Наследие / Inheritance (роман)

Сторонний перевод Этот перевод был выполнен за пределами Гильдии.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Наследие / Inheritance (роман)
Автор	Стивен Сэвил / Steven Savile
Переводчик	Валерия Владимировна Двинина
Издательство	Black Library Азбука
Серия книг	Вампирские войны
Входит в сборник	Вампирские войны / Vampire Wars (сборник)
Следующая книга	Доминион / Dominion (роман)
Год издания	2006
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Пролог. СМЕРТЬ И ДЕВА

Замок Дракенхоф. Зима, 1797

Старик умирал скверной смертью, и ни лекарь со всем своим мастерством, ни жрец со своей верой не могли сделать ничего, чтобы предотвратить это. Тем не менее, они взбивали отсыревшие от пота подушки, благодаря которым старик мог хотя бы полусидеть, и суетились подобно базарным торговкам, мечась по комнате с огарками и занавесками, стараясь не подпустить к постели тени и сквозняки, - но все же в покоях стоял пронзительный холод. Аккуратно уложенные в камине, где полагается реветь жаркому пламени, поленья и растопка оставались нетронутыми. Вместо очага двое мужчин разожгли курильницу, дым которой отгонял дурные мысли, и принялись возносить молитвы всемилостивому Сигмару. Но все это было совершенно ни к чему. Отто ван Драк умирал. Они знали это, и, хуже того, это знал он. Вот почему они были с ним; они пришли, чтобы нести вахту у постели умирающего.

Его нижняя губа вяло отвисла, и нитка слюны свесилась на подбородок. Отто вытер ее тыльной стороной ладони. Кисть его сплошь покрывали желтовато-коричневые печеночные бляшки. Старость уничтожала графа с ужасающей быстротой. За тридцать дней Отто одряхлел на тридцать лет. Все жизненные силы, поддерживавшие этого человека, покинули его за несколько коротких недель, оставив лишь шелуху человеческого обличья. Кости выпирали из-под натянувшейся землистой кожи. В смерти графа Сильвании не было никакого достоинства.

Смерть, понял он, наконец, великий уравнитель. Она не питает уважения к происхождению и благородству кровей, и его собственная унизительная кончина тоже пренебрегает всем этим. Неделю назад он утратил контроль над мышцами лица, а его язык так распух, что с трудом шевелился, рождая едва разборчивые звуки. Большинство слов, которые ему удавалось выдавить, звучали как невнятный пьяный лепет.

Для человека, подобного Отто ван Драку, это, возможно, являлось самым оскорбительным в умирании. Не для него чистая смерть на поле боя в бешеной кровавой схватке, не для него сияющая слава ухода в сражении. Нет, смерть с ее мрачным чувством юмора припасла для него только унижения. Его дочери приходилось мыть отца и помогать ему облегчаться, пока он потел, дрожал и из последних сил проклинал богов, обрекших его на это.

Он знал, что происходит. Органы в его теле сдавали один за другим. Он даже дышал лишь благодаря немыслимому напряжению силы воли. Он не был готов умереть. Отто был своеволен: он хотел заставить их ждать. Его упрямство доигрывало последний акт трагедии.

Его дочь Изабелла нагнулась над постелью и влажным полотенцем вытерла пот с горящего в лихорадке отцовского лба.

- Тише, папа,- успокаивающе проворковала она, видя, что он пытается что-то сказать.

Отчаяние исказило лицо графа, неприкрытая ненависть полыхнула в глазах. Он смотрел на своего брата Леопольда, ссутулившегося в роскошном кресле, обитом малиновым бархатом. Тот выглядел крайне раздраженным всей этой бессмысленной суетой. Хоть они и были братьями, но братская любовь никогда не связывала их. Мать девушки всегда утверждала, что глаза - это врата души. Изабелле глаза отца казались гипнотизирующими. В них бурлили такие напряженные эмоции и чувства. Ничто не могло укрыться от них. Эти глаза были так выразительны. И сейчас, всматриваясь в зрачки отца, она видела всю глубину его страданий. Старика мучила его унизительная смерть, но скоро все будет кончено.

- Уже недолго, - эхом ее мыслей прошептал лекарь жрецу.

Он, сложившись чуть ли не вдвое, склонился над своим кофром с пилками и скальпелями и принялся рыться в нем, пока не отыскал кувшинчика с жирными пиявками.

- Возможно, это принесет ему некоторое облегчение, - сказал жрец, когда лекарь откупорил сосуд и погрузил в него руку.

Перемешав пиявок, он извлек одну и приложил ее к синей вене на шее Отто.

- Пиявки? - Голос Изабеллы ван Драк дрогнул от нескрываемого отвращения. - Это действительно необходимо?

- Кровопускание полезно для сердца,- заверил ее лекарь.- Чем меньше ему надо качать крови, тем меньше нагрузка и тем дольше оно будет биться. Поверьте, госпожа, мои красавицы подарят вашему отцу еще много, много времени, если мы дадим им делать их работу.

Судя по выражению лица молодой женщины, она отнеслась к этим словам скептически, но не остановила лекаря, пристроившего еще шесть кровопийц к телу ее отца.

- Все… говорят обо мне… точно я… ушел… Я… еще… не мертв… - прохрипел Отто ван Драк.

И словно в доказательство, вслед за последним словом, сорвавшимся с его губ, разразился жестоким кашлем. Безрезультатно попытался он прихлопнуть сосущих его пиявок.

- Лежи спокойно, папа.

Изабелла вытерла отхарканную отцом слизь.

- Будь я… проклят… если… сдамся…без… борьбы. - Отто с трудом складывал звуки в слова. Разочарование было слишком велико для него.

Леопольд оторвался от кресла и пересек комнату. Он шепнул что-то на ухо лекарю, и тот кивнул. Леопольд подошел к окну и оперся ладонями о подоконник, чувствуя подушечками пальцев шероховатость деревянной панели. Он прислушивался к тяжелому дыханию старика, и ногти его впились в мягкую древесину.

Зазубренная стрела молнии осветила комнату, бросив искривленные тени на тех, кто находился в ней. Мгновение спустя зарокотал гром, и по толстым стенам замка Дракенхоф пробежал трепет. Леопольд едва сдержал самодовольную ухмылку. Дождь стегнул по стеклу, распался на капли и побежал ручейками слез по отражению человека. Он злорадно хмыкнул. Уж что-что, а плакать он не собирается.

- Ты все равно будешь проклят, старый ты козел. Уверен, ты еще не подох только потому, что дико боишься того, что поджидает тебя на той стороне. Ну как, правильно, а, братец ты мой? Боишься несчастных душ, которые ты с таким удовольствием предал смерти. Ты слышишь их, не так ли, Отто? Ты слышишь, как они зовут тебя. Ты знаешь, чего они ждут. Представляешь, что они сделают с тобой, когда, наконец, получат шанс отомстить? Ох… ну что за восхитительная мыслишка.

Глаза Отто сверкнули бессильным гневом.

- Давай, Отто. Прояви хоть немного чувства собственного достоинства в свои последние часы. Как граф Сильвании обещаю тебе сделать все, что в моих силах, чтобы осквернить память о тебе.

- Пошел… вон!

- Что? И пропустить твой последний вздох, брат мой? О нет, ни за какие пряности Аравии. Да, дорогой Отто, ты всегда был неисправимым лжецом и мошенником. Непорядочность - одна из немногих твоих подкупающих черт, а возможно, и единственная. Так что, скажу тебе, я не удивлюсь, если окажется, что все это было лишь грандиозным розыгрышем. Я не желаю быть посмешищем из-за тебя, братец. Нет-нет, если бы пришлось, я бы выдавил из тебя жизнь собственными голыми руками, и я не покину этой комнаты, пока не удостоверюсь, что ты надежно и истинно мертв. Ничего личного, ты же понимаешь, но я выйду отсюда графом Сильвании, а ты оставишь эти покои только в гробу, и никак иначе. Уверен, на моем месте ты сделал бы то же самое.

- Ты будешь… проклят…

- О да, вполне возможно. Но я, похоже, пересеку этот мост много позже тебя. А теперь будь хорошим мальчиком и умри.

- Подлец…

- И снова вполне возможно, но я не могу не размышлять над тем, что бы подумал отец, если бы видел тебя. Не хочу показаться невежливым, но ты гадок, Отто. Умирание тебе явно не к лицу. Впрочем, оно почти не изменило тебя. Ладно, довольно о твоих ошибках. Ты по-прежнему слишком скуп, даже чтобы разжечь чертов камин в собственной спальне, так что мы вынуждены мерзнуть, дожидаясь, когда же ты, наконец, отбросишь копыта.

- Будь ты… проклят… ты… и твои дети… пусть… сгниют… в адских… ямах. Никогда ты… не станешь… графом. - Пальцы Отто вцепились в мятые простыни, кожа на костяшках стала белее савана. - Никогда!

Снова ударила молния, озарив синеватым светом искаженное яростью лицо Отто ван Драка. Близнецы-зигзаги врезались в землю где-то на горной тропе между замком и городом Дракенхоф. Хлынул ливень, побежавший по стеклу освинцованного окна. Еще одна зазубренная молния расколола грозовую черноту. Взвыл ветер. Грохнули о стену деревянные ставни.

- Вот уж не знаю, что бы ты мог сделать в связи с этим, - заметил Леопольд. - Это фиктивное замужество, которое ты так легко устроил для Изабеллы с коротышкой Клинсманом, - это же смешно. Не стану утверждать, что удивился, когда мальчишка бросился вниз головой с крыши благотворительной лечебницы. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, а, братец?

Присев на край постели старика, Изабелла промокнула кровавую слюну, забрызгавшую подбородок отца. И снова внимание ее переключилось на дядю.

Она знала его всю свою жизнь. Некогда она боготворила землю, по которой он ступал, но, повзрослев, девушка поняла, что брат отца не человек, а червяк.

- Полагаю, я не имею права вмешиваться в обсуждение данного вопроса?

Одну неприятную секунду Леопольд изучал свою племянницу, отводившую от лица прядь длинных темных волос. Она была по-своему красива: бледная, тонкокостная. Эта обманчивая комбинация придавала девушке очарование хрупкой утонченности, хотя на самом деле она унаследовала скверный характер ван Драков и, когда на нее накатывало, могла быть хитра и увертлива, точно ласка.

- Боюсь, что нет, дорогая. Возможно, в других обстоятельствах… но я не законник. По чистой случайности ты родилась женщиной. За неимением сыновей род твоего отца прерывается, и начнется мой, как самого старшего из оставшихся в живых мужчин. А твой брак пришел к такому… безвременному финалу… Но чему быть, того не миновать. Нельзя бороться с традициями, в конце концов, они становятся традициями не зря. - Леопольд погрузился в размышления, как будто ему только что пришла в голову некая идея. Затем он повернулся к жрецу: - Скажи, брат Гутман, как великодушный Сигмар относится к союзу близких родственников - допустим, дяди с племянницей? Я ведь по натуре добряк, меня можно убедить принести эту жертву, чтобы успокоить разум моего брата Мы ведь не хотим, чтобы единственная ценность, которую он ухитрился сотворить, оказалась вынуждена продавать себя на панели, не так ли?

- Сигмар осуждает подобное, - ответил пожилой жрец, даже не взглянув на Леопольда.

В воздухе над головой Отто священник начертал знак молота Сигмара.

- Что ж, ладно. Ну, я хотя бы попытался, дорогая. - Леопольд похотливо подмигнул девушке.

- Будь так добр, выбирай слова, дядюшка, - холодно произнесла Изабелла. - Это все еще мой дом, и ты в нем в одиночестве, поскольку тут достаточно слуг и стражников, оставшихся верными моему отцу, а значит, и мне.

- Оскорбленная женщина и все такое, а? Ну конечно, дорогая. Угрозы пусты. Ты же знаешь, я люблю тебя, как собственную плоть и кровь, и не вынес бы вида твоих страданий.

- Ты бы повернулся спиной, чтобы не смотреть, - закончила за него Изабелла.

- Проклятье, девочка, да ты с характером, отдаю тебе должное. Настоящая ван Драк. Сердцем и душой.

- Ненавижу… это. Не хочу… умирать.

Пиявки на горле и висках Отто ван Драка пульсировали, насыщаясь. За несколько минут, прошедших с того момента, как лекарь посадил их на кожу своего пациента, они раздулись почти втрое, но продолжали жадно сосать кровь умирающего графа.

- Жаль, но у тебя нет выбора, старик. Сперва ты подохнешь, потом отправишься к Морру, и, уверен, владыка Нижнего мира с наслаждением станет обдирать твою душу слой за слоем. После прожитой тобой жизни я и представить себе не могу, сколько нашему другу-жрецу надо пресмыкаться и хныкать, чтобы помочь тебе избежать предстоящего. Скажи-ка, брат Гутман, что говорит твой бог по этому поводу? - поинтересовался Леопольд у сгорбившегося жреца Сигмара.

Священник, к которому обратились напрямую, определенно чувствовал себя неловко.

- Лишь раскаявшейся душе можно отпустить грехи, лишь исповедовавшегося можно очистить от пятен тьмы, - ответил жрец.

Изабелла помогла пожилому священнослужителю опуститься на колени у постели Отто.

- Слышишь, братец, что говорит глашатай воли самого благодетельного Сигмара? Ты проклят.

- Готов ли ты облегчить душу, сбросить с нее тяжесть грехов перед встречей с Морром? - спросил Виктор Гутман у Отто, не обращая внимания на злорадство Леопольда.

- Убирайся… от меня… священник. - Отто плюнул комком густой слизи в лицо жреца. Мокрота прилипла к скуле старика прямо под глазом и соскользнула в серую тень щетины. Хилый жрец смахнул плевок дрожащей рукой.- Мне… не в чем… раскаиваться. Не трать… зря… сил… ни своих… ни моих.- Отто обуял приступ ярости, он стал выхаркивать бессмысленный поток нечленораздельных слов и проклятий.

- Пожалуйста, папа, - мягко увещевала отца Изабелла.

Но бесполезно - старик не собирался очищать душу.

- Ох, это чудесно, Отто. Поистине чудесно,- ухмыльнулся Леопольд. - Как ты думаешь, у меня еще есть время вызвать жрецов Шальи и Ульрика, чтобы ты мог отвергнуть и их богов тоже, а? Или еще кого-нибудь, кого ты предпочитаешь оскорбить?

Новый зигзаг молнии расщепил тьму. Гроза усиливалась. Ставни стучали о каменную кладку стен, теряя отколовшиеся щепки. Ветер выл в водосточных трубах, пронзительные стоны рвались из оскаленных пастей потрепанных стихиями горгулий, которые охраняли четыре угла высокой башни.

- Каждое горькое слово, которое ты выбулькиваешь, Отто, конечно же, вздор, но какой дивный вздор. Брось все это. Твое пыхтение, должно быть, жутко утомительно. Я тоже уже устал от него.

Смех застрял у него в горле.

Три ударивших одно за другим копья молний на миг превратили черную ночь в ясный день. Гроза ворвалась во двор замка. Деревья гнулись, кланяясь урагану. Голые ветви трещали, едва не ломаясь. Гром рокотал в холмах, тяжелые звуки ворочались, сливаясь друг с другом, напоминая оглушительный хор боевых барабанов орков.

Мурашки побежали по спине Леопольда, дрожь пробрала его до мозга костей. Позади него жрец убеждал Отто исповедаться в грехах.

- Бессмысленно, - сказал Леопольд, с улыбкой поворачиваясь к усердствующему священнику. Руки старика тряслись, с лица его сбежали все краски. - Если он начнет, то не успеет дойти и до своей юношеской поры, как Морр заберет его. Наш Отто был очень плохим мальчиком.

- Морр… заберет… тебя. - Отто, охваченный очередным приступом кашля, слабо выругался. Его вырвало кровью. Брат Гутман взял у Изабеллы полотенце и принялся было вытирать красные хлопья мокроты, но Отто с неожиданной силой отдернул голову. - Убирайся… от меня… жрец… не желаю… чтобы ты… прикасался… ко мне.

Истощенный порывом старик тяжело откинулся на подушки.

Словно отброшенный силой выплеснувшейся на него ненависти Отто, жрец отступил на шаг, рука его слабо трепыхнулась, потянувшись к Изабелле за поддержкой, но тут колени старика подогнулись, он пошатнулся и рухнул. Висок и плечо священника врезались в край прикроватного столика с тошнотворным хлюпаньем отбиваемого сырого бифштекса.

Меллин, лекарь ван Драка, поспешно кинулся к упавшему жрецу.

- Жив,- сообщил он, нащупав слабый пульс на шее брата Гутмана. - Хотя едва-едва.

Молния вспорола багрово-черную небесную ткань, будто заплывшую гигантским кровоподтеком, и беспрестанный стук полновесных дождевых капель внезапно прекратился.

Хрупкого жреца скрутили жестокие судороги, тело его неистово задергалось, словно притягивая к себе все грозовое электричество. А потом старик вытянулся и застыл, точно труп.

В последовавшей за этим гробовой тишине раздался одинокий резкий стук, и дверь открылась.

В проеме стоял испуганный слуга со смиренно опущенной головой. Мимо него, не дожидаясь официального представления, протиснулся неотразимо привлекательный мужчина. Незнакомец был выше Леопольда на целую голову, если не больше, - ему пришлось слегка пригнуться, чтобы войти в спальню. В руке он сжимал трость с серебряным набалдашником. Рукоять палки была изготовлена в форме омерзительной волчьей морды, скалящей зубы в лютом рычании. Темный плащ пришельца выглядел еще чернее на плечах, где он промок от дождя и воды, капающей с полей шляпы.

- Благородный Влад фон Карштайн, м-милорд, - промямлил слуга.

Взмахом руки прибывший отпустил лакея, который с видимым облегчением поспешно удалился.

Шум дождя вновь обрушился на покои, нарушив тишину, воцарившуюся в самом центре бури.

Гость приблизился к постели. Его сапоги оставляли мокрые отпечатки на холодном деревянном полу. Леопольд смотрел на них, пытаясь понять, откуда появился этот человек.

- Прямо из грозы,- побормотал он, качая головой.

- Смиренно приветствую вас, граф ван Драк. - Человек говорил с необычайно сильным акцентом; очевидно, он был иностранцем.

«Возможно, из Кислева или с еще более дальнего востока», - подумал Леопольд.

- И вас, прекрасная леди, - продолжил незнакомец, поворачиваясь к Изабелле. - Прекрасная и очаровательная. Бледная роза, растущая меж этих колючих шипов.

Ее лицо вспыхнуло от этого незамысловатого комплимента. Девушка улыбнулась уголком рта и присела в реверансе, не отрывая глаз от мужчины. Какие у него были глаза! Они светились звериной мощью, их переполняли невыразимые страсти. Она чувствовала, как его взгляд пожирает ее, и охотно отдавалась этому ощущению. Этот человек обладал силой и явно был не прочь пользоваться ею. Лицо его расплылось в медленной хищной улыбке. Изабеллу тянуло к пришельцу. Чувство было едва уловимо, но непреодолимо. Девушка сделала шаг к нему.

- Перестань пялиться, женщина, это неприлично, - прорычал Леопольд. - И вы, сэр, - обратился он к чужаку. - Спасибо, что пришли, но я уверен, вы видите, что вторглись в весьма интимный момент. Мой брат быстро сдает, а поскольку умирают лишь однажды, мы хотели бы разделить его последние минуты в тесном семейном кругу - убежден, вы это понимаете. Если вы соблаговолите подождать, пока… э… немного подождать, я буду счастлив встретиться с вами в одной из приемных и обсудить дело, с которым вы пришли к графу.

Он указал на дверь, но, вместо того чтобы уйти, пришелец снял свои белые перчатки, стягивая их палец за пальцем, взял руку Изабеллы, поднес ее к губам и приник к белой коже долгим поцелуем, игнорируя трескотню Леопольда, конвульсии жреца и онемевшую фигуру лекаря,- все это явно не интересовало его.

- Я Влад, старший в семье фон Карштайн…- обратился гость к умирающему графу, не обращая внимания на указующий перст Леопольда.

- Я не знаю такого семейства, - несколько раздраженно перебил его Леопольд.

- Я и не ожидал этого от вас, - невозмутимо парировал незнакомец. Он взирал на Леопольда совершенно равнодушно, как смотрят от нечего делать на муху, угодившую в кувшин с медом и тонущую в густой липкой сладости. - Но я веду свой род со времен, предшествующих эпохе ван Хала, с основания Империи и ранее, чего никак нельзя сказать о большинстве нынешних знатных семейств, не так ли? Истинное благородство крови передается по наследству, это не подделка, заработанная военными грабежами, согласитесь.

Влад расстегнул пряжку своего дорожного плаща и кинул тяжелую ткань на спинку малинового кресла. Трость с волчьей головой он прислонил к подлокотнику, положил белые перчатки на оскаленные серебряные клыки, а мокрую шляпу водрузил на перчатки. Его черные как вороново крыло волосы были собраны в косицу, спускающуюся до середины спины. В этом человеке чувствовалась надменная самоуверенность, тревожившая Леопольда. Он двигался с грацией хищника, крадущегося за чуткой добычей, но при этом никто не стал бы отрицать, что он обладает определенной притягательностью.

- Поистине так, - согласился Леопольд. - Но что же, скажите на милость, привело вас к нам в столь бурную ночь? Не задолжал ли мой брат вам тридцать сребреников, или, возможно, он велел казнить вашу нареченную, поддавшись одной из своих дурацких прихотей? Позвольте мне вас заверить: как новый граф, я приложу все усилия, чтобы выплатить вам любые долги нашего семейства. Это самое меньшее, что я могу сделать.

- У меня дело к графу, а не к его лакею.

- Не понимаю, что…

- А вам и не нужно что-либо понимать, сэр. Я просто оказался по соседству, направляясь на свадьбу близкого друга, и подумал, что будет правильно засвидетельствовать свое почтение нынешнему графу ван Драку и предложить ему свои услуги - любые, какие он может счесть подходящими для себя.

Лежащий в постели Отто злобно хмыкнул. Смешок перешел в очередной жестокий приступ кашля.

- Женись… - Глаза Отто вспыхнули мстительным весельем. - Да, - злобно прошипел умирающий граф. - Да… да.

- Абсурд! Я не потерплю подобной ерунды! - Леопольд фыркнул, кровь прилила к его щекам с такой силой, что под кожей прорисовалась сеточка лопнувших сосудов. - Через несколько часов я буду графом, а ты будешь выпотрошен, четвертован, и твоя голова очутится на пике еще до рассвета, слышишь, старый дурак?

Отто выдавил нечто среднее между кашлем и смехом.

Лежащего на полу жреца охватил второй, еще более яростный приступ конвульсий. Лекарь пытался удержать его, не давая бьющемуся в припадке старику откусить и проглотить собственный язык.

- Клянусь… адом… ты… сдохнешь… первым! - выплюнул старый граф. То, что еще осталось от прежнего Отго ван Драка, бросало противнику последний вызов.

- Сэр, - Влад опустился на колени у кровати, - если на то будет ваша воля, я к вашим услугам, как ответ на ваши молитвы; я буду несказанно счастлив принять руку вашей дочери Изабеллы и назвать ее своей женой, и вы еще при жизни своей увидите нас обвенчанными.

- Нет! - Леопольд схватил Влада за плечо. Колени жреца стучали о пол аккомпанементом к вспышке Леопольда.

- Прошу прощения, - тихо сказал Влад, а затем, поднявшись, развернулся одним неуловимо-плавным движением. Его рука с головокружительной скоростью метнулась вперед и сомкнулась на горле Леопольда ван Драка

- Ты раздражаешь меня, коротышка! - рявкнул Влад, приподняв Леопольда, так что носки его сапог заскребли пол.

Теперь они были лицом к лицу. Леопольд слабо трепыхался, пытаясь оторвать от себя пальцы Влада, безжалостно стискивающие его глотку и выдавливающие из него жизнь. Леопольд не мог втянуть в себя ни глотка воздуха. Он лягался и царапал руку Влада, но хватка фон Карштайна не ослабевала.

А потом, почти небрежно, Влад отшвырнул его в сторону.

Леопольд шлепнулся на пол, ловя разинутым ртом воздух.

- Итак, священник у нас, кажется, есть. Можешь вернуть его к жизни? - обратился Влад фон Карштайн к лекарю. - Тогда мы приступили бы к церемонии. Держу пари, графу ван Драку осталось немного, и позор падет на наши головы, если мы лишим его радости увидеть свадьбу его любимой дочери, не так ли?

Меллин кивнул, но не сдвинулся с места. Он смотрел на пытающегося подняться Леопольда.

- Ну! - произнес Влад. Слово, слетевшее с его губ, было не громче шепота, но оно словно бы само по себе обладало властью.

Лекарь нащупал свою сумку и перевернул ее, рассыпав содержимое по полу. Стоя на четвереньках, он принялся рыться в мешанине, пока не нашел маленький пузырек с вяжущим бальзамом. Встряхнув склянку, лекарь смазал снадобьем верхнюю губу брата Гутмана. Жрец Сигмара содрогнулся, залопотал что-то, брызгая слюной, и замахал руками, шлепая себя по губам. Очнувшись и увидев Влада, престарелый священник отпрянул и инстинктивно начертал в воздухе между собой и пришельцем знак молота Сигмара.

- Мы нуждаемся в твоих услугах, жрец, - проговорил Влад бархатным голосом, окутывая мягкими словами старика, лаской вынуждая его выполнить приказ. - Прежде чем уйти, граф увидит свадьбу своей дочери.

- Ты не можешь так поступить со мной! Я не допущу! Это мое право по рождению! Сильвания, замок - это все мое! - бушевал Леопольд. Чтобы встать, ему понадобилось опереться на стену.

- Отнюдь, милостивый государь. Граф может делать все - все - что пожелает. Он сам себе закон. Если он попросит меня голыми руками вырвать из твоей груди сердце и скормить его псам - что ж… - Он вытянул руки ладонями вверх, затем перевернул их, словно изучая. - Дельце может оказаться трудным, но если граф пожелает, поверь мне, оно будет исполнено.

Он повернулся к Изабелле:

- А вы, миледи? По обычаю невеста в определенный момент действа говорит «да».

- Со смертью моего отца он, - Изабелла ткнула пальцем в сторону съежившегося Леопольда, - наследует его имущество, его замок, титул: все, что по праву должно принадлежать мне. Всю свою жизнь я просуществовала в тени мужчин семейства ван Драк. У меня не было своей жизни. Я играла роль покорной дочери. Мной владели - а теперь мой отец умирает, и я жажду свободы. Я жажду ее так отчаянно, что почти ощущаю ее вкус, и с тобой я, возможно, наконец обрету ее. Так что дай мне то, что я хочу, и я отдамся тебе всецело, телом и душой.

- И что же это?

Она повернулась к своему отцу, покоящемуся на смертном одре, и увидела на его лице злобное удовлетворение. Девушка улыбнулась:

- Все. Но сперва, в знак верности… Утренний дар - кажется, так это называется. От жениха невесте, как доказательство его любви.

- Чушь! - крикнул Леопольд ломким от напряжения голосом.

- Все что угодно, - сказал Влад, не обращая на него внимания. - Если в моей власти это дать, ты это получишь.

Она снова улыбнулась - и словно сбросила этим простым выражением довольства все годы покорности. Девушка притянула мужчину к себе и прошептала что-то ему на ухо, а он нежно поцеловал ее в щеку.

- Как пожелаешь, - произнес Влад.

Он повернулся к багровому от злости Леопольду:

- Я честный человек, Леопольд ван Драк. Я не хочу, чтобы ты страдал чрезмерно, так что у меня есть к тебе предложение. Я дам тебе время все взвесить. Пяти минут будет вполне достаточно. Подумай об этом, пока жрец готовится к церемонии, а моя будущая жена устраивает поудобнее своего отца, и потом, только потом, по прошествии пяти полноценных минут, если ты сможешь посмотреть мне в глаза и сказать, что действительно хочешь, чтобы я отступился, что ж, тогда я подчинюсь твоей воле.

- Ты серьезно? - недоверчиво спросил Леопольд. Он не ожидал, что чужак так легко пойдет на попятный.

- Я всегда серьезен. Что это за мужчина, если в его словах нет чести? Я дал тебе слово. Так ты согласен с моим предложением?

Глаза Леопольда встретились со сверкающими холодом глазами Влада, и несостоявшийся наследник невольно попятился под напором изливающейся из них убийственной ненависти. Он пятился, пока не почувствовал, что край подоконника врезается ему в крестец.

- Да, - ответил он, осознавая, что позволил заманить себя в ловушку.

- Хорошо,- ровным голосом проговорил Влад фон Карштайн. Четырьмя быстрыми шагами он пересек комнату. Одной рукой он взял Леопольда за загривок, а другую, точно таран, вонзил в его грудь, расколов ребра. Пальцы его сомкнулись на сердце уже мертвого человека. Одним свирепым рывком он выдернул плотный комок мышц и выбросил труп в окно. Криков не последовало.

Держа в руке сердце мертвеца, Влад перегнулся через подоконник. Вдалеке сверкнула молния. Глаз бури миновал Дракенхоф и двигался прочь. В тусклом грозовом зареве Влад различил распростершееся на плоской крыше тремя этажами ниже тело Леопольда с непристойно раскинутыми и вывернутыми руками и ногами.

Изабелла тоже подошла к разбитому окну. Пальцы девушки встретились с пальцами жениха, скользкими от крови ее дяди. Если бы не кровь, жест этот можно было бы ошибочно принять за глубоко интимный. Но нет, он давал понять, какая тьма кроется в душе молодой женщины: взяв руку мужчины, она заявляла о своих правах на него и его жизнь, предложенную ей, точно так же, как он заявлял о своих правах на нее и на власть, предоставленную ее наследством.

Власть.

- Это дар тебе,- сказал он, протягивая ей сердце.

- Выброси его. Теперь, когда оно перестало биться, оно мне не нужно, - ответила она и потянула его прочь от окна.

Где-то в ночи завыл волк. Его горестный вой звучал в унисон с погребальной песней дождя и ветра.

- Он кажется таким… одиноким.

- Он потерял свою пару. Волки - среди тех немногих зверей, которые выбирают себе спутника на всю жизнь. Теперь он не узнает другой любви. Он обречен на одиночество.

Изабелла вздрогнула и притянула Влада к себе.

- Не будем больше говорить об одиночестве.

Встав на цыпочки, она поцеловала мужчину, пообещавшего дать ей все, чего пожелает ее сердце.

Глава 1. ОХОТА НА ДЕМОНОВ

Пограничный город Сильвании. Ранняя весна, 2009

Земля была лишена жизни. Не стрекотали кузнечики, не квакали лягушки, не пели птицы, даже ветер не шептал в листве деревьев. Стояла неестественная тишина. Злоба, подумал Джон Скеллан, заразила здесь все. Злоба проникла в каждую песчинку, вгрызлась в саму почву, пропитав ее на целый дюйм ядом разложения. Деревья, все еще голые, несмотря на наступление времени весеннего расцвета, сгнили до самой сердцевины. Озирая сухие, точно кости скелета, сучья над головой, Скеллан заметил одинокое пустое гнездо. Судя по распутанным непогодами прутьям, оно пустовало уже давно. Имя поразившей все вокруг болезни было - духовная язва. Земля была пропитана кровью, жестокостью и отчаянием.

Скеллан содрогнулся.

Рядом с ним Стефан Фишер осенил себя знаком Сигмарова молота.

Двое мужчин охотились за призраками, а где же их искать, если не в голых землях Сильвании?

- Лес Голодной Смерти. Или Подыхающий лес, или Голодный лес. Не знаю, как точно его название, Verhungern Wood, переводится с диалекта на рейкшпиль. И все же имечко кажется до дрожи подходящим, а?

- Да уж, - согласился Фишер, обводя взглядом ряды мёртвых и умирающих деревьев. Трудно было поверить, что меньше чем в двух днях пути отсюда бушует весна во всей красе распускающихся на берегах Бурной реки нарциссов и крокусов. - Леса должны быть живыми, должны быть полны жизни. - Приглушенный голос Фишера изрек то, что вот уже час тревожило Скеллана. Повсюду вокруг них ощущалось полное отсутствие жизни. - Не такими, как это выжженное, голое место. Это ненормально.

Скеллан откупорил фляжку, которую всегда носил на поясе, и сделал большой глоток воды. Затем вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. Они забрались очень далеко от дома - и дело было не только в расстоянии. Это место не походило ни на одно из тех, где ему доводилось бывать раньше. Он слышал рассказы о Сильвании, но, как и многие, считал их сильно преувеличенными сплетнями крикливых торговок и обычными небылицами самозваных искателей приключений, горе-путешественников. Реальность оказалась куда грубее, чем он себе представлял. Здешняя земля исстрадалась за века дурного обращения и насилия, что, конечно, делало их прибытие сюда неизбежным. Таково уж было их призвание - искоренять зло, очищать мир от черной магии и от мрази, ее практикующей.

Эту пару называли по-разному; простейшим, хотя и наименее точным определением было «охотники за ведьмами». Даже забавно, что можно заработать подобный эпитет муками горя. Джон Скеллан стал тем, кем он был сегодня, не по собственному сознательному выбору. Жизнь лепила его, гнула, корежила, но не сломала. И вот спустя семь лет - да, через месяц, если не через неделю, исполнится ровно семь - после того, как налетчики сожгли и разграбили его дом, он здесь преследует призраков, или, скорее, ищет способ наконец-то упокоить их.

- Все дороги ведут в ад, - горько промолвил он.

- Ну, эта привела нас в Сильванию, - отозвался Фишер.

- Это одно и то же, дружище, такое же забытое богом место.

У обоих гибель одного образа жизни и рождение другого последовали друг за другом с ужасающей быстротой. Скеллан и Фишер были женаты на сестрах и стали вдовцами с интервалом в четверть часа. Взлеты и падения их жизней были связаны крепко-накрепко. Судьба умеет быть жестокой. Скеллан взглянул на свояка. Никто и никогда не принимал и не примет их за кровную родню. Тридцатишестилетний Фишер был на девять лет старше Скеллана, на добрых шесть дюймов выше и гораздо тяжеловеснее: мускулы его уже начали плавно перетекать в жир, но в одном двое мужчин были поразительно схожи. Это были глаза. Их глаза говорили, что они видели наполненное счастьем будущее, которое у них отняли. Потеря прибавила им немало лет. Их души состарились и загрубели. Они познали худшее, что только могла подбросить им жизнь, - и выжили. Теперь пришла пора мщения.

Жук размером с мышь юркнул по земле всего в футе от ноги Скеллана. Это было первое живое существо, встреченное ими за многие часы, что едва ли ободряло.

- Ты никогда не задумывался, как все могло бы быть, если бы…- Пояснять не стоило: они оба знали, о чем он говорит.

- Каждый день, - ответил Фишер, не глядя на друга. - Это все равно что выйти из собравшейся вокруг рассказчика толпы, недослушав истории… Ты не знаешь, чем она кончилась, и продолжаешь мучиться и размышлять над продолжением. Как бы сложилась жизнь, если бы Лейну и Лизбет не убили? Где бы мы были сейчас? Не здесь - это уж наверняка.

- Нет… не здесь, - согласился Скеллан. - Но слезливая сентиментальность нам ни к чему.

С этими словами он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя тяжкую ношу грусти, которая всегда наваливалась на него при мысли о Лизбет. Он не мог забыть о своем горе точно так же, как не мог забыть и о его причине. Вопрос был в том, как с этим горем справиться. Скеллан давно уже смирился с гибелью жены. Он принял ее. Это случилось. Но он не простил, и он не забыл.

В тот день их было семеро, этих всадников. Потребовалось время, почти семь лет, если быть точным, но шестеро из них уже лежат в земле, заплатив наивысшую цену за свои грехи. Скеллан и Фишер позаботились об этом, и, делая свое дело, они никому не давали пощады. Как и их жертвы, как Лейна и Лизбет, как все другие души, отправленные ими к Морру, убийцы сгорели. Это было неприятно, но не бывает смерть приятной. Первого из убийц они настигли через три месяца после набега, в трактире, пьяного в стельку. Скеллан вытащил его наружу, окунул в поилку для лошадей и держал так, пока убийца не очухался, плюясь и кашляя, и не протрезвел настолько, чтобы сообразить, что у него неприятности. Колено - весьма чувствительный шарнир, защищенный коленной чашечкой. Скеллан раздробил одну из коленных чашечек убийцы свирепым пинком по суставу и отволок орущего человека в снятую им комнатенку.

- У тебя есть шанс, - сказал Скеллан. - Он невелик, но побольше того, что ты дал моей жене.

Джон врал. У лишенного возможности стоять, потерявшего одну ногу человека не было шансов против огня и дыма - но даже если бы он каким-то чудом выбрался из пламени, Скеллан и Фишер поджидали снаружи, твердо намеренные позаботиться о том, чтобы убийца вступил в ряды войска мертвецов Морра.

Они не получили удовлетворения. Они не чувствовали, что исправляют зло или вершат правосудие.

Речь шла лишь о мщении, и убийцы сгорали один за другим.

Сначала это было нечто вроде поселившейся в Скеллане болезни, неизлечимой, неуклонно усиливающейся болезни, которая превратилась в итоге во всепоглощающую потребность заставить подонков расплатиться за то, что они сделали. Но даже их гибель не прогоняла боли, так что с каждым разом Скеллан заставлял убийц умирать все более тяжелой смертью.

К тому времени, как они поймали четвертого, сопливого подонка, Скеллан обзавелся пыточной рубахой собственного изобретения. Рубаха эта отличалась длиннющими рукавами и специальными пряжками, которые застегивались так, что тот, на кого была натянута хитрая одежка, попадал в ловушку и становился беспомощным. Ткань рубахи была пропитана ламповым маслом. Рубаха несла жестокую смерть, но Скеллан оправдывался перед собой тем, что делает это ради Лизбет и ради всех остальных убитых, замученных, сожженных заживо. За семь лет охоты он преуспел в искусстве лгать самому себе. Он отлично понимал, что творит. Он осуществлял мщение за мертвых, выдавливая его по каплям.

Он знал, что его толкает чувство вины. Вины за то, что он не сохранил их жизни. Вины за то, что его не было там, что он не спас их от свирепости убийц, и вина эта была невыносимой, потому что, однажды стиснув его разум, она отказывалась разжать хватку. Она разъедала его мозг. Она убеждала его, что он мог что-то сделать. Что это он виноват в гибели Лизбет, и Лейны, и всех остальных.

Так что он носил с собой своих личных демонов и не вступал в споры, когда слышал крик: «Охотник за ведьмами идет!».

Какое-то время напарники шагали в молчании, устремив мысли в прошлое. Ни одному из мужчин не требовались слова.

А потом прилетел ветер и принес с собой до боли знакомый запах.

Запах горящей плоти.

Сначала Скеллан подумал, что это его мозг сыграл с ним злую шутку, вернув призрак старой пытки, но идущий рядом с ним Фишер резко остановился и принялся подозрительно нюхать воздух, словно пытаясь определить источник запаха, и тогда Джон понял, что горит не в его голове, горит здесь и сейчас. Нет горения без огня, и нет огня без дыма. Он осмотрел деревья, разыскивая хоть какой-то намек на дым, но, в какую сторону ни посмотри, видимость тут ограничивалась несколькими футами. Весь лес может быть объят пламенем, но, не ощущая пекла пожара, ты об этом и не узнаешь. Ветер тоже скупился на подсказки. Они шли по склону небольшого углубления, прорезающего ландшафт в форме буквы «U». Значит, ветер проник в один рукав, а потом повернул обратно. Резкий привкус дыма и тошнотворно-сладкая вонь паленого мяса могли дойти до них откуда угодно. Но явно не издалека. На большом расстоянии запах рассеялся бы.

Скеллан медленно двинулся по кругу.

Ни следа дыма или огня ни справа, где перед ними раскинулась лощина, ни слева, где ряды деревьев заслоняли все своими стволами, но сам факт наличия деревьев, способных скрыть пожар, в то время как в других местах земля была гола, сказал Скеллану все, что он хотел знать.

- Сюда, - бросил он и кинулся к деревьям.

Фишер побежал за ним, но обнаружил, что ему трудно поспевать за более молодым спутником.

Ветви цеплялись за одежду и царапали лицо, когда он прокладывал себе путь сквозь заросли. Сухие сучки хрустели под ногами. Запах горелого становился тем сильнее, чем глубже в лес забирался Скеллан.

И по-прежнему ни звука, ни малейшего признака жизни - за исключением тяжелого дыхания Фишера и его бычьего топота.

Протискиваясь сквозь чащу, Скеллан осознал, что лес уже не давит на него - стало заметно просторнее. Он выскочил на поляну, еще не осознавая, что обнаружил. Селение, лесная деревня или что-то вроде того. Он прошел немного вперед. Россыпь низеньких хижин-мазанок и кострище, возле которого, должно быть, собираются обитатели этого маленького поселения. Весенний туман колыхался в воздухе. Языки костра лизали высокую груду сухих дров. А на вершине пылающей поленницы лежало тело, завернутое в какую-то тряпку, уже почти совсем сгоревшую. Вокруг погребального костра собралась горстка плакальщиков, чьи лица были украшены разводами сажи и слез. Они дружно повернулись, чтобы взглянуть на пришельцев. Похоже, церемонией руководил старик с коротко подстриженными седыми волосами.

Скеллан поднял руки в знак миролюбивых намерений и отступил на шаг, не желая мешать чужому горю.

- Необычный ритуал, - пробормотал Фишер, наконец-то нагнавший друга. - Сжигать мертвых вместо того, чтобы хоронить их.

- Но не такой уж неслыханный,- отозвался Скеллан. - Собственно, он получил распространение во времена раздоров. Подобными погребальными кострами солдаты чтили своих убитых. Но этот, боюсь, сложен совсем по другой причине.

- Чума?

- Я бы тоже так решил, но, грянь в этой деревеньке мор, он бы выкосил ее за ночь - сжигание первых жертв ни черта бы не дало. Сколько людей тут живет? Сотня? Меньше? Это даже не поселок, а так, горстка домишек. Если сюда пришла чума, мне жаль их, потому что они обречены. Сомневаюсь, что это местечко останется здесь, когда мы пару месяцев спустя будем возвращаться через эти леса. Нам следовало бы оставить их в покое, но мы этого не сделаем. Пусть завершат обряд, а потом я хочу поговорить кое с кем. Сжигание мертвых распалило мое любопытство.

- Да, странновато, но мы все-таки в странном месте. Кто знает, что эти люди считают нормальным?

Они остались у самой кромки леса, дожидаясь, пока костер прогорит до золы. Несмотря на то, что пара скрылась из поля зрения плакальщиков, те явно осознавали с тревогой присутствие чужаков и то и дело бросали взгляды в их сторону, пытаясь разглядеть их сквозь тени.

Скеллан сидел, прислонившись спиной к дереву. Он строгал ножом небольшой кусочек коры, вырезая некое подобие лепестков цветка. Фишер закрыл глаза и задремал. Охотника за ведьмами всегда поражало, что его товарищ способен уснуть практически в любое время, в любом мыслимом и немыслимом месте. Полезное умение. В подобных обстоятельствах сам он никогда не мог очистить сознание от мыслей настолько, чтобы уснуть. Его волновали даже мельчайшие детали. Они завладевали им и мучили его.

Даже вблизи этого маленького лесного поселка стояла тревожная тишина. Это было неестественно. Совершенно неестественно. Но что заставило животных покинуть это место? Вопрос беспокойно ворочался в глубине его сознания. Скеллан прекрасно знал, насколько звери чувствительны к любым видам опасности; инстинкт выживания редко отказывает им. Что-то вынудило их уйти из этой части Голодного леса.

Джон Скеллан вскинул глаза на звук осторожно приближающихся шагов. Веки Стефана Фишера распахнулись, и рука его по привычке метнулась к ножу на поясе.

Это был старик, совершавший огненное погребение; лишь когда он подошел чуть ли не вплотную, Скеллан увидел, что это совсем не мужчина. Грубые черты лица и короткие седые волосы на расстоянии вводили в заблуждение, но вблизи сомневаться относительно пола человека не приходилось. В глазах женщины таилась глубокая грусть. Она прекрасно понимала, какая участь уготована ее поселению. Смерть зависла над ее головой, точно меч. Крепкая смесь ароматов запуталась в ее одеждах. Она пыталась отогнать болезнь благовонными припарками и травяными снадобьями. Бессмысленно, конечно. Чуму не одурачишь и не сдержишь приятными запахами.

- Здесь для вас небезопасно, - заявила старуха без предисловий. Говорила она с сильным акцентом - в горле ее как будто скрежетали трущиеся друг о друга камни.

Скеллан кивнул и поднялся, протягивая руку в приветствии. Женщина отказалась пожать ее. Она взглянула на него как на сумасшедшего - лишь безумец мог пожелать прикоснуться к ней. Возможно, он и был сумасшедшим, но смерть не страшила Джона Скеллана. Давно уже не страшила. Если чума приберет его к рукам - что ж, так тому и быть. Он не станет прятаться от нее.

- Я сам буду судить об этом, - ответил он. - Чума?

Глаза старухи сузились. Она перевела взгляд со Скеллана на Фишера и проворчала, точно мать, бранящая непутевого сына:

- Можешь забыть о своем ноже, молодой человек. Не такая смерть охотится меж этих деревьев.

- Я догадался, - сказал Скеллан. - По костру. Он навел на воспоминания…

- Не могу представить, на какие воспоминания может навести погребальный костер… Ох, - осеклась она,- извини.

Скеллан кивнул:

- Спасибо. Мы ищем человека. Он известен под именем Айгнер. Себастьян Айгнер. Мы знаем, что два месяца назад он пересек границу Сильвании, утверждая, что преследует одну секту, но этот человек не тот, кем кажется.

- Мне бы хотелось помочь тебе, - с сожалением проговорила старуха, - но мы здесь живем сами по себе.

- Понимаю. - Скеллан склонил голову, словно потерпел поражение и бремя всего мира тянуло ее вниз. Затем он поднял глаза, как будто ему только что пришла в голову какая-то мысль. - Чума? Когда она проявилась впервые? Когда была первая смерть?

Прямота вопроса удивила старуху.

- Месяц назад; может, поменьше.

- Ясно. И никакие чужаки не проходили через деревню?

Она взглянула ему прямо в глаза, отлично понимая, что он подразумевает.

- Мы живем сами по себе,- повторила она.

- Знаешь, я отчего-то не склонен тебе верить. - Скеллан в поисках поддержки взглянул на друга.

- Тут что-то не то, нутром чую, - согласился Фишер. - Пари держу, наш парень притаился где-то здесь.

- Нет, он ушел, - сказал Скеллан, наблюдая за лицом старухи: вдруг на нем дрогнет какая-нибудь предательская жилка. Правдоподобно лгать трудно, и простые люди чаще всего приходят в замешательство, когда приходится скрывать правду. Это видно по их глазам. Это всегда видно по глазам. - Но он был здесь.

Женщина моргнула и провела языком по нижней губе. Вот и все, что ему нужно было знать. Она лгала.

- Он принес недуг с собой?

Старуха промолчала.

- Почему ты защищаешь человека, который случайно или намеренно обрек всю твою деревню на смерть? Я не могу этого понять. Может, дело в какой-то извращенной преданности?

- Страх,- произнес Фишер.

- Страх, - повторил Скеллан. - Значит, вы ожидаете, что он вернется…

Ее глаза тревожно забегали, словно она подозревала, что тот, кого ищут пришельцы, находится очень близко и способен подслушать их.

- Так и есть, да? Он угрожал вернуться.

- Мы сами по себе, - в третий раз проговорила старуха, но глаза ее кричали: «Да, он угрожал вернуться. Он угрожал вернуться и убить нас всех, если мы расскажем кому-нибудь о нем. Он проклял нас, сказал, что либо он сам убьет нас, либо это сделает принесенная им болезнь… В нашем мире больше нет справедливости».

- Он опережает нас на месяц. Но дистанция сокращается. Интересно, оглядывается ли он нервно через плечо, ожидая худшего? Он может бежать, спасая свою жизнь. Это не имеет значения. Его жизнь больше не принадлежит ему. Она моя. Однажды он проснется, и я буду стоять над ним, дожидаясь момента, когда смогу исполнить свой долг. Он знает это. Эта мысль снедает его, как снедала его приятелей, только теперь он последний. И это он тоже знает. Я почти чую его страх на ветру. А сейчас вопрос в том, куда он ушел отсюда. Каковы наиболее очевидные места?

- Ты действительно полагаешь, что Айгнер так глуп, Джон? - спросил Фишер.

Он смотрел куда-то поверх плеча старухи. Там плакальщики сметали пепел, собирая его в глиняную урну.

- Да. Помни, он спасает свою жизнь. Когда тебя толкает вперед такая причина, ты не способен мыслить здраво. Выбор его ограничен. Вечно нестись вперед, вечно искать пристанище среди толпы людей, переполняющих цивилизованный мир. Итак, - он улыбнулся старухе,- куда нам направиться? Есть тут поблизости достаточно большие поселения, чтобы в них можно было затеряться?

- Я же сказала, мы сами по себе, - фыркнула женщина, - так что нас не тянет наведываться в другие города, но места тут, конечно, есть, если идти по главной дороге. Ройстон-Вази в четырех днях пути отсюда. Там рынок. За ним будет Ляйхеберг. Это ближайшие к нам города.

- Спасибо, - сказал Скеллан.

Он знал, где это. Старуха указала им направление, не предав своих людей. Себастьян Айгнер вышел отсюда месяц назад, направляясь в Ляйхеберг. Это был город со всеми обязательными городскими развлечениями: тавернами, шлюхами, игорными домами, а так же примитивнейшими вещами, столь необходимыми в жизни, - едой и теплой постелью. Даже того, кто бежит, спасаясь от смерти, все это должно задержать. Людская давка создает иллюзию безопасности.

За спиной старухи люди копали в земле небольшую ямку для урны.

- Можно? - спросил Скеллан, показывая деревянный цветок, который он вырезал, дожидаясь окончания похорон.

- Лучше это сделаю я, - ответила старуха.

- Возможно, но мне бы хотелось лично положить его на могилу.

Женщина кивнула.

Скеллан принял ее кивок за молчаливое согласие и зашагал, пересекая поляну. Жители деревни подняли головы навстречу ему. Он чувствовал на себе их взгляды, но это не остановило его. Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы подойти к свежевырытой могиле.

- Сколько ей было лет? - спросил он, опускаясь на колени на обугленную землю. Ни на кого не глядя, Джон положил хрупкий деревянный цветок на черную почву.

- Четырнадцать, - ответил кто-то.

- Как моей дочери, - сказал Скеллан. - Я скорблю о вашей потере. Пусть ваш бог позаботится о ней.

Он начертал знак молота и поднялся.

- Надеюсь, ты прикончишь ублюдка, который сотворил это с моей маленькой девочкой. - Мужской голос был полон горечи.

Чувство это было слишком хорошо знакомо Скеллану. Это все, что осталось ему, когда мир вокруг него обрушился.

Скеллан повернулся к мужчине. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд.

- Именно это я и намерен сделать.

Не произнеся больше ни слова, он зашагал туда, где ждали Фишер и старуха.

- Спасибо тебе за твой поступок.

- Потеря любого, ушедшего в столь юном возрасте, - трагедия, с которой трудно смириться. Это всего лишь символ, мне это ничего не стоило.

- Да, но не многие стали бы тратить время, чтобы выразить соболезнование чужакам. Боюсь, так уж устроен мир. Мы слишком легко забываем о страданиях других, особенно тех, кого оставляем позади.

Скеллан повернулся к Фишеру:

- Пойдем, дружище. Оставим этих добрых людей их скорби.

Фишер кивнул, а потом наклонил голову, как будто уловив какой-то неуместный в лесном молчании звук.

- Скажи-ка, - произнес он спустя мгновение, - здесь всегда так тихо?

- Тихо? О небеса, нет.- Старая женщина покачала головой. - Ночами тут до тишины далеко. Не отрицаю, с приходом волков многие лесные создания покинули наши места. Но волки не тревожат нас, а мы не трогаем их. Они охотятся ночами, а днем спят. - Старуха наклонилась к мужчине, голос ее заговорщически упал. - Будьте осторожны ночью. Держитесь тропы. Не сходите с нее. Никогда не сходите с тропы. Голодный лес по ночам - место небезопасное.

Произнеся последнее предостережение, старуха ушла, оставив их на опушке голого леса. Мужчины смотрели вслед женщине, шаркающей к плакальщикам на краю могилы. Потом Фишер повернулся к Скеллану:

- Что, ради всего святого, она имела в виду?

- Точно не знаю, но и торопиться выяснять как-то не тянет.

Огибая поселок, они держались под прикрытием деревьев, пока не добрались до узкой тропы, протоптанной крестьянами и ведущей назад, к главной дороге, и, очевидно, к торговому городу Ройстон-Вази. До сумерек оставалась всего пара часов, а Скеллан не собирался ночевать в лесу, в этом забытом богом месте. Предупреждение старухи эхом отдавалось в его мозгу: «Держитесь тропы». У Скеллана были свои соображения насчет того, что она подразумевала. Он догадывался, какие ужасные создания могут бродить тут после заката.

Некоторое время они шагали в молчании, оставляя позади Голодный лес. Миля за милей дорога бежала параллельно рядам стволов. Давящее чувство, навалившееся на мужчин после того, как они ступили в иссохшую чащу, прошло сразу же, как только они вернулись на дорогу. Ни один из них не высказал своего мнения по этому поводу. Фишер отмахнулся от ощущения, приписав его разыгравшимся нервам и воображению. Скеллан же не был столь поспешен.

Вдалеке замаячило темное пятно гор, но быстро потеряло четкие очертания, слившись с надвигающейся ночью.

Они разбили лагерь на обочине, слишком близко от зловещих черных деревьев, чтобы чувствовать себя спокойно и уютно. Обычно они ужинали свежим мясом животных, убитых меньше чем за час до того, как быть съеденными, но сейчас им было не до охоты - какая уж охота, когда тебя самого могут сожрать, - так что пришлось ограничиться черствым хлебом, путешествовавшим с ними вот уже три дня, от самой Бурной реки, и ломтем острого сыра. Крохи эти, конечно, даже не приглушили чувство голода. Сидя у костерка, Скеллан озирал нависающую над ними тьму. Тени под деревьями словно ворочались, вселяя в сердце тревогу,- казалось, там что-то двигается.

- Не самое гостеприимное местечко, а? - сказал Фишер.

Он набил полный рот хлеба, прожевал и запил еду глотком воды из фляги.

- Нет. Что могло заставить человека бежать в эти выжженные земли? Как кто-то мог по доброй воле выбрать здешние места для жизни?

- Главное слово тут «жизнь», Джон. Айгнер надеется, что мы потеряем его в этой адской дыре. И я не могу сказать, что виню его. В том смысле, что только дурак добровольно побредет по пустошам Сильвании, запасшись всего лишь заплесневелым куском сыра и черствой краюхой.

Вдалеке завыл волк. Это был первый живой звук, услышанный ими за несколько часов. И звук отнюдь не успокаивающий. Секунду спустя первому вою ответил второй, а за ним и третий.

Скеллан уставился в черноту меж деревьями и внезапно уверился, что различает глядящие на него желтые глаза. Он поежился.

- Кажется, они голодны не меньше меня, - простонал Фишер, дожевывая остатки своей трапезы.

- Что ж, будем надеяться, они не решат, что ты достаточно жирен, чтобы стать главным блюдом.

- Надежда, как ты знаешь, умирает последней, - ответил Фишер, на миг посерьезнев.

- Да, невинные всегда уходят первыми, как та девочка.

- Думаешь, он убил ее? Вроде как это не в его стиле, - заметил Фишер, озабоченно выковыривая крошку сыра, застрявшую у него между зубов.

- Кто знает, до чего мог докатиться этот человек. Если он водит компанию с мертвяками, то в душе у него может твориться все, что угодно. Айгнер - худший из монстров; он натянул человеческое обличье и наслаждается грехами. Он прогнил насквозь и все же выглядит совсем как ты или я. В толпе его не отличишь от других, но болезнь разъедает все, что есть в нем человеческого. Он - зло. Он лелеет смерть. Так удивительно ли, что его притягивают чернейшие дела? Нет, мы найдем нашего парня, в Ляйхеберге или где-то поблизости, там, где болезнь человеческого рода особенно запущена. Там он и окажется. И там он и сгорит.

Волчий хор заполонил ночной лес, эхо лающего воя металось вокруг людей.

- Сегодня будет нелегко уснуть, - пробормотал Скеллан, снова вглядываясь в темноту, окутавшую окраину Голодного леса.

- Уверен, я справлюсь, - усмехнулся Фишер. И он не хвастал. Через пять минут после того, как его голова коснулась походной подушки, он захрапел, отрешившись от всего мира.

Час спустя Скеллан отказался от попыток забыться сном и сосредоточился на звуках лесной жизни. Он слышал волков, крадущихся за деревьями, тихо расхаживающих на мягких лапах взад и вперед, взад и вперед. Снова вспомнилось предупреждение старухи - держаться тропы. Он и не собирался отказываться от сомнительной безопасности дороги. По крайней мере, казалось, что деревья представляют собой нечто вроде естественного барьера, который волки не осмелятся пересечь.

Нет, это было вовсе не в его воображении. Пронзительные желтые глаза действительно следили за ним из чащи. Волк, гигантский волк подошел достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть в серебристом лунном свете. Зверь был вдвое больше любого пса, с удлиненной мордой и ухмыляющимися в страшном оскале челюстями, утыканными желтоватыми клыками, с которых капала слюна. Волк застыл на месте, глядя прямо на человека. Он сверлил Скеллана взглядом так долго, что тот почувствовал, как сердце в его груди забилось втрое быстрее прежнего, а дыхание от страха стало частым-частым, но зверь не покинул своего укрытия. Скеллан не шевелился. Он не смел. Одно резкое движение могло спровоцировать нападение, и мужчина не сомневался, кто одержит верх в этой битве - человек или эта тварь. Сопящий рядом Фишер спал как младенец, понятия не имея о волке.

Зверь исчез так же неожиданно, как появился. Безмолвным призраком он растворился во мраке. Скеллан шумно выдохнул воздух - он и не сознавал, что задержал дыхание. Напряжение стремительно покидало его тело.

За ночь он слышал еще много волков, но каждый раз вой раздавался все дальше и дальше. Тьма уже рассеивалась: подступало утро. Чувствовал себя он отвратительно. Ломило спину, основание позвоночника превратилось в эпицентр спонтанных толчков боли, не дававшей ему уснуть всю ночь. Руки горели от постоянной готовности схватиться за нож. Кости ног претерпели загадочную метаморфозу, став свинцовыми, и тянули вниз укутывающие их усталые мышцы. Изнуренный тревожным ночным бдением, Скеллан смотрел на краснеющую над горизонтом полоску.

Рассвет.

Фишер заворочался.

Скеллан ткнул его в бок:

- Хорошо спалось?

Его старший товарищ сел и принялся тереть глаза, прогоняя сон. Затем вздрогнул, вспомнив что-то, и вздохнул - тяжело вздохнул. Дыхание вылетело у него изо рта с шипением пара.

- Нет. Совсем не хорошо.

- А на мой взгляд - напротив, - заметил Скеллан, не сдержав досады, вызванной усталостью.

- Мне снилось… мне снилось, что я один из них, один из волков, рыскающих в лесу. Мне снилось, что я нашел тебя во мраке, и все, чего мне хотелось,- это сожрать твою плоть… Мне пришлось бороться изо всех сил со своими инстинктами, чтобы стоять на месте, чтобы ждать за полосой деревьев, потому что какая-то часть меня, человеческая часть волка, помнила, что ты был моим другом. Клянусь, я чувствовал, что смотрю на тебя много часов. - Он потянулся, затрещав суставами: сначала правым плечом, потом левым. - Морр побери, это было как наяву. Я языком ловил в воздухе привкус твоего страха, и моей звериной части казалось, что это самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовал. Я находился в голове зверя, но и он сидел внутри меня тоже.

- Если тебя это успокоит, могу сообщить, что ты за ночь ни разу не шевельнулся, а я и вправду всю ночь бодрствовал.

- Да? Ну ладно, я буду счастлив, когда мы уберемся отсюда, - твердо заявил Фишер.

- Тут я с тобой спорить не стану.

Скеллан неуклюже поднялся и, кряхтя, нагнулся, разминая затекшие мышцы спины. Наклон, приседание, еще наклон - он делал зарядку автоматически, одновременно приводя в порядок мысли. Сон Фишера встревожил его, и не потому, что он уверовал в скрытый психический талант своего друга, позволивший ему беспрепятственно проникнуть в мозг зверя, но потому, что, быть может, волк, или кто он там на самом деле, нашел лазейку в сознание Стефана, пока тот спал. Такая возможность указывала на то, что им надо держаться от Голодного леса как можно дальше.

Они шагали почти весь день, оставив далеко позади волчий вой, шагали, пока усталость не овладела ими, заставив устроиться на ночлег возле реки с неприятной на вкус водой. Признаки жизни постепенно возвращались - черный дрозд наблюдающий за людьми, блестя бусинками глаз, из придорожных кустов; белка, взбирающаяся по сухому стволу; глянцевые тела угрей в реке. Миля за милей, создание за созданием, мир вокруг них возрождался, отчего прежнее отсутствие живой природы тревожило все больше и больше.

На следующий вечер костлявая рука печально известной башни Ройстон-Вази замаячила на горизонте. Даже издалека кошмарная конструкция этой башни производила тягостное впечатление. Пять бледных пальцев обвиняюще тыкали в небо, их тени убегали по освещенной луной болотистой земле далеко от зданий. Скеллан прежде не видел ничего подобного, а ведь он считал себя человеком мира. Башня и вправду была очень своеобразна - прямо рука мертвеца, торчащая из горного склона.

Топкая почва испускала тухлую вонь. Болотный газ. Земля то и дело вздувалась пузырями, которые громко лопались. Но при всем при том этой ночью, в тени Ройстон-Вази, они наелись до отвала. Фишер поймал в силки пару болотных зайцев, ловко содрал с них шкуры, выпотрошил, нарезал и сварил вкуснейшую густую похлебку с травами и кореньями, так что, наевшись до отвала, впервые за две ночи Скеллан уснул и спал без сновидений.

Торговый город, поглощенный тенью великой башни, оказался не тем, что ожидал увидеть Скеллан. Когда в сумерках на четвертый день пара наконец-то достигла города, он показался им заброшенным. С мрачной решимостью двое мужчин зашагали по пустым улицам. Скеллан, вслушиваясь в зловещую тишину, бессознательно сжимал и разжимал кулаки. Дома представляли собой одноэтажные бревенчатые строения, простые, но достаточно прочные, чтобы противостоять напору стихий. Все окна были закрыты ставнями или заколочены досками.

- Что-то не нравится мне это место, дружище, - сказал Фишер, отдирая доску от подвального окошка одного из домов. - Это ненормально. В смысле - где они все? Что могло с ними случиться?

- Чума, - отозвался Скеллан, разглядывая знак, нарисованный на дверях дома на противоположной стороне улицы. - Полагаю, они бежали в следующий город, прихватив заразу с собой. Значит, он был здесь. Мы приближаемся. Я это нутром чую. Мы так близко, что могли бы до него доплюнуть.

Он перешел улицу и пинком распахнул первую попавшуюся дверь. Гнилая вонь протухшей пищи встретила его на пороге. Скеллан сунул голову внутрь. Сквозь щели в ставнях сочился свет. На столе стояли тарелки с нетронутыми ломтями свинины. По тухлому мясу ползали мухи. Горы свернувшихся белых личинок тошнотворно пульсировали жизнью - тут, должно быть, находился овощной гарнир. Дом, совершенно очевидно, был покинут в спешке. Скеллан попятился прочь.

Фишер смотрел на него из открытых дверей на противоположной стороне улицы.

- Дом привидений! - крикнул он. - Люди как будто исчезли с лица земли.

- Тут то же самое! - ответил Скеллан.

Одна и та же картина повторялась во всех домах, куда они заглядывали.

На углу они услышали далекий грустный напев: где-то стенала скрипка. Они последовали за слабым звуком по извилистым улицам мимо заколоченных домов и оказались перед старым храмом Сигмара на углу Хоффенштрассе. Черный, обугленный фасад лишился всех украшений, но даже пустая оболочка здания все еще производила впечатление. Деревянные ступени стонали под весом шагавших по ним людей. Выбитая дверь криво висела на сорванных петлях.

- Здесь что-то произошло,- Фишер озвучил очевидный обоим факт.

Храмы не сгорают сами по себе, улицы не пустеют невзначай. Пускай сильванская пословица и советовала предоставить мертвым самим решать свои вопросы, но Скеллан не был суеверным простофилей, боящимся темноты и шарахающимся от собственной тени. Странные вещи творились тут, и именно их необычность возбуждала любопытство Скеллана. Загадки, так или иначе, неизбежно разрешатся, когда они найдут музыканта, а это, без сомнения, как-то приведет их к Себастьяну Айгнеру.

Они шли медленно, осторожно, сознавая, что углубляются в сердце неизвестного.

Мелодия нарастала, переполняемая печалью музыканта.

Повреждения фасада и сравниться не могли с тотальным разрушением внутри храма. Все религиозные святыни были выкорчеваны с корнем. Храм выпотрошили, церковные скамьи порубили на растопку, с помощью которой и изгоняли жизнь из этого места. Закопченные оконные стекла были разбиты, осколки цветных витражей расплавились и слились с пыльными плитами пола. С крыши была содрана черепица, и солнечный свет проникал в дыры и падал вниз россыпью золотых монет. Алтарь треснул пополам, статуя Сигмара лежала на боку: ноги Богочеловека были сломаны. Правая рука изваяния валялась рядом. Гал Марац, Колун черепов, был заляпан грязью, холодные каменные пальцы Богочеловека все еще сжимали щербатую рукоять.

В ногах павшего идола сидел старик в простом муслиновом балахоне и играл на скрипке. Он не слышал, как они подошли, затерянный в потоке горестной мелодии.

Мусор под ногами Скеллана, пробирающегося к музыканту, захрустел. Напев взмыл ввысь - и замер, распрощавшись с миром. Старик опустил инструмент себе на колени и закрыл глаза. Когда Скеллан кашлянул, он едва не подскочил. Внезапное вторжение в его одиночество испугало его до полусмерти.

