Ночная смена номер 19 / Nightshift Nineteen (рассказ)
Гильдия Переводчиков Warhammer Ночная смена номер 19 / Nightshift Nineteen (рассказ) | |
|---|---|
 | |
| Автор | Петер Фехервари / Peter Fehervari |
| Переводчик | Str0chan |
| Издательство | Black Library |
| Серия книг | Темный Клубок / Dark Coil |
| Входит в сборник | Тёмный клубок: Вознесение |
| Источник | Black Library Advent 2024 |
| Год издания | 2024 |
| Подписаться на обновления | Telegram-канал |
| Обсудить | Telegram-чат |
| Скачать | EPUB, FB2, MOBI |
| Поддержать проект
| |
Длань наша стирает грязь промеж звёзд.
Мы очищаем, дабы другие преуспевали!
Око наше подмечает порчу в ночи.
Мы бдим, дабы другие спали!
Дух наш подпитывает светила.
Мы отдаём, дабы другие приобретали!
Такова жизнь, от канав до купола.
Как вверху, так и внизу!
Первый псалом Омовения,
«Завет Подсводный»
Содержание
ФАЗА I: ПОСВЯЩЕНИЕ
Процессия новообращённых шагала к собору Омовения. Люди шли колонной по одному, символически сгорбившись, будто от тяжкого труда, и благоговейно сжимали швабры с латунными навершиями. Все они носили оранжевые блузы, кепки с козырьком и резиновые перчатки. Все они были молоды, и женщин среди них почти не встречалось. Никто не отличался высоким ростом — это лишь помешало бы исполнять возложенные на них обязанности.
Когда соискатель подходил к округлым вратам, встроенные форсунки с личиками херувимов опрыскивали его мелкой обеззараживающей моросью. От неё резало глаза, однако никто не зажмуривался: каждый молельщик проделал слишком долгий путь, чтобы допустить подобную ошибку.
— Чистота есть праведность, — продекламировал Изак, когда пришла его очередь. Он посмотрел прямо на распылитель, а затем порадовался выступившим слезам. — Я выплакиваю грехи мои!
Из громадного помещения за порогом ему ответила симфония скрипов, дребезжаний и глухих потрескиваний. Трубы, что пронизывали стены собора, по-прежнему работали весьма энергично, несмотря на их древность: по ним циркулировали сакральные жидкости и газы, впервые запущенные в систему ещё при основании улья Карцерий, бессчётные тысячелетия назад. В духовном смысле эта смесь служила кровью для союза священников, адептов, чиновников и рабочих, содержаших в исправности купол над городом. Изаку и другим подмастерьям предстояло взойти на первую ступеньку в рядах столь досточтимого собрания.
— Длань наша стирает грязь промеж звёзд, — церемонно провозгласил он, воздев швабру к сплетённому из металла небу, на котором сияли пресветлые Солнечники. На негостеприимной планете Сарастус за пределами исполинского свода ждали только тьма и гибель, поэтому уход за ним считался самым благородным занятием. — Мы очищаем, дабы другие преуспевали!
Войдя в собор, Изак вздрогнул от неземного восторга. Чтобы получить такую привилегию, он пять лет усердно трудился и ещё усерднее молился, ибо любые старания бесплодны, если не разжечь в себе пламя веры. Могло выйти так, что он больше никогда не увидит внутреннее святилище Подсводной Общины, поэтому сейчас Изак с упоением разглядывал всё вокруг. Помещение выглядело как гигантский пятиугольный резервуар, а его потолок терялся за паутиной пересекающихся труб и ходовых мостков. Впереди виднелся большой медный алтарь, окутанный паром, который валил из выпускных отверстий в пяти его гранях. Над ним висело трёхмерное изображение символа ордена, — открытой ладони, держащей стилизованную звезду, — отрисованное переливающимся гололитическим полем зелёного цвета. Через равные промежутки времени светило вспыхивало и ненадолго превращалось в широко раскрытый глаз, а на кончиках пальцев распускались изумрудные огоньки.
— Око наше подмечает порчу в ночи, — нараспев проговорили неофиты. — Мы бдим, дабы другие спали!
Перед алтарём стояли десять грузных, нечеловечески угловатых созданий. Вокруг их поясов обвивались трубки, из которых капали богоугодные промывочные бальзамы. Жидкость собиралась в лужи возле их ботинок, и в воздухе ощущался резкий терпкий запах. Поговаривали, что под своими белыми одеяниями Подсводные дьяконы уже в большей степени машины, чем люди, — что за века служения их плоть и кости заменили пластеком и проводкой. Каждый из них надзирал за определённым округом Карцерия и отвечал только перед вечным Архидьяконом. Формально ульем руководил совет магнатов, представляющих ключевые отрасли его промышленности, однако лишь немногие правители когда-либо оспаривали декреты Общины. Все знали, благодаря кому горят Солнечники.
— Дух наш подпитывает светила, — пропели новообращённые. — Мы отдаём, дабы другие приобретали!
— Как вверху, так и внизу! — хором откликнулись дьяконы, довершив псалом, после чего стукнули люмен-посохами в кафельный пол.
Послушники тут же застыли. Заметив, что его левая ступня оказалась сразу на двух плитках, Изак тайком подтянул ногу назад, сгорая от стыда из-за своей невнимательности. Во время долгого перехода к собору он тщательно следил за тем, чтобы не наступать на щели, но здесь от радостного волнения всё-таки забыл об осторожности. Изак до крови укусил себя за щёку, как поступал всякий раз, когда нарушал какой-либо из законов, соблюдаемых им по собственной воле. Во рту у него не заживали болячки, однако он считал это невысокой платой за избавление от грехов.
«Шрамы — отметины благодати, — утверждала его матушка, когда он в очередной раз навлекал на себя побои. — Нетронутая шкура скрывает нечистое сердце».
Между тем фарфоровые маски дьяконов засветились, сначала тускло, потом всё ярче. Когда сияние достигло апогея, они неожиданно разразились пением. Абстрактные причитания забулькали из их нагрудных динамиков, словно электризованная вода, и у Изака встопорщились волосы.
«Хотел бы я, чтобы ты оказалась тут, матушка, — зачарованно подумал он. — Хотел бы я, чтобы ты увидела меня здесь!»
Возможно, у неё даже получится. Если вспомнить о том, как она связана с Золотым Богом-Императором, то настолько ли это невероятно? Стеклянный оберег, который мать вручила Изаку, когда он вступил в орден, холодил ему кожу. Обычно парень прятал вещицу, но сегодня, в особенный день, повесил её на шею, убрав бечевку и сам амулет под униформу. На Подсводных церемониях запрещались личные украшения, однако он знал, что никто не заметит его проступка. К тому же амулет священный, так что на самом деле никакой это не проступок.
«Тебе здесь самое место, — рассудил Изак, обращаясь и к подарку, и к дарительнице. — В большей мере, чем мне».
Дьяконы умолкли, свечение их масок померкло. Юноше стало интересно, что скрывается под гладкими овальными личинами, лишёнными каких-либо черт. Возможно, один лишь чистый свет… Да, решил он, это соответствовало бы их надмирной сути.
Где-то в вышине собора прозвонил колокол, и голографическая рука развернулась в свиток. По нему пробежала зыбь, оставившая после себя список блистающих имен.
— Последовательность называний инициализирована! — прогремели дьяконы.
Отыскав своё имя лишь в середине столбца, Изак скривился. Хотя список отсортировали в алфавитном, логичном порядке, он вознегодовал. Сколь многие из других послушников всей душой отдавались их призванию? Сколь многие жаждали служить Солнечникам так, как он? Пока новички вместе трудились подмастерьями, Изака зачастую раздражала их вульгарная болтовня и банальные устремления. Правду сказать, горстка из них относилась к своему долгу с преданностью, но никто не разделял его дальновидности. Его страсти.
— Преклоните колени, хранители света, дабы принять посвящение в чин! — повелели дьяконы.
«Первыми следовало поставить лучших из нас», — мрачно размышлял Изак, выполнив приказ.
Из-за того, что он попал в середину списка, у него зачесались ладони. Это казалось неправильным. Внезапно ему почудилось, что на свитке выведены имена пропащих душ, которые ожидают приговора.
«Не глупи, — сказал себе Изак. — Принятие есть покаяние».
Возле одной из фамилий почти в самом начале загорелось число, указывающее, что неофит получил благословенное назначение. То же самое повторилось с другой строчкой, гораздо ниже, потом с третьей… Молодые люди безмолвно ждали, пока их поочередно выбирали и нумеровали, словно бы случайно, — вот только в жизни такого не бывает никогда. Изак точно знал. Его научила этому женщина, которая улавливала суть замыслов Золотого Бога лучше, чем пастыри-наставники Общины.
— Такова жизнь, — пробормотал он, стараясь успокоиться. — Изнутри течет наружу, вниз и вве…
Парень осёкся, впившись глазами в цифры, которые только что появились рядом с его именем. Они уставились на него в ответ с немой насмешкой, злорадствуя в своём тлетворном союзе — и в том единении, что уже сковали с ним самим.
СНЕДДОН, ИЗАК — 19
«Девятнадцать?»
Юноша быстро заморгал, лихорадочно осмысливая результат. Итак, «1» — нейтральный числовой знак, сам по себе не добрый и не дурной, однако наполненный колоссальным потенциалом. «Творец королей», как объясняла его матушка, но неясный, словно первоарки Золотого Бога. Может склониться в любую сторону, точно как эти полубоги во времена Горной Ереси, когда старый галактический порядок рухнул в битве среди гор Терры.
А вот «9»… Это уже совсем другой змеиный клубок. Хотя «6» капризна, а «7» тлетворна, их обоих можно запрячь для честной работы, тогда как «9» неуправляемо изменчива и портит любую цифру, с которой её сочетают. И среди всех таких взаимодействий наибольшую опасность представляло «19».
«Нарушитель». Тот, кто попирает законы.
Кроме того, в числе ощущалось ещё что-то… Нечто более близкое Изаку, более личное, погребённое так глубоко, что ясно не разглядеть, но не так надёжно, чтобы отмахнуться. Возможно, Снеддон нашёл бы ответ, если бы очень постарался его рассмотреть, однако он не собирался этого делать. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. Парень хотел только одного: чтобы «19» ушло и забрало с собой свою нечистоту.
