Дева сна / The Maiden of Dream (рассказ)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Дева сна / The Maiden of Dream (рассказ)
Автор	Джон Френч / John French
Переводчик	Летающий Свин
Издательство	Black Library
Серия книг	Горусианские войны / The Horusian Wars (серия)
Входит в сборник	Горусианские войны: Прорицание / The Horusian Wars: Divination (сборник)
Предыдущая книга	Воровка чаш / The Thief of Chalices (рассказ)
Следующая книга	Чистота неведения / The Purity of Ignorance (рассказ)
Год издания	2016
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

«Если у тебя ничего нет, у тебя ничего не смогут отнять.

Ничего не желай, и тебя ничто не сможет искусить.

Лишись всего, и ты сможешь обрести что угодно».

— Изречение Коллегиума Непенты Схоластики Псайкана

Миласа Яйгус вышла из укрытия двери, когда мужчина в сером прошел мимо. Начало снежить, белые осколки падали с железного неба и устилали улицы города. Хрупкая белизна хрустела под ногами. Над ней поднимались черные дымовые трубы, скребя холодное небо. В воздухе загустел туман, вытягивая нимбы из уличных фонарей на металлических столбах. На улице почти никого не было, за исключением редких писцов из брокерских домов, их черные бархатные одежды собирали белые хлопья, пока они шли по поручениям своих хозяев. Мимо нее пробежал посыльный, пружинистые ноги-лезвия шипели, глазные линзы сфокусированы на далекой цели. Мужчина в сером двигался между немногочисленными пешеходами словно вода, неспешно и плавно. С его плеч ниспадал длинный плащ, капюшон был скинут на шею, так, чтобы все могли видеть высокую шляпу, отмечавшую его как долгового брокера второго ордена.

Под плащом на нем было многослойное пальто из серого бархата и шелка. Перчатки были из мягкой кожи цвета грозовых туч, а шейный платок и пояс были грифельно-серыми с серебряными пуговками. Трость в левой руке была из сверкающей стали, увенчанная агатом. В такой одежде он соответствовал миру, в котором находился, без единого шва или складки. Однако он был не здешним. Он не был долговым брокером. В некотором смысле он даже не был человеком.

Снегопад усилился; Миласа ускорила шаг. Впереди, человек в сером ушел с пути двух гусеничных сервиторов, тащивших тележку со сваленными в нее тубусами со свитками. Он повернул голову, и на мгновение она увидела бледное лицо и орлиный профиль. Она увидела блеск темного глаза.

Из сгущавшейся метели вышла кучка скованных писцов. Мужчина в сером скользнул за них. Миласа выругалась про себя, и потрусила вперед. Зазвякали серебряные цепи, когда она стала протискиваться через писцов. Ей вслед полетели проклятья. Тень мужчины в сером скрылась в проулке. Она побежала, отбросив маскировку, в правую ладонь скользнул нож, за ней взвихрился зеленый плащ и юбки. Он заметил ее, а это значило, что его теперь следовало устранить. Невзирая на факт, что остальные его союзники оставались где-то там, невзирая на то, что могут прийти другие. Он должен умереть здесь и сейчас.

Она свернула за угол. Вокруг поднимались черные железные стены. Мужчина в сером прошел десять шагов вглубь проулка, по-прежнему повернутый к ней спиной. Она бросилась к нему, ее поступь приглушал утолщающийся снег.

Миласа потянулась к его плечу. Тяжелые снежинки, кружась, падали на землю. Высоко над головою, прометиевые заводы в огненных вспышках извергали в блеклое металлическое небо пламя и оранжевое зарево. Она схватила его за плечо и рванула на себя. Нож в правой руке поднялся, острие было направлено в спину падающему мужчине.

Он не упал.

Человек развернулся. Плотный серый плащ вырвался у нее из хватки. Стальная трость в его левой руке крутанулась одновременно с ним и обрушилась ей на предплечье с хрустом ломающейся кости. Она отлетела в белесое марево, заблокировав нахлынувшую боль и шок. Мужчина в сером замер, пока мир вокруг нее безудержно вращался. Она мельком разглядела заостренное лицо, обрамленное темными бакенбардами.

