Боевой Ястреб / Warhawk (роман)

Перевод в процессе: 3/27 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 3 части из 27.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Боевой Ястреб / Warhawk (роман)
Автор	Крис Райт / Chris Wraight
Переводчик	Хелбрехт, Ulf Voss
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Мортис / Mortis (роман)
Год издания	2021
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Содержание

Действующие лица

Примархи

Джагатай-хан – «Боевой ястреб», примарх V Легиона

Мортарион – «Бледный король», примарх XIV Легиона

Рогал Дорн – Преторианец Терры, примарх VII Легиона

Сангвиний – «Великий Ангел», примарх IX Легиона

V Легион «Белые Шрамы»

Шибан-хан – именуемый «Тахсир», братство Бури

Имань – братство Бури

Чакайя – братство Бури

Цинь Фай – нойон-хан

Ганзориг – нойон-хан

Джангсай-хан – братство Железного Топора

Наранбаатар – глава провидцев бури

Намаи – магистр кэшика

Илья Раваллион – именуемая Мудрой, советник Легиона

Соджук-хан – адъютант Ильи

VII Легион «Имперские Кулаки»

Сигизмунд – Первый капитан, магистр храмовников

Фафнир Ранн – капитан, первая штурмовая группа

Архам – магистр хускарлов

XII Легион «Пожиратели Миров»

Кхарн – капитан, Восьмая штурмовая рота

Скарр-Хей - берсеркер

XIV Легион «Гвардия Смерти»

Тиф – Первый капитан

Каифа Морарг – советник примарха

Задал Крозий – апотекарий

Гремус Калгаро – магистр осады, магистр артиллерии

Гургана Дук – сержант

XVI Легион «Сыны Гора»

Азелас Баракса – капитан, Вторая рота

Индрас Аркета – капитан, Третья рота

Ксофар Беруддин – капитан, Пятая рота

Когти Императора

Константин Вальдор – капитан-генерал Легио Кустодес

Диоклетиан – трибун, Легио Кустодес

Амон Тавромахиан – кустодий

Экипаж «Аика-73»

Тальвет Каска – командир

Адрия Фош – основной наводчик

Эрия Яндев – носовой наводчик

Гельва Дреси – водитель

Гурт Мерк – заряжающий

Имперская Армия

Бран Коба – сержант, 13-й Астранианских Пустотных Шакалов

Джера Талмада – полковник, Департменто Муниторум

Айо Нута – генерал-майор, терранское орбитальное командование

Кацухиро – рядовой

В руинах Дворца

Базилио Фо – бывший заключенный Чернокаменной

Эуфратия Киилер – бывшая летописец

Гарвель Локен – «Одинокий волк», избранный Малкадора

Нерожденные

Остаток – демон

Другие

Эрда – Вечная

Лидва – ее легионер

Актеона – колдунья

Альфарий – ее спутник

Джон Грамматик – логокинетик

Олл Перссон – Вечный

Догент Кранк

Бейл Рейн

Графт

Гебет Зибес

Кэтт

Малкадор Сигиллит – регент Империума

Халид Хассан – избранный Сигиллита

Эреб – Длань Судьбы

ОДИН

Клинок

Передача

Свежая кровь

История начинается под камнем.

Скрытым, укутанным тьмой, холодным, как дыхание зимнего рассвета. Люди народа Онг-Хашин приходят за ним с тех пор, как поют песни в своей высокой долине, расположенной между склоном горы Такал и восточной окраиной равнины Великая Борай. Они взбираются по узким тропам, скользят обмотанными кожей ногами по камням и волокут кирки и корзины.

Тропы вниз вырублены вручную и подкреплены бревенчатыми каркасами. На их верхних балках выскоблены угловатые глифы теми же тупыми ножами, которыми они используют для извлечения камней из копыт своих скакунов. Это не благородные каллиграфические знаки, но метки суровых людей, привыкших к камнепадам и оползням. Они хотят разыскать его, а затем вернуться. Им не нравятся подземные глубины и холодное испарение узких туннелей, ведь они, в конце концов, чогорийцы, и любят порывы ветра на своих лицах.

Когда они его вырубают, он оказывается хрупким. Они зовут его черным песком. Если, добыв его из земли, обращаться с ним грубо, то он крошится. Но пройдет несколько минут, и он становится твердым, настолько, что можно бросить его в корзину и продолжить работу с жилой. Если поднять кусок размером с человеческий кулак, то можно разглядеть сверкающие фрагменты, отражающие свет подземных свечей.

Закончив работу, они забирают добытое и возвращаются, осторожно ступая по камням. Здесь часто идут дожди, так как вершины Такала собирают влагу, переносимую по открытым землям, а скалы покрыты мхом. Эта группа возвращается в поселение в глубине стране Хашин, расположенное высоко среди сосновых рощ, холодных и окутанных туманом. Люди берут куски черного песка и торгуются с оружейниками. Это непростое занятие, отнимающее много времени. Те, кто трудились, чтобы добыть его, устали и нуждаются во сне. Тем, кто хочет забрать его, не терпится приступить к работе. А к тому времени солнце уже низко. Мудрецы говорят, на закате не заключить выгодной сделки.

Наступает рассвет, и начинается работа. В Хашине оружейники всегда работают парами – мужчина и женщина. Им нужно очень хорошо знать друг друга. Иногда они брат и сестра, чаще супруги. Печи топятся древесным огнем, пока не зашипит пламя. Куски черного песка переворачивают и снова оцениваются, затем их берут клещами с длинными ручками. На этой стадии мужчина работает с огнем, женщина орудует клещами. На обоих тонкие хлопковые рубашки, несмотря на холодный воздух снаружи. Внутри кузни уже жутко жарко, и их обнаженная кожа блестит.

Когда куски достаточно нагреты, их вынимают из огня и куют. Мужчина берет молот и сильно бьет. Женщина направляет его, сдвигая раскаленный металл на плоской поверхности наковальни. Примеси выбиваются. Это изнурительная работа, от которой дрожат кости. Процесс повторяется снова и снова, пока сталь не начинает очищаться. Откованные слои разбиваются, погружаются в холодную воду, затем переплавляются и перековываются. Созданные пластины укладываются друг на друга, затем мягко возвращаются в пламя, расплавляются, сжимаются, переплавляются. Обе партии тщательно изучаются, проверяются на изъяны.

Никто не говорит. Если им нужно показать свои ощущения друг другу, они постукивают молотом определенным способом, но это редко нужно – они мастера своего дела, в работе полагаются на интуицию и наблюдательность. Сталь сворачивается, снова и снова, каждый раз перерабатывая металл, закаливая его, очищая. Вскоре он начнет удлиняться, утоньшаться, растягиваться в длинный изгиб подлинного клинка. Из открытых дверей кузни звенят безжалостные удары молота, не давая заснуть остальной деревне.

Завершает работу с лезвием клинка женщина. Она замешивает глиняную рубашку для режущей кромки, используя свои более тонкие пальцы, чтобы вдавить лопаточку в раствор. К тому времени оба кузнеца провели в кузне не один день и сильно устали. Когда помещенная в угли глина трескается, становится виден узор на стали. Каждый оружейник имеет отличительное клеймо – у одного цветок солак, у другого – когти тигра. Самое престижное и трудное в исполнении – разряд молнии, расходящийся от острия до рукояти. Этот клинок несет именно такую метку.

Затем его шлифуют, наносят маркировку, полируют, промывают. Если все идеально, клинок заворачивают в солому и ткань, и кладут в тяжелую телегу, запряженную адууном. К длинному шесту привязывают красный флаг, отмечая повозку как священный груз. На нее не нападут в пути, даже если она пересечет земли воюющих племен. Оружейники, наконец, отдохнут, их руки огрубели, а кожа покрылась волдырями. Они больше никогда не увидят свое творение и не получат плату за работу. Вся деревня поддерживает их, они занимают почетное положение. Все знают, где мечам суждено служить.

После телега отправляется на запад, стремительно спускаясь, пока не достигнет открытых земель. После многих месяцев путешествия по лугам, возницы, наконец, замечают Кум Карту на горизонте, бледную на фоне шепота высокой травы. Они останавливаются и готовят кэрн. Собирают камни, вешают на них фрагменты молитв и ставят чаши с ладаном, на вершине устанавливают флаг. Клинок, по-прежнему завернутый, также помещают на вершине. Затем возницы уходят, начиная долгое путешествие домой.

Следующей ночью меч забирают в крепость слуги Легиона. В затененных залах Цюань Чжоу каждый фрагмент молитвы изучается, истолковывается, затем помещается в библиарум. Из этих обрывков повелители Чогориса многое узнают о меняющихся особенностях бесконечной травы, откуда брать кандидатов и как протекает жизнь тысячи царств. Клинок, все еще без рукояти, ножен и гарды, разворачивается и относится в кузни. Ни одну метку, кропотливо выполненную оружейниками Хашина, не убирают. Ни один из крошечных и немногочисленных изъянов не устраняют. Это изделие народа Джагатая, не машинного разума. Отполированный до зеркального блеска, он отражает лица создателей в каждом блике света на своей поверхности.

Добавлена энергетическая рукоять, тщательно встроенная в сталь, скрепленная с ней вручную, пока золотая гравировка аккуратно въедается в поверхность металла. Связывается расщепляющее поле, гармонизируя со структурой исходного клинка. Наставники спаррингов будут испытывать его снова и снова, возвращать в кузни много раз, пока баланс не будет улучшен. Сияние энергетического поля связано с метками, сделанными при его первой ковке, приумножая их, придавая мечу отличительное свойство. Вот так изделие Хашина увидят во всей известной галактике, такое же яркое, как молния, которую оно имитирует.

Только после того, как все сделано, клинок можно передать оружейникам орду для последней проверки. Они хранят оружие в своих храмовых хранилищах, окруженное ритуальными стражами, неиспользуемое, неактивированное, пока в Легион не примут кандидата с подходящим для клинка характером.

Этот вручен воину по имени Морбун Са. Он знаменит не просто своей доблестью, но также самообладанием. Говорят, он – образец Пути Небес. Клинок подходит ему. Он забирает его с собой на пустотный корабль «Коргаз» с братством Ночной Звезды. Меч впервые обнажен против врага на мире Эгета IX, где орду одержала победу.

За долгие годы крестового похода клинок дважды меняет хозяина, когда предыдущий находит свою смерть в битве. Великое предательство приближается к своему финалу, и теперь им владеет Аджак-хан из братства Янтарного Орла. Он стоит на стенах Дворца, которые обваливаются под его ногами, и выкрикивает проклятья тем, кто нападает на него. Он легко сжимает рукоять, заставляя сталь плясать вокруг себя. Небеса черны, как чернила каллиграфа. Воздух наполнен шумом – от воплей пехоты, от богов-машин, которые почти прорвали последнюю сплошную линию обороны, от грохота стационарных орудий.

