Мэддок / Mad Dok (рассказ)

Перевод коллектива "Вольные Криптографы" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Вольные Криптографы". Их канал в Telegram находится здесь.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Мэддок / Mad Dok (рассказ)
Автор	Нэйт Кроули / Nate Crowley
Переводчик	StacyLR
Издательство	Black Library
Входит в сборник	Только война: Истории 41-го тысячелетия / Only War: Stories from the 41st Millennium
Год издания	2021
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

I

Газгкулл Маг Урук Трака, Пророк Горка и Морка, оставлявший за собой полыхающие миры, умер.

С этим сложно было поспорить, ведь его тело сотнями кусочков висело на ржавых лесах высотой до подбородка стомпы. Но, в понимании дока Гротсника, все было в порядке. Более того, он считал, что людишка Черная Грива сделал ему некоторое одолжение, снеся Газгкуллу голову. В конце концов, док сам годами упрашивал босса дать ее отрезать, говоря, что лучшим способом починить все его неправильные части будет... вырубить его ненадолго и разобраться со всеми скопом.

Но поскольку встречное предложение Газгкулла всегда заключалось в том, чтобы он провернул с Гротсником то же самое (без починки или сборки после этого, заметьте), док смирился с тем, что возможности не предоставится.

Но потом пришли Черная Грива и его толпа клювастых – стук, дзинь, бзз, шлеп, бух – и вот Гротсник, наконец-то, оказался перед чистым холстом для работы. Позволив уголкам редкой ухмылки исказить его сморщенное от скоб лицо, док поднял взгляд на переплетение цепей, державших куски Пророка, и размял лапы в предвкушении работы.

Эти новые руки были хороши: особенно ловкие, из его личных запасов, наращенные им только этим утром. И хотя под когтями они оставались пушистыми от бочковой плесени и чесались, пока его кровь все еще пробиралась через омертвевшие части, Гротсник знал, что они готовы творить чудеса.

И какие же это будут чудеса. На переделку босса у него имелись большие планы. Вообще-то, такие большие, что он не видел их все, только кусочки тут и там. И все же док был уверен, что вдохновение укажет ему путь, когда он начнет резать. Так было всегда в процессе его великих творений.

И именно так случилось в ночь его величайшего творения много лет назад: ночь, когда он впервые оперировал орка, который потом станет Газгкуллом Тракой. Под протекающим лоскутным тентом из сквиговой кожи, лишь с ведром третьесортных инструментов, Гротсник заставил всю Галактику изменить взгляд на возможности орков.

А теперь? Что ж. Теперь он собирался сделать это еще раз. Но больше. И лучше. И с гораздо более интересным набором инструментов.

Глубоко под большим людишкиным шабором, где завалили босса, внутри ферробетонного купола, который он объявил своей лабораторией, было достаточно странных устройств, чтобы вернуть к жизни что угодно. По периметру бункера кольцом стояли ряды генераторов, видневшиеся провода оживали шипящими голубыми искрами разрядов, а в баках насосов и биореакторов пыхтели, шипели и булькали все жидкости, какие док только смог достать. Это было лишь начало: Гротсник годами собирал устройства, по виду способные сделать что-нибудь интересное, если подключить к ним живое существо, и у него наконец-то появился повод достать их все, чтобы поиграться. И потому, каждые несколько минут, с хлопком и вспышкой грязно-желтого света, появлялась очередная груда ящиков, когда их тилипартиравали из брюха его медицинского фрегата на орбите.

Еще там были всякие куски мяса. В клетках, выстроенных в линию, держали стаи сквигов лечилы всех основных разновидностей, от округлых сквигов для переливаний до сквигов-кожедоноров с морщинистыми мордами, наряду с группами истеричных, визжащих снотлингов. Под ними, во второй, худшей линии клеток, содержались несколько пойманных клювастых, которым удалили глаза, челюсти и руки, чтобы не возникло проблем. Гротсник не был уверен, что он с ними будет делать, поскольку в экстренном случае от их крови толку было не больше, чем от мочи. Но по крайней мере, ему было в чем сверлить дырки во время раздумий.

А еще, конечно же, там – ну, везде – был Газгкулл.

Развешенные по всему куполу ошметки босса напомнили Гротснику одну из тех страховидл, которые делали людишкины меки в угоду бессмысленной одержимости тем, как быстро в пространстве крутятся всякие штуки. Он решил, что куски плоти в броне походили на мрачные зеленые планеты, вращающиеся вокруг тяжелой плиты в центре купола, где лежала голова Газгкулла, выглядевшая гораздо злобнее, чем должно было бы выглядеть что-то мертвое.

Док проковылял к плите, так что его торс оказался на одном уровне с темно-зеленым кирпичом лица Газгкулла. Он залюбовался пожелтевшими глыбами своих клыков, отражающимися на глянцевой поверхности здорового глаза Пророка. Потом он потыкал в глаз, просто потому что мог. Голова сохраняла окровавленный яростный оскал, но ничего не произошло.

Позволив своему оскалу растянуться в широкую, счастливую ухмылку от осознания, Гротсник понял, что босс может злиться сколько угодно. Потому что в данный момент босс был мертв. Более того, он был пациентом. А пациенты никогда не имели права голоса в ходе операции. Мидицынская ифыктивнасть, как называли это людишки. Это была одна из немногих их хороших идей.

Гротсник провел когтем по сети толстых, как веревка, шрамов, покрывавших шкуру пациента, и заурчал от гордости, увидев, как много из них остались от его же ножей. Это было его чудовище. И как же хорошо он все сделал, учитывая обстоятельства. На каждый болт, вбитый им в босса за эти годы, на каждую кровотрубку, которую он скрепил с другой, ему требовалось получать разрешение от самого Газгкулла. Доку приходилось мухлевать и искать лазейки ради каждого творческого росчерка. И все равно он создал шедевр.

