Дважды мертвый царь: Крах / The Twice-dead King: Ruin (роман)

Этот перевод заброшен Переводчик оставил этот перевод незавершённым. Вопросы по переводу можно задать в Telegram-канале Warpfrog.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Дважды мертвый царь: Крах / The Twice-dead King: Ruin (роман)
Автор	Нейт Кроули / Nate Crowley
Переводчик	Desperado
Издательство	Black Library
Год издания	2021
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Действующие черепа

Дом Итакас

Уннас, династ и царь Итакасов, равный в звании фаэрону

Джосерас, киняж и старейший отпрыск Итакасов, главный претендент на трон

Олтикс, самый юный отпрыск династии Итакасов, в прошлом киняж и второй в очереди на престол, но последние три столетия изгнанник и назначенный номарх Седа

Хемиун, царский визирь Итакасов, назначенный на должность несмотря на низкородное происхождение

Зултанех, наследник престола династии Огдобехов и командующий их войсками

Подчинённые разумы Олтикса

Доктринальный, производное от понимания Олтиксом царского этикета некронтир и, в частности, дома Итакасов

Стратегический, производное от имеющихся у Олтикса навыков генерала и логика

Боевой, производное от агрессии Олтикса, воинской доблести и рефлексов в рукопашной

Аналитический, производное от исходных способностей Олтикса к обработке и анализу данных

Ксенологический, производное от нездорового интереса и отвращения Олтикса к чужеродным видам

Совет Седа

Ментеп, криптек из неизвестной династии, прибывший на Сед, чтобы исследовать проклятие Свежевателя, энграммант

Ксотт, каноптековая реанимационная конструкция

Йенех, верховный адмирал Седа, известный как Бритва за свою доблесть в войне Сареха, один из немногих оставшихся в мире дворян высокого звания

Нэт, претор Седа и начальник гарнизона, приставленный на службу к номарху

Лисикор, мелкий дворянин откуда-то с Итаканского пространства, который номинально считается немесором после того, как убил всех, кто превосходил его по рангу, прежде чем те проснулись

Боракка, Красный Маршал, бывший рядовой, а теперь военная машина, поражённая проклятием Уничтожителя

Брукт, сродни Боракке, но значительно менее изощренный

Денет, властелин монолитов Седа — некогда великий полководец, страдающий тяжёлой формой расстройства координации движений

Паррег, агораномос Седа

Тайкаш, полемарх Седа

Эрраф, дайкаст Седа

Что это за «Я» внутри нас, этот молчаливый наблюдатель,

Суровый и безмолвный критик, что изводит нас,

Побуждает к бесполезной деятельности

И в конечном счёте судит нас ещё строже

За ошибки, допущенные из-за его же упрёков?

Стихи, приписываемые писцу Элиоту из Британии, первое тысячелетие эпохи Терры

Не говори высокомерно, мой друг; зачем давать воду животному на рассвете, если утром его забьют?

Фрагмент текста, написанного Именьясом сыном Имена из Древнего Гиптуса, предшествует эпохе Терры

Изгнание

Глава первая: Жалкие создания

— И как только до этого дошло? — прорычал Олтикс себе под нос, голосом тихим, как ледяной ветер, когда заметил, что на каменных плитах истекает кровью некое существо. Когда-то он был самым выдающимися отпрыском империи, что правила тысячью звёзд, и имел звание киняжа, не меньше, считаясь третьим по значимости лицом в великом доме Итакасов. Ему было суждено однажды занять династический престол, но все сложилось иначе.

И он оказался здесь.

На Седе — шаре токсичной слякоти, настолько ослабевшем, что он больше не вращался, а скорее барахтался на одном месте, навечно повёрнутый одним полушарием к умирающему солнцу. Это был пустынный окраинный мир, пристанище для изгоев и умалишённых, на самом краю Итаканского пространства. Когда династ Уннас лишил Олтикса первородства и изгнал из царской семьи, то назначил его номархом Седа. Другими словами, сослал его в бесконечные сумерки, где приходилось отбиваться от нашествий вредителей из-за границ. И сейчас, глядя на дрожащий зелёный комок, понемногу пятнающий снег в углу зрения, казалось, что ресурсы, необходимые для выполнения этой задачи должным образом, утекают.

Даже номарху, скромному в своём положении, не пристало выполнять грязную работу по вычищению органических отходов. Олтикс уже слышал, как доктринальное отделение, где обитал первый из его подразумов, шумит от возмущения вторжением, и знал по горькому опыту, что это не прекратится, пока он сам не разберётся с раненым существом.

«Тяжко голове с короной на челе»,— уныло подумал Олтикс и начал спускаться по широким ступеням от входа в гробницу туда, где лежал незваный гость.

Ворота костницы предварял строгий портик, образованный выступом скалы, в которой построили комплекс. Олтикс стоял в их тени последние двенадцать часов, хмуро взирая на образованное пехотой заграждение. Захватчики, без сомнения, думали, что лорд просто часть архитектуры — обветшалая статуя гигантского скелета, такая же неподвижная и безжизненная, как колонны рядом. Но если бы они присмотрелись повнимательнее сквозь собирающийся снег, то уловили бы едва заметное тление изумрудных огоньков, похожих на угасающие угли, в углублениях между железными рёбрами. Теперь, когда гнев поднимался из глубинного реакторного потока, эти угли разгорались, передавая ярость на разрядные узлы по всему телу, пока наконец не засветились достаточно ярко, чтобы отбрасывать зелёный ореол на снег при ходьбе.

Засевшая внутри Олтикса злость никогда по-настоящему не утихала. Она всегда пряталась, ожидая лишь повода выплеснуться наружу. А сейчас поводов было аж несколько сразу. Олтикс злился на легионы за их неудачу в удержании строя, хотя, предполагалось, они должны быть всё равно что продолжением его собственных рук. Злился на тех, кто изгнал его и довёл до нынешнего плачевного состояния. Но больше всего он злился на существо перед собой.

Сед, возможно, и считался маловажным имением, и назначение Олтикса сюда расценивалось как оскорбление со стороны Уннаса, но каким бы холодным и отравленным захолустьем этот мир ни был, он принадлежал роду Итакасов и некронтир. И от своих притязаний, заявленных вечность тому назад, нельзя было отказаться. Каждая пядь земли в пределах этих древних границ, даже такая скудная каменная сфера, как Сед, признавалась кеммехт — владением богов и их слуг, священным настолько, что плотские не сумели бы понять. Живым воспрещалось находиться здесь.

И самой сокровенной постройкой на этой территории являлась Великая костница. Хотя она не шла ни в какое сравнение с гробницами Антикефа в коронном мире, это было грандиознейшее из погребальных сооружений на Седе. Бастион и место упокоения лордов этого аванпоста. Пробуждённые держали тут личные покои, в то время как внутренние галереи вмещали тех, кто ещё пребывал в ловушке долгого сна. А в самых глубоких катакомбах, конечно же, скрывалась угрюмая, постоянно растущая толпа тех, кто проснулся лишь для того, чтобы упасть в бездну второй смерти от жуткого проклятия.

Члены рода Итакасов воспряли ото сна намного раньше династий по соседству, и костница выступала в качестве пограничной крепости в гордые и суровые годы восстановления. На протяжении многих веков она сохраняла неприступность, даже несмотря на бесконечные нашествия жадных до завоеваний выскочек из нечистых видов. А когда династия начала приходить в упадок, неприкосновенность твердыни была спасена лишь благодаря неустанному бдению сокращающегося гарнизона Седа. Теперь, однако, в вахту Олтикса, её святость нарушили.

Непрошеный гость добрался лишь до Теменоса, участка, граничащего со входом в гробницу, но, как уже напоминал лорду благочестивый шёпот из его доктринального отдела, это был достаточно серьёзный проступок.

«Позорный след на чести моего хозяина, — усмехнулся подразум, источая патрицианское презрение, — будет неизгладим».

Олтикс осмотрел незваного гостя и согласился. Кощунство совершило, вероятно, самое жалкое из нечистых созданий, с которыми ему доводилось сталкиваться за своё длительное существование. Сердито взирая на мерзкую тварь, он обратился за сведениями к своему отделению ксенологии.

«Гротт, — через мгновение подсказало ему пятое подсознание, — так зовут эту тварь на языке орков».

— Гротт, — пробормотал Олтикс, исторгнув слово из голосового буфера, будто комок желчи. По крайней мере, у врага наблюдался талант к звукоподражанию: зверь выглядел так же отвратительно, как звучало его имя. Хнычущая и хрипящая через проколотую грудь, мелкая зелёная дрянь воплощала животные скрытность и трусость. Тем не менее следовало признать её выносливость. Зверь-раб оттащил себя на два хета от того места, где рухнул у линии пехоты, и оставил за собой длинную полосу на пепельно-сером снегу, что больше всего отталкивало Олтикса.

— Почему оно просто не сдохнет? — удивился он вслух, обращаясь к самому себе. — Почему обязательно всё пачкать?

Вдобавок к острому омерзению лорда, существо зацепилось грязным когтем за нижнюю ступеньку лестницы и стало подтягиваться. Стремительно и бесшумно, точно пикирующий небесный хищник, Олтикс преодолел последние несколько ступенек, чтобы перехватить его, и к этому моменту испытывал крайнее раздражение.

Минуло уже восемь волн гроттов, нахлынувших со стороны орков в расчёте прорваться через снежно-грязевую равнину к костнице. Олтикс понятия не имел, были ли орки настолько глупы, чтобы надеяться истощить боеприпасы защитников, или просто находили забавным посылать слуг на верную гибель. Впрочем, орки были столь же тупы, сколь и жестоки, и несмотря на плачевное состояние гарнизона зеленокожая мелюзга разбивалась о порядки некронов, срезаемая с архаичной эффективностью как тростинки. Хотя, вероятно, Олтикс лишь считал, что всё обстояло прекрасно. Этот выживший, очевидно, нашёл предел возможностей заградительного отряда и, наверное, полагал, что ему повезло. Но Олтикс покажет, что всё ровно наоборот.

Лорд возвышался над крошечным созданием, снова неподвижный, как столбы ворот, и ждал, когда оно посмотрит вверх. Когда у Олтикса отняли титул, ему пришлось вынести обряд сдирания, в ходе которого выжгли блестящую серебряную отделку семьи Итакасов с его панциря, оставив только голый нижний слой некродермиса, грубый, как лавовая порода, и тёмный, как ночь, с булавочными уколами разрядных узлов, разбросанных по телу, будто созвездия зелёных угольков. Однако гротту их затмевало сияние глифа на груди — династического знака, озарённого непосредственно реакторным огнём. А над всем этим зловеще сверкали глаза некронского дворянина, с презрением взиравшего на пришельца сверху вниз.

Олтикс уговорил приручённую компактную звезду в своём ядре забраться на более высокое плато горения и передавать ему дополнительную энергию, чтобы внешнее свечение перешло от зелёного к жгуче белому. Когда реактор загрохотал, грязный снег зашипел, обращаясь в пар там, где соприкасался с панцирем. Так кипевшая внутри злоба вылилась в нечто осязаемое. Хотя это было довольно скудное средство от осквернения, он, по крайней мере, мог убедиться, что несчастный чужак проведёт свои последние мгновения, охваченный благоговением и страхом.

Гротт вытаращился на него, прищурив красные глазки над длинным и противным носом, и обнажил зазубренные жёлтые кончики зубов. Умирая, вредитель долго смотрел на некрона и дрожал от холода, но не выглядел особенно испуганным. Скорее он выглядел сбитым с толку. В конце концов, с хихиканьем, перешедшим в мокрый, мучительный кашель, чужак выплюнул большой комок чёрной слизи на ступню Олтикса.

Этой последней капли хватило превратить гнев в ярость. Всё началось как мыслительный процесс — совокупность логических состояний резкого коллапса, сдерживаний и каскадных сбоев индукции. Однако разум и тело лорда уже не были по-настоящему разделены, как прежде, и вскоре диссонанс захлестнул его вместе с бурлящими течениями его реакторного потока. Одновременно с этим возникло фантомное ощущение когда-то струившейся у него по венам крови, и это неожиданное воспоминание лишило Олтикса последних крупиц самообладания. Его пята расплющила череп гротта, тем самым ещё сильнее испачкав некрона брызгами мозговой жидкости, и на разрядных узлах сквозь окутавший их пар отчётливо проступили схемы выражения ярости.

Когда стало известно о сгустках крови, растёкшихся по пластинам ног, доктринальное сознание ужаснулось.

«Плоть! — взвыло оно, прежде чем опустить голос до напуганного шёпота: — Табу, табу, табу». Затем подразум сделал в межузельном интерфейсе бессмысленное множество запросов на вызов скарабеев-уборщиков, однако Олтикс махом удалил их все. Учитывая, сколько времени второстепенное сознание измывалось из-за потери чести, лорд с радостью стерпел бы грязь на себе, хотя бы ради того, чтобы заставить напыщенное привиденьице страдать. Однако были и другие последствия, требующие внимания, поэтому Олтикс приглушил его крики.

— Претор Нэт! — прогремел он сквозь вой ветра. Грубый стальной голос эхом отразился от покрытых снежной коркой фризов костницы. — Подойдите, надзиратель, и отчитайтесь.

Образ претора непременно внушил бы смертному ужас. Ростом не уступающий Олтиксу, но шире в бронированных плечах, Нэт при жизни был простолюдином, но преданной и усердной службой заработал вечность сознательного существования в качестве начальника гарнизона Седа. Лорд подозревал, что претор мнил себя кем-то вроде варгарда при троне номарха, но если это было действительно так, то он ошибался. Олтикса пусть и понизили в звании для текущего назначения, но его стандарты оставались такими же, как у киняжа; на его взгляд, подчинённые вроде Нэта годились только для того, чтобы руководить безмозглыми серыми массами от имени господ. И полученные им указания не могли быть проще: в распоряжение Нэту передали из гарнизона пятнадцать наименее повреждённых легионов воинов, приказав удерживать позиции на краю Теменоса.

К несчастью, Нэт был дураком с дырявой головой. Страдающий расстройством координации движений, которому были подвержены очень многие, он находился в плохом состоянии уже тогда, когда Олтикс унаследовал его вместе с гарнизоном, и ему становилось только хуже. Последнее время он едва мог произнести фразу — чего уж говорить о том, чтобы держать линию фронта. И, как и бесчисленное множество других некронов в его состоянии или в ещё худшем, его невозможно было починить.

Впрочем, Нэт и сам это сознавал. Олтикс угадал его смущение по тому, как он опустил голову, когда шёл среди падающего снега. Претор будто... съёжился. Его разрядные узлы пульсировали по схеме выражения стыда, что лишь разжигало злость в ядре Олтикса. В конце концов, даже гротт встретил его с большей храбростью, подумал номарх, когда Нэт опустился перед ним на колено, скрипя истёртыми суставами.

— Т-тысяча извинений, мой повелитель, — прохрипел претор, заикаясь и искажая слова. — А... а-они… их много, однако, и ф-фаланги слишком растянуты... вдоль фронта. Мы...

— От тебя требовалось обойтись тем, что тебе предоставили, претор, — заявил Олтикс могучим рокотом, который подчеркнуло шипение снежинок на его глефе, материализовавшейся прямо у него в руке по протоколу эксгумации. Оружие возникло из пространственного кармана, выступавшего ножнами. — Я выразился ясно — ничто не должно пересечь черту. Повтори остальную часть моей команды, претор.

— Мой номарх, я... умоляю вас...

— Повтори мою команду! — выплюнул Олтикс. Голосовые приводы зажужжали от гнева, когда он заставил Нэта растянуться на земле, врезав ему прикладом глефы. Претор не издал ни звука, с грохотом пролетев три ступеньки, а потом снова неуклюже встал на колено. На его медлительность было мучительно смотреть, но сейчас было не время проявлять жалость.

— Эти с-с-священные плиты нельзя осквернять, — безнадёжно повторил претор, — если только вы сами не п-п-п-погибнете, защищая их.

— И всё же плиты осквернены, — рассуждал Олтикс, указывая на мёртвую тушу. — Досадно. — Он позволил тишине затянуться, а когда заговорил снова, то добавил мягкие интонации: — Однако ещё не всё потеряно. Похоже, у тебя, претор, пока есть возможность уважить дух моего приказа, если уж не получилось соблюсти букву. Хотя бы в ретроспективе.

Нэт догадался, о чём речь, но ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что имел в виду его лорд.

— Да будет так, — промолвил претор голосом, похожим на шорох могильной пыли, склоняя обветренный лицевой щиток в согласии. — Я с-с-радостью заплачу эту цену, ради чести.

Олтикс воздел оружие неторопливо и бескомпромиссно, без всяких свидетелей, поскольку шеренги пустоголовых солдат смотрели перед собой на облака на горизонте. Наконец-то удовлетворённый, по крайней мере, в сравнении со своим обычным состоянием, Доктринальный разместил благодарственные глифы в углу зрения.

«Мой господин ведёт себя как истинный правитель», — похвалил он в покровительственной и нудной манере. Но всё было так. В конце концов, неспроста этот подразум занял первое место среди других разделённых «Я». Именно в такие моменты проявления жёсткости, когда приличия брали верх над эмоциями, Олтикс понимал, что по-прежнему остаётся лидером, что он всё ещё может быть великим, несмотря на позор, причинённый ему Уннасом.

Окуляры Нэта на мгновение замерцали, и слабая дрожь по межузельному блоку Олтикса сообщила ему, что претор отключил свой протокол отзыва. Когда его сразят, интегральные схемы не будут перенесены в сердце костницы для реконструкции. Бессмертный воин готовился к настоящей смерти. К своему ужасу, Олтикс обнаружил, что его гнев угасает перед лицом смирения претора. Нэт сделал всё, что мог. С каждым годом солдаты гарнизона становились медлительнее, а их разум затуманивался всё больше. Стоит ли удивляться, что его войска не достигли совершенства? И тем не менее надзиратель всё равно находился здесь, готовый умереть в наказание за то, что потерпел неудачу.

Олтикс прекратил эти размышления, прежде чем они успели бы перерасти в сострадание. А он знал, что сострадание — это проявление слабости. Господин не мог оправдываться за своих подчинённых. Пусть он и лишился звания киняжа, он все равно принадлежал царской семье. Отдавая приказы, он не просил, а констатировал факты, и если вселенная им не соответствовала, долгом его подданных было переделывать её до тех пор, пока правда лорда не станет истиной. Следовательно, потерпеть неудачу на этом поприще означало назвать его лжецом или, что ещё хуже, отрицать его хеку — главенство воли дворянина над реальностью. Ни то, ни другое было недопустимо.

Олтикс взмахнул глефой.

Но прежде, чем лезвие успело коснуться, оптический буфер Олтикса пронзил свет, сопровождаемый ощущением, будто конечности не слушаются. Руки дёрнулись, и удар прошёл мимо шеи претора.

«Не надо». Голос исходил из стратегического отдела, почти неотличимый от голоса собственных мыслей Олтикса — или, по крайней мере, очень похожий. Стратегическое подсознание шло вторым из пяти, и точно так же, как первое в доктринальном отделе и пятое в ксенологическом, оно представляло собой заключённую частичную копию его собственного «Я».

«Нам не следует», — настаивало оно.

«Необычно, — подумал Олтикс, слишком потрясённый, чтобы обидеться, когда связал факты воедино. — Неужели Стратегический вызвал этот спазм?» По замыслу, его подчинённые зеркальные личности не могли вмешиваться в двигательные функции — или, если на то пошло, в любую из жизненно важных систем, зарезервированных для одиночного доступа Олтикса.

Это считалось невозможным. Придётся поговорить о случившемся с Ментепом, энграммантом, который изначально создал подсознания. Когда он вернётся, разумеется. Не изменяющий природе своего сословия, седский криптек перемещался по близлежащему космосу, словно фигура на доске, которую видел только он, и исчез несколько дней назад по какому-то делу. В данный же момент Олтикс полагал, что ему следует позволить Стратегическому поделиться мнением, прежде чем он сделает с ним что-нибудь радикальное — в конце концов, этого своего двойника он, наверное, презирал меньше прочих.

