Перехламок / Junktion (роман)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Перехламок / Junktion (роман)
Автор	Мэттью Фаррер / Matthew Farrer
Переводчик	Dammerung
Издательство	Black Library
Входит в сборник	Necromunda Omnibus 1
Год издания	2005
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Чтобы хотя бы начать вникать в то, как устроен бесплодный мир Некромунда, сначала нужно понять, что такое города-ульи. Веками нарастали эти рукотворные горы из пластали, керамита и скалобетона, призванные защитить своих обитателей от враждебной среды, подобно термитникам, которые они так напоминают. Некромундские города-ульи вмещают миллиарды жителей и глубоко индустриализованы – каждый из них обладает тем же производственным потенциалом, что и целая планета или система колоний, но при этом он компактно собран на площади в несколько сотен квадратных километров.

Также полезно изучить внутреннюю стратификацию ульев. Вся структура города отражает социальный статус его обитателей, распределенный в вертикальной плоскости. На вершине его аристократы, ниже – рабочие, а под рабочими – отбросы общества, изгои. Улей Примус, откуда правит планетарный губернатор лорд Хельмавр Некромундский, иллюстрирует это черным по белому. Благородные отпрыски домов Хельмавр, Катталус, Ти, Уланти, Грейм, Ран Ло и Ко'Ирон живут в «Шпиле» и редко ступают за пределы «Стены», которая отделяет их от громадных кузниц и жилых зон основной части города-улья.

Под городом находится «Подулей», фундаментальные слои жилых куполов, промышленных зон и туннелей, которые были заброшены прежними поколениями и теперь заново заселены теми, кому больше некуда идти.

Но... люди – не насекомые. Они не приспособлены жить бок о бок в улье. Их вынуждает необходимость, и города-ульи Некромунды глубоко разобщены внутри. Из-за этого жестокость и открытое насилие становятся повседневной рутиной городской жизни. Подулей, между тем, – это место, откровенно лишенное законов, кишащее бандами и отступниками, где выживают только сильнейшие или хитрейшие. Голиафы, которые твердо верят, что кто силен, тот и прав; матриархальные мужененавистницы Эшер; предприимчивые Орлоки; технологически мыслящие Ван Саар; Делакью, само существование которых зависит от шпионажа; пламенные фанатики Кавдоры. Все борются за преимущества, которые могут возвысить их – неважно, на сколь краткий срок – над другими домами и бандами Подулья.

И самое интересное начинается, когда отдельные личности пытаются пересечь монументальные физические и социальные барьеры улья, чтобы начать новую жизнь. Учитывая условия общества, подняться на более высокий уровень улья практически невозможно, а вот опуститься в целом гораздо легче, хотя вместе с тем и гораздо менее привлекательно.

– отрывок из труда Ксонариариуса Младшего «Нобилите Пакс Император – Триумф аристократии над демократией»

ПРОЛОГ

Для меня все началось с одного-единственного, острого как нож воспоминания, которое еще даже не начинало угасать.

Это было в разгар того, что народ Перехламка теперь называет Сушью, и я все помню. Я помню лозунги, намалеванные той ядовито-зеленой краской, которые, казалось, были всюду, куда ни плюнь. И оборванные тела повстанцев Гарма Хелико над Греймплацем, где Желтая Дженси сидела внизу и смеялась над ними. Я помню, как смотрел в мертвые глаза девчонки из Эшеров, что лежала в грязи грибного леса у дороги Сияющих Обвалов, а вокруг визжали и выли падалюги. Я помню Стальноголовых и Разжигателей, пожар в Зеркал-Укусе, брата Хетча. Иногда, когда я не могу заснуть, я вспоминаю топот крысиных лапок по пустым металлическим трубам и хлопанье крыльев летучих мышей-трупоедов среди опор под Идущим Человеком.

И еще я помню запах пота и острый, кислотный воздух. Шум лебедки. Броня цвета бронзы, блестящая в свете фонаря, и голос Себьо, спрашивающий «Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»

Мы были в лебедочном гнезде номер четыре, прямо на конце обломанной балки, торчащей в Колодец. Операторы подъемника считали, что возникла какая-то проблема с проводкой, которая питала лебедки и большой вращающийся прожектор. Никакой проблемы не было, но чтобы выяснить это, мне понадобилось больше часа потной и напряженной работы. Все это время я ползал вверх и вниз по балке, пытаясь забыть о пустоте вокруг и наверху и о том, как далеко лететь вниз, до крыш Перехламка. Я подульевик, я люблю свои туннели, ходы и лазейки, и когда я нахожусь на открытом пространстве вроде этого, то мне все время кажется, будто воздух щиплет меня маленькими невидимыми пальцами.

И конечно же, на самом деле дело было всего-навсего в том, что со стыка кабелей съехал кожух, и от этого провод порос слоем зеленой ржавогнили. Если бы я знал с самого начала, то разобрался бы с ним за десять минут, вернулся бы к кабине подъемника (и если вы думаете, что стоять на узких мостках скверно, попробуйте покататься в одной из этих засиженных крысами штуковин), чтобы снова оказаться на твердой земле подулья и закончить с работой на сегодня. Себьо и Бакни возились с сигнальными лампами и притворялись, что не замечают, насколько я сердит.

«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»

Я не видел, и мне было все равно. Это их дело, а не мое – поднимать и опускать контейнеры. Только через минуту я осознал, что Бакни замер в двух длинах руки от меня и таращится наверх, открыв рот.

Какой-то паук? Перехламок хорошо платил охотникам, чтобы пауки, мыши-падальщицы и потрошилы никогда не подбирались к Колодцу, но, видимо, кто-то недосмотрел. Такова была моя первая мысль.

Всюду вокруг в глубину Колодца падали тросы. Себьо стал вращать прожектор, и мы увидели два, три, четыре, полдюжины, дюжину. В других подъемниках их тоже увидели, все бригады светили вокруг фонарями. Тросы бледно отсвечивали в скрещивающихся лучах. Они висели почти вертикально, лишь немного покачиваясь. Воздух в тот день был почти неподвижен. Что это за паук, который просто так бросает вниз ловчую нить?

Но это были не пауки. Теперь я видел то, что увидел Себьо. Быстрое движение. Высоко. Один из лучей наткнулся на металл. Никогда не видел паука такого цвета. Силуэты людей, пристегнутых к свисающим тросам, опускались по ним с ровной и плавной скоростью.

Из каждого гнезда, которое они миновали, доносились возгласы, а мы, конечно, были слишком удивлены и глупы, чтобы понять, почему, пока они не приблизились и к нам.

На них были отполированные и украшенные панцири, глухие шлемы, полностью закрывающие головы и плечи. Прекрасная бронзовая броня цвета выдержанного спиртного, какое пьют маленькими глотками. На лицах выступали приборы для видения в темноте и автоматические прицелы. Гранаты и мельты-липучки висели на бедрах, а за спины были закинуты скорострельные хеллганы с толстыми стволами.

Один из них спускался по ближайшему к нам тросу – достаточно близко, чтобы я мог разглядеть эмблемы милиции Города-улья, высеченные на его панцире, и услышать тихое жужжание устройства, с помощью которого он скользил вниз. Покупка такой экипировки разорила бы подульевика на целый год. Визор повернулся ко мне, созерцая меня без всякого выражения. Рука нырнула вниз, к поясу.

Я был заворожен, но это движение разрушило чары. Я прокричал что-то бессвязное и побежал. Мимо двух других, стоящих в гнезде лебедки, вниз по балке, к той маленькой норе в скалобетонной стене, где операторы спали и ели. Мои ноги громко топали по резиновым матам, покрывающим узкую тропу.

Я помню, как оглянулся через плечо. Бакни бежал прямо за мной, с тем же страхом на лице, и выкрикивал мое имя: «Кэсс! Кэсс!» Себьо, медленнее нас, еще находился у перил, окружающих прожектор, и человек в бронзовой броне взмахнул рукой, сделав плавный, ленивый бросок. Я помню мягкий звук, с которым граната приземлилась на маты, помню свой бросок вперед и бессловесный вопль Себьо, который бежал так быстро, что не смог остановиться и вбежал прямо в зону поражения.

Я помню, как лежал лицом вниз в норе, в моих ушах гудела статика от взрыва. Я помню крики Себьо – его не настолько сильно покалечило, чтобы он не мог кричать, когда его отшвырнуло через перила в глубину Колодца. Я помню, как Бакни судорожно вздохнул еще четыре раза и затих. И я помню, как мой слух постепенно восстановился, пока я лежал там, усилием воли возвращая себе контроль над руками и ногами – как раз вовремя, чтобы услышать звуки, доносящиеся из Колодца. Они были размытыми и смешивались с эхом, но их ни с чем нельзя было спутать – треск лазерного огня, стрекот стабберов, грохот гранат.

Это было начало, то, что запустило все остальное; воспоминание о том, как Город-улей спустился в Перехламок, чтобы разорвать нас на части.

1: ВОДА ДЛЯ ВСЕХ

«ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ».

Эти слова были написаны светящейся зеленой краской на высоте трех футов на стене Верхней Шестичасовой дорожной трубы, ведущей из Перехламка к Двумпсам и Гиблому Ущелью. Освещение было достаточно ярким, чтобы отражаться от краски, так что она, казалось, парила над шершавым металлом. Почерк был грубый и сердитый. Можно было представить себе руки того, кто держал баллончик – трясущиеся, с побелевшими костяшками. Лозунг привлекал внимание, именно так, верно, автор и замышлял.

Он уже приманивал людей. Большую часть дорожной трубы заполняла кучка тускло-серых фигур, мнущихся с ноги на ногу на слежавшейся пыли и шлаковом гравии, из которых состоял пол. Они смотрели на надпись. Я остановился примерно в дюжине шагов от них, чтобы они поняли, что я рядом, и привыкли к моему присутствию. Перехламок безопаснее большинства других краев, но в подулье нет таких мест, где стоило бы внезапно приближаться к толпе незнакомых людей, к тому же в последнее время у местных стало больше причин держать пальцы на спуске, чем обычно.

Есть такой язык тела и определенная походка, которые понимают большинство подульевиков, и я ими воспользовался. Недлинные шаги, чтобы не выглядело так, будто я бегу на них, нейтральное выражение лица, одна рука на набедренной кобуре, чтобы они знали, что она там есть. Думаю, я выглядел более уверенно, чем себя чувствовал. Все фигуры были примерно одинаковы – безмолвные комья высотой с человеческий рост. Лиц не видно, только толстые вулканизированные пылевые капюшоны, переходящие в пончо длиной по колено, которые расходились колоколом, словно юбки жалящей медузы – под ними были закреплены сумки и мешки.

С минуту они просто стояли в полумраке, и я на мгновение встревожился, а потом силуэт, стоявший ближе всех, отдернул назад свой капюшон и превратился в усталого мужчину, лет на десять старше моих тридцати двух, с потным лбом и седой щетиной на подбородке. Он кивнул в сторону стены и посмотрел на меня.

– Мы об этом не слыхали.

Не слышали о том, что наступает засуха? Я этого вслух не произнес, но вопрос, должно быть, проявился у меня на лице.

– Мы слыхали о нападении. Не об этом. Что, все так плохо?

Он внимательно наблюдал за мной. Многое можно узнать по тому, как человек реагирует на чужеземцев, задающих вопросы о его городке. Он знал этот трюк, но не знал, как скрывать свой интерес. Я ничего ему не выдал, это у меня хорошо получается. Спросите любого, с кем я играл в «шесть карт Ко'ирона».

– Видать, есть люди, которые недовольны пайками, – сказал я через миг. – Последнее время много этих лозунгов.

Мы вместе уставились на буквы.

– Бизер Эннинг, – сказал он, наконец. У него был акцент человека из туннелей Двухпсов, который слишком давит на слова из-за того, что приходится говорить сквозь плотную тканевую маску, не дающую лишайниковым клещам проникнуть в рот и ноздри. Фамилия «Эннинг» не относилась к числу тех крупных семей Двухпсов, о которых я знал, но это само по себе ничего не значило.

– Синден Кэсс, – сказал я в ответ, и мы кивнули друг другу.

– Тогда как новоприбывшему получить водяной паек? – спросил он. Голос у него был такой, будто это неважный вопрос, но глаза говорили обратное. Я развел руками.

– Не могу сказать. Многие люди пришли сюда из скверноземья после налета, хотели пайков. Купить себе довольствие уже нельзя.

Если у тебя нет определенных стратегически выбранных друзей, конечно, но этого я не сказал.

– Похоже, что правила постоянно меняются. Самые свежие расскажут у ворот.

Он кивнул и бросил взгляд на другие фигуры позади себя. Они уже не выглядели настолько угрожающими.

– А далеко ли еще идти?

– Где-то час. Может, еще с четвертью. Это под горку, но если вы уже давно идете...

Он кивнул, чуть более устало, чем раньше, и начал нервно подергивать край капюшона.

– Как думаете, там безопасно, или нам лучше...

Он похлопал себя по бедру, что означало «быть готовым к драке». Я ухмыльнулся.

– Расслабьтесь, сэр. Вы на пути в Перехламок. Вы разве не слышали истории о нем?

В ответ он через силу улыбнулся, натянул капюшон обратно и снова превратился в безликий силуэт. Я наблюдал за ними, пока они не ушли вниз по дорожной трубе, и их тихие шаги вскоре стали неразличимы среди негромких скрипов и отзвуков, которые постоянно слышны в подулье.

Пока я работал у стены с надписью, в голове снова прокручивалась наша беседа. Некоторое время я испытывал легкий стыд за то, что изображал такую уверенность в безопасности Перехламка, но вскоре перестал про это думать. В конце концов, в Перехламке было не так-то и скверно. По крайней мере, тогда.

Световая плитка, над которой я работал, находилась дальше всего на маршруте обхода, и я хотел разобраться с ней как можно быстрее. Я не сказал Эннингу, но буквы на этой стене были новыми, как и последние две надписи, которые я видел по дороге сюда, и с тех пор, как несколько недель назад произошел налет на Перехламок, их становилось все больше. Мне пришлось возродить у себя привычку держать кобуру так, чтобы ее не закрывала куртка и можно было быстро выхватить оружие.

Плитка все еще светилась, и это было хорошо. Вокруг Перехламка были осветительные системы, которые мы, фонарщики, умели ремонтировать, но вот эти плитки, которые тянулись поверху дорожных труб и испускали яркий белый свет, к таковым точно не относились. Впрочем, рама у нее держалась неплотно, а створки отражателей были сильно заляпаны, и с этим я уже мог что-то сделать. Недолго повозившись и почертыхавшись, я вставил раму на место, а потом легко отчистил створки от пыли и дерьма. К тому времени, как я закончил, плитка сияла достаточно ярко, чтобы при ней можно было читать карту, не то что раньше, и это говорило о том, что я поработал как надо. При ярком свете граффити казалось еще более дерзким, чем прежде. «ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ». Отблески зелени бросались в угол глаза, даже когда я повернулся и пошел прочь.

Следующая остановка была единственной по-настоящему неприятной: нужно было посмотреть один из дуговых светильников на высоком мосту, который поднимается к тропе на Пылепады и пересекает провал между старыми куполами улья. Дно провала покрыто ковром грибка с такими большими, блестящими, похожими на тарелки наростами, которые, как говорят, любят пить свет. Я слыхал, если на них посветить лампой, то можно увидеть все эти белые чаши из грибной плоти, как они дрожат и пытаются повернуться к лучу света. Балансировать на опорах в этом открытом пространстве и так-то погано, но как подумаешь обо всех этих кивающих белых тарелках, шевелящихся внизу и ждущих, когда вернется свет, становится еще хуже. Хотя у меня и была страховка, чтоб пристегиваться к перекладинам, все равно с этой работой хотелось покончить как можно быстрее.

К счастью, дел тут было немного. С проводов слезла резиновая оболочка – то ли разложилась, то ли ее радостно сгрызла какая-то местная живность – и у меня в рюкзаке было достаточно запасного материала. Какой-то торгаш, которого знает Тэмм, приносит ее из более глубокого подулья. Без понятия, где ее добывают, но если чуток расплавить эту штуку, то ее вполне легко можно намазать, куда нужно.

Я быстро покончил с делом и уже через полчаса шел обратно и, как всегда, божился про себя, что если нам опять придется чинить эти треклятые провода, то я воспользуюсь услугами одного из неумех-литейщиков Перехламка, и еще раздобуду маленькие клетки, чтобы всякие паразиты не могли добраться до светильников. Даже на собственные деньги куплю, если понадобится, у меня их хватало, и я настолько ненавидел работу на мосту, что это того стоило. А то ведь еще были всякие байки про то, что можно встретить в том направлении. Стаи диких крыс, падающие сверху пауки, даже падалюги, если верить слухам – твари, которые выползли из скверноземья после нападения, ищущие воду и добычу. Я сомневался, что они могут подобраться настолько близко к Перехламку, но ведь всякое бывает. Я задумался над тем, чтобы возродить старую договоренность с Нардо, как было, когда мы впервые устанавливали на мосту светильники: один работал над фонарями, а другой стоял в дозоре с оружием наготове.

Я увидел Нардо впереди, когда спустился с моста и прошел меж обломков и гигантских ветвистых грибов, окружающих Туманные равнины. Хим-туман только начал собираться, когда воздух остыл, подчиняясь своему двадцатичасовому циклу, и огни на стенах Перехламка вдали все еще оставались отдельными точками света, а не сплошным оранжевым свечением, как при самых густых испарениях. Мы бы к тому времени уже ушли: сгустившись, туманы приобретали некую жгучую примесь, от которой даже самые крепкие операторы лебедок забивались в жилища.

Нардо облокотился на самую большую из ржавых балок, которые огораживали порт подъемника и поддерживали уродливый занавес из колючей проволоки и цепей. Его было легко узнать: как и у меня, у него был ранец и пояс с инструментами, над плечом торчала маленькая складная стремянка, а над головой, на фонарном шесте, качался шар света. У фонарщиков Перехламка нет официальных меток, например, медальонов, как у гильдейцев, или определенных цветов, как у банд, но нас всегда можно узнать по экипировке. Хорошее снаряжение и хорошая одежда. За нами всегда присматривают.

– Надписей стало больше, – сказал я, пока мы шли. Освещение Перехламка становилось ярче, а грибной лес слева от нас редел, уступая место споровым садам и металлическим хижинам на плантациях Кишкодера.

– Аха. Я их тож видел. Таки же, как все другие.

Нардо никогда не рассказывал, откуда он родом, но у него был самый густой неразборчивый акцент нижнего улья, какой я только слышал.

– Такие же? – спросил я. – Все те же «вода для всех»?

– Аха, они. И немного других. «Вода Перехламка – наша вода». Тип того.

– Таких не видел, – сказал я. Нардо быстро огляделся и вынул из куртки флягу для воды. – Я видел только один с другим текстом, у заброшенных ям на дне трубы, на одной из этих больших, висячих вентиляционных решеток. Та же зеленая краска. Там было написано «Мы будем бороться и мы будем пить».

Я ухмылялся. Нардо хлебнул еще воды, прежде чем я договорил, начал смеяться, едва не подавился, согнулся пополам и кое-как проглотил. Я увидел, как какие-то фигуры, стоящие вокруг горящих бочек возле подъемника, любопытно посмотрели в нашу сторону, но фонарщиков обычно оставляют в покое и не вмешиваются в их дела.

– Думаешь, им этого надо? – спросил я у Нардо. – «Мы будем бороться и мы будем пить». Может, они так даже завербуют кого-нибудь. Пусть думают, что им светит попойка.

Нардо снова подумал об этом и расхохотался, и уж на этот раз он подавился. Вода брызнула изо рта, промочила щетину на его подбородке и перед тяжелой серой блузы. Я похлопал его по плечу.

– Ну только посмотрите на этого избалованного фонарного сноба с его водичкой. За это, между прочим, на площади десяток гильдейских жетонов дают.

– Иди ты, богатей. А ты-то скок в своей норе упрятал? Воду зажимаешь, жлобина.

Мы обменялись тычками в бока и продолжили идти. Я и Нардо были самыми старшими из фонарщиков – Венц, Мутноглаз и Тэмм были младше на пять лет или больше – но достаточно крепко дружили, чтобы порой во время обходов вести себя как юнцы. Тэмм даже шутила, что мы как близнецы, хотя мы нисколько не походили друг на друга: я длинный, тощий и бледный под своей широкой шляпой, а Нардо широкоплечий, с плоским щекастым лицом и походкой вразвалочку. Но мы хорошо сработались. Мы ладили друг с другом.

Нардо дал мне отхлебнуть из фляги. Вода была солоноватая, с металлическим привкусом – теперь, когда город задействовал аварийные цистерны, она всегда была такая. Тут он понял, что идет с флягой на виду, и поспешно затолкал ее обратно, и потом мы шли уже в тревожном молчании. Таких разговоров в Перехламке быть не должно.

Перехламок. Город-крепость, пересечение дорог, торговый пост. Процветающий город на дне Перехламского Колодца, раскинувшийся по вершинам Куч. Навестите нас как-нибудь.

Так происходит всюду в подулье, где встречаются две тропы или большие проходимые зоны. На любом слиянии дорог есть своя забегаловка, или ночлежка, или, по крайней мере, какой-нибудь жалкий общий тент и потертая кучка торговцев, впаривающих еду и амулеты на удачу. А в таких местах, как Перехламок, где коллапс более высоких уровней пробил дыру в кишках улья, образуется кое-что покрупнее. Это не самый большой из провалов подулья, уж точно не такой громадный, как пропасть у Пылепадов, где другую сторону не увидеть даже с прожектором, а все, что туда бросают, падает до самого Отстойника. Но достаточно большой, чтобы представлять ценность.

Мы с Нардо были уже достаточно близко, чтобы видеть, как огни Перехламка поднимаются по склонам Куч. Именно здесь осел весь этот мусор, весь расколотый скалобетон и разодранный металл, который обрушился вниз и создал Колодец. Через какое-то время после коллапса группа теперь уже безвестных бродяг обнаружила, что обломки достаточно устаканились, и разбила на них лагерь, который превратился в постоянный анклав, а тот превратился в Перехламок. Гигантская Черная Куча с ярко освещенными цистернами и дозорной башней на вершине, а рядом, отделенная сточным каналом – Красная Куча, куда приземлилась большая часть обрушившегося металла, да так и заржавела. Небольшой выступ Гильдейского холма был слишком низким, чтобы разглядеть его через стену и сгущающийся туман. Мы оба слегка ускорили шаг.

Если бы я отвел взгляд от Черной Кучи и посмотрел в четверть оборота направо, то увидел бы точку света, неровно движущуюся вверх. Если прислушаться, то можно услышать слабый скрежет лебедки. Чей-то груз поднимался к гнезду номер один, среди комнат, вырубленных в скалобетоне на дне Колодца, где разбитая опора высовывалась наружу, в ствол шахты, внизу которой раскинулся Перехламок. Оттуда груз должен был переместиться в другую кабину, чтобы его подняли к гнезду номер два в полуобрушенном куполе; оттуда его поднимет кабель, спущенный из гнезда номер три, сквозь пробитую крышу, до уступа из слежавшихся обломков, а там кабель из...

(«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?» Звук гранаты.)

Но сейчас мне не особо хотелось думать про гнездо номер четыре.

В общем, Перехламок – это настоящий джекпот, прямо здесь. Вот ты поднялся сюда из глубокого подулья, из самой Дырищи или Чернокраса, из таких мест, где большинство людей не видели света, испускаемого электрическим фонарем, а не горящим фитилем, или пушки, стреляющей лазером, а не пулями или дробью. Ты тащишь с собой груз паучьих панцирей или глаз, шкуры мутантов, жемчужные споры, даже археотех – штуки, за которые белошеие торговцы из верхнего улья будут драться, пихая креды в твои руки. Ты добираешься до Перехламка, даешь отдых ногам, покупаешь какого-нибудь крепкого бухла и ночь (или хотя бы час) с какой-нибудь дамочкой, у которой, возможно, даже все пальцы на месте, и оба глаза, и видимых шрамов нет.

Всего этого было бы вдоволь, даже если бы дело ограничивалось одними дорогами. Перехламок – это место, где встречаются много разных троп. Идешь на двенадцать часов, а там дорожные трубы на Зеркал-Укус, Упырью Излучину, Чащобу, даже Причал Ловцов, что внизу у сточных озер. В другом направлении – Сияющие Обвалы и большая артериальная труба, которая ведет к Гиблому Ущелью, Тарво, Перекрестку Вильгельма, Лощине Комы и Двумпсам. Но ведь над этим всем есть еще и Колодец.

Потому что, когда ты снова готов сняться с места, что тебе покажется лучше? Переться вверх по тропе еще сотню, сто двадцать, полтораста уровней? (Нет, я не знаю, сколько их там, я никогда не смотрел вверх, в весь этот пустой воздух, достаточно долго, чтобы их сосчитать). Провести еще сколько-то недель в дорожных трубах, рискуя столкнуться с дикими зверями, падалюгами, разбойниками, ульетрясениями, слякотными потопами? Или остаться в Перехламке, съесть сытный поздний завтрак и потом завалиться к подъемнику? Купить талон на лебедку у отцов города, передать его операторам, а потом наблюдать, как твое добро поднимается вверх, чтобы оказаться на верхней эстакаде к следующей светофазе?

Не слушайте брюзжание про цены в Перехламке, про то, что единственная разница между отцами Перехламка и бандой разбойников в том, что разбойники не выставляют тебе счет за износ и амортизацию пистолета, который приставили к твоей голове. Будьте уверены, на каждый контейнер, который поднимают по Колодцу, приходится пяток караванщиков, что проклинают того счастливого ублюдка, которому этот груз принадлежит, и стараются выманить следующий талон, и еще десяток тех, кто тащится по дорожным трубам и лишь мечтает о том, чтобы позволить себе такую роскошь.

Вот такой вот Перехламок, торговый город, процветающий город. Ну и, когда через городок в Подулье текут деньжата, естественно, денежным людям требуются пушки и боеприпасы, и люди, что умеют ими пользоваться, а им нужно бухло и курево, а людям, которые их предоставляют, нужны еда, и электричество, и запчасти, и свои развлечения. И еще есть туча вещей, про которые никто не думает, что они вообще необходимы, но в таких местах, как Перехламок, быстро появляются люди, которые их все равно предоставляют. Гадалки, проститутки, дружелюбные джентльмены, которым загадочным образом начинает везти в карты, когда оппонент опрокинет несколько стопок «Второго лучшего» (и у которых внезапно оказывается несколько мускулистых друзей со скверным характером, когда кто-то вздумает возмущаться).

Так что у Перехламка в этом уголке подулья сложилась репутация. Все есть в Перехламке, так говорят люди в округе уже больше семидесяти лет, а в Подулье это может быть втрое длиннее среднего срока жизни. Что бы тебе не понадобилось, все есть в Перехламке. Что тебе ни нужно, иди в Перехламок.

Вот почему мы с Нардо внезапно замолчали. Вот почему меня встревожили лозунги про борьбу, а то, как Нардо спрятал свою флягу, было еще хуже. Перехламок был денежным городом. Городом, куда люди приходят жить на широкую ногу. Не таким городом, где ты должен оглядываться через плечо, прежде чем пить. Не таким, где твои разговоры все время возвращаются к идее восстания.

Я рассчитывал, что мои размышления о городе отвлекут меня от того, мимо чего мы проходили, но это не сработало. Наши шаги хрустели на обгорелых обломках, и, когда мы поднялись по небольшому склону, отделяющему Туманные равнины от шестичасовых ворот Перехламка, к химическому аромату тумана начал примешиваться запах пепла.

Здесь раньше был пояс лачуг – обычная куча навесов и шатких пыльных палаток, которые нарастают, как корка, вокруг любого крупного поселения. Еще пару светофаз после налета в ноздрях у города все еще сидел запах пороха. У людей дергались глаза, их жгла горячка, так хотелось отыграться хоть на ком-нибудь – на ком угодно – а лачуги были прямо под рукой, на виду. Никто даже не стал заморачиваться, выходя из города – до большинства здешних развалюх можно было дострелить со стен. Когда толпа перехламщиков, чей гнев пересилил лень, высыпала из ворот и начала поджигать хижины, городская стена стала своего рода тиром: другая толпа поднялась на парапет и стала отстреливать бедолаг, которые выбегали из горящего лагеря. И еще часами, сидя в питейных притонах Греймплаца, я вынужден был слушать, как один за другим с важным видом заходят люди, бахвалятся своим счетом, поглаживают дымящиеся пушки и заверяют друг друга, что вот это было дело, что вот так вот и надо, что этим ублюдкам из верхнего улья просто повезло застать нас врасплох, в следующий раз все будет иначе, помяните мое слово...

– Нда, хреново тут, – сказал Нардо рядом со мной. Мои мысли, должно быть, проявились на лице, и он принял это за реакцию на то, что находилось перед нами.

Перехламок поменял один лагерь изгоев на другой. Ряд режущих глаза оранжевых фонарей на воротах светил сверху на море сумок, грязных одеял и унылых лиц. Странники, беженцы из мертвых земель и норных поселений, которые стеклись сюда, когда пересохли водопроводы. Что тебе ни нужно, иди в Перехламок, помните? Вот они и пришли.

Моя фляга для воды была засунута глубоко в ранец с инструментами, так что ее не было видно, а Нардо спрятал свою под свисающий пылевой плащ. Но это не имело значения. Голоса послышались еще до того, как мы на четверть миновали скопление серых фигур.

– Есть что попить?

– Есть вода? Эй, дайте чутка воды!

– Вода? У них вода? Спросите, расскажите им, сколько мы прошли!

Нардо встречался с ними глазами и качал головой. Я смотрел себе под ноги и ничего не видел, кроме клочка земли и носков моих сапог, движущихся вперед-назад, вперед-назад. Я боялся, что сейчас кто-нибудь шагнет мне наперерез – только не ребенок, пожалуйста, духи, не ребенок – или схватится за мой рукав или полу плаща-фартука. Но норные жители – суровые ребята и страшно гордятся тем, каким ты должен быть, чтобы иметь свое место на дороге в подулье, и никто из них не попытался так сделать.

Ближе к воротам толпы уже стояли, а не сидели, и те, что не смотрели вверх и орали на привратников, пошли за нами, либо молча пялясь, либо окликивая нас. Они были настойчивее, чем изможденные люди, находившиеся дальше – либо не так давно прибыли и не так устали, либо просто более отчаявшиеся. И их мольбы тоже изменились.

– Можете нас впустить?

– Вы же знаете привратников, да? Можете назвать имя? Да просто скажите имя, чтобы я его сказал, чего вам стоит.

Голову вперед, глаза вниз. Нардо рядом со мной все повторял и повторял: «Нет, нет, извините».

– Я могу работать, все в моей семье могут. Моя жена умеет читать и писать, и я тоже, немного. Смотрите, возьмите это, отнесите кому-нибудь, покажите...

– Вы фонарщики! Вы фонарщики, так ведь! Я знаю толк в проводке, я могу работать с вами! Я могу вам помочь, только проведите меня с сыном и мы сможем...

– У меня есть информация! Я расскажу вам про банды, банды идут сюда от Перехода, они скоро здесь будут, вам нужно знать, пустите внутрь и я...

И тут мы оказались на краю толпы, перед маленькой дверью, которая была проделана в самих воротах, и оттуда показалось несколько привратников с короткими дубинками и обмоткой из металлической сетки на кулаках. Их голоса легко заглушили все остальные: эти люди были привычны перекрикивать толпу.

– Прочь! А ну двигайтесь, тощие вы ублюдки, уйдите с дороги. Это честные перехламщики!

Мэлли поднял вверх свой двуствольный дробовик и разрядил в оба дула поверх голов, чтобы подчеркнуть свои слова, и толпа вокруг ворот отдернулась и распалась. Всем подульевикам знаком грохот огнестрельного оружия, и у нас, как правило, имеется хорошо развитый рефлекс бросаться в укрытие, когда нас что-то застает врасплох. К тому же Мэлли всегда перегружает свои патроны, чтобы выстрелы получались оглушительно громкими.

Нардо на миг остановился позади меня, чтобы сделать жест распростертой рукой толпе, отступающей назад, но я уже шагал сквозь дверь в воротах, опустив голову. Некоторые крики, которые я слышал сквозь рев Мэлли, были криками отчаяния, но некоторые теперь звучали из-за боли. Стволы дробовика были настолько короткие, что некоторые дробинки должны были задеть людей в толпе, несмотря на высокий угол выстрела. Я вспомнил о том, как разговаривал с Эннингом, и задумался, прошел ли он ту дорожную трубу. Мне хотелось думать, что я бы заметил на себе его взгляд, если бы он был здесь, но даже тогда я, скорее всего, вряд ли поднял бы на него глаза.

Я выкинул из головы эту мысль и ушел. В подулье нельзя слишком привязываться к людям. Да и вообще к чему-то. Нужно научиться забывать и уходить. Поэтому я и ушел, не поднимая головы, и ворота захлопнулись за нами, и мне больше не надо было про это думать.

2: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ФОНАРЩИКАМИ

Я был рад убраться от ворот. Проталкивание сквозь толпу вызвало кое-какие дурные воспоминания. Мне показалось, что я услышал среди шума голос моей сестры, но это порой случается, когда я позволяю чему-то себя задевать. Танни теперь не там, откуда до меня мог бы донестись ее голос. Не поднимая головы, я прибавил шагу и шел по Известковой дороге, пока не осознал, что Нардо отстал.

Он стоял позади у столба из обломков и штукатурки, который поставила городская стража в память о тех из них, кто погиб на посту. Имена мертвых были написаны высоко, угловатыми красными буквами. Многие из них были свежими, и многие из свежих имен были написаны не так аккуратно, как будто автору стало тяжко записывать столько покойников за раз. Налет взял свою дань с городской стражи. Ниже имен, на уровне глаз, были налеплены объявления и указы отцов города, освещенные висячей цепочкой лампочек. Нардо кивнул на мятые желтые листы.

– Заметил, что поменялось?

Сложно было не заметить. В прошлую светофазу вокруг колонны было налеплено с дюжину плакатов с объявлениями о награде за головы преступников: парочка воров, какой-то тип, который подделывал лекарства, еще кто-то, кто избил любимую шлюху одного из отцов города. И еще аж несколько плакатов вдвое больше обычных, изображавших мастера Фолька и брата Хетча, двоих закоренелых психов из Красного Искупления, которые силой пробились в главари разрозненной кавдорской банды под названием «Разжигатели» и превратили ее в настоящий кошмар, готовый стрелять и жечь все вокруг. Говорят, до того, как Разжигателей наконец выгнали из Перекрестка Вильгельма, с перекладин над их лагерем свисала почти дюжина обугленных трупов охотников за головами, и они пополняли свою коллекцию каждый раз, когда награду за них увеличивали.

Но в эту светофазу зловещие черные маски Искупления исчезли, и почти всю колонну опоясывали новые плакаты, налепленные почти край в край. Вода и пятьсот кредов гильдейскими жетонами за Гарма Хелико, живого или мертвого. Мы с Нардо поглядели на цену, поглядели друг на друга и продолжили чтение.

Награда за голову Хелико сама по себе не была сюрпризом. Было достоверно известно, что он попытался напасть на колонну отца города Гарча, что двигалась к Причалу Ловцов, и большинство из нас считали само собой разумеющимся, что это он стоит за лозунгами водяных повстанцев, или просто на стороне тех, кто их делал. То же мышление, как то, что привело к погрому в трущобном поселке. Забраться вверх по Колодцу, до самого Города-улья, и напасть на людей, которые послали к нам вниз налетчиков? Глупость. Большинство подульевиков проживут всю жизнь и умрут, не подойдя к Городу и на расстояние плевка. Поэтому гнев и боль должны были выплеснуться на тех, кто поближе. Или на человека вроде Гарма Хелико.

Вот примерно об этом я думал, когда добрался до конца списка обвинений под хмурым портретом Хелико и едва не поперхнулся. Нардо, который дочитал его раньше, ухмылялся.

– Ну, че думаешь?

– Это несерьезно. Они говорят, будто Хелико был заодно с налетчиками? Их разведчик? Какому заплеванному идиоту это в голову пришло? Да они нас за дураков держат!

Я подумал о налетчиках.

(«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?» Звук гранаты.)

Их оружие, их экипировка, их численность. Солдаты Города-улья, нанятые, натренированные и вооруженные на деньги Шпиля. Это была не стычка за территорию и не грабительский набег, какие любят устраивать банды дурных зон и мелкотравчатые конфедерации норных поселений. Это был карательный рейд. Слишком высокие торговые тарифы, или какой-то отец города заграбастал в свой личный запас ящик бухла, принадлежавший не тому человеку, или кто-то нахамил гильдейцу со связями, или еще какая-то плевучая дрянь. Их послали вниз, чтобы хорошенько отпинать нас, как ребенок, ужаленный скребжуками, пинает их гнездо. Иногда такое случается, когда какое-то местечко в подулье, находящееся достаточно близко от Города-улья, чтобы нанести удар, становится слишком большим. И обычно с этим никто ничего не может сделать.

Но мы что, должны поверить, будто самые сливки войск Города-улья объединились с Гармом Хелико? Я был почти разгневан. Нардо посмеивался. Мы сказали друг другу, что не верим в это, и пошли дальше по Известковой дороге.

Хелико обитал в окрестностях Перехламка уже не знаю сколько, но достаточно давно, чтобы приобрести некоторую известность, какую приобретают определенные люди, надолго задерживаясь в городе. Не принадлежащие конкретному Дому, не из какого-то конкретного места, не за какую-то конкретную сторону. Пираты подулья, так их называют. Стрелки из стоков. Они кочуют от поселения к поселению, всюду, куда приведут их ноги и работа – сдача напрокат своего оружия и мышц. Там наймутся к боссу каравана, сям за пару жетонов ввяжутся в перестрелку, потом в другой городок – пропивать заработанное и искать новую работу в том же духе.

Я вроде как помнил, что Хелико принимал участие в войнах между Берсерками и Эксерами вокруг Высокодомной гати. Нардо сказал, что Хелико был в гуще событий, когда Берсерки и Проклятье собрались вместе, чтобы атаковать Разжигателей Фолька и выгнали этих психов подальше, к Перекрестку Вильгельма. Мы не смогли вспомнить, на какой стороне он был, но это не имело особого значения. Банды всегда затаивали злобу лишь на полноценных членов другой банды, а всякие наемные прихлебалы, типа пиратов и крысокожих, были там только из-за денег. Ничего личного. Одна из тех вещей, что характерны для подулья.

Я точно помнил, как он участвовал в пьяных бунтах на Циклоповой площади в прошлом году. Поговаривали, что после этого он записался охранником в караван и ушел от греха подальше по дороге к Упырьей Излучине. Видимо, там у него что-то не сложилось, потому что в конце концов он снова явился в Перехламок и устроился помогать какому-то человеку, который предположительно был его братом, продавать дешевый алкоголь и дерьмовые боеприпасы, добытые у его знакомых из Колонного Леса и Двухпсов.

– Дрался как сукин сын, когда за ним пришли, – сказал я Нардо. Я в тот день был в трущобах вокруг Высокого купола, искал одного мужика, который должен был мне полдюжины нитей для ламп накаливания, и слышал выстрелы и вопли. Хелико был первым, кто стал накапливать запасы воды, когда из Писцовой впадины пришли известия о том, что налетчики сделали с насосной станцией. Немногие последовали его примеру. Не может в Перехламке просто взять и закончиться вода, мы ведь богатый город, а такие вещи случаются только в убогих дырах на дне улья, там, где живут эти, другие люди.

– Зажадничал, однако, – прокомментировал Нардо, когда мы прошли мимо кучки унылых шлюх у начала аллеи Ансельма и начали осторожно пробираться вниз, во мрак. Мы оба положили руки на рукояти пистолетов и замедлили шаг, чтобы хорошо видеть все, что могло быть впереди. Через аллею можно было удобно срезать до бункера, где жили отцы города, но она проходила прямо через лабиринт тесных вонючих трущоб, втиснутых между Греймплацем и Известковой дорогой. Прошло прилично времени с тех пор, как в аллее кого-то убивали, но всякое ведь бывает.

Нардо был прав. Гарм Хелико стал слишком жадным, слишком довольным тем, как он ловко придумал сбить цены, установленные отцами города, и его слишком очаровала идея, что в это странное время сразу после разорившего нас налета каким-то образом отменились все ставки и все средства стали хороши. Городская стража отправилась прямиком за Хелико.

– Че, сильно отбивался? – спросил Нардо.

– Ага. Вышел к ним лицом к лицу, я слыхал. Стоял в дверях с пистолетами в обеих руках.

Классическая пиратская бравада, но тщетная. Он исчез из своей крысиной норы, когда стражник с огнеметом наполнил ее горящей жижей. У него там наверняка был потайной ход, и, так или иначе, он пропал. Потом его один раз видели в Тарво, где он менял боеприпасы на еду, а потом он ушел с концами.

Никого особо не волновало, куда именно. Он ведь был просто стрелком с претензиями. Был бы это респектабельный горожанин, о нем бы еще услышали, но бродяга вроде Хелико? Такой человек заслуживал, чтобы у него отобрали воду. Все так и сказали.

– Но почему так много и только сейчас? – спросил я Нардо, пока мы пробирались по аллее. – Если они настолько тупые, чтобы поверить, будто подонок вроде Хелико каким-то образом был замешан в налете, тогда почему они об этом говорят только сейчас?

– Эт какая-то хитрость, – решил Нардо, когда мы снова вышли на свет. Когда мы пересекли неровную открытую местность, где дорога Братства сужалась и приближалась к бункеру, я спросил, что он имел в виду.

– Трюк. Они хотят, шоб мы озлобились на Хелико. А сами, значится, не верят, что он налетчик. Отцы боятся лозунгов, потому и выставляют его налетчиком, шоб все рассердились и переключились на него.

Я думал над этим, пока мы шли к дверям бункера. Это вроде было логично, но... налетчики Города-улья и Гарм Хелико? Есть в Перехламке хоть кто-то настолько тупой, чтобы поверить в связь между ними?

И что-то еще не давало мне покоя. Связанное не с новым плакатом, но с колонной. Я моргнул и попытался понять, что это такое было. Над нами нависла тень стены бункера.

Когда налетчики приземлились в Перехламке, первым делом они разнесли Греймплац. Стреляли во все, что двигалось, и жгли, что не двигалось. Именно грохот оружия от этого открывающего акта бойни отдавался эхом в колодце и в моей звенящей от взрыва голове в лебедочном гнезде номер четыре. И до сих пор это эхо временами отдается в моих снах.

Когда они добрались до бункера, то взялись за дело всерьез. Почти все, кого они встретили до сих пор, погибли или сбежали, а городские стражи либо были сметены до того, как поняли, с чем имеют дело, либо все еще двигались сюда из других частей города. Поэтому единственными, кто по-настоящему бился с ними в бункере, были личные телохранители отцов. Кто-то кое-как отстреливался из снайперских бойниц на верхних этажах, но отсюда я четко видел тесные скопления отметин от пуль вокруг каждой из них. Ответный огонь убил всех, кто отважился высунуть наружу ствол.

Потом они занялись большими дверями-заслонками, и вот тут-то стало по-настоящему страшно – так мне потом рассказала Тэмм – потому что для этого они воспользовались очень мощными штуками. Это были не газовые дрели или тускло светящиеся красным мельта-гранаты, которые есть у банд, любящих попортить железо. Штуки, которые большинство подульевиков могут увидеть лишь раз или два за всю жизнь. Длинные резаки-горелки, так же сверкающие бронзой, как их панцири, раскаленно-белые мельты, которые обрушили ворота за время, что ушло бы у их бедных родственников из банд только на разогрев. И даже сейчас створки все еще висели под углом, неприятно напоминая двери заброшенного здания.

Я дружил с полудюжиной охранников бункера, и я побывал на поминках пятерых из них. Если бы я наклонил голову чуть-чуть вперед, то поля моей шляпы заслонили бы большую часть стены, и мне не пришлось бы больше смотреть на следы выстрелов.

– «Вода для всех, не только для богатых».

– Четыре, – сказал Нардо. Он повысил голос, чтобы не бормотать, как обычно, а говорить цивильно по такому случаю.

– А у тебя?

– У меня? Мм, – я осмотрелся и подумал. – Примерно два.

– Примерно. Два.

Отец города Робен Хармос свирепо посмотрел на меня этими своими странными глазами. Они были обычными, серо-голубыми, почти того же цвета, что и у меня, но почему-то в первую очередь становились заметны зрачки. Они были крошечные, как следы от уколов иголкой, но когда он глядел на тебя, только в зрачки и можно было смотреть. Вместо этого я перевел взгляд на Йонни, что было немногим лучше. Он стоял за плечом Хармоса и переминался с ноги на ногу Когда он имел дело с отцами города или их прислужниками, он всегда так делал – ерзал и крутился, будто у него кожа со спины пыталась переползти вперед. И смотрел он на меня тоже как обычно – как будто то, что происходило между ним и его нервными окончаниями, было по моей вине.

– Что еще? – Хармос хотел знать больше.

– «Вода Перехламка – наша вода», – ответил Нардо. – Пара таких.

– Да неужели, а чьей еще она может быть? – сказал Хармос. Его руки были сцеплены за спиной. Ему никогда не нужно было записывать то, что ему говорили. Никогда. Это было где-то в начале списка тех вещей, из-за которых он вызывал у меня тревогу.

– Ладно, что еще? Кэсс?

– Мм. «Мы будем бороться и мы будем пить». Такой я в первый раз видел.

Крошечные черные точки пристально уставились на меня. Видимо, он хотел услышать больше.

– Но краска была та же самая и, мм, почерк тот же. Мм.

У меня никогда не получалось разговаривать с Хармосом, сохраняя достоинство.

Наши отчеты, похоже, не больно его порадовали. Он немного покачался на пятках, переводя свои глаза-точки то на меня, то на Нардо, а потом разговор окончился. Он коротко кивнул Йонни, развернулся на каблуках и пошел прочь быстрыми твердыми шагами. Отец города Робен Хармос любил проделывать такие штуки. У лестницы на второй уровень бункера его ждал незнакомый мне мужчина, моложе меня, с гладким узким лицом и тяжелым, закутанным в ткань диском на шее, который мог быть только медальоном гильдейца. Он смотрел на меня, я смотрел на него, потом, когда Хармос прошел рядом, он улыбнулся мне странной, чрезмерно дружелюбной улыбкой, и последовал за отцом города. Я моргнул и потряс головой.

– Новые приказы, господа, – сказал нам Йонни. Он сразу расслабился, как только отец и гильдеец ушли. Он был одним из первых фонарщиков Перехламка, теперь к тому же самым старым, чем-то вроде нашего старшины. Когда я видел его в бункере, то всегда думал, что на самом деле его место, как прежде, на окраинах города, с инструментами и пистолетом, но он все время настаивал – иногда даже, когда его об этом не спрашивали – что ему вполне нравится в бункере. И все-таки он выглядел здесь неуместно – похожий на утес мужик с подбородком как двутавровая балка и со странной диагональной лысиной в том месте, где он когда-то рассек скальп о перекладину, и в рану попала споровая зараза. У него были мощные руки, которые выглядели так, что жалко было бы пользоваться ими для чего-то менее эпичного, чем сворачивание шеи какому-нибудь шпилевику. Называли его Бугром, сколько я себя помню.

– Новые приказы? – мне не то что бы нравилось, как это звучит. Нардо рассматривал кончики своих пальцев, как он всегда делал, когда мечтал, чтобы разговор закончился.

– Хармос передал их мне, пока мы вас ждали, – продолжил Йонни. – Тэмм, Мутноглаз и Венц уже знают, мы с ними поговорили, когда они вернулись из Жерновых Нор.

Йонни огляделся, вздохнул и тряхнул головой, указывая нам, что надо идти за ним вниз.

Наше небольшое собеседование проходило в том, что Мутноглаз с недавних пор называл «галереей блюдолизов» – комнатах на один пролет выше, чем атриум бункера. Их довольно сильно повредили бои во время налета, когда остатки стражи попытались контратаковать, а охрана бункера думала, что еще может отбиться. Ни один из выживших отцов города не хотел возвращаться в эти комнаты, где на стенах еще зияли свежие следы от пуль и бомб. Зато здесь поселились стайки их приятелей и второстепенных подручных, надеясь, что им удастся легко и просто занять вакуум власти, образовавшийся после налета.

Когда Мутноглаз дал галерее это название, он пошутил, что налет не мог так уж сильно подорвать дух старого Перехламка, если здесь по-прежнему так много жадных упырей, готовых захватить эти комнаты, когда мозги их прежних хозяев еще не оттерли с пола. Остальные не нашли эту шутку особенно смешной. Напуганные и злые лица самоназначенных лакеев того, что осталось от нашего правительства, были лишь еще одним признаком того, что в городе большие проблемы, и все.

Мы остановились на ступенях, не доходя до атриума. Он был вырыт ниже уровня улиц, так что если бы кто-то вышел по делам наружу, мы бы могли увидеть сквозь оконные прорези их ботинки. Но там никого не было.

– Вы знаете, что это все из-за воды, – сказал Йонни.

– Что, правда? Да я и подумать такого не мог.

– Хватит, Кэсс. Я не могу, ну то есть, мне сказали... – он бросил взгляд вверх и понизил голос до хриплого шепота. – К черту. В общем, вам двоим я могу довериться, но больше никому, даже другим фонарщикам, ясно? Лучше в ближайшее время точно не станет. Поселения выше по Колодцу слишком боятся второго налета, чтобы помочь нам с насосами, так что все, что мы можем с ними сделать, нам придется делать в одиночку. Нормирование только начало работать, а Гарч возвращается с пустыми руками.

Это нас поразило. Гарч должен был привести свой караван от Причала Ловцов с запасом воды на целый месяц. Люди шумели на улицах от радости, когда пришла новость о том, что он отбился от засады Хелико и его людей.

– Причал – это тупик, – сказал Йонни. – Помните, что это только между нами? Точно помните? Хорошо. Да, Причал на грязевом озере. Это правда, что они очищают для себя воду. Но машины у них – дерьмо, их едва хватает на маленький городок. Впереди каравана прибежали скороходы, и они говорят, что Гарчу едва удалось раздобыть достаточно воды на обратную дорогу.

– И как все это относится к нашим приказам? – спросил я.

– Это мало что меняет, Кэсс. Не прибавляет к ним ничего особенного, – он снова начал переминаться с ноги на ногу. – Они только хотят, чтобы вы теперь держали глаза нараспашку. Смотрели по сторонам. Хармос думал, что вся эта «вода для всех» сойдет на нет, но когда Гарч вернется пустым, наверняка станет хуже. Больше лозунгов, больше драк.

– Больше драк? – голос Нардо стал подозрительным.

– Уже были беспорядки у цистерны рядом с гильдейцами, какая-то возня вокруг личных запасов отцов, кто-то пытался... – Йонни оглянулся, – …кто-то пытался пролезть на плантацию Вилферры, чтобы подсоединиться к трубопроводу. Все пресекли, насчет этого не беспокойтесь. Ваши пайки в безопасности.

Мы переглянулись.

– Но такие вот собеседования теперь будут происходить каждый раз, как вы придете. Они хотят, чтобы вы докладывали о любых новых надписях, которые увидите, насколько свежими они выглядели, где они... короче, вы люди умные, сами знаете, что важно, а что нет. Касательно этих лозунгов или, ну, понимаете.

– Или что? – Нардо снова смотрел на свои пальцы, но вопрос был по делу.

– Или что-то еще, ну, подозрительное. Все, что вы видите и чем, как вы думаете, должна заняться городская стража. Вы люди умные, – снова сказал он, и его взгляд забегал между нами, – вы знаете, что сейчас такое время.

Я подписывался работать фонарщиком, а не шпионом. Эта мысль полностью сформировалась в моей голове уже позже, но чуял это я уже с самого начала. Я задался вопросом, надо ли мне докладывать про людей, которых я вижу в питейных заведениях, с кем и о чем они говорят. Или должен ли я подслушивать разговоры охраны на воротах, или торговцев на дороге Высокородных, или...

Я начинал сердиться, но из осторожности сделал лицо как у картежника. Нардо опять смотрел на свои пальцы, и, не успели мы оглянуться, этот разговор тоже закончился.

Никому не хотелось задерживаться в атриуме. Покрытие пола было обожжено выстрелами и заляпано кровью десятка попавшихся под руку отцов города и их лакеев, которых налетчики стащили вниз по ступеням и застрелили одного за другим. Последнее, что они сделали, это заставили остальных пленников смотреть, как их предводитель окунул свою перчатку в кровь и провел ею по карте Перехламка, нарисованной на длинной стене атриума. Ни один налетчик не сказал ни слова, но смысл и так был ясен.