Естественно, все младшие боссы говорили, что Газгкулл – творение Горка и Морка. Но Гротсник никогда не видел, чтобы кто-то из них появлялся с гаечным ключом. Конечно, босс, вероятно, был замыслом богов. Док отдавал им должное. Но Газгкулл был творением Гротсника. Несмотря на все их священные рокот и вопли, Горк и Морк дали своему Пророку только лишь сделанный клювастыми болтерный снаряд в черепушку. Доку пришлось позаботиться обо всем остальном, и он сотворил чудиса. Но, по сравнению с предстоящей работой, все это было только разминкой. И в грядущие часы он намеревался наконец-то показать Горку и его большому тупому близнецу, как много возможностей он нашел для улучшения их работы.

Гротсник гадал, какие подвиги совершит босс теперь, когда его создатель может свободно, без ограничений разминать свои художественные мускулы? Сколько еще планет он ввергнет в войну и сделает подходящими для процветания орков? Док посмотрел вверх, мимо помостов, на кладку купола над головой и представил, как звезды за ним одна за одной становятся зелеными. Целая Галактика, завоеванная для орков Газгкуллом... и Гротсником, если хорошо подумать.

Док думал об этом очень хорошо, пока не решил, что это слишком большая мысль, чтобы держать ее в голове. Так что, поскольку он и так уже лыбился, он выпустил ее с громким, сумасшедшим ревом смеха, целиком наполнившим купол, как и его авторитет. Наконец, пусть и на короткое время, его гений мог полыхать свободно. Ни богов, ни вождей: только Гротсник.

Док подумал, что для старта, это неплохое замечание. С этим он достал с пояса свой самый старый скальпель – инструмент, которым сделал первый надрез в ночь создания Газгкулла – и наклонился, чтобы начать операцию.

II

Когда нож Гротсника уже почти впился в плоть, на плитку рядом с ним шлепнулось что-то тяжелое и мокрое. За этим последовала россыпь мелких, вязких капель, покрывших левую сторону его тела, и, когда они начали стекать по впадинам бугристых мышц, его оскал сморщился в злую, искаженную гримасу.

– Ента он уранил, – пропищал голос наверху помоста. Но в данный момент Гротсника интересовало то, что уронили. Док посмотрел на пол, где, как он и ожидал по звуку падения, несколькими рваными кусками лежало сердце Газгкулла.

Так или иначе, оно должно было стать сердцем Газгкулла.

Помимо висевших под куполом кусков изначального тела Пророка, тут были и части от других орков. Некоторые Гротсник приберегал годами, забирая их всякий раз, когда понимал, что оперирует пациента слишком тупого, чтобы заметить отсутствие нескольких ребер или почки. Другие, к удивлению дока, были пожертвованы, когда весть о смерти Газгкулла распространилась по траншеям Кронгара.

Именно так он получил сердце. Громадный, но глупый Гофф, известный как Так-Разозлившийся-Что-Пытался-Подраться-Сам-С-Собой, пришел в лабораторию Гротсника всего несколькими днями ранее, пригнувшись под притолокой с такой мордой, что док инстинктивно потянулся к своему цепному скальпелю. Он предположил, что гигант пришел, чтобы поторопить работу традиционными гоффовскими мотивационными методами. Вместо этого увалень просто сорвал широченный кусок доспеха с середины груди, залез рукой в пулевое ранение, которое прикрывала броня, и вырвал собственное сердце с характерным хлюпаньем. «Для босса», – пробормотал он, передавая орган Гротснику, потом осел на колени и умер.

Смотря на то, как разорванная масса дрожит на камнях, док подумал, что это первоклассное сердце – из тех, ради которых он однажды продал половину своих инструментов. Впрочем, сейчас оно было скорее мясом для сквигов, и он предполагал, что вместо него придется переделать топливный насос от грузовика. Но не успел Гротсник осознать свое разочарование, как оно превратилось в гнев, и его взгляд взметнулся к помосту наверху в поисках возможного виновника.

Долго искать не пришлось. Его внимания ожидала стайка гротов в заляпанной спецодежде, отчаянно тычущих пальцами друг в друга в молчаливых обвинениях. За ними одиноко покачивалась туда-сюда лебедка, перевозившая сердце на свое место.

Гротсник понял, что ему плевать, кто из хнычущих тварей уронил орган. Ему очень сильно хотелось перестрелять их всех, лишь бы только избежать скуки от выслушивания их взаимных обвинений. И в любой другой день он бы так и сделал. И действительно, его рука уже тянулась к пуляле на бедре, чтобы немного поубивать. Но приглушенный грохот из-за купола над головой и струйка пыли с его вершины остановили дока до того, как он поднял прицельные приспособления оружия. Потому что сейчас был не любой другой день.

Газгкулл, может, и пал, но битва не закончилась. Наверху, снаружи купола, сотни тысяч орков все еще сражались в жестокой обороне против Космических Волков Черной Гривы. Босса клювастых хорошенько распотрошили, пока тот отрезал голову Газгкуллу, но вместо того, чтобы засчитать ничью и забыть, его парни очень, очень огорчились.

Орки не побеждали.

Про себя Гротсник даже начал думать, что орки проигрывают. К этому моменту армию Газгкулла полностью оттеснили в склепы под шабором. Здесь они оказались в ловушке. И с каждым проходящим днем их загоняли глубже и глубже, к импровизированному командному бункеру и лаборатории дока в центре. Хоть подобные мысли казались безбожными, Гротсник знал, что, если эта кучка шизанутых в серой броне пробьется до самого низа до того, как он запустит босса, им конец.

– И ентого времини магло бы ни быть, – пробормотал Гротсник себе под нос через клыки, посмотрев на тяжелые противовзрывные двери, отгораживавшие его лабораторию от остального бункера. Когда док обустраивал это место, он надеялся, что двери дадут ему немного тишины, которую он заполнил бы шумом собственной работы, но вскоре разуверился в этой мысли. Из тоннелей снаружи раздавался беспрестанный, нестройный рокот перебранок и рева, становившийся громче с каждым часом, когда все большему числу орков приходилось спускаться сюда, и они становились все ближе и ближе к тому, чтобы нарушить Бальшое Правило Газгкулла, сорвавшись на драку.

