лишь лживой предательской уловкой. Но эта… эта настоящая.

Однако, само сообщение не имеет смысла.

– У нас остался рабочий вокс? – спрашивает он.

Раненый легионер отвечает кивком, означающим, что он готов умереть, но найти такой. К сообщению прилагался зашифрованный канал.

– Переводи на указанный канал, – приказывает Шибан. Он подсоединяет вокс-систему доспехов к главной антенне. Загорается иконка – связь установлена. Сигнал колеблется, то усиливаясь, то затихая.

– Шибан, Пятый, Львиные Врата, – говорит он.

– Гегемон-главный, коды подтверждены, – слышит он в ответ. Он мгновенно узнает этот голос. Илья. Нет времени здороваться или спрашивать о ее здоровье. Ни на что нет времени.

– Гегемон-главный, подтвердите приказ, – просит он.

– Приказ – прекратить обстрел Главной цели.

– Повторите и подтвердите. Щиты Главной цели опущены. Вы понимаете?

– Мы понимаем. Приказ подтвержден и одобрен Военным двором. Немедленно прекратить обстрел Главной цели.

– Да, – отвечает он.

– Шибан, мы не хотим, чтобы вы стреляли по флагману. – Голос то появляется, то пропадает.

– Я принял, – поясняет он. – Я подчинюсь. Но Гегемон-главный, вы не понимаете. Мы выцеливали его последние шестнадцать минут. Его щиты выключены. Наши батареи стреляют в полную мощь. Системы целеуказания повреждены, но работают. Он уже должен быть мертв.

– Объясни.

– Гегемон-главный, у меня нет объяснений. Дело не в том, что мы не стреляем в него. Мы попросту не можем попасть.

Илья Раваллион вынимает наушник и вскакивает на ноги.

– Госпожа Икарио! – кричит она. – Львиные врата подтверждают получение приказа.

Икаро слышит ее сквозь общий гам и кивает. Она уже готова сделать объявление.

– Госпожа Икарио! – орет Илья. – Остановитесь, послушайте и попробуйте понять. Прямо сейчас. Все не то, чем кажется. Что-то не так.

2: XXI

Помечен готовым

Проконсул Кекальт Даск был избран. Проконсул Узкарель Офит – нет. Вернее сказать, избрали их обоих, но для разных задач. Узкарель останется на посту и будет обеспечивать непосредственное руководство гетеронами-часовыми в Тронном Зале, пока генерал-капитан и трибун Диоклетиан отсутствуют. Кекальт Даск примет командование над теми гетеронами, которые пойдут на штурм вместе с их царем.

Ни один из них не считает выбор генерал-капитана милостью или же наоборот, немилостью. Узкарель не считает себя обделенным, и не противится избранию своего брата-часового. Кекальт не чувствует гордости, не считает себя удостоенным особых привилегий. Они из Легио Кустодес. На защиту человечества еще не вставало воинов, подобных им. Они – точный инструмент, обладающий абсолютной концентрацией, очищенный и избавленный от таких тривиальных изъянов как гордыня, зависть, разочарование или амбиции. Вся их суть, их разумы, души, воля, выкованы лишь с одной целью: все, что у них есть – а это немало – сосредоточено на чистейшей преданности.

Не для них дешевые состязания и страсти, которые так часто вспыхивают среди Астартес, вечно бахвалящихся, соперничающих меж собой и пытающихся превзойти друг друга. Что Узкарель, что Кекальт считают поведение Астартес до смешного контрпродуктивным. Впрочем, они редко удостаивают его даже мыслью.

Когда Кекальт покидает свой вечный пост в Тронном Зале, они с Узкарелем не обмениваются даже взглядами. Ни прощальных слов, ни пожеланий удачи. По безмолвной команде, Кекальт просто снимает шлем и уходит, остановившись лишь для того, чтобы встретить свою замену, часового-соратника Доло Ламору. Они стоят, коснувшись лбами, затем продолжают движение в разные стороны. Касание лбами – это не приветствие и не знак уважения, а всего лишь краткая нейросингергетическая передача, которая мгновенно посвящает Доло Ламору в детали несения службы на покинутом Кекальтом посту. Теперь он чувствует себя так, словно сам провел там все это время.

Узкарель не поднимает взгляда, чтобы проводить Кекальта или встретить Доло Ламору. Ему просто известно о смене караула. Его концентрация и бдительность абсолютно чисты.

В раскинувшихся под ним арсеналах, две полные боевые роты Легио Кустодес готовятся к войне: штурмовая рота Вальдора и рота Соратников, которая станет свитой Царя Веков. По правде говоря, готовить особо нечего, ведь каждый хранитель уже долгие месяцы находился в полной боевой готовности. Облаченные в белые одежды адепты просто перепроверяли оружие, энергоячейки, крепления и системы доспехов. Лишь некоторые из них, вроде Диоклетиана или самого генерал-капитана, кто недавно побывал в бою, удостоились более пристального внимания. Адепты перезаряжают оружие и батареи, точат клинки. Поврежденные детали брони заново чистят, выправляют, полируют, или же полностью заменяют. Легкие ранения лечатся на месте. Грязь, жир и кровь смывают. Совершенство вооружения – залог совершенства в бою.

В арсенале Кустодес стоит почти идеальная тишина. Все молчат. Кекальт Даск проходит осмотр. Сервы забирают образцовое копье и щит-прэзидиум для проверки. Они проводят диагностику его сенсоров, рефракторной системы и ареометр. Сканеры ощупывают любопытными лучами каждый сегмент и каждую деталь его изысканных доспехов модели «Аквилон».

Кажется, проверка идет дольше обычного.

– Все? – спрашивает Кекальт.

Адепт-руководитель кивает, но просит, чтобы проконсул снял нагрудник для чистки.

– Зачем? – спрашивает Кекальт.

Чтобы смыть остатки неизвестной органики, слышит он в ответ.

Кекальт опускает взгляд на золотой нагрудник. Старик. Слюна на его пальце. Метка, которой больше не видно. Едва ли она вообще там была.

– Нет, – отвечает Кекальт.

Пройдя проверку, Кекальт идет во внутреннюю залу. Он минует соратников, идущих к месту сбора. Помеченные готовыми, они выстраиваются идеальными, безмолвными рядами. Они стоят неподвижно, точно статуи в лучах янтарных ламп. Из арсенала, расположенного по другую сторону широкой залы, Кекальт слышит, как избранная рота Астартес из Имперских Кулаков приносит клятвы момента. В этом их направляет голос хускарла. По тембру/тону его голоса, Кекальт с помощью своих ментальных архивов опознает воина как Диамантиса. Весьма умелый воин, особенно для космодесантника. Человеческие голоса, человеческие привычки. Легио Кустодес не нуждаются в подобных ритуалах, им не нужны торжественные возгласы, чтобы укрепить свою решимость.