- Прости,- сказал Скеллан.- Мы не хотели напугать тебя. Мы только что прибыли в город… и ожидали встретить тут больше… народу.

- Умерли или ушли, - произнес старик. Голос его скрипел - видимо, музыканту нечасто приходилось им пользоваться; сильный акцент делал речь труднопонимаемой. Безупречный рейкшпиль, по-видимому, не выживал так далеко от столицы. А к диалекту привыкаешь не сразу. - Те, кто не поддался недугу, бежали в Ляйхеберг в надежде обогнать мор.

Фишер подобрал кусок разбитой статуи.

- Что здесь произошло?

- Они обвинили Сигмара в том, что он не защитил их дочерей от губительной болезни. Сначала они приходили и молились, но дети продолжали хворать и умирать, и они обратились против нас. Их было не удержать. Они пришли ночью с факелами, с головнями и вышибли двери. Поджигая храм, они скандировали «Wiederauferstanden»[, снова и снова.

- Восставшие мертвецы…- пробормотал Скеллан, узнавший слово и понявший его мистический смысл. - Странные вещи творятся тут, дружище. Действительно странные.

- Опиши симптомы болезни, брат, - попросил Фишер, присаживаясь возле старика.

У него уже были определенные подозрения, но ему хотелось получить подтверждение им.

Старик шмыгнул носом и вытер лицо. «Да он плачет», - понял Фишер. Музыканту, должно быть, было тяжело вспоминать. В конце концов, он был пастырем, а его стадо разбежалось, потому что он не сумел защитить свою паству.

- Девочка Кляйна заболела первой, милая маленькая крошка. Ее отец пришел в храм, он умолял нас помочь, потому что она становилась все слабее и слабее, она просто чахла. Мы ничего не смогли сделать. Мы старались, как могли, но она продолжала хворать. Все произошло слишком быстро. Несколько ночей - и все было кончено. И тогда пришла очередь старшенькой герра Медака, Хельги. То же самое - мы испробовали все, но ночь за ночью она буквально таяла на наших глазах.

Фишер подумал о девочке, свидетелями похорон которой они невольно стали. Иссушающий недуг, сказала тогда старуха. Он не верил в совпадения.

- Мне жаль,- проговорил Скеллан.- Это, должно быть, тяжело. Значит, ничего из того, что вы делали, не помогало?

- Ничего, - кивнул старый жрец. - Девочки умирали. Я был бессилен. Я молился милостивому Сигмару, просил направить меня, но он отвернулся от меня, и мои дети иссыхали и умирали. - В голосе старика звучала горечь. И это понятно. Он всю свою жизнь помогал другим, и вот теперь, когда они нуждались в нем больше всего, он оказался беспомощен.

- Сколько их было? - спросил Фишер.

Две или три смерти еще можно было бы с натяжкой отнести к чистой случайности.

Старик поднял на него затуманенные сознанием вины и слезами глаза.

- Шестнадцать, - ответил он. - Шестнадцать девочек умерли, прежде чем они, наконец, кинулись бежать от иссушающей хвори. Еще совсем дети. Я покинул их в беде. Сигмар покинул их. Дети Ройстон-Вази ушли; в моем городе не осталось надежды. Я подвел его.

Фишер взглянул на Скеллана. Шестнадцать. Какая уж тут случайность.

- Ты сделал все, что было в твоих силах, ты ничего больше не мог, ты же сам так сказал.

- Этого было недостаточно! - простонал старик. Он отшвырнул от себя скрипку. Она ударилась о голову Богочеловека. Хрустнул гриф. Всхлипывая, жрец пополз по обломкам к искалеченному инструменту.

- Идем,- сказал Скеллан.

- Куда?

- Ты же слышал, выжившие бежали в Ляйхеберг. А значит, и сектанты, и Айгнер. Если мы найдем их, то, несомненно, найдем и его.

Они ушли, оставив старика стоящим на коленях и баюкающим на своей груди, точно умирающее дитя, сломанную скрипку.

Глава 2. БОЯЩИЕСЯ СОЛНЦА

Ляйхеберг, Сильвания. Ранняя весна, 2009

Старуха была права: Ляйхеберг был настоящим городом во всех отношениях, даже по меркам Империи, хотя его жители и не походили на горожан. Их изможденные лица иссушил голод, их глазницы запали от постоянного разочарования, их спины сгорбились под непосильным бременем жизни. Их глазам недоставало тех озорных искорок, что плясали в глазах людей там, дома.

Дома.

У них двоих не было дома.

Они лишились его, когда начали охотиться за убийцами своих жен.

Их мир покинула красота, так что, быть может, потому-то люди, с которыми они сталкивались, и выглядели столь вялыми, истощенными, уставшими, избитыми и сломленными? Возможно, в глазах незнакомцев они видели отражение собственных душ?

Два чужака шли по улицам, не привлекая ничьего внимания. К прилавкам рынка выстроились очереди за едой, тощие покупатели пререкались из-за последних еще не совсем сгнивших клубней. Грязные лужи плескались на мостовой: весенним дождям некуда было стекать. Город провонял скоплением немытых тел, тухлой капустой и мочой. Никто не удостаивал Скеллана и Фишера второго взгляда.

Пара провела в Ляйхеберге неделю. Они сняли маленькую комнату в убогой таверне на центральной площади. Таверна называлась «Голова предателя», и название это подходило как нельзя лучше притону, набитому до краев беззаконием. Такое место всегда кишит слухами. Когда люди пьяны, языки их развязываются. Они болтают кстати и некстати. Они выбалтывают секреты. А Скеллан не брезговал прислушиваться к пьяному лепету хвастунов и откровениям проституток.

Первые два дня в городе они провели в поисках беженцев из Ройстон-Вази, особенно тех, кто потерял дочерей, погибших от загадочного иссушающего недуга, описанного старым жрецом Сигмара. Те немногие, кого они нашли, поведали им ту же самую грустную историю: болезнь пришла словно бы ниоткуда, их дочери поднимались утром, чувствуя тошноту и головокружение после беспокойной ночи, слабели все больше и больше каждую ночь, истекали потом, бились в лихорадке, пока, в конце концов, не впадали в глубокий сон без пробуждения. Родители говорили о том, как бодрствовали при свечах, о бесполезных молитвах, о суете лекарей, исполняя все ту же горькую погребальную песнь. На ниве их скорби было бесполезно собирать информацию. О Себастьяне Айгнере никто пока не упоминал, но о Wiederauferstanden людям было что сказать.

Восставшие мертвецы действительно были сектой. Немногие решались передавать подробности о них из страха возмездия, которое в любой момент могла обрушить на людей невидимая рука. Члены секты просочились во все слои сильванского общества: от нищих и воров на самом дне до высшей знати. Религия секты была связана с поклонением нежити. Судя по тому, что удалось собрать по крупицам Скеллану и Фишеру, последователи культа чтили эту мерзость за то, что они якобы были чем-то большим, чем люди. Сектанты стремились стать подобными этим чудовищам.

От одной мысли об этом Джона Скеллана бросало в дрожь; кто, будучи в здравом уме, может мечтать о существовании в обличье нечестивых паразитов?

- Ты же сам сказал, Джон, это болезнь, - заметил Фишер.

Они шли по рыночной площади, ища торговца, которого местные называли Гайстер-Егером, Охотником за призраками. Настоящее его имя было Константин Госта, за своим маленьким прилавком на рынке он продавал замки и цепи, которые делал сам. Он славился умением собирать сложные механизмы - такие штучки, которые требуются человеку, если он желает уберечь что-то ценное от вороватых рук. Охотник за призраками был лучшим в своем деле. Он мог создать все что угодно, от крошечных приспособлений до массивных, чрезвычайно сложных запоров, которые изобиловали вращающимися шестернями и рычажками, щелкающими в точно определенной последовательности.

- Просто поверить не могу, что люди способны добровольно позволить проделывать такое с собой, - произнес Скеллан, качая головой.

- Ты хочешь сказать, что не желаешь поверить. Мы оба достаточно повидали, чтобы знать, что это правда.

- Приносить кровавые жертвы, пытаясь поднять мертвецов. - Джон провел рукой по волосам и оглядел битком набитую площадь. - Какая глупость.

Скеллан следил за Охотником за призраками, который был поглощен разговором с женщиной. Она ушла, не купив ничего из его приспособлений. Однако, вместо того чтобы немедленно подойти к специалисту по замкам, пара осталась инкогнито в толпе, наблюдая за ним. Он был вежлив, приветствовал проходящих мимо, но очень немногие останавливались с целью изучить его товар, а тот, кто останавливался, не спешил расставаться со своими с трудом заработанными монетами. Судя по тому, что они увидели за эти несколько минут, мастер вряд ли зарабатывал достаточно, чтобы сводить концы с концами. Очевидно, он и не зарабатывал, по крайней мере, законным путем. Знание об устройстве замков можно использовать не только для того, чтобы создавать их, но и для того, чтобы их открывать. Ремесленник днем, под покровом тьмы Охотник за призраками становился вором. Но мало кто в эти дни мог похвастать более почтенным заработком.

- Как насчет пары слов, Госта? - спросил Скеллан, подходя к невысокому торговцу.

Не оборачиваясь к незнакомцу, заговорившему с ним, Охотник за призраками пробурчал:

- Забирай свои угрызения совести, они мне ни к чему. Я предпочитаю вообще выкинуть эти слова из своего словаря.

Он задумчиво поскреб правую ладонь. Госта то и дело беспокойно ерзал, переминался с ноги на ногу, безостановочно чесал различные части своего тела: затылок, щеку, макушку, мозоли на левой руке, бок, висок, складку за левым ухом и снова затылок.

- Брось, Госта, я вовсе не то имел в виду.

- Нет?

- Нет. - Скеллан придвинулся ближе. Охотник за призраками должен был серьезно воспринять поставленный перед ним вопрос. - Я хочу поговорить о Wiederauferstanden.

- Язык сломаешь, - буркнул ремесленник, стараясь не встречаться взглядом со Скелланом.

- Точно, так что давай называть их Восставшими мертвецами, если ты предпочитаешь слова попроще,

- Предпочитаю. - Госта, поежившись, переступил с ноги на ногу. - Слушай, я знаю немного. Якшаться с мертвяками - не мое дело. Я честный преступник. Что ты хочешь знать? Может, я могу помочь, а может, и нет.

- Я хочу проникнуть в секту, - ответил Скеллан, не заботясь о том, чтобы приукрасить свои намерения.

- Невозможно. - Охотник за призраками затряс головой. - Даже не проси.

- Ты хочешь сказать, что не в состоянии назвать несколько имен? Не можешь свести меня с нужными людьми? Брось, Госта, не поверю ни на секунду.

- Ох, назвать-то я могу, могу даже сказать, где они любят играть в свои игры, но это не введет тебя в организацию. Они из тех, кто сам находит тебя; ты не можешь отправиться искать их, если понимаешь, что я имею в виду, чужеземец. Они играют своими краплеными картами. А задавать слишком много вопросов - верный способ заработать себе уютное местечко в дерюжном мешке на дне Бурной реки. Тебя, естественно, порубят на мелкие кусочки, чтобы ты наверняка поместился в этот мешок. Какую помощь ты ищешь? Я не собираюсь помогать самоубийце - разве что у него найдется веская причина.

- Мы сами способны о себе позаботиться. Ты только дай нам наводку, направь по адресу. Собственно, я ищу кусок дерьма по имени Айгнер, Себастьян Айгнер. Не знаю, принадлежит ли он к приверженцам культа Восставших мертвецов, но, судя по тому, что я знаю о нем, и по тому немногому, что я знаю о них, я бы не удивился.

- Ты просишь ордер на смерть, мистер, и сам того не понимаешь. Я не желаю, чтобы безутешная вдова призвала меня к ответу за твою глупость.

- Просто дай мне адрес.

Охотник за призраками поежился. Его глаза бегали по сторонам, убеждаясь, что рядом нет никого, кто мог бы подслушать, что он скажет.

- Я не слышал о твоем приятеле Айгнере, но если он связан с Восставшими мертвецами, ты наверняка найдешь его в конце Шрекенштрассе, у старой башни, бывшей когда-то частью храма Сигмара. Храма давно нет, а башня осталась. Восставшие мертвецы пользуются ею, потому что там есть потайной ход в древние катакомбы. Если тебе дорога твоя жизнь, ты не станешь приближаться к этому месту.

- Спасибо.

- Позови на похороны, верзила. - Замковых дел мастер отвернулся, как бы отгораживаясь от Скеллана и Фишера.

- Значит, нам предстоит прогулка, - криво усмехнулся Фишер.

- Вот именно, - подтвердил Скеллан.

Они зашагали, проталкиваясь сквозь рыночную толпу. Там, где должны были царить сытные запахи жарящейся свинины, кипящих сарделек и кислой капусты, воняло мочой и тухлятиной. Голод проявлял себя и менее очевидными способами. На крыльце развалившегося здания сидела женщина, ощипывавшая какую-то жилистую даже на вид пернатую дичь. Рядом с ней притулилась ее дочь, державшая за ноги еще двух птиц. Те трепыхались и хлопали крыльями, словно сознавая, какая участь им уготована. Эти три птахи притягивали завистливые взгляды тех, у кого не было даже гроша, чтобы купить тощую ножку или жесткое крылышко. Через две двери от них цирюльник с заостренной бритвой головореза скоблил щетину пожилого мужчины и придавал форму его бороде. Резчик по дереву мастерил какую-то игрушку на колесиках, в то время как его коллега рядом с ним создавал более практичные вещи - древки для стрел, ложки, миски и всякую всячину вроде любовных амулетиков-сердечек и безделушек-брелоков - то, что можно продать за наличные.

- Ты ему доверяешь? - спросил Фишер, обходя босоногого пострела, играющего в грязи.

Мальчишка дернул его за штанину, выпрашивая монетку.

- Не больше, чем доверял бы любому в этой крысиной дыре. Так что нет, не слишком. Это не значит, что его информация недостаточно хороша, просто его основной интерес - выжить любой ценой. Если за то, что он нас продаст, ему щедро заплатят, могу поспорить на что угодно - именно это Госта и сделает.

- Значит, мы, возможно, идем прямиком в ловушку?

Скеллан кивнул:

- Вполне возможно.

- Успокаивающая мысль.

Фишер инстинктивно опустил руку, чтобы ощутить знакомую тяжесть меча у бедра. Холодок стали обладает способностью успокаивать даже самые издерганные нервы. Идущая навстречу женщина с ребенком на руках отпрянула. Она испугалась настолько, что, кажется, готова была развернуться и убежать. Взгляд ее не отрывался от руки мужчины, легшей на рукоять меча.

- Все в порядке, все в порядке, - поспешил заверить женщину Фишер.

Он поднял руки, показывая, что они пусты и он не собирается зарубить ее на месте. Впрочем, это не имело значения: женщина уже растворилась в толпе.

За время своего короткого пребывания в Ляйхеберге они успели ощутить ту же нервную боязливость во многих горожанах, как будто здешние люди привыкли к скорому осуществлению жестокого правосудия. Действительно, сильванская «справедливость» славилась быстротой меча, вспыльчивостью и неумолимой безжалостностью в исполнении приговоров. Слово «законность» никогда не ассоциировалось с сильванским обществом. Веками здешний народ жил в тисках тирании ван Драков и не понаслышке был знаком с безумием своих хозяев. С приходом нового графского рода, фон Карштайнов, кое-что поменялось, но после бесчинств последнего ван Драка едва ли не любой показался бы самим великодушным Сигмаром.

Шрекенштрассе оказалась длинным, вызывающим клаустрофобию проулком, сдавленным перекошенными домами. Верхние этажи клонились друг к другу, да так, что соседи, высунувшись из открытых окон, могли бы коснуться друг друга кончиками пальцев. Как и обещал Охотник за призраками, остатки старого храма Сигмара оказались в самом конце улицы, на дальней окраине города. Тут возвышалась четырехэтажная башня и кое-где валялись булыжники, выпавшие из древней бутовой кладки. Башня стояла обособленно, отделенная от других зданий брешью в том месте, где когда-то располагался алтарь храма.

Скеллан вытащил меч.

Рядом с ним Фишер сделал то же самое.

Джон взглянул на друга и кивнул. Плечом к плечу, шаг за шагом продвигались они вперед. Скеллан ощущал на себе чужие взгляды и знал, что за ними следят. Что ж, логично - если секта пользуется башней для каких-то нечестивых целей, они должны были выставить дозорных - возможно, в самом здании, а также в одном из заброшенных домов Шрекенштрассе: оттуда, из верхних окон, прекрасно видно башню. Но Скеллан не оглядывался и не колебался. Тремя быстрыми шагами преодолел он короткий лестничный пролет и оказался у двери. Отклонившись назад, Джон развернулся и обрушил точно рассчитанный пинок на пятачок возле старого ржавого запора - дверь подалась и послушно распахнулась. Из темноты пахнуло вонью, вдалеке слышался невнятный шум.

Скеллан шагнул в проем, Фишер за ним.

Фишер не любил мрака и тесных пространств. То, что поджидало их за дверью, сулило серьезное испытание старшему из мужчин.

Спертый воздух здесь был густ от сырости, страха и металлического запаха крови.

В помещение проникало чертовски мало света, и Фишер, ощупью пробираясь в полутьме, почти ничего не видел дальше вытянутой руки. Глаза привыкали к сумраку медленно, но он не мог не слышать хлюпанье, вздохи, хныканье, скрежет чего-то тяжелого. Подобные звуки отнюдь не успокаивали. Рука его все крепче сжимала рукоять меча Он понятия не имел, какие тайны скрывает предательское чрево тьмы, но знал, что близок к их разгадке. Собственный пульс едва не оглушал его. Он стиснул зубы и продвинулся еще на шаг. Тонкие лучики с трудом протискивались в щели заколоченных досками окон, не проливая света на характер занятий Восставших мертвецов в старой башне. В темноте кто-то застонал, и волоски на шее Фишера приподнялись. Звук выражал отчаяние; кто бы ни издал его, он страдал.

- Мне это не нравится,- прошептал Фишер. Нога его за что-то зацепилась. Он осторожно ткнул это носком сапога. Оно подалось. Тогда он пнул посильнее. Снова раздался стон. Тогда Фишер понял, что он ударил: тело. - Проклятье, ни зги не видно, - выругался он.

Неизвестно было, умирает ли этот человек, пьян он или одурманен. Фишер перешагнул через лежащего.

Скеллан вслепую двинулся вдоль стены и, в конце концов, отыскал то, что ему было нужно, - факел. Под держателем обнаружилось и масло. Джон окунул сухие прутья в вонючую жидкость и зажег факел от трута. Тут царила сырость, но она не помешала лучине заняться голубым пламенем. Скеллан поднял факел повыше. Огонь озарил комнату болезненно-бледным светом. Фишер стоял над телом женщины - связанной, с заткнутым ртом. На ее одежде виднелись темные пятна. Кровь. Повсюду валялись грабли, мотыги, ведра, молотки, пилы и другие предметы из прежней жизни башни. Узкая винтовая лестница тянулась снизу вверх, из одной непроглядной тьмы в другую. Скеллан спустился по ней в кладовую. Фишер держался чуть позади приятеля. В маленьком подвале среди полок теснились деревянные бочонки, но Скеллан нашел то, что искал, - поросшую мхом крышку люка в центре пола размером три фута на три с огромным железным кольцом посредине.

Скеллан передал факел Фишеру, взялся за железное кольцо обеими руками и потянул - под скрип проржавевших петель люка. Из дыры вырвался затхлый дух могилы. Где-то в сумраке, за границей пляшущего пятна света, стоны и вздохи набухли возбуждением.

- Нет, мне это и вправду не нравится, - повторил Фишер.

- Это вход в старые катакомбы, - объяснил Скеллан.

- Я знаю, что это, и все же мне не нравится.

- Айгнер там, внизу.

- Ты этого не можешь знать.

- Я чувствую. Он там.

Скеллан сделал первый шаг; наклонился, чтобы начать спускаться во тьму.

Фишер не пошевелился.

Скеллан забрал у него факел.

Горестно вздохнув, Фишер последовал за товарищем в черное отверстие.

Ступени уводили их все глубже и глубже под землю. Фишер насчитал их больше пятидесяти. Туннель был кое-как укреплен старыми балками. Мужчинам приходилось сгибаться, низкий потолок не давал выпрямиться во весь рост. Меч уже не успокаивал: что меч перед напором безликой тьмы? На самом дне туннель разделялся натрое; каждый рукав уводил в еще более густой мрак.

Скеллан прижал палец к губам, призывая к молчанию. Вдалеке что-то гудело. Фишеру потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать, что это: низкий звучный рокот поющих голосов.

Они осторожно зашагали по центральному туннелю, направляясь прямиком к сердцу катакомб.

Ужасный крик прорезал пустоту туннелей. Человеческий крик. Женский. Женщина страдала.

- Скорей! - бросил Фишер в спину Скеллана, изгоняя из своей души страх.

Женщина была жива, она нуждалась в них, а этого было достаточно, чтобы заставить старшего из мужчин действовать. Они рванулись вперед. Внезапно туннель распахнулся в просторное помещение, полное наваленных друг на друга трупов и костей. Горы тел в грязных бинтах возвышались над землей.

Голые бедерные кости, малые и большие берцовые, лопатки и черепа перемешались в одном безбрежном море мертвецов Ляйхеберга. Некоторые кости были целы, другие сломаны, с зазубренными концами, третьи покрыты плесенью. Выпадали ли когда-нибудь на долю этих людей достойные похороны?

Арка в дальней стороне пещеры вела во второе помещение, побольше. Там горели факелы. На земляных стенах танцевали искаженные тени, сливаясь в одну колеблющуюся массу.

Идущий впереди Скеллан решительно шагнул под арку.

Стиснув зубы, Стефан Фишер последовал за ним.

Зрелище, которое их встретило, было как будто вырвано из худших кошмарных снов и безжалостно перенесено в явь.

Кричавшая женщина лежала на полу, в самом центре помещения. Позади нее тянулся ряд клеток, но Фишер видел только эту несчастную. Тело ее было распорото от живота до горла, но она была еще жива, хотя и едва дышала, а шестеро чудовищных существ с безумными глазами терзали ее, жадно всасывая сочащуюся из мягкой плоти теплую - пока что - кровь. Их щеки и подбородки были измазаны кровью женщины. Упыри, с отвращением осознал Фишер, наблюдая, как мерзкие создания облизывают пальцы и лакают из зияющей дыры в груди своей жертвы. Невозможно поверить, что эти твари были когда-то людьми; сейчас у них было больше общего с адскими демонами, чем с обычными добропорядочными гражданами.

Женщина была обречена, но шок и неприятие смерти заставляли ее сердце слабо сокращаться, продлевая страдания тела.

В душе Фишера что-то оборвалось. Он почувствовал, как какая-то часть его рассудка раскололась вдребезги, навсегда покинув его.

Образовавшуюся пустоту мгновенно наполнила ярость.

Он бешено ринулся вперед, вскинув меч, готовый рубить, рубить, рубить. Первый вурдалак как раз поднял глаза, когда клинок Фишера врезался в его шею; голова твари откинулась назад, ухмыльнувшись на секунду вскрытой мечом от уха до уха пастью. В рассеченной глотке забурлила темная кровь. Второй упырь, прежде чем рухнуть на опорожненное тело женщины, успел увидеть острие меча Фишера, воткнувшееся в его глаз и проникшее в глубину его мозга. Туловище вурдалака задергалось в жестоких корчах, и жизнь покинула грязную тварь. Фишер пинком отпихнул труп, выдернул меч из головы упыря и, описав клинком размашистую дугу, разрубил шею третьего чудовища. Из раны хлынула кровь. Продолжавшая скалиться голова монстра шлепнулась на пол и укатилась куда-то. Свирепость атаки Фишера была неукротима. Он прыгнул вбок и, вонзив окровавленную сталь в брюхо четвертого упыря, кинувшегося на охотника за ведьмами, повернул кисть, расширяя рану. Дымящиеся потроха вурдалака вывалились из вспоротого живота. Когтистая лапа твари сомкнулась на клинке, притягивая Фишера ближе и одновременно погружая меч все глубже в брюхо. Упырь дохнул ему в лицо, широко ухмыляясь, демонстрируя заостренные зубы, готовые впиться в лицо Фишера. Из пасти его несло кислой вонью могилы. Фишер инстинктивно отпрянул, и от резкого толчка вурдалак потерял равновесие. Он упал у ног человека - уже мертвый.

Фишер тяжело дышал.

Позади него Скеллан произнес что-то, но он не разобрал, что именно.

Остались еще два упыря.

Он смотрел на них.

Он выносил им приговор.

Последние крупицы человечности исчезли из их глаз. Один безразлично пялился в пространство, опьяненный кровью мертвой женщины, понятия не имея о том, что остаток его жизни измеряется несколькими биениями грешного сердца. Взгляд второго был полон холодного звериного коварства. Он оценивал Фишера, прикидывал серьезность угрозы, рассчитывал, что надо делать - драться, бежать или жрать. Неужели это существо действительно было человеком? Упыри пали так низко, что утратили все человеческое и барахтались в грязи темною царства злобы и уродства, царства монстров.

Они и были злобными, уродливыми монстрами.

Фишер кинулся во вторую бешеную атаку на вурдалаков. Он бил, колол, полосовал беспомощных тварей, в дикой ярости кромсая их. Он рубил руки, пытающиеся защитить тела. В этой бойне не было ни боевого искусства, ни изящества. Человек не контролировал себя, у него была одна цель - убить. Вот он развернулся с криком, вскинул меч над головой и со всего маху, вложив в удар весь свой вес, всю свою страсть, обрушил клинок на чудовище. Сталь прочно засела глубоко в груди упыря. Меч застрял.

Последнего вурдалака с хирургической аккуратностью отправил на тот свет Скеллан. Он зашел упырю за спину, вздернул его голову и перерезал горло. Все кончилось в мгновение ока. Скеллан оттолкнул труп ногой. На плоти существа не было ни отметин, ни особых символов. Ничего, что могло бы отнести его к Восставшим мертвецам, но вампирская природа твари не оставляла сомнений.

- Как могли они пасть так низко? - проговорил Скеллан, качая головой.

Фишер рухнул на колени рядом с мертвой девушкой. Меч выскользнул из его пальцев и с громким клацаньем упал на пол. Он задыхался, из груди рвались тяжелые всхлипы. По щекам текли слезы. Тело женщины не просто вскрыли; упыри сожрали почти все ее внутренние органы.

- Ты не мог ее спасти, - тихо сказал Скеллан, опуская успокаивающую руку на плечо друга. - Она была мертва еще до того, как мы ступили в эту комнату.

- Всегда… слишком поздно… - горько уронил Фишер.

Его трясло; адреналин улетучивался из его крови.

- Не всегда. - Скеллан наконец-то увидел ряд клеток и истощенные тени, сгрудившиеся в темных углах. Сектанты, очевидно, намеревались скормить эти несчастные души упырям. - Не всегда.

Он обогнул трупы и открыл первую клетку. За решеткой стояли две женщины - девушки, почти дети, с лицами, покрытыми коркой грязи и запекшейся крови. Они выглядели напуганными до полусмерти. Скеллан попытался успокоить их, но девушки лишь дико мотали головами и еще теснее вжимались в угол, подальше от Скеллана. От них пахло мочой и болезненным потом.

В других клетках обнаружилось еще шесть женщин.

Все еще плача беззвучно, Фишер помогал Скеллану освобождать пленниц.

Один лишь Сигмар знает, сколько времени эти бедняжки томились в катакомбах, дожидаясь своей очереди пойти на корм вурдалакам. Заключение явно повредило их разум. Они бормотали что-то себе под нос и смотрели сквозь своих спасителей, помогающих им подняться по лестнице.

Выходить на улицу женщины отказались. Они истерически кричали, принялись бить себя руками по щекам и пятиться во мрак башни, отчаянно прижимаясь к стенам, словно пытались раствориться в камне.

Скеллану потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходит.

- Они просидели внизу так долго, что боятся дневного света.

Глава 3. НОЖ ВО ТЬМЕ

Ляйхеберг, Сильвания. Весна, 2009

Себастьян Айгнер был фантомом.

Призраком.

Он не был реален - или, по крайней мере, так начал думать Джон Скеллан после трех проведенных в Ляйхеберге недель. Он знал, что они близко, так близко, что Айгнер должен ощущать, как они дышат ему в спину, но чем ближе они подбирались, тем иллюзорнее становился неуловимый Айгнер. Они всегда отставали от него на шаг или два.

Сбор заслуживающей доверия информации оказался сущим кошмаром. Каждый из путей заводил их в тупик.

Если кто-то из массы опрошенных торгашей запретным товаром и знал что-то, он молчал. Подмазка чиновников не помогала. Членам магистрата просто нечего было сказать.

С таким же успехом Айгнера могло не существовать вовсе.

Несколько оброненных шепотком намеков, которые удалось наскрести Скеллану и Фишеру, быстро обратились в ничто. У того, за кем они гнались, были друзья, и друзья достаточно влиятельные, чтобы помочь ему исчезнуть. Этот факт уже сам по себе тревожил Скеллана. Сплетни распространялись. Болтовня в характере людей. Слухи обретали собственную жизнь. Покров тайны, окутавший Себастьяна Айгнера, ткался грязными руками.

Кто-то другой, возможно, плюнул бы на призрака и позволил Айгнеру просто исчезнуть, раствориться в воздухе, но только не Джон Скеллан. Айгнер был его навязчивой идеей. Всепоглощающая жажда мести толкала его вперед. Айгнер возглавлял банду грабителей, убивших его жену, а это нельзя простить. А не простив, забыть невозможно. Мысли о Себастьяне Айгнере снедали Джона Скеллана днем и ночью.

Три недели они распространяли молву, что хорошо заплатят за информацию об Айгнере и Восставших мертвецах. Они не трудились скрывать свое местонахождение. Они хотели, чтобы люди знали, где их найти, когда нужда или жадность развяжут им языки.

Фишер отхлебнул добрый глоток эля и со стуком опустил опорожненную кружку на залитый пивом стол. Рыгнув от души, он смахнул ладонью пену с губ.

- То, что нужно!

Из выпивки Фишер всегда делал целое представление.

- Не сомневаюсь, - ответил Скеллан.

«Голова предателя» была битком набита обычной разномастной клиентурой. Скеллан не пил. Каждый раз в самом начале вечера он заказывал бокал глинтвейна и посасывал его до тех пор, пока не приходило время вышвыривать на улицу перебравших пьянчуг и закрывать заведение. Он то и дело прикладывался к кубку, но Фишер был далеко не уверен, касается ли алкоголь хотя бы его губ.

В очаге потрескивало пламя, вода, еще сохранившаяся в дровах, шипела и пощелкивала в его жаре. Бродяга, даже не отряхнувшийся от дорожной пыли, грел у огня грязные руки.

Между столами сновала девушка-служанка, балансируя тарелками с жареной птицей и волокнистыми овощами. Перекинутая через плечо аккуратная косица светлых волос болталась у ее пышных грудей. С лица девушки не сходила натянутая улыбка. Она поставила две тарелки перед Скелланом и Фишером.

- Амос хочет повидаться с тобой, - сказала она, наклоняясь, словно принимала у Скеллана плату.

Амос был владельцем «Головы предателя». Конечно, это могло ничего и не значить, но Скеллан предпочел увидеть в этом благой знак. Удача поворачивается к ним лицом!

- Спасибо, дорогуша.

- Не благодари, я буду только счастлива, когда вы уйдете. Вы, парни, весь бизнес нам портите,- напрямик заявила девушка. - Рыскаете по закоулкам и тревожите людей своими вопросами. Чем скорей мы избавимся от вас, тем лучше.

Да, бизнес в таверне шел плоховато. Выпивох можно было сосчитать по пальцам двух пар их рук, да и то несколько пальцев оказались бы лишними. Обедали они одни. Недостаток клиентов был очевиден, так же как и его причина. Стоило только поймать как бы случайные взгляды пьяниц у стойки, которые они украдкой бросали на охотников за ведьмами, и все становилось ясно. Народ их попросту боялся. В маленьких деревушках, где суеверия ставятся превыше здравого смысла, их появление часто вело к неоправданным смертям: девушек забивали камнями или сжигали за колдовство по первому же ничем не подтвержденному обвинению. Города вроде Ляйхеберга отличались от сел, но не слишком. Мало где люди радовались прибытию охотников за ведьмами.

Дверь таверны с грохотом распахнулась, и из ночи в комнату шагнул великан. Он сбил грязь с сапог и стряхнул дорожную пыль с волос. За спиной его висела лютня. Он обвел взглядом пивнушку, приятельски кивнул кому-то в дальнем конце бара и подошел к стойке, чтобы обменяться энергичным рукопожатием с Амосом, уже налившим гостю из бочонка кружку эля. Дружеское обращение незнакомца с посетителями и хозяином заведения слегка успокоило Скеллана.

- Дитмар! - проревел Амос, и складки жира трех его подбородков возбужденно заколыхались. - Клянусь честью, это ты!

Трубадур театрально поклонился, широким жестом сорвал с себя дорожный плащ и накинул его на спинку стула.

- Амос Келлер, отрада усталых глаз! Пиво похолоднее, пожалуйста. И где, кстати, твоя очаровательная дочь? Эйми! Эйми, выйди и обними своего дядюшку Дитмара, крошка! - Он стиснул служанку в медвежьих объятиях и закружил ее так, что носки ее туфелек едва касались пола. Опустив девушку, он звучно чмокнул ее в лоб. - Проклятье, как я рад снова видеть тебя, девочка.

Скеллан ревниво наблюдал за сценой воссоединения семейства.

- Тебя так долго не было, - сказала Эйми, и было совершенно ясно, что именно она имеет в виду.

И вновь Скеллан почувствовал укол зависти: трубадура принимали здесь с распростертыми объятиями! Давно уже никто не встречал Скеллана и Фишера столь же тепло.

- Семь лет, - произнес Скеллан вслух, не осознавая этого.

- Что? - Фишер подался ближе к другу.

- Я просто задумался,- ответил Скеллан.- Семь лет прошло с тех пор, как вот так же встречали нас дома.

- Увидел счастливых людей и задумался о том, что потерял, да?

- Да. Подобные зрелища заставляют осознать, что у тебя отняли.

- Потерял или отняли, не все ли равно.

- Да, не важно, в какие слова облачена правда.- Скеллан не отрывал взгляда от пришельца. - Знаешь, это ведь мы погибли в тот день. Не только девочки. Айгнер убил нас. Он забрал наши жизни, будто вспоров нам мечом животы. Мы не те люди, которыми стали бы.

- Не те, - согласился Фишер. - Но, может, это не так уж плохо, Джон. За последние семь лет мы изменили жизни многих людей, и я действительно верю, что большинство этих перемен было к лучшему. Этого бы не случилось без… без…

- Знаю. Этого бы не случилось без смертей Лизбет и Лейны. Знаю, но от этого мне не легче.

Трубадур плюхнулся на потертый бархатный пуфик у огня. Взгромоздив ноги на маленький трехногий табурет, он принялся настраивать свой инструмент. После ряда фальшивых гамм великан наконец-то натянул струны так, что звучание лютни его устроило. Кое-кто из посетителей повернулся к очагу. Странствующие певцы редко забредали в эти края.

«Кто же в здравом уме захочет бродить по этому богом забытому клочку мира?» - удивленно подумал Скеллан.

Для путешественника трубадур одет был хорошо, но без чрезмерного щегольства; заплатами его платье не пестрело, да и краски еще не выцвели. Очевидно, он не испытывал недостатка в деньгах. Тем более странно. Любому музыканту, как бы он ни играл, всегда готовы платить в Талабхейме, Миденхейме, Альтдорфе, Нулне, Аверхейме и прочих городах и городишках Империи. Этот человек явно умел играть - то, как бегали, разогреваясь, его пальцы по струнам, доказывало, что медведь ему отнюдь не наступал на ухо. «Тот, у кого нет выбора», - ответил Скеллан на свой же вопрос. Да, это было единственное, что имело смысл: этот человек собирал для кого-то информацию. Отличная маскировка для шпиона.

Скеллан принялся взвешивать возможности: трубадур либо агент Империи - возможно Оттилии или верховного теогониста, эти двое вечно пытались переплюнуть друг друга, - либо он стоит в этом конфликте на стороне загадочного Влада фон Карштайна, графа Сильвании. Этот человек был тайной, но никто не осмеливался выступать против него, ибо зверства кровавого правления Отто ван Драка все еще были свежи в людской памяти. Конечно, музыкант мог работать и на обе стороны. Это было вполне возможно.

Скеллан украдкой улыбнулся. Дитмар, бродячий трубадур, - вот с кем стоит побеседовать в этом городе психов и плутов.

Музыкант заиграл лихую матросскую песню, разгоняющую кровь в жилах. Пьянчуги тут же забарабанили деревянными кружками по стойке в такт мелодии и восторженно затопали ногами.

Скеллан выскользнул из-за стола, поймал взгляд Амоса Келлера и жестом пригласил его в местечко потише. Грузный хозяин двинулся вдоль стойки. Оставив на прилавке кружку, которую он протирал, Амос нырнул за дверцу, ведущую в укромную, тихую часть бара, куда отправлялись люди с деньгами, способные оплатить уединенность.

- Твоя дочка сказала, что ты хотел меня видеть, - произнес Скеллан, шагнув в комнатку вслед за Амосом.

Он понятия не имел, чего ожидать от этой встречи, но почему-то был убежден, что не стоит ждать ничего хорошего. Музыка трубадура набирала темп. Буйство звука нарастало: пьянчугами овладевал дух мелодии, и они колотили кулаками и топали ногами все с большим и большим энтузиазмом. И Фишер, несомненно, тоже стучал кулаком по столу и распевал во всю глотку.

- Не стану ходить вокруг да около. У тебя и твоего друга неприятности. Большие неприятности. Я связался с вами, потому что пожалел вас, но сегодня утром все повернулось так, что мне уже не до жалости.

- В каком смысле?

- Сюда явился один парень и сказал, что у меня есть два варианта. Первый - вышвырнуть вас вон, второй - убраться вечерком из дома и оставить дверь открытой, чтобы его молодцы смогли войти и позаботиться о вас. Вы завели себе врагов, приятель, которые не желают, чтобы вы им докучали.

- Ты узнал этого человека?

- Да, узнал, но не собираюсь говорить тебе, кто это был, потому что не хочу поутру отдать концы в реке, если ты меня понимаешь.

- Выходит, ты просишь нас уйти?

- У меня нет выбора, но я скажу тебе кое-что, и задаром. Тот тип, за которым вы охотитесь, Айгнер, - вот уже несколько недель, как он не в Ляйхеберге.

Скеллан схватил трактирщика за грудки и притянул его к себе так близко, что почувствовал на языке кислый привкус его дыхания.

- Ты уверен?

- На все сто. Он исчез за пару дней до того, как вы, ребята, прибыли. Заплатил хорошие деньги; чтобы люди молчали. Он не хотел, чтобы вы последовали за ним.

- И ты все время это знал? - Голос Скеллана упал до шепота. Глаза его вспыхнули праведным гневом. - Он купил ваше молчание? Сколько же оно стоит, Амос? Во сколько ты оценил жизнь моей жены? Скажи! Сколько она стоит, по-твоему? - Его трясло.

Трубадур играл достаточно громко, чтобы не впустить крик Джона в общий зал.

- Десять сребреников, - ответил трактирщик. - И еще по десять за каждую неделю, которую я продержу вас тут. Этот парень, утренний, приходил заплатить долг Айгнера.

После семи лет охоты, когда ты подошел к добыче так близко, что остается только уложить ее, оказаться вдруг обведенным вокруг пальца! Его надули, отняли возможность отомстить. Это было уже слишком. И Скеллан взорвался:

- Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен убить тебя прямо здесь и сейчас! Одну причину, Амос. Только одну!

Капли испарины выступили на рыхлой физиономии трактирщика. Толстые губы задрожали. Жирные, точно окорока, руки обреченно повисли.

- Одну причину, - повторил Скеллан. - Почему я не должен разорвать тебя пополам на месте?

- Эйми, - с трудом выдавил Амос имя дочери.

Скеллан отпустил толстяка. Вот чем охотник отличался от своей жертвы. Скеллан все еще оставался человеком. Его еще заботили семья, и любовь, и люди, пусть даже он и был один-одинешенек в этом мире.

Он закрыл глаза.

- Они придут сегодня?

- Да… через час после того, как погаснет свет. Прости. Я не хотел этого. Меня запугали. Они… они убьют вас.

- Пусть попробуют.

Скеллан открыл глаза. Красная дымка ярости испарилась. Он вновь был в состоянии думать и строить планы насчет того, как бы дожить до рассвета.

- Вы будете спасаться бегством?

Скеллан покачал головой:

- Нет смысла, они либо нападут здесь, когда я буду этого ожидать, либо устроят засаду на дороге - неожиданную. В первом случае обстоятельства сыграют мне на руку, пусть и чуть-чуть. Все, что я хочу от тебя, - действуй, как обычно. Ты со мной не говорил. Ясно? Гаси свет, бери Эйми, и идите спать на конюшню. Не могу обещать, что там будет безопасно, но наверняка безопаснее, чем в ваших комнатах.

- Что вы собираетесь делать?

- Чем меньше ты будешь знать, тем лучше,- отрезал Скеллан куда грубее, чем намеревался. Он взял себя в руки, и тон его смягчился. - Так будет лучше для тебя и Эйми.

- Я не хочу убийств. Только не под моей крышей. Потому-то я и предупредил тебя - чтобы дать тебе шанс улизнуть до того, как они явятся.

- И я оценил это, Амос. Правда. Но уже слишком поздно. Теперь игра идет до последнего, и я намерен победить.

Тем же полотенцем, которым он вытирал пивные кувшины, трактирщик промокнул пот на лбу.

- Ты сумасшедший, в точности как говорил Айгнер… - Впервые с тех пор, как молва о безжалостной охоте Джона Скеллана дошла до Амоса Келлера, в голосе его зазвучал страх - страх, пробирающий до мозга костей: убийства друзей Айгнера, возведенные в ритуал сожжения, хладнокровность палача. - Я не должен был ничего говорить. Надо было оставить тебя гнить тут, выманивая ответы из закрытых ртов, пока Wiederauferstanden не соберутся послать твою душу Морру, и толстеть себе потихоньку… Но нет, глупый старый Амос Келлер не таков - ему надо было воспылать симпатией к убийце-лунатику и отправиться предупреждать его. Старый дурак Амос, и зачем только ты сунул нос в это дело, а не позволил вам, парни, просто перебить друг друга.

- Ты закончил? - спросил Скеллан, которого сбивчивые порицания трактирщика в собственный адрес явно позабавили.- Люди в зале изнывают от жажды. Иди делай свое дело. Если увидишь одного из моих так называемых убийц, будь добр, предупреди меня: пришли мне выпивку. Если не предупредишь - тебе же хуже. Понятно? Сегодня я больше не буду ничего заказывать, и любая кружка, оказавшаяся на моем столе, будет знаком, что мой будущий губитель вошел в пивную.

Амос нехотя кивнул.

- А теперь я вернусь к своему другу и буду слушать музыку. Настоятельно советую тебе натянуть на физиономию улыбку. Не так уж это трудно. Просто подумай, что утром мы так или иначе исчезнем.

Скеллан вдавил в мясистую ладонь хозяина серебряную монету.

- Вот тебе вперед, за ту выпивку. - Этого хватило бы на двадцать порций, да еще и со сдачей.

Амос принял плату, не сказав ни слова. Он сунул монету в карман и удалился.

Несколькими минутами позже Скеллан тоже вернулся в общую комнату.

Последние такты непристойной песенки о шаловливой служанке и похотливом матросе сорвали бурные аплодисменты. Скеллан опустился на свое место. Фишер вопросительно посмотрел на товарища, но Джон ничего не сказал. Следующей на очереди была баллада. Трубадур так и объявил: «Лэ о прекрасной Изабелле». Песня оказалась не похожа ни на что, исполнявшееся им до сих пор. Пальцы музыканта любовно перебирали струны лютни, наколдовывая нечто, восхитительное.

Скеллан прикрыл глаза, наслаждаясь музыкой.

Это была в некотором роде любовная песня.

Трагедия.

Голос трубадура дрожал, когда он пел о болезни прекрасной леди Изабеллы, о фарфоровой коже женщины, угасающей на руках у любимого, о ее мольбе спасти ее даже там, где на все один ответ - смерть.

Слова омывали его, теряя значение, просто переплетаясь друг с другом. Голос Дитмара гипнотизировал. Нежный напев очаровал толпу выпивох. Посетители бара впитывали каждое слово, а музыкант играл ими, как умелый кукловод своими марионетками.

Внезапно музыка изменилась, тон, упав на октаву, звучал заговорщицки. Скеллан открыл глаза. Конечно, это был очередной фокус, трубадур манипулировал слушателями, заставляя их думать, что он делится с ними каким-то темным секретом, и трюк работал: Скеллан подался вперед, напряженно вслушиваясь в теряющий смысл шепот Дитмара:

Раз долгой темной ночью Восставших мертвецов

К прекрасной Изабелле прокрался Морр в альков.

И с погребальной песней склонился он над ней,

Чтоб сломленную душу лобзать грубей, грубей.

Прекрасное испачкать, до срока иссушить,

Красавице зачахнуть, красавице не жить.

Останутся лишь кости, останется лишь плоть.

Предательство ухода любви не побороть.

А потом мелодия и умирающая леди вновь вернулись к жизни, воскрешенные прекрасной песней Дитмара. Но два образа никак не выходили из головы Скеллана. Трубадур наверняка не случайно упомянул на одном дыхании Восставших мертвецов и иссушающую болезнь.

- Надо поговорить с ним до исхода ночи, - сказал он негромко, наклонившись к уху Фишера. Тот кивнул - очевидно, от его внимания тоже не ускользнули странные строки. - И до того, как начнутся неприятности.

Стефан Фишер приподнял бровь.

- Кажется, нас одурачили; позже объясню.

Фишер снова кивнул.

Трубадур исполнил еще девять песен, прежде чем сделать перерыв и освежить голос стаканом подогретого вина Амоса. Скеллан и Фишер подошли к музыканту и тоже уселись возле очага.

- Не возражаешь? - поинтересовался Скеллан.

- Вовсе нет, иногда разделить выпивку с незнакомцем так же приятно, как разделить ее с другом.

- Воистину так, - согласился Скеллан. Как ласкает ухо речь человека, прилично владеющего рейкшпилем. В окружении сильванского говора он уже начал забывать, как звучит родной язык. - Должен признаться, одна из твоих песен захватила меня. Полагаю, ты сам написал ее. Я не слыхал ее прежде… «Лэ о прекрасной Изабелле», кажется, так?

- О да, хотя, боюсь, мой голос бледнеет перед красотой самой Изабеллы.

- Правда?

- Правда, мой новый друг. Изабелла фон Карштайн, хозяйка Дракенхофа. Чистейшая красота и грязнейшее сердце в мире. Увидеть прекрасную Изабеллу - значит потерять душу. Но какая же это дивная смерть!

- Интересно… - криво усмехнулся Скеллан. - Но я бы не стал считать романтическую душу менестреля надежным источником. Вы, бродяги, привыкли влюбляться ежедневно, в каждом новом городе в новую неземную красоту.

Дитмар рассмеялся:

- Вижу, ты знаешь нас. Но поверь, в данном случае то, что я сказал, и наполовину не дотягивает до истины. Ее красота способна остановить твое сердце, если она того пожелает, а желает этого она часто. Она самая могущественная женщина Сильвании, могущественная и безжалостная. Ни зубы Морра, ни сама смерть не могут победить ее. Изабелла властвует над смертью.

- Неужто? - Скеллан подался ближе, напряженно слушая. - Как так?

- Это не секрет, она умирала. Пала жертвой смертельной хвори, опустошающей страну. Она цеплялась за жизнь зубами и ногтями. Лекари и целители душ опустили руки. Недуг убивал ее. Совсем как других девушек нашего края. Болезнь не уважила ни ее красоты, ни ее власти. Для Морра она была всего лишь еще одной обыкновенной душой. Говорят, к ней даже приходили жрецы, чтобы исповедовать умирающую и отпустить ей грехи. И знаешь что? На следующее утро она поднялась со смертного ложа, лучась красотой и здоровьем. Она стала блистательней прежнего. Лихорадка и жар отступили. Это было чудо.

- Воистину. Я видел последствия этой болезни. Страшные последствия. Как и ты, я еще не сталкивался с выжившими.

- Изабелла фон Карштайн, - страстно произнес Дитмар. - У смерти нет власти над ней.

- Скажи мне… - Скеллану как будто только что пришла в голову одна мысль. - Ты упомянул в песне ночь Восставших мертвецов… - Повторяя прием Дитмара, Скеллан наклонился и понизил голос до заговорщицкого шепота. - Это имеет какое-то отношение к Wiederauferstanden?

- Культу Восставших мертвецов? - Если вопрос и был сюрпризом для трубадура, он умело замаскировал удивление. - Это же очевидно: последователи культа верят, что придет ночь, когда мертвые поднимутся, когда падет барьер между этим миром и следующим. Это они и называют ночью Восставших мертвецов. Изабелла фон Карштайн живет и дышит, тогда как все остальные, пораженные той же иссушающей хворью, гниют в земле. Она - путеводная звезда сектантов. Они увидели нечестивое чудо. Она умирала на руках жрецов и лекарей, все их умение и вера не могли спасти ее, и все же она поднялась с одра. Смерть не удержала ее. Она - все, о чем они мечтают, все, что обожают. Культ Восставших мертвецов поклоняется этой женщине. Для них Изабелла фон Карштайн воскресла. Поднялась из мертвых. Она бессмертна.

- Она их лидер?

- Что значит «лидер», друг мой? Одураченные болваны боготворят ее сердцем, телом и тем, что осталось от их почерневших душ, - горячо проговорил Дитмар. - Делает ли это ее их лидером? Возможно, но тогда, выходит, Сигмар - твой лидер?

- Я не чту никого из так называемых божеств. Дайте мне эля, дайте женщину с мягким упругим розовым телом, дайте меч - дайте то, что я смогу увидеть и потрогать собственными руками, - вот во что стоит верить. Спасибо, друг мой. Теперь, по крайней мере, я знаю, с чего начинать поиски. Дракенхоф.

- До него три недели нелегкого пути. Дороги в плачевном состоянии; старые графы никогда не вкладывали средств в то, что не приносит немедленного дохода, так что край наш, мягко говоря, суров. Я бы не стал тебе завидовать, но, возможно, один взгляд на прекрасную Изабеллу и стоит этого путешествия.- Дитмар подмигнул Скеллану, в глазах его заплясали озорные похотливые искры. - Если ты понимаешь, что я имею в виду.

- Нас всегда гонит вперед именно это, разве не так? Мы марионетки, подчиняющиеся капризам наших сердец.

- Точно. И какие спектакли театра теней разыгрывают наши сердца! Ладно, пора мне зарабатывать на постой, а то Амос передумает и вышвырнет меня пинком под задницу. Приятно было поболтать с тобой, сосед. Желаю тебе найти в Дракенхофе то, что ты ищешь.

Музыкант играл до глубокой ночи.

В сумерках посетителей прибавилось, но нельзя было сказать, чтобы доходы заведения существенно возросли.

Где-то через час Скеллан наклонился к Фишеру и обронил:

- Я иду спать. Увидимся наверху, когда ты закончишь. Надо поговорить.

Фишер кивнул, одним глотком допил свой эль и отодвинул стул от стола. Следом за Скелланом он поднялся в скромную комнату над общим залом, которую они снимали. Здесь стояли лишь две кровати, кресло и зеркало в полный рост. Грубые половицы прикрывал ветхий половичок. Плюхнувшись на кровать, Скеллан объяснил ситуацию: Айгнер отправился в Дракенхоф, привлеченный злом, которое, если верить Дитмару, олицетворяла собой Изабелла фон Карштайн, а убийцы, подосланные Восставшими мертвецами, намерены позаботиться о том, чтобы охотники никогда не догнали жертву. Фишер выслушал друга, встал и передвинул кресло так, чтобы оно смотрело на дверь.

- Значит, они придут сегодня?

- Да, через пару часов.

- Устроим им сюрприз?

- Именно так.

- Ладно. Что бы ты сделал на их месте?

Фишер уже обдумал, как бы он сам поступил, будь он одним из наемников. Их главный враг сейчас - сон. Чем дольше тянется ночь, тем меньше шансов у охотников за ведьмами дожить до рассвета. Убийцы наверняка явятся в самый кромешный час.

- Я бы послал троих. Двое против двоих было бы не слишком надежно: хотя элемент внезапности против нас, у нас остался бы шанс выжить. Айгнер нас знает. Он наверняка заразил своей паранойей всю секту. Да, нужны трое - чтобы наверняка.

Скеллан оказался прав.

Они явились втроем. Убийцы тихо прошли по коридору и остановились у двери, прислушиваясь. Медленно повернулась ручка. Уловка друзей была проста, но в темноте эффективна. Взбитые подушки правдоподобно изображали спящих под одеялами людей. Обман не выдержал бы пристальной проверки, но это не имело значения. Для проверки времени не будет. Дверь открылась, несмазанные петли слегка заскрипели. В дверном проеме вырос черный силуэт.

Человек шагнул в комнату.

За ним крался еще один.

Он прошел на расстоянии вытянутой руки от того места, где стоял Скеллан, укрытый, как плащом, тенью распахнутой двери.

Фишер ждал в кресле, страстно желая, чтобы в комнату вошел и третий. Но тот остался на карауле. Палец Фишера зудел от желания нажать на курок маленького арбалета, наведенного на темный силуэт приближающегося к кровати мужчины. Лунный свет сверкнул серебром на клинке убийцы.

Скеллан кашлянул.

Фишер спустил курок. Меткая стрела воткнулась в живот наемника в тот момент, когда он вонзил кинжал в свернутые простыни. Человек хрюкнул от боли, пошатнулся, привалился к стене и сполз по ней на пол, цепляясь за засевшее в его животе древко.

Скеллан стремительно выступил из тени и прижал острие своего кинжала к горлу второго убийцы.

- Давай же! - рявкнул тот.

- С удовольствием, - шепнул ему в ухо Скеллан и вонзил нож. Убийца скрючился, жизнь покидала его. Скеллан отбросил тело в сторону. - Иди сюда, красавчик, - поманил он третьего, застывшего в проеме.

Прежде чем последний наемник успел развернуться и убежать, Фишер отправил вторую стрелу в бедро врага. Человек упал с отчаянным криком. Скеллан втащил его в комнату и захлопнул дверь.

Все это произошло меньше чем за минуту.

- Кто тебя послал? - прошипел Джон. Он ухватил древко стрелы и свирепо дернул его. Человек взвизгнул.- Говори!

- Пошел к черту!

- Это ты зря,- зловеще прошептал Скеллан, погружая стрелу еще глубже в бедро наемника. - Ты можешь подохнуть здесь, как твои приятели, а можешь уползти отсюда. Все зависит от тебя. Итак, кто тебя послал?

С лица убийцы сбежали все краски. В ямке между ключицами скопилась лужица пота. Зрачки его расширились от боли.

- Поверь, я могу сделать и больнее. Спрашиваю еще раз: кто тебя послал?

- Айгнер, - процедил наемник сквозь стиснутые зубы.

- Уже лучше. И где этот сукин сын?

Убийца яростно затряс головой.

- Ну, раз вы так, то мы вот так, - деловито заявил Скеллан и выдернул стрелу из ноги наемника. В душе другого человека крики бандита могли бы пробудить жалость. - Спрашиваю в последний раз. Где Айгнер?

- В замке… Дракенхоф.

- Хорошо. - Джон Скеллан невесело улыбнулся. - Тебе стоило бы поблагодарить меня.

- За что? - Мужчина шипел проклятия, зажимая рану на бедре.

- За то, что я собираюсь дать тебе шанс и посмотреть, сможешь ли ты и вправду подняться. Не следовало тебе приходить сюда сегодня. Зря ты пытался убить меня. Тут уже дело становится личным.

- Я не боюсь смерти, - выдохнул убийца и рванул рубаху, обнажая грудь. - Убей меня. Давай!

По всему телу человека расползались загадочные символы. Тушь татуировки ушла глубоко под кожу, просочилась в сплетения мышц.

- Ты и вправду веришь, что сможешь вернуться назад? Благодаря паре чернильных загогулин? - Скеллан прижал острие ножа к голой груди наемника. На коже выступила капелька крови.

- Ты ничего не знаешь, дурак! Ничего!

И убийца бросился на кинжал. Клинок по самую рукоять погрузился в его тело. Человек содрогнулся, попытался втянуть последний глоток воздуха, и рухнул на руки Скеллана.

Джон Скеллан сдержал данное Амосу обещание. Они исчезли из трактира задолго до рассвета.

Глава 4. СУМРАК СГУЩАЕТСЯ

Замок Дракенхоф, Сильвания. Конец лета, 2009

Старина Ганс восхищался Владом фон Карштайном. Они наблюдали за потасовкой воронов во дворе внизу. Танец хищных пернатых был преисполнен дикой красоты. Граф следил за ними, загипнотизированный мельканием крыльев и клювов птиц, дерущихся из-за выброшенных с кухни объедков.

- Они очаровательны, не правда ли? - заметил граф. - Так похожи на нас - и так не похожи. Это основной инстинкт, Ганс. Эта пляска крыльев и перьев не что иное, как выживание самого отчаянного. Это каждодневная битва. Насытиться - значит выхватить кусок изо рта товарища. Или выхватить, или голодать. В их мире нет полюбовного дележа. Птица с легкостью ослепит своего собрата из-за куска хлеба и отужинает по-королевски. А та, которая не сделает этого, которая не станет сражаться за свою жизнь, будет голодать.

Порой граф Сильвании видел мир в одних лишь черных тонах. Им владели мысли об игре жизни и смерти - о танце смертных, как он называл это.

- Все дело в этом движении, Ганс. Они танцуют к концу песни.

- И жизнь есть песня, - завершил бледный как мертвец юноша, чувствуя, в какую сторону идут мысли его хозяина.

- О нет, жизнь всего лишь прелюдия к величайшей из песен. - Внизу самый голодный ворон забил глянцево-черными крыльями и взлетел с крепко зажатой в клюве добычей. Другие остались на земле драться из-за последних крошек. - Смерть - это восторг, экзальтация. Никогда не забывай этого, Ганс. Жизнь мимолетна, смерть вечна.

А иногда склонность графа ко тьме граничила с полным нигилизмом. Как сегодня, когда Ганс обнаружил своего хозяина бодрствующим в одиночестве на крепостных укреплениях замка Дракенхоф. Не в первый раз граф искал уединения. На закате он часто поднимался на высшую точку замка и озирал раскинувшиеся перед ним владения. Ветер подхватил плащ графа, отвернувшегося от ссорящихся птиц, и обвил им его ноги.

- Вели повару выставить завтра вдвое больше отходов. Мне нравятся птицы. Дракенхоф должен стать им домом.

- Как пожелаете, милорд.

Порой же тьма словно лучилась из сердца Влада фон Карштайна, выплескиваясь наружу, поглощая не только его самого, но и тех, кто оказывался рядом. Этот человек был сложной смесью противоречий. В нем, безжалостном к своим противникам, было что-то, заставлявшее его заботиться о том, чтобы вороны не голодали. Подобная чуткость не распространялась на его ближних.

В этом граф Сильвании был загадкой - даже для своего секретаря.

Это была не надменность. И даже не симптом властолюбия. А просто полное безразличие к окружающим.

Граф медленно шел по узкой кромке укрепления, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на что-нибудь повнимательней. Ганс тенью следовал за хозяином, направлявшимся к внешней стене замка. Наконец граф облокотился о парапет, возвышающийся над зазубренными скалами далеко-далеко внизу. Секретарь нерешительно остановился в шаге от фон Карштайна. Граф говорил, обращаясь частично к самому себе, частично к ветру и, конечно же, к Гансу. Молодой человек вслушивался в бормотание хозяина. Он никогда не знал, что услышит от него: обрывок ли давно забытого стиха, философское размышление, исторический факт, казавшийся в устах графа бережно лелеемым воспоминанием, или, как сегодня, смертный приговор.

- Ротермейер - заноза в моем боку, Ганс. У него, слишком раздутое мнение о своей важности в этой и следующей жизнях. Я хочу, чтобы им занялись. Сделай ему то же предложение, какое мы выдвигали перед штурмовиками «Бури и Натиска». Будь убедителен. У него два варианта, и мне все равно, какой из них он предпочтет. После Хайнца Ротермейера нанеси визит Питеру Каплину. Каплин насмехался над моим благородством, Ганс. Он держит меня за простака, а этого позволять нельзя. У Питера выбора не будет. Пусть его пример станет уроком прочим. Они быстро научатся. А если нет, их всегда можно заменить. Просто сделай так, чтобы они не сомневались в том, что произойдет с ними, если они будут по-прежнему противоречить мне или не принимать меня всерьез.

- Милорд, - кивнул Ганс и, шаркнув, отступил на шаг. Падение с укреплений на скалы грозило быть мучительно долгим, и хотя фон Карштайн явно наслаждался флиртом со смертью, Ганс предпочитал безопасность твердой земли. Он не мог похвастаться идеальным вестибулярным аппаратом, как граф. Тот бродил по стенам со сверхъестественной грацией призрака и безошибочностью чернокрылых птиц, которые так нравились ему. - Все будет согласно вашей воле. Питер Каплин пожалеет о том дне, когда навлек на себя ваш гнев.

- Не делай из меня зверя, Ганс. Помни, красота есть во всем. Разве волком, преследующим трепетную дичь, движет гнев? Разве птиц там, во дворе, толкает ярость? - Он покачал головой, давая отрицательный ответ на свои вопросы. - Нет, они убивают по необходимости, по природе своей. Они - убийцы по нужде. Боги создали их и вложили в них эту нужду. Им необходимо убивать. Так что они исполняют свой прекрасный варварский танец и не стремятся приручить дикого зверя в себе. В этом они так не похожи на людей. Люди идут наперекор природе, пытаются укротить свирепое животное, притаившееся в их душе. Они воздвигают статуи и храмы богам, которые знают черноту их собственных душ и пользуются этим во благо себе. Они чтят Сигмара и его могучий молот, забывая, что молот этот - орудие смерти. Они обносят себя стенами. Строят дома из бревен и камней и называют себя цивилизованными. Люди слабы, они боятся того, что может случиться, если их животная сущность вырвется на свободу. Они забыли, что красота есть во всем - даже во тьме, - иначе распахнули бы объятия своему зверю. - Фон Карштайн замолчал, погрузившись в размышления о смерти и красоте.

Вот и еще одна сторона личности графа: его настроение зачастую резко менялось, перескакивая от простой задумчивости к глубокой меланхолии, когда он терялся в лабиринте собственных мыслей. Это создавало благоприятную обстановку для самоанализа. Человек блистательный, одаренный разумом на грани гениальности, начитанный и сведущий во всех темах, о которых заводил речь, он читал души людей с той же легкостью, что и книги.

Старина Ганс никогда не встречал никого, даже отдаленно похожего на Влада фон Карштайна.

- Пусть тебя сопровождают Герман Познер и еще несколько доверенных лиц. Познер - отличная смесь жестокости и коварства, он как раз годится для того, чтобы опрокинуть Ротермейера. Скажи, Ганс, веришь ли ты, что Хайнц преклонит колени и признает мое правление? Я устал от всех этих мелких скандалов.

- Он будет дураком, если не сделает этого, - сказал Ганс, не ответив, в сущности, на вопрос.

- Я спросил не об этом, разве не так? - Говоря, фон Карштайн играл своим перстнем-печаткой, беспрестанно крутя его на пальце. Такова уж была особенность графа. Он вертел кольцо, когда уходил в свои думы или бился над решением какой-то проблемы. Ганс не раз наблюдал у своего хозяина эту нервозную привычку.

- Нет, милорд.

- Так скажи мне, Ганс, честно. Ты веришь, что Хайнц Ротермейер склонится, в конце концов, предо мной?

- Нет, милорд. Ротермейер горд. Он будет биться с вами до последнего.

Влад фон Карштайн задумчиво кивнул, не отрывая взгляда от утопающего в сумерках города Дракенхоф, раскинувшегося много ниже их наблюдательного пункта.

- Согласен, - произнес он, наконец. - Значит, ты знаешь, что делать.

- Да, милорд.

- Тогда иди, время утекает, а я хочу, чтобы эти занозы выдернули из моей плоти, прежде чем я потеряю из-за них слишком много крови.

Ганс ушел, оставив фон Карштайна одного на укреплениях. Трудно было сказать, сколько еще граф пробудет там, а Ганс предпочитал твердую почву под ногами. Немногие в замке Дракенхоф осмеливались приближаться к своему господину, а он редко искал чьего бы то ни было общества, за исключением своей жены Изабеллы и Ганса.

Изабелла фон Карштайн во всем была ровней своему супругу. Красота и жестокость - опасная комбинация. Однако, в отличие от Влада, она была предсказуема в своей жестокости. Она жаждала власти во всех ее видах и проявлениях. Это элементарное стремление отличало ее от мужа с его противоречивым характером, но вместе с тем делало отличным противовесом ему, отличным фоном, отличной супругой. Думая, что теряет ее из-за иссушающей болезни, граф был безутешен. Сначала он ругался с лекарями, заставляя их сотворить чудо, которое исцелило бы его жену, а когда медицина потерпела поражение, обратился к высшим инстанциям. Ночь за ночью нес он одинокую вахту на стенах замка, словно, приближаясь к богам в небе, хотел убедить их спасти его возлюбленную Изабеллу. И лишь в последний вечер, когда сиделки уже испугались, что дух ее ушел слишком далеко в царство Морра, чтобы найти дорогу назад, Влад выгнал всех из покоев Изабеллы и сам остался сидеть у смертного ложа жены.

Но она не умерла.

Граф появился на следующий день, измотанный, истощенный физически, едва не валясь с ног, и отослал выпучивших глаза зевак прочь. «Моя жена будет жить», - вот и все, что он сказал. Четыре простых слова. Его жена жила. Он не ошибся. Уже вечером Изабелла фон Карштайн, выглядевшая лучше, чем в течение многих месяцев, вышла из своей спальни, чтобы показать миру, что да, она будет жить. Милостью богов победила она иссушающую хворь, терзавшую Сильванию.

