Молоты Зигмара: Первокованные / Hammers of Sigmar: First Forged (роман)

Перевод коллектива "Warhammer Age of Sigmar — Чертог Просвещения" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Warhammer Age of Sigmar — Чертог Просвещения". Их группа VK находится здесь.

Перевод в процессе: 6/29 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 6 частей из 29.

Молоты Зигмара: Первокованные / Hammers of Sigmar: First Forged (роман)
Автор	Ричард Страчан / Richard Strachan
Переводчик	Mike, Warhammer Age of Sigmar — Чертог Просвещения
Издательство	Black Library
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Пролог

Жрец знал, что есть культуры – таинственные и богохульные, далёкие от света Зигмара, – которые верят в существование подземной обители; места, где душам выносят приговор и где уличённые в прижизненных преступлениях сгорают в пламени вечных мучений. В жгучей агонии их грешки возвращаются к ним в десятикратном размере. Столь безжалостна эта кара, что они и помыслить не могут о сладкой смерти, которая избавила бы их от огненных языков. Нет, когда пламя испепеляет их, они возрождаются вновь, чтобы и дальше мучиться в пожарище своих грехов – этим днём и в дни грядущие, пока сами боги не покинут Владения Смертных и не удалятся в чертоги внешней тьмы.

Совершая обход, Лорстен раздумывал о том, что в пользу существования такой веры говорило очень многое. Он поправил свои одеяния и теперь осторожно пробирался между натянутыми палаточными верёвками, телегами, вьючными пони и грудами упакованных вещей. Он чувствовал резкие запахи еды, варящейся в котелках, и свежезаваренного цветочного чая из Хиша, табака и кислого пива. Отовсюду доносились тихие разговоры паломников, песни – весёлые и поминальные, и молитвы, обращённые к Зигмару и его золотому царству. В сумерках, высоко над лагерем дрожал и грохотал парящий металит похода.

«Да, – думал он, – люди жестоки и несовершенны. Так вспыльчивы, так прямолинейны. И так легко отворачиваются от красоты и истины. Зигмар направляет нас, но даже самая достойная душа может оступиться и пасть на своём жизненном пути. Карательное пламя могло бы стать полезной острасткой для мужчин и женщин, ступающих по дороге праведности».

Были и те, кто утверждал, что все верования рано или поздно обретают своё воплощение в подземных мирах Шаиша. Это он тоже знал. Быть может, где-то в этом призрачном владении, глубоко под серыми могильными песками таилась пещера проклятых, где все эти заблудшие души были давно осуждены. Где они горят, где дым клубами поднимается в воздух, а крики мучений уносятся на крыльях пустынного ветра…

Лорстен покачал головой, присел и приложил ладонь к земле, погрузив пальцы в красную грязь. Он чувствовал, как земля пульсирует вокруг них, ощущал тепло, поднимающееся из самых недр. Небеса трескались и сворачивались над ним по мере того, как день угасал. Облака выглядели так, словно чернила пролили в прозрачную воду.

«Нет, – промелькнула мысль в его голове. Он удовлетворённо встал и вытер руку о мантию. – Зачем нужны огни проклятых, если пламя Акши очищает нас…»

Равнины, посреди которых они разбили свой лагерь, были окутаны паром. На севере простёрлись суровые ущелья и пропасти, по которым текли кипящие реки расплавленного камня. На западе тянулась прерывистая полоса грозных кратеров и вулканических пиков, плюющихся огнём и исторгающих крошечные чёрные снежинки сажи. Впереди, на юге, витала лишь мрачная пелена тумана и дыма. Земли эти были пустым местом на пергаментной карте, которую Лорстен оставил у себя в палатке. На юг они и держали свой путь, и при мысли об этом лицо Лорстена озарила улыбка. Он стиснул зубы, вспомнив о поджидающих опасностях. Да направит их Зигмар, подумал он, да укрепит он их сердца и клинки, и горе тому, кто встанет у них на пути.

Вот уже несколько недель рассветоносный поход прокладывал себе дорогу сквозь охристые степи, миля за милей отдаляясь от Плоскогорья Пламенного Шрама. С тех пор, как Хаммерхол остался позади, они шли вдоль бесплодных пустошей и унылых равнин. Следуя за жаровнями, разожжёнными священным пламенем в сердце Великого собора Зигмара, десятки тысяч людей отправились в долгий путь. Их знамёна трепетали на знойном ветру, и на каждом полотне красовались имена тех, кто посвятил себя проповедованию священного слова Зигмара в диких землях. Под трубный глас и звонкое пение, с радостью в сердце, рассветоносцы вышли из громадных бронзовых врат города. На стены по обе стороны от них высыпали толпы людей, которые провожали их и ликовали до хрипоты.

Сотни рассветоносцев пали на всём их пути, тысячи продолжали идти вперёд. Болезни и недомогания взяли своё. Изнеможение одолело тех, кому не хватило сил следовать за остальными. В сердца некоторых закралось отчаяние, и словно побитые псы они поплелись обратно в Хаммерхол. Но пламень чистоты и цели всё ещё полыхал в сердцах большинства. Поход продолжался, и оглядывая сейчас толпы людей, вставших лагерем на отдых, Лорстен приходил в восторг от такой преданности и стойкости. Одни разбили палатки, другие устроились в своих телегах. Все готовились к ночи и все они будут спать сном праведников, а Зигмар ниспошлёт им сны из Вышнего Азира, чтобы порадовать их души.

Минуя ряды палаток и повозок, жрец повторял молитвы и благословения, призывая своих товарищей возноситься к высокому и гордиться тем, чего они достигли.

– Мы несём свет во тьму! – кричал он. – Отдыхайте, братья и сёстры, и готовьтесь к завтрашней борьбе! Ибо день без испытаний есть день, проведённый впустую, а Зигмар более всех остальных жалует тех, кто трудности встречает улыбкой.

– Благодарим тебя, лектор! – восклицали некоторые, поднимая взгляды от костров или поношенных одежд, которые штопали в это самое время. – Да хранит тебя Зигмар!

– И вас, друзья мои, – отвечал он, рисуя знамение кометы у себя на груди.

Сопровождали поход подразделения вольной гильдии Хельденхейн, по всей границе лагеря стояли их заставы. С наступлением ночи солдаты закутались в пепельно-серые накидки, и их сумрачные мундиры теперь выглядели мазками теней во мраке. Лишь струи пламени, взметающиеся над вулканическими пустошами, порождали мерцающий свет, который окутывал их мистической кровавой пеленой. Облака пара кружились и клубились над равнинами впереди, такие же густые, как морская мгла, растекающаяся по побережью Анвилгарда.

На небольшом возвышении маячили силуэты трёх солдат, поглядывающих в сторону тех равнин. Они расхаживали взад и вперёд в своих чёрных металлических нагрудниках, с копьями на плечах и высоко поднятыми щитами. Ещё двое сидели у дымящегося костра, где кипятили воду для чая, а их сержант водил точильным камнем по лезвию своего меча. Приблизившись к ним, Лорстен поднял руку в благословении.

– Как ваши дела? – спросил он. – Я дарую вам свою благодарность за храбрость. И за безопасность, которую вы нам обеспечите этой ночью и ночами грядущими.

Сержант – строгий парень с тонкими чертами лица и подстриженными усами – поднялся с места и исполнил знамение кометы. У солдат Хельденхейна были благочестивые души, и лучше во время похода их могли защитить разве что Грозорождённые.

– Ночь сегодня тихая, лектор, – сказал сержант. – Хотя, признаться, есть у меня сомнения по поводу этого тумана. – Он оглянул пустошь, убирая клинок в ножны. – Немало врагов я повидал на своём веку, для которых он стал бы отличным прикрытием.

– Зигмар защитит нас, – ответил Лорстен, – как и ваши мечи. Страх не тревожит меня.

– Так и будет. Даю тебе слово.

Солдаты встали на колени перед жрецом, склонив головы. Тот поднял свои руки. Слова священного писания готовы были слететь с его губ, как вдруг он услышал звук. Глухой лязг и шелест одежд из-за клубящегося пара.

– Слышали это? – Жрец уставился в темноту. Он напряг слух, но теперь слышал лишь гул голосов из лагеря – паломники устраивались на ночлег.

Сержант настороженно поднялся и обнажил свой меч.

– Просто показалось, – тихо сказал он. – Или…

Со скоростью стрелы из тумана вылетело копьё. Лезвие просвистело прямо под челюстью сержанта, фут колючего железа вспорол ему горло. Его руки свело судорогой, и меч рухнул на землю. Кровь хлынула следом. Лорстен отшатнулся, наступил на подол собственной мантии и свалился с ног. Совершенно внезапно всё вокруг него потонуло в безумии и ужасе.

Над лагерем разнеслись вопли. Загремели выхватываемые из ножен клинки. Послышались влажные звуки раздираемой плоти. Лорстен увидел тёмные силуэты, мелькающие в тумане. А через мгновение они были уже повсюду, пробираясь сквозь стройные ряды телег и палаток. Хруст ног по сухой земле, лязг стали. Безумный смех пронзительным визгом разнёсся по воздуху, подвывающим вихрем прокатился через весь лагерь. Мужчины и женщины рванули наружу из своих укрытий, вооружённые лишь ножами, котелками да сковородками, и мигом расстались со своими жизнями. Лорстен бросился бежать на четвереньках в сторону от солдатской заставы, все его одежды были залиты кровью сержанта. Мечи и топоры, копья и цепы – он мельком увидел изуродованное лицо и чёрный язык, слизывающий кровь с клинка. Он подавил крик внутри себя и побежал.

– Зигмар, защити меня! – простонал он, сжав талисман в виде молота у себя на груди и то ли вбежав, то ли рухнув в тень повозки. – О, молот и трон, пощадите своего покорного слугу!

Лагерь рассветоносцев был так же велик и люден, как трущобные районы вокруг стен Хаммерхола. Сотня жрецов отправилась с верующими в этот поход, но Лорстен считал, что это была именно его паства – что все, кто жил, молился и умирал на марше, были под его ответственностью. Он был хранителем их душ, но сейчас, укрывшись в тени под повозкой, он знал, что променял бы каждую из них на шанс выжить в этой резне.

Гортанные боевые кличи. Влажный хруст ломающихся костей.

Земля содрогнулась, и ночь разорвало на части. Тела усеяли лагерь. Кровь пролилась. Мужчины и женщины молили о спасении, но на жалкие крики о помощи ответом была лишь холодная сталь. Дрожащей рукой Лорстен сжал свой кулон, с такой силой, что кожа на ладони лопнула.

– Пощади меня, владыка! – стенал он. – Укрой меня дланью своею!

И тогда впервые раздался этот голос, и тень упала на его просящее лицо.

– Молись своему богу, человечишка, – прошипел голос, – но ответа не жди.

На мгновение Лорстену подумалось, что он уже мёртв. Быть может, правы были те, кто твердил, что существует подземный мир пылающей кары – и сейчас он находится именно там, окутанный языками пламени и терзаемый этим созданием. Существом, которое показалось из тумана и было столь же прекрасным, как огонь, расцветающий во тьме. Разве может человек обладать такой холодной ухмылкой и такими чёрными, такими мёртвыми глазами? Разве может человек так упиваться его страхом?

Лорстен зажмурил глаза и зарыдал. Он почувствовал руку у себя на плече, ощутил дыхание на щеке, словно дуновение горячего пустынного ветра.

– Расскажешь ли ты Зигмару о том, что видел здесь? – прошептала она. – Взмолишься ли о его прощении? Не бойся, маленький жрец. Скоро ты встретишься с ним… Смотри.

Он почувствовал, как рука схватила его за подбородок, как пальцы, словно железные, приподняли его голову. Дрожа от ужаса, он открыл глаза. На мгновение ему показалось, что чёрные небеса дрожат и сжимаются, что облака расходятся в стороны, словно дымчатая паутина. В вышине он увидел огненный шар, будто второе солнце, бледнеющее в вечернем свете. Прямо у него на глазах пламя становилось глубже, сильнее и яростнее.

– Видишь это? – спросила женщина, её исступлённый голос влился в его ухо. Она прижалась к нему, её тело дрожало от восторга. – Скоро весь Хаммерхол это увидит, обещаю тебе. Всё Великое Пекло, весь Акши. Да, – прошипела она, – скоро сам Зигмар увидит. И тогда все узнают, что он наконец вернулся.

ЧАСТЬ I. ПЕРВЫМИ ВЫКОВАННЫЕ

«Их цитадель известна как Перспикарий, могучая крепость в самом сердце Хаммерхола. Многие битвы прошли они во имя Зигмара, и бдительность их была неусыпной. Но увы, в такие времена враг тоже никогда не дремлет. Поговаривают, что на каждого убитого противника приходилась дюжина новых, и пускай свет Зигмара давно пролился на земли Великого Пекла, куда большее их число оставалось в тени. Владения Зигмара берегли не только щиты его воинов, но ещё и соперничество и смятение, царившие в стане его врагов. Когда же из пустоши приходили тёмные слухи о пактах и союзах меж ними, честные люди сжимались от страха во дворцах и лачугах Хаммерхола-Акша. Как может кто-то – пускай даже Грозорождённые – хотя бы надеяться выстоять против таких орд, стенали они, выстоять против такой ненависти?»

«Хроники Великого Пекла и деяний, на земле его свершённых», за авторством Гильоме Анвилгардского

Глава 1. Остриё Копья

Тьма. Холодная и безмолвная.

Он был один.

Его не покидало ощущение просторного, заполненного воздухом пространства – чертога из камня и мрамора, но он не видел даже руку перед собственным лицом. Он чувствовал холодные, сухие камни под ногами, слабую пульсацию воздуха – кожей. Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул и услышал тихое эхо вдалеке. Потом снова поймал воздушный поток и осторожно двинулся вдоль него, вытянув руки перед собой.