Миласа приземлилась и метнула нож одним движением. Лезвие, скользнув, застыло в воздухе. Снег замедлил свое падение. Лезвие зависшего кинжала покрыла изморозь. Человек в сером бросил на нее пристальный взгляд. Она прыгнула, мышцы толкнули ее тело в воздух, левая нога поднялась для удара.

Стена незримой энергии сшибла ее в полете. Внутри сломалось еще несколько костей. Еще больше боли. Она рухнула на присыпанную снегом землю, попыталась перекатиться, но поняла, что конец стальной трости прижат к ее шее. Мужчина в сером стоял над ней, сжимая в левой руке ее собственный кинжал с привычной легкостью убийцы.

Миласа сделала вдох. В груди защелкало что-то влажное, она закашлялась, и ощутила на губах железный привкус. Она попыталась снова и, вместо ругани, с ее губ слетел вопрос.

— Кто ты такой?

— Я — Ковенант, — произнес мужчина в сером. — Или, точнее, так зовут личность, которая тут стоит, пока происходит это столкновение между ним и его убийцей. Но тебя тут не было, Миласа. Когда геноассасин по имени Яйгус вышел из снежной ночи, чтобы убить Ковенанта, ты находилась высоко над облаками, из которых падал этот снег из воспоминаний. Поэтому, отвечая на твой вопрос, девочка моя, я — голос того, кого ты не помнишь.

— Что...

— Но настоящий вопрос, Миласа, — выговорил рот мужчины в сером, — кто ты такая?

И прежде чем пришел ответ, снег взвихрился, стальная трость опустилась, и мир исчез в пустой белизне.

Йозеф смотрел в панорамное окно на две фигуры в камере внизу. Стекло с обеих сторон покрывала изморозь. Запах озона наполнял воздух даже на наблюдательной палубе. На стенах внутри камеры потрескивала статика. Фигуры в помещении оставались абсолютно неподвижными. Первая только отдаленно напоминала человека, и походила на съежившееся, изможденное создание. Она парила над полом, черные одеяния и рудиментарные конечности свисали под головой, обрамленной хромированными устройствами. Над оголенным черепом сиял пульсирующий купол болезненного света. Второй фигурой был тонкий, как тростина, мужчина, высокий и сухопарый. Блестящая черная одежда облегала его грудь и расширялась ниже талии. Под худыми, как штыри, руками, в междуреберные разъемы извивались кабели. Над его головой поднимался металлический нимб из черных железных шипов, кольцо было погружено прямо ему в череп.

— Сколько еще продлится эта... проверка? — спросил Йозеф, приглаживая рясу. Он весь вспотел, невзирая на царивший в комнате холод, по его широкому лицу градом катился пот.

Стоявшая рядом женщина повернулась к нему. Ее кожа была бледной, и обладала той выбеленной серостью человека, который прожил всю свою жизнь в переработанном воздухе и ложной гравитации пустотных кораблей. Ее облегающие доспехи были грифельно-серыми, а цвет губ скрывался под вытатуированными синими линиями, доходившими до подбородка. Взгляд женщины был острым, точки зрачков находились внутри радужек настолько бледно-синих, что они казались почти бесцветными.

— Желаешь закончить ее испытание? — отозвалась она.

— Я хочу, чтобы мне ответили на вопрос, — произнес Йозеф.

Женщина в броне отвернулась обратно к камере.

— Это продлится до тех пор, пока мы не получим ответ на свой вопрос.

— Какой?

— Ты требуешь узнать его?

— Я — слуга инквизитора, и я интересуюсь.

Женщина склонила голову, как будто соглашаясь с ним.

— Примарис по имени Миласа помогает инквизитору Ковенанту в дознании еретиков и очищении памяти оскверненных. Забвение — ее умение, ее ремесло, которое ваш повелитель определенно ценит.