Голоса стихают у него за спиной. Проконсул достигает внутренних покоев. Немногим дозволено входить сюда. Оружейники завершают свою работу. Застыв на пороге, Кекальт, наконец, видит нечто, что вызывает в нем краткий всплеск эмоций. На две или три секунды, его сердце неуловимо ускоряет свой ход.

Затем, он слышит позади себя шаги и мгновенно оборачивается. Образцовое копье немедленно взмывает в воздух, «к бою».

– Вам нельзя быть здесь, – просто заявляет он.

– Но я здесь, – отвечает Сангвиний, – и ты дашь мне пройти.

2: XXII

Судьба отринута

Сангвиний стоит перед ним, полностью вооруженный и готовый к бою. Никогда еще он не выглядел столь царственно и столь величественно.

– Он пошлет за вами, когда будет готов, – говорит преградивший ему дорогу проконсул Кустодес.

– Соратник, я увижу отца сию же секунду, – отвечает Сангвиний.

– Вы отвергаете Его волю.

Сангвиний медлит.

– Так и есть, проконсул Кекальт, – признает он.

Часовой не двигается. Образцовое копье уверенно и твердо смотрит в грудь Сангвинию – никогда прежде он не видел такого владения оружием. Легио Кустодес обладают невероятной мелкой моторикой.

– Проконсул, – вежливо обращается к нему Сангвиний, – Я желаю объясниться с ним, и должен сделать это прежде, чем…

Он замолкает. Теперь ему известно об остальных. Еще четверо высокопоставленных Часовых в полном безмолвии зашли ему за спину – без сомнений, проконсул вызвал их с помощью нейросинергии. Все они пришли из зоны сбора. Все они – члены охранительной роты «Анабасис». Все они облачены в боевые одеяния. Они выстраиваются образцовым полумесяцем – формация для подавления. Сангвиний слышит медленный гул адратического оружия, набирающего заряд.

Сангвиний поднимает руки с раскрытыми ладонями, и протягивает их проконсулу. Никаких угроз, никакого оружия.

– Кекальт, я увижусь с отцом сию же секунду, – говорит он спокойно и предельно четко.

– Вы отвергаете Его волю, – повторяет Кекальт.

– Именно поэтому я и должен увидеться с ним, – подтверждает Сангвиний.

– Он пошлет за вами, когда…

Внезапно, воздух идет незримой рябью. Голова проконсула дергается, затем он кивает и отходит в сторону.

Ярчайший Ангел проходит мимо него во внутренние палаты.

Внутри горит изумрудный свет, белые лучи прожекторов, установленных на левитирующих сервиторах, рассекают помещение от края до края. В воздухе витает аромат промышленного ладана.

Отче мой…

Повинуясь телепатическому сигналу, оружейники разошлись в стороны, завершив финальную проверку и отладку. Боевые доспехи отца тестируют системы и сгибаются в суставах с идеальной плавностью, которую Сангвиний помнил еще с полей Улланора. За годы кропотливой работы, все системы и механизмы были усовершенствованы и отлажены, а после долгих лет полировки доспехи сверкают, словно жидкое золото. Отец оборачивается, и алая мантия вздымается у него за спиной, накрывая пол оружейной своей невероятной тенью, будто опустившаяся на планету ночь.

Он принял свой новый аспект. Больше Он не Повелитель Человечества и не Царь Веков. Он сбросил символические маски «Владыки Терры» и «отца». Он отверг точеного идола и аспект праздного короля на золотом троне, в котором ему пришлось пребывать слишком долго.

Теперь он тот, каким его впервые узнал Сангвиний, каким его знали все сыновья, и в том числе первенец, в те славные дни, когда все только начиналось. Он снова тот, кем был нужен им всем.

Воин-монарх.

Император.

Сангвиний широко распахивает глаза и улыбается. Потом он замечает, что могучий проконсул и четверо других Часовых рухнули на колени у него за спиной, и смиренно склоняет голову.

Он слышит, как отец подходит ближе. Он не отступает, ожидая укора. Отполированные, залатанные пластины аурамитовых доспехов скрывают ноющие раны.

Никакого укора. Лишь простой вопрос. Сангвиний вновь поднимает глаза.

– Нет, я не стану Магистром войны, – говорит Сангвиний. – Не здесь, не сейчас. Я не приму этот титул. Этот символ запятнан.

+Кто-то должен остаться. Кто-то должен быть на передовой.+

– Фафнир Ранн, – отвечает Сангвиний.

+Ранн – великий герой.+

– Или Эймери, – продолжает Сангвиний. – Или Азкэллон. Или Тейн. Или хускарл Архам, Второй Этого Имени. Любой из них повелевает сердцами верных людей. Любой из них. Есть и другие. Амит, со своей бескрайней яростью. Диамантис. Любой из стражей-вождей Кустодес. Диоклетиан Корос мог бы…

Едва заметный жест заставляет его замолчать.

+Ты отказываешься остаться?+

– Я настаиваю, что должен пойти, – отвечает Сангвиний.

+А это не одно и то же?+

Легкая, почти мальчишеская улыбка возникает на лице Сангвиния, частично скрывая его боль.

– Нет, отец, – возражает он. – После всего, что мы пережили, день настал. Я безоговорочно отказываюсь позволить тебе идти одному. Это мое право и моя привилегия, как у Рогала и Константина.

Пятеро часовых-гетеронов стоят на коленях за спиной Ангела и слушают, оценивают, готовый к действиям. Вновь эмоциональная нестабильность поздних сынов усложняет все дело. Они прекрасно знают волю своего царя, ибо лишь этой волей они существуют. И никогда ее не ослушаются.

+Проконсул? Соратники?+

– Мой царь? – отзывается Кекальт.

+Встаньте.+

Кекальт поднимается. Остальные четверо следуют его примеру.

+Соратники, вразумите моего сына. Меня он не слушает.+

Кекальт и остальные расходятся в стороны. Они окружают Ангела широким кольцом, прижав копья к бокам. Сангвиний настороженно смотрит на них.

– Мой царь мог бы отринуть тебя, даже сейчас, – говорит Кекальт практически монотонно, словно слова не принадлежат ему, и он просто передает их. – Он мог бы сослаться на те раны, которые, как тебе кажется, ты смог успешно скрыть от него. Нет, ты не смог. Ты слишком слаб, слишком изранен.

– Мой царь боится, что нанесенные тебе Ангроном увечья смертельны, – добавляет соратник Андолен, – и что смерть уже заключила тебя в свои объятия.

– Я не стану это выслушивать, – рычит Сангвиний, сверля взглядом часовых. – Не от них! Отец, почему ты позволяешь им говорить за себя?

– Мой царь хотел защитить тебя, потому и приказал остаться, – продолжает Кекальт, словно ничего не случилось. – В качестве символа обороны Дворца, ты преуспеешь, даже несмотря на свои раны.

– Тебе не нужно сражаться, или искать в себе новые запасы силы и стойкости, – произносит соратник Нмембо. – Ты можешь просто находиться на виду, вдохновляя всех своим присутствием.