Аджак-хан следит за врагом, капитаном ужасных берсерков Ангрона, испорченных бойцов, которых он жалеет так же сильно, как ненавидит. Тот карабкается через руины к нему, и за ним следует еще дюжина. Следом идут орды, все еще изнывающие на ничейной земле, открытые обстрелу орудий. Аджак-хан бежит в сопровождении своих братьев, спеша в ближний бой, который так любит. Клинок кружит, волоча разряды молнии. Он кусает, рубит, и Аджак-хан громко кричит от наслаждения.

Под камнем, в другом мире, в свете свечи камнерубы Онг-Хашина замирают. Пламя на миг колеблется, хотя в этих глубоких подземельях нет ни дуновенья ветра.

Иногда это случается. Они знают, что это значит.

Они неутомимо берутся за кирки и возвращаются к работе.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Джангсай-хан, хотя, по правде говоря, он уже догадался.

Тень на лице Наранбаатара частично рассеивалась снизу треснутой натриевой лампой. В остальной части бункера было темно, жарко из-за замкнутого пространства, воняло потом и плесенью. Кожа провидца бури тоже была темной, иссеченной ритуальными шрамами и новыми ранами, сморщена возрастом. Кристаллы бронированного капюшона сверкали, а тотемы из черепов зверей мягко вращались на бечевках.

– Ты должен знать его историю, – сказал он.

Джангсай взял меч. Он был прекрасным – средней длины клинок, немного изогнутый, хотя меньше, чем тальвары, которые использовали мобильные части. Он перевернул его в горизонтальное положение, рассматривая, пробуя баланс. На стали видны тусклые узоры молнии, часть структуры режущей кромки. Он провел большим пальцем по кнопке активации расщепляющего поля, уже представляя, как вспышка энергии примет свою форму от этих отметин.

– Его владелец…

– Умер достойно, – сказал Наранбаатар. – Многое вернули, включая этот. Теперь он твой.

Джангсай кивнул. Не использовать его – расточительно. Мощные, полностью функционирующие силовые клинки теперь ценились. Все заканчивалось и подходило к концу.

– Я знал его, – сказал он. – Аджака.

Это утверждение значило меньше, чем когда-то. Почти весь Легион теперь собрался вместе, их ряды безжалостно сократились, запертые за стенами и зажатые врагами. Некогда разделенные братства сражались бок о бок, сливаясь, когда их потери росли. Иногда возникало ощущение, что в орду не осталось живого воина, которого Джангсай не знал бы по имени или не видел в бою, или тех, с историей подразделений которых не был знаком.

– Его братство больше не сражается, – сказал Наранбаатар. – Выживших распределили по другим частям. Но их деяния записаны, и их заберут в залы Цюань Чжоу, когда все это закончится.

Это была одна из отличительных черт Наранбаатара. Джангсай никогда не слышал, чтобы он хвастался, но провидец бури снова и снова говорил о планах на будущее, невозмутимо и с абсолютной уверенностью в успехе, и, следовательно, о необходимости двигаться к следующей задаче. Это все было таким прозаичным – мы должны выполнить текущее задание, а затем вернуться к тому, что делали раньше. Все снова будет приведено в порядок, все записано. Иногда подобные слова забавляли, поскольку мир вокруг них все больше погружался в скверну.

– Стало быть, они прорвались через внутреннюю стену, – сказал Джангсай.

– Мы думаем, что это случится в течение часа.

– Хотите, чтобы я занял позиции Аджака?

– Нет, это предписано другому. Я хочу, чтобы ты оставил свой пост – у тебя новый приказ.

– От тебя?

– От самого Кагана.

Джангсай помедлил.

– Мы здесь в тяжелом положении, задын арга. – Это был тот максимум, которым он мог выразить свое несогласие. Но он должен отметить: его воины умирали и будут умирать дальше, и его место – с ними. Невысказанный подтекст, понятный им обоим. Почему сейчас?

– Нам нужно, чтобы ты кое с кем поговорил, – сказал ему Наранбаатар. – Он родом не с Терры. Как мы недавно узнали, он с того же мира, что и ты. Такая вот причина. Я знаю, ты хочешь продолжать биться здесь, но, поверь, ты вскоре снова получишь этот шанс.

И снова краткая пауза перед ответом.

– Так значит, это конец, – решил он.

– Это его начало.

– Что ты можешь мне рассказать?

– Достаточно для выполнения этого задания. После этого, посмотрим. Мы еще не знаем, какие будут возможности. Может быть ничего. Может быть все.

Это неизменное спокойствие все еще могло застигнуть врасплох. Джангсай знал, что чогорийцы могли разозлиться. Он видел это много раз в бою, и они ужасали, когда на самом деле, по-настоящему теряли самообладание, но большую часть времени они сохраняли хладнокровие, которое могло, как выводить из себя, так и впечатлять.

Джангсай снова посмотрел на клинок. Возможно, Аджак держал его всего несколько часов назад. Они могли бы стать идеальным тандемом, оба – продукты той же самой подготовки, части гармоничного целого.

– Скажи, куда мне нужно отправиться? – спросил он.

Мир назывался Ар Риджа.

Он сильно пострадал во времена ужасов Древней Ночи, поэтому прибытие армий Императора в первые десятилетия крестового похода встретили восторженно. Его старую промышленную базу быстро восстановили, и через одно поколение он стал вносить значительный вклад в военную экономику. Для Имперской Армии было сформировано множество полков, некоторые из которых снискали широкую известность. Ко времени триумфа на Улланоре Ар Риджа считался ключевой планетой, от которой зависела безопасность целого субсектора. Она располагалась на стратегическом пересечении многих стабильных варп-трасс. Важное устойчивое место.

Легионес Астартес, в частности Имперские Кулаки, начали собирать кандидатов с Ар Риджи со второго столетия Эры Крестового похода. Он никогда не был крупным вербовочным миром, как правило, считаясь слишком цивилизованным для создания оптимально свирепого кандидата в космодесантники, но запросы полномасштабных завоеваний вынуждали осваивать каждый подход. Ситуация изменилась, когда разгорелась гражданская война. Как только масштабы предательства Гора стали очевидны, имперские стратегосы запустили лихорадочную программу по изъятию ресурсов, эвакуируя все, что могли за пределы досягаемости наступающего врага. Ар Риджа какое-то время считался безопасной гаванью. Его верфи были укреплены, полки и укрепления – дооснащены. Вербовщики Легионов обратили на него внимание, уже понимая, насколько отчаянной становится ситуация, и внезапно осознав необходимость использовать все возможные средства для увеличения численности кандидатов.

Надежда на это всегда была слабой. Процесс превращения смертного ребенка в воина Легиона был деликатным искусством, отточенным за многие годы и проводимым в безопасном окружении. При необходимости его можно было ускорить, а его программы переместить в разные места, но и те и другие действия сопрягались с риском. Даже после того, как несколько разбросанных объектов Легиона эвакуировали на Ар Риджу, рост смертей кандидатов означал, что темп набора не вырос так быстро, как ожидалось. Дополнительных претендентов нашли среди местного населения, быстро проведя через стандартный отбор и поместив в протоколы ускоренного вознесения.

Туйо, конечно, на тот момент ничего из этого не знал. Он был слишком юн. Его амбиции, которые тогда у него имелись, ограничивались службой в Армии – сесть на корабле в составе одного из престижных полков и отправиться в пустоту во имя замыслов Императора. Когда чиновники пришли в тесное жилище его родителей, со странными выражениями лиц и в необычной униформе, он мало думал об этом. Только позже, когда его мать зарыдала, а лицо отца лишилось всех красок, он начал понимать, что-то пошло не так.

Это были его последние воспоминания о них. Теперь ему сложно вспомнить даже их лица. Так много изменилось – в нем, в Империуме. Некоторое время он был решительно настроен цепляться за эти последние образы своего детства, считая важным сохранить какую-то связь с прежней жизнью. Но когда началась тренировочная программа, и он прошел первые этапы психологической подготовки, стало сложно. После нескольких месяцев он бросил пытаться. Все поглотили изменения, бушующие в его подростковом теле – мучительная гормональная переработка, психическая обработка, непрекращающиеся физические улучшения.

У него ушло четыре года на это, слишком мало времени, как он позже узнал, для гарантии успеха. Больше половины тех, с кем он начал программу, умерли раньше. Другие сошли с дистанции после первой волны имплантаций. Теперь его воспоминания о том периоде жизни были туманными, наполненными образами лиц, имен которых он не знал и мест, которые он больше не мог найти. Он был зол, так зол, все время. Он полагал, что его сделали таким, накачивая химикатами, питавшими гнев. На него воздействовали через боль, заставляя работать усерднее, только ради злобы, как иногда казалось.

Но он многое узнал. Он узнал, что Империум, который он считал постоянно расширяющимся и защищенным, на самом деле, находился на грани гибели. Он узнал о Враге и его беспощадности. Он изучил историю восемнадцати Легионов и роль каждого во всей истории, включая предателей, потому что врага необходимо узнать врага прежде, чем обрести уверенность в его убийстве.

При других обстоятельствах он закончил бы свое обучение на Ар Ридже. Тем не менее, незадолго до окончания, все снова изменилось. Война добралась до родного мира, как всегда ему и судилось. Туйо не разрешили сражаться за планету. Никому из кандидатов. Их загрузили в транспорты и отослали прочь от волны разрушения. Теперь Ар Риджа находился глубоко в тылу врага, вероятно, был разрушен или оккупирован. Он надеялся на первое, из-за оставшейся человеческой связи с этим местом – верноподданный мир не пожелал бы жить под властью Гора.

И тогда он, наконец, увидел Терру, центр всего сущего, сердце Империума, тем не менее, уже находившуюся под угрозой нападения, уже уязвимую. Вся планета была заполнена солдатами, кишела ими, они высыпали из каждого лендера, на каждый виадук и плац, все напряженные, все перепуганные.

Он будет сражаться здесь. Его создали для битвы здесь. Он не узнает других полей сражений, пока они не победят на этом. Те последние несколько месяцев были самыми трудными – необходимо было вживить последние имплантаты и завершить ускоренное обучение. Ему нужно было проявить себя перед инструкторами, а затем и Легионом, ни первые, ни второй даже сейчас не могли позволить, чтобы некачественный продукт попал в ряды лучших воинов Императора.