Скрипя зубами, Изак заставлял число поменяться, — прямо как его матушка, когда передвигала вещи, не касаясь их, или порой даже вынуждала грешников поступить правильно, как в той истории с шайкой, которая несколько лет назад устроила логово в их жилбашне. Услышав одно слово от «шизанутой дамочки снизу», эти головорезы разбежались и спрыгнули с верхнего этажа, а потом завывали в экстазе, пока падали. Тогда Изак завороженно смотрел, как они врезаются в тротуар далеко под ним, перекрашивая покрытие в цвет раскаяния. Один из бандитов упал на прохожего, и тот тоже погиб, но матушка сказала, что ничего страшного, ведь только другой грешник встал бы на пути правосудия Золотого Бога.
— Изменись, — прошипел Снеддон, однако число не повиновалось.
Он не обладал матушкиным даром. Изак много раз пытался отыскать его в себе до того, как примкнуть к ордену, однако тот не пробудился даже после кровавых жертвоприношений, которые юноша совершал втайне. Начал он с паразитов, наводнявших его жилблок, потом перешёл к бродячим псам, а закончил бродягой, которого нашёл спящим в каком-то закоулке. Из-за него Снеддон до сих пор мучился совестью, но ведь то существо уже наполовину издохло, когда парень перерезал ему горло, так что получилось не убийство, а скорее акт милосердия. Старик лежал с открытыми глазами, таращась на своего освободителя, как в бреду, а потом они остекленели, пока Изак читал ритуальные фразы, написанные им самим. Тот пустой взгляд вынудил его сбиться и испоганил обряд — а заодно и сны Снеддона, дольше чем на полгода.
«Не домогайся дара, мальчик, — предупредила потом матушка, прочитав сына, будто открытую книгу, как случалось всегда. — Он найдёт тебя… Когда ты станешь нужным».
— Если тебя стоит забирать, — подхватил другой голос, донёсшийся откуда-то сверху.
Звучал он так, словно кто-то раздирал металл ногтями, злобно и при том соблазнительно, будто сливаясь со вздохами жертвы, рассекаемой на куски.
— И ты желаешь, чтобы тобой владели, — добавил забойщик с новым разрезом.
Подняв голову, Изак осмотрел тёмное переплетение наверху.
Ничего.
Нет… Погодите, там всё же сидело что-то, сгорбившееся прямо над голосвитком — скопление более плотного мрака среди теней, распростёртое и шипастое, изобилующее отростками, которые настолько слабо связывались между собой, что не образовывали единого целого. Как будто человека разбили на куски, а потом сложили из них паука. Или же паук старался преобразиться в человека.
Или «девятнадцать» обрело плоть…
Изак не видел во тьме никаких глаз, но чувствовал, что незваный гость взирает на него в ответ. Юноша прищурился, пробуя уяснить, что там за силуэт, однако, чем больше он старался, тем неуловимее становились очертания фигуры, пока не осталась только пустая оболочка из труб и теней. Получается, её вообще там не было, как и очень многих фантомов, которых Снеддон мельком замечал в минувшие годы. И всё же он успел ощутить нечто знакомое в непостижимом присутствии наблюдателя. Когда ему довелось испытать то же самое в прошлый раз?
«Не имеет значения, — сказал себе Изак. — Оно ненастоящее. Соберись!»
На голосвитке лишь немногие имена пока ещё оставались свободными от чисел. Время истекало. Почти отчаявшись, юноша принялся безмолвно молиться. Несомненно, судьба отметила его фамилию в спешке, позабыв, что сегодня его день. Это же неблагоприятно — начинать служение под столь пагубным номером!
«Прошу, не надо такой. Любой другой…»
Снеддон уже потел и стискивал швабру так, будто намеревался удушить её. Мольбы парня лились бесформенным каскадом просьб и обещаний, слишком навязчивые, чтобы надеяться на ответ, но ему не удавалось сдержать их. Зловредное число уже запустило в него когти.
— Пожалуйста! — взмолился Изак вслух, и соседние подмастерья стали посматривать на него. — Пожалуйста!
Вспыхнул последний номер, и колокол прозвонил вновь, завершая церемонию и закрепляя удел юноши.
— Такова жизнь, — рассудила матушка. Её голос звучал так ясно, словно она стояла на коленях рядом с сыном.
— Такова жизнь, — эхом отозвалось то, что говорило как терзаемый металл.
— Такова жизнь, — сдался Снеддон, закрыв глаза.
— Золотой Бог-Император, Он всё видел, всё постановил и всё сделал, — объясняет Изаку матушка, ведь теперь он достаточно взрослый, чтобы слушать. — Сделал всё ищо до того, как оно даже появилось. Такова жизнь! Вот так всё и течёт.
— Как это возможно, матушка? — спрашивает мальчик и хмурится, стараясь понять, а потом размышляет, что значит «постановил». Он любит слова и алчно собирает их.
Матушка Снеддон сурово глядит на него, будто одна из святых с благочестивых знамён, которые она коллекционирует. Хотя Изак вырос среди их строгих лиц, взиравших на мальчика с каждой стены их квартирки, они до сих пор пугают его, прямо как родительница. Пару секунд ему кажется, что матушка сейчас поколотит его за сомнения в могуществе Золотого Бога, но потом она кивает, удостоверяя, что Изак задал Умный Вопрос. Из тех, что ей нравятся.
— Время идёт не по прямой, — отвечает она, рассекая воздух взмахом пухлого пальца с серебристым ногтем. — Нам просто так кажется, тому що мы зыркаем снаружи, а вот внутри, где дела творятся по-настоящему, нет ни «вперёд», ни «взад». Всё случается сразу, скомканное в один здоровущий момент.
Она резко сдвигает ладони, и Изак подпрыгивает от хлопка.
— Там оно всё и есть, всегда и навеки. — Широко расставленные синие глаза матушки мутнеют: она смотрит внутрь себя, изучая тайные владения, знаниями о которых поделилась с ним. — И ничего не есть то, чем кажется, мальчик. Уж точно не то, что имеет значение.
Изак спрашивает себя, не следует ли отсюда, что ему лжёт весь свет? Все и вся, кроме матушки, конечно же. Подобная мысль пугает его, но не удивляет. Паренёк уже достаточно повидал мир, чтобы понять: тот плох до мозга костей.
Во взгляде матушки вдруг появляется острота, и он пронзает Изака, словно тот — жучок, насаженный на булавку… или иглу.
— Дело праведников — видеть Нутро начистоту и очищать Наружь во священное имя Золотого Бога. — Взяв руки мальчика в свои, она до боли сжимает их. — Вот в чём наше призвание, паломничек. Вот что связывает нас. Ты меня слышишь?
— Да, матушка, — отвечает Изак и испытывает некое откровение, пусть даже не совсем улавливая его суть. Мальчик верит, что понимание придёт позже, ну а пока ему достаточно самого́ ощущения.
Его странствие к светилам начинается в тот же день.
ФАЗА II: ВОЗНЕСЕНИЕ
Смотровые башни общины в десятки раз превосходили высотой любое другое здание в улье. В каждом округе их имелось пять, и они вздымались из укреплённых храмов, словно колокольни в форме веретена, пронизанные жилками света. По сути, любая из них представляла собой трубу с лифтом, увенчанную станцией, на которой ожидал второй, гораздо более мощный транспорт.
«Небесная праща… — думал Изак. — Я прокачусь на небесной праще».
Его увлечение этими машинами началось с детской фантазии, вдохновлённой рассказами об их неимоверной скорости, но впоследствии, когда прояснилось их место в божественном Очистительном Замысле, восхищение переросло в поклонение. Обтекаемые капсулы, снабжённые воздушно-реактивными двигателями, запускали по вертикальному монорельсу, который соединялся с куполом, и они за считаные минуты переносили пассажиров через просвет длиной почти в пять километров.
«Словно пуля, летящая к звёздам», — воображал Изак.
Из-за такой картины текущий подъём стал для него почти невыносимым. Юноше казалось, что этот дрянной лифт едет уже долгие часы, и он не сводил глаз с измерителя вознесения, недоверчиво следя за сменой цифр. Малые духи машин часто вели себя строптиво, возмущаясь своим положением в иерархии ордена, но тот, что обитал в перевозочной кабине, то ли хворал, то ли откровенно злобствовал, поскольку перемещал её по шахте судорожными рывками. Снеддону хотелось кричать от досады.
«Терпение есть добродетель, маленький пилигрим, — пожурила его матушка, прибегнув к шаблонному совету, которому она сама никогда не следовала. — Твои драгоценные светила могут подождать ищо немножко».
Кивнув, Изак стал тихо напевать бодрый гимн обеззараживания, стараясь успокоиться. Если забыть о том, что раздражало его сейчас, то происходящее радовало юношу. Со дня посвящения минуло несколько суток, и вот он наконец отправляется к звёздам! Снеддон даже успел смириться с гнусным номером, нанесённым на его спецодежду. Истовые молитвы и самобичевание, как обычно, даровали ему нечто вроде прозрения. Число «19» — это не проклятие, а проверка… Или проверка внутри проклятия, то есть, получается, своего рода благословение. Изак не вполне понимал, как тут всё устроено, однако чувствовал, что не обошлось без вмешательства Золотого Бога, поэтому добровольно принял выпавший ему удел.
«Младший хранитель света Снеддон, Ночная смена, номер девятнадцать».
Да, он справится — захочет, и всё получится!
Изак уже почти добрался до заключительных строк гимна, когда лифт дернулся, замер, и освещение кабины погасло. Почти сразу же отключился и измеритель. Не потухло только красное сияние тревожной кнопки.
«Всё из-за моего номера», — решил парень, но затем выкинул эту мысль из головы. Он ведь уже примирился с числом и всем прочим, не так ли? Нет, дело в обычном невезении или выходках озорного духа.