– Но сказать об этом – значит, унизить тебя, – говорит соратник Клиотан.

– Упоминание твоей слабости, недостатка сил, предположение, что лорд-отец не берет тебя в наступление, чтобы уберечь от беды, – добавляет соратник Систрат, – вот что уязвило бы тебя сильнее всего.

– Такого позора ты еще не знал, – заканчивает Кекальт.

+Но воспротивившись мне и не дрогнув, ты показал, что отвага твоя велика.+

– Отец, если тебе известно все это, значит, тебе известно и то, что не только лишь честь или репутация заставляют меня отвергнуть твой приказ, – говорит Сангвиний.

+Скажи мне, что ты видел.+

Сангвиний колеблется.

+Твое видение. Твое прозрение. Истинную причину, по которой ты так рвешься присоединиться к штурму.+

– Отец, если ты знаешь о моих прозрениях, то уже все знаешь сам.

+Я вижу их иначе, чем ты.+

– Сигиллит предупредил моего царя о твоих видениях, – говорит Кекальт.

– Моему царю почти неизвестны детали и подробности, – замечает соратник Андолен.

– Мой царь знает лишь, что они временами охватывают тебя, словно приступы лихорадки, – добавляет соратник Клиотан.

+Скажи мне, что ты видел.+

– Ты уже знаешь, – отвечает Сангвиний.

+Это?+

Сангвиний кривит лицо – в его разуме возникает лихорадочный, кошмарный образ.

– Нет, отец, – говорит он. – Я не видел твою смерть. Я не видел твое падение. Я требую участия не для того, чтобы изменить этот образ ереси.

Ангел моргает. Совсем немного, но этого достаточно. Дело было вовсе не в этом.

– Я прозрел иную смерть от рук Хоруса, – едва слышно произносит Сангвиний. – И я вижу ее уже очень давно. Я пытался переиграть это предсказание на каждом шагу своего пути, испытывая всевозможные версии, изменяя переменные. С тех самых пор, как оно пришло ко мне, я избегал его и отрицал истину. Несколько раз я отринул пророчество. Но все доступные переменные заканчиваются. Это был не Сигнус. Не Ультрамар. Не Горгонов вал. Не Врата Вечности. Переменные конечны, и осталась лишь одна. Все должно случиться сейчас. Это должен быть эндшпиль – и «Мстительный дух».

+Там – место твоей смерти?+

Сангвиний молчит. И кивает.

+Ты намерен пойти и исполнить пророчество?+

– Нет, отец. Я намерен пойти и отринуть его в последний раз.

– Риск слишком велик, – говорит Кекальт.

– Нет, проконсул! Нет! – провозглашает Сангвиний. – Альтернатива куда рискованнее!

Он пылко смотрит на своего отца-Императора.

– Если моя смерть от руки Луперкаля предрешена, – продолжает Сангвиний, – то я не могу позволить тебе идти одному. Ведь это значит, что Хорус выживет, чтобы убить меня позже. Ты не понимаешь? Если я останусь, Хорус выживет. А если Хорус выживет, значит, ты потерпишь неудачу.

+Сангвиний…+

– Я должен пойти навстречу последней переменной. Должен заставить это произойти. Я не имею права полагаться на волю случая, ведь цена неудачи будет слишком велика.

– Выходит, ты добровольно шагнешь навстречу гибели? – спрашивает Нмембо. – Пожертвуешь собой ради…

– Нет. – Еще никогда Сангвиний не казался таким уверенным в своих словах. Еще никогда он не был так похож на своего отца. – Я собираюсь отвергнуть ее. Бросить ей вызов. Изменить судьбу, как делал это до сих пор. Отец, если потребуется, я убью его сам, своими руками. Но я не могу позволить переменным, пусть и осталась лишь одна, вновь множиться. Я не могу позволить настать будущему, в котором есть Хорус.

Тишина. Абсолютное, сверхъестественное безмолвие.

– Мой царь, твой отец, всегда называл их конфигурациями, а не «переменными», – тихо произносит Андолен. – Все модели будущего, которые он создавал, улучшал и исправлял на протяжении всей истории человечества. Они всегда подвержены изменениям.

– Мы создаем свое будущее, и в будущем этом будет лишь мрачная тьма, если мы утратим мудрость, хитрость, и откажемся изменять наши планы в соответствии с капризами судьбы и превратностями исторических процессов, – добавляет Клиотан.

– Таков путь моего царя, на который Он встал с тех самых пор, как впервые увидел пальцы мужчины, выводящие краской узоры на стене, – говорит Систрат.

– Словно благодаря некой прекрасной симметрии, и благодаря тому, что ты – Его сын и Его кровь, ты интуитивно научился делать то же самое, – говорит Кекальт. Он делает паузу, после чего добавляет: – Мой царь гордится тобой.

+И все же, ты ставишь на кон все, что есть.+

– Да, – подтверждает Сангвиний.

+Ты осознанно шагнешь навстречу смерти.+

– Да, – вновь говорит Сангвиний. И улыбается.

– Согласно видению, я умру в тот же день, когда брошу вызов Хорусу, – добавляет он. – Значит, если я сделаю это сегодня, то день настал. Но отец, Малкадор сказал нам, стоя в Тронном зале, что время кончилось. «Сегодня» – это не сегодня, и не любой из иных дней. Мы застряли в не-сейчас. Отец, Хорус не убьет меня сегодня, потому что нет никакого «сегодня». К тому времени, как наступит «завтра», с Хорусом будет покончено, твой гнев уничтожит его, и мое видение канет в небытие. Именно поэтому я знаю, что судьбу можно отринуть. Переменную… конфигурацию… ее можно отвергнуть, если мы будем действовать вместе.

Кивок. Дозволение.

– Готовьтесь присоединиться к своей роте, лорд-примарх, – объявляет Кекальт.

2: XXIII

Последняя воля врага

Они готовятся убить его.

– Неотвратимо, – говорит Базилио Фо. Он ожидал этого. Такому человеку как он положен ограниченный лимит отсрочек (особенно с учетом того, что я сделал). Прежде, ему удавалось найти лазейки, доказать свою полезность и отложить час казни, но похоже, они закончились.

И вот, он ждет неотвратимого. Он слышит, как к его камере приближаются тяжелые шаги. Генерал-капитан (особо злобное творение, по моему непрошеному мнению) выделил ему помещение в глубинах Санктума Империалис. Последние дни своей долгой жизни Фо провел вблизи самого центра всего, всего в восьми километрах от Тронного зала (всего в восьми километрах от Него!). Фо любопытно, знает ли Он о том, что Фо здесь. Кустодианцы – весьма странная порода. Временами, они похожи на автоматонов, на примитивное, материальное выражение Его высокомерия. Но иногда, они выглядят до ужаса независимыми и скрытными, словно имеют собственные идеи и планы. (Неужели меня держат в тайне даже от Него? Неужели я для них – совершенно секретный ресурс, тайное оружие, вроде того устройства, что я создал для них?)