Он был свежей кровью. Наспех созданным продуктом находившейся в отчаянном положении империи. Воин, спешно прошедший создание и обучение, не получивший ни интенсивной подготовки, ни воспитания, которыми Империум некогда одаривал свое важнейшее живое оружие. Если бы ситуация не была такой отчаянной, он бы никогда не прошел через изменение на Ар Ридже. Его никогда бы не перевозили со станции на станцию, его развитие не прерывалось бы под надзором инструкторов, набранных с дюжины миров. Каждый знал, что условия не оптимальны. Некоторые даже выступали против процесса, остро осознавая последствия, когда космодесантник поступал на службу с неполноценной подготовкой.

Несмотря на все это, он все же гордился. Он рвался в бой, чтобы продемонстрировать свои возможности, как себе, так и именитым членам Легиона. Он не был ни терранцем, ни чогорийцем, но по-прежнему являлся воином, боевым братом трех Благословенных Легионов, почетной троицы, которой поручили последнюю оборону Терры. В его крови таилась душа примарха. По щеке подобно зигзагу молнии тянулся священный шрам.

Последний ритуал вознесения долго откладывался. Когда он, наконец, наступил, Туйо стоял в одной из длинных шеренг со многими другими, такими же полукровками, как и он, выхваченными из безвестных захолустных миров и аванпостов, удручающе неподготовленными, крайне нетерпеливыми. Их доспехи были белоснежными, безупречными, только что из кузни. Лорд-командор прибыл на шаттле, подняв пыль на парадном плацу. Он с лязгом спустился по рампе в сопровождении гигантов в потускневших об боев доспехах цвета слоновой кости. Лил дождь и дул сильный ветер, но небеса над ними потемнели от нисходящих потоков миллиона лендеров.

Туйо терпеливо ждал, прижав руки к бокам, напрягая по очереди мышцы. Вокруг них поднимались шпили и оборонительные башни, отбрасывая глубокие холодные тени на гравий. Со всех сторон доносился шум военных приготовлений – скрежет машинных инструментов, рокот двигателей, топот марширующих сапог. Здесь все было в нервном напряжении. Все в состоянии готовности, на грани взрыва насилия.

В конце концов, лорд-командор добрался до места Туйо в шеренге. Его звали Ганзориг, нойон-хан в собственной системе Легиона. Он был чогорийцем, одним из тех, кто сражался с предателями семь страшных, трудных лет. Он уже был опытным воином за десятилетия до этого. Это оставило на нем след, подобно запаху. Он выглядел несокрушимым.

Туйо посмотрел ему в глаза. Ганзориг ответил холодным долгим взглядом, словно оценивая жеребца перед покупкой.

– Туйо, – наконец, произнес нойон-хан. – Теперь ты принадлежишь орду Джагатая. Твоя прежняя жизнь закончилась. Какое имя ты берешь в знак своего вознесения?

– Джангсай, – ответил он без колебаний.

Ганзориг удовлетворенно кивнул. Для них не имело значения, откуда ты пришел – только какое имя ты взял и оказал ли ты ему почтение.

– Ты един с орду, Джангсай.

Джангсай ждал. Осталось сделать последнее – зачислить его в минган, его братство. Такими тягостными были те времена, и таким измотанным был легион на момент возвращения в Тронный мир, что восстановление все еще продолжалось, а комплектование личного состава было вопросом значительной гибкости.

Ганзориг много думал об этом, как и обдумывал каждого новичка, которого зачислял в Легион в тот день. Здесь стояли сотни воинов, но нойон-хан знал все обо всех – отчеты об их боевой подготовке, доклады личных инструкторов. Джангсай молча ждал.

– Ты зачислен в братство Железного Топора, – объявил, наконец, Ганзориг. – Ты покинешь его только со смертью – пусть она придет не скоро и пусть слава сопровождает твои деяния до того дня.

Джангсай поклонился. Теперь он был полноценным. Теперь, наконец, он был Белым Шрамом.

– Хай Чогорис! – воскликнул он. – Слава Кагану. – Затем с еще большим чувством. – И тысяча смертей его врагам.

Джангсай-хан, братство Железного Топора

ДВА

Смерть в жизни

Апотекарий

Бледный Король

Но он уже умирал столько раз, что больше не мог сосчитать. Снова и снова он чувствовал, как сердце настолько болезненно останавливается, что готов был закричать, если бы мог каким-то образом сделать вдох.

Вот на что это было похоже, в пустоте космоса, в течение периода времени, который казался длиннее вечности. Возможно, это было дольше. Возможно, даже сейчас часть его по-прежнему оставалась там, умирала, а затем жила, а затем снова умирала. Порой он не мог отличить состояния друг от друга – они сливались воедино, просто один долгий отрезок мучений. И теперь всё, если можно так сказать, закончилось, но он всё равно каким-то образом застрял в этом состоянии на полпути, как будто его душа никогда по-настоящему не покидала Разрушителя, пойманная в его тиски и мягко раздавленная в податливое месиво.

Впрочем, в других отношениях он снова стал чем-то знакомым. Он снова мог носить оружие, брести к горизонту, убивать ради своего примарха. Он мог следовать приказу и отдавать приказы. Он был солдатом, таким же, каким был со времён юности на Барбарусе. Борцом с тиранией.

Итак, Каифа Морарг полностью преобразился, а также совершенно не изменился, все внешние проявления стали другими, но разум сохранился таким же, как и всегда. Правда, он больше не мог снять инкрустированные доспехи, и больше не мог дышать без хрипов, и моргать, не оставляя полос слизи на глазных яблоках, но он остался самим собой, верным помощником примарха, слугой легиона, наблюдателем за событиями для историй, которые однажды нужно будет написать.

Он поднял отяжелевшую голову, ощутив, как сервоприводы разлагавшейся боевой брони заскрипели и щёлкнули. Пыль покрывала всё. Она кружила среди развалин, разбегаясь в линиях разрывов от миномётных ран, оседая на фундаменты полуразрушенных зданий серо-чёрными дюнами. Из-за неё невозможно было видеть далеко. Смертный мог заглянуть на несколько десятков метров. Сам он видел несколько дальше сквозь зелёную пелену, которая теперь окрашивала для него мир. Вдалеке он мог разглядеть руины Корбеник Гара, осевшую груду камней, по-прежнему горячую от всех брошенных в неё боеприпасов. На несколько километров ближе возвышались стены Колоссовых врат, почерневшие, повреждённые, но по-прежнему упрямо стоявшие. Между этими вершинами лежали выжженные земли, расплющенные остовы старых жилых строений и фабрик, лабиринт низких куч обломков.

Пока он смотрел, что-то замерцало в полутьме, прозрачное и призрачное. Из облаков пыли появилось лицо, на мгновение удлинившееся, скользнувшее само в себя и затвердевшее в растянутое существо с отвисшей челюстью, которое, внезапно появившись и покачиваясь, превратилось в полноценное создание. Оно дрожало, то входя, то выходя из реальности, прежде чем скользнуло в тень в поисках чего-нибудь съедобного.

Морарг до сих пор не привык к ним. Демоны. Раньше его отталкивал даже запах подобных ужасов, но теперь они были повсюду, скользили в открытые дверные проёмы, скакали по разбомблённым улицам, поднимались из земли и извивались из пустых оконных рам. Некоторые молчали, некоторые непрерывно шептали. Некоторые принимали облик животных, так что никогда нельзя было быть до конца уверенным, что реально, а что нет, пока не подойдёшь достаточно близко, чтобы почуять неладное. Другие были гигантскими и отталкивающими, покачиваясь и перемещаясь сквозь облака пыли, возвышаясь над войсками. И всё же для всех них не всё было безоблачно. Чем ближе они подходили к великим оберегам, тем хуже им становилось. Даже сейчас, даже после того, как столько боли бросили на психические баррикады Императора, они не могли полностью переступить последний порог. Они по-прежнему нуждались в плоти и крови для некоторых вещей.

Но теперь это не займёт много времени. Каждая стена длинного периметра Внутреннего дворца была атакована. Обстрел не прекращался. Давление не ослабевало. Та ничтожная территория, которая оставалась в руках врага, сокращалась, сжимаясь всё туже и туже, пока не лопнет, как гнилой плод. Тогда настанет время демонов. Тогда они впадут в неистовство, ничем не сдерживаемые, питаясь живыми душами, которые оставались в обломках.

В некоторые дни, когда Морарг думал об этом, он становился угрюмым и вялым, вспоминая, что раньше его целью было охотиться на чудовищ, а не помогать им. А в другие дни, когда битва разжигала холодные угли в печи его души, он ничего так не желал, как видеть это, наслаждаться этим, ухмыляться в оцепенении, наблюдая, как младшие дети бога выполняют свою святую работу. Тиф – теперь они должны были называть его Тиф – непрерывно проповедовал эту доктрину, говоря им всем, что это то, чем им всегда суждено было стать, и ненужно сожалеть о жертве, потому что даже когда они были беспризорниками и отбросами на Барбарусе, бог всегда думал о них и всегда знал, что они могут стать чем-то большим.

Морарг улыбнулся от воспоминания. Большим? В каком-то смысле они стали. Сейчас так мало вещей по-настоящему причиняли ему боль. Болт-снаряды пробивали его броню, клинки глубоко вонзались в его измученную плоть, и он оправлялся от всего этого так же быстро, как в варпе – смерть в жизни, жизнь в смерти. И всё же, разве он мог игнорировать видимую цену всей этой силы – то, как его кожа отслаивалась от истощённых мышц, то, как его поры сочились чёрной слизью, то, как всё, к чему он прикасался, казалось, покрывалось коррозией и начинало гноиться? Если это и был подарок, то он был странным. Если это и была награда, то её вкус был горьким.

Вдалеке он услышал грохотавший ритм орудий. Он почувствовал, как задрожала земля под ногами. Боги-машины продолжали атаку. Он знал, что они уже у самой стены. Сейчас. Это был ключевой момент, точка перелома. Как только сделают первый надрез, всё остальное – вопрос времени. Он хотел быть там, вдали на Нисходящей равнине, чтобы лично увидеть, как легио Мортис разрушит последний физический барьер. Пока облака пыли на северо-восточном горизонте продолжали расти, поднимаясь и формируя бурлившие столбы между землёй и небом, он представил себе вызванную ими панику и начал посмеиваться.

От этого у него перехватило покрытое слизью горло и начался такой приступ кашля, что пришлось остановиться; теперь он даже не мог получить удовольствие от смешка без того, чтобы тело не предало его. Какая-то сделка. Какой-то контракт. Но не он выбирал тогда. Примарх сделал это ради них, и по причинам, которые по-прежнему ставили его в тупик. Нужно иметь веру. Даже если Морарг не очень верил в бога, он всё равно мог доверять тому, кто спас их от барбарусцев.

