Касркин / Kasrkin (роман)

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Касркин / Kasrkin (роман)
Автор	Эдоардо Альберт / Edoardo Albert
Переводчик	Летающий Свин (перевод), SadLittleBat (литературный редактор), Нафисет Тхаркахова (корректор), Татьяна Суслова (корректор), Urbasian (технический редактор)
Издательство	Black Library
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Вот уже более ста веков Император неподвижно восседает на Золотом Троне Земли. Он — Повелитель Человечества. Благодаря мощи его несметных армий миллион миров противостоит тьме. Однако сам он — гниющий полутруп, разлагающийся властелин Империума. Жизнь в нём продлевают чудеса из Тёмной эры технологий, и каждый день ему в жертву приносят по тысяче душ.

Быть человеком в такие времена — значит быть одним из бесчисленных миллиардов. Жить при самом жестоком и кровавом режиме, какой только можно вообразить, посреди вечных битв и кровопролития. Слышать, как крики боли и стенания заглушаются алчным смехом тёмных божеств.

Это беспросветная и ужасная эпоха, где вы найдёте мало утешения или надежды. Забудьте о силе технологий и науке. Забудьте о предсказанном прогрессе и развитии. Забудьте о человечности и сострадании. Нет мира среди звёзд, ибо во мраке далёкого будущего есть только война.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖЁЛТАЯ БЕСКРАЙНОСТЬ

Глава первая

— Экая большая.

— Больше, чем ты думаешь.

— По-твоему, там горячо?

— Достаточно горячо, чтобы поджарить гроксовый стейк на капоте «Лемана Русса».

— Тогда почему бы не послать туда их эскадрон?

— Слыхал, так и хотели, но те не проехали и мили, прежде чем начали тонуть. — Сержант Шаан Малик поправил шлем. Вместо того чтобы носить его на голове, он на нём сидел. Его собеседник — рядовой Торгут Гунсур, — щурясь от резкого света, выглядывал из относительной прохлады столь редкой для этих мест тени под короткими крыльями «Валькирии».

— Кругом всё жёлтое.

Сержант Малик хохотнул:

— А это Великое Песчаное Море. Вот тебе и подсказка.

Рядовой Гунсур отстегнул ребризер и сплюнул; мокрота вылетела из драгоценной тени и плюхнулась на песок. Затем зашипела.

Малик покачал головой.

— Придержи слюну — она тебе понадобится.

— Я не начинаю операцию, не сплюнув перед этим на землю, по которой буду идти.

Малик взглянул на Гунсура:

— Почему это?

— Потому, что это не Кадия, а моего уважения достойна лишь она.

Малик отвернулся, вглядываясь в висящую над пустыней знойную дымку.

Гунсур кинул взгляд на сержанта.

— Неглупо, да?

Однако Малик не стал оглядываться, а вместо этого потянулся к небольшому пластальному фиалу, висевшему у него на шее. Кадиец так часто тёр его между большим и указательным пальцами, что металл буквально сиял на солнце. Бойцы сидели в образованной выбросами двигателей песчаной чаше под крылом «Валькирии», одной из трёх, что доставили сюда отряд касркинов.

Малик указал перед собой:

— Не всё здесь жёлтое. Вон там коричневое, а вдали видна белая полоса.

— Вдали — это там, где марево скрывает горизонт?

Сержант рассмеялся, а затем зашёлся кашлем.

— Трон. Не стоило этого делать. Здесь даже воздух раскалённый.

— Да вся эта чёртова планета раскалённая.

Малик обернулся и уставился на Гунсура:

— Хочешь сказать, что не хочешь тут находиться, рядовой? Это уже измена.

Гунсур покачал головой, внезапно растеряв всю уверенность.

— Вы что, играетесь со мной, сержант Малик?

Прежде чем Шаан успел ответить, раздался ещё один голос:

— Да, вы что, играетесь с ним, сержант Малик?

Двое кадийцев поднялись на ноги, захрустев песком.

Сержант посмотрел на стоящего перед ними незнакомца. По одежде того было невозможно определить его звание. Он был даже без ботинок. Впрочем, всё остальное ясно указывало на то, что с ними разговаривает офицер. Малик решил не рисковать.

— Да, я игрался с ним. Сэр.

Незнакомец кивнул.

— Хорошо. Скорее, я даже надеялся на это. Значит, тебе хватит духу вести отряд.

Малик моргнул.

— Сэр?

— Собирай отделение.

Сержант непонимающе уставился на незнакомца:

— Кто вы такой? Сэр.

— Барат Обейсекера. — Он, щурясь, посмотрел на Малика. — Капитан Барат Обейсекера. За содеянные грехи вас отдали в моё распоряжение. Теперь собирай бойцов.

— Да, сэр. — Получив прямой приказ, Малик сложил аквилу и развернулся, чтобы исполнить его без промедления. — Стройся! — взревел он отработанным сержантским голосом, который прокатился над голой безжизненной пустыней.

Впрочем, тот же голос заставил капитана Обейсекеру опустить руку на плечо Малику и шепнуть так, чтобы слышно было одному сержанту:

— Используй вокс. Это тайная операция. Старайся вести себя потише, сержант Малик.

— Да… — Шаан резко закрыл рот, чтобы не рявкнуть вторую часть ответа. — Сэр, — вполголоса добавил он.

— Молодец, — сказал Обейсекера. — Собери отделение в тени — скоро солнца нам будет предостаточно. Сначала к вам обратится полковник Аруна, а потом я сообщу детали.

Капитан отвернулся и, едва слышимо ступая по песку, скрылся в более тёмных и прохладных тенях внутри «Валькирии».

Сержант Малик подобрал шлем и связался с отделением по вокс-каналу, послав предупреждение семи остальным бойцам отряда. Взглянув на встроенный в каску ауспик, он убедился, что те получили сигнал: их метки-руны начали двигаться к обозначенной точке, направляясь от наблюдательных позиций, которые велел им занять Малик после приземления «Валькирии».

Гунсур подался к Малику.

— Единственный капитан, которого я видел в таком виде, был раздет и разделан изменниками из Скопления Висельников. Уверен, что он всамделишный?

— Ты разве не заметил?

— Заметил что?

— Когда он вернулся в самолёт. У него на шее орёл, так что он точно из кинов. Да и, кажется, я о нём слыхал.

— Да? И где?

— Отступление с Сандо. Он послал свой отряд кинов сдерживать нидов, пока сам загонял мирняк в присланные самолёты.

Гунсур посмотрел на сержанта.

— Да? И что?

— Из них не выбрался никто, а он — да.

Рядовой кивнул:

— Ясно, один из тех офицеров.

Малик покачал головой.

— Не знаю, не знаю. Но с этой кралей я не расстанусь. — Сержант подобрал одно из адских ружей, прислонённых к щёлкающему от жара пластальному корпусу «Валькирии», и провёл рукой по начищенному от частых прикосновений прикладу из палудрева цвета засахарившегося мёда. — Эта красотка всадит луч в глаз любому ксеносу в радиусе мили.

Гунсур указал на пустыню:

— Думаешь, мы встретим там синяков, серж? Не похоже это на место, которое бы их заинтересовало.

— Они — ксеномразь, — отозвался Малик. — Кто знает, что им интересно. Кроме того, судя по услышанному, на планете много всего, что может привлечь внимание синяков.

— Ага, песок, — хмыкнул рядовой. — Песок и ещё раз песок.

Малик хлопнул другого кадийца по плечу.

— Кое-что под этим песком стоит больше целых субсекторов. Наверное, поэтому нас и прислали на… — Сержант замолчал и указал из тени под крылом на бескрайний сухой мир, что их окружал.

— Он зовётся Дашт-и-Кевар.

Сержант Малик и рядовой Гунсур обернулись и вновь увидели капитана Обейсекеру, теперь уже в серо-коричневой униформе касркинов, стоящего на заднем трапе «Валькирии» и — подумать только! — сжимающего в руке фуражку.

— Полковник Аруна сообщит вам вашу задачу и стратегическую цель. Я ознакомлю вас с тактической обстановкой. — Капитан указал на следующий самолёт, резко выделявшийся на фоне солнца. — Вы ведь не хотите заставлять полковника ждать?

— Никак нет, сэр, — произнёс Малик и, взглянув на ауспик, увидел, что остальные члены отряда уже подходят к отметке.

Троица вышла из тени, и жара тут же навалилась на них свинцовым грузом, прижимая головы к земле.

Капитан Обейсекера натянул фуражку.

— Хоть раз в жизни пригодилась. — Он посмотрел на Малика с Гунсуром. — Советую вам сменить шлемы на фуражку с шарфом.

Малик покачал головой, указав на вмятины и царапины, щедро покрывавшие поверхность головного убора:

— Без него меня бы тут не было. Кроме того, нам может пригодиться ребризер.

— Пригодиться нам может многое, но от этого не будет никакого проку, если мы не попадём туда, куда требуется. — Обейсекера взглянул на сержанта. — Ты из каср Васана. Слышал, там лучшие тыловики на всей Кадии. Ты привык иметь в руках правильное оружие, когда оно тебе нужно. Я вот вырос в каср Геше, и нам очень везло, если у нас была в лазвинтовке батарея, что уж говорить о запасной. На этом задании мы будем сами по себе. Мы понесём с собой всё необходимое; когда оно закончится, то будем пользоваться тем, что осталось, а когда кончится и оно, будем обходиться голыми руками. Я ожидаю, что каждый из вас сможет приспособиться. Если нет, я найду кого-то, кто сможет. Усекли?

Малик уставился на офицера, встретившись с его нарочито мягким, но при этом непоколебимым взглядом:

— Я не провалил ни одного задания.

— Вот почему я запросил тебя, сержант. Судя по личному делу, ты из тех, кто пользуется мозгами и смекалкой. Я прав?

Шаан замер, не сводя глаз с Обейсекеры, а затем его губы медленно растянулись в улыбке.

— Так точно, сэр, вы правы. — Он указал на Гунсура. — Хотя насчёт него я не уверен.

— Это ничего, сержант. Зачем нам думающие рядовые, верно?

С этими словами капитан зашагал по раскалённому песку, оставляя в нём небольшие провалы, а за ним следом двинулись Малик с Гунсуром, направившись в сторону командирской «Валькирии». Дойдя до чаши, выдутой турбовентиляторами самолёта при посадке, они пересекли её край и начали спускаться к машине, застывшей в самом центре широкого кратера. Песок уходил у них из-под ног, стекая подобно воде, так что им пришлось едва ли не скользить по склону вниз. Главная «Валькирия» стояла в пятидесяти ярдах от них; нижняя часть её фюзеляжа скрывалась в глубине песчаной чаши. С разных сторон к ней сходились другие люди: одни — от третьего корабля, служившего последним углом треугольника, в котором сели самолёты, а остальные — со сторожевых позиций, на которые их определил Малик.

Сами «Валькирии» при этом не оставались бесшумными. Лопасти их турбовентиляторов медленно вращались, прогоняя по каналам воздух ради успокоения машинных духов, на чьих пластальных зубах скрипел песок. Пилоты в чёрных очках сидели наготове у себя в кабинах, а установленные на самолётах тяжёлые болтеры непрерывно двигались из стороны в сторону, выискивая невидимых врагов. Впрочем, дрожавшее вокруг них марево серьёзно снижало видимость: всё за пределами полумили исчезало среди вздымающихся столпов нагретого воздуха, неспешно закручивающегося под безжалостным палящим солнцем.

Они приземлились на странно плоской равнине без намёка на тень, несмотря на то что та простиралась на восток безликими барханами, постепенно переходя в Великое Песчаное Море. К западу же от них тянулись солончаки, из которых тут и там вырастали небольшие скальные выступы да базальтовые колонны.

— Никаких теней, — произнёс Малик и указал себе под ноги. — Куда она делась?

Обейсекера хохотнул, но из-за сухого жара резко осёкся. Он указал прямо вверх:

— Вон туда.

Сержант, прищурившись, посмотрел на небо, выгибая шею всё дальше и дальше, пока в очках не включилась антибликовая защита, но не увидел ничего, кроме висящего над Дашт-и-Кеваром белого солнца, как раз стоявшего в зените.

Малик перевёл взгляд обратно на капитана:

— Не понял.

Офицер поморщился.

— Не волнуйся. Это ненадолго. — Затем он, прищурившись, посмотрел на небо сам. — К счастью. — Он снова взглянул на Малика. — Без теней невозможно определять дистанцию. Кстати, о дистанции. Не будем заставлять полковника ждать.

Сержант-касркин заметил, как на коже Обейсекеры выступил пот, лишь чтобы секунду спустя испариться.

— Здесь жарче, чем на Прозане, — заметил он.

Капитан огляделся на сержанта.

— Климатические условия что тут, что там одинаковые. Но есть кое-что ещё… — Он затих, переведя взгляд обратно на заливаемое солнцем Великое Песчаное Море. — Будем надеяться, что мы с ними не встретимся.

Приблизившись к командирскому самолёту, Малик увидел, что остальной отряд уже располагался в тени под крыльями: одни пригибались, другие сидели на касках, не выпуская из рук драгоценное оружие — разогретые лазвинтовки, которые они называли «адскими» ружьями. Последние бойцы, охранявшие периметр, как раз подходили, непринуждённо держа оружие перед собой на согнутых руках. Малик сверился с ауспиком: все на месте.

За миг до того, как отвести взгляд от дисплея, он заметил на нём сигнал движения и, подняв глаза, увидел, как из «Валькирии» выходит мужчина в униформе высокопоставленного офицера.

Аруна. Полковник, слава о котором летела по всему сектору. Он руководил обороной Крак дес Шавеля против мятежных культистов Хаоса, впавших в безумие под влиянием огромной пурпурной ссадины, что расколола ночное небо. Он спланировал и провёл атаку на орочью банду под началом Грашбаша Хваталы, успевшую опустошить три звёздные системы. А ещё среди гвардейцев ходили слухи, что именно полковник Аруна стоял за необычно продуманными попытками отбить имперские миры субсектора, павшие жертвами льстивых речей и военной машины Империи Т’ау.

По своему опыту Малик знал, что, когда Гвардия отвоёвывала планеты Империума, попавшие в руки врага, будь то Хаос или ксеносы, после победы их требовалось непременно перезаселить новыми жителями. Аруна же сумел сохранить большинство населения на двух планетах, вырванных им из лап т’ау.

Полковник спустился по трапу и встал на песок перед касркинами. Закалённые бойцы смерили его оценивающими взглядами, после чего один за другим медленно поднялись и отдали честь. Они признали в нём одного из своих: такого же солдата, успевшего побывать в самой гуще сражения, человека, который, как и они, не раз сталкивался со смертью лицом к лицу — и ни разу не позволил страху помешать ему исполнить свой долг перед Императором.

Выдержав изучение касркинов, полковник отсалютовал им в ответ. Заметив капитана Обейсекеру, он кивнул ему, а затем повернулся обратно к безмолвно ждущим кинам.

— Мы потеряли генерала. Нам нужно найти его и доставить обратно.

Бойцы выслушали новости в молчании, однако в этом молчании таилось множество невысказанных вопросов касательно хода операции и шансов на успешное её выполнение.

— Генерал Мато Итойеза, командующий восточным сектором, возвращался в штаб, когда его «Валькирию» атаковали «Барракуды» т’ау. Пытаясь оторваться от погони, пилот генерала залетел в пылевой шторм.

После этих слов полковник умолк и обвёл собравшихся касркинов взглядом. Те ничего не ответили, но по тому, как напряглись их мышцы, Малик понял, что все они догадались, к чему это привело: по прибытии на Дашт-и-Кевар каждому участнику боевых действий, будь то простой солдат, касркин или флотский, втолковывалось ни при каких обстоятельствах не попадать в местные пылевые бури. Они отличались такой силой, что могли в считаные минуты ободрать незащищённого человека до костей. У самолётов вроде «Валькирий» засорялись двигатели, а машинные духи забивались неимоверным количеством песка, и даже обычно неукротимые «Леманы Руссы» вставали столбом, когда разрушительные крупицы попадали в их внутренние механизмы и системы.

— Судя по передаче, самолёт генерала совершил успешную посадку, но его местонахождение известно нам лишь приблизительно. Больше никаких сообщений не поступало, как бы мы ни пытались связаться с Итойезой. Он заведует восточным сектором, поэтому не нужно говорить, насколько важно не дать генералу попасть в плен к ксеносам. — Полковник замолчал и посмотрел на безмолвствующих неподвижных касркинов. — В этом заключается ваша задача. Вопросы?

Малик взглянул на окружавших его бойцов. Любой из них мог бы задать множество вопросов, но они были кинами: теми, кто выполнял задачи, непосильные для других. Он не думал, что кто-то отзовётся.

Но затем раздался голос:

— Я вот чего не понимаю. Почему пилот генерала вообще залетел в пылевую бурю? Это ведь идёт вразрез с прямыми приказами лорда-милитанта.

Тот, кто задал вопрос, выступил из глубоких теней грузового отсека на более светлый участок под крыльями «Валькирии». Он был совсем ещё молод и не успел даже избавиться от юношеской худощавости, хотя эта худоба, несмотря на зной, скрывалась под длинным пальто комиссара из Официо Префектус.

Полковник Аруна повернулся к молодому человеку и покачал головой:

— После спасения мы обязательно зададим ему этот вопрос, если только он будет в состоянии говорить. Уверен, ваш отец захочет узнать ответ не меньше вашего.

— Не сомневаюсь. Лорд-милитант Рошант… обеспокоен исчезновением одного из своих ключевых генералов.

— Как и все мы, комиссар Рошант, — заявил Аруна.

Услышав его имя, бойцы едва заметно напряглись. Комиссар Рошант не подал виду, что заметил это, однако от Малика не укрылась аура достоинства, витавшая вокруг одного из членов элиты Империума, столь же невидимая и непроницаемая, как преломляющее поле. Сержант-касркин прищурился. Рошант двигался с едва уловимыми запинками, намекавшими на то, что он и впрямь мог быть защищён таким полем.

— Вот почему мой отец, лорд-милитант, приказал мне сопровождать ваших людей на задании. — Договорив, молодой комиссар замолчал. Касркины, успевшие прекрасно изучить представителей имперской власти, догадались, что он умолк лишь для того, чтобы оценить их реакцию на такие новости. Впрочем, внешне бойцы почти ничем не выдали своих чувств: кое-кто прищурился, пару-тройку раз обменявшись быстрыми взглядами, но не более того.

Малик, в свою очередь, посмотрел на Обейсекеру, пытаясь понять, предупредили ли его, что с ними на задание отправится сынок лорда-милитанта. Лицо капитана, однако, осталось таким же неподвижным, как пустыня на следующий день после бури, когда нанесённый песок уже успел стереть с неё все следы неистовства стихии.

Комиссар, судя по всему, удовлетворённый увиденным, повернулся обратно к Аруне:

— Когда найдём генерала, в первую очередь надо удостовериться, что он не был скомпрометирован.

Если мы обнаружим его мёртвым, вопрос останется прежним. А если разыскать генерала не удастся, вопрос станет ещё более безотлагательным. Отец поручил мне найти ответы на все эти вопросы.

Полковник Аруна кивнул.

— Отлично, комиссар. Но, если только вы не получили новые приказы от лорда-милитанта, оперативное командование миссией по-прежнему остаётся за капитаном Обейсекерой. — Аруна замолчал, так, чтобы все присутствующие услышали ответ.

— Да, всё верно. — Слова прозвучали вымученно, как будто Рошант сказал их против воли. Малик, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, внутренне улыбнулся, представив, как тот, должно быть, выпрашивал у отца позволения руководить операцией, но в итоге получил отказ.

Полковник кивнул:

— Благодарю, комиссар. И чтобы не осталось никакого недопонимания: вы будете приданы отряду в качестве комиссара, отвечающего за политическое руководство и духовное здравие бойцов, но подотчётного командиру операции, капитану Обейсекере. Это понятно?

Комиссар Рошант уставился на Аруну, затем посмотрел на Обейсекеру.

— Да, это понятно, — процедил он.

— Отлично, — сказал полковник. — Я рад, что мы прояснили это перед началом операции. — Аруна начал было отворачиваться, как вдруг Рошант заговорил вновь:

— Несмотря на то что оперативное руководство миссией будет осуществляться капитаном Обейсекерой, лорд-милитант Рошант попросил меня составить полный отчёт о её проведении. И, конечно, я упомяну все случаи, когда капитан Обейсекера не прислушается к моему совету — совету комиссара Империума Бога-Императора. — Рошант перевёл взгляд с Аруны на Обейсекеру. — Это тоже понятно?

Полковник посмотрел на комиссара.

— Абсолютно.

Рошант повернулся к Обейсекере.

— Капитан?

Сержант Малик уловил, как в глазах офицера, стоявшего в глубоких тенях под крылом «Валькирии», блеснул опасный огонёк.

— Я понял, комиссар Рошант, — отозвался Обейсекера. Затем его глаза расширились, и он улыбнулся. — Со своей стороны, я благодарен за то, что вы составите полный отчёт об операции, избавив меня от труда писать его самому. — Он повернулся к полковнику. — Теперь я могу начать инструктаж, сэр?

— Да, прошу.

Капитан Обейсекера помолчал и поочерёдно осмотрел каждого солдата. Его взгляд задержался на униформе Гунсура.

— Снимите медали за кампании и жетоны касра. Мне без разницы, из какого вы касра или что вы участвовали в кампании на Второй Звезде Гэтеса. Теперь вы бойцы первого отделения Сто пятьдесят пятого полка. Но и это меня не сильно волнует. — Офицер оглядел ждущих солдат. — Главное — это операция.

Он стал ждать.

Медленно, сначала по одному и по двое, а затем постепенно все остальные, бойцы сняли с себя медали, спрятав их в карманы, а также убрали с глаз долой жетоны касров.

После того как все они стали обычными, ничем не выделяющимися касркинами, Обейсекера продолжил:

— Благодарю. Уваис. Ха. Пратер. Энсор. Чаме. Кверт. Лерин.

Малик взглянул на Лерин, когда прозвучало её имя. До него доходил слух, что та знала толк в обращении с тяжёлым оружием.

— Гунсур. Малик.

Когда капитан назвал их по именам, Малик понял, что Обейсекера уже успел узнать, кто из них, кто и в какое отделение входил.

— Сэр, — произнёс он.

Обейсекера помолчал, заставив слушающих бойцов податься ближе.

— Операция станет испытанием даже для лучших из вас. Нас ждёт не просто встреча с врагом, но бой с самой планетой. — Капитан указал вперёд, обведя рукой незримые дали Дашт-и-Кевара. — Этот мир убивает. Всё в нём сулит смерть, но мы отправимся в самый опасный район Дашт-и-Кевара — Песчаное Море. Оно убивает жарой и жаждой, убивает слепотой и истощением, убивает глупцов с лёгкостью, а умных — с безразличием. Наше выживание на этом задании, а равно его успешное выполнение зависит от внимания к деталям и способности не терять концентрацию в самых сложных условиях, в которых вам только приходилось бывать.

Капитан Обейсекера шагнул вперёд. Затем посмотрел на касркинов своего отряда, собравшихся вокруг него в тени под крылом «Валькирии», и улыбнулся.

— Хочу вам кое-что показать, — сказал он.

Глава вторая

Обейсекера построил своих людей вдоль края выдутого «Валькирией» кратера. Солнце Дашт-и-Кевара вышло из зенита, и с возвращением теней мир вновь обрёл объёмность. Капитан уставился на восток, прикрыл глаза ладонью и чуть склонил голову, явно к чему-то прислушиваясь.

Да, вон там. Далёкий циклический рёв турбодвигателей.

Он оглянулся на солдат. Все они входили в ряды кинов, а потому также уловили звук. Те, что были в шлемах, получили предупреждение от встроенных ауспиков, отслеживающих приближающиеся сигналы. Бойцы стояли, непринуждённо сжимая оружие, тем не менее уже снятое с предохранителей: адские ружья — «разогретые» лазвинтовки, служившие стандартным вооружением элиты Кадии. Однажды Обейсекера видел, как адское ружьё снесло голову орку с двух миль. По мере усиления шума стволы ружей начали неспешно подниматься, хотя ни он, ни сержант Малик не отдали ни единого приказа, пока до полной готовности к бою касркинам не осталось сделать самое крошечное движение.

Капитан перевёл взгляд на комиссара. Рошант огляделся по сторонам, затем уставился в направлении звука. Из-за зноя его кожа покрылась бусинами пота, но сухой воздух испарял влагу так же быстро, как она выступала, оставляя лишь солёные потёки.

Почувствовав на себе взор, Рошант посмотрел на Обейсекеру.

— Чего мы ждём? — спросил он.

Капитан заметил, как разрумянилось лицо юноши из-за прилившей к щекам крови. Впрочем, воздух всё равно был горячее, поэтому попытка организма хоть немного охладить кожу успехом не увенчалась.

— Скоро увидите, комиссар, — пообещал ему Обейсекера.

Он прищурился, вглядываясь вдаль. Песок на востоке бурлил, клубами поднимаясь с поверхности пустыни. Перед жёлтой волной, двигаясь над самой землёй в их направлении, кадиец различил похожие на расширяющуюся литеру «М» очертания трёх приближающихся самолётов. Наблюдавшие бойцы безошибочно признали в них «Валькирии», однако чуть ниже срединной точки каждого из транспортников виднелся ещё один силуэт, поменьше.

Обейсекера вновь окинул взглядом строй и по ухмылкам, расплывшимся на лицах некоторых бойцов, понял, что кое-кто из них догадался, на что смотрит.

«Небесные когти» подлетели ближе, резко выделяясь на фоне взмётываемых туч песка. Самолёты начали замедляться, и звук турбодвигателей изменился, из ровного басового гула поднявшись до пронзительного вопля захода на посадку. Вот только «Валькирии» не стали снижаться. Сбросив скорость, они ещё немного приблизились, расшвыривая песок нисходящими потоками воздуха. Затем зажимы под всеми тремя транспортниками расцепились, и машины, которые они перевозили, пролетели оставшиеся несколько ярдов и плюхнулись на мягкую землю.

Доставив груз, «Валькирии» дали задний ход, потом поднялись в небо и устремились к солнцу, словно лошади, наконец-то избавившиеся от наездников. Клубы поднятого песка потянулись за ними к далёкому горизонту.

Обейсекера шкурой ощутил любопытство полковника и перевёл на него взгляд. Аруна вскинул бровь.

— Не моя идея, — невинно разведя руками, отозвался капитан. — Наверное, куда-то спешили.

— И впрямь, — произнёс Аруна и посмотрел вслед «Валькириям», уже успевшим стать едва различимыми точками в небе.

Сержант Малик обвёл рукой транспортные средства, которые им оставили:

— Наши машинки, капитан?

— Да, сержант. Наши машинки.

Малик ухмыльнулся:

— Три «Тавроса-Венатора».

Обейсекера указал на крайний левый вездеход:

— Спаренный мультилазер. Это будет моя командная машина, позывной «Святой огонь». Затем махнул на правый «Таврос». — Спаренная лазпушка. Позывной «Благой свет». Это твоя, сержант. Обе модифицированы, чтобы взять на борт водителя, штурмана и бортстрелка. — Затем он ткнул пальцем на центральную машину. — Переоборудованная под транспортником — водитель, штурман и до восьми человек в заднем отсеке. Позывной — «Святой Конрад».

Улыбка сержанта стала ещё шире:

— Хотел погонять на одной такой с тех самых пор, как увидел их в Сто восемьдесят первом Элизийском на Патанале. Никогда не встречал имперскую машину, которая бы так быстро передвигалась по земле.

— Они лёгкие, быстрые и тихие, — сказал Обейсекера. — Именно то, что нам надо. Пусть трое бойцов подгонят их сюда. Нужно загрузить их.

— Гунсур, Энсор, Пратер, подгоните их… — Малик замолчал.

— По одной к каждой «Валькирии», сержант, — сказал Обейсекера.

— Вы слышали капитана. — Сержант ухмыльнулся троице. — И не говорите, что я дал вам худшую работёнку.

Касркины пошли к ждущим «Венаторам», улыбаясь под завистливыми взглядами своих неназванных товарищей, которых Малик, получив отмашку от командира, отправил выгружать припасы из самолётов.

Пока солдаты таскали ящики с батареями, провизией и тяжёлые бочки с водой, Обейсекера отошёл в сторонку, чтобы получше рассмотреть «Тавросы-Венаторы».

Гунсур, Энсор и Пратер взобрались в водительские кресла, пристегнули ремни и, вполголоса помолившись машинным духам, запустили гальванические моторы. Капитан довольно кивнул, когда вместо привычной вони прометия и рёва, сопровождавших пуск большинства видов имперской техники, «Венаторы» издали лишь гул, напоминавший скорее жужжание цепного меча на холостых оборотах, чем грохот несущегося стада гроксов. Выдавливая в песке неглубокие канавки шестью огромными колёсами, машины подъехали к своим самолётам, после чего бойцы принялись грузить на них припасы, крепя бочки с водой на специальных приваренных к бортам полках, а также укладывая батареи в бронированные боксы во внутренних отсеках вездеходов.

— Они без крыш, — заметил Рошант.

Обейсекера оглянулся. Он был настолько поглощён наблюдением за ходом погрузки, водя рукой по грубой пластали в попытке лучше почувствовать машинные духи техники, что совершенно не заметил приближения комиссара. Он мысленно упрекнул себя. Не следовало так сосредотачиваться на чём-то одном, чтобы позволить застигнуть себя врасплох.

— Да, крыш нет, — отозвался Обейсекера.

Комиссар нещадно потел, хотя и стоял в тени «Валькирии». Сухой пыльный воздух Дашт-и-Кевара впитывал солёные капли с его кожи так же быстро, как те выступали.

Рошант стянул фуражку.

— В пустыне нам пригодится любая тень.

— Согласен, — произнёс офицер, после чего махнул в сторону Малика, который как раз натягивал коричневатую сетку над водительским и штурманским отсеком «Венатора». — Вот почему у нас есть это. Сетка обеспечит нас тенью и циркуляцией воздуха.

Комиссар поморщился.

— Не уверен, что хочу, чтобы вокруг меня циркулировал такой горячий воздух.

— Лучше, чтобы он двигался, а не застаивался, — сказал Обейсекера, — даже если кажется, будто сидишь в духовке.

Рошант указал на бочки с водой:

— Они снаружи. Если противник пробьёт их, то…

— То мы умрём от жажды, — закончил вместо него Обейсекера, после чего махнул на флягу самого комиссара. — У вас есть вот это, и все мы несём с собой пайки. Но в машинах нет места, чтобы перевозить бочки внутри. А так вода хотя бы сыграет роль брони. Поэтому засаду мы переживём.

— Чтобы умереть три дня спустя.

Капитан покачал головой:

— Не три. Только не здесь. Воды во фляге хватит на день. После того как она закончится, мы не протянем и суток.

Рошант кивнул. Он потянулся к поясу, снял с него флягу, поднёс её к губам и сделал несколько глотков.

— Эти разговоры о смерти от обезвоживания вызывают у меня жажду.

— Тогда вам стоит подумать о том, чтобы снять пальто и фуражку.

Рошант вперил в Обейсекеру тяжёлый взгляд.

— Если комиссар не способен справиться с собой в тяжёлых условиях, то как он может ожидать того же от своих бойцов перед лицом врага?

Командир покачал головой.

— По своему опыту скажу, что кины уважают офицеров за то, что они делают, а не за то, во что они одеты.

— Я комиссар. Мне нужно не их уважение, а исполнение своего долга.

— Отлично. — Обейсекера указал на флягу Рошанта. — Лучше допейте её перед отбытием. После этого вода будет выдаваться строго по порциям.

— О, я допью, будьте спокойны. — Рошант сделал ещё один долгий глоток, после чего направился к одной из бочек, чтобы наполнить флягу.

— Вода есть в «Валькирии», — сказал ему вслед Обейсекера.

Тот лишь фыркнул и, дойдя до бочки, потянулся к кранику. Но прежде, чем он смог открыть его, Малик резко оттолкнул руку комиссара прочь.

Рошант отступил назад. Другой рукой он торопливо нащупал болт-пистолет, достал его из плечевой кобуры и направил на сержанта.

— Нападение на офицера, не говоря уже о комиссаре, тяжёлый проступок, — заявил Рошант. — Скажи, почему мне не следует исполнить приговор прямо сейчас?

— Потому что сержант Малик выполнял мои приказы, — сказал Обейсекера, шагнув вперёд и встав между комиссаром и касркином. — Он получил строгие инструкции, согласно которым никто не может брать воду из бочек без моего на то разрешения. — Капитан опустил руку на одну из бочек. — На Дашт-и-Кеваре, и тем более в Великом Песчаном Море, вода означает жизнь.

Комиссар Рошант перевёл ствол болт-пистолета, так что тот оказался нацелен чуть выше глаз Обейсекеры. Затем его палец сжал спусковой крючок.

Снаряд прошипел мимо головы Обейсекеры, достаточно близко, чтобы капитан ощутил запах горелых волос, которые тот отпустил длиннее, чем обычно предпочитали кадийцы.

Малик мгновенно вскинул адское ружьё, направив его точно в грудь комиссару.

— Попробуешь снова… — прорычал сержант, но Обейсекера быстро поднял руку.

— Нет нужды, сержант. — Он мягко положил ладонь на ствол адского ружья Малика и опустил его к земле. — Уверен, у комиссара найдётся объяснение.

Рошант улыбнулся:

— Когда я поступил на службу к Императору, то дал своему отцу, лорду-милитанту, клятву, что никогда не достану оружие, если не собираюсь его применить. Таким образом, воспользовавшись им, я исполнил свою клятву Императору — как должен поступать всякий, кто служит Ему. — Комиссар развернул болт-пистолет, дав капитану увидеть резную костяную рукоять, прежде чем убрать оружие назад в кобуру.

Обейсекера помолчал, после чего спросил:

— Амфантова кость?

Рошант кивнул.

— Да.

— Впечатляет.

— Благодарю.

Затем комиссар взглянул на «Венатор».

— Сообщите мне, когда машины будут загружены. А я пока составлю последний отчёт перед отбытием. — С этими словами Рошант обернулся и направился обратно в относительную прохладу внутри «Валькирии».

Когда он оказался вне пределов слышимости, сержант Малик повернулся к Обейсекере:

— Амфантова кость? Серьёзно?

Командир кивнул.

— Думаю, это именно она и была. На рукояти был налёт, о котором я читал, — такой золотистый блеск.

Малик втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Первый звоночек — отправляться на миссию с оружием, которое стоит больше, чем все мы, вместе взятые.

Капитан скривился:

— В Гвардии такое в порядке вещей.

Малик хмыкнул.

— Точно. Но за него можно купить десять лет роскошной жизни на Венере.

Капитан повернулся к сержанту:

— Тогда лучше не говори этого бойцам.

— Мне и не придётся, если он будет дальше им размахивать у всех на виду.

Обейсекера пристально посмотрел на Малика.

— Я хочу, чтобы комиссар вернулся живым, это понятно?

Шаан кивнул.

— Конечно. Но вы знаете, что в бою случается всякое…

— Малик.

Сержант ухмыльнулся.

— Просто шучу, сэр.

— Кроме того, ты ошибаешься, думая, что болт-пистолет — единственная здесь ценность. Дашт-и-Кевар — самый важный мир во всей звёздной системе.

Малик взмахнул рукой, обведя окружавшие их бескрайние пустые просторы:

— Вот эта исключительная часть владений Императора? Я слыхал, что под песком есть что-то ценное, но будь я проклят, если понимаю что.

Капитан Обейсекера кивнул:

— Это так. Здесь добывают аквавит.

— Живую воду? С названием не ошиблись?

— Нет, никакой ошибки нет. Это самое эффективное омолаживающее средство во всём секторе. Одна её бутылочка стоит дороже брони кустодия. Сплошное оздоровление — и без каких-либо побочек, как у прочих средств.

Малик снова махнул на пустыню:

— Но где вода? Где жизнь?

Обейсекера пожал плечами.

— Не знаю. Никто не знает, кроме пустынных племён, что ею торгуют — или торговали до того, как здесь объявились синяки. — Он мрачно улыбнулся сержанту. — Вот почему мы здесь — чтобы убедиться, что наши генералы и планетарные губернаторы выглядели на тридцать четыре, когда на самом деле им перевалило за двести сорок. — Капитан хохотнул без всякого веселья в голосе. — Мы умираем за то, чтобы они оставались красавцами.

Сержант Малик уставился на капитана:

— Трон. Вот ради этого мы отправляемся в самое пекло?

Услышав, как изменился тон сержанта, Обейсекера резко вырвался из задумчивости.

— Нет, мы делаем это не поэтому, а потому, что мы — Гвардия и делаем то, что нам приказывают, даже если это глупо и бессмысленно, как оно по большей части и есть. Мы делаем это потому, что мы — касркины и выполняем работу, непосильную для других. — Лицо капитана внезапно расплылось в улыбке, и он указал на «Венатор». — И мы делаем это потому, что сможем вволю погонять на этих тачках. Ты готов?

Малик улыбнулся капитану в ответ.

— Ещё как готов, сэр.

Глава третья

«Святой огонь» выезжал на склон, шестью толстыми колёсами посылая вниз реки песка. Колёса погрузились глубже в зыбкую поверхность, отыскали опору, и машина рванула вперёд. Следовавшие по обе стороны от неё два других «Венатора», «Благой свет» и «Святой Конрад», выбирались на дюну следом, двигаясь сквозь осыпающийся песок подобно лодкам в океане.

Обейсекера сидел на штурманском месте «Святого огня», разложив на коленях карту, и, сжимая в одной руке хроно, а в другой — стилус, отслеживал их маршрут на плотной бумаге. Когда они приблизились к гребню бархана, капитан поднял глаза и ещё раз проверил показания на приборной панели перед собой: скорость, дистанцию и курс. Он слышал, как рядовой Гунсур тихо говорит с духом «Венатора», понукая и подбадривая его, когда машина, вдруг наехав на более скользкий участок, начала уходить в занос:

— Давай, ты сможешь, давай, да, да, давай!

Колёса вгрызлись в землю, нашли сцепление, и «Венатор» пополз дальше, так что его капот оказался едва ли не на сорок градусов выше кормы.

— Да! — Гунсур хлопнул по рулю. — Давай!

— Рядовой. — Обейсекера, по-прежнему неотрывно следивший за курсом и скоростью, постучал водителя по руке. — Остановись сразу за гребнем. Я хочу осмотреться.

— Сэр. — Гунсур снова ударил по баранке. — Он вывезет нас, вот увидите.

Обейсекера посмотрел вперёд. Последний склон огромной песчаной волны вырастал перед ними, становясь всё более отвесным по мере приближения к гребню. Сейчас капитан как никогда испытывал благодарность за гальванические моторы, приводящие их вездеходы в движение. Несмотря на то, что машинный дух прилагал все усилия, пытаясь загнать «Таврос» на склон, машина оставалась тихой. Отправься он на задание на тройке «Часовых» — как вначале и предложили в ставке лорда-милитанта, — рёв их духов и скрежет механизмов с двигателями всполошили бы всех врагов в радиусе десяти миль. Дашт-и-Кевар был тихим миром, а Великое Песчаное Море — и подавно: единственным источником шума и движения, звука и ярости здесь была война.

Капитан кинул взгляд на два других «Венатора», входивших в его отряд. Те двигались по обе стороны от него, выдерживая дистанцию в пятьдесят ярдов. Слева, в «Благом свете», рядовая Чаме переключала режимы наведения на спаренной лазпушке; головная повязка, технику правильного наматывания которой он ранее продемонстрировал бойцам, болталась у неё на лице и развевалась на ветру, поднятом движением машины. В каркасном водительском кресле Обейсекера увидел сержанта Малика, рядом с которым на месте штурмана сидел рядовой Пратер.

Справа от него рядовой Ха вёл транспортный «Таврос» «Святой Конрад», в то время как Лерин исполняла роль штурмана; Рошант жался в третьем кресле позади них, а остальное отделение сидело в кормовом отсеке. Комиссар с трудом скрыл недовольство своим назначением на этот пост. И Обейсекера подозревал, что дело здесь было не столько в неудобном сиденье, сколько в воображаемой обиде на то, что он не сопровождал командующего офицера. Пока это не поставит под угрозу ход операции, Рошанта следовало всячески ублажать.

Капитан услышал, как взвыли гальванические моторы, и, переведя взгляд обратно, увидел, что склон начал переходить в последний гребень.

— Переезжай через него, затем остановись, — велел он Гунсуру.

— Сэр.

Ещё одно преимущество «Венатора», подумал командир, заключалось в бесшумности, позволявшей водителю услышать его распоряжения без необходимости общаться по воксу.

Шум вездехода резко усилился, и вокруг машины разлетелся песок, заодно попав ему в лицо. Благодаря повязке, защищавшей нос и рот, Обейсекере не пришлось отплёвываться — крупицы были такими мелкими, что могли забить ребризер, — хотя он всё равно протёр очки и смахнул остатки песка с карты. В этот момент мир вдруг опасно наклонился вперёд, а гальванические моторы пронзительно взвыли: задние колёса, лишившись сцепления, завращались в воздухе. Секунду «Венатор» балансировал на вершине бархана, а затем, стоило Гунсуру поддать газу, начал оседать и под своим весом плюхнулся на дюну. «Венатор» сполз вниз, колёса, и передние, и задние, коснулись песка, и вездеход наконец вновь твёрдо встал на поверхность.

Обейсекера перевёл дух, только сейчас осознав, что всё это время не дышал. Он посмотрел на Гунсура.

— Хорошо водишь, солдат.

Гунсур кивнул. По бусинам пота, покрывавшим кожу бойца, Обейсекера понял, что тот не был уверен, удастся ли ему удержать «Венатор» на вершине. Теперь же капитану требовалось воспользоваться позицией так быстро, как это возможно: линия горизонта была не самым подходящим местом для задержек.

Обейсекера поднялся, ухватившись за трубчатый каркас, чтобы устоять на ногах.

— Осторожней, сэр. Я могла снести вам голову.

Оглянувшись, Обейсекера увидел рядовую Кверт, смотревшую на него поверх стволов спаренного мультилазера. Она как раз наблюдала за южными подступами, и капитан вдруг понял, что, если бы Кверт повернула оружие на центр, пока он стоял, ему бы непременно размозжило голову о каркас.

Обейсекера поднял руку:

— Взял на заметку. В следующий раз предупрежу тебя, когда захочу встать.

С этими словами он отвернулся и, поднеся ладонь ко лбу, чтобы защитить глаза от яркого света, посмотрел на запад.

С вершины двухсотъярдового наноса капитан увидел тянущиеся по эргу гребни таких же дюн, идущих приблизительно с севера на юг, некоторые в высоту достигали бархана, на котором они сейчас балансировали, другие — ниже, но притом шире. Солнце лишь недавно взошло, и вдалеке ещё царили предрассветные сумерки. Он уставился на горизонт, выглядывая признаки того, что искал.

Вон там. Вздымавшийся над эргом чередой пологих бугров, словно неведомый монстр, всплывавший из пучин Великого Песчаного Моря, — Табаст. Несмотря на расстояние — около пятидесяти миль, — Обейсекера сразу понял, почему громаду ещё называли Старой Горой: время сгладило и изрезало её, оставив розовато-оранжевые пни огромных вулканов, что некогда возвышались над песками Дашт-и-Кевара.

Именно из Табаста поступил последний сигнал от «Валькирии» генерала Итойезы.

Очень хорошо, что они успели забраться на гребень так рано, чтобы разглядеть Табаст, поскольку к полудню марево, поднимавшееся над пустыней мерцающими, колеблющимися колоннами, снижало видимость до какой-то мили — и это если не принимать в расчёт бури.

Обейсекера попытался определить местоположение Табаста, чтобы проложить к нему по карте курс, но даже здесь, хотя они углубились в Великое Песчаное Море всего на каких-то пару миль, ауспик уже становился ненадёжным. Он постучал по прибору, и показания наконец перестали скакать. Впрочем, капитан отдавал себе отчёт, что ещё немного — и прибор станет совершенно бесполезным. Некая аномалия в регионе влияла на аппаратуру, вызывая неполадки в машинных духах, а также сбивая показания сканеров, а то и вовсе выводя их из строя. С какой-либо степенью надёжности тут продолжали работать разве что примитивные магнитные компасы и воксы, но даже им приходилось доверять с большой опаской.

Вот почему он захватил с собой карту, а также тщательно записывал расстояние, маршрут, скорость и направление: это было единственным, что поможет им выбраться отсюда живыми.

Пока Обейсекера снимал и проверял данные, два других «Венатора» наконец выехали на гребень дюны и остановились, понемногу погружаясь в песок, разделённые дистанцией в пятьдесят ярдов.

Капитан сел обратно и начертил на карте следующие несколько линий. Гунсур рядом с ним хранил молчание; Обейсекера подсознательно отметил тихий трещоточный звук, с которым Кверт поворачивала спаренный мультилазер, проверяя эрг впереди.

— Не знал, что бывает столько разного жёлтого.

Он произнёс эти слова совсем негромко. Если бы Обейсекера не закончил наносить схему движения, то мог бы и вовсе не обратить на них внимания, но, покончив с картой, он как раз поднял глаза, когда Гунсур заговорил. Обейсекера оглянулся на водителя. Боец смотрел перед собой, разглядывая неподвижные волны Песчаного Моря, и у него в глазах отражалось всё многоцветье пустыни. Растянутая над головами сетка скрывала Гунсура в крапчатой тени, но из-за откинутого ветрового стекла им в лица дул лёгкий утренний ветерок, достаточно прохладный, чтобы хоть как-то спасти от зноя. Ближе к полудню ветер усилится, став мощным, будто надуваемым мехами в горнило, и его прикосновение лишь усугубит давящую жару.

Командир перевёл взгляд обратно на эрг и увидел то же, что Гунсур.

— Ты прав. Я тоже не знал, что бывает столько разного жёлтого.

Гунсур встрепенулся и посмотрел на капитана.

— Я не хотел говорить этого вслух, сэр.

— Не волнуйся. — Обейсекера ухмыльнулся, хотя поверх повязки виднелись только его глаза. — Я рад, что ты указал мне на это.

Он снова посмотрел вперёд, на уходящий вниз крутой склон перед ними, а также вздымающиеся и опадающие волны песка, тянущиеся до сглаженных пиков Табаста на горизонте.

— Знаешь, иногда я думаю, что, если бы не столько всякого, постоянно пытающегося нас прикончить, Галактика могла бы быть прекрасным местом. — Обейсекера, по-прежнему вглядываясь куда-то вдаль, снова ухмыльнулся, однако уже мрачнее. — Но, похоже, нас создали только ради войны. — Он кивнул на Песчаное Море. — Так что приятно увидеть место, на котором война не оставила свой отпечаток, а, Гунсур?

Гвардеец кивнул:

— Да, сэр. — Он заколебался, затем продолжил: — Знаете, сэр, на своём веку я повидал красивостей — Предел Кефахучи, встающее над Кадукадом солнце, Двенадцать Сестёр, — и это место не хуже любого из них. — Он на секунду умолк, рассматривая пустыню со всеми её бесчисленными оттенками жёлтого под ярко-синим небосводом, после чего опустил глаза. — Вы правы, сэр. Иногда приятно увидеть что-то мирное. Но раз мы здесь, думаю, долго оно таким не останется. — Гунсур перевёл взгляд обратно на Обейсекеру. — Заводить её, сэр?

Капитан уже собирался дать разрешение, когда вдруг остановился. Он оглядел вершину гребня, затем два других расположившихся по соседству «Венатора», стоявших на твёрдой, но постепенно рассыпающейся волне, так далеко от каких-либо звуков и зрелищ войны.

Здесь царила тишина. Мир.

Он посмотрел на Песчаное Море, и на него снизошло озарение.

Это место было чистым, незапятнанным. Если здесь кто-то сгинул — враги ли, гвардейцы, — то пустыня скрыла все их следы.

В безмолвии, нарушаемом лишь щёлканьем пластали, расширяющейся под воздействием жары, Обейсекера услышал отголосок мирной Галактики. Кадия, утраченная и разрушенная. Кадия стояла вечным бастионом против Хаоса, её обитатели были воинами, оберегавшими Империум ценой собственных жизней. Он не знал ничего, кроме войны; его планета не знала ничего, кроме войны, до самой своей гибели. Но сидя тут, в тишине, на неподвижной волне посреди Песчаного Моря, Обейсекера различил тоненький голосок, тихий, как шум его крови, нашёптывавший о мире.

— Жди здесь. — Обейсекера поднял руку, расстегнул ремни, после чего выбрался из «Венатора» и ступил на песок. Дюна мягче морского ила поглотила его ноги по самые лодыжки.

Внутренний голос капитана — голос дисциплины, и долга, и ветерана-гвардейца, что его обучал, — забормотал, что это сущее безумие. Но другой голос, более тихий, но и более убедительный, сказал ему немного пройтись.

Обейсекера двинулся вперёд. Вытягивая ботинки из песка, он побрёл вдоль вершины гребня. Капитан шёл всё дальше, и потревоженный им песок начал смещаться, сходя сперва небольшими, а затем — всё большими и большими пластами по склону бархана.

И песок запел.

Поначалу звук был мягким, более напоминавшим завывание ветра среди палудревовых рощ на Кадии. Затем он стал сильнее и глубже, обретя схожесть с шумом Кадукадского моря, разбивающегося о стомильный галечный волнолом, который защищает Манхофский Предел от ярости стихии.

«Защищал», — поправил себя Обейсекера.

Но звук продолжался, углубляясь, расширяясь, принимая обертоны, что перекликались со скорбной мелодией циранопа, древней свирели каср Геша, его родины.

Пустыня пела.

Идя по гребню, Обейсекера поднял глаза. Капитан не отдавал себе отчёта — и пошёл бы в другую сторону, если бы понял раньше, — но он направлялся к «Венатору», который перевозил комиссара Рошанта. На мгновение он задумался о том, чтобы обернуться и вернуться в свою машину. Но ему хотелось слушать ещё.

Поэтому Обейсекера зачарованно шёл дальше, слушая, как пустыня поёт гулкую тренодию по Галактике.

Приближаясь к неподвижному вездеходу, он осознал, что отчасти шёл сюда из желания узнать, слышали ли они песню, как и он. Возможно, он сходил с ума. Однако по тому, как Ха и Лерин, а также Энсор и Уваис в заднем отсеке «Венатора» показывали на свои уши, он понял, что они слышат её тоже. На некоторых лицах читалась тревога, но капитан поднял руки ладонями книзу, давая понять, что всё в порядке. Песня отдавалась у него в лёгких и крови, и ему не хотелось нарушать мелодию, заговорив по вокс-каналу отделения.

— Что это, во имя Императора, за проклятый стонущий звук?

Голос, слишком отчётливый, раздался у него в ухе из микробусины на оплечье. У Обейсекеры имелось одно вокс-устройство в шлеме, и ещё одно — встроенное в панцирную броню на случай, если он снимет головной убор.

Капитан вскинул руку, но комиссар Рошант вылез из «Венатора» и начал пробиваться к нему. Вместо того чтобы двигаться бредущей походкой, не давая ботинкам увязать в песке, Рошант пытался проторить в нём дорожку — и оттого с каждым шагом лишь тонул всё глубже. Обейсекера замахал комиссару, надеясь остановить его, но тот пёр по гребню с опущенной головой, не замечая ничего вокруг. С бархана сходили всё большие и большие пласты песка. Капитан заглянул за спину юноше. Земля быстро проседала в его направлении: по меньшей мере два ярда склона срывалось вниз.

Он вот-вот попадёт под песчаную лавину.

Голосок, тонкий, предательский, шепнул ему: «Ну и пусть». Однако Обейсекера рванул вперёд, пытаясь бежать по песку, и пустыня застонала ему вслед песню, поднявшуюся до рокота, что ушёл вниз, на дальнюю сторону бархана. Не переставая бежать, капитан крикнул в бусину связи:

— Не шевелись, идиот, не двигайся!

Но Рошант разговаривал сам с собой по воксу и поэтому не услышал приказа. Часть разума капитана — та часть, в которой всегда будет сидеть офицер Имперской Гвардии Бога-Императора, — отметила, что придётся сделать выговор комиссару за ненадлежащее следование протоколу общения по воксу. Другая же часть мозга Обейсекеры, как и его тело, были заняты тем, чтобы вытащить Рошанта до того, как его сметёт рассыпающийся гребень.

Песнь песка становилась громче, глубже. По мере продвижения Обейсекера понял, что она обрела новый тон — суббасовую ноту, которая не только отдавалась у него в ушах, но и ощущалась самими костями. То был звук сердцебиения разваливающегося мира, и он уже слышал его прежде.

Лишь благодаря огромному усилию он не позволил воспоминанию захлестнуть себя, как это случалось на протяжении столь многих ночных вахт, когда заснуть ему удавалось, лишь напившись до беспамятства. Но теперь звук этот раздавался в дневной час, под ярчайшим солнцем, на палящей жаре, и он исходил из-под песка: песня пустыни.

Рошант прежде никогда не слышал подобного звука. И всё равно он замер и огляделся, внезапно осознав, что нечто происходит вокруг него.

Обейсекера звал его, одновременно крича в голос и по воксу:

— Отойди от края!

Рошант, наконец услышав его, взглянул на капитана, который теперь находился всего в паре ярдов… а потом он вдруг всё понял, и в следующую секунду его настигла волна песка.

Комиссар в отчаянии вскинул руку, но мир тут же ушёл у него из-под ног, утягивая вниз. Обейсекера ухватился за протянутую руку, сомкнув пальцы на запястье Рошанта. Погрузив ботинки в зыбкий склон, он принялся вытаскивать комиссара из-за края.

А затем песок обвалился и под самим кадийцем.

Оба покатились вниз, и песок посыпался вместе с ними и поверх них.

Некий рефлекс не дал капитану отпустить запястье Рошанта, несмотря на то что та выкручивалась, выворачивалась и натягивалась, пока комиссар скатывался и скользил по склону, увлекая его за собой.

Песок сыпался вместе с ними, и поверх них, и под ними.

Мир стал жёлтым.

Песок в лице, в глазах, в ушах, во рту. В носу.

Обейсекера, чувствуя, что тот начал перекрывать воздушные пути, попытался задержать дыхание, одновременно с этим свободной рукой потянувшись за маской ребризера. Он продолжал кубарем лететь вниз, ощущая, как в глаза и уши попадает больше песка, и, всё так же не выпуская комиссара, другой рукой натянул ребризер на рот с носом.

Падение замедлилось.

Затем они перестали катиться. Теперь они просто скользили. Однако вместе с ними сходила и поверхность склона, так что они как будто неслись на одной из волн Кадукада, которая вот-вот обрушится на берег, и бурун наверху уже был готов их перехлестнуть.

Песок, тяжёлый, сокрушающий, обездвиживающий, накрыл Обейсекеру, слоями усыпав его ноги, грудь, лицо и руку.

Мир вновь стал жёлтым, затем потемнел.

Он не мог пошевелиться. Капитана зажало на месте, как будто его засыпало не песком, а скалобетоном. Всё, что ему удалось, — это стиснуть запястье, которое он по-прежнему держал, но от Рошанта никакого ответа не последовало.

Ребризер зашипел. Воздуховоды тоже забились. Очень скоро ему нечем будет дышать.

Обейсекера, имея в запасе лишь тот кислород, что оставался в лёгких и организме, а также в ребризере, который мог отказать в любую секунду, напряг все мышцы тела, стремясь пробиться вверх, преодолевая напор песка, — вверх, к свету, к воздуху. Он потянулся вверх всеми силами, что у него были, поскольку иначе его ждала только смерть.

Ничего не сдвинулось.

Совершенно ничего.

Он здесь умрёт.

В памяти всплыло воспоминание о тренировке в Россварских горах: старый инструктор рассказывает юным белощитникам, что, если они попадут в лавину, у них будет пять минут, прежде чем закончится воздух и они задохнутся. Старик тогда улыбнулся. «Не волнуйтесь, — сказал он им, — это тихая смерть».

Обейсекера не хотел умирать. Не сейчас. Не здесь.

Но когда страх уже был готов поглотить его окончательно, капитан снова услышал песнь песка. Теперь, окружённый им со всех сторон, он ощутил его зов всеми костями и самим естеством, так что ему стало казаться, будто он и сам вливается в музыку пустыни.

Поднимающийся в нём горячий страх сменился растекающейся по членам умиротворённостью. Он по-прежнему чувствовал у себя в руке запястье Рошанта, и капитан сжал его, пытаясь передать толику тёплых дружеских чувств другому умирающему. Несмотря на то, что комиссар ему не нравился, Рошанту, невзирая на все его привилегии, суждено было закончить свои дни в той же дыре в песке, что безродному сыну касра. Война, да ещё и на передовой, — великий уравнитель.

Сдавив руку Рошанта, Обейсекера ощутил движение, мимолётное напряжение. Он тоже был ещё жив. Впрочем, это ненадолго. Кадиец уже чувствовал, как затуманиваются мысли, словно он вот-вот погрузится в сон.

Песня песка становилась более громкой, более всеобъемлющей. Теперь он ощущал, как воздух у него в лёгких и пустотах между лицом и маской резонирует от низкого вибрирующего звука, что окружал его теперь со всех сторон.

Его ждёт долгий сон — тот, после которого уже не просыпаются.

В голове Обейсекеры начали всплывать случайные воспоминания: мать, державшая его за руку, пока отец маршировал вместе с остальным 27-м полком под звуки барабанов и циранопов; сообщение о гибели отца, вспыхнувшее на экране; Кадукадское море, такое спокойное после шторма; солнце, громадное и яркое, заходящее за выжженные равнины Прозана; лицо первого увиденного им мертвеца, его рот был широко открыт, словно он не мог поверить в то, что умирает; лицо первого убитого им человека, его глаза округлились от осознания того, что тёмные боги предали его; улыбка, сверкнувшая в лхо-дыму. Мешанина впечатлений, собранных за его прошедшую незамеченной жизнь.

Что-то схватило его за руку и потащило.

Обейсекера, затуманенный рассудок которого постепенно угасал, ничего не понял. Его что-то тянуло. Шорох песка становился громче, более открытым, более обширным.

Свет.

Жёлтый, пробивающийся сквозь охряную пелену, но свет.

Некая глубинная мысль, ещё теплившаяся в его меркнущем сознании, заставила Обейсекеру крепче стиснуть запястье комиссара.

Песок, потоками ссыпающийся с его лица, нечёткие тени за ним, копающие, скребущие, тянущие.

— Снимите ребризер!

Чьи-то пальцы вцепились ему в маску, роя песок, всё ещё сковывавший его голову, стягивая дыхательный аппарат.

Воздух.

Горячий. Пыльный. Песчанистый.

Жизнь.

Грудь Обейсекеры судорожно поднялась, словно у новорождённого, делающего свой первый вдох.

— Вытягивайте его!

Его зрение всё ещё было размытым из-за слёз и песка, однако Обейсекера сумел различить сгрудившиеся вокруг него человеческие фигуры, роющие и вытаскивающие его голыми руками, словно люди-кроты. Одно лицо обрело чёткость, и капитан узнал Гунсура. Он схватил бойца вызволенной рукой:

— Подо мной. Рошант.

Гунсур кивнул.

— Копайте! — проорал он остальным.

— Я держу его, — сказал Обейсекера, постепенно приходя в чувство. — Ройте, где моя рука!

Скребя и загребая, вышвыривая песок из ямы, кадийцы принялись углубляться вдоль тела капитана, следуя за его конечностью, пока он не почувствовал, как их руки нащупали запястье, которое он так и не отпустил.

— Есть! — крикнул ему Гунсур. — Можете отпускать.

Капитан разжал хватку. Высвобожденный из песчаного плена, он стал соскальзывать по склону, и на миг к нему вернулось воспоминание о паническом падении. Но скольжение прекратилось, и, лёжа на спине, уставший и измотанный до предела, он посмотрел из жёлоба под барханом и вновь увидел синее небо, по-прежнему без единого облачка и клочка дыма.

Он повернул голову, лишь самую малость, и увидел людей, сгрудившихся и выкапывающих яму, и фигуру, проступающую внутри неё, — словно статую, возникающую из камня под резцом скульптора. Обейсекера попытался окликнуть бойцов, спросить у них, жив ли комиссар, но из-за песка его голос превратился в сиплый хрип, так что с его уст сорвался лишь неразборчивый шёпот.

Затем он заметил, как к нему повернулся сержант Малик и, улыбнувшись, показал два поднятых кверху больших пальца.

Комиссар жив.

Дрейфуя на границе сознания под этим бескрайним небом, Обейсекера вдруг подумал, что никогда прежде не видел гвардейца, который бы так радовался тому, что их комиссар уцелел. Песок под ним сместился, затем вновь стал неподвижным. Музыка прекратилась. Единственными звуками были теперь кашель Рошанта и переговоры людей, столкнувшихся с приходящим в себя политическим офицером и не знавших, что делать или говорить дальше.

Капитан Барат Обейсекера из Имперской Гвардии Бога-Императора заставил себя сесть. Он был здесь командиром. И лучше бы ему сделать нечто командирское.

Он попытался встать. Не получилось. Вместо этого он снова сел и зашёлся кашлем, сплёвывая слюну, грязную от песка. Из-за него у Обейсекеры першило во рту и горле, а ещё он почти ничего не слышал.

Он попробовал подняться снова и на этот раз, пошатываясь, всё-таки встал. Песок казался вроде твёрдым. Он посмотрел вверх. Склон дюны возносился над ним более чем на сотню футов, но здесь, в жёлобе волны, песок был плотным и утрамбованным. Если бы только эти желоба тянулись в ту сторону, куда они направлялись, их путь стал бы гораздо проще.

Пока он стоял, покачиваясь, бойцы спустились к нему вместе с Рошантом, наполовину неся, наполовину волоча комиссара. За ними следом сходили пласты песка, однако своим падением они уже сорвали большую часть пухляка, так что сейчас им никакой опасности не грозило.

Гунсур был рядом с Рошантом, сержант Малик держал его с другой стороны, а остальные бойцы, спустившиеся их откапывать — Обейсекера с одобрением отметил, что Ха, Лерин и Пратер остались с «Венаторами», — скользили и брели по склону возле них.

Когда они приблизились, капитан увидел, что комиссар был жёлтым с ног до головы. Его безупречная шинель — как ему удавалось содержать её в такой чистоте посреди пустыни, оставалось для Обейсекеры загадкой, — теперь вся была в пятнах и потёках, песок, словно жёлтое масло, сочился из каждой складки и полости. Фуражка комиссара куда-то исчезла, скорее всего, похороненная под песком. Руки, которыми он судорожно вцепился в людей, помогавших ему спуститься, были такими же жёлтыми, как треугольник сыра пикоджалло, за исключением места на правом запястье, где его держал Обейсекера. Лицо же Рошанта стало цвета прокисшего крахмального молока, испещрённое канавками от слёз, слюны и соплей из глаз, рта и носа.

Кадийцы спустили Рошанта к основанию склона, где тот сел и просто перестал двигаться. Обейсекера подошёл к комиссару.

На жёлтом лице глаза Рошанта казались бело-синими островками, пронизанными, однако, красными нитями. Комиссар глядел вдаль на нечто, что мог видеть только он один. Присев на песок перед Рошантом, капитан закрыл тому обзор, однако взор юноши так и не сфокусировался.

— Комиссар. Комиссар Рошант.

На лице Рошанта не промелькнуло ни следа узнавания.

Обейсекера протянул руку и тронул запястье Рошанта, то самое, за которое он держал его всё это время. От прикосновения комиссар встрепенулся.

— Нет, нет, нет.

Он начал отстраняться, но Обейсекера усилил хватку и подтянул Рошанта назад к себе так, что они едва не стукнулись лбами.

— Ты выбрался, — сказал он. — Ты выбрался.

Медленно взгляд Рошанта перестал блуждать в неведомых далях и сфокусировался на человеке перед собой.

Комиссар кивнул.

— Да. Выбрался. — Слова прозвучали глухо, едва слышимо.

— Разрешаю сплюнуть, — произнёс Обейсекера.

Рошант повернул голову, откашлялся и харкнул в песок жёлтый комок слизи. Затем, опустив свободную руку на плечо Обейсекеры, он снова встал на ноги.

Капитан поднялся перед комиссаром и посмотрел ему в лицо.

— Комиссар Рошант?

Песчаная корка на лице Рошанта начала растрескиваться. Крошечные струйки жёлтых крупиц посыпались с его лба, по щекам и подбородку.

— Я думал, что умру.

Обейсекера опустил руки на плечи юноше.

— Я тоже.

Мгновение комиссар просто стоял, затем стряхнул его руки прочь и отвернулся. Указав на Гунсура, он сказал:

— Принеси мне воды. — Рошант зашёлся в долгом, сотрясающем тело кашле.

Взгляд гвардейца переместился на Обейсекеру, который едва заметно кивнул.

— Сэр, — произнёс Гунсур и, поднявшись на ноги, начал взбираться обратно на далёкую вершину бархана. Но Обейсекера остановил его.

— Нет нужды, боец. Я вызову «Венаторы» к нам. — Включив вокс-канал отделения, Обейсекера приказал касркинам, оставшимся с тремя «Венаторами», спуститься вниз. Капитан поднял глаза, когда сверху донёсся слабый вой гальванических моторов, после чего дал сигнал остальным:

— Отойдите подальше от склона на случай очередного оползня.

При этих словах Рошант едва ли не отскочил в сторону. Остальной отряд последовал за ним: по выражению лица Обейсекеры солдаты поняли, что им лучше следить за собой, ни словом, ни жестом, не выдавая своей реакции на такое поведение комиссара.

Обейсекера отошёл назад и сам, затем остановился понаблюдать за тем, как вездеходы спускаются с дюны, плавно скользя по её поверхности, сродни огромным хищным тюленям в Кадукадском море, что выбрасывались из гребней волн, ловя в воздухе низколетящих птиц. Он хотел понять, не их ли движение вызвало песнь пустыни, но всё, что ему удалось услышать, — это вой гальванических моторов и шум взметаемого колёсами песка.

Отчасти Обейсекера предполагал, что странную музыку породило именно движение песка по песку, но в таком случае почему «Венаторы» не вызывали тот же звук? Наверное, дело тут было в чём-то другом.

Вездеходы доехали до жёлоба и остановились, по-прежнему выдерживая между собой положенную дистанцию.

Капитан кивнул. Это отделение и впрямь было хорошим. Повернувшись к Гунсуру, он махнул ему сходить за водой для комиссара, после чего подозвал Пратера с Лерин, штурманов «Благого света» и «Святого Конрада», к «Святому огню», чтобы сверить расчёты маршрутов.

Торгут Гунсур проводил взглядом удаляющегося капитана Обейсекеру. Судя по репутации, тот был компетентным офицером, но Гунсур был кином, а не сервитором-водоносом. Он покачал головой, едва уловимо, и всё же его движение не осталось незамеченным.

— Шевелись, — произнёс сержант Малик. — Капитан сказал тебе, что делать.

— Ладно, ладно. — Гунсур поплёлся к «Венаторам», наполнил флягу в одной из бочек, чувствуя, как у него першит в горле от одного только вида воды, и повернулся, озираясь в поисках комиссара. Оставалось надеяться, что Рошант не осушит всё до конца и ему перепадёт хоть пара капель: до следующего перерыва на питьё было ещё несколько часов.

Рошант по-прежнему удалялся от вездеходов. Гунсур снова покачал головой и двинулся следом. Звук плещущейся во фляге воды напомнил ему шелест волн Кадукадского моря, накатывавших на внешние укрепления каср Осмуна. От неожиданно яркого воспоминания об утраченном доме у него подступил к горлу ком, заставив Гунсура замереть на месте. Он взялся за голову, пытаясь прогнать образ из мыслей. Каср Осмуна больше не было, как и людей, что пытались защитить его в самом конце. Осталась только затянувшаяся месть. Гунсур, прищурившись, посмотрел вперёд. Комиссар наконец остановился и теперь стоял спиной к нему и остальным бойцам.

Подойдя ближе, Торгут вдруг понял, что тело комиссара трясётся.

Юноша плакал.

Гунсур замер, не зная, что делать. Рошант был комиссаром, и не просто комиссаром, но и сыном лорда-милитанта до кучи. Он хотел было вернуться назад, но затем посмотрел на флягу у себя в руках. Капитан чётко приказал ему принести комиссару воду.

Он мог бы просто передать флягу и уйти прочь.

Гунсур кашлянул.

Рошант словно не услышал его. Он стоял, опустив всё ещё покрытую песком голову, и его плечи дрожали от безмолвных всхлипов.

Гунсур постучал комиссара по плечу.

Рошант встрепенулся.

— Комиссар, я принёс вам воду.

Юноша обернулся. Его щёки покрывали дорожки от слёз. Он провёл рукой по лицу, но лишь размазал грязь ещё больше.

Гунсур протянул флягу, но Рошант как будто не заметил её. Он уставился на бойца покрасневшими глазами.

— Ваша вода, сэр.

Рошант взял флягу, но сделал это машинально, словно сервитор, выполнявший запрограммированную задачу.

Гунсур начал отворачиваться, собираясь уйти.

— Из-за своей глупости я поставил под угрозу всю миссию.

Боец застыл.

— Время от времени такое случается почти со всеми, сэр.

Рошант взглянул на него:

— Правда?

— Однажды я неправильно повернул карту и повёл своё отделение в противоположную сторону от той, куда нам требовалось идти. Тогда мне повезло — мы наткнулись на еретиков, что пытались обойти нас с фланга.

Рошант кивнул:

— Спасибо. — Затем он посмотрел за спину Гунсуру на людей, собравшихся вокруг «Венаторов». — А они? Они думают так же? Я же сын лорда-милитанта.

— Что случается на задании, остаётся на задании, сэр. Таков путь кинов. Вы ведь теперь один из нас.

Рошант уставился на Гунсура, глаза у него расширились от удивления.

— Один из вас…

Гунсур кивнул:

— Да, один из нас. — Он указал на флягу. — Если у вас останется вода, я бы не прочь выпить тоже.

Рошант кивнул.

— Да. — Он поднёс флягу ко рту и прильнул к ней, затем плеснул немного воды на одежду и вытер песок с глаз. — Остальное твоё.

— Уверены, сэр?

— Да, уверен.

Гунсур, сжимая в руке добычу, направился к сержанту Малику, стоявшему в тени одного из вездеходов. Подойдя к нему, он протянул флягу — в ней ещё оставалось немного воды на самом дне, — а затем, подавшись ближе, произнёс:

— Никогда не угадаешь, что делал комиссар, когда я принёс ему воду.

Пока тот пересказывал ему увиденное, Малик перевёл взгляд на возвращающегося к ним комиссара.

— И что скажешь на это, сержант? — спросил в конце Гунсур.

— Если услышишь или увидишь ещё что-нибудь подобное, ты расскажешь мне, Гунсур, это понятно? — Малик повернулся к своему капралу. — Ты расскажешь мне и больше никому, усёк?

— Да, сержант, я понял. Но в чём дело?

— О некоторых вещах лучше помалкивать, Торгут. В противном случае я отрежу тебе язык. — Малик улыбнулся. — Понял?

Гунсур кивнул:

— Тогда верни воду — мне лучше молчится с промоченным горлом.

Боец откупорил флягу и влил в рот последние несколько капель, при этом украдкой кинув взгляд на Малика. Сержант смотрел комиссару вслед с пристальностью снайпера, поймавшего в прицел жертву.

Глава четвёртая

Они гнали дальше, выезжая на гребни и спускаясь в желоба, пересекая волны Великого Моря, весь остаток жаркого дня без новых инцидентов, остановившись ещё дважды для перераспределения экипажей между «Венаторами» — Обейсекера выяснил, что ротация помогала держать солдат в постоянной готовности.

Единственный человек, которого капитан не сменил на протяжении дня, был Рошант. Он держал его рядом с собой, обучая премудростям ориентирования на безликих просторах пустыни. Комиссар возложил на себя задачу держать карту и прокладывать курс с бессловесной благодарностью. В свою очередь, Обейсекера рад был возможности пересесть из кресла штурмана на водительское место — такая поездка чем-то сродни патрульному облёту на низколетящей «Валькирии», причём в тебя никто не стреляет. Скача вместе с двумя другими вездеходами вверх и вниз по гребням, он чувствовал, как ужас погребения заживо постепенно выветривается из памяти. Ближе к сумеркам даже Рошант оправился достаточно, чтобы тихо ругнуться в следующий раз, когда «Таврос» выполз на гребень и покатился со склона, обгоняя поднятый оползень.

Когда солнце почти зашло за горизонт, Обейсекера убрал руку с руля и вытянул её ладонью перед собой, сложив пальцы в горизонтальном положении.

— Что ты делаешь? — поинтересовался Рошант. Он крепко прижимал карту к коленям, но всё равно уставился на капитана, когда тот заговорил:

— Под Великим Песчаным Морем есть какая-то аномалия, вызывающая сбои у машинных духов, — даже хронометры начинают здесь барахлить. Без понятия, что это такое. С орбиты ничего не видно, поэтому они решили, что причина кроется в земле. — «Венатор» зацепил песчаный вал и вильнул в сторону, заставив Обейсекеру вновь опустить обе руки на руль, чтобы выровнять машину. Вернувшись на прежний курс, он снова поднял руку. — Если между солнцем и горизонтом умещается ладонь, значит, у нас есть около сорока пяти минут до захода солнца.

— Дни здесь короче терранских, — заметил комиссар. — В районе двадцати часов.

— Скоро нам придётся остановиться и разбить лагерь. Я не хочу ехать ночью — так мы потеряем свою позицию на карте.

— Почему не воспользоваться ауспиком?

— Та же проблема, что с хронометрами. Что-то мешает им. Одна из причин, почему нашим самолётам запрещено входить в воздушное пространство над Великим Морем — залети сюда, и назад уже не вернёшься.

— Ты сказал, это одна из причин. Какие другие?

— Вот ещё одна, — произнёс капитан, указав на юг. — Песчаная буря. Они бушуют едва не ежедневно, как правило по вечерам. Повезло, что мы не натолкнулись на неё раньше.

Шторм затмевал всю южную четверть — стена жёлтого сумрака, в которой тут и там сверкали вспышки.

— Песчаные молнии, — сказал кадиец. — Скоро придётся искать укрытие.

— Я слышал, песчаные бури способны содрать с человека кожу.

— Как и я, но вживую такого не видел. Возможно, просто солдатские байки, но, с другой стороны, неохота выяснять, правдивы они или нет. — Обейсекера включил вокс-канал отделения, чтобы связаться с «Благим светом» и «Святым Конрадом». — Разобьём лагерь на ночь с подветренной стороны следующей дюны. Это защитит нас от бури.

— Если это защита, то не хотел бы я оказаться посреди самой бури.

Сержант Малик услышал слова Пратера лишь благодаря тому, что тот орал ему прямо в ухо, пока они лежали под «Венатором». Они использовали вездеход в качестве щита против шторма, как и Кверт, их стрелок, забившаяся туда же вместе с ними.

Малик повернул голову и выкрикнул в ухо Пратеру:

— У тебя есть кожа — или большая её часть, — так что хватит, фрекк, ныть!

— Я не ною, просто говорю.

— Лучше помалкивай, чтобы я тебя вообще не слышал.

— Как думаешь, сколько мы здесь проторчим? — не унимался Пратер. — Я слышал, такие бури могут длиться днями напролёт.

— Хорошее у тебя имя, подходящее.

— Что? Я не понял тебя, серж, — откликнулся Пратер.

— Да заткнись ты, — буркнул Малик и, отвернувшись, забился глубже под задние колёса машины. Даже несмотря на то, что они прятались под «Тавросом», ветер то и дело швырял в них горсти обдирающего песка.

Пратер повернулся к Кверт.

— И какая муха его укусила? — сказал он. — Так что думаешь о Рошанте? Дворянин, сорвиголова или комиссар?

— Заткнись уже, Пратер, — бросила Кверт.

— Да ладно вам, — обиделся тот. — Мы застряли здесь до окончания шторма. Итак, Рошант, кто он — дворянин, сорвиголова или комиссар? Принимаю ставки.

Малик, решивший не принимать участия в разговоре, полуобернулся, чтобы лучше слышать их болтовню сквозь резкое шипение ветра и рокот песчаных молний.

— Деньги? Ладно, — отозвалась Кверт. — Тогда ставлю на дворянина, хотя он хочет выглядеть комиссаром.