Тьма, холодная и безмолвная.

«Но ведь я – Ферант Рассекающий Волны, – подумал он. – Мне не страшно. Я в одиночку бился с орруками-налётчиками на Пузырящемся берегу. Их серые корабли затмили весь горизонт, от края до края, мрачные, словно зимний шторм. Но море было красным от крови, когда я пал. Я защищал свою деревню. А затем моя душа обернулась слитком золота на Наковальне, а сердце моё – нутром бури. Я – Грозорождённый Вечный, принесённый молниями. Я принадлежу Молотам Зигмара. Первыми выкованные…

И я один».

На нём была лишь неплотно прилегающая набедренная повязка. Ни доспехов, ни оружия, ни щита. Тренировки в Гладитории остались позади, долгие месяцы и годы подготовки, бок о бок со своими товарищами: фальшивые смерти и бесконечные боевые упражнения, повторяющиеся снова и снова, пока не будут отточены до совершенства. Пока война не станет главным образом в его снах. Но ничто из этого не помогло бы ему сейчас. Всё оно в прошлом. Впереди была только тьма. И там, за гранью, если сердце пройдёт испытание чистоты, будет ждать свет.

Ферант шагнул вперёд, вновь почувствовав камни под ногами. Левой рукой он пытался нашарить препятствие, правую сжал в кулаке рядом с головой. Тьма клубилась вокруг, ледяная, словно вода в пучине морской. Он неосознанно встал в боевую стойку освободителей в первом ряду, готовых принять на себя сокрушительный удар: щит поднят, молот на плече, правая нога стоит чуть позади. Он почти ощущал тяжесть зигмаритового навершия, крепко сжав рукоять тяжёлого боевого молота.

– Я – Ферант Рассекающий Волны, – прошептал он. – Я – Грозорождённый Вечный. Я принадлежу Молотам Зигмара. Будучи смертным мужем, я бился с орруками-налётчиками на Пузырящемся берегу.

По правде говоря, он едва ли мог вспомнить свой последний бой в теле смертного. Его убили? Или в милости своей Зигмар унёс его за мгновение до смерти? Эта картинка застряла в его голове, словно сон или сказка, однажды ему рассказанная – такая яркая, что формировала образ за образом в его сознании, реальные, как настоящие воспоминания. Вес копья в его руке; море, ледяными кольцами сжимающее его бёдра; волны, вдоль которых тянутся пенные шлейфы. Корабли, ревущие на воде; грубое рычание орруков на палубах; изорванные черные паруса, хлопающие на ветру. Он помнил, как их вёсла бились о волны, когда корабли подходили к берегу, как сверкали обнажённые клинки. Уже тогда он прекрасно понимал, что пощады не будет. Неизвестное доселе спокойствие снизошло на него, когда он встретил свою смерть, с копьём наперевес, пока враги захлёбывались кровью у самых его ног. Он продержался достаточно долго, чтобы жители деревни успели сбежать. Более он ничего не мог им предложить. А потом его окутал свет, неисчерпаемый свет Зигмара, зовущий его домой…

Ферант почувствовал, как по лбу поползла капелька пота. Он смахнул её тыльной стороной запястья и снова потянулся к узкому воздушному потоку, словно кровавая гончая, взявшая след. Тёмный, безмолвный зал, простёршийся вокруг, эхом раздавался в такт его шагам и бьющемуся сердцу.

Его пальцы коснулись камня. Теперь воздух мягко струился справа от него. Ферант двинулся вдоль стены и шёл до тех пор, пока не наткнулся на узкий лестничный пролёт. Он вновь подумал о море, о том месте, где вырос. О широком виде, открывающемся на синевато-серую воду, о морщинистых волнах и об облаках, громоздящихся на самом краю небосвода. Он помнил дождевые тучи, подступающие к берегу, словно марширующая армия, но то была скорее пелена, опустившаяся меж тем моментом и нынешним. Всё это осталось в прошлом. Он больше не был человеком, а Молоты Зигмара назад не оглядывались.

Он водрузил ногу на первую каменную ступеньку, нащупал узкую раму отворённой двери и сделал несколько шагов. Ширина лестницы едва ли превышала расстояние от одного его плеча до другого.

В доспехах сюда не войти, понял он, лишь без одежды, таким же уязвимым, как в день своего рождения.

Ступени уходили вниз, пролёт за пролетом, спиралью опускаясь в самые недра земли. Одолев две сотни, он перестал считать. Он знал, что чем глубже, тем теплее должно быть вокруг, но воздух только холодел, по мере того как он спускался. Влага тоненькими струйками скользила по каменным стенам, и он воображал, как выдыхает облачка пара – ах, если бы он только мог видеть в этой темноте.

Там, в глубине, царила полная тишина, но напрягши все свои чувства Ферант ощутил нечто во мраке. Присутствие, напомнившее ему резкий, непокорный воздух перед самой грозой. Волоски на его предплечьях поднялись, холодок пробежал по затылку. Он был не один.

Он замер на месте, вскинув сжатые кулаки. Он стал быстрее дышать, но эхо молчало. Внезапно он почувствовал себя зажатым, заключённым. Он потянулся вверх и нащупал углубление в каменном потолке, гладкое от влаги. Впереди зал, решил он, узкое пространство, заполненное какой-то электрической энергией. Он ощутил едва заметное потрескивание молний. Сотни застывших духов ждали, что же он будет делать дальше.

– Ферант, – позвал голос из темноты, показавшийся ему сухим и скорбным. Но одновременно с этим твёрдым и холодным, как могильная плита. – Ферант, – повторил он, – по прозванию Рассекающий Волны. Ты явился сюда во всеоружии и доспехах?

Ферант опустил руки, выпрямился и немного выпятил челюсть. Чернота сгущалась вокруг него, словно живое существо.

– Нет, – ответил он.

– Ищешь ли ты место среди нас, дабы стать такими же, как мы?

– Ищу.

– С этого дня готов ли ты посвятить себя делу Зигмара, без устали служить ему, пока не иссякнут последние силы, а смерть принять лишь как ещё одну возможность исполнить свой долг?

– Я готов, – сказал Ферант, и голос его прозвенел в воздухе.

– Знай же, что с этого самого дня ты будешь жить, не имея собственности, не зная семьи, лишённый радостей и невзгод простого смертного. Знай, что добьёшься невозможного, что сражаться будешь на пределе своих сил и сухожилий собственной души. Знай, что, если в одиночку выступишь против орды врага, то всё равно примешь бой и победишь. Знай, что делаешь это не ради трофеев и славы, но лишь потому, что от тебя этого ждут.

– Мне это ведомо.

Искра сверкнула в тени, и на другом конце залы засиял слабый свет. Перед взором его мелькнула белая кость. Мягко блеснуло золото. Огонёк замер у дальней стены, его свет был так слаб, а тени вокруг – так густы, что Ферант не мог определить, как далеко источник. Он мог быть как в дюжине футов, так и в сотне миль от него.

– Тогда ты должен стать Остриём Копья, Ферант Рассекающий Волны, – вымолвил голос. – Здесь, в этой палате, глубоко под Перспикарием, ты должен избрать своей целью свет, открывшийся тебе, и разить без сомнения, что бы ни встало на пути.

Огонёк мигнул. Когда глаза немного привыкли, Ферант разглядел алтарь вдалеке, от которого сочился свет. А затем он увидел и всё остальное.

На пути к алтарю выстроились десятки Грозорождённых Вечных в полном боевом облачении – Молоты Зигмара в своих золотых доспехах, по тридцать с каждой стороны. Меж ними оставался узкий проход. Все головы были обращены к нему, каждая невыразительная маска каждого золотого шлема. Ферант встретил их взгляды.

Он не боялся. Он был Остриём Копья.

Первый удар пришёлся ему в висок. Он завалился в сторону, почувствовав, как колено резко упёрлось ему в живот. Из тени выплыл чей-то кулак и треснул его прямо в челюсть, повалив на землю. Ферант поднялся на колени, неосознанно вскинув руку, чтобы заблокировать следующий выпад. Он ударил локтем по твёрдой зигмаритовой пластине, отбросил руку, пытавшуюся обхватить его горло. Он сплюнул кровь и бросился вперёд, снова споткнулся, принял жёсткий удар по рёбрам, увернулся от очередного кулака, целившего ему в лицо. А крошечный уголёк всё также искрился и сиял перед ним – хрупкое пятнышко света посреди неумолимой темноты.

Его ноги дрожали, то и дело сталкиваясь с бронированными наголенниками, но он заставлял себя идти, сжав руки вокруг головы. Он вертелся, уклонялся и продолжал напирать, прокладывая себе путь через жестокую схватку. Кровь стекала у него по лицу, но он не останавливался. Он будет бороться, он добьётся невозможного, пускай даже все обстоятельства будут против него.

– Первыми выкованные… – пробормотал он сквозь потрескавшиеся губы.

Меньше ударов не стало. Его голова гудела от них. Дыхание сбилось, как после надломленных воплей. Он не мог даже представить, как далеко ему удалось забежать. Казалось, свет не приблизился ни на шаг. Он вытянул свою руку, но с таким же успехом он мог попытаться дотянуться до солнца.

– Так вот кого ты привёл к нам, лорд-реликтор? – воскликнул голос. – С моих дней запросы явно поумерили.

– Да, – вторил ему другой с издевательским смехом. – Этот нашей палаты недостоин. Молот и трон, он едва ли достоин стать Грозорождённым.

– Отправь-ка его обратно, лорд-реликтор! Ещё несколько схваток в Гладитории и тогда, быть может, поглядим.

Ферант стиснул зубы. Склонив голову, он двинулся вперёд, не обращая внимания на боль. Его кровоточащие ноги скользили по камням. Он проталкивал себя, прорывался через толпу, отбивая удары, которые мог, и принимая те, которые не успевал. Во тьме, освещённой лишь слабым огоньком на дальнем алтаре, золотые доспехи, окружившие его со всех сторон, казались тусклыми, словно медь. Он бил руками и ногами, кровь и пот стали маской на его лице. Он рвался из цепких рук в латных рукавицах, отдирал пальцы от собственного горла, отбивался от ног, которые пытались захватить его. Он принимал каждый удар, каждый толчок, и когда появлялась возможность тряс головой, чтобы прийти в себя. Они не могли остановить его.

«Ты должен устремиться ко свету перед собой. Ты должен разить, не зная сомнений, что бы ни встало у тебя на пути…»

Она возникла прямо перед ним. Бледная, как зимний цветок, искра света, свернувшаяся вокруг фитиля и дрожащая на кончике свечи. Все, что ему нужно было сделать – это дотянуться до нее. Коснуться её.

Рука обвилась вокруг его шеи, крутанув назад.

– Ты сможешь, друг мой, – прошептал голос ему на ухо. – Я верю в тебя.

Ферант ударил локтем назад, разорвав захват. Он извивался, как рыба на леске, вертелся и бился, пока не освободился окончательно. Свет был там, прямо перед ним…

С рёвом он бросился вперёд. Он вытянул свои руки, и пальцы охватили дрожащее пламя.

Он отдал достаточно. Он спас свою деревню. Остался лишь свет – вечный свет Зигмара, зовущий его домой.

Он почувствовал, как огонь обжигает его пальцы. Ферант сомкнул кулак, и палата погрузилась во тьму.

***

Факелы вспыхнули на стенах, и зал окатило светом. Он почувствовал, как сильные руки помогают ему подняться на ноги. Раздался смех. Оглушительный грохот аплодисментов и радостные возгласы вторили ему. Шлемы, все до единого, были сняты, и ему открылись гордые, улыбающиеся лица. Один большой паладин с лицом, покрытым шрамами, но сияющим от смеха, отложил шлем в сторону, приблизился к нему и, сжав в объятиях, поцеловал в макушку.

– Ферант! – кричали некоторые. – Ферант Рассекающий Волны, Остриё Копья!

Он облокотился на алтарь, голова кружилась. Кто-то протянул ему тряпку, чтобы он мог вытереть кровь с лица, кто-то – кубок вина, и он с жадностью осушил его. Одним своим взглядом он не мог охватить всё то море лиц, собравшихся перед ним, но каждое из них радовалось его достижению.

Он сделал это. Он почувствовал, как боль понемногу оставляет ладонь, которой он сжал свечу. Он прошёл ритуал. И теперь он был Молотом Зигмара. Он принадлежал к самим Молоторуким.

«Владыка Зигмар, – взмолился он, – ты одарил меня этой честью. И я буду верен тебе всегда. Клянусь».

Перед ним предстал Грозорождённый. Шлем, украшенный плюмажем, был зажат у него под мышкой. Его тёмные волосы были коротко подстрижены и зачёсаны вперёд, а лицо казалось высеченным из камня. Его зелёные глаза были слегка запавшими, словно заботы о долге не давали ему спать по ночам. Грозорождённый был облачён в простой пластинчатый доспех конклава искупителей, левый наплечник украшало изображение льва.

– Первый освободитель, – заикнулся Ферант. Его челюсть всё ещё болела от того удара, а когда он заговорил, порез вновь раскрылся на губе. Он втянул проступившую кровь и попытался выпрямиться. Потом заметил протянутую руку в латной рукавице. Ферант схватил её, запястье к запястью, как принято среди воинов.

– Молодец, – сказал первый освободитель. – Я – Барро Каллиник, и для меня будет честью принять тебя в свою свиту.

– Это честь и для меня, первый освободитель, – сказал Ферант. Он отпрянул от алтаря, и, хотя и попытался скрыть это, боль всё равно исказила его лицо.

– Однажды все мы были на твоём месте, – усмехнулся Барро. – От самого первого из нас до простого освободителя, все мы были Остриём Копья, прежде чем вступить в ряды палаты. – Он потёр подбородок, словно вспоминая давнюю боль, и улыбнулся. – Поверь мне, друг мой. Ритуал – это то, кто мы есть, то, кем мы стали. Каждая армия, каждое буревоинство, которое только есть в распоряжении Зигмара – мы должны быть несокрушимой опорой для всего и вся.