Узкая каменная лестница привела Ганса на галерею, тоже расположенную много выше главного здания замка. Стены галереи украшали портреты фон Карштайна, написанные самыми знаменитыми художниками страны, и каждый из них пытался запечатлеть на холсте характерные черты графа, сосредоточиваясь в основном на его гипнотизирующих глазах. Кто-то, вероятно, полагает, что одержимость собственным образом - это тщеславие, но чем больше Ганс узнавал графа, тем меньше считал его человеком тщеславным. Нет, это было всего лишь одним из кроющихся в нем противоречии. В замке не было зеркал - ни одного из этих капканов нарциссизма, атрибутов самовлюбленности. Картины же представляли собой произведения; искусства, воспевающие красоту, столь почитаемую графом. Он часто говорил, что великая красота - это дар самих богов, их благословение, и окружал себя портретами точно так же, как собирал фарфоровые и мраморные статуэтки, украшал себя искусными драгоценностями и отделывал дом парчой и бархатом.

Он коллекционировал красивые вещи.

Он копил их.

Странно, однако, что в галерее отсутствовали портреты его жены.

Ганс поспешно пересек длинную комнату, отдернул толстую бархатную занавесь на дальней стене и стал спускаться по крутой винтовой лестнице в помещения для слуг. В отличие от царящей повсюду изысканности, эти комнаты находились на грани разрушения. Гобелены на стенах протерлись чуть ли не до дыр. Солнечные лучи за долгие годы обесцветили все краски. Здесь были изображены сцены Великой охоты, какие-то безымянные, безликие графы ван Драки вели лающих псов и егерей в погоню за диким кабаном. Учитывая заслуженную ван Драками репутацию жестоких извергов, Ганс подозревал, что невидимая добыча охотников бежит скорее на двух, чем на четырех ногах. Грязные витражи разбрасывали по вытертому ковру гипнотические узоры из желтых, зеленых и красных пятен.

Ганс твердо вышагивал по проходу. От коридора ответвлялись две служебные лестницы, ведущие на разные уровни замка; та, что подлиннее, спускалась прямо в кухню, та, что покороче, убегала к еще одной галерее, нависающей над главным залом.

Ганс свернул на короткую, перепрыгивая через две, а то и через три ступени разом.

К тому времени, как добрался до площадки, он совсем запыхался.

Галерею строили для того, чтобы подчеркнуть великолепие главного зала и обсидианового графского трона. Это было самое любимое место Ганса во всем замке. Отсюда он мог видеть всех, а его - никто. В комнате под его ногами разыгрывались важнейшие события - там мелкие бароны строили интриги, там молили о милосердии, там взлетал меч графского правосудия: внизу текла повседневная жизнь Сильвании.

Отсюда Ганс наблюдал за жизнью, изучал ее - и учился. Он не так уж отличался от Изабеллы фон Карштайн, так как слишком жаждал власти, которую была способна даровать ему близость к графу, но он не был настолько наивен, чтобы полагать себя незаменимым. Юноша не питал иллюзий и относительно собственной красоты: он был не из тех, кого граф предпочитал держать возле себя. Он должен был сделать себя незаменимым. А это означало - собирать информацию, накапливать знания о всех и каждом, кто появлялся при дворе графа, знать их слабости и уметь ими пользоваться.

Граф был прав, жизнь его двора действительно очень напоминала драку воронов из-за объедков. Чтобы выжить тут, продолжить собственное существование, надо было принести в жертву других.

Старина Ганс относился к тем, кто выживает.

Это было заложено в его природе.

Главный зал жужжал, точно улей. Какой-то мелкий дворянчик из глубинки отправился в паломничество в Дракенхоф с петицией к Владу фон Карштайну, в которой просил помочь прокормить своих людей. Граф рассмеялся ему в лицо и велел дворянчику встать на колени и молить о подаянии. Когда же тот сделал, что было сказано, фон Карштайн захохотал еще пуще и заявил, что он мог бы заодно целовать пыль на сапогах графа, еще сохранившего уважение к человеку, способному клянчить милостыню у ног другого. Однако вместо помощи фон Карштайн лишил дворянчика всех привилегий и отправил его из Дракенхофа обратно в одной рубахе, не позволив надеть ни ботинок, ни штанов, ни плаща для защиты от непогоды, а также пообещал послать одного из самых доверенных членов семьи в угодья новоявленного нищего, чтобы он правил там вместо него.

- Человек должен сам заботиться о себе и своей собственности, а не простираться у ног незнакомца, выпрашивая подачку. Заучи этот урок, и заучи хорошенько!

Таково было графское правосудие; подобная процедура с незначительными отклонениями разыгрывалась в главном зале несколько часов.

Ганс нашел Германа Познера в зале для физических упражнений: тот безжалостно муштровал графскиъъх солдат. Познер был на добрых шесть дюймов выше Ганса, куда крепче и тяжелее его и обладал рельефной мускулатурой. В данный момент Познер дуэлировал с одним из молодых солдат. Он бился двумя короткими, слегка изогнутыми мечами, а его противник орудовал длинным клинком и маленьким щитом. Мечи Познера плели сложный узор танца смерти между двумя мужчинами, с ошеломительной легкостью держа солдата на расстоянии. Клинки мерцали в свете факелов. Благодаря исключительному мастерству и стремительности движений Познера два его меча словно сливались в один.

Когда Ганс ступил на площадку, клинок в левой руке Познера скользнул змеей и ужалил молодого солдата в щеку, начертив на коже тончайшую кровавую полоску. Затем Герман поклонился своему противнику и повернулся к аплодирующему Гансу.

- Весьма впечатляюще, - заметил Ганс.

- Неужели нас посетил сам высокочтимый секретарь фон Карштайна? Чем обязаны подобному удовольствию, герр Ганс? - Мрачный голос Познера эхом громыхнул в пустоте зала.

- Работе. Мы собираемся навестить барона Хайнца Ротермейера. Граф желает заставить его повиноваться.

- Слыхали, ребята? - обратился Познер к солдатам, наблюдавшим за поединком. Жестокая ухмылка медленно расползалась по его лицу. - Граф желает, чтобы мы вселили в сердце барона такой ужас, который заставит его знать свое место, а?

- Что-то вроде того, - согласился Ганс.

Познер убрал свои мечи в подвешенные на спине ножны.

- Когда выезжаем?

- На рассвете.

- Слишком скоро. Надо еще подготовиться к путешествию. На закате. Мы можем путешествовать под покровом тьмы.

- Ладно, завтра на закате. Будь готов.

Ганс развернулся и зашагал прочь. Не успел он выйти из зала, как до ушей его долетел звон стали о сталь.

- Уже лучше! - воодушевлял Познер одного из своих людей.

Граф выбрал Познера не случайно, и, несмотря на всю свою неприязнь к этому человеку, Ганс первый готов был признать, что Познер - лучший в своем деле.

А дело его было - убивать людей.

Глава 5. НАДВИГАЕТСЯ ЧТО-ТО ТЕМНОЕ И СТРАШНОЕ

Через Сильванию. Ранняя осень, 2009

В ночи катились пять черных одноконных экипажей.

Лошадиные копыта громко барабанили по слежавшейся дорожной грязи.

Крепко сжимая в кулаках вожжи, пять кучеров правили каретами, низко сгорбившись на своих сиденьях, время от времени подгоняя коней взмахами кнутов. Возницы были в тяжелых запыленных дорожных плащах, с натянутыми на головы капюшонами и шарфами, прикрывающими лица.

На дверцах колясок красовался герб фон Карштайна.

Чем дальше на север они продвигались, тем хуже становилась дорога. Трем из пяти экипажей пришлось сменить колеса после того, как у старых на каменистой тропе поломались ободья. Одному экипажу требовалась новая рессора, у другого ширились трещины на оси и была сломана чека. Ни одна из повозок не осталась невредимой.

Коляски обеспечивали путешественникам некоторый комфорт; Герман Познер и его люди занимали четыре экипажа, оставив Ганса одного в пятом. Но даже при этом терпение пассажиров давно уже иссякло, а некоторые и вовсе дошли до точки. Ганс понимал, что это неизбежно. Его спутники - убийцы. Они нуждались в свободном пространстве и уединении, чтобы поразмышлять или морально настроиться на убийства, которые они готовились совершить во имя своего хозяина или просто для того, чтобы очистить разум от скуки бесконечной дороги.

Немудрено, что после месяца пребывания в тесных колясках то и дело среди пассажиров вспыхивали ссоры и драки, но Познер быстро пресекал любые разборки. Этот человек держал своих солдат в железном кулаке и подкреплял угрозы сталью клинков-близнецов. Не многие рисковали продолжать споры, когда в перебранку вмешивался Познер. Ганс понимал, что дело тут частично в страхе, частично в уважении, и высоко ценил командирские качества этого человека. В этом Познер очень походил на графа: он тоже управлял, играя на любви и страхе своих подчиненных.

Они ехали по ночам и спали днем в бархатном полумраке экипажей. Ганс даже поймал себя на том, что скучает по ласке солнечных лучей, но постепенно он привыкал к дорожному распорядку.

Каждый день на закате Познер заставлял своих людей выполнять тяжелые упражнения, рассчитанные на снижение пагубного действия, которое оказывал вынужденный сидячий образ жизни на их тела и умы. Большинство этих упражнений напоминали, на взгляд Ганса, некий искусный, тщательно продуманный танец, поскольку Познер, подвергая семерых своих воинов серии мучительных ударов и тычков, а также уклонений от них, обращал внимание в основном на работу их ног.

Познер на практике осуществлял то, что проповедовал. Он истязал своих людей муштрой, но сам шел еще дальше, сосредоточиваясь на умении маневрировать и балансировать. Этот человек был превосходным, близким к совершенству атлетом. Он управлял своим телом со сверхъестественной грацией. Такой человек был, несомненно, смертельным противником.

Куда уж местному ополчению тягаться с этой восьмеркой.

Баронская вотчина Ротермейера, Эшен, представляла собой одну из самых маленьких приграничных территорий северо-западной провинции и располагалась между Лесом теней и развилкой Бурной реки, в четырех днях пути от Вальденхофа, дома Питера Каплина. Можно было подумать, что кареты колесят по землям мертвых. В это время года деревья обычно пестрят тысячами оттенков меди и олова. Но здесь одни были густо облеплены лишайником и плесенью, а другие, расколотые молниями, превратились в трухлявые пни и сухие стволы. Разрушенные домишки на обочинах рассыпались горами пыли и булыжников, а там, где должен был колоситься, дожидаясь жатвы, щедрый урожай, раскинулись непристойно голые поля. Болезнь пропитала даже почву, отравив всю местность.

Ганс ехал в последней карете. Обитые бархатом скамьи с мягкими спинками, достаточно удобные, чтобы на них спать, и толстые шторы, даже в разгар дня не впускающие внутрь солнечный свет, создавали в тесном пространстве роскошную обстановку.

Он тысячу раз размышлял над тем, что скажет Ротермейеру, перебирал все варианты, начиная от дружеского предупреждения и похлопывания по спине и заканчивая прямой угрозой и физическим насилием, и проигрывал в уме возможные ответы барона. Это напоминало искусную игру в шахматы - он пытался рассчитать наилучшую из возможных стратегий, которая приведет к желаемому финалу. Скоро, очень скоро ситуация станет не воображаемой, а слишком реальной. И дело дойдет до драки, как он и говорил графу. Ротермейер был не дурак и, обосновавшись на самом краю графских владений, чувствовал себя неуязвимым.

Пусть у Влада фон Карштайна и длинные руки, но Ротермейер сделал ставку на то, что на таком расстоянии почти невозможно ни контролировать его, ни влиять на его управление поместьем. Мили и мили - вот самая надежная защита от графа. Но они с той же легкостью могут обернуться для него смертным приговором - как и для Питера Каплина.

Ротермейер, без сомнения, знал, что они едут. Пять черных карет с гербами фон Карштайна заставили немало бровей заползти на лбы, а за их сегодняшними вечерними упражнениями наблюдала горстка фермеров и их любопытных семей с хуторов близ Эшена. Чужаки наверняка уже стали темой разговоров на мили вокруг, да и мелкие бароны, усадьбы которых они миновали по пути, уж точно не преминули разослать весть об их появлении по округе. Это было частью атмосферы страха, окутывавшей Сильванию. Черные экипажи означали дурные вести для кого-то, живущего дальше по дороге. Почтовые голуби несли сообщение: люди фон Карштайна едут.

И бароны, которым еще только предстояло пасть пред властью графа, услышав о приближении черных карет, познавали страх.

Ганс восхищался простотой графского маневра. Вместо того чтобы путешествовать как какие-нибудь безымянные бродяги из тех, что топчут дороги провинции своими ногами или ногами своих лошадей, они ехали в колясках, которые не только обеспечивали комфорт, но и ясно давали понять, кто именно сидит в них. Одного известия о присутствии в округе графских людей было более чем достаточно, чтобы разбередить вечный страх сильванских жителей и их ненависть к самим себе.

Кучер постучал по крыше кареты Ганса: три резких коротких удара.

Секретарь графа отодвинул бархатную шторку, опустил стекло и высунулся, в окно кареты.

- В чем дело? - крикнул Ганс, перекрывая скрип колес и топот копыт.

- Ничего особенного, сэр, мы пересекли Бурную реку, и вдалеке показался Эшен. К рассвету мы будем там.

Ганс попытался разглядеть баронское поместье сквозь постепенно рассеивающийся мрак, но увидел только какое-то более темное, чем все окружающее, пятно там, где земля встречалась с ночным небом. До рассвета оставался еще час, но Эшен наверняка уже бурлил: булочники пекли хлеб, грумы седлали лошадей, конюхи чистили стойла, слуги надрывались, чтобы подготовить все, что понадобится в этот день, и впоследствии создать видимость работы без усилий. Вопрос, откуда кучер узнал, что чернильная клякса на горизонте - это Эшен, поставил Ганса в тупик, но он давно уже начал подозревать, что в его попутчиках таится нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

За месяц, проведенный в дороге, возницы не перемолвились друг с другом почти ни словом и не спешили брататься с людьми Познера, хотя с Гансом иногда заговаривали приглушенным голосом. Эти пять кучеров отчего-то смутно тревожили Ганса. Что-то такое в них было - какое-то общее свойство, которым они все обладали. Пятеро глубоко погруженных в себя людей практически одинакового телосложения, сосредоточенных исключительно на дороге, словно сама их жизнь зависела от того, как они управляют поводьями, постоянно закутанных как от непогоды, несмотря на сухие и теплые ночи позднего лета, плавно переходящего в осень. Капюшоны скрывали лица почти полностью, но все же возницы даже в темноте видели на мили дальше, чем Ганс днем.

Над горизонтом забрезжил свет зари, и далекий силуэт Эшена обрел четкость.

Абрис города обескураживал своими масштабами - совсем не этого ожидал Ганс в такой близости от границ провинции. Эшен не дотягивал до Дракенхофа, но был достаточно крупным городом. В розовеющее небо вздымались шпили и наползающие друг на друга крыши двух- и трехэтажных зданий. Костяшки пальцев Ганса побелели, с такой силой он сжал дверную ручку кареты. За домами на скалистом холме возвышался Эшенский замок - задумчивый часовой, наблюдающий за улицами и строениями внизу. Но удивительнее всего было то, чего Ганс уж никак не ожидал здесь увидеть: высокие стены. Эшен был укрепленным городом.

Учитывая близость границы Кислева, это имело смысл. Фортификационные сооружения способны отпугнуть зарвавшихся налетчиков.

Но чем ближе они подъезжали, тем определеннее становились подозрения Старины Ганса.

Стены были новыми и не имели никакого отношения к сдерживанию шаек грабителей.

Бунт Ротермейера оказался куда серьезнее, чем предполагал фон Карштайн. Барон явно готовился к гражданской войне. Он обнес город стенами, и это было декларацией его независимости. Интересно, сколько еще приграничных баронов примкнули к нему? Лишь дурак восстанет в одиночестве против мощи Влада фон Карштайна, а из того немногого, что Ганс знал о Хайнце Ротермейере, следовало, что человек этот отличается многими качествами: упрямством, благородством, ворчливостью, но только не глупостью.

Колеса карет громыхали по дороге, приближаясь к воротам города-крепости.

Придется пересмотреть ситуацию. Они отправились в путь для того, чтобы предостеречь заблуждающегося барона и не дать ему отбиться от рук, а не для того, чтобы подавлять растущее сопротивление. Внезапно Ганс почувствовал себя мухой, вползающей в липкую паутину.

Посреди дороги стояли два солдата, преграждая въезд в эшенские ворота. На укреплениях также застыли люди, в форме цветов Ротермейера. Ганс пригляделся. Они были разных возрастов, двое очень юные, еще одному явно за пятьдесят. И они нервничали. Об этом говорили их лица, их движения. Они были напряжены. Они ожидали неприятностей. И недаром - ведь их барон наверняка довольно долго плел интриги. Следующие несколько минут обещали быть интересными.

- Стоять! - приказал один из солдат на дороге. Передний экипаж замедлил ход и остановился - трепещущие ноздри лошади замерли в считанных дюймах от бесстрастного лица стражника. Человек даже не дрогнул. Его товарищ обогнул коня и подошел к дверце кареты.

Ганс высунул руку в открытое окно, дотянулся до ручки и открыл дверь. Из кареты он выбрался осторожно, не слишком доверяя ногам, затекшим от долгого путешествия.

- Мы просим аудиенции у барона, - сказал Ганс, направляясь к солдату. - Я надеюсь, что ты позаботишься о том, чтобы это известие дошло до хозяев замка, и нам устроят прием, подобающий нашему статусу эмиссаров самого графа.

Ганс изогнул шею, чтобы взглянуть вверх, и обвел взглядом солдат на укреплениях, одного за другим, давая им понять, что запомнит их лица.

- Барон Ротермейер не признает требований вашего хозяина, сэр. Если я и позволю вам въехать в Эшен, то только как обычному путешественнику. У вас есть средства, чтобы оплатить пищу и постой? Правила барона не допускают бродяжничества.

Ганс посмотрел на солдата и очень медленно покачал головой. Неторопливая улыбка растянула его губы.

- Слушай внимательно, - сказал Ганс, - и, будь так добр, не открывай пока рта, дабы не произвести на меня плохое впечатление. Итак, позволь представиться. Меня зовут Ганс, Старина Ганс, и я главный советник при дворе графа Сильвании. Что делает меня одним из самых могущественных людей на этой земле, согласен? А теперь я открою тебе один секрет, и мы начнем все сначала. Последний человек, обращавшийся ко мне в подобном тоне, в настоящее время пребывает в холодной грязи одной из многочисленных темниц Дракенхофа. Ну что, попробуем снова? Мы просим аудиенции у барона.

- Как я уже сказал, советник, барон не признает законности правления вашего хозяина. Вы вольны посетить наш город как путешественник. Впрочем, боюсь, достопримечательностей у нас не много. Вы должны понять, что любая аудиенция у барона пройдет на его условиях, если, конечно, он решит принять вас. Я также обязан сообщить вам, что в замке нет места для вашей свиты, только покои, которые могут быть предоставлены вам и вашему личному слуге. Вашим спутникам я могу порекомендовать «Герб претендента», просторную таверну на полпути к вершине Лавандового холма. - Он ткнул пальцем через плечо в направлении увенчанной замком скалы.

- Какой абсурд. - Ганс с отвращением тряхнул головой. - Неужели барон не осознает последствий подобного оскорбления? Ладно, не важно, не отвечай. Конечно же, он все понимает. Каждое действие влечет противодействие, это неминуемо. Ротермейер прекрасно знает, что фон Карштайн пожелает покарать его за упрямую демонстрацию непокорности, и все же это его не останавливает. Отлично, солдат, отворяй ворота.

Второй стражник все еще стоял в стороне. Вдвоем солдаты подняли огромный деревянный засов на воротах и развели створки, открывая проезд черным каретам.

Первый возница щелкнул кнутом над головой лошади, и экипаж, громыхая, двинулся вперед. Остальные тоже въехали друг за другом через ворота на узкие улицы Эшена. Окованные сталью колеса гремели на камнях мостовой, конские копыта громко цокали в относительной тиши раннего утра. Улицы извивались, как русло горного ручья, но маячивший над их головами Эшенский замок ни на минуту не исчезал из поля зрения путешественников, медленно продвигавшихся к Лавандовому холму.

Таверна «Герб претендента» действительно стояла где-то на полпути к вершине. Два конюха и мрачный грум поджидали гостей у ворот каретного сарая. Мальчишки выглядели так, словно их силой выволокли из постелей и пинками выгнали во двор. Привратник, должно быть, послал гонца предупредить о прибытии путников. Наверняка у него существовала какая-то взаимовыгодная договоренность с таверной. При въезде во двор гостиницы карета Ганса поравнялась с коляской Познера. В щели между шторками оконца виднелось невозмутимое лицо самого Познера. Он был явно не весел из-за оскорбления, нанесенного ему бароном. Ганс махнул рукой, предлагая своему компаньону опустить стекло и поговорить.

- Я извещу тебя, как только устроюсь. Советую отоспаться, нынче ночью нам предстоит разобраться с этим идиотизмом Ротермейера.

- Так мы и поступим,- холодно ответил Познер.

От того, как он это произнес, по спине Ганса пробежали мурашки. Герман Познер был не из тех, кто склонен ко всепрощению; милосердие не было свойственно характеру воина. Он ответит на презрительный жест по-своему, Ганс в этом не сомневался. Познер снова поднял стекло и опустил шторку, скрывшись из виду.

- К замку! - крикнул Ганс своему кучеру, откинулся на мягкую бархатную спинку и закрыл глаза, пережидая последние минуты езды.

Когда он вновь поднял веки, экипаж замедлял ход у ворот Эшенского замка. И опять два солдата преграждали им путь. Третий обошел карету и постучал в дверь. Ганс отдернул черную занавеску.

- Да? - бросил он тоном, в котором не слышалось и намека на вежливость.

- Барон приветствует вас в Эшене, герр Ганс. Управляющий проводит вас в вашу комнату и пришлет девушку, в обязанности которой входит забота о ваших… э-э… потребностях во время пребывания в замке. Ваш кучер должен вернуться в таверну к остальным вашим спутникам. Барон надеется, что вы одобрите это решение.

Ганс вздохнул.

- Нет, солдат, конечно же не одобрю. Но я пойду ему навстречу и приму любое решение. Пока приму.

Солдат хлопнул по стенке кареты, и экипаж покатился к барбакану. Эшенский замок представлял собой настоящую крепость, неуязвимую с трех сторон благодаря зазубренным скалам утеса, на котором она была воздвигнута. Хотя горный склон в милю длиной снижался постепенно, сам замок парил в сотнях футов над городом. В узком дворе лютовал ветер, стена из навесных панелей практически не защищала от непогоды. Карета остановилась, Ганс открыл дверцу и выбрался наружу. Воздух был чист, свеж и покалывал щеки. Ганс повернулся, осматриваясь.

Эшенский замок строился, несомненно, для войны. В отличие от многих баронских поместий Сильвании, чьи дворцы и замки кичились показным богатством, отделяя своих знатных хозяев от простолюдинов, Эшен с его валами, бастионами и щелями для лучников был создан для отражения лобовой атаки. Это был не дом, а крепость для обороны во время войны. По всей видимости, и внутри замка приняты меры, чтобы его обитатели могли выдержать длительную осаду. Несмотря ни на что, Ганс не мог не восхититься дерзкой отвагой Ротермейера. Этот человек наверняка вычерпал до донышка свою казну в последнем упрямом сопротивлении власти фон Карштайна.

Жаль только, что жест этот был тщетен.

Над головой, хрипло каркая, кружил ворон. Ганс невольно вспомнил тот вечер на стенах Дракенхофа и подумал, не знак ли это. Большинство жителей Сильвании были склонны к суеверию.

Управляющий и девушка ждали на ведущей в замок лестнице. Можно было подумать, что мужчина - двойник Ганса; секретарь графа как будто смотрел на самого себя, постаревшего лет на тридцать: те же мертвенно-бледные черты, те же худые щеки и запавшие глаза, то же неуклюже-угловатое телосложение. Свои седые волосы мужчина зачесывал назад, собирая их на затылке в грубую вдовью кичку. Девушка, напротив, была, как сказал бы граф, истинным произведением искусства: красавица с оливковой кожей и миндалевидными глазами. Ее миловидное личико могло разбивать сердца прелестью высоких скул и полнотой сочных, зовущих к поцелуям губ. Но взгляд Ганса притянули ее глаза. Сначала в утреннем свете они показались ему зелеными, но чем пристальнее он всматривался, тем больше убеждался, что на самом деле в них целая палитра красок, и лишь цвет шали девушки и солнце делали их зелеными.

Мужчина коротко поклонился Гансу, девушка присела в реверансе. Двигалась она не менее привлекательно, чем выглядела.

- Приветствую вас, - произнес дворецкий, протягивая руку за плащом Ганса. Ганс расстегнул пряжку и намеренно небрежно, почти рисуясь, кинул тяжелую ткань слуге. - Прошу за мной.

- Иди вперед, - бросил Ганс и зашагал рядом с девушкой.

Первое впечатление от замка подтвердило предположение, что Ротермейер опустошил свои сундуки, стараясь защитить это место как можно надежнее. Обстановка была спартанской. Никаких ковров, никаких гобеленов или других радующих глаз украшений на стенах. Все в замке было функционально, коридоры узки, потолок низок - так труднее занести меч; наблюдалось изобилие крутых винтовых лестниц, удобных для нанесения удара по противнику правой рукой. Следом за управляющим Ганс поднялся в маленькую комнату на втором этаже.

- Клара наполнит вам ванну, чтобы вы могли смыть дорожную грязь, а я принесу ваш багаж. Отдыхайте. Вас вызовут, когда барон будет готов встретиться с вами. Если вам что-то понадобится, Клара позаботится об этом. Надеюсь, ваше пребывание тут будет приятным, герр Ганс. А теперь, если я больше ничем не могу быть вам полезен, оставляю вас на попечение Клары.

- Спасибо, ничем.

- Как пожелаете. - Седой мужчина вновь поклонился так же сухо, как в прошлый раз, и удалился, оставив гостя и девушку вдвоем.

- Я займусь ванной. - Голос служанки был с хрипотцой и сильным акцентом. Может, кто-то другой и увидел бы тут изъян, но с точки зрения Ганса этот маленький недостаток лишь добавлял девушке привлекательности.

- Пожалуйста, - сказал он и подошел к окну. Вид оказался удивительно похожим на тот, что открывался из окон замка Дракенхоф, хотя, впрочем, чем могут так уж различаться бесконечные ряды крыш, башен и шпилей? Сама комната была маленькой и, как и ведущий к ней коридор, лишенной каких бы то ни было украшений. В углу обнаружились большая металлическая ванна и бурлящий котел. Возле бадьи выстроились четыре фарфоровых кувшина с холодной водой и пятый, пустой. Клара опустила его в котел, наполнила кипятком и опорожнила сосуд в ванну. Коснувшись холодной стали, вода зашипела.

- Если вы разденетесь, я приготовлю ванну и вымою вас.

- О… нет. Не беспокойся, я сам справлюсь. Только налей воды, оставь немного щелока, чтобы я мог соскрести с себя грязь, и я буду просто счастлив.

- Я позабочусь о любой вашей нужде, господин. Мне не хотелось бы разочаровать моего барона.

- Разочарование - словечко для любовников, а не для слуг, девочка. Ты либо угодила своему хозяину, либо нет. Мне ты угодишь, если нальешь побольше горячей воды и оставишь меня спокойно наслаждаться ею, понятно?

- Да, господин. - Клара опустила глаза.

Она зачерпнула из котла еще воды и вылила ее в ванну. Девушка затратила несколько минут, наполняя ее так, чтобы Ганс смог полностью погрузиться. Затем она ушла, и он разделся.

Ванна - это было хорошо. Месяц в дороге вынуждает тебя жить, как животное, и отмокать после этого в горячей воде - одно удовольствие. Ганс закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ласкающего кожу тепла. Так он и пролежал, откинув голову, с закрытыми глазами, смакуя ощущение чистоты, пока вода не остыла. Тогда он намылился, окатил себя ледяной водой из последнего кувшина, смывая пену, вылез из ванны и вытерся досуха. Обернув вокруг талии влажное полотенце, он снова встал у окна, на этот раз особое внимание уделяя планировке видимой части замка и улиц внизу и примечая для себя кое-какие ориентиры - на будущее. Знание местности, которая может стать враждебным окружением, бесценно.

Повернулся он лишь на стук в дверь.

- Войди,- сказал Ганс, ожидая, что это вернулась Клара, чтобы исполнить какое-нибудь поручение.

Но дверь открыла не служанка с миндалевидными глазами.

В проеме стоял пожилой мужчина хрупкого сложения с белоснежными волосами, собранными в пучок, как у пиратов. Он опирался на посох с серебряным набалдашником. Руки его пестрели печеночными бляшками, кожа свободно болталась на немолодых костях. Старик был худ, но не слаб. А это большая разница. И Ганс мгновенно понял, кто его посетитель.

- Барон, - произнес он вместо приветствия, - вы застали меня врасплох. Я явно в невыгодном положении.

- На это я и рассчитывал, герр Ганс. У голого противника, так сказать, меньше шансов спрятать камень за пазухой.

Ясные глаза старика выдавали острый ум, управлявший этим сухим телом. Здравый рассудок - редкость в таком возрасте. Старый барон вошел в комнату, закрыл за собой дверь и осторожно опустился на твердый деревянный стул.

- Итак, перейдем сразу к делу? Мне плевать на твоего хозяина, и я не собираюсь подчиняться каждому его капризу. Я владыка своего царства. Здесь мои люди. Я забочусь о них. Твой хозяин в его холодном пустом замке в сотнях миль отсюда для меня ничто.

- Видите ли, барон Ротермейер… Могу я называть вас Хайнц? - Ганс продолжил, не дожидаясь согласия старика: - Так вот, Хайнц, ты ставишь меня в трудное положение, потому что мне на своего хозяина не плевать, а он послал меня, чтобы дать тебе шанс в течение всего этого злосчастного путешествия я горячо надеялся, что в конце пути меня будет ждать мудрый человек, а не старый дурень. Упрямство доведет тебя лишь до насильственной смерти, Хайнц. И ты это наверняка понимаешь.

Старик на стуле слегка поежился.

- Зря ты угрожаешь мне в моем собственном доме, юноша. Ты тут один. Твои грозные наемники находятся в таверне в полумиле отсюда. Меня окружают те, кто меня любит и с радостью умрет, выполняя мое повеление. А ты… никто даже не услышит твоего крика. - Ротермейер тяжело закашлялся, давясь мокротой, клокочущей у него в горле. В конце концов, он все-таки проглотил комок.- Я ясно выражаюсь?

- Более чем. - Ганс поправил полотенце. Из-за едва прикрытой наготы он чувствовал себя куда уязвимее, чем в том случае, если бы сидел, облокотившись о стол, в каком-нибудь аудиенц-зале в сердце замка. - Но, возможно, я объяснил не вполне доходчиво, Хайнц. Я живу для моего графа и точно так же с радостью умру за него. Уверен, если ты захочешь, твои люди способны выжать из меня крик. Только вот подобная перспектива не настолько пугает меня, насколько она разочарует моего графа. Полагаю, такая кончина будет для него знаком моей преданности. Он человек справедливый и могущественный. Он как никто другой подходит нашей стране и народу. Но, Хайнц, вынужден сообщить тебе, что твое упрямство перестало забавлять графа. Мне приказано предложить тебе выбор. Тот же выбор, какой граф предоставлял другим заблудшим баронам, и выбор этот достаточно прост преклони пред ним колена во время праздника на Гехаймниснахт или столкнешься с его гневом. Если же поклянешься в покорности, твой жалкий мятеж будет забыт, граф это обещает. А он - человек слова, Хайнц.

- Этого не будет, - категорично отрезал старик.

- Жаль. Не могу ли я убедить тебя передумать? Как там говорят? Поспешишь - людей насмешишь? Да, на досуге часто раскаиваешься в решениях, принятых второпях.

От холода Ганс уже начал покрываться гусиной кожей, но не делал попытки прикрыться.

- Это решение принято давным-давно, сынок.

- И ты готовишься защищать себя от его последствий? Для того-то и нужны все эти стены?

- Что-то вроде этого, парень.

- Что ж, ты сам себя приговорил. Мне жаль тебя, Хайнц. Честно, жаль. Если ты убьешь меня, придет другой, и третий, и они будут приходить, пока Эшен не будет стерт с лица земли. Тебя не пощадят и не посмотрят на возраст. Никто не станет потакать дряхлому дурню. Неужели ты не представляешь, что делаешь с людьми, которых, как утверждаешь, любишь? Ты подписываешь им смертный приговор. Разве оно того стоит? Стоит смерти каждого, кто любит и уважает тебя? Не верю. Не могу поверить. Но ты мне поверь: продолжишь свой дешевый бунтарский спектакль - и то, что я перечислил, произойдет рано или поздно. Это лишь вопрос времени. Так что из-за тебя пострадают и другие. Граф не милосерден. Это не в его характере.

Ротермейер с трудом поднялся, опираясь на палку.

- У тебя неплохо подвешен язык для головореза, сынок. Кто ты, дрессированный грамотей фон Карштайна?

- Я не хочу, чтобы кто-то страдал чрезмерно.

- И что же такое, по-твоему, «чрезмерно»?

- Умирающие зря люди, вот что это такое, а умирать они будут неизбежно! - выпалил Ганс с неожиданной страстью в голосе.

- Лучше умереть свободным, чем стать рабом чудовища вроде Влада фон Карштайна. Ты еще не осознал этого? - Ротермейер медленно направился к двери и вдруг застыл, держась за ручку, словно ему только что пришла в голову какая-то мысль. - Кажется, нам больше не о чем говорить. Эрих, мой мажордом, накормит тебя и на закате отправит к твоим людям. Надеюсь, вы покинете Эшен еще до наступления ночи. Полагаю, вы вернетесь с войсками, чтобы сокрушить то, что ты назвал моим жалким мятежом. Если меня ждет смерть от тысячи ран, что ж, так тому и быть. Я встречусь с Ульриком в Нижнем мире с высоко поднятой головой, как жил и как погиб. - Старик упомянул имя бога всех воинов. - Как ты справедливо заметил, я старый человек. Смерть не страшит меня так, как она обычно пугает тех, кто помоложе.

И Хайнц Ротермейер вышел, закрыв за собой дверь.

- Зачем же тысяча ран, старый ты дурак, когда хватит и одной? - пробормотал Ганс, обращаясь к деревянной створке.

Встреча прошла не так, как он надеялся, но примерно так, как он ожидал.

Ганс размотал сырое полотенце и натянул чистую одежду из своего дорожного сундука.

Клара не вернулась.

Он лег на кровать и закрыл глаза, решив вздремнуть пару часов, прежде чем присоединиться к Познеру в «Гербе претендента».

Еду принесли в его комнату за час до полудня: блюдо со свежими фруктами, хлебом из грубой ржаной муки, пахучими сырами и толстыми ломтями холодного мяса. Блюдо, достойное аристократов. Ганс с жадностью глотал куски. Он не отдавал себе отчета, что с тех пор, как он в последний раз нормально ел, прошло так много времени. От смеси вкусов слюни у него во рту текли рекой. Он ел, пока не насытился, после чего выглянул в окно - проверить, где солнце. Оказалось, что оно уже давно миновало зенит.

- Пора кончать эти танцы, - сказал он самому себе и обвел взглядом комнату в поисках какого-нибудь шнурка с колокольчиком, чтобы позвать управляющего, но ничего такого в покоях не обнаружилось.

Он открыл дверь. Коридор был пуст. Ганс отправился тем же путем, каким несколько часов назад его провел мажордом, и наткнулся на мальчишку-слугу, торопливо поднимающегося по главной лестнице.

- Эй, мальчик! - окликнул он. Тот остановился и вопросительно обернулся. - Присмотри там, чтобы мои вещи вынесли из комнаты, и пусть кучер готовит мою карету.

Мальчик кивнул и поскакал вниз по ступенькам. Ничего не сказав, он поспешно свернул в коридор, из которого только что вышел Ганс. А секретарь графа спустился во двор. Несколько слуг занимались своими ежедневными рутинными делами, которых требовала от них служба. Ганс пересек двор, направляясь к конюшням. Его черная карета стояла снаружи. Безразличный ко всему возница сидел на облучке и крепко сжимал намотанные на кулак вожжи, словно ожидая, что пассажир вот-вот вернется. Содрогнувшись, Ганс догадался, что кучер, по всей вероятности, не сдвинулся с места с тех пор, как высадил его утром.

- Мы отправляемся к остальным в таверну, мальчишка доставит мой багаж.

Он открыл дверцу и забрался в бархатную прохладную тьму коляски.

Двадцать минут спустя, когда он разыскал Познера, спящего в собственном экипаже во дворе «Герба претендента», он уже кипел от злости. Познер и его люди даже не позаботились снять помещение. Они предпочли спать в своих каретах, точно так же, как делали каждый день весь последний месяц. Несомненно, Познер решил, что, каким бы ни был исход переговоров Ганса со старым бароном, Ротермейер к утру будет уже мертв и они отправятся в обратное путешествие, так что нет смысла размещаться с комфортом. С учетом обстоятельств его отъезда из замка Ганс не мог придраться к логике Познера.

Когда Ганс распахнул дверцу коляски и забрался внутрь, солдат лежал на бархатной скамье в позе безмятежно отдыхающего человека: на спине, скрестив на груди руки, сведя пятки вместе. Удивительно, как это человек может так спать. В карете стоял затхлый запах - сырой земли и плесени. Так пахнет могила.

- Он не отступил ни на дюйм, - сказал Ганс, усаживаясь на скамью напротив импровизированной постели Познера.

- Ты и не ожидал, что он отступит, так? - ответил Познер, не открывая глаз.

- Нет, - нехотя признал Ганс.

- Тогда к чему этот мрачный вид? Ты дал ему шанс; он сам выбрал свою судьбу. Запомни это, секретарь, не многим доводится это делать. Последствием его выбора может стать визит моих ребят, но это все равно его выбор. Хотелось бы думать, что на его месте я бы поступил так же. Не часто старики отваживаются умереть с блеском. Они предпочитают медленно соскальзывать в маразм, вспоминая о том, что было когда-то или могло бы быть, если бы не один неудачный поворот судьбы, одно неверное решение, одна потерянная любовь, одна совершенная ошибка. Теперь, однако, все это не в его власти. В сумерках смерть войдет в его дом. Я почти ожидаю, что он оставит для нас дверь открытой.

- Сделай все быстро и чисто, - сказал Ганс, у которого во рту горчило от всего этого дела. - Он старый человек.

- Скоро он уже не будет ни старым, ни человеком. А теперь оставь меня в покое, я должен очистить разум для предстоящего убийства.

Ганс ждал заката в своей карете. Минуты и часы еле тащились, растравляя чувство вины. Откровенные слова старика засели у него в печенках и в мыслях. Он вполне осознавал последствия своего глупого бунта и все же отказался всего-навсего склониться перед властью фон Карштайна - а ведь этого было бы достаточно для спасения его жизни. Но он решил грудью встретить бурю графского гнева, хотя это и означало его смерть. Ганс не знал, храбрость то или глупость, но, как бы то ни было, выбор барона заставлял его уважать старика не меньше, чем жалеть.

В какой-то момент долгого ожидания он уснул. Разбудил его неистовый волчий вой вдалеке. Ганс открыл дверь и выпрыгнул в ночь. В чистом небе висел лунный серп. Ганс понятия не имел, сколько он проспал и который теперь час. Остальные четыре кареты пустовали, и впервые нигде не было видно возниц. Их отсутствие встревожило Ганса сильнее, чем должно было бы, и чем больше он думал об этом, тем яснее осознавал, что никогда еще не видел, чтобы эти странные люди покидали экипажи.

Волки завыли снова, и хор их подхватило горное эхо. Он не знал, много ли там зверей, но это наверняка была охотящаяся стая, и, судя по их бешеному тявканью, волки преследовали добычу.

От этого звука тонкие волоски на затылке Ганса приподнялись в гнетущем предчувствии чего-то ужасного, как встает дыбом шерсть на загривке зверя. Он знал, хотя и не смог бы объяснить откуда, на кого охотятся волки, знал задолго до того, как первый волк с еще свежей кровью барона на морде заскочил во двор гостиницы. Все больше и больше огромных тварей вбегало на площадку перед домом. Их челюсти лоснились от крови Хайнца Ротермейера и тех несчастных, кто любил старика настолько, чтобы умереть вместе с ним.

Гигантский волчара, едва ли не вдвое больше всех остальных, уверенно вошел во двор. Ганс попятился и прижался к боку одной из карет, почувствовав, как ему в спину впилась дверная ручка. Волк-великан повернулся к нему и откинул голову, словно дурея от исходящего от человека запаха страха. Меньше чем в футе от Ганса он поднялся на задние лапы и обрушил передние на дверцу кареты по обе стороны от лица Ганса. Смрад звериного дыхания обжег глаза человека. Он скорчился, но увернуться от когтей волка было невозможно - вот-вот острые клыки сомкнутся на его шее и разорвут горло. Дикие глаза волка взирали на него, как на простой шмат мяса.

Слова Познера завертелись в его голове: Не часто старики отваживаются умереть с блеском.

Но в смерти нет никакого блеска. Смерть грязна. Он почувствовал, как теплая струйка мочи потекла по его ноге.

Гигантская разинутая пасть волка, казалось, растянулась еще больше, когда тот выгнул спину и испустил почти человеческий стон. Волк как будто раздирал своими когтями собственную душу. Колени Ганса начали подгибаться, мир вокруг него сместился, теряя форму, смысл и содержание, размываясь и выпадая из фокуса.

Ганс рухнул под странную смесь воя и смеха, доносившуюся со всех концов двора. Он потерял сознание - на секунды ли, на минуты, - сказать было невозможно.

Открыв глаза, Ганс увидел стоящего над ним Германа Познера с мазками свежей крови вокруг рта и на щеке. Волк исчез.

- Барон мертв, - сказал Познер и почесал за ухом. - Как и большинство его слуг и приближенных. Пора уезжать из города, секретарь.

Было что-то такое в глазах глядящего на него сверху вниз Познера, что вновь всколыхнуло в Гансе первобытный страх.

Он понял, что это.

У солдата были волчьи глаза.

Глава 6. НОЧЬ ТАНЦУЮЩИХ МЕРТВЕЦОВ

Дракенхоф. Ранняя зима, 2010

Это был трудный год для Джона Скеллана. Тяжесть поражения давила на него.

Мучения, связанные с бесконечными тупиками на пути и неоправдавшимися надеждами, впечатались в каждую складку, каждую морщину его лица. Глаза охотника за ведьмами выдавали всю глубину его страданий.

Джона Скеллана преследовали призраки.

Нет, не те добрые духи, что приходят позаботиться о будущем, а выходцы с того света, врывающиеся в его сознание из прошлого с ненавистью, от которой может почернеть любое сердце. Приняв обличье некогда любимых им, они упрекали его в поражении. Они бросали укоры ему в лицо, они клеймили его как ни на что не способного, и обвинения их сочились ядом отвращения к себе, потому что как-никак этих призраков он всегда носил в себе: они были проекцией его ненависти, его горечи. Скеллан не мог больше смотреть на себя в зеркало.

Он знал это и все же подпускал их к себе.

Ему не давал покоя один неопровержимый факт: Себастьян Айгнер по-прежнему обитал где-то. Все еще живой.

Затянувшееся пребывание убийцы на этом свете терзало Скеллана днем и ночью.

Казалось, что пара попала в ловушку какой-то извращенной игры в кошки-мышки, разыгрывающейся на улицах Дракенхофа. Несколько раз с тех пор, как они прибыли в город, Скеллан и Фишер оказывались в двух шагах от Айгнера - он был в этом месте за считанные минуты до их появления. Они находились так близко к нему, что почти чувствовали в спертом воздухе таверн и игорных домов прогорклую вонь его тела, но им оставалось лишь чесать затылки - убийца как будто таял в воздухе к тому времени, как они выбирались на улицу.

Уже давно Скеллан пришел к единственному разумному выводу: убийцу его жены прикрывают какие-то очень могущественные люди.

Мысль, конечно, неприятная. Она не позволяла ему доверять кому бы то ни было, заставляла отвергать любую помощь и предложения дружбы.

Так что он ждал, призывая себя к терпению, хотя испытывал лишь отчаянное желание отомстить. Ежедневно выслушивал он всплывающие на поверхность истории, которые повествовали об иссушающей болезни, терзавшей сильванскую аристократию, о трагических случайностях, подстерегавших тех, кто решался сопротивляться правлению Влада фон Карштайна, и об антирелигиозных бунтах, уничтожавших все больше и больше старых храмов.

Слухи и сплетни постепенно заполняли копилку знания своими медяками. Каждый третий или четвертый шепоток касался культа Восставших мертвецов, утверждая, что они не так уж и медленно стирают все следы Сигмара с сильванской земли. Некоторые даже не скрывали своей радости по поводу возвращения древних верований; другие не скрывали своего скепсиса, чувствуя, что подоплека этой религиозной чистки - не просто воскрешение старого, и указывали на выбранное сектой название: Восставшие мертвецы. Эти слова пробуждали в крестьянах слишком знакомые страхи, копившиеся веками.

Но самым распространенным был слух о чудесном выздоровлении графской жены Изабеллы и о том, что после болезни она стала совсем другой женщиной, вечно изнуренной и бледной. Молва твердила, что она никогда не покидает своих покоев, которые делит с мужем, - никогда, за исключением ночи.

Даже сейчас, по прошествии почти целого года, Скеллан помнил их тайную встречу с Виктором Шлиманом, одним из тех двух лекарей, которые пользовали графиню во время ее продолжительной болезни. Человек этот был объят ужасом, постоянно оглядывался через плечо, словно боясь, что кто-то может подслушать их разговор. Но больше всего из этой встречи запомнилась твердая уверенность Шлимана в том, что сердце Изабеллы фон Карштайн остановилось. Что она была мертва, когда он покинул комнату. Это случилось непосредственно перед тем, как граф обозвал медиков шарлатанами и выгнал их из замка.

Наутро после разговора со Скелланом Шлиман был жестоко убит.

Скеллан не верил в совпадения. Несомненно, Шлиман заплатил высшей ценой за свой развязавшийся язык.

Кто-то хотел, чтобы он молчал, и это убедило Скеллана в том, что лекарь говорил правду, что Изабелла фон Карштайн умерла и была воскрешена. Неудивительно, что она стала так важна для Восставших мертвецов. Она была одной из них. Она пересекла границу, она дышала зловонием Нижнего мира, где царит Морр, и все же вернулась и вновь ходит среди людей, бледнолицая, боящаяся солнца. Теперь она была созданием ночи, человеком-совой.

Старые храмы разрушались, мертвые вставали, знать становилась жертвой все той же странной иссушающей болезни, и замки по всему краю становились обиталищем ночного народца с землистой кожей. Все эти слухи указывали на одну фундаментальную истину: прогнило что-то в сильванском графстве.

Скеллан невольно начертил в воздухе знак молота и поднял взгляд на призрак готического графского замка, взгромоздившегося на горном склоне, как стервятник на падали, замка из острых граней и зазубренных черных башен со слепыми окнами, глядящими на людей сверху вниз. Казалось, замок раскачивается на скале, еще больше напоминая хищную птицу, хотя он с тем же успехом мог служить изображение уродливой горгулии.

Деньги таяли, но фортуна все-таки улыбнулась охотникам за ведьмами, сведя с Клаусом Холленфюром, виноторговцем в одном из не слишком захудалых районов города. Холленфюр был добряк, он сочувствовал их поискам справедливости. Он мог бы содрать с них втридорога за просторную комнату над винным погребом, но, вместо того чтобы брать деньги, давал им возможность отрабатывать плату - помогать время от времени при разгрузке товара, а чаще просто сторожить его припасы.

Холленфюр не нуждался в них, он содержал небольшую команду охранников, а в городе было полно мальчишек, готовых бегать по его поручениям. Оба мужчины знали, что Холленфюр держит их потому, что жалеет. Несколько лет назад торговец сам потерял жену и дочь - их убили бандиты на дороге к Ванхальденшлоссе. Отчасти, как он признался однажды вечером над полупустой кружкой, он завидовал Скеллану и Фишеру, их непреклонности в преследовании Айгнера и его подручных, и он желал бы иметь столько же смелости, чтобы отомстить Борису Эрбитеру и его грязной банде подонков.

Они вдвоем сидели в мансарде над винным погребом на Кауфманштрассе. Скеллан, повернувшись к остальным спиной, напряженно смотрел в маленькое круглое оконце.

По земле низко стелился туман, натягивая на городские улицы толстое белое покрывало. Однако наверху, у замка, воздух пока был прозрачен и чист. Но туман поднимался. Через несколько часов густая дымка окутает замок, спрятав его так же надежно, как она уже спрятала улицы Дракенхофа.

Лучшей погоды для того, что задумал, он не мог бы и желать.

Отличная маскировка для трюка, который он надеялся провернуть.

Кареты с богатыми и нарядными пассажирами одна за другой поднимались по извилистой дороге к опущенному весь день подъемному мосту черного замка. Издалека ворота казались гигантской разинутой пастью, только и ждущей, чтобы проглотить въезжающих. Гости съезжались на Тотентанц, Танец смерти в буквальном смысле слова, или, по крайней мере, маскарад в честь покойников: ведь это был канун праздника Гехаймниснахт. Влад фон Карштайн позаботился о том, чтобы каждый, кто хоть что-то собой представляет, был в этот день под его крышей.

Многие пассажиры экипажей прибыли с дальних окраин провинции, чтобы отдать дань уважения графу и его возлюбленной Изабелле, а заодно стать свидетелями торжественного представления портрета графини работы художника Гемэтина Гиста. Этот Гист, глубокий старик, несомненно, создал на склоне дней один из последних своих шедевров - специально к торжеству. Больше десяти лет Гист не брал заказов, и многие думали, что старик теперь возьмется за кисть только в залах смерти Морра. Чудо, что граф каким-то образом уговорил художника написать этот последний портрет.

Но граф умел быть убедительным.

Вот уже несколько недель Дракенхоф жил лишь разговорами о Тотентанце. Швеи и портные стирали пальцы до костей, торопясь сшить наряды, которые соперничали бы красотой с теми, кто их наденет. Виноторговцы и сыровары отбирали и паковали лучшие из своих товаров, доставляя их в замок, пекари и мясники готовили такие деликатесы, от которых слюнки текли. Кажется, у каждого была своя роль на грядущем костюмированном балу - кроме Скеллана и Фишера.

- Ты уверен, что все выяснил? - спросил Фишер, зная, что разум его друга взбудоражен, и тут ничего не поделаешь. Ему это не нравилось, и он не скрывал недовольства с тех пор, как Скеллан поделился с ним своими замыслами, но единственное, что он мог сделать сейчас, - это следовать плану товарища, оседлать волну и ждать, куда она их принесет.

- Уверен,- ответил Скеллан, почесывая нос. Он всегда делал так, когда нервничал и не знал, куда девать руки. - Он там, дружище. Я это знаю. И ты это знаешь. Неужели ты не чувствуешь? Я чувствую. Это чувство витает в воздухе, до него почти можно дотронуться. Оно живет… Заряжает меня энергией, вызывает дрожь предвкушения. Когда я закрываю глаза, то ощущаю, как оно просачивается под мою кожу и заставляет мое сердце колотиться, а кровь звенеть в жилах. И я знаю, что это значит: он близко. Так близко… Обещаю: сегодня, после восьми долгих лет, все кончится. Один из нас встретится с Морром лицом к лицу.

- А можешь ты пообещать, что это будешь не ты?

- Нет, - честно признался Скеллан. - Но поверь мне, если я и погибну, то сделаю все от меня зависящее, чтобы забрать с собой этого мерзкого сукина сына.

- Удачи тебе, парень,- сказал подошедший Холленфюр и положил руку ему на плечо. - Тебе предстоит совершить смелый поступок, ты идешь в логово чудовища. Пусть бог направит твой меч.

- Спасибо, Клаус. Ладно, давайте повторим все еще раз. - Скеллан отвернулся от окна. - Последняя доставка меньше чем через час: тринадцать бочек всевозможных вин, две будут помечены как бретонские. В них-то и спрячемся мы с Фишером. Нас будет ждать твой человек, чтобы, так сказать, откупорить нас. В третьей бочке, с печатью Хохланда, будут наши мечи, ручные арбалеты и два небольших колчана на восемь стрел. Оружие, завернутое в промасленные шкуры, будет плавать в настоящем вине.

- Мы ведь тысячу раз все проговаривали, дружище, - успокаивающе скачал торговец. - Хенрик уже в замке, разгружает предыдущую партию, ваше оружие упаковано и готово к переправке в бочке. Последняя телега нагружена. Все, что тебе осталось, - это спуститься по лестнице, а мне - запечатать тебя в пустом бочонке бретонского белого. Путешествие в замок займет час, может, чуть больше. Думай о том, что тебе предстоит сделать в замке, а беспокоиться о твоей доставке туда предоставь мне.

- И все-таки мне это не нравиться, - заявил Фишер. - У меня скверное предчувствие. Оно просто засело у меня в мозгу и не желает убираться.

- Это твой «старушечий» инстинкт, - ответил Скеллан, демонстративно подмигнув Холленфюру. - Он у тебя развит несколько чрезмерно. Когда все закончиться, ты станешь отличной старой каргой или мегерой, дружище.

Торговец не засмеялся - хотя бы потому, что частично разделял опасения Фишера, но он не собирался их озвучивать.

- Ну, что, приступим, парни?

- Да, время не ждет, - кивнул Скеллан

Трое мужчин спустились на четыре лестничных пролета к погребу, где уже стояла груженная подвода, запряженная двумя ломовыми лошадьми и готовая к отъезду. Всевозможных размеров бочки в телеге пестрели этикетками, сообщавшими о выдержке, крепости и происхождении напитков. На двух пузатых темно-коричневых стояло клеймо винодела, остальные были из светлой сухой древесины. В два бретонских бочонка едва ли могло втиснуться по человеку. Холленфюр решил, что небольшие бочки вызовут меньше подозрений, чем крупные, но если слишком усердный охранник решит помочь разгружать телегу, его будет ждать большой - в смысле тяжести - сюрприз.

Скеллан забрался в одну из бочек, подтянул колени к подбородку и пригнул голову. Холленфюр придавил его крышкой и припечатал пломбой. Он заранее просверлил в бочке две крохотных дырочки под вторым железным обручем, стягивающим доски, примерно в том месте, где должно было находиться лицо безбилетного пассажира, но они оказались такими маленькими, что едва пропускали воздух в душные недра бочонка. Впрочем, чтобы остаться в живых, воздуха хватало.

Внутри было темно, тесно и неуютно до клаустрофобии.

Проведенный здесь час обещал показаться не короче адской вечности.

Через несколько минут Скеллан услышал, как заколачивают бочку Фишера, а потом Холленфюр прибил и третью крышку, закупорив их оружие. Однако оружие скрывалось не только в третьем бочонке. Шею Скеллана обвивал кожаный ремешок, кожу на груди холодило стекло пузырька. Он потратил на него почти все оставшиеся деньги, но если эта склянка поможет Айгнеру сгореть, то оправдает каждый отданный за нее медяк.

А потом они поехали. Медленное мягкое покачивание повозки очень скоро стало вызывать тошноту. Скеллан попытался выкинуть из головы все мысли, но один и тот же образ настойчиво возвращался к нему - лицо человека, которого Джон собирался убить.

Лицо Себастьяна Айгнера.

Стены бочки заглушали все звуки окружающего мира. Невозможно было определить, где именно они едут. Иногда до Скеллана долетали обрывки свиста Холленфюра. Этот человек не мог не фальшивить - даже ради спасения своей жизни.

Во впадинках за ключицами, возле копчика, под коленями беспрестанно скапливался пот, и Скеллан вертелся, пытаясь глотнуть хоть немного бесценного свежего воздуха. В бочке властвовал прогорклый винный дух. Несколько раз его чуть не вырвало. От алкогольных ароматов кружилась голова.

Повозка тряслась и подскакивала на разбитой дороге, и Скеллан во тьме бочки тоже подпрыгивал. Онемение тысячами иголочек и булавок вонзалось в затекшие руки и ноги - кровь перестала циркулировать по венам должным образом.

По прошествии, казалось, целой вечности телега замедлила ход и, в конце концов, остановилась.

Скеллан уловил какой-то приглушенный разговор. Пришлось напрячь воображение, чтобы соединить куски в единое целое: стражник потребовал у виноторговца бумаги на груз, затем, удовлетворенный, рассказал, как доставить товар потайным ходом, чтобы беспрестанно прибывающие гости не заметили их.

Кто-то три раза быстро стукнул по крышке бочонка.

Сердце Скеллана остановилось.

Он не осмеливался ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Дело повисло на волоске. Все могло закончиться в считанные секунды. Годы погони в поисках правосудия обратятся в ничто. Он зажмурился, ожидая неминуемой вспышки солнечного света: вот-вот стражник с треском отдерет крышку его убежища. Но солнечное копье не ударило.

Телега снова затарахтела по брусчатке.

Дрожащий воздух сорвался с его губ. Они были в замке. Стремительно приближался решающий момент: переноска бочек из повозки в графские погреба. Если их авантюра сорвется, это случиться в следующие несколько минут. Скеллан беззвучно молился Сигмару.

Бочка глухо ударилась обо что-то - это колесо телеги подпрыгнуло на неровных булыжниках, а затем ощущение движения на миг пропало. И вдруг бочонок грубо повалили на бок и покатили по широким доскам вниз, в погреб. Скеллан чуть не вскрикну. Шок внезапной перемены был мучителен и вызывал тошноту. Тело его больно билось о внутренние стенки бочки, лицо ударялось о крышку. Но бешеное вращение прекратилось так же резко, как и началось. Печать на его деревянной тюрьме была сломана.

Когда его спаситель снял крышку, Скеллан разогнул спину и рванулся вверх, отчаянно стремясь выбраться из этой тесноты. Он задыхался, как ныряльщик, выбравшийся на поверхность после долгого пребывания под водой, и жадно, едва не захлебываясь, глотал затхлый подвальный воздух. Потом его вырвало.

Подручный Хелленфюра, Хенрик, вскрывал вторую бочку бретонского белого. На лице мальчика, вгоняющего острие железного ломика между пломбой и деревом, застыло выражение полнейшей сосредоточенности. Фишер изнутри толкнул крышку обеими руками и вывалился из бочонка.

Когда Скеллан попытался встать, ноги его подкосились. Он едва успел ухватиться за стойку какого-то хитроумного деревянного приспособления, представлявшего собой нечто среднее между упряжью и лебедкой. Несколько секунд он простоял так, дрожа как в лихорадке. Хенрик помог Фишеру подняться. В маленьком прямоугольнике света над трапом появилась голова Холленфюра, кивнула, и крышка люка захлопнулась. Мгновение спустя они услышали отчетливый щелчок кнута и скрип телеги, медленно разворачивающейся, чтобы вернуться к винному погребу на Кауфманштрассе.

Скеллан огляделся. За долгие годы холодные камни пропитались сыростью и украсились узорами из ползучей черной плесени. Хенрик протянул мужчинам их оружие. Скеллан убрал в ножны меч и заткнул за пояс арбалет. Запасные стрелы он запихнул за голенище сапога. Фишер проделал то же самое. С мечом на боку ощущение собственной уязвимости поутихло. Он даже ободряюще хлопнул друга по спине.

Низкий потолок вынуждал рослого Фишера горбиться. Сутулясь, он подкрался к двери, ведущей к кухне.

- Не отступать и не сдаваться,- шепнул Скеллан, сделал глубокий вдох и последовал за товарищем.

У дверей они остановились. Из кухни просачивался шум бурной деятельности. Там, без сомнения, вовсю трудились орды поваров и поварят, готовя изысканные блюда к графскому пиршеству.

- Если у нас не получится,- прошептал Фишер, в темных глазах которого поблескивал страх,- какое существование ты бы выбрал в следующей жизни?

- То же, что досталось мне в этой: счастливое существование безвестного фермера, живущего на задворках Империи со своей доброй женой. Я бы отдал все, только чтобы вернуться в то время. Стать тем, кем я был, а не тем, кем стал.

Фишер понимающе кивнул.

- Мне бы тоже хотелось вернуться,- признался он. - Хотя я бы, наверное, предпочел на втором круге погибнуть вместе с ними, а не жить, как сейчас.

На этот раз кивнул Скеллан.

- Хватит болтать, дружище. Смерть ждет.

Сказав так, Скеллан взвалил на плечо маленький бочонок с портвейном, распахнул дверь и уверенно зашагал по узкой лесенке. Фишер следовал за ним, отставая на две ступеньки. Не обращая внимания на взгляды кухонной обслуги, Скеллан направился прямиком к человеку, который, судя по его виду, был тут ответственным за все.

- Куда это нести, сэр? - спросил он, побарабанив пальцами по бочонку.

Повар задрал нос и отмахнулся:

- Туда, к остальным. А потом иди, почисться. Ты же грязен как свинья. Граф с тебя шкуру спустит, если застукает в таком виде.

Скеллан фыркнул и отвернулся. У дальней стены стояли несколько маленьких бочонков и один побольше. Он опустил свою ношу возле них и пошел к выходу. Коридор здесь разделялся на три: один тянулся влево, второй вправо, а третий продолжал идти прямо. Не зная, куда направиться, Джон решил, что целесообразнее выбрать прямой коридор. Так будет легче найти путь назад, если окажется, что выбор ошибочен.

Блуждать в утробе замка в поисках ведущей наверх лестницы им пришлось недолго.

Шум подсказал путь к главному залу. Число коридоров множилось, холодные каменные стены сменились роскошными гобеленами, изображающими охоту или полулежащих красавиц; каждый проход вливался в другой, пошире, пока наконец-то впереди не открылся огромный зал, а глухое гудение не переросло в оглушительный гул.

Главный зал так и кишел перемещающимися с места на место людьми. Сам воздух здесь буквально жужжал от разговоров. Все гости были в специальных масках в форме черепа, так что казалось, что все они только что поднялись из могил. Когда Скеллан и Фишер вошли в зал, из ниоткуда выпорхнули две служанки и сунули им в руки маски. Скеллан с благодарностью принял свою и поспешно прикрыл лицо.

- Черт побери, как мы его отыщем, если на всех эти проклятые личины! - выругался Фишер.

В зале уже царили жара и духота, воздух загустел от влажных испарений. И неудивительно, учитывая количество присутствующих. Крутясь на месте и озирая сборище, Скеллан заметил немало дам, беспрестанно обмахивающихся веерами. Буйство контрастирующих друг с другом красок резало глаза. Перед обсидиановым троном графа выстроились в ряд скрипачи и виолончелисты, вдохновенно исполнявшие симфонию: они играли Третий концерт Адольфуса, в котором каждая нота своей простотой и безукоризненностью подчеркивала гениальность, граничащую с божественностью этого слепого монаха, служителя Сигмара. Скеллан застыл посреди давки, подставив лицо и душу сокрушительной и освежающей волне музыки. Она была прекрасна; никакое другое слово просто не смогло бы описать ее.

По другую сторону трона возвышался огромный помост, на котором стоял портрет Изабеллы фон Карштайн, прикрытый до поры алым полотнищем.

Гости плавно и гармонично передвигались по залу с тягучей грацией, словно все они участвовали в каком-то всеобщем танце, но представление в целом явно носило оттенок не столько утонченности и изысканности, сколько некоего ритуала.

Скеллан озирал калейдоскопическое кружение масок, надеясь распознать людей, прячущихся за костяной личиной. Холодный комок ворочался в его животе: Айгнер был среди них. Он знал это. Одна из масок скрывала человека, убившего его жену.

Скеллан принялся проталкиваться сквозь толпу.

Фишер пытался не отставать.

Темп музыки нарастал. Распаренные тела напирали со всех сторон.

Скеллан вглядывался в маску за маской; отвратительный танец смерти разыгрывался на его глазах. Безнадежно. Подойти так близко: вот она, добыча, рукой подать - и оказаться бессильным опознать преследуемую жертву. Он сжал кулаки. Больше всего сейчас ему хотелось накинуться на кого-нибудь, выплеснуть свою досаду.

Музыка изменилась, став мягче, меланхоличнее. Скеллан стоял в центре главного зала, вертя головой влево и вправо. А потом он поднял взгляд на галерею, нависающую над залом. О балюстраду красного дерева облокотился молодой человек с бледным лицом, изучающий толпу танцующих с такой гримасой, как будто он наблюдал за роем мух, ползающих по полуразложившемуся трупу давно уже мертвого зверя. Он не скрывал своего отвращения к происходящему. За его спиной стояли пятеро. Двое из них поразительно походили на графа. Семейное сходство, решил Скеллан. Остальные трое явно были охранниками - мускулистые, готовые вмешаться в любой момент, если что-то в зале пойдет не так: разойдется ли подвыпивший буян или рассерженный приграничный барон закатит сцену.

Скеллан кинул взгляд на второй балкон позади себя. Его тоже занимали внимательные зрители, хорошо одетые, но находившиеся тут по обязанности. У одного на спине в необычных двойных ножнах висело два клинка. Но гораздо интереснее мечей оказалась бритая голова стоящего возле меченосца человека, заставившая Скеллана прирасти к месту.

Годы не пошли на пользу Себастьяну Айгнеру.

За восемь лет, прошедших после набега его банды на деревню Скеллана, Айгнер состарился на все двадцать. Он изменился, и не просто выглядел постаревшим, что-то странное было в его манере держаться. Он казался человеком, покорившимся своей участи. Да, именно так. Скеллан уже видел этот взгляд у тех, кого обрекал на огненную смерть. Знак проклятия висел над головой Айгнера.