Он снова зашагал, поднимая один заляпанный грязью ботинок, затем другой. Потребуется некоторое время, чтобы добраться туда, где ему нужно быть, но его это вполне устраивало. Он уже пережил вечность, уже путешествовал до края вселенной и обратно, уже умер, ожил и снова умер.

Такой опыт, как правило, давал чувство меры. После всего этого и посреди всего этого, какой бы первозданный ад ни собирался обрушить на вас безразличный космос, вы должны были видеть забавную сторону.

“Всякий раз, когда ты убиваешь, – иногда думал он про себя, задаваясь вопросом, был ли он самым первым, кому пришла в голову эта мысль, – это помогает смеяться”.

Всё это было таким увлекательным. Новый мир раскрывался, словно распускавшийся цветок – только протяни руку.

Задал Крозий вдохнул его, попробовал на вкус, почувствовал. Его тело реагировало, впитывая каждое новое ощущение, впитывая всё, ощущая то, что он не мог описать словами. Небо было тёмно-серым, затянутым густым смогом. Земля – чёрной, усеянной пеплом. Каждая поверхность, каждый кирпич и блок были покрыты грязью. И всё же, если опуститься на колени и поднести шлем достаточно близко, то можно увидеть изменения – крошечные отблески кристаллического углерода, движения насекомых по грязи, которые продолжали бороться несмотря на вездесущие яды. Крозий протягивал пальцы, недолго играл с ними, а затем раздавливал их блестящие скорлупки.

Раньше он был апотекарием. В прошлом мире, который был скучным и исполнен долга, он тратил время на то, чтобы залатывать рваные раны и вправлять кости. В то время он думал, что доволен этим. Космический десантник был удивительным созданием, способным к самовосстановлению при любых обстоятельствах, кроме самых катастрофических. Воины XIV легиона были исключительными даже по этим высоким стандартам, добившись непревзойдённой физической выносливости. Выходцы с Барбаруса задавали планку, живя в мире ядов столько, сколько можно вспомнить, но терранцы быстро догнали их. Послание пришло прямо сверху, от примарха, и повторялось снова и снова.

Вы – мои несломленные клинки. Вы – Гвардия Смерти.

Оглядываясь назад, Крозий задавался вопросом, неужели он действительно получал удовольствие от той старой жизни. Правда, положение было почётным – к апотекариям в XIV относились почти как к технодесантникам в X, им было поручено следить за ревниво охраняемыми специализациями легиона. Но его подопечные были такими мрачными, такими безжалостными, такими... однообразными. Они ни разу не улыбнулись ему и не поблагодарили, когда он зашивал их и отправлял обратно на фронт. Над всеми ними нависло облако, какая-то тяжесть, тусклая, как камень, вязкая, как нефть.

Но сейчас. Сейчас.

Он хромал по разбитой земле, ботинки глубоко увязали в засасывавшей глине. Боль вспыхивала при каждом движении, но это была интересная боль, о которой он мог размышлять и восхищаться. Его тело, когда-то бывшее предметом такой гордости, разваливалось на части. Мышцы стали дряблыми, кожа желтоватой. Когда он повернулся, броня заскулила, уже начиная отказывать. Ржавчина расползлась по металлической поверхности доспехов, паутинная и разноцветная, и он больше не счищал её. Лучше просто позволить всему этому деградировать, скатиться в жирную массу. Можно получить истинное удовольствие от этого – освобождение! Свобода от всей этой бесконечной и бесконечной рутины.

Теперь сам его разум работал по-другому. Он смотрел на своих боевых братьев и видел, что они тоже меняются. Это было почти по-детски, это появление в новом мире, каждый из них ступал осторожно, медленно открывая, во что они превратились и кем ещё могут стать. Так уместно, что всё это происходило здесь, на том самом мире, где всё началось. Легион распространился по всей галактике, ведя мрачную войну более двухсот лет, и теперь вернулся: улучшенный, освобождённый и на пороге невообразимых чудес.

На его взгляд слово “апотекарий” больше не подходило. Нужно придумать что-то получше, чтобы более точно отразить ставшие возможными биологические исследования. На данный момент, однако, старое звание более-менее подходило. В конце концов, шла война.

– Крозий! – раздался крик у него за спиной.

Он обернулся, наблюдая, как из тумана выехала колонна бронетехники и поравнялась с ним. Пехота маршировала оборванными толпами, лохмотья свисали с их обнажённой кожи, выражения лиц были неопределёнными и плохо сфокусированными. Рядом с этими несчастными маршировали полноправные боевые братья, те, кто по-прежнему называл себя Несломленными. Теперь они стали распухшими существами, чья плоть выпирала из стыков брони, керамит которой покрылся коркой и плёнкой. Колонна танков легиона тряслась и раскачивалась на неровной местности, выбрасывая плюмажи густого дыма в и без того мутный воздух. Рычавшие ряды тяжёлых транспортов тянулись дальше по дороге, исчезая в клубившемся тумане. Крозий остановился, ожидая, когда окликнувший его вылезет из верхнего люка танка и, тяжело ступая, подойдёт к нему.

Грем Калгаро всегда был молчаливым и замкнутым. В первые годы Великого восстания он служил магистром артиллерии флота легиона, и холод войны в космосе подходил ему. Теперь, впрочем, он раскрепостился. Он снял шлем, обнажив пышное буйство розовой плоти, которая, похоже, созрела для того, чтобы пролиться по его груди. Один глаз закрылся за скоплением опухолей, которые Крозию не терпелось осмотреть.

– Нам по пути? – спросил Калгаро, слюна свисала с его распухшей нижней губы.

– Зависит от обстоятельств, – ответил Крозий. – Куда ты идёшь?

– Туда, – сказал Калгаро, неопределённо указывая вперёд, в кипевшие облака пыли и пара. – Его новое Поместье.

Крозий знал, что он имел в виду. Нынешняя резиденция примарха, присвоенная у его брата Пертурабо, стала отправной точкой для последнего рывка. Когда-то это был порт. Космический порт. Настолько огромный, что, по слухам, задевал край атмосферы. Его захват позволил магистру войны быстро высадить титанов, готовых выступить к стенам Дворца. Он оставался важным активом, каналом пополнения запасов, хотя Повелитель Железа явно не видел его непреходящей ценности, и поэтому теперь это место принадлежало им.

– Я доберусь дотуда, – сказал Крозий, – хотя предпочитаю идти пешком.

Калгаро ухмыльнулся:

– Хороший день для прогулки. – Он вытер лоб тыльной стороной руки, оставив на коже тёмное пятно, рана на его правом виске упрямо отказывалась заживать. – Во всяком случае, там лучше, чем в Колоссах. Такой беспорядок.

– Ах, в конце концов они всё равно бы пали. Если бы мы продолжали идти. Приоритеты меняются.

– Меняются. Просто хочется, чтобы они сказали нам почему, а? – Калгаро резко рассмеялся. Крозий никогда, вообще никогда раньше не видел, чтобы он смеялся.

– Я сражался вместе с Каифом Мораргом, – задумчиво произнёс Крозий. – За Мармаксом, где они пытались взять нас. Мы убивали всё, что попадалось под руку. В конце концов они спрятались за высокими стенами, а мы просто прогрызались сквозь траншеи, не торопясь. Мы могли бы стереть с лица земли всё это место.

– Значит, планируется что-то получше.

– Как скажешь.

Танки продолжали проезжать мимо, один за другим. По большей части это были тучные создания – угловатые “Спартанцы”, низкорослые “Сикараны”, несколько специализированных транспортов и бомбард. Каждый их дюйм покрывала запёкшаяся грязь, забивавшая воздухозаборники и пачкавшая выхлопные трубы. Их командиры ссутулились в башнях с открытым верхом, их броня блестела от машинного масла вперемешку с кровавыми пятнами. Один с грохотом покатился вперёд, его левая гусеница болталась, пластины расшатались. Повреждение не стали чинить. Крозий предположил, что на каком-то этапе всё починится само собой. Теперь, похоже, всё именно так и работало.

– Я так хотел быть первым, ты знаешь это? – сказал Калгаро, почёсывая подбородок. – Первым через стены. Я думал, мы это заслужили.

– Кажется, теперь это не имеет значения, не так ли?

– Нет. Странно. Не имеет. – Он показался на мгновение встревоженным. – Честно говоря, я даже не испытываю к ним особой ненависти. Я просто сражаюсь, потому что это... интересно.

Затем он бросил на Крозия виноватый взгляд:

– Но не обращай на меня внимания. Я не это имел в виду.

Крозий рассмеялся и хлопнул его по наплечнику:

– Расслабься. Я не доносчик. Кроме того, я чувствую почти то же самое. – Слизь скопилась в задней части его горла. – Ненависть в прошлом. Они просто препятствие, что-то упрямое и глупое, от чего нужно избавиться. И тогда – тогда, мой старый друг – мы сможем начать строить снова.

– Но я не знаю, что именно.

– Нет, я тоже пока этого не вижу. Может быть, только примарх знает. Но я ему доверяю. Он всё уладит, как и раньше. Мы разрушим это место, похороним тирана под Его собственными стенами, и тогда это начнётся. Мы создадим всё снова, но на этот раз правильно. Исследователи, искатели истины, как нам и обещали в первый раз.

Калгаро снова рассмеялся с неподдельным удовольствием:

– Мне это нравится, апотекарий! Мне нравится, как ты говоришь. Мы должны продолжить нашу беседу, когда все соберёмся в Поместье.

– Конечно.

Магистр артиллерии потопал прочь, продолжая посмеиваться, туда, где его ждал большой “Спартанец”:

– Я буду ждать нашей новой встречи и не мешкай – он захочет, чтобы ты был там вовремя.

– Что бы он не задумал.

Двигатели “Спартанца” выплюнули маслянистую копоть и гусеницы заскрежетали, возвращаясь на грунтовую дорогу. Калгаро вскарабкался по поручням и снова занял место в верхней башне. Крозий смотрел ему вслед. Он смотрел, как уходит остальная часть колонны. Это было крупное подразделение, и потребовалось много времени, чтобы проехать мимо. Когда оно исчезло, то оставило борозды в грязи, блестевшие от пенистой воды.

Крозий продолжил свой путь. Хромота стала более заметной. Новая боль поселилась у него в животе, как будто внутри что-то забродило. Тактический экран шлема начал сбоить, и всё впереди стало угловатым и размытым.

Хромая, он начал напевать. Короткую мелодию, что-нибудь, чтобы повторять про себя, что-нибудь весёлое.

Это было удивительно. Всё впереди, всё в пределах досягаемости, просто ждёт, когда он придёт и откроет это.

В некоторые дни ему казалось, что он стал невосприимчив к сомнениям. В другие он чувствовал себя так, как будто только они и существовали.