На лице Йозефа не дрогнул ни единый мускул. На самом деле временами он совсем не был уверен, ценит ли сейчас Ковенант кого-то вообще, но он явно находил Миласу полезной. Ковенант был охотником на демонов Ордо Маллеус, и часть его возложенных на самого себя обязанностей заключалась в сохранении одного из величайших и самых ужасных секретов во вселенной, о том, что в теневом измерении за пределами взора непостижимые и жуткие силы извивались, голодали, и мечтали о порабощении всего человечества. Темные Боги Хаоса и их демоны могли совратить душу неисчислимыми способами, однако многие из этих способов начинались с простого знания об их существовании. Миласа была оружием в войне, которую Ковенант и его соратники вели против Хаоса. Она могла вырвать правду из разумов, а также очистить умы тех, кто узнал эту правду, однако были слишком ценны для Империума, чтобы подарить им мир пулей или клинком. Она была психическим истязателем и палачом.

Йозеф, не моргнув, удержал взгляд женщины.

— Она очень ценна, — осторожно сказал он.

— И поэтому ваш повелитель запросил эту проверку, и разрешил Схоластике Псайкана провести ее.

Йозеф перевел взгляд назад на сцену за заиндевевшими кристаллическими панелями. Воздух дрожал от марева. На худых конечностях Миласы открылись стигматы. С ее пальцев на ногах и руках скапывала кровь.

— Тебе не нравится то, что мы с ней делаем, — произнесла женщина, по-прежнему глядя на Йозефа. — Ты считаешь нас жестокими. Считаешь, что в этом нет нужды.

— У вас есть право делать подобное, но я имею право это не одобрять, — прорычал он.

Женщина пожала плечами.

— Ты жалеешь ее, священник, но тебе не следует. Миласа — Дочь Непенты. Немногие могут то же, что она — вторгаться в чужие мысли, видеть и жить их глазами, касаться ужаса и скверны, и оставаться незатронутой... это большой дар. — Бледные глаза женщины неотрывно смотрели на парящую старческую фигуру напротив изможденного мужчины. Кровь, которая собиралась на палубе под Миласой, застывала в спятившее красное зеркало. — Но что насчет ее воспоминаний? Что насчет ее чистоты? Она видит и уничтожает мысли, которые не могут существовать, однако она должна проживать эти воспоминания, снова и снова. А ее душа не обычная, как твоя либо моя. Она ярко горит в ночи варпа. Что все эти яды, которые она пьет, делают с ней? Она сильна. Да, она сильна. Но сила — это лишь слабость, если посмотреть под другим углом.

— Значит, вы видите, совращена ли она? — сказал Йозеф, почувствовал, как скривились его губы при этих словах. — Кто вы такие, чтобы судить об этом?

— Мы не можем судить, совращена ли она. Однако мы можем судить, держится ли еще ее защита.

— Как? — рыкнул Йозеф.

Женщина просто пожала плечами.

— Задавая ей единственно важный вопрос — кто она такая?

Миласа Илк проснулась с криком на губах. Руки нащупали промокшее от пота одеяло. Она затряслась. Конечности запутались в свалявшейся ткани. Ее знобило. В голове как будто стучали молоты. Горячка опаляла мышцы и кожу. Вокруг нее сыпались белые крупицы. Они выглядели как хлопья пепла, как дым от горящих мертвецов, что падали в ее снах с золотым светом и криком.

Она ничего не видела. Была только белизна и...

— Тихо, — раздался рядом с ней голос сестры. Миласа замерла. — Тише. Все в порядке. — Холодные руки стянули одеяло с мокрого тела, освобождая руки и ноги. Миласа потянулась, и почувствовала, как задрожали ее пальцы, нашарив лицо сестры. На ее щеках были слезы. — Все в порядке, это просто еще один дурной сон.

Перед глазами стало проясняться. Белая метель успокаивалась, и реальность комнаты постепенно пробилась в ее моргающие глаза.

Комната была настоящим образцом скромности: металлический ящик, по четыре шага в каждую сторону, заключивший в себе все их жизни — гладкая дверь в покрытой заклепками коробке; горелка для готовки еды, поддон с матрасом, на котором она лежала; комбинезоны, аккуратно сложенные, невзирая на тот факт, что они никогда не будут чистыми. За кругом из проволочной сетки медленно вращался вентилятор. На полу рядом с матрасом стояла фляга с их суточной нормой воды, уже на четверть осушенная. Цифры на часах рабочих смен мигали красным на противоположной стене.