К тому времени, как налетчики пробили и прожгли себе путь из бункера наружу и через Денежный мост, никто уже и не пытался с ними бороться. Большая часть города залегла на дно, охраняла то, что имела, и втихую мечтала о том, чтобы налетчики прошли как можно дальше от них. Организованное сопротивление закончилось с разорением бункера, и очень скоро люди, оказавшиеся на пути налетчиков, поняли, что их шансы – пятьдесят на пятьдесят в случае, если они попытаются сбежать или спрятаться – падают до нуля, если остаться и попробовать вступить в бой.

У бедолаг, которые охраняли Писцовую впадину, не было выбора, и шансов тоже. Шок, вызванный налетом, продолжался еще долго после того, как последние отблески бронзовых панцирей исчезли на восьмичасовой тропе. К тому времени, как вспомнили о бригаде во впадине, прямо на том пути, и выжившие стражники прекратили говорить об ополчении и все-таки собрали его, было уже слишком поздно. Водяная станция, как дружно согласились потом фонарщики, наверняка была в планах налетчиков с самого начала.

К тому времени я более-менее пришел в себя после взрыва в гнезде номер четыре, а когда ополчение вернулось, я уже кое-как добрался до своего потрепанного города. Я помню, как стоял, опершись о столб у восьмичасовых ворот, и, согнувшись пополам, одурело смотрел, как капля крови из носа падает в дорожную пыль передо мной. Мое восприятие все еще было смутным и медленным, и мне показалось забавным, что капля упала быстро и прямо, в то время как все остальное плавало вокруг. Помню, как я наблюдал за тенями, которые отбрасывал в свете привратных фонарей, и думал: «седьмой вырубился, наверное, кожух испорчен, а у нас на складе в бункере всего одна запаска».

Я помню это, потому что через миг мы услышали приближение ополчения, и кто-то поймал меня, когда я попытался доковылять до ворот, чтобы услышать, что они рассказывают. Они кричали издалека, что налетчики захватили впадину, убили Кинч и всю ее бригаду, что насосы и очистители уничтожены, они использовали краки и мельты, и воды в цистерне больше нет, не осталось ни капли.

Мы с Нардо недолго пробыли на Греймплаце. Мы просто убивали время до темнофазы, последнего обхода фонарщиков. Все дуговые светильники над самыми важными точками Перехламка получали питание из маленькой скалобетонной норы у бункера, где Йонни проводил время, приглядывая за змеиным кублом тяжелых кабелей, ведущих к сетям по всему городу. Их мы могли отключить одновременно, но фонари на улицах и переулках других районов надо было тушить вручную. Так происходит в большинстве крупных поселений, ну или слегка иначе. Просто люди живут лучше, когда выключаешь освещение каждые десять часов или около того – еще одна особенность подулья.

Так что мы бродили по Плацу, убивая время. Он изменился после налета. Все еще видно было большую часть следов от выстрелов и обломков, и люди вели себя тише, осторожнее. Обычно на Греймплаце и Циклоповой площади было невероятно громко, они полнились той отчаянной энергией, которая образуется в местах, где скапливается критическая масса подульевиков, каждый из которых пытается забыть о своих проблемах – в тесных пространствах, набитых питейными заведениями, игровыми притонами и борделями. Теперь здесь мало говорили, мало кричали и вообще не смеялись.

Мы пропустили по стаканчику в одной из уличных нор, но у нас пропал аппетит к алкоголю после того, что рассказал Йонни, и секретов, которые мы должны были хранить. Я не хотел напиваться среди незнакомых людей, хоть я себя и контролировал. Мы поглядели на Желтую Дженси, что сидела в своем уголке плаца, предсказывала будущее тем, кто бросал ей гильдейский жетон, и громко ругала тех, кто этого не делал. Когда я приподнял шляпу, проходя мимо, она не сделала ни того, ни другого, но постучала пальцем по своему носу и подмигнула мне. Я все еще думал, что это значит, когда мы с Нардо разошлись своими путями у рампы, ведущей к Шарлатауну.

Она проходила вдоль сточного канала, и в этом месте Черная Куча была слишком крутой, чтобы на ней строить, и слишком шаткой, чтобы в ней копать, поэтому справа от меня высилась лишь безжизненная темная масса. Через каждые десять шагов слева от меня на краю канала стояли металлические столбы, каждый из которых поддерживал несколько фонарей – часть с проволокой накаливания, часть с фитилями. Их установил Йонни после того, как стая падалюг отважилась полезть в ядовитую слякоть канала, чтобы тайком пробраться в город по нему. Тогда Перехламок был не так велик и больше страшился банд падалюг, но благодаря Йонни канал стал достаточно хорошо освещен, так что следующих налетчиков, пытавшихся провернуть этот трюк, заметили и перебили. Йонни был не первым фонарщиком, но уважали его больше всех остальных.

От этого я задумался про то, что Йонни передал нам приказы Хармоса, что мы должны шпионить на него, и что это значит, и следует ли мне чего-то опасаться из-за этого. (Или могу ли я что-то выиграть. Но после налета все чего-то опасались). Вопросы были как сеть черной колючей проволоки в моей голове, и я пытался извлечь из этого сплетения связные мысли, пока мои руки работали сами по себе.

Я работал над центральным столбом, у дальнего изгиба дороги, в тихом местечке, откуда Гильдейский холм выглядел лишь тусклым намеком на стену, возвышающимся над каналом, а огни 'Плаца скрывались за Кучей. Я стоял на лестнице, погрузившись глубоко в свои мысли, мои руки и лицо озарял свет. Только затушил последний фонарь на столбе, когда кто-то схватил меня за руку, сдернул с лестницы, и я рухнул ничком на дорогу.

Я приземлился уже полным животного страха и адреналина. Мои лестница и фонарный шест упали, и их пинками отправили в канал. Одна рука запуталась в лямке ранца с инструментами, а лазпистолет зажало между телом и землей.

Там, где я был мгновение назад, возник силуэт. Темный капюшон вместо головы, темная тканевая маска вместо рта.

– Ага, – сказал он. – Это Кэсс. Ты его сделаешь или я?

В спину мне врезался сапог, я закричал и забил ногами. Ранец наполовину торчал из-под моего тела, большой, неповоротливый, ловушка для руки. Моя правая рука металась туда-сюда. Шляпа свалилась.

– Неважно, главное, быстро. Времени у нас мало.

Раздался звук пистолета, покидающего кобуру. Снова в голову брызнул этот животный страх.

Оттолкнувшись ногами, я перевернулся. Оперся на одно колено, резко повернулся плечом вперед, так что ранец с инструментами крутанулся вместе со мной и налетел на человека в маске. Это застало его врасплох, он пошатнулся, потеряв равновесие, и не выстрелил. От того же движения ранец слетел с плеча, и я отчаянно затряс рукой, высвобождая ее из ремней.

Позади кто-то выругался, я повернулся, не вставая. Второй человек ударил сверху вниз ножом. Он бы выпустил мне кишки, если бы я вскочил на ноги, а так оцарапал острием лоб и кожу под волосами. Я схватился за рукоять ножа, с трудом пытаясь удержать его от обратного взмаха, а потом меня захлестнула ярость, я зарычал и рывком поднял себя почти прямо.

Мне недоставало силы, чтобы сразу вывернуть ему руку с ножом, и он все равно уже собирался схватить клинок свободной ладонью, но к этому времени я уже достал из сапога свой собственный нож. Первый взмах пришелся слишком высоко и только разодрал ему куртку, но когда он, в свою очередь, попытался перехватить мой клинок, то утратил равновесие, и я этим воспользовался – присел и нанес второй режущий удар слишком низко, чтобы его можно было поймать. Из такого положения мне удалось распороть ему внутреннюю часть бедра, там, где большая артерия.

Он тут же потерял ко мне интерес и упал, зажимая рану. Я развернулся и схватился за пистолет – длинноствольный лазер, который еще ни разу меня не подводил. Шагнул в сторону, вытащил его из кобуры, и в тот же миг заработал автопистолет с глушителем. Человек, которого я ударил ранцем, промахнулся: короткая очередь прошла в ширине ладони от меня. Прежде чем он успел сделать поправку, мне хватило времени, чтобы четырежды нажать на спуск. Я видел в темноте лучше, чем он, хотя и не совсем приспособился к ней после яркого света ламп, и к тому же он вырисовался четким силуэтом на фоне фонарного столба.

Он упал, не издав ни звука. Я почуял запах прожженной одежды и плоти сквозь гнилостное зловоние канала, а затем упал на одно колено и прицелился в третьего, который, видимо, думал, что раз он стоит поодаль от драки, ему не нужно доставать оружие. К тому времени, как он осознал свою ошибку, я выстрелил в него дважды. Он сделал три неровных шага и перевалился через край канала. Стаббер в его руке бесполезно громыхнул, пока он падал, но куда улетел снаряд, сказать было невозможно.

Лазерные лучи отпечатались у меня в глазах поверх размытых пятен, оставленных фонарями. Я потер глаза пальцами и попытался усилием воли ускорить прозрение. Выстрелов больше не раздавалось – что, все мертвы? Я оглядел дорогу впереди и за собой, держа перед собой пистолет. Хватка у меня была слабая, рука дрожала. Я стал копаться с ранце с инструментами в поисках чехла с лампой накаливания, которой я пользовался для работы вблизи. Где ж эта дрянная штуковина, знал же, что... а нет, вот она. При свете, испускаемой ею, сумрак развеялся, открылась совершенно обычная дорога – зернистый серый скалобетон, пятна лишайника, следы харчков. Два человека, один застрелен, другой истекает кровью. Он приподнял голову и посмотрел на свет, а через мгновение, когда крови вытекло уже слишком много, обмяк. Ему не хватило сил зажать рану, и, пока я смотрел, его руки соскользнули с нее.

Я убивал не в первый раз, но я не из тех, кто к этому привыкает. Или получает от этого удовольствие. Я стоял, пытаясь сложить какие-то слова и не зная, что говорить. Адреналин драки скис и пропал, и я просто стоял там и светил на этого человека, пока он не умер, а потом от цистерны Черной Кучи явилось двое охранников, услышавших тот последний выстрел стаббера. Они осторожно спустились к тому месту, где я по-прежнему стоял, дрожа и сжимая в руках пистолет и лампу.

Этих людей я не знал. Лица под масками были незнакомыми. Позже, через ополченцев городской стражи, я выяснил, кем они были, хотя и незачем было это делать. Наемный шлифовщик металла из ремонтной мастерской, что по дороге на Двухпсов, полупрофессиональный картежник из игорных притонов вокруг Циклоповой площади и оружейник из бойцовых домов Латунной Ямы. Это был тот, которому я выпустил кровь.

Но самое главное, что я не мог понять, зачем они пришли за мной, назвали мое имя. Они все продумали, удостоверились, что это именно я, проследовали за мной во время темнофазного обхода, чтобы напасть на меня в тусклом свете. Стража не знала, как так получилось, и я тоже.

Это было до того, как мы узнали про Нардо. Когда он вышел отлить в переулок за одним из постоялых дворов на Мертвом Проходе, на него напали двое. Нашли его только полчаса спустя, в пятидесяти шагах дальше по переулку и избитым почти насмерть.

Примерно в то время, как мы с ним разошлись у рампы, уходящей с Греймплаца, кто-то забросил кустарную дымовую шашку в спальный угол на Двенадцатичасовой дороге, который снимала Тэмм, и когда она, кашляя, выбежала из дыма, ее четыре раза пырнули ножом.

Мутноглаз бездельничал в туннеле, что вел от Красной Кучи к Циклоповой площади, и флиртовал с парой девчонок, которые работали в тамошних публичных домах, когда из двери вышел какой-то мужчина и дважды выстрелил ему в лицо. Убийца исчез в переулке, прежде чем ближайшая девушка успела закричать.

А Венц – Венц, который лучше управлялся с оружием, чем любой из нас – Венц лежал мертвым у шестичасового конца Хельмаврского моста через канал. Два человека в тканевых масках и с обрезами открыли перекрестный огонь, когда он проходил через тамошний уличный рынок. Он успел выстрелить один раз, а потом рухнул.

Никто не знал, в чем их план, и никто не знал, в чем причина. Никто не знал, выживет ли Тэмм, и были ли у Венца родственники, и сколько времени понадобится Нардо, чтобы снова прийти в сознание. Мы не знали, за что зацепиться, пока кто-то не заметил новый лозунг, написанный той же зеленой краской, на полпути к разрушенной водяной станции в Писцовой впадине.

ШПИОНЫ-ФОНАРЩИКИ ПОЛУЧИЛИ ПО ЗАСЛУГАМ.

И вот тогда-то мы все поняли, что то, что происходило в Перехламке, теперь было всерьез.

3: СТАЛЬНОГОЛОВЫЕ У ВОРОТ

– С каких пор это оружие фонарщика?

Тощий маленький лохмач, который ошивался в Оружейной, заговорил со мной впервые. И вообще это был первый раз, когда я услышал его речь. Обычно он просто присутствовал где-то на заднем плане, ходил в серой куртке орлокского шлакодобытчика и таскал коробки или развешивал занавеси от пыли, и я видел его только боковым зрением. А сейчас он смотрел на меня глазами-бусинками, которые как-то странно и неприятно отражали свет.

– С тех пор, как я решил его носить.

На ответ мне понадобилась пара секунд. То, что у меня сначала повисло на языке, звучало бы мягче. Если бросить в меня вопрос, я рефлекторно отступлю, отвечу вежливо, неважно, кто спросил и его ли это дело. Мне это не очень нравится, и я был рад, что успел себя перехватить.

– Я думал, вы должны быть популярными, – в глазах паренька все еще мерцал этот тараканий блеск. – Думал, все любят фонарщиков. Думал, вы никогда не имеете проблем и никогда не...

Весь этот треп звучал слишком наигранно для человека, которому мозгов не хватало связать больше трех фраз подряд. От этого я не почувствовал себя ни капли лучше.

Товик прервал его речь, появившись сзади и дав такого подзатыльника, что неопрятная голова качнулась вперед.

– Тихо! Пастью щелкать будешь, когда право такое заработаешь, личинка болтливая. Тебе велели убрать то дерьмо вокруг домкрата, а оно до сих пор там валяется. Если оно никуда не денется, когда я закончу с этим джентльменом, будь уверен, без шкуры останешься.

Лохмач бросил на меня еще один тараканий взгляд и удалился. Сзади на шее у него была язва, и сальные коричневые волосы слиплись от ее выделений. Каждый подульевик должен знать, как разбираться с болячками, кистами и сыпью, потому что здесь полно дряни, от которой их можно подхватить. Ну и зачем, спрашивается, заморачиваться из-за какого-то юнца, который даже язву не умеет прочистить?

Внезапно я осознал, что Товик говорит со мной.

– Извини, отвлекся. Можешь повторить?

Он махнул рукой.

– Не беспокойся насчет мальца. Он себе много воображает. Вот когда сможет перетащить ящик снарядов через комнату, не рассыпав на пол половину, тогда можно будет на него обращать внимание. Я говорю, давно не видел двухцветника. Вот и спрашиваю, он еще у тебя?

Он заглянул под стойку, в бронированные ящики, где хранил боеприпасы для автоганов. На минуту у меня упало сердце – я вдруг понял, что даже не знаю, смогу ли купить здесь подходящие боеприпасы. Когда слишком долго пользуешься лазерным оружием, о таких вещах забываешь. Потом он крякнул и выпрямился с двумя коробками в руках.

– Это хорошая идея, запастись как следует, – сказал он, пересчитывая патроны. – Говорят, что не все торговые караваны так уж горят желанием сюда приходить.

– Налет.

– Ага, налет, – он осмотрел один из патронов и закрыл вторую коробку. – Слово всех проблем. Люди думают, стоим ли мы такого риска.

Секунду мы стояли в мрачном молчании. Товик его нарушил.

– В общем, не трать больше, чем требуется. Внизу по дороге на Сияющие Обвалы есть кузнец, который клянется, что может подделать патроны Эшеров так качественно, что твоя пушка их от настоящих не отличит, но ты постарайся загружаться настоящими боеприпасами сверху, пока возможно.

– Кстати говоря... – сказал я, и на миг вернулась тишина.

– Я могу дать тебе чуток пристреляться, Кэсс, чтоб рука вспомнила, – осторожно сказал Товик. – Но не как обычно. Я не могу это просто поставить на счет. Извини, но в такой ситуации...

Он не закончил предложение и молчал, пока я не сделал лицо, как будто так и надо, и выложил гильдейский жетон. У Товика раньше была привычка выдавать фонарщикам по несколько бесплатных снарядов и записывать их на счет отцов города. Похоже, этот обычай пошел в то же место, что и многие другие вещи после налета.

– Оставь мне свой пистолет, Кэсс. Я хотя бы заряжу его за счет заведения.

Таким образом он извинялся. Пистолет висел на моем бедре достаточно высоко, так что я быстро вытащил ячейку и передал ее Товику. Пробормотав ремесленный заговор на счастье, он воткнул ее в зарядник. Я подумал, не сказать ли еще что-нибудь, потом пожал плечами и понес двухцветник мимо стоек и куч оружия («Изьято у приступников, придлагай цену, используй на свой риск», гласила табличка, лежащая на одной из них) в маленький тупиковый коридор, который Товик отгородил, оснастил мешками с песком и облагородил названием «стрельбище».

«Двухцветником» Товик прозвал единственное длинноствольное оружие, которое у меня было, и я перенял прозвище, так как другого названия у него не было. Это был гибрид, который я сохранил с тех пор, как ездил с караванами по большим торговым путям. Заплатил за него немало. Ложа и коробка у него были производства дома Делакью. Они скорее воры и шпионы, чем воины, и их оружие идеально для таких, как я. Оно компактное, удобное, сделано так, что его можно быстро достать и легко хранить, и не мешается, когда надо двигаться быстро и тихо, или залезть повыше, или спускаться по узкой трубе.

А с другой стороны, Перехламок находится не под территорией Делакью. Я в общем-то был поблизости от их владений в Городе-улье лишь раз в жизни, еще при живых матери и сестре. Лет мне тогда было мало, а Танни еще меньше, и уж не знаю, кто из нас больше боялся Делакью с их большими, бледными как грибы головами, утопающими в воротниках этих длинных плащей-мантий, которые они носят, и с маленькими блестящими глазами того же цвета, что их кожа. Они издают такой тихий звук, который легко спутать с шелестом их одежд, пока не поймешь, что это на самом деле их голоса.

Нет, когда видишь в Перехламке людей из Города-улья, то это ярко выделяющиеся женщины-бойцы дома Эшер с косами, нарядами, кричащими цветами, или амбалы дома Голиаф, которые орут друг на друга и бряцают металлическими браслетами на толстых руках. Или эти синеглазые, в красных банданах, из дома Орлок, с рубленым акцентом, от которого кажется, что они обо всем говорят с отвращением. Но вот похожую на вздохи речь Делакью слышишь нечасто, а боеприпасы их производства видишь еще реже. Дома держат своих людей раздельно – потому-то они и выглядят по-разному, и одеваются, и говорят – и снарягу тоже. Пушка Делакью без боеприпасов Делакью – это просто балласт.

Поэтому уже вскоре после того, как я попал в Перехламок, стало ясно, что оружие это надо немного доработать. Венц воспользовался услугами одного кузнеца из гильдейского бункера, что на полдороги от Чащобы, и работа, которую тот проделал, стоила утомительного пути туда и обратно. Он снял затвор и ствол с какого-то неуклюжего оружия с длинным прикладом, которое, как он сказал, принадлежало охраннице каравана дома Эшер, потом обрезал ствол и поколдовал над затвором, чтобы они подходили к основе Делакью. Когда я впервые взвесил гибрид в руках, я едва ощутил разницу. Он по-прежнему был удобным, как оружие Делакью, но стрелял, как оружие Эшер – быстро и ровно, с отдачей, но без этого резкого задирания ствола вверх, как пушки Голиаффов и Кавдоров, и питался эшерскими боеприпасами как миленький.

Единственным признаком его смешанной родословной была расцветка, из-за чего он и получил от Товика такое прозвище: ровная матовая чернота от старого оружия Делакью, яркое искристое серебро от эшеровских затвора и ствола. Я все хотел сделать его тусклее с помощью смазки, как это делают бандиты, но чем больше разрастался Перехламок, укрощая дикие земли вокруг себя, тем меньше и меньше я нуждался в двухцветнике, и в конце концов просто стало лень его доставать.

А вот теперь пришло время. Слишком давно я последний раз держал его в руках, не говоря уже о том, чтобы стрелять из него в гневе. Я хотел напомнить своим рукам и глазам, каков он на ощупь и как он работает. Просто я подумал, что надо об этом вспомнить.

На ощупь он был хорош, а работал еще лучше. Люди, которые говорят, что можно быть либо по лазерам, либо по пулям, что можно уметь стрелять из одного, но не из другого, они все брешут. Не слушайте их. Мне казалось, что отдача у него была сильнее, поэтому из-за чрезмерной компенсации первая очередь ушла в сторону, но потом включились рефлексы, и двухцветник стал выдавать быстрые плотные очереди. Я упер приклад в плечо, и ряды отверстий пошли вверх по полоскам плас-листов. К тому времени, как от магазина осталась половина, я уже привычно попадал в мишени, а когда он щелкнул, опустев, я продырявил нарисованное яблочко. Я работаю с инструментами, у меня руки механика. Не думаю, что смог бы справиться с одной из чертовски громадных пушек голиафских банд, но если дать мне точный инструмент вроде двухцветника, я буду стрелять из него не хуже. Я вышел со стрельбища с пустым магазином, запахом кордита и настроением куда лучше.

– Я думал, вам не надо носить оружие.

О, какая радость, снова он. Облокотился на ящик, полный отремонтированных стволов для лазеров.

– Думал, вам не надо кипишиться насчет банд и всего такого. Думал, вы, люди... это... ха. Ну.

Третье предложение подряд по-прежнему ему не давалось, но, судя по ухмылке, это его не беспокоило.

– Надо двадцать минут, чтобы ячейка нормально зарядилась, Кэсс, – окликнул Товик с другого конца лавки. – Знаешь что, не трать тут время зря, слушая этого недомерка. Просто заходи обратно, когда пойдешь к воротам, и все будет готово.

Лохматый паренек самодовольно посмотрел на меня, как будто утер мне нос. Я его проигнорировал. Возле лестницы у меня заиграли нервы, и я дважды проверил двухцветник и трижды – что нож на месте в сапоге, прежде чем спуститься. Я остановился в тесном уголке, где лестница обходила неправильный угол, снова проверил оба, и только тогда вышел.

Я давно оттягивал поход в бункер, и до нынешнего момента для этого было много поводов. Мрачное совещание с городской стражей касательно нападений, визит в крематорий у начала дороги на Глубокую Камеру, чтобы посмотреть, как троих убитых мной людей обратят в пепел для удобрения плантаций Кишкодера. Когда я вернулся в свое жилище, то поспал совсем немного и сидел всю темнофазу, затачивая нож, приделывая крюк к новому фонарному шесту и начищая двухцветник. Все это хорошее дело, которое занимает мозги, но вот оно закончилось, и по пути в бункер я уже никак не мог отделаться от мыслей о том, что случилось с остальными.

Шпионы-фонарщики получили по заслугам.

Шпионы-фонарщики.

Кто-то объявил нам войну. Кто-то знал, о чем нас попросили, и только духам стоков ведомо, как. И кто-то заказал нас.

Они целились в нас или в отцов города? Вода ведь для всех, не только для богатых. С этим ли все связано? Я подумал о том, как Нардо прятал флягу с водой, когда мы возвращались с обхода. Но ведь все знали про то, что фонарщики получают водяной паек, разве нет? Я не помнил, чтобы этим кто-то возмущался. Мы были фонарщиками, и все в Перехламке знали, чем мы занимаемся. Как же дошло до такого?

Я похолодел, когда вспомнил, как Желтая Дженси подмигнула мне тем вечером на Греймплаце. Я думал, она просто не хочет рассказывать мое будущее, но что, если я ошибался? Я поискал ее, лязгая сапогами по металлической решетке, из которой состоял пол Греймплаца, но ее закуток был пуст.

Внезапно все вокруг опустело, Перехламок стал городом незнакомцев. Ни Нардо, с которым можно выпить, ни Йонни, с которым можно поговорить. Кислолицый маленький лакей в бахромчатом жилете из выделанной крысиной кожи сунул мне лист с приказами, а когда я попытался задать ему вопросы, пролаял, что работа никуда не делась.

Это было неправильно, все было неправильно. Я поплелся назад через Греймплац, смяв в кулаке нечитанную грубую желтую бумагу. Мои костяшки побелели на темном металле нового фонарного шеста.

Два других фонарщика, мои друзья, лежали в палатах костоправов за Красной Кучей и истекали кровью сквозь повязки. Еще двое были мертвы и ждали своей очереди у огненной ямы.

Греймплац был не таким, как должен быть. Я недоумевал, почему не заметил этого раньше. Теперь дело было не только в тишине и настороженной угрюмости. К тому времени, как я прошел 'Плац наполовину, я заметил, что дело было во мне.

Дженси по-прежнему отсутствовала. Огненные жонглеры, что выступали для путешественников, приходящих по дороге Высокородных, остались без зрителей, которые смеялись бы их кувырканиям и бросали всякие безделушки, и поэтому они сидели у маленького газового огонька и наблюдали за мной. Я слышал, как кто-то плюнул мне вслед. Громилы у притонов для избранных в дальнем конце 'Плаца пристально оглядели меня, скрестив руки на груди, а когда я завернул в аллею Братств, рядом невесть откуда появился едва знакомый мне странствующий картежник, пробормотал «За кем ты следишь для них, Кэсс?» и исчез в толпе. Я чувствовал на себе взгляды. Я привык, что меня узнают и приветствуют, но это было совсем другое, враждебное чувство, от которого холодела кожа. Я усилием воли заставил себя выпрямиться, поправил шляпу, подтянул плащ и пошел вверх по извилистой лестнице к Оружейной так быстро, как позволяло достоинство.

Лохмача нигде не было видно. Товик сидел на корточках у дальней стены перед расстеленной на полу грязной холстиной. На ней было разложено несколько разных видов оружия, настолько побитого и грязного, что оно могло принадлежать падалюгам, а с другой стороны, скрестив ноги, восседал Дренгофф-браконьер. Он ухмыльнулся, когда я вошел, отчего его сальная борода разъехалась в стороны и сквозь нее блеснуло полдюжины желтых зубов.

– У меня тут неплохой груз, Кэсс! Пришлось потрудиться. Чертовски опасная у нас работенка, а?

Дренгофф любил притворяться, будто он некий вольный боец, который бродит среди банд и охотников за головами и сражается с отбросами подулья за добычу. Не было секретом, что он проводит большую часть времени у дороги на Тарво с флягой пойла и следует за бандами на почтительном расстоянии, дожидаясь драки, где могут потерять что-либо ценное. Нечасто бывало, чтобы я предпочел его компанию более респектабельным жителям Перехламка. Наверное, нервы у меня расшалились хуже, чем я думал, потому что я сел на ящик рядом с ним.

– Попал в очередную драку, Дренгофф?

Поощрять его мне не хотелось, поэтому ничего больше я не сказал.

– Их вокруг все больше и больше, Кэсс, – довольно сообщил он. – Много народу сюда приходит. И ближе к Перехламку, чем я когда-либо видел. Не только мы потеряли свою воду, так ведь выходит?

Я через силу кивнул.

– За все дам три с половиной, Дренг, – вставил Товик. – И не пробуй торговаться, они прямиком пойдут в утиль на переработку. А тесаки я не беру. Попробуй сбагрить их Каппитту на литейный двор, он может взять их на переплавку, даст одну пятую жетона. Кэсс?

Он перебросил мне ячейку для пистолета, которая мигала зеленым огоньком, показывая, что полностью зарядилась.

– Товик? – сказал я и кивнул. Мы переместились к стойке, оставив Дренгоффа морщить лоб над своей добычей. Видимо, он пытался посчитать, сколько бухла он сможет за нее купить.

– Ты что-нибудь слышал? – я понизил голос. – Что говорят насчет фонарщиков, чего я не знаю?

Долгое мгновение он смотрел на меня.

– До прошлой темнофазы прошел слушок, что вы делаете больше, чем просто следите за лампами. Недомерок чуть не лопался от новостей. Он сказал, что все знают, что вы скоро станете ушами и глазами отцов, если уже не стали.

Под моим пристальным взглядом он пожал плечами.

– Не думаю, что в это так уж сложно поверить. Вы же везде повсюду, все время, а отцов невзлюбили с тех пор, как водяные пайки урезали. А за то, что они выдают, теперь еще и больше требуют. Воды все время становится меньше, и никто не знает, откуда придет пополнение.

Я подумал о том, что говорил мне Йонни, и прикусил зубами щеку изнутри.

– Кто-то в бункере говорил, что водяная дань, которую взимают, чтобы пропустить людей в ворота, идет прямиком в личные заначки отцов, и никто другой не может ее купить ни за какие деньги. И еще я слышал разговоры, что последнюю пару светофаз отцы пропускают сквозь ворота бандитов. Ты про это что-нибудь знаешь?

– Я только делаю свою работу. И все.

Это было лучшее, что я смог из себя выжать, и во рту от этих слов остался гнилой привкус. Но что я еще ему мог сказать?

По тому, как Товик крякнул и отошел обратно к Дренгоффу, я понял, что каким-то образом напортачил, пропустил некий шанс. Я пытался придумать, что бы еще сказать, а тем временем Товик бросил пару гильдейских жетонов на холст. Они исчезли в пухлой грязной руке, и старый браконьер снова заговорил со мной.

– Что у тебя, Кэсс? Все обходы, да? Ага, там снаружи опасно, ну ты знаешь.

Я поборол дрожь.

– А что у тебя, Дренгофф? Что ты про нас слышал?

Его взгляд стал подозрительным.

– О вас?

Он поглядел на меня и Товика, надеясь отыскать в наших лицах подсказку, чтобы сказать то, что мы хотели услышать. Товик фыркнул и стал сгребать железо, за которое заплатил, а я сделал свое лицо картежника.

– Будут проблемы, вот все, что скажу, – через миг сказал он. – Придется следить за спиной там, где раньше было безопасно. Нельзя позволять себе убирать руку с кобуры. У дальних городков вода кончается еще быстрее, чем у нас. И дело не только в людях, – он сменил тему. – Ты сегодня за стены выходишь, Кэсс?

– Эм, – я моргнул и расправил желтый лист, который по-прежнему был у меня в руке. – Да. Прожекторы у ворот и полдюжины лампочек по дороге на Тарво.

Мои мозги опять на полшага отстали от языка. Рассказывать свой маршрут. Умница, Кэсс. Но если Дренгоффу и не терпелось выбежать наружу и продать меня с потрохами, он этого не показал. Он снова посмотрел на жетоны в своем кулаке и кивнул.

– Будь там осторожен, Кэсс, – только и сказал он.

Эту светофазу Перехламку предстояло провести в полумраке. Большие дуговые светильники включились с центрального щитка, но осветить меньшие улицы и переулки мог только я, и меня ни за что не хватило бы на весь город. От этой мысли я ощутил прилив необычного, озлобленного удовлетворения. Раз уж эти неблагодарные ублюдки напали на своих фонарщиков, пусть посмотрят, каково им придется, когда в светофазу будет гореть только одна из дюжины ламп. Я вынашивал в себе эту кислую мысль, когда оставил город в тени и пришел к шестичасовым воротам. Мне хотелось поскорее занять руки честным трудом, но если в прошлую светофазу у Кишкодерских ворот было плохо, то здесь было еще хуже.

Даже на расстоянии пятидесяти шагов я слышал отчаянные вопли толпы снаружи и ответный рев привратников, более низкий, чем обычно, чтобы запугивать и командовать, так, как научили их боссы. Когда я приблизился, из гущи шума начали пробиваться отдельные голоса – крики боли, смешанные с гневом и горькой мольбой. Лязг ворот, через которые пропустили горстку тощих фигур. Крики детей. Меня снова пробрал озноб.

Над воротами, вдоль парапета, тянулся толстый металлический поручень, на который опирались жаркие желто-белые прожекторы, готовые метнуть здоровые резкие лучи через заваленный мусором пол старого купола на дорогу, ведущую к Тарво. Настолько яркие, что они ослепят любых бегущих к воротам врагов и превратят подступы в тир для стрелков на стене. Прожекторы шестичасовых ворот были последним, что видели в своей жизни многие падалюги и разбойники.

Три центральные лампы не работали. Крайние были в порядке, и в их отсветах я видел, как привратники двигают их взад-вперед, направляя вышибал внизу. Но парочка из них уже начинала мигать и запинаться, и если это вовремя не исправить, они перегорят, и если это случится, то они будут остывать несколько часов, а до тех пор с ними невозможно будет работать. Прожекторы на воротах были любимчиками Венца, но я достаточно знал о них, чтобы справиться с проблемой.

Я был на середине лестницы, ведущей на вершину ворот, когда как следует разглядел привратников и остолбенел.

– Приветики, человечек в шляпе, – раздался голос с вершины лестницы. Тройной блеск в сиянии фонарей на воротах: отделанные металлом сапоги, яркие цепи на теле и руках, непонятные глянцевые пятна на бритом черепе.

– А шляпа-то какова, – сказал бандит из Голиафов. – Молодец, что носишь такую шляпу. Наверное, тяжеловата она для такого маленького человечка.

Он немного отступил назад и дал мне подняться по лестнице, потом без предупреждения схватился за мое запястье и затащил меня наверх. Он вообще-то был на полголовы ниже меня, «маленького человечка», но в доме Голиаф людей меряют по мускулистости, и хотя у меня длинные пальцы, я бы вряд ли смог сомкнуть их вокруг его бицепсов. Или шеи. Он ухмыльнулся мне. Ему недоставало примерно трети зубов, а десны были испещрены шрамами. Наверное, когда-то он неумело попытался вставить металлические зубы и напортачил. Очень немногие доки в подулье знают, как это провернуть, но полно тех, кто пытается вставить их самостоятельно.

Я поднял взгляд от его зубов, избегая глаз, и осознал, что блестящие пятна на голове – это не следы болезни, а татуировки, кляксы металлических чернил под кожей.

– Стальноголовые! – радостно пророкотал он, когда увидел, куда я смотрю, и шлепнул себя ладонью по голове. – Знакомься, маленький человечек, мы ваша новая охрана. Лучшие люди дома Голиаф на страже закона в маленьком Перехламке.

Мне говорили, что «маленький» – это худшее оскорбление, которым один Голиаф может обозвать другого. Когда они приходят в подулей, сбиваясь в банды и ища удачи, они постоянно так называют всех нас.

Товик упоминал, что сюда привели бандитов, и я об этом особо и не думал. Берсерки или Проклятье, ну, может, Бритвы или Зубоклацы. Какая-нибудь из тех банд, с которыми можно вести дела. Но Стальноголовые! С их-то репутацией! И кто это сделал?

Понадобился выстрел, хор криков внизу и еще три секунды созерцания ухмылки Стальноголового, чтобы я решил, что сейчас не время задавать вопросы.

– Фонарщик! – заорал я поверх гула. – Пришел чинить прожекторы! Они нуждаются в ремонте!

Мне приходилось напрягаться, чтоб меня услышали, но Стальноголовый, похоже, не прилагал никаких усилий. В его бочкообразной груди, должно быть, скрывалась та еще пара легких. Он демонстративно поклонился и препроводил меня на парапет, все время ухмыляясь. Там было еще полдюжины Стальноголовых, все они посмеивались, принимали позы, смотрели сверху вниз на толпу у ворот и поигрывали оружием.

Работа была легкая, но они ее усложнили. Кто-то, кому не хватало места на стене, пнул в сторону коробку, внутри которой провода расходились к разным лампам, так что одна сторона смялась, и изнутри с треском летели искры. Я нахмурился, слыша, как окованные металлом сапоги Стальноголовых лязгают туда-сюда по проходу, и решил, что лишь слепая удача пока не дала электричеству поразить металл и зажарить всю эту шайку. Фонарщики довольно часто такое видят.

Разобраться с коробкой – дело нехитрое, у меня в ранце был чистый и неповрежденный стыковочный хомут. К тому времени, как я его достал, один Стальноголовый якобы случайно ударил меня коленом в ребра, пока я сидел на корточках, а другой, опять же как бы случайно, едва не припечатал мне пальцы сапогом, но я успел их отдернуть. Они глядели на меня и гоготали, и похоже, даже не заметили, что я отключил энергию, чтобы заново подсоединить провода.

А вот толпа заметила. Без яркого света прожекторов они могли меня разглядеть – парапет был не такой уж высокий – и крики стали такими же, как у ворот со стороны подъемника.

– Фонарщик! Впусти нас! Поговори с ними!

– Ты! Я тебя видел, ты всегда тут ходишь! Пропусти меня внутрь! Не пожалеешь! Не пожалеешь, если я тебя не поймаю на дороге одного, ты, жалкая крысиная морда! Впусти меня!

– Пожалуйста, скажи этим людям, скажи, что у меня достаточно воды для них, она просто в моей норе, только впустите меня и дайте поесть, и я за ней схожу...

Кроме одного.

– Кэсс! Я знаю тебя! Синден Кэсс! Мы встретились на тропе! Я Эннинг! Ты помнишь меня, не притворяйся! Мои братья прошли, они уже в Перехламке, они там со своими семьями, ты можешь хотя бы передать им весточку? Поговори с ними, Кэсс, их зовут...

Но к тому времени уже слишком многие услыхали мое имя и подняли гам. Я лихорадочно доделал работу до конца, ругаясь и не успевая убирать волосы с лица. Все, что я хочу – это делать свое дело, продолжал я говорить им настолько тихо, что едва слышал свой голос. И все. Я никак не влияю на привратников, и взимание дани водой – не моя идея. Даже в Перехламке она заканчивается, почему бы им не попытать удачу выше или ниже по улью, где ее может быть больше? Это не моя проблема.

Даже когда прожекторы включились и громилы со стрелками отогнали толпу назад, даже после того, как трое Стальноголовых эскортировали меня из ворот и повели к дороге на Тарво, все равно это были единственные слова, которые я мог сказать.

Я ничего не могу сделать. Я не могу дать вам то, что вы хотите. Это не моя проблема. Это не мое дело.

Я ушел прочь.

4: КРЫСИНАЯ НОРА

Стальноголовые подождали, пока я закончу первую работу – обыденную починку проводки в фонаре на перекрестке, а потом, лыбясь, похлопали меня по плечу, якобы нечаянно пихнули и без дальнейших слов двинулись обратно к Перехламку. Стоя в свете фонаря, я огляделся.

Перекресток находился в высоком помещении из покрытого пятнами серого скалобетона. Выступающая из потолка надо мной опора была увешана трупами падалюг и преступников, подвешенными стражей Перехламка. (Настоящей стражей Перехламка, поправил я себя. Стальноголовые! Я не хотел и думать об этом). Впереди был туннель, поворачивающий налево, где он встречался с рампой, идущей на Сияющие Обвалы, а там проходил через три-четыре ветхие несущие стены, соединялся с маленьким ломаным переулком под подъемником и вливался в дорожную трубу на Упырью Излучину. Еще три пути зигзагами уходили через столь же обветшавшие жилкомплексы с правой стороны. Один спускался на уровень ниже, возвращался назад и уводил к череде препятствий – ловчих ям и наблюдательных площадок – которая защищала грибные и слизевые фермы Кишкодера. Второй изгибался в другом направлении, поднимался на три уровня и выходил на плоскую равнину пустого скверноземелья, где стояли старые мануфактории, полные зловонной металлической пыли и труб, протекающих токсинами.

Третий был дорогой на Тарво, которая освещалась и патрулировалась совместно Перехламком и Берсерками, орлокской бандой, которая завладела Тарво. Я глубоко вдохнул, бросил взгляд на усыпанную трупами опору полуразрушенного моста наверху, и начал идти.

Работа, вот что мне нужно, хорошая работа, чтоб спина гнулась, а мозги прочищались, чтобы все это вышло из моего разума. Все эти проблемы доказали точку зрения, которой я уже давно придерживался. В подулье оно того не стоит, привязываться к людям. Нужно всегда уметь просто повернуться и уйти прочь. Уйти от водяных бунтовщиков. От тел остальных фонарщиков. От города, где ты никогда больше не увидишь мать и сестру, или от норы, где твой отец...

Я потряс головой, чтобы прочистить ее. Вот что случается, когда позволяешь вещам задевать тебя за живое. Вместо этого я уставился вперед.

Я знал лазейку, при помощи которой можно было бы обойти основную дорогу, и, судя по сцене у ворот, держаться от нее подальше было бы здравым решением. Не хотелось мне повстречать еще одну толпу, твердо намеренную попасть в Перехламок, тем более что мой эскорт благополучно свалил. Я припомнил слова Дренгоффа о том, что за пределами города появились проблемы, а потом выкинул их из головы. Кому мне верить? Ему или телам, висящим над перекрестком? Перехламок вычистил ближнее скверноземелье. Этим он славится. Черт, да я и сам – часть этой славы. Никто не знал другого города, который бы нанимал людей вроде меня, чтобы мы снова заставили старые осветительные приборы улья работать, хотя во многих местах нас теперь пытались копировать. Приносить свет, чтобы зверям было негде спрятаться и разбойникам негде укрыться. Перехламок и его фонарщики.

Перехламок и его фонарщик. Единственный. Я. Мне пришлось снова отогнать эти мысли.

Работа. Надо чем-то занять руки. Я уже на треть прошел дорогу, которая раньше была чем-то вроде высокого туннеля для доступа к жилым уровням, заброшенным в незапамятные времена. Освещение было хорошее, через каждый десяток шагов – по работающей лампочке, и я двигался быстро. Непривычно было идти с шестом и двухцветником, поэтому я экспериментировал с разными способами их ношения. Шест в одной руке, пушка на другом плече, ранец и лестница... нет. Шест и пушку сюда, ранец пониже, ближе к бедру? Я прошел еще три шага и понял, что сейчас это все свалится наземь. Это было хорошее занятие, оно отвлекало. Это была моя работа.

Я нашел расклад, который мне понравился – шест и ранец на одной стороне, двухцветник на перевязи ниже – и поправлял ремни и шляпу так, чтобы было удобнее, когда увидел руку и замер на месте как статуя.

Это была рука взрослого человека. Или не человека. Кожа была серая, как панцирь чеши-червя, уже расползалась от гниения, и на двух пальцах не было мяса. Двух из шести. Большой палец был длиннее, чем все остальные, и суставы у них были странные, угловатые. Я медленно шагнул ближе. Лишенные плоти пальцы выглядели обглоданными, кто-то расколол кость, чтобы добраться до мозга. На ногтях запеклось что-то темное. Все знают, что падалюги едят себе подобных, когда им не удается поймать чистокожих людей.

Я глубоко вдохнул и уронил ранец, чтобы схватить обеими руками двухцветник. Видно было, что руку кто-то таскал взад-вперед по неровному полу, оставив следы из запекшейся крови. Может быть, он пытался что-то написать, нарисовать? Я не мог сказать. Я прислушивался как мог, но не мог уловить ни звука.

Новый расклад. Ранец на спине, фонарный шест заткнут за его ремни, чертовски неудобно, но зато обе руки остаются свободны, чтобы держать двухцветник. Лучше перебдеть, чем недобдеть, и все такое прочее. Я сердито уставился на руку, как будто мог напугать ее в отместку за то, что она заставила меня нервничать, и снова отправился в путь, играя у себя в голове в вопросы-ответы. Скверная это была игра.

Если тут проблемы с падалюгами, то отцы ведь должны были попытаться их уничтожить?

Конечно, должны, ведь не то что бы в Перехламке так мало бойцов, что им пришлось заманить в стражу банду головорезов из дома Голиаф.

Но если была такая активность на дорогах, ведущих в Перехламок, то наверняка кто-то на это наткнулся и поднял тревогу?

Ну конечно, тут бы ее и услышали поверх криков и плача у ворот, и мы же точно знаем, что любые норные жители, которые перлись по этой дороге и наткнулись на засаду падалюг, запросто бы ее пережили, чтобы о них сообщить.

Ха! – сказал я себе, поднимаясь по туннелю, который поворачивал направо и резко уходил вверх над давно слежавшимся обвалом, где какая-то добрая душа много лет назад высекла ступени. Ха! Если им кто и встретился, то он уже давно не здесь. Падалюги не бросаются друг на друга, если только не в край голодны.

Все это знают, сказал я себе, пробираясь по дальней стороне склона. И это практически гарантирует, что любые падалюги, все еще скрывающиеся неподалеку, в край голодны.

Пока я стоял и думал об этом, сзади донесся какой-то звук. Тихий и отдаленный, может, ничего более серьезного, чем небольшой обвал или какой-нибудь мелкий зверек подулья, но этого было достаточно, чтобы инстинкт принял решение вместо меня: я снова двинулся в путь.

Ступени, спускающиеся по другой стороне кучи, уходили гораздо глубже первоначального уровня туннеля, до камней, которые возвышались, как гать, над химическим болотом. Воздух здесь обжигал глаза. Примерно через сто шагов тропа вновь начинала подыматься к дороге на Тарво. Я быстро выбрался из химической вони и уже медленнее пошел по более простому пути, минуя один уровень полуразрушенных, переплетенных коридоров за другим. Я пытался двигаться и дышать как можно тише, прислушиваясь, не раздастся ли позади еще какой-нибудь негромкий звук. Разумеется, я понимал, что мое воображение разыгралось от нервов, но это ведь не значит, что кроме воображения я ничего не слышал? На земле больше не было следов падалюг, единственные отметки, которые я видел, были аккуратно вырезанными и раскрашенными знаками, указывающими направление к дороге на Тарво, и это меня устраивало.

Мое настроение стало оптимистичнее, и я снова задался вопросом: разве не правда, что я провел приличный кусок жизни до Перехламка, путешествуя так же, как сейчас, и от этого мне вовсе не стало хуже (наоборот, я стал искусней и богаче)?

Конечно, ответил я, и это было потому, что у меня хватало ума всегда путешествовать с большим караваном и не сваливать на безлюдную тропу в одиночку.

За спиной снова раздался стук упавшего камня. Не падалюга, но и не мое воображение. Я стиснул двухцветник с такой силой, что пальцы заныли. Я нашел, чем отвлечься от мыслей, и это хорошо, но теперь нужно отвлечься от того, что меня отвлекает. Я чуть ли не бегом кинулся к трубе в верхней части тропы и, подтягиваясь одной рукой, взобрался вверх по лестнице, к знакомому зеленоватому свету ламп над дорогой Тарво. Поднявшись, я попятился от лестницы, наставив на нее двухцветник. Наконец, мой пульс успокоился, и я удостоверился, что по ней ничего не поднимается. Давненько я не испытывал такой радости от того, что закончил очередной этап обхода.

Зеленоватые цепочки ламп делали дорогу на Тарво одной из самых хорошо освещенных, и, стало быть, безопасных, но жрали электричество как полные ублюдки. Дорога зависела от толстого электрокабеля, который Берсерки отбили у своих соседей Эксеров, банды отступников из дома Ван Саар. После трех светофаз жестокой, хотя и небольшой войны за территорию единственный выживший Эксер сбежал по дороге на Глубокую Камеру, лишившись одного глаза и большей части снаряжения, и с тех пор его никто не видел. Теперь Берсерки сдавали кабель в аренду Тарво, а Тарво заключил сделку с Перехламком, и вот я здесь, работаю на кого-то из них или на всех сразу, насколько я мог сказать и насколько это меня интересовало.

Я хорошо умею подключаться к кабелям, наловчился с тех пор, как разбивал лагеря во время своих путешествий. Я все еще нервничал из-за находки руки, но после того, как я увидел огни, движущиеся на мосту (Берсерки ни за что бы не оставили свой пост, где взимали пошлины за переход, неважно, засуха или нет), у меня прибавилось уверенности. Это хорошее место, оно в хороших руках. Берсерки были одной из самых крутых банд по эту сторону Лощины Комы. Зря я боялся.

Эта мысль подняла мне настроение, пока я светил вокруг фонарем. Кто-то, возможно, Тэмм, слишком расточительно распределил лампы у моста через Черпальный канал, и мощности на все не хватало. Само местное подключение к главному кабелю было более-менее в порядке, несмотря на некоторые халтурно сделанные узлы (точно Тэмм, к ее работе с тонкими компонентами я прикопаться не мог, но вот кабели она соединяла отвратительно), но нужно было подвести резервный провод. Никаких проблем.

Я пошел вдоль кабеля Тэмм, который уводил с дороги, и пролез за ним сквозь широкую трещину в рокритовой стене, ограничивающей дорогу с одной стороны. Из-за этого мы порой ругались – Тэмм терпеть не могла, когда я устанавливал что-то слишком высоко, куда она не могла дотянуться, а я терпеть не мог, когда она упрятывала что-то в места, куда я не мог пролезть. Я пытался протиснуть себя и свой ранец вглубь трещины, когда услышал голоса за спиной, у лестницы, по которой я взобрался. Понадобилось мгновение, чтобы понять, что они говорят, и тогда я застыл на месте.

– В смысле, ты его не видишь? А как он тогда прошел мимо нас?

– Может, рванул со всех ног до моста. Честное слово, он нас услышал. Потому-то и вел себя так тихо, когда поднялся, чтобы не спалиться.

– Ну давайте и дальше базарить, как идиоты, чтобы себя выдать? – прошипел первый голос. – Пошли, найдем его, пока он не добрался до моста, раз уж он туда идет. Не хочу лезть под прицелы Берсерков. Вы слышали Хелико в светофазу – к бандам не лезть, пока не разберемся с Перехламком.

Я был прав. Они следовали за мной. Охотники на фонарщиков.

Если они боятся, что я лежу в засаде и жду их, хорошо. Этим они дают мне приличную фору. Я уж точно не смог бы пробраться мимо них и дойти до моста через Черпальный канал, но благодаря кабелю Тэмм я знал, что этот лаз куда-то да выйдет. Страх помог мне протиснуться через расщелину, подцепив ранец фонарным шестом и волоча его за собой, и теперь я был внутри толстой двойной стены. Но этого мало. Если меня услышат, а я еще буду здесь, то я окажусь в ловушке, и мне кранты. Я выдохнул и полез дальше, следуя за кабелем Тэмм, пока не выбрался из полости через еще одну большую трещину.

Когда выходишь из стены или люка, ландшафт подулья часто неожиданно меняется. Я внезапно оказался между двумя огромными жилблоками, на шатком трубопроводе едва шире меня, который висел над темной пропастью, уходящей далеко вниз. Но именно по нему проходил кабель, и значит, здесь был путь к спасению, поэтому с помощью троса и крюка на конце шеста я перебрался на другую сторону и проник в еще одну полость между другой парой двойных стен. Расстояние между ними было небольшое, едва хватало места, чтобы я мог вытянуть одну руку, и даже это тесное пространство было загромождено. Свет фонаря отражался от труб, стоек и перекладин, серебристого металла с пятнами старой ржавчины, а сапоги утопали в том, что обычно накапливается на полу в нехоженых закоулках подулья. Пыль, ил, кусочки металла, мусор, мелкие косточки, соединенные старой паутиной или тонкими как бумага лоскутьями кожи.

Я отцепил от пояса трос, выключил фонарь и замер, не издавая ни звука. На миг мне почудились голоса на другой стороне пропасти, которую я только что пересек, и я спросил себя, какого черта не подумал об охране перед тем, как припереться сюда.

Да ни о чем я не думал. Слишком рад был тому, что можно убраться подальше от ворот и от Стальноголовых, и без задней мысли побрел по маршруту, который был мне так привычен. И что я вообще должен был делать, попросить Стальноголовых остаться со мной?

Ну, возможно, и правда стоило проглотить свою гордость.

Я заскрипел зубами и решил не размышлять об этом. Если на той стороне громадного провала и слышались голоса, то теперь их точно не было. Я заставил себя стоять смирно и прислушиваться, пока не досчитал до ста пятидесяти, и тогда решил, что можно рискнуть и включить фонарь.

Теперь надо сориентироваться. Кабель Тэмм должен соединяться с магистралью ниже места, где я нахожусь, и я, скорее всего, смогу подключить к ней еще один. И еще я примерно начал понимать, где относительно меня расположена заначка с запчастями, которую мы спрятали за...

В свете фонаря блеснули злобные черные глаза и оскал желтых кинжальных зубов. Я завопил. Мои руки метнулись к двухцветнику и схватились за него, но тут лампа с треском ударилась о скалобетон, и она начала мигать, и мой фонарный шест грохнул о пол позади меня.

Только не темнота, не сейчас.

Нет.

На одно мгновение белая дульная вспышка двухцветника выжгла тьму. Всего пару секунд назад я видел эту морду, и мои руки, сжимавшие пистолет, еще помнили, где она находилась.

Я попал туда, где она была раньше – но не сейчас. Крыса, длиной с мое предплечье, толще бедра, уже мчалась на меня, а мой выстрел убил другую крысу, за ней.