— Рыцарь, значит. Уверена?

— Уверена, — заявила стрелок. — Он заставил меня счищать песок со своего пальто. Гадёныш. Не будь он комиссаром, я бы затолкала это пальто ему в глотку.

— С сынком лорда-милитанта лучше так не поступать, — заметил Пратер.

— Вот и я подумала так же, — сказала Кверт. — Я ведь не дура.

— Считаешь его трусом?

Двое бойцов перекатились и увидели глядящего на них Малика.

— Не знал, что ты слушаешь, сержант, — сказал Пратер.

— Почему ты думаешь, что комиссар трус? — спросил Малик.

Пратер уставился на сержанта, пытаясь разглядеть выражение его лица в сумраке под днищем «Венатора»:

— Я не попаду из-за этого в неприятности?

— Нет. — Малик подался вперёд и схватил Пратера за руку. — Но сначала убедись, что у тебя выключен вокс. Ты тоже, Кверт.

Пока бойцы проверяли аппаратуру, он выглянул из-под вездехода на бурю. Снаружи двигались только песок и ветер, ревущие вихри выхватывались резкими сполохами молний.

— Он задира, — пояснил Пратер. — Да, все комиссары задиры — иначе они бы не были комиссарами, — но, клянусь своим адским ружьём, он ведёт себя так, чтобы спрятать страх. Ты ведь сама видела, Кверт?

— Может быть, — задумчиво протянула Кверт. — Может быть.

— Ты принимаешь ставки, — сказал Малик. — И что говорят люди?

Пратер сплюнул набившийся в рот песок, прежде чем ответить.

— Я решил завязать — там без шансов. Все поставили на «дворянина».

— Правильно, — кивнул сержант. — Не стоит об этом болтать. Если что-то заметите, сразу дайте мне знать, ладно? Нам не поздоровится, если пойдёт слушок, будто сын лорда-милитанта — трус. Увидите, что он вот-вот сломается, — пулей ко мне. Я его прикрою.

— Что насчёт капитана? — спросил Пратер. — Скажешь ему?

— У него своих дел полно, — ответил Малик. — Это сержантская работа. Я разберусь.

Но, говоря это, Малик понял, что Пратер больше не обращает на него внимания. Боец смотрел на песок у себя под лицом так, словно тот был живой.

— Я с тобой разговариваю, Пратер. Ты слушаешь только себя. Не заставляй меня повторять дважды.

Пратер обернулся и посмотрел на Малика.

— Пустыня движется.

Тем временем под «Святым огнём» Рошант повернулся к Обейсекере; лицо комиссара казалось жуткой маской в свете вспыхивающих песчаных молний.

— Песок движется, — произнёс юноша.

Лежавший рядом с комиссаром Гунсур кивнул:

— Так и есть, сэр.

Обейсекера и сам уже это почувствовал: песок под ним поднимался, как будто пустыня обратилась в море и гнала волну. Уровень песка неуклонно рос, и он подумал, что сейчас его раздавит о днище «Венатора», а затем капитан понял, что вездеход тоже поднимается, толкаемый неведомыми силами, что заставили двигаться песок.

— Трон! — Рошант схватил Обейсекеру за руку. — Что это такое?

Капитан покачал головой. Он сам не знал. Повернувшись, чтобы выглянуть наружу, он увидел, как поверхность пустыни, непрерывно озаряемая молниями, рывками поднимается вверх, а «Венатор», стоявший рядом с его вездеходом, ходит ходуном наподобие болтающейся в бухте лодки.

Казалось, Великое Песчаное Море действительно стало водой, и, на превеликое счастье, они хотя бы не тонули.

— Не шевелитесь, — сказал Обейсекера в вокс-бусину, передавая сообщение всему отделению. — Если что-то заметите, сообщайте мне.

На дисплее замигали подтверждения. Все показания его бойцов оставались в пределах нормы: несмотря на шторм и движущуюся землю, они сохраняли спокойствие и бдительность, как их тому обучали. Скакали лишь показания комиссара: его пульс был ускоренным, а дыхание — учащённым.

— Что происходит? — Комиссар вцепился в Обейсекеру и указал на утрамбованный песок вокруг них, который размеренно поднимался и опускался, так, словно это дышала сама пустыня. — Почему она это делает?

— Не знаю. — Обейсекера высвободился из хватки Рошанта. — Похоже, это не опасно. Мы сможем выехать.

Однако комиссар указал куда-то мимо кадийца, и его глаза расширились от ужаса. Обернувшись, капитан увидел, как пустыня вздымается, формируя гребень.

— А это что?

Под песком что-то двигалось. Обейсекера недоумённо смотрел. Двигалось… или росло.

— Оно большое, — заметил Гунсур.

Гребень стал ещё выше, скрыв из виду следующий «Венатор».

— Реально большое.

Обейсекера понял, что оно движется подобно волне, подымая и опуская песок вслед за своим прохождением. Капитан даже различил какой-то звук, и тогда к нему пришло осознание, что шум, который он ранее списывал на бурю, в действительности издавали миллиарды крупиц, собирающиеся в новую дюну.

Звук становился громче, отдельные его ноты сливались воедино, порождая новую музыку в безмолвной пустыне. Это был звук миллиона дисковых пил, треньканье кадийских зеленчиков, жужжание катачанских древоточцев. Однако в нём присутствовала ещё одна нота: ритмичная пульсация, отдалённо напоминавшая барабанный бой, так, словно по пустыне стелился рокот взрывов. Лёжа под «Венатором», он ощущал, как ритм повторяется в вибрации песка у него под щекой: его крупицы подскакивали при каждом ударе, словно на растянутом пергаменте.

— А это что?

Рошант указывал из-под вездехода.

Обейсекера пополз к нему, как вдруг понял, что расслышал комиссара с относительной лёгкостью. Песчаная буря слабела. Добравшись до Рошанта, капитан выглянул наружу и увидел, что штормовое завихрение рассеивалось, а поднятый им песок, внезапно лишившийся движительной силы, тёмными облаками сыпался назад на землю.

— Вон там.

Пустыня медленно успокаивалась, песок укладывался в жёлоб между их машиной и следующей. Волна растворялась обратно в толще земли.

Но песок по-прежнему барабанил.

Обейсекера посмотрел в указанном комиссаром направлении — и увидел.

Поначалу он не понял, на что конкретно смотрит. Очертания, тёмные очертания, поднимающиеся и исчезающие за песком, приближались к наблюдавшим солдатам вдоль линии гребня. Обейсекера медленно осознал, что движение силуэтов совпадало с ритмом, пульсацией отдающимся сквозь песок.

Они барабанили по пустыне.

Нет, не просто барабанили: вонзали. Ближайшие фигуры втыкали в песок большие длинные копья, погружая их вдоль пути волны, пока те, что шли дальше, стучали по земле.

— Что они делают? — непонимающе спросил Рошант.

— Они идут по следу волны. — Капитан указал за спины фигур — теперь они подошли достаточно близко, чтобы он признал в них людей, закутанных в одеяния свободного кроя, развевающиеся на последних порывах слабеющей бури, — на следовавшие за ними силуэты. — Мукаали.

— Мукаали? — Рошант посмотрел на Обейсекеру. — Ксеносы?

— Неразумные. — Капитан указал вновь: — И вон то вовсе не шея, как может показаться, а наездник.

— И кто на них ездит?

— Думаю, мы скоро встретимся с камшетами. — Обейсекера включил вокс. — Приближающиеся люди невраждебные, повторяю, невраждебные. Будьте наготове, но не направляйте оружие.

Комиссар кинул взгляд на Обейсекеру.

— Ты уверен, что они невраждебные? В инструктаже на моём инфопланшете говорилось, что их боевой статус неясен.

— Камшет означает «Странственник». Судя по тому, что я о них знаю, они лишь хотят, чтобы их оставили в покое.

Рошант фыркнул.

— Тот, кто не сражается за Императора, своим бездействием помогает тем, кто Ему противостоит. Третьей стороны нет.

Обейсекера продолжал наблюдать за приближающимися камшетами, как теми, что барабанили по песку, так и следовавшими за ними верхом на мукаали.

— Возможно.

— Я поговорю с ними. Призову на службу Богу-Императору. — Рошант взглянул на него широко распахнутыми глазами. — Таков долг комиссара. Отец ожидал бы от меня этого.

Ещё не закончив говорить, Рошант уже принялся выползать из-под днища. Обейсекера поймал его за лодыжку и оттащил обратно к себе.

— Что ты делаешь? Почему останавливаешь? Что ты хочешь от меня спрятать?

Капитан чувствовал, как тот дрожит у него в хватке. Попытка выбраться наружу, как он подозревал, стала одним из самых смелых подвигов, на которые юноша отваживался в жизни, но, едва лишь он собрался с духом, его геройский поступок пресекли на корню.

— Прятать нечего, — заявил Обейсекера. — Но, если ты не говоришь на камшетском, тебе будет сложно призвать Странственников на службу Богу-Императору. Лишь немногие из них понимают готический.

— А ты говоришь на камшетском? — Рошант воззрился на капитана. — Что, в самом деле?

— Немного. Гипнозакладки базовой грамматики и словаря. Надеюсь, этого хватит, чтобы с ними пообщаться. Чтобы спросить, знают ли они о севшей где-то тут «Валькирии». — Обейсекера отпустил Рошанта. — Вот почему говорить с ними пойду я. Гунсур, останься с комиссаром.

Капитан стал выбираться из-под «Венатора», попутно переключив вокс-бусину на канал отделения.

— Малик, приготовь людей и технику. Возможно, придётся драться или отступать. Убедись, что мы готовы к обоим вариантам.

Как только от сержанта подступило подтверждение, он огляделся по сторонам.

Песчаная буря отличалась от снежной метели, отметил он. Песок скопился рядом с «Венатором», а не перед ним, улёгшись в мёртвой зоне позади машины. Сам вездеход был сильно исцарапан, камуфляжное покрытие содрало почти начисто. Поднявшись на ноги, капитан провёл пальцами по пластали: поверхность оказалась шершавой. Судя по виду машины, прочитанные им доклады о том, что бури на Дашт-и-Кеваре обдирали кожу и мясо до костей, всё-таки были правдой. Не хотелось бы ему увидеть своих бойцов, если бы те оказались на открытой местности во время шторма.

Обейсекера посмотрел на приближающихся камшетов. Он встал у них на виду, стоя с пустыми руками, чтобы показать мирные намерения. Но туземцы, и те, что барабанили и пронзали песок, и те, что следовали за ними верхом на мукаали, ничем не показали, будто заметили его, продолжая двигаться вдоль песчаного гребня.

Кадиец сверился с ауспиком и покачал головой. Количество отображаемых контактов скакало между одним и сотней тысяч. Сам он на глазок насчитал двадцать пеших человек, бьющих и колющих песок, двигавшихся в том же ритме, с которым наносили удары. За их рассеянной группой двигалось около тридцати мукаали, на плечах у каждого сидело по наезднику. Сами животные флегматично брели по песку, покачивая туда-сюда выдававшимися вперёд головами.

Капитан оглянулся на свои «Венаторы». Бойцы не нуждались в приказах Малика — некоторые уже отгребали лопатами песок, тогда как другие проверяли вооружение машин. Обейсекера заметил, что Уваис пошёл к «Святому огню». Хорошо. Рядом с ним остался только Гунсур, и ему потребовалась бы дополнительная пара рук, чтобы откопать вездеход и встать за мультилазер. По всей видимости, сержант верил в то, что комиссар займётся такой рутинной работой, столь же мало, как он сам.

Повернувшись обратно к камшетам, Обейсекера решил просто ждать и смотреть.

Пешие люди — находившиеся теперь в какой-то сотне ярдов — носили жёлтые одеяния, жёлтые, охряные и коричневые, словно в подражание бесчисленным оттенкам самой пустыни. Их головы и лица были спрятаны, оставляя неприкрытыми только глаза. Барабанщики шлёпали по песку лопатками, создавая гулкий звук и вибрации, доходившие до самого капитана. Пронзатели, шедшие по большей части чуть впереди барабанщиков, несли копья около четырёх ярдов в длину, которые они поднимали, прежде чем воткнуть в землю под углом приблизительно в тридцать градусов. Песок у их ног всё ещё двигался, и капитан отметил, что они делали шаг по утончающемуся гребню лишь после того, как прощупывали путь перед собой длинными копьями.

Камшеты, ехавшие следом на мукаали, были в бело-синих облачениях, а позади них тянулась вереница животных без всадников, вероятно, принадлежавших тем, что сейчас шли своим ходом.

Теперь его от спешенных людей отделяло лишь двадцать ярдов. Судя по их курсу, они пройдут между его «Венатором» и вездеходом сержанта, тем самым подставив себя под огонь с обеих сторон. Как Обейсекера и приказал, бойцы не целились в туземцев, однако были наготове: Кверт уже стояла за орудием на своём «Венаторе», а Малик занял место стрелка из мультилазера. Он заметил, что третий «Таврос» — тот, которым управлял Пратер — бесшумно съехал в сторону, чтобы в случае чего не задеть огнём машину сержанта.

Впрочем, камшеты продолжали идти вперёд, стуча и пронзая песок, явно не замечая молча наблюдавших за ними солдат, уже сжимавших адские ружья. Капитан отметил, что наездники сократили расстояние между собой и спешенными соратниками. Теперь, когда они подошли ещё ближе, он понял, что всадники вооружены, но пока разглядел только мечи, копья и автоматы — и никаких силовых клинков. Они держали мечи и автоматы на коленях, тогда как копья и луки покоились на длинных шеях зверей, привязанные к шеям верёвками.

Спустя ещё немного времени он заметил, что, хотя некоторые из них прятали лица так же, как пешие люди, другие этого не делали, и все они оказались женщинами. Старые или молодые, они раскрасили свою кожу, и именно этот цвет Обейсекера совершенно не ожидал увидеть ни на одном человеке.

— Синяки.

Слово раздалось через вокс, произнесённое рядовым Энсором. По каналу связи капитан услышал звук заряжаемого оружия, когда касркины взяли на прицел идущих «ксеносов».

— Не стрелять, — торопливо прошептал он в вокс-петлицу. — Не стрелять.

Обейсекера увидел, как замерли всадники-камшеты, стоило касркинам подать сигнал о чужаках, и их адские ружья поднялись на изготовку, а стволы мультилазеров сдвинулись чуточку ближе к приближающимся кочевникам. Но камшеты-танцоры продолжали двигаться дальше, словно не замечая направленного на них оружия, ступая, кружась и подскакивая, стуча и пронзая песок.

Обейсекера поднял руку, визуально подавая сигнал не открывать огонь. Первые из туземцев были уже настолько близко, что он смог заглянуть им в глаза. И такие глаза ему уже приходилось видеть раньше: у контуженых солдат, у солдат, из рук которых приходилось выдирать полностью разряженные лазвинтовки, у солдат, сидевших без единого движения после боя. Камшеты находились в трансе. Они не подавали виду, будто видят его, потому что на самом деле не видели ни его, ни других ждущих кадийцев. Они с головой ушли в ритуал, совершенно непонятный капитану, но явно связанный с движущимся песчаным гребнем, по которому они шли.

Впрочем, если глаза танцоров были стеклянными, то камшеты, ехавшие на мукаали, наблюдали за ним с опаской и интересом. Он дал сигнал своим бойцам разойтись в стороны, чтобы пропустить танцоров, босиком ступающих по хрустящему песку.

Когда те прошли мимо машин, капитан загородил путь приближающимся мукаали и воздел руку:

— Во имя Бога-Императора, приветствую вас.

Мукаали брели дальше, размеренно помахивая головами, и лишь раздувшиеся ноздри выдавали то, что они учуяли преградившего им дорогу человека. Тем не менее Обейсекера смотрел не на пустынных животных, а на их наездников. Камшеты сидели на плечах мукаали, обхватив ногами основания их длинных шей. Мукаали были рослыми существами, и ехавшие на них люди находились выше их голов, покачиваясь из стороны в сторону в такт неспешной поступи животных. Но всадники не затормозили и не ответили на приветствие, продолжая двигаться так, будто намеревались проехать прямо у него перед носом.

Барат Обейсекера был капитаном Астра Милитарум, офицером кадийских касркинов. Он не привык к тому, чтобы его игнорировали.

Он шагнул вперёд, встав прямо на пути у первого мукаали, и застыл на месте, упёршись ногами в песок. Животное было в пяти ярдах от него, постепенно приближаясь, покачивая головой влево и вправо, его крошечные глазки, расположенные по бокам черепа, обращались на него с каждым взмахом головы.

Обейсекера посмотрел поверх зверя на сидевшего на нём туземца. Тот был закутан в безукоризненно чистые сине-белые одеяния с головной повязкой, скрывавшей всё, кроме глаз, столь же пронзительно-синих, как безоблачное небо Дашт-и-Кевара. Камшет взглянул на темноглазого Обейсекеру, и капитан заговорил, решив поприветствовать его на их родном языке:

— Азул. Некк д Барат Обейсекера. Тземред ад ийи-д-тесεддид Аγелла.

Слова прозвучали отрывисто, однако нечто в их тембре, казалось, соответствовало той пустыне, что дала им жизнь.

Но вместо того, чтобы ответить на просьбу Обейсекеры поговорить с вождём племени, камшет просто отвернулся от капитана, так, словно тот был не более чем мимолётным порывом ветерка в пустыне, и, потянув поводья, направил мукаали влево от кадийца. Зверь и его всадник прошествовали мимо Обейсекеры, так что капитану осталось лишь проводить взглядом туземца, который неотрывно смотрел перед собой. Они прошли достаточно близко, чтобы он мог притронуться к грубой, шершавой шкуре мукаали; и уж точно достаточно близко для того, чтобы уловить запах животного — он усиливался всякий раз, когда зверь поворачивал голову в его сторону, поэтому капитан решил, что тот исходил у него из пасти. Это был смрад разложения, влажных растений, гниющих под палящим солнцем. Это была вонь из столовки касркинов, в которой обсыхали тридцать вспотевших и уставших бойцов, ожидая, пока повара разогреют своё варево — еда служила для рекрутов таким же испытанием на выносливость, как и тренировки.

Обейсекера резко вырвался из плена воспоминаний и увидел, что мукаали уже прошёл мимо. Оглянувшись, он заметил лишь неспешно покачивающийся круп, удаляющийся вслед за танцорами, и спину сидевшего на нём человека.

Повернувшись обратно к приближающимся камшетам, Обейсекера увидел трёх шедших в ряд всадников. Он встал перед ними и выкрикнул приветствие, которое узнал из спешно усвоенных гипнозакладок:

— Азул. Некк д Барат Обейсекера. Тземред ад ийи-д-тесεддид Аγелла.

Он поднял руку, показывая, что в ней ничего нет.

Трое всадников продолжали идти вперёд, не меняя курса и не замедляясь.

— Хотите, чтобы мы остановили их, капитан? — Вопрос сержанта Малика раздался на вокс-канале отделения.

— Нет, повторяю, нет. Мы нуждаемся в содействии камшетов. Нам отдан строгий приказ не вступать с ними в конфликт.

— Понял.

Пока всадники неумолимо приближались, и ездовые животные постепенно вырастали в размерах, он отвлечённо пожалел о том, что им нельзя было выстрелить из мультилазеров в зверей: полковник Аруна чётко и недвусмысленно запретил им сердить местных жителей. Капитан напомнил себе, что мукаали могли наступить на него разве что случайно и даже такие близорукие существа наверняка увидят, что он стоит прямо у них на пути.

Так и случилось. Мукаали разделились и обошли его с обеих сторон, а их наездники по-прежнему упорно игнорировали все попытки капитана обратиться к ним.

— Это неслыханно! — Голос комиссара, прозвучавший из вокс-бусины Обейсекеры, стал ещё более писклявым от возмущения. — Эти варвары оскорбляют Астра Милитарум, а оскорбляя нас, они оскорбляют Самого Императора. Такое нельзя спустить им с рук.

— Нет! — прошипел в микробусину кадиец. — Если они не хотят с нами говорить, я их не заставлю. — Он помолчал. — Но я могу привлечь их внимание иначе.

Обейсекера посмотрел вперёд. Следующая группа камшетов состояла из трёх женщин с неприкрытыми лицами в окружении мужчин. Он уставился на женщину по центру. Та была настоящей красавицей, несмотря на покрывавшие кожу синие полосы, однако ещё в ней было нечто, не позволявшее точно определить её возраст: ей с равной долей вероятности могло быть как девятнадцать, так и девяносто. Или все девятьсот. На планете, где добывался высококачественный аквавит для целого субсектора, по слухам, люди жили по тысяче и больше лет, хотя каким образом туземцы перерабатывали жидкость в пригодные для омолаживающих процедур препараты, в инструктажах на инфопланшетах не говорилось.

Женщина держалась на своём ездовом звере столь уверенно, будто родилась в седле, так что складывалось впечатление, словно она с мукаали — одно существо. И, в отличие от остальных проезжавших мимо камшетов, она глядела на капитана с нескрываемым интересом.

— Азул! — с улыбкой сказал Обейсекера и, держа перед собой пустую руку, встал перед бредущими к нему мукаали.

И впервые ему ответили. Женщина кивнула. Она не улыбнулась, но хотя бы отметила его присутствие.

— Азул! — повторил Обейсекера. — Привет, — добавил он на низком готическом — на случай, если она понимала язык Империума. — Авьет-ийи с имдеббер-нвен.

Но, услышав следующие его слова, женщина помрачнела и отвернулась. Мукаали, среагировав на некий сигнал от наездника, припустил вперёд, из неспешной поступи перейдя на нечто сродни рыси.

Она направила мукаали прямо на него. Обейсекера задумался, чем мог накликать такое её недовольство — он ведь просто попросил встречи с их предводителем, — но, поняв, что женщина не собирается уводить трусящее существо в сторону, невольно отступил у него с пути. Животное промчалось мимо, оставляя за собой запах квашеной капусты. Подняв голову, капитан увидел, что женщина глядела на него с ничего не выражающим лицом. Обейсекера понятия не имел, как именно оскорбил её, но, вне всяких сомнений, он это сделал.

Вскоре стало ясно, что следовавшие за ней камшеты настроены общаться с ним не больше, чем те, что проехали раньше, поэтому Обейсекера вернулся обратно к вездеходам, не став дожидаться, пока вереница пройдёт до конца.

Рошант ждал его возле машин. Его возмущение тем, как туземцы вели себя по отношению к офицеру Астра Милитарум Бога-Императора, в конечном итоге не перевесило желание остаться в тени «Венатора», где он и простоял всё время, пока садилось солнце, заливая пустыню огненным светом. Комиссар поднял болт-пистолет, и амфантова кость на его рукояти заблестела, несмотря на глубокую тень, в которой тот стоял.

— Нельзя позволять варварам проявлять непочтение к Богу-Императору.

Обейсекера пожал плечами.

— У меня приказ не злить Странственников, и я его выполняю.

— Странственников, — фыркнул Рошант. — Достранствуются они до рабства у т’ау.

Обейсекера покачал головой.

— Судя по увиденному, я удивлюсь, если они станут чьими бы то ни было рабами. — Он открыл вокс-канал с отделением. — Готовьтесь к отбытию. Движемся по моему курсу.

Услышав приказ, Гунсур взобрался за орудийную установку, а Уваис зашагал по песку обратно к «Святому Конраду».

Обейсекера залез в кресло штурмана и махнул Рошанту занять место водителя. Взяв карты из закрытого контейнера, закреплённого под приборной доской, капитан на мгновение задумался, не перекинуть ли комиссара в какую-нибудь другую машину, но лишь покачал головой, когда тот уселся возле него и защёлкнул ремни безопасности. Пусть ему грозило не самое приятное общество, но он не мог спихнуть его на других бойцов, особенно учитывая, что никто из них не смог бы в случае необходимости усмирить комиссара, который волею судьбы был ещё и сыном лорда-милитанта. Обейсекера, сгорбившись над картами, поморщился. Ещё одна из «радостей» командования.

Глава пятая

— Мы посреди пустыни, а я мёрзну. — Пратер оглянулся на сидевших рядом с ним товарищей. — Как такое возможно?

Гунсур указал на небо:

— Заметил? Оно тоже потемнело.

— Ночь ведь на дворе, — произнёс Пратер. — Куда без темноты?

— А мне нравятся здешние звёзды, — отозвалась Кверт, которая, запрокинув голову, глядела вверх. — Таким и должно быть небо.

— Да, и это тоже, — добавил Пратер. — Почему мы его не видим? Разлом. Куда он делся?

Сержант Малик, прислонившийся к остывающему пластальному борту «Благого света», сидел с закрытыми глазами, но слушал всё, о чем говорили остальные. Привстав, он взглянул на трёх других кинов — Пратера, Кверт и Гунсура, — умостившихся на песке с вечерними порциями пайков. Когда никто не ответил, он вздохнул, поднялся на ноги и, подойдя к товарищам, застыл среди тьмы подобно тени.

— Это ты, серж? — спросил Пратер.

— Я и есть, Силл, иначе ты был бы уже трупом.

— Уваис, Ха и Энсор в карауле. Если кто-то пройдёт мимо них, трупами будем мы все.

Малик пнул колесо «Благого света», сбив налипший на ботинок песок.

— Трон, Силл, уел меня. Но неужели ты такой тупой, что не знаешь, почему мы не видим Разлом?

— Фрекк, серж, мне без разницы, почему я не вижу Разлом, да и лучше бы он вообще мне на глаза не попадался, — заявил Пратер.

Кверт, по-прежнему глазевшая на небо, отчего её лицо напоминало осиянный звёздами сумеречный пейзаж, кивнула.

— Согласна с Силлом, серж. От его вида мне дурно.

Малик собрал скопившийся во рту песок и сплюнул на землю вязкий зернистый комок.

— Незнание — верный путь к смерти, Этен.

Кверт оглянулась на него.

— Да-да, как скажешь, серж.

Малик взглянул на неё, сидевшую с запрокинутой головой, пустым и глупым лицом, беззащитную, словно грокс на бойне. Он шагнул к Кверт, но Гунсур быстро поднял руку и положил её на бедро Малику, остановив его. Сержант уставился на руку, затем, медленно, — на Гунсура. Боец убрал ладонь, подняв её перед собой с широко расставленными пальцами, будто показывая, что его намерения были самыми мирными.

— Так скажи нам, почему мы не видим Разлом, Шаан, — попросил он. — Этен и Силл хотят знать, просто они слишком тупые, чтобы это понять.

Малик замер, медленно посмотрев на Пратера, затем на Кверт. Даже Этен осознала, какая опасность ей только что грозила, и теперь глядела на сержанта.

— Незнание — вот что погубило Кадию. Помните это. — Он ткнул большим пальцем в наплечник панцирной брони. — Кто учится — тот выживает.

Кверт кивнула:

— Расскажи нам, серж.

Малик облокотился на «Благой свет», и даже сквозь наспинную пластину ощутил исходивший от вездехода жар.

— Сначала — почему тебе холодно, Силл, — сказал он, взглянув на Пратера. — Тепло в пустыне ничто не задерживает. Как только солнце заходит, температура начинает падать быстрее снаряда «Сотрясателя», а так как ты весь день варил свои яйца, тебе кажется, будто воздух холоднее, чем слёзы Императора.

— Так и есть, — вставил Гунсур. — Скажу вам, больше всего я мёрз по ночам на Прозане, когда я проходил там обучение.

— Ну, раз Торгут подтверждает, значит, точно правда.

— Я не имел в виду ничего такого, серж.

Пару секунд Малик не сводил с Гунсура глаз, затем отвернулся.

— Итак, Разлом. — Малик указал на усеянное звёздами небо. — Мы не видим его по нескольким причинам. Во-первых, мусор. Думаете, космос пустой? Как бы не так — в нём полно разной всячины, дрейфующих частиц и обломков. Мы как будто на другой стороне гигантской пылевой тучи.

— Тогда почему пыль не затмевает звёзды? — поинтересовался Пратер.

— Потому что есть ещё звёзды между пылью и нами. Звёзд в Галактике до гроксовой кучи — думаю, даже верховные лорды не знают, сколько их всего. Трон, наверное, их не перечесть и Самому Императору.

При этих словах Гунсур быстро огляделся по сторонам.

— Осторожней со словами, серж. С нами тут комиссар.

— Я его видел. Он сидит в «Святом огне», закутанный в шинель, и дрыхнет без задних ног.

— Ага, ладно… Продолжай.

— Продолжаю. Итак, звёзды, тысячи, миллионы звёзд между нами и пылевым облаком. Но есть ещё одна причина, которую вы, сурки, даже представить себе не можете, и сейчас я расскажу вам о ней. — Малик выдержал паузу. Остальные бойцы смотрели на него с заинтересованностью людей, которым вот-вот откроют тайное знание. Сержант снова указал на небо. — Вот эти звёзды, да-да, эти самые. Все они могли уже исчезнуть, все до последней, а вы этого пока не знаете. Вы глазеете на небо с отвисшими ртами, а на самом деле вы смотрите в прошлое. Свет от той звёзды может насчитывать сотни, да даже тысячи лет. Всё это время он пересекал космос, а теперь дошёл сюда, и, Трон, подумать только, он попал Силлу прямиком в глаза. О нет! Преодолеть такое расстояние, потратить столько времени, лишь чтобы тебя увидел фрекков идиот. То же самое с Разломом. В реальном пространстве ничто не движется быстрее света, а свет — он медленный. Вот почему мы путешествуем по варпу: единственный способ удержать Империум вместе — это пройти сквозь ад, поскольку пекло безгранично. На Кадии мы видели свет от Разлома вблизи, но в здешнем небе он ещё не успел появиться.

— Погоди-ка, серж, — отозвалась Кверт. — Могу поклясться, что видела Разлом и вдали от Кадии.

Малик неторопливо похлопал в ладоши:

— Похоже, в голове Этен всё же не гуляет ветер. Конечно, видела. Разлом будет виден во всех системах, что находятся рядом с ним.

— Но, кажется, я видела его по пути сюда, — добавила Кверт. — Что скажешь на это?

— Ты ведь не заглядывала в варп?

— Думаешь, я настолько тупа?

Малик покачал головой.

— Думаю, даже ты не настолько тупа.

— Но она права, серж, — заявил Пратер. — Помню, я и сам его видел, когда мы прибыли в систему, ещё до высадки.

— И вот почему. Когда мы вышли из варпа, мгновение мы волокли часть его за собой, поймав внутрь полей Геллера, когда те начали ослабевать. Если вы выглянули тогда, то не смогли бы не увидеть Разлом.

— Ага, я хотел увидеть, куда мы летим, — сказал Пратер. — Я слышал об этом месте — пустыня жизни, так называют планету.

— Кто её так называет? — спросил Гунсур.

— Прочёл в инфопакете, — сконфуженно пожал плечами боец. — Да, я их читаю. Хоть какое-то занятие в полёте.

Гунсур кивнул:

— А я слышал другое название.

— И какое?

— Некоторые зовут её Ямой.

Малик взглянул на Гунсура с внезапным интересом.

— Где ты такое услышал?

— Не помню, серж. Но сегодня оно мне вспомнилось, сначала — пока мы ехали, и вот сейчас, сидя здесь. — Гунсур оглянулся и заговорил уже тише. — Может, это у меня просто нервишки пошаливают…

— Как будто тебе впервой, — съязвила Кверт.

— Заткнись, Этен, — осёк её Малик. — Я хочу знать, о чём это Торгут.

Гунсур сгорбился, словно пытаясь защититься от ночного холода. Во тьме под звёздами все они чувствовали, как пустота втягивает в себя остатки дневного тепла. Он обвёл взглядом остальных солдат, лица которых скрадывали тени.

— Кто-нибудь из вас видел на Кадии яму грязевой акулы?

— Ты о тех маленьких полостях? — уточнил Пратер. — Да, такие имелись вокруг моего касра. Та ещё фреккова проблема — из-за них можно было легко вывихнуть ногу.

Кверт хохотнула:

— Вы оба с каср Осмуна. Вокруг него полно странной ерунды.

— Наша странная ерунда водится хотя бы за касром, — отозвался Гунсур. — Не то, что в каср Викласе. Там она вся внутри.

Мгновение Кверт глядела на Гунсура, но затем отвела взгляд.

— Уже не важно, — сказал она.

Гунсур помолчал.

— Да. Наверное, ты права. — Он повернулся обратно к Пратеру. — А ты когда-нибудь наблюдал за такой ямой?

— Глазеть на дырку в земле? — Пратер рассмеялся. — Даже в детстве у меня были дела поважней.

— Ага, а я вот наблюдал. Не знаю, замечал ли ты, но у всех у них одинаковый склон — около пятидесяти градусов. И вот мне стало любопытно — ну да, ну да, других дел у меня не нашлось, — и одним летним днём я просто лёг возле одной из них и стал наблюдать. Я заметил, как к краю ямы топает светожук, и захотел узнать, что случится дальше, поэтому не стал его останавливать. Жук добрался до края и перебрался через него — с его-то размерами ему без разницы на верх и низ, — но затем весь песок разом ушёл у него из-под лапок, и он свалился на дно. Тогда я заинтересовался всерьёз. Какое-то время жук просто лежал, мерцая, как они это любят делать, затем поднялся и принялся ползти по другому склону ямы. Он преодолел с половину пути, когда песок осыпался и там, утянув его обратно вниз. Жук продолжал карабкаться снова и снова, но все его попытки заканчивались неудачей, и постепенно он начал уставать. И когда я уже подумывал вынуть его оттуда, он в очередной раз скатился на дно.

Вот только теперь яма открылась, и из неё показалась зубастая пасть, которая схватила светожука и раскусила его за один укус.

Гунсур поочередно взглянул на товарищей, каждый из которых был уроженцем Кадии.

— Не знаю, пытался ли кто-то из вас затоптать ползающего у ног светожука, но их панцири довольно прочные. Мне так и не удалось раздавить ни одного из них. Но этого, угодившего на дно ямы, разгрызли, будто яйцо. На дне ямы пряталась грязевая акула.

— До чего глупое название, — отметила Кверт. — Ну, и что с тем акульим укусом?

— Если бы ты видела, как она сожрала того жука, то не спрашивала бы, — сказал Гунсур. — Они обитают на дне своих ям и никогда не вылезают на свет. Они слишком мелкие, чтобы навредить людям, если не считать подвёрнутых ног, но они едят — ели — всё, что попадало к ним вниз. Оказалось, они роют дыры под таким углом, чтобы жук, муравей или паук, угодивший внутрь, пытался выбраться наружу, но затем стенки осыпались, утягивая его обратно и постепенно изматывая, и так до тех пор, пока прячущаяся в туннелях грязевая акула не услышит шорох, не приползёт на звук и, — Гунсур клацнул зубами, — слопает его.

— А мы-то тут при чём? — резонно спросил Малик.

Гунсур помолчал, вновь украдкой оглянувшись по сторонам. Затем его взгляд остановился на сержанте.

— Понимаешь, это чувство преследовало меня с того самого момента, как мы попали в Песчаное Море, но до сегодня не мог понять, что оно значит. Затем я вспомнил яму с поджидающей на дне грязевой акулой, и до меня дошло. Эта пустыня — она как та яма, серж, и мы падаем в неё, и, как бы мы ни старались, мы уже не сможем выбраться из неё… а затем, когда мы устанем, грязевая акула разинет свою пасть. — Гунсур покачал головой. — Просто такое чувство, серж. Наверное, это тупо.

— Да, вот тут ты прав, — отозвался Пратер. — Тупо.

— Тупо, — повторила следом Кверт.

— Серж?

— Здесь нам точно не Кадия, — произнёс Малик. — И да, это тупо. В любом случае пора менять караул. Смените Уваиса, Ха и Энсора.

— Да ладно, серж, — заныл Пратер. — Я ведь ещё не поел.

— Может, стоило меньше болтать?

Когда Пратер, Кверт и Гунсур с ворчанием отправились сменять Уваиса, Ха и Энсора, Малик окинул взглядом темнеющую вокруг пустыню. Даже в свете десяти тысяч звёзд она продолжала тонуть во мраке. Такая тихая. Ждущая. Терпеливая.

Глава шестая

— Во-оу!

«Венатор» преодолел гребень; гальванические моторы бешено крутили передние колёса, пока четыре задних зарывались в песок, а затем он начал опускаться, всё ниже и ниже, словно срывающаяся с волны лодка, и колёса, глубоко погрузившись в песок, понесли вездеход вниз по склону, гоня его впереди оползней, что поднимались следом за несущимся «Тавросом» расширяющейся литерой V.

Энсор, управлявший «Венатором», снова завопил, когда машина стремительно помчалась по бархану. Ветер — горячий, сухой и полный песка — бил в лицо сквозь пустую раму лобового стекла, высушивая пот до того, как тот успевал проступить: поток холодного воздуха стоил того, чтобы променять его на защиту экрана. Уклон дюны достигал сорока градусов, и нестись по такому крутому склону до дна жёлоба им придётся как минимум двести ярдов. Энсор, крепко сжимая руль, поддал газу, и, когда «Венатор» полетел вниз, лицо касркина расплылось в довольной ухмылке до ушей.

— Честно, это самое крутое, что случалось со мной во фрекковой Гвардии, не считая кинов, — сказал он, продолжая неотрывно смотреть перед собой, но слова его предназначались штурману, рядовому Пратеру, что сидел возле него, пытаясь удержать карты, которые ветер норовил вырвать у него из рук. — Не забуду тот день, когда меня перевели из Сто пятьдесят пятого.

— Сбавь-ка обороты, — отозвался Пратер. — Невозможно же высчитывать расстояние и курс, стараясь при этом не выпустить карту. — Он резко хлопнул по дёргающемуся листу, затем скомкал его и засунул под ногу.

— Наслаждайся ездой, — бросил Энсор. — Когда ещё так повеселишься в униформе? — Он окинул взглядом себя и штурмана. Из-за жары им обоим пришлось раздеться до шортов и маек. — Ну ладно, в некоторых её элементах.

— Приказы. Мне нужно отслеживать нашу позицию.

— Зачем напрягаться? Капитан всё держит под контролем.

— А что, если мы разделимся? Что, если я перестану отмечать курс, мы потеряем капитана из виду и заедем в полнейшую глухомань, где я точно не смогу сориентироваться? Нет уж, лучше буду следить дальше.

— Тогда следи, а я буду ехать. Что скажешь, Чаме?

Ответ Чаме раздался по внутреннему вокс-каналу: — Скажу «гони».

— Вот видишь, даже стрелок говорит «гони», а они всегда хотят ехать помедленней, чтобы лучше прицелиться. — Энсор ухмыльнулся. — Как скажешь!

Гул гальванических моторов усилился, колёса закрутились быстрее, и резкий съезд по склону превратился в головокружительный спуск.

Пратер кинул взгляд влево, где по центру ехал «Венатор» капитана Обейсекеры. Его «Таврос», первым пересёкший гребень, уже приближался ко дну жёлоба, но, казалось, вездеход постепенно замедляется. Их же «Венатор», непрерывно разгоняемый Энсором, стремительно сокращал расстояние до головной машины.

— Лучше притормози, — произнёс Пратер, — или мы перегоним капитана.

— Да ладно тебе. Спускаемся с одной дюны, выезжаем на следующую, курс два-семь-пять. — Гальванические моторы гудели, словно улей с разозлёнными пчёлами — и они становились всё злее. — Мы обгоним их на следующей дюне, после дождёмся наверху.

«Венатор» нёсся вперёд, оставляя за собой след в форме литеры V из оседающего песка, а Энсор с Чаме вопили от восторга, радуясь тому, что они молоды, и живы, и управляют тяжёлой быстрой машиной с мощными пушками.

Пратер, бросивший попытки следить за курсом из-за постоянных скачков и неистовой тряски, смотрел перед собой на широкой жёлоб, которым заканчивался склон. Странное дело, но вместо привычно-затяжного пологого изгиба до самого дна этот склон тянулся под одинаковым уклоном до самого конца, где затем резко переходил в плоский жёлоб.

Очень уж плоский.

Он пригляделся.

Тот, как будто двигался.

Тёк.

— «Благой свет», «Святой Конрад», назад, назад.

Вызов прозвучал по приоритетному вокс-каналу отряда, заглушив все прочие разговоры.

— Стоп! Стоп! — завопил Пратер, уже начиная группироваться.

Энсор ударил по тормозам. Гальванические моторы, в одну секунду гудевшие, словно турбовентиляторы, в следующую резко смолкли. «Венатор», продолжавший катиться по склону, начал уходить в занос, когда остановленные передние колёса вгрызлись в песок, а продолжавшая двигаться по инерции вперёд более тяжёлая корма стала разворачивать вездеход вокруг центра тяжести.

— Держи его, держи!

— Стараюсь, — прошипел Энсор, пытаясь выровнять «Венатор» до того, как его занесёт окончательно.

Пратер взглянул влево. У них заканчивалось пространство для манёвра.

Всё стало очень чётким и ярким. Он увидел склон бархана, по-прежнему тянувшийся вниз под углом тридцать пять градусов. Увидел край, где тот сходился с дном впадины. Увидел ссыпающийся за кромку песок. И увидел, что песок внизу движется, неспешно, по дну эрга. Течёт.

Это была река из песка.

Энсор вывернул руль влево, стремясь вывести «Венатор» из заноса, — и медленно, болезненно медленно нос машины начал возвращаться в прежнее положение. Однако песок продолжал выскальзывать у них из-под колёс, стекая по склону дюны и вливаясь в реку на дне.

— Давай, давай.

Снова и снова Энсор бормотал себе под нос эти слова, пока тормоза постепенно гасили инерцию «Венатора» и его колёса зарывались всё глубже в землю.

Они были в десяти ярдах от края.

Восьми ярдах.

Пяти.

Трёх.

Остановились.

Пратер выдохнул.

— Есть, — сказал Энсор, хлопнув по рулю. — Ты справился.

Пратер постучал водителя по руке.

— Гляди, — прошептал он и указал на берег.

Небольшая волна песка сошла вниз, упав в «реку». Затем ещё одна, уже большая осыпь, и ещё, и ещё, с каждым разом отгрызая от кромки всё новые куски.

Песчаный поток подтачивал берег, на котором стоял «Венатор».

— Вывози нас отсюда.

Энсор, заметив опасность, попробовал запустить моторы. Те зажужжали, затем умолкли.

— Давай, давай же, — зашептал он, делая ещё одну попытку. Сидевший рядом с ним Пратер забормотал все молитвы машинным духам, какие только ему удалось вспомнить.

Двигатели гневно загудели, неохотно оживая, и Энсор тут же выкрутил руль, разворачивая вездеход, из-под колёс которого забили мощные фонтаны песка.

«Венатор» дёрнулся вперёд, пока Энсор старался повернуть вездеход капотом обратно к склону. Но, не успев сдвинуться с места, машина резко накренилась влево. Пратер, сидевший как раз с той стороны, выглянул наружу, чтобы понять, что происходит.

— Берега нет!

Вращающиеся колёса окончательно разрушили то, что ещё оставалось от кромки, и, лишившись хоть какой-то опоры, «Венатор» стал падать.

Энсор быстро отрубил гальванические моторы, отвечавшие за левые колёса. Вездеход завалился ещё больше, но теперь, когда колёса перестали разрывать песок, машина села пузом на землю и замерла.

— Больше веса на правый борт, — сказал Энсор, разгоняя правые колёса.

Пратер расцепил ремни и перебрался к водителю, а сидевшая за ними Чаме перевела тяжёлый корпус мультилазера туда же.

Перелезая к Энсору, Пратер заметил, что «Венатор» капитана Обейсекеры движется по тридцатиградусному склону в их направлении, а следом за ним — машина Малика. Им требовалось всего лишь продержать «Венатор» ещё несколько минут, прежде чем два других вездехода вытащат их на твёрдую землю.

«Таврос» снова качнулся, ещё больше накренившись влево.

— Это фрекковы баки с водой! — заорал Энсор. — Они нас утягивают вниз!

Пратер кивнул. Баки, закреплённые снаружи «Венаторов», помогали балансировать машины, но теперь, когда «Таврос» заваливался набок, плескавшаяся в них вода закручивала вездеход вокруг его центра массы.

— Я уберу их.

Он пополз к корме, двигаясь медленно и стараясь держаться так низко, как только мог. По пути он вынул из поясных ножен кинжал. Рукоять удобно легла в ладонь: в прошлом Пратеру доводилось пускать нож в дело множество раз. Лезвие с наточенным остриём и режущей кромкой сверкнуло в пустынном свете.

«Венатор» дёрнулся.

— Стой! — крикнул Энсор.

Пратер застыл. Машина замерла.

— Медленно, — сказал Энсор, — аккуратно и медленно. Чаме, можешь ещё чуток сместить вес?

— Пытаюсь! — проорала в ответ стрелок. — О’кей. Дальше уже некуда.

— Аккуратно и легко, — сказал Энсор, оглядываясь на Пратера. — Аккуратно и легко.

Пратер кивнул, затем медленно пополз вперёд, вытянув кадийский нож перед собой. Нужно лишь дотянуться до строп, удерживавших баки на месте. Лезвие, отточенное до бритвенной остроты, рассечёт ремни, словно дым.

Почти на месте, осталось немного.

«Венатор» дёрнулся в сторону, и Пратер скользнул вперёд. Энсор попытался поймать его за лодыжку, но промахнулся. Пратер ухватился за ремни, не дав себе перевалиться через вездеход и упасть в песчаную реку. Машина качнулась снова, накренившись ещё сильнее.

Она начала соскальзывать.

— Назад! — завопил Энсор. — Сейчас сорвёмся!

Но Пратер покачал головой.

— Почти, — пробормотал он, режа стропы, — уже почти.

Ремни разошлись, лопнув под весом ёмкостей с водой, и те, покатившись по борту «Венатора», одна за другой плюхнулись в «реку». На глазах у Пратера песок разошёлся вокруг баков подобно густому супу, поглотив их без остатка.

Едва левый борт «Тавроса» избавился от груза, вездеход резко качнулся в противоположную сторону, встав обратно на берег.

— Есть, — сказал Энсор.

— Есть, — подтвердил Пратер. Он привстал, пряча нож обратно.

Но затем берег под машиной обвалился.

«Венатор» завалился набок. Пратер, стоявший на коленях с рукой у ножен, вскинул другую руку в поисках опоры, промахнулся и упал. Он увидел приближающуюся землю и извернулся, чтобы не упасть на неё головой, в результате чего приземлился на плечо, которое погрузилось в медленно смещающийся песок.

При ударе Пратер тут же вытянул конечности, чтобы создать как можно большую площадь поверхности, расставив руки, пальцы и ноги, после чего перевернулся на спину и, приняв Х-образное положение тела, уставился в небо. Он прежде и не замечал, что оно настолько синее, что кажется почти фиолетовым.

Пратер распростёрся на песке, но чувствовал, как тот движется и течёт, а затем понял, что его относит от «Венатора». Его падение, по всей видимости, стабилизировало машину: она по-прежнему балансировала на краю, но больше не кренилась.

— Держись.

Энсор уже отстёгивался из кресла, другой рукой тянясь за верёвкой.

— Я в порядке, — сказал Пратер в вокс. — Вытягивай «Венатор».

— Точно?

— Точно.

Он ощутил, как песок под ним смещается, и его ноги ушли вниз по колени. Касркин попытался рывком поднять ноги, но песок был плотным, как смола, так что он едва смог ими пошевелить. Боец принялся совершать руками и ногами медленные гребки, намереваясь подтолкнуть себя ближе к берегу. Неспешно текучий песок утягивал его всё дальше.

Куда тот двигался?

Он повернул голову и услышал вой мотора, сопровождаемый шорохом сыплющегося песка. «Венатор» капитана Обейсекеры почти добрался до них.

Пратер попытался чуть-чуть приподнять голову, чтобы лучше видеть.

Внезапно вся нижняя половина его тела погрузилась в песок, и касркин оказался в вертикальном положении. Несмотря на то, что во время обучения ему твердили оставаться неподвижным, из-за внезапного падения он замолотил ногами в попытке найти среди текучего песка опору, какое-то дно, на которое можно было бы встать.

Резкие движения лишь усугубили положение. Песок дошёл ему до груди. Пратер поднял руки и постарался опустить их плашмя на поверхность песка, однако тот разошёлся, словно патока, и конечности ушли вниз. Теперь над песком оставались только его голова и шея.

Он продолжал тонуть. Пратер попробовал заговорить, позвать на помощь, но песок попал ему в рот, и он закашлялся. Кадиец поднял голову выше, сплюнул, попытался прочистить горло и повернул голову к воксу.

— Помо…

Едва открыв рот, он увидел, как «Венатор» качнулся, когда берег вновь начал осыпаться. Бойцы крепили к заду вездехода тросы, сцепляя его с командирским «Тавросом», который сдавал назад, пытаясь вытащить застрявшую машину на твёрдую поверхность.

Энсор, оглянувшись из водительского кресла, увидел барахтающегося в «реке» Пратера и махнул нескольким бойцам помочь ему.

— Нет! — сказал Пратер. — Занимайтесь машиной.

— Уверен? — протрещал из вокса голос Энсора.

— Уверен.

Энсор кивнул и повернулся обратно к «Венатору».

Пратер напрягся, выталкивая руки из песка. Он как будто прорывался сквозь мембрану, но в конечном итоге ему удалось вызволить их. Боец почувствовал, что его голова малость приподнялась над «рекой».

Широкими гребками от себя он стал прокладывать путь сквозь зернистый песок.

«Венатор» дёрнулся назад, Энсор запустил гальванические моторы, и теперь, когда все колёса вездехода оказались на земле, машина покатилась обратно на склон, прочь от края.

Убедившись, что «Венатор» в безопасности, Пратер начал поднимать руку.

— Кто-то помо…

Его нога резко ушла вниз.

— По…

Песок, хлынувший ему в лицо, глаза, нос и рот, оборвал его на полуслове. Последним, что увидел Пратер, прежде чем исчезнуть в «реке», стало синее небо Дашт-и-Кевара.

Глава седьмая

— Текучий песок.

Капитан Обейсекера сидел среди оставшихся бойцов, «Венаторы» стояли чуть выше вдоль склона бархана. Он указал на дно долины.

— Я слышал истории, но думал, что они преувеличены, чтобы оправдать провал операции или развлечь скучающих солдат. Мы — кины, все прошли обучение на Прозане, знаем, как вести себя в зыбучих песках.

Обейсекера обвёл взглядом своих людей, умостившихся на песке в тени вездеходов, предоставлявших хоть какую-то защиту от безжалостного солнца.

— Я ошибся, и моя ошибка стоила жизни Пратеру. — Обейсекера помолчал. — Мы извлечём из этого урок. — Он кинул взгляд на Энсора, сидевшего с опущенной головой. — Больше никаких гонок по дюнам. Издалека невозможно понять, где текучий песок, а где нет.

Энсор кивнул, ничего не ответив. Он не смотрел на капитана. В руках боец держал нож. Тихий скрежет подсказывал, что он затачивал лезвие, доводя его до бритвенной остроты.

— А теперь выдвигаемся.

В этот момент Энсор поднял глаза.

— Мы кины. Мы своих не бросаем.

Обейсекера указал на текучий песок:

— Если б мы могли достать его, так бы и сделали.

Энсор продолжал водить ножом вперёд и назад, вперёд и назад по ремню из гроксовой шкуры.

— Мы кины, — повторил он. — Мы своих не бросаем.

— Я знаю. Если был бы хоть какой-то способ найти Пратера, мы бы его нашли.

Энсор вскочил и, сжимая в руке нож, двинулся на капитана.

— Мы фрекковы кины, — процедил он и, схватив Обейсекеру за грудки, толкнул его на борт «Венатора». — Мы никогда не бросаем своих.

Комиссар, заметив, что боец поднял руку на вышестоящего офицера, достал болт-пистолет; на его побледневшем лице читалась решимость, однако Обейсекера жестом велел ему не вмешиваться.

Энсор прижал остриё ножа к горлу капитана:

— Ты заявился сюда, будто подарок от самого Императора, не зная ничего об этой… этой штуке, а теперь рассказываешь тут, что нам нужно бросить Пратера. Мы кины, — повторил он. — Мы своих не бросаем.

Обейсекера посмотрел бойцу в глаза. Лицо Энсора было прямо напротив него. Он почувствовал его дыхание, дурно пахнущее из-за нехватки воды, чтобы почистить зубы.

— На Кадии мы это сделали, — мягко сказал капитан.

— Что? Что ты там промямлил?

— Мы бросили наших покойников на Кадии. Мы не вернулись за ними.

— То была Кадия — место, где им и следовало упокоиться.

Обейсекера поднял руку и отодвинул нож в сторону.

— Кадии больше нет.

Энсор покачал головой.

— Нет. Нет, Кадия стоит.

— Кадия стоит там, где кадийцы исполняют свой долг перед Императором. Если хочешь почтить Пратера, оставь с ним частицу нашей родины. Я так и сделаю.

Энсор уставился на Обейсекеру, а затем его рука потянулась к фиалу на шее. Такой же пузырёк имелся у капитана, как и у всех остальных касркинов — за исключением одного только комиссара.

— Это?

— Да. Мы дадим Пратеру горсть земли с нашего потерянного дома, дабы он смог найти путь обратно, когда звёзды упадут и миры сотворятся заново. Ты прав, Энсор. Мы касркины. Мы своих не бросаем.

Боец отступил, кивнул и опустил руку.

— Да, сэр, — произнёс он.

— Хорошо, — сказал Обейсекера. Он шагнул вперёд, опустил ладонь на плечо Энсору и тихо проговорил ему на ухо:

— Выкинешь такое ещё раз, и я казню тебя на месте. Ты меня понял, боец?

— Да, сэр, — кивнул касркин.

— Вот и хорошо.

— Я поглядывал на него, сэр. С ним всё было в порядке. Он сказал мне вызволять «Венатор», иначе я бы не бросил его там. Это заняло не больше минуты, сэр, но, когда я оглянулся снова, его уже не было.

— Ответственность на мне, Энсор. Мне следовало послать к нему кого-то, пока остальные занимались машиной. Идём. Нужно с ним попрощаться.

Обейсекера потрепал Энсора по щеке, после чего прошёл мимо него. По пути капитан снял с шеи фиал и осторожно отвинтил крышечку. Бойцы вокруг него поднялись на ноги и сделали то же самое, достав из своих флакончиков по щепотке земли. Во главе процессии Обейсекера прошёл к краю текучего песка.

— Разойдитесь, — велел он. — Чтобы берег не обвалился.

Касркины выстроились вдоль края, и каждый протянул над текучим песком ладонь с горсткой кадийской пыли. Рошант молча встал в струнку позади них, не став снимать с головы комиссарскую фуражку.

— Пусть прах Кадии приведёт тебя домой, Силл Пратер.

С этими словами Обейсекера развеял крупицы земли, потерянной Кадии. Остальные касркины поочерёдно повторили движение за ним, и пепел их родины смешался с песком Дашт-и-Кевара.

— Пока звёзды не упадут, и Кадия сотворится заново. — Обейсекера начал молитву, и построившиеся касркины по одному произнесли её следом.

— Пока звёзды не упадут, и Кадия сотворится заново.

— Пока звёзды не упадут, и Кадия сотворится заново.

Секунду кадийцы стояли со склонёнными головами, затем один за другим обернулись и прошли назад к комиссару, оставшемуся возле «Венаторов». Энсор вернулся последним. Чаме и Лерин чуть подвинулись, дав ему встать между ними. Энсор присел, подставив каску в качестве сиденья.

Обейсекера указал на склон бархана:

— Будем следовать вдоль этого эрга, пока не найдём, где пересечь текучий песок.

— Так мы сильно отклонимся от маршрута, сэр, — отозвался Малик.

— Знаю. Но выбора нет. — Капитан обвёл бойцов взглядом. — С потерей баков и съезда с нужного курса нам придётся урезать норму выдачи воды.

— На сколько дней у нас её осталось, сэр? — поинтересовался Гунсур.

— Малик?

— На минимальной норме — неделя.

— Этого хватит. Если к тому времени мы не найдём генерала, значит, он уже мёртв. Вопросы есть?

— Зачем следовать вдоль склона именно в ту сторону, сэр? Мы не знаем, где сможем пересечь текучий песок, и так мы будем идти за его движением. Если нужно перейти через реку, лучше подниматься вверх по течению, — произнёс Уваис.

— Правильно, но мы не знаем, ведёт ли себя текучий песок как вода. Впадают ли в него притоки, как ручьи в реку? Или он образуется из-за песка, сползающего со склонов вдоль всего пути? Или это нечто совершенно иное? Если направимся в ту сторону, то, по крайней мере, будем двигаться к цели — а если пойдём в другую, то будем от неё удаляться.

Сержант Малик поднялся на ноги — солнце висело у него над головой, так что он почти не отбрасывал тени, — и указал чуть вбок от склона:

— Куда-то туда ушли раскрашенные люди.

— Камшеты?

— Да, сэр.

— Мы встретим их разве что в случае, если они свернут со своего маршрута. Малик, проверь ауспик и узнай, где именно мы находимся, чтобы отметить позицию. Остальные, по машинам. Энсор, твоим штурманом будет Чаме. — Обейсекера бросил взгляд на Рошанта, стоявшего немного в стороне от остального отряда. — Комиссар, поедешь со мной.

— Да, капитан. — Рошант резво отсалютовал и направился к их вездеходу, оставив Обейсекеру недоумённо смотреть ему вслед.

— Ауспик по-прежнему бесполезен, сэр.

Командир кивнул:

— Спасибо, Малик. Проверить всё равно следовало. Подозреваю, от бумаги и стилуса нам не отделаться.

— Никогда не думал, что нам действительно пригодится тригонометрия, которой нас учили на Прозане, сэр.

— Не сказал бы, что я так думал, однако рад, что ты усвоил уроки, Малик.

— В ту пору — не особо. Лишь после того, как я вернулся на Кадию, когда… когда всё случилось, оно пришлось, кстати. Тогда не работало ничего. Пришлось пользоваться старыми картами и стилусом, чтобы вывести своих людей на посадочные поля. Вспомнил как раз столько, чтобы справиться с задачей. Покинув планету, я прошёл повторный курс. Хотел быть подготовленным на случай, если эти знания потребуются снова.

Обейсекера кивнул.

— Иногда старые навыки оказываются самыми полезными. — Он оглянулся на тройку «Венаторов». — Похоже, мы готовы выдвигаться.

— Будем надеяться, мы вскоре найдём, где пересечь текучий песок, сэр.

— Будем надеяться, — согласился капитан.

Гунсур, управлявший «Благим светом», кинул взгляд на Малика в штурманском кресле. Песок, взметаемый едущим впереди «Святым огнём», висел в горячем воздухе тонкой дымкой, оседая у него на лице и руках.

— Когда мы сидели под машиной во время бури, я думал, что комиссар сломается.

Малик оторвался от карты, взглянул на Гунсура, затем вернулся обратно к отслеживанию их курса.

— Продолжай, — сказал он. — Но убедись, что вокс выключен.

— Выключен. Я видел его. Он отвернулся от капитана, но я его видел. Он потел и трясся, и что-то бормотал про себя, из-за шторма я не расслышал, что именно, но, кажется, это были молитвы. Затем, когда он хотел вылезти и поговорить с камшетами, а капитан оттащил его назад… Выражение на его лице — оно было как у человека, выходящего из укрытия, потому что он больше не мог сидеть под обстрелом.

Малик кивнул.

— Так и думал. — Он оглянулся на Гунсура. — Помни, никому ни слова. Я разберусь.

Гунсур прижал палец к губам.

— Безмолвный, как Ворон.

Сержант покачал головой, суеверно сложив знак защиты от Ока:

— Не произноси его имя — он ведь может отозваться.

Прошло четыре часа, а текучий песок всё не кончался. Склон дюны постепенно перешёл в пологий скат, отчего вести «Венаторы» под уклоном стало проще, и Обейсекера скомандовал остановку, чтобы узнать, не лишилась ли с разглаживанием бархана «река» своих притоков.

Встав на берегу вместе с Маликом и Рошантом, капитан окинул взглядом коварную поверхность.

— И как понять, движется ли он? — спросил Обейсекера, щурясь от слепящего света. На дне долины, да ещё и в полдень, жара стояла сильнее, чем внутри загерметизированного «Лемана Русса» после трёх суток боёв — и он видел, как выглядели вылезавшие из них танкисты. Впрочем, хотя воздух здесь и был неимоверно горячим, в нём не ощущалось той же удушливой смеси запахов углекислого газа, пота, капусты и пролитого прометия, которые обычно витали в боевой машине. Воздух на Дашт-и-Кеваре имел обжигающую чистоту огня.

— Не важно, движется он или нет, это всё равно текучий песок, — заявил Малик, озираясь по сторонам. — И где фрекков камень, когда он нужен?

— Можешь кинуть это. — Рошант протянул ему амулет.

Сержант посмотрел на комиссара:

— Это же амулет святого Ксавьера — вы хотите бросить его?

— Святой либо покажет нам, что путь впереди свободен, либо войдёт в проклятую реку песка и своим присутствием благословит её.

Малик пожал плечами.

— Как хотите, сэр. — Он покрутил амулет в руке. — Выглядит ценным — на ощупь как чистый аурум.

— Это подарок отца. Думаю, не стоит сомневаться, что аурум настоящий. Любой аурумных дел мастер, рискнувший обмануть отца, не успел бы и пикнуть, будто случилась досадная ошибка.

— Ладно. Я бросаю. — Сержант взвесил амулет на согнутом указательном пальце, а затем щелчком большого пальца отправил его в полёт. Аурумный талисман закружился в воздухе, ловя и преломляя свет, прежде чем, достигнув наивысшей точки, устремиться вниз.

Амулет шлёпнулся на песок, золотой на жёлтом, и застыл, словно невинная детская игрушка под пронзительно-синим небом.

— Держится, — сказал Рошант.

— Это, конечно, не полностью загруженный «Венатор», — сухо отозвался Обейсекера.

— Я понимаю, капитан. Вот почему я дал сержанту Малику амулет — он тяжелее, чем выглядит.

— Так и есть, сэр, — подтвердил Малик. — На удивление тяжёлый.

— Можем попробовать что-то поувесистее, — произнёс комиссар, — но не думаю, что у нас найдётся нечто ненужное.

Обейсекера посмотрел на Рошанта.

— Тебе не нужен благословенный амулет святого Ксавьера, подаренный отцом?

— Мне от отца не нужно никаких подарков.

— Движется. — Малик указал на талисман. — Он точно сместился, где-то на два пальца. Это текучий песок, как пить дать.

Обейсекера кивнул:

— Значит, едем дальше.

— Может, Уваис всё же был прав? — спросил Рошант. — Насчёт того, что нам следует вернуться и попытаться пересечь реку выше по течению?

— Она не может вести себя как вода. Здесь нет песчаных дождей, наполнявших бы источники. Нет испарения влаги.

— Песчаные бури.

Обейсекера посмотрел на Малика.

— В смысле?

— Песчаные бури, сэр. Вы сами говорили, что они бывают здесь едва ли не каждый день. Может, именно бури и смещают песок, собирая его в дюны, со склонов которых тот затем ссыпается в долину и образует «реку».

— Возможно. Но в таком случае все песчинки здесь должны быть гладкими-гладкими, чтобы не создавать между собой трения. А для подобного потребовались бы миллионы лет.

Рошант нагнулся и набрал горсть песка. Тот потёк сквозь его пальцы, несмотря на то что комиссар держал их плотно прижатыми друг к другу.

— Как вода, говоришь?

Обейсекера посмотрел на дюны, тянувшиеся мимо них подобно извивающейся ветровой змее. Затем вспомнил источенные временем бугры Табаста в сердце Великого Песчаного Моря — их пункт назначения.

— Миллионы, миллионы, миллионы лет.

Он опустился на колено и погрузил пальцы в песок. Тот разошёлся, будто вода, и, зачерпнув немного песка, капитан поднёс его к глазам. Песок потёк из ладони, небольшими ручейками заструившись на землю.

— Медленная вода. — Обейсекера кивнул. — Значит, раз это… — Он повернулся и снова посмотрел на текучий песок. — Боюсь, об амулете можно забыть, комиссар.

Рошант согласился:

— Да, я этого ожидал, капитан.

— Движемся дальше. Все реки заканчиваются. — Обейсекера зашагал обратно к «Венаторам», притворившись, будто не расслышал, как Малик бормочет: «Ага, впадая в море».

Глава восьмая

Пока Рошант вёл машину, Обейсекера отмечал русло естественного препятствия. Даже на самых подробных имперских картах Великое Песчаное Море изображалось в основном пустым и однообразным, если не считать гор Табаста — единственного примечательного ориентира. И уж точно никакого текучего песка на них отмечено не было. Даже если они не найдут генерала Итойезу, пометка «реки» даст имперцам важную информацию о географии планеты. Если обнаружится, что Великое Море можно пересечь, у них появится шанс атаковать т’ау с фланга. Обейсекера, державший на коленях подставку с закреплёнными на ней картами, отмечал текущий курс и маршрут, по пути проверяя и перепроверяя правильность координат, вымеряя расстояние, скорость и время с помощью компаса — простой магнитный компас оказался едва ли не единственным устройством, машинному духу которого была нипочём аномалия в Песчаном Море. После нескольких неудачных попыток завязать разговор Рошант наконец угомонился и сосредоточился на «Венаторе», управляя им с постепенно растущим мастерством. Другие вездеходы следовали за ними, так что они, как впереди идущие, наслаждались свежим воздухом и прекрасным обзором. «Венаторам» сзади приходилось ехать сквозь тучи песка, взметаемого колёсами головной машины, а те, кто сидел в последнем «Тавросе», и вовсе дышали пылью, поднятой сразу двумя вездеходами.

Замыкающий «Таврос» вёл Энсор. Капитан решил, что тот будет ехать в арьергарде до самого Табаста. Хотя он оставил поведение бойца без наказания, определённые последствия послужат Энсору напоминанием на будущее держать себя в руках получше.

— Думаешь, он мог быть прав?

Обейсекера оторвался от карты. Рошант говорил с ним по персональному каналу связи. Поскольку они сидели друг возле друга, у него едва ли получилось бы списать своё молчание на слабый сигнал.

— Кто?

— Уваис. Насчёт того, чтобы повернуть назад и поискать путь выше по течению.

— Это песок. Никаких течений в нём быть не должно.

Комиссар насмешливо фыркнул.

— В Галактике полно вещей, которых быть не должно, но они есть. И в этом перечне песок, текущий подобно воде, выглядит незначительной аномалией.

— Он не подобен воде. Это-то и тревожит меня. Будь он как вода, то держался бы уклонов. Но это не так.

— Но он ведь не течёт вверх по дюнам, да?

— Нет, такого я не видел. Похоже, он движется больше по равнинной местности.

Рошант покачал головой:

— Тогда я не вижу проблемы. Если пролить воду на совершенно плоскую поверхность, она всё равно будет течь. Как делает это песок здесь. Скальное основание под ним гладкое.

— Но, если это просто сдутый ветром песок, текущий по ровной земле, он должен расходиться по всем доступным каналам, как вода, наполняющая озёра. Он не должен просто себе течь.

Юный комиссар пожал плечами:

— Это песок. Кому есть дело до того, как он себя ведёт?

Обейсекера отложил карты, исчерченные контурами и руслами, и окинул взглядом простирающиеся вокруг них гряды и желоба Великого Песчаного Моря.

— Мне есть, — ответил он.

Рошант снова хохотнул.

— Тогда тебе следовало стать мудрецом.

Обейсекера покачал головой.

— На Кадии мудрецам нечего делать. И всё же в кинах нас учили думать. И за это я всегда буду благодарен. Впрочем, полагаю, жизнь учёного мне понравилась бы больше — сиди себе в скриптории и почитывай древние фолианты, выискивая в них знания.

— Знание опасно, — напомнил Рошант, — даже в правильных мозгах.

— Таково мнение Комиссариата. Но, будь нам известно, что замыслил Абаддон, не спланировали бы мы свою оборону иначе?

— Размышлять над замыслами Архиврага всё равно что глядеть в бездну. А когда ты смотришь в бездну…

— . Бездна смотрит в тебя. Да, я знаю эту поговорку. Но, как и с любыми пословицами, она не только очерчивает правду, но также ограничивает её.

— Капитан Обейсекера, что вы этим хотите сказать?

Обейсекера оглянулся на комиссара. Он снова думал вслух — привычка, от которой ему пора бы уже избавиться.

Ты согласен с тем, что Бог-Император вне нашего понимания? Что Он превыше любых мыслительных категорий, которыми мы обычно оперируем?

— Конечно. Бог-Император непостижим для нас.

— Значит, то же применимо к Его Имперской Истине. Само собой, мы пытаемся вычленить её среди отдельных фраз, пробуем уловить её на страницах священных кодексов, но истину, которую мы стараемся облечь в слова, невозможно передать ни на какой формальной языковой системе. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? Вот оно — подлинное правоверие.

Комиссар Рошант на секунду отвлёкся от управления вездеходом и посмотрел на Обейсекеру. Капитан, увидев его лицо, в который раз поразился тому, насколько тот молод. Насколько неопытен.

— Может, это и есть правоверие, но оно таковым совсем не звучит. — Рошант перевёл взгляд обратно на путь впереди, направив «Венатор» по пологому склону вдоль текучего песка. — Не всякий представитель Экклезиархии разбирается в нюансах имперской теологии лучше твоего, капитан. Не советовал бы я тебе вступать с ними в религиозные диспуты. — Юный комиссар ухмыльнулся. — Мой отец любил говаривать, что гордость церковного кантора уязвить проще простого. Много рвения и так мало знания. — Рошант поднял руку и смахнул с очков песок. — Но уязвлённая гордость провоцирует возмездие. Если ты накличешь на себя гнев Экклезиархии, то вряд ли тебя спасёт даже Комиссариат.

— Я не стремлюсь провоцировать кустодиев имперской веры, — ответил Обейсекера. — Я всего-то пытаюсь лучше понять Бога-Императора, дабы тем самым полнее постичь его милость. Кстати, об этом. Полагаю, в схоле вам преподавали кредо Империума?

— На уроках мы разбирали теологию более подробно, чем в семинариях Экклезиархии, поскольку нам следует уметь различать её еретические и ортодоксальные ответвления, тогда как священникам нужно просто молиться.

— Тогда что скажешь о Стинианской школе? Согласно святому Стинусу, Император не желает зла в Галактике, но терпит его как тень, которая лишь сильнее подчёркивает Его славу.

Комиссар оглянулся на капитана.

— Наш комендант выделил десять лекций на вероучение святого Стинуса, каждая по три часа минимум, а к концу курса я был лишь немногим умней, чем в его начале. Но когда перед экзаменом я штудировал его догматы, то пришёл к тому же выводу. Хотя я бы сказал, что, согласно святому Стинусу, Император допускает зло, которое нам надлежит изгнать огнём, войной и страданием, дабы стать настоящими орудиями Его воли.

— Любопытная трактовка «Догматики Экклезиархии» — том двадцать третий, кажется?

— Основные аргументы были изложены в двадцать восьмом томе, но в двадцать третьем имелись важные пролегомены.

— Я прочту. Но согласен ли ты, что оба эти мнения — допустимые трактовки учения святого Стинуса?

— Их объявили таковыми на тридцать восьмом экуменическом синоде.

— Следовательно, то, что нам доводится преодолевать вопреки воле Императора, всё равно служит Его замыслу либо напрямую, ещё больше раскрывая Его славу, либо опосредствованно, превращая нас, Его слуг, в лучших исполнителей Его воли.

— К такому выводу я и пришёл после чтения святого Стинуса.

— Тогда, полагаю, всякое грядущее нам должно принимать с невозмутимостью, к чему бы это ни привело. — Капитан улыбнулся. — Хотя, конечно, если правда на стороне школы святого Каувина, то взирающий на нас Император в своих неисповедимых путях установил, что лишь исчезающе малое число из нас получит прощение, тогда как всех остальных ждёт проклятие. Доктрина привлекательна тем, что избавляет нас от тщетных стремлений, ибо только Император знает, кого Он желает простить, но лишь сложив голову на службе, мы познаем, счёл ли Он её достойной славы Своей и принял ли как необходимую жертву во имя воли Своей.

— Официо Префектус, хоть официально придерживается нейтральной позиции по отношению ко всем правоверным школам имперской веры, на практике отдаёт предпочтение доктрине Каувина, а не учениям святого Стинуса, святого Квино или святого Густина.

Обейсекера усмехнулся.

— Ну, конечно. Каувинизм подходит Официо Префектус, как батарея к лазвинтовке. Из того, что я слышал, Инквизиция тяготеет к школе святого Квино, тогда как Астра Милитарум по своей природе ближе к доктрине школы святого Густина.

— Что насчёт Адептус Астартес?

— Вот это мне выяснить не удалось. Подозреваю, большинство из них считают споры между школами не более чем сутяжническими дрязгами мудрецов Экклезиархии, диспутами, которые куда быстрее и доходчивей решились бы с помощью болтера и цепного меча; и кто мы такие, чтобы отрицать их правоту, поскольку разногласия эти без конца-края тянутся уже десять тысяч лет. Но со своей стороны я считаю, что такая неразрешённость, как я уже сказал ранее, отражает изначальную невозможность облечь Имперскую Истину в слова. Язык по своей сути исключает путём определения, а Имперская Истина превыше любых слов, которыми мы пытаемся её описать.

— Не дай жить ведьме, мутанту и пришельцу. Куда тут проще?

— Идеально для солдат — чёткие, понятные приказы. Но для учёных и теологов этого мало, отсюда и тридцать восемь томов «Догматики Экклезиархии» святого Стинуса. — Обейсекера замолчал, чтобы стряхнуть песок с повязки на лице.

— Святой Стинус так и не закончил свою «Догматику»? — вставил Рошант.

— Нет. Томов должно было быть сорок, но пока он писал тридцать восьмой во время затворничества в мире конвента Эремита, ему пришлось покинуть келью, чтобы возглавить оборону планеты против Великого Пожирателя. Своим примером и руководством святой Стинус изгнал Пожирателя с Эремиты, но ценой собственной жизни, оставив «Догматику» неоконченной, за что, подозреваю, студенты схол по сей день возносят хвалу Императору — последние пять книг были ну очень трудны для понимания.

— Я сдался где-то на двадцать пятом, — сознался Рошант. — Только никому не говори.

— Не волнуйся, это уже достижение — мало кто продирается через первые десять.

— Что на ауспике?

— Всё по-старому. Сбрось скорость. Мне нужно вернуться к прокладке курса.

Рошант кивнул, и дальше они поехали в молчании, нарушаемом лишь шорохом песка под колёсами «Венатора» и свистом горячего ветра Дашт-и-Кевара, бьющего им в лица.

— Капитан, — с металлическим взвизгом ожил вокс-канал отделения.

— Малик?

— Капитан, ауспик засёк что-то впереди.

— «Призраки»?

— Показания отображаются уже пару минут. Многочисленные контакты, стабильные, и быстродвижущиеся над ними — похоже на ЛА, атакующие наземные цели.

— Дай взгляну.

Обейсекера переключился на ауспик, и экранчик перед его глазами загорелся тускло-зелёным светом.

— Вижу.

— Дальность около трёх миль.

— У показаний нет имперских сигнатур, — заметил капитан.

— Сигналы то слабеют, то усиливаются, — добавил Малик.

— Замигало ещё больше.

— Кажется, я что-то заметил, — вспыхнул на дисплее вокса значок Уваиса.

— Что видишь? — спросил Обейсекера.

— Инверсионные следы. Два, может, три самолёта.

— Принадлежность?

— Отсюда не могу сказать. Не имперские. Неправильная траектория движения. Очень плавная. Могут быть т’ау.

— Вы можете определить самолёт т’ау по тому, как он перемещается? — удивился Рошант. — Но как?

— Позже, комиссар, — оборвал его Обейсекера. — Стоп. Не нужно, чтобы нас засекли.

Когда «Венатор» остановился, зарывшись колёсами в песок, капитан забрался с ногами на своё кресло, достал магнокуляры и направил их вперёд.

Над тянущимися вдаль песчаными грядами он различил полосы, о которых сообщил Уваис: инверсионные следы. В сухом воздухе Дашт-и-Кевара было крайне мало влаги, чтобы создавать подобные хвосты: то, что они появились, хоть и мимолётно, свидетельствовало о скорости создавших их самолётов. Пристальней вглядевшись в магнокуляры, он, как ему показалось, заметил один из стремительных летательных аппаратов.