Судя по звукам текущей вспышки криков, Нашедшему-Пули-Которые-Не-Терял, лейтенанту Смерточерепов, который должен был руководить, пока босс «лечился», оставалось всего пару мгновений, чтобы припечатать кулаками Урзога, вождя Гоффов, считавшего, что исполняет ту же роль.

Идея о том, чтобы руководить формально – как и о том, чтобы не драться, когда захочется – была приколом Газгкулла. Обычно, если босс получал милосердный выстрел в голову, происходило так: с ним кончали, а следующие по размеру орки дрались за его место. Гротсник недовольно предположил, что младшие боссы вообще ждут его восстановления только из-за завета Пророка.

Но вечно ждать они не будут. Так или иначе, злые людишки или еще более злые орки разорвут эту их жалкую маленькую норку. Конечно, если только Газгкулл не вернется и не пожелает обратного.

Гротсник знал, что у него слишком много работы, чтобы позволить себе несколько застреленных гротов. Это был чистейший случай прямодумия, и из-за него док был жалким. Он больше всего на свете ненавидел, что приходилось отговаривать себя от того, что, как он знал, было правильным. Это казалось... чужим. Заставляло его думать обо всех костях, которые ему сломали в молодости, обо всех порезах, полученных за то, что был ниорочным.

Из-за его привычки к прямодумию, там, на Урке, его и звали Мэд Доком Гротсником, и именно из-за нее с ним обходились, как с второсортным сквиговым говном. Но в итоге, по мере того как он становился старше и противнее, он развил способности к этой странной, безбожной хитрости. Он научился использовать ее себе на пользу, и вскоре кости начали ломаться у других орков.

– Так в каво ты буш стрилять? – спросил один из гротов на помосте, рассеяв угрюмый туман, опутавший мозги Гротсника, и заставив того вновь хмуро посмотреть вверх.

– Ни в каво, – прорычал док, нащупав новый предел своей и так удивительной ненависти к гротам, и выбросил из головы все мысли об испорченном сердце. – Слишкам мноха работы. Но еси бы я был кем-та из вас – и слава Морку, ента не так, негодные вы, тупые паганцы – я бы пашел сабирать новае зоганное серце для босса из всиго, шо есть на Складе Бальшова Насоса.

Гротсник отвернулся, выдав, какую ярость заставил себя проглотить, только тихим скрежетом сжатых клыков, и побрел обратно к голове Газгкулла. Только он задумался, почему не слышит беспокойные, шлепающие звуки стайки гротов, торопящихся заняться работой, когда послышался вопрос.

III

– А смысл-та в ентом есть, босс?

– Чаво? – сказал Гротсник голосом, похожим на мерцающее во тьме острие ножа, и застыл без движения.

– Ну... есть смысл работать щас? – повторил голос. Он был тонким и гнусавым, почти глумливый – и что хуже всего, без следа ужаса. Гротсник развернулся к его источнику, обнажив клыки и прищурив здоровый глаз, обнаружив только... еще одного грота. Не то, чтобы он утруждал себя тем, чтобы дать нормальные имена своим помощникам, учитывая, сколько они обычно задерживались, но этого всегда обозначал в мыслях как Саплю из-за тонкой нити слизи, кажется, постоянно свисавшей с его хрящеватого длинного носа.

– Тибе приедца абъясница, Сапля, – ответил Гротсник, не особо пытаясь остановить вновь потянувшуюся к пуляле руку.

– Ентому месту кранты, рана или поздна, – сказал грот, зажимая клыками мелкую самокрутку из грибных очисток и поджигая ее кончик искропалкой. Он глубоко, с присвистом затянулся, пожал плечами и продолжил говорить сквозь тонкое облачко вонючего коричневого дыма. – Мы все знаим, шо ты чудиса-дел, пушто ты нам енто все время гаваришь, ну и ваще. Но... эт. Ты глянь на него, босс.

Движением сломанной и восстановленной челюсти Сапля указал кончиком дымопалки на молчаливую громаду расчлененного Пророка и неуверенно поморщился.

– Да еси бы у нас цельный год был, – сказал грот, – ты сирьезна думаишь, шо босс очухается от такова?

Док хотел прореветь, что именно так он и думает. Но сделав это, понял, что от удивления у него отвисла челюсть, и потому издал звук, будто что-то умирало от мощного и неожиданного удара в живот.

Его удивило не то, как Сапля с ним разговаривал, поскольку примитивное неуважение от приспешников уже давно не было сюрпризом для дока. Как другие орки смотрели на него сверху вниз, так и гроты никогда не относились к нему с праведным, чистым ужасом, как к прочим его соплеменникам, вне зависимости от того, сколько крайне жестоких действий он совершал у них на глазах или по отношению к ним. Они будто бы считали его не более, чем особенно здоровым, сильным, мерзким гротом.

Но какую бы ненависть Гротсник к этому не испытывал, он, по крайней мере, привык. Нет: как удар ствола мортиры по лбу, дока ошарашил тот факт, что Сапля – дерзко, или нет – озвучил верную мысль.

Каждый грот появлялся из своей дыры, обладая прямодумием. Для них это было естественно, во многом, именно поэтому проявление подобного качества у орка являлось постыдным. И одним простым вопросом: «А смысл-та есть?» – Сапля показал, почему настоящие орки так презирали разум. Потому что, если слишком много прямодумать и не быть осторожным, можно прийти к самой неорочной штуке в мире. Эта концепция была такой неправильной, что Гротсник знал для нее только людишкино слово: сумнение.

И к его ужасу, теперь мозги дока были полны им. Пока его взгляд блуждал по разбросанным пластинам доспехов, кускам мышц и конечностям, которые недавно составляли Газгкулла Траку, Вождя Вождей и Пророка Богов, все больше и больше сумнения затекало в мысли. В этом наводнении росший в его сознании валун гнева утонул и распался в ничто. Тут, пока он с отвисшей челюстью таращился на неожиданно невероятный масштаб задачи, Сапля продолжил.