Я помнил, что увидел при свете вспышки, и мой сапог уже мчался навстречу. Он врезался прямо в оскаленную морду твари. Рефлекторно я переместил свой вес вперед и прижал ее ногой. Визг и шипение крысы, казалось, почти складывались в слова. Я продолжал нажимать, пока не услышал хруст позвоночника, и, отступив назад, наткнулся ногой на фонарный шест.

В отсвете фонаря я увидел еще больше крыс – глаза, зубы, костяные хребты, когти. Подулей искажает крыс, так же как и людей, только хуже. Передо мной затопотали лапы, я рискнул отправить короткую как выдох очередь вниз, где шум был громче всего, потом наклонился и подхватил фонарь.

Когда дерешься с крысами подулья, держись прямо. Если твои жизненно важные точки будут низко, то им не придется лезть по тебе или прыгать, чтобы вцепиться в них. Я положил шест на сгиб локтя, и светящийся стержень фонаря снова ожил, когда я вытащил его из пыли – сильный и яркий, слава Хельмавру.

От внезапной перемены освещения крысы замедлились, и я воспользовался паузой. Отошел на полшага назад, выпустил половину боезапаса двухцветника и ведущие крысы отлетели назад, шлепнувшись в брызги собственной крови. Это снова дало мне передышку, и я снова шагнул назад, быстро, как ящерица, бросив взгляд по бокам и назад. Ага, крысы подулья достаточно умны для засад и зажимания в клещи.

Надо выбираться из этого гроба с двойными стенами или вытаскивать пистолет. Двухцветник через миг опустеет, если я не прибью себя рикошетом в этом гробу. Я осознал, что мои ноги все чаще и чаще с хрустом натыкаются на кости. Обглоданные кости.

Я просунул голову сквозь перевязь двухцветника, и он повис на мне. Крысы метались и шипели. Большинство из них были величиной с младенца, с голыми хвостами длиннее моей руки. У ближайшей твари вокруг головы торчали пучки острых перьев. У следующей вдоль позвоночника тянулся ряд язв, из которых торчали загнутые костяные шипы. По меньшей мере у двух были дополнительные пары лап, и они бегали, припав к земле, как пауки. Они смотрели на меня и лязгали зубами. Я, видимо, напугал их, убив нескольких, или они... вокруг трупов... они что, пьют?

Моя голова задела какой-то выступ, я вскрикнул, пригнулся и затанцевал, пытаясь убраться подальше от всего, что торчало из металла на уровне моего лица. Как только моя концентрация нарушилась, крысы снова бросились в атаку. Море облезлых спин кишело паразитами.

Я не осмеливался поднырнуть под выступ, не зная, что может быть за ним. Если я вдруг окажусь скрюченным в тупике, то не проживу и минуты. Закзакзак! – пистолет выжег воздух передо мной, лишил жизни еще двух крыс. Остальные не замедлились. На один ужасный миг я пригнулся, сбросил ранец, потом прыгнул, выбросив ноги в стороны, и завис в воздухе, упершись стопами и плечами в грязные стены.

Из массы выпрыгнула одна крыса и умудрилась прокусить край моего плаща. Она на миг повисла там и чуть было не уронила меня, но я конвульсивно дернулся, извернулся и смог попасть ей в брюхо. Мертвые челюсти расслабились, и она упала обратно. Еще одна крыса подскочила, метя в вытянутую руку с пистолетом, и я с усилием отдернул ее. Я вспотел: от тепла моего тела и лазерных выстрелов в этой адской пещерке поднялась температура. В нос била вонь крысиного дыхания и паленой шерсти. Синден Кэсс, последний фонарщик Перехламка, наживка для крыс в дыре, куда он по дурости залез не глядя.

Я закрыл глаза и попытался продышаться, но от зловония и неправильного положения тела легкие работали кое-как. Не кашлять. Я посмотрел на выступ, о который стукнулся несколькими мгновениями раньше. Похоже, это вентиляционная труба, для воздуха или дыма или еще чего. Насколько она прочная? И сколько еще я смогу так простоять? Минуту? Две? Может быть. Выбора нет.

Я сдвинул одну ногу, другую, уперся плечами и начал протискиваться наверх, работая руками и плечами. Скалобетон царапал кожу сквозь одежду. Глупость, все это глупость. Как она выдержит мой вес, если...

Нет. Без паники. Я заскрипел зубами, вытянул руку и отстрелил башку двухфутовой крысе, которая поднялась на мой ранец, схватив передними лапами один из ремней. У нее был язык длиннее моего пальца и с присоской на конце.

Вот так. Кто тут всех выше? Я продвинулся дальше. Один локоть соскользнул, и я чуть не выронил фонарный шест. Грудь сводило, я хрипло втягивал воздух. Волосы прилипли к лицу. Подо мной раздавался визг – крысы дрались, пытаясь забраться на стены.

Не думать о них. Если бы они могли сюда забраться, то уже бы это сделали. Я наугад выстрелил вниз. Еще один взвизг. Вот он я, Синден Кэсс, Крысобой, бог, что восседает высоко над маленьким крысиным подульем и поражает смертью, кого пожелает. Бойтесь меня.

Я бормотал эту самоотупляющую чепуху, игнорируя жжение в мышцах, и двигался, двигался дальше. Уже почти на месте, только не сорваться, сделать рывок слишком рано, и окажешься внизу среди...

Лязг. Я зацепил фонарным шестом плоский верх трубопровода и смог его отпустить. Свободная рука! Я извернулся, чтобы прижать обе ноги, правое плечо и правую сторону головы к стене, потом уперся левой ладонью в стену перед лицом и выгнулся дугой, лицом вниз. Под собой я не видел ничего, кроме зыбкой массы меха, пронизанной розовыми хвостами и белой костью. Я пристрелил еще одну крысу, чтобы поднять боевой дух, а потом, упираясь ногами, плечом и рукой, пополз вдоль стены, пока не оказался над трубопроводом.

Момент истины. Я опустил одну ногу, чтобы проверить опору, но тут у меня иссякли силы, я свалился и растянулся во всю длину на трубопроводе.

Он выдержал. Верх прогнулся, лязгнул и затрещал, но, черт возьми, выдержал.

Крысы внизу бесились, кипели и корчились от гнева и ярости, прыгали с верха моего ранца и лязгали зубами в воздухе, бились друг о друга и о стены.

Металл трубопровода начал поддаваться.

Возле моей головы послышался пронзительный скрежет сгибающейся опоры, а потом вся труба деформировалась и начала сминаться. Крысы по-прежнему были внизу, вставали на задние лапы, крутились и хватали лапами воздух, а потом раздался иной звук, звук осознания. Я услышал топот крысиных лап внутри трубопровода, почувствовал вибрацию от когтей и хвостов, скребущих по металлу под моей щекой. Они поднимались сюда.

Думай. Надо мной был еще один трубопровод, но слишком высоко, чтобы дотянуться, и большая часть его висела в воздухе, ржавая и покосившаяся. Я смутно разглядел еще один, внизу за собой, но чтобы добраться до него, надо встать и перепрыгнуть на него, а времени на это (снизу снова донесся скрежет раздираемого металла) нет.

Я прижал горячий ствол пистолета к тыльной стороне ладони и прочистил мозги. Без паники. И схватился за фонарный шест в тот же миг, как трубопровод обрушился.

Я уперся концом шеста в пол внизу и согнулся над его верхним концом, как будто я был одним из повстанцев Быка Горга, насаженным на кол у ворот Тупика, как про это рассказывают. На миг я был уверен, что мне конец, настолько абсолютно уверен, что оставалась лишь чистая формальность быть сожранным заживо на полу. Потом шест превратил падение в неловкий пируэт, благодаря которому я грохнулся на нижний трубопровод. Я обнял его крепче, чем любую женщину в своей жизни, так что весь покрылся спереди ржаво-белой пылью, залез на его верх и залег там, тяжело дыша в полумраке. Тем временем первый трубопровод, на котором я лежал, наконец повалился на пол с таким грохотом, что заглушил вопли крыс.

Подо мной шуршали и трещали крысиные голоса. Я ощутил грудью успокаивающие очертания двухцветника, потом вытянул шею и посмотрел вниз. Фонарь все еще светил из слоя мусора на полу, куда упал, его наполовину скрывал изгиб чьего-то разбитого черепа, а время от времени полностью закрывала тяжелая тушка, пробегающая мимо.

Я сел на новом трубопроводе. Этот не поддавался, но верх у него был круглый, поэтому, чтобы поднять фонарный шест и достать патроны, приходилось двигаться медленно и осторожно. Я поморщился, подумав о своем бедном ранце с инструментами, который остался там, внизу. Сейчас крысы грызут и буравят его, наполняя заразными блохами и зловонным дерьмом. Но лучше его, чем меня.

Здесь есть путь наружу. Он должен быть, потому что Тэмм протащила тут кабель, и он выходит на дальнюю сторону. Я зажал шест между коленями и нашарил на поясе свежий магазин для двухцветника. Пустой я припрятал – а то, потеряв бдительность, я мог бы его забыть и уронить – и когда уже собирался перезарядиться, из темноты надо мной вывалилась крыса, тощая серая скотина с прямыми и тонкими, как иглы, зубами. Она на ширину пальца промазала мимо моего колена, скатилась по боку трубопровода и с сердитым визгом упала.

Глупо, глупо. Если они знали, как пролезть в ту трубу, то почему бы им и не знать путь в новую? Я ударил по шляпе, так что она слетела с головы и повисла на шнурке со спины. Не так-то часто увидишь в подулье широкополые шляпы. Капюшон или каска защитят от пыли и токсичных дождей и при этом не помешают тебе увидеть врага, нападающего сверху. Подулей – трехмерная территория. Широкие поля – это опасность, роскошь, реклама, заявление о своем тщеславии. Казалось бы, я должен это знать, не правда ли?

Еще две крысы приземлились на трубопровод. Я выпрямился, насколько осмеливался, и скинул одну фонарным шестом, но потом его конец заскрежетал о стену, и я чуть не свалился вперед. Я восстановил равновесие, но тем временем вторая крыса цапнула меня за ногу. Умная, не умная, но ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что ее зубы не в силах добраться до моих пальцев – я разве говорил, что Голиафы тут единственные в подкованных металлом сапогах? – и за это время я успел зарядить двухцветник и одним точным выстрелом вынести все, что было у нее между ушей и плеч.

Еще мгновение я размахивал руками, пытаясь прийти в равновесие, потом поймал его, пригнулся и вытащил лазер. Отдача двухцветника невелика, но достаточна, чтобы вызвать проблемы, когда сидишь на изогнутом металле, а мне их не надо. Следующая крыса приземлилась, зацарапала когтями по трубе, оскалилась и утратила морду от лазерного выстрела. То же случилось и со следующей, а та, что после нее, получила ногой. Когда подульевая крыса бросается снизу тебе на колено или поджилки, лучше пинать выше, чем ниже, чтобы быть готовым затоптать или прижать ногой эту тварь, если вдруг сразу ее не убьешь. А иначе она может схватить за стопу, а там и укусить за щиколотку.

Я скинул дергающееся тело с трубопровода и застрелил следующую крысу – облезлую, коричневую, с зачаточными глазами в плечах, которые слепо таращились на меня. Но следующая за ней, видимо, разбежалась перед прыжком, пролетела по дуге дальше и врезалась мне в грудь. На один жуткий миг она прильнула ко мне, царапаясь когтями и тыча мордой мне под подбородок, а потом я ее оторвал. Когда я попытался отшвырнуть ее, она извернулась и заграбастала полный рот моего рукава, и я почувствовал что-то мокрое на груди и ладони, где кожу укололи когти и иглы.

Извивающаяся тварь на конце руки заставила меня потерять равновесие, и на мгновение я зашатался в воздухе. Следующая крыса прилетела под тем же углом и врезалась мне в живот. Я настолько испугался мысли о том, что она вопьется в мои кишки, что засадил в нее с полдюжины выстрелов. Она скорчилась и упала, дымясь, и я тоже рухнул с трубопровода и приземлился на спину. Я пытался затормозить падение, раскинув руки, но они только задели стены, не зацепившись.

Болезненно-серая тварь на конце руки рычала и грызла рукав, пытаясь высвободить зубы из ткани. Остальные бросили ранец с инструментами и ринулись на меня, последние несколько спрыгнули со стены и вскочили на ноги, не сводя глаз с моей глотки. Я заорал, попытался встать и стал бешено палить из пистолета, удерживая их лишь благодаря сплошному огню. Мусор на полу перед их мордами начал тлеть и загораться от выстрелов. Крыса на руке выла и царапалась, пока мне не удалось собрать мозги в кучу и я сообразил ткнуть пистолетом ей сбоку в челюсть и разнести башку.

Пламя лизало мусор передо мной. Не такое-то большое, но дыма и света достаточно, чтобы купить мне чуть времени. Я не вставал и продолжал ползти назад. Интересно, что за грязь и паразиты сейчас попадают в мои рассеченные руки. Но это вопрос на потом. Если я умру завтра больным, я не умру сегодня съеденным. Я рискнул оглянуться и...

…и увидел, что позади тоже виден дым. Дым и свет. Мерцающий свет исходил из трещины в скалобетоне. Я услышал голос. Я точно его слышал.

– Эй там! Я выхожу! Фонарщик, я фонарщик!

Мне было плевать, как звучит мой голос. Я был ранен, меня преследовали, а боезапас заканчивался: на задней части лазерного пистолета мигал янтарный сигнал. Извиваясь, я продирался сквозь узкий ход, чуть не задушил себя перевязью двухцветника, но выкрутился из нее и продолжил ползти. Хоть зубами ее разгрызть, только бы высвободиться отсюда.

Я оказался лежащим на спине на голом металле, зажмурил глаза, глотая воздух. Между вдохами я выговорил:

– Поверьте, люди, я так рад...

Потом чьи-то руки рывком подняли меня. Они обращались со мной без нежностей. Они были большие, мощные, костистые, и они схватили меня за волосы и откинули голову назад.

Первое лицо, которое я увидел, открыв глаза, было вялым и обвисшим. Глаза – две мокрые красные дыры, окаймленные коростой. Верхняя губа была завернута наверх и атрофирована, под ней виднелись зеленые беззубые десны.

– Есть снаряга! – сказало оно. Деформированный рот делал речь гнусавой. Озираясь в отчаянии по сторонам, я увидел другие лица, которые эхом повторяли эти слова. Святый ссаный красный Искупитель, что это были за лица.

Серая плоть, желтая плоть, белая как воск плоть. Глубоко посаженные глаза, отвратительные блестящие скопления глаз, полное отсутствие глаз или глаза, пульсирующие под пронизанной венами кожей. Атрофированные черты, язвы как кратеры, рты как раны, рты как присоски, рты как звериные пасти, недостающие зубы, бивнеподобные зубы, рога, хоботы, горловые мешки. Гигантская рука, которая держала меня за грудки, топорщилась темно-зелеными чешуями.

– Есть снаряга, – задумчиво проговорило обвисшее лицо, а потом расплылось в ухмылке. – Есть снаряга, есть мясо!

Оно начало орать, и вся его резиновая морда задергалась, а короста вокруг глаз потрескалась и засочилась гноем.

– Есть снаряга, есть мясо! Есть снаряга, есть мясо!

Меня нашли падалюги.

5: ЕСТЬ СНАРЯГА, ЕСТЬ МЯСО

Есть снаряга, есть мясо. Можете даже не гадать, какая фраза пугала меня больше.

Они связали мне запястья и обмотали голову чем-то влажным. Шкура или кишка, судя по тому, что эта штука наполняла мои легкие зловонием всякий раз, как я вдыхал. Я пытался двигать лицом так, чтобы обмотка сползла и я мог бы что-то увидеть. Да, я мог бы, если бы у меня получилось. Не знаю, который из грязных падалюг занимался моей головой, но он слишком туго завязал глаза, и единственным способом проделать щель выше рта было бы потыкать в обмотку языком. Лизнуть эту наполовину выделанную дрянь было поганой мыслью, но еще поганей был невероятной силы приступ тошноты, который эта мысль вызвала. У меня даже начались рвотные позывы, я извивался и хватал ртом воздух сквозь обмотку, но потом стиснул зубы и взял себя в руки.

Без понятия, где мы находились. Они крепко стукнули меня, когда связали, и я не знаю, сколько времени понадобилось, чтобы я смог уцепиться за один из проплываюших мимо островков сознания и прийти в себя. Меня набросили на спину тому здоровому засранцу, который схватил меня, когда я выбрался из крысиной норы – набросили как плащ, так что мои связанные запястья свисали перед его шеей.

Высвободиться? Ха. Я попытался согнуть ногу и проверить, чувствуется ли еще нож в сапоге, но у меня не вышло найти подходящую позицию. Я оказался достаточно храбр или глуп – и еще слишком смутно понимал происходящее, чтобы сказать, то или другое тут сработало – чтобы попытаться согнуться пополам и врезать чешуйнику коленом в спину. Может, почки ему отбить или еще чего. Пару раз мне даже удалось, но колено лишь упиралось в пластины и гребни на его шкуре.

Мы остановились. Я повис на онемевших руках, а он что-то прохрюкал. В ответ послышалась еще пара рыков на этом лающем падалюжном наречии. Потом мой скакун откинулся назад и врезался мной в острые грани двутавровой балки. Я завопил, и он приплющил меня еще раз. В грудь и живот впились зубчатые чешуи, а в спину – неровная сталь балки. Каждый мой крик сопровождался довольным воем и гоготом со всех сторон, пока их не перекрыл другой голос, более резкий и грубый. Он рявкнул и заставил их всех снова двинуться в путь. После этого я шевелился как можно более незаметно и пытался принять позу, в которой не выворачивались бы руки. Может быть, если он перестанет чувствовать мои движения, то подумает, что я снова вырубился. Это было единственное, что отдаленно могло сойти для меня за преимущество.

Чешуйники. Так их называют, этих больших мутантов, которые порой бродят с толпами падалюг. Глубоко на дне улья, в адских слоях отходов, где все настолько густо отравлено, что ничего чистого не выживет, вот там они и сидят сами по себе, пока падалюги не выманят их, чтобы драться. Йонни рассказывал, как в молодости охотился на них близ Потерянной Надежды. Говорил, что чешуйники нашли какое-то свое равновесие с токсинами, которые искажают тебя, а потом добираются до твоих детей, а потом ты уже внуков своих не узнаешь. Чешуйники стали другими существами, живущими внизу, в химических отстойниках и полной тьме. Я содрогнулся от этой мысли. Никогда мне не хотелось углубляться ниже Перехламка.

Мы снова остановились, и меня грубо сбросили в пыль. Лежа, я попытался перевести дух. Хотелось бы мне сказать, что я уже размышлял, как высвободить руки или встать на ноги и, по крайней мере, умереть, сопротивляясь. Вместо этого мои мысли бегали во всех направлениях, как крысы в той двойной стене, где, возможно, меня ждала бы лучшая смерть. Крысы не свежуют и жарят своих жертв заживо ради развлечения.

Я уныло спросил себя, почему еще не чувствую запах костра или острие ножа. Они ж, наверное, голодны. Мне вспомнилась рука, которую я видел на дороге Тарво. Они уже были настолько голодны, что съели по меньшей мере одного из своих. А им ведь наверняка не хватило одного костлявого падалюги. Но пока ни один меня даже не куснул. Может быть, я – чья-то личная собственность, слишком ценная, чтобы причинять вред. Пока что.

Я лежал в темноте, обмотанный дрянью, еще, наверное, где-то час, прежде чем обнаружить, что я был прав. Более-менее.

– Эта.

Я вдыхал пыльно-затхлый запах чешуйника, потому что тот обхватил меня руками, как отец, обнимающий закатившего истерику ребенка. С меня сняли обмотки, и вдоха полной грудью хватило, чтобы начала кружиться голова.

– Эта.

Я-то думал, что тварь с коростами вокруг глаз, что была возле крысиной норы, – их босс, но нет. Когда существо, стоявшее передо мной, пришло сюда, падалюги взволнованно притихли. Каждый раз, когда оно говорило, по толпе проходил негромкий шум – они бормотали, повторяя его слова.

Мы были в помещении, не похожем ни на одно из мест, которые я помнил по обходам вокруг Перехламка. Скошенные внутрь стены упирались в крышу из сварного металла на высоте чуть ниже человеческого роста. Подбородок чешуйника упирался мне в макушку, потому что ему пришлось согнуться, чтобы уместить здесь свое огромное тело. Света почти не было, и я скорее слышал падалюг у стен, чем видел их.

Босса освещала бледная пелена из полосок светящегося гриба, которая свисала, покачиваясь, с оружия, лежащего на его плече. Тяжелый фитильный дробовик, такой, какими пользуются падалюги, крысокожие и бродяги-грабители. В другой руке он держал двухцветник, помятый и обшарпанный, с порванной перевязью.

– Эта эта-эта?

Может быть, это было единственное нормальное слово, которое он знал, или, может, шрамы, которые крест-накрест рассекали его губы в лоскуты, не давали произнести что-то другое.

– Ты-эта. Иметь-эта, – он многозначительно замолчал, а потом добавил: – Моя-эта!

Как по сигналу, падалюги подняли гам – стали выть, топать и колотить оружием по скалобетонному полу. Это был не пир, а злорадное торжество. Босс потряс в мою сторону двухцветником и захихикал, потом уронил его (с грохотом, от которого меня пробрала жалость к своему несчастному оружию) и стал скакать вверх-вниз. По такому случаю он разоделся в потрепанный плащ из паучьей шкуры с краем, расшитым зубами, фалангами пальцев и позвонками. Некоторые из них выглядели человеческими.

Громыхая украшениями, он проплясал между падалюгами и вернулся, волоча за собой что-то в пыли. Это что-то блестело и лязгало, а потом с размаху ткнулось мне в подбородок.

– Мой фонарный шест. – громко сказал я. – Моe. Положи, если жизнь дорога.

Храбро или глупо? Зависит от того, насколько он меня понял. Тон он вроде бы уловил, потому что наклонился вперед и ухмыльнулся мне в лицо. Носа у него не было, его полностью сгноила воспаленная красная язва, поднимавшаяся до самых волос, и навстречу мне торчал лишь влажный кусок хряща. Босс вывалил язык – в нем красовалась сквозная дыра, проеденная заразой – а потом отошел за чем-то еще. Мои глаза приспосабливались к темноте, и я смог разглядеть, что под плащом у него как попало пересекалось множество ремней и перевязей, увешанных шкурами и скальпами.

Он выволок из мглы еще один трофей. Мой ранец для инструмнетов. Разодранный крысиными зубами и покрытый пятнами от их же фекалий, которые замарали руки босса, когда он стал в нем рыться.

– Эта-эта!

– Это электро-говорун. Он говорит, сколько энергии течет по кабелю. Тебе ж это не нужно, ты просто хватайся за металл и жарься себе на здоровье, как насчет такого, а?

– Я-эта-моя-эта-эта!

– А это защитная пенка. Покупать новую из верхнего улья – дорого, но ее можно насобирать со старых запчастей, если знать, как.

Это безумие. Вы только послушайте! Болтать с боссом падалюг про тонкие детали снаряжения фонарщика! Что бы Йонни про это сказал?

– Эта. Ты-эта.

Последовала вереница отрывистых слогов, которые я не понял. Его тон стал хитрее.

– Моя лампа накаливания. Хорошая была. Купил у гильдейца.

Я стоял в очереди на пристани Причала Ловцов, когда по озеру слякоти приплыла лодка. Его золотой гильдейский медальон сиял в свете фонарей. Я никогда ничего подобного не видел.

– Удачи с ней. Она испорчена. Испорчена хуже твоей хари, а харя у тебя мерзкая, так ведь, уродливая ты гнилая крыса?

Снова непонятные слова. Босс повернулся к остальным, поднял лампу, а потом тявкнул и нажал на рычажок большим пальцем. Разумеется, ничего не произошло, она ведь сломалась в крысиной норе. Босс завизжал и отбросил ее, швырнул со всей дури, и падалюги нервно зашумели. Меня передернуло, когда она с хрустом упала. Это была хорошая лампа. Босс, видимо, хотел продемонстрировать, что он знает, как ее включать, и впечатливать своих бойцов. Что ж, если последним, что сделала моя маленькая лампа в своей жизни, было унижение падалюги, то, думаю, она погибла за правое дело.

Неудача с лампой выбила его из колеи. Он затопал плоскими ступнями и грохнул прикладом дробовика о пол, а потом треснул им по харе какому-то падалюге, которого я едва мог различить в темноте. Остальные захихикали. Потом он, шаркая ногами, вернулся и долго таращился на меня, пока я не решил, что, видимо, представлению настал конец. Пора кушать. Пока-пока, подулей. Но на самом деле он готовился к грандиозному финалу. Босс поднял свой последний трофей и встряхнул его с такой силой, что поднялись облака пыли. Моя большая широкополая шляпа.

Это разрушило неуместно веселое настроение, и я вдруг впал в ярость. Я любил эту шляпу. Она была моей фирменной фишкой. Да, это символ тщеславия. Да и черт с ним, я любил ею выпендриваться. Моя шляпа!

Босс сразу понял, что победил. Он снова начал приплясывать, пронес шляпу по кругу и снова передо мной, а потом с силой насадил ее на свою облупившуюся голову с жидкими волосенками.

– Эта-эта-эта-йип-йарк-есть-иметь-я-мне-скрат-мне-эта!

Падалюги заухали и завопили ему в ответ. Тут и я обнаружил, что еще способен орать.

– А ну сними, гниль вороватая! Положь живо, лапы свои убери, ты, гнойнокожий...

Я замолчал. Не потому, что они все смотрели на меня, хотя так и было. А потому, что в Перехламке бытовало популярное ругательство «гнойнокожий падалюга», и я вдруг задумался, какой смысл его так обзывать? И от этого опять возникло это абсурдное веселье, желание смеяться в лицо смерти, и так я и сделал – задергался в объятьях чешуйника от мощных конвульсий хохота, который даже напугал меня. Но я не мог прекратить смеяться, хотя босс начал хлестать, а потом и бить кулаком меня по лицу, снова и снова.

Я ждал, когда он перережет мне глотку – разве не это должно произойти? Сначала он показал мне вещи, которые забрал, а сейчас вскроет меня и сунет в котел. Ну что ж, есть и худшие способы умереть, чем от ножа и со смехом.

Остановило меня то, что чешуйник внезапно уронил меня набок. Я ударился макушкой о покатую стену и рухнул лицом в лежалый ил на полу, слишком удивленный, чтобы попытаться за что-то схватиться. Я уж думал, что сейчас меня начнут пинать – так произошло бы с любым падалюгой, которого швырнули наземь среди толпы перехламщиков – но дело было вовсе не во мне.

За спиной босса появилась пара новых падалюг. Я с трудом различал их силуэты в едва теплящемся свечении грибов на дробовике босса. Они стояли, опустив головы, как бойцовые крысы, признающие статус альфа-самца, и что-то бормотали на своей бессвязице. Их голоса умоляли, предупреждали, призывали.

Склипп. Фитезз-склип. На наречии скверноземелья это означало чистую воду – одно из нескольких слов на нем, которые я знал. Каким-то образом падалюги нашли чистую воду.

Мы отправились в путь. Да, «мы». Меня прихватили с собой – снова закинули на плечи чешуйнику, так что моя спина пропахала потолок, когда он вывалился из помещения. Падалюги возбужденно болтали. Они шли с оружием в руках и с кусками несвежего мяса и съедобных грибов, заткнутыми за пояса и в штаны. Это был просто привал, а не гнездилище или лагерь. Они были настоящими кочевниками. Ничего не оставили за собой, включая и меня.

Я раздумывал, хорошо это или плохо, когда меня опять швырнули на пол и вышибли весь дух. Скорчившись, я хватал ртом воздух. Чешуйник наклонился надо мной, опустив вытянутую морду к моему лицу. Уж не собирается ли он вгрызться мне в глотку и съесть все самому, когда остальные ушли вперед.

Не угадал. Снова настало время для обмоток – на этот раз только вокруг рта, да еще одной кишкой он связал мне лодыжки. Я решил потратить остатки бравады, чтобы обругать чешуйника, но сквозь кляп удалось только выдавить придушенное «хххммхх». Лежа на его плече, я яростно фыркал, пытаясь втянуть как можно больше воздуха через ноздри, а чешуйник тем временем перешел на тяжелый бег.

Мне дали отсрочку, и теперь у меня голова горела от мыслей о том, как бы ее использовать. Я начал отчаянно пересчитывать дверные проемы, которые мы миновали – призрачные пятна более густой черноты – но потом мы оказались в такой кромешной тьме, что глаза уже ничего не разбирали, и тогда я стал считать длинные, широкие шаги чешуйника. Кажется, дошел где-то до пятидесяти восьми, когда снова начало светать, и мы стали подниматься.

Мы двигались вверх по тому, что народ из Перехламка называет шаркуном. Кусок подулья, обычно больше в высоту, чем в ширину, а в нем – коварная мешанина из шатких обломков, упавших балок, обрушенных стен и полов и пучков светящихся грибов. Местами в том или ином направлении торчит то нетронутая стена, то опора или мостки. Большую часть этого шаркуна занимал отвесный склон из потрескавшегося скалобетона, весь изрытый вмятинами, за которые можно было цепляться руками, и чешуйник быстро взбирался по нему вверх. По мере того, как мы поднимались, свет – мягкое свечение грибка – становился ярче. Грибы означают влагу, и я вертел головой, пытаясь разглядеть воду или услышать ее звук. Ничего не показывалось, и когда мы наконец миновали грибок, он выглядел иссохшим от жажды, и его ярко-оранжевые гребни были покрыты мертвыми коричневыми пятнами.

Ближе к верху шаркуна (насколько высоко, не знаю, но значительно позже того, как я закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз) мы выбрались со склона на обрубок древнего крытого моста. На миг в моей голове появились мысли о том, чтобы начать пинаться и извиваться, выбить чешуйника из равновесия, тогда мы оба свалимся обратно вниз, и я прихвачу его с собой. Но прежде чем я успел набраться духу, мы уже оказались на твердом полу и помчались вверх по наклонному коридору. Наверное, это бы все равно того не стоило. Я вспомнил рассказы Йонни о том, как чешуйники могут отращивать себе новое мясо, как однажды чешуйник, которого он точно подстрелил, попался навстречу его следующей охотничьей партии без единого следа от пулевого отверстия. Какой смысл жертвовать собой, если он может просто срастись заново, не правда ли?

Я все еще бормотал отмазки, пока мы крались вперед по тускло освещенному коридору с низким потолком. Рядом с нами тянулись ряды вертикальных металлических балок, а проходы между ними заросли гигантскими грибами, желтыми, как старые ногти. Они переплетались тонкими блестящими ножками. Мы двигались по грибным полянам во внезапно наступившей тревожной тишине: падалюги перестали трепаться, и самым громким звуком, который я слышал, было мое дыхание.

Чешуйник упал на четвереньки и сбросил меня. Я перекатился, пытаясь разглядеть, что происходит, и оказался лицом к лицу с девушкой, которая лежала, вытянувшись во весь рост, на земле рядом со мной. Ее лицо было повернуто ко мне, и глаза смотрели прямо на меня.

Она была довольно молода. А если у жительницы подулья, который быстро изнашивает людей, по лицу видно молодость, то ей не больше шестнадцати. Светло-карие глаза были широко открыты, а сложно заплетенные косы с бусинами, выдающие бандитку дома Эшер, покрыты грязью от того, что ее волокли ногами вперед по земле. Нос кривой из-за, по меньшей мере, двух старых переломов, сбоку по шее и плечу тянулись шрамы от кнуточервя. Рот был открыт, но отсутствовал только один зуб. Внизу спереди. Она была облачена в типичную для банд собранную по кускам броню – куски кольчуги и отдельные керамитовые пластины, приделанные поверх куртки и щтанов. Кобуры и ножны для меча были пусты.

Она была довольно-таки мертва, и ее глаза были пусты и слепы. Я увидел у нее рану за ухом, куда попала дубинка, и красную лужу под боком, откуда торчал обломанный нож падалюги. Суетливые клещи уже начали собираться вокруг лужи, чтобы питаться кровью. На миг печаль и тошнота заглушили мой собственный страх. Я подумал, что у нее не было шансов. Наверное, разведчики падалюг наткнулись на нее, когда она пыталась прокрасться через этот лес, и...

Лес.

Мои глаза широко раскрылись, я перекатился на спину, чтобы еще раз оглядеться, и меня осенило: мы снова оказались в месте, которое было мне знакомо. Я и раньше видел эти грибные рощи. Впереди – дорога на Сияющие Обвалы. Это дальше тех мест, где я обычно бродил, но какая разница? Сердце заколотилось. Мы снова на моей территории.

Словно по сигналу, послышался крик – женский голос, сильный, ясный и пронизанный тревогой.

– Назад! Носильщики, сомкнуться, охранники – на внешний край. Остальные внутрь! Живо!

Теперь я понял, откуда падалюги собрались получить воду. Я понял, у кого они ее хотят забрать. И, похоже, черта с два мне удастся в это вмешаться.

Я начал вертеться, пытаясь подвести колени под свое тело. Я понятия не имел, что собираюсь делать, но не лежать же тут и слушать, как их вырезают. Даже в подулье, даже в скверных местах между поселениями, хорошие люди ведут себя по-хорошему. А мне уже давно пора начать вести себя, как хороший человек.

Я пытался ползти по ржавому полу. Мой маленький приступ морального вдохновения не помог понять, что именно надо делать. Все, о чем я думал – это подобраться поближе к каравану, а не оставаться позади и слушать звуки убийства.

Чешуйник лежал, как ящерица, под скоплением грибов. Он резко повернул ко мне голову и зарычал. Смысл был ясен: лежи спокойно и не шуми. К черту выполнять приказы этакой твари. Извиваясь, я продвинулся вперед еще на полдлины тела, и тогда чешуйник подполз ко мне, преодолев все расстояние быстрыми, ужасающе нечеловеческими боковыми движениями рук и стоп. Во второй раз он уставился мне в лицо, а потом оттянул губы, оскалив заточенные серые зубы. Я перестал двигаться и посмотрел в его желтые глаза, и он по-змеиному уполз назад, фыркая от досады.

Спереди доносился шорох – падалюги начали двигаться вперед между ножками грибов. В любую минуту они разойдутся в стороны, чтобы зайти с флангов и окружить караван на дороге. Возможно, те уже заметили пропажу девушки, но еще не знали о засаде.

Снова случилось как в крысиной норе: в тот же миг, как появился план, я бросился в него с головой, прежде чем успел испугаться до потери созания. Я съежился, как будто погрузившись в отчаяние, а потом со всей силы пнул сапогами в голову чешуйника. Раздался лязг костных чешуй о балку, а потом шелест и хлопки сверху – самые спелые грибы полопались от движения.

Я все поставил на то, что мне удастся довести чешуйника, и не прогадал. Он уже не мог сдерживаться – взревел, как я и надеялся, и прыгнул на меня. В долю секунды я ясно увидел, как два ближайших падалюги оглянулись и вытаращились на внезапную драку в тылу, а потом все пропало среди пыли и рыка. Чешуйник схватил меня за грудки, без усилий поднял в воздух и снова швырнул наземь, а потом поменял тактику: загреб пригоршню волос и двинул меня затылком об землю. И еще раз. К третьему разу мое поле зрения покрылось пульсирующим темным туманом.

В смутной дали, сквозь рев в ушах, я слышал крики, взвизги падалюг и боевые кличи людей – женщин – которые заглушило звуками огня и короткой чередой взрывов от нескольких гранат. Взвизги перешли в вой, в ответ раздался нестройный залп фитильных ружей, потом быстрая очередь автоматического огня. Я узнал его. Ублюдок босс стрелял по охранницам каравана из моего двухцветника.

Внезапно я осознал, что четко слышу все это, потому что чешуйник уже не ревет и не скалится на меня. Я перекатился и огляделся. Он сидел, согнувшись, и наблюдал за боем издали, сквозь небольшую купину грибных ножек, похожих на веревки. Я не видел его голову и плечи, но, пока я смотрел, он протянул руку и дернул какой-то шнур на поясе. Сверток из обычной ткани, висящий на его талии, упал к ногам, и из него высыпалась стопка кусков металла, которые были нанизаны на шнур сквозь дырки в центре. Это были толстые круги из металлического покрытия для полов, шире тарелок, с которых едят жаркое на Греймплаце, и их края специально оставили в неровных зазубринах. Думаю, я бы с трудом поднял такой диск одной рукой.

Все внимание чешуйника было сконцентрировано на том, что происходило впереди. Он думал, что я без сознания, или просто связанный пленник за спиной не беспокоил его настолько сильно, как вспышки огня и вопли перед ним. Он и не подозревал, что последний метательный диск, который упал с его пояса, удачно отлетел от остальных и подкатился близко ко мне.

Я посмотрел на диск, на чешуйника. Думать, что я это переживу – безумие. Очень скоро он услышит мои движения и вернется, чтобы закончить начатое. Ну а что, почему бы и нет. Я протянул связанные запястья и начал тереть веревку о торчащую зазубрину диска.

Впереди раздался урчащий вздох огнемета и вспыхнуло оранжевое зарево. Чешуйник наполовину поднялся и взмахнул рукой куда быстрее, чем ему, казалось бы, полагалось по размеру. Диск в его пальцах исчез, мелькнув навстречу пронизанному огнем полумраку, я услышал удар и короткий крик. Вопли падалюг перешли в смех, послышались новые ружейные выстрелы. Перестрелка усиливалась.

Сфокусируйся, Кэсс! Я пригнул голову и яростно продолжил работу. Разделилось одно волокно, другое. У меня едва не перехватило дыхание, когда чешуйник потянулся назад, но, немного пошарив в пыли, он нащупал следующий диск и подобрал его, не оглянувшись. К тому времени, как он снова встал и швырнул его в гущу схватки (полет диска можно было отслеживать по падающим грибам, которым он подрубил ножки), я перепиливал последнюю нить. Потом я сел и попытался поднять диск. У меня бы не вышло его метнуть, если б даже я стоял и был полон сил, но когда он наконец повернется и увидит меня, любая тяжелая штука в руках пойдет мне на пользу.

Он осторожно протянул руку за спину, нашел наощупь третий диск и поднял его.

Больше отсрочек казни не предвиделось: я держал в руках его последний снаряд. Я сел и поставил острый край между лодыжек. Чешуйник мне удружил, когда торопился убраться с того привала: кишка, обмотанная вокруг моих ног, была намотана хоть и туго, да редко, и прорезать ее оказалось легко. Я встал, и она размоталась.

Задним умом я по-прежнему четко понимал, что мне конец, но каждый ход, который я делал, открывал мне возможность менее неприятной смерти. Почему бы и не продолжить. Я глубоко вдохнул – один раз, не больше – потянулся и размял мышцы, чтобы не свалиться от тяжести, а потом сделал два, три, четыре неровных шага к чешуйчатой спине, держа диск обеими руками. Он был такой массивный, что мои руки задрожали, когда я поднял его над головой. Вся его окружность была острой, и я почувствовал, что по моим пальцам течет кровь.

Не будь дураком и не выпендривайся. Ты не Бракар Мститель, Донна Уланти или даже Кэл мать его Джерико. Всего одна попытка, а потом все так или иначе закончится, так что постарайся.

Чешуйник, похоже, что-то почуял, потому что он сгорбился и начал поворачивать голову. Слишком поздно. Между плечами и шеей в чешуе был шов, складка кожи, и я обрушил туда край диска, словно лезвие гильотины. Я использовал всю силу, что оставалась в мышцах, и упал на колени, вложив в удар всю массу своего тела.

Он застыл, содрогнулся, выронил диск из руки и попытался дотянуться до моего диска, который торчал позади головы, как высокий воротник. Я отполз назад, не отводя от него взгляда, а он попытался встать, но рухнул в сидячее положение лицом ко мне.

Рядом с другой рукой мутанта лежало оружие – кирка с толстой рукоятью и навершием с мое предплечье. Он зашарил, пытаясь нащупать ее, но я добрался до нее первым. Поднять ее я смог только двумя руками, и пришлось изогнуться всем телом, чтобы размахнуться как следует. В это время он умудрился меня пнуть в бедро, так что оно онемело, а я потерял равновесие. Но я отступил на шаг, снова повернулся, размахнулся и прикончил его, приложив киркой в морду. На этот раз мне удалось остаться на ногах. Жаль, во рту было слишком сухо, чтобы плюнуть на труп.

Я стиснул кирку в руках и поковылял вперед, во тьму, пронизанную вспышками огня.

6: ПОЕЗДКА С ПРОКЛЯТЬЕМ

Я двигался зигзагами между колоннами, в голове шумело от адреналина. Ноги то и дело натыкались на обломки, и когда я пытался размахнуться киркой, выбивая искры из балок поблизости, то спотыкался и терял равновесие. Каждый удар отдавался дрожью сначала в руки, а потом по всему телу. Мои воспоминания об этом бессвязны, и мысли, наверное, тоже не особо имели смысл. Помню только, что я искал падалюг, чтобы их убить. И недостатка в них не было.

Первый сидел, наклонившись, спиной ко мне и что-то бормотал, забивая дуло фитильного ружья. Я промахнулся киркой мимо него, и он повернулся с вытаращенными глазами, но обратным взмахом я попал ему в ухо, и он беззвучно рухнул. Проигнорировав ружье, я завернул направо. У следующего падалюги на шее висела перевязь из пластикового листа, а в ней, как младенец в люльке, лежала куча неровных, буро-черных комьев величиной с кулак. Они выглядели как камни, но я-то знал, что это такое. Я дождался, пока он не отвел руку назад, чтобы бросить один ком в караван, потом шагнул вперед и обрушил на него кирку. Целился в плечевой сустав, но она отскочила от черепа, что тоже неплохо. Он повалился на колени, не успев швырнуть токс-бомбу, потом от пинка упал мордой вниз, и я разнес ему затылок.

У метателя гранат неподалеку был приятель, который увидел, что случилось, завизжал и помчался на меня. Вот тебе и преимущество неожиданности. Времени поднять кирку еще раз не было, поэтому я пригнулся, уходя от трубы, которой он размахивал, толкнул его плечом в грудь, и мы оба упали кучей.

Он завыл и начал кусаться, и едва не скинул меня, когда выработанные в драках рефлексы заставили меня потянуться к сапогу за ножом, которого там не было. Я ударил врага коленом в живот, это его отвлекло, и мне удалось завладеть трубой и с силой надавить ею на горло падалюги. Он пытался высвободиться, но давление его немного утихомирило, так что я смог встать, поднять трубу и прикончить его тремя быстрыми ударами по голове.

Я уже почти вышел в зону видимости дороги, так что на минуту привалился спиной к колонне, пытаясь разглядеть, что там творится.

Это было хорошее место для засады – грибной лес тянулся из теней, откуда мы пришли, до самой дороги. Единственным преимуществом каравана было то, что падалюгам пришлось лезть вверх по склону, чтобы выйти на дорогу. Они не могли продвинуться ни вперед, ни назад, зажатые под обстрелом из ружей и токс-бомб, и охранницы, заняв позиции вокруг самоходных повозок, дрались как дьяволы, чтобы сохранить это последнее преимущество.

Первая волна падалюг, бросившихся к дороге, видимо, захлебнулась под огнеметом и гранатами, судя по четырем трупам, которые валялись в изрытой и обожженной грязи на склоне. Но женщина с баками топлива на спине тоже была мертва – она лежала, привалившись к одной из повозок, с торчащим из груди зазубренным диском чешуйника. Сейчас на обочине шла напряженная рукопашная, падалюги напирали, а трое напуганных молодых девиц и кучка стенающих вьючных рабов размахивала дубинками и топорами, пытаясь их удержать. Со стороны каравана и из глубины грибной рощи раздавались треск и вспышки – обе стороны пытались поддержать своих на передовой.

Я понял, что падалюги орали «тогз! тогз!» и громко рассмеялся: они ждали, когда моя жертва швырнет во врагов токс-бомбу. Одна действительно вылетела откуда-то из-за меня, но промазала мимо повозки и улетела далеко. Охранники были хорошо натасканы: двое сразу побежали к разбитой бомбе с пластиковым листом, чтобы накрыть и не дать разойтись облаку слепящих, обжигающих кожу химикатов.

Перехватив трубу, как посох, как мой бедный утраченный фонарный шест, я пошел искать второго бомбиста. Почему бы и нет? Я ведь на волне. Четверо подряд, я неуязвим. Я в ударе. Отшвырнув в сторону куст грибов, я оказался под дождем из густой черной споровой пыли, и это спасло меня, потому что по ту сторону куста оказался босс падалюг в своем дурацком плаще и моей погрызеной шляпе и разрядил в меня двухцветник. Очередь навскидку прошла совсем рядом, когда я кинулся в сторону и наткнулся плечом на балку, так что аж рука онемела. Труба вывалилась из пальцев, а следующая очередь двухцветника окатила меня кусочками грибной мякоти. Потом магазин опустел, босс заорал и с лязгом швырнул оружие наземь.

И так ему пришел конец, хотя и не из-за меня.

Охранницы каравана знали свое дело. Из хорошей засады вперед не выберешься, потому что она устроена специально против этого. И назад тоже не выйдешь, потому что враги так и рассчитывали и подготовили тебе ловушку на этот случай. Поэтому надо воспользоваться самым слабым местом засады: пробить себе дорогу вбок. И когда падалюги вроде как начали стрелять друг в друга, охранницы воспользовались шансом.

Босс перешагнул через останки грибного куста и навис надо мной, когда позади него взорвалась граната и исперчила его осколками, которые он, кажется, не особо-то и заметил. Обеими руками он занес копье, сделанное из моих ножа и фонарного шеста, и обрушил вниз. Мне удалось отбить его в сторону, так что острие оцарапало мне ухо и глубоко воткнулось в землю рядом с моей головой. Потом снова послышался голос той женщины, заглушая звуки огня и жужжание цепных мечей.

– К оружию! Бейте их, трусливые дармоеды! К оружию и сражайтесь за свою жизнь! Любому, кто убьет падалюгу – награда, как вернемся в Обвалы!

Это было Проклятье, эшерская банда из Сияющих Обвалов. На лучшее и рассчитывать не приходилось.

Все еще лежа на земле, я зацепил одной ногой стопу босса, а второй ударил вперед, прямо ему в колено. Оно хрустнуло и прогнулось назад. Босс выпучил глаза и завопил так искренне, что на середине крика сорвал голос. Он привалился к балке, о которую я стукнулся, и ткнул копьем, метя мне в пах. Я сжался, чтобы защититься, и попытался откатиться в сторону.

Тут воздух между нами прошил лазерный луч, и он стал испуганно озираться по сторонам. Еще один лазерный луч и очередь из автопистолета одновременно врезались в падалюгу позади него, так что тот закружился на месте, выронив из рук зазубренные ножи. Босс взвизгнул и попытался перебраться за балку, в укрытие, опираясь на копье как на костыль.

Мне это не понравилось. Я пнул шест. Выбить его совсем не удалось, но от этого вес босса пришелся на сломанное колено, и он завопил. Этого было достаточно, чтобы женщины нацелились на него. В следующую секунду выстрел из обреза швырнул его вперед, и он рухнул у моих ног. Я подтянулся к балке, привалился к ней и просто смотрел долгую пару минут.

У падалюг есть свои трюки, лазутчики и чешуйники, боевые мутанты и полуручные чумные зомби, знаменитые токс-бомбы, которые они изготавливают, наливая самые мерзкие яды, какие им удается вынюхать в подулье, в маленькие, легко бьющиеся оболочки. Но когда дело доходит до боя, им не обойтись без карт в рукаве. Тьма, неожиданность, численность. А вот теперь они потеряли преимущество, и бандитки Проклятья, лучше вооруженные, более храбрые и работающие в команде, принялись их разделывать. Прорубаясь сквозь темноту, показалась широкоплечая женщина с визжащим цепным мечом и ручным огнеметом, свет которого отражался от колец и заклепок в ее ушах и лице. Остальные бойцы Проклятья образовали широкий клин позади нее, вопили и стреляли. Завывающие падалюги падали, удирали или бросались в самоубийственные атаки, но падали под мечом пирсингованной женщины. Я выковылял наружу, чтобы посмотреть на них, и увидел, как они прошли сквозь четверых врагов и даже не сбились с шага, с профессиональной легкостью отбивая неуклюжие удары.

Потом появились двое стрелков Проклятья, которые шли медленнее, с длинными стволами, прижатыми прикладами к плечу, в компании трех вьючных рабов, которые прикрыли бы их собой от внезапной контратаки. Они отстреливали по одному падалюг, которые выбегали из сумрака, чтобы атаковать их сестер с флангов. Теперь они были достаточно близко, чтобы я мог увидеть раскраску банды на их лицах, жилистые мышцы на руках и плечах, пятна, оставленные споровой сыпью на носах и шеях.

Я сбежал от крыс, встретился лицом к лицу с падалюгами, так что, разумеется, именно долбаные люди чуть было не положили мне конец. Если бы мне меньше кружило голову от облегчения, я бы, наверное, понял, как выгляжу: с дикими глазами, оборванный, весь в грязи и кровище. Но я не понял, я просто ковылял вперед. Одна из них резко повернулась и прицелилась в меня, и я успел сказать «Стой, я фона...», прежде чем она выстрелила.

Я не вырубился. Помню, как все размылось, и у меня от левой стороны грудины и до правого плеча вспыхнула жаркая полоса боли. Толчки, тряска, а потом свет, а потом прохладные брызги на груди и лице – вода!

От этого дымка развеялась, не успел я и моргнуть, я оказался в сидячем положении и замахал руками на кружку, из которой меня облили.

– Кажется, ему нравится, – послышался возле моего уха женский голос с оттенком веселья. – Думаю, мы можем позволить ему еще одну, но не больше.

Пара рук обхватила мои и поддерживала, чтобы я не выронил кружку, пока я глотал, прижимая ее ко рту с такой силой, что пластик стучал о зубы. Я сидел так еще несколько долгих секунд, пока вода не закончилась до капли, потом согнулся и взорвался кашлем, сотрясающим живот. Меня, оказывается, затащили на одну из повозок, и теперь я с трудом пытался удержаться на ней и не свалиться на дорогу.

– Ну и хватит с тебя, значит, – сказал тот же голос. – Не собираюсь ехать остаток дороги с мужиком, блюющим на всю повозку, а идти пешком ты вроде не в состоянии. Может, дам чуть больше, когда ты будешь в состоянии с ней управиться.

Я сфокусировался на ее лице и прикрыл рот рукой на случай, если меня действительно потянет блевать на нее. Соображал-то я достаточно, чтобы понимать, что от этого ничего хорошего не будет.

Это была коренастая женщина, ниже ростом, чем я ожидал, с широкой грудью и тяжелыми плечами, в жилете и лосинах из темной кожи ящериц. Ее снаряжение было закреплено цепями из темного металла. Жесткие синие глаза, волосы, покрашенные в тот же цвет и уложенные так, чтобы подчеркнуть багровый узор из шрамов и насечек от какого-то давнего ранения. Лицо у нее было по-эшерски вытянутое и костистое, и, когда она говорила, на нем то появлялась, то исчезала быстрая маленькая улыбка, будто мотылек, мелькающий в свете фонаря.

– И не думай, что мы должны тебе больше, – вставила другая. Она была выше ростом, ее угрюмое лицо обрамляли кольца заплетенных в косы волос, смазанные маслом. У бедра она держала лазган.

– Если Атта немного тобой недовольна, так это потому, что ты ее выдал, – сказала женщина с синими волосами. – Она, оказывается, не заботилась об оружии как следует. Луч разогрелся только через секунду, потому-то у тебя ожог, а не дырка, – она усмехнулась. – С другой стороны, я посмотрела, куда она попала, и ведь чертовски метко. Прямо над сердцем. И рефлексы тоже неплохи. Отдернула пушку как раз вовремя. Большая часть заряда ушла выше плеча. Так что, я думаю, то на то и вышло. Только благодаря ее скорости ты сейчас дышишь и пьешь нашу воду.

Я посмотрел на Атту и кивнул ей настолько вежливо, насколько мог в данных обстоятельствах.

– Признателен за скорость, – с трудом выдавил я.

– Да эта дешевка дерьмо, вечно ствол забивается, – пробормотала она в ответ и наклонилась, чтобы осмотреть свое оружие. На лицо свесились фиолетово-бордовые волосы. Синеволосая женщина легко перепрыгнула на повозку рядом с моей. Я заметил, что с одной из цепей для снаряжения у нее на шее свисает мой лазпистолет, и она заметила, что я заметил.

– А, это, значит, твой. Наши рабы прочесали поле боя, чтобы проверить, не осталось ли падалюг, и притащили его мне. Так и думала, что не падалюжья вещь. Слишком чистая. И работает.

– У меня и другой был...

– Та помесь автогана, которую мы нашли, тоже твоя? Я-то думала, что это такое, звучит как эшерское оружие, а стреляет падаль. Ну, мы подумаем насчет этого. Пушка хорошая, даже с деталями Делакью. Если город Перехламок не захочет тебя выкупать, то, возможно, это будет наша маленькая плата за то, что спасли твою шкуру. Пусть и подпаленную.