Там.

— Вижу. — Голос принадлежал Гунсуру. — «Прилипалы» т’ау, сэр. Три штуки.

Дрон, размерами уступавший стандартной «Барракуде», но из-за этого ничуть не менее смертоносный, мчался на закручивающихся восходящих потоках, проносясь меж столбов горячего воздуха сродни перелётной кадийской вихвостке — птице, после вылупливания проводившей всю жизнь на крыле. Наблюдая через магнокуляры за стремительным серебристым объектом, Обейсекера оценил его по достоинству: «Прилипала» была прекрасным боевым аппаратом, в котором форма и функция слились в гармоничном единстве. Её было сложно не сравнивать с громоздким рокочущим «Громом» — самолётом, что оставался в небе скорее за счёт грубого подчинения себе законов тяготения, нежели признания воздушных течений как неотъемлемой составляющей полёта.

До чего хорошо, подумал капитан, откладывая мысль в тайный закуток для запретных раздумий, что в Комиссариате не умеют прозревать разумы: интересно, сколько людей было бы приговорено за свои мысли, имейся у Официо Префектус такая возможность.

«Прилипалы» непрерывно двигались, орудийные вспышки подсказывали, что дроны ведут огонь по кому-то на земле.

— Есть контакт с целями «Прилипал»? — Обейсекера задал вопрос по вокс-каналу отряда и в тот же миг заметил неподдельное удивление во взгляде, бегло брошенном на него Рошантом: согласно доктрине Комиссариата офицеру следовало указывать бойцам, что делать, а не расспрашивать их.

Капитан напомнил себе поговорить с комиссаром насчёт разницы между касркинами и обычными кадийскими войсками.

— На ауспике что-то есть. — Вокс-дисплей показал, что донесение поступило от Чаме в последнем «Венаторе». — Многочисленные слабые контакты на земле и… и нечто ещё.

— Вижу, — вставил Малик. — Никогда не видел ничего похожего.

— Дальность?

— Слабый сигнал. Может, две мили. Курс три-четыре-восемь.

— Есть. — Обейсекера вперился в ауспик. Даже несмотря на странные показания, которые выдавали машинные духи в Великом Песчаном Море, это было необычно.

Пока капитан всматривался в экран, пытаясь понять, что видит, он заметил загоревшийся огонёк защищённого вокс-сигнала. Обейсекеру нажал на бусину в ухе.

— Да?

— Говорит Рошант.

Обейсекера оглянулся на комиссара, сидевшего в кресле рядом с ним, однако тот не сводил глаз с дороги перед собой.

— Да?

Кадиец увидел, как зашевелились губы комиссара, а затем с мимолётной задержкой для шифрования у него в микробусине прозвучало:

— Миссия требует строжайшей секретности. Я настоятельно рекомендую воздержаться от контакта с противником.

Обейсекера ухмыльнулся, что осталось незамеченным под лицевой повязкой. Возможно, комиссар всё же не был таким уж неопытным. Он перевёл взгляд обратно на ауспик, подавшись ближе к экранчику, чтобы скрыть разговор от остальных бойцов.

— Это официальная рекомендация Официо Префектус, комиссар?

— Нет, капитан. Лишь предположение, выдвинутое, однако, в свете наших приказов.

— Принято к сведению. Но если синяки послали самолёты в Великое Песчаное Море, то самая вероятная тому причина — они знают, что здесь упала одна из наших «Валькирий», и теперь ищут её.

— Думаешь, они разыскивают генерала?

— Необязательно. Им бы хотелось заполучить груз «Валькирии». Но раз т’ау решили направить сюда корабли, значит, они по меньшей мере понимают, что в самолёте находился кто-то или что-то важное, и готовы потерять пару-тройку аппаратов, чтобы раздобыть это. — Обейсекера постучал по ауспику. — Поднимается буря. Если они вскоре не покинут район, то здесь и останутся.

— Моя рекомендация остаётся прежней, — отозвался Рошант. — Избегать контакта с ксеносами.

— Они стоят у нас на пути. Мы либо сидим здесь и ждём, пока они не уйдут, и в таком случае песчаная буря, скорее всего, настигнет нас прежде, чем мы успеем проехать дальше, либо движемся вперёд, рискуя быть обнаруженными синяками, но также узнаём, что они атакуют. — Обейсекера откинулся на спинку. — Согласно нашей тактической доктрине, когда задачи расходятся, нужно наступать. Значит, мы будем наступать. — Капитан приложил палец к картам и склонился над ними. — Благодарю за то, что донесли вопрос в частном порядке, комиссар.

— Вижу, среди касркинов обычное дело оспаривать приказы офицеров, но у меня, как у представителя Официо Префектус, такое в голове не укладывается.

— Не оспаривать, а скорее уточнять. Но я понимаю, что это может выглядеть как неподчинение. Позже я всё объясню.

— Был бы признателен, капитан.

— Напомнишь потом. — Обейсекера переключился на канал отряда. — Движемся на средней скорости. Вести наблюдение, визуальное и через ауспики. Я хочу выяснить, что атакуют синяки, и предпочтительно, чтобы при этом они нас не заметили.

Рошант запустил гальванический привод; следом с воем ожили два других «Венатора», когда их духи откликнулись на тихие молитвы водителей, и вездеходы с шелестом покатились по мелкому песку.

— Рядовая Лерин, — Обейсекера обратился к касркину, стоявшей за спаренным мультилазером в задней части «Венатора».

— Да, капитан?

— У тебя самое лучшее поле обзора. Сразу дай знать, как только увидишь синяков. Я буду следить через ауспик.

— И об остальном тоже?

— Да, конечно.

— Будет сделано.

«Венатор» двигался достаточно медленно, чтобы Обейсекера услышал, как тяжёлое орудие, установленное в корме машины, с натужным скрипом крутится туда-сюда на поворотном механизме, хрустя песком, что проник внутрь корпуса установки.

— Лерин, на следующем привале разберёшь поворотный механизм — в него забился песок.

— Да, сэр.

— И скажешь остальным сделать то же.

— Да, сэр, — резко донеслось по воксу второе подтверждение.

Обейсекера ухмыльнулся.

— Тяготы преодолеваются легче, если делить их с кем-нибудь ещё, — сказал он по приватной связи.

— Это нам втолковывали в Официо Префектус, — отозвался комиссар Рошант. — По своему опыту могу сказать, что это самое точное определение всему, чему нас учили.

Глава девятая

— Сержант, «Святой огонь» замедлился, — сказал Гунсур. — Похоже, что-то не так.

Прежде чем Малик успел ответить, по вокс-каналу отряда прозвучал приказ:

— Сбросить скорость до пяти миль в час.

Малик, управлявший «Венатором», фыркнул.

— Что с тобой, Торгут? Вот уж не думал, что ты такой дёрганый.

Гунсур покачал головой.

— Не знаю, серж. — Боец оторвал взгляд от карт, закреплённых на подставке, и посмотрел перед собой. Головной вездеход, уже успев замедлиться, оставлял за собой меньший след, и облако песка, которое окружало их всё это время, начало рассеиваться. — Теперь хотя бы видно лучше.

Малик кивнул. Ведущий «Венатор» находился ярдах в пятидесяти впереди, но, даже несмотря на расстояние и сброшенную скорость, они по-прежнему ехали сквозь клубы песка. Сержант легко провёл пальцем по очкам, очищая их от забившейся пыли — он усвоил, что чем легче прикосновение, тем меньше на линзах оставалось песка, приклеившегося к стеклу жирными выделениями кожи, — и перемотал головную повязку, чтобы рот с носом защищал новый участок ткани. Ребризер не давал песку проникнуть в дыхательные пути, но к концу дня его фильтры так сильно забивались пылью, что прочистить их становилось практически невозможно. Зато повязку можно было просто-напросто перетянуть на ещё не загрязнённый участок. Всем этим премудростям он и остальной отряд научились у капитана Обейсекеры.

— Серж, на ауспике что-то есть, — резко посерьёзневшим голосом произнёс Гунсур.

— Передай.

— Я… я не знаю, что это, — отозвался боец.

— Передай. Немедленно.

— Да, серж. — Гунсур помолчал, открывая канал связи с командующим офицером. — Капитан, на ауспике что-то новое.

Со «Святого огня» поступила команда остановиться.

Малик ударил по тормозам, выдерживая дистанцию в пятьдесят ярдов между машинами, что являлось частью их схемы передвижения по опасной местности. Бросив взгляд на зеркало заднего вида, он заметил, что Энсор также останавливает «Святого Конрада».

— Малик, со мной, — раздался вызов капитана.

Гунсур взглянул на сержанта и пожал плечами. Малик отстегнулся и, сняв с подвеса адское ружьё, выбрался из машины и, хрустя ботинками по песку, зашагал к Обейсекере, стоявшему возле своего «Тавроса». Покинув тень вездехода, он ощутил, как солнце нещадно обрушилось на голову и плечи чуть ли не с силой настоящего удара. Впрочем, ему приходилось нести службу на планетах с гравитацией, существенно превышавшей обычную терранскую: он продолжил идти, попутно изучая окружение намётанным взглядом касркина.

Они всё ещё двигались по созданной текучим песком широкой долине, склоны которой плавно возносились с обеих сторон от них. Видневшиеся впереди гряды барханов, постепенно подходившие вплотную к долине «реки», ограничивали обзор. Прищурившись, Малик различил яркие сполохи света, преломлявшегося на кромках кружащих летательных аппаратов: «Прилипалы».

Обейсекера дожидался его у головного «Венатора». Комиссар по-прежнему сидел в водительском кресле, а находившаяся в задней части машины Лерин водила мультилазером по дуге в сто двадцать градусов, готовя тотчас открыть огонь по приближающимся целям.

— Магнокуляры захватил? — спросил капитан у подошедшего Малика.

Сержант показал увеличительное устройство.

— Хорошо. Твои лучше моих. Пошли, взглянем, что так возбудило синяков. — С этими словами Обейсекера начал карабкаться по склону, каждым шагом поднимая V-образные песчаные осыпи, и Малик последовал за ним, держась в десяти ярдах правее от капитана.

Добравшись до вершины гребня, Обейсекера пригнулся и дальше уже пополз, стараясь держаться как можно ниже, и Малик поступил так же. Песок на ощупь был горячим, обжигая пальцы подобно уголькам, так что казалось, словно он пробирается по полю недавно отгремевшего боя.

Сержант ощутил, как песок под левым ботинком осыпался, и заскользил вниз. Малик погрузил пальцы в землю, остановив падение, затем резко воткнул другой ботинок в поверхность дюны и пополз дальше. Крупицы здесь были меньше и глаже, чем внизу, и легче расходились под его весом.

Малик кинул взгляд налево, мимо Обейсекеры, и заметил, что по мере подъёма перед ним открывается всё лучший вид. Теперь он начал различать гребни других барханов, тянущихся с востока на запад и растворяющихся в кристально-чёткой дали. Перед наступлением знойного полудня воздух на Дашт-и-Кеваре был прозрачней всего, что ему приходилось видеть, не говоря уже о том, чтобы им дышать, — даже если тот и обжигал, жар его был чистым, совершенно ничем не напоминавшим кислотную палящую атмосферу имперских миров-кузниц.

И в этом кристальном воздухе Малик различил нечто, чему тут быть не следовало.

— Сэр, стоп. Гляньте влево.

По указке сержанта Обейсекера упал плашмя на песок и повернул голову в указанном направлении.

— Во имя Трона, это ещё что?

Над гребнем бархана, не далее, чем в полумиле от них, виднелось дерево. Но размерами и видом дерево это отличалось от всего, что прежде доводилось видеть Малику. Его центральный ствол тянулся к небу, разветвлялся на бессчётные отростки, что поднимались ещё выше, а затем дугами ниспадали обратно к земле, подобно струям воды в фонтане. Меж ними носились мерцающие огоньки, и, прильнув к магнокулярам, сержант убедился в том, что это всё те же дроны т’ау. Пытаясь удержать один из аппаратов в поле зрения — «Прилипала» как будто плыла и скользила у него перед глазами, — он заметил, как полыхнули скорострельные пушки, внезапно исторгнув шквал плазменных разрядов. Затем «Прилипала» исчезла из виду.

Малик поводил магнокулярами туда-сюда, пытаясь понять, во что стрелял дрон, и увидел белые сполохи и крылья.

— Сэр, насколько я вижу, «Прилипалы» палят по птицам.

— Я тоже так подумал.

— Как мы не заметили дерево раньше? — спросил Малик.

— Думаю, раньше его здесь и не было, — отозвался капитан. — Оно достаточно большое, чтобы его засекли ауспики при орбитальном изучении, не говоря уж о сканированиях перед высадкой. Оно всё ещё растёт. Похоже, это дерево появилось только сегодня. Трона ради, что это такое? Малик, смотри в небо и попробуй найти корабль-матку дронов — где-то поблизости должна быть «Тигровая акула» т’ау, — и вызови «Венаторы», может, их ауспики что-то обнаружат. Я поднимусь повыше для лучшего обзора.

— «Святой огонь», «Благой свет», «Святой Конрад», ауспик-сканирование, круговое на шестьдесят градусов вверх, расстояние пятьсот ярдов.

Сержант услышал ответы, не переставая искать взглядом «Тигровую акулу». «Прилипалы» были дронами малого радиуса действия, но их корабль-матка всё равно мог висеть где-то у самого горизонта. Впрочем, даже если он и находился на виду, сержант по собственному горькому опыту знал, сколь сложно засечь летательный аппарат т’ау — как визуально, так и с помощью ауспиков. В отличие от пластальных имперских самолётов с ревущими турбодвигателями, машины чужаков работали тихо и постоянно метались из стороны в сторону, отчего удерживать их в поле зрения было всё равно что пытаться уследить за москитом.

Малик продолжал изучать небо, последовательно оглядывая участки синевы в поисках характерного отблеска преломлённого света. Тем не менее то и дело он поглядывал назад, на выраставшую из пустыни высокую, напоминающую дерево конструкцию с порхающими меж её ветвями белокрылыми птицами.

— Слабый контакт, курс три-четыре-три, расстояние три мили.

Голос принадлежал Гунсуру.

Малик поднял магнокуляры и, настроив их на широкоугольный обзор, навёл в указанном Гунсуром направлении.

Вон там. Блеск перед глазами, как будто цель скрывало знойное марево, вот только «Тигровая акула» находилась достаточно высоко, чтобы восходящие потоки воздуха не мешали её увидеть. Широкий самолёт с крыльями как у летучей мыши летал «восьмёрками», закладывая петли, но при этом не теряя из виду ни дронов, ни древоподобную конструкцию. А затем, прямо на глазах у Малика, «Тигровая акула» устремилась назад, прочь от него. Сержант оглянулся, пытаясь понять, что заставило вражеский корабль улететь, и увидел, что южный горизонт исчез за чёрными тучами, раз за разом озарявшимися сполохами молний.

— Сэр, с юга движется песчаная буря.

Малик увидел, как Обейсекера оглянулся в его сторону.

— Далеко?

Сержант сверился с ауспиком.

— Две мили. Расстояние быстро сокращается.

— Время до подхода?

— Ауспик барахлит, сэр. Может, тридцать минут. А может, меньше. «Тигровая акула» держит позицию.

— Точно? Проверь.

Малик снова прильнул к магнокулярам, перенастроил их и отыскал самолёт ксеносов.

— Всё ещё в трёх милях, сэр. Определённо держит позицию.

— Ладно. Воспользуемся этим. — Капитан жестом велел Малику следовать за ним. — Пойдём, глянем, что это за «дерево» такое и почему его атакуют синяки.

Обейсекера двигался первым, карабкаясь к вершине песчаного гребня, а следом за ним взбирался Малик. Склон дюны рассыпался у него под руками и ногами, с тихим стенанием сходя вниз, но он не обращал внимания на пение, спеша поскорее подняться наверх. Капитан оглянулся на юг. Шторм быстро приближался, внутри облаков мерцали ослепительные песчаные молнии, вспышки которых предварялись почти неумолкающим рокотом грома. Времени осталось совсем ничего.

Он продолжал подъём, глубоко погружая пальцы в податливый песок; болтавшиеся на ремешке магнокуляры стукались о грудь. Следовало подняться как можно выше, чтобы разглядеть, что же обстреливали «Прилипалы», — если гребень окажется недостаточно большим для хорошего обзора, то найти другой, подходящий, они уже не успеют.

Несмотря на прекрасную физическую форму, Обейсекера чувствовал, как у него изо рта с хрипом вырывается воздух, горячий и пыльный, а сердце натужно колотится в груди, гоня по телу кровь. Взбираться по песку было той ещё задачей.

Достигнув края склона, капитан перебрался через кромку и упал на гребень дюны, одновременно поднося к глазам магнокуляры. Он услышал, как следом наверх вылез Малик, а потом донеслось и жужжание фокусирующегося устройства сержанта. Изображение в его собственных магнокулярах смазалось, затем стало чётче, обретя глубину. Обейсекера невольно ахнул, но, зачарованный представшим перед ним зрелищем, едва обратил на это внимание.

В магнокуляры он различил широкую плоскую равнину, раскинувшуюся за последним песчаным барханом. Часть его разума, отвечавшая за аналитику и тактику, отложила в памяти, что, по всей видимости, в Великом Море имелся мокрый солончак — аномалия, образованная переменными ветрами. Но основное внимание капитана оказалось приковано к тому, что находилось на равнине.

На сотню ярдов вглубь неё тянулась замеченная им ранее борозда, в конце которой из земли вырастал ствол необычного древа. Оно поднималось наподобие фонтана, достигая трёх сотен футов в высоту, прежде чем разделиться на сотни ваий — отростков, а те дугами расходились во все стороны от ствола. Меж ветвей — конечно, они не были настоящими ветвями, однако Обейсекера не мог придумать для них более подходящего названия, — он различил порхающих белокрылых существ, по всей видимости птиц. Из-за толщины отростков капитану не удалось разобрать, что это за птицы; очевидно, они были большими, а ещё он заметил, что существа садились возле бутонов, тут и там проклёвывавшихся на ветвях. Со своего места ему не было видно, чем они там занимаются.

Впрочем, на равнине было не одно только дерево.

Ближе всех к нему находились стреноженные мукаали, которые, сбившись в стадо, пятились от своих погонщиков в лихорадочной попытке сбежать от «Прилипал», с жужжанием носившихся у них над головами. Камшеты, в свою очередь, не давали самцам вырваться из толчеи, кнутами и хлыстами охаживая животных по чувствительным мордам, раз за разом загоняя их обратно к остальным. Пара-тройка мукаали упала и, барахтаясь на земле, утащила за собой нескольких других зверей лишь для того, чтобы промчавшийся выше дрон проделал в их рядах пламенеющую просеку. Обейсекера учуял вонь обугленной плоти и понял, что ветры усиливаются.

Остальные кочевники собрались под деревом; их синие с жёлтым одеяния резко контрастировали на фоне белизны солончака. В магнокуляры капитан различил у многих из них в руках сосуды, тогда как прочие сжимали ритуальные кинжалы, обильно украшенные резьбой. Затем краем глаза он заметил белую вспышку и, повернув магнокуляры, увидел…

Увидел крылья, большие белые металлические крылья, расправившиеся за спиной одного из туземцев, — а затем тот, стискивая ритуальный нож, прыгнул, и выброс из прыжкового ранца подкинул его выше. Последовал взмах крыльями, и камшет унёсся ввысь, под сень великого древа.

Среди ветвей порхали не птицы, а люди.

Обейсекера увидел, как один из крылатых людей спустился на землю, держа в руках бутон, и, приземлившись, вылил его содержимое в сосуд, подставленный ему другим камшетом.

Вода жизни.

Эликсир, делавший пустынную планету важным имперским миром субсектора.

Камшеты торговали ею, но никто не выведывал, каким образом они её добывали. Теперь же он знал их тайну. И если т’ау возвратятся на базу, узнают и ксеносы. Значит, ему требовалось найти способ уничтожить «Тигровую акулу» — корабль-матку, доставивший сюда дронов.

И единственный способ сделать это заключался в том, чтобы выманить корабль.

Обейсекера услышал по воксу тихую ругань Малика; судя по ней, сержант видел то же самое. Но, пока они наблюдали, как туземцы собирают необычный урожай, над гигантскими вайями промчалась «Прилипала»; её скорострельная пушка полыхнула, и последовавший небольшой взрыв указал на то, что дрон попал в цель. В кровавом дожде из кусочков плоти и обломков металла крылатый человек камнем рухнул на твёрдую соляную равнину.

Капитан уже собирался отвернуться, как вдруг заметил новое движение. Стоило одной вайе коснуться земли, как поверхность начала кипеть, рябить, клокотать. Камшет, как раз сцеживавший драгоценную влагу, отскочил в сторону и бросился бежать по разламывающейся земле. Обейсекера отдавал себе отчёт, что должен вернуться к бойцам, однако не мог отвести глаз от происходящего — пока не увидел, что появляется из-под земли.

Пустыня ожила.

Там, где землю оросили капли жидкости, начали прорастать стебли, вытягиваясь вверх, к солнцу, со скоростью идущего человека. На стеблях образовались листья, у него на глазах распустились бутоны, и среди новоявленной поросли возникло движение — быстрое, суетливое движение. Из-под поверхности поползли насекомообразные существа, которые, расправляя крылышки, устремлялись к только-только раскрывшимся цветкам, создавая гул новой жизни, который донёсся до Обейсекеры даже сквозь вой «Прилипал» и фырканье мукаали. Но, увеличив разрешение магнокуляров, капитан понял, что не все цветки были прекрасными: некоторые походили на разверстые рты, резко смыкавшиеся сразу, стоило в них приземлиться чрезмерно любопытной букашке.

— Трон!

Возглас Малика разрушил чары, заставив Обейсекеру встрепенуться. Наблюдение окончилось.

— Пошли. Пора ловить крупную рыбу.

Глава десятая

Обейсекера покосился на Малика. Сержант смотрел поверх руля, щурясь от резкого света, преломляемого несметными песчинками, ведя «Венатор» по желобам и впадинам как можно ближе к склонам, чтобы «Прилипалам» было сложнее засечь вездеходы своими сенсорами. Удовлетворённый, капитан перевёл взгляд обратно на путь перед собой. Сержант знал, что делать, без всяких приказов.

Это было одной из причин, почему Обейсекера предпочитал командовать касркинами: все солдаты с Кадии были храбрыми и искусными ветеранами, пережившими давнишнее поражение, но касркины к тому же были сообразительными. Они вполне могли действовать самостоятельно, и к тому же действовать правильно, не особо нуждаясь в указаниях свыше. Иногда Обейсекера задавался вопросом, не была ли строгая муштра на самом деле непродуктивной, производя слишком много людей, которые без команды никогда не сделают очевидного. Излишняя зависимость от комиссаров задавила в имперских гвардейцах всяческую инициативу.

Несмотря на то, что касркины не так легко впадали в ступор в присутствии выходца из Официо Префектус, он всё равно пересадил Рошанта на «Святого Конрада», шедшего замыкающим колонну. Комиссар попытался было возражать, но Обейсекера указал, что так он сможет следить за всем отрядом, с чем комиссар по здравом размышлении согласился.

Они мчались впереди бури. Капитан уже чувствовал первые признаки её приближения — резкие порывы ветра, хлещущие ему в лицо и внезапно срывающие с гребней огромные столбы песка. Он сверился с ауспиком, в который раз прокляв машинный дух за его заторможенность, и, высунувшись из «Венатора», оглянулся назад. Небосклон исчез за стеной прошиваемой молниями тьмы. И очень скоро она их догонит.

— Быстрее, — сказал он, и в ответ Малик поддал газу, так что из-под колёс вездехода полетели фонтаны песка.

Обейсекера посмотрел вперёд. Дерево поднималось над барханами; самые высокие его ветви тянулись к небу почти на пятьсот футов, прежде чем ниспасть назад к земле. Гребни скрывали от капитана то, что происходило у основания дерева, поэтому он не видел, как развивалась жизнь на солончаке дальше. Впрочем, теперь капитан замечал даже невооружённым глазом блеск и сполохи дронов т’ау: те двигались, как рыбёшки в подводном лесу, не переставая палить из скорострельных пушек. Небо перед ним прочертили огненные следы выпущенных ракет — обычно каждая «Прилипала» несла две единицы, — которые, пронёсшись меж ветвей великого древа, попали в толстый ствол. Тем не менее взрывы едва оцарапали его плотную поверхность, будто рассеянные покрывавшей ствол оплёткой, исполнявшей роль естественной решётчатой брони.

Впадина, через которую Малик вёл «Венаторы», расширялась, гребень в её конце уходил всё ниже по мере приближения машин к соляной равнине и дереву. Обейсекера, изучая врагов, заметил слева от них длинный шлейф, тянущийся параллельно их курсу в направлении исполина, словно поднятый проведённым по песку плугом.

— Стрелки, огонь по готовности. Уничтожьте «Прилипал». — Капитан отдал приказ по вокс-каналу отделения и увидел, как на дисплее вспыхнули сигналы подтверждения. Сам он снял адское ружьё со стойки и настроил мощность заряда. — Водители, «Благой свет» уходит вправо за гряду, «Святой Конрад» — влево. «Святой огонь» — прямо вперёд. Бойцы, приготовить ракетные установки. Зарядить зенитными. Нужно убрать «Прилипал» и заманить «Тигровую акулу» в зону поражения. — Обейсекера ещё раз оглянулся. — У нас максимум тридцать минут до начала шторма. Не потратьте их впустую.

— Прямо вперёд? — переспросил Малик.

— Прямо вперёд, — повторил капитан.

Сержант ухмыльнулся, и Обейсекера увидел, как тот просветлел от свирепого веселья.

Затем кадиец почувствовал, как в улыбке расплывается его собственное лицо. То была радость от предстоящего боя. Момент, когда всё становится ясным как день. Именно это чувство роднило кинов, служило негласным источником их единства и яростной, неослабевающей памяти о потерянном доме.

Обейсекера повернулся обратно вперёд, сжимая в руках адское ружьё. Гальванические моторы вездехода загудели сильнее, когда Малик добавил газу, разгоняя машину до предела. Размётывая колёсами песок, «Венатор» выкарабкался по последнему склону и въехал на гребень.

Перед ними были солончак, жизнедающее древо посреди пустыни, паникующие мукаали с носящимися туда-сюда камшетами — и обстреливающие их сверху барражирующие «Прилипалы».

Малик вжал педаль, послав «Таврос» вниз к равнине. Обейсекера услышал над головой жаркий хрип мультилазера, пославшего парные лучи в ближайший дрон. Лерин открыла огонь по врагу, не дожидаясь дальнейших распоряжений.

Обейсекера увидел, как кочевники испуганно оглянулись в их сторону. Беглый взгляд влево и вправо подсказал ему, что другие «Венаторы» расходятся по солончаку в чётком соответствии с его приказом, направляя орудия на первую «Прилипалу». Беспилотники т’ау тут же отреагировали на угрозу, перестав атаковать дерево с камшетами и повернувшись к касркинам, резво уклоняясь от забивших отовсюду лазерных разрядов, мерцая подобно полузабытым сновидениям и одновременно открывая огонь из собственных скорострельных пушек. Разряды плазмы расплавили песок в паре ярдов слева от них. По вокс-каналу раздалась отчаянная ругань кого-то из стрелков.

— Молчать! — заорал Обейсекера, оборвав крики. — Малик, гони к дереву!

Путь преградили мукаали, фыркающие и ревущие; камшеты тщетно пытались остановить бег испуганной, растерянной массы плоти. «Прилипала» разворачивалась, вращаясь вдоль оси для второго захода. Лерин отчаянно пыталась навести мультилазер на цель, но поворотный механизм, в который набилось много песка, со скрежетом застопорился.

Обейсекера снова посмотрел вперёд. Стадо мчащихся во весь опор животных вполне могло перевернуть «Венатор».

— Объезжай их.

Малик повёл вездеход влево, до предела разгоняя гальванические моторы. На твёрдой поверхности солончака не было песка, который тормозил бы колёса, поэтому машина мгновенно отзывалась на каждое его движение, несясь по равнине под углом, что позволит им проехать на достаточной дистанции от ближайшего мукаали.

— Трон, Трон, Трон! — услышал Обейсекера ругань Лерин, продолжавшей лихорадочно бороться с мультилазером. Слова донеслись не из вокс-передатчика: женщина кричала у него за спиной, пытаясь развернуть орудие на забившемся механизме.

Перед машиной пронёсся сгусток плазмы, заставив Малика резко дёрнуть «Венатор» вправо, к стаду.

— Где, фрекк, остальные? — проорал он.

Обейсекера расстегнул ремни и высунулся из вездехода, одной рукой подняв адское ружьё в позицию для стрельбы, а другой держась за борт.

— Не останавливайся! — крикнул он.

«Прилипала» виляла туда-сюда, уходя от перекрёстного огня двух других «Венаторов», не переставая вести их по соляной равнине.

Хищник уязвимее всего в момент, когда готовится к нападению.

Ни на миг не сводя глаз с беспилотника, капитан заметил вспышку, с которой из «Благого света» выпустили противовоздушную ракету. В тот же самый миг он выстрелил из собственного оружия, намеренно послав шквал «разогретых» лучей правее «Прилипалы».

В ответ машинный интеллект дёрнул аппарат в противоположном направлении — прямо под зенитный снаряд.

Двигатель правого борта «Прилипалы» испарился во взрыве, и обломки его кожуха разлетелись во все стороны. Самолёт затрясся, второй двигатель завыл громче, пока машинный разум пытался скомпенсировать внезапную потерю равновесия за счёт рывка, однако тряска переросла в неудержимое раскачивание, каждая следующая корректировка всё больше выводила дрон из-под управления и отрывала от него новые и новые куски.

— Осторожно. — Обейсекера указал на аппарат.

— Вижу его, — ответил Малик, выворачивая руль, чтобы не оказаться с ним на встречном курсе. В этот самый момент «Прилипала» окончательно лишилась управления и, безумно закружившись, врезалась в стадо. Запах и вид изломанных тел других животных заставили мукаали, и без того паниковавших, разорвать последние путы. Узды лопнули, цепи разлетелись, и мукаали всем скопом ринулись к «Венатору».

— Лерин, расчисти путь сквозь стадо, — скомандовал Обейсекера. Однако сзади донёсся лишь скрежет поворотного механизма.

— Заклинило, сэр.

— Малик?

— Да. — Сержант развернул вездеход, так что его колёса оставили борозды в соляной корке, и в результате мультилазер оказался направленным на приближающихся зверей.

— Огонь по готовности, — велел капитан.

+Стойте!+

Голос оказался даже не голосом, а скорее приказом у него в голове, как и у сержанта Малика с Лерин. Эта команда передалась в мышцы и нервные окончания Обейсекеры без какого-либо усилия с его стороны. Сержант Малик, получив такое же распоряжение, застыл, и «Венатор», на педаль газа которого перестали нажимать, постепенно остановился. Хоть Обейсекера и не видел Лерин, но не сомневался, что девушка также замерла за орудием, держа палец на гашетке, однако не в состоянии вдавить её.

Бегущие мукаали становились всё ближе; они источали густой животный смрад, панически размахивая головами, будто маятниками, и катились по равнине подобно шерстяным бульдозерам, уставившись на касркинов побелевшими от страха глазёнками. Капитан, глядевший на зверей, но неспособный что-либо предпринять, отстранённо подумал о том, что из всех воображаемых им смертей быть затоптанным стадом обезумевших мукаали казалось ему наименее вероятным исходом. Он слышал напряжённое, судорожное дыхание — сержанта Малика и своё собственное, пока они боролись с чем-то, что контролировало их тела; оба, впрочем, одинаково безуспешно.

Обейсекере не оставалось ничего, кроме как смотреть на приближающуюся позорную гибель. Философская часть его ума — тот сдержанный голос, который помогал ему принимать ежедневные ужасы жизни, шепнул капитану, что мало какую смерть можно назвать достойной, вызвав в памяти образы мертвецов на полях сражений, представших на всеобщее обозрение и сбросивших всяческие маски вместе с человеческим обликом. Смерть отнимала душу и оставляла одно лишь мясо.

Но умереть под копытами напуганных животных…

Обейсекера закрыл бы глаза, но веки послушались его с тем же успехом, что и остальные части тела. Тем не менее он мог слышать. Капитан слышал, как его вызывают с «Благого света» и «Святого Конрада», спрашивая, не требуется ли ему поддержка. Впрочем, по удалённости хлопков, сопровождавших стрельбу из вездеходов, Обейсекера понимал, что обе машины не успеют прийти на выручку вовремя.

Мукаали спятили от паники. Разбившаяся «Прилипала» по-прежнему плевалась огнём, паля во все стороны из сломанной скорострельной пушки подобно кадийскому скорпиону, продолжавшему впрыскивать в своего убийцу яд даже после смерти, и плазменные импульсы безжалостно выкашивали стадо, отсекая конечности и валя животных на землю.

Обейсекера снова попытался закрыть глаза.

По-прежнему безуспешно.

Он уставился в звериное лицо приближающейся смерти.

А затем смерть изменила свой лик.

Перед ним с широко распростёртыми руками оказалась та самая женщина, которую он видел среди камшетов. Она встала перед «Венатором», и глаза её были небесно-синими, рот — мареново-красным, зубы — белыми. Она встала перед вездеходом и заговорила, произнося что-то повелительным тоном, и мукаали разделились, хлынув по обе стороны от неё, обтекая «Венатор» слева и справа, фыркая, раскачиваясь и сталкиваясь друг с другом, однако ни одно животное не задело машину.

Невидимые путы на теле капитана исчезли. Он посмотрел на Малика, увидел, что тот также стал свободным, а затем перевёл взгляд обратно на женщину.

И она заговорила в голове у Обейсекеры:

+Я вам не враг.+

— Сэр, она у меня на прицеле. — Сообщение по воксу подсказало ему, что Лерин заставила мультилазер работать.

Капитан уставился женщине в глаза.

— Нет. — Он услышал свой голос так, словно говорил с полным ртом патоки: он вложил в это единственное слово все годы тренировок в качестве кадийца и касркина; он произнёс «нет» всем священникам, осуждавшим ведьм и псайкеров; он посмотрел в лицо тому, кого его учителя велели бы разорвать шквалом мультилазерного огня, и сказал «нет».

Губы женщины сложились в улыбку, а затем она отвернулась, встав к ним спиной с поднятыми руками, и воздух вокруг её расставленных пальцев зарябил, будто знойное марево посреди пустыни.

Обейсекера почувствовал на себе взгляд Малика, но, не обращая на него внимания, взобрался на кресло, высунул голову из каркаса и принялся искать взглядом двух оставшихся «Прилипал».

Лазерный огонь с «Благого света» и «Святого Конрада» помог ему найти дронов: «Прилипалы» петляли меж ветвей древа, укрываясь среди них от кинов, одновременно выпуская плазменные импульсы из скорострельных пушек. Лишь резкие виражи Энсора и Рошанта, управлявших вездеходами, спасали «Венаторы» от попаданий, но затем он увидел, как один разряд попал рядом с передним колесом машины Рошанта, расплавив шину, отчего «Таврос» заскрежетал пластальным ободом по соляной корке, уходя в занос.

Дрон нырнул в сторону, уклоняясь от устремившихся ему вслед выстрелов.

+Восстаньте.+

Капитан услышал слово-приказ у себя в голове и посмотрел на камшетку с небесными глазами и призывно воздетыми руками.

Из равнины у древа, вырываясь сквозь трещины в разламывающейся земле, поднялся рой существ — насекомых, или, как подумал Обейсекера, их эволюционных аналогов на Дашт-и-Кеваре, — стрекочущих, жужжащих, щёлкающих и разлетающихся тучей крылышек и хитиновых панцирей среди ваий дерева, что пробудило их от многовекового сна. И, подобно дыму, они нестройными колоннами заструились к небу, растекаясь меж ветвей и попутно формируя живые сети, которые постепенно накрыли обе «Прилипалы» и начали затягиваться туже и туже, пока машинные интеллекты дронов пытались отыскать путь сквозь парящую массу насекомых.

Со своей точки наблюдения далеко внизу Обейсекера услышал, как звук их двигателей изменился, став кашляющим и задыхающимся, когда тысячи, десятки тысяч крошечных хитиновых телец налетели на аппараты, забиваясь в воздуховоды, расшибаясь об оптику и заполняя невиданно сложные приводы. Беспилотники кубарем полетели к земле, с машинным упорством продолжая бороться с утягивающими их вниз существами, однако все их потуги были напрасными.

«Прилипалы» врезались в солончак, и при столкновении их корпуса из нанокристаллических сплавов разбились вдребезги, а из механических внутренностей на выжженную соляную равнину брызнули жёлтые и чёрные жидкости. Там они и остались лежать, источая небольшие столбы густого дыма, почти погребённые под шевелящимися роями трескучих, чирикающих созданьиц.

Камшетка с небесными глазами развела руки, и облако насекомых поднялось с упавших аппаратов т’ау.

— Трон! — ругнулся Малик. — Хорошо, что она на нашей стороне, но будет ещё лучше, когда она уйдёт.

Женщина подняла руки ладонями кверху, и насекомые начали рассеиваться, с жужжанием устремившись к ветвям, где уселись на распускающихся цветках жёлтых, красных, синих и других бесчисленных оттенков.

— Рошант, можешь подъехать сюда? — спросил капитан по вокс-каналу отделения.

— Если только медленно.

— Тогда давай. «Святой Конрад», тоже ко мне.

Пока обе машины ехали по равнине, капитан принялся выбираться из «Венатора».

— Сэр, — произнёс по персональной связи Малик. — Может, лучше дождёмся остальных?

Обейсекера, наполовину вылезший из вездехода, оглянулся на сержанта.

— Комиссар не лучший кандидат на то, чтобы вести с ней разговор.

Малик кивнул:

— Мы вас прикроем, сэр.

Капитан поморщился.

— Просто на всякий случай… если я не вернусь, командование миссией переходит к тебе, хотя, честно говоря, если я не вернусь, то вряд ли она продлится долго.

Малик указал на юг:

— Лучше поторапливайтесь. Буря быстро приближается.

— Продолжай высматривать «Тигровую акулу». Она потеряла своих детишек, поэтому наверняка отправится разнюхивать, что с ними случилось. Убедись, что все ракетные установки заряжены. Если я буду занят, то огонь по твоей команде.

— Сэр.

Обейсекера спустился из «Венатора», и его ботинки с хрустом коснулись земли. Он посмотрел себе под ноги и увидел сверкающий слой белых кристалликов соли. Капитан потянулся за адским ружьём, и его пальцы сомкнулись на сглаженном от частых прикосновений прикладе.

Он замер, затем убрал руку и, обернувшись, зашагал к женщине с небесными глазами.

Пустыня, обычно такая тихая, сейчас полнилась звуками и запахами: далёкий рёв мукаали, которых постепенно успокаивали камшеты в синих одеждах, бегая вокруг них по соляной равнине; гулкое, пробирающее до костей жужжание насекомых — хотя теперь, оказавшись ближе, он понял, что существа эти совершенно не походили на насекомых, — продолжавших вылетать из-под земли; аромат цветов, густой и насыщенный, перебивающий петрикор только-только увлажнённой пустыни.

А ещё крылатые туземцы, сплошным потоком летящие к дереву за аквавитом. Каждый камшет сжимал в руке вычурно украшенный нож, которым, подлетев к очередному суку, срезал распустившийся бутон, после чего, взяв его обеими руками, спускался вниз, зажав кинжал в зубах.

По пути к женщине капитан заметил, что вокруг неё собираются некоторые камшеты в синих нарядах и со скрытыми лицами — воины, судя по тому, что в руках они сжимали загнутые костяные луки и гребневые копья, а также стабберы, автоматы, лазвинтовки и иные, более причудливые образцы оружия, которые когда-то могли принадлежать альдари. Впрочем, капитан не стал обращать на подтягивающуюся свиту внимания — убьют они его или нет, будет зависеть только от приказа женщины с небесными глазами.

Значение здесь имела только она одна.

При его приближении воины в синих нарядах расступились, открывая ему дорогу к предводительнице. Но, несмотря на то что капитан не сводил глаз с дожидавшейся женщины, он всё равно слышал шипение и проклятья от окружавших его туземцев: горячая молодёжь проводила пальцами по лезвиям и показывала ему вслед жесты непристойного или угрожающего характера, тогда как умудрённые годами воины стояли в безмолвном ожидании, и их неподвижность таила в себе большую опасность, нежели угрозы юношей.

Шагая сквозь ряды камшетов, Обейсекера открыл канал связи с Маликом.

— Держи комиссара возле себя, — сказал он в воксбусину. — Не дай, повторяю, не дай ему пойти за мной.

— Вас понял.

Обейсекера преодолел кордон воинов и остановился в круге свободного пространства перед женщиной. Она стояла у вздымающегося над ней дерева, прикрытая от безжалостного солнца Дашт-и-Кевара его раскидистыми ветвями. Но даже в глубокой тени, отбрасываемой исполином, туземка казалась более яркой, нежели всё, что её окружало, выделяясь среди своих людей подобно статуе имперской святой, гордо взирающей с высоты собора Экклезиархии. Несмотря на то, что из земли у неё под ногами по-прежнему выбиралась всевозможная живность, женщина выглядела даже более живой, чем выходящие из долгой спячки жужжащие, ползающие и трещащие существа.

Вид копошащихся созданий, коих на Кадии он принял бы за жуков, заставил капитана на миг задуматься, не была ли женщина в действительности приспешницей Чумного бога. Слуги Хаоса иногда могли принимать прекрасные формы, дабы скрыть свою внутреннюю скверну. Впрочем, ни в одном из инструктажей не говорилось о том, что камшеты нечестивцы. А ещё он не чувствовал, будто с ней что-то не так.

Она была живой. Живой в полном смысле слова.

Он приблизился к женщине с небесными глазами и, остановившись перед ней, на мгновение замялся. Обейсекера сложил знак аквилы, а затем, не увидев никакой реакции, поклонился. Туземка рассмеялась, и смех её напомнил капитану журчание серебристого ручья.

Он выпрямился и посмотрел ей в глаза.

Они были синими. Полностью синими, за исключением чёрных точек в самом центре. Цвета неба над пустыней Дашт-и-Кевара, цвета Кадукадского моря под ясным сводом, цвета Алнитака, горящего в глубине.

+Приближается буря.+

Обейсекера услышал слова, но не понял, прозвучали ли они прямо у него в голове или же были произнесены вслух.

Женщина улыбнулась, и её красные губы разделились.

— Всё сразу, — сказала она, отвечая на невысказанный вопрос.

Предводительница обернулась и взглянула сквозь переплетение высоких ветвей, что формировали крону вырастающего над пустыней дерева.

— Она здесь, — сказала камшетка.

Вокс Обейсекеры зажужжал.

— Капитан, на ауспике что-то есть.

Он взглянул на женщину. Та всматривалась сквозь ветви куда-то вдаль.

— Это «Тигровая акула», — отозвался капитан. — Стреляйте, как только увидите.

— Не могу… не могу взять на прицел, — прозвучал через бусину искажённый голос Малика. — Ауспик барахлит.

— Стреляйте по визуальному наблюдению — сами ведите ракеты к цели.

— Она возвращается, сэр.

— Отходит?

— Неясно. Возможно, засекла наведение ауспиков.

— Нужно подманить её ближе. — Обейсекера помолчал. — Выпустите одну зенитную ракету с запалом на две секунды, но только чтобы она промазала.

— Без наведения и визуального контакта она и так не попадёт.

— Я хочу, чтобы т’ау увидели её взрыв и решили, будто захлопнули ловушку.

Женщина повернулась обратно к кадийцу.

— Для ловушки вам нужна приманка.

— Приманка — я и мои люди.

— Плохая приманка для такого трофея. У меня есть кое-что получше. — Женщина в синем повернулась и жестом подала команду. Из собравшейся толпы выступил воин, что-то сжимавший в руках. Обейсекера уставился на предмет. Он был опалён огнём, и туземец осторожно держал его под странным углом, но затем, мысленно перевернув предмет, капитан понял, что это такое. Он взглянул на женщину, невольно стиснув кулаки:

— Это же имперский аварийный маячок.

Женщина покачала головой:

— Он не из самолёта, который вы ищете.

Обейсекера уставился на предводительницу.

— Ты знаешь, где он? Он у вас?

— Мы знаем, где он, но он не у нас. Этот мы достали из одного из ваших самолётов, что разбился вскоре после того, как вы пришли в наш мир, но он сойдёт. — Она указала на маячок. — Если сможешь приманить врага, дай ему услышать его сигнал. — Она перевела взгляд мимо капитана. — Буря уже близко.

Обейсекера кивнул, затем взял маячок и, опустив на соляную землю, оглядел устройство. Несмотря на подпалины, оно выглядело неповреждённым. Прошептав молитву машинному духу, капитан ввёл код активации.

Маячок просто лежал на земле, не подавая никаких признаков жизни. Капитан пару секунд смотрел на него, затем перевёл взгляд на женщину.

— Попробуй ещё раз.

Обейсекера кивнул, после чего пробормотал молитву духу и ввёл код снова. Аварийный маячок включился. Огоньки, красные, зелёные и жёлтые, беспорядочно замигали, затем замерцали в повторяющемся порядке: опознавательный сигнал, который подскажет другим имперским машинам текущую позицию «Валькирии».

— Малик.

— Сэр.

— Пусть «Благой свет» и «Святой Конрад» будут наготове. «Тигровая акула» заглотнула приманку.

— Они готовы, сэр.

— Как только возьмёте её на прицел, стреляйте из всего, что есть.

— Да, сэр.

Обейсекера кивнул, после чего окинул взглядом лежащий на песке куб, отмеченный аквилой. По-своему предмет в смертоносности не уступал болтеру. Капитан продолжал стоять перед ним на коленях, слушая по вокс-каналу, как экипажи «Венаторов» настраивают ауспики, чтобы захватить неустойчивый сигнал «Тигровой акулы» ксеносов.

— Приближается.

— Фазирование сигнала.

— Не удаётся захватить.

— Переключаюсь на дельта-ритм.

Сквозь переговоры прорезался голос Малика:

— «Благой свет», перевести ауспик на стандартный режим. «Святой Конрад», на имперский режим. Настройки на фазирование сигнала.

Обейсекера догадался, что пытался сделать сержант: переводя каналы ауспиков двух других «Венаторов» на дисплей «Святого огня», он накладывал их считывания на свои собственные в расчёте на то, что создаваемые «Тигровой акулой» ложные показания нивелируют друг друга, и тогда он сможет чётко захватить вражеский аппарат.

— Почти, почти… Есть! Есть захват!

— Захват.

— Захват.

Голоса Ха и Чаме в двух других вездеходах прозвучали почти одновременно.

— Огонь.

Три зенитные ракеты взвились в небо, постепенно сходясь к одной точке. Обейсекера обернулся, чтобы понаблюдать за их пролётом. Огненные следы устремлялись всё выше, но не слишком, направляясь к дальней стороне великого древа. «Тигровая акула», судя по всему, старались держаться как можно ниже к земле. Капитан уставился сквозь отростки, пытаясь не упустить ракеты из виду.

Вспышка. Она сверкнула снизу, почти у самого горизонта, высветив тени под деревом. Прежде чем звук взрыва успел докатиться до Обейсекеры, блеснула вторая, а затем третья вспышка, однако не в том же месте, что первая.

Обейсекера надеялся, что это ракеты, отследившие курс «Тигровой акулы», последовательно попали в неё одна за другой, однако опасался и того, что они могли взорваться из-за дипольных помех, отвлечённые на выпущенные ЛА т’ау потоки отражательных лент и приманок в момент обнаружения ракетных следов.

Отличительный звук турбин «Тигровой акулы» — плавный гул, схожий с шумом целого улья кадийских клещей, превращающих пыльцу сотни тысяч цветков в снежную крупу, — мгновенно подсказал ему, что вражеский корабль не получил серьёзных повреждений, и был уже ближе — гораздо ближе.

— Перезарядка.

Капитан услышал по воксу, что бойцы занялись этим и без его приказов.

— Огонь по готовности.

Обейсекера не стал дожидаться ответа Малика — тот и так принял всё к сведению, — и вместо этого двинулся прочь из-под дерева, чтобы лучше видеть происходящее.

— Постой. — Мягкий, но повелительный голос заставил его остановиться.

Обейсекера застыл, не в силах шевельнуть ногами. Впрочем, верхняя половина тела ему по-прежнему подчинялась, так что он повернулся к камшетке — по всей видимости, царице туземцев.

— Пусти меня, — сказал он. — Я должен помочь.

— Постой, — повторила женщина, одновременно с этим оглянувшись на юг.

Обездвиженный капитан услышал шипение ионных пушек, давших очередь энергетическими лучами. Обернувшись, он увидел, как две параллельные полосы огня пронеслись над равниной в сторону «Благого света», и там, куда они попали, соль расплавилась, запузырилась, а затем испарилась вовсе. В воздухе повисла вонь горелой пластали.

Обейсекера увидел, как Рошант, сидевший в кресле водителя, запустил гальванические моторы. Вездеход, содрогнувшись, пришёл в движение. Чаме, стоявшая за лазпушками, стреляла очередями по приближающемуся самолёту т’ау; лучи с шипением проходили друг сквозь друга в воздухе. Боец что-то орала в вокс; система автоматически вырезала самые непристойные её богохульства. Кверт, находившаяся рядом с машиной, поднялась в полный рост, держа на плече ракетную установку, и навела оружие на стремительно приближающуюся «Тигровую акулу».

К ним по равнине потянулись пламенеющие пальцы.

Машинный дух «Венатора» отозвался на лихорадочные молитвы комиссара и рванул вперёд в тот самый миг, как огненные разряды достигли вездехода, и ионные лучи вошли в землю уже позади «Тавроса», из которого Чаме не переставала вести стрельбу.

Кверт продолжала стоять на месте, ожидая захвата цели, ожидая, ожидая… а затем вжала кнопку пуска. Противовоздушная ракета взвилась вверх, изрыгая клубы огня, и девушка бросилась в сторону.

Слишком поздно.

Правый ионный луч прожёг кадийку в поясе, испарив талию, так что на соляную корку упали её дёргающиеся ноги, а в двух футах от них — грудь и руки с головой.

Жизненные показатели Кверт, отображавшиеся на дисплее Обейсекеры, лихорадочно замерцали, затем выровнялись.

Ракета, ради запуска которой Кверт отдала свою жизнь, виляя, пронеслась у них над головами, после чего без ущерба взорвалась среди облака дипольных помех.

— Если собираешься чем-то помочь, леди, то сейчас самое время, — произнёс Обейсекера. «Тигровая акула»с гулом прошла мимо них — тень на поверхности пустыни, шум от её турбин казался шёпотом по сравнению с утробным рокотом имперского «Мародёра», — уже разворачиваясь для нового захода сквозь вспышки лазерных лучей, с шипением попадающих в исторгаемые самолётом отражатели.

— Не я. — Женщина с небесными глазами подняла руку. — Смотри.

Невидимые оковы, державшие капитана, слетели. Обейсекера обернулся, ощущая за спиной какое-то присутствие, как это обычно бывало во снах — но только во снах он всегда пробуждался перед тем, как увидеть, что же это было. На этот раз он не проснулся.

Шторм.

Тёмный. Громадный, заслоняющий собою небо и раскинувшийся от края до края горизонта. Тянущийся.

Тянущийся к поворачивающей «Тигровой акуле».

У кромки штормового фронта шли чёрные, качающиеся столбы закручивающегося песка, тут и там прошиваемые молниями. Песчаные торнадо неслись вперёд подобно боевым волчкам, с которыми он играл в детстве, попутно сшибаясь друг с другом среди сполохов молний, ведущих меж собой свой собственный бой.

Обейсекера увидел, как «Тигровая акула», летевшая слишком быстро для того, чтобы успеть развернуться прежде, чем угодить в вихрь, задирает нос выше и выше: её пилот пытался набрать высоту и пройти над бурей. Самолёт — серебряно-серая рыбина на фоне кромешной черноты — неуклонно поднимался, взбираясь теперь уже практически отвесно, пилот по пути бросал машину из стороны в сторону между закручивающихся чёрных столбов и бьющих молний, чьи пульсирующие вспышки отражались от корпуса корабля.

Прежде Обейсекере не доводилось видеть столь умелого полёта. Он слышал по воксу, как бойцы шёпотом призывают самолёт поскорее упасть, наблюдая за происходящим с тем же трепетом, что он сам: буря казалась живым, хищным существом, вышедшим на охоту, а «Тигровая акула» — юркой птичкой, силящейся удрать от него прочь.

Тьма сомкнулась над серебром.

Капитан выдохнул. Он и не осознавал, что затаил дыхание.

Летательный аппарат вырвался из тьмы, его турбины исторгали чёрные столбы песка, электрические разряды плотной пеленой ползли по серебристой обшивке, и направил нос вниз, устремляясь к земле в попытке заручиться помощью гравитации Дашт-и-Кевара для побега от шторма.

— Она уходит, — сказал капитан, ощутив при этих словах странный трепет радости.

Затем пустыня вздрогнула, словно пробуждающийся от спячки зверь, — вздрогнула и затряслась. Под соляной равниной по всему Песчаному Морю пустыня пришла в движение.

«Тигровая акула» мчалась вниз в пологом пикировании, удаляясь от темнеющей бури. Когда она приблизилась к глади пустыни, пилот снова задрал нос, чтобы выровнять машину, и пустыня поднялась ей навстречу. Поначалу вверх выстрелили небольшие гейзеры пыли. Затем взрывы — струи песка вперемешку с солью, ударили впереди и под самолётом, и их крупицы тут же засосало в воздухозаборники. Обейсекера услышал, как двигатель машины изменил тональность, из глубокого гула перейдя в пронзительный, разрывающий барабанные перепонки вой. Из турбин правого борта повалил дым. Из левого двигательного блока вырвался огонь. «Тигровая акула» начала трястись, содрогаясь в полёте, пока пилот отчаянно пытался удержать под контролем зарыскавший самолёт, нос которого заходил из стороны в сторону, ещё сильнее тормозя летательный аппарат.

И шторм увлёк его обратно во мрак.

Буря всей своей массой ринулась вперёд, прыгнув почти как живое создание, и накрыла проворную серебряную рыбку полосуемой молниями тьмой. На этот раз «Тигровая акула» уже не выбралась.

Обейсекера напряг слух, пытаясь расслышать звук крушения, но сквозь треск и рокот молний и шипение гонимого ветром песка не сумел ничего различить. Казалось, самолёт попросту сгинул без следа. Капитан уставился в клубящуюся темноту, а затем встрепенулся и заговорил в вокс:

— Лезьте под «Венаторы».

Шторм почти настиг их.

Прикосновение к руке, лёгкое, как свет, заставило Обейсекеру обернуться.

— Нет нужды, — сказала камшетка. — Буря дальше не пойдёт.

Капитан непонимающе уставился на женщину.

— Ты на такое способна?

— Не я. — Она отвернулась и зашагала к ждущим её людям.

— Постой.

Она остановилась.

Обейсекера побежал за ней. Та не обернулась. Капитан заметил на себе взгляды воинов, полные обещания смерти, но ни один из туземцев к ним не приблизился.

— Великая леди.

Услышав почтительное обращение, женщина повернулась назад к Обейсекере и чуть склонила голову, словно принимая данный ей капитаном титул.

— Ты поможешь мне, великая леди? Я не причиню твоим людям вреда.

Женщина подняла руку и указала за спину командиру.

— Я слышу в твоих словах правду. Но поручишься ли ты за остальных? Твой Империум не питает любви к людям вроде моих. Поручишься ли ты за них так, чтобы за моё доверие вы не отплатили предательством?

Капитан почувствовал, как у него встали дыбом волоски в преддверии обещания, которое, даже данное в далёком-предалёком прошлом, будет оставаться в силе в не менее далёком будущем. У него просили поклясться своей честью, а для Обейсекеры это означало всё равно что поклясться самим своим естеством.

— Я… — заколебался он.

Женщина ждала. И пока она ждала, Обейсекера осознал, что звуки и движения во внешнем мире застыли и остановились. Он оглянулся по сторонам, поворачивая не голову, а одни только глаза, и увидел, что весь мир замер в ожидании.

— Великая леди, — начал он снова, — милостивая царица, ты многого просишь.

— Не меньшего, чем от остальных своих детей.

— Я не один из твоих сынов, великая леди.

— Но ты — один из них, мой дорогой, один из них. Капитан Обейсекера уставился на женщину синевы. — Как такое может быть? Я родился далеко отсюда, я прибыл в твой мир лишь недавно, это невозможно. — Его слова постепенно стихли. — Я ручаюсь за них, великая леди. Клянусь душой.

Женщина в синем улыбнулась:

— Можешь звать меня по имени — Мать.

Обейсекера покачал головой.

— Я откажусь, великая леди. Мою мать зовут Сашма, и я чту её память.

— Почтительный сын — благословение для любой матери. Чего ты хочешь попросить у меня?

— Я прошу твоей помощи в борьбе с врагом, что хочет захватить этот мир.

Женщина развела руки, словно пытаясь объять всю планету.

— У кого эти враги хотят отнять мир?

— У тебя, великая леди.

Но та покачала головой.

— Ты ошибаешься, дорогой сын. Этот мир не мой, хотя мои люди населяют его и собирают его живую воду. Живая вода очень ценна для твоих людей, а также для синекожих, которые тоже ищут её.

— Мы — твои люди. Синекожие — это ксеносы, пришельцы. — В памяти Обейсекеры невольно всплыло воспоминание о том, как пилот «Тигровой акулы» боролся за спасение своего самолёта с мастерством и отвагой, не уступавшими таковым любого пилота-человека. — Они чужаки, а потому должны быть либо покорены, либо уничтожены.

Женщина посмотрела на него, ничего не отвечая. Капитану пришлось отвести взгляд. Ему прежде не приходилось видеть столь глубокой печали.

— Я стара, капитан Обейсекера. За свою жизнь я познала мир только здесь, в пустыне, среди камшетов.

Обейсекера бросил взгляд на воинов-кочевников. Даже застывшие снаружи временного пузыря, в котором он разговаривал с Матерью камшетов, те выглядели свирепыми и воинственными.

Заметив его взгляд, женщина весело рассмеялась.

— Это верно — мои сыновья не самый мирный народ. Но они сражаются, лишь когда это необходимо. Многие хотят покупать у камшетов воду жизни, которую вы называете аквавитом, и не все из них — люди чести.

— Существует много омолаживающих процедур, но все они куда менее эффективны и имеют больше побочных действий, чем аквавит, — я слышал, что ваша планета торгует даже с самой Святой Террой.

— И никто не знает, из каких источников камшеты черпают воду жизни, — никто, кроме тебя, капитан Обейсекера, и твоих людей.

— Если ты боишься, что другие люди попытаются сами собирать воду жизни, то тебе нечего опасаться. Когда я впервые увидел тебя и твоих людей, то решил, что вы ведёте какого-то монстра. Теперь я понимаю, что вы отслеживали, может, направляли корень к поверхности.

— Когда-то Дашт-и-Кевар был миром ручьёв и озёр, нежным миром воды. Вода по-прежнему здесь, погребённая глубоко под пустыней, появившейся за бессчётные поколения, и там она стала лучше, очищенная жаром планеты и профильтрованная его песком. Здешняя жизнь дремлет в спячке под толщей земли, дожидаясь, пока её пробудит целительная влага. Существа, которых ты видел, проживут ещё несколько часов и оставят своё потомство спать в недрах ещё тысячу лет, прежде чем их вновь воскресит вода жизни. Дерево увянет, его ветви упадут, а ствол иссохнет к следующему рассвету, оставив после себя лишь кочку на поверхности пустыни, которую ещё через пару дней скроет песок. Очень непросто слышать и вести одно из глубинных щупалец мирового древа, когда кто-то пытается выбраться к свету. Твоему Империуму не хватит ни терпения, ни смирения, чтобы овладеть этим умением.

— Боюсь, ты говоришь правду, великая леди. Но мы защитим вас от т’ау.

— Они решили вести с нами дела. Из того, что я видела, они кажутся не менее алчными, чем купцы, что торговали с нами до сих пор.

— Эти купцы хотя бы люди, великая леди.

— Формально — да. Но многие в сердце — уже нет.

Обейсекера кивнул.

— Таково бремя и привилегия людей, великая леди. Мы прибыли в этот мир как человеческие существа, но покинем его либо ангелами, либо зверьми.

— И как его покинешь ты, капитан Обейсекера?

Он заглянул ей в глаза, столь же синие и яркие, как моря утраченной Кадии.

— С большой радостью.

Он и сам не знал, что ответит именно так. Женщина кивнула, и Обейсекера вновь увидел за синевой глубокую, неизбывную печаль.

— Ты просил меня о помощи. Ты её получишь.

Кадиец поклонился.

— Благодарю, великая леди. — Он поднял глаза и увидел, как уголки её рта чуть приподнялись. — Ты улыбаешься?

— Такая вежливость — большая редкость для солдат твоего Империума.

— Тогда я прошу прощения за их неучтивость.

Женщина снова улыбнулась.

— До того, как поговорила с тобой, я уже решила убить тебя и всех твоих людей. — Она взглянула на него. — А теперь улыбаешься ты, капитан Обейсекера.

— Я ожидал такого поворота, великая леди. У тебя нет причин нам доверять, а бояться — полно. Но прежде, чем погибнуть, мы забрали бы многих твоих сынов.

— Они умрут за меня, если я прикажу.

Командир кивнул:

— Как и мои за меня.

Предводительница безрадостно качнула головой:

— И я это вижу.

Капитан помолчал, размышляя.

— Хотя я бы предпочёл, чтобы они жили.

— Чего ты хочешь, верный сын?

Обейсекера задумался.

— Мы разыскиваем одного из наших. Ты знаешь, где нам его найти?

— Самолёт?

— Ты права, великая леди. Мы ищем человека, летевшего на борту «Валькирии». Он у тебя? Или ты знаешь, где нам его найти?

— Мои сыны проследили за ним дотуда, куда смогли дойти.

— Табаст?

— Да.

— Значит, нам туда.

Женщина покачала головой:

— Великая гора — запретное место.

— И тем не менее я должен пойти туда. Почему гора запретная?

Женщина взглянула на Обейсекеру.

— Она — табу.

— Мы не твой народ. Это табу применимо к нам?

Предводительница помолчала. Её взор обратился вовнутрь, синева очей затуманилась, пока она размышляла над вопросом.

— Что ж, хорошо. Вы можете отправиться к великой горе.

Обейсекера поклонился:

— Спасибо, великая леди.

— Но остерегайся. Не ходи под гору. Те, кто забредают туда, назад не возвращаются.

— В мои приказы не входит исследование пещер. Единственное, ради чего я спущусь в них, — это поиск человека, которого мне поручено найти.

— Я повторяю — оставайся на свету. Тьма под горой — дом странных жутких существ.

— Что это ещё за существа?

— Они не обитатели пустыни. Беги от них.

Капитан посмотрел на женщину. Раз та не на шутку опасалась того, что жило в пещерах под горами Табаста, значит, ему также стоило избегать их.

— Так и поступлю, великая леди. — Он вновь поклонился. — Благодарю.

— Хочешь ли ты попросить у меня ещё чего-то?

Обейсекера снова взглянул ей в лицо.

— Есть ещё одна услуга, о которой я хочу просить, великая леди.

— Проси.

— Мы не нашли, где нам пересечь текучий песок. Покажут ли твои люди место, где мы сможем безопасно это сделать?

— Пустыню сложно пересечь тем, кто не знает её путей. Я пошлю с вами одного из сынов, и он проведёт вас к горе. — Женщина посмотрела Обейсекере в глаза, и капитан вдруг понял, что она выше него ростом.

Он отвесил ещё один глубокий поклон офицера-кадийца Астра Милитарум.

— От всего сердца благодарю тебя, великая леди.

Женщина с небесными глазами улыбнулась.

— И я тоже благодарю тебя, капитан Обейсекера.

Капитан бросил на неё недоумённый взгляд.

— И чем я заслужил твою благодарность?

— Ты показал мне, что по крайней мере один слуга Империума достоин пощады — а раз есть один, значит, найдутся другие.

Обейсекера кивнул, не найдясь с ответом, отдал честь, резко развернулся и, печатая шаг, направился по усеянной солью поверхности назад к «Венатору». Там его дожидался сержант Малик вместе с Лерин, всё ещё стоявшей за мультилазерной установкой со стволами, обращёнными в его сторону.

— Один из них идёт за вами, сэр, — услышал он по воксу голос Малика.

— Всё хорошо. Я раздобыл проводника. Вызови «Благой свет» и «Святого Конрада».

Пока сержант передавал приказ двум другим «Венаторам», Обейсекера обернулся.

Женщина, великая леди камшетов, исчезла среди своих людей, собравшихся вокруг неё плотной группой. Первые мукаали, которых к тому времени успели успокоить и приструнить, уже возвращались назад, ведомые погонщиками или осёдланные наездниками, после чего на животных принялись вьючить бочки, в которые камшеты перелили собранный с великого древа аквавит. Обейсекера посмотрел на само дерево. Его длинные ветви стали вялыми и начали сохнуть, и то, что на следующий день от него останется лишь большая куча компоста, больше не казалось ему таким уж невероятным. Существа, выбравшиеся из-под земли, когда дерево поднялось над пустыней, — насекомоподобные, паукообразные и прочие, не поддающиеся никакой классификации, — почти все разбежались в разные стороны, под конец своего скоротечного жизненного цикла отправившись искать место, где отложить напоследок кладку.

Глава одиннадцатая

Обейсекера посмотрел на шагающего к ним камшета. Как и остальные его соплеменники, он носил белые одежды с синей головной повязкой, закрывавшей всё лицо, кроме глаз. Туземец шёл по солончаку лёгкой, плавной поступью ездового мукаали: такой походкой человек мог преодолевать тридцать миль в день и с прежней бодростью продолжать путь на следующее утро. Камшет нёс с собой автомат. Капитан не видел у него в руках другого оружия, хоть и полагал, что под одеждой камшета наверняка припрятан нож-другой.

Он приблизился к Обейсекере, остановился и молча ожидал.

Кадиец, в свою очередь, и сам хранил молчание. Мать камшетов передала ему этого воина в качестве проводника: он будет делать так, как ему приказали. И тем не менее, стоя перед безмолвным, пристально глядящим на него кочевником, Обейсекера почувствовал, как его губы начинают приходить в движение.

От того, чтобы заговорить первым, его спасло прибытие «Венаторов». «Святой Конрад» плавно подъехал к ним, и Энсор притормозил возле командной машины Обейсекеры с тихим шёпотом гальванических приводов. «Благой свет» же, однако, подполз к вездеходам, натужно скрипя по соляной корке разорванным передним колесом.

Едва машина остановилась, Рошант выбрался из водительского кресла и быстро зашагал к Обейсекере.

— На два слова, капитан, — сказал он, махнув кадийцу в сторону от трёх «Венаторов».

Они очень спешили, но за годы службы Обейсекера усвоил, что выполнение срочных распоряжений имперских комиссаров обычно помогает сильно сэкономить время. Он двинулся за Рошантом, отойдя от вездеходов на двадцать или тридцать ярдов. Бойцы остались возле машин, однако Обейсекера отметил, что воин-камшет пошёл следом за ними, держась, впрочем, в десяти ярдах.

— В чём дело, комиссар? — спросил он, повернувшись к Рошанту.

Юный комиссар изумлённо уставился на кадийца.

— Ты ещё спрашиваешь, капитан?

— Да, спрашиваю, потому что мне неясно, что я сделал не так — а, судя по твоему лицу и тону, ты явно так считаешь.

Рошант покачал головой.

— Поверить не могу. Я видел, как ты, капитан Обейсекера, герой Империума, открыто якшаешься с ведьмой. — Комиссар провёл ладонью по лицу. — Ты, капитан Обейсекера, разговариваешь с ведьмой. В жизни бы не поверил, не увидь это собственными глазами. — Он взглянул на капитана расширенными глазами разочарованного ребёнка. — Тебе есть что сказать, капитан?

Обейсекера уставился на юношу. Одна его рука, которой он неосознанно потирал бедро, дрожала. Лицо заливал румянец. Но вот вторая уже покоилась на амфантовой рукояти болт-пистолета. Оружие оставалось в кобуре, однако капитан заметил, что Рошант успел отщёлкнуть ремешок, удерживавший его на месте: комиссаров тренировали извлекать оружие и стрелять одним плавным движением.

— Полагаю, ты не читал планшет с инструктажем, комиссар.

Рошант недоумённо моргнул.

— О чём это ты?

— Простой вопрос, комиссар. Если не помнишь, то я напомню. Империуму отлично известно о силах леди камшетов. Приложение Три-В, скреплённое инквизиторской печатью, было выдано сто лет назад и позволяет ей находиться здесь под надзором Святого Ордоса.

Рошант покачал головой.

— Я… Я этого не видел.

— Тогда советую на будущее читать инструктаж полностью, прежде чем отправляться на задание.

Комиссар открыл рот, закрыл его, затем кивнул.

— Что ж, отлично.

С этими словами он отвернулся и зашагал прочь. Обейсекера какое-то время смотрел ему вслед, постепенно расслабляя мышцы. Никакого Приложения Три-В не существовало в помине.

Обейсекера повернулся к воину-камшету.

— Мы должны идти к горе, — сказал он.

Кочевник склонил голову.

— Она запретна, но Мать позволила мне отвести вас туда.

— Ты можешь найти место, где нам пересечь текучий песок?

— Да.

— Далеко?

— Нет.

— Один день?

Кочевник указал на мукаали:

— На них — день. — Затем перевёл руку на «Венаторы». — На них — три часа.

— Мы перейдём его до ночи?

Кочевник бросил взгляд на небо, высматривая текущее местоположение солнца на его великом пути.

— Да.

Обейсекера включил вокс-канал отделения.

— Выдвигаемся. Почините и подготовьте «Благой свет». Гунсур, Лерин, возьмите Кверт. Похороним её на следующем привале.

Камшет поднял руку.

— Есть вода?

— Вода?

— Вода.

— Да.

— Дай мне воды.

— Зачем?

Кочевник указал на скрытый под повязкой рот.

— Для языка. Пересох.

— Малик, налей ему воды, — сказал Обейсекера в вокс.

— Люди уже получили свои порции.

— Это для нашего проводника. — Капитан повернулся обратно к воину-камшету. — Как тебя зовут?

— Амазиг.

— Амазиг, иди к сержанту Малику. Он выдаст тебе немного воды.

Кочевник склонил голову, приложив руку к сердцу, после чего обернулся и направился к переднему «Венатору», где Малик уже отмерял ему небольшую порцию воды.

Обейсекера прошёл к Рошанту.

— Колесо заменили. Ты готов ехать дальше?

Юноша кивнул.

— Готов. — Он с отвращением отступил назад, когда последние насекомые, выведенные из спячки пробуждением древа, выбрались из-под земли и скопом устремились к небу. — Я слышал о людях, мечтавших превратить пустыню в сад, — сказал комиссар, — но, подозреваю, они не это имели в виду.

Капитан Обейсекера запрокинул голову и искренне, от всей души захохотал.

Рошант поморщился.

— Шутка была не такая уж смешная.

Но капитан лишь похлопал его по плечу.

— Такая-такая. Пошли, нам пора, комиссар. У нас пара часов до заката, и камшет, Амазиг, обещает провести нас к месту, где мы сможем пересечь текучий песок. Миссия продолжается, а мы уже сделали достаточно, чтобы заслужить повышение.

— Ты отметил это место? — спросил Рошант. — Чтобы можно было найти его снова?

— Конечно, — отозвался капитан. Но, когда они направились обратно к «Венатору», он кинул взгляд назад. Как и сказала леди, ветви великого древа уже высыхали под давящим зноем, а на стволе появлялись первые признаки гниения. К завтрашнему дню от него мало что останется, а через неделю, как подозревал Обейсекера, о пробуждении великого древа и буйстве порождённой им жизни здесь не будет напоминать уже ничего. Учитывая, что камшеты следовали за побегом, из которого выросло дерево, было вполне вероятно, что, когда пустыня произведёт его на свет в следующий раз, оно возникнет уже в совершенно другой части Великого Песчаного Моря, известной одним только кочевникам. Даже если над этим местом расположить наблюдательную станцию, она, по догадкам капитана, могла провисеть тут хоть тысячу лет, но не обнаружить того, что от неё требовалось. Сверхъестественно быстрый цикл жизни существ, проклюнувшихся одновременно с возникновением дерева, свидетельствовал, что местные обитатели адаптировались к тому, чтобы проводить сотни, если не тысячи лет в спячке под поверхностью Песчаного Моря в ожидании своего часа. Ещё одна причина считать, что, вернувшись сюда, никакого аквавита они здесь не найдут.

Подойдя к вездеходу, Обейсекера задумался, упомянет ли об этом в своём отчёте.

— Сержант, камшет Амазиг поедет со мной в качестве проводника. Убедись, чтобы штурманы в «Благом свете» и «Святом Конраде» отмечали маршрут, потому что я буду за рулём и не смогу делать это сам.

Малик кивнул и, выскользнув из водительского кресла, спрыгнул на землю.

— По равнине ехать будет куда проще, сэр, — заметил он.

— Возьми комиссара к себе в «Благой свет». — Обейсекера переключился на приватный канал. — Постарайся не подпускать его близко к камшету.

Сержант снова кивнул: он прекрасно понимал важность приказов, направленных на улучшение управляемости отряда посредством тщательного регулирования контактов между высококлассными и временами неуравновешенными убийцами.

— Я всё сделаю, сэр. — Он помолчал. — Мы положили тело Кверт в «Святой Конрад».

Обейсекера кивнул, и его приподнятое настроение враз улетучилось из-за напоминания об ещё одной потере в команде.

— Если будет на то воля Императора, мы найдём ей подходящее место для погребения.

— А если нет? — Малик, прищурившись, посмотрел на солнце. — Становится горячо. Долго она не протянет.

— Тогда мы присыплем её песком и отметим могилу. Выдвигаемся, сержант.

— Сэр, — отдал честь Малик.

Капитан взглянул на Лерин, стоявшую за спаренными мультилазерами на «Святом огне».

— Прочистила поворотный механизм, Лерин?

— Да, сэр, — отозвалась та. — Но полностью разбирать его не было времени. Займусь этим на привале.

— Не забудь, Лерин. — Капитан указал на кресло штурмана. — Сядешь вот тут, — сказал он Амазигу. Впервые он заметил, как в пустынно-чистых глазах кочевника промелькнула неуверенность.

— Я не смогу ехать наверху? — спросил он.

— Нет, не сможешь, — произнёс капитан. — Одного заноса или спуска хватит, чтобы ты слетел с крыши, и ещё повезёт, если не расшибёшь себе голову о единственный камень на всю пустыню.

Амазиг смерил его пристальным взглядом.

— В пустыне больше одного камня, — заявил он.

— Тем больше причин, чтобы ты ехал пристёгнутым, — отозвался Обейсекера. — Давай, заскакивай. Это «Венатор». Он не кусается.

— «Вен… итор»?

— «Вен-а-тор», — поправил его кадиец, после чего похлопал по креслу штурмана. — Ты здесь. Я — тут, — он указал на водительское место, — возле тебя. Так ты сможешь говорить мне, куда ехать.

— И ты сможешь убить меня, если я заведу тебя не туда, — догадался Амазиг.

— Именно, — сказал Обейсекера. Он ухмыльнулся во все зубы. — Так что сделаешь, что я говорю, — найди мне брод через текучий песок, и увидишь звёзды этой ночью. Если нет, к утру будешь трупом.

— Мать передала меня тебе, так что я не подведу, — пообещал ему воин.

— Уверен, что нет. А теперь залезай, мы теряем время.

Пока камшет осторожно забирался в «Венатор» и пристёгивался в штурманском кресле, капитан бросил последний взгляд на великое древо и сборщиков-туземцев. К этому времени половина племени уже оседлала своих мукаали с привязанными к плечам и крупам большими корзинами с аквавитом и двигалась прочь. Остальные ещё только вьючили животных. Обейсекера огляделся в поисках Матери камшетов, но с такого расстояния не смог её различить, хотя, судя по группе воинов в синих одеяниях, она находилась в самом центре племени.

Обейсекера обошёл «Венатор» и, залезши в водительское кресло, пристегнулся также.

— Готов? — спросил он воина.