Что значит быть примархом? Отличие в физической силе? Да, отчасти. Всегда мало кто мог сравниться с ним в бою, а сейчас и того меньше. Сила, которая в настоящее время находилась в его распоряжении, была почти слишком велика – переливала, выплёскиваясь сквозь швы его растянувшейся брони.

Но планировались они как нечто большее. Их создали быть генералами, а не просто военными. Командующими. Губернаторами. В каком-то нереализованном будущем они стали бы сатрапами вечного царства, приверженными повторному открытию древних истин по мере того, как их цивилизация набирала силу. Временами, используя дары, которыми он теперь обладал, ему даже казалось, что он улавливает выглядевшие теперь насмешками проблески этого разрушенного будущего. Может быть, его новые покровители присылали их в качестве некой мрачной шутки. Или, может быть, то, что осталось от души, которую создал для него отец, по-прежнему было активно где-то в его сломанной психике, пытаясь возродить альтернативную причинно-следственную связь, которая с каждым днём становилась всё более отдалённой.

Но теперь он заключил сделку. Он променял это будущее на другое, более великолепное и обширное, чем любое, обещанное умирающим Империумом. Каждый раз, когда он дышал, каждый раз, когда он моргал, он видел всё больше обрывков этого будущего, которое раскрывалось по одному великолепному аспекту за раз. Он помнил всё, что происходило до его рождения. Он воспринимал события, которым ещё только предстояло произойти, так, словно они были встроены в историю.

Потому что он сделал выбор. Это было самое важное. Так долго он ходил по краю, раздражённый из-за предъявляемых к нему невыполнимых требований, терзаемый несправедливостью, которая всегда была на его пути. Он мог оставаться в сумеречном состоянии нерешительности, в тени магистра войны, так и не приняв по-настоящему те силы, которые тот высвободил. Он мог сдержаться, предаваясь колдовству только тогда, когда это было необходимо, никогда не соглашаясь, никогда не погружаясь в его холодные, тёмные воды.

Что дала бы ему эта жизнь? Он сохранил бы больше от себя прежнего. Он мог попробовать найти способ преодолеть противоречия, сохранив что-то от своей первоначальной формы и характера, в то же время освободившись от ограничений, которые одновременно душили его и защищали. Некоторые из его братьев по-прежнему пытались перейти эту невозможную черту. Пертурабо, на его взгляд, вероятно, будет пытаться дольше всех. Он потерпит неудачу. Любой, кто попробует, потерпит неудачу. Как только начинаешь колебаться, не важно, насколько слабо, тебе суждено пасть.

Или возвыситься. Это может быть лучшим вариантом. Возвыситься, стать бессмертным, сыграть роль в самой высочайшей драме. Он по-прежнему был генералом. Он по-прежнему был губернатором. Теперь у него больше не было хозяев, кроме как в том смысле, что бог стал его частью, наполнял и оживлял его, и он был частью бога, хотя и обладал собственной волей и душой, которая оставалась отдельной. Таковы были парадоксы. Таковы были дары.

Он мог обратить свой подвижный разум к тому, что будет дальше. Он мог начать думать о мире без Императора и о том, что это значит. Займёт ли Гор место тирана, как только всё будет сделано, сам став Императором и правя с развалин Трона, который разрушил? Или всё снова распадётся, когда общий враг будет сокрушён, и все они пойдут своим путём, как муравьи без королевы?

Если у Гора и было видение будущего, то он никогда не говорил ему о нём. В глубине души он подозревал, что магистр войны настолько поглощён настоящим, настолько одержим мстительностью богов, что не видел ничего дальше собственного горизонта мести. Пусть галактика сгорит – главное свергнуть тирана. Всем остальным можно будет заняться, когда Императору перережут горло.

Сколько бы в этом не было правды, сам он не мог позволить подобную беспечность. Он должен думать о заре новой эры. Он должен провести через неё своих верных детей и проследить, чтобы на тлеющих обломках старого не был воздвигнут новый Барбарус. Он должен гарантировать, что бога почитают и что его царство простирается за пределы имматериума в мир чувств. Фулгрим может растратить свою развратную жизнь впустую, если хочет, Ангрон пусть сколько угодно воет в потерянной ярости. Он должен быть другим. Он должен сделать так, чтобы жертвы чего-то стоили.

Теперь он смотрел на мир, который помогал уничтожить. Он стоял в одиночестве в одном из залов управления космического порта, огромном помещении с высокими сводами, усеянном обломками и наполовину погружённом во тьму. Солнце садилось в очередной день боли и борьбы, высокие окна в западной стене горели красным от его последних лучей, отливая золотом на осколках разбитых стёкол. Всё в этом месте провоняло IV легионом, стойким запахом гари, масел и скрежещущего металла. Железные Воины покинули операционные уровни всего несколько часов назад, следуя раздражительным приказам своего повелителя. Многие из них, как он догадывался, предпочтут сражаться где-нибудь ещё на Терре, что бы ни делал Пертурабо. Но не здесь. Теперь это была его цитадель. Это была гора, которую он наконец покорил, самая высокая вершина, с которой он сокрушит последние проблески решимости среди неверующих.

Когда солнце устало опустилось на пылавшем западе, он наблюдал за продолжавшимися битвами, бушевавшими на севере Нисходящей равнины. Низины были окутаны пылью и дымом, но теперь его глаза видели яснее, чем когда-либо прежде. Он видел результаты жестокого наступления легио Мортис, прокладывавшего путь через пустоши, пока их машины не оказались в непосредственной тени самой Меркурианской стены. Он видел очертания титанов, всего лишь пятнышки на фоне такой колоссальной необъятности. Даже “Диес ире”, величайший из них всех, был крошечной точкой, затерянной на огромной арене не прекращавшегося боя. Однако там, внизу, на уровне земли, все они были левиафанами, рассекавшими воздух боевыми горнами, начинавшими сверлить, резать и рубить, подрывая последний прочный периметр между собой и врагом. Теперь оставались считанные мгновения. Просто осколки времени, отсчёт идёт и почти закончился. В тени богов-машин маршировали бесчисленные полчища – верные и наёмники, воины Свободных легионов, создания Новых Механикум, рвущиеся в бой, жаждущие первого прорыва.

Он сам был на линии фронта. Он сражался, обрушивая косу на шеи неверных, расплачиваясь со старыми долгами и следя за требованиями мести. Некоторые счета было трудно – даже болезненно – свести, но бухгалтерские книги всё равно были вычищены. Он мог остаться там, стоять у сотрясавшихся фундаментов стен, готовый карабкаться по склонам из обломков, как только они рухнут. Но нет. Его место здесь. Его долг ясен.

Его взгляд скользнул вверх, на запад, прочь от зарождавшейся бреши и через ещё мерцавшую корону великого защитного щита Императора. Он изучал высокие шпили, сгрудившиеся под его шаткой защитой, поднимавшиеся всё выше и выше, пока его взгляд не остановился на вершинах личных владений отца, чёрных как ночь на фоне кровавого заката – Великая обсерватория, Инвестиарий, башня Гегемона, бастион Бхаб.

Он вытянул правый кулак и развёл когти, как будто мог сорвать крыши этих крепостей и зачерпнуть съёжившихся внутри обитателей. Его потускневшая перчатка окружила грубые парапеты бастиона, командного центра самого тупого и одержимого долгом лакея из всех.

– Это подарок, который я приношу тебе сейчас, брат мой, – выдохнул он, его металлический голос дребезжал из-за проржавевшего респиратора. – Подарок, который только я мог принести, причина, по которой бог поместил меня сюда, в это место и в это время.

Он сжал скрюченные пальцы над бастионом, закрыв в сжатом кулаке, словно гасил свечу.

– Последнее ощущение, которое ты испытаешь. Последняя эмоция, которую ты почувствуешь. И ты поймёшь в своей душе, кто дал тебе её и почему ты бессилен против неё.

Солнце скрылось, погрузив весь Дворец во тьму. Всё, что оставалось, – это тиски, хватка, безжалостное давление.

– Отчаяние, – прохрипел Мортарион, вознесённый демон-король жизни и смерти, создатель чумы, разрушитель надежды. – Я посылаю тебе отчаяние.

ТРИ

Преторианцы

Слишком рано

Судный день

И он почувствовал его.

Рогал Дорн чувствовал его в течение нескольких дней, недель, как оно нарастало, нарастало и нарастало, поднимаясь над ним, словно чёрный туман, повисая бременем на руках и ногах, засоряя разум, заставляя его сомневаться в каждом принятом им решении, в каждом отданном им приказе.

У него вообще не было никакой передышки, любой, в течение трёх месяцев. Три месяца! Острота ума исчезала, реакции замедлялись. Миллиард должностных лиц, зависевших от него во всём, тянулись к нему, душили его бесконечными требованиями, просьбами о помощи, о руководстве. Миллиард глаз всё время устремлён на него.

И ещё он сражался. Он сражался. Он сражался с примархами, братьями, которых когда-то считал равными или лучшими. Он видел ненависть в глазах Пертурабо, манию в глазах Фулгрима, это пронзало его, отравляло. Каждый поединок, каждая короткая вылазка откалывала немного больше, немного ослабляла основы. Фулгрим был хуже всех. Прежняя форма его брата, столь приятная глазу, исчезла, сменившись телесной порчей, столь глубокой, что он едва мог подобрать для неё слова. Эта деградация отталкивала его едва ли не больше всего. Она показывала, как низко можно пасть, если полностью потерять опору в реальности.

Ты не можешь показать это отвращение. Ты не можешь выдать своих сомнений или дать выход усталости. Нельзя продемонстрировать даже проблеска слабости, иначе игра будет проиграна, поэтому лицо Дорна оставалось таким же, каким было всегда – неподвижным, суровым, резким. Он держал плечи расправленными, спину прямой. Он скрывал лихорадку, бушевавшую в глазах, глубокое истощение, которое пульсировало в каждой мышце, и всё это напоказ, всё для того, чтобы у тех, кто смотрел на него снизу-вверх, было за что цепляться, во что верить. Император, его отец, ушёл, безмолвный, погруженный в Свои собственные невообразимые муки, и поэтому всё остальное рухнуло на его плечи. Вес всей расы, всех их слабостей и несовершенств, плотно обхватил его рот, горло и ноздри, душил его, топил его, заставляя желать громко кричать и прятаться, чего он никогда не сделает, никогда не сможет сделать, и поэтому он остался там, где был, зажатый между бесконечной тяжестью злобы Гора и бесконечными требованиями воли Императора, и это сокрушит его, он знал, сокрушит его, как сами стены, которые тоже рухнут, несмотря на всё, что он сделал, но он сделал достаточно, да, достаточно; нет, не достаточно, они рухнут, они не должны рухнуть...