Ее голос по-прежнему звучал легко и весело. Я знал, что тут ничего личного. Просто банды так работали.

– Там была девушка, – сказал я. Голос у меня был хриплый, но лучше, чем раньше. – Молодая, коричневатые волосы, кривой нос.

Лицо синеволосой напряглось.

– Данда, – сказала она. – Проводница. Мы думаем, что на нее напала пара падалюг, прежде чем мы успели подтянуться. Сигнал мы не получили, но услышали, что там неладно.

– Она погибла, – сказал я. – Я могу показать, где. Увидел ее там до того, как смог убраться от чешуйника. Она была уже мертва. Мне жаль.

Выражение ее лица не изменилось, как и через несколько секунд, когда мы услышали крики из грибной рощи. Я сел и смотрел, как она спустилась и пошла навстречу бандитке, выходящей из леса, с боевыми подругами по бокам и телом девушки в руках.

Хорошо, что я не наблевал на синеволосую. Я думал, что она одна из высокопоставленных бойцов Проклятья, но, пока я смотрел, как они заматывают мертвую Данду в ткань и кладут ее на самоходную повозку во главе каравана, рядом с женщиной, убитой диском, я видел, как она командовала остальными и как они подчинялись ее приказам. Я говорил с Сафиной, предводительницей Проклятья, женщиной, про которую говорили, что она целый день удерживала чумных зомби в Гиблом Ущелье, вооруженная лишь мечами в обеих руках. Теперь я видел знаменитые шрамы от ожогов на ее предплечьях и мастерски сработанный цепной меч за спиной, и то, что пистолет, висящий под ее левым плечом, был не лазером и не стаббером, а толстоствольной плазмой. Когда она опять забралась наверх, я постарался продемонстрировать ей чуть больше уважения, и ей, кажется, понравилось.

Взвыли моторы четырех больших самоходных повозок, покрытые твердой резиной гусеницы заскрежетали о металл дороги, и караван двинулся в путь. За каждой повозкой под надзором одной из бандиток шла пара рабов, сжимая рулевые хомуты: механизмы, которые когда-то рулили повозками, давно поломались, так что теперь их приходилось поворачивать мускульной силой. Другие рабы, пыхтя, тащили тюки с провизией по бокам каравана, а женщины Проклятья шли между ними, напряженные и серьезные. Я один раз оглянулся на маленькую пещеру, где погибла Данда, но она уже исчезла за темной массой стены.

Сафина молчала, когда мы миновали сумрачные лишайниковые пещеры Фостского леса и вошли в разрушенный, но более просторный купол между лесом и внешними границами Перехламка. Металл дороги исчез под затвердевшей слякотью на дне купола, гусеницы с хрустом проламывали тонкую бурую корку. Сафина что-то тихо произнесла, и банда сомкнулась в плотный строй, а женщина постарше, с одним глазом и татуировками в виде перьев на лице, начала руководить установкой прожекторов на повозках. Светильники были хорошие, прочные, хотя я и не мог идентифицировать их производителя, но сами лампы и стержни были дешевыми орлокскими подделками, дающими желтый свет, да и проводка, соединяющая их с моторами повозок, тоже имела не лучший вид. Я хотел было сказать об этом Сафине – она имела такое качество, каким обладают прирожденные лидеры, что-то в ней заставляло тебя вести себя так, чтобы добиться ее одобрения – но спохватился. Если я могу оказать им какую-то услугу, то лучше дождаться удобного момента, чтобы она принесла мне пользу. Я не забыл, что она упоминала выкуп.

Все в подулье знают, что такое выкуп, и даже бандиты, кроме разве самых отмороженных, сначала трезво оценят раненого врага, прежде чем его прикончить. Тот, кого ты завалил, может быть ценнее скрученным, но живым, чем мертвым и обчищенным. Знание этой разницы – чертовски полезный навык для лидера банды, и я видел расчет во взглядах, которые бросала на меня Сафина.

Был бы я женщиной, меня бы, возможно, спасли просто так. Подулей часто сбивает острые грани с суровых нравов Города-улья, и Проклятье, как и, к примеру, Берсерки, живет своей жизнью, управляя собственным поселением вместо того, чтобы бродить по скверноземью, со всеми компромиссами, на которые приходится идти практичным бандам. И все равно, воспитание Дома въедается глубоко, и мужчины подулья хорошо знают, что рядом с женщиной-бойцом из Эшеров надо вести себя осторожно, неважно, откуда она. Сафина везла меня домой только потому, что видела в этом потенциальную прибыль.

По мере того, как мы двигались через купол, мне становилось все тревожнее и тревожнее. Если бы на мне была шляпа, проще было бы притворяться, будто надо мной нет всех этих десятков метров пустого пространства. А вот Сафине это, похоже, было нипочем. Она выкопала откуда-то флягу, налила себе еще воды и начала говорить более расслабленно. Послушать ее стоило. Территории Проклятья граничили с тем укрощенным уголком подулья, который обустроил себе Перехламок, но к тому же прилично заходили в скверноземье за Сияющими Обвалами. Судя по тому, что она рассказывала, все вокруг страдало от жажды и вылезало наружу с желанием драться.

Я никогда особо не задумывался про водяную станцию в Писцовой впадине – она не входила в мои обычные маршруты обходов. Я помнил большие конденсаторные лопасти, торчащие в жутких пропастях, бесконечно тянущихся вниз и вверх, и туннели, по которым тянулись трубы и лязгающие механизмы. Но для меня они просто существовали, и все. Такие штуки порой встречались в подулье – заброшенные, но в рабочем или по крайней мере пригодном для ремонта состоянии, как, например, канатная дорога над мусорными шахтами Лощины Комы. Подульевики относились к таким вещам фаталистично. Можешь поддерживать их работу и зашибать на этом деньгу – хорошо. А если с ними что-то случится, идешь дальше своей дорогой.

Слушая Сафину, я понял, что происходит по всем скверным зонам. Я осознал, что эти старые лязгающие машины на самом деле подавали воду не только Перехламку, но и во много других мест. На это и раньше были намеки – с уколом чувства вины я вспомнил Эннинга и его родных, которые покинули Двапса и пошли по дорогам в поисках воды – но я этого не знал, пока слова Сафины не свели все это воедино. Всюду, на много дней пути, была пустыня. Гать под Перекрестком Вильгельма теперь поднималась над оврагом, заполненным илом. В Лощине Комы раньше постоянно шла морось из высоко расположенных труб, которая не только приносила воду, но и смывала металлическую пыль, сносимую вниз с отвалов Города-улья, но теперь она прекратилась. Норные поселения, цепочкой соединявшие Тарво с Перехламком и Лощиной, вымерли одно за другим, потому что скважины и трубы, из которых они поливали свои ямы с водорослями, просто пересохли. Некоторые семьи ушли кочевать, другие попытались подняться вверх по своим источникам воды, надеясь найти новые ресурсы. Многие из них так и пропали.

И еще несколько таких мест было обнаружено лежащими в руинах, с разоренными или разбитыми водорослевыми чанами, а их жители были либо мертвы, либо вовсе исчезли. Одно из них было на территории Проклятья, там жило двое сестер из Города-улья, которые отделили баррикадами примерно километр пустых коридоров недалеко от Перекрестка Вильгельма и Тарво и разводили там грибы и толстомоль. Сафина с мрачным лицом рассказала, что они и их наемные рабочие яростно сопротивлялись, но чем бы ни было то, что на них напало, оно одолело и частично сожрало их.

Это могли сделать падалюги, а мог и кто угодно. Чем хуже давила засуха, тем дальше приходилось забредать всяким скверным тварям, чтобы найти питье, и тем злее они сражались за него. Я рассказал Сафине о бродячем племени падалюг и о крысином гнезде, которое появилось там, где раньше мы ни одного не видали, и она мрачно кивнула.

– И вот так происходит повсюду, Кэсс, во всех направлениях. Слава Матерь-жиле, Обвалы частично питаются за счет других источников, не то бы и нам пришлось скитаться, страдая от жажды, как всем этим бедолагам. Но вместо этого мы можем возить воду в Перехламок на продажу. Вот как ты думаешь, почему падалюги оставили тебя в живых?

Я пожал плечами.

– Дэнси сказала, что они обнаружили целую толпу падалюг, в основном крупных, и у каждого было по две-три дохлых крысы, больших, вроде тех, которых ты убил. Крысы на шампурах, насаженные в ряд, аккуратненько так. И те, которых они уже успели поглодать, были завернуты, так, чтобы с них не капало.

– Крысы? – у меня скрутило желудок.

– Видимо, те, которых ты пристрелил – Дэнси сказала, что на них вроде как виднелись лазерные ожоги. Они тебя держали живым и при этом ели мертвечину. Влажную мертвечину. Проще было скрутить тебя и носить, как водяной мех из живой кожи.

– Кажется, я понимаю, – сказал я, хотя мне это и не особо понравилось. – Первых крыс, которые на меня кинулись, я пристрелил из двухцветника. Автогана, который вы спасли.

Она усмехнулась, услышав его имя.

– И когда я убил нескольких, помнится, некоторые оставшиеся остановились, чтобы полакать кровь.

– И что ты насчет этого подумал?

– Ничего. В тот момент я был слишком занят.

Она понимающе кивнула.

– Но, полагаю, влага их так манила, что они даже отвлеклись от драки со мной.

– Ты прав. Дело не только в людях. Было бы проще, если б так. Но дикие животные, которые раньше занимались своими делами во всяких дальних уголках, теперь тоже отчаянно хотят воды. Мы уже потратили больше боеприпасов, чем можем себе позволить, на зверей, которые лезут в Сияющие Обвалы. Черт, да мы вообще везем воду на продажу только потому, что наш конец дороги стал настолько опасен, что не всякий торговец решится туда ехать. Все повылазило порезвиться, – она посмотрела на меня. – Что не так?

Я глядел на свои ладони расширившимися глазами.

– Эм, – сказал я.

Похоже, я упал в глазах Сафины после того, как вспомнил о своих прежних ранениях от зубов и когтей тех здоровенных ублюдочных крыс-мутантов. Сказать по правде, мне и самому стало стыдно. Меня поцарапали, а потом я еще и ползал по мусору и грязи. Надо было первым делом этим заняться, как только меня втащили на повозку. Повел себя глупее пятилетки. Я что, так долго ошивался с падалюгами, что мне захотелось подгнить им под стать?

Сафина ничего из этого не сказала. Она сказала только:

– Знаешь, нам всем сейчас тяжко, мы не можем разбрасываться припасами на твои раны.

– Вряд ли кто захочет платить выкуп за мой труп, – прямо ответил я.

Сафина рассмеялась.

– Меня это не беспокоит. Не думаю, что ты помрешь, не доехав до Перехламка, а там, я уверена, они сделают все, что смогут, чтобы спасти одного из своих драгоценных фонарщиков. И да, если к тому времени инфекция зайдет слишком далеко, что ж, это ведь не моя проблема?

Она была права. Царапины выглядели не настолько скверно, и я бы наверняка дожил до Перехламка. Вот только идти на такой риск я был не готов. Обычная слякоть и пыль подулья, набившаяся в порезы и потертости – и так плохо, но я-то копошился в крысином дерьме. Думай, Кэсс, думай.

– Поздно уже, Сафина. Инфекция уже укоренилась.

Я закатал рукав, при этом незаметно размазав часть грязи и слизи с ладоней на предплечье. Эшерка бросила взгляд на фиолетово-зеленый оттенок кожи между локтем и запястьем и сказала:

– Поговори с Шелком. Это та, что с автоганом, в красном капюшоне, у повозки позади нас.

Во взгляде Сафины можно было прочесть все. Следующие двадцать минут я мысленно выговаривал себе за нее. Шелк, посмеиваясь, выдала мне аптечку и забрала мой грязный излохмаченный плащ, и я занялся обработкой своих царапин жгучеводой и пастой из гордой травы.

(«Ну уж нет, – сказала Шелк, увидев, как я разглядываю тюбик медицинского геля, который, похоже, был произведен в Городе-улье и выглядел дорогим. – Обойдешься старомодными лекарствами, самое то для твоих детских ссадин».)

Больше всего меня беспокоили порезы на руках, но ни припухлостей, и нагноения, которых я боялся, не было видно. Царапины на груди были глубже и воспаленнее, кожа вокруг нижней парочки заблестела и покраснела. После гордой травы они стали пульсировать. Царапины едва прошли сквозь кожу, и Шелк с весельем наблюдала, как я мажу их, чтобы простерилизовать.

– Сафина сказала, что это ты нас предупредил. Стравил между собой падалюг, чтобы они себя выдали, после того как убили Данду.

Я кивнул. Странная лихорадка боя, на волне которой я плыл, уже казалась нереальной, но Шелк, похоже, ее понимала. Она вытащила металлическую флягу.

– Это не вода, бухло. Добротная «Дикая змея» из Зеркал-Укуса. Выпей со мной в память о Данде.

Мы оба сделали по глотку, и, черт возьми, она правда была хороша, едва обжигала горло и имела приятный дымный привкус. Потом Шелк посмотрела на мои царапины, снова набрала полный рот и прыснула мне на грудь. Я вскрикнул от боли, когда спирт попал в раны, а Шелк запрокинула голову, обнажила крепкие желтые зубы и засмеялась так громко, что даже вьючные рабы оглянулись, чтобы посмотреть, что происходит.

«Дикая змея» подействовала сильнее, чем я ожидал: голову настолько закружило, что я прилег на повозку, приткнув между парой бочек свой плащ вместо матраса. Я чувствовал себя изможденным, но, кажется, напряжение битвы еще не спало – несмотря на сонливость, я дергался и беспокоился, пока лежал.

Я полуприкрыл глаза и решил незаметно понаблюдать за одной из охранниц каравана. Она была невысокая, с черными как смоль волосами и красивыми темными глазами, слегка суженными в уголках. Шрамов на ней было мало – только легкие отметины на подбородке, возможно, от удара чем-то зазубренным или, может быть, от недолеченной в свое время станковой заразы. На руках и животе выделялись мышцы, когда она бежала рядом с повозкой или запрыгивала наверх, чтобы повисеть на краю и передохнуть.

Ей, наверное, столько же, сколько Танни? Нет, Танни должна бы быть старше. Все равно, нет причин не смотреть на нее. Ну, по крайней мере, пока Сафина, сидевшая рядом, не сказала «Кэсс, ты заставляешь ее нервничать». Я и не думал, что они обе заметили, как я за ней наблюдаю, но после этого я облокотился на ноющие руки и перевел взгляд на фонари, окружающие дорогу в Перехламок, которые медленно катились навстречу нам из темноты.

7: БУНКЕР

Последний этап пути домой был по-хорошему странным, но быстро стал странным по-плохому. После того, как мы миновали отметку внешней границы (надпись «ПЕРЕХЛАМОК», выжженная на поверхности заржавевших в открытом состоянии металлических ворот, окруженных насаженными на шипы скелетами потрошил и падалюг), я начал расслабляться. Это было облегчение от знакомых мест, от того, что я снова оказался на территории, которую знаю. Знаю? Черта с два, практически владею ей. Я улыбался сам себе, когда мы миновали мост над тем зловещим ковром грибных шляпок, где я чинил освещение всего... всего...

Как давно это было? Сколько времени заняла вся эта одиссея? Тут я понял, что не имею ни малейшего представления. Толку спрашивать Сафину не было – у большинства поселений подулья свои представления о том, когда начинается светофаза и темнофаза. Ее прикидки будут отличаться от моих. Я лучше просто подожду и сам увижу. Вряд ли я действительно отсутствовал с полдесятка жизней, как мне казалось.

Над Туманными равнинами стояла дымка, и, пока мы катились сквозь них вперед, по краям дороги начали появляться люди – ряды размытых серых силуэтов в завихрениях пара. Я в общем-то ожидал людей, но уж точно не гнетущего молчания. Ни криков, ни умоляющих возгласов (и некая скрытая, постыдная часть меня была этому рада) – они лишь немо глядели на нас и быстро убирались с пути банды. Это нервировало и меня, и женщин: бандитки Сафины обменивались тревожными взглядами поверх согнутых спин тягловых рабов. Напротив ворот лебедочного порта, на куче обломков, виднелся новый ядовито-зеленый слоган: ОТЦЫ ПЬЮТ, А НАШИ ДЕТИ УМИРАЮТ ОТ ЖАЖДЫ. Меня тут же кольнуло воспоминание о том, как все началось – голоса убийц, нанятых Хелико, которые преследовали меня во время обхода. Они еще охотятся? Может, залегли впереди? Я стиснул свой разряженный, бесполезный лазпистолет и стал дергано озираться по сторонам.

Охрана лебедочного порта, похоже, увеличилась. Пока мы двигались по извилистой дороге, на ней не было ни единого места, где за нами бы не следил стражник или двое, шагая вдоль изгороди. Когда мы выезжали с равнин, кучка охранников поднялась и следила, как мы удаляемся. Может быть, из-за тумана, но я не смог различить знакомых лиц. Это было странно. Фонарщики и городская стража обычно водили дружбу.

Сафина, чье лицо превратилось в маску отвращения при виде разрушенного трущобного города, начала отдавать приказы, от которых караван замедлился и изменил форму. Повозки квадратом, рабы в центре, женщины с длинноствольным оружием наверху, рукопашные бойцы пешком по бокам. Прямо подо мной шла женщина, которую я видел во главе атаки на падалюг. Крошечные красные индикаторы на ее цепном мече горели, как и маленький голубой огонек запала огнемета в другой ее руке. От одного только намека на бой ее плечи напряглись, а дыхание стало с шумом вырываться из ноздрей. Я решил, что с такой женщиной знаться не стоит, но когда придвинулся ближе к Сафине, уловил очень тихий, почти неслышный гул набирающего силу плазма-пистолета на ее бедре. Это было ненамного лучше.

Мы приблизились к воротам как положено, медленно, и все прожекторы на парапете светили на нас, кроме крайних, которые повернулись наружу, освещая металлические силуэты, свисающие по бокам от ворот. Я прищурился, но остальные светильники не давали разобрать, что там такое. Горели они по-прежнему ярко и сильно, и я ощутил приятное чувство профессиональной гордости.

Секунд на пять, не больше. Сафина наклонилась ко мне.

– Чего это ты там говорил насчет толп и бунтов? – спросила она, и мое сердце тревожно заколотило о ребра, когда я осознал, что она права. Стоков ради, мы же караван в четыре повозки, доверху нагруженный бочками воды, а нас с Нардо чуть не ограбили только потому, что у нас могло быть с собой питье.

Но сейчас вокруг ничего не двигалось. Открытое пространство было таким же мертвым и пустым, как разрушенные трущобы. Что произошло?

Готов поспорить, ничего хорошего. Мы уже были достаточно близко к воротам, чтобы я мог различить, что за штуки болтаются у ворот.

Клетки с трупами.

Люди Сафины точно так же понимали странность ситуации, как я, и очевидно, болезненно осознавали свою уязвимость на открытой местности, под прожекторами и прицелом кто его знает скольких пушек.

Что ж, если б не они, я бы лежал выпотрошенным где-то в грибном лесу. Поэтому я встал и вгляделся в свет над серединой ворот.

– Открывайте! Вы меня знаете, я Синден Кэсс. Я вернулся с обхода.

Хельмаврова задница, ну и глупо же это звучало.

– Меня похитили падалюги и спасло Проклятье, – я сделал жест в их сторону. – Откройте ворота.

Повисла долгая пауза. Я спросил себя, кто там за прожекторами. Наверняка ведь уже не Стальноголовые? Пожалуйста, только не Стальноголовые.

– Здорово, маленький любитель падалюг! – крикнул с укреплений хриплый голос.

Дерьмо.

– Кого вы там подобрали, бабы? Это ваша домашняя зверушка? Вынюхивает для вас отбросы, да?

С парапета послышались взрывы гогота. Я постарался говорить ровным голосом.

– Я – фонарщик Перехламка, кто бы вы там ни были. Не знаю, объяснял ли вам кто, что это значит, но должны были объяснить. Я напрямую подчиняюсь отцам города.

При этих словах кто-то усмехнулся, и тревога снова постучалась мне в ребра.

– Я вернулся после того, как на меня напали. У этих женщин вода на продажу, и у вас головы заржавели, если вы думаете, что отцы не захотят ее покупать. Открывайте ваши плевучие ворота сейчас же.

Сначала реакции не последовало. Потом, после паузы, как раз достаточно долгой, чтобы подчеркнуть, что они ради нас торопиться не будут, лязгнула и отворилась маленькая дверь, встроенная в основные ворота. Наружу расслабленной походкой вышло четверо Стальноголовых, каждого из которых подсвечивал прожектор, будто они были на сцене в одном из дорогих притонов Циклоповой площади. На их головах ярко сияли татуировки из металлических чернил, точно так же, как шипы на наручах и ошейниках и блики, слетающие с наполированных сапог. За спинами у них были пристегнуты топоры и тесаки, а в больших руках они сжимали толстоствольные стабберы, какие постоянно изрыгают фабрики дома Голиаф. Всем прочим для стрельбы из такого оружия практически необходима подставка.

Сафина и ее люди стояли в позах, одновременно тщательно просчитанных и абсолютно непринужденных. Об этом говорили углы бедер, плеч и голов, и то, как руки лежали на оружии, или как пальцы поглаживали рукоятки пушек и клинков, как ни на что не намекающее движение чисто случайно переносило вес тела на обе ноги, чтобы можно было мгновенно сорваться с места. Любой, кто видел, как две банды оценивают друг друга в городе или на любой другой нейтральной территории, знает об этих танцах, демонстративности и браваде. Я это часто видал.

Стальноголовые и Проклятье. Голиаф и Эшер. Угодить между ними – что может быть лучше. Некоторым бандам удается оставить багаж своего дома позади, когда они покидают Город-улей, но эта парочка? По сравнению с их взаимной ненавистью даже вражда Орлоков и Делакью выглядит ссорой юнцов. Голиаф и Эшер. Пожалуйста, кто-нибудь, верните меня в крысиную нору.

Делегации Стальноголовых было неприемлемо смотреть снизу вверх на Сафину – это бы подпортило их образ – поэтому они перевели взгляд на женщин на земле. В доме Голиаф выращивают больших мужиков – они любят этим хвастаться – и трое из четверых были достаточно крупными, чтобы смотреть сверху на любую из женщин Проклятья, которая встала бы рядом. Я наблюдал, как по мере осознания этого факта ухмылки расползаются по их лицам.

– Водяная дань, – сказал самый высокий после еще одно просчитанной паузы. – На все, что вы везете. Платится с каждой головы. Доля воды, и вы внутри. Покажите, что у вас есть, и мы проинформируем вас о точном размере платы.

Двое других захихикали. Четвертый, гораздо моложе, с гладкой кожей, свежими татуировками и всеми зубами в наличии, только переступил с ноги на ногу и уставился вперед.

– Какова дань для каждой из нас, в таком случае? – спросила Сафина с верха повозки. Ее поза не изменилась, одна рука небрежно лежала на рукояти плазменного пистолета. Голос звучал ровно.

– Это мы посмотрим, – незамедлительно сказал главный Стальноголовый. – Дань определяется на усмотрение соответственно назначенного представителя, который, эм, представляет городскую стражу Перехламка.

На слове «усмотрение» снова раздались смешки. Краем глаза я увидел, что Сафина метнула на меня взгляд. Я не мог сказать, какую мысль она в него вкладывала, но подумал, что это могло быть что-то вроде «ну спасибо тебе за предупреждение». Потом она снова уставилась на Стальноголовых. Напряжение в воздухе шипело, как жирное мясо на жаровнях Греймплаца.

– Гляньте на воду!

Юнец, видимо, заговорил без очереди, потому что даже люди рядом с ним немного подскочили. Я от неожиданности чуть не потерял равновесие. Рука заныла от желания схватиться за пистолет, хоть я и знал, что ячейка пустая.

– Грюэтт! Ты погляди на эти повозки! Там бочки и бочки!

Глаза Грюэтта вспыхнули. Он облизнул губы, и блеснул металл: пирсинг, или металлические зубы, или и то и другое. Вокруг меня завертелись головы – Проклятье ждало от Сафины сигнала действовать. Она повела пальцами в стороны. Не сейчас.

– Для такого большого количества водяная дань может быть довольно высокой, – сказал Грюэтт раскатистым, насмешливо-задумчивым голосом. – Везете это в Перехламок, да? Большая ценность. Что до моего усмотрения, то, думаю, за это положена довольно-таки крупная дань.

Он расхаживал вдоль каравана с другой стороны, где я его не видел.

– А что насчет нашего фонарщика, Стальноголовый? – спросила Сафина. Я не знал, померещилась ли мне сталь в ее голосе. Внизу, с другого бока, женщина, которая шумно дышала, теперь тихо постанывала, и ее рука с цепным мечом дергалась. Шелк подошла к ней и осторожно взяла ее за руку.

Я встал и посмотрел сверху вниз на Грюэтта и его юнца. Если я буду ставкой на торге, то буду торговать собой сам. Должно же быть у человека какое-то достоинство.

– Я говорю за них, Грюэтт, если так тебя зовут. Я уже сказал вам, я – фонарщик Перехламка. Они должны пройти в ворота по моему поручительству. Приведи из бункера Йонни или отца города Хармоса. Я не собираюсь ждать тут дальше.

Упоминание Хармоса было рискованной ставкой, но всю эту дрянную ситуацию нужно было разрядить, и как можно скорее.

Какой-то Стальноголовый ублюдок на воротах разрядил ее не в ту сторону.

– Да я ж его помню! Пришел сюда в позапрошлую светофазу, ползал тут по парапету, как маленькая крыска с поломанными лапами! Ты б видел его, Грюэтт! Глянь на него сейчас!

Грюэтт присоединился к смеху.

– Слезай с повозки, Кэсс, – это была Сафина, она говорила тихим голосом, обращаясь только ко мне. В ее голосе не было и следа гнева, только спокойный приказ.

– Думаю, я могу...

– Нет. Ты уже сделал, что мог. Спасибо за это, от остального я тебя освобождаю. Твои шест, шляпа и оружие на полке над рулем сзади этой повозки. Бери их и слезай. Проходи сквозь ворота сам. Если сможешь найти на воротах кого-то не из Стальноголовых...

– Я понял.

Она кивнула. Если бы я попытался сказать что-то еще, я бы только заикался и тянул слова, поэтому я побрел к задней части повозки и неловко спустился. Может быть, Сафина и была прожженной стервой-мужененавистницей, но она знала, что я – ее единственный шанс на хотя бы отдаленно честную плату за воду.

Стальноголовые уже были среди повозок и лучились новообретенной уверенностью от того, что ни одна из женщин Эшеров не будет наводить на них оружие, когда их прикрывают турели на воротах. Тягловые рабы смотрели себе под ноги, пока их распихивали в стороны. Бандитки с каменными лицами немного отступали и отодвигались, как раз настолько, чтобы якобы случайный толчок или жест одного из Стальноголовых не лишил их равновесия. Осознавая, насколько грязна и потрепана моя одежда, я напялил на голову пожеванную шляпу и завернул свои шест и двухцветник в то, что осталось от плаща.

Я оглядывался через плечо на караван, когда столкнулся со Стальноголовым. Он был на голову выше меня, в обрезанном жилете, подчеркивающем мышцы, которые он разработал так, как это делают некоторые Голиафы – специальными упражнениями, чтобы каждый мускул выделялся под кожей. Голова была выбрита, так что оставалась только лохматая грива на макушке, сияющая от посыпки из металлической пыли. От толстых колец в перегородке носа ноздри раздувались, как у пылевого кабана. Неровная татуировка украшала бок его толстой шеи – череп с верхом из тусклого металла, приделанным грубо нарисованными винтами и заклепками.

Я шагнул в сторону, чтобы обойти его, и он шагнул следом, чтобы оставаться передо мной. Он широко ухмылялся, глядя мне прямо в глаза.

Раздался лязг и грохот металла, взрыв довольного рева. Двое Стальноголовых шустро пробежали мимо с бочкой воды Проклятья на напряженных плечах. Со стороны ворот донеслись радостные крики, и я услышал голос Грюэтта: «Разумеется, мы взимаем дань с того, с чем вы прибыли к нашим воротам, не с того, с чем вы можете покинуть город, это только честно, разумеется».

Стальноголовый уставился на меня, сердясь, что я не развлекаю его. Это длилось долгое мгновение, потом он потерял интерес и протолкнулся мимо меня туда, где его товарищи по банде снимали вьюки с рабов Проклятья и вываливали их содержимое на дорогу. Я снова пошел к воротам, подавляя желание мчаться в ближайшее укрытие. Прежде чем я прошел внутрь, я повернулся и посмотрел назад.

Сафина по-прежнему гордо стояла на повозке, в то время как Стальноголовые расхищали из-под нее воду. Одна рука лежала на пистолете, но она знала, чем закончится здесь бой, так же хорошо, как и я. На меня она не смотрела, чему я, пожалуй, был рад. Она сказала мне идти, но теперь, когда я шел, я вдруг понял, что не знаю, мог бы я посмотреть ей в глаза.

Я повернулся и ушел прочь. У меня хорошо получается поворачиваться и уходить прочь. Любого спросите.

Я посмотрел на ворота и на парапет наверху, пытаясь рассмотреть хоть кого-то, кого я действительно знал, в этой кошмарной пародии на Перехламок. Разумеется, никого, только еще пара Стальноголовых, прохлаждающихся у двери в дом стражи ворот. Я двинулся было мимо, потом остановился и еще раз присмотрелся.

Это были двое из тех трех, что вышли со мной из Перехламка в последний раз, как я проходил сквозь эти ворота. Тот насмешливый эскорт, который оставил меня на перекрестке. Они уже не насмехались, только смотрели на меня с тупым гневом. У обоих лица побагровели от кровоподтеков. У одного настолько распухли глаза, что ему пришлось наклониться вперед, чтобы разглядеть меня, у другого был недавно сломан нос. Их голиафские знаки отличия, носовые кольца и ушные цепочки, были вырваны. Видимо, они все-таки должны были оставаться со мной в качестве охраны, поэтому их наказали за мое исчезновение. Сочувствовать им было довольно трудно.

Комок харчка слетел по дуге с парапета, миновал край моей шляпы на ширину пальца и разбился о камни у моего сапога. Сверху донесся смех. Я воспринял намек и пошел дальше.

Как это вообще возможно? Давно ли я проходил сквозь эти ворота и шел к бункеру вместе с Нардо, завершив обход, готовый отчитаться и пойти за бухлом? Как так вышло, что теперь я ковыляю по улице, развалина в едва узнаваемой одежде, весь в порезах и болячках, и запах раскаленного жира с Греймплаца вызывает у меня приступы голодной боли? Разве это не какой-то сон, навеянный выделениями стоков?

Внезапно мне просто захотелось перестать бороться. Это ведь не моя работа. Я ничего не обязан делать. Есть причина, по которой я так хорошо научился менять места. С этим мне не справиться. Интересно, что случится, если я просто залягу на дно и подожду, пока вся эта плевучая дрянь не закончится.

На этот вопрос я не ответил, по крайней мере сознательно. Я увидел, как Йонни появился на лестнице бункера, и вдруг отчаяние ушло и сменилось гневом. От него мои глаза расширились, руки задергались, и только когда Йонни отбил мои руки в сторону, я осознал, что добежал до него и потянулся, чтобы схватить его за перед куртки.

– Кэсс! Дерьмо крысиное, да мы же думали, что ты погиб! Какого...

– Хватит, Йонни! Мне все равно! Что за сучий потрох командует на воротах? Стальноголовые, Йонни! Они грабят караван, который Проклятье привело из Сияющих Обвалов, чтобы торговать с отцами города! Йонни, там вода у ворот, плеваные бочки воды! А эти ублюдки со своими лозунгами, они до сих пор охотятся за фонарщиками, Йонни, они хотят добраться до меня, и Хелико тут замешан, точно! И что, мы будем просто сидеть, пока...

Тут настала моя очередь заткнуться – Йонни зажал мою голову рукой и потащил меня обратно в двери. Захват не давал мне двигать челюстью, и поверх моего сердитого мычания он зашептал мне в ухо:

– Теперь все по-другому, Кэсс – поработаешь головой, сам поймешь. Все не так, как раньше, хватит дергаться и ныть, как младенец! Что, по-твоему, надо делать? Собери мозги в кучу, идиот!

Наконец, когда мы добрались до лестницы, Йонни меня отпустил. Я проковылял три-четыре шага и врезался в стену, потом оперся на нее и свирепо уставился на него, покачиваясь и тяжело дыша. Лицо Йонни выражало смесь сочувствия и отвращения.

– Тебе надо понять, что тут без тебя происходило. Через минуту я должен привести тебя к отцам, и не хочется тебя подставлять.

– Чего-чего? Что-то может быть еще хуже? Йонни, воротами лебедочного порта распоряжаются ублюдки Стальноголовые, ни одного перехламщика не видно! Они грабят караваны! Где настоящие привратники?

– Все быстро меняется. Теперь наверху Стальноголовые и Разжигатели. Привратники теперь – Стальноголовые.

– Охх, сток возьми, Йонни...

Гнев исчез, вернулось отчаяние. Хотел бы я этого не слышать, хотелось бы, чтобы мне это послышалось. Разжигатели Фолька. А я-то думал, что ничего не может быть хуже, чем Стальноголовые. Ха.

– Заткнись и слушай, Кэсс, тебе надо как можно быстрее встать на ноги. Стальноголовых ты уже знаешь. Ты сам их видел. Грюэтт, их лидер, теперь начальник стражи Перехламка. Они тут закрепились. Постарайся привыкнуть к этому.

– А Разжигатели?

– Мы думали, они ушли, когда Проклятье и Берсерки выпнули их из Тарво, но они вернулись. Оказалось, они выслужились перед отцом Стоупом, когда приютили Кошмаров Хеггорана в Перекрестке Вильгельма и позволили ему снова вымогать свою дань за переход через гать. Стоуп убежден, что они – его друзья и партнеры, а Фольку хватило ума ему подыграть. Так что теперь они тоже тут. И еще, Кэсс, ты не единственный, на кого нацелился Хелико. Он устроил нападение на водные цистерны отцов, и на Черной Куче погибли стражники. Отцы напуганы. Так что будь начеку, Кэсс. Не поднимай головы.

– В каком таком плеваном городе я оказался, Йонни? Этого я что-то не узнаю.

Он не ответил, только показал своим здоровым костистым подбородком на лестницу. И я пошел.

Так было впервые – три отца города одновременно собирались говорить со мной напрямую, не через Йонни или какого-нибудь подручного. Мы прошли мимо Галереи Блюдолизов на третий уровень, где я никогда не был. Комнаты были тесные и обветшавшие и вовсе не соответствовали своей славе.

Где-то в нутре здания скрывались воздухоочистные машины, и отцы ждали меня в маленькой голой комнатушке у одного из вентиляторов. Из стены торчал здоровенный выступ, на котором, будто гигантская шляпка гриба, красовался раструб из полированной латуни, и оттуда комнату овевал ветерок. Трое отцов города сидели на скамье из сварного металла и вдыхали свежий воздух, лишенный запахов и примесей.

Хармос был справа и дальше всего от меня. У него были опущены плечи, глаза полузакрыты. Таким я его никогда раньше не видел.

У ближнего края скамьи сидел гильдеец из верхнего улья, которого я сначала не узнал – только потом, когда он мне улыбнулся. Это был тот самый человек, который ждал, пока Хармос распекал меня и Нардо после последнего обхода. Его волосы были собраны под шапочку из той же грубой черной ткани, что и его пылевая накидка, а мантия и лосины под ней были невыразительного серого цвета. Но вот в гильдейском медальоне, который он носил на груди и теперь выставил на полное обозрение, не было ничего невыразительного. Он был настолько большим и толстым, что мой прискорбно опочивший чешуйчатый пленитель мог бы использовать его как метательный диск, и его край и цепь были инкрустированы жемчужными спорами и паучьими глазами.

В середине, расставив колени и вынудив других двух потесниться на края скамьи, восседал отец города Стоуп. У него были навощенные черные волосы ежиком и громадное круглое брюхо, на котором лежали здоровенные титьки, торчащие сосками в потолок. В подулье сложно стать по-настоящему толстым, но когда ты отец города, ты можешь неплохо справляться с этой задачей.

И Стоуп заговорил первым.

– Мы думали, что потеряли своего последнего фонарщика, – сказал он. У него было что-то вроде желтухи, отчего в жемчужно-белом освещении комнаты его кожа выглядела болезненно. – Это было бы скверно, не правда ли? Сейчас, в это время, нам нужно сохранять безопасность и хорошее освещение. Ведь этим наш город и знаменит.

Похоже, он ждал ответа, так что какого черта бы и нет.

– Я не знаю, долго ли еще здесь будет безопасно и светло, сэр. Я должен был совершить простой обход и вернуться к темнофазе, но вместо этого за мной погнались наемники Гарма Хелико и самые большие крысы-мутанты, каких я видел в окрестностях Перехламка, сколько тут живу. А потом я чуть не угодил падалюгам в котел. Если бы не встреча с Проклятьем на дороге к Сияющим Обвалам, я б сейчас с вами не разговаривал.

– Ты переоцениваешь опасность, Кэсс, – парировал Стоуп, не дав мне договорить. – У Перехламка очень способная оборона. Она всегда такой была... и теперь мы ее усилили. Два закаленных лидера с превосходной репутацией, получили, бумаги, представителей... стражи.

Когда Стоуп говорил, у него, как правило, заканчивалось дыхание, и в конце предложения он прерывался и хватал воздух ртом.

– Стальноголовые помогают сохранять безопасность стен и ворот, а мастер Фольк, который, является, моим... личным знакомым, следит, чтобы, улицы, были... безопасны.

Несколько мгновений он сипло дышал.

– И делает это лучше, чем ваши делали, Кэсс, – вставил Хармос, не глядя на меня. Голос у него был ниже, чем обычно, слова сливались, и я с ужасом осознал, что он пьян. Ну, или пьян или обдолбан, но плевать, и то и другое немыслимо. Хармос потерял контроль? Хармос?

– Будем справедливы к человеку, – сказал гильдеец. Его голос был ленивым урчанием, которое примерно впятеро усилило мое недоверие к нему. – Фонарщики никогда не были обязаны самостоятельно поддерживать порядок. Их задача всегда была очень конкретна.

– Фонарщики делают, что им сказано. Мы сказали им вынюхать, кто рисует эти плевучие лозунги. И что? Что произошло на Черной Куче?

– А что произошло на Черной Куче, сэры?

Краем глаза я увидел, как Йонни снова переступил с ноги на ногу и бросил на меня взгляд, жгучий, как мельта-горелка.

– Не твое дело! – рявкнул Хармос настолько громко, что Стоуп подскочил, и его подбородки сплющились и поменялись местами. – Ты делаешь свое плеваное дело, и все.

Его голос то поднимался, то падал, и к концу предложения он говорил мягко, почти спокойно. Точно, чем-то залился. Хармос, под наркотой. Как он так быстро до этого дошел?

– Просто некоторые люди, увязшие в этой чепухе про «воду для всех», – сказал гильдеец. – Те, которых, как думает Хармос, ты должен был выслеживать. Этот преступник Хелико и его рисовальщики лозунгов, кажется, думают, что они станут ядром некой новой армии разбойников. Некоторые из них стали слишком настойчивы и их проконтролировали. Больше этого не произойдет. Больше тебе знать не следует.

Стоуп согласно кивнул.

– Мы зря тратим время, – сказал он. – Чего я хочу от тебя, Кэсс, так это ответов, а не вопросов. Ты только что пришел с обхода, на, границах, города... правильно?

Как будто он не мог этого сказать по тому, как я выглядел. Я осознал, что по-прежнему держу в руках сверток со своими вещами.

– Если у тебя сохранялось хоть какое-то присутствие ума во время твоих приключений, ты можешь, оказать, городу... услугу.

И вот так и пошло. Хармос не сказал больше ни слова: он пялился в раструб вентилятора

как люди порой глядят в костер на привале. Через некоторое время он начал слегка покачиваться. Остальные двое работали по очереди, вгрызаясь в мой доклад и требуя от меня рассказать о том, чего я и знать не мог.

Сколько еще там банд падалюг? Сколько воды привезло Проклятье? Сколько забрали Стальноголовые, и сколько еще хранится в Сияющих Обвалах? Насколько сильна их охрана? Чем они вооружены? Какие именно перемещения диких животных упоминала мне Сафина? Что из этого я подтвердил собственными глазами?

Только потом я понял, что они ничего не спрашивали о головорезах Хелико. Как будто это их и не беспокоило.

Я справлялся с вопросами так долго, как мог, но время, проведенное вне стен, быстро нагоняло меня. В конце концов я наклонился, чтобы положить свой сверток с вещами, и чуть не свалился, когда колени поддались, и я потерял равновесие. Йонни оказался рядом, положил мне руку на плечо, снова поставил на ноги, а потом взял у меня сверток и тихо исчез с ним. Я выпрямился, покачнулся и попытался сконцентрироваться. Все еще анонимный гильдеец, кажется, сказал «довольно».

– Мы добыли из него все возможные полезные сведения. Я бы лучше пустил его отдохнуть, чем выжимать досуха и допрашивать до смерти.

Стоуп что-то отрывисто буркнул, видимо, выражая презрение.

– Этого не надо, – ответил гильдеец. – Он же ваш последний фонарщик? По-моему, прямо сейчас ваш город нуждается в освещении больше, чем когда-либо, не так ли?

Стоуп неловко заворочался в своем коконе из жира. Хармос клевал носом и выглядел почти спящим. Глядя на странную троицу, я пропустил тот момент, когда меня отпустили. Когда я снова перевел взгляд на гильдейца, он еле заметно повернул голову к двери, и в его глазах по-прежнему виднелось легкое веселье.

– Собеседование окончено, Последний из Фонарщиков, – сказал он и еще чуть-чуть наклонил голову. – Будь осторожен на улице. Не знаю, распространяется ли еще эта недоделанная вендетта против «шпионов-фонарщиков», но жажда, похоже, умеет делать людей весьма неприятными. Как и зависть – и я думаю, люди знают, что вы не вынуждены платить городу за водяные пайки. Следи за собой.

Он продолжал глядеть на меня, пока я не заставил свои ноги кое-как двигаться.

Йонни ждал меня снаружи с моим свертком под мышкой. Он придерживал меня другой рукой, пока вел прочь от двери и вниз по ступеням, пока я не оказался, все еще покачиваясь, на заляпанном ковровом покрытии вестибюля. Он оценивающе посмотрел на меня где-то секунд пять, потом сказал «тебя нельзя выпускать в Перехламок одного и в таком виде» и снова взял меня за руку. Вместе мы медленно вышли наружу, в аллею Хартистов.

Я едва ее узнавал. За то время, что нам понадобилось, чтобы пройти через всю длину аллеи до Черной Кучи, я увидел две жилых норы, у которых выломали двери, затем приставили обратно и заколотили. Через обе двери было красной краской написано «ИСКУПЛЕНО». Работа Разжигателей Фолька. По краям аллеи были разбросаны тела. Только одно из них попыталось сдвинуться с места, когда мы проходили мимо.

– Что это значит, Йонни? Что это за случай, о котором я не должен спрашивать? Как все так поменялось?

Мой голос звучал жалобно и надтреснуто. Каждый шаг отдавался в теле. Все, что на мне было надето, как будто было из наждачки и царапало кожу. Мне хотелось спать.

Йонни остановил меня, шикнул, чтобы я не задавал вопросов, огляделся, чтобы увидеть, не подслушивает ли кто. Мы пошли дальше по маршруту, которым я шел в тот вечер, когда на меня напали, вокруг основания Черной Кучи и вдоль канала, потом мимо туннеля, который вел к Латунной Яме.

Мои комнаты были глубоко в сотах старых туннелей за высокой стеной, что нависала над Латунной Ямой и рыночными ямами Колокольного пустыря. Вокруг двери моего жилья виднелись выбоины и царапины, но я не слишком обратил на них внимание. Йонни уже практически нес меня на себе, и когда мы оказались в лишенной света металлической коробке, где я обитал, он отпустил меня. Я поковылял к своему тюфяку, а он ловко постучал пальцами по лампочке, чтобы зажечь ее. Лампочка налилась светом и заполнила комнату размытыми желтыми тенями, среди которых мы начали разговор.

Я хотел спать, но не мог заснуть, пока не услышал все.

– Ладно, Йонни, я слишком устал, чтобы мне лгать. Что происходит с моим городом?

И он рассказал мне.

8: СЕСТРЕНКА

Кажется, я заснул после того, как ушел Йонни. Я помню, как проснулся с ноющим и задеревеневшим телом, застонал и полусознательно пошевелил руками и ногами, но потом, видимо, опять заснул, когда тело расслабилось, потому что потом я, кажется, еще несколько часов видел вещи, которых не могло быть. Я опять был среди падалюг в грибном лесу, но теперь грибы были высотою с сам улей и тянулись вверх, в гигантское пустое пространство, которое наводило на меня ужас, и поэтому я помчался искать укрытия среди грибных ножек. Они все были там: Сафина, Йонни, мертвая Данда, Мутноглаз, Хармос, даже босс Стальноголовых, и все угрюмо смотрели наружу из убежищ, которые они уже нашли и заняли, а я бежал мимо в поисках собственной норы. Я бежал, казалось, вечность, мои шаги становились все медленнее и тяжелее, вес пустоты давил на меня все больше и больше, пока почти не парализовал, и тогда я увидел, что на меня смотрит Танни, и сон оборвался.

После того, как сновидение заканчивалось ею, заснуть было уже невозможно, поэтому я не стал и пытаться. Когда я сел, суставы не хрустнули, но по ощущениям казалось, что должны были. Я переместился в вертикальное положение и чуть не упал лицом вперед, когда ноги подогнулись. Опираясь на тюфяк, я подтащил к себе сверток, оставленный Йонни.

«Паек Нардо тоже здесь, Кэсс».

Это было последнее, что он сказал мне, прежде чем мой изможденный мозг вырубился.

«Только ты этого от меня не слышал и вообще ничего от меня не получал. Отцы напуганы. Они не просто так урезали пайки и повысили цены. Даже для фонарщиков правило таково: кто не работает, тот не пьет. Если Нардо не поправится, они ничего не сделают, чтобы спасти его от смерти, так что отнеси ему воду и присмотри за ним. И его воду ты от меня не получал».

Там было четыре жестяные фляги, завернутые в мой старый плащ вместе с двухцветником, фонарным щестом и разодранной грязной сумкой для инструментов. Этот плащ был у меня уже много лет, но я прижал к груди не его, а фляги с водой.

Под одеждой на мне была вторая кожа из запекшейся грязи. Подульевики привычны к пыли и налету, но это было гораздо хуже. Если не помоюсь, можно с ума сойти.

Когда я снова попытался встать на ноги, их так свело судорогой, что я вскрикнул, но мне все же удалось по-падалюжьи проковылять, волоча ноги, через дверь напротив постели за угол моей маленькой комнаты, в закуток, где была сточная канава и причиндалы для мытья. Я взял таз с полки рядом с зеркалом для бритья, приставленным к стене. В углу за ним свисал кабель, и я сел и уставился на него. Чтобы добраться до кабеля и подсоединить к нему нагревательную кастрюлю, надо будет выпрямиться во весь рост, а я не знал, способен ли на это. Он, казалось, висел далеко вверху. Может быть, еслли пялиться на него достаточно долго, он просто полетит и приземлится прямо передо мной. Ха. Я смотрел на него еще какое-то время, и мои мысли стали разбредаться туда-сюда.

Они добрели до увиденных мной разбитых дверей и новостей про другую банду в страже Перехламка. Разжигатели Фолька. Искупленцы. Бандиты дома Кавдор.

Практически любой перехламщик (кроме, видимо, отца города Стоупа) мог бы сказать вам, что Разжигатели друзей не заводят. Они – кровожадные, всегда готовые на убийство ублюдки из дома Кавдор, которые спустились по Колодцу из Города-улья примерно три года назад в поисках новых завоеваний.

Кавдоры здесь непопулярны, как и их церковь Красного Искупления. В большинстве мест, что здесь, что в Городе-улье, когда ты всех, кто косо на тебя посмотрел, потрошишь и сжигаешь как духовно отравленных нечестивцев, нуждающихся в искуплении, очень скоро ты сам оказываешься не на том конце ствола. Но не в доме Кавдор и той шестой части Города-улья, где они правят. Искупление – официальная религия этого дома, и это означает, что постоянный поток маньяков-проповедников приносит ее с собой в подулей. Самые безумные из них – Жрецы Искупления, которые потеряли весь интерес к основанию поселений или даже к расширению территорий банды. Все, чего они хотят, – это воевать. Убивать, вычищать, молиться и жечь, оставляя за собой след из крови и пепла через весь подулей. Маньяки вроде Фолька.

Я осознал, что все еще сижу и таращусь на кабель. Моргнул, попробовал растереть ноги. Они все еще покалывали, пульсировали и болели, когда я пытался ими двигать. Пора применить более дорогостоящие меры. Я потянулся – плечо хрустнуло – и вытащил с полки за спиной плетеную пластиковую коробку. Там была бутылка «Дикой змеи», и ее насыщенно-густое и прозрачное содержимое блестело даже сквозь покрытое пылью стекло. Я распечатал ее и сделал глоток. Хорошая штука. Сварена в Каплепаде, одном из самогонных поселений Зеркал-Укуса, и почти так же хороша, как то, чем угостила меня Шелк. Я хлебнул еще и попытался собраться с мыслями, надеясь, что напиток поможет расслабить мышцы.

Я уверен, что быть Искупленцем очень сложно. Список молитв и проклятий, который им приходится учить, похоже, бесконечен. За время, что я прожил в подулье, я навидался этих безумных жрецов Искупления – которых обычно вволакивала в ворота бригада охотников за головами – с тяжелыми томами или инфоклетками, набитыми законами, изречениями и святыми писаниями. Их обычно сжигали или разбивали, в то время как жрец отправлялся на виселицу.

Но суть их проста. Они ненавидят все и вся, кроме самих себя, и насчет этого «кроме» я не особо уверен. Если ты постараешься не переходить им дорогу, то они только попытаются сделать тебя таким же безумцем, как они сами. А если сделаешь хоть что-то одно из того, что им не нравится, то они тебя убьют и сожгут при первой же возможности. Это все, что я понял о верованиях Искупленцев, и, думаю, больше ничего в них понимать не стоит.

Не знаю, то ли «Дикая змея» помогла расслабить ноющее тело, то ли я просто спьяну перестал замечать боль, но меня и то и то устраивало. Наконец-то я смог встать, даже слегка размяться, и подсоединить нагревающуюся кастрюлю к кабелю в стене. Я налил в нее треть первой фляги и сел, дожидаясь, пока спираль накалится.

Единственная причина, по которой кавдорские банды до сих пор не вымерли, это то, что необходимость в выживании усмиряет их рвение. Если будешь сжигать торговые посты, как только завидишь там питейный притон или бордель, то тебя убьют охотники за головами, или помрешь с голоду в скверноземье, как рано или поздно заканчивают все полностью оперившиеся Красные крестоносцы. Поэтому они примиряются с этим, как Эшеры примиряются с наличием мужчин. Они пристегивают на головы эти маски и притворяются, что могут быть выше всех остальных. Они идут на сделки.

Как Разжигатели, которые заключили сделку со Стоупом после того, как вернулся Гарм Хелико.

И это меня пугало. Когда Фольк и его силовик, брат Хетч, вышли из скверноземья и взяли бразды правления Разжигателей, жители Перехламка не так уж высоко оценили их угрозу. Какой бы дурной ни была их репутация – а она была довольно дурная – мы все знали, что полноценные Искупленцы слишком ненормальные, чтобы Разжигатели могли долго сохранять стабильность. Они зайдут за грань настолько далеко, что сам Кавдор обратится против них, или их безумие перекинется на остальную банду, и она растратит себя на какой-нибудь самоубийственный крестовый поход, и все тут.

Но Фольк заключал сделки. Он обеспечил себе пропуск в Перехламок. Он заставил убрать плакаты о награде за себя и Хетча. Он становился умнее. Что-то в этом было такое, отчего даже охотники на фонарщиков, наемники Гарма Хелико, отходили на задний план.

Нагревающая спираль светилась тускло-красным, будто воспаленная. Горячее она бы уже не стала, поэтому я подхватил кастрюлю за ручку и вылил воду в тазик для мытья. Пар валил мне в лицо. Я дважды зачерпнул рукой воду и выплеснул себе на голову. Это было так же приятно, как вкус «Дикой змеи». Я протер мокрыми руками лицо и попытался собрать мысли в кучу.

Когда я прошел сквозь ворота во время того последнего ужасного обхода, я оставил Перехламок, как мне теперь вспомнилось, затененным. Йонни запустил большие дуговые светильники еще в светофазу, и я тоже сделал, что мог, но когда уходил, то мне в голову лезли мрачные мысли о тусклом освещении вокруг. Но когда последствия тьмы сказались по-настоящему, меня здесь уже не было.

