Ангрон: Красный Ангел / Angron: The Red Angel (роман)

Перевод коллектива "Библиотека Нагаша" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Библиотека Нагаша". Их канал в Telegram находится здесь.

Перевод в процессе: 2/22 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 2 части из 22.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Ангрон: Красный Ангел / Angron: The Red Angel (роман)
Автор	Дэвид Гаймер / David Guymer
Переводчик	Евгений К.
Издательство	Black Library
Предыдущая книга	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Над горой Анарх шел дождь. Капли жидкого этана пятнами выступали на высоких окнах из стеклостали. В условиях силы притяжения менее одной пятой от стандартной терранской потоки дождя не столько падали, сколько плавно скользили вниз, словно само время уже покорилось их легионам, победно марширующим к разорённой поверхности Титана.

Грауц Теломейн посмотрел в отражение и встретил холодный взгляд собственных серых глаз. Он все никак не мог вспомнить, когда в последний раз выглядел таким молодым, таким наивным, а ведь c прошлого визита на Титан, в этот самый зал, минуло пять сотен лет.

– Нет, – медленно прошептал он. – Не здесь.

***

– Ты не готов, Теломейн. Не в этот раз. Великий магистр Таремар сделал ошибку, попросив меня об этом, и его просьбу я не удовлетворю.

Юстикар Аэлос запомнился ему великаном, коим, в сущности, никогда не был. С годами волосы воина поседели, а его клятвенный щиток покрылся записями о доблестных деяниях. По многим пунктам Грауц перерос своего бывшего наставника, но с тех пор они ни разу не встречались, и потому он так и остался колоссом в памяти новоиспеченного брата.

– Я готов, – сказал Грауц.

– То, что ты считаешь себя таковым, доказывает лишь обратное.

– Но великий магистр третьего братства думает иначе.

Аэлос покачал седой головой.

– Тому, что Серые Рыцари не закаляют младших братьев в бою, есть причина. Знаешь, какая?

– Нет, – ответил Грауц, нахмурив брови. – Не здесь.

***

Над горой Анарх шел дождь. Капли жидкого этана пятнами проступали на высоких окнах из стеклостали. Грауц Теломейн замер у пустого стола посреди не менее пустой залы. В Сатурналии не было ни души. Капли углеводородного дождя барабанили по стеклу, огромный планетарий, служивший потолком, неторопливо скрежетал наверху, – более ничто не нарушало соборную тишину этого зала. Внутри царил мрак, не считая дымчатых пятен от нескольких тысяч свечей. Но они и не должны были освещать. С тех самых пор, как человечеству открылось колдовство, свечи служили мостком, переброшенным через завесу. Они были серого цвета – цвета мудрости, познания и защиты от злых сил.

Кольца планетария продолжали вращаться.

Грауц поднял голову.

Его братья-послушники называли планетарий Часами Деймоса. Согласно легенде, впервые в истории их собрал и привел в действие генеральный фабрикатор луны-кузницы в память о том дне, когда ее переместили с орбиты Марса. В центре вращался Сатурн, серебристый шар размером с шасси «Носорога»; его поддерживала целая паутина мистических несущих полей, а кольцами ему служили концентрические хрустальные ободки толщиной не более нанометра. Сам Титан был размером со снаряд для болтера. Его орбита проходила вдоль гладкой стеклянной проволоки радиусом в сто с лишним ярдов – такое расстояние он преодолевал каждые триста восемьдесят два часа. Вся система была настолько безупречно отлажена, что, со слов юстикара Аэлоса, Серый Рыцарь, наделённый достаточно острым умом, терпением и опытом, мог определить точное время и год Имперского календаря по одному лишь положению Сатурна и его восьмидесяти двух естественных спутников.

Вот уже восемь с половиной тысяч лет планетарий работает безотказно.

Шел 444.М41.

– Нет, – сказал Грауц, чувствуя, как ярость закипает внутри. – Не здесь.

***

Дождь все шел. Багровый поток с шипением и брызгами поливал золото и освященное серебро его боевых доспехов. До него эту броню носил Эйгон из четвертого братства, а до него – легендарный паладин Фокс. Теперь она хранилась у Грауца, но именно тогда перед боем ему предстояло впервые облачиться в нее. В голове мелькнуло щемящее воспоминание.

Юстикар Аэлос был, конечно же, прав, но кто из ста девяти Серых Рыцарей, перенесшихся в тот день на поймы реки Стикс, кто из них был действительно готов встретиться с Круора Претория и повелителем XII легиона?

Не те девяносто шесть, что ушли и не вернулись.

И не те тринадцать, которые все же выбрались оттуда.

