Имперское кредо / Imperial Creed (роман)

Перевод коллектива "Архивы Чёрной Библиотеки" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Архивы Чёрной Библиотеки". Их группа ВК находится здесь.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Имперское кредо / Imperial Creed (роман)
Автор	Дэвид Аннандейл / David Annandale
Переводчик	Wenngren
Издательство	Black Library
Серия книг	Яррик / Yarrick (серия)
Следующая книга	Погребальные костры Армагеддона / Pyres of Armageddon (роман)
Год издания	2014
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Содержание

ПРОЛОГ

Кошмар начался на Мистрале. Он выйдет далеко за пределы этой системы, и есть те из нас, кто и по сей день ощущает его воздействие. Но все началось с Мистраля. Началось за десять лет до прихода свежеиспеченного комиссара по имени Себастьян Яррик.

Трон, я когда-то был так молод?

Вектором гибели стал проповедник Гильем. Призванный в Экклезиархию с рождения, он служил рабочим мануфактуры Мистраля более ста пятидесяти лет, переходя из одного баронского владения в другое. Лишь изредка он проповедовал в часовнях домов, принадлежавших знатным семьям. За все эти десятилетия он никогда не стремился к продвижению по службе, а ему этого

наверняка никогда не предлагали. Он был одним из неизвестных миллионов малозначимых слуг Адептус Министорум, тех жрецов, чья жизнь была одной бесконечной жертвой во славу нашего Бога-Императора. Это не сделало его святым. Я никогда не встречался с ним, но Расп много слышал об этом человеке. Он был старым злобным ублюдком. Защита веры от еретиков и

ксеносов требует несгибаемой стойкости, но Гильем достиг той точки в своей жизни, когда святой догматизм стал не более чем горечью и лютым негодованием по отношению к любому, чье поведение раздражало его. Что, к настоящему времени, стало подразумевать всех.

Мужчины и женщины, работавшие в оружейных кузницах Мистраля, были простыми трутнями, настолько измученными к концу своей смены, что их проявлению веры, пусть и искреннему, не хватало того пламени, которого требовал Гильем, и какой-либо крупицы интеллектуальной активности. Он отвечал проповедями, духовная ценность которых с годами размывалась по крупицам, пока они не превратились в ком назойливых оскорблений. Он потерял свое призвание, но еще не знал об этом.

В тот день, когда Гильем сделал первые шаги, что позже привели к гибели миллионов людей, он провел двенадцать часов, проповедуя сменным рабочим в часовне Ванзинн Мануфакторум 17, на окраине улья Аррал. Целых двенадцать часов ему понадобилось, чтобы напомнить каждому работнику этой кузницы об обязанностях веры и недостойности личности. Двенадцать часов проповедей, когда он проецировал свой голос на заднюю часть нефа без помощи вокс-передатчика. Была глубокая ночь, когда, выполнив свои недельные обязанности перед Ванзинн 17, он отправился в долгий путь от часовни к жилому комплексу, где ему предстояло поспать несколько часов перед тем, как отправиться к следующему мануфакторуму, чтобы там цикл начался заново.

Привычный путь к жилым домам был окольным, петлял между несколькими карьерами и огромными складами материалов. Вместо этого Гильем срезал дорогу. Он вскарабкался по терриконам и побрел по пустоши темно-красных скал и вечного едкого ветра. Примерно в километре от часовни он шел по плоской, вычищенной равнине, щурясь от непрекращающихся уколов пыли. Гильем уже ходил по этому маршруту. Район был малолюдным — жилы оказались бесперспективными. Поскольку работ здесь производилось мало, у него не было причин полагать, что земля неустойчива.

Но в тот день были. Камень под его ногами исчез, остался только воздух. Он скатился по узкому желобу. При падении его швыряло из стороны в сторону, от стены к стене. Он услышал треск, о котором не узнает, пока его левая рука не разобьется, как фарфор. На его голову пришлось столько ударов, что когда он упал на дно, его связные мысли превратились в кучу битого стекла.

Он долго лежал там, где упал, корчась от боли. Легкие были сплющены, и только через полминуты ему удалось издать хоть какое-то подобие крика. Скалы исказили этот звук и швырнули обратно ему в лицо. Прошли часы, может быть, даже день, и истины открывались одна за другой. Его никто не найдет. Смерть не будет быстрой, но она непременно придет, и непременно будет мучительной.

Если бы он только не срезал путь, если бы взял на два шага правее равнины, если бы сломал свою глупую шею во время падения… Так много «если бы», так много моментов, что могли предотвратить этот злосчастный случай. Но так вышло, что он пошел именно этим путем. И, разумеется, упал. Это было неизбежно. Все было предопределено.

Я видел слишком много, чтобы по-настоящему верить в случай.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем он услышал шепот. Должно быть, Гильем пролежал там довольно долго, переломанный, в бесконечной ночи. Я кое-что знаю о том, через что он прошел. Я сам пережил такое падение. Чего у меня к нему нет, так это сочувствия. Он был голосом Имперского Кредо в этом маленьком уголке Империума в тот конкретный день, и его обязанность оставаться верным ему была не меньше, чем у самого Экклезиарха. Свой долг он не выполнил.

Уклонение от обязанностей вызывает у меня отвращение. На это есть лишь один ответ. И каждый дурак, которого возмущает роль Комиссариата, должен смотреть на пример проповедника Гильема. Это был один человек. Он был незначительным. И все же его провал имел неисчислимую цену.

Его провал заключался не в том, что он услышал голоса, а в том, что к ним прислушался. Возможно, они всегда были на Мистрале, ожидая восприимчивого слушателя. Быть может, их призвало отчаяние слабого человека. Что мне известно, и что имеет значение, так это то, что голоса предложили Гильему сделку, и он согласился на нее. Человек, что произносил грозные речи и запугивал всех и вся, отрекся от всего, что поклялся защищать, перед лицом собственной смерти. Он был прогнившим, пустым, и его воля сломалась столь же легко, как и его кости.

Также он был и дураком. Он ничего не получил от сделки. Когда он, исцелившись, выбрался из ямы, то выиграл себе лишь немного времени. Проповедник будет одним из первых, кто погибнет во имя своей новой миссии. И с каждым его шагом, сделанным по направлению к жилому комплексу, кошмар приближался к нам.

ГЛАВА 1

НАБЛЮДАЙ И УЧИСЬ

1. Яррик

Я наблюдал за разворачивающейся посадкой, как будто видел это впервые. В этом впечатлении была солидная доля правды. За годы службы штурмовиком  я участвовал во многих мобилизациях, во многих вторжениях, но я всегда был в гуще боевых порядков — винтик среди тысяч других, марширующих на десантные корабли. Теперь же я стоял в стороне от большой массы войск. Я находился на балконе посадочного отсека Косы Терры. Я впервые увидел полное зрелище полка, готового исполнить волю Императора. Вид открывал великолепие машины войны, которой являлась Имперская Гвардия. Подо мной располагался семьдесят седьмой Мортисианский пехотный полк. Сыновья и дочери умирающего мира-улья Ай Мортис стояли по стойке смирно фалангами геометрического совершенства. Они больше не были личностями. Они были коллективным существом, массивным кулаком, часовым механизмом, непоколебимым в своей точности, как конечность любого титана. Я увидел и понял, насколько правильной и уместной была та безликость, которую я знал раньше. Я был полностью заменим. И таким оставался, только теперь мне нужно было понять, почему.

Это было то, чему я учился с моей новой позиции наблюдения, в моей новой личности, в моей новой униформе. Фуражка и шинель с эполетами, создающие внушительный силуэт, цвета власти и дисциплины, воплощенные в черной одежде и алом воротнике: эта одежда стирала личность ее владельца так же, как моя броня штурмовика или камуфляж цвета хаки мортисианцев. Но там, где военная форма сливалась в единое целое, преумножающее силу, моя одежда выделялась. Видимость была жизненно важна для комиссара. Его должно быть видно, чтобы внушить мужество и страх. Одежда была символом власти, праведности, дисциплины. Она была тем, что носило понятие чина. Действия, которые совершались, когда их носили, должны были быть достойными их и иметь решающее значение для сохранения силы и чести. Личность под фуражкой не имела значения.

Так я думал.

На балконе я был не один. Со мной там находился Доминик Серофф. Вместе мы были ужасом наших общежитий в Схоле Прогениум. Волей судьбы мы оказались в одном взводе, наводя всяческий ужас на разного рода еретиков и ксеносов. Теперь, когда я откликнулся на зов, который ощущал столько, сколько себя помню, Серофф тоже надел черную шинель. Я справа, Серофф слева, мы стояли бок о бок с легендой. Лорд-комиссар Симеон Расп вызвал нас, чтобы мы засвидетельствовали последние минуты перед посадкой. На большой трибуне напротив дверей корпуса полковник Георг Гранах обращался к солдатам полка, восхваляя их веру и рвение и пророча боевую славу.

— Скажите мне, что вы видите, — сказал Расп.

Я отвел взгляд от войск и заметил, что Серофф смотрит в мою сторону. Каждый из нас приглашал другого заговорить первым и ошибиться. Изгиб рта Сероффа подсказал мне, что он готов позволить молчанию затянуться до неприличия. Я знал его хитрость. Он знал мое рвение. Я уже проиграл. Это был лишь вопрос признания этого факта.

Серофф выглядел слишком молодо, чтобы быть комиссаром. Каким-то образом он прошел через десятки зон боевых действий и умудрился не получить ни одного шрама. У него все еще было лицо молодого парня. Глядя на его белокурые вьющиеся волосы, выбивавшиеся из-под фуражки, я задавался вопросом, насколько серьезно солдаты воспримут его как комиссара. Иногда я задавался вопросом, насколько серьезно он сам воспринимал эту роль. Контраст с Распом был почти гротескным. Лорд-комиссар бесстрастно ждал, пока один из нас ответит. Его глаза не отрывались от дока, но я знал, что он наблюдал за нами обоими. Его седые, коротко стриженые волосы почти не виднелись под фуражкой. Угловатые черты лица Распа обладали юношеской силой благодаря омолаживающим процедурам, но они также были отточены долгим опытом. У него были шрамы. Наиболее заметным была грубая буква «V», которая проходила по всей длине его скул, доходя до точки чуть ниже носа. Это был сувенир от столкновения с эльдар. Ксенос, наградивший его этой отметиной, не выжил.

Я набрал в грудь воздуха, склоняясь перед неизбежным, и заговорил.

— Я вижу то, чего раньше не понимал до конца, — сказал я. — В Гвардии личность не имеет значения. Это масса…

Расп поднял палец вверх, прервав меня на полуслове.

— Нет, - сказал он.

Его голос был тихим, но звучал настолько же мощно, как если бы исходил из вокс-усилителя полковника.

— Если бы это было так, - продолжил он, -  то в комиссарах почти не было бы нужды.

Он вытащил свой болт-пистолет из кобуры. Держа ствол в левой руке, он положил приклад в правую, оставив при этом пальцы раскрытыми.

— Ни один из моих пальцев не силен настолько сам по себе, чтобы держать пистолет и стрелять.

Он сжал кулак, поднял пистолет одной рукой.

— Когда все пальцы действуют как один, я смертельно опасен.

Серофф нахмурился.

— Разве это не то, что сказал Яррик?

Расп покачал головой.

— Вы оба упускаете самое главное. Если бы я потерял хотя бы один из пальцев, я бы все еще мог стрелять, но моя точность и скорость стрельбы пострадали бы. Потеряй я большой или указательный палец, и мне будет трудно делать что-либо еще, кроме как держать пистолет.

Его глаза, выцветшие из холодного голубого почти до белого цвета, быстро метнулись поочередно на нас обоих, убеждаясь, что мысль усвоена.

— Я понятно изъясняюсь?

— Общая сила создается силами каждого по отдельности, - сказал Серофф.

— Игнорируй важность отдельных позиций на свой страх и риск, - добавил я.

Расп вернул пистолет в кобуру.

— Совершенно верно, - сказал он. – Это наша обязанность, ваша обязанность обеспечивать здоровье всего организма путем поддержки правильного функционирования части. А если палец поразит гангрена…

— Отсеки его, - продолжил я, - и займи его место.

Расп коротко кивнул. Урок был окончен.

Мы слушали остаток речи Гранаха. Он перешел от общих рассуждений о полковой чести к деталям предстоящей миссии. Или, по крайней мере, притворялся, что перешел. То, что он говорил, едва ли отличалось от всех слышанных мной наставлений командующих офицеров еще с тех времен, когда я был одним из тысяч солдат, стоящих на посадочной площадке. Гранах поразил меня тем, что работал по сценарию, отработанному множество раз. Он говорил напористо, с энтузиазмом, но его подача была отрепетирована. Чем больше я за ним наблюдал, тем яснее видел человека, выполнявшего тяжелый, но необходимый долг, который он был счастлив поскорее отдать.

Расп хмыкнул.

— Господа, - сказал он, - я надеюсь, вы замечаете риторику полковника. Я глубоко уважаю его тактическое мастерство, но он не оратор. В чем, на ваш взгляд, заключается проблема?

— Слишком знакомо, - ответил я.

Лорд-комиссар едва заметно улыбнулся.

— Именно. Сколько раз вы оба слышали те же самые туманные доводы вкупе с уже знакомыми словами?

Серофф пожал плечами.

— Разве это не неизбежный, но необходимый ритуал?

Едва заметное покачивание головой, такое же точное и красноречивое, как и кивок до этого.

— Необходимо ли обращаться к войскам? Да. Но обращение никогда не должно превращаться в ритуал. Его смысл урезается спешкой. Оно больше не вдохновляет. Вы читали Legomenon Victoriae лорда-командующего Солара Махария?

Я читал. Серофф нет. Он попытался смухлевать, приняв сосредоточенный и заинтересованный вид, как если бы он сравнивал обращение Махария с попытками Гранаха и пытался придумать убедительный ответ.

Распа не удалось одурачить.

— Восполните этот пробел, комиссар Серофф. Вы увидите настоящее искусство военной речи. Прочтите лишь одно воззвание, и вы будете готовы пойти в новый крестовый поход. Когда вы стоите перед воинами, вы должны их вдохновлять.

Он взмахнул рукой в сторону посадочной площадки.

—Как и вы, я прекрасно понимаю, что очень много солдат, догадываются они о том или нет, лишь вежливо ждут, пока полковник закончит. Так быть не должно.

Он удостоил суровым взглядом сначала Сероффа, потом меня.

— Так никогда не должно быть, когда вы говорите. Ваш авторитет будет вселять страх в войска, что попадут под ваш надзор. Это правильно и необходимо, но этого недостаточно. Один лишь ваш вид должен даровать им пламя. А когда они будут вас слышать, они должны быть счастливы отдать свои жизни, - он на мгновение умолк. – Дорого для врага, само собой.

— Разумеется, - согласился я.

Расп слушал Гранаха еще несколько мгновений, затем поморщился.

— Слово за словом, - едва слышно пробормотал он, а после обратился к нам. – Эти обобщения – смерть. За исключением случаев необходимой секретности, говорите этим верным слугам Императора, почему они должны убивать и погибать. Говорите им, каковы ставки. Давайте им чувство цели. Говорите им, зачем они здесь. Вы слышали обращение генерала Раллама к командующим офицерам. Его стиль слишком урезан, но он был точен. Комиссар Яррик, ответьте мне, зачем мы здесь?

— Мы прибыли по запросу кардинала Вангенхайма, для подавления восстания еретиков, возглавляемого бароном Бартоломью Ломом на Мистрале.

Краткое фырканье.

— Верно, но слишком обще подано. Если бы вы говорили с подчиненными,  то нашли бы больше военной поэзии в своей душе, я полагаю. Я однажды слышал вас, когда посещал Схолу Прогениум, Яррик. Я знаю, на что вы способны. Но да. Мы здесь, чтобы усмирить буйного барона Лома.

Расп отвел глаза от площадки. Его взгляд перешел к дверям корпуса. Он словно видел сквозь них, как если бы за ними раскинулся Мистраль.

— Лорд-комиссар? – обратился к нему Серофф.

Поначалу ответа не было. Только едва заметно сжались челюсти, единственный признак внутренних противоречий.

— Вы политические офицеры, - наконец, произнес он. – Вы это знаете, но вряд ли осознаете полный смысл этого факта. Ваш долг – противостоять девиациям. Но в реальности это означает куда больше. Необходимость вынудит вас нырять в мутные воды.

Он замолчал. Он не раскрыл ничего поистине откровенного. Сформулировал то, что никогда не было сказано, но было понятно всем, кроме самых наивных. Было нечто еще, что он был почти готов произнести. Я колебался, прежде чем заговорить, но тишина длилась уже несколько секунд, и я понял, что момент ускользает. Я решился говорить прямо.

Нет, это была ложь. Я не решился. Я всегда был прямолинеен. Это мое особое проклятье. Также я знаю, что меня самого считали проклятьем. Эта мысль согревает меня по ночам.

— На Мистрале мутные воды? – спросил я.

Расп издал горлом некий звук, упрямый смешок.

— Это местное выражение. Я был здесь много лет назад. Но я бы удивился, если бы вещи изменились к лучшему.

— Такого не могло случиться, - сказал Серофф. – Иначе нас бы здесь не было.

— Верно. И все же… - Расп нахмурился. Он поразмыслил некоторое время, и затем его лицо прояснилось. Он все же принял одну из сторон внутреннего противоречия, и теперь находился в мире со своей совестью.  – Господа, - сказал он, - эта миссия выглядит довольно простой – ограниченный по масштабу мятеж, который местные силы оказались не способны подавить. Наша быстрая победа – это определенный вывод, и поэтому ему нельзя доверять. Когда дело доходит до крайностей, вы должны быть особенно осторожны.

— На Мистрале? – спросил Серофф.

— Где угодно, - ответил Расп. – Повсюду. Но сегодня да, на Мистрале.

Я пробежался по вопросам в своей голове, оценил углы. Я выучил уроки моего наставника. Принимай участие в политических маневрах, даже и особенно там, где их, казалось бы, нет. Что скрывалось за восстанием? Почему Распу должно было быть так непросто? Он уже бывал здесь. Это довольно интересная информация. Что это мне говорило? Появилась возможность.

— Вы знакомы с бароном Ломом? – спросил я.

Уголок рта Распа дернулся. Он был доволен. Не своим учеником, но представившейся возможностью говорить дальше.

— Я встречался с ним дважды, затем лишь кратковременно, - произнес лорд-комиссар. – Но я был впечатлен. Семья имеет легендарную историю службы в Имперской Гвардии. Полагаю, в семейном древе есть и инквизиторы.

Он продолжал смотреть на дальнюю стену, пока говорил, но затем повернулся лицом к нам. И взгляд его был жестким, оценивающим, непоколебимым. Возможно, это было наиболее заметным выражением тех качеств, которые сделали его выдающимся среди комиссаров. Ничто не могло скрыться от его глаз. Ничто не ускользало от этих глаз. Ничто не выходило за рамки их суждения. Когда я был прикован этим взглядом, я знал, что буду слушать его следующие слова, как будто моя душа зависела от них.

— Ереси нет дела до репутации или семьи, - произнес он. - Я видел, как она укоренялась в сердцах людей, которые до этого момента были настолько непорочны, что считались святыми. Никто не находится вне ее досягаемости, кроме самого Императора. Никто. Поэтому я ни в коем случае не думаю, что барон Лом вне подозрений. Но… — его палец снова поднялся, будто шоковая дубинка силовика. – Но… остается фактом то, что личность Лома необычна для еретика. А политические воды Мистраля одни из мутнейших.

Он сцепил руки за спиной.

— Поэтому, коллеги комиссары, мой последний приказ, прежде чем мы отправимся в бой, - смотреть в оба. Всегда.

Внизу Гранах закончил свое обращение к войскам. Фаланги развернулись и направились к посадочным модулям. Настало время отбытия.

2. Солтерн

Он никогда не любил высадки. Пристегнутый к сиденью, удерживаемый страховкой, он был лишь одним из сотни яиц, готовых разбиться в том случае, если высадка пойдет не по плану. И казалось, что каждая высадка шла не по плану. В пассажирском отсеке модуля не было иллюминаторов, никакой возможности увидеть, приближалась ли земля или что вообще происходило снаружи. Спуск с нижней орбиты на поверхность был долгой жестокой тряской в металлической коробке. Все из этого было плохо. Хотя, хуже всего была беспомощность. Он понимал, что неподвижность была необходима, чтобы избежать сломанного позвоночника или чего хуже, но его инстинктивной реакцией был протест против осознанного заключения. В течение всего спуска у него не было никакой власти. Его жизнь находилась в руках сил за пределами его влияния, за пределами его знаний, и не было ни малейшей иллюзии на право возразить в этом выживании или гибели.

Логану Солтерну, капитану третьей роты семьдесят седьмого Мортисианского пехотного полка, эта высадка нравилась еще меньше, чем десяток других до этого. А именно потому, что он сидел прямо напротив комиссара. Его звали Яррик, и тот факт, что он был молод как политофицер, комфорта не добавляло. У него были глаза комиссара. В любом случае, он был хуже обычных сторожевых псов. Его взгляд был прямым, непоколебимым, немигающим, и не двигался, пока не видел то, что хотел увидеть. Яррик долго не смотрел на Солтерна. Один взгляд, не дольше секунды, и все. Солтерн видел, как комиссар смотрел на всех солдат, видимых с его места. Ряду из них Яррик уделил в два раза больше внимания, чем Солтерну.

Он так увлекся размышлениями над тем, что все это может значить, что в этот раз едва заметил, как началась высадка. Солтерн погрузился в пучины ненависти к себе. «Вот и все, чего я достоин», думал он. «Быстрый «а-это-ты» взгляд и поехали дальше». Никаких иллюзий насчет своих способностей к командованию у него не было, ровно так же, как и не было иллюзий относительно своего становления капитаном. Последние из великих торговых семей давно уже бежали с загнивающей, отработанной Ай Мортис, но дети некоторых тайных связей остались.

Порой вспышка отцовской вины или впадение во внезапную любую другую крайность могли привести к актам щедрости и раздаче разных милостей. В этом и заключалась удача Солтерна. Благодаря последнему, его обучение таинственным образом переместилось в офицерский класс. Он даже не знал, какая из фракций старых мортисианских денег имела  к нему отношение. Ему было все равно. Что действительно имело значение, так это то, что он понятия не имел, как быть офицером. Ему удалось выжить на улицах Ай Мортиса, будучи как можно более незаметным, и его сильно возмущало, что этот камуфляж пришлось снять. Возле вверенных ему в командование людей он испытывал беспокойство. Сержанты его пугали. Одна из них, Катарина Шранкер, была ветеран-сержантом. Покрытая множеством татуировок и шрамов с десятков битв, с седыми волосами, остриженными до щетины, она внушала чувство, будто за его действиями следит компактный танк. Ему кое-как удавалось доводить задания до конца до этого момента, но теперь он был частью тыловых резервов в небольших боях. В этот раз он и его рота были посланы в первую волну. Предчувствия смерти трепетали в его груди. Отсутствие интереса со стороны Яррика было только лишь подтверждением скорой кончины. Он знает, что долго я здесь не протяну, подумал Солтерн.

Посадка была яростной болтанкой. Зубы капитана лязгнули, и он прикусил нижнюю губу. Кровь потекла по подбородку унизительной струйкой. В то время как страховочные рамы отстегивались, нос модуля открылся, став трапом шириной с корпус корабля.  Под проклятья, крики и пинки сержантов люди выпрыгивали со своих мест, хватали вещмешки и, толкаясь, бежали по трапу навстречу утреннему свету Мистраля. Яррик был среди них. Солтерн понятия не имел, как комиссар мог быть таким быстрым. Мгновение назад он неподвижно сидел здесь, затем Солтерн взглянул на запястье, пока отстегивал ремни, а когда поднял глаза, то Яррика уже не было.

Солтерн прибавил шагу. Он не был последним, кто покинул челнок, но далеко от того места, где ему положено быть, чтобы форма обозначала его ранг, а не служила простым костюмом. Затем, сойдя с трапа, он встретился лицом к лицу с погодой Мистраля, и на несколько мгновений все мысли о стыде и неспособности как ветром сдуло.

Мистраль вращался очень быстро. Солтерн это знал. Также он знал, что сутки на Мистрале длились всего восемнадцать часов. Но он не знал, каким будет иное последствие такого быстрого вращения. Он не взял в расчет ветер. Тот обрушился на него с запада, стоило только выйти из-за челнока. Его почти сбило с ног. Близкий по силе к шторму, ветер вывел его из равновесия и продолжал толкать. Его вой напоминал заунывный белый шум. Порывов было очень мало, всего несколько ударов, скрадывавших дыхание и слух. Все остальное было приглушено. Даже танки «Леман Расс», выезжавшие с другого корабля справа, утратили устрашающий рев своих двигателей. Зрение Солтерна тоже упало. Приходилось щуриться из-за постоянно слезившихся глаз. Нужно было отвоевывать каждый шаг, чтобы идти в строю и не шататься из стороны в сторону. «Как я буду здесь командовать?» подумал Солтерн. «Трон, да даже не это важно. Как я сражаться-то здесь буду?». Казалось, ветер дул в самой голове и рассеивал концентрацию. Он схватился за свою фуражку, как будто это могло помочь навести порядок в черепе. Дойдя до конца трапа, он огляделся по сторонам.

Полк высаживался на широкой равнине, протянувшейся на юге и западе до самого горизонта. Ее высокая трава склонялась перед ветром и шептала клятвы верности. На востоке земля поднималась до тех пор, пока не переходила в горную цепь, чьи пики погода превратила в искаженные колонны и острые когти. На севере раскинулись низкие, покатые холмы. Именно туда полк и направлялся. Именно туда ему и предстояло вести людей.

У подножия холмов ждали местные: небольшие контингенты, посланные местными баронами. Солтерну показалось, что все вместе они едва ли образовывали роту по численности. Там было достаточно фамильных ливрей и цветов, чтобы заставить Мордианскую Железную Гвардию выглядеть однообразно. Это солдаты с парада, подумал Солтерн. Не что иное, как плюмаж. Они выглядели так же глупо, как он думал о себе.

Он увидел Яррика, стоявшего во главе роты. На мгновение Солтерну показалось, будто комиссар уже счел его непригодным и отстранил от командования. Но комиссар не устремился в холмы. Он стоял неподвижно и ждал. Солтерн чувствовал, как взгляд этого человека вонзался ему в душу даже с расстояния в сотню метров. Все еще держась за фуражку, он двинулся быстрее через ряды собиравшихся солдат, пока не дошел до Яррика.

— Капитан Солтерн, - сказал Яррик. Приветствие было кратким, формальным и таким же жестким, как и тот, кто его произнес.

— Комиссар, - Солтерн отдал честь.

— Вы готовы?

Солтерн сомневался, произнес ли Яррик эти слова. Они были очень мягкими; как их вообще можно было услышать сквозь такой ветер? Но комиссар взирал на него в ожидании. Он с ужасом услышал свой честный ответ.

— Нет.

Он ждал, когда болт-снаряд закончит его командование.

Яррик не шевелился. Выражение его лица, столь каменное для молодого человека, не изменилось. Он заговорил снова, будто бы направляя свои слова в уши Солтерна поверх ветра.

— А хотите?

— Да, - к удивлению Солтерна, это было правдой.

— Тогда ведите.

Эти два слова были абсолютным приказом. Солтерн не мог ему сопротивляться, как не мог остановить вращение Мистраля. Когда сознание вернулось к нему, он уже шел вверх по склону первого холма со своей ротой позади, «Химерами» со всех сторон, а местность впереди перемалывали танки сто десятого бронетанкового полка полковника Беннегера. Слева бил ветер, но более сильный ветер, облаченный в фуражку и шинель, шел за его плечом и не позволял сбиться с курса.

3. Яррик

Презирать капитана Солтерна было легко. Отстранить его было бы слишком просто. Я не думал, что сила моей должности понадобится столь скоро. Подталкивать трусливого офицера еще до первого выстрела было чересчур. Первый выстрел легко мог быть сделан мной, в труса. Не знаю, что заставило меня задуматься и взглянуть на это еще раз. Может, это была нелепость Солтерна. Я знаю, что в итоге его спасла честность. Намеревался он сказать так, как сказал, или нет, он не слукавил, и нужно было иметь храбрость, чтобы сказать то самое единственное нет комиссару, даже если это было неосознанно.

Расп хотел, чтобы я все время держал глаза открытыми. Быть хорошим политофицером подразумевало глубокое понимание действий и последствий. Так он учил, и я в это верил. Его взгляды разделяли не все из нашего ордена. Было множество тех, чьи подходы начинались и заканчивались безжалостной дисциплинарностью. Тем не менее, Расп был лордом-комиссаром. Достигнуть такого высокого ранга значило быть чем-то большим, чем простым инструментом. Серофф и я удостоились привилегии перенять его мудрость. Мы учились тому, что быть комиссаром значило уметь считывать токи.

Это значило видеть то, что действительно было передо мной, а не то, что я хотел видеть.

Солтерн все еще переводил дыхание, и в данный момент вел себя как капитан Имперской Гвардии. Было ли мудро его пощадить? Я все еще сомневался. Он был убежден, что не способен командовать. Если он был прав, обрекал ли я солдат на бессмысленную смерть, оставляя их под командованием некомпетентного человека? Я доверял своему инстинкту, говорившему мне, что человек со столь малыми иллюзиями насчет себя менее склонен к глупым поступкам, чем офицер с заблуждениями о своем превосходстве или, храни нас Император, верой в собственное бессмертие.

Я принял решение. Я взял ответственность за это и за последствия. Я вынес из этого урок. Расп говорил, что есть лишь один путь выполнить свой долг, став комиссаром в истинном смысле. Наблюдай и учись. Наблюдай и учись. Эта мантра вертелась в моей голове, решимость и удовлетворение.

Наблюдай и учись.

Мы пересекли холм. За ним земля обрывалась, пока не опускалась ниже уровня равнины. Мы спустились в долину всего на несколько километров. Две соединявшиеся Долины Лома были оазисом в этой пустыне ветров Мистраля. Здесь, в этих глубоких, укрытых склонах, верхний слой почвы не взметался в атмосферу при первой попытке возделывания. Более того, обильные питательные вещества, переносимые ветрами на тысячи километров, врезались в стены гор Карконн и скапливались на склонах долины. Первые винодельни появились там двадцать столетий назад, и производимый ими амасек был лучшим в субсекторе. Это было, по крайней мере, таким же важным фактором в состоянии Лома, как и промышленные предприятия семьи.

По мере того как мы спускались ниже, ветер ослабел, но вдруг стал пронзительным. Он взвизгнул. Потом я понял, что слышал не ветер. Впереди меня взорвались два танка. Серый воздух окрасился черными слезами приближающихся тяжелых минометных снарядов.

Моя мантра изменилась.

Сражайся или умри.

ГЛАВА 2

ЗОЛОТЫЕ ДОЛИНЫ ЛОМА

1. Раллам

Генерал Аллек Раллам не единожды утверждал, что войну не нужно усложнять. Лишенная всяческих несущественных мелочей, она была не более чем простым упражнением в арифметике. “Не важно, как сильно бьет тебя враг”, объяснял он везде и каждому, кому только мог, “ударь его в ответ, и ударь вдвое сильнее. Вот и все. Не надо мне бубнить о всяких хитровыдуманных стратегиях. Вся эта мишура только прикрывает тот факт, что ты понятия не имеешь, что делаешь, или что у тебя духу не хватает это сделать. Ударить в ответ еще сильнее – вот и все, что нужно. Вдарь засранцам покрепче”.

Эта атака была отличным примером, который ему не терпелось влепить в лицо этому задумчивому книжному червю генералу Медару при следующей встрече. Медар наверняка оценит условия: еретики ограничены жесткими рамками географических условий, ничто не должно было вмешаться извне и внести коррективы в демонстрацию. Территория Лома состояла из двух длинных, узких долин, связанных холмами на западе и юге, а с востока и севера возвышались горы хребта Карконн. Оставался один-единственный вход, с юга, откуда и должен был быть нанесен его «удар вдвое крепче» по низким холмам, по направлению в первую долину.

Внутри своей «Саламандры», в тылу наступления, Раллам склонился над гололитическим столом. Черные иконки его сил обновлялись в режиме реального времени, двигаясь по трехмерной модели местности. Позиции врага оставались теоретическими и изображались прозрачно-красными. Раллам оценил ситуацию: один заблуждающийся аристократ и все силы, что ему удалось собрать, забились в долину, откуда некуда отступать. Смешно. Едва ли стоило расходов флота на полет в эту систему. Его полки прокатятся по Лому и его еретикам будто гусеничный трактор и раздавят их как муравьев, очистив эти земли от их скверны. А после у него будет байка, которой можно прищучить Медара.

Две иконки танков «Леман Расс» исчезли. Вокс-эфир взорвался от переговоров. Раллам поднял голову. Шум, лившийся из наушников вокс-оператора, напоминал скрипучий статический шум. Лейтенант Джейкоб Каэл, адъютант, быстро обменялся парой фраз с оператором, затем подошел.

— Что там? – требовательно спросил Раллам.

— Минометный обстрел, генерал. Судя по звуку, это снаряды «Грифонов».

Значит, у врага в распоряжении есть тяжелые артиллерийские машины. Ну, что же. Раллам размышлял несколько мгновений. На самом деле, он не мог сказать, что его это слишком удивило. В конце концов, Мистраль производил артиллерийскую технику и поставлял ее Гвардии вместе с пехотой. Так что стоило ожидать того факта, что еретики заимеют какое-то оборудование и для своего объединения. Это не меняло ничего. Вообще ничего. Слишком поздно было вносить какие-то изменения в стратегию. Его силы уже были задействованы.

В голове мелькнул образ смеющегося Медара. Он будто мог слышать этот надменный, «более-умный-чем-ты» смешок, видеть, как тот постукивает себя по носу, когда хотел кого-то вывести из себя. Раллам отогнал этот образ.

— Продолжить наступление, - сказал он Каэлу, затем обратился к вокс-оператору. – Пустить «Молнии» на этих «Грифонов». Сравняйте эти холмы с землей, если нужно, но ни шагу назад.

2. Яррик

Каждое сражение  становится аванпостом ада. Вспаханная танками земля, топот сапог и воронки от снарядов – чем дольше длится конфликт, тем больше пейзажи походят друг на друга. Но ничто не начинается с серости опустошения. Солдаты легко об этом забывают, двигаясь от одной зоны к другой, не видя ничего, кроме вечного боя, разрушенных городов и изодранной, кровоточащей земли. Хотя им напоминают, что в тех случаях, когда они присутствуют при начале войны, когда идут в авангарде и прибывают на поле брани, в те редкие мгновения это всего лишь поле.

Я видел это на Мистрале. Не знаю, считать ли это привилегией. Мне довелось увидеть Долины Лома до того, как они были уничтожены. Я видел винодельни. Лозы были огромными, тянулись от земли на  несколько метров. Они были так аккуратно посажены и так ухожены, что напоминали мазки кистью на полотне. Листья их были насыщенно желтыми, и их богатый цвет ублажал взор так же, как амасек из этого же винограда благословлял язык. Я будто вижу, как стою на дне этой долины и смотрю на склоны, обращенные в произведение искусства. Я могу представить, какое удовольствие могло бы доставить это зрелище, и каким целебным могло бы быть воспоминание об этом. Я могу представить эти вещи, но не знаю их. Я никогда этого не испытывал. Я был одним из последних, кому удалось увидеть красоту Лома, но для меня не будет спокойных воспоминаний об этом. Когда мы лицезрим разрушение прекрасного, нам запоминается именно разрушение, и это останется тем самым впечатлением об этой местности. Красота, что пребывает там раньше, становится лишь прелюдией грядущего кошмара.

Снаряды прошлись по линиям наших сил. Гейзеры земли и тел взмывали в небо. От склонов поднимался дым со всех сторон, откуда с замаскированных позиций стреляли мобильные платформы «Грифонов». На землю обрушивался кошмарный град, что сотрясал землю и поливал ее огнем. Укрытия не было. Не было спасения от минометного обстрела. Была лишь скорость и возмездие.

Сражайся или умри.

Танковые роты направились на восток и запад. Они направили свои стволы на «Грифоны», создавая проход, по которому могли пройти более легкие «Химеры» и пехота. Орудия открыли огонь. Они усыпали склоны снарядами. Огонь пронесся по рядам виноградных лоз. Клубился дым, превращавший день в сумерки, освещавшиеся вспышками крупных орудий.

Я бежал вперед вместе с Третьей ротой. Нам еще не с кем было сражаться. Нашей единственной стратегией было как можно быстрее покинуть зону поражения. И мы обратили стратегию Лома против него самого. Мы неслись на него быстрее, чем раньше. Я взглянул на Солтерна. Он бежал со всех ног, и выражение его лица было как у человека, который преодолевает ужас во имя долга. Он был гвардейцем, но не капитаном.

Над головой раздался пронзительный рев. Эскадрилья «Молний» пронеслась над нами, воздух располосовали противотанковые ракеты «Адский удар». На моих глазах взлетел на воздух «Грифон», пытавшийся избежать своей участи. Он покатился по склону куском горящего металла. Заградительный огонь «Леманов Рассов» внес свою лепту в потери. Минометный обстрел сузился.

Но не все сразу. Совсем близко ударил один из снарядов. Взрыв сбил меня с ног, и я рухнул лицом вниз на раскуроченную землю. Меня обдало дождем чего-то мокрого. Я был покрыт останками тех, кто оказался в эпицентре взрыва. В черепе звенело, мои скулы были разодраны, но я заставил себя подняться. Солтерн распластался неподалеку. Я схватил его за воротник и поднял, пока сержант Шранкер вела отделение вперед. С обеих сторон от нас пронеслись «Химеры». Воздух был наполнен пылью, дымом и выхлопом. Было тяжело видеть, тяжело слышать и думать. Все это не имело значения. Солдаты вокруг нас были ошеломлены и пытались прийти в себя после взрыва.

— Ведите, - прошипел я Солтерну.

Он моргнул. Трудно было сказать, понял ли он. Затем он вытащил пистолет из кобуры и поднял вверх.

— Третья рота, - крикнул он. – За мной!

Вышло хорошо. Его голос был громким. Его услышали. Он одарил меня взглядом человека, отчаянно пытающегося проявить себя передо мной, если не перед кем-то другим, и ушел, все еще держа оружие в руках. Рота перегруппировалась и последовала за ним.

В тот момент я понял, что наставление Распа наблюдать и учиться касалось и меня. Мне нужно было знать природу моей власти, чтобы использовать ее, и использовать правильно.

Когда мы достигли дна долины, танки догнали нас и ушли вперед. «Грифоны» наконец-то смолкли. Склоны холмов превратились в настоящий ад. Огонь распространялся от лозы к лозе по сухим, как щепа, стеблям. В долине раздался новый рев, пронесся новый ветер. Это были потомки растущей огненной бури. Она обладала собственной силой, и неслась вперед нас, поглощая столетия винодельческого искусства, гением войны ликуя в своем высвобождении.

Лом пролил первую кровь. Он не смог нас замедлить, мы дали отпор, и его вотчина пала. К тому моменту, как мы достигли вершины склона, что выведет нас из первой долины к более узкому проходу во вторую, мы наконец-то смогли увидеть основной массив сил противника. Они ждали на вершине, шеренга за шеренгой пехоты, поддерживаемые танками и БТР. На солдатах были цвета семьи Лом: глубокий красный цвет вина, отмеченный диагональной линией желтого и зеленого. Они несли знамя Лома: желтый скипетр и лезвие, скрещенные над зеленым полем. Как мне было известно из вводных данных, это было знамя, носимое семьей тысячелетиями. Даже с расстояния их число казалось больше, а тяжелая поддержка была более существенной, чем у нас. Лом был силен.