«Прошу, объяснись, — язвительно обратился Олтикс ко второму подсознанию, между тем спокойно ставя в очередь задач перезапись шифрования для каждого кинетического привода в собственном теле.

«Вы спрашивали себя, хозяин, почему орки послали умирать своих рабов, — в привычной отрывистой манере начал Стратегический. — Теперь вы знаете. Они надеялись посеять беспорядок. Орки жестоки, но не глупы. Им известно о нашей гордыне и о том, какое разделение можно вызвать, если что-то столь низкое, как…»

«Гротт», — усмехнулся подразум в отделе ксенологии, не в состоянии сдержаться, чтобы не вспыхнуть глифом отвращения. Его восхищение нечистыми видами было сравнимо только с его же ненавистью к ним.

«...прорвёт наши порядки. В итоге так и произошло, и теперь по цене раба они возьмут генерала».

«Нэт больше не годится для службы, подразум. И ты это знаешь».

«Возможно, но кто заменит его?»

Гнетущее чувство окутало Олтикса, будто ядовитый снег на его быстро остывающем панцире, когда он понял, что стратегическое сознание говорит верно. Он так привык презирать Нэта, что забыл суровую действительность — претор был самым дееспособным помощником в его непосредственном подчинении. Конечно, Олтикс имел под боком целое сообщество изгнанников, девиантов и бродяг в этом жалком пограничном мире, и многие из тех лордов имели в распоряжении тысячи солдат. Но он не владел ими. Поскольку его царскую власть урезали вместе с серебряным покровом и он занимал лишь пост номарха, аристократия Седа выступала в качестве союзников, а не подданных, и было необходимо находить с ними общий язык, а не пытаться им приказывать.

Таким образом, в рамках династический иерархии под жёстким контролем Олтикса находился гарнизон всего из трёх тессарионов, насчитывающих в общей сложности тридцать пять декурий. В теории пятьдесят тысяч солдат вместе со вспомогательными подразделениями каноптековых конструкций и боевых машин. На практике же почти четверть гарнизона была недоступна из-за проклятия, и лишь около трети — наверное, пятнадцать тысяч воинов — функционировало с какой-либо реальной эффективностью. Руководящая структура гарнизона пребывала в ещё более плачевном состоянии; различные полевые командиры претерпели настолько страшный распад личности, что по сравнению с ними Нэт казался хитрым, как сам Орикан: почти все либо канули прямиком в пучину энграмматического вырождения, либо отправились по тому же пути через безумие проклятия.

Поэтому, несмотря на то что Нэт не справился с обязанностями, он представлялся слишком ценным ресурсом, чтобы тратить его понапрасну, даже если протокол требовал удаления слуги. Олтикс всё это понимал на рациональном уровне, но его рассудок затуманивал гнев, что выглядел в точности как праведность, когда его пелена сгущалась. Вот почему лорд, как ему казалось, поручил Ментепу усовершенствовать свой разум. И хотя Олтикс предпочёл бы, чтобы его подсознания не принимали столь... непосредственного участия в принятии им решений, они иногда замечали вещи, которые он пропускал. В то время как лидерство означало ставить благопристойность выше эмоций, гениальность, по мнению Олтикса, заключалась в том, чтобы знать, когда здравомыслие важнее принятых норм.

Джосерас, старший киняж его дома и, следовательно, наследник Уннаса, был бы потрясён от такого умозаключения. Но он всегда приходил в смятение, когда дело касалось Олтикса. В то время как младший из них верил в прагматизм, старший превыше всего ценил приличия. Именно поэтому между ними вспыхнула вражда, в конечном счёте приведшая к изгнанию Олтикса династом Уннасом, и в этом же крылась причина, почему Джосерас решил не вмешиваться, несмотря на явную несправедливость приговора. Олтикс напомнил себе, что ничем не обязан столь привередливому педанту, и меньше всего его суждению. Изгнанник хотя бы вернул право принимать решения за самого себя — и без постоянной критики старшего отпрыска.

Так лорд пришёл к выводу, что пощадит Нэта. Но, опустив глефу, он намеренно сохранял молчание в речи и мыслях, не желая доставлять стратегическому подсознанию удовольствие признанием в том, что оно оказалось право.

«Я рад, что вы прислушались к моему предложению, хозяин, — всё равно сказало подсознание, добавив к этому заявлению символ лёгкого веселья, поскольку оно видело Олтикса насквозь. — А теперь взгляните на горизонт, и вы поймёте, почему я это предложил». После этого оно удалилось в своё отделение, и Олтикс, возмущённый его непокорством, запер за ним метафорическую дверь, скрепив её печатью безмолвия. Чёртовому умнику придётся испросить разрешения, прежде чем снова заговорить.

Нэт тем временем терпеливо ждал казни. И если надзирателя и смутило очевидное милосердие Олтикса, он не осмеливался показать это. Неважно, болван мог продолжать ждать. Как бы к этому ни относился стратегический отдел, Олтикс никак не мог позволить претору избежать наказания. Рассердившись из-за очередного источника раздражения, он поручил третьему подсознанию — Боевому, которое расхаживало по своему отделению, точно зверь в клетке, и скорее рычало, чем разговаривало, — выяснить, насколько тяжело он мог избить Нэта, не переступая его пределы ремонтопригодности. Боевой с радостью принялся выполнять задание.

Затем лорд наконец послал за скарабеями-уборщиками, так как слизистая нервная ткань гротта начала замерзать на его ноге, и это вызвало у него омерзение до глубины ядра. Наконец, испытывая мелочное удовольствие оттого, что оставил это напоследок, он прислушался к совету Стратегического и посмотрел на горизонт.

«Вот оно что», — подумал Олтикс и спокойно отменил приказ, который отдал боевому отделу. Очевидно, Нэт понадобится в подходящем для сражения состоянии несколько раньше, чем ожидалось. Орки наконец пришли в движение.

Глава вторая: Старые добрые времена

Орков было так много, и они с таком восторгом применяли двигатели внутреннего сгорания, что начало атаки походило на стихийное бедствие.

За последние несколько дней над их позицией образовалась плотная свинцовая масса из снежных облаков и смога, раздутая выхлопами грубых машин, когда армия вторжения выстроилась для наступления. Однако теперь, когда орда пришла в движение и каждый мотор ревел на полную мощность, эта грозовая туча не выдержала, и разразилась буря. Между небом и землёй протянулись столбы молний, пославшие глухой гул по равнине, и поднялся неистовый ветер. Затем с медлительностью далёкого колосса, расправляющего плечи, облачная масса взбугрилась и развернулась. Словно притянутая за верёвки тысячами отработанных газов, она стала перемещаться.

Это скопление вздымалось и колыхалось по мере приближения, извергая в процессе конвекции пузыри, что откусывали большие куски пейзажа. Циклон бурлил над низкими холмами, пока они полностью не скрылись, и когда его крылья распахнулись над просторами, он целиком поглотил солнце. Порядки некронов, погрузившиеся в густой мрак, озаряло только свечение разрядов их ядра и гаусс-винтовок. После, когда буря подула в другую сторону, чтобы обрушить на них град, она донесла шум орды — дозвуковой рокот, похожий на рык слабоумного божества, низкий настолько, что смертные подумали бы, будто началось землетрясение.

Даже самые стойкие из облачённых в плоть солдат, оказавшись вот так брошенными во тьму и слыша воинственные кличи неприятеля, встревожились бы не на шутку. Однако ни один из некронских воинов даже не бросил обеспокоенного взгляда на соседа в строю. Они просто смотрели вперёд, взором не столько храбрым, сколько отсутствующим, дожидаясь момента, когда смогут приступить к убийству врагов.

И долго стоять без дела им не пришлось бы. Лавина лёгких транспортных средств орков уже мчалась впереди основных войск, мелькая из дымовой завесы рядами уродливых вымпелов, словно обнажёнными когтями зверя. Много времени им не потребуется, чтобы прибыть сюда, а после этого поток машин будет только увеличиваться. Олтиксу требовалось определить порядок организации обороны, но сперва, вероятно, следовало уладить вопрос с Нэтом, так как безнадёжный надзиратель по-прежнему сидел на коленях перед ним, смиренно готовый принять казнь.

— Претор Нэт, — серьёзно сказал лорд, хотя боевое подсознание протестовало этому проявлению снисходительности непродолжительным, но сердитым лаем, — тебе повезло. Враг на подходе, и у тебя появился шанс искупить вину. Хорошо послужи мне в грядущей битве, добыв победу или сражаясь до самого конца, и я, быть может, забуду о твоей неудаче.

Позволив своей глефе вернуться в межмерное хранилище, Олтикс издал нарастающий сигнал белого шума, который вполне сошёл бы за вздох. Нэт выглядел подавленнее, чем когда-либо, что выдавало грустную правду: он больше не понимал сложные фразы и всё ещё полагал, что умрёт.

— Я не собираюсь убивать тебя, — размеренно пояснил Олтикс, — но ожидаю от тебя большего в следующей битве. — Окуляры Нэта засветились, когда он наконец сообразил, что ему дали второй шанс. — А теперь поднимись, — заключил Олтикс, — и оправдай моё… невероятное милосердие. И эту удачу.

Отвернувшись от претора, лорд взошёл по лестнице к выступу с воротами, который должен был послужить ему наблюдательным пунктом в предстоящем сражении. Судя по щелчкам и жужжанию голосовых приводов надзирателя, когда его крохотный разум переваривал новости, он был потрясён.

— Ваша милость пы... пылает, точно сверхновая, лорд-киняж, — ликовал Нэт. Обернувшись, Олтикс увидел, что тот распростёрся на снегу прямо в пятне, оставленном мёртвым гроттом, и выразил раздражение через разрядные узлы. Мысль о том, чтобы развернуться и опять столкнуть претора с лестницы, стремительно просочилась в его меметический буфер.

Вдобавок он ведь только что приказал этому дураку подняться. Однако по-настоящему выводило из себя то, что претор упомянул отнятый титул киняж. И дело было вовсе не в неприязни подхалимства — в конце концов, когда речь заходила о статусе, обожание со стороны подчинённых уступало по желанности только приобретению хорошей гробницы. Нет, Олтиксу просто не нравился явный перебор; использование его старого звания лишь заставило лучше осознать, до чего он опустился. Нэт говорил с ним как с лордом, которым Олтикс должен был быть.

И поскольку он всё же являлся лордом, ему предстояло руководить армией. Когда претор встал на ноги, Олтикс продолжил восхождение к портику и, добравшись до него, повернулся, чтобы обратиться к своим легионам. Он влил в компоненты голосового модуля поток из ядра, простёр руку в качестве прелюдии к риторике и приготовился внушить Нэту и войскам мысль о важности удержания линии фронта любой ценой.

Конечно, воины подчинились бы так и так, получив все необходимые сведения из предустановленных команд-макросов, которые он одновременно рассылал на межузельной несущей волне. Но проговаривать распоряжения всё равно имело определённый смысл. Он знал сверстников, отказавшихся от этой привычки из-за отсутствия необходимости, и молчаливые столетия свели их с ума, сделав пленниками самонаблюдения. Кроме того, проговаривая план действий, Олтикс мог добавить какие-то детали.

Иногда это даже заставляло его полностью пересмотреть свою тактику. И так случилось, что сейчас был один из подобных случаев. Лишь собираясь сделать заявление, он вдруг понял, что крупномасштабное столкновение перед самой костницей — затея не самая хорошая. Концепция обороны застряла в его меметическом буфере, захлёстнутая вопросительными глифами, и просто не могла разрастись настолько, чтобы за ней выстроились конкретная речь.

Он чувствовал, как Доктринальный бросается на воображаемые стены своего отделения, возмущённый его колебаниями.

«Сомнения? Сомнения? — разбушевался подразум, как только Олтикс позволил ему заговорить. — Как может мой хозяин сомневаться в необходимости защиты святынь? Разве присутствия нечистого в Теменосе не хватило для позора?»

Рассердившись, Олтикс утихомирил первое подсознание, заперев его на замок на двадцать минут. Но, справедливости ради, в гневной тираде крылось здравое зерно. Инстинкты подсказывали, что тотальное сражение — единственная достойная и правильная реакция при нашествии на гробницу. Но, как ему недавно напомнили, приличия не всегда должны руководить поступками изгнанника.

— Мой п-повелитель? — обратился Нэт, неуверенно поднимаясь, чтобы встать рядом с ним, в то время как Олтикс застыл на середине жеста. Несомненно, из опасения, что вина падёт на него, если орки прибудут раньше, чем поступят боевые приказы, надзиратель справился со страхом повторно спровоцировать хозяина и в трагически неумелой попытке привлечь внимание к своему трудному положению кивнул в сторону приближающегося облака дыма.

— Вражеские силы… ж-жалкие, не правда ли? — заметил он, вероятно, думая, что так командиры подшучивают, чтобы скоротать время.

— Правда, Нэт, — поддержал его Олтикс совершенно ровным тоном, хотя в действительности был в корне не согласен. Приближающаяся приливная волна ржавчины и прометия казалась самой большой в текущем, и крупнейшем, вторжении, которую только Олтикс встречал за три столетия, с тех пор как прибыл на Сед. Как минимум, в плане масштаба это была совсем не жалкая армия.

И это, разумеется, была далеко не самая большая орда, с которой им предстояло встретиться. Каждый день в ледяной тундре на брюхо падали новые посудины, извергая реки орков, и прозревание дальней пустоты показывало ошеломляющее количество других кораблей в пути. Похоже, в ходе одного из своих великих переселений орки случайно забрели на край Итаканского пространства, и, если Уннас откажется давать подкрепления, это приведёт к неминуемой катастрофе для Седа.

Но не сегодня. Как минимум, в предстоящей битве, а может, и в дюжине следующих, победа не вызывала сомнений. Орда была большой, да, но, единожды увидев буйство орков, сокрушающих континент, можно считать, что увидел и остальные нашествия. Находясь прямо над грозными трансляционными реле костницы, он мог одним щелчком пальцев перебросить дополнительные легионы и вспомогательные орудия, расположенные за полпланеты отсюда. Авиационные звенья «Гибельных кос» уже приближались, и его стратегический подразум даже успел наложить на зрение лорда мерцающие симуляции вдоль зубчатых стен костницы, где артиллерийские орудия могли стать реальными при малейшем желании лорда выразить свою хеку.

Также, чтобы противостоять даже столь внушительному натиску, Олтиксу не пришлось вызывать слишком много резервов. Хотя гарнизон Седа, несомненно, видал лучшие тысячелетия, он всё ещё был частью самой эффективной военной машины, которую когда-либо знала Галактика. В противостоянии с орками даже самые дряхлые бойцы пожнут богатый урожай, прежде чем падут.

«Прежде чем падут».

— Вот оно, — воскликнул Олтикс, чем вызвал недоумение Нэта. — Истощение, претор. В этом-то и проблема.

— Конечно, мой повелитель, — поддакнул Нэт, хотя явно ничего не понял, и бросил ещё один украдкой взгляд на надвигающуюся орду. Олтикс достаточно хорошо знал, как быстро наступают орки, но не хотел, чтобы его торопили. Пока первый топор не коснулся порядков, ещё было время подумать.

Да, истощение — вот камень преткновения. Точно так же, как он не мог позволить себе потерять такого обескураживающего помощника, как Нэт, лорд не хотел терять даже самых обветшалых из своих подданных, если мог этого избежать. Орки никогда не испытывали нехватки в живой силе, будучи самим воплощением плодовитости: они размножались, как бактерии в болоте. А вот войска некронов были незаменимы. Их некродермис мог восстанавливаться достаточно быстро, чтобы смягчить любой урон от неприятельского огня, кроме тяжелейшего. Более того, даже рядовые пехотинцы были способны выдержать полное разрушение при условии, что их схемы попадали в камеры реконструкции внутри гробницы. Однако некроны не могли возвращаться с того света вечно.

Даже самая точно спроектированная система, которой предстояло работать в течение шестидесяти миллионов лет, имела тенденцию ломаться под нарастающим весом крошечных ошибок. В разваливающемся царстве Итакасов, повреждённом ранним пробуждением и пострадавшем от жуткого проклятия больше, чем любая из сохранившихся династий, древние системы рушились под тяжестью собственной сложности. Протоколы трансляции, реконструкции, прозревания и всего остального с каждым столетием становились менее устойчивыми и надёжными.

В предстоящей битве он мог бы ожидать...

«Колеблется между нолём целых восемью десятыми и двумя целыми восемью десятыми процента, как я понимаю, — прервал его раздумья голос из аналитического отделения, пребывающего как всегда в приподнятом настроении, — в зависимости от развёртывания противником диковинного оружия».

«Прошу прощения? — у себя в голове промолвил Олтикс, как всегда сбитый с толку привычкой четвёртого подразума начинать разговор ни с того ни с сего. Вероятно, из-за своих удивительных вычислительных способностей Аналитический представлялся довольно... странным, отличаясь поведением не столько социально отстранённого гения, как можно было бы ожидать, сколько простодушного трудяги, когда-то научившегося нескольким трюкам у уличного математикоманта.

«Частота отказов при возвратной трансляции, милорд, — весело уточнил он. — У воинов то есть». Затем он предложил перечислить другие статистические данные, но Олтикс отказался. Эта конкретная итерация его личности никогда особо не заботилась о сути вещей, она просто любила цифры и говорила бы о них часами, если бы он позволил.

Приведённые показатели Олтиксу совершенно не понравились. Они означали, что из каждой сотни уничтоженных воинов до трёх из них никогда не вернутся в строй — их схемы не будут перехвачены камерами реконструкции. И это не считая тех, кто будет страдать от постоянных физических или ментальных недомоганий из-за неправильной сборки. Учитывая количество орков, а также прогнозируемые продолжительность и интенсивность боя, проценты увеличатся, и гарнизон не досчитается значительного числа войск. Это было неприемлемо, особенно если принять во внимание сколько подобных битв им придётся пережить с дальнейшими волнами орков.

Но если это было неприемлемо, то перспектива оставить костницу нечистым и вовсе была немыслима. Должен был быть третий путь — прагматичное решение дилеммы, которое одновременно сочетало бы честь и благоразумие, приличия и рассудительность.

Если такой выход существовал, Олтиксу нужно было поскорее его найти. Грозовой вал, предвещающий появление орков, заполнил всё небо, будто крутящаяся каменно-серая плита, готовая обрушиться на ряды некронов. В недрах облака вспыхивал болезненно-красный свет, но не от обычной молнии, а от чего-то более ужасного и тёмного, что странно потрескивало сквозь пары тяжёлого металла в атмосфере Седа. Олтикс и без своего продвинутого восприятия догадывался, что означают эти разряды: где-то там орки готовили затейливое оружие, использующее энергию варпа — причудливой нереальности, которая единственная среди всех явлений вселенной всегда ускользала от понимания некронтир. Да уж, события развивались совсем нежелательным образом.

«О да, — согласился Аналитический, выражаясь парой символов удовлетворения, довольный устранением неизвестной переменной. — Выглядит удручающе, милорд. Две и восемь десятых процента неудачных отзывов на базу... а может, и больше».

Какими бы примитивными орки ни казались, они умели удивлять. И хотя их уловки не имели шансов предотвратить поражение у подножия костницы, они тем не менее делали предполагаемую победу Олтикса всё более и более дорогостоящей. Если он не придумает никакой альтернативы открытому противостоянию, то, по крайней мере, должен к нему подготовиться. Чтобы надзиратель не отвлекал, как и всё остальное, Олтикс поручил Нэту перевести необходимые резервы на позиции, определённые стратегическим отделом, и эксгумировать защитные пилоны костницы из пространственных карманов, где их прятали. С ощутимым облегчением претор поспешно ретировался, чтобы вновь почувствовать себя полезным.