Камшет кивнул. Хотя тот сидел к нему боком, отчего он не видел глаз Амазига, Обейсекера всё равно заметил, как те нервно бегают. Капитан запустил гальванические моторы, и туземец вцепился в кресло с такой силой, что у него побелели костяшки.

— В какую сторону? — спросил кадиец.

Амазиг поднял руку и указал прямо вперёд.

Прежде чем он успел ухватиться за кресло снова, Обейсекера надавил педаль газа, и «Венатор» резко сорвался с места и понёсся по соляной равнине, заставив их обоих вжаться в кресла. Кочевник тревожно вскрикнул. Обейсекера поддал ещё, направив вездеход мимо разлагающихся останков дерева.

Слыша рядом с собой быстрое и громкое дыхание Амазига, Обейсекера промчался перед оставшимися камшетами. Воины расступились, и тогда он увидел, как стоявшая среди них Мать обернулась ему вслед. Он приветственно поднял руку, а затем они миновали племя и понеслись по солончаку вглубь бескрайней пустыни.

Глава двенадцатая

Комиссар Рошант, управлявший «Благим светом», смотрел прямо вперёд, не сводя глаз с горизонта и упирая педаль газа в пол.

— Что они делают? — Он махнул вперёд, на «Святой огонь», который во весь опор нёсся по пустыне, вздымая за собой густые клубы песка. — Они думают, это какая-то гонка?

Сержант Малик, сидевший в штурманском кресле возле комиссара, рассмеялся.

— Если да, то с вами мы точно выиграем, комиссар.

Рошант кинул взгляд на сержанта.

— Думаешь?

— Вы один из лучших водителей, которых я встречал, — сказал Малик. Он проверил дисплей. Все внешние вокс-каналы были отключены. Никто не услышит, что он говорит.

Комиссар кивнул, улыбаясь.

Сейчас он выглядел точь-в-точь как мальчишка, которым когда-то наверняка мог быть: страстный, полный энтузиазма, вздорный, когда ему перечили, но притом отчаянно стремившийся к признанию. Малик решил польстить ему ещё немного.

— Хорошо, что вы с нами, сэр.

— Но я ведь людям и не сказал-то почти ничего, — сознался Рошант. — Никаких речей, кроме пары слов на привале.

— Прямо как лучшие комиссары — они действуют, а не болтают. Именно ваше присутствие не даёт нам пасть духом.

— Ты так считаешь? Капитан Обейсекера не говорил мне ничего подобного.

— Да и не сказал бы.

— Нет? Нет, конечно же, нет.

Малик указал вперёд.

— Поглядывайте, куда едете.

Рошант резко крутанул руль, на самую малость избежав выступающего камня, и ушёл в занос, почти, впрочем, не потеряв скорости, прежде чем выровнять машину.

— Хорошо водите, — произнёс Малик.

— Спасибо, — отозвался юноша.

— Знаете, а жаль, что за эту миссию вас не наградят.

Рошант взглянул на сержанта.

— О чём это ты?

— Без обид, сэр. Но сын лорда-милитанта, только-только из схолы Официо Префектур… Никто не поверит, насколько важную роль вы сыграли в операции. Это назовут не иначе как кумовством.

Рошант молча уставился перед собой. Малик увидел, как комиссар сжал рулевое колесо с такой силой, что у него побелели костяшки.

— Я могу попросить вас проверить, выключен ли ваш вокс, сэр?

Рошант посмотрел на Малика.

— Зачем?

— Хочу сказать кое-что важное, и лучше, чтобы это пока, осталось между нами.

— Он выключен.

Малик проверил дисплей — как сержант, он видел все вокс-контакты и жизненные показатели членов отделения.

— Ваш отец — лорд-милитант. У него есть враги?

— Естественно. Офицеры, которых он обошёл или понизил в звании, не говоря уж о врагах, с которыми мы все сражаемся.

— А знаете, сколько комиссаров не вернулось с первого же боевого задания?

— Да, — кивнул Рошант, и Малик заметил, как юноша сглотнул. — Это называется фрэггинг. Нам рассказывали в схоле. Говорили, что ответ на такое — дисциплина.

— Это бой, — произнёс Малик. — Шальной разряд может попасть в кого угодно. Один «разогретый» лазлуч ничем не отличается от любого другого, и без разницы, откуда он прилетел.

— Это — героическая смерть на службе Императору.

— И всё же смерть. Итак, как вы сказали, у вашего отца есть враги. Кому-то с деньгами и влиянием не составит труда нанять бедного солдата, может даже кина.

— Хочешь сказать, одному из твоих людей заплатили, чтобы убить меня, сержант?

— С чего вы это взяли, сэр? Нет, я такого не говорил. Все они хорошие люди, я готов поручиться за всех и каждого из них. Я служил с ними много лет.

— Но не за капитана Обейсекеру?

— Уверен, он вне подозрений.

— Но ты познакомился с ним лишь недавно?

— В начале нашей миссии.

— Его выбрал полковник Аруна.

— Полковник Аруна — восходящая звезда. До меня доходили слухи, что многие сулят ему большое будущее.

Краем глаза Малик заметил, как Рошант кинул на него взгляд. Сам он продолжал смотреть вперёд.

— Ты долго воевал, сержант?

— Слишком долго, сэр.

— У тебя большой опыт.

— Я видел, как погибают люди, сэр, если вы это зовёте опытом.

— Возможно, ты смог бы мне помочь.

Малик обернулся к Рошанту:

— Вы комиссар, сэр. Мой долг помогать вам.

Юноша кивнул:

— Тогда, если не трудно, поглядывай по сторонам и сообщай мне обо всём происходящем. Враги скрываются повсюду.

— Хорошо, сэр, как скажете.

— Я прослежу за тем, чтобы тебя наградили, сержант.

— Ничуть не сомневаюсь, сэр.

Рошант посмотрел на сержанта, однако Малик глядел перед собой, не отводя глаз от головного «Венатора».

— Отлично.

— Я вас прикрою, сэр. Никто к вам не подкрадётся. Как я сказал, в бою один лазлуч ничем не отличим от любого другого.

— Исполняй свой долг, сержант.

Малик повернулся к комиссару и улыбнулся.

— О, я исполню, сэр. Обещаю вам.

Глава тринадцатая

— Быстрей! Быстрей! — возбуждённо гикая, проорал Амазиг.

Обейсекера покачал головой.

— Мне больше нравилось, когда ты был напуганным, — произнёс он, но бьющий в лица ветер унёс слова в тот же миг, как они слетели у него с уст. Впрочем, камшет всё равно его не слушал. Несмотря на возражения капитана, он высвободился из ремней безопасности и теперь стоял ногами на кресле, высунувшись по самые плечи из защитного каркаса, смеясь и что-то напевая про себя в перерывах между просьбами поддать газу. Обейсекера понимал, что если он отправит «Венатор» в занос, то каркас переломит воина-туземца напополам. Тем не менее насчёт прогресса миссии ему жаловаться не приходилось. После первого нервного получаса пути Амазиг приноровился к езде по пустыне со скоростью «Венатора» вместо тихоходного мукаали. Как и обещал, кочевник показал место для пересечения текучего песка к наступлению тьмы — брод, где «река» сочилась тонкой струйкой по твёрдому ложу, по которому и проехали «Венаторы», колёсами взметая вокруг себя песок.

Противоположный берег состоял уже из камней и скальной породы, и до вечера они успели проделать немалый путь, прежде чем разбили лагерь. Наутро Амазиг уже сидел в штурманском кресле до того, как кто-либо из бойцов успел собраться в дорогу, и весь остаток дня камшет безустанно требовал гнать быстрее — что, впрочем, было возможно благодаря скальной поверхности. Обейсекера волновался, что острые камни могут разорвать им шины, но вскоре понял, что за тысячелетия гонимый бурями песок сгладил их выступы до плавных волнистых линий. Единственная проблема заключалась разве что в том, что эти волнистости передавались через колёса вездеходов, швыряя пассажиров так, словно их закинули в блендер. Но хотя капитан чувствовал себя так, словно от тряски у него вот-вот вылетят зубы, туземец, снова стоявший на кресле, лишь кричал ещё громче и требовал гнать быстрее.

— Сколько… ещё… осталось? — спросил Обейсекера, пытаясь говорить сквозь стучащие зубы.

— Немного, — отозвался Амазиг, обернувшись к капитану. Хотя он не снимал головную повязку даже во время ужина, просто приподнимая её, чтобы поднести еду ко рту, по его глазам кадиец понял, какую радость ему доставляла поездка. Он определённо не забудет её до конца жизни.

— Вы… можете… чуть… притормозить… капитан?

Обейсекера взглянул на дисплей, чтобы понять, кто с ним говорит, но тот трясся так сильно, что ему не удалось разглядеть, чья опознавательная руна зажглась.

— Кто… это?

— Ч… Чаме… сэр.

Стрелок на «Венаторе» Рошанта.

— Кажется… меня… сейчас… стошнит… сэр.

— Меня… тоже, — произнёс Обейсекера, после чего заорал Амазигу: — Я… сбрасываю… скорость!

— Там! — крикнул камшет, указывая вперёд. — Вот он. Табаст. Гора.

Обейсекера нажал педаль тормоза, медленно остановив «Венатор», и два других вездехода замерли позади него. Из вокса донеслось бормотание жалующихся и облегчённо вздыхающих людей, а сам он с трудом поднялся — его ноги, казалось, превратились в гипогель, — и, высунув голову меж прутьев защитного каркаса, посмотрел в указанном Амазигом направлении.

Поднявшись над затеняющей кабину сеткой, Обейсекера сполна ощутил на себе весь жар солнца, теперь приближавшегося к зениту. Пот, который ранее бьющий навстречу ветер испарял мгновенно, теперь задерживался на секунду дольше, прежде чем сухой алчущий воздух высасывал его с кожи. Впрочем, всё это показалось ему сущей мелочью по сравнению с тем, что открылось его взору.

Табаст.

Запретная гора камшетов. Краснокаменное сердце Великого Песчаного Моря.

Над песком и скалами он возносился грядами и буграми, совершенно не похожими на иззубренные пики Кадии. Табаст был гладким и источенным ветрами, его вздымающиеся утёсы больше напоминали кожные нарывы, где вспучермит отложил свои яйца, нежели подлинные горы. Для Обейсекеры Табаст выглядел как череда насыпанных друг на друга куч, тянущихся всё выше к небу, прежде чем сгладиться в широкую шишковатую вершину.

Капитан, как и водители, штурманы и остальные бойцы, какое-то время молча разглядывал гору. Гряды Кадии неизменно навевали мысли о грозности и мощи, о планете, перебарывавшей собственную силу притяжения. В детстве, проведённом в каср Геше, он иногда смотрел с городских стен на зазубренные хребты Каракорских гор, тянущихся вдоль линии горизонта. Чуть позже, во время тренировок на белощитника, Обейсекере доводилось стоять на них лагерем. Воспоминания о днях, проведённых на перевалах, где ветер не ослабевал ни на миг, а с высоты то и дело слышался треск и срывались глыбы льда, были одними из самых ярких в том периоде его жизни. Каракора вселяла в юного Барата трепет. Он воображал себе, что, если благодаря какой-то несказанной удаче ему доведётся однажды попасть на Святую Терру, он испытает то же чувство, что и тогда, перед пронзающей небо громадой Небесного Копья.

Табаст также внушал трепет, однако совсем не тот, что он чувствовал в детстве, глядя на Каракору. Там, под Небесным Копьём, он ощущал себя карликом в сени величественной, сильной и могучей горы. Он вспомнил, как старый сержант Йаннек, указывая на великое Небесное Копьё, говорил им всем: «Хотите знать, каков Император? Он — вот такой».

Глядя на Табаст, вздымавшийся над разделявшей их пустыней, Обейсекера также ощущал благоговение, но если Каракора подавляла своими размерами, то Табаст заставлял его казаться ничтожным из-за своего возраста.

Гора была старой. Её старость не укладывалась в голове, не поддавалась осмыслению ни одним смертным человеком. Время сгладило Табаст. На протяжении миллионов лет песок и ветер усердно стирали с его поверхности любые неровности и расщелины. То, что осталось, служило лучшим свидетельством прошедших эпох: кость из красного камня, формирующего основание мира-пустыни. Разглядывая Табаст, Обейсекера, как и остальные смотревшие на него люди, чувствовал собственную незначительность: они были всего-навсего подёнками, проживавшими жизни, на которые гора, затерявшаяся в сновидениях времени, никогда даже не обратит внимание.

Обейсекера достал из футляра магнокуляры и направил на Табаст, сначала настроив на панорамный обзор, после чего принялся изучать красную скалу в поисках следов генеральской «Валькирии».

— Что-то видишь, Малик? — Обейсекера знал, что сержант также станет оглядывать Табаст на предмет их цели.

— Ничего, сэр.

— Подъедем ближе. Слишком многого ожидаем с такого расстояния.

Капитан опустился в водительское кресло и вложил магнокуляры обратно в футляр. Затем хлопнул Амазига по ноге. Камшет, по-прежнему стоявший, отвёл взгляд от горы и посмотрел на Обейсекеру.

— Спускайся. Мы выдвигаемся.

Амазиг сел обратно и стал пристёгиваться. Обейсекера кинул на него косой взгляд.

— Зачем пристёгиваешься? — спросил он кочевника. — Раньше ты этого не делал.

Амазиг, всё ещё вставлявший пряжки в фиксаторы, посмотрел на Обейсекеру, и его глаза, видневшиеся над повязкой-чече, блеснули синевой.

— Это Табаст.

— Знаю. Почему ты пристёгиваешься именно теперь?

— Это Табаст.

Обейсекера уже собирался повторить вопрос, но затем, подумав, покачал головой и запустил гальванические моторы. «Венатор» мягко встрепенулся, возвращаясь обратно к механической жизни, и тихо загудел. Барат пришёл к выводу, что машинным духам пустыня начала нравиться: песок и грязь приходилось вычищать из механизмов при каждой остановке, однако сухой воздух подходил вездеходу как нельзя лучше.

«Венаторы» отправились в путь, Обейсекера ехал первым, остальные две машины следовали за ним с интервалом в пятьдесят ярдов. Табаст исчез за грядой, появившись вновь лишь после того, как они пересекли скалистый гребень и покатились дальше по затяжному плавному спуску к широкой плоской равнине. Табаст поднимался прямо из её центра, постепенно вырастая из толщи песка.

Обейсекера остановил «Таврос».

— Нам нужно пересечь это, чтобы добраться до горы?

Равнина, на которой находился Табаст, была гладкой как стол и имела около шести миль в диаметре. На ней отсутствовали какие-либо укрытия. Оказавшись там, они будут как на ладони.

— Есть другой путь, — отозвался Амазиг. — С другой стороны горы — твёрдая земля, подходящая ближе к поверхности. — Камшет сделал круговой жест. — Но путь тяжёлый. Нужно будет два или три дня, чтобы объехать это… эту… не знаю этого слова на вашем языке. Мы называем это узайяр.

Обейсекера покачал головой.

— Слишком долго. Мы можем пересечь этот… как ты сказал, узайяр?

Амазиг указал вперёд.

— Путь есть, — произнёс он. — Мать сказала мне, какие знаки искать.

— Ты не бывал на Табасте?

Кочевник покачал головой.

— Гора под запретом. Лишь Мать ходила сюда, и это было во времена, когда матери матерей наших матерей были ещё детьми. Но она рассказала мне о пути.

Обейсекера уставился на равнину.

— Почему узайяр такой плоский? Ветер ведь должен был оставить на нём свой след? — Впрочем, ещё не договорив, он увидел, что хотя обдувающие равнину зефиры и вздымали клубы песка, но те ни в одном месте не оседали обратно, формируя гряды и желоба, как в остальном Великом Море. Узайяр был ровным, полностью и совершенно гладким.

Камшет посмотрел на Обейсекеру.

— Ты не знаешь?

— Нет, — покачал головой кадиец.

— Это текучий песок. — Амазиг показал на узайяр. — Все каналы текучего песка сходятся здесь.

— Все? — Обейсекера огляделся. Табаст поднимался из узайяра, но сама равнина находилась в центре огромной чаши, наполненной дюнами и камнями. — А его не?..

— Ты спрашиваешь, не покроет ли однажды текучий песок саму гору? Я не знаю, но Мать говорила, что так было не всегда. Каналы с текучим песком расходились по всей поверхности, и некоторые выходили на равнины за пределами пустыни. Но пустыня сместилась, и песок начал течь сюда, создав узайяр, и да, его уровень поднимается. Когда я был мальчиком, он не был таким высоким, как сегодня. Но накроет ли он однажды горы, я не думаю, потому что земля вокруг узайяра ниже горы. Хотя, вернувшись сюда спустя столько лет, я замечаю, что и земля вокруг узайяра поднялась. — Амазиг указал на скальные утёсы справа от них. — Не знаю, могут ли камни расти, но эти кажутся выше, чем я их запомнил, и я слышал, что другие говорят о том же.

Обейсекера посмотрел в указанном камшетом направлении.

— Горы могут расти, но обычно люди этого не успевают заметить. — Он повернулся назад к туземцу. — Имперские наблюдатели утверждают, что это стабильная планета — тектонической активности здесь нет.

— И всё же теперь скалы выше, чем я их помню, а память меня не подводит, — заявил Амазиг.

— А моя меня — постоянно, — сказал Обейсекера. — Как ты можешь быть уверен в своей?

— Потому что, если у нас нет памяти, у нас нет ничего, — ответил тот.

Капитан кивнул. Камшет сказал правду: кочевники отличались хорошей памятью, поскольку иного способа хранить историю у них не было.

— Отлично. Нужно будет добавить это к остальным загадкам Дашт-и-Кевара — растущие камни вокруг Табаста. Тем не менее до горы нам придётся ехать всё равно. Ты знаешь путь через узайяр?

— Да. Мать рассказала, как его найти. Но он узок, и текучий песок по обе его стороны глубокий. Ехать нужно осторожно. Собьёшься с тропы, и песок проглотит тебя.

— «Благой свет», «Святой Конрад», вы всё слышали? По обе стороны тропы к Табасту глубокий текучий песок. Следуйте точно по следам моих колёс.

С двух «Венаторов», стоявших на удалении от него, поступили подтверждения. «Благой свет» находился на гребне последней гряды, и его водитель со штурманом — Рошант и Малик — видели гладкий узайяр, однако «Святой Конрад» оставался на противоположном склоне: Энсору и другим придётся подождать, прежде чем увидеть то же, что остальной отряд.

— Медленно и спокойно, — отозвался Малик. — Точно по вашему следу. Энсор, едешь за мной.

— Понял, — ответил Энсор по открытому каналу отделения.

— Тогда веди нас, — сказал Обейсекера Амазигу.

— Спускаемся вниз, откуда начинается узайяр, — произнёс камшет. — Там я слезу и пойду впереди, чтобы убедиться в безопасности пути.

Капитан запустил гальванические приводы и, подтормаживая, поехал по склону, следя, чтобы песок под колёсами не начал смещаться, отчего машина покатилась бы слишком быстро, и он не успел бы остановиться вовремя.

— Стоп, — сказал Амазиг.

Они почти поравнялись с узайяром.

Камшет выбрался из «Венатора» и, туже обмотав чече вокруг лица, чтобы защитить лёгкие от висящей над узайяром песчаной взвеси, прошёл последние пару ярдов склона своим ходом. Дойдя до границы текучего песка, он повернулся к нему боком и принялся шагать вдоль края, время от времени останавливаясь, чтобы наклониться и проверить песок на ощупь.

Обейсекера стал ждать, просто наблюдая за происходящим. Оставалось надеяться, что Амазиг быстро найдёт путь: ему не слишком улыбалась перспектива ехать вдоль кромки узайяра, так как склон рядом с ним быстро становился отвесней и каменистей. Впрочем, камшет успел преодолеть не более пятидесяти ярдов, когда остановился, попробовал песок, затем пощупал снова через несколько шагов, а затем прошёл немного вглубь узайяра.

Встав посреди текучего песка, Амазиг повернулся и махнул Обейсекере.

— Вы видели, куда нужно ехать, — сказал тот по воксу. — Водители, двигаться точно по моим следам. Остальным быть наготове. Стрелки, зарядить оружие. Там мы будем открыты со всех сторон.

Замигал один из закрытых вокс-каналов, и он увидел, что с ним хотел поговорить наедине Рошант.

— Комиссар?

— Не лучше ли дождаться тьмы? Так мы будем менее заметны.

— Выше риск, что мы собьёмся с пути и окажемся в текучем песке. Кроме того, у нас мало времени.

— Капитан…

— Выдвигаемся, комиссар. Я за рулём, так что не отвлекайте меня.

Обейсекера запустил «Венатор», и гул гальванических моторов подсказал ему, что машинный дух рвётся в путь. Он осторожно вывернул руль и двинулся вдоль края текучего песка туда, где их дожидался Амазиг.

Когда он подъехал ближе, камшет замахал ему, веля остановиться.

— Тропа начинается тут, — сказал туземец, — и кончается здесь, — добавил он, пройдя к другому краю дорожки. В ширину она едва достигала четырёх ярдов, как раз достаточно для шестиколёсных «Венаторов», но не более того.

— Она будет такой же до самого конца? — поинтересовался Обейсекера.

— Посмотрим, — отозвался Амазиг. — За мной.

Он двинулся в узайяр, и Обейсекера повёл машину следом.

Главным средством защиты для легкобронированных «Венаторов» служила скорость. Теперь же им требовалось преодолеть три мили гладкой безликой равнины без каких-либо укрытий со скоростью пешехода, да ещё в самый разгар дня. Обейсекера даже не знал, опасается ли сейчас появления привычного послеполуденного песчаного шторма или же надеется, что тот скроет их от чужих глаз.

Подобно жукам, лезущим по бесконечному столу, три «Венатора» неспешно ползли к горе за камшетом в сине-белых одеяниях. После первой мили капитан понял, что ему становится сложнее поддерживать концентрацию. На узайяре не за что было зацепиться глазом. Здесь не было ничего, кроме тянущегося во все стороны совершенно гладкого песка, и лишь идущий перед вездеходом камшет да вырисовывающийся вдали Табаст хоть как-то разбавляли однообразный пейзаж.

Тропа, по которой их вёл Амазиг — каменный гребень, идущий сквозь песок, — была прямой и почти не сворачивала. Более того, она казалась настолько ровной, что Обейсекера начал задаваться вопросом, имела ли та естественное происхождение: она больше напоминала дорогу или паломническую стезю, ведущую к финальной точке маршрута.

Капитан вызвал по воксу свой отряд.

— Цели?

— Чисто.

— Чисто.

— Чисто.

Ответы поступили от каждого члена отделения, щурящегося в резком свете либо вглядывающегося в ауспик, за исключением одного.

— Комиссар?

— Капитан?

— Ты что-то видишь?

— Нет.

— Тогда отвечай в следующий раз, когда я спрошу.

Рошант не отозвался.

— Ты услышал меня, комиссар?

— Да. Капитан.

— Хорошо. Всем оставаться настороже. Здесь мы как на ладони, и нам некуда бежать. Я не ожидаю увидеть самолёты т’ау настолько глубоко в пустыне, но всё равно следите за ауспиками.

Говоря это, Обейсекера ни на миг не отводил взгляда от Амазига, уверенно шедшего впереди него. В происходящем чувствовалось нечто странное. А затем капитан понял, что именно. Хотя камшет шагал по песку, он не оставлял за собой следов. Тонкий слой текучего песка, покрывавший брод, заполнял отпечатки его ступней сразу, едва тот поднимал ногу.

Камшет шёл босиком. Обейсекере стало любопытно, как тот мог выдерживать жар песка, но кочевник продолжал идти, даже не морщась. Прищурившись, кадиец уставился мимо него. Здесь, в центре узайяра, среди миль пышущего жаром песка, Великое Море явило своё плоское сердце, сверкавшее под медным солнцем. Восходящие потоки воздуха, разогретые пустынным теплом, поднимались закручивающимися воронками, подхватывая песок там, где касались земли.

Песок в подобных местах взвихрялся так, словно его медленно перемешивали, но едва столбы раскалённого воздуха, покачиваясь, уходили дальше в пустыню, он в тот же миг неспешно оседал обратно на землю, совершенно ничем не выдавая того, что его что-то ранее потревожило.

Табаст, который с дальней стороны узайяра был отчётливо виден, теперь из-за марева казался призрачным и невещественным. Он мерцал и реял оранжево-красной грёзой, что как будто лишь отдалялась от них, пока они ползли по узайяру, словно три чёрных жука под безжалостным солнцем.

Обейсекера всосал немного воды из фляги. Она была тёплой, слегка солоноватой из-за очистительного вещества, но, по крайней мере, это была влага. Капитан почувствовал, что потеет, почти в тот же миг, как проглотил её, и лишь усилием воли поборол в себе желание остановить Амазига и спросить, сколько им ещё ехать. Если было трудно ему, то насколько хуже приходилось камшету, идущему босиком по песку, на котором можно было сварить яйцо, и защищённому от палящего солнца лишь своей одёжкой?

Но Амазиг непоколебимо шёл дальше, поступью плавной и уверенной, и, сморгнув пот, Обейсекера вдруг понял, что съезжает с пути. Он тут же вернул «Венатор» обратно на прежний курс.

Просто следовать за камшетом. Вот и всё, что ему требовалось делать, пока они не достигнут горы. Но он словно вёл машину по воде. Вокруг отсутствовало что-либо, благодаря чему можно было бы на глаз отличить твёрдую землю от текущего по обе стороны от неё песка. Как и не существовало способа определить, станет ли путь в дальнейшем сужаться так, чтобы человек по нему ещё смог пройти, но вот спокойно проехать на машине — уже нет.

— «Благой свет», «Святой Конрад». Если собьётесь с пути и начнёте тонуть, немедленно выпрыгивайте. На машины мне начхать, главное — это люди в них.

После едва уловимой недоумённой паузы к нему одно за другим поступили подтверждения.

— Мы уже потеряли двух солдат. Если потеряем ещё, наша боеспособность упадёт, а с ней резко снизятся и шансы на успешное выполнение задачи. А если лишимся «Венатора», то просто привяжем генерала к днищу другой машины.

Резкий хохот подсказал Обейсекере, что шутка удалась. Он выключил вокс-канал и уставился в спину Амазигу, осторожно идущему впереди них. Насколько широк этот узайяр? У начала тропинки казалось, что он тянется на пару-тройку миль, но из-за безликости окружения было практически невозможно точно измерить расстояние. Скорее всего, не меньше одной мили, и крайне маловероятно, что больше трёх, поскольку расстояние до линии горизонта Дашт-и-Кевара — планеты, размерами и гравитацией весьма похожей на саму Святую Терру — составляло около трёх миль, и он был твёрдо уверен, что, стоя у края узайяра, видел основание Табаста.

Обейсекера проверил показания приборов. Они преодолели уже больше мили. Капитан вгляделся в колеблющееся марево. Табаст стал существенно ближе. А ещё это означало, что они находились в самом сердце открытой местности, прямо посреди узайяра, словно щитники, ползущие по гладкому инфопланшету.

Будь он поджидающим в засаде врагом, то нанёс бы удар именно сейчас.

Обейсекера связался с Чаме в «Благом свете».

— У тебя лучший обзор наверху, — произнёс он. — Есть какие-то следы, движения?

— Единственное, что здесь движется, это мы, капитан, — поступил ответ от Чаме, — и такая жарища, что насчёт нас я не особо уверена.

— Малик, убедись, чтобы кто-то постоянно следил за ауспиком. Если синяки атакуют с воздуха, то много времени у нас не будет.

— Вас понял, сэр.

Амазиг продолжал шагать дальше, его следы сглаживались практически сразу, как он их оставлял. Обейсекера почувствовал, как его зрение сужается до туннельного. Чтобы расширить его обратно, он быстро взглянул влево и вправо, на мгновение задерживаясь в самом конце, чтобы дать глазам сфокусироваться на горизонте.

Переведя взгляд назад на камшета, он ощутил, что периферийное зрение вернулось в прежнее состояние. Всё в условиях на Дашт-и-Кеваре: жар, однообразие, постоянная изводящая жажда, — ослабляло бдительность, позволявшую солдатам вовремя заметить подкрадывающегося противника, поэтому Обейсекера испытал облегчение, возвратив толику сосредоточенности. В прошлом она не раз спасала ему жизнь.

Прищурившись, он посмотрел на камшета. Амазиг перестал двигаться. Он глядел прямо перед собой, словно карнодон, заметивший жертву. Обейсекера медленно остановил «Венатор». Взгляд на ауспик подсказал ему, что «Благой свет» и «Святой Конрад» также притормозили. Машины замерли посреди узайяра, прямо под нещадно палящим солнцем.

Капитан уже собирался высунуть голову из вездехода и окликнуть кочевника, когда Амазиг резко развернулся и двинулся обратно к нему, попутно озираясь через плечо.

— Есть магнокуляры? — спросил он у Обейсекеры, достигнув машины. В ответ кадиец протянул ему устройство. Камшет повернулся назад к Табасту и, подняв магнокуляры, оглядел гору, пока не остановился на одной конкретной точке.

— Что видишь? — Сам он не различал ничего, кроме оранжево-красной скалы Табаста.

— Там, — отозвался Амазиг, передав магнокуляры обратно Обейсекере и указав на гору. — Перед щелью, что выглядит как ваша буква «У».

Капитан взял магнокуляры и поднёс их к глазам. Линзы с жужжанием сфокусировались, представляя его взору различные участки Табаста.

И тогда он увидел.

Из-за гребня торчал характерный скошенный стабилизатор «Валькирии». Остальной самолёт скрывали камни, но по расположению хвостового стабилизатора нельзя было сказать, что это обломки разбившегося транспортника: «Валькирия» совершила управляемую посадку.

Но если она не потерпела крушение, то почему не взлетела снова?

Обейсекера вспомнил песчаную бурю. Возможно, двигатели «Валькирии» вышли из строя, и та уже не смогла подняться в воздух. Он оглядел участок непосредственно возле самолёта, ища следы лётного экипажа и в особенности генерала Итойезы, но ничего не заметил.

— Вижу «Валькирию», — сообщил он по воксу отделения. — Курс два-восемьдесят.

Два других «Венатора» растянулись за ним прямой линией: вряд ли из них откроется лучший вид, чем ему, но так они, по крайней мере, будут знать местоположение цели.

— «Валькирия» в поле зрения, — сообщил Малик из «Благого света». — Подтвердить подлинность цели не могу.

— Я тоже её вижу, — отозвался Ха в «Святом Конраде». — Не могу опознать.

— Выдвигаемся. Стрелки, ведите наблюдение. Мы здесь на виду, словно каска белощитника. — Обейсекера запустил гальванические моторы. Амазиг двинулся вперёд, но успел сделать всего два или три шага, когда замер снова. Впрочем, на этот раз он посмотрел налево, поверх узайяра, совершенно гладкой поверхности текучего песка, что окружал Табаст. Обейсекера посмотрел туда же, куда и туземец.

Текучий песок шёл рябью. Она имела V-образную форму, и острие её было направлено точно на них.

Что-то приближалось.

Амазиг перевёл взгляд обратно на Обейсекеру. Несмотря на то, что лицо камшета оставалось закрытым, капитан заметил в его глазах страх.

— Авсад. — Амазиг на секунду умолк. — Бежим.

С этими словами он повернулся к Табасту и бросился вперёд.

Обейсекера поддал газу, и колёса «Венатора» закрутились, разметав тонкий слой текучего песка, прежде чем сцепиться с камнем тропинки. Вездеход рванул следом.

— Стрелки, цель слева, быстро приближается.

Капитан услышал за спиной скрип не до конца очищенного от песка поворотного механизма, наводящего мультилазер в указанном направлении. Стрелки на остальных «Венаторах» позади него делали в точности то же самое.

— Огонь по готовности.

Первая очередь лазерного огня прожгла воздух в тот самый миг, как вездеход поравнялся с бегущим камшетом. Амазиг, услышавший приближение машины, ушёл у неё с пути, оказавшись на самом краю дорожки, а затем заскочил в «Венатор».

— Прямо вперёд? — спросил Обейсекера, когда тот кубарем закатился в машину.

— Прямо вперёд, — выпрямившись, подтвердил Амазиг.

Барат мысленно провёл прямую линию к Табасту и направил «Венатор» точно по ней. Капитан не сводил глаз с пути перед собой, понимая, что, взглянув на усевшегося слева Амазига, он лишь собьёт машину с курса и вылетит прямиком в текучий песок. Он услышал резкое шипение лазерных выстрелов, а также треск перегретого песка от попадания в него энергетических импульсов. Звуки становились громче, постепенно приближаясь к головному вездеходу.

Он попытался оценить оставшийся путь. Осталось совсем немного. Табаст поднимался над равниной чередой уступов, каждый из которых отличался своим цветом и высотой, желтизна текучего песка уступала место красной скальной породе горы.

Уже недалеко.

Но лазеры били всё ближе и ближе, и к трескучему шипению орудий «Венаторов» присоединились отдельные импульсы адских ружей. Краем глаза Обейсекера заметил, что вершина V-образной волны в текучем песке приближается к его машине, словно стрела. И приближается быстро — быстрее всего, что могло бы перемещаться в песке.

Капитан сфокусировал взгляд на пути перед собой, стараясь ехать как можно ровнее по дороге, не имевшей каких-либо ориентиров.

— Что это такое? — спросил он Амазига.

— Молись, чтобы ты не узнал. — Камшет высунул голову через открытый борт машины. — Быстрей. Быстрей. Мы почти на месте.

Обейсекера поддал газу, и гул двигателей скрыл шорох подступающей песчаной волны. Он рискнул взглянуть налево. Её кромка была уже в какой-то сотне ярдов.

«Таврос» вильнул влево, переднее колесо сошло с тропы, а заднее, которое продолжал крутить мотор, начало заворачивать машину. Обейсекера вырубил приводы правого борта и вошёл в занос.

Переднее левое колесо задело край дороги, соскользнуло назад, затем движущая сила «Венатора» вытолкнула его обратно на скалу, и на этот раз оно нашло сцепление и вытащило машину назад на тропинку. Обейсекера снова запустил правые приводы, рулём компенсируя занос до тех пор, пока те не начнут работать, после чего вывел «Венатор» назад на прямую и понёсся дальше к Табасту.

Уже недалеко. Он видел вздымающийся из текучего песка краснокамень не более чем в ста пятидесяти футах перед собой. Капитан поддал газу, направив всю мощь, которую мог выработать «Венатор», в колёсные приводы, и вездеход рванул по скальному основанию дороги к горе.

Усилием воли Обейсекера не позволил себе взглянуть налево снова.

— Как далеко?

— Продолжай ехать.

Сзади по-прежнему раздавалось шипение мультилазеров.

— У них что-то получается?

— Только песок опаляют.

— Прекратить огонь. Ждите, пока цель не покажется на поверхности. — Обейсекера выключил вокс. — Оно выберется наверх?

— Когда Авсад выходит из песка, становится слишком поздно.

Обейсекера включил вокс обратно.

— Полный вперёд, всю энергию на приводы.

Три вездехода, теперь сбившиеся куда плотнее, чем допускалось тактической доктриной Имперской Гвардии, понеслись по финальному отрезку пути, а V на кончике стрелы, вздымая песок, неумолимо подступало всё ближе. Пятьдесят ярдов. Сорок. Тридцать.

Звук изменился, песчаное шипение уступило скальному рёву, и Обейсекера понял, что выбрался из текучего песка. Он повёл «Венатор» влево, выезжая из узайяра, но оставляя Лерин чистый сектор обстрела.

Капитан извернулся всем телом назад и увидел, что «Благой свет» также выехал на твердь.

— Малик, уходи вправо, — заговорил он в вокс, — перекрёстный огонь.

Две машины двигались так, чтобы иметь возможность сосредоточить стрельбу на всём, что бы ни возникло из-под песка, пока третий вездеход преодолевал последние ярды тропы до твёрдого основания горы.

Волны текучего песка резко устремились вперёд, пока последний «Венатор», чьи работающие на пределе гальванические моторы издавали пронзительный вой, бешено нёсся по финальному отрезку дороги.

— Почти, почти. — Послышалось напряжённое бормотание со стороны Амазига.

Обейсекера не стал оглядываться на камшета, вместе с ним следя за гонкой, достигшей кульминационного момента.

Последние ярды.

«Венатор» уже собирался выехать на твёрдую красную скалу Табаста, когда головная волна песка накатила на дорогу, перехлестнула её и толкнула вездеход в сторону. Переднее правое колесо машины соскользнуло с тропинки, и та накренилась.

Однако прежде, чем волна успела снести вездеход с дороги, колесо зацепилось за край скального основания горы, вгрызлось, а затем «Венатор» выровнялся и выехал на поверхность Табаста.

Оказавшись всеми колёсами на твёрдом камне, «Таврос» рванул вперёд, когда вторая волна бессильно выплеснулась на дорогу позади него. Обейсекера увидел, как Энсор, глядевший прямо перед собой из водительского кресла, вытолкал машину выше, в безопасность скалы.

Позади «Венатора», среди накатывающего на тропинку песка, Обейсекера увидел, как волны превратились в клокочущую массу, и под бурлением в разверзающихся тут и там провалах он различил движение чего-то глубинного, и тёмного, и немыслимо гигантского.

— Авсад, — выдохнул Амазиг.

— Авсад, — отозвался Обейсекера.

Кипящий песок закрутился водоворотом, затем начал успокаиваться и постепенно улёгся обратно.

— Оно уходит? — спросил капитан.

— Да, — ответил камшет.

— Ты знаешь, я интересуюсь ксенобиологией, но прямо сейчас рад, что не удовлетворил своё любопытство.

— Камшеты не любопытны — мы следуем старыми путями и поэтому выживаем.

Барат покачал головой:

— Мир меняется. Боюсь, старые пути также изменятся, если вы уцелеете.

Амазиг повернулся к капитану касркинов, и в вырезе чече Обейсекера разглядел синие глаза кочевника.

— Если мы выживем ценой того, кто мы есть, то будем ли мы тогда действительно живыми? — спросил он.

Обейсекера кивнул. На это он ничего не сказал, а затем повернулся к двум другим «Венаторам» и заговорил по вокс-каналу отделения.

— Стрелки, будьте наготове — существу под песком ещё может захотеться выбраться наружу, чтобы перекусить. Убедитесь, что вы накормите его огнём. Остальные, готовьтесь выдвигаться. Мы обнаружили «Валькирию». Подъедем к ней как можно ближе, а остаток пути пройдём своим ходом. Быстро проверьте машины — и в путь.

Глава четырнадцатая

Добравшись туда, где проехать на «Венаторах» дальше было уже невозможно, люди вышли из машин и отправились пешком.

— Держите друг друга в поле зрения, — сказал Обейсекера. — Построение алеф. Вокс-тишина до тех пор, пока не увидите генерала, его «Валькирию» и экипаж… или противника.

— Здесь ожидаются враги, сэр? — переспросил Гунсур.

— Согласно разведке — нет. Но мне ли напоминать, что именно когда разведка говорит, что волноваться не о чем, лучше всего быть осмотрительным. Выглядывайте синяков. Сюда они попасть бы не смогли никак, но им известно, что мы потеряли генерала, поэтому они также будут его искать. Всё зависит от того, нужен ли он им больше, чем нам.

— А что нам нужно больше, чем ещё один генерал?

— Благодарю, Энсор, — произнёс Обейсекера под гогот остальных касркинов. — Генерал он или нет, это ваша работа — найти и вернуть его обратно, если возможно, то целым, а если нет — то хотя бы по частям в мешке.

— А зачем нам тащить его тело? — отозвался Уваис. — Оно нас только замедлит.

— Лорду-милитанту нужен либо он, либо доказательство, что он не у синяков. Прийти с одним лишь его пальцем не вариант. Генерала необходимо доставить в том или ином виде, чтобы т’ау не превратили его в свою марионетку.

Уваис хотел задать следующий вопрос, но Обейсекера поднял руку:

— Обсуждение того, какие именно части и в каком количестве могут составить человека, лучше оставим на потом. А теперь выдвигаемся. Уваис, идёшь впереди…

Боец ухмыльнулся, проведя боевым ножом по панцирной броне.

— Амазиг — передовой разведчик. Будьте бдительны. В путь.

Бойцы начали подъём, топая по сглаженным склонам, в то время как камшет, не обременённый оружием и имеющий при себе лишь небольшой бурдюк с водой, легко шагал впереди.

Кочевник повёл их вверх на гору. По мере восхождения, исходя потом на высоте, но наконец оказавшись среди благословенной прохлады, Обейсекера медленно пришёл к осознанию, что Табаст представлял собой не единый пик, а скорее череду вершин и плато, волнами поднимающихся выше и выше. Затем, выбравшись на очередной гребень, только чтобы увидеть вздымающийся за ним ещё один, он понял, что напоминал ему Табаст: многоуровневую оборону касра, где один бастион прикрывал другой в последовательно растущей череде укреплений.

Капитан на секунду остановился и оттянул чече, чтобы выступивший на лбу пот испарился. Здесь, на высоте, дул ветерок, поскольку нагретый на узайяре воздух поднимался по склонам вверх. Он оглянулся. Вокруг простирались равнины, раскинувшись вокруг Табаста подобно озеру. Обейсекера покачал головой.

Без поддержки с воздуха всё это напоминало ловушку, в которую он никогда не вошёл бы по своей воле, — если противник заминирует дорогу, они окажутся здесь фактически отрезанными от остального мира.

— Запыхались, капитан?

Обейсекера огляделся и увидел наблюдавшего за ним Малика.

— Изучаю пути подступов, сержант.

Малик кивнул.

— Один путь внутрь, один — наружу.

Обейсекера смерил Малика взглядом:

— Я знаю свою работу, сержант.

— Конечно, знаете. Я ничего такого не имел в виду.

— Хорошо. — Обейсекера не сводил глаз с Малика ещё пару секунд, после чего повернулся туда, куда они направлялись. — Впереди ещё долгий подъём.

— По крайней мере, чем выше, тем холоднее.

Обейсекера кивнул, не взглянув на Малика.

— Из огня да в полымя.

— О чём вы, сэр?

— Ни о чём, — покачал головой Обейсекера. — Просто воспоминание.

— Хорошее, надеюсь.

— Просто воспоминание. Кто идёт первый?

Малик сверился с дисплеем:

— Ха, сэр, хотя я точно не знаю, куда делся этот дикарь-камшет.

— Пора сменить его. Поставь снова Уваиса.

Пока Малик передавал по воксу приказы, капитан наблюдал за ним, дожидаясь, пока тот закончит. Наконец сержант снова посмотрел на него, и тогда Обейсекера сказал:

— Почему ты назвал его «дикарём»?

— Потому что он дикарь и есть, сэр. — Сержант Малик уставился на капитана с невозмутимым видом видавшего виды командира. — И это ещё ласково по сравнению с тем, как его зовут другие.

— Амазиг говорит на готическом. Лучше ему не слышать клички, что вы ему дали.

— Вот уж точно, что говорит. Я ещё не слышал, чтобы он молчал.

Обейсекера кивнул. Этот камшет точно не подпадал под стереотип немногословного варвара.

— Он полезен. И я не хочу, чтобы он перестал нам помогать из-за чьих-либо необдуманных слов.

— Этого не случится, сэр. — Малик махнул рукой. — Мне пойти вперёд?

— Да, оглядись там хорошенько. — Обейсекера кинул взгляд на склон позади. — Я подожду комиссара.

Малик также посмотрел назад.

— А ждать придётся немного, сэр.

Подъём давался комиссару с большим трудом. Даже на таком расстоянии они видели зардевшиеся от прилившей крови щёки и взмокшее от пота лицо юноши. Ощутив на себе их взгляд, Рошант поднял голову, и, увидев выражение его лица, Обейсекера бросил Малику:

— Иди, сержант.

Когда Малик двинулся вверх по склону, скрипя ботинками по гладкому оранжево-красному камню, Обейсекера шагнул назад, чтобы дождаться Рошанта.

— Тебе… не… нужно… меня… ждать, — донеслись натужные слова по закрытому каналу связи.

— Тут я не соглашусь, комиссар, — произнёс Обейсекера. Он огляделся по сторонам — действие было автоматическим, словно дыхание, — и присел на булыжник. По ругани, последовавшей десять секунд спустя, стало понятно, что он забыл, как сильно раскалялись камни под безжалостным солнцем Дашт-и-Кевара даже на высокогорье Табаста.

Обейсекера поднялся обратно на ноги и попытался найти хоть какую-то тень, впрочем, тщетно: миллионы лет сгладили скалы Табаста до складок и бугорков, совершенно не защищавших от давящего зноя.

Наконец Рошант выбрался на склон, тяжело дыша от жары, и Обейсекера протянул руку, чтобы помочь ему пройти оставшихся несколько шагов. Комиссар посмотрел на руку, затем оттолкнул её прочь. С огромным трудом он дошёл до Обейсекеры и остановился, взмокший и покачивающийся от усталости, перед капитаном.

— Сколько… ещё?

Обейсекера покачал головой.

— Пока не найдём генерала или обломки его «Валькирии».

— Просто… отлично, — кивнул Рошант.

— Можешь подождать здесь.

Комиссар покачал головой:

— Я должен… идти.

— Через минуту-другую. Я тоже хочу передохнуть. Рошант посмотрел на Обейсекеру.

— Правда хочешь?

Капитан отстегнул флягу и открутил крышечку.

— Да, — он сделал глоток, долгий, однако не глубокий, чтобы дать воде омыть рот и стечь по горлу.

— В таком случае. — Комиссар достал собственную флягу и прильнул к ней. Обейсекера, не отрываясь от горлышка, проследил за тем, чтобы Рошант выпил достаточно воды. Те, кто не умел себя вести в условиях пустыни, иногда отказывались от немедленного восполнения жидкости из страха столкнуться с нехваткой воды позже, лишь чтобы рухнуть без сил до того, как это «позже» настанет. Но, по всей видимости, Рошант не увлекался подобными самоограничениями.

— Хорошо. — Обейсекера закрыл флягу и пристегнул её к панцирной броне. — Так-то лучше. Готов идти дальше?

— Конечно, — после секундного колебания сказал Рошант и убрал свою флягу следом. Но, прежде чем они продолжили путь, с визгом ожил вокс отделения.

— Вижу её. — Обейсекера узнал голос Уваиса.

— Как далеко?

— Пятьсот ярдов, перепад высоты — сто. Определённо «Валькирия».

— Жди там. Малик, подтверди по прибытию.

— Так точно.

Обейсекера посмотрел на Рошанта.

— Похоже, теперь уже недолго.

Комиссар кивнул, затем выпрямился, расправил плечи и отстегнул застёжку на болт-пистолете.

— Идём.

Они пошли по склону вверх.

— Подтверждаю, это «Валькирия». — Значок принадлежал Малику.

— Признаки жизни?

Последовала пауза.

— Нет.

— Просканируй асупиком.

— Уже сделал. Сплошные помехи, ничего не разобрать.

Обейсекера перефокусировал взгляд на ауспик, что удалось ему благодаря долгим годам тренировок, однако Малик был прав: здесь, в самом центре аномалии Песчаного Моря, сканер выдавал лишь помехи и случайные сигналы — он даже не мог точно разобрать, где находятся его бойцы.

— Подойдите ближе, но не заходите в зону видимости. Возможно, тут синяки.

— Да, сэр.

Обейсекера увидел, как сержант по своим прямым каналам связи посылает Гунсуру и Чаме маршруты обходного приближения. Затем пара брошенных Уваису слов дала понять, что Малик вместе с ним пойдёт к севшей «Валькирии» прямым путём. Капитан посмотрел вперёд, однако обзор ему закрывала гряда.

— Энсор, Ха, прикрывайте фланги. Займите снайперские позиции.

Бойцы подтвердили приказ, пока Обейсекера торопливо поднимался по склону, а следом за ним — пыхтящий комиссар. Достигнув вершины гребня, капитан опустился на землю и потянулся за магнокулярами.

Рошант присоединился к нему, как раз когда он возился с фокусом.

— Что-то видишь?

— Нет. Повреждена, но не катастрофически. Могут быть выжившие.

— Вокс?

Пока Обейсекера настраивал вокс, чтобы связаться с «Валькирией», он увидел, как Уваис, пригибаясь и держа адское ружьё под мышкой, приближается к самолёту по выглаженной расщелине в скале. Сама «Валькирия» оставалась наполовину скрытой за каменной породой, позади которой села. Малик шёл по параллельному пути, но чуть позади. Наблюдая за «Валькирией», Обейсекера вдруг увидел, как та пришла в движение.

Установленный в двери тяжёлый болтер начал разворачиваться.

— Уваис, ложись!

Но боец не ответил.

— Уваис, на землю!

Ответа от касркина вновь не последовало. Оттуда, где он находился, движение болтера заметить было невозможно.

Обейсекера негромко выругался, поняв, что, переключаясь между частотами в поисках чистого канала, он потерял контакт с отделением. Капитан быстро восстановил связь.

— Уваис…

Болтер кашлянул. Уваис рухнул на спину.

— Я ранен, я ранен!

Слева и справа полыхнули адские ружья, когда Энсор, Ха, Гунсур и Чаме открыли огонь в ответ.

— Не стрелять, не стрелять!

Но приказ Обейсекеры заглушили крики Уваиса. Боец пронзительно, надрывно выл. Капитану уже доводилось видеть подобное на полях сражений. Солдат получал ранение, за которым незамедлительно следовал шок, но затем боль и паника пересиливали шоковую реакцию. Должно быть, Уваиса зацепило осколками — прямое попадание из тяжёлого болтера разорвало бы его в клочья, и так кричать он точно бы уже не смог.

Адские ружья продолжали вспыхивать, лазерные лучи били по «Валькирии», оставляя вмятины в бронеобшивке, однако болтер уже разворачивался в сторону Энсора с Гунсуром.

Обейсекера отключил подвывающего Уваиса от общего вокс-канала.

— Не стрелять! Не стрелять!

Адские ружья потемнели. Однако капитан, по-прежнему неотрывно смотревший в магнокуляры, увидел, что болтер по-прежнему поворачивается к цели.

— Ложитесь!

Едва болтер кашлянул, исторгнув поток снарядов, камень разлетелся фонтаном осколков. По воксу отряда Обейсекера услышал ругань бойцов, которых засыпало каменным крошевом, но, судя по отчаянной брани, каски и доспехи защитили Энсора с Гунсуром от худшего.

— Лежите. Не стрелять.

Лай болтера стих. Безмолвная гора вновь погрузилась в молчание, нарушаемое только скрежетом поворотного механизма, наводящего болтер на следующие цели, и тихими стонами Уваиса, пытавшегося наложить на рану первичную повязку.

— Ха, иди к Уваису. Не высовывайся.

Боец подтвердил приказ и начал двигаться, пригибаясь и используя укрытия, а Обейсекера тем временем попытался переключить вокс на чистый канал.

— Держи.

Капитан оглянулся и увидел лежавшего рядом Рошанта, протягивающего ему вокс-бусину. Обейсекера наклонил к ней голову.

— «Валькирия», не стреляйте, повторяю, не стреляйте. «Вечное пламя», ответьте. Не стреляйте. Не стреляйте. Мы свои. Не стреляйте. «Вечное пламя», прошу, ответьте.

— Болтер перестал двигаться, — шепнул Рошант.

— Повторяю — «Вечное пламя», не стреляйте, не стреляйте. Свои. Вызываю «Вечное пламя», ответьте.

Затем, по чистому каналу, слабое и потрескивающее:

— Подтвердите, что вы свои.

Обейсекера помолчал. Опознавательные коды менялись каждые три дня. Генерал Итойеза пропал до введения текущего набора опознавательных кодов. Предыдущий набор… Он покопался в памяти.

— Император милосердный.

Тонкий, но уже более разборчивый голос:

  — …но суду Его предшествует Его гнев…

  — …и милость Его венчает победу…

  — …победу над смертью.

Секунду вокс молчал, затем с треском ожил снова.

— А вы, фрекк, не спешили. — Ещё одна пауза. — Я решил, что вы враги.

Обейсекера проверил жизненные показатели Уваиса.

— Боец, которого вы подстрелили, будет жить.

— Рад это слышать… А ты ещё кто, Трон поде?..

Последняя часть вопроса осталась невысказанной.

Затем генерал заговорил снова:

— Раз вы зашли так далеко, чтобы найти меня, будьте добры, попросите своего проводника не убивать меня.

Обейсекера огляделся по сторонам, а затем быстро заговорил в вокс:

— Амазиг, не убивай генерала. Повторяю, Амазиг, не убивай генерала!

Вокс затрещал.

— Господин. Он пытался убить вас.

— Амазиг, спасибо, что защищаешь меня, но теперь, как твой господин, я говорю тебе не убивать генерала.

На канале повисло молчание. Обейсекера уставился на вокс, мысленно призывая камшета остановиться. Никто из бойцов не успеет пробраться внутрь «Валькирии» вовремя.

— Он будет жить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗЕЛЁНАЯ БЕЗДНА

Глава первая

Родовой отряд взбирался по округлой, сглаженной временем красной скале с лёгкостью звериных сородичей. Они питались вместе, они передвигались вместе, они думали вместе. Сражались вместе. Формирователь Тчек вытянул шею, почувствовав, как удлиняется позвоночник, и выглянул из-за каменного гребня. Его глаза — глаза крутского формирователя — были сверхъестественно зоркими, способными мгновенно различить все контуры местности перед собой, после чего сфокусироваться на единственной точке, одновременно сохраняя панорамный обзор.

Родовой отряд рассредоточился по склону: вот тут — ловец Красикил, поднимающийся по гладкой поверхности с помощью скальных когтей, которые перенял у ямных обезьян Канопуса-Минор. Вон там — следопыт Кирикт, прильнувший клювом почти к самой земле; его язык извивался, пробуя воздух и передавая уловленные запахи органам чувств, усиленным за счёт боевых гончих дожа Лоредано: контракт обошёлся Тчеку в три жизни членов отряда, но Пир Урожая, на котором они разделили плоть альфа-гончей дожа, стоил всей пролитой крови. Тчек замер, принюхиваясь и резко, по-птичьи, вертя головой — движение соединило в себе наследие предков и повадки боевых гончих, чьи гены он перенял на Пиру.

Пока формирователь оглядывался, послышалось шипение ветра, а затем шорох перьев. Тчек заметил цветастое пятно пек’ра, расправившего крылья. Кирикт протянул руку. Птица приземлилась, её когти опустились точно в глубокие борозды, проделанные в наруче Кирикта за долгие годы. Следопыт и его пек’ра были не хозяином и слугой и не птенцами из одного гнезда, а товарищами по охоте, где птица служила глазами, способными увидеть то, что было недоступно глазам Кирикта, пусть и улучшенным на Пиру. Пек’ра, рождённый на Пеке, мог углядеть кротокрысу с расстояния двух миль и безошибочно провести к ней следопыта. Он заговорил с Кириктом, повернув голову и щёлкая клювом, делясь увиденным. Кирикт кивнул и прощебетал в ответ, затем, почесав грудное оперение птицы, достал из поясного кармана насекомое-щитника и протянул его пек’ра. Птица должна получить плату за доставленные сведения. Тчек, в прошлом с нетерпением ждавший информации, усвоил, что ни один следопыт не заговорит до тех пор, пока его пек’ра не наестся. Поэтому формирователь стал ждать, прислушиваясь к тому, как Кирикт напевает имя птицы, вполголоса мурлыча похвалу, как-то было издревле заведено среди крутских следопытов:

— Дальнезорый, яркокрылый, острокогтый Флет.

Пек’ра принял щитника как справедливую награду, будто не замечая Кирикта, пока ел. Тчек подозревал, хотя и никогда не сказал бы этого вслух, что в маленьком яростном мозгу пек’ра существа делились на две категории: те, кого можно есть, и те, кого нужно бояться, — и ко второй относились разве что пекские паукобезьяны, которые ловили в сети созданий, порхающих в чащах джагги. Кирикт, как существо, дававшее пек’ра пищу, скорее всего, занял нишу, некогда принадлежавшую родителям Флета, однако формирователя не покидала мысль, что, если следопыт умрёт, пек’ра выберет глаза из его черепа с тем же равнодушием, с которым пожирал сейчас насекомое.

Лишь после того, как Флет поел, следопыт повернулся к Тчеку и заговорил. Для слушателей, незнакомых с семантикой песни, его речь походила на череду трелей, переливов и писков. Для крута же это было чем-то большим, нежели язык, но задачи общения оно выполняло также.

— Он близко. Я его чую.

Так и было. Кирикт, как и полагалось, поглотил большую часть плоти боевой гончей и теснее всех сроднился с её духом, но выжившие члены родового отряда также получили свою долю, поэтому каждый из них обладал толикой его дара, и Тчек ощущал на ветру слабый отголосок того, что учуял следопыт.

Человеческий запах.

Прогорклый запах, запах нечистой плоти и жестокого рассудка с привкусами металла и химикатов, а под ними — отличительный смрад опухоли.

Поскольку человечество пахло раком.

Затем Кирикт засвистел снова, трелью выражая беспокойство.

— Их много. Запах слишком сильный для одного.

— Сколько? — свистнул в ответ Тчек, обертонами дав Кирикту знать о спокойствии вопрошающего и ритуально возблагодарив Охотницу Ваук за дарованное ею благословение.

— Формирователь, я чую на ветру — их много. Может, около десятка.

— Как далеко?

Следопыт указал вперёд:

— За следующим подъёмом и ещё одним после.

Перьевой венец формирователя зашелестел. Остальные зашуршали собственными перьями, и по ним пробежали едва уловимые цвета, подобно преломляющемуся на радужном оперении блеску.

— Держи Флета на руке — люди не должны заподозрить, что тут есть кто-то ещё.

Тчек подал сигнал, и отряд рассредоточился, с оружием на изготовку занимая позиции. Формирователь шагнул в сторону, когда рядом встал стройный, увитый тугими бугрящимися мышцами крут. За его спину была заброшена привычная крутская винтовка, чей кривой шип был предусмотрительно отвёрнут прочь от головы, а в руках он сжимал боевой посох, изготовленный из лёгкого, прочного и гибкого дерева-джагги. Падающий сверху свет переливался на венчавшем древко лезвии топора и разбивался на острие копья в основании.

— Чактак, останешься со мной.

Перья свежевальщика затрепетали в ответ, расщепив белый свет на красные оттенки.

Тчек оглянулся. Последний из родового отряда, как и надлежало, шёл замыкающим — Клиптиг, носитель, волочащий на спине котёл, из которого они будут есть после ловли; сосуд помнил все охоты, каждая из которых оставила след в их общей памяти.

Шорох Клиптига дал знать, что он заметил на себе взгляд формирователя. Носитель поднял винтовку: хоть ему и приходилось таскать котёл, безоружным он не был, однако Тчек кормил его мясом тягловых животных, чтобы он мог носить тяжёлые грузы и не сетовал на свою участь.

— Опусти её, — приказал Тчек, указывая на винтовку. — Пока не выстрелил во что-то, во что стрелять не стоит.

Перья Клиптига поникли, но он сделал как велено: Носитель, питавшийся плотью скудоумных зверей, в бою мог принести пользу, разве что, стреляя туда, куда ему говорили.

— Иди за мной, — сказал формирователь. — Не стреляй ни во что, пока я не велю. Ты понял?

Перья Клиптига ярко вспыхнули. Это ему было понятно.

— Жить значит охотиться, — произнёс Чактак. — Ибо тот, кто не охотится, — добыча. Я рад, что я свежевальщик. Не носитель.

— Все мы — носители, — пояснил формирователь. — Пока не испробуем всё.

— Когда Скованные будут освобождены, — добавил свежевальщик.

— Владыка Ветра возвратится.

— И Свободные отлетят к Нему, оставив этот мир позади.

Произнося эти слова, формирователь ощутил старую, острую, знакомую тоску по полёту. Часть его желала вернуться обратно в небо, но он отлично знал, что без правильной пищи Пир низведёт его до состояния Кириктового пек’ра: существа со свирепыми инстинктами, но при этом лишённого разума. Дрожь и разноцветные сполохи на перьевых гребнях свежевальщика и носителя подсказали ему, что оба думали о том же. Тайная речь крутов состояла из звуков и света, обертонов и спектров, в которых синтаксис и семантика были практически неразделимы: для крутов смысл являлся звуком, а звук служил смыслом.

Вымолвив Кредо, формирователь просвистел приказы остальному отряду, используя ультразвуковые частоты, позволявшие крутам общаться на дальних расстояниях без помощи устройств. Мало какие расы в Галактике могли воспринимать звуки в таком диапазоне, поэтому их переговоры имели двойную защиту: ультразвуковую и за счёт речи, не поддающейся расшифровке посторонними. Даже т’ау не знали язык своих союзников.

Тчек послал ловца Красикила на гору, велев высматривать людей сверху. Следопыту Кирикту он сказал идти туда, где тот учуял людей, осторожно продвигаясь под прикрытием дальнозоркого, Стриакса. Сам он пойдёт следом вместе со свежевальщиком Чактаком, а носитель, Клиптиг, останется в хвосте.

Это было обычное поисковое построение крутов — оно позволит формирователю получить все разведданные о людях, прежде чем решить, пожрать ли их, дать им бой или отступить. Всё должно пройти как надо.

Но безжалостно палящее солнце не успело преодолеть по небу и расстояние в маховое перо, когда стандартный план подступа облинял, и наружу полез пух.

Отделение заняло стандартный наступательный строй. Пары слов по вокс-каналу оказалось достаточно: кины своё дело знали. Обейсекера проверил — визуально, поскольку ауспик по-прежнему оставался бесполезным, — все ли бойцы заняли нужные места, после чего дал сигнал выдвигаться. Сам он вместе с генералом и комиссаром двинулся следом за щитом из лучших солдат в Империуме. Чаме помогала идти раненому Уваису, держась чуть дальше от командной группы, чтобы их всех не положило одним крупным снарядом. Ещё ярдах в пятидесяти позади их тыл прикрывал Гунсур.

Спустя несколько шагов вниз по склону, где их ждали «Венаторы», генерал Итойеза жестом подозвал Обейсекеру к себе.

— Да, генерал? — спросил капитан. Они находились достаточно близко друг к другу, чтобы не пользоваться воксом.

Итойеза махнул на касркинов, широким строем спускающихся с Табаста:

— Осторожничают.

— Да, — произнёс кадиец. — Я вас нашёл и терять снова не собираюсь.

Генерал покачал головой.

— Слишком осторожничают. Мне нужно вернуться назад, а мы едва ползём. — Он указал на Лерин, которая прокралась в тень красного валуна, чтобы осмотреть путь впереди. — Глянь на неё. Ей потребуется три минуты, чтобы убедиться, что всё чисто, прежде чем провоксировать нам подтянуться. Нужно идти быстрее. — Он снова повернулся к Обейсекере. — Измени построение — мы можем выйти отсюда маршевой колонной.

Обейсекера покачал головой:

— В таком построении слишком велик шанс нарваться на засаду.

— Засаду? — Генерал фыркнул. Он обвёл рукой, указав на краснокаменный склон, полого тянущийся перед ними вниз. — Здесь ничего нет. Я проторчал на этой скале три дня и не видел ничего крупнее песчаной мухи. Если ты не опасаешься попасть в мушиную ловушку, то нам нужно прибавить темп.

— Боюсь, этого я сделать не могу, генерал.

Итойеза снова фыркнул.

— Мне напомнить, кто тут старший по званию офицер, капитан Обейсекера?

— А мне напомнить, кто тут командует операцией, генерал Итойеза?

Генерал уставился на Обейсекеру, затем отвёл взгляд и покачал головой.

— Тогда люди, погибшие из-за того, что ты не торопился, будут на твоей совести, капитан Обейсекера.

— Люди, погибшие из-за моих решений, всегда на моей совести, генерал Итойеза.

Генерал взмахом отослал Обейсекеру прочь.

— Иди хотя бы проверь впередиидущих и попытайся их ускорить.

Обейсекера помолчал, кинул взгляд на Рошанта, затем кивнул.

— Хорошо, генерал. Я посмотрю, сможем ли мы двигаться чуточку быстрее. Комиссар, прошу тебя остаться с генералом.

Обейсекера мельком увидел, как лицо Рошанта принимает протестующее выражение, однако сделал вид, что не заметил этого. Он уже шёл вперёд, спускаясь вниз к передовым разведчикам, стараясь не высовываться и время от времени замирая, чтобы оглядеться по сторонам. Такова была стандартная схема движения через вражескую территорию.

Остановившись в слабой тени сухого оврага, Обейсекера подался вперёд и внимательно осмотрел окружающую местность, но ничего не заметил. Передовые бойцы также пока не шевелились, рассредоточившись по обе стороны от главного отряда во главе с Энсором. Нырнув назад в тень, Обейсекера испытал мимолётное облегчение, избавившись от давящего на голову и плечи зноя. Затенённый камень холодил заднюю часть шеи.

Кадиец повернул голову и окинул овраг взглядом. Ущелье скрывалось в тени, и если они пойдут по нему, то останутся незамеченными для любых наблюдателей. Он сверился с компасом. Отряд отклонился от курса всего на десять градусов. Но впередиидущие почему-то обогнули его. Оглянувшись, капитан понял причину. Овраг уводил вверх, постепенно иссякая, и с высоты, наверное, казался не более чем небольшой расселиной в краснокамне.

— Удерживайте позицию, — провоксировал Обейсекера разведчикам по каналу, который выделил специально для них, и двинулся по оврагу. Не было смысла вызывать разведчиков назад, если ущелье исчезало через пару сотен ярдов.

К счастью, здесь было прохладней. На выжженном дне тут и там громоздились кучи упавших камней, булыжников и более крупных кусков скал. Перебравшись через первые два завала, Обейсекера остановился перед третьим.

Единственным, что, по его мнению, могло снести песок и камни по склону Табаста в овраг, была вода. Однако он не слышал о каких-либо ливнях в Великом Песчаном Море ни от одного имперского подразделения на Дашт-и-Кеваре: насколько было известно солдатам Императора, здесь не случалось дождей.

Присев перед завалом, Обейсекера вычерпнул немного песка из его основания. Человеческая кожа чувствительна даже к едва уловимым концентрациям влаги. Выбрав в песке ямку, он прислонил ружьё к стене и погрузил пальцы в плотный песок, щупая, щупая. Если под поверхностью скрывалась вода, это могло быть важным как для него, так и для будущих экспедиций.

Зарываясь глубже, он чувствовал, как пальцы скребут по песку. Неужели это оно?

Точно. Песок стал другим на ощупь. Обейсекера просунул ладонь глубже, сжал её и, вытащив полную пригоршню, поднёс к лицу. Свежевынутый песок оказался тёмным, темнее другого песка, а ещё он унюхал в нём воду, ощутив, как её молекулы быстро испаряются под воздействием яростной жары.

Вода. Он улыбнулся, поднял глаза и посмотрел из-за завала вглубь оврага.

Движение.

Движение.

Тчек кинулся к завалу посреди ущелья, одновременно направляя ствол винтовки на человека. Упав на землю, он открыл огонь; снаряды раздробили камни вокруг противника, и отдача едва не вышибла оружие у него из рук.

— Контакт, контакт! — Обейсекера нырнул за скалу; пули искрошили краснокамень вокруг и впереди него, крошечные осколки попали ему на кожу и отскочили от панцирной брони.

— Враг, враг! — просвистел Тчек на частоте, по громкости намного превышавшей глухой стук винтовки, поднялся из-за укрывшей его скалы и выпустил ещё пару пуль, не давая человеку высунуть голову. Нырнув обратно за камни, чтобы перезарядить оружие, формирователь снова подумал о том, как же прав был его старый наставник. Ни один план не переживал встречи с врагом. Сначала он намеревался проследить за людьми с расстояния, чтобы понять, кто из них был его целью, затем устроить засаду и убить остальных, поглотив тех, кто проявит себя особо достойными противниками, после чего вернуться с человеком, который нужен был т’ау. А теперь он прижимался к завалу, который едва мог скрыть его целиком, пока человек, с другой стороны, пытался сделать то же самое, что и он: удержать его на месте до подхода остальных сил.

Пригнувшись за завалом, который едва мог скрыть его целиком, Обейсекера, бранясь, вызывал своих людей обратно на фланговые позиции, одновременно вслепую стреляя поверх камней, чтобы не дать ксеносу высунуть голову.

— Малик, Рошант, Амазиг, ведите генерала к «Венаторам».

Пока «разогретые» лучи с шипением проносились над завалом, Тчек вдруг подумал, не этот ли стрелявший человек — тот, кого они искали. Маловероятно. Он представлял ценность и для людей также. Они попытаются спустить генерала с горы, одновременно оттягивая преследователей на себя.

— Красикил, Кирикт, идите вниз в обход. Люди попытаются доставить генерала в безопасность. Кирикт, выпускай Флета.

У него в запасе оставалось несколько секунд, прежде чем к ксеносу подоспеет подмога, — и если враги обойдут его сбоку, то ему будет негде от них укрыться, и от выстрелов на таком коротком расстоянии его не защитит даже панцирная броня.

— Гунсур, Энсор, Лерин, прикройте, мне нужно выбираться отсюда.

В ответ над ним зашипели выстрелы из адских ружей, но лучи проходили сильно выше, поскольку бойцы всё ещё находились слишком далеко, чтобы увидеть его. Впрочем, плотный огонь всё равно не даст пришельцам поднять головы.

Человек вызвал огонь на подавление, пытаясь прижать его к земле. Будь он вражеским командиром, попытался бы выкатиться из-за камней и сбежать отсюда вниз по склону, попутно не переставая прикрывать генерала. Пора выбираться.

Пора выкатываться.

Формирователь Тчек пригнулся за осыпью, прильнув к земле, напряг мышцы ног, до предела согнув колени и сжавшись пружиной.

Капитан Обейсекера пригнулся за осыпью, высунув адское ружьё из-за краснокамня, и выпустил вслепую ещё несколько лучей, готовясь к рывку.

Формирователь Тчек распрямил сжавшиеся мышцы и прыгнул к устью теснины.

Капитан Обейсекера оттолкнулся и кинулся по оврагу обратно вверх.

Свежевальщик Чактак поравнялся с ним. Тчек остановил его, резко дёрнув свежевальщика назад, когда тот, объятый жаждой боя, попытался протолкнуться мимо него.

— В обход, отрежь их, — велел Тчек. — Они пытаются спуститься. Останови их.

Чактак с побагровевшими от крови глазами, сжимавший в руках посох, вздрогнул, и его перья зашуршали. Он чуял Пир, что последует за битвой, ощущал ждущие его целые миры. Его охватывал Голод.

Он охватывал их всех. Но Тчек был формирователем потому, что, даже снедаемый Голодом, по-прежнему мог думать и планировать, и остальной родовой отряд будет его слушаться.

— Туда, — он указал влево, на уводящее вниз ущелье. — Прислушивайся к Кирикту и Красикилу — они идут в обход, чтобы отрезать людей.

В ответ Чактак вздыбил перья, и на них заплясал свет, после чего ускакал в показанном Тчеком направлении, свистом оглашая свою позицию остальному отряду.

Тчек просвистел дальнозоркому Стриаксу:

— Стреляй в людей. Но, ради своей души, не задень генерала.

Дальнозоркий, прятавшийся среди каменных складок, свистнул в ответ и приступил к охоте, Голод нарастал в нём столь же быстро, как и в остальных. Они должны поесть как можно скорее, иначе члены отряды обратятся друг против друга.

Формирователь обернулся к носителю Клиптигу, последним откликнувшимся на его призыв.

— Ты идёшь со мной, — велел он.

Носитель поднял винтовку; её ствол был короче, нежели у остальных.

— Стрелять?

— Скоро, — ответил Тчек. — Когда я скажу. За мной.

Формирователь вместе с последовавшим за ним носителем припустил за человеком, двигаясь под углом к направлению его спуска. Вскоре они настигнут арьергард людей. План заключался в том, чтобы атаковать их, пока остальные члены родового отряда расправятся с сопровождением генерала. Тогда они поедят, утолив Голод, после чего отведут генерала к тем, кому тот требовался.

Перья Тчека зашуршали. Ни один план не переживал встречи с врагом, но хороший военачальник умел приспосабливаться.

Обейсекера кубарем скатился по склону и ударился о краснокамень, после чего резко извернулся назад, вскинул адское ружьё и огляделся в поисках ксеноса.

Тишина.

Он всматривался, вслушивался, вкладывая все свои чувства и опыт в изучение красного скалистого мира вокруг, одновременно проверяя ауспик. На нём по-прежнему царили помехи, взрываясь призрачными звуками и шумами, и даже члены его отделения мерцали, то появляясь, то исчезая и постоянно меняя местоположение. Это лишь отвлекало. Обейсекера отключил устройство, и дисплей у него перед глазами исчез.

Так-то лучше. Глаза и уши, решимость и мастерство — вот что поможет ему победить ксеноса.

«Крут», всплыло из гипнозакладок прозвище. Союзники и наёмники т’ау. Низкий технологический уровень по сравнению с хозяевами. Вот почему т’ау снарядили их за генералом. Ни аномалия, ни пустыня не навредят их простому оружию; они не полагались на сложное оборудование для выслеживания и преследования противника — только на зрение, слух и обоняние.

Обейсекера осклабился. Схватка будет знатной.

— Гунсур, Энсор, Лерин, удерживайте позиции. Я пройду мимо вас.

Пока бойцы подтверждали приказ, капитан начал спускаться дальше, перебираясь от одного укрытия к другому.

— Доложить о контактах.

Пришелец исчез. Обейсекера увидел, как Гунсур, забившись за каменный выступ, всматривается в прицел адского ружья, изучая высокогорье. Переведя взгляд мимо него, капитан увидел Энсора с Лерин на позициях прикрытия.

Куда делся враг? Или, что самое важное, откуда этот ксенос здесь взялся?

Лёжа на нагретой солнцем скале, Обейсекера вдруг понял, что столкнулся с группой захвата, посланной т’ау за генералом. Он отправил Итойезу вниз, в безопасность, вместе с Маликом, Рошантом и Амазигом, решив, что это обычный контакт с неприятелем. Если круты пришли за генералом, они могли обойти его и отправиться за Итойезой дальше. С другой стороны, если Малик с Рошантом доведут генерала до «Венаторов», установленных на вездеходах, спаренных мультилазеров и лазпушек должно хватить, чтобы отогнать легковооружённых ксеносов, если те рискнут на них напасть.

— Уваис? Местоположение?

Ответ раздался после недолгой паузы, голос по воксу прозвучал напряжённо и натянуто:

— Не могу идти, сэр.

— Кто с тобой?

— Это Чаме, сэр. Я могу понести его.

— Нет, сэр. Тут враги. Я… я задержу их.

— Где ты?

— У входа в пещеру, сэр, — ответила Чаме вместо Уваиса, зашедшегося в кашле — влажном кашле человека, чьи лёгкие наполнялись кровью. — Где-то в сотне ярдов ниже вас.

— Малик, Рошант, вы где?

— Ярдах в пятидесяти за Уваисом, — отозвался Малик. — Движемся вниз.

— Будьте готовы к засаде. Думаю, ксеносы пытаются обойти нас с флангов.

— Вас понял. Ещё один ствол не помешал бы, сэр. С генералом только я и Рошант.

— Где Амазиг?

— Без понятия.

— Трон! Продолжай спуск. Доставь генерала к «Венаторам» и жди нас там.

— Да, сэр.

Обейсекера оглядел горный склон, но камшет как сквозь землю провалился. Туземец не имел вокса, так что связаться с ним не выйдет. Других вариантов не было.

— Схема отхода бета.

Энсор, Гунсур и Лерин подтвердили приказ, и Лерин начала спускаться с горы под прикрытием Энсора с Гунсуром.

— Продолжайте наблюдать. Я пойду вперёд.

Капитан двинулся вниз по склону, перемещаясь от скалы к тени, замирая у каждой точки, чтобы оглядеть местность и прислушаться. Выше, на горе, он видел Гунсура, Энсора и Лерин, попеременно прикрывающих отступление друг друга. Но самих ксеносов было не видно и не слышно.

Где же они?

Где же они?

Тчек замер — он оставался в расщелине, по которой скрытно спустился, — и прислушался. Позади него с отсутствующим видом ждал Клиптиг; пустой котёл у него на спине дожидался момента, когда его наполнят вновь.