На Греймплаце и Циклоповой площади начались драки. На Колокольном пустыре ограбили четырех торговцев. Толпы беженцев попытались штурмом взять ворота у лебедочного порта и на дороге Высокородных. На фермах Кишкодера погибло с дюжину человек, и еще четверо -- на грибном огороде отца Вилферры, что у подножия Черной Кучи. Когда ушла вода, а потом к ней присоединился и свет, люди испугались, что город уже на последнем издыхании, и этот страх чуть было не реализовал сам себя.

Последней соломинкой был неудачный бунт на водокачке на задворках Шарлатауна. Много криков, чуток мордобоя, люди достали один-два ножа и пистолет, а потом двое охранников у крана пару раз выпалили в воздух и еще пару – в тех, кто еще стоял с оружием в руках. Толпа ломанулась кто куда, еще нескольких при этом потоптали, но на этом все, в общем-то, и закончилось. Через пять минут те, что похрабрее, снова встали в очередь с бочонками, ведрами и деньгами наготове.

Но это была водокачка, которая принадлежала отцам, и это дало Таю повод. Гильдеец Тай был тем самым гладеньким ублюдком, которого я слушал в бункере, и именно он заставил отцов города спустить Стальноголовых с поводка. Они тут же набросились на беженцев, и кого не поубивали, тех рассеяли и прогнали с глаз долой, потом вернулись за стены и принялись обрабатывать город. Городскую стражу – настоящую стражу – отправили на Черную Кучу охранять отцовскую цистерну, и, без их вмешательства, шайки Стальноголовых просто ходили от одного проблемного места к другому и отстреливали там всех, кто сопротивлялся, и всех, кто не успел сбежать. А потом Тай вылез из бункера и приказал стражникам повесить на Греймплаце и трех больших воротах клетки с теми нежелательными личностями, что пережили зачистку.

Почти целую светофазу Стальноголовые правили Перехламком, пока через Черную Кучу не заявился Гарм Хелико, и тогда в ворота вошли Разжигатели. Еще неделю назад перехламщики видели лица главных Разжигателей на объявлениях о розыске, ну или, по крайней мере, лица масок, которые они никогда не должны были снимать. Мастер Фольк, лидер, и брат Хетч, который натворил столько злодеяний, что за его голову обещали большие деньги отсюда и до Чернокраса. Разжигатели прошли мимо Высокого купола, и через Денежный мост, и возле бункера их приветствовал отец города Стоуп с официальным манифестом в руках. Если посмотреть на плакат, извещающий о прибавлении в городской страже, можно увидеть неровный шрифт поверх того места, где раньше находилась надпись «Разыскиваются», прямо над лицами Кавдоров.

Перехламок станет полем боя. Черт, да он уже практически им стал. Может быть, уже пора уходить прочь.

Сзади донесся лязг, будто кто-то пытался открыть дверь. Я прислушался, но никто меня не позвал. Я пожал плечами, плеснул воды в лицо и вылил пригоршню на исцарапанную грудь. Порезы, которые мне подлечили в караване Сафины, хорошо заживали. Еще один глоток «Дикой змеи» помог мне не думать о том, что сейчас может происходить с Сафиной.

– Жизнь в подулье, вот и все, – сказал я себе вслух. Мой голос звучал слегка неразборчиво. Жизнь в подулье. В подулье случались такие вещи, о которых лучше не думать. Неважно, заслужил ты их или нет. Сафина, наверное, не заслужила того, что с ней произошло. Йонни сказал, что толпа выгнала из Высокого купола сестру Гарма Хелико с ее маленьким сыном. Они тоже, наверное, этого не заслуживали. И не думаю, что моя сестра заслуживала... но я все еще был достаточно трезв, чтобы вытеснить эту старую боль из своего сознания. Я ушел от нее много лет назад.

Позади меня загрохотала дверь, и я прокричал что-то бессвязное в ответ. Говорил больше не я, а «Дикая змея». Я помог ей, выпив еще. Стука больше не было. К черту их. Одна из причин любить мои апартаменты – это большая тяжелая дверь.

Вода в тазу была серо-черная и уже остывала, пол вокруг него был забрызган смытой грязью. Я покачнулся, скинул штаны и с решительностью, которая принадлежала скорее бухлу, чем мне, плеснул еще воды в кастрюлю. Мне припомнился тот разговор с Нардо, что-то про гребаных богачей-фонарщиков, которые могут себе позволить плескаться водой, и я захихикал, наклоняя таз в маленькую сточную канаву, что уходила в дальнюю стену. Я попытался сказать «дорогая штука!», но у меня не получилось выговорить. Тут ведь есть и вода Нардо, попытался напомнить я себе, но мысль быстро выскользнула из головы.

В зеркале для бритья отразилось мое бледное тело в серых разводах там, где я более-менее смыл грязь. Я принялся обрабатывать живот, пах и ноги, сфокусировавшись на этом, насколько позволяло опьянение. Вокруг моих стоп расползалась лужа цветом почти как нефть. Опять это со мной. Гарм Хелико ускользал сквозь трещины в сознании, как дым сквозь пальцы. Был только один человек, которого я мог нормально вспомнить, когда пил.

Танни выглядела не очень похоже на меня. У нее было лицо в форме сердечка, а у меня узкое. Волосы густые и темные, как у нашей матери, а не тонкие, почти бесцветные, как у меня. Красные щеки, здоровый цвет лица. Я смутно помню, что у отца был такой хороший цвет кожи до того, как он заболел.

Она всегда была тихоней и знала, как никому не попадаться под руку и заботиться о себе. Когда отец умер, мы трое поняли, что потеряли ту небольшую возможность пользоваться гостеприимством окраин Города-улья, которая у нас была, и нам всем придется стоять за себя, если мы хотим выжить. Я даже помню, как мать сказала это мне, когда мы уходили. Она единственная не плакала. Я спас из маленькой отцовской мастерской, что смог, но этого было недостаточно. По какой-то причине больше всего мне было жаль оставлять его инструменты.

– Просто уходите прочь, – говорила она нам снова и снова в залитой желтым светом дорожной трубе. – Просто смотрите вперед и уходите.

Мы бродили по самым высоким и безопасным местам, держась настолько близко к Городу-улью, насколько позволяли ополчения домов, и Танни научилась никому не попадаться. Она была слишком мала, чтобы работать, достаточно мала, чтобы потеряться или быть похищенной. Постоянно это воспоминание о ее карих глазах, выглядывающих из повозки или норы в каком-нибудь маленьком грязном городке. Она смотрит на меня, пока мы работаем или идет. Я ей тогда махал в ответ.

Единственный раз, когда наша мать унизилась до того, чтобы по-настоящему умолять людей, был тогда, когда нас взяли в оборот первые настоящие бандиты подулья, которых я видел. Мы оба тогда поклялись, что с нами такого больше никогда не случится, и стали углубляться в подулей. Я все лучше умел управляться с инструментами отца. Мне не хватало самоуверенности, чтобы присоединиться к банде, да и происхождением я не вышел, но невелика была потеря. Новички в бандах – пучок пятачок, подулей пожирает их каждый день, но у него есть что получше для молодого человека, который понимает в электричестве и проводах, и руки у него растут откуда надо. Через некоторое время Танни достаточно повзрослела, чтобы начать ходить в одиночку, ставить ловушки на крыс и туннельных собак, как мы когда-то делали в ходах вокруг старого жилья. Она сама научилась выделывать и продавать шкуры, наловчилась пользоваться ножом и стрелять из маленького стаббера, который я ей достал.

Еще она научилась делать алкоголь. Где бы в подулье ты ни оказался, тот, кто знает, как управляться с самогонным аппаратом, всегда будет иметь свои несколько кредов. Это оказалось очень полезным умением, когда дорожная жизнь стала брать с нашей матери больше, чем она могла отдать. Мы осели в маленьком поселении, состоящем из пещер в стенах и потолке над дорожной трубой, идущей от Приюта Бродяг до Погорелья. Движение по ней было довольно плотное. Танни подавала пойло бандитам и торговцам, а я тем временем возился с их сломанным снаряжением в своем закоулке над лестницей в стене дорожной трубы.

Если бы я знал, что с ней случилось, мне было бы куда легче. Она высунула голову над лестницей, чтобы посмотреть, не закончил ли я обрабатывать новые трубы, которые нужны были ее боссу для самогонного аппарата, и показала мне язык, когда я сказал «нет». Она помахала мне через плечо, когда спрыгнула с лестницы, и прошла под спутанным гнездом проводов с лампочками к туннелю, прорубленному в стене трубы, который вел обратно в питейную. Я знаю, что через несколько минут после этого она подавала полбутылки «Второго лучшего» парочке стрелков из стоков, которые проходили мимо в поисках работы. Она им приглянулась, так они сказали, и позже они пытались помочь мне ее отыскать.

Но они ничего не нашли, и я тоже, и люди, которые шли мимо по дороге, ничего не знали, и я даже заплатил одному крысокожему деньгами и алкоголем, который сварила Танни, а он только сказал, что ни в одном из лагерей местных племен ее не видели. Она шла по дорожной трубе, спиной ко мне, помахивая рукой над плечом, и на этом все заканчивается. Это воспоминание. Ей было шестнадцать.

Мать умерла через год. Усталость, которая прервала наши путешествия, оказалась белым удушьем, подхваченным из какого-то гнилого, полного спор места на нижних тропах, и незнание о том, что случилось с Танни, давило на нее так же, как на меня. В подулье привязанность к людям никогда не бывает выгодна, но иногда ты просто не можешь без этого. Мы с ней остались на этом маленьком дерьмовом перевалочном пункте, и когда удушье наконец забрало ее, я сжег ее и через неделю двинулся в путь. По крайней мере, я знал, что с ней случилось. Я был рядом до конца, подносил чашку с водой к ее губам. Я вынес ее из нашего жилища.

А потом я ушел прочь.

– Девиз всей жизни, – пробормотал я и захихикал над своей неразборчивой речью. Единственный способ жизни в подулье. Живи налегке. Всегда будь готов уйти прочь. Я повернулся и ушел прочь от Сафины. Она же сказала, что я могу так сделать, верно? Поэтому я не был обязан оставаться. Я мог уйти. И так и сделал. Как ушел от Эннинга. Жаль, что они не впустили его, но я ничего не мог сделать. Я еще раз набрал полный рот «Змеи» и проглотил. Все, что я мог, это уйти. Не моя проблема. Надо уходить прочь.

Мои руки дрожали, но я все-таки смог счистить с себя тряпкой остатки тепловатой грязи, выпрямился, насколько смог, и застонал. Я был не настолько чист, как хотелось, но сделал, что смог. Я неловко добрел обратно до тюфяка и повалился на него.

Ха. Хороший выбор слов. Хармосу, желающему, чтоб я шпионил и доносил: ну, я сделал, что смог. Нардо, лежащему где-то поломанным и ждущему, когда я принесу ему воду: ну, я сделал, что смог. Сафине, стоящей на своей повозке у ворот Перехламка, оставшейся со Стальноголовыми: я сделал, что смог. Правда ли это? Не знаю. Это такая вещь, которую мне нравилось повторять. Я сделал все, что смог. Я просто делаю свое дело. Больше, чем стоит вкладываться. Я просто фонарщик, вот и все.

Танни, исчезнувшей и пропавшей навсегда где-то в нижнем улье. Я сделал все, что смог, а потом повернулся и ушел прочь. Нельзя меня за это винить. Кроме как во снах.

– Сестренка, – сказал я, поднял бутылку и сделал еще один маленький глоток. Это слово мне всегда удавалось произнести четко, неважно, насколько пьян я был.

На этот раз сны мне не снились.

Сначала был смутный период, когда я различил лязг и скрежет металла, но шум сам по себе меня не разбудил. Чтобы этого добиться, он объединился с внезапными приступами тошноты и голода, которые нахлынули на меня, как только я открыл глаза.

Неоднократные побои, усталость, и добрая крепкая порция «Дикой змеи» поверх, пожалуй, как минимум двух светофаз без еды. Из-за шума и колик я вдруг ясно осознал, что какой-то злобный ублюдочный дух улья наказывает меня, наматывая себе на пальцы мои кишки. Я зажал водный паек Нардо, подсказала мне вспышка полусонной паранойи, так что вот немножко призрачного правосудия.

Так со мной бывает, когда я приму слишком много на грудь или чересчур наслушаюсь сказок крысокожих за один присест. После того, как я переполз в другую комнату и отплевался в сточную канаву желтой желчью, ощущение слегка спало. Я отхлебнул немного из одной посудины (видишь, Кэсс? Не так-то много и ушло, так что все это вранье насчет призраков улья) и удержал в себе воду где-то на минуту, а потом и она из меня вышла, тоже подкрашенная желтым. Все это некоторое время ползло по канаве – уклон, который сделали мы с Венцем после моего переезда, был не так хорош, как мог бы – и я был вынужден сидеть и смотреть на нее, пока не набрался сил, чтобы встать и вернуться.

Я подпрыгнул от нового лязга со стороны двери – что-то врезалось в нее с такой силой, что она аж задребезжала. Так ей делать было не положено. Мою первую комнату в Перехламке разграбила троица воров из трущоб, которые забили себе мозги озверином и хотели украсть инструменты. После этого я постарался подобрать себе место с чертовски прочной дверью.

Из коридора послышался грубый крик. Плохие новости. Я посмотрел на себя: сонный, голый, с бодуна, один в комнате с пушкой, которая настолько грязная и побитая, что дала бы осечку, даже если бы у меня было чем ее зарядить, и лазпистолетом с пустой ячейкой. Плохие, плохие новости.

Я судорожно зашарил в поисках одежды. Вот вопрос. Закричать ли, дать им знать, что тут кто-то есть? Это их только подстегнет или наоборот?

– Мы тебя слышим!

Ответ получен. Нет смысла думать дальше. Я уже был одет по пояс. Я посмотрел на сосуды с водой и потратил секунду, чтобы затолкать их за постель.

– Мы слышим тебя! Открывай, шпион, ворюга, ублюдок!

Ворюга? Ну и ладно. Я не стал думать об этом, а сунул руку за расшатанную стенную панель в углу. Огнестрела у меня было всего две штуки, а вот клинков целая подборка. Я узнавал рукоятки на ощупь: стилет, толстый крючковатый нож для свежевания, который я выменял у охотника на пауков, пилозубый нож, который я использовал для оболочек кабелей. Тот, что я взял, был куплен в магазине оружия в Упырьей Излучине и создан по образцу боевого ножа крысокожих – широкий клиновидный рубящий клинок длиной с мое предплечье, утолщающийся к концу, чтобы придать вес удару. Я перебросил его из руки в руку, потом как по наитию взял его в левую, а правой схватил свой фонарный шест. Никто так и не убрал то, что сделал с ним босс падалюг, и мой засапожный нож по-прежнему был туго примотан к его концу длинным сухожилием. Я чувствовал себя крысокожим воином, крадущимся к двери с ножом и копьем в руках и с голой грудью.

Дверь снова лязгнула и задребезжала, и я подскочил. По ту сторону снова послышались голоса, два из них приглушенные, как будто спорящие. Потом еще один, тот, что кричал. Он не стал тише:

– У него вода есть! У них у всех есть! Бесплатная! Идите домой сохнуть и дохнуть, коли хотите! Ты! Фонарщик! Мы знаем, что ты нас слышишь!

Вот как, значит. Я вспомнил следы, которые видел вокруг замка, когда пришел домой.

– Открой, и мы тебя не тронем!

Отчаянные нотки в голосе говорили, что это ложь. Я задался вопросом, долго ли я смогу продержаться. Это был густонаселенный район Перехламка, вдоль этого прохода было много других домов. Сколько времени пройдет, прежде чем придет еще кто-то? Повезет, если начнется драка. Если, конечно, это сейчас не мои соседи пытаются высадить дверь.

По крайней мере, у них, похоже, не так-то много снаряжения. Ничего такого, что бы могло ее вскрыть или взорвать. Но я чувствовал себя таким же голым, и не только потому, что не надел рубаху. Мне вспомнились Сафина и ее бандитки. Маски-респираторы, ремни с запасными боеприпасами, пистолеты, ножи, мешочки с гранатами, шипы для лазанья, пристяжные тросы, приборы ночного видения... Порой мы, жители поселений, забываем, в какие ходячие арсеналы превращаются успешные бандиты.

От этого воспоминания вернулась частица гнева. Не для того я таскался по скверноземью, неоднократно избегая смерти, чтоб меня прикончили в собственном доме. Я скрипнул зубами и повернул лампочку, чтобы погасить ее. Потом я шагнул в сторону от двери, нащупал ногой запирающий рычаг и толкнул его.

После того, как засовы щелкнули и открылись, повисла как раз достаточно долгая пауза, чтобы я успел подумать о всех причинах, почему это решение могло быть ошибкой. Я вдруг вспомнил дымовую бомбу, которая выгнала Тэмм из ее жилища, или тот трюк, который используют крысокожие – засыпают мешочек грызь-тараканов в щели, где затаились враги. Кто сказал, что они зайдут туда, где я могу на них напасть?

Но они так и сделали. Через миг дверь взвизгнула и со скрежетом открылась на полметра, и внутрь просунулась рука с пистолетом. Я ждал, распластавшись по стене.

– Тут темно, – сказал кто-то.

– Заходи, ссыкло! – раздался голос крикуна, и рука с пистолетом превратилась в долговязого мужика с пузом, который неловко протиснулся в дверь. Человек, который впихнул его, прошел следом, выставив перед собой собственный короткий толстый стаббер, как и его предшественник.

Я обрушил тесак на его запястье и по большей части перерубил его. Пистолет упал на пол и выстрелил, последовал хор рикошетов от стен, я согнулся пополам и сжался в комок, а неудачнику, который вошел первым, прилетело по касательной в бедро. Он завопил и начал крутиться на месте, пытаясь разглядеть хоть что-то вокруг, а потом я бросился вперед и проткнул ему шею ножевым копьем.

Секунду он хрипел, а потом повалился, и я дернул шест назад. Мой рубящий нож по-прежнему торчал в одном из нападающих, но я снова бросился вперед и подхватил стаббер, в то время как дверь с лязгом открылась до конца.

Я попятился и отступил за тюфяк, а в это время ревущего мужика с ножом в запястье оттолкнули прочь. Потом я нырнул в сторону, и мою спину обожгли дробинки, а основная часть залпа дробовика изрешетила постель. Со звенящей головой я сел и дважды выстрелил в кучу тел у двери. Энергия пуль по большей части ушла на того, которого я подрезал, но той силы, что у них оставалась после того, как они разорвали ему плечо, хватило, чтобы стрелка с дробовиком отшвырнуло к дальней стене.

Из-за двери показалась рука с автопистолетом, и очередь поразила полку над моей головой. Пластиковый ящик для инструментов разлетелся вдребезги, еще одна нагревательная кастрюля полетела на пол, прошитая рядком мелких отверстий. Я загреб в объятья фляги с водой и перекатился в соседнюю комнату, чтобы уйти от огня.

На несколько секунд, не больше. У меня один маленький стабпистолет и копье, за которым еще надо лезть и выдирать из шеи того тощего, а у них автоматическое оружие и есть где отсиживаться. Им только и надо, что выставить ствол из-за двери и стрелять очередями, пока меня не заденет. Я осознал, что это лишь дело времени, и снова ощутил тошноту.

Открыть дверь, чтобы можно было драться. Правильно. Хорошо сработано, Кэсс.

9: ШАРЛАТАУН

– Я знаю, зачем вы пришли!

Крик покинул мое горло чуть ли не за миг до того, как я понял, что говорить. Мои пальцы побелели на рукоятке пистолета.

Секунду ничего не происходило.

– Я знаю, что вам нужна вода!

Они меня слушали? Я не улавливал никаких движений.

– У меня тут стаббер наставлен прямо на фляги! Как только я увижу плевучий ствол, который сунется за дверь, пущу пулю, и тогда вы за все это ни черта не получите!

Долгая пауза. Я не слышал, чтобы кто-то перезаряжался, и голосов тоже. В конце концов, когда они заговорили одновременно, перебивая друг друга.

– Что, если попробовать? – один.

– Да ты не рискнешь! – другой.

– Думаете, не рискну? – крикнул я в ответ обоим. – Думаете, я настолько тупой, что надеюсь, что вы мне сохраните жизнь, когда здесь окажетесь? Чего мне терять, кроме шанса подгадить вам и не дать то, за чем вы пришли?

– Это не твоя вода, ублюдочный ты подхалим! Весь Перехламок знает, что вы за люди – сидите с отцами города в тепле и уюте. Ты вообще понимаешь, что такое жажда?

С этим бодуном – даже больше, чем обычно. Но и мысль, и желание захихикать над ней исчезли в полсекунды.

– Вода – часть моего жалованья, если вы слишком глупы, чтобы это понять.

Это безумие. Почему я вообще с ними спорю?

– Кто я, по-вашему, какой-то водяной падалюга? Кстати говоря, в прошлую светофазу настоящие падалюги чуть не убили меня, и все потому, что я тружусь на благо города. Так что спасибо вам за такую благодарность, мешки с помоями.

– Не слушай его, Аувин, давай придумаем, как его прикончить, получим свое и свалим, – второй голос даже не пытался говорить потише. – Кэсс, ты знаешь, что тебе не жить, а мы знаем, что как только повернемся уходить, получим пулю в спину. А еще нас двое, и позиция у нас лучше. Ну что, будешь дальше храбриться?

– Аувин? – окликнул я. – Азер Аувин? Из коптильни на Циклоповой площади? Какого хрена ты ведешь себя, как разбойник из скверноземья? Половина Перехламка покупает у тебя мясо.

Сколько времени ни купи, все пригодится. Я проверил заряды в стаббере и попытался прикинуть, насколько быстро я смогу пробежать сквозь дверь и забрать пистолет из руки долговязого.

– А то ты не знаешь. Теперь все вода принадлежит твоим дружкам из бункера, на всех водокачках охрана. Наверное, это неважно для того, кто просто бесплатно таскает воду домой. Тебе все равно, сколько они за нее требуют.

Я набрал в легкие воздуха, чтобы прокричать что-то еще, что-нибудь насчет того, что я просто делаю свою работу и занимаюсь своими делами, когда Аувин вскрикнул, предупреждая остальных, и раздалась серия выстрелов из автоматического оружия. Я рефлекторно воспользовался шансом, бросился обратно в большую комнату, чтобы схватить оброненный пистолет, а в коридоре снаружи разгорелся бой. Моя рука сомкнулась на рукояти как раз в тот миг, как коридор заполнился дымом, ревом и светом.

Это было совсем непохоже на те огнеметы, которые я раньше видел в Перехламке. Не брызгающая струя липкой горящей жидкости, а ослепительный поток газа, мчащийся по коридору и испепеляющий плоть.. Стрелок с дробовиком успел издать краткий вопль, который тут же заглушила череда взрывов от его же зажаренных боеприпасов. Человек, которого я порезал, корчился несколько секунд, а потом от него остались лишь дым и кости. А люди в дверях, Аувин и его товарищ, сделали шагов пять, прежде чем их крики оборвались.

Я не сдвинулся с места, но моя рука сжалась на пистолете. Я знал, кто использует такие огнеметы.

После предсмертного вопля Аувина прошло, казалось, долгое время, прежде чем его убийца заслонил собой проход. Я встал и посмотрел в глаза Разжигателя, который наставил на меня огнемет. Он сделал шаг вперед. Еще один. Его черная маска из крысиной кожи переходила в высокий колпак и была обрезана снизу, открывая рот. Вокруг щели для глаз и на лбу были наложены еще слои кожи, создавая впечатление нахмуренного лица. Шеи видно не было: маска сливалась с высоким кожаным воротником, отчего его голова превращалась в сплошной конус, поднимающийся от плеч. У закругленной вершины колпака был нарисован знак – стилизованная рука скелета, сжимающая горящий факел.

Я видел эту маску раньше, на плакатах с объявлениями о награде, на колонне, что в воротах подъемника. Брат Хетч. Брат Хетч, убийца и возжигатель погребальных костров. Брат Хетч, чудовище из культа Искупления. Брат Хетч, член стражи Перехламка. Я удивил себя, умудрившись прямо посмотреть ему в глаза.

Через миг он ткнул горячим дулом огнемета мне в грудь. Я завопил и схватился за обожженное место.

– Прикрой себя. Прикрой грудь и лицо. Ты позоришь себя и отмечаешь себя, – голос был скрежещущий, дыхание тяжелое. – Когда на тебя можно будет смотреть без стыда, выходи наружу. У тебя есть дела и приказы.

Он повернулся, неуклюже опираясь на грубо сработанную бионическую ногу, про которую я слышал в рассказах, с плоским концом в форме звезды вместо ступни. Нога обо что-то звякнула, и он опустил взгляд. Это была моя бутыль «Дикой змеи», еще на треть полная.

Хетч поднял металлическую стопу и с хрустом раздробил бутылку на искрящиеся осколки стекла. Пока я собирал свои обувь и одежду, мои ноги жгло от порезов и спирта, а Разжигатели смотрели на меня и презрительно ухмылялись.

Я уже не был напуган, только устал, голоден и мрачен. У меня было чувство, что я израсходовал весь запас ужаса, когда увидел, что Разжигатели натворили в аллее Хартистов. Глядя на них сейчас, я не мог поверить, как Стоуп мог считать этих людей своими друзьями.

В них чувствовался бандитский форс, который, похоже, только усиливался от запаха сожженных тел и лязга закрывающихся дверей моих соседей, мимо которых они проходили. Я нес в руках водяную флягу, которую снова завернул в ткань, и еще при мне были нож, двухцветник и лазер, хотя толку от последних двух было мало, в их-то нынешнем состоянии. Единственным рабочим огнестрелом был толстый маленький стаббер, который я захватил, и в нем осталось только три пули из шести. Я крепко сжимал маленький пистолет, неловко пробираясь вниз по лестницам, которые вывели нас на улицу.

Когда мы вышли из похожего на утес осыпающегося жилблока, в котором я обитал, я оглянулся через плечо, но не увидел, чтобы за нами кто-то следил. Передние комнаты были освещены дешевыми фонарями и мерцающим пламенем очагов, но блок был тих, и по его тропам мало кто ходил. Потом вид загородила широкая грудь огнеметчика, и меня снова пихнули. Металлическая стопа тихо стучала в пыли, пока он шел позади меня, и я слышал шипение запала в дуле огнемета. С тремя Разжигателями я чувствовал себя безопаснее, чем с водяными грабителями Аувина под дверью, но ненамного.

У Азера Аувина было достаточно денег, чтобы владеть не одним, но тремя бойцами в Латунной Яме. Я подумал об этом, когда мы дошли до знака, отмечающего тропу вниз, к Яме. Три бойца – это кое-что, когда твои конкуренты – отцы города и гильдейцы. Как так вышло, что даже Аувин не мог позволить себе покупать воду?

– Очистись.

Хриплый голос Хетча раздался позади меня. Я остановился и оглянулся на него.

– Очистись. Покажи нам, что ты борешься. Борешься со скверной.

– Ты о Латунной Яме?

– Я говорю о том месте, где ваш народ собирается, чтобы торговать плотью, предаваться азартным играм и, как мне говорили, пропитывать мозги напитками и ядами. Покажи мне, что способен вести себя по-чистому.

Что, пора драться? Нет, не пора. Я неловко изобразил жест с расставленными пальцами, который делали Разжигатели, в сторону знака. Меня еще раз толкнули в плечо, и мы снова двинулись в путь.

– Вы меня охраняете как фонарщика или как пленника?

Мы шли вдоль берега канала, где на меня напали с сотню жизней тому назад, и мысль о том, что я тогда выбрался живым, придала мне достаточно храбрости, чтобы задать вопрос. Лампы, которые я тогда погасил, были по-прежнему темны, а остальные потускнели или погасли. Фитильные, конечно, давно уже израсходовали горючее. Над нашими головами двигались лучи прожекторов, обшаривая склоны Кучи.

– Ты уже пленник, – сказал Хетч позади меня. – Пленник гнили, которую ты сам в себя пустил. Я оплакиваю тебя, ибо ты не ведаешь, что надо делать, дабы искупить грехи и умереть, будучи целым.

Судя по голосу, он вовсе не плакал.

– Ты будешь благодарен тому дню, когда мы пришли в твой город. Мы сделаем это место лучше. Чище. Так же, как мы сделали чище себя.

Разжигатель рядом со мной вытянул перед собой руки. Кожа на них была толстой от шрамовой ткани, наслаивающихся друг на друга отметин от ожогов и плетей. Я не сомневался, что он нанес их себе сам.

Он не ответил на мой вопрос, но когда я свернул с Плаца в направлении Шарлатауна, они последовали за мной вместо того, чтобы пихать, поэтому я решил, что это все-таки скорее эскорт, чем арест.

Шарлатаун выглядел не сильно лучше того, что я помнил по последнему визиту к Нардо. Грязноречка, цепь луж и канав, которая текла через его середину, пересохла, как и все остальное. Теперь это была просто вереница ям, покрытых коркой дохлых водорослей, и старыми пятнами химикатов, и всяким разложившимся или заржавевшим мусором, который там когда-то плавал. Я увидел два человеческих тела, что лежали ничком в высохшем русле, очевидно мертвые, и подумал, насколько надо отчаяться, чтобы попытаться попить из Грязноречки. От дышащих на ладан лампочек над мостами все вокруг казалось мертвенным, сгнившим.

В хижинах и полуразрушенных комнатах, которые мы миновали, шевелились и бормотали люди. Нормальные здания в Шарлатауне были только по берегам Грязноречки, а кроме них, тут стояли только руины и кучи обломков, старые разоренные жилблоки и остатки завода. С каждого здания свисала головокружительная смесь вывесок и плакатов, рекламирующих людей, что дали Шарлатауну имя: гадалок, липовых духовных целителей-крысокожих, писцов, аптекарей, которые наверняка и в глаза не видели настоящего медпака, произведенного в Городе-улье, но драли столько, будто сами его изобрели. Мы прошли мимо потрепанной таблички, заявляющей, что ее владелец готов за деньги отыскать для вас затерянные склады археотеха, используя древний амулет крысокожих. В тишине стук металлической ноги Хетча почти гипнотизировал.

Так продолжалось, покуда тишину не разорвали крики и вопли откуда-то спереди. Я заморгал, потом перешел на бег: прямо за углом находились комнаты Нардо. И тут же влетел в спину Разжигателя впереди меня, который тут же развернулся и упер мне в лицо раскрытую ладонь.

– Ты не должен обгонять нас. Мы пришли вместе с тобой в эту сточную яму, это уже достаточно скверно. Нам еще долго придется выжигать грязь из своих душ. Не загоняй нас в засаду.

Я сглотнул, подождал, пока он не уберет руку, и поспешил занять свое место, когда все трое еще плотнее сомкнулись вокруг меня и пошли еще медленнее, чем раньше.

Спереди донесся взрыв смеха и лязг листового металла. Я приплясывал, пытаясь выглянуть из-за плеча идущего впереди Разжигателя. Разумеется, это было именно то, чего я боялся.

Двери люка, ведущего к комнатам Нардо, ниже уровня улицы, были широко распахнуты, а одна створка сорвана с петель. Рядом собралась небольшая толпа орущих и перекликивающихся людей, под ногами которых была разбросана всякая всячина. Она раскатывалась по сторонам, ее топтали. Одеяла, смятые коробки, столовые приборы, рваная одежда. Я узнал некоторые вещи Нардо.

Шаги Разжигателей ускорились, и меня снова пихнули, на этот раз в сторону, на середину улочки. Я ждал, что они сблизятся с толпой и начнут делать то, что положено делать городским стражникам – расталкивать их, орать на них, может быть, долбануть кому по черепу, если понадобится. Но это ведь были Разжигатели Фолька.

Огнемет снова откашлялся раскаленным потоком белого газа, и раздались вопли: одежда сгорала на спинах, внезапно почерневших и покрывшихся волдырями. Идеально, по-бандитски, подстроившись под него, другой боец шагнул вперед и спокойно нацелил свой обрез. Он загрузил в него «горячие» снаряды, человековарки, которые вспыхнули новым огнем посреди толпы, достаточно ярко, чтобы у любого подульевика заболели глаза. Они подсветили толпу, которая с криками побежала прочь. Пистолетчик, тот, что показывал мне свои изуродованные руки, начал реветь что-то бессвязное, когда толпа попыталась рассыпаться, что-то про гордую стойкость и отвагу перед лицом искупления, а потом стал стрелять им в спины. Он свалил по меньшей мере семерых, мужчин и женщин, а потом, тяжело дыша, вытащил длинный, заточенный с одной стороны меч и пошел добивать раненых.

Позже я думал о людях, которые погибли под его клинком или под топором, с которым к нему присоединился стрелок с дробовиком, и задавался вопросом, знал ли я кого-то из них. В Шарлатауне был изготовитель лекарств, у которого я купил тоник, излечивший мой лодочный кашель. И писец, который сдал мне коридор для сна, когда я только пришел в Перехламок, и написал для меня письмо отцам города. И еще другие.

Но это было позже. А тогда все эти фигуры на улице были людьми, которые пытались добраться до моего друга. Я зажал флягу под одной рукой, взвел пистолет большим пальцем другой и помчался через улицу.

Мне повезло не треснуться головой о притолоку, когда я ввалился внутрь, и не сломать лодыжку на непритоптанном земляном полу. Это был маленький квадратный подвал, он же прихожая, который соединял улицу с полудюжиной других комнат, бывших кладовок. Прищурившись в темноте, я разглядел свет и услышал голоса, доносящиеся от выбитой двери Нардо.

Я сделал три шага, когда рядом раздался всхлип, и крутанулся на месте, судорожно вскинув пистолет. Это была женщина, едва взрослая, с маленькой девочкой на руках, жавшаяся подальше от меня. В случайно вырвавшемся из-за двери луче фонаря я увидел, что ее ноги перекручены рядом старых и скверных переломов. Потому-то она и не сбежала. Мои глаза привыкали к тьме, и я смог различить вокруг нее импровизированные постели и небольшие кучки вещей. Нардо говорил, что три семьи платили за право делить этот подвал. Я потряс головой, давая понять женщине, чтоб больше не шумела. Она поняла и прижалась лицом к лицу девочки, обняв ее. Я оставил их и шагнул к двери.

Лицо Нардо в желто-белом круге света от фонаря. Правый глаз закрыт и подернут коркой, нос сломан, губы разбиты и распухли. Это были старые раны. Через его лоб ползло острие ножа, нанося новую.

Человек, нависший над ним, был массивным, с покатыми плечами – просто темный ком в отсвете фонаря, но волосы и борода у него были такими же бледными, как у меня.

– Воды нет, – это говорил Нардо. От разбитого рта его обычное бормотание стало густым, как клей. – Говорил вам всем.

– Грязная лживая крыса, – почти нежно прорычал толстяк. – Вот что я тебе скажу. Мы знаем, что ваша порода – люди умные. Умные и шустрые. Не правда ли? И мне не нравится думать, что ты не настолько умный и шустрый, что не наворовал себе нашей воды так же, как отцы города. Мне нравится думать, что единственное, чего не хватило всем остальным, это настойчивость.

Все остальные. О, призраки улья, прости меня, Нардо.

Нардо помотал головой. Острие ножа сдвинулось еще на сантиметр, и потекла кровь.

Я видел отсюда сообщницу толстяка. Женщина, замотанная в полосы темной ткани, увешанные талисманами крысокожих и битыми фрагментами техники. Кто-то из Шарлатауна. Я врезался в нее плечом с разгона, целясь низко, чтобы она не могла наклониться и погасить удар. Она полетела прочь воющей кучей рук, ног и длинных черных волос, и они все свалились грудой – Нардо, женщина и толстяк. Жирный замахал ножом, схватился за кобуру на бедре, и я полностью вошел в комнату, приставил маленький стаббер к его лицу и раскрасил им стену. Полшага назад, чтобы навести ствол на женщину. Я хотел сказать ей, чтоб проваливала, но она оскалилась и хлестнула проволочной пилой в сторону моего лица.

Каким-то образом второй выстрел показался гораздо громче, чем первый.

Я стащил мужчину и женщину с Нардо, стонавшего от боли под ними. Снаружи забормотали скрипучие голоса Разжигателей. Потом я поднял фонарь толстяка и посмотрел на стаббер. Осталась одна пуля. Наверное, надо было попытаться воспользоваться ножом. Или позволить Разжигателям заняться тем, за что им платил Стоуп. Почему-то я был рад, что сделал это так, как сделал.

– Есть целые чашки?

У меня не очень хорошо получалось утешать. Я надеялся, что деловитость поможет. При звуке моего голоса Нардо попытался встать, со стоном упал обратно и помотал головой.

Не знаю, что это значило – «нет» или «не знаю». Я повел вокруг фонарем. Большая часть вещей из сундуков Нардо уже валялась там, сям и на улице. Я увидел его скорострельную лазерную винтовку, лежащую в ногах кровати. Ее разбили о дверь, согнув аж почти до прямого угла, и от тяжелой, вручную отбалансированной автоматики, которую он так ценил, не осталось и следа.

Зато нашлась металлическая кружка, потоптанная и помятая, но способная удерживать воду. Я плеснул в нее немного и поднес к губам Нардо. Он закашлялся. В конце концов достаточно влаги стекло ему в горло, чтобы можно было начать.

– Рассказывай. Все.

Я метнул взгляд назад в подвал, но Разжигателей там видно не было. Я прошел вдоль стены к койке Нардо – его комната была как раз такой ширины, чтобы я мог сидеть, скрестив ноги, между постелью и стеной – и начал свой рассказ.

Я поведал ему, как убил тех, кто напал на меня на маршруте, и про то, что Тэмм все еще цепляется за жизнь в комнатушке какого-то костоправа, и про Венца и Мутноглаза (он на миг закрыл глаза, когда услышал о них, и мы несколько секунд посидели в молчании. Потом я дал ему еще глоток воды, и мы продолжили). Я рассказал, как меня послали на дорогу Тарво, как за мной пришли убийцы, работающие на Хелико, как я сбежал от них к крысам и падалюгам, о Проклятьи и противостоянии у ворот. Я понизил голос и постарался говорить без выражения, когда перешел на новости о том, что Разжигателей и Стальноголовых установили во главе городских блюстителей порядка. Я рассказал о людях, которые попытались вломиться в мое жилище, и о своих выводах, что Азер Аувин и его дружки вряд ли были первыми.

И я рассказал Нардо, почему они притащили в город не только Стальноголовых, но и Разжигателей. Я рассказал ему о Гарме Хелико.

Личный водяной запас отцов города хранился в цистерне на самой вершине Черной Кучи, в том же самом огороженном комплексе, что и большая сторожевая башня, Подзорная Труба. Оттуда шла труба к водокачке за Шарлатауном, где произошел бунт, и после этого отцы испугались и закрутили вентиль, неважно, сколько им готовы были заплатить горожане. Эта вода принадлежала только им.

– Помнишь теории Мутноглаза? – спросил я, и Нардо кивнул. Все знали, что под Черной Кучей была гигантская масса обломков и лабиринт маленьких кратеров и полостей. Мутноглаз размышлял о том, чтобы как-нибудь залить краситель в дыры покрупнее и пошарить по уровням ниже Перехламка, посмотреть, протечет ли что наружу. Его мечты о заброшенных и забытых уровнях, набитых археотехом, жемчужными спорами и кто его знает чем еще, становились все более причудливыми всякий раз, когда ему удавалось загнать кого-нибудь в угол, чтобы рассказать о них.

У Гарма Хелико появилась та же идея.

Он собрал команду из сброда, который ему теперь подчинялся – разбойников, наемников и людей с окраин Перехламка, отчаявшихся от жажды. Йонни знал несколько имен. Боец-вольноотпущенник по имени Марезк, который предпочитал бой на близком расстоянии с молотом и обрезом. Гхилолла, который подрабатывал ноголомом на один игорный притон, про него говорили, что он может метнуть гранату через всю Циклопову площадь. Пауки-Боятся-Его, беглый крысокожий лазутчик из Чащобы. И другие. Всего девять. Только крысам ведомо, как, но они умудрились сделать то, о чем всегда говорил Мутноглаз. Они проползли сквозь эти узкие, тесные проходы вверх сквозь Черную Кучу, пробрались к поверхности внутри ограды и попытались захватить цистерну.

У первых стражников не было ни единого шанса. Они ходили вдоль ограды и сканировали нижние склоны Кучи тепловидящими линзами. Именно так стража заметила нападение на меня. Но никто не был готов к атаке изнутри.

Йонни сказал, что умнее было бы вести себя тихо, запечатать цистерну, а потом ставить условия. Прокатило бы это? Сложно сказать. Гарм Хелико этого не сделал. Йонни решил, что они были уже слишком взвинчены от жажды и от того, что им пришлось ползком пробираться сквозь неведомые ужасы каменных недр Кучи. Так что банда Хелико открыла огонь по первым же стражникам, которых увидела. Оружие у них было без глушаков. Все вспыхнуло в секунду.

Один залп из пистолетов. Двое мертвых. Стражники носятся вокруг цистерны, но смотрят не туда, и к тому же они теперь тоже под огнем. Еще трое падают, и Хелико с бандой хватают их длинностволы. Несколько секунд, чтобы наблюдатели на Подзорной Трубе поняли, что происходит, и навели свои телескопы на подножие башни.

Теперь Хелико в резервуарном помещении, между большими скалобетонными цистернами, среди переплетения клапанов и труб. Стражники знают, что стрельба там обойдется им дороже собственных шкур. Один, тощий бывший изыскатель по имени Фрогельд, достает ручной огнемет и пытается проползти на боку под механизмами, пока остальные стреляют поблизости, поверх труб, чтобы отвлечь противника. Вспышка желтого пламени, как они позже обнаружили, забрала двоих людей Хелико, но одно из горящих тел падает между трубами и закрывает собой путь. Фрогельд не может пробраться дальше, а пока он пытается развернуться, Гхилолла закатывает под него гранату, и осколкам лететь некуда, кроме как в Фрогельда.

(«Паршивая смерть», – сказал Нардо, когда я повторил эту часть, и я кивнул. Эти одна-две секунды, пока ты лежишь и смотришь на гранату перед своим лицом и знаешь, что ни за что не успеешь вовремя отскочить...)

Взрыв гранаты заставил стражников взяться за дело всерьез. Часовые на Подзорной Трубе высвечивают прожекторами повстанцев, которые на виду, и пытаются взять их на мушку, но прицельная стрельба на дальнем расстоянии не то что бы распространена в подулье, и они не могут выстрелить так, чтобы точно не пробить трубу или сломать насос. Люди Хелико пробираются в лабиринт труб настолько далеко, насколько могут, но уже понимают, что ситуация обращается против них, что теперь они загнали себя в ловушку.

Кто-то замечает свет от газовой горелки. Хелико либо пытается врезаться в трубы, либо запаять их совсем. Теперь охрана готова к решительным действиям: лучше уж пусть трубы попортятся от перестрелки, чем их порежут на куски, пока стражники сидят и смотрят.

Двое стражников устанавливают гранатомет и начинают пускать собственные осколочные гранаты вскользь по бокам цистерны, пытаясь сделать так, чтобы они взрывались над головами повстанцев и либо выкурили их наружу, либо заставили залечь. Гхилолла умудряется перехватить одну и швырнуть ее обратно, так что она перелетает через ограждение и пробивает взрывом дыру в склоне Кучи. Потом он кидает еще одну гранату, собственную. Оба броска оказываются смертоносно точными и раскидывают линию стражников, которые надвигались на цистерну. Пауки-Боятся-Его использует автоган одного из погибших часовых – убивает троих, пока они отступают. Они пытаются ответить огнем, но это ведь крысокожий, у которого было время скрыть свое местоположение, и они даже не могут понять, откуда прилетают пули.

Часовые с гранатометом наконец набрались ума и залезли на башню Подзорной Трубы. Теперь они балансируют там, целятся по прожекторам, и попадают гранатой с удушающим газом прямо за спину Гхилолле, у которого, видимо, была своя граната наготове, потому что через секунду взрыв вышвыривает его тело из укрытия в одну из цистерн. А потом остальные снова начинают штурм.

Большие банды вроде Берсерков и Проклятья – не единственные, у кого есть шикарная снаряга. Люди, которые сторожат воду отцов города, хорошо прикинуты. Полдюжины стражников входят в лабиринт труб с фотовизорами на глазах и респираторами поверх ртов. Удушливые испарения беспокоят их не больше, чем обжигающий глаза свет от бомб-вспышек, которые начинает выпускать вниз команда гранатометчиков.

Душилки и вспышки не дают Пауки-Боятся-Его точно стрелять, и через миг стражники оказываются среди труб. Раздается беспорядочный огонь – двое ослепленных повстанцев психанули от звука их шагов – но пара аккуратных лазерных выстрелов его прекращают. Еще один стражник сгоряча пробегает по мосткам и оказывается прямо между Марезком с кувалдой и Пауки-Боятся-Его с мачете. Он становится последней потерей со стороны Перехламка в этом бою.

Марезк и крысокожий разделяются, стражники слышат, как Марезк призывает остальных повстанцев прикрыть его, пока он идет на охоту. Никто из них этого не делает, и Марезк начинает проклинать остальных, а там и просто реветь от ярости, когда понимает, что его оставили в одиночестве. Ему удается разбить ряд клапанов кувалдой, наружу бьет фонтан воды, а потом быстрый залп ближайших двух стражников (терять-то уже нечего) сносит его со счетов. Стало быть, остается трое. Один несчастный ублюдок, оказавшийся запертым в тупике, пытается вскарабкаться по отвесной стене из труб, снова и снова выкрикивая имя Хелико, пока стражники не забивают его насмерть дубинками и оттаскивают прочь. А также крысокожий и сам Хелико. Никто не знает, куда они сбежали.

И через десять часов после того, как последние выстрелы отгремели в комплексе, отцы объявляют, что Разжигатели Фолька войдут в состав стражи Перехламка.

Кажется, я говорил очень долго. Нардо смог сесть прямо и налил себе чашку воды. Он попытался зевнуть, но дернулся от боли и закрыл лицо рукой. По меньшей мере два зуба у него было сломано.

– Это плохо.

– Плохо, – сказал я. – И я думаю, что станет хуже.

Мы оба подскочили от резкого смеха Хетча, донесшегося от двери.

– Не беспокойтесь, вы оба. Сохраняйте чистоту, следуйте за Искуплением, и мы проследим, чтобы все становилось лучше с каждой светофазой. Разбейте и создайте себя заново. Мы вам покажем, как.

Хетч шагнул внутрь и навис надо мной. Его оружие было закинуто за плечо, а глаза мерцали в свете фонаря.

– Хорошо болтаешь языком, фонарщик, но хватит с тебя. Встань и соберись. Пора идти.

10: ТОВИК И ХЕТЧ

Я не понял, о чем он, а потом вспомнил, как он ткнул меня дулом огнемета в грудь и заскрежетал на меня. Что он говорил?

– Приказы и дела, как я помню? Долг зовет.

– Ты не способен понимать долг так, как мы, – тут же ответил он, – но ты можешь следовать нашему примеру и руководству. Ты увидишь, как мы начнем очищать этот город огнем.

Я не знал, каким образом это следует из моего вопроса, но я ведь уже упоминал, что Красное Искупление делает людей ненормальными? Я встал.

– И что это за дела? Какое-то задание от Стоупа?

– Отец города Стоуп понимает, что это место в нас нуждается. Он помог нам нарастить силу в скверноземье и привел нас сюда, чтобы мы стали еще сильнее.

– Хорошо ему.

Я посмотрел вниз, на Нардо, прижимающего к груди флягу с водой. Его голова повисла так низко, что подбородок практически его касался.

– Как вы планируете обеспечить безопасность моему другу?

– Сострадание – это след, который добыча оставляет для охотника, – фыркнул Хетч. – Мы выросли из сострадания, поднялись над ним и заменили его чистотой цели.

– Хорошо вам, хорошо для вашей чистоты цели. Как вы планируете обеспечить безопасность моему другу?

Моя грудь все еще ныла там, где ее обжег огнемет, но рот все равно продолжал работать. Это было как снова разговаривать с боссом падалюг.

В голосе Хетча проявилось отвращение. Может быть, он понял, с кем я его только что сравнил.

– Наше дело, фонарщик, это довести тебя до бункера, вооруженным и готовым. Мы уже сделали тебе одолжение, позволив помедлить.

Мне не понравилось, как прозвучало «вооруженным и готовым», но это подало мне идею, с какой стороны копать.

– Бункер, вооруженным и готовым, ясно. А теперь, как порядочные стражники Перехламка, исполняющие долг перед отцом города Стоупом, как вы планируете обеспечить безопасность фонарщика Нардо до тех пор, пока он не выздоровеет от своих ран и снова сможет послужить городу своими инструментами?

Глаза в прорези маски поглядели вниз на Нардо и обратно на меня.

– Он должен принять их. Свои раны.

Мне показалось, или скрежещущий голос стал чуть-чуть менее уверенным?

– Боль искупляет грехи. «Не больно – стало быть, не в счет». Знаешь, кто это сказал?

– Нет.

Я бы добавил, что мне еще и все равно, но, похоже, этого сейчас делать не следовало бы. Руки Хетча, затянутые в толстые перчатки, сжались в кулаки.

– Вот какую задачу я даю вам по праву того, что являюсь последним фонарщиком Перехламка, – Нардо хотел было что-то при этом сказать, и я слегка толкнул его каблуком. – Я пойду с одним из вас на Греймплац в тамошнюю оружейную, чтобы вооружиться, потом я поем, а потом вы сопроводите меня к бункеру, потому что тогда я буду вооруженным и готовым. Двое из вас доставят моего... доставят фонарщика Нардо в те комнаты, откуда вы меня забрали. Пусть он остается там со своим водяным пайком и моим тоже.

Глаза Хетча сузились настолько, что я едва мог их разглядеть. Я спросил себя, не слишком ли на них надавил, и сделал лицо картежника. Кавдоры ведь не играют в карты, да? Уверен, у них за такое сжигают.

Потом он вдруг ушел назад во мрак, и я услышал, что его скрежещущий голос передает приказы остальным. Я упал на колени рядом с Нардо и быстро зашептал ему:

– Здесь оставаться нельзя. Будет все больше и больше людей с теми же идеями насчет фонарщиков и запасов воды. Мое жилье лучше. Какие-то ублюдки часами колошматили мне в дверь, но так и не вломились.

Я стащил через голову шнур с ключами от запоров и повесил на шею Нардо, и он неловко затолкал их под окровавленную рубаху.

– Отдыхай, пока я не вернусь, и тогда мы подумаем, что нам дальше делать. Эти психи... – я бросил взгляд через плечо, помогая ему подняться, – эти психи подыгрывают Стоупу. Я думаю, они просто примеряются, оценивают Перехламок и готовятся его захватить. Но пока они ему подыгрывают, мы можем этим пользоваться.

Я заткнулся, услышав шаги, отошел в сторону и пропустил мимо двух младших по званию Разжигателей. Без особой вежливости они стали помогать Нардо подняться.

Девушка со сломанными ногами все так же сидела на улице, когда мы вышли из подвала. Ее голова опустилась на грудь, и на миг, пока я не разглядел, что она дышит, она была неотличима от трупов, которые по-прежнему лежали вокруг дверей. Я посмотрел на нее и прочитал по губам, что она шепчет слово «вода», но Нардо выпил все, что я принес, всю флягу.

Кавдор с огнеметом перехватил мой взгляд и не так его понял. Он помахал рукой в перчатке на ее искривленные ноги.

– Мы не терпим мутантов, и того же ждем от тебя. Мы ее вытащили сюда, пока ты рассказывал свои побасенки, чтобы заняться своим чистым трудом. В следующий раз пойдешь с нами, это будет для тебя уроком.

– Вы проверяли, мутация это или увечье.

– Она говорит, что ей поломало ноги обвалом, и мы их обследовали. Мы решили поверить ее словам. Она не мутант.

Я на миг задумался об этом. Перед глазами возникла картина: девушка и ее ребенок, припертые к стене, трое Разжигателей нависли над ней, тычут в ее ноги, переговариваются и решают, сжечь ее или нет.

Я остановился и положил руку на плечо Разжигателя впереди, того, что поддерживал Нардо справа. Он с шипением выдохнул и посмотрел на Хетча, ожидая указаний, но мне понадобилась лишь секунда, чтобы выудить флягу из перевязи, наспех сооруженной из простыни и висящей на шее Нардо. Я хотел сказать ему, что у меня в комнатах есть еще, но боялся говорить об этом там, где нас могут услышать. Не хотелось и думать о том, насколько хуже все может из-за этого стать. Пусть доверится мне так.