Снеддон уставился на кнопку, борясь с желанием вызвать помощь. Никому не понравится, если он в первый же день застрянет в лифте, но и опаздывать тоже нехорошо. Хотя в саму башню Изак прибыл намного раньше, чем полагалось по расписанию, он не учитывал возможных задержек. Остальные рабочие из его бригады уже наверняка на станции пращи, готовятся к запуску. Скоро они начнут ждать.
— Я не опоздаю! — заявил юноша, однако уверенности в его голосе не прозвучало. Даже в таком тесном пространстве тот показался тонким. Слабым.
Кротким.
«Проклятье на головы кротких! — обычно бранилась матушка Снеддон, будучи в скверном расположении духа. — Малодушные — лишь кролики на мясо пред глазами Золотого Бога!»
В тот момент она всегда кривилась, показывая крупные зубы. Их покрывали серые пятна, следы полужидкой каши, к которой пристрастилась женщина, а в щелях виднелись застрявшие комочки месива. Его называли «Житие мимолётное», и заводы выпускали этот синтетический белковый продукт в консервных банках с веселенькими этикетками, утверждавшими, что такая пища полезна для тела и души. Изак терпеть не мог подобную еду, а вот матушка ненасытно поглощала её. В их квартирке постоянно валялись пустые банки, как бы часто он ни делал уборку. Родительница даже возвела из них у своей кровати небольшой алтарь, посвящённый рекламному талисману товара — ухмыляющемуся отродью с выпученными глазами. Позднее юноша порой задавался вопросом, не сменила ли она верность Золотому Императору на преклонение перед этим безвкусным божеством-самозванцем.
«Надо ищо, мальчик! — потребовала матушка Снеддон из прошлого. — Добудь нам побольше!»
— Нет, — отрезал Изак, хотя никогда не возражал в те времена, когда его отказ ещё мог на что-то повлиять. Ему хотелось прокричать это слово, но он лишь хрипло выдохнул. Тьма удушала его.
«Это плохая пища, матушка. Медленный яд».
Что-то мягко ударилось о крышу кабины. Юноша застыл, стараясь уловить ещё какие-нибудь звуки. Тишина затягивалась, и он представил, как незваный гость наверху тоже прислушивается, выжидая, когда Изак спишет его на игру воображения. Именно так Снеддон и собирался поступить, когда нечто задвигалось — украдкой засеменило по крыше и вниз по дальней стороне лифта, прижимаясь к стенке за спиной парня. Да нет… Это же невозможно, между кабиной и краями шахты зазор всего в пару сантиметров. Туда ничто не втиснется.
«Ничто человеческое, точнее».
Изак вздрогнул, вспомнив паукообразного фантома, которого он мельком увидел в соборе. Настолько исковерканному созданию не составило бы труда перекрутиться лишнюю пару раз. Оно просто искажало своё тело ещё немного, чтобы соответствовать требованиям ситуации, принимать любой облик, какой бы ни требовался для его охоты.
«Охоты?»
Рука юноши невольно потянулась к амулету, полученному от матушки. Снеддон опять надел вещицу, желая, чтобы родительница сопровождала его, когда он наконец зашагает по небу. Изак не зашёл бы так далеко без её наставлений, пусть и безжалостных. Почему он не заглянул к ней перед отбытием? Подмастерьям ведь пожаловали день отсрочки, чтобы они посетили родных и друзей, да и раньше, во время любых перерывов в обучении, послушники ходили к близким. Все, кроме Снеддона. Он ни разу не вернулся в их заплесневелое жильё в подвале башни «Барка», где матушка вырастила его ради трудов, угодных Золотому Богу. Он даже не попробовал связаться с ней.
«Я боялся», — признал Изак.
Боялся того, что найдёт там после пяти лет отсутствия. Того, сколько пустых консервных банок там скопилось. Насколько большой стала она сама.
— Мне жаль, — прошептал Снеддон, но извинение показалось пресным и затхлым на вкус, почти как ложь, ведь ничто не заставило бы его снова спуститься туда. — Я хотел прийти.
А вот теперь он действительно солгал.
Какой-то металлический шорох пробудил его от угрюмых грёз. Незваный гость протискивался вдоль стены справа от Изака, уже не утруждая себя скрытностью. Тварь направлялась к дверям, которые мстительный машинный дух, скорее всего, распахнёт перед ней.
«Чтобы принести меня в жертву», — подумал юноша, неотрывно глядя на красную кнопку у входа в кабину. Она светилась, как маяк во мраке, а может, даже как путь к спасению. Какая-то бессмыслица… Но много ли смысла в существе, которое подбирается к нему? Снеддон чувствовал, как оно наблюдает за ним сквозь стенку лифта, жаждая не только смотреть. Изака вновь охватила уверенность в том, что он уже ощущал на себе этот нечестивый взор. Когда-то давно…
— Что ты такое? — пробормотал парень.
Возле дверей раздалось царапание, потом донёсся знакомый голос:
— Не желаешь ли кровь пролить да ночь напоить?
Теперь к хрипу исковерканного металла примешивалось гнусавое контральто. Из-за него в речи звучали женственные нотки, манящие посулами истребления. Внутри Снеддона пробудились давно погребённые чувства — те самые, о которых предупреждала матушка. Когда Изаку исполнилось тринадцать, она даже вырезала предостережение у него на спине, воплотив острастку в одном мучительно-восхитительном слове: «ЧИСТОТА». Юноша никогда не нарушал её непреложный указ, но ему и никогда ещё не хотелось этого так, как сейчас. В голосе звенело столь соблазнительное обещание…
«Ты кроток, мальчик? — прорычала матушка Снеддон, разрушая чары. — Ты — кролик на мясо?»
Отчаянно простонав, Изак метнулся к тревожной кнопке. Стоило парню надавить на неё, как она лопнула, будто проткнутый нарыв, и изнутри хлынул влажный красный свет. Его палец, углубившись в рану, погрузился по костяшку в нечто, по ощущениям похожее на клубок колючих червей. Юноша взвыл, почувствовав, как они плотно скручиваются и впиваются в кожу. Сквозь пелену боли он осознал, что это вещество охотника. Снеддон пробил дыру до него.
Прямо в него.
«Ты — грешник?»
— Нет, — просипел Изак, пробуя вытащить схваченный палец.
Его заливал кроваво-красный свет, висящий в воздухе. Сияние увивалось и сочилось вокруг парня, словно багряный цветок — призрачный, прокажённый и налитой порчеными перспективами грядущего. Его резкий горько-сладкий аромат вызывал тошноту, но и придавал сил. Веселил и опьянял.
«Или же ты воин?»
Юноша простонал, выдернув палец, и тут же завопил снова, увидев, что́ от него осталось. Черви обглодали плоть до кости, но нисколько не насытились. Из раны в стене выползал поток тёмных волокон, которые метались туда-сюда, преследуя добычу. Они превратятся в вал, как только откроются двери.
«Корм или каратель? — требовательно спросила матушка Снеддон. — Пища или паладин?»
Отступая спиной вперёд, Изак прижался к дальней стенке в ожидании неизбежного исхода, однако створки не раздвигались. Возможно, дух лифта всё-таки оказался не настолько вероломным, или же его тоже страшило такое поругание. В любом случае, парень получил лишь краткую передышку. Вторгающиеся волокна уплотнялись по мере того, как все новые нити, извиваясь, проникали в отверстие и сваливались на пол. Снеддон в ужасе наблюдал, как непрерывно разрастается эта масса: охотник заново сплетал себя у него на глазах.
«Видеть — ищо не значит верить, паломничек, — напомнила ему матушка. — Наружь — не всегда то же, шо Нутро».
Сколько раз она вбивала в Изака такой урок, когда он кричал, заметив то, что на самом деле не существовало, но очень хотело? Или тонул в кошмаре, который выполз из сна вслед за ним, желая пожрать своего творца? Подобные чудовища по большей части пропали до пятнадцатилетия паренька, но лишь потому, что матушка научила его, как избавляться от них.
«А я бросил её гнить», — подумал юноша, хотя не считал, что она будет распадаться. Скорее напротив — расти. Распространяться.
Когда он ушёл, матушка Снеддон уже стала громадной, и её плоть колыхалась на полу дряблыми серыми волнами, весьма похожими на ту кашицу, что подпитывала их. Женщина не вставала уже годами, однако ни в чём не нуждалась даже после отбытия Изака. К тому времени у неё собралось вдосталь других последователей, привлечённых со всего жилблока, чтобы служить ей и защищать её. Первых из них паренёк заманивал к себе домой историями о святости своей матери, после чего она связывала их и отправляла на поиски новых почитателей. Сколь многие теперь повиновались ей? И кто был их истинным богом?
«Эта гадость сделала тебя сильнее, матушка, — рассудил Изак, представив вязкий разлив серого месива. — Но она всё равно ядовита».
Чувство вины, которому Снеддон столь долго не давал воли, налилось такой горечью, что проглотить его удалось только в оболочке из гнева. Втянув в лёгкие свет-кровь, юноша уставился на свёртывающееся перед ним нечто, сначала пристально, а затем злобно, взбешённый вмешательством твари в этот благословенный день. Само её существование разъяряло Изака. Ему не удавалось объять глазами и умом бурлящее тело создания, хотя оно находилось совсем близко, омытое сиянием. Взгляд Снеддона и непознаваемая суть охотника словно бы взаимно и неизбывно отталкивались, подобно одинаково заряженным магнитам. Как и прежде, восприятие не предлагало ему более точных образов, чем иззубренный, расколотый силуэт паука, сплетённого из теней.
— Тебя здесь нет, — прошептал Изак себе под нос, затем повторил те же слова своему мучителю: — Тебя здесь нет!
— Нет ли меня, — отозвался охотник мурлыканьем клинков. Судя по тону, он не спрашивал.
— Нет, — произнёс юноша, заставляя себя смотреть на существо, потому что отвернуться значило сгинуть в забвении. — И никогда не было.
— Никогда не играй с «никогда», — парировало оно, вздымаясь на множестве расщепленных ног с изобилием сочленений.
— Тебя никогда не будет! — пронзительно крикнул Снеддон, когда создание нависло над ним, придвинувшись столь близко, что он мог бы протянуть руку и дотронуться до черноты. Юноша осознал, что именно так ему и нужно поступить. Нет никакого иного способа доказать истинность его отрицаний. — Я изгоняю тебя священным именем Золотого Бога!