Но его сил было недостаточно.

Стоило мне увидеть еретиков, мой рот наполнился мерзкий вкусом. Кислой горечью, кривившей губы. Вкус ненависти. Я ощутил прилив ярости, пришедший с рвением бросить врага к ногам нашего Бога-Императора. Он дал мне дыхание, чтобы обратиться к людям, пока я бежал.

— Третья рота! – крикнул я, перекрывая прометиевый рев двигателей и трескучий голос пламени. – Там стоят еретики во всей своей наглости! Вы позволите им стоять дальше?

— Нет! – заорали в ответ мужчины и женщины Третьей. Яркий, пышный внешний вид еретиков был полной противоположностью серого хаки мортисианцев, но непримечательная природа этой униформы была обманчивой. Даже сам факт выживания в ульях Ай Мортис уже был победой. Выбраться из их грязи, коррупции и нищеты, а после воевать по всей галактике было несравненной честью. Мортисианцы считали любое выражение портновской гордости бессмысленным чванством, достойным лишь презрения.

В этом отношении они были абсолютно правы.

— Позволите ли вы хоть одному жить дальше? – спросил я.

— Нет!

— Тогда гоните их из этого места! Сотрите их с лица земли! Вычеркните из памяти людской!

Я знал, что мой голос разнесся недалеко. Но когда мы двинулись вперед, накрывая холм подобно пламени, мне казалось, будто яростный электрический разряд прошелся по всей роте, по всему полку, и дальше, на бронетанковые бригады. Как будто танки сами поняли, что от них требуется, и понеслись вперед с лютым рвением. Должно быть, это была иллюзия того, как мой собственный экстаз крестоносца распространялся на все и вся вокруг меня. И все же, пусть я и отдался этой ярости, мой разум хранил аналитическую жилку, принимавшую во внимание происходящее вокруг, и был доволен моей работой.

Танки обменялись огнем. У нас было численное превосходство, но узость долины означала, что мы больше не могли идти в ряд, как это мог враг. На тот момент степень поражения фугасными снарядами была разделена поровну. Мы укрывались за шасси «Леманов Рассов». Раздался оглушающий взрыв, и танк впереди меня замер. Я успел отскочить в последний момент перед тем, как он рванул. Мое лицо обдало жаром. Трое солдат двигались недостаточно быстро, и их посекло крупными кусками шрапнели. Но нас все равно было больше, и мы продвигались, маневрируя между обломков. Потери продолжались, как и мы продолжали идти.

На половине пути к вершине склона началась атака. Пехота с обеих сторон перестала укрываться за танками и пошла вперед. Битва была первобытной.  Пусть мы и уничтожали друг друга с расстояния огнем лазвинтовок и снарядами танков, мы неслись на врага так, будто были вооружены дубинами. Тактика боя была что ни на есть самой простой и жестокой. Это и тактикой можно было назвать с трудом. Это была схватка животных, насекомых, чистое столкновение двух сил. В последующей резне единственным, что имело значение, была простая физика. У сил Лома было преимущество – они находились на вершине. Это давало им скорость, и они ударили по нам с большей силой. У нас же было численное превосходство.

— Вперед! – рявкнул я солдатам в пределах слышимости. – Мы – Молот Императора, и ничто не устоит пред нашей силой.

Они врезались в наши ряды, и мы разбили их наступление. Мы продолжали давить и давить вперед, и тысячи наших солдат давали нам импульс, который не мог ослабнуть.

Где-то в стороне я увидел Сероффа, подгонявшего Седьмую роту. После я обнаружил себя в гуще сражающихся тел. Я стрелял из своего болт-пистолета в упор в лица врагов, видел, как разлетались их головы при встрече с реактивными снарядами. Бой становился все теснее, и перезаряжаться было невозможно. Я взялся за меч. Хороший клинок, из крепкой стали, смертоносное лезвие. Он был хорош для убийства. Я двигался вперед сквозь вскрытые глотки и отрезанные конечности.  Весь в крови, я едва ли пребывал в своем уме. Я был дикарем, настоящим хищником. Убийство было единственным смыслом моего существования. Мне не было дела до речей. Хотя голос я использовал. Но лишь для того, чтобы очередной нечленораздельный рык ярости вырывался в лица моих врагов, когда я рвал их на части.

Как это легко в пылу битвы, на пике праведного безумия чувствовать себя неуязвимым. Какой враг, думает воин, может встать на пути такой неудержимой силы, как я? Кто осмелится? Это необходимое наваждение. Оно помогает нам драться. Оно помогает нам бросаться в такие ситуации, в каких инстинкт самосохранения вопит в ужасе. Но это и опасно, и приведет нас к гибели, если затянется надолго. Часто случается, что задача комиссара – вскармливать это заблуждение в солдатах. Боец, убежденный в собственном бессмертии, будет драться в яростном забытье. Достаточно много таких солдат сокрушат более осторожных. И в этом заблуждении есть своя истина. Коллектив неуязвим. Мы были Молотом Императора. Мы сокрушали врага. Мы оттеснили его. Мы были неуязвимы.

Отдельный человек не был.

Я не был.

Мое наваждение рассеялось, когда я перерезал горло солдату Лома, тот упал, а за ним оказался еще один, с лазвинтовкой в руках, целившийся прямо мне между глаз. Мои колени инстинктивно подогнулись, и я неуклюже опустился на корточки в момент, когда он выстрелил. Выстрел прошел над моей головой, убив того, кто был сзади. Мое равновесие нарушилось. Если бы я упал, то был бы мертв, как если бы остался на ногах. В левой руке я сжимал пустой болт-пистолет. Я ткнул им в землю, вперед стволом, и оттолкнулся, придав себе достаточный импульс, чтобы прыгнуть вперед и вверх с вытянутым мечом. Я погрузил клинок в брюхо еретика. Вставая, я рассек его от живота до груди. Лазвинтовка выпала из его пальцев, пока он с кишками и кровью стекал на землю. Я высвободил меч и переступил через тело.

Я продолжил бой, но уже вне моего боевого транса. Детали сражения начали запоминаться. Я заметил нечто общее в знаменах Лома и тех, что несли солдаты других баронов, сражающиеся на нашей стороне. Украшения придавали солдатам декоративный вид, но дрались они хорошо. Когда они схватились с неприятелем, столкновение цветов показало, что это был конфликт родичей, а это всегда было непростым делом. Здесь имели место гнев, смятение и предательство под покровом физического насилия. И меня снова поразил размер Мистралианского контингента. Он был слишком мал, чтобы быть эффективным сам по себе. Почему такая скромная мобилизация?

Вспомнились слова Распа. Ну разумеется, мутные воды. Я наблюдал и должен был научиться. Вопросов становилось только больше, мне предстояло найти на них ответы, но не в то время. Тогда передо мной был раненый солдат Лома, достававший фраг-гранату. Надеялся стать мучеником. Я отрубил ему запястье, схватил гранату и швырнул в ряды врага. Послышался взрыв, за ним крики, но я уже занимался другим противником.

Мы крушили их. Продвижение было медленным, постепенным восхождением на вершину перевала, но мы не отступали ни на шаг. Мы крушили их так же, как лавина сносит все на своем пути. Когда мы достигли устья второй долины, неизбежный поворот боя пошел быстрее. Войска Лома все еще сражались, но уже отступали. Они отходили к горстке танков. Теперь мы были выше, и давили их жестче, перемалывали тела гусеницами и сапогами. Отступление превратилось в разгром.

Они бежали.

Мы видели, как они утекали: кучка обреченных машин и изрядно поредевшие силы пехоты. Этот вид подогрел нашу ярость. Мы кричали все громче, и это стало похоже на рев карнодонов, хватающих добычу. Мы спускались в долину, подталкиваемые ветром возмездия. Окружающий ад был воплощением этого ветра. Победа была уже у нас в руках. Огонь простирался вперед, будто желая сжать противника своими челюстями, и мы чувствовали руку Императора за нашими спинами.

От этого зрелища мои сомнения в одно мгновение испарились.

Преследуя их, мы рвали их тылы. Я увидел Распа, стоявшего в башенном люке «Лемана Расса», звавшегося Железным Милосердием. Танк был вариацией «Карателя», его основное оружие было пушкой Гатлинга. Это была машина, созданная чтобы преподать страшный урок безрассудной пехоте, осмелившейся пойти против воли Императора. Ритм у пушки был глубокий, частое бухбухбух, срезавшее врага, будто колосья пшеницы. Расп был фигурой в черном, будто бы выкованной из того же металла, что и танк. Его меч был вскинут, и рука словно командовала каждым разрывающим плоть снарядом, что выплевывало дуло пушки. Я не слышал, что он кричал, когда Железное Милосердие прогромыхал мимо. Это и не было нужно. Я мог чувствовать те выкрики, которые он произносил. Одно его присутствие вдохновляло. Я знал все тяжкие обязанности, что падали на плечи комиссара, но тогда передо мной было воплощение того, что означала эта должность: быть живым примером чести Имперской Гвардии.

Верхняя Долина Лома имела более крутой подъем, чем первая, и кончалась не постепенным спуском, а стеной утеса там, где хребет Карконн сворачивал на север и запад. С края низвергался водопад высотой в тысячу метров, падая тонкой паутинкой, и исчезал в подземной реке у подножия холма. Крепость Лома прижималась к каменному частоколу. Стена вокруг ее основания была полукруглой, и с расстояния казалось, что здания вырезаны в самой скале. Передние ворота были открыты, и туда вбегали войска Лома. Наши «Разрушители» выдвинулись вперед, и их осадные орудия уже вырывали куски из стен.

Мы продолжали плотно преследовать отступающие силы врага. Я даже мог видеть то, что было по ту сторону ворот. Еретикам было некуда бежать. Они повернулись, чтобы дать последний бой. Это было место их грядущего уничтожения. Я ожидал, что ворота в любой момент захлопнутся, пожертвовав отставшими солдатами Лома, чтобы дать большей части войск то укрытие, которое могли предоставить обнесенные стеной территории. Но они не закрывались, оставались широко распахнутыми. Я даже посмеялся над несообразительными повстанцами. А после осознал, что ничто из сделанного ими не было глупостью. Они, хотя и недолго, удерживали наше численное превосходство на расстоянии. Все, что я видел, было продуманной стратегией.

Войска врага покинули большую часть пространства перед воротами. Там поверхность не была рокритовой. Она была металлической. Примерно пять секунд тянулась пауза. Затем началась тряска. Звук шел из земли, низкий, более глубокий, чем создаваемый нашими машинами. Внутри стен Крепости Лома из земли на гидравлических лифтах поднимались огромные противовзрывные двери, будто принадлежавшие ангару. Они разъехались в стороны, открыв путь тому, что появилось из-под земли.

Пару секунд спустя наши танки начали гибнуть.

ГЛАВА 3

КРИК

1. Раллам

Он пришел посмотреть на завершение мероприятия. На этой стадии операции, когда происходило неизбежное и все шло к своему предрешенному исходу, открылось некое пространство, которое  Раллам очень не хотел упускать. В те минуты от него требовалось всего лишь отдать команды. Все механизмы были запущены, машины функционировали. У всех, от полковника до рядового солдата, были свои роли, и они эти роли исполняли. И когда враг бросился бежать, ничто не могло помешать представлению, устроенному военной машиной Раллама. Он даже мог позволить себе насладиться зрелищем победы.

Командная «Саламандра» следовала за пехотой и тяжёлой бронетехникой через Долины Лома. Он высунулся из люка, впустив внутрь рев, дым и огонь конфликта. Он знал, что бы сказал Медар: он бы говорил и говорил об искусстве войны. Раллам находил его интеллектуальные исследования утомительными, но в те особые моменты, эфемерные и изысканные, пришлось признать, что в чем-то Медар был прав.

На половине пути вниз по склону Раллам приказал остановиться. До крепости оставалось несколько сотен метров. С этого расстояния и высоты генералу открывался командный вид на исход сражения. Раллам вылез из люка и встал на крышу шасси.

— Лейтенант Каэл, - позвал он. – Подойдите, будьте любезны.

Когда Каэл занял место рядом с ним, Раллам развел руками и спросил:

— Ну как?

— Очень… - начал адъютант, но осекся и указал в сторону крепости. – Это что там?

— Трон Терры, - пробормотал Раллам. Больше он ничего не сказал и ничего не сделал. Шли секунды. Он и Каэл стояли в молчании. Раллама охватило тошнотворное чувство того, что он становится свидетелем другого редкого случая, такого редкого, что больше в жизни он его не увидит. Нечего было скомандовать, нечего предпринять. Машина начала свой ход.

Из-под земли выбиралось нечто. Оно было добрых двадцать метров в высоту. Раллам даже не мог подобрать этому названия. Оно имело отдаленное сходство с Титаном, но это было такой же богомашиной, как орочьи гротескные сооружения с космических скитальцев, которые Ралламу доводилось видеть на более страшных полях сражения. Он подумал, что так должен выглядеть Титан из ночного кошмара безумца. На Мистрале была тяжелая промышленность, но это не был мир-кузница. Эта штука, что выросла перед мортисианскими войсками, была именно той мерзостью, которую монополия Адептус Механикус и была призвана пресекать. Это было то, что могло произойти, если попытаться собрать Титана без нужных ресурсов, компонентов, знаний, ритуалов и благословений Механикус.

Это нечто не было Титаном. Это была горгулья.

Оно передвигалось на четырех ногах, будто рептилия. Ноги поддерживали массивное туловище. Головы оно не имело, хотя верхушка была закругленной, напоминая обрубок шеи, выходящий из широких плеч. Этот обрубок окружали противовоздушные турели. Торс был утыкан крупными выхлопными трубами, напоминавшими перья. Четыре лапы тянулись из каждого квадранта симметричного главного корпуса. Руки были орудиями, и даже с расстояния Раллам осознал, что каждый палец очертаниями напоминает «Сотрясатель». Тварь, по крайней мере, частично, была сделана из частей других механизмов. Раллам почти мог понять, как сама идея подобного монстра могла воплотиться в жизнь. Но Механикус никогда бы не позволили подобной мешанине появиться на свет. И все же оно было настоящим, действующим и смертельно опасным. Если Механикус не при чем, то как это могло быть создано?

Пока теории и ужас текли сквозь его мозг, шагоход с тяжеловесным, жутким величием выбрался из-под земли. Секунды текли совсем вяло. Казалось, происходящее тянулось куда дольше, чем есть на самом деле. Но когда Раллам моргнул, чтобы очнуться от транса, едва ли что-то еще двигалось, кроме монстра перед ним.

— Ваши приказы, генерал? – прошептал Каэл. В его голосе отчетливо слышалось отчаяние, без проблеска надежды.

— Убить это, - ответил Раллам так же мягко.

Торс шагохода крутанулся на вертикальной оси. Рука с единственной крупной пушкой поднялась в сторону вершины холма.

— «Сотрясатель», - обреченно произнес Раллам. Даже издалека ему казалось, будто бы он смотрел прямиком в дуло.

Орудие выстрелило. Движение поршня на руке шагохода поглотило отдачу. Раллам увидел вспышку дула. Услышал визг снаряда. На долю секунды он ощутил и взрыв, убивший его и его танк.

Это тоже был редкий момент.

2. Яррик

Монстр вышел из поместья. Ворота оказались недостаточно широки для него, и чудовище выломало часть стены с обеих сторон. Оно обернулось снова, выставив другую руку. На этой было шесть пальцев, и каждый был пушкой от «Леман Расса». Оно стреляло двумя за раз. Звук был как от гигантского боевого барабана: ба-бах, ба-бах, ба-бах. Три наших танка получили двойное попадание. Два из них погибли, превратившись в комки дымящегося металла, когда снаряды по диагонали пробили слабую верхнюю броню и уничтожили машины внутренним взрывом. Но третий танк был «Адской Гончей». Его шасси разорвало. Дьявольская пушка кружилась над полем, как крушащая дубинка. Повсюду расплескался горящий прометий. Этакий фонтан агонии, превративший зону в дюжину метров вокруг себя в преисподнюю огня и воплей.

Я услышал новый ритм, чуть быстрее. Противовоздушные пушки на плечах монстра с ревом ожили и послали в эскадрилью «Молний» облако зенитной артиллерии, когда те пошли в атаку. Один из истребителей поймал снаряд в двигатель. Его повело влево, когда тот развалился, и ведомого рассекло надвое. Остальные достигли своей цели. Жертва оказалась бессмысленной. Истребители истратили свой боезапас «Адских ударов» на «Грифоны». Огонь из их лазерных пушек на крыльях и фюзеляже лишь скользнул по верхней броне шагохода, будто бы они стреляли в холм.

Еще поворот, и следующая рука. Эта была вскинута. Она запустила всего одну ракету. Когда снаряд ушел в небо, казалось бы, без конкретной цели, на мгновение меня охватило непонимание. Я не уверен, действительно ли я тогда не понимал, на что смотрел, или пораженное ужасом сознание заблокировало понимание из милосердия. Но затем я понял, что должно было произойти дальше, и почему остатки войск Лома не вылезали из укрытия  за стенами поместья, и что между нами и полным уничтожением оставались какие-то секунды.

— За мной! – крикнул я и побежал в сторону шагохода. Гамбит был отчаянным, может, даже безумным, но иного варианта не было. Другого шанса не было, не было укрытия и спасения от того, что надвигалось. Еще никогда я не бежал так быстро. Краем глаза я заметил, что рядом бежал Солтерн. Хорошо. То, что мы оба двигались, означало, что остальная Третья рота тоже отреагировала.

Мгновения после запуска ракеты, солдаты приближались к еретической машине. Движение было быстрым. Я хотел надеяться, что было таковым. В небе ракета прошла по дуге и рассыпалась на множество боеголовок. Это был «Штормовой Орел» «Мантикоры», убийца пехоты. Если нас застанет на открытом пространстве, нам конец.

Боезаряд кластерной бомбы ударил ровно в то время, когда я пробегал под главным корпусом шагохода. Раздалась серия взрывов, в такой тесной последовательности, будто бы стреляли из стаббера размером с гору. Мир наполнился огнем и ветром. Масштаб поражения был колоссальным. Он растянулся на сотни метров по склону. На мгновение показалось, что ад на винодельнях растянулся на всю долину, две его половины встретились и образовали одно гигантское пожарище. Затем за вспышкой пришла ударная волна и удушливое облако обломков. Когда отголоски стихли, целые отделения оказались превращенными в фарш.

Меньше чем за минуту наш триумф захлебнулся. Наши ряды были похожи на разделочную доску мясника. Все еще находясь за стенами, собираясь последовать за шагоходом, солдаты Лома снова открыли огонь. То, что было угрозой за несколько минут до этого, было не более чем отвлечением по сравнению с угрозой великой машины.

Я не думал о цене. Не думал о том, где мы стояли. Я думал только о том, что должно быть сделано. Я выстрелил из своего болт-пистолета в брюхо твари. И каждый солдат, что тогда был со мной, сделал то же самое.

Серофф добрался до нашего сомнительного укрытия и встал плечом к плечу со мной.

— У тебя есть план, Себастьян? – спросил он. – А то это все равно, что в солнце плевать.

Но он продолжал стрелять.

Разумеется, шагоходу это не наносило никакого вреда. Я предпринял другую авантюру. Кто бы ни управлял этим монстром, они явно не могли применить опыт предыдущих сражений. Они легко могли совершить ошибки. И я хотел заставить их это сделать.

— Солнце нельзя отвлечь, - ответил я. – А эту штуку можно.

На ногах турелей не было. Все оружие шагохода – тяжелые орудия и ракеты – находились на его руках. У него не было никакой противопехотной защиты. Ум, стоявший за дизайном, предполагал масштабные атаки на армии в отдалении, и не рассчитывал на ближний бой. Машина была неуязвима для нашего мелкого стрелкового оружия, но если бы мы атаковали так, как будто оно таковым не было, мы могли бы посеять сомнения в людях внутри.

В нескольких метрах от меня Солтерн крикнул:

— Бетцнер, огонь по суставу ноги!

— Есть! – отозвался неуклюжий боец. Он вскинул на плечо свою ракетницу, прицелился и спустил курок. Ракета устремилась к ноге и взорвалась под коленом. Повреждений я не видел, но в движении шагохода возникла пауза. Он не стрелял с того времени, как мы атаковали.

Деклан Бетцнер выждал, пока заряжающий подготовит следующую ракету. Его глаза метались по туше шагохода в поисках слабого места. Сосредоточенность Бетцнера была почти лихорадочной, как будто само существование машины причиняло ему боль.

— Капитан, - окликнул я Солтерна. Я коротко кивнул ему в знак одобрения, затем указал на новую цель.

Тот ухмыльнулся, затем обратился к Бетцнеру:

— Теперь в руку, боец. Уничтожить пушки.

Выжившие «Леманы Рассы» теперь стреляли по шагоходу, и Бетцнер пустил следующую ракету именно в тот момент, когда пушки чудовища открылись, чтобы атаковать наши танки. Ракета ударила, уничтожила одно орудие и повредила остальные. И они все равно выстрелили. У меня челюсть отвисла от глупости экипажа шагохода. В следующую секунду на руке монстра зародился огромный огненный шар. Его свет казался благословением Императора.

Монстр издал шум. Я пытался убедить себя, что слышу гудки, сирены и прочие звуки тревоги, сообщавшие о повреждении. Это не было одной из святых машин Легио Титаникус. Там не было священного духа машины, которого можно было бы разозлить или ранить. Это была механо-еретическая конструкция, пусть огромная в размере и мощности, но лишенная благословения Императора, гигантская в своих недостатках. Я знал все это. Но звук принадлежал раненому животному. Это был визг, пронесшийся над долиной и утонувший в шуме орудий и огненной буре. Мерзость снова зашевелилась, и ее движения тоже принадлежали безумной твари. Беспорядочные шаги, их судорожность была видна даже в размерах всего творения. Нам пришлось бежать, чтобы не быть растоптанными, но мы уже не были целью. Шагоход начал отступать.

Оно отступило обратно к воротам, все больше разнося руками стену, будто бы билось в панике. Стенания продолжались, все больше и больше становясь похожими на голос. Орудия сто десятого Мортисианского бронетанкового полка ударили по чудовищу. Теперь наши танкисты получили свой шанс и вершили месть. Я услышал гортанный звук «Разрушителя». Его удар проделал огромную дыру в броне шагохода, прямо в середине торса. Существо замерло, едва ступив в ворота. Дым и пламя вырвались из выхлопных труб и пробоины. Вой существа все повышался в тоне, и едва ли я слышал что-то иное, чем настоящую агонию. Все мое существо билось в священном ужасе. Безумно хотелось закрыть уши. Многие из солдат так и сделали, и в этом не было ничего постыдного. Это было лишь стремлением укрыться от чего-то нечистого. Я противился желанию заглушить этот звук из чувства долга быть свидетелем.

Наблюдай и учись.

Чтобы служить Империуму и его Кредо я должен знать врага в лицо.

Но когда раздалось нечто худшее, чем крик, мы все это услышали. Это было так громко. Так всеобъемлюще. Мы услышали, как монстр заговорил. Голос был надломленным, искаженным, умирающим, и принадлежал человеку. Но то, что он кричал, не было человеческим. Это пришло из средоточия безумия. Это был извращенный язык, обращенный против себя самого, слова разбивали саму идею о смысле на части. Произносить эти слова было более чем преступно, и слышать их было куда опаснее, чем все то, что случилось за этот день.

Рябь слов была настолько огромной, что металлический стон крушения шагохода и взрыв его ядра казались незначительными. Однако те события имели значение для солдат Лома. Многих из них раздавило, когда чудовище рухнуло вперед. Еще больше погибло во взрыве, что поглотил территорию. Мои глаза слепило, будто бы я смотрел на солнце. Но я этого не замечал.

Я стоял как вкопанный. Казалось, отголоски этого крика только становились громче с каждым ударом сердца, в то время как моя душа наполнялась святым страхом.

ГЛАВА 4

НЕПРИЯТНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Яррик

И стоило нам прийти в себя от того паралича, в который нас ввергла та отвратительная молитва, мы вырезали предателей. Последние минуты той войны были сокрушительной победой, но отпраздновать ее не получилось. Можно было бы выпить за те действия, что свалили шагоход, несмотря на то, что эффект был испорчен его предсмертным криком. Но в той резне, что случилась в стенах крепости, не было ничего, достойного песни. Это было необходимо, и никак иначе, во всех смыслах. Вопрос стратегии – враг должен быть уничтожен. Был и моральный императив – врага нельзя оставлять в живых. Но в жгучем накале событий после крика нами всеми, без исключения, двигало нечто первобытное. Ужас, отвращение, отторжение, страх – все смешалось воедино. Наши самые глубинные сущности рвались на части слогами за пределами нашего понимания. Мы слышали что-то, что не могли видеть, но всегда знали. Эти слова отбрасывали огромные тени на наши души. Они заставили нас искать спасение через уничтожение. Возможно, изливая наш страх и ярость на последних приспешников Лома, мы пытались успокоить нараставшую душевную бурю.

Я говорю «мы». Говорю это с уверенностью. Я видел собственную подкрепленную ужасом ярость на лице каждого солдата и офицера. Я видел это на лице Сероффа. Даже у Распа, когда его танк с ревом влетел в ворота. Есть чувства, которые даже железная дисциплина не в силах скрыть. Пусть мы и убивали с животной яростью, неверно было бы утверждать, что мы были подобны животным. Неважно, насколько сильно безумие зверя, оно блекнет перед убийством в религиозном страхе. Это особая компетенция человека. Мне любопытно, знают ли Адептус Астартес что такое сражаться так же, как мы в те ужасные минуты. Я служил более двух столетий, и знаю, на какую невероятную резню они способны. Я видел Кровавых Ангелов в бою. Я видел последствия бойни, устроенной Расчленителями на мысе Гайюс. Но они не ведают страха. Мы же люди, мы жалкие, слабые смертные, мы знаем, что такое страх. Знаем очень хорошо, во всем богатстве оттенков и нюансов. И в тот день было так же. Он придал нашей атаке оттенок отчаяния. Мы рвались не к победе. Мы рвались убивать настолько жестоко, насколько возможно, как будто так можно было превратить этот кошмарный крик в нашей памяти в кровь под сапогами.

Это было невозможно, конечно. Этот крик будет с нами вечно. Но мы пытались. Определенно пытались.

Я почти не использовал свой болт-пистолет. Когда я чуть ранее почти полностью полагался на свой меч, причиной тому была невозможность перезаряжаться в условиях ближнего боя. Теперь же все изменилось. Я мог использовать болт-пистолет, мог перезаряжаться. Войска Лома сопротивлялись, но смерть шагохода раздавила их. Бой не был тяжелым, и все же я предпочел меч. Я сделал битву более напряженной, чтобы измотать себя убийством врага. Мне нужно было ощущать столкновение лезвия с костью, брызги вражеской крови на лице. Мне нужно было изгнать страх через размашистые удары. Многие из наших бойцов использовали штык-ножи вместо лазвинтовок. Битва за Лом была закончена самым неприглядным способом, но я никогда не вспоминал о том страшном часе со стыдом. Не скажу, что с удовольствием вспоминаю об этом, но то, что случилось, было необходимо. Мы очистили землю от еретиков. Тогда, в наступившем затишье, у нас было место для перегруппировки, прежде чем мы встретимся с новым потрясением. А мы знали, что таковое будет.

Дым покрывал последствия сражения. Он пришел с горящих машин войны и пылавших виноградников. Он стелился по долине, окрашивая воздух и небо в серо-коричневый цвет, наполнял каждый вдох и обрывался кашлем. Нашим силам потребовалось время на реорганизацию подразделений, подсчет потерь и осознание того, где мы находились. Гранах, самый старший из всех полковников, заменил Раллама на посту командира операции. И как только мы нашли точку опоры, у нас появилось время рассмотреть то, что мы сразили.

Технопровидцы снова пошли первыми. Шагоход, хоть и был оскорблением для их кредо, представлял собой непреодолимый соблазн для их любопытства. Они сновали по каркасу, стремясь раскрыть его секреты. Расп стоял вместе с Гранахом возле одной из ног. Лорд-комиссар держал руки сложенными за спиной. Его левая ладонь раскрылась и сжалась дважды. Это был сигнал для Сероффа и меня: подойдите ближе, но не вмешивайтесь. И снова наш наставник хотел, чтобы мы наблюдали и учились.

Серофф и я остановились в нескольких метрах от них. Отвернувшись в сторону крепости, мы курили и прислушивались.

— Решающий исход, - говорил Гранах.

— Полковник, вы же в это не верите, так ведь?

Наступила пауза. Гранах вздохнул. Когда он снова заговорил, я не услышал того монотонного оратора с зазубренной речью с Косы Терры. Ему была дана возможность выговориться перед одним из самых грозных политических офицеров Империума, и он этим воспользовался.

— Хотелось бы, - сказал он. – Мы выполнили возложенную на нас задачу. Подавили восстание Лома. И что, неправильно хотеть того, чтобы это было концом всей проблемы?

— Нет, - ответил Расп. – Все правильно. По-человечески. Но это Мистраль.

Гранах выругался.

— Я знаю.

— Миссия не предполагалась такой же простой, как победа в сражении.

— Прошу прощения, комиссар, - у Гранаха вырвался безрадостный смешок, – но это я осознал еще на корабле, как только вас увидел.

— Я не предвестник добрый вестей, согласен, - печально произнес Расп. – Простое задание было бы тратой моего времени, и за это, полковник, я прошу прощения.

— Я бы лучше услышал извинения от этого старого кровожадного ублюдка, который нас чуть на тот свет не отправил.

Я быстро оглянулся через плечо и заметил, как Гранах щипал себя за кончик носа и щурился, будто бы это могло избавить от головной боли. Затем он выпрямился, поправил фуражку и расправил плечи. Он позволил себе момент слабости, или даже хуже. Теперь же он снова был готов вести.

— Ваши приказы, полковник? – спросил Расп.

— Вы меня спрашиваете?

— Вы командуете этими войсками.

— Именно так. И в отличие от покойного генерала Раллама, думаю, что знаю, когда простой силы недостаточно для решения проблемы.

— Раллам бы не согласился, - шепнул мне Серофф.

Я хмыкнул в знак согласия. Лом повержен, дело сделано. Пора уходить. Мы могли бы покинули Мистраль, вылечив симптом, но не саму болезнь. Существование шагохода подразумевало вещи куда более сложные, чем простое восстание. Но Раллам никогда не любил сложности. Он бы не смог отрицать монструозность этой конструкции, но его полного уничтожения было бы достаточно для объявления победы, поскольку других тревожных знаков не было. Хотя я знал лучше, я все еще пытался успокаивать себя тем фактом, что в солдатах Лома не было следов порчи, за исключением самого факта восстания.

— Ваш совет, лорд-комиссар, пришелся бы весьма кстати, - сказал Гранах.

— Мы должны все здесь изучить, - произнес Расп. – А затем… Что же, затем посмотрим, что нам это даст.

— Полковник, - раздался голос. Он был громким, но не из-за динамика. Он был усилен электронно и звучал с небольшим искажением. Я взглянул влево и увидел технопровидца Беллависа, приближавшегося к мужчинам. Техножрец был ветераном, долго служившим Механикус. От человека в нем осталось мало. Его панцирь скрывал протезы, а не плоть и кости. Большая часть лица была металлической. Глаза напоминали ограненные драгоценные камни, и двигались туда и сюда независимо друг от друга, как у мухи. Правая часть его рта была решеткой, но левая оставалась из плоти, и двигалась с неприятной натуралистичностью, хотя за губами уже не было ни человеческого языка, ни зубов. Его нижняя челюсть, стоит сказать, оставалась нетронутой аугментацией. Это был жилистый, обтянутый кожей, выступающий памятник, достойный самого толстошеего сержанта. Я подумал, что если где-то и существовал технопровидец, что любил хорошую драку, то это был Беллавис.

Он приблизился к полковнику и Распу, и каждый его ритмичный шаг сопровождался аккомпанементом шума серво-приводов.

— В чем дело, технопровидец? – спросил Гранах.

— Мы получили доступ к контрольному узлу, - отозвался Беллавис, указывая на выпуклость на теле шагохода.

— И?

— Полагаю, вам и лорду-комиссару стоит взглянуть на нашу находку.

Его манера речи была довольно человеческой, по крайней мере, в том, что касалось дикции. Но в его произношении была та же механическая точность, как и в походке, и никакой интонации. Он звучал как машина, имитирующая человека.

Полковник кивнул. Он и Расп последовали за Беллависом. Стоило им сделать шаг, как Расп окликнул нас, будто бы только что заметил наше присутствие.

— Комиссары, - произнес он. – Будьте любезны, присоединитесь к нам.

Беллавис провел нас к дальнему концу шагохода. Там во время падения монстра одна из лап замерла в вытянутом положении, что создавало покатый склон, ведущий к верхушке машины. По нему можно было взобраться. Серво-рука Беллависа ухватилась за хребет, проходивший по всей длине лапы. Подстраховавшись таким образом, он поднялся так же легко, как если бы шел по ровной поверхности. Он оглянулся на нас. Нам же пришлось карабкаться, и, несмотря на множество уступов и выбоин в металле, выступавших в роли поручней, идти было тяжело.

— Прошу прощения, - сказал Беллавис с короткой вспышкой бинарных помех. – Интерьер устройства довольно сильно пострадал. Проходы, вероятно, использовавшиеся экипажем, более недоступны.

— Все в порядке, технопровидец, - ответил Гранах. – Мы справимся. Просто покажите, что вы нашли.

Он привел нас к сооружению в центре ствола. С расстояния холм выглядел непримечательно. Вблизи стали видны швы от сварки. Полоса тонированного кристалфлекса шла по периметру, давая экипажу обзор мира снаружи. Качество работы впечатляло, в плохом смысле, в том, что подобное вообще было создано. Но оно было небрежным в сравнении с великолепием, выходившим из кузниц Механикус.

Одна сторона поднятой конструкции была раскурочена технопровидцами. Беллавис провел нас внутрь. Там мы обнаружили трон. Или то, что должно было им быть. Оно стояло на месте трона, но это, скорее, был постамент из черного металла два метра в высоту и один в ширину. Клубок кабелей соединял его с панелями управления. Из верхней части постамента торчала человеческая голова на плечах. Это все, что осталось от тела мужчины. Все остальное было заменено механизмами трона. Эффект был настолько странным, что я подумал, будто смотрю на раскрашенный под человеческую плоть бюст, посаженный на трон. Механодендриты тянулись от головы человека к постаменту и стенам командного центра. Там настолько мало осталось от человека, что он был почти сервитором, вот только замершая на лице гримаса агонии говорила о другом. Он умер в невыносимой боли, и было заметно, что страдания были более чем физическими. Я смотрел на душу, замершую в моменте последней пытки.

— Полковник, - промолвил Расп, - комиссары. Позвольте представить вам барона Бартоломью Лома.

Гранах завертел головой, глядя то на бюст, то на лорда-комиссара.

— Это Лом?

— И никак иначе.

— Но что… - полковник не закончил вопрос.

— Процедура внедрения, - пояснил Беллавис, расценив его внезапное молчание как просьбу объяснить. – Его превратили в некое подобие принцепса для этой машины. Работа некачественная.

Мне подумалось, что я уловил нотку эмоций в словах технопровидца, как если бы тому было противно небрежное исполнение того, что перед ним.

— Тем не менее, оно эффективно, и было сотворено не под эгидой Механикус. Это оскорбление для Омниссии, и будет уничтожено в ближайшем будущем.

— Он пошел на это добровольно? – спросил я.

— Хороший вопрос, - сказал Расп.

— Не могу сказать, - ответил Беллавис. – Однако единственными признаками насилия являются травмы, полученные в ходе сражения.

— Он был правителем этого региона, - добавил Серофф. – Он командовал восстанием. Кто мог его принудить к этому?

— Или убедить, - сказал я. То, что одного из представителей знати планеты можно было заставить провести остаток своей жизни в качестве управляющего разума этого чудовищного устройства, было тревожной перспективой. Но дела обстояли еще хуже, если он сам решил пойти на это.

— Это Мистраль, - напомнил Расп. – Воды будут мутными.

Теперь я еще яснее понял, что имел ввиду Расп. Мы стояли перед неопровержимым доказательством того, что корни восстания залегали куда глубже, чем в Долинах Лома. В то, что эта мерзость перед нами была идеей одного только барона, верилось с большим трудом.

— Здесь еще кое-что, - Беллавис обошел постамент.

Мы последовали за ним. Там на вертикальной линии, шедшей вниз от центра постамента, находились руны. Они начинались у основания трона и тянулись вплоть до самой шеи Лома. Они шли дальше до обритого налысо черепа как татуировки. Смотреть на них было неприятно. В их форме было что-то нечеловеческое, что-то даже хуже, чем у ксеносов. Чем дольше я на них смотрел, тем больше казалось, будто кто-то сдавливает мои глаза. Если бы я не отвел взгляд в сторону, их бы просто расплющило.

— Вот и наша ересь, - произнес Серофф. Он обошел постамент стороной, чтобы не видеть руны.

— Еще одно доказательство ее существования, да, - подтвердил Расп. – Но что касается ее полного объема, изгнали ли мы это или нет, и того, что стало с бароном Ломом, это ничего нам не говорит.

— Нужно осмотреть крепость, - предложил я.

Расп кивнул.

— Именно об этом я и думал. Здесь больше нечего искать.

Гранах повернулся в Беллавису.

— Когда закончите здесь…

— Мы все уничтожим, - заверил его технопровидец.

Мы покинули шагоход и направились к крепости. Главную дверь в ходе сражения разнесло случайной ракетой. Мы присоединились к отделению, возглавляемому капитаном Солтерном. Солдаты прочесывали каждое помещение на предмет чего-то полезного, но все впустую. Крепость была заброшена.

Невзирая на свой агрессивный внешний вид, высокие, неприступные стены и множество турелей, внутри крепость Лома оказалась не более чем укрытием. Это была первая война, пришедшая в долину за многие века. Семейство Лом составляли торговцы, а не воины. Это была резиденция состоятельных землевладельцев и процветавших виноделов. Бойницы пропускали очень мало света, но множество люминесцентных полос и свето-сфер поддерживали живую атмосферу. Толстые ковры ручной работы укрывали каменный пол. В большом зале со стен свисали гобелены. У некоторых возраст исчислялся столетиями, некоторые были изготовлены недавно, но выглядели не менее изысканно. Повторяющейся темой повсюду был свет Императора, освещающий щедрое производство амасека.

Между гобеленами висели портреты баронов Лома, уходившие на десятки поколений назад. Семейное сходство было поразительным: гордые, узкие черты лица, которые казались бы надменными, если бы не добрые, проницательные глаза. Большинство портретов в полный рост изображали членов семьи в униформе мистралианского ополчения или местного полка Имперской Гвардии: Мистралианские Ветророжденные. Как и предположил Расп, была и одна фигура в инквизиторском одеянии.

Мебель тоже была своеобразной. Каждая ее часть была дотошно выделана, как и любой из гобеленов. Большой зал, библиотека, курительная комната, спальни: они хранили следы поколений и столетий усовершенствования, и каждое новое приобретение выбиралось из-за изящества его связи с уже имевшимися предметами.