Самая шустрая лёгкая техника орков проехала уже полпути через заснеженное поле. Как только она прибудет, битва будет длиться без перерыва. Олтикс глянул на сотни воинов, тупо уставившихся на надвигающуюся стену гама и насилия, посмотрел на неуклюжую походку Нэта, суетящегося вокруг, и прошипел ряд ругательств.

Местное старичьё приняло его, и всё равно он ощущал себя одиноким. Кроме подсознаний, которые выступали не столько соратниками, сколько инструментами, ему не с кем было обсудить текущую проблему.

Он бы обратился к Ментепу, но тот отправился на поиски знаний, непостижимые сами по себе. Ещё, конечно, был верховный адмирал Йенех. Или, точнее, был раньше. За столетия, проведённые на Седе, этот товарищ по изгнанию ближе всех подобрался к тому, чтобы Олтикс считал его ровней и даже другом. Они много раз обсуждали военные планы, дружелюбно спорили о боевых формированиях и протоколе и вместе упражнялись в древних стилях обращения с оружием. Но Йенех начал доставлять неприятности. В последние годы на адмирала словно упала пелена, и он становился всё более замкнутым: сперва отправлялся в длительные «охотничьи поездки», несмотря на разрушение биосферы планеты, а затем почти перестал покидать мостик своего флагмана под названием «Акропс». Кроме него и Ментепа, остальные разумные обитатели Седа либо окончательно утратили рассудок, либо были настолько отталкивающими, что им он предпочитал собственную компанию. Выбора у него не было.

Ну, или почти. Был кое-кто, у кого он мог испросить совета. Полководец, обучивший Олтикса военному ремеслу. Если кто и мог придумать альтернативу бездумной линейной тактике сражения и позорной сдаче костницы, это был он. Лорд видел тут лишь две проблемы. Во-первых, этим наставником был Джосерас. Но даже унижение от обращения к нему за помощью в данных обстоятельствах казалось приемлемым, если он действительно предложит выход из сложившейся ситуации. Вторая, и более серьёзная, проблема заключалась в том, как добраться до него.

Путешествие к нему подразумевало разблокировку самой мощной и наиболее редко используемой из всех сборок, которые Ментеп создал у Олтикса в уме. В отличие от подсознательных отделений, она не имела физической структуры, но хранилась как дефект информации, связанный со всем его естеством. Навевающая воспоминания среда, как называл её криптек, выступала своего рода шлюзом — каналом к тем глубочайшим полостям его разума, что никогда не озарялись сознательной мыслью. Тихая и непознаваемая, эта среда не поддавалась прямому контролю: Олтикс обращался к ней с запросами, и она давала ответы по собственному усмотрению. Они приходили в форме грёз — видений, неотличимых от реальности, потому что они были полностью реальны.

Ещё в ранний период истории некронтир криптеки их родного мира установили универсальную истину: сам факт наблюдения за объектом меняет его. Поэтому, несмотря на всю точность, с которой энграммы некронов могли записывать показания органов чувств, их долговременная погрешность всё ещё оставалась заложницей субъективности. Каждое обращение к памяти пятнало её отпечатком мыслей, внося крошечные исправления. В результате за столетия предоставляемого к воспоминаниям доступа накапливались целые слои из приукрашенных образов и на месте старых возникал новый пласт впечатлений. И по жестокой логике те энграммы, которые имели наибольшее значение, подвергались искажениям быстрее всего.

Но искусственная среда избегала этих недостатков благодаря тому, что, как объяснил Ментеп, копалась в рудниках памяти без вмешательства сознания, проникая в них через какие-то иные области. Она не просто воспроизводила прошедшие события, а обрабатывала энграмматические данные как гекатические надписи — слова силы, из которых можно было соткать реальность, чтобы показать ему картину прошлого. Таким образом, оперируя энграмматическими переложениями его смертных переживаний, чтобы создать видения невероятной чёткости, можно было даже вернуться во времена плоти. Истины, открываемые Средой, иногда причиняли боль, но всегда каким-то образом показывали именно то, что ему хотелось увидеть.

В ней крылась необычайная сила. Но, как и любая другая подобная ей, эта сила требовала невероятной цены. Цены, которую с годами Олтикс платил всё менее охотно. И всё же, когда хаотичные очертания орочьего авангарда начали вырисовываться из смога на равнине, плата показалась вполне оправданной. И вот, в равной мере подавив гордость и страх, Олтикс обратился к Среде с просьбой о прозрении мудрого, благородного и ненавистного Джосераса. Среда согласилась, и когда серый снег пронёсся мимо перед лицом сгущающейся тьмы, Олтикс ощутил, будто под ним разверзлась более глубокая тень. С едва заметным чувством облегчения он позволил себе упасть.

Это случилось в прошлой жизни вечность тому назад. Тем не менее Олтикс находился здесь и сейчас, а все последующие века казались просто ярким кошмаром, который вообще мог не сбыться.

Он взбирается на пик силы, который на короткий период отведён некронтир в юности. Солнце восходит, и из своей комнаты на верхнем ярусе фамильного зиккурата, расположенного на Антикефе, Олтикс обозревает всю столицу, пока свет поднимается по восточной части неба. Это самое прекрасное, что он когда-либо видел.

Город выстроен концентрическими кругами с царским зиккуратом в центре, в точности как предписал основатель Итакка. Дворец окружает кольцо безмолвных и аскетичных парковых насаждений, у внутренних границ которых теснятся могилы его предков, будто каменные часовые вокруг трона. Эти сооружения колоссальны, и их первыми касаются лучи зари после шпиля самого дворца.

Один за другим склепы, где разлагаются его предки, освещаются, словно воспоминания, и на мгновение у Олтикса возникает глубокая связь с теми, кто отправился на тот свет. Хотя от предшественников его отделяет смерть, утренняя звезда какое-то время позволяет ему пообщаться с ними — в тишине рассвета они будто острова, парящие над затенённым миром.

Это не может продолжаться долго; свет струится вниз по террасам за кольцом гробниц, собираясь в бесплодных садах царской усадьбы с одной стороны и просачиваясь в город с другой. Уже скоро вся цитадель некрополя пылает: от гробниц вельмож среднего класса до почти невзрачных курганов симоррийцев у его края. Солнечное сияние начинает ползти вверх по внутренней стене цитадели и в конце концов, переливаясь через крышу, затапливает невнятные просторы городского пояса, отведённого для простолюдинов, пока в итоге не касается внешней стены. Новый день наступил.

Олтикс уже знает, что сегодня будет жарко, так как сейчас начало сухого сезона и ветра нет. Действительно, хотя рассвет едва закончился, плитка уже тёплая под его босыми ногами, когда он приступает к гардеробу. Он из плоти и крови! Ну, да, он всегда был таким. Почему это вдруг должно его взволновать? Обычно Олтикс возмущается бременем телесности так же сильно, как и любой некронтир, так что это весьма странная мысль.

Более того, он только оправился от болезни крови, из-за которой не мог встать на ноги в течение нескольких месяцев. Его широкое тело съёжилось, одна кожа да кости, и Джосерас, старший брат, дразнил его за это. Теперь же, когда Олтикс снова на ногах, старший говорит, что давно пора начать обучение военному искусству, и поэтому велел младшему встать очень рано. Что ж, он хотя бы увидел восход солнца.

Олтикс надеялся, что его образование начнётся с военных игр в библиотеке с использованием изысканных каменных досок династии. Уннас, любивший игры, всегда говорил, что однажды научит им своего младшего наследника. Однако прибывший Джосерас лишь посмеялся над этой идеей, утверждая, что воображаемыми битвами силы не добиться. По его словам, Олтиксу неплохо бы разрабатывать ноги и вообще пришло время взяться за голову. Джосерас не позволяет ему взять трость, а без неё прогулка будет довольно долгой. Пока солнце поднимается выше, старший брат ведёт Олтикса прочь не только из царского зиккурата, но и за ворота некрополя в обширные, шумные трущобы, где живут обыкновенные люди.

Прежде Олтикс видел районы плебеев только сверху, как в нынешнее утро. Из его покоев они казались огромными размытыми застройками, растекающимися от некрополя, будто кровь из колотой раны. Он полагал, что будет достаточно занятно взглянуть на них, но с земли, выяснилось, что это унылое и грязное место. Всё окрашено в коричневый цвет, улочки переполнены людьми, всюду неприятные запахи. После жизни, проведённой среди безупречно чистых залов и бань некрополя, стоящее здесь зловоние сшибает так, что вообще ничего не разобрать.

В отличие от парящих гробниц и памятников в цитадели некрополя, здешние здания, кажется, едва способны оторваться от земли. И несмотря на то, что они с братом находятся в сердце цивилизации, которая знает, как остановить сердце звезды или откачать железное ядро планеты, не касаясь её поверхности, строения вокруг построены из глиняных кирпичей.

— А зачем постоянство людям, о которых не стоит ничего помнить? — говорит Джосерас, когда Олтикс спрашивает, почему всё обстоит так.

После прогулки на несколько десятков хетов, которая, кажется, никогда не закончится, они достигают одной из тренировочных площадок на краю пояса, где пехота готовится к ожесточённой войне против династии Огдобехов — тех негодяев, что стремятся навязать семье Итакас иго Триархии. В этом дворе занимаются только лучшие воины, и киняж просит Олтикса выбрать легион, чьё знамя ему больше всего нравится. Он тыкает наугад, так как никогда не разбирался в художествах. Они заказывают вино со льдом и устраиваются понаблюдать за спаррингом когорт.

Когда посохи солдат сталкиваются, братья не замечают, как выбирают себе фаворитов и спорят о доблести своих новых чемпионов. Кувшин осушается, а затем ещё один, и вскоре вместо светской беседы слышатся только хриплые ставки. Дворяне покатываются со смеху и обвиняют друг друга в мошенничестве, и через некоторое время Олтикс сообщает Джосерасу, что урок оказался гораздо приятнее, чем он ожидал.

Старший улыбается, но это хрупкая улыбка, как будто она изо всех сил пытается удержаться под громадным весом. Киняж говорит, что урок ещё даже не начался. Когда Джосерас встаёт и подходит к дерущимся бойцам, совершенно лишённый прежней весёлости, Олтикс понимает, что его наставник гораздо трезвее, чем он.

— Прекратить, — объявляет Джосерас, жестом приказывая командиру легиона отойти в сторону. Стук посохов мгновенно стихает, и киняж говорит опять: — Постройтесь в шеренгу, начиная отсюда, в порядке убывания в соответствии с победами, которые вы одержали сегодня днём.

Дисциплина солдат такова, что они вытягиваются в ряд, не проронив ни слова. Воздух внезапно густеет, будто приближается гром. У Олтикса возникает ощущение, что он был здесь раньше, словно он знает, что должно произойти далее, но не может вспомнить. Однако, если воины и разделяют его интуицию, ничто этого не выдаёт. Во всём строю не дрожит ни одна нога, ни на одном лице не дёргается мускул.

Джосерас кивает легиону один раз, плавно и торжественно, а затем, ничего больше не говоря, идёт вдоль строя и стреляет каждому второму солдату в голову.

Олтикс не чужд смерти, ведь он некронтир. Но это первый раз, когда он видит убийство, и юноша вдруг обнаруживает, что не в состоянии вымолвить хоть что-то всю дорогу обратно до некрополя. Ему хочется верить, что его гложет высокомерие демонстрации, что его отвращение вызвано грубым нарушением приличий со стороны Джосераса. Но, по правде, он знает, что всё это не так. В конце концов, киняж может поступать так, как ему заблагорассудится, и великодушный Уннас скорее похохочет над изощрённостью своего старшего сына, чем упрекнёт его. Ведь сегодня не произошло ничего неподобающего.

Настоящая причина, почему Олтикс расстроен уроком, заключается в бездушной расточительности. На тренировочной площадке находилось сто опытных воинов, у всех имена, семьи и наименее любимые виды песчаной бури. Теперь их осталось пятьдесят. Олтикс изо всех сил пытался злиться из-за цифр, но под ними скрывался ужас иного толка — его ужасает вовсе не потеря ресурсов, а гибель самих людей. Он уверен, что истинный некронтир не должен так думать, не говоря уже о будущем династе, поэтому он держит разум и заодно рот на замке на тот случай, если мысли вырвутся наружу.

Плотину в конце концов прорывает позднее той же ночью, едва он и Джосерас приводят себя в порядок и садятся в дворцовом саду за трапезу. К облегчению Олтикса, именно его брат прерывает тишину.

— Ты должен понять, Олтикс, этот урок не доставил мне никакого удовольствия. Убийство — занятие мрачное, истинно благородный не находит в нём наслаждения.

— А, так это был урок, — огрызается Олтикс, не способный более держать язык за зубами.

— На самом деле два урока, и оба куплены кровью, так что будет вдвойне жаль, если ты не выучишь их. Вот первый. Некронтир рождены умереть. Смерть ни жестока, ни добродетельна сама по себе. Она неизбежна и не заставит себя долго ждать. Это, наверное, простая истина, но очень важная, если ты когда-нибудь возглавишь эту династию. А это вполне вероятно, второй наследник Уннаса, поскольку смерть питает не больше почтения к династии или ко мне, чем к тем солдатам.

— Ясно, — соглашается Олтикс, пусть и не впечатлённый, — вот только смерть не забирала тех солдат, ты застрелил их.

Старший фыркает и делает паузу, чтобы снова помыть руки, прежде чем отвечает:

— Пожалуйста, посмотри на это иначе, Олтикс. Смерть приближалась ко всем этим солдатам. Я может и отправил их в её объятия, но она и без меня тянулась к ним с поля битвы в войне против Огдобехов или из их собственной плоти.

Олтикс угрюмо хмыкает в знак согласия. Даже под солнцем Антикефа, гораздо более благосклонным, чем звезда, которая хмурилась над колыбелью некронтир, местные обитатели обречены на страдания. Каждый день сразу после пробуждения любой некронтир проводит обряд скобления, обыскивая своё тело в поисках шероховатостей или твёрдых образований под кожей, предвещающих начало конца. И когда этот конец наступает, его нельзя назвать ни быстрым, ни милосердным.

Даже царские врачеватели, со всеми доступными им передовыми научными открытиями конклавов, склонны считать себя счастливчиками, если у них получается не давать болезням пациентов прогрессировать два десятка лет. Простые же люди, конечно, не имеют доступа к этим онкомантам. Многие воины в тренировочном дворе поражены опухолями и имеют телесные повреждения — для них песочные часы обратного отсчёта уже перевернулись. Когда слуга подходит ко столу, чтобы наполнить кубок Олтикса, лорд замечает, что тот уже отправился в последний путь: лицо наполовину скрыто полосой губчатой раковой ткани. Олтикс вздрагивает; несмотря на все инстинкты, ему никогда не требовалось напоминание о том, что он не будет жить вечно. Нечто в глубине его сознании, кажется, мрачно посмеивается над этой мыслью, что несколько озадачивает его, но думать времени нет. Джосерас продолжает:

— Однако самый важный — второй урок. Так что слушай внимательно. Пробелы в рядах этого легиона будут заполнены ещё до того, как песок осядет на могилах их предшественников. — Киняж жестом указывает через сад на районы простолюдинов, незримые за громадной оградой некрополя. — На смену тем, кто умрёт завтра и послезавтра, придут другие. Всегда будут ещё, Олтикс. Единицы сгинут, но легион сохранится, и именно в нём измеряется польза от наших подданных. По отдельности они не имеют никакой ценности.

— Но ведь они живые существа, разве нет? — протестует Олтикс, чувствуя себя несколько растерянным. — Может, не такие, как ты и я, поскольку Восьмое Заклинание учит нас, что они менее… сознательны. Но они трудятся и сражаются на благо династии, верно? Их... любит кто-то. Наверняка это означает, что они чего-то да стоят?

Джосерас вздыхает, кладя голову на сложенные домиком руки.

— Всё так, — признаёт он. — Но это маловажные вещи, нельзя позволять им иметь значение, как бы тебе этого ни хотелось, когда на карту поставлено столь многое.

Он ещё раз вздыхает, глядя в далёкую черноту, где восточные горы затмевают звёзды, и предпринимает очередную попытку объяснить всё как надо:

— Быть может, мне следует зайти с другой стороны. Допустим, ты пошёл на охоту в эти горы.

— Я не люблю охоту, — резко бросает Олтикс.

— Представим, что любишь. Она тебе так нравится, что ты разбил лагерь на ночёвку и развёл костёр, спасаясь от холода безоблачной ночи. Замёрзнуть ведь не хочется, правда? Но огонь нужно подкармливать. Стал бы ты оплакивать каждую брошенную на растопку ветку, если б знал, что на следующем хребте есть целая роща клинкового дерева?

— Почему бы мне просто не воспользоваться жаровней Гаусса? — спрашивает Олтикс, притворяясь абсолютно искренним, и это выводит Джосераса из себя, как младший и рассчитывал.

— Потому что это метафора, балбес! Огонь — это наследие семьи Итакасов. И, как всё столь же яркое в этом мире — вроде солнца в небе, — он должен питаться, чтобы поддерживать себя. Без топлива он ослабнет и со временем погаснет. Так что его надо кормить. Наши люди — это дрова, Олтикс, они сгорают быстро, но их много.

— И... до тех пор, пока лес растёт быстрее, чем его можно сжечь, — нерешительно продолжил Олтикс, против своей воли поколебленный аргументом Джосераса, — костёр не потухнет. Так что нет причин беспокоиться о деревьях как таковых, когда важнее учитывать их как средство для растопки?

— Вот именно, — произнёс Джосерас, с улыбкой освобождаясь наконец от груза содеянного на площадке, и сжал кулак от гордости за своего подопечного. — Я бы не признался Уннасу, но на обратном пути мне стало дурно от того, что я сотворил. Однако эти солдаты были тем топливом, которое необходимо было сжечь, чтобы научить тебя важности поддержания пламени.

Олтикс испытывает внезапную тяжесть в животе при этих словах. Если он не извлечёт уроков из сегодняшнего дня, потеря этих воинов окажется напрасной, и это будет на его совести.

Джосерас продолжает, смягчив тон:

— Мы же не чудовища какие-то, Олтикс. Не будь необходимости в сохранении наследия, мы могли бы уделять больше заботы мимолётным потребностям плоти, в том числе потребностям простолюдинов. И если какое-то из моих наставлений тебе запомнится, то пусть лучше следующее. Плоть преходяща, но надгробный камень вечен. Наши завоевания и наше право на них — фактически вся наша сила — закреплены и засвидетельствованы на могильных плитах, которые мы кладём. Всё остальное — жизни, которыми ты распоряжаешься, даже твоя собственная, — надлежит использовать для их сбережения, ибо прочее — ничто на фоне вечности. Ты понимаешь?

Олтикс опускает голову, потому что и впрямь понимает. Он всё ещё не уверен, что согласен, но, как бы коротка ни была жизнь, он подозревает, что у него будет немного больше времени, чтобы поразмыслить над этим.

— Вот и славно, — заключает киняж. — Давай выпьем за это. Хорошо бы ты предложил тост. — Он поднимает кубок и вопросительно наклоняет его в сторону младшего. — В чём кроется мощь династии, Олтикс?

— В надгробиях, киняж

— В надгробиях! — эхом отзывается Джосерас с торжествующим звоном, и они оба осушают сосуды.

Глава третья: Сила в надгробиях

Возвращение из грёзы всегда было неприятным, но в этот раз особенно. Погружение из нежного тепла антикефской ночи, как он её ощущал кожей прежнего, смертного, себя, во мрак и безумие иной эпохи заставило Олтикса испытать на себе всю тяжесть утёкших песков времени, разом навалившуюся на его плечи.

Дезориентированный и окружённый густой мглой, в которой проступали лишь неясные серые силуэты, одно мгновение лорд цеплялся за смутную надежду, что он всё ещё состоит из плоти и крови. Затем над головой завизжали «Гибельные косы». Они виднелись только как слабая зелёная вспышка в облаках, бесшумно проносящаяся по небу со скоростью, в три раза превышающей звуковую; вой двигателей походил на предсмертный вопль некого божества.