Я налил чашку, затолкал флягу обратно и понес воду девушке. Она смогла проглотить ее, лишь немного закашлявшись: полчашки, потом четверть для ребенка, и еще четверть снова для себя. Она попыталась встретиться со мной глазами, когда я встал, но я избежал ее взгляда. Я надеялся, что все мертвецы вокруг – чужие ей люди, но это было маловероятно.

Грязный гнусавый смех сверху заставил меня дернуться и подскочить.

– Посмотрите-ка на дааааамочек!

Я запрокинул голову. На стенах здания напротив висели лампы, и мне пришлось бы отодвинуться, чтобы что-то увидеть сквозь их тускло-оранжевое свечение. Но я сумел разглядеть выбритую голову, сияюшую, как металл, который поблескивал также на ушах и губах, и гребень волос, собранных в торчащие шипы.

– Посмотрите, как дамочки там бегают! Как они слезки льют друг по другу! Ах вы бедные маленькие зверушки!

Голос снова засмеялся, появилась еще одна голова, и к нему присоединился еще один голос.

– Бедным маленьким куколкам надо ведь заботиться друг о друге. Бедная маленькая побитая букашка. Что, идем попивать мамкино молочко, да? А хотим ли мы, чтобы из нас сделали мужчин?

– Брат Хетч? – спросил один из Разжигателей. В его голосе не было страха. Все трое пристально смотрели вверх на двоих Стальноголовых, которые выглядывали из-за края крыши и подначивали нас.

– Боитесь, маленькие крыски? Удираете от нас?

– Хотите отобрать у нас все веселье, да?

– У маленького фонарщика тут было много гостей! Прямо настоящая маленькая вечеринка! Мы так смеялись!

Слова с делом у них не расходились. Головы исчезли из виду – их запрокинули, чтобы похохотать, а потом раздался треск, когда один из них настолько перевозбудился, что выстрелил из пистолета в воздух. Из-за моей спины донеслись тихие металлические звуки – Разжигатели взяли оружие наизготовку. Я покрутил головой туда-сюда и увидел их краем зрения: они выпустили Нардо, так что он осел на колени, и держали оружие высоко в ни разу не дрогнувших руках.

Стальноголовые снова появились из-за края и с ухмылкой уставились на нас. Они наверняка увидели оружие Разжигателей, но не подали виду – не сейчас. Видимо, это просто совпадение, что у них в руках вдруг появились тяжелые, угловатые голиафские пушки. На одной был лазерный прицел, и время от времени, когда луч попадал в клуб дыма, виднелся тускло-красный свет. Один из них облизывал губы, поводя стволом в воздухе, потом застыл на месте. Он нашел себе цель – одного из Разжигателей позади меня.

– Хорошенький у вас тут городок, фонарщики! – крикнул тот, что облизывал губы. – Надеюсь, вы не против устроить еще парочку вечеринок, когда вода вернется!

Никто не желал сдвигаться с места. Я пытался решить, отойти или заговорить – от чего станет хуже? Тут не было Сафины, чтобы отослать меня в безопасное место (и я ощутил быстрый приступ стыда от этой мысли). Ухмылки Голиафов все больше походили на звериные оскалы, и я услышал, как Разжигатель позади меня начал тяжело дышать.

– Мы... – мое первое слово больше походило на хриплое кваканье. – Мы посмотрим, когда будет вода. А пока что у нас есть дела касательно фонарей. Вечеринки в темноте – это не так весело.

Эта фраза звучала глупо, но сработала, как я и хотел: не спровоцировала Стальноголовых и дала Разжигателям возможность уйти, не потеряв достоинство. Иначе, чтобы сохранить его, им пришлось устроить стрельбу. Бандиты и их плевучая раздутая гордость. Стальноголовые заухали и заржали со стены, стреляя в воздух, в то время как Разжигатели отступили, опустили пушки и снова подобрали Нардо.

Лицо картежника. Лицо картежника. Уходя прочь, я пытался превратить их слова в бессмысленный шум в своей голове. Я не давал себе размышлять о так называемых городских стражниках, которые сидели тут и смотрели, как одна стая за другой разоряет комнату Нардо в поисках воды и избивает его, потому что воды там не было. Моя рука лежала на маленьком стаббере, но этот тупоносый ствол годился лишь для стрельбы в упор, и пуля осталась только одна. Какой в этом смысл?

Я шел медленно, сгорбив плечи, как будто по-прежнему ожидал голиафскую пулю в спину, и Нардо с Разжигателями исчезли впереди на темной улице. Брат Хетч шел рядом со мной и молчал, но излучал удовлетворение, как будто что-то доказал.

Спросите меня, был ли я когда-либо рад присутствию боевика из дома Кавдор до или после Суши, и я скажу вам правду, то есть «нет». Но я солгу, если скажу, что брат Хетч не оказался полезен дважды за время пути до Греймплаца. Первый раз, когда мы, задержав дыхание, переходили по маленькой гати через пересохшую речку, и нам преградили путь трое подонков. Самый крупный успел проговорить «у вас есть вода, мы видели, что...», прежде чем Хетч вскинул ствол огнемета, и все трое дали стрекача. Хетч плеснул им вслед пламенем, но вряд ли это заставило бы их развить еще большую скорость.

Второй раз был, когда маленький лохматый ублюдок впустил нас в Оружейную и вызверился на меня. Он наполовину выплюнул оскорбление, не сильно отличавшееся от того, что нам орали Стальноголовые на выходе из Шарлатауна, когда Хетч шагнул сквозь дверь позади меня, развернул паренька спиной и прижал его мордой к стене.

– Видишь? Из организма выходит яд, – сказал он мне, показывая все еще шипящим дулом огнемета на болячку сзади на шее парня. – Несомненно, это проявляется в его действиях. Ты, человечек, должен постараться этому способствовать. Бичевание и пост очистят тебя еще быстрее, пока это, – он щипнул мальца за шкирку, и тот завопил, – не вытечет досуха, и твой дух воспарит. Ты, возможно, будешь готов надеть маску раньше, чем этот фонарщик, если будешь прилежен.

Паренек завопил, призывая Товика, и задергался. Когда Хетч отпустил его, он едва не свалился. А когда снова пришел в равновесие, первым ему на глаза попался я, и он бросил на меня убийственный взгляд, прежде чем ускакать через всю комнату и исчезнуть. Ничег не говоря, Товик отвел меня за стойку к своему верстаку и разложил оружие. Я пытался не смеяться – я видел, какое у Товика кислое лицо, и знал, что для него это все серьезно. Пришел тут фонарщик с одним из Разжигателей Фолька, а тот взъерошил его помощника. Но каждый раз, когда я пытался подавить ухмылку, в голове опять прокручивались сдавленные вопли мальца («Ааааак! Аааууук!»), и я едва не начинал хихикать. Так бывает после того, как тебя потаскали по дерьму – видишь что-нибудь такое и срываешься.

Хетч не стал следовать за ними. Закинув за плечо огнемет, он рыскал по магазину, время от времени выражая свое мнение по поводу товара посредством громкого фырканья. Товик хмуро глядел на мои вещи и работал в молчании, разбирая их, чистя и заряжая. Я умел чинить оружие, как и большинство жителей города, но учитывая то, через что прошли пушки за последнюю пару светофаз, себе я в этом деле не доверял. Просто компетентности тут недостаточно, и раз уж мне все равно сюда надо, чего бы не попросить эксперта. Щелчки и лязг его инструментов вселяли уверенность.

– Ты можешь говорить, когда босс рядом? – через некоторое время спросил Товик. Его голос звучал плоско и тихо, и я постарался говорить так же.

– Он мне не босс. Телохранитель. Представитель стражи. Стоуп...

– Стоуп – придурок с грибком внутрях, и все это знают. Он лично пропустил этих ублюдков в ворота.

– Знаю, знаю, я обоих уже навидался, поверь мне. Просто будь поосторожнее. Разжигатели у Стоупа в друзьях ходят.

Товик скорчил гримасу, по-прежнему не поднимая головы.

– Этот городишко всегда был не из лучших, Кэсс, но такого раньше не было. Что дальше-то будет? Ты, наверное, знаешь.

Вот оно опять.

– Да ни плевка я не знаю, Товик.

Я вдруг осознал, что прилагаю усилие, чтобы не заговорить громче шепота. Внезапно стало важно объяснить это хоть кому-то – кому угодно. Товика я уважал.

– Половина плевучего города, похоже, думает, что фонарщики – это почти то же, что отцы города, Товик. И это чертовски как далеко от правды, но всем все равно. Я раньше думал, людям нравится, что мы тут есть, но теперь каждый третий тут ведет себя так, будто это я, лично, пришел и забрал у него воду.

На другой стороне помещения Хетч поднял голову от барабана с намотанными на него стабберными лентами и уставился на меня. Он не мог расслышать слова, но тон уловил верно.

– Меня все время таскают туда-сюда, орут на меня, нападают на меня ради моего водяного пайка – который я зарабатываю, Товик, я честно зарабатываю его у города – и мной помыкают... – я бросил взгляд на Хетча, – ...плевучие стражники-бандиты, которых какой-то съехавший с катушек идиот решил пустить в город. Это когда меня не выпихивают из города крысам и падалюгам на съедение, – я ткнул ему под нос свои ладони, покрытые коростами и царапинами. – И люди ведут себя так, будто я какой-то соучастник, который помогает устроить все это дерьмо всем назло. А я только пытаюсь делать работу, за которую мне платят. Это все, и только. Просто моя работа.

Товик не переставал работать. Его пальцы двигались так же гладко, как жвалы паука расчленяют крысу или летучую мышь, как Сафина сжимает оружие, как мои собственные пальцы, когда в них инструменты, и перед ними лежит провод или лампа. Он положил мой лазпистолет, чистый и блестящий от масла, на полку над верстаком и потянулся за двухцветником.

– Так что насчет конвоя Гарча? – спросил он. Я на миг замолк, сбитый с толку, в то время как Товик, не поднимая головы, продолжал работать. – Это тоже из тех вещей, о которых ты ничего не слышал? Хочешь сказать, отцы не просили тебя смотреть по сторонам?

Так что, естественно, мне пришлось уставиться себе на ноги, оперевшись на верстак, и проглотить каждое слово своей длинной речи. На вкус было как горький пепел. Я подумал о том, как стоял в бункере и пытался отвечать на вопросы отцов, пока чуть не упал. Подумал о том, как Йонни мялся и ругался, пока наконец не сказал, что может доверить мне новость о том, что Гарч все-таки не привезет никакой воды. Эти мысли кололись. Правда ли я был тем, кем меня считал Товик?

Где-то в затылке раздался голосок: «с Перехламком покончено. Пора сваливать. Все бросить и просто уйти прочь».

– Сколько людей ждет Гарча? – спросил я и тут же пожалел об этом.

– А кто не ждет? – ровным голосом ответил Товик. – Когда он вернется из Крюка, у ворот будет много народу. Толкуют даже о том, чтобы снарядить второй караван, а охранниками нанять Берсерков, за воду и гильдейские жетоны.

У меня расширились глаза. Берсерки редко контактировали с окружающими, почти так же, как Проклятье.

Я тут же позабыл про караван Гарча.

– Караваны. Есть же вода в Сияющих Обвалах. Кто ее покупает? Ну то есть... – я осекся и замедлился. – Оттуда в прошлую светофазу приехало Проклятье.

От этого он, наконец, поднял взгляд.

– В прошлую? Тебя слишком много били по голове, Кэсс, бери все две светофазы назад. Они ушли обратно на дорогу по меньшей мере двадцать часов назад.

Мне понадобилось больше времени, чтобы отоспаться, чем я думал. Гораздо больше. Я подумал про Нардо, который лежал в своей комнате, оставленный на милость любого, кто решил бы вломиться к нему следующим, в то время как я валялся в пьяном ступоре с его водяным пайком.

И в то время, как Стальноголовые, которые по идее были в страже, смотрели и смеялись. Это лучше. Можно сердиться на кого-то, кто не я.

– Почему они ушли? – спросил я.

– Почему? – мягко переспросил Товик. – У них не осталось воды. Стальноголовые собрали дань.

– Насколько большую дань? – я боялся ответа на этот вопрос.

– Судя по тому, что я слышал, Кэсс, существует дань для привратников, которую Стальноголовые забрали себе. Потом есть стандартная водяная дань Перехламка, традиционная, которую отцы города ввели с дюжину светофаз тому назад, если ты помнишь, – в голосе Товика впервые проявились эмоции. – И, видимо, Проклятье сказало, что они привезли воду на продажу, поэтому был еще торговый налог, который они взяли водой. Возможно, была еще парочка других налогов. Меня там не было, я сам не слышал.

Но я-то был. Я помнил, как Стальноголовые кричали и улюлюкали, стаскивая бочки с водой с повозок Проклятья. Я помнил руку Сафины на пистолете и незнакомую мне женщину, которую пришлось удерживать Шелк, чтобы она не ринулась на них.

– Драка была?

Товик пожал плечами.

– Может быть. Знаешь, с этими слухами не поймешь. А ты разве там не был?

– Я...

Был, подумал я, но ушел. У меня очень хорошо получается уходить.

– Товик, я не знаю, что с ними произошло после того, как они меня вернули. Они стали драться со Стальноголовыми?

Он не ответил. Вместо этого он положил двухцветник на ту же верхнюю полку, что лазпистолет, потом взял пистолет и протянул его мне.

– В долг больше не делаю, Кэсс. Полная плата за чистку. Если хочешь зарядиться, за зарядку возьму полжетона. С двухцветником то же. Боеприпасы тоже подорожали. Де... восемь за обойму. Без торга, и если ты сможешь найти в Перехламке цены лучше, тогда удачи.

Его голос звучал жестко.

– Восемь? – возмутился я. – И ты собирался сказать «десять», не так ли? За рожок к автогану? Ты что, пули жемчужными спорами набиваешь?

Мой голос стал громче, и Хетч подошел на шаг-два ближе.

– А что в долг не работаешь, мог бы и раньше сказать, пока я не притащил сюда свои чертовы пушки и попал впросак. Похоже, гильдейские кредиты, которые вываливались у меня из жопы, выпали куда-то туда, где я, черт возьми, никак не могу их найти.

– Фонарщикам платят очень хорошо, как всем известно, – спокойно ответил Товик. – Но раз уж так, можешь забрать свой пистолет, а вон тот маленький стаббер, что у тебя на поясе, я заберу как часть оплаты. А в качестве залога за остальную плату, пожалуй, возьму двухцветник. Я уверен, что отцы города зарядят тебе лазер. Увидимся, когда будут жетоны.

Его взгляд все говорил сам. Мне захотелось снова рассказать ему все с начала. Я фонарщик. Я поддерживаю освещение, чтобы людям было видно. Вот и вся моя работа, ничего больше. Как так получилось, что я оказался во всем этом замешан? От моей работы всем только польза, почему этого никто не видит?

Но у меня не было ничего, чего я уже не сказал. Под глазами Товика залегли тени, но выражение морщинистого лица не менялось.

Я спускался по лестнице, следуя за лязгом бионической ноги Хетча, когда лохматый паренек схватил меня за плечо, так же, как я хватал Разжигателя рядом с жилищем Нардо. Я не повернулся, тогда он наклонился вперед и зашипел у меня над ухом. Я чувствовал кислую вонь от того, что он дышал мне в висок.

– Ты знаешь про Гарча и его воду, по лицу вижу, – он довольно втянул в себя воздух. – Всем об этом скажу. Скажу, что ты знаешь кое-что про, э, Гарча, и, короче, сделаю, чтобы так...

Я попытался скинуть его руку, но он продолжал ее сжимать и ухмылялся. Поэтому я развернулся, посмотрел в его лицо, завешенное коричневыми волосами, аккуратно приложил ладонь к его носу и с силой толкнул назад. Прежде чем он успел собраться и что-нибудь прокричать вслед, я уже спустился по кривой лестнице и ушел.

– Пустите его внутрь.

Это был Грюэтт, босс Стальноголовых, которого я последний раз видел во время той позорной встречи у ворот. После разговора с Товиком увидеть его морду в шрамах было как получить пощечину. Он был полон энергии, с яркими глазами, в отличие от измученных жаждой людей, мимо которых мы проходили на улице. Можно было догадаться, куда по крайней мере частично подевался водяной груз Проклятья.

Мы подошли к концу своего долгого извилистого пути через верхнюю часть Перехламка. Я покинул Оружейную, кипя от злости и по-прежнему без рабочего оружия (да еще Товик забрал пистолет), и Хетч отвел меня к бункеру, где был еще один Разжигатель, мне не знакомый. Оба кавдора повели меня прочь, в заиленный и темный окружной туннель Пропащего Круга, с его толпами попрошаек и торговцев всякой всячиной, которые шарахались от бандитов в масках, с громким топотом ломившихся сквозь их ряды. Здесь у нас воды никто не просил. Мы вышли из туннеля почти под дорогой Высокородных, перед тем местом, где она загибается и выходит к нижним, подземным уровням питейных нор Греймплаца. Разжигатели повели меня вверх по одной из маленьких крутых расщелин, что соединяют Круг с основным уровнем Перехламка. Она была настолько узкая, что им пришлось помогать друг другу – младший Разжигатель поддерживал бак огнемета Хетча, чтобы тот нигде не застрял. Это меня несколько успокоило – если бы у этих бандитов возникали проблемы с такими мелочами, это бы значило, что они не смогут управлять нашим городом.

Несколько минут я недоумевал, не возвращаемся ли мы в Шарлатаун, но мы миновали исток Грязноречки через мост, настолько высокий, что ее зловоние там было почти терпимым. Мы достигли подножия Черной Кучи, и я подумал, что, видимо, сейчас пойдем вверх до самой Подзорной трубы, но вместо этого мы остановились у тяжелых электризованных ворот, где ждал Грюэтт. Ни он, ни кавдоры ничего не сказали друг другу. Я стоял между ними, отчаянно желая, чтобы у меня была рабочая ячейка в лазпистолете.

«Пустите его внутрь», вот и все. Раздался визг моторов, и плита ворот со скрежетом поднялась как раз настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь, оставив Грюэтта, Хетча и безымянного кавдора позади.

Я никогда раньше не был в этом садовом комплексе. В таких местах есть свои собственные техники, люди, преданные лично владельцу. Сады сделали Вилферру, прежде растившего слизь, достаточно богатым, чтобы стать отцом города, но лишь малая доля его урожая доходила до простых перехламщиков вроде меня. Я отступил от ворот ровно настолько, чтобы меня не затянуло в суматоху, царившую на дворе, и осмотрелся.

Все знали, что он растит вязальный мох и продает его аптекарям и даже понтовым гильдейским лекарям из верхнего улья. Мне попались на глаза неглубокие ямы, в которых находились койки обслуги. Между ямами и стеной сада располагались круглые домики из сетки, и я недоумевал, зачем они, пока не увидел узловатый ус, торчащий сквозь крышу одного из них. У городских стен с шестичасовой стороны были густые заросли проволочной травы, выращенные из саженцев, и теперь я знал, откуда эти саженцы взялись. И это было далеко не все – весь комплекс представлял собой лабиринт чанов, грядок и ям, в котором Хелико, забурись он сюда, мог бы скрываться целый год. Самая большая и сложная плантация из всего виденного мной на всем поясе ферм вокруг Кишкодера.

И все это место кишело бойцами. Прожекторы, освещавшие сады, бликовали на металлических тату Голиафов и намасленных масках Кавдоров, а еще глубже тот же оранжевый свет отражался от дымчатых очков небольшой горстки бандитов дома Делакью, что сидели на скамье и заряжали автоганы. Там и сям виднелись отдельные наемники, не носившие униформ банд – охотники за головами и стрелки из стоков, привалившиеся к стенам и тихонько попивающие из набедренных фляг. Двое крысокожих следопытов, мужчина и женщина, потягивались в углу, длинные и расслабленные, как отдыхающие змеи.

У меня появилось дурное чувство, что я знаю, к чему все это.

– Господин Кэсс. Синден Кэсс. Да, ты.

Я оглянулся. Отец города Вилферра был суровым человеком, когда жил в своей норе среди дюн из обломков, что на три часа от Перехламка, но стал мягче, когда разбогател. У него по-прежнему было бородатое, свирепое, костистое лицо человека, привыкшего выживать в скверноземье, но все остальное тело, помимо угловатой головы, как будто обвисло и приобрело вид мягкой жирной груши, которая свисала над плетеным проволочным кушаком. Рядом с ним стоял гильдеец Тай, чье лицо было все таким же расслабленным и выражающим легкое веселье. Он такой всегда был или я чем-то его позабавил?

– У тебя какие-то свои представления о том, что такое «выполнять приказы», Кэсс, – отрывисто пролаял на меня Вилферра. – Ты здесь должен был быть полдня назад.

– Похоже, я вас не сильно задержал, сэр, – достаточно спокойно ответил я, – и, как я понимаю, мне нужно было прийти в бункер – куда я и пошел, прежде чем меня отослали сюда – вооруженным и готовым. Мне понадобилось некоторое время, чтобы вооружиться и подготовиться, как было велено.

– Ты мне не кажешься вооруженным, – буркнул Вилферра. – Это что, один-единственный лазпистолет? Ты с этим на обходы ходишь, что ли?

Я неопределенно улыбнулся. Для большинства перехламщиков фонарщики были настолько обыденным зрелищем, что было почти странно натолкнуться на того, кто не знал, как выглядим мы и наше снаряжение.

– В настоящий момент нет, сэр, но мое второе оружие... над ним работают.

– Нехорошо, – фыркнул он. – Эдзон, дай Кэссу нормальную снарягу и проследи, чтоб он был накормлен, напоен и готов. В этом деле нам слабых звеньев не надо.

Эдзон, один из подручных Вилферры и, временами, мой карточный партнер, дернул головой, чтобы я следовал за ним. Я чуть слюну не пустил при упоминании еды и разогнался до рыси, когда он повел меня сквозь толпу в глубину садового комплекса.

– Отцы выделили от себя довольно много снаряги, Кэсс, так что тебе будет из чего выбрать. Господин Вилферра и еще несколько других, Стоуп, Земмит и Городни, восприняли нападение на цистерну довольно-таки близко к сердцу. И Гильдия тоже этого терпеть не собирается, потому-то Тай и пришел.

– Гильдеец Тай, тот, что в шляпе?

– Он самый. У него полно связей в Городе-улье. Я слышал, что и на Шпиле, но кто его знает?

Мы подошли к сараю для инструментов, который превратился в импровизированный арсенал, а рядом с ним... Я остановился как вкопанный.

Рядом я увидел решетку над ямой-жаровней и унюхал шипящий грибной стейк и мясной пирог. Не успел я спохватиться, как большая капля слюны скатилась из уголка моего рта и со всей дури помчалась к подбородку.

Эдзон засмеялся. У него было лицо как луна и зачесанная назад грива желтых волос, и ему нравилось смеяться. Кроме как тогда, когда он со мной подрался из-за карточной игры.

– Хорошо, сдаюсь. Поешь, пока не свалился, а потом мы тебя вооружим. Не хотелось бы думать, что это оружие – лучшее, чем ты смог обзавестись на те деньги, что ты постояно у меня выигрываешь.

Я посмотрел на него.

– О, только не говори мне, что тебе не сказали. Нет, Кэсс, это не обычный обход фонарей, если ты еще не догадался. Ты пойдешь с нами в Зеркал-Укус. Мы собираемся притащить сюда Гарма Хелико.

11: ПОД ЗЕРКАЛ-УКУСОМ

Мы уже ушли от Перехламка по дороге к Зеркал-Укусу больше, чем на восемь километров, и я все еще продолжал ругаться себе под нос.

Все должно было закончиться. Крысы оставили на мне коросты и царапины, а падалюги - синяки и кровоподтеки. Я вернулся домой живым. Черт, я бы вернулся легендой, если бы смог найти кого-то, кто позволил бы мне нормально присесть и рассказать эту клятую легенду. Да такие истории даже полноценный член банды мог бы рассказывать юнцам десять лет спустя. Мне бы сейчас потчевать питейную нору глупыми преувеличениями, а не топать куда-то вместе с армией возмездия какого-то обезумевшего отца города.

Мне выдали автоган из арсенала охраны на ферме Вилферры. Пушка была тяжелая и с плохим балансом. Насчет этого я тоже тихо ругался.

– Твоя роль, – передал мне Вилферра через Эдзона, – очень простая. Норы вокруг Зеркал-Укуса тверды. Их надо будет размягчить. Этот уровень сужается в вертикальном направлении между Глубокой Камерой и Каплепадом. В туннелях под ним полно грязи и токсинов, но в более высоких вентиляционных ходах чисто. Ты без проблем туда пролезешь и найдешь, откуда они берут энергию.

Эдзон ухмыльнулся мне, пока я пожирал кусок мясного пирога.

– Ты, наверное, спрашиваешь себя, зачем им понадобился фонарщик.

Я отвлекся от жевания ровно настолько, чтобы пожать плечами.

– Крысокожие считают, что знают это место лучше, чем Пауки-Боятся-Его, потому что он из другого племени и не знает всех песен улья в этих краях. Ты будешь где-то в окрестностях границ поселения, но в бою участвовать не будешь. За линией фронта останется довольно прилично народу…

Жуя, я дёрнул головой в направлении Вилферры.

– ...да, Вилферра, гильдеец Тай и еще пара отцов, которые хотят присутствовать при падении Хелико. Никто не хочет, чтоб подстрелили нашего последнего фонарщика, Кэсс. Как только свет погаснет, бандиты и охотники за головами заходят внутрь, а ты уходишь. Когда вернешься, следующие три водных пайка будут удвоены. Не беспокойся, они знают, что пойдут в темноту. С ними все будет в порядке.

Про бандитов я и не думал, да и вообще мне было плевать. Но, когда я проглотил последний кус пирога и задумался на секунду, до меня кое-что дошло.

– Двойной паек? Это большие затраты, если так платят каждому. Откуда? Я думал… – я вовремя спохватился, что мне не должно быть ничего известно насчет Гарча. – Что, караван Гарча скоро вернется?

– Чтоб я знал.

Эдзон явно был в курсе - когда он уклонился от вопроса, то дёрнул губами точь-в-точь, как когда ему доставался хороший расклад.

– Так обещали всем, кто вернется с налета, если мы возьмем Хелико. Что я знаю, так это то, что они неплохо накинули за счет воды, что мы получили с тех Эшеров у ворот, прежде чем отправить их восвояси.

Эдзон сказал, что ходил на это посмотреть. Я хоть и изголодался, но растерял оставшийся аппетит, слушая его фыркающие смешки, пока он рассказывал, как Сафину и ее караван с насмешками препроводили обратно на дорогу с пустыми руками.

Эдзон мне всегда нравился, но с того момента и на протяжении всего марша мне хотелось хорошенько ухватить его за обвислые щеки и расплющить ему лбом нос. Вместо этого я глубоко вдохнул – дорога на Зеркал-Укус хорошо вентилировалась, и воздух тут обычно был вкусный и не очень пыльный – и протянул руку двоим мужчинам, которых он ко мне подвел.

Хойша Урделл представился первым. Его рука была такой же мягкой, как голос, а глаза скрывались под защитными противопылевыми очками, затемненными несмотря на то, что дорога, как и любая другая, была слабо освещена.

Он, конечно, был из дома Делакью – узкие плечи, лысая голова, прямой черный термоплащ, которым можно обмануть тепловидящие приборы, если знать, в чем там трюк. В глаза бросался выпуклый шрам, который шел от его бровей прямо через маковку головы и исчезал за ухом. Похоже, что удар клинка содрал с черепа здоровый лоскут кожи, которая толком не приросла назад.

Второго звали Бегущий-Касаясь-Теней. Он был крысокожий, следопыт, во всем противоположность Делакью. Из одежды на нем имелись только кожаные штаны и наброшенная на плечи шкура гигантской крысы – животного, которое он должен был выследить и убить для посвящения в мужчины. Кожа у него была коричневая, без отметин, волосы черные, и руку он мне не пожал.

Эдзон стоял с выжидающим видом. Он, очевидно, думал, что мы все сразу сработаемся. Похоже, тут мой загадочный ореол фонарщика – одинокого странника – человека действия сработал против меня. Я не был уверен, с чего следует начать.

– Я вперед тиххим хходом, вы двое сзади, – пришел на выручку Урделл. – Крыс пусть направляет, а ты говори, где надо остановиться и шшто надо сделать.

Его “х” походили на вздохи, и он слегка шепелявил, как часто бывает с акцентом Делакью. Бегущий-Касаясь-Теней коротко кивнул.

– Нужно только указывать путь, – сказал он. Голос у него был приятный, музыкальный. – Тут особо нечему вредить вашим нгалотским шкурам.

Он мельком ухмыльнулся нам, и Эдзон улыбнулся в ответ, видимо, не зная, что на языке местных крысокожих “нгалот” значит “ребенок, представляющий обузу” или “простак”. Или “неуклюжий житель подулья, который не знает, как устроено скверноземье”.

– Мы повернем вперед здесь. Там, где балка проходит сквозь металл, есть лаз, по которому можно вскарабкаться. Надо обмотаться.

Он поднял руки и показал обмотки, предназначенные для их защиты. Я посмотрел на них, потом на свои руки и на место на поясе, где обычно висела моя сумка. Дерьмо. Вот чем плохо выбегать из дому в спешке. У меня засосало под ложечкой от внезапного осознания, насколько голым я себя чувствую. Ни шляпы, ни плаща, ни пачки инструментов, что обычно висела за плечом, ни фонарного шеста.

Ни Нардо, ни Венца, ни Мутноглаза, ни…

– Что, снаряжения не хватает, Кэсс? Не беспокойся, мы знали, что тебе понадобятся инструменты, а я не знал, сколько у тебя осталось собственных.

С этими словами Эдзон протянул мне сверток из грязной желтой пластиковой плетенки. В петле сбоку был прицеплен тонкий стаб-пистолетик, а из-под материи торчали рукоятки инструментов. Они были меньше и легче моих, для рук, что были меньше и легче.

– Это с другого мертвеца. Ну ты знаешь, женщина, которую пырнули ножом. Говорят, она ушла в прошлую светофазу, у дока с Циклоповой площади.

Тэмм. Я даже не пришел посидеть у ее койки.

Эдзон то ли не заметил, то ли не понял, то ли ему было все равно. Опять эти мысли про мой лоб и его нос. Урделл уже исчез в направлении балки, шурша плащом. Только крысокожий увидел, и хотя он не пожал мне руки, теперь он на мгновение сжал мое плечо.

– Если нужно, задержись на несколько вздохов, оплачь ее, – сказал он и оставил меня. Я пробормотал “прости” этому печальному маленькому свертку, а потом повесил на бок и последовал за ним.

В наборе инструментов Тэмм были перчатки для лазанья, но такие узкие, что я даже не попытался их примерить. Вся экспедиция остановилась, чтобы дождаться, пока мы трое не уйдем вперед, и поэтому вся дорога полнилась безмолвными фигурами вооруженных людей, которые наблюдали, как я пытаюсь на ощупь найти какие-нибудь обмотки для рук. Я услышал, как в отдалении кто-то пробормотал “нервишки шалят, фонарщик?”, а потом раздалась небольшая волна смешков.

Как раз в этот момент я нащупал пару изоляторных прокладок, и гордость заставила меня схватиться за них и воспользоваться ими, чтобы вскарабкаться по балке. Когда я оказался в лазу над потолком, то снова остановился, чтобы при свете маленького голубого фонаря Урделла как следует присобачить изоляцию к рукам, насколько это было возможно. Интересно, что эти двое подумали насчет того, что за напарник им достался. Любой путешественник в подулье всегда имеет перчатки или обмотки для мест вроде – ну, вроде лестниц и балок вокруг Зеркал-Укуса, где от капающих сточных вод на всяких штуках, по которым надо лезть, образовались твердые, острые, токсичные корки. Ну хоть наколенники не забыл надеть, прежде чем выйти из дому.

Свет голубого фонаря отодвинулся от дыры, и на меня снова нахлынула нереальность происходящего. Давно ли я проснулся от грохота в дверь? Давно ли я лежал под шляпками грибов, глядя прямо в морду чешуйника? Давно ли я стоял рядом с Эннингом, читая надпись на стене туннеля “ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ”?

Как будто прошло пять минут, а как будто вечность. Мне уже было сложно вспомнить, каким был Перехламок, когда водяную фляжку можно было наполнить без задней мысли, и изо всех теней по дороге не мерещились дула пистолетов. Когда Нардо был человеком, с которым можно было пить и бесцельно трепаться о цене на патроны или о женщинах на Греймплаце, а не жутким грузом вины и ответственности, дожидающимся меня дома. Когда Тэмм, и Венц, и Мутноглаз были живы. Когда я мог думать о городе, в котором жил, без того, чтобы какая-то частица меня шептала: “уходи от всего этого прочь. Ты же знаешь, что так лучше”.

Нужно было чем-то отвлечься, и мне это удалось, просто слишком сильно выпрямившись. Голова ударилась о неровный потолок, а приклад выданного на время автогана громко царапнул скалобетон. Впереди мигнул и выключился голубой свет, и остальные двое молча дождались, пока мои сердцебиение и дыхание не замедлятся и я не пригнусь, как следовало с самого начала. Никто из нас ничего не сказал, но я уловил чуть более сильный выдох спереди, кажется, от Бегущего-Касаясь-Теней. Может, он выражал веселье, может, раздражение или презрение. Потом снова возникло пятно свечения, и мы опять тронулись в путь.

Это пространство не было сделано лазом изначально - просто пустой слой между двумя уровнями, то ли соединяющий их, то ли разделяющий, то ли еще один бессмысленный и заброшенный карман воздуха, какие можно найти по всему подулью. Раньше он наверняка был шире, но обвалы и проседание крыши сделали из него узкий лабиринт. Мы следовали тропками и участками обнаженного скалобетона, пробирались сквозь обломки, которые качались и скрежетали под нашими ногами, шли зигзагами и поворачивали в направлениях, которые казались мне случайными, но Бегущий-Касаясь-Теней выбирал их с молчаливой уверенностью. В воздухе пахло скалобетонной пылью, а обломки и полы были такими же голыми, как изуродованная шрамом голова Урделла. Без лишайника. Я задумался, почему…

Нет. Не терять концентрации. Через секунду мы резко остановились, Урделл присел и сделал нам жест держаться подальше. С комом в горле я попятился и стал смотреть, что он делает.

Теперь я понял, почему впереди шел Урделл, а не крысокожий. Нажимная пластина, скрытая под обломками, по которым мы вот-вот бы прошли, стала ясно видна, только когда он посветил прямо на нее голубым фонарем и показал пальцем. Сам бы я ее ни за что не заметил. Бегущий-Касаясь-Теней выдохнул. Значит, не я один впечатлился.

Урделл наполовину повернулся к нам и согнулся, странно расставив руки и ноги; через миг я понял, что в такой позе он расправил свой плащ, чтобы голубой свет не было видно никому, кроме нас. Он указал на меня пальцем и сделал еще пару жестов, пока я не понял, чего он хотел, и отвязал от руки одну из изоляторных прокладок, чтобы подержать фонарь вместо Урделла. Он сгорбился, а Бегущий-Касаясь-Теней выпрямился ‒ почти полностью, он был невысокий ‒ и осмотрелся вокруг через тепловидящий монокль.

Руки Урделла задвигались так же быстро и уверенно, как мои, расчистили пластину, чтобы он мог добраться до подвижного спускового механизма, а потом аккуратно поймали его, чтобы он не смог опуститься и замкнуть цепь. Он качнул головой, показывая мне, где находились замеченные им осколочные мины, втиснутые в полости между обломками. Я содрогнулся, Делакью ухмыльнулся в ответ. Потом он вытащил из-за ворота плаща столь же черный капюшон, натянул на голову, забрал фонарь, и мы снова двинулись в путь.

Это была только первая. Мы нашли еще одну мину, скрытую под пылью, а потом растяжку, которая должна была скинуть нам на головы парочку токс-бомб, вроде тех, что у падалюг. Трижды мы обнаруживали шипы ядовитых кристаллов, собранные с берегов химических прудов и спрятанные в наносах пыли. Они были так заточены, что легко пронзили бы сапог. Урделл разбирался с ловушками, а Бегущий-Касаясь-Теней, ориентируясь на инстинкт, вел нас подальше от мест, где обломки лежали так густо, что ловушку там не разглядеть, или могли легко поддаться под ногами, выдав нас звуком.

Казалось, миновало несколько часов, прежде чем Бегущий-Касаясь-Теней вывел нас на край большого провала. Мы уже какое-то время шли не по верху туннеля-дороги: теперь мы находились над гигантскими ямами и лесами опор, которые поддерживали эту часть подулья. Я сглотнул, выглянув через край. Внизу виднелись полы и мостки, но в некоторых местах пропасть просто уходила все глубже и глубже. Я подумал, что можно упасть отсюда и в конце концов бултыхнуться прямо в Отстойник. А потом отмахнулся от этой мысли, как от ядовитого насекомого.

Провал, над которым мы стояли, как и утес из скалобетона и балок, возвышающийся в его середине, назывался Зеркал-Укусом. Утес этот был почти полностью покрыт корками химических кристаллов, которые так часто встречаются в подулье. Они отражали свет и были остры, как бритва, так что могли нанести глубокую зараженную рану, не хуже, чем от зубов летучих мышей-падальщиц, что в огромном количестве населяли глубины пропасти. Поселенцы, которые впервые здесь обосновались, обнаружили это довольно быстро, вот и приклеилось такое название.

Вершину утеса венчал не один город, а целое лоскутное одеяло поселений, хотя я не понимаю, как вообще кто-то может жить среди всей этой устрашающей пустоты. По сути, в большинстве своем это были просто большие укрепленные норы, вроде Каплепада, Дыры Хэнсона и Уклона, скопления домишек и хижин, жмущиеся к осыпающемуся скалобетону, тянущиеся вдоль гигантских горизонтальных опор или вырубленные в самом скалобетоне. В каждой обитала одна или две семьи, и жили они тем, что собирали урожай с плесени и паразитических растений на каркасе утеса, который шел на производство их знаменитого самогона. Отсюда я мог различить навесы от пыли, очаги и баки для выращивания водорослей, грибные огороды, бродильные чаны и сами дома.

Участок потемнее, в низком углу вершины, был Дырой Хэнсона. Я смог его разглядеть только благодаря слабому гнилостному свечению из-под гущи восковых грибов высотой в человеческий рост, что росли неподалеку.

На дальней стороне высокого обломка пилона находился Каплепад, где с каждого здания ярко светили белые прожекторы, бросая вызов темноте. Уклон представлял собой безумный клубок опор и перекладин, соединяющих пару широких мостков, который вечно разбирали и перестраивали. Каждая перекладина носила ошейник из заборов и ворот, которые ограничивали их территорию, а надстройки внутри были, как мехом, покрыты слоем выращиваемого жителями лишайника.

Это были суровые места. Все эти ловушки, которые мы миновали, явно были тут не только для того, чтобы защитить Хелико. Могла быть куча бандитов и бродячих стрелков, готовых драться за алкоголь Зеркал-Укуса вместо того, чтоб за него платить. С тех пор, как я прибыл в Перехламок, Каплепад и Сусловая Яма успели сменить хозяев в результате насилия, а в Дыре Хэнсона произошел по меньшей мере один неудачный переворот. Поговаривали, что все семьи принимали участие в установке ловушек и охране Зеркал-Укуса, причем так, чтобы ни одна семья не знала всего маршрута, и, соответственно, никто не мог предать остальных.

Последней была западня, которая сбросила бы на нас кислотную бомбу из заклеенной бумагой ниши в потолке, если бы мы задели спрятанный магнитный переключатель. Мы ее заметили только потому, что голубой фонарь случайно выявил тень, которая показалась Бегущему-Касаясь-Теней лишней в этом месте, и мне с Урделлом понадобилось десять минут, чтобы ее обезвредить. К концу мы оба вспотели, и руки у нас дрожали от того, что пришлось держать детали ловушки точно в нужных местах, пока Урделл закреплял их, чтоб не шевелились. Я нервничал. Разумно было предположить, что рано или поздно мы наткнемся на то, что он не сможет заметить или разобрать. Мне все время лезла в голову мысль, что не так-то много людей, пытавшихся провернуть такое с алковарнями Зеркал-Укуса, вернулись живыми и невредимыми. И ведь наверняка какие-то из них были ничем не хуже Урделла.

Но большинство таких людей гнались за властью над самими алковарнями, а мы за другим. После кислотной ловушки нам стало попадаться все больше и больше дыр в полу, вроде той первой, откуда открывался вид на балки, крест-накрест пересекающие гигантскую пропасть, в которой стоял Зеркал-Укус. Потом мы начали замечать ямы, наполненные паутинными растяжками, или окруженные проволочной травой, слишком правильно расположенной, чтобы быть естественной, и красные огоньки на потолке, которые означали, что тут есть лазерный луч, подающий сигнал на сирены тревоги или автоматическую огневую систему, расположенную ниже. Отсюда все становилось только опаснее.

Так что мы вернулись назад по своим следам, тщательно обследуя дыры, в которых не было ловушек. Вломиться в Зеркал-Укус и штурмом взять маленькое поселение Идущий Человек – это работа для стрелково-бандитского цирка Вилферры. Не мне соваться в их ворота. Я ведь даже не обязан был лезть через этот сад капканов. Мне только надо было добраться до их источника электричества. Когда Бегущий-Касаясь-Теней заметил в синем свете пару светлых камней, которыми, как оказалось, был отмечен выступ металла, мы поняли, что уже почти на месте.

Бегущий-Касаясь-Теней пробрался в дыру первым, дополнительно налепив на обмотки тщательно уложенные куски паучьих нитей, чтобы лучше держаться. Он лег на шершавый скалобетон и соскользнул через край, как змея с торчащими на голове тепловидящими очками.

Я лег на край рядом с Урделлом и затаил дыхание, когда крысокожий повис над бездной на руках. Если бы он провисел так слишком долго, его бы заметили или пальцы бы не выдержали, а если бы двигался слишком быстро – его бы заметили наверняка. Жилистые руки и плечи напряглись, и он осторожно двинулся от одной опоры к другой, направляясь к трубам.

Эти трубы мне по дороге описала Лед-В-Ее-Руке, вторая крысокожая. Когда-то она охотилась в них на лицеедов и макроскорпов, и, по ее словам, они выдерживали вес трех человек. Она не советовала отправлять туда больше троих, и в ответ на это Вилферра, похоже, осыпал ее ругательствами: он-то думал, что из труб получится путь для вторжения.

Выглядели они ненадежно. Я вспомнил, как подо мной прогибался металл в крысиной норе, и подумал, над какой высотой придется ползти. Потом сглотнул, вернул сердце из пяток в положенное место и стал смотреть, как Урделл разматывает трос, привязанный к поясу Бегущего-Касаясь-Теней.

А вот и он. Крысокожий распрямился, как выкидной нож, опустил одну ногу на твердую опору, потом другую, а затем осторожно отцепил руки от рытвин в потолке, который для нас был полом. Я увидел, как он довольно улыбается и разминает напряженные конечности.

Я тоже могу это сделать. Я выдохнул, потом, по кивку Урделла, потянулся к тросу и выскользнул сквозь дыру точно так же, как Бегущий-Касаясь-Теней. Шнур больно врезался в обмотанные ладони, и я уцепился за него ногами. Без проблем. Я так и раньше делал. Не на такой высоте, но к черту это, плевать, выбросить из головы, я так делал раньше, и надо просто переставлять руки и ноги, Урделл хорошо держит и знает свое дело. Я посмотрел вниз, вдоль троса, увидел Бегущего-Касаясь-Теней, который вжимался в стену, крепко держа свой конец, и двинулся чуть быстрее. Часть моего мозга все еще вопила от ужаса перед бездной внизу, но я ее подавил и ровно дышал до тех пор, пока – какое счастье – не оказался вновь на металлической поверхности.

Трубы висели под скалобетонным потолком на толстых металлических креплениях, извивались, сливались и разветвлялись, как водяные черви, поворачивали под прямыми углами, чтобы рухнуть вниз вдоль вертикальных опор или исчезнуть во тьме в стороне. Именно торчащие над скалобетоном части креплений, помеченные Бегущим-Касаясь-Теней и Льдом-В-Ее-Руке во время охотничьих экспедиций, послужили нам ориентиром. Одним только крысам известно, что когда-то перемещалось по этим трубам.

Две дороги соединяли Зеркал-Укус с остальным подульем. Я знал, что по дальней его стороне спускается узкая, скользкая от росы тропа, ведущая к гати через реку отходов, а оттуда начинается кишащая летучими мышами дорога на Дымный Перевал. И был еще мост, что проходил над пропастью и исчезал в дыре, прорубленной в скалобетоне, за которой начинался путь к Перехламку – там нас ждала армия отцов города. Опираясь на расположение моста и крупнейших нор-поселений, я высмотрел цепочки желтых фонарей и свет костра, которые отмечали Идущего Человека. Не на что там было смотреть. Дыра, пробитая в боку одной из опор, плоский уступ навроде балкона и торчащий на нем дом над бездной. Под фонарями виднелся ряд самогонных аппаратов, а на пыльном клочке земли перед домом поблескивал металл: это был вход в подвал, в котором прятался Гарм Хелико, и очень скоро обитателям жилища придется об этом пожалеть.

Меня удивил внезапный прилив облегчения, который я ощутил, пока мы ползли по верху трубы. Я не то что бы хотел пролить слезу по банде Хелико после того, как провалилось их нападение на цистерну. В основном моя реакция на рассказ Йонни сводилась к шоку от того, что кто-то вздумал совершить рейд со стрельбой и гранатами прямо в центре поселения – такой, за который твоя голова резко взлетает в стоимости от города и до Отстойника. Но сложно было негодовать на него за то, что он попытался это сделать.

Бегущий-Касаясь-Теней теперь двигался впереди, глядя то сквозь тепловидящие очки, то через маленький прибор-”светляк”, который находил любой источник света и делал его ярче для смотрящего. Он выискивал часовых, которые могли двигаться среди поселений. Чем больше он искал, тем более уверенными становились его движения, и мы шли быстро.

Единственной причиной этой внезапной ненависти к Хелико было то, что он был конкретен. Он стал для меня воплощением всего, что пошло не так с моим городом с тех пор, как произошел тот рейд. Он не был отцом города, который давал мне работу и водяной паек, или каким-нибудь лающим падалюгой, или безликим грабителем в переулке, нацелившимся на мою воду. Он был реальным человеком, которого можно было ненавидеть, и весь мой страх и гнев сконцентрировался на нем.

Когда Бегущий-Касаясь-Теней провел нас вокруг изогнутой опоры к тому месту, где трубы уходили вниз к Зеркал-Укусу, я с тошнотворной уверенностью осознал, что именно так остальные перехламщики думали о фонарщиках. Чувство облегчения мгновенно исчезло.

“Шпионы-фонарщики получают по заслугам”, – подумал я про себя и начал ползти на животе вниз по трубе.

В жизни легких вещей не бывает. Я-то хотел плавно сползти вниз, но металл, конечно же, оказался настолько изборожден ржавчиной, что пришлось карабкаться, цепляясь руками и ногами. Горизонтальная часть была поровнее. Может быть, сами жители Зеркал-Укуса чем-то облили трубы, чтобы по ним было сложнее передвигаться. Те их части, что проходили над самим утесом, они расстреляли в клочья.

Мы уже опустились ниже уровня поселений, когда Бегущий-Касаясь-Теней остановил нас и поднялся до полуприседа. Мы немного подождали, пока он измерял расстояние, потом раздался хлопок пневматики – выстрелил трос с крюком. Крысокожий спокойно шагнул с трубы в пустоту и перемахнул на переплетение опор. Мы стали ждать его в темноте. Урделла защищал термоплащ, но вот я бы светился в темноте не хуже фонаря, вздумай кто выглянуть с края утеса через тепловидящий прибор.

Дважды вспыхнул крошечный красный сигнальный огонек. Мы встали. Бегущий-Касаясь-Теней взял с собой один конец троса Урделла, чтобы прикрепить его по ту сторону, и теперь он был туго натянут. Еще несколько мгновений висения в пустоте, но теперь, видимо, из-за мрака, перебраться на ту сторону оказалось проще.

– Надеюсь, у тебя все схвачено, Кэсс.

Я подскочил, когда голос Урделла донесся из темноты за пределами пятна синего света. Кажется, с тех пор, как кто-либо из нас говорил хоть слово, прошел целый год. Но теперь я знал, что делать.

Большинство норных жителей не владеют достаточными знаниями, чтобы правильно наладить сложную систему подключения. Проще всего поставить то, что хочешь осветить, поближе к кабелю. Это значит, что, если тебе удалось осмотреть поселение сверху, как я только что сделал, ты можешь довольно легко определить, где у него основная проводка. Я знал, откуда Идущий Человек берет свое электричество, и знал, что с ним надо сделать.

И я был прав. Люблю, когда я прав. Я принялся за дело, как за любую другую работу, как будто менял изоляцию на уличном фонаре Гильдейского холма, или возился с нитями накаливания в мастерской Йонни, или...

Ха, как будто я ползал под норным поселением, в котором засела кучка обезумевших от жажды беглецов, и собирался отрубить им свет, чтобы небольшая армия чокнутых головорезов, нанятых моим городом, могла перестрелять их в темноте.

Ну и ладно. У меня в руках снова были инструменты (принадлежавшие мертвой женщине), и я был обплеваться как рад их использовать. Я чуть ли не напевал себе под нос, расхаживая по опорам и посвечивая по сторонам мерцающим фонарем Урделла, чтобы найти, куда тянется проводка. Нужный мне кабель присоединялся к нижней части старых мостков в паре пролетов надо мной, а где кабели так делают, они обычно...

И снова я оказался прав. Он выходил из-под мостков, исчезал в пучке других старых кабелей, которые шли вдоль ограждения – я перескочил место, где решетку пола разъело коррозией – а потом входил в еще один пучок, а потом… вот оно. Здесь сходились более новые кабели, идущие от ближайших нор, уложенные более грубо, с вручную намотанной изоляцией, и здесь они входили в основной кабель. Место стыка, конечно же, было настолько хорошо защищено и изолировано, насколько возможно, да еще и покрыто пастой из грибного сока и толченого стекла, чтобы сложнее было выдрать. Но на обходе фонарщику часто приходится отключать ток, бегущий по проводу, и у нас есть масса более деликатных способов, чтобы это сделать. Я что, похож на какого-нибудь жвачного тяжеловеса из Голиафов?

По боку тэмминого свертка шел ремешок, за который были заткнуты гвозди-проводники с наконечниками-изоляторами. При свете синего фонаря – не стоит рисковать, включая лампу, пока я здесь – я вытащил один гвоздь и ударник. Хотя у меня руки механика, с длинными тонкими пальцами, но все равно инструменты Тэмм казались невероятно изящными, когда я ими орудовал.

Постукивая ударником, я с приятной легкостью пробил гвоздем кожух. В том же пучке имелись и другие, мертвые кабели, и все, что надо сделать…

Я посветил голубым фонарем в том направлении, где остались другие двое. Свет распространялся недалеко, но они смогли его увидеть. В ответ что-то буркнули. Они поняли предупреждение.

... это пронзить гвоздем кабель, чтобы он вошел в один из других, и дело в шляпе. Я поднял ударник.

Тик-тик-тик.

Это не от меня. Какого черта? Я нахмурился и отвел ударник назад, чтобы стукнуть еще раз. Тик-тик.

Первой мыслью были крысы, и рука потянулась к пистолету. Но нет, это не крысиные когти, и не лапы миллиазавра, кнуточерви в металле, насколько мне известно, не живут, а лицееды не издают таких звуков. Это был механический шум. Я осмотрелся.

Это Урделл. Я теперь его ясно видел, потому что его и Бегущего-Касаясь-Теней очерчивал свет сигнальной лампы, которую Урделл отстегнул от пояса. Они светили ею назад, откуда мы пришли, на мост.

Но что там делают остальные, там, в пределах видимости? Разве они не...

Сверху послышались вопли, выстрелы и рев сирены, которая орала пять раздирающих уши секунд, прежде чем отключиться.

В панике я еще раз саданул по гвоздю-проводнику еще раз, и это сработало. С глухим треском переключающегося на новый путь электричества гвоздь пробил другую сторону кабеля и приплавился к более тонким проводам за ним. Свет от норы над нами пропал, будто вырубленный топором. Воздух завонял расплавленной изоляцией, и откуда-то снизу засверкали странные фиолетовые вспышки и брызги трескучих белых искр – это закоротило и вырубило реле и предохранители в глубинах системы.

Пожалуйста, вот ваша тьма. Все будет чисто, жди во второй линии, вдали от боя… хрен там. Надо будет кое-чего высказать Эдзону.

Я начал возвращаться, осторожно переступая по хаотичному сплетению опор, к тому месту, где меня ждали остальные. Сначала я с трудом заметил некую перемену в воздухе и не понял, почему Бегущий-Касаясь-Теней бежит ко мне так быстро, что его ноги как будто едва касаются балок, и что-то кричит. Из-за его спины громко зашипел Урделл:

– Стой там! Опасность сверху и снизу! Стой!