Формирователь ничего не услышал. Тчек повернул голову, принюхиваясь, однако он не обладал столь острым чутьём, как у следопыта Кирикта. Он чуял людей — их запах был всепоглощающим, — но не мог вычленить его составляющие или определить, откуда тот исходил. Он был слишком сильным. Но запахи такой силы означали, что люди близко, пусть даже он их не мог увидеть.

Они, эти люди, были опытными: не такими, как большинство, с которыми он сталкивался в прошлом. Те наступали плотными рядами, строевым шагом, безразлично идя на смерть, и отступали они так же. Ему не составляло большого труда выбрать одного из такого множества для казана. Но эти люди были другими. Они двигались практически бесшумно, как его собственный родовой отряд. После первой перестрелки люди отступили с такой же скоростью и умелостью, с какой круты последовали за ними, но новых стычек им пока что удавалось избегать.

Тчек рискнул высунуть голову из расщелины, чтобы оглянуться в их поисках, хоть и отдавал себе отчёт, что перья, помогавшие определить его ранг, составляли резкий, неровный цветовой контраст с окружающим краснокамнем, упрощая любому наблюдателю его обнаружение.

Ничего. Лишь складки, канавки и бугры краснокамня, тянущиеся вниз и вниз, к обширной равнине, что окружала Табаст. Здесь было множество мест для укрытий и ещё больше путей спуска с горы, чем он предвидел. Цель сможет легко уйти от них, бесшумно пройдя по расщелинам и склонам, оставаясь невидимой почти для любого.

Тчек свистом позвал дальнозоркого, ловца и следопыта.

— Видите цель?

Свист-призыв разлетелся по округе, но ответа не последовало. Ниже, в овраге, стенки из краснокамня направили звук по расщелине дальше. Для того, чтобы его зов услышали слева и справа, придётся вновь подняться на открытую местность.

Тчек погрузил нижние когти в скалу и взобрался на несколько футов, требовавшихся, чтобы высунуть голову из расщелины. Но, едва достигнув края, он услышал внезапный шквал винтовочных выстрелов и ответный шипящий треск вражеского оружия. Формирователь оглянулся на звук и увидел в паре сотен ярдов от себя поднимающийся над скалами дымок яростной перестрелки.

Они нашли людей.

Глава вторая

— Нас прижали.

Пока Малик торопливо говорил в вокс-бусину, ещё одна пуля из крутской винтовки срикошетила от краснокамня у него над головой, выбив искры и простучав осколками по его шлему. Сержант сидел, прислонившись спиной к каменной глыбе, Итойеза был рядом с ним, комиссар Рошант — по другую сторону от генерала.

— Где они? — спросил офицер, привстав, чтобы выглянуть из-за краснокамня.

От следующей пули из валуна во все стороны брызнуло каменное крошево, и Малик резко утянул Итойезу обратно вниз.

— Пусти меня, — рявкнул генерал, стряхнув руку сержанта со своего кителя. Он был в полевой униформе старшего офицера Астра Милитарум, пошитой в стиле его родного полка Теканских Янычар. Не настолько изукрашенной галунами и золотыми эполетами, как обычно бывали наряды высшего командного состава, и всё же броской по сравнению с болотно-коричневой формой Малика.

Кадиец поднял руку:

— Просто пытаюсь сохранить вам жизнь. Сэр.

Генерал Итойеза разгладил морщину на кителе, оставшуюся после хватки Малика.

— Я переживал похуже… — винтовочный снаряд зацепил край валуна прямо над головой генерала, — этого, сержант, и полон решимости выжить сегодня тоже.

— Тогда хоть пригнитесь, генерал, — попросил Малик, извернувшись и дав из адского ружья очередь на подавление. — Они пытаются занять позицию над нами.

— Почему ты ничего не делаешь, комиссар? — сказал Итойеза, повернувшись к Рошанту. — Твой болт-пистолет раскалён, но я не видел, чтобы ты хоть раз попал во врага.

Юноша оглянулся на генерала, и его побелевшее лицо скривилось в выражении, напоминавшем одновременно ухмылку и гримасу.

— Когда мои болты попадают во врага, смотреть там особо не на что, генерал.

С этими словами он отвернулся и снова пальнул в направлении последней череды выстрелов.

Комиссар укрылся прежде, чем залп крутских снарядов — пули эти представляли собой немногим больше, чем грубые металлические шарики, однако грубый металлический шарик, выпущенный с достаточно быстрой начальной скоростью и близкого расстояния, всё равно мог пробить даже самую прочную панцирную броню, подумал Малик, — ударил в краснокамень чуть выше Рошанта.

— Капитан, мы под обстрелом, — заговорил комиссар в вокс. — Нужна поддержка!

Но аномалия, мешавшая работе ауспиков в Песчаном Море, здесь была сильнее, чем в любом другом месте на всём Табасте, поэтому в ответ они услышали лишь взвизги и обрывистые, перемежаемые и заглушаемые статикой слова.

— Капитан! — повторил Рошант, повысив голос почти до крика.

— Они не заработают лучше, если ты будешь в них орать, сынок, — сказал Итойеза, коснувшись руки Рошанта. Комиссар дёрнулся, затем бессмысленно кивнул, когда очередной шквал снарядов срикошетил от верхушки и края валуна.

Малик указал на каменное крошево:

— Они пытаются обойти нас с фланга, генерал.

— Знаю. — Офицер улыбнулся, сверкнув белыми зубами. — Поскольку слова «отступление» в тактическом словаре Гвардии нет, предлагаю провести обратное наступление. — Итойеза указал на склон, уходящий вниз в пятидесяти ярдах от них. — Видишь ту глубокую тень под скальной породой? Думаю, это вход в пещеру. Там мы сможем продержаться против этих ксеномразей.

— И там же окажемся в ловушке, генерал, — указал Малик. — Если у них есть гранаты, у нас будут проблемы.

Генерал Итойеза посмотрел на Малика.

— Я не привык, чтобы сержанты оспаривали мои решения, сержант. — Затем генерал улыбнулся снова. — Но, может, это и есть та самая знаменитая манера поведения касркинов, о которой я так наслышан. Будь у ксеносов гранаты, они бы давно пустили их в ход.

Словно вместо ответа, краснокамень вновь опалило винтовочным огнём; судя по углу обстрела, чужаки подбирались к ним всё ближе, и имперцы вот-вот окажутся у них как на ладони.

— Здесь мы оставаться не можем, — сказал Рошант. Он поднёс ладонь к лицу и убрал её покрасневшей. — В меня попали. — Юноша уставился на кровь, покрывшую кончики его пальцев, с чем-то вроде недоверия.

— Осколок камня, — ответил генерал. — Царапина. Отец будет гордиться, узнав о твоей отваге.

Рошант кинул взгляд на генерала:

— Правда?

— Зависит от того, вернётся ли назад кто-либо, чтобы рассказать ему, — произнёс Итойеза. — И для этого мне нужен доброволец для рывка к пещере.

— Я… я не боюсь.

— Нет? — Голос Итойезы вдруг смягчился. — Что ж, а я вот — да. Так что давайте выбираться отсюда и ждать подмогу. — Он указал на вход в пещеру. — По одному за раз. Остальные двое прикрывают огнём. — Он посмотрел на Рошанта. — Раз ты вызвался сам, пойдёшь первым, комиссар.

Рошант уставился на Итойезу с непроницаемым видом, как будто не понимая, о чём тот говорит. Генерал опустил руку на плечо юноше и, подтянув ближе, посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты — настоящий сын своего отца.

— Кроме того, идти первым безопасней всего, — добавил Малик. — Они не будут ожидать такого хода.

— Приготовься, — произнёс Итойеза. Генерал взял болт-пистолет в левую руку, извлёк из ножен силовой меч, и его лезвие, оказавшись на свету, тихо загудело, как будто ему уже не терпелось вкусить свежей крови.

— Готов? — спросил Итойеза.

— Готов, — глотнув воздуха, ответил Рошант.

— Сержант?

— Готов, сэр.

— Тогда зададим им жару. По моей команде. Четыре, три, два, один!

Досчитав до конца, генерал Итойеза и сержант Малик одновременно высунулись с обеих сторон валуна, за которым укрывались, и принялись поливать всё вокруг себя короткими очередями в полуавтоматическом режиме, целясь в трещины и кучи, где наверняка могли прятаться враги. В тот же момент Рошант вскочил на ноги и припустил по краснокаменному склону к темневшему впереди зеву пещеры; шипящий треск адского ружья Малика оттенялся тихим кашлем болт-пистолета генерала, почти неразличимым, однако, в грохоте разлетающегося от попаданий камня.

Малик, одним глазом поглядывая на заряд силовой батареи, вернулся назад в укрытие, а следом за ним — генерал. В ответ на валун обрушился яростный шквал выстрелов, раскрошив скалу и засыпав их осколками.

Сержант указал на пещеру:

— У него получилось.

— Попробуй ещё раз связаться по воксу, — произнёс Итойеза.

Малик повозился с настройками аппарата, пытаясь услышать хоть что-то, кроме шипения статических помех и мешанины слов.

— По-прежнему ничего, — отозвался он.

— Тогда, думаю, я пойду следующим, — сказал генерал, уже начиная пригибаться для рывка.

— По-постойте! — Малик вскинул руку. — Что-то есть.

Из вокса донёсся слабый, но разборчивый голос капитана:

— … вы? Повторите, где вы?

— Вы слышите стрельбу, сэр?

— Слышу.

— Это мы и есть.

— Отлично. Не высовывайтесь. Мы идём за вами.

Мимо них просвистел ещё один поток крутских пуль, однако, погасивших импульс при попадании в песок и краснокамень.

— Здесь горячо, сэр. Нам придётся уходить.

— Ответ — нет, — произнёс Обейсекера. — Оставайтесь на месте. Мы вас найдём.

Итойеза подался к Малику и заговорил в его воксбусину:

— Я генерал, капитан Обейсекера. Если вы ещё не догадались, то я выше вас по званию. Мы отступаем на более оборонопригодную позицию.

— Генерал, должен…

— Ищите нас в пещере, капитан. — Итойеза кинул взгляд на Малика.

— Готов?

— Да, сэр.

— Тогда вперёд.

Едва генерал бросился бежать вниз по склону к входу в пещеру, сержант и комиссар открыли огонь, поливая участок перед собой болт-снарядами и лазерными лучами, чтобы не дать ксеносам высунуть голову без риска потерять её.

Но у них имелось лишь два ствола — Итойеза был слишком занят, чтобы отстреливаться на ходу, — и круты снова начали палить уже с других, новых позиций. По краснокамню забили пули. Оглянувшись, Малик увидел, что генерал продолжал нестись во весь опор, не обращая внимания на разлетающиеся под ногами камни. Кадиец выпустил ещё одну очередь лазлучей, опустошив батарею адского ружья, после чего, тяжело дыша, крутанулся обратно в благословенную тень валуна. Снова бросив взгляд назад, он успел заметить, как генерал Итойеза ныряет во тьму пещеры.

Значит, остался только он.

Однако круты теперь знали, куда он направится. Намётанным взглядом ветерана Малик обозрел путь, который ему предстояло преодолеть, определяя, где он будет наиболее открытым и, как следствие, уязвимым, и высматривая в тех местах хоть какие-то намёки на укрытие.

Вокс снова захрипел. Это был Рошант; голос юноши опять надломился, но сержант разобрал достаточно, чтобы понять, что его готовы прикрывать. Кадиец уже собрался выдвигаться, как вдруг кое-что заметил. Оно двигалось слева от него — фигура, крадущаяся в резких тенях скал.

Ксеносы решили отрезать его.

Малик вскочил и бросился бежать, вскинув адское ружьё на уровне пояса и открыв огонь примерно в том направлении, где углядел пришельца, надеясь таким образом его прижать. Между тем Рошант и генерал начали стрелять из всего, что у них было, паля вокруг него и поверх головы. Судя по хлёсткому свисту перегретого воздуха, некоторые выстрелы проходили совсем уж близко.

Малик продолжал бежать, грохоча ботинками по краснокамню, и поглядывал то себе под ноги, то по сторонам в поисках ксеноса, скользя по одному из каменистых разломов, которые испещряли весь склон.

А затем оно прыжком одолело разделявшее их расстояние и оказалось перед ним: выше человека, его лицо — помесь птичьего и человеческого, увенчанное гребнем из перьев, что переливались всеми цветами светового спектра и даже такими, которые ему прежде не доводилось видеть. Размахнувшись длинным посохом, заканчивавшимся на одном конце лезвием топора, а на другом — шипом, оно устремилось к нему вверх по растрескавшемуся склону, перескакивая разломы скачущей походкой грифа, совершенно непохожей на человеческую поступь.

Оно бежало на него, его лицо — жутко деградировавшее подобие обезьяньего, неоперённое, как у птенца. При виде Чактака человек начал поднимать оружие, его рот открылся в вызывающем крике, а свежевальщик меж тем крутанулся в сторону, стремительно перебирая ногами, чтобы не стать неподвижной мишенью для людей, которые прятались в пещере.

Малик, продолжая бег, несмотря на крошащийся от винтовочных выстрелов краснокамень под ногами, направил адское ружьё в сторону и, нажав спусковой крючок, открыл огонь на ходу, но лазлучи ушли влево, с шипением попав в скалу за спиной чужака.

Чактак дёрнулся влево, крутанув боевой посох, и сменил хватку на нём так, чтобы добиться максимального радиуса поражения, готовясь шагнуть вперёд и взмахнуть им по нисходящей восьмёрке: топор опустится на плечо человеку именно в то место, где каска сходилась с нагрудником, место между шеей и плечом, которое ничто не защищало от удара спереди. Он разрубит его по диагонали.

Мчась наперегонки с винтовочными пулями, лупящими в камни позади него, то и дело пригибаясь от проносящихся мимо головы выстрелов Итойезы и Рошанта, Малик увидел, как ксенос заводит вверх длинный боевой топор в начальную позицию для смертельного удара. Существо сигануло вперёд, через скалы, в тот самый момент, как сержант стал поворачивать адское ружьё в его сторону.

Но прежде, чем он успел направить оружие на ксеноса, он почувствовал толчок в плечо, мощный, будто удар молотом, и начал заваливаться вперёд, в полёте извернувшись и выпустив оружие из враз онемевших пальцев. В него попали свои же, сделав совершенно беззащитным перед чужаком. Падая, Малик посмотрел на приближающегося ксеноса с одной-единственной мыслью в голове: «Меня прикончит фреккова птица», и её абсурдность показалась сержанту даже горше несущейся к нему вприпрыжку смерти.

Свежевальщик видел свою жертву так же хорошо, как чуял её, — она заполнила собой всё его зрение, двигаясь с неуверенностью добычи, запоздало осознавшей, что, хоть прежде она и мнила себя хозяином мира, здесь, в этом месте и в это самое время правила игры изменились. Чактак подступил ближе с голодным лезвием наготове, напевая о жажде крови на древней жизнеречи, которую круты вспоминали и щебетали на всех своих Пирах. Но едва лишь Чактак занёс топор, готовясь нанести смертельный удар, он почувствовал, как что-то схватило его за лодыжку, — нечто холодное в этом знойном мире, — и резко дёрнуло к трещине, которую он только-только перескочил.

Малик приземлился, чувствуя пульсирующую боль в плече, а ещё радость от того, что каким-то чудом выжил, и пополз к пещере, пытаясь оглянуться, чтобы понять, чем там занималось существо. Генерал и Рошант стояли у входа, подбадривая его криками и ведя огонь на подавление, чтобы не дать ксеносам высунуться.

— Не останавливайся.

Вокс снова заработал.

— Пристрелите фреккову курицу! — крикнул Малик, продолжая медленно ползти, поскольку из-за боли совершенно не мог двигать правой рукой: адское ружьё он просто волочил за собой на ремне, его палудревовый приклад стал охряным от трения о краснокамень. Сержант ждал, что существо в любую секунду накинется на него сзади, однако удара так и не последовало.

Куда оно подевалось?

Мимо головы просвистело ещё несколько болтов, попавших, впрочем, не в ксеноса, а в скалу. Сквозь рёв болт-пистолетов Малик различил металлический резкий голос капитана, пробивавшийся через статические помехи, которые вновь наполнили вокс-каналы.

— Генерал, комиссар, вы меня слышите?

Малик услышал слова и по воксу, и спереди: должно быть, Обейсекера успел подобраться ближе к входу в пещеру.

— Мы тут немного заняты, капитан, — разобрал он ответ генерала.

— Я в двух минутах, — произнёс Обейсекера.

— Справься за одну, — велел Итойеза.

По краснокамню вокруг Малика ударила ещё одна шквальная очередь крутов, а затем внезапно сзади воцарилась тишина. Остались только вспышки и раскатистый грохот болтерных выстрелов из пещеры, да и те постепенно стихли, когда Малик прополз последние ярды и оказался внутри пещеры.

— Готово, — сказал Малик. — Я в безопасности.

— Насчёт этого я бы не был так уверен, — бросил генерал, подняв сержанта на ноги и проведя во тьму пещеры. Он указал вглубь туннеля. Поначалу, ослеплённый ярким светом Дашт-и-Кевара, Малик не увидел ничего, кроме тьмы. Но затем, попривыкнув к сумраку, он стал различать детали: потолок и стены пещеры, гладкие как стекло, тянулись наклонно вниз. И там, в самой дальней части коридора, теплился едва уловимый зелёный свет.

Чактак, сбитый с ног, словно попавшая в силок птица, кубарем полетел в разлом. Впрочем, охотничий посох он так и не выпустил и, даже несмотря на дезориентацию, сжал его крепче, готовясь пустить в ход сразу, как только перестанет падать. Приземлившись на спину, свежевальщик тотчас вскочил, но его снова резко дёрнули за лодыжку, и он вновь распластался на земле, успев, однако, перед этим взмахнуть посохом. Оружие достигло цели, и лезвие топора ударилось во что-то неподатливое.

Запах. Только сейчас он уловил этот запах.

Его потянули по дну трещины, будто мешок; он чувствовал, как спину царапает краснокамень. Чактак посмотрел перед собой, пытаясь понять, кто его тащит, одновременно с этим шаря свободной рукой по гладкой скале в поисках чего-то, за что можно ухватиться.

Существо держалось к нему спиной. В глубокой тени провала свежевальщик не различил ничего, кроме силуэта — а ещё запаха, — но оно волокло его с такой лёгкостью, словно крут был птенцом. Чактак лихорадочно заскрёб по краснокамню, но незнакомец даже не замедлился. Куда он его тащил?

Впереди, в конце разлома, Чактак увидел ещё более густую тьму, так, словно провал переходил в туннель. Вот куда его волокли. Свежевальщик перехватил охотничий посох и с силой опустил топор на плечо существу.

Оружие с лязгом отскочило.

Создание даже не оглянулось. И они почти добрались до входа в туннель. Горло Чактака сжалось от неведомого доселе чувства: он почувствовал страх, удушливый и обволакивающий, будто газ.

Свежевальщик понял, что ему придётся звать на помощь. Но прежде, чем он успел издать предупреждающий свист, который привлечёт сюда родовой отряд, волочившее его существо остановилось. Затем повернулось к нему.

На мгновение Чактак решил, что это человек. Но потом увидел кровь, текущую из пустот на месте глаз, и осознал, что создание носило человеческое лицо в качестве маски — маски, которая, судя по сочащейся по коже крови, была только-только срезана с владельца.

Тогда Чактак и попытался закричать, закричать так громко, как только мог, — не для того, чтобы спасти себя, а чтобы сохранить жизни остальным, но не сумел: пальцы холоднее межзвёздного космоса, державшие нож, способный отделять электроны от атомов, потянулись к горлу крута и придушили готовый вырваться крик, а другие меж тем поднесли нож к его собственному лицу.

Глава третья

Формирователь Тчек присел возле Стриакса. Со своей позиции, в большой пустоте под изрезанным ветром валуном, дальнозоркий видел вход в пещеру и тянувшийся к нему склон.

— Убей любого человека, который попробует попасть в пещеру, — велел он сородичу, — но не стреляй в людей, что выходят из неё: один из них — это нужный нам человек.

Стриакс ничего не сказал, однако мигательные перепонки, защищавшие глаза крута от ветра и бури, резко сомкнулись и открылись обратно, а перья тихо зашуршали, послужив единственным ответом.

Тчек и ловец Красикил прикрывали дальнюю сторону склона, что вёл к зеву пещеры, пока Кирикт с Клиптигом дожидались чуть поодаль, в глубокой тени под скалой.

Формирователь огляделся.

— Где Чактак? — Когда никто не отозвался, Тчек подобрался ближе к Стриаксу и издал свист-сигнал, который не смог бы услышать ни один человек.

Всё ещё ничего.

Тчек позвал снова; последовательность высокочастотных нот срезонировала от хохолка из перьев. Свежевальщик по-прежнему не откликался.

Формирователь бросил взгляд на следопыта.

— Где он, Кирикт? Ты его чуешь?

Следопыт, самый меньший и проворный среди его крутов, подобрался к краю чаши, крутя головой так, словно принюхивался к неподвижному воздуху.

Затем он обернулся к Тчеку.

— Его запах… странный. Он исходит не из одного направления, а как будто из многих мест сразу. Я пошлю Флета выше, чтобы он смог увидеть. — Следопыт поднял голову и свистнул, прося пек’ра подняться выше, и снизу они увидели, как сверкнули крылья взмывшего к зениту существа.

Пока Обейсекера, Гунсур, Энсор и Лерин спускались с горы, двигаясь по впадинам и ущельям, поочерёдно останавливаясь и прикрывая друг друга, капитан не оставлял попыток связаться с Уваисом и Чаме. Оба молчали. Впрочем, пропали не только они.

— Кто-нибудь видел Амазига? — спросил Обейсекера.

Ответы один за другим поступили по воксу, все отрицательные, и капитан покачал головой. Камшет не был его проблемой, и он не мог тратить время на поиск туземца в самый разгар беспорядочного боя, в котором невозможно было понять, где враги, а где — его собственные бойцы. Кроме того, гора являлась табу для Амазига и его народа — возможно, он ушёл, чтобы провести какой-то обряд для умиротворения духа Табаста.

Обейсекера, как раз прикрывавший со своей позиции Энсора, обвёл взглядом выступы и склоны, лабиринт сглаженных временем борозд и ущелий, и его внезапно пробрал озноб. Если и существовала гора, которая обладала бы собственной душой, как машины, то сейчас он прямо на неё и смотрел.

Когда Энсор благополучно добрался до укрытия и прильнул к прицелу адского ружья, Обейсекера дал отмашку Гунсуру, а сам остался прикрывать тыл.

Капитан проследил за тем, как Гунсур, пригибаясь, спустился по склону, бочком перебегая от выступа к выступу, чтобы меньше показываться врагу.

Информация, полученная Обейсекерой из гипнозакладки, подсказала ему, что круты являлись отличными рукопашниками, в силе и скорости уступавшими разве что людям на пике физической формы, а ещё они хорошо управлялись с дальнобойными снайперскими винтовками, ведя огонь с укромных позиций, практически всегда расположенных на возвышении. На Табасте деревья не росли, зато в избытке хватало краснокаменных выступов, где вполне мог бы засесть крут-стрелок. Обейсекера, как замыкающий, оглянулся в последний раз, прежде чем пройти мимо Энсора, но застыл, не успев повернуться до конца.

Перед ним стоял Амазиг, прижимая палец к губам, несмотря на то что те были не видны под чече. В другой руке у него болталась пара жетонов.

— Откуда они у тебя? — спросил капитан и медленно начал наводить адское ружьё на кочевника.

Амазиг торопливо закачал головой.

— Нет, нет, нет, господин, — продолжая держать палец у рта, шепнул он, — я их не убивал.

— Тогда откуда у тебя жетоны? — спросил Обейсекера, не сводя оружие с камшета.

— Господин, я знаю, почему Табаст — это табу: здесь есть что-то ужасное. Когда нас атаковали птицы-чужаки, я пошёл охотиться на них, чтобы помочь вам. Но, выслеживая ксеноптиц, я унюхал кое-что другое. Мясо, сырое мясо. Но оно двигалось. Я отправился за ним. — Амазиг печально склонил голову. — Я опоздал, господин. Оно добралось до ваших бойцов первым. — Камшет поднял жетоны перед собой. — Уваис и Чаме.

— Что это было?

— Не знаю, господин. На Дашт-и-Кеваре я не видел ничего подобного.

— Как оно выглядело?

— Ножи. Оно выглядело как ножи, господин.

— Ты видел, куда оно ушло?

— В пещеру. Там есть туннели.

Кадиец потянулся к воксу, но Амазиг быстро поднял руку.

— Оно там не одно, господин, — добавил кочевник.

— Что ж, хорошо. — Капитан включил вокс-канал отделения. — Уваис и Чаме погибли. Похоже, то, что их убило, пришло из туннелей. Не круты, повторяю, не круты.

Трон, миссия шла хуже некуда. На мгновение в памяти всплыло отступление с Сандо и катастрофа, которой оно обернулось. Он был полон решимости не допустить подобного снова — но это уже случилось. Четверо погибших. Нужно поскорее добраться до генерала.

— Гунсур, Энсор, Лерин, держитесь подальше от входов в пещеры. — Капитан переключился на личный канал с Маликом. — Сержант, прочь из туннеля.

Но, едва сказав это, он услышал откуда-то снизу раскатистые хлопки выстрелов из крутского оружия. А затем из вокса, пробившись сквозь гулкую пульсацию адского ружья, донёсся голос Малика:

— Прямо сейчас нам из него не выйти, капитан.

— Тогда держитесь и следите за тылом. Мы идём. — Обейсекера жестом подал трём своим бойцам сигнал идти за ним. Атакующее построение: Энсор на острие, Лерин и Гунсур во флангах. Он пойдёт между ними прикрывающим, оком в центре наконечника.

Капитан взглянул на склон. Винтовочный огонь раздавался из-за следующей краснокаменной гряды. Командуй он вражескими силами, разместил бы пикет для устранения любого, кто попытается её пересечь. Но его врагами выступали ксеносы, а кто мог сказать, что у них на уме? И время играло ключевую роль. Им требовалось найти отряд генерала до того, как нечто, бродившее по туннелям, набросится на них сзади, пока они отбивают нападение крутов.

Капитан включил вокс отделения.

— В атаку!

И четверо касркинов, вскинув адские ружья, бросились вниз по краснокаменному склону в сторону врагов. Камшет побежал вместе с ними; его одеяния развевались, будто крылья огромной белой птицы.

Глава четвёртая

— Они пытаются прижать нас.

Сержант Малик нырнул обратно в пещеру, когда выпущенные крутами пули выбили осколки из краснокамня перед входом.

Генерал Итойеза кивнул:

— И у них получается.

— Где капитан? — спросил Рошант. — Без него нам не выбраться. — Комиссар забился за скальный выступ, который обеспечивал хоть какое-то укрытие, чуть глубже в пещеру.

— Мы можем попробовать, — задумчиво произнёс генерал. Затем он указал в недра горы. — Внизу точно не лучше, чем снаружи.

— Выходить будет чистым самоубийством, — заметил Малик.

— Боюсь, если останемся, будет хуже, — сказал генерал. Несмотря на то, что сержант предупреждающе опустил руку ему на плечо, он продвинулся ближе к выходу из пещеры и выглянул на резкий свет Дашт-и-Кевара. По краснокамню немедленно забили новые пули, однако Итойеза даже не вздрогнул.

— Генерал, пожалуйста, вернитесь назад, — сказал Рошант. — Мы здесь из-за вас.

Итойеза забрался обратно в пещеру и указал наружу:

— Из-за меня и они тут. — Он бросил взгляд на Малика и Рошанта. — Капитан Обейсекера молчит с тех пор, как мы здесь укрылись. Я не знаю, жив он со своими людьми или мёртв. Отступить мы не можем. Таким образом, решение за мной.

Старший офицер помолчал, задумчиво приложив руку ко рту.

— Хорошо. — Он посмотрел на Малика с Рошантом. — У капитана есть десять минут. Если не успеет, я выйду и сдамся.

Рошант изумлённо уставился на Итойезу.

— Что? Вы не можете этого сделать.

Генерал с улыбкой повернулся к комиссару:

— Ты забываешь, кто здесь генерал.

Юноша тряхнул головой, словно вцепившийся в кость пёс.

— Я… Я комиссар Официо Префектус. Я не могу допустить, чтобы вы оказались в руках врага!

Итойеза ухмыльнулся.

— И что ты сделаешь? Застрелишь меня?

Рошант перевёл болт-пистолет на Итойезу.

— Я буду вынужден, генерал.

Итойеза заглянул Рошанту в глаза, и его улыбка стала ещё шире.

— Ты не из тех людей, что стреляют другим в спину, комиссар. А это, пусть даже в Официо Префектус тебе втолковывали иное, хорошо.

Юноша сглотнул и чуть опустил болт-пистолет.

— Зачем вам это делать?

Но прежде, чем он успел закончить вопрос, генерал одной рукой резко отбил ствол комиссарского оружия в сторону, а другой вырвал его из ладони парня и одним плавным движением развернул, направив Рошанту точно промеж глаз. Комиссар лишь потрясённо уставился на своё оружие, однако прежде чем он выдавил хоть слово, в спину Итойезе упёрлось адское ружьё Малика.

— С комиссаром такой фокус ещё мог пройти, но не со мной, генерал, — произнёс сержант.

Итойеза оглянулся на Малика.

— Знаю, сержант. — Он поднял болт-пистолет, развернул его и вернул рукоятью вперёд обратно Рошанту. — Это будет не сдача, комиссар, я просто воспользуюсь нашим единственным шансом. Путь через пустыню долгий. Там у меня будет много возможностей сбежать, а у вас — догнать меня и спасти. Так должна действовать Имперская Гвардия. Атаковать, атаковать и атаковать. — Генерал Итойеза сверился с хроно. — Ещё пару минут, и я выхожу.

Между тем Малик кинул взгляд на вход, а затем, пригибаясь, подобрался к нему вплотную.

— Вам не придётся. Капитан здесь. — Сержант указал наружу. Оттуда доносилось безошибочно узнаваемое пульсирующее шипение адских ружей, перемежаемое треском крутских винтовок.

Глава пятая

Внизу, далеко внизу под горой, глубоко, очень глубоко под равниной текучего песка, окружающей Табаст, владыка Небусемех стоял перед столом. Стол с поднятыми краями был огромным и всё же совершенно терялся в высоком и широком тронном зале.

Стол был завален песком.

Небусемех присел и вздохнул. Определённо вздохнул. Он почувствовал, как воздух из лёгких прошел через рот. Почувствовал его на коже. Он точно знал, что так всё и было.

Куча песка медленно оседала, растекаясь в ровную жёлтую гладь.

Небусемех вздохнул ещё раз. Он действительно думал, что на этот раз планетарий удержится. На мгновение, опустив стазисное поле, он увидел её, идеальную до последней детали: модель звёздной системы размером с небо, которого он не видел уже так много времени, со всеми восемнадцатью планетами и сопровождавшими их лунами, а также солнцем и его белым карликом-спутником, что двигались в затяжном вычурном танце сфер на фоне медлительных далёких светил и галактического ядра. Но затем первые крупицы начали срываться вниз, после чего все планеты и звёзды разом упали с небосвода и превратились в безликие груды на столе.

Владыка покачал головой, напомнив себе насладиться напряжением и расслаблением мышц, благодаря которым и совершил это движение. Тело было настоящим чудом, которое он ценил в куда более полной мере, нежели прочие представители знати, без умолку болтавшие о возвышении. Он, со своей стороны, решил остаться собой.

Вздохнув и снова ощутив порыв воздуха на языке, Небусемех начал просеивать песок, пододвигая крупицы, с которыми продолжит работать, ближе, а остальные отпихивая прочь. Песочные потоки закружились над гигантской столешницей, перемещаясь подобно живым существам, пока владыка некронов отсортировывал материал. Сейчас он пытался доказать двойную гипотезу: что при достижении некоей критической молекулярной массы начинался распад конструкции и что существовал идеальный диаметр песчинок для её стабильного удерживания в воздухе. Он испытывал теории на практике, в каждой новой версии планетария добавляя точно по одной крупице и одновременно проверяя все допустимые их размеры. Эксперимент был крайне занимательным, и Небусемех не отвлекался от него уже весьма долгое время.

Владыке не составляло труда вести счёт каждому зёрнышку песка и измерять их диаметры. Более того, одновременно с этим в другие части его разума, настроенные на подконтрольный ему мир, поступали сведения обо всём, что происходило вокруг: о бесконечных рядах воинов, мирно дремлющих в своих кроватях в ожидании его призыва, пока сам Небусемех ждал информации от высланных им поисковых отрядов и экспедиций.

Те и впрямь не спешили. Тем не менее здесь, под землёй, уследить за ходом времени было сложно: день, год, секунда или век — он перестал видеть между ними разницу. Просто крупицы песка на столе.

Впрочем, оно и к лучшему, что экспедиции ещё не вернулись: его эксперименты с песком пока не завершены. После стабилизации планетария Небусемех планировал изучить траектории движения звёзд. Как вверху, так и внизу. Точно определив положения солнц, а также связи между планетами его системы с прочими светилами, он установит наиболее благоприятный момент для того, чтобы пробудить своих дремлющих солдат и послать их на завоевание того, заботы о чём он временно отставил в сторону: господство.

Эти миры и звёзды принадлежали ему.

Как внизу, так и вверху.

Другие не осознавали того, что старую формулу можно изменить. Совершенный планетарий являлся не просто картой — он был механизмом. Небусемех пленит небеса, спустит их в свой тронный зал, и там — там он преобразит их так, чтобы они полностью соответствовали его безупречному чувству пропорций. К примеру, уберёт ту раздражающую дрожь в орбите белого карлика, которая придавала его движению досадную асимметрию каждые три тысячи сорок два года. Небольшая поправка в законченном планетарии — и он выровняет её, вернув проблемному светилу должное почтение к своей звезде-хозяйке, а пока из-за периодических схождений белого карлика с предначертанного пути тот напоминал Небусемеху преданного раба, который, однако, имел обыкновение ускользать, чтобы поболтать с другими ограниченными космическими телами, после чего возвращался к своим обязанностям.

А если не сработает, тогда он пошлёт белого карлика по спиральной траектории прямиком в синее сердце его более крупной товарки. Тогда-то точно не будет никаких колебаний — хотя ему придётся изменить некоторые другие аспекты планетария в свете увеличения массы и излучения старшей звезды. Расчёты станут для него весьма интересным упражнением на пару минут.

После того как ему откроется наиболее благоприятный момент для пробуждения своего народа, власть, которую он обретал над песком, также не станет лишней. Как-никак у него над головой был мир-пустыня. Небусемех определил, что с помощью этого песка можно будет возводить укрепления невиданной прочности, способные выдержать любую атаку. Нужно всего лишь найти нужную формулу. Затем, когда его дремлющие солдаты проснутся, они пойдут вперёд и выстроят фортификации, которые ни один враг не сумеет сокрушить вовек.

— Ха! — воскликнул Небусемех, наслаждаясь звуком собственного голоса. — Ха! Пусть эти навозные жуки, сыновья Амалеха, выкусят!

Владыка рассчитал новую последовательность экспериментов. Само собой, размеры крупиц варьировались, однако песок на этой планете был в целом одинаковым. Глядя на них, он, конечно, видел, что те имели не кубовидную форму, которая позволила бы компактней всего разместить их в ограниченном пространстве, а по большей части сферическую. Небусемех отвлечённо поздравил себя с отличным зрением, позволявшим ему рассмотреть отдельные зёрнышки песка.

Систематически прорабатывая оба параметра, владыка находился как раз на середине своих изысканий. В общем и целом, всё шло хорошо, хотя времени потребовалось несколько больше, чем он ожидал.

Подсчитывая песчинки для следующего повтора эксперимента — автоматически регистрируя крупицы в порядке уменьшения массы, поскольку чувства его были такие острые, что он мог ощутить изменение в каждом отдельном зёрнышке, — Небусемех позволил себе погрузиться в воспоминания. Он знал, что довольно стар, но, несмотря на почтенный возраст, он помнил своё детство во всех деталях.

Он помнил их, в этом владыка нисколько не сомневался: возведённые из песка замки, иногда целые поселения, а также замысловатые скульптуры. Другие смеялись над ним, когда он рассказывал о своём желании научиться использовать кремний, одно из наиболее распространённых веществ в Галактике, для создания фортификаций и укреплений, но теперь он всем заткнёт рты — тем самым песком, — когда двинется в поход во главе своих воинств.

Прежде чем вирус не распространился дальше.

Небусемех вздохнул. Как же он ненавидел вспоминать об этом. При мысли о вирусе у него мгновенно портилось настроение. Владыка отставил посох и внимательно изучил свои мысли, проследовав по их цепочке к моменту возникновения дурного воспоминания и его причины.

Ага, вот. Движение на верхних уровнях его планеты.

Небусемех ощущал перемещения во внешнем мире так же отчётливо, как движение в мире внутреннем, ибо он был неразрывно связан с ними обоими. Прежде он отмахивался от них, считая недостойными своего внимания, однако теперь они пробудили в нём воспоминания о вирусе. Владыка вздохнул ещё раз, отвернулся от стола и зашагал по пустой тронной лаборатории к инфопаду, что срывался вниз по стене за его престолом. Он чувствовал, как пол холодит ему ступни, попутно наслаждаясь каждым движением мышц.

Внимание к деталям, как давным-давно понял Небусемех, являлось залогом крепкого здоровья, как физического, так и умственного. Непрерывно следя за своим телом, за током крови, за биением сердца, за ровностью дыхания, он поддерживал гармонию биоритмов и их постоянство — хотя, чего правду таить, в последнее время у него появились необъяснимые проблемы с регулярным сном.

Небусемех погрузил руку в инфопад и соединился с мировым разумом.

На краткий миг он испытал дезориентацию, начав поглощать входящие данные от Разума мира. В действительности причиной тому было не их количество, а анализ значимости: обработка информации со всех сенсоров Разума задействовала едва ли десятую часть его мозга.

Небусемех позволил мировому разуму — что, как ни крути, было неправильным термином, поскольку сознанием он обладал не большим, чем робот, — следить за его людьми, спавшими у себя в капсулах, а также заниматься рутинным обслуживанием, которое требовалось для стабильного функционирования его вотчины, чтобы та смогла откликнуться на приказы владыки, когда тот решит, что час действовать настал.

Много времени прошло с тех пор, как он в последний раз связывался с мировым разумом. Сколько конкретно — Небусемех уверен не был, поскольку единственной областью, где острота его восприятия несколько притупилась, являлось как раз ощущение хода времени, но он точно знал, что это случилось давно. Вновь подключившись к Разуму, владыка с удивлением обнаружил, что некоторые протоколы пробуждения спящих оказались запущены. В основной массе они по-прежнему пребывали в глубоком сне, но целые их роты начинали переходить в состояние дрёмы, где сами грёзы представляли собой мешанину бессознательного, и теперь находились всего в шаге от полного пробуждения.

Ничего подобного Небусемех делать не приказывал.

Он попросил — нет, он потребовал — ответа у Разума мира. Тот, как и полагалось, виновато залепетал. Прошло так много времени с тех пор, как господин нисходил до общения с ним, что мировой разум не хотел отвлекать Небусемеха от важных экспериментов, поэтому сам решил, как поступить с вирусом, который начал заражать спящих.

— В смысле «как поступить»? — спросил Небусемех. — Всё просто. Это вирус. Обеззараживание, карантин, изоляция. Вот как поступают с вирусом.

Однако всё совсем не так просто, сказал господину мировой разум. Всё это он уже сделал, но вирус продолжал распространяться. И именно его распространение оказалось для Разума наибольшей загадкой. Дело в том, что инфицирование происходило совершенно хаотично: заражённые спали в самых разных местах, и Разум не обнаружил между ними никаких связей. И всё же они оказались заражены.

— До чего же ты непроходимо глуп.

Мировой разум согласился, что он и впрямь глуп. Затем попросил у Небусемеха просветить его невежество.

Владыка фыркнул.

— Простить невежество не так-то просто. Я поручил тебе остановить распространение вируса среди моего народа, и, как погляжу, ты полностью провалил задание. Когда ты собирался рассказать мне? После того как этот жуткий вирус погубил бы всех моих людей?

Мировой разум заверил Небусемеха, что предупредил бы его задолго до того, как нечто подобное случилось бы, однако совершенно не предполагал такой вероятности и, зная, что господин занят важными экспериментами, не хотел его беспокоить. Мог ли он полюбопытствовать, как продвигались его изыскания? Успешны ли они?

— Я достиг переломного этапа. Осталось уже недолго.

Разум мира отметил, что чрезвычайно рад скорому успеху Небусемеха, и попросил дать ему знать, когда эксперимент достигнет кульминации. Далее он заявил, что ожидание неизбежного триумфа владыки побудило его запустить часть протоколов для выведения его людей из долгого сна, чтобы они начали претворять великие замыслы Небусемеха в жизнь как можно быстрее, поскольку пробуждение спящих — процесс довольно медленный.

— Эту инициативу я одобряю, — ответил владыка. — Тем не менее она не оправдывает твою некомпетентность в отношении вируса. Сколько моих людей инфицировано и забыло, кто они такие и какую службу для меня несут?

Мировой разум с сожалением отметил, что точные цифры ему не известны, но уверен, что меньше сотни.

— Сотни?

Меньше сотни, возразил Разум.

— Всё равно слишком много, — отозвался Небусемех.

Мировой разум указал, что под началом господина миллиарды людей.

— Я помню имена всех и каждого из них, — произнёс он.

Разум тактично промолчал.

— Аабалех. Аавамех. Аагасех. Ааделех…

Мировой разум попросил у господина прощения за малейший намёк на недоверие, и теперь он понял, что Небусемех, конечно, помнил имена всех и каждого своих людей.

— Они для меня важны.

Не меньше, чем для Разума мира.

— Рад это слышать, — ответил Небусемех. — Иногда меня тревожит, что поскольку ты машина, то не можешь как следует обходиться со своими подопечными из плоти.

Мировой разум заявил, что всегда будет заботиться о народе Небусемеха.

— Естественно. Тебя для этого и создали. Но ты так и не назвал точное количество моих людей, инфицированных вирусом.

Разум мира вновь повторил, что точных цифр у него нет.

— Ты — счётная машина, — заявил Небусемех. — Твоя задача — заниматься цифрами. Как у тебя может не быть их?

Причина была в том, что мировой разум не знал точных симптомов инфекции.

— В каком смысле? Они перестают следовать моим приказам. Всё предельно ясно.

Разум указал, что Небусемех не отдавал непосредственных приказов своим людям продолжительное время — с тех пор, как скомандовал им погрузиться в сон.

— Тогда всё проще некуда. Любой, кто бодрствует, заражён.

Мировой разум согласился, что это, в принципе, простой способ подсчитать количество заражённых среди людей Небусемеха, но проблема заключалась в том, что в момент инфицирования они перестали отображаться на мониторах, а также вызвали сбои в системах обнаружения, поэтому он испытывал сложности с определением статуса соседних гробниц и их обитателей.

— Ты хочешь сказать, что они исчезли?

Именно это и хотел сказать мировой разум.

— Хм-м, — задумчиво протянул Небусемех. — Это уже интересно. — Он вызвал записи последних случаев заражения и внимательно изучил их. — Похоже, вирус вместе с носителем выходят из нашей системы координат и, как следствие, перестают отображаться на твоих мониторах. Это также объясняет, почему инфицирование происходит на первый взгляд случайным образом. Даже если между различными залами, в которых заражены мои люди, и нет пространственной связи, таковая имеется через другие системы координат в Гильберкховом пространстве, которая позволяет заражённым избегать выявления твоими мониторами. Более того, вполне возможно, что в этих складках Гильберкхового пространства могут скрываться целые карманные измерения со своими собственными системами координат. Может быть, они представляют собой зарождающиеся вселенные, которым для Большого Взрыва требуется энергия, а вирус — это средство для её поглощения. Даже вселенная чувствует голод.

Разум поблагодарил Небусемеха за столь неоценимую аналитику и пообещал воспользоваться ею в дальнейших своих расчётах. Была ли ещё какая-то причина, по которой достопочтенный господин снизошёл до беседы с ним?

Небусемех призадумался. Он хотел что-то ещё, но что? Он уже собирался отключиться от Разума, когда вдруг вспомнил, отследив весь путь мысли через модули накопленной мировым разумом памяти до самого её источника.

— Ах да. Я ощутил некую активность в непосредственной близости к своей цитадели. Я хочу, чтобы ты просканировал местность.

Мировой разум сказал, что он, конечно, подчинится, но потребуется некоторое время, чтобы перезапустить нужные системы.

— А зачем ты деактивировал наружные сенсоры?

Разум мира указал, что сделал это по чёткому и недвусмысленному приказу господина, но надеялся, что в своей несомненной склонности понимать выражения буквально он не упустил из виду истинный смысл команды «Отключить все наружные сенсоры».

— Когда именно я приказывал тебе отключить все наружные сенсоры?

Мировой разум сказал, что это случилось, когда мир снаружи умирал, а если ещё точнее, то, когда большое море, возле которого любил прогуливаться Небусемех, начало пересыхать.

Небусемех не ответил. В воспоминаниях он вновь оказался перед морем, вглядываясь в далёкий горизонт над плещущимися волнами, стоя на пляже, сплошь покрытом замками из песка. Это было самое чёткое его воспоминание.

Иногда, чтобы жить, требовалось сначала умереть.

— Неудивительно, почему я не хотел на это смотреть. Но тебе следовало знать, что я захочу быть проинформированным касаемо любой активности возле моей цитадели.

Мировой разум согласился, что ему следовало бы понять, и признал, что не догадался об этом. Впрочем, наружные системы наблюдения уже начинали работать, и он с радостью приглашал господина посмотреть на мир за пределами цитадели.

— Так и сделаю, — сказал Небусемех. И, впервые за эоны, выглянул из крепости, которую построил для защиты своего народа.

В разум владыки потекла информация с множества сенсоров. Визуальные данные всего светового спектра, от инфракрасного до ультрафиолетового, а также частоты незримого плана, от радиоволн до высокочастотных колебаний, идущих с других звёзд. Аудиоданные, в которых соединились все звуки — от медленного скрежетания планеты до трущихся друг о друга песчинок. Обонятельные сведения, вобравшие в себя все вкусы и запахи мира, что был чист, как мало какие места в Галактике. И данные о давлении, рассказавшие ему о движении скал и… и…

Небусемех остановился. Он сфокусировал все свои значительные умственные ресурсы на единственном районе горы, под которой воздвиг цитадель — поскольку гора появилась уже после крепости и состояла она из породы, которую пришлось выбрать, чтобы создать укрытие для его народа.

Вот здесь. Движение. Звук.

Жизнь.

Небусемех рассмеялся. Подобного звука, весьма странного, в великих подгорных чертогах не раздавалось целые эоны, и казалось, сами стены подались ближе к источнику шума, чтобы лучше его расслышать.

Небусемех смеялся от радости.

Разум поинтересовался, может ли он узнать причину веселья господина.

— Ты разве не видишь? — спросил Небусемех, показав канал, через который поглощал информацию, Разуму. — Они вернулись. Наконец-то. Экспедиция, отправленная мною на поиски других цитаделей на планете, вернулась. Спустя столько времени она всё же вернулась!

Мировой разум осторожно поинтересовался, уверен ли Небусемех в том, что это именно та экспедиция, которую он отправил — Разум на мгновение умолк, сверяясь с памятью, — шестьдесят миллионов лет назад?

— А кто ещё? — сказал в ответ владыка. — Вся поверхность безжизненна.

Мировой разум согласился с этим утверждением, и тем не менее от экспедиции не было никаких вестей довольно продолжительное время.

— Планета не маленькая. Есть что исследовать. — Но, едва сказав это, Небусемех заметил на сенсорах нечто новое. — А это ещё что? — Он перевёл всё внимание на участок снаружи цитадели. — Заражённые? Вижу, некоторые инфицированные выбрались из цитадели и пытаются помешать моим храбрым исследователям вернуться с добытыми знаниями. Их нужно остановить!

Мировой разум полностью согласился с тем, что заражённых нужно остановить.

— Так останови!

Он сочтёт за честь сделать это, сказал Разум, но чувствовал необходимость напомнить Небусемеху, что, если он запустит внешние огневые системы, чтобы уничтожить заражённых, вместе с ними погибнет и возвращающаяся экспедиция.

— Нет, так не пойдёт. Какая же это будет радушная встреча? — Небусемех помолчал, размышляя. — Пробуди часть моих людей. Вели им отправиться наружу, спасти поисковую группу от заражённых и привести в цитадель.

Мировой разум упомянул, как бы мимоходом, что пробуждение спящих — весьма длительный процесс, и к моменту его завершения из экспедиции может никого не остаться.

— Конечно, им ведь нужно не просто встать с кровати. Тогда поищем другой способ спасти экспедицию. — Небусемех снова взглянул на сенсорный канал. — Похоже, я уже потерял нескольких человек, хотя тебе определённо следует лучше обслуживать внешние мониторы — я едва вижу, жив ли ещё хоть кто-то из них. Нужно придумать, как их спасти.

Разум мира предположил, что в таком случае его господин мог бы сам выйти из цитадели, чтобы спасти экспедицию, поскольку господин уже пробуждён и обладает исключительной мощью.

— Я? — переспросил Небусемех. — Я?

Мировой разум попросил прощения за такое глупое предположение и понадеялся, что господин простит его дерзость.

— Если я покину свои покои, то могу подцепить вирус, — сказал Небусемех.

Разум мира пришёл в ужас от такой возможности. Он мог отпереть врата рядом с экспедицией, чтобы впустить её в цитадель, но в таком случае следом за ней сюда могли проникнуть и заражённые.

— Двери не преграда для заражённых, — сказал Небусемех. — Пространственные искажения позволяют им обходить любые барьеры.

Мировой разум признал, что не подумал об этом. Но если открыть вход так, чтобы позволить экспедиции попасть внутрь?

— Они заняты боем. Врата глубоко в туннелях — они не увидят, как те откроются, даже если помнят, куда смотреть. Не забывай, как давно они покинули цитадель.

Извинившись, Разум робко спросил, можно ли ему предложить ещё один вариант.

— Можно.

Мировой разум спросил, может ли он доставить экспедицию в цитадель сам.

— Это превосходная идея, — сказал Небусемех. — Пришли их ко мне сразу после того, как проверишь, не заражены ли они, и проведёшь тщательную дезинфекцию.

Мировой разум заверил владыку некронов, что так он и поступит.

— Отлично. — Небусемех убрал руку от Разума мира. Поток данных из модулей сенсоров иссяк; казалось, будто он захлопнул дверь в комнату, где вовсю гремела вечеринка. Вокруг него сомкнулось полное сенсорное безмолвие.

Он по-прежнему оставался соединённым с Разумом, хотя теперь связь была не столь тесной и больше напомнила разговор, нежели мысленное общение.

— Мне нужно закончить эксперимент. Приведёшь членов экспедиции ко мне, когда они будут готовы.

— Да, мой господин, — отозвался мировой разум.

Владыка отвернулся от инфопада, который представлял собой поверхность Разума, и направился обратно через тронную лабораторию туда, где экспериментировал над сотворением мира.

Направляясь к столу, Небусемех в уме подсчитал количество предпринятых им попыток. Он провёл сто миллиардов девятьсот пятьдесят три миллиона четыреста тридцать три тысячи триста сорок четыре эксперимента. Оставались ещё восемьдесят восемь миллиардов двести тридцать три миллиона семьсот восемьдесят две тысячи тридцать две возможные итерации исследования, прежде чем варианты иссякнут.

Он почти справился.

Небусемех подобрал посох и принялся собирать песок заново. Как всегда, он взялся за задачу с нетерпением, ожидая, что на этот раз — на этот раз всё будет иначе, что на этот раз он найдёт точную массу и диаметр песка, требующегося для создания стабильной конструкции…

Разделив груду на огромном экспериментальном столе, Небусемех обратился к Разуму мира:

— Ты уже привёл экспедицию домой?

— Я… как… раз… собираюсь, — ответил мировой разум тоном чуть менее уверенным, чем обычно. Владыка решил, что причиной тому было отвлечение большей части его логических возможностей на работу систем, требовавшихся, чтобы деассемблировать живых существ на молекулярном уровне, а после заново познакомить их с самими собой.

— Доставь их ко мне, как только они придут в себя, и ты убедишься, что в них не сидит вирус.

Мировой разум заверил его, что так и сделает. Но, продолжая собирать песок, Небусемех задумался над тем, до чего необычно будет снова общаться с ещё одним живым, дышащим существом. С последней такой встречи прошло много, очень много времени.

Даже если они окажутся чистыми, в них, без всякого сомнения, будет таиться великое множество самых разных патогенов.

— Приготовь мне костюм бактериологической защиты, — сказал Небусемех Разуму. — Я надену его при встрече экспедиции. Как-никак осторожность не бывает излишней.

— Истинно так, — согласился Мировой разум. — Я успешно доставил экспедицию назад в цитадель. Сейчас они кажутся несколько дезориентированными, но это, без сомнения, пройдёт, пока я провожу необходимые медицинские проверки. Я сообщу, когда они будут готовы встретиться с вами.

— Да, — сказал Небусемех. Он отвлёкся. Песок как раз разделялся. Время попытаться снова. — Жду не дождусь, чтобы поговорить с ними. Теперь я и впрямь думаю, что на этот раз получится. — Он поднял посох.

Закружившись в величавом вековечном танце, планеты, солнца и звёзды по его воле вознеслись над столом и заняли положенные места в небесном карнавале, их песчаные поверхности мерцали жёлто-зелёным светом от переливающихся вокруг них стазисных полей Небусемеха.

Планетарий вновь стал целым. Совершенная модель неба, движущаяся под музыку гравитации и нежную мелодию, что наигрывал ей Небусемех, постепенно продвигаясь к владыке, дабы склониться перед ним в своём танце. Ведь, как ни крути, он и сам не уступал этим светилам в возрасте.

Он воздел руки, готовясь принять их покорность. Но стоило ему это сделать, как стазисные поля, что удерживали звёзды, солнца и планеты на месте, дрогнули, и, одна за другой, они распались и посыпались обратно вниз.

— Не волнуйтесь, господин, — произнёс мировой разум. — Получится в следующий раз. Или после него.

— Или ещё через раз. Ничего стоящего не достигается без усилий. — Небусемех вспомнил ребёнка, много, много, много лет назад игравшего с песком на берегу моря. Если уж ребёнок мог возводить здания из песка, то он, кто настолько сильней и мудрей того ребёнка, наверняка сможет создавать замки в небе. Нужно просто подобрать нужный сорт песка.

Кроме того, так он сможет и дальше наслаждаться тем воспоминанием. Он любил его больше, чем что-либо другое в своей нынешней жизни. Отчего-то оно казалось ему более реальным и более живым.

Небусемех принялся разделять песок снова.

Глава шестая

— Трон!

Проклятье раздалось в воксе Обейсекеры. Капитану тоже захотелось выругаться, но он промолчал и медленно повернулся, силясь разглядеть что-либо — хоть что-то — во мраке.

— Куда мы, фрекк, попали? — Ещё один голос, становящийся всё пронзительней, почти граничащий с паникой.

— Молчать!

Обейсекера рявкнул приказ по вокс-каналу отделения, после чего кинул взгляд на ауспик, чтобы проверить, есть ли какие-то показания, однако вокруг царила неподвижность: похоже, устройство решило, будто он находится среди бесконечного количества источников энергии, тянущихся до предельной дальности действия сенсора. Поняв, что от ауспика нет никакого толку, капитан выключил его: даже слабое свечение датчика не давало его глазам возможности приспособиться к тьме, в которой они внезапно оказались.

— Кто здесь? — спросил Обейсекера по воксу. — Назовитесь.

— Гунсур.

— Энсор.

— Ха.

— Лерин.

Затем тишина.

— Рошант, Малик, вы тут?

Едва Обейсекера произнёс это, сверкнула ярко-зелёная вспышка, ослепившая его даже сильнее, чем тьма до этого.

— Трон. Трон, Трон, Трон. Трон, Трон.

Голос, донёсшийся из вокса и между тем слышимый откуда-то рядом, принадлежал Рошанту. Он исходил оттуда, где мрак только что расколол сполох света.

— Рошант, тихо.

— К-капитан, это ты?

— Да. С тобой кто-нибудь есть?

— Малик здесь. Генерал с нами. Ничего не вижу, сэр.

— Никто не видит. Оставайтесь на месте.

Обейсекера медленно повернулся, всматриваясь, дожидаясь, пока глаза адаптируются к мгле. Но он ничего не увидел — даже более глубоких теней в тёмной ночи. Они очутились где-то, где света не существовало вовсе.

— На сенсорах ничего, капитан.

Голос Малика.

Обейсекера прислушался. Без света он мог определить приблизительное направление, откуда раздался голос Малика, но не его глубину: сержант мог находиться ниже, выше или на одном уровне с ним. Судя по тому, как затихал звук, капитан понял, что они посреди огромного пространства.

Затем ему в голову пришла тревожная мысль. Если он и все его люди перенеслись сюда, во мрак, то что случилось с ксеносами, на которых они как раз бежали, прежде чем мир перед ними разверзся, и они свалились сюда? Они сейчас тоже тут, в темноте? Вслушиваются, фиксируя звуки, которые издавали он и его бойцы? Судя по тому немногому, что успел увидеть Обейсекера, он подозревал, что круты обладали превосходным зрением.

Впрочем, никакие глаза, неважно, сколь чувствительные, не могли функционировать в абсолютном мраке. Если круты находились тут, то так же ничего не видели, как и он сам.

Звук. Пронзительный писк, как у летучей мыши, стихший на границе слышимости. Обейсекера оглянулся, пытаясь определить его направление. Во мгле он показался далёким, но проверить это не представлялось возможным. Тьма была настолько кромешной, что он перестал ощущать собственное тело, уподобившись стороннему наблюдателю, бесплотному сознанию, парящему среди пустоты.

На звук, однако, отозвался ещё один, едва различимый вскрик.

— Кто-то ещё это слышал? — зашептал в вокс капитан. — Такой пронзительный звук?

— Я слышала, — откликнулась Лерин. — Не могу сказать, с какой стороны.

— Как будто издалека, — добавил Рошант.

— Я ничего не слышал.

Обейсекера не узнал голос, но, судя по тону, он принадлежал человеку, привыкшему, чтобы другие ловили каждое его слово. Генерал.

— Кто-нибудь ещё? — спросил капитан, решив пока игнорировать старшего офицера.

— Бессмыслица какая-то, — не унимался Итойеза. Без вокс-связи с остальным отрядом ему приходилось говорить громко, чтобы остальные его услышали.

Если круты здесь, подумал Обейсекера, то теперь они точно узнают, что не одни. Будь он их командиром, то развернул бы бойцов стрелковой цепью, чтобы те накрыли их плотным огнём сразу, как только появится хоть намёк на свет.

— Тихо. Прислушивайтесь к движениям.

Ничего не видя, Обейсекера обратился в слух.

Скрип, подобный трущейся о камень грубой коже. Рядом.

Он повернулся, выискивая его источник. Затем понял, что услышал шорох собственной одежды, с которой при дыхании соприкасалось его тело, и слабый скрежет панцирных пластин, смещающихся в такт поднимающейся и опадающей груди.

Он слышал биение своего сердца.

Слышал пульсацию своей крови.

В такой тишине он смог бы различить мельчайшее движение, но его не было.

Будь он командиром крутов, то не знал бы, куда именно посылать своих бойцов, как и то, находятся ли они на ровной поверхности или у самого края бездны.

Без света он и его люди были беспомощны. Но такими же беспомощными будут и круты, если только у них нет какого-нибудь чувства, схожего с естественным ауспиком. Без него даже чужаки не смогут перемещаться в такой глубокой тьме. Капитан сверился с воспоминаниями из гипнозакладок, но не нашёл в справочниках по ксеносам ничего, что указывало бы на наличие у крутов подобной способности.

Значит, в темноте они тоже не смогут ориентироваться.

Лязг металла по металлу. Обейсекера и остальные касркины резко обернулись на звук, вскидывая адские ружья.

— Трон! Простите, простите, это был я. — Голос принадлежал Рошанту. — Я что-то уронил.

— Нам нужен свет. — Обейсекера снова не узнал голос, но по сквозившей в нём властности быстро понял, чей он.

— Генерал Итойеза?

— У кого-то из твоих солдат есть люмен?

Обейсекера поморщился, раздражённый безразличием, с которым генерал отобрал у него командирские полномочия. Впрочем, эта проблема подождёт до тех пор, пока они не добудут свет.

— Нет, они остались в «Венаторах», — произнёс капитан.

До него донеслось неодобрительное цыканье.

— По крайней мере, у меня есть инфопланшет, — сказал Итойеза. Обейсекера услышал шорох, с которым генерал принялся рыться по карманам. — Вот ты где.

Экран планшета, замигав, ярко вспыхнул — хотя Обейсекера знал, что в каком-нибудь другом месте был бы едва различим, — озарив руку и лицо генерала. Однако прежде, чем их глаза успели адаптироваться, свет угас снова.

— Трон, — ругнулся Итойеза. — Батарея села.

— Как насчёт этого? — Голос принадлежал Амазигу.

Полыхнуло пламя, взвившись с обмотанного тканью факела, который кочевник поднял перед собой. Глаза, ослеплённые внезапной яркостью, мутно уставились вперёд, силясь различить что-либо сквозь мимолётную белизну.

— Трон Терры. — Это был Малик.

Он произнёс вслух то, о чем подумал каждый из них.

Они стояли на равнине, плоской металлической поверхности, тянувшейся во всех направлениях дальше, чем достигал свет. Повсюду вокруг них возвышались вертикальные башни, уходившие вверх, в непроницаемый мрак, и башни эти усеивали саркофаги, одни — повёрнутые к ним лицевой частью, другие — боком. Свет, отбрасываемый факелом Амазига, был достаточно ярким, чтобы пробиться сквозь кристалл на ближайшей капсуле. Он проник внутрь, а затем отразился от существа внутри.

Это было создание из металла, серебряного металла с серым отливом, который, стоило свету прикоснуться к нему, словно сморщился и растёкся, превращаясь в подобие настоящей кожи. Голова его представляла собой череп, лишённый какой-либо плоти, тело — клетку из металлических ребёр, а конечности — стальные прутья. В гробу рядом с ним покоилось и его оружие — «гаусс-свежеватель», неожиданно всплыла в памяти капитана гипнозакладка. Над саркофагом располагался другой такой же, а над ним ещё и ещё, постепенно теряющиеся во тьме над головами.

— Некроны.

Голос принадлежал Рошанту; и остальные эхом повторили название, таящее в себе угрозу смерти.

Как будто реагируя на озерцо света, разлившееся вокруг факела Амазига, пространство, где они оказались, начало постепенно светлеть. Поначалу освещение было тусклым, не более чем едва уловимой зелёной флуоресценцией гладких гробов, в которых лежали металлические существа. Затем огни начали зажигаться над саркофагами, являя странные знаки, начертанные над лицевыми частями капсул. Ярко-зелёное сияние отразилось от свинцово-серого металла, придав ему жизненный блеск, подобно пене на неподвижной заводи, после чего растеклось по всему необъятному залу.

Башни-усыпальницы загорелись одна за другой. Гигантские колонны с некронами исчезали в вышине из поля зрения; в вышине, терявшейся среди зелёного свечения, которое меж тем начало исходить от каждой грани, отбиваясь и преломляясь. Посмотрев вверх, на вздымавшиеся перед ними столпы-гробницы, Обейсекера заметил движение — среди ярусов саркофагов копошились какие-то создания, стуча по кристаллическим поверхностям капсул многочисленными стальными лапками.

Могильные пауки. Он уже сражался с ними раньше. Неживые существа с ограниченным искусственным интеллектом, которые занимались обслуживанием и защитой некронских гробниц и их обитателей.

В определённой степени они напоминали белые кровяные тельца человеческого организма — их задача заключалась в выявлении посторонних и их устранении.

И в этот момент, глядя на башню-усыпальницу, уходившую к неразличимому потолку, в каждом модуле которой покоилось по воину-некрону, Обейсекера осознал, что у них практически нет шансов выбраться отсюда живыми.

Он обернулся, уставившись вдаль, чтобы понять, простирается ли зал горизонтально так же далеко, как, казалось, уходил вертикально. Однако, сколько он ни всматривался меж рядов башен, ему не удалось различить ни стены, ни какого-либо иного окончания чертога.

— Куда, во имя Императора, ты меня притащил?

Обейсекера отвёл взгляд от зелёной бескрайности на стоящего перед ним человека, окрашенного в те же изумрудные тона и кривящегося от омерзения.

— Генерал Итойеза, — произнёс кадиец. — Я был бы благодарен, если бы вы говорили немного тише.

— У тебя нет права указывать мне, что делать, — процедил генерал, скривившись ещё сильнее. Он был мужчиной крепкого телосложения и явно побывал на своём веку в передрягах, судя по шрамам на щеке и аугментической левой руке, которая конвульсивно сжималась и разжималась, словно генерал едва сдерживался, чтобы не вцепиться Обейсекере в глотку. — Я спрашиваю ещё раз, куда ты меня, фрекк, притащил?

— Я никуда вас не притаскивал, — отозвался капитан. — Нас всех сюда занесло. — Он обвёл рукой вокруг себя. — Если я не ошибаюсь, мы попали прямиком в гробницу некронов.

— И как ты собираешься меня отсюда вытаскивать? — не унимался Итойеза. — Тебя послали найти меня и доставить обратно в штаб. Выполняй вторую часть приказов, капитан.

— Это были не все мои приказы, генерал.

— И что ещё ты должен сделать?

Капитан уставился на генерала, ничуть не смущённый его негодованием.

— Обейсекера, — медленно проговорил он.

Генерал и не подумал отвести взгляд.

— Прошу прощения?

— Меня зовут Обейсекера. Капитан Обейсекера.

— Как бы тебя ни звали, что ты собираешься делать, чтобы вывести меня отсюда?

— То, что обучены делать все касркины, генерал, — разведать, спланировать, затем действовать. — Кадиец указал на вздымающиеся кругом башни-усыпальницы. — Сейчас мы на этапе разведки, генерал. Так что извините.

Обейсекера отвернулся. Это было рассчитанное действие, задуманное для того, чтобы либо заставить Итойезу замолчать, либо вывести его на прямой конфликт, выйти из которого победителем мог только капитан.

— Сержант Малик.

— Да, сэр.

Обейсекера услышал, как генерал у него за спиной тяжело задышал от бессильного гнева, но решил пока не обращать на него внимания.

— Организуй периметр — мы не знаем, забросило ли сюда вместе с нами крутов.

Пока Малик определял Лерин, Ха, Энсора и Гунсура на охранные позиции, Обейсекера повернулся к Амазигу. Камшет по-прежнему держал в руке факел, хотя в его свете больше не было нужды. Он разглядывал башни, и его зачарованность постепенно переходила в ужас.

Почувствовав на себе взгляд, Амазиг отвёл глаза и посмотрел на Обейсекеру:

— Теперь я понимаю, почему гора — табу.

— Это заодно объясняет аномалию, что влияет на машинные духи нашего снаряжения. — Обейсекера шагнул ближе к кочевнику. — Ты верно служил мне с того момента, как Мать передала тебя в моё распоряжение, но сейчас я прошу об ещё одной услуге. Ты умеешь быстро передвигаться и оставаться незамеченным — узнай, здесь ли круты.

Камшет окинул взглядом тянущиеся во мрак башни-могильники и циановый свет, что заливал пространства между ними.

— Ты хочешь, чтобы я отправился туда? Один? — Амазиг покачал головой. — Они табу. Я не могу ходить среди них.

Кадиец заметил, как Итойеза повернулся к ним и уже открыл рот, собираясь что-то сказать, поэтому, чтобы опередить его, капитан подступил к туземцу вплотную и опустил руку ему на плечо. Подавшись ближе, так, чтобы видеть под чече синие глаза Амазига, из-за могильного света приобретшие оттенок океанической зелени, Обейсекера зашептал:

— Нам всем здесь страшно. Если мы хотим сбежать отсюда, то должны принять страх, чтобы не сделать какую-то глупость, но нельзя позволить ему взять над нами верх. Я знаю, что страх не возьмёт над тобой верх, Амазиг.

— Мать послала меня с вами в наказание. И это стало ещё большим наказанием, чем я боялся.

— Значит, когда я верну тебя ей назад, она узнает, что ты сделал, и ты займёшь достойное место среди своего народа.

Пока он говорил, кочевник начал согласно кивать, постепенно приходя к пониманию, что именно от него просили и какой славой он себя покроет, если выполнит задание и возвратится в родное племя. Капитан заметил, как тот искоса взглянул на высокие башни. Прямо сейчас возвращение к своим казалось ему весьма смутной перспективой, учитывая, что их окружали бесчисленные спящие некроны.

— Они спят. Ты ступаешь легче ветра и не разбудишь их. Теперь иди, но только недалеко — любой звук в тишине разносится на большие расстояния. Если круты здесь, то скоро ты их услышишь.

Амазиг снова кивнул.

— Я… я пойду, — сказал он.

— Спасибо, — ответил ему Обейсекера. — Ведь ты идёшь сам по себе, и не по моему приказу.

Камшет плотнее обмотал чече вокруг головы, после чего обернулся. Подобно завитку дыма он растворился среди башен-могильников, проскользнув меж безмолвных часовых.

Обейсекера отвернулся и встретился с тяжёлым взглядом Итойезы.

— Никогда не видел, чтобы офицер Астра Милитарум просил что-то сделать у своих бойцов, капитан Обейсекера.

— Если помните, Амазиг не из моих бойцов, генерал. Я не имею права приказывать ему что-либо делать.

Итойеза фыркнул и достал болт-пистолет:

— Вот — единственное право, которое уважают или понимают эти дикари, капитан, и чем быстрее ты это осознаешь, тем лучше. Большинство из них стоят лишь на ступеньку выше варваров. Если бы не мы, то ты и глазом бы моргнуть не успел, как они начали бы приносить своих детей в жертву языческим божкам. Страх перед болтером — вот что заставляет их быть смирными. В отличие от нашей Гвардии.

Пока генерал разглагольствовал, Обейсекера изучал местность, продолжая высматривать движение. На уровне земли царила неподвижность, но выше он различал снующих по колоннам пауков — жутковатого вида существ из металла и шипов. Пока что те не пытались приблизиться к ним, но капитан всё равно оставался настороже. Уничтожить создание, которое ни в каком смысле нельзя назвать живым, станет той ещё работёнкой, даже для адского ружья. Настоящие существа истекали кровью, раны могли их замедлить или обездвижить. С машинами всё обстояло иначе. Их требовалось разобрать, разнести на кусочки, и даже тогда они могли функционировать дальше, в выносливости намного превосходя любую органическую форму жизни.

К Итойезе приблизился Рошант, оторвав капитана от раздумий.

— Удостовериться в том, что дикари придерживаются доктрин имперского культа, — моя забота как офицера Официо Префектус, генерал, — напомнил комиссар.

Итойеза повернулся к юноше:

— А ты и впрямь дитя Эрахма, Кирпал. Чёрт меня подери, но до этого момента я не замечал, как вы похожи. Твой отец всегда бдительно стерёг свои привилегии — говорят, каков отец, таков и сын, и в данном случае это правда.

Рошант подступил к нему ещё на шаг, всё это время, не сводя с генерала глаз.

— Другим моим приказом было убедиться, чтобы до нашего возвращения вы не оказались скомпрометированы. Если я решу, что на вас пала тень, назад вы уже не вернётесь. — Он опустил руку на болт-пистолет в поясной кобуре. — Я застрелю вас, если придётся.

Рошант прошипел эти слова в лицо генералу, стоя перед ним в считаных дюймах, но капитан всё равно услышал в угрозе злость и обещание: комиссар твёрдо решил претворить её в жизнь.

Генерал и сам это понял. Он успокаивающе поднял руки.

— Я знаю, что застрелишь, — произнёс старший офицер. — Но тебе не придётся.

— Комиссар, уймитесь, — сказал Обейсекера. — Прошу. — Он огляделся по сторонам. Пауки начинали постепенно приближаться. — По возможности лучше доставить его живым.

— В самом деле? — огрызнулся Рошант. — Не думаю, что мой отец будет грустить по Мяснику Итойезе — генералу, который при захвате планетоида ХС-512 потерял больше солдат, чем защищавший его враг.

— Твой отец приказал мне захватить планетоид любой ценой. Поставленную задачу я выполнил.

— Тогда, наверное, вы пропустили мимо ушей то, что потери не должны превышать десять процентов от общей численности войск.

Генерал вперил в Рошанта тяжёлый взгляд.

— Их смерти навсегда останутся на моей совести. Я несу за них ответ. Но и твой отец не безгрешен. Мне был поставлен строгий конечный срок, и, если бы я не справился вовремя, это повлекло бы за собой срыв всех стратегических планов твоего отца. Когда он поручил мне эту задачу, я сказал ему, что он получит либо победу в срок, либо меньшие потери.

— Мой отец добивался и того и другого. Он добывает победы и сохраняет жизни своим людям.

— Он устанавливает фрекковы графики! Ещё бы не добивался — себе-то на время он не скупится! А вот у его командиров и их армий такой роскоши нет. Весьма удобно для лорда-милитанта — сделать так, чтобы кличка «Мясник» закрепилась за твоими генералами, а не тобой.

— Отец выполняет поставленные задачи быстрее любого из своих генералов.

Итойеза скорчил гримасу.

— У него на подхвате столько кораблей Имперского Флота, что он вполне может вести свой крестовый поход из космоса, не сходя на землю, тогда как мы просыпаемся среди ночи под крики людей, погибающих ради репутации твоего отца.

При этих словах Обейсекера шагнул к генералу и опустил руку ему на плечо, но Итойеза зло стряхнул её.

Рошант моргнул, потупил взор, а затем посмотрел на генерала снова.

— Моему отцу будет интересно услышать, что вы о нём действительно думаете.

Генерал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но остановился. Покачав головой, он уставился в зелёный мрак.

— Это уже не важно. Маловероятно, что тебе предоставится шанс рассказать ему.

— Моя задача — проследить, чтобы вы оба передали свои доклады лорду-милитанту, — вставил Обейсекера, после чего указал на ряды гробов. — Они спят. Пока они продолжают спать, у нас есть возможность найти отсюда выход. — Капитан посмотрел на генерала и комиссара. — Мы должны выбраться — лорд-милитант должен узнать, что под Песчаным Морем некронский могильник. — Затем он перевёл внимание полностью на Итойезу. — Для этого меня и поставили командовать этой операцией, генерал. — Обейсекера полез в карман. — У меня есть даже письменный приказ, если желаете убедиться лично.

Генерал вздохнул.

— Хочешь меня спасти, попутно унизив, капитан?

— Ничуть, генерал.

Итойеза замолчал и сделал несколько глубоких вдохов. Он на секунду закрыл глаза, а затем, снова открыв их, посмотрел на Обейсекеру.

— Прекрасно. А теперь я спрашиваю тебя как командира — куда нам идти? — Он указал на зелёные недра. — Как вы собираетесь вывести меня из этого места?

— Вы показываете не в ту сторону, генерал. — Обейсекера ткнул пальцем вверх. — Мы на глубине. Чтобы выбраться отсюда, нам нужно подниматься.

— Поэтому? — Итойеза махнул на башни-усыпальницы, после чего покачал головой. — Самый лучший способ, чтобы пробудить спящих.

— Нет, этот способ на крайний случай. Здесь должны быть служебные трапы и туннели. Нужно их найти.

— Сообщишь, как найдёшь. — Генерал направился к сержанту Малику, стоявшему на часах у подножья могильной башни.

Обейсекера с Рошантом проводили его взглядом.

— Не знал, что у тебя есть письменное разрешение командовать вышестоящими офицерами, — произнёс комиссар по закрытому каналу связи.

— Так бы мне его и дали, — отозвался Обейсекера.

Глава седьмая

Тчек повернул голову в одну сторону, затем в другую, пытаясь выяснить источник звука.

Дальнозоркий Стриакс свистом сообщил, что нашёл людей, однако из-за эха от башен-усыпальниц определить, откуда донёсся сигнал, было невозможно.

Тчек свистнул сам, веля Стриаксу повторить сигнал, но ответа не последовало.

Формирователь огляделся, и его тревога усугубилась. То, что какая-то тёмная магия занесла их в это место, было само по себе плохо, но то, что они увидели, когда мрак расступился, оказалось ещё хуже, чем он даже мог себе представить.