— Где же порча? – мягко спросил Серофф.

— Хорошо скрыта, - ответил я более уверенно, чем был на самом деле. В моей голове этот дом не укладывался с той ужасной вещью во дворе.

Мы изучили книги в библиотеке. Там были исторические трактаты,  фамильные биографии и религиозные тексты. В духовных текстах не было ничего еретического. Я сам читал некоторые из них. Я показал Житие Святой Сесилии Распу и вопросительно приподнял бровь.

— Я знаю, - сказал он. – Я знаю. Ищем дальше.

На первом этаже, в противоположном конце крепости от входа располагалась часовня. Двери были закрыты. Серофф и я отослали людей Солтерна и потянулись к богато украшенным латунным ручкам. Рядовые видели большую часть первого этажа, но с этого момента было бы лучше, если бы мы оставили то, что еще предстоит открыть, лишь немногим избранным. Я обменялся взглядом с Сероффом, и мы мгновение колебались, прежде чем потянуть ручки. Трудно сказать, что беспокоило меня больше: то, что мы обнаружим чудовищную ересь на той стороне, или то, что не обнаружим таковой.

Мы распахнули тяжелые двери и вошли.

Часовня была внушительной. Скамей хватало, чтобы разместить больше сотни людей. Целая семья и вся их свита вместе с многочисленной охраной могли молиться здесь. Легко было представить большую часть войска Лома, молящуюся здесь перед тем, как отправиться на войну. От этой мысли меня покоробило. Что-то было не так с иконографией. Я больше ожидал увидеть руны, как те, в шагоходе. Я ожидал осквернения, святотатства, нечистых следов ереси. Вместо этого над алтарем висел огромный, великолепно отделанный золотом знак аквилы. Он не был осквернен. В отделке часовни все было более чем ортодоксально.

Я поднял одну из духовных книг, что лежали на полках позади каждой скамьи, и открыл наугад. Моим глазам предстали гимны. Я изучил обложку – она была старой, потрескавшейся и потертой за десятилетия использования. От страниц пахло затхлостью. Они лежали здесь еще до начала восстания, так почему же еретики их не убрали? Почему все здесь было посвящено поклонению Богу-Императору? Мое беспокойство усиливалось.

— Трон, - проговорил Гранах. Он говорил шепотом, но акустика часовни подхватила его слова и усилила. – Что же мы наделали?

— Выполнили свой долг, - отрезал Расп. - Что бы мы здесь ни видели, не забывайте, чем стал их правитель. Помните об этом. Все не так, как кажется.

Его голос звучал ровно, но я не верил, что и его не точил червячок тревоги. Между тем, что находилось снаружи, и тем, что мы видели внутри, лежала целая пропасть. Она была настолько огромной, что края невозможно было свести вместе. Но нельзя было игнорировать те богохульные руны на постаменте и черепе Лома. Должен был быть способ объяснить этот парадокс, даже если все, что мы видели до сих пор, только углубляло его.

— Бродя здесь, мы ничего не добьемся, - объявил Расп. Он развернулся и пошел к выходу из часовни. Энергичность его действия вывела нас из подавленного транса, и мы последовали за ним.

— Это ветра, - как бы между прочим сказал Расп, пока мы поднимались по мраморной винтовой лестнице на верхние этажи. – Здесь говорят «ветер Мистраля выдул разум из головы». Вы знали, полковник, что на этой планете чрезвычайно высокий процент случаев безумия?

— Не удивлен, - буркнул Гранах.

— Лучше бы нам об этом помнить. Ветра Мистраля сбивают с толку, а воды весьма мутные. Но это не превращает ночь в день или черное в белое. В этом объяснение того, что мы видим.

Я заговорил прежде, чем понял, что именно говорю.

— Это объяснение может быть весьма не обнадеживающим.

Серофф воззрился на меня, будто бы меня на самом деле окружили ветра Мистраля.

Расп меня не прервал. Он согласился, что было еще хуже.

— Весьма вероятно.

Верхние этажи крепости были отведены под спальни. И все еще мы не нашли ничего необычного. Снова нашему взору представали роскошные апартаменты, богатые во вкусе и состоянию. Благочестивое богатство. И только когда мы достигли самой верхней комнаты в узкой башне, возвышавшейся над всей остальной крепостью, мы столкнулись с чем-то мирским. Комната оказалась кабинетом. В ней было два окна, одно смотрело на просторы Верхнего Лома, другое же было направлено на север, где открывался вид на водопад, бежавший так близко, что стекло было забрызгано водой. Потолок усиливался кристалфлексом. В центре комнаты стоял телескоп, стены разлинованы книжными полками. На них было полно астрономических и астрологических текстов. Большой камин, просторный настолько, что мог вместить человека, занимал почти всю западную стену, в то время как красивый антикварный стол стоял у окна с видом на долину.

Серофф прошелся вдоль полок со склоненной набок головой, чтобы читать корешки книг.

— Довольно эзотерические, - сказал он. – Но ничего еретического. Насколько я знаю, ни в одном индексе ничего нет.

— Индексов больше, чем мы знаем, - заметил я.

— Это так, - согласился он. – Но…

Расп сдул пыль с линзы телескопа.

— Его не использовали очень долго, - произнес он. – Вряд ли мы найдем зацепки к ереси барона Лома в его хобби разглядывать звезды.

Я подошел к столу. Его темная, полированная поверхность была чистой. Там не было ни бумаг, ни планшетов данных, ни набросков, ничего. Даже стилуса. Я открыл ящики. Они были выполнены из плотного дерева, но вышли довольно мягко. Они тоже были пусты.

— Странно, - сказал я. Когда остальные присоединились ко мне, я нагнулся, чтобы ближе рассмотреть крышку стола. Там были бороздки на рабочей поверхности, шрамы после веков использования. Я пробежался пальцем по одному и заметил темное пятно.

— Что это? – спросил Серофф.

— Пепел, - ответил я. – В этой комнате что-то жгли, и здесь нет никаких личных документов.

Я обернулся к камину.

— Огонь был здесь, на столе. Не в очаге.

— Как думаешь, что? – спросил Серофф. – Чертежи шагохода? Еретический манифест?

— Возможно, - я пожал плечами. – Мне больше интересно, почему он предпочел именно это место.

Я пересек комнату и взглянул на решетку. Камень под ней был без единого пятнышка, да и сама решетка сверкала новизной. Я шагнул в камин и взглянул в темноту трубы. В ней не было тяги. Достав меч, я ткнул им вверх. На высоте вытянутой руки клинок царапнул камень.

— Этим камином никогда не пользовались, - объявил я.

— Здесь очень большой орнамент, - заметил Серофф.

— Именно, - я потянул решетку, но она была привинчена к дну очага. Я вышел и ощупал верхнюю часть калильной сетки.

— Что вы делаете? – поинтересовался Гранах.

Серофф присоединился ко мне.

— Ищет рычаг, - ответил он.

Мы ничего не находили, но я был уверен в своей правоте. Сооружение было слишком большим, слишком продуманным, чтобы быть чем-то иным, кроме как камуфляжем. Но стена оставалась гладкой, и все кирпичи в камине сидели крепко.

— Фальшивый камин как секретная дверь? – запротестовал Гранах. – Вы серьезно?

— История рода Ломов показывает их как семью с большим уважением к традициям, - сказал Расп. – Я бы опечалился, если бы в таком образце винтажа не было бы чего-то причудливого.

Он подошел к столу и присел, чтобы осмотреть его массивные ножки.

— Эта прикреплена к полу, - сообщил он, затем выпрямился и открыл ящики слева и справа. – Семья такого положения не стала бы шарить по стене.

Он сунул руку в правый ящик. Послышался щелчок.

Невидимые шестерни с едва слышным шумом шевельнулись под нашими ногами. Камин отодвинулся от стены. Мастерство было просто потрясающим. Стена и очаг соединялись без единого шва. Движение того, что оказалось массивной каменной дверью, было таким плавным, будто бы и не весило несколько тонн. Открывшееся пространство было в человеческий рост. Люминесцентные полосы освещали спиральный пролет лестницы.

— Заслуга в открытии принадлежит вам, комиссар Яррик, - сказал мне Расп. – Ведите.

— Будьте любезны, - пробормотал Гранах. Это прозвучало не как оказание чести. В его голосе звучало отвращение и тревога в равной степени из-за возрастающей сложности разоблачений.

Я поднял бровь, глядя на Сероффа, и он ухмыльнулся мне, когда мы начали спускаться по лестнице. В ситуации не было ничего веселого. Наш обмен взглядами был притворством. После всех тренировок мы все еще были молоды, и бравада иногда была необходимой поддержкой боевого духа. Оскверненная штука снаружи снова бросила на нас свою тень. Глубины, физические и духовные, ожидали нас. Я не стал заставлять их ждать и начал спуск.

Лестница вилась вокруг центра башни и уходила в самое сердце крепости сквозь уровень подвалов. Стены были влажными и древними, изъеденными веками. Но светополосы были новыми. Это показалось мне любопытным. Это говорило о том, что Лом начал использовать это место совсем недавно.

Запах настиг нас еще до того, как мы спустились до конца.

— Кровь, - произнес Гранах.

Да. Вонь оплетала все вокруг нас подобно миазмальным пальцам и нарастала с каждым шагом.

— Наконец-то, - пробормотал я. Было какое-то пугающее удовлетворение в находке доказательств осквернения Лома.

Лестница кончилась в начале длинного коридора. Там были двери с каждой стороны. Проходя мимо, мы заглядывали в каждую комнату. Это были пустые помещения, давно не использовавшиеся, судя по пыли, видимой в свете люминесцентных полос. Эти полосы тянулись вдоль всего коридора, что оканчивался закрытой железной дверью.

— Зачем были нужны эти комнаты? – спросил Гранах.

— Это жилые помещения и хранилища, - ответил Расп. – В прошлом баронские войны на Мистрале были долгими и жестокими. Требовалось надежное, скрытое убежище.

— А это? – спросил Серофф, когда мы приблизились к двери.

— Место для поклонения тоже было нужно, - мягко добавил Расп.

Запах крови был невыносимым. Я не колебался, как мы это делали выше. Я схватился за ручку, потянул дверь на себя. Она сильно врезалась в стену. Глухой гул эхом прокатился вверх и вниз по залу, как погребальный звон.

Как и предположил лорд-комиссар, помещение за дверью оказалось часовней. Передо мной оказалось то, что я ожидал увидеть еще при первом шаге через порог крепости. Ожидание ничуть не преуменьшило ужас. Там, где когда-то висел знак аквилы, остался лишь слабый след ржавчины. На его месте, нарисованный засохшей кровью, плыл символ. Это была искривленная слеза, падающая из безумного глаза. Я отвел от него взгляд на алтарь. Мраморная плита стала мясницкой доской. Ее покрывала кровь, засохшая и свежая. По ее сторонам стекали ручьи и скапливались на полу, покрывая каменные плиты до первых трех рядов скамеек. Ошметки мяса и осколки костей застряли в засохших потеках. Стены справа и слева были покрыты рунами. Быстро бросив на них взгляд, я стал смотреть в пол. Следы кровавых жертвоприношений были куда менее опасны, чем безмолвный прерывистый шепот, выцарапанный на каменной кладке.

— Трон, - голос Гранаха треснул.

— Мы видели достаточно, - объявил Расп. – Закрыть дверь.

Остальные отступили. Я колебался. Я смотрел на алтарь. Что-то мне не нравилось. У нас было подтверждение ужасной ереси, но насколько дальше мы продвинулись, чем были во дворе? Там было что-то еще. Я могу это найти. Я возьму знание из этого места, знание, которое мы сможем повернуть против сил, которым оно явилось служить.

Наблюдай и учись.

Я чувствовал темное знание, тянувшееся со стен, царапавшееся в уголках моих глаз, искавшее мою душу.

— Комиссар! – рявкнул Расп.

Я увидел это.

— Богохульство недавнее, - сказал я.

— Что? – спросил Расп, уже заинтересовавшись.

Я подошел к алтарю, морщась от той мерзости, что витала в воздухе передо мной. Я попытался сосредоточить свое зрение на мелких деталях, что привлекли мое внимание. Указал на пятно на передней части алтаря с осторожностью, чтобы не касаться оскверненного камня.

— Это старая кровь, но не настолько. Посмотрите на плоть.

Полоска кожи свисала с края алтаря. Многое, но не все, было покрыто запекшейся кровью. Были участки, все еще открытые для воздуха.

— И что с ней? – спросил Серофф.

— Она еще не сгнила, - отозвался я.

— Хорошо подмечено, комиссар, - сказал Расп. – А теперь будьте добры, отойдите оттуда.

Я повиновался. Когда за мной закрылась дверь, мне стало легче дышать, несмотря на то, что запах крови все еще стоял у меня в ноздрях. Нам всем стало легче.

— Значит, разложение не полное, — сказал Гранах, шагая вперед, ведя нас по коридору и обратно вверх по длинной спирали. – Что нам это дает?

— Это означает, что деятельность культа здесь началась недавно, — сказал ему Расп. — Это означает, что мы могли сокрушить эту ересь на ее ранних стадиях.

— В самом деле? - Гранах сделал паузу и оглянулся через плечо. Свет надежды вспыхнул в глазах полковника. Этот человек, возможно, был более внимательным мыслителем, чем генерал Раллам, но, в конце концов, он думал как солдат. Он хотел, чтобы тревожные нюансы этой миссии были сметены, чтобы он мог покинуть Мистраль и получить еще одного врага, которого нужно было забить. — Тогда мы устранили угрозу.

— Полагаю, это будет решать Инквизиция, — сказал я.

Гранах уставился на меня, и надежда умерла в его взгляде, когда он понял, что мы не оставим Мистраль и его мутные воды позади так скоро. Он снова повернулся вперед и стал подниматься по лестнице, перешагивая по две ступеньки за раз. Его гнев отчетливо выражался в шлепании его подошв по камню.

— Да, — согласился Расп. Он смеялся. Это был сплошной черный юмор.

— Полковник, — сказал он, - комиссары. Сегодня мы хорошо поработали здесь.

Он на мгновение замолчал.

— И всякая хорошая работа на Мистрале, в конце концов, встречает справедливое и верное

наказание.

ГЛАВА 5

ВОДЫ МИСТРАЛЯ

1. Яррик

— Я тебя ненавижу, - сказал мне Серофф. – Вот сейчас я тебя просто ненавижу.

Он говорил буквально уголком рта. Он смотрел прямо перед собой, держа осанку в парадной стойке смирно.

— Я тоже себя ненавижу, - заверил я его. Чуть меньше внимания к деталям с моей стороны, чуть меньше инициативы, и возможно, мы бы там сейчас не стояли. Если бы Расп не нашел место еретических ритуалов, Серофф и я не получали бы никаких почестей. Мы бы избежали того, что как нам было известно, являлось лишь первым испытанием в гуще мистралианской политики.

Мы стояли в смотровой шеренге вместе с высокопоставленными офицерами ударного войска Мортиса. Мы выстроились вдоль великолепной лестницы дворца Экклезиархии в Толосе, столице Мистраля. Гранах, Беннегер и Расп стояли в самом начале лестницы, чтобы первыми получить слова благодарности и поздравления от кардинала Вангенхайма от имени властей и всего населения Мистраля. Его сопровождала свита из младших экклезиархов, а затем и представители мистралианского дворянства.

Великолепной лестницу я назвал с долей иронии. Великолепие определенно было целью ее создателей, и уж тем более того, кто заказал работу. Но это было так нарочито, что почти скатывалось в гротеск. Что, впрочем, не шло вразрез с характером всего дворца. Лестница, казалось, была отлита из золота. Иллюзия была такой убедительной, что я ожидал прогибающихся ступенек, когда мы шли по ним. Они не прогибались. Как я понял, они были из позолоченного мрамора. Они сверкали в свете люстр, достигавших дюжины метров в диаметре. По колоннам, что держали богато украшенный свод, вверх увивались золотые спирали. На стенах золота не было, но они были отделаны драгоценными камнями, выглядевшими как застывшие катаракты богатства. По потолку расстилалось множество фресок, изображавших Экклезиархию, что несла истину Императора народу Мистраля. В отличие от гобеленов Лома, где свет, проливавшийся на фигуры, был явно даром самого Императора, здесь просвещение исходило от изображений экклезиархов и священников, и благословением не являлось. Почти во всех случаях это было сокрушение еретиков.

Я смотрел на кричащую славу вокруг нас и ощущал тошноту. Преломленный свет, отражавшийся от бесчисленных граней и гладких поверхностей, так и рвался вызвать у меня головную боль. И куда более тошнотворным был подтекст всех изображений. Ничто, из того, что я видел, не прославляло Императора. Это было торжество людей, живших в этом дворце и правивших Мистралем. Когда Вангенхайм спускался по лестнице и приближался к моей позиции, нетрудно было представить, что он заказал каждый камень во дворце. Это было не так. Дворец построили за столетия до него. Но здесь было традицией то, что я считал церковной коррупцией, и Вангенхайм демонстрировал все знаки сохранения этой традиции. Дворец не был святыней Императора. Он был торжеством его обитателей.

Вангенхайм спускался все ниже, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы обменяться парой слов с офицером перед ним. Когда он дошел до меня, я изобразил должное почтение. Мне хорошо удавалось скрывать свое презрение. Вангенхайм был невысок, но занимал много пространства. Он был тучен, и мантия развевалась позади будто парус. Над его головой порхал ореол херувимов, и из их бионических голосовых устройств лилось мягкое григорианское пение. Слов я не разобрал, но подозревал, что восславляли они человека, а не Бога, чью волю он должен был исполнять.

Губы Вангенхайма были толстыми и неприятно влажными. Лицо его было покрыто оспинами и несло на себе остатки роскоши. Было в нем что-то от амфибии, и когда он взял мою руку в свои ладони, у меня по всему телу пошли мурашки, будто я взял полную горсть червей. Однако его ладони оказались сухими и напудренными.

— Мне рассказали о ваших действиях на поле брани, комиссар, - сказал он мне.  – И, надо понимать, это вы обнаружили сердце гнусной ереси, намеревавшейся пустить свои вонючие корни в священную землю Мистраля.

Говорил он мягким, приторным баритоном. В юности, возможно, это могло сослужить ему хорошую службу, но все, что я тогда слышал, был человек, очарованный каждым звуком своих высказываний, человек, верящий в то, что у него есть инструмент, чтобы подчинять своей воле языки, сердца и умы.

— Благослови вас Император за вашу верность и преданность долгу.

— Благодарю вас, ваше высочество.

Я был молод, но не глуп. Я прекрасно видел, что за человек стоял передо мной. Это был представитель высшей власти на Мистрале, назначенный Адептус Терра. Мы прибыли на эту планету, чтобы поддержать порядок, что он представлял. Он не был достоин этого положения, это понял бы даже ребенок. В качестве мысленного эксперимента я сказал себе, что возможно мое первое впечатление ошибочно, и этот человек был хорошим правителем и святым человеком. Я отогнал эту мысль до того, как она вызвала у меня смех. Но я знал свой долг и был обязан защищать ту должность, что занимал Вангенхайм. Я бы ничего не добился, действуя с неуважением. И я проглотил свою неприязнь. Я играл роль скромного офицера в присутствии великого человека.

Больше я так не делаю.

Вангенхайм спустился чуть правее, на ступеньку ниже. Краем глаза я видел, как Серофф разыграл тот же спектакль. Я знал, как он оставался собранным.

— По крайней мере, потом будет амасек, - сказал он мне в самом начале церемонии. – Хороший амасек. Много, много отличнейшего амасека.

Священники, спускаясь следом, также нас благословляли. Многие казались сделанными из того же теста, что и Вангенхайм, но были и те, которые, как мне показалось, были более искренне преданы своему призванию, чем его наградам. Дворяне пожимали нам руки. Они были менее елейными. От них лились хвалы и лесть, и пока они и экклезиархи говорили однообразными фразами с событий, подобных этому, я бы сказал, что Вангенхайм и его подчиненные были искренне рады исходу битвы. Бароны говорили, что они рады, но в их реакции было что-то механическое.

Когда последние члены процессии спустились по лестнице, Серофф заговорил со мной снова, не нарушая выправки.

— Не думаю, что дворяне счастливы нас видеть.

— Я заметил, - шепнул я в ответ. В галерее наверху лестницы мне почудилось какое-то движение. Я успел заметить человека, быстро исчезнувшего в тени. Я будто бы увидел взмах мантии, но ничего более.

— Так что? – продолжил Серофф. – Еретики, все до единого?

Это казалось неправдоподобным.

— Не все так просто.

— Раскол между ними и Экклезиархией?

— Может быть.

Глядя вперед, я не мог сказать поморщился ли Серофф в тот момент. Его молчание говорило о том, что так и было.

— Трон, надеюсь, ты ошибаешься.

— Я тоже.

Такая вероятность поднимала неприятные вопросы о цели нашей миссии. Использовали ли нас в качестве пешек в междоусобице? Нет, сказал я себе тогда. Простой политический раскол не объяснял руны на черепе Лома и самом шагоходе.

Слишком много вопросов. Мы только прибыли в Толосу, а я уже чувствовал, будто тонул в этих мутных водах.

2. Вангенхайм

Он уделил себе несколько минут между церемонией и приемом. Он стоял в комнате наблюдения и смотрел вниз, невидимый собиравшимся в холле людям. По взмаху руки херувимы прервали свою хвалебную песнь. Крылатые сервиторы во всех смыслах были его детьми. Он предоставил свой генетический материал, чтобы их вырастили в специальных цистернах. Они были его продолжением, его волей и славой. Индульгенцией, как он полагал, они не были. Скорее, утешением для него и напоминанием, сильным и постоянным, о его важности для всех, кто его видел.

Напоминания требовались, потому что верхушка мистралианской власти не знала покоя. Высшая власть кардинала над жителями всей планеты не подвергалась сомнению. Но кто был кардиналом — это решалось посредством убийства или подстроенного падения. Так он и достиг своего величия – подстроил доказательства, отправившие его предшественника в подвалы Ордо Еретикус.

Затем шла аристократия. Светские власти имели свою собственную силу, и Вангенхайм знал об их надежде на уменьшение его роли до подставного лица. Возможно, стоило поблагодарить барона Лома. Его бунт дал Вангенхайму возможность преподать хороший урок остальным дворянам. Видите? Вот, что случается, когда забываешь свое место.

Вот и хорошо. Но усвоили ли дворяне этот урок? Это будет видно дальше. Он и дальше будет их учить, пока те не успокоятся, как следует. Пока последний раздражитель не будет устранен, он будет держать Гвардию на Мистрале. Открытие действующего еретического культа, пусть и ограниченного, казалось настоящим подарком. Столько всего можно было сделать с угрозой, особенно, если она уменьшилась до призрачной, и ее можно будет использовать в соответствии с его потребностями.

Сзади послышалось скромное покашливание. Вангенхайм обернулся. Веркор, дворцовый стюард, стояла в дверях. Это была высокая, худая женщина, жесткая, как кабель. Лицо ее имело цвет и выражение кости. Ее длинные темные волосы доходили до плеч и скрывали бионические уши, выполнявшие роль направленных микрофонов. Она могла подслушать разговор на другом конце переполненной комнаты. Веркор слышала все, что говорилось во дворце.

— Что ты узнала? – без вступления спросил Вангенхайм.

— Бароны удивлены тем, что было найдено, ваше высочество.

— Они не заподозрили Лома в ереси?

— Похоже, что нет.

Это были хорошие новости. Еще одно доказательство, что порча не имела шанса выйти за пределы Долин Лома. Если культ не был призрачным, его будет сложнее использовать.

— Кто-нибудь выражал сочувствие? – спросил он.

— Нет. Только отвращение.

А вот тут было жаль. С такими доказательствами он бы мог сокрушить еще несколько семей, а остальных усмирить. Но время еще оставалось. Падение Лома гарантировало это.

— Хорошо, - сказал он, отвернувшись от толпы внизу.  – Мне пора идти вниз. Ты отлично сработала. Продолжай.

— Как пожелаете, ваше высочество, - с этим словами Веркор исчезла.

Вангенхайм дал сигнал херувимам, и они снова запели. Купаясь в лучах собственной власти, он приготовился изображать хорошего хозяина.

3. Яррик

Прием проходил в бальном зале. Мне не доводилось слышать, чтобы во дворцах Экклезиархии были бальные залы, но это помещение трудно было спутать с чем-то другим. Там было еще больше огромных люстр. Не таких крупных, как у большой лестницы, но достаточно внушительных. И, конечно же, не обходилось без вездесущих золотых листьев. На этот раз на стенах, между массивных зеркал в рамах, что преумножали толпу до бесконечности. Потолочные фрески здесь были абстрактными, и изображали группки переплетающихся завихрений. Подразумевались движения танца без его непосредственного изображения. Материализм дворца был настолько показным, что я удивлялся, зачем кому-то смущаться природы комнаты.

В тот вечер танцев не было, по крайней мере, пока что, хотя на другом конце комнаты играл камерный оркестр. Слуги, как выяснилось, в ливреях семьи Вангенхайм сновали среди толпы с серебряными подносами с закусками. Подали и амасек, на который так надеялся Серофф, и вскоре мы праздновали смерть барона Лома продуктом его собственной винодельни. Я задумался, поднося бокал ко рту, не пьем ли мы последнее, что когда-либо было сварено. Мысль была неприятной, но я отпустил ее, стоило только распробовать напиток. Он более чем оправдал свою репутацию.

Расп держал нас с Сероффом близко к себе. Учил нас плавать. Мы наблюдали, как Вангенхайм обходил помещение, останавливаясь то у одной группки офицеров, то у другой, как обменивался шутками с дворянами, чей смех был немного наигранным. Он постепенно приближался к нашей компании. Здесь были Гранах и полковник Беннегер. Последний напоминал танки, которыми командовал. Массивный, квадратный в плечах и с такой же головой, он был преданным учеником Раллама и скорбел о смерти генерала. Он был приверженцем старой школы, прямого применения грубой силы, как и Раллам, и будет более огорчен перспективой продолжительного пребывания на Мистрале после победы, чем Гранах. Но амасек смягчил самые острые из его граней. Он выглядел вполне довольным. Прикончив очередную порцию, он уставился в хрустальный бокал, будто удивленный, что тот оказался пустым. У его локтя моментально возник лакей с графином и предотвратил трагедию.

— Ну что, комиссар, - довольный Беннегер хлопнул меня по плечу. – Вы закончили эту войну для нас. Отличная работа. Впечатляюще для первого раза.

— Прошу прощения, полковник?

— Вы же нашли ту чертову берлогу, так? Мы убили их всех. Теперь здесь порядок.

— Дай Император, чтобы вы были правы, - слова Гранаха звучали искренне.

Я благодарно кивнул Беннегеру, но промолчал. Приятно получить похвалу от вышестоящего офицера, но воспоминания об оскверненной часовне были слишком свежими, рваными и кровоточащими.

— Соглашусь с вами, полковник, - сказал я Гранаху, а после обратился к Беннегеру. – Надеюсь, что вы правы, сэр. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем быть достойным этой похвалы. Но боюсь, что решение принимать не нам.

Беннегер украдкой взглянул на Вангенхайма. Кардинал шаг за шагом приближался к нам.

— Если он своего добьется, - пробормотал он, - этот святоша продержит нас здесь вечность.

Это меня поразило. Я видел, как уголок рта Распа дернулся в мимолетной улыбке. Я не знал, что его тогда позабавило: отсутствие дипломатии у Беннегера или мое удивление его проницательности. Возможно, и то и другое.

— Такое возможно, - произнес чей-то новый голос. – Но здесь более серьезные опасения, чем политическая воля. И вы верно мыслите, комиссар. Не в полномочиях Имперской Гвардии определять уровень еретической угрозы.

Мы обернулись. Не было даже слышно, как подошел этот человек. Будучи среднего роста, он преподносил себя с таким высокомерным видом, что казалось, это возвышало его над всеми нами. Впечатление усиливалось его манерой держать голову чуть отклоненной назад так, что он, казалось, смотрел свысока на любого, кто стоял перед ним. Человек был молод, возможно, моего возраста. Его одеяние было формальным, элегантным, но строгим, с темной мантией поверх жилета, брюк и ботинок, великолепие которых делало нашу парадную униформу невзрачной; но то, как он вел себя, наводило на мысль, что это была его повседневная одежда. Каждая ниточка его одежды, каждый белокурый волос на голове подчинялись той же неумолимой дисциплине. Даже если бы я не видел его подвески, железного черепа на символе I, то все равно распознал в нем Инквизицию. Во мне поднялось напряжение, будто я был животным, почуявшим соперника.

— Никто бы не подумал и не надеялся, что будет иначе, - мягко сказал Расп. Он поклонился. – Лорд-комиссар Симеон Расп, к вашим услугам, инквизитор…

— Гектор Краусс, Ордо Еретикус, - тот поклонился в ответ. Движение было быстрым и отрывистым. Он будто бы наблюдал за нами даже в тот момент, когда его голова была опущена.

— С уверенностью могу сказать за своих коллег, что мы рады тому, что Инквизиция взяла дело в свои руки, - продолжил Расп.

— Меня мало интересуют формальности и любезности, лорд-комиссар, - отозвался Краусс. – Прошу простить мою прямоту.

Или что-то еще, подумал я, и в голове это прозвучало голосом Сероффа. Я старался не смотреть на него, но чувствовал, как тот ощетинивается.

— Разумеется, - улыбка Распа не дрогнула.

— Это мероприятие отвратительно, - сказал Краусс. – Оно ничего не дает, и преждевременно в своем триумфе. Хотелось бы мне быть сейчас в другом месте.

Его презрение было неподдельным, но его внешний вид оставался максимально спокойным, и я полагал, что на уровне, о котором даже он не подозревал, Краусс был менее чем честен с самим собой. Он не мог уделять столько внимания своему внешнему виду, не реагируя, даже бессознательно, на контекст, созданный с совершенной точностью.

— За это можно выпить, - сказал Беннегер. Его ухмылка исчезла, когда инквизитор не улыбнулся в ответ. Он будто бы поник под взглядом молодого человека.

— Как долго идет ваша миссия на Мистрале? – спросил я, переманивая внимание Краусса.

— Несколько месяцев, - последовал ответ. – Недолгое время спустя первых случаев бунта. Кардинал Вангенхайм с самого начала заподозрил присутствие культа.

— И? – поинтересовался Расп.

— Ничего конкретного до вашего открытия, - если Краусса и донимало его отсутствие прогресса, он хорошо это скрывал.

— Тогда значит, что мы здесь закончили? – рискнул спросить Гранах.

— Не могу сказать, - ответил Краусс. – Я должен посетить крепость Лома. Мне будет нужно опросить ваших людей, полковники. Особенно тех, что вступали в контакт с шагоходом.

— Разумеется, - ответил Гранах. Беннегер кивнул. Никто из них более не сказал инквизитору ни слова.

— Хорошо, - Краусс кивнул.

Вангенхайм подходил все ближе. Губа инквизитора неприязненно искривилась. Он кивнул еще раз и ушел.

— Манеры, - пробурчал Беннегер ему в спину.

— Ох, да заткнись ты, - оборвал его Гранах.

И вот кардинал оказался среди нас.

— Да озарит вас всех свет Императора, - произнес он. Этим словам он придал особое значение, как это было естественно для всех, кто глубоко восхищается собственной искренностью. – Мистраль в большом долгу перед вами всеми за ваши усилия в уничтожении рака ереси.

— Инквизитор Краусс полагает, что наша работа еще далека от завершения, - сказал Расп.

Вангенхайм кивнул.

— Я разделяю его опасения. Молот Императора провел здесь большую работу, но его труды еще не окончены. Здесь все еще неспокойно, а где восстание, там и ересь.

Никто не ответил на это заявление прямо. Его корыстная натура была очевидна. Было видно, как Беннегер изо всех сил старается не нахмуриться.

— Где мы будем нужны в следующий раз? – спросил Гранах.

— Ах, полковник, хотел бы я, чтобы все было так просто. Перед нами нечто более расплывчатое, более коварное, чем простое вооруженное восстание. Чуть ранее я назвал ересь раком, раком она и является. Она пожирает все уровни мистралианского общества, и, как и все убежденные трусы, делает это в тени.

— Это определенно работа для Инквизиции, - осторожно произнес Расп. – Молот – не самое подходящее оружие в этом вопросе.

Гранах и Беннегер посветлели при этих его словах.

— Без сомнений, бич Инквизиции будет применен, - заверил Вангенхайм. – И я принял некоторые меры, которые, я уверен, наставят заблудшую паству на путь истинный.

Он улыбнулся и подмигнул, весьма довольный собой.

— Но вы должны понимать, лорд-комиссар, полковники, - он всплеснул руками, – присутствие больших сил Имперской Гвардии бесценно не только для подавления бунта, но и, в первую очередь, для его предотвращения. Понимаете?

Он снова улыбнулся и развел руки ладонями вверх. Этим жестом он напомнил мне фокусника. Как будто ожидалось, что мы ахнем от логики, открывшейся перед нашими изумленными глазами.

— Пока вы здесь, у нас есть возможность искоренить ересь более изящными методами.

— Ваше высочество, - голос Беннегера звучал глухо от разочарования. – Это может означать, что наше пребывание на Мистрале…

— Продлится неопределенное время. Да, полковник, именно так. - Вангенхайм одарил нас своей влажной улыбочкой. – О вас и ваших людях хорошо позаботятся, не беспокойтесь.

— Нам нужно вернуться на Косу Терры до того, как… - начал Гранах.

Кардинал его прервал.

— О, я думаю, ваше присутствие на земле в пределах легкой досягаемости от Толосы будет именно тем сдерживающим фактором, который нам нужен. Не так ли?

Гранах колебался. У него был авторитет в вопросах тактики, но в тот момент никакого конфликта не было, и он только что получил директиву от высокопоставленного представителя Адептус Терра. Он кивнул.

— Как скажете, ваше высочество, - его как будто приговорили к каторге. И я разделял его тревогу. Мы стояли перед лицом затяжной миссии с расплывчатыми задачами и отсутствием возможности решающей победы. Армия не заслуживала такой судьбы.

С другой стороны, какую бы неприязнь я ни испытывал к Вангенхайму и видел, что мы становились пешками в политической игре, ничто из этого не отменяло того, что мы видели в Ломе. Существовала угроза куда более серьезная, чем восстание. Был культ. Пока не удостоверимся, что он уничтожен, у нас есть здесь работа. В устах кардинала правда звучала как ложь, но правдой быть не переставала.

Вангенхайм с восторгом всплеснул руками.

— Замечательно! Вот увидите, полковник. Еретики будут вытравлены из наших рядов. А теперь, если позволите…

Его работа сделана, власть усилена, кардинал отбыл. Полковники угрюмо уставились в свои бокалы с амасеком. Расп наблюдал за уходящим Вангенхаймом, но я заметил, что его внимание привлекло что-то другое в зале. Он оставил офицеров созерцать нашу общую судьбу и жестом велел мне и Сероффу следовать за ним. Он шел медленно, будто прогуливался среди толпы, но  взгляд его был целеустремленным.

В центре зала к нам обратился один из дворян. Во время презентации на лестнице он был в рядах первых после Экклезиархии. Мгновение спустя я его вспомнил: барон Рейланд Ванзинн, председатель Мистралианского Совета. Он был первым среди светских властей.

— Прошу прощения, лорд-комиссар, - сказал он.

— Барон Ванзинн, - Расп ответил жестким полупоклоном.

— Ранее я поблагодарил вас от имени Совета, - продолжил Ванзинн. – И хотел бы лично выразить благодарность вам и вашим офицерам, - он кивнул мне и Сероффу, - в знак признания ваших заслуг на поле боя. 

Его вежливость была донельзя формальной, почти мертвой.

— И хотел бы знать, не окажете ли вы мне честь присутствовать на позднем ужине в моей резиденции в Толосе.

По голосу нельзя было сказать, что мы окажем ему честь. Звучало так, будто он был должен сжечь свой дом дотла. Холодность его манер подчеркивалась  внешностью. Он был высок, и будто выкован из железа. Его снежно-белые волосы были острижены так коротко, что еще немного, и они оказались бы сбриты вовсе. Он определенно был ветераном, и я догадался, что скорее, Имперской Гвардии, чем местного ополчения. Его лицо отражало нелегкий опыт. От правого уха до самой шеи тянулся длинный шрам.

Расп принял приглашение с той же грацией, с какой оно было подано: никакой.

— Разумеется, - только и кивнул он. – Это будет честью для нас.

Теперь его дом оказался сожженным дотла.

— Значит, через час? – спросил Ванзинн, но ушел до того, как Расп ответил.

Было в этом обмене репликами что-то такое, что поразило меня. Это было отрепетировано, как будто двое мужчин уже были партнерами в этом танце взаимной враждебности.

— Мы же не идем? – спросил Серофф. Он был на взводе.

— Идем, - сообщил Расп.

Дом Ванзинн владел недвижимостью по всему Мистралю. Семейная резиденция располагалась в крепости Карратар, в горах за пределами Толосы. Когда по зову долга приходилось ехать в столицу, барон останавливался в особняке Граубен. Дом был довольно скромным по сравнению с дворцом, но только по сравнению с этим монументом. Толоса залегала грубыми концентрическими кругами вокруг центрального холма, сохранив большую часть плана улиц, восходящего к основанию укрепленного города в эпоху Отступничества. Цитадель на вершине холма претерпела изменения, была расширена и превращена во дворец Экклезиархии. Помимо внушительных размеров, она давно утратила свой первоначальный архитектурный облик. Но многие другие строения в Толосе напоминали о том, насколько древним был город.

Особняк Граубен служил таким напоминанием. Он располагался в кольце сразу же за вершиной. Мы направились туда прямиком из дворца, а мистралианские ветра, с завыванием несшиеся по улицам, били по нам так сильно, что казалось, будто нас колотят волны океана. За тысячу лет камни стен особняка почернели от грязи. Его узкие витражи пропускали мало света, и когда мы вошли в  вестибюль, я бы ошеломлен от того, что внутреннее освещение осуществлялось светосферами, а не факелами. Декор напомнил крепость Лома. В обоих поместьях отчетливо ощущалась приверженность традиции, шедшей из глубины поколений, традиции, сохранение которой лежало на плечах нынешнего барона. Ответственность эта, как было ясно, являлась привилегией.

Когда камердинер провел нас дальше, из дверного проема слева прогремел голос Ванзинна.

— Если и есть что-то, чего я не выношу, - сказал он, входя в вестибюль, - так это люди, принимающие приглашения, которые не нужно принимать.

— А чего я терпеть не могу, - парировал Расп, - так это невыносимых придурков, которые эти приглашения раздают.

Воцарилась тишина, пока двое мужчин смотрели друг на друга, потом на нас. Затем оба разразились смехом и обнялись. Это была встреча двух товарищей, разделенных годами и расстоянием, но не привязанностью. Через мгновение они держали друг друга на расстоянии вытянутой руки.

— Симеон, - сказал Ванзинн, все еще улыбаясь, - ну и дурак же ты, что прилетел на эту планету.

— Рейланд, - отозвался Расп, - ты живешь здесь. Ты-то тогда кто?

— Еще больший дурак, - согласился барон, и улыбка на мгновение пропала. Затем она вернулась, и он сопроводил нас в комнату.