Он сжал кулак, крепко сжав пальцы. Его разум снова лихорадочно работал. Он был на грани, впадая в состояние фуги, паралича, которого так боялся. Это шло изнутри. Это шло извне. Что-то – что-то – заставляло всё вокруг него паниковать, слабеть, терять решимость. У него не было иммунитета. Он был вершиной – когда фундамент повреждён, он тоже, в конце концов, рассыплется.

Поэтому он искал, как всегда и поступал Рогал Дорн, что можно сделать, какой-нибудь способ дать отпор. Вокруг гудели клаксоны, дикие и громкие. Люди бегали, дисциплина ослабевала. Они пытались перекрыть запасы плазмы во внутренних помещениях фундамента, истощить их, предотвратить каскады проникновения, которые критически ослабили бы основание Меркурианской стены. Даже когда они бежали, кричали, спотыкаясь друг о друга, титаны были там – активировали свёрла и энергетические молоты, запускали усиленное демоническими сущностями запрещённое приводное оружие, кололи и царапали внешний слой, как крысы.

– Милорд!

А потом, услышав этот голос, он вспомнил. Он уже действовал. Типичный Рогал Дорн, предвидя собственную минутную слабость, он уже сделал необходимый ход. Он вызвал Сигизмунда сюда, в бастион Осколок, чтобы поговорить с ним лично, отдать ему приказ, потому что он никогда не мог дрогнуть перед своим сыном, не перед этим сыном.

Он отвернулся, всего на мгновение, от суматохи командного пункта, и посмотрел на него. Сигизмунд был облачён в чёрное, как Братья-Храмовники. Он поднялся на командный уровень вместе с другими воинами своего ордена, дюжиной, и все они выглядели одинаково мрачными – фаталистичными, погружёнными в особенную постоянную, невротическую ярость.

Выражение лица Сигизмунда было настороженным. У него была на это причина – Дорн жестоко изводил его, давил на него, купал в неодобрении со времён после Исствана. Причины были вескими. Ни один из них не мог ожидать меньшего, учитывая кодексы чести, которые сделали их теми, кем они были, и Сигизмунд никогда не жаловался.

Но под всем этим всегда скрывалось что-то ещё – не совсем испытание, но, пожалуй, закалка, как у лучших клинков. Чтобы проверить, выдержит ли сталь огонь, станет ли более устойчивой.

– Это конец, – решительно сказал ему Дорн. – Всё, что можно было сделать, уже сделано. Каждая задержка, каждый контрудар, каждый прогноз. Теперь они входят. Меркурианская неизбежно падёт, затем Ликующая, затем остальные.

Твёрдое выражение лица Сигизмунда ни разу не дрогнуло. Он был хладнокровным человеком. Почти слишком хороший Имперский Кулак. Почти пародия на всю их философию.

– Быстрее, чем мы могли надеяться, – продолжил Дорн. – Не так быстро, как мы могли опасаться. Скоро форма битвы изменится – мы будем подобно собакам в развалинах цепляться за каждый дом. Резервы готовы. У тебя есть координаты, у них есть приказы.

Сигизмунд кивнул.

– Я вернусь в Бхаб, – сказал Дорн. – Связь разрушается, и Санктум должен оставаться работоспособным. Однако ты. – Он холодно улыбнулся. – Я помню твои амбиции. Быть здесь, чего бы это ни стоило.

Никакой реакции. Только эта несгибаемая преданность долгу. Иногда было почти страшно находиться в присутствии такой гиперконтролируемой психики. Возможно, другие тоже видели в нём эту мономанию, но Сигизмунд был... ну, Сигизмунд всегда был кем-то другим.

– Полагаю, всё произошло так, как и предсказывала тебе девушка-летописец. Совпадение? Я должен в это поверить.

Верил ли он в то, что сказал? Теперь казалось бессмысленным слишком сильно цепляться за старые рационалистические воззрения. Даже Малкадор начал колебаться, отмечая сползание обратно к суеверию.

– Так много войн. Столько крови пролилось, и всё ради того, чтобы оказаться там, о чём она говорила с самого начала. Тогда я устроил тебе ад за это, но, похоже, новые доктрины должны уступить место старым, и мы побеспокоимся о том, к чему это приведёт, если кто-нибудь из нас выберется отсюда живым.

Сигизмунд просто смотрел на него в ответ взглядом стального капкана, той же маской, которую он носил, когда сражался на поединках.

– Итак, с дисциплиной покончено, поводок спущен, – сказал ему Дорн. – Выступай. Возьми защитников стены, возьми резервы и сплоти их. Скоро они ослепнут и оглохнут, и им понадобится лидер.

Сигизмунд снова кивнул. Ни одна другая душа не заметила бы этого, но в тот момент в его глазах было что-то помимо обычного чувства ответственности. Что-то вроде голода.

– Какие-нибудь конкретные цели, лорд? – спросил он.

Услышав это, Дорн чуть не рассмеялся. Не от веселья, а от пустоты, едкого осознания того, что будет дальше.

Он отдал всё. Он уже был пуст, истощён до последней капли, и самое тяжёлое испытание ждало впереди. Лев не пришёл. Жиллиман и Русс не пришли. У них больше не было ни времени, ни удачи, и теперь оставалось только неповиновение – только кровожадное неповиновение по локоть в крови.

– Нет, я освобождаю тебя, мой любимый и лучший сын, – сказал Рогал Дорн, не сводя глаз с первого капитана. – Делай теперь то, для чего тебя создали.

Он улыбнулся во второй раз, выражение его лица было таким же ледяным, как отчаяние, охватившее его сердца.

– Причини им боль.

Бран Коба бежал, напрягаясь так сильно, что его лёгкие пульсировали, а ботинки скользили. За ним следовало его отделение – тридцать солдат, все в панцирных доспехах 13-го Астранианского Пустотных Шакалов.

Его сердце бешено колотилось, как от напряжения, так и от здоровой доли страха. Приказы генерала Насабы поступали по командной цепи слишком медленно, чему мешали неисправная связь, общее падение морального духа и нараставшая волна паники, которая, казалось, охватывала всё. Каждый из четырёх великих бастионов Меркурианской стены представлял собой гигантскую цитадель, нагромождённые друг на друга лабиринты уровней, и просто невозможно было контролировать всё это в отсутствии уверенности, что люди действительно ответят по чёртову воксу.

Теперь он слышал раскаты грома снаружи. Всё его отделение слышало, тот нарастал с внешней стороны стен, настолько огромных, что, честно говоря, никакой шум вообще не должен был проникать внутрь. Но они находились далеко внизу – близко к самому основанию всего этого, глубоко погребённые в основной секции фундамента. Древние сваи утонули здесь в сыром материале искусства терраформирования, и резонансы прошли долгий путь, отдаваясь эхом в каждом помещении и сбивая пыль с узких сводчатых потолков.

Суспензоры над головой погасли, затем затемнели, как раз в тот момент, когда что-то колоссальное снова ударило по внешней обшивке стены.

– Шлемы! – крикнул Коба, включив люмены на лбу.

После этого они шли сквозь тьму, полагаясь на тридцать один колыхавшийся луч слабого света, спотыкаясь и сталкиваясь, как заблудившиеся дети.

Стены Внутреннего дворца не были, как могло показаться снаружи, монолитными блоками из твёрдого материала. Внутри они были заполнены сотами с необходимым для поддержания работы встроенных тяжёлых орудийных платформ оборудованием – энергетическими трубопроводами, охлаждающими вентиляторами, галереями доступа и служебными туннелями. Они сами по себе были похожи на подземные города, населённые десятками тысяч техников и подключённых сервиторов. Если, теоретически, враг приблизится к взлому внешних слоёв защитной обшивки, тогда существовали протоколы, позволявшие отключить всю паутину залов управления и затопить их все огнезащитными химическими веществами. В таком случае будут потеряны настенные орудия – опять же, теоретически – но сведён на нет риск катастрофических цепных реакций в – весьма теоретическом – случае, если что-то взрывчатое сумеет пробиться сквозь сотни метров твёрдого адамантия.

Коба всегда полагал, что теории слишком много. Типичный пример чрезмерной инженерной мысли лорда-примарха, который, как они все знали, встроил столько избыточности в каждый отдельный бастион и каждый отдельный вал, что вероятность сбоя системы во всей секции стены была настолько близка к нулю, что не имела никакого значения.

Но теперь он видел врагов собственными глазами. Он наблюдал в магнокуляры вместе с тысячами стоявших на галереях защитников, как марширующие адские машины прокладывали себе путь по открытым равнинам. Ужасали не только размеры – хотя и этого было достаточно – а их скорость. Горизонт с севера на юг был заполнен приливной волной взрывов, продвигавшихся быстрее, чем это было возможно – полосами пульсировавшего огня, сквозь которые эти проклятые чудовища всё равно продолжали идти. Зона поражения, на покорение которой должны были уйти месяцы, была преодолена за несколько дней – ужасающее зрелище, которое сломало тщательно спланированное отступление защитников. Всё, что было направлено против этих тварей, было разбито вдребезги. Коба думал, что отдельный титан был чем-то почти неуязвимым, оружием настолько вопиющим по форме и массе, что одного его присутствия должно быть достаточно, чтобы подавить всё мыслимое, но видеть, как они гибнут не по одному и по двое, а сотнями… Для этого не было слов, не было способов выразить то, что он видел.

Их застигли врасплох, и ситуация усугубилась ухудшением состояния каждого командного канала в каждой башне управления. Их подвели не только ауспики и коммуникационные технологии, но и нервы защитников. Что-то проникло внутрь стен раньше, чем это сделал физический враг – нахлынувшая волна безнадёжности, нараставшая пелена отчаяния, которая заставляла мужчин бросаться с высоких парапетов, а женщин перерезать себе горло штыками. До тех пор, пока Дорн не направил четыре сотни воинов своего легиона для восстановления порядка, казалось вероятным, что вся секция погрузится в полную анархию, но даже сейчас всё балансировало на острие ножа. Вы не могли полагаться на выполнение переданного по воксу приказа, не могли рассчитывать на точность показаний ауспика или на то, что доклад с участка будет чем-то иным, кроме абракадабры. Вы должны послать вооружённые группы, чтобы наблюдать за всем и убедиться, что всё сделано, затем вернуться лично, чтобы подтвердить всё это, и каким-то образом проконтролировать, чтобы ваши подчинённые не сошли с ума или не покончили с собой за это время.

Это ослабляло их. Сбивало с толку. И стало уязвимостью, решающим недостатком – протоколы были слишком медленными, а враг слишком быстрым, и внезапно всё пошло прахом. Генераторы необходимо отключить, приёмники энергии разрушить, резервуары осушить. И это должно произойти сейчас, до того, как эти адские машины сумеют пробить брешь и проникнуть внутрь со своим мерзким оружием.