Он сомневается в этом. Император (как же мучительно пользоваться эти напыщенным, грандиозным титулом. Хотя и этот титул куда предпочтительнее еще более спорного местоимения, словно «Он» – это только он, и ни к кому иному это местоимение обращено быть не может) всезнающ, разве нет? Разве Он не обладает «мысленным взором», постигающим все вокруг? Так или иначе, эту сказку Он любит впаривать всем вокруг. Будь в ней хоть крупица истины, разве Он не знал бы о присутствии Фо? И о том, что генерал-капитан заставил его сделать.

Но если Он знает, то удивительно, что Он попросту не спустился с небес в огненной вспышке и не превратил Фо в пепел. Они никогда не ладили. Слишком много идеологических противоречий. Слишком много (что еще за фраза?) крови пролито между ними.

Предоставленное ему жилище весьма скромное, настолько скромное, что едва заслуживает называться «жилищем». Здесь есть койка, стул, раковина и несколько книг, которые ему дозволили взять. Окон нет, а дверь всегда на замке. Это камера, самая настоящая камера, хоть и получше той убогой дыры в Чернокаменной. Поблизости, на расстоянии короткого перехода под бдительным присмотром, находится маленький лабораториум, где ему разрешают работать. Сегодня никто не пришел за ним (несомненно, потому что считают его работу завершенной. В конце концов, устройство по большей части готово – по меньшей мере, на уровне прототипа. Оглядываясь назад, я считаю, что, наверное, не стоило обращать внимания на требования генерал-капитана и не давать быстрых результатов, а вместо этого растянуть процесс, оставаясь незаменимым). Комната, да лабораториум – вот и все, что ему дозволено видеть. На краткий миг, он был свободен, благодаря геноведьме, но теперь весь его мир здесь. Два помещения. Он находится в величайшем дворце в галактике, посреди величайшей сокровищницы знаний, и ему позволено видеть всего лишь две маленькие комнаты.

Вероятно, это самое суровое и жестокое наказание – находиться так близко к огромному запасу знаний (Он всегда любил Свои книги) и не иметь возможности прикоснуться к нему, или хотя бы взглянуть. Фо никогда не рассчитывал вернуться на Терру. Никогда. Он планировал умереть где-то среди звезд, чтобы его имя забыли, его последнее тело-носитель, наконец, вышло из строя от старости или в результате какой-нибудь ошибки, для исправления которой ему не хватило бы технологий. В те краткие мгновения, раз в несколько жизней, во время своего долгого изгнания на Велих Тарне, когда мысли Фо возвращались к Терре, он печально грезил о мире, который мог бы построить там, о будущем, которое мог бы создать. Империум Фо стал бы совершенной, постчеловечеcкой экстраполяцией вида, созданного в соответствии с чистыми биомеханическими рядами, а не этой антиутопической, гипервоенизированной структурой. Фо избегал бы любой зависимости от наследственной генетики, псиоников, и особенно – варпа. Он бы вообще не стал называть свое творение Империумом, а себя – Императором.

Но он проиграл эту битву, и проиграл ее давным-давно, в те дикие, яростные времена эпохи Раздора. Император победил, и Фо сбежал к звездам. А поскольку, согласно старой поговорке, историю пишут победители, теперь Император – спаситель человечества, а Фо – военный преступник, чудовище, само воплощение всех тех ошибок, которые Император пришел исправить.

Вот только Фо не ошибался. Мир буквально распадается на части. Терру настигла гибель. Это приносит ему мало удовлетворения, но все же есть в этом некоторая справедливость. Именно самонадеянность Императора позволила случиться этой трагедии. Его военизированная иерархия. Его наследственная генетика, Его беспечное использование псиоников, Его безрассудное заигрывание с нематериальной силой; все это, этот фундамент, заложенный Им в основу Империума, и стал причиной его падения. Эти элементы смешались (и Он добавил туда изысканный гарнир из собственного высокомерия) в идеальный огненный смерч. Этот конец, эта смерть – Его рук дело. Именно эту катастрофу Фо предвидел и против нее он боролся всю жизнь.

Справедливость происходящего стала для него небольшим утешением, за которое он может держаться и просто улыбаться в ожидании конца. Фо не умрет вместе с остальным человечеством, несмотря на то, что до его гибели остались считанные часы. Он уже будет мертв, потому что они идут убить его.

Сожалеет ли он о чем-то? Кое о чем – да: о том, что никто никогда не слушал его; что он не смог победить в эпоху Раздора и предотвратить это мрачное будущее; что ему не представилось шанса взглянуть Ему в глаза и сказать, «Я же говорил». Ничего, о чем стоило бы сокрушаться. Что сделано, то сделано. Если Фо и жалел о чем-то от всей души, так это о том, что против всех своих ожиданий он все же вернулся на Терру, но оказавшись здесь, не смог изучить все многообразие знаний и достижений, собранных здесь в его отсутствие. Пожалуй, только это и могло бы стать единственной настоящей причиной для возвращения: несколько дней наедине со своими устройствами и Его библиотеками.

Шаги останавливаются возле его двери. Фо слышит голос и активацию ключа. Внутренняя заслонка с шипением отъезжает в сторону.

Его палач входит внутрь.

2: XXIV

За гранью разумного

Воздух гудит. Свет частично тускнеет. В огромных базальтовых сводах набирают мощь широкие телепортационные платформы.

Они выходят к точке сбора, отец и сын. Рядом с ними идет проконсул, в сопровождении четверых бесстрастных часовых-гетеронов.

Они останавливаются в центре зала. Воздух тяжелый, густой, свет мерцает вокруг них. Их окружают четыре роты Анабасиса, готовые к бою: «Катафракты» в полированной броне, штурмовые отделения, терминаторы, величественная Сангвинарная гвардия, Дорн и его хускарлы-преторианцы, Вальдор со своими гигантами-Кустодес, Ралдорон и Кровавые Ангелы, Диамантис и Имперские Кулаки, все вооружены и облачены в боевые доспехи, столь же ужасающие, сколь и прекрасные. Все без исключения склоняют головы в знак почтения.

Император вернулся и стоит вместе с ними.

– Последний вопрос, – подает голос Сангвиний.

+Почему мы страдаем?+

Сангвиний смеется: он удивлен тому, что на самом деле вовсе не удивлен.

– Ты знаешь мой вопрос еще до того, как я его задал, – говорит он.

+Конечно.+

– Он на острие твоих мыслей, – говорит Кекальт.

– Весь твой разум сосредоточен на нем, – добавляет Систрат.

+Спрашивай.+

– Ну ладно, – отвечает Сангвиний. – Почему мы страдаем? Зная обо всех испытаниях, обо всей боли, что нам предстоит вытерпеть, почему ты создал нас для страданий?

+Потому что кем бы мы ни были, и что бы мы ни делали, мы есть, и всегда должны оставаться человечными.+

– Так просто? – вопрошает Сангвиний.