– Ентого не праизайдет, док. Клювастые у парога, боссы на нажах, а от бальшова босса адни кусочки. В нем нету крови. Нету... – Грот замахал руками, будто подыскивал слова достаточно умные, чтобы описать свои мысли. – В нем нету Зиленово.

От этого в Гротснике, даже сквозь мглу сумнения, зажглась искра ярости. Потому что, хоть он и считал богов идиотами, это было багахульствам. Башое Зиленое было выше даже богов. Выше каждого орка, грота, снота и сквига вместе взятых, и никто, кроме Пророка, не имел права говорить, есть в чем-то Зиленое, или нет. Это Гротсник уважал, хоть чтил не многое за пределами своих способностей.

– Зоггова паскуда! – рявкнул он, резко сделав шаг вперед, от чего Сапля отшатнулся на три назад. – Ты шо о сибе думаишь, шобы такое гаварить? – Сердце его колотилось, а швы на запястьях начали расходиться, когда руки сжались в смертолапы, и Гротсник почувствовал обнадеживающий приступ орочности и пошел дальше без особых вопросов. С каждым шагом к Сапле тень его уверенности разрасталась. Более того, когда он схватил за горло и поднял захлебывающуюся тварь в воздух, воскрешение Газгкулла казалось практически неизбежным.

– Да шо ты знаишь, падонак мусарный! – зашипел док, выхватив свободной рукой потрепанную самокрутку изо рта Сапли и глубоко затягиваясь, прежде чем выбросить ее. – Думаишь, енто не пад силу Гротснику? Думаишь, за свои хрен да нихрена лет видил усе, шо он могет? Ты шо, грот, забыл, шо я уже вазвращал босса из Башова Зиленово? Если бы я не ажывил ево там, под навесам на Урке, он бы и не был Газгкуллом.

Тонкие губы Сапли задрожали над его гнилыми клыками, когда он попытался вдохнуть достаточно воздуха, чтобы заговорить. И когда сделал это, Гротсник не мог поверить в то, что слышит.

– Но... енто же был не ты... так? – пробулькал Сапля. – Ты ж ево... убил, када аперировал. Ажывил... ево Макари.

Сапля не умер в то же мгновение лишь потому, что Гротсник был слишком занят ненавистью к кому-то другому. Макари. Грот, таскавший ему трупы на Урке. Или скорее тварь, которой грот стал на трупоскладе Гротсника, когда они пытались вытащить адамантиевую пластину из черепа последней неудачи дока. Поскольку, хоть Макари и был самым гротским гротом, когда-либо выползавшим из дыры, он также был... чем-то еще.

Гротсник не знал, чем именно. Макари всегда настаивал, что просто являлся знаменосцем Пророка. Но доку было виднее. Он знал, что Газгкулл даровал Макари видения. Видения и тайны и какую-то странную, непонятную связь с Газгкуллом, которая должна была принадлежать Гротснику. Этот мелкий комок слизи всегда стоял между доком и его творением. И хотя у него не было доказательств, он мог поклясться, что Макари разговаривал с Газгкуллом – подталкивая его тут и там и всегда препятствуя Гротснику в получении контроля, от чего, по его разумению, Пророк бы стал непобедимым.

Знаменосец умер в то же время, что Газгкулл, в груде мусора с Черной Гривой наверху. Но это не очень-то обнадежило Гротсника. Макари умирал уже много раз до этого. Док и сам как-то раз его убил. Но этот мелкий говнюк возвращался, каждый раз – хотя все знали, что гроты слишком негодные, чтобы оживать. Гротсник ни капли из этого не понимал. И, если и было что-то, к чему он испытывал больше ненависти, чем к гротам, так это к загадкам, которые не мог решить.

– Макари помир, – рыкнул Гротсник, бросив Саплю в нагромождение искрящих конденсаторов, – как и его имя. Он был варишкой, не более таво. Усек? Я вирнул Газгкулла, а ентот... праныра проста аказался в нужнам месте в нужнае время.

– Как скажишь, босс, – прохрипел Сапля, дергаясь в попытках сесть прямо. Гротсник подался вперед к мелкому засранцу, намереваясь продолжить взбучку. Но в этот миг увидел, что на него уставились десятки крошечных водянистых глаз-бусинок. Больше, чем выказывать доку свое неповиновение, гроты любили только смотреть, как их ставят на место, и, казалось, вся орда прислужников Гротсника собралась понаблюдать за представлением.

У дока зачесались кулаки, и не только потому, что они недавно принадлежали кому-то другому. Он знал, что убить Саплю – правильно. Но еще он – отчего-то – знал, что в этот момент все еще было впереди. Он мог преподать еще один урок, помимо безукоризненной науки кулаков, которые еще спасут Газгкулла, битву и весь Вааагх! Он только не знал, как. Не знал даже, что это за урок. Но док достаточно доверял своему мозгу, чтобы знать, что просто так он не заведется.

Что-то придет, если он начнет говорить. Если. И вот к чему все сводится, решил он. Он будет правильным орком и изобьет Саплю в кашу? Или будет Мэддоком Гротсником?

– Слухайте сюды, лужицы сквиговова гноя! – закричал Мэддок Гротсник, оглядываясь вокруг себя на собравшихся в тени безжизненной башки Газгкулла гротов. – Каждый их вас уработаица до сквиговава корма. Знаити, пачиму? Пушто я так сказал. Зарубите на носу, если шо-то нивазможно, то толька пушто Гротсник енто ищо не делал. А так как босс вирнется – и вирну ево я – это не невазможно. Усекли?

Во тьме появилось слабое мерцание, когда роящиеся гроты начали переглядываться между собой в отчаянном непонимании. Но это не имело значения, поскольку в этот раз даже Сапля не оказался достаточно тупым, чтобы заговорить.