– Быстрее! – крикнул он, добежал до конца коридора, споткнулся, выпрямился и протиснулся за угол, а затем изо всех сил помчался к люку безопасности в дальнем конце следующего прохода.

Теперь он слышал рёв плазменных генераторов, заставлявший стены дрожать и наполнявший переработанную атмосферу запахом химикатов. Он слышал впереди крики гнева и смятения. Он чувствовал страх.

– Император, направь меня, – пробормотал он. Он не знал, поможет ли это. Они всегда говорили, что Император был всего лишь человеком. Но когда Коба прошептал это, по какой-то причине, это немного взбодрило его. Поддерживало его в движении.

Он добрался до охраняемой двери, набрал код доступа и ворвался внутрь.

Зал на дальней стороне был действительно очень большой – зияющая пропасть внутри сердцевины стены, уходившая вверх и вниз на сотню метров. Коба и его группа вышли на платформу, расположенную на внутреннем крае. Палуба платформы уже была заполнена должностными лицами и охранниками, некоторые в цветах Механикус, другие – в охристо-жёлтой форме техников Дворца. Всё остальное пространство занимало управляющее оборудование, по большей части квадратное и размером с человека. На полу лежал истекавший кровью мужчина. Ещё один мужчина, в длинных одеждах старшего техника, был прижат к блоку датчиков тремя слугами, его волосы и одежда пришли в беспорядок. Другие кричали с раскрасневшимися лицами, тыча друг в друга пальцами.

За поручнями, в пропасти, находились сами генераторы – каждый высотой с многоэтажный жилой дом, светившиеся изнутри ужасным уровнем мощности, затянутые паутиной кабелей и опорных балок. Дуги энергии потрескивали и плевались между огромными катушками, заставляя всё пространство вспыхивать и мерцать ярким светом. Там было шумно, гулко и пахло охлаждающей жидкостью.

– Выключить! – крикнул Коба, дезактивируя люмены шлема и направляя лазган на человека в толпе, который выглядел самым главным.

– Нет, это ошибка! – крикнула в ответ один из операторов. Её лицо было диким, глаза вытаращены. – Враг хочет, чтобы их выключили! Нам нужно, чтобы орудия продолжали стрелять!

– Трон, просто послушай его! – взмолился старший техник, по-прежнему прижатый к стене. Впервые Коба увидел синяки на его лице. – Это были настоящие приказы.

Коба жестом приказал солдатам наступать, держа оружие наготове. Время имело решающее значение.

– Выключить, – приказал он женщине. – Я не буду повторять это снова.

– Никогда! – возразила она, потянувшись за оружием. – Ты просто ещё один...

Коба выстрелил ей в плечо, отбросив спиной к поручням. Его отделение открыло огонь, целясь высоко и заставляя остальных техников бежать в укрытие. Затем Коба подошёл к командным терминалам, пытаясь разобраться в управлении. Генераторы гремели менее чем в пятидесяти метрах от него, наполняя всё статикой, грохотом и мешая сосредоточиться.

Старший техник, освободившийся от своих пленителей, подполз к нему.

– Этот! – резко выпалил он, указывая на блестящий рычаг управления. – Опустите его!

Коба схватил его двумя руками и потянул вниз. Ничего не произошло. Коротко прозвучал сигнал тревоги, и ряд мониторов отключился, но генераторы продолжали гудеть, плазменные бункеры продолжали получать энергию, линии электропередачи оставались полностью активированными.

– Что за... – начал он, прежде чем снова увидел женщину, теперь уже на палубе, всего в нескольких метрах от него и ухмылявшуюся ему.

В руке у неё был пучок проводов, выдернутых из открытой панели доступа. Некоторые кабели оставались под напряжением, и крошечные электрические разряды падали на палубу, заставляя женщину вздрагивать и дёргаться.

– Ты никогда этого не сделаешь, предатель! – торжествующе закричала она, вставая и таща за собой связку кабелей. Изо рта у неё текла кровь, ярко-красная в свете плазменной вспышки. – Ты никогда этого не сделаешь! Орудия должны стрелять!

Он потрясённо уставился на неё. На какое-то ужасное мгновение он понятия не имел, что делать. Он не был техником – он был солдатом, которого просто послали проследить за выполнением приказов.

– Взорвите главные приёмники энергии! – крикнул старший техник, дёргая Кобу за руку, чтобы показать ему, что он имел в виду. – Это вызовет отключение! Взорвите их!

Над ними, примерно на высоте тридцати метров, из стены выступали шесть массивных труб, которые горизонтально тянулись к генераторам. Они были заключены в полированные металлические оболочки, хорошо защищённые, но Коба предположил, что лазганы смогут пробить внешний слой.

– Вы слышали его! – крикнул Коба отделению. – Вырубите их!

Но затем вся палуба закачалась, задрожала до основания, и половина солдат потеряла равновесие. Паутина трещин проступила на участке стены прямо над головой, распространяясь с поразительной скоростью. Взорванные куски каменной кладки водопадом посыпались вниз, с грохотом срываясь с палубы и отскакивая в пропасть. Из трещин вырвались огненные копья, и раздался отдававшийся жутким эхом оглушительный звук боевых свёрл, когда снаружи обрушилась основная конструкция стены.

Враг почти прорвался. Генераторы продолжали работать на полной мощности. Коба стиснул зубы, прицелился вверх, в силовые кабели, и открыл огонь. Он попадал с каждым выстрелом. Другие из отделения тоже попали в них. Пока они опустошали блоки питания, стены над ними неприлично вздулись, трещины расширились, какофония свёрл быстро нарастала, пока не стало слышно ничего, кроме скрежета адамантия по камнебетону.

Он стрелял, не обращая ни на что внимания, палец был зажат на спусковом крючке. Он поймал себя на том, что хочет, чтобы лазерный разряд – всего один – пронзил оболочку. Он поймал себя на том, что просит Императора даровать ему это. Одна маленькая просьба.

Этого никогда не будет достаточно. Ему потребуется гораздо больше времени, чтобы перерезать обшивку силовых кабелей с помощью ручного лазерного оружия. Возможно, болтер мог это сделать. Возможно, лорду-примарху следовало послать одного из своих сыновей для этой работы. С другой стороны, генераторов были десятки, и космические десантники не могли быть везде.

Настенная плита над ним окончательно взорвалась, извергая обломки в плазменные камеры. Скрежещущий вой дрелей зашкаливал, за ним последовал вой поступавшего воздуха – перегретого, едкого, ворвавшегося с бушующих полей сражений снаружи. Разбитые блоки оуслита с металлическим покрытием с грохотом и звоном вылетели из корпуса генератора – огромные куски внешней обшивки стены, вращавшиеся в его сердцевине – словно пули. Затем появились лучи энергетического оружия, ворвавшиеся в зал и вспыхнувшие в уже наполненном газом воздухе.

Когда первый из главных лучей попал в цель, пробив внешнюю оболочку ближайшей плазменной камеры, Коба понял, что его время истекло и что он потерпел неудачу. Продолжая упрямо стрелять, он сумел произнести четыре последних, полных ужаса слова:

– Храни нас всех Трон...

А потом всё превратилось в огонь.

Гвозди впились глубоко, провоцируя его и доводя до крайнего отчаяния. Он должен был убивать. Он должен был убить сейчас, вонзить цепной топор во что-то живое, иначе Гвозди просто вопьются в него ещё сильнее, наказывая его, эти великолепные шипы против слабости, то, что он одновременно ненавидел и в чём нуждался.

Так долго не было ничего, что можно было убить. Скарр-Хей мчался по усеянным обломками равнинам вслед за богами-машинами, сначала внутри вонючего корпуса старого зловонного “Лэндрейдера”, затем пешком, отчаянно желая сражаться. Сотни тысяч пришли вместе с ним – легионеры, мутанты, культисты, всевозможные слуги богов, все изнывали от желания ступить за стены. У некоторых в вытаращенных глазах горел свет веры, других воодушевляла низменная жажда крови.

Теперь он почти ничего не чувствовал, кроме ослепляющих волн боли. Его зрение стало затуманенным, с красным оттенком, дрожавшим всякий раз, когда он поворачивал голову. Его сердца отчаянно колотились, наполняя тело насилием, и всё же не было никого, кому можно причинить боль; кто бросит ему вызов; с кем сразиться.

Ему хотелось кричать. Ему хотелось рычать. Осталось недолго. Конечно. Примарх обещал им это, показывая путь.

Скарр-Хей ненадолго задумался, где сейчас примарх. Он задумался, где сейчас капитан восьмой штурмовой роты. Казалось, всё так быстро растворилось, батальоны распадались и преследовали собственные цели. Его собственное отделение было где-то поблизости, но он не мог разглядеть никого из них во мраке. Окаша слегка взбесился, прорубившись сквозь отряд зверолюдей, и его разочарование из-за того, что не нашлось противника получше брало верх. Гхазак и Нхам брели в тени банды рыцарей, возможно, вынюхивая что-то, за чем можно было поохотиться. Остальные должны были держаться поблизости, но он не видел их.

Вокруг клубился дым, окутывая пейзаж сгустками двигавшейся черноты. Время от времени эти цветы вспыхивали, освещённые изнутри каким-то взрывом, распускаясь кроваво-красными сердцами среди сгущавшейся ночи. Он знал, что титаны по-прежнему сражались – последние из рабских машин Ложного Императора, продавая свои беспрекословные жизни без чести или обязательств. Ему был не по душе такой бой. Ему были не по душе дальнобойные мегаболтеры или лазерные пушки. Он хотел подойти поближе – вот для какого сражения он был создан. Вам нужен титан, чтобы открыть первую трещину, но вам нужны воины из плоти и крови, чтобы воспользоваться ею, захватить и удержать, атаковать и окрасить землю в красный цвет.

Поэтому он шёл вместе с неистовствовавшими Мортис, его “Лэндрейдер” петлял и стрелял вокруг их могучих ног, приближаясь к ним так близко, что его ни раз могли раздавить. Когда транспорт пострадал настолько сильно, что броня отслоилась, а гусеницы заклинило, он с готовностью выпрыгнул из него, зная, что теперь достаточно близко, чтобы добраться пешком, быть там, чтобы увидеть момент, когда они получат награду и начнут настоящую бойню.

