Повелитель Человечества / The Master of Mankind (роман)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Повелитель Человечества / The Master of Mankind (роман)
Автор	Аарон Дембски-Боуден / Aaron Dembski-Bowden
Переводчик	Хелбрехт
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора / Horus Heresy
Предыдущая книга	Коракс / Corax
Следующая книга	Гарро / Garro
Год издания	2016
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Действующие лица

Иерархи Империума

Император – Повелитель Человечества

Малкадор Сигиллит – верховный лорд Терры

Рогал Дорн – примарх Имперских Кулаков, Преторианец Терры

Магнус Красный – примарх Тысячи Сыновей, владыка Просперо

Койя Зу – министр Ануатанских степей

Легио Кустодес “Десять Тысяч”

Константин Вальдор – капитан-генерал

Сагиттар Малак – воин моритов

Ра Эндимион – трибун гиканатов

Диоклетиан Корос – префект гиканатов

Чжаньмадао Навенар – префект таранатов

Ярик Остиан – воин катафрактов

Безмолвное Сестринство

Дженеция Кроле – командующая Безмолвным Сестринством

Керия Касрин – вигилятор отряда “Стальные лисы”

Марея Юл – вигилятор отряда “Огненные змии”

Мельпомена – голос Бездушной Королевы

Вароника Сюлат – госпожа Чёрного флота

Механикум Марса

Загрей Кейн – генерал-фабрикатор Священного Марса в изгнании

Тримейя Диадеи – фабрикатор-локум

Архимандрит – экзекутор-принцип

Иосос – архиискусница Десяти Тысяч

Аркхан Лэнд – техноархеолог

Сапиен – хомоподобный

Иеронима – магос-домина, ордо Редуктор

Альфа-Ро-25 – протектор сикариев

Нишоме Альварек – легио Игнатум, принцепс “Потомка Бдительного Света”

Энкир Морова – легио Игнатум, принцепс “Чёрного Неба”

Неприкаянный двор

Зефон с Ваала – участник крестового воинства

Джая д’Арк – баронесса дома Виридион, хранитель Хайрока

Деврам Севик – придворный, потомок дома Виридион

Иллара Латарак – придворный, потомок дома Виридион

Торолек – верховный ризничий

Имперские персонажи

Скойя – говорящая с предками

– Ад пуст. Все демоны сюда слетелись,

– из “Тепестиум” еретика Ариэля Сикоракса Старой Земли.

Пролог: Вестник

– Отец.

Прошептал он среди завывающих сигналов тревоги. Изгибавшиеся молнии плясали в панических вспышках между перегруженными генераторами, безнаказанно убивая людей и машины. Его появление обернулось нарушением, богохульным осквернением наисвятейшего места, но бремя замешательства парализовало тело. Сильная, как никогда, слабость поглотила объятого пламенем полубога.

Только в самом поэтическом смысле слова пещеру перед ним можно было назвать лабораторией. Он смотрел горящими глазами в разум бога, в утопию, где город машин и гудящие кабели отражали синапсы и разделы человеческого мозга. В центре стоял золотой трон, некогда холодно-спокойный, а теперь плюющийся столь яркими ацетиленовыми искрами, что они могли обжечь даже огненные глаза.

Он почувствовал нарастающий жар за спиной, волну миллиардов хищников варпа, проникающих в решётку туннелей по его гневному следу. Они шли гогочущей воющей ордой, неостановимой, как любой потоп, неизбежной, как лавина скользящей лавы.

И тогда он понял, что совершил.

Он привёл их сюда. Единственное создание, которому было по силам преодолеть последние барьеры вокруг Имперской Темницы, прорубило для них путь и проложило ковровую дорожку. Предупреждение, которое он собирался передать, так и не сорвалось с его губ.

Сигналы тревоги. Сигналы тревоги всё выли и выли. Облачённые в золото воины Десяти Тысяч окружили своего короля, они кричали и стреляли вверх. Их зажигательные болты растворялись в его высоком теле, а гнев обратился в ничто. Даже кустодии не узнали его. Он знал каждого из них по имени – вот Константин Вальдор, вот Ра Эндимион, вот Амон Тавромахиан – и всё же они направили на него копья и открыли огонь. Хорошие люди, люди с душами философов и нерушимой верностью, хотели уничтожить его.

Отец стоял в центре шторма и смотрел на него, смотрел на объятого пламенем вестника конца человечества. Каждый человек в зале – слуги, рабочие и учёные, которых ещё не пожрало пламя или которые ещё не разбежались под звуками клаксонов – смотрели вверх вместе со своим королём. Огненная фигура стала последним, что увидели многие из них, потому что его неистово яркое свечение навечно ослепило их.

Император посмотрел на него – Своего сына, Своё творение – глазами, видевшими смерть бесчисленных звёзд и цивилизаций.

– Магнус, – произнёс Он.

– Отец, – выдохнул в ответ аватар пылающей муки.

Первая часть. Глупость Магнуса

Один

Первое убийство

Жажда

Голод

Двое мужчин кричат в забытые времена. Рёв убийцы вторит воплю убитого. В эту самую раннюю эпоху, когда человечество ещё боится духов огня и молится ложным богам о восходе солнца, убийство брата – темнейшее деяние.

Кровь забрызгала лицо мужчины, как забрызгала и копьё в его руках, и камни под телом брата. Сгустки из раны и капли – убийца смаковал красное вино из вен брата, чувствуя тёплую кровь на заросшей бородой коже, пробуя на вкус всё ещё неоткрытые металлы и неувиденные моря. Пока горячая соль пролитой жизни обжигала язык, мужчина понял с невозможной ясностью:

Он – первый.

Человечество – во всех его бесчисленных формах на тысячекратном пути от жалкого ящероподобного до млекопитающего с тёплой кровью – всегда боролось за выживание. Даже являясь сутулыми обезьяноподобными и звероподобными протолюдьми, оно вело мелкие и ничтожные войны кулаками, зубами и камнями.

И всё же он стал первым. Ни первым, кто ненавидел, ни даже первым, кто убил. Он стал первым, кто отнял жизнь хладнокровно. Он стал первым убийцей.

Рука умирающего брата протянулась к нему, проведя грязными ногтями по потной коже. В поиске милосердия или мести? Мужчина не знал, и в гневе его это не волновало. Он вонзил деревянное копьё глубже в податливую плоть и поцарапал кость. И он продолжал кричать, и он продолжал рычать.

Крик первого убийцы прорубил завесу, одинаково отозвавшись в реальности и нереальности.

Для ожидавших в варпе тварей человечество никогда не споёт песню слаще.

За завесой крик превратился в карнавал форм, пышных и бесконечно разнообразных. Слабые законы физики, которые столь холодно управляют материальной вселенной, не имеют здесь никакой силы, здесь все сдерживающие принципы распадаются на бессвязные фикции. Здесь умирает само время.

Он погружался всё глубже и глубже, разрушаясь, растворяясь и перестраиваясь в бесконечном шторме. Он разрывал ливни других криков, которые ещё не прокричали вслух. Он пронзал огненную плоть вопящих призраков, добавляя новые мучения этим потерянным и неприкаянным душам. Он рассекал болезнь, которую победили созданными людьми лекарствами двадцать шесть тысяч лет назад.

И вперёд. И вперёд. И вперёд. Он сталкивался с мгновениями, которые ещё не произошли, и с мгновениями, перед появлением которых минует половина вечности. Соприкасался с событиями, которые имели место, когда ранние терранские существа выдохнули воду и – впервые – вдохнули полные лёгкие воздуха.

За завесой не было до и после. Существовало только сейчас. Бесконечное и вечное сейчас в изменчивых волнах безграничной злобы.

В этой злобной черноте светились огоньки: огоньки сознания, притягивавшие тьму. Эти же огоньки вспыхивали, вопили и растворялись от малейшего прикосновения окружавших их сил. Мечты и воспоминания обретали форму и сразу же разрушались возникавшими из небытия когтями и челюстями.

Крик проходил сквозь каждый шёпот ненависти, который когда-либо произносил человеческий рот или мыслил человеческий разум. Он гремел подобно молнии в небесах умирающей цивилизации, которая исчезнет, так и не познав чудо космического полёта. Он ломал каменные руины города культуры, которая обратилась в пыль тысячи лет назад.

Из своего рождения в дыхании и звуке крик стал едкой пустотой, а затем яростью и огнём. Он стал обжигающей памятью, разрывающим шёпотом и кровоточащим пророчеством.

И он стал именем. Именем, которое ничего не значило ни на одном языке, ни одной расы, живой или мёртвой. Именем, обретавшим смысл только в подавленных обрывочных мыслях людей, испускавших последний вздох, в тот драгоценный и ужасающий момент, когда их души оказывались между двумя реальностями.

Именем существа, демона, рождённого из холодного гнева одной вероломной души в одну предательскую секунду. Его имя – само его деяние, первое убийство и последовавший предсмертный хрип.

В вопящем путешествии существа сквозь варп он коснулся разума каждого человека, который когда-либо был и когда-либо будет, от давно умерших до ещё неродившихся. Демона связывала с расой людей такая тесная близость, что каждый мужчина, женщина и ребёнок ощущали его прикосновение – в самих крови и костях – даже если и понятия не имели о его имени.

Миллиарды из них ворочались во сне во всех эпохах человечества, вздрагивая от нежелательного прикосновения варп-существа, рождённого в далёкие туманные времена.

Миллионы из них проснулись и уставились во тьму глиняных хижин, спальных покоев дворцов, многоэтажных комплексов и любого иного из бесчисленных зданий, которые люди построили для себя на миллионе миров и за тысячи лет.

Один из них, спящий на самой Терре, проснулся и потянул руку к оружию.

Её рука дюйм за дюймом скользила по прохладному шёлку, пока не сжала знакомую рукоять из слоновой кости. Что-то механическое звучало в тени её покоев, напоминая урчащую мелодию.

– Не доставайте оружие, – произнёс убийца. – Говорят, вы умная женщина, министр Зу. Надеюсь, нам удастся избежать подобной бессмысленности.

Министр сглотнула комок в горле. Она не выпустила рукоять пистолета. Внезапный ночной пот словно приклеил руку к нему.

Как он попал сюда? Что с охраной? Дворцовая стража ждала внизу, воины были вооружены до зубов и получали щедрую плату, которая исключала возможность подкупа врагами. Где они? И что с её семьёй?

Где проклятые богами сигналы тревоги?

– Встаньте, министр. – Голос был слишком низким и слишком звучным, чтобы принадлежать человеку, и при этом совершенно не передавал человеческих эмоций. Если бы статуи могли разговаривать, они говорили бы голосом этого убийцы. – Вы знаете, что раз я здесь, значит, вы уже мертвы. Сейчас ничто не сможет этого изменить.

Она медленно села, хотя так и не выпустила оружие. – Послушайте, – обратилась она к золотой фигуре в темноте.

– Переговоры также бесполезны, – заверил убийца.

– Но…

– Как и просьбы.

Это зажгло искру в ней. Она почувствовала, как лицо стало жёстче, когда раздражение воспламенило храбрость. – Я не собираюсь просить, – холодно сказала она.

– Тогда приношу извинения. – Фигура не пошевелилась.

– Что с моей охраной?

– Вы знаете, кто я, Койя Зу. Вы можете выбрать, умереть в одиночестве или же сопротивляться неизбежному, и я покину дворец только после того, как убью всех, кто находится в нём.

Мой сын. Мысль поднялась, болезненная, обжигающая и дикая.

– Мой сын, – произнесла она, прежде чем успела остановиться.

– Он в возрасте, пригодном для службы Императору.

Рука Койи Зу дрогнула, и она крепче сжала рукоять пистолета.

– Нет, – сказала она, всеми силами ненавидя себя за дрожь в голосе. – Ему только четыре года. Пожалуйста, нет. Не легионы.

– Он слишком мал для легионов. Есть и другие судьбы, министр.

Её глаза привыкали к отсутствию света, даже пока кровь стыла в венах. В полутьме предрассветных часов она смогла различить богато украшенные перекрывающие друг друга края полированных доспехов. Броня из золотых пластин испускала низкий гул и являлась источником механического урчания. В руках убийца держал нацеленное на неё длинное копьё. Над клинком длиной в руку располагался громоздкий болтер в укреплённом кожухе.

Ничто из увиденного не удивило её. Зато удивило, что убийца стоял без шлема, не скрывая некогда человеческое лицо.

– Никогда не видела ни одного из вас так, – сказала она. – Я даже сомневалась, что у вас есть лица.

– Теперь вы знаете, что есть.

Койя Зу увидела, как убийца слегка наклонил голову, и услышала шёпот бесценной механики в горжете золотых доспехов. Хотя высокая фигура была усовершенствована всевозможными генетическими манипуляциями для улучшения жестокого интеллекта и физических данных, никакое переплетение генов не могло скрыть корни незваного гостя. Раньше он был человеком. Возможно уроженцем Альбии, если судить по лицу с обветренной кожей и шрамами сражений.

– Могу я хотя бы узнать имя своего убийцы?

Он ответил не сразу, и она осмелилась подумать, что застала его врасплох неожиданным вопросом. И всё же взгляд тёмных глаз не дрогнул:

– Меня зовут Константин Вальдор.

– Константин, – медленно повторила она. Она обладала широкими познаниями в мифологии Старой Земли, и часто ссылалась на древние истории и легенды в своих речах. Это помогало воодушевлять многочисленные толпы безбожных и безнадёжных отбросов, которые служили ей. Министр поняла, что улыбается, и не важно, что сына заберут и обрекут на судьбу генетических мук, не важно, что её от смерти отделяло всего несколько вздохов. Она улыбнулась улыбкой сумасшедшей, показывая все зубы и широко раскрыв глаза. – Меня убьёт человек с именем древнего короля.

– По всей видимости, так. Если вы хотите сказать последнее слово, то обещаю, что оно достигнет ушей Императора.

Койя Зу поморщилась. – Император. Как я ненавижу этот титул.

– Он – правитель этой планеты и повелитель нашей расы. Не существует более подходящего титула.

Она обнажила зубы в оскале, который выглядел слишком уродливым и вызывающем для улыбки. – Вы когда-нибудь задумывались, какому существу служите?

– Да, – взгляд тёмных глаз не изменился. – А вы?

– “Повелитель Человечества”. – Она покачала головой, чувствуя приятную вспышку правоты. – Он даже не человек.

– Министр Зу. – Предупреждающе произнёс её имя золотой воин. Но она не обратила внимания.

– Он вообще дышит? – вызывающе спросила она. – Ответьте мне, кустодий. Вы когда-нибудь слышали Его дыхание? Он – реликвия Тёмной эры. Оружие, которое покинуло гробницу и вышло из-под контроля.

Вальдор моргнул. Она в первый раз увидела, как он моргнул. Это редкое человеческое движение нервировало – оно казалось ей ложным, словно не имело никакого права появляться на его застывшем лице.

– Терра, – произнёс он, – измученный жаждой мир.

Теперь она знала. После этих слов она знала, за какое из множества своих преступлений должна умереть. Этого она ожидала меньше всего.

Смех, тошнотворный и непроизвольный, вырвался из её горла. – Ах ты, мерзкий раб, – сказала она, больше не в силах сохранять болезненную усмешку на лице.

– Другие миры испытывают не меньшую жажду. – Глаза золотого убийцы казались стеклянными с бесчувственным спокойствием, что выглядело ещё неприятнее из-за живого интеллекта, светившегося за ними. – И всё же ни один из них не несёт столько шрамов и не освещён честью стать колыбелью человечества. Этот мир – бьющееся сердце Великого крестового похода, министр. Вы знаете, сколько мужчин, женщин и детей сейчас медленно направляются сюда – в первый дом человечества? Вы знаете, сколько паломников хотят своими глазами увидеть исконную Землю? Сколько беженцев спасается со своих испорченных и загубленных миров, когда спала пелена Долгой Ночи? Уже сказано, что незаселённая земля – самый ценный товар в нашем зарождающемся Империуме. Но это – ошибка, верно? Есть ресурс намного ценнее.

Пока он говорил, она крепче сжала автоматический пистолет, дыша медленно и спокойно. Даже зная, что умрёт, даже зная, что у неё не было шансов достать оружие, тело отказывалось отступить от инстинкта самосохранения. Инстинкт требовал от неё продолжать борьбу за жизнь.

– То, что я сделала, – сказала она. – То, что я сделала, я сделала для своих людей.

– И теперь вы умрёте за то, что сделали для них, – спокойно произнёс он.

– Только за это?

– Только за это. Остальные ваши предательства ничего не значат в глазах моего повелителя. Ваши очистительные погромы. Ваша торговля запрещённой плотью. Армия генетически созданных отбросов, которую вы прячете в бункерах под Джерманскими степями. Возможность вашего восстания никогда не представляла угрозу Pax Imperialis. Ваши преступления отступничества – ничто. Вы умрёте за грех ваших машин-сбощиков, осушивших Последний океан.

– За кражу воды? – Она снова захотела рассмеяться, и ощущение было не из приятных. Смех накапливался в её крови и искал выход. – Всё это… потому что я украла воду?

– Я рад, что вы понимаете ситуацию, министр Зу. – Он снова склонил голову со странной любезностью и новым тихим урчанием механических мышц. – Прощайте.

– Подождите. Что с моим сыном? Что его ждёт?

– Он будет вооружён серебром, бронирован золотом и обременён весом величайшей надежды.

Зу сглотнула, опять почувствовав мурашки на коже:

– Он будет жить?

Золотая статуя кивнула:

– Если он силён.

В этот момент дрожь прошла. Страх улетучился, оставив только нескрываемый вызов где-то между облегчением и надеждой. Она закрыла глаза.

– Тогда он будет жить, – произнесла она.

Последовал удар, хрип и конвульсии, и она упала, задыхаясь в шуме. Потом давление, и тепло, и серость, серость, серость. И затем милосердное ничто.

Ничто, по крайней мере, для неё.

Существо, появившееся из слившихся криков первого убийства, прорывало себе путь из утробы варпа. Оно протискивалось сквозь рану во вселенной, нарушая реальность со всем упорством, ожидаемым от сущности, желающей родиться как можно быстрее. Как только оно оставило позади ласковые течения моря Душ, его плоть стала испаряться и дрожать. Реальность мгновенно начала пожирать его тело, вгрызаясь в зверя, который не должен был существовать.

Оно поднялось, простёрло конечности и чувства, и избавилось от скользкого влажного огня своего возникновения.

Оно проголодалось.

Оно охотилось.

Верное своей природе, оно охотилось в одиночестве в холоде этого лишённого солнца мира, игнорируя ревнивые, гневные и испуганные крики меньших сородичей. Оно не воспринимало сходство даже с теми монстрами, что разделяли его рождение, рассматривая их – в той мере, в которой оно вообще обладало интеллектом для формирования мыслей – как меньшие отражения своего господства. Их существование и слабости были ничем и даже меньше, чем ничем.

Если бы какой-нибудь имперский учёный сумел бы вскрыть череп демона и нашёл бы там мозг для ответов, то разум существа предстал бы напряжённым узлом чувственного восприятия. Животное могло бы охотиться на движение добычи или запах крови, но демон не ограничивал себя столь жалкими понятиями, как запах следа, зрение и звук. Он охотился не за грубыми механизмами тел добычи, а за самим светом её душ.

Чудовище двигалось незаметно по большим туннелям и залам, распространяя за собой порчу даже на загадочном материале, из которого состоял этот необычный мир. Оно не сжимало оружия. Если бы ему потребовался клинок или дубинка, оно создало бы их из собственной сущности и с их помощью разломало бы хрупкие оболочки жертв и вкусило бы жизнь внутри. Скорее оно полагалось на силу, когти и челюсти. Их хватит для всех, кроме самой сильной добычи. Они выживали, когда существо воплощалось раньше для других охот на других мирах.

Оно ползло вдоль разрушенных стен широкого туннеля, протягивая во все стороны своё невероятное восприятие. Демон слушал песню душ поблизости, хор человеческих эмоций, манящих, словно зов сирен. Где-то в этом мире находился Анафема, как и его детишки, Золотые. Демон жаждал найти их и разорвать на части оружием, порождённым его ненавистным сердцем.

Кипящее масло мыслей существа переключилось на манящую добычу. Инстинкт увлекал демона на запад.

Он полз и иногда перемещался по таким большим туннелям, что они бросали вызов чувствам демона и казались просто необъятной пустотой. Он крался по колено в золотом тумане, который был почти повсюду в этом мире, и перемещался от движений демона, пока плоть последнего рябила и твердела, покрываясь чешуйками полированного металла.

Булавочные иголки жизни покалывали его чувства. Существо замедлилось, остановилось и повернулось. Горячая, как магма, слюна капала с его обнажённых зубов.

Оно бросилось вперёд, безмолвной тенью, быстрее, чем мог заметить глаз.

Пограничный сервитор почувствовала приближение существа. AL-141-0-CVI-55-(0023) была технорабыней, женщиной, уже пятнадцать лет отвечавшей на числовое обозначение вместо имени, которое она больше не помнила. Она заслужила наказание из-за убийства надсмотрщика кузни во время голодного бунта. Сейчас она повернула то, что осталось от её головы, высматривая аномалию.

– Отслеживаю, – произнесла AL-141-0-CVI-55-(0023).

Слово начало пробуждение других сервиторов поблизости. Они приблизились с жалким изяществом полумёртвых бедолаг, кем они и являлись. Громадное оружие поднялось. Мутные глаза прищурились сквозь прицельные линзы. Тонкие трассирующие лучи протянулись из стволов пушек и прицельных систем.

Насколько примитивными они являлись, настолько же они были настроены на несение охранной службы. Они знали, что многие из них некогда связанные общей вокс-сетью замолчали. Они знали на свой простой манер, что их сородичи погибли.

В другом виде невежества демон не знал, что такое сервитор. Он ничего не знал о процессе лоботомии, в ходе которого мозг преступника лишали способности к глубоким познавательным процессам или пересаживали грубые монозадачные логические машины вместо мыслящего разума. Он знал только то, что ощущал, что ослабленные души в охотничьих угодьях были вполне живы, чтобы истекать кровью, и только эта бежавшая кровь имела значение.

Он приближался. Их простые, как шестерёнки часов мысли шептали самой его сущности. Он вкусил варп-аромат их оружия – не фуцелиновых капсюлей или гудящих магнитных катушек, а самого оружия. Инструменты разрушения с их собственными духовными отражениями. Они нежно поглаживали разум монстра. Демон чувствовал всё, что проливало кровь или отнимало жизнь. Существо убийства безошибочно признавало своих сородичей, были ли они созданы из эфирного ихора, смертной плоти или освящённого металла.

– Отслеживаю, – снова произнесла AL-141-0-CVI-55-(0023). Трое остальных слегка вразнобой повторили за ней. Её голова поворачивалась из стороны в сторону на аугметированном позвоночнике, высматривая и охотясь. Данные от сенсоров начали покалывать и гудеть на периферии замедленного сознания. Этого оказалось достаточно. – Вступить в бой, – сказала она.

– Вступить в бой, – повторили трое, всё ещё вразнобой, когда мгновение спустя датчики в их черепах зафиксировали приближающееся существо.

AL-141-0-CVI-55-(0023) запустила в своих замедленных мозговых процессах две подпрограммы. Первая отправляла трёхимпульсный сигнал белого шума по защищённой вокс-частоте, сообщая оператору о переходе в состояние повышенной боевой готовности. Вторая перемещала бионическую ногу, для лучшей опоры на невидимую поверхность пола туннеля. Заменявший правую руку внушительный тяжёлый болтер дважды лязгнул, готовый к бою. Загремела лента боеприпасов, протянувшаяся от корпуса оружия к большому рюкзаку на спине.

Демон – пока всё ещё туманная угроза, пульсирующая на краю поступавших сенсорных данных – скользил между разрушенными зданиями в тридцати двух градусах слева. Сервитор повернулась с рычащей мелодией механических суставов, и открыла огонь из тяжёлого болтера. Оружие взревело стаккато, сотрясая всё её тело. Спустя полторы секунды сработали грубые компенсаторы отдачи, соединённые с её мышцами и костями, сохраняя прицел оружия точным. Обломки зубов и так уже столкнулись с достаточной силой, чтобы из дёсен потекла кровь. Она не почувствовала этой боли. Нервы в дёснах удалили, чтобы защитить именно от такой реакции.

Другие сервиторы последовали её примеру, встав поустойчивее и выпуская очереди разрывных болтов. Ни один из них не зарегистрировал точного попадания. Каждый записал промахи в расположенные в черепах простые инфомашины.

Когда интенсивность огня сошла на нет из-за потери цели, общее количество попаданий равнялось нулю.

– Запускаю подпрограмму поиска и уничтожения, – произнесла AL-141-0-CVI-55-(0023). Она направилась вперёд, сузив поле поиска ауспика и сосредоточившись на обнаружении, разумеется, раненного врага. Даже её ограниченный мозг мог обработать возникшую аномалию. Судя по прицельным вычислениям, существо должны были поразить от двадцати девяти до сорока четырёх болтов .998 калибра. Оно вообще больше не должно было двигаться, уже не говоря о том, чтобы двигаться быстро и снова ускользнуть в укрытие. AL-141-0-CVI-55-(0023) пробормотала по воксу эту аномальную деталь своему оператору.

Она так и не смогла осмыслить ответ. Демон единым движением чудовищных мускулов появился откуда-то из-за пределов досягаемости системы датчиков, и погрузил коготь-копьё из гнилого хряща в её тело. Атака разрушила все до единой монозадачные машины, заменявшие удалённые органы, и уничтожила единственное биологическое лёгкое, которое чудом просуществовало неаугметированным больше десяти лет.

– Обнаружен враг, – попыталась произнести сервитор. Вместо слов с губ сорвались кровь и осколки выбитых зубов, испачкав увенчанную когтем руку, которая убила её. Импровизированное оружие выдернули из тела со звуком удара кнута по мясу. Сервитор упала на пол несколькими влажными и страдающими кусками.

– Обнаружен враг, – снова попытался сказать самый большой из этих кусков. Мучительно примитивные мыслительные процессы несчастной не могли понять, почему главное оружие не стреляет. Она не обладала функциями диагностики, а нервная система была химически перестроена после приговора, поэтому она понятия не имела, что её разорвали на куски.

Болтеры ревели, оставаясь совершенно неуслышанными демоном, чувства которого не знали звука. Зверь атаковал ещё три раза, челюсти впивались и перемалывали плоть со вкусом машинных масел, когти пронзали хрупкую металлическую броню и мягкие ткани под ней.

Струившаяся кровь оказалась нечистой и неподходящей для человеческого сердца, испорченной самой природой кибернетической трансформации, но эти примеси не имели значения для существа. Оно наслаждалось ощущением убийства, меняя кожу и тело, пока не приняло форму, способную присесть и уткнуться в ручейки крови, растекавшиеся по затянутому туманом полу.

Двое немых и лишённых конечностей поверженных сервиторов даже умирая, пытались исполнить свой долг. На земле наполовину скрытое в золотистом тумане расчленённое тело и голова главного сервитора чудом оставались живыми – несмотря на тяжёлые мучения – в течение двух минут. Единственным, что она могла чувствовать кроме боли повреждённых механических органов, не сумевших спасти своего владельца, была близость убившей её сущности.

– Обнаружен враг, – попыталась она предупредить оператора по воксу, хотя с отказавшими лёгкими и почти всем горлом она не могла издать ни звука. Последнее, что услышала несчастная, и что зафиксировало исчезающее ядро её познания, стал убийца, пирующий на останках её товарищей.

Ведомый нелогичным и неутолимым голодом зверь с болезненным хрустом рвущихся сухожилий расправил большие крылья. Кровь убитых сервиторов была безвкусной и насыщенной химикатами и не могла поддерживать интерес существа. Голод продолжал дёргать его за ниточки.

Нисколько не насытившись, оно жаждало вкусить души сильнее и кровь слаще, чем у этих искусственных повторно созданных людей. Движимый желанием убивать и жаждой крови, рождённый первым убийством демон обратил своё нечеловеческое восприятие к мёртвому городу, в котором в последние годы обосновались новые захватчики.

Иногда очень важно, чья течёт кровь.

Два

Мальчик, который хотел быть королём

Имя ложной богини

Невозможный город

Мальчик, который хотел быть королём, держал в руках череп отца. Он медленно поворачивал его, проводя кончиками пальцев по обводам кости. Большой палец, всё ещё коричневый от грязи с полей, поглаживал срезанные пеньки зубов цвета слоновой кости щербатой посмертной улыбки.

Он поднял взгляд на каменную полку, где в молчаливом бдении расположились другие черепа. Они смотрели в мрачные границы хижины, глаза им заменяли гладкие камешки, а лица были восстановлены при помощи глины и грубого мастерства. Здесь мальчик также переделает лицо отца, вылепит знакомые черты из мокрой глины, медленно обработает кремнёвым ножом, а затем оставит череп сушиться под солнцем в зените.

Мальчик подумывал использовать морские ракушки для глаз, если сумеет выменять у прибрежных торговцев две достаточно гладкие. Он скоро сделает это. Это – традиция.

Сначала ему нужны ответы.

Он повернул череп ещё раз, проведя большим пальцем вдоль неровного отверстия в сломанной кости. Ему не нужно было закрывать глаза и медитировать, чтобы узнать правду. Ему не нужно было молиться духу отца, чтобы тот рассказал о произошедшем. Он просто коснулся отверстия в голове отца и сразу всё узнал. Он увидел удар бронзового ножа из-за спины, увидел, как отец упал в грязь, увидел всё, что привело к этому.

Мальчик, который хотел быть королём, поднялся с пола семейной хижины и вышел в деревушку, сжимая череп отца в руке.

Кирпичные хижины протянулись вдоль обоих берегов реки. Пшеничные поля на востоке напоминали лоскутное море тёмного золота под взглядом заходящего солнца. Деревня никогда не бывала по-настоящему тихой, даже после окончания дневной работы. Семьи разговаривали, смеялись и ссорились. Собаки лаяли, привлекая внимание, и скулили, выпрашивая еду. Ветер резвился в кустарниках и деревьях, шелест листьев и скрип ветвей распевали вечную песню.

Лохматый пёс зарычал, когда мальчик проходил мимо, но с визгом бросился наутёк, когда он просто посмотрел на него. Горбатый стервятник со злобными глазами закричал над деревней. Группа чумазых ребятишек отошла в сторону, когда мальчик приблизился, они забросили игру с мячом и потупили взгляды.

Босые ноги безошибочно вели его к дому брата отца. Загоревший и закалённый годами работы на полях человек сидел возле кирпичной хижины, продевая бусинки на нить для младшей дочери.

Дядя мальчика произнёс звук, означавший имя мальчика. В ответ на приветствие мальчик показал череп отца.

Спустя много веков после этих событий граждане даже цивилизованных и развитых культур часто неправильно понимали, что такое инфаркт миокарда. Дикая сжимающая боль в груди, вызванная тем, что кровь переставала течь по сосудам сердца, вызывая повреждение ткани миокарда самого сердца. Проще говоря, сердце человека высыхало, пытаясь функционировать без смазки кислородом.

Это и произошло с дядей мальчика, когда тот посмотрел на череп убитого брата.

Мальчик, который хотел быть королём, наблюдал без раскаяния и без какой-либо враждебности. Он смотрел, как дядя осел с корточек в грязь, прижав руку к предавшей груди. Он наблюдал, как затемнённые солнцем черты лица дяди ужасно и резко дёргались от нестерпимой муки, пока пожилой человек бился в конвульсиях. Он смотрел, как ожерелье выскользнуло из руки дяди, ожерелье, которое делали для его младшей двоюродной сестры и теперь никогда не закончат.

Сбежались люди. Они кричали. Они плакали. Они издавали панические и скорбные звуки на прото-индо-европейском языке, который станет известен, как ранний предшественник хеттского диалекта.

Мальчик ушёл, возвращаясь к хижине семьи. На пути он повернулся к фигуре – гиганту – облачённой в золото и шагавшей рядом. Лицо высокого воина украшали татуировки воинского клана Нордафрики, закручиваясь с висков и следуя изгибам скул. Извивавшиеся чернила, белые на тёмной плоти, заканчивались на подбородке прямо подо ртом.

– Привет, Ра, – произнёс мальчик на языке, на котором не будут говорить на этой планете ещё многие тысячи лет. Те, кто станет разговаривать на нём, назовут язык высоким готиком.

Золотой воин, Ра, опустился на колено, потрясённый видом Терры, которой не существовало уже тысячи лет: чистым и плодородным местом, ещё не тронутым войной. На самом деле это ещё не была Терра, это была Земля.

Когда гигант опустился на колено, а мальчик остановился перед ним, им стало намного легче встретиться глазами.

– Мой Император, – произнёс кустодий.

Мальчик положил руку на нагрудник гиганта, тёмные пальцы коснулись королевского орла. Ладонь, огрубевшая от полевых работ, несмотря на юность, пробежала вдоль края золотого крыла. Выражение лица было задумчивым, если не абсолютно безмятежным. Он не улыбался. Человек, которым станет этот мальчик, также никогда не улыбался.

– Вы никогда не показывали мне эти воспоминания, – сказал Ра.

Мальчик посмотрел на него. – Нет, не показывал. Именно здесь всё началось, Ра. Здесь на берегу реки Сакарья. – Мальчик обратил взгляд старых глаз к самой реке. – Так много воды. Так много жизни. Если чудеса галактики и разочаровали меня, то только потому, что нам повезло вырасти в такой колыбели. Нужно было так многому научиться, Ра. Так много узнать. Мне приятно, что ты видишь, каким это некогда было.

Ра не мог не улыбнуться отвлечённому созерцательному тону мальчика. Он слышал его много раз прежде в голосе другого человека, столь же знакомом ему, как собственный.

– Для меня честь видеть это, сир.

Мальчик посмотрел на него, сквозь него, и, наконец, убрал руку с символа орла на нагруднике кустодия. – Я чувствую, что вы потерпели тяжёлое поражение. Я не могу связаться с Кадаем или Ясаком.

– Кадай погиб три дня назад, мой король. Ясарик за две недели до него. Я – последний трибун.

Мальчик смотрел, не мигая. Ра заметил что-то похожее на мимолётную гримасу, ребёнок вздрогнул от какой-то непостижимой боли.

– Сир? – спросил кустодий.

– Силы, освобождённые просчётом Магнуса, растут. Сначала ручеёк, затем поток. Теперь штормовой ветер, беспрерывный и беспрестанный.

– Вы отбросите их, сир.

– Мой верный кустодий. – Тихо и медленно прохрипел мальчик, из горла раздался шум, как у больного туберкулёзом. Взгляд на миг стал рассеянным. Из носа потекла кровь, огибая губы.

– Сир? Вы ранены?

Взгляд мальчика снова прояснился. Он вытер кровь тыльной стороной грязной руки:

– Нет. Я чувствую новое присутствие в давлении эфира. Что-то старое. Очень старое. Приближается.

Ра ждал объяснений, но мальчик не стал уточнять:

– Ты должен кое-что сделать для меня, Ра.

– Что угодно, мой король.

– Ты должен передать сообщение Дженеции Кроле. Скажи ей… – мальчик остановился, переводя дыхание. – Скажи ей, что пора начинать Негласные Меры.

– Как прикажете, сир. – Эти два слова ничего не означали для Ра. Он снова ждал объяснений. И снова не получил их.

– Как погиб Кадай? – спросил ребёнок.

– Внешние туннели пали, мой король. Кадай выдвинулся слишком далеко от Невозможного города, когда ударила орда. Я пытался пробиться к авангарду, чтобы прикрыть отступление. – Ра тихо выдохнул. – Простите меня, сир. Я пытался.

– Что за враг во внешних туннелях?

– К Нерождённым присоединились предатели из Легионес Астартес. Пожиратели Миров, Несущие Слово, Сыны Гора. Наши дозорные видели титанов в тумане и сущности размером с титанов. Они заполонили главные магистрали и вспомогательные проходы.

Непостижимые мысли расцветали и увядали позади тёмных глаз ребёнка. – Это было неизбежно. Мы знали, что они получат доступ в паутину, прежде чем война закончится. С вами Игнатум, Ра. С вами “Потомок Бдительного Света”. Вы выстоите.

– Я отвожу все оставшиеся войска в Невозможный город. Внешние туннели потеряны, мой король. Врагов слишком много, чтобы отбить их.

– Да будет так, – разрешил ребёнок. – Организуйте оборону в Каластаре. Продавайте каждый шаг так дорого, как сможете. Что-то ещё?

– Я направил Диоклетиана на поверхность, чтобы привести больше воинов. Всех кого он сможет собрать. Мой король, Десять Тысяч истекают кровью и Безмолвное Сестринство истекает кровью вместе с нами, но если бы Вы оставили Трон хотя бы ненадолго, сир, мы смогли бы контратаковать и глубоко вклиниться в Глупость Магнуса. Мы очистили бы сотни туннелей.

– Я не могу оставить Золотой Трон, – ответил мальчик кратко и резко. – Это не изменится.

– Сир…

– Я не могу оставить Золотой Трон. Иначе все пути между Имперской Темницей и Невозможным городом будут разрушены и наводнены порождениями варпа. Вы останетесь одни, Ра. Одни и окружённые.

– Но мы можем продержаться, пока Вы не придёте к нам.

– Кадай предлагал то же самое, как и Ясарик, и Гелий перед ним. Каждый из Десяти Тысяч воплощает генетические знания, накопленные за множество жизней. Каждый из вас уникален. Произведение искусства, которое невозможно повторить. Я дорожу вашими жизнями, хотя, не задумываясь, трачу столь много других. Я не приказал бы Десяти Тысячам идти в огонь, если бы был выбор.

– Понимаю, сир.

– Нет. Не понимаешь. – Мальчик закрыл глаза. – В момент, когда я встану со своего места, мечты человечества умрут.

– Как скажете, мой король.

Мальчик провёл рукой по искажённому болью лицу. – Что с работой Механикум? Что с Менделем?

– Аднектор-примус погиб, сир. Он пал, когда начали разрушаться внешние туннели.

Мальчик встретил взгляд Ра, темноглазый и холодный. – Мендель погиб?

– На перекрёстке одной из главных магистралей. Он был в авангарде Кадая. Я пробился к нему, чтобы забрать останки.

Взгляд мальчика стал рассеянным. Казалось, что перед Ра оболочка ребёнка, мумифицированный труп мальчика, умершего слишком рано.

– Мой король? – спросил Ра.

– Это – ваша война, – рассеянно ответил мальчик. – Десять Тысяч и Безмолвное Сестринство должны удержать паутину. Если вы подведёте меня – вы подведёте человечество.

– Я скорее умру, чем подведу Вас, ваше величество.

Мальчик снова вздрогнул. Сжался на этот раз, нескрываемая боль – не страшная, но настоящая – вспыхнула в глазах ребёнка. Это вернуло его в настоящее. – Малкадор и Седьмой проигрывают войну за Империум, – произнёс он. – Это – трагедия, но эту трагедию можно обратить, пока я дышу. Империум, в конечном счёте, всего лишь империя. Империи можно отвоевать, будь то спасение от невежества или освобождение от рук предателей.

Усмешка Ра напоминала полумесяц утомлённого страдания. – Мы столкнулись с великим множеством предателей, мой король.

Уголки рта мальчика стали глубже. Не улыбка. Ни в коем случае. Возможно, подёргивание. Очередная дрожь. – Предатели есть всегда, Ра. После того, как Десять Тысяч завершили Усмирение Ашарика, я сказал вам всем, что есть грех намного серьёзнее, чем предательство.

– Неудача.

– Неудача, – согласился мальчик. – Это остаётся истиной сейчас, как и тогда, как и будет всегда. Вы не можете проиграть здесь, Ра. Это – война за душу человечества. Паутина – поле битвы.

Ра ничего не ответил, потому что никакие слова не имели смысл. Он повернулся посмотреть на этот рай первобытного человечества с их глиняными хижинами, полями и руками, которые не знали оружия. Такая невинность. Такая невероятная ужасающая невинность.

– Шестнадцатый направляется к Терре, чтобы провозгласить себя королём, – сказал мальчик. – Мог ты представить, что я позволил бы подобному произойти? Оружие в чужих руках сделает себя повелителем целой расы. Терра обратится в пепел до первого восхода солнца.

Ра сглотнул от внезапного холода в словах ребёнка. – Сир, вы в порядке?

Взгляд мальчика медленно поворачивался, скользил по рядам высоких зерновых, окружавших деревню, где любой мужчина, женщина и ребёнок игнорировали их двоих, словно они не существовали. – Вот где я провёл свою юность, обрабатывая почву и вдыхая жизнь от земли.

Кустодий склонил голову, и сервомоторы в воротнике заурчали. – Я завершил доклад, сир. Почему вы оставляете меня здесь?

– Так я просвещаю тебя, – ответил мальчик, говоря почти со сверхъестественным терпением. – Ты видел, как умер тот человек, не так ли?

Ра оглянулся через плечо на деревенских жителей, которые собрались вокруг упавшего человека в небольшую немытую толпу, плача и успокаивая друг друга.

– Так.

– Это был мой дядя. Брат моего отца.

– Вы убили его, – сказал кустодий без малейшего осуждения.

– Да. Он ударил моего отца сзади куском заточенной бронзы, настолько грубым, что едва ли достойным называться ножом. Люди поколениями убивали друг друга до моего рождения, но это стало первым убийством, которое отозвалось во мне и изменило моё существование. Оно стало просвещением.

Он ненадолго замолчал, пока Ра наблюдал за шумными деревенскими жителями. – Самое первое убийство также было братоубийством, – спокойно продолжил мальчик. – За тысячи лет до этого, когда люди внешне больше напоминали обезьян, чем нынешних нас. Но мне стало любопытно – братья всегда убивают братьев. Интересно, почему? Возможно, какой-то эволюционный недостаток, какая-то укоренившаяся эмоциональная слабость, лежащая в сердце человечества.

Ра покачал головой. – Я не слишком знаком с такими эмоциями, сир. У меня нет братьев.

– Вопрос был риторическим, Ра. – Мальчик перевёл дыхание. – Значение этой ночи не в убийстве, а в справедливом приговоре. За совершённое я остановил сердце дяди и заставил его умереть. В грядущие эпохи это назовут lex talionis, законом возмездия или проще “око за око”. Это – сама справедливость. Со временем сотни человеческих культур воспримут её. Одни пойдут на это из жестокости, другие из идеалов, которые считают справедливыми и просвещёнными, но эта заповедь пронизывает саму сущность нашей расы.

Ра отвёл взгляд от плачущих людей. Он слышал слова своего господина, знал лежащие за ними историю и философию, но причина всё же ускользала от него. Сомнение явно читалось на его лице, потому что мальчик понимающе склонил голову.

– Я сказал тебе, что здесь всё началось, – произнёс мальчик.

– Культура? – ответил воин. – Цивилизация?

Мгновенное молчание мальчика показало Ра, что он ошибся. – Мы недалеко ушли от этих начал, Ра, ни в расстоянии, ни во времени. Отсюда ты мог бы пойти к колыбели цивилизации, где люди основали самый первый город. Я направлюсь туда, когда покину деревню. Это путешествие случится скоро. Но не это является началом, о котором я говорю.

Мальчик повернул череп в руках, как делал раньше в хижине. – Здесь я впервые познал правду о нашей расе. Именно когда я держал и рассматривал череп отца, думая, как восстановить черты его лица согласно нашим похоронным обрядам. Когда я узнал о его убийстве, это стало откровением в сердце всего человечества. Этот мир ещё не нуждается в тебе, Ра. Он не нуждается в имперских телохранителях, потому что не знает ничего об императорах, или военачальниках, или завоевателях. И поэтому он не знает единства. Не знает законов.

– Вы говорите о лидерстве, – сказал кустодий.

– Не совсем. У каждой деревни уже были лидеры. У каждой семьи были патриархи и матриархи. Я говорю о королях. Дающих законы, правящих культурами. Не просто о тех, кто отдаёт приказы, а о тех, чьи решения связывают цивилизацию. Той ночью я понял, что человечеством нужно управлять. Ему нельзя было доверять процветать без повелителя. Его следовало вести и формировать, связывать законами и направлять по пути, проложенному мудрейшими умами.

Ра вдохнул влажный воздух земли, которая ничего не знала о том опустошении, которое грядёт в веках. Он вдохнул запах пота крестьян и минералов в речной воде, чувствуя, как кровь поёт от ощущения воистину первозданного мира. Он не восхищался грубостью людей, которые испытывали недостаток во всём, кроме самых примитивных технологий, но ощущал благоговение или страх от столь скромного происхождения целой расы. Думать, что Император, почитаемый превыше всех, возвысился с такого начала.

Он посмотрел мальчику прямо в глаза, встретив тёмный и понимающий взгляд, и заговорил с подозрением, от которого татуировки военного клана на щеках свернулись в лёгкую улыбку:

– Это и в самом деле было так, сир? Вы действительно родились здесь?

Мальчик, который хотел быть королём, повернул череп в руках, его голос звучал уже далёким и отвлечённым. – Я отправлюсь меняться с прибрежными торговцами, которые придут в высокую луну. Использую раковины для глаз отца.

– Мой король?

Мальчик повернулся к нему и ответил голосом монарха, которым однажды станет. Он коснулся кончиками пальцев лба кустодия, послав импульс силы:

+ Проснись, Ра. +

Ра открыл глаза. Он не спал, просто моргнул. Промежуток в полсекунды, когда он видел детство Императора во времена почти первобытной чистоты. Он медленно выдохнул, пока его чувства возвращались в настоящее среди памятников мёртвой империи, некрополя Каластар.

Собор эльдаров вокруг него молчал. Разрушенный купол пропускал непрерывный и не имевший источника свет, отбрасывая тени под переменчивыми углами и причудливо отражаясь от золотых доспехов кустодия. Что-то, напоминавшее туман, цеплялось за землю с маслянистой вязкостью, и шептало, потревоженное шагами незваных гостей.

И незваными гостями здесь были они. Это не вызывало никаких сомнений.

Статуя девы ксеносов наблюдала за тренировкой Ра. Она стояла в тихом почтении, ниспадавшие одежды и лицо были изваяны из того же самого материала – изменённой песнью призрачной кости. Одна её тонкая рука была вытянута, моля о благословении, ладонь второй покоилась на груди, возможно, отражая какую-то непостижимую внутреннюю боль, а, возможно, просто показывая какую-то муку, имевшую значение для её ничтожной умирающей расы.

Подаренное Императором копьё в его руках отбрасывало резкие серебряные блики на стены собора. На лезвии виднелись царапины и сколы от бесконечного использования с совершенным непрерывным ремонтом. Он провёл кончиками пальцев по гладкому лику своего отражения на зеркальной поверхности, смотря на открытое лицо, которое он так редко показывал миру.

Беспокойство покалывало кожу под золотыми доспехами. Он чувствовал усталость прошедших пяти лет, которая цеплялась за него словно ледяной ветер за кости. Истощение не было чуждо воинам Десяти Тысяч – их сила заключалась в устойчивости к боли и усталости, а не в изгнании их – но он чувствовал себя так же, как и в первые дни посвящения, когда испытания и vitafurtam – выпивавшие жизнь – машины Императора обескровили его перед суровыми тренировками кустодия.

Злясь на себя за потерю концентрации, Ра возобновил ненадолго прерванную Императором тренировку. Копьё вращалось и кружилось, клинок пел в холодном воздухе. Он бил кулаком, ботинком и локтем, растворяясь в гармонии освобождённого разума.

Ра двигался перед алтарём, заставляя мускулы исполнять движения Пятидесяти форм, стремясь к полной концентрации через единство тела и разума. Он отгородился от окружения, не обращая внимания на колонны собора или главный алтарь, изгнал звуки рычащих суставов брони и грохот ботинок о потрескавшийся пол из призрачной кости.

Вскоре он сильно вспотел, ручьи пота потекли по тёмному лицу, по линиям скул и татуировок, извивавшихся от висков к уголкам рта. Копьё свистело и выло, рассекая туманный воздух. Пронзительные резкие звуки оружия слились с мелодией тяжёлого дыхания.

В середине Третьей формы кружащееся копьё скользнуло в руке. Колебание было крошечным, мельчайшее перемещение рукояти в сжатых пальцах, невидимое для стороннего наблюдателя. Ра стиснул зубы, сосредоточившись сильнее на движениях, преследуя неуловимое спокойствие.

Он вспомнил слова Императора, произнесённые в сне-памяти, где Повелитель Человечества впервые возвысился среди полей и глиняных хижин. Слова обещания, ответственности. Необходимость управления человечеством, чтобы нести закон и прогресс.

Он думал о своих словах Диоклетиану и Керии перед тем, как отправить их на поверхность. Едва один из десяти в Десяти Тысячах остаётся здесь.

Он думал о…

Копьё скользнуло во второй раз. Ра сжал крепче, не позволив клинку выпасть из рук, но вред уже был нанесён.

Он замедлил движения, тяжело дыша. Каменная дева ксеносов всё также смотрела на него, моля неизвестно о чём. Он отвернулся, посмотрев на разрушенный купол.

Без солнца нет дня. Без неба нет ночи. Невозможный город – ни один из защитников не использовал эльдарское название, если только не в качестве насмешки – протянулся на километры во все стороны. Во все стороны: посмотришь на восток и запад – увидишь городской ландшафт извилистых улиц и полуразрушенных башен, возвышающихся под невероятными углами, словно земля изогнулась в форме невообразимо огромной трубы. Посмотришь прямо вверх – увидишь ещё больше районов древнего города из призрачной кости, которые простирались на километры и были трудно различимы сквозь туман этого мира. Высокие башни плавно изгибающейся архитектуры ксеносов опускались вниз точно так же, как шпили с земли поднимались вверх. По правде говоря, как только путешественник приближался к городу, не было никакого способа узнать, где находилась истинная земля, сила тяжести оставалась неизменной, куда бы он ни шёл. Ни один инструмент Механикум не мог объяснить это явление, но очень мало марсианских инструментов надёжно работали в этом мире с тех пор, как появились здесь несколько лет назад.

Именно сюда примарх Магнус привёл за собой легион демонов, стремясь предупредить Императора о предательстве Гора. И именно здесь с наивностью гордого и своенравного бога-ребёнка Магнус приставил меч к горлу мечты Императора. Катакомбы Каластара вели прямо к Имперской Темнице. Если падёт Невозможный город – падёт Терра.

Никто не знал, какой катаклизм разрушил Каластар в предыдущие эпохи. Что изгнало эльдаров из Невозможного города оставалось тайной, которую имперский авангард не сумел разгадать. Большая часть Каластара представляла собой лабиринт созданных и установленных Механикум секций, соединявших разрыв между Имперской Темницей и непосредственно с самим мёртвым городом-хабом. Лабиринт протяжённых туннелей, мостов и путей, созданных кровью, потом и маслом бесчисленных техножрецов в священных красных цветах Марса.

Оставалось тайной, когда Император задумал этот невообразимый проект, но, тем не менее, величайшие умы Механикум следовали многим сотням страниц каждой требовательной схемы. Поклоняясь Его видению, возвысилась новая каста техножрецов, одинаково скрытая от глаз Терры и Марса: Аднектор Консиллиум, Объединители.

И они сделали это. Они связали терранскую сталь и марсианское железо с проспектами непонятных неестественных материалов, которым придали форму давно умершие и давно забытые инопланетные властелины. Они объединили физическое оборудование с психически резонирующей материей другого измерения, и восстановили центр города ксеносов.

Невозможный город являлся воротами в остальную паутину. На его границах начинался лабиринт: тысячи капиллярных туннелей и больших проходов разветвлялись в длинную сеть ксеносов, ведя к другим мирам и областям галактики. Каждый перекрёсток, каждый туннель, каждый мост, каждый проход, выходящий из города – был ли он слишком мал для всего, кроме одного человека или достаточно велик для боевого титана – охранялся укрепившимися трэллами-воинами Механикум, Рыцарями Забвения Сестёр Тишины и кустодиями самого Императора.

Каластар не состоял из дорог или кварталов, как представлял город человеческий разум, а являлся петляющими путями через плато и возвышения, которые вели к высокому сооружению предположительно большой значимости. Каждый мост нависал над бесконечной пропастью. Провидцы Механикус утверждали, что любой, упавший с мостов Каластара, умрёт от старости, так и не достигнув дна. Вглядываясь вниз, в небытие, было легко поверить в это.

Над всеми в этом районе возвышался огромный шпиль, ведущие к нему длинные променады украшали ряды разрушенных статуй, которые сначала приняли за героев эльдаров.

– Боги, – сказал Диоклетиан полдесятилетия назад, грубо поправив смотрителя Механикум, ответственного за начальные разведывательные исследования. Тогда гололитическая карта отбрасывала тусклый свет на его лицо. – Я изучал их языческие и глупые предания. Это не просто статуи героев. Многие из них изображают ложных богов ксеносов.

И поэтому его назвали Шпилем бога. Трибун Эндимион и Бездушная Королева теперь использовали его как командный центр.

Этот путь некогда представлял собой ошеломительно прекрасную картину, пусть и являвшуюся делом рук ксеносов. Путешественник эльдаров во времена славы их охватывающей звёзды империи проделал бы долгий плавный подъём через сады люминесцентных поющих кристаллов и по арочным мостам, которые изгибались над бездонной пустотой между уровнями платформ, прежде чем остановится у ворот, ведущих в башню в центре города. Сейчас кристаллические фигуры превратились в расплавленные останки на парящих опорах, многие стали позициями для автоматических орудийных батарей “Тарантул”. Большая часть мостов была разрушена, их пролёты давно упали в бездну Невозможного города. В открытых раньше пространствах внутреннего двора расположился шумный улей вооружённых станций, баз снабжения, сборных казарм и посадочных площадок Механикум.

В соборе Ра снова посмотрел на статую девы-богини ксеносов. Нечестивое создание, не отводящее взгляда раскосых глаз. Кто она такая, чтобы осуждать расу, ведущую новую войну в руинах её города? Её время и время её народа прошло. Эльдары прошли оценку неумолимой изменчивой вселенной и были признаны ненужными.

Копьё запело, вращаясь, первый удар отрубил протянутую руку, заставив расколотую призрачную кость загреметь по полу; второй прошёл сквозь шею богини, повергнув голову в капюшоне на землю в кольцах эха. Большая трещина протянулась молнией по бледному лицу ото лба до горла. Над отрубленной шеей поднимался пар от порочного поцелуя силового поля копья.

– Вспышка гнева? – спросил мелодичный голос у входа в храм.

Ра медленно повернулся, злясь, что не заметил приближение посетителей. Получается, его настроение оказалось даже неуравновешеннее, чем он думал, раз они так легко подошли к нему необнаруженными.

Женщина и девочка. Он не ждал их так скоро.

– Не совсем, – признал он. – Мне не понравилось, как ксенос смотрела на меня. – Он напрягся, когда они прошли последние несколько шагов, сопротивляясь шипящему вдоху, сжимавшему его череп холодными пальцами. – Командующая, – приветствовал Ра первую фигуру, – и Мельпомена, – приветствовал он вторую.

Командующая Безмолвным Сестринством пришла в сопровождении помощницы – девочки девяти или десяти лет, с бритой головой и татуировками аквилы, одетую в простую белую мантию адепта и украшенную лентами стелящихся пергаментов, перечислявших ритуалы и обряды, о которых Ра не желал знать.

Он немедленно отвёл взгляд от бездушного ребёнка. Общество и одной Сестры-командующей было достаточно неприятным, но вместе они создавали угрозу лишить его всех надежд на концентрацию. Разрыв зрительного контакта помогал. Слабо.

Присутствие Кроле было ещё труднее терпеть, но невозможно отклонить. Она была высокой фигурой, облачённой в облегающий серебряный доспех и закутанной в серо-коричневый мех какого-то великого зверя с другой планеты; Ра приходилось напрягаться, чтобы удерживать на ней внимание, при этом с трудом концентрируясь на чём-то ещё. Она поглощала его мысли, как ночь поглощает свет, всё вокруг неё становилось тусклее и темнее. Не самое приятное из ощущений – Сестра притягивала концентрацию кустодия не потому, что заслоняла всё остальное, а потому что заглушала и затмевала её. Стоять рядом с ней – всё равно, что стоять возле чего-то пустого, чего-то голодного, чего-то, что вытягивало содержимое черепа Ра.

Она была пустой. Ничем в форме чего-то. Бездной, притворяющейся полнотой.

Дженеция Кроле приветствовала Ра кивком, её глаза слегка закрылись для движения. Рот оставался невидимым позади большого серебряного горжета, хирургически связанного с челюстью и скулами. Когда она склонила голову, высокий гребень окрашенных красным волос слегка покачнулся. Ра знал эту традицию: Сёстры Тишины никогда не стригли волосы после принесения клятвы Спокойствия. Грива Кроле, даже связанная у основания в хвост, была достаточно длинной и достигала основания позвоночника.

Если кто-либо усомнится в её власти – когда доказательств их чувств окажется недостаточно – всё затянувшееся непонимание будет изгнано мечом-цвайхендером “Истина” в ножнах вдоль плаща, чья рукоять и навершие виднелись над плечом. Лорд целой расы когда-то владел этим клинком, прежде чем подарил его деве, которая теперь несла оружие за спиной.

– Приветствую, Ра Эндимион, – произнёс ребёнок рядом с Сестрой-командующей. Голос девочки звучал нежно и напевно, контрастируя с возвышавшейся над ней облачённой в броню воительницей. Дженеция не отводила внимательного взгляда тёмных глаз с кустодия. Она подняла руку перед нагрудником и исполнила в воздухе пальцами в перчатке искусную последовательность жестов.

Девочка заговорила за свою госпожу, смотря также вызывающе прямо, как и старшая женщина. – Вы получили сообщение от Императора.

В тоне Мельпомены не было обвинения, как и во взгляде Дженеции. Обвинение подразумевало бы возможность сомнения.

– Получил, – признал Ра. Он не стал спрашивать, откуда узнала Дженеция.

Дженеция ответила жестами, взгляд тёмных глаз оставался суровым, но рука в перчатке двигалась терпеливо и медленно. Многим из Десяти Тысяч вообще не требовалось, чтобы Сёстры Тишины использовали знаки и жесты для передачи мыслей. За столько лет совместных сражений кустодии научились различать их настроение и намерения по малейшим движениям или изменениям лица. Однако никто не мог утверждать, что хорошо знает командующую Кроле. Постоянное присутствие Мельпомены стало необходимостью. Что-то во внешности Кроле выскальзывало из чувств, отказываясь оставаться в разуме Ра. Он смотрел прямо на неё, наблюдая, как руки плетут знакомые узоры, которые он знал также хорошо, как и любой разговорный язык, и всё же смысл и значения оказывались обрывочными, словно он слышал короткие обрывки в чужом разговоре.

– Отступление проходит быстро, – перевела безволосая девочка. – Все подразделения на пути к Невозможному городу.

– Он был таким утомлённым, Дженеция. Боюсь, новости о нашей неудаче ещё одним бременем лягут на Его плечи.

– Неудаче Кадая, – ответила девочка, наблюдая за руками своей госпожи. – Не вашей. Не моей. Кадай зашёл слишком далеко и со слишком большой гордостью игнорировал ваши советы и мои желания. Несмотря на это даже Кадай не мог знать об ордах, наводнивших внешние туннели.

Ра очень слабо успокоили её слова, не важно, насколько близки они были к истине. Кроле заметила неприятие кустодия. – Вы и я будем удерживать этот мерзкий город, пока он не падёт, трибун. И когда это произойдёт, мы станем сражаться туннель за туннелем, как сражались, когда получили первый приказ войти в паутину. Другого выбора просто нет.

Ра кивнул и ничего не сказал. Нечего было говорить. Поражение было немыслимым.

– Что желает наш повелитель? – спросил девочка.

Ра заставил мышцы расслабиться, суставы доспеха тихо заурчали от изменения. – Он приказал передать вам начать то, что Он назвал Негласными Мерами.

Зрачки Кроле в ксеносвете превратились в булавочные головки. – Он сказал это? – переспросила девочка. – Вы уверены?

Ра понимал, что бессмысленно спрашивать, что означал этот приказ. Сёстры являлись обособленным орденом. У них были свои тайны, как свои тайны были и у Десяти Тысяч. Так повелел Император.

Ра встретил взгляд Сестры-командующей. Почувствовав его искренность, Кроле кивнула и начала жестикулировать ответ.

– Сестра Керия Касрин будет сопровождать Диоклетиана на поверхность, – сказала девочка, – дабы исполнить приказ Императора.

– Как вам будет угодно, – согласился Ра.

Дженеция вопросительно посмотрела на него, её взгляд стал мрачным.

– Он присоединится к нам? – спросила Мельпомена.

– Он остаётся на Золотом Троне. Осаждающие Его за пределами паутины силы растут. Он не присоединится к нам.

Мельпомена отстранённо наблюдала за руками госпожи, непрерывно говоря. – Что Он приказывает – мы воплощаем в жизнь. – Закончив жестикулировать, Дженеция снова переместилась. Она не стала строить предложение из знаков, а просто протянула руку за плечо рядом с тыльной стороной шеи и коснулась кончиками пальцев длинной рукояти “Истины”. Этого было достаточно, чтобы девочка перевела. – Император в порядке?

– Давление мучает Его, но Он остаётся непоколебимым. Кроме нападения на Свои психические защиты Он говорил о новом приближающемся присутствии. Что-то старое. Что-то уже в паутине.

Дженеция прервала его лёгким движением руки. Движение плавно перешло в последовательность жестов. – Именно поэтому я здесь, – сказала Мельпомена. – Если вы закончили свои медитации, то не согласитесь ли проследовать за мной?

– Как вам будет угодно.

Кустодий последовал за покинувшей собор командующей. Вместе они смотрели на затянутую туманом панораму Каластара, на раскинувшийся перед ними, вокруг них и над ними Невозможный город. Прошли времена, когда его безумный вид вызывал дезориентацию даже у улучшенных чувств Ра. Теперь, смотря на руины эльдаров, он видел бронированные бастионы Механикум, башни с орудийными платформами и мосты, которые будет бесконечно легче защищать, чем несколько сотен отдельных туннелей, но без права на ошибку. Отойдя в город, они потеряли все позиции для отступления.

Весь город представлял собой невероятный гибрид имперской технологии, привитой на изъеденную временем призрачную кость эльдаров. Когда дело касалось Невозможного города, благоговение Ра давно сменилось холодным расчётом и проблемами логистики.

И там располагался Шпиль бога, где среди тумана проглядывал силуэт золотой “Грозовой птицы”, которая, покачиваясь, заходила на посадку. Три орнитоптера Механикум с пропеллерами колыхались по медленной дуге над приземлявшимся десантно-штурмовым кораблём. К счастью флаеры “Колоборинкос” не было слышно на таком расстоянии. Вблизи хлопающие крылья и вращавшиеся винты машин испускали свирепый рёв.

Едва ли достигая четверти высоты Шпиля бога, и всё же оставаясь возвышавшимся над рядами войск Механикум колоссом, стоял “Потомок Бдительного Света”. Недавно вернувшийся из одного из самых широких и высоких туннелей “Владыка войны” был облеплен аварийными бригадами и ремонтными сервиторами, которые кишели на пластинах брони, как муравьи на трупе.

– Вас что-то беспокоит? – спросил Ра Сестру-командующую. – Не могу понять по вашему лицу.

Дженеция Кроле ответила несколькими жестами для девочки, которая сказала вслух. – Вы слушали сообщения о проходе HG-245-12-12?

Ра кивнул, он не забывал обращать внимание на фоновый шум приглушённых вокс-сообщений, привлекавших его внимание и шептавших о ходе войны. Бойцы сражались на баррикадах, гибли, контратаковали. Бесконечный цикл. Он почти заглушил их, пока тренировался и размышлял о воле Императора, но всё же сразу понял, о чём говорила Сестра-командующая.

– Я уже просила, чтобы Механикум послали один из патрулей касты Уридия, – уточнила Мельпомена. – Они менее эффективны, после гибели аднектор-примуса Менделя, но заверили меня, что это будет сделано. Теперь вы говорите, что сам Император чувствует приближение этого существа. Протектора и его военных машин может оказаться недостаточно. Что может быть таким сильным в одиночку, что его чувствует Император? Что там может быть?

– Целый миллион всего чего угодно, – ответил Ра, – каждое новое невероятнее предыдущего.

Дженеция Кроле жестикулировала ответ медленно и предельно ясно. – Это, – произнесла Мельпомена, – что-то другое. – Она поколебалась почти до неловкости, и снова исполнила серию жестов. – Могу я спросить, в какой форме Император передал сообщение?

Ра неожиданно обнаружил, что увиденный им чистый и древний мир трудно описать обычными словами. Дженеция заметила его сомнения, и её взгляд стал заинтригованным.

– Он показал мне Своё детство, – признался кустодий, – и рассказал мне о моменте, когда впервые понял, что человечеству нужны правители.

Это было в некотором смысле приятно увидеть подлинное изумление на лице Сестры-командующей Дженеции Кроле, Бездушной королевы Империума. От того, что Ра видел это, чувство неловкости стало только сильнее. Её руки замерли в воздухе перед нагрудником, прежде чем исполнить новую последовательность плавных жестов.

– Своё детство? – спросила девочка. – Пожалуйста, точнее, кустодий.

Ра почувствовал холод от суровой жёсткости Кроле. – Я видел Терру. Точнее, пожалуй, я видел Старую Землю.

– Ни Кадай, ни Ясарик никогда не говорили о подобном видении. Будущее, настоящее, недалёкое прошлое, да. Всё это. Никогда отражение Старой Земли.

– Я видел то, что видел.

– И всё же почему Он показал вам это? – спросила девочка, её нейтральный тон не передавал ничего из безмолвного изумления Дженеции.

– Вы спрашиваете камень, почему дует ветер, командующая. Я не знаю.

– Мне нужно подумать об этом. Спасибо, кустодий. – Сестра-командующая щёлкнула пальцами, позвав девочку, и вежливо кивнула Ра на прощание.

Он не ответил тем же. Он склонял голову и становился на колени только перед одним человеком. И всё же он вернул усталую улыбку Мельпомене, подражая приятному обезоруживающему выражению.

Впервые Мельпомена заговорила без знаков своей госпожи. – Вы выглядите чудовищем, когда пытаетесь показаться человеком, – произнесла маленькая девочка.

Ра продолжал улыбаться.

– Как и ты, бездушная.

Три

Солнечный свет

Первый из Десяти Тысяч

Военный совет

Диоклетиан Корос стоял на стене крепости, которой не должно было существовать, омываемый сиянием нежеланного солнечного света. Хотя первый настоящий свет, упавший на его кожу за последние пять лет, должен был стать благословением, он оказался болезненно ярким. Глаза кустодия слишком привыкли обходиться без солнца и неба в сумеречном мире под Дворцом.

Усталость окутывала его, словно плащ, притупляя чувства и поселяясь в руках и ногах. Аура истощения сжигала его. Сражение пока закончилось и всё же оно выматывало. Эта слабость стала для него неожиданностью. Он понял, что ненавидит её.

Здесь на высоких стенах Диоклетиан едва узнавал то, что его окружало. Плавные изящные шпили башен Эннара Дворца исчезли, их заменил серый бастион из камнебетона и пластали. Минареты, некогда столь прекрасные, что паломники, при виде их теряли дар речи, перекроили в грозные бронированные орудийные башни с рядами нацеленных в небо турелей и лазерных батарей. Казавшиеся на таком расстоянии крошечными муравьями ремонтные бригады сервиторов неустанно работали под руководством техножрецов в мантиях.

Это была правда, увиденная во Дворце, размером с город. Стены превратились в бастионы, башни стали укреплениями и что раньше олицетворяло собой великолепнейший памятник человеческой изобретательности, теперь стало монументом способности расы к предательству.

Рогал Дорн и его Имперские Кулаки с каменными сердцами сделали свою работу хорошо – Императорский дворец разобрали и снова собрали, как крепость, не считаясь с ценой. Высокая архитектура десятков стилей, создаваемая на протяжении нескольких поколений, была стёрта под холодным взором Дорна и перестроена во что-то безвкусное, грубое и нерушимое.

Пара часовых Имперских Кулаков прошла мимо Диоклетиана и Керии, свободно держа болтеры. Они приветствовали кустодия и Рыцаря Забвения символом Объединения, ударив кулаками по нагрудникам. Керия ответила на приветствие.

Диоклетиан нет. Он смотрел, как два солдата прошли мимо и чувствовал неловкость при виде их нетронутых доспехов, ту же самую неловкость, что он испытал, когда в первый раз увидел, что горизонт Дворца превратился в бесконечный океан серых укреплений.

– Какими гордыми они выглядят, – шёпотом произнёс Диоклетиан. Голос ещё не восстановился после недавнего удара, который едва не отрубил кустодию голову. – Наши благородные двоюродные братья.

Двоюродные братья. В широком смысле это было правдой. Воины легионов космического десанта были созданы в ходе похожего процесса, что и Десять Тысяч, хотя в самой слабой и грубой имитации. Диоклетиан был изменён на фундаментальном уровне, совершенство пронизывало его кровь и вросло в кости. В то же время его меньшие двоюродные братья из восемнадцати легионов были вспороты ножами и получили пересаженные ложные органы, полагаясь на хирургическое искусство и генетические ритуалы для подражания конечному результату лучшей, более кропотливой и более полной работы.

Керия ничего не сказала. Она немного переместилась и встретила его взгляд.

– Верно, – согласился Диоклетиан, словно она ответила. – У них есть право гордиться. В конце концов, они никогда не проигрывали. Но нет чести в наивности.

Она изогнула бровь, склонив голову.

– Нет, – сразу ответил Диоклетиан. – С чего бы мне?

Выражение лица Керии сменилось терпеливым сомнением.

– Я не завидую их наивности, – признал Диоклетиан, – но начинаю ненавидеть их за неё.

Керия изогнула бровь.

– Я знаю, что это мелочно, – огрызнулся Диоклетиан. – Пожалуйста, прекращайте с вашими осуждениями.

Они стояли без шлемов, и их терранское происхождение не вызывало сомнений. Диоклетиан был отпрыском Уршанских степей со смуглой кожей и характерными для мужчин того региона нетипичными светло-карими глазами, что служило доказательством программы генетических изменений до Объединения. Керия немного отличалась, у неё была загорелая бронзово-оливковая кожа Ахеменидского региона, светлые глаза и тёмные волосы. В слабом дневном свете Терры в высоком пучке волос на бритой голове мелькали рыжевато-коричневые пряди.

У обоих виднелись затянувшиеся раны и следы недавней битвы. Ходячие раненые, вернувшиеся на поверхность из могилы передать весть.

Диоклетиан хранил захваченную реликвию и чувствовал себя грязным от того, что пришлось касаться её. В очередной раз он подавил желание раздавить её ботинком, желание, которому он сопротивлялся с тех пор как завладел трофеем. Он положил его на стену и почувствовал облегчение от того, что избавился от него пускай и на время. Скоро он оставит трофей капитан-генералу. Пусть Вальдор добавит его к архивам, которые собирают те, кто остался на поверхности.

Всего несколько лет назад сюда было запрещено ступать любому, кроме Десяти Тысяч, Сестринства и их короля. Никому не разрешалось ходить там, где башни Эннара устремлялись в загрязнённое небо, где Император любил смотреть в небеса и разговаривать со Своими самыми верными воинами о Своих мечтах среди звёзд. Теперь на месте башни возвышались укрепления, заполненные оружейными сервиторами и смотрителями Имперских Кулаков. Звёзды затмил лес перемещавшихся лучей прожекторов, сотни их нацелились ввысь в слегка токсичные облака. Каждый пронзающий луч света выискивал врагов, которые никак не могли оказаться рядом с Террой, но готовность не вызывала сомнений.

– Так много изменилось, – произнёс Диоклетиан, глядя на панораму приземистых орудийных башен.

Керия вздрогнула, удивлённая его тоном.

Диоклетиан спокойно посмотрел на спутницу. – Я не об этом, – ответил он. – Я сожалею не о потере красоты Дворца. Я сожалею обо всём, что это означает. Дорн и Малкадор признали, что Гор достигнет Терры, не важно, что стоит на пути магистра войны. Это – не предосторожность. Это – подготовка к войне.

Керия повернулась ещё раз посмотреть на недавно возведённые укрепления.

– Что? – спросил Диоклетиан.

Она одарила его беглым взглядом, лёгкий вызов блестел в её глазах.

– У меня нет времени на ваше неодобрение, Сестра. Трибуна здесь нет. Здесь я. Давайте покончим с этим.

Тихое урчание сервомоторов и поршней нарушило наступившую тишину. Керия кивнула в сторону входа ближайшей укреплённой башни. Там стояла архиискусница в облачении своего ордена. Рядом со жрицей молча расположились трое мастеровых в бронзовых пластинах. В цепких серворуках, соединённых с сутулыми позвоночниками, виднелись кузнечные инструменты.

– Золотой, – поздоровалась техножрица. – Достопочтенная Сестра.

– Архиискусница, – ответил Диоклетиан. Даже среди иерархов Империума многие приветствовали бы такого непревзойдённого мастера с полной серьёзностью. Керия склонила голову из простого уважения, но ни один воин Кустодианской гвардии не склонит голову ни перед кем кроме своего господина.

Архиискусница была пожилой женщиной в металлическом экзоскелете, который позволял ей сохранять вертикальное положение, несмотря на атрофированные мышцы. Бионику и кибернетику техножрицы прикрывала мантия марсианского красного и терранского золотого цветов. Что бы ни осталось от её первоначального лица, оно было хирургически скрыто за рельефной металлической пластиной и сетчатыми графитовыми глазными линзами. Она считалась женщиной только потому, что её первоначальный биологический шаблон являлся женским. Иными словами в туманах минувших веков она родилась на Марсе девочкой. Хрупкая конструкция, приближавшаяся к воинам, эволюционировала далеко за пределы понятия пола.

– Меня зовут Иосос, – представилась одряхлевший гений. – Меня назначили помогать вам перед завтрашним военным советом.

– Нам не нужна никакая помощь, – сразу ответил Диоклетиан. – Там где мы сражаемся, уже есть мастеровые.

– Капитан-генерал считает, что вид одного из кустодиев Омниссии раненым и с повреждённой бронёй повредит моральному духу паломников и защитников Дворца.

На секунду Диоклетиан даже растерялся. Он рассмеялся, если бы смех не был столь же нелепым, как и моральный дух укрывавшихся в безопасности за стенами Дворца беженцев, который не имел значения ни на йоту. Война велась и проигрывалась далеко от Терры, и никто из этих отбросов даже не поднял оружие против врага.

– Их моральный дух, – произнёс он с терпением, которого не испытывал, – вообще не имеет значения.

– Возможно и так, – согласилась Иосос, – но капитан-генерал настаивал, Золотой. Он – Первый из Десяти Тысяч, и его приказ является приоритетным.

Керия искоса посмотрела на него. Диоклетиан отступил, стиснув зубы, не позволив ответу сорваться с кончика языка. Керия была права – это ссора того не стоила.

– Можете работать, – равнодушно произнёс Диоклетиан.

Архиискусница приблизилась, трое сервиторов последовали за ней. Диоклетиан не шевелился, пока она быстро проводила скелетными металлическими пальцами по его доспеху. Дрожь в руках техножрецы прошла, когда сработали жидкостные компенсаторы в конечностях. Из нескольких распорок экзоскелета с тихим шипением вырвались тонкие струйки криопара.

– Золотой, – снова сказала она. – Я хочу, чтобы вы отметили, что я считаю честью своё назначение помогать вам. – Вокс-вибрации в голосе были полностью лишены эмоций. Диоклетиан замер, пока кончики тёмных металлических пальцев кружили вокруг рваной дыры в нагруднике. В наклонённом вытянутом черепе техножрицы раздались механические щелчки, пока она вычисляла необходимые ремонтные работы с уровнем точности далеко за пределами человеческого глаза. От царапания и скрежета её внимательного осмотра у кустодия заныли зубы.

– Такая невероятная жестокость, – произнесла Иосос, – причинённая столь прекрасной работе. Такие характерные сигнатуры в разрушении. Каждая рана в аурамите – что-то исключительное и уникальное.

Бормочущий гул заполнил воздух вокруг её аугметированного черепа, пока внутренние когитаторы изо всех сил старались обработать невозможные данные.

– Невероятно, – несколько раз произнесла архиискусница, а затем спросила. – Вы видите? Эти порезы в слоях аурамита фактически невозможны. Рассечения в области рукоятки грудины могут быть вызваны только тем, что нарушает законы физики. Чем-то, что появляется и исчезает в материальной реальности, и, оказываясь внутри металла, рассеивает, а не разрушает его.

– Очаровательно, – безжизненным тоном ответил Диоклетиан.

Грубые части хрусталиков глаз архиискусницы задвигались и снова сфокусировались. – Разве нет? И здесь болен сам металл. Это – не повреждение, это – инфекция. Инфекция в опорах ключицы пустила корни в слои аурамита, словно в плоть.

– Сколько времени займёт ваш осмотр?

– Невозможно подсчитать. – Три из множества рук Иосос потянулись к особенно жестокой пробоине в плече Диоклетиана, её пальцы задрожали от восхищения. Она погладила разорванную броню со звуком скребущих по камню ножей. – Я понимаю, что вам запрещено говорить о происходящем в Имперской Темнице. Но я могу спросить об Омниссии? Как Бог Машина чувствует Себя в добровольном изгнании в Своей священной лаборатории? Какие гениальные изобретения Он принесёт на поверхность, когда сочтёт нас достойными Своего присутствия?

Диоклетиан и Керия переглянулись. – Император в порядке, – ответил кустодий.

Иосос замерла, кончики её пальцев остановились на краях осматриваемой раны. Когитаторы в вытянутом черепе завыли, обрабатывая только что услышанное. Перед ответом она выпустила длинный поток исковерканного машинного кода:

– Структуры вашего голоса, – произнесла она глухо и низко, – свидетельствуют о том, что вы обманываете меня.

Диоклетиан показал зубы в выражении, которое не было ни оскалом, ни гримасой, это были блеснувшие клыки, выражение, которое могло быть у загнанного в угол льва.

– Император жив и продолжает работать, – произнёс кустодий. – Это успокоит вас?

– Успокоит.

Когда Диоклетиан забрал военный трофей со стены, три руки Иосос протянулись к реликвии, нечеловеческие пальцы техножрицы задрожали в настоящем человеческом страхе. Диоклетиан одёрнул предмет, не позволив его забрать:

– Где ваши манеры, марсианка?

Архиискусница тяжело задышала. – Где вы взяли это?

– Мне запрещено отвечать.

Керия прервала их коротким жестом. Диоклетиан повернулся, как и Иосос.

– Ты выглядишь вымотанным до смерти, – донёсся холодный голос от арочного входа.