— Не желаешь ли изгнать, — полоснуло оно в ответ. — Пожелаешь не изгнать.
Изак отшатнулся, будто несовместимые распоряжения буквально поразили его. Амулет, прижатый к груди, показался раскалённым добела. Парень не сомневался, что талисман сияет сквозь его спецодежду, как и шрамы на спине, складывающиеся в богоугодное слово. Его жгло в обоих местах, и он впервые испытывал подобные муки, однако же сознавал, что это хорошая боль. Чистая.
— Тебя здесь нет! — рявкнул Снеддон, поднимая раненую руку. — Ты не настоящее!
Если он хоть немного сомневается в этой истине, то ему раскромсает кисть, в точности как указательный палец на ней.
«Нет, — сказал себе юноша. — Палец не пострадал».
Что бы ни предстало взгляду, он уцелел. По крайней мере, в Нутре, и только это имело значение.
— Прочь! — завопил Изак, всадив руку в клокочущие морды чудовища.
И вспомнил.
ФАЗА III: НАЗНАЧЕНИЕ
«Прочь!», — думает Изак, пристально взирая на монстра, который прячется в тенях впереди.
Тварь слишком далеко, чтобы рассмотреть её как следует, но настолько близко, что убежать не удастся. Если паренёк попробует удрать, чудище поймает его в мгновение ока и прикончит в следующий миг, но если он не двинется с места, то, возможно — только «возможно», — оно тоже будет стоять неподвижно, довольствуясь тем, что упивается страхом мальчика, пока светильники не зажгутся вновь и не изгонят существо. Снеддон понимает, что монстр скрывается не потому, что испуган, а потому, что так он пугает сильнее, и ему это нравится. Пожалуй, даже больше, чем убийства, хотя их, конечно, он тоже обожает. Вот почему Изак вообще пришёл сюда, на территорию чудовища.
Из-за убийства.
Разумеется, в душегубстве нет ничего особенного — по крайней мере, в трущобных округах. Хотя пареньку только одиннадцать, он уже повидал вдоволь мёртвых тел, а как-то раз даже перескочил через труп на лестничной клетке. Заблудшие души вечно пыряют, молотят или пристреливают друг друга, отправляя жертв в Долгую Тьму, а то и творят кое-что похуже с самими собой, принимая греховные пилюли или зелья. Та девушка, через которую перепрыгнул Снеддон, скончалась с широкой ухмылкой на лице, хотя её губы покрывала красная пена. Изак предположил, что в том месте, куда она отправилась, ей улыбаться не суждено, да и вообще больше никогда не придётся. От такой мысли он загрустил и печалился, пока матушка не напомнила ему: что бы ни стряслось с грешниками или чего бы они сами себе ни устроили, это всё заслуженно. В мире, лишённом веры, наградой становятся вечные муки, а платой за неё — отнятая жизнь.
Но убийство на 131-м этаже оказалось необычным.
Как правило, окружные команды чистильщиков прибывают через несколько часов после сообщения о том, что обнаружено тело, хотя порой задерживаются намного дольше. Снеддону доводилось наблюдать, как люди в глянцево-белом облачении вступают в его башню с пустыми руками, а покидают её с большими чёрными мешками на плечах. Всем известно: они разрубают тела, потому что так нести удобнее. Во время работы они выставляют ширмы, однако ты всё равно слышишь рёв их дисковых пил и всякие звуки, когда лезвия встречаются с мясом и костями. Занятие мерзкое, но в каком-то смысле и аккуратное, а Изаку это всегда немного поднимает настроение — кажется, что он на одной волне с происходящим, потому что и сам всегда отличался аккуратностью.
Больше никто после убийств не приходит. Никто не задаёт вопросов, не ищет ответов и не гоняется за душегубом. Никого это не интересует, и уж в последнюю очередь — обитателей самой башни. Ну, или они притворяются, что им безразлично.
— Думают, что не пострадают, если не посмотрят, — объяснила однажды матушка. — Говорят себе: «То, чего ты не видишь, не увидит тебя».
При этих словах она гортанно, язвительно рассмеялась.
— А мы не пострадаем? — спросил тогда Изак. Он беспокоился, но и чуточку сердился, хотя не совсем понимал, из-за чего.
— За нами, паломничек, приглядывает Золотой Бог, — ответила матушка, а потом расплылась в чистой улыбке. Тогда она ещё не отыскала собственную отраву. — И мы зырим злу прямо в глаз!
Так вот, убийство на 131-м этаже оказалось очень необычным.
За телом наверху не пришли люди в белом. Явились мужчины и женщины в обмундировании густо-синего цвета, — настолько тёмного, что почти чёрного, — с серебристыми значками на плотных куртках и пушками на ремнях.
— Хранители закона, — сказала матушка и фыркнула, давая понять, что о них думает.
Законники задали много вопросов и заглянули всюду, даже забрали с собой несколько человек. Когда в дверь квартирки заколотила женщина с каменным лицом и стальными глазами, Изак сразу понял, что её очень даже интересуют ответы. Никогда прежде он не видел, чтобы кто-нибудь поговорил с его матушкой в таком тоне, как эта блюстительница Шрив, и остался безнаказанным. По её горлу тянулся тонкий белый шрам, из-за которого голос женщины звучал с придыханием, но не бессильно.
— Вы поймаете убийцу? — обратился к ней Снеддон, выступив из-за юбок матушки.
Блюстительница Шрив долго и жёстко взирала на него, оценивая Изака, словно подозреваемого, хотя видела, что он просто ребёнок. Как предположил мальчик, она вызубрила на своём горьком опыте, что в трущобных районах никто не бывает «просто кем-то».
— Мы всегда ловим убийц, — ответила законница, после чего улыбнулась.
Снеддон не понял, солгала она для того, чтобы подбодрить его или напугать, однако ощутил, что самой Шрив очень сильно хотелось, чтобы её слова оказались правдой, потому что под всеми этими камнями и сталью она боялась.
Что-то совсем нехорошее случилось на 131-м этаже. Странное число — вроде бы уравновешенное, но вместе с тем и нет, потому что «3» весьма непредсказуемо. Хот матушка уже какое-то время учила Изака разбираться в цифрах, он пока ещё не всё уразумел. Пареньку подумалось, не спросить ли у неё насчёт этого номера, однако он решил, что не нужно. Она бы догадалась, в чём дело, и запретила бы ему вести своё расследование ещё до того, как оно началось бы по-настоящему. Зато потом, когда мальчик отыщет и изгонит монстра-душегуба, матушка будет гордиться им!
В том, что убийца — чудовище, Снеддон не сомневался. Он уже выяснил достаточно, чтобы убедиться.
Люди, как всегда, не особенно болтали о произошедшем, но убийство оказалось настолько серьёзным и скверным, что они не могли совсем обходить его молчанием, поэтому Изак, прокрадываясь в разные места, ухватывал обрывки фраз, пока не сложил из них подробную картину. Какого-то мужчину зарезали в собственной постели — разрезали на полоски мяса, а потом его же костями сплели из них нечто мерзостное. Что самое паршивое, жертва была ещё жива, когда её нашли, и даже говорила, только такими словами, что их никто не понимал. Наверное, это даже к лучшему. Снеддон подслушал, как старый Кокериль, один из смотрителей башни, трепался своим собутыльникам про то, что у него на глазах какой-то хранитель закона блевал без продыху после того, как зашёл в квартиру, где всё и стряслось.
Жена погибшего пропала, но никто не подозревал её в убийстве. Она была стеснительной, из тех робких людей, которые, пожалуй, и мухи не обидят. Кроме того, никакому человеку не удалось бы сотворить подобное с её мужем. Как полагал Кокериль, душегуб забрал её с собой, — скорее всего, чтобы сделать с ней что-нибудь даже более гадкое. Изак не представлял, о чём речь, но у него только прибавилось решимости положить конец этому кошмару. «Богохульству», как выразилась бы матушка.
Спустя много времени после того, как законники отбыли, Снеддон пробрался на 131-й этаж и нашёл место происшествия. Вход в квартиру накрепко запечатали металлической пластиной и знаком, требующим держаться подальше. Стальной лист уже покрывало граффити: он утопал в сердцевине жуткого на вид цветка, набросанного тонкими, как паутина, чёрными линиями. Лепестки выглядели такими острыми, что, казалось, порежут тебя, если дотронешься до них. Эта метка уже встречалась мальчику в разных уголках башни, — её рисовали на стенах, дверях и даже окнах, — однако он ни разу не встречал художника, если тот вообще существовал. Головой Изак понимал, что иное невозможно, однако сердце говорило ему, что все тёмные цветы вырастали сами по себе, прямо как жёлтая плесень, на которую все жаловались. Его не удивило, что один такой пророс здесь.
Оказалось, что номер квартиры — «19». Разумеется, иначе и быть не могло, хотя тогда Снеддон этого не знал, только понимал, что число очень плохое. Правда, в ту пору цифры не настолько страшили его. Возможно, если бы паренек боялся их сильнее, всё повернулось бы иначе. Но, опять же, вполне вероятно, что никакая иная дорога его не ждала.
Из-за пластины законников сцена казалась законченной — отработанной и похороненной, вместе с любыми ответами, спрятанными там, что казалось Изаку неправильным. Неаккуратным. Его ведь воспитывали так, чтобы он очищал во имя Золотого Бога, разве нет? И мальчик доказал, что у него есть нужные умения. Как ни крути, он изгнал немало чудовищ с тех пор, как матушка научила его верному приёму. Тут всё дело в Убеждённости. Снеддон обожал это слово и всё, что оно обозначало. Вот Изак и собирался применить его, чтобы доделать то, что не получилось у хранителей закона, даже у блюстительницы Шрив, которая произвела на него впечатление Убеждённой женщины, что бы там ни толковала про неё матушка. Но теперь, столкнувшись с суровой реальностью в виде заблокированной двери, он не знал, что ему делать. Почувствовав себя дураком, паренёк прикусил щёку.
И освещение погасло.