– Но перид тем, как мы начнем работать, – добавил Гротсник, когда его разум наконец-то понял, в чем состояла задумка, – я расскажу вам историю. Я ее никаму ни рассказывал. Кроме аднаво орка, енто никто ни видил. И из-за ентого я надеру ваши снотские зиленые жопы, када закончу. Знаити, пачиму? После таво, как Газгкулл умир в первый раз, был ищо адин. А тагда Макари рядом не было, шобы памишать. Я вирнул ево, лична. И вот как енто случилось.

IV

Ента случилась вскори посли таво, как босс напал на Армегаддон ва втарой раз. Мы были пад акианом, втихую падбирались к улью Темпистора очинь бальшим флотом пагружалок. И канешна жы, я знаю, шо вы тагда ищо и спорами не были. Но вы в курсах, об чем я талкую, не так ли? Я видил, шо вы капашитесь там, где, как вы думаити, я ни вижу, читаити значки, которые, как вам кажица, я не прачту. Передаети ваши мелкие... шкажки, так шо вы харашо знаити, шо случилась. По крайней мере, думаити, шо знаити.

А – пока вы, паганцы, не вякнули шо-то папирек... эти пагружалки? Мая идея. О, да, я в курсах, шо все гаварят, шо это Ограмек придумал. Но как вы думаити, хто мозги Ограмеку нарастил, а? И хто сделал так, шо они работают вмести? Да, точняк. Гротсник. Так шо все, шо он придумал, щитаица маей идеей, пушто интиликтуальная собствиннасть.

Все равно, ни так уж плоха, шо за погружалки я барыши не палучил, пушто они не были нашей лучшей работой в вайнушке. Они, канешна, дело свае сделали и не патанули. Две трети, во всяком случаи. Но клянусь окрававленными гваздями на батинках Горка, у вас, зог, панатия нит, шо такое находица в ентих штуках.

Мы их сварили вместе из паломанных людишкиных цысцерн в пустошах в севиру, укрипили браней, которую войдбойзы отчекрыжыли от крузеров на арбите, а патом уранили пряма чериз атмасферу. Крутой шмот, атвичаю. Тока протикал, как шифр Кровавава Тапара – в канце канцов, мы забили заваривать дырки от пуль и просто заткнули их кусками миталла и сквиговой смалой.

А ищо жара. У вас-то в башке такова нету, шобы допереть, но миталл для касмических караблей лучше всево далжон работать посреди куч... ничево, так? Засунь ево под воду – асобина в кипящую и илистую, как на Армегаддоне – патом присобачь взад адин из мегариактаров Наздрега – и вот ты смастерил сибе движущуюся печку, набитую тысичами и тысичами орков. Мы в ентих штуках заживо варились: куда ни плюнь – па калено в жидкой слизи в трюмах, все в ажогах от пратечик риактара, и хавая тока кансервы из людишек, каких смагли сагнать и вытапить, пака тарапились пастроить енти Морком парезанные штуковины.

И енто ищо не гаваря о сквигах. Панимаити, из-за кашы при первай высадки, палавина толп дредов Гоффов, вызванных боссом для Башой Атаки на Лодках, аказались через пол-планеты, гадая, а где жы море? И шо мы палучили взамен? Цельный карабль, забитый бандами зверских пырял с их топающими, пердящими, кусачими сквигами в давесок. Шо ищо хуже, пагружалка босса была самой башой, и патаму на ней была больше всиво сквигов. Так шо у нас был здаравенный загон на добрую треть пасудины, полный заводами гавна размерам с танк. Скажу па-прастому – от вони лучше не станавилась, да?

Карочи. Я вам енто все гаварю, шоб да вас даперло, насколько... на взводи мы были, после чувствов, шо вечна задыхаишься на дне ентава мерзкава моря. Думаити, видили оркав, у каторых кулаки чешуца? Пака не запихнете их в гарячую кансерву на нескалька дней падряд – ниче вы не видили.

Была так хренова, шо даже Газгкулл паддался. Низнаю, из-за жары, радиации или яда, шо я ему калол в шею, пушто хател паглядеть, наскока злым он станит, но ево боли в башке всю дарогу станавились тока хуже. Дашло да таво, шо ва время приступав он ваще не разбирал ни слова ат богов, ани проста ревели ему в мазги, и он калашматил так, шо в стенах вмятины аставались. Горков оскал, пад канец стало так хренова, шо мне пришлось атложить яд, шобы он не далбанул так сильна, шо прабил бы дыру и патапил нас.

Перед атбытием Прарок стаял на укриплениях смотрошпиля флагмана и паклялся кажному орку, шо лична павидет атаку, када мы переплывем акиан и высадимся у улья Темпистора. После его базара ор был такой зоггово громкий, шо мне была интересна, слышат ли нас в ентом гребанам ульи, па ту сторану жижы.

Но када, наканец-та, настал день высадки, я пашел в комнату-с-тронам Газгкулла, пасмареть, шо он там, и нашел ево в самом паганом виде на маей памяти. Он дергался, рычал и не мог усидеть больше трех нажатий время-сквига, шобы у нево все тело не качинело и не тряслось, как рука-бур у смертодреда. Я такова никада ни видал. Я точна слишкам набалавался с ядом, но там было шо-то ищо. Как будта шо-то схватила ево за башку и нипускала.

Ваще, я никада не был их тех, хто нида-ацени-ваит маю работу. Асобина такую смиртаубийствиннаю, как Газгкулл. Я знал, какой урон могет стерпеть босс, пушто дастатачна выскреб из ево мазгов и даже усе харашенька записал. Но, кажица, предел все-таки был. Мне тагда аднаво взгляда хватило, шобы усе панять. С маей мидицынской точки зрения, он был савсем паломанный и никаких атак павести ни смог бы, если тока не мордой в море.

Ессесна, у миня был план. Я ришил, шо магу снизить давление в черепушке Газгкулла. Ваще, я знал, шо могу, пушто я всигда аставлял нескалька балтов перетянутыми, проста на случай, еси нада будет найти причину залезть ему в башку нинадолга. Ему вскоре нада была полнастью ремантиравать мазги. Но я решил, шо быстрой настройки, еси закончить вовремя, шобы босс признес речь перид боем, хватит, шобы он пережыл день. Так шо я сказал Газгкуллу, шо надо апериравать.