Константин Вальдор, Первый из Десяти Тысяч, направлялся к ним. Резкий терранский ветер дул ему в лицо, по которому нельзя было определить к какой культуре он принадлежал, принося с собой ароматы далёких кузниц и химический привкус огромных орудий, протянувшихся рядами вдоль укреплений. Тронный мир всегда рождал щёлочный запах истории из праха миллиона культур, долгие тысячелетия воевавших друг с другом. Сейчас цикл беспощадно пошёл на новый виток. Впервые за долгую историю колыбель человечества познала мир. Император покорил всех и Pax Imperialis поднялся из руин. Вместо того чтобы сражаться на уже опустошённой почве, человечество направило свои величайшие и могущественнейшие армии в космос, вести войну вдали от родного мира.

И всё же несмотря ни на что война приближалась. Мир Терры оказался всего лишь иллюзией, рождённой ложной и глупой надеждой.

Керия поздоровалась с капитан-генералом быстрыми жестами. Диоклетиан приветствовал символом Объединения, прижав кулак к сердцу, Вальдор ответил таким же приветствием.

– Где Ясарик? – сразу спросил Вальдор.

– Погиб.

– Кадай?

– Погиб. Он погиб вместе с аднектор-примусом Менделем.

Вальдор помедлил. – Ра?

– Ра – жив. Он надзирает за защитой от последствий невежества Магнуса, – ответил Диоклетиан. – Я здесь вместо трибуна.

– Значит, Ра, – произнёс Вальдор, после недолгого молчания, словно взвешивал имя и последствия, которые оно означало. – Пусть будет так.

Иосос и её сервиторы-умельцы продолжали осматривать, чинить и заделывать помятый доспех Диоклетиана. Яркие искры разлетались от ацетиленовых сварочных инструментов в кончиках пальцев техножрицы, когда она прижимала их к повреждённым местам. Стоявший за спиной кустодия сервитор снял аурамитовые пластины и теперь подсоединял разрубленную вдоль правой лопатки связку мышечных волокон. Некогда великолепный Диоклетиан теперь стоял скорее в опалённой грязной бронзе, чем в имперском золоте.

В отличие от него Вальдор красовался в великолепной почти церемониальной броне. Хотя тысячи царапин и шрамов покрывали её поверхность – каждая говорила о сражении, выигранном во славу Императора – это были старые и давно излеченные раны. Прошли месяцы с тех пор, как капитан-генерал в последний раз видел войну, и за это время такие мастеровые как Иосос использовали свои таинственные умения над каждой пластиной его брони, вернув доспех к почти идеальному состоянию.

– Что случилось? – спросил Вальдор. Желание узнать судьбу Императора явно читалось на его суровом лице.

Керия ответила серией коротких жестов.

– Разгромлены? – Вальдор покачал головой из-за безумия её объяснения. – Как могло не хватить Безмолвного Сестринства и Десяти Тысяч, чтобы справиться с этой угрозой?

Керия повторила жесты, двигая руками ещё увереннее.

– Вот почему мы здесь, – произнёс Диоклетиан, добавляя голос к её признанию. – Нам нужно больше воинов, чтобы удержать Невозможный город.

– Что с Десятью Тысячами?

Керия и Диоклетиан переглянулись. Утомлённый формальностями префект покачал головой. – Я многое не могу сказать. Так много запрещено говорить здесь на поверхности, даже там, где не может услышать ни одно предательское ухо. Последние несколько месяцев обернулись жестокими потерями, большими, чем за любой прошедший год. Десять Тысяч сильно обескровлены. У Безмолвного Сестринства дела немногим лучше.

Он протянул трофей Вальдору. – И теперь ещё это.

Вне всяких сомнений это был шлем космического десантника. И этого, конечно же, просто не могло быть.

Константин Вальдор поворачивал реликвию в золотых руках, изучая каждый дюйм конструкции. Шлем не принадлежал никакому легиону, который мог назвать Вальдор, помятый расколотый керамит был красным, и такой цвет ни один из восемнадцати легионов не носил на поле битвы. Благородные сыновья Сангвиния из IX были раскрашены в ярко-красный цвет артериальной крови, предательские собаки Магнуса из XV использовали более тусклый и строгий багровый оттенок.

Этот шлем выглядел по-другому. Его керамит сиял гордой алой краской, в местах сколов проступал тёмно-серый цвет, окаймлённый похожим на бронзу металлом с таким количеством примесей, что напоминал латунь.

Лицевая панель была IV типа со значительными изменениями. Рту придали вид рычащей пасти со стиснутой железными зубами решёткой респиратора. Двойные твёрдые керамитовые гребни напоминали ангельские крылья офицеров Первого и высокие дуги чемпионов XII, но были грубее и прямее, чем у любого легиона и украшены медными болтами, вбитыми в красный металл.

Каждый из этих элементов был необычен, но не беспрецедентен. Существовало столько же вариантов в дизайне типов брони, сколько производящих арсеналы Легионес Астартес литейных заводов и миров-кузниц. Аналогично и этот шлем нёс отметку своей кузни, но такую стилистическую зазубренную руну за правым слуховым рецептором ещё не видели в Солнечной системе.

– Сарум, – после затянувшейся паузы произнёс Вальдор. – Его выковали на Саруме. – Он посмотрел на Диоклетиана и Керию, но не вернул шлем. – Пожиратели Миров, – выдохнул он имя, словно проклятье, чем оно и стало.

Диоклетиан согласно кивнул. – На наплечнике убитого легионера был изображён пожираемый мир, а затылок оскверняла кибернетика, столь любимая Двенадцатым легионом.

Какое-то время Вальдор молчал. Что можно было сказать?

– Расскажите мне всё, – наконец приказал он.

Руки Керии соткали ответ в воздухе.

– Тогда скажите мне всё что можете, – холодно произнёс Вальдор. – Скажите мне вообще всё что можете, прежде чем мы созовём военный совет.

Малкадор Сигиллит, регент Терры, носил ничем не примечательные одеяния терранского администратора. Он возглавлял военный совет, опираясь на посох с навершием в форме орла, словно стареющий советник, впрочем, им он и был.

Они собрались в личном святилище Сигиллита, башне, которой до сих пор удавалось избегать масштабной реконструкции Имперских Кулаков. Её кольцевой балкон так и остался открытым для ночного терранского неба, и огромные тёмные каменные сферы кружили вокруг главного шпиля палаты по эллиптическим орбитам, отбрасывая тени сквозь высокие витражи. Девять вырезанных из альбианского белого камня главных сфер парили на мощных антигравитационных суспензорах. Десятки дополнительных сфер, спутники из тёмного базальта, следовали вокруг них по орбитам в симбиотическом вращении, словно самый высокий зал башни являлся центром Солнечной системы.

Малкадор ссылался на то, что занимался здесь исследованиями. Ему нравилось проводить избранные встречи в центре этой трёхмерной астролябии, заявляя, что она позволяла ему видеть перспективу, о которой слишком легко забыть в недрах Императорского дворца. Он отказался от реконструкции башни, утверждая, что ему необходимо “менее воинственное и менее несчастное” место для размышления в одиночестве. Несмотря на звание Дорна, как Преторианца Терры, воля Малкадора возобладала. Башня осталось редкой иглой ручной работы во Дворце, который возродился, как крепость.

Несколько самых могущественных верных Империуму мужчин и женщин, стояли вокруг кругового гололитического стола в самом центре библиариума на вершине башни. Их окружали бесценные свитки и реликвии сотни потерянных культур, от старейших времён Старой Земли до многих исчезнувших в Тёмную эру технологии. Резные предметы из дерева, куски разбитых статуй из белых и чёрных камней, свитки в стазисных полях, пистолеты, ружья и мечи, давно отданные временем на милость ржавчине и патине, – как минимум это можно было назвать разношёрстной коллекцией.

Шесть человек стояли друг напротив друга. Шесть человек, решающих судьбу империи. Всё принятое здесь распространится по всей запутаннейшей иерархии Империума или навсегда будет заперто за замками и санкциями.

Диоклетиан по очереди посмотрел на каждого из иерархов, собравшихся вокруг стола без сторон, чтобы все казались равными: фабрикатус-локум Тримейя с Марса; Малкадор, имперский регент; Рогал Дорн, примарх Имперских Кулаков; Керия, Рыцарь Забвения Безмолвного Сестринства; капитан-генерал Вальдор из Десяти Тысяч; и сам Диоклетиан.

Раньше он не встречался с новой верховной жрицей Механикум. Тримейя напоминала худое как палка приведение, закутанное в красные марсианские одеяния, кроме одежд можно было увидеть только скелетные серебряные пальцы из рукавов мантии и безликую лицевую панель в тенях капюшона. Она говорила через вокс-решётки трёх сервочерепов, кружащих вокруг неё на ограничительных кабелях в полосах предупреждающих цветов. Три голоса заговорили в унисон, все искусственно женские:

– Генерал-фабрикатор ждёт сообщения от хранителей Великой Работы.

– Мы принесли сообщение, – ответил Диоклетиан и указал на шлем Пожирателей Миров на центральном столе. – И доказательства.

– Аднектор-примус больше не присылает отчёты генерал-фабрикатору, – настаивала Тримейя. – Загрей Кейн, да будет он благословлён, считает, что наш представитель в Великой Работе встретил конец на службе Омниссии.

– Кейн считает правильно, – ответил Диоклетиан. – Войска Механикум в паутине теперь подчиняются своим дивизионным смотрителям. Аднектор-примус Мендель погиб несколько дней назад на перекрёстке туннелей.

– Неприятно, – произнесли три сервочерепа Тримейи.

– Трибун Эндимион возглавил контратаку, чтобы помочь выжившим. Он вернул тело Менделя.

– Бесполезно, – быстро ответила техножрица. – Его смертные останки не представляют для Механикум ценности. Самое большее его органический материал подвергнут переработке для питательного раствора сервиторов.

Диоклетиан показал зубы, сопротивляясь желанию обругать марсианскую ведьму. Хорошие люди пали в той контратаке.

Дорн, воин-король среди легионов космических десантников, не стал облачаться в броню. В тусклой мантии он выглядел аскетичным и строгим, излучая ореол нетерпения. У него были свои битвы для планирования и сражений. У него были свои раны для зализывания. Холодные глаза сурового патриция Имперских Кулаков оставались непреклонными, и он ни на секунду не сводил взгляда с кустодия и Сестры.

– Полный отчёт, – велел он.

Приказ разозлил Диоклетиана и он заметил, что Керия немного изменила позу. Сестра стояла, скрестив руки на нагруднике, и слегка пошевелила пальцем. Кончик пальца остановился на молнии, выгравированной на пластине бицепса.

– Вы думаете, что я не вижу ваших закодированных предупреждений, Рыцарь Забвения? – спросил её Дорн.

Керия никак не показала, что собиралась возразить. За неё ответил Диоклетиан. – Она просто предупредила меня не показывать раздражение вашей бесцеремонностью, лорд Дорн. Только один человек может отдавать мне приказы. Вы называете этого человека “Отцом”.

Примарх, не мигая, смотрел на них обоих, затем резко кивнул. – Тысяча дел обременяет мои думы. Ваше замечание услышано. Пожалуйста, продолжайте.

– Мало что можно сказать, – признался Диоклетиан. – На туннели обрушились новые волны атакующих и нанесли нам существенные потери. Вся территория, которую мы оспаривали в пределах Глупости Магнуса, кишит эфирными захватчиками и нас оттесняют к стенам Невозможного города. Нам будет гораздо легче оборонять Каластар, чем удерживать внешние туннели. На данный момент связь между паутиной и Имперской Темницей остаётся стабильной: проложенные Механикум маршруты сквозь катакомбы города находятся в оболочке под защитой Императора и очищены от эфирной активности.

– Как долго? – спросил Дорн.

Диоклетиан напрягся. Он указал на шлем на столе, понимая, что трофей лучше любых слов. – Вы знаете, что это предвещает. Легионы предателей получили доступ в паутину. За ними видели силуэты титанов. На нас уже и так сильно давили, но теперь количество врагов возросло. Мы теряем туннели в Глупости Магнуса быстрее, чем когда-либо прежде. Мы потеряли контроль над широкой сетью и нас слишком мало для наступления. На данный момент катакомбы Невозможного города безопасны. Мы будем удерживать перестроенные стены Каластара столько, сколько потребуется.

Молчавший до сих пор Малкадор опустил голову в капюшоне. – Где трибун Эндимион?

“Вы знаете, – подумал Диоклетиан. – Вы знаете, что Кадай и Ясарик погибли. Вы знаете, что Ра – последний трибун. Ах, поймать бы одного из ваших шпионов, хитрое вы существо”. – Ра занят в битве, – ответил кустодий. – Я представляю его здесь.

Во время крайне непродолжительного пересказа Диоклетиана Дорн подошёл к широким окнам, наблюдая за большими металлическими сферами, проплывавшими мимо по эллиптическим траекториям. Дневной свет померк из-за прохождения одной из орбитальных платформ Терры, оставив лицо примарха в тени. Лицо было каменным, не передавая ни намёка на эмоции.

Вальдор ничего не сказал. Тримейя также молчала. Даже сервочерепа прекратились кружиться, теперь покачиваясь в воздухе над её плечами и уставившись на Диоклетиана глазницами, заполненными блоками игл сенсориума. Сигиллит ещё сильнее облокотился на посох, не предпринимая попытки восстановить контроль над командным брифингом после признания Диоклетиана.

Дорн отвернулся от окна. Диоклетиан ненавидел внезапную эмоцию, появившуюся на лице примарха и блеснувшую в глазах.

– Если вам нужны воины, – начал он, – тогда мой легион…

– Нет, – произнёс Диоклетиан одновременно с тем, как Керия сделала краткий жест. Невозможно.

– Нет? – Дорн, как всегда, оставался спокойным.

– Воля Императора состоит в том, чтобы Имперские Кулаки оставались за пределами Темницы.

– Это было волей моего отца, когда в Его распоряжении находились Десять Тысяч и Сестринство в полной силе, – возразил Дорн. – Теперь, когда у Него не хватает солдат и толпы предателей вторглись в паутину, как Его приказ может оставаться неизменным?

– Сколько Кулаков осталось на Терре? – возразил в ответ Диоклетиан. – Четыре роты? Пять?

– Несколько рот размещены на случай восстания на завоёванных территориях.

– А остальной легион, Рогал?

– Рассредоточен по трём сегментумам, большая часть дислоцирована в защитных сферах Солнечной системы. Несмотря на это я предлагаю всё, что могу.

– А точнее почти ничего.

– Именно так.

– Воля Императора состоит в том, – повторил Диоклетиан, – чтобы Имперские Кулаки оставались за пределами Темницы.

– Скажите мне почему.

– Я могу только предполагать, – сказал Диоклетиан. Он посмотрел на выключенный трофейный шлем.

– Вы полагаете, что мои люди не заслуживают доверия? – ответил Дорн, сохраняя полное спокойствие. – Что они переметнутся на другую сторону, как переметнулись псы Ангрона?

– Доверие, – подчёркнуто произнёс Диоклетиан. – Я не разбрасываюсь своим доверием этими ночами, Рогал Дорн. Если бы воины легионов оказались достойны доверия, то галактика не была бы в огне и расколотой пополам амбициями примархов. Я не стану спорить с вами, Преторианец. Я просто доставляю волю Императора на поверхность.

Дорн опёрся кулаками на стол и выдохнул сквозь сжатые зубы. Хотя все знали его как человека великого самообладания, неприязнь к тайнам Диоклетиана и Десяти Тысяч пронизывала примарха до глубины души. Дыхание Малкадора было слабее и медленнее, но каким-то образом напряжённее. Только Тримейя не показывала эмоций, её безликое лицо было не способно на это. Её капюшон слегка опустился. Что-то щёлкнуло за лицевой панелью. Три сервочерепа закружились вокруг неё по обратной орбите:

– Что с Омниссией? – спросили три сервочерепа в гармоничной монотонности.

– Никаких изменений. Он остаётся на троне и неподвижен, безразличен к любым раздражителям. Он не говорил с тех пор, как занял Золотой Трон. Силам, с которыми Он сражается из-за невежества Магнуса, нет числа. Мы знаем не больше, чем уже знали.

– Если Он не говорит, – спокойно произнёс Дорн, – как Он запросил больше воинов?

– За Императора говорят Десять Тысяч, – сразу ответил Диоклетиан.

– Нам нужно больше информации, – произнесли кружащие сервочерепа Тримейи. – Больше количественных данных о воле Омниссии. Говорите. Формулируйте. Объясните.

– За Императора говорят Десять Тысяч. Наши слова равносильны словам нашего повелителя. Так было всегда.

Наступила тишина.

Дорн повернулся и посмотрел на пасмурное небо. Грандиозность момента смягчила его голос:

– Магнус, брат мой, из всех твоих ошибок эта, безусловно, является самой тяжёлой. – Он снова оглянулся через плечо на Диоклетиана и Керию. – Теперь я понимаю, почему вы пришли лично.

Диоклетиан кивнул. – Если предатели достигнут Терры…

– Не если, а когда, префект.

– Как скажете. Когда предатели достигнут Терры, лорд Дорн, вы должны быть готовы защищать Дворец без руководства Императора.

Если Дорну и причинили боль эти слова то, он не показал вида. Единственный непреклонный сын, камень и стоицизм, когда все его братья стали бы огнём, злостью и честью.

– Я осмеливался надеяться, что тайная война Императора идёт успешно. Сейчас столь отважный оптимизм кажется глупостью, не так ли? То, что я осмеливался представить, что в грядущий последний день мы столкнёмся с уничтожением, которое придёт только с небес Терры, а не из-под её поверхности. Гор и его армии уже в сегментуме Соляр. Теперь Имперская Темница под угрозой падения. Скажите мне, Диоклетиан, мы можем проиграть войну, даже прежде чем Гор ступит на Терру?

– Можем, – сразу ответил Диоклетиан.

– Насколько это вероятно?

– Если ничего не изменится? Да, мы проиграем. Если наши требования реквизиции новых воинов не примут? Да, мы проиграем. Если враг продолжит получать подкрепления? Да, мы проиграем.

– Тогда в чём заключается ваш план? Где вы возьмёте новых солдат?

– Я помогу в этом, – произнёс Малкадор. – Существуют не только очевидные возможности.

Рогал Дорн даже спокойный был непреклонен. – Эдикт Императора о секретности остаётся в силе?

Керия сделала быстрый подтверждающий жест и Дорн кивнул. – Тогда вы отправляете всех добровольцев на смерть, – сказал примарх. – Понятно, когда вы идёте на жертвы среди сервиторов Механикум. Уничтожение их при необходимости является потерей, но едва ли безнравственным поступком. Эвтаназия всех выживших людей, которых вы бросите в паутину, является намного более мрачным деянием.

Ответ Керии свёлся к взгляду на Диоклетиана и лёгкому жесту рукой. Кустодий перевёл. – Мнение леди Керии в этом вопросе является главенствующим, Преторианец Дорн. Нам не придётся отбраковывать выживших, если продолжим терять позиции. Враг увидит всех нас мёртвыми, и ваши проблемы морали окажутся бессмысленными.

Челюсть Дорна напряглась. – Услышьте себя, Диоклетиан. Услышьте произнесённые вами слова и логику, которую вы отстаиваете.

“Необходимость выше морали, – руки Керии замелькали в воздухе перед нагрудником. – Забудьте о сожалениях. Забудьте о стыде. Даже аморальная победа перевешивает моральное поражение. У победителя будет возможность искупить угрызения совести. Побеждённые лишаются подобной возможности”.

– Вы цитируете мне моего же брата? – прищурился Дорн. – Робаута здесь нет, Рыцарь Забвения. Хотелось бы мне, чтобы он был здесь. В его отсутствие я – лорд-командующий Империума.

Диоклетиан подавил раздражение из-за развернувшегося перед ним представления. – Это – лицемерие, лорд Дорн. Как часто ваши Имперские Кулаки гордились участием в изматывающих конфликтах, которые для других войск оборачивались безвыходной мясорубкой? Теперь же вы возражаете против казни этих… щепок… для сохранения величайшей тайны Императора. Что тут вообще обсуждать?

Бронированная перчатка Дорна обрушилась на центральный стол, заставив гололитическое изображение системы Сол подпрыгнуть и замерцать. – Мы говорим о большем, чем о моих сыновьях. Их жизни – монеты, которые я могу потратить так, как сочту нужным, но вы находились в подземелье в течение пяти долгих лет и Десять Тысяч не единственные, кто истёк кровью почти досуха. Сейчас не Великий крестовый поход, кустодий. Вы не можете уничтожать верных людей из прихоти. Смысл “необходимости” изменился, когда приближаются последние дни войны, Диоклетиан.

Слова эхом прокатились в воздухе между собравшимися иерархами, столь же торжественные, как любое признание вины.

“Мы не будем спорить об этом”, – показала Керия, хотя даже она казалась колеблющейся.

– Мы соберём требуемую армию, – произнёс Диоклетиан. – Благодаря Сигиллиту, если он сочтёт целесообразным помочь. И как только позволят обстоятельства, я сообщу о ваших возражениях Императору.

– Это всё о чём я прошу, – мрачно согласился Дорн.

Тримейя подняла левую руку, призывая сервочерепа приблизиться и состыковаться с разъёмами на сгорбленной спине. Малкадор всё ещё молчал. Диоклетиан задумался, сколько из сказанного Сигиллит уже знал.

– Если это всё, – начал Малкадор. – То, полагаю, что мы закончили.

Тримейя издала всплеск раздражённого кода.

– Вы возражаете, архижрица?

Сервочерепа на спине загудели, хор безкожих лиц отчаянно пытался заговорить. – Марс, – одновременно произнесли три дрона. – Механикум молят Омниссию разрешить освободить Священный Марс.

Дорн напрягся. – Не здесь, – ответил он кратко и ясно. – Не сейчас.

– Генерал-фабрикатор знает о вашем отказе, Преторианец. Он приказал мне передать просьбу непосредственно тем, кто сражается рядом с Омниссией.

Она наклонилась ближе к Керии и Диоклетиану, худая и бесчувственная, столь хрупкая для обладающей такой огромной властью. – Марс нужно освободить.

Посох Малкадора стукнул по полу. – Марс освободят, когда у нас будут для этого ресурсы.

Диоклетиан и Керия по-прежнему хранили молчание. Они переглянулись, не оставшись слепыми к возникшему напряжению. Малкадор просто махнул им, прося уйти.

– Встреча завершена, – сказал регент Терры. – Примите нашу благодарность, Сестра, кустодий.

Прежде чем кто-то из иерархов успел возразить Диоклетиан и Керия покинули помещение. Им предстояло многое сделать, прежде чем вернуться в Темницу.

Четыре

Аномалии

Тела в тумане

Конец Империй

Альфа-Ро-25 не считал себя обременённым никакими особыми чувствами. И всё же он испытал горечь потери, когда обнаружил убитых сервиторов. Кто бы ни создал их для службы во имя Омниссии на это ушли многие недели кропотливой работы и квалифицированного труда. И теперь они превратились в… это.

Столь расточительно.

Как одного из протекторов Механикум, приписанных к Объединителям, его роль была проста. Он должен был патрулировать паутину, наблюдая за восстановительными работами Механикум и укрепляя их защиты во внешних туннелях – в области, которую в авангарде называли Глупостью Магнуса. Эта задача была возложена на его плечи и плечи, таких как он – защищать окраины Невозможного города и охранять Объединителей, ведущих работу в туннелях, уходящих дальше в паутину. Теперь на его плечи опустилась задача прикрывать отступление.

Решение, которое слишком затянули на взгляд аналитического восприятия протектора. Потери резко выросли за последние месяцы. Слишком мало защитников, растянутых слишком тонко по слишком многим туннелям. Отступление к оборонительному бастиону, которым являлся Невозможный город, было логичным ходом.

С тех пор как пять лет назад Альфа-Ро-25 спустился в Имперскую Темницу, он принял участие в тысяче шестистах восьмидесяти трёх отдельных боестолкновениях. Его записи отдельных уничтоженных противников находились в общем доступе для архижрецов, которые кодировали его приказы, но он не любил их просматривать или подсчитывать итоговое количество. Такое поведение граничило с самодовольством – что чистокровный человек мог бы назвать самоуверенностью – и нести опасность. Стать довольным собой – значит счесть себя идеальным, и оставить все надежды на усовершенствование и улучшение. И в самом деле, трагическое заблуждение. Только Омниссия совершенен.

Нет, всегда нужно развиваться. Смотреть на застой с удовлетворением являлось ничем иным, как своеобразной смешной ересью.

А Альфа-Ро-25 не обременял себя бременем суеверий. Эти существа, с которыми он сражался в течение пяти лет, едва ли являлись “демонами” в терминах человеческой мифологии. Они были сущностями бестелесного происхождения, нарушавшими барьер между ненанесёнными на карту потоками эфира и материальной вселенной. Скорее ксеносы. Ксеносы, рождённые в варпе. Вот верное определение.

И если говорить откровенно, то он считал эти упорные воинственные сущности столь же отвратительными и противоестественными, как и коварных эльдаров, в чьих руинах имперский авангард создал крепость. Не больше и не меньше. Все ксенорасы страдали от нечестивого несовершенства их форм. И больше здесь не о чем говорить.

И всё же…

И всё же…

Эти “демоны” оказались яростнее любых рас, с которыми сталкивался Альфа-Ро-25. И для их уничтожения требовалось немало усилий. Тот факт, что они истекали кровью, не давал никакой гарантии, что они умрут. У многих из них вообще не было крови. Это сильно раздражало.

Он охотился один в не знавшем ни дня, ни ночи времени, окутавшем Невозможный город. Его охотничьи угодья в этой операции располагались далеко от Шпиля бога, в добрых сорока километрах, где руины эльдаров были ещё более ветхими. Прервалась связь с пограничными сервиторами, которые охраняли один из многих тысяч капиллярных туннелей, уходящих глубже в паутину. В этом не было ничего необычного.

Но остались вопросы. Пограничные сервиторы, охранявшие далёкий проход, обладали значительной огневой мощью и располагались на оборудованных позициях. Они вообще не должны были погибнуть, не говоря уже о том, чтобы так быстро и с таким незначительным предупреждением. Затем потеряли связь с сервиторами подкрепления, их операторами, и, наконец, с тремя отделениями военных машин “Таллакс”, посланных от второй баррикады туннеля для установления серьёзности ситуации. Всё это было совсем необычно.

И так, пока остальная часть имперского авангарда отходила и оставляла внешние туннели, Альфа-Ро-25 направлялся в них на охоту.

Он размашистым шагом продвигался вперёд, глаза-линзы сканировали и выводили панорамное изображение. Наклонные стены туннеля были глянцевыми и белыми, напоминая гладкий мрамор и полированную эмаль, и всё же не имели к ним никакого отношения.

“Словно идти внутри чьих-то костей”, – подумал протектор, считая подобное сравнение пугающе органическим. Кем были те, кто правил этим местом, прежде чем посягнувшие на чужие права колонисты эльдаров даже мечтали обосноваться здесь? Возможно, подлинные создатели этого мира использовали в качестве строительного материала тела огромных павших вражеских богов? Никакие намерения и методы этих давно мёртвых сущностей не удивили бы Альфа-Ро-25. Он слишком многое увидел за последние пять лет, чтобы быть здесь уверенным хотя бы в чём-то.

В пути он встречал жрецов-Объединителей Механикум и большие группы защищавших их боевых сервиторов, возвращавшихся в Каластар. Туман кружился от движения вместительных транспортов и гусеничных лабораторий-платформ, и всё же никогда не рассеивался.

Даже в самых широких туннелях, чьи стены находились вне досягаемости для визуального или эхолокационного восприятия, царила липкая гнетущая атмосфера, которая болезненно поселилась в металлических внутренностях протектора. Его удостоили чести участвовать и находиться в лабиринте Великой Работы, он не допустит зловеще человеческому давлению вмешиваться в свои мысли. Неприятные ощущения, в которые он долго отказывался верить, наваливались на его восприятие каждый раз, когда он оставлял созданные Механикум секции туннелей.

Тревожные отчёты сервиторов-хранителей из других внешних туннелей потрескивали в воксе, они передавали священные молитвы насилия и сообщали, что не сумели уничтожить цель. Что-то – единственная сущность – проверяло их защиты и каждый раз отступало. Из туннелей, которые давно восстановили и где годами не видели сражений, докладывали о чудовищном расходе боеприпасов. Из многих вообще перестали поступать сообщения. Другие протекторы выдвинулись прикрыть отступление в паутине, но Альфа-Ро-25 оказался ближе всех к месту назначения, прежде чем Шпиль бога направил подкрепление из его соратников.

На обратно сочленённых ногах он двигался рваным спринтом, обгоняя транспортёр “Триарос”, и вскоре достиг внешней туннельной баррикады. Ряды построенных Механикум заграждений и артиллерийских платформ уставились в туман, израсходовавшие боеприпасы орудия поворачивались на несмазанных механизмах из стороны в сторону, выискивая цели среди эльдарских развалин. Возможно, в эпоху господства эльдаров это была небольшая застава вдали от Каластара. Не было никакой возможности узнать. И никогда не будет.

Первой он нашёл AL-141-0-CVI-55-(0023), что было хорошо. Она являлась главным сервитором пограничной группы. Её туловище лежало на низкой разбитой эльдарской стене – призрачная кость, как они называли материал с присущей их расе жалкой театральностью – череп был проломлен, и мозговые жидкости стекали в туман у земли. Туман обладал какими-то антисептическими свойствами, убийство произошло несколько часов назад, и всё же куски черепа ещё были влажными. Очередное отклонение от нормы, но в обязанности протектора не входил его анализ и систематизация, да и место было не подходящим.

Альфа-Ро-25 присел над останками, заменявшие ступни когти легко нашли опору среди щебня и поршневые ноги зашипели, когда он опустился. Мантию с капюшоном наполнил слабый ветер. Ещё одна аномалия. Он проигнорировал её, постукивая когтистыми металлическими пальцами по шарнирным коленям, пока размышлял.

Соседний проход в паутину был окольцован тем, что напоминало костяные пластины эльдаров с нелепым узором из драгоценных камней. Альфа-Ро-25 видел анализы Механикум, описывающие уровень колонизации эльдарами паутины. Первоначальные создатели этого мира построили паутину из психически стойких материалов, бросавших вызов материальному пониманию, но повсюду встречались доказательства проживания эльдаров и следы реконструкции. Разросшийся некрополь Каластара был единственным в своём роде и пока самым большим из найденных, а руины эльдаров встречались во многих десятках внешних туннелей.

Тела других боевых сервиторов оказались в похожем состоянии, как и роботы “Таллакс” в нескольких десятках метрах к северу. Что интересно их молниевые пушки с прикреплёнными цепными клинками, выпавшими из ослабевших рук в туман, всё ещё гудели на малой мощности.

Сервиторов расчленили, но не осквернили дальнейшей расправой. Корпуса “Таллаксов” разломали, черепные купола разрушили, и органическая когнитивная смесь вытекла, сгустившись в золотом тумане.

Демон почувствовал движение. Перемещение покалывало его восприятие, вонзало нож в обжигающе мерзкие мысли. Он оставил бесцельное блуждание, прекратил исследовать внешние туннели и направился назад к месту своей первой охоты в этом холодном мире. Он должен поесть. Его плоть уже начала испаряться медленным дымом, угрожая разложением. К настоящему времени охота в бесконечных туннелях мало что принесла. У пограничных сервиторов оказалась химическая кровь и серые души – их смерти давали мало пищи, а их количество в туннелях не поддавалось грубым подсчётам существа.

Душа, которую он сейчас почувствовал, была ярче, чем те, что он уже пожирал. Свет этого нового духа мерцал сквозь воздух и камень, словно маяк на фоне маслянистой черноты. Муки голода придали уверенности движениям существа. Он двигался всё быстрее и быстрее, пересекая туннели и руины.

Учитывая, что рядом никого не было – по крайней мере, способного на интеллектуальную беседу – Альфа-Ро-25 позволил раздражению появиться на угловатом и не слишком привлекательном лице. На людях он почти всегда выглядел хмурым. В одиночестве он с радостью отбрасывал это “почти”.

Сервочерепа кружили вокруг него, беспрерывно и постоянно сканируя. Их антигравы рассеивали некоторые из самых высоких щупалец тумана. Альфа-Ро-25 почти не обращал внимания на бесполезные показания дронов, которые прокручивались марсианскими иероглифами на мониторе наруча. Если костяные зонды обнаружат ответственного за произошедшее, тогда он обратит на них внимание.

Инстинктивно из-под полы мантии выскользнул цепкий механодендрит, прикреплённый к позвоночнику. На конце кнута-хвоста мерцал бронированный инфошип, способный легко пробить тело демона из эктоплазмы. Альфа-Ро-25 позволил соединённому с копчиком хвосту подняться над левым плечом, как у скорпиона.

“Пять лет”, – подумал он, отходя от “Таллаксов” и возвращаясь к убитым сервиторам. Пять лет с тех пор как он шагал по красным дюнам Священного Марса. Пять лет с тех пор как он наполнял лёгкие святым марсианским воздухом с металлическим привкусом.

И скоро конфликт, так или иначе, закончится. Все усилия, потери жизней и ресурсов, чтобы пробиться за пределы созданных Механикум секций паутины и последующее обустройство крепости в Каластаре – бессмысленны. Каждый авангард крестового похода, направленный из Каластара для сражений во внешних туннелях – бессмыслен. Трибун Кадай Вилаккан возглавил самую последнюю вылазку, и все расчёты предвещали сокрушительную победу. И всё же не каждый квалифицирующий фактор этих уравнений имелся в наличии. Кто мог знать, что направлялось к ним по внешним туннелям?

Триумф вырвали из их рук банальным численным превосходством.

Большие потери были неизбежны, учитывая природу противников в этом удивительном мире, но Альфа-Ро-25 имел достаточно высокий доступ, чтобы знать правду. Их потери были далеко за пределами точки боевой устойчивости. Прошедшие пять лет почти полностью обескровили Объединителей Механикум и их защитников, в то время как Десять Тысяч – в лучшем случае – могли выставить с тысячу оставшихся воинов. Безмолвное Сестринство сохраняло свою численность в тайне для всех за пределами своего ордена, но это было не важно – они всегда были самым редким видом. Они, как и легио Кустодес, как и сами Объединители были точным клинком. Не дубиной.

Трибун Эндимион отправил посланников на поверхность, но Альфа-Ро-25 был прагматичным существом. Подкрепления извне Имперской Темницы, если их вообще предоставят, будут состоять из более слабых людей, намного меньше заслуживающих доверия, чем нынешняя элита авангарда.

Тот факт, что их потом уничтожат за увиденные в паутине тайны, не имел для протектора значения. Пусть они умрут. Не существовало большего завета в жизни, чем отдать её за Великую Работу Омниссии.

Однако они могли стать полезными для жатвы демонов. Возможность снова обрести себя в священном акте резни согревала его.

И демон ощутил это тепло. Он охотился на душу, которая знала смерть, которая пожинала жизни все долгие годы своего существования. Каждая жестоко отобранная жизнь стала отдельным вкусом и запахом, покалывая разум демона.

Существо сконцентрировало чувства на этих воспоминаниях о насилии, дотянулось до окровавленных границ ауры души, и охотничий бег превратился в воющий ветер.

Альфа-Ро-25 снова присел над AL-141-0-CVI-55-(0023), сканируя её датчиками эктоплазмы встроенного в ладонь ауспика. Кибернезированную женщину расчленили на части. Разорвали не клинковым оружием, а грубой силой. Раны изобиловали эфирными следами.

Альфа-Ро-25 начал процесс сбора предсмертного знания, для чего пришлось распилить мозговую чашу и погрузить инфошип в один из разъёмов внутри черепа. Нескрываемый интерес вызвало то, что во всех данных, представленных в цифровом эхе последних мыслей сервитора, не было ничего об атаковавшем её порождении варпа. Она не сумела получить ни одного изображения своего убийцы. Во всех отношениях AL-141-0-CVI-55-(0023) и её когорта стреляли в пустоту.

Что ещё более странно – каким-то образом самые последние мысли прошедшей лоботомию женщины оказались о её человеческой жизни и плачущих детях. О детях, которых вырвали из рук, когда потащили её на переработку, не обращая внимания на крики. Альфа-Ро-25 отбросил данные, как несущественные: утомительно эмоциональный сбой умирающей несовершенной биологической машины.

Протектор встал и подошёл к следующему убитому сервитору, чьё окровавленное тело до сих пор издавало воющий звук.

Один из сервочерепов перестал кружиться и повернулся, уставившись на эльдарские руины. Несколько секунд спустя он выпустил продолжительный звучный перезвон. На экране наруча Альфа-Ро-25 начал прокручиваться список данных, ничто из них не давало никаких сведений, кроме факта обнаружения неустановленного нечеловеческого движения, но в данной ситуации этого было вполне достаточно.

Протектор выпрямился, закрыл человеческий глаз, и сфокусировался сквозь массивные бионические линзы. Ложный глаз сразу замигал пульсирующими предупреждениями, зрительные фильтры защёлкали и загудели, накладываясь друг на друга. Он увидел только разбросанные по туннелю обломки покинутого поселения эльдаров. Низкие пострадавшие от времени стены стали своеобразным памятником в паутине о расе, которая оказалась слишком высокомерной, чтобы понять, что мертва.

Хотя это глубоко оскорбляло его компетенцию, Альфа-Ро-25 активировал нескольких своих компаньонов, доставленных на “Триаросах”. Не глядя, он набрал серию команд на рунном планшете нарукавника. За спиной Альфа-Ро-25 когорта из девяти боевых автоматов “Кастеллакс” запустила активные протоколы поиска и уничтожения, двигаясь вокруг него и сотрясая землю широкими металлическими шагами. Орудия на плечах с ленточной подачей боеприпасов начали выискивать цели с гидравлическим воем. Они ему не нравились – роботы “Кастелян” с гладкими корпусами были гораздо надёжнее и не обладали изменчивыми промежуточным интеллектом – но он работал с тем, что было под рукой. Он признавал потенциальную потребность в огневой мощи, и автоматы обеспечивали её.

Его внимание привлекло движение на востоке, хотя фокусирующиеся линзы всё никак не могли окончательно совместиться, а целеуказатели продолжали бесполезно соскальзывать, так ничего и не обнаружив. Что-то появилось вдали, бросая вызов его исследованию.

Альфа-Ро-25 прокручивал зрительные фильтры, накладывая изображение на изображение, отбрасывая те, что не показывали новых данных. Всё больше недоумевая и злясь, он почти незаметно для человеческого восприятия активировал все четыре своих основных оружия на всех четырёх руках: две аккордовых перчатки с длинными когтями, предупреждающе загудевшие звуковыми полями, и два трансзвуковых острых клинка, скрежетавшие друг о друга в ожидании. Лопасти установленного на спине блока питания завращались, вызвав лёгкое колебание мантии.

Последний испробованный им зрительный фильтр представлял собой запутанное сочетание оптических тепловых мультипликаторов с результатами эхолокации, которые отображались в форме точных бинарных данных вместо визуального представления.

Это сработало.

Стоявшие сзади и получавшие информацию от его сенсоров автоматы “Кастеллакс” увидели то же что и он. Они отреагировали диким грохотом девяти болт-пушек “Мучитель”, открыв огонь в жестокой гармонии.

Охота приближалась к кульминации, и демон принял новую форму, став существом из когтей, клинков и шипов – став идеей потрошения, которая обрела плоть. Он проревел своё имя, спускаясь на пылающих крыльях, имя, которое было звуком и памятью, не меньше, чем словом. Он издавал импульсивные крики первого убийцы, отнявшего жизнь у другого человека, и в этом же самом повторяющемся вопле слышался булькающий предсмертный хрип первой жертвы.

Слуховые рецепторы Альфа-Ро-25 зарегистрировали звук, как визжащую последовательность слогов очень похожих на язык.

Его первым и последним действием после того, как он увидел сущность, на которую охотился, стал короткий и сжатый луч аудиовизуальных данных, направленный смотрителям в Шпиль бога. Отправление импульса заняло меньше удара человеческого сердца, и всё же у него не осталось времени сделать что-то ещё. Челюсти и когти существа сомкнулись с невозможным раздирающим треском, разрывая его почти на тридцать кусков и одновременно проглатывая.

Останки протектора Альфа-Ро-25 попали в несколько пищеводов чудовища, мускулы горла протолкнули их дальше в кишечники, где они начали дёргаться, истекать кровью и распадаться в кислотных жидкостях. К сожалению для Альфа-Ро-25, он сохранил достаточно сознания, чтобы познать короткую, жгучую и трансцендентную боль, когда началось переваривание.

Сообщение протектора достигло места назначения спустя меньше минуты после отправления, как раз в это время его разрушитель стоял среди обломков девяти боевых автоматов “Кастеллакс”, отрыгивая расплавленный шлак бионики Альфа-Ро-25.

Сообщение хлынуло из динамиков по обеим сторонам пустого экрана, явив себя испорченным, искажённым и приблизительным посланием, которое вопил спустившийся для убийства демон.

Динамики трижды протрещали и провизжали те же самые слова, зловеще подражая ревущему скандированию какого-то языческого ритуала. Они пришли с ритмом сердцебиения и ни на одном языке известном человечеству.

Эхо первого убийства атакует

I

Жатва

Это не сейчас. Это тогда. Это когда ей было семнадцать лет.

Лунный свет омывал её, пока она лежала в высокой луговой траве и смотрела на звёзды в небесах. Вокруг стрекотали песни насекомые.

Ветер сегодня был слабым, но она слышала голоса в бризе, шепчущие напевы на самом краю чувств. Отцы её отца и матери её матери тихо шептали в тот вечер, духи, убаюканные безмятежной ночью. Так было не всегда. Мёртвые редко вели себя тихо. Иногда – даже часто – голоса молили её или гневались на неё, желая, чтобы она воплотила их пожелания в жизнь. Изредка некоторые угрожали ей, хотя она не знала, как простой дух мог повредить ей.

Девушка смотрела на три взошедшие луны, на их привычные покрытые кратерами лики. Вдалеке над южными горами раздались раскаты грома, заглушая тихие вечерние голоса.

Она встала и посмотрела на юг, высматривая бурю. Вместо чёрно-серого грозового неба, которое она ожидала увидеть, небеса над горами озаряло пламя. Бурлящие оранжевые облака корчились над пиками, мерцая внутренним мучением, освещавшим далёкую ночь.

“Космический корабль, – подумала она. – Космический корабль приземляется”.

Чёрный корпус пронзал облака, дымные струи пламени сотрясали весь мир, ревя в вышине. Замок в небесах спускался, направляясь к деревням и большому городу за ними.

Духи окружили её, шепчущие голоса окрасила эмоция, которую она никогда не слышала в их тонах. Она и не знала, что призраки могут бояться.

Она укрылась в лесу недалеко от родной деревни. Не слишком далеко, не настолько далеко насколько хотелось, но настолько насколько унесли ноги. Как загнанный зверь она наполовину зарылась во влажную землю, свернувшись в тени упавшего дерева. Горло болело от тяжёлого дыхания. Губы потрескались и пересохли.

– Империум вернулся, – произнесла мать. Глаза были мокрыми, голос дрожал. – Они забирают шаманов и говорящих с духами из каждой деревни.

– Почему? – спросила девушка. Она услышала страх в голосе. Никогда она не чувствовала себя менее почитаемой ведьмой-жрицей своего народа.

– Десятина. Другая десятина. Из душ и магии, а не из пшеницы и зерна.

– Беги, Скойя, – сказал отец, глядя ей в глаза. – Беги и прячься.

Матери её матери, и отцы её отца ещё теснее обступили её и говорили то же самое. Духи, все её предки, кричали ей бежать.

Скойя побежала в лес, белое платье девушки развевалось, а волосы распустились.

Её народ был частью Империума, так их учили. Бабушка рассказывала ей о Пришествии крестоносцев, когда воины Мира-Колыбели приземлились почти век назад и принесли послание мира от Императора человечества. Первая Земля, ныне именуемая Терра, молчавшая все эти тысячи лет, в конце концов, оказалась не мифом.

Воины Первой Земли потребовали согласия и получили его. Они потребовали десятину, и получили её также. Каждый год зерновые транспорты уносили большую часть ежегодного урожая в небеса, чтобы состыковаться с орбитальными платформами и ждать сбора. Все верили, что этого достаточно. Человечество объединялось, каждый вновь открытый мир становился драгоценным камнем в короне неизвестного Императора.

Но ни один имперский космический корабль не приземлялся с тех пор, как крестоносцы ушли много лет назад. Этот был первым.

Скойя услышала лай и рычание собак преследователей. Страха оказалось достаточно, чтобы она снова встала и неуверенно побежала. Духи шипели и волновались, и всё же она едва слышала их за тяжёлым дыханием и ударами напряжённого сердца.

Впереди между деревьями она увидела одну из охотничьих собак, которая оказалась наполовину машиной, а наполовину зверем. На месте содранного меха виднелись части робота, словно животное пострадало в несчастном случае и у хозяина нашлись кредиты на дорогостоящий машинный синтез. Челюсти зафиксировали в открытом положении, и изо рта выступало оружие. За ней стояла женщина, имперская женщина, с бритой головой и татуировками орлов на коже. Она была облачена в золото и бронзу под красным плащом. Её глаза были столь же мёртвыми, как взгляд тела на незажжённом погребальном костре.

Скойя свернула и, спотыкаясь, побежала на запад. Бесполезно. Она услышала приближавшуюся сзади собаку, скрип механических частей. Зверь бросился на неё и сбил с ног. Он стоял над ней, рыча. Оружие во рту уставилось на лицо девушки.

Золотая женщина с мёртвыми глазами приблизилась и впервые на памяти Скойи духи замолчали.

Нет, не просто замолчали. Изгнаны. Ушли.

– Оставьте меня в покое, – сумела произнести девушка. – Пожалуйста. Я не сделала ничего плохого.

Пожилая женщина не ответила.

Скойя прерывисто дышала в возникшей после ухода духов тишине и смотрела в ледяные мёртвые глаза женщины:

– Я ничего не вижу внутри вас, – пробормотала она дрожащими губами. – У вас нет души.

Пять

Вестник скорби

Беженцы

Реквизиция

Руки не слушались Зефона, как не слушались каждый день. Металлические пальцы поднялись над тонкими струнами старинной арфы и прекратили дрожать только, когда он перестал думать о них.

Зефону было известно научное объяснение этого недуга, он помнил отчёты о различных неудачных попытках установить биологические и технологические связи в районе локтей, где его обрубленные руки соединялись с бионическими конечностями. Проводящие нервные и мышечные пути передавали не всю информацию от мозга. Достаточно распространённая ошибка фузионной хирургии при работе с грубыми имплантатами в человеческом теле, но насколько он знал, он являлся единственным из живых космических десантников, который страдал от полного отторжения аугметики.

Разумеется, именно поэтому он здесь. Он знал это, пусть даже его братья обладали слишком большим состраданием, чтобы называть произошедшее изгнанием. Ты не можешь сражаться в легионе, не говоря уже о командовании ударной группой, если не в состоянии нажать на спусковой крючок или обращаться с клинком.

И поэтому он с демонстративным желанием согласился отправиться на Терру. Он принял изгнание, притворившись, что считает честью стать одним из участников крестового воинства. Он стоял с другими представителями каждого легиона космического десанта, размещёнными на Тронном мире, и говорил от имени своих братьев.

“In Hoc Officio Gloriam” прочитал он слова на базальтовых клятвенных табличках прецептории. “В этом долге есть честь.”

Весьма сомнительная честь на взгляд Зефона. Особенно сейчас, когда Тронный мир больше не доверял восемнадцати легионам. Он был одним из всего двух Кровавых Ангелов в рассчитанном на тридцать легионеров монастырском посольстве, которые составляли крестовое воинство. Он не видел больше никого из них, даже брата по легиону Марка. Он забросил бесполезные обязанности в прецептории, больше не желая работать с непроверенными списками мёртвых и записывать их имена. Когда галактика горела, никакие достигавшие Терры отчёты нельзя было считать сколь-либо надёжными. От его легиона и примарха вообще не поступало сообщений. И что ему теперь нужно скрупулёзно вырезать имя каждого Кровавого Ангела на бронзовых погребальных табличках в залах Павших?

Безумие. Хуже, чем безумие. Бессмыслица.

Сангвиний жив. Легион жив.

Поэтому он удалился в свои личные покои, где его ждала другая работа.

Сравнительно мало людей знали правду о том, что многие самые прекрасные произведения искусства во всём Империуме – фактически во всей истории человечества – демонстрировались только в недрах военных кораблей и пограничных крепостей Кровавых Ангелов. Витражи, которые никогда не увидят настоящего солнечного света; статуи метафорических богов и полубогов, сражавшихся с существами из мифов и легенд; картины, нарисованные забытыми и вновь открытыми техниками, представленные в мучительных подробностях. Все они останутся незамеченными, как и оркестры музыкальных инструментов, на которых никогда не сыграют для человеческих ушей.

Воины IX легиона не пошли путём солдат-ремесленников III. Дети Императора ваяли, рисовали и сочиняли для достижения совершенства. Они создавали великие произведения, чтобы показать превосходство над тем, что было создано руками слабых людей. В процессе творения они возвеличивали себя над другими.

Этот внешний гордый акцент являлся анафемой для Зефона и многих его братьев. Создание искусства в песне, прозе или камне должно было отражать природу человечности, служить шагом вперёд в понимании расстояния между людьми и их эволюционировавшими хранителями из легионов. Как и все легионы, Кровавые Ангелы были рождены и созданы для битв, их списки чести не уступали другим, а доблесть, не подлежала сомнению. Но вдали от глаз братских легионов они прославляли культуру просвещения: они стремились не просто понять природу человека, но и понять расстояние от породившей их расы, за которую они должны сражаться и умереть.

Зефон, племенной мальчишка, который до двенадцатого лета глотал пыль в голодные сезоны и с сородичами убивал мутантов, учился играть на арфе. За век он добился превосходных результатов, и его музыкальный дар соперничал с его талантами на поле битвы.

Пока всего одна битва не украла оба этих дара. Все надежды оборвал ксеноклинок, отрубивший руки, искалечивший ноги и швырнувший его в пропасть унижения.

После девятой бионической операции, апотекарии легиона предложили ему взглянуть в глаза нежеланной реальности. Трансплантаты прижились, как и должны были прижиться. Его физиология просто не подходила для аугметики.

Он продолжал музицировать, вымучивая из арфы нестройные резкие мелодии трясущимися и соскальзывающими металлическими пальцами, как продолжал и тренироваться с болтером, теперь каждая пятая попытка нажать на спусковой крючок оказывалась успешной. Это было значительным улучшением.

Меткость пострадала не меньше. Хотя новые руки обладали силой старых, даже мельчайшая дрожь сбивала некогда идеальную точность стрельбы. Владение клинком пострадало столь же жестоко. Всё идеальное равновесие и ловкое маневрирование свели на нет случайные подёргивания и спазмы восстановленных суставов ног.

Поэтому его и изгнали. Поэтому и отправили на Терру.

In Hoc Officio Gloriam. В этом долге есть честь. Сколько раз эти слова заставляли его улыбнуться.

Он снова положил руки на прекрасные струны, и едва они начали подёргиваться, как дверной звонок издал монотонный вой.

Зефон замер, инстинктивно посмотрев на стойки с оружием вдоль стены. У него не было посетителей вот уже добрый год, начиная с последней встречи с Сигиллитом, когда Малкадор отклонил очередную просьбу Кровавого Ангела предоставить ему небольшой фрегат и разрешить отправиться на поиски своего легиона. Тридцатую подобную просьбу.

Зефон встал, отложил арфу и преодолел спартанскую камеру, чтобы повернуть колёсный замок двери. Левая нога тихо жужжала механикой в бедре и колене, заменявший правую ногу коготь с четырьмя металлическими пальцами лязгал о пол.

Когда дверь повернулась на давно несмазанных петлях, Зефон столкнулся с высокой фигурой кустодия, который держал в руке четырёхметровое копьё стража. Огромные доспехи урчали. Глазные линзы конического шлема блестели.

– Я ищу Вестника скорби, – произнёс кустодий.

Без брони и облачённый только в чёрную тунику Кровавый Ангел почувствовал себя не в своей тарелке рядом с воином в полном доспехе. – Вы нашли его.

– Вы не соответствуете моим ожиданиям, – признался кустодий. Он расцепил печати на горжете и снял шлем, показав нестареющее лицо с ритуальными урханскими шрамами, которые словно ручейки слюны протянулись пятью линиями по подбородку и горлу. – Меня зовут Диоклетиан, вы и в самом деле Вестник скорби?

Услышать титул во второй раз оказалось больнее, чем в первый. Зефон не до конца понимал почему. – Это был мой титул, когда я вёл воинов в бой, – ответил он. – Вы выглядите разочарованным.

– Так и есть. Я ожидал чемпиона в изгнании, а нашёл бионического калеку. Но моё разочарование не имеет значения. Активируйте ваших сервиторов-оружейников и приготовьтесь к бою.

Зефон возненавидел чувство нескрываемой надежды, которое выросло в нём после этих слов. Позор жёг его. – Полагаю, вы знаете, что Сигиллит запретил любому участнику крестового воинства действовать без печати его власти.

– Я избавлю вас от лекции, где власть Сигиллита начинается и заканчивается, когда дело касается Кустодианской гвардии и её действий. В нашем же случае именно он рекомендовал вас. Теперь быстрее приготовьтесь к бою, Вестник скорби.

Кровавый Ангел неохотно поднял руки, показывая предплечья, которые, начиная с локтей, целиком состояли из металлических распорок, пластин и мышечных кабелей. Вероломные пальцы, словно специально дёрнулись.

Диоклетиан смотрел несколько секунд. Он моргнул. – Есть ли какой-то смысл в ваших увечьях, который я должен понять?

Зефон опустил руки. – Я не могу стрелять из болтера. Руки не слушаются.

– Вы хотя бы можете держать меч?

Зефон задумался, не издеваются ли над ним, хотя не мог понять зачем. – Плохо, – признался он.

– Ваша инвалидность принята к сведению. Теперь активируйте ваших сервиторов-оружейников. Как только будете готовы, следуйте за мной.

– Куда?

– Сначала в Себераканский изоляционный комплекс через Офиукуские колоннады, затем в залы памяти Объединения.

– Не понимаю. Зачем?

– Понимание придёт со временем. Пусть на первом месте будет послушание. – Диоклетиан снова посмотрел долгим бесчувственным взглядом, омрачённым единственным морганием.

“Как, – задумался Зефон, – этих золотых аватаров могут считать человечнее нас”?

– Кустодий? – спросил он.

– Я жду вас, – ответил Диоклетиан. – Моё терпение не бесконечно, Вестник скорби.

Зефон подошёл к настенному коммуникатору и набрал код, вызвав трэллов-оружейников. – Учитывая обстоятельства лучше подойдёт “Зефон”, спасибо.

– Если вам так угодно. Согласен, что в титуле есть что-то невыносимо театральное, особенно для калеки.

Зефон почувствовал первые ростки гнева, и, кровь Сангвиния, это и в самом деле оказалось желанное чувство.

– Вы первый кустодий, с которым я разговариваю, – произнёс он. – Все из вас так прямолинейны?

– А все из вас так упиваются жалостью к себе? – Диоклетиан смотрел, словно собирался улыбнуться, но выражение лица не изменилось. – Теперь поторопитесь, пожалуйста. Вы не единственная потерянная душа, которую я должен сегодня вернуть.

– Потерянная душа?

– Я же сказал вам, что мы направляемся в Себераканский изоляционный комплекс.

Кровавый Ангел прищурил светлые глаза. Себеракан был местом для предателей, которые встали под знамя магистра войны. – Возможно, я не уловил какую-то шутку в ваших словах, кустодий.

– В моих словах нет никакой шутки. Теперь следуйте за мной. Нам предстоит освободить несколько заключённых.

Вместе они шли по Императорскому дворцу. Диоклетиана раздражало всё, что он видел. Он и Зефон шагали рядом по шумным коридорам, раздвигая паломников и беженцев на своём пути. Благодаря шлемам оба воина могли оградить себя от потного солёного зловония немытой кожи и грязного дыхания. Диоклетиан проворчал в отвращении, закрывая вокс-решётку и полагаясь на встроенную систему воздухоснабжения доспеха. Молитвенные залы Офиукуских колоннад заполняли бездомные отбросы войны, кашляя, сопя и бормоча. Иногда плача.

Он чувствовал, что они смотрят на него. В осуждающих глазах, несомненно, был вопрос, почему Диоклетиан и его братья не спасли их всех и ещё не выиграли галактическую войну. Их невежество бременем висело на его плечах. Эту реакцию пусть и с натяжкой можно было бы назвать благородной. Намного менее благородным было его раздражение идиотской животной слабостью в беспомощных глазах. Почему они здесь? Почему они не остались среди звёзд и не сражались за родные миры?

– Что-то беспокоит вас? – спросил Зефон.

– Эти отбросы, – ответил Диоклетиан. Он сразу же пожалел о своей откровенности, когда космический десантник пренебрежительно хмыкнул, и кустодий внезапно почувствовал опасность быть втянутым в разговор.

– Эти отбросы – то, за что мы сражаемся, – произнёс Зефон. Кровавый Ангел указал рукой в перчатке, заставив сервомоторы доспеха зарычать. Несколько ближайших людей отпрянули, благоговение быстро сменилось страхом. – Эти люди, – продолжил Зефон. – Они то, за что мы сражаемся.

Диоклетиан фыркнул, звук получился мокрым и неприятным. – Я сражаюсь за Императора.

– Мы сражаемся за мечту Императора, – сразу ответил Зефон. – За Империум.

– Семантика, без Императора Его мечта никогда не осуществится. Только Он может воплотить её. Больше никто.

– Значит, мы оба правы.

“Твои заблуждения не уступают твоим увечьям”, – подумал Диоклетиан. – Мне кажется, космический десантник, – всё же произнёс он, – что слишком многие из вас решили, что сражаются за Империум, а не Императора. Возможно, если бы вы мыслили, как Десять Тысяч, то мы не оказались бы там, где оказались, и не готовились бы к концу всего, что знаем.

К счастью Зефон, наконец, замолчал.

Диоклетиан вошёл в большой зал – некогда место с рядами статуй и просторными широкими окнами, теперь превратившееся в убежище для отбросов и трусов, которым следовало выдать лазерные ружья, запихнуть в транспортные корабли и отправить на передовую. Он позволил своему взгляду – и прицельной сетке – перемещаться по толпам грязных беженцев, стоявших вдоль стен молитвенного зала. Они собирались группами вокруг сервиторов, которые принесли поддоны с сухими пайками и обезвоженными протеиновыми продуктами.

Но молчание Кровавого Ангела продлилось недолго. – Вы говорите, что мы сражаемся за Императора, а не за Его Империум. Тогда напрашивается следующий вопрос: без Него мы вообще сражались бы? Нужно ли создавать эту великую империю, если Он – единственный, кто способен её возглавить? Мы посвятили себя бесполезной битве.

– Вы говорите о невозможном, – громко ответил Диоклетиан, верный и непреклонный. – Человечеством нужно управлять. У него есть правитель. Закончим на этом.

И всё же от незнакомых рассуждений по коже побежали мурашки. Без Императора, который будет править? Какие меньшие умы возложат на себя мантию командования вместо Него? Во скольких бесчисленных случаях они не сумеют исполнить Его планы?

Такие мысли были лишними и отвлекали. Он чувствовал, как они замедляют его, чувствовал, как они чёрным ядом бежали по венам.

Оба воина автоматически остановились, когда перед ними появились две фигуры. Копьё Диоклетиана устремилось вперёд размытым пятном безжалостной точности, остановившись у горла одного из беженцев. От быстро рассечённого воздуха острый край пел тихим металлическим перезвоном.

– Священное Объединение! – прошипел Зефон по воксу. – Что вы делаете?

Диоклетиан смотрел в широкие глаза маленького мальчика, не старше семи или восьми стандартных терранских лет. Стоявшая рядом с ним фигурка была ещё меньше, сестра мальчика, судя по однородному цвету кожи и строению лица, на год или два младше. Диоклетиан не слишком хорошо определял возраст неизменённых людей. Она смотрела на кустодия широкими испуганными глазами. Из толпы раздался жалобный крик их матери. Оба детских рта широко открылись, губы дрожали.

Диоклетиан отвёл клинок от горла мальчика и снова активировал решётку шлема, чтобы его могли услышать. – Мои извинения, – серьёзно и официально произнёс он. Дети вздрогнули от грубого изменённого воксом голоса.

Зефон медленно протянул руки и снял шлем. Он стоял с непокрытой головой перед двумя детьми, когда их мать добралась до них. Мальчик воспротивился её попыткам увести себя, вырвался и снова встал перед Диоклетианом:

– Вы – Император?

Диоклетиан стоял неподвижно. – Это – шутка? – спросил он, заставив мальчика снова вздрогнуть от голоса.

Зефон с горьковато-сладкой улыбкой посмотрел сверху на мальчика. Он стал медленно присаживаться, красный доспех громко скрежетал, пока легионер не опустился на колено перед ребёнком. Даже тогда он был в три раза выше мальчика.

– Нет, дитя, – ответил Кровавый Ангел. – Он – не Император. Хотя он очень хорошо знает Императора.

Слёзы побежали из уголков глаз мальчика. Грандиозность бронированных гигантов перед ним заполнила его чувства, от ошеломительного подавляющего эффекта красного и золотого цветов до гула активных доспехов. Нескрываемое благоговение читалось на его юном лице. Благоговение, отчаяние и испуганная необходимость.

В воксе раздалось недовольство Диоклетиана, и Зефон услышал бы его, если бы не снял шлем. Зефон остался слеп и глух к раздражению кустодия или просто решил проигнорировать его.

– Как тебя зовут, малыш?

– Дарак.

– Дарак, – повторил Кровавый Ангел. – Меня зовут Зефон. И каким бы величественным ни был мой спутник, он – не Император. Что случилось, дитя?

Мальчик, запинаясь, ответил. – Я… я хочу спросить Императора, когда мы сможем вернуться домой. Мои родители всё ещё там. Мы оставили их. Нам нужно было добраться до эвакуационных кораблей.

Диоклетиан посмотрел на женщину, защищавшую маленькую девочку. Значит не мать. Строение её лица имело признаки семейного сходства, указывая на генетическое родство. Возможно тётя или старшая двоюродная сестра. Он убрал прицельную сетку с испачканного лица, отбросив её, как и свой мимолётный интерес.

Зефон всё не собирался двигаться дальше. – Ясно, – сказал Кровавый Ангел. – И какой мир ты называешь домом?

– Блейс. Мы с Блейс.

Зефон кивнул, словно хорошо знал мир. Диоклетиан сомневался, что хоть кто-то из IX легиона ступал на это захолустье:

– Далеко вам пришлось лететь, – продолжил Кровавый Ангел. – Добро пожаловать на Терру, Дарак. Вы здесь в безопасности.

Пока в безопасности, – молча добавил Диоклетиан.

– Кто ваши родители? – спросил Зефон мальчика. – Если они сражались, то должны быть солдатами?

Мальчик кивнул:

– Они сражались с серыми людьми-машинами с Марса.

– Мои родители тоже были воинами, – сказал Зефон, не став упоминать, что они умерли более века назад в задушенных радиацией пустынях второго спутника Ваала. Их прах уже давно превратился в отравленную пыль на ветрах пустоши.

Мальчик, Дарак, посмотрел на Диоклетиана. – И ваши родители солдаты?

– Нет, – ответил Диоклетиан. – Они давно скончались. Моя мать была рабыней, которая умерла от дизентерии, а отец королём варваров, казнённым лично Императором за сопротивление принципам Объединения.

– Что…?

– Разговор закончен, – сказал Диоклетиан мальчику.

Дарак прищурился и посмотрел на Диоклетиана, а затем снова на Зефона. – Я хочу вернуться к родителям. Я хочу попросить, чтобы Император направил космических десантников, – заявил он с мучительной убеждённостью. – Император же может направить вас, да?

– Может, – согласился Зефон, – и возможно Он направит. Я спрошу Его о планах про Блейс, когда предстану перед Ним в следующий раз.

У Диоклетиана комок застрял в горле от надежды в глазах мальчика. Он прекрасно знал, как много глаз наблюдало за этим бессмысленным разговором.

– Долг зовёт, – коротко сказал он.

– Действительно, – ответил Зефон. – Теперь, Дарак, мне нужно исполнить свой долг перед Императором. Спасибо, что нашёл время поговорить со мной.

Мальчик молча кивнул. Зефон надел шлем. Из-за вокс-решётки его голос стал резким и протяжно скрипучим. – Присматривай за сестрёнкой, Дарак.

Дарак направился к тёте и сестре, последняя тихо всхлипывала, напуганная Диоклетианом. Кустодий шагал рядом с Зефоном. Если раньше взгляды сгрудившихся беженцев раздражали Диоклетиана, то теперь они почти просверливали его доспехи.

– Вы – бессмысленное и сентиментальное существо, – сказал Диоклетиан по воксу своему новому спутнику.

Он услышал, как Зефон вздохнул на ходу. – Вы сказали, что я разочаровал вас, кустодий. Уверяю вас, это чувство взаимно. Я и не думал, что беседа с одним из Десяти Тысяч обернётся таким бессердечным разговором.

Диоклетиан не счёл его замечание достойным ответа

Он надеялся, что Керии с генерал-фабрикатором повезёт больше.

Нарушитель.

Это было первой мыслью Кейна. Ни личность нарушителя, ни когда осквернитель достигнет внутреннего святилища. Он даже не подумал о том, что же произошло настолько важное, что заставило чужака углубиться в катакомбы. Сам факт появления нарушителя стал его первой раздражающей мыслью. Сама дерзость появления.

Нарушитель.

Нарушители прерывали музыку. Они становились фальшивыми нотами посреди ритма грохочущих молотов и огненного дыхания. И это нарушение оказалось отвратительнее, чем большинство.

Загрей Кейн позволил себе отстраниться от гармонии в сердце песни железа и огня литейной. Отстранение происходило на трёх уровнях – духовном, физическом и познавательном. Сначала он выгрузил когнитивное сознание из ноосферных инфокластеров, где осуществлял одновременное руководство и управление несколькими тысячами слуг. Резкая потеря бесконечной информации стала дырой в его душе, когда голос Великой Работы затянуло во внезапную тишину.

Затем физически покинул командную колыбель, при помощи четырёх механических рук протащил себя вдоль нависающих стальных балок и опустился на гусеничную платформу, в которой располагалась нижняя половина его тела. Покалывающее давление подключения/отключения пронзило онемевшие и лишённые нервов внутренности, пока металлические провода извивались в аугметированные кишки. Установленное волкитное и гравитонное оружие вставило кабели в разъёмы на спине, плечах и позвоночнике. Орудия активировались, а затем сложились возле грудной клетки или прижались к горбатой спине.

Наконец, когда гусеницы бронированной платформы загрохотали вдоль лесов, покачиваясь и приближая его к посетителю – нарушителю – он стал готовиться к утомительным и неизбежным неточностям, которые являлись неотъемлемой частью общения с непросвещёнными людьми, вынужденными общаться на нечистом несовершенном языке.

Пока литейная грохотала, ревела, лязгала и гремела вокруг него, генерал-фабрикатор резко остановился перед стройной фигурой Рыцаря Забвения. Как и ожидалось, она носила перекрывающие друг друга золотые пластины своего ордена поверх традиционной бронзовой облегающей кольчуги. Волосы были собраны в воинский пучок, что также соответствовало его ожиданиям, как и застывшая дыхательная маска, также полностью совпавшая со снаряжением, обычно приписываемым Сёстрам Тишины. Её лицо отмечали чернильные символы – красная имперская аквила на лбу – словно её преданность и так не была очевидна.

А вот плачевное состояние военного снаряжения вызвало его интерес. Комплекс датчиков на месте левого глаза выпустил короткий мерцающий гололитический луч на доспехи Рыцаря Забвения, фиксируя характеристики незнакомых повреждений, нанесённых отдельным слоям. Интригующе. Очень интригующе.

Она поздоровалась последовательностью жестов. Кейна впечатлило, что она упомянула все двенадцать его полных титулов. Мало кто не из рядов марсианских Механикум знал и использовал подобные формальные нормы.

Загрей Кейн посмотрел на неё. Его голос раздался из аугмитера в горле, который представлял собой конструкцию из чёрной стали и полированной бронзы с человеческими зубами, и напоминал рычащую усмешку посередине шеи:

– Назовите причину вашего вторжения.

Она сделала три коротких жеста рукой.

– Я не считаю, что вообще “изменяюсь”, – сказал генерал-фабрикатор Священного Марса. Он поправил одной из четырёх рук почерневший от кузни и потемневший от пепла красный капюшон. – Изменение подразумевает возможность вырождения. – Мои перемены – эволюция, Рыцарь Забвения. Ещё один шаг к божественности. Теперь повторяю: назовите причину вашего вторжения.

Она назвала своё имя, не сказав ни слова. Её идентичность была бесполезна, но Кейн не стал обращать на это внимания. Однако разочарование росло. Если они были бы связанны ноосферным массивом данных, этот разговор – и каждая его деталь – уже завершился бы, а не скрывался за вступительным обменом любезностями.

– Я наблюдаю за расположением, развёртыванием и вооружением нескольких миллионов солдат и нескольких сотен флотов, Керия. Кроме того фабрикатус-локум Тримейя транссвязана со мной в соответствии с новыми заветами Марса. Мне известно всё произошедшее на совете иерархов и известно о гибели аднектор-примуса Менделя. Ваше демонстративное следование формальным нормам – напрасная трата моего времени.

Она ответила жестами, ни один из которых не оказался извинением. Наконец они перешли к сути дела. Пока её руки двигались из закрытого железом рта Кейна – его настоящего человеческого рта – показалась маслянистая слюна хладагента, когда он тяжело задышал, не надолго отказавшись от автоматических респираторных процессов кибернетических лёгких. Соединённые со спиной тяжёлые гравитонные пушки активировались, наглядно отражая его размышления.

– Понимаю, – произнёс он. – Сообщите подробности.

Керия протянула инфопланшет, который Кейн взял, используя одну из множества расположенных в подбрюшье вспомогательных сегментированных серворук. Три тонких пальца выхватили инфопланшет у Рыцаря Забвения, и устройство немедленно исчезло в складках мантии, встав в полость для загрузки данных между рёбрами.

Мимолётную секунду информация танцевала в его глазах.

И впервые за многие месяцы генерал-фабрикатор Загрей Кейн испытал неуверенность. – Это – значительная заявка реквизиции, – заявил он, но не стал возвращать инфопланшет, несмотря на явное приуменьшение в словах. В единственном требовании реквизиции она просила столько боевого железа и военной плоти, сколько Механикум предоставили для Великой Работы за последние два года.

Керия кивнула, задав вопрос руками.

– Да, – раздался ответ. – Боеприпасы предоставить проще всего и это будет сделано. Мы также можем собрать больше работников кузни для трэллов и боевых сервиторов, в которых вы нуждаетесь. Когорты Кибернетики отзовут со всех безопасных миров в сегментуме Соляр, а по всем ближайшим системам отправят боевой призыв культистам Мирмидии, чтобы компенсировать значительные расходы из-за вашего запроса. Но очень важно, чтобы вы понимали, о чём просите. Это существенно и потенциально опасно сократит силы Механикум на Терре, а также наше участие в активных сферах конфликта Солнечной войны.

Керия решительными движениями подтвердила понимание.

Кейн ненадолго замолчал, вычисляя, вычисляя…

– Божественные доспехи, которые вы запрашиваете, также можно предоставить, хотя и не в требуемых объёмах. Столько на Терре просто нет. И они будут списанными или в лучшем случае восстановленными из военных трофеев, что потребует повторного освящения именем Омниссии. Даже дом Террин направил свои божественные доспехи к звёздам сражаться с магистром войны и ложным генерал-фабрикатором.

Керия прочертила ответ.

– Ваше согласие отмечено, – сказал Кейн. – И я спрошу в ответ – что с подразделениями легио Игнатум, которые уже развёрнуты для помощи в Великой Работе?

Ответ Керии был коротким и простым. Кейн почувствовал, что синтетические жидкости в его венах ненадолго нагрелись в успокаивающем тепле. “Огненные осы” ещё функционировали. Хорошо. Хорошо.

– Быть по сему. Тогда признаюсь, что сейчас на Терре нет никаких частей легио Титаникус. Как и рыцарских домов, все развёрнуты и размещены гарнизонами на других мирах.

Керия помедлила, затем показала жестами, что понимает.

– Теперь, – продолжил Кейн, – переходим к заключительному элементу вашего предписания на реквизицию. Это – запрос особой важности.

Руки Сестры переместились в вежливом вопросе.

Кейн задумался над ответом. Ему не понравилась непринуждённая уверенность в её глазах. Возможно, приказ Тримейе поднять на совете иерархов вопрос об освобождении Марса был ошибкой. Лицо генерал-фабрикатора скрылось в тени капюшона, пока он думал, взвешивал, оценивал.

Это может быть сделано. Конечно, это может быть сделано. И с гибелью ограниченного дурака Менделя неожиданно появились новые прекрасные возможности.

Он повернул туловище, чтобы оглянуться через плечо на бесконечные производственные линии в адском янтарном свете танцующего пламени кузни. Он должен вернуться на своё место в омниколыбели для контроля выполнения запроса реквизиции и ему потребуется гений из доверенных магосов для завершения последнего элемента списка.

Кому-то придётся пойти на перековку. Кого-то придётся перековать на столь абсолютном и фундаментальном уровне, который граничил с перерождением, если Кейн пойдёт на это.

Если.

Так много власти в коротком слове.

Снова повернувшись к Рыцарю Забвения, Кейн посмотрел на воительницу, и в оставшемся органическом глазе генерал-фабрикатора мелькнуло веселье. В его внешности глаз был единственным, что осталось от человека, которым он был пять лет назад:

– Нет.

Керия даже не стала скрывать удивление. Она задала жестами вопрос.

Кейн произнёс потрескивающий код. – Дело не в способности Механикум выполнить, Рыцарь Забвения. Дело в готовности. Могу ли я выполнить этот последний элемент реквизиции? Да. Готов ли я сделать это? Нет.

Она стала сдержаннее, руки двигались медленнее, взгляд впился в лицо под капюшоном.

Присоединённое к спине Кейна оружие отключилось, отреагировав на его растущую уверенность. – Тогда с удовольствием просвещу вас, Сестра. Духовенство Марса играет важную роль в восстановлении паутины. Омниссия поделился многими подробностями о ней с теми из нас, кто носит священный красный и кого Он взял к Себе на службу в туннели. Но сейчас Он молчит. Он молчит уже продолжительное время. Столько осталось нерассказанным. Вы многое просите у Механикум Марса, и мы даём. Мы обеспечиваем. Мы поставляем. Мы кормим паутину нашим железом и тяжёлым трудом. Теперь пришло время для ответов.

Осторожность Керии кристаллизовалась. Её ответ был долгим, а пристальный взгляд обвинительным.

– Так нам говорили, – сказал Кейн. – И никто среди моих жрецов не сомневается, что Великая Работа Омниссии послужит спасению расы. Я не использую Великую Работу для шантажа. Я сообщаю о своём желании просвещения.

Керия ничего не ответила. После продолжительного молчания она резко кивнула. Кейн продолжил, чувствуя, как близок он к правде:

– Эти приказы о реквизиции приходят от Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства, не от Повелителя Человечества. Даже не от Сигиллита, который является голосом Омниссии. Вы желаете последнего самого важного элемента в списке для вашей войны. Я предоставлю это за единственный ответ.

Ещё кивок. На смуглом лице Рыцаря Забвения отражалось не больше эмоций, как если бы оно было высечено из песчаника.

Кейн подался вперёд. Гусеницы платформы загремели, когда он слегка повернулся:

– Паутина – бесценный ресурс. Тактический. Логистический. В архивах моего предшественника есть сведения о словах Омниссии, что по её коридорам можно вернуться на Марс. Останется ли эта дорога домой доступной для нас в ближайшем будущем? – Кейн услышал слишком человеческую эмоцию в своём голосе. Его это не волновало. Секундная слабость вполне допустима. Ответ означал всё.

Ответ Керии был прямым и кратким. Неизвестно.

Кейн не ожидал ничего подобного. Но – неизвестно не равно запрещено, и он выжмет всю надежду до капли, что только возможно из этой ситуации. Он записал глазную и дыхательную реакцию Керии для дальнейшего детального изучения, когда он пропустит расширение её зрачков и звук дыхания сквозь бесчисленные фильтры для определения даже малейшего детерминанта.

– Марс нужно освободить, – произнёс он тихо и медленно, словно гипнотизировал человеческим голосом. – Альтернативы неприемлемы.

Керия ничего не сказала и ничего не сделала, она просто смотрела на него. Кейн почувствовал, как слишком знакомое разочарование сжало его внутренности. Сигиллит много раз отказывался начинать полномасштабное возвращение Священного Марса. Седьмой примарх зеркально отражал этот отказ. Но Кейн больше не был локумом на побегушках у Кельбор-Хала в тёмных кузнях Красной планеты. Он по праву стал генерал-фабрикатором, законным повелителем Марса, одной из двух столиц человечества, и звание соответствовало его влиянию и власти.

Настало время, чтобы его уважали и чтили в соответствии с занимаемым положением:

– Механикум продолжат снабжать вашу войну при выполнении следующего единственного условия – Омниссия лично однажды говорил о маршруте в паутине ксеносов, который ведёт на Священный Марс. Аднектор-примус Мендель называл его Аресианский путь. Не важно какой ценой, не важно какими усилиями, вы укрепите и сохраните его пригодным для использования сразу после завершения Великой Работы Омниссии. Даже если тысячами других маршрутов и проходов придётся пожертвовать, вы сохраните путь на Марс под имперским контролем.

К его удивлению Керия ответила сразу, сделав простой жест. Она задала вопрос.

– Да, ответил Кейн, чувствуя покалывание растущего подозрения. – Это – всё что я требую. Пока что.

Керия кивнула, сказав жестами спасибо.

– Как легко вы дали слово, – произнёс Кейн, выпустив потрескивающий фоновый код.

На этот раз её ответ занял больше времени, руки плели слова в течение нескольких секунд.

Кейн смотрел, видя её заверения и позволяя им успокоить себя. Он не знал верить ли ей – или её вид лгал во всём и всегда – но это не имело ни малейшего значения. Первый и самый важный шаг сделан. Возможность, наконец, явила себя и за неё ухватились.

Бедный недалёкий дурак Мендель. Он так гордился своим местом рядом с Омниссией, а в смерти достиг большего, чем за всю жизнь.

– Тогда последний элемент в вашем списке реквизиции будет незамедлительно выполнен, Керия из Безмолвного Сестринства. Механикум предоставят вам полководца.

Шесть

Вера и страх

Объединение

Предсмертный импульс

Мальчик, который хотел быть королём, больше не был мальчиком. Император в Своём неподвластном времени зрелом возрасте шагал по истерзанной войной тундре, надев плащ от холода. Низко в руке он держал обнажённый клинок. Выключенный меч был тусклым, протянувшаяся вдоль клинка электрическая схема – холодной и тёмной.