В том, что внезапно опустилась тьма, не было ничего необычного. Последнее время энергопитание жилблока включалось и отключалось без предупреждения. Его дух постарел и стал взбалмошным, как и в большинстве трущобных зданий.
— Всё нормально, — сказал себе мальчик. — Ничего…
Раздался резкий металлический щелчок и лязг. Потом звуки повторились трижды, а вслед за ними нечто тяжёлое с лязгом рухнуло на пол прямо у его ног. Снеддон осознал, что это выпали болты, крепившие пластину законников, и сам стальной лист. Печать сломана.
Дверь медленно отворилась, и в коридор хлынула волна скачущих многоцветных всполохов. Голореклама, догадался Изак. Сияние проникало через большое окно в дальнем конце квартиры, выходившее на соседнюю башню, по стенам которой ползали безыскусные проекции — ночью они озаряли большую часть жилблоков в бедном районе. Матушка называла их Адскими Сверкалками. Она предупреждала, что световое шоу служит злу, подталкивая души к греховным грёзам, но сейчас паренёк порадовался ему. Любое освещение лучше, чем никакого.
— Я не напуган, — прошептал Снеддон, изучая дурное место, которое приглашало его войти.
Типовая однокомнатная квартира мало чем отличалась от его жилья, однако помещение выглядело обширнее, потому что из него всё вынесли — убрали даже санитарную кабинку и кулинарный модуль. И всё же, хотя комната пустовала, её заполняли тени. Они рассыпа́лись и соединялись вновь в такт танцующим всполохам, только не в унисон, постоянно опаздывая или опережая пируэты света на долю секунды. Но большинство из них хотя бы старались вести себя логично, в отличие от громадного шипастого скопления посреди жилища. Оно совсем не обращало внимания на рекламу, отплясывая в собственном ритме. Внешне этот комок немного напоминал паука. Или цветок…
Мальчик сообразил, что тень подобна тёмному цветку, прорастающему на двери, только гораздо крупнее и острее него.
Именно тогда Изак почувствовал на себе её взгляд.
И вот он стоит здесь, — как будет стоять ещё много раз в кошмарах, которые не вполне помнит, но и не забывает полностью, — застывший пред тенью Девятнадцатой Вознёсшейся.
«Прочь!» — вновь пробует Снеддон, ища в себе Убеждённость, чтобы произнести слово вслух, ведь иначе оно не подействует. Прежде Изак отыскивал её много раз и заставлял других монстров убраться, но сейчас, когда паренёк нуждается в ней больше всего, она отсутствует.
«Потому что теперь чудовище по-настоящему тут», — наконец понимает мальчик.
Оно таилось тут всё время, то ли свернувшись в трещинах вдоль стен, то ли спрятавшись в самой крошечной полоске мрака, и ждало ухода законников. Поджидало Снеддона, как поступало всегда и будет поступать вечно, пока сохраняется хоть один клочок тьмы или сомнений, способный напитать эту сущность. Выжидало, когда появится способ устроить так, чтобы тьма и сомнения не иссякали до скончания века. Дожидалось внутри Изака того дня, когда он вырастет и понесёт тварь к ненавистным ей звёздам.
В том многогранном месиве моментов откровения Снеддон усваивает, что должен стать хранителем светил, к добру и к худу.
— Такова жизнь, — вместе произносят мальчик, мужчина и монстр.
Их странствие к звёздам освящается в ту вечную ночь.
ФАЗА IV: РАЗЪЯСНЕНИЕ
Плоскую площадку, игравшую роль крыши наблюдательной башни, окружал поручень, через который с лёгкостью перескочил бы даже такой тучный и не склонный к физическим упражнениям мужчина, как Брин Босх. Он не планировал спрыгивать, однако знал двух-трёх людей, покончивших с собой таким способом, и они тоже не походили на самоубийц… Поэтому при виде ограды ему всегда становилось не по себе. Брин полагал, что Община специально поставила тут низкий поручень, чтобы отсеивать психов до того, как их отправят на самый верх, где из-за них могут пострадать коллеги. Идея поганая, но разумная. Если бы Ренни тогда спрыгнул, на его бригаду не навалилась бы чёртова уйма неприятностей.
При этой мысли Босх ощутил укол стыда. Рен нравился ему гораздо больше, чем очень многие из тех жалких трудяг, с которыми Брин занимался обходами в минувшие годы. И вот, словно призванный чувством вины, Ренни опять возник совсем рядом с ним, одетый в оранжевую спецовку, перепачканную и рваную. Тёмная кожа парня посерела и усохла, втянувшись во впадины скул и глазниц. Её покрывали маленькие круглые следы от укусов, похожие на сыпь и сочащиеся гноем.
— К нам приближается кое-что похуже, — произнёс мертвец, придушенно выдавливая слова так, будто они причиняли ему боль. — Потуши свой свет, шеф, и ты тоже это увидишь.
— Уйди, Рен, — устало ответил Босх.
Плотно стиснув веки, он сосчитал до десяти. Когда Брин снова открыл глаза, фантом уже исчез. Впрочем, иногда десяти секунд не хватало для желаемого результата, а порой и тысячи оказывалось мало. Ренни отключил свой фонарик пару месяцев назад, в последнем обходе их бригады, что стало не первой гибелью в смену Босха, но самой скверной, да ещё с огромным отрывом. Брин предположил, что вот поэтому парень до сих пор зависает у него в голове. И ещё из-за того, что случилось с его головой…
«Я слишком стар для всего этого», — подумал Босх, потирая шрам на коже над черепом. Где же новый искрёнок, чтоб ему в Девять Преисподних провалиться? Обычно салаги жилы рвут, а этот уже опаздывает.
Брин сердито уставился на будку для кабины подъёмника, к которой он прислонялся. Индикатор сломался, поэтому Босх не знал, где сменщик Рена. Он хотя бы уже в трубе или нет?
— Чмо ленивое, — буркнул Брин и затопал в сторону от лифта, надеясь согреться ходьбой. На такой высоте температуру никак не регулировали, поэтому по ночам, когда Солнечники горели на минимуме, тут подмораживало. Конечно, всё-таки лучше, чем поджариться до хруста во время дневного цикла, но прямо сейчас Босху казалось, что ненамного.
«Надо мине внутрь идти», — размышлял Брин, оглядывая станцию пращи, расположенную дальше на крыше. Там наверняка уютная теплынь, а Фрай уже бражку разливает…
«Нет, — решил он. — К фекку холод».
Со своей бригадой ему теперь восемьдесят дней в тесноте томиться, так что эти последние минуты уединения просто на вес золота. Кроме того, Босху как шефу смены полагалось лично встретить нового искрёнка и наперёд прощупать, будут ли с ним проблемы. Ребята по-прежнему были на взводе после того, что стряслось с Реном, в особенности Штен, который принял всё близко к сердцу, как постоянно делал. Когда несчастный трудяга принимался ныть, Брин чаще всего подхватывал и развивал тему по-всякому. Как-никак, насмешки над Штеном Влодеком помогали ему не падать духом, да и самому коллеге, наверное, тоже, хотя тот ни за что бы в этом не признался.
«Однажды ты хватишь с ним через край, шеф», — предупредил Фрай после того, как самая недавняя издёвка Босха побудила Влодека исторгнуть невиданный фонтан сквернословия.
«Расслабься, дедуля, — осклабился в ответ Брин. — Штенли надо пар спускать. Я просто дырки в нём для этого протыкаю».
Фрай не стал возражать, только вздохнул так, будто устал до глубины души, как у него повелось. Работал он упорно, хотя тревожился ещё упорнее, а в целом этот хмурый, зато надёжный мужик служил опорой для целой смены. Вся подобная болтовня и трепотня помогали им не свихнуться в одном обходе за другим.
Вплоть до предыдущего…
После того, как они потеряли Рена, прекратились любые хохмы и подначки. Трое выживших протянули оставшиеся тридцать четыре дня в почти полном молчании, будто призраки самих себя.
— А приближается кое-что похуже, — напомнил Ренни, подойдя к Босху.
— Уже вернулся, браток? — вздохнул Брин, не желая повторять обряд изгнания после такого короткого перерыва. В основном потому, что он чувствовал: ритуал не поможет. Сначала Рен приходил к нему только во сне, но в последнее время стал выползать в явь, просачиваться в жизнь Босха, когда тот бодрствовал, и постоянно жаждал высказать своё предостережение. Конечно, бригадир соображал, что Ренни не настоящий, однако у его угрызений совести получалась весьма удачная подделка.
— Потуши свой свет, шеф, — настаивало приведение, с мольбой глядя на него воспалёнными глазами.
Тут Брин заметил, что ноги сами подвели его к поручню, как будто знали что-то неизвестное ему. Может, предлагали так выйти из положения, пока ещё не поздно?
«Это последний раз», — поклялся Босх, как поступал в начале каждого обхода.
Точно такое же обещание он дал жене всего пару часов назад. Как всегда, Беа улыбнулась, понимая, что Брин говорит неправду, но также зная, что он не совсем лжёт. Однажды, уже скоро, когда они накопят достаточно денег, чтобы смыться с умирающей планеты, Босх наконец сдержит слово.
— В следующем году, — произнёс бригадир, обращаясь к окутанному смогом городу, что дремал далеко внизу. Улицы, омытые сиянием голореклам, напоминали фантастический мираж, вроде тех сказочных ландшафтов, которые Беа любила рисовать на своём инфопланшете.
«Всё кажется лучше, когда наблюдаешь издалека», — рассудил Брин, подняв взгляд на купол.
Тот казался громадным полотном тьмы, усеянным мигающими огоньками. Ночью эти рукотворные солнца почти сошли бы за истинные звёзды — Босх видел такие в вид-роликах, — вот только размещались они слишком равномерно. Если природа рассыпала светильники наугад, то человечество расположило их упорядоченно, в узлах выгнутой сетки. Впрочем, если творения вселенной работали надёжно, то итог трудов её соперника смотрелся халтурно. В сетке возникли зазоры, причём многочисленные. Правда, в основном там попадались одинокие пятнышки тьмы, но кое-где они расползлись и образовали более крупные скопления, проглотив по три-четыре светильника.
«Ничё их не проглатывало, — напомнил себе Брин, зажигая стим-палочку. — Просто они старые, а всё старое угасает».