В тот день Грауц был самым младшим из Серых Рыцарей, вышедших на поле боя. Он не знал, почему выжил, тогда как Дим, Галео и Таремар Золотой сложили свои головы; быть может, в доказательство тому, что законы «темпус материум» иррациональны.

– Нет! – крикнул он в искаженную маску ненависти, маску из красного мяса, которую носил сын Императора. – Не здесь!

***

Капли жидкого этана пятнами проступали на высоких окнах из стеклостали. В Сатурналии, Цитадели Титана, он сидел на том же самом месте, где недавно стоял во весь рост. Внутренней стороной ладони он разминал мышцы бедра, словно повредил его. Но никакой боли не было и в помине. Не здесь.

– Почему я снова и снова возвращаюсь сюда?

Нирамар пожал плечами. Он расположился по другую сторону стола, перед доской для игры в регицид.

Грауц был младше этого Серого Рыцаря всего на год, но несмотря на узы дружбы, связывающие их, он всегда ощущал пропасть между ними, причем не только во времени. Все, чего Грауц добился за годы, проведенные на Титане, Нирамар достиг раньше. Когда он преодолел последние ступени Палаты Испытаний, чтобы стать полноправным членом передовых братств Серых Рыцарей, именно Нирамар встретил его в полном боевом облачении. Здесь он выглядел не хуже, чем после смерти. А смерть настигла его очень скоро, через пять недель после партии в регицид.

– Это твои воспоминания, – произнес Нирамар. – Думаешь, ты отыщешь здесь что-то, чего пока не знаешь? Или то, чему мог бы полностью доверять?

– Назвать вещь по имени – значит познать ее, – возразил Грауц, озвучив слова из пятьсот восемнадцатого гимна «Либер Демоника». – Познать демона – значит овладеть его сущностью. Я знаю, где границы моего разума, брат, и сколь незыблема моя душа.

Нирамар кивнул, разглядывая стол между ними и будто планируя свой следующий ход.

– Тогда слушай, брат. Ответ, что ты ищешь, распростерт перед тобой. Достаточно увидеть его.

Последовав совету, Грауц взглянул на доску. В психическом мире даже самые незаметные детали могли обладать смыслом.

Доска была круглой, деревянной, поделенной на равное количество черных и белых квадратов. Он играл черными. Нирамар – белыми. Партия длилась уже несколько ходов, белые пеоны стояли в начальных позициях Преторианского гамбита. Игроком Нирамар был искусным, хоть и не очень оригинальным. Пешки Грауца вели себя всяко агрессивнее – под стать своему военачальнику, – и потому левая область доски была открыта для наступления экклезиарха. У такой стратегии было множество названий, но для Грауца и тех, кто принадлежал к его вырождающемуся поколению, она всегда будет известна как Армагеддонский маневр: жертвуешь фигурами среднего класса, окружаешь противника и император у тебя в руках.

Грауц чуть не улыбнулся наперекор себе.

– Я помню этот ход.

– Еще бы.

– Мы так и не закончили ту партию.

– Все так.

Палец Грауца застыл на фигурке примарха, выполненной из черной слоновой кости, но лишенной отличительных черт кого-то из двадцати. Она служила целостным образом, идеальным представлением о том, каким должен быть примарх: крылья Сангвиния, лавровый венок и лорика Гиллимана. Правда, из-за приглушенного света и некоторой доли самовнушения казалось, будто она застыла в момент яростного рыка. Первое сердце Грауца вздрогнуло, и он опустил фигурку, вернув руку на колено.

– Все это в прошлом. Я здесь, чтобы увидеть будущее.

– Время, брат. Ровен ли его поток? Или он так и норовит свернуть в сторону? А может, в сущности, – Нирамар показал на доску, слегка наклонив голову, – время – это круг?

Грауц кивнул сам себе.

Цикличность истории, повторение ошибок предков – все это достаточно распространенные мотивы в мифологии Старой Земли, и его подсознанию не нужно быть гениальным, чтобы догадаться о чем-то подобном.

– Тень Ангрона вновь затмевает галактику. Я видел дурные знаки, читал знамения, слышал его голос, пока он ярился за тончайшей завесой. Я чувствовал, как кричат низшие хоры, возвещая о его приходе. Все они твердили о воле, которую Великий Зверь не являл со времен Армагеддона. Но куда этой тени предначертано пасть? Если не здесь, то что же это за место?

– Будь осторожен в своих желаниях, брат.

– Старейший совет колдунов.

– К которому герои не спешат прислушаться.

Губы Грауца скривились в улыбке.

– Я не герой.

– Все герои так говорят.