Один за другим воины подходили, чтобы пожать ему руку или похлопать по спине. Вокруг алтаря столпились освободители, паладины, даже Грозорождённые в громобойных доспехах. В его руке оказался ещё один кубок вина.

– Ты никогда не узнаешь, как же тебе повезло, – сказал один из воинов, освободитель, достаточно крупный, чтобы принадлежать к конклаву паладинов. Он обхватил Феранта за плечи и ткнул пальцем ему в грудь. – Молоторукие – элита, никогда не забывай об этом. Первые из первых, лучшие из лучших. Каждый день благодари Зигмара, что не оказался среди Златогривов, – на этих словах он карикатурно вздрогнул и покачал головой, – или в рядах Громовых Стрел, о, Владыка…

– Поумерь свой пыл, Каст, – сказал Барро, уводя Феранта в сторону. – Не надо пугать парня.

– Эти трусы уж точно не заслуживают такого чистого сердца, как у нашего Феранта! – крикнул Каст, хлопнув Феранта по руке.

– Кем ты назвался? – спросила его воительница, стоявшая поблизости. Она была высокой, её кожа в свете факелов казалась бронзовой, голова была обрита налысо. Она тоже принадлежала к конклаву искупителей: на синей пластине её наплечника красовалась белая молния. – «Рассекающий Волны», так сказал лорд-реликтор?

– Насколько мне известно, враги дали мне это имя, – сказал Ферант. – Я выступил против целой волны, пока она не захлестнула меня целиком.

– Значит имя заслуженное, – сказала освободитель. – Я – Дейтерия, прозванная Светом Зари. И мы будем сражаться бок о бок, в свите Барро.

Она сжала его руку и пристально посмотрела в глаза. На миг Феранту показалось, что она хотела рассказать о себе, о том, что привело её к апофеозу и становлению Грозорождённой. Но в конце концов она лишь отвернулась. Быть может, это было слишком личным для неё, подумалось ему. Или слишком далёким – воспоминанием, которое больно рисовать в памяти. Каждый воспринимал его по-разному. Некоторые хвастались им, словно почётной регалией, когда Ферант тренировался в Гладитории. Другие держали в таких закромах, словно это было тайное пятно позора, и не говорили о нём несмотря ни на что.

Вскоре голоса, разносившиеся в этой тесной и узкой зале, утихли. Ферант заметил, что окружившая его толпа стала расступаться, их золотые доспехи сверкали в свете факелов, пока они благоговейно пятились назад. Он увидел лорда-реликтора, который уже говорил с ним до этого. Он медленно шёл к нему, бледный шлем с маской-черепом покрывал его голову, а за спиной, словно могильный саван, шелестела мантия из напоминающих раскрученные свитки лент. Ферант стоял, высоко подняв голову. Он был почти без одежды, избитый и окровавленный, но не сломленный.

– Добро пожаловать, Ферант Рассекающий Волны, – сказал лорд-реликтор, встав перед ним. – Ты прошёл Остриё Копья и был посвящён в Молоторукие, в воинскую палату Молотов Зигмара. Ты стал клинком, который Зигмар вонзит в сердце своего недруга. И хоть перед тобой предстанут легионы врагов, ты не дрогнешь. Ты присоединишься к свите первого освободителя Каллиника, и в каждом из нас нет и доли сомнения, что ты будешь служить с честью и рвением, как и подобает Грозорождённому Вечному.

– Благодарю вас, милорд, – сказал Ферант. Краем глаза он заметил, что Барро кивнул в знак согласия.

– Осталось кое-что ещё, – сказал лорд-реликтор своим хрипловатым голосом. Он взглянул на Барро и Каста. – Держите его.

Два воина взяли Феранта под руки, мягко, но крепко. Он не сопротивлялся. Вниз по коридору спустился обвинитель, неся горящее клеймо, кончик которого пылал белым пламенем.

– Пускай шрам от него со временем потускнеет, – сказал лорд-реликтор, приняв клеймо от обвинителя, – след от него останется навсегда.

Он вдавил клеймо в плоть над самым сердцем Феранта. Послышался треск горящей кожи, по залу разнёсся запах хрустящего, палёного мяса. Ферант скривился, но не закричал.

– Ныне на тебе стоит метка Молотов Зигмара. Пускай это клеймо навечно останется памятью о том, кто ты есть. Первыми выкованные…

Ферант взглянул на череп. Он чувствовал, как стучит сердце у него в груди, как кровь, словно молния, бьётся в его жилах. Он сглотнул.

– Да не узнаем поражения, – закончил он.

Когда лорд-реликтор отвёл клеймо в сторону, Ферант опустил глаза. На его груди, размером больше монеты, красовалась метка кометы – символ надежды, справедливости и святой мести в каждом Владении Смертных.

Символ самого Зигмара.

***

Когда ритуал подошел к концу, он облачился в доспехи, морщась от синяков. Они уже начали понемногу исчезать, и к утру он полностью восстановит свои силы. Впереди его ждал приветственный пир, затем дни тренировок с новыми товарищами и, наконец, битва. Эту мысль встретил холодный трепет у него в животе. Он отправится в поход бок о бок с Молоторукими, чтобы принести смерть врагам Зигмара. Он займёт своё место в строю и будет убивать вестников погибели и разрушения для народов Зигмара. Он действительно станет остриём копья.

За алтарём была дверь, достаточно широкая, чтобы воины могли выйти, не снимая доспехов. Ферант оглянулся на узкий дверной проём в другом конце залы, через который он впервые попал сюда, запутавшийся во тьме, холодный и одинокий. Его выковали на Наковальне, обучили в Гладитории, вооружили чистейшим зигмаритом, но до тех самых пор, пока он не рухнул на голый пол глубоко под Перспикарием, он знал, что не был настоящим Грозорождённым. Пока он не прошёл сквозь толпу и не сжал пламя своим кулаком.

– Как странно, – сказал он, уходя.

– Почему бы это? – спросил его Барро.

Ферант оглянул пустую залу. Низкий потолок, грубый плитчатый пол, факелы, всё ещё горящие в настенных креплениях.

– Лорд Ванд, – сказал он. – Я думал… я думал, что встречу его здесь. Что он посвятит меня в Молоторукие.

В глазах Барро промелькнула печаль. Он обхватил Феранта за плечо и повёл его к двери.

– Однажды, друг мой, – сказал Барро, – уверен, однажды ты его увидишь.

Глава 2. Реликвии

В дни, давно минувшие, это был двуручный клинок, но теперь от него осталась одна лишь рукоять с зубчатым навершием: когда-то на ней красовался драгоценный камень, но и он был утерян много веков назад. Крестовина была выгнута под прямым углом. Кожа на рукояти была сухой как пергамент. Для любого другого этот клинок был бы ещё одним разбитым пережитком прошлого, возложенным на постаменте в Чертоге Реликвий, но для Актина он был также священен, как и всё, что он только мог лицезреть в Азирхейме – городе Зигмара в Царстве Небесном.

Будучи рыцарем-реликтором, он различал слабые следы, оставшиеся от души того воина, который владел клинком триста лет тому назад. Позолоченными буквами на постаменте было вырезано его имя: Отин Звёздный Щит. Первый освободитель Львиных Сердец, впервые поверженный при взятии Полыхающей дельты. Десятилетие спустя он был сражён во время осады Корталона. Он находил свою смерть при переходе через Кристалхендж и в битве за Трижды-Проклятое Сердце. Его перековывали снова и снова, и с каждым разом он терял частичку себя, пока, наконец, не осталось ничего, кроме этого сломанного меча в Перспикарии, последнего неясного следа от воина, пожертвовавшего всем во имя дела Зигмара. Отголоски той души всё ещё проглядывали на рукояти. Актин мог читать их, словно разные цвета на странице, словно запах на ветру. Красная злоба, острая ярость, сладость капитуляции перед смертью.

«Где же он сейчас? – подумал Актин. – Что стало с душой, которая снова и снова возвращалась к своей цели, пока не развеялась окончательно? Где же ты, Отин Звёздный Щит?»

Он отвернулся. Впереди и вокруг тянулись ряды шкафов и подиумов, постаментов, витрин и пьедесталов, где красовались зазубренные клинки, сломанные латные перчатки, изорванные знамёна и плащи, превратившиеся в лохмотья. Оружие и доспехи состояли из одного и того же металла, небесного зигмарита, выкованные в глубинах Зигмарабулума. С гибелью Грозорождённого они отправлялись обратно в Азир на той же самой молнии, что переносила душу воина. И иногда что-то из вооружения оставалось позади. Актин не видел в этом ни закономерности, ни причины. Эти потерянные фрагменты служили одиноким напоминанием о тех душах, которым некогда принадлежали. Быть может, сам Зигмар велел не уносить их, чтобы вдохновить воинов, оставшихся сражаться? Осязаемые вещи были символом принесённой жертвы, а с ними цель казалась более реальной.

И речь шла не только о клинках и доспехах. Тут и там были выставлены всевозможные безделушки: амулеты и крошечные тотемы, которые воины носили на удачу или отличия от товарищей ради. Друзья павших забирали их с полей сражений и преподносили Перспикарию в надежде, что однажды все они будут возвращены своим хозяевам. Актин приостановился рядом с птичьими черепками и подвесками, плетёными кожаными браслетами и кольцами. Молоты Зигмара были не особо сентиментальны, в отличие от знакомых ему буревоинств, которые подобно Наковальням Молотодержца или Астральным Храмовникам хранили и оберегали своё культурное наследие. Боевая раскраска и звериные шкуры были не для них, впрочем, как и тайные культы с божествами-покровителями, чьи имена произносились полушёпотом. Молоты были чисты и бесхитростны. Самопознание и стремление понять, какое место они занимают в этом мире – вот чего было у них не отнять. «А ещё спрятанного в глубине самоанализа», – подумал Актин. Это был постоянный цикл оценок и внутренних допросов, рассмотрения деталей каждого свершённого действия и попыток определить, верным ли оно было.

Рыцарь-реликтор с благоговением протянул руку к простому деревянному кулону, помеченному руной, которая была ему незнакома. Он часто задумывался о том, что, быть может, им следует сделать эти реликвии неотъемлемой частью буревоинства. Чтобы они служили какой-то более высокой цели. Строгость и формальность образа Молотов Зигмара пропадёт, но что, если это приблизит их к остальным? Сделает более… человечными?

В конце концов, когда все войны будут выиграны, что ждет Грозорождённых Вечных? Они станут реликвиями. Музейными экспонатами или историями о тёмных временах, когда владения были охвачены вечным раздором. Но не больше. Артефакт павшего Грозорождённого – вещь крайне редкая, однако вся эта огромная зала, размерами превосходящая Великий собор Зигмара, была загромождена ими. Сколько же их погибло и переродилось вновь за минувшие века? Сколько никогда не вернётся или будет навечно потеряно в вихре проклятых небес? И как долго всё это может продолжаться?

Актин сдвинулся с места, коря себя за эти размышления. Самоанализ был роскошью, пороком. Его шаги эхом разносились над мраморным полом. Величественный нервюрный свод терялся где-то в тенях, в трёхстах футах над его головой, и всё же он поднял глаза и увидел его, словно вдалеке расцвёл лик самого Зигмара.

– Как долго, о повелитель? – прошептал он. – Как долго?

Виной всему было горе, думал он. Ничто иное. Он должен был давно уже свыкнуться с потерей. Лорд-покровитель Таранис и две трети всей его палаты Таранитов пали в Эксельсисе, когда мертвецы поднялись из земли. Он видел, как Таранис, словно скала среди бушующих волн, резал и рубил врагов у врат во внутреннюю цитадель. И так, пока душа его на крыльях бури не унеслась обратно в Азир. Под стать настоящей молнии ему удалось пронзить проклятые небеса, но он всё ещё не вернулся. Его великая душа терпеливо ждала своего часа в кузнях. Однажды он был их лордом-целестантом, и в знак уважения палата всё ещё носила его имя. Но что, если он уже никогда не вернётся? Что станет с ними? Они и дальше будут нести это имя, теперь уже в память о нём, или оно сгинет вместе с великим воителем?

Лета тоже умерла. Рыцарь-обвинитель сражалась до последней стрелы, её грифогончая испустила дух прямо у её ног. Все они канули в небытие.

Они были громобойцами, и проклятые небеса не могли удержать их. Актин верил, что однажды все они вернутся, но до тех пор палата Таранитов была всего лишь тенью былой себя. Порой ему казалось, что он остался совершенно один – одинокий выживший, обречённый хранить память о дорогих сердцу мертвецах.

Он глубоко вздохнул. Актин пробыл рыцарем-реликтором много лет. Пройдя обучение в храме реликторов, он погрузился в заботы о душах своих соратников, пока его собственная, снедаемая горем и терзаемая печалью, сворачивалась внутри. Палата Таранитов была переведена в Хаммерхол-Акша, под своды Перспикария, чтобы восстановить свои силы и оправиться после потерь при Эксельсисе. Но для Актина это было бесцельное ожидание.

«Ожидание чего? – подумал он. – Или кого?»

До него донёсся скрип массивных дверей, открывающихся на другом конце зала, и звуки шагов по мраморному полу. Актин ещё раз упрекнул себя за сомнения и проскользнул между постаментами, стараясь ступать как можно тише и держаться в тени. Он не хотел прерывать ритуал искреннего почтения кого-то из собратьев. К чему им его жалость, если всё, чего они хотели – это провести время в окружении вещей, оставшихся от лучших из всего буревоинства.

– Ты ведёшь себя как вор, не желающий быть пойманным, Актин, – нагнал его чей-то голос. – Надеюсь, ты ничего не украл из этого священного места?