Джон Скеллан едва сдержался, чтобы не выхватить из-за пояса арбалет и не послать тяжелую стрелу в горло врага сейчас же, немедленно. Он даже представил, как делает это: медленно поднимает маленький арбалет, натягивает тетиву и следит за тем, как смертоносная стрела впивается в горло Айгнера, как отражаются на его лице шок, недоумение, а потом из раны толчками выплескивается кровь, просачиваясь между пальцами, отчаянно стиснувшими горло. Ледяное удовлетворение гладким камнем легло где-то внутри его существа. Все закончится здесь, сегодня.

- Я его вижу, - произнес он так, чтобы слова достигли ушей Фишера.

Фишер развернулся и быстро осмотрел галерею. Он с трудом узнал врага. Бритая голова и перекрестия шрамов на коже сильно изменили Айгнера.

- Это он, - согласился, наконец, Фишер.

Скеллан поискал взглядом лестницу, которая вела бы на балкон, но тщетно. Несколько мраморных колонн в помещении было прикрыто тяжелыми бархатными драпировками, и на двух стенах из четырех висели внушительные гобелены. Под любым из них могла скрываться дверь или лестница

Он протолкался к краю зала. В голове его стучала лишь одна мысль - о мщении. Вокруг него сомкнулись тела, отрывая его от Фишера. Он продолжал протискиваться сквозь толпу, проламывая в ней бреши. Характер музыки вновь изменился: пение скрипок сменил голос певца, взмывший вместе с мелодией в триумфальном крещендо. И вдруг все оборвалось.

Последовала секунда благоговейной тишины - и с губ танцоров сорвался единый восхищенный вздох. Из дубовых дверей за обсидиановым троном вышли граф Влад фон Карштайн и его жена, прекрасная Изабелла. Мужчина двигался с грацией хищника, женщина была подобна его тени. Великолепная пара создавала свой собственный ритм. Граф высоко поднял руку жены и поклонился под шквал аплодисментов.

Было что-то в этом человеке, от чего по спине Скеллана побежали мурашки. Нет, ничего определенного. Знак Хаоса не висел над ним. Но какая-то неуловимая странность была в нем, присутствовала слабым намеком. Это ощущение можно было бы отнести на счет надменности, с которой держался граф, но нет, это не то, или, по крайней мере, не совсем то. Скеллан не мог определить причины, но ясно видел последствия - гости графа взирали на него с благоговением. Маски смерти упали, обнажая сияющее в глазах обожание. Влад фон Карштайн владел телами и душами этих людей. Он буквально гипнотизировал их.

Скеллан понимал, что фон Карштайн ничем не отличается от какого-нибудь выдающегося кукловода; каждый в этом огромном зале с готовностью запляшет под его дудку. А разгадать натуру женщины не составляло труда. В ней бурлила чистая сексуальность, и она знала это. Многозначительный взгляд там, мимолетная улыбка тут, дразнящее касание, замедленное скольжение кончика языка по пухлым губкам, легкий кивок, подчеркивающий лебяжье изящество шеи, и каскад черных волос, струящихся по спине. Она играла с людьми почти так же, как ее муж, но в нем чувствовался налет меланхолии, она излучала самоуверенность власти. Настоящей власти.

Толпа раздалась, открыв паре проход.

Скеллан воспользовался всеобщим возбуждением, охватившим зал при появлении фон Карштайна, чтобы ускользнуть незамеченным. Он оглянулся. Подобострастные гости, жаждущие оказаться поближе к графу и его даме, отгородили от него Фишера. Выбора у Скеллана не было. Он не мог вернуться за другом и не мог рисковать, дожидаясь его. Задача воина проста: в трудной ситуации атакуй, в окружении ищи слабость вражеской стратегии, которой можно воспользоваться, а оказавшись лицом к лицу со смертью - дерись. Итак, выбирать не приходилось. Скеллан покинул Фишера, беспомощно глядящего ему в спину, и растворился в толпе.

Фишер пытался растолкать обступившие его тела, но их плотная масса отбрасывала его назад.

- Друзья, - произнес фон Карштайн, и голос его прорезал затихающий гул. - Добро пожаловать в мой дом. Сегодня мы прославляем самую хрупкую и неминуемо конечную вещь на свете, жизнь, и пируем в честь бесконечности, смерти. Мы все пришли сюда безликими существами, построенными из голых костей, что делает нас неотличимыми друг от друга, - в этом мы равны.- При этих словах раздался невнятный ропот. - Равны в жизни и в смерти. Сегодня мы сбросим с себя все запреты и отдадимся музыке этих прекрасных музыкантов. Мы насладимся чудесной едой и вином из лучших уголков провинции. Отдайтесь духу Тотентанца. Что он такое, если не танец мертвых, и не нам, простым смертным, пренебрегать подобной августейшей компанией. Поднимите кубки в честь не знающих покоя мертвецов, друзья мои! Выпьем за призраков, за упырей, за духов, за покойников, за мумии, за тени, за порождения кошмаров, за зомби, за фантомов, за всю нечисть и, конечно же… - Голос его упал, до едва слышного шепота. Впрочем, необходимости кричать не было. Слова графа достигали ушей всех и каждого, заставляя тела покрываться гусиной кожей предвкушения. - За вампиров! - закончил граф.

Взрыв аплодисментов встретил тост фон Карштайна. Возгласы «За мертвецов!» звучали по всему залу.

Скеллан тем временем добрался до первой из четырех красных бархатных портьер с гербом Сильвании. За одной из них он надеялся обнаружить короткий лестничный пролет, ведущий наверх, на галерею. Он задержался, что бы еще раз взглянуть на Айгнера. Тот, казалось, почти скучал. Прислонившись к балюстраде красного дерева, Айгнер сжимал и разжимал кулаки. Рядом с ним хихикали другие закадычные дружки фон Карштайна.

Скеллан отвел портьеру в сторону. Как он и подозревал, красная ткань скрывала проход. Он уводил куда-то вглубь замка, но лестницы, которая поднималась бы на балкон, тут не оказалось, так что Скеллан вернул портьеру на место. За второй была спрятана зарешеченная дверь. За третьей открылся еще один коридор, исчезающий во тьме нижних этажей Дракенхофа. Скользнув за последнюю, Скеллан обнаружил узкий ход, сворачивающий к еще более узкой лестнице.

За его спиной вновь грянула музыка.

Скеллан взобрался по ступеням. Бесчисленные мысли метались в его голове, точно слепые бегуны, то и дело сталкивающиеся друг с другом. Он никак не мог привести их в порядок, но это не имело значения. Ему и не нужно было мыслить здраво. Руки его дрожали от предвкушения, когда он снимал с шеи кожаный шнурок. Стеклянный пузырек - вот всё, что ему требовалось.

Он даже радовался, что Фишер остался в волнующейся толпе. На него нельзя было всецело положиться. Скеллан знал, на какой риск идет. Он собирался убить Айгнера на глазах сотен людей. Вряд ли ему удастся выйти из Дракенхофа, да он и не ждал этого. Это тоже не имело значения. Сейчас было важно только то, что Лизбет будет наконец-то отомщена и сегодня круг насилия замкнется.

Смерть давно уже перестала страшить его - в сущности, чего там бояться? В царстве Морра его ждала Лизбет. Они снова будут вместе. Так что фон Карштайн был прав, назвав смерть поводом для празднования.

Прежде чем шагнуть на галерею, он остановился. Хор скрипок пронзительно пел, заглушая его шаги.

На балконе рядом с Айгнером стояли четверо.

Но Скеллану было все равно, он видел лишь Айгнера. Остальные не интересовали его. Он крепко сжимал в кулаке склянку. Один из людей на балконе, самый малорослый из всех, обернулся и увидел его. Гримаса недовольства исказила лицо мужчины.

- Иди вниз, тебе не дозволено находиться здесь.

- Я иду, куда хочу! - отрезал Скеллан.

Айгнер повернулся на звук его голоса.

На миг Скеллану показалось, что в глазах убийцы мелькнул проблеск узнавания, но, вероятнее всего, он увидел это, потому что хотел увидеть. Коварная улыбка расползлась по худому, как у скелета, лицу бритоголового мужчины.

- Неужели? - хмыкнул Айгнер. Голос его был так же ненавистен Скеллану, как и раньше. - Что ж, только не сегодня. Живо вниз, пока я не преподал тебе урок, который ты не скоро забудешь.

- Я ничего не забываю. - Скеллан сделал еще два шага к Айгнеру. - Ни мою жену, ни мою дочь, ни моих друзей. - Он коснулся виска. - Они все здесь. Как и те подонки, которых ты привел в мою деревню. Они здесь. Они горят.

- А-а… - На лице Себастьяна Айгнера забрезжило понимание. - Значит, это ты охотник за ведьмами? Я ожидал кого-то… повыше ростом.

- Проблемы, Себастьян?- поинтересовался боец с двумя кривыми мечами и шагнул вперед, намереваясь встать между Айгнером и Скелланом.

- Нет,- покачал головой Айгнер.- Никаких проблем, Познер. Наш незваный друг сейчас умрет - вот и все.

Ленивая улыбка Айгнера преобразилась в опасную ухмылку. Губы искривились, обнажив острые зубы.

- Ты умрешь первым, - сказал Скеллан, сделал еще шаг и всадил кулак в лицо врага.

Стеклянный пузырек разбился, выплеснув содержимое в глаза Айгнера. Жидкость потекла по впалым щекам.

Руки убийцы взлетели к лицу, пытаясь содрать с кожи разъедающую плоть кислоту. Розовая шипящая пена просачивалась между пальцами. По рукам побежали струйки крови. Скеллан не двигался. Айгнер пошатнулся. Губы его шевелились, но безустанные скрипки заглушали все крики; неистовость музыки не уступала неистовости судорог человека, которого сжигала изнутри кислота, затекшая в рот и горло. Наконец Айгнер отдернул руки от лица. Половина правой щеки исчезла, превратившись в жуткое месиво костей и крови. Кожа щек, подбородка и шеи пузырилась россыпью волдырей, лопающихся, шипящих, плюющихся кровавыми брызгами,- кислота продолжала растворять то, что осталось от лица. Единственный уцелевший глаз пылал яростью. Вместо второго, выжженного кислотой, зияла черная слепая дыра.

Теперь Скеллан не медлил. Он нащупал на поясе арбалет, отстегнул его и направил прямо в грудь Айгнера.

- Ты убил мою жену… Ты заслужил смерть.

Он нажал на спуск два раза подряд. Две оперенные стрелы вонзились в тело Айгнера, сбив его с ног. Умирающий растянулся на полу галереи, кровь и сукровица сочились из его ран. Бешено извиваясь, Айгнер стиснул окровавленными пальцами древко и выдернул стрелу из своего тела. Тело его скорчилось от боли.

Стоящий рядом Герман Познер вытащил один из своих клинков и бросил его Скеллану.

- Прикончи его. Неприятное зрелище.

- Оно и не должно быть приятным,- бесстрастно ответил Скеллан. Он шагнул к Айгнеру и занес над корчащимся телом одолженный меч. Остальные не сдвинулись с места - будто какое-то заклинание пригвоздило их к полу. - И это не должно кончиться быстро.

Мститель погрузил клинок в живот врага, повернул его влево, затем вправо, расширяя рану, и извлек жестокую сталь наружу.

- Так не пойдет, - заявил Познер. - Отруби ему голову.

Скеллан колебался.

- Давай же.

Внезапно Айгнер взревел, подобие лица его превратилось в маску ярости с острыми как бритва клыками. Скрюченные когтистые пальцы слепо потянулись к лицу Скеллана.

Скеллан отпрянул в сторону, меч его описал смертоносную дугу. Кривой клинок врезался в шею убийцы, и отделенная от тела голова покатилась, вращаясь, по полу. Крови из нее выплеснулось чертовски мало для такой раны. Не фонтан, а тонкая струйка. Один из людей графа остановил голову, прижав её сапогом. Пустые глазницы Айгнера обвиняюще уставились на Скеллана. Туловище мертвеца еще мгновение пыталось подняться, а затем рухнуло на пол и застыло.

Звуки скрипок злыми осами вились вокруг. Музыканты продолжали играть, даже не подозревая, что в нескольких шагах от них произошло убийство.

Скеллан стоял над телом человека, разрушившего его жизнь. Последний акт мщения оказался не сладок. Казнь не принесла удовлетворения. Он взглянул на уничтоженное лицо, которое безжалостная кислота продолжала с шипением поглощать. Со временем кислота сожжет все мягкие ткани, растворит мозг, и останется лишь чистая белая кость, череп мертвеца.

- Дела личные, не так ли? - спросил Познер.

- Да.

- И теперь все кончено? Финиш?

- Да.

- Хорошо. Очень хорошо. Мой человек плохо поступил с тобой, теперь справедливость, так сказать, восторжествовала, ты осуществил свое правосудие, я это уважаю… но проблема все же остается.

- То есть?

- Ты убил моего человека, и я не могу позволить тебе уйти отсюда без наказания.

- Понимаю.

- Ты не пресмыкаешься, вымаливая жизнь. Это я тоже уважаю.

- Я не боюсь умереть. Я пришел сегодня в замок, ожидая гибели. Мне все равно, уйду я отсюда или нет. Я сделал то, что должен был сделать. Теперь в моей жизни нет цели. Чем скорей я умру, тем скорей воссоединюсь с моей женой.

- О, вот, значит, как. Понимаю. Но на твоем месте я бы не стал спешить к каким бы то ни было воссоединениям в залах мертвых. Как тебя зовут?

- Джон Скеллан.

- Что ж, Джон Скеллан, как я сказал, ты убил моего человека, и это создало проблему.

- А я сказал - убей меня.

- В свое время. Но, видишь ли, убить тебя не означает причинить тебе вред. Ты сам говоришь, что хочешь умереть. Свои земные дела ты закончил. Отомстил за любимую. Так что если я убью тебя, то не достигну своей справедливости.

Скеллан увидел Фишера, выросшего в дверях за спиной Познера. Он поднялся на балкон другим путем. Его рука лежала на прикладе арбалета. Скеллан покачал головой. Он не хотел этого. На кон была поставлена его жизнь, а не жизнь друга. Он отвернулся, словно желая взглянуть на участников графского маскарада.

Взгляд Познера последовал в том же направлении.

- О, их время придет. Но ты, Джон Скеллан, что делать с тобой? Должен сознаться, мой инстинкт велит мне убить тебя, но, как мы выяснили, я не могу так поступить. И к тому же убийство не изменит того факта, что у меня стало одним человеком меньше.

- Делай что хочешь, и покончим с этим, - сказал Скеллан. Кривая сабля Познера выскользнула из его пальцев и со звоном упала на пол. - У меня тут больше нет дел. Это все.

Музыка внизу вдруг умолкла.

- Нет, не все, - задумчиво произнес Герман Познер. - Это не конец. Это только начало. - Он усмехнулся, обнажив клыки хищника.

Под смех остальных лицо Познера изменилось, черты его растянулись, стирая ухмылку. Скулы приподнялись, кости черепа стали смещаться, меняя форму, точно были из мягкого воска. Челюсти вытянулись, уши заострились - таившийся под кожей зверь выбирался наружу.

Превращение завершилось. Рев Познера принадлежал уже животному.

Он налетел на Скеллана, легко отмахнувшись от бесполезной защиты, сгреб в кулак волосы человека и резко запрокинул его голову назад, обнажив шею. Пять мучительных мгновений Познер держал его так, стиснув в страшной пародии на любовное объятие, а потом впился зубами в мягкую податливую плоть и принялся жадно пить кровь.

Скеллан яростно задергался, борясь за свою жизнь, но сопротивление длилось недолго: чем слабее он становился, тем быстрее угасала в нем жажда жизни. Он чувствовал, что ускользает в небытие, все его существо распадалось на бесчисленные осколки: куски жизни, забытые детские воспоминания, Лизбет, счастье, грусть, и, в конце концов, лишь одна мысль осталась у него в голове: вот она, смерть…

Вдруг он почувствовал, как теплая густая влага наполняет его рот. Кровь. Его кровь и кровь Познера, слившиеся воедино.

Насытившись, Познер откинул голову назад и завыл, а потом перевалил обмякшее тело Скеллана через балюстраду, шнырнув его в самую гущу веселья внизу.

Секунда - и зал наполнился визгом и криками.

Фишер, до сих пор не замеченный никем, выпустил две стрелы; первая ушла в потолок, другая вонзилась в шею одного из людей Познера. Но тот не упал. Подняв руку, он выдернул стрелу, из раны медленно вытекла крошечная алая капля. Боец зарычал и упал на четвереньки, лицо его коробила та же чудовищная трансформация, которую только что претерпел Познер.

Фишер развернулся и бросился бежать, спасая свою жизнь.

Внизу голос Влада фон Карштайна пробился сквозь адский вопль всеобщего смятения:

- Вот и первая кровь. Да. Да! Открывайтесь. Освобождайтесь. Выпустите своего зверя! Начинается настоящий праздник! Пейте! Пейте человеческое вино!

С обоих галерей главного зала спрыгнули вампиры фон Карштайна и набросились на празднующих.

И началась бойня.

Глава 7. ЦАРСТВО ВОССТАВШИХ МЕРТВЕЦОВ

Замок Дракенхоф. Начало зимы 2010

Ганс всегда знал правду.

Но знание и вера - две очень разные сущности.

Они - звери.

Нет. Они хуже зверей.

Когда музыка оборвалась, были слышны лишь крики.

Демоны спрыгнули с балконов и набросились на объятых ужасом гостей в голодном неистовстве. Их зубы и когти терзали и рвали бальные платья и бледную плоть жертв, выдирая один кровавый кусок за другим.

Старина Ганс отвел взгляд.

На противоположной галерее Герман Познер безразлично наблюдал за резней, словно он все это уже видел раньше, что, с содроганием осознал Ганс, было вполне возможно. Лицо его превратилось в морду зверя - зверя, скрывающегося внутри него. В Познере было не больше человеческого, чем в самом графе, или Изабелле, или прочих. Теперь он видел в истинном свете и ночную езду, и толстые бархатные шторы, не впускающие свет дня, и сверхъестественную грацию. Ганс подумал обо всех тех вечерах, когда он стоял на стенах замка, выслушивая рассуждения графа. Жалобы на скоротечность жизни, одержимость красотой, даже галерея с бесчисленными портретами графа - все это обрело смысл.

Познер заметил, что на него смотрят, и ощерился, полыхнув опасной ухмылкой.

Ганс снова отвел глаза.

Вокруг него умирали люди. Куда ни кинь взгляд, разворачивалась очередная жестокая сцена. В смерти, которую несли вампиры фон Карштайна, было мало привлекательного. Она была кровавой и страшной. Для похорон не останется ничего, кроме костей.

И в центре всего этого стоял граф, казалось не разделявший кровожадности его родни. В отличие от остальных, лицо его не претерпело гротескной трансформации. А графиня полностью отдалась процессу насыщения. Ее платье насквозь промокло от крови несчастных, но она все продолжала и продолжала кидаться в гущу немыслимой бойни.

В считанные минуты погибли все.

Только тогда Познер присоединился к своим чудовищным собратьям в зале. Он шагал по телам, не думая о том, кем или чем они были.

- Все вышло так, как вы мечтали? - Голос Познера отозвался глухим зловещим эхом во внезапно затихшем помещении.

- И даже лучше, - ответила Изабелла. Она стояла на коленях. На лице женщины запекалась кровь только что опочившего дворянства. Вдруг она вскочила и бросилась к помосту, с которого в пылу кровопролития сбросили на пол ее портрет. Изабелла вновь опустилась на колени, вглядываясь в лицо, которого она так долго не видела. - Как ты думаешь, я красива?

- Портрету далеко до вас, графиня, - ответил Познер.

- Ты полагаешь? - Глаза Изабеллы вспыхнули счастьем, окровавленные губы улыбнулись.

- Гист - мастер, но даже мастер не смеет надеяться отобразить столь безупречную красоту грубой кистью.

- Гист мертв, - произнесла Изабелла, внезапно погрузившись в воспоминания о только что пережитом. - Я его съела.

- Мертв он или нет, это не важно, графиня. Это всего лишь слова. Результат его трудов - вот он, в ваших руках - вечное напоминание о вашей красоте. Если вы забудете, каковы все, стоит лишь бросить взгляд на висящий на стене портрет - и вы вспомните. А для нас красота никогда не увядает.

- Да, - пробормотала Изабелла. - Да. Мне это нравится. Я прекрасна, не так ли?

- Да, графиня.

- И так будет всегда?

- Да, графиня. Вечно.

- Спасибо, Герман.

Познер обернулся и увидел направляющегося к своей жене графа. На нем не краснело ни единого пятнышка крови.

- Идем, - произнес он.

Женщина встала и пошла по трупам, точно бабочка, перепархивающая с цветка на цветок. Познер последовал за ней и фон Карштайном на укрепления. Старина Ганс знал, куда отправился граф,- было лишь одно место, куда он мог пойти, так что секретарь кинулся на крышу по лестницам для слуг, задыхаясь, перепрыгивая через несколько ступенек и так выбирая путь, чтобы не столкнуться с графом. Когда фон Карштайн появился на башне, Ганс уже был на месте. На укреплениях, между зубцами стен, в плюще, в трещинах готической архитектуры гнездилось множество воронов. Когда граф вместе с Познером и Изабеллой шагнул на крышу, их встретили взъерошенные перья и хлопанье крыльев.

- Гехаймниснахт, - сказал ничуть не запыхавшийся фон Карштайн. - Ночь, не похожая ни на одну другую. Ты принес, Ганс? - граф протянул руку.

Ганс порылся в складках своего плаща и вытащил пергаментный свиток. Когда он протянул его своему хозяину, его рука тряслась. Ганс успел заглянуть в пергамент, и хотя он не мог прочитать большинства загадочных каракулей, но понял, что это такое. Заклинание.

- Спасибо. Этот клочок бумаги изменит мир. - Слова графа подхватил поднимающийся ветер. Фон Карштайн смаковал приятную мысль. - Мы не будем больше блуждать в страхе, не будем больше прятаться в тени. Начинается наше время. Прямо сейчас. С помощью этого листка мы изменим мир.

Изабелла прижалась к мужу. Волосы её развевались на ветру. В глазах блестел животный голод.

Познер смотрел с укреплений на окутанный тьмой и туманом город внизу.

Ганс не двигался. Взгляд его не отрывался от хрупкого пергамента в руке хозяина. Только он знал, что это не пергамент и даже не бумага - это плоть и кровь, или, точнее, кожа и кровь. Заклинание было написано кровью на куске выделанной человеческой кожи. Коричневатая ржавчина строчек и текстура листа узнавались безошибочно.

- Читай же, любовь моя,- прошептала Изабелла.

- Ты знаешь, что это? - спросил Влад и продолжил, не дожидаясь ответа: - Одна страница из девяти книг Нагаша. Это писал сам Нагаш, его собственная рука макала перо в кровь и выводила буквы. Это всего лишь крохотный фрагмент его мудрости, намек на чудеса, таящие ключ к его бессмертию. Эти слова отпирают Царство мертвых. Эта страница бесценна. Одна-единственная страница, но какая в ней сила! Слова эти даруют жизнь, возрождение плоти… Они открывают обратный путь всем, кто ушел. Представь себе, с ними не станет смерти. Смерти, как мы ее понимаем. Смерти как окончания сполна прожитой жизни. С ними мертвые поднимутся и встанут на мою сторону. Если я пожелаю, они будут сражаться за меня, когда я пройду маршем по Империи смертных. Смерть утратит свое господство. С этими словами я стану командовать плотью. Я буду возвращать жизнь там, где сочту нужным. Вставайте против меня, вызывайте мой гнев - я убью врагов и подниму их вновь, чтобы они дрались уже за меня, когда я буду покорять мир. Этими несколькими словами я освобожу мертвецов из их земляных тюрем. Я заговорю - и стану темным и голодным богом. Я, Влад фон Карштайн, первым из сильванских графов-вампиров, завладею царствами жизни и смерти. Да будет так.

- Читай, - повторила Изабелла.

Она прижалась к Владу еще теснее, ее язычок похотливо пробежал по его щеке, влажные губы уткнулись в ухо, а потом горячие поцелуи коснулись шеи графа-вампира, и зубки женщины сомкнулись в чувственном укусе, воспроизводя сцену ее собственного посвящения.

- Нет! - выдохнул Ганс.

Он поднял руку, словно прося отдать ему пергамент.

- Ты хочешь, чтобы все оставалось как есть? Как было всегда? Чтобы мои родичи скрывались от дневного света, поносимые тупыми толпами? Чтобы на них, как на диких зверей, годных лишь на убой, охотились дураки с кольями и зубчиками чеснока?

- Нет,- повторил Ганс.

Он заметно дрожал, но продолжал держать руку, словно действительно ожидал, что граф-вампир - граф вампиров - откажется от заклинания, не выпустит в мир его проклятие.

- Ты боишься, Ганс? Ты боишься мира, полного Восставших мертвецов? Ты боишься, что они увидят в тебе то, что вижу я? Мясо?

Ганс посмотрел на них всех, изучая и впервые в жизни видя, кто они такие на самом деле. Хищники. Охотящиеся, чтобы выжить. Бойня там, внизу, - тому свидетельство. Кто он для них? Он знал ответ. Знал правду. Всегда знал.

Добыча.

Они не равны. Они даже не сравнимы. Перед ними - вечность, а он - соринка в глазу у времени. Один миг - и он исчезнет.

- Убей меня,- сказал он, глядя графу вампиров прямо в глаза. - Сделай таким, как ты.

- Нет, - ответил фон Карштайн, отводя взгляд.

- Почему? Разве я недостаточно хорош? Разве я не доказал свою преданность?

- Ты всего лишь мясо,- сказал Познер, не скрывая своего отвращения к человеческой природе Ганса,

- Тише, Герман. Конечно, ты предан и ценен. Собственно, потому-то я и не могу - не скажу, что не хочу, - обратить тебя в вампира. Мне нужен человек, ходящий по миру днем. Мой голос. Я доверяю тебе, Ганс. Понимаешь? Ты гораздо ценней для меня такой, какой есть.

- Как мясо.

- Как мясо, - согласился граф.

- А когда все кончится?

- Никогда.

- А если я брошусь сейчас с крыши?

- Ты будешь служить мне в смерти, безмозглым автоматом. Ты желаешь этого себе? - с полной серьезностью спросил фон Карштайн. - Ты выберешь существование нежити, шаркающего зомби?

- Нет,- признал Ганс.

- Тогда радуйся, оставаясь самим собой, и служи мне от всего сердца. Или я позволю Герману съесть тебя.

«Я стану последним в своем роде, последним живым человеком в царстве мертвецов». Эта мысль была невыносима. Ганс рухнул на колени и уронил голову, коснувшись холодного камня.

- Убей меня, - взмолился он, но фон Карштайн больше не обращал внимания на секретаря.

Граф-вампир стоял на высшей точке замка, и горные утесы за его спиной тянулись к луне, точно клыки вурдалака

- Услышьте меня! - крикнул он в темноту.- Повинуйтесь мне!

И начал читать заклинание. Едва первые слова сорвались с губ графа, небеса раскололись с оглушительным треском и посыпались первые тяжелые капли начинающегося дождя. Вороны взмыли из своих гнезд и с яростным карканьем закружили над головами бурлящей массой черных крыльев. Буквально из ниоткуда поднялся свирепый ураган, срывающий с крыш Дракенхофа черепицу и швыряющий ее в ночь, разбивая о камни внизу. Познер нерушимой скалой стоял посреди ливня. На лице Изабеллы трепетали восхищение и ожидание. Ветер вырывал изо рта Влада слова и нес их во мрак, доставляя в самые дальние уголки Сильвании. А граф продолжал взывать к ужаснейшим силам Вселенной, требуя, чтобы они склонились пред его волей.

Ганс поднял голову и посмотрел на человека, перед которым благоговел. Ветра завывали вокруг башен со всей мощью шторма. Струи дождя копьями вонзались в горные склоны. А в самом сердце бури застыл, запрокинув голову и выкрикивая очередной приказ из проклятой книги Нагаша, граф-вампир. Слова эти ничего не значили для Ганса. Ветер рвал одежды фон Карштайна, трепал волосы, толкал и хлестал его. Но он читал, захваченный силой чар, и слова теснились, наскакивали друг на друга, торопясь вырваться на свободу. Грянул гром. Ослепительно белая вспышка расколола небо.

Второй огненный зигзаг высветил превращение, свершившееся с Владом фон Карштайном. После нескольких слогов лицо его вытянулось и затвердело в зверской маске вампира, линия бровей заострилась, свирепый оскал искривил губы, обнажив длинные собачьи клыки. Граф-вампир запрокинул голову, подставив лицо ветру, требуя, чтобы мертвые поднялись и подчинились его приказам.

- Придите ко мне! Восстаньте! Идите же, дети мои! Поднимитесь! Поднимитесь! Поднимитесь!

И мертвые в земле услышали его призыв - и заворочались.

Тела, так долго пролежавшие под землей, что пробравшиеся в тесноту их последнего обиталища личинки и черви успели источить их плоть, с треском расцепили сплетенные костлявые пальцы, разорвали ткань своих саванов и раскололи крышки гробов. В братских могилах недавние жертвы чумы вздохнули и содрогнулись в агонии возвращения жизни в их воскресшие трупы. Болезнь, похитившая их души, изглодавшая плоть и остановившая сердца, не сумела превозмочь зов повелителя вампиров. В укромных уголках провинции, забытые всеми, кроме убийц, оставивших их там, в грязи неосвященных могил, укрытых в лесах, в полях, в придорожных канавах, неуспокоенные мертвецы зашевелились, вздыбливая землю, переживая медленное болезненное возрождение.

И внизу, в главном зале замка Дракенхоф, мертвые тела вновь ожили, души их отвергли вечный покой, магия фон Карштайна возвращала их к жизни безмозглыми зомби - всех, за исключением одного.

Джона Скеллана.

Он почувствовал на своем языке кровь вампира, смешавшуюся с его собственной, и ощутил болезненную потребность в пище, обжигающий голод, связанный с проклятием, и внезапно с ужасом осознал, что сделал с ним Познер. Скеллан понял, кем он стал и какая в этом заключена трагедия: у него украли последнее, величайшее умиротворение. Он не воссоединится с Лизбет - ни в этой жизни, ни в следующей.

Мучительный крик Скеллана разорвал ночь надвое.

Глава 8. В БЕСПЛОДНЫЕ ЗЕМЛИ

Сильвания. Зима, 2010

Стефан Фишер бежал, спасая свою жизнь. Он шатался, спотыкался, но заставлял себя бежать дальше. Его терзал голод. Иногда ему везло, и он питался мясом огромной крысы или длинноносого тапира, иногда он ел корни растений, на которых не было ни фруктов, ни ягод. В худшие дни он бежал с пустым желудком.

После трех недель бегства пошел снег. Нежные снежинки поначалу не успевали покрыть землю, но холода брали свое, и снег перестал таять на лету. Надвигалась зима.

Зима, которая убьет Фишера, если он не найдет тепло и пристанище. Пары корешков и жука недостаточно, чтобы поддерживать жизнь. А ведь это было все, чего он хотел: остаться в живых.

Он пробирался на запад, в болотистые земли Черного торфяника, и замок Ванхальденшлоссе чернел вдалеке когтистой лапой выходца с того света. Мошки и москиты, не страшащиеся холодов, кружились над ним днем и ночью, кусали его и сосали кровь. На место каждого прихлопнутого им насекомого прилетали десять других, занимая очередь за свежатинкой.

Передышку он получал лишь ночами, если удавалось разжечь костер, - дым отгонял кровососов.

Под покровом ночи он украл в маленьком поселении на окраине топей рыбачью лодку и последние три дня медленно вел хлипкое суденышко сквозь камыши и тростник. Вот уже два дня он ничего не ел. От голода кружилась голова и мутились мысли. В бреду он обрывочно вспоминал Гехаймниснахт, маскарад, нарядных людей в костяных масках и кровавую бойню. Все это походило на кошмарный сон, но после Гехаймниснахт каждая минута каждого дня стала для него частью нескончаемого кошмара.

Он знал лишь, что должен бежать из Сильвании. Должен вернуться в Империю и предупредить людей, раскрыть им истинное лицо фон Карштайна.

Не то чтобы он ожидал, что кто-нибудь поверит ему…

Мертвецы, поднимающиеся из могил, граф и его приспешники, собирающие под свои знамена армию проклятых. Кто в здравом уме поверит в такое? Он сам едва верил себе, а ведь он пережил все это. Чудовищные события все еще были свежи в памяти - и воспоминания эти никогда не потускнеют. Жгучие образы смерти и разрушения вечно будут стоять у него перед глазами.

Фишер, спотыкаясь, спускался по узкой лестнице, сердце бешено колотилось в его грудной клетке. Скеллан был мертв. Это… это… существо перебросило его труп через перила балкона. Тотентанц был ловушкой, и смерть Скеллана послужила толчком к буйству щелкающих челюстей. Он, шатаясь, почти выпал с лестницы в зал, и на руки ему рухнула женщина, все еще сжимающая свою костяную маску. Горло ее было разорвано, кровь из зияющей раны хлестала на ее платье. Так она и умерла у него на руках, замарав его кровью с ног до головы. Огромный зал был объят хаосом. Люди кричали, метались, умирали. Вампиры погрузились в безумие насыщения. Спасение было невозможно. Каждого, кто устремлялся к выходу, нагонял и загрызал один из вампиров фон Карштайна. Фишеру предстояло умереть здесь, в этом чуждом ему месте, умереть неоплаканным, превратившись в корм для вампиров. Он побрел вперед. Мертвое тело женщины само избавило его от своей тяжести, соскользнув на пол. Вокруг гибли люди. Бежать было некуда. Прятаться негде.

Что-то ударило его в спину, сбив с ног. Фишер растянулся на полу, раскинув руки в тщетной попытке предотвратить падение, и приземлился в кровавое месиво вывороченных внутренностей. Лицо обдала волна еще теплой крови. Крики были невыносимы. Он натянул на себя скользкое от крови тело мертвеца и скорчился под выпотрошенным трупом, слепо уставившись в потолок и лихорадочно молясь, чтобы вампиры его не заметили. Его мучительно тошнило от омерзительною запаха смерти. Отчаянно хотелось вдохнуть полной грудью, но он мог делать лишь маленькие глотки воздуха с кислым привкусом меди. Он едва сдерживался, чтобы не закричать от отвращения. Брызги крови краснели на всем окружающем. Ярость насыщения не ослабевала, вампиры играли с последними несчастными, перебрасывая их друг другу, надкусывая и отталкивая, пока не устали от забавы и не разорвали своим жертвам глотки, осушив их тела до последней капли и отбросив, точно тряпичных кукол.

Потом, после того как фон Карштайн покинул зал, вампиры прошлись по комнате, срывая с тел безделушки и драгоценности и обсуждая трофеи. Фишеру повезло - они не искали выживших. Насытившихся вампиров интересовали теперь золото и бриллианты. На нем ничего такого не было, поэтому его не тронули. Опустившаяся на зал тишина длилась недолго. По прошествии нескольких томительных минут она сменилась раскатами грома и шумом дождя, хлещущего по окнам. Снаружи разразилась гроза.

Фишер по-прежнему не шевелился, даже когда кошмарная сцена резни сменилась жутким воскресением и выпотрошенные, располосованные, окровавленные гости стали неуклюже подниматься, повинуясь неслышному зову. Он увидел, как среди трупов выросла фигура Скеллана, как руки товарища потянулись к ране на шее - укусу Познера. Подражая мертвецам, Фишер судорожными рывками встал на ноги. Ему отчаянно хотелось броситься к другу - на миг Стефану показалось, что это действительно Джон Скеллан, что он каким-то образом выжил в бойне, ведь остальные бродили по залу, точно пустоголовые зомби, а Скеллан, казалось, думал, вспоминал, что произошло. Но тут он закричал, и крик этот не был человеческим. Это последние остатки человеческого испарялись из новоявленного вампира. Слезы покатились по щекам Фишера - он навсегда прощался со своим другом. Пробираясь сквозь толпу неуклюжих трупов, сталкивающихся друг с другом, пытавшихся вернуть контроль над своими конечностями, Фишер подобрался к бархатной портьере и скользнул за нее, двигаясь так же тихо, как и пропащие души, которые он только что покинул. Никто не преследовал его. Он прокрался на кухню и спустился в погреба. Когда Фишер выбрался на свежий воздух, дождь мгновенно промочил его насквозь и смыл кровь с его лица. Он побрел во тьму в поисках выхода.

Выкрав из графской конюшни черного жеребца, он скакал во весь опор, пока конь не умер под ним. Он разделал павшее животное, вырезав несколько кусков мяса, рассовал их по карманам - и побежал.

Воскрешение коснулось не одних лишь гостей бала. За шесть недель бегства Фишер не раз набредал на дыры в земле, оставленные ковыляющей нежитью, недавно вернувшейся из садов Морра и восставшей из могил по всей стране; встречал он и самих ходячих покойников. Могильная грязь еще цеплялась за их гнилую плоть. Все они безошибочно двигались в направлении замка Дракенхоф.

Они ответили на зов фон Карштайна.

Граф-вампир притягивал покойников. Он вытащил их из могил и скликал к себе, все больше и больше тел, как будто он собирал армию - чудовищное войско нежити. Но зачем? И тут до Фишера дошло. У фон Карштайна могла быть лишь одна цель: он начинал войну с Империей.

Фишер вогнал шест глубоко в вязкое дно, толкая лодку еще дальше в болота.

Он обязан выжить.

Без его предупреждения город за городом будут становиться жертвами такой же кровавой резни, какую он сам пережил на Гехаймниснахт.

Он не позволит - не может позволить, чтобы это случилось.

Он должен выжить.

Глава 9. ДЬЯВОЛ, ЧТО ПРИХОДИТ ВО СНЕ

Сильвания. Зима, 2010

Насекомые исчезли, и воздух впервые за неделю был чист и свеж.

Фишер совсем ослаб от голода. Последнее, что он ел, была водяная крыса, которую он поймал в болотной воде сетью, найденной под банкой рыбачьей лодки. Он надеялся раздобыть рыбы, но для голодающего любое мясо годится. Он съел крысу с удовольствием - только вот организм меньше чем через час сам отверг такую пищу.

Он лежал на спине в маленькой лодке, глядя в небо. Над головой кружили вороны, безмолвно паря в воздушных потоках. Зимнее солнце сияло в ясном голубом небе. Не в первый раз человек пожалел о том, что не вернулся в их комнату над винным погребом Холленфюра. Зима не шутит, тут недолго и замерзнуть насмерть. Холод стал сейчас его главным врагом. Он доводил себя до изнеможения, инстинктивно понимая, что дрема может быть столь же смертельной, как и удар ножом в живот. Да он и не желал засыпать; каждый сон, пусть и мимолетный, относил его назад, к пиршеству и бойне в главном зале, к лицам мертвецов, вернувшихся из того ада, в который отлетали их души, к костяным маскам, разбросанным по полу, скользкому от крови тех, с чьих лиц эти маски упали, и к вампирам.

Он постоянно боролся с дремотой, не поддаваясь усталости.

Полоска черного дыма на горизонте всколыхнула в нем надежду. Огонь.

Он оттолкнулся от днища лодки, встал на колени, стиснул покрепче деревянный шест и вонзил его в густую болотную жижу, не отрывая взгляда от далекого дыма, беспрестанно бормоча дрожащими губами невнятные молитвы. Дым обещал жилье, какое-нибудь поселение, место, где можно достать нормальную еду, теплую одежду и настоящую постель.

Вялая коричневая вода плеснула о борт суденышка, когда он направил его к желанной цели.

Приблизившись, он начал различать кое-какие подробности. Это была деревушка; крытые соломой крыши желтели на солнце. Мысль о том, что скоро он впервые за два месяца уснет в сухости, под крышей, защищенный от ветра и холода, наполняла его нетерпением. Он лихорадочно работал шестом, толкая лодку все ближе и ближе к селению. Фишер уже мечтал о жареном мясе с овощами, об очаге, над которым поворачивается на вертеле кабаний окорок, капая шипящим жиром на уголья внизу. Воображаемая картинка предстала перед ним с такой отчетливостью, что рот Фишера наполнился слюной.

Он подогнал лодку к маленькой деревянной пристани и выбрался на сушу. Тут было всего пятнадцать домов на сваях, поднимавшихся довольно высоко над уровнем воды. Сходни и подвесные мостки соединяли домишки между собой, и у каждого был свой собственный крохотный причал с пришвартованными к нему рыбачьими лодками и челноками. Фишер представить не мог, как можно добровольно избрать жизнь на болоте, но в настоящий момент он не склонен был обличать людские странности. Дым поднимался над одним из центральных домов, который был немного больше остальных. Подвешенные на канатах мостки раскачивались под Фишером, перебирающимся от одной хижины к другой. Он дважды терял равновесие, но все-таки не упал. Перед глазами все вертелось от слабости, голова кружилась.

Он открыл дверь и ввалился в уютное тепло маленькой общей комнаты. Здесь стояли столы и стулья, в очаге потрескивал огонь. В помещении сидели трое - они подняли головы, удивленные неожиданным появлением чужака. Фишер догадывался, как он выглядит: заросший щетиной, лицо и шея распухли от укусов, на расчесанных волдырях запеклась кровь, волосы грязные, спутанные от дождей и пота, одежда - липкие, покрытые запекшимися нечистотами и кровью лохмотья, висящие на нем как на скелете, в который он превратился со времени побега из Дракенхофа.

Фишер качнулся вперед, споткнулся и упал на колени. Он вытянул руку, желая ухватиться за что-нибудь, но рухнул навзничь. Он потерял сознание и не знал, сколько времени провел во мраке беспамятства, но очнулся он лежащим на самодельном тюфяке, у огня, окруженный кольцом озабоченных лиц, глядящих на него сверху вниз.

- Дай бедному парню вдохнуть немного воздуха, женщина.

- Замолкни, Томас Франц, он пришел в себя.

- Где?… - Хриплый голос Фишера сорвался. Он так долго ни с кем не разговаривал, что язык не повиновался ему. - Где я?

- Прямо здесь. Посреди нигде.

- Не обращай внимания на Георга. Добро пожаловать в нашу деревеньку, чужеземец. Ты в Зумпфдорфе. На северо-востоке, в двух днях пути отсюда Ванхальденшлоссе, это уже за болотами. Оттуда пять дней до Эшена, десять, если на север, - до Вальденхофа. Но нельзя ли спросить, что привело тебя к нам?

У него не было ответа - по крайней мере, он не готов был поделиться с ними тем, что знал.

- Пытался добраться… до дому.

- Магда, принеси бедняге немного похлебки. Йене, беги, попроси Олофа дать лишние одеяла, - велела женщина. Она повернулась к Фишеру, и голос ее тут же смягчился. - Как тебя звать, милый?

- Стефан Фишер.

- Что ж, Стефан, добро пожаловать в наш дом. Похоже, тебе нужно местечко, чтобы приклонить голову. Мы не богаты и не горды, но не бросаем людей в нужде. Так что отдыхай. Поговорим, когда ты отведаешь бульона Магды. - Женщина улыбнулась, и на миг все кошмары последних месяцев отодвинулись на задний план. Он был в безопасности.

Мальчик, Йене, вернулся с толстым теплым одеялом, пахнущим домом, где правит женщина: дымом очага, ее кожей, а также едой - приготовленной, приправленной и давным-давно съеденной. Он с благодарностью принял его. Застенчивая девчушка приблизилась к его постели с деревянной миской, до краев наполненной дымящимся супом. Фишер попытался взять миску, но руки его так тряслись, что девочке пришлось кормить хлюпающего, чавкающего, жадно глотающего Фишера с ложки. Похлебка пахла восхитительно, а на вкус была еще лучше. Он так торопился, что даже обжег язык. В супе плавали овощи и какое-то жилистое мясо.

Когда бульон был проглочен, женщина, разогнав остальных, села возле тюфяка.

- Итак, Стефан Фишер, поведай мне свою историю. Никто не попадает в Зумпфдорф по собственному почину. Ты бежишь от кого-то или к кому-то? Всегда бывает либо так, либо этак.

Фишер закрыл глаза. Она, очевидно, считала его каким-то преступником, спасающимся от злого судьи. Он не знал, с чего начать. Часть его отчаянно хотела рассказать правду, всю правду, хотя бы для того, чтобы сбросить груз с души, но другая настаивала, что эта маленькая гавань защищена от безумств графа-вампира, что ее жителям не нужно знать о резне и сборе войска нежити. Все эти ужасы наверняка обойдут их стороной. Он закрыл глаза и начал приукрашивать истину:

- Я пришел в Сильванию со своим другом. Мы искали одного человека. Теперь я иду домой… а мой друг мертв. Все, чего я хочу, - это добраться до дому, но я думаю… я думаю, что не смогу… потому что, возможно, дома у меня больше нет… Друг заменял мне дом. Мы всегда были вместе, а теперь - нет. Так что сейчас я просто хочу выбраться из этой забытой богом земли.

- Грустная история, но чего-то подобного я и ожидала. Добро пожаловать, Стефан Фишер. Многого мы не имеем, но то, что имеем, разделим с тобой. Оставайся у нас столько, сколько тебе понадобится. Когда ты уйдешь, мир за болотами будет ждать тебя. Он никуда не денется, как бы мы этого ни желали.

- Спасибо. Я даже не знаю твоего имени.

- Джанель.

- Спасибо тебе, Джанель.

- Пожалуйста, Стефан.

- Фишер. Зови меня Фишер. Мой друг называл меня так.

- Фишер. Спи, отдыхай. Если что-то понадобится, зови Магду или моего сына Йенса. Когда ты поправишься, я попрошу Йенса вывести тебя из болот и показать дорогу, если тебе все еще надо будет убраться прочь из Сильвании. Будешь держаться холмов, которые мы называем Бородавками, и непременно доберешься до Эссенского брода, по которому перейдешь Бурную реку и окажешься в Талабекланде.

Они были добры к нему. Пять дней он оставался с Джанель и ее людьми, набирая силы, впервые после обедов у Холленфюра хорошо питаясь и отсыпаясь. Сон был благословением. Лишь однажды ему приснился Скеллан. Это был странный сон, с легким привкусом кошмара, но не пугающего, а только грустного. Во сне потерянная душа Скеллана отыскала его на болоте и манила за собой в царство Морра. Самой навязчивой деталью сна была печаль Скеллана, зовущего своего друга. Потратив годы в поисках последнего приюта, его отлетевшая душа оказалась обреченной на вечные беспокойные скитания, в то время как бездушная оболочка жила, зараженная злом фон Карштайна. Когда тень ушла своим путем, у Фишера осталось чувство, что он бросил друга. Утром ему захотелось стать настолько отважным, чтобы выследить вампира, которым стал его старый товарищ, и освободить друга от вечной пытки, но день не принес ему этой бесполезной храбрости. Поднимающееся над болотом красное солнце лишь упрочило его убеждение, что весь мир превращается в ад и что он одинок, а в одиночестве ничего нельзя сделать, чтобы остановить это.

Как и обещала Джанель, Йене проводил его через топи до Бородавок. Прощаясь с Зумпфдорфом, Стефан испытывал и сладкое, и горькое чувство. Здесь он нашел то, чего давно уже был лишен, - спокойствие. Дух его отдохнул.

- Ты всегда можешь вернуться к нам, Фишер, когда твое бегство закончится. Я хочу, чтобы ты понимал это. Тут всегда найдется место для тебя.

- Спасибо, Джанель. Однажды я вернусь, обещаю.

- Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их. Скажи лучше: «Я вернусь, если смогу». Пусть между нами не будет лжи.

Фишер улыбнулся:

- Я вернусь, если смогу, Джанель. Думаю, я сумел найти то, что назову когда-нибудь домом и что уже не чаял обрести.

- Ты добрый человек, Фишер. Сделай, что должен, и возвращайся назад. Мы будем ждать.

Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их, - думал Фишер, вспоминая расставание.

Он снова остался один: тени на дороге позади, тени на дороге впереди. Ему подарили подбитый мехом плащ и вычистили его одежду. Он нес мешок с двухнедельным запасом провизии, и лицо его холодил свежий воздух. Он чувствовал себя человеком.

И все же путешествие обещало быть долгим и изматывающим душу.

- Ставим одну ногу перед другой, - произнес он и зашагал вперед.

Сон о Скеллане преследовал его даже под яркими лучами зимнего солнца. Он не мог отделаться от чувства, что бежит от своего друга, хотя тот, возможно, больше чем когда-либо нуждается в нем. Ощущение дезертирства не оставляло его. В конце третьего дня пути его нагнал пестрый цыганский фургон. Путешественники были в добром расположении духа, они веселились и пели песни на языке, которого Фишер не понимал. В размалеванном вагончике ехали трое. Мужчина с ухоженными светлыми волосами, которые он смачивал и зачесывал назад, убирая со лба, по виду чуть старше Фишера, и две женщины: блондинка, очень похожая на мужчину, - очевидно, его дочь, - и брюнетка, не обладающая явным фамильным сходством с парой. Она, с ее бледной кожей и изумрудно-зелеными глазами, была красива опасной красотой. Трудно было не смотреть на нее.

- Вечер добрый, сосед, - окликнул мужчина, когда его повозка поравнялась с Фишером.

- Добрый вечер.

- Припозднился же ты на дороге. Куда направляешься?

- Домой.

- Ну конечно, и где же он?

- В Талабекланде.

- Далеко же тебе до дома, сосед. Хочешь проехаться? У нас есть место еще на одного. Мы не кусаемся.

Темноволосая женщина подалась вперед, и густые локоны упали ей на лицо. Она медленно отвела их, и первой из-под каскада иссиня-черных прядей показалась ее ослепительная улыбка.

- Разве что ты сам попросишь, - задорно заявила она.

- Саския!

Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что ты будешь с ней делать?»

- Если вам не трудно, - ответил Фишер и протянул руку.

Мужчина ухватил ее и втащил прохожего на скамью повозки. Женщины подвинулись, освобождая место.

Они ехали до позднего вечера.

В их разговорах то и дело упоминались места, в которых бывала троица. От Кислева до Бретонии и Тилей и дальше, к югу от Пограничных княжеств. Они были бродячими артистами, менестрелями. Их представления включали музыку, фокусы и акробатику. По пути мужчина целиком продекламировал зловещую «Балладу о незваных». Она была отличной историей с привидениями, как раз для темных ночей, и выступление Кеннета околдовало всех. Его голос был полон боли и страданий неупокоеиных мертвецов. Ина, еще одна дочь Кеннета, в основном молчала, слушая отца и играя вторую скрипку при своей сестре. Они пили сидр и горчащее вино, перешучивались и рассказывали истории. Фишер поймал себя на мысли, что ему трудно представить, как бы эти добрые люди смогли выжить в царстве мертвых Влада фон Карштайна. Взгляд его то и дело возвращался к Саскии. Было что-то невероятно притягательное в ее белой коже и изумрудных глазах. И хотя она была вдвое младше его, мысли Фишера бродили там, куда они давненько не захаживали. Он думал, что вожделение для него уже в далеком прошлом. В отличие от Джанель, вызывавшей у него ощущение безопасности и тепла, заставлявшей его радоваться жизни, Саския воспламеняла его кровь. Если бы он был юношей, то сдался бы с легкостью, но Фишер не собирался выставлять себя дураком, так что довольствовался лишь взглядами украдкой и чувственными грезами.

Этой ночью Фишер спал урывками, мучимый тревожными снами. Самые беспокойные из них грозили разбудить его. Они вертелись вокруг Саскии, ее темные волосы падали на лицо, ноготки скользили по его груди, она утыкалась носом в его шею, ее зубки дразняще пощипывали кожу, горячее обещание «Разве что ты сам попросишь» обжигало ухо жаром дыхания, а потом ее зубы впивались в его горло.

Он проснулся в лихорадочном поту, в смятой и сбившейся одежде. Он был вымотан до предела. Сейчас он мог бы спокойно проспать еще восемь часов. Он был один. Повозка плавно покачивалась на дороге. Фишер дотронулся до своей шеи, почти ожидая, что ощутит вспышку боли, коснувшись укусов. Шея оказалась нетронутой.

- Глупый ты старик, Фишер. Сны - всего лишь сны.

Он потянулся и оправил одежду, придавая себе приличный вид, и только после этого открыл заднюю дверь повозки. Он высунулся наружу и по боковой лесенке взобрался на крышу, присоединившись на козлах к Кеннету и дамам. Солнце уже клонилось к закату.

- Почему вы не разбудили меня?

Он поскреб голову и присел возле Саскии.

- Мы думали, тебе надо поспать.

- И, кажется, были правы. В последнее время я плохо спал. Слишком много думал.

- Знаю. Ты говорил во сне.

- О нет.

- О да. Тебя, должно быть, преследовали жуткие кошмары. Один раз ты даже вскрикнул и вцепился в одеяло. Тебя что, хоронили заживо?

Он смутно помнил свой кошмарный сон, но его фрагменты не стыковались друг с другом. После того как Саския высосала его кровь, он вновь обнаружил себя в главном зале Дракенхофа. Он видел своего друга, возвышающегося над трупами, Скеллан звал присоединиться к нему в вампирской орде фон Карштайна, а потом тела на полу заворочались, стали корчиться, и нежить начала медленно подниматься.

Фишер тряхнул головой, отгоняя воспоминания.

Он на скорую руку перекусил ломтями черствого хлеба с сыром и принялся наблюдать за пробегающим мимо вечерним миром.

Как и вчера, Кеннет рассказывал байки, помогая убить время, а девушки пели песни. Одна особенно выделялась. Трубадур Дитмар Кёльн пел ее в Ляйхеберге в таверне «Голова предателя»: «Лэ о прекрасной Изабелле». Голос Саскии, плетущий трагическую историю невесты графа-вампира, очаровывал Фишера, хотя в их интерпретации Изабелла была больше чем жертвой, она, жаждущая могущества вечности, сама спровоцировала свою болезнь. С учетом того, что он знал, это изложение было отталкивающим - он ведь видел собственными глазами графиню, залитую чужой кровью, спрашивающую, красива ли она, в то время как монстры пожирали мертвых и умирающих. Что же смерть сотворила с ее рассудком? Осталась ли она той же расчетливой, жадной до власти женщиной, какой была при жизни? Или смерть расстроила ее разум, превратив Изабеллу в нечто гораздо более опасное?

- Стоп, - произнес он. Его в буквальном смысле слова трясло. - Стоп. Я не хочу это слушать.

Но Кеннет лишь рассмеялся, и девушки продолжили петь.

Несколько часов спустя они подъехали к развилке. Одна дорога уходила в Хел-Фенн, другая - в Мрачный лес. Кеннет направил фургон в лес. Фишер улегся на плоской крыше вагончика, слушая очередную сагу Кеннета. Ветки деревьев над головой скручивались и переплетались, образуя отличный полог. Сквозь этот балдахин лишь иногда пробивался серебряный лунный свет. Вскоре им овладел сон.

И снова воспоминания смешивались с порождениями его воображения и перемежались эротическими видениями: губы Саскии касались его щеки, шеи, искали ту впадинку, где пульс бьется ближе всего к поверхности, и она кусала его и пила кровь. Он пытался вырваться из этих снов, но чем сильнее он боролся, тем настойчивее впивалась в него Саския и тем слабее он становился.

Проснувшись, он не мог понять, который час.

Менестрели снова сидели впереди, распевая навязчивый рефрен из «Трагического действа о ван Хале», повествующего о великом охотнике за ведьмами. Это была грустная песня, Фишер знал ее наизусть, он не слышал со времен своей юности. Она вышла из моды, когда он повзрослел. Удивительно, что эти странствующие комедианты знали ее, и даже более старые баллады. Вряд ли на этот товар был большой спрос в тавернах и пивнушках Империи.

Фишер чувствовал себя так, словно из него выкачали все силы. Он потянулся к своему мешку и проглотил трехдневный запас еды, но голод не унялся. Голова кружилась, покачивание повозки вызывало тошноту.

Сны третьей ночи были хуже всего.

В одном из этих хитросплетений памяти и воображения ему приснилось, что он человек, которому снится, что он волк, которому снится, что он проклят на вечное заключение в человеческой оболочке. Ему привиделась и Саския. Ее нежные прикосновения и чувственность губ, целующих его кожу, заставляли сердце мужчины замирать, а затем бешено стучать. Ее запах, ощущение ее зубов, погружающихся в его шею, чтобы высосать из него живую кровь, пьянили. И над всем этим звенел смех Джона Скеллана, дразнящий Фишера, который постепенно поддавался черноте забвения.

Он резко пробудился.

По лбу его и груди струился пот. Одежда опять оказалась в беспорядке, пуговицы расстегнуты. На груди краснели ссадины и отметины от укусов. Он инстинктивно вскинул руку к шее, нащупывая место, из которого во сне сосала кровь Саския, и сразу над впадинкой между шеей и ключицей его пальцы наткнулись на припухлость с неровными дырочками укусов в центре.

Он запаниковал и кинулся шарить вокруг, ища меч, нож, что-нибудь, чтобы защититься. Оружие исчезло. Мешок с сократившимися запасами продуктов был на месте. Он осмотрел фургон, но не увидел ничего, что сошло бы в качестве оружия. Фишер пошатывался, мысли путались. Рациональная часть его разума настаивала, что все это лишь сон, что на самом деле он еще спит, но холод жестокой правды ощущался под его пальцами, когда он дотрагивался до шеи.

Он попался в капкан, он заперт в фургоне, он путешествует в компании, по крайней мере, одного вампира по лесной чаще, такой густой, что в ней день превращается в ночь, и он беззащитен.

Фишер прислушался, но деревянные стены и скрип колес заглушали все звуки. Все его инстинкты кричали: бежать!

Он схватил свой мешок и закинул его за спину. По матрасу и клубку простыней он прокрался к двери, непроизвольно сжимаясь при каждом скрипе досок, сгибающихся под его весом. И вот его потные пальцы уже обхватили дверную ручку.

Фишер закрыл глаза и сосчитал про себя до десяти, собираясь с духом и успокаивая дыхание. Он знал, что следующие минуты будут решающими. Останется ли он в живых или погибнет от рук и клыков новых кровососов, зависит от того, что случится сейчас. Он повернул ручку и начал осторожно, дюйм за дюймом, приоткрывать дверь, пока та не распахнулась. Фургон вздрагивал каждый раз, когда его колеса наскакивали на корни или камни так называемой дороги. Низкие ветки едва не царапали крышу повозки. Фишер пригнулся, взяв низкий старт. Он следил за дорогой, пытаясь по ритму движения определить лучшее время для прыжка.

Раз… два… три!

Он выпрыгнул из открытого проема, сильно ударился о твердую неровную дорогу и покатился кубарем.

- Эй! - воскликнул Кеннет.

Фишер вскочил на ноги и метнулся в подлесок, надеясь, что деревья прикроют его бегство. Он рвался вперед, оскальзываясь и спотыкаясь, но продолжая углубляться в чащу. Ветки и листья хлестали его по лицу. Кусты ежевики в кровь раздирали руки. За спиной Фишера раздавались крики преследователей, ломившихся сквозь лес следом за ним.

- Я чую тебя, Фишер! Ты не скроешься! Тебе некуда бежать, и твой страх воняет! Так что давай удирай! - Насмешливый голос Кеннета подстегивал беглеца. - Улепетывай, пока твое сердце не лопнет! Твоя кровь будет лишь горячей! Скоро мы все наедимся!

Нет, пожалуйста! - молил Фишер, вскидывая тяжелые ноги и заставляя энергичнее работать непослушные руки. В лесу было почти невозможно бежать. Легкие горели. Бедра и икры жгло как огнем. Он поскользнулся на подгнившей палой листве и налетел на кучу бурелома. Едва удержавшись на ногах, Фишер нырнул под огромный, нависающий над головой сук. Отводя от лица упругие ветки, он добрался до гнилого ствола, к которому так хотелось прижаться и замереть, но человек оттолкнулся от дерева. Задыхаясь, Фишер продолжил лихорадочную гонку. Насмешки Кеннета приближались, торопя его. Он шатался, спотыкался, но бежал, хотя ноги так и норовили подогнуться, увлекая тело на землю.

Он слышал, как преследователи окружают его, играют с ним, гоня туда, где они решили его убить: Кеннет позади, Саския слева, Ина справа. Они звали его, заставляя кидаться в разные стороны, пока ноги, наконец, не отказали беглецу.

Всхлипывая, Фишер поднял глаза на приближающегося Кеннета, чье лицо превратилось в маску чудовища, кем он и был на самом деле. Саския больше не выглядела небесным созданием, ее демоническое лицо ожесточилось; Ина, стоявшая возле своей сестры, тоже свирепо, по-звериному скалилась.

- Он мой, - заявила Саския, присаживаясь на корточки возле Фишера. Она протянула руку и ласково погладила его по щеке. - Он всегда был моим.

Фишер плюнул ей в лицо.

- Лучше умереть!

- О, ты умрешь, поверь мне, умрешь. - Ее пальцы нашли на шее трепещущую жилку. Девушка втянула носом воздух, наслаждаясь запахом чужой жизни. - Кровь… какую дивную музыку рождает она.

- Давай же, - поторопила сестру Ина.

- Давай-давай! - крикнул Фишер. - Прикончи меня, уродина! Жри!

Саския провела ноготком по его щеке, прочертив ярко-алую кровавую полосу. Она наклонилась, лизнула кровь языком и размазала ее по своим губам.

Фишер похолодел. Он не шевелился. Он не паниковал. Он не зажмурился.

Он встретился взглядом с Саскией и рявкнул:

- Давай же, черт тебя побери!

Фишер почувствовал ее зубы на мягкой плоти своего горла и в последнюю секунду ожидания смерти услышал неожиданный звук: громкий вдох. Он поморщился от легкого укола, но боль отчего-то совсем не походила на муки тех, кто стал пищей для вампира, уже погрузившего зубы в тело жертвы. Саския не отдалась страсти насыщения. Ее голова вдруг запрокинулась, глаза широко распахнулись. Окровавленный серебряный наконечник стрелы торчал из горла вампира, в струящихся волосах запуталось оперенное древко. Фишер дотронулся до своей шеи. Она была мокрой от крови, которая сочилась из царапины, нанесенной стрелой. Вторая стрела вонзилась Саскии в спину, и острие вышло из груди. Губы девушки шевелились в немом крике. Она рухнула на руки Фишера, и он держал ее, не зная, что еще делать.

А тем временем град стрел осыпал прогалину, поразив Кеннета в грудь, отбросив его назад и швырнув, уже мертвого, на спину. Ина заработала три стрелы в грудь и одну в лицо.

На поляну вышли шестеро. Быстро и ловко они обезглавили вампиров-циркачей и начали рыть две отдельные неглубокие могилы: одну для трех голов, другую для тел.

- Сегодня твой день,- сказал один из них, юноша с соломенно-желтыми волосами, закидывая за плечо свой лук и помогая Фишеру встать.

Со смертью Саскии Фишер ощутил неприятную пустоту внутри. Он как будто потерял что-то. Часть себя самого. Это было неправильно, ненормально. Она была не человеком. Монстром. Она несколько дней кормилась им, высасывая из него жизнь. И все же там, где она была недавно, осталась боль. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать непрошеное чувство. Она мертва. Он жив. Вот и все. Конец истории.

- Позволь-ка взглянуть, - произнес лучник. Фишер задрал голову, открывая на обозрение неглубокую рану. - Сядь. - Фишер послушался. Мужчина вытащил из кармана иголку с ниткой и флягу. - Глотни, не стесняйся, а я зашью это. Тебя надо заштопать, иначе рана не заживет нормально.

Фишер откупорил бутылочку и хлебнул от души. Спирт обжег горло.

Орудуя над раной, лучник непрерывно болтал:

- Ты счастливчик, приятель. Еще минута - и мы бы отрубили твою голову и закопали ее вместе с остальными тварями. Так, глядишь, и поверишь в Сигмара, а?

- Не думаю, что когда-нибудь еще поверю во что-нибудь.

- Не разговаривай, стежки натягиваются. Я попробую ответить на твои вопросы так, чтобы тебе не пришлось их задавать. Меня зовут Ральф Бауман. Я служу Оттилии, в великой армии Дома Недочеловеков, под командованием Ганса Шлиффена. За последние месяцы мы сталкивались со множеством, так сказать, воскрешений мертвецов вдоль границ Талабхейма, и вот сама Оттилия послала нас урегулировать ситуацию.

- Все гораздо хуже, чем вы думаете. Нежить восстает по всей Сильванни, - заговорил Фишер, игнорируя наставления лучника. - Покойники поднимаются по зову Влада фон Карштайна. Этот человек - чудовище. Человек? Ха! Он не человек. Он давно лишился всего человеческого. Он граф вампиров, он монстр. Он погубил тысячи, только чтобы вернуть их к жизни безмозглыми зомби. Я видел это собственными глазами на празднике Гехаймниснахт. Это была бойня. Каждого, кто встает против него, он уничтожает и заменяет одним из своей породы кровососов. И умершие не знают покоя. О нет, он собирает армию мертвецов, чтобы вершить кровавую работу!

Бауман оставался бесстрастным, пока не закончил зашивать рану, но едва сделав последний стежок, он начал действовать, и действовать стремительно. Лучник кинулся через прогалину к своим соратникам, сжигающим трупы вампиров, и возбужденно пересказал им все, что слышал. Да уж, их маленькому отряду не справиться с армией мертвецов фон Карштайна.

Оказаться на безлюдной земле между армиями живых и мертвых означало верную смерть, и никто из них не питал по этому поводу каких-либо иллюзий. Как они все понимали, смерть от рук графа вампиров - это не та чистая смерть, какую заслуживают солдаты. Эта смерть является омерзительной бесконечной нежизнью восставшего из гроба зомби, который пополнит ряды бессмертной армии Влада фон Карштайна.

Им надо было вернуться к основной армии Оттилии.

Шлиффен должен знать, с чем они столкнулись.

А значит, чтобы сообщить весть командующему, они обязаны выжить.

Глава 10. ПЕРЕД БУРЕЙ

Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010

Чем лучше Фишер узнавал Ральфа Баумана, тем больше он напоминал ему Джона Скеллана.

Сначала это были какие-то мелочи, жесты, отдельные фразы, философские высказывания о жизни, о своих дочерях дома, в Талабхейме, и о жене, которых два года назад забрала хворь. Все это указывало на схожесть двух мужчин, но истинным признаком их братства было их общее проклятие. Ни Бауман, ни Скеллан не могли до конца поладить с миром вокруг них. Они потеряли свое место в нем. А ведь это для человеческого существа важнее всего - знать, что имеешь собственное место, чувствовать свое предназначение. Это знание приходит с пониманием того, кто ты есть на этом свете. Но оттого, что эти люди жили, в то время как те, кого они любили, гнили в земле, они утратили безмятежность невинности.