Сестра Миласы стояла на коленях, рыжие волосы ниспадали ей на лицо спутанными космами.

«Прекрасные волосы, — произнес крошечный голос в вихре ее разума. — Как медь».

— Все в порядке, — сказала ее сестра и попыталась обнять Миласу, но та оттолкнула ее.

— Там что-то есть... — сказала Миласа. Слова густели на языке. — Что-то из моего сна.

— Не нужно...

— Что-то случится, — произнесла Миласа, чувствуя, как с каждым словом ее наполняет все большая уверенность. — Холодно... было так холодно... и они...

— Забудь, — сказала сестра. — Тебе нужно это забыть. Если кто-то услышит...

— Нет! — Миласа отпихнула сестру. — Оно там, в холодной тьме, и корабль, что плывет, но не по воде. Оно...

— Стоп! — крикнула ее сестра, — прошу, Трона ради, остановись. Это просто сны, просто сны. Прошу...

Дверь взорвалась вовнутрь. Сестра Миласы начала оборачиваться, когда ее подхватил взрыв. Она врезалась в металлическую стену, будто брошенная ребенком тряпичная кукла. В дверь вошли фигуры в черной броне. Их рты скрывали серебряные маски. Выбритые головы покрывали вытатуированные тексты. В руках блестели мечи и пистолеты. Миласа закричала, и крик заморозил облако обломков прежде, чем оно успело достигнуть ее. Она поднялась. Из стены вырвало заклепки. Фляга с водой треснула. Обломки и мусор поднялись, словно волны на морской глади, и обрушились на бронированные фигуры. Шквал разбитого стекла и металла разорвал первую фигуру в дверях напополам. Брызнула кровь. Второй человек отлетел назад, броня раздавила плоть под ней.

Миласа ощутила, как из нее выплескивается ярость и скорбь. Граница между нею и ее снами размылась окончательно. Они были здесь, в мире пробуждения.

— Мы должны защитить ее, — однажды сказал отец Миласы, когда думал, что она спит. — Она... другая. И они придут за ней, если мы не будем скрывать то, на что она способна.

Она видела страх в глазах отца, когда он умирал, и слышала, как он шепотом молил ее сестру.

— Убереги ее. Пожалуйста, убереги ее.

Она слышала, как надзиратели рассказывали об опасностях ведьм, и знала, что все эти предупреждения касались ее. Этот момент рано или поздно должен был наступить. Не нужно было никаких снов, чтобы знать это. И сегодня он настал.

Через разрушенную дверь шагнула еще одна фигура, выше прочих, в серых доспехах, лицо открыто над серебряной улыбкой маски. Миласа ощутила, как внутри нее поднимаются горечь и ярость, и выплескиваются из разума в настоящее. Воздух воспламенился. Металл на стенах почернел от неистового жара. Груда одежды, одеяло и матрас обратились в огонь и дым. Горящая волна устремилась к фигуре в серых доспехах...

И растворилась в холодном ничто. Миласа пошатнулась, конечности дрожали, ярость в сердце сменилась ужасом. Она чувствовала, как страх пытается разорвать и превратить мир в такое место, где фигура в темно-сером не идет вперед, серебряный меч низко опущен, взор — немигающий. За этими глазами не было ничего, только бездна, что обрывалась во мрак еще глубже, чем сама ночь. Впервые в жизни Миласа ощутила, как ее мысли оказались заперты в черепе, крича на вселенную, которая не станет меняться по ее прихоти, которая была острой, будто лезвие меча. Она подумала об отце, который хотел избавить ее от этого. Она подумала о сестре, лежавшей мертвой в углу комнаты. Она подумала, что никогда не просила об этом.

Она повалилась на покрытый гарью пол, отползая назад, раскаленный металл обжигал ей кожу.

Фигура подступила к ней вплотную.

— Почему... — простонала Миласа Илк. — Прошу, почему?

Фигура подняла руку, но не ту, что сжимала меч. В ладони блеснуло увесистое кольцо из хрома и отполированных шипов. На его окружности, словно драгоценные камни, сверкали фиалы с жидкостями.