Шум рассёк сгустившийся воздух вслед за «Косами» и вырвал Олтикса из мира иллюзий. Когда сквозь падающий снег вниз по дуге устремились пульсирующие зелёные угольки полезной нагрузки самолётов, сомнений в том, что это реальность, не осталось. Олтикс давно расплатился биологической оболочкой ради вечности войны.

Когда с коротким раскатом грома бомбы обрушились на равнину, Олтикс встревожился. Несмотря на то, что стимулирующая память среда работала по собственной, странной, временной шкале, грёза протекала долго, сжигая драгоценные минуты в реальности. Пока он видел сны, орки наконец прибыли, хотя ещё и не добрались до линии фронта. Словно для успокоения номарха, гаусс-пилон, установленный позади него на портике ворот костницы, сделал первый выстрел. Луч прожёг мрак, вызвав глухой вскрик самого воздуха, который превратился в квантовый пар. Ещё одна полоска света вонзилась в орков, продвигающихся двумя хетами далее вдоль линии, а затем третья и четвёртая. Каждый пилон отключался в тот момент, когда соседний выпускал заряд, так что вереница смертельных всполохов прокатывалась по фасаду костницы с идеальной согласованностью, будто под ритм субатомного хронометра. С каждым безжалостным ударом полдюжины неприятельских машин исчезали в злобно бурлящем сгустке зелёной плазмы.

Хорошо, что авангард перемещался небольшими, легко разбиваемыми группами. Они мчались наперегонки, догадался Олтикс. Двигатели трещали, когда зеленокожие неслись сквозь метель, толкаясь и врезаясь и совершенно не заботясь о такой тривиальной вещи, как уклонение от гаусс-огня, который вели орудия калибра, подходящего для уничтожения космолётов. И всё из-за возбуждения от желания первыми врезаться в порядки некронов. Благодаря идиотизму врага, а также тепловым лучам, которые теперь мигали с линии артиллерии, поражая любых выживших, даже пылающая шина не докатилась до защитников ближе трёх хетов. По крайней мере пока.

Олтикс запер аудиовизуальную какофонию битвы в буфере восприятия, чтобы сосредоточиться на значении грёзы. Он мог лишь надеяться, что прозрение будет стоить того времени, которое он затратил. Но исполнительный буфер — некогда безмолвная мастерская его сознания — больше не походил на святилище созерцания. Усовершенствования Ментепа превратили его в своего рода общее пространство, где разум Олтикса был связан с разделёнными потоками-сосудами, несущими его подсознание. И после долгого отсутствия в мире грёз там всюду нетерпеливо мигали глифы-запросы.

Большинство поступило из доктринального отдела, требующего вернуть ему право голоса — эти можно было смахнуть, не задумываясь. Вереницу следующих уведомлений прислал Ксенологический, решивший поделиться орочьими преданиями, до которых, как знал даже сам подразум, Олтиксу не было никакого дела. Всё так, и потому он убрал их тоже. Ценность грёзы уменьшалась с каждым мгновением, пока он откладывал её анализ, и потому он не мог позволить себе тратить время на обсуждение своих хороших манер или культурных особенностей какого-то отребья. Большая часть буфера была очищена, однако под ненужными статистическими выгрузками из Аналитического (удалены) и ворохом запросов от Боевого о том, когда же начнётся битва (также удалены, но с меньшим рвением), виднелось вежливое письмо от стратегического подсознания. Олтикс ещё злился за его вмешательство в казнь Нэта и склонялся к тому, чтобы не срывать печать молчания. Но поскольку Стратегический ненавидел расточительство ещё сильнее, чем он сам, маловероятно, что сообщение будет легкомысленным.

«Давай по-быстрому», — подумал он и снял запрет на разговоры.

«[92]/[58] — выпалил стратегический отдел без всяких предисловий, зачитывая цифры одновременно с тем, как они накладывались на зрение Олтикса. — Через девяносто две секунды нынешнего темпа стрельбы не хватит, чтобы держать орков подальше от нашей линии фронта. Через пятьдесят восемь неприятельский огонь превысит возможности объектовой обороны, и мы начнём нести потери». Как бы в подтверждение этого заявления, из дыма вдалеке вылетела гроздь примитивных ракет и чуть не угодила в фасад костницы, прежде чем точечные тепловые лучи разорвали их на шрапнель.

«Я пообщался с аналитическим отделом, пока вы... недомогали, хозяин. Поэтому смею утверждать, что существует гораздо больше прогнозов. Но эти два казались самыми насущными».

«Очень хорошо, — бросил Олтикс, когда двойной таймер уже начал обратный отсчёт, и порылся в своей библиотеке тактических командных макросов в поисках чего-нибудь, что могло бы выиграть ему чуть больше времени для размышлений. — Что если мы выпустим рой скарабеев впереди наших порядков в качестве абляционного щита?»

«Это даст нам ещё пятнадцать секунд, но снизит нашу способность к самовосстановлению, как только мы вступим в схватку. Можно сказать, вы „ограбите Сареха, чтобы заплатить Орикану“, — добавил он с редким риторическим подтекстом, который явно позаимствовал из каталога излишне часто употребляемых идиом криптека Ментепа. — Как всегда, хозяин, всё зависит от вас».

«Как всегда, — ледяным тоном ответил Олтикс. — Как великодушно с вашей стороны».

Либо не замечая напряжённости, либо не обращая на неё внимания, Стратегический продолжил:

«Кроме того, есть шагатели».

Сразу после этой реплики внутри бури по цепи вспыхнула грязно-красная молния, озарившая ряд угловатых силуэтов высотой в хет. Огромные, неуклюже продвигающиеся нагромождения машин напоминали корабли, раскачивающиеся на волнах ядовитого моря.

«А вот и они», — признал лорд и переключил зрение в режим за пределами видимого спектра, чтобы рассмотреть всё получше. Вдоль беспорядочных зазубрин на корпусах громадных шагателей сверкали причудливые агрегаты, которые насыщались варповым зарядом. Даже на таком расстоянии они каким-то образом вызывали сбои в его магниторецепторах.

«Какая низость! — выпалил Ксенологический. Противоречивые символы один за другим наслаивались на обзорный экран, пока увлечённость подсознания боролась с его ксеноцидальными побуждениями. — Знаете ли вы, хозяин, что это...»

«Орудия, — прорычал Олтикс. — Знаю». Ему не требовалось экспертное мнение подразума, чтобы усвоить, что вся орочья инженерия преследовала две основные цели: перемещать всякое на позицию, чтобы убивать всякое, или убивать всякое, и что эти аппараты явно строились для второй задачи.

«Три целых шесть десятых процента, на случай если вам интересно, — вмешался Аналитический, уточняя, насколько повысились шансы на неудачу с отзывом, как будто уведомляя Олтикса о ходе игры. — Действительно тревожно». Олтикс позволял ему говорить, так как тот лишь выполнял свою работу, однако терпение у лорда быстро заканчивалось. «Ну хоть Доктринальный молчит, — подумал он, — не хватало тут ещё и его озарений».

«Знаю, вы хотите обдумать своё… видение? — осторожно произнёс Стратегический, как всегда скептически настроенный по отношению к любой технологии, которая не задействовала известные переменные, и, в частности, к оккультной методологии навевающей воспоминания среды. — И я понимаю, что сегодня, вероятно, был уже слишком откровенен...»

«И сейчас ты всё только усугубляешь», — сказал Олтикс, проявляя присущую себе ершистость.

«Но на тот случай, если проницательность Среды не оправдается, я составил план отступления с минимальными потерями и поместил его в меметический буфер. Соответствующие протоколы поставлены в очередь в гекатическом массиве. Все, что вам нужно сделать, так это запустить их».

«Я сам приму решение, — заявил Олтикс, ничего не обещая. — А теперь пойди и свяжись с Нэтом на несущей волне, пускай он выпустит треть погребальных скарабеев и держит наготове ещё одну. При любых его колебаниях говори моим голосом и распоряжайся нужными активами. У меня нет на это времени».

«Как пожелаете», — учтиво ответил стратегический подразум и деловито замолчал.

Олтикс ненавидел делегировать тактическое управление кому бы то ни было, даже итерации самого себя, созданной именно для этой задачи. Но ему отчаянно требовалось время подумать. И оно истекало. Таймер показывал [87]/[53]; драгоценные пять секунд уже минули.

Но ему предстояла другая, более важная, гонка, которую требовалось выиграть, поэтому Олтикс заставил себя сосредоточиться на грёзе. Он успел как раз вовремя, так как большая её часть уже улетучилась. Единственное, что осталось, — слабеющее с каждой минутой эхо молодого дворянина, выброшенного на дальний берег за непроходимым затоплением.

В конце концов, такова была цена власти Среды. Хотя она позволяла ему безнаказанно перемещаться далеко назад по временной шкале, возвращение с теми прозрениями в настоящее — дело совсем другое, поскольку этой могучей реке невозможно было долго противостоять. Все, что он извлекал из образов прошлого, постепенно утекало у него из разума, точно песок. И когда последние крупицы видений пропадали, они пропадали навсегда вместе со всеми воспоминаниями о событиях, которых касались. При извлечении из энграмм памяти Среда поглощала их полностью, сжигая изнутри, и единственное, что оставалось впоследствии, — несколько слов и впечатлений, воспоминание о воспоминании, исчезающее так же быстро, как сцены из сна.

Когда Ментеп установил Среду в первые годы своего изгнания на Седе, Олтикс неправильно распоряжался новообретённой силой, с энтузиазмом относясь к её предполагаемым недостаткам. Он позволял Среде беспорядочно просматривать свои энграммы, стремясь выжечь прошлое, будучи в гневе за всё, что у него отняли. Но однажды, выпроваживая группу несчастных шахтёров-людей, которые высадились на планету на перерабатывающем корабле, предсмертный озноб Седа наконец пробрал номарха, и он принялся искать утешения в воспоминаниях о более счастливых временах, но обнаружил, что у него почти ничего не сохранилось. Внезапно осознав, что он уничтожает остатки жизни, которую никогда не вернуть, Олтикс сразу остановился и начал опасаться Среды.

Хотя он вспомнил сейчас, что грёза перенесла его в момент того спокойного, идеального, рассвета, Олтикс знал, что скоро всё это будет потеряно для него навеки. Если изъясняться гекатическими терминами, этого вообще никогда не происходило. И пока он пытался что-то сделать, прежде чем воспоминание угаснет, таймер в его поле зрения продолжал обратный отсчёт до гибели его войск.

[82]/[48] На каждое транспортное средство, которое, пылая, катится по равнине, приходится три других, что возникают из трясины выхлопных газов и устремляются вперёд таким плотным роем, что искры летят от стучащих колёс. Это лишь делает стрельбу пилонов эффективнее: их лучи глубоко прорезают массу багги. Но когда карминовая молния снова обрушивается на равнину, появляются орочьи шагоходы. И они гораздо ближе.

Олтикс сосредоточился на своих размышлениях. Джосерас застрелил нескольких солдат, дабы что-то ему продемонстрировать. Хотя это оказалось гораздо менее кровавое и садистское зрелище, чем он помнил. И, к своему стыду, его младшее «Я» расстроилось этим уроком. «Мальчик не хотел, чтобы бедные маленькие солдатики умерли», — проговорил он про себя с насмешливым отвращением. С годами Олтикс явно переосмыслил себя в молодости: ему казалось, что он был жёстче, чем на самом деле.

Но если огорчение юноши явилось неожиданностью, то по-настоящему потряс Джосерас. «Мне тошно от того, что я сотворил», — признался старший брат. Киняж, которого лорд считал таким неумолимым, каким-то образом ощущал ту же слабость, что и он сам. Сострадание! Олтикс ни за что бы не поверил, что такое возможно, если бы не услышал те слова лично. Конечно, Джосерас справился с собой и всё равно застрелил солдат, но с какой целью? Чтобы научить Олтикса. Чтобы показать ему, что… что показать?

«Думай, — приказал себе номарх, рассеянно уставившись на испещрённое огненными полосами подбрюшье облаков, как будто в их суматохе он мог усмотреть последнюю яркую картину из сна. — Думай».

[77]/[43] Пара зелёных молний пронзает туман над головой — мимо проносятся две «Гибельные косы», низко ныряющие и петляющие по обе стороны от ведущего шагохода. Они уже исчезают, оставив только спираль скрещённых инверсионных следов, к тому времени, когда командная палуба шагателя, выполненная в форме головы, взрывается струёй расплавленного металла.

Две «Гибельные косы»... две. И вот оно — малейший след голоса Джосераса. «Было два урока», — сказал он. Первый о том, что смерть неизбежна и её не следует оплакивать, особенно когда она постигает простолюдинов. Впрочем, этот урок оказался неуместным вскоре после того дня, что привиделся в грёзе. Сарех объявил, что война со Старым Врагом должна возобновиться и что некронтир будут превращены в богов, чтобы сражаться с ним. Декрет о биопереносе, освободивший их от тленных биологических оболочек, обещал им наконец отомстить — и Старому Врагу, и самой смертности.

Второй урок Джосераса, гласивший, что командир должен считать любую жизнь расходным материалом при защите наследия и стабильности, также стал неуместным в ту великую пору грандиозных перемен. В конце концов, биоперенос обошёлся вовсе не бесплатно: некронтир избавились от смерти ценой отказа от жизни. Они сгинули, уступив место конструкциям, которые помнили только то, что когда-то были существами из плоти и крови — если их ранг давал им привилегию помнить что-либо вообще. И хотя эти новые создания, некроны, вырвались из кандалов смертного отчаяния, это стоило им надежды на иное существование. Ведь никогда больше им не пополнить свои ряды. Никогда больше им не иметь детей.

[75]/[41] Ведущий шагоход падает, как подкошенный, когда дым вырывается из воронки между его плечами. Но монстр справа от него неуклюже бредёт вперёд и извергает столб красной молнии в сторону ворот. Поражённый в упор, пилон трещит от странной энергии и наполовину рушится внутрь себя. Ещё три пилона постигает та же участь дальше по линии фронта. Со временем они восстановятся сами, но пока они вышли из боя.

Конечно, большинство великих фаэронов, включая его собственного династа Уннаса, были слишком зациклены на прошлом, чтобы задуматься о неизбежной гибели, на которую они себя обрекли. Да и с какой стати? В галактическом масштабе их возрождение по-прежнему находилось на самых ранних стадиях, и пробудившиеся миры значительно уступали числом тем, что ещё пребывали в состоянии сна без сновидений. Когда же последняя из гробниц восстанет, армиям некронов не будет числа. Тем не менее их ряды будут только сокращаться.

У Уннаса же действительно имелось куда больше причин беспокоиться об энтропии, чем у множества других, поскольку для рано воскресшего рода Итакас уже начало складываться будущее, которого могли ожидать прочие семьи. Теперь, когда практически каждый мир династии активизировался и царство преодолело пик своего могущества, оно могло рассчитывать только на упадок. Один павший воин за другим дыры в строю будут расти, пока однажды не останутся лишь дыры. И так в конечном счёте будет со всеми династиями. Некронтир, может, и были рождены, чтобы умереть, но и некроны тоже были обречены с самого начала.

Олтикс прогнал меланхолию, ведь, какой бы мрачной ни представлялась судьба его народа, казалось нелепым тратить время на размышления об этом, когда он мог бы предпринять что-нибудь для того, чтобы отсрочить неминуемое пусть даже на самую ничтожную степень. Но как? Остатки грёзы рассеивались так же стремительно, как сокращалось расстояние между орками и линией некронов, и единственное, чем наделило его видение, так это дурацкими тревогами.

[68]/[34] У защитников тоже есть свои сюрпризы. Без сомнения, по приказу стратегического подсознания Олтикса голос Нэта поднимается над резнёй в дрожащем командном выкрике, и вдоль парапетов костницы рябит свет пространственной дестабилизации. Когда апотропеический саван спадает, скрывавшаяся под ним батарея энмитических облитераторов даёт залп в упор. Однако после орда зеленокожих издаёт новый звук — смех. Оружие, похоже, не подействовало.

Возможно, грёза не таила в себе никакого смысла, и её значение состояло лишь в том, чтобы подчеркнуть, насколько бесполезны старые доктрины некронтир в войнах некронов. Олтикс просмотрел план действий на случай непредвиденных обстоятельств, подготовленный Стратегическим, и искушение отступить только возросло. Одним жестом он мог активировать подготовленные настройки в трансляционных реле костницы и переправить все силы на скованные льдом, укреплённые перевалы близлежащих гор Каташ. Костница, несомненно, перейдёт в руки орков, но у него были все шансы вернуть её, ударив с гор, если удастся провести контратаку до того, как другая орда высадится на планету.

[60]/[26] Едва крики и улюлюканье орков сливаются в насмешливое пение, его заглушает низкий стон железа. Потому что, пускай орки не распознают мощь энмитического оружия, она всё равно вполне реальна. Энмитические боеприпасы сделаны не из материи или энергии, но из информации: они издают гекатические указы на основополагающем языке самого мироздания, предписывающие молекулам целей не просто разорвать связи между собой, но и растерзать друг друга на части. По мере внедрения квантовой команды металлический скрип превращается в резкое шипение, и верхние половины шагаходов осыпаются каскадами пыли. Орки больше не смеются: они задыхаются из-за распада собственных боевых машин.

Как только Олтикс утвердил предложенный план, то почувствовал, что нагрузка в его меметическом буфере спадает. Освобождённая от сомнений идея выхода из боя взлетела по шкале вероятности, чтобы стать почти несомненной. И всё же ему не нравилось, что ситуацию можно разрешить так просто, и его рука зависла, едва не начертив глиф, который инициировал бы трансляцию.

Как бы тщательно ни был продуман план, он всё равно был равнозначен отказу от священного кеммехта, что навлекало бесчестье. Хотя уроки Джосераса основывались на давно устаревшей логике, заложенный в них принцип — что ради сохранения наследия надлежит принести в жертву буквально всё — был слишком фундаментальным, чтобы так легко его отбросить. Олтикс слышал это тысячу раз и знал слишком хорошо, чтобы обращаться к формулировке из грёзы. «Сила династии заключалась в гробницах, статуях» и так далее, и тому подобное. Джосерас действительно был невыносим, но вся помпезность слов киняжа никак не влияла на их истинность.

Разочарование пронзило ядро Олтикса, когда его меметический буфер снова наполнился. Лорд не мог остаться, но и уйти тоже не мог. Но, с другой стороны, он и не просил Среду выбирать между двумя вариантами. Он попросил её предоставить третий. И раньше она в точности удовлетворяла его запросы.

Олтикс явно что-то упускал. Он был убеждён, причём всегда, что биоперенос ознаменовал кардинальное изменение в мышлении его народа. Преподнёс новый способ ведения войны, который уважал святость кеммехт, но вместе с тем избегал открытого противостояния, отдавая предпочтение осторожности и хитрости. Схему, в которой именно некроны являлись наследием, которое требовалось сберегать. До Седа он даже мечтал о том, что, распоряжаясь доступной им силой как можно мудрее, они могли бы даже отсрочить свою гибель на достаточное время, чтобы найти способ предотвратить саму энтропию.

[53]/[19] Пока шагоходы рушатся, из-под них вырываются тени пыхтящих тяжёлых транспортов, что прежде укрывались там от ярости пилонов. Их сотни, слишком много для уцелевших орудий, и они мчатся сквозь бурю, обгоняя пехоту. Визжа тормозами, грузовики входят в управляемый занос, поднимая завесы серой слякоти, и в итоге разворачиваются на триста шестьдесят градусов от линий некронов. Оказавшись на позиции, они буквально скидывают задние стенки, тем самым производя какофонию противных лязганий и глухих стуков по всему полю брани.