В нескольких шагах от двери Актин обернулся и увидел другого рыцаря-реликтора. Грозорождённый замер недалеко от посвятительного алтаря в свете, льющемся через большие витражные окна. На мозаике цветного стекла, изготовленной величайшими дуардинскими мастерами, был изображён Зигмар, с угрюмым сочувствием взирающий с высот небесного Азира.

– Луна Инластрис, – произнёс Актин, – ты поймала меня с поличным. Но вынужден признаться, что ничего отсюда не украл. Разве что время, которое предназначалось моим обязанностям.

Луна приблизилась к нему, стуча посохом по мраморному полу. Реликварий висел у неё на поясе. Как и Актин, она не снимала шлема. Золотой зигмаритовый ореол обрамлял её лицевую маску. Актин считал, что рыцарю-реликтору должно соблюдать дистанцию меж собой и теми, кому он помогал на войне. И Луна прекрасно усвоила этот урок в храме реликторов, поскольку, даже подойдя вплотную, не оголила голову.

– Должно быть, в последнее время обязанностей у тебя поубавилось, – сказала она – как, впрочем, и душ на твоём попечении. Я слышала, какая участь постигла Таранитов в Эксельсисе. Какие потери вы понесли. Мне жаль, Актин.

– Позором мы себя не запятнали, – ответил он. – Как и подобает, мы бились до последнего, не больше и не меньше наших ожиданий.

– И всё же горе не оставило тебя. Я вижу его отпечаток на твоей душе. Словно тень от облака, проплывающего над глубокими водами. Ты не винишь себя, не правда ли? Но…

– Но? – Актин поднял голову.

– Ты раскаиваешься, – продолжила Луна, – в том, что не умер вместе с ними. Почему?

– Чёрт бы тебя побрал, Инластрис, – выдохнул Актин. – С тех пор, как тебя выковали, не прошло и десяти лет, и всё же ты обладаешь проницательностью воина со столетним опытом за плечами. Готов поспорить, ещё десяток, и ты станешь лордом-реликтором.

Он даже поверил, что за своей зигмаритовой маской она улыбнулась.

– Прости меня, – сказала она, склонив голову. – Во многих отношениях для меня это новый опыт. Я не наделена такой проницательностью, дорогой друг, и говорю лишь о том, что вижу. Горе гложет тебя, это ясно как день.

Они проследовали мимо витражных окон под взором Зигмара. Может льющийся в залу свет раскрыл в нём честность, которую Актин хотел скрыть? Всё-таки в глазах Зигмара ложь лишалась всякого смысла.

– Если я и раскаиваюсь, то виной тому чувство исчерпанного предназначения, – сказал он. – Я – рыцарь-реликтор, но я потерял связь с собственной душой. Я пережил битву, в которой другие погибли. Я живу дальше в то время, как другие терпят поражение, а порой даже не возвращаются. С какой целью? Чтобы хранить это в памяти? Но зачем? И для кого? Признаюсь тебе, Луна, многое лишилось для меня всякого смысла. Быть может, моё истинное предназначение кроется в другом месте, лежит на другом пути, который я пока не в силах разглядеть…

Некоторое время она молчала, просто стояла в задумчивости, и на миг Актин задался вопросом, а слышала ли она его. В конце концов, она заговорила, повернувшись лицом к окну:

– Ты думаешь, оно лежит за пределами твоих покоев. Я вижу это в тебе, жажду исследовать новый путь и отыскать себя в деле, которое будет зависеть лишь от твоих способностей и суждений.

Актин мягко рассмеялся.

– Ты сформулировала то, о чём я и подумать не успел.

Рука Луны легла на наруч его доспеха.

– Многие знают, Актин, что ты испытываешь неподдельный интерес к людским деяниям. Говорят, в Эксельсисе ты много времени проводил в компании скромных жрецов и рыночных торговцев, слушая их истории. Ты учишься у простых людей, ожидая, что твой пример вдохновит их. Я права?

– Не стану этого отрицать, – ответил Актин, хотя последний раз стены Перспикария он покидал много месяцев назад.

– Ты чувствуешь связь с людьми, хотя сам человеком не являешься. По крайней мере, уже. Порой меня мучает вопрос, а был ли ты им когда-нибудь по-настоящему… – Глазами она читала то, что, вероятно, он сам был не в силах разглядеть в собственной душе. – Ты не сторонишься их, словно хочешь отыскать своё спасение в попытке посвятить себя людям. Простым людям, смертным. Пресекая на корню несправедливость, от которой они пострадали.

– Настоящий рыцарь, – хмыкнул Актин.

Инластрис стукнула по оружию, висевшему на бедре, и перевела взгляд на клинок Актина.

– Ты и вправду предпочитаешь меч булаве. В конечном счёте разве это не орудие эпохи куда более героической?

Актин постарался отрешиться от её слов, но она подобралась слишком близко к истине. У смертных всего одна жизнь; и если они хотят прожить её с честью, каждый их выбор имеет огромное значение. Они вдохновляли его. Конечно, если сейчас он был честен с самим собой. Риск, на который шли смертные, был гораздо выше.

– У тебя нет второго имени, не так ли? – спросила Луна. – Я – Инластрис, в знак о том свете, который чувствую внутри себя. То имя, которое я носила раньше, больше мне не принадлежит. Но ты, ты всегда был Актином.

– Да, – сказал он. – Я тот, кем я был. Тот, каким я себя вижу, по крайней мере.

– Имена сообщают другим, кто мы такие…

– Оно было бы излишним украшением, не более. И ничего не могло бы поведать обо мне.

– Но, помимо этого, – продолжила Луна, – ещё и о том, кем мы хотели бы стать. Ты – Актин Полунаречённый.

Она отвернулась от него и взглянула на обрывок знамени Грозорождённых, висевший за стеклянной стеной. Вымпел, некогда реявший на ветру далёкого поля битвы.

– Это знамя Первой Ковки, – сказала Инластрис, понизив свой голос. – Оно побывало в первых сражениях Молоторуких на Серном полуострове.

Актин встал рядом с ней.

– Ты почтишь церемонию присутствием? Следующей луной? – спросил он. – Памятный день близок. Алтарь будет воздвигнут в форте Игнис, где Ванд впервые ступил на землю Акши. Молоторукие конечно же будут там, и Таранитов пригласили присоединиться к ним. Как и Громовых Стрел.

– Нет, – ответила Луна, и в голосе её промелькнули грустные нотки. – Завтра мы выступаем в Шаиш. И я вновь увижу могильный песок родного владения.

Актин взглянул на неё, через маску на лице и зигмаритовую броню. Он разглядел очертания её души – переплетение духовных нитей, ярких и тихих, налитых пламенной силой её бурерождённой жизни. А за ними, в самой глубине – черты смертной девы, которой она когда-то была.

– Ты помнишь тот миг? – тихо спросил он.

– Да.

– Заговоришь ли о нём когда-нибудь?

– Нет, – ответила она. – Нет, я… думаю, что нет.

– И всё же, ты отдала свою жизнь, оберегая любовь. Я вижу это так же отчётливо, как ты видишь горе во мне. Я вижу силу этой любви, заставляющую тебя идти дальше.

– Человек, – прошептала она, прижав латную перчатку к груди. – Я отдала жизнь за человека, которого любила, но… Я знаю, что он мёртв. Он должен быть мёртв. Однако любовь всё ещё движет мною.

– Тогда я завидую тебе, Луна Инластрис, – сказал Актин. – Ибо в тебе есть то, что нетленно. Нечто большее, чем душа, которую ты хранишь. Прощай, мой друг, – он отвесил короткий поклон. – И будь осторожна в Шаише.

Актин отвернулся и направился в сторону дверей. Когда его пальцы сжались на ручках, Луна окликнула его по имени. Актин повернул голову и увидел её, вновь купающуюся в свете витража. В свете Бога-Короля.

– Ты помнишь, Актин? – спросила она. – Ты помнишь свой миг?

Он взглянул на окно и поймал на себе взор Зигмара. Взор хозяина, покровителя. И бога.

– Нет, – солгал он. – Я не помню ровным счётом ничего.

Глава 3. Медные Пряжки

Это была самая что ни на есть обычная записная книжка – чёрная, чуть больше десяти сантиметров в диаметре, – но полковник Петра Зарджак готова была отдать жизнь за неё. Даже если Хаммерхол сгорит дотла, она приложит все усилия, чтобы сохранить её в целости.

Она провела большим пальцем по мягкому, кожаному переплёту, нащупала каждую царапину и зазубринку, пролистнула страницы до самого конца – ряды и столбики с цифрами заплясали у неё перед глазами; а затем вернулась в начало, где были начертаны слова.

Она прикрыла глаза, захлопнула книжку и почувствовала знакомую дрожь – волну ужаса, которая растекалась по плечам. Она прижала пальцы к переносице, сделала глубокий вдох и сосредоточилась на настоящем моменте.

«О прошлом уж никто не судит, – повторяла она про себя. – Есть только здесь, сейчас и то, что будет».

Хватка ужаса ослабла, дрожь отступила.

За деревянной обшивкой дальней стены был спрятан сейф. Она сняла несколько досок, сорвала с шеи ключ и быстрым движением открыла замок. Сейф был изготовлен из чёрного, маслянистого наощупь железного дерева, закалённого в кузнях дуардинских железняков, что трудятся в переулках Угольной Пыли. Это вложение обошлось ей недёшево, но, сказать по правде, оно стоило каждого уплаченного уголька. В записной книжке были отмечены все суммы, которые она когда-либо вымогала у нижестоящих, и все взятки, которые она когда-либо предлагала вышестоящим. За минувшие годы колонки с одной стороны значительно выросли, а с другой – поубавились, и даже при беглом знакомстве с цифрами это было заметно. Стоит ли говорить, что это грело ей душу.

«Но, когда ты так близко, – думала она, – разве могут они пригодиться? Как подкупить богатейших людей этого города, если деньги для них не главное? Что ты можешь предложить им взамен?»

Барабаня пальцами по обложке, она оглянула свой кабинет, весьма аскетичный по меркам большинства старших офицеров: письменный стол, единственный комод и придвинутый к стене книжный шкаф. Показная демонстрация медалей или боевых трофеев, впрочем, как и полки, забитые трактатами о науках стратегии и тактики, были не во вкусе Петры Зарджак. Здесь не было ничего, что свидетельствовало бы о её присутствии. «Ничего, кроме форменного камзола, перекинутого через спинку стула, меча и нагрудника, сложенного в углу комнаты», – подвела она мысленный итог, полностью её удовлетворяющий. Это был кабинет человека, который оказался в городе проездом. 43-й полк вольной гильдии Золотых Львов по прозванию «Медные Пряжки» находился в её подчинении, но как только он сполна послужит её цели, она оставит командование.

Она убрала книжку в сейф, захлопнула дверцу и поставила доски на место. На столе у неё стоял графин с акшийской огненной водой двенадцатилетней выдержки. Она приблизилась к нему, отлила себе немного и сделала глоток. Алкоголь обжёг губы, всколыхнув языки сладкого пламени у неё в желудке, и все её проблемы разом стали чуточку меньше, превратились в незначительные неудобства, которые легко решаются или достаточной суммой денег, или угрозой, высказанной в правильном месте.

Зарджак встала у окна и снова пригубила напиток, глядя вниз, во двор, где каждый день собирался весь личный состав 43-го. Близилась ночь. По краям площади стояли эфирные фонари, внутри которых клокотали мягкие зелёные огоньки. Несколько солдат шли вразвалочку вдоль пыльного плаца в направлении столовой. У троих не было парадных фуражек на головах, ещё у двоих были расстёгнуты камзолы. В любом другому полку это закончилось бы наказанием – каторжными работами и парадными учениями, и так до тех пор, пока это их не сломает. «Здесь же, – с пренебрежением подумала Зарджак, – пускай делают, что им вздумается – конечно, пока исполняют мои приказы».

Её взгляд устремился за казармы, туда, где шпили и колонны Хаммерхола пронзали небеса. Вдалеке виднелся вычурный фасад Великого собора Зигмара, и хотя до него было не менее двадцати миль, он высился в самом сердце Хаммерхола, словно неприступная крепость. Прямо за ним располагалась грозовая крепость Молотов, златых воителей Зигмара. Со всеми её куполами и статуями, с потрескивающими волнами коронных разрядов, которые мерцали на фоне ночного небосвода, грозовая крепость глумилась над собором, словно тот был хибарой погонщика. А в Конклаве, тем временем, заседали люди, которые и с собором, и с грозовой крепостью говорили на равных, которые держали их в рамках единого закона и которые не боялись их. Какая власть, какое величие…

«Однажды, – подумала она. – Очень скоро».

Если приглядеться, то за огромными, внушительными строениями можно было увидеть окутанные дымом переулки и проспекты Работяжен, того самого места, где она родилась и выросла и откуда при первой же возможности улизнула, прямиком в лапы гильдийцев. Назад она не собиралась. Она подкупала и подставляла, пока не получила назначение, потом подкупала и подставляла, пока не стала командиром личного полка. Всё, что ей осталось – это одержать знаменательную победу, достичь крупного успеха на поле боя. Тогда-то и начнётся её настоящая жизнь. Она была так близка, что могла почувствовать её на вкус – вкус, который был крепче огненной воды, греющей её бокал.

Раздался негромкий, уважительный стук в дверь. Зарджак знала, кто это был. Открывать она не торопилась. Перво-наперво осушила бокал, потом села за стол, приглушила фонарь, чтобы на глаза её легла тень, сцепила пальцы и выждала ещё немного.

– Входи, – наконец, сказала она.

Сержант Колмик, её адъютант, проскользнул внутрь с кипой свитков под мышкой и неприятной улыбочкой на лице. Он был стройным и опрятным, а свои чёрные волосики прилизывал гиранской помадой с цветочным ароматом. Он вытянулся во весь рост и льстиво отсалютовал, но она прекрасно видела расчётливый блеск в его глазах. Глядя на него, и представить было нельзя, на что Колмик способен. Зарджак редко доводилось встречать столь безжалостного манипулятора. Он был лжецом и головорезом.