Повсюду виднелись следы битвы: от перепаханной воронками земли до останков павших воинов с обеих сторон. Он шагал среди тысяч тел, доходивших Ему до колена, когда начали падать жалкие серые хлопья снега. Вокруг воины в лязгающей и скрипящей броне ходили среди павших, вытаскивая товарищей из груд трупов и добивания раненых врагов быстрыми ударами урчащих цепных клинков.

Император не обращал внимания ни на что из этого. Арена закончившейся битвы не привлекала Его внимания. Он шёл вперёд, переступая через Своих раненых, взывавших Его о помощи, приближаясь к кольцу Своих элитных воинов. Они охраняли седого человека в поношенном клонированном меховом плаще. Пленный обхватил себя руками, спасаясь от сильного холода, и слегка сутулился от ран.

Он поднял взгляд, когда Император приблизился. Он натянуто улыбнулся, показав окровавленные зубы:

– Вот как всё заканчивается.

Император остановился, но не ответил. Ветер развевал Его длинные волосы. Лучи тусклого солнца вспыхивали на опущенном мече.

– Почему? – с горечью спросил пленник. – Почему моих людей уничтожают?

– Твоим людям сохранят жизнь, – ответил Император. – Тебе и твоей армии – нет.

– “Император Терры”, – издевательски усмехнулся седовласый пленник. Кровь текла из уголка его рта. Рана в живот пожирала его заживо.

– Нет, – возразил Император. – Император Человечества.

Пленник отхаркнул кровь на снег. – Теперь человечества? Одной страны не хватило для тебя, как и одной планеты, и поэтому ты понесёшь своё тлетворное прикосновение к звёздам.

– Твоё неповиновение неуместно, – ответил Император.

– Высокомерный зверь! – прохрипел человек из раненой груди. – Неуёмное высокомерие. Неописуемое безумие.

Император повернулся к ветру и прищурился, наблюдая за опустошённым полем битвы. – И всё же победа.

– Тиран! – закричал пленник. – Мясник просветлённых! – Плевок брызнул в вечернем воздухе, испаряясь с земли. – Вероотступник! Еретик!

Император вынес эту прерванную плевком тираду со спокойным терпением где-то между достоинством и невосприимчивостью. – Я несу просвещение, – произнёс Он.

– Ты несёшь проклятие! – неистовствовал пленённый военачальник.

– Я предупреждал тебя, жрец, – сказал Император. – Давно предупреждал. Мы стоим здесь и сейчас из-за сделанного тобой выбора.

– Положил я тогда на твои предупреждения, – огрызнулся пленник. – Как кладу сейчас на твоё просвещение. Пусть меч падёт! Я иду в объятия своего бога. И на своём последнем вздохе я прокляну кровь в твоих венах.

Один из кустодиев шагнул вперёд и ударил его нижней частью копья стража сбоку по голове. Хотя он ударил едва ли желая нанести рану, не говоря уже об убийстве, этого хватило, чтобы разбить глазницу и превратить содержимое в желе.

Пленный военачальник осел в снег, воя и сжимая повреждённый череп.

– Держи себя в руках, Сагиттар, – произнёс Император. Кустодий помедлил, склонил голову перед своим повелителем и вернулся на место.

И затем, пока опустившийся на колени пленник кричал и прижимал обмороженные руки к лицу, Император обратился к тому, кого вообще не должно было быть там:

– Приветствую, Ра.

Ра стоял в стороне от остальных, поочерёдно смотря то на Императора, то на кустодиев. Последние были облачены в намного более скромные доспехи, чем те, что носил он. В те годы он ещё не присоединился к ним. Они всё ещё вели войны против орд техноварваров, утверждая господство над Террой до появления легионов и начала Великого крестового похода.

– Сир, – приветствовал он Императора. Как всегда ничто вокруг не напоминало сон или видение. Ветер развевал роскошный багровый плащ Ра. Стоявшая над полем битвы трупная вонь проникала сквозь системы фильтрации шлема. Каким-то образом она всегда проникала.

Его повелитель повернулся, оставив кустодиев, окружавших раненого пленного. На безмятежном лице Императора мелькнула тревога, Ра увидел несколько сменявшихся ликов: взволнованное беспокойство мальчика, который хотел быть королём, суровая решимость Великого Крестоносца, спокойная осторожность Правителя Всего Человечества.

– Полагаю, вы получили предсмертный импульс.

– От протектора, – ответил Ра. – Вы почувствовали его?

– Нет. Я почувствовал сущность во внешних туннелях. Древнее присутствие приближается к стенам Невозможного города. Я почувствовал, когда оно ударило. Ни один протектор не пережил бы такое. Когда оно ударило, я почувствовал его имя. Полагаю, что убитый протектор хотел сообщить вам об этом единственным способом, которым мог, с помощью предсмертного импульса. Скорее всего, сообщение содержало имя существа.

– Аудиосообщение протектора оказалось всего лишь эфирным воплем.

– В бою ты слышал, как варп-существа говорят на готике, Ра. Они вытягивают эти знания из разумов убитых, используя человеческую мысль для формирования угроз, вызовов и тому подобного. Но их знания языка и личности слишком поверхностные, чтобы человеческое восприятие распознало их слова. Эфирный вопль был именем. Я сам услышал и почувствовал его.

Павший воин – один из Громовых Воинов в грубой броне, некогда сражавшихся на стороне Императора – полз по замёрзшей земле у ног Ра. Трибун проигнорировал умирающего человека, сомневаясь, что раненый вообще существовал.

Император заметил колебания кустодия. – Ты сомневаешься во мне, Ра?

– Не знаю, является ли это сомнением, сир. Скорее отсутствием понимания.

– Понимание психических и эфирных принципов никогда не давалось тебе столь же легко, как Ясарику или столь же полно, как Константину, но эта идея вполне доступна для тебя.

Несмотря на окружение Ра усмехнулся. – Вы льстите мне, мой Император.

Император проигнорировал слабую попытку сарказма:

– Когда я говорю с тобой, я говорю вслух? Мой рот двигается и формирует слова человеческого языка? Слышен человеческий голос? Или просто смертные разумы обрабатывают моё присутствие и психическую волю?

Ра кивнул, это уже было знакомым. Множество раз, когда Император встречался с союзниками или врагами, Он свободно говорил на бесчисленных языках, и даже не знавшие тех наречий и лексикона отлично понимали слова Повелителя Человечества.

– Здесь похожий принцип, – продолжил Император.

– Зачем демону кричать своё имя?

Тёмные глаза Императора замерцали от выбранных телохранителем слов. – Они почти всегда так делают. Они излучают сформировавшие их понятия и эмоциональные события. Человечество воспринимает это излучение как звук – визг и рёв, который ты слышишь, сражаясь с ними. Они сообщают о себе. Ты слышишь, кто они. Тот, о котором мы сейчас говорим, является сущностью, рождённой первым убийством, когда человек впервые отнял у другого человека жизнь не из-за необходимости выживания.

Ра ничего не сказал. Взгляд Императора стал рассеянным, словно Он смотрел на те древние события. Когда Он заговорил снова, Его голос стал сентиментальнее и отвлечённее, лаская слух. – Столь много разумов считают приручение огня моментом, когда люди разорвали связь с разнородной биологической жизнью Старой Земли, и человечество поднялось над уровнем животных. Они указывают на многие подобные моменты и никакие две точки зрения не совпадают – огонь, колесо, порох, реактивное движение, ген навигатора… Все ошибаются. Это произошло тогда, Ра. Деяние, которое даже ложные, глупые и безумные религии проклинали на протяжении всей истории. Тот единственный поступок навсегда изменил человечество, питая существ варпа и поставив нас на первую ступень длинного-длинного пути.

Взгляд Императора прояснился. Он снова смотрел на Ра, а не сквозь него. – И мы далеко зашли на этом пути. И всё ещё ищем возможность свернуть с него.

Ра стоял в тишине, чувствуя как прикосновения непрошенного ветра ласкают лицо. Не было никого благословеннее Десяти Тысяч и философские беседы с Императором не являлись для них редкостью, но от суровой серьёзности слов повелителя кровь Ра похолодела и потекла медленнее.

– Конец Империй, – произнёс Император.

– Мой король?

– Нельзя передать основное понятие имён варп-существ на обычном языке без элемента психической адаптации в переводе. Настолько близко, насколько его можно произнести на готике именно это означает имя сущности. Конец Империй.

Теперь кровь Ра и в самом деле почти застыла. Лёд затопил вены. – Сир, почему Вы позвали меня так быстро?

Император повернулся и Ра последовал за ним, не нуждаясь в знаке. Вместе они шли по полю битвы, слыша крики раненых и резкий треск добивающих выстрелов. Когда они приблизились к кольцу охраны и стоявшему на коленях истекающему кровью военачальнику, Ра не мог не посмотреть на прошлые воплощения кустодиев. Вот Ясарик, высокий и гордый; Константин, стоический и внимательный; Сагиттар, раздражительный и дикий.

Для человеческих глаз эти воины едва ли отличались друг от друга, но для Ра каждый был столь же уникален, как отдельная песня. Как унизительно было видеть их, когда они ступали по изуродованной земле Терры, прежде чем он стал одним из них. Всего несколько лет спустя Константин Вальдор придёт за ним и заберёт ребёнка из…

– Скажи мне, Ра, – произнёс Император, направив клинок на стоящего на коленях военачальника. – Скажи мне, что ты видишь.

Ра проследил за серебристым мечом до раненого человека. Он знал об этом сражении из архивов, видел пикты примитивной съёмки шлема произошедшего конфликта. Он даже видел несколько редких уцелевших фресок с изображением человека в ниспадающих красных одеждах, который обращался к огромным толпам. Ра знал, кем был побеждённый военачальник.

– Жреца-короля Маулланд Сен, – ответил Ра. – Перед тем, как Вы казнили его.

– Это – титул и момент времени. Что ты видишь?

– Человека. Человека, стоящего на коленях в снегу.

– Уже лучше, – согласился Император. Он шагнул ближе к человеку на коленях и активировал Свой клинок. Огонь пробежал по линиям схемы по обеим сторонам меча. Ни один из воинов не обратил на это внимания, как и военачальник.

– Я встретил его задолго перед тем, как он стал жрецом-королём, – сказал Император. – Он начинал, как святой человек, нищенствующий проповедник, который бродил по северным пустошам, собирал неиспорченную еду и чистую воду, и раздавал нуждающимся. Он утверждал, что это являлось его призванием и что бог жил в его доброте. Конечно, это было призванием. Призванием, на которое ответили сущности имматериума. Они дали ему силу накормить окружённое племя и излечить их болезни, и клан вырос. Когда дикие зимы пожирали другие племена, клан оставался под опекой его силы. Он сохранял их сытыми, защищёнными и невидимыми для глаз охотящихся врагов. Скоро сотни людей грелись в тепле его милосердия и возносили благодарности богу, которому он верил, что служит.

– И всё же каждое следующее чудо требовало больше усилий, Ра. Больше жертв. Цель всегда оправдывала средства. Сначала вопросы лежали в моральной плоскости. Имеет ли значение, что другой клан голодает, если благодаря этому его племя выживет? Достаточно быстро ритуалы для достижения целей становились всё оккультнее. Что в убийстве врага, если эта смерть гарантирует десять лет мира? Что в жизни одного ребёнка, если приношение его окровавленного бьющегося сердца сделает монарха бессмертным? Ты видишь?

Ра видел, как видел он и памятники резни на архивных пиктах падения Маулланд Сен.

– Варп редко являет себя в открытой форме. Проклятье, затопившее паутину, это крещендо его сладкозвучной песни. Его необъятность и телесность – вот что делает угрозу беспрецедентной. Намного чаще варп бурлит за завесой, кружит мысли в черепе, пятнает кровь в венах людей. И этого достаточно. Более чем достаточно. Это приводит нас к таким моментам в компании амбициозных и верующих людей, которые слишком горды, чтобы увидеть собственный обман.

Ра посмотрел на стоящего на коленях истекавшего кровью жреца-короля. Пали тысячи генетических отродий и запятнанных колдовством людей, составлявших его оборванные армии. Он остался один, секунды отделяли его от последнего вздоха. Скоро его больная кровь запятнает клинок Императора.

– Подумай о клане этого человека, – продолжил Император. – Как святой он начал с предложения еды и обещания выживания. Ощутив его восприимчивость, варп потемнел вокруг огонька свечи его жизни. Он молился и варп ответил.

– Скоро его люди стали слишком многочисленными, чтобы скрываться. Другие племена пришли за богатствами его клана. Этот человек, этот почитаемый святой лорд, повёл своих людей к машинам Старых Эпох, клонируя, копируя и создавая генетически ущербных воинов, чтобы сражаться за территорию.

– Клан заклеймил собственную плоть и начал войну вместе с этими генетическими скотами, взывая небеса о той же самой силе, которой обладал их властелин. И как низко они пали. Совершали любое деяние, уверовав в собственную праведность. Всё от суеверия. Всё от невежества.

– Всё потому, что один харизматичный человек решил, что силам, которые откликнулись на его зов, можно доверять. К тому времени, когда он понял, что доверять нельзя, он уже считал себя достаточно сильным, чтобы управлять ими, и достаточно независимым, чтобы сопротивляться им. Что плохого в ещё одном даре, если это позволит его клану процветать? Что плохого в ещё одной жертве, если это принесёт щедрый урожай или победу в ближайшей войне? И когда придёт время умереть, как поступит этот влиятельный и сильный человек? Тихо отойдёт в мир иной? Ляжет на погребальный костёр? Или он – во благо своего народа – продлит жизнь любой ценой?

Ра продолжал смотреть на побеждённого монарха. Кустодий знал всё, что можно было узнать из архивов. Он знал о варварстве, практикуемом в конфедерации Маулланд Сен. Он видел пикты с заполненными костями ямами и курганы-голгофы, он каждый день своей взрослой жизни сражался рядом с другими воинами в золотой броне, которые участвовали в уничтожении конфедерации.

– Суеверия и невежество всегда привлекают обитателей варпа, – продолжал Император. – Поскольку краеугольный камень религии – это объединяющий принцип высокомерия и страха. Страха перед забвением. Страха перед несправедливой жизнью и капризной вселенной. Страха перед тем, что ничего нет, никакой великой или грандиозной схемы бытия. Страха, в конечном счёте, быть бессильным.

Кустодий прищурился. Император редко объяснял Свои мысли в таких резких терминах. И почему сейчас? Для чего? Ра почувствовал, как мурашки побежали по позвоночнику.

– Посмотри на него, Ра. Как следует посмотри.

Ра посмотрел. Жрец-король в красной церемониальной мантии, которая превратилась в опалённые тряпки, свисавшие на краях сломанной брони, и плаще из клонированного меха, почерневшего от пламени огнемётов, едва напоминал свои изображения на вероломно великолепных картинах. Великий демагог впился взглядом испачканной кровью и спутанными волосами непострадавшей части лица в Императора.

– Сир, я не…

Но он увидел. Когти слегка покачивались в тенях плаща человека, гладкие и обсидиановые, невозможно текучие в своей нежности. Клешни щёлкали и царапали друг об друга внутри широкого зрачка, напоминавшего отверстие, просверленное в желтоватой белизне уцелевшего глаза жреца-короля. Выпуклые черви извивались сквозь вены человека, распухшие, как от бубонной чумы.

Побеждённого военачальника, этого жалкого и униженного правителя, раздирало изнутри.

– Что я увидел, сир? Что это такое?

– Вера, – ответил Император. – Ты увидел его веру моими глазами. Мясник жрец-король Маулланд Сен… это что? Ещё один из военачальников Объединительных войн? На Терре их были сотни. Он умер под моим карающим клинком и остался на страницах истории только за это.

– И всё же его жизнь – путь веры в микромире. Некогда кормящий слабых и заблудших странствующий проповедник превратился в кровавого монарха, наблюдающего за погромами и геноцидами. Его зубы испачканы людоедским ритуалом, его череп – оболочка для играющих прикосновений сущностей варпа, и он не понимает, что служит им. Каждый исполненный им акт насилия или боли становится молитвой сущностям за завесой, питая их и делая сильнее. Не важно во что он верит, когда все его деяния питают их влияние.

– Вот почему мы лишаем человечество утешения в религии. Оно – заноза уязвимости, которыми вера вскрывает человеческое сердце. Даже если вера в ложь помогает творить добро, в конечном счёте, это ведёт к истине – что мы одинокая раса во тьме, страшащаяся смеющихся игр разумных злобных сущностей, которых смертные нарекли бы богами.

Ра вытер снег с лица ладонью перчатки. Его дыхание оставалось спокойным. Сердце билось медленно. Но пальцы дрожали:

– Они – боги?

– Что такое бог? – ответил Император сразу, но без раздражения. В его голосе прозвучало любопытство, а не вызов.

– Не знаю, сир.

– Возможно, сущность огромной силы. Тогда я – бог?

– Конечно, нет.

– Тогда бог – сосредоточие молитв и ритуалов? Тебя назвали в честь бога. Ра – бог солнца. Сколько культур поклонялось солнцу или считало, что оно движется по небесам благодаря божественному покровительству? Больше, чем я могу сосчитать. Больше, чем я видел. Каждый бог или богиня солнца обладали разными именами и почитались разными людьми. Солнце заходило и восходило, как и всегда. Оно делало это благодаря их молитвам и приношениям?

Несмотря ни на что Ра хмуро и безрадостно улыбнулся. – Нет, мой король.

– Посмотри на небо над нами, пасмурное из-за приближающейся бури. Большинство людей назвало бы цвет облаков серым на разных языках. Как нам узнать, видит ли мужчина серый такого же оттенка что и женщина рядом? Или такой же серый что видели его мать и отец? Слепая женщина ничего не увидит, но она всё равно почувствует приближение бури благодаря ветру. Она знает, что небо серое, потому что ей так сказали, но она никогда не видела его. Что тогда является серым? Это цвет, который я вижу, или оттенок, замеченный глазами другого человека? Это только цвет или ещё ощущение ветра на коже, предвещающее бурю?

Ра выдохнул. – Понимаю.

Император неожиданно показался уставшим. Он покачал головой в редком моменте человеческой эмоции. – Есть создания, обладающие отличающимися чувствительностью и воздействием, которых по-разному называли в различных культурах и расах. Боги. Ксеносы. Сущности. Это не имеет значения.

– Не думаю, что хочу знать такие вещи, сир.

– Твои желания не важны, Ра. Ты станешь сражаться упорнее, когда поймёшь за что сражаешься. Именно поэтому я рассказываю тебе всё это.

– Вопрос практичности? – спросил он Императора, не обидевшись. – Не доверия?

– Вопрос победы. Ты всё ещё видишь войну в паутине, как битву за мои мечты и амбиции правителя. Но я уже говорил тебе – это война за выживание человечества.

Внезапный треск активированного силового поля вернул внимание Ра к заснеженной тундре. Кровь зашипела на клинке Императора. Обезглавленное тело жреца-короля упало в грязный снег, из обрубка шеи поднимался пар.

Сагиттар схватил отрубленную голову за длинные волосы и поднял к пасмурному небу. Он взревел и тысячи Громовых Воинов взревели вместе с ним.

Император вытер выключенный меч о плащ мертвеца, а затем вложил в ножны за спиной:

– Как всегда по-варварски, Сагиттар.

Кустодий швырнул голову на землю. – Тожество победы, мой король. И только.

Император поставил бронированный ботинок на голову жреца-короля. Сервомоторы колена загудели. На долю секунды Он остановился, пока все взгляды не уставились на Него.

Затем ботинок опустился, раздробив трофей в грязи под снегом. Когда Он убрал ногу, остались только влажные красные черепки с прилизанными волосами.

– Сожгите тело, – произнёс Император. – Сожгите все их тела.

Вооружённые огнемётами Громовые Воины шагнули вперёд.

+ Проснись, Ра. +

Сагиттару снилось объединение, дни, когда он был рядом с Императором. Сам титул – Imperator, как они называли Его на высоком готике – был ещё в новинку в те дни. Император был военачальником, боевым королём, но ещё не королём королей. Терру всё ещё предстояло поставить на колени болтером и клинком.

Тогда видящий сны и сам был военачальником. В часы после победы он вдыхал вонь тел и запах экскрементов сотни полей битв. Он чувствовал нежные прикосновения могильных ветров на коже и пронёс золотое копьё в испачканных кровью руках через целый континент.

Дни силы. Дни славы.

Он стал первым из своего вида, кто погиб. И за это унижение, за этот несмываемый позор они почитали его.

Битва за Маулланд Сен стала последним днём радости, последним днём, прежде чем его кости погребли в колыбели пронзительного холода, а в разуме вспыхнул позор поражения.

– Сагиттар.

Это было его имя. Его главное имя. Его золотые доспехи покрывала гравировка множества его других имён, все заслуженные в триумфе и чести, все дарованы самим Императором.

Императором, каким Он был, а не каким Он стал. Будущим Правителем Терры, всё ещё далёким от восхождения до Повелителя Человечества.

Император был в Маулланд Сен за часы перед тем, как Громовой легион сойдётся с хищническими ордами жреца-короля. Облачённый в старомодный доспех, археотек, в котором кожи и бронзы было не меньше, чем керамита, Он стоял на высокой скале, а восходящее солнце превратило орлов на его броне в чистое золото.

Его армия стояла на юге в низине. Их путь к врагу вёл в гору, предстояло подниматься по скалистому склону, старясь сохранить хоть какое-то подобие порядка. Враг расположился к северу на плато последнего горного оплота, орда татуированных фанатиков и грязных жителей пустошей, облачённых в механизированную броню и одетых в некачественные клонированные меха, чтобы противостоять холоду. Неуклюжие скоты уплотнили их ряды, судя по внешнему виду, они скорее являлись результатом неудачных генетических манипуляций, чем колдовства.

Они истекут кровью. Наконец с падением Маулланд Сен Нордик будет поставлен на колени. Проклятая замёрзшая земля. В воспоминаниях Сагиттара мороз пронизывал до костей – и конечно так и было – но холод не стал неожиданностью в сегодняшних воспоминаниях. Все его воспоминания были холодными.

Император посмотрел на ближайшие к Нему бронированные ряды воинов в грубых керамитовых доспехах, отремонтированных на скорую руку, переделанных и повреждённых. Кампания оказалась длиннее и намного изнурительнее, чем ожидалось. Его войска в последнем сражении уступали в численности в семь раз, хотя такие числа означали, что никто не переживёт рассвет. Высокие стены врага значили столь же мало, а коварный подъём к ним волновал меньше всего. Армия Императора несла потери, как несла потери любая армия. Но жертвенность вросла в их кости. К концу дня победа будет за ними.

Жизни под Его знаменем были там, чтобы ими заплатили за мир.

В тот день Сагиттара раздражало затянувшееся бездействие. Ни один воин на самом деле никогда не бывает спокойным перед битвой. Они переступали с ноги на ногу, меняли положение тела. Скрежет стольких керамитовых пластин брони стал монотонным постоянным лязгом, соперничающим с океанским приливом. Сердитый гул искусственных мускулов и активных силовых модулей за спинами стал жужжанием стаи саранчи, заглушавшим слова монотонным шумом. Единственным надёжным способ общения осталась радиоракульная сеть, которую всё равно прерывали случайные статические помехи.

Ближайшие к Императору воины – всего тридцать человек и среди них Сагиттар – были облачены в многослойную благородную золотую аурамитовую броню, напоминавшую доспех их повелителя. В последующие годы в их снаряжении появятся красные плащи и громоздкие дополнительные пластины брони, но в битве за Маулланд Сен они носили полудоспехи из священного золота и являлись драгоценным камнем в авангарде армии, охраняя своего повелителя. На их боевом знамени была изображена голова орла их царственного владыки, пересечённая четырьмя молниями.

За кустодиями стояли ряды прото-легионеров в зловещей помятой броне. Громовые Воины. Даже тогда Сагиттар знал, какая судьба ждёт этих солдат Объединения. Их место, как и время, было здесь и сейчас: они станут покорителями Терры… и затем от них избавятся. Их доспехи будут стоять рядами в личных палатах Императора и военных музеях Терры, их деяния будут подробно записаны во всех имперских архивах.

Но солдаты намного совершеннее понесут войну Императора к звёздам. Павший Сагиттар, которому так и не дали умереть, станет одним из многих, кто прольёт кровь Громовых Воинов.

Но не сейчас. Не сегодня. Не в утро Маулланд Сен.

Здесь они потеряют семь тысяч пятьсот восемьдесят одного воина против непокорных волн последних защитников Маулланд Сен.

Он вспомнил, как Император провёл рукой в перчатке по развеваемым ветром волосам, убирая их со Своего смуглого лица. Ветер теребил гребни на шлемах Громовых Воинов.

– Сагиттар, – произнёс Император голосом, который перекрыл гул брони. Сагиттар, чей шлем украшал расправивший крылья орёл, повернулся к своему сеньору:

– Мой король?

– Пора. Твоё копьё, пожалуйста.

Сагиттар подчинился без колебаний, протянув копьё своему военачальнику. Император взял оружие, крепко сжав рукой в перчатке посередине рукояти, и высоко поднял. Он держал его горизонтально, приказывая Своим людям занять позицию, как офицеры в Бронзовую эпоху или Железную эру Старой Земли за века до появления радиоракульной системы и вокс-сетей.

Сагиттар почувствовал, как армия изменилась, их внимание сконцентрировалось, когда они обратили взоры на Императора, наблюдая и ожидая.

Не последовало никакой речи, потому что армия получила неподлежащие сомнению приказы ещё накануне ночью. Не последовало никаких проклятий или клятв, потому что они уже были принесены и сказаны, прежде чем собралась орда. Император вообще не произнёс ни слова. Он отдал сигнал о наступлении, трижды горизонтально вскинув копьё к светлевшему небу.

И Он остался на месте, когда земля задрожала под поступью полков Громовых Воинов, которые направились в предгорья. Почётная стража из тридцати кустодиев ждала с Ним, как и армия знаменосцев, адъютантов, курьеров, посыльных и советников, каждый со своими собственными сенешалями и охранниками.

Сагиттар наблюдал неорганизованный поток солдат, взбирающихся по склонам. Их хаотичное наступление было настолько далеко от неумолимого порядка Легионес Астартес, насколько вообще можно было представить. И при этом они не могли полагаться на комплекс биологических улучшений, внедрённых в настоящих космических десантников. Эти орды были силой, несомненно, способной сокрушить технодикарей Объединительных войн, но против ксеносов галактики? Громовые Воины будут уничтожены ими.

Император почти не обращал внимания на начало сражения, Его терпеливый взгляд покоился на высоких пиках. Из-за них скоро появятся смертоносные машины. Он вернул копьё Сагиттару, который принял оружие с должным почтением.

Император проверил изысканно украшенный болтер на бедре. Одно из самых первых болт-оружий, прародитель своего вида – не вновь открытая реликвия Тёмной эры технологий, а личное изобретение Императора.

– Сагиттар. – На этот раз губы Императора не двигались. И Его голос был низким, слишком низким, чтобы являться подлинным тоном повелителя. – Сагиттар.

То, что осталось от Сагиттара прислонило лоб к холодной поверхности зрительных линз, глядя сквозь масляные красные пятна укреплённого транспластика.

– Сагиттар, – произнёс один из кустодиев, смотря на бронированную колыбель, где покоились его призрачные останки.

– Ра, – произнёс он беззубым покрытым шрамами ртом, заполненным густым насыщенным кислородом синтетическим маслом.

– Ра, – произнесли нараспев громкоговорители, установленные на бронированном шасси его шагающей гробницы.

– Прошу прощения, что прервал ваши размышления, – произнёс трибун.

Дредноут не двигался, как двигалось живое существо. У него не было никаких случайных и ненужных жестов естественного движения. Его движения были величественными и сдержанными, между приступами неестественной неподвижности. Было легко забыть, что внутри находился заживо погребённый воин, хотя вопрос о роли “Контемптора” в сохранении жизни на грани смерти лежал в плоскости философского спора, который воины Десяти Тысяч уже не раз вели. Наличие систем жизнеобеспечения предполагало сохранение жизни воина, с другой стороны сам корпус, приютивший останки в саркофаге, также умрёт, как только отключат биологическую оболочку.

Помещение в шасси дредноута находилось на границе между жизнью и смертью – невыносимая слабость, которая требовала поддержки священного оборудования, в сочетании с целеустремлённой силой, столь неутолимо жестокой, что бросала вызов могиле.

Все Десять Тысяч были в высшей степени образованными и философскими людьми, и, в конечном счёте, сделали единственный вывод, имевший значение: их колебания и сомнения ничего не значили. Это было волей Императора, чтобы Его воины жили и сражались, пока они могли жить и сражаться. Тот же самый завет был собственноручно выгравирован Императором на бронированном корпусе Сагиттара: “Только в смерти заканчивается долг”.

– Воспоминания, – ответила великая золотая машина. – Они цепляются за меня, Ра. Иногда мне кажется, что туман приносит их.

Ра сам порой задумывался об этом. Оба кустодия стояли во внутреннем дворе Шпиля бога, где целые участки давно увядшего ботанического сада ксеносов уступили сборным конструкциям Механикум. Тёмный квартал трущоб марсианской промышленной изобретательности располагался на фоне бледной призрачной кости эльдаров и серой латуни возрождённого Механикум города.

Сагиттар проходил техническое обслуживание внутри технических бараков без стен. Летели искры. В воздухе стоял запах священных масел и сплавленного металла. Группа сервиторов-оружейников и архиискусников занималась дредноутом, ремонтируя корпус и перезаряжая установленное в руке оружие. Каждое движение Сагиттара нарушало их технический балет, вызывая хор жалоб, которые он неумолимо игнорировал.

Ра стоял перед высоким дредноутом, золотой корпус покрывало столько трещин и вмятин, что он напоминал поверхность какого-то измученного астероидами планетоида, и пытался не думать о гибели Сагиттара, как о судьбе для всех Десяти Тысяч. Все кто остался, видели и лучшие дни.

– Иногда я вижу призраков в тумане, – сказал дредноут.

– Такой вещи не существует, мой благородный друг. Призраки – выдумка.

– Большинство из них – эльдары. Думаю, они молят о чём-то. Они тянутся ко мне. Не все из них ксеносы. Я вижу знакомые лица, превратившиеся в дым, отражения уже павших Десяти Тысяч.

Ра смотрел, как запустилось оружие военной машины, явно собираясь открыть огонь. Смерть не успокоила скорый на гнев и вспыльчивый характер Сагиттара. Дредноут повернул корпус со скрежетом сервомоторов, вызвав бинарные проклятия у нескольких работающих машинных адептов. – Ты когда-нибудь видел призраков в тумане, Ра?

– Нет, – соврал Ра.

Раздался машинный звук соскальзывающих механизмов, когда дредноут пытался повторить смех призрака внутри. – Хорошо. Что тебе нужно от меня? Ещё многое предстоит сделать, прежде чем враг доберётся до нас.

– Ничего нового. Я предупреждаю о приближающейся битве.

Дредноут разжал и сжал огромный кулак, словно проверял суставы пальцев, затем повернул руку в запястье со скрежещущим шумом. Ра увидел бледное лицо трупа, которое двигалось за тёмными окулярами машины.

– Что за предупреждение?

– Император и Бездушная Королева предупреждают о варп-сущности исключительной силы среди вражеских орд. Она уничтожила протектора, направленного командующей Кроле, как и его боевую группу.

Дредноут переместился с лязгающим грохотом. Протекторы – Сикарии Альфы, по крайней мере, – редко погибали легко, но именно от предупреждения Императора у Сагиттара заныло сердце.

– Мы знаем её возможности?

– Мало, кроме её смертоносности.

Золотая военная машина медленно и плавно запустила автозагрузчики, позволяя техножрецам изучить работу механизма.

– Мы должны уничтожить её, Ра. Уничтожить, пока она не достигла стен, и мы не потеряли её в городе. Как начнутся уличные бои – воцарится беспорядок.

– Как обычно я согласен, но мы едва ли можем пойти на крупную вылазку, пока проводится эвакуация внешних туннелей. Силы арьергарда знают об угрозе, и Объединители стараются нанести на карту вероятные маршруты атаки существа. Если у них получится, то мы сможем устроить засаду.

– Тогда засада. Прежде чем оно проникнет в Каластар.

– Честно говоря, Сагиттар, я больше волнуюсь, что оно проскользнёт мимо нас и доберётся до тронного зала.

Дредноут задумался, его пальцы сжимались и разжимались, разжимались и сжимались, выдавая прижизненную привычку кустодия. Внутри полой ладони магнитные катушки встроенного плазмагана равномерно застучали в бездействии. Внутри корпуса призрак Сагиттара изучал инфоток в поисках ответов.

– Протектор отправил предсмертный импульс? – спросил он.

Ра набрал команду на богато украшенном наруче, кнопки искусно располагались на высеченном на аурамите парящем орле. Он переслал дредноуту по закрытой вокс-частоте последнее аудиовизуальное сообщение от Альфа-Ро-25.

Запись повторилась. Спустя несколько секунд Сагиттар встал в гармонии воющего рычания. – Что оно означает? Это слово?

– Вы услышали слово в этом беспорядке? – искренне удивился Ра. – Император также почувствовал его. Я ничего не слышу кроме смерти Альфа-Ро-Двадцать-Пять.

– Оно повторяется, как дыхание статического разъединения. Драк’ниен. Драк’ниен. Драк’ниен.

И теперь Ра услышал. Голос Императора вернулся к нему, когда повелитель говорил о значении имени:

– Драк’ниен, – повторил он. – Конец Империй.

Вторая часть. Необходимость тирании

Семь

“Налётчик Лэнда” и “Сборщик Лэнда”

Двенадцатый

Последователь Несозидающего бога

Аркхан Лэнд считал себя миролюбивым человеком. В первую очередь он был техноархеологом, который посвятил жизнь повторному открытию чертежей и данных Стандартных шаблонных конструкций, потерянных в Тёмную эру технологии. Он был достаточно известен в этой области и по праву гордился этим фактом.

Кто в течение многих лет с риском для жизни пробивался вглубь сквозь коренные породы и своды хранилищ Либрариус Омнис с её ордами смертельных ловушек и встроенных оборонных систем? Постойте, это был Аркхан Лэнд. Кто нанёс на карту область катакомб под поверхностью Священного Марса размером с небольшую страну? Что ж это снова был Аркхан Лэнд. Кто обнаружил древние чертежи для возобновления производства основного боевого танка “Налётчик” и вернул их в сферу человеческих знаний? И снова это был ни кто иной, как Аркхан Лэнд.

В легионах появилась раздражающая привычка называть новую машину “Лэндрейдер”, не обращая внимания на повторное открытие. Аркхан составил длинное и подробное сочинение с целью опровержения этой тенденции, озаглавленное “Достойные примечания и трактаты, имеющие непосредственное отношение к основному боевому танку “Налётчик Лэнда”: Возрождение древнего чуда”.

И затем он вернул на поверхность Красной планеты подробные – и полностью расшифрованные – планы сельскохозяйственного комбайна “Сборщик”, после чего поражённое руководство попросило его провести презентацию для важных особ с множества миров-кузниц. Машина не только оказалась эффективной в использовании, она стала самим символом тройной пользы массового производства: недорогой при создании; простой в эксплуатации; лёгкой и безопасной в управлении для неподготовленных пользователей.

По заверениям его покровителей “Сборщик” коренным образом изменит жизнь на зарождавшихся сельскохозяйственных мирах Империума.

Впрочем, Аркхан Лэнд и так это знал. Ему не требовались ничьи объяснения. Иначе, зачем же тогда, по их мнению, он так упорно работал для возвращения этих чертежей на поверхность?

Его вступительная речь на симпозиуме продлилась почти три часа. Некоторые из коллег и покровителей посчитали уровень самовосхваления чрезмерным, но Аркхан Лэнд был прагматичным человеком. “Сборщик” уже использовали на нескольких сотнях освобождённых имперских мирах. Пока его коллеги не совершат аналогичные революционные изменения в подходе человечества к сельскому хозяйству, его мало волновало их мнение о том, что такое достойная речь.

Он всегда был проницательным существом. Вне всяких сомнений необыкновенно одарённым человеком. К тому времени, как ему исполнилось пять стандартных терранских лет, Аркхан свободно говорил на пятидесяти вариантах готика и бегло ещё на нескольких десятках. Когда настало время аугментации, он проявил себя кем-то вроде пуриста; в одиннадцать лет он отказался от мнемонической имплантации и дополнительных когнитивных связей, потому что не хотел, чтобы его мысли “замедляла чужая технология”.

Став старше он, конечно же, аугментировал себя. Каждый иерарх Священного Марса посвящал своё тело технологической эволюции. Только благодаря бионическим и биологическим улучшениям адепты могли приблизиться к чистоте Омниссии. И всё же его модификации оставались едва различимыми и почти незаметными, казалось, что он наслаждался оригинальным воплощением своей человеческой формы.

Лучшим аргументом, который он приводил в пользу своего решения, был пример Императора.

– Омниссия, – говорил Аркхан критикам, – демонстрирует мало внешней аугметики. Те из вас, кто беспокоится о моём благочестии, посмотрите, кому я подражаю в своей скромности.

Как правило, это заставляло критиков замолчать.

Его склонность к коллекционированию археотека была легендарна, как и обширность самой коллекции. Именно это являлось его настоящей страстью, а не масштабная реконструкция тела, столь восхищавшая многих его коллег. Аркхан Лэнд очень любил свои механизмы, устройства и инструменты, многие из которых бросали вызов современному терранскому и марсианскому пониманию.

Одним из таких видов оружия – вполне возможно до сих пор занимавшее главное место в его арсенале – был громоздкий пистолет с причудливой системой фокусирующих линз, вращавшимися магнитными лопастями и спиральными катушками ускорителя, который вёл огонь целостными микроатомными зарядами размером с кончик пальца ребёнка. Он добавил звуковые глушители для компенсации чудовищного грохота при стрельбе, после чего установил на плече, чтобы всегда держать любимую военную реликвию при себе, но не носить на бедре или под одеждой, как какой-нибудь утомительно самонадеянный стрелок, желающий произвести впечатление на окружающих.

Последним штрихом стало затылочное подключение, позволявшее мысленно активировать оружие, которое следовало за каждым наклоном и поворотом его головы, и целилось туда, куда он смотрел.

Да, он считал себя миролюбивым человеком, хотя и обладал огнестрельным оружием, которое использовало ядерное деление при каждом выстреле. И он никоим образом не считал это лицемерием. Даже намёк на это расстроил бы его, Аркхан Лэнд относился к своей личной безопасности почти также же серьёзно, как и к исполнению долга.

В эти дни он и в самом деле был очень занят. В конце концов, надо было выиграть войну – и просьба о помощи от хранителей живого бога оказалась довольно лестной. Он играл ведущую роль в проектировании гравитационных суспензорных пластин для танков легио Кустодес, а также их – весьма красивых на его взгляд – гравициклов “Парагон”. Как они ревели! Шум двигателя являлся причастием к Омниссии. Тихо работавшая машина– машина со слабой душой. В этом вопросе для него всё было ясно.

Совсем другое дело, когда он превратился в мальчика на побегушках у нового генерал-фабрикатора, но с этим ничего нельзя было поделать, и он подозревал, что жалобы сочтут лукавством и мелочностью.

Новый генерал-фабрикатор. Каким непривычным всё ещё казался титул, хотя Кейн принял его сразу после падения Марса. “Возможно, потому что он так мало сделал на своём посту”, подумал Лэнд. Он сразу же счёл эту мысль недостойной, едва она пришла ему в голову, и всё же он понимал её справедливость. И он не единственный среди магосов думал так. Пока Священный Марс находится во власти архипредателя, никакие победы в других местах галактики ничего не будут значить для жрецов и провидцев Марсианских Механикум.

Сапиен устроился на плече Архама, хомоподобный наблюдал за людьми Дворца широкими моргавшими глазами. Иногда он шипел на проходивших мимо сервиторов, показывая тупые зубки. В последнее время маленький спутник пребывал в плохом настроении, причину которого Аркхан так и не смог понять до конца. Порой он жалел, что создал маленького компаньона неприспособленным к обмену бинарным кодом или человеческому общению. Но тогда это стало бы отступлением от исторических регистров, которыми он обладал, где ясно описывалось, что у обезьян было, когда они водились на Терре, а чего не было.

Он спорил с некоторыми учёными – как с Терры и Марса, так и с других миров – относительно достоверности этих архивов. Оказалось, что у каждого была своя точка зрения, подкреплённая собственными исследованиями, о том какими обезьяны являлись на самом деле. Особенно заблуждавшийся оппонент Аркхана настаивал, что существа могли свисать с деревьев на хвостах, что явно было чушью. Любой серьёзный учёный понимал, что хвост зверька использовался как хлещущее и колющее оружие и чтобы впрыскивать яд.

Ботинки Аркхана отзывались эхом среди подвесных лесов, соединявших одну башню с другой. Порывистый терранский ветер оставался слабым даже на высоте в тысячи футов над одной из сотен плоских равнин, которые геологически выровняли для фундамента Императорского дворца. Говорили, что на постройку Дворца ушло почти два века. Аркхан мог в это поверить.

Это означало, что Рогал Дорн и Имперские Кулаки перестроили его меньше чем за одну двадцатую часть времени, превратив королевский Дворец в крепость-бастион, во что – снова – Аркхан мог легко поверить. Космические десантники были очень усердными, когда направляли свои ограниченные разумы на одну цель.

И именно в этом и была проблема. Галактика горела именно из-за этого факта. Великое видение Омниссии находилось под угрозой из-за зависти меньших существ.

Сам Аркхан однажды был удостоен великой чести работать с Омниссией. Это был одновременно самый значительный и самый тайный опыт в его жизни. Приглашение застало его на Марсе, требуя ненадолго отправиться на Терру, что он с удовольствием и сделал. Вместо того чтобы приземлиться в одном из многочисленных звёздных портов, он, следуя особым предписаниям в приглашении, направил десантный корабль в израненную войной тундру на далёком севере.

Там он удостоился наивысшей чести войти в одну из секретных священных лабораторий Омниссии в самом центре потухшего вулкана. Затем он прошёл по лабиринту закрытых дверей и активных защитных систем, несколько раз натыкаясь на кости незадачливых нарушителей, пока не предстал перед Императором. И там он впервые увидел Бога Машину своими глазами.

– Не нужно кланяться, – сказал Император. Его голос оказался именно таким механическим и чистым, как и думал Аркхан, лишённым всех интонаций и акцентов. Такая монотонная чистота обычно появлялась только после значительной аугментации.

Аркхан поднялся, как сказали. Он не увидел военачальника, которого многие утверждали, что видели. Он увидел учёного. Доспехи дерзкого завоевателя Терры сменил защитный костюм для работы в стерильных и враждебных окружающих условиях. Император стоял в центре Своей огромной лаборатории, где жидкость пузырилась в пробирках на полках и органы пульсировали в заполненных до краёв антисептическим гелем цилиндрах. Непостижимые машины и оборудование гудели, гремели и жужжали. Для неподготовленного глаза могло показаться, что они работали независимо друг от друга, но Аркхан сразу же понял правду: все подчинялись воле Императора, каждая функционировала как часть гармоничного хора, исполняя интеллектуальные указания Омниссии.

На нескольких столах лежали педантично составленные записи на новой бумаге, аккуратные стопки напечатанных схем и тонкие пластмассовые листы светокопированных планов. Встречались и памятники прошлого: древние свитки и пергаменты, прижатые по краям всем, что попалось под руку в роли пресс-папье. Аркхан ожидал увидеть разношёрстную смесь организованной высокой науки и беспорядка, характерную для святилищ многих гениев, и именно это он и увидел.

– Пожалуйста, прими мою благодарность, – произнёс Бог Машина, – что пришёл сюда.

– Это – честь для меня, – ответил Аркхан, чувствуя горькую досаду из-за слёз, грозивших испортить момент. Какими же раздражающими иногда могли быть эмоции. Однако сила заключалась в их преодолении, а не в вычищении бионикой. В этом он также истово подражал Омниссии.

– Мне нужна твоя экспертная оценка, Аркхан.

Было что-то в том, как Император произнёс его имя. Слуховые датчики не зарегистрировали звука, и всё же он услышал своё имя, произнесённое вслух. Аркхан счёл это слегка нервирующим и ужасно интересным, обещая себе поинтересоваться о природе эффекта. Он так никогда и не поинтересовался.

Император работал один, единственный повелитель в святилище запретного и забытого знания. Молния прочертила шрамы высоко в ночных небесах, прокатились гортанные раскаты грома. Хотя зал располагался глубоко под землёй, огни лаборатории замерцали в готической гармонии с бурей.

На центральной плите лежал труп. Громадное создание, существо с чрезмерно развитой мускулатурой и толстыми венами, которое настолько далеко отошло от человеческого шаблона, насколько можно было представить, но всё же сохранило связь с человечеством, как с прародителем. По правде говоря, оно напоминало нечто мифическое: морозных гигантов древних нордических кланов или богорождённого из конклавов Джарриш до Тёмной эры. То, что в нём осталось человеческого увеличили до гротескных и воинственных пропорций. Даже в смерти его грубое лицо искажал перекошенный рот, словно в жизни он знал только боль.

Император, одетый как любой учёный, стоял у плиты, положив руку на отвратительную топографию грудных мышц чудовищного человека. Его внимание было направлено на несколько соседних экранов и постоянно прокручивавшуюся на них информацию. Каждый экран показывал развёрнутый меняющийся поток биологических данных в цифровом, бинарном или руническом представлении. Аркхан тогда понял, что труп на плите вовсе не был трупом, до сих пор регистрировался пульс и прерывистая нечёткая мозговая активность.

Техноархеолог вышел из теней за ослепительным светом, направленным на тело. Он понял, что не может отвести взгляда от лица пациента и грубой ужасной кибернетики, внедрённой в череп лежавшего без сознания чудовища.

– Зубы Шестерёнки, – тихо выругался он.

Император казался слишком занятым, чтобы обратить внимание на богохульство. Крохотные схемы на кончиках пальцев испачканных кровью хирургических перчаток Омниссии прижались к груди гиганта. Они испустили ауру ультразвука – на нескольких соседних экранах под разными углами появились изображения примитивного внутреннего сканирования позвоночника и окружающей плоти. Дремлющее тело сильно дёрнулось и зарычало, словно от пронзившей нервную систему боли.

Аркхан посмотрел на искажённое страданиями лицо гиганта. Металлические зубы. Сморщенный лоб. Шрамы на шрамах. Протянувшиеся из головы кабели, напоминавшие кибернетические дреды.

– Ангрон, – выдохнул он имя.

– Да, – нечеловечески равнодушно подтвердил Император. – Я пытаюсь устранить причинённые Двенадцатому повреждения.

Император указал свободной рукой, также испачканной кровью, на три экрана, которые продолжали показывать мерцающий гололитический череп гиганта, мозг и позвоночник. Изображение было расколото десятками тонких чёрных усиков, которые были всем чем угодно только не органикой. Аркхан уставился на отсканированные изображения с медленно растущим пониманием. Учитывая опыт и образование его знание человеческой анатомии было абсолютным, но изображения на экранах не принадлежали человеку. Не соответствовали они и священным и одобренным путями аугметического вознесения.

Скорее они были богохульными.

– Полагаю, что ты видел это устройство раньше, – сказал Император. – Это так?

– Да, Божественный. В экспедиции в Гексархионские хранилища.

– Хранилища, которые снова закрыли твоим декретом, ратифицированным генерал-фабрикатором Кельбором-Халом, а всё найденное внутри осталось неизвестным.

– Да, Божественный. Знания представляли моральную угрозу и потенциальное искажение познания.

Пальцы Императора коснулись виска лежавшего без сознания примарха. – Но ты видел такое устройство.

Аркхан Лэнд кивнул.

– В богохульных текстах, погребённых в Гексархионских хранилищах, оно называлось cruciamen.

Никак не прокомментировав услышанное, Император продолжил сканирование кончиками пальцев.

– Я никогда не видел его вживлённым и работающим, – признался Аркхан. – И никогда такую мощную модель, ни в стазисном поле, ни в хранилище. Устройства в закрытом подземелье были намного примитивнее этой конструкции.

– Я ожидал подобное.

– Зачем в Вашей бесконечной мудрости вы вживили это устройство в примарха?

– Я не делал этого, Аркхан.

– Тогда… к великому стыду признаюсь, что не понимаю, на что смотрю, Божественный.

– Двенадцатый и его легион называют их “Гвозди мясника”. – Император продолжал изучать информацию на экранах. – Ты смотришь на изменения моего оригинального шаблона Двенадцатого. Точнее говоря, ты смотришь на изменения примитивного гения. Перед этим осмотром я полагал, что улучшения, полученные Двенадцатым на Нуцерии, являлись источником его эмоциональной нестабильности. Моя гипотеза состояла в том, что они стимулировали в Двенадцатом чувство вечной, но, в конечном счёте, искусственной ярости. Но всё наоборот. Изменив краевую долю и островковую область мозга, хирурги нарушили умение Двенадцатого регулировать любые эмоции. Также они перестроили его способность получать удовольствие от любых чувств, кроме гнева. Только эти химические и электрические сигналы свободно перемещаются в его мозгу. Всё остальное или полностью подавляется или изменяется, чтобы причинять невыносимые страдания. То, что Двенадцатый до сих пор жив – свидетельствует о выносливости моего проекта примарх.

– Его собственные эмоции причиняют ему боль?

– Нет, Аркхан. Всё. Всё причиняет ему боль. Размышление. Чувство. Дыхание. Единственная передышка, которой он обладает, заключается в изменённом неврологическом удовольствии из химикатов гнева и агрессии.

– Как мерзко, – произнёс техноархеолог. – Извращение познания, а не очищение.

Император продемонстрировал только бесстрастный интерес.

– Такая перенастройка физиологии, конечно, мешает высоким функциям мозга Двенадцатого. Весьма хитроумное устройство, учитывая его примитивность.

– Вы можете удалить его?

– Конечно, – ответил Император, всё ещё продолжая смотреть на экраны.

Аркхан изо всех сил постарался скрыть удивление.

– Тогда, Божественный, почему вы не удалили его?

– Вот почему, – Император положил обе руки на голову Ангрона, кончики пальцев одной касались виска и щеки примарха, а другой покоились на бритой голове, где усики-кабели соединялись с плотью и костью. Изображения на экранах сразу сменились более чётким отпечатком прочного толстого черепа несчастного с грубой кибернетикой и шрамами на кости от глубоких хирургических лазерных разрезов.

– Видишь? – спросил Император.

Аркхан видел. Усики глубоко укоренились в плоти мозга, они пронизывали нервную систему и спускались вдоль позвоночника. Каждое движение должно было причинять примарху сильную боль, стимулируя злобу и гнев.

Что ещё хуже, краевая доля и островковая область мозга были не просто разорваны внедрением механизма, их хирургически атаковали и удалили ещё до имплантации. Вбитое в череп устройство не разрушило эти части мозга, а заменило их. Внутреннее сканирование показывало уродливую чёрную кибернетику на месте целых участков мозговой ткани примарха.

– Они – единственное, что сохраняет ему жизнь, – сказал Аркхан.

Император убрал руки с черепа спящего примарха. Большинство экранов сразу потемнели. Он заговорил, снимая хирургические перчатки:

– Это было познавательно.

– Не понимаю, Божественный. Чем я могу быть Вам полезен?

– Ты уже принёс огромную пользу, Аркхан. Ты подтвердил мои подозрения о том, что это – cruciamen. Никто другой не смог бы сделать это. Поэтому я благодарен.

Аркхан ожидал бесстрастного поведения Омниссии, но увидев Его в такой личной обстановке, был невероятно поражён. Столь нейтральный. Столь нечеловечески нейтральный.

– Божественный, – произнёс он, прежде чем понял, что собирается что-то сказать.

– Повреждённый примарх – всё равно остаётся примархом, – продолжал отвлечённо размышлять Император. – В чём дело, Аркхан?

Лэнд замешкался.

– Вы жизнерадостнее в этот момент, чем я ожидал, даже учитывая Вашу священную отстранённость от эмоций.

– А какой остаётся выбор? – Император положил испачканные кровью перчатки на ближайший хирургический стол, где лежали покрытые красными пятнами мокрые недавно использованные скальпели и другие инструменты. – Плакать над Двенадцатым, словно он мой раненый сын, а я его скорбящий отец?

– Ни в коем случае, Божественный, – осторожно подбирал слова Аркхан. – Хотя некоторые ожидали бы этого.

Император отцепил наручи костюма, а затем снял хирургическую маску, которая закрывала Его лицо. – Он не мой сын, Аркхан. Никто из них. Они – военачальники, полководцы, инструменты, рождённые служить цели. Как и легионы, рождённые служить цели.

Аркхан смотрел на спящего полубога, видя, как лицо Ангрона подёргивается и вздрагивает в болезненной гармонии с разрушенной нервной системой.

– С вашего благословения, Божественный, я хотел бы Вас кое о чём спросить.

Император в первый раз посмотрел на Лэнда. От взора Омниссии Движущая Сила в крови Аркхана потекла быстрее, покалывая, как слабая кислота.

– Спрашивай.

– Примархи. Говорят, что они всегда называют Вас отцом. Это выглядит таким… сентиментальным. Я никогда не понимал, почему Вы позволяете это.

Император некоторое время молчал. Когда Он заговорил, Его взгляд вернулся к огромной фигуре на хирургической плите:

– Когда-то жил писатель, – начал Он, – сочинитель детских рассказов, написавший историю о деревянной марионетке, которая хотела родиться заново и стать человеческим ребёнком. И эта марионетка, этот покрашенный автоматон, вырезанный из дерева и желавший обрести плоть, кровь и кости, ты знаешь, как он называл своего создателя? Как такое существо называло своего творца, давшего ему облик, форму и жизнь?

“Отец”, – Аркхан почувствовал мурашки на коже. – Я понял, Божественный.

– Вижу, что понял. – Император повернулся к телу на плите. – Продолжительность жизни Двенадцатого и тактическая проницательность могут снизиться, но механизм боли усилит эффективность других аспектов и компенсирует это. Я полагаю, что верну Двенадцатого в его легион. Прими ещё раз мою благодарность, Аркхан. Спасибо, что пришёл.

Это был первый и единственный раз, когда он находился один рядом с Омниссией. Он мог использовать эту высочайшую честь, обнародовать её и почивать на славе. Но он не стал. Несмотря на то, что критики называли его тщеславным и напыщенным, Аркхан Лэнд хранил самую истинную честь в жизни в тайне ото всех. Он унизил себя, если использовал бы этот момент для личной выгоды. Он был доволен тем, что оставил его сокровенным часом радости, прекрасным вечером, когда живому богу потребовалось его знание.

Грохот лифта вернул его в настоящее, когда спуск в цитадель ордо Редуктор наконец-то закончился. Трёхслойные двери разомкнули замки в симфонии металлического лязга и заскрипели, открываясь одна за другой. Предупреждающие об опасности полосы протянулись во все стороны, когда последняя шлюзовая дверь наконец-то исчезла.

В вестибюле за ней его ждал Кейн. С тех пор как Аркхан видел его в последний раз, генерал-фабрикатор освятил себя тяжёлым вооружением. “Оно ему к лицу, – подумал Аркхан, – учитывая его прямолинейный и невдохновлённый подход к существованию”.

– Генерал-фабрикатор, – приветствовал он изгнанного правителя Священного Марса.

– Аркхан Лэнд, – ответил его повелитель и господин. – Следуйте за мной.

– Сию же секунду, доминус. “Занудная ты горгулья”. Могу я узнать, что вам нужно?

– Вы всё увидите, – Кейн повернулся, поехав назад на скрежетавших гусеницах и сложив руки напротив красной мантии. – Следуйте за мной.

– Куда мы направляемся?

– Беседовать с вестниками Благословенного Разрушения. Пока достаточно вопросов. Просто следуйте за мной.

Кейн, слегка покачиваясь, катился вперёд на гусеницах бронированной платформы между колоннами генераторов. Воздух был насыщен ладаном, а гудящие вентиляционные системы подавали углекислый газ и аргон в комплекс, разбавляя азот и кислород до неприятных, но пригодных для дыхания уровней, аналогичных терраформированной марсианской атмосфере. Кейн жадно вдыхал искусственный смог сквозь респираторные фильтры. Каждые его вдох становился священным ритуалом.

Температура глубоко внутри комплекса была непостоянной, системы регулирования микроклимата управлялись перегруженными процессорами, которые при необходимости меняли её от помещения к помещению. В этом конкретном хранилище переход от жара кузни до криогенного холода был достаточно резким, чтобы ощущаться, как физический барьер. Его тело дрожало в колыбели из толстых кабелей, пока гусеницы катились по неровному полу.

Аркхан Лэнд, этот монументальный раздражитель, шагал рядом. Сама необходимость присутствия техноархеолога вызывала у него горький стыд, но Кейн будет глупцом, если откажется использовать каждый инструмент в своём распоряжении. Лэнд был тщеславным и эгоистичным типом, но он был тщеславным и эгоистичным типом, обладавшим проницательностью – и жизненно важными чертежами – с которой мало кто мог сравниться.

И что особенно важно он играл ведущую роль в разработке антигравитационных устройств для боевых машин легио Кустодес. Уважение, оказанное Десятью Тысячами Лэнду, было для Кейна ценнее всего.

Попав в следующее хранилище, Кейн скинул капюшон. Заменявшие волосы провода и тонкие кабели дёрнулись от не слишком осторожного движения. Он продолжил путь, лучи коллиматорного прицела метались из стороны в сторону, когда он поворачивал голову, высматривая глазом и сканируя встроенным ауспиком.

Обитатели зала рассеивались с его неумолимого пути. Жалкие существа всё ещё в основном из плоти и в грязных нищенских одеждах были недостойны внимания генерал-фабрикатора. На Марсе они не посмели бы приблизиться к нему, но потеря родины негативно сказалась на их манерах, как и на когнитивных процессах и эмоциональных ограничениях многих адептов Механикум. Некоторые из них пытались молиться ему, когда он проезжал мимо, приняв за самого Омниссию, который спустился в чистилище их жизней.

Кейн заметил улыбку Аркхана Лэнда. Явно демонстрируемое богохульство забавляло его.

Если эти паразиты кузни в своих плачущих мольбах полагали, что генерал-фабрикатор явился спасти их, то это было их самой нелепой ошибкой. Он вытащил элегантный фосфорный пистолет-серпенту из искусственной древесины и марсианского красного золота, и, не целясь, выстрелил одному из кричащих нечестивцев в грудь. Это заставило остальных разбежаться.

Кейн давно лишился способности улыбаться, но почувствовал внутреннее тепло от того что прекратил их мелкое ошибочное богохульство. На самом деле это чрезмерно человеческое удовольствие на грани злорадства вызвали мозговые химикаты. Он убрал изящный пистолет в кобуру под одеждами, а одна из запасных рук прижала её к телу.

– Вы очень вдохновляющий лидер, – произнёс Аркхан Лэнд. Кейн взглянул на него, ища на лице любые следы насмешки. Он не обнаружил ни одного, хотя хомоподобный на плече Лэнда издал похожий на щебетание звук, напоминавший смех примата.

“Как только мы вернём родную планету, – подумал Кейн, – я с тобой разберусь”.

– Думаете, я не вижу ваш сарказм? – спросил генерал-фабрикатор, готовый держать пари, что услышал лицемерный комментарий.

– Нет, доминус. Ни в коем случае.

Лэнд казался искренним. Кейн подозревал обман, но не стал заострять внимание на такой мелочи. Он катился вперёд, техноархеолог шёл рядом и, в конце концов, они дошли до следующего шлюза. Оба подверглись опрыскиванию очистительными химикатами в виде мелких капель тумана, прежде чем получили разрешение войти в следующий зал. Гусеницы Кейна прочно сцеплялись с рельефной платформой, пока он спускался по наклонной лаборатории-мастерской, которая широко раскинулась перед ним. Ботинки Лэнда глухо стучали.

Сотни слуг и трэллов трудились вокруг плит с дезактивированными автоматами, собирая, ремонтируя и повторно герметизируя бронированные панцири из благословенного железа и священной стали. Адепты и жрецы низкого ранга, но всё же обладавшие некоторыми полномочиями, занимались более тонкой работой, чем их прислужники-трэллы, применяя свои экспертные знания к созданию и перепрошивке сложных внутренних схем или управляя интеграцией и установкой контейнеров с биомеханическими органами.

Ряды полусобранных военных роботов протянулись вдоль стен, они нависали над верстаками или спокойно лежали разобранные на хирургических плитах. Воссозданный марсианский воздух стал ещё прекраснее благодаря ароматам крови, масла и токсмы – священной синтетической нефтехимической смеси, которая заменяла все натуральные жидкости.

Голова за головой поворачивались в его сторону. Некоторые адепты кланялись, другие здоровались на бинарном коде или выгружали приветствия в ноосферную сеть для визуального потока данных генерал-фабрикатора. Большинство он проигнорировал, но с некоторыми поздоровался на бинарном канте, пока двигался между группами неисправных роботов на операционных столах. Каждую стену украшали большие знаки из тёмного металла и марсианского красного золота, которые представляли собой крепость и молнию, символ благословлённых мастеров уничтожения Несозидающего бога, ордо Редуктор.

Он задал бинарный вопрос Лэнду, который к раздражению генерал-фабрикатора снова ответил неаугметированным голосом:

– Нет, – сказал Лэнд. – Я никогда не осмеливался приходить сюда раньше.

– Впечатляет, не так ли?

– О, да. Очень впечатляет.

– Промедление и тон вашего ответа указывают на неискренность.

– Вам следует научиться принимать вежливую ложь такой, какая она есть, – ответил Лэнд, добавив титул Кейна после очередной многозначительной паузы.

Сапиен щёлкнул языком и что-то прочирикал, звук показался совершенно непохожим ни на что издаваемое обезьянами Терры много тысяч лет назад, когда они ещё жили.

Молчаливый ответ Кейна представлял собой длинный список бинарных ругательств, которое его чувство собственного достоинства не позволило произнести вслух.

Круглая платформа лифта унесла их ещё глубже в комплекс. Символ крепости повторялся на стенах лифта шахты, и Кейн позволил себе момент искреннего восхищения в ноосфере, как его люди глубоко проникли в кору Терры, и насколько стойкими они оставались в своей решимости достигнуть так многого в непродолжительном изгнании с Красной планеты.

Лэнд, видимо, считал иначе. – Посмотрите, как мы распространяем щупальца, крепко вгрызаясь в почву нашего изгнания, словно деревья, которые пускают корни, чтобы никогда не переместиться.

Наконец-то Кейн почувствовал вспышку товарищества. Одинаковое видение. – Вы боитесь, что мы никогда больше не увидим Священный Марс.

Аркхан кивнул. Все сыновья и дочери Марса знали, что он оставил работу всей своей жизни незаконченной. На этот раз в ответ не последовало никаких ехидных намёков или непочтительных взглядов.

– Боюсь, нам становится удобно. Благодушие только сделает это изгнание постоянным.

Кейн произнёс согласный код, некое подобие успокаивающей улыбки, и направился вперёд. Ещё одно согласие между ними. Это хорошо. Это обнадёживало.

Они спустились ещё на девять уровней и покинули платформу у основания шахты. Переборки с лязгом и скрипом открывались, признавая их с рождёнными шестерёнками песнями. Очередная мастерская раскинулась перед ними во всех направлениях, неотличимая от первой, кроме одной очень важной детали – ледяной температуры, поддерживаемой выдыхающими туман климатическими механизмами в низком потолке.

Здесь адепты и их прислужники работали над самыми сложными мозговыми функциями когитаторов осадных автоматонов ордо и смертоносных противопехотных охотничьих машин. Их работа заключалась в сохранении и соединении чувствительных биологических компонентов, которые связывали человека и машину воедино. Искусство на этом подуровне требовало высочайшего и самого точного качества и именно здесь Кейн, наконец, нашёл адепта, которого искал.

Иеронима работала одна, что было вполне ожидаемым, Кейн хорошо знал её привычки. Она стояла, склонившись над хирургической плитой, все четыре механические руки занимались чашей с консервирующей жидкостью, в которой находились провода и кабели, соединённые с человеческим мозгом. Кейну всегда нравилось наблюдать за её работой. Пальцы Иеронимы специально сделали такими, что они на кончиках разделялись на три тонкие части, каждая из которых могла двигаться независимо от соседних секций, предоставляя уровень точного цифрового контроля, с которым мало кто из техножрецов мог сравниться.

Огромный горб венчал её изогнутую спину. Какая бы аугметика не скрывалась под её одеждой, она была явно восторженно бесчеловечной по своей природе. Кейн это всецело одобрял.

Она не стала смотреть, кто вошёл, хотя произнесла очень вежливое бинарное приветствие из-под капюшона. Поток кода не только приветствовал генерал-фабрикатора в её мастерской, но также содержал благодарность за то, что он оказал ей честь своим появлением. Если бы все его люди были столь же почтительными – Марс никогда бы не пал. Она поздоровалась с Аркханом Лэндом гораздо более краткой последовательностью звуков. Техноархеолог коротко кивнул в ответ.

< Магос домина, > произнёс Кейн, выпустив числовой код её имени вслух на почти инфразвуковой частоте. Едва заметная дрожь кончиков разделённых пальцев показала её удивление, когда она продолжила аккуратно покалывать намокший мозг. Вокруг них продолжалась работа.

– Событие, которое я представляю вашему вниманию, не может быть доверено ноосфере, – объяснил он, успокоив её благородное смущение.

Её ответ был столь же тихим, выверенным и предназначенным только его рецепторам и ушам Лэнда. В самом центре крепости Механикум на Терре самый безопасный способ общения оказался самым примитивным – они шептали.

Её капюшон дёрнулся, когда она наклонила голову, всё ещё уделяя главное внимание своей работе. – Что привело вас сюда, владыка Марса?

– Великая Работа, – ответил он, трансформируя ответ столь приглушённый и столь чистый, что он был почти дозвуковым.

Он с удовлетворением увидел, как кончики её разделённых пальцев снова дёрнулись. Она была слишком почтительной и также была в курсе сокращения ресурсов Механикум, чтобы рисковать передать свою работу подчинённым, но восхищение присутствием Кейна всё сильнее отвлекало её.

– Вы оказываете мне честь, – сказала она прямо и откровенно. Её частный тон прозвучал тоскливо, почти жаждущим новых данных.

– Оказываю, – согласился Кейн. – Война Омниссии в самом разгаре. Десять Тысяч и Безмолвное Сестринство, да славятся их имена за их славнейшую из служб, доставили волю Бога Машины в форме списка реквизиции.

Лэнд выгнул тонкую бровь, но ничего не сказал. Иеронима повернула капюшон к генерал-фабрикатору, посмотрев на него затенённым лицом с зелёными линзами разных размеров. Чтобы компенсировать это со спины размотался механодендрит и направил глазную линзу на чашу с мозгом. Удвоив источники зрения, она смотрела на Кейна и одновременно продолжала работать. Экраны с биосимволами, свисавшие с потолка свободным кольцом, показывали поток данных об активности мозга, пока Иеронима манипулировала им нежными прикосновениями.

Она ничего не сказала, потому что ничего ещё не должна была говорить. Пока. Генерал-фабрикатор Священного Марса не пришёл бы сюда беспокоить её списком реквизиции из ящиков болтов и роботов, которым предстояло стать клинковым мясом против врагов. Было что-то ещё. Что-то неожиданное.

– И, – добавил Кейн, – наконец появилась возможность. Аднектор-примус Мендель погиб. Его смерть оставляет пробел в руководстве Объединителями.

Иеронима всё ещё молчала. Кейн оценил её надлежащее почтение и внимание. Инстинктивно он едва не загрузил список реквизиции прямо ей, но не доверял ноосфере. Сколь ни объединёнными были Марс и Терра, они всё же оставались двумя империями под одним знаменем, двумя королевствами с одним королём. Их интересы не всегда целиком и полностью совпадали, а Загрей Кейн стал скуп на доверие в эти дни. Когда тебя вынуждают бежать с родной планеты в паническом позоре, это оставляет след в душе.

Псибер-обезьянка Лэнда спрыгнула с плеча хозяина на рабочее место Иеронимы. Зверёк следил за движениями тонких бионических пальцев и что-то чирикал сам себе. Никто не обращал внимания на его проделки, даже Лэнд.

Генерал-фабрикатор продолжил. – Кроме тысяч новых солдат и материально-технического обеспечения Десять Тысяч, с благословления Омниссии, просят Механикум предоставить полководца для новой армии, чтобы заменить Менделя. Для выполнения этого требования ваши последователи Несозидающего бога приступят к опасному созданию архимандрита.

Теперь вопреки всему коду и кредо Иеронима остановила своё служение. Щупальце механодендрита быстро скрылось под одеждой, и четыре руки сжались и разжались со щелчком, сложившись в когти. Все до единой глазной линзы на безликом лице зашумели и повторно сфокусировались:

– Вы требуете этого от меня, генерал-фабрикатор?

Кейн выпустил мощный поток кода.

Иеронима низко поклонилась – Вы оказываете мне честь, – повторила она с надлежащим почтением. – Ваша воля будет исполнена.

– Вы своей работой оказываете честь всем Механикум, – ответил Кейн. – Возьмите все материалы, которые вам требуются для запуска процесса, и наполните себя Движущей Силой. Пусть Омниссия благословит вас и ваше вознесение.

Аркхан Лэнд закашлял с отвратительной человечностью. – Всё это столь увлекательно, вот только…

Оба архижреца уставились глазами-линзами на всё ещё остававшегося человеком и крайне непочтительного члена своего триумвирата.

–… зачем вам нужен я?

С каким нежеланием Кейн признал это:

– Ваше видение. Ваше понимание действия запретного вооружения. Ваше знание тайн Гексархионских хранилищ.

Аркхан слегка повернул голову и прищурился. – То, о чём вы спрашиваете, навечно предано забвению по приказу генерал-фабрикатора. Вы знаете это.

– Я – генерал-фабрикатор!

Лэнд хмыкнул. – Настоящим ге…

– Оставьте свои попытки шутить, – предупредил Кейн. – Даже не вдыхайте такое чувство, техноархеолог Лэнд. Моё терпение не безгранично.

Лэнд согласился, удивлённо кивнув. – И всё же они много берут у нас и мало дают взамен.

Кейн ответил отрицательным прерывистым звоном, напоминавшим презрительный смех, издеваясь над самой идеей. У него больше не было настоящего человеческого лица, чтобы улыбнуться, о чём он ненадолго пожалел. Эффект биологического самодовольства порой оказывался полезен.

– Они много берут, верно. И всё же в ответ я взял с них слово, что путь на Марс останется под имперским контролем и контролем Механикум.

– Дом, – резко прошептала Иеронима. – Красный Марс. Священный Марс. Мать-Марс.

Аркхан Лэнд казался не столь впечатлённым. – Пустые обещания. Империум не может дать нам таких гарантий. Мы не можем вернуться домой, пока небеса Марса остаются в клетке.

Кейн испустил прерывистый поток кода от нелепой неточности гиперболы техноархеолога. – Я говорю ни об орбитальном штурме и ни о любой иной традиционной атаке. Я говорю о другом пути. Известном только среди высших эшелонов имперского командования.

Среди лязга и грохота непрерывно работающей промышленности пещеры Кейн наклонился ближе к своим доверенным лицам, чувствуя с какой нежностью слова покидают вокабулятор. Он чувствовал, как потекли слюни. Смазка повисла с решётки его рта.

– Омниссия однажды говорил о маршруте между Имперской Темницей и временно закрытыми вратами Аресианского хранилища. Я раньше не видел эту информацию даже в Античных архивах, но Его слово для меня – Всё. Этот путь находится в сети галактических магистралей и дорог, метафизически связанных с Его главной духовной машиной.

Иеронима молча смотрела на него. Каким-то неописуемым чудом даже Аркхану Лэнду нечего было сказать.

– Я говорю правду, – продолжил Кейн. – Я говорю величайшую и важнейшую тайную правду двойной империи Терры и Марса, и я говорю её тем, кто должен услышать. Судьба Механикум сейчас зависит от собравшегося здесь триумвирата.

И по-прежнему остальные молчали.

– Этот маршрут я потребовал укрепить и защитить любой ценой, – сказал Кейн. – По этому “Аресианскому пути” мы вернёмся на Марс.

Теперь Кейн видел, как мысли закружились позади человеческих глаз Лэнда. Размышления о принципах полёта и расстояния, о телепортации, об этой неоткрытой побочной космической технологии, которая являлась слишком священной, чтобы говорить о ней вслух и слишком драгоценной, чтобы поделиться. Он не понимал идеи паутины. И как он мог понять? Конструкция, если это вообще была конструкция, бросала вызов пониманию.

Но скоро он увидит. Да, он увидит.

– Как это возможно? – спросил Лэнд.

– Не важно, – ответил Кейн. – В своё время вы узнаете всё, что нужно.

– То есть вы не знаете.

– Не важно.

Иеронима снова показала себя смиренным и послушным союзником. Она ничего не сказала, ожидая разъяснений своего властелина. Кейн был устало благодарен за это.

– Аднектор-примус Мендель был человеком недалёкого видения и недостаточного патриотизма, – произнёс генерал-фабрикатор. – Поэтому на нас легло бремя трудиться ради насущных интересов Красного Мира. Мы трое будем наблюдать за работами по вознесению и вооружению архимандрита. Мы поможем Десяти Тысячам в их тайной войне и нанесём на карту пути этой паутины ксеносов. И затем, когда мы защитим Аресианский путь, мы поведём наших людей домой.

Восемь

В темнице

Суд на крепостной стене

Знамёна III легиона

Джая продолжала считать дни, хотя уже инстинктивно, а не намеренно. Время мало значило в однообразных стенах её камеры, но каждый день дважды приносили еду, а такой распорядок непросто забыть. К тому не оставалось ничего иного, кроме как есть и спать.

И ждать, конечно. Всегда ждать.

Питательную пасту приносил монозадачный почти до лоботомии сервитор. Он был бесполезным с точки зрения получения информации, не говоря уже о разговоре. Несколько раз она требовала от него подробностей о дате казни, но из слюнявого рта доносилось только неразборчивое ворчание. Она сомневалась, что существу осталось долго жить. С поражёнными катарактой глазами и чёрными зубами между вечно безвольными губами он и так уже выглядел полумёртвым.

Камера сначала казалась удобной, что удивило её, учитывая совершённое преступление. Место для сна было мягким, а стены сделаны из гладкого сухого гранита, который даже слегка излучал тепло, а не из сырого замшелого камня, характерного для тюремных камер в подземельях замка Хайрок – родового поместья её семьи. Был даже сундук для вещей, но их осталось мало, и она использовала его для хранения дешёвых жестяных банок с питательной пастой, которой её кормили с тех пор, как она оказалась здесь. За пятьдесят один год жизни Джая никогда не попадала в тюрьму, но она была осторожным человеком: оставлять понемногу в каждой банке и создавать запас казалось мудрым решением, на тот случай, если её прекратят кормить в качестве наказания.

Она могла сломать и согнуть жестяную посуду, сделав из кусков ножи, но как оружие такие осколки будут ненадёжными и почти бесполезными. Она могла зарезать приносившего еду сервитора, но убийство чёртового существа ничуть не улучшит ситуацию. Во-первых, за это могли совсем перестать приносить еду. Во-вторых, это было слишком мелочным – бить такого беззащитного и глупого киборга. Воистину бесчестное убийство. Ни одно знамя не подняли бы в главном зале замка Хайрок, чтобы отпраздновать такую небольшую победу.

Поэтому она позволяла существу жить.

Другим вариантом было перерезать себе запястья, что вообще не было вариантом. Нельзя сказать, что она считала эту мысль отвратительной – порой самоубийство одобрялось, как епитимия за грехи против кодекса чести, но не в тех случаях, когда пытались избежать последствий преступления. Честь требовала, чтобы она дожила до казни.

То, что тюремщики не стали лишать её возможности совершить самоубийство показывало их истинное презрение. Вполне возможно, они были совсем не против, если бы она и в самом деле оборвала свою жизнь.

Она тренировалась, поддерживая форму, отжимаясь на каменном полу, пока пот не начинал бежать по жилистому телу, приклеивая к коже поношенную и грязную униформу. Она ела густую питательную пасту и пила солоноватую много раз фильтрованную воду. Она спала в одежде, отказываясь снять униформу даже в плену. Первые несколько недель она ужасалась и испытывала всё большее и большее отвращение от запаха своего немытого тела, но ко второму месяцу вонь прошла. Она подозревала, что на самом деле ничего не изменилось, и просто она привыкла к запаху, который перестали замечать чувства. Расчёсывание волос пальцами помогало только первую неделю. Достаточно скоро она просто завязала их в конский хвост, используя один из своих шнурков.

Подходя к металлической двери камеры, она видела только гладкие стены коридора, простиравшиеся во всех направлениях и освещённые тусклыми и мерцающими люминесцентными шарами. Только на третий день она поняла, что не одна здесь, когда крик, по правде говоря, скорее расстроенный вопль, пронёсся по коридору. Она закричала в ответ, горло саднило от загрязнённого воздуха темницы, спросив кто ещё здесь.

– Баронесса? – раздался ответ с несчастной надеждой.

Она рассмеялась. Один из её придворных находился в камере поблизости. – Севик?

– Баронесса! Сомневаюсь, что у вас есть расчёска, не так ли?

Один придворный оказался несколькими. Следующие дни они провели в перекрикивающихся разговорах, которые тюремщики просто проигнорировали.

Со временем они становились всё молчаливее. О чём можно было говорить? Сколько раз они могли заставлять себя беззлобно смеяться над своей участью, когда все начинали худеть и чувствовать, как зубы шатаются в дёснах?

Баронесса понимала. Она замолчала по тем же самым причинам. Она замкнулась в себе не с целью закрыться, а с целью выжить. Она не собиралась предстать перед расстрельной командой жалкой сломленной тенью самой себя – поэтому она поддерживала форму. Она оставляла пайки на всякий случай. Она сочиняла в уме стихи о битвах или рассказывала старые поэмы-саги, распевая их вслух, хотя голос с каждой неделей становился всё слабее и слабее. Сначала она пыталась петь раз в день, и придворные пели вместе с ней. Когда силы покинули их, наступила настоящая тишина. Она иногда слышала как один или двое вздыхали или ворчали в камерах дальше по коридору. Голод шагал среди них, лаская пальцами с обгрызенными ногтями.

На сто пятьдесят первый день сервитор пришёл без еды. Он стоял перед дверью, интерфейсный порт отодвинулся и открылся, имитируя проталкивание жестяной банки в щель. Его бледная рука оказалась пустой, но подражание было идеальным. Он вёл себя, как всегда, не понимая, что толкает горстку несвежего воздуха.