Последние обрывки видения прошлого стремительно таяли, и Олтикс с трудом понимал, что ещё в состоянии извлечь из них. Конечно, Джосерас, которого он встретил в грёзе, заметно отличался от жестокой, тщеславной и глупой личности, которую Олтикс, как правило, представлял в своём буфере воображения в качестве мишени для личных обид. Тем не менее философии обоих сходились, и Олтикс не сомневался, что настоящий Джосерас, находящийся сейчас рядом с династом на Антикефе, согласится с тем собой по всем пунктам. Как и сам Уннас, и все остальные лорды Итакасов, киняж продолжал сражаться так, словно располагал бесконечными войсками, хотя знатная семья между тем увядала. Для Джосераса отказ от плоти служил лишь поводом прочнее держаться за традиции, средством окопаться в прошлом и не подпускать ужасы современности.

Вот где крылся корень их разногласий. Споры, начавшиеся ещё при биопереносе, с годами лишь обострялись, и даже шестьдесят миллионов лет сна не смогли их уладить. А затем случилась осада Шадраннара, где Олтикс наконец отказался не только прислушиваться к мудрости старшего, но и выполнять его приказы. Отклонение царского распоряжения считалось нарушением высшего порядка, и возмущение брата привело к тому, что их многовековая ссора переросла в дуэль. Джосерас тогда набросился на него с яростью лорда, которому бросили вызов, но Олтикс дал отпор быстрее, чем успел сообразить, что произошло. Это была свирепая и бессмысленная драка, но Олтикс давно превзошёл старшего брата в мастерстве боя и уже собирался нанести безрассудный решающий удар, когда Уннас приказал им обоим сложить оружие.

[45]/[11] Орки изливаются из утроб транспортов в невероятных количествах. В каждую из коробчатых машин, должно быть, набилось по сотне штурмовиков, закованных в тяжёлую броню из металлолома. Теперь с хриплыми кличами они вырываются наружу, будто сама энтропия, хлынувшая по рампам и по усыпанному обломками снегу.

Когда-то Олтикс, вероятно, надеялся на справедливость и примирение со стороны династа. Но Уннас давно уже не был тем напыщенным и великодушным царём, что правил Итакасами во времена плоти, пусть даже биоперенос оставил какую-то часть его духа. Но что бы ни случилось с ним в битве у ворот Сокара, в последние дни войны Сареха против Старого Врага, это сильно изменило его. Хотя глава династии всегда благоволил Джосерасу, после возвращения из Сокара он действительно возненавидел Олтикса. Поэтому, когда разыгралась дуэль в Шадраннаре, он не обратил внимание на то, что Джосерас начал её, главное, у него наконец появилась возможность выплеснуть свою неприязнь.

Всё произошло очень быстро. Олтикса осудили как труса и предателя по ложным обвинениям в заговоре с целью убийства как Джосераса, так и Уннаса, и даже не предоставили ему права выступить в свою защиту. Его вернули на Антикеф в цепях, и там перед изгнанием его заставили пройти обряд сдирания перед всем царским двором. Серебряные регалии дома Итакасов срезал с его тела не кто иной, как Джосерас. И ни разу — ни когда его фазовый клинок лишил младшего брата наследственной власти, ни даже когда отплыл тюремный паром — он не вымолвил ни слова против этой несправедливости, с которой легко мог покончить. Во время длительного и одинокого путешествия в Сед, любуясь в пустоту с палубы исправительного судна, Олтикс поклялся, что никогда больше не скажет Джосерасу ни слова. И он держал свою клятву.

[39]/[13] Как только появляются ударные войска противника, на них обрушиваются погребальные скарабеи. Они падают с облаков с выключенными огнями, в результате чего их блестящие серебряные оболочки делают их почти невидимыми в условиях усиливающейся метели, пока не становится слишком поздно. В считаных локтях над орками они оживают и с жужжанием остроконечных лап устремляются прямо к открытым мордам и рукам. Скарабеи грызут врагов с бешеной скоростью, что даёт защитникам ещё несколько драгоценных секунд, но потеря одного или обоих глаз мало способна помешать берсеркерам, и вскоре они снова бросаются вперёд по растоптанным панцирям каноптеков.

Если грёза и смягчила настрой Олтикса по отношению к старшему, то воспоминание об изгнании снова ожесточило его. Не желая больше тратить ни минуты на самоанализ, он выбросил из головы последние остатки дара Среды.

— Долгожданное избавление, — проговорил он вслух, озаряемый холодными, яростными вспышками гаусс-огня, пока юноша, каким он был, когда наблюдал за восходом солнца на Антикефе, исчезал навсегда.

Олтикс будет сожалеть о потере костницы, однако он не был обязан честью ни Джосерасу, ни тому болвану на троне. Олтикс всегда заслуживал от них лучшего отношения к себе и потому не желал растрачивать то немногое, что у него сохранилось, ради их потрёпанной временем гордости.

С гневом совершив требуемые жесты, Олтикс сотворил протокол переноса. Перемещение в таком масштабе потребовало бы времени, однако ретрансляторные установки, зарытые глубоко в скалу, сразу же вонзили свои крюки в трещины в реальности и начали разрывать её на части.

[34]/[8] Щупальца загробного света постепенно обвиваются вокруг ног каждого воина в строю, отражаясь в зарядных катушках их винтовок, когда те находят свои первые цели в смоге. Легионы в унисон дают залп, и даже с учётом их аварийного состояния семь из десяти выстрелов оказываются смертельными. Но хотя глаза орков устроены слишком примитивно, чтобы видеть неприятеля сквозь дымку — к тому же из-за скарабеев у некоторых теперь вообще нет глаз, — они проявляют завидный оптимизм и всё равно открывают ответный огонь. Неудивительно, но все их выстрелы промахиваются. По крайней мере пока.

Олтикса охватило приятное чувство облегчения, поскольку действие протокола зашло слишком далеко, чтобы имелась возможность его отменить. «Пускай орки забирают костницу», — подумал он, радуясь, что наконец-то скинул бремя династического благочестия. Какой бы стратегической ценностью ни обладало это место, ему можно было найти замену. Да и в самом деле, разве это была не всего лишь украшенная дыра в земле? Памятник некронтирской жалости к себе с выставленными в ряд статуями полоумных и опозоренных личностей, прикрывающий горстку унылых гробов, где покоятся те, кому не проснуться из-за повреждений. Те и, конечно, Проклятые. «Что получат от своей победы орки, — задавался он вопросом, — когда спустятся в катакомбы и впервые встретят потомство Лланду'гора?»

Если сбережение чистоты гробницы было столь важно для династии, Уннасу следовало воспользоваться одной из многих возможностей и усилить слабый гарнизон Седа. Даже самая малая часть легионов скряги на троне утроила бы мощь пограничного мира. Но Уннасу в действительности было всё равно. Его, скорее, гораздо больше заботило унижение Олтикса. Так или иначе, но династ ни разу не выделил ему даже скарабея. Так что номарх Седа был бы более чем счастлив по...

[26]/[0] Олтикс совершенно забыл про обратный счёт, и когда тот завершился, первая орочья пуля, угодившая во что-либо, с оглушительным лязгом стукнула прямо в его лицевую пластину. Протоколы обратного предсказания сообщили, что она прилетела в него по случайности, и хотя ей удалось лишь оставить скол на шероховатой поверхности некродермиса, тем не менее это было первое попадание. Стратегический подразум тихо спрашивает, миновало ли время для горькой интроспекции.

Олтикс слегка дёрнул головой, раздражённый ударом пули. Он попытался возобновить гневную тираду против царского рода Итакас, но потом заметил глиф, который уже какое-то время плавал у него перед взором. На этот раз запрос поступил из доктринального отдела, который, очевидно, извлёк уроки из ошибок Стратегического, поскольку обращение выглядело довольно скромно, без привычного возмущения подразума. Ещё более удивительным казалось то, что печать молчания исчезла пятнадцать секунд назад, но подсознание до сих пор не прерывало Олтикса.

«Да?» — поинтересовался он, искренне поражённый таким поведением.

«Уверен ли мой хозяин, что он принимает правильное решение, уступая позиции?» — Вопрос прозвучал скорее устало, чем сердито.

«Твой хозяин принял решение», — заявил Олтикс, ведь так оно и было. Энергии межмерного переноса уже соткали незримую паутину над каждым воином в Теменосе, и теперь где-то на далёком горном перевале в воздухе даже прослеживались их очертания.

«Мой хозяин запустил процесс перехода, но пункт назначения ещё не определён».

«У тебя на примете есть другое место? — озадаченно произнёс Олтикс. Неужели его мятежная выходка свела с ума отделённый разум? Если так, Доктринальный хорошо это скрывал.

«У вашего слуги на примете ничего нет, но он верит, что есть у кое-кого другого».

«Значит, ты всё-таки спятил».

«Только моему повелителю судить об этом. Однако я надеюсь, что он позволит зачитать несколько слов Джосераса, которые слуга извлёк из буферов хозяина, когда грёза рассеялась».

Подсознание всегда было одержимо Джосерасом, поклоняясь ему как образцу совершенства, и теперь, казалось, хотело проповедовать лорду убеждения его старшего брата. Олтикса было сложно поразить, даже по стандартам некронов, тем не менее эта просьба выглядела настолько странной, что он обязан был удовлетворить её. Войска орков уже возникли из дыма и неслись на некронских воинов бурлящей массой воздетых топоров, грохочущих сапог и сломанных жёлтых клыков. Но, согласно подсчёту Стратегического, цикл протокола завершится за несколько секунд до их прибытия, так что ничего другого не оставалось, кроме как ждать.

«Тогда скажи мне, Олтикс, — произнёс Доктринальный, применив глифы модуляции тона для устрашающе точного подражания голосу Джосераса, — В чём кроется мощь династии?»

Олтикс не понимал, откуда у него в голове взялся ответ, но он знал его безошибочно. К тому времени, как он ответил, прошла целая секунда, и слова вырвались из его динамиков как вздох благоговения.

— В надгробиях, — произнёс он, когда картина сошлась воедино. В этом и заключался смысл грёзы. Узел в его меметическом буфере развязался, и всё внутри неожиданно перестроилось в восхитительном порядке. «В надгробиях», — повторил он про себя. Затем, прежде чем он осознал это, он проревел безумствующей орде, вызывающе воздев перед собой глефу.

— Сила в надгробиях! — воскликнул он, потому что наконец-то нашёл решение.

Однако времени на разглагольствования больше не оставалось. Требовалось действовать быстро. Остановив трансляционный протокол на самой грани завершения, Олтикс завладел вниманием своего аналитического подсознания и, прежде чем оно успело произнести хоть слово, начал направлять ему поток чисел, передаваемых непосредственно с телепортаторов. Аналитическому это явно понравилось, и пока он проводил вычисления, лорд проверил таймер, запущенный стратегическим отделом.

[12]/[0]

Двенадцать секунд до столкновения с орками. Расстояние очень малое. Чужаки погибали целыми толпами на краю равнины, но даже когда их изуродованные гауссом тела падали в снег, звери позади перепрыгивали через трупы, не обращая внимания на опасность в своём диком стремлении влезть в драку. Потери на стороне некронов тоже росли. По мере того как всё больше и больше вражеских орудий достигало фронта, воздушное пространство наполнялось снарядами, ракетами и неистовствующими дугами варп-молний.

[9]/[0]

Заметив, что обряд перехода сорван, в исполнительном буфере проявился Стратегический, требующий объяснения столь вопиющего безумия. На это не было времени. Аналитический завершил вычисления, и Олтиксу нужно было только один раз проверить их на наличие ошибок, прежде чем ритуал можно было возобновить. Остальное они могли выяснить, как только окажутся на месте.

[7]/[0]

Отовсюду раздавался лязг боеприпасов, бьющих по некродермису, но древним оболочкам воинов требовалось выстоять всего несколько мгновений. Когда данные пронеслись через реакторный поток Олтикса и он увидел, что они безупречны, в нижних течениях его разума замерцал набор рудиментарных массивов, которые когда-то выступали сигналами, возбуждающими лицевые мышцы. Не будь его лицо застывшей маской смерти, оно бы изобразило едва заметную гримасу гордости.

Всё получится.

[3]/[0]

Посмотрев вдоль линии за три секунды до удара орков, Олтикс увидел, что его воины стали полупрозрачными, наблюдаемыми только как очертания вокруг свечения от их реакторного потока. Когда некроны растаяли, пули орков пролетели сквозь их наполовину присутствующую в реальности массу, не в состоянии причинить им вреда. А затем, без малейшего шороха воздуха, защитники гробницы исчезли.

[0]/[0]

Согласно протоколу ретрансляции, дворяне всегда переносились последними, предваряемые лишь помощниками, чтобы обеспечить максимально стабильный несущий сигнал и свести к минимуму ошибки. Различив выражение морд десяти тысяч зеленокожих, когда шанс помахать кулаками, ради которого они прошли через ад, испарился прямо у них на глазах, Олтикс на краткий миг испытал редкое для себя удовольствие. Ещё он увидел Нэта, смотрящего вниз на свои исчезающие руки. Над его разрядными узлами били молнии, выражающие растерянность, и лорд вспомнил, что никто ничего не объяснил несчастному претору с момента запуска процедуры переноса.

— Нэт, — окрикнул Олтикс с уступа, и его голос зазвенел на внезапно опустевшей линии, когда орки начали выть в отчаянии. — Новые приказы.

— Мой г-г-господин? — с заиканием отозвался претор.

— Мы направляемся внутрь костницы. В Святилище третичного уровня. И как только мы прибудем, ты должен приступить к развёртыванию строя для отступления с боем. Схема три-шестьдесят шесть-сефу, с кое-какими изменениями, которые я подробно опишу.

— Есть, номарх.

— И Нэт, — сказал Олтикс, ощутив внезапную тяжесть из-за того факта, что ранее чуть не казнил надзирателя. — Считай, что ты искупил свою вину. Если нарушение святости Теменоса было на твоей совести, то осквернение костницы — на моей. Поэтому, если только у тебя не окажется абсолютно никакого другого выбора, я приказываю тебе не умирать. В этом будет мало смысла.

— С-спасибо, хозяин, — промямлил Нэт, когда начал растворяться. В его скрипучем голосе как будто промелькнуло облегчение. — Пусть враг п-приходит, — заявил он с чувством и твёрдостью, которые, как Олтикс думал, давно утратил. — Он у-узнает, что случается с теми, кто вторгается… в обители богов!

Нэт испарился, но его слова по-прежнему отдавались эхом. Перед тем как Олтикс тоже фазировался, он вдруг обнаружил, что находится под впечатлением. Это была неплохая реплика. Вероятно, из той развалины, в которую превратился его заместитель, ещё можно было что-то извлечь.

Глава четвёртая: Новый метод ведения войны

Олтикс спокойно посмотрел на двери святилища, когда они загремели от ударов топоров и пуль. Периодически раздавался приглушенный прерывистый грохот, когда орки пускали в ход одно из полевых орудий, что притащили в туннели. Тем самым противник, без сомнения, половину своих же солдат обращал в кашу, а другую — на время оглушал. Хотя преграда у них на пути состояла из прочного материала, обладавшего свойством самовосстанавливаться, она всё равно не продержалась бы долго перед столь грубой артиллерией. С другой стороны, в этом не было необходимости, поскольку Олтикс и так собирался открыть створы ворот.

Его уловка сработала. Орки проникли в костницу, за что теперь расплачивались. Рассвирепев из-за исчезновения защитников на поверхности, они ворвались внутрь с ещё меньшим подобием дисциплины, чем обычно, и угодили во все ловушки, что Олтикс приготовил для них. А таких насчитывалось немало.

Могильный комплекс был построен вдоль одной оси, с круглыми святилищами, нанизанными на неё, словно бусины. За каждым из них друг за другом, точно орбиты, простирались коридоры, от большинства из которых шли ответвления туннелей, расширявшиеся в меньшие подобия общей схемы. Сверху это выглядело бы как сложный рисунок солнечной системы, положенный в основу печати семьи Итакасов, но Олтикс сомневался, что орки догадывались об этом или оценили бы задумку. Для них это был просто большой, тёмный и смертельно опасный лабиринт.

В одних местах некроны заманивали потоки захватчиков в тупики, а после замуровывали их там, обрушивая потолок за спиной, в то время как в других заставляли чужаков сражаться на крутых склонах под градом гаусс-огня, и как только выжившие добирались до вершины, то рассеивались, точно призраки. Орков направляли в коридоры, наводнённые саморазрушающимися скарабеями, разрывали на куски в ходе атак по типу «ударил-отступил», проводимых из скрытых боковых помещений, и вытесняли к пропастям, где при падении всякое живое существо ломало все кости. Заставленные колоннами гипостильные залы и галереи между ними оказались превосходными огневыми мешками, где численность зеленокожих противников сокращалась на тысячу за раз, из-за чего ранее выбранные для передислокации Каташские перевалы выглядели совсем скудными на тактические возможности.

Однако кульминационная резня протекала здесь — в огромном цилиндрическом подземелье Святилища третичного уровня, своды которого поддерживали громадные статуи прежних лордов Седа, взиравшие сверху вниз. В любой из пяти дней, что продолжалась оборона гробницы, Олтикс один раз позволял оркам собираться в огромную толпу у дверей святилища, чтобы затем натравить на них каноптеков с целью извести их и довести до исступления, прежде чем впустить и зарубить со всех сторон. Каждый раз бойня длилась до тех пор, пока зелёная река не иссякала, после чего камера закрывалась и цикл повторялся.

Другой враг поискал бы обходной маршрут, пробурил бы туннель или попытался проникнуть в святилище через любой из сотен скрытых каналов технического обслуживания. Но этот сброд становился всё более злобным и лишь отчаяннее жаждал лобового наступления. Судя по взрывам, доносившимся с другой стороны двери, когда орки обстреливали собственные войска, то обстоятельство, что их не пускали внутрь, отказывая в доброй драке, привело их в такую ярость, что они решили сами пролезть сюда.

Минувшие пять суток принесли Олтиксу до того редкое удовольствие, что, когда незнакомые узоры начали пульсировать на его панцире, он принял их за какую-то рефренетическую ошибку в вычислительном массиве. И всё же его разрядные узлы совершенно чётко указывали на то, что он доволен.

После тревоги, уныния и нерешительности, которые он испытывал там снаружи, Олтикс нуждался в подобном чувстве. Наконец-то он не размышлял, а сражался. Сражался так экономно и так ловко, как он всегда мечтал. И он побеждал. Костница не падёт.

Стратегический, вечно соперничающий со своим доктринальным коллегой за первенство в ранге, продолжал настаивать на том, что план развёртывания в Каташе был бы лучшим вариантом. Но если некрополь не стоил того, чтобы его защищать, возражал номарх, то почему бы не уступить Сед полностью? И раз окраинная планета казалась приемлемой потерей, то, может, следовало сдать Трисен, Эффорион и все остальные центральные миры тоже? Неужто, побороться стоило лишь за Антикеф? Или некроны в конечном счёте покинули бы и коронный мир, когда туда явился бы нечистый?

«Нет», — твёрдо заявил Олтикс, усмиряя подразум. Преемники некронтир не могут просто взять и убежать от захватчиков, лишь бы уцепиться за существование. Без прочного основания под ногами они обернутся блеклым подобием народа, едва ли достойным сохранения в веках. Они пожертвуют всем ради сбережения наследия, как того пожелал бы Джосерас. Но, как Олтикс уже продемонстрировал в хитрой западне, которую создал в проходах гробницы, некроны пойдут иным путём, нежели некронтир.

Правитель Седа решил на некоторое время выбросить Джосераса и прочие отголоски прошлого из головы. Сейчас его внимания требовало настоящее. И поскольку оборона гробницы принесла ему кратковременную радость, он позволил себе немного позабавиться.

— Я веду своеобразную игру, — сказал Олтикс умирающему орку у его ног, когда очередной взрыв сотряс двери. — Я пытаюсь разозлить вашего царя. Как считаешь, у меня получается?

«Не то чтобы имело особое значение, как бактерии в выгребной яме называют друг друга, — вмешался голос из отдела ксенологии, явно показывая, что для него этот вопрос всё-таки имеет значение, — но вместо „царя“ они используют термин „воевода“».