Во всяком случае, её лжецом и её головорезом.

– Ну? – сказала она, кивнув на стул по другую сторону от стола.

Колмик сложил кипу пергамента перед собой и уселся. Бросив одобрительный взгляд на огненную воду, он скрестил ноги. Зарджак не предложила ему выпить.

– Всё так, как я и думал, – ответил он.

Колмику было не больше двадцати – слишком молод для сержанта, – и в голосе его проскальзывали нотки невинной кротости. Зарджак это всегда забавляло. В должности её адъютанта он пробыл всего два года, а она и представить себе не могла, как раньше без него справлялась.

– Йеменск, Каттлер и Алтин, в общем-то всё. Мне удалось перехватить это.

Он склонился над столом и, порывшись в документах, выудил потрёпанную пачку бумаг. Зарджак выхватила её из рук Колмика и пробежала глазами по страницам.

– Мне это ни о чём не говорит, – на этих словах она вернула ему бумаги.

– Ну конечно, вероятнее всего это шифр, – предположил Колмик. – Но там есть все детали. Диспозиция, время. Они спланировали всё на следующую неделю, когда Молоты отправятся на Серный, чтобы провести церемонию. Местные полки – 29-й, 32-й и 110-й – будут стоять в почётном карауле на всей протяжённости маршрута. Так, шанс, что они вмешаются, сводится к минимуму.

Зарджак внимательно посмотрела на него, её тусклые карие глаза встретились с его быстрыми голубыми. Он мог солгать ей, чтобы воспользоваться моментом – свести кое-какие счёты, избавиться от балласта, а там глядишь и путь к вершине откроется. Колмик невинно улыбнулся. Она провела несколько расчётов в голове. Хотя какое это имело значение, в конце-то концов? Виновны эти трое или нет, в любом случае, расправа с ними только укрепит её хватку, и все узнают, чем чревато неподчинение.

– Переворот, – произнесла она, откинувшись на спинку стула. – Мятеж.

– Уверен, слова они подбирают помягче. – Колмик улыбнулся. – Майор Йеменск, похоже, главный. – Он положил клочок пергамента на остальную стопку. – Роты Каттлера и Алтина поддержат его, захватят казармы, свяжутся напрямую с советом Золотых Львов. Может даже схватят вас, полковник, в этом самом кабинете и изучат содержимое вашего сейфа.

Губа Зарджак слегка дёрнулась. Ну конечно Колмик знал о её сейфе – в ином случае она бы сильно разочаровалась в нём. Но Колмик не знал, что именно находится внутри – это уж точно. Она чувствовала, как цепочка от ключа холодит её кожу. Он был дуардинской работы, лучший в своём роде – не было ни одного ключа, способного открыть сейф, кроме того, который она носила на шее. И даже лучшие отмычки, что только можно было раздобыть в этом городе, не справились бы с тайником – на это она готова была поставить все свои сбережения.

– Потом военный трибунал, позор, может даже казнь… – задумалась она вслух. Затем вновь посмотрела на Колмика и приняла решение. – Арестуйте их. – Она схватила бутылку, налила себе ещё один бокал, немного поразмыслив достала второй из ящика и наполнила его следом, а затем протянула сержанту. – Бросьте их в кандалы. Но тихо, я не хочу, чтобы кто-то знал.

– Арестовать? – Колмик сделал глоток, приподняв одну бровь. – Не думаете, что нечто более… долгосрочное лучше сыграет вам на руку?

– Они уважаемые офицеры. Это рычаг давления на их роты.

– Если их так любят, то, прошу прощения, не слишком ли рискованно оставлять их в живых?

Зарджак качнула головой.

– Каттлера и Алтина я ещё могу переманить на свою сторону. Они будут мне должны. А Йеменск… С ним надо разобраться раз и навсегда, отнять у него всё, что он имеет. Просмотри его квартирмейстерский счёт и пропускную книжку в офицерской столовой. Всё, что он мог припрятать. Мне нужно всё. А потом уже решим, что с ним делать.

– Как прикажете, полковник, – ухмыльнулся Колмик.

Зарджак закинула ноги на стол и посмотрела в открытое окно. Всякий раз, когда ночь опускалась на Хаммерхол, над городом проносился звон соборного колокола. Она чувствовала дым Железнокованных фабрик, горький запах чёрного пороха и фугасов. Великий город кишел миллионами, и всё это были жизни, проживаемые в тени бесконечной войны. Каково это, когда все они у тебя на ладони? Все их надежды, мечтания и судьбы в твоих руках…

– Одно великое сражение, – вздохнула она. – Одна победа. «Медные Пряжки» станут почётным полком, меня сделают городским героем, и дорога в Конклав открыта. Каждый день рассветоносные походы отправляются в дикие земли, и половина из них пропадает навсегда. Это лишь вопрос времени, когда нас призовут, чтобы вызволить Рассветных из какой-нибудь передряги. Зверолюды мычат с холмов, гул фанатичных людоедов разносится над пустыней… Я так близко, Колмик, так близко.

– Если позволите мне сказать, вы отлично справляетесь, полковник. До сих пор вы берегли нас от всех неприятностей. И это кажется мне… необычным – жаждать битвы после всего того, что мы сделали, лишь бы её избежать.

Зарджак негромко рассмеялась. Она осушила бокал, и огненная вода обожгла желудок, словно настоящее пламя.

– Мы должны убедиться, что в следующий поход Молотов именно нас возьмут в сопровождение. Нужно хорошо показать себя, Колмик, только и всего. Расстрелять несколько ружей, предпринять пару героических вылазок. Остальную работу сделают золотые мальчики. Войну они любят, так пусть вынесут всю её тяжесть, а мы соберём медали. Место в Конклаве будет мне обеспечено.

– Уверен, вы заслужили его как никто другой, – сказал Колмик. Он снова расплылся в угодливой улыбке, но глаза его остались такими же холодными. – Я лишь надеюсь, что, когда вы подниметесь в должности, вы не забудете о тех из нас, кто верой и правдой служил вам, полковник.

– Не беспокойся, сержант, – вновь рассмеялась она. – Мало нынче хороших адъютантов, а личный секретарь никогда лишним не будет, я уверена.

Колмик медленно кивнул. Её слова его не убедили. С тех пор, как она стала полковником, «Медные Пряжки» приняли участие всего в полудюжине мелких стычек, ни одна из которых не обременила их силы. Немного пролитой крови, несколько десятков раненных и горстка новых шрамов – вот и всё, что было нужно для поддержания хорошей репутации. Как и большинство солдат из 43-го, Колмик не видел настоящей войны. Впрочем, как и она. И всё же Молоты будут на их стороне, что может быть проще? Тем более, она зашла так далеко. Осталось всего несколько шагов.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе о Томане Кайте? – спросила Зарджак.

– Нет, полковник.

– Это случилось много лет назад, – сказала она. – Задолго до моего перевода в 43-й. Я тогда служила в 92-м, в «Пустынниках», и только-только стала капралом. Впервые ощутила вкус… не столько власти, сколько авторитета. Кайт был…

Она снова вздохнула, вспомнив его. С чего вдруг она решила рассказать об этом Колмику? Неужто опять голос совести? Ещё один способ помешать змее ужаса свернуться вокруг её шеи?

– Кайт был несуразной персоной, – продолжила она. – Родился и вырос в богатой, знатной семье. Был хорошо воспитан. Воображал себя поэтом и постоянно что-то чиркал в тетрадях. Другие солдаты безжалостно насмехались над ним. Одному Зигмару известно, какого чёрта он прозябал в рядах. Думаю, у него было какое-то странное представление о «благородстве простых солдат», которое за пять минут в их компании улетучилось бы мигом. – Она немного помолчала. – Я превратила его жизнь в ад.

– Всё ему же на благо, полковник, – ответил Колмик. – Я уверен.

– Скорее уж мне, чем кому бы то ни было. Вытянуть из него деньги было проще простого. Можно было пригрозить ему наказанием и заставить строчить письма своим родным, чтобы те прислали ему запас углей. Нетрудно догадаться, что они тут же отправлялись ко мне в карман. Несколько месяцев я продолжала в том же духе и так заработала целое состояние. Правда, то было лишь начало…

– Смею предположить, блестящую карьеру в вольной гильдии он не сделал? – спросил Колмик.

– Нет, – ответила Зарджак. – Не сделал.

– Что с ним стало?

Зарджак вернула пустой бокал на стол и, пристально посмотрев на Колмика, небрежно махнула рукой.

– Не имеет значения. Как я уже сказала, это было очень давно. А теперь приступай к делу. И брось этих офицеров в кандалы.

– Немедленно, половник.

Колмик вскочил на ноги и отдал честь, потом быстро собрал все бумаги и выскользнул за дверь. Она слышала, как его шаги удаляются вниз по лестнице, и только убедившись, что он ушёл, налила себе ещё один бокал.

Томан Кайт… Что во имя Акши заставило её заговорить о нём? Она вспомнила выражение его лица, когда отпирала камеру. Он знал, что она натворила, но ничего не сказал. Сфабрикованные обвинения. Подброшенные улики. И, наконец, донос. Она до сих пор видела, как он приподнял подбородок, когда расстрельная команда заняла свои позиции. Видела книжку, которую он всучил ей, прежде чем его увели: новую, обёрнутую чёрной кожей, с одним единственным стихотворением на первых страницах. Зарджак отхлебнула огненной воды и прикрыла глаза.

– О прошлом уж никто не судит, – прошептала она. – Есть только здесь, сейчас и то, что будет.

Глава 4. Серный полуостров

Две недели минуло с тех пор, как они покинули Хаммерхол, и вот, наконец, по ту сторону волдыристых равнин, в двадцати милях от неё замаячили очертания форта Игнис. Словно железные плиты, прочные стены крепости поднимались ступенчатыми ярусами. Они были серого маслянистого цвета, а высящиеся над ними зубцы напоминали затупленные клыки, что впиваются в красноватое небо. Форт был окружён четырьмя высокими башнями, каждую из которых венчали торнеллы из переливающейся бронзы. Вокруг же всей этой громады протекал ров жаркого пламени.

Сказать, что это место выглядело неприступным – не сказать ничего. Казалось, будто огромная глыба камня и щебня, закалённая в огне подземелий и вырвавшаяся из тёмной бездны, была исторгнута самой землёй и предъявила свои права на Пламенную дельту. Там, где сейчас стоит форт Игнис, всё началось. Она знала это. То была первая грозовая крепость, фундамент которой Молоты Зигмара заложили посреди этой отравленной земли. Именно здесь были разбиты Коргос Кхул и его Волна Кровопролития. Здесь всё началось.

Мачера Звезда Зари, рыцарь-обвинитель из палаты Громовых Стрел, стояла на каменном отроге и глядела в сторону форта, её большой лук свободно висел на руке. Под порывами яростного ветра пряди тонких чёрных волос выбивались из её длинной косы, перекинутой через плечо. Она чувствовала, как песок скрипит на зубах, как солнечный жар и ветер сушат её смуглую кожу. Перед ней простёрлась широкая безжизненная равнина, её земля цвета ржавчины то и дело содрогалась от постоянных подземных толчков. Она видела зияющие пропасти и ущелья, а также высокие консольные мосты, протянутые через них – заслуга дуардинских инженеров, которые трудились не покладая рук с тех пор, как дельта была отвоёвана. Она видела дорогу, петляющую вдоль равнины до самого форта – протоптанный путь шириною что-то около сотни ярдов, вымощенный щебнем и через каждые тридцать футов осенённый гордой статуей. То были герои Грозорождённых, проложившие сей путь и запечатлённые в мраморе.

Пар, вырывающийся из расщелин, окутывал всю равнину. Тут и там лежали горки бледного чёрного снега. Мачера чувствовала привкус вулканического дыма во рту. Ни один зверёк не копошился в земле перед ней, ни одна птица не парила под горячим небосводом. А те жалкие растеньица, которым удалось отстоять своё существование у сухой почвы, выгорели до оттенков тёмно-коричневого. Прошлой ночью было прохождение Таквии, первой луны; её золотой шар понемногу растворялся на севере, и огненный хвост тянулся ему вслед. Высоко в небесах, тлея в тёмном водовороте проклятых небес, мрачная и беспокойная сфера Инферниа полыхала под стать ещё одному солнцу. Далеко на востоке виднелись жаркие воды пролива Язвителей, плещущиеся подобно жидкому золоту, а на западе, в ядовитом смоге, притаились мёртвые пустоши Струпных земель. В тех местах, где земля представляла собой высушенную мозаичную корку, изрезанную долинами и ущельями, в небесах сгущались тёмные тучи. Порывы ветра не ослабевали ни на миг, но в воздухе всё равно стоял запах серы и пепла. Это была адская обитель, совсем непригодная для жизни.

А ведь когда-то здесь было гораздо хуже. Сама земля была пропитана кровью, а медные башни врагов пронзали небосвод от горизонта до горизонта. В отравленном воздухе разносились крики и мрачный смех. Мужчин, женщин и детей загоняли словно собак и без жалости тащили на людоедские пиры жесточайших убийц, которые когда-либо жили во владениях. Но эти убийцы и сами простились с жизнями. Когда разрушаться под их железными сапогами было уже, кажется, нечему, Зигмар нанёс ответный удар. Более трёх сотен лет назад медные башни были снесены, а земля – освобождена. Ванд и его Молоторукие позаботились об этом. Молоты Зигмара прорвались сквозь брешь и отвоевали этот первый плацдарм для армий, что были на подходе.