– Ничто не просто, – произносит проконсул Кекальт. – Но мой царь поклялся Сигиллиту, что ответит на все твои вопросы. Так что пойми. Страдания, боль, скорбь, все это – высшая степень проявления человечности.

– Было бы так просто избавиться от них, – говорит Андолен, – иссечь их, удалить запутанные и нелогичные механизмы эмоциональных реакций, все эти невербальные животные признаки наших предшественников-гоминид.

– Мой царь мог бы создать как своих сыновей, так и их сыновей-воинов, безэмоциональными, – продолжает Нмембо, – свободными от чувств, забот или беспокойств, не отягощенными терзаниями, потерями и печалью. Снабдить их холодной и непроницаемой биологической броней, крепче любого керамита.

– Но так бы они стали чем-то меньшим, – говорит Систрат.

– Это сделало бы их простыми мясными машинами, – добавляет Клиотан, – безжизненными, движимыми лишь приказами и рассудком.

– Даже мы, Его соратники, сотканные иным искусством, не были лишены этой искры, – заключает Кекальт.

– Но что? Вы просто лучше ее скрываете? – ехидно спрашивает Сангвиний.

Кекальт неопределенно пожимает плечами.

– Разве не рациональность лежит в основе твоего труда? – спрашивает Сангвиний своего отца.

+Безусловно.+

– Доброе сердце и чувствительная душа иногда могут стать помехой, – говорит Систрат.

– Как нам видится, это было в духе альдари, – добавляет Клиотан.

– Разум, рационализм, высокая наука манипуляции эмпиреями – вот каковы наши незыблемые столпы, – отмечает Андолен.

– Тогда в чем дело? Создавая нас, ты стремился достичь равновесия? – спрашивает Сангвиний, нахмурившись.

+Дело не только в этом.+

– Я понимаю, что на такой вопрос тяжело ответить, – продолжает Сангвиний. – Даже тебе. Даже через такого утонченного оратора как проконсул. Прости меня, я…

Он резко замолкает.

Безо всякого предупреждения мир изменился. Точка сбора исчезла, гордые боевые роты испарились. Сангвиний понимает, что в конце концов получил свой ответ. Он увидит его, этот символический ответ в виде знаков и символов. Воля отца подчинила себе его дар предвидения, чтобы подарить ему последнее, особое видение, созданное специально для его глаз. На мгновение могучая телеэмпатическая связь охватывает его, показывая стародавние воспоминания из глубины времен. Он испытывает беспрецедентное чувство погружения – такого еще не бывало ни в одном из его видений, и поначалу он сбит с толку. От смены масштабов разума и восприятия кружится голова. Он посреди мрака без конца и края, а вокруг него вращаются звезды всех мыслимых размеров, и каждая поет свою вечную электромагнитную песнь. Он не вполне понимает, что именно должен увидеть, или как это увиденное интерпретировать.

– Отец?

Затем, постепенно, он начинает видеть. Смысл, структуру, длинную, тонкую нить плана.

Он видит мир под собой. Он совершенен и ярок, его насыщенная синева и зелень обернуты в облака, ослепительно белые, словно снег.

Терра. Нет, нет. Теперь он начинает понимать. Терра, прежде чем стала Террой. Старая Земля.

Юная Земля. Биологический вид на ее поверхности. Вид в самом начале своего пути, молодой, плодовитый, упрямый и безрассудный, но излучающий потенциал. Далекий от совершенства, но способный подняться очень высоко.

Это – точка отсчета. Время начинает свой стремительный бег, непрерывно ускоряясь. Оно разматывает нить истории все быстрее и быстрее. Сангвиний старается не дышать. Быстро, слишком быстро, ему не удается за ним уследить. Истории мелькают перед ним, словно пляшущие на стенах пещеры тени от пламени. Изредка, языки огня высвечивают нарисованные там символы или рисунки. Силуэт. Животное. Город. Отпечаток ладони.

Все это проносится слишком быстро, он не может осознать происходящее целиком. Слишком стремительно, слишком много.

И тут он осознает, что ему все ясно. Он действительно понимает.

– Я… – бормочет он. – Я…

Я – итоговый продукт целых столетий Великого Труда, с изумлением осознает он. Я, мои братья, наши сыны, весь наш род – это кульминация Великого Труда, и труд этот – ничто иное, как спасение человеческой биологии. Я вижу, что прекрасный, юный мир под моими ногами теперь стал старше и мрачнее, его запятнали боль и горе. Окружающий меня мрак стал чернее, удушливее. Эпоха Раздора и Долгая Ночь пришли и ушли, смертельно навредив человеческому геному. Он стал жертвой мрачных генетических сдвигов и дегенеративных мутаций. Великий Труд призван не только объединить Терру и возродить инфраструктуру империи, его цель – восстановить само тело человека. Починить молекулярные цепочки, остановить мутации и, в случае необходимости, закрепить положительные изменения.

На поверхности мира зажигаются крошечные искорки, появляясь то тут, то там, словно первые подснежники после долгой зимы. Они множатся. Теперь они зажигаются и среди звезд. Это разумы. Псайкеры размножаются без присмотра, они – невероятно разрушительный изъян, но выделившиеся из них Навигаторы слишком важны. Контролируемое генетическое воспроизведение жизненно необходимо для роста человечества, и в стремлении к нему, мой отец достигает всеобъемлющего понимания человеческой природы.

Эпохи сменяют друг друга. Века ложатся один на другой, словно карты таро на столе. И со сменой столетий, рациональность всегда должна оставаться на первом месте, но эмоции, пусть неуправляемые и непредсказуемые, все еще являются величайшим сокровищем человечества. Долгие годы, проведенные моим отцом в исследованиях нервной системы, убедительно доказывают это. Человеческий разум – неимоверно мощный инструмент. Мы способны практически на все. Но без эмоций, нашим мозгам придется вечно работать на полную мощность, даже при выполнении простейших задач. Будь разум машиной, его пришлось бы постоянно заполнять до краев исчерпывающими, продуманными, подробными инструкциями на каждый возможный случай. Этот процесс потребовал бы таких энергозатрат, которые не под силу ни одному человеку, и даже постчеловеку.

– Так вот в чем смысл чувств? – спрашивает заинтригованный Сангвиний. Его голос теряется среди кружащих вокруг него воспоминаний. Ему кажется, словно он наконец-то начал понимать сам себя.

И вот, вместо эпох перед его глазами делятся клетки. Небесный свод, Млечный Путь, превращается в генетическую спираль. Целые жизни проносятся мимо, стремительно, словно мгновения. Каждая полна радости и скорби, любви и потерь, успехов и неудач.

Эмоции – это сама основа нашего превосходства над остальными органическими видами. Они рождаются не в коре мозга, а в глубинах стволовых путей, а потому чувствительны и выполняют роль «кратчайшего пути» для принятия решений. Они способствуют быстрому мышлению и заключениям, минуя сознательное восприятие. Мы думаем, а затем действуем, потому что сперва мы «чувствуем». Эмоции освобождают наш разум, позволяют мыслить спонтанно, интуитивно, и тем самым лишают нас необходимости в тщательно запрограммированных мозгах. Эмоции – это символы, которые легко обгоняют сознательные решения и передают куда больше смысла, чем доступно словам.