Фигура замерла. Миласа ждала.

— Почему? — спросила она в последний раз.

— Потому что это также не ты, девочка, — произнесла фигура голосом, который она уже слышала, однако не узнала. — Потому что это не ты лежала на полу, когда прибыли охотники с Черных Кораблей. Ее звали Илк, и у нее не было другого имени. После этого момента она стала одной из тысяч, посланных на Терру сгореть, чтобы Император мог жить дальше.

Миласа встала, оглядываясь на застывшую картину внутри жилой комнаты.

— Я встретила ее на Черном Корабле... — осторожно начала она, когда к ней наконец-то пришло осознание. Воспоминание было не ее. Оно принадлежало кому-то другому.

Миласа обернулась и посмотрела на фигуру, которой только что была. Широкие глаза смотрели на нее с покрытого копотью и дорожками от слез лица, но взгляд был застывшим и невидящим.

— Я видела ее лишь однажды. Нас посадили в одну камеру, двух до смерти напуганных девочек, прижавшихся друг к другу во тьме. Должно быть, нуль-поля засбоили, потому что в темноте я поняла, что не одна. Наши разумы соприкоснулись. Не знаю, на сколько. Минуту? Час? Немного, но достаточно. — Она замолчала и перевела взгляд обратно на искателя ведьм, который на самом деле не был искателем ведьм. — Достаточно, чтобы запомнить жизнь.

— И кто ты такая?

— Я... — начала она, но фигура пришла в движение прежде, чем она успела договорить.

— Ты пока не готова ответить.

И с этими словами он поднял шипастое кольцо и прижал к ее черепу. Шипы впились в голову. Инжекторы наркотиков заработали, и Миласа выгнулась дугой и открыла рот, чтобы закричать, когда мир исчез опять.

— Вы проверяете ее воспоминания? — переспросил Йозеф. — Но любой ведь помнит. Он нахмурился. Пот с него уже тек ручьями. Воздух в наблюдательной комнате стал влажным и душным, когда Миласа и ее экзаменатор наполнили камеру под ними льдом и статикой.

Сначала женщина в серой броне не ответила ему, и он заметил, как при вопросе ее рот сжался в тонкую линию.

— Мы проверяем ее определенные воспоминания, — наконец, ответила она Йозефу. — Не те воспоминания, которые накапливаются при жизни — мы ищем сокровенные воспоминания, воспоминания, делающие нас теми, кто мы есть, которые приходят к нам в кошмарах и снах, и в часы надежды и отчаяния.

— И вы, что? Проверяете эти воспоминания на скверну?

— Нет, — осторожно сказала женщина. — Мы проверяем отсутствие этих воспоминаний.

— Но... — начал он рычать, вдруг осознав, на какой ужас намекало это объяснение.

— Она — пожиратель жизней, священник. Она поглощает мысли, воспоминания, и сны, и чтобы делать все это и оставаться чистой, требуется, чтобы у нее не было настоящего ядра, реального естества, никаких сокровенных воспоминаний, чтобы без проблем выныривать из тьмы, когда она ходит в грязи чужого разума.

— И вы сделали это с ней?

— Так Мудрецы Непенты создают своих сынов и дочерей. — Она замолчала, и Йозефу на миг померещилась гордая улыбка на лице женщины, когда та посмотрела на Миласу. К ее парящей фигуре цеплялись бусины замерзшей крови. — Большинство телепатов недостаточно сильны для процесса. Большинство из тех, кому хватает сил, все равно умирают.

— Но не она, — произнес Йозеф.

— Не она, — согласилась женщина. — У нее есть сила.

— Но вы все равно проверяете ее.

— Рассыпающаяся крепость может отражать все атаки до самого конца.

— Как глубокомысленно, — сказал он.

Миласа Веррун криво улыбнулась, опрокинула в себя стакан синего алкоголя, а затем неторопливо, потому что она не была до конца уверена, следуют ли ее руки приказам мозга — перевернула стакан и опустила на голову мажордому. К ее разочарованию, мужчина даже не моргнул.