– Однажды, – прошептала Мачера, – я напишу такую же историю. Клянусь. – Она присела на корточки и зачерпнула горсточку ржавой земли. Даже сквозь латную перчатку она чувствовала тепло ладонью. – Клянусь этой землёй – землёй Акши. В честь меня и моих деяний они поднимут новую статую, и моё имя будет жить в веках, прямо как имя Ванда Молоторукого.

Она встала и вытерла руку, закинув колчан на спину. Большой лук был выше её самой, но вместе с тем – лёгким и гибким, словно тростинка. Мачера едва замечала его, настолько она успела сродниться с ним. Грозорождённая чувствовала, как её амбиции ярким светом полыхают в груди. Она была громобойцем и потому носила доспехи, выкованные богом. Сила бури разливалась по её венам, а все её человеческие слабости были выжжены молнией. Внезапно она ощутила жажду славы и битвы и поняла, что это чувство сильнее всего того, что она испытывала, будучи смертной.

– Владыка Зигмар, ты даровал мне то, чего я так желала, – сказала она. – И через победы твоя слуга почтит тебя.

Мачера свистнула, и на зов показалась грифогончая. Мадра спустился по склону, щёлкая клювом и взрывая когтями ржавую грязь. За минувшие две недели, что они провели в полуосвоенных землях за стенами Хаммерхола, перья у него на шее запылились. Однако он был всё также бодр, нетерпелив, скор в лапах и остёр на глаз.

– Уже почти, Мадра, – рассмеялась Мачера. Зверь жалобно заскулил. – Я знаю, что все эти церемонии тяготят тебя ничуть не меньше, чем меня саму, но впереди нас ждёт священнодействие. – Она наклонилась, чтобы потрепать его по голове. – Мы отдадим дань уважения тем, кто прибыл во владения до нас, а потом, коли на то будет воля Зигмара, займёмся делом.

Она перевела взгляд на огромную колонну солдат и паломников, марширующих по длинной дороге к форту Игнис. Во главе колонны и по оба фланга шагали золотые воины Молоторуких и Громовых Стрел – тысячи и тысячи. Их доспехи были покрыты пылью, но всё так же ослепительно сияли в лучах, пробивавшихся сквозь тревожные небеса. Она видела отряды взыскателей в авангарде, с продолговатыми щитами и яркими копьями на плечах; массивных уничтожителей, прикрывающих фланги; колонны освободителей и воздаятелей – первокованных, которые казались какими-то простоватыми, но эффективными бок о бок со своими братьями-громобойцами. Их знамёна реяли на ветру, вышитые золотыми нитями сюжеты изображали боевые подвиги Грозорождённых – поистине филигранная работа. Один лишь взгляд на всё это великолепие взбудоражил кровь Мачеры. Впереди, как и положено, шагали Молоты Зигмара, и всё же она гордилась тем, что бок о бок с ними марширует её собственная палата.

Позади шествовали остатки Таранитов – потрёпанной войной палаты, которую всё ещё не укомплектовали. Их оставалось не более сотни. После злополучной осады их отправили в Эксельсис, дабы обеспечить охрану гурийского города от новых угроз. И что же, угроза пришла, причём изнутри – один некромант предпринял попытку захватить Копьё Маллуса и поднял нежить из земли. Тараниты, судя по всему, приняли удар на себя. Мачере не очень-то верилось, что такое вообще возможно. Ведь они были Молотами Зигмара, не так ли? Они должны были победить, несмотря ни на что. Таковой была их миссия. Таковой была их природа.

Между марширующими Грозорождёнными, в тени золотых воинов, семенили паломники рассветоносного похода. Их знамёна стали кроваво-красными от той пыли, которую они поднимали своими ногами, а сами паломники на всём пути до форта Игнис распевали хвалебные гимны и возносили молитвы Зигмару. Толпы полуголых Рассветных с упоением хлестали себя плетьми, орошая кровью землю, которая уже давно насытилась тем, что ей причитается. Остальные, под ритмичные напевы, волочили массивные медные цепи, прикреплённые к огромным металитам: тёмные осколки парящих камней высотою в сотни футов были нагружены всем необходимым снаряжением и провиантом, которые понадобятся походу во время освоения дикой глуши. Гремели трубы, грохотали барабаны, но особенно была слышна гулкая поступь Грозорождённых, марширующих по обе стороны. Закрой глаза, и покажется, что вдалеке собирается гроза. Гроза Зигмара. Буря, готовая вот-вот обрушиться на нечестивых.

Мачера оглянулась на форт. Совсем скоро Рассветные оставят его и выдвинутся на запад. Всю эту безумную какофонию они заберут с собой в пустоши, чтобы основать там новые поселения Зигмара. Они внесли свои имена в «Фолианты бесстрашия» и выступили из Хаммерхола со всем размахом, на который только были способны. Они построят свои храмы и жилища, и в зависимости от тех усилий, которые приложат, будут либо жить, либо разлагаться в земле. Исхода было два – или пустыня примет их, или они обнаружат, что не так уж там и мало врагов. Успех ждал не каждый поход.

«Прости мне мои слова, Зигмар, но пускай и на их долю выпадет беда, – подумала Мачера. Она слегка потянула лук и вновь повернулась к колонне. – Не тяжкая. Лишь дай мне повод прийти к ним на помощь и явить врагам силу моего гнева, чистоту моей преданности. Дай мне шанс, владыка, и я покажу тебе воительницу, какую ты ещё не видел».

Когда Мачера была уже на полпути к колонне, в небесах вспыхнула сфера Инферниа, наполовину скрытая вихрящимися облаками.

***

Громовые Стрелы маршировали по правую руку от колонны, прикрывая её со стороны Струпных земель. Вернувшись к палате, Мачера тут же отчиталась перед своим лордом-целестантом, шедшим во главе. В отличие от многих, кто занимал столь высокий пост, Синдр Громовая Стрела пренебрегал ездовыми зверями, предпочитая маршировать бок о бок со своими воинами, и потому ни тауролон, ни дракот не вёз его над землёй. Его даже прозвали Синдром Бестрепетным, но не за храбрость и стойкость – хоть ни в том, ни в другом отказать ему было нельзя, – а за то, что Грозорождённый не боялся пеших маршей.

В ярком свете небес его кожа приобрела медный оттенок. Шлем он держал под мышкой, его тёмные волосы были коротко острижены, а глаза – холодные и серые, словно осколки кремня, – внимательно изучали дорогу. Он носил старинные пластинчатые доспехи Первой Ковки. Какой бы величественной ни была эта золотая броня, украшенная знаками отличия и филигранью и сверкающая даже после стольких недель, проведённых в пустошах, Мачера чувствовала себя выше рядом с ним. В конечном счёте она была громобойцем – одной из избранников Зигмара, которых выковали специально для беспримерной войны.

– Путь впереди свободен, лорд-целестант, – сказала она, ударив кулаком по нагруднику в знак приветствия. Мадра бежал рядом с ней, мечась из стороны в сторону и словно пытаясь учуять запах добычи. – Одна из дорог отходит от нашей и ведёт к форту Игнис. Если глаза меня не подводят, доставить неприятности Рассветным ничего не должно.

Синдр благодарно кивнул.

– Ничего, кроме жары, кустарниковых зарослей и этих испарений, которые заволокли всё вокруг, – сказал он. – Ах да, и чёрного неба над головой.

– Уверена, на меньшее они бы не согласились, мой лорд, – сухо сказала Мачера.

Лицо Синдра скривилось в ухмылке, старый шрам побелел на подбородке.

– Ты не одобряешь? – спросил он, обведя колонну рукой. – Ну конечно, ведь ничто так не демонстрирует свет Зигмара, как простые люди, несущие его вглубь диких земель?

– Скорее, не осуждаю, – сказала она.

Шум шествующих толп был почти оглушительным. Трубы выли вразнобой, барабаны гремели без устали, и воздух сотрясался от топота тысяч ног. Высоко поднятые знамёна трепетали на суровом ветру. Но громче всего этого гвалта звучал марш Грозорождённых в зигмаритовых сабатонах – равномерная гулкая поступь воинов, не знающих усталости. Мачера взглянула на стену пыли, поднятую ногами Рассветных – на едва приметную кровавую дымку, которая окутала флагеллянтов, хлещущих себя плетями. Прямиком над ними, словно обуздав потоки тёплого воздуха, парили скованные цепями осколки металитов. Они напоминали лезвия копий, вскинутых над головами и готовых обрушиться на них в знак приговора.

– Это вдохновляет, – согласилась она, – но вместе с тем и… отвращает.

– Отвращает? – переспросил Синдр, приподняв одну бровь.

У Мачеры всё никак не получалось верно подобрать слова. Она не могла точно сказать, что именно отталкивало её в этом экстатическом зрелище. У служения Зигмару было множество способов – что правда, то правда, – но атмосфера уничижения и легковерия, царившая в рассветоносных походах, не давала ей покоя с тех самых пор, как освободительные кампании впервые вышли из городов Зигмара.

– Я думаю, это своего рода представление, – сказала она, наконец. – Им недостаточно просто отправиться в такое предприятие. Главное, чтобы другие видели, как они это делают. Флагом своего благочестия они размахивают с таким же энтузиазмом, как и этими знамёнами.

Лорд-целестант лукаво посмотрел на неё.

– Я прекрасно знаю тебя, Мачера Звезда Зари, – ответил он ей. – Я знаю, какие амбиции полыхают в твоём сердце. Неужто ты хочешь мне сказать, что ищешь славы только ради неё самой? Или всё же ты желаешь, чтобы и другие видели, как ты добиваешься её?

Мачера пожала плечами и закинула большой лук на плечо.

– Всё это только для меня одной, – сказала она, хотя понимала, что это лишь половина правды. – Я знаю, на что способна. Зигмар создал меня такой, и мой долг – стремиться к невозможному и достичь его.

– Готов поспорить – чтобы вдохновлять других, а не купаться в вечной славе, которую можно снискать по ходу дела… – Синдр неожиданно рассмеялся и похлопал её по плечу. – Ты амбициозна, рыцарь-обвинитель, надо отдать тебе должное! И я более чем уверен, что однажды твоё честолюбие станет моей опорой.

– Где, как не здесь, вести разговоры о честолюбии и вечной славе? – сказала Мачера. Она кивнула в сторону опустошённых земель и высящегося на горизонте форта. – Здесь, на Серном полуострове, где всё это началось.

– Да, – согласился Синдр. На его лице застыло подобие торжественного выражения. Несмотря на грохот и звон, казалось, что они шагают по территории собора или под сенью святилища. – Отметить победу Молоторуких – большая честь. И я горд тем, что Громовые Стрелы будут присутствовать при этом.

– Но я не вижу его, – сказала Мачера. Она прищурилась в попытке разглядеть лица Рассветных сквозь лес реющих вымпелов и штандартов – там, где в авангарде колонны маршировали Молоторукие. Она видела, как сверкают их доспехи, как развеваются сине-белые знамёна, но во главе процессии шли только лорды да рыцари из командного эшелона. Его там не было.

– Нет, – тихо ответил Синдр. – Какой бы горькой ни была эта ирония, здесь он присутствовать не может.

– Это правда, что о нём говорят? – спросила Грозорождённая. – Что он…

Синдр покачал головой и отвернулся. На его лице повисла холодная, непроницаемая маска командира. Мачера понимала, что более ничего от него не добьётся. Даже если она не переступила черту, то, по крайней мере, подошла к ней очень близко.

– В любом случае, – произнёс он ледяным голосом, – походы могут сколько угодно выставлять напоказ свою добродетель, но они всё равно столкнутся с ужасными испытаниями. Мало тех, кого не постигла катастрофа в такой глуши.

Марширующая колонна достигла перекрёстка, где одна дорога уходила к форту Игнис, а другая – вела на запад, разветвляясь на грунтовые пути и поросшие кустарниками тропы. Грозорождённые направились к форту, чтобы восславить подвиги былых времён. Рассветоносный поход свернул в другую сторону – в пустошь, и коли будет на то воля Зигмара, среди Пепельных земель они обретут новоявленную славу. Когда Молоты Зигмара двинулись своей дорогой, толпа паломников проводила их радостным рёвом и вскоре скрылась в глубине красных лесистых холмов.

Сердцем Мачера желала им опасностей и бед. Это была мрачная мысль, но она даже не попыталась отбросить её. Позже она покается. Попросит отпущения грехов в храме реликторов, а пока, глядя, как толпа паломников растворяется в пыльном облаке, она желала только одного – найти любой предлог, чтобы броситься им на помощь. В одиночку, если понадобится – против самого страшного, что только могут предложить ей Владения Смертных.

Она подумала о Ванде Молоторуком, который столетия тому назад спустился на эту землю верхом на молнии. Он нанёс первый удар в истории, которая пишется и по сей день, страница за страницей.

«У меня будет своя глава, – пообещала она себе. – Том, нетленный в воспоминаниях всех тех, кто последует за мной. Клянусь».

Глава 5. Испытательный полигон

Если Перспикарий был в равной степени собором и крепостью – местом как для поклонения, так и для войны, – то форт Игнис едва ли не целиком воплощал собой военный аспект. Он властвовал над раскинувшимися вокруг иссушёнными землями, охраняя подступы к Серному полуострову и отбрасывая тень своего могущества на Пламенную дельту. Из его ворот выходили многочисленные патрули; на его дворах укомплектовывались и готовились к походам ударные формирования; с высоких крепостных стен велось постоянное наблюдение за окрестностями. Это было мрачное, неприступное сооружение, строгое и функциональное в отличие от вычурного Перспикария и уж точно не призванное восславить великого Зигмара.

Палата, которую выделили Феранту, была очень даже удобной: простая койка, сундук для вещей и стойка для доспехов, – и всё же он понимал, что это место никогда не станет ему настоящим домом, каким он считал великую грозовую крепость Хаммерхола. Он пробыл там всего месяц, но ощущалось это так, словно он знал Перспикарий всю жизнь. Форт Игнис, напротив, был всего лишь временной остановкой – местом, на стражу которого его отрядили. Это был первый вал, воздвигнутый против сил Хаоса, плацдарм, немалой ценою вырубленный в запёкшейся земле Акши. Пламенная дельта была жестоким местом, суровым и неумолимым, и чтобы защитить её, силы требовались соответствующие. Однако от одной только мысли о вечности, проведённой в стенах этого форта, Феранта пробирала дрожь.