Посещаемые старыми призраками тех, кто слишком сильно любил их, чтобы оставить в одиночестве, оба мужчины были жертвами одного и того же проклятия - проклятия выжившего.

Оно давило на Баумана так же тяжело, как на Скеллана.

Оказавшись перед выбором - скорбеть или действовать, - Бауман, как и Скеллан до него, решил сражаться и отдался борьбе телом и душой. Отличались же они своим подходом к общим для них вещам. Баумана не терзали приступы мрачного самоанализа и припадки яростного гнева Скеллана, он скорее был остроумен и пылок, что делало его отличным товарищем в долгом походе. Чем больше Фишер думал об этом, тем больше убеждался, что эти двое - разные стороны одной души, темная и светлая.

Ему нравился Бауман, очень нравился, и казалось, что он знает этого человека не несколько дней, а гораздо дольше.

Снег валил не переставая целых семь дней.

Но каждый день семеро людей решительно шагали вперед, упрямо бросая вызов непогоде, по лощинам и горным хребтам, через замерзшие реки и запорошенные ледники. Идти было трудно, но под вечер восьмого дня воины встретились с передовыми конными частями сил Шлиффена. Те стояли лагерем на окраине Эссена, возле брода через Бурную реку, дожидаясь, когда с талабекландского берега к ним переберется основная армия Оттилии.

Костер заменяла груда костей.

- Мы стараемся не рисковать понапрасну,- объяснил Франк Бернгольц, один из всадников. - Уже дважды нам пришлось отгонять этих тварей. Огонь влечет их. Впрочем, они не настолько сообразительны, чтобы держаться подальше от булавы Мышонка, так что он гвоздит их одного за другим, пока мы оттесняем прочих грязных выродков.

Мышонок, самый низкорослый из всего отряда, ухмыльнулся и похлопал по тяжелой, усеянной шипами булаве на своем боку:

- Гора ходячих костей - ерунда для моей Бесси.

- Могу себе представить, - пробормотал Фишер.

- Когда вы ожидаете генерала, Франк? - спросил Бауман, присаживаясь на валун возле кавалериста.

- Вчера. Я послал Мариуса выснить, что его задержало. Мне не нравится торчать тут в качестве легкой добычи. Не это я называю веселым времяпровождением. Я люблю, чтобы все было чисто и честно. И предпочитаю знать, с кем дерусь, чтобы смотреть моему врагу в глаза и быть уверенным, что в решающий момент терять ему не меньше, чем мне. Не могу я сражаться с этими… этими… штуками. За последнюю неделю мы потеряли трех разведчиков, Ральф, трех славных ребят.

- Да, это грязное дело.

- И оно становится только грязнее.

- Ты знаешь, что происходит?

- Ну, я догадываюсь. И не стремлюсь столкнуться нос к носу с тем, что они решили бросить на нас. Это совсем не то, что воевать с людьми. Людей ты знаешь - знаешь страх, который пульсирует в их венах, знаешь, что их воодушевляет, а что ослабляет, знаешь, когда они сомневаются, и, куда важнее, знаешь, когда они ломаются. Груда ходячих костей не думает о себе, и все эти разгуливающие трупы… Они просто идут, идут и идут. Что им терять? Они уже мертвы. Они не знают ни страха, ни сомнения. Они продолжают шагать, ряд за рядом, волна за волной, и в конечном счете сломается даже самый стойкий боец. Может, не в первый день, и не во второй, и даже не в третий, но что будет потом, когда усталость свалит его и изгложут сомнения, и он сделает ошибку, - что тогда? Он умрет. Только смерть не станет концом… О нет, его тело пополнит ряды врагов, и через минуту после своей гибели он станет сражаться против друзей. Это ужасно.

- Да, еще бы.

- Они шатаются неподалеку. Когда солнце зайдет, ты их услышишь. Услышишь волчий вой на луну и жуткие, душераздирающие стоны, заполоняющие весь наш лагерь. Мы тут угодили в капкан, Шлиффен знает это. Мы его приманка. Вот почему он опаздывает.

- Весьма циничный взгляд на ситуацию, друг мой.

- Разве? Оглянись вокруг, это же идеальное поле боя. Сюрпризов ждать неоткуда. Вот так Шлиффен и выбирает место для сражения. Он знает, что битва неизбежна. Как любой хороший солдат, он хочет наилучшим образом использовать то, что имеет. Вода у нас за спиной означает, что мы уязвимы лишь с трех сторон, а мы расположились между двух главных притоков Бурной реки, так что фон Карштайн может провести свою армию только по частям, давая нам время окопаться. Мы тут уже неделю. Правда, из-под снега иногда выползают мерзкие сюрпризы, но мы употребляем их в дело.

- Хоть какая-то польза от них. Слушай, скажи честно: когда это все произойдет?

- Сдается мне, вы, парни, прибыли в самый последний момент. Местные «жители» не устают и не отдыхают. Они собираются со всех сторон, а пару последних ночей шуруют особенно активно. Днем у них нечто вроде дремы, но, как я уже сказал, в сумерках их слышно - и их много. Каждую ночь шум становится все громче. От их завываний аж в дрожь бросает, что в твоем аду. Прошлой ночью я слышал, как они кормятся, и не слишком жажду услышать этот звук снова. Точно свиньи чавкают у корыта, только они не свиньи. Они совсем как ты или я. Или были такими. Когда-то. Я так думаю, завтра на закате все и начнется, если, конечно, они не дожидаются чего-то особого.

- Полагаю, Шлиффен того же мнения.

- Я давно уже бросил попытки угадать ход рассуждений командующего, но, надеюсь, так оно и есть. Морр его раздери, я не желаю обернуться шаркающим трупом со свисающими лохмами гнилого мяса. Нет уж, так не пойдет!

Бауман хлопнул всадника по спине и вернулся к своим людям, чтобы ввести их в курс дела. Нарисованная им картина была, прямо скажем, безрадостной.

- Значит, мы стали приманкой в капкане?

- Спорить не стану.

- Прелестно, - иронично заметил Фишер.

Люди ужинали в молчании, наблюдая, как медленно, но верно исчезает за горизонтом солнце.

Холодный ветер продувал лагерь. Бауман от нечего делать точил на оселке меч. Мерное «вжик… вжик… вжик…» звенело в темноте. Звуку вторили крики нежити, толпящейся вокруг лагеря. Фишер иногда различал во мраке белое мелькание костей, выхваченных из черноты лунным светом, и темные силуэты шаркающих зомби. Они чем-то напоминали диких зверей, играющих с едой. Они не пытались спрятаться. Они хотели, чтобы их видели, - потому что это зрелище рождало страх в умах и сердцах солдат.

По натуре своей люди, имеющие дело со смертью, зачастую суеверны. Они верят, что филин ухает в ночь перед их гибелью, и стремятся умереть с мечом в руке, словно клинок сам по себе докажет служителям Морра, что они воины; они всегда идут в бой с двумя серебряными монетами, чтобы заплатить за проход в залы Морра в том случае, если им суждено пасть. Так что неудивительно, что обремененные суевериями люди видят в неуклюже шагающих трупах предвестие собственной участи. Сегодня эти разлагающиеся зомби их враги, но завтра они станут их собратьями по оружию.

Ночь длилась и длилась, и душераздирающее эхо вокруг лагеря усиливалось. Враг перемещался, а бойцы были слепы. Бернгольц велел подготовить головни, чтобы отбиваться от тех мертвяков, которые подберутся слишком близко к лагерю, но не разрешил людям зажигать их, опасаясь, что огонь привлечет зомби, духов и прочих ночных «мотыльков».

Фишер решил, что офицер - идиот. Бродящие во мраке существа не были людьми, но не были они и мотыльками, которых любопытство притягивает к яркому свету. Они либо не обращают на него внимания, либо боятся его. Живые или мертвые, они горят одинаково. Так что Фишер считал огонь первым и единственным другом защитников лагеря. Впрочем, он не стал перечить Бернголыгу.

Апатичное ожидание неизбежного охватило маленький лагерь. Разговоры давно заглохли, люди погрузились в собственные мысли, готовясь к неминуемой схватке. Они знали, что Ганс Шлиффен приносит их в жертву, чтобы привести нежить фон Карштайна на то поле боя, которое он выбрал. И они покорились этому. Что еще им оставалось делать? Они были солдатами. Они жертвовали собой ради общего блага. Есть такая простая истина: солдаты умирают за то, во что верят. Каждый из оказавшихся этой ночью в лагере знал ее и соглашался с ней.

Они смирились даже с тем фактом, что их генерал почти наверняка обрек их на загробную жизнь не находящих покоя мертвецов, чтобы дать основному войску больше шансов выжить. В ходе любого боя всегда бывают непредвиденные обстоятельства, и тогда надо принимать трудные решения. Люди так или иначе погибнут: друзья, братья, отцы - никто не защищен от удара меча или укуса стрелы. Затачивая оружие, они, как могли, старались ни о чем не думать, и в первую очередь о завтрашнем дне. Они согласились с тем, что сделал с ними Шлиффен, но они не обязаны были радоваться своей обреченности. Они были солдатами и подчинялись приказам - даже тем, которые, несомненно, вели их на смерть. Бессмысленно спорить со стратегией. Шлиффен принял решение - на его взгляд, приманка в капкане давала надежду на поражение орды фон Карштайна.

Так что им оставалось только ждать.

Фишер прижался спиной к одному из холодных камней, которыми солдаты обнесли пустые кострища, и закрыл глаза. Спустя секунду он уже спал, на этот раз без видений. Те, кто помоложе, всю ночь ворочались. Им было не до сна. Зов мертвецов и собственные черные мысли терзали их. Они завидовали ветеранам вроде Фишера, способным храпеть, когда меч Морра висит над их толовой.

Перед рассветом снег уступил место дождю: легкая поначалу морось становилась все настойчивей и настойчивей. Через час после восхода забитое серо-стальными тучами небо по-прежнему оставалось мрачным, а струи дождя превращали снег в вязкую слякоть и уходили в землю. К полудню выбранное Шлиффеном поле боя совершенно раскисло. Фишер попытался пробраться к центру, но ходьба оказалась практически невозможной: при каждом шаге он проваливался в грязь по колено.

Он лишь спугнул с серого поля одинокого ворона, и тот с карканьем взмыл навстречу потокам дождя.

Битва в этой трясине грозила стать кошмаром.

Грязь уничтожила их единственную надежду - мобильность. Теперь они будут вязнуть в болоте, беспомощно махать руками, удерживая равновесие, и двигаться точь-в-точь как зомби. Фишер даже подозревал, что за переменой погоды стоит не кто иной, как сам фон Карштайн. В конце концов, этот человек - демон, так почему бы ему не обладать властью над стихиями?

Он уже промок насквозь до самых коленей. Фишер остановился и оглянулся. Никаких признаков основной армии Оттилии, однако сколько угодно наглядных свидетельств вторжения войска вампиров. Тысячи. Десятки тысяч. Расползшиеся по всей смертоносной земле между ним и вторым притоком Бурной реки до самого Эссенского брода.

Тела.

Фишер прирос к месту, ноги его погружались все глубже и глубже в густую кашу.

Он видел, что мертвецы просто рухнули, где стояли, и лежали теперь, раскинув конечности. Ему страшно хотелось верить, что какова бы ни была затея фон Карштайна, она провалилась и теперь они с товарищами в безопасности. Зомби - марионетки, их нити сейчас брошены, но фон Карштайн может запросто подобрать их снова и заставить нежить плясать под свою дудку. Нет, они обречены - даже если объявится арьергард Шлиффена. Пощады не будет - да ее никто и не попросит. С закатом граф-вампир обрушит на них всю мощь своего войска, и никакие тактические ухищрения армии Старого Света не спасут их.

Он пошатнулся и шлепнулся на колени.

Мысль о бегстве промелькнула в сознании, но он отмахнулся от нее, прежде чем идея сформировалась хотя бы наполовину. После всего, что произошло, ему просто некуда было бежать. Он сделал то, что намеревался сделать, - донес весть. Тайна Влада фон Карштайна открылась миру. Те, кому ладо ее знать, знают.

И все же слезы потекли по его щекам.

Эти слезы удивили его. Он не боялся. Он всегда знал, что этот день придет.

Сегодня он встанет рядом с Бауманом, Бернгольцем и остальными, и встанет с гордостью. Война делает из обычных людей героев. Здесь, на поле у Эссенского брода, родятся герои.

Родятся и погибнут.

Глава 11. ГЛУМЯЩИЕСЯ МЕЧИ

Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010

Звуки битвы поражали своей неестественностью. Над полем сражения обычно носятся крики падающих солдат и яростные боевые кличи, им отвечает бешеный лязг мечей о щиты, и эта какофония вселяет панику во врагов, доселе не знавших страха. Тут слышались гиканье, барабанный бой, грохот печатного шага, но не было звона стали о сталь.

Этот бой не был обычным боем.

Мечи рассекали струи дождя, рубя мертвые руки, цепляющиеся, царапающиеся, тянущие солдат. Мертвецы шагали вперед, а живые в отчаянии пятились, спасаясь от этих раскинутых рук и удушающих объятий. Предательская земля лежала под их ногами. Драться было практически невозможно. Людям оставалось лишь попытаться выжить. Они шатались и извивались телом, чтобы не потерять равновесия, и движения солдат, тщетно пытавшихся отразить напор зомби, пародировали жесты чудовищного подразделения бойцов фон Карштайна.

И как отчаянно ни дрались бы солдаты Оттилии, мертвецы продолжали наступать, неустанно прорываясь вперед, - без страха, не думая о собственной безопасности.

Фишер защищал свою жизнь рядом с Бауманом. Светловолосый стрелок орудовал мечом не хуже, чем луком. Однако сейчас он не улыбался, на его лице была написана лишь мрачная решимость остаться живым, не поддаться бросающимся на него мертвецам. Уже дважды клинок Баумана отражал удар, нацеленный на то, чтобы снести голову Фишера с плеч.

Фишер нырнул под свирепый замах и вонзил свой меч в живот женщины. Могильные черви уничтожили половину ее лица. Он яростно крутанул меч, и острая сталь рассекла хребет покойницы. Туловище женщины перекосилось. Фишер выдернул клинок. Без поддержки тело зомби рухнуло, но она продолжала цепляться за ноги солдат. Ее когти впились в лодыжку Баумана и едва не повалили его, но меч Фишера вовремя отрубил кисть трупа. Он пинком отправил отсеченную руку в полет. Еще один зомби очень удачно споткнулся о корчащееся тело. Времени для благодарностей не было.

Пара продолжала сражаться. Легкие и руки пылали от изнеможения. Само число врагов подавляло. Мертвецы шагали по своим собратьям в стремлении добраться до людей.

По всей территории Эссенского брода творилось то же самое.

Мертвые катились, точно неукротимый прилив, сметая все на своем пути. Армия фон Карштайна не знала жалости, ее солдаты не нуждались в оружии. Они всем телом бросались на объятых ужасом бойцов, утягивая их следом за собой в вязкую грязь, а потом наседали на поверженных всей массой, царапаясь, кусаясь, разрывая плоть, пока не сдирали с упавшего солдата все человеческое.

Это было варварство.

Не сражение, а бойня.

Упыри, бывшие когда-то такими же людьми, как Фишер и Бауман, но превратившиеся в каннибалов, пожирателей падали, выбирали себе трупы получше, пока дерущиеся не совсем втоптали их в слякоть. Нечестивые твари, давясь, жадно набивали брюхо свежим мясом. Друзей ли, врагов - упыри не делали различия. Все шло в пищу.

Фишер оттолкнул растопыренную пятерню, стремившуюся выцарапать ему глаза, и вогнал острие меча в горло еще одной женщины. Слипшиеся от крови волосы падали на ее лицо. Пустые глазницы были зашиты грубой нитью гробовщика. Она кинулась на меч, пытаясь заключить человека в смертельные объятия. Фишеру никак не удавалось освободить клинок. Окровавленные локоны зомби хлестнули его по лицу. Фишер почувствовал, что прогибается, теряя устойчивость.

Закричав, он с трудом распрямился и отшвырнул от себя покойницу, оставив оружие торчать в ее горле. Она замолотила руками, пытаясь избавиться от меча. Фишер выругался и метнулся вперед, приземлившись на тело слепой женщины. Он ударил ее по лицу и стал колотить кулаком снова, и снова, и снова, пока ему не показалось, что он отбивает кусок сырого мяса. Но она по-прежнему цеплялась за меч. Еще две нежити насели на Фишера - он поспешно вскочил и всадил локоть в физиономию первого зомби с такой силой, что нос упыря превратился в лепешку, а из глаз брызнула кровь, и стиснул эфес своего меча раньше, чем второй мертвяк успел остановить его.

Бауман зарубил ходячий труп, выполнив работу за Фишера.

Но брешь во вражеских рядах быстро заполнялась.

На место павших становились новые мертвецы, и не было им числа.

А повсюду вокруг погибали люди, только для того, чтобы подняться вновь и присоединиться к неукротимому войску зомби.

Так продолжалось шесть часов. Еще до первой атаки по рядам солдат пробежал шепот, что граф-вампир обещает помиловать бойцов, если они отвергнут Оттилию и перейдут на службу к нему. Никто не согласился. Шлиффен прибыл на поле битвы за час до того, как фон Карштайн бросил в бой всю мощь своей орды. Но это уже не имело значения. Больше половины передового отряда пало и влилось в армию мертвецов еще до появления основного войска Оттилии. В глубокой грязи от лошадей не было никакого проку. Они не могли скакать, а лишь вязли в трясине, падали, и упыри получали еще больше мяса. Бойцы мужественно оказывали сопротивление, даже когда в схватку вступил сам фон Карштайн на черном огнедышащем жеребце и свистящий клинок графа-вампира врезался в охваченные ужасом ряды защитников. Визг меча, рассекающего воздух, парализовал их волю. Солдаты, спасаясь от смертоносного лезвия, в панике кидались прочь, опрокидывая других. А фон Карштайн издевался над ними, с маниакальным хохотом рубя и тут же почти небрежно воскрешая на своем пути убитых, чтобы пополнить ими свой легион проклятых.

Фишер в ужасе смотрел на этот кошмар.

Конь графа был поистине жуток: чернее самой черноты, на полметра выше любой самой крупной лошади из тех, что приходилось видеть Фишеру. Жеребец и его всадник воплощали чистейшее, абсолютное зло. Животное буквально излучало его. Грива черных волос фон Карштайна слиплась от дождя. Он повернулся в седле, привстав в черных стременах и подавшись вперед. Меч взвыл погребальную песнь и погрузился в шею очередного солдата Империи. Голова человека упала под копыта кошмарной твари и утонула в грязи.

За графом шли вампиры под предводительством великана, который и без адских скакунов вселял в души ужас: двух кривых клинков было более чем достаточно. Лицо вампира было обрызгано кровью - чужой, не его кровью. Он облизывал губы, смакуя вкус побежденных противников. Вероломное поле совсем не задерживало его, он шагал меж живых и мертвых, и его безустанно мелькавшие клинки сливались в одну размытую голубоватую дугу. Его вампиры и волки следовали за ним по пятам.

Некоторые восставшие мертвецы поднимали оружие павших - на солдат наступали скелеты с мечами, пиками и копьями.

Краем глаза Фишер заметил, что Бернгольц в беде. Зловещая тень выросла за его спиной, корявые когти тянулись к человеку, чтобы разорвать его тело и душу. Одного ощущения адского холода хватило бы, чтобы Бернгольц отвлекся от битвы с тремя обступившими его разлагающимися трупами, и этой секунды им было бы достаточно, чтобы одержать верх. Кричать Фишер не мог - предостережение все равно осталось бы неуслышанным в окружающем лязге и чавканье. Нужно было что-то сделать.

Не раздумывая, Фишер вцепился в грязный колтун волос отрубленной головы и запустил ее в полет, завершившийся тяжелым ударом о плечо одного из зомби, наседавших на Бернгольца, и приземлением головы у его ног в брызгах снежной каши. Бернгольц отпрянул, и это спасло ему жизнь. Когти мстительной тени пронзили его спину и вышли из груди, заставив солдата закричать от шока и боли, но сделанный только что шаг назад дал бойцу время прийти в себя и уверенно встретить рванувшихся в атаку зомби. Одному он вспорол живот, другого обезглавил. Но и теперь он не получил передышки: у ног человека в мутной слякоти щелкали зубами волки и прочее отребье, стремясь повалить его.

Что-то обрушилось на спину Фишера, швырнув его на землю и выбив из руки меч. Он пропахал лицом раскисшую почву, чувствуя во рту вкус грязи и крови. Меч, безжалостно дразня человека, лежал все зоны досягаемости: пальцы чуть-чуть не дотягивались до него. Человек пополз к оружию, но тут опустившийся на спину тяжелый сапог пригвоздил его к месту.

- Так-так-так, смотрите-ка, кто это тут у нас.

Несмотря на насмешливый тон, он узнал голос.

Корчась под невыносимой тяжестью сапога, Фишер изогнул шею и увидел искаженные ухмылкой черты своего лучшего друга, Джона Скеллана. Только это был не Скеллан. Это была бездушная, бессердечная мертвая тварь, натянувшая на себя обескровленный труп Скеллана. Существо это, возможно, обладало воспоминаниями Джона и делило с ним одну кожу, но оно не было другом Фишера. Оно было зверем.

Скеллан пнул Фишера.

- Вставай, дружище. Пора умереть, как мужчина.- На зубах Скеллана краснела чужая кровь, в провалах глаз бурлила кипящая смола злобы.

- Ты больше не мой друг.

- Как знаешь. Поднимайся. Нет у меня терпения на трусов, а ты весь пропах страхом, Фишер. Ты им просто воняешь. Давай вставай.

Фишер попытался исполнить приказ, а Скеллан «помог» бывшему другу безжалостным пинком, так что тот поцеловал пропитанную кровью грязь. Человек снова уперся руками в землю, и снова удар вампира лишил его равновесия. Он лежал в грязи, полностью истощенный. Ему не хотелось шевелиться. Звуки битвы доносились до него приглушенно, все вокруг потеряло четкость; все его чувства сосредоточились в пространстве между ним и Скелланом, отодвинув куда-то далеко стоны умирающих, шум дождя, вой нежити и свист чудовищного меча фон Карштайна.

- Значит, вот как все закончится? - Фишер посмотрел на Скеллана снизу вверх.

Вампир убрал меч в ножны и протянул руку.

- Не обязательно. Прими мою руку. Присоединись к нам. У нас всегда найдется место для доброго человека. Кровавый поцелуй освободит тебя, поверь. Я стал совсем другим. Прежде вся моя жизнь была поглощена жалким мщением. Познер освободил меня от этих оков и от страха перед смертью. Теперь в моих жилах вместо крови течет сила смерти. Слабость исчезла. Во мне нет ни жалости, ни сострадания, ни вшивого милосердия. Я - вампир. Я бессмертен, чего мне теперь бояться? Это дар. Величайший дар.

- Нет. Ты сам себе не веришь. Это проклятие, и ты это знаешь. Это так отвратительно, что даже природа отвергает твое отражение. И ты, Скеллан, забыл в своей новой самоуверенности, что можешь умереть. Очень даже можешь. Как Айгнер. Помнишь его? Помнишь человека, убившего Лизбет? Помнишь, каким он был монстром? Ты сейчас такой же. Ну, и как ты себя чувствуешь? Ты не спалил тварь, ты стал тварью.

- Он был слаб.

- Он был достаточно силен, чтобы уничтожить все, что ты любил.

- А разве любовь не слабость? - Скеллан оскалился, обнажив острые как бритвы клыки. Черты его лица исказились, сжигаемые звериной яростью. - Я не тот человек, каким был. Я - гораздо больше. Я бессмертен. Я буду здесь, когда ты превратишься в прах. Я увижу взлет и падение империй. Я бессмертен.

Внезапно Фишер осознал, что капли дождя, бьющие его по лицу, могут быть последним, что он чувствует на этом свете. Он вскинул голову навстречу струям, наслаждаясь ощущением, и только потом ответил Скеллану:

- Это ты так говоришь, но при этом ты забываешь, что на самом деле существует сколько угодно способов навсегда отправить тебя на тот свет, и ты будешь обречен на вечные муки в царстве смерти, так что цепляйся за свою нежизнь, Джон Скеллан, живи в страхе перед последним ужасным правосудием.

Он вытащил из-под рубахи серебряный медальон, который подарила ему Лейна в их первую брачную ночь: молот Сигмара.

Скеллана передернуло, его полузвериную морду исказило крайнее отвращение.

- Ты и твой жалкий Богочеловек! - выплюнул он. - Оставайся мясом, придурок! Ты для нас всего лишь скот.- Он повел рукой, указывая на поле боя.- Ты часть нашего стада, Фишер. Тебя зачали лишь для одной цели: чтобы мы смогли съесть тебя.

Кулак Фишера сомкнулся на серебряной безделушке.

- Тогда ешь, друг. Ты будешь не первым. Черт, и даже не самым симпатичным. Пей! Вот моя глотка! Пей, дьявол тебя побери! Пей!

- Чего ты ждешь? - с любопытством спросил Герман Познер.

Он подошел к паре так тихо, что они даже не заметили. Вампир передвигался по полю битвы, точно призрак. Сражение угасало. Над головой Познера висел горбатый полумесяц луны. Не оборачиваясь, Познер вонзил один из своих клинков в грудь Бернгольца, подкравшегося сзади с занесенным для смертельного удара мечом. Он сделал это совершенно хладнокровно. Познер даже не взглянул в расширившиеся глаза умирающего, не посмотрел, как пузырящаяся кровь хлынула из его рта. Меч выскользнул из пальцев солдата и упал в лужу грязи и крови. Человек умер еще до того, как погрузился в слякоть.

- Ну? Он же мясо. Жри, парень. Не стоит бросаться доброй едой. Неужто твоя мать ничему тебя не научила?

Скеллан не успел ответить - над Эссенским бродом заметались крики: силы Оттилии были разбиты, зомби победили, а до того, как над обагренной кровью землей зарозовеет заря и мертвецы вновь провалятся в свой ад, оставались еще долгие часы. Все было кончено.

Отряд Познера шагал по полю среди живых и мертвых, неся весть: графу вампиров нужны выжившие.

Все выжившие.

Скеллан рывком поставил Фишера на ноги и толчками полупогнал, полуповолок его к палаткам, где в стороне от основной резни собирались мертвецы. Фишер спотыкался и оскальзывался в грязи. Он был не один. Выживших - которых оказалось чертовски мало - сгоняли, как скот, к шатру фон Карштайна. Он увидел Шлиффена, избитого, сломленного, плетущегося с поникшей головой к палаткам, и Баумана, раненого, истекающего кровью, но непокоренного, гордо шагающего под конвоем двух вампиров, которые подгоняли его тычками копий с окровавленными наконечниками. Вампирам тоже досталось: лицо одного было обезображено ударом Баумана, выбившим врагу глаз и раздробившим нос, а второй потерял половину челюсти - боец едва не расколол его череп надвое.

Над павшими скрючились бесчисленные фигуры. Фишер знал, что это кормятся упыри. Обычно выжившие собирают после боя тела погибших, чтобы похоронить их, но только не в этот раз. Мертвецы Эссенского брода пополнят ряды чудовищной армии графа вампиров.

Они потеряли больше, чем свою жизнь.

Они потеряли свою смерть.

Глава 12. ПРОЛИТА ПОРЧЕНАЯ КРОВЬ

Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010

Фон Карштайн шагал вдоль шеренги пленных. Он шел медленно, пристально изучая каждого в ряду. В двух шагах за ним семенил Ганс. Возбужденный кровопролитием и победой, он чувствовал себя одним из них. Бессмертным. Вечным. Трепет триумфа пульсировал в его венах, жизненная энергия переполняла тело. Он жив. В первый раз за многие годы он ощущал это. Он был перегружен впечатлениями и воспринимал весь мир разом: дождь на лице, острый медный привкус крови и грязи в воздухе, внезапную насыщенность и четкость цветов, бесконечные оттенки зеленого и коричневого - все это навалилось на него одним мощным жизнеутверждающим порывом. И тогда он осознал, что у него куда больше общего со скотом, выстроенным фон Карштайном для осмотра, чем с графом вампиров и его адскими подданными. Он - человек. А человечность - слабость.

Ганс вглядывался в лица стоящих плечом к плечу людей. Из пленных вышибли дух сопротивления, и в их пустых тусклых глазах читалась лишь покорность.

Они - мясо. Корм для зверей.

- Ты, - произнес фон Карштайн. - Это твои люди, да?

Человек кивнул.

- Я предоставлю тебе выбор, простой выбор. Подумай хорошенько, прежде чем примешь решение. Не в моих привычках позволять людям менять его. Ты отверг мое предложение сдаться и быть помилованным, и теперь твоя жизнь в моих руках. Не сомневайся. Итак, выбирай: служить мне в жизни или служить мне в смерти. Мне все равно. В любом случае ты мой.

Шлиффена передернуло.

- Неужели ты серьезно?

Один из вампиров Познера подошел к генералу сзади, вывернул ему руку и прошипел в ухо:

- Граф всегда серьезен.

- Точно. Ганс, выбери солдата, любого солдата, и перережь ему горло. Покажи доброму генералу, насколько я серьезен.

Ганс прошелся вдоль шеренги, наслаждаясь чистейшим ужасом, струящимся из глаз тех, перед кем он сдерживал шаг: каждый безмолвно умолял его не брать его, идти дальше и убить другого - друга, брата, только не его. Он остановился перед Бауманом, потому что в его взгляде, в отличие от остальных, не было страха, а были лишь вызов и неповиновение. Медленная улыбка скользнула по губам Ганса. Он шагнул вперед, ловко ухватил человека за волосы, вздернул его голову, а другой рукой всадил припрятанный до поры кинжал глубоко в горло лучника. Бауман задохнулся, между пальцами, которыми он пытался зажать рану, запузырилась кровь. Это была удивительно медленная смерть. Никто не осмеливался пошевелиться, и в первую очередь Ганс. Он с болезненным любопытством наблюдал, как умирает заколотый им человек.

Фон Карштайн протянул руку ладонью вверх - медленно, словно поднимая что-то. Тело Баумана задергалось в ответ на жест графа: это только что отмершие мускулы повиновались воле нового хозяина. Меньше чем через минуту Бауман вновь занял свое место в шеренге. Голова его вяло запрокинулась на перерезанной шее, в выжженных смертью глазах не было жизни.

- Так в жизни или в смерти, генерал? Я вполне серьезен.

- Ты… я не могу…

- Позволь мне немного помочь тебе, генерал. Ты видишь, я владею всеми вами и распоряжаюсь по своему усмотрению. Тебе следовало бы подумать об этом перед тем, как вставать на моем пути. Ты, ты и ты, - сказал фон Карштайн, ткнув в трех вампиров Познера, в том числе и в Скеллана. - Берите любого из стада и ешьте.

Троица вампиров выступила вперед и зашагала вдоль ряда пленных. Почти ни у кого не осталось сил, чтобы хотя бы взглянуть на врагов. А те шли медленно, усиливая угрозу, нарочно затягивая мучительную процедуру выбора жертвы.

Скеллан остановился за спиной Фишера и наклонился к нему, прошептав:

- Надо было тебе присоединиться ко мне, дружище, но сейчас уже слишком поздно.

- Что, не можешь даже взглянуть мне в лицо, да? - сказал Фишер.

Это были последние слова, произнесенные им.

Клыки Скеллана впились в шею бывшего друга. Вампир жадно пил, высасывая из человека жизнь. Тело Фишера напряглось, забилось в конвульсиях и обмякло. А Скеллан продолжал осушать его, втягивая все до последней драгоценной капли, торопливо глотая густую теплую жидкость.

Два других вампира тоже выбрали себе корм, насытились и швырнули опустошенные трупы на землю.

Фон Карштайн поднял трех мертвецов одним небрежным щелчком пальцев и поставил их в ряд с живыми. Их судорожные движения являли собой мрачную пародию на жизнь.

- Итак, генерал. Выбирай одного из своих.

Шлиффен тряхнул головой:

- Нет. Я не стану. Это… Ты - чудовище. Это варварство.

- Не испытывай моего терпения, генерал. Выбирай человека. Если не ты, то я.

Шлиффен дико замотал головой, не желая приносить в жертву никого из своих выживших солдат.

- Почему ты так стремишься создавать трудности на пустом месте, генерал? - вздохнул фон Карштайн. - Ладно, я выберу за тебя. Эй ты, иди сюда - Граф вампиров ткнул пальцем в юношу лет девятнадцати-двадцати. Молодой человек, волоча ноги, шагнул вперед и всхлипнул. Из глаз его потоком бежали слезы, из носа тоже текло.

- Сегодня твой день, солдат. Я не собираюсь убивать тебя, нет, - я убью всех твоих друзей, всех до последнего. А ты… Я хочу, чтобы ты отправился в Империю и сообщил народу, что Влад фон Карштайн приближается. Разъясни им, что я голоден и жажду крови, что я устал жить в тени и во мраке. Я хочу, чтобы ты растолковал им, что я за монстр. Расскажи, как я расправился с остатками вашей армии. Я хочу, чтобы ты описал им, как я кормил моих вампиров твоими друзьями, а когда все они погибли и упыри насытились, я поднял всех до единого, чтобы они служили мне в смерти. Ты меня понял?

Оцепеневший молодой солдат кивнул.

- Тогда прочь, пока я не передумал.

Юноша отшатнулся, побрел, спотыкаясь, а потом кинулся бежать. Фон Карштайн расхохотался, глядя, как солдат поскользнулся, упал, поднялся и сделал еще четыре шага прежде, чем рухнуть снова. Затем граф повернулся к Познеру:

- Убей их всех.

- С удовольствием, милорд, - ответил Познер. - Вы слышали, парни? Время кормежки!

Вампиры набросились на беспомощную шеренгу и принялись яростно пожирать людей.

В суматохе Ганс Шлиффен вырвался из рук своего стража и выхватил воющий меч из ножен на боку фон Карштайна. Клинок предостерегающе завопил, не успел еще Шлиффен очертить убийственную дугу. Познер заметил занесенный меч и попытался оттолкнуть графа, но фон Карштайн лишь зарычал на своего подданного, и рык этот застыл на мертвых губах: удар Шлиффена аккуратно снес голову с плеч фон Карштайна.

Порченая кровь графа вампиров хлынула из черного обрубка.

Восставшие мертвецы, все как один, рухнули, не сходя с места.

Познер среагировал первым: он выхватил свои кривые клинки и ринулся на Шлиффена. Генерал вновь замахнулся, но вампир, почти танцуя, поднырнул под удар и с рычанием выпрямился. Его мечи синхронно опустились на руки Шлиффена над самыми запястьями. Отчаянно завопив, Шлиффен уставился на пеньки, толчками выплескивающие его кровь.

- Связать его и прижечь раны! - рявкнул Познер. - Я хочу, чтобы этот человек страдал.

Два вампира поволокли орущего генерала по грязи к третьему, разжигавшему жаровню. Когда языки пламени сердито заплясали, нелюди пихнули окровавленные руки Шлиффена в огонь. Воздух наполнился запахом горелой плоти и визгом генерала. А вампиры, не обращая внимания на крики Шлиффена, держали его, пока обрубки не высохли и не покрылись хрустящей угольной коркой. Раны закрылись.

Познер подошел к скорчившемуся на земле Шлиффену, прижимающему к груди черные культи.

- Жалей, что ты еще не мертв, солдат. Граф, возможно, и предложил бы тебе милосердно быструю смерть, но только не я. - Неизвестно, услышал ли его Шлиффен. Познер повернулся к трем вампирам, стоящим вокруг жаровни. - Четырех лошадей, привязать его за руки и за ноги и гнать проклятых коней, пока не разорвут его на куски. Только медленно. Я хочу, чтобы он прочувствовал все до мелочей. Это последнее, что я могу сделать для графа.

Он отвернулся от скулящего генерала и зашагал к белым палаткам, где его вампиры допивали кровь пленников. Утолив жажду, вампиры кидали тела упырям для доедания.

Познер улыбнулся. Он возьмет перстень-печатку фон Карштайна - символ власти, подтверждение ее перехода от одного правителя к другому. А потом - есть ведь еще эта свихнувшаяся сучка, с которой связался фон Карштайн, Изабелла. Он возьмет и ее тоже. И заставит ее выкрикивать его имя: Герман Познер, повелитель вампиров!

Земля услышит ее вопли и содрогнется перед ним.

Познер ожидал, что лизоблюд Ганс будет рыдать над телом фон Карштайна и рвать на себе волосы, завывая, но Ганс исчез.

Хуже того - нигде не было видно никаких следов трупа фон Карштайна.

Глава 13. КОРОЛЬ ПРАХА

Эссенский брод. Сильвания. Зима, 2010

Ганс бежал с поля боя под покров леса, прихватив тело убитого графа и его отрубленную голову.

Горе его было безмерно.

Он брел вперед, автоматически бормоча себе под нос одно и то же, снова и снова:

- Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Но сколько бы раз он ни повторял это заклинание, глубоко запрятанная часть его разума понимала, что хорошо уже никогда ничего не будет. Фон Карштайн мертв. Его граф погиб.

Он бережно баюкал безжизненную голову.

Непостижимо, что жалкий человечишка вроде Шлиффена мог зарубить графа в момент его триумфа. Это было неправильно. Фон Карштайн был таким прозорливым. Он во всем видел красоту. Во всем…

Но это была не вся правда. Это говорило его горе - и он не слышал ничего другого. Мир вокруг него был мертв. Мир был пустыней. Граф-вампир доказал свою беспощадность, превратив Старину Ганса в хладнокровного убийцу. Сознание своей вины беспрестанно стонало у него в голове, мешая связно думать. Обрывки разговоров крутились в мозгу, и в каждом из них, по крайней мере, один голос принадлежал графу. Слезы струились по его щекам. Слезы горя и вины. Он видел, как бросился к графскому мечу Шлиффен, но ничего не сделал. Он просто стоял и смотрел, точно кролик, пригвожденный к месту взглядом охотника и дожидающийся смертельного удара. Если бы он что-то предпринял… если бы хоть попытался… граф, быть может, остался бы жив.

Он понятия не имел, что ему делать сейчас.

Ганс слепо брел по лесу, спотыкаясь о пни и ползучие корни. Через тридцать шагов подлесок превратился в непроходимые дебри, и Ганс упал на колени, уложив мертвого графа на одеяло из прелых листьев и сгнивших веток. Так он и стоял над трупом, всхлипывая, пока горе не осушило душу, пока не кончились слезы.

Он поправил графские одежды, придавая мертвому хозяину приличный вид. Граф всегда был так внимателен к своей внешности. Голову мертвеца Ганс все еще держал в руках. Он зачесал длинные черные волосы назад, чтобы они не падали на глаза, и только тогда благоговейно положил ее на место. Мертвый взгляд был невыносим. Ганс осторожно закрыл глаза графа. Кожа фон Карштайна была холодна. Слишком холодна для того, кто погиб так недавно.

- Но он умер не сейчас… Он был мертв все время, что я знал его.

Ганс скрестил руки графа на его груди.

На перстне-печатке фон Карштайна запеклась кровь.

Она могла принадлежать кому угодно: этой ночью пролилось достаточно крови, а фон Карштайн всегда был в гуще сражения. Но Ганс знал, что это была кровь графа, а не чья-то еще.

Мысль о том, чтобы взять кольцо, оставить его себе, мелькнула у него в мозгу.

- Грабить мертвых нельзя, - пробормотал он.

Ганс собрал листья и ветки, чтобы прикрыть тело графа. Земля была слишком тверда и не позволяла вырыть голыми руками даже самую мелкую могилу, так что он соорудил пирамиду, навалив палую листву, хворост и камни на труп фон Карштайна. Это защитит его от голодных зверей.

Человек постоял над могилой, не зная, что еще полагается сделать. Так что он не сделал ничего.

- Прощай.

И Ганс медленно поплелся обратно к белым палаткам.

Познер пытался утихомирить Изабеллу. Она была в гневе, какого Ганс еще ни видывал. Женщина яростно рвала волосы, одежду - на себе и на том, кто, к своему несчастью, оказывался у нее под рукой. Трое вампиров Познера лежали у ее ног в луже порченой крови. Когти Изабеллы исполосовали их лица, клыки разорвали глотки.

Ганс даже не мог себе представить, что она чувствует. Ее любовь, ее вечная любовь была зарублена одним ударом. Потеря наверняка окончательно сокрушит ее и без того хрупкий разум.

Глава 14. ТРОФЕИ ПОБЕДИТЕЛЯ

Эссенский брод, Сильвания. Зима, 2010

Возвышение Познера было кровавым и свирепым. Он убивал всех и каждого, кто вставал на его пути.

Верность не в обычае повелителей нежити; их сердца черны. Они были одной породы, но это не значило, что они станут проливать слезы по павшему брату. Не многие будут тосковать по фон Карштайну, зато все без исключения захотят, пользуясь случаем, занять его место. Не будучи по-настоящему преданными бывшему графу и его вдове, большинство вампиров в лагере не горевали. Пока Изабелла выплакивала свое сердце и поносила небеса за несправедливость случившегося, ее приближенные строили планы и закидывали крючки, выискивая союзников в борьбе за власть.

Вампиры жаждали власти.

У нежити не существует ни сообщества, ни аристократии, ни особ голубой крови. Вампиры страстно желают власти и добиваются ее силой или хитростью. Слабость карается смертью - окончательной, истинной смертью. Нет никакой преемственности по праву рождения. Никакой эстафеты от поколения к поколению. Власть берется силой.

И Герман Познер понимал это.

Он расхаживал по присмиревшему лагерю, наблюдая за формированием всевозможных альянсов, присматриваясь к потенциальным гнездам будущего бунта. Нет, он раздавит их прежде, чем они соберут плоды. Тем, кто откажется признать его право на владычество над мертвыми, он даст шанс, предложит выбор - совсем как Влад несколько часов назад со скотом.

Правда, фон Карштайн говорил: «Служи мне в жизни или служи мне в смерти», а Познер слегка изменит предложение для своих братьев: служи мне в жизни или служи мне своей смертью.

Его люди этой ночью прочесали ряды вампиров, отбраковывая слабаков и приверженцев старой гвардии. После их уничтожения осталось ядро, которому более или менее можно было доверять.

Он не надеялся удержать их в подчинении богатством.

Вероломство - вот что оживляло застывшие сердца вампиров.

И все же Познер наслаждался мигом победы.

Он сделает Изабелле предложение, от которого глупо будет отказываться, и это утвердит его положение в качестве нового графа.

Буря почти прошла, дождь едва моросил, ночь прояснилась. Грозовые тучи, скрывавшие звезды, прогнал дующий без устали ветер. Он шелестел и бубнил что-то по всему лагерю. Угли костра, который разложили вампиры, чтобы сжечь части тела Шлиффена, слабо тлели. Угасающий огонь бросал красноватое зарево на лица кровососов, наблюдающих, как убийца графа превращается в пепел и дым. Пока горел костер, они не разговаривали и не двигались.

Познер оставил их, не мешая траурной церемонии.

Он отвел полог главного шатра и нырнул внутрь.

Шатер ослеплял готической роскошью. Граф, как всегда, окружил себя наипрекраснейшими вещами: коврами из Амхабала и Судрата, что в далекой Аравии, благовониями из Шуанг-Кси в еще более далеком Катае, декоративными раковинами из Сартозы, резными костяными канделябрами из Инда и множеством других драгоценных изделий. Фон Карштайн был коллекционером. Он хранил сувениры, как другие хранят воспоминания. Познер взял драгоценное яйцо, похищенное фон Карштайном из дворца в Прааге.

Удивительно, что фон Карштайн захватил с собой в поход на Империю подобные вещи. Яйцо было бесценно, как и большинство из произведений искусства, хранящихся у графа И у него есть имя… Азову? Познер никак не мог надивиться на безделушку. Яйцо было вырезано из цельного куска лиловой яшмы, украшено завитками желтого и белого золота и усыпано бриллиантами в оправе в виде цветов из красного золота. Крошечный рубиновый зажим открывал миниатюрную копию стеклянной гробницы Арианки, изготовленную из золота и алмазов. Все это было выполнено с какой-то извращенной иронией. Познер предположил, что это работа Вальпургиса.

Познер поставил яйцо обратно на деревянный комод.

В одной только этой палатке сокровищ было достаточно, чтобы годами жить по-императорски.

Но безделушки фон Карштайна Познеру ни к чему.

Ему нужна только власть…

Граф обладал страницей одной из девяти великих книг Нагаша. Если существует одна страница, наверняка есть и другие. Познер мог только воображать, какие возможности откроют перед ним книги, если одна-единственная бумажка сумела поднять мертвецов и превратить их в несокрушимую армию.

Вот такой власти и жаждал Познер.

Настоящей власти.

Не жалких соглашений и договоров, опирающихся на вероломство, чтобы казаться надежными.

Воющий меч фон Карштайна лежал на столе в центре шатра. На черном клинке, точно ржавчина, запеклась графская кровь. Познер взял его, проверяя, по руке ли ему оружие. Меч тихо и пронзительно застонал.

Вампир улыбнулся, качнул меч, словно взвешивая его, и сделал несколько быстрых выпадов. Меч вел себя в руках просто идеально, Познер никогда не владел ничем подобным. Клинок как будто обладал собственной волей: сверхъестественная уравновешенность и точность были не чем иным, как его ненасытной жаждой крови и убийства. После четырех головокружительных пассов, высоких и низких ударов и контрударов воющий клинок взмолился, прося крови, и Познер обнаружил, что отложить сейчас меч почти невозможно. Где-то в самой сердцевине оружие стенало, вымаливая пищу. Он уронил клинок и с отвращением попятился от него.

Эта вещь была живой.

Вампирский меч графа-вампира - кровавое товарищество, наверняка выкованное в адских ямах Нижнего мира Морра.

- Чего ты хочешь?

Он даже не заметил съежившуюся в углу Изабеллу, прижимающую к пышной груди рубаху своего мертвого мужа.

- Тебя, - ответил Познер, и в голосе его не было ни следа иронии или страсти.

- Я чувствую его запах,- сказала Изабелла, околдованная обманом чувств, навеянных рубахой.- Он все еще здесь. Он не ушел. Он не покинул меня.

Она скорчилась на полу жалким клубком. Красные от слез глаза тонули в глубоких тенях, сквозь бледную кожу просвечивали синеватые вены. Она выглядела, как сама смерть.

Познер опустился возле женщины на колени и нежно пригладил ее волосы, чтобы они не падали на глаза.

- Его нет. Я сам не могу поверить в это, но он ушел. Пора встать и показать свою силу, Изабелла. Прекрасная Изабелла. Сейчас здесь нет такого существа, которому не хотелось бы увидеть тебя мертвой, ты это понимаешь? Ты - последнее звено, связующее нас с прошлым, с Владом. Они похоронили бы тебя под храмом Сигмара, если б могли.

Она яростно затрясла головой, отвечая если не на его слова, то на тон. Познер нырнул на самое дно синих озер ее глаз, но не увидел в них ни проблеска понимания. Она пребывала где-то в собственном мире. Он не знал, как до нее дотянуться. Все, что он мог, - это говорить.

- Я тебе помогу. - Он пытался вложить в свой голос как можно больше убежденности. - Выйди отсюда со мной. Встань рядом со мной. Присоединись ко мне, и никто не пойдет против нас. Я сумею защитить тебя от них, милая, прекрасная Изабелла. Ты будешь в безопасности. Я стану твоим графом.

- Нет, - выдохнула она, выворачиваясь из-под его руки. - Нет. Нет. Он не бросит меня. Нет. Он вернется. Он меня любит.

Познер с трудом подавил раздражение. Он встал и потянул женщину за собой.

- Пойдем со мной. Пусть они увидят нас вместе. Тебе не придется ничего говорить. Просто стой и будь прекрасной, Изабелла. Ты можешь? Можешь это сделать для меня?

- Нет, - повторила она.

Пальцы Познера переплелись с ее пальцами.

- Обопрись на меня.

- Нет. - Казалось, это было единственное слово, которое Изабелла могла выговорить. Бесконечный поток отказов. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

Медленно и бережно он повел ее к выходу из палатки.

Он знал, что все глядят на него, тьма не могла скрыть всеобщее любопытство. Они ждали, что он сделает ошибку. Но этого не случится. Он ведь Герман Познер.

- Все решено, здесь и сейчас. Эта женщина - моя невеста по праву силы. Любой, кто осмелится отрицать это право, пусть говорит сейчас или замолчит навеки.

- Я отрицаю,- произнес голос, который Познер уже не думал услышать когда-либо вновь.

Глава 15. ВОССТАВШИЙ ИЗ ПРАХА

Эссенский брод, Сильвания. Зима, 2010

Он смотрел на привидение. Это было невозможно.

Смерть вампира - финал, для него нет спасения от пыток вечности. Смерть - это конец.

Твоя душа расщепляется. Она не знает покоя. Не знает воскрешения. Не знает возврата. Ты - пустой сосуд. Нет ничего, что могло бы вернуться.

И тем не менее…

Влад фон Карштайн шел сквозь толпу. Ветер отбросил назад непокорную гриву черных волос графа, обнажив полосу запекшейся крови, уродующую шею.

Но это не мог быть фон Карштайн. Разум Познера лихорадочно метался, самые невероятные мысли наталкивались друг на друга, пререкаясь и стремясь быть услышанными. И одна вопила громче остальных: фон Карштайн мертв. Он был убит.

Познер видел это собственными глазами. Шлиффен снес голову графа-вампира воющим клинком. Это было просто невозможно. Он не мог быть жив. Это все, должно быть, Ганс. Проклятый проныра стоит за этим загадочным фокусом. Не зря он куда-то исчез.

Это какой-то трюк. Трюк, и ничто иное.

- Я буду весьма благодарен, если ты отпустишь мою жену, - небрежно бросил фон Карштайн.

От взгляда его леденело сердце.

- Ты не он. Он мертв.

- Как и все мы, не так ли?

Кое-кто из вампиров хихикнул, отзываясь на черный юмор графа. Познер даже не улыбнулся. Он чувствовал, что его второпях воздвигнутый мир рушится на глазах.

Но потом он ухмыльнулся - это была ухмылка хищника, полная коварства.

- У тебя тут ничего нет. Твои подхалимы истреблены. Даже лизоблюд Ганс бросил тебя. Тебя окружают мои вампиры. Мои. Они верны мне.

- Верны? - насмешливо переспросил граф.- Что мы знаем о верности, Герман? Особенно ты. Уж тебе-то должно быть это известно.

Познер оттолкнул от себя женщину.

- Ты хочешь ее? Она твоя. У тебя есть время, - он взглянул на небо, - пока лик луны не очистится от туч. Беги, спасайся. Иначе я уничтожу тебя на месте. Ты уже погиб однажды. Убить тебя снова, наверное, не так уж трудно, раз с этим делом справился один из стада. Давай же, улепетывай.

- Нет. - Спотыкаясь в грязи, Изабелла рвалась к фон Карштайну. - Нет. Нет, - повторяла она. Добежав до супруга, она заколотила сжатыми кулачками по его груди, истерически визжа: - Нет-нет-нет-нет-нет-нет!

Фон Карштайн не дрогнул.

- Ты мне нравился, Герман, - сказал он разочарованно. - Но все мы ошибаемся.

И граф вампиров зарычал, выпуская на волю зверя в себе. Кости его лица затрещали и вытянулись, челюсти разошлись, демонстрируя смертоносные клыки. Он оттолкнул Изабеллу и согнулся в боевой стойке.

- Дерись.

Познер закинул руки за спину и выхватил из ножен свои клинки-близнецы. Лунный свет замерцал на серебре. Вампир осторожно двинулся по кругу, не отрывая взгляд от графа.

- Ты собираешься осилить меня голыми руками, Влад? - Губы его искривила ухмылка маньяка. Клинки плясали в его руках, плетя между двумя соперниками гипнотизирующий узор смерти.

А потом он услышал пронзительный вой проклятого меча фон Карштайна.

Он не мог обернуться. Он не осмеливался отвести взгляд от графа, ищущего слабость в защите Познера.

Но краешком глаза он заметил угловатую фигуру Ганса. Графский прихвостень держал воющий меч.

Познер рванулся в атаку со стремительностью молнии. Он бросился вперед, мечи полоснули воздух по обе стороны головы фон Карштайна, но граф с какой-то нечестивой изворотливостью уклонился от удара, даже вроде бы и не пошевелившись. Познер пригнулся и резко выбросил вверх ногу, рассчитывая опрокинуть противника, и одновременно взмахнул левым клинком. Другого этот маневр живо выпотрошил бы, но фон Карштайн отпрыгнул назад, сделав безукоризненное обратное сальто и легко приземлившись. Он протянул руку, дожидаясь, когда Ганс подаст ему меч, а Познер тем временем восстанавливал равновесие.

- Герман, Герман, Герман… - Фон Карштайн приподнял воющую сталь, перекинул меч из правой руки в левую и обратно. Он привстал на цыпочки, затем качнулся назад на пятки. - Немногословный ты человек.

Познер ответил молчанием.

Где-то в глубине своего естества Познер слышал звук, повторяющийся снова и снова. Вой. Животный вой. Он скручивал душу жгутом. Лицо Познера изменилось - зверь внутри него, вампирская сторона его натуры, вырвался на свободу.

- Смерть слишком почетный конец для такого дерьма, как ты.

Одним неуловимым движением Познер прыгнул вперед и сделал выпад - так стремительно, что увидеть его клинок, метнувшийся к сердцу фон Карштайна, было практически невозможно. Сталь зазвенела о сталь - это граф почти небрежным поворотом запястья отвел клинок противника, а графский меч в свою очередь обогнул оборону Познера и взлетел к его горлу. Познер парировал удар. Левый клинок поймал воющий меч графа, скрестившись с ним на долю секунды, давая правому возможность вонзиться в живот фон Карштайна.

Фон Карштайн встретил клинок правой ладонью. Познер уставился на кровь, выступившую между пальцами графа вампиров и потекшую по перстню-печатке.

Этого-то и добивался фон Карштайн - чтобы соперник отвлекся.

Он шагнул вперед, левой рукой ловко разъединил клинки и с размаху погрузил острие воющего меча глубоко в шею Познера. В последний момент он смирил ярость удара, намеренно не дав клинку отрубить противнику голову.

Познер отшатнулся, глаза его расширились от боли и потрясения, из зияющей раны хлынула порченая кровь. Левую руку свела судорога, и пальцы разжались, выпуская кривой меч. Тот упал в грязь и задрожал, воткнувшись в размякшую землю. Рука потянулась к шее, словно пытаясь остановить поток крови. Познер хотел заговорить, но в горле его раздалось лишь невнятное бульканье.

Он увидел подлизу Ганса, стоящего возле Изабеллы.

Так близко к нему.

Казалось, он может достать его рукой.

Он поднял правую руку и метнул меч, точно кинжал. Слабая предсмертная улыбка дрогнула на губах Познера, когда он увидел, как тяжелый клинок вонзился точнехонько в центр груди Старины Ганса, раздробив кость и пронзив сердце подхалима.

Ганс попятился, попытался выпрямиться, но рухнул. Его движение было чисто рефлекторным. Он был уже мертв.

- Ты никогда… не нравился… мне,- выдавил все-таки Познер и скорчился в приступе кровавого кашля. Затем он поднял глаза и увидел приговор во взгляде фон Карштайна. - Теперь кончай.

- Нет, - сказала Изабелла фон Карштайн, чей разум наконец-то впервые за долгие часы просветлел. - Дай мне.

Она протянула руку за мечом мужа. Граф-вампир охотно отдал ей клинок. Познер опустил голову, ожидая последнего смертельного удара.

Миг - и Познера не стало.

Глава 16. БЕЛЫЙ ВОЛК

Швартхафен, Сильвания. На исходе зимы, 2049

В эти дни смерть стала постоянным гостем. Это была долгая и горькая война. Порой Империя выходила победителем, порой силы тьмы безжалостно поглощали живых. Смерть всегда бродила поблизости. Люди еле сводили концы с концами. Они не осмеливались заглядывать в будущее. И все же даже во мраке огонек надежды отказывался затухать. Народ привык к этому злу, многие прожили с ним всю свою жизнь. Некоторые старики припоминали времена до нашествия сильванского графа вампиров, фон Карштайна. Солдаты считали их рассказы своего рода мифом.

Каждый кого-то да потерял в этом противостоянии: братьев, отцов, друзей, сестер, жен, матерей, дочерей, любимых. Смерть не считалась с полом. Она не ограничивалась полями сражений и траншеями. Смерть проникала на улицы городов. Женщины сами сеяли зерно и снимали скудный урожай. Булочники, мясники и бакалейщики выкручивались, как могли, по крохам, точно скупцы, пополняя бесценные запасы в надежде обмануть голод.

Войны жестоки по отношению к детям и старикам - к тем, кто не знает ничего другого, и к тем, кто все еще помнит иную жизнь, когда свежие фрукты, мясо и парное молоко не были роскошью, которую не купишь ни за какие деньги.

Повсюду свирепствовали болезни. Хворь всегда расцветает там, где пустеют продуктовые склады. Холера и дизентерия работали на армию фон Карштайна, кося людей тысячами.

И народ Империи продолжал выживать. У него не было выбора, хотя смерть поджидала повсюду, скрываясь под множеством личин.

Сорок лет сражений.

Сорок лет умирания.

Сорок лет потери любимых.

Сорок лет отчаянной надежды, что когда-нибудь однажды они освободятся от чумы по имени Влад фон Карштайн, сильванский граф-вампир.

Сорок лет.

Йерек Крюгер содрогнулся при этой мысли. Неумирающий граф вечным призраком сопровождал жизнь Белого Волка. Тьма наступала. Великий магистр не помнил, чтобы он когда-нибудь не считал сумерки часом врага. Он не был суеверен; он был еще способен встретить неприятеля своим двуручным боевым молотом, против которого тяжело устоять. Даже мертвец может умереть, и факт этот - не сюрприз для воина. Эти твари - просто марионетки, они не живые, они не дышат. Перережь ниточки - и они упадут.

Он поскреб свою буйную бороду. От морозного покусывания ветра цепенело лицо. Ветер забирался даже под тяжелые шкуры, которые воин накинул поверх красных блестящих доспехов. Ожидание хуже всего. За эти годы он потерял немало славных бойцов и видел, как они возвращаются, чтобы охотиться за его людьми. Большинству военачальников такое и не вообразить: они нападали прямо на поле боя, еле волоча ноги, шатаясь, вцепившись в оружие, которое подвело их при жизни. Дух их был сломлен, а души, как он надеялся, отлетели в лучший мир. Но Ульрик защитит его людей - они верили в это, добровольно кидаясь в самую гущу бойни.

Йерек Крюгер воткнул резную рукоять своего огромного двуручного молота в снег у себя между ног. Руны Ульрика наполовину погрузились в девственную белизну. Воин отлично знал, что ожидает его и его людей в ближайшие часы. О воинской славе они уже не думали, они сражались за выживание. Это была борьба отчаяния, которое лишь росло вместе с ордой графа вампиров. Если они потерпят поражение, если Рыцари Белого Волка падут на полях Швартхафена, откроются ворота к Альтдорфу, сердцу Империи.

- Мы не проиграем, - твердо произнес великий магистр.

Его помощник, Рот Мелингер, буркнул что-то в знак согласия.

- Мы не имеем права.

Крюгер знал, что это испытание его собственных сил. Наступал момент, когда их жизни обретут смысл. В ближайшие дни Рыцари Белого Волка встретятся лицом к лицу с самым главным противником из всех, с кем они сражались. Они рождены именно для этой встречи.

И все же зерна сомнения проклевывались в сознании каждого человека. Их враг был бессмертен. Он падал, только чтобы вновь восстать - со стремлением отомстить и с нечестивой яростью. Меч, топор, молот были бессильны пред ним. Крюгер не мог позволить себе так думать. Представление о фон Карштайне как о вечном существе накладывало печать обреченности на его собственную судьбу и судьбы людей, избравших его своим предводителем. Фон Карштайн - вампир. Эта тварь обладала необыкновенной силой, коварством, дерзостью, но все же оставалась тварью. Иоганн ван Хал, охотник за ведьмами, первым дал имя злу, а назвать врага - значит сделать шаг к его уничтожению. Несмотря на всю свою силу, твари страдают от голода, от жажды плоти и теплой крови. Чтобы жить, они должны питаться. В этом их слабость. Они бесстрастны, они хитры, но ими движет самый первобытный из всех инстинктов - стремление выжить.

А чтобы выжить, они должны есть.

И поэтому они не могут прятаться.

Солнечный свет обманчив. Он создает иллюзию безопасности. Белые палатки графа вампиров были видны через все поле боя. Мертвецы оставались лежать там, где пали, дожидаясь ночи, чтобы воскреснуть вновь. Отвратительнее всего было то, что там находились и люди, стекшиеся под знамена фон Карштайна. Дураки позволяли кормиться собой, ночь за ночью, а днем сторожили нежить. Там были и мужчины, и женщины - невинные, глупые. В существовании вампира они видели некую трагическую романтику. Люди прибивались к повелителю нежити, несомненно желая получить кровавый поцелуй и влиться в ряды истинных адептов графа. Йерек Крюгер не хотел даже думать об их глупости. Ведь он сражался, чтобы спасти этих людей.

Грусть тлела в его душе.

Они ничего не видят; они - дети, заблудившиеся в зеркальной чаще, где охотники не имеют отражений.

И его обязанность - защитить их, спасти от тьмы, таящейся в них самих, вывести из лабиринта лжи и обмана, в котором они потерялись.

Так он поклялся курфюрсту Миденхейма. Он был рыцарем-защитником. Как и все они. Как каждый лохматый воин в красных доспехах на поле Швартхафена. Они пришли сюда не ради славы и не для того, чтобы отстоять какой-нибудь древний принцип чести. Они были тут, чтобы защитить тех, кто не может защитить себя сам. Они - последний шанс.

Последняя надежда.

И они были очень далеко от дома.

Миденхейм с его высокими виадуками и глубокими катакомбами - неприступная крепость на вершине отвесной скалы, поднимающейся из густого леса. Эту крепость строили так, чтобы она выдержала любой штурм. Когда навесные мосты подняты, город отрезается от внешнего мира. Но они были не в Миденхейме; они находились на заброшенной Ульриком пустоши Сильвании и выстроились стройными рядами для встречи величайшего зла, известного человеку. Дурацкая ситуация.

Крюгер знал это. И Мелингер знал.

И каждый из тех, кто был здесь этим вечером.

И все же они непоколебимо стояли, готовые драться не на жизнь, а на смерть.

Настроение в лагере было мрачное. Кто-то убивал время, возясь с лошадьми, проверяя и перепроверяя ремни и подпруги, стремена и седла, другие начищали кольчуги или коленопреклоненно молились богу воинов.

- Пойдем со мной, - сказал Крюгер Мелингеру.

Они пошли вдоль неровной шеренги, ободряя добрым словом рыцарей помоложе, делясь теплыми воспоминаниями с бойцами постарше. Йерек Крюгер, помимо всего прочего, был их духовным вождем. В эти темные времена люди ждали, что он направит их. И он обещал самому себе, что не даст им пропасть. Он знал их всех по имени и в лицо, знал их семьи, их истории. Он был их отцом, со многими воинами его связывали узы крепче, чем узы плоти и крови. Он искренне интересовался их жизнью. Он уважал людей.

Мелингер молча шел рядом с ним. Крюгер знал, что люди прозвали его помощника Тенью великого магистра, и это было еще не самым худшим прозвищем. Он был неразговорчив и суров, предпочитая одиночество или компанию своего коня Астера. Он считал, что люди - это тяжкое бремя, они думают и делают странные вещи, ведут себя непредсказуемо и слишком часто подводят тебя. Мелингер предпочитал иметь дело с тем, чему можно доверять. Что ж, Рыцари Белого Волка были братством, на которое можно положиться, но Крюгер знал, что доверие давалось его помощнику все же с трудом. У каждого свои слабости, но отличают людей не они, а совокупность их сильных сторон. Поодиночке они слабы, вместе же - сила.

Вот что делало их теми, кем они были. Они думали и действовали как единое целое. Сообща.

И потому Рыцари Белого Волка по праву считались самым грозным и самым доблестным боевым подразделением Империи.

Никто не мог противостоять им. Никто.

До сих пор.

Крюгер стоял один во главе армии, вглядываясь в сумрак, опускающийся на белые палатки графа-вампира. Они занозами впивались в его душу, терзая ее до крови каждый раз, когда он видел тени этих шатров. Знамя фон Карштайна хлопало на ветру, и хотя различить эмблему на нем с такого расстояния не представлялось возможным, Крюгер отлично знал, какой омерзительный, гнусный символ там изображен.

- Когда все кончится, Мелингер, я спалю это треклятое знамя и посвящу все свои годы, сколько их у меня осталось, очистке этой многострадальной провинции от вампирской грязи. - Он произнес это достаточно громко, чтобы его услышали несколько воинов, которые протирали свои боевые топоры и молоты промасленной ветошью.

- И мы с тобой! - взревел один из рыцарей, огненно-рыжий битюг по имени Дукиен Карр.

Крюгер кивнул:

- Непременно, черт меня побери.

Он отвернулся от вражеского стана и взглянул на солнце, уже садящееся за холмы и деревья Вурдалачьего леса. Возвращаясь на командный пункт, он то и дело звонко бил рукой в латной перчатке по стальному нагруднику, салютуя встречным.

- Готовь людей. Мы выступим, как только солнце нырнет за горизонт. Пусть каждый второй всадник прихватит горящие головни, а топоры подождут своей очереди. Понимаешь? Я хочу устроить… - Он чуть не сказал «хаос», но это было бы неправильно - он не желал создавать на поле битвы хаос. Крюгер заговорил громче, чтобы его вдохновляющий призыв катился по рядам: - Армия фон Карштайна состоит сплошь из безмозглых шаркунов. Эти создания горят, так что сожжем их. Очистим мир от нечестивой заразы. Прихлопнем их, спалим, сотрем с лица земли. Эти твари не люди. Они не наши друзья, не наши любимые. Они - дьявольская шелуха, тени, подосланные, чтобы смутить нас, сыграть на нашем горе, лишить нас мужества. Этого не будет. Мы очистим несчастную землю от мерзких пятен, очистим маслом и огнем, если потребуется, но очистим. Мы выступаем сегодня, вооруженные не только отвагой - с нами правда. Мы сражаемся за всех невинных детей Империи, чтобы они могли жить в мире, достойном их! Мы выступаем ради выживания всего человечества!