Это было интимное пространство, предназначенное для тихих вечеров с друзьями, а не для пиршества. Там стоял квадратный стол, достаточно просторный, чтобы четверо сидящих могли вытянуть ноги. Над горящим камином висела картина, изображавшая Карратар. Языки пламени плясали и гудели, когда ветер пробирался вниз по трубе, чтобы позабавиться с ними. Витражное стекло дребезжало в своей раме. Отделка стен была темной, как стол Лома. Комната производила эффект целостности и комфорта, надежной защиты от наружных ветров. На ужин подали густое рагу из нарезанного кубиками мяса грокса, картофеля и соуса на основе из амасека. Мы заедали его фермерским хлебом, таким плотным, что он грозил упасть в желудок подобно свинцовому шару, но устоять было невозможно. Трапеза была умышленно неформальной, и оказалась  долгожданным исправлением эксцессов, имевших место ранее вечером.

— Как вы познакомились? – спросил Серофф, когда мы заняли свои места.

— Я служил в качестве комиссара Мистралианской Гвардии, - ответил Расп. – Спишем на мою молодость и неопытность тот факт, что я так и не пристрелил этого недоноска.

Ванзинн хохотнул, а затем пошли солдатские байки и истории. Мы с Сероффом слушали и задавали случайные вопросы, ожидаемые, чьей функцией было выявить кульминацию истории или изюминку шутки. Когда после ужина подали напитки, я сменил тему к более насущным вопросам.

— То представление во дворце, - сказал я. – Оно же было не только для нашего с Сероффом блага, так ведь?

— Верно, - ответил Расп.

— В тех залах полно ушей, - добавил Ванзинн. Оба мужчины теперь были серьезны.

Я ненадолго задумался.

— Могу я говорить открыто?

— За этим мы и здесь, - сказал мне Расп.

— Складывается ощущение, что вы оба вступили в сговор, пусть и в незначительной степени, чтобы обмануть Экклезиархию.

Наступившую тишину нарушил кашель Сероффа, подавившегося напитком.

— Скажите, комиссар Яррик, - сказал Ванзинн, - каково ваше впечатление о кардинале Вангенхайме?

— Считаю, что он корыстный, жадный до власти человек, оскорбляющий свою должность.

— А вы скоры на суд после краткого знакомства.

— Вы не согласны с моей оценкой?

— Ваше суждение еще и весьма проницательно. Я с вами согласен. Я знаю кардинала намного дольше, и единственная разница между вашей оценкой и моей заключается в том, что я не могу выразить свою, не прибегая к ругательствам.

— Так что на самом деле здесь происходит, Рейланд? – спросил Расп. – Я знаю, что Бартоломью Лом был твоим хорошим другом, но он определенно был вовлечен в нечто глубоко еретическое.

— Чего ты добиваешься? – скорее, отпарировал Ванзинн, чем ответил. – Ты знаешь, как работают вещи на Мистрале. Все становится только хуже, никак иначе.

— У меня есть долг, и я буду ему следовать. И все, чего я хочу, это информация, которая мне в этом поможет.

Ванзинн кивнул.

— Это честно. Что же, то, через что мы сейчас проходим, может быть неудачным стечением двух обстоятельств. Очень надеюсь, что ошибаюсь. Одно из этих событий – раскол между дворянством и Экклезиархией. Второе, вероятно, ересь.

— Бароны возглавляют еретиков?

Ванзинн поморщился.

— Надеюсь, что нет. Не совсем.

— Не совсем? – вспылил Расп. – Ты слышишь, что говоришь?

Барон поднял ладони в примиряющем жесте.

— Позволь закончить, - он ненадолго замолчал, собираясь с мыслями. – Конфликт между моими коллегами и Вангенхаймом, в своей основе происходит из-за власти, а не веры.

— Продолжай.

— Кардинал продолжает поднимать десятины. Они уже парализуют. Вангенхайм не пытается укрепить свое гнездо за наш счет. У него в распоряжении столько денег, сколько он и потратить не сможет. Но если он доведет нас до неплатежеспособности, мы окажемся в его власти. В перспективе мы не сможем действовать в собственных интересах. Уже шесть поместий попали под прямой контроль Экклезиархии. Кардинал жаждет не меньше, чем абсолютной власти на Мистрале.

— А бароны сопротивляются, - сказал я.

— Насколько могут. Но любое сопротивление будет заклеймено Вангенхаймом как ересь. Постоять за себя значит неизбежно начать войну.

— Ты еще не дошел до этого, - заметил Расп.

— Нет. Я все еще могу платить десятину. Как и другие крупные дома. Но только пока. У нас кончается место для маневра. И время.

— Значит, вот почему так мало баронских сил помогало нам в борьбе против Лома, - произнес я. – Кардинал не хочет, чтобы у вас была возможность начать полномасштабную мобилизацию.

— Именно.

— Я не совсем понимаю, - сказал Серофф. – По вашим словам выходит, что здесь нет настоящей ереси. Таковой зовется противостояние амбициям кардинала. Но в этом нет смысла. То, что сделал барон Лом…

— Да, это истинная ересь, несомненно, - перебил Ванзинн. – То, что распространяется в городе в знак симпатии к баронам, — это неприятие кардинала и его дел.

— Это неприятие Экклезиархии, - сказал Серофф.

— Нет, - поправил его Ванзинн. – Вангенхайма. Он бы заявил, что это разделение без различия, но я не согласен.

— Это Мистраль, - тихо сказал Расп.

— Да, - согласился Ванзинн. – Так и есть. Вангенхайм злоупотребляет своими полномочиями и дискредитирует Экклезиархию.

— Мы не выбираем наших лидеров, - заметил я. – Не нам подвергать сомнению решения, что поставили его на это место.

— Нам и не нужно, - произнес Расп. – Это его дом.

— Кардинал – мистралианец? – удивленно спросил Серофф.

Ванзинн кивнул.

— Он знает, как плавать в наших водах. Поэтому я и не принял его болтовню о ереси всерьез. Здесь достаточно других, более приземленных причин для волнений, и все придуманы им.

— Но здесь есть ересь, - сказал я.

— Да, - глаза барона были полны печали, а голос звучал устало. – Но, возможно, ее больше нет.

— Признаки порчи были свежими, - сказал ему Расп.

— Трон, да будет так.

— Вы верите, что мы ее уничтожили? – спросил я.

— Я очень этого хочу. Я беспокоюсь за весь Мистраль, если вы этого не сделали.

— Сомневаюсь, что кардинал так уж спешит объявить об устранении угрозы, - задумался Расп. – Однако если кризис продлится слишком долго, он покажет себя слабым.

— Угроза ереси окончится восстанием против его правления, - сказал я.

— Весьма вероятно, - согласился Расп.

— А что, если культ еще действует? Что, если угроза реальна? – спросил Серофф.

Мы молчали. Казалось, свет в комнате потускнел, словно его накрыла тень страхов Ванзинна.

— Расскажи нам, что ждет нас впереди в политическом плане, - попросил Расп барона.

— В конце следующей недели состоится собрание Совета. Надежда в том, что кардинала можно заставить увидеть причину. - По тону Ванзинна было понятно, что надежда была тщетной. – Если так случится, полагаю, я смогу обеспечить лояльность остальных баронов.

— А если нет? – спросил я.

— Поймите, комиссар, - мягко сказал Ванзинн, - если кардинал останется глух к голосу разума, если продолжит гнаться за властью, то, ересь или нет, бароны восстанут в отчаянии. И тогда я ничего не смогу предотвратить. И у нас начнется гражданская война.

Окно снова задребезжало. Снаружи по улицам рыскал ветер Мистраля. Он звучал как Судьба, вырывающая события из рук жалких смертных.

ГЛАВА 6

ПРОНЗАЮЩИЙ ШИП

1. Яррик

Вангенхайм предложил нам расположиться во дворце, вместе с другими старшими офицерами. Ванзинн пригласил остановиться у него в Граубен. Расп поблагодарил обоих, и отказал обоим. Он выбрал непримечательную таверну на половине пути вниз по склону холма Толосы и снял для нас три комнаты. Они хоть и были комфортабельными, но не дотягивали до той роскоши, что могла нам достаться в предложенных вариантах. Серофф явно огорчился. Я же стратегию оценил, но задался вопросом, насколько она будет эффективной.

— Здесь мы не слишком защищены от шпионов, - сказал я Распу, пока пытался закрыть окно, выходившее на восток, которое открыл по глупости. Когда мне все же удалось опустить створку, ветер обиженно взвизгнул оттого, что его выгнали из комнаты, которую он только намеревался перевернуть вверх дном. На внешней стене гремели ставни. Я решил разобраться с ними позднее.

— Конечно, нет, - сказал Расп. Он прислонился к дверному проему моей комнаты, скрестив руки, с удивленным выражением лица. – Но они будут дольше организовываться. Мы немного усложнили им задачу. Еще мы уравняли правила игры. Если бы мы приняли одно из приглашений, можно было бы с уверенностью сказать, что за нами следят шпионы только одной стороны. Это было бы нечестно. А таким образом они будут соревноваться друг с другом.

— Вы ожидали слежки и в Граубен?

— Конечно. Барон бы плохо выполнял свои обязательства, если бы не наблюдал за нами.

Я раздумывал, был ли безопасный способ задать интересовавший меня вопрос. Поняв, что нет, я решил рискнуть.

— Вы доверяете барону Ванзинну?

— Он один из моих старейших друзей. Мы не единожды спасали друг другу жизни.

Он не ответил на мой вопрос.

— Но? – подсказал я.

— Но он мистралианец, и должен плавать в местных водах, как и любой другой житель этой планеты. Разумеется, мы тоже должны, хотя я думаю, что вы считаете иначе.

Я поморщился.

— Да, именно так. Но это не значит, что я так поступлю.

— Хорошо. Тогда, возможно, выживете, и вы узнаете, что думать как комиссар и поступать как оный не всегда означает одно и то же.

Ставни настойчиво хлопали.

— Лучше бы вам с ними разобраться, - посоветовал Расп.

Я вздохнул и снова поднял окно. Ветер победоносно ухнул в комнату. Я перегнулся через подоконник, потянувшись к ставням, и почувствовал, что меня вот-вот вытянет из комнаты и швырнет кувырком до самого конца улицы. Мне удалось поймать ставни и закрыть их, затем я опустил окно. Снаружи разочарованно взвыл ветер. Меня посетила мысль.

— Любопытно, - сказал я. – Вы говорили, что выражение насчет вод Мистраля придумано местными.

— Все верно.

— Я ожидал метафоры, основанной скорее на… - я жестом указал на окно, - на ветре.

— Вы еще мало что видели за пределами стен, не так ли?

— Я видел там важную водную систему.

— «Важная» вряд ли звучит справедливо. В любом случае, выражение включает в себя две постоянные жизни на Мистрале. Полное значение гласит, что если даже ветер Мистраля не может очистить его политические воды, то они должны быть воистину мутными.

— Понимаю, - это имело удручающий смысл.

Затем он ушел. Наш разговор вспомнился мне на следующий день. Мне открылось, что не было никакой разницы, родился ты на Мистрале или нет. Каждый на планете старался не утонуть в течениях политики. Без исключений.

2. Веркор

Веркор ожидала кардинала за дверями Часовни Маджорис, находившейся во дворце Экклезиархии. Она занимала почти все западное крыло, такая же широкая, как соборы в небольших городах Мистраля. Строение было новее, чем Часовня Минорис, лежавшая в самом сердце дворца, пережиток оригинальной цитадели. Минорис теперь редко использовалась. Она совершенно не подходила по размеру и пышности проводимым церемониям. В течение последних нескольких столетий некоторые кардиналы использовали ее как более уединенное место для молитв и медитации.

Но не Вангенхайм. Если Часовня Маджорис подходила для публичных служб, то и для одиночных тоже была хороша.

Он был занят таким моментом воспоминаний прямо сейчас. Из-за закрытого массивного портала не доносилось ни звука. Веркор знала, что кардинал сейчас должен был стоять на коленях перед большим алтарем. Расстояние и толщина дверей блокировали молитвенный шепот даже от ее слуха. Так и должно было быть. Но она услышала, как он спускался в неф, и дала сигнал страже. Они раскрыли двойные двери прямо перед тем, как Вангенхайм подошел к ним.

Его мантия скрывала ноги, а позади стелился длинный шлейф. Он двигался медленно, и напоминал Веркор одну из тех груженых лодок, что курсировали по сети окружавших Толосу рек. В его шагах не было грации, но была неторопливая величавость и неумолимый импульс. Он кивком приказал ей идти следом и отправился вниз по одной из больших галерей дворца, которые выходили в главный дворцовый монастырь.

— Что нового? – спросил кардинал.

— Лорд-комиссар и двое его людей ужинали у барона Ванзинна прошлым вечером.

— Что они обсуждали?

— Я не знаю. Там было слишком много людей барона, чтобы я могла подобраться ближе и услышать.

— Какая неприятность, - Вангенхайм на мгновение задумался. – Ванзинн был весьма осторожен, а это значит, ему есть что скрывать. Они остановились у него?

— Нет.

— Хорошо, - кивнул Вангенхайм. - Меня бы обеспокоили признаки любых прочных связей.

— В мануфактории барона Ванзинна не было волнений, - заметила Веркор.

Кардинал небрежно отмахнулся от ее наблюдений.

— Меня не интересует его очевидная верность. Собирается он восстать или нет, не имеет значения. Что действительно важно, так это его неспособность сделать хоть что-то, идущее вразрез с эдиктами Святой Экклезиархии. А нам еще предстоит этот момент.

Веркор подхватила эту фразу. Вангенхайм сохранял тонкий слой внешней пристойности, прикрывавший его собственные амбиции. Она мысленно пожала плечами. Ему не нужно было этого делать для ее блага, но он был осторожен во всем. Он был осторожным человеком и весьма успешным. Это все, что имело значение. Ее семья служила его дому в течение стольких поколений, что трудно было отследить. Исторически сложилось, что первенец каждого поколения не имел имени, становясь воплощением семейной принадлежности, Веркор, шедшей в тени Вангенхаймов. В течение нескольких последних столетий линия Веркор изменилась в своей природе. Она не рожала детей, но был собран ее генетический материал, и ее наследник рос в колбе, ожидая извлечения, когда ее обязательства подойдут к концу. Насильно, как обычно бывало.

И все же на протяжении столетий, сколько Веркор служили Вангенхаймам, не было ничего более нематериального и хрупкого, чем верность, связывавшая две семьи. Той связью был успех. Когда Вангенхаймы взбирались по лестнице иерархии, Веркор процветали. Текущий носитель имени не имела сентиментальных иллюзий насчет чести или традиции. Как и кардинал. Как и его предки, он знал, что провал моментально разорвет эту связь. И это заставляло Вангенхаймов быть откровенными. Если они хорошо составляли план и действовали разумно, тени на их стороне становились незаменимыми орудиями.

Веркор размяла бионические пальцы. Вибрации сервоприводов пробежали по ее руке. Ощущение было приятным. Это был гул силы, способной раздробить кость. Она могла куда больше, чем просто слушать.

— Стоит предпринять какие-либо действия, ваше высочество? – спросила Веркор.

Вангенхайм помедлил с ответом.

— Нет, - ответил он. – Гвардия сейчас здесь. Этого должно быть достаточно, чтобы поддерживать порядок, по крайней мере, до Совета. Сегодня прибудет реликвия, и праздник начнется на следующий день после Совета. Это все и определит. Узнаем, нужно ли действовать, и мы будем в состоянии сделать это окончательно. И будет лучше, если Ванзинн и бароны примут неизбежное. Возможно, так и будет. Если нет… - он развел руки и посмотрел вверх, будто бы обращаясь к суду Императора. – Тогда мы не будем нести ответственность за глупость заблудших.

— Полностью согласна, - поддакнула Веркор. С точки зрения стратегии, усмирить баронов без насилия было бы правильно. Это был более контролируемый способ закончить волнения. Но немного насилия, правильно примененного, тоже может сослужить хорошую службу.

Ей уже надоедало просто слушать.

3. Яррик

Кардинал Вангенхайм был верен слову. Частично. Удобные апартаменты предоставлялись полковым офицерам. Но в Толосе не было возможности расквартировать крупные силы. Так полковники жили во дворце Экклезиархии, в то время как капитаны оставались со своими батальонами за стенами города. Возникла и проблема логистики. Не нашлось места для размещения лагеря в ближайшем доступе.

Толоса занимала почти весь остров, на котором располагалась. Десятки рек и притоков, что рассекали великие равнины Мистраля, питались от хребта Карконн, возвышавшегося на дюжину километров к востоку от города, но, казалось, исходили из самой Толосы. Они служили природными торговыми артериями планеты, а Толоса была сердцем, гнавшим поток в другие земли. Хотя сотни кораблей, от частных барж до принадлежавших знатным семьям грузовых судов, вставали на якорь в городских доках каждый день, большая часть нужд транспортировки теперь удовлетворялась внушительной сетью маглевов, пересекавшей и воду, и сушу. Рельсы сходились на перекрестке шириной в несколько километров сразу за северными воротами, построенном на одной большой полосе земли на острове, который не входил в городские стены.

Семьдесят седьмой и сто десятый не могли спать на рельсах маглева. Поэтому бивуак был установлен в Карконнах. Там земля принадлежала Тренкавелам, небольшому роду в отдаленном родстве с Ванзиннами. Они были исключительно торговцами, не имели собственных военных сил, и одними из первых пали под пятой Вангенхайма. Расп заявил, что впечатлен выбором Гранаха, и я увидел политическую логику в действии. Земля Тренкавелов находилась максимально близко к нейтральной зоне в напряженной атмосфере Мистраля. Официально не было ни одной стороны, которую можно было принять. Но все на планете знали, что ситуация была куда сложнее, чем казалось, и Гранах разместил мортисианцев, чтобы сигнализировать о том простом факте, что Гвардия находится здесь, чтобы обеспечить поддержание порядка в Империуме.

Место также было удачным с военной точки зрения. Это была пустая долина, достаточно широкая для поддержания лагеря. Она обеспечивала укрытия от постоянных ветров, хотя палатки все равно дрожали, их брезент колыхался и рвался от порывов ветра. Через долину пролегала линия маглева, там же находилась и станция. Можно было реквизировать транспортный поезд, и в течение двух часов привезти в город войско в несколько рот. Была также настоящая дорога, пролегающая через многочисленные мосты от владений Тренкавелов до Толосы.

Армия в подвешенном состоянии предлагает свои испытания. В Толосе не было мира, поэтому семьдесят седьмой и сто десятый не могли отправиться к следующему театру боевых действий. Но здесь не было и войны, чтобы оставаться. Волнения пока ограничивались местными восстаниями или отдельными атаками. Это была компетенция местных силовиков, и они справлялись. Таким образом, полки находились в состоянии томительного, неопределенного безделья. Праздность – не лучшее состояние для солдата. Она рождает недовольство, недостаток дисциплины и отсутствие готовности. Это состояние ложной безопасности, и отсюда высокой уязвимости. И потому после первой ночи в Толосе Расп отправил меня и Сероффа обратно к войскам. Сам он остался в Толосе, наблюдать за пульсом интриг. Нам же нужно было прививать полки от токсинов мистралианских вод.

Ко второй половине дня я посетил больше десятка рот. Мой голос охрип от призывов оставаться бдительными, но я был доволен тем, что видел. Боевой дух был силен. Гранаху удалось не допустить утечки наиболее тревожных открытий в крепости Лома к рядовым. Чудовищная природа шагохода была укрыта триумфом победы над ним. Новизна отдыха еще не успела выветриться. Потребности в дисциплине было мало. И все же я готовился к некоторым трудностям, когда направлялся к палаткам мужчин и женщин Третьей роты. Они оказались наиболее близко к шагоходу. Победа в полной мере принадлежала им, но они были прямыми свидетелями ее ужаса.

Палатки роты, такого же цвета хаки, как и униформа мортисианцев, находились в юго-восточном квадранте лагеря. Приближаясь, я заметил фигуру, расхаживавшую из стороны в сторону по широкой аллее, образованной разделением укрытий Третьей и Пятнадцатой рот. Это был капитан Логан Солтерн. Увидев меня, он подбежал ближе. Он был хорошо закален в бою, но я видел в его походке и взгляде возвращение того беспокойства, что почти стоило ему жизни в самом начале кампании.

— Капитан, - произнес я.

Он заговорил быстро, на лбу выступил пот.

— Извините, комиссар, не знаю, должен ли я говорить об этом с вами, в смысле, понятное дело кто он, и я не должен задавать вопросы, но это мои люди, и…

— Капитан, - сказал я более резко.

Он перевел дыхание, остановился, выпрямился.

— Комиссар, - еще вдох, и он вспомнил, что был офицером. – Прошу прощения. Я озадачен, и потому забылся.

— Не делайте так перед своими людьми, - предупредил я. Если бы он заставил меня пожалеть о своем акте милосердия, это была бы его последняя ошибка.

— Не сделаю, комиссар. Но если я сказал что-то не так, это вызвано моим беспокойством за своих людей. Они заслуживают лучшего обращения.

— Что вы имеете в виду?

— Зачем их допрашивают? – умоляюще спросил он.

Все прояснилось. В тот самый момент я услышал крик в глубине лагеря.

— Как долго? – спросил я.

— Последний час. Уже пятеро до этого были. Он там уже с ним больше двадцати минут и…

Я уже устремился мимо палаток. Крик повторился, и я нашел место, откуда он исходил. Это была командная палатка. Солтерн был изгнан, а место его командования превращено в источник унижения для него и ужаса для его солдат. Я откинул занавеси. Я знал, что рискую. Это было то, что я считал правильным. Моя походка была уверенной, а глаза искрились гневом.

Гектор Краусс стоял в центре палатки. У меня заняло не больше секунды узнать солдата, сгорбившегося перед ним на стуле. Это был Деклан Бетцнер, боец, чьи ракеты повредили ноги шагохода. Здоровяк будто уменьшился перед инквизитором. Его лицо и левая рука были в крови. Как и некоторые из инструментов на столе возле Краусса.

— Я не одобряю вторжений, Яррик, - сказал Краусс. Опущение моей должности должно было напомнить, кто в палатке хозяин.

— Мне нет до этого дела, - ответил я.

Он был поражен, и даже не смог этого скрыть. Не думаю, что ему раньше перечили. Полагаю, я сделал ему одолжение в тот день. Все мы проходим через испытания. Только Бог-Император вне всяких сомнений.

Краусс повернулся ко мне лицом. Я видел, как Бетцнер за ним согнулся чуть сильнее, уже в облегчении, что внимание инквизитора отвлеклось от него.

— Вы что себе позволяете? – прошипел Краусс.

— Прерываю нечто бессмысленное и контрпродуктивное, - я выдержал его взгляд. Я знал, что у него были все полномочия убить меня на месте. Или хуже. Возможно, меня настолько вывела из себя необходимость терпеть вопиющие выходки кардинала Вангенхайма, что у меня не осталось сил мириться с дальнейшим злоупотреблением властью. Возможно, моя инстинктивная неприязнь к Крауссу взяла верх над суждением. Как бы то ни было, я относился к угрозе всего, что он мог со мной сделать, с безразличным презрением.

Момент был очень хорошей практикой.

Было заметно, что Краусс взвешивал варианты. Он мог запугать меня, но не был дураком. Этот подход не сработал бы, и только унизил его перед Бетцнером, откатив все, чего он старался добиться. Он мог попытаться меня убить. И у него бы получилось. Тренировка у него должна была быть лучше моей.

Но опять же, однажды я уже успел его удивить.

Его лицо побурело. Стало прекрасно видно, как идеально ухоженная гладкость превращается в уродство.

— Выйдем, - сказал он. Должно было быть трудно говорить со стиснутыми челюстями.

Без единого слова я отступил и придержал перед ним занавесь. Я ждал, наблюдая, как цвет его лица меняется с малинового на фиолетовый. Не горжусь тем, что испытал определенное удовольствие в тот момент. Впрочем, и не стыжусь.

Он пронесся мимо меня, и я вышел следом. Мы остановились возле другого конца палатки. Лицом к лицу мы говорили тихо, поскольку знали, что разговор не должны были подслушать.

— У вас нет права вмешиваться, - заговорил Краусс.

— Нет, но есть долг так поступить.

— Долг? – будто выплюнул Краусс. – Что это за извращенная концепция долга?

— Тот же долг, что и у вас: перед своей должностью. Я сохраню боевой дух этих солдат и заставлю их сражаться до последней капли крови. Так что я буду бороться со всем, что мешает их долгу.

— Последняя капля их крови может пролиться на эту землю, если я не найду истину о ереси на Мистрале.

— Так ищите ее. Если культ еще и существует, здесь вы его не найдете.

— Полк сражался с культом. Эта рота вступала в прямой контакт с еретическим устройством. Здесь есть нужная мне информация.

— Так попросите ее! – трудно было не кричать. – Здесь некому и нечего скрывать.

— О? – его голос прозвучал так низко, что я едва его расслышал, но этот единственный слог был полон скрытой угрозы.

Я преувеличивал.

— Нет. Нам всем есть, что скрывать, - уступил я и тоже опустил голос. – Не так ли?

Прежде, чем он понял, действительно ли я угрожал инквизитору, я продолжил обычным тоном:

— Но относительно сражения секретов нет. Мы рады рассказать Инквизиции все, что им нужно знать. Мы знаем свой долг.

Я указал на палатку.

— И нет нужды в том, что я там видел.

— Я компетентен судить о таких вещах.

— Этот человек сыграл важную роль в уничтожении вражеской машины, - возразил я. – Он выпустил ракеты по ее ногам. Вот и весь его контакт с шагоходом. Зачем его пытать?

— Он что-то знает, - убежденность Краусса была незыблема.

— Чушь. Он не технопровидец. Он не был в составе группы, входившей в шагоход, даже в крепости не был.

Краусс пожал плечами. Даже в этом жесте была высокомерная элегантность. Мои слова ничего не значили. Я осознал, что передо мной стоял человек, глухой к любым доводам. Моя роль не была милосердной, но в ней был прагматизм. В Крауссе же прагматизма не было. Только догма, и в этом он черпал свою гордость. Но возможно благодаря этой жесткости он был хорош в своем деле.

— Вы меня разочаровываете, комиссар, - сказал он. В этот раз он упомянул мою должность, будто чувствовал необходимость напомнить, кем я был. – Я знаю, что вас обучали по вопросам Хаоса. Нас обоих взрастила Схола Прогениум. И я знаю, что вы знаете, что эти силы могут действовать более коварно, чем через простой контакт.

— Шагоход был создан руками людей, - сказал я.

— Ну, разумеется. Но как?

— На Мистрале нет недостатка в тяжелой промышленности.

— Вы просто смешны. Я не говорю о средствах. Я говорю о знаниях. Я видел гололиты. Это не является продуктом известных мне Стандартных Шаблонных Конструкций. Или я попросту невежда? Я неправ?

— Напротив, - возразил я. – Вы правы.

Ни одна СШК никогда не создавала такого монстра, особенно тот, чей трон был ужасным издевательством над принципами, оживлявшими Титанов.

— Так как же Лом получил знания, чтобы создать такое оружие?

— Это ничего не меняет, - не уступал я. – Это никак не относится к солдатам, которые сражались с шагоходом и победили его.

— Это все меняет. Они это видели. Более того, они это слышали. Мне сказали, оно вопило, когда падало.

— Барон Лом вопил, - поправил я.

Снова пожимание плечами.

— В тот момент они были едины. Значение имеет то, что оно сказало. Слова это потенциальное оружие. Правильные слова несут в себе великую силу порчи.

— Эта рота не подверглась порче, - настаивал я.

Он пристально смотрел на меня. В его взгляде читалась холодная жалость.

— Нет, - проговорил он. – Я  так не думаю.

— И все же вы подвергаете верных солдат пыткам.

— Вы ко мне несправедливы. Я не жестокий человек. - Я не поверил ни единому его слову, но он определенно верил. – После нескольких минут добровольного допроса я смог увидеть, что из первых нескольких субъектов нечего было узнавать.

— Но Бетцнер другой, не так ли? Он подвергся порче?

— Он что-то знает. Одно не влечет за собой другого, но определенные меры становятся необходимыми.

— И как же он получил особое знание, которое прошло мимо остальных?

— Я разве сказал, что он такой один? Я еще не завершил свое расследование. Но в чем я точно уверен, так в том, что он что-то знает.

Его уверенность заставила меня усомниться. Я не доверял его обращению к помощи экстремальных допросов, но и не чувствовал, что передо мной стоял лжец или дилетант. Моей гордости пошло бы на пользу, если бы я мог отмахнуться от инквизитора. Но милостью Бога-Императора, пусть я и был молод, но не был глуп.

— Дадите мне пару минут с ним наедине? – спросил я.

Теперь он застыл, ошеломленный моим обрывом враждебности. Инквизитор смотрел на меня несколько секунд, затем кратко кивнул.

Я кивнул в ответ и вернулся в палатку. Бетцнер не шевелился.

— Посмотри на меня, - сказал я. Мой тон был резок, я не собирался перед ним стелиться. Возможно, он увидел во мне спасителя, когда я вмешался в допрос. Теперь было важно, чтобы он понял – его судьба зависит от меня и ответов, которые он даст. Бетцнер с усилием поднял голову. Один его глаз опух и закрылся, но в другом сначала блеснула надежда, а потом мольба отчаяния.

— Инквизитор Краусс выдвинул против тебя серьезное обвинение, - сказал я. - А инквизитор Краусс не из тех, кто поступает так легкомысленно.

Это была ложь. Я почти верил в то, что Краусс скорее бы легко осудил сотню невинных, чем рискнул упустить одного виновного. Мне вовсе не хотелось, чтобы он позволил порче избежать наказания, но к этому можно было прийти и иным путем.

— Инквизитор также знает, что делает, - продолжал я, и это уже было чистой правдой. – Ты понимаешь?

Бетцнеру пришлось прочистить горло и сплюнуть ком крови, прежде чем заговорить.

— Да, комиссар.

— Он утверждает, что ты знаешь об оружии, что мы встретили у Лома, больше, чем говоришь.

— Но я не знаю.

Его рот кривился, как если бы он пытался найти слова для более убедительного отрицания, но затем он потряс головой и промолчал. Агония этих четырех слов была красноречивой, и он не отводил взгляд.

Я смотрел на него долго и пристально, оценивая. Поведение Бетцнера на поле боя и вне его говорило о многом. Мой инстинкт подсказывал, что он говорил правду. И все же нельзя было полагаться на один только инстинкт. Миры и многое другое были потеряны из-за ошибочного доверия. Я не мог сбрасывать мнение Краусса со счетов.

Но этот потрепанный солдат не был еретиком. Его не затронула порча, в этом я был уверен. И мой ранний импульс пощадить Солтерна оправдался. Хотя теперь тот первый акт милосердия заставил меня взвешивать аргументы более осторожно. Это были мои первые испытания как комиссара. Провалил ли я их? Поддался ли мягкосердечному порыву? Была ли у меня необходимость поступать жестко? Мог ли я вообразить, что отдам Бетцнера на милость Краусса или сам пущу ему пулю в голову? Я представил, как достаю болт-пистолет из кобуры, приставляю дуло ко лбу Бетцнера и спускаю курок.

Я не испытал беспокойства. Я бы выполнил свой долг, чего бы это ни потребовало. Я ощутил большую ясность, и покинул палатку, чтобы вернуться к Крауссу. Он ничего не сказал, ожидая, что я заговорю первым.  Мне пришлось тщательно подбирать слова, осознавая, что у этого испытания есть два аспекта. Один решал судьбу Бетцнера. Второй касался инквизитора.

Политический офицер, воистину. Меня накрыла кратковременная волна ностальгии по дням моей службы, когда я был штурмовиком. Я отогнал недостойное чувство. Меня призвали в качестве комиссара, и я так и поступлю. Я принял честь долга.

— Не хочу сказать, что ваше мнение ошибочно, - сказал я Крауссу. Сложно было проглотить антипатию, учитывая это непроницаемое, властное лицо передо мной.  – Но я убежден, что рядовой Бетцнер не владеет знаниями, которые, как вы полагаете, он обрел. Какой смысл его тогда допрашивать? Вы ничего этим не добьетесь.

Краусс сфокусировался на точке над моим плечом. Он явно раздумывал. Казалось, я нашел правильный подход: не бросать вызов его цели, но предположить, что может быть лучшим способом ее достижения.

— Я уверен, - продолжил я, - что если на планете присутствует такая опасная угроза, как… - я удержался, чтобы не сказать «вы думаете», - как она представляется, то наши войска будут нужны сильными и сплоченными.

— Я иного и не говорил, - ответил Краусс.

— Тогда дайте им сражаться. Спрашивайте то, о чем следует спрашивать, но если мы посеем идею о том, что среди нас есть те, кто был тайно затронут скверной, мы пожнем урожай от имени Хаоса.

Я сказал мы, и сказал дважды. У меня не было уверенности, что он поведется на уловку, но затем последовал кивок. В конце концов, как может верный слуга Императора не согласиться с этим инквизитором?

Он раздумывал чуть дольше. Я ждал, не шевелясь.

— На самом деле, - наконец, сказал он, - мой допрос не принес результатов. Также верно то, что рядовой Бетцнер не скрывает какую-либо информацию. Возможно, вы правы. Возможно, он не осознает того, что знает.

Его взгляд снова стал жестким, в голосе зазвучал вызов.

— Но и я тоже прав. Он действительно что-то знает.

— Тогда мы будем за ним наблюдать, и поможем ему открыть эту информацию себе и нам, - обещал я.

— Вы осознаете ответственность, которую берете? – спросил он.

— Осознаю.

— Я не думаю, что вы устойчивы к скверне, комиссар.

— Тогда бы вы плохо исполняли свои обязанности, - сказал я ему.

— Я убью вас без колебаний.

— Хорошо. А я не стану колебаться насчет Бетцнера.

Краусс принял решение.

— Выведите его из палатки, - сказал он. – Мне нужно провести еще несколько допросов.

— Принудительных?

— Я так не думаю.

— Благодарю вас, инквизитор.

Когда я уходил, он произнес мне в спину:

— Вы заботитесь о подчиненных, комиссар. Это опасно.

— Это необходимо, - ответил я, хотя мне пришло в голову, что мы оба можем быть правы.

В палатке я поднял Бетцнера на ноги.

— Ты не получил травм позвоночника или ног, так что выйдешь отсюда своим ходом, - сообщил я ему.

— Да, комиссар.

— Единственная ценность, которую когда-либо имела твоя жизнь, — это служение Императору и его Империуму. И так для всех нас.

— Да, сэр.

— Но теперь ты должен оправдать свое дальнейшее существование. Ты меня понял? Твоя преданность должна ослеплять нас своей подлинностью. И если я замечу хоть тень сомнения, я тебя убью. Ты. Меня. Понял?

Он понимал, и в его разбитом лице не было страха. Там была целеустремленность. И благодарность.

Двумя часами позже я и Серофф получили приказ от Распа вернуться в Толосу. Надвигалось некое событие, и он хотел, чтобы мы при нем присутствовали.

— Есть идеи? – спросил Серофф, когда мы сели на поезд вместе с кучкой старших капитанов.

— Только предчувствия гибели, - ответил я. Я шутил, но не лгал. Если то, что грядет, повлияет на войска, маловероятно, что это будет что-то хорошее. Не на Мистрале.

— Радости быть политруком, - пробурчал Серофф, и я моргнул, услышав эхо моих сегодняшних мыслей.

Мне не стоило удивляться. Он слушал те же лекции и те же предупреждения от Распа. «Комиссар это политический офицер», не единожды акцентировал Расп. «Помни это определение. Оно специфично, и потому определяет уникальный долг среди офицеров Имперской Гвардии. Каждый солдат в какой-то степени политик. Чем выше ранг, тем выше степень. Но только комиссару поручаются эти заботы. Если ты думаешь, что это роль только хранителя ортодоксальности, то ты дурак, и от тебя нет пользы. Решения, предубеждения и столкновения сильных мира сего найдут отклик у самых простых солдат. Наблюдай и учись». Пауза. За ней мрачная, усталая, но полная решимости улыбка. «Развивай умение предчувствовать».

Я не предчувствовал ничего хорошего.

В Толосе мы встретились с Распом во дворце Экклезиархии. Он привел нас в Часовню Маджорис.

— Служба? – спросил Серофф.

Расп покачал головой.

— Нет. Что-то вроде приема. На этот раз мы среди зрителей, а не зрелища.

— Вы не скажете нам, кто будет представлением, не так ли, лорд-комиссар? – сказал я.

— У меня есть обоснованное предположение, учитывая намеки кардинала, но я не уверен.

Часовня была забита. Епископы Вангенхайма сидели в хоре. На передних скамьях расположились два полковника мортисианских полков, несомненно, почетные гости, учитывая их полезность кардиналу. Мы заняли места прямо за ними. Дальше шли бароны. Я никогда не видел столько лиц с нарочитым нейтралитетом. Само отсутствие понятного любопытства говорило мне, как много враждебности и тревожного подозрения едва удавалось сдерживать. Значит, знать также пребывала в неведении. Ванзинн смотрел прямо перед собой, даже не взглянул, когда мы проходили мимо. Остальные места были скамьями, заполненными нижними чинами духовенства и дворцовыми чиновниками. Я подозревал, что здесь они выполняли роль реквизита. Зрелище, сдавалось мне, было двойным. Кардинал планировал запугать дворянство вновь прибывшими, но явно хотел произвести впечатление на кого бы то ни было. Пустых мест не должно было быть.

Двери часовни с грохотом закрылись. Воздух наполнился благовониями. Вангенхайм появился на кафедре прямо перед алтарем, а не на той, что выступала из левой колонны на пересечении трансепта, и это заставило его смотреть на прихожан с высоты шести метров.

— Это великий день, - заговорил кардинал. – Смиренно я стою здесь перед вами, благодарный за то, что являюсь посланником новостей, что спешу сообщить вам.

Я с трудом сглотнул и стал подражать баронам в изображении полного равнодушия. Бесстыдная эксплуатация Вангенхаймом его святого места злила меня. Его самоуничижение было таким же фальшивым, как его дворец роскошным. У меня не было причин сомневаться в его вере в Бога-Императора, но его корысть была непристойной. Это место должно было служить лишь одной цели - обратить наши сердца и души во славу Повелителя Человечества. Но это была сцена этого напыщенного потенциального властителя.

— На Мистрале настали тяжелые времена, - сказал Вангенхайм глубоким скорбным голосом, придав ему нужную нотку дрожи. – Я знаю, что большинство наших горожан стойко придерживаются Имперского Кредо. Но никто из нас не может оставаться слеп к токсину сомнений, поразившему нашу землю. Мы лицезрели великую трагедию в Долинах Лома. Даже сейчас, пока я говорю, вооруженные силы в Толосе и других местах стараются подавить еретические волнения. Никто из нас не может оставаться равнодушным перед лицом такой духовной опасности. - Он кивнул несколько раз, как будто бароны только что аплодировали. - И когда в нашем мире есть болезнь души, я, прежде всего, обязан найти лекарство.

— Нам нужно, - объявил он, - великое обновление. Нам нужен осязаемый символ, вокруг которого мы можем сплотиться. Нам нужно, чтобы все знали, что Бог-Император защищает Мистраль. И вскоре все узнают. С трепещущим сердцем спешу сообщить, что к нам прибывает великая реликвия. Я представляю вам… - он широко развел руки, - челюсть Святого Калликста!