«Дайте мне открытую землю, чтобы с щитом и молотом наперевес я выступил против своих врагов», – думал он.

Облачившись в белые одежды и оставив оружие и доспехи в своих покоях, Ферант шёл вдоль коридоров в сторону Большого зала. Как и сам форт, эти переходы были лишены всякого убранства, лишь на выбеленных стенах через каждые несколько футов встречались зажжённые канделябры – единственный источник света в коридорах. Полы были вымощены грубой каменной плиткой, а двери, то и дело попадающиеся на глаза, вели в другие палаты, оружейные, кладовые и трапезные.

Услышав позади себя шаги, Ферант обернулся и увидел Каста, выходящего из своих покоев. Без доспехов освободитель выглядел только внушительнее. Робы плотно обтягивали его грудь, а голова Грозорождённого почти касалась потолка. Его лицо выглядело так, словно отмолотили его знатно, и перековки отнюдь не помогали сгладить эти недостатки. Каст отличался низко посаженной челюстью, перекошенным носом и густыми, вечно нахмуренными бровями. Однако, несмотря на столь грозный вид, в карих глазах освободителя сверкала искорка шутливого характера. Весь последний месяц они тренировались бок о бок и потому довольно быстро сдружились. Каст владел большим клинком их свиты, и воина, куда более подходящего для этой роли, Ферант даже представить себе не мог.

– Ну что, молодой Ферант, – начал Каст, зашагав с ним нога в ногу, – мы отправляемся на пир? Но поумерь свои ожидания, парень, кухня в форте Игнис не блещет, если память меня не подводит.

– Ты бывал здесь раньше?

– О, и не раз. Правда, тогда я был моложе, если можно так выразиться, и уж точно красивее.

– Что-то не могу себе такое представить, Каст, – рассмеялся Ферант. Он хлопнул друга по спине, и звук раздался такой, словно он ударил ствол дерева.

– Ладно-ладно, – задумчиво произнёс Каст, – в конце концов, этот пир – всего лишь приветственная церемония. А вот завтра, во время посвящения, нас ждут дела посерьёзнее. Мы – главное событие, не забывай, так что постарайся держать себя в руках. Я бы не хотел, чтобы вино ударило тебе в голову, учитывая, какой ты маленький и хрупкий.

– Уж как-нибудь постараюсь.

Каст угрюмо покачал головой и добавил:

– Да что там, если нам перепадёт хотя бы капля вина, можно считать это сущим благословением.

Дейтерия встретила их, когда они спускались по широким каменным ступеням, ведущим в обширный холл центральной башни. В самом конце этой просторной залы виднелась высокая дверная арка. Все трое направились прямиком к ней, причём Дейтерия и Каст не придавали ни малейшего значения тому месту, в котором бывали уже не раз. Ферант же, напротив, ничуть не стесняясь глазел по сторонам. На стенах по обе стороны, от потолка до пола, висели гобелены из выцветшей голубой ткани; белыми и золотыми нитями на них были вышиты имена воинов, павших во время защиты дельты. Сверху по кругу залы располагалась открытая площадка с низкой балюстрадой. Ферант видел, как из своих покоев выходят другие воины Молоторуких, облачённые лишь в поддоспешники или простые робы. Все они шли группами по двое-трое в направлении Большого зала. Среди них было даже несколько Таранитов, которые сопровождали их на марше от самого города – в строю их осталось ничтожно мало. Внизу ходили воины из палаты Венценосцев, они выполняли свои обязанности и потому были в полном боевом облачении. В настоящее время они стояли гарнизоном в форте Игнис и должны были выступить в качестве почётного караула на утренней церемонии.

Сам же Большой зал мало чем выделялся из общей атмосферы форта. Он был меньше грандиозного атриума грозовой крепости в Хаммерхоле, и всё же в поперечнике сто ярдов здесь точно насчитывалось. Простой потолок из железного дерева поддерживали гладкие неорнаментированные колонны. Стены были сложены из голого бурекамня, а помост в передней части зала поднимался над полом всего на несколько футов. Длинные пиршественные столы из чёрного мрамора тянулись друг за другом по всей длине зала, но ни скатертей, ни украшений на них не было. Еда была предельно простой: свежий хлеб, сыр, мясо да фрукты, собранные в плодородных садах Хаммерхола-Гира. Вино подавали в оловянных кубках, причём на дюжину воинов, к глубокому смятению Каста, приходился всего один кувшин.

– Во имя Бога-Короля, – пробормотал он, занимая своё место во всеобщей суете. – Напомни-ка, мы Молоты Зигмара или Наковальни Молотодержца? Да даже на похоронах Астральных Храмовников было бы веселее.

– Главное – не еда, друг мой Каст, – сказал Ферант, наполнив кубок Дейтерии. – Главное – та компания, которую мы составим друг другу, пока пируем.

Дейтерия вздрогнула, отпив из своего кубка.

– Понадеемся, что компания будет слаще, чем этот виноград.

В зале присутствовали все палаты, которые маршировали от Хаммерхола. Лорды собрались на помосте, и Ферант видел, как своё место занял не кто иной, как лорд-кастелян Андрик Каменное Сердце. Рядом с ним сидел лорд-целестант Синдр, командир палаты Громовых Стрел, прозванный Бестрепетным. Но даже столь прославленный воин склонил голову при виде Ионы Склепорожденного, лорда-реликтора, сражавшегося бок о бок с Вандом Молоторуким во времена первого удара. Выглядел он жутковато: шлем с черепной маской, ленты свитков вместо плаща, тусклое, не отражающее света золото доспехов. В отличие от остальных, он не сделал скидку на цель их сегодняшней встречи и был одет по-военному. Ферант вдруг понял, что не может смотреть на него дольше одного мгновения. Что должно быть повидал на своём веку такой воин? Какими подвигами он мог бы похвастать, если этот грозный герой вообще способен на такую пошлость, как хвастовство?

Самого же Ванда нигде не было видно. Ферант пытался отыскать его взглядом во время марша, но его место занял лорд-кастелян. С тех пор, как он побывал на Острие Копья, Ферант ни разу не видел своего лорда-целестанта.

– Его здесь нет, – сказал Ферант. – Мне казалось, что уж где-где, а в форте Игнис, в такой важный момент, он точно покажется. Ведь всё это в его честь, не так ли?

– Это в честь каждого из нас, – сказал Каст. Он оторвал корку от буханки хлеба и принялся жевать. – Ванд не принимает участия в подобных встречах. Больше нет. Я бы хотел, чтобы всё было иначе, но… что есть, то есть…

– О чём ты? – спросил Ферант. – Что есть? Что с ним не так?

– В другой раз, парень, – покачал головой Каст. – Не сейчас. Негоже нам сегодня поминать печали и горести, когда надобно сосредоточиться на наших победах.

Грозорождённые понемногу собирались, и вскоре их стол был занят от края до края. Ферант кивнул каждому из членов своей свиты, будь они за тем же столом или на другом конце зала: Радегунду и Дагоберту, неразлучным товарищам, составлявшим передовую линию их подразделения, и Барро Каллинику, занявшему место во главе стола. Марш от самого Хаммерхола, через немыслимые акры Великого Пекла, был организован по палатам и свитам, но здесь, в Большом зале, да ещё и накануне посвящения, воины рассаживались так, как им вздумается. Взыскатели из Таранитов преломляли хлеб с освободителями Громовых Стрел; члены ангельского конклава обменивались военными байками с рыцарями из храма реликторов. Ферант был выкован самим богом и потому был практически невосприимчив к вину, однако удовольствия от того, что он просто-напросто находится здесь, в этой компании, ему было более чем достаточно. Он почти не обращал внимания на молитвы и речи лордов, разместившихся на помосте; чувство сопричастности и товарищества едва ли не с головой поглотило Грозорождённого. Здесь даже самый простой освободитель – пехотинец величайшей армии Зигмара – был на равных с такими легендарными воинами, как Синдр Бестрепетный и Иона Склепорожденный. Он мог запросто распить вина вместе с Актином, рыцарем-реликтом Таранитов, если бы ему того хотелось. Когда-то он был всего лишь крестьянином, жившим у моря; человеком, выступившим против тех, кто хотел сгубить его народ. Теперь же он был причастен к пиршеству полубогов, о которых слагали легенды во всех владениях. Это была большая честь – и он всё никак не мог свыкнуться с мыслью, что достоин её.

Ферант заглушил сомнения ещё одним глотком кислого вина. Каждый день с тех пор, как его приняли в Молоторукие, он повторял себе, что эта честь сообразна лишь с тем, как он примет её. Она была своего рода условностью – честью, оказанной в преддверии великого служения. В сущности, он был недостоин, и он прекрасно понимал это. Временами он всё ещё чувствовала себя крестьянином на берегу, сжимающим в руке копьё с перетянутой кожей рукоятью и заточенным камнем вместо наконечника. Волны омывали его ноги, кровь закипала в жилах, а враги неумолимо приближались. Разве будет от него польза во время битвы, когда рядом выступят такие герои, как все те, что окружали его сейчас?

И всё же Зигмар доверил ему это бремя. Ферант получил оружие и был закован в броню в свете Небесного Владения. И он поклялся, что не подведёт своего бога.

Он ел без особого аппетита и неторопливо потягивал вино, смеялся над шутками Каста и с восторгом внимал историям товарищей – о битвах и распрях. Дейтерия в своей спокойной, вдумчивой манере рассказывала о тех случаях, когда орруки и зверолюды были совсем близко к тому, чтобы разбить их свиту. От таких атак кровь стыла в жилах, но каждый раз Грозорождённые собирались с силами и одерживали верх. Перспектива таких стычек будоражила кровь Феранта. Ему не терпелось занять своё место рядом с этими бойцами, которых он с гордостью называл друзьями.

Вместе с тем он позволял вниманию блуждать по залу, впитывая всеобщую атмосферу, прислушиваясь к разговорам других и пытаясь понять, как устроена эта великая военная машина, как она мыслит и чувствует. Ферант знал, что Молоты Зигмара были серьёзными и преданными, и совсем не склонными к хвастовству. Каждому, кого он встречал с тех пор, как вступил в их ряды, была присуща какая-то мрачная вдумчивость. Каждый воин был словно мигом готов подвергнуть сомнению собственные решения и взгляды. Невольно он задумался о том, так ли они воспринимают его самого. Видели ли они в нём такого же серьёзного и преданного делу Грозорождённого? Видели ли они в нём гордого воина или просто-напросто ещё одного зелёного подменыша, ничтожного пехотинца, брошенного в водоворот бесконечной войны?

– Я слышала, его держат в клетке, – раздался голос где-то позади него. Он прозвучал грубо и надменно, и сразу же вызвал раздражение у Феранта. – Да, я о Ванде. Заперли в камере глубоко под Перспикарием. Слишком уж он опасен, чтобы выпускать на волю. Молот и трон, а ведь любого из нас может постигнуть та же судьба.

Ферант обернулся, чтобы посмотреть на того, кто произнёс подобное вслух. За столом позади него, несколькими местами ниже, сидела воительница. Её чёрные волосы были заплетены в длинную косу, которую она перекинула через плечо. Её лицо было свирепым, но худощавым на вид, с высокими острыми скулами и ртом, застывшим в ехидной ухмылке. Когда она говорила с товарищами, то постоянно тыкала в них своим пальцем, словно вынуждая спорить с ней. Одета она была в белую тунику и простые штаны, но чувствовала себя явно не в своей тарелке, постоянно одёргивая то рукав, то подол. «Ей не хватает комфорта доспехов», – подумал про себя Ферант. Со временем броня становилась частью тебя, символом твоего естества – как для тебя самого, так и для других.

Воительница повернулась и поймала на себе его взгляд. Прежде чем Ферант понял, что собирается сказать, он уже открыл рот:

– Возьми их обратно.

Голос Феранта был резким, словно мастерский удал кинжала. Он сглотнул. Глаза его слегка расширились, когда в голову пришло осознание, что будет дальше. Воительница растянулась в улыбке. Ферант не отвёл глаза в сторону. Он заставил себя встретить её взгляд, в котором проглядывало и довольствие, и презрение.

– О чём это ты? – спросила она.

– Свои слова. О Ванде Молоторуком. Он наш лорд-целестант. Он герой.

Она тихо рассмеялась и переглянулась с соратниками.

– Ты-то что можешь знать о героях, а? Неужто у нас тут сидит ветеран тысячи кампаний?

– Нет, – слабо ответил Ферант. Он почувствовал, как его лицо покраснело. Все вокруг умолкли, чтобы послушать. Ферант всё ещё сжимал свой кубок и теперь больше всего на свете хотел промочить горло вином.

– Выглядит он так, словно только что из кузни, – сказала другая женщина, покачав головой.

– Ну-ну, Мирина, – подхватила воительница. – Откуда ты знаешь? Может перед нами и вправду легендарный боец. Как твоё имя, брат? – спросила она его, не спеша отпив из кубка. Глаз с него она не сводила.

– Ферант, – сказал он. – Ферант Рассекающий Волны.

По залу прокатился смех. Воительница приподняла одну бровь и сделала такой большой глоток, словно старалась скрыть улыбку.

– Звучит грозно, – сказала она. – Дай-ка угадаю… Освободитель, не так ли? Без доспехов трудно сказать. Полагаю, есть от вас ещё какой-то толк.

– Ты слышала мальчика, Звезда Зари, – проворчал Каст. – Вздумала оскорбить лорда-целестанта – не жди, что это запросто сойдёт тебе с рук.