— Нет, — сказала она, и улыбнулась еще шире. Позади нее, кучка ее друзей, отдыхавших на зачехленных против пыли диванах, захихикали. Мажордом поднял руку и аккуратно снял стакан с головы. На его гладко выбритой голове осталась пленка липкой синей жидкости. Она задалась вопросом, как тот отреагирует, если она оближет палец и вытрет ее у него с головы. Она изнывала от желания попробовать и узнать.

— Ваша мать... — осторожно начал мажордом.

— Что бы этот ходячий труп ни хотел передать через тебя, ответ все равно... — она взяла со стола еще один стакан с алкоголем, и поднесла к губам, — ... нет.

— Ваша мать прислала меня сообщить о возвращении вашей второй сестры.

Миласа моргнула и опустила стакан.

— Кордия... — выговорила она. — Она вернулась?

Мажордом кивнул, стоячий воротник его облегающей черно-золотой ливреи затрещал от движения.

Она отставила стакан обратно на стол.

— Проведи меня к ней, — сказала она. Мажордом снова кивнул, обернулся и направился к выходу из давно неиспользуемого парадного зала, который Миласа экспроприировала ради своих экспериментов с семейными запасами спиртного. Она последовала за ним, не обращая внимания на полные разочарования возгласы друзей.

Они пошли переходами поместья в сторону восточного крыла. Под высоким потолком на суспензорных дисках парили свечи. С раскрашенных стен на них смотрели мрачные лица. С темно-красных ковровых дорожек под ногами вздымались клубы пыли.

Она не видела сестру два года. Кордия должна была обучаться пустотной торговле на одном из хартийских купеческих кораблей их семейства. Из всех родных и сводных сестер и братьев Миласы, лишь Кордия была с ней по-настоящему доброй. Она была единственной из всех членов семьи, достойной, по мнению Миласы, хотя б слова. Если Кордия вернулась, это значило, что ей будет с кем поговорить, кроме своих недалеких предполагаемых друзей. Это значило...

Ждем... ждем... пока она не пройдет... а потом быстро...

Миласа застыла. Она моргнула, оглядываясь в поисках голоса, который, была уверена она, только что раздался у ее левого плеча.

Мажордом остановился и оглянулся. Она уставилась на человека, ее взгляд метался по коридору, кожу пощипывал пот. — Госпожа? — сказал он. — Если можно, поспешим, ваша мать была очень настоятельна.

Она ощутила, как в голове сквозь туман спиртного и возбуждения пробиваются факты и несоответствия. Почему Кордия вернулась именно сейчас? Как она могла возвратиться так скоро? Почему мать прислала за ней, чтобы повидаться с Кордией? Старой карге доставило бы куда большее удовольствие, если Миласа останется во мраке неведения, вместо того, чтобы поприветствовать свою сестру. Почему они шли в старое восточное крыло, а не центральное поместье? Почему...

— Госпожа...

Стены замерцали. Пламя свечей перед ее глазами потускнело. Уши наполнились эхом. Окружающий мир стал иллюзией. Вокруг мажордома извивались тени. Миласа отшатнулась от него. Он шагнул к ней.

— Идите за мной, госпожа, — сказал он.

Его глаза стали пятнами огня, и то, что она видела, вдруг начало походить на кошмар. Каким-то образом она увидела у него в рукаве кинжал, и почувствовала в тенях взоры фигур, ждущих, чтобы она сделала еще один шаг.

— Нет... — проговорила она, и отступила назад.

Мажордом прыгнул к ней, выхватывая из рукава спрятанный нож. С его губ сорвалось пронзительное утробное слово. Дальше по коридору высыпали фигуры. Миласа отпрянула назад, когда мимо нее пронесся кинжал мажордома. Она не была бойцом, но и он также. Она пнула его единственным известным ей способом, так, словно он был дверью, которую нужно было вышибить. Мужчина отшатнулся. Миласа развернулась, чтобы побежать обратно туда, откуда пришла.

Фигуры в коридоре стремительно приближались. Даже сквозь лихорадочное пятно этого кошмара наяву она узнала ливреи прислуги. Их лица закрывали перекошенные в гримасах серебряные маски. За ними разносились крики. У всех были ножи. На их щербатых лезвиях корчились змеи.