Она смотрела на него, не прекращая тренировку, упираясь ботинками в стену и медленно качая пресс. Она смотрела, как сервитор протолкнул флягу с водой, как обычно. Она смотрела на порошкообразные очищающие кристаллы на дне фляги, напоминавшие ил, распространявшие свою горькую чистоту на воду.

И затем она смотрела, как сервитор ушёл.

Это было наказание? Ошибка при распределении порций продовольствия? Варианты прокручивались в голове, включая ледяной и незваный, что это было формой казни. Возможно, они всё же не поставят её перед расстрельной командой и не позволять гордо умереть в униформе. Вместо этого её заморят голодом. В лучшем случае оставшуюся от неё истощённую оболочку похоронят в общей могиле на Терре. В худшем случае её тело бросят в крематорий для вышедших из строя сервиторов и закончивших жизнь в позоре заключённых.

Она взяла флягу с водой, пока не поддаваясь панике. У неё оставались запасы. Она сможет продержаться несколько недель на питательной жидкой каше, которую откладывала.

Крики вернулись, когда прошёл день. Остальные заключённые проходили через то же самый фарс, ничего не получив от сервитора-тюремщика, который был слишком ограничен, чтобы понять, что именно делает неправильно.

Баронессе оставалось только ждать. Если сервитор вернётся ночью и повторит свои бесполезные действия, то она поймёт что что-то пошло не так. До тех пор она не уступит страху. Страх был полезен – он показывал, когда нужно быть внимательным и начеку, но становился ядом, если пускал корни. Чем глубже он проникал в сердце, тем сильнее влиял на критическое суждение и отравлял разум.

Она провела следующие часы в тренировках, размышлениях и позволила несвежей воде заполнить живот вместо обычной пасты. Когда сервитор как по команде вернулся точно восемь часов спустя, она встала и подошла, посмотрев на бледные руки киборга.

Он снова сделал толкающее движение и снова в его руках ничего не оказалось. Когда он повторил жест – фляга для утоления жажды также оказалась пустой. Очищающие кристаллы лежали на дне, столь же сухие, как песок в пустыне.

Ни еды. Ни воды.

Баронесса закрыла глаза, слушая удалявшиеся шаги сервитора. Она могла смириться с топором палача или шеренгой расстрельной команды. Но жизнь внутри стального корпуса плохо подготовила её к чувству беспомощности.

Она сжала кулаки, медленно и сильно, так, что побелели костяшки пальцев.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Она бросилась к двери, забарабанила по ней кулаками и снова и снова выкрикивала слова, позволяя им заполнить длинные коридоры тюремного комплекса.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Слова эхом вернулись к ней, кричали десятки глоток, подхватив старый знакомый боевой клич.

Один день превратился в два. Это было всеми доказательствами, в которых она нуждалась. Баронесса решила действовать, пока два дня не превратились в три.

Питательная паста содержала влагу, хотя едва ли в количестве необходимом для человеческого тела. Уже скоро баронесса смотрела на камеру слипавшимися обезвоженными глазами и сжимала осколок, из которого она, в конце концов, сделала некое подобие ножа. Она не питала особых иллюзий, что убийство сервитора как-то улучшит её положение, но его гибель могла запустить какую-нибудь системную тревогу, благодаря которой её истинные тюремщики узнают, что она и её придворные умирают от жажды и голода. Если никто не явится за убитым сервитором, то, по крайней мере, она поймёт, что это казнь.

Это будет просто. У сервитора не было никаких защитных систем или оружия для ответного удара, кроме цилиндрической шоковой булавы, которая была слишком медленной и в слишком плохом состоянии для быстрого использования. Всё, что ей требовалось – втянуть руки существа в щель для еды, ошеломить, впечатав лицо в дверь, а затем перерезать запястья грубым ножом. Вероятно, он вернётся к своим обязанностям, оставляя позади себя кровавый след, и оставалось надеяться, что это вызовет какую-нибудь тревогу по всей тюрьме.

Оставалось надеяться.

Когда она услышал отдалённое эхо бионических ног, то так крепко сжала нож, что порезала ладонь. От обезвоживания зрение стало серым, слух приглушённым и каждая вена в черепе болезненно пульсировала, но ей всё же удалось встать и – не совсем понимая, что делает – поправить рваную пропотевшую униформу.

– Если я дышу – я не побеждён. – Резко прошептала она. – Если я сражаюсь – я не сломлен.

– Пожалуйста, отойдите от двери, – произнёс сервитор из-за закрытого металлического входа. Раньше надзиратель никогда не говорил. Она сомневалась, что он вообще мог говорить. На миг она задумалась не вызвали ли замедленные жаждой мысли слуховую галлюцинацию. Это, конечно, звучало не так, как она ожидала. Золотой металл заблестел с другой стороны щели для еды.

Что…

Изумление исчезло, когда клинок копья в метр длиной с лязгом и треском пробил укреплённую дверь. Оружие скользнуло назад, и появились золотые пальцы, схватившие края пробоины. Она увидела, как они повернулись и сжались, а затем разорвали истошно заскрипевший несчастный металл. Вырванная из стены дверь с грохотом рухнула на пол. Баронесса вздрогнула от звуков удара искорёженного металла по каменному полу коридора.

Шагнувший в камеру человек не был сервитором. Ему пришлось наклониться, чтобы пройти в дверной проём.

– Баронесса Джая Д’Арк, хранитель Хайрока?

– Кустодий. Для меня это честь. – Её голос превратился в сухой кашель. Ей было стыдно показывать слабость перед врагом, но будь она проклята, если станет молчать. – Вы пришли, чтобы, наконец, казнить меня?

–Я принимаю ваши слова за подтверждение. Меня зовут Диоклетиан Корос из Десяти Тысяч, префект гиканатов. Пожалуйста, следуйте за мной, баронесса.

– Я требую права умереть в чистой униформе.

– Очень культурно. Уверен, что однажды вы именно так и умрёте. Но я не собираюсь убивать вас. Вы помилованы.

– Сигиллит никогда не отменит моего приговора.

– Сигиллит никогда вас и не приговаривал. Подозреваю, что посреди всей бесконечной бюрократии войны он просто забыл о вашем существовании, пока вы не потребовались. Вы помилованы во имя Императора. Теперь следуйте за мной, если не хотите, чтобы ваш баронский двор продолжал гнить в камерах.

Она последовала за ним, хотя и осторожно. – Потребовались? – спросила она. – Мы потребовались?

Кустодий не ответил.

Сразу снаружи камеры стоял ещё один высокий воин, не такой высокий, как кустодий, но всё же на две головы выше её. Он был в красных цветах, а не в золоте и держал шлем подмышкой – с гребнем, опускной решёткой на лицевой пластине и тускло-зелёным выключенным визором. Символы белых перьев украшали пластины брони, как и искусная серебряная филигранная гравировка.

На его лице не было ни следа чувственности и всё же это не меняло факта, что он без преувеличения был самым красивым человеком, которого когда-либо видела Джая Д’Арк. Артистизм живой красоты, воссозданный в мраморе. Ангел из мифа, поражавший навязчиво утончённой бледностью.

– Я – Зефон, – поздоровался он, вежливо кивнув. Его низкий, но жестоко мягкий голос был создан петь под звёздами.

Джая посмотрела между двумя воинами. – Освободите мой двор. Затем ради всего святого, пожалуйста, скажите мне, что происходит.

Десятки из них стояли, моргая и щурясь в тусклом солнечном свете. Одетые в выцветшую и грязную униформу, в которой их бросили в тюрьму, несмотря ни на что они стояли ровными рядами, словно на плацу Хайрока. Душа Джаи воспарила, увидев, что, невзирая на тяготы и лишения, они собрались в таком демонстративном порядке. Вскоре надежды спустились на землю – с придворными пришли их слуги, несколько ризничих каждого потомка и техножрецы в мантиях, которым, видимо, досталось сильнее их господ. Они сбились в неплотные хрипящие дрожащие группы. Сердце баронессы заныло от того, что с уважаемыми механиками её дома так плохо обращались.

Двор Хайрока, оборванный и потрёпанный, но, наконец, свободный стоял на зубчатых стенах громадного Внешнего Дворца. На западе среди подобных копьям шпилей виднелась Себераканская башня, окружённая слезившимся оком заходящего солнца. Джая подавила желание сплюнуть от её вида. Где-то в облаках высоко над ними жалобно выли двигатели.

Три фигуры стояли перед ожидающими рядами. Джая по очереди рассмотрела каждую, ко всем относясь с одинаковой осторожностью и недоверием. Кровавый Ангел наблюдал за собравшимися придворными и слугами, стоя без шлема на едком загрязнённом ветру. Нежные пальцы ветра теребили его золотистые волосы. Его руки – обе бионические – были скрещены над расположенными на нагруднике в форме буквы “Х” укреплёнными кабелями. Он был одновременно очень сосредоточенным и совершенно безмятежным, не делая угрожающих движений. Он вообще не шевелился, не считая развеваемых ветром волос.

В отличие от него кустодий прохаживался перед собравшимися придворными с безразличным лощёным лицом. Сбоку рукой в перчатке он сжимал длинное копьё своего ордена. Глаза такие бледные, что почти бесцветные смотрели с крупного загорелого лица, встречая взгляд каждого человека, желавшего взглянуть на него.

Женщина казалась их лидером или, по крайней мере, они каким-то непостижимым образом считались с её мнением. На взгляд Джаи она была человеком, не было видно никаких внешних признаков аугметики, резкое лицо украшала татуировка имперской аквилы, доспехи из бронзовых колец и золотых пластин казались архаичными. На спине висел выключенный полуторный силовой меч в ножнах. Энергетический генератор в рукояти оружия сделали в форме беркута, который расправил крылья, служившие гардой.

– Не видел, чтобы она моргала, – пробормотал Севик рядом с Джаей. Баронесса взглядом велела ему замолчать. Она всё ещё подозревала, что присутствовала на странном ритуале перед массовой казнью.

Кустодий оглянулся через плечо. Воительница с мечом кивнула и золотой воин начал:

– Баронесса, – произнёс воин Десяти Тысяч. – Выйти из строя.

Джая подчинилась. Она шагала к нему настолько гордо и с такой прямой спиной, как и после более чем тридцати лет, в течение которых она возглавляла армии во имя Хайрока, и всё же едва достигала бронированного живота кустодия. Воин возвышался над ней на три головы. Она не стала подходить совсем близко, чтобы сохранить достоинство и не вытягивать глупо шею.

– Вы – Джая Д’Арк, хранительница Хайрока, баронесса дома Виридион. Это так?

– На самом деле у меня больше титулов. – После того, как она подкрепила силы питательной кашицей и утолила жажду ещё более несвежей водой во время непродолжительной и сомнительной трапезы, к ней снова вернулся голос. – Леди-воительница Восточных Пустошей, первый потомок Инволий Рич, крестоносец… Что ж я не стану дальше утомлять вас своим списком наград.

– Если бы она сделала так, нам бы пришлось бы подождать некоторое время, – с безупречной вежливостью произнёс Деврам Севик из первого ряда придворных.

Татуированная женщина за кустодием слегка улыбнулась, как и Кровавый Ангел. Кустодий не улыбнулся.

– Я – Диоклетиан из Десяти Тысяч, – снова сказал он, но на этот раз весь двор слышал его имя. – Со мной Доминион Зефон из Девятого легиона и одна из Рыцарей Забвения самого Императора.

Последний титул ничего не значил для придворных. Звучный голос Диоклетиана легко перекрывал ветер, который слегка развевал его красный плюмаж. – Говорят, что дом Виридион отверг Императора и шагнул под мятежные знамёна владыки войны.

Тишина встретила его слова, когда кустодий забросил приманку. – Поэтому скажите мне, потомки Хайрока. Вы виновны или нет?

Придворные хранили непоколебимое молчание, являя воплощённое достоинство и связанные вассальными клятвами, которые оставались тайной даже здесь в самом центре Империума. За них скажет баронесса. И она сказала:

– Виновны.

Кустодий, казалось, замешкался. Он повернулся к Рыцарю Забвения, которая кивнула, предлагая ему продолжать. Наблюдая реакцию золотого воина Джая задумалась, застало ли признание вины его врасплох.

– Виновны, – повторил Диоклетиан её признание. – И всё же ваш корабль-очаг вошёл в небеса Терры, и вы сдались в плен. Это свидетельствует о раскаянии или, по крайней мере, о готовности понести наказание за свои грехи.

– Вы не спрашивали о раскаянии или наказании, – ответила Джая. Она стояла прямо, сжав руки за спиной и ненавидя немытый запах грязной униформы. – Вы спрашивали, пошли ли мы с мятежниками владыки войны и именно это мы и сделали. Мы в гневе открыли огонь по людям верным Императору.

– Ясно. – Диоклетиан положил копьё на наплечник. Заходившее солнце превратило его доспехи в пылающую бронзу. – Ваши потомки пошли вместе с Третьим легионом и завоевали два мира. Вы несёте ответственность за уничтожение нескольких сотен воинов и военных машин Железных Рук, а также бесчисленных тысяч солдат их резервных армейских частей. Вы лично убили барона Келлса из дома Риатан в битве у горы Галхейм.

– В поединке, – указал Севик.

Диоклетиан резко посмотрел на придворного. – Ты – герольд твоей госпожи?

– Нет, кустодий.

– Ей нужны твои песнопения небесам о её достижениях, как на каком-нибудь безвкусном баронском параде?

– Подозреваю, что нет, Золотой.

– Разумеется, не нужны. Поэтому помалкивай. – Диоклетиан снова замолчал и затем добавил. – Убили барона Келлса из дома Риатан… в поединке.

Джая кивнула. – Именно так.

– Впечатляющий список предательств для столь непродолжительного участия в войне. Скажите мне, почему вы открыли огонь по людям верным Императору, баронесса.

– Самые старые клятвы Виридион принёс Детям Императора. Именно принц Фулгрим спустился на Хайрок, принеся свет Императора и знаменуя окончание Долгой ночи. Мы сражались вместе с его легионом на протяжении всего Великого крестового похода в течение трёх поколений, как и поклялись в нашей декларации верности и повиновения. Когда он снова позвал нас на войну – мы откликнулись.

– Значит дело в верности.

– Именно так, – повторила она. – Война – не самое ясное дело вдали от Терры. Доносятся слухи, кто предатель, а кого предали. Названия битв и миров без понимания, почему их защищали, теряли или за них сражались. Железные Руки стремились уничтожить наших союзников из Третьего легиона. Мы следовали нашим клятвам, сражаясь за сыновей принца Фулгрима.

– И атаковали несколько имперских бастионов.

– Я не отрицаю этого факта, кустодий Диоклетиан. Это – допрос?

– Да, в некотором роде. Теперь поговорим о раскаянии и наказании, баронесса. Скажите мне, что заставило вооружённые до зубов и полностью обеспеченные две трети дома Виридион, сражавшиеся на стороне Детей Императора, капитулировать в небесах Терры?

– Нам приказали идти в бой против остатков дома Келлса. Мы осадили их последнюю цитадель. Вместо того чтобы проклинать нас за предательство, как делал Десятый легион, они просили нас разобраться в причинах, передавая детали широкомасштабной войны на корабль-очаг. Карты и схемы рухнувшего Великого крестового похода. Доклады о других сражениях. Названия павших планет. Сообщение об отступничестве владыки войны.

Диоклетиан фыркнул, звук получился металлическим и резким из-за вокализатора шлема:

– И вы просто поверили им? Вы не боялись, что это могло оказаться вражеской пропагандой?

Джая почувствовала всплеск гнева:

– Мы не могли узнать точно. Одно название звучало снова и снова, страшное в своей ужасной возможности.

– Догадываюсь какое, – тихо сказал Зефон. – Исстван.

Джая кивнула:

– Исстван. Мы не могли отделить правду ото лжи. В тот день мы отказались сражаться против Келлса. Флот Детей Императора открыл по нам огонь, когда мы отступали. Наши вспомогательные суда направились к Хайроку, чтобы вернуть в Великое хранилище наши священные доспехи. Мои придворные и я направились в долгое путешествие к Терре на борту пустого корабля-очага с небольшим контингентом ризничих.

Взгляд Диоклетиана снова скользнул по ровным рядам. – И когда вы прибыли?

– Когда мы прибыли в поисках ответов, нас сразу бросили в тюрьму. Там мы и оставались, пока вы не освободили нас.

Диоклетиан покачал головой. – Вы должны были знать, что на Терре вас ждёт казнь.

– Возможно. Мы – клятвоотступники, поэтому мы знали, что заслужили казнь. Вот почему нас морили голодом?

Диоклетиан вздохнул, но не ответил. Ответил Кровавый Ангел:

– Нет, – сказал Зефон. – Это просто вырождение неконтролируемых сервиторов. Иерархи Дворца вынуждены одновременно заниматься тысячей дел, и выход из строя вашего сервитора-тюремщика вряд ли вообще заметили, пока не стало бы слишком поздно.

Джая стиснула зубы. Хорошо. Она получила ответ на вопрос. Её едва не казнили забуксовавшие процессы отвратительной терранской бюрократии.

– Вы говорили о Терре, – напомнил Диоклетиан, – и казни, которая ждала вас.

– Мы знали, что казнь не исключена. Но правда ждала нас, кустодий, и она важнее смерти. Лучше благородный конец, чем целая жизнь, когда не знаешь, предал или нет. Мы сделали выбор пойти на риск смерти, зато не стать поколением, о котором в архивах Хайрока напишут, что их обманули в бесчестье.

Диоклетиан снова повернулся к Керии. И она снова кивнула. Что-то в глазах Рыцаря Забвения заставило Джаю задуматься, было ли тут вообще дело в разрешении безмолвной воительницы. Конечно, никто кроме Императора не обладал властью над Десятью Тысячами. Возможно, она предлагала едва различимый совет или мнение.

Диоклетиан повернулся к баронессе с гулом активных суставов брони. – Я могу предложить вам судьбу, которую будет не стыдно запечатлеть в упомянутых вами архивах, баронесса Д’Арк. Но мне нужно больше, чем ваше слово. Мне нужна ваша жизнь. Мне нужно, чтобы вы шли, сражались и, скорее всего, погибли за Императора.

Не последовало ни малейших колебаний. – Пошлите на Хайрок за нашими священными доспехами, – ответила она, – и наши кровь и сталь станут монетами Императора, которые можно тратить до последнего вздоха Империума.

– Я не могу сделать это.

Впервые за всё это безумие Джая почувствовала скользящий холодок беспокойства, который грозил перерасти в страх. – Объяснитесь, пожалуйста, – хрипло сказала она, сдерживая панику.

– Вы сделали правильный выбор, – ответил Диоклетиан. – Если вы привезли бы сюда свои военные костюмы, то их расплавили из мести или передали в другие дома, как трофеи. Но мы не можем отправить сообщение на Хайрок, баронесса. Хайрок, который вы знали, больше не существует. Он пал от армий магистра войны всего несколько недель спустя после вашего заключения в тюрьму. Теперь это – мёртвый мир, вращающийся вокруг солнца.

Ошеломляющая тишина не продлилась долго. Невероятный порядок и достоинство собранных рядов медленно исчезли, и придворные и техноадепты снова превратились в голодных оборванцев из Себераканского изоляционного комплекса. Больше всех опустошённой выглядела Джая. Она упала на колени, изо всех сил пытаясь дышать:

– Целый мир. Целый мир.

– Целый мир, – подтвердил Диоклетиан. – Дети Императора наказали вас за поиски правды о предательстве. Они принесли огонь и разрушение на Хайрок. Теперь ветер развевает знамёна Третьего легиона посреди пепла.

Джая не могла подобрать слов. Архивы благородного дома, пережившего тысячелетия Долгой ночи, сражавшегося, чтобы охранять людей, города которых цеплялись за стены его крепостей. Сотни поколений почтенной стражи, защиты слабых, верности клятвам, присмотра за священными доспехами, которые являлись источником жизненных сил и спасением Хайрока тысячи лет.

Четырнадцать миллионов человек в свободных владениях и городах-крепостях по всей планете.

Ушло. Всё ушло.

Дом Виридион подвёл их и не смог защитить. Его отказ сражаться вместе с армиями магистра войны обрёк их на уничтожение.

Джая заставила себя встать, слишком опустошённая, чтобы плакать. Боль была не такой, как от голода, а гораздо глубже, холоднее и злее.

Звуки двигателя в облаках стали ближе. Солнце почти зашло, остался только тонкий осколок, тёмный и грязный над горизонтом.

– Нам… нам нужны доказательства.

– Вы их получите, – пообещал Диоклетиан. – У нас есть орбитальные пикты и поверхностные изображения для вашего ознакомления, баронесса.

Джая кивнула, не моргая, не показывая раздирающую изнутри боль.

К ней подошла Рыцарь Забвения. Керия несколько долгих секунд смотрела в глаза немолодой женщине, и баронесса без страха выдержала её взгляд.

Керия отвернулась и посмотрела на Диоклетиана.

– Вы уверены? – спросил кустодий.

Рыцарь Забвения не ответила. Она вернулась на прежнее место рядом с Кровавым Ангелом.

Диоклетиан посмотрел баронессе в глаза. – Я могу предложить вам прощение Императора, – сказал он. – И могу предложить вам месть.

Джая прочистила всё ещё непослушное горло. – Я… мы… дом Виридион принимает и первое и второе.

Холодные глазные линзы Диоклетиана и золотая лицевая панель не показали ничего из его редкого восхищения тем, как человеческая женщина сопротивлялась разрушительному горю. – Думаю, у вас получится. В вашем распоряжении неделя на подготовку. Возможно, десять дней. Больше у нас нет.

– Как нам сражаться? – спросила она, закрыв глаза. – Как мы сможем послужить Императору без священных доспехов?

– Я ожидал эти вопросы, баронесса. – Небо потемнело от появления громоздкого транспорта. Его гигантский силуэт задрожал в вышине, большие когтистые опорные шасси заскрежетали из корпуса.

– И вот, – продолжил Диоклетиан, – ваш ответ.

Девять

В тени амбиций

В тумане

Химера

Ра скоблил штыком Имперской армии по щеке, сбривая мокрую тёмную щетину, и одновременно наблюдал за экранами, на которых в реальном времени отображалась подробная информация от оставшихся групп дозорных. Последние несколько дней Шпиль бога кипел от активности, прекратив составлять планы и ремонтировать внешние туннели, возвращались Объединители и приданные им армии сервиторов.

Отделение за отделением кустодиев и Сестёр сообщали о продвижении вражеских орд, которые наступали уже почти по сорока основным магистралям. Зернистые пикт-изображения показывали отвратительные силуэты изуродованных титанов, шагавших позади толп марширующих легионеров. Но их было немного в сравнении с бесчисленными затопившими проходы размытыми фигурами порождённых варпом сущностей.

Большинство атак варп-существ отражали автоматизированные защитные системы, установленные в соответствии с амбициозными планами его предшественников. Тогда они делали первые шаги в паутине, всё ещё сражаясь клинком к клинку против демонов и прочей нечисти, только чтобы превратить защиту Имперской Темницы в изнурительный крестовый поход в этом тайном мире. Теперь волна достигла наивысшей точки и неизбежно в полную силу хлынет назад.

Ясарик, Кадай, Гелий. Все мертвы. Погибли в муках своих славных амбиций, в своей самоуверенности служить воле Императора так, как они считали нужным.

Трое мастеровых работали над доспехами Ра, пока он наблюдал за поступавшими данными, поглощая всю информацию, которую могли предложить экраны. Он всегда за все годы, что они служили ему, с должным уважением относился к их терпению и экспертным знаниям, сегодня же он едва замечал их присутствие. Ацетиленовые искры мерцали от инструментов, когда они плавили и ремонтировали повреждённый в бою аурамит. Он сам провёл несколько дней в туннелях, лично наблюдая за отступлением и добавив свой клинок к бойне.

– Трибун? – позвал серв Механикум из-за консоли.

– Говори, – ответил Ра, не отводя взгляда с трёх десятков экранов. Он не перестал бриться. Он не станет мешать работе мастеровых, чтобы посмотреть на говорившего.

– Сообщение от Сестры-вигилятора Мареи Юл.

– Переключи.

Трэлл сразу подчинился, и раздалась серия резких и быстрых щелчков – разновидность закодированного пакета данных от ручного передатчика Сестры. Впервые более чем за век жизни Ра Эндимион вздрогнул и отвёл руку от наполовину выбритой щеки, убирая окровавленные пальцы.

Марея находилась далеко от Невозможного города, когда услышала перезвон эхолокатора. Звук стал привычным после стольких лет, проведённых в мире туманных туннелей, но от его интенсивности по коже поползли мурашки. Она почувствовала его не только в приборах, но и в гуле сквозь землю, сквозь любые устойчивые к эфиру материалы, какие-бы не использовали при строительстве паутины древние ксеносы, кем бы они ни были.

Оно было новым. Она никогда не чувствовала Нерождённых так раньше. Их появление всегда ограничивалось тем, что она могла увидеть, услышать и убить.

И в этой части туннелей должна была царить тишина. Редкая благословенная тишина. Здесь уже закончили эвакуацию рабочих Механикум и материалов, но Марея обратилась к командующей Кроле и трибуну Эндимиону с просьбой разрешить остаться в западных нисходящих туннелях. Она надеялась выследить варп-сущность, которая сожрала направленных сюда протектора и его почётную стражу военных роботов.

Триангуляция карты являлась отдельным кошмаром в мире с дополнительным измерением, где они вели войну, но офицеры Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства смогли вычислить несколько возможных маршрутов существа, учитывая туннели, из которых оно поспешно отступило, явно получив ранения. На взгляд Мареи всё было просто и ясно: существо проверяло автоматизированные защиты в нескольких десятках туннелей, стремясь проникнуть в город перед вражеской ордой. Она считала, что его целью было убийство, а не война. Если автоматизированные защиты продолжат загонять его на путь наименьшего сопротивления, то один маршрут становился намного вероятнее других. Сначала западные нисходящие туннели, затем область, названная Костяной сад, где покоились жалкие остатки эльдарских военных машин.

Марея вызвалась добровольцем вместе с кустодием Яриком Остианом возглавить и повести дозорных, чтобы обнаружить существо и по возможности уничтожить. Ра даже выделил им титана в помощь, одну из драгоценных машин Игнатум, который шагал рядом с небольшим отрядом гравитационных транспортов.

Снова раздался перезвон эхолокатора. Далеко, но показания в паутине и в лучшие времена нельзя было назвать надёжными. Не раз имперцам противостояли силы, которые по приборам находились на расстоянии в несколько километров, или они врывались в пустоту, где показывали орды врагов.

Первое, что она сделала, услышав предупреждение, с помощью лучевого передатчика размером с палец в подсумке на поясе направила узкий монолуч командующей Кроле. Нескольких щелчков на одном из закодированных невербальных языков Безмолвного Сестринства вполне хватило для указания её положения и непосредственной угрозы, и заняло меньше времени, чем потребовалось бы, чтобы произнести послание вслух.

Вторым, что она сделала, направилась к Ярику. Кустодий сидел в седле, положив копьё на плечо и изучая ручной ауспик. Великий “Пёс войны” “Аскрий” стоял рядом, поворачивая верхнюю половину корпуса на шарнирной талии, исследуя и сканируя, высматривая и выжидая.

Марея появилась возле Ярика, словно родилась из тумана. Её переплетённая кольчуга шелестела при движении. Он посмотрел на неё, покрытое шрамами и швами лицо кустодия было мрачным.

– Мои показания указывают на единственную сущность, – сказал он. – Ауспик “Аскрия” подтверждает это. Перед нами не орда.

Марея и её “Огненные змии” служили вместе с отделением Остиана с первых дней в паутине. Ей не нужно было общаться жестами, Ярик читал её с той же лёгкостью, что и инфопланшет.

– Да, – ответил он на выражение её лица.

Она посмотрела на восток, на бесконечный туман лабиринта туннелей, которые привели их сюда.

– Нет, оставайтесь здесь и займите оборону. Мы вернёмся, как только убедимся в достоверности показаний.

Она поймала его взгляд, а затем взгляд глазных линз, когда он надел шлем.

– Смерть Ясарика сделала Эндимиона и командующую Кроле слишком осторожными, – сказал он. – Я ценю ваше предупреждение, но есть большая разница между терпением и нерешительностью, и только одно из них является добродетелью.

Несколько мгновений спустя он умчался прочь под напряжённый гул суспензоров гравицикла, протестующе взвывших от резкого набора скорости. Остальное отделение последовало его примеру, непринуждённо сохраняя строй благодаря простой слаженности. Спустя одно дыхание они скрылись в тумане туннеля впереди.

Ответ командующей Кроле заставил лучевой передатчик задрожать в руке Мареи. В сообщении подтверждалось получение информации о местоположении и продвижении, и содержалось предупреждение удвоить меры предосторожности.

Но это случилось час назад, когда все были ещё живы.

Марея в одиночку двигалась сквозь туман, держа клинок перед собой в обычном положении у гарды, воплощая первую форму в Принципах Бдительности. Она кралась, а не шла, осторожно, чтобы не нарушить золотой туман. Где-то в тумане, нельзя точно сказать, где именно, она слышала рычание демона. Затем раздались влажный треск и хруст. Он снова ел. Если она атакует сейчас, то у неё будет шанс.

Хотя это также было лучшей возможностью бежать.

Вскоре она нашла Вараджана. Одного из воинов отделения Остиана, сначала она наткнулась на его гравицикл, когти твари превратили машину в обломки, блестящих орлов сломали, а двигатель разорвали на части. Кустодий лежал недалеко, бездыханный, лишившийся обеих ног и руки. Нагрудник и тело превратились в кровавое месиво, копьё стража сломалось посередине, расколовшись от удара на высокой скорости.

Оставив его нетронутым, она направилась дальше. Впереди в тумане появился силуэт, не стена, как она сначала подумала, а поверженный корпус “Аскрия”. Она приблизилась к кабине, большая металлическая собачья голова смялась в подбородке от удара о землю. Глаза-окна “Пса войны” оказались разбитыми, отчего труп военной машины слепо всматривался в затянутую туманом паутину. Марея смогла различить силуэт одного из членов экипажа, резко осевшего в ремнях безопасности трона.

– Сестра…

Она подошла ближе, привлечённая голосом из разорванной кабины. Два члена экипажа были мертвы, согнувшись и ссутулившись под неестественными углами. Выживший штурман снял шлем и посмотрел на неё. Вблизи она смогла услышать мелкий и частый ритм его дыхания.

– Кто… кто вы? – шёпотом спросил он, видимо от шока и ран, а не из вежливости.

Она назвала имя одной рукой и жестом показала ему молчать.

Он не подчинился. Его глаза были чёрными и расширенными:

– Где оно? Куда оно ушло? Помогите. Пожалуйста. Помогите мне, Сестра.

Марея осмотрела разрушенную и наклонённую кабину. Приборную панель штурмана вывернуло от удара, сломав ему ноги и поймав в ловушку на троне. Присмотревшись, Марея увидела изуродованные голени и сломанные лодыжки, зажатые в обломках. Боль должна была быть невыносимой. Факт, что он не кричал, свидетельствовал или о его решимости или о глубине шока.

Он умрёт, освободит она его из обломков или нет, и она не сможет сделать это без промышленных режущих инструментов.

– Сестра, – громче повторил он. Марея прижала палец в перчатке к губам, но безуспешно. – Помогите мне, – повторил пилот. Она услышала, как где-то в тумане демон прекратил пиршество и зарычал, нюхая воздух.

– Сест… – больше он не говорил. Штурман смотрел на неё несколько дрожащих секунд, неспособный сделать что-то большее, чем булькать с придыханием из-за пронзившего шею клинка. Марея вытащила длинный меч из его горла, позволив несчастному безвольно упасть.

Где-то рядом двигался демон. Она слышала скрип и треск его растягивающихся конечностей, чувствовала прогорклую животную вонь его расправленных крыльев.

Она снова двигалась, держась ближе к поверженному титану, и достав пистолет-выжигатель. Мёртвый “Пёс войны” не был тихим, его внутренности ещё тикали и щёлкали, охлаждаясь, суставы ещё изредка скрипели и скрежетали, пока машина смирялась со своей могилой.

Первым он атаковал “Аскрия”. Пока кустодии обустраивали периметр и Сёстры “Огненных змиев” занимали оборонительные позиции, крылатая тёмная молния обрушилась с бесцветных небес, приземлившись на “Пса войны” с безумным визгом когтей, пронзивших освящённый металл. Жалобный вой пробитой брони и громкое шипение разрываемых поршней прорезали туман, ясно обозначив результат ещё до колоссального грохота упавшего титана. Реакторные внутренности и спинные подпорки разлетелись во все стороны из-под глубоко вонзившихся когтей существа, кружась и вращаясь сквозь туман и падая на землю с резонирующим металлическим звоном.

Марея едва смогла различить очертания неистового существа. Они казались несовпадающими для восприятия человеческими чувствами – и были и одновременно не были. Пока оно, широко размахивая когтями, распарывало металлическую броню “Аскрия”, казалось, что само его присутствие разрывало физическую материю на части, разлагая укреплённый керамит и адамантий, словно жидкую белковую кашу.

Он взмыло в небо, оттолкнувшись от поверженного “Пса войны”, и снова исчезло в золотом тумане.

Когда оно приземлилось в следующий раз, то начало с Сестёр.

Марея переключила пистолет на тонкую струю, собираясь сражаться на таком расстоянии, где широкий поток пламени окажется бесполезным. Добравшись до кормы “Пса войны”, и поднырнув под одной из неловко поднятых когтистых ног, она услышала гул активной силовой брони.

Марея повернулась, нацелив меч в лицо Ярика. Острие застыло в считанных сантиметрах от его носа. Покрытое шрамами лицо превратилось в карту свежих синяков и брызг крови. По крайней мере, глаза остались невредимыми и ясными. Судя по повреждениям горжета, демон начисто сорвал шлем, когда едва не убил его.

Она опустила клинок и посмотрела на кустодия. Она не стала ничего скрывать. Облегчение, беспокойство, убеждение, куда они должны двигаться – всё это легко читалось на её лице.

Он не ответил. Он даже не показал, что увидел её намерения. Именно тогда она поняла.

Сестра и кустодий атаковали одновременно, оба клинка взлетели, словно отражения друг друга. Кустодий устремил копьё вперёд, Сестра резко повернулась и парировала клинок с эхом стали о сталь.

Существо, надевшее труп Ярика, бесполезно замахнулось на неё, неактивированный клинок просвистел в воздухе. Ярость вспыхнула в мёртвых глазах, демон взбесился от собственной медлительности.

Марея впечатала навершие рукояти в лицо Ярика, с треском сломав и так уже кривой нос. Она уже разрывала дистанцию, кружась и вращаясь, наводя пистолет и извергая быстрый поток жидкого пламени.

Этого оказалось недостаточно. Копьё стража вонзилось ей в живот и вышло из спины, глубоко застряв в многослойной броне поверженного “Пса войны”. Оружие выпало из её рук в туман.

Приколотая к титану, Марея изо всех сил потянула себя вперёд, протаскивая пронзённое тело вдоль рукояти копья мучительный дюйм за мучительным дюймом. Потроша себя ради шанса освободиться.

Ярик стоял перед ней, наблюдая, его челюсть отвисла, показав множество удлинившихся зубов:

– Дочь Анафемы, – произнёс он голосом, который был слишком слабым и плаксивым, чтобы принадлежать самому кустодию, несформировавшимся голосом ребёнка, который только учится говорить.

Силы оставили Марею. Горячая и тёмная кровь потекла изо рта, проливаясь горьким потоком на нагрудник при каждой попытке вздохнуть. Ослабевшие руки схватились за лучевой передатчик на поясе только за тем, чтобы он едва не выпал из дрожащих пальцев. Она набрала короткий код и выронила его, передатчик последовал за оружием в туман у земли.

Её последней мыслью, когда Ярик подошёл ближе, стало, что её съедят заживо. К счастью она ошиблась.

Десять

Архимандрит

Путь домой

Госпожа Чёрного флота

Иеронима, грозная архижрица ордо Редуктор, не закричала, даже когда ей начали сверлить глаза. Она была жрицей-воительницей Несозидающего бога, отвечавшей за обдиравшие нервы мучения бесчисленных заключённых и преступников, при помощи священных ритуалов соединяя их с благословенными роботизированными оболочками. Учитывая её положение и власть, она умертвила большинство своих нервов, как и совесть. Таков был естественный ход вещей.

Процедура никогда не проходила безболезненно. Лично отвечая за большую часть плана, по которому проводилась её перековка, она прекрасно знала о неизбежном мучении. Она охотно пошла на жертву, предложив свою плоть для трансмогрификации и вознесения. Хирурги-операторы рассчитывали, что она покажет свою боль – это был один из просчитанных факторов перековки, что только укрепило её решимость не идти у них на поводу. Она не могла ничего сделать с дрожью и подёргиваниями ненадолго оживших мёртвых нервов, но, по крайней мере, она могла заставить себя не кричать вслух.

Но всё же она сделала это, пойдя на незначительный и простительный обман. Перед операцией она удалила голосовые связки, когда готовилась в одиночестве. Единственные звуки, которые она могла издать, свелись к вздохам и порывистому дыханию.

Она должна была оставаться в сознании во время всего процесса, чтобы нейронная активность прошла тщательную проверку. Физические внедрения являлись всего лишь частью её вознесения. Умственные внедрения имели большее значение.

Аркхан Лэнд находился здесь благодаря своим экспертным знаниям, если не положению. Рядом стоял Диоклетиан, кустодий находился здесь благодаря тому факту, что ни у кого не было полномочий запретить ему идти, куда заблагорассудится. Они стояли за пределами хирургической палаты, Диоклетиан наблюдал непосредственно за самой операцией, а Лэнд за потоком данных, хлынувших в разум Иеронимы.

Семь экранов были подключены к разными когитаторам, и проливали водопады кода на мерцавшие лица. Лэнд смотрел, почёсывал лысину и прилагал максимум усилий для обработки происходящего перед ним. Он предоставил схемы и рекомендации для оборудования, необходимые для внедрения непревзойдённых объёмов знания в наполовину биологический мозг. Он использовал восстановленные планы и чертежи из личной коллекции, вооружив техножрицу так, как её ордо не осмеливался и мечтать. С болью в душе он передал запретные тексты из самых глубоких раскопок, но, по правде говоря, одновременно ему было очень любопытно. Если всё пойдёт, как планировалось, то эти системы оружия помогут освобождению Священного Марса.

Теперь оставалось только ждать и смотреть выживет ли Иеронима.

Он сомневался в последнем. Лэнд не тешил себя иллюзиями, что она выдержит операцию – крайне маловероятный вариант – не говоря уже о том, что проживёт достаточно долго, чтобы привести их назад на Марс по так называемому Аресианскому пути. Учитывая его сомнения можно было задать вопрос, зачем он вообще согласился на создание архимандрита. Ответ был восхитительно и амбициозно простым. Согласие с отчаянными надеждами генерал-фабрикатора являлось единственной возможностью изучить все детали Великой Работы Императора.

И он изучал, да, Лэнд изучал.

Как и картина образуется не только из красителей, воды и пергамента, но и отдельных волосков кисти и опыта в кончиках пальцев художника, так и многослойные коды, пробегавшие по когитаторам, образовывали одну вещь.

Карту.

Карту мира невероятных размеров, который не мог существовать. Карту, которую по частям вливали в разум Иеронимы.

Он улыбнулся, наблюдая за потоком данных. ““Вливали” – не правильный термин, – подумал Лэнд, – скорее “гравировали””.

Боль должна быть монументальной даже не смотря на удаление нервной системы. Смертный разум должен вопить от столь бесценных данных, которые загружали таким способом. Откровенно говоря, он был впечатлён, что она продержалась больше четырёх часов процедуры. Если она выживет, то вряд ли в её черепе останется место для других мыслей. Карта поглотит всё её сознание и концентрацию. Она была просто огромна.

Сквозь смотровое окно он видел, как Иеронима корчилась на хирургическом столе. Помощники – среди них и генерал-фабрикатор – шептали и бормотали, комментируя её конвульсии. Огромные металлические руки и ноги новой формы Иеронимы упали и задёргались. Большая трёхствольная энергетическая пушка в её предплечье завращалась, пытаясь открыть огонь и воя от отсутствия боеприпасов. Скорее всего, случайный импульс в нервной системе или непроизвольно сработавший синапс в мозге. Он сомневался, что она и в самом деле хотела убить хирургов-помощников, хотя… Что ж. Нельзя точно сказать, что происходило у неё в голове.

Лэнд не испытывал особой радости от боли, которую ей приходилось выносить, но также её мучения и не вдохновляли его подняться на драгоценные высоты сочувствия. В конце концов, она сама выбрала эту судьбу. Сильная тоска по дому привела её к этому, что Лэнд мог понять – и даже в некоторой мере восхититься столь раздражающим упорством – но ещё её привела вера в генерал-фабрикатора, а это техноархеолог считал глубочайшим заблуждением.

Он вернул внимание к коду карты, отчасти беспокоясь, что тот прекратится, как только Иеронима умрёт. Он должен изучить всё, что мог, пока ещё было время.

В центре карты располагался город. У него были катакомбы, представлявшие собой лабиринт из нескольких сотен проходов, которые резко обрывались или по какой-то иной причине выглядели незаконченными, и тысячи других маршрутов, расходившиеся от границ, как капиллярные вены. Город существовал в трёхстах шестидесяти градусах, словно покрывал всю внутреннюю поверхность большой шахты или туннеля. Увиденное напоминало рассказы о космических станциях Старой Земли, которые вращались в пустоте для создания искусственной силы тяжести, хотя этот город всё же был неподвижен. Он просто существовал, статичный и подо всеми углами, включая невозможные.

Ни город, ни его катакомбы не были всей картой. Они даже не занимали её большую часть. От границ города в бесконечной и случайной сети разветвлялись тысячи капиллярных туннелей, не показывая ни малейшего человеческого порядка и не ведя ни к каким конкретным местам назначения.

Всё это Лэнд мог понять. Это не было проблемой.

Проблема состояла в том, что карта изменялась, даже когда загружалась в разум Иеронимы. Она всё время перемещалась и перестраивалась, словно мир, который был нанесён на карту, имел самые свободные отношения с материальным течением времени. С момента, когда экспедиционные команды начали обследовать этот таинственный регион, произошли тысячи и тысячи незначительных смещений, словно лабиринт реагировал на что-то – какое-то внешнее давление – и стремился стабилизировать себя. И все эти смещения в мучительных подробностях врезали в мозг Иеронимы.

Сложность кода карты была бы на пределе понимания смертного даже в трёх измерениях. В четырёх это было почти смехотворно и ужасающе восхитительно.

В хирургической палате рот Иеронимы двигался в безмолвной тщетности. Лэнд отвлёкся, чтобы посмотреть, как Кейн вколол ей что-то бледно-синее и молочное, что-то, что ничуть не ослабило судороги и ни на секунду не стабилизировало скачущие показатели жизнедеятельности. Когда её голова дёрнулась, обнажив неприкрытые капюшоном механические внедрения, Лэнд увидел, что она смотрит сквозь окно палаты прямо на него. Её глазные линзы вращались и перефокусировались. Он был уверен, что заметил что-то умоляющее в её машинном взгляде. И возможно, что-то вроде сожаления?

Лэнд оглянулся на экраны. Данные всё текли и текли.

Скоро к картографии и хронологии присоединилась архивная информация, которая бросала вызов вере, не говоря уже о возможности. Сканирования и исследования, выполненные техножрецами касты Объединителей, измерявшие сущность мира, в котором они работали, и… и врагов, с которыми они встретились.

Глаза Лэнда расширились. Губы медленно и почти изящно разошлись, а челюсть отвисла. В палате извивавшаяся и дёргавшаяся машина, которой стала Иеронима, резко обмякла и замерла, хотя и продолжая дрожать.

– Зубы Шестерёнки, – выдохнул Лэнд. Благоговейный страх превратил ругательство в шёпот.

Его глаза заблестели. Мир психически устойчивых проходов. Мир, который существовал не в варпе, а вопреки ему. Мир, который позволял путешествовать на огромные расстояния, ни разу не оказавшись в досягаемости коварных и изменчивых щупалец варпа. Мир, который смещался, словно сопротивляясь разлагающему прикосновению варпа, перестраивая себя, чтобы оставаться неуязвимым.

Паучья сеть. Паутина.

Его глаза заблестели. Мир, наводнённый сущностями варпа. Существами, которые формировались из ненависти, безумия и эмоции. Создания, рождённые каждой когда-либо испытанной эмоцией, обрели форму и кружились за завесой реальности. Чудовища, сформированные из материи варпа и наводнившие это древнее и драгоценное святилище.

Его глаза заблестели. Мир, разрушенный Магнусом Красным. Мир, вскрытый смертельными ранами в защитной психической оболочке. Мир, расколотый огромными выбросами колдовской энергии, которая позволяла порче этих сущностей – демонов – распространяться.

Его глаза заблестели, замерцав на грани слёз. Уязвимые места! Слабые места в технологии! Признаки распада в созданных ксеносами частях паутины и, что ещё хуже, недостатки из-за неполных человеческих знаний в частях, построенных Механикум. Они не обладали психической оболочкой, как древние и первоначальные конструкции. Разработанные людьми пространства бесконечного лабиринта были защищены…

Его глаза заблестели, и он заплакал. Великая машина. Машина такой силы и чистоты, что не поддавалась смертному разуму. Трон из золота, созданный стать вместилищем мощи Императора. Трон Омниссии, место самого Бога Машины, который концентрировал и направлял Свою психическую мощь в паутину, укрепляя проходы Механикум. Машина-душа, ревевшая силу в этот священный и таинственный мир, ограждая железо и сталь Механикум от когтей демонов.

Его глаза заблестели и потекли благоговейные слёзы, как в преданиях Древней Терры, где люди плакали перед ликами своих ложных богов. Оставленный Великий крестовый поход. Назначение Гора магистром войны. Затворничество Императора в Имперской Темнице. Предательство Магнуса Красного. Кустодианская гвардия. Безмолвное Сестринство. Объединители. Война в паутине. Великая Работа Императора. Magnum opus, почему Омниссия поднялся в небеса и объединил две империи Марса и Терры. Это было для этого. Всё это было для этого. Всё это было для этого.

И – из-за неповиновения примарха, невежественного оружия, у которого хватило идиотизма возомнить себя человеком – magnum opus оказался на краю пропасти.

Его глаза закрылись. В тот момент, когда Иеронима прохрипела последний вздох на столе, где ей обещали возрождение – Аркхан Лэнд, наконец, понял.

– Я должен пойти с вами… – произнёс он, повернувшись к Диоклетиану. Необходимость в его голосе граничила с мольбой. Он взял кустодия за наруч, посмотрев на равнодушную лицевую панель воина. – Я должен присоединиться к вам в Великой Работе.

Кустодий молча простоял всю операцию. Он впервые пошевелился и повернулся, чтобы посмотреть сверху на техноархеолога бесчувственными глазными линзами. В воздухе вокруг обоих мужчин зазвучал вой выровнявшихся жизненных показателей.

– Она умирает, – ответил Диоклетиан. – Вы говорили, что это – подготовительный этап операции.

– Кустодий, пожалуйста…

Диоклетиан снова без малейшего проявления эмоций отвернулся к палате.

Что-то дрожало внутри черепа жрицы. Оно сворачивалось и разворачивалось с омерзительной телесностью, щупальцем цепкого льда, который всё глубже проникал в мозговое вещество. Толчки не причиняла боли, но давление его присутствия тяжелейшим бременем легло непосредственно на череп и позвоночник. Она почувствовала, что горбится, сжимается, и, попытавшись выпрямиться и освободиться, она поняла, что не дышит.

Не просто не дышит, а не может дышать. Попытка вздохнуть встретила твёрдую и холодную стену, перекрывшую горло. Лёгкие даже не шелохнулись. Тело не отвечало на желание встать, бороться, бить, сделать вообще хоть что-то, дышать, дышать, дышать.

– Лёгочная нестабильность, – произнёс голос. Отдалённый. Беспристрастный. Священный в своём спокойствии. Без всякой индивидуальности в покрасневшей черноте её слепоты. – Отметьте девятый случай. Просветите её.

Код вспыхивал сквозь раскалённые чувства, огненными цифрами откладываясь во влажной плоти её мозга. Его смысл ускользал от неё.

Она закричала в безмолвной и бездыханной тишине.

– Лёгочные спазмы, – раздался другой голос, такой же холодный, такой же просветлённый.

– Зубы Шестерёнки. Она пытается дышать.

– Просветите её.

Ядовитые цифры снова впились во внутреннюю часть её черепа. Несмотря на всю боль, они стали ещё дальше, их стало ещё труднее увидеть и сложнее прочитать.

Задыхаясь в собственной тишине, утопая в бесцветье, она падала всё глубже, безмолвно крича.

– Просве…

Щупальце медленно распрямлялось сквозь ил и осадки её разума, уговаривая вернуться. Она чувствовала себя медленной и рассеянной, кровь и мысли одинаково запятнали токсинами.

Ошеломлённая, опустошённая и задыхавшаяся, она боролась, чтобы открыть глаза.

– Оживление, – раздался голос из вне.

Я не могу дышать. Я не могу дышать. Я не могу дышать!

– Судороги. Лёгочные спазмы. Отметьте десятый слу…

– Сначала просветите её…

На этот раз слова не были огнём или кислотой, они были самой болью. Код царапали прямо на внутренней части черепа.

Она посмотрела на него. Она почувствовала его. Она узнала его.

Она прекратила попытки вдохнуть воздух сквозь блокиратор в горле.

– Стабилизация.

– Слава Омниссии.

Она почувствовала шёпот воздуха внутри, затем он заполнил её, холодный, чистый и насыщенный ладаном не меньше, чем кислородом. Она могла дышать, только когда не пыталась дышать. Когда она пробовала использовать лёгкие, которых больше не было, то перекрывала автоматизированные системы, дышавшие за неё.

– Пробуждение.

Она открыла глаза.

Мир взорвался красными пятнами священного света. Целеуказатели заполнили обзор. Молитвенный текст и священный код омывали её зрение слоями алгебраических мандал. Потом она увидела то, что как она знала, являлось сетчатой картой невозможных пространственных расстояний, бросавших вызов обычной физике. Она спрятала это безумие и повернулась от знания к настоящему, испытывая необходимость сосредоточиться только на непосредственном окружении.

Закрытые капюшонами лица и хирургические сервиторы смотрели на неё сверху. Нет, не сверху. Она думала, что лежит на спине, но лица, повёрнутые к ней, оказались ниже её. Она была привязана к стоявшей вертикально медицинской каталке.

Крепления разомкнулись в тихом шипении выпущенного сжатого воздуха. Гудящее оборудование опустило её на полметра к полу, когда отсоединился последний кабель.

За почтенными жрецами-хирургами и ограниченными кибернетическими рабами на столе лежал сильно аугметированный труп. На вид тело было женским, безголовым, покрытым засохшей кровью от вскрытия, медицинских свёрл и забора органов.

Он узнала труп. Даже без головы он оставался жестоко знакомым.

“Иеронима, – подумала жрица, – Мой. Я.”

Её когтистая нога коснулась полированного металлического пола. Помещение задрожало.

– Архимандрит, – произнёс один из жрецов в капюшонах. Высокий. Тяжеловооруженный. Жестоко воинственный. Загрей Кейн, Божественный епископ Культа Механикум, генерал-фабрикатор Священного Марса, мой повелитель, мой господин – знание появилось, как только она получила доступ к инфопотоку, хотя и с небольшой задержкой.

– Генерал-фабрикатор, – произнесла она. Даже для собственных ушей голос прозвучал почти как человеческий. Вокс-симуляция её биологического тона. От звука голоса несколько адептов опустились на колени, зашептав монотонную ом-молитву, сложив пальцы в знак шестерёнки.

– Вы знаете? – спросил Кейн, загрохотав ближе на гусеничной платформе, заменявшей нижнюю половину тела. – Вы знаете путь назад на Марс?

Её второй шаг сотряс палату не меньше первого. Как и третий. Как и четвёртый.

Недели после перерождения архимандрита Диоклетиан, как правило, проводил в одиночестве. Керия ушла. Он не знал куда, только то, что дело касалось тайных хитросплетений её безмолвного ордена где-то во Дворце. Он мало что мог сказать баронессе Д’Арк и её благородным сородичам, и также не находил особого смысла в стоических вычислениях различных смотрителей Механикум.

Два человека последовательно искали его компанию: молившая фигура Аркхана Лэнда и невозмутимо отстранённое присутствие Доминиона Зефона. Теперь, когда создание архимандрита завершилось успешно, у Диоклетиана не было ни малейшего применения для первого. Вероятно, он позволит техноархеологу присоединиться к экспедиции в Невозможный город, хотя возможности полезного использования эксплоратора кажутся призрачными. А что касается Кровавого Ангела, то так называемому Вестнику скорби достаточно просто сопровождать их в паутину, это было всё, что от него требуется.

Задержка испытывала терпение кустодия. Реквизированные запасы Механикум уже поступали потоком караванов: тысячи боевых сервиторов, гусеничные транспорты, роботы и даже немногочисленные сикарии направлялись к своей судьбе в Великой Работе. Первые поставки уже должны были достичь Ра, укрепив Невозможный город.

И всё же Диоклетиан ждал. Раздражённый, но никак не демонстрируя своё раздражение. Дом Виридион повышал боевую готовность, архимандрисса привыкала к новому телу и расширенному познанию. Всё шло, как и положено, хотя и не так быстро, как хотел Диоклетиан.

Его задачей было наблюдать за каждым пунктом реквизиции, и он не вернётся в Каластар, не сделав это. Он не испытывал разочарования, выполняя эту обязанность, только смутное беспокойство, что мог бы лучше послужить Императору в другом месте. Возможно, рядом с Ра на стенах Каластара или замедляя противника во внешних туннелях, заставляя платить за каждый метр захваченной туманной земли. Что-то активное. Что-то, где он чувствовал бы, что защищает видение своего повелителя.

И всё же ему не было скучно. Большую часть времени он проводил в одиночестве в башне Гегемона, командном центре легио Кустодес по защите Императора. Здесь Диоклетиан просматривал непрерывные потоки данных о населении, транспортах с припасами, воздушном и орбитальном движении, входящем и выходящем из Солнечной системы. Всю эту информацию обрабатывали бесчисленные когитаторы и пожизненно связанные саванты-сервы в алых имперских мантиях. Эти инфоискусники – каждый с татуировкой аквилы – жили в Наблюдательном зале, где разрешалось находиться только посвятившим всю жизнь Императору. В отличие от отбросов, порабощённых и аугметированных Культом Машины Марса, ни один из сервов Десяти Тысяч не был кибернетически присоединён к своим постам или обречён на прозябание и смерть в поддерживающих жизнь колыбелях. Эти люди посвятили себя Всевидящему Оку кустодиев Императора, носили драгоценности из обработанных костей, изготовленные из тел их матерей и отцов, которые служили до них, как и дедушки и бабушки. Со временем их бренные останки соберут, и ритуальные безделушки уже из их костей подарят их же воспитанным и выращенным по специальным программам детям. Служба в Кустодианской гвардии была не просто пожизненной, а вечной, растянутой на поколения.

Большая часть информации в Наблюдательном зале относилась к самому Дворцу, и благодаря каналам унифицированной биометрической верификации формировала живую сеть из нескольких миллионов людей, входивших и выходивших из бесчисленных районов Дворца.

Диоклетиан наблюдал за этой обработкой жизней. Возможно, другой человек увидел бы что-то гармоничное или музыкальное в происходящем. Даже во время дежурства Десяти Тысяч обычно выявляли сотни потенциальных угроз проникновения, которые могли тем или иным способом обойти даже Имперских Кулаков. И всё же Диоклетиан увидел нечто неожиданное в бессистемном беспорядке.

Он увидел уменьшавшиеся запасы, несмотря на то, что саму Терру разбирали на материалы и сами горы Гималазии сравнивали ради камней и руды. Он увидел всё меньше и меньше караванов судов, достигавших Солнечной системы, пока бушевала война. Он увидел, как Терра задыхалась от бремени беженцев с других миров, поглощавших постоянно сокращавшиеся ресурсы. Он увидел всё меньше и меньше успешных попыток высадить подкрепления на Марс или вернуть вооружение и материалы сквозь имперскую блокаду. Он увидел всё это написанным столь же ясно, как восемьсот семьдесят одно слово своего полного имени, выгравированного лазером на внутренней части нагрудника, столь же знакомого, как вес копья в руках.

Поражение. Он смотрел на поражение. Мятежники выигрывали войну. Хотя их покорение галактики было далеко от завершения, Гору не требовалась полная победа среди звёзд: магистру войны достаточно получить поддержку на пути к Терре и не позволить имперским подкреплениям достигнуть Солнечной системы. И подавляющее большинство этих ужасных подсчётов показывали, что магистр войны именно этим и занимался.

Диоклетиан провёл несколько дней, погрузившись в отчёты и размышления, стараясь получить более широкое представление о разрастающемся конфликте. Именно изучая перемещения самых редких ресурсов – Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства, тех их подразделений, которые в настоящее время не были развёрнуты в паутине, – он обнаружил кое-что странное в миллионах расчётов. Что-то не складывалось в общей картине, и это грызло Диоклетиана. Безмолвные разделы кода показывали пробелы в текущих цифрах. Уравнения, погребённые в расчётах, возвращали в ответ полуправду.

“Удалённые данные”? – сначала подумал он. Но нет, нет. Это были не разрывы в узоре, а скорее маскирующие заплатки. Скрытые, но неудалённые. Спрятанные, но незапрещённые.

Диоклетиан следовал за узором, наблюдая за его эволюцией с пониманием саванта математических и алгебраических принципов. Сначала казалось, что сервы были не в курсе происходящего, но достаточно быстро он понял, что это не так: они точно знали, просто не отмечали любопытные элементы для архивной проверки.

Он увидел флотилии кораблей за цифрами. Целый флот рассеян по трём сегментумам. Путешествует среди звёзд, избегая войны.

И даже больше. Анализ перемещений и логистических космических данных показывал, что эти корабли приходили на верные миры за дни и недели перед тем, как силы Гора начинали вторжение. И всё же они не забирали ничего, что имело военное значение, не высаживали подкреплений, не эвакуировали ни одно из правительств-регентств, установленных Великим крестовым походом.

Чем же тогда они занимались?

Ни один из этих кораблей не значился в списках Великого крестового похода, как и не был приписан ни к каким экспедиционным флотам. И при этом они не вели торговлю с другими мирами, не передавали сообщений по общим каналам, не взаимодействовали с подразделениями Астра Телепатика, и…

Нашёл.

Сообщение пришло в виде поспешной передачи от флотилии небогатого вольного торговца, который возвращался из спирального рукава звёзд Ореола. Флот её семьи вёл переговоры об орбитальном пополнении припасов над столицей какого-то захолустного мира, который всё ещё обозначался колониальным кодом, когда появился один из этих логистически скрытых кораблей. Несмотря на очевидную верность Империуму, он ни с кем не вышел на связь, совершил несколько планетарных операций и покинул орбиту, направившись к точке Мандевиля системы и не проинформировав флот вольного торговца о своей цели.

Отчёт потомка торговца завершался сообщением с самой планеты, где упоминались незначительные сделки, совершённые местным планетарным правительством с капитаном корабля, и намерения судна.

– Они прибыли за нашими психически настроенными гражданами.

Диоклетиан недоверчиво хмыкнул. Чёрный корабль. Чёрные корабли Безмолвного Сестринства путешествовали без сопровождения по трём сегментумам, избегая битв и собирая псайкеров в беспрецедентном количестве. И делали это почти незамеченными, принуждая целые правительства давать клятвы молчания.

Как только он понял, какие корабли вызывали изъяны в галактическом узоре, головоломка сразу сложилась. Десятки столь же скрытых уравнений отмечали чёрные корабли на орбите Терры, шаттлы, погрузчики и транспорты прилетали на поверхность планеты, и не регистрировались в наземном траффике. И ещё десятки приближались к Терре со всех уголков галактики.

У Диоклетиана возникло обоснованное подозрение, чем занималась Керия. Он повернулся к серву за ближайшей консолью когитатора и прищурился:

– Ты.

Работник замер, не отводя взгляда от экрана. Числовые руны мелькали в его немигающих глазах:

– Золотой?

– Установи вокс-связь с орбитальной платформой “Магадан”. Я хочу поговорить с госпожой Чёрного флота.

Диоклетиан не удивился, когда через два часа увидел знакомую фигуру по потрескивавшей гололитической связи. Керия стояла рядом с другой Сестрой в мантии и капюшоне, она была в той же броне и с тем же оружием, как и когда Диоклетиан видел её в последний раз, глаза скрывал опущенный капюшон. Госпожа чёрных кораблей носила перчатки с усиленными костяшками и ногтями-ножами длиной с кинжал. Судя по слегка колеблющемуся гололитическом изображению она, похоже, щёлкала ими.

– Госпожа Вароника, – приветствовал он длинное и тонкое существо в чёрном, добавив секунду спустя. – Сестра Керия.

Старшая Сестра сплела искусное официальное приветствие жестокими клинками-пальцами. Керия ограничилась кивком.

Диоклетиан сразу перешёл к делу. Дверь в комнату связи была закрыта. Он был совершенно один, омываемый синим гололитическим светом:

– Чем занят Чёрный флот?

Обе Сестры ответили сразу, резко, но без грубости.

– И что за Негласные Меры?

Другой быстрый ответ, который Диоклетиан и ожидал.

– Запрещено, – повторил Диоклетиан. Что ж Сёстры Тишины имели право на тайны на службе Императору. Они никогда не действовали без приказа Императора.

– Где вы держите собранных псайкеров? – спросил он.

Снова быстрый ответ от обеих Сестёр. Запрещено.

– Как бы то ни было, – продолжил кустодий. – Вы не можете доставлять десятки тысяч псайкеров на Терру и прятать их бесконечно. Вы учли потребности в пище и воде? Половина зернохранилищ Тронного Мира уже опустели. Водные фермы Африканского сектора не функционируют из-за засухи.

Он ожидал очередной прямой краткий ответ. К некоторому удивлению Вароника ответила длинной последовательностью жестов, исполненных обеими руками. Диоклетиан почти представил лязг и звон её клинков-когтей, которые сталкивались между словами.

– Тогда я больше не буду настаивать на этом вопросе, – произнёс кустодий. – Но во имя Императора, скажите мне, могу ли я рассчитывать на подкрепление в паутине в результате ваших интриг.

Мельчайшей вспышки лезвий-пальцев старшей Сестры было достаточно, чтобы выдать её сомнение. Она показала отрицательный ответ, но Диоклетиан нашёл её сомнения любопытными.

– Очень хорошо. Я полагаю, что вы вернётесь к тому времени, как я поведу дом Виридион и конвой архимандриссы в Темницу, Керия?

Рыцарь Забвения склонила голову, сейчас официальнее, чем в прошлый раз. Ему не потребовался никакой язык жестов, чтобы увидеть как уважение в ответе, так и отсутствие дальнейших объяснений её отказа. Она останется.

– Да будет так. Доброго вечера, Сёстры. – Диоклетиан отключил связь и медленно выдохнул. Он знал, что не стоило продолжать копаться в их секретах, что бы они ни скрывали и ни пытались столь рьяно защитить. Если бы они нуждались в его помощи, то попросили бы о ней.

Кустодий повернулся к ближайшим экранам, возобновив изучение безграничных прокручивающихся данных.

Аркхан Лэнд, провидец Механикум.

II

Груз

Это не сейчас. Это тогда. Это когда её заперли вдали от всего, что она когда-либо знала.

Скойя сидела на полу, медленно дышала и слушала голоса людей, схваченных вместе с нею. Они редко переговаривались, мало, кто знал друг друга и ни у кого не было ответов для остальных. Порой случались краткие вспышки ярости, которые начинались с разбивавших руки в кровь ударов по закрытым металлическим дверям и заканчивались падением на ослабевших ногах на пол всё также взаперти. Другие уступали отчаянию и рыдали или тихо плакали в одиночестве, всё с тем же столь же малым результатом, как и злое неповиновение.

Вначале возникло чувство единения и общего страдания, когда сельские жители и горожане поняли, что все являлись говорящими с предками и ведьмами-жрицами, которых забрали в качестве десятины в брюхо имперского космического корабля. Но дни превратились в недели, затем в месяцы, и в грузовом трюме стало тесно от множества людей – они говорили на разных языках и прибыли с разных миров, и довольно быстро все ослабели и устали, погрузившись только в собственные страдания.

– Астропаты, – заявил один человек. Он тоже был с другого мира. – Астропаты. Нас обучат на астропатов. Вот увидите. Увидите. Астропаты. – Он повторял слово, словно оберег. Скойя не была уверена, хотел он убедить других или себя. В чём бы ни была правда – это не имело значения. Он не отвечал, когда его спрашивали.

Духи молчали, как они молчали с тех пор, как она увидела за спиной в лесу женщину с мёртвыми глазами. Скойя больше ни разу не слышала их шёпот, возможно, потому что они были призраками её родной планеты, а она оказалась вдали от дома, или, возможно, потому что она была отделена от Колеса Жизни бездушными женщинами из экипажа корабля.

Сервиторы приносили им еду в необычных запечатанных пакетах. Еда представляла собой коричневую пасту, которая на вкус казалась явно искусственного происхождения. Скойе приходилось запивать её “сухой” водой с привкусом оборудования и переработки.

Более жестокие люди среди пленников пытались убить сервиторов, но теперь во время каждого часового приёма пищи на страже стояли несколько бездушных женщин. Они оставались у дверей, держа в руках клинки и большие пистолеты, которые постоянно выдыхали огонь. Приблизиться к ним было невозможно. Любой попытавшийся падал в судорогах и тошноте, его рвало на палубу, и он выглядел отравленным ещё несколько часов. Один человек потерял сознание и очнулся только три дня спустя.

– Дьяволицы. – Так некоторые пленники называли женщин с татуировкой орла. – Баньши. Хаски. Нежить. – У каждой культуры были свои слова для существ, которые захватили их.

– У них нет шестого чувства, – объяснял один из пленных на готике с причудливым акцентом. Скойе требовалось прилагать усилия, чтобы понять его слова. – Нет внутренней сущности. Нет психических способностей.

Она отвела взгляд, промолчав. Его слова не имели значения или смысла. Она знала единственную правду, имевшую значение, что у этих женщин нет душ.

Корабль часто дрожал, снося удары от вихрей путешествия сквозь галактику. Это происходило и сейчас, только яростнее, чем прежде. Послышались нервные голоса, требовавшие объяснений. Широко открытые глаза встречали другие встревоженные взгляды. Турбулентности оказалось достаточно, чтобы пленники растянулись на полу. Некоторые врезались в металлические стены, и их голоса стали громче на грани паники на протоготическом и постготическом языках, которые Скойя не понимала. Те, которые она могла понять, бормотали об аварии, нападении и собственной беспомощности.

– Это – не авария, – произнесла она вслух. Ближайшие люди повернулись и посмотрели на неё. Она проглотила страх под их взглядами:

– Думаю… Думаю, мы приземляемся.

Одиннадцать

Оссуарий

Разрушенная тишина

Он будет жить

Они устроили засаду в месте, которое называли Оссуарий. Всего в нескольких часах от Невозможного города и его главной магистрали. Сад костей располагался в ничем не примечательной части паутины, где скрытые вездесущим туманом стены туннеля и потолок сближались и нависали над единственным проходом. Если Каластар был павшим эльдарским городом, то Оссуарий являлся разрушенным памятником этой никчёмной расы.

– У нас будет только один шанс, – сказал Ра на собрании командующих в Шпиле бога.

Представленная при помощи гололита Нишоме Альварек сидела в полном облачении Игнатум на троне принцепса на командной палубе “Потомка Сияющего Света” и возражала против предложенного места засады. Оно было слишком маленьким для её титана, и она настаивала, что оружия “Владыки войны” будет более чем достаточно для уничтожения существа в открытом бою.

– Ваш фанатизм – бесценен, – начал Ра. Её предложение следовало вежливо отклонить: засада имела важнейшее значение и требовала тщательной проработки. Более крупные туннели предоставят существу слишком лёгкую возможность сбежать или преодолеть линию имперской обороны. – Вы останетесь, и будете наблюдать за операцией из Невозможного города, – решил Ра.

– Вы собираетесь успокоить меня крошками со стола чести, Эндимион?

Ра заставил себя улыбнуться и ничего не сказал. Принцепс Альварек усмехнулась, позволив вопросу остаться без ответа.

Командующая Кроле жестами показала, что всецело одобряет план Ра, как и её младшие офицеры.

Чжаньмадао из касты терминаторов-таранатов обратил внимание, что существо продолжало действовать осторожно, предпочитая проникновение без сопротивления, а не лобовую осаду. Он считал, что им не найти времени лучше, чем сейчас. Существо пока не прибилось к остальным, но рассчитывать в будущем на такую удачу не стоило.

Ра согласно кивнул и направился к десантно-штурмовым кораблям.

Оссуарий представлял собой проход, узкий туннель, который использовался для процессий ксеносов, когда павшей эльдарской империи ещё было что праздновать. От некогда располагавшихся по обеим сторонам пути выращенных в колдовской красоте ботанических и кристаллических чудес сохранились только превратившиеся в порошок остатки и пыль драгоценных камней. Теперь туманный пейзаж принадлежал разбитым статуям и пустым оболочкам из призрачной кости неактивированных автоматонов эльдаров. Казалось, что культура оставила на вечное забвение своё траурное искусство в этом плохо обслуживаемом маршруте обширной сети.

Объединители недолго находились здесь, с самого начала сообщая о коротких и напряжённых столкновениях с паломниками эльдаров и разнообразными верховными жрецами и жрицами этой расы, но учитывая, что, как известно, эльдары ещё использовали паутину, то последние благоразумно и упорно избегали почти всего имперского расширения. Многие из Десяти Тысяч, рискнувшие углубиться дальше, подозревали, что внезапно сплавленные проходы или запечатанные врата вели к эльдарским кораблям-мирам, и ксеносы перекрыли людям вход в свои обширные владения. Никто и предположить не мог, во что им обошлось ограждение самих себя от привычного способа путешествия по галактике.

Ра ожидал встретить много эльдаров, когда имперский авангард рискнул покинуть созданные Механикум секции паутины. Вместо этого он нашёл их неуступчивыми и скрытными, избегавшими сражений, часто перекрывавшими проходы, включая даже повреждение паутины для сохранения изоляции.

Оссуарий был одной из таких тайн. Он казался неким логичным с точки зрения ксеносов объединением кладбища и свалки, едва ли не туннелем для мусора. Никто не знал, зачем он существовал. Разве эльдары не переделывали и не использовали снова призрачную кость благодаря сакральному певческому искусству? Это был специально выброшенный непригодный материал, сознательный отказ от ресурсов, которые были испорчены непонятным и неизвестным людям способом? Или это был просто памятник утрате и место, которое эльдары не хотели осквернять даже собственным присутствием?

Он ненавидел неизвестное, хотя он и его собратья-кустодии были обучены приспосабливаться и реагировать на неизвестное, возможно, лучше любых живых существ.

Ра подробно изучил эльдаров, как и все из Десяти Тысяч. Кредо мудрого воина звучало знай своего врага, но Кустодианская гвардия посвящала жизни намного большему, чем простому пониманию своих противников. Они развивали познание не меньше, чем тело, они изучали языки, традиции и историю врагов для достижения почти просвещённого чувства понимания всего, с чем сталкивались. Всё для противодействия и противостояния с ними: выстоять против врагов и предвидеть каждое их действие, отвечая в соразмерной превосходной реакции. Не достаточно было просто помешать врагу сделать что-то – чистота цели и совершенство долга состояли в понимании, что враг станет делать, прежде чем он начнёт это делать, и какой ответ является самым идеальным. Порой это означало знать, как и почему действия предпринимались вообще.

И всё же такой способ мыслить обладал излишней гибкостью. Почти ничего не классифицировалось. Знания собирались не только для предсказания моделей поведения, но также для создания пластичного ощущения возможности и осведомлённости. Восприятие потенциальных угроз не означало слепое следование шаблонным ответам.

В галактике существовали как человеческие цивилизации, так и цивилизации ксеносов, о которых мало что знали кроме яростного завоевания легионом или приведения к согласию Имперской армией, и всё же воины Десяти Тысяч могли говорить на местных языках и перечислить достижения и ошибки всех исторических военачальников с глубоким пониманием традиций. Всё делалось для службы и защиты самого могущественного и важного человека из когда-либо живших.

Вот что раздражало Ра сильнее всего при встречах с существами, называвшими себя Нерождёнными. Эти демоны были такими разными, такими многочисленными, такими изменчивыми и такими совершенно чуждыми, что достижение любого полезного понимания являлось почти невозможным.

Тишину Оссуария разрушило появление демона. И сейчас он был не один, он вёл вопящую и ревущую стаю своих меньших сородичей, которые начали стекаться к остаткам его трапез, как падальщики, что следовали за хищниками в диких землях бесчисленных миров.

Его форма бросала вызов зрению, даже когда смотрели прямо на него. Он казался размытым пятном для всех, кто отслеживал его перемещение. Из спины выступали огромные крылья, но он бежал на четвереньках. Глаза чудовища сверкали, и воины, которые вообще не могли описать внешность существа, чувствовали его взор даже на большом расстоянии.

Он выпрыгнул из тумана на дальнем конце туннеля в добром километре от них, что стало катализатором для тварей за его спиной, питая этих новых последователей обещанием кровопролития. Ра смотрел сквозь магнокуляры, меняя фильтр за фильтром в попытке проникнуть сквозь сверхъестественный туман, но почти безрезультатно. Мухи кружили над раздутым телом существа. Щупальца поднимались со спины, как изогнутые хвосты раздражённых скорпионов.

Существо принюхалось, словно гончая, изучая слой сломанной эльдарской призрачной кости, покрывавшей пол туннеля. Меньшие демоны держались позади, боясь приблизиться и попасть под горячую руку зверя.

Ра опустил магнокуляры и ударил основанием копья по скрытой в тумане земле. Звук разнёсся сквозь таинственный материал паутины, и голова существа поднялась с нечеловеческой плавностью.

Кустодии рядом с Ра сделали то же самое, встав и начав стучать основаниями копий в непрерывном ритме. Это была походная песня какой-то древней армии, которая впервые отзывалась эхом в этом мире ксеносов. Всего двадцать из них стояли здесь, Ра не стал ослаблять Десять Тысяч сильнее, когда настоящее сражение ещё даже не началось. Двадцать воинов, все из разных отделений. Двадцать человек, ставшие приманкой.

Существа взревели в ответ, но никто из них не сумел перекрыть крылатое чудовище в авангарде. Они бросились в атаку. Кустодии продолжали стучать копьями в холодном ритмичном единстве.

Ретинальный дисплей Ра не мог зафиксироваться на приближавшихся фигурах, но цифры сокращавшегося расстояния отсчитывались на краях глазных линз. Он ударил копьём ещё раз, затем повернул клинком вперёд, направив на атакующих демонов. Кустодии одновременно повторили его движение.

– Убейте его, – приказал по воксу Ра.

Пирамиды из призрачной кости зашевелились, отброшенные мёртвые эльдарские машины заскользили и завращались. Имперские роботы встали из укрытий под костью ксеносов, уснувшие искры жизни вспыхнули по воле их хозяев-Механикум. Пятьдесят роботов выстроились вдоль узкой дороги, каждый стоял в неровной гармонии со своими кузенами под гул орудий и рёв суставов. Они стояли в красных пластинах Священного Марса, помятых и побитых за столько лет сражений вдали от украденного родного мира, но верные ему до конца.

Они открыли огонь одновременно. “Кастеллаксы”, “Вораксы”, “Кастеляны” – модель за моделью, с абсолютно разными комплектами оружия – каждый из роботов осветил туннель неослабевающими залпами огня. Лазерное оружие сверкало и рассекало. Энергетические пушки вспыхивали и ревели. Сферы кипящей плазмы выплёвывали из опалённых стволов. Изрыгали потоки пламени. Болтеры “Максим” грохотали, и лучи тёмного огня вонзались в плотную стаю атакующих существ.

Демоны падали, как подрубленные. Павшие были ободраны и разорваны на части непрерывным огнём. Продолжавшим бежать приходилось прорываться сквозь беспощадную огневую мощь. В конце Оссуария Ра и кустодии открыли огонь из болтеров копий, присоединившись к канонаде.

Из тумана на тяжёлых гусеницах выехали танки, перемалывая призрачную кость эльдаров. Транспорты Механикум добавили своё тяжёлое оружие к атаке, как и три грав-танка Десяти Тысяч.

Отделение Сестёр с секирами выскочило из золотого гравитационного “Носорога” во главе с Дженецией Кроле. Они встали позади Ра и кустодиев, держа оружие наготове.

Все двадцать кустодиев перезарядили оружие между двумя ударами сердца. Все двадцать снова открыли огонь прямо перед собой, целясь в пылающее и растворяющееся существо, которое упорно продолжало стремительно приближаться.

Значит вот что такое боль. Это – разрушение. Демон первого убийства чувствовал, как его разрывают на куски, но ещё сильнее оказалась горечь неудачной охоты. Попасть в такую ловушку, уничтожаться смертным гневом. Вот что было болью.

Бежать. Выжить. Вот что вошло в его мысли, ворвавшись в ненасытный цикл основных инстинктов. Бежать. Выжить. Бежать. Выжить.

И всё же они атаковали. Сотни лежали мёртвыми и растворялись, скоро их станут тысячи, но выжившие всё равно атаковали. Они отвечали на каждый рёв альфа-существа, отделяясь от гибнущей стаи и бросаясь на ближайших роботов, перекрывших путь к бегству. Объятые дымом автоматоны падали и взрывались. Демоны погибали вместе с ними, охотно жертвуя собой ради прихоти своего властелина.

Существо, Конец Империй, первым добралось до линии кустодиев. Там его встретили вонзавшиеся копья и рубившие секиры Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства. Игнорируя первые удары, оно приняло форму химерической твари, и хлестало змеиными конечностями и изогнутыми когтями. Оно убивало, даже когда эфирная кровь лилась из опустошённой оболочки. Оно убивало, даже когда ошмётки шипящей плоти вырывали из его тела, открывая места, где у настоящего зверя должны находиться кости.

Несколько боевых автоматов “Кастеллакс” с грохотом устремились вперёд, атакуя его вместе с людьми, разрывая ихорную плоть воющими пилами и промышленными кулаками. Они продержались также совсем недолго, их черепные купола и грудные пластины пробили и смяли, жизненно-важные внутренности вырвали когти, сжимая влажные и скользкие органы искусственной жизни. Они взорвались, окатив демона потрошащими осколками и нефтехимическими ожогами, и всё же – всё же – он убивал.

Он примерял разные формы, изменяясь и выискивая, прежде всего самые смертоносные: стремление выжить и жажда крови слились воедино, заставляя его непрерывно преобразовываться в стремлении вырваться из клетки и убить тех, кто заманил его в ловушку.