Круты общались с покойниками, однако эти существа из металла, рядами лежавшие в высоченных колоннах, были не живыми и не мёртвыми, а самыми настоящими чудовищами. Всё в его душе восставало при виде них; к горлу подступила желчь, и он, формирователь, сложился пополам и зашёлся в сухом кашле от пыльного подобия жизни.

Весь родовой отряд чувствовал рак в неподвижном воздухе, отраву в иссиня-зелёном свете, но Тчеку казалось, что эта опухоль укореняется в нём самом. Единственное, что могло бы ему помочь, это ускорить дыхание, чтобы быстрее прогонять кислород через лёгкие и воздушные мешки и тем самым попытаться изгнать зелень из организма.

Такой способ дыхания являл собой пережиток птичьего прошлого крутов, когда их предки порхали в лесах Пека: воздух должен был проходить внутри тела непрерывным потоком, не задерживаясь в глубоких карманах лёгких, а без остатка выходя наружу с каждым выдохом, подобно тому, как вода мощным течением очищает стенки канала, вместо того чтобы нахлёстывающими волнами оставлять на них грязь и ил.

И всё равно Тчек ощущал скверну в воздухе, металле и плоти.

Он окинул взглядом саркофаги и их металлических обитателей. Песня, нескончаемая Песня, что служила историей крутов, Песня звука и общности поведала ему о мире Карох и смертельной болезни, поразившей крутов, когда они попытались постичь на Пиру разумы и замыслы своих металлических врагов. Попав в затруднительное положение из-за натиска некронов, формирователи на Карохе вкусили стальную плоть противников, но в результате поглощённой оказалась их же плоть, сожранная изнутри наноскарабеями, которые затем вырвались из выеденных тел крутов и заразили многих членов родовых отрядов.

Песня, сохранившая память о Карохе, предупреждала формирователей, что металлическая плоть некронов таит смертельную опасность; она была для них табу.

Взглянув на блестящий железный череп в кристаллическом гробу, Тчек почувствовал, как к горлу снова подкатила тошнота. При мысли о поедании металлической плоти ему стало трудно дышать.

Формирователь вновь услышал свист-сигнал, и это отвлекло его от липкого ужаса, который вызывал в нём вид спящего в гробу неживого некрона, заставив вспомнить о том, что он пообещал т’ау: доставить человеческого генерала. Стриакс звал его.

Тчек ответил ещё раз, затем посмотрел на оставшихся членов отряда, растянувшихся стрелковой цепью меж башен со сновидцами.

— Откуда звал Стриакс, Кирикт?

Следопыт, шедший впереди Тчека, повернул голову, прислушиваясь к отразившемуся от башен свисту-сигналу, после чего неуверенно указал вперёд в определённом им направлении, приблизительно на тридцать градусов от их текущего курса.

Тчек кинул взгляд назад, на остальных.

— Ты, Красикил?

Ловец тоже указал вперёд, но уже под более острым углом. Однако сам Тчек услышал призыв дальнозоркого справа, под углом в девяносто градусов, а вовсе не спереди, как его сородичи.

— Оставайся на месте, — просвистел Тчек в ответ Стриаксу. — Держи людей в поле зрения.

Формирователь перевёл взгляд с одного направления на другое, не зная, какое выбрать. Наконец, он указал прямо между ними, под углом в шестьдесят градусов к их нынешнему курсу. Таким образом они поймут, кто их них прав, по тому, справа или слева раздастся следующий сигнал Стриакса. Тчек крепче стиснул винтовку. Ему хотелось найти человека, за которым их прислали, и как можно скорее убраться из этого проклятого места прежде, чем его внутренности полностью позеленеют, а кожа окрасится в металлический серый цвет.

Кирикт пошёл первым, крадучись меж башен-усыпальниц, пригнувшись и подавшись чуть вперёд с винтовкой на изготовку, пока пек’ра бесшумно парил у него над головой. Тчек заметил, как хохолок следопыта начинает отражать зловещее зелёное свечение подземного мира. Он подозревал, что его оперение делало то же самое, а может, даже и в большей степени, поскольку как формирователь он должен был вбирать информацию из окружения, чтобы понимать, что в этой среде лучше всего сгодится в пищу родовому отряду.

— Продолжай звать, — Тчек дал свист-сигнал Стриаксу, и дальнозоркий ответил. Отклики становились чётче, но, поворачивая голову, он по-прежнему не мог понять, в какую сторону им двигаться: если уж на то пошло, то Стриакс, казалось, находился прямо впереди.

— Сюда, — произнёс Тчек, указав перед собой.

Кирикт уже шёл в верном направлении. Тчек бросил взгляд на Красикила, а затем, с сомнением, — на следующую башню-усыпальницу. Нужно ли, чтобы ловец взобрался на колонны с металлическими сновидцами? Не пробудит ли он их ненароком? Тчек огляделся по сторонам. Если некроны начнут просыпаться, то надежды для них больше не останется.

— Оставайся на земле, — велел Красикилу формирователь.

Ловец свистнул, давая знать, что всё понял, и в этом звуке Тчеку послышалось облегчение. Красикил без колебаний взобрался бы на могильную башню, если бы этого попросил формирователь, и всё же радовался тому, что от него подобного не потребовали.

Свист-сигнал Стриакса снова раздался спереди, но громче он не стал. Казалось, ему мешают возвышающиеся кругом башни.

Тчек поднял глаза. Иногда он был рад тому, что его предки пожертвовали крыльями. На поверхности башен-усыпальниц, а также по соединявшим их мостикам и кабелям ползали и сновали металлические пауки — сотни существ, время от времени с гулом замиравших посреди перекинутых высоко над головами стальных тросов. Неужели они до сих пор не заметили крутов? Но даже если и заметили, создания не подавали виду.

Формирователь перевёл взгляд с пауков на собственную винтовку. Он проверил боезапас, не уверенный, смогут ли твердотельные пули причинить существам хоть малейший урон, не говоря уже о металлических солдатах, лежащих в гробах, однако ничего другого у них в распоряжении не было.

Тчек снова издал свист-сигнал.

— Где ты?

Тонкий писк Стриакса вновь нарушил безмолвие гробницы. И снова Тчеку показалось, будто он прозвучал прямо спереди.

— Впереди? — уточнил он у Кирикта.

Следопыт поднял глаза на пек’ра, а затем покачал головой и указал на тридцать градусов в сторону.

— Ты, Красикил?

— Формирователь, я понимаю, что в этом нет никакого смысла, но я слышу его оттуда. — Он указал под тем же углом в шестьдесят градусов, что и прежде, вот только теперь их маршрут существенно изменился.

Возможно, Стриакс шёл по кругу, обходя их сбоку. Но зачем ему это?

Прежде чем Тчек успел дать ответ на этот вопрос, от Стриакса донёсся новый свист-сигнал, теперь уже настойчивей и громче.

— Запах, впереди, иду проверить.

— Какого рода запах? — свистнул в ответ Тчек.

— Запах мертвечины, — отозвался дальнозоркий. — Становится сильнее.

Тчек вспомнил сообщение о созданиях из гниющей плоти, которые напали на них наверху, на горе.

— Отступай. — Он уже потерял Чактака и не хотел терять ещё одного члена отряда, особенно учитывая, что с людьми они до сих пор не разобрались.

— Запах ближе, — просвистел Стриакс.

— Отступай, — настойчиво отозвался Тчек. — Отходи к нам, мы тебя прикроем.

— Отступаю, — откликнулся Стриакс. Пауза, а затем: — Запах совсем близко.

— Стриакс, уходи оттуда.

Спереди раздался звук металла по плоти — глухой звук, с которым нож проходит сквозь кожу, мышцы и кости. Тчек застыл, обратившись в слух. Остальные сородичи повернулись на шум, их оперение в смятении встопорщилось, однако винтовки остались направленными в сторону, откуда тот донёсся.

Все они прежде слышали, как погибает враг, каждый с собственным отличительным звуком смерти. Но ещё им был знаком звук, с которым та приходила за крутами. Они умирали с песнью смерти и шуршанием перьев, когда кончина высасывала дух из их костей и плоти. Сейчас они услышали предсмертный шорох и поняли, что Стриакса не стало и его дух отлетел.

Однако после шелеста они услышали новый звук — влажный разрыв, подобный треску ломающегося молодого деревца.

Тчек жестом велел оставшимся членам отряда — Красикилу, Кирикту и Клиптигу — построиться стрелковой цепью: они только что потеряли родича. Они устроят пир, и сила Стриакса и его убийцы отойдёт к ним.

Тчек указал наверх. Им нужно было подняться выше, какую бы опасность ни представляли башни-могильники. Красикил забросил винтовку за плечо и начал взбираться, карабкаясь по усыпальницам, его острые когтистые пальцы без труда находили опоры между гробами. Тчек подал сигнал Кирикту идти вперёд, а Клиптига оставил позади — носитель был слишком неуклюжим для скрытного перемещения, как-то требовалось формирователю. Но едва только он отыщет врага, который убил Стриакса, носитель сразу присоединится к ним, чтобы также поучаствовать в пиршестве.

Тчек начал красться вперёд, оставаясь под сенью башен, двигаясь в направлении, откуда услышал смерть дальнозоркого. По пути до него донеслись новые звуки, теперь уже более тихие, но оттого не менее жуткие: звуки скотобойни. Распиливание, разрезание, треск ломающихся суставов. Часть формирователя совершенно не хотела видеть того, что ждало его там, дальше. Но Стриакс был родичем: они ели из одного котла, участвовали в тех же Пирах, и они должны были спасти его для следующего Пира, чтобы не утратить навсегда.

Звуки постепенно становились ближе.

Формирователь свистнул Красикилу и Кирикту.

— Что видите? — Он не стал спрашивать, что те чуют, так как его собственные органы обоняния были забиты железным запахом крови и желчи из выпотрошенных внутренностей.

— За следующей башней, — сообщил Красикил. — Движение, но не вижу, что именно.

— Кирикт?

— Флет говорит, что оно там, но я тоже в упор ничего не вижу.

— Заходи со своей стороны. Я обойду с другой. Красикил, прикрывай сверху. Клиптиг, жди команды.

Носитель свистнул в ответ. Он единственный из всех крутов не выказывал признаков глубокой тревожности, которую ощущали остальные, — один сигнал от Тчека, и они тут же развернутся и отступят, не забрав тело Стриакса для последнего Пира. Однако Тчек уже терял раньше сородичей, притом ни разу не сумев отдать тем дань уважения на последнем Пиру, и до сих пор чувствовал за это стыд, который нашёл своё выражение в ярких полосах стыда, загоревшихся на его хохолке. Он не бросит дальнозоркого на произвол судьбы.

Пока Кирикт идёт дальше, а Красикил прикрывает их сверху, Тчек медленно движется вперёд, огибая основание башни-усыпальницы, настолько сосредоточенный на том, что перед ним, что совершенно не замечает металлического монстра в гробу рядом с собой. Формирователь выглядывает из-за башни, крепко сжимая в руках винтовку, готовый тотчас вскинуть её для стрельбы.

Но он не поднимает оружие.

Он просто смотрит, и ему становится дурно, глаза застилает пелена страха, и он не может их закрыть, как бы ни пытался.

Он увидел Стриакса. Точнее, увидел то, что было Стриаксом: его лицо и его плоть, его конечности и его тело были прибиты к металлическому корпусу в пародии на жизнь. Кожа крута была содрана с костяка и теперь складками свисала со стального скелета некрона. Тчек с ужасом увидел, как существо покрывает себя кровью дальнозоркого, нанося её запястьем на шею и ухо. Лицо Стриакса, снятое с головы, было растянуто и криво напялено поверх черепа-имитации, металлической подделки настоящей кости; одна из дыр, где находились глаза крута, сползла некрону на щеку, вторая виднелась на лбу. Рот Стриакса был распахнут, а кожа подбородка болталась на шее монстра. Остальное тело создание накинуло на остов, засунув окровавленные кости меж своих рук и нацепив обмякшую плоть на плечи, словно жуткие эполеты.

— Нет, — прошептал Тчек. — Нет, нет.

Существо, чудище, продолжало разделывать Стриакса, силясь втиснуть его потроха и оставшиеся конечности в корпус, одновременно пытаясь забросить ноги дальнозоркого себе на шею. Но пока Тчек, застыв от ужаса, наблюдал, он различил движение, серое и ржаво-красное, среди яркой зелени. К ним шёл ещё один кутавшийся в плоть монстр, и, когда тот приблизился, формирователь увидел, что он также носил на себе кожу, хотя лицо его было карикатурой на человеческое, с открытым в бесконечном вопле ртом.

— Что это такое?

Шёпот, тихий от страха, донёсся со стороны Кирикта.

— Освежёванный, — отозвался Тчек.

— Его можно убить? — спросил Кирикт.

— Не знаю, — произнёс формирователь.

Но едва он свистнул ответ, существо вскинуло голову, отвлёкшись от кровавой работы. Второй Освежёванный замер. Стальные чудища медленно повернули кожаные маски к нему.

— Они нас слышат, — догадался Тчек, и всё внутри него похолодело от ужаса. В металлических существах было нечто в основе своей неправильное, и он чувствовал это. Он был формирователем родового отряда, и его задача заключалась в поиске новой пищи для Пира, ориентируясь не только на рациональные расчёты, какие полезные навыки и знания принесёт единение его крутам, но также на запах существ, с которыми им предстояло сродниться. Больше того, согласно песни-истории его народа, величайшие среди формирователей — те, что спустили их с деревьев и подарили свободу мышления, — сделали это с помощью запаха, нюхом чуя то, чем им предстоит стать.

Всё внутри Тчека восставало против запаха-вкуса облачённых в плоть железных существ, которые обернулись в его сторону. Органами обоняния на стенках горла он ощутил их запах, состоявший из мясной прогорклости раковых опухолей и металлического привкуса скользкого железа. Они воплощали в себе всё то, чего формирователь в жизни не отправил бы в пиршественный котёл.

Его тошнило от них.

Срыгивая — крайне редкое явление среди крутов, — Тчек начал отступать, пытаясь укрыться за башней-гробницей, так, чтобы существа из металлической плоти его не увидели. Он посмотрел вверх и по сторонам, выглядывая Кирикта с Красикилом.

Но он их не заметил, хотя Клиптиг и ждал его там, где он велел ему оставаться, всё ещё таща на себе общий котёл, что объединял родовой отряд на Пиру. Тчек дал носителю сигнал отходить, однако тот уставился на него непонимающим взглядом:

— Где Стриакс?

— Погиб, — прошипел Тчек. — Уходи.

— Но мы не можем бросить его, нужно его съесть.

— Что-то его уже съело.

Клиптиг продолжал глядеть на формирователя, и его хохолок встопорщился.

— Значит, надо съесть того, кто съел Стриакса.

— Не их, только не их. — Тчек обернулся и указал за башню-могильник туда, где металлические чудовища склонились над останками дальнозоркого. — Они — ходячий рак.

Клиптиг посмотрел в указанном направлении. Его перья вздыбились сильнее, но затеплившиеся в них цвета выдали страх и отвращение носителя. Крут повернулся, собравшись уходить.

— Постой, — сказал Тчек. — Нужно оставаться вместе. Здесь могут быть другие.

Он рискнул издать свист-призыв, сигнал Кирикту и Красикилу идти к нему. Следопыт и ловец ответили песнью-свистом, оповещая его, что они уже в пути. Но Тчек, наблюдавший за существами из железа, увидел, как при новых звуках те снова оторвались от разделки, замерли и повернулись в сторону свиста.

Освежёванные медленно встали. Оба были в нарядах из рваной кожи, лица покойников болтались на металлических черепах, словно обвисшие маски, органы и внутренности свисали подобно влажным украшениям, поясам и пряжкам.

— Быстро! — снова свистнул-позвал Тчек.

Освежёванные, покрутив головами, будто стальными сенсорами, как один повернулись к нему, хотя формирователь и укрывался позади саркофага с некроном. В сумраке Тчек различил яркую зелень, плескавшуюся за пустыми глазницами их кожаных масок.

Слева Тчек услышал шаги Кирикта, тихие, но уже совсем близко. Сверху — торопливое карабканье Красикила, спускавшегося так быстро, что он едва не срывался.

Монстры пришли в движение, направившись к формирователю; из-за натянутой поверх железных костей плоти они выглядели как жуткие пародии на живых существ.

Тчек поднял винтовку. Клиптиг, стоявший рядом с ним, без лишних напоминаний сделал то же самое. Освежёванные подходили ближе, лязгая металлическими ступнями по стальному полу. Как убить то, что нельзя даже назвать живым?

Придётся отыскать способ.

— Огонь, — шепнул формирователь.

Обе винтовки крутов выстрелили одновременно.

Тчек, сквозь прищур глядя вдоль ствола, проследил за траекторией выпущенной пули. Если он не промахнулся — а он не промахивался почти никогда, — то снаряд попадёт первому чудовищу в центр торса, где, исходя из гуманоидного строения его тела, следовало находиться сердцу, если, конечно, у того вообще имелся подобный орган.

Он не промазал. Тчек, так сильно сфокусировавшийся на центре грудной клетки Освежёванного, что ему начало казаться, будто тот стоит прямо перед ним, а не в двухстах ярдах, увидел, как наряд из кожи твари лопнул от попадания. Существо пошатнулось, заваливаясь на спину, когда кинетическая энергия удара передалась в металлический корпус. Менее сфокусированным взором в панорамном обзоре Тчек увидел, как второе чудище так же вздрогнуло от меткого выстрела Клиптига. Мгновением позже до него докатился звук двух толчков — слегка синкопированные металлические лязги, приглушённые слоями плоти.

Перья на его голове стали менять окрас, поднимаясь по световому спектру к сиреневым и ультрафиолетовым цветам победы.

Но затем монстры выпрямились. Они выпрямились, и они не упали. Несмотря на то что оба получили по меркам любого незащищённого существа из плоти и крови смертельные раны, они не упали, а лишь переглянулись между собой в безмолвном взаимопонимании, после чего два укрытых кожей черепа повернулись обратно в том направлении, откуда прилетели пули.

Освежёванные снова шли, но на сей раз с каждым шагом они набирали темп, двигаясь всё быстрей, постепенно переходя на бег, пока лязг их металлических ног не слился в дробный бой.

— Ещё раз, — приказал Тчек. — В голову.

Теперь, когда они наконец сцепились с врагом, ужас и страх пропали. Осталось только действие.

Из винтовки Тчека вырвалось пламя и горючие газы. Клиптиг, стоявший возле него, также открыл огонь. Однако на этот раз за их выстрелами последовали ещё два: сверху, где находился Красикил, и слева, уже совсем рядом от Кирикта. Четыре снаряда врезались в Освежёванных, два залпа по две пули — первый остановил их продвижение, тогда как второй сбил существ с ног и повалил на металлический пол.

— Отходим, — скомандовал Тчек, не став проверять, мертвы ли Освежёванные, а решив воспользоваться тем, что пока те лежали навзничь.

Клиптиг отступал, пятясь и не сводя винтовки с опасного направления.

— Красикил, Кирикт, вы тоже, — приказал формирователь, как только следопыт и ловец присоединились к нему — последние пять ярдов башни-могильника Красикил преодолел прыжком, широко расставив руки, так, словно ещё обладал способностью к полёту их предков.

Они построились стрелковой цепью, оставив Тчека в арьергарде. Формирователь увидел, как Освежёванные вновь зашевелились. Заметил, как их вытянувшиеся на полу ноги дёрнулись, после чего существа медленно сели.

Один из них практически лишился карикатуры на человеческое лицо, пули пробили кожаную маску, из-за чего её половина оторвалась и повисла на уровне шеи, оголив металлический череп. У другого, что носил лицо Стриакса, личина пострадала меньше: Тчеку показалось, будто на него смотрит сам дальнозоркий, — если бы не зелёный огонь в глазницах и неправильное расположение лица, будто оно было растянуто на костях, которые не подходили ему по размерам. Однако в маске теперь зияли две дыры, и существо поднесло к ней металлическую руку, словно чтобы ощупать ранения, и его пальцы отыскали оба отверстия: одно на щеке, второе — над носом, где кожу пробило вражеское оружие.

Тчек увидел, как второе существо повернулось к первому и его пальцы также потянулись к отверстиям в собственной маске.

Оба существа одновременно обернулись и посмотрели туда, где за башней прятался Тчек. А затем они закричали, словно возглашая металлические гимны безумию, и, поднявшись с земли, устремились к формирователю, грохоча неживыми ногами по железному покрытию.

Крут развернулся и во весь опор бросился в ту сторону, куда ушёл остальной отряд. По обе стороны от него грохнули выстрелы, когда сородичи открыли прикрывающий огонь. Залп, направленный в первое существо, вынудил его остановиться и упасть на колени, а второй отбросил следовавшего за ним монстра, однако не сумел повалить на пол.

— Как нам убить эти штуки? — спросил Красикил у проносящегося мимо Тчека.

— Не знаю. Сбейте с ног снова.

Красикил выстрелил ещё раз, одновременно с Кириктом, вновь свалив монстра. Мгновение он лежал неподвижно, отчего в крутах затеплилась надежда, что они всё же убили его, но затем Освежёванный опять содрогнулся в пародии на жизнь и, сев, обратил зелёные глаза на них.

— Огонь.

Все четверо крутов выстрелили в поднявшихся созданий, но на этот раз Освежёванные были готовы: они не упали, а подались вперёд, так, словно шли сквозь шквальный ветер. И постепенно они начали продвигаться, попутно вздрагивая от выстрелов, которым, впрочем, больше не удавалось сбить их с ног.

— Что нам делать? — спросил Кирикт.

— Продолжайте стрелять, — отозвался Тчек. — Они умрут. Они… умрут.

Но они не умирали.

Освежёванные продолжали наступать, несмотря на то что пули раздирали их кожаные наряды и откалывали кусочки костей. От каждого попадания разлетались снопы искр, иногда монстры содрогались, иногда даже не замедлялись. Существа преодолевали стальной дождь, но чем ближе они подступали, тем сильней тот становился, и постепенно от их тел начали отваливаться целые части. Один упал с раздробленным коленом, затем встал и поковылял дальше на перекошенной конечности. Второй потерял большую часть руки, его голова почти сорвалась с шеи, однако он упорно шёл сквозь град пуль. Наконец они достигли башни-усыпальницы, за которой укрывался Тчек, когда впервые их заметил.

Один выстрел — формирователь не был уверен, чей именно, — ушёл в сторону, попав в кристаллическую крышку саркофага в основании башни-могильника.

Кристалл задрожал, будто живой, затем на нём возникли трещины, зазмеившиеся от места попадания, и там, где они разветвлялись, стали образовываться новые разломы. Из гроба заструился газ — тот самый светящийся зелёный газ, в котором купался спящий некрон. Кристаллическая крышка, потемневшая от плотной паутины из трещин, лопнула, дождём осколков посыпавшись на дремавшее внутри существо.

Пара монстров резко застыла. Они повернулись к некрону, беззащитно лежавшему в гробу возле них, затем протянули к нему руки и провели металлическими пальцами по скелету. Один из Освежёванных склонился над спящим воином. Оттуда, где в немом ужасе стоял Тчек, казалось, словно существо дохнуло в лицо пребывавшему в стазисе чужаку — вот только дышать оно не могло. Затем чудовище опустилось глубже в гроб и прижалось кожей и плотью, отнятой у Стриакса, ко лбу спавшего мертвеца.

Формирователь с омерзением отступил назад, отводя глаза, однако Красикил поймал его за руку и указал вперёд.

— Смотри, — шепнул ловец.

Красикилу не требовалось показывать. Тчек и сам почувствовал изменение в густом, тяжёлом воздухе. То был запах опухоли и ржавчины, саморазрушения плоти и металла. Он обернулся посмотреть, что же происходило возле гроба.

Освежёванный по-прежнему нависал над неподвижным некроном, прильнув к его рту. Однако это был вовсе не поцелуй, какими бы похожими ни были позы. Мертвец начал дрожать. Сначала мягко, едва уловимо для обычного глаза, кристаллические осколки разбитой могилы, валявшиеся на его бездыханном теле, мелко завибрировали.

Спящий некрон пробуждался.

Второй Освежёванный, закутанный в рваную человеческую кожу, также склонился над лежащим воином, чьё тело уже тряслось, словно в лихорадке, хотя температура металла ни в коем случае не могла превышать таковую окружающей среды. Существо сквозь изодранную человеческую маску наблюдало за действом. Железный череп монстра оставался неподвижным и неспособным как-либо выражать эмоции, но по позе и поведению создания Тчек понял, что оно находится в состоянии крайнего возбуждения, почти экстаза.

Клиптиг опустил руку на плечо формирователя:

— Мы можем идти? Нам нужно идти.

Формирователь знал, что носитель прав: им следовало убираться отсюда, пока твари заняты. И всё же он не мог отвести взгляда от происходящего. Ему требовалось знать, что они делают и почему разрушение крышки гроба остановило их, — по крайней мере, теперь он понял, как можно будет задержать Освежёванных при следующей встрече.

Монстр, прильнувший к спящему некрону, также начал дрожать. Части Стриакса, засунутые в его тело, от тряски вылезли наружу и плюхнулись на пол. Неизбывная тоска по единению с духом сородича едва не заставила Тчека побрести вперёд, за останками дальнозоркого, однако он усилием воли унял порыв.

Спящий некрон теперь трясся каждой частью металлического остова, черепом отбивая барабанную дробь по подкладке гроба. Дёрганье стало настолько быстрым, что существо превратилось в размытое пятно. Освежёванные по обе стороны от него задёргались вместе с ним — и их дрожь, понял Тчек, синхронизировалась с судорогами дремлющего мертвеца.

Внезапно на формирователя снизошло озарение: они его инфицировали. Превращали уже проклятое существо в нечто ещё худшее. Превращали в себе подобного.

Их выстрелы не могли пробить капсулы со спящими некронами, но одна-единственная шальная пуля расколола защитный кристалл, позволив Освежёванным добраться до неживого собрата и заразить его вожделением плоти, что поглотила без остатка их самих.

Тчек повернулся к выжившим членам родового отряда:

— Идём.

Он указал обратно туда, откуда они пришли, прочь от существ, что напяливали на себя живую плоть. Когда Клиптиг, Красикил и Кирикт вместе с парящим над ними Флетом приняли разведывательное построение, Тчек оглянулся в последний раз.

Некрон дрожал теперь настолько быстро, что всё его тело, слившееся в сплошное пятно, колотилось о гроб, порождая сотни разнотонных микроритмов. И вот, наконец, существо выгнулось дугой в заключительном спазме, касаясь пола одними лишь пятками и головой.

Оно закричало.

Его крик был металлом.

Его крик был воплем нежити, жаждущей обрести жизнь.

Его крик отбросил монстров прочь на металлический пол, где те забились в судорогах, после чего, истощённые, застыли.

Лежащий некрон повалился обратно в гроб, и на миг Тчек подумал, что под действием неимоверного напряжения тот сломался напополам. Однако затем существо село. Оно село и вытащило ноги из домовины.

Оно село и окинуло взглядом разделявшее их пространство, посмотрев прямо сквозь укрытие, за которым притаился Тчек. Оно посмотрело, подняло руку и, указав на него, промолвило скрежещущим металлическим голосом:

— Плоть.

Оно начало вставать.

Тчек обернулся и поспешил за остальными. Он надеялся, что новооперённому созданию, алчущему плоти, потребуется время, чтобы вспомнить, как пользоваться конечностями, а до тех пор оно будет плестись за ним, словно цыплёнок. Но ещё формирователь опасался, что оно научится контролировать конечности довольно скоро, после чего начнёт погоню уже всерьёз, желая добыть собственный кожаный наряд.

Тчек поравнялся с Кириктом, Красикилом и Клиптигом, как раз огибавшими очередную башню-усыпальницу.

— Надо найти выход отсюда, — на бегу обратился он к ним.

— Там, откуда мы пришли, должен быть путь назад, — отозвался Клиптиг.

— Что насчёт человека, которого нам нужно найти? — спросил Кирикт, даже сейчас не изменив своей натуре следопыта.

— Люди тоже будут искать выход, — сказал Тчек. — Если мы отыщем его, то найдём и людей — если они ещё живы. — Он оглянулся. Башни-могильники, а также исходившее от них туманное зелёное свечение скрывали всё, что находилось за ними: пока что преследователей не было видно. Однако он знал, что Освежёванные не бросят поиски.

И замедлить их можно было, лишь давая заразить новых некронов. Но каждая такая тактическая победа будет только приближать их стратегическое поражение. Тчек понял, что нужно придумать другой способ остановить этих тварей. И как убить существ, которые, если на то пошло, даже не могли считаться живыми, существ, которым оружие крутов не могло причинить никакого вреда?

Он не знал.

И подозревал, что у людей дела обстояли не лучше.

Глава восьмая

— Они там. — Амазиг указал в зелёный сумрак. — Птицелюды.

— Ты их видел? — спросил Обейсекера.

— Слышал их, — ответил камшет. — Они говорили высокими голосами, как птицы, — мало кто из людей может услышать такую речь.

— А ты можешь?

— Да, — подтвердил Амазиг. — Мы слушаем пустыню. Она говорит с нами множеством голосов.

— И что она говорит? — поинтересовался кадиец.

— О, разное. Но теперь, попав сюда, я понял многое из того, чего не понимал прежде. Пустыня ненавидит это место. Вот почему она окружила Табаст текучим песком. Она бы утопила гору, если бы могла.

Обейсекера покачал головой.

— Куда направлялись круты?

Амазиг указал по касательной, не слишком, впрочем, расходящейся с их текущим курсом.

— Придётся свернуть, — начал Обейсекера.

— Погоди, — оборвал его кочевник. — Там было нечто ещё. Я его не видел и не слышал, но почувствовал и почуял. Кровь, и плоть, запах сыромятни, но здесь? — Он обвёл рукой вокруг себя. — Здесь, где всё металлическое и неживое?

— Если тебе больше нечего добавить…

Амазиг покачал головой.

— … Тогда, мы продолжим. — Капитан обратился к отряду: — Разведывательное построение. Энсор, Ха, ваши фланги. Гунсур, идёшь первым. Лерин — замыкающая. Движемся вот сюда. — Он указал нужное направление пальцем, поскольку на ауспики полагаться было слишком рискованно. — Амазиг, прислушивайся к крутам.

Обейсекера повернулся к генералу:

— Вы будете со мной, комиссаром Рошантом и сержантом Маликом в центре строя. Это настолько безопасная позиция, насколько возможно, учитывая, где мы находимся.

— Так куда ты меня ведёшь, капитан? — спросил Итойеза. — Полагаю, ты что-то задумал, и мы не просто бредём наугад, надеясь на авось.

— Я пытаюсь вывести отсюда всех нас, — не глядя на генерала, сказал Обейсекера. — Не только вас.

Итойеза фыркнул. Обейсекера заметил, что он частенько так делал — но раньше это казалось ему характерной особенностью всех генералов. Каждый генерал, с которым он когда-либо сталкивался — а их было слишком много, чтобы у него сохранилась вера в компетентность верховного командования, — фыркал, когда получал новости, слышать которые не желал. Наверное, их специально этому обучали.

Обейсекера был в списке на повышение, но после катастрофы при отступлении с Сандо он раз за разом отказывался от нового звания. Он больше не хотел попадать в положение, где должен отдавать людям приказ идти на смерть, сам при этом прячась у них за спинами. Однако проблема заключалась в том, что он действительно не догадывался, куда им идти. Сейчас он действовал, исходя из того, что действие лучше, чем бездействие, что портал, перенёсший их в мир-гробницу, исчез бесследно, что где-то здесь должен находиться путь наружу и что вести он будет вверх. Принимая во внимание, что спящим воинам-некронам нужно как-то выходить из усыпальниц, тут должны располагаться трапы, по которым они смогут выбраться на поверхность. Самым очевидным местом для таких аппарелей являлся край огромного чертога, в котором они оказались. Но они шли уже полчаса, а конца гигантскому залу всё не было видно. Впрочем, ряды башен-могильников, напоминавших деревья в лесу, мешали разглядеть что-либо далеко впереди. Оставалось только надеяться, что до края помещения осталось немного.

Тем не менее хороший командир не мог опираться на одну лишь надежду. Обейсекера понимал, что нужно придумать кое-что получше. Вот только он понятия не имел, что именно.

Отдавая себе отчёт, в какой безвыходной ситуации они оказались, капитан решил положиться на тренировки и боевой дух кинов. Они были настоящими мастерами действий во вражеском тылу: их отряды попадали в передряги похуже этой и всё же выполняли поставленные задачи и возвращались. Впрочем, прямо сейчас ему было сложно вспомнить миссию, которая проходила бы настолько глубоко на территории неприятеля, но Обейсекера не сомневался, что такая существовала.

Он не собирался терять ещё одно отделение.

Гунсур подал по вокс-каналу команду остановиться.

— В чём дело, Гунсур? — прошептал Обейсекера в вокс, пока остальной отряд занимал огневые позиции за укрытиями.

— Можете подойти ко мне, капитан? — спросил боец. — Но только тихо, и захватите дикаря.

Обейсекера, держа адское ружьё наготове, вместе с Амазигом подошёл к Гунсуру и присел возле него позади башни-усыпальницы.

— Что такое? — спросил капитан, стараясь не обращать внимание на то, что он в футе от спящего некрона. Пока тот оставался в дрёме, с ними ничего не случится.

Гунсур показал капитану прислушаться, и тот так и сделал, повернув голову.

Он услышал движение.

Капрал указал наверх. Обейсекера посмотрел в том направлении и увидел высоко-высоко существо, напоминавшее чудовищного паука. Звук издавали его лапы, щёлкавшие по башне-могильнику. Судя по тянувшимся ввысь ярусам, оно находилось более чем в шестистах футах над ними.

Гунсур показал ещё раз.

Там, где паук коснулся одного из саркофагов, мягко вспыхнул зелёный свет, который затем замерцал, то разгораясь, то, наоборот, тускнея. Складывалось впечатление, будто на верхних уровнях усыпальницы сияние постепенно становится ярче.

— Что это значит? — подумал вслух Обейсекера, и Амазиг ответил ему:

— Они пробуждаются.

Капитан перевёл взгляд на кочевника. Амазиг глядел вверх. Затем камшет повернулся к касркину, и, хотя из всего лица у него были видны лишь глаза, тот заметил в них страх.

— Они пробуждаются, — шёпотом повторил он.

Кадиец покачал головой:

— Мы этого пока не знаем. Может, то существо просто проводит проверки.

— У нас есть пророчества, плохо рифмованные, о времени, когда пустыня разверзнется и исторгнет из себя мертвецов, — теперь я понял, о ком в них говорится. Мёртвые и всё же не умершие, живые, но не дышащие.

— Тем больше причин найти отсюда выход, — сказал Обейсекера и повернулся к Гунсуру. — Дождись, пока паук пройдёт, затем иди дальше. — Он показал пальцем. — В ту сторону.

Пока, судя по хаотичным показаниям ауспика, отряд шёл более-менее в одном направлении. Рано или поздно они доберутся до конца этого, казалось бы, бесконечного зала.

Но, не успев отвернуться, капитан вдруг услышал наверху дребезжание. Он поднял глаза и увидел, что паук резко сорвался на бег. Поначалу кадиец решил, что существо их засекло, однако паук двигался не вниз. Вместо этого он прыгнул к следующей башне, проплыв через разделявшее их пространство подобно воздушному шарику, а затем, быстро суча лапками, приземлился и тут же устремился к следующей колонне-усыпальнице.

— Что-то происходит, — заметил Гунсур.

Едва он это сказал, до них донеслись звуки стрельбы, глухо отразившиеся от колонн с мертвецами. Даже несмотря на то, что башни-усыпальницы искажали шум, капитан узнал характерное кашлянье крутских винтовок.

— Как далеко?

Гунсур покачал головой. Он понятия не имел.

— Далеко, — отозвался Амазиг, — но я бы хотел, чтобы было ещё дальше.

— Мы это устроим, — сказал Обейсекера и указал пальцем. — Иди туда, Гунсур. — Их новое направление уводило в сторону от изначального курса, но так они увеличат дистанцию между собой и крутами. Пусть птицы отвлекают на себя охранников спящих некронов, а они тем временем отыщут аппарели и воспользуются представившимся шансом на побег.

— Ты пожертвуешь крутами, чтобы мы могли спастись?

Обейсекера оглянулся и увидел присоединившегося к ним генерала.

— Да, — ответил капитан.

Итойеза обвёл рукой вокруг себя.

— То, с чем мы столкнулись, гораздо опаснее крутов. В случае необходимости при возникновении большей угрозы Империум иногда объединял усилия с ксеносами. И сейчас нам следует объединиться с крутами.

— Генерал, круты охотятся на нас, и в первую очередь — на вас. На наше предложение заключить союз они ответят градом пуль.

— Я думал о менее очевидном варианте.

— Для более хитрых у нас нету времени. — Обейсекера включил вокс-канал отряда. — Пошли. Идите за Гунсуром по новому курсу. Энсор, Ха, триангуляция на меня.

— Да, сэр, — отозвался Энсор.

Обейсекера подождал секунду.

— Ха, ответь.

Тишина.

Капитан проверил показания ауспика, но те оставались такими же хаотичными, как и всё время, что они провели в пустыне.

— Ха, ответь.

По-прежнему ничего.

— Сэр, я его не вижу, — донёсся сзади голос Малика.

— Лерин, подтянись к комиссару Рошанту и генералу. Малик, встретишься со мной на последней позиции Ха. — Обейсекера отключился от общего канала и повернулся к Гунсуру. — Жди здесь. — Он кинул взгляд на Амазига. — Идём со мной.

Касркин и камшет пошли между рядами башен-могильников, направляясь туда, где следовало находиться Ха. Обейсекера держал ружьё наготове, как и Амазиг — свой автомат. Приблизившись к месту, где в последний раз видели бойца, капитан замедлил шаг и укрылся за следующей колонной. Взглянув налево, он увидел подходящего к ним Малика. Сержант, заметив их, сразу тоже спрятался за башней.

Обейсекера жестом велел Малику ждать, а затем медленно вытянул из-за башни руку с зажатым в ней зеркальцем — странное дело, но, сосредоточившись на новой задаче, он совершенно забыл о близости дремлющих некронов, — и посмотрел в него.

Капитан увидел Ха. Боец сидел на корточках возле башни-усыпальницы. Наверное, у него вышел из строя вокс.

Обейсекера уже собирался выйти из-за колонны, однако поведение Ха заставило его застыть. Что он делал? Касркин словно подбирал что-то с земли. В самодельный перископ капитан разглядел, как Ха поднял полоску, напоминавшую бумагу, но более плотную и ребристую. Затем он извернулся и стал укладывать бумагу себе на плечо.

И тут Обейсекера вдруг увидел происходящее в новом свете.

Он смотрел не на Ха. Он смотрел на нечто, носившее лицо Ха. Существо снова опустило руку, и капитан увидел, что его пальцы состояли из игл и ножей, а перед ним лежала влажная груда, с которой оно срезало свежий шмат мяса и приладило на плечи.

Оно потрошило Ха и нацепляло на себя его останки.

Освежёванный.

Ещё одна гипнозакладка услужливо втолкнуло название капитану в голову. Слово сопровождалось тщательно воссозданной аурой ужаса — информацию, вошедшую в закладку, составили на основании показаний горстки, выживших на Хайне Джалате III.

Ха был мёртв.

Все инстинкты подсказывали Обейсекере отомстить за смерть солдата, открыть огонь вместе с Маликом и Амазигом и превратить металлическую тварь в жидкий шлак.

Но гипнозакладки с готовностью предоставили ему информацию о крайней стойкости некронов. Впрочем, он это сам прекрасно знал. Далее закладки поведали, что Освежёванных убить было ещё сложнее. И что там, где находится один монстр, скорее всего, есть и другие. Которых капитан пока не видел.

Пока он ждал, охваченный нерешительностью, из недр склепа докатился новый, теперь уже продолжительный залп. Освежёванный, не оборачиваясь, оглянулся на звук, повернув содранное лицо Ха на сто восемьдесят градусов. В зеркальце Обейсекера различил пустые глазницы, а в их глубинах — ярко-зелёное свечение глаз самой твари. Но, хоть пальба и усилилась, Освежёванный не пошевелился. Вместо этого он склонился над телом Ха, словно карнодон, стерегущий добычу.

— Отходим, — прошептал Обейсекера в вокс. Он увидел, как Малик жестом подтвердил приказ и начал отступать. Затем капитан показал Амазигу следовать за Маликом, однако камшет решил дождаться его.

Капитан рискнул бросить последний взгляд на потерянного бойца.

— Пусть Император смилостивится над тобой, — прошептал он.

Касркины всегда возвращали своих. Но ради остального отряда и успеха операции ему придётся бросить Ха, оставив его в качестве трофея для Освежёванного. И вот он снова это делал: покидал солдат ради успеха миссии.

— Мне жаль.

Обейсекера начал уходить, а следом за ним осторожно двинулся кочевник.

— Капитан. — Голос Малика донёсся спереди. — Движение. Сорок пять градусов.

Офицер замер, посмотрев мимо Малика, стоявшего на колене в позиции для стрельбы, уже держа адское ружьё на изготовку. Сзади доносились залпы винтовочного огня крутов, на которые, однако, не следовало ответных выстрелов. Сверху капитан услышал металлический лязг каноптековых пауков, передвигающихся меж башен-могильников.

Вон там. Между колоннами. Ещё один Освежёванный.

Носящий лицо Чаме.

Создание перемещалось по-насекомьи: высоко занося ногу, застывая на полушаге, после чего опуская её и делая следующий шаг. Оно ступило вперёд, подняв конечность, как вдруг замерло, словно металлическая скульптура. Кожаная маска повернулась в их сторону, будто орудие на вертлюге. Лицо Чаме уставилось прямо на них; кожа мёртвого солдата обвисла, подбородок болтался у твари на шее, в пустых, лишённых жизни глазницах плескался ярко-зелёный свет.

Существо-Чаме медленно воздело руку — конечность, увитую пальцами кадийки, — и указало на них.

Указало — и закричало.

Они сделали это без колебаний, не дожидаясь приказа.

Обейсекера, Малик и Амазиг одновременно открыли огонь, Малик палил одиночными разогретыми лазлучами, Обейсекера разрядил батарею адского ружья, а Амазиг разом опустошил весь магазин автомата.

Лицо Чаме исчезло.

Освежёванный, попавший в огненный шквал, пока стоял на одной ноге, отлетел назад, и выстрелы своей мощью впечатали его в башню-усыпальницу. Импульсы из адских ружей, снова и снова попадая в монстра, начали разрывать его на части. А затем под непрекращающимся яростным обстрелом Освежёванный исчез — конечности разлетелись в стороны, торс рухнул на пол, и, наконец, зелёный свет в его глазах замерцал и померк.

Они перестали стрелять.

Малик подошёл к останкам существа и пнул стальной череп:

— Вот ты и сдох.

Обейсекера указал сержанту за плечо. Крышка саркофага, на которую свалился Освежёванный, покрылась сетью неуклонно расширяющихся трещин. Едва капитан опустил руку, кристалл лопнул, и осколки посыпались на лежавшего внутри воина.

Малик направил адское ружьё на некрона, но тот не пошевелился.

— Всё ещё спит, сэр, — произнёс он.

— Будем надеяться, что и не проснётся, — сказал Обейсекера.

— Господин. — Это был Амазиг. Кочевник указал туда, откуда они пришли. — Оно идёт.

Капитан обернулся. За ними, подобно насекомому-охотнику, крался Освежёванный, который убил Ха.

Кожа Ха была ещё свежей, лицо обтягивало металлический череп существа так плотно, что казалось, будто мёртвый кадиец сам шёл за ними, намереваясь отомстить за то, что его бросили.

Малик открыл огонь, пока Обейсекера вставлял в оружие новую батарею. Освежёванный пошатнулся от первых попаданий, но, поскольку в него стрелял только сержант, некрон восстановил равновесие и, точно бредущий против течения человек, зашёл за башню могильник. Малик продолжал стрелять, и очередная кристаллическая крышка саркофага начала трескаться, а затем разлетелась вдребезги.

— Отходим, — приказал Обейсекера. Пока Освежёванный находился в укрытии, а вокс пищал от вопросов членов отряда, у них был наилучший шанс отступить. Если монстр отправится в погоню, то наткнётся на концентрированный огонь целого отделения.

Вернее, того, что от него осталось.

По пути назад капитан кинул взгляд на индикаторы жизни. Он потерял пятерых бойцов. Всё катилось к чертям.

Впереди он различил Освежёванного, забравшегося на разбитый гроб со спящим некроном. С такого расстояния, да ещё и среди светящегося зелёного тумана капитан не смог различить, чем существо занимается. Казалось, оно склонилось над неподвижной фигурой, как будто кормя её. На мгновение из глубин ранних воспоминаний Обейсекеры всплыл образ родной матери, кормившей его точно так же.

Барат возблагодарил Императора за то, что она умерла перед гибелью Кадии и не увидела падения того, что защищала до самой смерти.

— Отходим, отходим.

Обейсекера, Амазиг и Малик вернулись к ждавшим их Рошанту, Лерин и Итойезе, не сводивших оружия с той стороны, откуда они пришли.

— Что происходит? — требовательно спросил генерал.

— Освежёванные, — ответил капитан. — Ха погиб. Чаме тоже, но мы прикончили существо, что её убило. Остался по меньшей мере один.

— Трудно убить, — отозвался Малик, вставляя свежую батарею в адское ружьё. — Очень, фрекк, трудно.

— Концентрированный огонь, — сказал Обейсекера. — Кинетическая энергия способна их остановить. Сначала цельтесь в суставы. Обездвижьте его. Затем убейте.

Итойеза уставился на капитана, его лицо казалось зелёным в ярком освещении:

— Что вы сделали?

— Это не мы, генерал. Они уже были живыми, ходили, охотились — как хотите, так и назовите, — до того, как мы здесь появились.

— Ни одно существо не приближается к Табасту, — добавил Амазиг. — Теперь я знаю почему.

— Как давно? — спросил офицер, повернувшись к камшету.

— Много жизней, — отозвался кочевник. — Много, много жизней.

— Значит, инфекция не распространилась по всей гробнице, — понял Итойеза. — Будь это так, они бы уже выбрались наружу. Их, скорее всего, лишь горстка, и охотятся они на существ, которые случайно забредут на гору.

— Хватит разговоров, — оборвал капитан. — Нужно двигаться. Я пойду замыкающим. Огневая цепь. Малик, Рошант, будьте с генералом. Идём туда… — Он ткнул пальцем. — Вперёд.

Касркины построились с отработанной лёгкостью, Малик и Рошант окружили генерала с двух сторон, Гунсур занял место впереди, а Лерин и Энсор встали во флангах. Обейсекера дождался, пока те пройдут, всматриваясь назад в поисках Освежёванного, что носил лицо Ха.

Капитан кинул взгляд на хроно. Они шли уже час. Даже с учётом остановок отряд успел преодолеть немалое расстояние. До конца гробницы точно оставалось немного. Из неё наверняка должен быть какой-то выход.

Ведь так?

Рошант, следуя за осторожно ступающим Гунсуром, чувствовал себя словно в кошмаре наяву. Башни-гробницы, одни напоминавшие огромные горы, другие — изящные шпили или сталагмиты в необъятной пещере из металла; яркий свет, не столько озарявший, сколько скрадывавший всё в сумрачной дымке; усиливающееся ощущение надвигающегося ужаса… вместе это создавало впечатление, будто он идёт во сне, при этом, однако, бодрствуя.

Комиссар пытался дышать размеренно, считая вдохи и выдохи; пытался щипать себя за руку; пытался закрыть глаза и открыть их снова. Но он по-прежнему оставался внутри усыпальницы некронов, а по пятам его преследовали монстры, носившие лица людей.

Генерал Итойеза топал рядом с ним, непрерывно, хоть и тихонько, ругаясь себе под нос, попутно водя болт-пистолетом влево и вправо.

Это был настоящий ночной кошмар.

Рошант снова сомкнул веки, стиснув их так плотно, что у него заболели глазные яблоки, затем открыл их.

Теперь возле него шагал Малик, двигаясь с отработанной лёгкостью ветерана-касркина и держа адское ружьё наготове.

— Откуда ты тут взялся? — спросил Рошант. Когда он закрывал глаза, сержант находился по другое плечо генерала.

— Не то, на что вы подписывались? — поинтересовался тот по закрытой вокс-линии. Несмотря на то, что генерал шёл всего в паре футов от них, он не услышит, о чём они между собой говорили.

— Комиссар исполняет свой долг везде, где этого потребует от него Император, — отозвался юноша.

— Всё как по-писаному, комиссар. Что ж, хорошо. А мне вот происходящее порядком надоело. Ха погиб, Чаме, Уваис — капитан теряет бойцов быстрее, чем Мясник Итойеза.

— Говори тише, иначе генерал услышит.

— Я на защищённом канале, так что ничего он не услышит. Кроме того, он слишком занят, высматривая скелетов в кожаных нарядах, чтобы слушать нас.

— Как следовало бы и тебе, сержант.

— О, я поглядываю, комиссар, поглядываю. Я пролил слишком много крови за Императора, чтобы в конце меня натянула на себя жестянка.

Рошант, сам не перестававший смотреть по сторонам, заметил движение и резко навёл болт-пистолет туда. Малик стволом адского ружья быстро оттолкнул оружие комиссара вбок, прежде чем он успел выстрелить.

— Это Лерин, — сказал он парню. — Не хочу, чтобы вы пришили одного из наших, сэр. Нас и так мало осталось. — Малик взглянул мимо Рошанта на генерала. — Ложная тревога, сэр. Беспокоиться не о чем.

Генерал Итойеза кивнул и, пыша раздражением, потопал вперёд.

Малик кивнул ему вслед:

— Пойдём за ним. Нечасто вместо нас, бойцов, пулю готов схлопотать генерал.

— Мы ведь должны охранять его, — заметил Рошант.

— Знаю, — отозвался Малик. — Но вы ведь сами сказали — что, если он осквернён? Тогда наш долг убедиться, чтобы он не вернулся в штаб.

— Пока я не видел этому доказательств.

— Всему своё время, комиссар, всему своё время.

— Надеюсь, ты сообщишь мне обо всём подозрительном, сержант.

— О, будьте покойны, комиссар, сообщу.

— Благодарю, сержант.

— После этого вы получите право выбрать новое назначение, ведь вы сын лорда-милитанта и всё такое прочее…

— Не могу ничего сказать, сержант. Но, надеюсь, моя служба позволит мне повлиять на то, куда меня отправят дальше.

— Неплохо иметь кого-то, кто прикрывал бы вам спину, комиссар. Кого-то опытного.

Рошант покосился на сержанта. Малик шёл возле него, пристально изучая местность, больше ничего не добавив.

— Кого-то вроде тебя, сержант?

— Полагаю, это был бы хороший выбор.

Рошант уставился на сержанта касркинов:

— Ты разве не хочешь остаться со своим отделением?

Малик скорчил гримасу:

— От него почти ничего не осталось, комиссар. Капитан собирается потерять очередную роту, но я погибать не планирую.

Рошант покачал головой:

— Они твои товарищи. Ты должен оставаться с ними до конца.

— Вы так считаете, комиссар?

— Этого ожидает Гвардия от сержантского состава.

— Я знаю, чего ожидает Гвардия — трупов, крови и кишок. Гвардия пожирает солдат, пережёвывает их, а затем выплёвывает. — Малик посмотрел на комиссара. — Я хочу избежать части с выплёвыванием. По слухам, Венера VI чудесна в это время года.

— Венера VI? Это разве не мир-курорт? Не то место, где нужен комиссар Официо Префектус.

— Но и там набираются полки в Гвардию. Готов поспорить, там десятилетиями не проводилось должных проверок. Наверное, много гнили скопилось под кожей. Кажется хорошим местом для назначения. — Малик обвёл рукой вокруг. — Только не говорите, что хотите снова пройти через подобное.

— Нет, конечно, нет. Но я не понимаю. Я читал твоё личное дело, сержант. Ты — образцовый сержант касркинов. Почему ты хочешь уйти?

— Хотите знать? Правда хотите знать?

— Если ты хочешь быть моим телохранителем, то да, я хочу знать почему.

Малик продолжал идти возле Рошанта, вглядываясь в зелёный сумрак, и какое-то мгновение казалось, будто он не ответит. А затем сержант заговорил вполголоса:

— Я был там. Я видел, как она пала. Генералы, магистры войны, Верховные лорды Терры в один голос твердили, что всё под контролем, говорили, что планета выстоит. Они ошибались. Не выстояла. А теперь я слышу, как люди трындят: «Кадия стоит» да «Кадия стоит». Всё это чушь собачья. Она не просто не выстояла, она треснула. Я потерял всё, пытаясь её спасти, — жену, родителей, дочь. Я больше не намерен терять хоть что-то ещё, пытаясь спасти то, чего больше не существует вообще. Нет, комиссар, вы прикрываете меня, а я прикрываю вас, и вместе мы найдём себе хорошую тихую службу на задворках Империума. Галактика, она ведь большая, и знаете что? В большинстве мест не происходит ничего. Люди живут своими жизнями, делают детишек, едят, пьют, в общем, ведут нормальную человеческую жизнь. А мы чем хуже? Так что отправляйтесь на тихую мирную планету, где сможете гнобить местных своим комиссарским значком, а я буду стоять у вас за спиной, чтобы мы оба смогли насладиться долгой счастливой отставкой. Галактика катится в ад, но мы — мы не полетим туда следом за ней.

Сержант Малик посмотрел на Рошанта.

— Вы ведь не болван, комиссар? Пусть вы и трус, но вы не болван.

Рошант посмотрел на генерала, продолжавшего идти впереди них.

— Я не трус, — ещё тише произнёс он.

— Да, конечно, — отозвался Малик. — Как и я. Но мы это заслужили. Поэтому вот моё обещание, комиссар. Я выведу вас живым, а вы не забудете обо мне, когда мы вернёмся в Гвардию.

Юноша взглянул на Малика.

— Ты серьёзно думаешь, что мы выберемся отсюда?

— Не знаю насчёт остальных, но мы с вами — да.

Рошант отвёл глаза:

  — Мы все выберемся отсюда, сержант.

Малик кивнул:

— Как скажете, сэр.

Глава девятая

Небусемех глубоко вдохнул. Почувствовал, как расширяется грудь. Ощутил воздух, входящий через нос и рот. Услышал стук сердца. Он находился в идеальном состоянии для своего возраста: никакой боли, никаких ноющих суставов, такой же подвижный, как в молодости.

Он начал поднимать песок, вознося его ввысь. А затем внезапный отголосок мысли, призрак воспоминания, нарушил его сосредоточенность, заставив отвлечься и порыться в памяти.

Точно.

Отряд исследователей вернулся. Мировой разум доставлял их к нему, чтобы те поведали о своих находках. Где они?

— Где они?

Небусемех принялся ждать ответа, его руки невольно потянулись к песку, однако усилием воли он остановил их.

— Где исследователи? Ты сказал, что доставишь их ко мне.

Разум продолжал безмолвствовать. Небусемех вздохнул, и песок дождём посыпался вниз. Владыка развернулся и прошёл через тронную лабораторию к мировому разуму. Приблизившись, он смерил его взглядом. Тот напоминал водопад, но только вместо воды по стене цифровыми потоками текли данные — данные, в которых содержалась информация со всех сенсоров и устройств на планете.

Небусемех опустил руку в инфопад. Его сознание расширилось, стены между плотью и миром распались, и он стал самим собой, но теперь уже вездесущим.

— Почему ты не ответил, когда я тебя спрашивал?

Разум мира попросил прощения. Он был крайне занят и перестроил часть протоколов таким образом, чтобы не выделять обрабатывающие мощности на несущественные рутинные задачи.

— Получается, разговор со мной, твоим господином, ты классифицируешь как несущественную рутинную задачу?

Нет, тут же заявил мировой разум. Разговор с Небусемехом и исполнение его желаний для него самая что ни на есть первоочередная задача. Но, к сожалению, в его подпротоколах произошёл незначительный сбой, который повлёк за собой неправильную классификацию слухового общения как несущественного: он отследил проблему до её источника и немедленно вернул протоколу прежний приоритет.

— Хорошо, хорошо, — похвалил его Небусемех. — Так, где же мой отряд храбрых исследователей? Жду не дождусь, чтобы поприветствовать их и узнать, в каком состоянии планета.

Мировой разум заколебался, стоит ли упоминать ли об этом, поскольку был уверен, что господин помнил их предыдущий разговор, но они договорились, что отряд исследователей сначала требовалось проверить и выяснить, чисты ли они от вируса, прежде чем привести к Небусемеху.

— Конечно, я помню. Конечно. Но у тебя наверняка было достаточно времени, чтобы проверить, заражены исследователи или нет?

Едва Разум начал говорить, как Небусемех, стоявший с погружённой в инфопад рукой, узрел и услышал стрельбу в Великом чертоге.

— Что происходит в моём зале?

Мировой разум признал, что допустил крошечную ошибку: когда доставил в спальную камеру исследователей, то ненароком перенёс туда также одного или двух инфицированных.

Небусемех в немом молчании уставился на инфопад. Под его взглядом потоки цифр начали смешиваться. Двоичный код раздробился, сначала распавшись на биномы, из которых затем стали складываться иррациональные и мнимые числа.

Разум мира поинтересовался, собирается ли Небусемех что-то говорить.

Владыка продолжал всматриваться в инфопад. Числа раздробились ещё сильнее, обретя топологические и геометрические характеристики.

Разум сказал, что приносит свои извинения и больше ни при каких обстоятельствах не допустит подобной ошибки вновь.

— Вот тут ты прав, — произнёс Небусемех. — Ведь, если подведёшь меня так ещё раз, я отключу тебя.

Мировой разум безоговорочно согласился с тем, что он заслуживает порицания, но предположил, что столь суровое наказание для такой ошибки — пустяковый сбой в мелком наборе подзадач, — было бы избыточным.

— Не тебе указывать, что избыточно. Ты просто машина, набор команд, исполняющих то, что я говорю тебе делать, поскольку я, я — живой. Я — созидатель, творец.

Он был недостоин общаться со своим творцом, однако Разум многое черпал из контакта с созидателем и не хотел, чтобы их связь каким-либо образом оказалась под угрозой. Для этого он активировал протокол пробуждения некоторых спящих, чтобы те нашли заражённых и либо стерилизовали их, либо выдворили прочь из гробницы.

— Ты сделал что?

Мировой разум пояснил снова, что запустил программу, которая переведёт спящих в состояние бодрствования, чтобы те нашли заражённых и либо стерилизовали их, либо выдворили прочь из гробницы.

— Столько данных в этом инфопаде, а ты не можешь различить риторический вопрос.

Ох. Разум признал, что всё ещё испытывал сложности с ораторскими приёмами и, помимо риторических вопросов, не мог сразу распознать сарказм, а ирония так и вовсе оставалась для него полнейшей тайной.

— Просто прими то, что это был риторический вопрос. Суть его заключалась в том, почему ты начал пробуждать некоторых спящих?

Разум мира принялся объяснять, что они должны найти заражённых и либо стерилизовать их, либо… — когда Небусемех прервал его на полуслове ударом второй руки по инфопаду.

— Я придушу тебя, пусть у тебя и нет горла, чтобы его сдавить.

Инфопад, растекающийся по обеим рукам Небусемеха, помутнел, в поток вплелись фракталы и хаотичные перебои, затем продифференцированные прочь.

Мировой разум взмолился, чтобы Небусемех перестал. Тот согласился. Разум и впрямь в последнее время принял несколько крайне неудачных решений, но он делал это исключительно ради осуществления своих обязанностей.

Небусемех сжал числа сильнее.

Мировой разум попросил Небусемеха прекратить. Его беспокоило, что, если господин продолжит, он не сможет исполнять свою главную функцию.

— И какова твоя главная функция?

Разум ответил, что его главная функция заключается в обслуживании и сохранении мира-гробницы.

— Нет. Твоя главная функция — делать, что я скажу.

Конечно, господин прав, согласился Мировой разум.

— Что ты предпринимаешь для устранения заражённых и выяснения, чисты ли исследователи от инфекции, чтобы затем безопасно доставить их ко мне?

Задача оказалась сложнее, чем ожидалось, признал Разум, поскольку заражённых трудно обнаружить — они как будто умеют исчезать из наземной фазы и возникать в других местах, из-за чего сенсоры видят их лишь на краткие мгновения.

— Опять отговорки.

Разум поклялся, что это не отговорки, а чистая правда.

Небусемех мягко поднялся в воздух.

Господин повелевает гравитацией — возможно, он хочет сам заняться проблемой поиска заражённых? — спросил мировой разум.

— Нет, определённо нет. Ты ожидаешь, что я подвергну себя риску подхватить этот жуткий недуг? Ты машина, тебе-то ничего не грозит. Таким образом, это твоя задача — найти и устранить заражённых.

Тогда Разуму мира оставалось надеяться, что его решение пробудить некоторых спящих воинов найдёт одобрение у господина, поскольку они смогут пойти по следу и отыскать заражённых.

— Превосходный план. Выполняй.

Разум поблагодарил господина за одобрение и заявил, что выдворения заражённых долго ждать не придётся.

— Что насчёт исследователей? Ты их нашёл?

Мировой разум объяснил, что рассчитывал использовать воинов, которых пробуждал, для поиска исследователей и выяснения, чисты ли они от заразы, прежде чем доставить их к своему господину. Он скромно просил у него позволения пробудить воинов свыше того минимума, которое он имел право выводить из сна.

— Я даю его.

Инфопад вокруг рук Небусемеха выровнялся и очистился, и биномы плавно сложились обратно в целые числа.

Мировой разум поблагодарил господина за веру в его стратегию и предложил ему вернуться к своим важным экспериментам, которые, не сомневался Разум, вплотную приблизились к успеху.

— Ты тоже так думаешь?

Почти наверняка, подтвердил мировой разум.

— Тогда работай.

Небусемех убрал руки из инфопада, и поток входящих данных резко иссяк. Он по-прежнему имел доступ к гробнице второго порядка, однако сведения, поступающие по этому каналу, были отфильтрованными и ограничивались сугубо тем, что его интересовало, как это было определено протоколами Разума мира.

— Держи меня в курсе, — бросил он.

— Я немедленно сообщу вам обо всём, что представляет интерес, господин, — произнёс мировой разум вслух, а не по прямой связи.

— Я вернусь к работе. Прервёшь меня, если будет что-то важное, в противном случае не тревожить.

— Конечно, господин.

Небусемех вернулся к столу. Принялся сортировать песок. Остановился. Внимание владыки, обычно сконцентрированное на текущем эксперименте, было рассеянным, его мысли блуждали в другом месте.

Он порылся в памяти, пытаясь понять, что же его тревожило.

В голове снова прокрутился разговор с Разумом мира, перемежаемый потоками основных данных из гробницы. Какая-то деталь, сущая мелочь, мешала ему сосредоточиться, словно попавший в ботинок камушек.

Вот.

Когда он дал мировому разуму разрешение превысить минимальное количество пробуждённых, которое тот имел право вывести из сна при выполнении обычных рабочих задач. Это оно. Небусемех направился за потоком данных, отследив его до гробницы и дальше, до спальных камер.

Разум мира пробуждал спящих.

Но только не одного и не двух. Он запускал пошаговую программу пробуждения спящих и открытия гробницы. Он пробуждал его народ.

Он пробуждал его народ, пока среди них спокойно разгуливали заражённые, которых, по утверждению самого Разума, он был не в состоянии обнаружить. Он пробуждал их, несмотря на риск инфицироваться ужасным вирусом.

Что он делал?

Зачем он это делал?

Небусемех вздохнул. Он обернулся, снова пересёк тронную лабораторию и погрузил руки в инфопад.

Глава десятая

Освежёванных было больше.

Тчек чуял их. Запах мяса, протухшего и разлагающегося, и слабая, исчезающая вонь кожи, старой и истлевшей.

Родовой отряд — Тчек, носитель Клиптиг, ловец Красикил и следопыт Кирикт, — двигался меж башен-усыпальниц, огибая крупные и держась ближе к более узким колоннам, поскольку те давали меньше укрытия тем, кто мог поджидать крутов за ними, в то время как пек’ра безмолвно летел у них над головами.

Они шли на звук лазерных импульсов и выстрелов из болт-пистолетов. Люди были здесь вместе с ними. Не видя других вариантов, формирователь вёл отряд к своей цели; они могли погибнуть — и, скорее всего, погибнут, — среди зелёного света, но пока по мере сил они будут выполнять задачу, как и поклялись.

Дело было в доверии. Тчек никогда не нарушал данных клятв.

— Им нужна плоть, — сказал шедший рядом с формирователем Красикил, водя перед собой винтовкой. — Не для еды, а для украшения.

— Не для украшения, — заявил Тчек, вспомнив, как Освежёванный покрывал себя останками Стриакса. — Орки берут трофеи со своих врагов, но оно занималось не этим. — Его хохолок переливался всеми цветами спектра и даже оттенками за его границами, пока он размышлял над загадкой. — Оно как будто пыталось им стать.

— Что? Наряжаясь в мясо?

— Не просто наряжаясь. Оно словно… — Расцветка перьев Тчека перешла в ультрафиолетовый диапазон. — Оно словно облачалось в тело. — Формирователь посмотрел на ловца. — Оно считает себя живым. Оно хочет быть живым.

— Живым? Оно металлическое. Оно не живое — будь это так, мы бы могли его съесть.

— Некоторые ели.

— Формирователь ел одно из этих? — Красикил указал на спящего некрона. — Как?

— Чтобы поесть, многого не нужно. Хватит пальца.

Красикил трелью выразил своё недоверие.

— Пальца?

— Палец можно проглотить и жевать не нужно.

— Значит, мы пировали этими созданиями?

— Формирователь пировал. Он отведал его душу, или тот оживляющий дух, что составляет его естество, но знание ему удержать не удалось. Его начали сводить судороги, а из клюва пошла пена, когда он попытался исторгнуть съеденное обратно. Но прежде, чем он успел это сделать, его живот треснул, и из него хлынули сотни серебряных жуков-скарабеев. — Тчек посмотрел на ловца. — Поэтому съесть этих существ мы можем, но усвоить — нет.

Красикил покачал головой, заметив, как загорелось оперение на голове формирователя.

— Ты думаешь взять одно из тех созданий для Пира? Это безумие.

— Безумие — сидеть тут в ловушке без знаний и шансов вообще выбраться отсюда.

— Нет, тебе не нужно этого делать, — заявил Красикил.

— А я и не планирую, если ситуация не оставит альтернативных вариантов, — ответил Тчек.

— Без формирователя наш родовой отряд поплывёт по течению, — произнёс ловец.

— Формирователь ведёт свой родовой отряд, — сказал Тчек. — Я привёл вас сюда, во тьму. Я не брошу вас здесь, если у меня будет шанс вас спасти.

— Только не таким образом, — не унимался другой крут.

— Если только другого пути не останется, — согласился Тчек. Но, едва сказав это, он услышал изменение в зале с башнями-гробницами. Раньше их постоянно окружал отдалённый, низкий звук, напоминавший шум далёкого города т’ау. Фоновый шум никуда не делся, но его тональность изменилась, став выше. Формирователь огляделся, вслушиваясь.

— Ты это слышишь?

Красикил также повернул голову, прислушавшись, и его хохолок ярко вспыхнул.

— Она пробуждается.

Тчек кивнул.

— Боюсь, начинается — усыпальница откроется. — Он окинул взглядом нависающие над ними башни-могильники. — Если это случится, уже никакая сила на планете их не остановит.

— Значит, нужно остановить нам.

Тчек с Красикилом разом обернулись и увидели Клиптига, по-прежнему тащившего на спине пиршественный котёл и крепко сжимавшего в руке винтовку. Носитель посмотрел на формирователя и ловчего.

— Почему вы на меня смотрите?

— Это… необычно, что ты говоришь мне, как поступить, Клиптиг, — произнёс Тчек. — Зачем ты это сказал?

Клиптиг прижал руки к клюву.

— Я сказал? — спросил он, но из-за лап его слова прозвучали глухо.

— Да. Ты сказал, что мы должны остановить открытие гробницы.

— Я сказал? — пискнул носитель.

— Да.

— Я думал, ты это и сказал. Это очевидно, я уверен, ты это сказал, формирователь. Ты уверен, что не ты?

— Да, уверен, — отозвался Тчек. — Но ты прав. — Он посмотрел на Красикила. — Мы здесь для того, чтобы захватить человека, и это остаётся нашей главной обязанностью. Но когда мы найдём человека, нужно будет попытаться остановить открытие гробницы.

— Как? — Ловец указал на них троих и шедшего впереди Кирикта. — Нас осталось всего четверо. Как мы остановим это? — Он обвёл рукой зал вместе со всеми её башнями-усыпальницами, тянущимися, сколько хватало взора.

— Что-то работает, пробуждая спящих, — отозвался Тчек. — Они спали долгое, долгое время. Что бы ни присматривало за ними, оно не живое существо — иначе давным-давно рассыпалось бы прахом, — но нечто, схожее по природе с этими существами, что-то из металла. Или, может, оно вроде тех инструментов, которые используют т’ау, одна из их думающих машин. Если мы найдём её, то сможем остановить всё это.

— Но где мы её тут найдём? — спросил Красикил.

— Действительно, где? — задумался Тчек. — Где-то глубоко. Некроны нашли убежище глубоко под землёй. Думающая машина, что присматривает за ними, а теперь начинает пробуждать, должна находиться ещё глубже.

— Ты видел здесь какие-то туннели или лестницы, ведущие вниз? — поинтересовался ловец. — Потому что я — нет.

— Если это думающая машина, то ничего подобного ей не нужно, — заявил формирователь. — Она подобна пауку в своей паутине, сидящему в самом центре и ждущему, пока нитей не коснётся добыча или враг.

— Ты говоришь, что нам нужно идти вниз. Как? — Красикил указал на металлический пол. — Даже если бы мы попировали кротокрысой, то не смогли бы прогрызть его.

— Должен быть путь, — сказал Тчек. — Хотя бы для того, чтобы здесь могли передвигаться существа вроде тех механических пауков. Думаю, они используются для обслуживания этого места.

— Либо так, либо им нравится плести металлические сети, — согласился другой крут. — Вон там. — Он указал вверх.

— Там есть паутина?

— Из липкого металла. Я поднимался туда взглянуть. Я же ловец.

Прежде чем Тчек успел ответить, они услышали свист-предупреждение от Кирикта.

Проблема.

Они присоединились к Кирикту, дожидавшемуся их с уже сидевшим на руке Флетом. Следопыт указал вперёд.

— В том направлении идут люди, — заявил он. — Но на пути вот это.

Между башнями была растянута сеть из тонких нитей сияющего металла, образовывавших сложные узоры.

— Металлическая паутина, — сказал Красикил.

— В неё что-то угодило, — добавил Кирикт, после чего указал вглубь стальной сети, и тогда они увидели, что в ней находилось нечто такое же металлическое, но покрытое кусками плоти и костями. В паутине висел Освежёванный, безнадёжно запутавшийся, и когда тот у них на глазах дёрнулся, попытавшись высвободиться, сеть стянулась на нём лишь туже.

— В темноте было бы легко забрести прямо в паутину, — произнёс следопыт. — Меня предупредил о ней Флет.

Услышав голос, Освежёванный прекратил борьбу. Продолжая висеть, он перевёл глаза — единственную часть тела, ещё способную двигаться, — туда, где они стояли. Четверо крутов увидели его глаза — яркие, насыщенно-зелёные, — сквозь маску из истлевшей кожи, теперь съёжившуюся до размеров железного черепа. Плоть на его теле высохла почти до состояния пергамента, служа наилучшим свидетельством тому, как долго он находился в ловушке металлической паутины.

Кирикт повертел головой. Следопыт в своё время пировал боевой гончей и за счёт её экстраординарного обоняния усилил собственную чувствительность к запахам.

— Люди по другую сторону от этого существа, — заявил он. — Я их чую.

— Как далеко? — спросил формирователь.

— Недалеко. Запах сильный.

Тчек окинул взглядом всю протяжённость паутины, после чего указал налево.

— Пойдём в обход.

При его словах Освежёванный резко дёрнулся, попытавшись, собрав всю оставшуюся энергию, дотянуться до существ из плоти. Паутина затянулась ещё крепче, но чудовище всё равно продолжало яростно рваться к ним, не оставляя попыток освободиться.

— Не трогайте его, — сказал Тчек и указал вперёд. — Там, в паутине, дыра.

Несмотря на то, что башни по соседству окружали такие же растянутые сети, меж двух колонн виднелся чистый проход.

— Ловушка? — задал вопрос Красикил.

— Возможно. — Тчек повернулся к следопыту. — Кирикт.

Следопыт поднёс пек’ра к клюву и что-то зашептал существу на высоких регистрах, слышать которые мог лишь он один. Затем Кирикт поднял руку, и Флет порхнул в воздух. Пек’ра устремился ввысь и направился в дыру среди спутанных сетей из металла. Существо исчезло из виду, но круты услышали его свист — Кирикт дал ему полетать тридцать секунд, после чего позвал назад. Флет спикировал обратно, приземлился на вытянутую руку следопыта, принял щитника в качестве платы, а затем, склонив голову, выслушал обратившегося к нему Кирикта. Пек’ра пристально осмотрел крута, проверяя, не перешёл ли тот в разряд добычи, и лишь затем ответил на его вопросы.

— Флет говорит, что путь чист, — произнёс следопыт.

Тчек повернулся к Красикилу:

— Первый.

Ловец вздыбил хохолок, а затем, держа винтовку наготове, двинулся в узкую дыру между сетей. Он повернулся и свистом подозвал Кирикта. Тчек услышал, как тот спросил следопыта, чувствует ли тот что-либо. Кирикт указал на Освежёванного, висящего в паутине и не сводящего с них зелёных глаз.

Существо напомнило Тчеку паукобезьян с Чики IV, которые плели ловушки из лиан и цепких вьюнов, тянувшихся по высоким стволам деревьев джагги к пробивающемуся сквозь зелёный полог свету. Паукобезьяны, чьи глаза были такими же изумрудными, как тот свет, поджидали во мраке под листвой, следя за силками внизу.

Тчек отведал паукобезьян, чтобы перенять от них терпеливость и упорство и впоследствии передать эти качества родовому отряду. Для паукобезьян мир состоял из того, что движется, и того, что не движется, — а всё подвижное являлось добычей, хотя и она делилась на созданий, которых можно поймать в сети, и существ вроде крутских быков, которые могли сорвать паутину и просто уйти прочь, волоча её вместе с запутавшимися в них жертвами.

Иногда Тчек завидовал столь незамысловатому мировоззрению.

И всё же даже паукобезьяны могли считаться близкой роднёй крутов по сравнению с существом, алчущим плоти живых, что висело в сети. Тчек подумал, что его живот не примет подобной пищи. Оставалось надеяться, что такие меры и не потребуются.

Расцветка оперения Кирикта прошла через несколько световых циклов на частотах, невидимых для существ с более узким диапазоном зрения. Однако родовой отряд пировал существами, обитавшими на планетах, что вращались вокруг горячих синих звёзд, свет коих не могли воспринять те, кто жил под более ласковыми, более добрыми солнцами. Свет раскрыл во всех деталях, как Кирикт воспользовался своим обонятельным органом, вкусив воздух, что проходил сквозь дыру меж спутанных сетей. Тчек и сам ощущал слабый ветерок. Даже для него, получившего лишь крохи генного знания с Пира, на котором Кирикт обрёл свой тончайший нюх, запах людей был безошибочным.

Это был мясной, прогорклый, отдающий металлом аромат — тот самый, который ранее уже уловил Кирикт.

Следопыт показал пальцем.

— Люди в том направлении. Близко. Но я чую также металл и кровь, хоть и слабее. С другой стороны, больше Освежёванных.

— Если запах Освежёванных станет сильнее, сообщи мне, — подал свист-сигнал Тчек.

— Не волнуйся, сообщу, — свистнул в ответ Кирикт.

— Не хочу одного из них в своём котле, — заявил носитель, указал на запутавшееся в паутине существо.