Однако нутром он чуял, что это не так. Любой, кто ползал в дебрях служебных туннелей и вентильных камер, пронизывающих купол, убеждался, что растущая там тьма неестественна. Ты чувствуешь, как мрак извивается на границе луча твоего люмена, стараясь пролезть мимо него. А иногда ты слышишь, как темнота шепчет, только не тебе в уши…
— Потуши свой свет, — предложил Ренни, будто зацикленная запись. — И тоже это увидишь.
— Уже вижу, браток, — пробормотал Босх.
За то время, что он трудился в бригаде, погасли десятки звёзд, и порча с каждым годом распространялась всё быстрее, даже выбираясь за пределы купола. Вниз, под него. В большинстве округов теперь имелась парочка «Ночных зон», и о тех участках неиссякаемой тьмы ходили слухи, которые Брин предпочёл бы забыть. Рассказывали всякое о людях, застрявших там, когда вырубилось освещение, и о тех, кто отправился туда позже, надеясь раздобыть то, чего никому искать не следует. О кошмарах, что плодились в таких местах…
Община отгородила зоны стенами и пообещала отремонтировать светильники, чего никогда не произойдёт, потому что никому не известно, как их чинить. Вот он, самый грязный секрет святош. Под всеми их богатствами и навороченными традициями скрывася тот факт, что по большей части они — профсоюз уборщиков с пышным названием. Да, хранители света вновь и вновь очищали купол от всяких гадостей и паразитов, но они работали вокруг Солнечников, а не с ними. Даже горстка всамделишных жрецов-шестерёнок, состоящих в ордене, понятия не имела, на каких технологиях основаны древние машины, не говоря уже о том, как исправить их.
«Что сгинуло, то сгинуло насовсем», — по секрету шепнул Босху его прежний мастер незадолго до того, как сам сгинул насовсем.
Неразумно болтать о таких вещах, если только ты не мечтаешь совершить вояж в один конец в какую-нибудь из Ночных зон. Вот почему Брин Босх никуда не совал нос и держал рот на замке. Кроме того, народ и сам однажды скумекает, что к чему, правильно? Сколько ещё звёзд должно потухнуть, чтобы всё полетело кувырком? Как скоро весь город превратится в Ночную зону?
«Ещё успеем выбраться», — заверил себя бригадир. Подняв руку со стим-палочкой, чтобы затянуться ещё разок, он заметил, что у него трясутся пальцы.
— Соберись, Брин, — пробурчал он, после чего глубоко, с наслаждением вдохнул пряные пары.
Крепкая штука, намного крепче той, которую Босх курил раньше, но голове только она помогает. Хотя орденские медике заявляли, что рана зажила «хорошо», бригадир себя так не чувствовал. Сильные боли вроде бы пропали, однако Брина не покидало ощущение, что в недрах черепа что-то расшаталось и отвалилось, и теперь прямо под его душой зияла чёрная дыра. Если человек упадёт в такую яму, где он потом окажется?
— Тьма взывает ко тьме, — прохрипел Ренни, словно отвечая ему.
Босх нахмурился. Такой фразы он раньше не слышал, и на вариант стандартных повторов она не походила. Что бы это…
Раздался сигнал прибытия лифта.
— Давно пора, чтоб его, — сказал Брин, захлопнув дверь в комнату своих страхов. — Поглядим, чё прислали нам дьяконы.
«Пусть будет неплохим, — взмолился он, поворачиваясь к новичку. — Чтобы быстро изучил основы, но не заважничал из-за этого».
Когда створки кабины открылись, у Босха упало сердце. Парень внутри оказался высоким для хранителя света, почти по верхней границе дозволенного, однако таким худым, что чудилось, будто после первого же неудачного движения он пропадёт внутри своей спецовки. Правда, сейчас такое вряд ли могло произойти, потому что юноша вообще не двигался. Не-а, он был слишком занят тем, что держал правую руку поднятой и таращился на неё так, словно из неё торчали решения всех невзгод улья.
«Просто, чтоб его, чудесно! — подумал Брин. — Совсем звезданутый тип нам достался».
Если бы новоприбывший сразу побежал к поручню, бригадир нисколько бы не изумился и пальцем бы не пошевелил, чтобы остановить его. Босх предпочёл бы отправиться на купол в неполном составе, лишь бы не нянчиться при обходе с подрывным зарядом. А малец выглядел именно как бомба в образе человека, ждущая, когда что-нибудь приведёт её в действие. Лучше сразу уйти, пусть дальше пялится на свою руку…
«Нет», — неохотно решил бригадир, представив, как Беа неодобрительно хмурится. Парень ведь такой чертовски юный. Казалось, что с каждым годом новички становятся всё моложе, словно Община всё быстрее прогоняет их по конвейеру, — мол, так и так они долго не протянут. Пошло оно к фесу! Надо дать салаге хотя бы крошечный шанс.
— Явился, не запылился, значит, — протянул Босх. — Интерес к себе нагнетал, да?
Малец отвёл взор от ладони и встретился взглядами с бригадиром. Пару секунд казалось, что за его широко расставленными голубыми глазами ничего нет, но потом парень целиком пришёл в себя, как туго натянутая резинка, рывком принявшая прежнюю форму. Его бледное лицо заалело так, что почти совпало по цвету с огненно-рыжими волосами, подстриженными «под горшок».
— Простите, господин, — сказал он и так чётко вытянулся в струнку, что Брин не удивился бы, если бы салага ещё и козырнул ему. — Дух лифта упрямствовал.
«Упрямствовал?..»
Итак, мечтатель, да ещё и базарит гладко. Штен в него просто втюрится!
— Пацан, если надо куда успеть, никогда не полагайся на заводных домовых. — Босх покачал головой. — Надеюсь, ты его построил, наподдал по ленивой жопе?
На мгновение юноша явно смутился, после чего рискнул кивнуть.
— Такточн, — произнёс он слитно. — Господин, в соответствии со стандартными рабочими процедурами я применил пять заклятий уровня «ипсилон» и…
— Меня устраивает! — перебил Брин. — И я шеф, а не господин. Шеф Босх.
— Слушаюсь, шеф. Виноват, шеф.
— А ты у нас…? — подсказал бригадир.
— Снеддон, шеф. Изак Снеддон, хранитель света, инициат первого класса.
— Первого класса, да? — Босх вскинул кустистую бровь. — Раз так, полагаю, нам здорово повезло, что вы с нами в команде, мистер Изак Снеддон.
— Благодарю, шеф, — торжественно ответил искрёнок. — Для меня привилегия служить вместе с вами.
«Что ж, когда Золотой Бог махал палкой, раздавая весёлость, то по нему не попал», — рассудил Брин.
Впрочем, пацан казался приличным. Уважение проявляет, в отличие от некоторых прежних искрят. И башковитый, если правда первый класс получил. Может, всё ещё будет нормально, когда он расслабится немного.
— Ну, ладно, — сказал бригадир, — пора тебе познакомиться с остальной сменой, мистер Снеддон.
— Есть, шеф.
— Так заскакивай в капсулу, парень!
— Есть, шеф!
Когда искрёнок покинул лифт, Босх заметил, что на задней стенке что-то намалёвано… Нет, такое слово не подходило к изображению в кабине. Его нарисовали с большим изяществом, покрыв тусклый металл чёрными, замысловато переплетёнными штрихами. Или же царапинами?
— К нам приближается кое-что похуже, — заметил Ренни, будто реагируя на загадочную картину.
«Откуда ты взялась?» — задался вопросом Брин, с прищуром глядя на неё.
Всего пару часов назад, когда в лифте ехал он сам, рисунка там не было. Выходит, работа Снеддона? Несмотря на логичность такого объяснения, Босх не мог принять его на веру. Сама идея того, что этот нескладный чопорный малец способен испортить Подсводное имущество, выглядела нелепой. Кроме того, на подобный труд явно ушли бы часы.
Сузив глаза, Босх попробовал разобраться, что там изображено. Задумывался какой-то паук? А может, цветок? Да… Цветок, распускающий лепестки. Или же они смыкаются? И что там в центре, глаз… или рот?
— Погаси свои светильники, — чуть иначе посоветовал Ренни, — и оно увидит тебя.
Пока Брин водил взглядом по линиям паука-цветка, они словно бы завивались, переползая от одного вероятного образа к другому. Сам вид штрихов терзал Босха, как будто их сплели из колючей проволоки, резавшей его восприятие при каждом смещении, но он даже не помышлял о том, чтобы отвернуться — ведь у него уже почти получилось ухватить их настоящее сочетание…
— Поберегись, шеф, — предупредил Ренни. — Тут ведь скользко.
Глаз цветка внезапно разверзся в зияющую пасть со спиральной глоткой, уходящей в бесконечность. Брин завопил, а мир, закрутившись под ногами, скинул его в нарисованную кручёную бездну.
ФАЗА V: ОТКРОВЕНИЕ
Босх кричит — у него едет нога, и он заваливается вперёд. Бригадир бешено размахивает руками, стараясь удержать равновесие, пока ещё не поздно, и луч налобной лампы рассекает тьму перед глазами.
— Поберегись, шеф! — восклицает Ренни, хватая Брина за руку. Тому удаётся не упасть. — Тут ведь скользко.
— Спасибо, браток…
Хватая воздух, Боск опирается о какую-то трубу и ждёт, пока не успокоится заколотившееся сердце. «Скользко» — это ещё очень мягко сказано о состоянии помещения, в которое они только что вошли. Тут повсюду слизь и помёт, лежащие слоями высотой до лодыжки и наваленные кучами у изогнутых стен. Нечистоты есть даже на потолке: они свисают выпуклыми сталактитами, похожими на опухоли, готовые лопнуть.
Комок грязи шлепается на лицевой щиток Брина, и тот кривится, а потом снова морщится, когда пробует выпустить трубу и обнаруживает, что перчатка прилипла к ней. Бригадир рывком высвобождает руку, но за ней тянутся толстые, влажно блестящие нити. За тридцать три года хождения под небесами Босх ещё не видел настолько запущенных участков. Если бы не газовые маски, они с Реном задохнулись бы от вони, царящей в отсеке, однако темнота даже хуже смрада: она цепляется ко всему и вся настолько упрямо, что налобные лампы почти не пробивают её. Впрочем, несмотря ни на что, это место невозможно не узнать.