По всему строю закаленные в сражениях Рыцари Белого Волка ответили на страстную речь Крюгера, энергично колотя по нагрудникам затянутыми в сталь кулаками, пока грохот не стал оглушительным, и тогда воины взвыли разом, совсем как те звери, в честь которых называлось их войско.

Крюгер тоже стукнул себя по груди и вскинул руку, отдавая честь своим людям.

- В бой! - крикнул Мелингер.- По коням! Ночь наступает!

- Белые Волки идут! - загремел возбужденный хор. - Белые Волки идут!

Воодушевленные рыцари являли собой устрашающее зрелище.

Ничто не выстоит против них, пообещал себе Крюгер. Ничто.

Он отвернулся от своих людей. Мелингер был прав, полагая, что решительный час наступил: оставались считаные минуты до того мгновения, когда солнце скроется за поросшими лесом холмами. Из белых шатров уже начали выбираться темные силуэты: вампиры фон Карштайна.

А на земле заворочались мертвые.

Глава 17. ОСЕДЛАВШИЕ ГРОЗУ

Швартхафен, Сильвания. На исходе зимы, 2049

Грозным приливом хлынули в атаку Рыцари Белого Волка во всем своем великолепии.

Сама земля дрожала от громового топота копыт боевых скакунов. Грохот барабанов атакующих вспорол ночь.

Ряд за рядом накатывались великолепные бойцы на шеренги нежити, осыпая их горящими головнями и ударами топоров.

- За человечество! - взревел Мелингер, и ветер подхватил его слова.

Крюгер вонзил шпоры в бока лошади, пуская ее галопом. Ожидание закончилось, и вместе с ним было покончено с беспомощностью, с разъедающими отвагу сомнениями, с неуверенностью. Драться куда лучше. Старый Волк жил ради трепета сражения. Ничто в мире не могло сравниться с тем мгновением, когда человек сливается со своим скакуном. Обугленная земля хрустела под грохочущими копытами. Крюгер смахнул со лба пот меховой опушкой своей латной перчатки.

Мелингер затрубил в рог, давая сигнал всадникам перейти на карьер.

Рыцари Белого Волка отличались железной дисциплиной; когда великий магистр отпустил поводья, остальные повторили его жест, приноравливая к нему ход своих коней.

Крюгер улыбнулся, но улыбка его была угрюмой.

Нет в мире такого зла, которое не могут победить люди достаточно храбрые, чтобы восстать против него.

Сегодня здесь не будет страха. Ради этого они и жили.

Молот запел в воздухе, когда Белый Волк вскинул его над головой.

Крики вьющихся в небе голодных стервятников подхватили эту песню; словно какое-то шестое чувство влекло стаи птиц на поле боя задолго до того, как на нем проливалась первая кровь.

В воздухе невыносимо резко пахло серой.

Наступила ночь, но темнее не стало. За несколько секунд до атаки в небесах над белыми шатрами расцвела голубая вспышка-молния, образовавшая светящийся шар. Сияющая сфера беспрестанно меняла цвет, поднимаясь к тучам, пока не столкнулась с ними со стальным лязгом и утробным рокотом грома. И тотчас же хлынул ливень. Тяжелые капли вонзались в почву на пять-шесть дюймов, стремительно превращая поле боя под копытами лошадей в вязкую трясину.

Крюгер слышал истории о том, что граф-вампир прибегает к колдовству, чтобы управлять ходом боя. Ну и что, пусть фон Карштайн призывает хоть орды свирепых демонов - они тоже падут. Крюгер был человеком практичным. Он знал, что расцветшее голубое зарево - всего лишь зарево, сверхъестественное оно или нет, дождь - только дождь, а его люди вполне способны скакать и в бурю. Серная вонь, шаровые молнии, внезапная ярость грозы - все это, возможно, и сбивает с толку, ожесточенно думал Крюгер, но непогода ничто по сравнению с мощью, которую обрушивают на врага Белые Волки.

Жаркое дыхание впивалось в его тело, добела раскаляло все чувства.

Вот что значит быть живым в полном смысле этого слова.

Здесь и сейчас.

А потом Рыцари Белого Волка врезались в ряды мертвецов, сминая шеренги, вспарывая плоть и дробя кости, поливая кровь, сокрушая молотами толстые черепа и отрубая топорами тянущиеся к ним руки трупов. Пылающие головни, кувыркаясь, взлетали в воздух - иные гасли под струями дождя, но остальные смертоносным огненным градом сыпались на головы противника, мгновенно воспламеняя иссохшую кожу зомби.

Лошадиные копыта безжалостно топтали вопящих и лягающихся мертвецов.

Трупы валились сотнями, на радость упырям. Повсюду в лужах густеющей крови лежали тела: без рук, с раздробленными ногами, с отсеченными головами. Впрочем, какая разница упырям: мясо есть мясо.

Молот Крюгера обрушивался на черепа и плечи, вырубая просеку в толпе мертвецов. Это был его день, день Белого Волка. Он был рожден для этого. Он на этом поле бессмертен, он, а не фон Карштайн. Крюгер проревел боевой клич и вновь ринулся в схватку. Он так пнул одного из шатающихся зомби в лицо, что у того отлетела челюсть, а другой - дитя с мертвыми глазами - взмыл в воздух от удаpa молота. Мальчишка с безвольно повисшими руками шлепнулся в грязь, неуклюже поднялся - и тут молот Белого Волка размозжил ему череп. Воздух раскалывался и трещал от царящей вокруг Крюгера жестокости. Он наслаждался ею, он впускал ее в себя, чувствуя, как она течет по венам, и превращал ее в свою силу. Вот в чем радость жизни. Он - боец.

В безумии бойни он искал фон Карштайна по всему полю - и нашел его.

- Посмотри на меня! - рявкнул великий магистр графу-вампиру. Дерзкий вызов достиг ушей фон Карштайна и изогнул его бледные губы в кривой усмешке. Крюгер привстал в седле и закричал снова: - Сразись со мной!

Боевой рог Мелингера протрубил трижды, приказывая первой шеренге рыцарей сокрушить тылы войска нежити, второй - рассыпаться по полю широким полукругом, а третьей - следовать за второй и добивать уцелевших. Зомби бессмысленно и беспорядочно метались туда-сюда. Граф-вампир ответил на вызов Йерека Крюгера: меч его взвыл и завизжал, точно демон, когда фон Карштайн повернул своего кошмарного скакуна и пришпорил его, бросая в атаку.

Сердце Крюгера споткнулось. Его пульс, шум сражения и все окружающее замедлилось, точно угодило в черную патоку. Он видел скачущего прямо на него фон Карштайна, видел стервятников, кружащихся в вышине, видел мертвецов, падающих под копыта коней, но все это происходило чертовски медленно. Сердце грохотало в ушах. Боевой клич растянулся в один долгий оглушительный вой.

А потом мир вновь стремительно завертелся.

Молот Крюгера со свистом рассек воздух. Ветер и дождь основательно потрепали белые палатки, но проклятое знамя все еще насмешливо трепыхалось на фоне черного неба.

Войско вампиров было рассеяно. Рыцари Белого Волка раздавили врага, безжалостно сокрушили его.

Но Крюгер видел лишь одного противника: графа-вампира.

Обагренный клинок фон Карштайна стенал, моля о крови. Зигзаг лунного света пробежал по проклятому лезвию, полоснувшему воздух рядом с шеей Крюгера.

Великий магистр принял удар на рукоять гигантского молота, всем телом ощутив дрожь столкновения, и в свой черед обрушил кулак на лицо фон Карштайна. Нет ничего чудеснее этого движения! В нем заключена чистейшая жестокость. Это был сокрушительный удар, от которого вампир покачнулся в седле.

Крюгер усилил свое преимущество - он перехватил молот поудобнее и направил конец рукояти в лицо фон Карштайна, пытающегося восстановить равновесие. Но вампир оказался проворнее. Он уклонился от удара, подставив под него плечо, и его меч зазвенел о стальной нагрудник Крюгера - зазвенел и соскользнул, не причинив вреда. Ответная реакция была молниеносной. Чуть только воющий клинок лязгнул о кольчугу противника, фон Карштайн провел еще один неуловимый прием: две молнии блеснули по обе стороны лица великого магистра, прочертив кровавые полоски на щеках. Капли крови утонули в косматой бороде Волка. Эти царапины были знаком унижения - ни больше ни меньше.

Крюгер взревел, каждой мышцей его сейчас управляла сознательная ярость. Боевой молот понесся вниз по убийственной дуге. Но удар получился неловким. Он не попал в фон Карштайна, а с тошнотворным хрустом обрушился на голову адского жеребца графа. Животное взбрыкнуло, встало на дыбы, затем его задние ноги подогнулись, и фон Карштайн вылетел из седла. Граф приземлился довольно изящно, лишь лицо его скривилось от досады. Он принял стойку, стиснув, эфес воющего меча обеими руками, и застыл в ожидании - несгибаемый, смертельно опасный.

Крюгер развернул своего коня и понесся на фон Карштайна. Мысленно он уже представлял себе картину: графская голова взрывается, как перезревший арбуз, под его молотом.

И опять фон Карштайн оказался быстрее. Он нырнул под смертоносный молот, кувырком прокатился между лошадиными копытами и вылетел с другой стороны, уже сгруппировавшись для атаки. С меча его капала конская кровь - по пути он вспорол животному брюхо. Еще не осознавший своей гибели скакун сделал пять шагов и рухнул замертво. Крюгер едва успел увернуться, иначе мертвое тело просто пригвоздило бы его к раскисшей земле.

В ту же секунду фон Карштайн ринулся на него, а стая завывающих упырей набросилась на павшую лошадь, отрывая куски теплого мяса зубами и голыми руками. Потоки крови хлестали из зияющей раны на брюхе животного, заливая отвратительных жрущих тварей.

- Ты паразит. Твое время истекло, вампир, - сказал Крюгер, мрачно взвешивая в своих широченных ладонях тяжелый молот.

- А ты зря тратишь свое драгоценное дыхание, пытаясь подначить меня, дикарь. Пришел твой черед умирать.

Вампир сделал ложный выпад, направив клинок вверх и влево, и, прежде чем Белый Волк сумел поставить блок, изменил маневр - острие меча пошло снизу вверх, метя в горло Крюгера. Магистр поспешно отпрянул, едва избежав смерти, - воющий клинок отсек ему мочку и превратил ухо в кровавое месиво. Вспышка боли ослепила рыцаря.

Он отступил на шаг и ответил тяжелым ударом справа - мясистый кулак врезался в челюсть вампира так, что его голова откинулась назад. Один клык с хрустом сломался, брызнула кровь. Крюгер прыгнул вперед, осыпая противника ударами с обеих сторон, точно дубинками, и колошматя его по ушам и по носу, но граф-вампир был крепок, немыслимо крепок. После первого потрясения фон Карштайн выпустил на свободу сидевшего в нем зверя, презрев показную человечность, и взревел, переходя в наступление. Окровавленный клинок заплясал между дерущимися.

Они с опаской кружили друг против друга, выискивая в противнике признаки слабости, выжидая момента, удобного для убийства. Смерть подошла вплотную, но Крюгер плевал на это. Никогда еще он не жил полнее.

Фон Карштайн провел левый финт и сделал выпад - острие воющего меча скользнуло по животу Крюгера. Рыцарь отразил удар и прыгнул так, что обе его ноги обрушились на лицо графа. Фон Карштайна отбросило назад. Крюгер ловко приземлился, а вампир в бешенстве кинулся на него, размахивая стонущим мечом. Рыцарь бесстрашно парировал удар за ударом рукоятью молота и отвечал на каждый из них сокрушительными контрударами, целясь в голову графа, пока, наконец, руны Ульрика не врезались в скулу фон Карштайна, сбив вампира с ног. Он упал в лужу лошадиной крови, из которой жадно лакали упыри, а Йерек Крюгер, тяжело дыша, застыл над поверженным противником.

- Сегодня я покорил смерть, разрушитель мира. Отправляйся обратно в ад, породивший тебя, демон.

С этими словами Крюгер вышиб жизнь из графа-вампира, расплющив его тело в кровавую слякоть могучим молотом, и стервятники в небе кровожадно загоготали.

Рог Мелингера трубил победу. Повелитель вампиров пал, остатки его армии стремительно отступали.

Бушующие волны сражения схлынули. Крюгер без сил опустился на колени. До рассвета было еще далеко, но это не имело значения. Они победили. Это была их ночь.

Глава 18. ВОЛК НА УБОЙ

Миденхейм. Весна, 2050

Но победа одной ночи - это еще не победа в войне, если враг отказывается умирать. Печальная правда в том, что победа на одном поле может легко обернуться поражением на другом.

В то время как просторы Швартхафена вполне подходили для славных рыцарских скакунов, узкие извилистые улицы Миденхейма сковывали их движения. О галопе тут и думать было нечего, а спешившись, бойцы теряли не только мобильность, но и согласованность действий.

Без своих выносливых коней рыцари превращались всего лишь в расфуфыренную пехоту с громоздким оружием, не приспособленным для ближнего боя.

Пехоту, уязвимую для зомби фон Карштайна.

В глубине души Крюгер понимал, что на этот раз отразить атаку фон Карштайна не удастся. Что толку от железа и стали, если сражаться надо с призраками, наколдованными графом-вампиром?

Фон Карштайн отозвал своих зомби, собрав их на виадуках в самом городе и построив широким кольцом у подножия плато.

Вместо них он выпустил выходцев с того света - духов, призраков, упырей - вечную нежить, пробирающуюся сквозь лес и сквозь камни так, словно их и нет вовсе. Миденхейм был превосходной крепостью, Ульрик покровительствовал городу, но фон Карштайн в считанные часы превратил его в некрополь.

Миденхейм, город мертвых.

Лукиен Карр стал первой жертвой. Храбрый, глупый Лукиен. С боевым кличем Белых Волков рыцарь преградил дорогу призрачной тени и сталью встретил бесплотные когти. Дух вошел в Карра, проник под кожу, заморозил сердце, превратил кровь в лед, а потом вырвался из мертвого человека и понесся прочь по узкой улице, и разорванное в клочья тело веером трепыхалось за его спиной. Все закончилось в мгновение ока. Карр упал на брусчатку. Он был унижен, на лице его застыло выражение ужаса.

Много людей погибло точно так же, а духи верещали и хохотали, разрывая плоть рыцарей, издеваясь над беспомощностью воинов, размахивающих молотами и тщетно пытающихся отбить нападение врага, столь же неосязаемого, как и воздух.

Позвали жрецов - в отчаянной надежде, что вера и святая вода устоят там, где железо и сталь оказались бесполезны.

Йерек Крюгер находился посреди этого, с болью наблюдая, как гибнут его люди. Его сжигала бессильная ярость.

Призраки фон Карштайна сновали по улицам, они плыли, они летали, они появлялись прямо из каменных стен, они лезли отовсюду, и Крюгер мог лишь махать молотом и удивляться, отчего эти потусторонние тени лишают жизни всех вокруг, а его не трогают. Они клубились в Яме, перенаселенном районе, забитом ветхими лачугами и полуразвалившимися домами. Они проникали в покосившиеся хибары с такой же легкостью, как и в Миденпалас, роскошный графский дворец. Они струились по площадям, и лунный свет просвечивал сквозь их прозрачные тела, они текли по улицам бесконечным потоком бесплотных душ, выплескивающимся из теней и щелей. В графской оранжерее и сочные, мясистые растения, и стойкие многолетние задыхались и увядали, когда их захлестывали ледяные зловонные волны смерти. Мертвая армия фон Карштайна угрожала всей жизни на земле.

Жрецы брели по улицам, устрашенные чудовищной мощью призраков и духов, вытягивающих жизнь из рыцарей, и тщетно пытались защитить людей заклинаниями и изгоняющими нечистую силу ритуалами. Здесь объединились служители всех культов: Ульрика, Сигмара, Шальи, Мирмидии, Верены, Морра; жрецы вынесли на улицы колокольчики и священные книги, разбрызгивали святую воду, но от страха путались в обрядах, и хитроумные духи проскальзывали в плоть людей и замораживали их кровь, лишая Миденхейм единственной реальной защиты от гнева графа-вампира.

Верховный жрец Сигмара пострадал больше всех. Старик поднял взгляд на Миденхеймский шпиль и увидел сидящего среди контрфорсов и горгулий Влада фон Карштайна. Близорукость не позволила ему различить сардонического выражения бледного лица графа, но внезапная омерзительная эманация первобытного зла ошеломила старого жреца. Он знал, что фон Карштайн лишь подобие человека, что его природа на самом деле гораздо древнее и злее, а с холодной яростью порченой крови не сравнится кровь никого из живых существ.

Вампир наслаждался жестокостью, убийством, садистской бойней, жертвоприношениями. В этом он был непревзойден. Он был Владыкой Смерти, он жаждал смертной плоти и смертной крови. Жрец ощутил этот голод, почувствовал, как уступает ему, как его подавляет кровожадность твари, взгромоздившейся рядом с горгульями, насмехающейся над людскими претензиями на героизм.

Булыжники под ногами жреца Сигмара заиндевели, тронутые потусторонним холодом голодного мертвеца, нити изморози поползли по каменным стенам храма, застывая ледяной коркой. Дыхание вырывалось изо рта жреца клубами пара - он, сливаясь с призрачными тенями, пытался выдавить слова заклинания, но его собственное дыхание придавало призракам форму и четкость. Они влезли в него - не один дух, а вся нечестивая стая, и сожрали его бессмертную душу, заморозили легкие, забили горло льдом, чтобы он не мог дышать и говорить, и задушили жреца медленно и жестоко под смех графа-вампира, звенящий над улицами. Холод червем вполз в серебряный молот на его шее, и святой символ, треснув, раскололся пополам. Кусочки упали на мостовую и разбились вдребезги, будто стеклянные. Жрец хватался за горло, царапал собственный язык, пытаясь вытащить его, чтобы сделать перед смертью хоть один отчаянный, последний глоток воздуха.

Крюгер смотрел, чувствуя себя несчастным, ответственным за все это и в то же время беспомощным. Духи хохотали ему в лицо и улетучивались в поисках другой души, и этот факт невыносимо терзал великого магистра. Он взвыл от гнева и погнался за бестелесными существами на открытую площадь под Миденхеймским шпилем, оскальзываясь и спотыкаясь на обледеневшей брусчатке. Тени продолжали свое грязное дело, и добрые люди умирали.

- ТЕБЕ НУЖЕН Я! - выкрикнул Крюгер, и морозный ветер унес его слова.

Однажды он уже убил фон Карштайна, но смерть не имела власти над графом. Он слышал, что в Блютхофе пять копий пригвоздили фон Карштайна к земле, а граф Остланд лично пронзил сердце вампира своим Рунным Клыком. Вернувшийся через три дня фон Карштайн приказал распять захваченных в плен воинов перед городскими воротами. На Богенхафенском мосту пушечное ядро обезглавило графа. Часом позже артиллерийский расчет был мертв, Богенхафен покорен, а Влад фон Карштайн с головой на плечах стоял во главе армии захватчиков. Эта тварь отказывалась умирать. Издевательский хохот фон Карштайна преследовал Крюгера, пока он, наконец, не увидел монстра, сидящего меж злобных горгулий возле шпиля в сотнях футах над землей. Крюгер не стал медлить. Он бросился под своды собора, массивные деревянные двери с грохотом захлопнулись за его спиной, и гулкое эхо заметалось под величественным куполом. Витражи с изображением Ульрика и Белых Волков окрашивали помещение восхитительными оттенками красного, золотого и зеленого, и разноцветные пятна покрывали каменный пол, как разбросанные монеты.

Крюгер свернул в боковой неф храма. Кожаная обмотка рукояти его молота насквозь пропиталась холодным потом страха, но это лишь подстегивало его. Он распахнул дверь в глубине собора и кинулся вверх по винтовой лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек разом. Двести семьдесят шесть крутых ступеней вели к звоннице двухсотфутовой колокольни. Легкие великого магистра стали разрываться уже на полпути, ноги горели, но несмолкающий голос вины толкал его вперед. Наконец, запыхавшийся Крюгер отворил незапертую дверь звонницы.

Фон Карштайн стоял, извлекая из огромного медного колокола погребальный звон рукоятью своего проклятого меча, и гулкое эхо сотрясало сами камни башни.

Крюгер втянул в себя воздух, стараясь отдышаться. Как-никак он был уже далеко не юноша. Он ощущал каждую из ступеней, по которым только что взбирался.

- А я как раз размышлял о том, сколько народу ты принесешь в жертву, прежде чем вспомнишь, что ты мужчина, и явишься ко мне, - дружелюбно произнес фон Карштайн и убрал меч в ножны.

- И все это было проделано только для того, чтобы заполучить меня? - В сознании Крюгера промелькнули картины бойни, и он тряхнул головой, пытаясь отогнать их. Рыцарь сосредоточил внимание на сардонической улыбке графа и на его холодных глазах, проникающих в самое нутро, обнажающих тайны и страхи, срывающих все покровы с души.

Крюгер тянул время, растравляя свою ненависть к этому чудовищу.

- Вроде того, а что?

- Я уже убивал тебя, фон Карштайн. Кто посмеет сказать, что я не сделаю этого снова?

- Ну-у, - протянул вампир, делая вид, что принял вопрос всерьез, - я посмею. Ты заинтересовал меня, чего не удавалось большинству людишек. Есть в тебе качества, которые восхищают. Такого, как ты, можно использовать.

- Только через мой труп, - выплюнул Крюгер.

- Ну, в общих чертах - именно так.

Вампир отошел от колокола и направился к Крюгеру. С каждым шагом улыбка на его лице становилась шире. Он двигался, как паук, - осторожно, с коварством хищника.

- Если ты убьешь меня, пусть все кончится. Ты отомстишь. Пускай мои люди живут.

- Боюсь, уже слишком поздно. Мои питомцы голодны. Я обещал им сочную закуску, а ведь нет ничего вкуснее мясца разжиревшего волка, уж поверь мне.

- Ты отвратителен. Ты не человек.

- А разве ты сам никогда этого не чувствовал, Волк? Жажды крови? О, вижу по твоим глазам - чувствовал. И чувствуешь сейчас. А на поле боя, когда скачешь во весь опор, отстаивая свою бесценную честь? Ты прячешься за бессмысленным кодексом рыцарства, но мы не такие уж разные. Ты оправдываешь свою жестокость и жажду крови с помощью религиозной мистики, молишься своему жалкому богу воинов, чтобы освятить кровопролитие. Я, по крайней мере, честен. Я позволяю себе наслаждаться радостью убийства. Я получаю удовольствие от неприкрытой жестокости смерти. Это уже есть в тебе, Волк. Зверь живет в твоей душе. Ты держишь его в клетке, но он вырывается каждый раз, когда ты вскидываешь молот. Поверь, ты будешь отличным вампиром. Ты уже вкусил крови.

- У меня с тобой ничего общего.

- Нет, конечно, ты благородный и порядочный варвар, в то время как я - просто варвар.

- Заткнись! - прошипел Крюгер, вскидывая молот.

Фон Карштайн не шевельнулся. Даже дыхания его не было слышно.

Крюгер кинулся вперед. Сделал два шага, и старые доски застонали под его весом. Все же рыцарь вновь яростно замахнулся.

И фон Карштайн словно взорвался, мгновенно перейдя в свирепую, ошеломительную атаку. Он прыгнул на Белого Волка, и черный плащ взвился за его спиной. Движения вампира были смертоносными и гипнотизирующими разом; в его пинках и тычках, чувствовался точный и жестокий расчет, удары следовали один за другим, все быстрее и сильнее. Крюгер успел отбить только первые. В мгновение ока он был повержен на колени обрушившимся на него градом, неотразимым в своей стремительности и мощи. В отчаянии он вскинул молот, но оружие уже ничем не могло помочь. Удар ребром ладони по горлу - и Крюгер проглотил собственный язык. Влад отступил, с любопытством наблюдая, как задыхается великий магистр.

- Нет, - покачал он головой. - Так легко ты от меня не отделаешься, Волк.

Он протянул руку, ухватился за шкуру, обтягивающую плечи Йерека Крюгера, и безо всяких усилий поднял рыцаря на ноги. Глаза великого магистра судорожно заморгали - он уже реял над бездной смерти. Фон Карштайн дождался последнего мгновения и впился зубами в горло Крюгера. Он пил жадно, смакуя горячую медную сладость крови Белого Волка, бегущей по его глотке. Он отстранился, не осушив тело седовласого воина до дна, рванул врага за волосы и открыл ему рот. Медленно, наслаждаясь упоительной иронией момента, граф-вампир прокусил собственное запястье, пуская кровь, и поднес руку ко рту Крюгера так, чтобы алые капли падали прямо в горло человека.

Тело Крюгера содрогнулось, каждая клеточка его человеческого существа протестовала против порченой крови, скапливающейся у него во рту, а потом он сделал глоток, и глаза Йерека распахнулись - впервые за несколько мучительных минут в его организм проник воздух.

Он отшатнулся от кровавого поцелуя графа-вампира, покачиваясь на нетвердых ногах. Ухватившись за низкую балку, Крюгер побрел к лунному свету, струящемуся сквозь открытую арку.

Потом он оглянулся на фон Карштайна:

- Вот и все.

И вновь повернулся к проему. Он ощутил на своем лице ласку свежего воздуха, обрадовался ей, как последнему доказательству того, что он еще жив, и бросился вниз с колокольни.

Глава 19. ОДИН ВО ТЬМЕ

Миденхейм. Весна, 2050

Он очнулся в давящем со всех сторон мраке. Двигаться он не мог. Руки были скрещены на груди. Ноги можно было развести в стороны дюймов на шесть, не больше.

Темнота душила. Он попытался расцепить пальцы, провел руками по груди, пошарил вокруг. Дело плохо. Он в ловушке. В голове было пусто.

Потом, точно галлюцинации, в мозгу стали вспыхивать один за другим обрывки воспоминаний. Духи, призраки, заиндевевший город, его город, захваченный нечистью, издевательский смех фон Карштайна, когда его друзья - нет-нет, у него не было друзей, его люди - погибали, а потом - падение. Промежутки были пусты. Каждое новое воспоминание уничтожало очередную частицу его человеческой сущности. Он не горевал, лишь испытывал отстраненное любопытство к своей жизни, прокручивающейся перед ним кровавыми фрагментами, из которых здесь, во тьме, постепенно складывался его портрет.

Он был Йереком Крюгером. Раньше. Кто или что он теперь, он не знал.

Только в нем возникло нечто иное - нечто совершенно чуждое тому человеку, которым он был, хотя все воспоминания и стремления Крюгера у него остались, вместе с кожей и костями мертвого мужчины.

Йерек Крюгер мертв. Он понимал это с холодной уверенностью.

В сознании всплыла насмешка фон Карштайна: Это уже есть в тебе, Волк. Зверь живет в твоей душе. Ты держишь его в клетке, но он вырывается каждый раз, когда ты вскидываешь молот. Поверь, ты будешь отличным вампиром. Ты уже вкусил крови.

Падение…

Во рту было кисло, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это запекшаяся кровь.

Ты уже вкусил крови. Теперь он понял, что с ним случилось, что означает этот ржавый привкус. Давясь рвотой, он неистово забился в тесном пространстве гроба. Ноги беспомощно барабанили по деревянной крышке, а наваленная сверху сырая земля приглушала звук до тупого буханья. Он зарыт. Они похоронили его. В мозгу вспыхнула паника. Он не просто в ловушке, он погребен под тоннами грязи. Внезапная догадка подействовала удушающе. Существо, бывшее некогда Крюгером, завизжало от ужаса, брыкаясь и корчась в узком ящике.

С огромным трудом ему удалось прижать руки к лицу.

Его окружала всепоглощающая тьма.

Сквозь пелену страха пробивался лишь один голос: голод взывал к нему. Ему была необходима пища.

Эта мысль всколыхнула в нем отвращение и возбуждение одновременно. Он ощущал вкус крови во рту, и вкус этот ему нравился. Хотелось еще крови. Он нуждался в ней, в свежей крови.

Он должен найти способ выбраться из этой тюрьмы. Он должен поесть.

Фон Карштайн превратил его в монстра… или он всегда был монстром? Неужели вампир был прав? Неужели зверь всегда томился в его душе, только и дожидаясь, когда его освободят?

Он узнал, кто он. Истина открылась ему с ошеломляющей ясностью. Он - вампир, как фон Карштайн, породивший его.

Значит, он тоже фон Карштайн, ведь любой сын часть своего отца, часть его крови.

Йерек фон Карштайн. Он мысленно повторил это имя, как бы пробуя его на вкус. Йерек фон Карштайн.

Они заплатят за то, что сделали с ним. Все они.

Ярость пылала в нем. Раскаленный добела гнев. Всю свою жизнь он сражался с чудовищами и вот стал худшим из них. Он взревел от боли и обиды и упёрся в деревянную крышку всем, чем моп коленями, локтями, предплечьями. Тонкая древесина затрещала и расщепилась. Струйка земли просочилась в гроб, грязь посыпалась ему на грудь. Он взвыл снова и толкнул что было мочи, но крышка не желала больше уступать. Плотно спрессованная земля надежно удерживала ее на месте.

Он в ловушке. Погребен заживо… Только жить ему суждено вечно.

Вечно лежать в удушающей тьме, где невозможно пошевелиться, где ничего невозможно сделать, кроме одного - думать. Это сведет его с ума.

Но это сохранит жизни там, наверху… Мысль пришла к нему внезапно. Пока он пленник земляной гробницы, люди наверху будут в безопасности - его люди, их семьи, народ, ради которого он дрался с тварью по имени фон Карштайн.

Но их безопасность - это его гибель. Он недостаточно силен. Он уже знал это.

Металлический привкус крови дразнил язык.

Он не просто нуждался в еде - он хотел есть. Фон Карштайн превратил его в монстра.

В отчаянии он сбил костяшки пальцев о расколотое дерево до кровавого мяса и содрал ногти, царапая крышку в попытке вырваться на волю. Занозы засели в его пальцах, искромсав в лохмотья плоть и проникнув кое-где до самых костей.

А потом на него хлынула земля. Словно дождь.

Крышка подалась. В огромную трещину посредине неудержимым потоком посыпался песок, и черви, и камни, окончательно пригвоздив Йерека фон Карштайна к месту. Он открыл рот, чтобы закричать, и грязь полилась туда, наполняя его.

Он дико задергался, но тщетно. «Задыхаюсь, - в отчаянии подумал он, глотая грязь. - Не могу дышать… не могу…»

Но боли в легких не ощущалось. Никакого головокружения. Никаких рвотных позывов. Он не нуждался в воздухе. Он был мертв. Эта мысль разнесла в клочья последние остатки его здравого рассудка.

Придя в неистовство, он презрел давление земли и острые щепки гроба и принялся рыть, пробивая себе путь сквозь спрессованную почву, пока, наконец, лицо его не вырвалось на поверхность.

Он родился заново.

Родился в смерть - жестокой пародией на то, как он был рожден в жизнь. Чрево земли, его матери в этой жизни существа-нежити, вытолкнуло его.

Он открыл глаза и увидел отца, глядящего на него сверху вниз.

Йерек закашлялся, выплевывая могильных червей и черные комья.

- Почему? - выдавил он. - Почему ты это сделал?

- Потому что ты был обязан мне смертью. Потому что я потерял хорошего человека, но в тебе я нашел лучшего. Потому что я увидел твою душу. Потому что ты уже был волком. По всем этим причинам - и ни по одной из них. Потому что я этого хотел. Ты разберешься - со временем. А теперь идем, поедим. Перед тобой мир плоти и крови. Утоли свой голод, Волк.

Влад ухватил Йерека за запястье и выволок его из могилы.

Глава 20. СУМЕРЕЧНЫЙ ХОР

Альтдорф. Зима, 2051

Джон Скеллан почти забыл, что значит быть человеком.

Слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз что-то чувствовал.

Вот по чему он скучал больше всего - по простому ощущению воздуха, наполняющего легкие при глубоком вдохе, по запаху свежескошешюй травы и поднимающегося в печи хлеба, по поцелуям солнечного света на лице.

Солнечный свет.

Всю свою жизнь он принимал его как должное. Солнце всходит, солнце садится. Все просто. Сейчас ему шестьдесят девять, хотя за десятки лет он не состарился ни на один день. Сорок один год Скеллан не чувствовал на своем лице солнца. Сорок один год.

Он уже не мог вспомнить, на что это похоже. Единственное, что он чувствовал теперь, - голод. Это была мрачная, отчаянная потребность, постоянно гложущая его изнутри, требующая удовлетворения аппетита, который удовлетворить нельзя. Он был не тем человеком, каким был когда-то; фундамент, на котором возникла и так долго держала его в плену жажда мщения, рассыпался со смертью Айгнера и перерождением его самого. С годами остатки всего человеческого в нем постепенно отмирали, замещались основной вампирской потребностью - потребностью в еде. Он научился наслаждаться охотой и убийством. Улыбка хищника расползлась по его лицу. Он чувствовал только одно, оно витало в воздухе.

Кровь.

Грядущие дни обещали побоище, редкое пиршество крови - старой, молодой, невинной и прокисшей от горького опыта. Альтдорф предлагал сильванской аристократии тьмы великое множество разнообразных «закусок». Злобный род фон Карштайна вел разбухшее до гигантских размеров войско нежити в последний и решительный бой, сулящий славу, - на штурм самого сердца Империи.

Альтдорф. Столица, раскинувшаяся на островах, утонувших в грязи широких низин у слияния двух рек, Рейка и Талабека.

Защита города была поистине жалкой. В отчаянии дураки-жители нарыли канав и утыкали их кольями, словно ожидая, что вампиры слепо рванутся вперед и сами наколются на заостренные деревяшки. Старинные байки натолкнули горожан на мысль изменить направление течения Рейка, чтобы получился ров с проточной водой. А в стенах города русло реки тем временем пересохло, и защитники пользовались им как удобным тротуаром. Что ж, остроумно - недаром город славился своей ученостью.

Но усилия, конечно же, были потрачены впустую. Слепо следуя отжившим представлениям, люди позволили одурачить себя. Они бездумно моллись своим бессильным богам о спасении и верили небылицам. Они повернули Рейк, потому что хотели убедить себя, что это защитит их от вампиров, что граф и его сородичи не сумеют пересечь реку с таким быстрым течением.

Забившись в сырые погреба, укрывшись за ставнями ослепших окон, альтдорфцы намеренно забыли о зомби, упырях, духах и прочих выходцах с того света, призванных под знамена фон Карштайна. Дело их было безнадежно. Матери, дрожа и прижимаясь спиной к холодным камням стен, укачивали на руках детей, прислушивались, не приближаются ли вампиры, и пытались найти в себе смелость убить собственную плоть и кровь, чтобы не отдавать ее монстрам на съедение. Эхо горестных рыданий металось в самых темных углах города. Жители понимали, что обречены.

И Скеллана это возбуждало. Война ускорила всеобщее разрушение; то, что могло развалиться, выйти из строя, рассыпаться, разлететься, заржаветь, рухнуть, делало это. Природа уже начала длительный процесс освобождения земли от пагубного воздействия людей. Первая стадия - превращение некогда величественных зданий в пыль. Плющ и вьюнок ползли по стенам, расшатывая фундаменты и кладку своими корнями, которые проникали в щели между камнями, расширяя их и ослабляя постройки.

Они закончат то, что начала природа.

И в свои последние часы человечество будет страдать.

Скеллан посмотрел на небо. Через час уже рассветет. Он чувствовал, как в сердцах защитников города растет самодовольство и успокоенность. Лучники на стенах знали, что они теперь в безопасности,- по крайней мере, на несколько часов. Фон Карштайн не начнет атаку перед самой зарей.

Но безопасность - иллюзия.

Вампир оглянулся. На илистой равнине толпились десятки тысяч безмозглых автоматов. Груды костей и гнилой плоти собрались в одну безграничную волну насилия, дожидающуюся момента, когда можно будет хлынуть на ряды защитников. Громоздкие осадные машины медленно катились на передовую. Армия фон Карштайна казалась безбрежным морем, раскинувшимся, насколько хватает глаз. Скеллан мог лишь догадываться, какое действие оказывает это войско на моральный дух наблюдавших за ним людей, ждущих нападения и испытывающих сейчас угрюмое облегчение оттого, что в их распоряжении есть еще один день жизни и они могут в последний раз перед грядущим ночным кошмаром вернуться домой, к женам и детям.

Они жестоко ошибались.

Небо оставалось черным, как в глухую полночь, и заря не брезжила на востоке.

Скеллан повернулся к стоящему рядом с ним седеющему старому Волку. Йерек фон Карштайн смотрел на первые осадные машины из спаянных тел и костей, которые неуклюже занимали свои позиции. Скеллан не слишком доверял графскому питомцу, хотя сам Влад, кажется, полагал, что Белый Волк полностью приручен. Было в нем что-то раздражающее, хотя Скеллан и не мог сказать, что именно. Конечно, двуличность и лживость вряд ли можно было назвать редкими спутниками вампирской аристократии; все они, включая Скеллана, были бандой убийц, лжецов, мошенников и воров. Тут никто никому не доверял безоглядно.

Первая гигантская катапульта встала на место. Сотни зомби фон Карштайна тянули ее за канаты. Вампиры-конвойные подстегивали неуклюжих существ, требуя большего рвения. Адская машина была истинным олицетворением преисподней. Она представляла собой немыслимый, возвышающийся над полем боя клубок переплетенных рук, ног и искаженных криком лиц. Над этой грудой кружили вороны, привлеченные неистребимым запахом смерти, присущим этим чудовищным метательным орудиям.

Рты двигались, не переставая вопить. Конструкции были живыми, по крайней мере, живыми в смерти, воскрешенными черной магией. Их крики вторили карканью стервятников.

Восемь машин заняли позиции под стенами города, еще восемь дожидались в резерве.

Солнце по-прежнему не показывалось. Спасительный рассвет не настанет.

Интересно, когда защитники сообразят, что последние часы ночи растянулись навечно?

Скеллан медленно зашагал между рядами мертвецов к белой палатке фон Карштайна, где сидел граф с воющим мечом на коленях и играл своим перстнем-печаткой, медленно крутя его на длинном тонком пальце левой руки. Фон Карштайн поднял глаза. Его и без того бледное лицо казалось еще более изнуренным от переутомления, накопившегося за годы войны. И он, несомненно, нуждался в пище. Скеллан подозвал одного из графских помощников и велел принести свежей крови, чтобы распить ее с фон Карштайном перед тем, как они предъявят городу ультиматум. Смуглый слуга торопливо кинулся выполнять приказ.

- Тебе нравится? - спросил фон Карштайн, не отрывая взгляда от меча. Клинок тихонько стонал под кончиками его пальцев.

- Страх? О да, его вкус восхитителен. Они ждут свое бесценное солнце, а оно не появляется.

- Все боятся тьмы, Скеллан. Это первобытный страх. Он сохранился с того времени, когда мы жили в пещерах и разжигали огонь, чтобы не подпускать к себе ночных чудовищ. Мы можем сидеть здесь месяц в кромешной тьме и войти потом в Альтдорф беспрепятственно, потому что страх все сделает за нас. Я уже чувствую, как страх расшатывает их. Они теснятся в темных углах, молясь, чтобы смерть обошла их стороной.

- Они ничего не знают, - сказал Скеллан.

Слуга вернулся с молоденькой девушкой. Лицо и ноги ее покрывал слой глубоко въевшейся грязи, она дрожала, не владея собой.

- Спроси ее, - бросил фон Карштайн. - Спроси, что страшнее: быть здесь сейчас с нами или сидеть взаперти во мраке, дожидаясь, когда тебя выволокут к нам. Ну, девочка, что?

- Да, - кивнул Скеллан, подошел к жертве близко-близко и дотронулся до ее мягкой щеки, по которой текли слезы. Потом он заговорил с девушкой на чистом рейкшпиле, ее родном языке: - Что? Ожидание или гибель? Что пугает тебя больше?

Девочка затрясла головой. Скеллан погрузил пятерню в ее волосы, намотал их на кулак и рванул ее голову назад.

- Я задал тебе вопрос и жду ответа.

- Ож… ож… ожидание, - пролепетала она.

- Ну вот, не так уж и трудно, - произнес Скеллан почти нежно. - А теперь давай тебя умоем, ладно? Не дело девушке ходить грязной. Что нам стоит подумать о хороших манерах? - Он махнул рукой слуге, чтобы тот подал влажную тряпицу, и осторожно вытер лицо девушки, уделив особое внимание слезинкам. Затем он развернул ее. - Ну вот, уже лучше, теперь ты пахнешь только страхом, а не грязью, - одобрительно сказал он и погрузил зубы в ее шею.

Она закричала и забилась, но он крепко держал жертву, пока силы не покинули ее; руки и ноги девушки обмякли, глаза закатились. Только тогда Скеллан оторвался, облизал губы, смакуя последний глоток теплой крови, и толкнул девушку к фон Карштайну.

- Ешь. Тебе нужны силы.

Граф осушил жертву до конца и кинул труп ближайшему упырю, чтобы тот выволок тело наружу и там спокойно, подальше от глаз хозяина, ободрал мясо с костей и насытился.

Фон Карштайн встал, убрал голодный меч в ножны и запахнул плащ. Затем он посмотрел на Скеллана и кивнул:

- Пора.

И вышел в вечную ночь. Скеллан последовал за ним.

Граф-вампир шагал вдоль строя мертвецов, не отрывая взгляда от городских стен.

Скеллан изучал своего хозяина. Он восхищался безжалостной целеустремленностью фон Карштайна в достижении его мечты: создании Царства мертвых на земле. Но граф не был совершенным монстром. Порой он бывал невыносим с его философствованием, самокопанием и меланхоличными раздумьями, совершенно неуместными в великом правителе. Слишком уж это было по-человечески, слишком близко к слабости и прочим проклятым человеческим чертам. Для Скеллана все это было игрой, и независимо от того, играл ли скот по правилам или нарушал их - он так или иначе съедал этот скот. Ему было плевать на них. Мясо - это всего лишь мясо. Привязанность фон Карштайна к людишкам холодила его нутро. И эта женщина, Изабелла, она же совершенно безумна. Впрочем, ее непредсказуемость делала ее интересной. Она инстинктивно понимала игру.

Скеллан слышал рассказы о ее привычках, о купаниях в бочках с кровью девственниц ради сохранения цветущего вида, о том, как она в экстазе осушала по тридцать-сорок девушек за ночь, о расписывании стен дворца кровью своих жертв после оргий и о том, как часом позже она жаловалась на свое одиночество в продуваемом всеми сквозняками старом замке.

Фон Карштайн остановился на каменистом холмике среди грязной пустоши и крикнул:

- Кто говорит от вашего города?

Акцент в его голосе усиливался вместе с громкостью. Он резал уши Скеллану и свидетельствовал о полном отсутствии утонченности и о бескультурье. Но таков уж был грядущий новый мир- мир правления монстров.

На укреплениях начался переполох, стражники явно не представляли, как вести себя в такой ситуации. Фон Карштайн терпеливо ждал, словно в его распоряжении было все время мира. Скеллан прекрасно понимал, что они пытаются сделать. Но скоро они сообразят, что промедление ничего им не даст. На этот раз солнце не поторопится их спасти.

Спустя несколько минут на стене появился человек в простой белой рубахе, украшенной изображением молота Сигмара. Он казался удивительно спокойным - учитывая раскинувшееся перед ним безбрежное море нежити. Рядом с ним стоял женоподобный хлыщ, даже издалека выглядевший смертельно испуганным. Скеллан улыбнулся. Старик был жрецом, но держался как воин, а жеманный дурак возле него был скорее всего Людвигом фон Хольцкругом, претендентом на имперский трон. Игнорируя его, Скеллан уставился на жреца. Он знал, кто это. Человек очень постарел за годы, прошедшие с момента их последней встречи, но все же не узнать Вильгельма фон Оствальда было трудно. Когда-то он был фанатичным охотником за ведьмами. Кажется, фанатик пришел к религии. Жаль только, это не спасет его бессмертной души.

- Я Вильгельм Третий, верховный теогонист Сигмара, говорю от имени людей Альтдорфа, - спокойно крикнул старый жрец.

- Я, Влад фон Карштайн, пришел сделать тебе честное предложение, которое настоятельно советую обдумать и принять ради блага твоего народа.

- Тогда говори.

- Солнце сегодня не взойдет, началась долгая ночь. Вот мое предложение: служи мне в жизни либо служи мне в смерти. Выбор за тобой. Если решишь встать против меня, пощады не будет.

Щеголя заметно трясло - видимо, он представил свою нежизнь в неволе, существование безмозглого зомби на побегушках у фон Карштайна. Жрец же не дрогнул.

- Это не предложение, вампир. Это смертный приговор. Я не продам своих людей в рабство.

- Да будет так,- равнодушно бросил фон Карштайн.

Он дал знак осадным машинам стрелять, и первые снаряды - пылающие черепа - понеслись к сердцу Империи.

Глава 21. ЛЮБОПЫТСТВО СГУБИЛО ВОРА

Альтдорф. Зима, 2051

Одно последнее дельце, пообещал себе вор, и пора смываться.

Речь шла о транспортабельных ценностях. Феликс Манн был богатым человеком по любым меркам. Он обладал средствами и мудро вложил их в недвижимость столицы Империи: дом рядом с императорским дворцом и монументом Сигмара на Хельденплац, на границе богатых районов Оберейк и Паласт. Имущество, достойное императора, но его не погрузишь на подводу и не вывезешь в Тилею или Эсталию. Из окна своей спальни он видел огромную бронзовую статую божества-покровителя Империи и размышлял, что думает Богочеловек об участи, постигшей его город.

- Все хорошее когда-нибудь кончается, - пробормотал он себе под нос.

Эту дурную привычку - разговаривать с самим собой - он приобрел недавно.

В Рейкспорте его ждал корабль, который должен был тайно вывезти Феликса из обреченного города до того, как он падет. Это был лишь вопрос времени, и грех было не воспользоваться последней возможностью. Феликс не был жадным человеком. Он не нуждался в исключительном богатстве, роскошь не интересовала его. Воровство было для него игрой, в которой он противопоставлял свой ум уму своих жертв, а унесенные ценности были для него лишь выигранным очком.

Тысячи ног нежити, шаркающих по грязи пригородных низин, рождали дрожь в сердце старого города, трепет отвращения - это природа отстранялась от неестественного прикосновения мертвецов. Горящие черепа верещали, пролетая над высокими стенами, падали, раскалывались и выплескивали жадный огонь на бревенчатые дома, а горожан повергали в цепенящий ужас. Да, черепа демонстрировали жителям Альтдорфа всю кошмарную суть войны. Они ведь принадлежали людям, восставшим против графа-вампира. Завтра или послезавтра уже их черепа, возможно, будут разбиваться о стены имперского дворца, их мозгами будут питаться упыри фон Карштайна. Феликс считал все это дикостью и варварством.

Он медленно брел по городу, обдумывая свои дальнейшие шаги. Одно последнее дельце. Транспортабельные ценности. Он хорошо представлял себе, на что идет. Это дерзкое преступление будет жить в легендах Альтдорфа, пока существует сам город. На стенах было полно лучников, но улицы были совершенно пустынны. Конечно, не везде так: тюремная башня Амтсбецирка и замок Мундсен окружены людьми, отчаянно желающими освободить своих любимых, чтобы те бежали, или отдать жестоких убийц, отребье общества, на поживу графским упырям, как подношение, в надежде, что это спасет остальной народ. Смешно. На Соборной площади они толпились у дверей храма, умоляя горстку Рыцарей Огненного Сердца ринуться в атаку и спасти их, несмотря на подавляющее преимущество врага и невозможность добиться успеха - или, хотя бы, остаться в живых. В Оберхаузене они валялись под угольно-черными стенами храма Морра, уговаривая бога смерти защитить их души.

Южный рыбный рынок был заброшен, торговцам нечего было продавать, в первые же дни осады мародеры разгромили рыбные ряды. Кладбище в Рейкхохе являло собой сцену полного осквернения, могилы и склепы были вскрыты, а тела сожжены, чтобы трупы не могли подняться и сокрушить город изнутри.

Блуждания привели Феликса на Кайзерплац, просторную площадь позади императорского дворца. Виселицы - вот единственное, что осталось тут. Он обогнул казармы дворцовой гвардии, и ноги сами привели его к имперскому монетному двору и казначейству. Улица была пустынна, что дало Феликсу возможность основательно изучить кайзеровскую канцелярию. По этой части Альтдорфа невозможно было судить, насколько выросло население города, даже приблизительно, - дорожная стража сгоняла тысячи беженцев, прибывающих в столицу из окрестностей в беднейшие районы города, чтобы налег цивилизации остался нетронутым хотя бы там, где были деньги, чтобы оценить его.

Одно последнее дельце, пообещал он себе, и на лице его расцвела улыбка.

Вдалеке, точно собаки, лаяли люди, выкрикивая приказы и вопя, когда пылающие черепа попадали в цель и воспламеняли все вокруг. Эхо пожаров завывало на пустых улицах. Феликса не удивило, что большинство альтдорфцев попрятались по укрытиям, как крысы. Достаточно было посмотреть на пример их духовного лидера и сделать вывод - верховный теогонист исчез в недрах собора Сигмара еще три дня назад. Правда, разница между днем и ночью давно канула в прошлое. Ночь стала вечной. Феликс слышал, как дураки болтали, что фон Карштайн обладает силой, которая не дает солнцу взойти, что, естественно, было полной чушью, но идиоты верили тому, что видят, а видели они лишь черноту ночи.

Казначейство располагалось в трехъярусном доме, истинном шедевре из камня и дерева, укрепленном, как ни одно из других зданий. Оно напомнило Феликсу мастифа - припавшего к земле, целеустремленного, упрямого, несгибаемого, - короче говоря, очень сильного зверя, для укрощения которого требуется чертовская сообразительность, но от этого игра становится лишь забавнее. Иначе было бы слишком скучно.

Когда все взгляды обращены в сторону утопающих в грязи просторов, занятых вампирской ордой, патрулям уже не до обычных дозоров.

Огненный снаряд просвистел над головой, череп разбился об одну из высоких башен имперских казарм, обдав кладку брызгами пламени. Огонь попытался прицепиться к камню, но быстро сдался, однако на миг горящий череп не хуже солнца осветил Кайзерплац. Феликс застыл, пойманный этим красным сиянием, ожидая окрика, которого так и не последовало. Поразительно, как несколько дней способны расшатать укреплявшуюся годами дисциплину.

Еще несколько пылающих черепов прочертили яркие дуги в вышине, рассыпая искры и освещая ночь.

Несмотря на весь ужас происходящего, была какая-то завораживающая красота в этом огне на фоне черного неба.

Теперь было уже лишь вопросом времени, когда мертвецы взберутся на городские стены, и никакие усилия лучников и меченосцев на укреплениях не удержат их. Все в Альтдорфе знали это, но многие не хотели признавать, поэтому в отдельных районах города воцарилась анархия: народ громил магазины и лавки, унося все продовольствие, которое могло бы помочь какому-нибудь спрятавшемуся семейству протянуть еще день или два осады. Граф-вампир как будто намеренно лишал горожан всего человеческого, превращая их в крыс, в падальщиков.

Скорость, с которой так называемые цивилизованные люди приносили в жертву законы и порядок, была поразительной. Тысячи обратились за спасением к Сигмару и другим богам, но не меньше народу кинулось на путь преступлений, обеспечивая себя за счет других. Обычного добропорядочного вора вроде Феликса, для которого существовали понятия профессиональной чести и стиля, подобное падение человечества на дно деградации и отчаяния огорчало безмерно. Ему хотелось хорошенько встряхнуть людей и заставить их увидеть, что их эгоизм лишь приближает победу фон Карштайна.

Куда ни кинь взгляд, повсюду он натыкался на признаки смерти. Фон Карштайн играл людьми, как кот играет мышью, пока не настало время перекусить. Феликс слышал, как пал Миденхейм от нашествия духов и как войско Оттилии утонуло в океане зомби. Никакое волшебство не убережет Альтдорф. Города рушатся. Рушатся и империи.

Необходимо было выбраться из города до того, как стены падут и поток мертвецов запрудит узкие улицы. Привычки, привитые цивилизацией, не продержатся и нескольких часов в этом гнусном кошмаре - люди станут жертвой темной стороны собственной натуры. Феликс не был воином. Он всегда добивался своего умом и острым языком, а не мечом. Он был жуликом.

Внимание Феликса вновь переключилось на здание казначейства. Вора не интересовали деньги - слишком большую сумму невозможно было вывезти в спешке. Сейчас ему нужны были драгоценные камни, алмазы чистой воды, как ограненные, так и нешлифованные: столько, сколько влезет в карман. Их ценность неизменна в любой части света.

Сторожка пустовала, хотя обычно один только двор патрулировали пятеро зорких гвардейцев.

Феликс с беззаботным видом пересек улицу, борясь с позывом повертеть головой, чтобы изучить обстановку. Секрет был в том, чтобы выглядеть так, будто имеешь полное право находиться здесь. Он заглянул через окошко внутрь сторожки. Огонь в очаге не горел - вряд ли стража появлялась тут в последнее время. Должно быть, все ушли на стены, решил Феликс, радуясь тем выводам, к которым подводил ход его мыслей. Ведь логично, что ввиду столь явной угрозы по ту сторону стены мало кто станет смотреть на то, что происходит по эту.

Он медленно обошел конторское здание, определяя местонахождение входа и выхода.

- Есть много способов ободрать дохлую кошку, - пробормотал Феликс, огибая угол и возвращаясь на Кайзерплац.

Хороший вор всегда учитывает все имеющиеся в его распоряжении варианты, он не рассчитывает только на переднюю и заднюю двери или даже окна первого и второго этажей. Он задрал голову, прикидывая расстояние от крыши до различных точек. Кое-где придется прыгать. Люди, задумываясь о безопасности своих домов, частенько забывают о крышах. Конечно, с учетом скопления стражи на укреплениях проникновение в здание через крышу не самый безопасный путь. Он же не хочет, чтобы его заметил какой-нибудь стражник, пожелавший кинуть взгляд на свой заброшенный дом или решивший укрепить свой дух созерцанием шпилей альтдорфского собора.

Нет, тут слишком велика была вероятность провала, так что вор опустил глаза ниже, на менее заметные выступы и затемненные промежутки между казначейством и соседними домами.

А еще всегда имеется подпол, но один Сигмар знает, сколько граждан некогда славного города уподобились крысам и перебрались жить под землю, в канализацию, считая, что там они в безопасности. С глаз долой - из мыслей вон, хотя, как понимал Феликс, когда дойдет до наступления орд смерти, будет уже не важно, укрылся ты или нет.

Нет, о неприступности здания и говорить не приходится. Впрочем, это ведь не крепость. Здесь всегда полагались на живую силу как на преграду даже для самых прытких воров, о чем в ближайшие дни канцлер Имперского казначейства наверняка пожалеет.

Кроме охранников, здесь должна была иметься сигнализация. Вопрос в том, какая именно. В буквальном смысле сигнализация - это устройство, которое всего лишь зовет на помощь, но с учетом обычной для сверхбогатеев паранойи вполне можно было ожидать, что тут дерзнувшего ограбить имперскую казну ожидает смертельный исход.

К сожалению, время поджимало и не позволяло соблюсти все предосторожности, которые требуются для подобного взлома. У него, образно говоря, были связаны руки. Приходилось забраться внутрь, не задумываясь об изяществе производимой операции. Конечно, афере будет недоставать тонкости, присущей искусному вору, но эффект гарантирован, и никто не пострадает. А это важно. Грубая сила - оружие головорезов; хороший вор пользуется лишь своим умом, а мускулы оставляет дома. Сигнализация, сообразил Феликс, должна быть размещена вокруг канализационных колодцев и на первых этажах. Если бы он ставил ее, то сделал бы именно так. Теперь в городе работало очень мало домушников-верхолазов. Это искусство было давно забыто. В моду вошли грубые преступления вроде групповых нападений или карманных краж. Деятельность по приобретению доходов незаконным путем утратила мастерство. Люди не готовы были работать. Они хотели получать деньги легко и быстро.

Но только не Феликс Манн. Он принадлежал к старой школе. Он был джентльменом удачи. Ценителем преступлений. Специалистом. Он был пережитком, одним из последних истинных мошенников. Его искусство состояло в том, чтобы заставить общество поверить, что его не существует. В Миденхейме он был известен как Рейнард Коль. В Талабхейме его звали Флорианом Шнайдером. В Богенхафене он откликался на имя Арен Леер.

В Кемпербаде он был Стефаном Мейером, а в Мариенбурге - Ральфом Беккером.

В любом городе Старого Света у него было множество имен и множество богатых вдовушек, готовых есть у него с ладони, осыпающих его драгоценными побрякушками ради всего лишь нескольких минут его внимания. Он помогал им сознавать свою исключительность, напоминал им, что значит ощущать себя молодой и любимой. Он разбивал их сердца, но дарил взамен гордость, чувство самоуважения, заставлял их снова влюбляться в самих себя - и в итоге собрал кругленькую сумму. Зажиточные купцы кормили и поили его, полагая, что он их же породы. О его успехах судачили в каждом городе, а его ложь была столь неправдоподобна, что людям оставалось лишь верить ей.

На зубчатой крыше казарм рядком расселись стервятники. Их блестящие глазки нервировали его.

Нужно было подумать.

Вероятнее всего, слабым звеном, которым можно было воспользоваться, являлись второй и третий этажи. Там он должен найти проход внутрь. Должен.

Он прогулочным шагом направился на Соборную площадь, пытаясь прояснить мысли.

Это чем-то напоминало сложную катайскую головоломку, плетеную ловушку, надеваемую на пальцы, - чем больше он углублялся в проблему, тем больше сковывали его мелкие детали, с которыми приходилось сражаться, а задачка упорно отказывалась решаться. Секрет тут был в том, чтобы вытаскивать пальцы медленно и плавно. Или, другими словами, очистить сознание, думать о чем-нибудь другом.

Плохо только, что, перестав думать о деле, его мозг насквозь проникался осознанием того, что под Луговыми воротами толпится армия нежити, и инстинктивное желание бежать становилось непреодолимым. Тот факт, что верховный теогонист исчез в подземельях главного собора, нисколько не успокаивал вора. Жрец сказал прихожанам, что удаляется молиться о том, чтобы в это темное время на людей снизошли мудрость и просветление.

Но толпы продолжали собираться у дверей храма, терпеливо дожидаясь появления своего духовного отца.

Феликс был уверен, что старик покинул город, воспользовавшись запутанной системой катакомб и канализацией Альтдорфа. Без пышной официальной мантии не многие узнали бы жреца. Вполне возможно, что он спокойно добрался до Рейкспорта, сел на корабль и уплыл в любую из частей изведанного мира.

В конце концов, именно так собирался поступить и сам Феликс.

Он не ожидал, что у восьмиугольного храма все еще толпится столько народу. Сотни кающихся грешников и просто испуганных и отчаявшихся верующих сошлись к месту поклонения. Слева от вора стояли на коленях молящиеся женщины, выглядевшие так, словно только что выползли из сточной канавы.

Когда двери собора начали открываться, толпу охватила чуть ли не истерика, за которой последовал общий разочарованный вздох - на площадь вышел не верховный теогонист, а простой причетник. Дьякон был старше жреца и своей осанкой и манерами походил на книжного червя. Лицо его, однако, было простым и открытым; человеку с таким лицом невольно хочется верить. Он двигался неловко, точно каждый шаг давался ему с трудом. Гул недовольства нарастал.

Причетник махнул рукой, призывая народ к тишине.

Тихий шепоток пробежал по толпе. Священник собирался обратиться к ним. На многих лицах читалось возбуждение. Люди думали одно и то же: наверняка Сигмар заговорил! Собравшиеся замерли в ожидании. Феликс подошел ближе, ему было любопытно услышать, что скажет причетник.

Старик откашлялся.

- Вот уже три дня минуло с тех пор, как наш благословенный брат спустился в подвалы, чтобы молить о наставлении. Он отказался от воды и пищи, истинно полагая, что вера в господа нашего бога поддержит его. Сегодня утром он появился, неся слова, которые все мы жаждали услышать: милостивый Сигмар даровал нашему святому отцу мудрость. Обладая этим знанием, наши солдаты уничтожат чудовище! Он дал нам ключ к выживанию! - Причетник воздел руки в благословении.

Радостные возгласы взмыли над толпой, люди бросились обниматься друг с другом, веря, что они спасены.

Феликс усмехнулся. Да, не поддаться вдохновенной речи дьякона было трудно. Теперь он понял, почему к народу обратился не сам Вильгельм, а этот причетник. У Вильгельма был слишком острый нос и слишком узкие глаза, глядевшие слишком твердо, без снисходительности, но зато он видел то, что у дьякона не всплыло бы даже в самых дальних уголках сознания. Причетник, сообщающий людям новость о вмешательстве Сигмара, - это было гениально. Ухмылка Феликса стала еще шире. Он умел ценить ловкое жульничество. Нет, божественное вмешательство тут было ни при чем; напротив, вот пример поистине божественного надувательства. Но разве магия лучших афер не в том, чтобы заставить простолюдинов поверить в невозможное? Чем несусветнее ложь, чем меньше она похожа на правду, тем скорее верят ей простофили, особенно если подсыпать в смесь щепотку божественного. Об этом стоило поразмыслить.

Какое-то зыбкое движение в тени за спиной священника привлекло внимание Феликса.

Он не придал этому значения, но тут оно возникло снова, в десяти шагах от того места, где он заметил шевеление в первый раз: какая-то складка в тени, какой-то проблеск в стене, точно что-то промелькнуло перед ней. Он ничего бы не разглядел, если бы не всматривался специально, но теперь, когда он знал, что искать, было не так уж трудно следить за этим движением. Феликс догадывался, что это: на его глазах сходил первый слой божественного обмана. Кто-то крадучись ускользал из собора. Вор не знал наверняка, в чем тут хитрость, - возможно, подключилось волшебство?

Любопытство Феликса было задето не на шутку. Он зашагал следом, держась поближе к теням, порожденным тусклой луной. Странная световая аномалия передвигалась медленно. Вор сдерживал шаг, стараясь ступать по брусчатке как можно тише. Он знал, что поступает глупо. Это было совершенно не его дело. Пусть служители Сигмара доводят свое жульничество до конца - ему-то что? Через сорок восемь часов его тут не будет. Но Феликс был любопытен. Именно это и делало его хорошим вором. Он ничего не принимал на веру и не проглатывал ложную наживку. Здесь прокручивали какую-то аферу, и будь проклято его любопытство, но он желал знать, в чем тут фокус.

- Любопытство кошку сгубило, так, что ли? - пробормотал он с отвращением к самому себе, когда в темноте аллеи в двух кварталах от собора Сигмара из зыбкого мрака материализовалась фигура высокого худого мужчины.

Незнакомец откинул капюшон своего плаща и резко остановился. Он, несомненно, услышал Феликса. Человек повернулся и уставился прямо на вора. Феликс вздрогнул и поморщился. Их разделяло всего-то шагов пятнадцать. Феликс легкомысленно подошел слишком близко. Он так увлекся распутыванием клубка, что наскочил прямо на одного из основных игроков. Он попытался напустить на себя вид случайного прохожего, что было, конечно, бессмысленной уловкой. Они оба знали, почему он оказался здесь.

Взгляд незнакомца потряс Феликса до глубины души. Что это были за глаза! Древние, все понимающие и очень, очень холодные. Они срывали все напускное, всю шелуху лжи и проникали в самую сердцевину человеческой сущности. Эти глаза постигали его.

- Забудь о том, что когда-либо видел меня,- произнес незнакомец и зашагал в черноту бесконечной ночи.

Глава 22. УСЛЫШАННЫЕ МОЛИТВЫ

Альтдорф. Зима, 2051

Проклиная себя за глупость, Феликс Манн вернулся в свой дом в Оберейке.

Сердце его неистово колотилось, руки дрожали. Столкновение с незнакомцем страшно потрясло его.

Он не мог отделаться от ощущения, что глаза того человека расчленили его душу. Да, именно так: чужак словно взял скальпель, всадил его в самую сущность Феликса и принялся с жестокой аккуратностью отрезать один кровавый ломоть за другим.

- Сорок восемь часов, - пообещал он себе. - Сорок восемь часов. Одно последнее дельце - и все.

Он посмотрел на небо, словно надеясь найти поддержку своему обету среди звезд, но взгляд вора наткнулся лишь на проклятую тьму. Зрелище это отнюдь не вдохновляло, хотя разумом он понимал, что эта ночь, этот бесконечный мрак неестественны. Солнце не исчезло, оно просто загорожено. Фон Карштайн не мог похитить его. Он не настолько могуществен. Оно где-то там, наверху, сияет, как ему и положено. В нескольких милях отсюда наверняка сейчас отличный ясный денек. Удивительно, как же он скучал по солнечному свету. Он чувствовал его отсутствие своей плотью и кровью. А ведь ночь была ему другом. Он жил во мраке. Темнота в этом забытом богом городе служила ему домом, но сейчас все было по-другому. Он больше не доверял тьме. Она хранила чужие тайны.

Тот человек укрылся тьмой, точно плащом, и шел по городу почти невидимый. И это пугало вора больше, чем что-либо другое. Ему не нравились вещи, которые он не мог объяснить, он понимал, что едва не ввязался в очень опасную игру. Он даже не представлял, какие в ней ставки, но знал, что умные капиталовложения делаются сейчас не в Альтдорфе. «Вовремя кто повернет, завтра снова в бой пойдет, а случись сейчас беда - уж не встанешь никогда», вот и все.

- Сорок восемь часов,- повторил он, точно зная, что никуда не отправится, пока не закончит дельце с казначейством.