– Последние шестьсот лет, после Армагеддона, я провел в подготовке, собирая союзников и оттачивая свои навыки. Я готов ко всему, что придет.

– То, что ты считаешь себя таковым, доказывает лишь обратное.

Грауц нахмурился, услышав знакомые нотки отеческого осуждения в голосе старого друга. Он почувствовал, как улыбка застыла на лице, как медленно растворилась в гримасе, когда мышцы бедра внезапно заныли от боли. Руки потянулись вниз. Бледно-серая ткань его робы пропиталась кровью.

– Нет, – пробормотал он, сдавив рану, которая так и не затянулась. – Не здесь.

***

Над горой Анарх шел дождь. Не переставая. Капли жидкого этана пятнами проступали на высоких окнах из стеклостали. Сатурн, этот водородный монстр, окруженный кольцами, нависал над мерзлым горизонтом; желто-коричневое око космического гиганта глядело вниз, на мертвый ледяной мир. Еще неофитом Грауц Теломейн стоял под этими самыми окнами и медитировал. Юстикар Аэлос не раз бросал вызов своим подопечным: заглянуть в око этого удивительного мира, ощутить его гравитацию – ньютоновскую точность, с которой он повелевает своей армией меньших миров, и понять, что физические законы не властны над такой хаотичной вселенной.

До этого самого дня он ни разу не ошибался. До этого дня.

– Почему я…

Он отвернулся от окна, и вопрос повис в воздухе. Его внимание привлекла едва заметная дрожь эмпирейного покрова – все миры, раскинувшиеся над ним, влекла масса Сатурна. Свечи в мраморных светильниках на стенах и в серебряных канделябрах на столах уже не были серыми. Они покраснели. Они источали запах серы и шкворчали, словно жир на термоэлементе. Грауц почувствовал, как по спине пробежало колючее чувство опасности: огни свечей потянулись в сторону, один за другим, пока все они не трепыхались под неестественно прямым углом к фитилям.

Они тянулись к нему.

Нет, внезапно понял он, не к нему.

Грауц медленно повернулся, поднял голову и посмотрел наверх, сквозь окна из стеклостали. Мир, нависший над ним, более не был Сатурном. Впрочем, не был он и Армагеддоном, несмотря на его подозрения и пламенные надежды.

Грауц никогда не видел его раньше, но все детали видимого полушария тут же отложились в его генетически совершенной памяти. Мир был небольшим, гористым, размером примерно с Терру. От и до его покрывали пески. Грауц отвлекся, и его взгляд переметнулся к сухой коричневой сфере, которая медленно вращалась вокруг барицентра двух тлеющих красных солнц. Империум Человечества охватывал миллионы людских миров. Если это один из них, Грауц непременно найдет его.

Сатурналий все также кружился над ним, преобразуя криволенейное движение в отрезки линейного времени, впрочем, как и с самого основания Империума.

– Будь осторожен в своих желаниях, – раздался голос у него за спиной. Слоновая кость заскрипела по деревянной доске, и Грауц обернулся на звук. Он взглянул на старый стол, где белый примарх, сделав совершенно невозможный ход и протиснувшись мимо своих пешек и пешек Грауца, предстал перед черным императором.

Нирамар осклабился, его голова повисла на свернутой шее, а кожа на лице стала трещать и лопаться, открывая взору кости черепа. «Это не Нирамар, – уверил себя Грауц, – всего лишь плод моего воображения».

– Шах, брат, – произнес мертвец. – Вот и твой ход.

***

Киберхерувим Юнец Благочестия MMXIV издал обеспокоенный звук. Он парил в воздухе, прямо над Серым Рыцарем, источая запах формальдегидных препаратов и алоэ-гелей, которые наносил на его обожженную кожу. Эпистолярий Грауц Теломейн глядел будто сквозь него, расширенные зрачки его безжизненных глаз искали место, которое было далеко отсюда. Как ни странно, гудение допотопного антиграва и сухой скрип искусственных крыльев успокаивали его. Он осязал разум киберхерувима, застрявшего на фетальной стадии развития, его тонкую, неиспорченную душу, и оттого ему становилось легче.

Грауц сидел в палате для медитаций, на борту ударного крейсера Серых Рыцарей «Меч Дионы», который висел на высокой орбите Армагеддона.

Он моргнул – ощущение было такое, словно полируешь песчаник. В голову закрался вопрос – сколько же времени он сидит здесь, вглядываясь в варп?

Из трубки Юнца Благочестия MMXIV, погруженной между его высохшими щеками и покрытой патиной, вырвался резкий металлический звук. Киберхерувим отпрянул, и Грауц, схватившись за инкрустированные серебром подлокотники, приподнялся в кресле. Его доспех гудел и скрежетал. Дремота отступала. Сила возвращалась к рукам.