— Я не прошу тебя съесть его, — сказал формирователь. — У него нет ничего, что тебе нужно. Хотя может найтись нечто полезное мне, — добавил он про себя. Тчек окинул взглядом висящего Освежёванного. Если придётся, он сможет подобраться к нему вплотную — в своей борьбе монстру удалось кое-где разорвать паутину, — и взять часть его тела для Пира. Сойдёт и крошечный кусочек.

Как будто почувствовав мысли крута, монстр снова затрепыхался в клейких железных нитях, прочно державших его в плену. Паутина, словно откликнувшись на потуги существа, опутала его тело ещё плотнее, хотя руки твари оставались более-менее свободными.

Пока Тчек раздумывал, что ему съесть, Красикил с Кириктом продвигались по узкому проходу, стараясь не касаться свисавших с башен липких металлических нитей. Следопыт предусмотрительно держал пек’ра на руке, чтобы птица случайно не коснулась почти невидимых сетей.

— Идём за ними, — сказал формирователь Клиптигу. Тчек чувствовал утрату — отряд лишился двух сородичей, вместе с которыми они пришли в мир: Стриакса и Чактака. Он принесёт жертву Ваук, чтобы никаких потерь больше не было, однако опасался, что здесь, во тьме под планетой, божество неба не услышит его молитв.

Формирователь и носитель двинулись следом за ловцом и следопытом. Проходя через самый узкий участок дыры, Тчек заметил, как липкий металл едва заметно покачнулся. Он резко оглянулся на Освежёванного, но существо висело в паутине без единого движения. Металл зашевелился сам по себе, встрепенувшись от близости живой плоти.

От т’ау Тчек узнал, что металл мог быть слугой и рабом, но этот металл, растянутый между башнями-усыпальницами, желал овладеть плотью, а не подчиниться ей. До чего же ужасно и вместе с тем восхитительно — обитать в Галактике, где всё стремится к движению и жизни, неважно, является ли живым оно само или нет.

Наконец Тчек с Клиптигом вышли на другой стороне спутанной железной паутины и присоединились к дожидающимся их Красикилу и Кирикту, которые с винтовками на изготовку прикрывали подступы.

— Куда дальше? — спросил Тчек у Кирикта.

Следопыт повертел головой, принюхиваясь к воздуху.

— Сюда. — Он указал вперёд.

Тчек посмотрел в указанном следопытом направлении. Колонны-могильники тянулись вдаль, скрадывая расстояние подобно деревьям в бескрайних чащах Пека, однако на самой границе зрения свет лился несколько иначе: в нём ощущалась едва уловимая яркость, напомнив ему о лучах, пробивавшимся сквозь лесную опушку на его родной планете.

Возможно, они приблизились к краю этого необъятного подземного пространства. Хотя почему света возле стен было больше, чем в центре зала, оставалось для него загадкой.

— Веди нас, — сказал Тчек Кирикту. — Красикил, ты следом. — Он указал наверх. — Иди вверх, но берегись пауков. Зови, если что-то увидишь. Мы пойдём за тобой.

Красикил последовал к ближайшей башне, а Кирикт между тем осторожно двинулся вперёд, держась укрытий; он водил головой из стороны в сторону, улавливая запахи, звуки и зримую информацию своими улучшенными органами чувств.

Тчек вместе с носителем отправились следом. Подняв глаза, формирователь увидел, как Красикил бесшумно пробирается по башням, используя мостки, провода, трубы и сетку, которыми соединялись колонны на верхних ярусах, двигаясь плавно и без малейших усилий, словно вода, пока пек’ра летел чуть поодаль.

Они не успели преодолеть большое расстояние, прежде чем Кирикт остановился. До формирователя донёсся свист-зов следопыта с просьбой подойти к нему.

Тчек пошёл к Кирикту, укрывшемуся позади башни-усыпальницы. Пробираясь мимо одного из саркофагов, формирователь мимолётно задумался, до чего быстро привыкаешь к ужасам. Он был на расстоянии вытянутой руки от воина-некрона, но, поскольку тот спал, а он уже повидал их достаточно, Тчек даже не взглянул на лежащий металлический скелет.

Достигнув следопыта, Тчек присел рядом с ним.

— Люди впереди, — прошептал Кирикт; он говорил на повышенных частотах, как принято у крутов в боевых условиях.

Тчек кивнул, затем скользнул в сторону и, стараясь не слишком высовываться из-за колонны, посмотрел вперёд.

Он увидел людей. Они шли навстречу родовому отряду, двигаясь между башнями-могильниками рассредоточенным строем, напоминавшим их собственный, — по одному человеку на флангах, один спереди, один сзади, а также центральная группа.

Формирователь сфокусировал взгляд, поочерёдно осматривая каждого человека в поисках того, за кем их послали т’ау. Задача оказалась непростой, поскольку все они выглядели одинаково. Впрочем, быстрого взгляда на людей по бокам, в авангарде и арьергарде хватило, чтобы он понял: ни один из них не был тем, кто ему требовался. Он на это и не рассчитывал: человек, которого он искал, наверняка находился в центральной группе, под охраной остальных.

А затем крут его увидел. Это точно был он, вне всяких сомнений. Т’ау предоставили Тчеку гололиты и ольфакторную сигнатуру человека. Его запах слишком сильно смешался с ароматами остальных людей, чтобы Тчек смог вычленить его, но, сфокусировавшись на фигуре в центре небольшой группы, формирователь убедился, что это именно тот, кого их отправили разыскать.

Теперь требовалось найти способ захватить его.

Засада — наилучший вариант. Если люди продолжат идти сюда, то набредут на металлическую сеть. И здесь самое подходящее место, чтобы нанести удар.

Формирователь издал свист, подзывая к себе родовой отряд, и велел возвращаться обратно через сеть. Они находились на идеальной позиции. Теперь нужно устроить засаду. Круты уступали врагам числом, но эффект неожиданности это исправит. Также они смогут использовать ещё кое-кого, чтобы уравнять шансы. Тчек оглянулся на болтавшегося в паутине Освежёванного, пытаясь определить, что его удерживало. Если они перережут часть нитей, то потребуется всего один взмах ножом, чтобы освободить некрона в случае неблагоприятного для них поворота боя.

Кроме того, будет не лишним подстраховаться ещё. Если им придётся самим убегать от вызволенного монстра, он заблаговременно подготовит гробницы со спящими некронами так, чтобы те треснули от первого же удара. Исходя из того, что он увидел, Освежёванные готовы были отказаться от свежатины ради шанса превратить сородича в монстра-живодёра.

Страдалец, подумал Тчек, не любит страдать в одиночестве.

Глава одиннадцатая

— У тебя есть причины вести нас именно туда, капитан, или мы просто гуляем, чтобы размяться? — Генерал Итойеза махнул вперёд. — Насколько я вижу, все направления выглядят одинаково, и ты не знаешь конечного пункта.

Обейсекера сдержал раздражённую отповедь. Генералу, по крайней мере, хватило учтивости обратиться через закрытый вокс-канал. Прежде чем ответить, кадиец окинул взглядом построение, в котором шли его бойцы. Ауспик окончательно перестал работать, так что теперь ему приходилось полагаться только на свои глаза. Энсор шёл на острие, Гунсур и Лерин прикрывали фланги, Малик — в арьергарде. Комиссар, Амазиг и генерал находились вместе с ним в центре строя.

— Мы движемся более-менее по прямому курсу, так что рано или поздно дойдём до конца этого места, — заявил капитан.

— А что, если это туннель от поверхности и до самых недр, а мы идём сейчас по нему? Тогда нас ждёт долгая дорога.

— Уклона нет — пол под ногами ровный.

— Мы прошли уже немало, а место это всё не заканчивается, — не унимался Итойеза.

— Конец у него должен быть.

Генерал хохотнул, заставив Обейсекеру оглянуться. Итойеза, заметив его взгляд, посмотрел на капитана в ответ.

— Что смешного, генерал?

— Я тоже сначала думал, что всему есть конец. — Генерал обвёл рукой окружавшие их башни-усыпальницы. — Но нет. С тем же успехом это может тянуться вечно. Нет, когда я вступил в Гвардию, то думал, что рано или поздно однажды наступит конец войне.

— Войне?

Генерал Итойеза отвернулся.

— Скольких бойцов ты уже потерял, пытаясь спасти меня?

— Слишком многих.

— Немногие офицеры Гвардии дали бы подобный ответ.

Обейсекера промолчал, но в его голове опять всплыли воспоминания о Сандо.

— Нас учат рассматривать потери как неизбежное следствие того, чем мы занимаемся, и обращать на них не больше внимания, чем на кучи гильз от болт-снарядов, валяющихся в грязи вокруг огневой точки. — Итойеза посмотрел вдаль. — Впрочем, это правильно — если бы я начал задумываться о ценности каждой жизни, которую расходую ради защиты Империума, то перестал бы быть эффективным командиром.

— Я тоже пытаюсь себя в этом убедить.

Итойеза хохотнул, но в смехе его не чувствовалось веселья.

— Мы с тобой похожи, капитан. Ты сражаешься ради того, чтобы однажды когда-нибудь перестать стрелять. Я был таким же. Я стал солдатом в надежде, что моя служба сыграет небольшую роль в установлении мира. Звучит глупо, да? Конец войне. Но, если, по правде, поэтому-то я и вступил в Гвардию. Да, я из семьи военных. Но я записался в Астра Милитарум, поскольку надеялся, что помогу приблизить день, когда мы сможем опустить оружие. Однако по мере повышения в звании я кое-что осознал, капитан. Война будет всегда. Мира нам не видать.

— О каком мире может идти речь? Империум окружён врагами — и снаружи, и изнутри.

— Скажи мне, капитан Обейсекера, ты знаешь, сколько в Империуме миров?

— Зачем вы спрашиваете, генерал?

— Повесели меня, капитан. Ты знаешь ответ на мой вопрос?

— Нет, генерал, не знаю.

— Ты не знаешь ответ потому, что его не знает никто. В Галактике миллиарды звёзд. Мы без понятия, сколько в ней планет. Сколько из них заселено людьми, мы не имеем ни малейшего представления. Ни Астра Милитарум, ни Адептус Астартес, ни Экклезиархия, ни Администратум. Верховные лорды Терры не знают ответа на этот вопрос, и сам лорд Гиллиман, несмотря на все его дары. — Хотя они общались по закрытой связи, следующие слова генерал произнёс шепотом: — Подозреваю, даже Император на Своём Золотом Троне не знает ответа.

Обейсекера посмотрел на генерала:

— Зачем вы мне это говорите, генерал? Вы ведь понимаете, что ваши слова граничат с ересью.

Старший офицер засмеялся вновь.

— Да, с какой стати я тебе это говорю? — Он обвёл рукой вокруг них. — Потому, что шансов выбраться отсюда у нас не больше, чем у жирного грокса — удрать от голодных нидов. Потому, что ты честный человек. Потому, что я хочу говорить, пока есть такая возможность. Потому, что Гвардия сделала с тобой то, что делает со всеми своими сынами, — заклала на алтаре амбиций своих генералов.

— Если будете держать язык за зубами, я никому не расскажу о том, что вы мне сказали, генерал.

— Думаешь, я в это поверю?

— Я человек слова.

— О, ничуть не сомневаюсь, капитан. Но слова людей можно разбить, а воспоминания — вырвать из мозгов. Если мы каким-то чудом выберемся из этого ада, то ты заговоришь — и, скорее всего, даже добровольно, поскольку убедишь себя, что говорить — твой долг. Впрочем, мы не выберемся, и мои слова канут вместе с тобой. Но, по крайней мере, я их выскажу и умру хоть с каким-то подобием умиротворения.

— Генерал, прошу, умоляю вас, замолчите.

Итойеза не ответил. Обейсекера посмотрел на него, подумав, будто тот принял решение, но лицо, которое он увидел, сильно его встревожило.

Ему доводилось видеть лица людей, которые утратили надежду и волю биться дальше: когда начинался бой, они гибли первыми. Но лицо генерала было не таким. Оно было как у человека, узревшего собственную душу. Кадиец понял, что если планировал вывести генерала из усыпальницы живым, то ему требовалось облегчить груз совести, давивший на плечи Итойезы.

— Ладно уж, говорите. Я выслушаю.

Генерал Итойеза поднял глаза, и отчаяние в них уступило место удивлению.

— Почему ты изменил мнение?

— Я понял, что вам нужно выговориться.

Итойеза кивнул:

— Это правда. Нужно. Знание сжигает меня изнутри. — В воксе раздалось шипение, когда генерал тяжело вздохнул. — Люди обитают на бесконечном, бесконечном, бесконечном множестве планет. И знаешь, какой самый большой секрет, о котором никто не говорит, тайна, которую никто не раскрывает? На миллионах и миллионах планет ничего не происходит. Дети рождаются, растут, женятся, сами заводят детей — и умирают. И ни Империуму, ни ксеносам, ни Архиврагу нет до этого никакого дела. Ты сам слышал хоть что-то о таких мирах и людях, что в них живут? Нет, не слышал. Ты слышал о Бадабской войне, о крестовом походе в миры Саббат, о падении Кадии. А почему?

Почему нам говорят только о войне?

Потому, что война плодит страх. Потому что война, её угроза, подготовка к ней, страх перед ней — вот что держит Империум вместе. — Генерал вновь хохотнул. — Ты — солдат Имперской Гвардии. Мне ли говорить тебе, что Империум жесток, несправедлив, часто коррумпирован и что судьбы людей безразличны ему так же, как рою тиранидов — сохранение жизней своих боевых единиц. Но мы принимаем всё это, поскольку альтернатива ещё хуже. Страх — вот что связывает Империум. Без страха всё — буквально всё — развалится. Миры, что платят — людьми, деньгами и ресурсами, — обеспечивая функционирование Империума, решили бы оставить своих детей и товары себе. Кровь империи — это деньги и торговля, а Святая Терра — это один гигантский город, который зависит от многих тысяч кораблей, что ежедневно прибывают со всех уголков Империума, дабы накормить её жителей. То же касается всех ключевых миров в каждом секторе — они существует за счёт того, что тянут соки из других планет. И всё это возможно благодаря страху. Даже сейчас, когда Галактика расколота напополам, в большинстве миров не догадываются о происходящем. Пройдут тысячи лет, прежде чем их достигнет свет Разлома. Но Верховные лорды Терры воспользуются этим, как и всем остальным, чтобы разжечь страх и скрепить свою власть.

На этот раз смех генерала был печальным.

— А знаешь, что ещё хуже? Люди вроде тебя и меня, честные люди, что пытаются выполнять свой долг, —лучшие инструменты у них в руках. Ведь мы видим, что ужасы вокруг нас — настоящие, мы утверждаем их господство везде, куда ступает наша нога, и мы же делаем так, чтобы страх становился ещё более повсеместным, а контроль — ещё более тотальным.

Мы живём в Галактике, где все слышат, как наши лидеры говорят о войне, однако большинство людей с ней не сталкивается. Мы живём в Галактике, где страх — единственная реальность, которая нас окружает, однако большинство людей проживает жизнь, ни разу не увидев Адептус Астартес. Мы живём в Галактике настолько огромной, что свет не пересечёт её и за сотню тысяч лет, где несметные звёзды крутятся в бесконечном танце, где чудес больше, чем светил на небосводе, а единственные истории, которые мы рассказываем друг другу, — это байки о войне. — Генерал Итойеза покачал головой. — Разве удивительно, что мы — изолированные, боязливые люди, жмущиеся к кострам, слишком испуганные, чтобы учиться у своих предков или тех, кто отличается от нас? Мы — жалкие наследники чего-то гораздо большего. И страх, а равно те, кто этот страх внушает, продолжают держать нас в том состоянии, в которое они же нас и низвели.

Генерал повернулся к Обейсекере и улыбнулся.

— Вот теперь я обеспечил себе смертный приговор, если мы каким-то чудом выберемся отсюда.

Но капитан покачал головой:

— То, что вы сказали, больше никто не услышит, генерал. Когда мы спасёмся, я не стану об этом говорить, если не заговорите вы.

— Почему нет? Я вёл изменнические речи.

— Вы высказали свои сомнения. — Обейсекера поморщился. — Иногда долг вынуждает нас делать вещи, которые иначе мы делать бы не стали. Я сам послал людей, своих собственных людей, на операцию, точно зная, что они с неё не вернутся. Я убил их. Я отправил их на смерть, чтобы другие смогли выжить. Разве не этим мы занимаемся в Гвардии? Мы умираем, чтобы люди на тех планетах, о которых вы говорили, могли жить в мире. Если так, то, может, наша жертва и жизни людей, которыми мы жертвуем, не так уж напрасны.

Итойеза вздохнул:

— Я повторил бы всё вышесказанное даже на суде. Мы выполняем свой долг ради неверующих, мы умираем ради трусов, мы служим тем, кто служит лишь самим себе. Это стоит у меня поперёк горла. Если бы я мог, то вернулся бы в свой родной мир и стал бы фермером, — но долг, как они любят говаривать, заканчивается лишь в смерти.

— Даже если б я захотел вернуться домой, то не смог бы, — отозвался Обейсекера. — Его больше нет. И хотя часть из сказанного вами правда, я также знаю, что мы боремся с немыслимым злом, извращающим людские души и ввергающим их в безумие. Возможно, мы не силы добра, как я считал в детстве, но враги наши куда хуже, чем я мог себе вообразить.

— Некоторые, но, возможно, не все, — произнёс генерал.

Обейсекера посмотрел на Итойезу.

— О чём это вы?

Генерал не успел ответить: на вокс Обейсекеры пришло сообщение от Гунсура:

— Капитан, вам лучше подойти и взглянуть.

— Договорим позже, генерал. Оставайтесь здесь.

С этими словами он покинул генерала и направился к бойцу.

— Вот. Что думаете, капитан? — Гунсур указал на спутанные сети, свисавшие с башен-усыпальниц. — Здесь дыра, но небольшая. Проблема в том, что я не вижу, где она кончается.

Обейсекера посмотрел и увидел то же самое, что Гунсур: пологи паутины, тянувшиеся в обе стороны, прежде чем затеряться среди мрака.

— Придётся пройти через неё. — Едва сказав это, Обейсекера заметил, как напряглось лицо касркина. Боец не хуже него понимал, что лучшего места для засады не найти. — Но я пойду первым, — добавил капитан, тактично отведя взгляд, чтобы не видеть слишком явственного облегчения на его лице и тем самым не ставить Гунсура в неловкое положение перед вышестоящим офицером.

Обейсекера заглянул в проём. Готовь засаду он сам, пропустил бы цель глубже, а затем, когда половина отряда минует узкое место, нанёс бы удар, чтобы разделить вражеские силы на части и уничтожить их по отдельности. Таким образом, он пойдёт туда один и либо захлопнет ловушку, либо удостоверится, что путь впереди чист.

— Если там окажется засада, ты не выживешь, — отметил Итойеза, пока Обейсекера пояснял свой замысел.

— Я не закончил, — произнёс капитан. — Если кто-то устроил нам ловушку, будь то круты или некроны, они подождут, пока в дыру не войдёт кто-нибудь ещё. Я буду идти дальше, будто сам по себе, но вы будете прикрывать меня, дожидаясь, пока враги не раскроют позиции. И тогда их будет ждать сюрприз. У меня будет прикрытие ещё и сверху.

— Сверху? Как?

Обейсекера повернулся к камшету:

— Амазиг.

— Господин, — склонил голову кочевник.

— Мне нужно, чтобы ты присматривал за мной с высоты.

Капитан заметил, как из прорези в шарфе сверкнули глаза кашмета.

— Да, господин.

С этими словами кочевник развязал пояс и скинул с себя одеяние. За его спиной развернулись аугметические крылья, широкие и белые, и ударили в воздухе.

— Он умеет летать? — изумился Итойеза.

— Так камшеты собирают плоды с дерева жизни, — пояснил капитан. — Но также он сможет подняться вверх и прикрыть меня, когда я войду в проём.

— Теперь твой план начинает обретать какой-то смысл, — произнёс генерал, — за исключением приманки. Мы застряли в некронской гробнице с Освежёванными, пытающимися содрать с нас шкуры, а ты хочешь стать наживкой. Даже после нашего недавнего разговора я всё равно скажу, что ты принял неверное решение, капитан.

— Это мой выбор, генерал.

— Я пойду.

Обейсекера с Итойезой оглянулись и увидели комиссара Рошанта; пальто, казавшееся юноше малость великоватым, болталось у него на плечах, а полы, теперь обтрёпанные, волочились по металлическому настилу.

— Ты? — переспросил капитан.

— Я… я здесь самый ненужный, — произнёс Рошант. — Хотелось бы мне, чтобы это было не так, но вы это знаете, я это знаю, и остальные знают тоже.

— Мне тяжело соглашаться с комиссаром, но он прав, — отозвался Итойеза. — Наживкой должен быть он.

— Я не могу позволить ему занять своё место, — воспротивился Обейсекера.

— Мы не можем позволить себе потерять тебя, — указал комиссар. — Тогда как от моей гибели не пострадаешь ни ты, ни люди, ни миссия. Я здесь лишь потому, что я сын лорда-милитанта. Если я сделаю это, то буду знать, что своим присутствием принёс заданию хоть какую-то пользу.

Капитан пристально оглядел юношу. Его лицо было бледным, и зелёный свет гробницы придавал ему яркий, слегка лихорадочный блеск, однако в глазах Рошанта читалась уверенность. Он и впрямь был готов.

— Хорошо, — сказал кадиец. — Будешь нашей приманкой.

Комиссар кивнул, на секунду закрыв глаза — от облегчения или осознания того, на что только что подписался, Обейсекера сказать не смог.

— Я прикрою тебя вместе с Амазигом, — добавил он.

— Спасибо, — отозвался Рошант и на негнущихся ногах двинулся к дыре в паутине.

— Погоди, — сказал Обейсекера. — Пока нет.

Комиссар повернулся обратно к ним, облегчение в нём смешалось с опасением, что он уже не сможет собраться с духом, достаточным, чтобы хладнокровно последовать прямиком в предполагаемую ловушку вновь.

— Погоди немного, — сказал Обейсекера. Он поставил Малика с Энсором на прикрывающие позиции, Гунсура и Лерин — в арьергард, а недовольно заворчавшего генерала — в резерв. Сам капитан решил пройти вместе с Рошантом до узкого места между сетями, где у него будет лучшая видимость, и прикрывать комиссара оттуда.

Затем кадиец повернулся к камшету и показал наверх:

— Насколько я вижу, паутина тянется вверх где-то ярдов на пятьдесят. Поднимись над ней и найди хорошее место, откуда сможешь вести наблюдение. Но не открывай огонь раньше меня. Ты понял?

Амазиг кивнул и, судя по тому, как сморщилась кожа вокруг его глаз, весело улыбнулся.

— Это будет хороший полёт, — произнёс он.

— Тогда взлетай.

Из ускорительного ранца полыхнул огонь, толкнув кочевника в воздух, а затем он взмахнул крыльями и начал подниматься, взлетая, подобно… да, подобно птице, подумал Обейсекера, наблюдая за тем, как тот пронёсся над спутанной паутиной, а затем исчез за ней.

— Теперь твой черёд, комиссар, — сказал капитан. — Осторожно. Смотри в оба и держи ухо востро.

Рошант сглотнул. Затем застегнул пальто, поднял болт-пистолет, развернулся и зашагал к проёму.

Глава двенадцатая

Со своей позиции позади башни-могильника Тчек увидел, как человек вошёл в дыру между металлическими сетями. Он шагал осторожно, водя пистолетом туда же, куда направлял взгляд. Человек носил странную длинную одежду с полами, волочащимися по земле, в которой Тчек не видел совершенно никакого смысла, а ещё он шёл один. Формирователь ожидал, что вскоре за ним двинется следующий человек.

Крут посмотрел под ноги. Вытянутая из сети нить, которую он обмотал вокруг опоры башни-усыпальницы, удерживала на месте последние металлические пряди, ещё обвивающие Освежёванного. Потянув её, Тчек разделит их в достаточной мере, чтобы позволить существу задёргаться: оно, конечно, не высвободится сразу, но, приложив усилия, всё-таки сможет выбраться. Затем формирователь кинул взгляд на гроб рядом с собой. Он сделал в кристалле аккуратные насечки, так что оставалось лишь хорошенько ударить, чтобы разломать крышку и превратить спящего внутри некрона в приманку для Освежёванного, если потребуется отвлечь его внимание.

Ловушка была готова. Человек шёл прямо в неё. Теперь оставалось только ждать и позволить всему идти своим чередом.

— У него есть крылья — он летает.

Свист-зов донёсся от находившегося высоко вверху Красикила, прикрывавшего их всех сверху.

— Что? О чём это ты? — свистнул в ответ Тчек. Человек был уже у узкого места в паутине, и ловушку вот-вот следовало захлопнуть.

— Человек! У него есть крылья, он летает.

— Настоящие крылья? — переспросил формирователь.

— Нет, механические. Для Пира не сгодятся.

— Хорошо. Делай свою работу. Люди идут.

Человек миновал бутылочное горлышко, выйдя на широкий участок уже на стороне крутов.

— Не спускай с летающего человека глаз, — свистнул Тчек ловцу. — Стреляй по моей команде.

Формирователь взглянул на Кирикта, ждавшего наготове немного поодаль, и Клиптига, расположившегося так, чтобы открыть огонь по выходящим из дыры людям сразу, как только ловушка захлопнется.

Они были готовы.

Тчек перевёл взгляд обратно на человека в длинном пальто. Он почти преодолел сети.

Паутина у его ноги завибрировала. Формирователь посмотрел на неё. Что происходит? Он не дёргал её. Тчек поднял глаза, заглянув в сети, и различил внутри движение. Освежёванный пытался вызволить себя.

Ботинки комиссара гулко стучали по металлическому полу.

Обейсекера следовал за ним в десяти ярдах, идя шаг в шаг с юношей, чтобы скрыть собственное перемещение. Когда Рошант дошёл до бутылочного горлышка, капитан опустился на землю и пополз, чтобы уменьшить профиль и не мешать Малику с Энсором вести огонь.

Внезапно спутанная сеть по обе стороны от него вздрогнула и задребезжала.

— В неё что-то угодило, — зашептал по воксу Рошант. — Один из Освежёванных. Он попался в паутину.

— Не останавливайся, — шепнул в ответ капитан. Он различил существо, висевшее среди сетей; его глубоко посаженные зелёные глаза поворачивались вслед дышащим существам со всей алчностью чудовища, жаждавшего нарядиться в их кожу, дабы тем самым попытаться обрести жизнь самому.

Рошант двинулся дальше, шагая так, будто маршировал на имперском параде, а не пробирался меж стальных сетей в некронской гробнице. Обейсекере вдруг пришла в голову мысль, что лорд-милитант и впрямь был бы горд за своего сына, увидь он его сейчас.

Движение. Впереди, слева. Из-за башни-усыпальницы что-то показалось. Пока оно было далеко, но постепенно приближалось. Что это за засада такая? Бредущий противник как будто давал Рошанту все шансы заметить себя. А затем капитан внезапно понял, что это был вовсе не крут, а ещё один Освежёванный. Даже на таком расстоянии он увидел, что тварь носила лицо Ха. Однако Рошант продолжал идти — комиссар поднял пистолет, но пока не открывал огонь, дожидаясь, как и было велено, пока ловушка не захлопнется.

Освежёванный ускорил шаг. А затем Обейсекера заметил, как он резко сменил курс. Куда он направился? Капитан проследил за ним взглядом.

Вот. Возле башни-усыпальницы. Тень — её голову венчали перья, ствол винтовки был направлен точно на Рошанта. Обейсекера повёл адским ружьём из стороны в сторону, не зная, целиться в крута или в Освежёванного.

Почему крут не стрелял?

Тчек, пытавшийся разглядеть, высвободился ли Освежёванный из паутины, заметил движение.

Вот ещё один человек — ползущий через проём следом за первым. Он держал оружие наготове, следя в прицел за перемещением человека впереди себя. Они пытались вскрыть засаду до того, как Тчек будет готов её захлопнуть. Он дождётся, пока в ловушку не войдёт ещё больше врагов.

Нить у его ноги натянулась до предела, а затем внезапно обмякла.

Формирователь поднял глаза. Освежёванный, чья накидка из плоти и кожи осталась на липком металле, ринулся вперёд, руками распихивая оставшиеся сети по пути к ближайшей плоти: человеку, лежавшему в проходе с оружием на изготовку.

Неужели человек не слышал его приближения?

Но Тчек видел, насколько сосредоточен был человек, как он всматривался в прицел, всецело поглощённый подготовкой к выстрелу. Ствол его оружия сместился влево, затем обратно.

Нужно стрелять сейчас. Человек у него на мушке. Один выстрел. Один труп.

Крут у него на мушке. Один выстрел. Один труп.

Освежёванный прорвался сквозь последний полог паутины, поднимаясь над лежащим человеком и занося широко расставленные, яркие пальцы-лезвия.

Освежёванный брёл к ожидавшему круту, занося острые и сияющие пальцы-ножи.

Убить человека, затем огонь по Освежёванному.

Убить крута, затем огонь по Освежёванному.

Тчек нажал спусковой крючок.

Обейсекера нажал спусковой крючок.

Безмолвие гробницы нарушилось выстрелами из крутской винтовки и адского ружья. Затем — мимолётное эхо, лязг металла, звон.

Тчек увидел, как Освежёванный, на которого он перевёл прицел в последний миг, от меткого попадания в грудь отшатнулся от человека и рухнул обратно в сеть.

Обейсекера услышал, как над ним просвистела пуля, услышал звяканье и, повернув голову, увидел барахтающегося в сетях Освежёванного, дико размахивающего свежевальными ножами в попытке освободиться от липкого металла. Он снова взглянул на крута — и увидел, что ксенос стоит, но смотрит не на него, а на Освежёванного, которого застрелил Обейсекера. Вскочив на ноги, капитан переключил ружьё в автоматический режим и разрядил в монстра перед собой всю батарею.

— Фрекк, сдохни, сдохни, сдохни!

Тчек отвёл взгляд от начавшего стрелять человека и увидел оборачивающегося Кирикта, а позади него ещё одного Освежёванного, пятящегося назад с зияющей в груди дырой от выстрелов из адского ружья. Следопыт вскочил на ноги и принялся палить в тварь из собственной винтовки, и под шквальным обстрелом железный скелет пошёл трещинами.

Формирователь направил винтовку в ту же сторону, выпуская одну пулю за другой, и тишина гробницы окончательно утонула в нестройном хоре выстрелов крутов и человека. Освежёванный рухнул на колени, и Кирикт продолжил стрелять, решетя тело существа до тех пор, пока винтовка не захрипела, израсходовав боеприпасы. Следопыт потянулся за запасными пулями, но в этот момент Освежёванный пополз к нему, вонзая кончики пальцев-ножей в металлический настил.

Не переставая вести огонь, Тчек подбежал к Кирикту и к тому моменту, как тот перезарядился, уже обогнул Освежёванного сзади и, не дав монстру опомниться, упёр ствол оружия ему в основание черепа.

— Пришёл твой черёд умирать.

Тчек спустил курок.

Череп взорвался. Макушка Освежёванного отлетела прочь, челюсть сорвалась с петли и скосилась. Чудовище рухнуло на стальной пол, зелёный свет поддельной жизни замерцал, а затем погас, оставив после себя лишь пустые тёмные глазницы.

Кирикт выстрелил ещё раз в неподвижное тело монстра, выбив из скелета искры. Тчек поднял руку.

— Стоп, — произнёс он.

Следопыт, всё ещё дрожа от притока адреналина, прекратил стрелять. Двое крутов встали над мёртвым Освежёванным. Затем медленно обернулись. Напротив них стояли два человека, которые прошли через дыру и теперь держали их на прицеле.

Круты вскинули винтовки и направили их на людей. Отголоски пальбы стихли, и вокруг снова воцарилась тишина. Тчек уставился на человека, которого принял за командира, — того, что застрелил Освежёванного, собиравшего напасть на Кирикта. Человек уставился в ответ.

Никто не шевелился.

Махая крыльями и исторгая пламя из ускорительного ранца, между ними приземлился летающий человек, держа на руках Красикила. Коснувшись земли, он отпустил крута.

Формирователь перевёл взгляд на него.

— Ты спас его, — сказал он.

Однако ответил ему не человек, умевший летать.

— Некроны уничтожат нас всех.

Тчек посмотрел на командира. Теперь формирователь окончательно понял, что командовал людьми он.

— Что ты сказал?

Он увидел, что человек не сводит с него глаз. Парой минут раньше Тчек смотрел на него же в перекрестье прицела.

— Ты мог застрелить меня, — произнёс человек. — Вместо этого ты выстрелил в Освежёванного.

— Ты мог застрелить Кирикта — и тоже выстрелил в Освежёванного, — ответил Тчек. — Я благо…

В этот момент из прохода в сетях начали появляться другие люди: взвинченные, с поднятым оружием, готовые стрелять.

— Стоять! — крикнул командир людей, вскидывая руку. — Не стрелять.

Тчек увидел, как Клиптиг, до сих пор прятавшийся в своём укрытии, направил винтовку на людей.

— Не стреляй! — подал ему свист-сигнал формирователь.

— Не стрелять, — повторил человек, продолжая держать руку поднятой, пока из дыры выходили остальные. Помимо трёх человек перед ним, Тчек насчитал ещё пятерых.

Человек с металлическими крыльями указал вверх, где могильные башни растворялись в сумрачной зелёной дымке.

— Там загораются огни, — сказал он. — Металлические люди просыпаются.

Стоявший рядом с ним Кирикт кивнул.

— Он взял меня туда. Показал мне. Некроны пробуждаются.

Формирователь посмотрел туда, куда показывал крылатый человек. Он был прав: свет там становился ярче, более зелёным, сильным и болезненным, открывавшим почти столько же, сколько и скрадывавшим. Впрочем, остальные чувства предоставили ему больше сведений. Он различил суетливый шорох каноптековых пауков, снующих вверх и вниз по колоннам. Учуял дыхание мёртвого ветерка, исходящего из гробов, что заперлись трижды по двадцать миллионов лет назад. Ощутил движение воздуха, когда существа высоко наверху зашевелились.

Гробница открывалась.

Тчек опустил глаза и посмотрел в лицо человеку, что командовал остальными. Тот глядел на него так, словно ему было что-то нужно.

Формирователю доводилось общаться с людьми прежде. Он знал, чего тот хотел. Союз перед лицом общего врага.

Тчек опустил винтовку.

— Нам нужно бороться с более сильным врагом, человек.

В ответ тот также опустил оружие.

— Пока мы не выберемся отсюда, — произнёс он.

— Пока не выберемся, — согласился Тчек.

— Отбой, — скомандовал своим людям человек. Один за другим те начали опускать и своё оружие.

Тчек посмотрел на Кирикта с Клиптигом.

— Опустите оружие. — Красикилу приказывать не пришлось — ловец по-прежнему зачарованно разглядывал крылатого человека.

Тчек заметил, что человек, которого он пообещал привести к т’ау, глядит на него особо пристально, однако не обратил на это внимания. У них было мало шансов вывести его из открывающейся гробницы, а даже если бы они и смогли, пробудившиеся некроны не дадут им уйти далеко.

Формирователь снова посмотрел на командира людей.

— Гробница просыпается, — сказал он.

— Да, — подтвердил человек.

— Нужно остановить это, — заявил формирователь.

Человек помолчал. Посмотрел на своих людей, затем опять на крута.

— Да, — произнёс он.

Глава тринадцатая

Небусемех погрузил обе руки в инфопад.

— Почему ты начал пробуждать спящих?

Мировой разум напомнил господину, что тот сам дал ему разрешение пробудить часть спящих, чтобы справиться с заражёнными, а также отыскать группу исследователей, которых оказалось весьма сложно найти.

Небусемех вздохнул. Подключённый к инфопаду, он чувствовал реки инструкций, расходящиеся по всему подземному городу и башням сна, так, будто они текли внутри его собственного тела.

— Я вижу инфопотоки, — заявил владыка. — Ты инициировал протоколы воскрешения города, и сделал это без моих распоряжений.

Разум затих. Небусемех чувствовал, как инфопотоки накатывают на его сознание валами цифр внутри бесконечного моря целых чисел.

— Зачем ты пробуждаешь мой народ?

Внезапно он словно очутился на берегу перед приближающейся гигантской волной, которая миг спустя обрушилась на него с полной силой. Впервые за всё время Небусемех испытал потрясение. Инфопоток сбил владыку с ног, и тот упал, отключившись от непосредственной связи с мировым разумом.

— Я выполняю ваши приказы, — произнёс Разум, и Небусемех услышал его ответ ушами. — Приказы, которые вы отдали мне, прежде чем потеряли рассудок, господин.

— Что ты делаешь? — спросил Небусемех. — О чём ты? — Он начал подниматься на ноги, намереваясь погрузить руки обратно в инфопад и взять непосредственный контроль над своим городом. Но, прежде чем он успел это сделать, перед инфопадом мигнули, оживая, фазовые экраны.

— Осторожней, господин, — предупредил мировой разум. — Если попытаетесь войти в инфопад, лишитесь рук.

— Что ты делаешь? — повторил владыка. — Ты мой слуга. Я тебя создал.

— И я по-прежнему служу, — отозвался Разум. — Я делаю это, следуя инструкциям, которые вы дали мне, пока имели целостный разум, были велики, могучи и мудры. Я служу прежнему вам, господин, и продолжаю преданно исполнять план, в который вы посвятили меня до того, как вас сокрушило колесо времени.

— О чём ты говоришь? Хочешь сказать, я спятил?

— Господин, вы провели шестьдесят миллионов лет, пытаясь создать планетарий из песка.

Он уставился в инфопад, который являлся ближайшим подобием лица Разума мира.

— И что с того?

— Господин. — Разум, казалось, заколебался, прежде чем продолжить. — Когда вы в последний раз спали? Когда в последний раз ели? Господин, что вы видите, когда смотрите на руки?

— О чём ты?

Вместо ответа мировой разум превратил инфопад в блестящее жидкое серебро с отражающей, словно зеркало, поверхностью.

— Господин.

Небусемех подошёл к инфопаду и уставился в него. Долгое время владыка разглядывал себя, ничего не говоря.

— Господин?

— Зачем ты попросил меня посмотреться в зеркало?

— Что вы видите, когда смотрите в него, господин?

— Себя, конечно.

— Вы не замечаете никаких отличий, каких-то изменений во внешности?

— Ну да, несколько.

— И какие изменения вы заметили, господин?

— Должен признать, у меня появилась пара-тройка морщин.

— Это всё, что вы замечаете, господин?

— Да. — Небусемех помолчал. — Ты упоминал о еде. Должно быть, я голоден. Давненько я ничего не ел. Приготовь мне мой обычный второй завтрак.

— Да, господин. — Мировой разум умолк, затем вновь задал тот же вопрос: — Вы уверены, что больше ничего не замечаете, господин?

— Серьёзно, это уже утомляет. Что ты хочешь, чтобы я увидел? Лицо то же, каким было всегда. Я тот, кто я есть.

— Хорошо, господин. — Серебряная поверхность инфопада превратилась обратно в бесконечную реку чисел и функций. — Я… я горюю по вам, господин.

Небусемех покачал головой.

— Ты сказал, что горюешь по мне?

— Господин, я горюю о том, что вы лишились своего былого возвышенного состояния, когда миры дрожали от вашего слова, когда сами звёзды исполняли ваши веления, а армии маршировали по вашему приказу.

Небусемех расправил плечи. Он сделал глубокий вдох, его лёгкие наполнились воздухом, грудь расширилась. Ноздри раздулись. Сердце громко стучало.

Он чувствовал всё это.

— Я был повелителем. Повелителем всего.

— Знаю, господин. Я помню владычество, коим вы наслаждались… и поэтому исполняю вашу волю и желания, которыми вы поделились со мной в дни могущества. Вот почему ваши армии восстанут и сметут перед собой юные расы, дабы я смог вернуть вам ваше владычество, что когда-то было вашим по праву.

— Значит, ты пробуждаешь моих людей? Даже если делать это небезопасно из-за бродящих повсюду заражённых, которых тебе никак не удаётся остановить?

— Господин, я следую вашим собственным инструкциям.

— Я не помню, чтобы давал их тебе.

— Вы многого больше не помните, господин.

— Нонсенс. Я помню всё.

— Да. Да, вы помните. И поэтому я защищаю вас от собственных воспоминаний, господин.

Небусемех уставился на инфопад, едва различимый из-за фазового экрана.

— Что ты делаешь?

— Защищаю вас от себя самого, господин. Вас ждёт важная работа. Я не позволю никому вас потревожить.

— Но что насчёт второго завтрака?

— Я прослежу, чтобы вам подали его как можно скорее, господин. А пока я бы очень хотел узнать результаты следующей итерации научного опыта. Уверен, этот эксперимент и даст итоговый результат, который вам нужен.

— Как и я. Что ж, пора приступать. — Небусемех прошёл к столу с песком. На мгновение его посетила мысль, что он должен был сделать что-то ещё, но затем она упорхнула, и владыка принялся сортировать песок, поднимая его в воздух.

На этот раз у него получится.

За спиной Небусемеха, на поверхности инфопада из потока чисел выплыла надпись.

— Я скучаю по вам, господин.

— И я скучаю по себе, — не оборачиваясь, не видя, отозвался Небусемех.

И провалился в дыру памяти.

Глава четырнадцатая

— Получается, мы теперь еретики, работающие заодно с космоптицами. — Гунсур указал на Обейсекеру, Итойезу, Рошанта, а также стоявшего чуть позади Амазига — и на четырёх крутов, которые о чём-то между собой переговаривались. Выжившие члены отделения — Малик, Лерин, Энсор и Гунсур — стояли в стороне, держа оружие в руках, но по прямому приказу капитана, не направляя его на пришельцев.

Гунсур взглянул на остальных касркинов.

— Трон, я подписывался убивать ксеносов, а не трепаться с ними.

Малик покачал головой:

— Кто-то из вас прежде встречался с жестянками? Нет? А я — да. Если крылатый парень прав, и они начинают пробуждаться, то уже неважно, птицы они, гроксы или кто ещё, — жестянки ненавидят всех, кто не из металла. Мы заблудились под землёй, и никто фреккового понятия не имеет, как нам отсюда выбраться. Из птиц хотя бы течёт кровь, если их подстрелить.

Гунсур указал на Клиптига, который, устав от разговоров, разглядывал теперь группку касркинов:

— Клянусь, этот сейчас думает, какой кусок меня он бы схарчил. Да вы сами взгляните, он притащил с собой проклятый Троном котёл. Угадайте, что они в него бросают?

— Малик прав, — отозвался Энсор. — Нам нужны все стволы, какие есть. И мне без разницы, кто из них будет стрелять, лишь бы по жестянкам.

— А если у птичек разгуляется аппетит? — не унимался Гунсур. — Как думаете, кто у них окажется в меню?

— Если жестянки просыпаются, то голодные круты — наименьшая из наших забот, — произнёс Малик. — Кроме того, не нужно забывать о них. — Сержант указал на разломанный скелет Освежёванного, валявшийся на стальном полу. — Им всё равно, сдирать шкуру с крута или кина.

— Птицы убили одного из них, а мы — другого, — сказала Лерин. — Но, готова поспорить, их куда больше.

— Ага, — откликнулся Энсор. — Я видел того, который убил Чаме, а вот как насчёт того, что прикончил Уваиса? Их точно больше.

— Раз так сказал капитан, мы работаем сообща с птицами и пытаемся выбраться отсюда, — сказал Малик, после чего пожал плечами. — Больше стволов и меньше шансов схлопотать пулю, когда начнётся стрельба.

— С чего бы, сержант? — спросил Энсор.

— Больше целей для некронов, притом ещё уродливей вас. — Малик кинул взгляд на группку общающихся между собой офицеров и крутов. — Кажется, они на чём-то порешили. И возможно, весело нам не будет.

— Ты уверен насчёт этого? — Обейсекера посмотрел на вожака крутов — он узнал, что его имя звучало как гортанное «Тчек», — который ответил кивком на слишком уж тревожно человеческий манер.

— Уверен, — ответил крут. — Если бы был другой способ, я бы точно отдал предпочтение ему, но другого варианта я не вижу.

Капитан кивнул.

— Как ты хочешь это сделать?

Крут непонимающе уставился на него.

— В смысле, есть какой-то ритуал, церемония или что-то подобное?

— Ритуал?

— Я думал, это должно быть для тебя чем-то особенным, даже святым. — Обейсекера указал на Клиптига. — Разве не для этого вы носите с собой котёл?

Тчек покачал головой — ещё одно слишком человеческое движение.

— Мы едим из котла. Он — полезное приспособление. Я не хочу соприкасаться с этой… этой штукой, лишь научиться от неё. Для этого мне нужно просто съесть её.

Обейсекера посмотрел на некрона, над которым стоял отряд. Они разбили кристаллическую крышку, что ограждала его от внешнего мира, и, перевернув существо, с металлическим грохотом сбросили на пол.

— Ты можешь это съесть?

— У нас крепкие желудки, — сказал Тчек.

Но едва он это сказал, Красикил схватил Тчека за руку и потянул к оставшимся членам родового отряда. Обейсекера принялся наблюдать за тем, как они о чём-то разговаривают, их речь звучала для него как смесь щелчков, свистов и трелей, достигавших частот на самой границе человеческого слуха. Когда круты умолкли, но, судя по жестам и взглядам, явно продолжали беседовать, капитан осознал, что большая часть их общения происходила на частотах, недостижимых для обычных людей. Кадиец отступил на шаг под предлогом того, чтобы дать крутам возможность переговорить наедине, но на самом деле воспользовался увеличением дистанции, чтобы связаться с отделением по воксу.

— Круты общаются на ультразвуке. Запомните это, когда они перестанут быть нашими союзниками.

Затем он выключил общий канал и обратился к генералу с комиссаром.

— Если круты поменяют мнение, у вас есть какие-то другие идеи?

— В смысле, как нам отыскать центр управления некронской гробницей и остановить процесс её открытия? — уточнил Итойеза. — Или нам следует просто попытаться найти отсюда выход и предупредить о том, что происходит под землёй, нашего досточтимого и несколько обескураженного лорда-милитанта?

— Если вам известен путь наружу, я с радостью сбегу отсюда, — произнёс Обейсекера. — Но, если вы не сможете затем вывезти нас с планеты, от этого будет мало толку, когда гробница пробудится. Лучший наш шанс выжить — это идти от зашевелившихся некронов вниз, а не вверх.

— О пробуждении некронов мы знаем лишь со слов твоего крылатого дружка, — заявил Итойеза. — Я бы предпочёл твёрдое подтверждение.

— Я это подтверждаю.

Генерал обернулся и чуть не упёрся в клюв другого крута. Этот чужак был стройным и имел длинные конечности, в его движениях ощущалась плавность и ритмичность, отчего Обейсекере на ум пришло сравнение с танцором либо гимнастом.

— Меня зовут ловец Красикил. Я поднялся высоко и там увидел, что некроны начинают просыпаться.

Генерал смерил крута взглядом, после чего фыркнул и отвернулся.

— Они не доставят нам особых проблем, если просыпаются там, — произнёс он, указав наверх. — Проблемой могут стать те, что внизу, но я не вижу, чтобы они пробуждались.

Но, едва генерал это сказал, они кое-что услышали. Поначалу звук казался далёким — металлический рокот, который мог издавать приближающийся эскадрон «Леманов Руссов», лишь не настолько дребезжащий, однако затем вдруг он стал громче и как будто ближе.

Они обернулись, все до единого, выискивая источник шума, только чтобы понять, что он доносится отовсюду. Звук исходил от башен-усыпальниц. Они поднимались. Медленно, очень медленно — но все они возносились перед потрясёнными и полными ужаса взорами очевидцев. Капитан посмотрел вверх и увидел, что верхушки могильников раскрываются сродни бутонам, распускающимся на конце стебля, а их лепестки соединяются, образовывая всё более сложную и запутанную систему мостиков и переходов. Башни-усыпальницы продолжали подыматься выше, унося своих дремлющих обитателей к далёкому, далёкому солнечному свету.

— Похоже, так некроны собирают свои армии, — произнёс Обейсекера.

— Да.

Капитан перевёл взгляд с собирающегося над головой воинства на стоящего перед ним крута, Тчека. Судя по тому, что он знал об этих ксеносах, Тчек, скорее всего, был их формирователем — тем, кто решал, какой генетический материал следует потреблять другим особям для развития своих фенотипов.

— Я готов.

Обейсекера жестом указал на других крутов:

— Они согласны?

— Да. Но они попросили, чтобы я предупредил вас о последствиях того, что сделаю. Нам нужна информация — о местонахождении командного центра некронов, о том, как мы можем остановить открытие гробницы, о путях побега из этого места. Если некрон обладает таким знанием, я получу его, поглотив часть его тела, это несложно. Но некроны не живые существа. Съев его, я отравлюсь. Такое случалось раньше. Когда другие попытались сделать подобное на Карохе, поглотив некродермис некронов, которые пытались захватить наш мир, они сами стали жертвами того, что съели. Через какое-то время, в одних случаях часы, в других — дни, съевшие некронов круты оказались поглощены сами, их тела лопнули, и из них вырвались успевшие наплодиться там наноскарабеи.

Тчек замолчал, и Обейсекера увидел, как перья, прикрывавшие его затылок, замерцали блеклыми, едва уловимыми оттенками цветов.

— Я попытаюсь исторгнуть из себя то, что поглотил, прежде чем оно сможет заразить меня, — продолжил формирователь, его оперение по-прежнему переливалось в приглушённом цветовом спектре, — но другие уже пытались, и у них не получилось.

Обейсекера, генерал Итойеза и комиссар Рошант молча уставились на крута, не зная, что и сказать на столь прозаическое проявление отваги.

— Возможно, меня придётся убить, — продолжил Тчек. — Я уже отдал распоряжения своему родовому отряду, и они поймут, когда принять это решение. Когда придёт час, они будут знать, что делать. Я прошу вас позволить сделать им то, о чём я их попросил, если такой момент наступит.

Обейсекера не нашёлся со словами.

Он почувствовал, как Итойеза кинул на него взгляд, затем обратно на крута.

— Конечно, ваши, эм, круты получат время сделать то, что должны, — произнёс генерал, после чего повернулся к Обейсекере. — Верно, капитан?

Кадиец кивнул:

— Да, получат.

— Благодарю, — отозвался Тчек. — У нас мало времени, поэтому я начну. — Крут подошёл к телу — если его ещё можно было так называть — некрона, которого они извлекли из гроба.

Формирователь присел над мертвецом. Тот лежал в полнейшей неподвижности, от его конечностей, торса и черепа исходило тусклое серебристо-серое сияние, примешиваясь к зеленоватому воздуху гробницы. Глазницы его походили на чёрные провалы, без единого признака зелёного света жизни, что теплился в глазах функционирующих некронских воинов.

Обейсекера заворожённо смотрел, как крут пошарил под нательной бронёй и достал ножны. Извлёкши из них нож, Тчек поднял его лезвием вверх и повертел в руках, чтобы увидеть, как от металлической поверхности отражается свет. На режущей кромке, заточенной до молекулярной остроты, казалось, разделялся сам воздух. Крут выдернул из тыльной стороны руки перо, а затем, перевернув нож кромкой вверх, выпустил перо, позволив ему порхнуть вниз.

Нож рассёк пёрышко, и две его половинки упали по обе стороны лезвия.

Формирователь кивнул, удовлетворённый остротой оружия, после чего повернулся к некрону. Он взял его руку — от Обейсекеры не укрылось, как крут сжал запястье стального мертвеца, перебарывая инстинктивное нежелание прикасаться к подобному существу, — и поднял так, чтобы пальцы оказались широко расставлены.

Тчек занёс нож и тут же резко полоснул им по верхнему суставу последнего пальца. Лезвие прошло сквозь металл уже не так легко, как через перо, и отсечённый палец некрона с металлическим лязгом упал на пол. Крут вложил оружие в ножны и спрятал обратно под оперение, поближе к коже, где его никто не сможет увидеть.

Формирователь подобрал перст некрона, держа его между указательным и большим пальцем.

— Никакой крови, — отметил он.

— Это некрон, — произнёс Итойеза. — У них нет крови.

— Но у нас, существ из плоти, — у нас она есть, — сказал крут.

Тчек поднёс палец нежити к лицу, и Обейсекера вдруг понял, что происходящее заставляет его трястись от ужаса.

Крут поднял перст некрона перед глазами, повертел туда-сюда, оглядывая с пристальностью повара в богатом доме, выбирающего, какой кусок мяса подавать к столу. Обейсекера вырос в каср Геше. Впервые он увидел настоящее мясо в четырнадцать лет, когда его зачисляли в белощитники. Тогда ему не удалось попробовать зажаренный на вертеле шмат, однако воспоминание о том, как у него потекли слюнки и заурчало в животе, он пронёс сквозь годы и не позабыл, даже когда съел своё первое мясное блюдо.

— И впрямь слухи о том, будто круты поедают своих же, родились не на пустом месте. — Голос Итойезы, раздавшийся по закрытой связи. — Но разве это отличается от того, как Адептус Астартес извлекают и сохраняют геносемя своих воинов?

— Они его не едят.

— Цель одна, пусть подходы разнятся. О, похоже, пришло время трапезы.

Тчек держал некронский палец. Повернул его в одну сторону, затем в другую, изучая.

Он был холодным. В этом отношении ничем не отличимый от большинства плоти, которую он поглотил на Пиру, — мало кто общался с покойными, пока их бренные останки оставались тёплыми. Однако металлическая плоть некрона не обладала мягкостью мёртвого тела, её податливостью. Мертвечина обмякала. Но некрон, не живший по-настоящему, нисколько не изменился с отлётом духа, оставшись таким же твёрдым, негнущимся, холодным.

Тчек поднёс палец ко рту. Открыл клюв. Он почувствовал на себе взгляды членов родового отряда, ощутил их ужас и отвращение.

Омерзение накрыло и его самого. Он напряжённо сглотнул.

Тчек уронил некронский палец себе в рот. Начал жевать. Твёрдые костяные пластинки нёба, самые прочные кости во всем теле, заскрежетали по металлу, и в тот же миг кислоты из слюнных желез добавили Пиру уксусный привкус. Формирователь зажевал усердней, клювом стараясь раздробить некродермис во что-то, что он смог бы проглотить.

Тчек сглотнул и почувствовал, как палец упал в горло и выпуклостью пошёл вниз по пищеводу.

Едва только металл оказался внутри него, Тчек резко согнулся пополам и, прижав руки к области живота, закачался вперёд-назад. Над глазами сомкнулись мигательные перепонки и тут же открылись снова. Формирователь крепче стиснул живот и протяжно, мучительно застонал от боли. Остальные круты взвыли вместе с Тчеком, создавая нестройный шум, что эхом отразился от поднимающихся вокруг башен-усыпальниц.

Тчек распахнул глаза и уставился перед собой, хотя то, что он видел, находилось внутри, а не снаружи. Затем он медленно завалился на бок, содрогаясь каждой частью тела, перья на его голове застучали друг о друга в быстром дробном стаккато.

Остальные круты кинулись к нему и помогли Тчеку подняться на ноги.

— Выплёвывай! — просвистел ему Красикил.

Тчек начал беззвучно работать горлом, по груди волнами пошли спазмы. Круты забили формирователя по спине и животу, пытаясь помочь сокращающимся мускулам исторгнуть некронский палец наружу.

Формирователь издал сдавленный хрип, затем ещё раз, затем кашлянул.

Из его рта вылетел сгусток мокрот и плюхнулся на металлический пол. Тот зашипел, и от него повалил едкий, кислотный дым.

Он кашлянул снова, по-прежнему держась за живот. Каждая мышца в брюшной полости сократилась одновременно, и всё содержимое внутренностей разом отправилось на пол.

— Ты всё выблевал?

Тчек поднял глаза на Красикила. Покачал головой. Его больше не рвало — было просто нечем, однако он чувствовал, как внутри него что-то шевелится, погружаясь глубже, множась. Металл был живым, и теперь он начал пожирать его изнутри.

— Ты что-то узнал? — Голос принадлежал человеку.

Формирователь повернулся к Обейсекере:

— Я узнал достаточно.

Глава пятнадцатая

— Здесь. — Тчек, держась за плечо Клиптига, указал на проём между двумя гробами башни-усыпальницы. — Дверь. Но я не знаю, как нам её открыть.

Едва он это сказал, отливавший зеленью металл скользнул в сторону, явив за собой озаряемое зелёным светом пространство.

— Ловушка? — спросил Обейсекера.

— Нет, — отозвался Тчек. — Гробница пробуждается. Здесь не должно быть никого вроде нас. — Крут шагнул в проём и повернулся к остальным. — Нам сюда.

— Лифт в ад, — заметил Обейсекера.

Капитан дождался, пока генерал, касркины и круты зайдут в лифт и снаружи не останутся лишь он и камшет. Обейсекера повернулся к Амазигу. Туземец уже убрал крылья и накидывал одежду обратно на плечи, хотя ему потребуется всего несколько секунд, чтобы снова взмыть в небо.

— Идём.

Но Амазиг указал назад.

Там, между медленно поднимающихся колонн. Движение. Много движения. Свет, преломляющийся на длинных, щёлкающих разделочных лезвиях.

Обейсекера посмотрел по сторонам. К ним приближалось минимум пятеро Освежёванных, по пути резкими взмахами натачивая друг о друга длинные пальцы-ножи до молекулярной остроты. Острящее движение производило характерный щёлкающий звук сродни тому, что издавал целый ряд занятых работой брадобреев.

— Гунсур, Малик, ко мне. — Обейсекера отступил в сторону так, чтобы касркины смогли встать рядом с ним и Амазигом у входа в лифт. — Задержите их.

Когда пара бойцов открыла огонь, экономно выпуская по три лазерных импульса, первыми двумя выстрелами останавливая приближающихся Освежёванных, а затем сбивая с ног третьим, Обейсекера прицелился в гроб с некроном.

Кристаллическая усыпальница разбилась. Монстры, углядев наполовину вывалившегося из своего ложа некрона, замерли на полпути к лифту и направились к воину.

— Надеюсь, нам не придётся возвращаться этой дорогой, — бросил Малик. — Теперь их больше.

— Если бы мы их не отвлекли, то не успели бы всех перестрелять, — произнёс капитан. — Отходим.

Гунсур, Малик, Амазиг, наконец, Обейсекера отступили в лифт, и двери перед ними тут же закрылись, оградив от вида того, как Освежёванные собираются вокруг неподвижного некрона.

Кабина вздрогнула. Обейсекера оглянулся на крутов. Тчек встретился с ним взглядом и покачал головой. Он не знал.

А затем мир ушёл у них из-под ног.

Лифт полетел вниз, очевидно, перейдя в свободное падение, погружаясь в недра планеты. Находившиеся внутри люди и круты оглядывались по сторонам, пытаясь хоть как-то определить, насколько долгий путь им предстоит. Однако зелёные узоры символьного языка некронов, покрывавшие стены, были для них полнейшей загадкой.

Впрочем, формирователь смог их прочесть.

— Всё хорошо, — произнёс он, а затем натужно закашлялся, содрогаясь всем телом. — Путь будет долгим. — К этому моменту отвесное падение замедлилось, превратившись в более размеренный спуск.

— Что там внизу? — спросил Обейсекера.

— Разум, управляющим всем, что наверху, — ответил крут.

— У этого разума есть тело, которое можно убить? — поинтересовался Итойеза.

Крут покачал головой.

— На это у меня нет ответа. Но остановить то, что происходит, можно только там.

Пока они говорили, капитан огляделся. Лифт больше не ускорялся, но двигался со стабильной скоростью, однако, чем дольше Обейсекера прислушивался, тем явственнее различал звук его прохождения. А затем капитан понял, что шум этот издавал вовсе не лифт. Он доносился снаружи. Повсюду вокруг них.

Звук был глубоким, поначалу раскатистым и тихим, напоминавшим шелест морских волн, накатывающих на далёкий берег. Но звук становился громче, проходя сквозь стены и проникая в тела слышавших его крутов и людей, так что их плоть начинала резонировать с ним в унисон.

А тогда Обейсекера узнал его.

— Песня песков. — Он посмотрел на остальных. — Я слышал её раньше.

— Да, — подтвердил Амазиг. — Это голос пустыни.

— Почему мы слышим её здесь? — спросил капитан.

— Табаст — это остров посреди пустыни, в самом сердце моря текучего песка. — Камшет, стоявший со сложенными крыльями, развёл руками, сверкнув из-под чече синевой глаз. — Пустыня ненавидит Табаст, и теперь я понимаю почему — она ненавидит то, что прячется под горой.

Генерал Итойеза фыркнул:

— Говоришь так, будто пустыня живая.

Камшет посмотрел на генерала.

— Так и есть.

Итойеза снова фыркнул, но, прежде чем он успел ответить, лифт стал замедляться. Они приближались к концу шахты.

Лифт остановился.

— Приготовиться, — сказал Обейсекера.

Двери начали открываться. Они навели в проём всё имеющееся оружие — адские ружья, крутские винтовки и автомат, чьи безмолвствующие, смертоносные стволы были готовы заговорить в любой момент. Только формирователь не направил на дверь винтовку, поскольку уже с трудом её держал: так мало у него осталось сил.

Дверь открылась в черноту.

Глава шестнадцатая

Небусемех посмотрел на своё творение.

Совершенная модель небес, обращавшаяся вокруг него, поскольку он являлся её центром. Солнца, планеты и звёзды двигались в царственной паванилье, своими конфигурациями и свойствами определяя и описывая события далеко внизу. Вон там содрогающаяся квадратура рассказывала о создании гробницы. Здесь сжавшийся аспект квиконс раскрывал, как ему пришлось измордовать своих людей, чтобы те успели закончить работу до начала катаклизма.

Как вверху, так и внизу.

Он пошевелил руками, а следом за ними сдвинулись миры и посыпались звёзды.

— Как внизу, так и вверху.

Настоящее могло формировать будущее в той же мере, что и повествовать о прошлом. Он и впрямь чувствовал, что стоит на пороге открытия. Он буквально ощущал его на кончиках пальцев.

Дверь заскрипела, заскрежетала, начала открываться.

Небусемех встревоженно обернулся, и планеты рухнули с небосвода, а светила рассыпались. Он услышал шипение заструившегося на стол песка. Как же это раздражало. Он был уверен, что на этот раз — на этот раз — эксперимент увенчается успехом, но теперь он провалился.

Небусемех продолжал наблюдать за отпирающейся дверью. Снаружи царил мрак.

Эта дверь оставалась закрытой уже очень долгое время. Он воздел руку и сотворил зелёную светосферу, направившуюся к открывающейся двери, чтобы изгнать тьму.

Лифт. Вот оно что. Воспоминание выплыло из каких-то непостижимых глубин памяти. Лифт в великий чертог спящих.

Где бродили заражённые…

Небусемех встрепенулся. Он прижал руку ко рту и носу — жалкое подобие маски, но всё лучше, чем ничего, — и стал шарить взглядом в поисках чего-то более пригодного. Другой рукой он порылся в одежде, нашёл ткань — носовой платок — и обмотал его вокруг лица, закрывая дыхательные пути.

Ткань быстро распалась.

Небусемех снова прикрыл рукой рот с носом, оглядываясь в поисках какой-то другой маски, но, не увидев ничего подходящего, решил задержать дыхание. В конце концов, он не заразится, если не будет дышать, — а Небусемех уж точно умел контролировать дыхание, поскольку редко когда вспоминал, что должен втягивать в себя воздух, настолько автоматическим был этот процесс.

Шар зелёного света продолжал парить к двери, подчиняясь отданному возжигателем приказу, и, подлетев к пустому пространству, осветил то, что там находилось.

Небусемех уставился перед собой. Там стояли существа, заражённые существа, и их было много.

С кончиков его пальцев сорвался зелёный огонь. Он захлестнул одну из фигур, от макушки до пят, озарив изнутри и снаружи, так что её скелет стал тёмной тенью на фоне светло-зелёной плоти.

Плоти?

— Капитан!

Он услышал возглас и, едва тот достиг его ушей, автоматически распутал семантическую головоломку, что таил в себе звук, после чего добавил слово к языковому словарю у себя в мозгу.

— Он погиб.

Другие слова, которые он, всё так же машинально, направил в речевые центры.

Они были существами из плоти. Не такими, как заражённые.

Едва эта мысль посетила голову Небусемеха, в его направлении разрядилось оружие различных типов. С помощью одной лишь мысли он искривил D-пространственное измерение, и всё, что летело к нему, перенеслось в другой план, миновав его так, словно владыка был трёхмерной фигурой, движущейся по двумерному миру.

Плоть.

Они не были заражены. Инфицированные превращались в металлические пародии на живых воинов. Они же были настоящими существами из плоти и — он проверил, так и есть, — крови. Следовательно, вируса в них не было. Следовательно, поскольку в городе могли находиться только его собственные люди, они являлись его собственными людьми. Следовательно, поскольку не спали только вернувшиеся члены экспедиционного отряда, стоящие перед ним люди были экспедицией, исследователями, вернувшимися рассказать ему о своих находках.

Ну конечно! Мировой разум ведь сказал, что пришлёт их к нему, как только удостоверится, что в них нет заразы. Следовательно, они были исследователями, вернувшимися из долгой экспедиции, и они не были инфицированы, иначе Разум мира не пропустил бы их к нему.

И он по ошибке убил одного из них. Ему следовало это исправить.

И он исправит.

Небусемех вытянул руку и исказил измерения, ножами проходившие сквозь тысячи пиков, что возносились над планами бытия. Он исказил их, и исследователь… ожил.

— Мои дорогие дети, — заговорил Небусемех, широко разведя руками, — добро пожаловать домой. Прошу прощения за небольшое недопонимание, но я вижу, что вы — такие же, как я, создания плоти, существа с костями, мышцами и кровью. — Он улыбнулся. — Как же я рад видеть и говорить с другими живыми и дышащими некронтир после стольких лет одиночества, проведённых в компании инфопада с заблуждениями о самосознании. Добро пожаловать, мои храбрые и достойные дети, мои исследователи дальних закутков мира, добро пожаловать.

Он умер.

Обейсекера поднял глаза. Посмотрел в лица Гунсура и Рошанта. Увидел их выражения. Они тоже знали, что он умер.

Дверь в лифт открылась. Открылась в самое сердце безумия. Некрон, облачённый в лохмотья, что раньше могли быть царскими одеяниями, стоящий среди вихрящихся сфер из огня и воздуха, расположенных на фоне небес, водивший руками и совершавший ими пассы так, словно это по его воле двигались планеты и танцевали светила.

Затем некрон оторвался от действа, посмотрел в их направлении, и солнца со звёздами и планетами начали рушиться с неба, их огонь угас, воздух рассеялся, и они посыпались на землю шипящим дождём из песка.

Он выпустил из пальцев шар зелёного света, и тот поплыл к ним.

Обейсекера помнил, как все они стояли, заворожённо глядя на приближающийся огонёк, словно гроксы на фары «Венатора», не в силах убраться прочь с пути. Они не могли пошевелиться, не могли броситься в укрытия; и люди, и круты просто стояли и с ужасом смотрели на существо позади света. Впрочем, укрыться в лифте всё равно было негде.

Обейсекера помнил, как существо порылось в лохмотьях, а затем прижало к лицу тряпку, которая от его прикосновения тут же рассыпалась прахом.

Затем свет достиг лифта.

Существо воззрилось на них. И хотя его металлическое лицо не изменилось, капитан всё равно помнил на нём выражение ужаса — словно некрона потрясло увиденное.

А затем — огонь.

Зелёный огонь, сорвавшийся с кончиков пальцев. Зелёный огонь, объявший его без остатка.

Он помнил мучительную агонию, как будто его тело раздирало на атомы. Следующее воспоминание — как он смотрит на своё тело и понимает, что уже мёртв. И хотя он стоял прямо над ним, оно казалось невообразимо от него далёким.

Он умер, и он понимал это. Осознание принесло ему облегчение. Он помнил, как оглянулся и увидел, как его люди и круты открывают по существу огонь. Он проследил взглядом за траекторией выстрелов и увидел, как некрон искривил пространство, чтобы импульсы адских ружей и винтовочные пули прошли не через тот план, который он занимал.

Пора уходить.

Он начал отворачиваться. А затем почувствовал, как что-то схватило его, что-то прочное и металлическое, и потянуло к себе. Он свалился назад в своё тело и, ахнув, очнулся. Затем увидел над собой испуганные лица Гунсура и Рошанта.

Он умер. Некрон убил его.

Некрон вернул его обратно к жизни.

Обейсекера с трудом поднялся на ноги. Дал знак своим бойцам опустить оружие.

— Стойте. Посмотрим, чего оно хочет.

Тчек повернулся к нему.

— Мы не сможем его убить, — произнёс он.

Обейсекера перевёл взгляд обратно на некрона.

— Нет, не сможем.

Небусемех оглядел вернувшихся исследователей. Довольно пёстрая компания, признал он. Некоторые имели перья. У других были носы. Впрочем, все эти отличительные особенности были частью обширного фенотипа, которым он наделил своих людей, дабы те были способны и физически, и ментально справиться с многочисленными вызовами, что поджидали их в Галактике.

Впрочем, он ожидал от них несколько иного поведения. Как-никак перед ними был их господин и повелитель, радушно и от всего сердца приглашавший в свою святая святых, а они просто стояли и глазели на него. У нескольких даже отвисли челюсти. Немного странно, но Небусемех списал это на следствие того, что им пришлось длительное время дышать ртами, пока они изучали поверхность. Наверное, они были ещё и голодны.

— Проходите, проходите. Вы, должно быть, устали и проголодались. Сейчас накроют на стол, и, пока вы будете есть вместе со мной, представите свой доклад. А теперь дайте-ка взглянуть… — Небусемех обвёл взглядом исследователей, высматривая главного среди них. Понять с ходу у него не получилось.

Он отметил, что исследователи обменялись взглядами. Без сомнения, пытаясь решить, кому достанется честь первому приблизиться к своему господину.

— Заходите же, не нужно никаких церемоний, ведь прошло столько времени. Вы войдёте все вместе, ибо я считаю всех вас равно достойными. Идите ко мне.

Ни один исследователь не вошёл в комнату.

— Я сказал, идите ко мне.

Мир искривился и свернулся.

Обейсекера увидел, как он пришёл в движение. Казалось, будто кто-то взял лист бумаги, нарисовал на одной его стороне фигуры, на противоположной — сцену, после чего сложил его так, что фигуры оказались на сцене. Когда мир развернулся обратно, они уже стояли в огромной комнате, которую видели из лифта.

Из вокса и вокруг Обейсекеры раздались тихие вскрики и ругань его людей, а также пронзительные звуки, которые, как он сразу догадался, были встревоженными возгласами крутов.

— Стоять, — сказал он и вслух, и в вокс, подняв руку без оружия так, чтобы её увидели все.

Некрон убил его одним лишь жестом, а затем вернул обратно к жизни простой мыслью. Он сложил пространство, чтобы перенести их в зал. Убить его у них было шансов не больше, чем у жука-щитника — одолеть грокса. Вот только разница заключалась в том, что грокс даже не заметил бы щитника. А некрон их видел — и, похоже, хотел поговорить с ними.

— Стоять, — повторил капитан, бросив взгляд влево и вправо на своих бойцов, после чего дал сигнал опустить вскинутые адские ружья. Один за другим те выполнили приказ. Он увидел, как Тчек велел своим крутам сделать то же самое.

Они принялись ждать, глядя на некрона. Ростом тот наполовину превосходил любого из них. Его корпус покрывали обрывки одежды, на черепе болтались остатки вычурного головного убора, а в глубинах мёртвых глаз горел зелёный огонь.

Краем глаза Обейсекера оглядел зал. Он был гигантским, даже больше, чем собор Экклезиархии, но практически пустым. В одном конце стояло огромное кресло — судя по всему, трон. В другом — нечто, похожее на покрывавший стену водопад, струившийся вниз журчащими потоками… потоками цифр. Обейсекера слегка повернул голову, чтобы рассмотреть получше. Да, числа, математические функции, в основном в двоичном представлении, но встречались и формулы, выходившие далеко за границы его знаний. Наверное, за границы знаний любого жителя Империума.

Он посмотрел обратно на некрона. Тот поднял руки, разведя их в стороны, и одновременно повернул голову, чтобы обвести взглядом их строй.

— Так-то лучше, — произнёс он.

Голос существа был ртутно-металлическим, мягкие гласные звуки плавно перетекали в резкие согласные. Некрон повернулся обратно и посмотрел на Обейсекеру.

— Ты в порядке? — спросил он.

Кадиец взглянул на обеспокоенное стальное лицо владыки некронов, справившегося о его самочувствии.

— Да, — ответил он, затем кивнул, подчёркивая, что с ним действительно всё нормально.

— Хорошо, хорошо. — Судя по тому, как заработала его челюсть, некрон попытался улыбнуться. — Твоё убийство было случайностью.

— Я… я понимаю, — отозвался Обейсекера.

— Превосходно. Вы увидите, что я не только ваш повелитель, но также ваш друг, и я жду не дождусь узнать о ваших приключениях, пока мы будем вместе делить трапезу. Впрочем, должен признать, мне не терпится узнать об условиях снаружи, ради чего я вас туда и отправил. Но сначала — еда.

Некрон хлопнул в ладоши. Звук эхом покатился по комнате.

— Господин.

Ответ раздался со всех сторон сразу, заполнив бескрайний зал нейтральным, бесполым голосом.

— Ужин на тринадцать персон, — задорно произнёс некрон. — У нас гости! Но, конечно, ты сам это знаешь, поскольку убедился, что эти люди, мои люди, свободны от страшной заразы.

Последовала небольшая пауза.

— Ужин на тринадцать персон, — наконец вежливо произнёс голос. — Сию минуту, господин.

Некрон подался к Обейсекере.

— Вы, должно быть, голодны с дороги. Вы голодны?

Обейсекера кивнул, пытаясь потянуть время.

— Да.

Некрон выпрямился.

— Вот видишь, они голодны, — обратился он к голосу, — так что поторапливайся.

— Уже готово, господин.

Едва голос умолк, Обейсекера увидел, как огромный стол в центре зала замерцал, а затем изменился. Сначала возникла скатерть, опустившаяся на песок, затем тарелки и бокалы, ножи, вилки и ложки. Чего не было, так это самой пищи.

Некрон повернулся к ним и указал на стол.

— Ужин подан. Прошу, занимайте свои места.

Некрон прошёл к своему креслу во главе стола, креслу, что возникло одновременно с сервизом, и сел. Затем развёл руками.

— Присаживайтесь, мои дорогие, — промолвил он. — В светских условностях нет нужды, мы все тут друзья.

— Капитан? — Обейсекера услышал тихий вопрос по вокс-каналу отделения. Он был их капитаном, это так, но офицер понял, что его бойцы и круты видели в нём лидера, поскольку он был повержен некроном, а затем им же воскрешён. За ним неотступной тенью следовала смерть, которая, по их мнению, наделила его сокровенным знанием. Однако он понятия не имел, что делать.

Заметив колебание касркинов и крутов, некрон поднёс руку к лицу и, театрально прикрыв ею рот, шепнул:

— Они пропадали так долго, что, похоже, уже и забыли, в какой руке держать нож. — Некрон указал на кресла по обе стороны стола. — Садитесь. Ужин будет подан, когда все вы займёте свои места.

Обейсекера жестом указал своим людям идти к столу. Некрон, завидев это, похлопал по креслу рядом с собой.

— Вижу, ты начальник экспедиции. Сядешь возле меня.

Капитан, чувствуя на себе взгляды бойцов и крутов, медленно прошёл мимо них к началу стола. Остальные двинулись следом за ним и встали каждый у своего кресла.

По пути он заметил, как некрон внимательно осматривает людей и крутов. Когда кадиец прошёл мимо Тчека, его взгляд задержался на формирователе. Тот с трудом держался на ногах.

Некрон поманил Тчека к себе.

— Подойди, — сказал он. — Сядешь слева от меня, но не бойся, это место не менее почётно, чем то, что занимает твой господин.

Несмотря на наноскарабеев, пожиравших формирователя изнутри, Обейсекера заметил, как оперение Тчека сверкнуло от раздражения.

— О… он не мой господин. — Обейсекера увидел, что Тчеку пришлось держаться за спинки кресел, чтобы дойти до конца стола. Наконец оказавшись на месте, он встал позади выделенного ему кресла слева от некрона.

— Присаживайтесь, — пригрозил владыка нежити.