Ему енто ни панравилась. На удачу, он был в таком састаянии, шо удар миня тока задел, сламав мне левую руку, и на две длины клыка впечатался в стену комнаты. Но я знал, шо астанавливаться низя. Мне нужно было залезть ему в башку. Пушто если бы я ни залез и Газгкулл так бы и пашел вазглавлять втаржение, младшим боссам хватила бы трех ударов почек, шобы панять, шо у их Прарока спеклась башка.

Ну... атчаянные времена, а? Шо можно сделать? И вот, шо я сделал. Падышав, шобы успакоица, я сказал боссу, шо он идиот и апирацыю нада делать здесь и сичас.

Втарой удар папал. Ну, па крайней мере, папал бы. Тока Газгкулл ево не нанес. Он бросился ко мне, гатовый убивать, патом замир на полпути с тупой мордой и упал на палубу, как мишок с накавальнями и мясом.

Смарел я на него – лежащиго, даж не дергающивася... Ну, я ево будта ни видил ваще. Зенки-та видили, эт точно, тока мазги не панимали. Шлепнуца проста так? Это, ну... не случалась с Газгкуллом. Но он таки шлепнулся. По чесноку, не думаю, шо я панимал, шо праизашло. Вы бы так же ни даперли, если бы, даж ни знаю, я заплатил вам, или тип таво.

Мне енто так паламало мазги, шо я долго сабирался с духом, шобы проста падайти и патыкать босса. И при всех маих херургичиских думалках, какое-та время я тока и мог, шо его тыкать. В канце канцов, я таки поднял морду босса с пола и пажалел об ентом. У ниво кровь тикла из носа, ушей, угла здаровава глаза и даж из-под края миталличиской пластины в черипе. Ну и, как иксперту в кроватичении, мне усе стало ясна. Прарок так разазлился, ну и ваще из-за таво, шо у него было с башкой, шо какая-та часть ево мозга проста... взарвалась.

Ну, вобщем, и... все. Разрыв мозга. И еси он не помир, када упал, то точна аткинулся, када да миня дашло, шо праисходит.

Босс помир. И прикиньте, прям в ентот самый мамент, каробоки-кричалки заревели па всей пагружалке и начали гарланить саабщение от стремщиков на смотрошпиле. Ани увидели цель, ага? Улий Темпистора, едва видимый из-за тумана на гаризонте, прячущийся, как вывадок паганцев в балоте.

А значит, через столька времини, скока вам нада, шобы наполнить какой-нить из баков с лимфой вон тама, весь флот пагружалок всплывет из-под вады, пристанет к наносам из шлака на беригу и прапахает любую защиту людишек, как земляных паганцев пад нагами. Када енто случица, кажный орк на кажной пагружалке флота будит ждать в трюмах, распивая виликие баивые песни, гатовый идти в драку за Прароком. А перед ентим, када улий заметили, ани будут ждать, шо бос паявица в комнатах сбора, шобы праизнести крутую завадную речь.

Тока... у него мазги взарвались.

На панику времини не была. Я сразу понял, шо нада использавать все время, шо смагу заграбастать, шобы надеица рианирмировать Прарока, пака мы не аказались на беригу. А значит, нада была, шобы хто-та прикрыл босса внизу, выигрывая стока времини, скока можна. И я каво-то такова знал.

«Нихарашо енто», – сказал Кусач, када залез в комнату-с-тронам чериз люк и захлопал зенками на мертвецки мервого Газгкулла. Типичный Кусач.

Зоггано странные они, эти Крававые Тапары. Но Кусач – или Тактикус, как он сибя называл – енто шо-то другое. Он тока стал главным гинирулом Крававых Тапаров на Армегаддоне, после таво, как пырнул заточкай сваиго придшествинника ва время набега за линию людишек, и он, наверн, самый странный орк, какова я када-либа видал. Даже любит нахадица сриди людишек. Гаварит, шо как-та ваивал с ними. Но все равно кинул их в итоге, заметьте. Но он стремный паганец, как ни пасматри.

К сажалению, он ищо и умный паганец. И тагда, на той гребаной лодке только он, по маиму мнению, был орком, каторый бы не двинулся мазгами, увидев босса дохлым. Так шо тагда он был самым лучшим в мире. Прямодумие, да? Карочи, када он допер, шо праисходит, я паслал ево туда, где далжна была быть речь, и сказал, шобы он придумал какую-нить зоггово харошую причину, пачиму босс не там.

Хоть с адной праблемой разабрались. Я патом узнал, шо устроил Кусач, шобы занять парней, и нехотя признаю, енто шыдывральная ложь. Он сказал, шо Газгкулл вышел из пагружалки, шобы падраца с марским чудищем, пушто ему надаело тарчать на палубах. И даже падарвал мины пряма рядам с корпусом, так, шобы звуки были, как от драки в трясине. Ентой хитрастью Кусач дал мне многа времини.

Ток все равно нидастатачна. Работая, как грот, пытающыйся заделать дырку в загоне грызосквига, я раскрыл башку Газгкулла и вывалил куски на пол комнаты-с-тронам, надеясь, шо миня никто ни застукаит. Хреновая ситуевина, шобы начинать апирацию на мозге, да ищо с красными фанарями тривоги, вонью сквигов и ваще. Но скора стала ищо хреновее.

Када пиреднии пагружалки флота прабились чериз абаранятельный пиримитр марской стины людишек, защитники улья сабрали сваи бамбалеты и начали напихивать в море вакруг нас глубинными бомбами. Ваще, ани вылитили слишкам поздна, шобы причинить урон, пушто пагружалки же были пакрыты миталлом для касмичиских караблей. Думаю, ани смагли патапить пару десяткав лодак, еси память ни изминяит. Но тряска корпуса и пастаянные зоганные ударные волны от взрывав нармальна так испытали маю точнаю работу. Пачти на кажную кроватрубку, катораю я зашывал в бальшом узлаватом камке мазгов босса, прихадилась другая, рвавшаяся, када у миня ат взрыва дергалась рука.