За время его прогулки вампирская бомбардировка изменилась довольно жутким образом. Теперь вместе с горящими черепами на город сыпались руки и ноги - полуразложившиеся, гниющие, гангренозные, пропитанные чумой и прочими болезнями. Феликс лавировал между кусками человеческой плоти, размышляя, сколько времени потребуется, чтобы мор распространился по всему городу.

Феликс задвинул все засовы, заперся, но, даже зная, что он в безопасности, не мог спать. Целый час пролежал он в темноте, глядя в потолок и думая.

Тот мужчина не был человеком, понял Манн с почти благоговейным ужасом. Эти глаза - они выдавали его. В них не было ничего человеческого, только безжалостное коварство убийцы. Феликс закрыл лицо руками. Жрецы Сигмара вступили в сговор с врагом; вот, значит, до чего дошло, вот куда он вляпался.

- Сорок восемь часов,- произнес он снова, зная, что этих сорока восьми часов у него нет. Время - роскошь, которую он не мог себе позволить.

Он спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату. Не нравилось ему это. Совершенно не нравилось. Обстоятельства вынуждали его действовать быстрее, чем надо бы. Делать работу в спешке - значит рисковать, а рисковать - значит делать ошибки. Вопрос был даже не в возможных ошибках, а в том, сумеет ли он потом удрать.

Великого вора отличает не только мастерство, великий вор удачлив. А величайшие воры всех времен и народов овладевают своей удачей; как портовой шлюхой.

- К черту все, - буркнул Феликс Манн.

Он быстро оделся - в темное, но не в черное. Он избегал черного, поскольку даже кромешный мрак сплетается из глубоких серых, коричневых и зеленых оттенков. Нагнувшись, он спрятал два длинных прямых кинжала в потайные ножны в сапогах. Затем нащупал под матрасом холщовый сверточек размером с ладонь и вытащил его. Здесь хранились орудия его труда. Феликс развернул тряпицу, методично проверил каждую отмычку и пилочку, снова сложил матерчатый конвертик и убрал его за пояс. Во втором кулечке хранились три мотка медной проволоки, воск, жир и трут.

Вор намазал лицо маслянистым бальзамом, от которого кожа потемнела и покрылась разводами - местами коричневыми, местами оливково-зелеными, а вокруг глаз образовались черные пятна. Волосы он зачесал назад и связал тонким черным шнурком. Свои мягкие кожаные сапоги он замарал липким дегтем, а потом зачернил все обнаженные участки тела, которые смог увидеть в большом, в полный рост, зеркале. Не забыл он и запястья с кистями рук - втер мазь в кожу, забираясь глубоко под манжеты рубахи, чтобы белые пятна не выдали его даже тогда, когда он вытянет руку и ткань задерется. Ладони Феликс не тронул - вместо этого он натянул пару кожаных перчаток. Затем он сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая дыхание.

Он был напряжен.

Слишком напряжен. Все мускулы казались неприятно тугими и твердыми.

Феликс проделал ряд расслабляющих упражнений, начиная с кончиков пальцев. Он сконцентрировался на токе своей крови, доверяя ей изгнать из тела лишнюю напряженность.

После этого он покинул дом, но не через дверь.

Он воспользовался воровским путем, пролегающим по городским крышам, пригибаясь и держась низких зданий, чтобы его не обнаружили гвардейцы на укреплениях. Он не мог рисковать, освещая себе дорогу, отчего приходилось двигаться медленнее, чем ему хотелось бы, давая глазам время привыкнуть к темноте.

Четвертый послеполуночный колокол сочно загудел над городом, и эхо пустых улиц вторило ему. Когда Феликс пробирался по крышам, тянувшимся вдоль сухого ущелья, которое пару дней назад было рекой Рейк, начал моросить дождь. Вор спустился на шиферную крышу старой каменной мельницы.

Ее огромные колеса не вертелись без воды. Мерзкая морось сделала черепицу опасной и намочила деготь на носках его сапог. Вор горячо молился, чтобы в ответственный момент они не стали скользить. Вкупе с опутывающей крыши паутиной веревок с забытым выстиранным бельем скользкий шифер являл собой источник опасности, без которого вор вполне бы мог обойтись. Внизу блеснул свет фонаря какого-то дозорного. Замерев в тени, Феликс терпеливо ждал, когда пройдет патруль. Теперь, когда он настроился на дело, неприятное ощущение, что время подгоняет его, прошло.

Он нырнул под пеньковый трос, протянутый между двух печных труб, и присел на корточки возле третьей, скрываясь от лучников на городских стенах и одновременно озирая ближайшие крыши, чтобы выбрать кратчайший путь к Имперскому казначейству.

Заколоченные окна окружающих домов существенно облегчали ему задачу. Не нужно было беспокоиться из-за любопытных взглядов, и к его услугам имелись кованые железные балкончики - на случай, если по дороге возникнет неожиданное препятствие. Феликс определился с направлением и двинулся дальше, по привычке пригибаясь, хотя в небе не было луны, которая обрисовала бы его силуэт. Боковым зрением люди иногда замечают то, что упускают, глядя в упор, так что к чему рисковать?

Феликс бежал по карнизу почти инстинктивно; он достаточно давно был вором, чтобы знать, когда можно довериться голосу своего нутра. Следующее здание было трехэтажным, но второй и третий этажи изобиловали широкими балконами. К счастью, ни один из них не был заставлен цветочными горшками и прочими потенциально шумными побрякушками. Большие окна защищали прочные деревянные ставни. Между домами был зазор футов в десять, но прыгать вору совершенно не хотелось. Феликс попятился от края и осторожно исследовал крышу, но убедился, что иных вариантов нет. Он вернулся на место и задумался.

Да, дело предстояло нелегкое.

Балкон был расположен так, что прыгать приходилось не совсем по прямой, а если ноги ударятся обо что-то, то руки запросто сорвутся с перил.

И путь вниз будет чертовски долог.

Он отступил на два шага, короткий разбег - и Феликс оторвался от крыши. На один тошнотворный миг вору показалось, что он неправильно оценил расстояние - его запястья ударились о железные завитки ограды верхнего балкона, меж тем как ноги продолжали лететь. Он едва успел ухватиться одной рукой. Пальцы заскользили вниз по железному пруту, и человек ненадежно повис высоко над улицей. Он стал болтать ногами, раскачивая тело, чтобы дотянуться до решетки и вцепиться в нее покрепче, и с трудом вскарабкался на балкон. На лбу его выступили крупные капли пота.

С балкона открывался вид на дюжину плоских крыш, одна из которых примыкала к грубо отесанной стене казарм возле Имперского казначейства. За стеной маячила горбатая тень вожделенного здания. Феликс взобрался на балконные перила и ухватился за сточный желоб, безмолвно молясь, чтобы тот выдержал его вес. Всего несколько секунд, больше не надо. Жестяная труба застонала и начала отделяться от стены, но носки сапог Феликса липли к камню, обеспечивая ему точку опоры, так что он всё-таки вскарабкался на крышу и замер, лежа на животе, вслушиваясь в ночные звуки.

Затем он перекатился на спину.

Альтдорф, очевидно, не подозревал о его прогулке. Феликс поднялся и по-кошачьи бесшумно заскользил по плоской крыше. Неожиданно его нога задела плохо закрепленную плитку черепицы, и та, пролетев сорок футов до мостовой, разбилась о камни с громоподобным звуком. Вор оцепенел, ожидая криков тревоги, но их не последовало. Благодаря неведомого покровителя ночных бродяг, Феликс полез по внешней стене казарм. Несмотря на деготь, ноги его то и дело соскальзывали, но камни были изрыты оспинами непогоды, а скрепляющий их бетон местами раскрошился, так что найти опору для рук было нетрудно.

Наконец, перед ним было Имперское казначейство во всем своем мрачном великолепии. Еще накануне внимание вора привлек один толстый пеньковый трос, протянутый вместе с другими бельевыми веревками от крыши казарм к крыше стоящего напротив казначейства. Невольно улыбаясь, Феликс подергал веревку, прикидывая, какой вес она выдержит. Трос казался надежным. Вор опустился на колени, изучая узкий промежуток между зданиями.

Безошибочное ощущение навалилось на него внезапно. За ним следят. Окаменев, Феликс окинул взглядом противоположные крыши и стены, затем медленно повернулся лицом к убегающей вдаль панораме города. Он не видел своих преследователей, но это не означало, что их нет. Вор чувствовал на себе их взгляды. А хороший вор быстро приучается доверять своим инстинктам. В данном случае они твердили ему: разворачивайся и отправляйся домой, лучше быть бедным и живым, чем отягощенным сокровищами и совсем, совсем мертвым. Всегда найдется другая работенка. Мастерство никуда не денется. Воровство было складом его ума.

- Одно последнее дельце, - пообещал он себе. - Через час все кончится.

Он проглотил комок в горле и, не слушая свой внутренний голос, говоривший ему, что идея продолжать начатое - очень плохая идея, вцепился в канат.

Трос слегка провис под его весом, но держался крепко, так что Феликс, перебирая руками, без труда перебрался на ту сторону. Но чужие глаза по-прежнему сверлили его спину.

Он знал, как пробраться внутрь. Над двором тянулся карниз, а под ним был небольшой балкон. Спустившись на него сверху, он не будет виден возможным наблюдателям из сторожки. Феликс подкрался к краю, чуть-чуть переместился, меняя позицию, и беззвучно спрыгнул на керамические плитки. Быстро изучив запор, он выбрал подходящую отмычку, и через несколько секунд замок податливо щелкнул.

Ухмыльнувшись, Феликс Манн распахнул дверь и шагнул в помещение.

Что-то ударило его в грудь, вышибив из легких воздух и сбив с ног. Он попытался подняться, но его прижало к полу. Оглушенный, ошеломленный, Феликс хотел оглядеться, но не смог повернуть голову. Когда он попытался вырваться из ловушки, пространство вокруг него вспыхнуло голубым. Нет, его держала не сеть, и не вражеские дротики обездвижили его.

Магия! Вот единственный ответ… Но практиковать магию запрещал закон. Всех колдунов выловили и уничтожили охотники за ведьмами. А охотники за ведьмами получали полномочия от… они выполняли приказы…

Мысли путались. Он попался. Он, величайший вор, какого только знала Империя.

- Дурак, дурак, дурак, - ругал он себя за глупость, - проклятый дурак. - То, что он может говорить, несмотря на чары, совершенно не успокаивало.

Утонченность магии лишь убеждала Феликса в том, что он попал в большую, большую беду. В такую беду, из которой выпутываются мертвецами - или, точнее, вообще не выпутываются. Отсутствие охранников, оказавшийся под рукой трос. Кто-то обманул обманщика. А он поддался, попался на крючок, как безмозглая рыбешка. С губ вора сорвался стон.

Теперь оставалось лишь ждать. Ждать, чтобы увидеть, в какое дерьмо он вляпался.

Вдруг до Феликса донесся скрежет цепи, пропущенной сквозь латунные ручки. Он прозвучал смертным приговором. Что ж, по крайней мере, они не заставили его ждать долго.

Ага, шаги на лестнице: две пары ног, один ступал тяжелее другого. Кто-то из поднимавшихся зашелся в надсадном кашле, и оба остановились. Еще три шага, и приступ повторился. Нехорошее, чахоточное перханье.

Мигающий желтый свет предвосхитил появление пары еще до того, как люди достигли верхней площадки. Желтушный оттенок лег на темно-зеленые обои комнаты и ряды таких же темных живописных полотен. С каждой картины смотрело мрачное непривлекательное лицо давным-давно погребенного канцлера. Хранители Имперского казначейства равнодушно взирали на затруднительное положение Феликса. Он вторгся в их дом, и правосудие уже взбиралось по узкой лестнице.

Методичные шаги и колеблющееся пятно света только усиливали его расстройство. Феликс хотел, чтобы все поскорее закончилось.

- Если собираетесь убить меня, то валяйте! - крикнул он, хотя и знал, что приближающиеся, кем бы они ни были, не убьют его.

Они не стали бы устраивать эту западню, если бы на уме у них была только его смерть; тут вполне хватило бы и пущенной в спину стрелы. Пока он скакал по крышам, у них была полная возможность прикончить его. Нет, они что-то замышляли.

И это было гораздо хуже.

Он не мог даже зажмуриться.

Миновав лестничную площадку, пара вошла в зеленую комнату. Люди оказались точно такими же непохожими друг на друга, как и их шаги. Один был высоким, тощим, с собранными в пучок волосами, с высоко выбритыми висками, второй - значительно ниже, с уверенными движениями прирожденного бойца, но в балахоне жреца.

- Феликс, Феликс, Феликс, - протянул жрец с подобием улыбки на румяном лице. Но дальше подобия дело не пошло. Восхождение по лестнице взяло свое. Человек зашелся в очередном приступе кашля. Когда жрец оторвал от губ скомканный платок, Феликс заметил на нем кровь. Спрятав платок в складках балахона, жрец все-таки улыбнулся, и от нескрываемого удовольствия, с каким он созерцал поверженного Феликса, вора пробрал ледяной озноб. Перед ним был божественный мошенник - верховный теогонист собственной персоной. - Да, Феликс, ты оказался в малоприятном положении, не так ли?

Даже если бы он и хотел, то не мог бы отвести глаз от испытующего взгляда жреца. Он чувствовал себя тушей, подвешенной на крюке мясника.

И ждал, когда упадет топор.

- Можно сказать и так, но можно также заметить, что с каждой минутой дело становится все интереснее, - произнес, наконец, Феликс, заполняя неуютную паузу. - Я имею в виду, совсем недавно я валялся тут в темноте и одиночестве, размышляя о том, как потихоньку сгнию под чавканье насыщающихся внизу вампиров, а теперь посмотрите на меня - я удостоен аудиенции самого верховного теогониста Сигмара. Не совсем этого я ожидал в сложившихся обстоятельствах.

- Ну, друг мой, отчаянные дни требуют отчаянных действий - так, кажется, говорят?

- Афера,- хмыкнул Феликс, как будто это слово объясняло все.

- Прошу прощения?

- Это все афера, разве не так?

- Не уверен, что понял тебя, - покачал головой жрец, но то, как он это сказал, выдало его. Он прекрасно знал, о чем говорит Феликс.

- Афера, мошенничество, надувательство, большой толстый обман, с помощью которого ты одурачил половину жителей этого проклятого города.

- Интересно, да? - сухо обратился жрец к своему спутнику. - Наш добрый воришка находится в такой неловкой ситуации и все же умудряется повернуть все так, что мы в этом маленьком сценарии выступаем заговорщиками. Это надо уметь. - Улыбка увяла на его губах.

Теперь Феликс видел лицо очень, очень усталого человека. Четыре дня в подвалах собора не пошли священнику на пользу, и вряд ли он спал больше нескольких часов, если вообще спал.

- Ты умираешь, не так ли? - спросил вор. Он сказал это наобум, но - чахоточный кашель, землистая кожа, красные от бессонницы глаза… Возможно, он был недалек от истины.

- Разве все мы не умираем потихоньку? - ответил жрец, и улыбка на мгновение вернулась к нему.

- Некоторые умирают быстрее остальных.

- Поистине так.

- Обманщика не обманешь, как говаривала моя старая матушка, но именно этим ты и занимаешься, а?

- Действительно, - признал жрец. - Но это не относится к ситуации, которую мы имеем на данный момент, ты согласен? - Феликс кивнул бы, если б мог. - Я полагаю, и мой друг подтвердит это, что пойманному flagrantedelictoгрозит достаточно суровое наказание.

- Ты же видел виселицы на площади, - сказал второй мужчина, предоставляя Феликсу возможность самому сложить два и два.

- К тому же, увы, отговорка «Я пошутил, честное слово» здесь не пройдет. Ты тут, и твои намерения очевидны. Укравший однажды - вор навсегда. Ты щеголяешь в модных нарядах и посещаешь великосветские приемы, но это не делает тебя джентльменом, Феликс. Ты вор.

- И чертовски хороший вор, - вставил Феликс.

- Ну, исключая настоящий момент, не так ли?

- Да уж, тут не поспоришь. Итак, жрец, что тебе нужно от вора? Ради этого-то все и затевалось, верно? Ты хочешь нанять меня для своей аферы.

Верховный теогонист слегка поклонился:

- Отлично, просто отлично. Теперь я вижу, почему вы пользуетесь столь высокой репутацией, repp Манн. Плата, которую я предлагаю, - официальное прощение за все совершенные тобой грехи, включая и этот, и состояние. Ты получишь столько драгоценных камней, что сможешь вести вполне обеспеченную жизнь где-нибудь вдалеке, где тебя не слишком хорошо знают. Можно сказать, тебе повезло. Вдобавок ты никогда не вернешься в Альтдорф, ясно?

- Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, жрец. Я уже чувствую нож у себя между лопатками. Прошу простить, но вы, религиозные типы, не из тех, кому я безоглядно доверяю. В чем подвох?

- Никакого подвоха. И к тому же от тебя не требуют ничего сложного. Мне нужно, чтобы, ты украл для меня кольцо.

- Украл кольцо? - подозрительно переспросил Феликс. - У кого?

- О, ты схватываешь суть на лету, это хорошо, хорошо. Ситуация такова: четыре дня назад я удалился в подвалы собора якобы для того, чтобы молиться о мудрости. На самом деле я ждал вполне земного знака. Сегодня утром ко мне прибыл посетитель с очень ценной информацией. Его сообщение может спасти наш любимый город от явившейся к нашему порогу твари.

- И дело в кольце?

- Кажется, да. Мне нужен этот перстень. Я мог бы воззвать к твоему духу патриотизма, но решил, что так намного практичнее. Надеюсь, ты простишь мне, что я воспользовался твоим естественным… скажем так, любопытством, а не жадностью. Жадность - отвратительное слово, ты не думаешь?

- Откуда ты узнал, что я приду через это окно?

- О, я не знал. Но все остальные пути сюда были закрыты или охранялись. Этот же казался наиболее очевидным. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, и мои коллеги убедили меня, что находящегося под их присмотром человека - Невина? - можно «склонить» помочь нам поймать тебя. Мне оставалось лишь сидеть и ждать известия о том, что ты попался. Я обнаружил, что иногда полезно ставить себя на место окружающих тебя подонков. Поразмыслив немного, я пришел к заключению, что в общегородской панике плут вроде тебя решит взяться за дело, которое в иных условиях было бы невозможным. Я постарался найти что-нибудь исключительное, перебрал несколько «лакомых кусочков» и устроил так, чтобы некоторые из них казались вкуснее - и доступнее - других. А потом уж оставалось только позволить твоему… э-э… любопытству доделывать остальное.

- Значит, этот разговор мог состояться практически где угодно?

Жрец кивнул:

- И в аналогичных условиях.

- Да, это впечатляет, - буркнул Феликс.

- Спасибо. Итак, к делу. Мне нужно, чтобы ты украл кольцо, совершенно особое кольцо, сегодня же. Если ты согласишься, тебя освободят и обеспечат безопасный выход из города. Если же нет… Но об этом пока умолчим. Ну, мы договорились?

- Ты чего-то недоговариваешь, жрец. Слишком уж просто все звучит. И я никак не пойму, почему тебе понадобился я, ведь любой из твоих святых наемников способен слямзить для тебя кольцо.

- О, не совсем так. Видишь ли, это то самое кольцо, которое дарует вампиру фон Карштайну бессмертие. Без него он умрет, как любой из его грязной орды. Ты найдешь перстень и самого фон Карштайна в гробу в белых шатрах, которые воздвигнуты в низине перед Луговыми воротами.

- Ты спятил!

- О нет. Смотри на это, Феликс, как на свое наивысшее достижение. Никто, кроме величайшего из великих, не осмелится даже помыслить о подобном. В ближайшие часы ты заработаешь себе собственный ломтик бессмертия. Только представь: Феликс Манн, величайший вор всех времен, похитил перстень бессмертия с руки предводителя вампиров, пока он спал в своем гробу, окруженный самой большой армией в мире. Ну же, Феликс. Признайся, что ты заинтригован.

- Скорее уж напуган до смерти. Только круглый дурак способен по доброй воле забраться в это логово.

- Или мертвец, - спокойно произнес верховный теогонист.

Всего два слова - и Феликс осознал весь ужас, таящийся в угрозе жреца. Виселица на площади - это не только кара за его преступления, но и обещание воскрешения в рядах безмозглого войска графа-вампира. Будь он проклят, если согласится, но будет вдвойне проклят, если откажется. Это же чудовищно!

- Боже мой, между вами же нет никакой разницы! Вы один другого стоите. Как ты мог? Как?

- Перед лицом великого зла цель всегда оправдывает средства, - с сочувствием ответил жрец. - Прости, Феликс, такова уж реальность. Кстати, ты отправишься туда не один. Тебе будут помогать, хотя, вероятнее всего, ты об этом не будешь осведомлен. Мой посетитель в настоящий момент договаривается о том, чтобы облегчить тебе проход в стан врага. Если верить ему, в течение нескольких следующих часов фон Карштайн должен спать. Предлагаю не тратить больше времени.

Выбора у Феликса не оставалось.

Глава 23. ЛЕВАЯ РУКА ТЬМЫ

Альтдорф. Зима, 2051

Феликс Манн попал в преисподнюю. Он лежал в густых зарослях по ту сторону городских стен, следя за людьми фон Карштайна, охраняющими периметр лагеря. Их чадящие факелы озаряли сцену зловещим светом, адские тени плясали вокруг. Везде валялись мертвецы, они лежали там, где упали, когда граф-вампир удалился в свой гроб; болотистая равнина была усеяла тысячами и тысячами разлагающихся тел и костей.

Верховный теогонист снабдил Феликса маленьким двуствольным арбалетом и указаниями, как добраться до одной из гостиниц возле Альтдорфа, принадлежавшей храму. Удивительно, как далеко распространилось финансовое влияние Сигмара, но в общем и целом это имело смысл - жрецам ведь нужен был какой-то потайной ход из города, чтобы при необходимости скрывать приход и уход своих. Погреба собора соединялись с подземным лабиринтом, по которому можно было бежать из города, не привлекая любопытных глаз. За городской стеной туннель тянулся еще ярдов двести и заканчивался в расселине на берегу реки, в нескольких футах от поверхности быстрого Рейка. Трещина была ловко замаскирована и отлично подходила для того, что задумал вор.

Двадцать минут он просидел там, изучая передвижение вражеских солдат, и уже вдоволь навидался такого, чему не хотелось верить.

Не все там были мертвецами и не все - чудовищами.

В ряды нежити затесалось множество обычных людей.

Обычных, нормальных людей. Мысль о том, что человек способен добровольно примкнуть к графу-вампиру, глубоко встревожила Феликса. Одно дело - сражаться против монстров и, проиграв, стать одним из них, но совсем другое - самому уравнять себя с ними. Феликс понятия не имел, сколько живых - дышащих - людей ему предстоит встретить. Те немногие, кого он увидел, с важным видом расхаживали по равнине, меся сапогами грязь. Неплохо было бы посмотреть, как сотрутся с их рож высокомерные улыбочки, когда фон Карштайн сообразит, что у него сперли его бесценное колечко. Если верховный теогонист не ошибся насчет перстня, эти предатели станут первыми, кто испытает на себе вампирский гнев.

Феликс увидел тело, свисающее с серебристой березки, - раздетое, с натянутым на голову мешком. В мешке что-то шевелилось. Вор несколько секунд, не в силах оторвать глаз, наблюдал за этим отвратительным копошением. Кто там - хорек? Крыса? Они засунули тварь в мешок, и она, должно быть, отъела у человека половину лица, -прежде чем он умер. Какая жуткая кара.

Как они не понимают, что в глазах их хозяина-извращенца им одна цена - живые они или мертвые.

На рассвете зомби сорвет мешок со своей обглоданной головы и присоединится к битве.

Феликс содрогнулся.

Четверо людей фон Карштайна стояли всего в пятнадцати футах от его убежища и разговаривали.

- Говорю же, я слышал шебуршание, Беррин.

- Да нет, это в твоей башке, парень. Мы здесь одни с мертвецами.

- Но я точно слышал! Слышал и думаю, надо сообщить об этом кому-нибудь, потому что - а вдруг важно?

- А что толку, парень? Они вежливо поблагодарят тебя, а потом посмеются меж собой до колик над тем, как ты шарахаешься от призраков. Мало радости валяться тут по канавам с ненаглядными покойницами, так что не разевай-ка ты варежку, и пусть им сообщает какой-нибудь другой болван, вот тебе мой совет.

Хороший совет, - с улыбкой подумал Феликс. - А теперь будь хорошим мальчиком и послушайся.

Он лежал не шевелясь, но руки его так и чесались выпустить стрелу, чтобы в случае чего позаботиться о том, чтобы «мальчик» ничего не поведал ни одной душе - ни живой, ни мертвой.

- А что, если один из них выбрался?

- Коли выбрался, значит, сбежал от страха и никому не опасен, верно?

- Не знаю, Беррин. То есть…

- Ты слишком много думаешь, парень, вот в чем твоя проблема. В жизни не одни лишь сплошные загадки и интриги. Мы солдаты. Мы служим, а значит, делаем то, что нам велят, и не задаем вопросов, даже если это значит, что нам приходится торчать на сыром поле чертовски далеко от дома и не чувствовать, как перед сном вокруг нас обвиваются теплые ноги наших женщин. Такова наша жизнь, парень. Ты же не хочешь, чтобы вампиры подумали, что ты испугался собственной тени, а? Они же превратят твою жизнь в ад.

Феликс вновь улыбнулся логике ветерана. То, чего не видишь, тебе не повредит, - добавил он про себя, жалея, что нельзя небрежно уронить это вслух.

Мальчишка пробормотал что-то неразборчивое и побрел прочь. Остальные отправились за ним. Феликс следил за их уходом. Пока они не скрылись из виду, он не двинулся с места. Затем вор медленно встал на четвереньки и окинул взглядом белые палатки, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за рекой. Удовлетворившись осмотром, он пополз вдоль берега.

Он знал, что должен сделать. Это было самоубийство, но жрец ловко сыграл на его самолюбии. Не в первый раз за эту ночь он проклял свою глупость. Верховный теогонист затеял игру по крупной, но если дело выгорит… Во время унизительной прогулки к выходу из казначейства жрец говорил о том, что армия мертвецов подобна дикому зверю.

А что делают с дикими зверями? Им отрубают голову, - размышлял Феликс, и звучащий в его голове голос очень походил на голос жреца.

Он не задумывался о том, что произойдет после того, как он проникнет в шатер графа-вампира, возьмет кольцо и кинется бежать. Феликс уже примирился с тем фактом, что ему вряд ли удастся выполнить еще что-нибудь из намеченного.

В известном смысле это не имело значения.

Упали первые тяжелые капли дождя. Через пять минут небеса прохудились. Тонкая серебряная корочка луны тускло поблескивала между туч.

Вор насчитал сорок три костра, разбросанных по топкой равнине, и предположил, что у каждого греется не меньше дюжины человек. Живых человек. Значит, всего примерно пятьсот. Ему не хотелось думать об остальной армии графа вампиров.

Он выжидал, давая им время устать.

Усталые люди ошибаются чаще.

Феликс закрыл глаза и представил, как он идет среди них, перерезая глотки спящим. От этой картины сжалось сердце, но не из-за убийств, а оттого, что эти убийства были бесполезны. Живые или мертвые - они служат графу.

Живые или мертвые.

Вот уже больше часа над лагерем висела тишина, солдаты в спальных мешках лежали вокруг затухающих костров.

Феликс опустил свой арбалет в высокую траву и пристроил на деревянном прикладе колчан с запасными стрелами. Там, куда он идет, это оружие не потребуется. Он вытащил из ножен оба кинжала и провел по их лезвиям большим пальцем, проверяя остроту. Оставшись довольным, он поцеловал клинки, снова убрал их за голенища и, не отрывая глаз от ближайшего костра, пополз вперед между валяющихся тел.

Мертвецов клевали стервятники.

Вор двигался медленно, сердце бешено колотилось о ребра. Он снова прижался к земле, оглядывая круг огней. Стук в его ушах был так громок, что он удивлялся, как солдаты фон Карштайна не слышат его. Вор не шевелился. Они не подозревали о его присутствии. Одни бойцы спали, другие приглушенно переговаривались между собой. Он не мог разобрать, о чем они беседуют, но поскольку никто не вскакивал и не тыкал в его сторону пальцем, то ему было плевать, что они болтают.

Он знал, что должен сделать, хотя все его существо восставало против этого. Обнаружив рядом особенно омерзительный труп, Феликс содрал с него одежду и вымазался в тухлой крови и гнилом мясе, став похожим на одного из поганых упырей-трупоедов фон Карштайна.

Темнота оставалась его самым верным союзником. Пересекая безлюдный участок между высохшей рекой и офицерским шатром, он полагался лишь на нее. Слева кто-то заворочался в спальном мешке. Феликс застыл.

- Чего ты там делаешь? - сонно проворчал солдат.

- Отливаю, приятель, - буркнул Феликс, надеясь, что в голосе его прозвучало достаточно обиды, чтобы замаскировать накативший на него страх.

- Ну, пошевеливайся там, а то хочется немного покемарить. В следующий раз суши концы до того, как отправиться на боковую.

Он ждал. В сжатых кулаках копился пот. Он чувствовал себя таким открытым и уязвимым, что вся кожа зудела. Феликс задрал лицо, подставляя его под соблазнительные поцелуи дождя. Ему хотелось остаться тут и наслаждаться бегущими по лицу каплями, потому что он знал, что это ощущение вполне может оказаться последним приятным в его жизни.

Феликс тихонько сделал шаг. Солдаты спали.

Шатер фон Карштайна стоял в центре лагеря, окруженный палатками поменьше, но ни одна не попадала хотя бы в тень графского жилища.

Медленная ухмылка появилась на лице Феликса, когда он увидел, что вход не охраняется, а фитилек в горящем перед шатром масляном фонаре так короток, что тени от него даже не колеблются. Дождь заглушал шаги. Инстинкт велел вору быть настороже. Слишком уж все было просто. На этот раз он прислушался к себе. Мурашки покалывали кожу между лопаток. Подозрительная небрежность людей фон Карштайна, притушивших фонарь и оставивших шатер господина без охраны, наводила на мысль, что графский шатер всего лишь приманка в капкане, расставленном, чтобы выманить Феликса из темноты под их стальные челюсти.

И вдруг вор оцепенел.

Из прохода между двумя палатками выступила фигура высокого худого мужчины. Лицо его скрывал капюшон, но Феликс узнал человека по манере двигаться. Это был тот незнакомец из аллеи, который, должно быть, и сообщил жрецу о предполагаемой силе кольца.

Жрец обещал помощь. Теперь Феликс понял причину кажущейся незащищенности графского шатра. Незнакомец наверняка приложил к этому руку.

Мужчина кивнул, но ничего не сказал и растворился во тьме, недосягаемой для мерцающих фонарей.

Незнакомец передвигался грациозно, бесшумно, не тревожа даже воздуха. Это было неестественно.

Жрец и вампир - поистине странное содружество,- подумал Феликс, проскальзывая в промежуток между холщовыми стенками двух соседних палаток. Изнутри доносились приглушенные звуки беседы. По полотнищу барабанил дождь. Вор медленно направился к палатке графа, ожидая окрика, которого так и не последовало. Он оглянулся на чернеющие вдалеке шпили Альтдорфа и нырнул в шатер.

Внутри оказалось еще темнее, тут не было фонаря, и во мраке виднелись лишь смутные контуры предметов. Феликс задернул за собой полог. Мягкий, мерный шелест его дыхания наполнил тьму.

Он не мог позволить себе думать о том, что делает. Задумаешься - ничего не получится.

Вытянув руку, Феликс двинулся сквозь сумрак к гробам в дальнем конце шатра. Их было два: один, по-видимому, графа, другой - его жены.

В воздухе резко и странно пахло. В жаровне, должно быть, сжигали какое-то ароматическое дерево, и его благоухание все еще витало в палатке.

Феликс, будто собравшись молиться, опустился на колени рядом с первым гробом. Он был значительно больше другого, с узорными железными запорами. Подавив в себе приступ страха, Феликс откинул крышку гроба.

Дождь громко стучал по парусине.

Вор опустил взгляд на лицо мертвеца в гробу. В полумраке оно казалось удивительно юным. Пышные черные волосы струились по плечам вампира. Он был красив - резкие, почти орлиные черты не таили ни намека на порок, заменивший графу душу.

Руки вампира были скрещены на груди. На правой блеснул экстравагантный перстень-печатка с непомерно большим камнем в обрамлении каких-то крыльев, усыпанных самоцветами. Кольцо выглядело чересчур вызывающим. На пальце левой руки графа темнело тусклое, как будто из жести, колечко.

Феликс не решался пошевелиться.

Добрых пять минут пялился он на роскошный перстень, не удостоив железное колечко вторым взглядом, потом сунул руку в гроб и начал стаскивать перстень с холодной мертвой плоти.

Фон Карштайн не проснулся.

Феликс взвесил перстень на ладони. Он, без сомнения, стоил императорских сокровищ, но… что-то бередило разум вора. Это было бессмысленно. Наверняка жрец не помышлял о коллекционировании драгоценностей, а лучшее плутовство то, которого не замечаешь. Феликс улыбнулся и стянул простое железное колечко с другой руки графа. Перстень-печатку он положил на грудь вампира.

Неожиданно для самого себя вор обнаружил, что надевает кольцо на свой указательный палец.

- Дубина, - пробормотал он, сообразив, что не прихватил ни кошеля, ни мешочка для украденной безделушки. Если кольцо волшебное, кто знает, как оно может навредить тому, кто его носит?

Меньше всего ему хотелось внезапно окаменеть и беспомощно проваляться в палатке фон Карштайна до пробуждения графа.

Он зажал кольцо в кулаке и осторожно попятился к выходу.

Феликс, не отрываясь, смотрел на гроб, ожидая, что в любую секунду разгневанный вампир вскочит, и страх колотился о его ребра. Вот сейчас масса разлагающихся зомби накинется на человека, выскользнувшего из шатра в нескончаемую ночь. Но нет, к счастью, мертвые не восстали.

И он побежал, побежал что было духу.

Глава 24. ИЗ МРАКА ПОДНИМАЯСЬ

Альтдорф. Зима, 2051

Эта ночь принадлежала призракам и духам, упырям и зомби, привидениям и прочим проклятым.

Эта ночь принадлежала мертвецам.

Пропажа кольца спустила с цепи ярость фон Карштайна. Граф-вампир стоял на болотистом лугу перед Альтдорфом, обуреваемый жарким, диким гневом. Его ярость призвала пургу, стихии пасовали перед его черным безумием.

Дождь превратился в снег, огромные хлопья сыпались с неба, но не ложились на сырую землю. Джон Скеллан и Йерек фон Карштайн стояли рядом с бушующим графом, грозившим разрушить стены Альтдорфа голыми руками. Никто и никогда не видел, чтобы граф настолько терял рассудок и контроль над собой. И зрелище это пугало по-настоящему. Фон Карштайн стоял посреди грязной равнины, вскинув руки и запрокинув голову, истерически хохоча под ударами ветра и снега. Казалось, что бешеное заклинание притягивает к нему буран.

Молнии танцевали на кончиках пальцев повелителя вампиров, прежде чем взмыть вверх, царапая небеса и пронзая черное сердце ночи голубыми зигзагами.

Грохотал гром.

Землю под их ногами колебало противоестественное оживление. Дрожь концентрическими кругами разбегалась от ступней фон Карштайна. Черпая силу в природе и во всем, что росло вокруг него, Влад фон Карштайн создавал из нее заклятие и направлял чистую энергию злости через свои пальцы - к погребенным под снегом и грязью.

- ВСТАВАЙТЕ! - кричал он.- ВСТАВАЙТЕ!

И мертвые поднимались.

Деревья вдоль реки начали чахнуть, иглы вечнозеленых елей подернулись коричневым - вытянутая из них жизнь подпитывала черную магию графа.

Мертвые, покачиваясь, вставали на нетвердые ноги, хотя землю под ними пучило и трясло от отвращения. Упыри тоскливо завывали. Духи с верещанием кружили между воскресающими трупами и улетали в ночное небо.

Ярость фон Карштайна ужасала.

Через мгновение первые мертвые пальцы пробили влажную почву. Они словно пытались ухватить жизнь, однажды уже отнятую у них.

- Вот они, - сказал Скеллан, хотя мог бы и не говорить. В голосе его явственно слышался благоговейный ужас перед силой фон Карштайна.

То, что граф-вампир сумел извлечь давно почивших мертвецов Альтдорфа из-под этого проклятого города, было немыслимо. Однако процесс этот, даже воспламененный гневом фон Карштайна, шел мучительно медленно. Кость за костью покойники выкарабкивались из своих могил, пробужденные злобным напором графского заклинания. Сначала они появлялись по одному или по двое, но затем из-под земли начали десятками вылезать все несчастные души, павшие на полях перед величайшим городом Империи. Другом был или врагом, уже не имело значения, ибо все они возрождались для войска фон Карштайна.

И не все тела были целыми.

Некоторые мертвецы поднимались по частям - руки царапали землю, туловище и голова волочились позади, ноги отсутствовали, съеденные гнилью разложения. Все больше и больше обрубков вставало по зову фон Карштайна.

Снег кружил над низиной, подхлестываемый порывами ветра, постепенно переходя в град. Тяжелые ледяные катышки бомбардировали встающих мертвецов.

Лицо графа-вампира оставалось напряженным, губы шевелились как будто сами по себе, вновь и вновь повторяя молитву боли и страданий, вытягивающую покойников из грязи.

Уже около пяти тысяч мертвецов поднялось, чтобы пополнить графскую армию прокаженных. Ожившие трупы с недоумением разглядывали стены своего некогда любимого города. Все тела находились на разных стадиях разложения - от слегка подгнившей плоти тех, кто погиб недавно, до голых пожелтевших костей древних трупов. А фон Карштайн продолжал взывать к небесам, пробуждая смерть тысячи минувших времен года, и голос его спорил с громовыми раскатами.

- Посмотрите на падение человечества! Посмотрите на смерть под вашими стенами. Мертвые поднялись. Мертвые требуют то, что принадлежало когда-то им. Оглянитесь вокруг. Узрите Царство мертвых! Узрите! Узрите! Трепещите перед его величием. Бойтесь его мощи. Падите на колени. Мертвые восстали, и живые падут!

Взгляд графа опустился, и Скеллан увидел полыхающее в глазах хозяина дикое безумие.

- Мертвые выбираются из своих могил, даже Морр не в силах удержать их! - выпалил возбужденный Йерек. - Десять тысяч сегодня, еще десять тысяч завтра? А на следующей неделе? Только представь мир, полный мертвецов и скота.

- Я знаю, - ответил Скеллан, смакую приятную мысль. - Царство мертвых. Кто сможет устоять против него?

Фон Карштайн показал пальцем на стену, и костяная осадная машина покатилась вперед. Мертвецы орали и выли, визжали и вопили и, не жалея себя, бросались на каменную твердыню шестидесяти футов высотой и двенадцати футов толщиной. Они сцеплялись друг с другом, воздвигая шевелящиеся башни, баллисты, катапульты, лестницы. А фон Карштайн вдруг спокойно застыл среди бури.

Перепуганные лучники на укреплениях осыпали нападающих бесполезными стрелами.

Скеллан следил за всем этим с немым восхищением, хотя временами пурга застилала обзор.

Защитники города метались на стенах с шестами, спихивая осадные лестницы, и поливали нападающих кипящим варом из глиняных кувшинов. Душераздирающие крики то и дело вспарывали тьму.

Скеллан воспринимал происходящее с ледяным спокойствием. Он не мешал фон Карштайну тратить энергию ярости. Гнев, мщение - это все человеческие эмоции. Наверняка ведь граф-вампир понимает это? Но в нем говорят гордость и высокомерие.

Громоздкие осадные машины ползли к стенам, меся илистую низину, словно мифические великаны, спаянные из плоти и живых костей. На адских механизмах горели огни, бросая вокруг призрачные тени. Сгрудившиеся под ними мертвецы безустанно толкали машины к цели.

Скеллан знал, что город падет. Других вариантов быть не могло.

Восставшие мертвецы обрели апокалипсическую реальность. Так, как прежде, никогда уже не будет. Костлявые руки катапульт - руки скелетов - откинулись назад и осыпали город градом пылающих черепов и гниющей плоти. Второй залп отличался от первого. Корзины катапульт загрузили огромными глыбами гранита, базальта и прочих твердых камней, вывороченных мертвыми из земли вокруг Альтдорфа.

Стрелки на стенах оцепенели от ужаса, когда с неба посыпался смертоносный каменный дождь, разрушающий стены домов и пробивающий черепичные крыши насквозь, словно они были из бумаги. Третий залп снова нес огонь. Горящие черепа со свистом рассекали воздух. На этот раз пожары стали вспыхивать как снаружи, так и внутри поврежденных зданий. Четвертый залп повторил второй.

Булыжники врезались в укрепления и перелетали через стены чудовищным, убийственным дождем.

Грохот стоял ужасающий.

Но последовавшая затем тишина ужасала вдвойне - тучи дыма и пыли рассеялись, обнажив последствия бомбардировки. Пятнадцать лучников и тридцать копейщиков погибли у башни, рухнувшей под шквалом гранитных обломков. Несколько секунд - и их изувеченные тела задергались, пытаясь поднять изломанные кости, - мертвецы отвечали на зов фон Карштайна. Защитникам города пришлось сражаться за свою жизнь с внезапно вклинившимся в их ряды противником - со своими братьями по оружию, в смерти своей повернувшими против них. Проклятие фон Карштайна было чудовищным. Оно разрушало боевой дух солдат, которые видели, как их друзья погибли и тут же поднялись вновь марионетками в руках монстра. Спасения не было. Смерть могла прийти с любой стороны, в любом обличье.

Интересно, размышлял Скеллан, о чем они думают, сбрасывая изломанные тела с укреплений, точно отходы?

А растущая гора раздробленных костей у подножия стены ворочалась - мертвецам не терпелось вступить в бой.

Первую волну кошмара стены выдержали.

Пять часов продолжался смертельный дождь из камней и огня, который расплющивал тела защитников в кровавую кашу, превращал в пыль кладку стен, снес шпили трех храмов и поджег сотни домов. Враг не знал жалости. Буран прекратился, но мороз не отступил. Санитарам приходилось выполнять вдвойне грязную работу - перевязывать раненых и сжигать погибших. Сентиментальность тут была непозволительна. Они разводили на площадях гигантские погребальные костры, стаскивали к ним убитых и швыряли их в пламя, пока те не воскресли и не напали на защитников города с тыла.

Город провонял горелым мясом.

Скеллан с наслаждением вдыхал этот запах.

Он стоял молча, наблюдая за поднимающимися над городом клубами дыма. Да, город падет, изломанный, как тела его защитников, придавленные валунами.

Осадные башни, прильнувшие к высоким стенам, покачивались, мертвецы так и сыпались с них. Альтдорфцы поливали зомби маслом и поджигали штурмующих горящими стрелами, скелеты рассыпались под ударами боевых молотов и булав. Защитники отчаянно боролись за свою жизнь.

Отчаяние придавало им сил; дрались они свирепо.

Но вот катапульты и баллисты метнули зараженные чумой части тел, и мертвецы с жуткими воплями потоком хлынули на стены, не обращая внимания на смолу и огонь, точно насмехаясь над обороной. Зомби вскарабкались на осадные машины и с них перебрались на укрепления, где их встречала альтдорфская сталь. Мечи глухо сталкивались с костями, оружие звенело об оружие; в рукопашную вступили и лучники. Люди кричали, падали и поднимались снова, обезображенные, окровавленные, расчлененные, уже во власти черной магии фон Карштайна, сетью раскинувшейся над полем боя.

Мстительная смерть опустилась на Альтдорф, и измотанные люди на стенах знали, что рассвет не принесет передышки. Солнце не взойдет, чтобы спасти их.

Они стояли насмерть, удерживая последние рубежи.

Зубчатые укрепления уже стали скользкими от пролитой крови, а подножие стены было завалено телами. Защитники продолжали сбрасывать трупы вниз, поливать их варом и поджигать стрелами и факелами, и пламя жадно пожирало мертвую плоть. Но обугленные скелеты упрямо вставали, потрясая лохмотьями оставшегося на костях прожаренного мяса.

Ад воцарился на этом клочке земли.

Один кровавый час сменял другой, а мертвые продолжали воздвигать лестницы из костей и плоти, и осадные орудия осыпали город чудовищными снарядами. Вокруг рубили, рвали, кромсали, полосовали, молотили, царапали, кусали, раздирали, умирали и горели, и это казалось бесконечным. Все больше и больше зомби выплескивалось на стены, все больше и больше мертвецов оставалось несожженными, все больше и больше трупов поднималось на подмогу нападающим. Атаки пока отражались, но с неимоверным трудом. Одно лишь численное превосходство противника над измученными альтдорфцами должно было неизбежно повергнуть город во прах. Скеллан рассудил, что защитники продержатся еще несколько часов за счет отваги, стойкости и боевого духа, но фон Карштайн не спешил выпускать своих вампиров. А ведь дай им сейчас волю, и у людей не осталось бы ни малейшего шанса.

Час за часом наполнялись агонией и воплями умирающих и мертвых.

Осадные машины горели, живые трупы, сплетенные в орудийные башни, мучительно кричали, когда пламя поглощало их. Защитники продолжали лить на врага кипящее масло. Но это было бессмысленно. Катапульты были всего лишь временными сооружениями, а день принес уже достаточно смертей, чтобы построить еще двадцать таких башен, если фон Карштайн пожелает.

Одна за другой осадные машины проседали и опрокидывались, даря обороняющимся бесценные минуты передышки перед возобновлением бешеной атаки.

Лишь один великан в белом, с огромным окровавленным топором, неколебимой твердыней стоял на укреплениях, не двигаясь с места, даже под гнетом невыносимой усталости вдохновляя защитников на продолжение борьбы. Это был верховный теогонист Сигмара, Вильгельм Третий. Жрец обладал душой воина. Сейчас он не молился - он дрался. Будучи, по меньшей мере, на два десятка лет старше любого на укреплениях, жрец стыдил молодых своей стойкостью и упорством.

- Вампиры! Ко мне! - скомандовал наконец фон Карштайн.

Он словно прочел мысли Скеллана, но, конечно же, граф не читал мыслей - нет, он был великим тактиком и читал души людей. Он знал, что оборона ослабла.

Граф показал на стены.

Скеллан по-волчьи ощерился. Йерек кивнул.

Пора.

Наконец-то прольется столько крови, чтобы удовлетворить даже его жажду.

Скеллан запрокинул голову, обратив лицо к непроглядно-черному небу, и завыл.

Остальные подхватили зловещий клич. Их черты начали искажаться, превращаясь в морды зверей, скрывающихся внутри них.

Вампиры ответили на призыв Влада фон Карштайна.

Глава 25. ПАВШИЕ

Альтдорф. Зима, 2051

- Они идут снова! - крикнул кто-то.

Людей побеждали. Усталость давила на них. Проклятая тьма не желала рассеиваться. Передышка оказалась плачевно коротка. Верховный теогонист, вскинув топор, ходил по крытому проходу, ободряя солдат перед лицом безымянной смерти, карабкающейся по лестницам. Затем он прислонился к расщепленному зубцу крепостной стены, наблюдая за вновь начавшимся штурмом.

- Милостивый Сигмар… - выдохнул стрелок рядом с ним, увидев звериные морды ринувшихся вперед вампиров во главе с самим фон Карштайном.

- Храбрись, солдат. От следующих часов зависит, погибнем мы сегодня или выживем.

Лучник слабо кивнул:

- Да, мы будем биться с демонами, пока не падем, а потом…- Он замолчал, обрывая на полуслове горькую мысль.

Плечо и колени жреца горели; каждый шаг дорого стоил ему, но он не мог допустить, чтобы солдаты увидели его слабость. Вот почему он натянул поверх кольчуги белую рубаху, символ своего бога, - чтобы каждый на стене видел его и черпал силы в его стойкости, даже когда мрак раздавит их. Он старик, и он умирает. Эти два факта неоспоримы, и все же когда люди глядят на него, они видят самого Сигмара, который шагает по укреплениям, сокрушая недругов и воодушевляя сердца.

Он не имеет права подвести их.

Кровь забрызгала его белый плащ и серебряные звенья кольчуги, но кровь эта, милостью божьей, принадлежала не ему.

Жрец посмотрел на лучника. Глаза человека тонули в красных кругах усталости. Он напоминал побитую дворнягу. Кое-кто из защитников сидел, привалившись спиной к стене, кое-как восстанавливая остатки сил. Некоторые закрыли глаза и задремали, пользуясь временным затишьем. Поскольку осадные машины развалились, они считали, что в данный момент им ничто не грозит. Остальные стояли, глядя на наступающих вампиров, и выражение чистого ужаса не сошло с их лиц, даже когда они принялись готовиться к возобновлению боя.

- Посмотри на них и скажи, что ты видишь, - попросил жрец, опустив руку на плечо лучника.

- Конец света.

- Пока я живу и дышу, парень, он не наступит, нет, пока я живу и дышу. Посмотри еще раз.

Стрелок окинул взглядом шеренги вампиров и остановился на фон Карштайне.

- Он похож… на одержимого бесами.

- Уже лучше. А еще он боится. Мы сделали это, солдат. Он поднял на нас глаза - и узнал страх.

- Думаешь?

- О, я это знаю, поверь мне.

Вампиры добрались до стены и принялись карабкаться по ней, как мухи по трупу. Они стремительно поднимались по каменной кладке.

Жрец горько рассмеялся.

- Что тут забавного? - спросил стрелок. Бесстрашие жреца ужаснуло его.

- Моя глупость, - ответил старик. - Я думал, мы выиграли несколько часов. Но смерть снова тут, смерть, ставшая быстрее и ловчее, поскольку мы устали и ослабли. Что ж, будь что будет. Поднимайся, солдат, заставим их заработать наши трупы.

Жрец послал гонца предупредить резервистов, что сражение вот-вот начнется снова, и передал им приказ разбиться на три группы, которые должны быть готовы заткнуть любую образовавшуюся в стене брешь. Для него и для людей вокруг него обратной дороги отсюда не было. Жрец смирился с мыслью, что погибнет на стенах, и успокаивало его лишь то, что умрет он свободным, - этого было достаточно. Он закашлялся и сплюнул сгусток крови и слизи. Приступ встряхнул старика; он не собирался жить вечно, но умереть надо с честью. Придать своей смерти смысл.

- Смолу! - крикнул он, и последние глиняные кувшины полетели в монстров, взбирающихся на стены. Одни пронеслись мимо, другие разбились. Густой черный вар расплескался по камням, попав и на вампиров.

- Огонь!

Вниз полетели горящие стрелы, с глухим треском поджигая смолу. Вампиры дюжинами посыпались со стены, полыхая живыми факелами. Но остальные, не обращая внимания на дикие крики объятых огнем товарищей, продолжали быстро ползти наверх, точно упорные пауки.

Жрец выпрямился во весь свой немалый рост и вскинул тяжелый топор.

- Давайте-давайте, красавчики, чем скорее вы заберетесь, тем скорее мы сбросим вас в ад.

Солдаты вокруг него приготовились к отпору.

Они знали, что им предстоит, и все же ни один не поддался инстинктивному желанию бежать. Жрец гордился ими больше, чем когда-либо за тысячу дней, в тысяче разных ситуаций. Это были славные люди. Они предпочли погибнуть героями. Печаль и гордость распирали грудь старика - оттого, что он знал их, оттого, что был вместе с ними. Одно дело - разделить с кем-то свою жизнь, и совсем другое - смерть.

- ЗА СИГМАРА! - внезапно воскликнул он, занося над головой топор.

- ЗА АЛЬТДОРФ! - ответили ему, и все защитники на укреплениях подхватили клич:

- ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ!

Возможно, они и не были религиозными, но их слова потрясли город до основания. Древки копий и рукояти мечей застучали о камень, поддерживая ритм скандирования.

- Да поможет нам Сигмар, - произнес молодой лучник, когда первая из тварей оседлала гребень стены.

Пущенное в лицо чудовища копье сбросило его вниз. Вампир рухнул на землю, цепляясь за окровавленное оружие в том месте, где оно пробило мягкую плоть и твердую кость.

Следующего вампира он знал - этого человека жрец считал мертвым. В своей прошлой жизни Йерек Крюгер был его другом. Теперь же жрец смотрел на предводителя Белых Волков, все еще облаченного в доспехи и шкуры, с огромным молотом в руке, с мертвенно-бледным, подернутым синевой лицом, и знал, что его друга больше нет. Тварь, занявшая его место, - это хладнокровный убийца. Волк взвыл и бросился в гущу битвы, и череп первого же, кто встал на его пути, расплющился под ударом тяжелого молота. Волна вампиров перехлестывала через стену, несмотря на все усилия защитников дать отпор врагу.

Сверхъестественная скорость вампиров вкупе с их чудовищной силой делала их смертельно опасными противниками. В узких крытых проходах, где было почти невозможно замахнуться мечом, их преимущество оказывалось подавляющим. Они дрались как одержимые. На каждого зарубленного вампира приходилось по восемь, десять, двенадцать погибших солдат.

Жрец проглотил комок в горле, загоняя назад подступающий к горлу ужас.

Вот почему Сигмар избрал его. Он был в первую очередь бойцом и лишь во вторую - служителем бога. Жрец ринулся в бой. Вампирской ярости он противопоставлял спокойную отстраненность, инстинкты руководили его действиями. Поймав удар мечом на топорище, он повернул его против своего несостоявшегося убийцы и вогнал в лицо вампира, сминая хрящи носа противника и заставляя его отступить на шаг, чтобы удобней было рубануть лезвием топора по горлу врага. В этот удар жрец вложил всю свою силу. Сталь легко рассекла мертвую плоть и с хрустом врезалась в позвоночник. Полуотрубленная голова монстра качнулась назад, руки слабо задергались, пытаясь дотянуться до горла, а тело осело на землю.

Старик спихнул чудовище со стены и встретил следующую атаку.

Вокруг него умирали добрые люди, а он не мог позволить себе скорбеть по ним.

Стена обязана выстоять. Если они отступят, фон Карштайн окажется в городе. Картины неминуемой бойни мелькали в мозгу жреца даже в тот момент, когда он всадил топор в грудь очередного вампира, разрубив его от ключицы до паха. Внутренности твари вывалились на камни. Чудовище ухватилось за рукоять топора жреца и подняло к нему лицо прекрасного юноши. Жреца поразило мирное выражение этой смертельной маски, составлявшее такой резкий контраст жестокой смерти вампира. Третий враг рухнул под его топором с расколовшейся, точно перезрелая тыква, головой.

Поднырнув под несущийся на него меч, жрец развернулся и одним взмахом выпотрошил плотоядно уставившегося на него гада.

Старик перешагнул через упавшее тело и кинулся на подмогу защитникам, прогибающимся под натиском нежити.

Пылающий череп разбился у его ног, обдав жреца искрами.

Старик попятился, ожидая, когда пламя спадет.

В воздухе витал жуткий запах смерти. Мир купался в кровавой бане.

Защитники падали со стен, изломанные и окровавленные, разорванные в клочья зубами и когтями, вспоротые холодной сталью, раздавленные ударами боевых молотов, расплющенные камнями возобновивших бомбардировку катапульт.

Здесь, в конце своей жизни, на стенах Альтдорфа, старик вернулся к тому, кем он был до того, как Сигмар спас и вознес его. Он вновь стал убийцей. Круг замкнулся. Хотя не совсем: приняв имя Вильгельма Третьего, он отрекся от жестокого мужлана и пьяницы, обуреваемого приступами гнева и насилия, которого избегали друзья и близкие. Его вылепила заново воля Сигмара, его закалил огонь веры и искупления - чтобы он погиб здесь, бросив свою жизнь на алтарь защиты величайшего города человечества. Он - рукотворный молот Сигмара.

- Я не подведу тебя, - поклялся он, переступая угасающий огонь.

И увидел фон Карштайна.

Может быть, он когда-то и размышлял о природе властелина мертвых, но сейчас было не до раздумий. Фон Карштайн не человек; он - все, чего боялся жрец, он одержим демонами.

Он - машина смерти.

Разъяренный граф-вампир пробивал себе путь к жрецу.

Звуки сражения обострились, кристаллами застывая у него в ушах. Он запоминал их, все вместе и каждый в отдельности, словно они были последним, что ему суждено услышать: крики, стоны, проклятия, мольбы, звонкий лязг и тупой хруст. Еще один снаряд взорвался над его головой, и черный дым заволок все перед глазами. Жрец заставил себя шагнуть в зловонное облако. Когда дым развеялся, он увидел, что стоит на скошенной полосе горящей и обугленной плоти, среди раненых и истекающих кровью. Огонь лизал их кожу, завитки дыма тянулись от тел. Повсюду чернели лоскутья мяса. Жрец зажал нос рукой. Его тошнило от запаха паленого.

Обожженное, сочащееся кровью и гноем, потрескавшееся, неузнаваемое лицо возникло перед ним, остатки руки умоляюще потянулись за помощью.

Жрец перешагнул через павшего. Он уже ничего не мог сделать для этих людей.

Фон Карштайн уложил двух защитников - его воющий клинок отсек одному из них руку до локтя, а другому - голову.

- Я вижу тебя, жрец! - взревел он, и крик этот заглушил шум битвы.

В какофонии звуков жрец различил резкий свист, за которым последовали грохот и крики. На нижнем переходе люди бежали, прикрывая головы. Кто-то уже упал. Остальные пытались дотянуться до них, столкнуть вниз, уничтожить, пока трупы не поднялись против горожан. Повсюду полыхали маленькие пожары.

- Тогда иди ко мне! Иди, взгляни в лицо своей смерти, вампир! - рявкнул жрец, неимоверным усилием воли не дав голосу дрогнуть, и шагнул навстречу врагу.

На него брызнули осколки камня, больно жаля лицо.

Вампир отшвырнул от себя еще одного солдата.

Теперь их разделяло пятнадцать шагов, которые надо было пройти по скользкой от крови и грязи крепостной стене. Верховный теогонист вскинул топор, черпая уверенность в его обнадеживающей тяжести.

Позади него рухнул кусок кладки, а затем посыпался целый град камней - это развалилась одна из башен. Часть перехода провалилась.

Десять шагов.

Рот графа-вампира открылся, фон Карштайн заревел и бросился на жреца. Старик ждал, занеся топор, предчувствуя свирепый удар. Противник налетел на него с разбегу, отбросив назад на четыре шага, но жрец направил топорище в лицо вампира, угодив ему в щеку. Фон Карштайн взвыл от ярости и с головокружительной скоростью нанес человеку три удара подряд. Голова старика трижды содрогнулась. Граф вампиров неистовствовал.

На руки верховного теогониста брызнула кровь из его же разбитого носа. Привкус крови остался и во рту.

- Время умирать, святой человек, - ожесточенно рявкнул фон Карштайн.

Вампир провел двойную атаку, правой рукой замахнувшись мечом и ударив сжатой в кулак левой жреца в лицо. Удар был свиреп, но боли не последовало. Старик как бы окаменел. Он ничего не чувствовал. Жрец только всхрапнул, и топорище обрушилось на локоть вампира, а сам топор взлетел к виску фон Карштайна. Вампир отшатнулся, уклонившись от удара, но жрец выиграл бесценную секунду передышки.

- Для мертвеца ты слишком много болтаешь.

- Тоже можно сказать и о тебе.

Жрец перешел в наступление, бешено вращая топором. Фон Карштайн поднырнул под два удара, но два других попали в него - один пришелся в челюсть, другой - в левое плечо. Вампир провел ладонью по губам, и она стала скользкой от крови. Он ответил молниеносным выпадом, едва не выколовшим жрецу глаз. Из рассеченной левой брови старика хлынул алый поток, глазница стремительно залилась багрянцем. Полмира вокруг него расплылось - он почти потерял зрение.

- Ну и как это - быть смертным? - с издевкой осведомился фон Карштайн, хохотнул и описал мечом широкую дугу, целясь в бедро человека.

- Может, ты мне скажешь? - презрительно бросил жрец, парируя выпад вампира. - Как ты собираешься вернуться на этот раз без своего проклятого кольца?

Безумный гнев полыхнул в мертвых глазах графа. Он пренебрежительно поднял правую руку, демонстрируя старику сверкающий перстень на среднем пальце.

- Твой человек не справился с задачей, жрец.

Жрец вскинул голову навстречу первым мягким хлопьям возобновившегося снега. Жизнь, надежда - конец всему. Манн потерпел неудачу. Они обречены, все они.

Фон Карштайн нанес удар.

Верховный теогонист словно врезался лицом в каменную стену. Жало страха пронзило его насквозь, от желудка до горла, накатила тошнота, от ужаса пересохло во рту, сковало члены. Холодные снежинки целовали кожу, таяли и сбегали каплями по шее, затекая под доспехи.

Мрак сомкнулся вокруг него.

Он был старым человеком, его силы медленно иссякали с каждым нанесенным и полученным ударом, в то время как его враг был бессмертен, а кровь и смерть погубленных им людей вливали в него силы. Жрец всем своим существом понимал, что его смерть неизбежна. Они обменивались ударами, жестокими ударами. Внезапно его охватил приступ кашля. Вампир безжалостно воспользовался своим преимуществом. Его клинок взлетал снова и снова, как бы щекоча жреца, оставляя неглубокие саднящие раны. Два пореза оказались посерьезнее - на левом предплечье и на боку. Оба сильно кровоточили, но все же старик продолжал упрямо сопротивляться фон Карштайну.

Воющий клинок вновь врезался в его левый бок, вминая в плоть звенья кольчуги, и старик вздрогнул от резкой, немыслимой боли. На миг в глазах его почернело, а в сознании осталось лишь страдание. Он пошатнулся, но не упал.

- Давай, вампир. Что же ты? Где же хваленая мощь Влада фон Карштайна? Похитителя душ, короля мертвецов? - Он покачал головой. - Я старик. Я не поднимал оружия тридцать лет. Ты ничто, вампир. Ничто. Тебе конец.

Жестокий бой шел между двумя противниками, смерть вихрем вилась на укреплениях и улицах внизу. Крики ярости и боли мешались с лязгом стали и треском пожаров.

Старик умирал. Силы покидали его тело вместе с горячими красными ручейками.

- Ты дурак, жрец, как и вся твоя порода. Вы говорите о добре, о зле. - Фон Карштайн вновь пошел в наступление. Глаза его горели лютой ненавистью. - Нет ни добра, ни зла. Я переступил черту смерти, жрец. Там ничего нет. Я был там. Я убедился во лжи ваших обещаний. Мое тело умерло давным-давно, очень далеко отсюда, и все же я здесь. Живой. Существуют вещи - силы, жрец, силы, - столь далекие от вашей философии, что твоему разуму их не постигнуть, вещи столь древние, что смерть не касается их. Понимаешь, смерть их не ослабляет. Посмотри на себя, жрец, а потом посмотри на меня. Ты чувствуешь это в себе, не так ли? Ты чувствуешь, как она вползает в тебя через раны, как тянется через разъятую плоть к душе. Смерть. Она в твоих глазах.

Громадный валун врезался в бастион; пол не раскололся, но содрогнулся под ногами, и старые трещины заметно расширились.

Жрец не обратил внимания на грохот. Он даже не опустил глаз. Он смотрел только на вампира.

- Цепляйся на свою полужизнь, мразь. Живи в вечной тьме, только это ты и умеешь. Ты потерпел неудачу. Все закончится здесь. Оглянись вокруг. Альтдорф не покорился. В дыму и пыли люди уже начали исцеляться. Они продолжают жить - на то они и люди.

- Они продолжают умирать, - прорычал фон Карштайн, и воющий клинок глубоко вонзился в правую руку жреца.

Стальные кольца кольчуги лопнули, острые концы вонзились в тело.

Жрец стерпел.

С огромным усилием вскинул он свой тяжелый топор. Старик едва видел сквозь пелену боли, застившую ему глаза.

- Ты можешь сжечь и обескровить нас, фон Карштайн, но ты не раздавишь нас. Заруби меня - и на мое место встанет другой. Ты проиграл, вампир. Старик и несколько отважных мальчишек одолеют тебя.

- Вряд ли, кретин. Ты едва стоишь. Тебе конец. Это все. Но… - добавил граф вампиров как бы в раздумье,- из тебя выйдет хороший вампир, жрец. Я еще никогда не брал святош.

Жрец наклонил голову, так что стала видна пульсирующая на его шее яремная вена. Руки его крепче стиснули топорище:

- Я так и думал.

Вильгельм Третий, верховный теогонист, выпрямился во весь рост. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не закричать от острой боли. Голова кружилась. Ему осталось немного, и он это знал.

Фон Карштайн ударил снова: меч его отсек жрецу ухо и вонзился в плечо.

Жрец, пошатнувшись, шагнул вперед, едва держась на подгибающихся ногах. Боль была невыносимой. Зрение на миг помутилось, потом очистилось, и он с поразительной ясностью увидел, что должен сделать.

Слезы обжигали щеки.

Фон Карштайн воткнул воющий меч в левое плечо жреца и, слегка повернув, выдернул его из плоти противника. Боль ослепляла. Второй удар пришелся в грудь, между ребер, он распорол легкое. За всю свою жизнь старик не чувствовал ничего подобного. Он был мертв, он доживал взятые взаймы секунды - последний дар Сигмара. Но он знал, что должен сделать. Топор оттягивал руки. Он уронил его.

Фон Карштайн расхохотался - какой горький, насмешливый звук.

- Кажется, ты ошибся, жрец, пообещав мне, что я умру здесь. Теперь это мой город. Мой, жрец! Это ты проиграл, старый ханжа, набожный дурак. Посмотри на себя. Посмотри на себя! Ты развалина. Ты позоришь своего бога, ты знаешь это? Ты позоришь своего бога.

Жрец проглотил грызущую его боль. Он выглядел так, словно кровь вытекла из него вся, до последней капли. Не осталось ничего. Ничего. Он едва мог приподнять голову, чтобы взглянуть в лицо монстра.

Не тратя жизнь на слова, жрец закричал, и крик этот, подстегиваемый жгучей мукой, был звериным, первобытным и смертельным.

Он бросился на вампира всем телом, увлекая их обоих к бойнице.