Задние двери часовни открылись снова, впуская процессию в неф. Вел ее епископ Кастельнау. Он был худ и уступал Вангенхайму в росте. В нем были все черты неисправного сервитора. Его голос был пронзительным и слабым, и даже мое короткое общение с ним на приеме превратилось в агонию скуки. Я полагал, что его проповеди, должно быть, вдохновляли на неправильный вид мученичества. Но при всей его физической немощности, политическая хватка у него была. Этим он орудовал с особой мстительностью истинного труса. Он шел по нефу с воображаемым достоинством, этакая смешная фигурка, утопающая в мантии. Его митра грозила вот-вот съехать ему на глаза. Засмеяться было проще простого. Это стало бы большой ошибкой.

Перед собой епископ нес фиолетовую подушечку. На ней покоился богато украшенный цилиндрический реликварий из золота и цветного стекла. Понимание того, что лежало внутри, выветривало весь юмор из ситуации. Каким бы гротескным ни был Кастельнау, он нес частицу великого человека, одного из лучших кардиналов, когда-либо служивших Адептус Министорум, святого человека, который родился и вырос на Мистрале и стал великим героем во время Искупительных Крестовых Походов.

Вдохновенный жест: нынешний кардинал возвращал домой другого. Неприкрытый политический расчет был так мерзок, что молчание стоило бы больших усилий. Я сказал стоило бы, потому что у меня не было проблем с умением прикусить язык. Епископ Кастельнау шел не один. С ним был эскорт, обеспечивавший безопасность реликвии на Мистрале. И в них не было ничего смешного.

Рядом с Кастельнау, сильно преуменьшая того в росте, шел отряд Сестер Битвы. Штандарт, что несла тыловая воительница, гласил об их принадлежности Ордену Пронзающего Шипа. На золотом поле железный шип был обернут спиралью алого цвета, кровью или проволокой. Их силовая броня имела ту же цветовую гамму: черный со спиралью красного, обрамленный золотыми накидками. Все воительницы отряда были высокими, но сестра-супериор, что вела их, была просто гигантом, ростом примерно с Адептус Астартес. Лицо молодой женщины было непоколебимым, как эмблема штандарта.

Грохот тяжелых сапог отражался от мраморного пола часовни, пока двери не закрылись снова и великий орган не начал играть величественный церковный гимн. Музыка достигла своего крещендо, когда десять воительниц Адепта Сороритас и епископ подошли к алтарю. Там Кастельнау возложил подушечку с реликвией. Он отступил с опущенной головой, затем опустился на колени прямо перед передними скамьями. Сестры Битвы встали перед алтарем. Вангенхайм стоял неподалеку, на своем помосте. Даже стоя на высоте он казался ниже, чем сестра-супериор. Он протянул руки, и паузы перед тем, как он начал говорить, было достаточно, чтобы мне стало интересно, - ожидал ли он, что женщины поцелуют его кольцо.

— Сестра-супериор Сетено, - обратился он к предводительнице, - я приветствую воительниц Ордена Пронзающего Шипа в Толосе и благодарю за обеспечение безопасного возвращения Святого Калликста на родную землю.

Он взглянул на собравшихся.

— Наш Император щедр к Мистралю. Он посылает нам свои дары. С возвращением этой святыни мы теперь оказываемся хозяевами молота Имперской Гвардии, бдительности Инквизиции и воинственной веры Адепта Сороритас. Испытания наши подошли к концу. Так возрадуемся же?

— Слава Императору, - в унисон пели епископы.

— Я говорил, что Мистралю требуется обновление. И он его получит. На следующей неделе произойдет великая встреча с планетарным Советом. Что может быть более благоприятным поводом, чтобы возрадоваться нашему единению под взором Императора?

У Сероффа отвисла челюсть. Он спохватился и закрыл рот, тихо щелкнув зубами.

— Слава Императору, - произнесли епископы.

— И сим, - заключил Вангенхайм, - я объявляю, что Праздник Света Императора начнется на следующий день после собрания Совета. Он продлится неделю и начнется с воздвижения великой реликвии в этой часовне после процессии через Толосу, чтобы все могли ее узреть и вознести почести.

— Слава Императору, - пропели епископы.

Я тоже молился Императору. Я молился об избавлении всех нас от махинаций безумца.

ГЛАВА 7

ПРИШЕСТВИЕ

1. Яррик

— Он не безумец, - сказал Расп.

Серофф и я шли по улицам Толосы вместе с Распом, Гранахом и Беннегером. Ветер заставлял нас пригибаться. Разговаривать было сложно из-за ветра, что выхватывал слова из наших губ. Слушать было еще сложнее, мы едва слышали друг друга. Мы шли возможными маршрутами, по которым могла пройти процессия, в надежде лучше узнать положение вещей. Полковникам требовалось знать, какие позиции предстоит занять бойцам, чтобы обеспечить безопасность в течение праздника. У нас были все причины изучить место действий и обсудить между собой. Так мы воспользовались возможностью поговорить, не опасаясь шпионов.

Устройство Толосы наводило на мысль о ряби на поверхности пруда. Дворец был центром жизни города во всех возможных смыслах. Это был всплеск, определявший все остальное. Крупные, более четкие круги близко от дворца состояли из административных центров и домов аристократии. Чем дальше, тем менее четкой становилась рябь. Власть, влияние и богатство исчезали. С другой стороны, плотность населения значительно возрастала. Основные проспекты и внутренние оборонительные стены помогли создать общий рисунок концентрических колец, но улицы поменьше были частью запутанного лабиринта, и путаница усиливалась в более бедных районах. Потеряться было очень легко. Пока я видел мерцавший на холме дворец, то еще мог понять, где нахожусь. Но стоило упустить его из вида, бродя по дорогам едва ли шире тропинки между жилыми домами из серого камня, начиналась дезориентация. Гранах постоянно сверялся с картой на дата-планшете и так же постоянно ругался на ее неточность.

Здания были древними, как и остальной город, большинство не выше четырех-пяти этажей. Их фасады были пустыми, с редкими узкими окнами. В таверне я понял, почему так. Улицы редко шли прямо более квартала, создавая ветрозащитные полосы вместе с самими зданиями. Но даже при этом ветер находил лазейки. Иногда мы шли в относительном спокойствии где-то сотню метров, чтобы потом столкнуться с яростным порывом и призрачным воем на следующем перекрестке.

Вскоре выяснилось, что по Толосе никто не прогуливался. Там не было парков и других мест отдыха не свежем воздухе. Каждый шел по улице лишь с одной целью: как можно быстрее достичь пункта назначения.

— Как он может не быть безумцем? – спросил Гранах. – Он же открывает двери гражданской войне. Или я неверно понимаю местную политическую обстановку?

— Верно понимаете, полковник, - заверил его Расп. – Кардинал сильно рискует. Если он проиграет, то да, Мистраль погрузится в войну. – Он поднял руки и с театральным отчаянием пожал плечами. – Возможно, что это неизбежно, неважно, что случится на следующей неделе. Может так сложиться, что именно войны и хочет кардинал Вангенхайм.

— Значит, он сумасшедший, - настаивал Гранах. Беннегер согласно буркнул.

Мы остановились у очередной концентрической стены Толосы. Дорога, и так узкая, стала еще теснее, проходя через шлагбаум в следующий район города. Там было с десяток подобных «бутылочных горлышек» по всей окружности стены, и подобная модель повторялась в каждом кольце укреплений. Они имели большое значение для контроля потока людей, но также препятствовали нашей возможности быстро передвигаться по городу.

— Со всем уважением, полковник, - сказал я, - он, может быть, и безрассуден, но я согласен с лордом-комиссаром. Решения кардинала слишком продуманы для сумасшедшего. Если война неизбежна, то ему будет на пользу то, что войска Империи развернуты и готовы к действию.

— Значит, мы делаем за него всю грязную работу, - пробурчал Беннегер.

Расп криво улыбнулся ему.

— Похоже, что так.

Гранах все еще смотрел на стену.

— Вас что-то беспокоит, полковник? – спросил Серофф.

— Маршрут процессии, - отозвался тот.

— Вангенхайм еще работает над ним, - сказал ему Беннегер. – Я спрашивал несколько раз. Продолжает проверять.

— Он хочет, чтобы представление видело как можно больше людей, - сказал Расп.

Гранах вздохнул.

— Как думаете, он прислушается хоть к чему-то из рекомендаций? Как нам поддерживать безопасность на каждой улице этого лабиринта?

— Он ожидает от нас лишь исполнения нашего долга, - ответил Расп. За воем ветра непросто было уловить горькую иронию его слов.

2. Серней

Было уже глубоко за полночь, когда Николас Серней покинул таверну. Он не знал, который час. Его хронометр разлетелся в короткой драке добрых четыре бутылки назад. Его голова плыла в парах дешевого амасека. Он мог позволить и лучший сорт. Мог выбрать питейное заведение поприличнее и ближе к дому. Но ему нравилось Раскаяние Флагеллянта. Здесь имя его семьи ничего не значило. Никому не было дела до того, что он возглавлял торговый концерн Сернеев, а если и так, то скорее бы наехали на него, чем стали подлизываться. По меркам торговцев он и его семья были далеко не крупными игроками на Мистрале. Их зерновой бизнес почти полностью ограничивался Толосой и ближайшими районами. Но жили они хорошо, и ему приходилось проводить более чем достаточно времени в правильных местах с правильными людьми. Приятно было иногда спуститься на несколько кругов с холма Толосы, в районы, где единственным богатством, имевшим значение, был вес кулака.

Две драки за вечер. Помимо хронометра он потерял зуб и разбил в кровь костяшки. Хороший выдался вечер.

Ветер выбил сильнейшие пары из его головы, как только он вышел на улицу. Походка стала тверже спустя всего лишь квартал. Он держался настороже. По соседству находилось несколько уличных светосфер, и многие из них не работали. Легко было споткнуться и упасть. Еще проще попасть впросак. Он шел посередине улицы, подталкиваемый порывами ветра, избегая самых темных мест между домами. Он размахивал руками и пинал булыжники, оповещая, что готов наподдать любому встречному. Если придется разбить пару лиц, то он не против. У звука ломающегося носового хряща было свое очарование.

В этот час на улице были и другие люди, но немного, и все шли по своим делам. Никто не приближался. Через полчаса он достиг среднего кольца Толосы, где находилась резиденция Сернеев. Чем респектабельнее соседство, тем более пустынны были улицы. У людей не было причин находиться снаружи. Все рестораны и питейные заведения были закрыты в это время. К тому моменту, как он достиг своего района, он остался совсем один.

Теперь он был менее осмотрителен. Не было смысла ожидать драки. Осталась только вечная борьба с ветром, который как будто всегда дул против него, неважно в каком направлении он шел. Здесь освещение было лучше, но Николас все равно придерживался центра дороги. Движения не было, и он обнаружил, что по широкой поверхности идти удобнее, чем по узкому тротуару. Серней прищурился, когда особенно сильный порыв ударил ему в лицо, и потому он почти не видел фигуру.

Хотя видел. Слева было какое-то движение, и когда он взглянул слезящимися глазами, то увидел нечто мутное, метнувшееся в темноту маленькой аллеи. Николас нахмурился, потер глаза и вперился взглядом в аллею, когда проходил мимо. Никто не вышел. Он пошел дальше. Через еще двадцать метров оглянулся. Там что-то было? Да, похоже, что было. Ему привиделась фигура в плаще, двигавшаяся в тени фасадов.

Николас пошел быстрее. Он чувствовал биение сердца, голова прояснилась, во рту стало сухо. До дома оставалось всего пять минут. Когда он заметил вторую фигуру сверху справа, эти пять минут превратились в часы.

Другая фигура стояла в дверях магазина, почти скрытая тенью, но как будто не пряталась и хотела, чтобы ее заметили. Николас вгляделся в нее, когда поравнялся. Трудно было сказать, смотрел он на женщину или мужчину. Были только лишь догадки под мантией и тьма. Фигура не двигалась. Но стоило пройти мимо и оглянуться через плечо, неподвижность была нарушена. С рывком, будто бы ожив, фигура пошла следом. Она переплывала от тени к тени со скрытой грацией. Ни он, ни первый охотник не торопились. Они не пытались его нагнать, но и не давали отойти слишком далеко.

Серней побежал. Его глаза метались из стороны в сторону. Он стал видеть движение в каждом темном углу ночи. Против него бушевал ветер, его идиотский вой заглушал звук преследующих шагов. Он швырнул клочок пергамента в его сторону. Николас вскрикнул и отскочил в сторону, увидев во внезапном движении полы мантии порыв убийцы.

Он побежал быстрее, вот только легкие взбунтовались против него. Мужчина попытался подумать, кто мог желать ему зла. У Сернеев было много конкурентов, с нечистыми руками. Как и у всех торговцев. Стычки между концернами случались, но нечасто. Необузданная война никому не принесет пользы и вызовет гнев более могущественных сил Мистраля. Посылки уничтожались, некоторые оказались украденными. Бывали несчастные случаи, смертельные тоже, иногда с важными людьми. Но редко. И в этом было искусство. Способ положить конец, который позволял всем делать вид, что ничего не произошло.

Николас не думал, что такое случится с ним. Это было что-то другое. Эти люди хотели его запугать. У них получилось. Этого недостаточно?

— Что вам нужно? – выдохнул он. Ветер унес его слова. Даже он не мог слышать их. Он попытался снова, не сбавив шаг. Легкие рвались, и получалось выкрикнуть лишь одно слово за вздох. «Что… вам… нужно?» Усилие оцарапало горло. Мне страшно, подумал он. У вас получилось. Вам больше не нужно это делать. Он набрал в грудь воздуха и закричал:

— Я отдам вам все, что хотите!

Это усилие утомило его. Он пошатнулся, потерял равновесие и рухнул на землю. Нос размазался о мостовую, и он услышал музыку ломающегося хряща. Давясь собственной кровью, Николас вскочил на ноги. Он оглянулся в ожидании увидеть над собой фигуры. Они остановились. Но теперь их было четверо, и они стояли в шахматном порядке через улицу. Там, под капюшонами, не может быть лиц, подумал он. Лишь концентрированная тьма. И стоило ему снова начать двигаться, они приблизились.

Теперь дорога шла в гору. Он побежал снова, но теперь словно продирался сквозь зыбучие пески. В голову пришла мысль, что в этой борьбе нет смысла. Если он нужен мучителям, они заберут его в любой момент. Серней продолжал оглядываться, рискуя снова упасть. Их мантии были длинными, и за ними не было видно ног. Они как будто плыли над дорогой. И хотя они уже осмелели, их все еще было трудно выцепить из темноты, будто тени шли вместе с ними.

Он позвал на помощь, но кричать уже не мог. Отчаянное кваканье – это все, на что хватило сил. Ветер проглотил и это. С обеих сторон были только закрытые ставни и голые стены. Город отвернулся от него. Он был один.

Он всхлипнул от ужаса. Ему удалось добраться до вершины холма, и сердце билось все сильнее, но теперь в агонизирующей надежде. Его дверь была менее чем в пятидесяти метрах.

Всплеск адреналина придал ему скорости. Он направлялся вниз по склону, и тирания ветра закончилась. В руке он стискивал ключ. Еще один взгляд назад – фигуры еще не достигли вершины. Иллюзия того, что он оторвался, придала больше необходимых сил. Николас пролетел последние метры и добрался до двери.

Она была железной, врезанной в непримечательную стену. За ней был двор, а там уже и сам дом. Он вставил ключ, провернул и открыл дверь.

Прыгнуть через порог. Захлопнуть дверь. Запереть снова. Действия были простые, и займут не более пяти секунд. У него не было этих секунд. Руки схватили его. Его оттащили от двери. Он сопротивлялся. Он знал, как драться. Уже довелось хорошенько покалечить людей этим вечером. Но его навыки и ярость ужаса не принесли пользы. Державшие его руки тоже были сильными, и их было слишком много. Две фигуры повалили его на землю, завели ему руки за спину.  Он почувствовал давление веревки, и запястья обожгло трением. Его схватили за волосы и дернули назад. Он был вынужден смотреть, как двое входят в дверь. Криков слышно не было, но они должны были быть. Ветер перебивал крики, когда его жену, брата, родителей и детей выволокли одного за другим, связанных, с мешками на голове. Его дом опустел. Почти. Его тетя, владевшая контрольным пакетом акций концерна, не попала в плен. Даже сквозь страх Николас задался вопросом почему. Ей удалось спрятаться? Ее убили? Или пощадили? Если так, возможно, это было простое похищение. Может, один выкуп спустя он окажется дома, в безопасности.

Одна из фигур закрыла дверь, заперла ее, после подошла к Сернею и присела возле него. Она приложила палец к его губам. Она заговорила, и этот голос убил все его надежды. Звук был андрогинный, грубый и болезненный, будто бы рот говорившего опутывала колючая проволока. Серней не мог определить был это мужчина или женщина.

— Молчи, - сказал похититель. – Побереги крики. Они тебе еще пригодятся. Как и нам.

3. Яррик

Спустя восемь дней после разведки в Толосе состоялось собрание Совета Мистраля. Залы Совета находились во дворце Экклезиархии. Место было говорящим. Когда-то у них было свое здание, все еще в центральном кольце Толосы, смежное с дворцом. Но нужды Экклезиархии росли вместе с ее политическим влиянием, и Дом Совета был снесен три века назад, чтобы освободить место для растущего восточного крыла дворца. Палаты были красивыми, просторными, так же дорого отделанными, как и все остальные части дворца. И так же являлись дополнением. Каждый раз, когда знать Мистраля собиралась вместе, им напоминалось о границах их политической власти. Ванзинн номинально являлся Имперским Командующим планеты, но этот титул утратил свою значимость, когда кардиналы установили свое господство.

Серофф и я встретились с Распом и полковниками снаружи лестницы в публичную галерею. Хотя для нас и были зарезервированы места, сегодня мы собирались смешаться с горожанами Толосы.

— Ну? – спросил Гранах.

— Еще десять случаев похищения прошлой ночью, - доложил Серофф и добавил, - о которых мы знаем.

— Если это случается, мы знаем об этом, - сказал я. – Все знают.

Настроение на улицах Толосы напоминало трутницу. Исчезали целые семьи. И в каждом случае один член семьи оставался, чтобы засвидетельствовать нападение. Как результат, слухи распространялись огненным штормом. Все россказни сходились в том, что похитители были одеты в темные мантии. Кем они были и чего хотели, варьировалось в зависимости от предрассудков и сочувствия говорящего. Но другим пунктом согласия была потребность в справедливости.

Улица пребывала в ужасе. Она требовала крови. Если не дать ей крови, то ее прольют.

Я опасался праздника кардинала.

— Если бы мы только прибыли немного раньше, - вздохнул Гранах.

— Я так не думаю, полковник, - сказал ему Расп. – Культ укоренился здесь сильнее, чем мы думали. Время нападений и их видимость это результат хорошо продуманного плана. Здесь имеет место систематический проект по дестабилизации.

— И действует он замечательно, - сплюнул Гранах.

С момента начала похищений полковник привел больше войск в городские стены и установил программу ночных патрулей. Но было слишком много улиц, слишком много аллей, слишком много теней. Усилия мортисианцев пропадали втуне.

— По крайне мере, Инквизиция тоже это видит, - сказал Беннегер.

Это было правдой. Если Краусс и продвигался в своем поиске лидеров культа, то он об этом не распространялся. К тому же нападения отвлекли его внимание от солдат, на какое-то время.

— А Адепта Сороритас не вмешиваются, - кивнул Гранах.

— Пока что, - заметил Расп.

Мы поднялись по лестнице. В публичной галерее лорд-комиссар и полковники заняли переднюю скамью. Серофф и я сели сзади них.

— Готов к наставлению? – спросил Серофф.

— Всегда готов, - отозвался я, оценивая архитектуру прямоугольного зала. Зрители разместились на многоуровневых скамьях с обзором на U-образную расстановку сидений советников. Между концов U находился помост высотой в два метра. На нем располагался трон кардинала. За ним роскошные фиолетовые шторы скрывали от зала вход для Вангенхайма. Его путь на встречу был возвышен в буквальном смысле. Ему не пристало смешиваться с мирскими властями, сидевшими внизу.

— Твое мнение?

— Здесь довольно комфортная обстановка для объявления войны.

— Нет причин не отметить событие стильно. И нет шансов, что все пойдет как-то иначе, согласен?

— Как же иначе?

Вангенхайм надавит. Бароны воспротивятся. Места для маневра нет. Ванзинн сказал Распу то же самое во время их встречи предыдущим вечером. Барон, как сказал нам Расп, выглядел измотанным.

Десять минут спустя появления последнего барона Вангенхайм почтил собрание своим присутствием. Первые полчаса Совета заняли высокопарные танцы формальностей, ритуалы взаимного уважения, ставшие формами без сути. А затем начались обиды.

— Ваше высочество, - произнес Ванзинн. Он сидел прямо под галереей, в самом центральном месте напротив трона. – Мы должны снова вернуться к вопросу десятины. Перед вами петиция…

Он смолк, когда из-за занавесей принесли страницу и поместили на украшенный стол перед троном Вангенхайма.

— Она подписана этим Советом единогласно. Нынешние требования несостоятельны, и необходимо достичь некоего компромисса ради продолжения… упорядоченного… управления Мистралем.

Этим колебанием он обозначил, что упорядоченного означало мирного.

Вангенхайм не потрудился потянуться и взять свиток. Он взирал со своего места на стол, будто бы видя там дохлую крысу.

— Забота баронов о благосостоянии планеты принята к сведению, - сказал он. – И заслуживает благодарности. Поэтому я не сомневаюсь в том, что они понимают и поддерживают те меры, которые мы обязаны принять.

— Понеслось, - шепнул я Сероффу.

Трое помощников вошли в палату через боковые двери. Они вышли в центр и разложили перед баронами листы пергамента. Я заметил печати на каждом из листов.

— Это не предложения, - сказал я. – Это провозглашения.

— То есть, он даже не прикидывается, что участвует в дебатах. Он что, пытается их спровоцировать?

— Я более чем уверен.

— Мы живем во времена кризиса, - произнес Вангенхайм.

— Это что? – прервал его барон Эйхен. Он поднял глаза от пергамента и взглянул на кардинала. Его руки тряслись. Он был крупным человеком. Воротничок был для него слишком узок и врезался в мясистую шею. Его лицо раскраснелось с момента входа в комнату, и он с хриплым, стонущим вздохом уселся на свое место. Теперь он стал почти такого же фиолетового оттенка, что и занавеси.

— Это то, - ответил кардинал, - чего требует ситуация. Это…

— Это залог! – взорвалась баронесса Эллета Гото. – Залог на всю землю, имущество и недвижимость! Вы пытаетесь нас уничтожить!

Кардинал поджал губы. Он стал похож на недовольную амфибию. Но его тело оставалось расслабленным, как я заметил, судя по тому, как он поднял руку, чтобы утихомирить Гото. Его гнев был показным. Я полагал, что на самом деле он был доволен тем, как шло собрание.

— Ничего подобного я не делаю, - сказал он. – Я действую как защитник Священного Имперского Кредо. Оно сейчас под угрозой, как я надеюсь, мои друзья передо мной заметили.

— Разумеется, - сказал Ванзинн. Теперь я услышал эту усталость, о которой упомянул Расп. Это был человек, который знал, как будет вестись игра, не имел к этому никакого вкуса, и у него не было другого выбора, кроме как взять на себя отведенную ему роль. И он сделал этот бесплодный жест для сохранения мира. – Мы единодушны со Святой Экклезиархией в отвержении еретических преступлений, что были совершены.

— Рад это слышать, - уголки губ Вангенхайма чуть двинулись вверх. От этого он еще больше стал похож на земноводное. – Здесь не может быть возражений.

Я поморщился. Серофф приложил руку ко лбу. Палаты взорвались, когда бароны начали перекрикивать друг друга. Барон Маурус, человек с безмятежным видом, больше клерк, чем аристократ, имел самый громкий голос. Его возглас «Вор!» прорезал зал. Настала тишина перед бурей.

— Разумеется, вы захотите пересмотреть свое высказывание, - сказал Вангенхайм. Он говорил тихо. Воздух наполнился морозным холодом.

Маурус поколебался. Я видел, как он оглядывался на сидевших в палатах коллег. Его ярость отразилась сотни раз. Он повернулся обратно к кардиналу.

— Не захочу. Если мы примем эти условия, у нас не останется никакой свободы действий. Мы будем полностью зависимы от воли Экклезиархии.

— Все верно, - Вангенхайм ответил со спокойствием, предназначенным для того, чтобы взбесить оппонента. – У нас есть неоспоримые доказательства того, что ересь, проникшая на Мистраль, не ограничилась бароном Ломом. Нужны решительные меры.

— Вы обвиняете нас в сговоре с еретиками? – спросил Ванзинн. Он говорил не с яростью, но с глубокой печалью.

— А какие выводы мне еще остается делать? – сказал Вангенхайм. Он тоже хорошо представил свое сожаление. Я в него не поверил. Я видел и слышал действия и слова человека с холодной кровью. Ему бы греть свое туловище на солнце, а не кутаться в прекрасные одежды своей должности. – Я уполномочен защищать Кредо. Я вижу угрозу. У меня не остается иного выбора, кроме как поместить этот мир под прямую, неоспоримую защиту Адептус Министорум.

— Под ваш личный контроль, хотите сказать, - пролаял Эйхен. Он продолжал становиться все более темного цвета. Мне даже было интересно, переживет ли его сердце сегодняшнюю сессию.

Вангенхайм пожал плечами.

— Вы не можете отказаться, - сказал он баронам.

Ванзинн встал.

— Но мы отказываемся.

Он излучал усталость и печаль. Эти три его слова были самой решимостью. Человек, произнесший их, был лидером. Теперь, когда он заявил об этом, у него не будет недостатка в приверженцах своего дела.

Я сверился со своим хронометром.

— Что ты делаешь? – прошептал Серофф.

— Отмечаю момент, когда на Мистрале началась война, - ответил я.

Вангенхайм долго смотрел на Ванзинна, прежде чем снова заговорил. Казалось, он полностью оценил своего противника. Когда он говорил, в его словах была леденящая искренность.

— Я заставлю вас подчиниться, - сказал он. Он мог сказать Вас заставят подчиниться и сохранить образ подневольного блюстителя законов, не имевшего отношения к собственным планам. Но он этого не сказал. «Я заставлю», подчеркнул он. Я. Не мы. Действия, желания, воля, угроза – все принадлежало ему.

— Ему все равно, кто знает, чего он хочет, не так ли? – сказал Серофф, удивленный такой колоссальной смелостью кардинала.

Я обернулся на галерею, полную растерянных зрителей. Каждый понимал важность того, чему стал свидетелем. Я видел много лиц, но не те, что искал.

— Здесь нет Сестер Битвы, - сказал я, снова повернувшись вперед. – Возможно, что ему не совсем все равно.

— Умник.

Внизу кивал Ванзинн.

— Можете попробовать, - сказал он Вангенхайму. Развернувшись, барон посмотрел на галерею.

— Граждане Толосы, - заговорил он, - жители Мистраля. Вы видите, до чего дошла коррупция. Спросите себя, где же залегает истинная ересь.

Затем он вышел из комнаты, остальные бароны последовали за ним.

На галерее поднялся шум. Я едва расслышал медленный присвист Сероффа.

— А вот это было умно, - сказал он.

Расп повернулся к нам со своей скамьи.

— Именно так, - сказал он. – Видели когда-нибудь такой театр?

— Лучше бы не видели, - ответил я.

Вангенхайм тоже поднялся.

— Вот именно! – крикнул он, заставив толпу замолчать. – Вот именно, - повторил он мягче. – Спросите себя. Где залегает ересь? Вы всегда должны задавать себе этот вопрос. Наша бдительность против скверны никогда не должна ослабевать. Задайте себе этот вопрос завтра, когда начнется празднество, и вы снова повернетесь лицом к свету Императора.

А затем накануне фестиваля наступили сумерки, и я шел по улицам Толосы, сопровождая Логана Солтерна, когда он инспектировал приготовления Третьей роты к обеспечению безопасности. Войска капитана отвечали за южный квадрант центрального круга, начиная от большой площади перед дворцом. Они разворачивали подразделения. Больше трети полка патрулировало Толосу, координируя действия с Адептус Арбайтес. Мы могли бы собрать всех мортисианцев на планете в городе, несмотря на логистический кошмар, связанный с питанием и расквартированием такого числа, и мы были бы не в лучшем положении, добившись немногим большего, чем растворив нашу силу среди миллионов жителей Толосы.

Мы не могли защитить каждую улицу и каждый дом. Я знал, что будущей ночью будут новые похищения. Культ наглел, и не без причины. Не было опасений, как и безопасности. Никто не бродил ночью по улицам, вот только это ничего не меняло. Горожане прятались в своих домах, когда наступала тьма, цепляясь за иллюзию убежища, хотя все жертвы были похищены прямиком из своих домов. Были они бедными, богатыми, работягами или низшим дворянством – не имело значения. Казалось, культ нашел применение всем. Чем больше людей Гранах отправлял на охрану улиц, тем бесполезнее казались эти усилия. Результатом было лишь растущее недовольство жителей Толосы. Солдаты, неспособные обеспечить их безопасность, стали объектом их ярости.

По крайней мере, Вангенхайм определился с маршрутом процессии. Он проходил почти через каждый район в своем стремлении к максимальной видимости. Единственная положительная вещь, которую можно было сказать о нем с точки зрения безопасности, заключалась в том, что он больше не подлежал изменению. Невозможно было поддерживать непрерывное наблюдение на протяжении всего маршрута. Вместо этого Гранах установил множество контрольных точек. Некоторые были на уровне улиц. Другие на крышах. Все они постоянно обслуживались с тех пор, как два дня назад кардинал завершил работу над планами. Движение транспорта по всей длине маршрута было запрещено. Во время самой процессии вместе с реликвией  параллельно шел большой эскорт. Так было в тех местах, где было больше всего людей, и где реликвия и сановники должны были оставаться на одном месте. Это была бы самая привлекательная цель.

Воительницы Ордена Пронзающего Шипа взяли на себя ответственность за защиту реликвии в течение процессии и платформы на церемонии. Остальное возлагалось на нас, хотя я прекрасно знал, что там будет Краусс или его агенты, скрывающиеся в паутине теней, преследующие собственные цели.

Сестры Битвы. Инквизиция. Адептус Арбайтес. Имперская Гвардия. Каждая сила со своей целью. Пересечение территориальных обязанностей. Я раздумывал, действительно ли Вангенхайм обдумал все последствия.

Солтерн и я переходили от станции к станции. На каждой было, по крайней мере, два бойца. Зона была закрытой настолько, насколько возможно, как я мог сказать.

— Кто-нибудь из полковников был здесь? – спросил я.

— Да, комиссар. Полковник Беннегер. Сказал, что доволен.

— Хорошо. Где вы взяли такие стратегические навыки, капитан Солтерн?

Он скромно улыбнулся.

— В том, что вы видите, нет моей заслуги, сэр. Я поговорил со своими сержантами и последовал их советам.

— В таком случае, это хорошее решение.

Командир, не боящийся прислушиваться к подчиненным с большими знаниями, чем у него. Я похвалил себя за то, что сохранил ему жизнь.

— Надеюсь, завтра все пройдет хорошо.

— Это касается каждого члена роты, назначенной для этого действия, капитан, - сказал я. – Я знаю, что мы справимся.

Это была простая уверенность, и правда была такой частичной, что почти переходила в ложь. Конечно, мужчины и женщины Ай Мортис выполнят свой долг. Но я ничего не сказал об их шансах предотвратить срыв шествия и церемонии. Чем больше я об этом думал, тем больше я переосмысливал заявление Распа о том, что Вангенхайм не был безумен. Устроить такое событие сразу же после того, как подвел баронов к черте отчаяния, было более чем безрассудно. Даже если он и ожидал какой-то атаки, даже если он хотел такого стечения обстоятельств, даже если думал, что сможет контролировать последующие события, он был дураком. Настроение горожан было слишком переменчивым. Кардинал позволил своим амбициям втянуть себя в царство смертельной гордыни.

Мы подошли к сцене, подтвердившей мои подозрения.

— Только не снова, - сказал Солтерн.

Впереди нас, когда мы шли на запад, квартал заканчивался широким перекрестком. Улица, на которой мы находились, была одной из главных артерий, что обходила вокруг кольца, и пересекалась с еще более широким бульваром, ведшим к большой площади. Посты охраны, защищенные сборными баррикадами из пластали были установлены на всех четырех углах перекрестка. Вокруг каждого поста собирались толпы мужчин. Большей частью они были молодыми, того же возраста, что и бойцы в униформе, смотревшие на них в ответ. Виднелись и лица постарше, выражавшие бандитскую мелочность расстроенного лидера. Выражения их лиц были ожесточенными, ждущими любого повода начать потасовку. Что меня удивило и встревожило, так это разница в одежде. Я увидел рабочих, сыновей торговцев и даже нескольких аристократов. Они пришли со всех районов города, из всех слоев социума. Их объединило возмущение, предположил я, и страх. Но было и желание. Они искали кого-то, кого могли избить, чтобы облегчить собственный ужас.

— И сколько таких случаев было? – спросил я.

— Все больше и больше, - сказал он. – Но никто дальше взглядов или выкриков не заходил. Это что-то новое.

Я пошел быстрее. Солдатам ничто не угрожало. Они были вооружены, толпа нет, но резня не принесла бы никакой пользы.

Я был все еще в десятке метров от перекрестка, когда со стороны площади показалась высокая фигура. Сетено ничего не сказала, подойдя к ближайшей группе. Деклан Бетцнер был одним из солдат того поста, и даже он на ее фоне выглядел маленьким. Она встала перед гражданскими, лицо ее было безразличным. Мужчины отступили. Она сделала шаг им навстречу. Они замерли в центре перекрестка. Остальные группы заметили происходящее и все двинулись в центр. Теперь Сетено стояла против большой толпы. Она все еще не произнесла ни слова. Ее молчание остановило все разговоры.

Глядя на это, я сбавил шаг. Поднял руку, но Солтерн уже остановился. Он понял. Эта сцена не требовала нашего вмешательства.

Одно ее присутствие ужасало. Дело было не только в ее росте и силовой броне. Я слышал о почтенных настоятельницах, один лишь взгляд которых поражал целые роты чувством их недостойности, но Сетено не была древней. Она вполне могла быть ветераном с достаточным опытом, чтобы быть сестрой-супериор, однако она была достаточно молода, и я предположил, что в этот ранг ее возвели недавно. Сетено обладала аурой святости, абсолютно непроницаемой веры, характерной для Адепта Сороритас. Но было что-то еще. Она излучала ауру невероятной угрозы.

Если бы толпа напала на мортисианцев или Сетено, результат был бы одинаковый. Я думаю, солдаты были им ближе, более человеческими, и потому толпа напала бы, скорее, на них. Сестер Битвы не превращали в нечто сверхчеловеческое, вроде Адептус Астартес, и все же они были кардинально другими, и тот факт, что они все еще были людьми без улучшений, делал их отличие от обычной женщины или мужчины еще более резким. Люди презирали Имперскую Гвардию, но боялись Сетено.

Все еще ни слова. Она стояла неподвижно, в то время как толпа стала более плотной. Чванливые бравады и свободно парящий гнев улетучились. На их место пришла необходимость держаться ближе друг к другу. Руки Сетено расслабленно лежали по бокам, поза ее была нейтральной. Белые волосы и бледное лицо делали ее похожей на мраморную статую, одетую в черно-алое. Но она и была статуей. Статуей, которая могла разразиться бурной жизнью. Ветер трепал ее волосы и накидку, будто подталкивая начать бой. Я внезапно заметил навершие ее меча.

Она сделала еще один шаг к толпе. Я услышал слабое позвякивание цепочек икон, свисавших с ее нагрудника. Мужчины в идеальный унисон отступили. Теперь это напоминало танец с предопределенными шагами. Сетено склонила голову. Возможно, мужчины и не сбежали в тот момент, хотя моя память может быть милосердной. Они ушли. Быстро. За несколько секунд площадь опустела.

Я снова пошел вперед.

— Впечатляющая демонстрация умения управлять толпой, сестра-супериор, - сказал я.

Она повернулась. Это был первый раз, когда я оказался достаточно близко, чтобы увидеть ее глаза. Они были необычными: почти прозрачно-серыми с прожилками золотого.

У нее все еще были видны зрачки. А у человека, говорившего с ней, все еще было две руки.

— Благодарю, комиссар, - ответила она. – Однако все же было бы предпочтительнее, если бы мое вмешательство не потребовалось.

— Эти солдаты не нуждаются в вашей защите, - ощетинился я. Сзади было слышно, как капитан Солтерн глубоко вдохнул. Думаю, он ожидал, что сестра располовинит меня на месте.

— Не моей защите, нет, - она отвела взгляд от меня и оглядела улицы. – Я говорила об их способности поддерживать безопасность.

— Мы знаем свое дело, сестра-супериор, и знаем, как его выполнять.

— В самом деле.

— Да, - ответил я, придержав множество возражений.

Прошло несколько секунд. Казалось, она оценивала мортисианцев и территорию, что им было вверено удерживать.

— Завтра увидим, не так ли? – произнесла она, уходя обратно в сторону площади.

— Вы бы предпочли кровопролитие? – сказал я ей вслед. – Накануне праздника? Это бы обеспечило безопасность?

— Вы говорите так, будто кровопролития можно избежать, - ответила она, не обернувшись.

— Что она имела ввиду? – спросил Солтерн, когда ее фигура удалилась на достаточное расстояние.

В этом я не был уверен. Намекала на некомпетентность Имперской Гвардии? Или комментировала глупость Вангенхайма? Или то и другое?

— Не знаю, - признал я.

После повернулся к Солтерну, но обратился ко всем солдатам этого поста.

— И что? – спросил я. – Мнение Адепта Сороритас настолько важно для бойцов Ай Мортис? Станете слушать мнение других? Или продемонстрируете истину о своей ценности славным действием?

Мои вопросы были встречены криками благодарности. Хорошо. Мортисианцы могли кое-что доказать. Они должны будут сделать это на следующий день.

Солтерн и я двинулись дальше по перекрестку. Оставался еще один пост в конце квартала и еще один за ним. Процессия не должна была идти этим путем, но рядом была площадь, и Гранах хотел, чтобы кордон безопасности имел широкое поле.

В сотне метров от позиции я услышал быстрые приближающиеся шаги. Я обернулся.

Ко мне бежал Бетцнер. Он летел по узкому тротуару быстрее человека в половину его роста. Солтерн смотрел в изумлении. Я видел спешку на лице Бетцнера и осознал, что это была реакция на угрозу. Там, где мы стояли, укрытия не было.

— Бегите! – крикнул я Солтерну, и мы бросились к посту охраны.

Бетцнер побежал еще быстрее. Словно подгоняемый ветром, он поравнялся с нами. На меня обрушился тяжелый вес, и я полетел вниз. В то же мгновение я услышал звук лаз-выстрела. Я рухнул на землю. Мои легкие сплющило, но я перекатился и встал на колени, готовый к действию, пусть и пытался восстановить дыхание. Тротуар, где я только что стоял, был обожжен лазерным выстрелом. Бетцнер стоял за местом ожога и стрелял в сторону крыши дома напротив нас. Секундой позже солдаты постов на обоих концах блока последовали его примеру. Я никого там не видел, но знал, что был на прицеле у снайпера. Враг сделал пару выстрелов в ответ на обрушившуюся на него бурю, но они были неприцельными.

Обстрел продолжался, пока с двух направлений не прилетели ракеты. Крышу разорвало огненным шаром. Верхнее перекрытие рухнуло на нижний этаж. Ветер разнес дым и пыль над южной частью города. Кто бы там ни был, он был мертв.