Кустодии отступили, как и Сёстры. Он бросился за ними, паника питала его агрессию, заставляя делать всё возможное, чтобы вырваться из засады. Он нападал на убивавших его существ, потому что бегство от них означало только ещё более быструю смерть. Человеческая кровь лилась. Золотые руки и ноги падали на землю. Секиры выпадали из мёртвых рук.

Ра и Дженеция ударили одновременно. Кустодий глубоко вонзил копьё в бесформенную массу, оружие застряло, и он разрядил весь болтер внутри существа. Сестра-командующая погрузила двуручный клинок рядом с Ра, разрубив зеркальную рану. Обжигающие нечистоты окатили их, испаряясь на доспехах и пылая на открытых участках кожи.

Змеиная конечность отшвырнула Кроле в сторону. Существо покачнулось, затем упало, обрушившись на металлические обломки погибшего робота и брошенной призрачной кости. Демон вытянул цепкий коготь из кипящей мешанины конечностей, его тело разлагалось во что-то амёбообразное и многоглазое.

"Конец Империй", – произнёс он в разум Ра, используя мысли трибуна. Он прозвучал таким беспомощным. Почти испуганным, хотя такое существо не могло испытывать страх. – "Конец… И…"

Демон восстал из останков, как облако огня над уничтоженным городом, он взревел и его рёв был подобен раскатам грома. Обломки и машинное масло взмыли в воздух блестящими канатами. Адский жар прокатился от возрождённого тела. Чёрный дым и кровь убитых застыли мышцами и сухожилиями, когда он выпрямился.

Огонь уцелевших всё ещё разрывал его, ничего не меняя и не причиняя вреда. Наверху сформировалась голова, ряды глаз горели, пока болты разрывали бесполезный пепел его тела. Пластины искорёженной брони поднялись из остатков военных машин, обуглившись дочерна и оборачиваясь вокруг демона.

Ра стоял внизу, омываемый жаром, холод раненых Сестёр рядом с ним оттеснял нескрываемый голод твари, заполнивший туннель. Демон открыл рот и вдохнул золотой туман:

– Он будет жить, – прохрипел он голосом из памяти.

– Убейте его! – прокричал приказ Ра, отчаянная ярость превратила его голос в желчное пламя. Но не осталось почти никого, кто мог повиноваться.

Демон притягивал к себе реальность, соединяя призрачную кость, металл и даже огонь в новой форме. Он укрыл себя материальной бронёй, отражая гнев материального оружия.

– Убейте его! – проревел один из Золотых.

Бежать. Выжить. Анафема. Конец Империй.

И впервые за своё существование, истерзанный почти до развоплощения, он и в самом деле побежал. Прощальный огонь оставшихся в живых разрывал его временную форму и срывал броню, но этого было мало, этого было мало. Эхо первого убийства сбежало, истекая кровью, волоча ноги в поражении, окутанное ублюдочной оболочкой из уничтоженных роботов, которая разваливалась с каждым шагом.

Он найдёт орду. Он присоединится к войне. Он скроется среди низших и выживет.

Двенадцать

Верховный ризничий.

Отсутствие боеприпасов

Возрождение

Все недели, пока шла реорганизация, Джая боролась. Она соскользнула последние пять метров вниз по лестнице, сорвала шлем и вдохнула свежий горячий металлический воздух ангара. Её ждал Торолек, главный ризничий.

– Дело в клапанах давления пневматики левого колена, – сказала она фигуре в мантии. – Они влияют на радиус поворота.

Торолек был высоким и худощавым человеком в мантии с капюшоном, который гордо носил чёрный и лаврово-зелёный цвета, как и вставшего на дыбы пегаса дома Виридион. Он всегда был увешан лентами религиозных пергаментов, которые развевались в тепловом выхлопе двигателя, когда он занимался своей священной работой. Как главный ризничий он был самым выдающимся машинным провидцем дома, разменял триста лет и служил Джае всю её жизнь. Он отказался вернуться на Хайрок с остальным флотом, и Джая с уважением отнеслась к пожеланию самого старого слуги семьи. Учитывая обстоятельства и дальнейшее развитие событий, она была вдвойне благодарна за его присутствие.

– Я уже дважды перенастроил их, – ответил старик под гул вентиляционных систем. Воздушные фильтры в форме горгулий вдыхали запахи кузни и выдыхали переработанный воздух, но усилия родичей дракона мало помогали уменьшить изнуряющую жару. – И снова повторю, баронесса, – проблема в слиянии. Вы обвиняете освящённый металл и послушные механизмы, хотя всё указывает на отсутствие связи между потомком и рыцарем.

Двое сервиторов приблизились снять нагрудник и наплечники, но Джая велела им вернуться:

– Я провела всю прошлую ночь в медитативных размышлениях, – возразила она. – Я не чувствую никакого отсутствия связи.

Торолек направился к незанятому рыцарю, не оставив Джае иного выбора кроме как последовать за ним. Ризничий поднял две бионические руки, растущие из одного локтя, и положил двойные ладони на непокрашенный бронированный носок рыцаря:

– Вы сопротивляетесь его благородному духу. Он сопротивляется вашему. Две упрямые души, не желающие соглашаться.

Джая скривила губы. Только Торолеку позволялось так разговаривать с ней:

– Мой дух в покое, – солгала она.

– Тогда не буду с вами спорить, баронесса. – Торолек посмотрел на высокую военную машину во всей её поблёкшей славе. Вместо гордых и ярких цветов дома виднелся только голый и поцарапанный металл. Вместо военных знамён, изображавших деяния рыцаря и благородную службу пилота-потомка просто пустота. Скоро они отправятся на войну в этих заброшенных и отремонтированных на скорую руку изгнанниках из ещё живых домов, и впервые сразятся без развевавшихся на ветру знамён Виридиона.

– Вижу вы в редком расположении духа, раз не желаете спорить, – заметила Джая.

Торолек не стал скрывать усмешку на морщинистом лице и в искрившихся глазах:

– Вам нужно снова сесть в кабину, баронесса. Возможно, следующее упражнение поможет вам установить связь с новым доспехом. Планируется испытания оружия.

– Я сотни раз вхолостую стреляла из оружия этой захудалой штуковины.

– Так и есть! Но сегодня вас загрузят для стрельбы боевыми снарядами.

Джая посмотрела на него. Они больше недели ждали обещанной поставки от дома Мортан:

– У нас есть боеприпасы?

– Наконец-то, их доставляют прямо, когда мы говорим. – Он ненадолго замолчал, развлечение в глазах прошло. – От вас в ответ ожидается выражение благодарности дому Краст, который поделился священными ресурсами своей кузницы.

– Краст? – недоверчиво произнесла Джая. – Эти тщеславные…

– Ах, ах, – упрекнул Торолек. – Эти щедрые и благородные люди вы хотели сказать?

– …а разумеется. Что с их прошлым отказом?

– Говорят, Сигиллит надавил на них в этом вопросе.

Джая смотрела, как другой тёмно-серый и сильно помятый рыцарь прошёл мимо, сотрясая поступью землю ангара. Машина остро нуждалась в очистке и смазке, скрежет протестующего металла звучал пыткой в ушах.

Торолек видел, как она вздрогнула:

– Возможно, у вас получится легче установить связь с костюмом, если вы перестанете называть его “эта захудалая штуковина”. Ваши придворные, похоже, приспосабливаются хорошо.

Джая соизволила принять упрёк:

– Большинство, да.

– Ваша обида объяснима, баронесса. Но я знаю, что мне не стоит рассказывать вам о порочности неблагодарности.

Она снова кивнула. По крайней мере, у них были костюмы. Даже эти безымянные и неухоженные изгнанники являлись сокровищем, обладание которыми любой рыцарский дом считал бы настоящей удачей. Но пасть так быстро и так низко, чтобы полагаться на благотворительный мусор возмущённых и равнодушных домов.

Джая вздохнула:

– Позовите меня, когда доставят боеприпасы.

Торолек ничего не сказал. Он просто кивнул.

Трон покачивался под ней, его суспензоры износились благодаря времени, повреждениям и плохому обслуживанию. Спинная пластина Джаи зафиксировалась в углублении вдоль спинки кресла, подключение запустило активацию красных ламп кабины и трёх экранов. Утяжелённые ботинки со скрипом встали в закрывшиеся стремена. Руки в перчатках сжали рычаги управления, поднявшиеся с подлокотников трона.

Торолек взобрался по лестнице лесов к своей госпоже, и теперь согнул истощённое тело над люком и ней. Он протянул несколько бионических рук, закрывая пряжки и вставляя проникающие интерфейсные кабели в шлем баронессы. Но ризничий не стал задерживаться, ограничившись только тем, что прошептал несколько благословений. Он пожелал ей удачи и с лязгом захлопнул люк.

Джая смотрела на ангар по поступавшему изображению, ожидая пока разведут леса. Три “Странника” без опознавательных знаков и знамён возвращались к посадочным опорам для технического обслуживания и повторного благословения, и, что гораздо важнее, для перевооружения. Один из них повернулся к ней, проходя мимо и сотрясая землю, горбатые плечи и безликая лицевая пластина шлема рыцаря заскрежетали в кратком полупоклоне. Джая не могла вернуть жест из-за пока неразведённых лесов, но она протянулась к пластине вокса, чтобы передать импульс подтверждения пилоту.

Она не знала, кто это был. Навсегда ушли дни, когда она узнавала каждого потомка по геральдике и знамёнам их рыцарей. Отсутствовали даже красиво нарисованные отметки убитых врагов.

Позор вспыхнул снова. Дом Виридион и сам Хайрок пали под её опекой. И особый чёрный юмор заключался в том, что её позор не могли даже занести в семейные архивы, потому что они стали пеплом, как и планета, служившая домом Виридиону тысячи поколений.

“Я становлюсь сентиментальной, – со вздохом подумала Джая. – Меньше месяца назад я ждала казни”.

Торолек прав. Неблагодарность – нечестивый порок.

Холодное красное освещение кабины мигнуло раз, второй, затем свет вокруг неё неожиданно стал бледно-жёлтым вместо угнетающе алого.

– Опорные леса отошли, – сказал Торолек по воксу.

Джая сжала рычаги управления и слегка повела их вперёд. Кабина в такт движению также наклонилась вперёд. Стабилизаторы трона запоздали на несколько секунд, но резкий наклон и покачивание шагавшего рыцаря являлись всего лишь слабым раздражением для потомка, который целую жизнь провёл в седле.

И всё равно всё отличалось. Машина не двигалась, как двигался её баронский “Копейщик”. Поршневые сухожилия сжимались и разжимались с другими шипением воздуха и скоростью. При ходьбе он гремел, лязгал и скрипел совершенно по-другому. Трон иначе реагировал на её вес и перемещение. Осанка и ритм рыцаря требовали иной компенсирующей регулировки при беге. Экраны располагались не там, где она привыкла, и выводили данные, целеуказатели и ауры предсказания с небольшими цикличными задержками или иногда рассогласованно. Кабина даже пахла по-своему: вместо священного ладана хайрокских сушёных илув стояла вонь опалённой крови, сожжённого металла и старой ржавчины, от которой не смогли избавить никакие освящения Торолека. Все новые рыцари Виридиона получили от кораблей-мусорщиков или в качестве неиспользованных трофеев местных верных домов, и каждый излучал именно тот аромат, что и ожидался от машины с подобной судьбой.

И всё же дело было не в том, что она не могла привыкнуть к этим изменениям или все вместе они мешали сосредоточиться. Всё было гораздо проще, и любой из благородного рыцарского рода мог это легко понять. После целой жизни управления собственной машиной, Джая жила в теле, которое ей не принадлежало. Она носила чужую кожу.

Она направила всё ещё незнакомого рыцаря по ангару, покачиваясь в ремнях безопасности трона от неуклюжей походки. Рунические символы на экранах оружия показывали общую массу боеприпасов вместо точных цифр, оценивая полезный груз. Она почувствовала, как зубы сжались, мурашки побежали по коже, и кровь потекла быстрее от почти забытого обладания смертоносным вооружением.

Впервые с тех пор как она увидела эту военную машину, она ощутила дрожь связи. Она снова могла убивать. Она снова могла разрушать.

Это было силой. Это было властью.

“Как ваше имя? – задумалась она, осматривая кабину. – Кем вы были, пока вас не побили, не опозорили и не оставили умирать?”

Она направила рыцаря к дальней части ангара, где множество останков танков и пехотных транспортов служили препятствиями для маневрирования или манекенами для вмонтированного в руки рукопашного оружия. Увидев приближение баронессы, два других потомка отвели машины в сторону, предоставляя ей пространство.

И она могла поклясться, что в этот момент огромный блок двигателя, который размещался в бронированном отделении позади неё, зарычал немного громче.

Она посмотрела на потрескивающий экран, показывавший данные об оружии в левой руке. Прицелы отказывались захватывать цель. Системы наведения, которые должны были звенеть ясными и постоянными сигналами, вместо этого запинались и икали. Как типично для этой машины. Как…

Нет. Больше никаких оправданий. Это её не волнует. Она наклонилась вперёд на троне, игнорируя неудобную трясущуюся походку, и подняла левую руку военной машины. Никаких вычислений траектории. Никакого прицеливания. Никаких колебаний. Она подняла руку и выстрелила.

Стабилизаторы сработали с опозданием, подарив ей две секунды зубной дрожи, но Джая едва заметила это. Её ухмылка стала болезненной и переросла в мрачный смех, когда поток трассирующих снарядов распылил останки грузового транспорта, пробив жёлтые отверстия с оплавленными краями в обгоревшем корпусе. К тому времени, как её сердце ударило шесть раз, флаер едва можно было узнать. На его месте лежала дымящаяся груда бесполезного металла.

Джая шагнула вперёд, когтистые металлические ноги сокрушили тысячи гильз на земле. Заменявший правую руку меч активировался с раскатом грома, когда его окутала плюющаяся энергия силового поля. Второй раскат грома разнёсся по большому ангару, когда она взмахом меча отшвырнула несчастные обломки в сторону.

Позже она вспомнит ликующие крики по воксу. Позже она вспомнит довольный шёпот благословения Торолека. Позже она впервые за последние месяцы хорошо отдохнёт.

“Бичеватель” потерял равновесие от обратного замаха и едва не споткнулся, Джая резко опустила вторую ногу, избежав падения, и немедленно подалась назад, выпрямляясь в полный рост. Ещё одна оглушительная очередь вырвалась трассирующими потоком из двойных стволов главного орудия, прошив корпуса трёх искорёженных “Носорогов”.

Клинок снова опустился, устремившись вниз в пронзающей казни – воин, добивал поверженного врага. Джая топнула ногой по разрушенному гражданскому транспорту и удерживала машину на месте, пока вытаскивала меч. На этот раз она сохранила равновесие. Стружки и обрывки металла шипели вдоль лезвия, распадаясь от жара энергетического поля.

Возвышавшийся рыцарь вскинул клинок перед собравшимися в ангаре бригадами местных слуг, рабами-сервиторами и смотрителями-ризничими, и всё же жест был не для них. В недружном подражании активные рыцари ответили, как могли. Некоторые подняли клинки или пустые стволы, другие издали грубый рёв из мегафонов, а безоружные и по каким-то причинам молчавшие уважительно опустили непокрашенные лицевые панели.

Главный ризничий Торолек сверился с инфопланшетом в двух из четырёх рук и слегка улыбнулся от поступавшей из кабины баронессы информации. Возможно, у них, в конце концов, получится.

Тринадцать

То, что предшествовало

Использование славы

Пророчества и предвидение

Ра открыл глаза в абсолютной черноте. Тьма оказалась настолько глубокой, что проникала в чувства и заполоняла глазницы, словно лужи разлитой нефти. Он ждал, пока восприятие восстановится. Не было никакого страха. Он знал ощущение вызова своего повелителя.

Раскаяние поселилось в его сердце. Засада в Оссуарии всё ещё терзала его, задавая вопросы, на которые не было простых ответов.

Мы были так близки.

Император не ответил, даже если король услышал.

Вскоре появился свет. Тусклый. Прерывистый. Мучительно далёкий. Свет появился в булавочных уколах крошечных точек далёких звёзд. Они раскинулись в пустоте молочной россыпью, вспыхивая, мигая, блистая светом, которому требовалась короткая вечность, чтобы достигнуть чувств Ра.

Он был без формы и очертаний. Он просто существовал в пустоте, находился над миром, окутанной бесконечной чернотой и пожираемой войной планетой, омываемой ярким сиянием небольшого жёлтого солнца.

– Терра, – произнёс он безо рта, дыхания, зубов или языка.

+ Терра. + Раздался в черепе спокойный голос Императора. Бестелесный и столь же вечный, как любая звезда. + Несколько веков назад в плену Объединительных войн. Военачальники, верховные жрицы, короли-колдуны и вожди кланов сражались на растерзанной поверхности сломанной планеты. Мой Громовой легион направлялся сражаться против них. Против всех них. +

– Мне жаль, что я не сражался рядом с Вами тогда, мой король.

+ Твоя верность отмечена, но всё же твои сожаления не имеют значения. +

– Почему я здесь? – подумал и одновременно спросил Ра. Не существовало никакой видимой разницы между его мыслями и словами в пустоту.

+ Потому что я так захотел. +

Это был единственный ответ, в котором он нуждался, но он надеялся на большее. Ра до сих пор так и не мог понять цели этого просвещения, какой бы она ни была.

Звёзды вращались, мучительно покачиваясь. Свет изгибался и сворачивался. Бесконечная чернота одновременно приветствовала и отторгала, приняв его присутствие, но бросая вызов чувствам, пока он стремился обработать скорость своего путешествия сквозь пустоту. Туманности расцветали перед ним и вокруг него, их было столь много, что они напоминали газовые облака запрещённого оружия, и всё же оставались совершенно тёмными для всех чувств кроме зрения. Миры вращались вокруг звёзд, напоминавших глаза богов. Некоторые были выжженными синим жаром раздутых солнц, другие сковал холод на дальних краях звёздного балета, они путешествовали почти в изгнании среди замороженных скал, которые падали сквозь глубокое и безжизненное пространство.

Столь многие из этих шаровидных драгоценностей не были драгоценностями вообще, как не были они и способны стать колыбелью человеческой жизни. Несмотря на всё терраформирование разбросанных миров галактики в чудотворные времена Тёмной эры технологий, бесконечное количество планет всё ещё вращалось в диком и прерываемом штормом газообразном спокойствии, и являлись непригодными для проживания людей.

Настоящие самоцветы оказались столь же разнообразными в тонах и оттенках. Преобладала щелочная охра пустыни, постепенно выровненная промышленностью колонизации или расколотая широкими трещинами и расселинами тектонических толчков. Океанские миры казались бурными сапфирами и аквамаринами, поглощавшими солнечный свет в огромных глубинах. И у многих давно не осталось воды чистых оттенков, её сменили загрязнённые хризоберилловыми пятнами бесконечные моря, задушенные облаками бактериальной жизни, или покрытые рябью карнеоловые глубины, ставшие домом для бесчисленных аквакарнозавров.

Цвета, цвета и ещё раз цвета, множество миров перемешали их континент за континентом. И всё же сплошной сине-зелёный древней Терры встречался реже всего. Такой невинный оттенок бросал вызов неизбежности: везде, где ступало человечество, оно разрывало землю и осушало моря, оно собирало и переделывало. Оно объявляло своим. Оно завоёвывало. Оно разрушало.

Нигде это не казалось вернее, чем на мирах, вращавшихся вокруг солнца Терры. Ра не удивился, впервые посмотрев на Терру с орбиты и увидев Тронный мир болезненно бежевым, задыхавшимся в загрязнениях и раздираемым шрамами бесконечной войны. Марс, некогда терраформированный в великолепное идеалистическое место, где человеческая изобретательность создала растительность на мёртвой почве, благодаря войнам снова превратился в пустынную бесплодную землю, как до эпохи колонизации.

Ра был уже далеко от этих миров. Он кружился без тела в черноте и смотрел на другой затянутый облаками шар, сферу-пангею с континентами и несколькими небольшими морями. Городские пейзажи выглядели серыми бесформенными пятнами на суше и превратились в крошечные светящиеся маяки, когда ночь стремительно воцарилась на полушарии. Спустя всего лишь долю секунды вернулся рассвет, погасив множество городских огней и снова превратив их в серые пятна наблюдаемой с орбиты цивилизации. Миллионы людей, должно быть, называли планету домом. Миллиарды.

– Что это за планета? – спросил Ра пустоту.

Ответа не последовало. Лёгким дуновением его снова швырнуло сквозь ночные небеса, он парил, словно во сне, не чувствуя ни веса, ни импульса.

Что-то болезненное начало проступать перед его чувствами, расплывчатая пустота на сетчатке глаза превратилась в нечто напоминавшее последнюю стадию опухоли мозга. Звёзды сжигали газовые туманности, выбрасывая назад в пустоту потоки мерцающего яда. Они горели и задыхались в накатывавшихся потоках кого-то ксеновещества, которое и было, и не было газом, было и не было реальным и нереальным.

Ocularis Malifica. Варп-шторм. Варп-шторм, где альтернативная реальность варпа прорвалась в настоящий космос и накрыла десятки звёздных систем враждебными миазмами. Здесь встречались две вселенные и обе страдали от этой встречи.

Он смотрел на глаз порчи, запятнавшей пустоту. Глаз смотрел в ответ, каким-то образом кипя злобой, но без чувств.

– Почему Вы показываете мне всё это, сир?

+ Я не показываю. Не совсем так. Просто ты так обрабатываешь то, что узнаёшь, когда наши мысли связаны. Просто твой разум перестраивается к масштабу того, что я запечатлеваю в нём. +

Абсолютная верность позволила ему успокоиться от слов Императора. Однако от них мало что прояснилось.

– Сир? – спросил он пустоту.

Ответ пустоты швырнул его сквозь космос, невесомого и бесплотного, окружённого криком умирающей расы. На несколько лет назад. На несколько веков назад, когда большая часть человеческой галактики изнемогала от удушающего пламени варп-штормов Долгой ночи.

Здесь же среди эльдаров всё оставалось спокойным. Он видел орбитальные платформы из сотканной колдовством кости, столь тонкой, что дыхание солнечного ветра должно было, конечно же, разрушить эти хрупкие конструкции. Он видел миры пышной растительности, где кристаллические шпили и психически воспетая призрачная кость формировали большие шпили, соединённые изящными мостами, а порталы паутины вспыхивали от бесконечного использования в башнях великих родов. Он видел расу, которая требовала всё больше и больше: больше музыки, стимулирующей биологию мозгов; больше вина, посылавшего огонь по нервным системам; больше развлечений и удовольствий, заменивших достоинство гармонией безумия.

Он видел тварей в коже эльдаров, которые двигались в тени, ласкали клинками, убивали с горькими поцелуями, выпивали кровь и съедали запретную плоть, улыбаясь и показывая клыки.

Истина вырвалась из бледной ксеноплоти. Она вырвалась на свободу. Когти разорвали эльдара изнутри, плоть расторгалась вратами в открытых телах и разумах, ставших податливыми от разложения и праздности. Твари варпа выползали из ушей, ноздрей, слёзных протоков, раскалывая черепа хозяев, раздуваясь и вырастая. Демоны гибридного пола, одновременно скорпионы, девы и мужчины завопили – новорождённые и мокрые от крови – в пылающие небеса.

И далеко-далеко от этих ужасов человеческая раса оставалась запертой в изоляции Долгой ночи. Миллион разных миров, не имевших возможности связаться друг с другом, каждый одинокий перед огненным закатом вечных варп-штормов, раздиравших реальное пространство. Только когда одна раса умрёт – другая сможет возвыситься.

Эльдары пали, проклятые своими же пороками, пожравшими обереги их психических душ. Терзавшие каждый мир варп-шторма отступили, собравшись в последних скоплениях: Мальстрём, Ocularis Malifica и других гораздо меньших. Началось возвышение человеческой расы, Долгая ночь сменилась рассветом, когда вечные штормы отступили.

Родился новый божок. – Слаанеш! – рыдали и кричали эльдары. – Слаанеш! Слаанеш! – Но остальная часть внезапно замолчавшей галактики сделала первый вдох в новой эпохе.

Полетели корабли. Создавались межзвёздные империи. Одна из этих империй станет единственной империей – Империумом Человечества, королевства-близнецы Терра и Марс объединятся, дабы покорить ещё безмятежное ночное небо.

Крестовый поход, затем империя, всё под знаменем одного человека.

+ Всё произошедшее произойдёт снова. Таков порядок вещей. И всё же гибель человечества десятикратно затмит уничтожение эльдаров, потому что мы развиваемся в гораздо более сильную психическую расу. Неконтролируемая психическая энергия разорвёт реальность на части. Сущности варпа станут питаться телом галактики. Необходим контроль, и контроль должен быть сохранён. +

– Контроль… – повторил Ра. Амбиция такого масштаба…

+ Он – необходим. Иначе человечество ожидает гораздо более жестокое забвение, чем эльдаров. Их души ярко сияют в варпе, привлекая хищных зверей в его течениях. Скоро каждая человеческая душа станет маяком огня.

Как? задался вопросом Ра. Как Вы можете знать? Какие невероятные варианты будущего Вы предвидели? Как можно покорить и управлять самой эволюцией?

+ Благодаря видению, Ра. Мы рассматриваем варп, как альтернативную реальность и это так. Он – зеркало, отражающее каждую нашу мысль и действие. Каждое проявление ненависти, каждая смерть, каждый кошмар и сон отзываются эхом в вечности. Мы врываемся в это место, в этот мир, который является домом для боли и страдания каждого когда-либо жившего мужчины, женщины и ребёнка, и используем его для путешествия между звёздами. Потому что мы должны. Потому что до сих пор не было никакого другого выбора.

– Паутина, – прошептал Ра в тихую ночь.

+ Паутина. Человечество возносится, Ра. Человечество делает большой шаг в развитии, эволюционируя в психическую расу. Неконтролируемые псайкеры – естественные магниты для прикосновения варпа. Включающая их раса пострадает так же, как пострадали эльдары. И для эльдаров этот эволюционный скачок стал последним шагом к гибели. Я не позволю человечеству погибнуть от такой же судьбы. Эльдары держали ответы в руках, но они оказались слишком наивны и горды, чтобы спасти себя. У них была паутина, способная стать спасением. Но они так полностью и не разорвали связь с варпом. Огонь их душ обрёк всю их расу. +

Ра знал это и всё же никогда не складывал воедино в точные слова, приправленные обещанием пророчества. С паутиной человечеству не нужны навигаторы. Больше не придётся полагаться на ненадёжный варп-шёпот астропатов. Корабли больше не станут заходить в варп, чтобы потеряться или быть разорванными на части обитавшими в нём сущностями. Но эльдары делали то же самое, разве нет?

+ Нет. Они уничтожили свою зависимость от варпа, но так и не разорвали связь своей расы с ним. Я сделаю это для человечества раз и навсегда. +

Ра кружил в небытие, поворачиваясь к свету столь многих далёких звёзд. Он посмотрел на Терру, не зная, откуда понял, где она, но зная, что прав. Одной из тех крошечных и столь далёких точек звёздного света была Сол.

+ Я покорил планету-колыбель человечества. Я покорил галактику, чтобы придать форму развитию человечества, когда оно, наконец, эволюционирует в психическую расу. Не должно остаться никаких изолированных очагов человечества, иначе в своём невежестве они навлекут гибель на всех нас. Я разрушил оковы веры и страха над человеческим разумом. Суеверия и религия должны оставаться вне закона, потому что они – открытые двери в человеческом сердце для обитателей варпа. Это мы уже сделали. И скоро я предложу человечеству возможность межзвёздных путешествий без полей Геллера и навигаторов. Я предложу людям возможность общения между мирами, не полагаясь на варп-сны астропатов. И когда Империум защитит всю расу под законами моего Pax Imperialis, когда человечество освободится от варпа и объединится под моим видением, я смогу, наконец, стать пастырем человечества в эволюции в психическую расу. +

“Примархи, – подумал Ра. – Громовой легион. Объединительные войны. Великий крестовый поход. Легионы космического десанта. Имперская истина. Проект паутина. Чёрные корабли, с забитыми псайкерами трюмами под надзором Безмолвного Сестринства. Всё это…”

+ Контроль. Тирания – не цель, Ра. Абсолютный контроль всего лишь средство для достижения цели. +

“Гордыня… – Ра не смог избавиться от коварной предательской мысли, что увидел истинные скрытые амбиции своего повелителя. – Чистейшая и непревзойдённая гордыня”.

+ Необходимость. + Голос Императора прозвучал холодно как металл. + Не высокомерие. Не тщеславие. Необходимость. Я уже говорил тебе, Ра. Людям нужны правители. Теперь ты видишь почему. Единичное убийство лежит на одном конце диапазона, когда правители приносят закон. Надежда для всей расы покоится на дальнем конце континуума, когда я – как правитель – приношу спасение. +

Ра смотрел на далёкую Терру, неуверенный испытывал ли он сейчас смирение или его коснулось чуждое чувство, напоминавшее ужас.

+ У тебя слёзы, Ра. +

Удивлённый кустодий коснулся золотыми пальцами татуированных щёк. Слёзы исчезли, сверкая слабой влажностью в свете далёких солнц.

– Я никогда не плакал раньше.

+ Не правда. Ты плакал ночью, когда умерла твоя мать. Ты просто не помнишь. +

Ра всё ещё смотрел на крошечные капельки на кончике пальца. Как любопытно:

– Простите за неуважение, сир.

+ Здесь нечего прощать. Грандиозность моих амбиций плохо укладывается в смертных умах. Даже среди смертных, которые живут столь близко к вечности, как мои Десять Тысяч. +

“И всё же, – раздался в голове Ра новый предательский шёпот, – всё это под угрозой и трещит по швам”.

+ Примархи, + согласился Император. + Узри их. +

Ра вдохнул холодный воздух. Он мгновенно приготовился к бою, сжал копьё в руках, внимательно осматриваясь в поисках угроз. Но повсюду был только безликий пейзаж, слишком ровный для естественного происхождения. Куда бы он ни посмотрел, горизонт казался бледной линией бесполезной голой земли, встречающей безоблачное небо. Даже ретинальные датчики отмечали окружающий ландшафт, как невозможно ровный. Это было работой Механикум и их геовыравнивающих континенты машин.

В этот момент он понял, где был.

– Улланор. – Его голос отозвался странным эхом. Насколько он знал, он был единственным живым человеком на целом мире. Ветер подхватил слово и унёс.

– Улланор, – подтвердил Император. Ра повернулся и увидел своего повелителя, облачённого в сияющую медью многослойную золотую броню, украшенную имперскими аквилами, как шаман мог бы украсить плоть талисманами от чёрной магии. – Помнишь, когда в последний раз ступал по поверхности этого мира?

Как он мог не помнить? Это был Триумф, когда миллионы солдат собрались проститься с оставляющим Великий крестовый поход Императором в последние часы перед Его возвращением на Терру. В этот день девять – девять! – примархов стояли рядом с отцом.

День, когда Гора провозгласили магистром войны.

Единственное дыхание спустя Ра снова оказался там. Солончаки геосозданной равнины сменились морем цветов: баннеры, флаги, солдаты, танки, титаны. Глаз не мог постичь необъятность зрелища. Разум не мог обработать его. Ради парада Механикум Марса раскололи целый континент: снесли горные цепи, заполнили низины, разгладили кору планеты для самого монументального сбора после объявления Великого крестового похода.

И звук, звук. Гул такого количества двигателей превратился в оживший драконий рёв. Идеальные полки воинов стояли под обновлёнными боевыми знамёнами, крича о своих победах небесам. Поступь одного титана вызывала редкий равномерный гром. Мощь боевого дивизиона военных машин могла создать бурю, способную сотрясти город до основания. Здесь же их шагало в три раза больше, и ещё в три раза, и ещё в три раза. Марсианские чудища перешагивали и ступали между миллионами солдат у своих ног, оставляя огромные следы, которые наконец-то хоть что-то отпечатали на равнинном плато.

В авангарде процессии виднелись ровные ряды Лунных Волков, они всё ещё оставались в жемчужно-белых цветах своего благородного воплощения, а не тёмно-зелёных самопроклятья Сынов Гора.

А кто с ними? Фаланга за фалангой воинов каждого легиона. Даже те, примархов которых здесь не было, стояли гордо под миллионами военных знамён, развевающихся на пустынном ветру.

Примархи стояли в стороне на колоссальном помосте, возведённом для особой цели. Они возвышались даже над великими и непревзойдёнными среди военных машин “Императорами” и “Разжигателями войны”, и каждый из генетически созданных полководцев Императора по-своему купался или терпел кричащее ликование организованных масс внизу.

Один за другим они выходили вперёд, приветствуя собравшееся воинство. Ангрон высоко поднял оружие, рёв армии воспевал его так же, как некогда славили крики толп на арене в его жизни Ангрония с Нуцерии, Повелителя Красных Песков.

Лоргар Аврелиан, Вестник Императора, широко развёл руки и призывал миллионы верных душ кричать ещё громче. Он был демагогом, представшим перед толпой, которая предлагала только одобрение.

Следующим был Сангвиний, сомневающийся, гневный и эмоциональный Сангвиний, сын Императора с орлиными крыльями и живой аватар Империума. Его приветствовали громче всех, и десятки миллионов собравшихся внизу людей были слишком далеко, чтобы увидеть, как от их почти поклонения тревога замерцала в глазах Ангела. И всё же в ответ на призывы и мольбы он отсалютовал мечом множеству выстроившихся на равнине людей. Они закричали, раздирая горла, когда он расправил большие широкие крылья. Одно перо отлетело, спускаясь и медленно кружась на ветру. Оно станет священной реликвией полка Имперской армии, который поймает его, и единственное изображение белого пера навсегда украсит почётное место знамён их кампаний.

Один за другим они выходили и показывали себя, пока, наконец, своё место не занял Повелитель Человечества.

И все хриплые восторженные приветствия смолкли. Каждый глаз смотрел на золотую фигуру в центре помоста. Те, кто находился слишком далеко смотрели на установленные экраны, подключённые к передающим изображения дрейфующим сервочерепам.

Император стоял перед ними в доспехах и при оружии, но больше никогда Он не поведёт их на войну. Люди смотрели на Него, не замечая, что плачут. Даже на генетически изменённых лицах многих легионеров виднелись бы слёзы, не скрывай их шлемы “Крестоносец” и “Железо”.

Гора провозгласили магистром войны. Ликование возобновилось. Победу праздновали. Слава Империуму. Слава Императору. Слава магистру войны.

Всё шло, как и ожидалось. Ничто не указывало на то, что Император снова возьмёт слово в конце Триумфа. Что Он мог сказать? Каждый из здесь присутствующих знал, что Он собирался делать. Он оставит Великий крестовый поход в руках сыновей и вернётся на Терру, наблюдать за работой постоянно растущего Империума. Конечно, ничто из сказанного Им не уменьшит боль разлуки.

И всё же он ещё раз взял слово. В последний раз.

– Я оставляю вас не по своей воле, – заверил Он их. Его голос разносился над геовыжженным плато благодаря многочисленным спикерам-дронам и вокс-трансляторам. – Я оставляю вас не по своей воле. Я оставляю вас только потому, что должен. Знайте это и знайте о моём сожалении, но также знайте, что я возвращаюсь на Терру на благо нашего Империума.

В ряду стоявших за примархами воинов Кустодианской гвардии молча наблюдали два воплощения Ра. Первый был в шлеме и навытяжку, сжимал копьё стража рукой в перчатке и являлся идеальным отражением кустодиев, стоявших рядом. Второй был без шлема и слабо улыбался, снова ярко вспоминая тот захватывающий момент.

Император отвернулся от толпы, и направился сквозь окружавшую Его группу полубогов. Они уже смотрели на своего отца и друг на друга с новой осторожностью. Один из них был возвышен над остальными – уже не просто первый среди равных, но окончательно названный первым. Как и в любой семье, их реакции и эмоции при таком событии оказались… разными.

– Ра, – поздоровался с ним Император. Важные персоны вокруг продолжали говорить, совершенно не обращая на них внимания.

– Всё это, – сказал кустодий. Он показал не только на примархов, но и на само помпезное великолепие: геовыровненный континент; переполненное десантными кораблями небо; слёзы и приветствующий рёв собранных внизу полков. – Зачем, сир? Я так и не спросил Вас тогда, и всё время задаюсь этим вопросом. Зачем всё это?

– Для славы, – ответил Император. – В честь существ, которые называют себя моими сыновьями. Моих необходимых инструментов. Они питаются славой, словно осязаемой пищей. Их слава, конечно же, ничем не отличается от королей и императоров древности. Они едва ли задумываются, что слава для меня ничего не значит. Я мог бы получить планетарную славу в любой момент, когда пожелал бы, пока держался в тени расы всю предысторию. Только трое из них додумались спросить, почему я появился именно тогда, когда появился.

Ра посмотрел на пантеон примархов. Он не стал уточнять, какие именно три спросили Императора. Честно говоря, ему было всё равно. Такое знание не имело значения.

– И поэтому я дал им Улланор, – продолжил Император. – Они жаждут признания их чести и успехов, и Триумф стал наивысшим выражением этого признания. В этом смысле они такие же какими считали Ахианских богов и богинь Улимпа.

Ра знал легенды. Зоас Прародитель Грома. Авена Песнь Войны. Гермиос Быстроногий. Полубог Гераклус. Вечно ссорившиеся неистовые божества, обладавшие достаточной силой, чтобы вести себя как угодно со смертными, которые поклонялись им.

– Восприятие человечеством божественных сущностей никогда не было последовательным, – размышлял Император. – Дайте любому великую силу и дар действовать безнаказанно, и результат не будет отличаться от тех древних мифов. Гнев богов-громовержцев. Боевые барабаны народов, молившихся военным богам. Безумие и упадок могучих королей. Именно это истинная сила всегда делала со смертным разумом – элементы человеческой природы увеличиваются, становясь сильнее, чем у самих людей. В этом смысле примархи не божества?

Ра уклончиво хмыкнул:

– Я не это имел в виду, мой сеньор. Я имел в виду… как они могли предать вас без предупреждения? Почему Вы не предвидели это?

Впервые на памяти Ра Император заколебался. Он подумал, был ли он первым из Кустодианской гвардии – возможно даже первым имперским человеком – спросившим это. Десять Тысяч говорили об этом между собой сотни раз. Единого истинного мнения так и не удалось достичь. Их делом было жить в верности и умереть, исполняя долг, а не сомневаться.

– Ты спрашиваешь о самой природе предвидения, – сказал Император. – Судя по твоим словам и тону, ты полагаешь, что это всё равно, что оглянуться на уже пройдённую дорогу и увидеть места и людей, которых ты встретил.

Ра не мог отвести взгляд от примархов. Улыбающийся, всегда улыбающийся Фулгрим; Магнус суровый и сдержанный, чтобы никто не заметил одолевавшие его тревожные мысли. Находиться рядом с ними даже в момент славы – особенно в этот момент славы – это вызывало отвращение у кустодия в сердце и душе. Как же он хотел повергнуть их.

– Разве не это функция предвидения, мой король? Видеть будущее, прежде чем оно произойдёт?

– Ты подразумеваешь всезнание.

– Я ничего не подразумеваю, кроме своего невежества. Я просто ищу просвещения.

Император, казалось, оценивал слова своего хранителя:

– Вижу.

– Я не имел в виду ничего непочтительного, мой сеньор.

– Знаю, Ра. Я не обижаюсь на твои слова. Подумай вот о чём. Я подготовил их всех, этот пантеон гордых божков, которые упорствуют, называя себя моими наследниками. Я предупредил их об опасностях варпа. Но они и сами знали об этих опасностях. Империум полагался на навигаторов для путешествия среди звёзд и астропатов для общения между мирами с самого первого дыхания империи. Империум существует только благодаря этим стойким душам. Ни один космический мореплаватель или человек с психическими способностями не могут не знать о коварных хищниках варпа. Корабли всегда пропадали во время непредсказуемых путешествий. Астропаты всегда страдали от своего дара. Навигаторы всегда видели, какие ужасы плавали в его странных потоках. Я приказал прекратить использование подразделений библиариума в легионах в качестве предупреждения против несдержанного использования психической энергии. Одна из наших самых ценных технологий, поле Геллера, существует для защиты судов от губительного прикосновения варпа. Это не было тайнами, Ра, не было мистическими знаниями, известными лишь немногим избранным. Даже существование одержимых варпом существ не являлось секретом. Шестнадцатый сам видел их своими глазами задолго до того, как убедил сородичей ступить с ним на путь предательства. То, что мы называем варпом, является вселенной рядом с нашей, кипящей безграничной и чуждой враждебностью. Примархи всегда знали это. Что изменилось, если бы я назвал сущности варпа “демонами” или “тёмными богами”?

– Не знаю, сир. Я не вижу то, что могло измениться. Я не вижу нити судьбы.

Император ненадолго замолчал:

– Ты говоришь о видении будущего, – наконец сказал Он, – не зная ограничений того о чём говоришь.

За долю секунды Триумф Улланора исчез, изгнанный между двумя дыханиями. Ра и Император стояли в одиночестве на скалистом берегу, по щиколотку в ледяной морской воде. Они смотрели на гигантский утёс в сотни метров высотой, отвесный в одних местах и наклонный в других. Как раз на глазах у Ра с его поверхности загремели вниз отслаивающиеся породы, падая в приливные воды недалеко от того места, где они стояли.

– Где ты сейчас стоишь, – произнёс Император, – это – настоящее. Видишь вершину утёса?

– Конечно, сир.

– Это – будущее. Ты видишь его. Ты знаешь, какое оно. Теперь доберись до него.

Ра заколебался:

– Сейчас?

– Поднимайся, кустодий. Ты усомнился в природе моего предвидения. Я даю тебе ответ.

Ра направился к скале, осмотрел камень, найдя первые места, где можно зацепиться. Он проверил их, удостоверился, что они выдержат даже с учётом веса доспеха. Слабые он обошёл.

Прошло меньше десяти ударов сердца, когда скала треснула и раскололась под пальцами в перчатке. Ра заскользил, остановив падение, схватившись за камень, новая опора оказалась столь же ненадёжной, заставив его преодолеть последние несколько метров скалистого грунта в облаке белой пыли.

– Ты искал места, чтобы надёжно опереться, – сказал Император, – и всё же ты уже оступился. Ты не знал, что камень был неустойчивым.

– Он казался крепким.

Император улыбнулся, и это было самое неприятное зрелище, которое Ра когда-либо видел. Эмоция, появившаяся на человеческом лице, столь же ложная, как гротеск на любом маскараде:

– Да, – согласился Император. – Казался и ты узнал правду слишком поздно. Теперь поднимайся.

Ра поколебался ещё раз, колебание, которое граничило с неповиновением. Словно оно было возможно для такого, как он, в присутствии своего повелителя.

– Не нужно, сир. Полагаю, что теперь понял.

– Понял? Посмотри через воду, Ра.

Ра вернулся к Императору и сделал, что велели. Вода слегка покачивалась спокойными волнами, плескаясь вокруг скал береговой линии. На самом краю горизонта он увидел отражающийся край другого берега:

– Я вижу землю. Возможно, остров.

– Это – Альбия много тысяч лет назад. Но это не важно. Ты видишь берег. Ты знаешь, что он там. Ты знаешь, что можешь добраться до него на корабле или вплавь, или перелетев. Именно это ты знаешь.

Взгляд тёмных глаз Императора стал рассеянным. Он смотрел на далёкий берег, но Ра сомневался, что Он ещё видел его:

– Итак, ты направляешься туда. Но ты видишь только конечный пункт путешествия. Ты не видишь зверей под водой, которые пожирают путешественников. Ты не знаешь, не поднимется ли ветер и не собьёт ли с курса. И если ветер и в самом деле поднимется, он направит тебя на восток? Запад? Север? Юг? И не потопит ли он твой корабль? Возможно, под водой есть скалы, которые нельзя увидеть, пока они не проломят и не пробьют корпус корабля. Возможно, жители того далёкого берега станут стрелять по твоему судну, прежде чем ты достигнешь берега.

Император повернулся к Ра, хотя странное выражение в Его глазах не исчезло:

– Но ты видишь берег, Ра. Неужели не сможешь предсказать все возможные опасности между здесь и там?

– Возможно, я предскажу их все, сир. Возможно, я учту вероятность появления каждой из них.

– Пожалуй, так. А что со случайностями, которые ты не сможешь предсказать? Каждое мгновение изобилует ста тысячами потенциальных путей. У ремесленницы, которая строит твою лодку, может случиться сердечный приступ, прежде чем она отдаст её тебе. Или она решит не отдавать тебе лодку вообще. Ты скажешь ей неправильные слова. Ты предложишь неверную цену. Она обманет тебя, потому что она – воровка. Враг повредит твою лодку, прежде чем ты отправишься в плавание. Ты проплывёшь половину этого пролива только чтобы увидеть на востоке или западе побережье лучше. Минута за минутой, возможность за возможностью, дорога за дорогой. Все переменные, которые ты не можешь увидеть с того места, где стоишь сейчас.

Император протянул руку, словно мог сокрушить побережье в золотой перчатке. Выражение Его лица было холодным в бледной свирепости:

– Я вижу побережье, Ра. Я знаю, что ждёт меня там. Но я не вижу все бесконечные превратности между здесь и там.

Наконец, Он опустил руку:

– Это – предвидение, Ра. Знать триллион возможных вариантов будущего и гадать о бесконечных путях достижения каждого из них. На планирование даже одного возможного события, принимая во внимание каждое решение, которое каждое живое существо сделает и тем самым повлияет на окружающих, уйдут все прожитые мной жизни. Единственный способ узнать что-либо наверняка…

Он замолчал и показал на далёкий берег.

– Доплыть до той стороны, – сказа Ра.

Император кивнул:

– Когда хранилище атаковали, и проект примарх оказался под угрозой, должен ли я был уничтожить их всех? Или сделать, то, что я сделал, полагая, что смогу вернуть их величие? Если бы я уничтожил их, предотвращая похищение, Империум бы достиг его высот? Или Великий крестовый поход застопорился и потерпел бы неудачу без своих полководцев? Пока нет никаких ответов, Ра. Мы посреди моря в окружении странных течений и непредсказуемых зверей, но всё ещё сохраняем курс.

– Я не подведу вас, сир.

Император закрыл глаза и вздрогнул, когда боль мелькнула на Его смуглом лице. Он прикоснулся кончиками всех десяти пальцев к лицу под бременем какого-то безмолвного напряжения.

– Мой сеньор?

– Последствия Глупости Магнуса сильно давят на переходы Механикум. Я не знаю, как такое возможно. Мощь и так уже была безжалостной и монументальной. Учитывая вторжение в изначальную сеть, боюсь у нас осталось мало времени.

– Мы не смогли уничтожить Эхо Первого Убийства. Почему оно бежало от нас? Как нам остановить его?

Император сглотнул, Его глаза налились кровью и стали тревожными, отвлекаясь на что-то.

+ Проснись, Ра. +

Ра открыл глаза и его чувства мгновенно уловили звуки сирен.

Четырнадцать

Разгрузочные ремни Зефона гремели, пока он шёл, патронташ с радиоактивными гранатами звенел о красный керамит. Он чувствовал себя словно в чужой коже: из волкитных пистолетов в кобуре на бедре не стреляли уже несколько лет, и он не тренировался с силовым мечом, который висел в ножнах на ранце. Точно также он только чистил и ухаживал за болтером, который теперь нёс на плече на широком ремне из шкуры мутанта с Ваала.

После того, как воздушный спидер доставил его через половину Гималазии к самому охраняемому центру Дворца, он всё время шёл вниз сквозь бьющееся сердце Империума, иногда прибегая к непрерывно используемым подземным транспортным капсулам или лифтовым платформам.

Он переговорил с Диоклетианом и Аркханом Лэндом, первый рассказал ему о тёмных чудесах Невозможного города и врагах, с которыми сражались Десять Тысяч, второй громко и пространно рассуждал о структуре паутины и её потенциале для человечества. Он просмотрел вживлённую карту архимандриссы и всё же… сомнения остались. Или возможно это была надежда, которая ещё не прошла. Зефон лихорадочно хотел, чтобы такое просветление оказалось ложью.

Кровавый Ангел не знал, во что верить. Он знал только, что Десять Тысяч выбрали его служить Императору, и он будет служить до последнего вздоха.

И так, он направлялся присоединиться к ним.

Через районы, которые превратились в архивы либрариума; через кварталы музеев, которые отдали огромным толпам беженцев; через камеры хранения и арсеналы, и даже через старые терранские литейные. Кровавый Ангел шёл в торжественной тишине, его походка казалась несколько преувеличенной из-за больших сдвоенных турбин прыжкового ранца. Двойные двигатели возвышались над наплечниками, являясь если не по форме то, по сути, крыльями. Сервочерепа бесконечно дрейфовали мимо, останавливаясь, чтобы нацелить на него иглы глазных сенсориумов, сканируя для объединённой биометрической идентификации. Неизбежно они издавали удовлетворённый щелчок и летели дальше.

К концу первого дня он прошёл первую печать. Вечно запертые круглые раздвижные ворота не были заперты для него, и он, не колеблясь, прошёл их, миновав фалангу из ста Имперских Кулаков с одной стороны, и пять кустодиев с другой. Первые приветствовали его с мрачной формальностью. Вторые полностью проигнорировали его.

Нисходящий путешествие сводило Зефона с теми, кому было суждено стать его товарищами-попутчиками. Поток из сотен гусеничных боевых сервиторов грохотал по коридорам, направляясь к Имперской Темнице и любой цели, уготовленной им кустодиями.

Вскоре после того как Зефон встретил конвой лоботомированных к ним присоединились высокие шагающие фигуры дома Виридион. Великие рыцари сотрясали каменные залы и коридоры оглушительной поступью, и Зефон почувствовал, как его мрачное сердце забилось слегка быстрее при виде Джаи и её воинского двора. Исчезла тёмно-серая и голая сталь непокрашенных машин-отбросов, отданных и выпрошенных у других домов. Зефон ожидал увидеть их в прошлой сине-зелёной геральдике, но её также не было. Пластины брони Виридиона стали чёрными и золотыми, и, хотя по-прежнему не хватало знамён былых побед, на покачивавшихся корпусах появился новый символ: имперская аквила, символизирующая объединение Терры и Марса. Самый простой и чистый символ, который они могли выбрать.

Заметив приближавшийся к ним чудовищный силуэт баронессы Джаи, Зефон активировал общую вокс-частоту:

– Виридион на марше, – сказал он, слегка улыбнувшись.

– Виридион на марше, – пришёл потрескивающий ответ.

Ведущий рыцарь повернулся, свисавшая на цепях с болт-пушки большая бронзовая аквила закачалась в такт движению, и по каменным коридорам разнёсся сигнал тревожного рога. Ему ответили рога и клаксоны каждого рыцаря в конвое, так дом Виридион праздновал свой поход.

К рассвету второго дня путешественники были далеко от света солнца. Неуверенные шаги Зефона сопровождались лязгом поршней и звуками тяжёлых металлических ног в тихих коридорах. Миллиарды жили и трудились в стенах Дворца, но конвой не встречал никого из них, словно это было не сердце Империума, а всего лишь пустым миром, царством камня и тени.

Они шли. Каждые несколько часов они миновали одну из печатей, круглые раздвижные ворота стояли открытыми и ожидавшими: их никто не патрулировал, не охранял и не перегораживал.

Они миновали арку Хибран, своды которой освещали огни факелов, горевшие всю Долгую ночь и продолжавшие гореть до сих пор. Они шли по молитвенному пути вечных, под взглядами нарисованных глаз побеждённых военачальников. Они шли, пока не спустились в подземелья фундамента Дворца, выдолбленные в хребте Гималазии, естественных породах планеты, и всё равно продолжали спускаться.

Сервиторы-рабочие начали встречаться в нечастых интервалах, как и адепты в мантиях, склонившиеся над машинами и оборудованием на базальтовом полу. Коридоры оставались высокими и широкими – рыцарям ни разу не пришлось пригибаться или возвращаться в поисках другого пути, и на земле виднелись следы бесчисленных ног и гусениц.

Несмотря на эйдетическую память Зефон не был уверен, когда именно он понял, что конвой больше не пересекает запасные маршруты. После пятой печати? Шестой? Когда множество вспомогательных коридоров, наконец, сошлись в этот последний путь?

Инстинктивное чувство направления медленно начало говорить другую правду – углы и повороты меняли его путь не всегда вниз, но никогда вверх, направляя глубоко в кору планеты. Он шёл по лабиринту. Не такому, как эклектичные сады-лабиринты богатых или тюрьмы мифологических чудовищ, а по настоящему лабиринту из древних терранских преданий, которые некогда встречались в святых храмах и местах паломничества. Он знал это благодаря изучению до имперских духовных памятников, вытесненные на этажах собора или вытравленные на земле, они образовывали дорогу для паломников, где каждый шаг вёл к центру. Они символизировали пути осмысления, путешествие от незнания к просвещению. Это было такое же путешествие?

Я слышу гром.

Едва мысль появилась, как он понял её ошибочность. Конечно же, не гром, не важно, как похож звук. Ложный гром со временем становился всё громче, от поворота к повороту, от туннеля к туннелю.

Зефон увидел поблёкшие символы на стенах и стёр пыль настолько аккуратно, насколько мог бионической рукой. Простые примитивные изображения открылись его любопытному прикосновению, они напоминали наскальные рисунки самых ранних человеческих культур. Он шёл дальше, останавливаясь наугад и осматривая первобытные произведения искусства: сцены охоты простых фигур с копьями на огромных зверей; сообщество призрачных людей, собравшихся вокруг красно-оранжевых лепестков огня; десятки фигур с поднятыми руками, которые поклонялись сфере солнца над собой.

Вскоре путешественники достигли моста, а вместе с ним и грома.

Путь перед ними пролегал через бездну. Сервиторы, не останавливаясь, покатились вперёд. Рыцари замешкались, военные доспехи остановились. Зефон также остановился, соскользнул с транспортёра, на котором ехал, и недоверчиво уставился на источник грома, низвергавшийся в бесконечную черноту. Собранная в подземных хранилищах вода Терры обрушивалась огромными ревущими водопадами с высокого потолка пещеры.

Зефон понял, что улыбается, а затем рассмеялся над захватывающим дух зрелищем, настолько масштабным и настолько оглушительно подавляющим грохотом. Он сражался на океанических и муссонных мирах, но от этого впечатление не стало менее величественным. Он был ребёнком Ваала и мало планет могли сравниться в пронизанном радиацией и измученном жаждой наследии с тем далёким шаром.

И всё же они шли, шаги превращались в метры, метры превращались в километры.

В конечном счёте, гром стих.

Зефон осматривался с тревожным изумлением, пока путешествовал сквозь лабиринт под огромными каменными статуями первых ложных богов человечества и по мостам, перекинутым через пропасти, где покоились останки давно заброшенных поселений. После очередного широкого каменного арочного моста он увидел холодные потускневшие руины целого города. Даже со сводящей с ума высоты над заброшенным городом он почувствовал движение в чёрных глазах разбитых окон: призраки далёкого прошлого смотрели в пустоту в глухой и зловещей тишине, как проходили их потомки и наследники.

Что это было за место, когда располагалось под солнцем? Он не был уверен подумал ли эти слова или прошептал вслух, пока не получил ответ.

– Кат Манду, – раздался шёпот по воксу.

Зефон не отвёл взгляда от мёртвого города в пятистах метрах ниже. Невероятно, но здесь был ветер. Мягкий бриз с привкусом пыли.

– Диоклетиан? – переспросил он по воксу.

– Вы спросили, что это было за место раньше. Это был город Кат Манду. Столица государства Сагарматха, также известного как Непал. Некогда это было крышей мира.

– Очень поэтично. И теперь оно лежит мёртвым, как часть фундамента Дворца, осталось только имя. Спасибо, Диоклетиан.

Шагавший далеко впереди в авангарде колонны кустодий снова не ответил.

Следующий мост был усилен колоннами и подпорками из тёмного железа, которые соединяли каменную дорогу с далёкими стенами пещеры. Сам воздух мерцал от оранжевого света подземелья. Жар нахлынул на Зефона растущими миазмами.

В пропасти внизу кипела и ползла расплавленная порода. Мост был перекинут через рану в коре Терры, казалось, что сама мантия планеты разверзлась. Большое озеро жидкого кровавого огня горело во тьме далеко-далеко внизу, почему-то только увеличивая количество теней, а не изгоняя их.

Всё больше и больше изображений появлялось на стенах, пока конвой продвигался сквозь лабиринт. Наскальные рисунки охрой и углём сменили прекрасные мозаики и пейзажи импрессионистов. Изображения солнц, небес, синего терранского неба и чёрной пустоты за ним. Пиктограммы спутников, тех самых первых машин, что пели свои песни в тихую ночь.

Затем появилось искусство Тёмной эры, Долгой ночи и Объединительных войн, опустошивших Терру. Войны непревзойдённой жестокости разрушали города, которые не могли существовать. Люди из плоти сражались с людьми из камня и людьми из стали. Зефон сглотнул, увидев Ваал среди нарисованных небес, слишком высоко на фреске потолка, чтобы он смог дотянуться. Он прижал кулак к сердцу в торжественном приветствии и пошёл дальше, миновав ещё больше сцен опустошения неповторимого масштаба, которые сменились сценами спасения расы, объединённой после Долгой ночи направляющей золотой рукой повелителя расы.

Затем появились чудовища. Дьявольские силуэты, вызванные из человеческих кошмаров, сражались в мирах огня, льда, дыма и потопа. Рогатые звери с красной плотью и в бронзовой броне. Поедающие падаль скелетные танцоры с лицами и чертами древних птиц. Зефон видел существ из своих детских снов, чудовищ, порождённых его юным дремлющим воображением.

Откуда они здесь?

Ответа так и не последовало.

Достаточно скоро Зефон обратил внимание на другие изменения. Изменения в окружающей обстановке.

Оборудование – машины – стало встречаться гораздо чаще, установленное в землю или наполовину выступавшее из незаконченных фресок и незавершённых мозаик. Грохот и удары металлической песни промышленности звучали всё громче и громче с каждым поворотом. Если раньше стены отмечало искусство прошлых эпох, то теперь оно уступило место кабелям и трубам оборудования. Похоже, их в крайней спешке разместили здесь и прикрепили к каменным фундаментам Дворца.

Некоторые машины вращали химикаты, словно центрифуги кровь. Другие сильно вибрировали, поглощая энергию или производя её, или перекачивая куда-то ещё. Башни ящиков стояли вдоль стен каждого зала, затмевая незавершённую архитектуру. Повсюду сновали работники в мантиях, капюшонах или костюмах.

Зефон снял шлем, чтобы вытереть тихие слёзы с глаз. Муки путешествия, всего этого лабиринта, выжгли все сомнения, которые он раньше испытывал.

Это путешествие было первым шагом в жизни человечества без варпа. Это был путь в паутину… Человечество должно пройти сквозь этот лабиринт, как путь понимания, омыться в символике, готовясь снова шагнуть к звёздам. Возрождённая раса, спасённая от проклятия видением одного человека.

Всё это выглядело потемневшим и незаконченным, так много необработанного камня, коридоры, которые должны были вести к просвещению, испортили и обезобразили размещёнными здесь из-за Глупости Магнуса археотековыми машинами. Война коснулась места последней надежды.

Неожиданно оказалось совсем легко представить это место через несколько месяцев осквернённым и поруганным безумными ниспровергающими руками мятежников Гора, когда они достигнут Терры. Позаботятся они об обещаниях этого незаконченного лабиринта или осквернят невежественным гневом?

Улыбка Зефона стала слабой и мрачной. Несколько дней назад он не знал во что верить. Теперь он скорбел о незавершённом видении Императора о спасении. Он прошёл лабиринт и понял всё, что должен был знать.

Он закрыл бледные глаза.

– Почему вы плачете, Кровавый Ангел?

Зефон повернулся и увидел главного ризничего Джаи. Он думал, что только сервиторы двигались в этой части конвоя. Торолек, так звали этого жреца-искусника. Зефон видел его всего один раз несколько недель назад на укреплениях.

– От потери, – ответил он, ничего не добавив.

– Мы близко? – спросила баронесса Джая по общей вокс-частоте.

– Близко к чему? – беспечно переспросил Диоклетиан.

– К Имперской Темнице. Лаборатории Императора.

Кустодий ответил без промедления:

– Они одно и то же, – сказал он. – Мы оказались в Имперской Темнице, как только миновали последнюю печать. Это – лаборатория Императора. Всё это.

Зефон надел шлем, запечатав замок воротника с шипением сдавленного воздуха. Он вдохнул переработанный воздух доспеха и пошёл дальше.

Менее часа спустя они достигли врат Вечности.

Конвой остановился в центре лабиринта.

Зефон стоял у последнего коридора с множеством знамён в почётных рядах вдоль стен. Кавалькада цветов протянулась по обеим сторонам ведущих вниз мраморных ступенек, на каждом знамени из ткани виднелись имена, номера, символы, миры и гордые звери-аватары, олицетворявшие один из полков Империума. Каждый полк, когда-либо носивший имперского орла и сражавшийся под началом Императора, был представлен флагом, баннером, трофеем или вымпелом. Пространство с десятками тысяч символов простёрлось вниз к входу в тронный зал Императора.

В конце спускавшегося широкого коридора стояли открытые Врата. Они были двести метров в высоту до арочного потолка пещеры. Капли падали с каменного неба, рисуя тысячу ярких ручейков и речушек на поверхности металлических створок. На них было представлено разделённое пополам изображение Императора: большая рельефная фреска Повелителя Человечества, разящего копьём драконических зверей и машинных ужасов Долгой ночи.

И между этими широкими створками была только тьма.

Впервые за несколько часов не было видно никакого оборудования, прикреплённого к стенам и полу, и никакие рабочие станции или штабели ящиков не заслоняли представшую перед ним красоту. И всё же Зефон ощущал под ботинками дозвуковой гул силовых кабелей пронизывавшей лабиринт паутины энергии. Пусть показная роскошь сменила прагматизм у врат Вечности, но не заменила его.

Тени и призраки появились на периферии зрения Зефона, накладываясь на истинные чувства нерассказанными историями. Каждый раз, перемещая взгляд, он замечал какого-то нового повторяющегося призрака, какой-то иной намёк о том, что может быть там.

Огромные створки не были без охраны, по обеим сторонам арочного входа всё же стояли два высоких титана “Разбойник”, их пластины брони украшала агрессивная геральдика самого легио Игнатум Марса.

Океан штандартов оставался неподвижным в безветренной тишине, и всё же среди них сновала целая армия ссутулившихся жрецов, облачённых в снятую кожу своих праотцов, которые размахивали жаровнями с ладаном и распевали молитвы о душах тех, кто сражался под этими знамёнами в галактике.

Воздух над проходом был пуст за исключением круживших на антигравитационных устройствах неуклюжих и напоминавших херувимов дронов, поэтому казалось, что летали клонированные дети-ангелы. За ними тянулись прикреплённые к лодыжкам знамёна и слышались звуки звона переносных колокольчиков, игравших неизвестную мелодию.

Створки были широко открыты, но оставались непроницаемыми в эфирном эхе, а Император был показан окружённым космосом демонов и мифических зверей. Его омывал солнечный нимб, и Он торжествующе пронзал тело чего-то рогатого и змеиного.

Каждый призрачный проблеск барокко рассказывал о временах, когда Имперская Темница казалась скорее собором, чем лабораторией, временах, когда Императору поклонялись, а не почитали.

И вот, наконец, ещё один последний и непохожий на остальных призрак… Истекающий кровью Ангел стоял перед вратами в золотой броне и с мечом серебряного пламени. Большие белые крылья были широко и непокорно расправлены, лебединые перья выглядели порванными и кроваво-красными.

– Отец, – произнёс Зефон онемевшими губами, но Ангел ушёл и слова исчезли, когда он шагнул вперёд. Широкие ворота проглотили его.

Под грохот гусениц сервиторов, неспособных понять, что их окружает за пределами подпрограмм поиска/уничтожения, Зефон вошёл в тронный зал Императора.

Тьма оказалась обманом и исчезла, как только он прошёл сквозь неё. Первым, что поразило чувства Зефона, стало расплывчатое изображение на сетчатке из-за болезненного света, настолько яркого, чтобы даже оккулоб не смог защитить глаза. Он сильно прищурился и поднял руку от резкого света.

Вторым его поразила горячая машинная вонь перегруженного металла. Он сражался на мануфактурах на нескольких мирах, вдыхал угольный и резкий опалённый металлический аромат оборудования, которое медленно умирало от износа движущихся частей. Он сразу узнал этот запах, даже приправленный кислотным привкусом заряженного озона.

Третьим стал звук. Кричащие голоса. Треск молнии искрящих машин. Первобытный гул работающего оборудования. Он чувствовал его так же, как и слышал, он чувствовал его в крови и костях.

– Продолжайте идти, – раздался голос Диоклетиана.

Он продолжал идти, видя мало и ощущая всё. Впереди кто-то пронзительно вскрикнул.

– Продолжайте идти! – приказал Диоклетиан по воксу.

Осматриваясь, чтобы узнать, кто закричал, Зефон видел только нечёткие силуэты. Сумасшествие. Безумие. Его генетические модификации возникли благодаря гениальности самого Императора, космический десантник мог с почти одинаковой лёгкостью видеть почти в кромешной тьме и справляться с ослепительным светом. И всё же он почти ничего не видел.

Ещё один крик, на этот раз рядом с ним. На неопределённом расстоянии раздался лязг падающих металлических балок или возможно обрушившейся платформы. Он не видел ничего из этого.

Я ослеп?

– Я ничего не вижу, – произнёс он вслух.

– Вы и не должны, – ответил Диоклетиан. – Двигайтесь вперёд. Продолжайте идти.

Глаза всё же приспосабливались, хотя и намного медленнее, чем обычно. Зефон сумел различить бледный каменный пол под ногами и тёмную бронзу огромных гудящих машин на периферии зрения. Боль грубо пронзила глазницы, когда он поднял голову, чтобы увидеть то, что находилось впереди конвоя.

Арка. Дверь. Портал. Конструкция из светлого мрамора, извергавшая в зал золотой туман. Он не мог разобрать ни точную форму – Круг? Овал? – ни точные границы, где заканчивался чуждый туман, и начинались стороны структуры.

– Не оглядывайтесь, – снова раздался голос Диоклетиана.

Шеренга за шеренгой боевых сервиторов грохотала в золотой туман, их разум был мёртв для всего кроме приказов. Танк “Криос” исчез секунду спустя, никак не потревожив туман.

Один из рыцарей Джаи вошёл вместе с другим отрядом сервиторов, окутанный испарениями портала. Другой неподвижно стоял на краю портала, пойманный щупальцами золотого тумана, и наполовину повернувшись, чтобы оглянуться на остальную часть походной колонны. Зефон слышал, как баронесса кричала на придворного, требуя продолжать движение.

В ответ раздался запинавшийся и хриплый голос пилота:

– Император. Мой Император. Омниссия.

– Не оглядывайтесь, – резко произнёс Диоклетиан. – Баронесса, немедленно уводите своих придворных.

Высокий силуэт Джаи покачивался от тяжёлой поступи, сотрясая пол, когда она с лязгом зашагала вперёд. Остальные рыцари последовали за ней неровным строем, перемещаясь среди орды сервиторов и перешагивая через них.

Когда Зефон подошёл к порогу портала, извивавшиеся щупальца тумана коснулись пластин его брони. Они не принесли ни аромата, ни вкуса, ничего о том, что ждало его на той стороне. Над ним покачивался остановившийся силуэт охваченного благоговением рыцаря. По обе стороны от него киборги “Таллаксы” входили в золотую мглу. Туман отражался на их заполненных кровью лицевых куполах.

Зефон начал поворачиваться и застыл. Что он увидит, оглянувшись назад? Яркий свет, подобный вспышке солнца, звенящую конструкцию, поднятую над землёй? Ядро черноты в самом центре мерцающего грозового света? Трон с короной энергии и фигурой на нём, эта фигура…

– Не оглядывайтесь! – Диоклетиан был рядом, толкая Кровавого Ангела рукоятью копья.

Но Император… Сам Трон Терры…

– Шевелись, Вестник скорби. Шевелись немедленно.

Зефон сглотнул, коснулся золотого тумана и сделал первый шаг в паутину.

Третья часть. Смерть мечты

Пятнадцать

Пути Механикум

Истинная паутина

Вечная война

Конвой следовал по туннелям из тёмного металла и светящихся схем. Учитывая его профессию Аркхану Лэнду было не привыкать к мраку подземных комплексов, но всё же он находил окружение странно угнетающим. Дело было не в темноте, потому что стены излучали слабый электрический свет от линий схем. И не в тумане, который, видимо, появлялся просто сам по себе из ниоткуда, но когда техноархеолог понял, что он не являлся ядовитым, то легко забыл о нём.

Нет, источником угнетающего чувства являлось знание о том, что находилось за этими металлическими стенами. Конечно, он верил. Он верил настолько истово, насколько вообще мог верить человек, что психическая непоколебимость Омниссии сохранит эти проходы защищёнными.

Но всё же.

Лэнд никогда не считал себя слишком впечатлительным. Во время экспедиций в древние катакомбы инфотемниц опасность главным образом исходила от неизменных многочисленных автоматизированных защитных систем, и он не волновался о том, какие мифические чудовища могут скрываться в тенях за пламенем факела. Теперь же он не мог отвести взгляд от покрытых схемами стен, и вздрагивал от малейшего звука проезжавшего мимо танка или грохота генератора. Он думал о варпе – самом варпе – который разбивался в вопящем чудовищном величии о внешние стены туннелей совсем рядом с ними. Он не слышал его, он не видел его, но он знал, что варп был там. Осада, невидимая для чувств.

“Как прогулка под океаном, – подумал он без улыбки. – Когда всё время опасаешься, что транспортные трубы дадут течь”.

Постоянные мысли о туманных ужасах сделали путешествие совсем безрадостным. И ещё ему не с кем было поделиться своими страхами в конвое. Сёстры Тишины уже всё знали, и казалось, это их совершенно не волновало. С архимандриссой было бесполезно разговаривать о чём-то несвязанном со статусом конвоя, а боевые сервиторы вообще не умели говорить. Баронесса Джая и её придворные всё ещё оставались в неведении о паутине и варпе снаружи. Возникла забавная мысль. Как их ограниченные интеллекты должны напрягаться, чтобы осмыслить всё это.

Зефон, конечно, знал правду. Но спокойный ангелоподобный Зефон проводил большую часть путешествия в одиночестве, когда не был рядом с Диоклетианом. Ах, пусть так.

Иногда встроенные в стены части схем разрушались и искрили. Лэнд вздрагивал каждый раз и шёл быстрее.

Определение любых временных показателей здесь оказалось невозможным. Разные хронометры конвоя отсчитывали секунды, минуты и часы в обоих направлениях без всякой последовательности. Системы одного сервитора показывали дату за триста лет до провозглашения Великого крестового похода. Собственный хрон Аркхана Лэнда функционировал вполне нормально в течение почти четырёх часов, после чего начал отсчитывать от семи до пятидесяти секунд за раз. Иногда он останавливался на неопределённое время, а затем самостоятельно снова запускался. Лэнд прекратил бесполезные попытки разобраться в этом.

Он шагал по колено в цеплявшемся тумане, который был или бледно-золотым или дымчато-лазурным в зависимости от наблюдателя. Несмотря на то, что он взял с собой своего “Налётчика” Лэнд предоставил управление бортовым сервиторам и ядру духа-машины. Паутина являлась чем-то таким, что он должен испытать за пределами брони танка.

Сапиен устроился у него на плече, зрачки зверька бесконечно щёлкали, щёлкали и щёлкали, записывая пикты, которые приглянулись его примитивному мозгу. Лэнд часто останавливался для сканирования ауспиком и изучения данных, и каждый раз Сапиен спрыгивал с плеча и исчезал в тумане, занимаясь один только Император знал чем. Лэнд регулярно просматривал содержимое черепа зверька, изучая снятые псибер-обезьяной пикты, но изображения показывали только инкрустированные схемами стены и пол, или безликий поглощающий цвета туман.

У Аркхана было право ехать во главе конвоя вместе с архимандриссой и неприветливым соседством Керии и Диоклетиана. Чаще всего он предпочитал путешествовать в одиночестве, перемещаясь по всей колонне, иногда даже возвращаясь настолько далеко, чтобы идти рядом с баронессой Джаей и марширующими рыцарями, слушая их грохочущую поступь. Они были вдохновляющей группой на свой манер.

Отряд вигиляторов-протекторов замыкал хвост колонны, их клешни гудели смертоносными звуками, словно осы, изогнутые когти лязгали в такт шагов аугметированных ног. Он знал, что лучше не пытаться вовлечь их в разговор. На Священном Марсе их знали как сикариев – крадущихся среди дюн, жестоких трансмогрифицированных воинов-скитариев – и не многие из них обладали достаточной индивидуальностью для общения.

Они ни разу не разбивали лагерь. Сервиторам не требовался отдых, и конвой никогда не останавливался. Сам Лэнд привык к неудобствам многомесячных экспедиций в подземные хранилища, и ему вполне хватало нескольких часов сна на корме транспорта “Триарос” или в собственном “Налётчике”. Сон не приходил легко, но предлагал единственную возможность забыть о том, что находилось за изгибавшимися стенами.

Секции Механикум в паутине оказались почти такими, какими он и ожидал, хотя присутствовал и дополнительный раздражитель в виде странного и непонятно откуда появлявшегося тумана. Один туннель с пронизанными мерцающими линиями драгоценной схемы стенами из освящённого металла сменялся точно таким же туннелем. Проводка выглядела достаточно сложной, почти иероглифической и покрывала всю внутреннюю поверхность туннелей. Конвой уверенно двигался вперёд, не останавливаясь, даже когда проходы раздваивались или разветвлялись, никогда не следуя по маршруту, который был бы слишком тесен для высоких рыцарей дома Виридион. Такие иногда встречались.

– Куда ведут эти проходы? – спросил Лэнд по воксу Диоклетиана, сидя за командной панелью своего “Налётчика”.

– Никуда, – раздался ожидаемый ответ.

Значит, туннели незакончены. Или ещё не перестроены. Или строительство даже не начиналось после первого основания. Любопытно.

И всё же это давало представление о масштабе работ. Аркхан знал из карты архимандриссы, что спроектированные Механикум секции являлись ничем иным, как пробными щупальцами, связывавшими Терру с настоящей сетью. Это объясняло скромность работ, в том числе и почему он чувствовал нависавшие потолки большинства туннелей сквозь туманную дымку. Но не объясняло, как легио Игнатум переправил титанов для Великой Работы. Как они могли провести богов-машин по этим туннелям?

Ответ пришёл сразу, как был задан вопрос. Великие Работники видимо привезли всех крупных титанов по частям, разобранные компоненты доставили по этим путям караванами гравитационных платформ, чтобы снова собрать глубже в паутине.

Что за изумительное кощунство. И какая судьба ждёт духа-машины, получившего жизнь в этом странном мире? Проявятся ли дефекты и недостатки, невидимые за пределами паутины? Падут ли собранные в паутине титаны жертвой соединения нереального мира с реальным?

Столько вопросов. Так мало ответов.

Кейн, дорогой уважаемый Загрей Кейн, не стал возражать против решения Лэнда посвятить себя Великой Работе. Положительное мнение генерал-фабрикатора по этому вопросу стало неожиданностью, если не сказать больше. Он ожидал отказа на основе понятий компетенции и превосходства. В первую очередь он был техноархеологом, который совершенно не был приспособлен для войны, не важно насколько уважаемым он мог являться в своей профессии.

И всё же у Лэнда были подозрения, почему Кейн согласился. О, да. У него были подозрения.

Сапиен показал зубки и испустил серию щебетавших и чирикающих щелчков. Лэнд оглянулся через плечо, когда из тумана появилась высокая фигура Зефона. Двойные турбины поднимались над его спиной, как жестокие машинные крылья, и покачивались в такт походке воина. Боевые сервиторы катились мимо, не обращая внимания ни на что, кроме направляющего сигнала архимандриссы во главе колонны.

– Приветствую, – произнёс бледный Кровавый Ангел. Он держал шлем тип III с решётчатой лицевой пластиной под рукой, оставив лицо открытым.

– Мой соотечественник-ваалит, – ответил Лэнд. Он почесал голову, где волосы давно проиграли войну за удержание позиций на пустынном пейзаже.

Зефон замедлил шаг, чтобы идти рядом с Лэндом:

– Вы, должно быть, гордитесь, – сказал он. – Видеть результат усилий Марса.

“Горжусь? – подумал Лэнд. – Да, пожалуй. В некотором роде. Хотя истинное чудо, истинное знание ещё впереди”.

– Да, горжусь, – произнёс он вслух.

– И хорошо, что ваша верховная жрица пережила операцию.

– Иеронима? Она – не моя верховная жрица. Она входит в круг, подход которого значительно отличается от большинства марсианских ковенов. Она поклоняется Омниссии как самому Уничтожению. Как Несозидающему богу.

– А вы?

– Я почитаю Его за то, что Он – гений. Я не считаю аспект Его гения священнее любого другого аспекта.

– Ясно. – Зефон изогнул бровь. – Хотя должен заметить, что вы поправили мою терминологию, а не выразили облегчение выживанием жрицы.

– Проницательный товарищ. Создание архимандрита – это слава, сударь. Но я не желал бы себе такой судьбы. Навечно оказаться внутри корпуса? Обнажённые нервы, расколотые мышцы и очищенная кость, амниотический бульон для сохранения головного и спинного мозга? – Лэнд театрально вздрогнул. – Нет, спасибо.

– Ясно, – снова повторил Кровавый Ангел.

“Сомневаюсь, – подумал Лэнд. – Вы не видели операцию”.

Зефон с интересом посмотрел на Сапиена. Псибер-обезьянка расценила это как приглашение. Зверёк прыгнул на наплечник воина, цепляясь за белый символ-крыло IX легиона, а затем оказался между турбинами прыжкового ранца.

– Надеюсь, это существо не помочится на меня? – спросил космический десантник. – Сомневаюсь, что моё чувство собственного достоинства переживёт такой удар.

Лэнд посмотрел на Кровавого Ангела, прищурив глаз. Он задумчиво погладил свою клиновидную бородку:

– Сапиен получает питательные вещества внутривенно. Те немногочисленные отходы, что он выделяет, выходят через мешочек с гелиевыми отложениями. Поэтому ответ на ваш вопрос – “нет”.

Зефон усмехнулся:

– Очаровательно. Иди сюда. – Он протянул бионическую руку за плечо, псибер-обезьянка позволила взять себя за загривок и вернуть хозяину. Снова устроившись на плече Лэнда, зверёк посмотрел на огромного воина и прощебетал несколько любопытных чирикающих звуков.

– Я заметил нестабильность вашей бионики, – произнёс техноархеолог. – Непроизвольные подёргивания в метакарпофаланговых суставах. Результат неудачной операции?