Над моей головой послышалась череда ударов о металл, а потом внезапный человеческий вопль. Это был воин, имени которого я не знал, но по голому торсу, перетянутому многочисленными патронташами, и прическе гребнем было ясно, что это Стальноголовый. Его подстрелили не то из ручного огнемета, не то “горячим” патроном. Огонь окутал его плечи и грудь, но не вгрызся достаточно глубоко, чтобы он перестал кричать, пока падал вниз, ударяясь и отлетая от выступов. Вопли прекратились, только когда он врезался головой в перекладину, но горящее тело продолжило падать, крутясь, пока не исчезло из виду. Откуда-то снизу до нас донеслось несколько взрывов, сливающихся друг с другом. Это перегрелись и рванули его боеприпасы и гранаты.

Бегущий-Касаясь-Теней снова что-то закричал. Он толкнул меня в грудь, показал рукой вниз, и тогда, хотя его речь то и дело сбивалась на язык крысокожих, до меня дошло. Эта перемена в воздухе обернулась звуком – писком и шорохом. Мы побежали, ища более широкое место на мостках, и, найдя его, бросились плашмя. В темноте я услышал шелест – Урделл туго заворачивался в свой плащ, отчаянно пытаясь добиться хоть какой-то защиты.

Из глубин внизу, разбуженные коротким замыканием и разъяренные взрывами, сплошным потоком хлынули летучие мыши-падальщицы.

12: РАЗГОВОР С ГИЛЬДЕЙЦЕМ ТАЕМ

Однажды на наш караван спикировала стая летучих мышей, когда мы проходили через Ободранное Колено, и еще было дело, когда потревожили гнездо в шлаковой яме у Абеднего. Скверные были стычки. Да и вообще падальщицы – штука скверная, даже когда их видишь. А сейчас, в темноте, я мог только лежать ничком, слушая, как беснуется самая большая стая летучих мышей, которую я когда-либо слышал, целая армия, которая могла бы сожрать весь улей.

Говорят, что летучие мыши поют призракам улья песни, которые могут услышать лишь мертвецы, и от этого видят глазами духов, когда летят сквозь тьму. Наверное, они кричали, взывая к помощи призраков, потому что воздух гудел от намека на звук, который едва касался слуха, и волосы на руках вставали от него торчком. А потом их призрачные песни слились в уже ощутимый визг. Мое лицо исказилось, когда шум ржавой проволокой вонзился в уши. Мне хотелось выпустить из рук металлическую решетку, прижать их к лицу, заткнуть уши пальцами, прежде чем эти скребучие голоса начнут бурить мякоть мозга.

Бегущий-Касаясь-Теней затянул противодействующую песнь крысокожих, чьи низкие, текучие слова были мне непонятны. Через визг пробивался другой слой звука – наполняющий весь мир шорох тысяч крыльев. Летучие мыши подняли ветер, наполненный мерзким, гнилостно-мускусно-сладковатым зловонием. За ними, как туман, тянутся болезнетворная пыль и паразиты, и я не сомневался, что воздух полнится ими, равно как телами и шумом. Все равно я не осмеливался пошевелиться, ведь это значило сделать себя мишенью. Если падальщица спикирует на жертву под подходящим углом, то срежет фалангу пальца и унесется прочь, даже не замедлившись, и останется зараженная рана, которая, если и не убьет, никогда не заживет полностью.

Урделл завопил. Я никогда не забуду этот звук. Мы не видели, что с ним творится в темноте, но, как я думаю, пока он пытался закутаться в плащ, под него угодила летучая мышь, оказалась в ловушке и принялась кусаться. Это был вопль не страха перед смертью, а осознания, что он уже мертв. От ужаса или по велению слепого инстинкта он побежал прочь. Мы услышали его шаги, и Бегущий-Касаясь-Теней что-то прокричал, но Урделл не услышал – может быть, он уже и не мог слышать. Раздались выстрелы – я насчитал четыре беспорядочные вспышки, со всех направлений, и все они очертили силуэт Урделла на фоне свалянного серого меха, в котором блестели глаза и зубы. При последней вспышке он упал на колени, а потом мы услышали, как он ударился о балку где-то внизу, в темноте. Больше мы его не видели.

Пронзительный вой сменил ноту, и внезапно Бегущий-Касаясь-Теней быстро, по-охотничьи припав к полу, пополз мимо, прошептав мне в ухо “за мной!” Я двинулся следом, так близко, что он чуть не пинал меня в голову всякий раз, как переставлял ноги. Черт его знает, куда мы направились, но я бы не протерпел и минуты дольше под потоком этих чудовищ. Надо было двигаться.

Крысокожий, видимо, понимал, что означают перемены в их голосах, потому что через миг он прокричал мне:

– Следуй за мной! Сначала подожди, потом следуй! Тут будет только хуже!

Казалось, что кожа вокруг ушей шевелится. Все от этих воплей. Я укусил себя за щеку, чтобы сконцентрироваться на боли вместо шума, а потом Бегущий-Касаясь-Теней вскочил на ноги быстрее, чем можно себе представить, и помчался к вертикальной опоре. Он увидел то, чего не заметил я: в краях этой двутавровой балки были грубо вытесаны опоры для рук, и вела она к ответвлению трубопровода – круглой вентиляционной трубе, у которой, благодарение духам, была открыта решетка люка…

Когда ты в опасности, найди крысокожего и действуй, как он. Им-то виднее. Я метнулся за ним, высвечивая синим фонарем безумные кадры, как в стробоскопе: летучие мыши, зубастые челюсти, торчащие из плоских уродливых морд, распростертые крылья. Одна на миг оказалась прямо перед моим лицом, а потом, не успел я заорать, с шелестом, плачем и визгом пронеслась мимо уха. Синий фонарь качнулся еще раз, осветив мышь поменьше, которая врезалась в сгиб левого локтя. Ее клыки застряли в свободной ткани моей рубахи, и я полез вверх по лестнице-балке вместе с хлопающим крыльями и лязгающим зубами комком на руке.

Еще две врезались в ноги, пока Бегущий-Касаясь-Теней вытаскивал меня через люк. Оскалившись, он схватил летучую мышь на моем локте, оторвал ее от ткани, запутавшейся в зубах, опытным движением свернул шею и вышвырнул тушку обратно в люк.

Мы лежали в трубе, переводя дух и слушая, как за стенами бушует буря из животных. Я проверил руку под порванным рукавом при свете синего фонаря и дешевой лампы накаливания, зажженной крысокожим. Кожа оказалась нетронута. Бегущий-Касаясь-Теней кивнул и пополз по трубе почти на четвереньках, согнувшись под низкой металлической крышей. Он добрался до угла, ловко завернул в него и ухмыльнулся, приглашая меня снова следовать за собой. Потом одна сторона его черепа взорвалась, голова выкрутилась набок, и к тому времени, как грохот выстрела стих, Бегущий-Касаясь-Теней уже растянулся и обмяк у стены трубы, по-прежнему с ухмылкой на мертвом лице.

От паники я начал дурить. Замахал руками, пытаясь достать автоган из-за плеча и с лязгом цепляя стены. Оружие высвободилось ровно настолько, чтобы упереться в потолок и выбить меня из равновесия. Полусогнутые ноги поддались, и я упал на одно колено, которое тут же пронзило болью.

На мгновение она прочистила мне мозги и заставила задуматься. Доставать автоган – не дело. Я все еще буду возиться с ним, пытаясь направить дуло куда надо, когда тот, кто сидит там внизу, угостит меня тем же, чем крысокожего.

Я взял в руки лазер. Вытаскивать длинноствольный пистолет в узкой трубе оказалось почти так же сложно. (Вы вот думали когда-нибудь, почему эти короткие тупоносые пистолетики называют “туннельными стабберами”? Или почему бандиты носят их в маленькой кобуре, закрепленной вверх дном на плече? Я до этого не думал). Через миг я вспомнил кое-какие советы насчет боя в туннелях, что давал Венц, упал на живот и стал перекладывать пистолет из одной руки в другую, каждый раз поворачивая его и упираясь большим пальцем в курок. И как раз в этот момент из-за угла появился Гарм Хелико.

Выглядел он непримечательно. Совсем не тот дьявол во плоти, которого я себе навоображал поверх человека, которого с трудом мог вспомнить. Просто коренастый бродяга подулья с непослушными черными волосами, который, ругаясь, пытался протолкнуться мимо застывшего тела крысокожего. Если бы Бегущий-Касаясь-Теней не был таким тощим, Хелико бы там и застрял, но ему удалось протиснуть за угол голову и плечи, прежде чем он поднял взгляд и увидел меня. К этому времени я растянулся во всю длину и при помощи синего фонаря тщательно прицелился из лазпистолета ему в левый глаз. А потом он выпалил из туннельного стаббера.

Я медлил, потому что думал, он не сможет вывернуть руку так, чтобы в меня стрелять. Он и не мог. Просто выстрелил вниз так, чтобы пуля прыгала и рикошетила по трубе. Он не попытался меня выцелить – самого наличия рикошетов было достаточно, чтобы я позабыл про свой выстрел и пригнулся. Пуля с визгом пронеслась в волоске от моего лба, шлепнулась о металл, обожгла икру ноги и улетела прочь. Я взвыл от боли и рефлекторно нажал на спуск. Желтые лучи ударили в верх трубы и оставили раскаленные красные отметины на металле.

Хелико полностью преодолел угол и уставился на меня – острый нос, глаза, твердые как камни. Он был заляпан кровью, и не вся она принадлежала крысокожему. Перевязи на нем были полностью загружены боеприпасами, и он схватился за одну из них.

– Токс-бомба, фонарщик! – заорал он. Его голос наполнил трубу, словно выстрелы до этого. – Хрупкая что сволочь! Разобью как миленькую, терять нечего!

Позже я решил, что на самом деле ее, скорее всего, не было. Ну кто полезет в узкую трубу с такой штукой на перевязи, рискуя любым движением разбить ее о стены? Но воспоминание о токс-бомбах, падающих среди каравана Проклятья, еще не стерлось из памяти, поэтому угроза сработала как надо: я пополз назад по трубе, а в это время Хелико протолкнулся мимо тела Бегущего-Касаясь-Теней и полез за мной. В левой руке я по-прежнему сжимал синий фонарик, и он метался туда-сюда, очерчивая в темноте размытый рычащий силуэт Хелико.

Я навскидку выпалил, ориентируясь на звук и очертания. Перед глазами заплясал отсвет вспышки. Хелико взревел. Я целился в середину трубы и просто обязан был хоть как-то попасть. Но потом еще одна пуля проскользнула по потолку трубы прямо над моей головой, и, пытаясь уклониться, я наполовину вывалился сквозь открытую решетку и повис на одной руке. Синий фонарь выпал и лязгнул о металл внизу. Я тут же почувствовал мягкие удары летучих мышей, что врезались в мои болтающиеся в воздухе ноги.

Попытку подтянуться и снова влезть в трубу прервала ладонь – сильная, теплая, твердая от мозолей – что ударилась мне в лицо и полезла пальцами в глаза, пытаясь отпихнуть меня назад. Протестующе рыча, я старался удержаться, но тут в рот мне полезло что-то металлическое и мерзкое на вкус: ствол туннельного стаббера. Я вывернул голову и с воплем выпустил край трубы.

Падение сквозь почти полную тьму, наполненную визгом и хлопаньем крыльев. От черноты оно казалось еще длиннее, словно сквозь воду, пока я не рухнул на спину, придавив собой автоган. От удара вышибло дух из легких и все мысли из головы. Визг летучих мышей как будто стал потише, или это я на мгновение вырубился? Потом я снова пришел в себя, с усилием заставил легкие втянуть воздух, а тело – подняться. Я услышал, как Хелико спускается по балке-лестнице, по которой я взбирался минуты назад, и тут он спрыгнул с последней опоры и приземлился одной ногой мне на грудь, вбив мое тело обратно в пол.

То ли от очередного шока, то ли от смеха, с которым он поднырнул под рой летучих мышей и по-крабьи заковылял прочь, но вдруг ко мне вернулись дыхание и подвижность, и я сел. Несмотря на падение, моя рука так и не выпустила рукоять лазпистолета, и теперь я с гневным воплем надавил на спуск.

Летучие мыши завыли, когда веер лазерных лучей прожег воздух над головой Хелико, осветил его согнутую спину и очертания шелудивых тел вокруг него. Третий выстрел сбил одну из них в ладони над его плечом, а четвертый пронзил двух перед его спиной.

Хелико трижды выстрелил через плечо, не целясь, просто чтобы сбить мне прицел. Видимо, при свете дульных вспышек он увидел, где стоит, потому что в то мгновение, что его осветили пущенные мной в ответку лазерные лучи, я увидел его в прыжке, летящим в пространство.

Он не упал. Он не умер так, как Урделл. Я снова увидел дульные вспышки и услышал не вопль, но ругань и проклятия, обращенные к летучим мышам вокруг. Его голос и выстрелы смещались, заглушались и затухали снова, как будто он бежал, потом прыгал, потом падал, но предсмертного крика я так и не услышал. Только угасающее эхо его рева, постепенно исчезающее в темноте и шорохе крыльев.

В конце концов по переплетению балок спустилась Лед-В-Ее-Руке и нашла меня.

К тому времени, как я взобрался на Зеркал-Укус, поселение Идущий Человек практически не существовало. Я шел через мозаику лучей, что испускали фонари смеющихся и орущих бандитов, подсвечивая дым от горящих построек и подушек лишайника. У каждого второго Разжигателя, мимо которого я проходил, имелся либо ручной огнемет, либо перевязь с алыми “горячими” патронами, а Стальноголовые были вооружены громадными кувалдами, которыми даже этим громилам было тяжко орудовать, или длинноствольными автопушками, либо термическими минами. Оружие, предназначенное разрушать здание.

– А вот и он! Человек, который выключил свет! – это был Грюэтт из Стальноголовых, который размахивал над головой мельтаганом, словно это был простой пистолет. – Иди-ка сюда, маленький фонарщик! Похоже, от тебя-таки есть толк в бою!

Стальноголовые вокруг него захихикали, но не засмеялись. Я заметил вещи, которые они несли: мешки и сумки с запчастями, полоски грибной мякоти, мелочи, которые не походили на что-то, что могло принадлежать бандиту Голиафов.

– Хочешь посмотреть? Я слышал, он сбежал. Уполз вниз по трубам. Зато мы вычистили гнездо – всех прищучили, кроме него. Паразиты, маленький человечек, все они паразиты, – он болезненно стиснул мое плечо пальцами и повел меня к краю небольшого погреба. – Вот, гляди.

Глядеть было особо не на что. Это было место, где фермеры Идущего Человека позволили Хелико и его союзникам залечь на дно. У него оказалось больше народу, чем участвовало в том рейде – или он воспользовался не всеми, или с тех пор успел еще кого-то привлечь. В яме лежала по меньшей мере дюжина трупов, которые лениво лизало желтое пламя. Сквозь дым я увидел Хетча из Разжигателей, который стоял на другой стороне крышки погреба, держа огнемет наготове, чтобы обновлять костер. Он посмотрел на меня сквозь ничего не выражающую тяжелую маску. Вонь горящего мяса его, похоже, не беспокоила.

– Там, внизу, маленькая фальшивая стена. А за ней целая комната, а дальше спуск к туннельным уровням со множеством маленьких сюрпризов. Я-то думал, наши маленькие ручные крыско-кожие их для нас вынюхают или типа того. Они же любят елозить своими маленькими носиками в грязи, а?

А вот это сработало – остальные Голиафы загоготали.

– Эти маленькие засранцы тут просто кишели. Ты б на них посмотрел, фонарщик. Как только вырубился свет, а прожекторов у них не было, чтобы нас на мосту заметить, они как давай орать: аааа! Аааааа! – Грюэтт замахал руками, изображая истеричную панику, и его бандиты снова засмеялись.

– А еще видел бы ты этих колпачников. Оказалось, у них тоже яйца есть, кто б мог подумать?

Я оглянулся на Хетча. Если он и уловил оскорбление, то не отреагировал.

– То еще зрелище, когда они разозлятся. Ты с ними лучше поосторожнее, Кэсс, – мясистые пальцы упали на мое плечо и снова зарылись в него. – А он-то понял, как свалить отсюда, да? Хелико. Ускользнул, падла, как мелкий червь. Повезло ему не встретиться с хорошим крепким голиафским мужиком. Мы бы ему показали.

Вторая рука Грюэтта с силой врезалась мне в почки, и я, хватая ртом воздух, упал на колени. В боку горело от боли. Стальноголовый наступил мне на лодыжку, болезненно вывернув ее и прижав стопу к земле.

– Вот только я слышал, что он пробрался мимо тебя и сбежал, маленькая ты жабка, так что, я думаю, пора тебе начать следить за собой. Мне не нравятся твои тощие маленькие ручонки техника, но еще больше не нравится твое маленькое крысиное лицо.

Открытая драка. Я бы мог схватиться за нож на поясе, но брюхо и бедра Грюэтта прикрывала ячеистая броня, а позади стояла дюжина вооруженных Стальноголовых.

– Похоже, моим ребятам придется впредь давать тебе чуток напоминаний, каждый раз, как они увидят тебя в Перехламке. Там ты никому не нравишься. Не меньше, чем этот червь Хелико, насколько я слышал.

Он последний раз врезал мне, удар пришелся в висок, и я растянулся возле ямы с трупами со звоном в ушах. Несколько раз неглубоко втянув в себя тошнотворный воздух, я поднялся. Хотелось бы мне не заметить того факта, что несколько трупов в горящей яме очевидно не были бандитами. Неважно, сколько семей владело этой норой прежде, очевидно, теперь этому настал конец. Они больше не существовали. Наверное, не следовало ожидать от банд Перехламка чего-то иного.

Понадобились часы, прежде чем наспех собранная армия Перехламка вышла на дорогу и двинулась домой. Эти люди выглядели не так, будто они пришли делать свою работу, как это было с большинством городских стражников. Когда доходило до боя, они по-прежнему были бандитами, и поэтому после битвы они сделали то, что делают бандиты: они стали праздновать.

Началось это с найденного в Идущем Человеке запаса “Второго лучшего” и “Ползуба”. Стальноголовые уже принялись за него к тому времени, как мы с Грюэттом побеседовали у огня, и по мере того, как угасало пламя, распалялись они сами. Наверху, у ограды, отмечающей границу поселения, Разжигатели устроили какую-то службу, которую возглавлял сам Фольк. Я не слышал деталей, но, похоже, она состояла из большого количества криков, поднятых кулаков и стрельбы в воздух из огнеметов и пистолетов.

Понять, к чему это приведет, было несложно, и к тому времени, как начался мордобой – двое Стальноголовых с жутким пирсингом на лицах и браслетами из цепей стали молотить друг друга бесхитростными размашистыми ударами – я ускользнул подальше и присоединился ко второму ряду экспедиции. В котором я должен был находиться весь бой. Усталость почти задавила во мне злость по этому поводу. Почти.

Настоящие перехламщики, люди, среди которых я жил, а не эти клятые бандиты, которых к нам ветром надуло, потихоньку брели обратно в трубу, ведущую к Перехламку. Еще одна кучка понурых силуэтов на обочине. Считать было особо некого, смотреть особо не на что. Болезненный контраст с буйными Стальноголовыми и орущими Кавдорами.

В середине толпы я нашел Эдзона, который сидел на корточках и жевал кусок грибной корочки. Эдзон, который сказал, что я буду вдали от всей стрельбы, и мне не о чем беспокоиться. Я встал рядом, подумал, не стоит ли ему заехать сапогом так, чтобы башка врезалась в стену туннеля, но вместо этого сел рядом. Мои руки странно подергивались, пытаясь огладить плащ и поправить шляпу, хотя их больше на мне не было. Я скучал по ним обоим.

Эдзон вынул флягу для воды и потряс ее. Судя по звуку, она была почти пуста. Уныло поглядев на меня, он пихнул ее обратно за пазуху. С моста доносился запах дыма.

– Как думаешь, много они воды найдут? – наконец, спросил я, просто чтобы не молчать. Эдзон пожал плечами.

– Нора была небольшая, но кто их знает, сколько у них было запасов? До людей уже начало доходить, что бухло тебя высушивает быстрей, чем может промочить. Знаешь, понадобилось с десяток жмуров в питейных на ‘Плаце, чтобы это прояснить. Так что в бункере ходят слухи, что у Зеркал-Укуса последнее время проблемы с поставками их товара. Может быть, они им сейчас и нагружаются.

– А еще подарками, – донесся до нас голос. Это был гильдеец Тай, по-прежнему в серо-черной одежде. В тусклом свете казалось, что его лицо и медальон парят в воздухе. По-любому он на такой эффект и рассчитывал, может, даже репетировал, харчок помпезный.

Были у меня кое-какие соображения, что это за подарки, и я оказался прав.

– Жители нор Зеркал-Укуса сообразили, что к чему, – продолжал Тай. – Я смотрел, как они приносят бутылки и упаковки с едой. Делают это не очень любезно. Похоже, большая часть предпочитает просто положить подарки на границе Идущего Человека, а потом убежать.

– Ты чертовски хорошо знаешь, почему они так делают, Тай, – выплюнул в ответ я, – так что почему бы тебе не перестать оскорблять и их, и нас, ходя вокруг да около?

Тай приподнял одну бровь, и взгляд Эдзона внезапно привлекло что-то очень интересное между его сапог.

Мгновение, другое, а затем гильдеец придал своим губам форму улыбки.

– Не желаешь ли немного прогуляться со мной по трубе, Кэсс? Мы могли бы чуть-чуть поболтать, пока вся эта экспедиция не соберется в обратный путь. Как насчет такого?

Всегда думал, что люди так делают только в шутках, но Эдзон действительно попятился, чтобы оказаться подальше от нас.

Какого черта. Я – единственный фонарщик Перехламка (единственный пригодный к работе фонарщик, извини, Нардо), что он мне сделает? Я поднялся с пола, вытер ладони о штаны, и мы пошли по дорожной трубе. Я тащился, Тай шел прогулочным шагом. Давненько я так не ходил. Все в Перехламке знали меня – Кэсса с его шляпой, с пачкой инструментов, в плаще-фартуке. Такое чувство, что я теперь был другим человеком.

И после того, что рассказал мне гильдеец Тай, я знал, что теперь я другой человек.

13: ПЛАНЫ И МАНЕВРЫ

И по сей день я не знаю, кому еще рассказал об этом Тай, если такие люди и были. Гораздо позже, очень осторожно, я доверил это некоторым людям, и очень долгое время я не отваживался напиваться от страха перед тем, что может вылиться наружу, пока во мне ползает “Дикая Змея”.

Во время того долгого, утомительного, угрюмого возвращения из Зеркал-Укуса я никому об этом не поведал. Я вообще ни с кем не разговаривал. Отдал тот неуклюжий, так и не выстреливший автоган и тащил на плече лишь маленький сверток с инструментами Тэмм, но казалось, что на спину давит гораздо больше. Чувствовал себя мертвым грузом. Мертвым. В какой-то момент я подумал, что откуда-то из колонны раздался голос Танни, но мне просто послышалось.

Это не моя вина. Не может такого быть. Откуда мог кто-то узнать, что какой-то человек, какой-то… ублюдок… какой-то...

Снова голос в моей голове. Не Танни. Гильдеец Тай.

– Такое ощущение, что твой запас вежливости совсем исчерпан, Кэсс. У тебя всегда была репутация человека покладистого, который лишний раз не высовывается и просто делает свою работу. Должен сказать, ты не совсем таков, как я ожидал.

Классическая речь гильдейца – надменная, насмешливая. Так говорит человек, знающий, что он стоит выше любого закона подулья, и за голову того, кто хотя бы оцарапает тебе руку, назначат награду, за которую можно купить целый город.

– Это, конечно же, скоро будет невеликим секретом, Кэсс, но я сегодня достаточно добр, чтобы предупредить тебя заранее, поскольку мы, как ты понимаешь, двое взрослых мужчин из подулья, готовые выложить свои карты на стол. Или карты – не столь уж умное сравнение, учитывая твою репутацию игрока?

Он посмеялся над собственной шуткой, весь из себя легкий, приятный и дружелюбный.

– Но скоро дела пойдут иначе. В Перехламке они идут иначе с тех самых пор, как Таки отправил вниз по Колодцу тот карательный рейд, и на этом перемены не прекратятся. Ты мне кажешься человеком, который может приспособиться к переменам. Ты ведь лишний раз не высовываешься и просто делаешь свою работу, так ведь, Кэсс? А когда начинаются проблемы, ты просто уходишь от них прочь. Все мне говорят, что ты вечно на это напираешь.

– Если мы выкладываем карты на стол, гильдеец Тай, то как насчет того, чтобы перестать просто размахивать ими в воздухе?

– Ах, прямолинейность. Хорошо. Ты, наверное, можешь угадать, какие перемены я имею в виду.

Я, кажется, произнес вслух что-то из своих мыслей. Тай странно на меня посмотрел и продолжил говорить.

– Притаскивать Разжигателей и Стальноголовых было глупо, по крайней мере, для отцов города. Этим людям недостаточно просто одного жетона в несколько светофаз и водяного пайка. Перемена номер один. После сегодняшних событий Грюэтт и Фольк станут отцами города. Никто и не пикнет. Вот только разойдутся слухи, что Вилферра и Стоуп слишком боятся бандитов, чтобы приказать им сразу убираться домой, и все, – он поймал мой взгляд. – Ты не в курсе? Вилферра попытался отогнать Грюэтта от бухла и уполз, недосчитавшись трех зубов. Голиафы не настолько перепились, чтобы телохранители Вилферры отважились полезть на них. Как ты думаешь, почему все здесь, в туннеле, ждут затишья?

Я не ответил. Я вспоминал то, что говорил мне Йонни насчет Стоупа. Он обнаружил, что его интересы на миг совпали с интересами Разжигателей, и подумал, что это сделало их его друзьями.

– Вот почему я аплодирую интеллекту жителей Зеркал-Укуса. Они дали бандитам понять, что готовы им поддаться. Банды Перехламка станут сильнее, и они найдут применение своей силе. Берсерки и Проклятье стоят в начале их списка, Кэсс. Потом они переведут внимание на девять часов, а там – Зубоклацы, Синие Гадюки и Бритвы. Им не нравится сама мысль, что кто-то неподалеку может иметь достаточно сил, чтобы бросить им вызов.

– А что с водой? – спросил я. Тай снова рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– В радиусе крысиного пробега отсюда нет ни единого человека, который мог бы снова запустить водяную станцию в Пади. Поверь мне, Кэсс, это так. Думаешь, ваши отцы города не пытались? Это и привлекло мое внимание наверху, в улье. Отчаявшиеся гонцы бегали по всем поселениям, предлагали любую цену, какую можно назвать. Запчасти для маленьких водоочистителей найти несложно, но вот машины вроде тех, что были в Пади? Машины, которые могут накачать водой кусок подулья шире, чем ты можешь пройти за дюжину светофаз? Нет.

Я вспомнил, что говорила Сафина. Насколько глубоко и далеко простирается Сушь. Сколько источников и скрытых потоков питали эти насосы. И как мы вообще позволяли им работать под присмотром горстки скучающих охранников? Но это ведь не моя забота. Я просто фонарщик. Я чинил вещи и не высовывался. Вот и все, что я делал. Нельзя же было от меня ожидать, что...

* * *

Я перестал думать и просто пошел вперед, опустив голову и переставляя ноги одну за другой в пыли. Я просто делал свою работу. И все. Откуда мне было знать? Я хотел уйти от знания о том, что произошло, просто уйти прочь, но оно, конечно, не отставало, давило на плечи и льнуло к мозгу.

Мы пришли к двенадцатичасовым воротам по длинному, крытому слоем грибка туннелю, который утопал в земле за городскими стенами. Его покрытия были клейкими от сока, а потолок освещали длинные лампы-ленты, которые Нардо так хорошо умел разбирать для ремонта. Туннель выходил с другой стороны ворот и перетекал в дорогу Высокородных, с противопылевыми навесами, шуршащими над головой, и кучками вонючих суповых кухонь. Когда мы пошли по дороге, я увидел, что люди вокруг ворот и на самой дороге стали уходить. Некоторые разбегались, другие осторожно пятились, выжидая, чтобы увидеть, что собираются делать бандиты. Грюэтт и Фольк будут отцами города, и слухи об этом скоро разойдутся повсюду.

Это тошнотворное ощущение вернулось. Я не мог находиться среди всего этого шума, рядом со всеми этими людьми. Казалось, что знание выходит из моей кожи, как пар. Воспоминание о подключении к этому кабелю горело в центре моего мозга. Почему ни Эдзон, ни Лед-В-Ее-Руке, ни кто-либо еще не знал, чья это вина? (Это не моя вина. Мне приказали найти электрокабель и подключиться к нему. Как это может быть моей виной?) Этот секрет должен был сиять из меня наружу, как фонарь маяка. Я сгорбился. Я как будто уже слышал крики «это из-за тебя!» и чувствовал первые удары, падающие на плечи и спину.

Это не моя вина. Я снова и снова повторял это про себя. Но все равно думал об этом подключении.

Высоко в Городе начинает мигать освещение коридора. Человек, чьи повадки и лицо я могу только воображать, рассеянно щелкает пальцами.

"Сделайте что-нибудь, займитесь этим".

И вниз по Колодцу спускаются люди в бронзовой броне.

"Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?"

Как я мог уйти прочь из Перехламка теперь, когда знал то, что знал? Очень просто. Не мог.

Не мог я уйти.

Я отбежал от колонны, чуть не столкнулся со стеной норного жилища, оперся о него рукой, и на этой раз меня-таки стошнило. Стальноголовые позади громко заржали, а через пять секунд позабыли про меня. Разжигатели, шедшие в арьергарде, молча промаршировали мимо и даже не посмотрели на меня из-за масок. Никто не пытался загнать меня обратно в колонну.

Я стоял, пошатываясь, над лужей желчи, пока последние из них не прошли мимо, а потом быстро пошел в обход Черной Кучи к своему жилищу.

Дуговые светильники над Греймплацем, Циклоповой площадью и вдоль дороги Высокородных померкли, и началась десятичасовая темнофаза. Никто не дал мне задание затушить огни в других местах, и меня это вовсе не беспокоило.

Нардо лежал в моей постели. Время от времени он пытался размять конечности, стонал и бормотал от боли. Мне было нечего ему предложить, кроме воды. Алкоголь-то весь закончился. Пока Нардо спал, я снова и снова чистил и проверял свой лазпистолет. Я уже скучал по двухцветнику. То и дело высматривал его по всей комнате, а потом вспоминал, что он заперт где-то в Оружейной. Вспоминал и выражение лица Товика во время двух моих последних визитов. Я потерял его уважение. Мне нравилось, когда люди меня уважали.

Это заставило меня задуматься о Тае, который так весело болтал со мной в дорожной трубе.

– И все-таки, Кэсс, могут найтись доступные каналы. Могут быть, знаешь ли, заключены соглашения. Не первый раз, когда нужно восстановить какой-то старый промышленный завод в подулье. Это нечасто происходит на такой большой глубине, но это возможно.

Мы стояли между пятнами мутного и тусклого света, и голос Тая доносился не более чем от неясного силуэта рядом со мной. Но я знал наверняка, у него было это выражение лица, как будто что-то его насмешило.

– Отцы города могут предложить мне не так-то много того, что стоило бы потраченного времени, но я ожидаю, что мои отношения с Перехламком теперь станут несколько иными. Более прямолинейными. Тогда, быть может, это и будет стоить моего времени, посмотреть, что я смогу организовать, – сказал он.

Во мне уже нарастал гнев. Я пытался дышать ровно и не сжимать руки в кулаки. Зачем он мне все это рассказывал? На задворках сознания опять появился этот голосок. “Уходи из Перехламка, Кэсс, уходи прочь, уже пора”.

– Конечно, – сказал он, – когда они отхватят у Проклятья Сияющие Обвалы, то могут решить, что этой воды им достаточно.

Тай усмехнулся, когда я резко обернулся к нему.

– Тебе нравится Проклятье, не правда ли, Кэсс? Ну что ж, это понятно, они ведь спасли тебя. И к тому же эта твоя довольно широко известная слабость к смазливым мордашкам. Правда, не стоит к ним слишком привязываться. Грюэтт, Фольк и я собираемся удерживать весь Перехламок целиком и полностью. Может быть, если избавиться от Проклятья и подвозить воду из Сияющих Обвалов, нам вообще не придется чинить насосы, – он пристально поглядел на меня. – Почему ты так изумлен, Кэсс? Да, я сказал “нам”. Ты же не настолько глуп, чтобы думать, что я не договорился с бандами со своей стороны. Гильдия сможет гораздо лучше вести дела с Перехламком, когда в нем будут люди, с которыми мы можем говорить напрямую. Что до меня, то я говорю: задрать цены на услуги подъемника – это так, мелкая спекуляция. Это как играть на зубочистки, когда можно играть на сотни гильдейских жетонов.

Его голос был по-прежнему легким и приятным, как будто он обсуждал шансы на победу бойцов в Латунной Яме или то, какая порода крысы пошла на его пирог.

– Контролировать воду, контролировать свет, вот это будет игра. Если держишь на них руку, то держишь всю торговлю. Старые отцы города этого не понимали. Они не воспользовались ситуацией, когда она только началась, а просто запаниковали, как все остальные.

Думать об этом разговоре было больно, но я заставил себя сконцентрироваться. Они будут контролировать свет, так он сказал. Контролировать воду и контролировать свет. И головорезы Хелико сократили численность фонарщиков до одного человека. “Мы думали, что потеряли нашего последнего фонарщика”, сказал мне Стоуп тогда в бункере. И Тай: “Собеседование окончено, Последний из Фонарщиков”. Я думал об этом, пока не подкрался сон и не сморил меня.

Я задремал на полу, в то время как Нардо лежал на моей постели. Не помню, снилось ли мне что-либо. В какой-то момент я проснулся от жажды и проверил фляги. Нардо выпил не все. Он сберег для меня почти две трети фляги. Я попил чуть-чуть, чтобы осталось и для него. За это я собой гордился. Потом я снова заснул.

Темнофаза закончилась. Десять часов светофазы, хотя какая разница, когда работают только большие дуговые фонари. Наверное, мне следовало сходить и выяснить у новых отцов города, что им от меня требуется, если я хотел и дальше получать водяной паек. Мысль о них глодала меня, отвлекала от планов, которые я пытался строить.

Нардо уже достаточно выздоровел, чтобы сидеть. Он разминал руки и шею, пытаясь прощупать, где болит больше всего, и разогнать кровь. Я сидел на другом конце комнат и думал, что ему сказать, но решил промолчать. Он не ребенок, он сам знает, что делать.

Потом я осознал, что пристально гляжу на флягу с водой, надеясь, что Нардо заметит и скажет, мол, все нормально, возьми, сколько надо. Я заскрипел зубами и вышел наружу. У меня были ножи на поясе, в сапогах и в рукавах. Лазпистолет лежал на тюфяке рядом с Нардо. Я мог уворачиваться и драться, а он нет.

В Оружейной была целая толпа. Я нашел укромный угол и ждал там, пока Товик закончит с продажей и перезарядкой многочисленного оружия. Он драл с клиентов больше, чем я когда-либо видел, но всем было плевать. Единственными, кто расплачивался по старой цене, были Стальноголовые и Разжигатели, и пока они находились в магазине, лицо Товика было бледным и напряженным. Мелкий лохмач с восхищением пялился на бандитов, которые нависали над Товиком, шлепали тяжелыми ручищами по стойке и со смехом требовали у него скидки.

Магазин опустел лишь минут через двадцать. Товик велел лохмачу рассортировать мешок старых патронов для стаббера, который принес ему какой-то собиратель мусора, а когда я сказал ему, что надо поговорить, уставился на меня с ничего не выражающим лицом. Он отвел меня в тир, закрыл дверь, чтоб никто не уловил нашу беседу, и стал слушать меня, сложив руки на груди. Пока я говорил, его поза стала заметно расслабленней. Я ушел с двухцветником на плече и перевязью из ящериной кожи, полной патронов, чей вес придавал приятную тяжесть моим шагам.

Снаружи, на Греймплаце, люди были заняты делом: поднимали трупы. Пауки-Боятся-Его не попал в яму для сжигания со всеми остальными: шайка Стальноголовых заталкивала его тело в одну из клеток на виселице. Как только клетку подняли, с краев 'Плаца сбежалась толпа и принялась кидаться кусками металла и скалобетона. Желтая Дженси, которая так и сидела на своем одеяле почти под самой виселицей, стала громко хохотать. Тела покачивались в свете прожекторов, а она все смеялась, даже когда брошенные предметы начали падать вокруг нее. Вздернутым трупам давно уже было наплевать на месть толпы, но никто об этом и не думал. Никто, похоже, даже не знал, за что они “мстят”. В воздухе висел привкус страха и гнева. Я спросил себя, сколько из этих людей мысленно видели там, наверху, Стальноголовых.

Два из дуговых фонарей Греймплаца были разбиты. Ни один Стальноголовый ничего насчет этого мне не сказал, они просто прошли мимо. И еще два навеса, натянутых наверху, висели порванными. Я смотрел, как пыль из Колодца падает мимо сломанных светильников вниз, на город.

А потом ушел прочь.

Когда я вернулся, у меня дома был Йонни. Не говоря ни слова, я сел на пол и стал перезаряжать пистолет и двухцветник. Он принес с собой вяленые грибы и сухой мясной пирог, который на вкус отдавал дорожной пылью. Понадобилась вся сила воли – я практически зажал себе рот руками – чтобы не сожрать это все за один присест и отдать Нардо, сколько он мог съесть. Он взялся за еду осторожно, чтобы не слишком утруждать свои растресканные зубы и распухший язык. А еще Йонни принес новости.

Когда кто-то становился отцом города, никто не устраивал церемоний или официальных объявлений. Это просто происходило, и все. Если ты занял комнату в бункере, и разошелся слух, что ты теперь отец, и никто из наличествующих отцов ничего с этим не делал, значит, ты становился одним из них. Фольк и Грюэтт, взяв с собой отборных бандитов, завладели каждый своей секцией бункера. Все говорили, что они вошли в ряды отцов города. И никто из отцов ничего не делал.

(Насчет последнего мы сомневались. Йонни видел, как отца города Брая вытащили из дверей бункера с дыркой в черепе, а другой отец, Канни, выпал из окна, в узкую щель которого ни за что бы сам не пролез, и разбился. Стоуп пребывал в ступоре от шока и ужаса, а про Хармоса никто ничего не слышал).

Вожаки обеих банд заняли места в бункере в разных местах на разных этажах. Интересно, что бы это значило. Поговаривали, будто Тай тоже перебрался в бункер, покинув туннели Гильдейского холма. Никто раньше не слышал, чтобы гильдейцы делали что-то подобное.

Я ничего не желал слышать про гильдейца Тая.

Когда я думал про него, то у меня перед глазами вставал сумрак дорожной трубы, и я снова слышал его голос.

– Контролировать свет? – переспросил я. Мой голос был хриплым.

– Это была моя идея. Хармос придумал использовать вас как шпионов, и это было глупо. Но когда люди решили, что даже знаменитым фонарщикам Перехламка больше нельзя доверять, ну, это стало всего лишь еще одним слабым местом, в которое можно нанести удар. Я и не ожидал, что хоть что-то произойдет так быстро после того, как мои люди распространили эту новость, но меня впечатлило, насколько эффективно Хелико устроил эти атаки. Кто бы мог подумать, что он имел такие лидерские качества?

Каждая фраза была издевкой. Стоять на месте стоило мне таких усилий, что я дрожал. Думал о других фонарщиках, избитых и погибших. Шпионы-фонарщики получили по заслугам. Тай распустил слух. Просто чтобы устроить смуту.

– О, да ладно, ты должен был знать, что за этим стоял Хелико, – Тай неправильно понял выражение моего лица. – Ты что, не видел, что они вытащили из того сарая в Идущем Человеке? Бочки ядовито-зеленой светящейся краски, которой были написаны все эти дурацкие лозунги. Зачем шайка Хелико приволокла их аж сюда, я понятия не имею. И все равно, свою роль он сыграл. Свел численность фонарщиков до одного человека меньше чем за пол-светофазы. Вами так гораздо проще управлять.

Я почувствовал, как судорога свела руку и запястье, и опустил взгляд. Пальцы сжимали рукоять лазпистолета. Освещение было не настолько скверным, чтобы Тай не углядел движение.

– Мы с тобой оба знаем, что тебе на это духу не хватит, Кэсс. Хладнокровно застрелить гильдейца на глазах у свидетелей? Здесь каждый знает, что разбогатеет на всю жизнь, если принесет твою голову и все расскажет. Целые поселения истреблялись за меньшие вещи.

– Мне не нравится, что ты делаешь с моим городом, гильдеец Тай. Мне не нравится, что ты засел в своей крысиной норе на Гильдейском холме и строил там планы насчет моего города. Ты ведь все это продумал задолго до налета, да?

Снова зазвенел смех. Веселый, радостный смех, как у человека, которому только что рассказали неплохую шутку за столом в кругу друзей.

– Планы? Я что-то планировал? Что мы сделали, Кэсс, так это воспользовались возможностью, которая нам случайно представилась. Налет не был началом какого-то тайного плана. Его бы вообще не произошло, если бы Таки… – он прервался и снова посмотрел на меня. – Но тебе ж неоткуда было об этом знать, да? Я и забыл про это. Ты действительно думаешь, что налетчики явились просто так. Ни за что. Ты ведь и не подумал о том, что сделал, да? Я говорю не о Перехламке, Кэсс, я говорю о тебе.

Его тон отдавал чем-то таким. Чем-то вроде очертаний пружинного ножа под тканью рукава, чем-то вроде скрежещущего звука кнуточервя, что начал разворачиваться в своей настенной цисте. Внезапно больше всего на свете я захотел не слышать того, что собрался сказать Тай.

– Мне было интересно, знаешь ли ты, Кэсс. Вот только не думаю, что у тебя был хоть какой-то способ это выяснить. Единственное, о чем я сожалею, это что здесь слишком темно, чтобы я мог увидеть твое лицо, когда до тебя дойдет.

Он встал в расслабленной позе и стал ждать, вынудив меня сказать “Ну?”

– Ты не знаешь, кто такой Влиц Таки.

– Тот, кто прислал налетчиков.

Небольшое было удовольствие – глядеть на его удивление, но я им насладился, пока мог.

– Откуда… нет, я сам сказал это имя, так? Умница, Кэсс. Ну что ж. Помнишь, как-то раз, где-то пятьдесят светофаз тому назад, ты отправился довольно высоко, за несколько уровней? Долгий поход был, наверное. То еще упражнение. Ты должен был перенаправить поток электричества, подключиться к кабелю, идущему от какой-то станции, погребенной Хельмавр ее знает где…

– Да, помню такое, – нехотя признал я. – У нас напряжение упало. Нужен был другой источник, и я сказал отцам, где такой есть.

Этот поход мне не понравился. Терпеть не могу спать вне дома. Весь смысл работы фонарщиком в том, что у меня есть собственное жилье в поселении, с освещением и постелью. Карта крысокожих, где были указаны безопасные укрытия для сна, особо не помогала.

– Продолжай, Кэсс.

– Подключение к электрокабелю. Более крупному, чем обычно.

И он действительно был крупный. И более опасный. Кабель шел внутри вертикальной шахты, воздух в которой гудел от электричества. Оно было осязаемо. Волосы на руках поднялись дыбом, когда я туда залез. Я настолько напрягся, что мышцы сводило судорогой, и не только потому, что подо мной зияла бездна, в которой я видел отблеск паутины и паучьих глаз. Когда кабель по-настоящему мощный, току не нужен металл, чтобы перескочить на тебя и поджарить. Он может это сделать и через воздух, если окажешься хоть на палец ближе положенного.

– И только-то? Забавно с вами, жителями подулья. Эти трубы и кабели, в которые вы врезаетесь, все, что вы отправляете на продажу в верхний улей, все, что… – он снова усмехнулся, – что падает обратно на вас. Вы ведь никогда об этом толком не задумываетесь.

– Мне не нужно об этом думать. Я никогда не был в Городе-улье. Я просто делаю свою работу. Это был самый подходящий кабель.

– Ты знал, что он идет в Город-улей? – спросил Тай. – Знал ведь. Хармос говорил мне, что он хотел послать тебя подключиться к старым сетям возле Двухпсов, но ты сказал, что вместо этого можно воспользоваться той большой линией, что идет к Городу.

Я нехотя кивнул. Сети Двухпсов находились ближе, но в гораздо более скверных диких землях. Ночевать в них было бы сущим кошмаром.

В тот момент моя рука все еще лежала на пистолете. Я решил её там и оставить.

Потом Йонни заговорил, и я снова оказался у себя дома.

Йонни сказал, что для фонарщиков по-прежнему будет работа и водяной паек, но новые отцы планируют огласить новый порядок. Большая часть города будет находиться в темноте. Большие дуговые светильники останутся постоянно включенными, но остальной Перехламок перебьется одним фонарем на улицу. Теплоискатели и темновизоры будут конфисковаться при обнаружении. Их можно будет носить только Стальноголовым и Разжигателям. Я собирался спросить, когда у меня следующий обход, но теперь в этом смысла не было.

Мы некоторое время посидели в молчании, а потом я начал говорить. Я не рассказал им историю Тая о подключении к кабелю, но рассказал все остальное. Планы бандитов. Контроль над водой и светом, повышение водяной подати и понижение пайков. Завоевание Сияющих Обвалов, чтобы завладеть их источником.

Потом разговор перешел на другие вещи. Я рассказал о своем визите к Товику в Оружейную. Они выслушали меня с серьезными лицами, и Йонни ушел через десять минут, полный целеустремленности.

Пока Нардо спал, я еще раз почистил двухцветник.

Во время темнофазы произошла перестрелка недалеко от садов Вилферры. Слухи, как обычно, быстро раздулись до идиотских масштабов, но я смог собрать по кусочкам правду. Двое Разжигателей Фолька шли вверх по тропе, чтобы завладеть цистерной на вершине Кучи и объявить, что ею теперь могут пользоваться только Кавдоры. Они опоздали. Комплекс уже охранялся четырьмя Стальноголовыми, еще трое сидели в башне Подзорной Трубы, а двое стояли у начала тропы. Ни одна сторона не желала уступить, и никто не мог сказать, кто первым схватился за оружие. Один Стальноголовый, тяжело раненный в живот, смог доползти почти до самых ворот Вилферры, прежде чем умер, а другой, истекая кровью, поковылял вверх по тропе, где его встретили сбежавшие вниз товарищи по банде. Они выпустили несколько громовых очередей из крупнокалиберных автоганов вслед Разжигателю, который выжил в первоначальной стычке, но к тому времени он уже растворился в тенях. Другой Кавдор валялся на земле без половины головы и с почти полностью сожженными лазером грудью и животом.

Я это предвидел еще с самого разорения Идущего Человека. Вот только не ожидал, что это начнется так быстро.

Впрочем, я продолжал заниматься своим делом. В течение следующих двух светофаз я постарался примелькаться людям по всему Перехламку. Я забрался на перекладины, с которых свисали клетки с трупами банды Хелико, чтобы все смотрели, как я чинил сломанные дуговые фонари. Я сказал бойцам обеих банд, что было бы глупо дать бандитам возможность еще раз пролезть в цистерну так, как это сделал Хелико, и провел четыре часа на вершине Черной Кучи, перебирая все источники питания и крепления для тамошних фонарей и прожекторов и делая то, что должен был с ними делать. Я даже пошел к воротам со стороны лебедочного порта, где впервые, давным-давно, столкнулся со Стальноголовыми, и сделал то же самое: до самой темнофазы вкалывал над лампами в сторожке и прожекторами на парапете. Я нанес на карту все электроцепи, и кабели, и связи, которые провел, и сделал полную копию для Йонни. Моя голова была ясна, мои руки уверенно и твердо держали инструменты. Этот шепчущий голосок, который говорил мне, что пора уйти из Перехламка, теперь замолк. Он знал о моих планах.

Ворота остались почти без охраны, только ленивый Стальноголовый развалился на крыше сторожки, да еще нервный городской стоял на парапете и старался не смотреть мне в глаза. Пока бандиты тратили силы друг на друга в городе, толпы за воротами снова начали расти – худые, изголодавшиеся по воде беженцы, что сидели кругами на земле. Их головы были опущены, в позах сквозила безнадега. Немногие говорили или смотрели вверх. Они больше не пытались пробиться в ворота: какая разница, где ждать, пока тебя прикончит жажда.

Я держал рот на замке и доводил до конца свою работу. Времени осталось не так-то много.

После почти двух часов поисков и взяток водой на половину фляги я нашел Дренгоффа-браконьера, что лежал, распластавшись лицом вниз в переулке у Высокого купола. Не было времени бегать за Йонни, так что я притащил его в свою комнату, как Йонни притащил меня – закинув его руку на свое плечо.

Голова моталась у него на груди. Он был обезвожен, в полубреду, и мы обнаружили раны на его груди и ниже ребер. Мы не знали, как он получил их, но кто мог ответить? Жажда глодала людей, город дышал насилием, пронизывающим мозги. Представление Тая, что Перехламком так было проще управлять, было бы смешным, если бы я не вынужден был в этом жить.

Нардо пытался добиться от Дренгоффа ответа, как мог, в то время как я чистил его раны тканью, которую оторвал от своего старого плаща и смочил драгоценной водой. Понадобилось почти два часа, чтобы он очнулся голодный. Через удар сердца после того, как он, наконец, сел и посмотрел вокруг блестящими глазами, остатки мясного пирога и кусок вяленого гриба, на который я сам имел виды, пропали начисто. От шума, с которым он выхлебал вниз свою вторую – и нашу предпоследнюю – чашку воды, казалось, гремели стены.

Нардо споро упрятал флягу, так что Дренгофф вытер губы, растянулся на полу и решил с нами поговорить. Это нас устраивало.

Полтора часа спустя я повел Дренгоффа из своих комнат обратно в Высокий купол. Мы поначалу шли медленно, но он шел поживее, подкрепившись небольшой порцией воды. Я надеялся, что ее было достаточно. На этой воде ему предстояло протянуть еще долго.

Мы расстались у одной из маленьких дверей-щелок в стене ниже Высокого купола, где путаница шестичасовых переулков волной нахлестывает на городские стены. Эта часть города, как правило, была многолюдна и шумна из-за всего народа, что приходил сюда из трущоб. Но сейчас было тихо, и пыль, которую взбивали мы с Дренгоффом, быстро оседала за нами.

По стене над нами бродил только один Разжигатель, незнакомый мне тощий паренек с автоганом. В одну глазную прорезь его черной маски, закрывающей все лицо, был встроен сложный прицельный монокль. Его не заинтересовал Дренгофф, что собирался выйти наружу, он глядел только на улицы позади нас. Я догадался, что он высматривал Стальноголовых. Он казался совершенно безразличным к тому, что мы прошли по переулку и открыли одну из дверей-щелей. Это было полезно узнать.

Перед тем как Дренгофф ушел, я дал ему автопистолет, что, по словам Товика, был одним из его лучших: крепкая угловатая пушка орлокской работы, с двумя матово-серыми пластиковыми магазинами. Оружие исчезло под его курткой, когда он ступил в проем. Потом он подмигнул мне и похлопал по переносной сумке на бедре, а я закрыл скрипучую створку и запер ее, оставив его за пределами Перехламка. Позади меня угасали дуговые огни.

Темнофаза.

Ночью я не мог заснуть. Голос гильдейца Тая снова и снова звучал в голове.

– Влиц Таки, – объявил Тай, как будто последняя минута разговора вдруг перестала существовать, – это старший заместитель главного аудитора сатрапий Торговой Гильдии в Восемьдесят первом подразделении Города-улья, нашего всеизобильного улья Примус. Ты и половины этих слов не понимаешь, но это неважно. Таки – гильдеец, как и я, он не принадлежит какому-либо дому. Я отвечаю перед людьми, которые отвечают перед ним. Не столь уж могущественный человек в общем плане вещей, но для тебя – достаточно могущественный.

Он посмотрел на меня, чтобы удостовериться, что я это понимаю.

– Господин Таки побеседовал со мной, когда я последний раз поднимался в верхний улей. Он и некоторые из его гильдейских советников, с которыми у меня добрые отношения. Оказалось, у них возникла немного досадная ситуация. Свет начал мерцать. Все светильники в покоях Гильдии. Счетные палаты Таки находятся в квартале Орлоков, и работные дома вокруг него были нормально освещены. Видишь ли, Гильдия берет электричество из отдельных источников. Из тех, что поднимаются из подулья.