Грауц тяжело застонал, когда бесчисленные боли и ноющие травмы, позабытые его сознанием, дали о себе знать – словно кровь, разлившаяся по омертвелой конечности. Три четверти всей его кожи, по большей части спрятанной под доспехом, изнывали от рубцов и ожогов. Психических ожогов, которые вспыхивали болью всякий раз, как он погружался в варп. На Титане апотекарии предостерегли его, что раны могут никогда не зажить, и в этом оказались правы. Со временем он перестал обращать внимания. Были, конечно, и другие боли, рассеянные, непостоянные, возникающие по причине того, что вот уже пять сотен лет минуло с того времени, когда для него все только начиналось. Но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с раной на ноге.

Грауц потер ноющее бедро через толстую керамитовую пластину.

Гиперион, герой, которого Волки прозвали «Мечеломом», разбил клинок Ангрона на тысячу нечестивых осколков в ходе битвы на Армагеддоне, и один из них поразил Грауца. Всего один единственный осколок оскверненной бронзы. Но он никуда не делся, он всегда напоминал о себе. Порою Грауц чувствовал жар, порою – мучительное онемение. Бывали дни, когда боль приводила его в ярость, когда несправедливость, с которой космос распределял дары и испытания, вгоняла его в отчаяние. Порою Грауц пытался нащупать осколок, и тот перекатывался под пальцами как липома, но стоило поднести его под биосканер, стоило апотекарию полоснуть скальпелем по окружающим тканям, как опухоль принимала психосоматический характер.

В самые мрачные дни, коих накопилось немало за шестьсот с лишним лет безуспешных поисков, Грауц подумывал о том, чтобы просто-напросто отхватить себе всю ногу и избавиться от Ангроновой скверны, но каждый раз, в самый последний миг, он отказывался от этой затеи.

Он не собирался идти на уступки. И уж тем более признавать свое поражение.

Рана была его испытанием, но еще и даром.

Его связью с Ангроном.

Грауц безучастно отвернулся, его замутненный взор упал на окно, сквозь закаленное стекло которого пробивался холодный свет Тизры, звезды Армагеддона.

«Меч Дионы» бороздил космос под геральдикой капитула либрариуса и флота Титана, но за столетия все более эзотерических изысканий стал личным флагманом Грауца – только название не претерпело изменений. Корабль знал его цель. Корабль подчинялся его воле.

«Меч Дионы» участвовал в операции по очищению сектора Бета-Тиракуза, когда первые знамения грядущего кровопролития, предвестия резни галактических масштабов, стали просачиваться в материальный мир сквозь эмпирейную завесу. В капитуле Грауц пользовался высочайшим авторитетом, и потому великий магистр четвертого братства Кромм даже не потребовал объяснений, когда военный корабль покинул сектор, чтобы вернуться в варп.

А уж здесь психические силы Грауца были на высоте. Он явственно чувствовал присутствие своего заклятого врага.

– Нет, – пробормотал он. Голос прозвучал сипло и резко, совсем не так, как помнило его психическое «я». – Не здесь.

Если Ангрон вернулся не ради завоевания Армагеддона, как предсказывал Грауц, то где же он тогда?

Он откинулся в кресле и сощурил уставшие глаза. Перед глазами снова мелькнул образ планеты, посетивший его в варпе: пустынный мир, вращающийся вокруг двойного красного гиганта. «Меч Дионы» располагал навигационными архивами последних тысячелетий, но Грауц не верил, что такие скромные характеристики хоть как-то ускорят поиски. Млечный Путь – это старая, умирающая галактика: три четверти всех её звезд были медленно угасающими красными гигантами, не меньше половины из которых состояли внутри двойных звездных систем. Впрочем, одни только размеры самой галактики поражали воображение; посетить хотя бы один процент от всех её миров сродни невыполнимой задаче, даже для такого знаменитого судна как «Меч Дионы».

Работы предстояло много.

Грауц вскинул руку и почувствовал, как на другом конце комнаты дрожит психосиловой посох «Немезида». Он поднялся с кресла, и в ту же секунду его хватка сомкнулась на оружии.

– Вызови станцию Навис Империалис в Доке Святого Йовена на «багряной» частоте и запроси хор астропатов, – приказал он Юнцу Благочестия MMXIV.

В последнее время сообщения с Титана поступали редко, а распознавать их было непросто. Грауц знал, что Серые Рыцари выступили бок о бок с Адептус Кустодес во время обороны Императорского Дворца. Их численность в Империуме-Санктус значительно сократилась. Разреженность собственных сил была данностью для Серых Рыцарей, но сейчас чувствовалась особенно остро. Даже несмотря на то, что под их надзором осталась только половина галактики.