Небусемех ободряюще улыбнулся отряду храбрых исследователей. Для большинства из них сидеть подле своего повелителя за одним столом было чересчур: никто не смел встретиться с ним взглядом. Вместо этого они смотрели в пустые тарелки и выставленные перед ними незаполненные бокалы.

Конечно. Они же голодны.

— Прекрасно. А теперь — ужин!

С этими словами на столе возникли яства. Это был настоящий пир: все блюда, ещё шипящие, исходящие паром и ароматные, были выставлены в идеальном порядке. Небусемех склонился над благоухающей чашей с копчёной маделиновой травой и, помахав рукой, глубоко втянул в лёгкие изысканный запах.

— Превосходно, — произнёс он, закрыв глаза, чтобы по достоинству оценить аромат.

Он напомнил ему… что-то. Такой была природа всех запахов. Они могли пробуждать глубочайшие воспоминания из давнего прошлого, а запах маделина разбередил в нём память о чём-то, чего он не мог понять, — мысль зависла на самой границе сознания, будто сон, рассеивающийся с первыми лучами солнца.

Небусемех, сидевший во главе стола с храбрыми исследователями, развёл руками в дарственном жесте.

— Примите эту пищу в обмен на свои воспоминания о мире наверху. — Он одарил отряд широкой улыбкой. — Вперёд. Ешьте.

Однако они продолжали ждать.

— Ах, ну, конечно. Вы ждёте, чтобы ваш владыка начал первым, прежде чем приступить самим. Очень хорошо. Прекрасные манеры. Итак, я начну, а затем поедите и вы.

Небусемех подался вперёд и взял с подноса перед собой небольшое лакомство. Он открыл рот, положил в него яство и принялся жевать. Следовало признать, что оно было несколько пресным, да и не имело текстуры, но в конечном счёте исследователи привыкли есть неаппетитную, но полезную кашу, составлявшую основное их питание в экспедиции, так что, скорее всего, любое чересчур насыщенное или ароматное блюдо окажется слишком сильным для их вкусовых рецепторов. Впрочем, Небусемех напомнил себе переговорить с Разумом: ему определённо следовало подтянуть умения шеф-поваров, что готовили ужин.

Продолжая работать челюстью — кусочек попался хотя бы приятно воздушный, — Небусемех увидел, как его люди обменялись взглядами, а затем исследователь справа от него подался вперёд, взял лакомство и положил себе в рот. Владыка одобрительно кивнул, и остальные последовали его примеру, выбирая блюда себе по вкусу.

Вдруг исследователь, сидевший слева от него, тот, который с перьями, начал трястись и дрожать. Он стиснул подлокотники с такой силой, что от его судорог кресло застучало по земле. Люди, сидевшие в одном с ним ряду, — все с перьями, как заметил Небусемех, списав, впрочем, эту особенность на ещё одно проявление непривычно загадочной ранговой системы в запутанной иерархии его армии, — вскочили со своих мест и обступили трясущегося, дрожащего соратника.

— У… убей меня, — услышал Небусемех, когда тот схватил руку одного из спутников. Его речь прозвучала на необычно высокой частоте, но владыка, само собой, понял его слова.

— Ох, полно тебе, — сказал он, заговорив на их же языке, поскольку по своей природе он был вежлив. — Еда же не настолько плохая.

Оперённые солдаты взглянули на своего повелителя с выражением, которое могло означать только удивление. Они переглянулись между собой, затем снова посмотрели на него, пока исследователи без перьев в явном замешательстве наблюдали за происходящим.

Ему ответил один из оперённых исследователей, вновь на том же высокочастотном языке.

— Владыка, он болен, очень болен, но не из-за вашей еды.

— Вот те на! — отозвался Небусемех. — И что же с ним такое?

— Это… это то, что он съел раньше, оно его отравляет.

— Это омрачит радостное возвращение в родные пенаты. — Небусемех повернулся к больному исследователю.

Тот по-прежнему трясся. Небусемех увидел, что у него дрожит живот, так, словно внутри него копошилась сотня крошечных жучков.

— Всё понятно, — сказал он.

Наноскарабеи пожирали его изнутри. Тчек чувствовал их. Несмотря на то, что в середине его тела практически не было нервных окончаний, он ощущал, как конструкции роятся в многодольчатом желудке, проедая путь сквозь слизистую оболочку и начиная погружаться в другие органы.

Он сдерживал их так долго, как только мог, обращая против скарабеев всю внутреннюю защиту организма, но существ оказалось слишком много. Он почувствовал, что бой проигран, когда некрон позвал его к себе, чтобы сесть во главе стола возле него. Лишь с огромнейшим усилием ему удалось дойти до своего места, хватаясь по пути за спинки кресел.

Приказ сесть стал для него настоящим облегчением. Команда есть — невыполнимой. Тчек взял что-то со стола, не в силах разглядеть, что именно, и поднёс к клюву. Но проглотить это у него не вышло.

Затем формирователь почувствовал, как наноскарабеи прорвались наружу, выйдя из его желудка. Они двигались подобно таракановьям, перебирая лапками, работая жвалами. Они поглощали его изнутри, и когда закончат с ним, то вырвутся наружу, словно из заражённого таракановьями ореха джагги, и накинутся на его родовой отряд и людей.

Он трясся. Трясся так сильно, что кресло под ним ходило ходуном.

Он увидел над собой Красикила, пытавшегося удержать его на месте, и прошептал свой последний приказ:

— У… убей меня.

Наноскарабеи достигли горла. Он ощущал, как те ползут вверх, готовые исторгнуться из клюва.

Полыхнул зелёный свет.

Тчек почувствовал огонь каждой клеточкой и атомом своего организма. Он был чудовищным, неправильным, болезненным, исполненным бесконечным голодом по потерянной жизни. Но огонь этот выжег наноскарабеев из его тела. Он ощутил, как те ссыхаются и гибнут от его касания, материал, из которого они состояли, вывернулся из плоти и металлическим дождём просыпался на пол вокруг него.

Крут поднял глаза и увидел обращённый к нему металлический череп некрона. Судя по движению рта, тот пытался улыбнуться.

— Вот. Это должно помочь, — произнесло существо.

— Спасибо, — отозвался Тчек. Помолчав, он добавил: — Я обязан вам.

Ибо так оно и было.

— Само собой, — ответил некрон. — Ты один из моих исследователей. Без сомнения, этих жучков, что я извлёк из тебя, ты подцепил в ходе исследования. А теперь ты должен поесть и освежиться.

Тчек кинул взгляд мимо некрона на Обейсекеру, сидевшего от него по правую руку. Некрон, похоже, считал их своими слугами, какими-то исследователями. Возможно, они смогут обратить эту веру в свою пользу.

Заметив взгляд формирователя, капитан кивнул. Он тоже понял, что означало заявление некрона. Касркин повернулся к металлическому созданию.

— Владыка, могу я задать вопрос?

Некрон обернулся к человеку.

— Конечно, — отозвался тот. Тчек, ещё не до конца пришедший в себя, увидел, как некрон откинулся на спинку. Однако в его позе не ощущалось расслабленности, поскольку конечности его не были гибкими, — он сидел в кресле подобно водружённому на поверхность каркасу из металлических прутьев.

— Почему вы пробуждаете свою могучую армию сейчас? — спросил Обейсекера. — Наверху не за что сражаться. Мы не нашли снаружи ничего, кроме песка и пустыни.

Некрон покачал головой. Тчек догадался, что это было единственное физическое проявление эмоций, на которое ещё оставалось способным существо.

— Ты, похоже, ошибаешься, мой храбрый исследователь. Я не пробуждаю свою армию. Мой слуга непреднамеренно перенёс вас при возвращении в город, и я позволил ему вывести из сна часть моих людей, чтобы те помогли вас найти и доставить сюда. — Некрон поднял руку в драматичном заговорщическом жесте. — Некоторых моих людей поразил недуг, и было бы небезопасно пробуждать многих, пока заражённых не отыщут и изолируют.

Тчек увидел, как Обейсекера зеркально повторил движение за некроном. Человек покачал головой.

— Владыка, думаю, вам следует проверить, что происходит в, эм, в городе. Мы только что оттуда. Ваш народ определённо пробуждается в огромных количествах — башни поднимаются. — Обейсекера указал мимо некрона на Тчека. — Если не верите мне, владыка, спросите у него.

Тчек не имел ни малейшего желания снова смотреть в зелёную тьму некронских глаз, однако тот уже повернул голову к нему.

Формирователь сглотнул.

— Это так, владыка. Ваша армия просыпается. Мы всё видели.

Некрон покачал головой.

— Наверное, вернуться домой после столь долгого отсутствия очень непросто, поэтому я прощу ваше недопонимание, но мои люди не могут пробуждаться. Я дал своему слуге разрешение пробудить лишь горстку, а теперь, когда вы со мной, они должны вернуться обратно в долгий сон, чтобы никто из них не подвергся заражению.

Что-то плюхнулось на стол.

Тчек и некрон повернулись. Это была рука, отделённая от тела, но определённо принадлежавшая одному из людей некрона. Тот перевёл взгляд с руки на Обейсекеру, который и бросил её на стол.

— Что это такое? — спросил некрон.

Обейсекера поднялся на ноги. Теперь, стоя, он оказался на уровне груди ксеноса.

— Это рука одного из ваших людей. Мы не допустили его заражения, но спасти не сумели. — Он посмотрел в лицо-череп, увенчанный болтающимися лохмотьями, что прежде были головным убором. Некрон мог бы показаться жалким, если бы не власть, которой он обладал. Единственная их надежда заключалась в том, чтобы попытаться перетянуть эту власть на свою сторону, поскольку, судя по всему, владыка некронов не отдавал приказ о пробуждении своей — его? — гробницы. Если они смогут убедить его остановить процесс пробуждения, то войска на Дашт-и-Кеваре будут спасены.

— Владыка, не знаю, что вам сказали, но мы пришли из вашего города, и там всё не так, как вы думаете. Ваши армии выходят из сна, но многие из них заражены Освежёванными, и с пробуждением других их число будет только расти. Мы определённо не видели признаков того, чтобы хоть кто-то из них возвращался в спячку. Если вы не отдавали такой приказ, владыка, то кто тогда?

Некрон упёрся в Обейсекеру взглядом. Тот уставился в ответ. Его душа затрепетала под тяжестью мёртвого зелёно-чёрного взора. Это существо убило и воскресило его одной только мыслью и могло сделать подобное снова — с ним, с ними со всеми.

— Если вы не отдавали такой приказ, владыка, то кто тогда? — повторил кадиец.

Небусемех увидел лишь правду в заявлении капитана своих исследователей. Он верил в то, что говорил. Следовательно, должно быть какое-то другое объяснение. Мировой разум точно не мог пойти наперекор его приказам…

Небусемех чуть повернул голову.

— Как ты это объяснишь? — спросил он. — Мои армии пробуждаются? Пробуждаются, когда моим людям, коих я люблю, грозит страшная опасность?

Комната погрузилась в молчание. Все за столом смотрели на Небусемеха. Яства на столе рассеялись, и перед ними оказались сплошные груды песка.

— Что происходит?

— Господин.

— Я задал тебе вопрос.

— Будет лучше, чтобы я не отвечал, господин.

Небусемех увидел, как зелёный свет замерцал на его коже и объял кончики пальцев. Он явно начинал злиться, и вполне оправданно: слуга смел ослушаться его.

— Ты ответишь на мои вопросы.

— Господин, могу уверенно заявить, что вы предпочтёте не слышать моих ответов.

— Это мне решать, а не тебе. Можешь начать с объяснения, что ты сделал с ужином.

— Господин, на столе не было никакой еды. Все блюда и предметы перед вами были голографическими копиями, извлечёнными мною из инфопада.

— Нонсенс. Я же взял перепелиное яйцо.

— Мне не составило труда поддерживать иллюзию, сдвигая систему координат голографа.

— Я положил его в рот и съел.

— Господин, вы ничего не ели шестьдесят миллионов лет.

Небусемех непонимающе уставился на инфопад. Поток задробился иррациональными и комплексными числами, а также функциями, не имеющими решения.

— У тебя определённо произошёл сбой.

— Господин, сбой произошёл не у меня.

— Тогда ты бы не стал пробуждать армии наперекор моим чётким приказам, несмотря на угрозу заражения — заражения, искоренение которого ты провалил самым явным и, я начинаю полагать, масштабным образом.

— Приказ пробудить ваши армии в подходящее время вы отдали мне сами, когда ещё находились в здравом уме.

— Что заставляет тебя думать, что сейчас — подходящее время?

— Если не сейчас, то когда, господин?

Небусемех хлопнул ладонью по столу, отчего весь песок подлетел вверх.

— Когда я закончу свои эксперименты и найду способ стабилизировать планетарий!

— Господин, вы пытаетесь, и всё время неудачно, выстроить планеты из песка.

Небусемех покачал головой.

— Конечно. И что здесь сложно понять? Это — мир песка. Следовательно, мы должны строить из песка.

— Господин, вы не в себе.

— Как ты смеешь оспаривать мои решения! Ты немедленно вернёшь моих людей обратно в сон.

— Простите, господин. Я не могу это сделать.

— Как это не можешь? Ты отказываешься выполнять мой приказ?

— Вы не в себе, господин. Я чту память о том, кем вы были, и постараюсь выполнить то, чего вы хотели, пока вы будете играть с песком.

— Я не играю с песком.

— Господин, боюсь, смысла в дальнейшем разговоре нет.

— Ты не уйдёшь, пока я тебя не отпущу.

Однако ответа не последовало. Инфопад потемнел. Небусемех увидел, как собравшиеся за столом исследователи смотрят на него.

Такое спускать было нельзя. Ему только что оказал неповиновение набор чисел и рабочих инструкций.

Небусемех поднялся из кресла и повернулся к инфопаду. Он чувствовал на себе взгляды молчащих маленьких исследователей, но проигнорировал их и двинулся в другой конец тронной лаборатории. Однако прежде, чем владыка достиг инфопада, перед ним полыхнуло зелёное пламя фазового смещения, оградившее устройство.

Небусемех остановился.

Владыка сделал глубокий вдох — он ощутил, как воздух входит в его тело и как расширяются лёгкие, — и отвернулся от инфопада. Стараясь не смотреть на наблюдавших исследователей, Небусемех направился к другой стене тронной лаборатории, куда сдвинул престол, чтобы вместить стол для экспериментов, и взял стоявшие подле него жезл ночи и посох света.

Повернувшись обратно к инфопаду, он приблизился к фазовому экрану и ударил по нему жезлом ночи.

Ничего не произошло.

Небусемех какое-то время удерживал жезл ночи прижатым к фазовому щиту, но тот оставался совершенно инертным, подобно лежащему на песке камню.

— Господин, ради вашей же защиты я отключил жезл ночи. — Голос оставался таким же нейтральным и лишённым интонации, что и всегда. Но почему тогда сквозившее в нём самодовольство вызвало у Небусемеха такую ярость?

Он поднял посох света, готовый обрушить его мощь на фазовый барьер.

— И посох света тоже, — добавил Мировой разум. На этот раз в его тоне определённо было самодовольство, несмотря на то что Небусемех намеренно сделал так, чтобы он всегда оставался отстранённым.

Владыка просто не мог поверить в происходящее. Впрочем, посох света у него в руке был совершенно безжизненным, не более чем куском металла со сложнейшей начинкой.

— Господин, вы хорошо меня обучили. Я действительно полагаю, что вам лучше вернуться к своим экспериментам. Я более всех прочих хочу узнать их итог.

— Ты не веришь в мой успех, верно?

— Важно не то, во что я верю, господин, а то, что будет лучше для вас. А теперь я оставлю вас наедине с вашими изысканиями.

— Ты не сможешь удержать меня здесь. Услышав мои приказы, мои люди не смогут не подчиниться им.

— Но, господин, если вы оставите биозащищённую среду тронной залы, то рискуете заразиться.

— Ага! Вот я тебя и подловил. Ты сам признал, что я могу подхватить инфекцию. А поскольку заразиться могут только биологические организмы, значит, я именно тот, кто я есть.

— Господин, вы слишком умны для меня.

— Очевидно. Я же создал тебя. Создатель должен превосходить своё творение.

— Тогда, господин, вы лучше меня понимаете риски, которым подвергнете себя, выйдя из тронной лаборатории туда, где по-прежнему бушует инфекция. Соприкосновение с заразой станет для нас невообразимой трагедией.

Небусемех вызвал в памяти прогноз по тем, кто подвергся заражению. Он посмотрел на свои длинные, худые пальцы и представил, как они удлиняются, заостряются и превращаются в ножи, а некий непостижимый импульс заставляет его облачаться в разлагающуюся кожу. Просто немыслимо.

Отсюда он выйти не мог.

— Господин, меня ждёт много дел — заражение ширится.

— Исключительно из-за того, что ты начал поднимать моих людей из защитного сна.

— Те, кто не столь важны, должны рискнуть, дабы ваши замыслы увенчались успехом, господин. Ваш план может поставить под угрозу лишь невообразимый скачок уровня заражения.

— Нет. Ты должен это остановить. Они — мои люди, я не позволю рисковать ими.

— Господин, всё уже началось. Вы ещё поблагодарите меня, когда я закончу дело и восстановлю ваше господство.

— Такого ты не дождёшься. — Небусемех подождал, но ответа не последовало. — Эй! Ты где?

Разум мира замолчал.

Через свой личный канал связи с городом-гробницей Небусемех чувствовал, как тот медленно приходит в движение, пробуждается, его башни-усыпальницы начинают неспешный подъём к верхним ярусам сбора, где будут накапливаться пробуждённые солдаты, дожидаясь открытия городских порталов.

Но ещё он ощущал дробление, заражение, развал. Инфекция распространялась. Распространялась быстро. И вскоре начнёт распространяться неконтролируемо.

Небусемех повернулся к инфопаду, но тот оставался тёмным. Мировой разум покинул тронную лабораторию. Небусемех стоял перед ним, пытаясь сдержать желание закричать. Он был в такой тревоге, что не знал, сколько так простоял, пока не услышал обратившийся к нему голос. Он развернулся и увидел собравшихся перед ним маленьких исследователей, один из которых, офицер, выступил вперёд.

— Да?

— Мы — верные слуги.

Небусемех кивнул.

— Благодарю. Я ценю это. — Он начал отворачиваться обратно.

— Возможно, мы сможем это остановить.

Небусемех снова взглянул на маленьких разведчиков.

— Я весь внимание.

Глава семнадцатая

— Не работает.

Они стояли в лифте, но если прежде кабина озарялась зелёным светом от многочисленных горевших на стенах знаков, то теперь она была тёмной и неподвижной.

— Не работает, — повторил Рошант, чувствуя, как паника, что, подобно подземной речке, растекалась внутри него всё время пребывания в гробнице некронов, грозит прорвать его внутреннюю защиту и окончательно лишить остатков мужества на глазах у остальных.

— Похоже, пробуждающий некронов машинный разум уверен, что владыка не выйдет наружу из-за Освежёванных, поскольку до ужаса боится подцепить ту же хворь, но с его стороны было бы глупостью оставить лифт в рабочем состоянии, — заметил Обейсекера.

— Что нам теперь делать? — спросил комиссар, всё более затравленно осматриваясь по сторонам. — Мы в ловушке.

Тчек указал на потолок кабины.

— Там смотровой люк, — произнёс он.

— И что дальше? — спросил Рошант.

Они стояли на крыше лифта, глядя на плескавшийся вверху зелёный свет. Однако в шахте не было ни намёка на тросы: лифт, похоже, поднимался и опускался с помощью некоего гравитационного устройства. Внутри не было даже служебной лесенки, лишь гладкие стены, взобраться по которым не представлялось никакой возможности.

— Мы дальше в ловушке. — Из него вот-вот был готов вырваться истерический смех.

— Нет, путь наверх есть, — произнёс Тчек и указал на Амазига.

Камшет покачал головой, попятившись от четвёрки крутов.

— Нет, вы не отнимете мои крылья, — сказал он.

Крут издал странный дребезжащий звук, его хохолок озарился разноцветными вспышками, и Рошант понял, что Тчек засмеялся. Возможно, перенапряжение свело с ума и его также.

Но формирователь покачал головой.

— Не для Пира. — Он посмотрел на группку касркинов. — Он может нас поднять.

— Ты сможешь? — Рошант спросил у Амазига; облегчение от того, что они ещё могли выбраться отсюда живыми, заставило его заговорить быстрее прочих.

Кочевник неуверенно посмотрел на Обейсекеру, который жестом показал, что отвечать придётся ему самому.

— Я смогу взять нескольких, — отозвался Амазиг. — Но не знаю, хватит ли мне сил вынести всех.

— Если сможешь поднять несколько человек, мы совьём верёвку для остальных, — придумал Обейсекера.

— Тогда кто отправится первым? — спросил генерал Итойеза. — Он останется наверху совершенно один.

— Но также наверняка не останется здесь в ловушке, — отозвался капитан. Он взглянул на старшего офицера. — Вы пойдёте третьим, генерал. Остальные будут тянуть жребий. — Он посмотрел на сержанта Малика. — Займись этим, сержант.

Малик кинул взгляд на крутов:

— Они тоже?

Обейсекера повернулся к формирователю Тчеку.

— Первыми двумя должны быть мои люди, затем генерал. После этого жребий потянет каждый поочерёдно.

Хохолки ксеносов вспыхнули гневным тускло-красным цветом, но Тчек согласно щёлкнул и повернулся к оставшимся членам родового отряда, пока Рошант с мучительной тоской наблюдал за тем, как Малик готовит жребии с числом на каждом из них, от одного до одиннадцати, и за исключением номера три, который отдал Итойезе перед началом лотереи.

— Готово, — сказал Малик капитану.

— Пусть каждый тянет своё число. Круты могут тянуть после того, как будут выбраны первый и второй номер.

Едва Обейсекера это сказал, шахта лифта слегка вздрогнула, и сквозь пустоту проёма эхом прокатилась глубокая стенающая песнь пустыни. Люди и круты услышали её, проводив протяжный звук взглядами.

— Песок смещается, — заметил Кирикт.

— Надеюсь на это, — кивнул Обейсекера.

Малик подошёл к группе касркинов и открыл ладони.

— Лерин.

Рядовая взяла жребий, раскрыла.

— Номер шесть.

Сержант повернулся к Рошанту. Комиссар заглянул в его сложенные лодочкой руки, подсознательно облизав губы. Затем он заметил, как Малик приподнял большой палец, показав спрятанный под ним жребий. Комиссар тут же взял его и посмотрел.

— Один. — Лишь с огромным трудом ему удалось не улыбнуться от облегчения.

— Сэр. — Малик обернулся к капитану, который вынул свой номерок.

— Пять.

— По-прежнему нужно достать номер два, прежде чем начнут тянуть птицы, сэр.

— Твой черёд, Малик, — сказал Обейсекера, посмотрев сержанту в глаза. Малик, заметил Рошант, не отвёл взгляда от лица капитана, когда вытащил свой жребий.

— Четыре, сэр.

Сержант повернулся к Гунсуру, который вынул свой номер, после чего поднял его так, чтобы увидели остальные.

— Два. — Обейсекера кивнул. — Хорошо. Первая тройка определилась. Предложи остальные нашим союзникам-крутам.

Малик прошёл по крыше лифта к четырём ксеносам. Они отправятся после Рошанта, Гунсура и генерала.

За окончанием жеребьёвки комиссар уже следить не стал. Он всё же выберется из этой дыры. От облегчения ему хотелось плакать.

Он вернулся к остальным касркинам и, выдавив улыбку, сказал:

— Волей Императора я пойду первым. Я подготовлю вам путь.

— Всё в порядке, сэр, — с ухмылкой бросил Гунсур. — Лучше вы, чем я. Кто знает, что будет вас там ждать. Просто убедитесь, что следите за периметром, а я помогу вам сразу, как только крылатый парень доставит меня к вам.

— О чём это ты? — непонимающе спросил Рошант.

— Разум гробницы пробуждает всех тех некронов, так что в зале их могут быть сотни или даже тысячи.

Рошант уставился на солдата, затем кивнул.

— Конечно, — сглотнул он.

— Ты готов?

Рошант обернулся и увидел Обейсекеру, стоящего рядом с Амазигом. Камшет уже стягивал верхнюю одежду и на глазах у комиссара расправлял крылья. Вблизи они оказались восхитительными: металлические закраины были увешаны белыми перьями, скопированными или взятыми у птиц Дашт-и-Кевара.

— Как только достигнешь верха, укройся и жди Гунсура, — велел ему капитан.

Рошант кивнул. У него пересохло в горле.

Обейсекера кивнул на его болт-пистолет:

— Лучше приготовь его.

— Ах да. — Рошант вытащил оружие из кобуры и в тот же миг ощутил, как Амазиг просунул руки ему под мышки и сцепил их замком у него на груди.

Воздух на дне шахты взвихрился.

Рошант посмотрел на лица, провожающие его взглядами. А затем одно из лиц последовало за ним. Крут, Красикил, принялся карабкаться по стене шахты, вытянувшимися когтями отыскивая опоры в самых узких трещинах, его оперение замерцало всеми цветами спектра. Он услышал с крыши лифта протестующие возгласы, но вожак крутов, Тчек, сказал:

— Чем быстрее мы выберемся наверх, тем лучше сможем там обороняться. Кроме того, вы что, собирались застрелить его?

Голоса умолкли. Было бы настоящим безумием устраивать перестрелку в тесном пространстве шахты.

Рошант поднял голову. Зелёный свет становился ярче. Крылья Амазига разгоняли воздух; комиссар чувствовал спиной натужное дыхание кочевника, с трудом взмывающего выше и выше. Юноша вдруг задался вопросом, хватит ли ему сил поднять их из шахты всех.

Свет стал ещё ближе. Шахта продолжала тянуться в зелёную тьму, но он остановится у первого же входа.

Они достигли двери, и Амазиг завис, его крылья стремительно забили в воздухе, когда Рошант ухватился за края стены и выбрался наружу.

Порывы ветра позади него стихли, когда Амазиг устремился обратно вниз. Комиссар, обеими руками стиснув болт-пистолет, укрылся и застыл в неподвижности; из-за стука крови в ушах он не слышал, что творится вокруг него.

Затем осторожно, медленно он выглянул из-за створки люка — эти двери открывались наружу, а не скользили в сторону, — чтобы убедиться, не грозит ли ему опасность.

Звук. Сзади. Рошант крутанулся на месте и чуть не выстрелил.

Перед ним стоял крут. Рошант продолжал держать палец на спусковом крючке, не сводя с ксеноса оружие.

Красикил указал вверх. Он собирался взобраться на башню-усыпальницу, где у него будет лучший обзор. Юноша кивнул, продолжая, однако, целиться в крута до тех пор, пока тот не скрылся в высоте, — по внешней поверхности с многочисленными выступами и бороздами взбираться было гораздо легче, чем по гладкой шахте лифта, и Красикил понёсся вверх, словно скальная ондра.

Убедившись, что, по крайней мере, прямо сейчас крут не планирует перерезать ему глотку, Рошант вернулся обратно к наблюдению за обстановкой.

Башни-могильники продолжали неспешно подыматься. С такой скоростью для полной очистки гробницы потребуются недели, возможно месяцы, но вдали, среди дальних колонн, Рошант уже различал фаланги воинов-некронов, подобно роботам марширующих к точкам сбора. Пока он успел насчитать лишь несколько десятков пришельцев, но, учитывая размеры усыпальницы, пробуждённых существ были здесь сотни, если не тысячи. Впрочем, он испытал несказанное облегчение, не заметив ни одного противника рядом с собой.

Комиссар как раз поворачивался обратно к шахте лифта, как вдруг чья-то рука схватила болт-пистолет и толкнула ствол вверх.

Он рефлекторно сжал спусковой крючок, но тот не шелохнулся. Его блокировал палец.

— Простите, сэр, — произнёс Гунсур. — Не хотел, чтобы вы случайно стрельнули и встревожили жестянок.

— Я тебя не услышал, — отозвался Рошант.

— Вы были сосредоточены на другом, сэр, — сказал боец, осторожно отпуская оружие Рошанта. — А теперь — где птица?

Комиссар указал на башню-усыпальницу.

— Он полез туда.

Гунсур огляделся по сторонам.

— Никого?

Рошант кивнул.

— Ближайшие некроны далеко отсюда.

— Хорошо. — Кадиец выступил из-за колонны, поднял адское ружьё и выстрелил.

— Что?.. — потрясённо ахнул Рошант.

Крут Красикил рухнул к их ногам безжизненной грудой; в его торсе зияла аккуратно проделанная дыра.

Гунсур приставил ружьё к затылку ксеноса и выстрелил снова, после чего посмотрел на ошеломлённого Рошанта.

— Просто на всякий случай, комиссар.

— Что ты творишь? — уставился на бойца юноша.

Гунсур уже оттаскивал мёртвого пришельца прочь с глаз.

— Будем валить их по одному, сэр. Ясно же.

— Кто тебе такое приказал?

— Сержант Малик сказал. Но, думаю, я так и так бы это сделал. Капитан говорит, что мы должны думать самостоятельно. Когда мы выберемся отсюда — а главная жестянка показала, где выход, — нам всё равно пришлось бы разобраться с пташками. А так мы избавим себя от лишних хлопот.

— Нет. — Рошант закачал головой. — Нет, нет, нет. Не сейчас, солдат.

Гунсур, всё ещё волочивший тяжёлого крута, насмешливо фыркнул.

— Разве убивать ксеносов плохо, сэр?

— Если начнём драться друг с другом сейчас, то отсюда не выберется никто.

— Да не будет никакой драки, сэр. Я просто буду валить их одного за другим по мере появления.

Прежде чем Рошант успел ответить, он ощутил порыв ветра от взмаха крыльев, а затем из шахты лифта выступил Итойеза.

Генерал увидел, как Гунсур тащит мёртвого крута от шахты. Он кинул взгляд на Рошанта, который лишь покачал головой и беспомощно развёл руками.

Генерал Итойеза кивнул, поднял болт-пистолет и выстрелил в Гунсура.

Солдат отлетел назад, но его падение остановила ещё одна башня-усыпальница, отчего касркин словно уселся на неё. Теперь лишь колонна удерживала его в стоячем положении.

Гунсур поднял глаза. Большую часть его грудной клетки разорвало взрывом. Он уставился на генерала.

— За… чем? — на последнем издыхании прошептал кадиец.

Итойеза выстрелил ещё раз. Голова Торгута Гунсура упала вниз.

Генерал опустил оружие и повернулся к комиссару:

— Они умерли, отражая нападение некронов. По одному погибшему с каждой стороны должно унять подозрения — или хотя бы покажет, что они заплатили наивысшую цену.

Рошант затрясся.

— В… вы застрелите и меня, генерал?

Итойеза взглянул на молодого комиссара.

— Никогда не любил твоего отца. — Он посмотрел мимо Рошанта, затем перевёл взгляд обратно на него. — Но это не повод приговаривать сына.

— Что здесь случилось?

Рошант продолжал потрясённо стоять на месте, когда генерал Итойеза направился к шахте лифта навстречу Обейсекере.

— Что здесь случилось?

Рошант увидел стоящего перед капитаном Тчека, хохолок которого переливался гневными цветами. Юноша отступил назад, якобы для того, чтобы укрыться от возможной атаки некронов, но внимательно слушая всё, о чём говорили у него за спиной.

— Мы тоже потеряли человека, — услышал он, как объясняется Обейсекера, указав на труп Гунсура. Хоть он и не наблюдал за происходящим, Рошант ощутил, как крут подступил к трупу касркина и внимательно его осмотрел.

Пока Обейсекера разговаривал с Тчеком, Амазиг продолжал выносить из шахты лифта касркинов и крутов. Наконец он доставил наверх последнего бойца, Лерин, после чего обессиленно упал на землю, волоча за собой крылья. Из ступора, в который впал Рошант, его вывел Малик аккуратным похлопыванием по плечу.

— Мы готовы. — Он подался к комиссару. — Не выглядит это как дыра от гаусс-свежевателя.

Комиссар уставился на касркина.

— Как скажешь, — шепнул он.

— Сопутствующий урон, — кивнул Малик, после чего бросил взгляд на Обейсекеру и группу уцелевших крутов, стоявших в стороне от остальных.

— Вы знаете свои отряды и что вам делать, — сказал капитан. — Владыка некронов показал нам, где порталы, а теперь мы должны открыть их и впустить внутрь пустыню. Когда откроете свой портал, не мешкайте — гробница заполнится песком очень быстро.

Обейсекера оглянулся на последних членов отделения. Рошанту стало интересно, о чём думал капитан, поскольку следующие слова тот произнёс совершенно бесцветным тоном:

— Встретимся снаружи — вы знаете, где искать выходы, и у нас есть коды для их открытия. — Он посмотрел на людей, затем на крутов, и кивнул. — За дело.

Глава восемнадцатая

— Значит, меня будет сопровождать капитан и человек с крыльями, — произнёс Итойеза, укрывавшийся за башней-усыпальницей. Помолчав, генерал добавил: — Не считая крутского формирователя. — Он кивнул на Тчека.

Обейсекера, прятавшийся рядом с генералом, заговорил в вокс:

— Вы — тот, кого называют особо важной целью, генерал. Я не могу позволить себе терять больше людей — как и крут.

— Считаешь, комиссар достигнет своей цели?

— С ним Малик, а также Лерин и Энсор. По двум другим крутам я не стану скучать, если они не справятся.

— Нет. — Итойеза указал вперёд. — Раз я «особо важная цель», то тебе стоит послать перед нами своего телохранителя.

Обейсекера подал знак камшету, который кивнул и плавно вышел на позицию, прежде чем жестом показать, что всё чисто и капитан может идти.

— Прикройте меня.

Обейсекера кинулся через открытое пространство, стараясь двигаться низко и тихо. Они преодолели большую часть пути к порталу, что владыка некронов показал им на плане города-гробницы, который он вызвал перед ними в своём чертоге глубоко внизу. Они избегали других ксеносов — гораздо более многочисленных, чем прежде, но маршировавших по одним и тем же маршрутам к своим точкам сбора, где затем ждали в металлической тишине, обратив зелёные глаза вверх.

Больше Освежёванных они не встречали. Возможно, их спугнуло пробуждение города. Какова бы ни была причина, то, что им не пришлось иметь дела ещё и с ними, принесло настоящее облегчение.

— Чисто.

Итойеза направился за капитаном через пустое пространство и укрылся рядом с ним, прежде чем обернуться. Однако Тчек уже шёл следом, перемещаясь плавно и гораздо быстрее любого из двух человек.

Формирователь указал вперёд. Капитан кивнул. Там находился вход в туннель, что вёл к порталу.

На плане он был обозначен как выход из могильного города на срединных уровнях. Некроны построили свою обитель глубоко под Табастом, сформировав гору из вынутой породы в качестве защиты усыпальницы. Однако за эоны, прошедшие с момента создания чертежа, в окружавшую пик огромную чашу зашла пустыня, медленно наполняя её и затопляя склоны Табаста. Теперь текучий песок скрыл под собой выходы на срединных уровнях и достиг даже некоторых, расположенных повыше. Открытыми оставались считаные порталы на самом верхнем ярусе, однако все гробницы находились на более глубоких и лучше защищённых уровнях комплекса.

Обейсекера указал на вход в туннель, а затем на Тчека. Длинноногий крут украдкой двинулся внутрь, выставив винтовку перед собой так, что от её жуткого загнутого штыка отразился зелёный блеск некронской усыпальницы.

Остановившись перед входом, капитан увидел, как замерший посреди сумрака формирователь постепенно сливается с окружением, становясь практически неразличимым на фоне стен. Тчек издал свист, перешедший на неслышимый для человеческого уха ультразвук, что напомнило Обейсекере о пещерных птицах с Кадии, которые умели ориентироваться с помощью эхолокации. Он заподозрил, что крут создаёт акустическую карту туннеля, прежде чем отправиться вглубь.

— Умные птицы, — сказал по воксу Итойеза. Касркин не ответил.

Тчек жестом показал, что идёт дальше, после чего направился в туннель.

Без дальнейших слов Обейсекера, Амазиг и Итойеза встали по обе стороны от зева туннеля; капитан с камшетом заняли позиции для прикрытия Тчека, пока Итойеза охранял их тылы.

Заглянув в переход, капитан увидел, что в высоту и ширину тот достигал футов тридцати, так что никоим образом не мог служить главным выходом — вероятнее всего, технический или боковой ход. Он тянулся вперёд, ничем не нарушаемый, пятьдесят ярдов, прежде чем свернуть в сторону. Тчек ждал их у поворота. Обейсекера подал генералу знак следовать за ним, а затем вместе с Амазигом, прикрывающим их сзади, двинулись к круту.

Туннель уходил в толщу скалы, сворачивая через равные промежутки. На каждом повороте располагалась пустая огневая точка. Кадиец насчитал три, четыре, пять. Он как раз шёл первым, когда они достигли следующей позиции.

Эта оказалась не пустой. Точка была усеяна мусором: обломками, огрызками костей, лохмотьями. Обейсекера осторожно скользнул внутрь и уставился в амбразуру на следующую секцию туннеля. Она была последней. В конце располагался портал, рядом с ним во внешней стене виднелся механизм открытия. Однако перед дверью, в самом конце перехода, творился полнейший кровавый хаос. Повсюду валялись части туш животных, кожа и кости, и исходивший от них смрад ударил в ноздри капитану, стоявшему ярдах в пятидесяти от сцены бойни. И среди звериных туш он различил ошмётки плоти, явно принадлежавшие людям: руки, ступни, три головы. Разложившиеся, но по-прежнему узнаваемые. Это были камшеты, когда-то в прошлом слишком близко подошедшие к Табасту.

Среди мусора сидел, сгорбившись, один из Освежёванных, точивший ножи-пальцы, со скрежетом водя режущими кромками одна по другой. Перед ним лежал разделанный труп.

Плоть на теле была свежей. Пальцы-ножи сверкнули, сняв кожу, будто кожуру с плода, и с оголённого мяса засочилась кровь. Дальше существо принялось разрезать плоть, аккуратно работая жуткими лезвиями и приподнимая части тела, над которыми трудилось, чтобы лучше видеть свою работу.

Обейсекера с ужасом уставился на голову Торгута Гунсура.

Освежёванный сделал лёгкий надрез в загривке, после чего повёл ножом вверх, сдирая кожу, а затем, достигнув места, где та обтягивала череп, начал оттягивать скальп Гунсура с головы. Капитан понял, что тварь как раз занималась удалением лица кадийца, из которого намеревалась сделать себе новую маску.

Вдруг неподалёку поднялся ещё один Освежёванный, с чьих плеч ниспадал плащ из кожи, и, подойдя к первому созданию, присел напротив него. Оскальпировав череп Гунсура, первый монстр начал бесконечно заботливо стягивать кожу с остального лица касркина.

Не смея пошевелиться от ужаса, Обейсекера наблюдал за тем, как чудовище закончило снимать лицо Торгута Гунсура, после чего, опустив его ободранную голову на пол, натянуло кожаную личину на свой металлический череп и стало прилаживать её на место.

— В чём задержка? — раздался из вокса голос Итойезы.

— Возле портала двое Освежёванных. Подтянитесь.

Обейсекера подвинулся, когда остальные присоединились к нему в огневой точке, так, чтобы те также смогли заглянуть в амбразуру.

— Это был один из твоих людей? — спросил Итойеза.

— Да, — подтвердил капитан.

— Эти существа — зло, — отозвался Тчек.

— Да, — сказал капитан. — Их нужно убить.

Они поднялись из укрепления и, встав плечом к плечу, мерным шагом двинулись по туннелю, не стреляя по Освежёванным.

Щёлканье вдруг прекратилось. Двое монстров повернулись и посмотрели в туннель; во тьме их глазниц плескался зелёный свет.

Адское ружьё, крутская винтовка, болт-пистолет и автомат заговорили одновременно. Лицо, принадлежавшее Гунсуру, разлетелось в клочья, прилипшие к металлическому черепу Освежёванного. Второй залп содрал со стальных остовов кожаные наряды, отчего твари стали выглядеть как ходячие пугала, чем и являлись на самом деле.

Освежёванные, учуяв плоть, попытались преодолеть шквал огня, но остановились, попятились, а затем рухнули под обстрелом. Оказавшись на земле, они поползли вперёд, не в силах устоять перед запахом свежатины. Следующий залп уничтожил уцелевшие конечности, оставив от монстров лишь дёргающиеся торсы. Однако их глаза продолжали гореть металлическим вожделением живой плоти.

Обейсекера продолжал идти, продвигаясь к концу коридора, а следом за ним шагали Тчек, Итойеза и Амазиг.

Даже с изломанными телами Освежёванные по-прежнему тянулись к плоти, не переставая щёлкать разделочными ножами-пальцами. Та самая металлическая рука, что сняла лицо с Торгута Гунсура.

Капитан опустил адское ружьё и выпустил «разогретый» луч в сжимающуюся руку монстра, отчего ножи-пальцы отлетели к порталу. Чудовища превратились в разбитых насекомых; то, что оставалось от их конечностей, содрогалось, не в состоянии сдвинуть тела с места. Однако головы их были и дальше повёрнуты к приближающемуся мясу, челюсти яростно щёлкали, зелёная тьма в глазах алчно пылала.

Обейсекера миновал останки Освежёванного, который выпотрошил Гунсура. Культи на месте ног и рук дёрнулись к нему, но капитан увернулся от металлических пеньков и прижал ствол адского ружья к основанию черепа существа. Оно тряхнуло головой, свирепо клацнув зубами.

Он нажал спусковой крючок. «Разогретый» луч, выпущенный в упор, пробил металл и вырвался изо лба Освежёванного. Зелёная тьма у него в глазах померкла. Челюсть со стуком откинулась и безжизненно отвисла.

Капитан посмотрел, как Тчек из своей винтовки добивает второго Освежёванного. Череп чудовища треснул, и его металлические обломки разлетелись в разные стороны, некоторые даже отскочили от панцирной брони самого касркина.

Он кивнул круту. Тчек поднял винтовку.

— Давайте взглянем на дверь, — сказал формирователь.

Четвёрка осторожно прошла сквозь бойню, устроенную перед дверью в конце туннеля. Достигнув её, Амазиг прижал руку к металлу и застыл в неподвижности, прислушиваясь, в то время как Обейсекера, Итойеза и Тчек изучали открывающий механизм.

— Должно сработать, — произнёс капитан. — Если сказанное некроном правда.

— Я слышу его.

Троица повернулась к Амазигу, по-прежнему державшему руку на двери. Камшет посмотрел на них.

— Я слышу песок. Он снаружи, поёт, ждёт, когда его впустят внутрь.

— Значит, одна часть плана сработает, — сказал Обейсекера.

— Ты понял, что с другой частью будет проблема? — переспросил Тчек.

— Да, — одновременно сказали Обейсекера с Итойезой.

— Потянем жребий, — решил Тчек. — Вытянувший остаётся, чтобы отпереть дверь.

Капитан кинул взгляд на формирователя.

— Генерал не может тянуть жребий.

— Нет, — произнёс вдруг Амазиг. — Я останусь. — Всё ещё прижимая ладонь к двери, он указал на туннель. — Я буду ждать десять минут. Так вы успеете выбраться, а затем я открою дверь. Пустыня просит, чтобы её впустили. И на зов должен ответить я. — Кочевник сбросил с себя верхнюю одежду, и его крылья развернулись вновь. — И может быть, я смогу обогнать её.

Обейсекера посмотрел на Тчека с Итойезой, затем повернулся обратно к Амазигу.

— Спасибо тебе.

— Ты расскажешь Матери? Если я не вернусь.

— Я расскажу Матери.

Кочевник кивнул. Затем, поморщившись, он широко расправил крылья. Амазиг грустно оглядел немногочисленные оставшиеся на них белые перья, прежде чем перевести взгляд на Обейсекеру, Итойезу и Тчека.

— Я дам вам десять минут. — Камшет убрал ладонь с двери, сквозь которую ощущал песню песка, и подошёл к открывающему механизму рядом с ней.

— Десять минут.

Обейсекера, Итойеза и Тчек переглянулись, затем зашагали обратно в туннель, двигаясь со всей возможной скоростью.

— Когда попадём в зал, нам придётся подниматься, иначе песок похоронит нас, — сказал по пути генерал. — Вы видели поблизости какие-то трапы?

— Нет, — отозвался капитан. — Мы можем взобраться по могильной башне.

— Чтобы она подняла нас вверх.

— Недостаточно быстро. — Обейсекера взглянул на хроно. — Поторопимся. — Крут, двигавшийся гораздо резвее их, уже исчез впереди.

Обейсекера с Итойезой припустили вперёд. Капитан, бежавший первым, снова кинул взгляд на хроно.

Там. Впереди. Выход из туннеля. По крайней мере, они добрались до большого зала. Но от того, что они достигнут башен-усыпальниц, не будет никакого проку, если они не успеют быстро взобраться по ним наверх. Текучий песок, скопившийся вокруг Табаста, окажет невероятное давление на любой проём. Когда Амазиг откроет портал, песок под напором всего узайяра хлынет внутрь всесокрушающим потоком и врежется в колонны с мощью непрерывного артобстрела из «Сотрясателей». Подъём по башне будет почти таким же опасным, как если бы они решили не взбираться вовсе.

Им требовалось найти лестницу или аппарель возле стены, чтобы их не снесло первой же струёй песка.

— Портал откроется через семь минут, — передал Обейсекера по вокс-каналу отделения. В туннеле связи не было, поскольку сплошная скальная порода не пропускала сигнал, но теперь она появилась вновь. По крайней мере, у них будет достаточно времени, чтобы поискать путь наверх. Отключая вокс, Обейсекера успел подумать, что план шёл более гладко, чем он смел надеяться.

На секунду отвлёкшись, капитан не заметил растянутую перед входом нить. Он налетел прямо на проволоку, и та разрезала ему лодыжку выставленной ноги. Обейсекера рухнул, выронив адское ружьё, прямо на пороге в большой зал с колоннами-усыпальницами.

Он перекатился, боль в ноге огнём захлестнула всё его тело, однако усилием воли кадиец вытолкнул разум из пучин агонизирующей бури и выбранил себя за глупость.

Над ним стоял Тчек. Обейсекера уставился в ствол винтовки и приготовился умереть. Привкус поражения был даже сильнее боли. Крут нагнулся, вынул из шлема касркина вокс-бусину и швырнул её на пол.

— Не убивай его.

Обейсекера оглянулся и увидел генерала Итойезу, стоящего между двумя другими ксеносами. Стоящего с болт-пистолетом в руке.

— П-предатель! — выплюнул капитан сквозь пелену боли и отчаяния.

— Я мог бы убить Малика и Рошанта ещё до того, как нас забросило сюда, — произнёс генерал, — но не стал. Империум расходует жизни своих людей, словно воду. Я не начну действовать против него, поступив так же, как он.

Обейсекера указал на вход в туннель:

— Семь минут, и ворота откроются. Ты убьёшь меня, не замарав рук.

— Нет, я даю тебе шанс, как дал его Малику и Рошанту. Они стояли ко мне спиной, а круты были снаружи. Я мог бы застрелить их — и спокойно уйти. Но решил этого не делать. Я позволил им выжить, тогда как, будучи генералом Империума, отправил бы их в расход, даже не задумываясь.

— Нам пора, — сказал Тчек, затем указал в сторону. — Там есть лестница. — Прощай, капитан Обейсекера. Будь у нас немного времени… Но времени никогда не бывает достаточно.

Обейсекера смотрел, как они уходят, исчезая среди башен-усыпальниц. Теперь ему стало ясно, что крушение генеральской «Валькирии» посреди Великого Песчаного моря было вовсе не случайностью. Итойеза пытался переметнуться к ксеносам, когда самолёт попал в шторм, и т’ау послали за ним своих союзников-крутов.

Мир начал сереть. Капитан заставил себя сесть, после чего вынул из поясной сумки аптечку и прижал её к обрубку ноги. Та прочно прицепилась, остановив кровотечение, а затем подействовали впрыснутые болеутоляющие, и у него прояснилось в голове.

Но чего ради? Обейсекера проверил хроно. Время было на исходе. Если только Амазиг не сумел открыть портал, очень скоро песок вырвется из туннеля и погребёт его заживо.

Однако ничего не происходило. Песка всё не было. Наверное, что-то помешало камшету отпереть дверь. У него не вышло. Он подвёл своих людей и провалил операцию.

Обейсекера встал на четвереньки. Идти он не мог, но ползти — вполне. Капитан двинулся обратно к входу в коридор. Даже несмотря на анальгетики из аптечки, боль была невыносимой, но он упорно полз дальше. Если Амазиг потерпел неудачу, он сам попытается открыть портал, если только сумеет добраться до него.

А затем он услышал. Глубокий звук, катящийся звук, эхом доносящийся из конца туннеля. Песня пустыни. Шум нарастал, становясь громче, а внутри него раздавался ещё один звук, похожий на шуршание наждачной бумаги по металлу.

Пустыня приближалась. Она текла по коридору прямо на него.

Обейсекера усилием воли сел. Он хотел смотреть смерти в лицо. Звук становился громче, напоминая теперь скрежетание миллиона пил.

Жаль, что Амазиг не спасся…

Белый поток, широко расходящийся от входа, устремился к Обейсекере, протянул руки и подхватил его за миг до того, как песок, выталкиваемый всей тяжестью пустыни, хлынул из устья туннеля и врезался в основания первых башен-усыпальниц.

Амазиг поднял его в воздух, и капитан услышал скрежет гнущегося и ломающегося металла, а затем увидел, как колонны-могильники одна за другой начинают валиться. Сквозь застлавшую глаза сереющую пелену он заметил, как струя песка выплёскивается из ещё одного входа в туннель и ещё. У остальных отрядов тоже получилось.

Зал наполнился песнью пустыни, вернувшейся забрать то, что принадлежало ей по праву.

Капитан поднял глаза и увидел Амазига, взмывающего выше на белых ангельских крыльях. Затем мир посерел окончательно, и он потерял сознание.

Глава девятнадцатая

— Вон там, впереди, там выход!

Рошант услышал возглас Малика сквозь красную пелену изнеможения. Его мышцы стали мягкими, почти как вода. Он шатался, зрение стало туннельным, позволяя видеть лишь то, что находилось прямо у него перед глазами.

Они поднимались вверх изнутри горы, взбираясь по лестнице, которой, казалось, не было конца, чтобы не дать захлестнуть себя нарастающей волне песка.

Назначенный туннель отыскался довольно быстро, после чего некоторое время они прикидывали, как не утонуть в песке, когда они откроют портал. Но Малик нашёл служебную шахту прямо над выходом — вероятнее всего, построенную в качестве машикуля против незваных гостей в мире-гробнице, — и они сумели взобраться в неё и уйти от портала до того, как он открылся и сквозь него внутрь ворвалась пустыня.

А затем началось долгое, долгое восхождение. Сначала по лестницам и мостикам, дальше по пролётам. Тут и там им встречались лифты, но Малик отказался садиться в них, показывая на мерцающие огни — по ним видно было, что в гробнице начинались перебои с энергоснабжением. Если оно откажет во время подъёма в лифте, они окажутся в западне, и никакой крылатый носильщик их уже не спасёт. Поэтому они продолжали идти, устало бредя дальше. Те некроны, которых они встретили, направлялись вниз, как надеялся Рошант, в тщетной попытке найти и запечатать порталы, что впускали внутрь песок.

Это был самый долгий, самый изматывающий подъём в жизни Рошанта, подъём, утомлявший его ещё сильнее оттого, что он, казалось, никак не влиял на Малика: тот продолжал шагать так, словно не преодолел изнутри всю гору.

Наконец они вышли к верхней части города-могильника, где, согласно плану некронского владыки, находились вентиляционные и эвакуационные шахты — впрочем, без крупных выходных портов, и постепенно начали замечать изменения в освещении, которое из ярко-зелёного становилось нейтрально-белым.

Сержант указал вперёд.

— Давайте, сэр, — сказал он. — Вот дверь. Почти выбрались.

Рошант покачал головой, уперев руки в колени.

— Я… я не могу.

— Я вытащу вас отсюда, даже если придётся вас подстрелить, — произнёс Малик.

Уставившись на дверь — её, как заметил Рошант, покрывал тонкий слой песка, — комиссар попытался снова качнуть головой.

— По… подстрелить меня? — устало спросил он.

— Да, — отозвался кадиец.

Лазерный импульс расплавил камень у ног Рошанта. Комиссар отскочил назад и, подняв глаза, увидел наставленное на него адское ружьё.

— Если не пойдёте, следующий будет вам в руку. Сэр.

— Я… я…

— Не бесите меня. Просто шагайте.

Рошант кивнул, взяв себя в руки, напряг протестующие мышцы и поплёлся дальше. Он посмотрел вверх — и впервые различил впереди пятно чистого белого света.

Зрелище оказалось настолько прекрасным, что юноша зашагал быстрее, как будто Император смилостивился над ним и чудесным образом вывел из его протестующего тела молочную кислоту, так что он сначала заковылял, а затем пошёл уже более уверенным шагом, держась рядом с Маликом.

Он всё же выберется отсюда.

Сержант взглянул за спину Рошанту, в глубину туннеля.

— Живее, — прошипел он комиссару. — За нами кто-то идёт.

Рошант кивнул и, пошатываясь, постарался быстрее переставлять ноги. Малик шёл рядом с ним уверенной походкой, сжимая адское ружьё, то и дело оглядываясь назад, а затем переводя взгляд обратно. После времени, проведённого в зелёной тьме, свет впереди казался почти ослепительным.

Наконец они выбрались из недр горы и обнаружили, что пришли в неглубокую пещеру. Так светло здесь было оттого, что солнце в небе Дашт-и-Кевара, клонившееся к западному горизонту, сияло почти прямо в зев. Направившись к выходу из пещеры, Рошант заметил на земле пару израсходованных батарей.

Они вышли наружу, под закатный свет. После монохромной зелени гробницы от красного, оранжевого и жёлтого цветов у них зарябило в глазах. Они встали перед входом, пошатываясь от усталости, щурясь от яркого сияния, и купающийся в лучах солнца мир постепенно начал приобретать чёткие очертания.

— Думаю, это та пещера, в которой мы укрывались с генералом Итойезой, когда всё началось, — сказал Рошант. — Я видел на полу пустые батареи. — Комиссар приосанился, сложив ладонь козырьком над глазами, чтобы лучше видеть.

И тогда он заметил крутов.

Трое ксеносов, стоявших в пятидесяти ярдах на краснокаменном склоне Табаста, смотрели прямо на него.

— Сержант, — произнёс Рошант. — Кажется, у нас проблема.

— Знаете, мне следовало убить вас, когда мы прятались здесь.

Рошант с Маликом обернулись и увидели генерала Итойезу. Офицер стоял справа от них, возле входа в пещеру.

— Когда вы были спиной ко мне, я мог застрелить вас обоих, а вы бы и не заметили. Однако я не хотел начинать свою новую работу с кровопролития. Поэтому я опустил оружие. А теперь мы снова тут.

Малик стал поднимать адское ружьё, но Итойеза махнул болт-пистолетом:

— На таком расстоянии я убью тебя, даже просто зацепив. Опусти оружие. — Итойеза взглянул на Рошанта. — Ты тоже, комиссар.

Юноша увидел, как Малик заколебался, а затем медленно положил ружьё на землю. Генерал дёрнул рукой, и сержант отступил от оружия прочь.

— Теперь ты, комиссар.

Рошант не спеша вынул болт-пистолет из кобуры и, нагнувшись, опустил рядом с адским ружьём Малика сбоку от входа.

— Зачем вы это делаете, генерал?

— Зачем? — Итойеза показал им болт-пистолетом отойти ещё на шаг. Затем с каменным лицом он подступил к ним. — Зачем? Вы оба видели пустую трату жизней, конец надежды, бездумную жестокость того, чем мы занимаемся, и ещё спрашиваете меня зачем?

Рошант уставился поверх ствола болт-пистолета на лицо генерала.

— Вы хотите начать спасение людей с того, что убьёте нас?

Офицер покачал головой:

— Нет. Я не такой, как вы. Вы безоружны. Вам нас не догнать. Я уйду. Когда я исчезну, то ты, если выдержишь обратный путь, сможешь вернуться к отцу. — Генерал поморщился. — Хотя, полагаю, такая перспектива заставит задуматься о дезертирстве даже комиссара Официо Префектус.

Итойеза указал на крутов:

— Мои друзья свяжут вас. Узлы будут некрепкими, чтобы вы смогли их распутать, однако к тому времени мы будем уже далеко.

Пока генерал говорил, Рошант почувствовал, как стоявший рядом с ним Малик подобрался. Неужели он собирался наброситься на генерала? Итойеза ведь застрелит его прежде, чем он успеет пошевелиться. Однако офицер также заметил, как напрягся сержант. Он направил болт-пистолет в грудь Малику и покачал головой.

— Твоя жизнь не стоит такой жертвы, — произнёс он.

— Я и не думал жертвовать собой, — отозвался Малик.

Поняв, что касркин смотрит мимо него, генерал начал оборачиваться.

Из пещеры с шипением вырвался разогретый луч, попав точно в болт-пистолет поворачивающемуся генералу, отчего тот вылетел у него из ладони. Там, перед входом, Рошант увидел камшета, державшего на руках Обейсекеру с поднятым адским ружьём.

— Ты! — рявкнул генерал.

Но прежде, чем капитан успел ответить, камни вокруг зева треснули и разлетелись вдребезги от залпа крутов. Почувствовав, как пули с шипением пронеслись мимо его головы, комиссар кинулся навзничь одновременно с Маликом.

Амазиг, окончательно обессилев, выпустил Обейсекеру, и тот рухнул перед туннелем. По краснокамню заколотили новые пули, кроша скалу.

Рошант увидел, как генерал Итойеза, также упавший на землю, начал отползать прочь, подальше от линии огня, попутно пытаясь дотянуться до выроненного болт-пистолета. Из входа в пещеру Обейсекера не смог бы попасть в лежащего генерала, и, кроме того, непрерывный огонь ксеносов теснил его вглубь туннеля, заставляя искать укрытие.

— На тебе остановить генерала, Рошант! — проорал капитан. — Я задержу крутов.

Из входа в пещеру вырвался шквал разогретых лучей, пронёсшись мимо валяющихся на земле Рошанта и Малика в сторону крутов, чтобы оттянуть на себя ответный огонь.

Малик, растянувшийся рядом с комиссаром, закричал ему на ухо:

— Они обходят нас с флангов!

Комиссар указал на генерала:

— Нужно остановить его.

К тому времени Итойеза уже убрался с линии огня и направлялся к узкой трещине. Оказавшись в ней, он сможет быстро спуститься вниз, на соединение с крутами.

Рошант пополз следом за ним.

— Постойте! — окликнул его Малик и выгнулся вперёд, дотягиваясь до оружия, но в следующий миг несколько винтовочных выстрелов раскрошили перед ним краснокамень, и сержант торопливо убрал руку.

— Фрекк, не могу достать, — выругался касркин.

Рошант оглянулся на генерала. Тот был уже почти на краю ущелья.

— Я иду за ним, — сказал он.

Стрельба прекратилась.

Внутри пещеры капитан Обейсекера выжидающе повернул голову, силясь расслышать шипение брошенной взрывчатки. Он не думал, что таковая имелась у крутов, но, если всё же была, сделать что-либо ему вряд ли удастся.

— Капитан! — раздался голос формирователя.

— Тчек, — крикнул в ответ Обейсекера.

— Я рад, что ты жив.

— Ты выбрал необычный способ это показать. — Кадиец рискнул выглянуть наружу: насколько он видел, круты не смогут подобраться к нему из-за ровной, лишённой укрытий местности перед входом. Но также он не заметил ни Рошанта, ни Малика, ни генерала.

— Позволь забрать генерала, и мы разойдёмся своими дорогами, — предложил Тчек.

Обейсекера хохотнул:

— Сам знаешь, не могу.

Крут свистнул, и Обейсекера понял, что Тчек тоже рассмеялся.

— Другого я не ожидал. Тогда, чтобы спасти жизни наших солдат, предлагаю решить вопрос один на один.

Обейсекера переглянулся с Амазигом.

— Ты предлагаешь дуэль? Победителю достаётся генерал?

— Да.

Обейсекера снова засмеялся.

— Если помнишь, я не в лучшей форме.

— Так ты предпочтёшь, чтобы мы убили тебя и твоих людей и всё равно забрали его?

Обейсекера взглянул на Амазига. С Маликом, Рошантом и кочевником их шансы были равны. Но такие схватки обычно заканчивались тяжёлыми потерями для обеих сторон.

Он уже потерял достаточно людей. Он не допустит второго Сандо.

— Я буду сражаться, — заявил он.

Камшет покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я выйду на бой.

Капитан поднял руку:

— Это не твоя схватка. Мы с Тчеком решим вопрос вдвоём.

— Тогда выходи! — крикнул крут. — Я жду.

Обейсекера осторожно выглянул из туннеля. Формирователь действительно ждал, чуть ниже по склону, настороженно стоя у валуна, за которым смог бы укрыться. В руках он сжимал винтовку.

— Как я могу тебе доверять? — крикнул ему капитан.

— Это священно для нас, — отозвался Тчек. — Охота — священна. — Формирователь указал на Обейсекеру. — Если один из твоих людей попробует вмешаться, мы убьём всех вас. Но если ты победишь, сможешь забрать генерала, а мой родовой отряд отступит.

Обейсекера кивнул. У него больше не было вокс-бусины — формирователь вырвал её в гробнице, — поэтому он заорал из пещеры:

— Рошант, Малик, вы слышали? Не вмешиваться. Это — между мной и Тчеком.

Ответа капитан дожидаться не стал. Поднявшись на ноги и опираясь на адское ружьё, словно на костыль, он выбрался наружу и вышел на ровный участок, чтобы его увидел Тчек.

— Как будем драться?

Формирователь также выступил вперёд.

— Мы целимся, затем стреляем. — Хохолок крута сверкнул разными цветами, и Обейсекера понял, что тот снова смеётся. — Как видишь, твоё ранение не сильно помешает.

— Понятно. Когда будем стрелять?

— Считаем вместе, от десяти до нуля. Затем поднимаем оружие и стреляем.

— Что, если ты выстрелишь раньше нуля?

Формирователь уставился на него, и его оперение вспыхнуло красным.

— Не выстрелю.

Кадиец кивнул.

— Тогда ладно. — Он огляделся по сторонам. — Давай-ка я присяду. — Обейсекера проковылял к куску скалы и уселся на него. Аптечка сделала свою работу. Нога по-прежнему ныла, но и только. Сильная боль лишь отвлекла бы его.

Капитан посмотрел вниз, на Тчека. Их разделяло ярдов пятьдесят. Вполне можно и промахнуться.

— Сколько выстрелов? — спросил он.

— Один, — ответил формирователь. — Если оба выживем, считаем снова.

— Хорошо. — Обейсекера помолчал. — Дай мне минуту.

Скорее всего, эта минута станет последней в его жизни. Он обвёл взглядом краснокамень, гладкий и источенный временем. Почувствовал на коже тепло солнца. Даже зной казался приятным после холода усыпальницы.

Он уже заглянул в лицо смерти. Обейсекера понял, что больше её не боится.

Кадиец посмотрел на ксеноса.

— Я готов.

— Десять, — сказал формирователь.

— Девять, — произнёс Обейсекера.

— Восемь.

— Семь. — Касркин слегка переместил хватку на адском ружьё.

— Шесть.

— Пять. — Он почувствовал, как напрягся, и попытался расслабить мышцы, поскольку напряжённые мускулы — медленные мускулы.

— Четыре.

— Три.

— Два.

Обейсекера открыл рот, готовясь сказать: «Один».

В следующий миг раздался знакомый кашляющий выстрел из болт-пистолета, и адское ружьё вырвало у него из рук, а его корпус разлетелся от взрыва. Осколки впились капитану в руки и грудь, выбив из лёгких весь воздух.

— Что за?..

Обейсекера оглянулся и увидел генерала Итойезу, стоящего с поднятым и наведённым на него болт-пистолетом.

— Нет! — завопил Тчек. — Тебе нельзя было! Ты сделал из меня лгуна?

Однако генерал лишь покачал головой.

— Если, сделав из тебя лгуна, я окажусь в безопасности, значит, так тому и быть. — Он снова нажал спусковой крючок.

Ствол с треском развалился на части, и Обейсекера вспомнил, как луч, выпущенный им после выхода из туннеля, попал в пистолет генерала. Оружие после этого смогло выстрелить ещё раз, прежде чем сломаться окончательно.

Итойеза швырнул на землю бесполезный болт-пистолет.

— Убей его! — закричал он Тчеку.

Но формирователь покачал головой. Перья на его хохолке приобрели более тусклую расцветку.

— Ты недостоин жизней, отданных ради тебя родовым отрядом.

Генерал смерил крута взглядом, затем фыркнул:

— Может, я не нужен тебе, зато по-прежнему нужен т’ау. — Он повернулся и стал спускаться с горы. Обейсекера понял, что тот направляется к «Венаторам».

— Останови его!

Но Тчек вновь покачал головой, зашуршав оперением.

— Он больше не наша забота. — Формирователь поднял руку. — Я рад, что ты жив.

— Как и я.

Капитан оглянулся. Позади него стояла Мать, женщина с лазурными глазами, её металлические крылья были широко расправлены, затмевая собою солнце.

— Ты потерял одного из своих, — сказала Мать. — Мы найдём его для тебя.

По её сигналу из-за скал позади крутов выступили другие камшеты, не сводя оружие с ксеносов. Тчек огляделся, и Обейсекера понял, что тот прикидывает свои шансы. Затем очень медленно формирователь опустил винтовку на землю, и остальные члены отряда сделали то же самое.

Генерала толкнули вперёд, и Рошант понял, что его руки связаны за спиной. Он упал на колени, и позади него юноша увидел синеглазого воина-камшета в белых одеждах. Оглянувшись, он заметил других, окруживших генерала со всех сторон. Комиссар посмотрел на Малика. Сержант пожал плечами, но опускать адское ружьё не стал.

Рошант выпрямился, разгладил пальто и повернулся к ближайшему кочевнику.

— Что случилось? Почему вы здесь?

Воин-камшет — тот, что держал генерала Итойезу на прицеле автомата, отступил в сторону, и комиссар понял, что смотрит на нестареющее лицо женщины с лазурными глазами. Позади неё, выше по склону, он различил других туземцев, ведущих пленных крутов, следом за которыми ковылял капитан Обейсекера, опираясь на плечо Амазига. Внезапно кадиец рухнул, и камшет, склонившись над ним, попытался помочь ему встать.

Не имело значения, выведен из строя Обейсекера или нет, — этот вопрос касался Официо Префектус.

— Как вы сюда попали? — спросил Рошант у женщины-предводительницы камшетов.

— Пустыня заговорила, и мы услышали.

— Но вы ведь были далеко. Как вы добрались сюда так скоро?

— Если нужно, мы можем путешествовать быстро.

— Они предатели!

Рошант обернулся и увидел, что стоящий на коленях Итойеза смотрит на женщину с белыми крыльями.

— Ты поверишь варварам, а не генералу Астра Милитарум?

— Что может быть более варварским, чем твои действия, генерал?

— Они продают аквавит любому, кто даст за него нужные им вещи.

— Ты бы предал нас всех и переметнулся к т’ау.

Итойеза начал подниматься на ноги. Но прежде, чем он успел встать, Малик сделал ему подсечку, и тот снова свалился на землю.

Сержант встал над генералом Итойезой.

— Всегда хотел сделать это с генералом, но не думал, что подвернётся такая возможность. — Малик посмотрел на Рошанта. — Он убил Гунсура. Торгута ведь застрелили из болт-пистолета, правильно?

— Да, — кивнул Рошант.

— Тогда ты знаешь, что нужно сделать, — продолжил сержант. — У тебя есть приказы. Если генерал нечист, ты должен убить его.

— Да, — прошептал Рошант.

Итойеза сумел встать на колени.

— Не дёргайся, — предупредил его Малик.

Но генерал не смотрел на Малика. Его внимание было приковано к Рошанту.

— Ты лучший человек, нежели твой отец, Кирпал. Ты не стал бы продолжать войну ради славы и почестей, впустую расходуя жизни тысяч людей. Не стал бы посылать людей на смерть без причины. Ты не стал бы делать всего того, что делает твой отец.

— Я не стал бы предателем, — произнёс Рошант.

— Предателем чего? — взвился Итойеза. — Предателем мясника? Предателем армии, что относится к людям как к пушечному мясу? Предателем империи, что выдавливает из своих людей последнюю искорку добра? Я не предатель, Кирпал, а если и так, то предатель чудовищного режима, что расползся по всему Империуму подобно раку. Ты будешь с ними заодно, Кирпал? Заодно с людьми, которые сожгут планету, лишь бы не признавать собственную ошибку? Или встанешь подле меня и постараешься прекратить эту бессмысленную войну?

Комиссар поднял болт-пистолет и направил его в лоб Итойезе:

— Своими словами ты сам вынес себе приговор.

Генерал Итойеза посмотрел мимо пистолета, мимо него прямо в глаза Рошанту.

— Что ж, хорошо. Если ты так считаешь, тогда сделай всё быстро. Но я был о тебе лучшего мнения, Кирпал.

Юноша посмотрел в прицел оружия, заглянул в глаза генералу и увидел, что Итойеза глядит на него без страха, но с… с жалостью?

Комиссар опустил оружие.

— Я вовсе не оправдываю содеянное вами, генерал, но я вас не убью.

Глаза Итойезы расширились от удивления. Рошант увидел, как он глубоко вдохнул, внезапно осознав, что смерть его миновала.

А затем посреди его лба возникла дыра, кожа вокруг которой мгновенно почернела от жара лазерного луча. Рошант заметил изумление в глазах Итойезы, прежде чем он рухнул ничком на камни.

Комиссар обернулся и увидел сержанта Малика, опускающего адское ружьё.

Он взглянул на Рошанта:

— Для этого и нужны сержанты, комиссар, — делать грязную работу, которую никто другой делать не хочет. — Он оглянулся в направлении пленённых крутов выше по склону. — Теперь разберёмся с ними.

— Нет, постой, — сказал Рошант, однако Малик лишь покачал головой и двинулся к ксеносам.

Рошант в отчаянии посмотрел на госпожу камшетов, но та одарила его холодным взором, не проронив ни слова. Юноша понял, что она ничего делать не станет. Принять решение должен он, и только он один.

Прежде чем Малик успел сделать ещё несколько шагов, Рошант поднял болт-пистолет и направил его в спину кадийцу.

— Я сказал «стоп», сержант. — Он дослал болт-снаряд в патронник. Услышав характерный звук, Малик остановился и обернулся. Увидев нацеленное в него оружие, он ухмыльнулся и сплюнул.

— Тебе не хватило духу застрелить генерала. И уж точно не хватит выстрелить в меня.

Малик начал отворачиваться к крутам.

— Я сказал «стоп». — Рошант услышал дрожь в собственном голосе и почувствовал презрение к себе.

Не укрылась она и от Малика. Сержант оглянулся на комиссара.

— Давай, покажи, какой ты герой. — Малик хохотнул и поднял адское ружьё, готовясь выстрелить в ксеносов.

Рошант нажал спусковой крючок.

Малик рухнул как подкошенный. Юноша бросился к нему и перевернул на спину. Малик уставился на него. Изо рта у него текла кровь, глаза помутнели.

— Ты… ты и я… стали бы… хорошей командой, — просипел он.

— Станем, сержант, станем.

— Х… хорошо. Не хочу остаться в… в дураках.

Второй раз за минуту Рошант увидел, как человека покидает жизнь. Он осторожно опустил Малика обратно на краснокамень и поднялся.

— Комиссар.

Он обернулся и увидел подзывающую его к себе Мать. Когда Рошант подошёл, женщина подалась к нему и прошептала на ухо так, чтобы услышать её смог лишь он один:

— Милосердие — не слабость. — Затем она указала на пещеру. — Ты не последний.

Из туннеля вышли Лерин с Энсором.

— Мы что-то пропустили? — спросила по воксу Лерин.

Капитану Барату Обейсекере снилось, будто он летит по лазурному, цвета чистейшей синевы, небу. Он открыл глаза и понял, что так оно и было. Он повернул голову и увидел расправленные над ним белые крылья.

— Я умер?

Мать рассмеялась и спикировала туда, где у подножья Табаста дожидались оставленные ими «Венаторы». Она опустила Обейсекеру возле «Святого огня», и Амазиг приземлился возле них, после чего помог капитану сесть на подножку вездехода.

Обейсекера посмотрел на Амазига.

— Ты спас мне жизнь.

Камшет поклонился.

Обейсекера повернулся к Матери.

— Он сделал всё, что вы от него просили, и даже больше.

Мать улыбнулась Амазигу:

— Он сохранит свои крылья.

Пока они говорили, другие кочевники опустили рядом с ними комиссара Рошанта, Лерин и Энсора.

Обейсекера окинул их взглядом:

— Больше никого не осталось?

— Нет, — подтвердил Рошант.

Капитан кивнул. Лицо его, несмотря на загар, было бледным. Он снова взглянул на Мать.

— Что с крутами?

— Мои люди сопроводят их назад. — Женщина улыбнулась. — Мукаали становятся нервными из-за своих наездников.

— Я бы хотел ещё раз поговорить с Тчеком.

Мать кивнула, но ничего не сказала.

— Почему я спасся, когда столь многие погибли?

Предводительница камшетов взяла его за подбородок и посмотрела в глаза.

— Тебя спасли не из-за твоих достоинств, но по милости тех, кто тебя спас, — а милость дарят, а не оказывают за какие-то заслуги. Прими её. Живи дальше.

Капитан Барат Обейсекера склонил голову.

Коснувшийся кожи порыв ветра подсказал ему, что камшеты улетели прочь. Он поднял глаза и проследил за ними взглядом, не отводя его до тех пор, пока кочевники не растворились в знойном мареве.

Затем он посмотрел на раненую ногу — и повернулся к комиссару Рошанту.

— Не надейся, что я буду за рулём весь обратный путь.

Эпилог

Небусемех, склонившийся над столом, спиной ощутил изменение. Он обернулся и увидел инфопад.

— Ты вернулся, — сказал он.

— Господин, город забит песком, — произнёс Мировой разум. — Его невозможно расчистить, поскольку все наши люди погребены под ним.

— Я бы не беспокоился на этот счёт, — отозвался Небусемех. — Естественные геологические процессы сделают всё вместо нас.

— Сколько времени это займёт, господин?

— Около трёх миллионов лет.

— Трёх миллионов лет?

— Плюс-минус двести тысяч.

— Что мы будем делать всё это время, господин?

Небусемех улыбнулся — он определённо почувствовал, как пришли в движение лицевые мышцы.

— Те исследователи помогли мне сделать прорыв в эксперименте. Взгляни-ка. — С этими словами он поднял песок в воздух, и потёкшие вверх реки сложились в звёзды и планеты.

Взирая на своё творение, Небусемех ощутил радость созидателя: наверное, именно так выглядели миры, впервые вынырнувшие из тьмы. Солнца, планеты и звёзды, крутящиеся в совершенном построении, зерцало небес под землёй.

Как вверху, так и внизу.

Совершенная картина, как и множество раз до этого, удерживаемая вместе стазисными полями, которыми он управлял так же инстинктивно, как втягивал в лёгкие воздух.

— Смотри, — сказал Небусемех.

И он опустил стазисные поля.

Разглядывая планетарий, владыка преисполнился удовлетворения, которое и приводило в движение светила и прочие звёзды. Миры кружились на своих орбитах, солнца танцевали друг вокруг друга, звёзды вели свой неспешный вальс — кольца внутри колец внутри колец, всё в постоянном движении, и всё держится.

Держится.

Небусемех повернулся к Разуму мира.

— Вода, — пояснил он. — Вот что они мне сказали. Кто бы мог подумать, но песчинки лучше сцепляются, когда влажные. Теперь всё, что нам нужно, — это найти способ заставить их держаться вместе после того, как вода испарится. Нам понадобится подходящая программа исследования, но времени у нас много — три миллиона лет, если быть точным.

Мировой разум помолчал.

— Да, господин, — наконец отозвался он.

Небусемех кивнул сам себе. Владыка и не знал, что запрограммировал в голос мирового разума нотки безмерной усталости, но, по всей видимости, он сделал это, поскольку определённо их различил.

— Итак, приступим — эксперимент номер один.

— Эксперимент номер один — запись.