– Выходит, эмоции – это базовые, а не рудиментарные особенности? – спрашивает восхищенный Сангвиний.

Поток воспоминаний угасает. Сангвиний чувствует тоску. Еще нигде он не ощущал себя в большей безопасности, и никогда не был так близок с кем-то. Еще никогда разум отца не казался ему таким родным.

Они по-прежнему в точке сбора. Окружающие их головы все так же склонены. Здесь не прошло даже секунды, и никто не заметил этой маленькой заминки.

– Самые базовые, – отвечает Кекальт. – Они делают нас теми, кто мы есть. Сотворение примархов и Астартес без эмоций обрекло бы нас на стагнацию, нерешительность и неудачу.

– Те самые черты, те уникальные, индивидуальные качества, что заставили Хоруса Луперкаля восстать, помогут тебе одержать победу, – говорит Систрат.

– Мой царь, твой отец, не стал бы лишать Своих сыновей эмоций, как не стал бы лишать эмоций и Самого Себя, – добавляет Кекальт. – А ведь Он мог бы сделать и то, и другое.

– Он обдумывал это? – спрашивает Сангвиний.

– Конечно, – отвечает Кекальт. – Он рационально, последовательно взвесил все за и против. Так или иначе, вот твой ответ. Вот почему мы страдаем.

+Мы страдаем, потому что таков печальный, но необходимый побочный эффект нашей способности превозмогать.+

– Тогда я благодарю тебя, – говорит Сангвиний.

+За объяснение?+

Сангвиний качает головой.

– За этот любопытный дар человечности. Отец, меня называли богом. Меня называли Ангелом и обращались, как к божеству. Мне больше по душе уязвимость теплого и доброго сердца, чем холодный рассудок бессмертного бога.

К ним подходят остальные: Рогал в золотых, сияющих доспехах, инкрустированных хромом и янтарем, и Константин, наряженный в лакированный аурамит. Позади них наготове стоит общее войско, четыре роты величайших воинов, каких только знала галактика.

И самых одаренных. Теперь Сангвиний понимает это.

– Мой Император, платформы ждут, – произносит Рогал.

Гул нарастает. Лампы мигают.

Император Человечества обнажает клинок.

2: XXV

И все же, судьба жестока

В Ротонде гаснет свет. Слышен далекий грохот мощной разрядки, всплеск повышенного давления, которое словно сотрясло весь Дворец до основания. В воздухе повис запах озона. Консоли отключаются, несколько гололитов внезапно мигают и покрываются паутиной трещин. Через мгновение, включается аварийный источник, и на несколько секунд помещение погружается в красноватый полумрак, пока, наконец, не восстанавливается основное питание.

Сандрина Икаро сверяется с инфопланшетом, проверяет подтверждение, после чего выходит на центральный подиум.

- Внимание! – орет она. – Требую внимания!

Все голоса затихают. Все лица обращаются к ней.

- Уведомление, - объявляет она. – Подтверждено, что акт телепортации прошел оптимально и в полной мере. Штурмовая операция «Анабасис» идет полным ходом.

Взрыв аплодисментов. Некоторые непроизвольно выпрямляются.

- За работу! – кричит она, спускаясь вниз.

Тактик Иона Гастон на девятнадцатой станции пытается привлечь внимание Икаро, но ее окружают старшины Военного Двора. Золоченый Путь только что пал, и необходимо немедленно принять ответные меры. Сидози из Избранных замечает нетерпеливого Гастона и подходит к нему.

- Обстановка? – спрашивает Сидози. Молодой человек юн, неопытен, таких как он набрали на скорую руку, чтобы заткнуть дыры в штате после Бхаба. Без сомнений, он вот-вот ударится в панику.

- Сигнал, сэр, - начинает он, прижав одну руку к наушнику.

Сидози сверяется с экраном. Гастон занимается надзором и глубокой прослушкой, следит за операциями предательского флота в надежде перехватить передачи командиров.

- Сигнал?

- Очень слабый…очень размытый, - подтверждает Гастон.

Сидози вставляет свою аугментику в разъем станции и принимается слушать. Едва слышный, скрипучий шепот, словно шелест листьев. Он оттесняет Гастона и с точностью эксперта настраивает фильтры. Слушает снова.

Гастон видит выражение его лица.

Сидози увеличивает прием на максимум, звуковые помехи становятся оглушительными. Он напрягает слух.

...Повторяю, мы в девяти часах пути. В девяти часах пути. Мы занимаем широкую формацию для штурма, прием. Терра-контроль, вы слышите? Терра-контроль, вы слышите? Повторяю, мы в девяти часах пути. Терра-контроль, ответьте. Нам срочно нужны траектории наведения. Зажгите маяки. Мы растягиваемся в широкую штурмовую формацию. Терра, держитесь. Укрепите свои позиции. Держитесь. Это все, что нужно. Просто держитесь. Повторяю, мы в девяти часах пути. Терра-контроль, ответьте. Как слышно? Держите позиции и немедленно зажгите сигнальные огни. Терра-контроль, говорит Гиллиман…

- Вот дерьмо, - бормочет Сидози. – Вот дерьмо.

Он оборачивается. Он кричит имя Икаро.

2: XXVI

Среди развалин

Стоило им ринуться на жалкие брустверы и окопы Радиевых врат, как Имперские Кулаки наносят им мощный удар в левый фланг. И без того хаотичное сражение превратилось в безумную свалку, рукопашные схватки в дыму и фонтаны грязи. Воины врезаются друг в друга, сверкают и рубят клинки, трескается броня. Жидкая грязь поднялась по щиколотку и громко хлюпает каждый раз, когда поглощает очередное тело. Имперский Кулак с двойными топорами продирается сквозь водоворот битвы, отсекая головы и руки. Он так густо покрыт кровью, что его желтые доспехи теперь больше напоминают облачение Девятого. В клубах дыма визжат нерожденные. Рявкают и грохочут болтеры.

Рычащий Имперский Кулак убивает Ифу Клатиса из второй роты одним ударом, и звук этого удара напоминает тот, что издает консервная банка, когда на нее с размаху опускают кувалду. В воздух могучим гейзером взмывает кровь и осколки костей. Скользящим взмахом он сшибает с ног Калтоса из Второй, затем направляется к Тирону Гамексу из Третьей. Его клинки обагрены кровью. Путь ему преграждает другая фигура, и они сталкиваются, словно две бронемашины лоб в лоб.

Эзекиль Абаддон, первый капитан Сынов Хоруса, выдергивает клинок. Его враг мертв. Фафнир Ранн мертв.

Абаддон присаживается в дымящуюся грязь и срывает с трупа шлем. Нет. Значит, не Фафнир Ранн. Имперский Кулак, легионер Седьмого, но не Ранн. В горячке боя он принял его за Ранна. И этот воин хорошо сражался, что укрепило Абаддона в его подозрениях.