Кому-то предстояло упредить Ангрона и сорвать его планы, и Грауц заключил, что должен позаботиться об этом.

Киберхерувим воспроизвел короткий гимн, захлопал факсимильными крыльями и под шипение антиграва унесся прочь из гулкой камеры, пока Грауц смотрел ему вслед.

Пробил час созывать остальных.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Палец Коссолакса постукивал по гравированному подлокотнику трона, словно бы он постоянно нажимал на спусковой крючок цепного топора, который необъяснимым образом не находился в его руке. Это была привычка, которая проявлялась каждый раз, когда убийство совершал кто-то другой, а не Коссолакс Отступник. Он заставил себя остаться в кресле, массивные руки в перчатках перетирали подлокотники трона в мелкий порошок. Самоотречение стало забытой добродетелью. Если не противостоять искушению, то неизбежно превратишься в раба. И Коссолакс был рабом. Для Императора. Ангрона. Легиона. Он более никогда не станет им. Он станет лучше, чем они. Сжимая трон, Отступник осмотрел на сражение в пустоте, разворачивающееся в сангилите.

Сангилит представлял собой большую медную купель, расположенную в центре командной палубы «Завоевателя». Восемь ведьм, заклейменных руной Кхорна, были подвешены к потолку над ней, и их кровь лилась в чашу, которая вечно находилась на грани переполнения, но никогда не наполнялась. Собравшиеся вокруг чаши низкорослые инкубы с заостренными зубами и обрубленными крыльями бормотали друг другу проклятья на непроизносимом наречии Темных Богов, и с каждым взмахом их когтей, запятнанных кровью, дополнялось трехмерное изображение боевой сферы в воздухе.

Каждая капля разлетевшейся крови превращалась в облако истребителей, фрегатов, корветов, крейсеров и первоклассных кораблей различных классов, сбивающихся в длинные колышущиеся полосы.

Коссолакс командовал десятками этих алых игл. Вдвое большее их количество принадлежало к тому сонму предателей и отступников, которые после падения Кадии оказались под его флагом, а не под началом Опустошителя. Крейсеры «Стилетто» окрашенные в полуночно-синие цвета Повелителей Ночи, рассекали по внешним краям сферы в поисках ослабленной добычи. Линкоры Гвардии Смерти устремились к орбитальным оборонительным сетям, привлекая к себе снаряды, как больные киты привлекают чаек, и все же каким-то образом им удавалось выживать. Они последовали за Коссолаксом в Нихилус, вместо того чтобы присоединиться к наступлению Абаддона на Терру, потому что Коссолакс постоянно вознаграждал их верность кровью.

Сейчас мир Трибун Калкин был более защищен, чем до открытия Великого Разлома. Бывший гарнизонный мир Экклезиархии, где располагались восемнадцать прецепторий Адепта Сороритас и до трех миллиардов ополченцев фратерии, теперь стал духовной столицей небольшого межпланетного владения Нихилуса.

Сложности с передвижением и связью на этой стороне галактике привели к тому, что целые регионы бывшего царства Императора погрузились во тьму. Миры, подобные Трибун Калкин, обладавшие ресурсной базой и возможностями для содержания собственных флотов, создали их, а те, что не имели подобного, тихо, незаметно и беззвучно погрузились в забвение Новой Ночи человечества. Империум распадался на глазах, дробясь на все более мелкие владения, к которым можно было переместиться короткими прыжками или на скорости, близкой к световой. Путешествие в реальном пространстве между ближайшими звездами-соседями стало делом многих лет или даже десятилетий, но даже в эти отчаянные времена Коссолакс видел, как это пытаются сделать, как последняя человеческая связь, удерживала скрипящие постимперские содружества. Лишенные властной руки Имперских министерств, личности с редкой харизмой и боевым блеском могли свободно возвыситься, в то время как слабые и неподготовленные барахтались на месте или стояли на коленях перед своими новыми повелителями.

Эпоха отчаяния превратила их в лицемеров, и Коссолаксу предстояло заполучить их черепа. Он разрушит эти бастионы надежды один за, и пусть падальщики попируют на горящих вотчинах, оставшихся после него.