И все равно, я кампинсиравал нидастатак точнасти скорастью. Работа двигалась. И пака мы плыли пад бамбардировкай, я зашыл усе разрывы в мазгу Прарока. Када я завел евойное серце, я даж накачал ево нескалькими глатками сваей гиниальнай крови, шобы в нем была дастатачна жидкасти, каторай думать.

Атвичаю, как бы я ни нинавидил абоих ентих гавнюков, слава Горку и Морку, шо я скуртил евойный черип прямо перид тем, как наш киль ударился об бериг.

Када я гаварю «бериг», правильние была бы сказать «свалка». Хрен там хоть писчинку найдешь – тока кучи паломанных, насквозь ржавых людишкиных машинак, в кажной дырке – нировные куски шлака от фабрик вверх па беригу. Када выступы и крюки рвали брюха пагружалки, как когти сквиггота, звук был такой, шо казалось, будта в турбине даккалёта застрял.

Када лодка цыликом вылизла из вады и начала палзти пад собствинным весам, я падумал, шо мы все развалимся на куски ат тряски. И еси бы я ни диржался за здаравенный трупешник Газгкулла, миня бы разбила на асколки аб стену. Хреновая енто была паездачка. Знаити, я инагда думаю, наскока больше толп высадились на бериг, еси бы мы даперли сделать в атсеках для парней поручни.

Я удивился таму, скока мы скальзили. Но так-то, наверн, у карабля размерам с мелкий город на ядерной турбине, нескалька дней работавший на полной тяге, есть чуток импульса, а? Но граветацыя – такая сильная тварюка, шо даже орачьи аппараты ее ни выдержывают. Па итогу, мы астанавились с долгой тряскай, и, посли паследнива громкава стона миталла и, да кучи, треска цынтральных балак, стала тиха.

Горк знает, скока пагружалок развалились на куски па пути на сушу или сламались папалам пад собствинным весам, но я видил, как на стине комнаты-с-тронам босса красныи точки станавились зилеными, када выжывшые дакладывали о высадке, и их, наверна, было примерна больше палавины.

Сагласин, ниплоха. Ток ни прадержимся. Тишыну уже нарушило жужание бамбалета юдишек, када ани развирнулись над морем, шобы еще раз па нам атбамбица. И в ентот раз мы были нипадвижнай мишенью и ни магли заныкаться под жижу.

Я слышал, как дрибижат и трищат начавшые стрилять зенитки в хвасте пагружалки, но ани апять замалчали – точняк патаму, шо стрилки палучили па морде ат сваих боссав. Пачиму? Патаму шта Газгкулл сказал, шо он начнет атаку. Так далжно была быть; па мнению всех до единава оркав флота, иминна так боги сабирались дать нам пабидить. И если енто азначаит патерю ищо нескальких пагружалок, пака босс выбираит лучшый мамент для удара? Ну, значит, так и будит.

Все бы харашо, тока у босса серце ни запускалося. Я пробывал давить ево руками. Пробывал сначала запустить запасное. Пробывал тыкать в ниво искрящися канцом поравнава кабиля. По чесноку, я даж пробывал стучать па ниму развадным ключом, на всякий случий. Но зоганная хреновина, халодная и губчатая, проста тарчала у босса между ребир, даж ни дергалась.

Канешн, к таму времени уже падали бомбы. Но я прадалжал пытаца. Так шо, наципив делающии-все-больше защитные ачечи и со светосквигом в зубах, я запихнул башку внутрь груди Прарока для лучшева абзора. Па крайне мере, палучилась передахнуть ат вони сквигавава гавна.

Ни знаю, шо я ажыдал там найти. Но мне улыбнулась удача. Ваще, праблема аказалась до тупасти прастой. Пасветив сквозь стенки главных кроватрубок босса, я увидил, шо самая бальшая, выхадящая из серца, закупорина. Я долга на ние щурился, шобы понять, шо енто такое, када вспомнил, шо нескалька дней назад я вкалол ему расплавленный пластек. Енто придпалагалась как личение ат сыпи у ниво на шее – каторую тоже вызвал я, тряпкой, абмакнутой в использаванный ахладитель риактара – но енто было просто чутка назло. Я даж на какой-та мамент пажылел, шо енто сделал.

Асобина, када шо-то начало пробиваться чериз стену.

Как тока я вытащил башку из босса, я увидил искры и понял, шо яркий бело-рыжый квадрат, медлина паявляющийся на внутринней переборке, мог азначать тока адно. Мы так долго втаргались на бериг, шо зоганные людишки вторгались к нам.

Перед ентим я допер до ацки илигантнава плана по прачистке кровотрубок босса. Но нада была делать все быстра: времини на прикольную апирацию не была. Зная, шо нада палажиться на чуйку, я пиристал прямодумать и ришил праблему, как любой нармальный орк.

«Сайдет», – падумал я, заметив нибальшую тонкую паломанную палку для знамени, тарчащую из наплечника Газгкулла. Сламав ее с атчетливым хрустом, я снова уставился в раскрытую грудь босса, высунул язык между клыков, шоб лучшее прицелиться, и ударил его острым канцом пряма в виндрикулярную антерию.

Тут аданврименна случились две вещи. Серце Газгкулла издало громкий булькающий чпок, аткупорившись и начав биться, и пазади миня с бальшим пустым лязгам упал кусок копуса. Уся комната была в дыму, так шо пришлось закрывать разрез заклепачным писталетам, и по ходу я два гваздя всадил себе в руку. Но я его закрыл и, пака вытирал со шва самую дряную жижу, чуствавал чериз кожу, как у босса бьется серце.

Шо было харашо. Пушто в дырке встене стаяли три здаравенных клювастых. Я так долга пратарчал в плахом и тусклом асвищении, шо ани были тока черными силуентами на фоне слипящего белава. Но када видишь клювастава, ашыбиться низя – вот енти вот бальшие паказушные наплечники, мелкие бошки, смишные задровые батинки: все их с патрахами выдает. Но тагда енто было ни самое приятное зрелище.