Я поднялся.

— Я перед тобой в долгу, рядовой Бетцнер, - сказал я ему.

— Нет, это я перед вами.

— Ты только что спас мне жизнь.

Бетцнер махнул рукой в сторону разрушенной крыши.

— От снайпера. Вы меня спасли от Инквизиции. Вне конкуренции, сэр.

Я прищурился в сторону здания, затем посмотрел на Бетцнера.

— У тебя поразительное зрение, - сказал я. – Там точно кто-то был, но я его не видел.

Здоровяк замялся.

— Я не совсем его видел, - начал он.

— Тогда как ты понял, что он собирается в меня стрелять?

— Я… я не знаю, - Бетцнер заметно занервничал.

— Но ты знал.

Уверенность Краусса в подспудных знаниях Бетцнера звенела в моих ушах. Рядовой кивнул.

— Может, ты видел отблеск прицела? – предположил я, давая ему приманку правдоподобной лжи. Он ее не взял.

— Нет, комиссар.

За Бетцнером сохранялось наблюдение, как я и обещал Крауссу. Но у меня не было ни одной причины подвергнуть сомнению его лояльность. Наоборот.

— Хорошо, - сказал я ему. – Возвращайся к своим обязанностям.

Там была сеть нисходящих трещин. Кладка осела, и еще больше квартир обрушились. Здание потеряло половину своей высоты. Пожар, начатый первоначальными взрывами, теперь бушевал во всю силу. По крайней мере, из зданий на этой улице выселили всех людей. Никому не разрешалось входить в какие-либо сооружения, выходящие на процессию или площадь. В тот момент это казалось маленьким милосердием.

Вряд ли целились именно в меня. Я был офицером, и моя смерть должна была передать сообщение. Враг наглел. Мы должны бояться событий следующего дня.

Сообщение принято.

ГЛАВА 8

ПРАЗДНИК СВЕТА ИМПЕРАТОРА

1. Расп

За час до заката Расп прибыл в Граубен. Это была игра на удачу. Он не был уверен, что барон все еще в городе. По пути туда он никого не видел, но был уверен, что за ним наблюдают. Доклады о его прогулке достигнут ушей баронов и Экклезиархии, сомнений нет. Можно было бы нанести визит и днем, но незачем было облегчать работу шпионам. Он отнял у них возможность укрыться в толпе. Пусть прячутся на пустых улицах. Пусть пересекаются друг с другом. Эти мысли забавляли его, но в том, что Мистраль впадал в гражданскую войну, забавного было очень мало.

Расп находил свои маленькие радости там, где мог. Галактика не желала предложить большего. И было важно, как он полагал, не пренебрегать ими. Если сделать так, то будет очень легко утонуть во тьме бесконечной войны. Его жизнь была мозаикой сражений. Трудно было даже представить, сколько тысяч солдат ему довелось узнать и увидеть их смерть. Если он должен был соответствовать своему призванию и своему долгу перед Императором, его боевой дух должен был быть образцом для солдат и офицеров, которых он вдохновлял. Тонко развитое умение чувствовать абсурд сослужило ему, по крайней мере, не меньшую роль, чем его пистолет. Из двух его протеже Серофф обладал более развитым чувством юмора. Если он сформирует его правильно, оно поможет ему пройти через многие тяготы войны. Яррика было труднее читать. Он был слишком умен, чтобы не видеть абсурда, с которым сталкивался, но его реакция, казалось, заключалась в том, чтобы с еще большей яростью сосредоточиться на стоящем перед ним долге. Расп видел его улыбающимся, но нечасто. Рвение молодого комиссара, думал Расп, или станет его созиданием или проклятьем.

Сквозь ставни Граубен не было видно света. Дом спал. Расп потянул цепь справа от двери. Колокол внутри отозвался низким гулом. Когда дверь открылась, Расп был удивлен увидеть самого Ванзинна.

— Слуги тебя бросили? – спросил он.

— Я тебя ждал, - сказал барон, закрывая за ним дверь.

— Ты был так уверен, что я приду сюда?

— Ну, я надеялся, - пожал плечами Ванзинн.

Расп взглянул в его усталые глаза.

— Ты не спал.

— Нет.

Ванзинн направился в свой кабинет. Комната была больше той, где они обедали с Ярриком и Сероффом. Она обладала тем же теплом и уютом. Это была больше библиотека, чем берлога. Книжные полки тянулись от пола до потолка. Некоторые стояли без порядка, оставляя место только для стола и двух кресел, обращенных к камину.

— Выпьешь? – Ванзинн тронул графин на столе.

— Благодарю, нет. Почему ты не спал? Ждешь, что сегодня что-то случится?

— А ты нет? – Ванзинн ткнул пальцем в стол и тяжело опустился в кресло слева. Расп занял то, что справа. Он наблюдал за другом. Барон смотрел на пламя.

— Я жду, что сегодня буду много раз неприятно удивлен.

— Умно. – Барон всплеснул руками. – Итак, Симеон. Зачем ты здесь? О чем хочешь попросить?

— Мне нужна твоя помощь. – Ванзинн поморщился, но Расп продолжил. – Сколько твоих людей сегодня в городе?

— Немного. Толика, что позволил Вангенхайм.

— Даже немного уже будет полезно.

— Для чего? – Ванзинн будто вынужденно задал вопрос.

— Чтобы сохранить мир. И восстановить его, если будет нужда.

— Другими словами, чтобы пойти войной против моих приятелей из знати.

— Они на грани предательского восстания, - напомнил ему Расп.

— Правда? Экклезиархию уже официально признали суверенной властью Мистраля? – Ванзинн не скрывал своей горечи. – Я Имперский Главнокомандующий. Это вообще ничего не значит?

— Значит, конечно.

— Я отвечаю перед Администратумом, - Ванзинн будто не слышал, - и перед Адептус Терра, не перед Адептус Министорум.

— Рейланд, - сказал Расп, - никто иного не утверждает.

— Разве? Ты видел, что было на Совете. Ты видел, что сделал Вангенхайм. Ты знаешь, что он ошибается. А теперь ты приходишь сюда и просишь, чтобы я помог подавить праведный гнев моих товарищей.

— Все так, прошу.

— Почему? Клянусь Троном, почему? Экклезиархия превыше греха? – он указал на книжную полку за плечом Распа. – Ты же знаешь, что я всегда любил историю. Книги за твоей спиной могут сказать многое об Эре Отступничества. Я думал, Вангенхайм мог бы быть хорошим учеником прошлого. Я думаю, он находит немало вдохновения в Гоге Вандире.

— Осторожнее, - предостерег Расп. Ванзинн был в шаге от того, чтобы переступить очень опасную черту. Барон сдержался. Расп вздохнул.

— Ситуация непростая, - сказал он. – Но у меня нет выбора, и у тебя, в общем-то, тоже.

— У меня есть.

— Нет. Я не чувствую ничего, кроме отвращения к тому, что устроил кардинал, но я должен признать его успех. Он поставил тебя в неправильное положение. Особенно сейчас – он защитник Имперского Кредо, и если знать пойдет против него, кем их это сделает? – когда Ванзинн промолчал, Расп продолжил. – И этот культ не единственная реальная угроза, с которой нужно разобраться,  его ересь, что напрямую связана с дворянством.  Твоя позиция несостоятельна, и это выставляет ее в лучшем свете.

Ванзинн воззрился на него.

— Значит, у меня выбор либо быть еретиком или бессильным болванчиком. Мне следует вручить кардиналу ключи к Граубен и Карратару на церемонии этим вечером?

— Я не это предлагаю, - протестовал Расп.

— О? Можешь мне что-то предложить?

— Не идеальный вариант, - кивнул Расп. – Но лучше, чем ничего, я думаю. Если ты нам поможешь…

— Если предам друзей, совесть и свои интересы, хочешь сказать.

— Если предпримешь одно действие, открытое верному подданному Императора, - безжалостно поправил Расп, - то окажешься в выгодном положении, когда конфликт придет к единственному возможному завершению. Как думаешь, что произойдешь дальше? Мы задавим восстание баронов, как только оно сделает первый вдох. Если твоим коллегам сейчас трудно, то после их уничтожат, дома сожгут, семьи будут обездолены, если не попадут за решетку или еще хуже. Думаешь, даже Вангенхайм не найдет в новом положении вещей места для дворян, проявивших себя истинными защитниками Кредо?

— Даешь гарантии?

— Ты знаешь, что нет. Я говорю как твой друг, а твой друг, по-видимому, способен видеть реальность здесь немного яснее, чем ты. Если будешь с Вангенхаймом, думаешь, он политически будет способен свергнуть тебя после всего?

— Политически он будет способен сделать все, что его душенька пожелает, - пробормотал Ванзинн, но вид у него был задумчивый.

— Гарантий нет, - произнес Расп, но уже мягче. – Но есть хорошие возможности и глубокая уверенность. К тому же, ты знаешь что правильно.

— Переговоры с друзьями – нечестный ход, - Ванзинн скорчил гримасу.

— Я делаю то, что должен.

— Разумеется, лорд-комиссар. – Ванзинн слабо улыбнулся. Его лицо снова стало серьезным, пока он еще минуту смотрел на огонь. Затем он взглянул прямо на Распа.

— Если сегодня что-то случится…

— «Когда» ты хотел сказать. Мы не оказываем друг другу услугу, притворяясь, что это не так.

Барон кивнул.

— Когда что-то случится, я буду готов. На церемонии меня не будет. Я не стану подлизываться к Вангенхайму. Не могу. Но я прикажу своей страже работать с твоим войском. И когда возникнет необходимость, приходи сюда. Пусть просьба будет от тебя, Симеон, прошу. Не от этой рептилии.

2. Краусс

Он слышал суету толпы, собравшейся посмотреть на процессию. Она должна была проходить по бульвару в нескольких улицах от того места, где Краусс стоял перед входной дверью в резиденцию Сернеев. Он постучал и принялся ждать.

Ему уже довелось поговорить с Луизой Серней. Он уже ходил по дому, но ничего не узнал и не нашел. Там была обычная сцена после произошедших похищений. Выжившие члены каждой семьи не знали, почему на них напали. Было понятно, что им нечего скрывать. Краусс еще никогда не встречал людей, что были рады появлению инквизитора, и желавших рассказать все, что у них на уме. Они были бы рады любому объяснению из его уст. Даже самое мрачное обоснование стало бы основой, на которой они могли бы воссоздать порядок в своих жизнях, какой-то смысл и значение в мире. Что угодно было бы лучше, чем чистая случайность. От нее не было защиты.

Никто не прошептал слова «Хаос». У жертв не хватало знаний, чтобы прийти к такому заключению. Краусс их не просвещал, но мог видеть, как его разрушающее прикосновение проникает все глубже и глубже в ткани Толосы. Атаки без единой понятной причины могли означать все, что угодно, и случиться с каждым. Если целью было посеять страх, то им это более чем удалось.

Краусс отказывался допускать, что не было более глубокой цели. Еретики оставались людьми и, как он полагал, там были человеческие пределы готовности работать безвозмездно, и там, где задействовано много людей, требовался тщательно продуманный план и точное исполнение. Успешность нападений указывала на уровень организации. Здесь был порядок, а где порядок, даже самый токсичный, там был и эндшпиль.

Возможно, цели выбирались по чистой случайности. Распространение страха может быть действенным орудием, и тогда векторы его создания не важны. Но Краусс зашел в тупик. Он был не ближе к искоренению ереси теперь, когда она смело заявляла о своем присутствии, чем тогда, когда она скрывалась за политическими разногласиями. Поэтому он собирался вернуться к уже пройденному пути. Ему снова нужно было поговорить с Луизой Серней. Ему нужно было найти причину, почему напали именно на их дом, а не соседний.

К двери никто не подходил. Он постучал снова. Прошло пять минут. Ничего. Тишина по ту сторону двери набирала силу. Краусс фыркнул. Он снял с пояса тонкий цилиндр, нажал с одного конца, и тот зажужжал. Когда он вставил его в замок, силовое микрополе, созданное отмычкой, приняло форму тумблеров. Краусс открыл дверь и прошел через двор.

Уже был вечер, но через ставни не пробивался свет. Двор был укрыт от ветра, и окна первого этажа не были закрыты ставнями. Они тоже были темными. Краусс не стал утруждать себя стуком в дверь, а просто отпер ее и вошел.

Внутренняя обстановка несла в себе неподвижность запустения. Но присутствовала и вонь чего-то мерзкого. Дыша ртом, зная, что найдет, он начал подниматься по лестнице. На вершине располагался коридор, чьи стены были увешаны портретами патриархов благородной торговой династии, уходившей в поколения. Двери слева и справа вели в спальни. Краусс направился в конец, мельком заглядывая в комнаты. Он остановился у дальнего левого прохода. Пространство внутри было обставлено кроватью, шкафом и комодом, достаточно старыми, возможно, купленными во времена постройки дома. Но состояние у них было хорошее. Вне сомнений содержимое шкатулки с драгоценностями на комоде было соответствующего стиля и качества. Краусс не стал заглядывать внутрь, потому что знал, что каждый камень, кольцо и браслет на месте. В доме не было кражи. Было убийство.

Убийство и скверна.

Несмотря на ее скорбь по семье, страх за собственную безопасность и волнение при разговоре с Инквизицией, Луиза Серней с достоинством приветствовала Краусса в их первую встречу. Она была стара, достигнув возможных границ омолаживающих процедур Мистраля. Ее походка была чопорной, руки скручены артритом. Она двигалась с осторожной элегантностью.

Теперь же в ней не было достоинства, а только лишь выражение боли и страха. Она лежала в своей постели с перерезанным горлом и пустыми глазницами. Руки подняты, скрючены в острые когти. Стены окрашивала ее кровь, образы складывались в слова, которые Краусс не мог и не хотел читать, но они говорили о пиршестве, пытке и богохульстве. Кровь на стенах засохла, но запах смерти оставался свежим. Преступление было совершено недавно. Демонстрация, думал Краусс, служила для собственного удовольствия убийц. Они не ожидали, что кто-то это увидит.

Последнее, что отметил Краусс, прежде чем отвернулся от представшей сцены, были глаза Луизы Серней. Они не исчезли. Просто находились вне черепа. Очищенные, они теперь лежали на комоде рядом с ручным зеркалом. Их положили так, чтобы они смотрели в потолок. Краусс снова не посмотрел на руну сверху. Одного раза хватило. Стоило ему взглянуть на нее, как за спиной раздавался звук. Это был смех, но вместе с тем и треск кости.

У него было подтверждение. Нападение на дом Серней не было случайностью. Культисты вернулись. Была причина прикончить последнего из Сернеев тайно. Краусс провел пальцем по столовому серебру, размышляя, кто мог его выложить. В задней части дома находились комнаты слуг, но там было пусто.

Ответ он нашел в винном погребе. Слуги были свалены у стены, разрубленные на части ударами тяжелых клинков. Краусс вынул свой игловой пистолет из кобуры. Неслышно ступая, он крался между рядами упиравшихся в потолок полок с амасеком. Он и не думал, что у него будет компания. Он не исключал такой возможности. На стенах были еще кровавые руны, и присутствовал другой запах: нечто теплое, но царапавшее нос и горло, будто бы в воздух недавно поднялась каменная пыль и опилки.

В середине подвала полки были разломаны, бутылки разбиты. Краусс заметил кучу расколотого дерева. Как будто чего-то не хватало. Он пытался сопоставить воровство с убийствами, но выходил сущий абсурд. Куча поднималась вверх к центру. Инквизитор шагнул вперед, чтобы посмотреть, не скрывает ли она что-то.

Обломки провалились под своим весом. Он упал в темноту, с гулким ба-бах ударившись головой о край пола подвала. Оглушенный, он мертвым грузом упал с трех метров. Удар вышиб воздух из его легких и пистолет из пальцев. Сознание помутнело. Мир стал рваным по периферии. Кто-то очень далекий от него, но, тем не менее, несший его имя, упал в подземный тоннель. Он хотел, чтобы этот человек поднялся. Он пытался предупредить, но был слишком далеко. Тьма за его глазами слилась с тьмой вокруг. Он боролся с наступающей ночью. Пытался поднять голову. Но больше он не был один. Инквизитора окружили фигуры, которые швырнули его в забытье.

3. Яррик

Процессия была триумфом эстетики Вангенхайма, и его вкус отражал традиции мистралианских кардиналов, уходящие в века. Безвкусный дворец Экклезиархии, казалось, возник по воле его нынешнего обитателя, но накопление и формирование таких излишеств заняло поколения. Теперь эта эстетика шла по улицам Толосы. Реликварий, содержавший челюсть Святого Калликста, был помещен внутрь большого сундука. Он будто был сделан целиком из золота и инкрустирован бриллиантами размером с мой кулак. Сундук был поставлен на тележку, которую тянули гроксы с наброшенными на них церемониальными накидками, напоминавшими водопады серебра. Тележка была накрыта почти идеально прозрачным кубом из кристалфлекса. Углы куба тоже были украшены бриллиантами. Тысяча священников, представлявших каждый регион Мистраля, вышагивали параллельными линиями с тележкой в центре. Они несли металлические шесты длиной в три метра, с чьих концов на коротких цепях свисали разноцветные светосферы. Сферы раскачивались вперед-назад в такт шагам церковников. Весь спектр света плыл, менялся и танцевал на бриллиантах куба и сундука.

Эффект был впечатляющим, хотя и вульгарным. Заявленная цель заключалась в объявлении названия праздника. В этом процессия провалилась. Что она действительно делала, так это напоминала всем глазевшим на парад о том, кто вернул реликвию обратно на Мистраль, и кто воплотил это представление в жизнь. Солнце, сиявшее над городом в тот вечер, было щедростью кардинала Вангенхайма.

Я шел вместе с мобильными войсками параллельно движению процессии. Жители Толосы выстроились на улицах в десять рядов. Мы шли позади них высматривая любого, кто обращал внимание на что-то другое, кроме проходящих. Целый взвод с каждой стороны дороги переходил от крыши к крыше, охраняя это возможное место засады.

Процессия началась у южных врат Толосы, едва солнце начало садиться. Спустя три часа мы были, по моим подсчетам, на две трети пути обратно к дворцу и большой площади. И все это время ветер лютовал против представления. Он пытался сорвать светосферы с их цепей. Он выл на зрителей и вырывал гимны с их губ. Его попытки были тщетны. Толпа рыдала и радовалась, когда сундук провозили мимо. На какое-то время люди забыли о ночных похищениях и политическом смятении.

Сетено и другие Сестры из Ордена Пронзающего Шипа шли по обе стороны сундука. Мне было интересно, что они думали об их нынешнем задании. Оценили ли они то, как искусство реликвария было погружено в грубую грандиозность? Чувствовали ли, что лишь предоставляют полезные услуги? Или чувствовали, что их используют? Я чувствовал. Как Серофф и Расп. Как и полковники. Они все сказали то же самое. Так говорили и некоторые смелые солдаты, хотя я обрывал подобные разговоры, как только слышал. Но ощущение присутствовало, и я не сомневался, что оно накрыло весь полк. Нас использовал человек, обративший долг и обязанности, мирские и церковные, себе на пользу.

Мы приблизились к площади, и процессия прошла почти без происшествий. Было несколько арестов, но нарушители были пьяницами, не культистами. Мобильные обязанности завершились, и я присоединился к Распу на трибунах для офицеров, построенных слева от главной платформы. Серофф прибыл чуть позже.

— Есть что-нибудь? – спросил я.

— Нет.

— Почти достаточно для оптимизма, не так ли? – сказал Расп.

— А так должно быть? – спросил Серофф.

— А как вы думаете? – голос Распа звучал угрюмо.

Вопрос был риторическим, но я все равно ответил.

— Кажется, кто-то пытается усыпить нас ложным чувством безопасности.

— Комиссар Яррик, - сказал Расп, - вы циник.

— Я предпочитаю считать себя реалистом, сэр, - ответил я.

Он отрывисто хохотнул.

— Весьма похвально, Себастьян. Теперь узрите представление, устроенное для нашего назидания. Скажите мне, мы сейчас в царстве реализма?

— Да, - ответил я без колебаний. – Вне сомнений.

— Хорошо, - сказал Расп. – Действительно хорошо. Весьма прозорливо. Нужное качество. У вас впереди может быть долгая жизнь.

— Но это не единственный необходимый элемент, - вставил Серофф.

— Какой другой?

— Умение действовать реалистично.

Расп выглядел удивленным.

— Это аргументация для коррупции, комиссар Серофф.

Упоминание ранга Сероффа звучало как укор.

— Я оговорился, - сказал Серофф. Он не смутился и поправил себя сам. – Знание когда и как быть реалистом.

Я мог бы поклясться, что Расп ухмыльнулся в тот момент.

— Верно, - сказал он. Он начал говорить что-то еще, но его голос утонул во внезапном оглушающем гимне.

Началось воспевание реликвии.

Когда я сказал Распу, что вижу перед собой реализм, я был честен. Но не непочтителен. Я видел столько махинаций от Вангенхайма, пусть и не сомневался в его вере, что был уверен, что ее превосходили его амбиции и корысть. Но даже если он использовал священную демонстрацию в своих политических целях, священное все равно присутствовало, и это вызывало благоговейный трепет. Дворец Экклезиархии, красовавшийся на заднем плане, был безумием вульгарности в его стенах, посвящением тщеславию своих обитателей. Его наружность, тем не менее, оставалась величественной. Устремляясь на сотни метров в небо, он приводил в трепет одним своим размером. Приуменьшал любого, кто смотрел на него, напоминал о нашей ничтожности по сравнению с Отцом Человечества. Дворец был приземистым в своей конструкции, а новые крылья делали его еще массивнее. Он раскинулся более чем на километр в каждую сторону, захватывая весь вид. Несмотря на горизонтальную протяженность, дворец обращал взоры и сердце ввысь благодаря каннелюрам, украшавшим весь его фасад. Тысячи светосфер освещали дворец снаружи, окутывали мягким оранжевым светом. С наступлением сумерек колоссальное строение вырывалось из тьмы. Это была сила веры, воплощенная в камне.

На площади платформа улавливала разноцветную игру огней процессии и усиливала эффект. Там было еще больше фонарей, более мощных. Их танец, устроенный ветром, создавал бушующий бассейн света. Платформа мерцала в возбужденной ауре. Ее знамена хлопали и искрились. Вангенхайм стоял в центре в своей великолепной мантии, такой тяжелой, что она не поддавалась ветру. Платформу покрывал материал в той же бело-фиолетово-золотой цветовой схеме, что и мантия кардинала. Филигрань будто растекалась от Вангенхайма и покрывала всю поверхность платформы. Подразумевалось, что он являлся центром и источником всего на Мистрале. Моя злость на эту гордыню подпитывалась и тем, что дизайн делал его похожим на паука в паутине. Его изображение говорило вопреки его воле.

Сестры Ордена Пронзающего Шипа выстроились в ряд перед платформой лицом к толпе. Площадь заполняли десятки тысяч поклонников. Адепта Сороритас было всего десять. Толпа словно сделала общий шаг назад, оставив чуть больше места между чернью и святыми воительницами.

Тележка остановилась в нескольких метрах от платформы. Вангенхайм поднял руки и кристалфлексовый куб над золотым сундуком открылся и отъехал назад. Шесть проповедников залезли в тележку и взяли сундук за ручки. Должно быть, там было антигравитационное поле, чтобы эти старцы смогли передвинуть такой вес. Они не столько несли его, сколько сопровождали его полет из тележки вверх по пятнадцати ступеням платформы.

В это время вокс-кастеры подхватили гимны священников и разнесли пение над площадью и всем городом. В паузах между куплетами я слышал эхо на улицах за нами. Усиленная молитва взяла верх над ветром.

Вангенхайм опустил руки. Он держал их разведенными, когда сундук поднесли к нему. Проповедники опустились на колени. Кто бы это ни был – технопровидец, я полагаю – тот, кто дал сигнал исчезнуть кристалфлексовому щиту и включил антигравитационное поле, теперь сотворил очередное театральное чудо. Крышка сундука, массивная, как у саркофага, открылась и упала. Вангенхайм сделал шаг вперед, нагнулся и потянулся к сундуку. Затем он выпрямился и поднял реликвию высоко над головой.

— Святой Калликст! – провозгласил кардинал. Вокс-кастеры сделали его голос громоподобным. – Ты наконец-то вернулся домой. Почтишь ли ты нас своим благословением?

Ответ последовал. На замершее, нелогичное мгновение я подумал, что свет, вырвавшийся оттуда, где он стоял несколькими секундами ранее, был частью его представления.

Сотрясение от взрыва опровергло мои догадки.

ГЛАВА 9

ПОДОРВАННЫЕ

1. Яррик

Центральная часть платформы взлетела в воздух. Дерево, металл и каменные обломки дождем обрушились на площадь. Вангенхайм тоже подлетел. Сетено поймала его прежде, чем он приземлился на мостовую. Одна из ее Сестер забрала реликварий, подброшенный в воздух. Грокс пригнулся и яростно рванулся от сцены. Он перевернул тележку и свалил епископа Кастельнау. Толпа издала панический рев, громкий и плотный настолько, что он физически надавил на мой слух. Затем сработала вторая бомба.

Взрыв произошел на центральном входе на площадь. Он не был мощным. Прозвучал глухо, будто прорвался через плотное препятствие. И это все равно было плохо. Он разбросал тела и ошметки. Кровь расплескалась по площади. Психологический эффект был куда хуже. От взрывов спереди и сзади толпа сошла с ума. Рев перешел в визг. Люди бежали от платформы, бежали от выхода. Они сталкивались. Они рвали друг друга. Началась давка.

А затем, с севера и юга, где на площадь выходили второстепенные улицы, послышались еще взрывы. Достаточные, чтобы определить судьбу каждого в этом месте.

На трибунах мы были словно на скалах, окруженных бушующими волнами. Мы были беспомощны. Я видел пути на поле боя, но передо мной открывалось полное отсутствие какой-либо дисциплины. Страх превратил людей в слепых безумных животных. Мы достали пистолеты и стали отстреливать всех, кто пытался забраться на трибуны. Или так, или нас затянет в водоворот паникующей плоти. Кроме командования полка спасать было нечего.

У обломков платформы Адепта Сороритас образовали круг с кардиналом в середине. Они представляли собой неприступный керамитовый барьер. Сестры начали пробиваться к воротам дворца. Мечом и оружием они пресекали угрозы безопасности Вангенхайма и реликвии.

Панический бунт спровоцировал руку Имперской Гвардии. Самая большая концентрация мортисианцев, находившихся в Толосе, была собрана вокруг площади, когда процессия завершила свой ход. Задачей солдат было поддержание безопасности этой зоны. Теперь, когда солдаты на площади воссоединились с подкреплением, шедшим с прилегающих улиц, эта задача вынудила их убивать людей, которых они должны были защищать.

Выбора не было. В гражданских не осталось здравого смысла. Они топтали, цеплялись, убивали друг друга, пока бежали во все стороны и в никуда. Порядок мог быть восстановлен только через спокойствие мертвых. Даже тогда мортисианцы дали один предупреждающий залп в воздух. Безрезультатно. Стадо было потеряно. Тогда лазвинтовки опустились и началось прореживание. Я поморщился. Нас втянули в грязное дело. В смертях гражданских не было славы, да и чести на грош. Была лишь жестокая необходимость. У Молота Императора был один неизменный долг – сокрушать Его врагов. Чтобы найти ответственных за начавшееся безумие на площади мы должны были выжить. И так Молот должен был пожертвовать некоторыми подданными Императора.

Это был не последний раз, когда мне пришлось стать частью такого безжалостного расчета. Не был он и худшим.

Мортисианцы отошли от периметра площади. Отряды выстроились один к другому, образовав смертельный заслон. Они двинулись вперед. Убийство было методичным. Гвардия продвигалась, останавливалась, стреляла и снова двигалась вперед. Шаги марша были паузами, между которыми гражданские имели шанс бежать в своей панике.

Они им не пользовались. То, что следовало дальше, не было бойней. Не было такого намерения. Мы могли прекратить огонь при первой же возможности. Нет, я не назову то, что было, бойней. Это была резня. Она оставила во мне неизгладимые воспоминания в малейших деталях. Хотя это и не преследует меня во снах. Мы действовали так, как было нужно. И тень этого была поглощена тьмой событий настолько ужасных, что любая попытка их сравнить будет непристойной.

Постепенно количество вопящих, толкающихся гражданских вокруг трибуны поредело. Они перестали пытаться взобраться. Убийства кончились несколькими сотнями выживших, впавших в кататоническое молчание, собравшихся в дрожащие группки в центре площади. Место кульминации праздника было устелено телами, искаженными агонией и ужасом.

— Дайте мне вокс! – приказал Гранах. Ярость плохо скрывала его ужас и отвращение. Он и Беннегер спустились с трибуны. Тем временем, Расп взобрался на верхний ряд сидений.

— Солдаты Ай Мортис! – воззвал он. Его голос прозвенел над площадью. Я видел тысячи лиц, повернувшихся к нему. – Я приветствую вашу преданность долгу! Я приветствую ваши действия, которые станут спасением Мистраля! Вы сохранили дисциплину и сплоченность своего полка!

Он понимал, что произошедшее отразилось на боевом духе солдат. Это не было сражением. Это был тяжелый труд палачей.

— Благодарю вас, - продолжил Расп. – Попытка врага ввергнуть Толосу в пучину беспорядка провалилась! Его удар прошел мимо, но наш не пройдет. Вперед, к мести!

Я слушал Распа, превратившего резню в топливо победы, и учился.

Серофф и я шли вдоль подразделений, усиливая посыл Распа. Лица окружавших нас солдат были напряженными, их глаза сузились от мрачных требований этой ночи. Я прошел мимо Солтерна и похлопал его по плечу. Он быстро взглянул на меня с благодарностью, затем с восхищением стал снова слушать лорда-комиссара. Риторика парила в воздухе, и моя собственная кровь отвечала на ее силу и истину.

Я увидел Гранаха и Беннегера, переговаривавшихся у ближайшего места взрыва. Я подошел и, глядя в небольшую воронку, понял, почему охрана упустила бомбу. Каким-то образом она была заложена под самой улицей. Вот почему звук был глухим. Силе взрыва нужно было прорваться через брусчатку. Яма обрушилась сама под собой, уничтожив все улики того, как саботажники достигли такого искусства.

Затем, когда Расп еще продолжал говорить, я услышал еще взрывы вдали. Они шли со всех направлений. Их было так много, что невозможно было отличить взрывы от их отголосков. А когда стихло эхо, прорезался шум восстания.

2. Сетено

— И это они называют обеспечением безопасности? – спросила Сестра Кабирия.

— Сомневаюсь, что они это вообще как-то называют, - отозвалась Сетено. Они провели кардинала, по его собственному настоянию, в его покои. Он нервничал даже после того, как они оказались в безопасности дворца, не мог расслабиться, пока не дошли до его дверей, где их встретила дворцовая служанка. Веркор поклонилась Сестрам Пронзающего Шипа, выказывая должное уважение, но при этом дав понять, что ее повиновение было лишь вопросом этикета, а не признания превосходства. Стюард была оружием в одежде прислуги. Сетено коротко кивнула ей. Она не сомневалась, что женщина хорошо тренирована, но она была убийцей, а не воином. Сетено скрыла свое отвращение. На время.

Теперь же она стояла на балконе, на другом конце зала от покоев кардинала. Он все еще был наедине с Веркор. Сетено смотрела на большую площадь. Мортисианцы ушли, а силовики как могли воссоздавали подобие порядка после резни. Этот сектор Толосы обрел нечто вроде покоя. Но вдалеке Сетено слышала гул поднимающегося безумия и конфликта. Она постучала пальцем по балюстраде балкона.

— Думаете, мы должны быть там, сестра-супериор? – спросила Кабирия.

— Мы там, где должны быть, - ответила она.

— Но вы хотите иного.

Сетено могла упрекнуть ее за нарушение субординации. Но не стала. Она не думала, что сделает честь своему новому командованию, наказывая за правду. Не сделает чести и их дружбе. Они пришли в Орден Пронзающего Шипа с разницей в несколько месяцев. Кабирия слишком хорошо знала, что Сетено скрывала свое раздражение насчет ограничений миссии. Бездействие не нравилось ей. Она понимала, что она и ее Сестры были здесь не для усмирения восстания. Они должны были защищать реликвию и давать отпор любой угрозе Церкви Императора. Так они и сделали, когда спасли жизнь кардинала и реликвию. Их долгом было оставаться на месте. Но Сетено не нравилось ощущение полезности кардиналу. Этот человек был политиком, не теологом, и его политика была грязной. И Сетено не могла избавиться от ощущения, что расползавшийся по городу конфликт имел острое духовное значение.

Она снова взглянула на разбитую платформу. Как будто Титан наступил на нее. Она раздумывала, как враг мог установить бомбу. Она не верила в мортисианцев, но даже они не могли быть настолько некомпетентными. Пока она смотрела, обломки зашевелились. Появились фигуры в мантиях. Они были быстры. В первые секунды их появления в Арбитров полился огонь из лазвинтовок. Из-под платформы появлялось все больше и больше врагов, будто бил поток теней. Большая группа направилась прямо к входу во дворец.

— Сестра-супериор?

— Да, Кабирия. В бой.

Она покинула балкон и побежала в холл к своим Сестрам. Они миновали съежившихся епископов и направились к лестнице на первый этаж. Сетено не улыбалась. Она чувствовала удовлетворение. Шла в праведный бой. Она смоет кровь невинных гражданских со своего меча кровью еретиков.

Как только отряд подошел к главным дверям, они вздрогнули от тяжелого удара.

3. Вангенхайм

Бум разнесся по всему дворцу. Полы не дрогнули. Стены не задрожали. Но звук пронесся, и он нес сообщение. По костям Вангенхайма будто бы били молотком. Он замер, забыв, что говорил Веркор.

— Что это было? – выдохнул он. Слова прозвучали по-идиотски. В мозге бился образ железного тарана, колотящего в дворцовую дверь. Разум говорил, что эта тактика бесполезна. Но в тот момент разум находился в рабстве у панического воображения.

— Я думаю, ракета, - ответила Веркор.

Это не обнадеживало.

— Это сработает?

— Если у них больше одной.

Послышался второй взрыв.

Вангенхайм безумно оглядывался. Он не знал, чего искал.

— Ваше высочество, вас защищает отряд Адепта Сороритас, - напомнила ему Веркор. – Никто не переступит порог дворца.

Вот это обнадеживало. Он подавил желание бежать. Ты сам хотел этого конфликта, сказал он себе. И вот оно, ситуация непредсказуемая, но исход предопределен. Силы, собранные им в этом углу, были превосходящими. Бароны будут раздавлены. Культ легко было связать с дворянством, использовать как еще одну дубину против них, и он тоже будет уничтожен. Культ не имел сил, чтобы противостоять ему. У него не было времени пустить корни в почву Мистраля. Улики в Ломе были доказательством его недавнего появления.

Вот только барон Лом использовал извращенную машину невероятной силы.

И растущее безумие в Толосе выглядело больше как террористическая атака. Как война. Хуже: как будто контроль ускользал из его рук. Нет, поправил он себя. Не ускользал. Его забрали. У него был враг. Сильный.

— Будут приказы, ваше высочество? – подтолкнула его Веркор.

Он взглянул на слугу. Ее поза выражала голод. Очень хорошо. Он ее накормит.

— Можешь выйти втайне от Адепта Сороритас?

Веркор не ответила. Ее явно оскорбил этот вопрос.

Вангенхайм прочистил горло.

— Действуй, - сказал он. Он пытался придать стальной властности своему голосу. В этот вечер его ослабили по всем фронтам. – Иди к дому Ванзинна.

— Полагаете, он работает против нас?

— Не знаю. Но кто-то координирует эти атаки. И если он враг, то убей его.

4. Расп

Он снова пришел в Граубен, хотя не надеялся вернуться так скоро после своего последнего визита. И даже не удивился своему разочарованию.

Пока Расп ждал у двери особняка, он слышал очередную волну бух бух бух, звучавших так близко друг к другу, что их можно было принять за артиллерийский огонь, если бы они не были так далеко друг от друга. Взрывы раздавались каждые несколько минут по всему городу, превращая Толосу в котел слепого инстинктивного ужаса.

Дверь открыли, на этот раз один из слуг Ванзинна. Он поклонился Распу.

— Барон вас ожидает, - сказал он.

— Могу себе представить.

Слуга отвел его мимо верхних этажей, на самую крышу. Там не было укрытия, только зубцы стены высотой в метр. Ветер бушевал. Ванзинн стоял у южного края и смотрел на склоны Толосы. Это было отличным местом, чтобы лицезреть мучение города.

Слуга ждал на полпути к люку, пока Расп присоединится к Ванзинну. Вдали виднелось пульсирующее сияние. Барон кивнул на него.

— Пожар, - сказал он, - быстро распространяется. Ветер, знаешь ли.

Ему пришлось повысить голос, но для Распа он все равно звучал ровно. Это был голос человека, преодолевшего отчаяние и впавшего в утомленную апатию.

— Там много пожаров, - сказал Расп. – Их все нужно погасить. Нам нужна твоя помощь.

Ванзинн пожал плечами.

— Я сказал, что ты ее получишь, она твоя. Только не вижу, что это изменит.

— Твои войска близки к населению. Это поможет восстановить порядок.

— Ценю твою убежденность, - сказал Ванзинн, но обернулся и обратился к слуге, - весь наш контингент должен быть предоставлен в распоряжение командиров Имперской Гвардии.

Слуга кивнул, затем закрыл за собой люк.

— Оставишь резерв защищать дом? – спросил Расп. – Ситуация отвратительная. Может стать еще хуже до того, как мы сможешь сдержать ее.

Ванзинн покачал головой.

— Я покидаю Толосу.

— Бежишь с корабля? – Расп был разочарован.

— Оставляю Вангенхайма с его играми. Я буду в Карратаре, когда все вернется на круги своя.

— Этого не случится без твоей помощи.

Снова взрывы вдали. Метались отсветы от огня.

— А стоит ли оно того, - спросил Расп, - править среди пепла?

5. Веркор

Ветер и отдельные удары бомб задачу не облегчали, но Ванзинн и лорд-комиссар говорили на открытом воздухе. Стоя в темном входе в переулок между двумя особняками напротив Граубен, Веркор настроила свой слух. Она уловила суть разговора мужчин. Нужно было взвесить возможности. Ванзинн открыто встал против кардинала еще на Совете, но ничего более. Она не сомневалась, что он будет бороться за большую власть, но он не говорил ничего о том, что собирался предпринять против Вангенхайма. Его очевидное безучастие могло сделать его еще более опасным, как только утихнет нынешний спазм насилия, если люди увидят в нем ортодоксального противника правлению Экклезиарха. В его неожиданной смерти в эту ночь сумятицы могла быть польза.

Вот только Вангенхайм не давал указаний действовать столь решительно. До тех пор, пока Ванзинн не явит очевидную угрозу.

Угроза. Такая была. Не от барона. Подкрадывалась сзади. Мягкие шаги, скрытые постоянными завываниями ветра. Скрытые от всех, но не от ее слуха. Она не обернулась. Веркор выжидала, позволяя охотнику подойти ближе. Руки ее были опущены, полнившиеся подкожным гулом сервомоторов, готовых к действию.

Еще два шага. Один.

Сейчас.