–  Слава Гневу Камедона и Лезвию Пустоты, – прошипела облаченная в оборванные лохмотья женщина, повышая голос, чтобы ее было слышно на фоне суматохи, и ее совершенно не волновало то, что она обращается к рогатому скелету, распятому на выцветшем знамени с изображением Ангрона на Триумфе Улланора. – Они увлеклись. Прикажи корабельным мастерам держать строй, пока остальная часть флота не займет свои позиции. – призрак нетороплив перешел на другую станцию, сцепив руки за спиной, за которой клубился кровавый туман. Она бросила пустой взгляд на их экраны. Ее лицо отражалось как дым на стекле, безликое, но с жуткими узорами, которые время от времени подсказывали ее мысли и настроения, и те существа, которые попадали под ее взгляд, содрогались от него, но не могли сказать почему. – Эскадра прорвала оцепление по правому борту. Идут четыре корабля класса «Кобра». Где, во имя примарха, мое сопровождение?

Восседая на троне, Коссолакс смотрел, как она пробирается по командной палубе. Он не знал ее имени. Не знал, откуда она родом. Ему было известно лишь то, что она являлась частью «Завоевателя» еще с тех пор, как Коссолакс впервые заявил на него права после поражения на Армагедоне, а возможно, и задолго до этого. Он называл ее Хозяйкой, но она хоть и говорила, но не отвечала, и несмотря на то, что Коссолакс видел и слышал ее, вскоре стало ясно, что он единственный.

Когда Хозяйка приближалась, смертные рабы вздрагивали и бежали выполнять свои обязанности в другие места. Даже демоны, звероголовые и когтистые, которые то и дело прорывались на палубу, чтобы схватить кричащего раба и скормить его какому-нибудь жаждущему оборудованию, сторонились ее, пока она проходила мимо.

Хозяйка подплыла к зашипевшему пульту, залитому кровью.

– Прикажите «Воплощению Ярости» двигаться к порту. Они должны прикрыть наш фланг.

–  Ты же знаешь, что они даже не подозревают о твоем присутствии, –  произнес Коссолакс, но Хозяйка не подала вида, что услышала его, и продолжила свой беспокойный обход палубы. С рычанием он отвернулся от нее и рявкнул, отдавая приказ команде.

– Усмирите «Гнев Камедона и «Лезвие Пустоты», – на «Завоевателе» царили сера и пепел. Здесь не существовало определенных постов, как их понимали Имперские коробленые мастера. Коссолакс не знал, как укомплектован экипаж, как он вооружен и как заправляется топливом. Его функции зависели от преданности и самопожертвования. Но каким-то образом, пока он сидел на командном троне, приказы исполнялись и действия выполнялись. – Мы выйдем к поверхности, когда я прикажу, и не раньше. А что касается «Воплощения Ярости»… – он посмотрел в сторону Хозяйки, улыбаясь кончиками губ. – Трибун Калкин и Империум Веритас были не единственными врагами, которых он намеривался сокрушить в этой битве. Его палец постучал по трону. – Путь придерживается нынешнего курса. Пропустите Имперские разрушители.

Хозяйка медленно повернулась, бросив недовольный взгляд в сторону трона, словно впервые заметив, что в ее троне сидит гигант.

Словно бы он не испробовал все способы убить ее, связать или изгнать до этого.

– Корабль сопротивляется приказу, – сообщил варп кузнец Могривар с кровожадным обрывком варп-кода.

– Хорошо, – ответил Коссолакс, крепче вцепившись в подлокотники и не желая подниматься с места. – Отследите его. Найдите мне источник сопротивления «Завоевателя».

– Да, Лорд-Регент.

На борту «Завоевателя» оставалось мало Пожирателей Миров. Большинство из них к этому моменту уже перебрались на боевые корабли и штурмовые капсулы «Ужасающий Коготь», с нетерпением ожидая высадки на поверхность. Коссолакс не считал, что командует ими, он скорее направлял их на битвы по своему усмотрению.

Тех, кто остался, называли Четверкой. Вместе они представляли собой лучших из Пожирателей Миров, собранных из зон боевых действий по всей галактике, чтобы служить, не всегда добровольно, на его стороне. Могривал воинственно постукивал пальцем по кровоточащей консоли. Охотник за черепами Шалок одержимо точил лезвие своего топора, дуясь, улыбаясь и шепча уголками губ, обожженным черепушкам, свисавшим с рукояти топора. Лорехай, прославившийся на весь Империум Нехилус как самый продуктивный мясник-хирург со времен Генны, когда примарх приказал массово вживлять Легионы Гвозди Мясника, стоял на палубе на коленях, словно медитируя, решив не играть никакой роли и не получать никакой радости от этой битвы. Знаменательную цифру завершал Визитей Хавайн, Темный Апостол, которого все остальные люто ненавидели и избегали за отвратительное влияние его даров на Гвозди Мясника, а также склонность изрекать пророчества словами богов.