Помню, я щурился на дуло адной из их каротких и толстых пулял, пытаясь вспомнить, харашо ли клювастые видят чериз дым, када услышал енто. Лучшый звук в маей жызни, хоть и всиво три слова.

– Свали нахер, Гротсник.

V

– Ну, ачивидна, – сказал Гротсник, чья рассеченная швами грудь вздымалась от гордости, – посли ентава была еще многа пастука. Но как по мне? Именна в тот мамент мы пабидили ва втаржении в улий Темпистора.

– Ага, – сказал Сапля с абсолютно безразличным лицом, отчего док нахмурился. – Клевая история, босс. Тока адин вапрос.

– Ой, я шо-то упустил? – надув ноздри, зашипел Гротсник, нависая над растерянными слушателями.

– Тока адну штуку, ага... палку.

– Какую палку?

– Каторай ты пачинил боссу серце. Ты сказал, шо енто было знамя, так?

– Я... думаю, ты... да. – Док обескуражено фыркнул. – А какое енто имеит атнашение к делу?

– А ты ни помнишь, шо была на знамини? Типа, картинка или шо-то типа таво?

– Че? – рыкнул док, недоуменно морща длинное, покрытое шрамами лицо. Но тут, когда какая-то невзрачная, мелкая деталь встала на место, глубоко в альгальных складках его мозгов родилось осознание. Его одинокий красный глаз, от концентрации сощурившийся до вулканического разлома, вдруг вспыхнул от шока, а рот раскрылся в безмолвном ожесточении, когда, казалось бы, ранее малозначимая деталь приобрела невообразимую важность.

– Енто знамя? – спросил Сапля с мотающейся над тонкой острой ухмылкой нитью слизи, указав когтем на громадный силуэт тела Газгкулла в полумраке.

Там, прикрученное в гнездо на гигантском плече босса и слабо мерцающее в тех местах, где пули смяли и пробили его, действительно находилось потрепанное металлическое знамя. И на его неровной поверхности, беззаветно скопированный с копии сотен предыдущих копий, расположился рисунок, впервые намалеванный собственной кровью Пророка на складе позади медицинской палатки Гротсника.

Макари? Макари? Макари?

Имя отдавалось в голове Гротсника, будто барабанный бой, раздаваясь одновременно отовсюду. «Енто случилось? – подумал он про себя, когда всеобъемлющие муки правды продолжали просачиваться через его череп, как ледяная вода. – Я шо, наканец-та, взаправду схажу с ума?»

Но Гротсник не сходил с ума. А если и так, то это не имело отношения к доходившего до его слуха имени, выкрикиваемого раз за разом. Потому что это имя, как он теперь различил, повторялось тем же легко узнаваемым голосом, который рыком и рявканьем уже некоторое время сопровождал работу Гротсника. Это был Пуля, где-то за дверью лаборатории. И, кстати, ему аккомпанировал барабанный бой. Так или иначе, что-то похожее на него: влажный, глухой треск, через одну-две секунды после каждого повторения этого ненавистного имени.

Макари? Хрясь! Макари? Хрясь? Макари? Хрясь!

Несмотря на многие-многие мысли, сражающиеся за место в голове Гротсника, он никогда бы не проигнорировал чужие ошибки и презрительно клацнул клыками.

– Зогганый ублюдок, – проворчал док. – Он пытается найти ево, так ведь? Пытается найти новава Макари. Спорю, чапает вдоль строя гротов и ламает им голавы, када те ни атвичают. – Гротсник с сожалением покачал головой и бездумно взял с пояса гаечный ключ. – У ниво, шо, мазгов нету, шобы панять, шо ентого мелкого мусарнава говнюка всегда вазвращало прикаснавение босса, а не тока имя?

– У нас ищо есть старые руки Прарока... – произнес Сапля, заговорщицки кивая на лоток с другой стороны купола, заваленный грудами кожистой зеленой плоти. – Мож, ани ищо работают?

Гротсник-орк открыл пасть, чтобы прореветь оскорбления, оскалив клыки и согнув когти. Но Мэддок Гротсник ничего не сказал, потому что прямодумал. Несмотря на свое поведение, грот был прав. Как оказалось, в обоих случаях воскрешения Газгкулла был общий фактор. И все же, в этот раз он отсутствовал. Как бы док ни ненавидел Макари, он знал, что вновь терпеть поганца – его долг, если не как орка, то как ученого.

Он долго смотрел на грота Саплю и щурил глаза. Есть ли общие черты? Нет. Но это ничего не значило: мелкие придурки всегда выглядели по-разному. Но поведение? Злобная, напыщенная набожность? О, да; с этой стороны, Сапля был уже наполовину готов. Идеальный субъект для тестов.

Сапля собирался что-то сказать, но не успел, поскольку рука орка опустилась и подняла его в воздух за потрепанное жирное ухо.

– Паздравляю, Сапля, – объявил Мэддок Гротсник, на лице которого, наконец-то, вновь появилась триумфальная ухмылка. – Ты станишь первым, хто выйдит са мной на новае поле исследаваний. Придлагаю начать думать рилигиозные мысли.

Затем он развернулся к остальным лабораторным гротам-рабочим, начинавшим расходиться, разочаровавшись, что, видимо, дальше насилия не будет.

– А вы все? – пророкотал док, в чьем глазе мерцали отражения электрических дуг от конденсаторов. – Хватайте старую руку босса и шкив арматуры номер три. У нас будит нибальшой икспиримент.

– И как енто паможит? – провизжала мелкая особь с дальнего края толпы, вяло пожав плечами. – Васкришение Прарока все ищо нивазможно.

– Глупый грот, – ухмыльнулся Гротсник, вновь устремляя взгляд к потолку и скрытым зеленым звездам, сиявшим за ним. – Знаишь, если шо-то нивазможно, значит, Башое Зиленое ентого ищо ни захатело.