«Принято», — ответил Олтикс, не прилагая никаких усилий, чтобы зафиксировать этот факт, и прогнал подсознание обратно к его странным, ненавистным размышлениям о природе нечистого.

— Ух, — прохрипел орк, обнажая клыки сквозь пену крови и слизи. С разодранным из-за гаусс-выстрела брюхом он едва мог вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы выдавить хоть слово, которое Олтикс соизволил бы перевести. Хотя компанию ему вполне мог составить смертоуказатель Лисикор, в настоящее время скрывавшийся в тени верхней галереи святилища, лорд искренне предпочёл разговор с умирающим животным.

— Да, — продолжил Олтикс, нисколько не заботясь о том, что пытался произнести орк. — Для меня поистине... экстравагантно находиться здесь, пытаясь спровоцировать вашего царя на драку. Но, полагаю, это ради моего соратника, Йенеха, верховного адмирала Седа. — Олтикс кивнул в сторону одной из колоссальных статуй святилища. — Вообще это он вон там.

— Хргггх, — булькнул зеленомордый, прежде чем издать горлом мерзкий звук, вытянув голову в сторону изваяния Йенеха и плюнув в него кровью. Вспомнив встречу с гроттом, лорд заключил, что это, вероятно, расхожее средство самовыражения среди оркоидов. На дисплее тут же высветились символы отвращения, написанные Ксенологическим, который принял эту заметку к сведению.

— Ну что ж, — подытожил Олтикс, тыча в рану орка своей глефой и заставляя его взвыть. — Вижу, ты тоже пытаешься меня рассердить. Находчиво, но тщетно, потому что я и сам не очень-то люблю эти изображения. — После череды массовых убийств большинство статуй в зале было теперь по колено завалены разлагающимися зелёными трупами и запачкано пятнами вязкой крови. В этом наблюдалась некая мрачная ирония, учитывая ту судьбу, что постигла многих из представленных тут дворян. Учитывая проклятие.

Хотя никто не знал почему, Итакасы пострадали от дара Лланду'гора сильнее, чем кто-либо из соседей. Поговаривали, что даже больше, чем любая из уцелевших династий. И Седу, как подлинному анклаву скорби, пришлось хуже всего. Из всех увековеченных здесь вельмож почти две трети пали жертвой проклятия. Их лица срезали со статуй и на пустом камне выгравировали гекатический знак, означающий «никто», чтобы стереть их личности из реальности.

— К сожалению, — бросил он чужаку, когда тот забился в конвульсиях от кашля, и снова ткнул в рану для пущей убедительности. — В последнее время у Йенеха были проблемы. — Олтикс боялся, что всё обстояло куда хуже, что Йенех находился на ранних стадиях атаксии — нарушения координации движений, которое привело к дряхлому состоянию Нэта. Впрочем, правитель не собирался признаваться в этом орку. — Тем не менее он по-прежнему чудесно обращается с двумя клинками и обожает добротный поединок. Насколько могу судить, ничто так не вернёт его в чувства, как шанс схлестнуться с чужим чемпионом. Потому-то я стою здесь в качестве приманки, чтобы вывести из себя вашего повелителя настолько, насколько у меня получится.

В ответ орк слабо потянулся вверх одной здоровой рукой, пытаясь ухватиться за его ногу, но Олтикс оттолкнул её с презрительным выплеском белого шума.

— Йенех герой. Один из немногих, кто остался в династии, даже несмотря на его безразличие к происходящему. Большинство других, — при этих словах он показал на статуи с ещё нетронутыми лицами, — сбежали с Седа, рассчитывая, что проклятие не последует за ними, полагаю.

То же самое происходило во всех окраинных мирах — правители захудалых аванпостов бросали их разрушаться и разлагаться, стекаясь поближе к центру, дабы погреться возле углей династического великолепия. Голос Олтикса стал резким, когда он представил их себе.

— Теперь они на Антикефе, цепляются за Уннаса на его бесконечных парадах и игрищах на арене. Надеются, что Сед позаботится о себе сам.

— Гаккх, — просопел орк, переворачиваясь на бок. — Мор... гул'мек... гитт. — Это, очевидно, следовало принимать за угрозу, так как пришелец откуда-то вынул клинок и замахнулся им на некрона, что, однако, не очень-то взволновало Олтикса.

— Да, — согласился он, когда каменные двери снова затряслись, и из-за баррикады донёсся рев. — Как бы мне ни было стыдно это говорить, но ваша миграция доказывает, что это суровый вызов нашим войскам на границе. — Седу весьма посчастливилось, что на пост номарха в качестве наказания назначили Олтикса. В других пограничных мирах — а фронт этой войны простирался широко, и это было не единственное вторжение, с которым столкнулась династия, — гарнизонам приходилось довольствоваться такими надзирателями, как Нэт, или того хуже.

— С мирами обрывается связь каждое столетие, возмущенно сообщил он орку, — и никого на Антикефе, похоже, это не беспокоит. «Если они вообще понимают, что происходит», — добавил про себя Олтикс, когда орк попытался сосредоточиться на своём тесаке. На самом деле лорд практически не сомневался, что даже его краткие отчёты, передаваемые по междоузлиям в столицу, о ходе обороны Седа были пустой тратой времени. Никто их не прочитает. Клерки с пустыми взглядами лишь перепишут их, прежде чем убрать подальше в бездонные пространственные ящики, на чём и закончится закончится нежеланная бюрократия звёздной империи.

Когда зеленомордый попробовал заколоть его, лорд посмотрел на него с чем-то вроде разочарования. Трудно было поверить, что этих тварей вывели в период старых войн в противовес господству некронов. Когда-то давно Олтикс даже оскорбился этим фактом. Теперь же он сгорал от стыда, потому что в случае с его династией, некогда ярчайшим светилом в западном районе пробуждения, это сработало.

«Олтикс, — обратился он к самому себе холодным и плавным голосом, прерывая размышления. — Противник заглотил наживку. Пора?»

Однако это были вовсе не его слова. И даже не кого-то из подчинённых отделов Олтикса, которые имели право отвлекать его, будучи, по крайней мере, чем-то вроде двойников. Не кто иной, как Лисикор вторгся в его разум из тени. В конце концов, у кого ещё хватило бы таланта и дурных манер обойти печати его исполнительного буфера и передавать данные непосредственно на его слуховые датчики? Наглец даже усилил передачу с помощью поддельного сопутствующего разряда, так что Олтикс на мгновение подумал, будто это говорит его собственный разум.

Таково было представление о юморе самозваного герцога смертоуказателей, и Олтикс успел привыкнуть к нему. Проще говоря, Лисикор делал то, что ему нравилось. И дело было не в том, что ему было всё равно, что подумают о его проделках другие, а в том, что эта мысль никогда не посещала его. Некогда мелкий лорд в одном из самых могущественных дочерних домов Итакасов, он пробудился от Великого сна, неожиданно свободный от бремени социального порицания, и немедленно решил устранить всех остальных аристократов в своём центральном мире, пока те спали. По его собственному признанию, он подумал, что это «может быть занятно».

Так оно и было. Случись это недавно, молот гнева Уннаса тяжело обрушился бы на негодяя, но трагедия произошла в первые дни пробуждения, когда Антикеф был слаб после сна, и династ, тогда ещё более благоразумный, чем сейчас, не решился развязывать войну с таким могущественным вассалом. Лисикору, который теперь формально считался немесором (поскольку он избавился от всех, кто был выше его по званию), предложили сделку: отказаться от контроля над своим новым центральным миром и отправиться в ссылку на Сед ради помилования. Оговорив, что ему также будет разрешено продолжать называть себя немесором (или герцогом, когда он пожелает, хотя это и не итаканский титул), Лисикор согласился гораздо небрежнее, чем кто-либо ожидал, и стал первым в постоянно расширяющемся сообществе отверженных на Седе.

Олтикс недолюбливал его и совсем не доверял ему, но когда герцог пребывал в настроении, располагающем к помощи, он был бесценен. И вот спустя месяцы бездействия и невмешательства в ожесточенный конфликт с орками Лисикор соизволил вступить в бой, так как посчитал, что «массовые убийства забавны».

И тем не менее номарх уже был сыт им по горло.

«Кого они послали?» — Олтикс отправил ему передачу, изобилующую символами враждебности и закодированную печатью, которая заставила бы ответить на стандартной несущей волне.

— Кого-то достаточно большого, чтобы, как я подозреваю, он послал вперёд самого себя, — протянул Лисикор. — По-моему, это предводитель.

— Их король?

— Знаешь, они называют своих королей воеводами.

— Ладно, воевода, — признал Олтикс, уставший от того, что его поправляют по этому поводу.

— Да, Олтикс. Я просто удивлен, что твой новый друг тебе не сказал. Сначала гротт, теперь орк. Ты питаешь симпатию к умирающим зеленокожим?

«Да уж, новый друг», — пронеслось в голове у Олтикса, когда он подавил кратковременное проявление стыда на своих разрядных узлах и обезглавил орка одним движением глефы.

— Хватит, Лисикор. Я открываю двери. И помни — убивай всех, кроме... воеводы. Этот для Йенеха. В этом весь смысл этой шарады. — Сразу после Олтикс отправил сообщение в покои адмирала на «Акропсе». Как обычно, передачу приняли комплексы межузельной связи пустотного судна, но ответа не последовало. Это было в порядке вещей, главное, что Йенех прислушается. И как только старый друг увидит, во что его хочет вовлечь Олтикс, он в мгновение ока выйдет из уныния.

С глубоким содроганием двери сдвинулись и начали отворяться с неспешностью восхода солнца.

Орки не дрогнули. Как только щель в проёме стала достаточно широкой, они открыли огонь из артиллерии. Один снаряд попал в край створы, забрызгав перегретым гравием святилище, но второй влетел точно в помещение, будто метеор. Олтикс зарегистрировал прохождение выстрела только после того, как тот врезался прямо в него. Впрочем, это не явилось неожиданностью. Предупрежденный протоколами осмотрительности, его третий подразум (вечно ожидающий недочёта, Боевой всегда был наготове) расширил хроновосприятие в тот момент, когда дверная печать треснула, и запустил алгоритмы предсказания траектории ещё до того, как вражеский заряд покинул ствол. Поэтому к тому времени, как звук выстрела достиг изодранных ушей зеленокожих наводчиков, Боевой уже определил вероятную точку удара на панцире и направил туда волну реакторного потока.

Когда боеголовка по спирали устремилась к его груди, нити, вплетенные во внешний слой некродермиса Олтикса, всего на одно квантовое мгновение загудели от предсмертной мощи звезды. Когда кончик снаряда встретился с его выкованной богом оболочкой, то был уничтожен с такой тщательностью, что перестал существовать, оставив заряд взрывчатого вещества безвредно бурлить в венке пламени. Олтикс узнал обо всем этом, лишь когда ощутил, словно кто-то бросил в него пригоршню тёплого песка. Иногда было полезно иметь других «Я».

Ещё один выстрел мог бы в полной мере проверить его целостность, так как улучшенному вечному плетению требовалось время для перезагрузки, но лорд знал, что орки слишком неосторожны, чтобы дождаться, пока рассеется дым, и убедиться в поражении цели. Как и было предсказано, орки радостно заухали, посчитав, что свалили командира одним выстрелом, и ломанулись в дверной проём, хотя выхлоп детонации ещё клубился вокруг Олтикса. Но когда передние ряды наконец увидели некронского лорда, неподвижно стоящего в рассеивающемся дыму, они замерли с открытыми ртами, погрузившись в мимолётную, благословенную тишину. Олтикс, наблюдавший за их маленькими и жестокими глазками, которые мерцали отблесками угасающего пламени, позволил себе миг веселья, когда их брови нахмурились от недоумения. Однако времени на дальнейший театр не было.

— Давай, — передал он Лисикору, и через мгновение смертоуказатель отдал своей охотничьей стае приказ появиться. Верхнюю галерею святилища моментально залил шипящий зелёный свет, когда два десятка каноптековых призраков возникли из укрытий в трещинах реальности. Герцогу было запрещено командовать войсками некронов по условиям его помилования, и потому он провел столетия, нагло присваивая ремонтные конструкции гробниц Седа. И Олтикс понятия не имел, сколько всего их уже было у Лисикора.

Встав на дыбы на своих плетевидных хвостах, призраки обнажили длинноствольные синаптические дезинтеграторы, подвешенные под их крабьими панцирями, и сразу же дали залп. Не было ни глухого рёва гаусс-огня, ни вспышки света: лишь тихие и бесцветные яркие линии, мигнувшие в дыму и протянувшиеся от дул винтовок до врагов. Последствия выглядели столь же незначительными с точки зрения физического ущерба. Но всё равно попадания приводили к летальному исходу точно так же, как и у энмитических излучателей, которые применили против орочьих шагоходов снаружи.

Каждый луч насылал проклятие, залложенное в нейтрино, — простое гекатическое постановление о несуществовании разума цели. В случае с орками заявление действительно было очень незатейливым и звучало примерно как «моему мозгу конец». И оно подействовало. Чужаки, шедшие впереди, все как один рухнули на пол, будто мешки с щебнем; глаза закатились, когда мозги подчинились воле оружия. Несколько более выносливых громил, спотыкаясь, ринулись дальше, схватившись за черепа, поскольку разум орков походил на упрямое и непослушное существо. Впрочем, поодиночке они были слабы, и никому не хватило ума сделать и четырёх шагов, прежде чем упасть.

Оставшиеся в живых отступили к выходу. Орков нельзя было назвать трусами, но, хотя они не ведали страха смерти, мысль о том, чтобы встретить свой конец так спокойно, без насилия или крови, претила их естеству.

«Они думают, что это ОБМАН», — прокомментировал Ксенологический со злобным удовольствием.

«Ну и пусть», — быстро произнёс Олтикс в ответ, упреждая последующую болтовню. Синаптические дезинтеграторы были дорогостоящими в использовании, так как каждый заряд содержал уникальный заговор, который предварительно записывался криптеком. Ментеп был единственным криптеком на Седе, поэтому тратить подобные выстрелы на обычную пехоту нечистых видов было — как, вероятно, сказал бы энграммант — всё равно что ковать гвозди из странностали. Но Олтикс хотел хорошенько раззодорить орков. Убедившись, что Йенех будет предупрежден о прозревательной передаче, которую он вёл через свои окуляры, наблюдая за дверным проёмом, нормах принялся ждать, что произойдёт дальше.

В темноте раздавалось много криков: похоже, вспыхнуло несколько драк, а затем прозвучал безошибочный глухой стук твердотельных боеприпасов, попадающих в плоть с очень близкого расстояния. Не было необходимости переключать визуальные спектры для лучшего обзора, ведь и так было ясно, что у неприятеля возникла своего рода дилемма. Атаки обычно возвглавляли самые массивные из орков, так как они могли выбивать эту привилегию кулаками, однако сейчас эти громилы меньше всего стремились бросаться в объятия такой скучной смерти и потому колошматили друг друга за право оставаться в укрытии.

Внезапно их перебранку заглушил рёв, такой же грубый и громкий, как у одного из их двигателей, работающих на прометии, и Олтикс понял, что Лисикор оказался прав. Враг попался на удочку. Он понял это не по громкости рыка, а по его тону. Он узнал бы его где угодно: это был рассерженный голос командира, уставшего от некомпетентности своих подчинённых и решившего выполнить за них всё самостоятельно.

В проходе эхом отдавались лязгающие шаги, сопровождавшиеся металлическим ворчанием, пока наконец на свет не вышел так называемый воевода. Огромный, возможно, вдвое выше Олтикса и вчетверо тяжелее. Согласно гордому утверждению аналитического отдела, всегда готового предоставить статистические данные, уже только броня этого исполина весила больше номарха, хотя, по правде, трудно было сказать, где заканчивалась она и где начинался зверь. Очевидно, его наполовину разорвало на каком-то далёком поле битвы и впоследствии подлатали с помощью запасных частей от некой военной машины. Присмотревшись повнимательнее, Олтикс различил гидравлику в мешанине с правой стороны, собранную всё равно что из палок и верёвок, с точки зрения некрона, но оттого не менее затейливую в своей изобретательности. Вожак пришельцев зарычал, и звук эхом отдался внутри массивного, наглухо заваренного шлема с прорезью для обзора, которая подозрительно напоминала амбразуру в башне какого-нибудь бронетранспортера. Призракам Лисикора очень бы повезло, если бы они сумели попасть в неё.

Зверь занёс над собой громадный цепной топор и запустил его на таких оборотах, что от вращающихся зубьёв вскоре повалил дым. Олтикса, однако, это нисколько не впечатлило, ведь он ожидал такого развития событий и даже сверх того. От него требовалось лишь отвлечь великана на несколько мгновений, чтобы Йенех проскользнул через промежутки реальности со своими двумя хопешами и напомнил всем, почему его прозвали Бритвой Седха. В действительности же, как подумал Олтикс, передавая координаты на «Акропс», именно адмирал больше всего нуждался в подобном напоминании.

Когда закованное в громоздкие латы чудовище начало ускоряться по направлению к нему, Олтикс не мог не заметить, что верховный адмирал не подтвердил получение данных геолокации. На самом деле он до сих пор не подтвердил получение ни одного из адресованных ему сообщений. Это несколько тревожило.

— Йенех, — позвал Олтикс, инициируя прямую трансляцию и скрепляя её тремя печатями срочности,  — ты готов?

По-прежнему ответа не поступало. Даже слабейшей ряби несущей волны, которая обычно сопровождала послания на «Акропс», заверяя, что его, по крайней мере, услышали.

— Ты... наблюдаешь, не так ли?

Ответом ему была только тишина, а вождь зеленокожих находился всего в двадцати семи локтях от лорда. Обстановка не самая благоприятная.

Стратегический предложил ввести войска в святилище, чтобы помочь ему, и Олтикс уже почти согласился, пока над ним резко не возобладала его необузданная натура. Он сам мог сражаться с лидером орков столько, сколько потребуется, пока не прибудет Йенех. «Воображаемыми битвами силы не добиться», — напомнил он себе. Фраза показалась ему знакомой, хотя он понятия не имел, где слышал её раньше. Вероятно, она принадлежала Ментепу, заключил правитель Седа, вливая в кинетические приводы поток из ядра и принимая непринужденную оборонительную стойку.

Его системы были истощены после отражения артиллерийского выстрела, и он не планировал бой, тем не менее Олтикс представлял собой более чем достойного соперника для повелителя нечистых. Уклонение от дуэли перед вечно доставляющим хлопоты Лисикором в долгосрочной перспективе принесло бы ему куда больше бед, чем любой воевода. И, кроме того, ему хотелось драться.

Когда орк был всего в девятнадцати локтях от него и уже замахнулся для обезглавливающего удара, Олтикс сделал последнюю попытку связаться с Йенехом, наполнив передачу ненормативной лексикой, чтобы подчеркнуть своё раздражение. Молчание, однако, продолжалась.

«Да будет так», — подумал Олтикс. В безрассудном порыве он даже запретил своей системе восприятия сообщать основные сводки о столкновении с противником и запер боевой отдел, чтобы не дать ему вмешаться в дуэль. И без того раздражённый из-за того, что ему не дали поколотить Нэта, Боевой в отчаянии набросился на замок, но ему придётся подождать своей очереди. Пришло время Олтиксу напомнить о собственной силе.

Имея в запасе микросекунды, он нырнул вперёд под надвигающийся топор неприятеля, и лязгнул плечевой пластиной о камень, прежде чем, плавно перекатившись, принял боевую позу полусидя. К тому времени, как орк совладал с инерцией от выпада, лорд вскочил и замахнулся своей глефой, намереваясь разрезать пучок кабелей на тыльной стороне коленного сустава гиганта. Это оказалось проще, чем ожидал некрон. И хотя нога дрогнула, она не подогнулась. Воевода развернулся с поразительной скоростью, воздевая топор для второго удара.