Она крутанулась, выбросила руки с расправленными, будто лезвия, ладонями. Она поймала атакующего в мантии в среднем прыжке. Удар пришелся ему в грудину. Послышался хруст кости. Она создала движение там, где его не должно было быть. Человек отлетел вправо и врезался в ровную каменную стену. Он сполз на землю, дергаясь, будто от удара током. Его руки скрючились на груди, но лишь на секунды. Кости проткнули ему сердце. Пока он дергался в последних конвульсиях, она подхватила лезвие, которое он уронил. Оно изгибалось дважды. В слабом свете, что доносился с улицы, она заметила руны на металле. Веркор скривила губы. Оружие было нечистым, и она швырнула его в темноту. Ее внимание снова обратилось к трупу, и она сдернула капюшон с его головы. Волосы человека были рваными, кожа покрыта сетью татуировок, шрамов и корост. Рот широко раскрылся, и Веркор увидела, что все его зубы были удалены. Десна обшиты металлом, так, что образовывали лезвия. Язык покрывали глубокие порезы.

Веркор поднялась на ноги. Масштабы порчи еретика вызывали беспокойство. Это случилось не за одну ночь. Похищения не оставляли сомнений, что культ все еще действовал, но дольше, чем подозревалось, а корни могли залегать куда глубже. Игра Вангенхайма с баронами внезапно перестала выглядеть как рассчитанный риск. Впервые за десятилетия службы Веркор заподозрила кардинала в безрассудстве.

Больше скрытных шагов. Больше человек на этот раз. Шли быстро мимо входа в аллею, но не в ее сторону. Она приблизилась к краю, где кончалась тень, чтобы осмотреть улицу.

Хватило нескольких мгновений, чтобы увидеть их. И даже тогда нельзя было сказать, что она видела всех. Фигуры в капюшонах, мужчины и женщины, появлялись из теней, будто рождались из них. Дюжина, по крайней мере. Они собирались к Граубен.

Веркор колебалась. Ей было сказано только наблюдать. Но то, что приближалось к дому барона, было врагом, перешедшим все границы.

Она выбежала из аллеи, ударила ближайшего культиста и повалила на землю. Жестко наступила ему на череп,  затем повернулась к следующему. Убив его, она заметила больше фигур в капюшонах, приближавшихся к особняку. Там было куда больше дюжины.

6. Яррик

Мы развернулись по всему городу. С разделением сил было непросто, но атаки были слишком многочисленны, чтобы справляться с ними по одной. Доклады, которые Гранах смог собрать воедино, предполагали небольшие рейды коммандос. Он ответил тем же. Он хотел скорости, и это все, что мы ему дали. Я пошел с ротой Солтерна к южному концу Толосы. Мы спешили навстречу огню. Ночное небо мерцало, искажалось пламенем снизу. Пожар был огромным.

Достигнув ворот кольца, мы встретились с сотней солдат Ванзинна. Значит, у Распа получилось. Зная, что эти войска были также распределены среди контингента мортисианцев, я удивился, что их было все так же много. Каким-то образом Ванзинну удалось удержать внутри городских стен больше войск, чем я предполагал.

Двигались мы быстро, несмотря на поднимающийся бунт. Мы прорывались сквозь панику и злобу. Люди бежали от разрушений и обрушивали свой гнев на козлов отпущения. У многих хватало ума уйти с пути вооруженных солдат.

У многих, но не всех, и это было прискорбно.

Большая часть южного квадранта нижнего кольца была охвачена пламенем. Здания жались друг к другу, теснясь в своей нищете. Постройки были в основном из дерева. Для возгорания старым сухим доскам требовалось немного. Если его не остановить, его объятия могут охватить все кольцо, окружив Толосу огненной стеной.

Солтерн замер, будто зачарованный возвышавшимся перед нами пламенем. Жар от охваченных пожаром зданий обжигал открытые участки кожи. Я снова видел его колебания от неопытности. Рядом не было явного врага, и его парализовало.

— Капитан, - рявкнул я. – Заграждения.

Он моргнул. Секунда непонимания. Затем его лицо прояснилось. Он отправил солдат Ванзинна на запад, со своими пошел на восток.

— Найти границы пожара, - сказал он. – Обрушить там здания. Остановить распространение огня.

Он взглянул на меня в ожидании одобрения. Я не подорвал его командование кивком. Вместо этого я пошел с бойцами, возглавив атаку, чтобы выполнить его приказы, пока пепел падал с небес, а дым окутывал улицы.

Примерно в пятистах метрах от пламени, бушевавшего так сильно, что образовывались вихри, мы нашли границу пожара. Узкая улочка тянулась между пламенем и многоквартирными домами, которые оно только начинало лизать. В разбитых окнах не было света. Блок выглядел заброшенным уже некоторое время. Его нетрудно будет свалить. Солтерн отправил команду разрушителей. Они сработали быстро. Пять минут спустя, пока блок еще сопротивлялся пламени, сработали заряды. Стены взлетели на воздух, и конструкция обрушилась сама по себе. Ветер подхватил облако пыли и швырнул нам в глаза. Когда зрение вернулось к нам, мы получили наше заграждение.

Что-то в том, как строение рухнуло, не давало мне покоя. Обломки лежали глубоко, как если бы земля сама пыталась всосать в себя здание. Я подошел к месту разрушения, взобрался на разбитые балки и остатки кладки. Обломки смещались к центру. Мне это очень напоминало кратер.

— Комиссар Яррик? – позвал Солтерн.

— Хочу утолить свое любопытство, капитан.

Через мгновение я понял, что ко мне кто-то присоединился. Взглянув влево, я увидел Бетцнера. Он смотрел в центр разрушения и хмурился.

— Видишь что-то, солдат? – спросил я.

— Нет, комиссар. Да. То есть, я не уверен, - ответил он.

Я не видел ничего, кроме игры теней в бурлящем свете огня. Мы спустились дальше. Ближе к центру я заметил то, о чем говорил Бетцнер: тени под наклонными плитами пола казались слишком темными, слишком глубокими. Возможно, Бетцнер не мог видеть их с вершины склона. Тем не менее, он был прав.

— Позовите капитана, - мягко сказал я. – Сообщите, что мы нашли.

Бетцнер вскарабкался наверх. Вернулся с Солтерном и остальной ротой. Мне не пришлось ничего говорить. Солтерна не нужно было подталкивать. Он послал десяток бойцов вперед, в то время как остальные направили свое оружие на тени. Солдаты толкали, копали и рыли обломки, пока не раскрылась истинная природа теней.

Тоннели.

7. Серофф

Капитан Монфор спас Сероффу жизнь. Он сделал это самым простым способом: был на голову выше, и выстрел лазвинтовки попал в него. Стреляли с двух углов. Его череп сожгло начисто. Серофф рухнул на землю. Укрытия не было. Роту застали на открытом месте.

Мортисианцы подавили бунт в центральном южном квадранте города и достигли одной из редких площадей Толосы. Когда-то здесь был рынок, но он перестал использоваться, когда на юге построили более укрытый. Это было продуваемое ветрами пространство булыжников, которое впервые за целое поколение увидело толпу, когда проходила процессия. Люди оставались там после того, как провезли реликвию, празднуя пришествие святого, пока не полетели бомбы. Паническое бегство пронеслось по главной улице по направлению к востоку от площади, сметая все на своем пути, пока не нарвалось на организованный кулак Имперской Гвардии. Монфор вел свое подразделение к источнику взрывов. Он занял площадь осторожно. Крыши проверили на снайперов. Отряды рассредоточились по периметру площади, выбивали двери и ставни. Здания казались заброшенными.

И затем они достигли места взрыва. Они увидели тоннель. Монфор выругался. А после погиб.

Культисты атаковали. Многие из них все еще были одеты в униформу баронских домов, которым служили, но Серофф отметил, что цвета и знамена выглядели более деградировавшими, чем в Ломе. Теперь большинство носили темные мантии. Они выбежали из домов слева и справа от воронки. Слишком много, чтобы прятаться, когда патрули проверяли первые этажи. Тоннели соединялись с подвалами, и мортисианская рота попала в клещи. Серофф начал ползти, отстреливаясь в ответ из болт-пистолета. Без прикрытия он бежал быстро и непредсказуемо. Стрелял и бежал, стрелял и бежал.

Сплоченность подразделения рушилась по мере роста потерь. Солдаты, что удерживали свои позиции, умирали на месте. Они забрали с собой множество врагов, но культисты двигались, сжимая границы. Серофф не видел никого из командующих офицеров. Не слышал отдаваемых приказов. Неужели всех лейтенантов и сержантов перебили? Ответ не имел значения. Он знал свой долг, и его пора было исполнить.

— Продолжать движение! – крикнул он. – Не дайте еретикам…

Слева прилетела фраг-граната. И снова его жизнь спасли другие. Двое солдат погибли, разорванные в мясо и кости. Сила взрыва свалила его с ног и отбросила на край воронки. Голова зазвенела еще до падения на землю. Он рухнул на кучу разбитой брусчатки. В глазах помутнело. Он лежал на спине на дне воронки, тело отказывалось слушаться команд мозга. Не получалось вздохнуть. Слух наполнился звуками поражения, и он отключился.

8. Расп

— На твой дом напали.

Расп взглянул на улицу. Он увидел борьбу и понял, что один из слуг Ванзинна ввязался в драку. Но многие фигуры спешили к дверям Граубен. Долгую осаду им не выдержать. Он вытащил болт-пистолет из кобуры.

— Симеон, - сказал барон, - не могу выразить, насколько я рад доверить тебе свою судьбу.

— Лучше смерть, чем ересь, - огрызнулся Расп. Легкомыслие Ванзинна было вовсе не к месту.

Ванзинн кивнул.

— Идем со мной.

Он отошел от края крыши.

— Что ты задумал?

— Не быть загнанным в угол на крыше, если тебе все равно. Какой бы героической ни была последняя битва, я бы выбрал более эффективную стратегию.

— Согласен.

Расп последовал за ним к люку. Ванзинн провел его на первый этаж, где стены дрожали от ударов во входную дверь. Там оставалось лишь трое слуг.

— Долго они врага не удержат, - сказал Расп.

— Им не придется.

Ванзинн открыл дверь на другом конце холла. Каменная лестница вела в подвал. Затхлый воздух ворвался в коридор.

— Твоя альтернатива – это быть пойманным в подвале вместо крыши?

— Верь мне. Я не идиот.

Расп слышал, как у входа в особняк дерево разлеталось в щепки. Пожав плечами, он начал спуск. Он доверял тактическому чутью Ванзинна. Оно было непогрешимым все их совместные годы на поле боя. Позади него барон со скрипом и грохотом захлопнул дверь. Ступени спустились на две лестничные площадки, прежде чем окончились в пустом винном погребе. Расп огляделся в тусклом свете светосфер. Он увидел арки, отходившие от подвала в нескольких направлениях.

— Какой путь? – спросил он.

— Восьмиконечный, - произнес Ванзинн у него за спиной, и голос его был сухим и холодным, как у стервятника.

Расп обернулся. Ванзинн остановился в трех ступенях от пола. В руке у него был лазпистолет, нацеленный Распу в голову. Лорд-комиссар взглянул на свой болт-пистолет, направленный в пол. Он знал, что случится, попытайся он поднять его. Затем он услышал шаги. Много. Через секунду мужчины и женщины в капюшонах появились из всех проходов. Его окружило больше пятидесяти культистов. Все были вооружены. Он знал, что не сможет двигаться достаточно быстро, чтобы пристрелить Ванзинна, но, возможно, сможет забрать с собой пару еретиков, прежде чем они убьют его. Его смерть будет иметь больше чести.

— Симеон, - сказал Ванзинн, - не глупи. Брось оружие.

Расп не ответил. Он развернулся, стреляя в культистов. Он не мог промахнуться. Каждое нажатие на курок сваливало очередную фигуру на землю. Между выстрелами он услышал крик Ванзинна.

— Взять живым!

Толпа накинулась на него. Он убил еще троих, прежде чем его свалили.

ГЛАВА 10

ВЕЛИКИЙ ДОЖДЬ

1. Яррик

Культисты открыли огонь, как только мы обнаружили тоннель. Они ждали, пока мы или найдем вход, или пойдем дальше и оставим открытым тыл. Их было примерно столько же, сколько и нас. Поток лаз-огня из тоннеля жестко ударил по нам, но мы ответили тем же. У мортисианцев было преимущество в дисциплине. Залпы из тоннеля были неряшливыми. Или предатели не являлись военным подразделением, или же были группой без организованного командования. Рота Солтерна распределилась, используя обломки как укрытие, и обстреливала тоннель со всех углов. Мы не могли видеть врага. Но нужды и не было. Если выстрелы попадали достаточно далеко, то били в цель. Стены тоннеля усиливали крики наших жертв. Это было хорошо.

— Гранаты! – крикнул Солтерн. Разрывные полетели в темноту, осветили ее резкими вспышками и наполнили воздух криками раненых.

— Тесните их, солдаты Императора, - произнес я. – Гоните обратно во тьму и убейте их всех.

Мы начали сужать кордон, шаг за шагом приближаясь к «бутылочному горлышку» еретиков и загоняя их обратно огнем и взрывчаткой. Еще несколько метров – и мы смогли развернуть огнеметы.

— Граната! – заорал Бетцнер слева от меня, и это было предупреждение. Я вовремя повернулся, чтобы заметить летящие в нашу сторону фраг-гранаты над подъемом обвала со стороны улицы. Я перепрыгнул плиту, за которой полз, и залег плашмя, рискуя под подавляющим, неорганизованным огнем из тоннеля. Взрывы подняли вихрь шрапнели, рвавшей бойцов на части. Наше наступление провалилось. Вражеский огонь из тоннеля усилился. А над подъемом, перебив наш арьергард, появились войска Ванзинна. Я пережил момент яростного неверия в глубину обмана. Затем осознал, что был на грани того, чтобы броситься на предателей, будто бы я мог рвать их на части руками и зубами. Я подавил инстинкт, держась за здравый смысл.

Нас прижали. Солдаты Ванзинна сошлись с нами так же, как мы с культистами. Мортисианцы стреляли в обоих направлениях как могли, но толку было мало. Никто из нас не мог больше, чем вжаться в обломки и стрелять вслепую. Челюсти капкана сомкнулись на нас. Войско Ванзинна захватит наши позиции за считанные минуты.

Я осмотрел местность в поисках лучшей позиции. Ничто не защитит от концентрированного обстрела дольше, чем на несколько секунд. После я заметил небольшое углубление в десяти метрах за Бетцнером, чуть ниже по склону от нас. Я надеялся, что это был еще один вход в тоннель.

— Бетцнер! – крикнул я. – Брось туда гранату.

Я указал. Он понял. Все еще лежа, он сорвал гранату со своего пояса и бросил. Вышло неуклюже, но точно. Я прикрыл лицо от взрыва. Когда посмотрел вверх, то увидел вход в шахту. Он был уже, чем тот, который мы атаковали, меньше двух метров в диаметре. Возможно, культисты не следили за второстепенными точками выхода. Возможно, у них не было достаточно людей для этого. Возможно, я жил напрасной надеждой.

Эта надежда была единственной.

Подать сигнал можно было лишь примером. Не было возможности стать примером, кроме как рискнуть.

Мой долг перед Императором.

— За мной! – рявкнул я.

Я поднялся на ноги и понесся к шахте. Ветер подгонял меня в спину. Я перепрыгивал через развалины, бежал, не думая о том, что могу упасть или сломать ноги. Лазеры пронизывали ночь вокруг меня. Я бежал в паутине смерти. Я рычал в своем упорстве. Я должен был достичь своей цели. Долг не допускает провала. Я укажу путь и пробегу сквозь смерть во имя этого долга.

Император защищал. То, что защищало меня, не могло быть удачей. Я не настолько горд, чтобы верить, что моей собственной скорости хватало, чтобы избежать огня врага. Император послал тьму, смятение и внезапность как мой щит. Я прыгнул в последний раз и нырнул в шахту. По пути я ударился плечом и неловко приземлился. Падать было примерно два метра. Там было достаточно света от пылающего города, чтобы я мог видеть грубые поручни, врезанные в стену шахты. Я взобрался обратно, держа болт-пистолет в руке. Высунул голову и прикрывал Бетцнера как мог, пока он бежал. За ним поднялся остаток подразделения и последовал за ним.

Мы потеряли многих, но еще больше спасли. Последний из мортисианцев достиг шахты за секунды до появления сил Ванзинна. Мы потеряли почти половину наших сил, но того, что имели, было достаточно, чтобы на время удержать врага. Солтерн приказал зажечь осветительные трубки, и мы обнаружили себя в тоннеле в двадцати метрах от Т-развилки. Мы быстро двинулись дальше, Солтерн и я шли во главе. Мы только подходили к пересечению, когда наша тактика обернулась против нас. Пара фраг-гранат обрушила шахту. Ударная волна от взрыва выбила воздух из моих легких. Вход в тоннель рухнул и похоронил под собой еще троих бойцов.

— Этим путем мы назад не вернемся, - обеспокоенно произнес Солтерн.

— Нам и не нужно, - сказал я и добавил громче, - единственный путь – вперед, через кровь предателей и еретиков.

Я обнаружил, что риторика победы легко мне давалась. Я никогда не думал о себе, как о проповеднике, пока был штурмовиком, но обучение на новую должность сформировало меня больше, чем мне казалось. Слова сами приходили ко мне, чтобы свиться в выкрики. Но, думаю, куда важнее  была сила моей веры. Благодаря ей я выполнял свой долг с рвением. Я зацепился за идею, что риторика подобна клинку из закаленной стали, вонзающемуся в брюхо врага.

— Они сделали нам одолжение, - сказал я, обращаясь к Солтерну. – С той стороны больше не будет атак.

Он кивнул. Затем окинул меня взглядом, очень походившим на мольбу.

— Комиссар, - сказал он мне, - буду рад, если поделитесь опытом.

Я взглянул на него. Капитан был всего на год-два младше меня, но между нами лежала непреодолимая пропасть прожитого. Он оправдывал себя как офицер, но у него был затравленный вид человека, впервые встретившегося с ужасами сражений. Каждое зверство, с которым мы сталкивались, было для него в новинку. Его система испытывала шок за шоком. Если переживет посвящение, думал я, то далеко пойдет. Но его неопытность была реальной. По крайней мере, у него были силы признать, что ему никогда не заменить генерала, даже если ему прикажут.

С минуту я размышлял, но решил не отстранять его от командования. Хотя он дал мне причину для этого. Он излучал нежелание вести. Но был честен со мной в отношении своих возможностей как офицер.

— Мы используем тоннели против врага, - сказал я ему. – Мы найдем культистов, убьем их, затем вернемся на поверхность за войсками Ванзинна. Ясно?

Он кивнул.

— Озвучьте нашу стратегию, - сказал я ему.

Он колебался.

— Озвучьте ее, - настаивал я. – Представьте ее как свою собственную.

— Но…

Защити меня Император от честных дураков, подумал я.

— Выполняйте, - сказал я.

Он повиновался, и мы двинулись вперед, свернув в левую ветку пересечения. Через несколько десятков метров мы наткнулись на новую развилку, на этот раз с четырьмя проходами. Затем еще одну. Я остановился. Обменялся взглядом с Солтерном. Его не нужно было подталкивать.

— Кто-нибудь работал в шахтах? – спросил он.

— Я, капитан, - человеком, протиснувшимся вперед, был сержант Кортнер. – Я родом из Глубин.

Глубины. Выработанные шахты Ай Мортис, ставшие жилыми кварталами, врезающиеся в кору планеты так же глубоко, как наземные уровни уходят в небо. Целые поколения могли не видеть дневного света. Кортнер имел характерную для этого слоя населения бледную кожу. Меня всегда удивляло то, что он постоянно щурил глаза, но сейчас, когда мы были в тоннелях, он казался более расслабленным, глаза раскрылись в минимальном освещении.

— Можете привести нас к позиции врага? – спросил я.

— Легко, - ухмыльнулся он.

Он без колебаний двинулся в левый проход. На каждом пересечении он внимательно прислушивался, затем делал выбор, уверенный в своих действиях. Пока мы шли по тоннелям, я видел, как он исследовал стены, пробегая руками по камню.

— Что вы видите, сержант? – спросил я.

— Это не подвальные тоннели. Никак нет. И сделаны не врагами. Разве что несколько.

— О?

Он покачал головой.

— Система слишком большая. Слишком много веток и ответвлений. Думаю, они тянутся на километры. Их не могли вырыть только для военных целей.

— Нельзя скрыть работу таких масштабов, - сказал я.

— Именно, комиссар. И смотрите, - он направил фонарик на стену. – Это шахта. Выкопана столетия назад. Некоторые из соединяющих тоннелей новые.

— Враг только усовершенствовал существующую сеть.

— Думаю, так.

Вывод Кортнера принес и страх, и надежду. С такой сетью под Толосой враг мог достичь любой точки незамеченным. Отрезать такой путь атаки может быть невозможно. С другой стороны, враг может больше не иметь возможности контролировать всю сеть. Наш противник так же уязвим к засаде, как и мы.

— Почему нам об этом не сказали? – спросил Солтерн.

Потому что кардинал политический стратег, а не военный, подумал я. Потому что ему в голову не приходило, что угрозы, которые он использовал в своих целях, были реальными и опасными.

— В этом отношении нападения с помощью канализации весьма необычны, - сказал я вслух. – И мы не думаем о том, что лежит под ногами, пока нам об этом не напомнят.

Это было вероятно. Но лишь частично. Я мысленно проклял Вангенхайма.

— Насколько хорошо ты можешь ориентироваться? – спросил я Кортнера.

— Нормально.

Я ждал Солтерна. Он снова начал мыслить как офицер.

— Ведите нас к ним, - сказал он. – Затем найдите выход, и мы прижмем войска Ванзинна.

Он не смог удержаться, чтобы не бросить на меня взгляды. Я кивнул практически незаметно.

— Есть, капитан, - отозвался Кортнер.

Он взял след как альфа-хищник в своей стихии. Чем дальше мы шли, тем большую скорость он набирал, словно его вел запах вражеской крови. На каждом пересечении он колебался не дольше секунды. Я пытался понять, какие зацепки он использует, но нюансы направлений, уклонов и течений воздуха были слишком неуловимы для меня. Спустя несколько минут он замедлился, шаги стали тише. Вскоре остальные услышали звук шагов. Он отражался и множился, чем сбивал с толку. Я понятия не имел насколько близко мы были, приближался враг или нет. Солтерн поднял руку и жестом приказал замолчать.

Кортнер остановился в нескольких метрах от следующей развилки. Впереди нас слева направо пролегал широкий тоннель. Сержант оглянулся на нас и кивнул, затем начал красться и поднял винтовку. Войска в передних рядах последовали его примеру. Следующий ряд остался на ногах. В этом тоннеле мы шли в три ряда и готовились обрушить гнев Императора.

Враги прошли мимо по крупному проходу, не думая об опасности, затаившейся в боковом тоннеле. Солтерн сдерживал роту. Я чувствовал зарождавшуюся вокруг меня энергию. Это была коллективная жажда мести, и перспектива скорого удовлетворения обрела форму вибрации, безмолвно рычащей радости. Она бежала в моей крови. В то же время я сконцентрировался на том, что видел. У нас была возможность видеть врага.

Наблюдай и учись.

Бойцы, что шли мимо нас, были разрозненной группой. Многие, но не все, были одеты в мантии. Я видел ливреи всех баронских домов Мистраля. Еретический парад показал, насколько широко и глубоко распространилось предательство. У некоторых форма была еще в приличном состоянии. Некоторые были едва заметны под мантиями. Другие были изорваны и обезображены извращенными рунами. В этой смешанной армии я увидел полный размах глупости Вангенхайма. Но при всей его мании величия я не сомневался в его вере. Нельзя было винить его в приходе культа на Мистраль. Но его политические махинации подтолкнули баронов к тому, что законное недовольство нашло нечто общее с самой мрачной ересью. Он хотел войны. Это было понятно. Что же, он ее получил. И как любой другой дурак, думающий, что сможет заставить огонь плясать под его дудку, он разжег пламя, которое грозило сжечь все вокруг.

Я поклялся, что мы погасим это пламя. И начнем с того, что загасим ничтожеств перед нами.

Как только последний еретик прошел мимо развилки, Солтерн взмахнул рукой. Мы открыли огонь. Помещения были тесными, расстояние небольшое. Бойня была масштабной. За секунды мы уничтожили тыл, наполнив затхлый подземный воздух вонью горелой плоти. Среди рядов врага началось замешательство. Нехватка организованного командования дала о себе знать. Я слышал призывы к атаке и к отступлению. Через мгновения культисты столкнулись друг с другом. Нам этого хватило, чтобы из-за угла бросить гранаты в их гущу. Мы отступили, но все же ощутили взрыв. Подобное было смертельным в замкнутом пространстве. В окружении всех этих тел звуки были приглушенными.

Мы атаковали, обрушив свой гнев на ошеломленных врагов. Бежали сквозь болото крови и измельченной плоти. Выжившие пытались организовать оборону. Ее мы сокрушили с презрением. Мы захватили их с таким же пренебрежением к оружейному огню, как и тогда, когда бежали к шахте. Но сейчас мы не были отдельными бойцами, избегавшими смерти. Мы сами были смертью. Резня была всеобъемлющей. Случайный выстрел прошел рядом с моим правым эполетом. Мы потеряли еще двух солдат. Но враг потерял все. Еретики превратились в жалких умирающих червей.

Вымокшие в крови врага мы остановились. Я посмотрел на Солтерна. В его глазах я заметил дикий блеск. Война формировала его, ее взрывы и жестокость выбивали слабость. С каждым ударом, что не ломал его, из него ковался офицер Имперской Гвардии. Я внимательно наблюдал за ним. Он моргнул несколько раз, попытался стереть кровь с лица. Капитан выглядел отстраненным, но рациональным. Он повернулся к Кортнеру.

— Сержант, - сказал он, - ведите нас к следующей схватке.

Тот ухмыльнулся, решив, что у этого неопытного капитана все-таки есть храбрость.

Мы двинулись дальше. Как и до этого, Кортнер выбирал тоннели, будто знал их всю жизнь. Шли быстро, спешили завершить наш акт возмездия. Мы миновали, по крайней мере, два набора поручней, ведших наверх на улицу или подвал. Кортнер проигнорировал их. Он нашел уклон. Даже я мог сказать, что это была новая раскопка. Сержант вел нас к одной из вражеских точек быстрого выхода.

Уклон перешел в пандус, ведший на склад. Строение было пустым, практически оболочкой. Его предназначением было лишь скрыть нападающих до момента их атаки. Мой рот наполнился металлическим привкусом предвосхищения.

Но стоило нам достичь дверей, донесся новый звук. Громкий. Кошмарный. Я узнал его. Знал, что он означал. Он означал катастрофу.

2. Веркор

Бой не окончился победой или ее смертью. Вместо этого он испарился на ее глазах. Она схватилась с очередным культистом, мужчиной, полагавшимся на свои габариты и силу, чтобы компенсировать свое неумение драться. Он бросился на нее, врезался, словно таран, и придавил к стене в темной аллее. Веркор покарала его за глупость – потянулась и сломала ему шею. Отвернувшись от его дергающегося трупа, она обратилась к следующему врагу. Такового не было. Отряхнувшись, она вышла из переулка. Улица опустела. Дверь в особняк Ванзинна несла на себе следы повреждений, но все еще держалась.

Веркор не могла избавиться от смутного ощущения, будто шла по опустевшей сцене. Все, что случилось в последние минуты, звенело ложью. Она покачала головой. Ее обманули, но цели и причины обмана ускользнули от нее. Ее охватил профессиональный стыд.

Веркор осмотрела фасад Граубен. В большом доме было тихо. Сквозь ставни не пробивался свет. Она знала, что внутри было так же пусто, как и снаружи. Она подумала, что возможно весь тот театр, что предстал перед ней, был разыгран не для нее. Быть может, она даже внесла в него свой вклад, вступив в бой.

Она была пешкой, лишней, совершенно неважной. Убери ее с поля, и игра все равно завершится. Теперь же игра продолжилась, и она осталась за бортом. Унизительное оскорбление. Последствия были еще хуже, поскольку раскрылся масштаб просчета кардинала. Она чувствовала, как уверенность во власти ее покровителя снова поколебалась. На абстрактном уровне она знала, что никакая семья не могла существовать вечно, что падение со временем настигало всех, кроме Императора. Но она никогда не думала, что Вангенхаймы могут оступиться во время ее существования.

Впервые за столетия службы Веркор начала пересматривать границы верности.

Улица дрогнула. Нечто механическое, нечто мощное проползло под ее ногами.

После пришел невероятный шум.

3. Сетено

Еретики не вошли во дворец. Сестры Ордена Пронзающего Шипа распахнули главную дверь, отбросив пораженных врагов.

— Путь свободен! – поддразнила еретиков Сетено. – Это то, чего вы хотели? Почему бы вам не взять свою награду?

Культисты пытались. Он колебались перед святым гневом Адепта Сороритас, но после напали. Некоторые держались вдали и стреляли из винтовок. На них была узнаваемая форма, еще больше определявшая их как предателей. Другие же рискнули быть подстреленными своими же собратьями и бросились вперед. Это были самые деградировавшие из еретиков. Их одежда была изорвана, как и плоть. Они скинули капюшоны, обнажив богохульные лица. Они изувечили себя в темном экстазе. Знаки вились от щеки к глазу, оставив следы засохшей крови. Раздвоенные языки пробовали воздух подобно змеиным. Завывая от злобы, они бросились на Сестер, размахивая клинками. Сетено заметила оружие. Искаженные лезвия, невероятные в своем роде, многие из них многолистные. Их ковали с извращенной прилежностью. Культ, что сейчас демонстрировал свою руку, успел подготовить оружие и низвести многих из своих новообращенных до уровня недолюдей. Сорняк глубоко пустил свои корни. Выкорчевать его будет непросто.

Настало время это сделать.

Сетено проигнорировала удары лазера по своей броне. Она и ее Сестры двинулись вперед, и культисты замялись, когда на них обрушилось воздаяние. И началась резня. Сетено взмахнула мечом вбок. Она ударила еретика в живот. Сила удара прошла до самого его позвоночника. Его рот раскрылся от болевого шока, губы двигались, словно он бормотал проклятия. Рывком она рассекла его позвоночник и разрубила тело напополам. На нее с рычанием кинулся другой культист. Она обрушила меч. Послышался хруст раскалывающегося черепа. В этой жестокой казни было свое удовлетворение. Она вытащила лезвие, размазав мозги врага по всей длине клинка.

Атака захлебнулась. Теперь это был лишь бег навстречу бойне. По правую руку Сестра Либерата запела Гимн Вечного Очищения, ее голос кристальным лезвием пронзал лай врагов. Взвод двигался вниз по крыльцу, и ничто приближавшееся не выживало. Кровь еретиков разлилась по мрамору и каскадами стекала по ступеням. Нечисть не осквернит дворец Экклезиархии этой ночью. Сетено подстроила ритм боя под пение Либераты. Она совершала литургию убийства.

В течение первых нескольких минут результат боя был неизбежен. Сетено видела, как пал тыл врага. Солдаты, более разумные, чем их братья, осознали тщетность попытки. Кровь лилась по площади, и в ней не было ни капли крови Сестер Битвы. Предатели пытались отступить. Как один, Сетено и ее отряд убрали клинки и подняли болт-пистолеты. Площадь зазвенела точным, безжалостным огнем, пока десять женщин не остались единственными выжившими в ее пределах.

Над площадью повисла кровавая тишина. Вдалеке снова послышались отдаленные звуки битвы в остальном городе. Слышался долгий грохот рушащегося здания. Он был довольно близко, не больше километра к югу. Сняв шлем, Сестра Генебра качнула головой в сторону грохота, затем взглянула на Сетено.

— Ваши указания, сестра-супериор? – спросила она.

Было очевидно, что она надеялась на продолжение боя с врагом.

Сетено прислушалась к звукам агонизирующего города. Она все еще не сняла шлем, и потому сумела скрыть от Генебры гримасу разочарования. Ее мучило чувство, что откровение скрывалось за горизонтом. Она знала, что их втянули в игру. Знала, что ее и Сестер втянул Вангенхайм. Но у кардинала был противник не менее изощренный. Игра вышла из-под контроля кардинала. Сетено не могла видеть ее очертаний. Видела лишь пределы своей позиции. Она знала достаточно, чтобы осознать собственную слепоту. Какая польза, спрашивала она себя, от осознания, когда все, что обнаружилось, это ее провал?

Желание заглянуть за пределы было опасным, и она подавила его. Но все же не могла избавиться от оставленных им следов разочарования.

Поскольку она была лишена ясности, выбора не было.

— Мы лишь один взвод, - сказал она Генебре. Она опасалась, что другие услышат.  – Мы не можем быть по всему городу.

— Мы могли бы, - встряла Кабирия. – Просто отправить по одной из нас к каждой роте Имперской Гвардии.

Идея привлекала. Это означало усилить веру за пределами площади. Но это также означало подвергнуть отряд тому же рассеиванию сил, как случилось с мортисианцами. Она подозревала, что это означало быть хорошей пешкой для одного из игроков в этой игре.

Многого она не знала. Но знала, чего требовали данные ей клятвы.

— Нет, - сказала она. – Тогда мы оставим священную реликвию без охраны.

Она указала на дворец Экклезиархии.

— Это твердыня Адептус Министорум. Вот то, что мы защищаем. Не город.

Даже говоря это, она чувствовала недальновидность этих слов.

— Если Толоса падет… - начала Кабирия.

— Не падет.

Затем сам воздух опроверг ее слова. Он задрожал. Наполнился быстрой вибрацией. Удары ритма затмевали все, что было до этого. Это не был звук отдельных взрывов или уличных боев. То был гром бомбардировки. Невероятный. Это была гибель города.

4. Ванзинн

Маглев был его гордостью. Все модификации тоннелей под Толосой заняли немало времени, и сохранить работы в тайне оказалось испытанием не меньшим, чем затраты. Но пути были его подписью. В этом коллоссальном излишестве не было необходимости. Он мог бы построить тоннели от Граубен до внешних стен города. Но удержаться от риска сделать больше, чем нужно, было невозможно. И теперь он мчался под Толосой, незамеченный, неостановимый. Может быть, даже удастся достигнуть поверхности до начала великого представления. Жаль было бы его пропустить.

Поезд почти дошел до границ Толосы. Он знал это, поскольку в качестве еще одного жеста излишества приказал окрасить стены пещер, означавших границы города, в красный цвет. Поверхность была совсем рядом. Затем Ванзинн услышал, как началось разрушение. Значит, он пропустит вступление симфонии, которую сам и написал. Он прикрыл глаза, чтобы представить этот момент как можно ярче. Но он знал каждый миг этой песни наизусть. Ванзинн улыбнулся Распу. Лорд -комиссар, скованный по рукам и ногам, сидел на скамье напротив.

— Ты знаешь, что это? – спросил барон. Вибрации взрывов ощущались гулом в металлическом полу поезда.

— Просвети меня, - Расп хорошо изобразил презрение и безразличие для человека, только что пришедшего в сознание.

Ванзинн подался вперед.

— Просвещу, - сказал он. – Это звук наставления. Кардинал Вангенхайм усваивает урок, что значит обрести врага в лице меня и моего дома.

Он улыбнулся.

— Боюсь, ваши бойцы тоже учатся. Они отвечают за ошибки полковников. И твои.

— Ты хотел сказать, отвечают за свою верность.

Ирония накрыла Ванзинна с такой силой, что ему захотелось танцевать. Мог он смеяться всем телом? Да, он полагал, что мог. Вера, открытая ему проповедником Гильемом, была неисчерпаемым источником чудес. Барон снова засмеялся, подумав о том, сколько еще чудес и трансформаций ждали впереди.

— Нет, - сказал он Распу, успокаивая себя. – В этом отношении, это меньшая из твоих ошибок.

Гнев вытеснил смех так резко, что ему почти стало больно.

— Ты недооценил нас, - сказал он. – Как можно было с таким пренебрежением относиться к нашим силам? Ты знаешь, на что способны наши кузницы. Ты же часто пользовался их благами.

Расп ничего не ответил.

— Как думаешь, сколько «Василисков» открыли огонь по моей команде? Сколько «Грифонов»?

— Я никогда не подвергал сомнению твою силу, - тихо сказал Расп. – Не подвергал сомнению твою верность, а стоило. За это преступление я понесу наказание. А после посмотрю на то, что от тебя останется, когда Инквизиция закончит здесь.

Ванзинн фыркнул.

— Какой же ты зануда, Симеон.

Поезд замедлился.

— Хорошо, - сказал Ванзинн. – Скоро мы выйдем на поверхность. Затем ты увидишь. И ты будешь просвещен.

5. Беллавис

Его внимание привлекло то, как стояла ветеран-сержант Катарина Шранкер. По мере избавления от плоти и ее рефлексов, технопровидец Беллавис обнаружил, что все более и более отстраненно интересуется тонкостями языка человеческого тела. Она стояла в ста метрах от рядов танков «Леман Расс» и смотрела на командную палатку. Шранкер была из того типа солдат, которые переходят из одной битвы в другую, даже если таковой вокруг не было, и была этим довольна. В тот момент она стояла неподвижно, взгляд ее был напряжен, будто бы вокруг шел бой.

Беллавис подошел к ней.

— Что-то происходит? – спросил он.

Она кивнула на командную палатку в пятидесяти метрах.

— Там собрались все капитаны. Все.

— Война, - произнес Беллавис.

— Война, - согласилась Шранкер. Она окликнула другого сержанта, который только что вышел из рядов палаток справа. – Штраусс, поднимай-ка парней. Что-то надвигается.

Затем ночь воплотила ее слова в реальность. Беллавис услышал, как началась бомбардировка. Его бионические уши уловили звук далекого шторма. Он вычислил, сколько сотен единиц артиллерии открыли огонь. Он отличил голос пушки «Сотрясателя» на «Василиске» от тяжелых минометов «Грифонов». Определил, как далеко они находились. «Грифоны» были намного ближе «Василисков». Они разместились на вершине гребня, выходящего на землю Тренкавелов. С той высоты лагерь мортисианцев был в пределах досягаемости.

Все это заняло меньше секунды. Через другую долю секунды технопровидец Беллавис оценил эту информацию с академическим интересом. Он рассчитал траектории, был ли обстрел направлен на одну цель или несколько. А затем он связался с капитаном Лединеком с помощью вокса, встроенного в горло, что было быстрее, чем кричать в палатку. Он доложил командующему офицеру базы, что вся зона вскоре будет сметена снарядами и минами.

Он говорил автоматически. Его разум уже сформировал то, что нужно сказать, и озвучил. Он быстро отреагировал на угрозу, вот только не мог сделать ничего, чтобы предотвратить ее. Оставалось лишь искать укрытие.

Прежде чем он закончил говорить, завыли сирены, утопая в вечном гуле ветра. Мужчины и женщины семьдесят седьмого и сто десятого полков не умрут в неведении. Это все, чего он смог добиться.

Шранкер бежала к танкам, крича, чтобы их заводили и отгоняли в стороны. Беллавис говорил так, чтобы она слышала его, так что она знала, как и он, что на какое-либо полезное действие уже не оставалось времени. Но попытка должна была быть.

Беллавис попытался. Он закончил изучение лагеря. Укрытия не было. В последние секунды ничего нельзя было сделать, только ждать. Рудиментарный инстинкт, остаток человека из плоти и эмоций, каким он когда-то был, отозвался призрачным гневом. Бесстрастное сознание, составлявшее наибольшую часть его личности, отнеслось к ответу с отстраненным интересом и сделало пометку рассмотреть явление более подробно, если он переживет следующие несколько минут.