Улыбка Зефона исчезла:

– Отторжение имплантата.

– В самом деле? Не думал, что такое может произойти с вашим видом.

– Теперь вы знаете, что может, – тихо ответил Кровавый Ангел.

– Я хотел бы как-нибудь изучить вашу бионику, чтобы выявить причину недостатков.

– Возможно, если позволят обстоятельства.

Тишина стала почти неловкой, когда Лэнд заговорил снова:

– Вам что-то нужно от меня, Кровавый Ангел?

– Нет. Я просто хотел спросить, что вы думаете об Имперской Темнице. Рыцари Виридиона видели её сквозь прицелы орудий и на экранах в кабинах. Сервиторы явно остались равнодушны. Вы и я были единственными, кто видел её обычными глазами.

– И вы задумались, нашёл ли я в ней какой-нибудь глубокий и волнующий опыт?

Кровавый Ангел заколебался:

– Я думал об этом. Хотя желчь в ваших словах заставляет полагать, что не нашли.

– Это было достаточно интересно, – насмешливо ответил Лэнд. Что он должен был сделать? Признаться какому-то сверхчеловеческому скоту, что плакал от откровений этого путешествия? Галактика горела из-за этих облачённых в керамит дураков. – Но мы на Красном Мире привыкли к чудесам за пределами смертных умов.

– Ясно. Тогда могу я спросить, почему вы присоединились к экспедиции?

Лэнд изогнул бровь:

– Чтобы увидеть всё лично. Уверяю вас, ничто не удержало бы меня. Разве вы не считаете честью находится здесь, воин?

Зефон кивнул:

– Конечно. Префект Корос специально выбрал меня, хотя я не понимаю почему.

Лэнд посмотрел на величественное лицо Кровавого Ангела, пытаясь уловить любое выражение или подсказку относительно мыслей воина. Не увидев признаков понимания, Аркхан Лэнд растянул губы в странной холодной улыбке, но всё же и без малейшего намёка на насмешку.

“Он и в самом деле не знает, – подумал Лэнд. – Хотя всё настолько очевидно”.

– Что-то развеселило вас? – спросил Зефон.

– О, нет. Ни в коем случае. – Хмыкнул Лэнд, не слишком скрывая ложь в словах.

Достигнув края терпения, Зефон уважительно склонил голову:

– Если позволите, эксплоратор Лэнд.

– Конечно, конечно.

Кровавый Ангел ушёл широкими шагами, легко опередив Лэнда.

“Обидчивый спутник”, – подумал он, глядя в спину Кровавому Ангелу.

Неизвестное время спустя после короткого разговора с Зефоном в воксе затрещало сообщение, распространяясь по растянувшемуся конвою. Приказ призывал собраться, усилить бдительность, отключить настройки всех аура-датчиков и ауспиков-сканеров, и приглушить все сверхчеловеческие чувства.

– Впереди один из исконных участков паутины. – Раздался голос Диоклетиана, привычно отвлечённый и краткий. Видимо кустодий всегда так говорил. – Придерживайтесь пути любой ценой.

У Лэнда пересохло во рту. Он облизал губы, но это мало помогло. Язык стал шершавым. Наконец. Наконец…

Он шагал и смотрел вперёд на широкий построенный туннель, чувствуя волнующую дрожь, которая всегда появлялась перед возможностью открытия. Мимо грохотали боевые сервиторы. Но они были лоботомизированы и давно утратили умение удивляться.

Когда железные стены закончились, с ними исчезли светившиеся схемы и гул пульсирующих машин. Место определяемых структур занял туман – баронесса Джая понятия не имела, где проходил их путь или как авангард конвоя умудрялся не сбиться с него. Шаги больше не отражались эхом от стен из марсианского металла, теперь золотой туман поглощал все звуки и возвращал лишь обрывки.

Это и в самом деле была паутина? Настоящая паутина? Да, была, скоро поняла она. И нет, не была.

Где туман редел, становилось видно стены: конструкцию из какого-то изгибавшегося материала, который оставался непроницаемым для всех волн ауспика. Возвращавшиеся ненадёжные показания определяли его как нечто похожее на призрачную кость эльдаров и идентичное по физической плотности – и согласно лепету Лэнда “идентичное по психическому резонансу! Ах, простите меня! Вы не способны понять…” – и всё же определить из какого именно материала состояли стены так и не удавалось.

Благодаря изучению доступных ограниченных данных о Великой Работе она знала, что эта так называемая сеть являлась творением расы, которая была гораздо старше любой из существующих в галактике. Этот факт мало пугал женщину, которая убила первого ксеноса в четырнадцать лет. Расы расцветали и умирали с жестокой регулярностью: Крестовый поход привёл сотни таких рас к исчезновению, а империи ксеносов воевали задолго до того, как человечество возникло из непродолжительного и удивительного соединения белков. Нет, не имело значения, насколько древней была эта трудолюбивая раса. Мурашки бежали по её коже от значительно более инстинктивной реальности, чем показывали сканеры.

Иллара Латхарак, Третий образцовый меч, шагавшая ближе к арьергарду конвоя, озвучила по воксу те же самые чувства. Джая услышала, как её придворная тихо сглотнула:

– Разрешите обратиться, баронесса.

– Всегда пожалуйста.

– Благодарю. Чем бы ни был этот материал, он не из нашей галактики. Как это может быть? Как такое возможно?

Джая вздрогнула от этой мысли. Суставы рыцаря сочувственно заскрипели благодаря родственной связи.

Туннели разветвлялись совершенно непредсказуемо и без какого-либо намёка о том, какой маршрут предпочтительнее другого. Туман просто распадался, показывая два или несколько дополнительных проходов, ничуть не отличавшихся от остальных. Джая направляла ретрансляторы ауспика в каждый новый коридор, пока не поняла, что ни один маршрут не покажет ничего интересного на её сканерах. Она меняла фокусировку и детализацию, моносмягчение и даже использовала относительно примитивную цветовую гамму, и только последнее показывало хоть что-то. Её приборы не фиксировали ничего живого, даже когда отмечали движение.

– У меня есть движение, – произнесла она в первый раз по воксу.

– У меня ничего нет, – сразу ответил Деврам. Остальная часть колонны сообщила о своих результатах, которые варьировались между молчанием сканеров Деврама и беспорядочными данными Джаи.

Движения регистрировались при каждом сканировании, но, похоже, они не принадлежали живым существам и не подчинялись никаким физическим законам. Или целая армия призраков танцевала в туннелях, или сами проходы перемещались каким-то таинственным и неподвластным приборам образом.

Иногда она слышала, как её имя произносили вслух. Она не могла узнать голос, и при этом вокс не подтверждал получение сообщения, несмотря на предательски потрескивавшие помехи, которые напоминали человеческую речь. Несколько раз она слышала бормотание прямо в левое ухо, которое было слишком слабым, чтобы разобрать смысл. Она не была уверена, являлся ли жгучий шёпот слишком тихим для понимания или говорили на языке, который она не знала.

– Разрешите обратиться, баронесса. – Голос Деврама заставил её вздрогнуть.

– Всегда пожалуйста, – ответила она. Официальные слова едва не застряли в пересохшем рту.

– Благодарю. Мой вокс-приёмник не совсем исправен или… я не уверен. Чей-нибудь вокс регистрирует неразборчивый шёпот?

Нервные смешки по всей колонне стали понятным ответом.

Лица косились на Джаю из тумана: людей, ксеносов, другие. Она видела их в пиктах систем прицеливания и сквозь полосы “божьего глаза” главной визуальной системы своего рыцаря. Одно из лиц вырвалось из тумана, повернулось и растаяло в размытой дымке протянутых рук. Туман подёрнуло пламя. Именно так погиб её отец, сгорел заживо на кресле управления, слишком ослабевший от ран для катапультирования. Ризничему Торолеку потребовались три бессонных дня, чтобы почтительно выскрести и уважительно смыть все органические макрочастицы из кабины рыцаря. В конце концов, придворные дома Виридион похоронили обугленную оболочку, запёкшуюся на собственном троне.

Другие тени танцевали, дурачились и корчились во мгле. Джая изо всех сил старалась не обращать на них внимания. Она так крепко сжимала рычаги управления, что побелели костяшки пальцев. Она не могла разжать их.

– Джая, – голос с робкой осторожностью прошептал её имя. Юный голос, услышав который она закрыла глаза, словно так можно было защититься от призрака. Возможно, это помогло, потому что голос не вернулся. С облегчением хмыкнув, она постаралась выкинуть из головы мысли об обладателе голоса – о юноше, юноше из другой семьи Хайрока с королевской кровью. Первым юношей, с которым она проводила время без сопровождения дуэньи. Целую жизнь назад.

Она слышала, как некоторые тяжело вздыхали, когда колонна вошла в первую пустоту. Туман, туман и туман – вот единственное, что видели их глаза и сканеры.

Объективно она знала, что это такое. Объективно она знала, что это одно из огромных пространств, предназначенных для перемещения…

Сущностей

…судов эльдаров из призрачной кости размером с имперские военные корабли. Их путь, наконец, проходил сквозь один из огромных проходов паутины, где…

Чудовища ксеносов

…путешествовали сквозь космос без варпа. Она видела историю, рассказанную на стенах Имперской Темницы. Она знала, что это было. Это было надеждой Императора для расы. Предполагалось, что эти проходы безопасны.

Тогда почему же я дрожу?

Джая остановилась и, повернув замки, открыла люк кабины. Она хотела встать на троне и взглянуть в небытие своими глазами.

Первым, что она ощутила, оказался слабый запах льда, словно проход вёл в какой-то чистый ледяной мир с такими драгоценными и обычными вещами, как солнце, луны и нормальные размеры, которые соответствовали законам физики.

Вторым, что она ощутила, стало грандиозное и абсолютное небытие над ней. Вокруг неё. Под ней. Она находилась в самом центре чистейшей пустоты. Джая испытала те же чувства, что всегда испытывала, когда смотрела на изображения глубокого океана. Бесконечный мрак раскинулся повсюду, формируя целый мир, где невероятно огромные существа извивались в солёной илистой мгле.

Она закрыла люк и села на трон. Рыцарь шагнул вперёд.

Джая услышала музыку, доносившуюся из нескольких затянутых туманом туннелей, столь дразняще знакомую, но всё же неузнаваемую, как ранее шёпот. Полузабытые мелодии играли на инструментах, которые она не могла представить. Они казались гармоническим аккомпанементом к манившим её теням. Несколько раз она направляла установленный на корпусе стаббер на прыгавшие и извивавшиеся силуэты, палец в перчатке сгибался вокруг спускового крючка, медленно поглаживая и желая открыть огонь.

Другие проходы – “Дальше в паутину? Глубже?” – казались нечёткими формами, с которыми не могли справиться пикты любого разрешения. Стены поворачивали под углами, от которых у человеческих наблюдателей слезились глаза, люди моргали и отворачивались из-за растущей головной боли. Здания проступали в туманных тенях: башни, арки и купола, возведённые чудесами ксеносов. Они или потерялись во времени или далеко зашли на пути к забвению и исчезновению. Они казались несовпадающими или каким-то образом не воспринимаемыми, словно являлись обрывистыми воспоминаниями раненого разума.

Путь поднимался. Некоторые туннели наклонялись так резко, что почти обрывались. Откосы и кривые углы стали обычным явлением. Даже сила тяжести стала жить собственной странной жизнью: отметив наклон относительно вертикальной оси железной поступи своего рыцаря, Джая направила ауспик в переднюю часть конвоя, и обнаружила, что добрая половина колонны путешествовала по тому, что она считала западной стеной туннеля, а для них являлось полом.

Растянутые во времени удивление и адреналин плохо сказывались на её самочувствии. Джая устала, она едва спала в последние дни. Руки и ноги налились свинцом и начинали дёргаться и потрескивать от судорог.

И всё же она не собиралась обращаться по воксу к Диоклетиану и спрашивать, когда они доберутся до места назначения. Виридион не покажет слабости в покаянии.

Проходы продолжали разделяться. Проходы продолжали разветвляться. Проходы продолжали соединяться с другими магистралями, сливаясь в один.

Она направилась в авангард колонны, и в этот момент вокс взорвался штормом статики, белый шум окутывал десятки мужских голосов, которые общались друг с другом в смертельном спокойствии. Волна прошла по конвою, часть за частью. Двигатели сервиторов взвыли. Танки загрохотали и зарычали.

Джая резко вставила ноги в ботинках в ниши контроля, переключившись на активное управление.

Это главная армия? Это голоса Десяти Тысяч? Она ничего не видела кроме призрачных зданий на крутых склонах, пока проход поднимался. Мы, наконец, на месте?

– Диоклетиан? – спросила она по воксу. – Префект Корос, мы близко?

– Мы в радиусе действия вокса Каластара, – встревоженно ответил он. Она почти чувствовала его напряжение, пока он пытался разобраться в противоречивых голосах.

Архимандрисса подключилась к частоте под визг своей настраивающейся внутренней системы связи. Затем раздался её монотонный голос:

– Я установила точки когнитивного контроля в Каластаре. Город под тяжёлой осадой. Каждый военный сервитор в настоящее время сообщает о намного превосходящих вражеских силах, выступивших против защитников.

Диоклетиан прошептал проклятье, на каком-то жаргоне культуры своего детства, ничего незначащем для неё. И всё же это был первый раз, когда Джая услышала, как он выругался:

– Стены пали. Враг в городе.

Шестнадцать

Война в паутине

Династии, Лорды Терры

Золотые и Бездушные

Врагам не было числа, безграничный океан. Никакие две фигуры в их нестройных рядах не выглядели полностью одинаковыми, каждый, по видимому, принадлежал собственному виду, рождённому и вызванному из уникального кошмара. В воздухе ксеносов разносились звуки сталкивающихся клинков и волны палящего жара, но прежде всего – вонь существ, слишком сильная даже для респираторных масок и фильтров шлемов кустодиев.

У войны был свой особый запах, приправленный ароматом человеческих трупов, основанный на вони фуцелина израсходованных болтов и сильного привкуса озона, ионизированного лазерными разрядами воздуха, но этот запах был за пределами обычного. Запах раскопанных чумных могил со смертельными болезнями, живущими в обглоданных костях. Похоронная вонь безнадёжности, словно кровь, вытекавшая из разрубленной плоти. Солёный аромат грязного пота, прочертившего лоб убийцы. И над всем обгоревшее свиное зловоние шипящего жирного мяса, запах пылающих человеческих тел.

Сагиттар удерживал позиции против этого прилива. Никогда ещё он не чувствовал себя столь далёким от света Императора. Одна мысль прокручивалась в разуме снова и снова.

Мы не удержим город.

Зловоние непогребённых тел за городскими стенами стало почти ядовитым. За то, что казалось днями даже в этом месте без времени, враг бросался на удерживаемые Десятью Тысячами стены и не добился ничего, кроме собственной крови.

Настоящее сражение началось, когда стены Невозможного города проломил легио Аудакс. Под потоками огня, плазмы и разрывных снарядов с высоких баррикад отряд “Псов войны” сделал работу почти в одиночку, заплатив за победу своими жизнями. Каждая из военных машин шаталась и горела, их щиты взрывались, а броня пузырилась, пока гарпуны вонзались в стены Каластара из призрачной кости. Они отступили в полном беспорядке, волоча за собой куски стены, открыв бреши для толп пехоты.

Ни один “Пёс войны” не выжил, чтобы войти в город. Их дымящиеся обломки лежали памятниками в большом туннельном пространстве среди волн убитых космических десантников и прогорклых пятен демонического ихора.

Как только враги вступили в город, их встретил ещё более тёплый приём. Усиленные ордами боевых сервиторов Механикум и высокими колоссами легио Игнатум Безмолвное Сестринство и Десять Тысяч занимали каждый мост и перекрёсток. На каждой стене и ещё стоявшей башне заблаговременно установили турели. Защитники города направили волны атакующих во внутренние дворы, превратив замкнутые пространства в скотобойни. На мосты, взрывая их под кишащими толпами демонических существ и сбрасывая врагов в бездну. На проспекты, ставшие огневыми мешками.

Улицы представляли собой извилистые сводящие с ума маршруты через город, который и сам по себе казался бессмысленным с архитектурной точки зрения. Отчёты потрескивали на периферии восприятия Сагиттара, некоторые прокручивались на красном стекле щели визора, другие приходили потоком противоречивых вокс-голосов. Он, не осознавая, обрабатывал их все, сосредоточившись на продвижении вперёд.

Сражавшиеся вместе с ним кустодии были ветеранами веков войн под предводительством Императора. Они двигались свободным и не соблюдавшим строй отделением, скорее напоминая охотившийся львиный прайд, чем солдат в бою на городских улицах. И всё же они никогда не мешали друг другу благодаря трансчеловеческим чувствам и рефлексам, а также абсолютному пониманию. Их единению не требовалась никакая искусственная синхронность. Им не хватало генетической точности Легионес Астартес, которые двигались в сплочённости пожизненных отделений, но сам Император создал их такими. Его легионы космического десанта были построены на принципах традиции, братства и однородности. Десяти Тысячам не требовались для послушания столь грубая механистичность и воинственность. Им оставили большую индивидуальность, и их связь верности строилась на иных тонких ограничениях.

Сагиттар возглавлял отделение Ра, которое сражалось как ударная группа. Вооружённые копьями стража и двумя меридианскими клинками они были известны, как отделение Династий, и сам Император не без иронии назвал их Лордами Терры. Каждый являлся потомком оборвавшихся царственных родов Терры: сыновьями и племянниками военачальников и королев-ведьм, взятыми в качестве дани и принятыми в ряды Десяти Тысяч. Когда-то их было двадцать, после пяти лет кровопролитных боёв в туннелях паутины их осталось двенадцать.

Сейчас они двигались в смертоносном спринте, разрубая копьями корродированные бронзовые мечи и рассекая неестественную плоть. Сагиттар вёл их, его корпус “Контемптора” был способен перемещаться со скоростью гравитационного “Носорога”.

Где-то раздался крик военных горнов титана, резкий машинный рёв из внешних аугмитов. Другой прокричал ответ, положив начало далёкому спору металлических божков.

Мы не удержим город. У Сагиттара не было крови в венах, которая могла бы застыть, никакие синтетические гемовиты, сохранявшие его в амниотическом саркофаге, не подражали человеческой крови в столь поэтической и бессмысленной манере. Без орбитального наблюдения он не обладал полной картиной масштабного сражения, но потрескивавший вокс работал, передавая неприятную информацию о численности врага. Больше легионеров, больше существ, больше титанов, чем сообщали дозорные Десяти Тысяч. Гор – или скорее проклятый король-ведьмак Лоргар – нашёл способ наводнить паутину своими приспешниками.

Мы не удержим город.

Звери с крепкими красными шкурами и в примитивной медной броне выли, шипели, плевались и ругались в растущем потоке, перемещаясь с нечеловеческой энергией на обратно сочленённых ногах. Они держали в руках большие секиры и мечи из примитивного металла, покрытого рунами, от одного вида которых глаза кустодиев начинали болеть. Колесницы безудержно мчались в их рядах, серпы колёс выкашивали союзников не реже, чем имперцев. Артиллерия обрушивала богохульные снаряды на защитников не массированными залпами энергии, как Механикум, а словно на полях битв Древней Земли, когда подобный небесный огонь принимал форму грубого физического дождя. Враги пустили в ход всё от корпусов подбитой техники Механикум и больших кусков разрушенных городских зданий до отрубленных и заколдованных голов имперских мертвецов.

Последнее они любили больше всего. Черепа лились дождём, падая на Сагиттара барабанящим ливнем. Они разбивались о пластины аурамита Династий, взрываясь облаками удушливого кровавого тумана. Ещё сотни врезались в ближайшие здания из призрачной кости или падали, раскалываясь о поднимавшуюся улицу.

Туман быстро сгущался, автоматические зрительные фильтры стали бесполезными и не могли проникнуть сквозь красную мглу. Ослеплённый, он чувствовал, как тени в тумане тянутся к корпусу безжалостными когтями, окружая и преследуя его. Суеверный человек мог бы принять их за духов тех, кто лишился черепов, которые стали снарядами демонической артиллерии. Сагиттар уклонялся от приближавшихся теней, сенсоры не регистрировали их как сущностей варпа, но реальны они или ложны, он не позволит им прикоснуться к себе.

Сагиттар двигался, не видя и затаив дыхание, сражаясь только на слух. Он замахнулся кулаком на что-то в воздухе, когда услышал скрип демонической мышечной ткани; парировал бронированным предплечьем, когда шепчущая песня лезвий рассекла воздух. Он провёл выплёвывающим поток огня и отдачи орудием вдоль переулков, которые не видел, беспощадно убивая демонов, которых чувствовал только по их вою.

Некоторые твари говорили на готике. Их Сагиттар ненавидел сильнее всего. Лихорадочно воющими и булькающими голосами они обращались на языке, который не имели права знать:

– Когда взойдёт солнце? – кричали они. Он и в самом деле слышал страх в их вопросах? – Когда взойдёт солнце?

Единственными ответами Сагиттара были удары кулака и горячий рёв орудия “Херес”. Он выхватил из дыма рогатую фигуру, оторвал дёргавшуюся и вопящую тварь от земли и сдавил с пневматическим усилием. Зверь взорвался всего три секунды спустя, рухнув на землю двумя кусками. Одна из половин всё ещё выла, и Сагиттар заставил её замолчать, опустив металлическую ногу.

Повернувшись, всё ещё ослеплённый, он разжал мокрый от ихора кулак и разрядил гудевший в ладони плазмаган. Магнитные ускорители завизжали и выплюнули сферу сдерживаемого ядерного синтеза. Ещё одно чудовище упало без головы, испаряясь и распадаясь.

Сагиттар побежал, подавшись влево, когда ревущие болты пронеслись справа. Он услышал, как они попали и взорвались, и почувствовал брызги ихора на корпусе. Мерзкая шипящая жидкость заставила датчик температуры на объективах линз резко подскочить.

Он услышал впереди звук колёс, металлических колёс по улице из кости. Он увидел это – очертания были достаточно большими, чтобы показаться сквозь туман – ведомая молотившими копытами змеевидными существами колесница, ещё одно грубое эхо полей битв Бронзовой эпохи Старой Земли, грохотала по изгибавшейся дороге. Женоподобная тень управляла тварями с задней части колесницы, понукая поводьями.

Не успел Сагиттар по воксу предупредить Династии, как возничий погибла от брошенного копья, вонзившегося в грудь. Колесница накренилась на наклонной дороге и твари запутались в поводьях, когда рванулись в разные стороны в животной нерешительности. Сагиттар мельком взглянул на кустодиев отделения, вонзавших копья в распростёртые тела. Чем бы существа ни были, они умерли, крича почти как люди.

Приблизились новые рогатые враги, и он прикрыл своих воинов, штурмовая пушка выровнялась и заскрипела, открыв огонь. Среди постоянного треска вокса он слышал унылый хруст снарядов, попадавших в цель.

– Наступать! – крикнул он по воксу Династиям. То же самое слово снова и снова. Сколько раз он отдавал этот приказ после падения стен? Сто? Тысячу? – Наступать!

Отделение вырвалось из тумана на следующем перекрёстке. Сагиттар осматривал воинов, пока они появлялись из кровавых испарений. Доспехи покрывал жидкий ихор, лезвия копий дымились, когда энергетические поля сжигали последнюю оставшуюся кровь.

“Восемь, – считал он. – Девять. Десять. Одиннадцать”. Затем появился Микориан.

– Гатас? – спросил он последнего воина.

– Пал, – ответил Микориан.

Сагиттар инстинктивно сжал бесполезные мышцы. Он уже поворачивался, чтобы снова погрузиться в кровавый туман, когда Микориан приблизился и встал перед ним:

– Я спас бы его, если бы осталось что спасать.

Воин, с которым Сагиттар сражался рядом больше века, один из приближённых братьев Ра, пропал в тумане. Скрепя сердце они пошли дальше, держа оружие наготове, охотничья группа в самом центре города ксеносов. Не было никакой тщательно спланированной осады, которую вели организованные силы – наступил поворотный момент войны, проспект за проспектом, шаг за шагом.

Небо вокруг Шпиля бога кишело существами, они парили на несуществующем ветре и отбивали любую воздушную атаку. Какая-то крылатая тень заслонила небеса, пролетая мимо и принеся отвратительную вонь кожистыми крыльями. Рядом на воющих двигателях пронёсся ревущий силуэт “Грозовой птицы”, проливая дождь гильз на воинов далеко внизу.

Ретинальный дисплей Сагиттара потускнел, компенсируя внезапную яркую вспышку, когда “Грозовая птица” превратилась в нову. Золотисто-серебряный корпус упал с мучительным драконьим рёвом протестующего металла. Сбившая его демоническая тварь вылетела из падающего корабля, размахивая чёрными крыльями и удаляясь подальше от взрыва.

Он посмотрел через арочные мосты на Шпиль бога, всё ещё слишком далёкий, чтобы различить отдельных защитников. Взлетавшие десантно-штурмовые корабли погибали, как и их собрат, не в силах ничего сделать против столь огромного числа крылатых существ, окружавших центральную башню. Конвой гусеничных транспортёров Механикум и боевых шагателей прокладывал себе путь от западного внутреннего двора, пробиваясь сквозь плотный поток демонических клинков и плоти.

Сагиттар и Династии бежали по длинному мосту, звук их шагов эхом отражался от призрачной кости под ногами. Копья затупились из-за частого использования, но всё ещё рассекали и разрезали, разрывая врагов на куски с хлопками силовых полей о плоть, которым досталось не меньше, чем клинкам. Сагиттару пришлось использовать опустевшую штурмовую пушку в качестве дубины.

Ещё один корабль пронёсся над головой, вращаясь на ревущих двигателях и падая в пропасть между большими городскими платформами.

Мы не удержим город. Эта мысль неотступно преследовала его.

Прошлыми защитниками моста был полк трэллов-адсекуларисов, почти безмозглых, но компенсирующих это количеством. Династии атаковали демонов, переступая через тела рабов-киборгов, которые погибли, чтобы удержать мост несколько лишних минут.

Сагиттар поймал клинок на предплечье. Существо вопило и требовало сказать, когда взойдёт солнце, и он убил его возвратным ударом тыльной стороны руки. Служившая твари кровью мерзость взметнулась бурлящим фонтаном.

Клинки и кнуты хлестали металлическую броню, замедляя его, посылая болезненные острые уколы в искалеченные конечности, плавающие в холодной колыбели. Он убивал, убивал и убивал, инстинктивно и механически, слишком уставший для жажды крови или радости сражения.

Он увидел Микориана на земле с тремя зазубренными мечами, пробившими насквозь спину. Над павшим товарищем стоял Джахаза, ещё один из так называемых Лордов Терры Ра, он давно потерял копьё стража и сражался парными меридианскими мечами в кружащемся танце. Он не бросит труп Микориана.

– Он погиб, – крикнул Сагиттар своему сородичу.

Джахаза лишился половины лица, кожа была содрана до кости. Один глаз исчез, челюсть безвольно свисала, и у него не осталось лицевых мышц, чтобы говорить. Подтверждением, что он услышал Сагиттара, стало только движение, когда кустодий начал прорубаться к нему.

Вблизи раны выглядели ещё ужаснее. Шлем Джахаза сорвали, забрав с ним и внушительную часть затылка и мозгового вещества. Кровь плескалась в углублениях наплечников и впитывалась в красный имперский плащ. И всё же кустодий продолжал сражаться, он противостоял хлынувшим на мост существам, вращая копьём и используя инерцию. Тот факт, что он ещё держался с этими ранами, бросал вызов разуму: Джахаза просто не знал, что уже мёртв.

Раздался новый рёв военных горнов. Сагиттар безошибочно узнал этот громкий крик, который разнёсся над осаждённым городом: “Потомок Бдительного Света” – одинокий “Владыка войны” Игнатум – продолжал сражаться и объявлял об очередной победе. Рискнув подставить корпус под грохочущее и лязгающее оружие, дредноут обвёл взглядом затянутую туманом панораму города, который занимал весь огромный туннель. Далёкие улицы также кишели телами и мерцавшими вспышками выстрелов. Большие тёмные силуэты титанов – и тварей размером с титанов – перемещались между зданиями из кости и опустошали всё вокруг себя, сражаясь, двигаясь и стреляя. По сотням вокс-частот защитники города переговаривались, оценивали и координировали, угрожающе холодно и спокойно в ситуации, где человеческие солдаты выкрикивали бы приказы и вопили бы от ран.

Сагиттар сокрушал растворявшиеся тела противников железной поступью и двигался вперёд.

Его имя затрещало по воксу, и он услышал сообщение только с третьего раза. Приказ возвращаться. Приказ возвращаться в Шпиль бога.

– Династии втянуты в бой, – ответил он. – Нам нужен транспорт.

– Будет сделано, Сагиттар.

– Дио? Это ты?

Танк “Налётчик” напоминал “Спартанца” космического десанта во всём, кроме трёх вещей. Первое отличие состояло в увеличенном размере: мало того, что он обладал большей вместимость и грузоподъёмностью, но и его броня состояла из плотных слоёв керамита, укреплённого редкими марсианскими сплавами, которые считались слишком ценными для линейного обслуживания Легионес Астартес. Танк был значительно крупнее, из-за чего гладкий красный корпус казался металлической кожей какого-то мифического зверя. Как и следовало ожидать, на бортах красовался разделённый пополам череп Марсианских Механикум, наряду со священными бинарными и тринарными письменами, тщательно выгравированными на каждом дюйме керамитовой обшивки.

Второе отличие заключалось в управляемой бронированным сервитором башне-турели на крыше, что предоставляло громоздкой системе из счетверённых волкитовых кулеврин зону огня в триста шестьдесят градусов.

Третьим и самым сильным отличием от основного бронированного транспорта легионов космического десанта являлось отсутствие траков или гусениц. “Налётчик” скользил в метре над землёй, двигаясь гораздо быстрее своих неспособных подняться в воздух кузенов.

Он пробивался через мост, панели антигравитационных суспензоров протестующе выли, перемалывая чудовищ в эфирный ихор лобовой бронёй. Звук от столкновений звучал барабанным боем, словно от ударов крупных градин по металлической крыше. Существам, которых он не превратил в мягкую массу, повезло не намного больше. Он сгорали от его оружия, целые орды вспыхивали и превращались в вопящие силуэты под визжащими лучами волкитных орудий.

Оружием управлял жёстко запрограммированный сервитор, который всю жизнь проводил в башенке, был ритуально лишён ног до коленей и хирургически соединён с местом своей службы. Его обязанности являлись монозадачно простыми – и абсолютно жестокими – сводясь к протоколам поиска/обнаружения и уничтожения. Он исполнял предназначение с холодной и просчитанной агрессией. В тёмном небытие черепа не было места ни эмоциям, ни кошмарам, поэтому существа, которых он видел, мало трогали его сердце.

Позади ведущего танка двигались три “Спартанца”, парившие на таких же антигравитационных репульсорных полях. Они были в цветах имперского золота и украшены орлиным символом легио Кустодес. Ра Сагиттар сразу узнал символы чести отделения на корпусах.

Штурмовые рампы опустились в туман. Переборки заскрипели, открываясь. Из трёх золотых танков появились громоздкие фигуры Чжаньмадао и отделений его привилегированных терминаторов, каждый воин нёс огненную пику “Инцендиум”. Оружие выдохнуло драконье пламя на атакующих тварей. Демонические тела таяли точно так же как и омытая пирохимическим огнём смертная плоть.

Ведущий танк выглядел великолепно в красной броне Механикум и представлял собой чудовище гнева и звука. Невыносимые визги его волкитной системы накладывались друг на друга, пока лучи сжигали ряд за рядом горбатых рогатых существ. Его штурмовая рампа опустилась последней. Внутри стояли только два воина. Знакомая фигура низко держала копьё, стреляя от бедра. Другая была в непривычных для Каластара тёмно-красных цветах, целилась из болтера, но не стреляла. Руки едва заметно дрожали.

– Сагиттар, – произнёс Диоклетиан, перезаряжая копьё стража. – Колесница подана.

Сагиттар приказал своим воинам – воинам Ра – заходить. Он последним шагнул внутрь, добив поверженного Нерождённого, который цеплялся за керамитовые ноги. Рампа за спиной закрылась, измельчив конечности демона в ядовитую слякоть.

Даже несмотря на увеличенное внутренне пространство “Налётчика” ему пришлось опуститься на колени, чтобы поместиться. Он уменьшил давление гидравлики и присел, уродливо сгорбившись.

В освещённом красным светом отделении экипажа он оказался лицом к лицу с нечеловеческим существом, которое свисало с лестницы командирской башенки. Он наполовину поднял руку с оружием, прежде чем Диоклетиан встал перед ним:

– Оно не представляет угрозы, Сагиттар.

Сквозь прокручивавшиеся списки ретинальных данных Сагиттар рассмотрел выпученные глаза существа и пушистую шёрстку. Сапиен издал совсем не обезьяний пронзительный крик и убежал, когда Сагиттар опустил штурмовую пушку.

На троне водителя Аркхан Лэнд обеими руками сжимал рычаги управления, вглядываясь сквозь смотровую щель и прищурившись, словно старик. Он дрожал и что-то бормотал. Слюна капала на подбородок. Он, запинаясь, задавал вопросы, которые не были вопросами, и на которые он на самом деле не хотел знать ответы:

– На что я смотрю. Что это. Что это за твари. Что я вижу.

– Назад к Шпилю бога, – приказал Диоклетиан человеку в мантии.

– Я… Но…

– Держите себя в руках, Лэнд. Сосредоточьтесь на своём долге. Верните нас к Шпилю бога.

– Я… Я… Да. Шпиль. Центральная башня. Да, конечно. Сию минуту.

Танк загрохотал и застучал, сильно накренившись и сокрушая ещё больше тварей. Пока Диоклетиан приветствовал ближайших воинов, Сагиттар бегло посмотрел на красную фигуру, которая держалась немного в стороне:

– Кровавый Ангел, – поздоровался он с ваалитом.

– Кустодий.

Сагиттар повернулся к Диоклетиану на медленных и скулящих сервомоторах:

– Дио. Чёрт возьми, давно пора было вернуться из Дворца.

Воин кивнул:

– Вижу, вы натворили дел с Династиями. Ра будет недоволен.

– Мы сражались двести девяносто три часа после падения стен, – заметил Сагиттар.

– Двенадцать дней подобного объясняют, почему вы так ужасно выглядите, – согласился Диоклетиан. В его тоне не было ни малейшей насмешки.

Сагиттар осмотрел Династии и не смог не согласиться с оценкой своего сородича. Джахаза каким-то образом всё ещё стоял, хотя взгляд стал рассеянным, и воин покачивался, держась за поручень на потолке. Солон стоял рядом с ним, стиснув зубы, пока забрызгавшая доспехи едкая мерзость продолжала шипеть и соскальзывать, не сумев разъесть аурамит, но медленно растворяя левую половину лица.

Солон усмехнулся командиру:

– Я выживу, Сагиттар.

Аркхан Лэнд издал слабый испуганный крик. Танк подпрыгнул, когда реликтовый охотник протаранил что-то на большой скорости, и слегка приподнялся, когда репульсорные пластины пронесли “Налётчика” над тем, что он сбил:

– Я… Я не могу…

– Не смотрите на них, – перебил Сагиттар. – Страх делает их сильнее.

– Я…

– Кто вы? – резко спросил дредноут.

– Я… Аркхан Лэнд.

– Я слышал о вас.

– Просто доставьте нас к Шпилю бога, – сказал Диоклетиан.

Демон больше не парил на огромных крыльях над городом из таинственной кости и больше не охотился в одиночку, словно молчаливый хищник. Полученные на этих охотах раны стали болезненными уроками, вытравленными на его оболочке. Пусть ему и не хватало способности истинного разума, но всё же он был хорошим учеником. Угроза распада вынуждала соблюдать осторожность. Воплощение убийства не слишком походило к войне без прикрас и даже бессмертные могли извлекать уроки из мучений.

Одинокий демон среди орды являлся родственным любому другому существу. Это было в пронзающем плоть инструменте войны и пролитой первым убийством крови. Это было в безумии разума, порождённом убийством и гниющим трупом брата. Это было в диком и греховном удовольствии жизни, побеждавшей другую жизнь, и испуганной болезненным осознанием собственной смертности. Это было в деянии, изменившем судьбу расы.

И поэтому он мог скрываться повсюду среди армии. Никакая форма не являлась для него запретной. Никто в кровожадной орде не видел его как часть другой Силы. Все они были его роднёй.

Демон менял формы, недовольный простыми чудовищами из мифов и языческих кошмаров. Он превратился во что-то пернатое и крылатое, существо лжи со сгорбленным птичьим силуэтом. Он полз на шести ногах. Он скользил по земле, подобно невозможному слизняку. Скопление чувств, пульсирующее в черепе его оболочки, действовало вместо зрения и обоняния, направляя к следующему убийству.

Он истончил свою оболочку почти до небытия, став вирусом в ихоре другого демона, забрызгавшем лицевую панель марсианского военного робота. Он истончился ещё дальше и превратился в туман и воздух, просочился в трещины в броне и заразил биологическую кору мозга в колыбели когнитивного бульона. Мгновение спустя “Кастелякс” повернул оружие на других роботов, уничтожая их орудиями и когтями.

Позабавившись, но не получив удовлетворение, демон призраком выскользнул из этой полуживой клетки и устремился ввысь, просачиваясь в холодный-холодный металл пролетавшего мимо орнитоптера. Легко изменив железный корпус, он распространился по нему, нагрел и расширил, направив нити биологических вен по неорганической оболочке и переписывая сущность машины. Демон почувствовал слабое беспокойство пилота, когда орнитоптер потерял управление.

Он взорвался во главе звена. Но не разлетелся на части и не упал, демон удержал вращавшиеся горящие осколки зазубренного металла, и каждый фрагмент обломков принял собственную форму. Стая мерцавших обгоревших хищных тварей повернулась и закружилась, приняв форму горгулий с телами из искромсанного металла и огня.

Три других орнитоптера изменили направление, облетая растущее облако пылающих когтистых гомункулов, но было уже поздно. Облако безжалостного металла прошло сквозь них, тысячи разрезов нещадно искромсали корпуса и крылья, повергнув машины с небес. Демон задержался в каждом орнитоптере достаточно долго, чтобы насладиться приторно-сладкими предсмертными мыслями обречённых пилотов, а затем ушёл, снова воссоединившись с кишащей внизу ордой.

Благодаря инстинкту хищника он чувствовал, что на него охотились. Каким-то образом Дочери Анафемы всегда видели его, какую бы форму он не принимал. Когда он проявлял себя, они начинали преследование. Вызывали Золотых и направляли машинный гнев высоких металлических конструкций, шагавших по всему городу. Даже его несовершенное сознание знало, что такое боль и не желало пережить её вновь. Сколь сильным он ни был, он не сможет сохранить воплощение, если получит много ран. Он уже истекал кровью. Всё что истекает кровью можно убить.

Демон убил несколько Дочерей Анафемы, но не нашёл в них ничего, что можно было бы съесть. Их плоть оказалась безвкусной, а смерти не приносили ни пищи, ни радости. Он ощущал их присутствие, словно пожирающий холод, их близость вытягивала его воплощённую форму, раскручивая нити самой сущности. С примитивной голодной хитростью он научился не выделяться среди меньших сородичей, принимать их форму, подражать слабости их тел, пока в идеальный кульминационный момент не наносил удар. Такое перевоплощение обманывало Золотых и серых, роботизированные души рядом с ними. Но никогда Бездушных. Дочери Анафемы всегда знали. Предстать перед ними означало сражаться истощённым и ослабленным, демон выучил из собственной охоты, что такое усталое отчаянное бессилие, когда смотрел на жалкие останки тех, кого убивал совсем не торопясь. Предстать перед Бездушными означало предстать перед тем же самым разрушением, которое он причинял другим.

Грубый злобный разум существа восставал от мысли, что является добычей. Оно менялось, перестраивалось и бездействовало, страдая от голода в эпицентре войны, чтобы оставаться незамеченным. Демон скользил среди непрерывных боёв, избегая тех схваток, где ощущал, как волны его сородичей разбивались о вытягивающее силы сопротивление Бездушных.

Прячась, демон принимал формы, неподвластные смертному взгляду. Он становился болезнью. Затем дыханием, предсмертным хрипом, влажным и щёлкающим в горле человека.

Обещание.

Шёпот.

Страх.

Сожаление.

Мысль.

Он просочился в несколько разумов, разделив сознание, словно амёба, и искал, искал, искал. Многие разумы оказывались неразрушимыми: слишком много времени потребуется, чтобы сокрушить их. Такие он оставлял в покое. Скорее умрут звёзды, чем он подчинит одного из Золотых.

Серых людей-машин было проще завоевать, но они представляли собой бесполезные и хрупкие пустые оболочки. Он устраивался в разумах военных сервиторов на баррикадах по всему городу, заставляя повернуть оружие друг против друга и – в редких драгоценных случаях – стрелять в спины наступавших впереди Золотых. Но Золотые уничтожали эти угрозы, как только обнаруживали, и что гораздо хуже, сервиторы не могли подарить острых ощущений, чувства вины или иных эмоций, когда убивали своих. Они чувствовали слишком мало, они обрывали жизни без страсти или паники. Поэтому они не давали пищи.

Он продолжал поиски и, наконец, обнаружил смертный разум, познавший достаточно кровопролития и сражений, чтобы окрасить все воспоминания в резкий красный цвет. Этот человек – ни Серый и ни Золотой – сидел на троне внутри холодного железа. Демон посмотрел сквозь его глаза и увидел компактную кабину управляемой техники: люди вокруг переговаривались на человеческих языках и машинных кодах, создавая ауру шума. Эти жалкие смертные смотрели на своего повелителя, как на короля.

Демон устроился поудобнее в мыслях человека, свернувшись вокруг агрессивных стремлений смертного, используя молочнокислое покалывание адреналина в его теле. Многие голоса и эмоции в черепе даже не принадлежали самому человеку, они побуждали его искусственным гневом из какого-то синтетического источника.

Машина, понял он. Сама техника. Это были эмоции связи с машиной, которые окрашивали разум человека искусственным гневом.

Теперь демон понял, где оказался. Он стиснул невидимые щупальца вокруг плотских органов человека и осторожно начал сжимать. Жизнь и предания потекли из органов, кровоточа языком, знаниями и воспоминаниями в глубинное восприятие демона.

– Модератус, – произнёс он ртом Энкира Морова, принцепса “Разбойника” “Чёрное Небо”.

– Да, мой принцепс? – ответила Талла, женщина с короткой стрижкой и окружённая подключёнными к трону управления кабелями.

Энкир обнажил зубы в мокрой улыбке. В гармоническом ответе на веселье своего повелителя “Чёрное Небо” проревел из горнов, звук которых разнёсся по всему охваченному сражением городу.

Семнадцать

Договор Терры и Марса

Трибун

Негласные Меры

Командующие собрались в Шпиле бога. Те, кто не мог покинуть поле боя, присутствовали в виде гололитических проекций в натуральную величину из размытых цветов и мерцающих помех. Какой бы цели ни служил круглый зал в эпоху империи эльдаров, теперь она отступила на задний план, уступив интригам нынешних имперских хозяев, которые собрались среди гудящих когитаторов и ухаживавших за ранеными врачей. Центральный стол работал на малой мощности, проецируя тускло-зелёное гололитическое изображение безумной полой панорамы Каластара. Зенитные турели в непрерывной песне выбрасывали снаряды в небеса, заставляя дрожать призрачную кость башни.

Прямо в тот момент, когда Диоклетиан собрался обратиться к собравшимся офицерам, изображение принцепса Фейлы Ксан на командном троне сжалось и исчезло. Некоторые из офицеров сотворили знак аквилы или сложили пальцы в форме шестерёнки, мрачно признавая очевидную гибель Ксан.

– Город держится, – произнёс Диоклетиан. Остальные вокруг стола согласно кивнули. Большинство выглядели отчаянно уставшими. – Все мы должны где-то быть, поэтому давайте сразу перейдём к делу. Архимандрисса?

Архимандрисса стояла, сгорбившись над гололитическим столом, корпус “Домитара”, ставший её новым телом, возвышался надо всеми присутствовавшими. Тёмная лицевая панель мало помогала понять выражение скрытого за ней лица.

– В моём распоряжении находится полное и постоянно обновляемое информационное поле о развёрнутых силах Механикум, – произнесла она при помощи бронзового решётчатого спикера в груди. – Эти данные поступают от сенсорных систем каждой активной альфа-единицы в Каластаре. Учитывая отсутствие орбитальных сканеров и атмосферной разведки, я перенаправила значительную часть своих когнитивных ресурсов для поддержания активной тактической сенсорной работы каждой из альфа-единиц.

– Вы можете предоставить эту информацию нам? – спросил Диоклетиан.

– Да, хотя в примитивной форме. – Неизменённые люди не обладали биомеханическими улучшениями, необходимыми для взаимодействия со сферой инфопотоков, доступной культистам Марса. – Вокализации и грубых голографических изображений должно хватить.

– Хорошо, – ответил кустодий.

– Тогда, учитывая вышесказанное, подведём итоги, – продолжила архимандрисса. – Обобщение: Механикум обладают доступом к самым точным и обновляемым сведениям о поле боя, которые поступают от лидеров всех подразделений. Результат: слаженность и эффективность соответственно возросли. Оценка: при текущем положении дел – город падёт. Вражеские подкрепления только ускорят процесс. Это – недопустимый результат.

Компактные сервомоторы и мышечные кабели загудели, когда Чжаньмадао из таранатов показал на несколько ключевых точек жестокого конфликта на голографической проекции:

– К настоящему времени они захватили совсем небольшую часть города. Игнатум удерживает узкие горлышки, ведущие к отремонтированным туннелям, вместе с ним сражается основной контингент скитариев и военных сервиторов Объединителей. Трибун Эндимион разместил Сестринство и Десять Тысяч на оборонительных позициях вдоль главных магистралей, не позволяя врагу захватить город.

– Поэтому город держится, – повторил Диоклетиан.

– На данный момент город держится, – сказал Чжаньмадао. Он был почти болезненно бледен и облачён в громоздкую сияющую броню “Катафракт”. Тёмные волосы не могли скрыть тусклые синие татуировки на голове, наследие детства среди прибрежных племён далёкого родного мира.

– Но архимандрисса права, – продолжил он, – и это только тень того, что грядёт. Поступили отчёты дозорных за два последних дневных цикла. Пехотные транспорты, титаны, орды порождений варпа. Приведённое сегодня подкрепление, как и присланные за прошлый месяц конвои, пока позволяют нам держаться. Но дальнейшее продолжение крестового похода выглядит нереалистичным. Весь этот сектор паутины наводнён врагами. Мы не сможем защищать Невозможный город больше трёх или четырёх дней.

Кровавый Ангел, наконец, отвёл взгляд от автоматически обновляемой проекции:

– Могу я спросить, где трибун Эндимион?

– И командующая Кроле, – добавил Диоклетиан. – Никто не может связаться с ними по гололиту?

Терминатор снова махнул рукой, показав на часть вращавшейся карты на “потолке” туннеля. Судя по множеству мерцавших рун, битва там была самой упорной:

– Сестра-командующая возглавила силы, которые защищают главный вход в катакомбы города, – сказал Чжаньмадао. – С ними развёрнуто наибольшее количество войск.

Диоклетиану не требовалось объяснять почему. Если противник прорвётся к катакомбам, это станет самым коротким путём до секций Механикум в паутине. И затем до самой Темницы.

– Я также нахожусь там. – Один из скитариев-альф появился на гололите. Фигура сидела на невидимой плите, которая не попадала в изображение. Руки также то появлялись, то исчезали, пока техноадепты работали над повреждёнными конечностями аугметированного воина. Из его запястья удалили уничтоженные аккордовые когти. Спешно ремонтировали гидравлическую мускулатуру правого бедра. Символ на опалённом нагруднике отмечал его как Эхо-Эхо-71.

– Есть сообщение от Ра? – спросил Чжаньмадао.

– К трибуну отправили зондов. Он сражается с передовыми частями. Бой идёт за каждый шпиль. Очень плотный. Плохо видно отдельных людей. Трудно отслеживать.

– Я не могу загрузить видеоданные от альфа-единиц, которые находятся достаточно близко к трибуну Эндимиону или Сестре-командующей Кроле для передачи точного потока, – сказала архимандрисса. Корпус робота опустился на рычащей гидравлике, звук неожиданно напомнил Диоклетиану грозный рёв медведя. – Потери велики.

– Принято и подтверждено, – согласился командир скитариев. Четыре несовпадающих линзы на его лице под капюшоном завращались, повторно фокусируясь.

Это – война, которую не видно с орбиты , выругался Диоклетиан. И не такая как в туннелях последние годы. Дозорные на гравициклах доставляли сообщения и отчёты на баррикады и обратно, сохраняя простые, пусть и лихорадочные линии связи. Но в остальном по всему широко раскинувшемуся и осаждённому городу царил хаос.

Это – один из главных узловых центров паутины. Как мы можем позволить себе потерять его? На сколько лет эта потеря отбросит Великую Работу?

– С какими новыми непредвиденными обстоятельствами мы можем столкнуться во время эвакуации? – спросил он.

Ответил один из гололитов, принцепс титана, подключённый к бронированному трону. Его лицевая панель была сделана в форме такой же оскаленной морды, как и у “Пса войны”, которым он управлял:

– Префект Корос! Мы год истекали кровью год, чтобы захватить этот город.

Диоклетиан повернулся к изображению человека:

– И этот год был только одним из пяти с тех пор, как нас отправили в паутину. Если нас оттеснят в проходы Объединителей, да будет так. Наш долг останется неизменным. В первую очередь мы защищаем туннели Механикум. Враг не должен достигнуть Терры.

– Мы можем удержать город, – произнёс гололит. Один из сикариев в мантии и капюшоне, скитарий элитного эшелона. Он, она или возможно оно – нельзя было точно сказать про многих из них – активировал затрещавший тазер. – Любые размышления об эвакуации должны включать в итоговое уравнение следующие переменные: Примарис – вероятность вернуть Каластар без значительных подкреплений, намного превосходящие размещённые сейчас в Солнечной системе силы, крайне мала. Возможность выбить укрепившегося здесь врага – математически смехотворна. Секундус – “Потомок Бдительного Света” не может отступить. Эвакуация потребует разобрать и вывести бога-машину по частям.

Чжаньмадао покачал головой:

– Нет времени. Вы знаете, что совсем нет времени, протектор. “Потомок” останется, а его экипаж или эвакуируют, чтобы сражаться в будущем в другом месте, управляя другим титаном… или не эвакуируют, позволив “Потомку” прикрывать арьергард.

Некоторые из принцепсов и скитариев-альф начали одновременно обмениваться кодом по вокс-сетям.

– Уверяю вас, – произнёс кустодий-терминатор, – я прекрасно знаю, какая это жертва для вашего легио.

– Игнатум не может принять такие условия, – заявил пожилой принцепс “Импирсис Крескир”. – “Потомка” нельзя оставлять.

“Мы уже трещим по швам”, – подумал Диоклетиан.

– Посмотрите на меня, – медленно сказал он. – Забудьте о гордости своего легио, Калеб Асарн. Забудьте жажду битвы военной машины, что течёт в вашей крови. Забудьте прошедшие пять лет, что мы сражались вместе, знамёна геральдической славы, которые покачиваются на руках-орудиях вашего “Разбойника”, и потерянных нами товарищей. Посмотрите на меня, посмотрите на цвет моих доспехов и вспомните от имени кого я говорю.

Лица принцепса не было видно за церемониальным шлемом. Но он кивнул.

На этот раз раздалось раздражённое рычание архимандриссы:

– Механикум выделял ресурсы, намного превышавшие пределы допустимых параметров, пожертвовав освобождением Священного Марса ради обороны Каластара. Нам чётко дали понять, что он – один из центральных узлов паутины. Связующее звено. Транспортный хаб. Наше участие в Великой Работе в таком масштабе включало условие сохранения доступа к Аресианскому пути для сохранения возможности вторжения на нашу родину.

– Мы делаем всё, что можем, – сквозь зубы произнёс Чжаньмадао.

– Вы смотрите на нас в Культе Механикум, как на лишённых эмоциональных реакций, но это основано на невежестве. Все люди, аугметированные и неаугметированные, сражаются лучше, когда есть за что сражаться. Обещание освобождения Священного Марса стимулировало нас. Обобщение: Невозможный город не должен пасть.

– Вы должны были согласиться без всяких гарантий, – ответил Диоклетиан, чувствуя первые ростки настоящего гнева. – Советую вам следить за словами, жрица. Ваш Омниссия нуждается в вас. Договор между Марсом и Террой превыше всего остального.

Одна из глазных линз архимандриссы завращалась, проецируя чёткое миниатюрное гололитическое изображение Сестры Керии. Диоклетиан сразу понял, что это: заархивированный файл встроенных пиктеров генерал-фабрикатора Загрея Кейна. Наложенный на изображение голос подтвердил это:

– Механикум продолжат снабжать вашу войну при выполнении следующего единственного условия – Омниссия лично однажды говорил о маршруте в паутине ксеносов, который ведёт на Священный Марс. Аднектор-примус Мендель называл его Аресианский путь. Не важно какой ценой, не важно какими усилиями, вы укрепите и сохраните его пригодным для использования сразу после завершения Великой Работы Омниссии. Даже если тысячами других маршрутов и проходов придётся пожертвовать, вы сохраните путь на Марс под имперским контролем.

Изображение Керии жестом подтвердило согласие и исчезло.

– Как видите, – произнесла архимандрисса, – гарантии были принесены.

– Принесены, когда удержание Каластара казалось почти стопроцентным, марсианка. Теперь я повторяю, мы сделаем всё, что можем, но у нас есть долг, который выше личных желаний. Приоритет отдан эвакуации Объединителей и их грузов. Они – адепты и ученики самого Императора. Мы создадим конвой, но ему в любом случае потребуется постоянная защита. Враг, вероятно, проникнет в туннели Механикум по множеству вспомогательных путей.

Несколько офицеров Механикум – скитарии, принцепсы, жрецы и жрицы Объединителей – переглянулись. Воздух между ними отчётливо загудел. Диоклетиан задумался о содержании ноосферного общения, недоступного присутствующим, которые не обладали аугметикой. Они явно спорили, хотя Диоклетиан мог судить только по мельчайшим реакциям языка телодвижений.

Один из них фыркнул в слабом развлечении. Аркхан Лэнд, ссутулившись, сидел в углу и держал дрожащими руками фиалу с жидкостью из пищевого пайка. Он повернул взгляд затравленных глаз на остальных, едва замечая их и всё ещё продолжая видеть безумие, свидетелем которому он стал снаружи в городе:

– Теперь я понимаю, почему Омниссия держал Великую Работу в абсолютной секретности. Чтобы избежать этого – жалкого конфликта смертных умов.

Архимандрисса повернулась и посмотрела на сгорбившегося техноархеолога. Глазные линзы конструкта-киборга сияли холодным обвинением, но человек только хмыкнул и отвёл взгляд. Его руки дрожали уже час. Даже его надоедливое обезьяноподобное существо выглядело необычно мрачным и сидело рядом.

– Мы начинаем подготовку к эвакуации, – наконец произнёс Диоклетиан. – Теперь главное – удержать туннели. Мы уступим им город, но и только.

Чжаньмадао вздохнул:

– Дио, даже сосредоточившись на туннелях, мы не сможем удерживать их больше нескольких недель. У осадившей город армии есть все шансы отбросить нас в Имперскую Темницу.

– Недопустимо, – повторила архимандрисса.

Мы зря тратим время. Диоклетиан был готов выругаться, когда другой гололит появился над столом. Возникший воин был облачён в повреждённую броню и крутил копьё руками в перчатках. Оружие и когти мелькали по краям гололитического изображения, но воин уклонялся от каждого удара, который не парировал. Клинок разил в ответ, убивая владельцев оружия. Воин ни разу не сбился с шага. Он находился в постоянном движении.

– Перезарядка! – крикнуло мерцавшее помехами изображение. Воин вонзил копьё в землю и мгновенно выхватил меридианские мечи, повернувшись и закружившись в новой фазе загадочного боевого танца.

– Выполняю. – Раздался монотонный и послушный голос сервитора. Воин отошёл от копья, и оно исчезло из панорамы гололита.

Мечи взлетали и падали, переплетались и парировали, кололи и рубили. Кровь лилась дождём в сверкающих брызгах. Раздавался непрерывный треск энергетических полей, которые врезались в керамит, деформируя укреплённый металл, искажая и разрушая его. Фигура космического десантника в бесцветной броне покачнулась в гололит, рухнув на землю с клинком в позвоночнике. Воин, не глядя, отрубил упавшему легионеру голову, уже поворачиваясь к другому противнику.

– Перезаряжено. – Снова раздался аугметический механический голос. Воин плавно вложил мечи в ножны, ушёл в сторону от удара цепа, разминувшись с ним на целый метр, и поднял руки. Он поймал копьё в воздухе и опустил, парируя очередную атаку. Взревев, он отбросил невидимого противника. Копьё стража трижды прогрохотало, выстрелив три болта подряд, и снова закружилось, раздался очередной бешеный вой перегруженных энергетических полей, когда клинок пробил нагрудник другого легионера. Копьё вырвало внутренние органы и осколки брони в мучительном взрыве, когда воин выдернул клинок одной рукой. Кулак второй руки разрядил лазерный луч из пальцевого оружия, разрезав лицевую пластину увенчанного гребнем шлема офицера легиона.

Ещё один воин присоединился к вихрю его танца. Женщина в капюшоне и со светившимся цвайхендером прикрывала его спину, а он прикрывал её. Пожалуй, они не могли выглядеть более непохожими. Они сражались совершенно разными стилями и на разных скоростях. Мужчина и женщина, золотой и чёрная. Высокий генетически улучшенный воин в аурамите и царственная охотница в броне, достойной древнейших эпох войны. И всё же они двигались в дикой гармонии, ни разу не угрожая причинить вред друг другу. Они сражались в пространствах, созданных их боевыми стилями. Она нанесла рубящий удар сверху, когда длинное копьё закружилось в сторону, убив врага, который попытался обойти его защиту. Он нанёс выпад над её плечом, прикончив противников, которые хотели окружить её.

Зефон прищурил бледные глаза, полностью сконцентрировавшись на разворачивавшемся перед ним балетом насилия. Он и раньше видел, как сражались воины Десяти Тысяч, правда только на зернистых пикт-записях. Он слышал бесчисленные непоэтичные сравнения, описывавшие их уникальность, как идеальный образец процесса, который упростили и ускорили для массового производства Легионес Астартес. И всё же он никогда не видел их в бою против космических десантников. Этот воин прорубался сквозь них – прорубался сквозь мятежных двоюродных братьев Зефона из предательских легионов – рассекая и повергая, как сам Зефон прорубал себе путь сквозь людей и ксеносов на полях битв.

Настолько легко и неожиданно пришло понимание, почему Константина Вальдора, капитан-генерала Кустодианской гвардии считали равным самим примархам во владении клинком, если любой кустодий мог быть столь умелым, как воин перед ними.

“Император предвидел это? – застыли его мысли, опасно приближаясь к измене. – Вот для чего их создали? Подобного уничтожения? Подобной резни легионеров”?

– Мы здесь, Дио, – раздались слова кустодия между частыми и тяжёлыми дыханиями.

Диоклетиан склонил голову перед изображением сражавшихся:

– Приветствую, Ра. Рад видеть и вас, командующая Кроле.

Керия наблюдала, как первый корабль спускался сквозь атмосферу. Он и так был чёрным, прежде чем обгорела тепловая защита, и корпус не изменился, несмотря на окутавшую корпус пелену огня.

На командной палубе орбитальной платформы “Магадан” никогда не было тихо. Сервиторы хромали, бормотали и невнятно переговаривались кодом друг с другом. Адепты в мантиях общались суровыми голосами, избегая любого зрительного контакта, пока работали с элементами управления, кнопками и рычагами, удерживая станцию на геостационарной орбите над Дворцом. С вокс-станций доносились скрипучие сообщения. Двери открывались и закрывались.

Керия олицетворяла собой тишину в самом центре шторма. Она смотрела сквозь большой окулус, как корабль Чёрного флота приземлялся на планету. Было что-то красивое и драматичное в том, как рождённое в космосе судно светилось огнём, собираясь приземлиться в самый первый раз. Пламя входа в атмосферу напоминало гостеприимные объятия Терры.

Другая фигура присоединилась к ней на наблюдательной платформе. Керии не нужно было поворачиваться, чтобы узнать, кто это.

Госпожа Чёрного флота приветствовала её щелчком когтей:

– Ваше меланхоличное наблюдение неуместно, – показала жестами старшая женщина.

Керия не приняла упрёк и сплела руками ответ:

– Дело не в меланхолии. Вы принимаете ужас за беспокойство.

– Ужас?

– Да, ужас. Ужас перед тем, что должно произойти.

– Мы всегда знали, что события могут развиваться таким драматическим образом. Приготовления начались, когда замолчала первая из нас.

Керия на мгновение встретила её взгляд, пытаясь найти какую-нибудь эмоцию и собственное мнение за фасадом уверенности. Она не увидела ничего подобного.

– Насколько вы решительны, – показала она, а затем кивнула на приземлявшиеся суда. – Как вы можете смотреть на это и не бояться, что за этим последует? Империум никогда не станет прежним, после того, что мы сделаем сегодня.

Госпожа Чёрного флота нежно провела металлическими когтями по поручню, вызвав тихий скрежет железа о железо. Она ответила, убрав когти с холодного металла:

– Не мы изменили Империум, Сестра. Мы просто реагируем на изменения. Империум изменился, когда Гор обратил свой слепой взгляд на трон, который ему не принадлежит.

Глаза Керии вспыхнули с болезненным задором:

– Вы не считаете себя ответственной за злодеяние, на которое мы охотно идём.

– Мы только выполняем повеление Императора. Это – Его воля. Это должно быть сделано. – Вароника откинула капюшон, показав оливковое лицо. У неё был темноватый смешенный цвет кожи, как у большинства уроженцев Терры, а глаза настолько тёмно-карие, что почти чёрные. Хотя в них светилось любопытство, сам взгляд был далеко не доброжелательным. – Тысяча человек, Керия. Это и в самом деле так много? Неужели такая жертва не перевешивает последствия бездействия?

Керия встретила взгляд госпожи и почувствовала укол стыда:

– Одна тысяча невинных, нервно ожидающих связывание души, как им солгали. Одна тысяча мужчин, женщин и детей, которые верят, что станут служить своему Императору.

Когтистые руки Вароники прочертили быстрый ответ:

– И они станут служить Ему. Мало душ в Империуме могут рассчитывать на столь чистое служение. Почему это вызывает у вас неприятие, Сестра? Вы стали столь очарованы битвой, что забыли о нашем истинном предназначении? Вы – хранитель, Керия. Не воин.

Некоторое время Керия наблюдала за приземлением второго корабля, окутанного атмосферным пламенем. Он доставлял живой груз на службу в Императорском Дворце.

– Теперь я и первое, и второе, – ответила она жестами. – Хранитель и воин. Война всех нас сделала такими.

На лице Вароники мелькнуло лёгкое отвращение:

– Возможно, сделало. Я оставляю вас вашему созерцанию, Сестра, и желаю удачной посадки.

Керия знала, что скоро должна подготовиться. Её место было на третьем корабле:

– Постойте.

Вароника остановилась и посмотрела на Керию.

– Одна тысяча душ, – показала Керия. – Что говорят вычисления? На сколько их хватит?

Госпожа Чёрного флота накинула капюшон, прикрыв серебристые волосы:

– Они будут гореть один день, – ответила она жестами.

Затем она повернулась и ушла, оставив Керию в одиночестве смотреть в окулус.

“Одна тысяча душ сегодня, – подумала Керия. – А что завтра”?

Керия и Вароника Сюлат разговаривают на языке жестов.

Восемнадцать

Полубог Марса

Эвакуация

Не дайте мне умереть забытой

Она была ранена. Повреждена. Измотана. Но она всё равно оставалась полубогом, а полубоги не жаловались. Они терпели. Они побеждали. Они защищали тех, кто обращался к ним с мольбами.

< Дом, > произнёс голос.

Она никогда больше не увидит дом. Она не покинет этот город живым. Она знала это. Огонь пылал в её костях. Души внутри неё кричали, вопили и боролись с пожарами.

< Дом, > повторил голос. Он не обращался к полубогу, и не обращался к экипажу в черепе полубога. Голос обращался к тем, кто выживет, чтобы сражаться в другой день.

Она возвышалась над городом, вровень со шпилями из призрачной кости, и видела, как война между верующими и неверующими бушевала у её ног. В настоящих войнах всегда была поднятая ногами и упавшими зданиями пыль, которая огромными облаками закрывала обзор и заставляла полагаться на слепую эхолокацию ауспика или охотничьи чувства тепловых карт. Здесь не было никакой пыли. Башни ксеносов из кости падали хрупкими обломками. Меньшие здания исчезали под её поступью, словно разбитое стекло. Не было никакой пыли. Вообще никакой пыли.

Зато был туман. И туман был хуже пыли. Он появлялся и исчезал безо всяких закономерностей или предупреждения. Даже тонкий туман возвращал ложное эхо целей маломощным пассивным импульсам эхолокаторов. Густой туман скрывал тепловые сигнатуры других титанов, как дружественных, так и враждебных, за завесой холодной пустоты.

Сейчас золотой туман был густым. Поэтому она не видела тех, кто охотился на неё.

Она осветила пустотные щиты, внутренние генераторы наслаивали их, словно дружно работавшая колония пауков, плетущая паутину.

< Дом, > произнёс голос.

– Замолчи, – сказала она ему. – Игнатум на марше.

“Потомок Бдительного Света” шагал сквозь туман, трубя из военных горнов. Марсианские гоплиты рассеивались в тактическом порядке, как и тысячи раз прежде. Они знали, как сражаться в тени полубога.

Дым тянулся за шагавшим титаном. Победные знамёна покачивались под его руками с оружием высоко над головами верной пехоты. Эти красные и чёрные вымпелы и штандарты свидетельствовали, что “Потомок” являлся одним из герцогских титанов легио Игнатум, виднейшим по имени и деяниям. Вымершая оса Игнатума гордо красовалась на поцарапанной и помятой броне.

Когда она впервые оказалась на этом театре войны, то почувствовала себя обновлённой и неготовой. Почитатели заново собрали её в этом городе ксеносов и попросили охранять от призраков и фантомов, которые едва регистрировались датчиками. Постоянно звеневший ауспик был бесполезен, его волны отражались от зданий из призрачной кости, рождая ненастоящее эхо и ложные колебания, в то время как системы “Потомка” настаивали, что весь город был живым и двигался.

Раздражение её человеческого экипажа передавалось духу “Потомка”, заражая нетерпением. Но она училась и они тоже. Она училась полагаться на ненадёжные импульсы ауспика и сражаться при помощи собственных глаз. Она училась уничтожать врагов, которых едва было видно. И совсем недавно она узнала, что враг привёл своих полубогов.

Они ранили её в эти последние дни и ранили тяжело. Полубог страдал от боли. Ей предначертано умереть сегодня, но не сейчас. Не сейчас.

Братьев и сестёр совсем не обрадовала уготовленная ей судьба. Споры бушевали между экипажами, пока она не заставила замолчать их своим решением. Умереть здесь было честью. Она не отпустит экипаж сбежать с остальными. Она будет стоять до самого конца, продавая свою жизнь и выигрывая время для тех, кому суждено сражаться в другой день.

< Дом, > произнёс голос.

Это был самый новый голос среди пантеона пилотов, экипажа и боготворящих слуг. Дом был санктум-кузнями на Священном Марсе, мире, расколотом гражданской войной, где огни литейных потухли и замёрзли. Дом был горной крепостью, где изменники разграбили богатства и знания Игнатум в отсутствии легио. Дом. Само слово заставляло сердце-реактор полубога кипеть перегоревшей плазмой.

Что ей было делать? Она не могла бежать с остальными. Она должна умереть здесь, продать жизнь ради их спасения. Подобную жертву не пересилить тоскующим по дому всплескам предательского кода.

< Дом. > Каким неустанным был этот голос. Архимандрит, как он называл себя, заявлял, что наделён властью Марса. Эта повторяющаяся власть грохотала внутри кабины-черепа “Потомка” уже несколько дней.

< Дом, > произнёс голос.

– Замолчи! – Она не желала умирать со скулящей в чувствах подобной хнычущей слабостью. Она шагала вперёд. Улица за улицей, выплёскивая равнодушный гнев из способных уничтожить целый квартал орудий, когда фаланга танков или одинокий внушительно размера зверь являли собой достойную цель.

Сейчас она приостановила охоту. Спустя минуты. Спустя часы. Она не знала, и это не имело значения. Она судила о течение времени только по боли, от которой страдала, и разрушениям, которые причиняла.

Пустотные щиты слегка колебались от случайного огня пехоты, вопящей вокруг её ног. Это она игнорировала. Муки пожаров внутри ослабли до ноющей боли оскорблённого металла. За это она была благодарна.

Ненадёжные волны ауспика устремлялись вовне и ничего не возвращали кроме неуютной слепоты. Тепловые карты показывали холод. “Потомок” повернулся на шарнирной талии, вглядываясь в золотой туман.

Экипаж работал со средствами управления, не только видя, но и слыша зовы и крики своих товарищей в кабинах-черепах братьев и сестёр “Потомка”.

Гоплиты на лодыжках сражались с фантомами копьями и щитами, и краткими вспышками волкитного гнева. “Потомок” снова протрубил из военных горнов, и шагнул вперёд. Она следовала на призывы своих сородичей.

Вперёд. Вперёд. Вперёд.

Она чувствовала, что брат умирал. Его муки и ярость выплеснулись в систему связи общины, которая не была соединена ни с одной общей вокс-сетью. К тому времени, как она добралась до него, его уже не стало.

“Ильмарий Нов” лежал мёртвым на улице, разрушенные останки “Пса войны” с особо циничным оскорблением вбили лицом в землю. Тысяча отверстий от бесчисленных попаданий и взрывов болтов поведали ей о том, как он погиб.

Реактор ещё светился и то, что не произошла критическая детонация, было сродни мрачному чуду. Правда, это не имело никакого значения для “Ильмария Нова”. Его бронированный корпус превратился в почерневший остов. От рук-орудий остались изогнутые обломки. Последнее и самое истинное унижение произошло после ухода убийцы, когда вражеская пехота вскрыла голову силовым оружием и ручными мелтами, и вырвала мягкий и уязвимый экипаж с тронов, к которым они были подключены.

Их не унесли далеко. Их тела лежали, словно пролитые слёзы под щекой “Пса войны”, по ранам в черепах было видно, как их казнили. Она знала это, потому что её экипаж знал это. Подключённые вместе, она была ими, и они были ею.

Что за враг сделал это? Убийца ещё здесь? Ответ пришёл скоро. Титан! Она изнывала от искажений датчиков, вглядываясь в туман. Враг!

Противник увидел её первым и уже двигался, когда она свернула за угол, обходя группу шпилей из призрачной кости. “Пёс войны” бежал обычной для своего вида преследующей сутулой походкой. Он явно обнаружил приближение слишком большой добычи и стремился ускользнуть.

Ликующие крики раздались вокруг ног “Потомка”. Вражеский “Пёс войны” после убийства напал на выживших Объединителей, обрушив на них плотный огонь. Теперь волна повернулась вспять.

Разрозненные очереди устремились вверх от отдельных частей вражеской пехоты, достаточно храброй, чтобы не спасаться бегством. Рассредоточенные среди этого сброда танки стреляли цельными снарядами, удары которых вызывали лёгкую рябь на пустотных щитах. Она ответила огнём из турелей корпуса, потоками лучей лазерных пушек и крупнокалиберных болтов. Слабаки смолкли.

Она шагала по проспекту, сокрушая памятники из призрачной кости тяжёлой поступью. Голова-кабина покачивалась на мощных поршневых шарнирах, вдыхая и выдыхая воздух, когда она поворачивала её из стороны в сторону.

Не вижу его. Не вижу… Вот!

Из военного рога вырвался гневный рёв. В тумане, наполовину скрытый куполами зданий, которые едва доходили “Потомку” до пояса, с лязгом маневрировал вражеский титан. Хищный наклон придавал ему голодный вид. Стабилизаторы должны были работать на максимуме, чтобы приспособиться к взятому им темпу.

Рука-орудие начала подниматься на слишком медленных суставах. “Пёс войны” оказался быстрее, с грохотом обогнув последнее здание и выпустив сдвоенную очередь из макроболтеров в руках.

< Умри! > выкрикнул он на испорченном коде. В запутанной неразберихе его вопля звучали смесь гнева, фанатизма и верности магистру войны. Мало смысла кроме воплощённой ненависти.

Она поворачивалась, собираясь пустить в ход оружие, поворачивалась прямо в бурю горящих металлических снарядов. Пустотные щиты слегка колебались. Дрожали. Мерцали.

Держались.

< Умри! > снова прокричал “Пёс войны”, теперь наполовину моля, петляя и уклоняясь от дуги её “Вулкана”…

…и досягаемости её кулака. Она была слишком медленной, слишком высокой, слишком раненой, чтобы перехватить титана, который был вдвое меньше и бежал сгорбившись. Сжимавшиеся металлические пальцы прорезали большие полукруглые полосы на спине хищника, покачнув врага, но не сумев схватить. Она услышала поток ликующего прерывистого кода убегавшего и пошатывавшегося “Пса войны”. Трёхпалые ноги растоптали несколько скитариев из полка “Потомка”. Они открыли огонь из стрелкового оружия в удалявшуюся спину беглеца. Удивительно, но один из гоплитов даже метнул копьё, отскочившее от брони “Пса войны”. Оно осталось там, застряв между двумя листами брони.

Героический бросок, сказали члены экипажа. И всё же бесполезный, подумала она, хотя и восхищаясь доблестью скитария.

Она знала, что “Пёс войны” не вернётся. Даже в таком израненном состоянии, как у неё, и замедленная тяжёлыми повреждениями, она увидит его мёртвым, если тот покажется ещё раз.

“Потомок” ждал. Показались тонкие ручейки прихожан, передвигаясь на транспортёрах или шагая пешком, безопасно продолжая путь, пока полубог стоял, надзирая за ними.

И здесь она и останется. Она повернулась на шарнирной талии, наблюдая, наблюдая. От её движения разносился промышленный гром. Всё скрывал туман.

Затем сигнал. Один из братьев звал её. “Чёрное Небо”! Один из её самых благородных сородичей. У неё осталось там мало родственников.

“Чёрное Небо”! Я иду.

– Мой принцепс? – спросил один из членов экипажа, повернувшись на переднем троне. – Сообщение от трибуна. “Ильмарий Нов” был единственным титаном, охранявшим эвакуацию Объединителей в этом районе.

Принцепс Нишоме Альварек впервые открыла глаза за бесчисленные часы:

– Ра хочет, чтобы мы остались?

– Да, мой принцепс.

– Скажите Ра, что, к сожалению, мы не можем выполнить его просьбу. Скажите ему, что мы получили сообщение от “Чёрного Неба”. Он в беде. Если нам суждено умереть здесь, модератус, то мы сделаем всё, чтобы спасти как можно больше наших братьев и сестёр. “Чёрное Небо” зовёт, – решительно сказала она. – Мы идём на помощь.

“Потомок” пошёл. Один из фантомов танцевал перед ней – одно из существ, которые заставляли экипаж нервно вздрагивать и ранили глаза решивших посмотреть, но не существовавшее для приборов. Крылатое и пернатое, напоминавшее пародию на вытянутого гуманоидного ворона-падальщика. Чудовище сотрясало воздух большими синими крыльями, изрыгая синее пламя на пехоту внизу.

Она искромсала его огнём из турели, повергнув обугленный скелет на землю. Шагая, она видела титанов в тумане. Их сгорбленные силуэты указывали на размеры и тип, а также на боевое снаряжение столь же безошибочно, как любое показание сканеров. В этой части города туман был тоньше.

“Чёрное Небо” противостоял один двум врагам. Дым поднимался из его корпуса, серея в вездесущем золотом тумане. “Разбойник” неуклюже отступал, пятясь по широкому мосту над пропастью золотого небытия. Другие титаны преследовали его, перемещаясь между куполами и башнями. Один “Пёс войны”. Один “Владыка войны”. Охотничья группа, как первобытный король и его верный пёс.

Она узнала взволнованный бормочущий код меньшего титана, это была та же самая неразборчивая чепуха “Пса войны”, который сбежал от неё. Всё ясно. Отправить одинокого титана-разведчика вперёд, чтобы вынудить добычу начать преследование, было вполне распространённой тактикой.

“Потомок” занял позицию в конце моста, подняв руки-оружие на массивной гидравлике. Увидев её, вражеские титаны остановились на противоположной стороне пропасти. Она почувствовала, как соскальзывают их прицелы, сброшенные туманом. Она услышала потоки их раздражённого кода и безошибочно узнала разочарование. Её дальние системы прицеливания отказывались фиксироваться с первого дня появления в этом мире.

Нельзя позволить им пересечь мост. “Владыка войны” устроит неописуемое опустошение среди эвакуировавшихся Механикум. Но раненая и опустошённая она знала, что её шансы на выживание были крайне малы. Даже с “Чёрным Небом” это будет два тяжелораненых титана Игнатум против двух свежих противников.

< Отступайте, > произнесла она на коде повреждённому “Чёрному Небу”. < Отходите к эвакуационной зоне. Живите! Выживите, чтобы снова сражаться на поверхности Марса! Я займусь этими отступниками. >

Да будет так. “Потомок” примет здесь свой последний бой.

Самое сердце Великой Работы. Столь же прекрасное, как и любое другое, и намного прекрасней большинства.

Ракеты пролетали мимо отступавшего “Разбойника”, оставляя дымные следы в тумане. Их выпустили поспешно и без захвата цели, поэтому у них было крайне мало шансов попасть на таком расстоянии. Ни одна из них даже не задела пустотные щиты “Чёрного Неба”.

< Убежище, > произнёс “Разбойник”, перейдя мост. В его коде чувствовалось сильное облегчение, что он выживет и стыд из-за вынужденного отступления. С презрением он вдавил брошенного “Носорога” в проспект из призрачной кости. Ещё один штрих обломков посреди картины опустошения. Перед их появлением некрополь ксеносов представлял собой одну лишь гладкую мерцавшую кость. Теперь он превратился в кладбище бесчисленной техники и непогребённых трупов. Они покрывали дороги и мосты, и казались тёмными полосами между зданий из бледной кости.

< Убежище, > подтвердил “Потомок”. “Чёрное Небо” медленно повернул прочь, направляясь к спасению.

С той стороны пропасти начал приближаться первый из вражеских титанов. “Владыка войны” не был повреждён, его покатая и чешуйчатая броня являлась типичной для титанов мира-кузни Омадан. На покрытой шрамами ладони виднелась открытая рука – символ кузни – и рунические нацарапанные письмена на неизвестном языке, который “Потомок” не мог обработать.