Могривал продолжил свой мистический обряд.

Коссолакс был достаточно древним, чтобы помнить времена, когда технологии были инструментом, который можно использовать, а не демонической силой, с которой приходилось бороться. Когда едва резвившийся характер машины был источником веселья, а не смертельного вызова. Примером тому стал «Завоеватель». Это был не столько корабль, которым он командовал, сколько бог, которого он заковал в цепи. Он не подчинялся его воле. А Хозяйка была голосом и формой этого неповиновения.

Коссолакс восхищался ее воинственностью и даже уважал ее. Но с него было довольно. Тысячелетия, прошедшие с момента гибели легиона на Скалатраксе, он потратил на восстановление того, что разрушил Предатель. Флагман Ангрона должен был стать жемчужиной в его короне.

Пришло время «Завоевателю» подчиниться своему новому хозяину.

– Проклятье, – прошептала демоническая фигура, направляясь к грохочущему дифферентному двигателю, над которым трудился нечеловечески массивный сервитор, облаченный в клепанную латунь. – «Кобры» запустили торпеды. Удар через семь минут. Что случилось с моим сопровождением?

Коссолакс рассмеялся, затем хмыкнул.

В голове нарастала тупая боль.

Гвозди мясника.

Если бы Ангрон постарался оставить сыновьям, которых он презирал при жизни, более мучительное наследство, ему бы это не удалось. Коссолакс знал об происхождении гвоздей немногим большим, чем многие другие, - только то, что они были реликтами Темной эры Технологий, разработанные и затем забытые до возвышения Империума Человечества. На родине примарха, Нуцерии, их продолжали использовать в ямах для гладиаторских боев рабов. При имплантации устройство неразрывно срасталось с мозгом жертвы, перестраивая ее нейронную химию так, чтобы вознаграждать за насилие и наказывать за любую мысль или ощущение, не направленные на достижение этой цели. В каждом мозгу были свои особенности, не существовало двух одинаково опытных хирургов, и никто из оставшихся в живых не знал, как именно должны работать «Гвозди Мясника», поэтому каждый воин переносил имплантацию по-своему.

Коссолакс научился ценить боль.

С его точки зрения, это была еще одна битва, которую нужно выиграть.

Шалок зарычал, слюна потекла по его подбородку, когда субпсихический резонанс когтей Коссолоакса повлиял на его. Ховайн с голодным взглядом смотрел на снующих вокруг них рабов. Коссолакс поднял дрожащую руку и крепко сжал кулак, пока желание наброситься не прошло.

– Убрать щиты, – приказал он, не обращая внимания на внезапное рычание Ховайна, и повернулся к Могривару. – Все. Пусть все торпеды попадут в нас.

– Сопротивление! – рявкнул кузнец.

– Где?

Из глубин герметичного шлема Могривара донесся недовольных рев помех.

– Разум корабля сокрыт слишком глубоко.

– Щиты все еще подняты, – заметил Ховейн, поднимая глаза к потолку, где сталактиты из застывшей крови тянулись к плитам палубы, и сгорбившейся под ними команды. Он дернулся, глаза его закатились. – Алфаитха хакстата гадхаб.

Коссолакс вновь воспротивился желанию ударить его. Он презирал дар пророка, но, в отличие от многих Отрекшихся и их порабощенных банд, он видел его пользу. Ховейн содрогнулся, уходя в себя и скрежеча окровавленными доспехами.

– Вам стоит поручить это задание мне, лорд-регент. Я бы нашел, где обитает демоническая сущность Хозяйки.

– Я найду ее, – возразил Могривар.

Удовлетворившись тем, что четверка достаточна мотивирована, Коссолакс вернулся к битве в пустоте, разворачивающейся в сангилите.

– «Лезвие Пустоты» еще не вернулась в строй.

– Оно разгоняется для атаки, – подтвердил Могривар, поднимая взгляд от своего пульта и сравнивания показания с трехмерным дисплеем сангилита. – И запускает абордажные торпеды по главной орбитальной крепости.

Едва сдерживаемая улыбка появилась на серьезном лице Коссолакса, когда он просчитывал свои варианты.

Покончить с сопротивлением Завоевателя и сопротивлением его власти означало выманить Хозяйку и уничтожить ее дух раз и навсегда. Но для этого требовалось найти настоящую Хозяйку, а не ту пустышку, которая бродила по его командной палубе, отдавая приказы вместо него.

И если он хотел это сделать, то ее нужно было выманить.

– Открыть огонь по «Лезвию Пустоты».