Именно тогда в самый разгар боевого безумия, внутри замкнутой сферы ярости, он сохранил достаточно разума, чтобы на мгновение испугаться. С уровня земли, в такой близи, стены казались гигантскими. Намного больше, чем всё, с чем он сталкивался прежде, даже трудно осмыслить. Авангард титанов Мортис стоял у их подножия, пустотные щиты потрескивали от сыпавшихся обломков. Земля была изрыта и промокла, усеяна кратерами после марша левиафанов. Миномётные снаряды падали непрерывно, поднимая брызги кипевшей грязи там, где они с грохотом вонзались в землю. Бесчисленные тысячи линз шлемов пронзали мрак, мигая и исчезая, когда дым заслонял их, отмечая неравномерное продвижение роящейся пехотной волны.

Теперь они оказались в ловушке на открытой местности. Нельзя было вернуться, иначе в конечном итоге они погрязнут в непрекращавшихся битвах титанов на равнинах. Нельзя было продвинуться вперёд, потому что эти проклятые стены продолжали стоять. Орудия на бруствере в основном замолчали, но плотный артиллерийский шквал по-прежнему кружил над вершиной. Чем дольше это будет продолжаться, тем выше вероятность, что все они умрут здесь, в грязи, ничего не добившись.

Скарр-Хей пробрался ближе, тяжело дыша, настороженно наблюдая, как изгиб высокого периметра уносится в беззвёздную ночь. Он задыхался в дыму, ощущая густой коктейль паров моторов и оружейных разрядов. Ему казалось, что его вот-вот разорвёт на куски, вырвет из доспехов и он станет просто ещё одним клубившимся огненным шаром, который пронзит тьму. В тени вокруг него толпились банды воинов – фанатики Лоргара, техники Пертурабо, теперь лишённые лидера, убийцы самого магистра войны в цветах морской волны. Всё время прибывали новые войска, вываливаясь из внутренностей транспортов, выстраиваясь в беспорядочные колонны и направляясь вверх по склону к тени стены.

Невероятный колосс возвышался над ними и впереди всех – титан “Император”, окружённый фалангой гигантской свиты, огромных и окутанных пламенем. Его шкура была испорчена, покрыта волдырями, сочилась металлическими язвами. Жидкости лились из вентиляционных отверстий и шлюзовых ворот, пенясь на огромных ногах, смешиваясь с иловым следом, который оно оставляло при продвижении. Оно пахло отвратительнее, чем что-либо ещё на всей осквернённой планете, испорченное до глубины души, источавшее погибель, как живое существо истекает потом. Скарр-Хей не знал его имени. К тому моменту он едва знал своё.

Подходить к нему так близко было опасно. Если эта штука хоть немного сдвинется, одна нога могла уничтожить целую пехотную роту. Но Скарр-Хею было всё равно. Он шёл вперёд и вперёд, его дыхание теперь походило на звериное рычание, ощущая статическое покалывание пустотных щитов высоко наверху. Громада титана простиралась вдаль, нависая над ним, точно так же, как и другие боги-машины – по крайней мере, пятьдесят, и всё время подходили новые. Это было похоже, словно он заблудился в тени какого-то металлического леса, потерялся среди стволов невозможных, искривлённых деревьев. Объединённые пустотные щиты машин наконец слились правильно, образовав гигантский защитный слой в небе над головой, который горел, шипел и прогибался, когда снаряды били по нему.

Пока Скарр-Хей пробирался у них под ногами, земля закачалась. Ослепительный свет и дым в клочья разорвали ночной мрак. Свёрла, приводимые в движение могучими руками, вгрызлись в адамантовые пластины и нагромождения камнебетона. Энергетические лучи и мелта-разряды били и распыляли, открывая пещеры и прорезая ущелья. Масштаб разрушения был огромен – симфония концентрированного уничтожения, сфокусированного, наложенного друг на друга и излитого в точки трещин с безжалостной целеустремлённостью.

В другую ночь Скарр-Хей, возможно, восхитился бы таким мастерством. Но теперь, когда Гвозди глубоко впились в кожу, он осознавал только своё разочарование. Может потребоваться несколько дней, чтобы прорваться сквозь этот барьер. Может быть, недель. Кто-то просчитался. Ему было всё равно, кто и почему, но его лишили добычи.

Он чуть не повернул назад. Он подумал о том, чтобы снова пробиться через равнины, найти остальную часть своего проклятого богом отделения, пробраться на какой-нибудь другой фронт битвы в руинах под Внешней стеной, где он действительно мог бы немного повоевать.

Но затем дрели внезапно смолкли. Лучевое оружие погасло. Боевые горны титанов, оглушительные с тех пор, как он прибыл на передовую, смолкли.

Что-то проникло внутрь. Что-то вспыхнуло. Всё поле боя, заполненное сотнями тысяч воинов в доспехах, затаило дыхание. Даже равномерный ритм артиллерии, казалось, дрогнул, как будто сам мир внезапно оказался на краю обрыва, охваченный ужасом, готовый провалиться в небытие, из которого не будет возврата.

Скарр-Хей вгляделся в темноту. Он слышал взрывы, глубоко спрятанные, приглушенные слоями и слоями защиты. Он чувствовал агонию земли под ногами, более глубокую, чем вызванные постоянным воздействием боеприпасов подземные толчки. Он видел мерцавшие вспышки молний, мчавшиеся по огромному чёрному пространству, метавшиеся, словно демоны, по поверхности маслянистого зеркала.

Титаны начали отступать, неуклюже, неловко, вызывая неразбериху, когда они медленно поворачивались. Снова зазвучали боевые горны, а также крики и вопли свихнувшихся от стимуляторов культистов. Скарр-Хей оставался на месте, наблюдая, как взрывы подпитывают друг друга, нарастая и нарастая, по-прежнему оставаясь в ловушке под всей тяжестью стены. Из трещин вырывались лучи света с голубыми краями, устремляясь во мрак, словно прожекторы.

– Это… происходит, – невнятно пробормотал он, чувствуя, как тектоническая нестабильность начинает ускоряться, превращая почву в грохотавшую массу грязи и пепла. Он ощутил характерный запах утечки плазмы, достигшей критической взрывоопасной массы. Он услышал вой и визг вырывавшихся газов, за которым последовал такой мощный рёв, что тот чуть не свалил его с ног. Вспыхнули языки пламени, взметнувшиеся вверх по поверхности стены и поглотившие парапеты. Броневые пластины отделились от внешней обшивки, распадаясь по мере того, как скользили вниз, ускоряя разрушение. Грохот слился, усилился, превратился в рёв, похожий на включение двигателей космического корабля.

Затем это произошло, долгожданный апокалипсис, всемогущий последовательный взрыв, который полностью разрушил внешние плиты, отправив тысячи тонн оборонительной архитектуры в ночь, усиленный ударной волной, которая исходила из эпицентра и заставляла конструкцию трескаться, скользить и падать, порождая облако обломков, которое поднималось выше парапетов, вздымалось в высоту, простираясь даже над вершинами великих шпилей, покрывая всё в радиусе километров слоем горячей пыли.

Скарр-Хей смеялся, даже когда буря неистовствовала над ним, срывая привязанные к броне черепа. Он вскинул топор, со смертоносного лезвия срывались огненные струи, метнувшиеся назад, когда ураган с визгом пронёсся мимо.

Не было ни полного обрушения, ни полного сложения такой огромной конструкции, но произошёл мощный оползень, величественный взрыв внутренних слоёв, раскачивание опрокидывавшихся наблюдательных башен и оседание опорных колонн. Облако пыли продолжало подниматься, теперь подпитываемое собственной массой, освещённое изнутри вторичными вспышками. Приливная волна обломков хлынула из высокого пролома, скатываясь по склону ускорявшейся лавиной. Авангард пехоты бежал от неё, спотыкаясь, протирая визоры и стараясь не потерять равновесие в клубившихся миазмах. Даже боги-машины закачались, потрясённые вихрем, который они выпустили.

Скарр-Хей остался непокорным, раскинув руки и рыча на потоп. Он покачнулся под напором ветра, наслаждаясь его мощью.

– За Повелителя Ярости! – воскликнул он, Гвозди подстегнули его, теперь уже с радостью от того, что должно произойти дальше.

Ещё до того, как лавина утихла, он снова побежал, карабкаясь, скользя и взбираясь по грудам щебня. Рядом он услышал общий рёв ещё многих тысяч людей, все они сбрасывали оцепенение, начинали действовать и призывали на помощь богов и демонов.

Титаны не могли последовать за ним – пока нет. Склон оставался массивным и крутым. Даже для Скарр-Хея подъём стал испытанием, потому что раскалённый щебень скользил под ботинками и с грохотом скатывался вниз. Он лишь смутно осознавал, что кто-то поднимается вместе с ним – его покрасневшее зрение было сосредоточено на гребне пролома: зазубренная груда взорванного камнебетона шириной около трёхсот метров, окружённая с обоих концов пилообразными краями неповреждённых парапетов. Добраться до него было всё равно что карабкаться по горному перевалу, всё время испытывая обжигающее давление перегретого ветра.

Но потом он сделал это. Когда снова начался артиллерийский огонь, когда ошеломлённый корпус защитников начал приходить в себя и бросился активировать те оборонительные позиции, которые остались нетронутыми, Скарр-Хей из Пожирателей Миров достиг вершины последнего подъёма из искорёженных металлических конструкций и тлеющей каменной кладки. На мгновение он замер на пороге, глядя вперёд.

Позади него лежали кишевшие бесчисленными воинами пустоши. По обе стороны от него были стены, пробитые здесь, но в остальных местах неповреждённые. Впереди, расползаясь под тяжёлой тенью пыли и смога, лежал объект всех его мучительных мечтаний, обещание которого поддерживало его год за годом, даже когда само существование стало настолько невыносимо болезненным, что только смерть казалась освобождением.

Шпиль к шпилю, базилика к базилике, скопление зданий настолько тесное и плотное, что казалось, что в его пределах можно укрыть население целого мира. Теперь оно было наполнено жизнью – пугливой, робкой жизнью. Скарр-Хей смотрел на него, вглядываясь в перспективу страха, впитывая опьянение унижением, спелостью.

Это началось здесь. Всё началось здесь. Но он ничего этого не видел. Он вообще не видел это место по-настоящему – главное, что горожане ютились в подвалах, молодые и старые с ужасом разинули рты от шума и вони. В тот момент он даже не видел Терру. Это могла быть любая цитадель в любом мире, пусть и цивилизованном, полном богатых, слабых и жестоких.

Теперь он был здесь, Скарр-Хей, Пожиратель Миров. Он уже убил много душ в этой битве, но сейчас перед ним лежало ещё больше, в количестве, о котором он и не мечтал, согнанные вместе, как скот на скотобойне.

Он активировал зубья цепного топора, и знакомое жужжание заставило его взреветь от удовольствия.

– Внутри! – невнятно пробормотал он, его полузрячие глаза затуманено уставились на далёкий Санктум Империалис. – Бог всех убийств, мы внутри!