Олтиксу было далеко до Йенеха, но он тоже умел различать уловки, а потому был готов, когда вражеский босс рванул вперёд с потрескивающей металлической клешнёй, закреплённой на его руке. Метнувшись в сторону, Олтикс попытался подрезать ноги орка, проведя глефой понизу, но клешня чудесным образом оказалась быстрее и блокировала удар в дожде искр. Фазовое лезвие клинка должно было пройти через выставленное оружие противника, будто сквозь глину, но ему помешало кустарное магнитное поле, от которого над обоими сражающимися разветвились электрические заряды. Возможно, это будет не так просто, пронеслось у номарха в голове.

С чудовищной силой орк потянул глефу за лезвие вверх, утягивая заодно руки Олтикса. Генераторы начали отказывать, завывая и взрываясь со вспышками пламени. Теперь, когда защитное поле отключилось, металл клешни горел красным, а воздух наполнился запахом горелого мяса из-за поджарившейся внутри руки. Тем не менее вождь сумел поднять фазовый клинок; смотровая щель его шлема мерцала оранжевым сиянием, когда он одолевал номарха.

Олтикс был так сосредоточен на том, чтобы вырваться, что чуть не пропустил следующий удар. Когда он заметил, что топор мчится на него подобно рухнувшей каменной кладке, он был вынужден бросить свою глефу в захват противника и выгнуться назад, чтобы нырнуть под первый замах, прежде чем уйти от второго. С рычанием низким настолько, что оно перешло в инфразвук, великан отшвырнул его оружие в сторону и снова кинулся вперёд, выставив перед собой раскалённые, зазубренные обломки своей механической клешни. Олтикс начал беспокоиться, что он, возможно, погорячился, когда отказался от помощи боевого отдела подразума. Сейчас был идеальный момент для возвращения Йенеха, но тот не появлялся.

Отступая назад, безоружный лорд уклонялся от одного выпада за другим и ждал, пока соперник выдохнется. Каким-то образом, однако, монстр, казалось, наоборот, увеличивает силу с каждым остервенелым ударом. Его обитые железом ноги гремели по камню гробницы, а от тела разливалось тепло, регистрируемое датчиками Олтикса.

«Биология устроена совсем иначе», — подметил он про себя, постепенно сгорая от злости. Что бы ни задумывал Старый Враг, создавая орков, они были самым уродливым его шедевром, поскольку либо действовали за пределами метаболизма органических существ, либо вовсе игнорировали эти ограничения. Чтобы соответствовать силе такого воина, следовало иметь встроенный реактор.

По счастью, Олтикс располагал встроенным в его тело реактором. На самом деле даже шестью благодаря ядрам-сосудам, к которым были привязаны отделы, придуманные Ментепа. Несмотря на причитания касательно заключения, которому подверг себя его народ, смертоносной эффективности их оболочек-тюрем было не занимать. Олтикс снова попятился, чтобы избежать свирепого бокового удара, но на этот раз,  твердо стоя на ногах, он вытянул руку за спину, как будто собирался бросить камень.

«Ха, а у меня получается лучше, чем я помнил». — С этими мыслями он вызвал личное оружие через междоузлия. Глефа вернулась к нему слишком быстро, чтобы нападавший успел среагировать, и Олтикс вложил всю свою мощь в удар. Сверхнагретый фазовый клинок вонзился прямо в грудь воеводы — из раны вырвался настоящий гейзер тёмного пара, и орк взвыл в агонии. Он отшатнулся с торчащим из туловища вражеским оружием, и из его шлема тоже начал сочиться пар, идущий, без сомнения, изо рта, поскольку внутренности, очевидно, закипели. Безусловно, это был смертельный удар.

«Клянусь цепями Калугуры, — выругался Олтикс, когда орк как ни в чем не бывало вынул глефу из своего тела и снова швырнул во тьму, — его убивать целую вечность».

Очевидно, удар оказался недостаточно смертельным для такого исполина. Тряхнув головой, словно отгоняя неприятный запах, босс стукнул ботинком по каменным плитам, будто заведя мотор, яростно взревел и устремился в атаку. Олтикс был так потрясён, что отреагировал на мгновение позже, чем следовало. [15:55] Он отклонился достаточно, чтобы лезвие топора не задело его голову, однако оно плашмя ударило его вбок и откинуло в сторону.

Кратковременный сбой эквилибриоцепторов вызвал у него нечто сродни головокружению, и он, пошатываясь, сделал четыре грузных шага, прежде чем обрёл равновесие. К тому времени гигант снова двинулся на него, и на этот раз у лорда не было ни оружия, чтобы отразить нападение, ни времени, чтобы снова переместить глефу в руку. И Йенеха тоже по-прежнему нигде не было видно. «Очи Сареха, где его носит?»

Ставки внезапно выросли. Потому как, несмотря на то что Олтикс был готов переосмыслить доктрину, даже у его терпения были пределы, когда дело касалось защиты священных гробниц. Он считал ниже своего достоинства бороться с такой грязью голыми руками, полагая это бесчестьем высшего порядка. Вдобавок номарх был чрезвычайно зол из-за того, что Йенех так и не появился при ухудшении ситуации, и его гнев только усугубился тем обстоятельством, что предводитель зеленокожих не сдох. Игры закончились, настало время крайнего прагматизма.

Прежде чем доктринальный отдел смог бы выяснить, что задумал его хозяин, и прежде чем он сам переубедил бы себя, Олтикс опустился на пол и порылся среди ошмётков в поисках горсти... останков. Несмотря на то, что он блокировал столько телеметрических показаний от своей руки, сколько мог, он доподлинно знал, что всё там внизу прохладное и клейкое, тяжёлое, как мокрый песок, завернутый в скользкую кожу. Отталкивающее. Для отпрыска царского рода прикосновение к органическим внутренностям собственными руками считалось страшным табу. Случись это по недоразумению, следовало бы ожидать казни ответственного слуги и длительной череды обрядов очищения. Но сейчас это был самый быстрый способ закончить бой. А в новой методике ведения войны Олтикса традиции вытесняла необходимость, разве нет?

Стремительно, как змея, лорд метнул комок крови, и тот с мокрым шлепком приземлился на смотровую щель шлема орка.

Воевода разочарованно хрюкнул. Его мозг явно начинал осознавать тот факт, что его тело умирает, и вожак знал, что у него мало времени, чтобы забрать Олтикса с собой на тот свет. А теперь ещё он не мог видеть. В замешательстве чужак завертел громадной башкой, стараясь отыскать противника, но потерял его. Олтикс не сомневался, что великан найдёт в себе удивительные запасы сил, если позволить ему прийти в себя. Так что номарх не мог этого допустить.

Как следствие, Олтикс снова взял в руки клинок и двинулся на беспомощного гиганта, чтобы довершить начатое.

Глава пятая: Мясо

— Довольно неожиданное зрелище, — признался Лисикор голосом холодным и сухим, точно крионический газ. Хотя в этот раз смертоуказателю хватило ума не говорить прямо в голове у Олтикса, он позволил себе задорный тон, что лишь усилило гнев номарха. — Я думал, мы берегли этого для нашего... явно отсутствующего друга?

— Я увлёкся, — только и буркнул Олтикс, нагревая некродермис своих рук, чтобы выжечь остатки богохульной грязи после боя.

— Определённо, — сказал Лисикор, осматривая останки воеводы с видом подлинного ценителя. — Мне нравится твой подход к делу.

В своём разочаровании из-за того, что Йенех не прибыл, Олтикс не дал орку умереть просто и быстро. Он проявил неприкрытую жестокость, тем самым свершив обряд, призванный сгладить впечатление от чуть ли не позорной схватки и унизить неприятеля. По мере того как внутренности зверя пятнали оболочку лорда, отвращение его росло, а теперь, когда он пытался очистить себя, это вызвало ещё большую озлобленность. Возможно, он и вправду зашёл слишком далеко.

Сейчас некроны стояли посреди разбросанных ошмётков исполинского орка вперемешку с кусками плоти его телохранителей, которые ринулись к Олтиксу, чтобы отомстить за смерть вожака, но встретили не менее жуткий конец. Скудное удовольствие от бойни оставило горькое послевкусие и быстро угасло. А потому единственное, что сейчас испытывал правитель Седа, так это омерзение.

«Хозяин прикоснулся к живому собственной рукой! — завопило доктринальное подсознание, вернувшись к привычному состоянию. Но Олтикс не стал отмахиваться и заслуженно сгорал от стыда.

Он злился на себя: за высокомерное желание драться без помощи боевого отделения и за то отчаянное положение, до которого довёл себя этим решением. Но более всего — на всю эту дурацкую затею с дразнением вражеского предводителя ради привлечения внимания Йенеха. Это был безрассудный, импульсивный и сентиментальный поступок — именно такого Джосерас и ожидал от него. Приободрённый острыми ощущениями от борьбы на протяжении пяти дней, лорд действительно забылся. И теперь его настроение переменилось настолько, что он даже поставил под сомнение мудрость идеи перенести битву в гробницу. Быть может, у него вообще не было грандиозной новой методики войны, и текущее повествование разворачивалось вокруг медленной потери им самоконтроля.

Неизбежно его недовольство выплеснулось и на других. Если бы не осуждение Джосераса или слабохарактерность Уннаса, согласившегося с ним, Олтикс никогда бы не участвовал в этой безысходной войне. И если бы Йенех, этот надутый, жалеющий себя трус, наконец проявил хоть какую-то выдержку, они бы уже воссоединились и с триумфом гнали последних орков. Неудачи самого Олтикса никогда не перевешивали груз вины окружающих, что подводили его.

— Неприятно прерывать твои... рассуждения, номарх, — обратился Лисикор, предприняв одну из редких и неуклюжих попыток проявить тактичность, — но остаётся небольшая проблема с шестью тысячами четырьмястами тридцатью двумя орками, всё ещё наводняющими могильный комплекс. Дадим им перегруппироваться, чтобы втянуть в очередную бойню здесь, как и раньше, или же...?

— В этом уже нет необходимости, — заявил Олтикс, и его опять безупречный на вид панцирь запульсировал узорами бессмысленной злобы. Он затягивал бой ради Йенеха, готовя всё к возвращению Бритвы Седа, но терпение благородного повелителя лопнуло, когда он расправился с воеводой. — Этот фарс чересчур затянулся. Теперь, когда их главный мёртв, они отступят наружу, чтобы найти нового. Мы этого не допустим.

Расхаживая по святилищу, Олтикс просмотрел прозревательные передачи скарабеев в осевом коридоре и понял, что ошибался. Увидев, как убивают их лидера, орки бежали — но только в следующее святилище, которое воевода использовал как нечто среднее между командным пунктом и тронным залом. По всей костнице другие группы зеленокожих делали то же самое: в то время как Олтикс ожидал, что они в панике бросятся на поверхность, они просто переместились в центральные защищаемые помещения и сидели тихо.

«Чего они ждут?» — Олтикс потребовал ответа от своего ксенологического подсознания.

«Нового головореза, чтобы сплотиться вокруг него. Сначала они подерутся между собой и выяснят, хватит ли кому-то сил взять на себя руководство. И хотя, вероятно, такого не найдётся, снаружи обязательно кто-нибудь да будет».

«У них нет порядка наследования?»

«Вообще да, есть, — подтвердил Ксенологический, вспыхивая символами сдержанности, поскольку как мог старался говорить кратко, — но речь о том... у кого больше мускулов. Они не пойдут в бой до тех пор, пока их не возглавит кто-то, от кого все они не почувствуют личную угрозу. А учитывая, в каком плачевном состоянии находится орда снаружи, они могут просто дождаться следующей волны, которая обрушится на планету, и слиться с ней, когда она прибудет сюда.

«Ясно, — сказал Олтикс, мимолётно пытаясь выяснить, что он думает об этой системе правления. — В любом случае уходить они не собираются?»

«Увы, нет. Не без борьбы».

«Не удивлён», — подумал Олтикс. Устранив их вожака, он лишь усложнил своё положение. При главаре орки по крайней мере неизменно пытались продвинуться вперёд, что делало их ничтожно лёгкой добычей для заманивания в ловушку. Теперь же, если если он хотел прогнать их, требовалось провести контратаку на несколько слабо укреплённых камер. Будут жертвы, причём слишком много. Кроме того, честь обязывала Олтикса возглавить наступление на святилище, удерживаемое орками, а он был совсем не в настроении для очередной грязной драки. Тем не менее он не мог позволить им просто сидеть там, пока не прибудет следующая орда.

Затем ему в голову пришла идея, о чём номарх сразу пожалел. План настолько радикальный, что схватка с воеводой выглядела по сравнению с ним солнечной церемонией в коронном мире, но вместе с тем уж слишком эффективный, чтобы не привести его в исполнение. Это наверняка уничтожило бы орков, причём обошлось бы вовсе без жертв в рядах его собственных войск — во всяком случае таких, которые озаботили бы кого-либо. Джосерас заявил бы, что это в высшей степени глупая затея и, безусловно, спонтанная. Но насколько безрассудным можо было считать её, если она не несла в себе никакого риска? Олтикс уже представил ответ киняжа: «Предпримать какие-то действия, исходя из предположения, что риска нет, опрометчиво по определению».

Однако Джосераса здесь не было, и Олтикс явно не намеревался снова навещать его в поисках альтернатив. У него имелся собственный план. Пусть тёмный, но идеально соответствовующий его текущему мрачною настрою. Он желал очищения костницы, и теперь реальность должна была соответствовать диктату его воли.

«К Лланду'гору орков», — твёрдо сказал он, на что даже его стратегический подразум, наделённый светским характером, отобразил глифы предостережения. В конце концов, это было не пустое ругательство, а распоряжение, которое Олтикс вполне мог отдать.

«Вы уверены, что такое... изъявление разумно? — задал вопрос Стратегический, хотя уже оценил возможности и счёл их такими же тактически выгодными, как и у Олтикс.

«Действительно, — добавил доктринальный подразум, к которому словно вернулась трезвость сознания, как при Теменосе. — Хотя я привык к ярым богохульствам моего хозяина, существует особая гекатическая опасность, возникающая, когда силы, которые он упоминает, одновременно реальны и голодны».

«Я отмечу вашу озабоченность по обоим пунктам, — резко ответил Олтикс, — наряду с моей радостью от того, что вы двое наконец в чём-то согласны. Но я, к сожалению, не расположен для дискуссий». С этими словами лорд сковал обоих печатями молчания.

— Претор Нэт, — обратился он на несущей волне, когда циклопический глаз Лисикора замерцал, и холодные узоры интриги скользнули по его тонким конечностям.

— Чем могу служить вам, в-в-высочайший номарх? — отозвался Нэт.

— Сними все текущие задачи с войск и установи контакт... со вспомогательными фалангами. Сообщи им, что пока враг переводит дух в Главной костнице, комендантский час отменяется. Скажи им, что они могут… кормиться по желанию.

Лорду пришлось подавить захлестнувшую его волну отвращения, чтобы отдать команду, и хотя от рассудка претора сохранилась только частичка личности, цепляющейся за фундамент послушания, Олтикс различил дрожь в его голосе, когда тот принимал приказ.

— М-м-м-мудрое решение, мой господин.

«Это выгодно», — заверил самого себя Олтикс, пока имплантированные ядра, вмещавшие его стратегическое и доктринальное подсознания, пульсировали от смятения.

«...а ещё очаровательно», — дополнил Лисикор голосом собственных мыслей Олтикса, а затем дёрнулся, когда номарх повернулся к нему с глефой в руке. Олтиксу и без того хватало участников в его внутреннем монологе, чтобы туда вмешивался ещё и самозванный герцог.

— Просто сделай это, Нэт, — сказал Олтикс, пытаясь стиснуть зубы, пока не вспомнил о цельности своей лицевой пластины,  лишенной челюсти, и не содрогнулся от мгновенного ужаса. — А для тебя, немесор, — добавил он Лисикору, позволив испытанному неудобству усилить свой гнев, — новые инструкции. — Формально это были просьбы, учитывая эквивалентность званий Олтикса и Лисикора, но правитель Седа подозревал, что последений не станет придираться. — Возьми свою чертову свору призраков, переключи их в режим использования гаусс-вооружения и следи, чтобы вспомогательные части не покидали строй. Пускай делают с орками всё, что заблагорассудится, но если что-нибудь приблизится к нашим солдатам, я хочу, чтобы это что-то уничтожили.

— С удовольствием, ваше высочество, — бросил Лисикор с лёгким оттенком неискренности и исчез во вспышке фотонного тумана.

Когда гробница погрузилась в странную тишину, будто затаив дыхание, Олтикс начал готовиться к уходу. У него не было никакого желания смотреть, что произойдёт дальше, и к тому же он достаточно времени провел на передовой. Разбирательство с Йенехом назревало уже давно, но лорд откладывал его безо всякой причины, чтобы не испортить былые отношения. В конце концов, однако, у него лопнуло терпение. Он собирался пробиться на этот помятый древний линкор и выбить дурь из засевшего там труса, которого раньше считал наставником.

Олтикс подозревал, что если бы тщательно проанализировал свои мысли, то обнаружил бы, что беспокоится о старом друге. Он по-прежнему надеялся, что Йенех страдал просто-напросто от временной депрессией. Однако ухудшение ментального здоровья Бритвы казалось неизбежным, и мысль о том, что он пойдёт по пути Нэта, угнетала. Возможно, только возможно, Олтикс хотел убедиться, что это не так — что Йенех действительно находится во власти мимолётного падения духом, — прежде чем как следует наподдать ему. Но без грубого вправления мозгов не обойдётся, лорд в этом не сомневался.

Скрывая гнев за маской царственной непоколебимости, Олтикс начал готовиться к межмерной трансляции. Но как только его рука проделала первое движение, необходимое для сотворения заклинания протокола, послышался вой, заставивший его замереть, словно от прилива холодных нейтрино в сердце-ядро.

Вспомогательные войска вышли на свободу.

Сначала он различил только далёкий, одиночный звук. Грубый, похожий на крик животного, испытывающего невыносимую боль, пропущенный через поломанную аппаратуру. Сдавленный, наполовину электронный визг, который резко оборвался, зациклился и превратился в атональное жужжание. Вопль не прекращался, и вскоре ему вторил другой где-то глубоко в туннелях. Затем раздался третий, доносившийся откуда-то из под святилища. А потом внезапно голосов стали сотни, и они образовали какофонический, всепоглощающий охотничий клич. Складывалось впечатление, будто сама гробница кричала в агонии и от ненасытного голода. И в каком-то смысле так оно и было.

В этом и заключалась особенность костницы, да и вообще всех гробниц на планете. В то время как бодрствующие предавались раздумьям в личных святилищах, а несколько дворян до сих пор спали в усыпальницах, вероятно, вечным сном, по могильному комплексу рыскали и иные. Обители усопших на Седе были чем угодно, но только не местами упокоения.

Те, кто пал жертвой проклятия, — от почти безмозглых воинов до дворян, чьи лица с позором стёрли с их памятников, — не просто исчезли. Сперва они заползали в тёмные щели между плитами, скапливаясь в катакомбах под главными комплексами гробниц. Затем, по мере того как их безумие прогрессировало, они отыскали пригодные для себя загадочные тропы, ведущие сквозь материю мира. Проскальзывая из одной точки в другую без малейшего межузельного шороха, они словно двигались во тьме, куда не проникал даже свет науки некронов. Они буквально кишели там и время от времени вырывались в реальность, точно паразиты из стен обветшалого дворца.

Хуже того, из-за уровня заражения на планете больные привлекли себе подобных со всей династии. В результате наряду с горсткой столь же мрачных миров, далёких от сияния Антикефа, Сед превратился в своего рода чумную колонию, притягивавшую сломленных как магнит. В некоторых случаях изгнание было вынужденным: дворянина в каком-нибудь из центральных миров могли внезапно застать за жутким пированием, знаменующим раннюю стадию недуга, и немедленно сослать сюда по настоянию знати, опасающейся распространения инфекции. Чаще, однако, проклятые стекались на Сед по собственной воле; разыскивая собратьев среди звёзд, они пользовались любыми удивительными норами, которые вырыли под покровом космоса.