Но это не он. Тот трофей еще предстоит забрать.

Абаддон встает. Сыны Хоруса, великаны в запачканной грязью броне, вырываются из дыма возле него и бросаются вперед, прорывая вражеские ряды. Болтеры непрерывно изрыгают огонь, вжимая защитников в землю. В дыму мечутся тени, сверкают всполохи. Наспех возведенный Имперскими Кулаками тонкий защитный периметр Радиевых врат вот-вот падет, прямо как сопротивление на Золоченом пути. Гений Дорна покинул их. Им противостоят разобщенные группы воинов, лишенные руководства, сплоченности и стратегии. Им не остается ничего, кроме как импульсивно и беспомощно реагировать на атаки противника в надежде что-то изменить. Абаддон потерял счет телам в желтых, красных и белых доспехах, павшим к его ногам в этот день.

И его обуревает стыд. Это не та победа, о которой он мечтал, и не тот триумф, которого жаждал добиться. Слишком многое было достигнуто нечестивыми ритуалами и омерзительными нерожденными тварями, выпрыгивающими из тьмы и возникающими прямо из воздуха, а то и вырастающими из-под земли. И мало, совсем мало было сделано так, как его учили делать. Он насмехается над Преторианцами за утрату боевой слаженности, но где же тогда его собственная? Абаддон – воин. Он хотел взять Дворец с помощью боевого мастерства и военной выучки.

Но эта война больше не принадлежит воинам, ни в коей мере.

У него болит душа, болит сердце. Он принес сюда ужас и сам стал ужасом. Не так прежде поступал его отец, и это не та победа, которую отец обещал.

Абаддон останавливается, опуская клинок. Сыны Хоруса несутся мимо него, воя от восторга и всецело отдаваясь агрессивному безумия падения Терры. Разорители. Все и каждый из них.

Пусть закончат начатое. Пусть возьмут Врата и расчленят защитников. Он принимается вновь карабкаться на изломанную гряду сквозь удушающую завесу пепла, направляясь к своему импровизированную штабу на передовой. В ухе снова щелкает вокс. Он щелкает уже полчаса, а может и дольше. Это не неразборчивый фоновый шум, это сигнал: кто-то пытается связаться с ним на дальней дистанции. Но все каналы пусты или заглушены, и каждый раз, когда он пытался ответить, его ждали лишь обрывки звуков и треск помех.

К линии фронта, где, подобно узким парусам похоронных барж, развеваются шипастые знамена Сынов Хоруса, приближаются боевые скакуны Механикума, ведя за собой колонну чудовищных машин смерти и грохочущих таранов-завроподов. Клейн Пент, Пятый ученик Нуль, гордо стоит на косом балконе огромного механического монстра с длинными бивнями. Он размахивает руками, словно безумный дирижер на трибуне, руководя оркестром наступления с помощью ноосферной жестикуляции. Айт-Один-Таг из Эпты подзывает Абаддона со своего паланкина.

- Первый Капитан, - здоровается с ним она. Ее человеческий рот усеян аугментическими волдырями-сенсорами. – Один сигнал повторяется снова и снова…

- Я в курсе, - рычит он.

- Вы не собираетесь ответить?

- Связь заглушена…

- Тогда воспользуйтесь моей, - предлагает она.

Устройства мастер-вокса выкатываются под кислотный дождь. Адепты суетятся и бегают вокруг них, очищая циферблаты. Абаддон берет предложенный штырь и вставляет его в разъемы своих доспехов.

- Абаддон, - говорит он.

- Эзекиль, наконец-то!

Это Аргонис. Он кажется напуганным.

- Ты все еще на орбите? – с удивлением спрашивает Абаддон.

- Да, да. Я пытался связаться с тобой. Уже несколько часов…

- Советник, просто излагай.

- Абаддон, щиты. Щиты…

- Что с ними?

- Он опустил их. Он опустил щиты.

- Какие щиты? Кто опустил? – спрашивает Абаддон.

- Луперкаль, Абаддон. Луперкаль опустил пустотные щиты «Мстительного духа».

Абаддон медлит. С его визора стекают ядовитый дождь и жидкая грязь.

- Ты еще тут? Эзекиль?

- А ну повтори, - требует Абаддон.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: ДЕНЬ НЕ СПАСЕТ ИХ

 

3: I

Извращенная варпом преисподняя

Внезапная тишина повергает в шок.

На мгновение она выводит Кекальта Даска из равновесия, пока он не осознает, что тишина ему лишь чудится – он слишком привык к непрерывному и отдаленному грохоту битвы.

На своем посту в Тронном зале день за днем, далекий рокот войны казался столь непрерывным, что я перестал его замечать и обращать внимание. Но здесь…

Фоновый шум исчез и осталась лишь тишина, окаменелый отпечаток пропавшего звука.

Тишина, полное безмолвие, действует убаюкивающе. Кекальт чувствует вялость. Целую секунду проконсулу приходится вспоминать – намеренно, осознанно заставлять себя вспоминать – где они и зачем сюда пришли.

Мы здесь, чтобы нанести удар. Мы пришли, чтобы принести торжество войны на порог…

Окружающие его золотые полубоги из роты Гетеронов тоже молчат, словно они, подобно Кекальту, обессилели от внезапной тишины. Никто из них не почувствовал оглушительный хлопок от их прибытия, поскольку к тому времени, как они полностью воплотились, чудовищный грохот смещенной массы и давления уже стих. С доспехов поднимается пар, энергия телепортации рассеивается, словно лесной туман, а искры рематериализации кружат вокруг них, подобно светлячкам.

Проконсул Кекальт делает шаг вперед. Соратники следуют его примеру, подняв копья. От резкого движения, трансматериальная пыль слетает с их брони, как мучные облачка. Они идут быстро. Они шагают в безмолвии. Они двигаются четко и слаженно, выставив перед собой копья. Они окружают едва светящуюся фигуру своего царя и повелителя, готовые защитить Его от…

Чего я ожидал? Чего угодно. Всего. Но…

Никакого нападения, никакой засады, никакого войска, готового отразить их абордаж.

Если это ловушка, в чем был полностью уверен Преторианец-Седьмой, то либо очень странная, либо очень плохая.

Для нанесения удара была выбрана Вторая посадочная палуба, и сейчас она находится на ней. Это широкая зала, наполовину ангар, наполовину тоннель для запуска аппаратов. Через его вход, в километре отсюда, виднеется холодный, черный космос, сдерживаемый целостными полями. Кекальт медленно разворачивая, оглядывая длинные взлетные полосы с автоматическими посадочными огоньками, высокие галереи и диспетчерские башни, боковые мостики, склады с боеприпасами. Над головами у них зависли гигантские манипуляторы и корабельные зажимы, похожие на птичьи лапы. Восемь «Грозовых птиц» стоят наготове, прикованные к пусковым рельсам и платформам. Они окрашены в белый цвет и отмечены символами Шестнадцатого легиона Лунных Волков.