Бежавший вприпрыжку “Пёс войны” обогнал своего медленного собрата, его горб покачивался, а руки-орудия были подняты. Он пересёк мост намного быстрее, и “Потомок” заметил разодранные следы от силового кулака, выдавленные вдоль спины второго врага.

Ты умрёшь первым.

Её судьба была остаться здесь, но смерть она выберет сама. С гидравлической величественностью “Потомок Бдительного Света” встретил последний вызов рёвом военных горнов.

Архимандрит поднял кулак. Гидравлические пальцы военной машины едва чувствовали схваченного и активно сопротивлявшегося мятежного легионера. Два болта врезались в толстую дюрабонтовую лицевую броню, на долю секунды заставив изображение посереть. Боеприпасы закончились, и космический десантник швырнул пистолет с такой силой, что сломал бы человеку позвоночник. Оружие ударилось о лицевую панель архимандрита, и причинило не больше вреда, чем ласковое поглаживание.

Машина начала давить, медленно сжимая кулак. Фиолетовая броня смялась, затем сломалась, затем из плоти сквозь разрушенный керамит потекла кровь. Кости треснули и раскрошились. Воин закричал только когда его туловище и бёдра превратились в осколки костей и искорёженного мяса, едва скреплённые слоем металла. То, что от него осталось вообще больше не напоминало человека.

– Ты мне надоел, – сказал архимандрит космическому десантнику. Выронив искалеченное месиво на землю, он заставил воина замолчать, раздавив когтистой ногой.

Для ненастроенных и неподготовленных чувств эвакуация выглядела почти неотличимой от остальной осады. Взаимное перемалывание противоборствующих сторон по всему городу шло своим чередом. Только в катакомбах можно было увидеть наглядные доказательства отступления, пока адепты Механикум первой волны уходили в туманные туннели. С ними шли военные сервиторы. Тщательно просчитанное количество, искусный исход вместе с настоящей эвакуацией, рассредоточенный почти на грани скрытности. Архимандрит контролировал второе рассредоточение с той же точностью, что организовал первое.

Тяжёлый цепной меч обрушился коленное сочленение машины, разновидность жестокого оружия, которое легко прижилось в самых грубых легионах, способное разодрать бронированного человека пополам. Искры дугой ударили из места, где быстро вращавшиеся зубья встретились с марсианским металлом. Архимандрит даже не успел убить нападавшего. Пожиратель Миров в красном доспехе рухнул без головы от взмаха копья кустодия.

Машина, экзекутор-принцип сил Марсианских Механикум в паутине, исполняла свою роль с расчётливым рвением. В жизни в плоти он ковал оружие, вселяя дух и цель перед отправкой на священную войну. Теперь он сам стал оружием. С каждым убийством магос-домина Иеронима из ордо Редуктор немного умирала внутри собственного разума. Она охотно подчинилась размышлениям и математическим процессам уничтожения её врагов.

Архимандрит стал вознесением. Не верховной жрицей Несозидающего бога, а его аватаром.

Архимандрит делал только то, что нужно было делать. Он присоединился к Великой Работе и установил связь с целой армией Механикум. Теперь он видел их глазами, получил доступ к их шаблонам мышления и вёл их в бой.

< Дом. >

Он нараспев произносил это слово в ноосферу, метацифровую сеть инфопотоков, доступную только для рождённых на Красной Планете и получивших высококлассную аугметику. Его сообщение содержало коды, уравнения и координаты возрождённых литейных и мануфактур на плато, где развернулись грандиозные сражения между кузнями.

< Дом, > вещал он для тех, кто был способен услышать, внушая саму концепцию в разумы обладавших сознанием лидеров Механикум.

Многие из них и сами пели в ответ:

< Дом! > и < За генерал-фабрикатора Кейна! > Но ещё больше пели хором вслух, выкрикивая боевые кличи из аугмитов в лицо врагу.

Архимандрит обращал особое внимание на кустодиев. Становилось всё более и более очевидным, что легио Кустодес не являлись единой армией. Воины сражались без всяких построений или порядка на уровне легиона и даже на уровне отделений. Каждый являлся отдельной личностью среди других отдельных личностей, его сопровождали собственные ремесленники и трэллы арсенала, последние перезаряжали копья стражей по первому требованию кустодия.

Их звания казались неформальными, данью уважения ветеранам и искусным воинам, а не частью жёстко соблюдаемой командной структуры. Немногие из них, даже трибун Эндимион или такие же префекты, как Диоклетиан Корос, вообще отдавали приказы.

Они просто направлялись туда, где бои были самыми ожесточёнными и убивали в тишине.

И всё же единство было. Единство в цели, если ни в чём ином. Несмотря на отсутствие строя и длину вращавшихся клинков, они никогда не мешали друг другу и не переходили путь воинам вокруг себя. Превосходные рефлексы, намного превосходящие в генетическом искусстве легионеров, давали им талант, на достижение которого человеческим солдатам и даже космическим десантникам требовались годы повторяющихся тренировок. И всё же Десять Тысяч были в этом мастерами. Архимандрит наблюдал, как они кружатся и убивают, как их энергетические клинки проходят в ладони от соседнего золотого воина, но никогда не угрожают жизни другого кустодия. Каждый из них существовал в своём собственном мире и был сам себе полководцем.

И это было далеко не всё. Изучение архимандрита выявило неизменную защитную направленность в начальных ударах каждого поединка. Сначала эта видимая пассивность первых секунд казалась бессмысленной, но дальнейший анализ показал правду. Каждый кустодий тратил эти драгоценные секунды, изучая противника и адаптируя свой стиль боя, а затем наносил смертельный удар. Они могли мгновенно сокрушать врагов за счёт превосходства в силе, скорости и вооружении. Вместо этого они учились в каждой схватке без исключения.

Ра Эндимион служил примером этого. Он парировал два или три раза, не важно был ли то меч, секира, клык или коготь, следя за движениями противника с краткими вспышками внимания, после чего контратаковал, пронзая, рассекая или разрубая. По данным инфопотоков архимандрита ни один легионер не продержался дольше трёх ударов трибуна.

“Телохранители, – размышлял архимандрит. – Преторианцы”. Вот что было их целью, в конце концов. Не выигрывать войны, но познавать и уничтожать врагов своего повелителя, не позволяя причинить Ему вред. Сколько тысяч часов пикт-записей изучали Десять Тысяч на каждом завоёванном или приведённом к согласию мире? Их жизни, конечно, состояли из вечности подготовительного служения, изучения одного врага за другим ради того, чтобы находиться на пике физического уровня своих стандартных тренировок, если они когда-нибудь столкнутся с ним в бою.

Сверхъестественные реакции позволяли им блокировать болты и лазерный огонь, отклоняя вращавшимися копьями, но их всё равно можно было убить. Архимандрит лично видел это. Их могли взять числом или расстрелять, когда они уже сражались в ближнем бою.

Машина направилась к Ра, орудия на плечах самостоятельно отслеживали цели, закладывая уши протяжным воем марсианских волкитных лучей и более громким отрывистым грохотом болт-пушек “Мститель”. На периферии зрения светились символы подачи боеприпасов и индикаторы энергии. Они вспыхнули со священным уменьшением, став молитвой самому Несозидающему богу. Бронированный энергетический реактор на спине кипел, непрерывно перекачивая плазму. Сердце искусственного солнца питало оружие и интеллект машины. Война никогда не была настолько святой.

Особенно храбрый легионер прыгнул на архимандрита с крыши мчавшегося “Носорога”. Машина схватила кричащего мечника в воздухе и удерживала, пока струи пламени из огнемёта в запястье сжигали пойманного дурака. Всё это время архимандрит стрелял из установленного во второй руке двуствольного энергетического оружия – одного из самых драгоценных подарков Аркхана Лэнда – извергая потоки искусственного синтеза.

< За Священный Марс! > скандировал он кодом, изливая свой восторг в ноосферу. < Дом! >

Они сражались на восходящих улицах между немыслимыми башнями. Силуэты уничтоженных демонов проступали на эльдарских зданиях, их изображения выжигались на призрачной кости оружием архимандрита.

Они атаковали с неба столь же часто, как и поднимались с земли – существа падали с панорамы города над наступающими имперцами. Болезненные твари карабкались на башни, чтобы спрыгнуть, упасть и взорваться с хлопком разорванной кожи, словно биологические бомбы; крылатые ободранные существа, отдалённо напоминавшие птиц, спускались на гнилых крыльях, прорываясь сквозь разряды лазерных пушек гравитационного “Налётчика” и массированную стрельбу копий стража. Шпили из призрачной кости вокруг архимандрита гудели с почти металлическим резонансом каждый раз, когда их гладкие стены поражал случайный огонь.

Машина подсчитала, скольких она убила, и приказала по ноосфере новым боевым сервиторам и скитариям начать выдвижение в туннели под городом. Количество отступавших воинов Механикум искусно увеличивалось, незаметно превышая прогнозируемые цифры, предоставленные архимандритом Десяти Тысячам. Не последовало никаких загруженных запросов, отмечавших это несоответствие. Никакого негодования или любопытства на изменения в цифрах. Кустодии и Сёстры Тишины продолжали сражаться, не обращая внимания.

– За Омниссию, – произнёс он из аугмитов вслух. – За Несозидающего бога.

< Дом! > проскандировал архимандрит. < За Священный Марс! За генерал-фабрикатора Кейна! >

“Потомок” стоял один.

Она покачивалась на ногах с повреждёнными и разорванными стабилизаторами. Она переместила вес на другой бок, поршни и сжатые соединения левой ноги раздробили настолько, что они не подлежали ремонту. Масло лилось из разорванных труб, словно кровь из вен, жидкость, жизнь и охладитель заливали костяной мост. Торсионные мышечные кабели железных внутренностей свисали, словно кишки из распоротого живота.

Мост был её.

Внутри она чувствовала огонь и смерть – первый облизывал внутренние системы и ослаблял кости, вторая резонировала в потерянном и скорбном плаче рассеянного смертного сознания. Экипаж умер или умирал, их души покидали повреждённые оболочки, исчезая в любое небытие, что ждало их хрупкий и плотский вид.

Но мост бы её.

< “Потомок Бдительного Света”! > неистово выкрикивала она на весь погибающий город. < “Потомок Бдительного Света”! > Вопль был преисполнен отчаянного кода: пусть хотя бы один из братьев и сестёр услышит её, пусть они примут закодированный крик в инфопотоки и унесут отсюда, когда покинут это место. Код содержал пикт-запись, отчёты оружия и объединённый опыт экипажа её последнего сражения и величайшего триумфа.

Мост был её, и последнее желание состояло в том, чтобы сородичи запомнили её, как победителя, а не как мученическую жертву.

Поединки между титанами редко длились долго. Она шла к этому последнему сражению среди прерывистого шума вокса. “Пёс войны” быстро приближался. Оружие в обеих его руках предназначалось для борьбы с пехотой, и визжало взрывной яростью, выпуская несколько сотен болтов в секунду и освещая щиты “Потомка” призматическим мерцанием, напоминавшим рябь на озере во время ливня. Он увеличил скорость, изо всех сил стараясь не попасть под первый разрушительный залп, и сумел пробежать под правой рукой “Владыки войны”. Так сражались “Псы войны”: разведка и засады, изматывание и отвлечение.

Неуверенность терзала её. Оказавшийся в тылу “Пёс войны” может в безопасности творить зло, безнаказанно обстреливая задние щиты. Что ещё хуже – он может преследовать “Чёрное Небо”, сделав жертву “Потомка” бесполезной.

Она не стала реагировать и доверилась простой ненависти вражеского принцепса. “Потомок” ранил этого титана, и она была готова поспорить на свою жизнь, что командующий “Пса войны” выберет месть и не станет довольствоваться тактическим призом – догнать и измотать раненого “Чёрное Небо”.

Первые ракеты врезались и взорвались на защитных слоях пустотных щитов. Их удары не причинили вреда, только сняли оболочку первых щитов, но появившаяся завеса грязного чёрного дыма мешала. Она вслепую выстрелила в ответ, скорее из отвращения, чем чего-либо ещё, и всё же ощутила укол удовлетворения, когда редкий залп ракет из правого плеча сменился резонирующими звуками перегруженных пустотных щитов.

В ту же секунду сигналы тревоги и вспыхивающие руны в шлемах команды объявили о возмездии, которое обрушилось на задние щиты. Бегавший неподалёку “Пёс войны”, в конце концов, решился атаковать её. Расчёт на его глупую ненависть оказался верным.

< “Дочь Красной Звезды,” > прокричал ей враг. Терзаемые щиты визжали от его неустанной хватки.

“Потомок” наполовину повернулся. Она начала опускаться вопреки протестующей гидравлике, уменьшая давление воздуха в поршнях и установив суставы в нейтрально-пассивное положение. Результат в лучшем случае можно было назвать неуклюжей сутулостью. В худшем – позорным склонением головы перед смертью. Как и ожидалось, “Пёс войны” снова убежал из зоны прицельной дуги, несмотря на то, что рука-орудие “Потомка” целилась на максимальном выдвижении.

На этот раз она не стала сдерживаться. Она проигнорировала и отключила все предохранители, и из ракетных контейнеров в плечах с рёвом вырвались дым и пламя. Едва ракеты покинули “Потомка”, как орудие “Вулкан” выдохнуло взрыв магмы – весь этот общий вспыхивающий залп был нацелен только на землю вокруг неё.

К чести экипажа “Пса войны” проворный титан легко увернулся от разверзнувшейся мощи “Вулкана”, избежав верной смерти в плавящем жаре. Однако к чести экипажа “Потомка” выстрел из главного орудия был всего лишь способом направить “Пса войны” в нужное место. Избегая адского пекла “Дочь Красной Звезды” подставилась под дождь падающих ракет.

Первые попадания сбили уклоняющуюся походку, заставив переключить гидравлику, чтобы избежать падения. Она уже была мертва в момент, когда ушла из прицела “Вулкана”: пустотные щиты “Пса войны” запульсировали, покрылись пузырями, раздулись и лопнули за долю секунды. Ракеты десятками падающих клинков вонзались в корпус “Дочери” и вырывали огромные почерневшие куски абляционного металла. Одна ракета разрушила коленный сустав, другая врезалась в скошенный собачий лоб и оторвала половину головы-кабины, оставив обгоревшие трупы команды свисать с раскроенного пополам черепа на подсоединённых к командным тронам кабелях, болтаясь, как казнённые преступники.

< Враг мёртв, > объявил “Потомок”, вплетая в победный код нежную злобу. Она получила ответ – рычащую и болезненную ненависть от “Владыки войны” перед собой.

Она снова начала выпрямляться, увеличивая давление в опустошённой гидравлике. Восстановление давления в выпустивших воздух металлических костях требовало времени, а у неё его осталось совсем мало. Залп вражеского “Владыки войны” поразил передние щиты с карающим треском кнута.

Сигналы тревоги сменились воем сирен, когда её пустотные щиты истончились и прогнулись. Она мыслью заставила замолчать внутренние предупреждения, она и так знала, сколько боли испытывала, и какие угрозы её окружали. Ей не требовались вопли автоматизированных систем, подтверждающие это.

Она выпрямилась наполовину, когда пустотные щиты потемнели. Она напряглась и приготовилась к ударам в переднюю арку корпуса, дрожь прокатилась по титану прямо перед тем, как с громким хлопком, наконец, исчезли пустотные щиты. Жестокий лазерный огонь обрушился на пластины брони, врезаясь в неё и раздирая на части, пока она продолжала стоять.

К счастью разрушительная атака почти сразу прекратилась. Приближавшийся “Владыка войны” израсходовал слишком много энергии и боеприпасов на разрушение щитов “Потомка”. Оба титана поспешно перезаряжались, новые ракеты вставали в пусковые отсеки, кипели плазменные генераторы.

Она была тяжело ранена, сквозь глаза-окна было видно вспыхивающие в кабине-черепе искры. Внутри неё успокаивающими волнами распылялось огнегасящее вещество. Половина ракетных шахт забилась, их механизмы вышли из строя.

Вражеский “Владыка войны” приближался к оставшейся без щитов и раненой жертве с уверенностью палача, дистанции в километр будет вполне достаточно, чтобы доверять прицельным системам, несмотря на туман паутины. Время стрельбы в слепую и по приблизительным траекториям прошло. Пришла пора нанести смертельный удар.

“Потомок” шагнул навстречу. Истекая жидкостью и клубами дыма, она всё же сумела подняться на перезапущенной гидравлике и теперь напоминала силуэт человека с выставленным вперёд плечом. Вражеский “Владыка войны” остановился примерно в километре, не желая приближаться. Несомненно, его экипаж старался ускорить перезарядку, быстрее охлаждая оружие.

Она побежала. Стабилизатор вывернулся, металл изогнулся из-за нагрузки, когда она набирала скорость, уродливо ковыляя. Она вслепую, бессистемно и доверившись глазам наводчиков, выпустила каждую ракету, которую удалось перезарядить, и выстрелила из орудия “Вулкан”. Её залп обрушился на пустотные щиты за драгоценные секунды перед ответом вражеского “Владыки войны”. “Потомок” почувствовал краткую волнительную радость от вида, как пустотные щиты противника запульсировали и неожиданно отключились с предательским громовым раскатом перегруженных генераторов. Исчезнувшие щиты несложно включить снова, но перегруженные системы требовали более долгого запуска. Оба титана оказались одинаково беззащитными друг перед другом.

Мгновение спустя ответный залп попал “Потомку” в верхнюю часть корпуса, цепочка взрывов протянулась вдоль плеча, вызвав детонацию склада незаряженных ракет в какофонической огненной вспышке. Стабилизаторы напряглись и выдержали. Другие напряглись и были вырваны из креплений. Теперь она стала почти скелетом, почерневшим и лишившимся трети корпуса. Где раньше на плечах гордо располагались огромные ракетные системы, теперь расцвёл ореол пламени. На мосту лежала оторванная внутренними взрывами рука-орудие.

< “Лексарак”! > прокричал своё имя “Владыка войны” в самоуверенной ярости. И всё же он начал отступать. Пожирающая расстояние атака “Потомка” опасно сблизила титанов и “Лексараку” требовалась дистанция для использования главного орудия.

Перегруженная лодыжка “Потомка” разрушилась, разбросав металл и огонь по мосту. Она споткнулась, стачивая обрубок когтистой ноги, и сделала ещё один шаг вперёд.

“Лексарак” понял, что отступал слишком медленно и рискнул контратаковать. Слишком поздно и слишком медленно. Эпизодического инстинктивного огня защитных турелей было слишком мало и слишком поздно.

“Потомок” с грохотом преодолел последний шаг, силовой кулак проломил протестующие металлические пластины и сжался. “Лексарак” в упор выстрелил из “Вулкана”, не заботясь о последствиях в паническом желании нанести ответный удар. Несколько секунд “Потомок” стоял неподвижно, выпотрошенный последним выстрелом, молния протянулась по его внутренностям, вырываясь из работавшего на пределе реактора.

Удача ещё несколько секунд оставалась на её стороне. Используя инерцию “Гексархона” “Лексарака” и свой вес, она вытащила кулак под визг гидравлики, вырвав трофей из вражеского титана.

Самыми славными убийствами титанов и, соответственно, самыми редкими, считались те, когда в рукопашном бою захватывали голову врага, отрубив или вырвав из ещё живого противника. Головы-кабины эльдарских титанов являлись самыми драгоценными трофеями в залах кузни. “Лексарак” отвернулся, помешав подобному триумфу. Вместо этого рука “Потомка” пронзила повреждённую броню над верхними рёбрами, чуть ниже подмышки левой руки-орудия. Когда она вытащила руку, в опалённых пальцах покоилось покрытое множеством кабелей сердце плазменного реактора в форме песочных часов, из нарушенной защитной оболочки которого били огненные вспышки.

Она держала его сжатыми пальцами. Она не могла выпустить его. Приводы пальцев расплавились и застыли.

< Пади, отступник. > Её код “Лексараку” был тихим, а звуки из военных горнов ещё тише. < Пожни воздаяние за предательство и ересь. >

“Лексарак” начал заваливаться без энергии и потеряв равновесие. Он упал в мучительно затянувшемся движении, сначала разрушив своим весом край моста из призрачной кости, а затем погрузившись – неспешно и кувыркаясь – в бездну.

“Потомок” наблюдал, как врага поглотил золотой туман.

< Титан убит, > произнесла она.

Слова, словно стали сигналом, процессы в реакторе в её кулаке достигли критического уровня, последовавший взрыв сорвал всю броню с левой стороны и оторвал в локте уцелевшую руку.

Она стояла оглушённая и разрушенная над обрывом в пропасть, оставшись совсем без оружия и увенчанная огненными искрами, льющимися дождём из суставов.

Мост был её.

Смертельно раненый “Владыка войны” стоял в одиночестве, жизнь вытекала из него, как и клубы дыма из повреждённых внутренних органов.

< “Потомок Бдительного Света”! > скандировала она в унисон с умолкавшими военными рогами. – “Услышьте меня, – молила она. – Услышьте последние слова принцепса Нишоме Альварек и величественного “Потомка”. Услышьте нас обоих. Не дайте нам умереть забытыми”.

Она выкрикивала код снова, снова и снова. Все подробности её последней блестящей победы. Она молилась, чтобы они достигли инфозалов гордого Игнатума.

< Я слышу вас. >

Кто?

Опустошённый титан начал поворачиваться на громоздких отказывающих механизмах. Промышленные поршни и пневматика талии оказались заблокированными, предохранительные фиксаторы были единственным, что удерживало её вертикально в балете хрупкой гармонии. Если бы они сейчас открылись и оставили бы её во власти сломанных стабилизаторов, то она потеряла равновесие и упала бы.

Медленно, так медленно в поле зрения появился “Чёрное Небо”. “Разбойник” вернулся. Он по лодыжку стоял в обломках техники легиона и убитых военных сервиторов и смотрел на “Потомка” тёмными панелями глаз кабины.

Активная зона реактора титана забурлила. Сердце воспарило:

< Брат, > даже код стал слабым и невыразительным. Принцепс “Потомка” находилась на грани потери сознания.

< Я слышу вас. > Ответный код “Разбойника” был пустым и бесстрастным. Даже в предсмертных муках “Потомок” почувствовал праведный гнев своей боевой королевы на отсутствие благоговейного почтения со стороны собрата по кузне.

Моим последним деянием стала победа над двумя титанами. Моя смерть послужит спасением вашей жизни. По какому праву вы стоите и молчите?

Другая мысль пробилась сквозь расплавленный шлам мыслей. Катапультироваться. Катапультироваться. Катапультироваться.

“Потомок” может выжить. Его принцепс может выжить, если просто доберётся до “Чёрного Неба”, но система катапультирования вышла из строя, как и всё остальное внутри титана.

< Подойди, > сказала она “Чёрному Небу”. < Энкир. Помоги мне. >

“Разбойник” начал приближаться.

Его модератусы были мертвы. Оба лежали на своих тронах впереди, их безвольные лица безжизненно смотрели сквозь глаза “Чёрного Неба”, на униформе обоих распустились красные цветы, где кровь от убийства засохла несколько часов назад. Женщина почти невинно откинулась на троне, словно спала. Мужчина, который увидел смерть напарницы и попытался отреагировать, значительно сильнее истёк кровью, когда ему попали в заднюю часть шеи. Он умер, наполовину встав, и упал на подлокотник трона, его голова неестественно подпрыгивала с каждым шагом “Разбойника”.

Демон опустошил принцепса Энкира Морова, устроился в смертной оболочке и всё меньше и меньше напоминал гордого ветерана Игнатума. Глаза стали болезненными и красными, не мигая несколько часов. Костяные выступы пузырились под плотью живыми ползающими комками, которые словно искали место, где прорваться сквозь кожу. Колени обзавелись множеством собственных зубов, которые выдвинулись из дёсен в медленном визге, напоминавшем звук ногтя по фарфору.

Прошло несколько часов, как он захватил “Чёрное Небо” и сделал своим вооружённым санктумом, за это время “Разбойнику” крепко досталось от вражеской пехоты и других титанов. Демону не хватало точности и подготовки настоящего экипажа. Теперь, когда путешествие в чужой оболочке подходило к концу, демон с трудом сохранял смертное знание Энкира, и хотя он испытывал растущее искушение погрузиться глубже в сам титан и обернуться вокруг разумного ядра машины, через некоторое время даже такая мощь станет в тягость для древнего существа. У него не было желания находиться в клетке, даже в такой могущественной клетке.

Его приманка сработала великолепно, вызвав “Потомка” на помощь, а затем симулируя отступление. Теперь остался только момент холодного подтверждения, который понравился бы даже ободранным духовным останкам Энкира, поскольку принцепс был человеком войны и не чуждался убийства. Бесчисленное количество людей пало от его рук-орудий, каждое из которых могло сокрушить шпили улья.

Демон чувствовал его, искромсанные обрывки человеческой души кричали на заднем фоне мыслей, пока “Разбойник” приближался к его высокому терявшему силу брату.

Демон чувствовал умирающие мысли принцепса Нишоме Альварек, переведённые в эмоции с помощью закодированных сообщений. Опустошённая бессмысленностью своего триумфа гордость. Более честное отчаяние, которое она не хотела принять, реакция всех смертных существ, не желавших смириться со своей смертью. И всё же она переживала об одном даже сильнее, чем о собственном выживании. Она не хотела, чтобы её забыли, она молила, чтобы те, кто её знал, помнили о её деяниях. Это было всем. Вот что вернуло “Чёрное Небо”.

Насколько истинной и чистой была эта охота. Насколько больше удовлетворения она приносила, чем простое разрывание людей-машин когтями или поединки с ненавистными Золотыми.

Ответом демона стали поднятые руки-орудия. Разрушенный “Потомок” был слишком тяжело ранен, а его суставы зафиксировались, чтобы повернуться.

Копаясь в глубинных мыслях Энкира, он вытащил отдельное слово на поверхность. Демон бездумно произнёс его за секунду перед тем, как оба орудия выстрелили:

< Враг мёртв. >

“Потомок Бдительного Света” стоял неподвижно, когда его грудь пронзил огненный взрыв, и погиб от позорной казни. Титан последовал за падающим силуэтом своего последнего поверженного врага, его опустошённая форма погружалась в туман. Демон наблюдал и наслаждался каждой секундой криков Нишоме.

Его веселье резко закончилось, когда вместо того, чтобы исчезнуть в золотом забвении, активная зона реактора “Потомка” взорвалась и превратилась в сверхновую звезду, посылая вспышки грозового света в туман под мостом. Последние из экипажа “Потомка” погибли, поглощённые священным плазменным огнём.

“Чёрное Небо” повернулся по неуклюжей дуге и направился прочь в поисках новой добычи.

Девятнадцать

Тысяча душ

Просто ещё один туннель

Пагубный призрак надежды

Керия почти не испытывала благоговения как от вида тронного зала, так и от ведущего к нему лабиринта темницы. Даже проспект со знамёнами, столь воодушевлявший людей, которые настолько далеко заходили в Санктум Империалис, оставлял её равнодушной: стоило ей взглянуть на армию штандартов, как сразу закрадывалась мысль – какой из этих верных полков станет следующим, кто втопчет свои клятвы в грязь и перейдёт на сторону архипредателя.

Сегодня она шла со своими сёстрами – их было совсем немного, учитывая дислоцированных в паутине и рассеянных по галактике – и шагнула в тронный зал во главе фаланги. За ними двигались капсулы, антигравитационные контейнеры с укреплёнными панелями из прозрачной стали, сквозь которые можно было увидеть неподвижных пассажиров внутри. Своеобразный парад, особенно учитывая, что большинство его участников спали в химическом стазисе.

Керия ожидала, что в тронном зале присутствовал и ожидал её кто-то высокопоставленный из её ордена, и всё же она оказалась самой старшей Сестрой. Её встретили только нервные взгляды имперских учёных и бесстрастные выжидающие взоры марсианских жрецов, отчего мурашки побежали по коже. Сестринство настолько обескровлено, что эта мерзкая обязанность выпала ей?

Что ж, да будет так.

Контейнер за контейнером с гулом проскальзывал в зал на примитивных антигравитационных суспензорах. Каждый саркофаг был обёрнут цепями, и его толкали упорные направляющие руки сервитора с зацикленными мозгами. Керия позволила взгляду блуждать по огромному залу, где неизменной песнью звучал грохот непостижимого оборудования, а потрескивающие дуги молнии между генераторами больше не пугали работников.

Как быстро человеческий разум приспосабливается к безумию.

Она держалась на расстоянии от Золотого Трона. Она видела его как возвышавшийся постамент, хотя старалась вообще не смотреть в ту сторону. Керии и остальным Сёстрам запрещалось подходить слишком близко – их присутствие поглощало энергию машины и дестабилизировало психически резонирующее оборудование. Она находила в этом мрачное отражение того, как другие смотрели на неё, как они сжимались, или отводили взгляд или даже инстинктивно обнажали зубы, часто не осознавая, что делают. Ведомые самыми животными инстинктами, реагируя на каком-то подсознательном уровне на присутствие женщины без души.

Что сделало её полезной, что сделало её сильной, а также чужой для собственной расы.

Точно также прошлый опыт подсказывал ей, что ослепительное величие и изумление, которые остальные испытывали вблизи Золотого Трона, полностью отсутствовали для Керии и других Сестёр. Она видела человека на троне, ни больше, ни меньше. Никакого сияющего ореола. Никакой психической короны.

Она предпочла бы невежество величию. Лучше всё чувствовать и почти ничего не видеть, чем смотреть на неприкрытую правду: Император на троне был просто охваченным болью человеком, ничто не скрывало Его страдания, Его рот был открыт в безмолвном крике. Муки, которые Он терпел ради расы, покрыли морщинами Его нестареющее лицо, сумев оставить отпечаток времени.

Иногда Его измученное лицо дёргалось в тихом рычании. Пальцы сжимались. Золотой ботинок легко бил о металл трона. Раньше Керия надеялась, что такие движения предвещали пробуждение Императора. Теперь она знала лучше.

Сестра положила руку в перчатке на первую капсулу. Мужчина спал, сложив на груди связанные в запястьях руки в мрачном подражании королям-фараонам Гипта. Саркофаг слегка покачивался от осторожного прикосновения Керии, пока она направляла его к стене. Татуировка аквилы на её лице внезапно зачесалась. Не то что бы она верила в приметы.

Все глаза теперь смотрели на неё, как учёных, так и сервиторов. Несколько последних двинулись вперёд, исполнить свои обязанности, но Керия жестом остановила их.

“Это должна быть я”, – подумала она. Первого из хора поместит на место Сестра Тишины. Керия Касрин не станет в самый последний момент уклоняться от своего тяжёлого долга.

Суспензоры сделали капсулу почти невесомой, и Керия легко вскинула её на плечо, несмотря на громоздкий размер. Она поднялась по ступеням ожидавших её металлических лесов, ощущая внимательные взгляды каждого живого существа в огромном зале, всего лишь с одним исключением. Император на Своём далёком троне не обращал на неё вообще никакого внимания. Он сражался в Своих войнах.

Разъём в стене представлял собой двухметровую неровную колыбель схем и тёмного металла. Керия подтолкнула парящую капсулу в углубление, чувствуя, как замки с задней стороны саркофага закрываются и соединяют его с колыбелью. Затем пришла очередь цепей. Она обернула их вокруг специальных крюков из полированной стали, зафиксировав саркофаг на месте. Рядом словно лианы джунглей свисали кабели с питательными веществами и катетеры, она подключила их один за другим и крепко защёлкнула.

Когда Керия подсоединила последний, раздался мелодичный звон. “Подготовлено”, прочитала она руну на высоком готике на внешнем экране.

Керия набрала тридцатизначный код на клавиатуре, настроив саркофаг получать энергию от оборудования колыбели. Суспензоры резко отключились – и саркофаг слегка закачался, привязанный к колыбели зафиксированными кабелями и обёрнутыми цепями.

Мужчина внутри пошевелился, когда прошёл вызванный снотворным сон.

Он открыл глаза. Юноша, которого забрали с родной планеты и сказали, что обучат на астропата, проснулся и стал осматриваться внутри капсулы мутными ото сна и медикаментов глазами. Он встретил внимательный взгляд Керии сквозь прозрачную панель.

Что бы он ни попытался сказать, это осталось в звуконепроницаемой утробе саркофага. Керия смотрела на него, наблюдая, как усталость сделала его слова нечленораздельными, лишив любой надежды прочитать по губам.

– Сестра? – позвал один из красных жрецов внизу. Группа Сестёр и техноадептов смотрели на неё с неприятным вниманием.

Она отвернулась от погребённого человека в последний раз и спустилась по лестнице.

Керии даже не пришлось прибегать к помощи жестов. Простого кивка оказалось достаточно, чтобы сотни сервиторов, возглавляемые рассредоточившимися Сёстрами и марсианскими союзниками, приступили к работе.

Она стояла в самом центре тронного зала Императора и наблюдала, как девятьсот девяносто девять других контейнеров поднимали вдоль изгибавшихся стен. На завершение процесса потребуется несколько часов, и в конце все капсулы из тёмного металла будут направлены непосредственно на сам Золотой Трон.

Она не желала думать о том, что на каждую активную капсулу внутри колыбели, оставались пустыми ещё девять гнёзд.

Зефон считал изгнание из легиона самым позорным моментом в своей жизни. Оно стало нежданным поворотным моментом после более чем века верной и умелой службы. И всё же оставаясь среди небоевого персонала в Невозможном городе, он чувствовал ничуть не меньшее унижение.

– Вы не можете сражаться. – Прямо и без обиняков сказал Диоклетиан. – Вы будете бесполезным.

– Я потратил несколько дней, чтобы добраться сюда, – не соглашался Зефон. Турели башни очистили небеса, предоставив короткую передышку имперцам, которые использовали Шпиль бога в качестве штаба. Рыцари дома Виридион шагали мимо Кровавого Ангела и кустодия, направляясь через внутренний двор под аккомпанемент металлического хора протестующих суставов, чтобы присоединиться к войне. Кровавый Ангел бросил на них быстрый взгляд.

– Вы согласились пойти со мной в паутину, – ответил Диоклетиан. – И вы здесь. Я никогда не обещал, что вы будете сражаться, Кровавый Ангел.

– Если я не могу сражаться, зачем я вообще здесь?

– Ваше понимание мелочей меня не волнует, Вестник скорби. – Диоклетиан закрепил шлем. – Прощайте, Зефон.

И с этим он уехал на борту гравитационного “Налётчика”. Рампа с лязгом захлопнулась, подчеркнув окончание разговора.

Шли дни. Раненые кустодии и Сёстры возвращались на различных антигравитационных транспортах, но Зефону не хватало ловкости рук даже чтобы позаботиться об их ранах. Любые попытки оказать помощь проваливались из-за трясущихся и дёргающихся пальцев. Зефон не раз задумывался оставить Шпиль бога и присоединиться к одному из сражавшихся в городе подразделений скитариев, но в чём смысл? Какую пользу он мог принести?

Не было никаких жалоб или мучений из-за сложившихся обстоятельств, только холодный гнев. Что за солдат, неспособный воевать? Кем был он? Какова его цель? Те же самые вопросы, что изводили и разрушали его после полученных десятилетия назад увечий, вернулись десятикратно.

Он шёл по катакомбам сотрясаемого войной Шпиля бога, двигаясь среди раненых скитариев и жрецов-Объединителей, которые составляли сегодняшний график эвакуации.

Среди толпы он искал единственного другого человека, который держался столь же обособлено, как и он. Человек был один в круглом зале, омываемом навязчивым синий светом эльдаров, который испускали потрескавшиеся драгоценные камни, расположенные замысловатым узором на потолке. Голова была опущена, внимание приковано к переносному устройству, напоминавшему ауспик или сигнум.

– Техноархеолог Лэнд? – поздоровался Зефон.

Аркхан Лэнд поднял взгляд, как и псибер-обезьянка на его плече. Зефон понял, что улыбается странно комичной синхронности их одинаковых движений.

– Зефон, – отстранённо произнёс марсианин. – Да. Привет.

Его глаза казались налитыми кровью шарами в тёмных провалах. Остроконечная и безупречная козлиная бородка растрепалась и была окружена небритой щетиной на щеках и возле рта.

– Вы выглядите… – Зефон замолчал, не желая казаться невежливым.

– Не слишком здоровым, я думаю. – Лэнд снова посмотрел на переносное устройство. – Знание, что ад реален и демоны из преисподней однажды пожрут все наши души, не самым благоприятным образом сказывается на распорядке сна. – В его насмешке не чувствовалось ни малейшего веселья. Слова были произнесены с вкрадчивым безразличием.

– Я полагал, что вы ушли ещё с первыми колоннами эвакуации.

– О, нет. Пока, нет. Один из кустодиев отметил огневую мощь моего “Налётчика” и спросил, останусь ли я сопровождать последнюю колонну. Что-то о том, что очень велика вероятность новой атаки и арьергарду придётся совсем плохо. – Пробормотал он монотонным голосом, продолжая смотреть на устройство.

Зефон подошёл ближе и опустился на колено перед расстроенным эксплоратором. Псибер-обезьянка жалобно посмотрела на Кровавого Ангела, словно высокий воин в красном доспехе был виноват в печалях её хозяина.

– Чем вы сейчас заняты? – тихо спросил Кровавый Ангел.

Лэнд наклонил устройство, показывая экран. Зефон увидел находившийся высоко над землёй вытянутый ствол перегретого тяжёлого стаббера. Оружие дрожало, выплёвывая сверху длинные очереди снарядов в кожистые атакующие силуэты рогатых зверей.

– Записи с орудий, – ответил Лэнд, не мигая, смотря на изображение. – Из дома Виридион.

Он прокручивал их – картинки с щитка стаббера и мелт каждого рыцаря, а затем переключался на не такие качественные записи с главного оружия в руке. Последние были намного сильнее искажены из-за колебания орудий.

– Сколько времени вы изучаете эти изображения?

– Сколько времени мы здесь? – ответил вопросом на вопрос Лэнд. Он всё ещё не поднимал взгляд на Зефона. – Я хотел посмотреть на последний бой “Потомка”, но подозреваю, он был за пределами диапазона, когда враг убил его. Я видел его однажды много лет назад, выходившего из кузни Игнатума. Он был гордым лордом.

Зефон осторожно взял устройство и забрал из рук Лэнда. Не последовало никакого сопротивления. Имагифер казался смехотворно маленьким в руке Кровавого Ангела.

– Почему вы здесь? – спросил Лэнд, наконец, посмотрев на него. – Почему вы не сражаетесь?

Зефон не хотел признаваться, как часто он пробовал. Всего лишь час назад он стоял один в помещении с оружием в руках, неспособный запустить цепной меч.

– Мои руки, – ответил Кровавый Ангел.

– Ах. Да. Бионика. Теперь я вспомнил. – Лэнд осмотрел зал, впервые показав эмоцию, брезгливо поморщившись. – Какие уродливые санктумы строили эти эльдары. И в самом деле, хорошо, что большинство из них мертвы.

Зефон отключил пикт-запись, заставив замолчать жестяной грохот стабберов и нечеловеческий рёв:

– Их раса обладает большой изящностью, – заметил Кровавый Ангел, – но и не меньшими злобой, печалью и ещё большей гордыней.

Лэнд фыркнул:

– Звучит так, словно вы восхищаетесь ими.

Зефон кивнул:

– Некоторыми сторонами их существования, да. От движений экзархов их воинских каст захватывает дух. Я могу представить мало более достойных свершений, чем победить одного из них в поединке на мечах.

– Вы убивали эльдаров?

– Да, – признался Зефон.

– Сколько?

– Не знаю, – соврал Кровавый Ангел. – Много, – добавил он, приправив ложь толикой правды.

– Туда им и дорога, – выдохнул Лэнд, едва не рассмеявшись. – Их технологии – удивительные, но бесспорно – мерзкие. Интересные в случайной эффективности и всё же, в конечном счёте, нечестивые.

Зефон промолчал. Он начал сожалеть, что вообще начал разговор с марсианином.

– Что-то в вас раздражало меня некоторое время, – продолжил Лэнд. – Что точно означает “Вестник скорби”? В чём смысл столь причудливо театрального титула? Оно смехотворно даже для сынов Ваала.

Зефон не ответил. У него был собственный вопрос:

– Вы говорили, что знаете, зачем меня попросили отправиться сюда. Я хотел бы услышать ваше мнение.

Теперь Лэнд и в самом деле рассмеялся, издав холодный смешок:

– Разве это не очевидно? Вы когда-нибудь были в шахте, мой ангелоподобный друг?

– В соляных копях, при приведении к согласию…

– Да, да, – Лэнд махнул рукой Кровавому Ангелу замолчать. – Шахты – опасные места, где часто происходят утечки природного газа. Даже устойчивые сервиторы могут пострадать, но это сейчас не относится к делу. Подумайте о глубоких шахтах на мирах, где не хватает расходной плоти сервиторов или где рабочие испытывают недостаток в доступе к оборудованию для обнаружения утечек газа. Эти несчастные бедолаги берут в глубокий мрак птицу в клетке или какого-нибудь зверька с небольшими лёгкими, и наблюдают, пока работают. Если птица умрёт – рабочие поймут, что шахта небезопасна.

Лэнд широко улыбнулся почти во весь рот:

– Вы, Кровавый Ангел, исполняете роль птицы в клетке в шахте. Вы видите здесь Имперских Кулаков? Нет, не видите. Потому что им не доверяют. На самом деле единственные легионеры, которых вы действительно видите, являются как раз теми мятежными псами, что прокладывают свой бешеный путь сквозь Империум. Но как лучше всего, хмм, проверить верность Кровавых Ангелов, если она вызывает сомнение? Или увидеть, как космический десантник справляется с присутствием в паутине, когда ему противостоят чудовища варпа? Постойте, надо взять с собой калеку. Такого, который даже не сможет нажать на спусковой крючок болтера. Такого, который не представит никакой опасности, если даже уступит измене, какой поддались половина легионов Императора.

Зефон стоял спокойно. Над ними Шпиль бога дрожал от осады.

– Возможно, меня должно разозлить подобное обращение, – произнёс он.

– Злитесь, если хотите. Я бы сказал, что вы всё же прошли проверку. Если не ошибаюсь, вы ещё не наплевали на свои клятвы Омниссии. Как бы то ни было, похоже, вы выиграли.

– Возможно.

Лэнд снова внимательно осмотрел помещение. Внезапно он показался опустошённым:

– Буду рад покинуть это место, Зефон.

– Этот зал?

– Нет, нет. Этот город. – Лэнд пошарил рукой в одной из сумок на поясе, и достал раздавленные и крошащиеся остатки завёрнутого пищевого пайка. Хомоноподобный выхватил их у хозяина, и быстро начал поедать рассыпчатое лакомство, глаза зверька заблестели от удовольствия.

– Но мы здесь всего несколько дней, – ответил Зефон.

Техноархеолог выгнул густую бровь:

– И?

– Разве вас не огорчает, что мы уже готовимся эвакуироваться?

– Почему это должно меня огорчать? – Когда Кровавый Ангел не ответил, Лэнд продолжил. – В первую очередь я – учёный, а уже во вторую – искатель приключений. Возможно, я мог бы считать себя в третью – бинарным философом, поскольку у меня всегда была страсть к обсуждению двойственной природы Бога Машины. Но я – не солдат.

– Но мы уходим, увидев так мало.

– Мало? Мы увидели всё, – Лэнд прищурил один глаз и посмотрел на высокого воина. – Вы демонстрируете ужасающее невежество, Кровавый Ангел. Оглянитесь вокруг и вы увидите город, первые следы проживания в паутине, так? Вы увидите признаки цивилизации, пусть и в нечестивой архитектуре эльдарской расы. Ваше восприятие обманывает вас, космический десантник. Ваш мозг осознаёт присутствие городской структуры, где некогда существовала жизнь, но считает это незаслуживающим внимания.

Лэнд набрал код на наруче, проецируя грубую и неточную версию развернувшейся и менявшейся карты паутины, запечатлённой в разуме архимандриссы. Полное сканирование вен и капилляров человеческого тела показало бы меньше разветвлявшихся путей, чем беспорядочный лабиринт в сиянии зелёного гололитического света.

Эксплоратор указал на один из туннелей, который казался ничем не отличавшимся от любого из тысяч других в мерцающем свете:

– Какая разница падёт этот город или нет? – спросил Лэнд. – Вы думаете, это действительно волнует трибуна Эндимиона? Или префекта Короса? Они сражались почти пять лет в туннелях между Каластаром и Террой – сотни проходов ведут прямо к самому тронному залу Императора. Невозможный город – не центр войны, Зефон. Он даже не главное поле битвы. Это всего лишь город в туннеле, как и любой другой. Его единственная реальная ценность заключается в том, что он – удобное место для обороны, пока Десять Тысяч продвигались насколько далеко, насколько позволяла их численность. Поэтому нет, я не расстроен. Я хотел увидеть Великую Работу и увидел её. Со всеми её чудесами и ужасами.

Какое-то время оба молчали. Единственным звуком было чавканье Сапиена.

– Это устроит весёлый беспорядок с его пищеварением, – заметил Лэнд. И затем, неожиданно, он прищурился и посмотрел на Зефона. – Знаете, вы – действительно красивое существо. Эстетически я имею в виду. И с научной точки зрения, конечно.

– Говорят, что многие из моего легиона обладают эстетическими качествами, которые рассматривают…

– В любом случае это не важно, – перебил Лэнд. – Меня никогда это особо не волновало, понимаете? Нет времени на подобные сложности – они отвлекают от настоящей работы. Я просто нахожу любопытным, что генетическое наследие вашего примарха меняет человеческую физиологию для создания столь красивых мифологических и канонических фигур. Не слишком по-светски, а?

Зефон улыбнулся. Он слышал и обсуждал это уже не раз.

– У ангелов есть большое культурное значение на Ваале. Во многом ваалитская культура обладает тесной религиозной связью со Старой Землёй в эпоху Священной Пакс Римской империи, что ведёт к…

– Да, да. Избавьте меня от урока о деталях вашего безыскусного варварства.

Зефон невольно улыбнулся:

– Как вам угодно, Аркхан.

– Хмм. Предположу, что вы здесь затем чтобы я осмотрел ваши руки, перед отъездом?

Ангелоподобное лицо Зефона по-прежнему оставалось доброжелательно нейтральным. Он не показал удивления, что эксплоратор вспомнил небрежный комментарий из их путешествия, но при этом он и не желал подвергаться такому исследованию. Он ответил из жалости к уставшему человеку перед собой и чувствуя постоянное одиночество Лэнда:

– Да.

– Хорошо, но не осталось времени. Последняя эвакуационная колонна отходит через три часа и всё моё оборудование уже загружено. – Он задумался, оценивая Кровавого Ангела критическим взглядом. – Если хотите, можете поехать со мной, а не в одном из громоздких транспортов.

– Я тронут, эксплоратор Лэнд. Я подумаю об этом. Могу спросить, почему мой недуг представляет для вас интерес?

– Послушайте себя, космический десантник. Недуг. Типичная ваалитская мелодрама. Дело в том, что я всегда интересовался легионерами и бионикой, – уточнил Аркхан, явно почувствовав вкус к новой теме разговора. – Вы часто оставляете её небронированной, и всё же с благоговением облачаете остальную часть себя в керамит. Даже статуи вашего вида показывают аугметику без брони. Не могу сказать, что до настоящего времени я проявлял достаточный интерес для детального изучения этого вопроса. Я всегда полагал, что это из-за того, что бионика несовместима с силовой бронёй.

– В первую очередь, – согласился Зефон. Он почувствовал, что теряет нить разговора и не был уверен, что хочет её вернуть и продолжать. Во всех разговорах, во всех местах и со всеми людьми, с которыми он мог говорить.

– В первую очередь? – нажал Лэнд.

– Есть также элемент вдохновляющей гордости в подобной практике. Представить нас непобедимыми и неуязвимыми воинами Империуму и его врагам. Показать, что мы преодолеваем раны и продолжаем сражаться во имя Императора.

Лэнд криво усмехнулся:

– Такая дешёвая пропаганда. Как легенды о воинах, которые сражались голыми, чтобы продемонстрировать храбрость перед союзниками и бесстрашие перед врагами.

– Возможно, отчасти это так, – признался Зефон. – Но как вы сказали ранее, в основном из-за взаимодействия с нашими доспехами.

Аркхан Лэнд встал и вытер руки о длинный камзол:

– Верните мой ауспик, – спокойно сказал он. – И давайте пойдём отсюда. Так оказалось, что среди моих запасов есть медицинский сканер.

Зефон не пошевелился:

– Есть вероятность, что вы сможете восстановить функциональность?

– Ах, – ответил Лэнд с ироничной улыбкой. – Пагубный призрак надежды, наконец, показал себя. Обратите внимание на то, что я не могу обещать чудо Омниссии. Я – не хирург-аугметик или инженер-бионик, и всё же единственной иной альтернативой перед нашим отъездом является тупо смотреть на экраны и наблюдать за кошмарами, обрётшими форму. Учитывая, что я проверил и перепроверил своего “Налётчика” трижды за последние несколько часов, вы – по крайней мере, пока – моё единственное полезное отвлечение.

Он вышел из зала туда, где за ранеными скитариями ухаживали их ремесленные жрецы-механики. Дальше располагалось помещение, где последний конвой готовился к эвакуации.

Псибер-обезьянка задержалась на секунду, наклонила голову и посмотрела на Кровавого Ангела.

– Пойдём, Сапиен, – донёсся голос Лэнда из коридора.

Хомоподобный убежал, оставив Зефона одного. Он смотрел некоторое время на арочный проём, решая, стоит следовать за ними или нет.

Двадцать

Неделимый

Война в туннелях

Как тогда, так и сейчас

Демон взмыл, освободившись от железных оков. Оставаться в“Чёрном Небе” становилось всё опаснее, учитывая погибший экипаж и не устраняемые повреждения, что только ускоряло распространение ужасного безумия в разбитом разуме Энкира. Существо покинуло титан и его принцепса, метафорически выражаясь, избавившись от ненужной оболочки. Оно взлетело на вновь выращенных крыльях.

Демон парил и наблюдал за ордами четырёх Хоров, каждый из которых представлял собой неполноценный осколок чего-то большего, захватившими город. Среди них не было никаких смертных легионеров. Никаких богов-машин, боевых танков или других материальных игрушек. Воинства варпа выплеснулись из бесчисленных туннелей. Город принадлежал им, хотя их и не заботил триумф. Только преследование Золотых и Бездушных имело значение. Огромные клыкастые властные сущности, возглавлявшие каждый осколок, гнали их вперёд и только вперёд. Золотых и Бездушных почти уничтожили, последние врата стали почти беззащитными. Этих существ и их повелителей абсолютно не волновала объятая огнём галактика. Истинная война шла здесь, и близился её последний час. Горло Анафемы было обнажено.

Многие дети-осколки Четырёх сражались между собой. Таков был Порядок Вещей, вечные приливы и отливы Великой Игры. Мало кто из них восставал против воплощения первого убийства. Неделимый, его происхождение звучало в песне, распеваемой всеми четырьмя Хорами. Остальные дети-осколки, даже принадлежавшие одному Хору, могли наброситься друг на друга ради утоления животного голода или следуя истинному проявлению воплощаемых ими начал. В конце концов, они были демонами и не заслуживали доверия.

Существо повернулось в туманном небе огромного туннеля. Что-то привлекало узел чувств в его черепе, что-то, что уже досыта вкусило уничтожение и упивалось им. Что-то всё ещё остававшееся в мёртвом городе эльдаров. Что-то скрывавшееся.

Не было никакого сознательного решения повернуть и охотиться. Демон вечно был голоден и был истощён пребыванием в оболочке марионетки и погружением в смертные мысли. Он проголодался, а поэтому будет есть.

Он низко спикировал над бесчисленными рядами своих сородичей, взмахивая крыльями под взметнувшиеся из меньших горл звуки визжащего страха, ненависти и обожания.

Как и во время появления не было никакой границы, которая отметила бы их отъезд. Шпили вокруг эвакуировавшихся имперцев становились бесплотными и медленно исчезали в тумане, но не существовало никакой географической гарантии, что это вообще были башни Невозможного города.

Баронесса Джая понятия не имела, когда покинула последний проспект и вошла в первый туннель, её внимание было сосредоточено на более насущных вопросах.

Минуты складывались в часы, а часы потеряли всякий практический смысл с тех пор, как они оказались в этом мире без малейшей истинной хронологии. Сражение бушевало туннель за туннелем, пока Десять Тысяч и Безмолвное Сестринство вынуждали вести непрекращающиеся бои и заставляли отступать простым численным перевесом обрушившихся на них врагов. Туннели ветвились, разделялись и воссоединялись по пути назад в Имперскую Темницу, каждый проход был тесно забит военными машинами мятежников, батальонами легионеров и ордами вызванных из варпа существ.

Единственная передышка наступила на баррикадах из разрушенных транспортов и поверженных титанов, которые защитники использовали в качестве укреплений. Вся претенциозность обычной войны была отброшена. В городе, по крайней мере, они могли рассматривать нападение, как осаду. Здесь с заполонившими туннели врагами, это было похоже на попытку повернуть вспять последний океан Терры.

И атаки не ограничивались хвостом имперской колонны. Отступавшие находились под постоянной угрозой из капиллярных туннелей, где силы мятежников и их демонических союзников обходили имперский арьергард, чтобы ударить вглубь колонны беженцев.

Джая осталась с подразделениями Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства, составлявшими арьергард, её сопровождал только ризничий Торолек и его небольшая команда в тяжелобронированном погрузчике боеприпасов “Логрум”. Остальные придворные Виридиона растянулись на несколько километров туннелей паутины, отбивая вспомогательные атаки по ходу продвижения колонны эвакуации.

Самые жестокие и плотные бои развернулись в арьергарде между постоянно редевшими защитниками из лучших воинов Императора и главной частью вражеской орды.

Повторяемые вокс-запросы к архимандриссе остались без ответа. На последовавшие приказы сервиторам и протекторам вернуться, ответом, в конечном счёте, стала такая же тишина.

Очереди из орудий расцвели вспышками в золотом полумраке, когда её пушки пророкотали смертоносную песню. Легионеры и существа в их нестройных рядах падали перед ней едва ли не толпами. По туннелю вокруг неё прокатились волны, когда “Падающий клинок” выкатился из тумана, стреляя из главных орудий в её сторону. Снаряды вспыхивали рядом на стене туннеля, окатив осколками скошенный энергетический щит. Она знала, насколько бесполезны прицельные системы во мгле. Золотой туман разблокировал и сбрасывал даже намертво закрепившиеся целеуказатели в прямой видимости.

Она отклонилась в сторону, когда обломки загрохотали по щиту. Не в первый раз она задумалась, могли ли эти туннели из материала ксеносов разрушиться под напором бушевавшего внутри них насилия. Пока они держались. Возможно это хороший знак.

“Пёс войны” Игнатум “Икариал” с выведенными из строя щитами и увешенный рунами почти смертельных повреждений показался в её поле зрения, хромая на искрящихся повреждённых ногах и стреляя из оружия в руках. Едва Джая увидела вспышку его мегаболтера, как “Икариал” неестественно неуклюже шагнул назад и завалился в имперские ряды, из места, где раньше располагалась его голова-кабина теперь валил дым.

– Баронесса. – Она узнала голос трибуна Эндимиона и поняла приказ, прежде чем он произнёс его вслух.

– Атакую, – ответила она по воксу, толкнув рычаги управления вперёд. Доставшийся ей безымянный “Бичеватель” с жестокой радостью бросился вперёд, расшвыривая на бегу вопящую пехоту и высоко вскинув в тумане силовой меч. Молния плясала вдоль активированной руки-меча, плюясь искрами, соприкасаясь с золотым туманом.

“Стрелок”, – подумала она. Пот покрывал её внутри костюма и щипал глаза под шлемом. – “Водитель”.

Убивший “Икариала” “Падающий клинок” снова выстрелил, его снаряды взорвались так близко, что у Джаи встряхнуло кости. Даже касательного попадания оказалось достаточно, чтобы перегрузить ионный щит и впечатать её в подлокотники трона. Ловкий “Бичеватель” пошатнулся, но сохранил равновесие, и долю секунды спустя она уже была у танка, обрушила ногу на лобовую броню, гася инерцию, и плавным движением вонзила клинок.

Вперёд и назад. Окутанная молнией сталь прожгла насквозь толстый керамит башни “Падающего клинка”. Стрелок. Ещё раз вперёд и назад, столь же плавно, но на этот раз сквозь броню прямо под ней. Водитель.

Третий взмах активированного клинка перерубил пополам ускорительные орудия. Так будет лучше.

Лучи из счетверённых лазерных пушек пронзали воздух вокруг неё, когда она повернула назад к линии золотых и чёрных, где оборонялись кустодии и Сёстры Тишины. Она активировала за спиной вспыхнувший щит и побежала, предпочитая рисковать под огнём из спонсонов, чем находиться среди врагов дольше, чем необходимо. Отчёты о повреждениях мигали сердитыми рунами на краю зрения. Всё в порядке. Ничего критического.

Что-то крылатое ударилось спереди о её корпус. Автоматический стаббер прогрохотал хор снарядов, разорвав демоническую тварь в воздухе.

Она перешагнула через сражавшиеся фигуры Ра и Династий, вращавших копья со скоростью роторов. Наполовину повернувшись, шагая над ними, Джая кромсающим полумесяцем выпустила из руки-орудия ещё один поток высокоскоростных болтов по вражеской фаланге.

Дымившие орудия заскулили, замолкая.

– Отступаю, – произнесла она по воксу сражавшимся на передовой воинам. – Перезаряжаюсь.

Торолек ждал её, пока она пробиралась между грав-танками Десяти Тысяч и скиммерами-платформами Сестринства. Погрузчик боеприпасов был уродливой гусеничной машиной с гуманоидным крановым механизмом на корме, представляя собой не что иное, как кентавра из терранского мифа, созданного из подъёмника “Часового” и танка. Торолек запустил “Логрус”. Она встала на место и напряжённо ждала, желая, чтобы время шло быстрее.

– Где военные сервиторы? – спросил один из кустодиев по воксу. Его голос звучал прерывисто из-за боя. – Где чёртовы Механикум?

У Джаи не было ответа. Она слушала жаркие споры, слышала, как придворные докладывали об отсутствии значительной части защитников конвоя. Сотни сервиторов, танков и протекторов просто исчезли.

Рыцарь слегка покачнулся, когда магазины боеприпасов со скрипом встали на место. Секунду спустя она почувствовала небольшое колебание руки-орудия, когда защёлкнулась лента с боеприпасами.

– За Хайрок, – произнёс Торолек традиционные слова готовности.

– За Императора, – ответила она, и в очередной раз толкнула рычаги управления вперёд.

Неизвестное время спустя враги отступили. Пожалуй, точнее они перестали преследовать отходящих имперцев. Никто больше не появлялся из золотого тумана – ни сгорбленные силуэты, ни кричащие войны, ни хищные твари – бросаясь на арьергард. Зная, что драгоценная передышка не продлится долго, Ра начал готовиться к отражению новой волны.

– Четвёртая и пятая линия, вперёд, – прорычал он по воксу. – С первой по третью, назад.

Большинство обессиленных воинов попадали там, где стояли, уступив мышечными судорогам в первые мгновения передышки за бесчисленные часы. Грав-танки и относительно свежие воины заняли позиции, продвигаясь на место опустошённых волн своих сородичей, которые держались до сих пор.

Ра упал на землю, мышцы свело, и он физически не мог заставить себя подняться. Стимуляторы и адреналиновые шунты, наконец, отключились, заставив его столкнуться с реальностью переутомлённого тела. Он отравлял себя бессонницей, кровь была насыщена химическими стимуляторами, а мысли мешали разуму, который отказывался от милосердного отдыха.

По его приблизительным подсчётам он бодрствовал в течение пятнадцати дней, сражаясь едва ли не каждую минуту после падения стен, в ушах без конца звенел потрескивающий вокс-оркестр противоречивых голосов. Тело пожирало само себя. Он изо всех сил старался оставаться в курсе продвижения эвакуации дальше в проходах, но не было никаких сообщений кроме как об отсутствии архимандриссы и докладов о хищных врагах во множестве обходных туннелей. Мысли стали неповоротливыми и медленными, рефлексы – слабыми. Всё что он видел, было подёрнуто серой дымкой усталости и истощения.

Пятнадцать дней. Правое плечо начало ныть несколько дней назад, но не было никакой передышки. Оно пульсировало болезненными судорогами от самого количества повторяющихся взмахов копьём, тысячи раз каждый день и каждую ночь.

Высокий силуэт “Бичевателя” баронессы Джаи стоял неподвижной статуей над ними, смотря в туман. Ждал, как и все они ждали. Хорошо, что Диоклетиан нашёл её. Рыцари Виридиона стали драгоценными активами во время жестоких ближних боёв в туннелях.

Джодарион, один из Лордов Терры, рухнул на дороге рядом с Ра, упав на последних трёх убитых им легионеров. Дрожащей рукой он сумел снять разрубленный шлем, подставив лицо пепельному воздуху. Кустодий вдыхал его глубокими влажными глотками.

От лица Джодариона уцелело совсем мало. Часть он оставил на внутренней поверхности расколотого шлема в виде красного месива. Ра смотрел на тяжело дышавший окровавленный череп рядом с собой – вот всё что осталось от головы Джодариона, половину зубов кустодия выбили в один из последних нескольких дней. Раны свёртывались почти сразу, но повреждения оставались.

Ра подозревал, что выглядел не намного лучше.

Ближайший к нему легионер был всё ещё жив. Пожиратель Миров, разрубленный пополам в талии, полз к стоявшему на коленях Ра. Доспехи были красными, а не белыми, символизируя какую-то неизвестную перемену в его предательском легионе.

– Кровь, – пробормотал воин разбитым ртом.

– Я был там, – попытался прореветь Ра, но обессиленные слова прозвучали рычащим шёпотом. – Я был там, когда мы спасли твоего ублюдочного примарха от верной смерти.

– Кровь, – снова пробормотал Пожиратель Миров. Шлем легионера был смят, покалечив череп и лицо. Глаза стали остекленевшими и безумными, зрачки сузились до булавочных уколов.

– Если бы только мы оставили его там, – рассмеялся кустодий, чувствуя как вывернутые кости и измученные мышцы снова наливались силой благодаря инъекциям адреналиновых эликсиров доспехов.

– Кровь…

– Если бы мы только оставили его умереть в горах. – Теперь Ра улыбался. – Единственный примарх, который не смог покорить свой мир. Единственный примарх, который жил рабом. Единственный примарх, которого пришлось спасать от смерти.

– Кровь! – в глазах Пожирателя Миров мелькнула тень просветления. – Кровь Крова…

Копьё вонзилось в позвоночник Пожирателя Миров, погрузившись между лопатками. Силовой ранец на спине закоротило, и он выключился. Воин забился в конвульсиях. Ненадолго прояснившиеся глаза, снова закатились в пробитой голове.

Стоявший над ним Солон повернул оружие влево, затем вправо, и только потом выдернул. Дыхание спустя кустодий упал, сев на труп Пожирателя Миров.

– Это – худший день после вчерашнего дня, – произнёс Солон без тени улыбки в словах.

Ра перекатился на спину, впервые посмотрев на пустой туман наверху, затем перевёл взгляд направо. Он увидел Чжаньмадао, терминатор опустился на колено, огненная пика потерялась или сломалась, кто знает когда. Скрежетавшие гиростабилизаторы в суставах “Катафракта” пытались поставить воина на ноги, но Чжаньмадао наклонился вперёд, опустив голову. Он отказывался подниматься или просто не мог, вместо этого приняв позу древнего рыцаря, преклонившего колено в молитве перед алтарём. Кровь засохла, пока вытекала из отверстий в доспехе и медленной струйкой тянулась изо рта. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на Ра, стало видно грязный разрыв из струпьев крови и сломанной кости на месте глаза и уха.

Голый череп блестел в золотом тумане.

Неспособный говорить, Чжаньмадао проворчал.

Ра попытался кивнуть. Вместо этого его глаза закрылись.

Он открыл их секунду спустя. Час спустя. Год спустя. Туннель Механикум исчез, как и кустодии.

Он стоял в тронном зале, в лаборатории Императора, какой она была пять лет назад, но не сейчас. В стенах ещё не было напоминавших соты улья тысяч и тысяч ниш, ожидавших стазисные капсулы. Оборудование не искрилось. Император не сидел на Золотом Троне. Эта великая машина гудела в автоматическом режиме, независимо от присутствия Императора, и всё же подчинялась Его невидимой воле и высоким амбициям имперских мечтаний.

– Привет, Ра.

Ра повернулся, чувствуя, как сломанная кость трётся о неисправные доспехи. Он попытался опуститься на колени, но Император остановил его, положив руку на наплечник кустодия. Трибун благодарно проворчал.

– Помнишь этот день, Ра?

Рабочие выполняли обязанности вокруг него, обслуживая гудящие машины, ухаживая за соединительными трубами и энергетическими сцеплениями. Это мог быть любой из дней в тронном зале, перед тем как…

Нет. Там. Там был Вальдор. Был Амон. Был сам Ра, один из двадцати высокопоставленных кустодиев, стоявших свободной группой и разговаривавших слишком тихими и далёкими голосами, чтобы раненное проявление Ра могло разобрать.

Рот Ра скривился в усталой улыбке от увиденного. Сколь невинными мы были.

Он знал, о чём говорили эти призраки. Он хорошо помнил это. Пока он следил за движениями губ Амона, память вернула слова, которые он не мог слышать.

– …никаких сообщений от Аквилона.

Аквилон. Префект гиканатов. Окулли Император, Глаза Императора, направленный наблюдать за Лоргаром в завершавшиеся годы Великого крестового похода. Аквилон, который никогда не вернётся со своей бессменной вахты. Один из кустодиев отделения Ра, Династий, отправился с Аквилоном на то долгое и далёкое задание: Ситран, воин, который также конечно пал от предательства Несущих Слово. Возможно даже на самом Исстване в самый пик предательства.

Стоический верный долгу Ситран. Ра надеялся, что он погиб достойно.

– Я помню, сир, – ответил Ра. Он наблюдал, как Амон говорил об Аквилоне, и видел, как один из его лучших соратников произнёс самые последние слова перед тем, как завыли сирены.

Сирены завыли.

– Времени мало, Ра, – произнёс Император.

Люди вокруг остановились. Раздавалось всё больше и больше криков, которые сопровождались вспышками аварийных ламп. Собравшиеся кустодии рассредоточились в непринуждённом понимании на расстояние смертельного удара, самые верные руки Империума вытянули копья.

– Мы не можем добраться до Темницы, сир. – Даже здесь голос Ра звучал хрипло и тяжело. – Механикум оставили нас и конвой почти беззащитен.

– Я знаю, мой кустодий. Я знаю. Теперь это не имеет значения.

Больше криков. Работники и учёные разбегались от перегруженного оборудования. Освещение тронного зала стало резким и обесцвеченным.

Константин Вальдор подбежал к Императору, не обращая внимания на факт, что его повелитель никак не участвовал в развернувшемся представлении в отличие от прошлых событий.

Император повернулся к нему, вспомнил Ра и сказал:

“Вызовите Дженецию Кроле. Соберите Десять Тысяч”. В этот раз Он промолчал.

– Немедленно, мой сеньор. – Вальдор отвернулся, чтобы исполнить приказ.

– Что-то приближается! – закричал один из человеческих работников.

Император проигнорировал распространявшийся хаос:

– Слушай меня, Ра. Ты должен передать послание Десяти Тысячам и Безмолвному Сестринству. Я оставляю Золотой Трон. Я иду к тебе.

Кровь Ра запела. Глаза расширились, он почувствовал, как его пронзает внезапная надежда. Она поразила его, словно физический удар:

– Сир… Как…

– Не важно, как. Держитесь, Ра. Сражайтесь. Я присоединюсь к тебе в туннелях Механикум.

– Но, мой сеньор, ваша работа…

Император взглядом заставил его замолчать.

Позади Ра бесцветный портал паутины изверг в тронный зал ослепительное пламя. Он почувствовал его палящий жар, как почувствовал и в тот давний день. Ра смотрел на себя возвышенным отстранённым взглядом, смотрел, как он встал рядом с Императором, формируя щит из кустодианского аурамита, чтобы защитить своего монарха от вреда.

Оборудование начало взрываться. Многие люди оказались на полу, прижимая руки к кровоточащим глазам. Изливавшееся из паутины ненавистное сияние лишило их зрения.

Те, кто ещё стоял, были не в меньшей опасности. Осколки разлетались смертоносной пылающей бурей, выкашивая их десятками, отсекая руки и ноги, снося головы с плеч. Обломки загремели о доспехи Ра таким же дождём, как барабанили по той самой броне и пять лет назад. Кинжал зазубренного металла вонзился в бок Амону, заставив кустодия проворчать на общей вокс-частоте.

Окровавленное оскверняющее чудовище проникло сквозь портал паутины. С него капала кровь несчастных, которых принесли в жертву, чтобы достигнуть этой точки в пространстве и времени. Смех окружал его ужасную фигуру, смех безумных сущностей, строивших из себя богов. Их смех сформировался в серебряные нити, за которые дёргали конечности и мысли существа.

Оно произнесло единственное слово, единственное ужасное воззвание, обладавшее достаточной психической мощью, чтобы убить половину из ещё живых и паникующих людей. Несчастные корчились, извивались и горели под натиском единственного телепатического проклятья, их плоть распадалась, сами их сущности пожирались изнутри.

+ ОТЕЦ. +

Вальдор открыл огонь. Амон открыл огонь. Ра как тогда, так и сейчас, открыл огонь. Он и его изображение перезарядили оружие в одновременной гармонии вставив новые серповидные магазины в копья стража, и возобновили поток восходящего болтерного огня.

Боль ран Ра исчезла. Он не думал о том, что это были воспоминания, и его это не волновало. Он разрядил копьё стража в демоническое воплощение Магнуса Красного, так же, как сделал это и в тот роковой день. Он кричал сквозь сжатые зубы – снова, как кричал раньше, как кричал сейчас на расстоянии двух метров от себя.

+ Проснись, Ра, + произнёс Император. + Бой продолжается. +

И как всегда Его кустодий повиновался.

Двадцать один

Самый священный долг

Конец множества путей

Пробуждение

Архимандрит занимался расчётами с максимальной скоростью. Конечно, оставались сомнения. Колебания. Он размышлял о некотором еретическом аспекте своего выбора, но пришёл к выводу, что считать его действия ересью – значит пойти на поводу ошибочного и ограниченного восприятия. Десять Тысяч и Безмолвное Сестринство не сдержали слово, данное самому генерал-фабрикатору, и были виновны. Маршрут на Марс требовалось сохранить. Аресианский путь должен остаться в имперских руках. Предпринятые ради этого действия были настолько далеки от ереси, насколько вообще возможно. На самом деле это был священный долг.

И на кого ляжет вина в случае неудачи? Поэтому отступление на Терру не было ответом. Терра находилась в безопасности. Терра не томилась под предательской пятой ложного культа. Терре не требовалось подкрепление.

Нет, существовал только один логичный ответ, который соответствовал текущим потребностям марсианского превосходства. Только один план действий для выполнения.

< Дом. >

С картой паутины, воспроизводящейся в постоянном успокоении в мыслях архимандрита, не представляло никакого труда рассредоточить боевых сервиторов, роботов, протекторов и военных жрецов Мирмидии, которые слушали архимандрита, а не Десять Тысяч. Те, которых он не мог направлять лично, выступили с передовыми частями эвакуационного конвоя, а затем получили достаточно данных из мысленной карты, чтобы отклониться от пути отступления и вернуться по вспомогательным туннелям. Они сворачивали на ключевых перекрёстках, ориентируясь в паутине с помощью загруженных данных от своего властелина.

Было легко проникнуть сквозь слои их верности благодаря безмолвному обмену кодом и вести ноосферные разговоры одновременно с сотнями для определения их применения и потенциала в растущей армии архимандрита.

Он не тешил себя никакими иллюзиями. Он не мог освободить Марс силами, собранными в паутине. Не важно. Главное удержать Аресианский путь. В новом крестовом походе Омниссия направит гораздо большие силы в паутину, и военный сбор архимандрита безустанно будет ждать наготове в самом важном проходе во всей сети.

Если бы только Игнатум придерживался подобных соображений. Даже один из нескольких оставшихся титанов стал бы благодатный предзнаменованием, но архимандрит знал, что не стоит даже и пытаться просить их о помощи. В экипажах титанов Игнатум было больше плоти, чем металла, и архимандрит чувствовал, что их лояльность была столь же тесно связана с Террой и Десятью Тысячами, как и с марсианским идеалом. Они переживали о доме, так же как и любой из изгнанников Культа Механикум, и всё же они сохраняли верность воинским узам с имперцами и личным нерушимым клятвам Омниссии.

Их скитарии, однако, оказались намного восприимчивее. Они были простыми вооружёнными существами, и архимандрит отозвал их от защиты лодыжек богов-машин, направляя во вспомогательные проходы и капиллярные туннели, спасая от гибели, на которую Сестринство и Десять Тысяч обрекали их.

Архимандрит объявил, что остаётся защищать последний конвой – и затем, когда последние имперцы пробивались в туннели под Невозможным городом, он сделал свой самый просчитанный и рискованный ход и отключился посреди опустошения. Теперь он казался всего лишь ещё одним разрушенным роботом, которого бросили в последние часы ужасной битвы.

И это сработало. Ни один варп-зверь не явился разорвать его в демоническом гневе.

Осколка сознания, который оставался в ядре во время дремоты, было достаточно для поддержки немногочисленных биологических компонентов. Тем драгоценным кусочкам внутренних органов, которые некогда являлись магос-доминой Иеронимой, нельзя было позволить сгнить.

В глубоких пещерах из призрачной кости фундамента Шпиля бога, запертый в хранилище Объединителей для используемых в ремонтных работах летучих материалов архимандрит медленно активировался, посылая небольшие заряды энергии по всему телу.

“Дом”, – подумал он.

Он. Она?

Он.

Хотя опять же… оставались сомнения. Логически рассуждая, могла ли быть эта тоска по дому – тлетворным влиянием ядра Иеронимы внутри машины. И если так, то это свидетельствовало о чистоте помыслов архимандрита или являлось эмоциональным недостатком, сбоем в точности плана?

Помимо этого следовало рассмотреть вероятность внешней манипуляции. Являлось ли это ожидаемым? Просчитанным? Предусмотренным генерал-фабрикатором? Её выбрали стать Им, понимая, что она поставит свою эмоциональную верность родине выше потребностей Десяти Тысяч?

Архимандрит отбросил эти соображения, как не важные для вычислений. Теперь они не имели никакого значения. Как говорится “Шестерёнка уже повернулась”.

Первым делом архимандриту следовало восстановить ноосферную сеть с альфами и командирами подразделений, которых он привлёк на свою сторону. И затем направить на Аресианский путь.

Полностью зарядившись, военная машина выпрямилась и приступила к обмену кодом с подчинёнными, отмечая на встроенной карте их местоположение.

< Пора. >

Альфа обладал буквенно-цифровым обозначением KRRJ-1211 (F) и нельзя было сказать, что он проявлял особую индивидуальность или амбиции. В этом отношении он мало отличался от большинства обычных скитариев, которых хирургическим и химическим путями создавали для верности и повиновения. Он смотрел на мир сквозь линзы целевого накопителя в глазах, у которых удалили веки для непрерывной загрузки получаемых им данных напрямую его повелителям. И в этом он также мало отличался от остальных из своего вида.

Это делало его идеально подходящим для целей архимандрита. Абсолютно верный Священному Марсу и полностью лишённый высших функций мозга, необходимых для определения действия/противодействия и причинно-следственных связей в конфликте лояльности, он повиновался призывам архимандрита < Дом, > < Дом, > < Дом, > со всем бездумным поведением насекомого-рабочего, которое возвращалось по следу сородичей в улей.

Однако в этом случае он вёл, а не был ведомым. KRRJ-1211 (F) приказал остановиться, подняв кулак и прорычав код в ноосферу. Следовавшие за ним воины остановились с нечеловеческой точностью гештальт-единства. Транспорты с припасами Объединителей и несколько бесценных жрецов продолжили путь по туманным туннелям. Вопросы от архижрецов Механикум, отвечавших за строительство и ремонт этих туннелей, начали загружаться в чувства KRRJ-1211 (F), но что он ответил необходимым обманом:

< Вы в безопасности, > произнёс он код, пока они управляли транспортёрами или шли рядом с грузовыми тягачами. Это было ложью. < Мы должны вернуться в бой. > Это было где-то между ложью и правдой. Их призвали сражаться, да, но KRRJ-1211 (F) просто не собирался объяснять, где именно произойдёт этот бой. Он увёл своих воинов, оставив Объединителей верить, что вернулся на помощь арьергарду.

Немного позже он вошёл в туман бокового туннеля, ведя за собой отряд. Они двигались в смертоносном темпе, поршневые ноги быстро несли их по извилистым проходам.

Судя по карте архимандрита, вспомогательный туннель разветвлялся более чем в ста местах и только один маршрут вёл непосредственно в Невозможный город. Что особенно важно, для этого требовалось ненадолго войти во врата паутины, ведущие назад в материальную вселенную, быстро войти в другой портал и продолжить путь.

К несчастью для KRRJ-1211 (F), не прошло и дня после того, как отряд скитариев отправился в марш-бросок по боковым проходам, а чудовищно грохотавшие туннели Механикум сменились пси-резонирующим материалом настоящей паутины, они оказались в месте, которое напоминало давно завядший сад под звёздами. Скитарий-альфа уделил совсем немного внимания на пыльные остатки цветов под поступью своих железных ног. Он обратил столь же мало внимания на странные угловатые скульптуры, расположенные вокруг безжизненного серого сада. Почти всё его внимание было сосредоточено на поиске вторых врат и возвращении в сеть для завершения путешествия.

< Местонахождение: мир-корабль! > произнесла в тревоге одна из его несовершенных младших офицеров. У неё не было доступа к карте паутины. Её ограниченный интеллект с трудом справился бы даже с частью карты. < Местонахождение: эльдарский мир-корабль. Процедура: отступление? >

< Зззт, > раздражённо ответил KRRJ-1211 (F).

Поглощённый поиском он стоял спиной к скульптуре, когда статуи начали обнажать мечи. Даже если бы он переключил на них всё внимание, то не узнал бы гибкие фигуры ксеносов, которые вытаскивали из украшенных драгоценными камнями ножен клинки из зачарованной кости. Он никогда не сталкивался с расой эльдаров, как и их погребальной стражей из призрачных сородичей.

< Пора, > раздался некоторое время спустя голос архимандрита. Слова разнеслись по тихому саду из вокс-приёмника KRRJ-1211 (F). Скитарий лежал разрубленный на куски на засохшей траве вместе со своими воинами, но аугметические части его трупа сохранили достаточно внутренней энергии для получения сообщения.