Иногда, выполняя свои обязанности в глубоких подземельях, Олтикс слышал, как пустоты отзываются эхом от их воплей, но, оглядываясь, он обнаруживал, что там ничего нет, если не считать нескольких красных пятен на камнях. Впрочем, даже когда они молчали, лорд мог поклясться, что чувствовал её там внизу, эту бесчисленную убогую толпу.

Те, кто не повредился рассудком, испытывали к ним отвращение и в равной степени боялись, поскольку считалось, что их безумие заразительно. Ментеп, как энграммант, посвятивший себя изучению разума, с этим не соглашался. Он прибыл на Сед, стремясь разгадать природу проклятия, и объяснял всем, кто хотел его слушать, что эта пагуба не передаётся лишь от нахождения рядом с прокажённым. Он не отрицал общепринятое мнение, что такое состояние может возникнуть у любого некрона. Но хотя он всё же предостерегал от тесного контакта с проклятыми, криптек утверждал, что болезнь может перейти в активную фазу только по воле самих жертв. Но опять же… в общем Ментеп много чего говорил. К удивлению Олтикса, он даже усомнился в том, что это должно называться проклятием.

Каждый некрон знал эту историю: что Лланду'гор Свежеватель, единственный из паразитических богов, кто был полностью уничтожен в ходе восстания, последовавшего за великой войной Сареха, свершил ужасную месть. После того как убийцы нанесли добивающий удар, пожиратель звёзд одарил их частицей собственной каннибальской сущности, и эти обреченные лорды, в свою очередь, передали её своим династиям.

Ментеп верил в смерть Лланду'гора, но скептически относился ко всему остальному. Поскольку с тех пор не появилось никаких свидетельств очевидцев, он считал это мифом, возникшим из хаоса конца войны, чтобы объяснить печальную правду. «Зачем признавать сам факт нашей уязвимости, — однажды спросил он Олтикса во время долгого и ожесточённого спора о том, что он настаивал, чтобы называли «болезненной тягой», — когда можно обвинить в наших страданиях злобных богов?» Криптек мог верить во что угодно, но номарх Седа считал «проклятие» проклятием, и ему было прекрасно известно, что оно заразно.

К счастью, тех, кому не повезло заболеть, можно было контролировать, несмотря то, что они лишились рассудка, — или, по крайней мере, сдерживать. На данный момент сложилась своеобразная договорённость. Под угрозой уничтожения проклятым запрещалось покидать костницу или другие крупные гробницы и показываться на глаза незараженным. Взамен в период войны Олтикс иногда делал послабления, как, например, сейчас, и позволял им свободно охотиться и добывать то, чего они жаждали.

По большей части пакт соблюдался. Тем не менее все привыкли видеть царапины на стенах комплексов гробниц, силуэты, которые иногда как будто протискивались сквозь трещины в каменной кладке, когда включался свет. Этот ужас держали подальше ото всех, но он никогда не выходил из головы, словно постоянное напоминание о возможной гибели династии.

Их называли Проклятыми, Голодными, Упырями, Потомством Лланду'гора, Освежёванными. И сейчас они выходили поиграть.

В прошлые разы Олтикс отвязывал их с цепи на большом расстоянии: своры выпускали для поиска незадачливых искателей сокровищ в далёких горах или преследования отступающих врагов через развалины на южных равнинах. Ему не нравилось наблюдать за происходящим в режиме прозревания, и он, конечно, никогда прежде не видел, как Освежёванные охотятся вблизи. А теперь, когда их голодные крики разнеслись по гробнице, Олтикс хотел этого меньше всего.

Но, с другой стороны, одна маленькая, гнилая часть его естества была заинтригована, мешая ему завершить переход и побуждая взглянуть на грядущую резню, хотя одновременно сама мысль об этом вызывала у него отвращение. Олтикс сделал всё, что мог, чтобы сковать это желание железными оковами дисциплины и гордости. Но его ментальные ресурсы не были безграничны, и последние несколько дней подорвали его хеку. Потому-то отказаться от межпространственного перехода на «Акропс» было слишком легко, но, в конце концов, он ведь хотел только посмотреть. Когда он обнаружил, что переводит прозревательный взгляд на одну из удерживаемых орками камер, ответвляющихся от второго святилища, его подсознания погрузились в мёртвую тишину, защищаясь от телеметрических данных, поскольку не хотели в этом участвовать. Олтикс будет лицезреть бойню в одиночку.

В помещении, за которым он наблюдал, был погребён эсимнет Ксенет — один из тех, кто крепко спал со времен Сареховой войны и кого давно записали в ряды непробудимых. При жизни Олтикса совершенно не заботил этот вельможа. Посещая двор династии, он вёл себя тщеславно, неучтиво и выглядел безрадостно, поэтому бывший киняж никогда не оплакивал его участь. Тем не менее эсемнет не заслуживал того, что вытворяли с ним сейчас.

Вымещая разочарование от застопорившегося продвижения, орки исписали его гроб непристойными знаками и разбили прикреплённые к нему блоки стабилизирующих механизмов. Наконец извлеча тело Ксенета с помощью упора из ржавого металла, зеленокожие взревели от восторга, когда он рухнул на пол с самым неприличным лязгом, затем подняли его и начали швырять туда-сюда. Ввиду отсутствия питания визирь неизменно падал, как безвольный железный скелет. Орки обращались с ним всё более… разнузданно, пока его голова наконец не оторвалась, ввиду повторяющихся манипуляций с кривым топором, и не выпустила слабую струю реакторной жидкости. После этого варвары завели какую-то песню.

«Орки», — мысленно процедил Олтикс, испытывая к ним чистую ненависть. Только они могли залезть в древнюю гробницу представителя культуры настолько могущественной, что она одолела богов, в процессе потерять кучу воинов убитыми, а затем устроить развесёлую гулянку. Но едва в усыпальнице раздался вой упырей, как ужас, что испытывал Олтикс от надругательств над сородичем, испарился, уступив справедливому злорадству.

Едва свет в комнате зашипел и потускнел, как весёлость орков улетучилась; сбитые с толку, они двигали тяжёлыми челюстями и вертели головами в образовавшейся полутьме, стараясь понять, откуда доносится звук. Некоторые начали колошматить друг друга, проявив известную склонность разгадывать тайны кулаками. Затем свет вовсе погас, и незваные гости встревоженно заворчали. Если для них в комнате воцарился кромешный мрак, то Олтикс мог видеть на других длинах волн и потому различил сгорбленные фигуры, выползающие из трещин в полу, чтобы незаметно прокрасться среди шаркающих ног пришельцев. Потянувшиеся к ним когти заскребли по камню. Когда орки с края толпы, почувствовали, как что-то задевает их, они в замешательстве закрутились, нанося размашистые удары, которые находили только разреженный воздух или других орков. Затем один из них открыл огонь вслепую из автоматического оружия, и во вспышке от дула зеленокожие увидели, что за смерть явилась за ними.

Сотни Освежёванных бесшумно распределились по периметру, терпеливые, словно птицы, кружащие возле умирающего зверя. Когда мигнул свет, их окуляры сверкнули, а на выступах лицевых пластин блеснули влажные куски мяса. Затем ещё несколько орков выстрелили, кое-как прицелившись в представших им созданий, и в стробоскопических вспышках от оружия упыри заскользили вперёд и принялись убивать.

В самых запущенных случаях проклятие исказило некронов настолько, что их пальцы превратились в длинные заострённые когти. Другие по-прежнему использовали руки, которыми когда-то рисовали звёздные карты или писали стихи. Все атаковали с одинаковым животным неистовством, стремясь не обезоружить или вывести из строя, а просто разорвать плоть и безнадёжно попытаться съесть её. Это было бессмысленное и сумасшедшее побоище, сопровождаемое воплями и бормотанием, которые заглушали даже рёв орков. Многие Освежёванные получали урон, но изувеченные просто убегали или залезали обратно в свои норы в пространственных промежутках, а на замену прибывало ещё больше их сородичей.

Олтикс расширил единовременный обзор и увидел, что по всей костнице происходит то же самое: беспорядочная пальба, крики в темноте и бульканье на последнем издыхании, обрывавшееся со звуками рвущейся влажной ткани. Самые удачливые из орков на какое-то время уклонились от когтей Лланду'гора, но выбраться отсюда всё равно не было никакого шанса.

Когда вопли из усыпальницы Ксенета стихли, уступив жуткому чавканью пытающихся насытиться Проклятых, Олтикс почувствовал сильную дрожь отвращения в своём теле, вспомнив ощущение скользкого мяса на руках во время битвы с воеводой. Но, к своему ужасу, он обнаружил, что не может заставить себя закрыть прозревательный канал и отвернуться. И хотя он наблюдал за происходящим издалека, у него появилась уверенность, что Освежеванные наблюдают за ним в ответ.

— Лом и звёздный огонь, князёк! — прогремел новый голос в межузельной сети, сыплющий сигналами тревоги. — Ты свихнулся?

Передача шла откуда-то из внешней системы, и каким бы слабой она ни была, Олтикс сразу догадался, что это Ментеп, потому что никому, кроме криптека, не могло сойти с рук разговаривать с номархом так непристойно и неуважительно. Никогда ещё лорд не испытывал такого облегчения от того, что услышал его.

— Главное, что я знаю об этой болезни, — продолжал Ментеп. Его голос был грубым, как ржавчина, и трещал из-за огромного расстояния, тем не менее он казался терпеливым, несмотря на настойчивость, — это то, как много я не знаю о ней. Однако я знаю вот что: если долго смотреть на них, клянусь камнями Кел'кры, они посмотрят в ответ. А тебе этого явно не захочется, Олтикс.

Внезапно соединение нарушилось, и Олтикса выкинуло из окна прозревательной трансляции. Вернувшись в пустое святилище, он испытал резкое облегчение, будто его окатили ледяной водой.

— Я ценю твою заботу, — сообщил он Ментепу, выразив признательность через модифицирование показателя искренности, а не словами, поскольку члены царской семьи, как правило, не благодарили подчинённых за выполнение теми своих обязанностей. Тем не менее, хотя он и оценил вмешательство соратника, его разозлило то, что помощь Ментепа пришла только сейчас.

— Пускай я всегда открыт для твоей с трудом заработанной мудрости, — проворчал Олтикс, достаточно оправившись, чтобы снова прийти в гнев, — неплохо было бы знать, куда ты исчез в разгар вторжения. А ещё лучше, если бы ты уведомил меня заранее, тогда я запретил бы тебе уходить.

— Запретил, номарх? — удивился криптек, испытывая удачу.

— Попросил, — уточнил Олтикс, шипя, как вентилируемое ядро. — Дезертирство Йенеха было, по крайней мере, ожидаемым, учитывая, как я опасаюсь, ухудшение его здоровья. Но мне бы очень пригодились твои умения.

— Я отправился за пределы системы в исследовательскую поездку, которая... вышла из-под контроля. — Ментеп прервал свою передачу с аналогом вздоха, как будто столкнулся с непростой задачей. — Признаться, я хотел выйти на контакт именно по этой причине, а потом увидел, что ты делаешь всё возможное, чтобы разрушить разум, который я так усердно создавал для тебя. Есть кое-какие вести, которые я должен сообщить лично.

— Тогда тебе придётся рассказать их мне на «Акропсе» уже после того, как я позабочусь о Йенехе. Я не очень доволен Бритвой Седа.

За этим последовала пауза, которая заставила Олтикса насторожиться.

— О нём тоже есть новости, — мрачно произнёс Ментеп.

— Он пал в бою? — выпалил Олтикс, и его ярость внезапно угасла от потрясения этой мыслью. Не потому ли Йенех не откликнулся на его призыв к оружию?

— Не совсем, — через мгновение успокоил криптек. — Но тебе определенно следует навестить его.

— Ясно, — сказал Олтикс, хотя, по правде, ему ничего не было ясно. — Тогда встретимся на «Акропсе».

После того как они согласовали координаты и закончили сеанс связи, Олтикс повторно запустил протокол межмерной трансляции. Он знал, что в святилище, где он находится, никого нет, если не считать трупов пришельцев, и всё равно у него возникло ощущение, будто кто-то наблюдает за ним. Услышав беготню позади себя, он испугался, что это лишь заблуждение его разума, вызванное вихрем напряжения в программных потоках, что образовался из-за ужасов, которые явились ему во время сеанса прозревания. Но, повернувшись, чтобы успокоиться, он убедился, что ему не почудилось.

Сидя на корточках на останках главаря орков, тварь пристально рассматривала его, наклонив голову, точно падальщик. Его гнойно-белые оптические линзы, которые Олтикс не мог воспринимать иначе как настоящие глаза, уставились на него с лицевого щитка, окрасившегося в коричневый из-за наслоения засохшей грязи, в то время как его скелетообразную оболочку скрывали полоски полусухой, гнилой кожи. Освежеванный выглядел как мерзкая пародия на живое существо, бродяга, закутанный в украденное тряпьё. И это создание пыталось заговорить с лордом.

Подпрыгивая и раскачиваясь на мёртвом чужаке, проклятый протянул руку с куском плоти в ладони и запел серенаду Олтиксу, издавая череду сухих отрывистых щелчков. Предсмертный хрип отныне выступал у заражённого вместо голоса. Чего хотела эта отвратительная тварь? Умоляло ли она о чем-то или просто выплёскивало всякую чушь, накопившуюся в своём сознании? Олтиксу потребовалось очень долгое и леденящее мгновение, чтобы собрать картину воедино. Упырь предлагал ему мясо, а этот звук, очевидно, был смехом.

Встретившись взглядом с кряхтящим вурдалаком, Олтикс почувствовал, как поднимается холодная волна паники. Приводы дёрнулись, а грудь начала вздыматься, чтобы выровнять дыхание, которое в действительности иметь он не мог в принципе. Это послужило катализатором иных процессов: в глубине его разума фантомные символы тревоги стали накапливаться быстрее, чем их можно было убрать. Каждый из них пронзительно и испуганно кричал о том, что его мозгу не хватает кислорода и что он не может дышать. У Олтикса не было мозга, равно как и лёгких, но осознание этого совершенно не способствовало подавлению нарастающего ужаса.

Дисфорах — так называли это состояние лорды Итакасов в тех крайне редких случаях, когда оно вообще упоминалось. Ибо кто в здравом уме станет произносить название такой вещи или даже думать о ней, не опасаясь накликать её? Когда же тихий шёпот нарушал вековую тишину, некроны говорили о пережитке, о фантомном остатке давным-давно мёртвого мозга, погребённом в глубочайших процессорных потоках каждого некрона и вечно ищущем в темноте тело, которым он когда-то управлял. Дисфорах не знал, что он мёртв. Он понимал только то, что тепло, пища и кров, от которых он зависел, пропали вместе с непреходящей синаптической убеждённостью в том, что всё хорошо. Обреченный никогда не найти даже малейшего реального стимула, он мог только постоянно кричать.

Олтикс сделал всё, что мог, чтобы собрать свою хеку в кулак и перезаписать вопли фантома суровой реальностью в каждом буфере, куда тот проник. Однако это давалось не просто, приходилось бороться. Дисфорах мог молчать десятилетиями, но всего лишь минутная неосторожность, малейшее бездумное отступление перед биологическим инстинктом — и тогда он ломал цепи и заглушал любой голос разума.

А там, где шептал разум, бушевала ярость. Поэтому Олтикс потянулся к самому горячему, чёрнейшему гневу в своей сердцевине и сосредоточился на презрении к Освежёванному, пока не почувствовал слабое тление. Но как только пламя вспыхнуло, уже ничто не могло его сдержать, и номарх позволил ему пронестись сквозь себя, чтобы в одно мгновение огонь поглотил огромный призрак его страха и заменил неукротимой силой. Если доли секунды назад лорда сковывал паралич, то сейчас его внезапно захлестнула дикая, тёмная сила, и Олтикс пришёл в движение. Когда он помчался через святилище, его боевой отдел запрыгнул в потрескивающее пространство, открытое яростью хозяина, и взвыл от восторга — наконец-то пришло его время.

В пять шагов лорд оказался возле упыря, повалил его на пол, врезав плоской стороной глефы, и нанёс череду жестоких ударов ногами по его туловищу. Освежёванный заскрёб конечностями по полу в попытке удрать и завыл от отчаяния, но его страх только распалил желание Олтикса причинить ему боль. Обрушившись на бок его покрытой запёкшейся кровью грудной клетки, властитель Седа выпустил горячую струю из ядра проклятого и принялся впечатывать нижний конец глефы в его злобно ухмыляющуюся маску. Затем он наступил на тазовую кость твари и надавил, пока тот не треснул, и заодно пяткой раздробил его перепачканные пальцы. Натянутые на каркас Освежёванного куски раздувшейся от мух кожи захлопали о каменную поверхность, когда его тело забилось в конвульсиях. Он визжал сродни какому-то животному, пока Олтикс разбивал ему один сустав за другим, и всё же этого казалось номарху мало. По сравнению с этим, убитого орка постигла лёгкая смерть.

Наконец упырь затих, растянувшись грудой окровавленного металла. После такого ущерба Освежёванные не получали команду отзыва, поскольку в трансляционных реле стоял запрет на приём их испорченных сигналов-схем, а ядро этого заражённого было слишком тщательно провентилировано, чтобы он смог восстановиться сам. Даже Боевой, никогда не позволявший насилию заканчиваться очень рано, пришел к выводу, что его работа тут полностью выполнена, и начал было удалять набор умственных и физических улучшений, которые он добавлял Олтиксу во время сражений, как вдруг тот остановил его рычанием более диким, чем у подразума.

В глазах вурдалака ещё горел тусклый огонек, вероятно, свидетельствовавший лишь о каких-то помехах после истощения реакторного потока. Но этого вполне хватило, чтобы чаша переполнилась. Выпустив излишки энергии шипящей зелёной струёй из своей системы, Олтикс заревел на Освежёванного, приказывая ему встать, потому что ещё не закончил с ним. Когда тот не подчинился, номарх схватил и с лёгкостью поднял его искалеченное тело, словно детскую фигурку из тростника, после чего принялся колотить им о голень одной из статуй в зале, издавая при этом резкий, бессловесный крик. Когда в дымящихся руках правителя не осталось ничего, кроме искореженной грудины противника, Олтикс наконец с отвращением швырнул его на камни и в последний раз попрал его своей пятой. Он по-прежнему чувствовал себя ненасытившимся, но больше разрушать попросту было нечего.

Олтикс долго стоял в тишине, нарушаемой только пощёлкиванием его остывающего панциря и потрескиванием маленьких огоньков там, где лоскутки кожи с плаща свежевателя воспламенились от его раскалённого тела. Боевой отступил в отведённое ему отделение в дурном настроении, и никто из других подразумов не знал, что сказать. Когда злоба полностью иссякла, лорд взял себя в руки и отступил от останков.

Только теперь Олтикс узнал перекошенный, неосвещённый картуш на том, что осталось от груди издохшей твари. Когда-то он принадлежал барону Тистрахону, чью статую Олтикс только что использовал в качестве наковальни, чтобы сокрушить упыря. Упыря, в которого превратился барон.

Один из самых умелых и уравновешенных руководителей этого мира, Тистрахон занимал должность номарха Седа до Олтикса. Лорд всегда предполагал, что здравомыслящего старого генерала перевели на более высокий пост ещё до его ссылки или же отозвали в Антикеф. Однако всё это время он находился в катакомбах как мрачное, незримое напоминание о судьбе, которая ожидала их всех. Ещё один вельможа, пережитый своей статуей. Когда Олтикс призвал скарабеев, чтобы они стёрли лицо изваяния и начертали на его месте символ «никто», наследие Тистрахона в одночасье было предано забвению.

Это нельзя было назвать приятной задачей. Гнев ослабел, по крайней мере сейчас, и вместе со спокойствием появилась гнетущая меланхолия. Пока скапливалась энергия межпространственного перехода с целью вытащить его из гробницы, Олтикс всеми силами избегал смотреть на статую своей следующей проблемы — верховного адмирала Йенеха.