Хозяйка окинула его взглядом со своего места на палубе. На ее лице появилось выражение растерянности, когда реальность Пожирателя Миров в ее кресле, наконец пробилась к разорванному сознанию, а затем стала еще более ужасающей. Ее гладкая, как расплавленное стекло, бледная кожа расслаивалась, пока Коссолак не увидел под ней восковые выступы костей. На удлиняющемся черепе появился рот, заполненный рядами блестящих, похожих на рыбьи, зубов.

Коссолак оставался невозмутимым.

Призрак, способный одурманить смертных рабов, которыми он командовал, вообще не обладал над ним никакой властью.

– Ты хочешь открыть огонь по своему собственному кораблю? – спросил Могривар.

Все они были предателями, в большей или меньшей степени, хотя, пожалуй, ни один из них не был столь велик, как Коссолакс, сражавшийся и убивавший своих братьев в битвах, которые с тех пор стали легендой или вовсе были забыты. Они были пропитаны кровью за пределами понимания смертных, и все еще жаждали большеего, независимо от того, откуда она бралась, но даже для такой испорченной, полумашинной мерзости, как Мохгривар, хладнокровное уничтожение собственных кораблей в разгар битвы попахивало безумием.

– «Завоеватель» будет моим, и только моим. Я отказываюсь делить его с кем-либо. Отдай его мне, Кузнец Войны, или я позволю Ховейну сделать это вместо тебя.

Мохгривар склонил голову и прорычал.

– Лорд-регент.

Коссолакс ударил по подлокотнику своего трона и зарычал, когда «Гвозди Мясника» начали защемлять болевые центры его мозга.

– Уничтожь этот корабль, варп-кузнец.

«Лезвие Пустоты» был тяжелым крейсером класса Хадес. Его длина составляла пять миль, а изрезанный шрамами профиль значительно отклонился от Марсианского образца за шесть тысяч лет войн и периодических модернизаций на верфях Медренгарда. Его экипаж насчитывал семьдесят тысяч человек, и на борту находилось девяносто воинов Пожирателей Миров, и за свою нечестивую жизнь он пролили крови по всему Империуму и бесчисленным владениям ксеносов.

Его смерть длилась меньше минуты.

Коссолакс наблюдал, как его сангилитовый значок распадается под мощным огнем орудий «Завоевателя. Одна из несчастных безумцев, подвешенная на петле из колючей проволоки над бассейном, дернула за конец своей петли.

– Корабль мертв, – прошептала она, и слезы, навернулась на ее пустые глаза. – Корабль мертв. Корабль мертв. Корабль мертв.

С воплем, от которого лопнули стекла приборов в радиусе пятидесяти ярдов вокруг нее, Хозяйка залетела на командную палубу. Служащие даже не заметили ее. Те, кто оказался на ее пути, просто рухнули на палубу, с выпученными глазами, белыми волосами и остановившимися сердцами. Она мчалась вверх по помосту, как рваное облако, подгоняемое ветром.

Коссолакс не встал.

С воплем, от которого по Гвоздям Мясника пробежала дрожь, она сделала выпад, ударив по его броне, как туман по стене. Коссолакс не почувствовал ничего, кроме, пожалуй, слабого озноба, когда Хозяйка прорвалась сквозь него и рассеялась в воздухоочистителях и общей какофонии палубы, словно ее и не было вовсе.

Коссолакс разжал кулак.

– Лорд-регент. – Могривар поднял голову. Линзы его шлема блестели от триумфа. – Я знаю ее местонахождение.

Только тогда Коссолакс согласился подняться.

С ворчанием он обхватил кулаками подлокотники своего трона и поднялся с кресла. Его древний костюм катафрактария был белым, как когда-то доспехи Пожирателей миров, хотя, по правде говоря, Коссолакс уже потерял счет векам, когда его свободная воля распространялась только на цвет его одежды. Боги хорошо знали сердца тех, кого они призвали. При всем своем уродливом непостоянстве, при превращении чемпионов в выродков, при сведении героев с ума под тяжестью своих даров, они знали, как мучить воина его сокровенными желаниями. И вот, когда Коссолакс Отступник повел свой разбитый легион в бой, на нем была белая броня XII до его гибели от рук чудовища. Под воздействием варпа и порчи Завоевателя костюм Терминатора превратился в живую, самовосстанавливающуюся кость. Широкая пластитовая грудная пластина представляла собой череп, похожий на акулий.

При каждом шаге, корабль слегка сотрясался, а в остальном его живой костюм был удивительно бесшумен, он спускался по ступеням помоста, увлекая за собой Четверку, словно собак.

«Завоеватель» долгие годы страдал на поводке Ангрона.

Теперь, наконец, он возьмет его.

Как только Хозяйка будет мертва.