Если статуи и услышали это испорченное статикой послание, то не показали вида. Мечи остались в ножнах. Головы по-прежнему были склонены. Они ждали в тишине, взирая на новые могилы среди старых.

Группа военных сервиторов катилась по сети, следуя точным указаниям архимандрита. Эта конкретная группа – обозначенная как LAM-Exios в архивах генерал-фабрикатора – состояла из марсианских преступников, приговорённых к покаянию через превращение в сервиторов, и никто из них не помнил, ни кем был, ни за что был осуждён.

Каждый из лоботомированных рабов обладал значительной огневой мощью в виде плазменных каливров с утолщёнными стволами, радиоактивных пушек и огнемётов, а также усовершенствованными когнис-технологиями прицеливания. Они являлись прекрасным примером расходных войск, которые погибали тысячами, защищая Объединителей в течение пяти последних лет, и которых Загрей Кейн отправил в ошеломляющем количестве в ответ на требование реквизиции Диоклетиана и Керии.

К его чести отряд LAM-Exios сумел преодолеть большую часть пути назад к Невозможному городу. Их уверенное продвижение остановилось только тогда, когда они встретили потрёпанные остатки усиленной танками разбойничьей роты XVI легиона, которые стремились вырваться вперёд и атаковать отступающие имперские конвои из засады.

Следуя своему предназначению и протоколам, боевые сервиторы LAM-Exios активировали подпрограммы убийства/уничтожения и атаковали, обрушив иссушающий поток огневой мощи на напавшие вражеские подразделения.

< Пора, > произнёс архимандрит. И действительно было пора. К этому времени, однако, в живых после боя оставалось всего семнадцать военных сервиторов, которые могли ковылять или передвигаться. Эти почти безмозглые победители были изрублены следующей вражеской волной, пробивавшейся по туннелю, выпотрошены и разорваны на части цепными секирами Пожирателей Миров, а их головы взяты в качестве трофеев, которые очистят и повесят на поясах, как шаманские тотемы.

< Пора. >

Араволос из культа Мирмидии, чьё большое и неповоротливое тело покрывала изорванная мантия красного марсианского цвета, отключил связь с ноосферой. Одновременно он душил сержанта Детей Императора всеми четырьмя механодендритами и выпускал непрерывные волкитные лучи по остальному отделению из стационарной конечности-оружия. Он уже участвовал в священном акте войны.

Его помутившемуся окровавленному сознанию не хватало ни времени, ни концентрации на измену архимандрита.

Он напряг механодендриты и поднял облачённого в керамит воина в воздух. Следующим усилием он сокрушил горжет, сломал шею и вырвал обе руки из плеч. Араволос швырнул останки сержанта в объятые пламенем отступающие фигуры космических десантников и повернулся в поисках другой жизни, которую можно оборвать.

Эхо-Эхо-71 оставил конвой и повёл воинов во вспомогательные туннели, как и было приказано. Он обладал большей автономией, чем многие из его альфа-сородичей и даже среди других сикариев, но мало что знал о необъятности Великой Работы несмотря на то, что несколько лет сражался в её границах. Уравнение его верности решилось просто: представитель генерал-фабрикатора объявил, что Священный Марс взывает об освобождении, и этот долг перевешивал любой другой.

Его путешествие проходило гораздо спокойнее, чем многие другие. Он без происшествий добрался до выбранных архимандриссой мест встречи, обойдя туннели, которые по её расчётам с высокой вероятностью могли быть захвачены противником. Он рассылал разведчиков, проверяя проходы, которые ещё не были заняты, и двигался только получив подтверждение, что они безопасны. Он перемещал воинов дисциплинированными истребительными командами, шагающие танки и подразделения пилотируемых роботов рассредоточились, чтобы отразить с максимальной силой и быстротой любую потенциальную засаду.

< Пора, > раздался призыв. Эхо-Эхо-71 никогда не являлся особенно верующим и всё же почувствовал, как святость вливается в него вместе с загружаемым голосом. Он выполнял работу Омниссии и вёл воинов на службе Священному Марсу.

Все продолжали быстро двигаться, пока туннель резко не оборвался. Они давно уже свернули в истинную паутину, покинув созданные Механикум проспекты, и теперь оказались в проходе, который продолжался по карте, но заканчивался тупиком перед линзами глаз.

Он исчезал в золотом тумане. Первые разведчики вошли и мгновенно замолчали. Эхо-Эхо-71 не был до конца уверен, что это означало.

Он отправил одного из управляемых роботов, предупредив женщину пилота быть начеку и постоянно передавать данные сканеров по инфопотоку. Она поклялась в повиновении, направила вперёд дюнного шагателя с тонкими ногами, начала выгружать поток данных от сенсоров и вошла в туман.

И сразу же мгновенно замолчала.

Эхо-Эхо-71 задумался. Картография архимандриссы могла быть неточной из-за недостатка информации или превратностей этого странного мира. Первоисточник, возможно, также был неточным, учитывая, что Объединители сосредоточили усилия на строительстве маршрутов для соединения с уже существующей паутиной, а не на скитаниях на значительные расстояния и записях обходных путей. Архивные данные показывали, что такие разведывательные экспедиции осуществлялись на начальных этапах Великой Работы, но подобная практика закончилась после разрушительного появления Магнуса Красного и развёртывания Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства для защиты работников Механикум.

Как бы там ни было, устарели ли данные или неправильно записались, в любом случае его карта была недостоверной.

Ни одно из этих размышлений не решало дилемму Эхо-Эхо-71. Отступление или поиск иного маршрута означали отклонение от плана архимандриссы. Продвижение по прежнему маршруту означало вхождение в аномалию, что не предоставляло никаких гарантий выживания, не говоря уже о приближении к цели.

Всё время < Пора > отзывалось в его чувствах, давящее принуждение, требующее повиновения.

– Вперёд, – приказал он, выпустив код. – За Марс и Омниссию.

Эхо-Эхо-71 был настолько доблестным, насколько только мог быть элитный скитарий, и он повёл своих воинов в туман. Он был мгновенно и полностью разобран даже за пределами атомного уровня и стёрт из существования, когда погрузился из разрушенного участка паутины в подлинную материю варпа. Аналогичная участь постигла и его дух, разреженное машинным шёпотом сознание вспыхнуло в Море Душ и просуществовало на статистически незначительное количество времени дольше, чем тело.

Не способные узнать, что их альфу постигло вечное забвение в бушевавшем за пределами материальной вселенной истинном демоническом эфире, все остальные воины покорно последовали за ним и разделили его судьбу.

< Пора. >

Слова разносились к десяткам отрядов, большинство из которых погибли к моменту получения сообщения или затерялись в капиллярных туннелях и сражались за выживание против орд порождений варпа.

В этом смысле, по крайней мере, они действительно защищали конвой. Их жизни были проданы, чтобы замедлить врага, пусть и благодаря неудаче.

Архимандрисса обрабатывала прилив загружающихся данных с чувством растущего ужаса. Она обращалась к уцелевшим отрядам, запрашивая обновлённую информацию о местоположении и пересылая новые вычисленные маршруты, которые позволят соединиться с другими частями Механикум для формирования единой боевой силы.

Сначала она пыталась объединить выжившие подразделения для прорыва. За считанные секунды она поняла невозможность выполнения первичных расчётов, после чего согласилась на запросы об отступлении, бегстве и принятии всех возможных мер для спасения. Даже тогда она получила совсем мало кода с ответами. Большинство подразделений уже погибли.

Она – Она? – изучала инфопотоки в своём разуме, скованная ледяным чувством вины. Она направила тысячи и тысячи душ Механикум на верную гибель. Она не сумела удержать Аресианский путь, несмотря на предательство преторианцев самого Омниссии.

“Ошибки были сделаны”, – думала она с отказывавшими когнитивными способностями и вползающим чувством неприятия реальности.

Судьба имперцев была ничем в свете её собственной невольной измены, за которую не будет никакого прощения. За этот грех генерал-фабрикатор вырвет органику и сокрушит в своих руках перед её затухавшим взором.

Истощённая сущность Иеронимы проявилась сквозь переплетение амбиций архимандрита. Она услышала шаги в зале, что являлось совершенно невозможным, учитывая, что герметичные двери были полностью закрыты, и вырвалась из ноосферы, поворачиваясь лицом к незваному гостю.

Первым, что она увидела сквозь соскальзывающие захваты целеуказателей, было то, что дверь оставалась закрытой. Вторым, что она увидела, был мужчина, чьё лицо казалось размытым, а тень на полу слишком длинной.

Она развернула оружие, которого хватило бы на целую армию, со своих плеч, запястий, предплечий и даже грудной полости. Оружие было создано на основе запретных знаний Аркхана Лэнда, и многое из него даже не имело имперского названия.

– Иеронима, – произнёс приближавшийся человек. Слова прозвучали невнятно, словно он совсем недавно овладел не только готиком, но и любым языком вообще. Движения рта не совпадали с произносимыми слогами. – Я почувствовал тебя. Ты познала такое кровопролитие…

Его лицо перекосилось из-за чего-то, что сначала напоминало улыбку, но на самом деле оказалось просто разрывом плоти. Тварь внутри вырвалась на свободу и потянулась к ней.

Всё её драгоценное неназванное оружие выстрелило слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Пленники Керии запели, когда заработали машины. Ни в одном из рассмотренных Сестрой обстоятельств или возможностей не было и намёка, что обречённые узники начнут петь.

Она не могла услышать их, даже не могла быть уверенна, что они вообще пели. Ей просто сообщил об этом непредвиденном поведении один из техножрецов, убравший вспомогательные руки под мантию и повернувший изголодавшееся по солнцу лицо к капсулам наверху. Сотни из них были соединены со стеной, зафиксированные на месте.

– Они поют, – сказал он в слабом удивлении.

Керия прищурилась и изучала множество эмоций на лицах разных пленников. Некоторые кричали в звуконепроницаемых капсулах, до крови разбивая кулаки о прозрачные панели. Некоторые свернулись клубком и, похоже, спали. Некоторые даже, казалось, пребывали в немом восторге, оставаясь совершенно мирными и спокойными. Другие лежали, откинув головы, с широко распахнутыми глазами и открытыми ртами, и… Да. Она могла почти представить, что эти последние души, лица которых словно окоченели от смерти и являлись измученными певцами.

Она верила, что они кричали. Учитывая происходящее это было вполне ожидаемым.

На что могли быть похожи эти звуки?

Она могла позвать одну из молодых послушниц, которая ещё не принесла клятву спокойного языка, и спросить от её имени. И всё же пока Керия осматривала зал, слыша только грохот дополнительных генераторов Золотого Трона, она почувствовала благодарность за свой дар пустого сердца. На некоторые вопросы не нужны никакие ответы.

Она посмотрела на Императора на троне, чувствуя желчь горькой иронии. Там сидел её король, передавая Своё сознание машине, созданной для спасения расы. И всё же зафиксированная вдоль стен зала и запертая в паразитических капсулах-саркофагах тысяча пленных кричала в тишине и психически пела свои души из тел. Аккумуляторные батареи для Трона, чтобы Император смог встать. Человеческие жизни свели до источников психической энергии.

Жертвы. Покалывала мысль кожу головы.

На мгновение энергия в тронном зале замерцала на грани аварийного отключения. Машины вдоль стен замедлились, несколько издали ужасный вой протестующих механизмов, пока энергия не стабилизировалась. Одна из капсул испустила навязчиво мелодичный перезвон и её информационная панель замерцала красными предупреждающими знаками.

“Первый умер, – подумала Керия, – уже умер. Так быстро”.

На самом троне, когда генераторы по всему залу загудели громче, Император Человечества открыл глаза.

III

Хор

Это сейчас. Все её воспоминания, всё то, что было тогда подошло к концу. Она больше не лежала на траве, прислушиваясь к далёкой буре. Она больше не сидела в грузовом трюме космического корабля, почти как рабыня. Это было тогда, а это было сейчас.

Скойя открыла глаза.

Она лежала внутри саркофага, омываемая дрожащим звуком. Он становился всё громче, октава за октавой, и она подумала о глубоководных чудовищах, о пожиравших корабли существах, которые шевелились и взбалтывали не знавшее света океанское дно перед тем, как всплыть.

Она вдохнула, сумев протолкнуть в лёгкие только небольшой глоток воздуха. Сердце билось медленно, так медленно.

Скойя прижала руки к толстой прозрачной панели, инстинктивно понимая, что она предназначалась не для того, чтобы смотреть наружу, а чтобы её похитители смотрели внутрь. Увидеть её, увидеть, жива ли она ещё.

Следующий вдох дался тяжелее предыдущего. Ей пришлось бороться, чтобы вдохнуть воздух, и он едва ли проник дальше горла. Зрение по краям уже начало сереть.

Она начала бить кулаками по окну, заставив капсулу мягко всколыхнуться, движение не отличалось от раскачиваемой колыбели.

Третий вдох едва произошёл вообще. В этот момент она закричала – не ртом, а разумом. Она кричала духам прийти к ней. Она молила их о помощи. Она проклинала их за молчание. Паника превратила её былую святость в богохульство, и она кричала.

Другие крики присоединились к её крику. Некоторые, как Скойя, молили предков-духов или воспоминания о погибших, другие возносили отчаянные молитвы Императору или ложным и полузабытым богам далёких миров. Это был единый крик людей из сотен культур, выразивших свои психические дары в окончательной гармонии.

Не все из них страдали. Некоторые стали самозабвенно радостными, другие находились в состоянии шестого чувства беспомощного гнева или простого грубого страха. Хор безграничных эмоций звучал всё громче, и армия соединённых машин работала всё быстрее и упорнее в сочувственном отклике.

Теперь она исчезала. Дышать больше не получалось и это только усилило её молчаливый крик.

Она подалась вперёд, прижавшись щекой к небьющемуся стеклу, губы дрожали, глаза широко раскрылись и моргали. Чем спокойнее она становилась, чем темнее становилось зрение, тем громче она кричала в голове.

И теперь, только теперь она услышала мелодию тысячи других душ, разделивших такую же судьбу, страдавших так же, как страдала она. Их крики, молитвы, паника и страхи переплелись незаметно для всех и сформировали один звук, одну невероятно прекрасную ноту. Находившиеся вне капсул люди услышали её, но истинную чистоту не слышал никто, кроме самих умирающих душ.

Это была самая первая нота в песне, которая продлится десять тысяч лет, а возможно и дольше.

И она, Скойя, стала её первой певицей.

Двадцать два

Дочери Анафемы

Только в смерти заканчивается долг

Солнце взошло

Аркхан Лэнд видел, как Зефон сделал последний выстрел и нырнул назад в темноту отделения танка для перезарядки. Использованный магазин загремел по полу, когда он вставил новый.

Подтянувшись в башенку, Кровавый Ангел снова встал поустойчивее и открыл огонь.

Лицо техноархеолога выглядело бледным в свете прокручивавшихся на обзорном экране данных, пока он поворачивал танк по медленной дуге. Волкитные пушки визжали в аритмичной дисгармонии. Выстрелы стрелкового оружия дождём проливались на благословенный укреплённый керамитовый корпус, плотная обшивка уменьшала их до звуков глухих ударов.

Внутри гравитационного “Налётчика” стоял сильный свиной запах горелой запёкшейся крови. На полу отделения экипажа лежали тяжелораненые Сёстры и кустодии, которые больше не могли сражаться. Лэнд подозревал, что некоторые из них уже умерли.

Зефон нырнул назад в танк и захлопнул люк:

– Боеприпасы закончились, – произнёс он. В его глазах мерцало что-то, что Лэнд вполне справедливо счёл жаждой битвы – довольно примитивной эмоцией, которую марсианин к счастью никогда не испытывал.

Кровавый Ангел прикрепил болтер к бедру под гул активированных магнитных замков. Он присел рядом с одной из раненых Сестёр, прижимавшей обрубок руки к груди. Судя по луже крови, отрубленная левая рука была наименьшей из её ран. Что-то ужасно неправильное случилось с ней во время сражения. “Скорее всего, меч в живот, – подумал Лэнд. – Жалкий способ умереть. Смерть, достойная примата в Каменную эру Терры”.

Он ненавидел женщин-воительниц и не мог понять, почему. Они держались обособленно, да, но казались достаточно приятными. И всё же от одного взгляда на них по коже начинали бежать мурашки. Для острого всплеска раздражения достаточно было просто оказаться близко к ним, чтобы почувствовать их запах, или, упаси Омниссия, случайно прикоснуться к одной из них.

Ещё больше он старался не смотреть на врагов. Автоматизированный “Налётчик” и управляемая сервитором волкитная система и сами вполне справлялись с угрозами. В прошлый раз, когда Аркхан слишком долго смотрел на вражескую орду, он не мог членораздельно говорить несколько минут. Никакие ксеносы, независимо от родного мира, не наступали армией циклопических трупов с клинками в руках, и не были способны игнорировать агонию собственной плоти. Многие из рогатых восставших из могил существ казались ожившими имперскими мертвецами. Разрушенные пластины золотой брони всё ещё сыпались с их раздутой плоти.

Зефон помогал Сестре перевязать раны. Его металлические руки подёргивались, но не настолько, чтобы помешать. Лэнд знал, что подобное выздоровление не продлится долго. Оно было слишком поспешным и ненадёжным: устройство располагалось на задней части шеи Кровавого Ангела, и было грубо прикручено к плоти под бронёй, не говоря уже о кабелях и проводах снаружи керамита, которые соединялись с пятьюдесятью точками на каждом предплечье.

Лэнд использовал биометрический стабилизатор тока, который применялся для ослабления болезненных подёргиваний киборгов ордо Редуктор. Он вырвал его прямо из рёберных креплений уничтоженного “Таллакса”. Устройство эффективно блокировало любой внутренний спазм, не позволяя отражаться на автоматизированных телах. Обратная перенастройка функции и чувствительности не потребовала никаких особых усилий – это был базовый принцип технологии, используемой богачами на многих мирах для исправления от мышечной недостаточности и паралича. И всё же Лэнд испытывал зёрнышко гордости от своего импровизированного решения, созданного прямо на поле битвы. Даже столь недолговечное лечение помогло Кровавому Ангелу стрелять из болтера с убийственной точностью.

– Это даже не язык, – произнёс Лэнд, прижав руку к наушнику.

– Прекращайте слушать их, – сказал Зефон.

Ответом Лэнда стал уничижающий взгляд. От пота его одежда стала прогорклой, а кожа – горькой. Он без всякого видимого результата продолжал облизывать пересохшие губы.

Лэнд направил “Налётчика” в гудящий занос, что очень не понравилось антигравитационным пластинам танка. Он просканировал дальнюю часть конвоя, увидев, как повреждённая техника двигалась в клубящемся золотом тумане. На этой стороне врат искусство Механикум умело соединяло болтами слои мерцающего металла с незамысловатой мерзостью оригинального древнего мастерства. Сама арка была вырезана из материала, напоминавшего слоновую кость, и отмечена серебряными рунами на неизвестном языке.

Прямо в тот момент, когда Лэнд смотрел на ползущий гусеничный транспортёр, показались три скиммера с Сёстрами Тишины. Если и было время для подкрепления, то сейчас в самый раз.

“Налётчик” проскользнул между наступавшими танками, развернулся и снова направился на передний край, где обе армии продолжали перемалывать друг друга. Вооружённые копьями воины в золоте двигались в кровавой опустошённой гармонии с вооружёнными мечами женщинами-солдатами в кольчугах. Их теснили шаг за шагом, каждое падение кустодия или Сестры открывало очередную брешь в быстро редеющих имперских рядах. “Налётчик” Лэнда задрожал от визга мощных волкитных систем. Существа и легионеры во вражеской орде вспыхивали под лучами, распространяя пламя на ближайших братьев.

Зефон снова выпрямился и вскарабкался по лесенке экипажа. Металлические ступеньки прогнулись под его весом, когда он открыл люк башенки и посмотрел на сражение:

– Кровь Ангела.

– Что теперь? – рявкнул Лэнд.

– Архимандрит. Он здесь.

– Вряд ли, учитывая, что архимандрисса почти наверняка мертва.

< Пора, > взывала она, и Лэнд скорбел по её предательству в недоверчивой тишине. Он отказался следовать её прихотям. Он не повернётся спиной к Омниссии.

– Он здесь, – повторил Зефон. Он взял свой цепной меч, и активированный клинок громко взревел в освещённом гнетуще-красным светом отделении экипажа.

Лэнд повернулся в кресле и потянулся к перископу. Он провёл рукавом по лицу, чтобы прочистить саднящие глаза и всмотрелся сквозь линзы. Он увидел отступающие отделения Сестёр, омываемые широкими дугами сверкающих лучей тёмной энергии, распылявшими их на атомы. Копья кустодиев ломались о броню. Огонь лазерных пушек отражали мерцающие щиты.

И всё же.

– Это, – сказал он, – не архимандрисса.

Деврам Севик назвал своего рыцаря “Аквила из Пепла”. Он лично работал над наклонной бронёй и собственноручно нарисовал новый символ дома Виридион. Насколько уважительно он относился к несравненной работе почтенных мастеров-оружейников и ризничих, которые ухаживали за костюмом-рыцарем, настолько же он питал слабость к дополнительным украшениям. И поэтому имперский орёл на наклонной броне выглядел более стилизованным, чем повсеместные трафаретные рисунки у остальных придворных, его крылья пылали, а под ними виднелся шлейф перьев, когда гордая птица парила над полем чёрного пепла.

– Атакую, – произнёс он по воксу Джае, собратьям-потомкам и всем, кто ещё дышал и слышал. “Аквила из Пепла” всей массой врезалась в архимандрита на полном ходу, плечо ударило в машину с силой и грохотом грома, сменившегося воющим хором протестующего смятого металла. Они сцепились намертво, живая машинная плоть против промышленных поршневых мышц: скрежетал металл, скрипела броня, летели искры. “Аквила из Пепла” была больше и тяжелее первоначального корпуса архимандрита, но с последним произошли богохульные изменения. Плоды видения генерал-фабрикатора и сила демона отпихивали высокую машину, когтистые ноги в поисках опоры царапали безымянный материал поверхности паутины.

Кабину Деврама заполнили сигналы тревоги и предупреждающие руны. Он почувствовал, что рыцарь теряет устойчивость, когда существа вокруг коленей начали рубить стабилизаторы. Напряжённый взгляд на один из экранов, передающий пикты с корпуса, показал пробивавшихся на помощь кустодиев и Сестёр, но они сражались с океаном вздымавшейся бурлящей плоти простыми смертными клинками.

Всё зависело только от него. Это станет или символом на его щите или символом на его могиле.

Боеприпасов осталось на четырёхсекундную очередь. Деврам начал поднимать орудие, пожертвовав последним выстрелом против облепивших ноги тварей, наводя роторную пушку на перекошенное невыразительное лицо архимандрита. Она активировалась, закрутилась, повернулась…

Колено взорвалось и подломилось. Он упал, последние четыре секунды боеприпасов прокричали по широкой дуге в золотой туман, подобно бесполезному грому. Тошнотворный крен в животе сказал ему то, что не смогли показать вышедшие из строя пикт-экраны: рыцарь упал на бок. Противоударный гель хлынул в колыбель поддержки, смягчая удар, но системы выброса сработали плохо, голова в шлеме ударилась о стену кабины и что-то – стена? шлем? – треснуло.

Визор потемнел, отклоняя все входящие данные. Вслепую и чувствуя горячую влажность во рту, Деврам боролся, пытаясь снять шлем. Ставшие внезапно неуклюжими пальцы царапали по креплениям шлема, и в этот момент окружавшую его кабину изогнули, вырвали и разорвали.

Металл неумолимо приближался, сначала прижав к трону, затем вдавив его в него, ломая колени, плечи, бёдра, локти и рёбра с жестокой медлительностью. Он закричал, раздавленный железной поступью архимандрита и замолчал только когда шея и челюсть издали влажный щёлкающий треск.

Существо перешагнуло через изуродованные останки высокой военной машины, бессознательно сокрушив вручную раскрашенную Севиком наклонную броню в искорёженные обломки. Сейчас оно охотилось на Дочерей Анафемы и всё остальное только отвлекало.

Его младшие среди слабых Хоров слепо атаковали, неспособные даже понять, что человеческие девы убивают их. Слабейшие из них, самые жалкие и ничтожные растворялись даже до ударов смертоносных клинков Дочерей.

Демон первого убийства не стал жертвой такой легковерной слабости. Ему не нужно было ощущать или видеть их, чтобы убивать. Его сжатый узел ненасытных чувств простирался вовне в сотни сражавшихся тел, ощущая, как распадаются сородичи. Туда, где истощались силы меньших, туда, где жизненная энергия вытекала из их тел, именно туда он направлял орудия. Ослеплённый бездушностью Сестёр, он охотился на пробелы в своём восприятии, выпуская потоки снарядов, или болтов или разряды тёмной энергии туда, где его соплеменники страдали от невидимых им врагов.

Оружие, столь бережно созданное древними руками и восстановленное Аркханом Лэндом, в который раз исполняло свой долг, прогрызаясь сквозь сражавшихся Сестёр с убийственной точностью. Он обстреливал их разрывными снарядами или рассекал энергетическими лучами – одну удалось даже растоптать, когда она попыталась пронзить захваченный демоном металлический корпус.

Демон источал темноту, пятная дыханием золотой туман вокруг пасти. Язык вывалился, свисая и болтаясь в тумане. Он не был способен получать удовольствие иным способом, кроме как следуя самой своей природе, но сейчас он испытывал удовлетворение. Этих психически пустых человеческих женщин было гораздо проще убивать, разрывая смертным оружием, выпускавшим уничтожающую энергию.

Хотя он и не являлся порождением войны, он ощущал метаморфозы сражения вокруг себя. Каждая смерть Дочери Анафемы уменьшала давление на болезненное восприятие существа. С каждым взорванным телом песнь варпа звучала всё громче. Их гибель позволяла меньшим сородичам демона снова воспарять духом и сражаться яростнее.

Парящие военные машины набросились на существо, отрывая куски украденного тела. Это возмездие едва ли замедлило его. Кровь, старая и новая, окрасила его металлическую броню. Туман вокруг его высокой фигуры стал прогорклым и красным, раздавались вопли душ, которые он вырвал из тел, начиная со своего прихода в этот мир. Машинная плоть росла, и он рос вместе с ней, дрожащие коконы и мешочки порождали новых демонов в быстрой беременности, и извивавшиеся щупальца мускулистого покрытого прожилками металла просверливали броню танков в поисках смертных. Установленные на плечах многочисленные системы вооружения выкашивали защитников целыми рядами, питая войну, хотя сам демон и не обращал на неё внимания. Существо охотилось только на Золотых и военные машины, которые мешали ему атаковать Дочерей Анафемы.

Песня варпа росла и ширилась в угрожающем восхваляющем крещендо, и демон первого убийства почувствовал, что отчаяние защитников приобретает окрас тошнотворной уязвимости. Он широко распахнул чувства, чтобы понять причину и мгновенно исторг рёв, который разнёсся по ноосфере и относительной реальности паутины. Сам Анафема находился в пределах досягаемости, неподвижный, искалеченный и привязанный к своему трону. Эти последние измученные защитники являлись всем, что стояло на пути демона.

Приблизились два мёртвых Золотых в металлических оболочках, их грохочущее оружие вырывало всё новые осколки из брони-плоти. Демон ударил в ответ щупальцами, отшвырнув одного катиться в рядах меньших сородичей, которые разорвали корпус и пожрали плоть внутри.

Второго он обхватил и поднял над головой, почувствовав запах знакомой души. Этого он знал.

– Конец Империй! – кричал он по воксу, вслух и в ноосфере. – Конец Империй!

Лэнд издал звук в задней части горла, которым он не стал бы гордиться. Ему пришлось сглотнуть, прежде чем он смог заговорить. Даже кустодии отступали от того, чем стал архимандрит. Он поверг Севика за считанные секунды. Он убил одного из дредноутов Десяти Тысяч быстрее, чем Лэнд успел моргнуть. Он поднял второго щупальцами и…

– Что, во имя Омниссии, ваш цепной меч может сделать против этого?

– Очень мало, – ответил Зефон. И всё же приготовил оружие. – Доставьте нас ближе.

Аркхан послушался, не отрывая взгляда от поступавших изображений.

– Баронесса Д’Арк, – сказал Зефон по воксу. – Мне нужна ваша помощь.

Зефон поднялся на крышу танка. Секунду спустя Лэнд услышал рёв двигателей активированного прыжкового ранца Кровавого Ангела.

Сагиттар тонул. Или задыхался. Он не знал. Он изо всех сил пытался дышать утробной жидкостью саркофага, каждый вдох сопровождался медным вкусом крови и кислым резким привкусом масла. Всё, что осталось от его физического тела – даже сам Сагиттар никогда не был полностью уверен, что именно от него находилось внутри дредноута – стучало и билось в саркофаге жизнеобеспечения, взбалтывая амниотическую жидкость, но не погружаясь в неё.

Пробоина. Эта мысль удерживала первенство в темнеющем восприятии. Покалечен. Ранен. Пробоина.

Он посмотрел вперёд, пытаясь поднять неповинующиеся руки. Он должен вырваться из щупалец чудовища. Оружие глухо лязгало, израсходовав боеприпасы ещё часы назад. Предупреждающие символы появились также давно, корпус ещё не развалился только благодаря везению.

И всё же он атаковал архимандрита. Хромой, истекавший кровью и оставшийся без боеприпасов, он атаковал, когда тот перешагнул через поверженного рыцаря. Другого выбора не было. Орудия врага выкашивали дрогнувшие имперские линии.

Только в смерти заканчивается долг.

Один удар – вот всё, что он сумел нанести, сокрушительный удар кулаком разорвал броню на груди архимандрита, обнажив подкожный слой дополнительной абляционной пластины. И затем существо схватило его и подняло над землёй.

К своему стыду он закричал, когда оторвали правую руку. В корпусе дредноута не было нервов, но синаптическая обратная связь от увечья оказалась слишком реальной. Архимандрит взмахнул всё ещё искрящим трофеем, прежде чем швырнул в кипящие потоки внизу.

Мир Сагиттара покачнулся, когда искалеченный дредноут подняли ещё выше, металл протестующе взвыл, отдаваясь в ушах в тёмном глухом саркофаге. Он почувствовал давление в бедре, когда демон сжал крепче, затем последовал мучительный импульс выворачиваемой конечности. Новый удар синаптической обратной связи пронзил его призрачную плоть. Неисправные системы ругали его. Пустое оружие кричало открыть огонь.

Взревели турбины, когда кроваво-красная фигура обрушилась на плечо архимандрита. Кровавый Ангел, Зефон, ударил сверху цепным мечом, который сжимал двумя руками, разрывая щупальце в том месте, где плоть встречалась с машиной в нечестивом сплаве. Меч взлетал и падал, вырывая куски окровавленного металла и выплёвывая собственные зубья, когда его ревущее полотно забивала запёкшаяся кровь и куски брони.

Архимандрит повернулся, но прыжковый ранец Кровавого Ангела выпустил стабилизирующий поток газа, позволив космическому десантнику нанести пятый удар, углубив и расширив рану. Щупальце надломилось, ударил фонтан масла и слизи, и оно медленно упало, выронив Сагиттара в кипевшую внизу рукопашную.

Последним, что он увидел, прежде чем погрузился в сражавшиеся тела, была левая рука архимандрита, схватившая туловище Кровавого Ангела и стаскивавшая космического десантника с неустойчивой опоры.

Сагиттар перекатился со всем изяществом перевёрнутой черепахи, опёрся оставшимся кулаком в землю и начал подниматься.

– Пять. – В услышанном им по воксу голосе Зефона, впервые звучало напряжение.

Четыре.

Зефон извивался в кулаке твари и бил по предплечью машины повреждённым цепным мечом.

Три.

Удачное попадание по запястью вырвало мокрый жидкостный кабель из крепления, ослабив хватку и не позволив кулаку полностью закрыться. Кровавый Ангел активировал прыжковый ранец, красный керамит заскрежетал о сжимавшиеся пальцы архимандрита, когда космический десантник вырвался и устремился прямо вверх.

Два.

С изяществом, которому бы позавидовало любое крылатое существо, Кровавый Ангел повернулся в воздухе, изменив угол движения, чтобы полететь назад к имперской линии.

Один.

Патронташ с гранатами, примагниченными к затылку архимандрита, взорвался в жгучей гармонии, окатив сражавшихся ливнем осколков. Ближайшие к взрыву демоны взвыли от возмездия, ниспосланного их хищному монарху. Архимандрит лишился значительной части горба и плеч, покачнулся вперёд и испустил вопль, который не могла издать настоящая военная машина.

– Атакую, – раздался голос Джаи в шлеме Зефона.

Боеприпасы закончились ещё несколько часов назад, включая и запасы Торолека. Рука с мечом превратилась в покрытый трещинами обрубок, клинок сломался, после того как разрезал металл и отрубил в бедре ногу “Псу войны”. Ей ничего не оставалось, кроме как сражаться рукоятью меча и опустевшей пушкой как дубиной, и прилагать все усилия, защищая передние ряды от атак архимандрита ионным щитом.

Зефон подал сигнал. Джая заставила рыцаря набрать максимальную скорость, атакуя, как атаковал Севик, используя массу “Бичевателя” против ошеломлённого архимандрита. Она ссутулилась, как ссутулился и рыцарь, и оказалась лицом к лицу с созданием Механикум, глядя сверху на проломленную взрывом гранат черепную броню. Из обгоревших кабелей вытекали и пузырились жидкости. На внутренних сторонах купола догорало мясистое органическое вещество – некогда бывшее мозгом и позвоночником Иеронимы. Испепелённые остатки всё ещё пульсировали невозможной жизнью.

Конец Империй, услышала она в голове. В эту же самую секунду предупреждающие перезвоны запели знакомую песню. Враги обступили её колени, и она не могла отогнать их. Кустодии и Сёстры были слишком далеко, чтобы успеть помочь.

Джая изменила положение рук на рычагах управления, направив рыцаря прыгающей походкой назад, неуклюже топча плоть окруживших её демонов. Освободившись от давления её веса, архимандрит выпрямился и подался вперёд – на встречу поднимавшимся активированным обломками меча Джаи. Апперкот ударил в разодранную грудную броню машины, которая опустилась до самого локтя рыцаря Джаи.

– За Севика, – зло произнесла она из внешних громкоговорителей. – За Императора.

Единственным ответом архимандрита стало то, что он резко осел, беспомощный и мёртвый. В течение нескольких драгоценных мгновений они оставались так вместе, слившись в смерти. Кабина задрожала, когда существа начали карабкаться и прорезать путь наверх, поднимаясь по измятым и пробитым пластинам “Бичевателя”.

Архимандрит начал заваливаться, увлекая за собой рыцаря. Джая заблокировала стабилизаторы и компенсаторы равновесия, выиграв ещё несколько секунд в вертикальном положении. Она схватила руками в перчатках механизм катапультирования, но он или не функционировал, так и оставшись неотремонтированным, или вышел из строя за дни боёв. В люке над головой выбило замки, но трон остался на месте.

Она услышала, как первое существо забралось на верхнюю часть корпуса “Бичевателя”, когти протянулись в выбитый люк. И мгновенно исчезли, а вместо них показалась фигура в ярко-красной броне и окружённая ореолом золотого тумана. Она нагнулась и протянула блестящую металлическую руку.

Джая схватила её и немедленно была поднята Кровавым Ангелом. Она едва успела вздохнуть, прежде чем турбины активировались и устремили их ввысь, встряхнув каждую мышцу и кость в теле.

Приземление получилось не менее болезненным. Доспехи Зефона были спроектированы выдерживать нагрузки кратковременного полёта, но Джая почувствовала, как у неё что-то треснуло внутри, когда они свалились на туманную землю позади Сестёр и кустодиев, сражавшихся на переднем крае. Кровавый Ангел не выпустил её и наполовину затащил в тусклый отсек визжащего волкитами гравитационного “Налётчика” Лэнда.

Внутри танка на металлическом полу лежал однорукий и одноногий Сагиттар, занимая почти половину отделения экипажа. Стилизованный шлем, где размещались системы сенсориума, уставился на неё разбитыми глазными линзами.

– Рассвет, – произнёс он, рассеянно и растягивая слово. Джая понятия не имела, о чём он говорил.

– Что-то… – начал Лэнд, вглядываясь сквозь смотровую щель. Его ругательство превратилось в хриплый шёпот, когда он моргнул усталыми слезившимися глазами. – Зубы Шестерёнки…

Джая повернулась к техноархеологу. Нездоровое свечение обзорного экрана исчезло с лица эксплоратора, теперь его омывал белый свет, пробивавшийся сквозь смотровую щель. Пылинки танцевали в луче света.

– Что это? – спросила она.

– Не знаю, – запинаясь, ответил Лэнд. – Похоже, солнце восходит.

И в незнавшем солнца мире, наконец, взошло солнце.

Ра чувствовал рассветный луч, как на коже, так и на доспехах. Свет давил и физически обжигал. Для вражеских орд он стал кислотой на коже. Существа – демоны, сколь ни сильны были секулярные истины – утратили и тот небольшой порядок, которым вообще обладали.

Анафема! Ра слышал их неистовые муки, словно болезненное царапание на периферии разума. Анафема идёт! Солнце взошло!

Черты Его лица были как у родившихся в диких землях Древней Евразии. Его кожа была цвета терранской бронзы и жжёной умбры, Его глаза – ещё темнее, а волосы – самыми тёмными. Ниспадавшие длинные чёрные волосы удерживала простая корона-венец из металлических листьев, убирая пряди с лица, чтобы не мешать Ему сражаться. Скорее практичная, чем царственная.

Он двигался, как двигался человек, и шёл пешком сквозь напряжённые ряды Своих хранителей, проталкиваясь между тесно стоявшими телами в тех редких случаях, когда воины инстинктивно не расступались перед Ним. Он был облачён в золото, как и все Его хранители были облачены в золото. Те же самые символы Единства Терры и имперского дворянства, что украшали их броню, троекратно украшали и Его. Суставы Его доспеха не рычали грубым промышленным рёвом массово производимой брони легионеров, а урчали песнь более старых и совершенных технологий.

За спиной на простом ремне поверх красного плаща висел украшенный болтер, чёрный и бронзовый. В руке Он держал меч, который был ничуть не похож на клинок с победных фресок и иллюстрированных саг. По меркам лордов и королей Терры меч был, бесспорно, прекрасным, но в руке правителя целой расы, пожалуй, казался слишком простым. Оружие для использования, инструмент для пролития крови, а не украшение для восхищения. Невероятно сложная решётчатая схема виднелась на клинке, чёрная и медно-красная на серебре, столь сильно светившимся, что выглядело почти синим.

В других войнах на других мирах Он приветствовал Своих кустодиев с помощью искусной телепатии, называя их по именам перед началом битвы. Здесь Он предстал более сдержанным, направляясь в сражавшийся первый ряд и никак не реагируя на ближайших воинов.

Некоторые из Нерождённых сломали ряды и побежали. Эти трусливые осколки мерзких повелителей знали, что грядёт разрушение. Некоторые набрасывались друг на друга, пожирая сородичей ради силы перед лицом уничтожения. Некоторые лишились той немногой материальности, которой обладали, их тела таяли и распадались, даже прежде чем монарх с мечом достиг переднего края.

Сильнейшие бушевали от греха Его существования. С единым рёвом, столь громким, что дрожал безветренный воздух этой альтернативной реальности, они бросались вперёд в стремлении добраться до своего заклятого врага.

Ра двигался справа от Императора, вращая копьём и рубя аморфные и вопившие множеством ртов тела атаковавших синих существ. Пот тёк по лицу под шлемом. Кровь в мышцах стала тяжелее расплавленного свинца.

– Приказы, сир?

Император поднял меч двумя руками. Его пальцы сжимались всё крепче и схема вспыхивала вдоль клинка, шипя электрическим огнём и окутывая меч пламенем.

Он не ответил. Он не посмотрел ни на одного из Своих воинов. Меч опустился. И паутину поглотил огонь.

Двадцать три

Рассвет

Причина просвещения

Когда останутся только пепел и пыль

Фигуры бушевали в огне – тени и наваждения сражались с демонами, их пламенные силуэты выглядели нечёткими и постоянно меняющимися. Рождённые огнём воплощения павших Десяти Тысяч бились по колено в психическом огне и пронзали пламенными копьями. Силуэты преданных и убитых на Исстване космических десантников сражались секирами, клинками и когтями, символы вырезанных легионов скрывал пепел почерневших доспехов. Гигант среди гигантов с огромными обнажёнными руками бросался вперёд на гребне огненного прилива. Десятый сын умирающей империи ненадолго возродился в жертвенном гневе своего отца.

Демоны сгорали тысячами, эфирная плоть сползала с их ложных костей. Ореол белого пламени окружал меч в губительном очищающем сиянии. Оно вспыхивало расходящимися волнами от каждого взмаха клинка Императора. Смотреть на Него – означало ослепнуть. Стоять перед Ним – означало умереть.

И ревущие кустодии следовали за своим владыкой и повелителем. Они выкашивали ряды Нерождённых, изгоняя каждым выпадом копья и грохотом болтера. Клинки рассекали демоническую плоть, заставляя кислотную кровь проливаться дождём едких брызг. Теперь не туман заслонял обзор, а пепел сожжённых мертвецов. Копья вспыхивали серебром в сгустившемся от пыли воздухе. Последняя атака Десяти Тысяч.

За золотыми воинами шли вооружённые трэллы, неся боеприпасы и герметики для доспехов, они и сами могли постоять за себя, но двигались под защитой вращавшихся клинков своих повелителей.

Не имело значения, что все эти годы тайной войны истощили легио Кустодес до бледной тени самих себя. Не имело значения, что они сражались, истекали кровью и погибали в течение пяти лет в этом беспощадном бессолнечном мире, населённом только мёртвыми и проклятыми. Пришёл их король, солнце взошло, и они атаковали с криком, который перекрыл вопли умиравших на их клинках демонов.

Звери, пережившие стремительную атаку Императора, пошатываясь и покачиваясь, направились к кустодиям, вскидывая хрупкие клинки в растворявшихся руках и бессмысленно озираясь кровоточащими ослеплёнными глазами. Что-то мёртвое – горбатое и раздутое существо, всё ещё несущее в себе убивавшую его же чуму – бросилось на Ра. Копьё трибуна пронзило глаз твари и раскололо уродливый череп. Шипящая и бурлящая кровь хлынула на перчатки Ра, испаряясь и сгорая в ауре Императора.

Он выпустил последние разрывные болты и понял, что оружие опустело даже раньше, чем предупреждающий символ вспыхнул на визоре:

– Перезарядить! – крикнул Ра и швырнул оружие назад трэллам-оружейникам, уже выхватывая меридианские мечи. Изогнутые лезвия разрывали болезненную плоть, проливая гнилые органы на затянутую туманом землю. Энергетические поля мечей плевались кинетическим импульсом при каждом ударе.

Руна зазвенела на ретинальном экране и замерцала белым. Он плавно убрал обе сабли в ножны и поймал копьё стража, когда отвечавший за снаряжение трэлл бросил оружие. Мгновение спустя он сжал рукоять и убивал снова. Таков был путь кустодиев.

Время для Ра перестало существовать. Не было ничего кроме ударов сердца и молочнокислого жжения мускулов. Он видел только клинки и когти, мелькавшие возле его лица. Пепел умирающих и рассеивающихся Нерождённых покрывал его доспех.

– Перезарядить! – крикнул сзади Солон. Ра услышал резкий треск активированных меридианских мечей Солона и урчащее бормотание подтверждения, когда трэлл-оружейник взял вонзённое в землю копьё стража.

Ра парировал рассекающий удар тяжёлого медного клинка, ответив выстрелом из пальцевых лазеров, выбив лицо существа сквозь затылок наклонённой головы. Из расколотого черепа брызнула демоническая мерзость, дождём пролившись на спину Императора, но она превратилась в пепел, так и не коснувшись доспеха монарха.

Потоки химического огня показали позицию Чжаньмадао слева от Ра. Он слышал драконий рёв пик “Инцендиум”, которые сжигали всё ещё дёргавшихся тварей, павших под клинками первого ряда кустодиев. Десять Тысяч и их золотой король сражались глубоко по голени в пепле, дымные призраки демонических сущностей корчились, когда их поглощало пламя Императора.

Хуже всего приходилось демонам, которые осмелились предстать перед Повелителем Человечества. Сильнейшие и самые неистовые среди своего вида они замахивались оружием на человека, который исчезал, и рассекали золотой туман, кружившийся на Его месте. С громовым раскатом психической силы золотой военачальник появлялся за спинами тварей с уже погружённым в их позвоночники огненным мечом. Пламя вспыхивало позади глаз, бушуя и разрывая изнутри. Их шипящая кровь забрызгивала Ра и ближайших к Императору кустодиев.

Восторг пел в крови Ра, излечив замедлявшую его усталость. Он устал настолько, что было даже невозможно в это поверить, и всё же никогда это не значило столь мало. Каждый удар его всё ещё живого сердца был местью и возмездием.

Мы побеждаем. Он чувствовал это в звучавших по воксу обновлённых проклятиях и клятвах наступавших Десяти Тысяч. Они не просто удерживали позиции. Что бы гениальное ни создал Император ради битвы рядом с ними в этот последний час, это сработало. Ничто не могло устоять перед ними.

Император повернулся к Ра и метнул меч, словно копьё. Он пронёсся прямо над плечом кустодия и вонзился по рукоять в череп существа, которое Ра едва успел увидеть, прежде чем оно превратилось в сгоревший шлак. Во вспышке освещённого солнцем тумана клинок вернулся в руку Императора, вращаясь, падая и убивая.

И Император продолжал наступать. Напоминавшая одновременно собаку и рептилию тварь прыгнула на Него только затем, чтобы разорвать воздух на том месте, где Он стоял. Она забулькала расплавленной кровью, когда меч Императора пронзил её горло. Военачальник ещё секунду держал её, а затем распорол и направился дальше.

Но враги всё равно атаковали – потоком, наводнением. Ра мельком оглянулся на врата из призрачной кости, столь чуждые среди оборудования Механикум, наблюдая, как Объединители в капюшонах исчезают в синем тумане в сопровождении групп последних выживших Сестёр Безмолвия.

Скоро только Десять Тысяч остались рядом со своим повелителем.

+ Приготовься, Ра. +

– Сеньор?

Кустодий взвился на пикирующее и похожее на стервятника существо, которое рухнуло от последних шести болтов, швырнул копьё назад и выхватил меридианские мечи, когда ещё был в воздухе. Он приземлился рядом с Императором, став спина к спине со своим повелителем. Клинки сплели узоры серебряного света, потроша всё, что приближалось к границе их сети.

+ Приготовься. +

– К чему, сир?

На ретинальном экране Ра вспыхнул белый символ. Он поймал возвращённое оружие, вращая его с силой и скоростью роторной лопасти. Туннель вокруг потрескивал и искрился от напряжённой работы перегруженных генераторов.

+ Скоро, Ра. Оно приближается. +

Император шагнул вперёд, рубя и рассекая. Он вёл Своих хранителей в самые орды мифологического ада, и, как паладины, былых эпох они следовали за своим королём.

Редкая эмоция окрасила безмолвные слова Императора:

+ Я ощущаю такую чистоту этой сущности. Столь чистую неразбавленную злобу. +

Ра уклонился от падающего лезвия секиры и в ответ сделал выпад копьём, пробив чешуйчатое горло существа. Он бросил взгляд влево на Диоклетиана, увидев, как сородич выдёргивает копьё из брюха толстопузой рогатой и гротескной твари, вытаскивая заодно пронзённые гнилые внутренности. Мухи гудели вокруг распадающегося месива, злясь от потери своего улья.

Даже бессмертные могут устать. Дыхание Ра вырывалось между сжатыми зубами. Пот внутри шлема прочертил на лице полосы влажного огня. Ретинальный экран продолжал автоматически тускнеть, компенсируя огонь и свет, которые вырывались с каждым взмахом меча Императора.

– Я вижу только орду, сир. – Ра не понравилось восторженное восхищение в тоне его властелина.

+ Покажись… +

Император поднял клинок и опустил в полумесяце огня. Поток пламени проревел по испепеляющей дуге, омыв ряды Нерождённых перед Ним. Мортис-пепел взорвался в безветренном воздухе, покрыв ближайших кустодиев прахом мёртвых демонов.

Тень. Фигура посреди пепла.

Человек. Просто человек. Длинные волосы, тёмная кожа, племенная борода, украшения из обработанной кости и копьё с наконечником из расколотого кремня, которое привязали лианой к укреплённому обжигом дереву. Человек, покрытый почти такими же тяжёлыми ранами, как и те, что он нанёс столь многим другим. Сотни шрамов от копий и порезов от мечей покрывали его плоть. Самая новая и кровавая рана располагалась на груди – наследие последнего удара Джаи.

Один человек, ведущий за собой безумно воющие ряды.

+ Эхо Первого Убийства. + Слова Императора ворвались в череп Ра с сокрушительной мягкостью.

– Анафема, – раздался болезненный скользкий ответ.

Хищники всегда показываются в мгновения перед ударом. Волки воют во время погони; акулы разрезают поверхность океана плавниками во время охоты. Здесь же пепельный силуэт двигался сквозь ряды Нерождённых, меньшие существа расступались перед его столь человеческой поступью. Каким бы ни была настоящая форма существа, она точно была иной, чем этот мускулистый военный вождь Каменной эпохи. Он просто подражал форме первых людей.

В первый ужасающий раз Ра увидел промелькнувшую неуверенность в глазах своего повелителя. Это зрелище заполнило его неведанной порчей страха.

– Сир, – прошептал Ра. – Мы должны…

Но Император уже атаковал. Монарх и демон бежали навстречу друг другу, то исчезая, то появляясь в реальности, опережая меньших с обеих сторон битвы. И две эти сущности: одна – воплощавшая спасение расы, а другая – её проклятие, сошлись клинок к клинку.

Кровь брызнула в пепельный туман. Император выгнулся, тело военачальника напряглось от совершенно незнакомых мук. Пять когтей, каждый не уступал копью, капали красным, гордо выступая из спины Императора.

Ра слышал о том, что каждый мужчина, женщина и ребёнок видели разное лицо, разный оттенок кожи и разный характер, когда смотрели на Императора. Десяти Тысяч это не касалось. Они считали это бессмыслицей, порождённой напряжением незрелых разумов, представших перед истинно бессмертным. Для глаз Ра Император был человеком, как и любой другой. Кустодии видели только своего повелителя.

И в этот момент, когда когти покраснели от крови его короля, Ра увидел то, что видела остальная раса. Мальчика, который хотел стать королём. Старика в мантии и капюшоне, чья жизнь утекала сквозь потрескавшиеся губы. Рыцаря в рассвете сил с тёмными волосами, увенчанного лавровым венком. Вожака варваров, жестокого и сильного, который ухмылялся сквозь покрасневшие от Его крови зубы.

Изображения. Личности. Мужчины, которые некогда были. Мужчины, которыми Он, возможно, некогда был. Мужчины, которые никогда не существовали.

Ноги Императора оторвались от затянутой туманом земли. Он почти не сопротивлялся, когда Его подняли, пронзённого пятью когтями-копьями. Меч выпал из Его рук в перчатках, исчезая в тумане.

– К Императору! – прокричал приказ Ра, настолько громко, что ретинальный экран на полсекунды померк. – Все к Императору!

Он бежал, убивая быстрее, чем когда-либо убивал, усиленный адреналиновой смесью лояльности, ненависти и чуждого прикосновения чего-то неизвестного и мерзкого на вкус.

Не страх, нет, не может быть. Конечно, не может быть.

“Я – Конец Империй”.

Мысль не принадлежала Ра. Она принадлежала пепельной фигуре, убийце Императора, который говорил, перекручивая мысли окружавших людей. Мучительное вторжение грубыми жестокими пальцами протянулось к содержимому черепа Ра, заставляя мысли формировать слова демона.

– Убить его! – прокричал Ра наполовину клятву наполовину приказ. Фигура человека повернулась среди оседавшего пепла, всё ещё удерживая Императора над землёй. Военачальник сжал пронзившую руку. Раздался грубый телепатический голос:

+ Назад. Все вы. Назад. +

“Я – твоя смерть”, – пообещало существо Императору.

+ Возможно, когда-нибудь. Но не сегодня. +

Золотой свет вспыхнул достаточно ярко, чтобы ослепить незащищённые глаза. Император появился рядом с Ра, Он опустился на колено, прижав руку к груди, волосы свисали, закрывая лицо. Кровь, человеческая кровь, не важно, что говорили легенды, бежала ручейками по пробитым доспехам Императора.

+ Ра. + В сообщении остро чувствовалась болезненный вызов. И затем:

– Ра, – произнёс Он вслух, посмотрев в глаза Своего верного кустодия и встретив испуганный взгляд.

Клинок пронзал тело Императора. Украшенный меч, настолько же из волшебной кости, насколько и из металла, оружие с корчащимися и вопящими лицами вырезанных в стали душ. Лица визжали, выпивая божественную жизнь Императора. Оружие начало извиваться, когда Император сжал его в руках. Оно было живым и голодным, а очертания колебались и размывались.

С криком Император вытащил меч, достав клинок из собственного тела. Он швырнул его, бросил в сторону с усиленной доспехами силой и сокрушительной телекинетической мощью.

Ра моргнул от удара, и почувствовал оглушительный треск в груди. Он сглотнул и понял, что не может дышать. Кровь текла изо рта, мешая воздуху.

Это был клинок, пронзивший его тело. Это был демон, заключивший его в объятия. Это была болезнь в крови, пожирающая кости. Это было и не было, всё и ничего.

Кустодий упал на колени, обхватив руками пронзивший его клинок. Ярость разочарованного демона посылала болезненные разряды молнии сквозь нервы его пальцев.

– Почему? – спросил Ра своего короля.

Император выпрямился и посмотрел на него сверху холодными глазами.

В этот момент Ра понял. Слова Императора, которые были произнесены словно вечность назад, вспыхнули в потемневшем разуме, наполняя мысли красным откровением.

“Для твоего просвещения, – сказал Император, когда они смотрели на былые чудеса и грехи галактики. – Ты будешь сражаться отважнее, когда поймёшь за что сражаешься”.

И теперь он понял. Ра Эндимион, единственная живая душа, увидевшая полноту мечтаний и амбиций своего повелителя. Цель просвещения заключалась не в войне, а… в этом. Знать правду, когда все остальные верили в тени и фрагменты, нести и страдать от этой правды, пока она не разорвёт его.

Ра встал на дрожащие ноги, опираясь на копьё. Меч исчез. Демон был внутри него, в темнице из плоти, связанный пропитанными муками волей. Он чувствовал, как щупальца демона обвивают его кости, выворачивают их, извиваясь в стремлении добраться до Повелителя Человечества. Существо, которое текло в его крови, никогда не остановится и никогда не умрёт. Его нельзя было уничтожить – только лишить свободы.

Кустодий не стал смотреть в глаза своего владыки. Ему не требовались извинения или объяснения. Ра родился служить, был воспитан повиноваться, и избран для величайшего просвещения, которое предшествовало тяжелейшему долгу. Внутри него бушевал зверь, которого даже Император не мог убить, демон, чьим предназначением являлось стать концом империи.

Каждый шаг от Императора отдалял демона от повелителя Ра, и ознаменовывал ещё один день, который Империум выстоит, несломленный.

У Императора всё ещё текла кровь, Он всё ещё прижимал руку в перчатке к раненой груди. Кровь покрывала Его губы:

– Когда останутся только пепел и пыль, – с трудом произнёс Он, – будь готов.

Меч поднялся и снова опустился. Прилив огня сорвался со смертоносного лезвия, сжигая всех на своём пути. Очищая путь. Нерождённых, попытавшихся наступать по пепельным останкам своих сородичей, ожидало такое же разрушение.

Император обратился к Ра в самый последний раз, отдал приказ, который не слышал больше никто:

+ Беги. +

Ра Эндимион, золотой тюремщик Драк’ниена, сын воровки воды, повиновался последнему полученному им в жизни приказу.

Он побежал.

Легио Кустодес следуют за Императором в битве.

Двадцать четыре

Смерть мечты

Диоклетиан сорвал шлем и вдохнул озоновое и машинное зловоние Имперской Темницы. Пот струился по его лицу. Кровь покрывала доспех, и по большей части это была его кровь. Он вошёл последним.

– Туннели взрываются, – запыхавшись, произнёс он. Золотой туман ещё цеплялся за его броню из портала за спиной. – Схемы вспыхивают. Целые участки наших туннелей проваливаются в туман. Я не смог найти Ра. Но он не погиб, я уверен в этом. Я был рядом. Я увидел бы.

Он знал, что бредит. Ему было всё равно. Он сплюнул, прочищая рот, разбрызгав приправленную кровью слюну на полу тронного зала Императора. За звоном в ушах он услышал звук, какой-то механический гул, медленно затихавший октава за октавой.

Копьё Диоклетиана загремело о пол, и отключилось мгновение спустя после того, как покинуло руку со знакомым генетическим кодом. За копьём последовала кровь, вытекая из слишком глубоких ран, чтобы быстро затянуться. Она бежала по его руке и из трещин в аурамите, капая со сжатых пальцев.

– Закройте ворота! – приказал он, даже не зная, можно ли было это сделать. – Они всё ещё идут. Их – тысячи. Закройте ворота немедленно или мы потеряем Терру.

Он увидел, что это уже пытались сделать. Адепты и инженеры собрались возле машин, работая со средствами управления каждой системы. Его поражённые войной мысли связали увиденное со стихавшим механическим гулом: дежурные зала отключали оборудование, но недостаточно быстро.

Одного взгляда на капсулы-саркофаги оказалось достаточно, чтобы понять, что произошло в его отсутствие, и как Император смог прийти к ним на помощь. Сёстры Тишины исполнили свои тайные Негласные Меры. Они накормили Трон жизнями тысячи псайкеров. В каждой капсуле он увидел скорчившийся в предсмертных муках труп, бесполезно бивший перед гибелью по прозрачным панелям. Все они были мертвы. Все до единого. И не похоже, чтобы кто-то из них умер быстро и безболезненно.

Спутанные голоса звучали по воксу и среди собравшихся воинов, обсуждая источник их спасения. Одни видели расцветающую звезду или восход солнца, другие видели Самого Императора. Остальные говорили о вздымавшейся волне огня.

Повсюду люди выглядели потерянными и ошеломлёнными. Баронесса Джая сидела на полу, сжимала шлем в руках и уставилась на своё отражение в визоре. Кровавый Ангел, Зефон, помогал выносить раненых Сестёр из “Налётчика” Лэнда. Сам техноархеолог опустился на колени рядом с танком, покачиваясь назад и вперёд, сжимая дрожащими руками ожерелье из марсианских чёток и, по очереди, поглаживая тонкими пальцами каждую обсидиановую бусинку:

– Мой Омниссия, – тихо повторял он, рассеянно глядя по сторонам. – Мой бог. Бог Машина. Мой Омниссия.

Сагиттар выжил, его корпус выглядел помятым и разрушенным, дымоотводы на спине изрыгали вредные выбросы перегруженного генератора. Дредноут прислонился спиной к танку Лэнда, вытекавшие из внутреннего саркофага жизненно важные жидкости стекались в маслянистую лужу.

Сёстры и воины Десяти Тысяч собрались в монументальном беспорядке, все они смотрели на арку портала, все они слушали замедлявшийся гул выключаемого оборудования.

Диоклетиан всё ещё требовал ответы от других, когда к нему подошла Керия:

– Где Ра? – спросил он её. – Он вернулся? Он не погиб. Я точно знаю, что не погиб.

Взгляд Керии стал твёрже.

– Он не погиб, – повторил Диоклетиан. – Я сражался рядом с ним. Я увидел бы это. Он окажется по ту сторону врат, когда они закроются.

Сестра-командующая Кроле подошла к Керии и сделала несколько быстрых жестов Диоклетиану. Он не знал её, как знал Керию – и не мог прочитать мысли только по выражению лица. Также пониманию мешал тот факт, что она лишилась трёх пальцев на левой руке. Раны покрывали лицо, а доспехи несли повреждения, свидетельствующие о слишком многих часах на переднем крае.

– Нет, – сказал кустодий. – Я сражался рядом с ним, командующая. Он не погиб. В один момент он был рядом, а затем его уже нет.

Оборудование темнело вокруг них. Великие машины видения самого Императора – века проектирования и десятилетия создания – замедлялись, теряя энергию. Медленно, медленно, слишком медленно.

Диоклетиан стал искать самого Императора и увидел, как его повелитель снова поднимается по ступенькам Золотого Трона.

– Мой сеньор!

Император сел на Трон, Его руки легли на подлокотники.

– Сир! Закройте ворота!

Император ждал, не отводя взгляда от портала. Даже на таком расстоянии Диоклетиан видел, насколько напряжённым был этот взгляд. Император внимательно смотрел на врата, и ждал, ждал. Не решаясь сделать то, что должен был сделать? Не желая отказаться от Своей величайшей амбиции? Или всё же надеясь, что ещё одна фигура покажется из золотого тумана?

В тумане показался тёмный силуэт. Что-то с крыльями и когтями. Ещё одна фигура, раздутая и рогатая. И ещё. Всё больше. Бесчеловечная армия. Машины Трона продолжали медленно останавливаться.

– Сир! – взмолился Диоклетиан.

Император сжал правую руку в перчатке в кулак. С гармоничным звучанием раскатов грома каждый генератор в зале потемнел, их внутренние механизмы разрушились, лишив Золотой Трон энергии.

Ведущий обречённое человечество к спасению арочный проход превратился в обычный украшенный дверной проём в голой каменной стене тронного зала.

Энергия полностью отключилась, погрузив Имперскую Темницу во тьму.

Одинокая, но с демоном, жаждущим пожрать её изнутри, безмолвная, но с жестоко воющим в голове пленённым зверем, золотая фигура бежала по туманным проходам древней паутины, покинув прерванное Объединение Механикум.

Эпилог: Пустыня

Солнце было молотом, а пустыня – опалённой наковальней. Это был мир, измученный драконьим зноем кипящего жара, где ветер неспешно разносил разгневанный вой над морем дюн. Бесплотное небо не предлагало тени. Безжизненный пейзаж не предлагал надежду на прохладу.

Одинокий путник шёл по этому царству, его ботинки шаркали по рассыпчатому песку, а плащ слегка колыхался в щелочных порывах. Он брёл вперёд, оставляя следы, отмечавшие его путь по безликому пространству. Он ни разу не оглянулся. Не на что было смотреть, даже если бы он сделал это.

Путешествие привело его к краю глубокой расселины, расколотому участку кожи планеты, где тектоника мира некогда разверзлась после воющего перемалывающего шума. Путник спускался по скале ущелья, пока солнце продолжало нести бессменную вахту высоко в небесах.

К счастью достаточно скоро он оказался в царстве тени, куда не заглядывало солнце.

В ущелье покоились сломанные кости мёртвого города. Стояла невероятная тишина, лишённая опустошающего пыльного ветра, и только звуки шагов путешественника отзывались эхом. Он осторожно миновал это место траурной памяти, стараясь не касаться пепельных пятен, в которые превратились убегающие жители.

Он проходил по изъеденным временем кафедральным соборам забытым богам, по обрушившимся от пожаров дворцам, где когда-то процветали династии королей и королев, заявлявшие права на целые миры. Он шёл без всякой цели, не оглядываясь на то, что скрывалось в заброшенных тенях.

Наконец в глубочайших неосвещённых пределах этой погибшей цивилизации путник остановился. Он стоял в пещере в нескольких днях пути от поверхности, где каменные стены показывали очень мало следов некогда процветавшей здесь культуры.

Не отсюда те древние монархи управляли своим королевством, но это было главным сосредоточием власти, позволявшей им править.

Прогрохотал гром. В недели пути отсюда высоко над пустыней бушевал шторм. Пыль посыпалась с потолка пещеры, выбивая тихие мелодии осквернения на неисправных машинах.

Путник повернулся во мраке, подняв люминесцентную сферу рукой в перчатке из ткани.

– Привет, Диоклетиан, – сказал он.

Воин стоял в темноте, спокойно сжимая копьё. Он был без шлема, вдыхая земляной запах миллиона воспоминаний.

– Мой сеньор, – сказал он. Каким-то образом голос прозвучал выстрелом в пустоте, нарушив молчание, которое не нарушил Император. Существа зашевелились в тенях, уползая подальше от оскверняющего звука речи.

Император шагал среди безмолвных машин – песок поразил всё даже здесь – и вёл рукой в перчатке вдоль почерневшего от огня металла.

– Сир? Что происходит? Почему я здесь?

– Ты узнаёшь это оборудование?

Диоклетиан позволил взгляду блуждать по обломкам в пещере:

– Нет, мой сеньор.

Император продолжил идти, двигаясь от устройства к устройству, как человек мог бы бродить по коридорам библиариума. Гром, который не должен быть слышен так глубоко под землёй, загрохотал громче, чем прежде.

– В Культе Механикум среди Объединителей есть те, кто считает, что я нашёл главную часть Золотого Трона здесь под песками Терры. Как они полагали реликвию Тёмной Эры Технологий.

Диоклетиан не знал, что ответить. Он был свидетелем неисчислимых часов планирования и создания Золотого Трона. И всё же, как он только что сказал, он ничего не узнал здесь. Он не знал, являлось ли это следствием недостаточного понимания процесса строительства Трона из этого оборудования, или причина просто заключалась в том, что машинный склеп не имел вообще никакого отношения к величайшей работе Императора.

– Возможно, здесь нашли только озарение, – тихо размышлял Император. – Принявшую форму идею, основанную не на успехах древней расы, а на наших неудачах. – Он выдохнул грустный звук, не совсем вздох, не совсем усмешку. – Может я увидел машины, которые не использовались по своему истинному предназначению, и решил создать намного превосходящее воплощение? В этом есть определённая поэзия, не так ли, Диоклетиан? Вера в то, что мы знаем лучше тех, кто был до нас. В то, что мы усидим на троне лучше, чем они.

– Сир, Я… Вы в порядке?

– Или, возможно, идея полностью принадлежала мне. Все оказавшиеся полезными реликвии потерянных эпох являлись наследием мёртвых рас, у которых возникла такая же идея за тысячи лет до моего рождения. В таком случае каждая раса уповает на своё собственное спасение, независимо от других, только затем, чтобы обнаружить, что другие расы и другие империи не смогли спасти себя.

Диоклетиан медленно выдохнул в темноте:

– Это имеет значение, сир?

Император повернулся к нему и впервые посмотрел на кустодия:

– Война закончена, Диоклетиан. Победим мы или проиграем – Гор проклял нас всех. Человечество будет разделять его невежество, пока последний представитель расы не испустит дух. Варп навсегда станет опухолью в сердце всех людей. Империум может простоять сто, или тысячу, или десять тысяч лет. Но он падёт, Диоклетиан. Он – падёт. Сияющий путь потерян для нас. Теперь наш гнев пылает на то, как гаснет смертный мир.

– Этого не может быть, – шагнул вперёд Диоклетиан, сжав зубы. – Не может быть.

Император наклонил голову:

– Не может? Что ты собираешься сделать, кустодий? Как ты – со своим копьём, яростью и верностью – заставишь саму судьбу свернуть с её повторяющегося пути?

– Мы убьём Гора. – Диоклетиан посмотрел на побеждённого монарха, освещённого красноватым светом люминесцентной сферы в руке. – И после войны мы начнём сначала. Мы зачистим паутину. Объединители восстановят всё, что было потеряно, даже если на это уйдут века. Мы повергнем Гора и…

– Я встречусь с Шестнадцатым, – перебил Император, снова отвлекаясь на машинное кладбище. – Но другой придёт занять его место. Я вижу это. Таков порядок вещей. Враг никогда не смирится. Придёт другой, который, несомненно, извлечёт уроки из ошибок Гора в вере и суждениях.

– Кто, мой король?

Император покачал головой:

– Невозможно узнать. И пока бессмысленно. Но хорошо запомни – мы не единственные, кто учится на этом конфликте. Наши враги также становятся мудрее.

Диоклетиан отказывался соглашаться:

– Вы – Император Человечества. Мы победим любого, кто выступит против нас. После войны мы всё восстановим под вашим руководством.

Император внимательно посмотрел на него. Он задал вопрос, который не был вопросом и который не требовал никакого ответа:

– А что если меня не будет, Диоклетиан.

Кустодий промолчал. Гром загремел над ними, заставив задрожать пещеру и принеся неприятный звук осыпавшихся камней и пыли.

– Мой король, что теперь? Что нас ждёт?

Император отвернулся и направился во мрак пещеры, пока шторм продолжал неистовствовать в мёртвом городе высоко над ними. Он произнёс три слова, которые ни один кустодий никогда не слышал от Него раньше:

– Я не знаю.

Послесловие

Война закончена. Человечество проиграло. Warhammer 40,000 – во всей его готической, возвышающейся, циклопической, одряхлевшей, обречённой, загнивающей византийской величественности – сделал свой первый бесповоротный шаг.

О, Ересь Гора ещё не закончилась. Амбиции Гора не иссякли и не исчезли, и Империуму ещё предстоит иметь дело с обманутым Хаосом примархом, который пробивается к Терре, но злобные силы варпа достигли своей конечной цели. Шанс человечества освободиться от варпа был утрачен. Не важно, что произойдёт после этого, не важно как упорно Империум будет сражаться против себя самого и своих врагов – из-за завесы доносится эхо смеха безумных богов.

Но я уверен, что это не новость для вас. Главный посыл Warhammer 40,000 всегда заключался в том, что человечество уничтожало само себя. Старейшие предания, уходящие корнями в далёкое прошлое, рассказывали об ангельском восстании, которое назвали Ересью Гора, когда человечество начало своё долгое неизбежное падение. Warhammer 40,000 всегда был о том, что всё рушится на части; о том, что гнев пылает на то, как гаснет смертный мир.

Империум Тёмного Тысячелетия, спустя десять тысяч лет после Ереси Гора, не может победить своих врагов. Этому никогда не суждено произойти. Warhammer 40,000 – место, где ваши грехи рискуют породить самых настоящих демонов, где неисчислимые знания были потеряны или засекречены, как еретические или опасные. Но прежде всего: где человечество день за днём пожирает само себя, скармливая тысячи псайкеров духовным машинам Золотого Трона, поддерживая последнюю искру божественной воли Императора. Человечество жертвует своим будущим ради настоящего, уничтожая свою эволюцию в психическую расу, потому что развитие и вознесение – значит засиять, как маяк для существ из преисподней.

Почти каждой угрозы ксеносов, грозящей умирающему Империуму Человека, было бы достаточно, чтобы самостоятельно, в конечном счёте, положить конец судьбе империи – и всё же одно проклятье довлеет тематическим первенством и постоянством. Хищные орды ксеносов беспрестанно терзают границы Империума, но именно порча Хаоса держит клинок у горла каждого мужчины, женщины или ребёнка.

Император знал это. Освобождение человечества от зависимости – чёрт возьми, вообще насколько возможно от контакта – с варпом являлось единственным шансом для расы на долгосрочное выживание. Со смертью этой мечты начался долгий затянувшийся предсмертный хрип человечества.

Какая радостная мысль.

Не слабо, не так ли? Не могу даже перечислить, сколько бурных обсуждений я провёл с различными хранителями мудрости, и сколько раз всё становилось с ног на голову, пока я планировал и работал над этой книгой. Я прочитал каждое слово, когда-либо написанное про Императора, и говорил обо всём этом, ну скажем восемь сквалионов раз. Когда вы пишете роман о самой величайшей и невообразимо таинственной фигуре во всём мире – в любую из его главных эпох – тогда, конечно, вы приступаете к этому с некоторой осторожностью.

Не существовало никаких строгих установок о том, что нужно включить, а что нужно исключить, но я начал со вполне сформировавшимся представлением о вещах, которые хотел показать, и вещах, которых хотел избежать любой ценой.

С первым всё понятно. Почти всё, что я хотел показать, показано: если вы не начали прямо отсюда, то, вероятно, вы только что прочитали книгу и теперь продираетесь сквозь мои бессвязные мысли.

Со вторым всё намного сложнее. Я уверен, что роман разделит людей с точки зрения его восприятия. Во многих отношениях он и не может не сделать это, учитывая о чём он, и к этому я готов.

На самом деле (давайте не будем тянуть и сразу сорвём пластырь) я не хотел ничего показывать об Императоре, как устоявшуюся и объективную истину. Не думаю, что это вообще нужно, потому что тридцать лет понимание характера и происхождения Императора не являлось важным для получения удовольствия от чрезвычайно популярного мира (и никогда не станет необходимым для этого), и отчасти потому, что, ну, никакой ответ никогда не сможет полностью устроить или быть достаточно правдоподобным для всех. Ничто не сможет соответствовать разнообразным представлениям мира каждого читателя – и так и должно быть. Это – Warhammer 40,000, в конце концов. Здесь нет “правых” и “виноватых” фракций – всё это просто уровни невежества и преград.

Давайте по секрету? Я считаю идею единственной и объективной истины для любой тайны в 40К несколько скучной. Удовольствие всегда покоится в изучении возможностей и вероятностей под разными углами. Родился ли Император из душ первобытных шаманов? Создание ли он Тёмной Эры Технологий, подражавшее человеческой форме и оставленное проводить свою волю над невежественной ныне расой? Был ли он коварным властелином и тираном, знавшим о Хаосе всё? Был ли он просто хорошим человеком, интеллект которого с трудом взаимодействовал с теми, кто несовершеннее его, и, в конечном счёте, Императора подвели меньшие существа?

Всё это может быть истинным. И всё это может не быть истинным.

Это то же самое, когда люди смотрят на Тёмное Основание и Проклятое Основание и гадают, есть ли ордены космического десанта, созданные из геносемени легионов-предателей. Вот что самое главное! Меня интересует вопрос. Меня интересует возможность. Меня всегда интересовали подтверждение и правдоподобность таких вопросов.

А вот взять так и просто сказать: “Хмм, те товарищи – реально хорошие парни из Гвардии Смерти” (и прочее), звучит несколько… уныло.

Это мир, где изобретательство считают едва ли не подлежащей казни ересью, а самыми надёжными способами связи с другими планетами является сновидение искажённого сообщения в разум другого психического спящего, который не может понять, что вы говорите; или путешествие на корабле размером с небольшой город, защищённого от волн самого ада. И даже в этом случае вы можете прилететь за три года перед тем, как отправились в путь, или спустя двести лет или вообще никогда. Люди, живущие в этом мире, и сами не знают всех ответов. Сами высочайшие верховные лорды Терры не знают даже части правды – и мы просто смотрим глазами людей мира, и видим то, что видят они.

Тайна и возможность взывают ко мне. Искусство и реализм состоят в том, насколько верными могут оказаться сразу несколько ответов. Это – непростая задача, и на ней покоится глубина мира.

Теперь… всё это рассказано? Если вы не перелистнули сразу сюда и читаете книгу с самого начала, то уже знаете, что я рассказал многое об Императоре. Разные персонажи верят разным вещам о нём (он? оно?) и разные персонажи видят разные вещи, когда смотрят на него. Отчасти из-за конфликта между разными точками зрения персонажей, но далеко не только из-за этого. Здесь есть истина, настолько искренняя и простая, насколько она вообще может быть.

Так чего именно я хотел избежать? На самом деле не так уж и много. Всё просто сводится к тому, чтобы не показать, что происходит в голове Императора. Мы не должны знать его мысли. Мы – не сможем понять большинство из них. Это не та завеса, за которую мы, простые смертные, должны когда-либо заглянуть. А если мы и сделали бы это, то результат, вероятно, напомнил бы что-то вроде окончания Космической одиссеи 2001 года. Мы поняли бы, что происходило на интеллектуальном уровне, но… “о Боже, он полон звёзд”.

Кстати по тем же соображениям я хотел сохранить бездушность – простите за тавтологию – бездушных Сестёр Тишины. Я начал работу над “Повелителем Человечества”, вообще не желая залезать им в головы, но почувствовал, что такой подход может в некоторой степени оказаться несправедливым по отношению к ним. Поэтому по мере развития основной сюжетной линии я возвращался к повествованию от имени Керии просто ради кратких и, надеюсь интересных, откровений.

Было потрясающе для разнообразия получить возможность написать про некоторых лоялистов в Ереси Гора – люди склонны думать, что я предпочитаю красную команду синей, но дело в основном в том, что конкретно в то время являлось ещё незанятым. Получить шанс углубиться в психологию верности и имперского идеала – это было замечательным ощущением и возможностью сделать акцент на новых точках зрения.

Верность Империуму по-прежнему означает что-то своё почти для каждого персонажа в мире, но мне понравилось странствовать в мотивациях столь разных характеров, как Ра, Аркхан Лэнд, Зефон, Кейн, Иеронима, Джая и даже Скойя. Верность и сам Империум значили что-то особенное для каждого из них, сформировавшись из совершенно разных событий и обстоятельств.

И мы не в последний раз видели некоторых из них. Осада Терры приближается, и Зефон, Лэнд и Джая будут на стенах, готовые встретить Гора (вместе с Воем родного мира, если вы помните этих прекрасных и диких джентльменов из антологии “Смерть и неповиновение”).

Пожалуй, прежде чем я исчезну и перестану утомлять вас своей нудной болтовнёй, стоит упомянуть об изменении характера направленности книги. Сначала я собирался сделать главными персонажами космических десантников. Например, я собирался использовать Зефона (далёкую и сильно отличавшуюся версию) и несколько других легионеров в качестве главных героев, но спустя несколько глав, я, в конечном счёте, перечеркнул всё, что сделал и начал заново. Такой подход казался ошибочным; потому что на самом деле война в паутине была не о космических десантниках, что в значительной степени определялось их появлением только в самом конце – тех злых парней из красной команды, которые хотели прорубить путь к тронному залу. Появилось совершенно другое воплощение Зефона, и он и его роль мне гораздо сильнее пришлись по душе, особенно учитывая его действия в будущем и возможности показать, как я вижу легион Кровавых Ангелов.

Думаю, мои воспоминания о планировании и написании, в конце концов, можно свести к одному моменту. Джон Френч и я провели выходные в моём офисе, раскрашивая миниатюры и обсуждая основные сюжетные линии “Преторианца Дорна” и “Повелителя Человечества”, обмениваясь советами по сюжету и соображениями о характерах персонажей. Мне за многое стоит его поблагодарить, и не последнее место среди этого занимает безумная карта истории, нарисованная на моей классной доске его иступлённой рукой. Мне нравится надеяться (хотя я и не смею притворяться), что и я оказался столь же полезен для него, как он для меня.

И так, что дальше? Я полагаю что-то об оказавшемся под ударом Тронном Мире? Злом над Дворцом?

Не знаю точно, но надеюсь, что напишу когда-нибудь об этом несколько слов, пока не прозвенит последний звонок.

Аарон Дембски-Боуден

Июнь 2016