Во внезапном сполохе прозрения, она поняла. В сердце ее семейства поселилась змея, пока Миласа топила молодость в алкоголе. Ее мать превратила семью в нечто чудовищное, и теперь избавлялась от всех изъянов в том, что сотворила.

Стена в трех шагах за ней взорвалась внутрь.

Пылевая волна подхватила Миласу и врезала в противоположную стену. Боль сорвала с ее глаз пелену боли. Она закашлялась от забившейся в горло пыли. Группа фигур в ливреях прислуги и в серебряных масках вырвалась из клубящихся облаков дыма. Серебряные лезвия блестели убийством.

Ближайший человек в маске разлетелся на куски. Детонация разбрызгала по коридору багрянец. Мимо нее с воплем пронеслись болт-снаряды. Все звуки исчезли в оглушительном реве. Мир взорвался кровью и осколками. Из дыры в стене вышли две фигуры. Они стреляли на ходу, продвигаясь с напряженной целеустремленностью. На блестящем стальном доспехе засверкали дульные вспышки, когда ведущая фигура прицелилась и послала шквал снарядов в людей в масках. Человек был с непокрытой головой, седая борода обрамляла орлиное лицо. Грязный свет блеснул на трижды перечеркнутой бронзовой литере «I» на его нагруднике.

«Инквизитор», — догадалась она.

Фигура повернулась и посмотрела на Миласу, лежавшую под стеной. Она попыталась встать, однако в дыхании ощущался привкус меди, а стоило ей шевельнуться, ноги пронзила острая режущая боль. Инквизитор шагнул к ней, его темные глаза встретились с ее взглядом. Огонь погас, и коридор наполнила звенящая тишина.

— Ковенант, — сказал мужчина, и второй человек, вошедший через брешь, придвинулся ближе. Он был моложе, его черты были такими выразительными, что частично лишали лицо привлекательности. Он носил броню, напомнившую ей пикт-картинки элитных солдат Астра Милитарум. Оружие у Ковенанта в руке имело грубые формы чего-то, созданного без налета мастерства, чтобы скрыть его подлинное назначение. — Эта жива, — продолжил инквизитор. — Скажи Орсино, пусть вышлет корабль с медикэ. Ты за нее в ответе. Она нужна мне живой.

— Да, мой лорд, — сказал юноша по имени Ковенант и отвернулся, говоря что-то в вокс-бусину.

— Я... — начала Миласа, выдавливая из себя слова. — Я ничего не знаю. Мне нечего вам рассказать.

Взгляд инквизитора впился в Миласу.

+ Возможно, + сказал голос у нее в голове. + Но в тебе скрыто больше, чем кажется на первый взгляд, верно? +

— Я...

Клубящееся облако пыли застыло. Лицо инквизитора окаменело.

Фигура молодого Ковенанта вздрогнула и повернулась назад к Миласе. Он посмотрел на неподвижное лицо инквизитора и покачал головой.

— Это же даже не настоящее воспоминание? — произнес он. — Оно основано на осколке одного из воспоминаний инквизитора Ковенанта об инквизиторе Аргенто, и моменте, когда его повелитель встретил девушку, которая станет соратником-ученицей Ковенанта, а позже — инквизитором. Ее звали Идрис, а не Миласа, верно? И этот сон, из чего ты его построила? Из немногочисленных воспоминаний Ковенанта и своего воображения?

Миласа покачала головой.

— Воспоминание настоящее, — поднимаясь, ответила она, идея боли и ран слетела с нее. Ее одеяние, мерцая, обратилось в зеленый шелк, волосы отросли и стали сверкающей медью. — Это было воспоминание Идрис того момента, как она встретилась с Ковенантом и Аргенто. Она однажды поделилась им со мной, когда еще работала с Ковенантом. Она тоже была телепатом. Это было воспоминание о моменте, когда ее семья перестала существовать, а еще о моменте, когда она была спасена. Без него, что б ее ждало? Черные Корабли? Стала бы она топливом для Золотого Трона? Стала бы она такой же, как я? — Миласа замолчала, вздрогнув и проведя рукой по застывшему дымному облаку, как будто окунув ее в серебро.