— Молодчина, Рен, — устало говорит Брин. — Нашёл фекканую штуку наконец-то.
Округлое помещение диаметром чуть меньше полусотни метров и высотой побольше двадцати спускается от краёв к центру, словно кратер вулкана. В середине возвышается огромный стеклянный цилиндр, поднимающийся из чёрного пруда. Его плотно охватывает узкая площадка, которая соединена с внешним кольцом отсека несколькими мостиками, расположенными через равные промежутки. Всё верно, это одна из часовен-цоколей, но её плазменный реактор настолько же тёмен, как охлаждающая жидкость вокруг него. Значит, звезда прямо под ними мертва. Угасла.
— Просто, чтоб его, чудесно, — ворчит Босх.
Бригада несколько дней пробиралась сюда, огибая лопнувшие туннели и рухнувшие вентильные камеры, будто крысы в осыпающемся лабиринте. Теперь им нужно потратить вдвое больше времени на то, чтобы промыть тут всё дочиста, и ради чего? Если повезёт, через камеру снова потечёт ток, однако свет уже никак не вернуть.
— Гнусная работа нас ждёт, браток, — предрекает он, обводя лучом груды экскрементов. — Крупное заражение.
— Как по мне, скрытуны, — с предвкушением говорит Ренни.
Хотя аттестованный морильщик в их бригаде — Штенли, именно Рен больше всего любит сжигать паразитов, в особенности скрытунов. Странное дело, ведь он в основном ведёт себя как добродушный трудяга, но из-за этих мелких тварей со щупальцами у него каждый раз что-то перекручивается внутри. Босх подозревает, что Ренни хочет отплатить гадам за какую-нибудь неудачную стычку, но парень так и не выложил начистоту, в чём причина. Он в бригаде всего пару лет, — его перевели после того, как Брюэр свалился в спускной клапан, — однако соображает быстро и всегда готов идти первым, поэтому уже заслужил их уважение.
— Наверное, шеф, у них тут гнездо, — добавляет Рен.
— И не одно, — отвечает Брин, снимая ручной огнемёт с крючка на поясе для инструментов. — Вооружайся, сынок.
Скорее всего, тут обнаружится типичный набор из скрытунов и крыс, но их будет так много, что Босха совсем не радует необходимость делить с ними отсек, пусть даже настолько громадный. Хотя мелкие твари обычно удирают от яркого света, крупные стаи порой проявляют агрессию, особенно если в них есть особи мутантских пород, которые начали попадаться недавно.
Впрочем, по-настоящему его беспокоит нечто иное.
— Где они? — спрашивает Ренни, тоже уловив отклонение от нормы.
Сейчас отсек уже должен кишеть потревоженными зверьками, однако из теней не доносится ни визгов, ни щебетания. Тишину нарушают лишь редкие всплески капель воды или помёта. Да, и ещё шум их дыхания через фильтры, который в этом склепе звучит слишком громко. Опасно громко.
— Шеф? — не унимается Ренни. — Куда они…?
— Фекк знает, — с тревогой произносит Брин.
Здесь творится что-то очень нехорошее. Нечто гораздо более скверное, чем заражение паразитами. Босх уже бывал в угасших, мёртвых часовнях, но впервые попал в такую, которая одновременно ощущается в каком-то смысле живой. Словно бы кто-то присутствует тут, наблюдая за ними.
— Дедуля, шевели жирным задом! — орёт шеф, оглянувшись на входной люк отсека. — Нам здеся без сверкалки никак!
Фрай, как всегда, замыкает строй, управляя тяжело нагруженной бригадной тележкой на антиграве. Всю снарягу в рюкзаке ведь не потаскаешь.
— Тележка опять застряла! — кричит в ответ Влодек, возникнув в проходе.
— Ну так иди помоги, Штенли! — огрызается Брин. — Нам нужен свет!
Выдав заряд матерщины, Влодек отступает, протиснувшись мимо гигиенического священника в жёлтых одеяниях. «Гиен» ротируют между обходами, поэтому ты каждый раз не знаешь, кого именно тебе назначат, но если выпадет паршивый пастырь, то и задание гарантированно получится дрянным. В прежние годы бригаде доставались разные долбаки, но нынешний пока что хуже всех: только и твердит про инструкции, а во всём, что действительно важно, полный профан. Конечно, Гиены — не настоящие жрецы-шестерёнки, зато большинство из них умеют ориентироваться на куполе и выполнять простой ремонт, верно? Ну, только не брат Плейл! Эта Гиена, прокляни её вся смена, не отличит реле обратного тока от регулятора потока, зато считает себя даром Бога-Императора.
— Отвратно! — провозглашает Плейл, театрально воздев люмен-посох. — Дух оскорбляется при виде того, как господний звёздный замысел замаран подобной мерзостью!
Пока бригадир хмурится под маской, Гиена подходит к нему, бережно ступая по жидкой грязи. Хотя стёганая ряса Плейла сшита из той же водоотталкивающей ткани, что и оранжевые комбинезоны хранителей света, из-за широкого подола и островерхого капюшона она оборачивается обузой в тесных туннелях купола. Члены Общины никогда не допускали, чтобы мелочи вроде практичности вредили их пышности и торжественности. Вероятно, поэтому весь город в такой глубокой заднице.
— Смываться отсюда надоть, — советует Босх. — Светильник всё равно дохлый.
— Мы не должны так поступать. — Гундосый голос Плейла просто сочится презрением. — Как только часовня будет очищена от испражнений и любых остаточных проявлений эфирной скверны, я непременно воззову к дремлющему духу звезды, и она, пробудившись, воссияет вновь.
«А меня Бог-Император лично благословил Своей золотой висюлькой», — сердито думает Брин.
Затем он пробует снова:
— Понял вас, но мы тут вляпались в серьёзное заражение.
— Которое вам надлежит искоренить с характерным для вас рвением, мистер Босх, — фыркнув, заявляет Гиена. — Мы очищаем, дабы… — подсказывает он, покручивая длинным аугметическим пальцем.
— Дабы другие преуспевали, — сухо договаривает Брин, смиряясь с неизбежным.
Может, он и шеф смены, но ему не стоит переходить дорогу Гиенам, а в особенности такой мелочной сволочи, как Плейл. Пора взять себя в руки и заняться делом.
— Эй, Рен! — зовёт он, заметив, что напарник уже подобрался к краю пруда-охладителя. — Погодь, пока сверкалку не зажгли.
— Шеф, я увидел, что там движется что-то. — Ренни тычет ручным огнемётом в сторону цилиндра. — В резервуаре.
— Нет там ничего, кроме холодной плазмы, браток, — возражает Босх.
Он не уверен, бывает ли вообще плазма холодной, но такой ответ успокаивает. С чего бы хоть чему-нибудь двигаться внутри погасшего реактора?
— Значь, я их сквозь стекло разглядел! — восклицает Рен.
— «Их»?
— Скрытунов, шеф! — Парень вступает на ближайших мостик. — Мелкие скоты нас дурят!
Брин представляет, как сейчас ухмыляется его друг. Рен уловил, что место здесь странное, вот только, чтоб его, неверно понимает, в чём причина.
— Прекрати немедля, хранитель света! — повелевает Плейл, вышагивая мимо Босха. — Подсводную Колонну нельзя тревожить, пока не проведены обряды умилостивления!
— Подождите! — кричит ему вслед бригадир, но Гиена и ухом не ведёт. — Штен! — взывает Брин. — Фрай!
Со стороны люка никто не отзывается. Поколебавшись, он следует за Плейлом. Если этот дебил пострадает, то по возвращении они проблем не оберутся и останутся без премии. Но другая, более мудрая часть разума Босха знает, что всё это больше не имеет значения. Важно лишь то, вернутся ли они вообще, а такой исход становится всё менее вероятным с каждым его шагом.
— Не парься, Брин, — говорит себе бригадир. — Тут же ничего нет, кроме помёта и пустых теней.
Впрочем, Босх ни на секунду в это не верит. Вот почему он постоянно вертит головой на ходу, стараясь охватить каждый уголок отсека краткими вспышками луча из налобной лампы, как будто они способны сдержать мрак.
— Хранитель света, к твоему незнанию Подсводных процедур присовокупляется отсутствие функционирующих слуховых рецепторов? — визгливо спрашивает Плейл, поднимаясь на тот же мостик. Перемещается он с удивительным проворством. — Стой!
— Нам надоть выжечь их! — отзывается Ренни. — Пока роем не накинулись.
«Мы очень сильно шумим, — думает Брин. — Чересчур силь…»
Их лампы одновременно начинают мигать, дёргаясь между светом и мраком, и с каждым проблеском мертвенное угасание немного удлиняется. В течение пары жутких секунд Босх не сомневается, что тьма победит, но потом сияние постепенно возвращает позиции и больше не пропадает. Бригадир слышит, как кто-то хихикает, и пытается понять, что это, фекка мать, за дурацкая шутка, после чего осознаёт, что звук изливается из его глотки, поэтому дурной шутник — он сам. Затупив неуместную остро́ту, Брин осаживает и свои ноги, что даётся с бо́льшим трудом, поскольку их тянет вперёд.
— Давай назад! — рявкает он остальным, но Рен и Плейл зашли слишком далеко.
Чудится, что они застряли на дороге с одним направлением и неотвратимо соскальзывают к сердцевине часовни. Хоть кто-то из них вообще заметил перепады света, или для обоих подобное уже утратило важность? Гиена по-прежнему громко возмущается, то есть, наверное, всё ещё остаётся собой, — просто он слишком глуп, чтобы понять, насколько это ценно, — а вот Ренни затих.
— Безмозглый еретик! — голосит жрец, приближаясь к добыче. — Убирайся прочь от…
Слова Плейла сменяются протяжным стоном: наступив на подол рясы, он спотыкается и врезается в ограждение мостика. Проржавевший металл рассыпается, и Гиена опрокидывается в пруд. Тот проглатывает жертву без единого всплеска или ряби, как будто священник упал в пустоту.