Я, кажется, видел, к чему идет этот разговор. Вспомнилось, как мы с Нардо молча размышляли об этом виде смерти, о той секунде, когда ты знаешь, что нельзя спастись от того, что должно произойти, и можешь только смотреть, как катится к тебе граната…

– Самое смешное, я достоверно знаю, что Таки не сказал ни слова о Перехламке. Он не отличит твой город от дыры, в которую срет, Кэсс. Все, что он сказал – ты слушаешь? – все, что он сказал, было “Сделайте что-нибудь, займитесь этим”. И все. Его мастера и техники запитали электричество откуда-то еще, и лампы перестали мигать, а потом, когда они прошли по кабелю назад и увидели, что какой-то подульевик наспех соорудил к нему самовольное подключение, адъютант Таки сказал одному из его капитанов, что надо сделать так, чтобы от этих мерзких выродков больше не было никаких проблем. Так они вас всех наверху называют, знаешь ли.

Граната была прямо здесь, она шипела перед моим лицом, и я ничего не мог сделать, только смотреть, пока она не взорвется…

– Не думаю, что тот капитан возглавлял налет, не такое уж и крупное это было дельце, – снова засмеялся Тай. – Это один из его подчиненных спустился вниз по вашему Колодцу. Думаю, Таки ничего не знает о том, что здесь произошло. И его адъютант, и капитан тоже. Единственное, что доложили наверх – это что все исправлено, и Таки доволен, потому что у него больше не мигает свет. Это ведь должно что-то значить для тебя, как фонарщика, не правда ли? Свет снова заработал. Значит, все к лучшему.

Еще один смешок.

– Пойду-ка я посмотрю, как там идет вечеринка в Зеркал-Укусе, Кэсс. И когда мы с новыми отцами города решим, что готовы, мы все счастливо пойдем обратно в Перехламок, и если ты вдруг вздумаешь чем-то возмущаться, то почему бы тебе просто не подумать о том, чьих рук делом было все это безобразие с самого начала? Думаю, мы поняли друг друга?

Напевая под нос, гильдеец Тай пошел обратно по дорожной трубе. Его силуэт стал более четким, когда он вошел в пятно света, а потом он исчез в полости, ведущей к мосту на Зеркал-Укус.

На мгновение я подумал, что сейчас опять блевану, но потом тошнота исчезла. Я стоял там во тьме, пока мои ноги не подкосились, и я не рухнул на землю. И я сидел на полу дорожной трубы, и мои руки, лицо и разум онемели и перестали двигаться.

Светофаза.

Не рад я был возвращаться в бункер, но Йонни ходил туда почти каждый день, так что я должен был и сам набраться духу.

Никто не остановил меня, пока я шел к дверям, все по-прежнему были вымотаны набегом. На столбах вокруг бункера были намотаны провода с лампочками, но никто за ними больше не следил, и их яркие ожерелья потускнели, ослабели и зияли промежутками наподобие выбитых зубов. И так-то жутковато видеть пространство вокруг бункера таким безлюдным, но теперь там стало еще и темнее, чем когда-либо. Когда-то главной целью наших ежедневных обходов было поддерживать свет этих гирлянд, неважно, что бы ни случилось.

И все равно, я не чувствовал страха, когда поднимался по ступеням к Галерее Блюдолизов. Я даже ощущал легкое любопытство: и правда ли бункер поделили на два вооруженных лагеря, как описывал Йонни? Но настолько высоко я не забрался.

На полу у верха лестницы сидел отец города Стоуп. Если бы я хотел выйти в Галерею, то мне пришлось бы перелезать через его ноги. В хорошие времена его тучное тело, по крайней мере, делало его вид властным и устрашающим. Теперь он казался гнилым, оплавленным, как будто плоть собиралась сползти и растечься лужей вокруг его тела. Теперь я видел над его ушами уродливые красные оспины шрамов, где так и не зажили воспаленные раны: когда-то в молодости его атаковали топлые черви. Он дышал хрипло и с присвистом.

– Кэсс, скажи Фольку, что ты… ты будешь продолжать работать. Это важно, Кэсс, – на мгновение он прервался, хватая ртом воздух. – Кэсс, они думают, что Стальноголовые… собираются… – он сглотнул. – Попробовать забрать тебя. Только для их частей… Пе-перехламка. Они говорят, я должен… договориться… с тобой и… – он снова втянул воздух. – ...Йонни. Они скоро завладеют… цистерной Черной… кучи, и тогда они смогут… обещать тебе…

– Обещать мне воду. А что с тобой, Стоуп? Почему ты здесь сидишь? Тебе же надо вызвать аптекаря. Разве у отцов города нет собственных знахарей?

– Убили его. Сожгли… знахаря, – он хрипло втянул воздух. – Сказали, он… колдун. Грешник. Водился с… нечистью… – Стоуп взмахнул рукой. Я понял, что он имел в виду. – Они хотят очистить меня, Кэсс. Они хотят… они думают, я...

От волнения у него на миг перехватило дыхание, и он попытался схватить меня за грудки. Я отошел на шаг и хладнокровно наблюдал за ним с расстояния.

– Думат, мне необходимо… их очищение. Обещают мне его, как… что-то вроде… благословения. Как милость. Думают, они мне… помогут…

Я мог себе представить, что они ему предложили: то же, что делали с собой. Бичевание, клеймение, нанесение шрамов, пост и кровопускание, пока не начнется бред.

Если б я хорошенько ухватился за поручень, то мог бы как следует напинать ему по жирным бокам. Мне хотелось наклониться к самому его лицу и заорать: “Чего ты ожидал?! Ты решил, они тебе друзья, потому что думал, что они сделают тебя могущественным, и получил по заслугам, но затянул нас всех вместе с собой! Чего ты ожидал?!”

Вместо этого я подумал о себе в той шахте, вспомнил, как я нервничал из-за мощи тока, гудящего под моими пальцами, но радовался, потому что это подключение могло бы устранить наши проблемы на год или даже пять, и что могло пойти не так? Я встал над ним, глядя сверху вниз на трясущуюся громаду его тела, и стал ждать Йонни.

Стоуп даже не попытался заговорить с Йонни, когда тот прошел мимо, и Бугор на него тоже не посмотрел. Он просто перешагнул прикрытые подолом мантии ноги Стоупа: одна нога-колонна, потом другая, протолкнулся мимо меня и спустился по ступеням. За ним шел брат Хетч, которому было сложнее перебраться через Стоупа. Его механическая нога проскребла стопой по толстому брюху отца города, отчего тот крякнул и еще глубже задышал. Хетч оставил свой огнемет, но набор оружия, который при нем имелся, вряд ли был легче. За обеими плечами свисало по короткому дробовику, на бедрах висели пистолеты, а бочкообразную грудь пересекал ремень с гранатами.

– Ты сделал правильный выбор, следуя за нами, фонарщик Кэсс. Фольк очень доволен. Он сказал мне следить за твоим продвижением. Ты уже очень скоро почувствуешь себя новым человеком. Гниль будет выжжена из тебя. Это будет больно, но ты не успеешь оглянуться, как возблагодаришь нас.

Лицо картежника. Я посмотрел на него.

– Но пока – ты будешь работать. Это тоже будет тебе полезно. Четко уясни: ты получаешь приказы от нас, а не Стальноголовых. Если ты действительно так хочешь стать преданным нам, как сказал мне Йонни, то ты не станешь помогать им еще глубже погружать свои когти в этот город. Мы выбили их из бункера…

Вон оно что.

– ...но они по-прежнему контролируют эту цистерну и наблюдательную башню. Они могут многое оттуда видеть. У нас примерно по половине ворот, и, да…

Он замолк. Видимо, начал выбалтывать лишнее.

– Йонни говорит, что вам двоим надо поработать над коммутаторной норой, где стыкуются провода.

Я кивнул. Лицо картежника. Мы отработали эту историю, хотя я не рассчитывал, что Йонни пообещает Разжигателям неофита, чтобы они ее заглотили.

– Это важное место, – сказал Хетч. – За ним нужно хорошо присматривать. От того, как вы поработаете над ним, зависит наша способность удерживать улицы против Стальноголовых.

Потому что, конечно же, мне никак нельзя обойтись без лекции о том, зачем нужна плевучая коммутаторная нора одноногому ублюдку, который хочет использовать ее, чтобы превратить мой город в поле боя. Сохранять выражение лица становилось сложнее.

– Сэр, нам бы уже начать, – сказал Йонни уважительным тоном, каким всегда разговаривал с отцами города. – За норой уже давно не следили из-за всех этих проблем, и нам надо…

– Да. Надо значит надо. За дело.

И этот кусок крысиного дерьма с лязгом потащился за нами на склад оборудования в бункере, где мы загрузились инструментами и деталями. Оттуда до Пропащего Круга, где находилась коммутаторная нора, было рукой подать, но путь казался дольше из-за взглядов, которые бросали на нас перехламщики, пытавшиеся найти облегчение в более прохладном и влажном воздухе Круга. А еще из-за кавдорской маски, которую выдал мне Хетч, а потом наставил мне в лицо пистолет и не убирал, пока я ее не надел.

Коммутаторная была тем местом, где мы, вооружившись собранным по кусочку энанием электротехники, перенаправляли и балансировали разные линии, и откуда контролировали паутину самодельных подключений и проводов, благодаря которой Перехламок светился и работал. Первые переключатели тут установили еще до того, как в Перехламке появился Йонни, и с тех пор лес кабелей стабильно разрастался. Они торчали из стен гудящими пучками, сплетались в кольца и расходились веерами, как пальцы, тянулись по длинным подпоркам или свисали с потолка, входили и выходили из искрящих, шипящих коммутаторных панелей. Несмотря на габариты, Йонни двигался между ними легко и уверенно.

Я собирался помочь, но история Йонни сработала лучше, чем он планировал. Когда я наклонился, чтобы нырнуть под полку, полную инверторов, с токометром в руке, Хетч пнул меня живой ногой и покачал головой.

– Оставь. Если ты хочешь быть последователем Искупления, то должен научиться держать себя, как подобает. Ты можешь многому научиться от самоунижения, но надо сохранять гордость. Пусть низкие люди делают работу, что ниже тебя. Потом ты узнаешь больше нюансов.

Я поднял голову и расправил плечи, надеясь, что это правильная поза, и задумался, долго ли придется ее сохранять.

Но пока что эта поза была полезна, напомнил себе я. От того, что Хетч пошел с нами, я занервничал: многие из бандитов, что пользуются более показушным оружием, неплохо разбираются в технике. Я размышлял о том, какими ловушками и хитрыми приемами могу здесь воспользоваться, в случае, если окажется, что Хетч знает больше положенного о том, чем мы тут занимаемся. Но он часто отвлекался на “нового последователя”. Мы стояли рядом под лампочкой, забранной решеткой, и Хетч время от времени по-товарищески кивал мне, что вызывало у меня отвращение. Под маской лицо потело – а я не мог позволить себе терять воду – и кожа зудела от ее прикосновения. Я был на волосок от того, чтобы сорвать ее с головы и послать к черту весь обман, когда из-за гнезд кабелей снова появился Йонни с запачканными руками и лицом.

Хетч только буркнул что-то. Но когда мы вышли, он обратил внимание на то, как Йонни заново устанавливал ловушки: ток, подведенный к участку пола, шипы на пневмопоршнях и граната с удушающим газом над нажимной пластиной.

– Тут нужно поставить охрану, – сказал он, – а не только ловушки. Это слабое место. Фольку здесь нужен свой человек.

Он посмотрел на меня.

– Кэсс, стой здесь и охраняй. Он продолжит работу с фонарями. Нам, возможно, скоро придется забрать Черную Кучу силой. Наши силы будут растянуты, и Стальноголовые будут высматривать места для ответной атаки.

Этот человек понятия не имел, как себя вести. Любой из силуэтов, лежащих под зеленоватым освещением туннеля Круга, мог быть шпионом Стальноголовых, или просто мог сбагрить им информацию в обмен на воду. Хетч слишком долго находился в скверноземье и разучился жить в поселениях. Хорошо.

– Хетч, я не могу тут оставаться, потому что мы должны... ухххн!

Я согнулся пополам от того, что Хетч врезал мне в живот прикладом дробовика. Для движения, едва уловимого глазом, удар обладал потрясающей силой. Когда я начал падать вперед, он схватил меня за волосы и рывком поднял в полустоячее положение.

– Что ты должен сделать, так это научиться радостной покорности. Тебе дал приказ брат Искупленного дома Кавдор. Учись.

Он разжал пальцы, так что я упал на колени, и стоял над душой, пока я снова не поднялся. Я пошел к двери и встал рядом с пистолетом в руке. Йонни пошел дальше, а Хетч, еще на мгновение задержав пристальный взгляд на моих глазах, повернулся и ушел в противоположную сторону, по направлению к бункеру.

Я подождал, пока его шаги не заглохнут, потом потихоньку отошел от двери. Когда я удостоверился, что в мраке меня уже не разглядеть, то сорвал кавдорскую маску с лица, вышвырнул ее в темноту и побежал, с облегчением хватая ртом воздух.

14. ПОЛЕ БИТВЫ

Надо приступать к делу. Все происходило слишком быстро. Я не знал, чем занимается Дренгофф, куда пошел Йонни и что происходит в стенах города, не говоря уж за их пределами. Нардо мог помочь, но ему еще далеко до полного выздоровления. Пока я бежал, мои нервы гудели и искрили, как кабели в коммутаторной норе.

Как теперь добраться до моего дома, какой путь выбрать? По тропе вдоль шестичасового края Черной Кучи, где меня будет ясно видно с Подзорной Трубы, и то, что я куда-то бегу, может вызвать вопросы? Но насколько я подозрителен? Все бандиты уже знают, кто такой Кэсс. Кэсс-фонарщик. Кэсс-посмешище, которого шпыняет кто угодно, а он никогда не отвечает. Грех этим не воспользоваться.

Или через Шарлатаун, потом срезать на двенадцать часов через Высокородных и мимо Латунной Ямы? Больше народу, больше толп, больше шансов, что что-то случится. Гораздо ближе к линиям фронта, проведенным Стальноголовыми и Разжигателями. Если Хетч увидит, что я свалил с поста, меня уж точно не спасет образ “маленького безобидного Кэсса”.

Тогда я принял решение, вылез из Пропащего Круга через одну из щелок в стенах и быстро пробежался по берегу канала. Мосты, которые постоянно должны были освещаться цепочками ярких фонарей, чернели вдали, и я мог разобрать их силуэты только в отсветах дугового освещения Греймплаца.

Я огибал отрог Черной Кучи, когда откуда-то из Шарлатауна послышался звук огня. Громкие гулкие выстрелы, настолько мощные, что меня передернуло даже на таком расстоянии. Пушки Голиафов и Кавдоров.

Куча была достаточно тускло освещена, чтобы я мог разобрать дульные вспышки. Поначалу ничего такого особенного, но затем раздалась громовая череда тяжелого стаббера. Потом яркий бело-желтый свет от огнемета Разжигателей и грохот гранат.

Я побежал. В голове были только мысли о том, чтобы забиться в свою комнату, отгородиться от всего этого дверью, сжаться с двухцветником в руках. Только на минутку. Только пока не успокоюсь. Слишком много вещей, с которыми надо справиться. Я осознал, что потираю рукой лицо там, где кавдорская маска прикасалась к коже.

Все уже знали, что началась заварушка. Это чувство висело в воздухе, как завеса спор или какой-то мрачный магнетизм. В грязных окнах моего перенаселенного района едва светили огни, и большая часть висячих фонарей не работала, но я видел движение в окнах. Его сложно было заметить в тенях, но оно там было. Я приближался, мне уже недоставало дыхания, в боку кололо. Теперь я уже мог различить отблески металла, отражающие слабый свет, все еще вспыхивающий на вершине Черной Кучи: на подоконниках лежали стволы, и над ними высовывались головы, чтобы увидеть, что происходит. Люди вооружались.

Никто не заговаривал со мной, пока я карабкался вверх по лабиринту улиц к своему собственному проходу. Оказавшись на металлическом полу, все еще черном от огнемета брата Хетча, я несколько раз ударил в дверь. Это был особый кодовый стук фонарщиков, который мы порой использовали, когда работали за стенами города. Мне постучали в ответ, и я стал ждать. Нардо потребовалось бы с минуту, чтобы открыть дверь.

– Началось, да?

Я резко повернулся на звук голоса. В слабом свете лампочки, висящей на потолке, стояла толпа серых фигур. Вспыхнуло воспоминание, на миг я снова оказался в дорожной трубе и говорил с Эннингом. Я чуть было не начал высматривать лозунг на стене. Вода для всех, не только для богатых.

– Мы слышим, что они дерутся в стороне Шарлатауна. Что-то началось.

Кажется, я узнал этот голос, хотя и не знал имени. Она была татуировщицей из маленькой придорожной норы у шестичасового конца моста Хельмавра. За ее спиной шептались люди. Я чувствовал напряжение в воздухе, и мне вспомнился еще один слоган. Шпионы-фонарщики получили по заслугам.

– Они убивают нас или друг друга? Чей теперь бункер?

Еще один голос, который я вроде бы знал. Бо? Боу? Он работал в дымных ямах на пять часов от Циклоповой площади, где плавили и перерабатывали пластик и резину, содранную со старых машин Города-улья. Мне пришло в голову, что то, что я сделал за последние несколько светофаз, прошло бы более гладко, если бы я получше знал некоторых из этих людей.

Потом Нардо со скрежетом открыл дверь. Он опирался на мой фонарный шест, а в другой руке держал двухцветник и перевязь с патронами. Люди в коридоре должны были знать, что произошло с фонарщиками, но, похоже, не видели этого лично. При его виде кто-то ахнул. Нардо привалился к двери, весь в синяках и кровоподтеках, с шиной, наложенной Йонни, на запястье и с до сих пор не открывающимся правым глазом.

Мы организовались. Нардо рассортировал то, что осталось от моих и тэмминых инструментов. Он мог достаточно хорошо передвигаться, опираясь на мое плечо и фонарный шест. Мы раздобыли ему лазган, который висел у него на груди: скорострельная ван-саарская пушка с коротким прикладом, самое близкое к старому заказному оружию Нардо, что мог подобрать Товик. Нормальной защиты у Нардо не было, но он обернул вокруг живота длинную полосу бронеткани. Мы были настолько готовы, насколько возможно.

Лгать остальным смысла не было.

– Да, – сказал я. – Началось, я думаю. Будьте готовы. Не могу сказать, что именно произойдет.

Снова послышались перешептывания, и они начали расходиться. К тому времени, как мы с Нардо преодолели половину коридора, толпа растаяла: все ушли к своим домам, лавкам, родственникам, укрытиям и чему бы то ни было еще, что они считали нужным защищать.

Думаете, пожар быстро распространяется по сухому лишайнику? Думаете, чума быстро расползается по перенаселенному барачному району Города-улья? Посмотрите как-нибудь, как быстро по Перехламку расходится слух.

Мы ушли от Кучи и повернули на дорогу Тягачей, что под гигантскими выступами, оставшимися от старых стен Купола. Их лишайниковые леса теперь вымирали, став хрупкими от сухости. Мы двигались к Девятичасовому отстойнику, где жилые норы тесно прижимались к берегам канала и начиналась шестичасовая стена. К тому времени, как мы начали мучительно перебираться через брод из шлакоблоков, на берегах уже началось шевеление. Люди выходили из дверных люков, стояли вдоль троп, вырубленных в склонах из слежавшихся обломков, пристально глядели на нас. У них было и оружие, пистолеты и клинки, но никто не спешил его поднимать, пока я помогал Нардо подняться с брода на лестницу. Дорога к городской стене шла вверх по склону, мы перелезали через крыши домов, когда Нардо понадобилось остановиться и передохнуть.

А пока он отдыхал, опять пошли расспросы. Мужчина с помятым стальным крюком вместо руки, без единого переднего зуба и с грязным подобием красной орлокской банданы на голове, облокотился о стену внизу и окликнул нас. Я слышал, как он передает мои ответы гудящей толпе, собравшейся в узком переулке, откуда мы только что выкарабкались.

Правда ли, что весь Греймплац охвачен огнем? Он так не выглядел, когда я его последний раз видел. Бои, похоже, идут где-то в другой стороне. Правда ли, что Гарм Хелико во главе огромной армии бойцовых рабов и бродяг поднимается вверх по Черной Куче, чтобы сделать себя королем Перехламка? Нет, Гарм Хелико ничего подобного не делает. Уж поверьте мне. Кто захватил власть? Что произойдет с проигравшими, кем бы они ни были? Не знаю. Я даже уже толком не знаю, кто именно сражается.

Толпа не стала целеустремленно расходиться, как произошло возле моего дома. Нардо кивнул мне, и я помог ему подняться на ноги. Мы потихоньку пошли дальше вдоль неровного основания городской стены, оставаясь передохнуть у основания каждого осветительного пилона. Человек в грязной бандане, печально глядевши нам вслед, исчез из виду за скалобетонным выступом.

После длинной плоской полосы, примыкающей к переулкам Высокого купола, там, где щели-ворота, через которые я вывел наружу Дренгоффа, начинался крутой склон, представляющий собой другую сторону груды обломков, что отделяла Высокий купол от Девятичасового отстойника. Там-то мы и обнаружили, что стена все еще охраняется. Мы этого не ожидали.

Потом, когда появилось время, мы поняли, в чем было дело. Стальноголовые сконцентрировали больше сил, чем Разжигатели, и вытеснили Кавдоров с основания Кучи в череде свирепых рукопашных стычек по всему Шарлатауну и в сухом русле Грязноречки. Но Фольк предугадал конфликт раньше, и поэтому лучше расставил своих бойцов: Разжигатели имели свои командные посты на Греймплаце, мостах и городских стенах. Эта стратегия почти что сыграла в пользу Фолька, но нам чуть все не испортила.

Раздался треск, и в склон у наших ног врезалась пуля. Мы с Нардо осторожно пробирались вниз по холму к плоским шестичасовым зонам, в направлении щелей-ворот. От выстрела мы сразу остановились и попытались отступить. Чуть не свалились от того, что ноги скользили в пыли, и мешали друг другу сохранять равновесие.

Это было предупреждение. Кавдорский часовой на стене был уже не тот, как когда я пришел сюда с Дренгоффом, но вооружен он был так же хорошо, и если бы он хотел в нас попасть, то попал бы. Когда он перезарядился и снова навел на нас пушку, я смог ее разглядеть. Она была не городского, а подульевого производства – тяжелый однозарядный стаббер с рычажным затвором, тот, что в норных поселениях называют ружьем. Разжигатель снова уставился на нас вдоль ствола, и я пожалел, что все-таки не сохранил плевучую маску Хетча. Потом часовой оглянулся через плечо, снова посмотрел на нас, снова отвернулся и по какой-то непонятной мне причине нырнул за опору прожектора. Он крикнул нам что-то, чего я не уловил.

– Слышь его?

Я помотал головой. Слух у Нардо был острее моего, но он тоже ничего не разобрал. Но если стена до сих пор охраняется, у нас скоро могут появиться большие проблемы.

Часовой опять приложил пушку к плечу, и я приготовился отчаянно размахивать руками, чтобы он не вздумал стрелять, но тут он наставил ствол куда-то за стену, подождал секунду и выпалил. Мое сердце подскочило в груди.

Мы снова двинулись вниз по склону. Нардо опирался на меня для равновесия, и мы оба неуклюже держали перед собой пустые руки, чтобы показать, что мы не нападаем. Я снова услышал крик и еще один выстрел из ружья. С этого расстояния уже можно было бы разобрать слова, но слов не было – одно отчаяние. Потом послышался визг и треск лазера, и я увидел вспышки от лучей, врезавшихся в металл у головы и плеча часового. Он пригнулся и отступил назад, к краю парапета.

– Фонарщик! Ты – Кэсс, фонарщик! Включи прожектор! Посвети им в город! Нам надо… – стаб-снаряд свистнул над его головой, – ...надо подать сигнал. Мне не оставили сирены. Я не знаю, где они, и эти паразиты все лезут сюда! Сюда надо прислать людей! – он требовательно протянул руку. – Давай свое оружие, или вооружайся сам и лезь сюда! Они прячутся на краю обзора и не подходят ближе, но с еще одним оружием не рискнут на меня навалиться. Я сказал, давай сюда!

– Наши враги внутри, – сказал я ему, пытаясь снова применить тот блеф, что использовал против Хетча. – На Черной Куче стрельба. Грюэтт предал нас, и Фольк с Хетчем очистят его огнем.

– Значит, это измена, – сказал Кавдор. Он был высок, но слишком худ, как часто бывает с Искупленцами из-за того, что они постятся как помешанные. Его маску через нос рассекала полоса стали, а глаза окружали бронзовые кольца. – Надо, чтоб ты оставался на стене, фонарщик, пока из сторожки не придут еще братья. Репутация Орлоков лжива, они трусы. Когда нас будет больше, они побегут, и тогда мы сможем разделать этих жалких Стальноголовых.

Не надо было лукавить, чтобы моя ухмылка выглядела триумфально. Орлоки. Сработало!

– Нардо будет драться вместе с тобой, он хорошо стреляет из лазера. Я пойду доложу в сторожку. Мы их загоним обратно в норы!

Нардо кивнул мне, и я помог ему прислониться к стене. Он все еще был слаб, и его густые коричневые волосы промокли от пота, но он знал, что делать. Я ему доверял.

Я оставил часового, который нервно перезаряжался, и Нардо, который сидел в нише над воротами. А потом побежал вдоль основания стены, не оглядываясь назад.

По дороге к сторожке я миновал еще двух часовых, оба пялились наружу, в скверноземье. Чувствовалось, что они становятся увереннее, потому что те, кто был снаружи (Орлоки! Работает!) оставались во тьме, подальше от прожекторов. И эта уверенность была оправдана. Стены Перехламка строились с умом. Высота, освещение, проволочная трава, пустое плоское пространство снаружи. Даже хорошо вооруженные захватчики понесли бы тяжкие потери, нанеся минимальный ущерб обороне. Те, кто скрывался у краев освещенной полосы, правильно делали, что не подходили ближе.

Пока что. Я вдруг осознал, что спереди, со стороны пустых аллей Кишкодера, что ведут к лебедочному порту, доносятся звуки выстрелов. А еще я осознал, что снова ухмыляюсь.

Первым, что я увидел, выйдя с другой стороны лабиринта садовых аллей, был тот последний часовой Стальноголовых, что меня видел. Он лежал в широко расплывшейся красной луже посреди Известковой дороги. Очевидно, теперь лебедочный порт был под контролем Разжигателей.

Четверо их стояло на парапете: два шарили еще работающими прожекторами по руинам стихийного городка, а еще два наставили свое оружие куда-то за стену. Они меньше контролировали себя, чем тот, которого мы встретили над воротами-щелями: палили очередями и громко ругались на свои цели, попасть в которые у них было шансов не больше, чем у каких-нибудь падалюг.

Я остановился перевести дух и ненадолго прислушался к их воплям. Покаяние и искупление, ага, ответьте за свои грехи, ага, конечно, горите в аду, вы, грязные… женщины. Женщины. Сработало!

Может, остановиться да окликнуть их, чтобы поддержать конспирацию, но толку? Они меня так и не увидели. Зачем все усложнять. Я отошел к стене, нырнул под мостик и скрылся из их поля зрения, подстраивая шаги под выстрелы на случай, если у них острый слух. Дверь сторожки висела на петлях – ее выбили Стальноголовые, чтобы вынести оттуда деньги или воду. Но электропанель они оставили нетронутой.

Проверка. Пора посмотреть, достаточно ли хорош мой план. Дрожащими руками я менял местами провода, с щелчком открывал и закрывал коннекторы. Дважды мне приходилось отступать от панели, чтобы успокоиться. Это все звучало гораздо проще, когда я сидел в своей тускло освещенной комнатушке и чесал языком с Йонни. Слова денег не стоят.

Хватит затягивать. Нардо где-то там, снаружи. Я тихо зарычал и рывком замкнул ряд рубильников.

Мгновение ничего не было. Потом гудение, искра, другая, а затем ворота лебедочного порта, стена Кишкодера и вся шестичасовая сторона городской стены погрузились во тьму.

Охранники стены не имели, конечно, никаких шансов. Те, кто ждал за стенами, знали, что должно произойти, и подготовились, надев тепловидящие очки и темновизоры. В тот же миг, как исчез свет, исчезло и преимущество защитников.

К тому времени, как я вышел из сторожки, крики и стрельба за воротами уже прекратились. Я внимательно огляделся, прежде чем включить свою волоконную лампу. До этого я насчитал четырех Разжигателей над воротами, а теперь насчитал три обмякших тела наверху и еще одно на дороге. Тяжело дыша, я подошел к маленькой двери, вставленной в ворота, открыл замки, убрал засов и распахнул ее настежь.

Ничего. Я осторожно завел лампу за край двери и посветил ею в темноту. Выстрелов не было, и я убрал руку.

Мой пульс, казалось, звучал очень громко. Я насчитал больше двухсот ударов, прежде чем по ту сторону двери чей-то голос сказал “Мы здесь”, и мое сердце подскочило.

Осторожно, изящно, подсвечивая путь маленькими, закрепленными на стволах синими фонариками, как у Урделла, Проклятье проникло в Перехламок. Их одежда и волосы вспыхивали в свете моей лампы мимолетными цветовыми пятнами. Лица спокойные, движения уверенные. Атта, Дэнси, Шелк. Юные новички с мечами и пистолетами. Одна за другой они молча вошли и заняли позиции.

Сафина была последней. Она стояла и смотрела, как я закрываю дверь, заново запираю ее и выключаю фонарь.

– Мы думали, у нас не больно-то много причин тебе доверять, – сказала она через миг. – И я до сих пор не уверена, так ли это.

Я кивнул. Воспоминание о том, как я бросил их у ворот, заставило кровь прилить к моему лицу.

– Но я тебе доверяю, – сказал я и с удивлением осознал, что говорил правду. Сафина издала легкий смешок. Слабое, призрачное свечение доходило до нас из других частей Перехламка, но мои глаза к нему еще не приспособились.

И тут до меня дошло. Остальной Перехламок по-прежнему освещен. У Йонни уже было достаточно времени.

– Мне надо идти, – сказал я. – Не знаю, что там с боями в центре города, лучше или хуже, но мне надо заняться главными фонарями. Сигнала не будет. Мы не смогли придумать способ его сделать. Прости.

– И так сойдет, – голос Сафины теперь звучал чуть свободнее. – Дай нам время, чтобы продвинуться дальше. А что насчет остальных?

– Берсерки получили то же письмо, что и вы. Я знаю, что они были за стеной Высокого купола. Их там видел часовой. Они уже должны были перевалить через стену или пройти в ворота, если Нардо смог их открыть. Они знают, что вы здесь, и вы знаете, что они здесь. Присматривайте друг за другом.

Это прозвучало не совсем так, как я намеревался. Сафина издала низкий смешок в темноте и повернулась к своим бандиткам, а я помчался вниз по Известковой дороге.

Не помню, приходилось ли мне столько бегать раньше. Ноги стали как резина, а глотка как будто изошла на тряпки. Хорошо. Если сконцентрироваться на этих ощущениях, то не придется думать, что могло произойти с Нардо на стене Высокого купола, или почему Йонни… Нет, не думать.

Может, у него была причина ждать. Я схватился за эту мысль, когда достиг конца аллеи Ансельма и привалился к углу, дожидаясь, пока прочистится красный туман перед глазами. Вот и оно. Я снова слышал звуки огня, теперь еще и ближе. Они отдавались эхом с Греймплаца и с двенадцатичасового конца мостов, но теперь битва множилась, распространяя побеги и семена. Выстрелы и крики доносились с верхних уровней трущоб.

Предвидение Фолька едва не решило исход сражения. Стальноголовые теснили центр фронта Разжигателей, в то время как им с боков зашли те бойцы, которых Фольк расставил внутри по всему городу, и натиск Грюэтта замедлился. Юнцы обеих банд затеяли свирепую перестрелку на бегу вдоль аллеи Братств, и каждая сторона пыталась обогнать другую, но ни одной это так и не удалось, и все закончилось кровавой патовой ситуацией, когда обе увязли в драке. Желтая Дженси позже клялась мне, что своими глазами видела, как погиб Грюэтт: пытаясь выбить двери салуна на ‘Плаце, из окна которого его банду накрыли огнем Разжигатели.

В то время я знал лишь, что волны распространяются. Аллея Ансельма заполнилась людьми: трущобы выплеснулись на улицы. В каждой руке было оружие, в каждом взгляде – убийство.

И они были неразборчивы. Мне пришлось подстрелить двоих еще до того, как я миновал пол-аллеи, и это приводило меня в ярость. Я увернулся от их тесаков, выпалил несколько раз от бедра и оставил их лежать – мертвыми ли, без сознания, мне было все равно. Когда я преодолел это препятствие и побежал дальше, мне пришлось орать на остальные несчастные серые фигуры, что торчали в дверях и на ступенях, выходили на звуки боя, и смотрели, как мимо бежит фонарщик, со своими осоловелыми глазами и растрескавшимися губами.

– С дороги, идиоты плевучие! Я это ради вас делаю! С дороги! У нас только одна попытка!

Эти слова пугали меня самого, но это была правда. Стальноголовые и Разжигатели окопались, чтобы сражаться друг с другом, но при этом также легко могли обратиться против Берсерков и Проклятья. К тому же они знали Перехламок лучше и недавно попрактиковались биться плечом к плечу. Мы с Йонни знали, что нам надо как-то выравнять шансы.

– С дороги! Хотите воды? Помогите мне свергнуть этих ублюдков, и вода у нас будет!

Какого черта я обещал? Я не знал, и мне было плевать. Мой рот болтал сам по себе. Я расчистил всю аллею впереди одной лишь силой резких слов.

– С дороги! Посторонись! Посторонись!

По инерции меня вынесло из аллеи. Я чуть было не пробежался по десятку распростертых тел, прежде чем затормозить у фонарного столба и сменить направление – мимо бункера и к коммутаторной норе.

Я обнаружил Йонни привалившимся к стене Пропащего Круга, прямо перед тем местом, где стены закруглялись и сходились наверху, образуя полноценный туннель. Его колени были согнуты, а руки прижаты к животу. Я узнал эту позу. Ему прострелили кишки.

И я обнаружил еще кое-кого. Над Йонни стоял сутулый долговязый силуэт и шумно гоготал. Мои шаги звучали громко – достаточно громко, чтобы их расслышать – и тогда он повернулся и уставился на меня, поставив на пол ногу, которой он пинал Йонни. Тараканьи глаза глядели на меня из-под лохматых волос, которые он никогда не убирал. Наверное, Товик отправил его посмотреть, как все идет. Интересно, почему он не смог разглядеть в этом маленьком харчке то, чем он являлся на самом деле.

– Думал, вы, фонарщики, теперь будете делать свое дело как следует, – каждый слог сочился ядом. В его голосе слышалась идиотская радость, вызванная болью Йонни, и я, наверное, никогда не пойму, откуда она берется. – Думал, вы собираетесь все расстроить и самим вылезти наверх, да? Думал, вы хотите выдать Товика и верховодить надо мной и… э…

Третье предложение всегда было самым сложным, и он его так и не закончил – в последний раз. У него только успело поменяться выражение лица, когда я вскинул лазпистолет, а потом он повалился с черным кратером промеж глаз. Больше я на него не смотрел. Я опустился на корточки и помог Йонни поднять голову.

– Йонни? Йонни, все готово?

– Кэсс…

– Йонни, сработало. Там, у ворот, сработало. Дренгофф передал им письма, они в городе. Берсерки и Проклятье, они оба здесь, они помогут. Они уже идут. Нам надо вырубить остальной свет. Ты установил прерыватели тока?

– Кэсс, я пытался, Кавдор… – его слова перешли в стон. Я хотел дать ему полежать, отдохнуть, сделать все, что угодно, только не заставлять его говорить, но времени у нас не было.

– Йонни, сконцентрируйся. Пожалуйста. Выключатели?

– Кавдоры, прямо в городе. Одна линия за другой, охрана, большие места… – я испугался, что он бредит, но он пытался объяснить. – Люди там далеко, поймали меня… по дороге сюда… не добрался до комнаты… он был на посту… осторожно, Кэсс… Хетч!

Когда он произнес это имя, я нырнул в сторону и схватил с перевязи двухцветник. Я увидел огонек запала, парящий, как светляк, в дверях коммутаторной, и понял, что он ждал – ждал меня. И теперь я был в его руках.

Я бросился плашмя на землю, и поток белого огня прошел у меня над головой. Я почувствовал, как обугливается спинная сторона моей куртки и рубахи. Моя ответная очередь прошла слишком низко, и ее результатом стали только брызги искр и смешок Хетча. Я попал в его металлическую ногу.

Мне конец. Стоит ему вильнуть рукой, как весь туннель заполнится все выжигающим белым пламенем. Нет смысла даже пытаться откатиться в сторону. Можно только постараться забрать его с собой. Я выпалил еще одну очередь, подлиннее, и Хетч взревел от боли: не иначе как удалось зацепить его в бедро. Но он не упал. Упал только огонек запала. Теперь он оказался прямо напротив меня, и мой слух заполнило шипение раскаленного потока горючего.

Но это был не поток горючего.

От дверей послышался громкий кашель, и я увидел, что Хетч согнулся в три погибели. Слабо полыхнуло пламя и растеклось по полу туннеля у его ног. Хетч оперся на раненую ногу под неправильным углом, потерял равновесие и упал на колени.

Я мельком уловил резкий, дерущий горло запах и чуть не расхохотался во весь голос. Видимо, один выстрел срикошетил и сбил с потолка удушающую гранату, самую первую и простую ловушку на пути к коммутаторной норе.

Раздался скрежещущий визг металлической ноги: Хетч начал подниматься. Не знаю, как так быстро мне удалось встать на ноги, но я уже бежал, бежал на него сломя голову и бешено стрелял во все стороны, не попадая даже рядом с ним. Я увидел крошечный огонек запала, заорал так, будто уже горел, и врезался в Хетча, повалился на вздутый ствол огнемета, вдавил его дуло в грязный пол, и запал потух в пыли.

Хетч зарычал, неловко поднялся на колени, потом со всей силы взмахнул огнеметом, так что мне в голову прилетело стволом, и я растянулся на полу. В черепе гудело, руки и ноги вдруг стали очень тяжелыми и далекими. Раздался металлический лязг, и его железная нога тяжело опустилась мне на грудь, отчего все мое тело содрогнулось и напряглось.

Глядя на него снизу вверх, я увидел маску, которую он пытался мне всучить. Она свисала с его шеи, так что лицо прижималось к его груди.

– Ты так и не искупил свои грехи, – сказал он, как будто мне было не наплевать. – Всего огня и всех лезвий в улье не хватит, чтобы тебя очистить.

Он пнул меня. Я откатился, что помогло ослабить удар, но все равно не смог сдержать крика. Хетч покачивался, и его живая нога влажно блестела от крови.

– Ты поступил хуже, чем любой, кто когда-либо поднимал против нас оружие. Ты солгал мне. Ты обещал стать последователем, а потом выбросил маску.

Он шагнул вперед, чтобы пнуть меня еще раз, и я пополз назад к…

...к двери в коммутаторную нору. Я пробрался мимо него.

Хетч выбросил вперед металлическую стопу. Я перекатился набок и встретил его ногу собственной, так что стальная труба-лодыжка врезалась в подошву моего сапога. Волна удара отозвалась по всему телу, дойдя до макушки. Потом я схватил рукоять лазпистолета и выстрелил сквозь дно кобуры. Луч вскользь обжег мне ногу и врезался в середину живота Хетча, отчего он согнулся пополам.

Быстро перебирая всеми четырьмя конечностями, я пролез в дверь, ободрал плечо о битый скалобетон стены и упал лицом вниз за миг до того, как сработала бы вторая ловушка – луч-растяжка, запускающий пневмопоршни с шипами. Я лежал, глядя на выемки перед собой, на протяжении десятка глубоких вдохов, а потом у меня снова включилась думалка, и я зашарил по стене в поисках спрятанного выключателя. Еще через четыре вдоха я перелез через ловушку, вскарабкался на ноги, цепляясь за стену, и поковылял дальше.

Для третьей ловушки – электризованного пола – не было каких-либо мер безопасности. Просто помнишь, что надо пнуть кусок покрытия, который выглядит накрепко приделанным к полу, чтобы закрыть это место, и проходишь по нему. Я пнул и чуть не свалился на убойный участок, потеряв равновесие. Слышно было, как Хетч стонет снаружи. Не следовало оставлять Йонни снаружи, но времени не было. Две пары банд могли сойтись лицом к лицу в любую минуту. Я должен сделать свою работу.

Неровным шагом я перешел через покрытие и нырнул в собственно коммутаторную.

Я помнил, как Йонни все это при мне устанавливал. Я обсуждал это с ним, с беднягой Йонни. Хотелось бы сказать ему, как мне жаль, что так вышло, но я не питал иллюзий. Живым его уже не найти. Не хотелось уходить от него, но так было нужно. Я потряс головой и заставил себя сконцентрироваться. Мне известно, как устроена коммутаторная нора. И я знаю, что делать.

Навалилась серая усталость. Берсерки – самая крепкая банда в районе, все это знают. Проклятье им не уступает. Наверняка теперь, когда они уже в городе, они могут обойтись…

Нет. У меня есть работа. С самого начала всей этой дряни я себе твердил, что просто выполняю свою работу. Я шагнул вперед, а потом метнулся вбок и упал, когда снаряд разбил в куски полку рядом со мной.

– Нет покаяния!

Голос Хетча. Да чтоб его, хельмаврова задница, что еще нужно, чтобы убить этот мешок отходов? Я растянулся на полу во весь рост и выдернул лазпистолет из кобуры.

– Нет искупления! Нет для тебя очищения! Узри, как моя душа воспарит над твоей, когда мы отправимся туда, Кэсс! Не быть тебе чистым! Так и сдохнешь в грязи!

Еще один выстрел пробил стойку для кабелей, там, где находилась бы моя голова, если бы я сидел. Сплошные снаряды, судя по звуку, выпущенные из обреза. Я опер ствол пистолета на стойку и выпустил два, три, четыре быстрых шипящих луча, а потом снова бросился на пол, как раз перед тем, как следующий снаряд разнес ряды кабелей и переключателей. Я пополз, как миллиазавр, изгибаясь всем телом и проталкивая себя по полу, чтобы обогнуть конец пластиковой рамы, полной электрометров. Переключатели, что мне нужны, находятся на уровне головы. Если я хочу все сделать, как надо, то надо встать и...

Пуля оцарапала мне плечо и врезалась в электрометры. Вокруг зазвенели фрагменты стекла и разбитых циферблатов. Впереди виднелись три больших рычага-переключателя. Йонни пометил их желтой лентой. Он натер ее грязью, чтобы она казалась старой и не такой подозрительной. Хороший мужик был Йонни. Повезло мне его знать. Я пополз вперед, и еще одна пуля пролетела пониже, расщепив кабель в пальце над моей головой. Вниз посыпался дождь крупных белых искр.

Я поднялся на колени и потянулся к первому рычагу. Хетч взвыл в дверях и выстрелил, пробив панель переключателей. Меня осыпало обломками пластика, и я выстрелил в ответ. На меня вновь наползало отчаяние. Я не понимал, как он еще не умер. И переключатели, переключатели сломаны…

Брат Хетч пошел на меня через лабиринт шипящей и дымящейся техники. Медленно, болезненно, прямо как я. Обрез с лязгом упал на пол.

Он завис надо мной, затмевая свет. Отвел назад металлическую ногу, чтобы одним ударом проломить мне череп.

– Я горю в чистом свете и святой боли, а ты тонешь в...

Его нога описала дугу, чтобы расплющить мою голову о ближайшую стойку. На чистом слепом рефлексе я отдернулся и ударился щекой о шершавый пол. Острые металлические пальцы Хетча оцарапали мне лицо. Он шатался, не мог удержать равновесие, другая нога была ранена – и вместо того, чтобы пнуть меня, он угодил стопой в разбитое гнездо электропроводов.

Прямо над моей головой, опалив волосы, вспыхнули искры и дуговые разряды, и я, вскрикнув, спешно отполз в сторону. Хетч корчился и дергался, в его теле плясало электричество. Его руки беспорядочно мотались в воздухе, волосы горели. Кожа начала трескаться, и пальцы задели разбитый переключатель.

Это сработало лишь на мгновение, но сработало. Поток электричества ударил по прерывателям тока, которые мы взяли со склада, которые Йонни тщательно встроил в коммутаторную, а я – в большие дуговые фонари. Потом мы провели ток в обход прерывателей, так, чтобы в нужный момент, когда будем готовы, перекинуть всю осветительную сеть Перехламка на эти аккуратно расставленные слабые места.

Раздался хлопок, который как будто отдался во всем моем теле, потом еще один, и пошла цепная реакция: серия хлопков пронеслась по всей коммутаторной и вырвалась наружу через стену. Во всем Перехламке погас свет. Стальноголовые и Разжигатели оказались во тьме, и на них набросились Проклятье и Берсерки. И это сделал я.

За Перехламок. За Йонни. За Себьо, и Бакни, и Нардо, и Венца, и Мутноглаза, и Тэмм. За память о Сафине, стоящей у ворот и смотрящей, как я ухожу прочь, и Бизера Эннинга, зовущего меня, где бы он теперь ни был. И за Танни. Но как ни крути, в первую очередь я сделал это за Синдена Кэсса.

Я лежал, растянувшись во весь рост, в кромешной тьме коммутаторной норы, и смеялся, пока мне не показалось, что бока вот-вот треснут. Я смеялся, и слезы стекали по моим щекам, собираясь лужей на грязном полу.

ЭПИЛОГ

“ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ”.

Слова были написаны яркой зеленой краской на высоте трех футов, на шлаковом выступе у дороги к Чащобе. Свет был достаточно ярким, чтобы отражаться от краски, но она уже не так бросалась в глаза, как раньше. Понадобилось больше месяца, чтобы она начала блекнуть, но в подулье все рано или поздно разлагается.

Нардо все еще ходил с палкой, и два аптекаря, которым он доверял, не могли обещать, что он когда-нибудь сможет обходиться без повязки на глазу. Он все-таки видел левым глазом, но тот слезился, быстро уставал и стал слишком чувствительным к пыли и хим-туману. Так что повязка оставалась.

Мы подобрали свои свертки с инструментами, и я повесил на шест свой фонарь. Он был новый: бледный, слегка голубоватый, незнакомого мне сферического дизайна. Вскоре после того, как открылся лебедочный порт, явился торговец с целым ящиком таких на продажу. Я прицепил его на фонарный шест ниже наконечника, как у багра. Я решил, что этот наконечник мне нравится.

Мы с Нардо осматривали результаты своего труда. В Перехламке еще много чего предстояло починить, а могли это сделать только мы двое. В прошлую светофазу мы, наконец, устроили поминки по Тэмм, Венцу, Мутноглазу и Йонни. Но скоро появятся еще фонарщики. Так сказали новые отцы города – Грааль и Кость-на-кость из Берсерков, посланница Сафины по имени Фолта и их приспешники. Нам обещали, что мы сможем отобрать и натренировать их сами. Но пока что в Перехламке было очень тяжело работать, даже после того, как мы починили перегоревшие переключатели в коммутаторной и снова подвели ток к крупнейшим источникам освещения. Трущобы оставались безумно опасны в темноте, а падалюги и крысиные стаи подбирались к стенам ближе, чем когда-либо за последние годы.

В самом городе все еще не прекратились поминки и плач по людям, которых забрала Сушь. Я пощупал водяную фляжку в своей сумке. В эти дни такая привычка распространилась среди всех жителей Перехламка, и вода, которую Сафина привозила из Сияющих Обвалов, по-прежнему расходилась по первоклассной цене. Берсерки и Проклятье уже три светофазы спорили о новом режиме выдачи пайков. Больше всего о том, как поделить прибыль и какова будет наценка Сафины. Беженцы, которые снова начали стекаться в город и думали, что фраза “вода для всех, не только для богатых” теперь стала обещанием, а не угрозой, встречались с неприятными сюрпризами.

Обе банды, одержавшие верх, сделали все, чтобы каждый в Перехламке понял, кто победил. Над Греймплацем, как праздничные флажки, были развешаны трофейные маски и скальпы. Неважно, насколько яростно спорили между собой новые отцы города, они помнили, что произошло с Фольком и Грюэттом, и тщательно старались сделать так, чтобы дело не доходило до драки. Названия “Стальноголовые” и “Разжигатели” теперь ничего не значили, потому что последних выживших членов обеих банд изгнали в скверноземье толпы перехламщиков, преследующие их по пятам. Слухи гласили, что Фольк все еще жив где-то за Глубокой Камерой, ну или будет жив, пока до него не доберется какой-нибудь охотник за головами. Букмекеры в игорных притонах Циклоповой площади прочили ему еще три светофазы, не больше.

Стоуп не пережил свержения Разжигателей. Почему-то меня это не удивляло. Хармос все еще был где-то здесь, но я не знал, сколько бы он протянул, покинув бункер. Гильдеец Тай поменял сторону с легкостью, говорящей об опыте. Последний раз, когда я о нем слышал, он договаривался с Проклятьем о праве пошлины на проход к лебедочному порту и нанимал караван, чтобы привезти добычу из разбитых поселений Зеркал-Укуса. Это меня тоже не удивляло.

Но фонари загорелись снова. Возродилась торговля, заработали лебедки. Поговаривали, что разведчики Берсерков ищут в нижнем улье старый завод, с помощью которого можно восстановить Писцовую впадину. Мы даже отыскали кое-какие новые кабели и подсоединились к ним, чтобы питать Перехламок электричеством. Все должно было пойти на поправку.

Даже кровоподтек на моем лице и синяки, оставленные ногами Хетча, по-своему радовали. Теперь я мог смотреть в глаза Перехламку. Я мог смотреть в глаза себе. Может быть, когда-нибудь я даже смогу упокоить призрак Танни. Сколько бы мне не понадобилось времени, чтобы сделать правильную вещь, в конце концов, я все-таки не ушел прочь.

– Пошли, – сказал я Нардо. – Давай выпьем.

А в это время где-то посреди Города-улья снова замигали огни в счетном доме Влица Таки.

Глоссарий

Имена и прозвища

Sinden Kass – Синден Кэсс

Nardo – Нардо

Thamm – Тэмм

Mudeye – Мутноглаз

Yonni – Йонни

Big Man – Бугор

Yellow Jancy – Желтая Дженси

Gartch – Гарч

Bull Gorg – Бык Горг

Drengoff the poacher – Дренгофф-браконьер

the Motherlode - Матерь-жила

Silk – Шелк

Oordell - Урделл

Runs-Touching-Shadows - Бегущий-Касаясь-Теней

Ice-In-Her-Hand - Лед-В-Ее-Руке

Банды и собирательные названия

Junktioners – перехламщики

Steelheads – Стальноголовые

Firebrands – Разжигатели

Snaptooths – Зубоклацы

Curse – Проклятье

Berserkers – Берсерки

Термины

Dry Season – Сушь

lightson – светофаза

lightsout – темнофаза

limpet-meltas – мельты-липучки

Ko’iron Six-Card – «шесть карт Ко'ирона»

Peelgut – Кишкодер

kootchie-girls – проститутки

scrapebeetle – скребжук

holesteaders – норные жители

Underhive scummers – пираты подулья

slag-miner – шлакодобытчик

the two-tone – двухцветник

scratchgrub – чеши-червь

shamble – шаркун

lashworm – кнуточервь

pudge-moths – толстомоль

stingwater – жгучевода

proudweed – гордая трава

wormglow scope - прибор-"светляк"

Географические названия

Junktion – Перехламок

Shining Falls – Сияющие Обвалы

Walking Man – Идущий Человек

Mirror-Bitten – Зеркал-Укус

Dead Walk – Мертвый Проход

Ghoul Bend – Упырья Излучина

Scrubtangle – Чащоба

Dying Gorge – Гиблое Ущелье

Wilhelm’s Crossing – Переход Вильгельма

Coma Gulch – Лощина Комы

Twodog – Двапса

the Well – Колодец

Dust Falls – Пылепады

the Sump – Отстойник

Quackstown – Шарлатаун

Penman’s Deep – Писцовая впадина

Fog Flats – Туманные равнины

badlands – скверноземье

Glory Hole – Дырища

Blackenred – Чернокрас

Baiters' Dock – Причал Ловцов

Quicklime Road – Известковая дорога

Highshack Causeway – Высокодомная гать

Column Forest – Колонный Лес

Highdome – Высокий купол

Grindholes – Жерновые Норы

Highborn road – дорога Высокородных

Cash Bridge – Денежный мост

Gunnery – Оружейная

Chamberpit – Глубокая Камера

Brotherhoods’ Alley – аллея Братств

Dredge Canal – Черпальный канал

Lost Hope – Потерянная Надежда

Phostwood – Фостский лес

Long-Gone Circle – Пропащий Круг

Dripdown - Каплепад

Hanson's Hole - Дыра Хэнсона

Shyaway - Уклон

Mash Pit - Сусловая Яма

Fume Pass - Дымный Перевал

Skinned Knee - Ободранное Колено

Abednego - Абеднего