— Воспоминания инквизитора? — спросил мужчина, носивший во сне облик Ковенанта. — Похоже, это большая честь. Она покачала головой.

— Нет, на самом деле нет. — Миласа оглянулась, моргая. — Все это плохо закончилось в конце. Просто потребовалось время, чтобы его достичь. — Она опустила руку и вздохнула. — Давай уже заканчивать. Я устала от снов.

— Как хочешь, — сказал мужчина, и видение дыма и людей разделилось.

Миласа упала, и поняла, что будет падать сквозь бессчетные сны украденных жизней, до тех пор, пока не достигнет дна. Пока дальше не будет куда падать.

Ей померещился голос Йозефа, говорящий где-то близко, но и далеко отсюда.

— Почему она не должна помнить свое прошлое?

— Потому что она должна быть никем, — раздался в ответ женский голос. — А кто такая личность, если не то, что она помнит?

— Значит, вы отнимаете у нее все?

И Миласа падала к бесконечности жизней, которые ожидали ее внизу.

— Это было единственное милосердие, что мы могли ей даровать.

Миласа открыла глаза. Землю под ногами покрывал снег. Над ней, голые ветки дерева тянулись к свету полной луны. Ветви мерцали серебром от изморози. Холмы, на которых она стояла, тянулись вдаль, плавными белыми складками перекатываясь к горизонту. Воздух был острым от холода. Где-то далеко, с криком вспорхнул ночной хищник.

— Миласа... — Голос за спиной заставил ее губы растянуться в улыбке, которая, однако, не коснулась глаз. Она плотнее закуталась в зеленый бархат пальто. Белый меховой воротник прижался к щекам. Она выдохнула, вздрогнула, и попрыгала на месте, пытаясь хоть немного согреться.

— Наверное, ты думаешь, что мне стоило бы выбрать сон потеплее.

— Тебе нравится холод, — заметил голос.

— Верно, — согласилась она.

Мужчина стал возле нее. Его лицо было худым, черты — тонкие. На его губах застыла улыбка, когда он окинул взглядом замерзшее дерево. Он носил черное пальто с серебряными пуговицами, однако руки были открытыми. Он сложил их вместе и дохнул в ладони. Миласа посмотрела на него. Он выглядел молодым, за исключением глаз.

— Что это за место? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Никогда его раньше не видела.

— Значит, конструкция, — произнес он. — Дерево, которое ты однажды увидела в лесном мире, холод из воспоминания о зиме?

— Может, — сказала она. — Честно, я не знаю.

— Что-то из детства...?

Она издала хрупкий смешок.

— Вот как ты думаешь? Что это затерянная частичка личного воспоминания, которую я храню в глубинах души? Потерянный бриллиант того, чем я была до того, как стала тем, кем стала? — Миласа фыркнула. — Нет, даже если это что-то из моего прошлого, оно более мне не принадлежит.

— Ты можешь лгать...

— Ты — телепат, который только что долго копался в моем сознании, — сказала она, — ты мне скажи.

Он улыбнулся ей, и улыбка эта была искренней.

— Справедливо, — ответил он. Пара повернулась к безмолвному пейзажу.

В тишине, она услышала, как с ветвей все громче доносится шорох мороза.

— Значит, мы окончили? — спросила Миласа. — Ты убедился, что я свободна от скверны самосознания?

Он повернулся и посмотрел на нее, его взгляд пробежался по украденным чертам, что она носила во снах: зеленые одеяния, рыжие волосы, всезнающая улыбка на тонком лице, все мельчайшие детали личности, созданной из воспоминаний сотен людей.

— Остается только один вопрос — кто ты такая, Миласа?

Прошел удар сердца, и она задалась вопросом, сколько все это продлилось в реальном мире: секунду? Час? Целую жизнь?

— Я не знаю, — сказала она.

Он кивнул и поднял руку. Ладонь расколол свет.

— Хорошо, — произнес он.

И снег с ночью стали тонкими, будто паутина, и за ними она увидела образ камеры из стали и стекла, в мире, что не был сном.

В глубине души Миласа улыбнулась.