Мне думалось, что они уже давно должны быть перекрашены в новые цвета предателей. Я удивлен, что они еще здесь. Разве их не должны были давно отправить на десантирование?

Кекальт, вместе с Клиотаном и Андоленом, подходит к ближайшей пусковой платформе.

Почему здесь никого нет? «Грозовые птицы» на местах и готовы, но к чему?

Он поднимает взгляд на изящный корпус ближайшей машины.

Во времена крестового похода ради передела Галактики огромные трансатмосферные десантные корабли были краеугольным камнем всех имперских штурмов. Прекрасные, надежные, грациозные машины ранних времен. Сейчас их постепенно заменяют более функциональными средствами доставки войск. Магистр войны Луперкаль всегда держал свои челноки в идеальном состоянии.

И с помощью этих машин, запуская их с этой палубы и еще с пяти таких же, какими может похвастаться могучий флагман, Магистр войны завоевал половину всех звезд во имя своего отца. Отсюда, с этих самых керамитовых плиток под моими ногами, сыны Магистра войны шли в бой, принося клятвы момента и совершая чудеса доблести и умения, сохраняя мир в Империуме. Иногда, я был среди них. Возможно, когда-то я даже летел в бой на борту одной из этих самых машин. Я помню, как сопровождал своего повелителя во время боевой высадки в «Грозовой птице» номер 3, во время Предприятия Горро. Это одна из них?

Кекальт переводит взгляд на хвостовой номер…

И немедленно останавливает себя.

Почему я позволяю себе отвлекаться? Почему память и ностальгия имеют такую власть надо мной?

Где моя сосредоточенность?

Мы достигли основной точки высадки. Я возглавляю роту из ста кустодианцев и защищаю своего повелителя, который впервые вышел на поле боя с тех пор, как разгорелась Война в Паутине.

Почему я не могу сосредоточиться?

Никто не идет. Ни малейшего движения. На палубе никого, кроме Владыки Терры и Его гетеронов. Никаких признаков ущерба или распада, ни грязи, ни стреляных гильз, которые неминуемо остались бы после боевых вылетов и перезарядки. Лампы мерцают перламутровым светом. Едва слышно гудят атмосферные процессоры. Топливные шланги все еще подсоединены. Длинные потоки данных медленно и тихо ползут по экранам консолей.

Будь это церемониальная инспекция, мой господин одобрил бы тщательную подготовку Магистра войны и похвалил бы его экипаж.

Но это не так. Не так! Это торжество войны, а не…

Сервиторов тоже нет. Нет даже тех, что должны висеть на боковых стойках в спящем режиме. Лишь тихая, таинственная безмятежность высокой орбиты. Нет даже эха, и от того обстановка кажется практически гипнотизирующей.

Кустодес проконсула, золотые фантомы, идут вперед и расходятся широким веером, настороженно выставив перед собой копья. Среди них ступает Повелитель Человечества. Вокруг царит безмолвие. Нет ни вокс-передач на фоне, ни ноосферной связи, ни психической активности. Лишь тихая, вязкая пустота.

Как так вышло, что наше присутствие не заметили? Массированная телепортация, штурм…сенсоры корабля неминуемо должны были засечь такую энергетическую сигнатуру и сопутствующий ей тепловой контур. Это же словно ракетный удар…

Никаких сирен. Никаких аварийных детекторов. Никакого движения, ни одной бронированной фигуры не стремится им навстречу.

Корабль что, пуст?

Кекальт крепче стискивает в руках копье. Он чувствует, как внутри него зарождается какое-то чувство. Он ошеломленно понимает, что это страх.

Я веками не ведал страха. Страх – мой давний друг, но мы больше не общаемся, поскольку у меня больше нет с ним общих дел.

И все же, он здесь.

Справа от него стоит «Грозовая птица», номер на ее хвосте – восемь. На мгновение, Кекальту казалось, что там тройка, но нет…

Я думал, что мы переносимся в извращенную варпом преисподнюю, а не сюда. Я не могу…

Ни ноосферных передач. Ни вокса, ни намека на нематериальную активность. Это место нуль-стерильно, словно покои Сестринства. Как…

Где мы? Я не могу…

Кекальт смотрит на своих воинов, безмолвных аурамитовых гигантов, шагающих по ослепительно белой палубе.

Разве они не чувствуют того же? Разве они…

Фонари взлетных полос мигают на автомате, обозначая путь в черноту.

Где же Дорн, где генерал-капитан и возлюбленный Ангел моего повелителя? Где их роты? Что…

Все вокруг кажется медленным. Словно во сне. Словно в глубоком сне. Тишина неудержимо проникает в него, словно тень пустоты, словно космическая, тягучая мелодия небесных глубин. Может…

Почему я не могу сосредоточиться?

Кекальт видит главный вход на палубу, огромную дверь, переборку из стали и адамантия. На ней выгравирована надпись, «Посадочная палуба VIII».

Во рту сухо. Я...

На «Мстительном духе» всего шесть посадочных палуб.

Кекальт должен был заметить все это. Все это. Он был настороже, он был готов – возможно, еще никогда в жизни он не был настолько готов – к предстоящему испытанию. Он должен был заметить все эти несоответствия через секунду после прибытия. Но его разум словно глина, словно желе…

Я должен был увидеть…

Кекальт поворачивается, чтобы взглянуть на стоящего справа Клиотана. Ему кажется, будто он двигается в замедленной съемке, словно окруженный плотной жидкостью. Никто из них не проронил ни слова с самого момента прибытия. Хоть что-то должно было нарушить эту гнетущую тишину, вокс-связь должна работать.

Почему я не слышал обмена данными и голосовых подтверждений прибытия? Почему дисплей шлема не работает…

Лишь сейчас, Кекальт смог это заметить.

Клиотан поворачивается, чтобы взглянуть на него. Очень медленно. Поворот золотого шлема занимает целое столетие. Все остальные следуют его примеру. Кустодианцы проконсула, все как один, разворачиваются и смотрят на него. Они двигаются медленно, словно тектонические плиты, словно континентальные сдвиги, словно на пикт-перемотке установили самый медленный режим. Они разворачиваются, чтобы взглянуть на него…

Нет, не на меня. Они разворачиваются, чтобы взглянуть на Повелителя Человечества…

Из глазных прорезей Клиотана сочится кровь, она течет по лицевой пластине, словно слезы. Она струится из оскаленной пасти изящного шлема.

В чем дело…

Кровь течет из глаз всех его воинов. Кекальт чувствует, что сам рыдает кровавыми слезами.

Что происходит…

Гнетущая тишина обрывается.

Внезапно, не существует ничего, кроме воплей. Внезапно, мир превратился в калейдоскоп молниеносных движений.

Они нападают на Него. Рыдая кровью и непрерывно вопя, собственные телохранители Повелителя Человечества нападают на Него со всех сторон.