На одно мгновение они застыли там, балансируя между крепостной стеной и пустотой. Фон Карштайн вложил всю свою невероятную силу в то, чтобы оттолкнуть жреца, но когда уже казалось, что последний отчаянный рывок старика был напрасен, нога вампира провалилась в глубокую щель в каменном полу. Вес жреца давил на него, и фон Карштайн не сумел восстановить равновесие. Он был беспомощен. Жрец крепко обнимал его, не давая поднять руки, не позволяя уцепиться за что-нибудь. Хватка старика была железной.

А жрец не видел ничего, кроме размытого черного силуэта попавшего в капкан противника.

Застонав от напряжения, старик вложил весь остаток сил в последний толчок. Вампир ничего не смог сделать. Отчаяние жреца - вот что сбросило их обоих с укреплений.

Они упали, сплетенные в смертельном объятии.

Никто из них не закричал, даже когда тела врезались в землю. Они рухнули в ближайшую мелкую канаву, не долетев до рва со стремительно бегущей водой Рейка.

В канаву, утыканную заостренными кольями.

Кол вонзился в спину фон Карштайна, вышел из груди и вошел в грудь жреца. Глаза вампира недоумевающе распахнулись - вес старика насадил его еще глубже на деревянную пику.

Оглушительный гром, пробирающий до костей, расколол мир.

Вампир задохнулся, кровь выплеснулась у него изо рта. Он пытался заговорить. Жрец не мог выдавить ни слова, но это не имело значения. Кровь сказала ему все, что он хотел знать. Теперь он мог ступить на тропу душ и отправиться к Сигмару.

- Я не подвел тебя…

Пусть никто не слышит - не важно.

Боль исчезла, сменившись благословенным облегчением.

Он уронил голову и отпустил жизнь на волю.

Первый луч солнца расколол черноту небес и упал золотым столбом на поле боя.

Они умерли вместе, накрепко скованные друг с другом, умерли на свету - вампир и святой человек.

Глава 26. УЛИЦЫ ПЕПЛА И НАДЕЖДЫ

Альтдорф. Зима, 2051

Города, в отличие от людей, бессмертны. Это сказал какой-то ученый. Феликс не помнил, кто именно, возможно, Райтцайгер. Не важно, все равно вор был полностью согласен с этим утверждением. Там, где сдают плоть и кровь, камни стоят крепко, а когда распадаются кирпичи и известка, бывшее великолепие всегда можно восстановить. Так расцветают города. Они сами исцеляют себя и восстают из пепла, точно феникс, блистательными. Дни сумрака сотрутся из памяти, как только красота и изящество займут место развалин.

Солнце воскресло, и Альтдорф начал долгий и болезненный процесс возрождения. Те, кто уцелел, простились с павшими, которые защищали их право на свободу; обычных людей, которые не хотели драться, которых никто не просил драться, похоронили вместе с солдатами, добровольно отдавшими свои жизни. Такова была цена возрождения. Невинная кровь.

Тяжким грузом легла она на плечи горожан.

Люди утратили простодушие. Их грубо лишили чувства безопасности, главнейшей из свобод. Они больше не верили в неприкосновенность своих домов. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо - потому что люди стали ценить то, что имели. Плохо - потому что они узнали, что все хорошее может быть отнято у них в любой момент. Это усиливало горе города. Здания можно построить заново, укрепить. Народ выживет, но пройдет еще немало времени, прежде чем человек вновь обретет чувство уюта, защищенности, сознавая, что дверь его заперта на ночь. А некоторым так и не удастся оправиться.

Город лежал в развалинах. Не скоро еще шпили Альтдорфа взмоют к небесам в прежнем величии; под разбитыми крышами чернели угли, на месте домов зияли рваные дыры. Умелые зодчие по необходимости и по доброй воле, конечно же, залатают их, крыши и стены всего лишь камень, но эти раны выдают истинное страдание Альтдорфа. Дело было не в кирпичах и не в штукатурке, дело было в детях, которым суждено расти сиротами, в женах, на коленях рыдающих над могилами, не в силах думать о том, как жить дальше, в матерях, размышляющих, хватит ли у них любви, силы, надежды, чтобы встречать каждый наступающий день. Дело было в людях.

Феликс Манн шел по разрушенным улицам, вслушиваясь в звенящий над городом рассветный хор.

Это был его дом. Это был его народ.

И не важно, что несколько дней назад он готов был бросить этих людей на произвол судьбы. За эти дни он стал частью великого города и вскоре должен будет покинуть его, чтобы никогда не вернуться. Тяжелая потеря. Выбравшись из вампирской палатки с железным кольцом в кулаке, он впервые обрел чувство сопричастности, а теперь поворачивался ко всему этому спиной.

Он поднял взгляд на окна своего дома. Нет, туда он не мог пойти. Вот в чем была трудность. Все изменилось. Он не мог пойти домой. Вор безотчетно еще крепче стиснул кольцо фон Карштайна, вдавливая его в ладонь. Неужели эта безделица действительно поддерживала жизнь вампира?

На улицах, конечно, болтали о чуде. Святость верховного теогониста и милость Сигмара, говорили горожане, наконец-то покончили с чудовищем. Они всегда были склонны гораздо охотнее верить в нелепое, чем принимать мирское.

И это нравилось Феликсу в людях.

Чем больше ложь, тем радостнее они заключают ее в объятия. Люди уже говорили о Вильгельме Третьем с благоговением, приберегаемым обычно для святых или мучеников. Феликс был уверен, что старик наверняка заслужил это; гибель явилась как бы завершающим штрихом его деятельности. И удивительно, Феликс ни капельки не завидовал священнику. Народу Альтдорфа были нужны герои, и, магия там или нет, жрец был достоин этого звания.

Он зашагал прочь от своего дома. Он знал, куда идти: к собору Сигмара. Сегодня утром ему казалось, что все дороги ведут туда. Многолюдность улиц угнетала не меньше, чем их прежняя пустота. Даже самые маленькие переулки бурлили жизнью.

Феликс, протискиваясь между людьми, оглядывался на ходу. Всеобщее облегчение было очевидно. Вокруг разговаривали. Смеялись. Несколько дней назад мысль о том, что смех вновь зазвенит над Кайзерплац, была просто невообразимой. Но люди хохотали. Они выжили. Приспособились. И находили радость даже в мелочах.

И все же пройдет еще немало времени, прежде чем восстановится жизнь, хотя бы отдаленно напоминающая нормальную.

Действительно, пусть сам Влад и погиб, как и больше половины его проклятых вампиров, потери альтдорфцев были так тяжелы, что остатки вражеского войска отступили, не опасаясь преследования. Трудно было наблюдать за бегством неприятеля, но кидаться вдогонку в их положении было бы равносильно самоубийству. Так что герои Альтдорфа лишь высыпали на стены, освистывая спасающуюся от света нечисть.

Феликс шел медленно, совершенно не торопясь оказаться там, куда он направлялся. Он еще скажет свое тихое «прощай» - потом, после помпезного официального ритуала похорон. Сейчас его интересует практическая сторона дела. Надо получить с причетника плату, а потом отправиться на север, в Рейкспорт, и сесть на корабль. Он поразмыслил, трудно ли будет исчезнуть, и решил, что наверняка нет. Вор знал, что именно нужно соврать людям, чтобы они приняли его за кого-нибудь другого; в конце концов, он врал всю свою жизнь. Он будет скучать по городу и по своему дому, но и то и другое - всего лишь камни, которые можно воздвигнуть где угодно. Пора призадуматься о совершенно другой жизни: например, ученого. Феликс представил себя, запертого в пыльных библиотеках, стареющего в окружении еще более старых книг.

Кроме того, он все-таки вор, а в поговорке «Раз укравший - навеки вор», честно говоря, есть смысл.

Не важно, кем он назовется, - сердцем он понимал, что так и останется Феликсом Манном, вором, пускай у него и не будет возможности купаться в лучах славы благодаря величайшей работе в своей карьере. Ладно, он унесет эту тайну с собой в могилу.

За два последние дня это были вторые похороны, на которые он приходил, хотя и совсем не похожие на вчерашнюю тайную «церемонию» в стенах собора, куда он, в сущности, не был приглашен, - погребение тела фон Карштайна. Любопытство привело Феликса на крышу, откуда было хорошо видно кладбище. Могилу чудовищу вырыли в святой земле, предназначенной Вильгельму, - последнее средство защиты от воскресения твари. Верховного теогониста положат сверху.

Причетник обезглавил труп фон Карштайна, выскреб из черепа серое вещество и мягкие ткани на сожжение, а сам череп закопал в безымянной могиле - с белой розой во рту и зубчиками чеснока в глазницах.

На похоронах вампира присутствовали лишь четверо: Манн, причетник, Людвиг претендент и, наконец, Рейнард Гримм, новый капитан альтдорфской гвардии. Тело положили ничком, руки связали за спиной проволокой, коленные чашечки раздробили, а черное сердце фон Карштайна вырезали из его груди и сожгли вместе с мозгом. Он уже не вернется. Никогда.

Заровняв могилу, ее приготовили для приема тела Вильгельма. Святой отец сослужит Сигмару последнюю службу - он станет вечным стражем графа-вампира.

Феликс ожидал слез, но излияние горя на Соборной площади не могло сравниться ни с чем, что он когда-либо видел. Вдоль улиц выстроились истерически рыдающие люди. Среди всхлипываний и икоты слышались приглушенные голоса:

- Он нас спас.

- Без него мы жили бы во тьме.

- Ты должен верить… Должен… Сигмар послал его, чтобы спасти нас.

- Он всегда смотрел на тебя так, словно видел твою душу.

- Он был особенный. Такого, как он, больше нет.

- Говорю тебе, он совсем не человек - это был сам Сигмар.

- В темные времена он светил нам как маяк!

- Он был светом нашей жизни.

- Он наш спаситель.

И все это было для них в известной степени правдой. Феликса не удивили высказывания о святости верховного теогониста. Замечательное завершение величайшей аферы всех времен. Он продал чудо целому миру - и мир купил его.

Некоторые горожане завернулись в знамена Альтдорфа и стяги Сигмара, другие тихо сидели на брусчатке, плача в открытую, словно потеряли лучшего друга. Феликс протискивался между ними, прокладывая себе путь к боковым дверям собора, - не через ворота же ему идти.

На стук открыл молодой послушник, очевидно ожидавший вора, кивнул и пригласил его внутрь.

- Причетник в подземелье, беседует с… э-э… пленным. Капитан Гримм еще не вернулся с поля, он отправился обследовать палатки вампиров. Не желаете выпить, пока ждете? Погребение состоится через несколько часов. Вы, конечно, можете присутствовать в капелле.

Послушник зашагал по холодному коридору, жестом пригласив Феликса следовать за собой. Собор оказался удивительно скромным, в обстановке не чувствовалось ничего показного. Золотая отделка или бархатные занавеси, которые обычно так любят священнослужители, здесь отсутствовали. Простота, доходящая до аскетизма. Место для поклонения, без всяких ловушек материального мира. И Феликсу это понравилось. Прекрасное отражение личности верховного теогониста. Непритязательность. Близость к земле. Конечно, фасад собора, его официальный лик, был совсем иным, но здесь, в глубине, вдали от взглядов прихожан, более всего чувствовалась рука Вильгельма Третьего.

- Он был хорошим человеком, - произнес Феликс в спину послушника.

- Да. Он умел слушать. Внимательно слушать. По-настоящему внимательно.

- Я сожалею о вашей потере. И это действительно было так.

- Мы не скорбим о его уходе, мы радуемся времени, которое делили с ним.

Юноша провел Феликса в маленькое помещение, которое с большой натяжкой можно было назвать комнатой. Здесь стояли деревянный стул, столик и кувшин с водой. Феликс невольно улыбнулся: похоже, его пригласили в келью кающегося грешника.

- Ждите здесь.

И Феликс остался один. От нечего делать вор углубился в размышления.

Последние дни выдались напряженными. Он узнал о себе кое-что, что оказалось не слишком приятным.

Чуть погодя Феликс услышал шаги, и коридор осветился колеблющимся светом свечи. В дверях показался человек, длинная тень которого тянулась в глубину комнаты. Он был в официальной мантии духовенства и был, похоже, не очень доволен тем, что его оторвали от того, чем он занимался, - чем бы он ни занимался.

- Да?

Лаконичность вошедшего слегка сбила Феликса с толку. Он ожидал, что придет, ему заплатят, и он уйдет. В конце концов, бизнес есть бизнес.

- Я пришел за платой.

- О чем это ты лопочешь, парень?

- Мне обещали прощение и деньги. Я пришел за ними.

- Это какая-то шутка?

- Да нет. Меня… э-э… нанял верховный теогонист для одной работы. Свою часть сделки я выполнил и теперь хочу, чтобы вы выполнили свою.

- Не знаю ни о каких сделках. Наш благословенный брат не якшался с ворами.

- Нет, он прогуливался рука об руку с Сигмаром. Да, да, знаю, я подонок. А теперь отдай мне мои деньги, жрец, договор есть договор. Где причетник?

- Он задерживается, а тебе, полагаю, пора уходить. Что бы ни связывало тебя в твоем воображении с нашим возлюбленным святым отцом, сегодня твое присутствие здесь излишне. Прощай.

Феликс рассвирепел. Он вскочил, опрокинув стул.

- Я так не думаю, жрец! Сделка есть сделками я намерен получить плату, с твоего благословения или без него! Ты ведь знаешь, кто я, так? - Его губы скривились в мрачной пародии на улыбку.

- Я знаю, кто ты, и знаю, что ты уйдешь отсюда с пустыми руками.

Феликс схватил жреца за грудки и притиснул его к стене. Кулаки вора, скомкавшие рясу священника, ощутимо давили на его кадык. Человек задыхался, руки его вяло цеплялись за Феликса, не в силах оторвать его от себя.

- Не в моих привычках причинять вред жрецам, но в твоем случае я с удовольствием сделаю исключение. Итак, где причетник?

- В подземелье, - выдавил жрец. - С капитаном.

- Проводи меня к ним.

- Нет.

- Я сказал, проводи меня к ним. Не люблю просить дважды.

- Не могу, - взмолился жрец.

- Не вынуждай меня, приятель.

- Не могу.

И Феликс ударил его - один раз, изо всех сил, в живот. Жрец согнулся пополам от боли. Вор снова прижал его к стене.

- Я мог бы соврать, что мне не легче, чем тебе, но не стану. На самом деле мне чертовски понравилось. А теперь давай попробуем в последний раз, жрец: проводи меня к ним.

Человек упрямо вскинул голову:

- Они в подземелье с пленником, ты можешь подождать или можешь уйти. - Феликс снова поднял кулак. - Их нельзя беспокоить. Бей меня - ответ будет тот же, и не важно, сколько раз ты ударишь.

Феликс с отвращением оттолкнул жреца и направился прочь из комнаты.

- Куда ты? - крикнул ему вслед священник.

- А ты как думаешь?

Он шел по зябкому коридору, вслушиваясь, но ловя лишь эхо собственных шагов. Вход в подземелье, рассудил он, должен быть из главной часовни, если допустить, что погреба рядом со склепом или мавзолеем. Логично также было предположить, что туда можно попасть через кухню. Хотя, конечно, гарантии не было. В этих старых зданиях подземные помещения могли оказаться давно забытой темницей, куда ведет отдельная потайная лестница. На углу вор остановился - в лицо ему пахнуло ароматами муската и корицы. Послушавшись своего носа, он нашел кухню и, что гораздо важнее, лестницу, ведущую вглубь холодного каменного сердца собора.

Воздух тут был ощутимо холоднее, морозец покалывал кожу. Даже его состав как будто изменился. Это был старый воздух. Затхлый.

У подножия лестницы Феликс остановился. Где-то во тьме глухо бормотали далекие голоса. Он пошел на звук. Неожиданно коридор озарился теплым оранжевым светом.

Когда он вошел в камеру, пленника пытали. Жрец и этот капитан, Гримм, стояли над человеком, прикованным толстыми цепями к стулу в центре комнаты. Голова заключенного была опущена, так что Феликс не видел его лица, но не сомневался, что с пленным обошлись очень сурово. Его одежда потемнела от крови, волосы спутались в грязный колтун. В помещении воняло рвотой и мочой.

- Именем Сигмара, что ты тут делаешь? - выплюнул причетник, увидев Феликса.

- Я пришел за обещанными мне деньгами, а потом уйду своим путем.

- Убирайся прочь, дурак!

Пленник приподнял голову. Лицо его было лилово-багровым, окровавленным и распухшим от побоев. Феликс уставился на несчастного, в котором едва угадывался человек. Откровенная жестокость наказания потрясла Феликса. Взгляд его заметался по тесной камере, волей-неволей падая на инструменты пытки: щипцы, клещи, жаровню с тлеющими углями. Гримм поднес раскаленный докрасна прут к горлу пленника, и кожа пытаемого с шипением почернела еще до того, как жгучий поцелуй железа коснулся плоти. Человек дернулся и забился в цепях.

Феликс попятился из камеры. Как же это неправильно. Он знал, что война доводит людей до крайностей, но это крайности, вызванные необходимостью, а не подобные необоснованные проявления зла. А пытки пленного были неоспоримым злом.

Вопли заключенного выплеснулись в коридор.

Причетник вышел следом за вором, утирая со лба пот. Он явно устал.

- Это зрелище не предназначалось для твоих глаз, - сказал он, закрывая свои.

Пленный закричал снова. Когда же веки старика поднялись, Феликса поразила глубокая печаль в глазах причетника

- Я заключил сделку с верховным теогонистом, я оказал ему услугу - э-э… раздобыл некую драгоценность, которую он просил. Взамен мне были обещаны прощение и солидная сумма денег, достаточная, чтобы начать новую жизнь подальше отсюда. Дайте мне то, что мне причитается.

- Невозможно, - отрезал причетник.

- Настоятельно прошу тебя передумать. Есть у меня такое чувство, что кто-нибудь другой щедро заплатит за эту безделушку, а если она попадет не в те руки, то наверняка принесет всем массу неприятностей. Оно того стоит?

- Ты угрожаешь мне, вор?

- Вовсе нет, угрозы бесполезны. Я получу свое, жрец. Твой храм у меня в долгу. Сделка есть сделка.

- Так говоришь ты, но я не вижу никаких свидетельств подобного договора. Есть у тебя заверенный контракт? Или какие-либо наглядные доказательства твоих слов? Нет, полагаю, их у тебя нет. Так что, вор, по моему мнению, ты еще и лжец. Ты тратишь мое время.

- Если бы не я, ты был бы трупом!

Жрец рассмеялся:

- Думаю, нет, вор. Мы все живы милостью Сигмара и его священного молота, Вильгельма Третьего. А теперь уходи, пока мое терпение не иссякло.

Феликс с отвращением развернулся, оставляя парочку пытать пленника. Ему хотелось оказаться сейчас как можно дальше от этого забытого богом места. Будь он проклят, если не возьмет своей платы. Он не нуждается в их разрешении, сделка есть сделка. Их сундуки легко распахнутся для него. Перепрыгивая через несколько ступенек разом, он взбежал вверх по лестнице, огляделся, отдуваясь, по сторонам, и нырнул в узкий коридор, ведущий в главный неф храма, огромный сводчатый купол которого подавлял своим величием, роскошными фресками и золоченым декором. Мраморные статуи Богочеловека охраняли святая святых, равнодушные к приходу и уходу избранных сынов Сигмара. Возле деревянных скамеек стояли, благоговейно преклонив колени, молящиеся. Феликс шел мимо них, вертя головой влево и вправо в поисках чего-нибудь ценного.

И ничего не находил. Выставленное напоказ богатство заключалось в предметах искусства, скульптурах, убранстве храма. Разочарованный вор перевернул скамью и опрокинул один из громоздких многорожковых канделябров. Свечи раскатились по каменному полу и потухли. Феликс вылетел из храма, захлопнув за собой громадную дубовую дверь.

Небо уже подернулось темным румянцем сумерек. Бродя по дому Сигмара, вор совершенно потерял счет времени.

Три послушника суетились в церковном дворе возле костра, похожего на погребальный. Только тела не было; монахи подкармливали огонь клочками бумаги - страницами, которые они по одной выдирали из старых томов, разбросанных у их ног.

Пламя искрило и шипело, облизывая листы, которые вспыхивали голубым в миг жертвоприношения, а потом и сами превращались в жадный красный огонь.

Торопясь убраться отсюда, Феликс пинком отбросил с дороги какую-то книгу. Она отлетела в сторону и открылась на неразборчивых черных каракулях. Взгляд вора сразу остановился на ломких страницах, которые, несомненно, не являлись бумагой. Феликс был образованным человеком. Он умел читать и писать, но тут даже беглого взгляда на текст хватило, чтобы понять, что этот язык был ему абсолютно незнаком. Интуитивно он догадался, что это колдовская книга.

Он все-таки получит свою плату.

Какие бы секреты ни скрывали эти рукописи, они наверняка опасны - недаром же служители Сигмара их сжигают. А значит, за эти секреты кто-нибудь может отвалить кучу денег.

Не раздумывая, Феликс подхватил с земли книгу и побежал.

Глава 27. НЕ БУДЕМ МЫ ТИХО ИДТИ В БЕСКРАЙНЕЙ ЗИМНЕЙ НОЧИ

Лес Драквальд. Зима, 2051

Они затерялись в черном сердце старого леса. Они - последние. Как трудно в это поверить.

Пару дней назад они были частью самой грозной армии, какую только видел мир.

Неодолимые! Бессмертные! Воины Крови!

А теперь? Несколько бродяг, избитых, бежавших с поля боя, вынужденных спасаться, цепляться за клочки своего уничтоженного мира. Род фон Карштайна практически угас, немногие оставшиеся были лишь бледными тенями павших великих вампиров. Они принадлежали к третьему, к четвертому, даже к пятому поколению. Куда им до своих предков. Они не обладали ужасающей мощью погибших. Они были тенями, и они были слабы.

Царство мертвецов рассыпалось в пыль, не успев образоваться. Ужасы армии фон Карштайна, скелеты и зомби, опустошавшие край, со смертью графа медленно осели обратно в грязь, ибо колдовские чары Нагаша уже не скрепляли их члены, и земля, перед крепостной стеной Альтдорфа превратилась в один безбрежный сад костей.

Йерек фон Карштайн, спотыкаясь, брел по прелой листве, машинально отводя от себя хлесткие и колючие сухие ветки, хотя изнеможение сковывало его конечности и мутило разум. Остатки вампирского войска слепо следовали за ним, хотя он, похоже, окончательно заблудился - как в прямом, так и в переносном смысле.

Ничто не мешало проходу мертвых.

На голом суку восседал одинокий ворон и с жалостью наблюдал за процессией. Птицы из замка, предвестники беды, сопровождали их от самого Дракенхофа, питаясь отбросами и падалью, которые оставляла за собой армия. Они мародерствовали на кровавых полях под Альтдорфом, с карканьем расклевывая разлагающуюся плоть павших. Но полетел за побежденными лишь этот ворон, остальные предпочли не отрываться от обильной пищи. Он все время присутствовал где-то на периферии поля зрения Йерека, черные крылья расплывались, когда он пытался сфокусировать на них взгляд. С тех пор как они вошли в Драквальд, он замечал ворона четырежды.

Волк не знал, они ли следуют за птицей или она преследует их.

Какая разница.

Они все были мертвы.

Теперь было лишь вопросом времени, когда люди решатся покинуть безопасность своих стен и отправятся довершать то, что начали. Остались дни, в лучшем случае - неделя или две до того, как враг оправится и соберет свои силы, а потом одна могучая чистка сотрет род вампиров с лица земли.

В некотором смысле это будет облегчением - концом всему.

Йерек обнаружил, что ему все трудней и трудней вспомнить, кто он такой. Порой, вот как сейчас, его огорчало, что его личность ускользнула, что ее заменила чудовищная тварь, порождение фон Карштайна, хотя эти моменты были мимолетны, немногочисленны и редки. Секундная боль - и только. Час за часом он терял себя. Встретившись с фон Карштайном на колокольне, он думал, что все закончится в один миг, что его душа смертного будет стерта, и даже не допускал возможности того, что еще сумеет вспомнить, каково это - быть Йереком Крюгером. Мучения раздирали его на части. Он нуждался в пище, которая противоречила всему, чем он был, но олицетворяла все, чем он стал. Йерек ненавидел себя и того монстра, которого сделал из него фон Карштайн.

Вот он кто: Йерек фон Карштайн. Крюгер мертв, от него не осталось ничего, кроме обрывков смутных воспоминаний.

Раньше Йерек все время чувствовал в себе присутствие чего-то темного, отголосок, связывающий Волка с его родителем. И это присутствие успокаивало, дарило ощущение, что они с фон Карштайном - семья, пусть и совершенно ненормальная, но семья. А теперь ничего не осталось. Вампиры проиграли и потому стали пустыми созданиями. Связующую нить жестоко разорвали, и они внезапно осиротели. Они все чувствовали боль потери. Пустота поглотила их всех. Они потеряли отца и без него вдруг стали ничем. Непостижимо. За каких-нибудь два часа Царство мертвецов развалилось. Влад пал - человеческий сброд, чернь, мелкая шушера обратили его в прах.

- Нам надо поесть, - проскулил Питер, нюхая воздух в поисках какого-нибудь следа человеческого духа. Он опустился почти до животного состояния. Горе выявило его истинную природу. Человек оказался лаской, опасным существом, которому не стоит доверять, несмотря на его невинную внешность.- Нам нужна кровь, и я чую скот.

Остальные столпились вокруг него; на их лицах явственно читалась жгучая потребность в пище.

- Тогда отправляйтесь на охоту, - ответил Йерек. - В лесах полно хижин звероловов и крохотных поселений. Вы все, идите, охотьтесь, ешьте. Делайте, что вам нужно. Оставьте меня в покое.

Ни один не сдвинулся с места.

- Вы слышали.

Йерек повернулся спиной к голодным лицам. Их умоляющее выражение внушало ему отвращение. Он вскинул свой молот, ощутив трепет в кончиках пальцев, когда они коснулись оружия. Этот трепет звенел в его крови.

Но никто из вампиров не пошел за Питером.

Им нужно его руководство, догадался Йерек, потому что он - единственный настоящий воин среди них, напыщенных жестоких извращенцев и изуверов. Он и врага понимал лучше, чем любой из них, потому что был лидером и тех и других. Вампиры - это крысы, ласки, хорьки, горностаи - животные, привыкшие подкрадываться, прятаться, нападать из темноты, стремительно бить и удирать. А он был Белым Волком, бесстрашным, могучим, величественным зверем. Они отчаянно хватались за двойную иллюзию силы и власти, пытаясь завернуться в показную шелуху, натянуть на себя предлагаемые этой иллюзией внешние атрибуты. Алчность гнала мертвую кровь по их венам. Жажда власти и жажда крови были двумя смежными гранями мира вампиров. Пусть Йерек фон Карштайн и потомок Влада, до своего рождения в Царстве мертвецов он родился и вырос в мире страха и насилия. Он был воспитан как воин и стал рыцарем, но лучше всего владел искусством выживания. Волк знал: их кротость будет недолгой.

Чуть только они окажутся в безопасности, неминуемо начнутся убийства. Они все лжецы, мошенники, воры, головорезы, все до одного. В их мертвых сердцах нет чести. Они боятся силы. Они уважают безжалостность. Они жаждут всего, чего им недостает. Некоторые наверняка уже планируют его низвержение просто потому, что он потомок Влада и по праву крови имеет больше оснований быть лидером, чем они.

- Идите!

Они разбежались, на ходу освобождая своих зверей.

Йерек остался один. Он присел на старый трухлявый пень. Волк слышал, как вампиры продираются сквозь заросли, слышал их визг и вой. Они были животными.

- Надо было заставить ее вернуться с нами.

Йерек обернулся и увидел Эммануэль, жену Питера. Она приблизилась совершенно беззвучно. С ее подбородка капала кровь. Фарфоровая кожа женщины в полумраке казалась почти прозрачной, а глаза, напротив, были как кремень.

- Это было невозможно. Изабелла потеряла любимого. В своем безумии она верила, что, оставаясь там, где он погиб, она сохранит о нем живую и чистую память, а если вернется в замок без него, то воспоминания поблекнут и, в конце концов, он перестанет быть тем, кого она любила.

- И ты оставил ее там умирать.

- Я пожалел ее.

- Жалость для псов.

- А что я, по-твоему, должен был сделать? Насильно потащить ее, сопротивляющуюся и орущую, в Дракенхоф?

- Если бы потребовалось, то да. Она одна из нас, а мы не кидаем своих на расправу скоту. Мы в долгу перед ней. Мы в долгу перед Владом.

- Мы ни перед кем не в долгу! - ожесточенно бросил Йерек. Собственная ярость удивила его, но он быстро справился со злостью. - Мы не просили порождать нас, они выбрали нас, а не мы их. Теперь мы начнем бороться за свою жизнь, потому что за нами идут люди, твердо намеренные истребить нас как паразитов.

- Люди, - презрительно фыркнула Эммануэль.

- Да, люди. Нравится тебе это или нет, скот близок к тому, чтобы уничтожить нас.

Вдалеке закричала женщина, но вопли ее быстро оборвались.

Эммануэль холодно улыбнулась.

- Слышал? Вот как мы расправляемся с людьми.

- Знаю, - ответил он, боясь самого себя, боясь того, чем он стал, боясь собственного будущего.- Знаю.

Глава 28. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Альтдорф. Зима, 2051

На бегу Феликс Манн крепко прижимал книгу к груди.

Согнутая в локте свободная рука равномерно работала, словно рычаг насоса; приоткрытый рот шумно втягивал воздух и отдувался. Корешок книги упирался в подбородок. Сердце колотилось в груди.

Он свернул за угол и оказался в одном из сомнительных районов города. Две собаки грызлись из-за кости с ошметками мяса. Вор обогнул зарычавших псов и едва не споткнулся о человеческую ногу, еще не оторвавшуюся от берцовой, кости, из-за которой и дрались дворняги.

Два послушника Сигмара бросились в погоню, а третий поднял тревогу. Крики: «Стой! Держи вора!» ударили ему в спину, но не заставили сбавить ход. Люди оборачивались на вопли, но он проносился мимо них - и вот, кажется, оторвался.

Феликс бежал по узким перенаселенным улочкам, петляя между выстиранных простыней, развешенных так низко, что покачиваемое ветром белье едва не подметало мостовую.

Небо потемнело, облака затянули то немногое, что осталось от солнца. Ночь впервые с тех пор, как она казалась вечной, снова была его другом. Она обещала густую тень - места, где можно укрыться. Пришло его время.

Люди глазели на него. Они запомнят, куда он побежал. Запыхавшийся вор остановился, прижался спиной к стене и прислушался к звукам преследования.

Он начал понимать, что натворил.

Это не просто книга. Феликс чувствовал это всем телом. Эта вещь была отвратительна. Порочна. Кожа, соприкасавшаяся с кожей обложки, зудела. Ему не хотелось держать ее при себе дольше, чем было необходимо. Идея казалась хорошей: взять плату, заставив приспешников Сигмара сдержать слово старика, но, как и со множеством других хороших идей, все оказалось совсем не просто. Феликс оторвал лоскут от сохнущей на веревке рубахи, завернул в него книгу и сунул ее под мышку. Тряпка не защитила его от дурного излучения книги, но, по крайней мере, исчезло ощущение мертвой кожи.

Он отдернул очередную простыню и оторвался от стены. Позади послышался топот, но, когда он обернулся, там никого не было. Феликс быстро зашагал по аллее. Он не знал, куда идти. Не к обычным же скупщикам краденого. Несмотря на то, что кольцо выглядело дешевой безделушкой, оно таковой не являлось. Оно, как и книга, обладало силой - в этом вор не сомневался. Надо найти особого продавца, но кто в Старом Свете готов к торговле черной магией? А она здесь, безусловно, присутствует. Недаром же служители Сигмара рвали книги, страница за страницей, и скармливали их костру. Даже огонь не был нормальным - грязь проклятых листов делала его голубым. Не так уж сложно сложить два и два: фон Карштайн оживил армию мертвецов, вытащив их из могил. Так не скрывают ли эти колдовские страницы мрачную тайну воскресения?

Феликс содрогнулся и бросил испуганный взгляд через плечо.

Как бы ни хотелось думать иначе, оживление мертвецов не находилось за гранью реального. Война, затеянная графом-вампиром, доказала это. Если книга, которую он украл, содержит нечто близкое по мощи черной магии фон Карштайна, значит, она смертельно опасна, и не только для вора.

Нужно подумать. Хотелось, конечно, поскорее избавиться от нее, получить плату и покинуть Альтдорф. Можно было попробовать обратиться к Альбрехту в Рейкспорте или к Мюллеру в Амтсбецирке, хотя это означало, что придется шагать по западному берегу Рейка до Императорского моста, а потом перебираться еще и через Трехпошлинный. По дороге вора подстерегает много опасностей вроде патрулей, которые может выставить правительство вместе с духовенством и влиятельной знатью, и, естественно, есть еще Шульдтурм, долговая тюрьма. Тюрьмы охраняются. А сигнал тревоги - это совсем не то, что жалкие крики пары жрецов «Держи вора!»

Нет, Мюллер отпадает; слишком уж тут вероятен нежелательный исход. Оставался Альбрехт. Говорят, у него есть вкус к эксцентричному. Возможно, он знает кого-то, кто заинтересуется книгой и кольцом. Какого-нибудь коллекционера. Любителя антиквариата или ученого, обожающего загадки. Чего-то эти штуки да стоят. Черт, если его опасения насчет книги оправданны хотя бы наполовину, она одна уже бесценна.

Он задержался на перекрестке, посмотрел налево, где старая служанка, стоя на коленях, скребла крыльцо многоквартирного дома, и направо, где дети играли посреди мостовой в догонялки. Вор кивнул женщине, поднявшей на него глаза, и поспешно пересек улицу.

Конечно, Феликс вполне мог вынести оба предмета из города и продать их уцелевшим вампирам. Они-то должны знать истинную цену книги и кольца фон Карштайна. Он был достаточно зол, чтобы предать город и уйти, кинув горожан на произвол судьбы. Но знал, что досада выветрится и сменится горечью. Феликс понимал, что без подпитки праведным гневом он не сможет продать жизни друзей и соседей за пригоршню монет, вне зависимости от того, насколько сильно он ненавидит жрецов.

Оставалось надеяться, что Альбрехт знает кого-нибудь, кого волнуют таинственные вещицы вроде тех, что он собирается продать, а если нет, то знает человека, который знает человека, племянник брата соседа которого знает нужного человека.

Внезапно колокольчик воровского чутья звякнул, волосы на затылке встали дыбом, кожа покрылась мурашками.

Кто-то следил за ним.

Он понятия не имел, давно ли его преследуют. Феликс замедлил шаг. Пусть они нагонят его или выдадут себя, скользнув в затененный проем.

Он чувствовал на своей спине чужой взгляд. Вор привык доверять инстинктам. На этой неделе он, к несчастью, уже один раз не послушался собственной интуиции.

- Одурачь меня однажды, - пробормотал он, - стыд тебе. Одурачь меня дважды - стыд мне.

Феликс покрутил головой, озирая улицы, но никого не приметил.

Но это не значило, что там никого нет. При его работе невольно станешь параноиком. Вор ждал, считая до одиннадцати и прислушиваясь. Он пытался различить какие-нибудь посторонние звуки.

Ничего.

Феликс понимал, что, если застрянет тут, его промедление предупредит наблюдателя. Нужно было двигаться. Инстинкт велел сворачивать к Рейкмаркту, но гарантий того, что в сутолоке удастся оторваться от слежки, не было, как не было и гарантий самой сутолоки. Осада подкосила торговлю. Южная рыночная площадь была ближе, к тому же в порт вновь стали прибывать траулеры со свежей рыбой, а значит, была вероятность, что на рынке окажутся люди, среди которых можно затеряться. Прочие продукты, конечно, дороже и прибыли приносят больше, но торговые караваны до города еще не добрались.

Он оторвался от стены. Как же тяжело не оглядываться. Преследователь осведомлен о каждом его движении. Феликс представил себя со стороны, нарисовав в воображении улицу с возвышенными участками, предоставлявшими хороший обзор, и укромные местечки, где спрятался бы он, если бы распределение ролей было иным. Выигрышных позиций оказалось три, но две были бесполезны, потому что давали мало - или совсем не давали - шансов на преследование. Третья точка, однако, была настоящим подарком - отсюда можно было видеть всех, оставаясь незамеченным, к тому же она предоставляла сколько угодно путей к отступлению. У Феликса были твердые взгляды на этот предмет, согласно которым охотник всегда подготовлен, по крайней мере, втрое лучше, чем жертва, и, следовательно, во столько же раз опаснее. Он попал в беду и понимал это. Кто бы ни следил за ним, этот человек знал о кольце; другого логичного объяснения просто не существовало. О колдовской книге знать не мог никто, кража была спонтанной, а его преследователь был слишком умел и ловок, чтобы служить в храме прислужником. Значит, им нужно кольцо.

И тут вор догадался, кто это.

Незнакомец со странными глазами, выскользнувший из храма Сигмара перед тем, как разверзся весь этот ад. Тот, который материализовался из пустого воздуха и велел ему забыть о том, что он видел. Ну конечно, это имело смысл. Феликс подозревал, что незнакомец - один из главных игроков в афере верховного теогониста. Это также подтверждало его догадку. Само собой разумеется, этот человек знал о кольце - Морр побери, он наверняка сам же и рассказал жрецу о его существовании. Никакого божественного вмешательства. И продолжая мысль, можно было заключить, что если кто-нибудь в Альтдорфе и догадывался об истинной природе кольца, то только незнакомец.

Резонность собственных рассуждений отнюдь не утешила Феликса. Он попал в серьезный переплет.

Чем тут себе поможешь? Вор все-таки бросил тревожный взгляд через плечо. Он инстинктивно искал лучшую из трех доступных охотнику позиций. Потребовалась всего доля секунды, чтобы убедиться, что укромное местечко пусто. Этот человек был не так уж искусен в охоте. Феликс улыбнулся, волна облегчения омыла его.

У него еще был шанс выбраться из переделки живым.

Он повернулся, чтобы проверить остальные позиции, - от того, какую из них выбрал незнакомец, зависело, куда надо свернуть Феликсу.

Оба места пустовали.

Сомнение накатило на вора.

Неужели он ошибся в оценке улицы?

Или незнакомец каким-то образом незаметно обогнал его?

А потом его словно ударило холодное безжалостное осознание того факта, что он в беде. Незнакомец мог оказаться где угодно, даже стоять у самого плеча, но если слабое колебание тени, не выдаст его, Феликс ничего не узнает, пока не будет слишком поздно, и клинок убийцы вонзится в его грудь, или в спину, или в горло.

Он рванулся с места.

Феликса не заботило, услышит ли незнакомец его топанье, ему просто хотелось убраться отсюда подальше, куда-нибудь в более безопасное место. Куда-нибудь, где он сможет диктовать свои условия, хотя он, конечно, понимал, что такого места не существует. Он мчался, потому что на карту была поставлена его жизнь.

Сердце колотилось в грудной клетке, адреналин пульсировал во всем теле. Он несся, он летел стрелой не глядя куда - это было не важно. Единственное, что имело сейчас значение, - убежать отсюда. Через две минуты он уже задыхался. Голова кружилась. На углу Розенштрассе вор врезался в женщину, она упала, он споткнулся об нее, покатился кувырком, вскочил и побежал снова так, словно ничего не случилось, осыпаемый ее проклятиями.

Звуки погони преследовали его: шлепанье бегущих ног по брусчатке, неровное дыхание, но каждый раз, когда Феликс испуганно оглядывался, он не видел ничего, кроме пустых улиц. Иногда ему казалось, что он заметил слабый промельк, особое преломление света, странный обрывок тени, но он не осмеливался замедлить ход и разглядеть получше. Он мчался, потому что все остальное почти наверняка означало смерть.

Вор нырнул в узкий проулок и перебрался через низкую ограду в запущенный сад. Буйные сорняки заполонили здесь каждый укромный уголок, проросли в каждой щели. Он вскарабкался на противоположную стену и оказался на таком же заросшем заднем дворе, среди высокой травы и ломаных досок. Черный ход в доме оказался открытым.

Он не раздумывал - он просто влетел внутрь через кухню и побежал по коридору, пока никто не заметил, что он заскочил сюда. Неожиданно между Феликсом и дверью вырос хмурый худой мужчина с сальными волосами и пятнами пота на рубахе под мышками:

- Интересно знать, что это ты тут делаешь?

- Бегу!

Феликс не стал ждать. Он врезался в мужчину, отбросив его к двери, уронил колдовскую книгу и всадил кулак в тощий живот противника, заставив его согнуться пополам, а затем провел мощный апперкот левой. Человек сполз на пол, а Феликс пнул его - раз, два, три раза в живот и четвертый раз между ног. Тощий скорчился от боли. Вор перешагнул через него и распахнул дверь. Драка отняла у него драгоценные секунды.

Он повернулся, чтобы подобрать книгу, и увидел, что льющийся из кухонной двери свет странно замерцал, а косяк изогнулся, словно огибая что-то, чего на самом деле там не было.

Он не стал ждать. Он схватил книгу и побежал.

В спину ударил холодный, издевательский хохот охотника.

Паника толкала его все дальше и дальше, уводя с оживленных улиц в городские трущобы.

Хуже всего было то, что он чувствовал усталость. Ступни просто горели, с коленями дело обстояло coвсем плохо; каждый шаг вызывал яростную, ослепительную вспышку боли. Он бросил отчаянный взгляд через плечо, и в этот момент ноги отказали ему. Феликс споткнулся и упал, растянувшись на мостовой.

Смех звучал очень близко: почти над ним.

Вор с трудом поднялся и ухитрился сделать еще пять шагов, но снова запнулся - ноги заплетались от изнеможения. На этот раз он не упал и не обернулся. Вор продолжал кое-как бежать, в любой момент ожидая удара ножом в спину. В отчаянии он метнулся в проход между домами; щель была слишком узка, чтобы назвать ее проулком. На полпути к выходу Феликс осознал, что сам себя загнал в тупик.

Вот где я умру, - безнадежно подумал он. - В этом провонявшем мочой закоулке. Из-за какого-то дурацкого вшивого кольца. Феликс не мог не осознать иронию момента. Какое громадное пространство пролегло между трущобами его детства и привилегиями украденной им для себя жизни: модной одеждой, зваными обедами, прекрасными - и безобразными, если уж на то пошло, - женщинами, и вот он здесь, вернулся в грязь и вонь, чтобы умереть.

Феликс повернулся к охотнику как раз в тот момент, когда он, мерцая, обретал плотность. Происходящее обескураживало. Незнакомец как будто просто выступил из тени, в которой за миг до этого его не было.

Феликс попятился, неистово мотая головой, словно пытаясь стряхнуть с сетчатки образ незнакомца.

На лице человека, вытащившего из ножен зашуршавший черный клинок, промелькнула жалость. Он держал меч совершенно естественно, с уверенностью искусного бойца, как будто точно знал единственно возможный исход этой встречи. Грациозно ступая на цыпочках, незнакомец сократил расстояние между ними.

- Тебе нужно кольцо? - Феликс заслонился колдовской книгой, словно щитом. Как же он ненавидел сейчас свой голос - такой слабый, испуганный. Но подавить страх он не мог.

- Да, - спокойно ответил незнакомец, разглядывая стиснутый кулак вора. - И книга.

- Возьми их. Они твои. М-мне они н-ни к чему.

- Да уж, - согласился мужчина.

- Вот…

Не успел еще Феликс закончить фразы, как незнакомец качнулся вперед, и черный меч, метнувшись проворной змеей, легко и чисто отсек вору кисть. Боль была ошеломительной. Рука и книга упали на землю, а Феликс, повергнутый в мучительный шок, закричал. Из обрубка ключом била кровь, забрызгивая все вокруг.

Феликс бессмысленно вопил, с возрастающим по спирали отчаянием чередуя мольбы и проклятия. Он попытался зажать рану, но кровь все лилась и лилась, покидая тело, и с лица вора уже сбежали все краски.

Нет, не зря незнакомец загнал его в трущобы: насилие здесь было образом жизни. Вопите «Караул!» сколько угодно - местные и бровью не поведут.

- Вытяни вторую руку! - приказал человек с мечом.

Феликс тупо тряс головой; мир, расплываясь, стремительно вертелся вокруг него. Сверкающие вспышки мелькали перед глазами. Улица исчезла. Боль воцарилась во вселенной. Он сделал нетвердый шаг, поскользнулся на брусчатке, залитой его же кровью, оступился и упал на колени. Вор вскинул руку, чтобы закрыть лицо, и увидел лишь кроваво-красную тьму в том месте, где только что прошел безжалостный черный клинок незнакомца.

Феликс рухнул вперед, лицом в теплую кровавую лужу. Булыжники мостовой качались, точно морская зыбь.

Потом он увидел сапоги человека, наклонившегося, чтобы подобрать кольцо.

- Ты неважно выглядишь, Феликс, - дружелюбно проговорил незнакомец.- Насколько я вижу, твои воровские деньки окончены, даже если ты выживешь, но нищие на улицах большинства городов Империи всегда наскребают себе на пропитание. Так что считай это небольшой милостью. Хотя, конечно, лучше бы тебе умереть, потому что ты уже стал легендой. Твое имя останется в веках. Когда люди поймут, что ты сделал для них, они нарекут тебя величайшим вором всех времен. То, что потом ты просто исчез, лишь добавит мифу загадочности. Вот так и творится история. Что же до меня, я признателен тебе за то, что ты сохранил мое… э-э… наследство. И книгу. Это чудесный, чудесный сюрприз. Кто мог знать, что Влад обладает такими сокровищами? Благодарность моя безмерна. Ночь, однако, убегает от нас, и я, увы, должен оставить тебя на произвол Морра. Прощай, вор.

Незнакомец ушел, и Феликс остался один истекать кровью.

Он не мог пошевелиться. Теплая струйка потекла по ноге, но он не знал, кровь это или моча - да его это и не заботило.

Он просто хотел, чтобы боль прекратилась.

- Помогите… мне, - сорвался с холодеющих губ полушепот, полухрип.

Никто его не слышал, да если бы и слышал, все равно не пришел бы на помощь.

Он потерял счет времени, он забыл, кто он такой. Дымка боли помутила все.

Феликс попытался ползти к выходу из закоулка, но провалился в черноту задолго до того, как добрался до ожидающего света в конце туннеля.

Глава 29. ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ

Альтдорф. Зима, 2051

Когда послушник постучал в дверь камеры, капитан Гримм пытал пленного.

Причетник обрадовался перерыву.

Ему были до тошноты отвратительны жестокость Гримма и нескрываемое удовольствие, с которым этот человек занимался своей грязной работой. Голова жреца кружилась. Не раз и не два ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. А пленник молчал. Он смотрел прямо перед собой, и в глазах его полыхало безумие боли, когда Гримм терзал его плоть раскаленными щипцами и прочими пыточными инструментами.

Вонь паленого мяса переполняла каморку. Причетник знал, что отныне шипение прикасающегося к коже горячего железа будет преследовать его годами. Он пытался успокоить себя мыслями о доброй цели, о великой пользе; что такое боль одного монстра по сравнению со страданиями всей его паствы? Но доводы рассудка были не слишком убедительны.

Он ответил на стук:

- Да? В чем дело?

В дверях появился бледный, дрожащий юноша:

- Ваше святейшество… там… вам надо подняться. Стражники захватили в плен… женщину. Она кричала и пыталась раскопать могилу верховного теогониста. Ее отвели в башню. Лекарь напоил ее настойкой опия. Она очень взбудоражена, ваша милость. Ее лицо… она одна из них. Когда реальность ускользает от нее, в ее лице проглядывает тварь. Она все время что-то бессвязно лепечет. До того как успокоительное подействовало, она бросалась на стены, сорвала пальцы в кровь, пытаясь расцарапать камень. Она бредила о своем возлюбленном, а теперь просто всхлипывает. Говорить с ней невозможно. Она сумасшедшая.

- Ясно, - задумчиво произнес причетник. Что ж, вполне возможно, что этим проклятым созданиям известны узы живых: любовь, дружба, братство. Что если женщина как-то связана с мертвым графом? - Пойдем со мной. Мне не нравятся пытки. Пора взглянуть на дневной свет. Значит, ты сказал, что ее обнаружили, когда она пыталась откопать верховного теогониста? Возможно, вы неверно оценили ситуацию. Подумай еще раз. Разве не более вероятно, что она хотела добраться до останков фон Карштайна?

Причетник затворил тяжелую дверь темницы, отсекая стоны пленного, и направился по сырому коридору навстречу солнцу.

Он понятия не имел, день сейчас или ночь. В подземелье собора время - часы, минуты - теряло ритм и смысл.

Послушник молчал, пока они не дошли до лестницы.

- Это еще не все, ваша милость.

Причетник остановился, занеся одну ногу на ступеньку, и повернулся.

- Говори.

- Книги, которые нам дали, чтобы уничтожить…

- Что с ними?

- Тот вор… украл одну.

- Надо найти его и вернуть книгу. Проклятые книги и так уже слишком долго пачкали мир, этому пора положить конец. Не случайно я попросил вас уничтожить их, мальчик. Эти книги опасны. Не знаю, оригиналы это или копии, но в них содержится черная мудрость некроманта Нагаша, его заклинания и его скверна. Они оказались в руках предводителя вампиров - отсюда и появилось войско Восставших мертвецов. Эту силу нельзя больше выпускать в мир. Найдите Манна и верните книгу…

- Мы… ох… Манн обнаружен в трущобном районе Дрексак в тени Ратуши Разгребателей грязи.

- Тогда в чем проблема? Манн пойман, книга возвращена. На этот раз нам повезло. Позаботься о том, чтобы книгу немедленно сожгли, мальчик. Рисковать не стоит.

- Это… но… видите ли… у вора не было книги, ваша милость. На него напали. Обе его руки лежали на мостовой рядом с телом - отрубленные. Когда мы принесли его в собор, он едва дышал. Кто бы ни расправился с ним - книга у него.

- В таком случае остается лишь молиться, чтобы ему не было известно, что это за книга.

- Мы узнаем больше, если вор когда-нибудь придет в себя, ваша милость, но, боюсь, его участь предрешена. Нападение похоже на обычное наказание за воровство, но, по словам того разгребателя грязи, который нашел его, Манн, прежде чем лишиться чувств, бормотал лишь одно: «Тень… тень… он ходит в тени». Полагаю, один вор мог отомстить другому. Конечно, обычно честь для воров ничто, но, в конце концов, мало ли что бывает.

Он ходит в тени.

От этих слов кровь застыла в венах причетника. Он понял.

У него не оставалось сомнений.

Вильгельм заключил сделку с дьяволом, и дьявол уже взял свое. Ничего не закончилось. Напротив, все только начинается. Перед мысленным взором жреца поплыли картины резни и кровавых полей, стервятники, расклевывающие трупы, которые корчатся, возвращаясь к жизни нежити. Сколько еще людей погибнет?

- Если ты настолько глуп, что договариваешься с демонами, ты получаешь то, что заслуживаешь.

- Ваша милость?

- Я просто говорил сам с собой, мальчик. Просто говорил сам с собой. - Усилием воли он подавил дрожь. - Ладно, всему своя очередь. Проводи меня к ней.

Они поднялись по лестнице в Башню здравствующих святых с самым высоким шпилем собора и оказались перед зарешеченной деревянной дверью, которую охраняли двое стражников с такими же деревянными лицами. Очевидно, они были смущены поставленной перед ними задачей. Причетник кивнул на решетку:

- Откройте.

- Ваша милость, пленница одурманена, лекарь еще час назад дал ей снадобье, потому что она опасна для себя и для тех, кто рядом.

- И все же я попытаюсь, солдат. Открой дверь. Человек кивнул и отодвинул решетку, впуская посетителей в убогую клетушку. Когда-то, в далеком прошлом, эта комната, наверное, блистала роскошью колышущихся бархатных занавесей и шикарных диванов, но моль и время сделали свое дело - обстановка до предела обветшала. Женщина съежилась в дальнем углу - как дикий зверь, попавший в клетку. Лицо почти полностью скрывали разметавшиеся пряди черных волос. Она подняла голову навстречу вошедшим, и бездонные глаза обожгли жреца болью и безумием горя.

- Ты знаешь, где мой милый? - Голос женщины дрожал и оттого мучительно напоминал детский. Надежда в ее зрачках разбивала сердце.

И вдруг в мгновение ока невинность пропала - женское лицо раскололось и вытянулось со свирепым звериным воем: это скрывавшаяся внутри тварь на миг вырвалась на волю. Женщина стала корчиться, извиваться, бить себя по лицу, царапать глаза, да так, что по щекам ее побежали ручейки кровавых слез. Задыхаясь, несчастная умоляюще взглянула на причетника. Как же трудно было примириться с тем, что в одном теле живут красавица и чудовище!

Жрец начертал в воздухе знак Сигмара и только после этого переступил порог.

- Он мертв.

Женщина дернулась, словно ее ударили. Только теперь жрец увидел, что она в кандалах и прикована к кровати.

- Нет, он бессмертен! Он не мог умереть! Ты лжец!

Цепь натянулась и лязгнула о дерево, но выдержала.

Причетник опустился на колени рядом с пленницей. Когда он заговорил, в его голосе звучала лишь жалость:

- Обо мне можно многое сказать, женщина, но, клянусь тебе, графа-вампира больше нет. Он погиб.

Она вжалась в стену, тряся головой, подтянула колени к груди, обняла их и стала раскачиваться из стороны в сторону. Браслеты кандалов врезались в ее голые ноги.

- Нет, нет, нет-нет-нетнетнет. Нет. Только не мой милый. Только не моя любовь. Он бы не покинул меня. Он меня любит. Любит. Он бы не бросил меня.

- В данном случае у него не было выбора, - сказал причетник, кладя руку на ее колено.

Она опустила свою руку на его. Секунда фальшивой нежности - и женщина, оскалившись, вонзила длинные ногти-когти в не успевшую отдернуться кисть, раздирая кожу. Рану защипало. Жрец сжал кулак, и кровь потекла по пальцам.

В комнату вошел кто-то еще.

- Избавь сучку от ее горестей, жрец,- грубо бросил прибывший.

Причетник обернулся и увидел Людвига, претендента на имперский престол, малодушного и трусливого человека, явившегося со своим личным телохранителем.

- Тебя не приглашали в храм Сигмара, претендент, - сказал жрец, отворачиваясь от пары. - Ни тебя, ни твоего головореза.

- Ты забываешься, жрец. Помни, в светском мире я человек влиятельный. В частности, в моей власти пожаловать титул верховного теогониста тому, кого я сочту достойным преемником старика. Если ты питаешь какие-нибудь надежды в связи с этим, то, полагаю, быстро одумаешься! А теперь, повторяю, избавь шлюху фон Карштайна от печали, прикончи ее - и делу конец.

Игнорируя претендента, причетник потянулся к цепям женщины. С величайшим состраданием, отчасти вызванным тем, что она выглядела такой уязвимой, отчасти из-за терзавшего его, выжившего, чувства вины перед тем, кто был лучше него, но погиб, отчасти из-за зверств в темнице, свидетелем которых он стал, священник взял ее за руку. Хотя демоническая сторона ее натуры внушала жрецу отвращение, он какое-то время сжимал хрупкие пальцы.

- Позволь мне освободить тебя, ты не животное, с тобой нельзя так обращаться.

- Ты знаешь, где мой милый? - спросила она снова, и по щекам ее, смешиваясь с кровью, побежали уже настоящие слезы. - Ты поможешь мне найти его? Мне надо вернуть его домой. Если я верну его домой, все будет хорошо.

Без ключей причетник не мог ничего сделать.

- Держи. - Людвиг протянул старику заостренный деревянный кол. - Избавь тварь от страданий. У нас есть проблемы и поважнее. А эту мерзость надо искоренять.

Причетник непонимающе уставился на деревяшку.

- Давай же. Она не женщина. Все это обман. Она зверь. Хуже того, она зверь, который вот-вот взбесится.

- Убийство никогда ничего не решает, - сказал причетник.

- Не думай об этом как об убийстве, жрец. Считай, что спасаешь ее, - посоветовал претендент. - Ты возвращаешь ее своему драгоценному Сигмару или, по крайней мере, указываешь путь в Нижний мир Морра.

С неумолимым лицом он сунул кол в руки причетника.

Превращение Изабеллы фон Карштайн было внезапным и шокирующим. Лицо женщины исказил свирепый оскал; острые резцы, на глазах превращающиеся в звериные клыки, отодвинули назад сочные пухлые губы, скривившиеся в рычании, спина выгнулась дугой, лоб и височные кости удлинились. Ноздри Изабеллы раздувались, глаза излучали чистейшую ненависть. Она бросилась на жреца, когтями пробороздив на морщинистой щеке кровавые полосы.

Причетник отпрянул, упал на спину и откатился от твари, которая только что была графиней. А ведь она легко могла убить его. Она отнюдь не невинная жертва, которую нужно спасти, она - монстр, которого необходимо убить. Она зверь по природе своей. Ее нельзя приручить. Ее уже не вернешь в мир света любовью благословенного Сигмара. Более того, она не желает быть спасенной. Женщина, которой она была, давно умерла, а то, что осталось, - оскорбление естества, ублюдок смерти, демон.

Он знал, что должен сделать, и все же рука его дрожала.

- Давай, воткни это в ее сердце, убей ее.

Жрец опустил взгляд на кол, орудие убийства, и развернул его для удара. Несмотря на звериную силу, женщина была беспомощна. Они же не на бойне. Он не хладнокровный мясник. Эта мысль остановила руку старика. Он ведь жрец - он лелеет жизнь и все ее творения, они святы. Он не может сеять смерть. Он не какой-нибудь грязный слуга бога-убийцы. Он отдал свою жизнь служению Сигмару. Он обязан взращивать, сохранять, спасать, а не уничтожать.

- Что, струсил? Она не человек. Она - все, что ненавидит твоя вера. Неужели ты не чувствуешь, как проникает тебе под кожу ее скверна? Она зло! Бей! Очисти мир от ее мерзкого существования.

- Она не та, кого необходимо убить, претендент.

- Как ты смеешь?!

- Я смею, потому что я не убийца, - мягко сказал он. Жрец не мог это сделать. Кол выскользнул из его пальцев, и старик медленно поднялся. - Думаю, для нее можно сделать исключение.

Людвига претендента чуть не хватил удар. Лицо его побагровело от ярости, вены на лбу опасно пульсировали. На губах, поносивших жреца, пенилась слюна. А стоящий рядом телохранитель сохранял поразительную невозмутимость - он, по-видимому, привык к припадкам негодования своего хозяина.

- Насколько я помню, именно ты предлагал сдать Альтдорф вампирам и умолял верховного теогониста открыть ворота, чтобы спасти свою бесценную шкуру. Так что из нас двоих ты больше подходишь на роль труса, претендент.

- Ты поплатишься за свою дерзость, жрец!

- Не сомневаюсь, - согласился причетник. - Но только не своей бессмертной душой.

- ГДЕ ОН? - вдруг взвизгнула женщина, сражаясь с цепями с яростью, вполне сравнимой с яростью претендента. Она дергала, рвала, пинала, лягала снова и снова, пока ножка кровати не треснула с хрустом ломающейся кости. - ГДЕ МОЙ МУЖ?

Схватив оставленный причетником кол, она прижала его к своей груди. Поток слез струился по ее лицу. Кровь превращала Изабеллу в порождение мрачнейшего из ночных кошмаров. Женщина знала ответ, но ей нужно было услышать его.

- НЕТУ! СДОХ! ГНИЕТ В ГРЯЗИ! - взвыл претендент, отступая за надежную спину своего охранника. Даже в злости он оставался трусом.- ГДЕ И ТЕБЕ САМОЕ МЕСТО!

В эту секунду невозможно было сказать, кто из этих двоих не человек. Ярость претендента была омерзительна.

Голос женщины надломился, она перешла на шепот:

- Где он?

- Он ушел, - ответил причетник.

- Где он?

- Ушел, - повторил жрец, но слова его не доходили до сознания женщины. - Он мертв. Правда мертв. Он - прах.

- Нет… я не верю… Он бессмертен.

- Все живое должно умереть.

- Нет.

- Да, - грустно сказал старик. - Мир беспристрастен. Ему все равно. Мы всего лишь пылинки в глазу времени. Все мы рождены из праха и в прах возвратимся. Он ушел, женщина.

- ОН БЫ НЕ БРОСИЛ МЕНЯ! - И уже тише, неувереннее: - Он бы меня не бросил…

- У него не было выбора, - повторил уже сказанную фразу причетник, и тон выдал переполнявшие старика чувства. - Он уничтожен. Он уже не сможет вернуться к тебе.

- Значит, у меня ничего нет, - пробормотала Изабелла фон Карштайн.

Причетник кивнул. Он протянул руку, чтобы отвести от ее лица волосы, но женщина опередила его - неуловимым движением вонзила она острие кола себе в грудь. Влажная плоть раздалась с отвратительным звуком, потом хрустнула кость. Глаза несчастной расширились - это боль достигла страдающего мозга, и причетнику хотелось верить, что он увидел в черных зрачках облегчение.

Закончить начатое она не смогла. Осиновый кол торчал из раны - он засел недостаточно глубоко, чтобы убить женщину.

- Пожалуйста… - простонала она едва слышно. Руки Изабеллы все еще цеплялись за деревяшку.

Жрец положил свои руки на ее и нажал, вгоняя острие все глубже и глубже, пока не почувствовал, как тело женщины-вампира подалось, и кол вонзился в сердце, чтобы успокоить его раз и навсегда. Порченая кровь выплеснулась из раны на их сомкнутые руки.

Причетник отпрянул, не отрывая глаз от ярко-алых пятен на своих пальцах. Он убил. Не имеет значения, что это было убийство из сострадания. Он убил.

Изабелла сползла на пол, кожа ее уже начала ссыхаться - годы противоестественной жизни способствовали ускоренному распаду. Кожа осыпалась хлопьями, плоть под ней разлагалась, стремительно становясь трухой, - сам воздух, казалось, очищал древние кости. Вероятно, от нее не останется ничего, кроме горстки пыли.

Причетник отвернулся - и увидел злорадствующего претендента.

- Ты все-таки добился своего.

- Как всегда. Ты странный человек, жрец. Ты скорбишь по монстру, от рук которого погибли тысячи людей. Нет, не понимаю я твоих приверженностей, не понимаю.

- Когда-то она была девушкой. Я скорблю не по монстру, которым она стала, но по девушке, которой она была, и по женщине, которой могла стать.

За его спиной продолжался распад. Лицо Изабеллы фон Карштайн рассыпалось в прах с омерзительным шелестом - точно рой шуршащих ножками мух ползал по трупу. Да, она стала пылью.

Причетник протиснулся мимо претендента и покинул страшную комнату. Решение он принял на узкой винтовой лестнице, на полпути вниз. Священник заглянул к вору.

- Этот человек нуждается в уходе, позаботьтесь о нем, а когда он поправится, мы предложим ему начать новую жизнь, здесь, в соборе. Он не заслужил скитаний нищего. Он герой, и, боюсь, один из последних. Мы должны обращаться с ним как с любым нашим братом.

Молодой жрец, ухаживавший за Феликсом Манном, понимающе кивнул и вернулся к своим хлопотам.

Оставалось еще чудовище в подземелье.

Стараясь ожесточить сердце, причетник спустился во тьму.

Когда он распахнул тяжелую дверь, капитан Гримм все еще занимался своей работой. В пленнике уже нельзя было узнать человека, которым он, конечно, не был - уже не был. Один его глаз заплыл кровью, а плоть состояла из обугленных рубцов и ожогов, доходящих местами до самой кости. Одинокая кровавая борозда в ладонь шириной бежала от горла до паха. В камере пахло паленым мясом и кипящим жиром.

Гримм нехотя оторвался от трудов праведных.

- Заканчивайте, капитан, это невыносимо. Разве вы не видите, кем мы стали? Насколько низко мы пали? В считаные дни мы опустились до уровня животных. Мы сбрасываем с себя гордость, достоинство и сострадание, которые делали нас людьми, и превращаемся в выродков, до которых далеко даже роду фон Карштайна. Мы заглянули в пропасть, Гримм; вместо того чтобы побеждать зверей внутри нас, мы принимаем их с раскрытыми объятиями и сами становимся монстрами. Вот цена нашего выживания. Мы стали большими чудовищами, чем те твари, с которыми мы сражались.

Гримм утер рукавом мокрый лоб. Глаза его вспыхнули, зловеще отразив пылающий в жаровне огонь.

- Он упрям, но я ему покажу, - буркнул он, как будто не слышал ни слова из того, что сказал причетник. - Я его еще расколю. Клянусь честью, ваша милость. Я расколю урода.

- Нет, Гримм. Больше никаких пыток. Никаких смертей. Я против.

- Но тварь поддастся, я его сломаю!

- Но какой ценой, человек? Какой ценой?

- Ценой? Мне это ничего не стоит!

- Это стоит тебе всего, дурак. Всего.

- Ты не представляешь, о чем говоришь, жрец. У этого гада нет права жить. Он не дышит. Его сердце не бьется. Кровь в его венах воняет. Он не живой. Он не заслужил твоего сострадания. Эта тварь - зло. Чистое зло, простое и ясное, жрец. Прибереги свое сочувствие и жалость для кого-нибудь, кто их достоин. А это существо омерзительно. Если мы узнаем от него что-нибудь, прежде чем оно сдохнет, значит, оно выполнит свое назначение. И не важно, что тебя выворачивает оттого, что этот зверь должен умереть. Помилование тут невозможно. Ты не спасешь человека, которым он был. Тот человек погиб, его давно нет. Осталась лишь грязная тварь. А тварь, уж поверь мне, жрец, должна сдохнуть. Добрые люди погибли за нас, и меньшего они не заслуживают.

И тогда пленник рассмеялся - хриплый, мертвенный скрежет сорвался с его обугленных губ.

- Заслуживают, заслуживают… Ты слишком много говоришь о заслугах, солдат. А теперь слушай меня. У твари есть имя. - Его надтреснутый голос звучал едва слышно. В единственном открытом глазу металось безумие.- Ее зовут Джон… Джон Скеллан. И поверь мне, я пока не собираюсь умирать. Я намерен жить еще очень, очень долго.