– Ты оскорбила лорда Ванда, – сказал Ферант, его лицо стало ещё краснее. Молоторукие, которые слышали всё это, энергично зашептались между собой. – Если бы не он, нас бы здесь не было. Кто ты? Громовая Стрела? Таранит? Ты не из Молоторуких, и я не жду, что ты поймёшь, сколь много он для нас значит.

Её глаза, сперва ясные, опалово-жёлтые, внезапно потемнели. Когда она заговорила вновь, её голос был низким и сквозил угрозой. Она принадлежала к громобойцам, Ферант был уверен. У неё была эта осанка, вкруг неё витал такой воздух, будто она выделялась из общего стада. Даже без доспехов он чувствовал это.

– Ну и что же он значит для тебя? – спросила она. – Что ты можешь знать о Ванде Молоторуком, кузнечик? Что ты можешь знать о Молотах Зигмара, когда твоя душа – всего лишь недозрелый плод, поспешно сорванный с ветки?

– Возьми слова обратно, – повторил Ферант, наклонившись к ней.

– Заставь меня.

Дейтерия подхватила друга за локоть.

– Не ведись на это, Ферант. Мы не варвары, чтобы на каждый шорох яриться.

В тот же миг Каст с грохотом опустил свой кубок на стол. Пир близился к концу, и за пределами их скромного уголка возмущение Феранта осталось незамеченным. Повысив тон, большой освободитель поочерёдно указал на Феранта и на воительницу:

– Испытательный полигон! Мы уладим всё там. И у тебя будет шанс, Мачера, – добавил Каст, – но своетую не недооценивать молодого Феранта. – Освободитель подмигнул ему. – У мальчика львиное сердце.

Воительница вновь посмотрел на Феранта, не выказывая ни малейшего беспокойства. Он стиснул зубы.

– Значит, испытательный полигон, – сказала она. – Постараюсь не сильно тебя потрепать.

***

Праздник был сплошным мучением. Речи, приветствия, которые одни произносили, другие – принимали, и все прочие церемониальные заурядности. Завтра палаты соберутся на полуострове для посвящения, и будет только хуже. Но за этим, по крайней мере, будет стоять священная цель. Всё пиршество Актин просидел, погрузившись в собственные мысли. Ел без особого желания, вино из кубка так и не допил. От оцепенения он очнулся лишь тогда, когда молодой освободитель вызвал рыцаря-обвинителя на поединок. А может всё было совсем наоборот – с того места, где он сидел, трудно было сказать точно, да и внимание его не раз уносилось прочь из зала в течение всего вечера.

Как бы то ни было, думал Актин, занимая место на краю испытательного полигона, он не мог сказать, что согласен с необходимостью сегодняшнего поединка. В здоровом соперничестве конечно же не было ничего плохого. Оно поддерживало форму воинов, бросало вызов всем их умениям, вынуждало стремиться к большему. Но здесь, как ему показалось, присутствовала затаённая вражда. Недоразумение, вызванное вероломством. Так не пойдёт.

В форте Игнис испытательный полигон представлял собой площадку для спаррингов – круг тщательно утрамбованного чёрного песка, окружённый низкими трибунами с ярусными скамьями. Именно здесь расквартированные в форте Грозорождённые тренировались в свободное от службы время и оттачивали мастерство друг против друга. Здесь же они улаживали свои споры.

В этот вечер их собралось немного: несколько освободителей из свиты Феранта да пара соратников рыцаря-обвинителя. Актин сидел поодаль от них, на верхнем ярусе. Он не знал Мачеру лично, но репутация многое говорила за неё. Некоторые считали её лучшим стрелком среди Молотов Зигмара, мастерски обращающейся с большим луком. И хотя пережитые битвы не успели закалить её так, как она мнила себе, Мачера прекрасно знала, на что способна. Освободителя Актин не знал. Он был новокованным, и в нём чувствовались нетерпение и опаска, свойственные тем, кто сражался только в Гладитории Азира. Но в смелости Актин не мог ему отказать. Освободитель спрыгнул на чёрный песок с высоко поднятым мечом и сделал пару пробных взмахов. Мачера с довольным видом стояла на другой стороне, опустив меч к земле. Оба были без доспехов, облачённые во всё те же робы, которые надели для пиршества, впрочем, как и сам Актин. Без брони он чувствовал себя лишь наполовину здесь присутствующим, а своё лицо, не покрытое маской – обнажённым и уязвимым. Ему совсем не нравилось, что другие видят его истинный облик.

Ферант стянул с себя мантию и бросил её друзьям, оставшись в одной лишь набедренной повязке. На его груди всё ещё виднелась отметина от клейма на Острие Копья – подтверждение того, что он только-только пополнил ряды буревоинства. Актин покачал головой. Стоит ли от него чего-то ждать?

Мачера обвязала подол мантии вокруг талии и размяла шею. Ферант с опаской обошёл её кругом, держа клинок на плече. Его стойка была хороша: левая нога впереди, правая – отведена назад и готова принять на себя вес для ответного удара, – но двигался он так, словно был в строю с товарищами по обе стороны, со щитом в одной руке и молотом в другой. Мачера же, будучи превосходной лучницей, пребывала в полной гармонии со своим телом. Она двигалась как вода, легко перенося вес с ноги на ногу и даже не подняв свой меч.

– Ну, давай, – сказала она. – На волну я не очень-то похожа, но сможешь ли ты мне что-нибудь отсечь, тут уж поглядим. Думаю, сможешь, если очень постараешься.

Ферант рванул к ней и сделал выпад клинком, стремительный и мощный. Меч Мачеры вылетел будто бы из неоткуда и блокировал удар. Её левая рука метнулась в сторону, а правая, словно змея, устремилась вперёд…

Всё закончилось в считанные секунды. Актин не мог в это поверить. Ферант распластался на песке, его лицо было в крови, а меч лежал в дюжине футов. Мачера выпрямилась над ним и ухмыльнулась. Когда освободитель тряхнул головой и попытался дотянуться до упавшего клинка, она ударила его по макушке плоской стороной учебного меча.

– Нет, – резко сказала она. – Первая кровь за мной. Ты проиграл. Должна признать, это оказалось легче, чем я думала.

Со стороны товарищей освободителя поднялся недовольный гул. Лицо Феранта раскраснелось от стыда, и Актин видел, каких усилий ему стоило всего лишь подняться на ноги с высоко воздетой головой. Но несмотря ни на что он протянул руку Мачере.

«Вот что такое сила воли, – подумал рыцарь-реликтор. – Собрать её в кулак и признать свои слабости».

Но Мачера лишь взглянула на протянутую руку освободителя и отвернулась, словно не заметив этого жеста.

Друзья Феранта негромко зашептались. Лицо самого крупного из них, Каста, приняло поистине смертоносное выражение. Он спустился на песок и хлопнул Феранта по плечу. Освободитель вытер кровь со лба тыльной стороной запястья. Он выглядел униженным.

Сам того не осознав, Актин поднялся с места. Его сердце бешено колотилось в груди. Над ним возобладал «бес упрямства», как однажды выразился один смертный философ. Внезапное решение, совершённое во вред себе, – просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

– Рыцарь-обвинитель, – крикнул он. Воительница повернулась и взглянула на него. – Прими и мой вызов. Быть может, я стану для тебе более серьёзным соперником.

Он видел сомнение, промелькнувшее в её глазах. Но когда Актин спустился на песок, её неуверенность мигом рассеялась, и она посмотрела на него с тем же холодным удовольствием, что и на освободителя несколько минут назад.

– Рыцарь-реликтор Актин? Очень хорошо, – сказала она. – Если этим вечером в тебе тоже воспылало желание учиться, я буду очень даже рада преподать тебе свой урок.

– Скверно ты поступила, – сказал Актин, направившись к ней. Тёмный песок скрипел у него под ногами. – Такого унижения мальчишка совсем не заслужил.

– Он заслуживает куда большего, – ответила Мачера. – И когда дело дойдёт до настоящего боя, он столкнётся не только с унижением. Может, этот урок отложится у него в памяти. Кто знает, может он даже отсрочит его следующую перековку, если очень повезёт.

Актин явил ей всю мощь своего взгляда, его льдисто-голубые глаза глядели в самую душу, и Мачера довольно быстро отвернулась. Мало кто из его соратников видел этот лик, не покрытый маской. В конце концов, храм реликторов должен бережно хранить таинство своего ордена.

– Подними свой меч, – прошипела она.

– Нет, – сказал Актин. – Он мне не понадобится.

Они встретились лицом к лицу на чёрном песке. Тихие разговоры по обе стороны испытательного полигона тут же смолкли. Над площадкой воцарилось напряжённое ожидание: зрители потянулись вперёд, чтобы собственными глазами увидеть бой рыцаря-обвинителя и рыцаря-реликтора.

Зачем он делает это? Какая польза от его поступка? Он вспомнил Чертог Реликвий в Перспикарии, вспомнил Луну Инластрис, стоящую в свете витража. Она видела то, чего он разглядеть не мог: как он искал спасения после всех своих поражений и сомнений. Неужели он надеется найти это спасение здесь? В яростной схватке с воительницей, которая должна быть ему товарищем и другом? Что с ним стало?

Актин почувствовал, как адреналин растворяется внутри него. Его ум прояснился, уверенность возобладала над телом, многолетняя сосредоточенность осела у него на плечах, словно плащ. Его руки спокойно висели по бокам, в то время как Мачера подняла свой клинок. В их распоряжении были только тренировочные мечи, достаточно тупые, чтобы пустить кровь, но недостаточно острые, чтобы нанести серьёзную рану. Они будут биться до первой крови, и он не собирался тешить её очередной победой.

Надо отдать ей должное, двигалась Мачера быстро и для лучницы весьма искусно обращалась с клинком. Её первый удар просвистел мимо его уха – Актин уклонился лишь на волосок. Он отпрыгнул назад, когда за первым последовал и второй – Мачера взмахнула клинком на уровне груди. Она предугадала его выпад в попытке блокировать её замах, но именно на то Актин и рассчитывал. Стоило ей перебросить клинок в левую руку в надежде вонзить остриё в живот Актина, и он тут же зарядил ногой ей в колено, заставив её вскрикнуть и отшатнуться назад. Тренировочный меч рухнул в грязь между ними. Актин подцепил его ногой и отшвырнул в сторону Феранта и его соратников.

– С твоим мечом мы были на равных, – сказал Актин. – Похоже, теперь я поставил тебя в невыгодное положение. Уступишь?

Она ничего не ответила, замахнулась на левый хук в его челюсть и тут же ударила снизу правым кулаком. Актин шагнул вперёд, отбив первый удар предплечьем, а второй – приняв рёбрами. Его собственное колено прилетело ей в живот, отбросив девушку в сторону.

– Ни разу не видела тебя без шлема, Актин, – сказала Мачера, поднимаясь на ноги. В её голосе чувствовалась лёгкая дрожь. – Твоё лицо и правда ничего не выдаёт. Шлем и то повыразительнее будет.

– Ну а что на твоём написано – прочитать не труднее, чем детскую книжку с картинками, – спокойной ответил Актин. Он легко прошёлся по краю площадки в ожидании её следующего хода. – Гнев, высокомерие, тщеславие. Всё, что ты чувствуешь, я вижу на твоём лице.

– Я, по крайней мере, хоть что-то чувствую, рыцарь-реликтор. Может, там, у себя в храме, вы и заботитесь о наших душах, но в том, что располагаете собственной, я всегда сомневалась.

– Моя душа – моё личное дело, – тихо ответил Актин.

Пора бы положить этому конец. Представление подзатянулось.

Он вновь шагнул навстречу её следующему удару, принял его плечом, вскинул руку и двинул локтем ей в лицо. Он услышал хруст кости, увидел, как из её носа хлынула кровь. Её глаза расширились и потускнели. Она вновь покачнулась, выставив руку перед собой, чтобы сохранить равновесие. Левым кулаком он ударил её в грудь, и Мачера повалилась на землю.

– Первая кровь, – сказал Актин и отвернулся. Он направился к Феранту и его освободителям, в то время как соратники Мачеры спустились с трибун, чтобы помочь ей подняться. Актин улыбнулся, но лицо Феранта горело от ярости.

– Зачем всё это? – прорычал освободитель. – Защищал мою честь, да? Думаешь, я в этом нуждался?

Актин открыл было рот, чтобы ответить, но прежде чем он успел произнести хоть слово, Ферант оттолкнул его в сторону и зашагал к двери. Кровь уже засохла на его лбу.

– Ты только преумножил моё унижение, рыцарь-реликтор, – сказал он, не поворачиваясь. – Мне не нужна твоя помощь ни в этом деле, ни в любом другом.

На дальней стороне поля Мачера поднялась на ноги, отмахнувшись от рук, которые протянули ей соратники и всё ещё слегка пошатываясь. Её глаза прояснились. На лице гнев боролся с унижением, зубы были оскалены, в глазах мелькало нечто похожее на стыд.

– Ты не так меня понял, – крикнула она Феранту, когда испытательный полигон остался у него за спиной, а его друзья последовали за ним. Спереди её белые робы были забрызганы кровью. – Он герой и для меня, и для всех нас. Я не хотела проявить неуважение. Ванд – величайший из наших героев.

Ферант приостановился, потом оглянулся на Грозорождённую, но, так ничего и не сказав, скрылся за дверью из железного дерева.

Когда Мачера ушла, и площадка опустела, лишь Актин остался стоять на чёрном песке. На трибунах никого не было. Испытательный полигон погрузился в тишину. В залах и коридорах форта Игнис воцарилась ночь. Все готовились к предстоящей церемонии на рассвете.

Рыцарь-реликтор опустил глаза на землю. Там, на фоне тёмного песка, яркие, словно закалённая бронза, сверкала кровь, оставленная Мачерой. Кровь, которую он пролил собственной рукой.