Через несколько мгновений Рен добирается до конца мостика. Остановившись, он пристально смотрит на плазменный резервуар. Босху хочется верить, что напарник глядит сквозь цилиндр, выискивая своих заклятых врагов-скрытунов, но он знает, что это не так. Ренни забыл о паразитах, как и обо всём прочем, кроме чёрного стекла прямо перед ним. Резервуар превратился в столп тьмы, более тёмной, чем окружающий сумрак, столь непроглядной, что она пожирает свет налобных ламп целиком, не отдавая даже отражений.
«Уходи! — говорит себе Брин. — Сейчас или никогда».
Он медленно отступает спиной вперёд, благодаря небеса за каждый выигранный шаг, однако не может заставить себя развернуться и побежать. Босх не представляет, что сделает чёрный реактор, если отвести от него глаза. Бригадир поглядывает через плечо, чтобы не сбиться с пути, но более серьёзно не рискует.
— Это последний раз, — постоянно бормочет он три слова, как защитную мантру.
Почти дойдя до люка, Брин цепляется лодыжкой за трубу и, с размаху повалившись на пол, бьётся головой о порог отсека. Хотя шлем-каска спасает его от худших последствий, удар оглушает Босха, и мир переворачивается у него перед глазами, а затем полностью исчезает на пару секунд.
— Последний раз, — выдыхает он в безвременье. — Последний… раз.
Когда зрение восстанавливается, Брин видит Ренни: тот стоит над ним, очерченный лучом из налобной лампы бригадира. Однако облегчения Босх не испытывает, ведь то, что взирает на него сверху вниз, — уже не его друг. Фантом с зазубренными краями, кровоточащий тенями из тысячи незримых разрезов, выглядит так, словно вырвался на волю из Девяти Преисподних. Его фонарь не горит, и всё же каким-то образом сияет, а свет из лампы Брина чернеет там, где пересекаются их лучи. Это необъяснимо, но всё так, как оно есть и как хочет быть, а больше ничего и не имеет значения здесь, во тьме.
— К нам приближается кое-что похуже, шеф, — объявляет наваждение.
Его голос звучит так, словно оно не говорит, а сочится фразами и наслаждается каждой капелькой страдания, которое изливает в мир. Глаза фантома — окна в вечную ночь, породившую его. Они излучают ненависть, голод и греховное непогрешимое понимание.
— Уйди… прочь… — мямлит Босх.
Он пробует поднять ручной огнемёт, но того больше нет. Возможно, самой руки тоже нет, ведь она не отзывается на команды. Ноги — тоже. Даже веки предают хозяина, отказываясь сомкнуться, когда оживший мертвец склоняется над ним и придвигается так близко, что Брин чувствует, как пустота внутри призрака засасывает его душу.
— Потуши свой свет, — приказывает сущность, — и ты увидишь.
ФАЗА VI: УТВЕРЖДЕНИЕ
— Нет, — прошептал Босх, качая головой. — Это ложь. Всё случилось не так.
Брин оторвал взгляд от того, что росло внутри лифта. Нет, не росло. Оно ведь не живое. Это, чтоб его, всего лишь граффити.
Граффити, которое лгало…
Почему двери кабины не закрылись? Неужели соблазняли его посмотреть ещё раз?
— Шеф? — позвал долговязый малец, державшийся рядом с ним. — Вы в порядке?
— Всё… хорошо, — прохрипел Босх.
Язык ощущался во рту так, словно завял и отсох, пока мозги Брина где-то бродили. Бригадир откашлялся, стараясь немного расшевелить его. Как долго он простоял здесь, глазея на фантомов? Новичок наверняка уже записал его в психи, да и, наверное, не сильно ошибся, если учесть, чего Босх только что насмотрелся. Всю эту ложь…
На его запястье раздалось жужжание.
— Мы опаздываем, — сказал Брин, сверившись с хронолентой. — Давай-ка пошевеливаться.
Он направился к пусковой станции, борясь с неуёмным желанием оглянуться. Рисунок оказался пагубным, порочным. Исказил трагедию, преобразил её в нечто намного более мрачное. Ну, заражённая часовня вполне себе настоящая, но её плазменное ядро было погасшим, а не заполненным какой-то там нечестивой энергией, которая проникла в Ренни. Нет, его друг помешался из-за скрытунов, а потом они съели его заживо.
Ведь так?
Да… Да, крылатые паразиты сновали повсюду, яростно щебетали и, роями налетая на незваных гостей, впивались в их комбинезоны шипастыми присосками и отростками. Тогда застарелый гнев Рена — а может, на самом деле ужас? — разгорелся пожаром. Он принялся вопить и поджигать тварей не глядя, а затем Гиена, тот проклятый глупец, из-за своей неуклюжести угодил под струю пламени и тоже начал вопить, подожжённый. Ну а от его рясы вся часовня заполыхала, как громадная свеча. Кое-как выбираясь из той бойни, Босх запнулся, упал и так треснулся башкой, что мир для него едва не потух. Держась на волоске, бригадир пополз к люку, молясь богу, который никогда его особенно не интересовал, но в критической ситуации, пожалуй, не помешал бы. По дороге Брин заметил, как жрец рухнул в пруд-охладитель, однако тот не заглотнул Гиену, как сказало граффити. Нет, несчастный ублюдок трепыхался там, пока собственный вес не утащил его на дно. А что до Ренни, то, когда Босх видел его в последний раз, парня с головы до ног покрывали скрытуны, и он шатался туда-сюда, как куча извивающихся щупалец в форме человека. Тварей влекло именно к нему, будто его ярость служила для них маяком.
— Прости, Рен, — прошептал бригадир.
Брин бессчётное множество раз произносил это с тех пор, как выполз из того адского места и захлопнул за собой люк. А как ещё он мог поступить? Чудо, что Босх вообще выбрался оттуда, какие уж тут игры в героев… Пройдя по туннелю, он нашёл Штена с Фраем и сказал им, что часовня рухнула, погубив остальных, а впоследствии повторял свою историю каждому руководителю вплоть до самого верха, молясь, чтобы никто не отправился проверить. Купол ведь гигантский, а тот Солнечник потух, поэтому, как считал Брин, есть неплохие шансы на то, что его ложь откроется лишь к тому времени, когда он уже давно покинет этот мир. Тем или иным способом.
— Какая именно ложь, шеф? — спросил Ренни, стоявший у него за плечом. — Та, что ты наплёл им, или та, которую ты плетёшь себе?
«Не знаю», — понял Босх.
Ему больше не удавалось разобраться в своих воспоминаниях. То проклятое граффити исказило всё так, что обе версии жуткого события ощущались реальными, однако, по мере того как Брин думал об этом, более мрачный и опасный вариант набирал силу, удушая своего родича по памяти, и тот утрачивал правдоподобие, словно тускнеющая грёза. Неужели через пару минут бригадир и вовсе забудет о меньшем из двух зол?
Но клинок поругания вошёл намного глубже. Босха охватило мерзкое ощущение того, что переписываются не только его воспоминания. Чем твёрже Брин верил в ложь, тем достовернее она становилась, меняя самое прошлое. Омрачала его…
«Сделанного не воротишь!» — пылко заявил себе Босх. Историю невозможно распустить и связать иначе, к добру или к худу.
— Всегда только к худу, — рассудило наваждение, идущее рядом с ним. — Так устроены миры, шеф.
Фантом, как и причина его появления, стал темнее: его кожа приобрела безупречную гладкость и цвет обсидиана, с неё исчезли прежние изъяны в виде укусов и царапин. Зрачки расширились, как восходящие чёрные звёзды, и полностью заняли глазницы. Брин отвернулся, пока они не ослепили его, и сосредоточил внимание на пусковой станции впереди. В существе, являющемся ему, не осталось ничего человеческого, не говоря уже о чертах погибшего друга. Смотреть на него было рискованно.
— Это прекрасно, — произнёс Снеддон, когда они уже почти дошли.
Обернувшись, Босх увидел, что парень остановился и с мечтательной улыбкой разглядывает небесную пращу на крыше станции. Призрак Ренни пропал, будто изгнанный радостью искрёнка.
— Только не втюрься в неё, — предостерёг Брин, вслед за юношей обратив взгляд на обтекаемую серебристую капсулу. — Она — жёсткая старая кобылка. Ты, пожалуй, блевать на ней начнёшь ещё до небопада.
Впрочем, что бы ни говорил Босх, ему самому праща тоже казалась недурной. Чистая, добротная.
— Она не навредит мне, шеф, — ответил Снеддон.
Фраза получилась странная, но обезоруживающе честная, прямо как сам пацан. Беа назвала бы его «милым» — мечтателем не от мира сего, который всегда видит более приятную реальность за гранью этой.
«Свой своего узнает», — с нежностью подумал Брин, размышляя о беспредельных полётах фантазии своей жены. Ей понравился бы малец, и Беа хотела бы, чтобы он вернулся невредимым.
— Почему ты решил стать хранителем света, сынок? — неожиданно спросил Босх.
— Почему? — Пацан впервые посмотрел ему прямо в глаза. — Что-то внутри меня… Всегда хотело добраться до звёзд. — Он улыбнулся, но без теплоты. — Думаю, выбора не оставалось.
Бригадир кивнул, обдумывая услышанное.
— Ну что ж, полагаю, ты нашёл своё призвание. — Брин протянул руку. — Добро пожаловать в Ночную смену номер девятнадцать, хранитель света.
— Спасибо, шеф. — Они обменялись рукопожатием, и оказалось, что у мальца удивительно крепкая хватка, только какая-то неправильная, словно одного пальца не хватает, хотя ясно видно, что все на месте. — Это моё число.
Не «моё любимое число» или «моё счастливое число». Просто «моё число». Тоже странное выражение, но прозвучало оно искренне.
— И это моя последняя смена, — невольно произнёс Босх в ответ.
На сей раз он осознал, что верит своим словам. Однако никаких приятных чувств Брин не испытал. Совсем никаких. Будто подвёл итог, и всё.
— Такова жизнь, — отозвался парень, подняв взгляд к тёмному, ждущему их куполу. — Как вверху, так и внизу.