Затем послышался свист. Небо разразилось железными слезами. Беллавис упал на землю. Он обернул свою серворуку вокруг тела, накрыл голову. Лагерь взорвался. Обстрел был мощным и плотным. Землю разворотило, будто бы под ней от долгого кошмара проснулся вулкан. Земля вздымалась огромными фонтанами. Палатки и солдаты исчезали с каждым ударом. Машины превращались в кучи искореженного металла. На посадочной площадке взорвались «Молнии», их боеприпасы только добавили разрушения. Шум превратился в невыносимое громовое стаккато, и бионический слух Беллависа отключился в целях защиты. Снаряд ударил в нескольких метрах слева от него. Взрыв подкинул его в воздух. Приземлился он жестко. Под ним оказалась воронка. Он был подавлен. Укрытие было символическим. Убежища он искал в возможностях. Это все, что ему оставалось.

Свернувшись, он лежал неподвижно, пока мир вокруг него рвался на части.

6. Яррик

Позже мы сложили общую картину. В то время никто из нас не знал и малой части всех разрушений. Катастрофу огласила иллюзия победы: культисты исчезли. В некоторых случаях их уничтожали Имперские войска. В других они просто растворялись в ночи. Войска Ванзинна были среди тех, кто ускользнул от нас. Даже тогда я знал, что они, должно быть, захватили сеть тоннелей. Место было таким большим, что две армии могли пройти рядом и даже не узнать о присутствии друг друга. Разумеется, был сигнал. Разумеется, еретики знали, что надвигалось. Я до сих пор не знаю, был ли тот сигнал начать бомбардировку дан войсками в городе, потому что мы одолевали их, или же артиллерийский обстрел был неизбежен в любом случае. И пусть у меня нет доказательств, я склоняюсь ко второму. Ванзинн разделил нас, вынудив отстреливаться на два фронта. Он повредил наши меньшие подразделения. Даже уничтожил некоторые из них. Но внутри Толосы у нас было численное преимущество, и когда ситуация изменилась, как должно было быть, он отступил и покарал город.

Я проклял день, когда предатель родился на свет. Уверен, последствия его преступлений затмевают его самые жаркие сны. Память о нем должна быть стерта с лица галактики, но я никогда не забуду его. Он учил меня так же, как Расп. Он научил меня тому, что предательство и тактический гений могут сосуществовать. Научил, насколько опасно недооценивать врага. Я не сомневаюсь, что он всегда планировал обрушить на Толосу ад, но медлил до тех пор, пока артиллерия не сможет нанести наибольший урон.

Кузни Мистраля трудились годами ради этого дня. Многие верные граждане работали над вооружением в неведении, что оно будет использовано во зло. И теперь орудия взревели. Обстрел разделился на две цели: на расположение полка и на саму Толосу. Удар, пришедшийся на самое концентрированное пространство долины Тренкавелов, был подобен удару метеора. Тот, что обрушился на Толосу, больше напоминал град, где каждый камень был взрывным снарядом, созданным для разрушения укреплений.

Снаряды посыпались на нас. Искать укрытие не было смысла. Снаряды потрошили каждое здание, в которое попадали, взрывы расшвыривали камни по улицам. Укрытия не было нигде. По складу ударило через секунды после того, как мы вышли из его дверей. Он взлетел на воздух, разбросав нас, как листья. Покрытый каменной взвесью, с текущей из ушей кровью, я заставил себя встать. Думать было тяжело. Меня заставили две нужды: сохранить целостность подразделения и дать отпор деяниям Ванзинна любым возможным способом.

Я покачнулся из-за кружащейся головы. Что я мог делать? Еще один снаряд ударил в пятидесяти метрах, оставив глубокую воронку и разбив фасад группы заброшенных цехов. Земля шаталась. Шатался и я, но мое чувство долга и ненависть росли в тандеме. Что я мог делать? Я мог стоять. А стоя я, возможно, мог поделиться силой своей целеустремленности с ротой.

Стань символом, думал я. Стань символом.

Я сплюнул пыль и крикнул:

— Стойте крепко, Третья Рота! Стойте со мной! Стойте друг с другом! Стойте с Императором!

Не знаю, слышал ли меня хоть один солдат. Я сам себя не слышал из-за оглушающих взрывов и звона в ушах. Но они меня видели. Их капитаном был Солтерн, но именно мне предстояло быть символом. Я был политическим офицером, я видел достаточно политики, чтобы знать, как легко образ становится реальностью. Мистраль тонул в ядовитых образах, был изъеден ложной преданностью и оппортунистическим использованием нашего священного Кредо. Хватит.

Я взобрался на обломки склада и полз по куче, пока не оказался на несколько метров над уровнем улицы. Я презрел бесполезное укрытие. Если второй снаряд ударит в эту точку, меня убьет, буду я стоять открыто или скрываться ползком. Я предпочел стоять. Мое личное выживание не имело значения. Отдельный комиссар не значил ничего. Была волнующая свобода в том факте, что значение имела сама должность и роль, ей выполняемая. Я указал в небо и выплеснул ненависть в рвущем горло смехе.

— Это все, на что способен враг? Он думает, что это поставит нас на колени?

А затем, клянусь Троном, это случилось: снаряд упал туда, куда я указал. Я среагировал не думая, и повел рукой вниз, будто направлял падение взрывчатки. Она упала на другой стороне улицы, прямо напротив меня. За долю секунды до взрыва у меня было время подумать стоять крепко. Я знал, насколько важно было не упасть. Мои выкрики превратились  в рев, будто я выкрикивал взрывы. В меня врезалась стена жара и ветра. Каменная шрапнель ободрала мне лицо, иссекла шинель. Я стоял в буре войны. Бойцы подо мной были сбиты с толку. Каким-то образом я стоял. Истинная защита Имперского Кредо требовала, чтобы я стоял, и я так и делал.

Ветер и пламя утихли. Я чувствовал, как кровь струилась по моему лицу. Ее тепло намочило мне шею и грудь под униформой. Мне было плевать. В тот момент снаряды били чуть выше по склону от нашей позиции. Визг от их падения был достаточно далеко, чтобы я мог слышать себя. Нельзя было упустить это окно.

— Видите? – обратился я к мортисианцам. – Еретики ничего не могут нам сделать! Под щитом нашей веры мы непобедимы!

Я посмотрел на юг.

— Враг бьет артиллерией оттуда. Что он сделает, когда он выдохнется, а герои Ай Мортис все также будут держать Толосу? Он швырнет себя на стены. И что он там найдет? Смерть!

— Смерть! – последовали возгласы.

— Мы должны благодарить врага за этот дар! – я указал себе за спину на взрывы и дым. – Потому что мы знаем, где его нужно встретить и воздать по заслугам!

— К стене! – крикнул Солтерн. Он стоял прямо подо мной. Теперь он тоже становился тем, кем должен был быть.

— К стене! – повторил я и спустился с развалин. Я не слышал криков солдат, потому что снаряды снова били рядом, и мир колебался. Но мы были войском, охваченным целью и праведным гневом, и опустошение только подстегивало нас. Мы быстро двинулись вперед, спускаясь по склону к внешним укреплениям Толосы. Мы словно бежали навстречу снарядам.

Артиллерия не сдавалась. Снаряды молотили город. Я начал думать о них, как об огромном нетерпеливом ребенке. У опустошения не было определенной схемы. Это не был пошаговый обстрел. Единственной его целью было разрушение. В этом была стратегическая ценность: урон городу ослабит наши попытки контратаковать. Но отозвав войска, Ванзинн не мог прицельно бить по позициям мортисианцев. Он сбрасывал огромное количество боеприпасов на город с неопределенным эффектом. Там была не только военная цель. Это было нечто вроде наказания. Действие было излишним, и это, как я понял, имело свою ценность для Ванзинна и его соратников. На время я отмел понимание. Я чувствовал, что понимал нечто важное о нашем враге. Возможно, мы сможем использовать это против него. Излишество было иррациональным, и это была плодородная почва для ошибок.

От зубчатой стены города нас отделяло меньше километра. Мы будто не продвигались. Дорога казалась нескончаемой гонкой сквозь визг и гром снарядов, взрывы зданий и дорог. Жители Толосы прятались в своих домах и гибли там так же, как погибали снаружи. Улицы были усеяны трупами. Мы прошли мимо упавших зданий, из-под которых слышались крики боли и мольбы о спасении. А град все продолжался, оставлял новые кровоточащие раны на теле города. Ночь раскалывалась. Она стала мозаикой неровных осколков. Мы целеустремленно шли сквозь все это. Мы были всем, что осталось от порядка в этом районе Толосы, и нас будет достаточно. Иного выбора не предполагалось.

Мы достигли стен. Они получили несколько прямых попаданий, но выстояли. Стена была рокритовой, пятьдесят метров в высоту и тридцать в толщину. Некоторые места были повреждены, но без сквозных отверстий, по крайней мере, в этом секторе. Мы поднялись по ближайшей лестнице. Уже с вершины посмотрели на юг.

В небе поднимался серый рассвет. Перед воротами Толосы лежал большой узел маглева. Он был цел. Насколько я видел, в него не попал ни один снаряд. За бешеным излишеством бомбардировки еретиков все же была стратегия. Ванзинн хотел, чтобы железная дорога работала. Она была ему нужна. Мосты и дороги, служившие другими наземными подходами к городу, были слишком сложными в наступлении и слишком узкими, чтобы можно было быстро развернуть армию.

У горизонта я различил вспышки дул больших пушек «Василиска». Впереди них по земле расползалось темное, как предательство, пятно. Зараза шла по дорогам, рельсам и водным каналам. На Толосу надвигалась осада.

ГЛАВА 11

ДЕЙСТВИЕ И ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ

1. Яррик

Солтерн неотрывно смотрел на узел. Его значение привлекло его внимание сильнее, чем огромное сборище сил вдалеке. Как и должно. Когда он повернулся ко мне, на его лице была написана агония неопределенности. Он подавал все больше и больше надежд как капитан, но теперь столкнулся с решением, выходящим далеко за рамки его ранга.

— Нужно его уничтожить? – спросил он у меня.

Кем он меня считал? Какими магическими прерогативами наделял? Я сомневался, что у нас были средства уничтожить транспортный узел – пушки настенной турели нужно было опустить ниже горизонтали, чтобы стрелять на таком расстоянии, и казалось, оборонительные системы были разработаны с тем расчетом, чтобы избежать нанесения себе таких ран. Даже если бы нам это и удалось, у меня было столько же прав отдать приказ, сколько и у него. Тем не менее, даже когда я признал эти истины, я обнаружил, что думаю не только о своих непосредственных обязанностях, но и о принципах войны. Сделал бы я это, если бы видел возможность уничтожить пути? Да, сделал. Без колебаний. К черту последствия, которые могут постичь меня.

Отдельный человек не важен. Важен лишь символ.

Ничто из того, что пронеслось в моем мозге, не принесло бы пользы Солтерну. Ему нужно было уметь принимать решения и предпринимать действия. Ему была нужна моя помощь.

— Нет, - сказал я ему.

Я не выражал убеждение. Только напоминал о простых реалиях. Неужели он думал, что мы сможем нанести хоть какой-то значительный урон оставшимися ракетами и гранатами?

— Нам нужно добраться до полковника Гранаха и доложить о ситуации. Наладьте вокс, капитан. Остальное неважно.

Позади нас на Толосу продолжали падать снаряды, как будто враг хотел сравнять город с землей и избавить себя от нужды захватывать его. Из-за оглушающего ритма взрывов было трудно разговаривать. Я обернулся на городской холм, пока Солтерн и рядовой Гевион, вокс-оператор, пытались наладить связь. Мы не знали, кто выжил. Я представлял себе худшее, глядя, как горит и падает Толоса, и ужасный свет ее мученичества даже сейчас затмевает поднимающийся рассвет. Если полковники погибли, думал я, если мы – все, что осталось, что тогда?

Тогда мы спустимся и займем транспортный узел, а когда прибудут еретики, сотворим с ними нечто кошмарное.

Купол дворца Экклезиархии гордо вырисовывался на фоне неба. Его окутывал дым, но симметрия не нарушалась. Он пережил бомбардировку. Или все снаряды прошли мимо, или он их отразил. Его массивный образ довлел над городом и взывал к нашему долгу и вере. Мое сердце трепетало. Здание было важнее продажного дурака, обитавшего в нем и считавшего своим домом. Это была вера, облаченная в архитектуру. Это была непоколебимая вера и бдительность Императора. Он не мог пасть, как и мы.

— Я кого-то поймала! – крикнула Гевион. Она сдвинула амбушюру в сторону.

— Полковник Гранах? – спросил Солтерн.

— Нет, сэр, - через мгновение отозвалась Гевион. Она подняла неуверенный взгляд. – Сестра Базилисса, говорит от имени сестры-супериор Сетено.

— Как удалось до них достать?

— Они установили пост связи на вершине купола. Меньше помех.

— И оборудование лучше, - не без горечи сказал Кортнер.

— Они могут связаться с другими нашими подразделениями? – спросил Солтерн.

— Думаю, да, сэр.

Солтерн кивнул и дал Гевион короткий отчет о ситуации. Никто не колебался, но я заметил, как нечто мелькнуло в их лицах. Я знал, что это было, потому что сам ощутил: проглоченная гордость. Необоснованная роскошь, на этот раз настоящая. То, что Адепта Сороритас и Адептус Астартес смотрели на скромных солдат Имперской Гвардии свысока, было неоспоримым фактом. Яростная святость Сестер Битвы и измененная физиология космодесантников возводили этих воинов на сверхчеловеческий уровень. Сетено и ее взвод не развенчивали это впечатление. Теперь мы должны были подтвердить их мнение о том, что Гвардии нельзя доверить завершение этой задачи без их помощи.

Укол стыда пронесся по всей роте, содрогнулся каждый. Возможно, они ожидали грядущих унижений после победы в войне. Я и дальше стану утверждать, что даже тогда ни у кого не было сомнений в неизбежности нашей победы. Нас серьезно ранили. У баронов было преимущество. Но все это не имело значения. Фактом оставалось то, что мы победим еретиков. Альтернатива не рассматривалась.

И все же мы многого не знали. Было нечто, чего мы и представить не могли, но оно все равно поджидало нас.

Шаг за шагом мы восстанавливали связь с нашими разрозненными войсками. Шаг за шагом возвращалась координация наших сил. Шаг за шагом мы находили тишину. От Сероффа все еще не было ни слова.

И шаг за шагом приближалось нечто худшее, чем подступавшая осада.

2. Расп

Из окна маглева он видел достаточно. Ванзинн об этом позаботился. Никакой тайны в этом не было, никакого сокрытия тактики. Ванзинн гордился своей войной и был уверен, что Расп никогда не сможет предпринять ничего против. Поезд пересекал большую наносную долину, идя в сторону основного массива войска барона. Первые несколько часов Ванзинн держал его в заднем вагоне, где через панорамные окна и потолок открывался полный вид на разорение Толосы.

— Я рад, что ты смог кое-что увидеть, пока было темно, - прокомментировал барон. Он указал на светлеющее небо.  – Днем мы теряем множество лучших цветов.

Само собой, это была издевка. Расп не хотел доставлять Ванзинну удовольствия своим ответом, но ему нужно было понять, что случилось с его другом. Чем лучше он знал, кем стал Ванзинн, тем больше шансов дать отпор. Чем больше гнев требовал ответов, тем больше требовала и печаль. Она требовала сведения счетов. Хотела знать, как солдат, которого он считал другом на десятках полей сражений, превратился в человека, ценившего красоту смертей тысяч людей. В человека, сумевшего столь убедительно носить маску того, кем он был раньше.

— Зачем? – спросил Расп.

Ванзинн отвернулся от горящего города.

— Зачем? – он склонил голову. – Я что, настолько непонятно объяснил?

— Я знаю, почему ты воюешь с Вангенхаймом.

И все же он задавался вопросом, было ли это правдой. У него были подозрения, что политика Мистраля предоставила средства для конфликта, но не причину.

— Но то, что ты сказал… - Расп замолчал, больше для эффекта, чем в искреннем замешательстве. – Несколько дней назад ты совершил правдоподобный поступок для восстания, и все равно остался бы верноподданным Императора. То, что я вижу сейчас, не что иное, как непристойность.

Ванзинн пристально смотрел на него, его улыбка становилась все шире, и показалось, что череп вот-вот проступит сквозь плоть.

— Как ты это называешь, Симеон? – спросил он. – Это должно было быть тонко? Ты пытался разозлить меня? Или вывести на откровение?

Барон приблизился и наклонился так, что между их лицами осталось не более пары дюймов. Он продолжил говорить с жуткой ухмылкой.

— Мне нет нужды защищать свои мотивы, - рыкнул он. – Я ими горжусь. И между нами не будет секретов, друг мой. Никаких уловок. Больше нет. Хочешь откровения? Я многими с тобой поделюсь.

Он выпрямился и вернулся к окну, за которым стремительно расстилался пейзаж.

— Очень скоро мы прибудем к первому из них, - произнес Ванзинн и бросил взгляд на Распа через плечо. – Хочешь знать, что это будет?

— Ты дал понять, что расскажешь.

— И расскажу.

Он подошел к двери, ведущей в следующий вагон, и единожды стукнул по ней. Та открылась, впустив двух охранников. На них были ливреи Дома Ванзинн. Расп внимательно рассмотрел их, когда они расковывали его ноги. Хотя они и не носили культистские мантии, было в их одежде что-то настораживающее. Через несколько мгновений Расп понял, что именно. У них был герб Ванзинна на груди: три вертикальных копья на фоне горы. Внимание Распа привлекли копья. Вид древков был изменен. Работа была точной, детальной, и с расстояния незаметной, за исключением создаваемого ей беспокойства. Еще ближе Расп увидел, что древки больше не были прямыми. Они извивались по всей длине. Исказились. Расп подумал, что они были идеальным символом того, чем стал Ванзинн: маской преданности и веры, скрывающей глубокую, смертельную скверну.

Стоило заметить изменение, Распу показалось, что от древков расползались нити, будто бы гниение распространялось все дальше и дальше. Он осознал, что тень, павшая на Ванзинна и других баронов, прогрессировала. Возможно, некоторые из людей, сражавшиеся под этими знаменами, все еще считали себя верными слугами Императора. Другие отвернулись от Его света. Коварство символизма беспокоило Распа. Ванзинн может, и выставлял себя как лидера баронской войны, но лорд-комиссар сомневался, что он запустил процесс восстания. Здесь имела место иная сила. Она подчинила Ванзинна. Использовала его, как он использовал тех, кто был под ним.

Охрана подняла Распа на ноги. Его ноги онемели за долгие часы неподвижного сидения, и он едва не упал. С руками, скованными спереди, его провели в голову поезда через полдюжины вагонов, заполненных вооруженными людьми и культистами. Впереди шел Ванзинн, принимая приветствия и поклоны как должное. Передний вагон был почти таким же, как и задний. В нем было удобное сидение для барона и кресло с кандалами для пленника. Верхнюю часть вагона составляла пласталь. Единственным отличием была скрытая консоль управления. Перед ней стоял еще один охранник и смотрел вперед. Он был настолько неподвижен, что его трудно было заметить.

Конвой пристегнул Распа к его месту, и теперь он был обращен лицом к армии. Ванзинн развел руки, чтобы объять перспективу своей мощи.

— А это, - сказал он, - урожай, что пожал глупый кардинал.

У Распа на языке вертелось слово «лжец», но, к его удивлению, в этих словах барона была правда. Возможно, подумал Расп, Ванзинн так одурачил его, потому что он сказал много того, что вовсе не было ложью. Возможно, устроенные Вангенхаймом игры с властью подтолкнули Ванзинна к восстанию и ереси, или, по крайней мере, ослабили сопротивление.

Как бы там ни было, поезд проезжал над результатом этих игр. На Толосу надвигалась армия. Она шла не со стороны гор, где находилась твердыня барона, а со сторон крупнейших ульев-мануфакторумов. Колоссальное промышленное производство Мистраля обернулось против его политического и духовного центра. Сотни артиллерийских орудий двигались через долину. Они шли по плодородной почве, их шаги перемалывали землю, превращали ее в грязь. Между «Василисками» шли бесчисленные тысячи бойцов. Расп не видел среди них дисциплины. Не было организации. Когда поезд проезжал над войсками, он увидел мутное пятно знамен и пеструю коллекцию униформ и мантий. Он видел толпу, но не армию. Но у толпы была единая цель, и цель эта была мрачной.

Расп не смог скрыть своего презрения.

— И это ты зовешь армией?

Но Ванзинна это не задело.

— Нет, - ответил он. – Я зову это потопом. Имперские войска на Мистрале вскоре утонут.

Теперь он произнес это: Имперские войска. Перспектива была ясна. Он воспринимал Империум как Других. Расп нашел это разъяснение полезным. Враг обнаружил себя.

— Думаю, мы тебя удивим, - сказал он, сделав акцент на мы.

Ванзинн довольно повел бровью. Он жестом указал на «Василиски».

— Я согласен, что наши мануфактории ограничены в производстве артиллерии. Наши немногочисленные танки было непросто получить. Но я уничтожил вашу базу. Ваших танков больше нет. Как и воздушной поддержки. У вас осталась только пехота. Ваше неповиновение забавляет, и я не ожидал от вас ничего меньшего, но на самом деле, старайтесь лучше. Империум проиграл, и ты это знаешь.

Он говорил без хвастовства, но с терпением, как учитель выговаривает нерадивому ученику.

— О? Даже если ты возьмешь Толосу, тогда что? Конец? Мистраль твой?

— Он уже мой.

Расп не сомневался, что в какой-то степени это было правдой. Пусть у Экклезиархии и были обширные земельные владения, они были переданы сельскохозяйственным и горнодобывающим предприятиям. Там не было поселений. Население Мистраля жило на земле баронов. Расп не хотел верить в то, что все гражданское население подверглось порче, но главной властью в жизнях обычных мистралианцев было дворянство. Рука Экклезиархии находилась на расстоянии, и ее власть исчезнет быстро, стоит только поразить нервный центр Толосы. Духовное влияние уже ослабло, благодаря самому Вангенхайму, и без поддержки будет слабеть дальше. Расп не доверял вере толпы.

Но все это не имело никакого значения. Мистраль не мог исчезнуть из Империума без последствий.

— И сколько ты собираешься здесь править? – спросил Расп. – Сколько, пока небеса не почернеют от челноков и дроп-подов? То, что ты сегодня начал, не закончится здесь.

— Конечно, нет, - Ванзинн впервые заговорил с рвением. В глазах его сверкнул фанатичный огонек. – Это только начало. Здесь, на Мистрале, друг мой, существует истина, но она не должна оставаться здесь. Кого бы Империум сюда ни послал, они разнесут истину по всей галактике.

— Какую истину?

— Увидишь. В свое время.

Ванзинн повернулся к охраннику перед консолью управления.

— Следующая развилка, - сказал он, и охранник кивнул. Ванзинн снова посмотрел на Распа. – Нужно продолжить твое просвещение.

Охранник повернул вправо несколько рычагов. Поезд содрогнулся от резкого поворота. Теперь он направлялся на запад, а после на северо-запад. Они ехали в сторону гор.

— Куда мы едем?

— Домой, - ответил Ванзинн. – В Карратар. Мне нужно открыть тебе столько истин.

3. Яррик

— Нет, - сказал Гранах, – мы не будем взрывать узел. Он может нам пригодиться.

Он указал на пятно на горизонте, ползущее к нам.

— Кроме того, враг его не использует.

Это так. Пехота шла пешком, сопровождая артиллерийские орудия.

— Мы не знаем, все ли это их силы, - заметил Беннегер.

— Нет, - согласился Гранах, - не знаем. Но если нет, то отправка передовых сил маглевом не принесет большой тактической пользы.

— Что насчет их линий снабжения? – спросил я. Мне было понятно желание Гранаха сохранить узел. Он мог быть полезен для организации контратаки. Нам все еще не удалось установить связь с базой. Мы не знали о состоянии основной части наших сил, но если там у нас еще оставались какие-то возможности, то способ быстро воссоединиться будет бесценен. Но все же я рассматривал эту возможность как весьма гипотетическую, скорее, проблеск надежды, чем стратегический шанс. В действительности же на нас надвигалась осада, и у осаждающих была крупная железнодорожная сеть для доставки подкрепления и боеприпасов.

— Полковник, рядом со стенами снаряды не падают. Враг явно не хочет случайно повредить рельсы. Этот узел очень важен для баронов.

— Это риск, - согласился Гранах, - который мы предпримем.

— Я возражаю, полковник.

Из вокса донесся голос Сетено. Мы собрались вокруг передатчика, чтобы Сестры Битвы участвовали в принятии решений насчет обороны города. Большая часть городского контингента полка собралась у стены. А от Сероффа по-прежнему не было ни слова. Никто не видел и инквизитора Краусса с начала процессии. Сестры Битвы оставались во дворце. Эту необходимость диктовали долг перед реликвией, святость места и его стратегическая важность. Я слышал разочарование в голосе Сетено. Оно появилось лишь частично из-за решения Гранаха. У нее не было желания оставаться за линией фронта.

— Мне очень жаль, что мое решение не нашло вашего одобрения, сестра-супериор, - сказал полковник. Я поразился, насколько близок он был к откровенному сарказму. – Но это мое решение.

В ответ тишина. Он прочистил горло.

— Вместе с тем у нас еще одна проблема.

— Тоннели, - сказал Беннегер.

— Именно. Еретики ушли именно этим путем. И так же могут вернуться.

Командир танков побарабанил пальцами по бедру. Он был напряжен. Лишенный своих машин, он плыл по течению.

— Что вы предлагаете? – спросил он Гранаха. – Спуститься под землю и подождать их там?

— Со всем уважением, полковник, - сказал я, - это невозможно. Там сотни километров тоннелей. Мы их не удержим.

— Тогда мы просто тратим время, - заключил Беннегер. – Раз врага не удержать, так впустим их.

— Оставить город? – ужаснулся Гранах.

— Тактическое отступление, - Беннегер беспокоился, готовый сорваться с места. Здоровяк просто излучал вибрации нервозности. – Нет смысла оборонять то, что уже потеряно. Мы уходим из города, доходим до базы, перегруппировываемся и даем пинка этим паразитам.

— Мы не знаем, существует еще база или нет, - напомнил ему Гранах.

— Никто город не оставит, - сказала Сетено. – Поступай, как знаешь, солдат. – Она явно обращалась к Беннегеру, лишив его ранга и гордости. – Но будь готов ответить за свои действия или позором на всю эту жизнь, или на суде после ее конца.

Беннегер отреагировал лишь подергиванием пальцев.

— Мы отстоим город, - сказал ему Гранах настолько мягко, насколько позволяла барабанная дробь артиллерии.

— Как? – спросил Беннегер.

— Запечатаем тоннели, - предложил я.

— О? – Беннегер повернулся ко мне. – А вы знаете расположения всех входов в тоннели, комиссар? Нет? Жаль. На секунду мне показалось, будто вы сказали что-то полезное.

— Он прав, - сказала Сетено.

— Спасибо, Сестра, - начал Беннегер.

— Не ты, - поправила она.

Пока Беннегер брызгал слюной, Гранах произнес:

— Я не вижу иного выбора. Толоса – наша единственная оборонительная позиция. Но нельзя допустить, чтобы враг подобрался к нам под ногами.

— Мелких набегов не будет, - сказал я. – Силы врага не станут заниматься саботажем. Это вторжение. Им нужно быстро провести большое число солдат на позиции. Малые тоннели для них бесполезны.

— По крайней мере, по началу, - согласился Гранах. Он повернулся к Беннегеру. – Возьмите три роты. Обыщите все возможные подвалы. Поднимитесь по склону. И проинформируйте гражданских. Они в любом случае станут скрываться на нижних этажах зданий. Возможно, мы сможем найти подземные маршруты вовремя.

— Поиск во время бомбардировки, - Беннегер одарил его безумной улыбкой. – Вы ублюдок, вы знаете об этом?

— Я ублюдок со стажем.

— Как и я.

Беннегер ткнул пальцем мне в грудь.

— Пойдете со мной, Яррик, - сказал он. – Будете пожинать плоды своих светлых идей.

4. Серофф

Когда он очнулся, вокруг гремел гром. По земле молотил гигант. Удары отдавались в костях. Серофф открыл глаза, щурясь от солнечного света, и поднялся на ноги. Он вздрагивал от каждого удара снаряда. Они падали часто и довольно близко. Серофф начал выбираться из воронки. Здесь бой закончился. Он остался один. Вокруг лежали трупы. Он почти добрался до уровня улицы, но затем оглянулся и заметил, что задняя часть воронки была вертикальной. Перед ним были остатки здания, стоявшего здесь до того, как культисты взорвали его. В стене виднелось отверстие. Серофф поддался зову инстинкта, полез обратно по обломкам и прошел по дну воронки к дыре. Она круто уходила в землю. Сначала Серофф счел ее совершенно черной. Ему нечем было посветить, и он уже было собрался развернуться и уйти, но после его ослепшие глаза привыкли к темноте, и он заметил в глубине слабый свет.

У него не было ни взвода, ни приказов, но нечто взывало к его любопытству. И он ему поддался.

Серофф осторожно спустился, опираясь правой рукой о стену. Через минуту глаза начали привыкать. Спустя несколько метров проход перешел в широкий тоннель с множеством веток, что вели обратно на поверхность. Он догадался, что именно так культисты ударили по мортисианцам со стольких углов. Впереди главный тоннель изгибался вправо. Свет исходил из-за поворота.

Серофф пошел дальше. Идти было легко. Поверхность была ровной, без каких-либо препятствий. Здесь легко могло пройти большое количество людей. За изгибом свет исходил от единственной люминесцентной полоски на потолке тоннеля. Этого было достаточно, чтобы видеть дальнейший путь. Впереди виднелся свет другой полоски.

Здесь тоже что-то началось. Свет со стены был таким слабым, что едва ли можно было полагаться на периферическое зрение. Серофф заметил начертания линий, рун, змей, призрачное движение. От их вида болела голова и стыла кровь. Тайное строительство этого прохода тревожило само по себе. А время и усилия, приложенные, чтобы начертать ритуальные знаки на стенах, тревожили еще больше.

Идти дальше смысла не было. Ему нужно было вернуться к полку и предупредить их. Он остановился, и хотел было повернуть назад, когда услышал вздох. Звук эхом разнесся по тоннелю, боль отразилась от стен. Серофф ждал. Через несколько секунд, промежуток между двумя очень медленными и тяжелыми вздохами, звук повторился. Он исходил от темного пятна левой стены. Серофф приблизился. Там был еще один проход. Он заглянул внутрь. Свет люмополоски едва пробивался туда. Перед ним расстилалась бесконечная серость, но ему удалось различить помещение. Там на полу лежало тело.

Серофф немного помедлил, а после пополз к нему. Нащупал плечи фигуры и вытащил человека в главный тоннель. Его руки и ноги были связаны. Одежда и отражающая броня превратились в лохмотья, а лицо представляло собой такое месиво крови и синяков, что Сероффу понадобилось несколько секунд, чтобы узнать Краусса.

Инквизитор был едва в сознании. Серофф развязал его, взвалил Краусса на плечи и потащил обратно к дневному свету. К тому времени, как они дошли до поверхности, Краусс стал подавать признаки жизни.

— Поставьте меня, - сказал он.

Серофф подчинился. Краусс схватился за плиту, чтобы не потерять равновесие. Он уже не был похож на человека, каким представился для мортисианского полка на приеме Вангенхайма. Ему сломали нос. Левый глаз так заплыл, что Серофф не был уверен, что там все еще было глазное яблоко. Краусс сплюнул кровь, и от земли отскочил зуб. Он выглядел так, будто его отработали силовым кулаком. Но стоило ему выпрямиться, заносчивость из его поведения никуда не делась. Его правый глаз сверкнул.

В половине блока от них завизжал снаряд и врезался в фасад здания. Серофф вздрогнул. Краусс воспринял продолжающиеся опустошения войны как оскорбление личной чести.

— Расскажите, что происходит, - сказал он.

Всегда пожалуйста, подумал Серофф.

— Я был без сознания, - сказал он. – Мы сражались с небольшими восстаниями, прежде чем меня вырубило.

— Где ваше подразделение?

— Везде, - Серофф жестом указал на трупы. Он оглянулся на вход в тоннель. – Куда он ведет?

— Не знаю. Хотя его назначение понятно, - Краусс сделал паузу, когда бомбардировка достигла еще одного крещендо в непосредственной близости. – Вокса нет, как я понял.

Серофф покачал головой.

— И я понятия не имею, где сейчас остаток полка.

Краусс захромал обратно к тоннелю.

— Тогда у нас мало вариантов. Идем.

Самонадеянное поведение инквизитора было отвратительным. Серофф прикусил язык и последовал за ним. Краусс прав. Тоннель был широким. Им нужно было выяснить природу угрозы и по возможности обезвредить ее.

Внутри они ненадолго задержались, чтобы дать глазам привыкнуть.

— Вы меня ненавидите, - сказал Краусс.

Серофф знал, что лучше не лгать.

— Не вижу, как это относится к делу.

— Все, что я хочу знать, относится ко мне, - инквизитор пошел дальше. – Вы не ответили на мой вопрос.

Это не был вопрос.

— Простите меня, инквизитор, - сказал Серофф, - но не могу представить, что для вас это впервые.

— Я не жду, что меня будут любить. Я ожидаю, что меня будут бояться. Меня не радует, но и не совсем удивляет, когда мне сопротивляется человек, возомнивший себя властью, вроде вашего товарища Яррика. Вы скажете мне, что это такое, - его голос едва ли поднимался выше шепота.

— Мне не стоит вас ненавидеть, - ответил Серофф, удивленный собственной готовностью обрушить сарказм на этого человека. – В конце концов, всем, что у меня есть, я обязан Инквизиции.

Они достигли поворота, и пошли к первой люмополоске. Впереди ждали руны.

— Не понимаю, - сказал Краусс.

— Среди моих приятелей в Схоле Прогениум у меня были привилегии. Я прекрасно помню обоих родителей. Мне было шесть, когда они умерли…

— Я все равно не…

— …в тюрьмах Инквизиции.

Они проходили мимо помещения, где оставили Краусса. Отметки на стенах, пульсировавшие серым в уголках глаз Сероффа, извивались, непрерывно тянулись в расстилавшуюся впереди тьму. Ему казалось, будто он идет в объятия. Серофф смотрел прямо вперед, сопротивляясь заразе, жаждавшей разъесть его душу. Его неприязнь к Крауссу дала ему фокус, чтобы сосредоточиться и укрепить свое самосознание.

— Я удивлен, что вас допустили в схолу, - сказал Краусс.  – Трудно представить, что там нашлось место для отпрыска еретиков.

— Места не было. Мои родители не были еретиками. Это выяснилось уже после их смерти.

— Хотите сказать, что их арест был ошибкой? – для Краусса такое утверждение казалось откровенной несуразицей.

— Вовсе нет. Я глубоко уважаю таланты Инквизиции. Я имею ввиду, что они связались с не той политической фракцией в не то время.

Краусс хмыкнул.

— Вам никогда не приходилось применять особые санкции своей должности, так ведь?

— Нет. Это мое первое назначение. И какое отношение это имеет к чему-либо?

— Мне интересно, способны ли вы на это. У вас предрасположенность видеть невиновность вместо вины.

Мне не трудно увидеть твою вину в наглости и фанатизме, подумал Серофф.

— Я знаю свой долг и свои клятвы, - пробормотал он.

Они прошли мимо второй люмополосы. Рисунки на стенах больше не напоминали объятья. Это был клубок. Серофф напряг плечи. Ему казалось, будто полосы сдвигались за его спиной.

Краусс поднял руку. Серофф застыл. Через мгновение он тоже это услышал: до них дошло эхо походных сапог. Множества.

И что-то еще.

— Это что, двигатель? – спросил Серофф.

ГЛАВА 12

ИСПОЛНЕНИЕ ПОЛНОМОЧИЙ

1. Яррик

Мы вернулись в город под сильнейшим обстрелом. Я знал, что стены еще примут на себя удар, как только враг подойдет достаточно близко, чтобы вести прицельный огонь. Пока что их защищала близость к развязке маглева. Но железный дождь продолжал разносить Толосу. Под командованием Беннегера мы начали поиски. Старались двигаться быстро, но приходилось действовать систематически, иначе все усилия могли уйти впустую. И так мы продвигались -  фаланга сил порядка под ударами разрушительной случайности, служащей Хаосу.

Земля под нашими ногами продолжала дрожать, то слабым гулом самых отдаленных ударов, то яростной дрожью от близкого взрыва. По мере того, как мы переходили от здания к зданию, от улицы к улице, город вокруг нас исчезал. Дома, предприятия, часовни взрывались и падали. История стиралась в пыль. Иногда стоило нам только выйти из здания, как оно сразу же превращалось в кучу обломков. По крайней мере, потраченные усилия уравнивались теми зданиями, что разрушались до того, как мы в них входили. Но в чем не было баланса, так это в жизнях, оборванных бомбами в процессе поиска.

Находя мелкие входы в подземную сеть, мы запечатывали их гранатами и минами. После первых двух часов поисков все еще не было следов большой точки входа. Я чувствовал, как время утекает от нас сквозь пальцы. Враг подходил ближе с каждой минутой. С каждой минутой разделение наших сил представляло все большую угрозу. Но выбора не было.

Я чувствовал, что у нас отнимали не только время. Боевой дух тоже. Мы были на войне, шатались под обстрелом врага и не имели возможности дать отпор. Когда мы ушли от стены, пехота представляла собой лишь расползающееся пятно заразы на горизонте. Оно еще не сформировалось в солдат, которых мы могли убить. И не было никакого возмездия за снаряды, которые все падали, падали и падали. Они стали новой реальностью Толосы. После стольких часов бомбардировки казалось, будто они всегда были реальностью Толосы.

Я ходил от взвода к взводу. Мне приходилось сражаться в двух неосязаемых битвах. Я участвовал в поисках, всегда готовый к отсутствию цели. И я бился с отчаянием, пожиравшим целеустремленность солдат. Будь символом, думал я. Будь их гневом. Будь воплощением сражения. «Мы воюем с трусами», - сказал я, и поскольку за раз меня могла слышать лишь горстка солдат, я повторял, пока не охрип. А когда чувствовал, что больше не могу говорить, говорил еще громче, потому что так требовал долг. «Они не осмеливаются встретиться с нами в открытом бою», - сказал я. «Они атакуют с расстояния, потому что знают, что случится, если мы сойдемся лицом к лицу. Они усугубляют свои преступления, добавляя трусость к ереси и убийство к трусости. Они вырезают жителей города, и что? Мы убиты? Нет. В нас меньше решимости? Нет. Разожгли ли они огонь нашей праведной мести? Да. О, да, друзья, в этом они себя превзошли!»

Слова находились легко. Вскоре мне почти не приходилось уделять этому много внимания. Содержание отдельных предложений стало менее значимо, чем вера и цель, что они несли. Мне нужно было воплотить в себе гнев Имперской Гвардии. Я должен был стать целью во плоти. Если бы враг был перед нами, у нас была бы цель. Но мы приказывали людям идти против всякого инстинкта самосохранения и подвергать себя явной опасности ради туманной цели.

Мы обыскивали большое пространство в поисках того, чье существование можно было лишь предположить. Мы умирали за гипотезу.

Концентрические круги Толосы теряли свой вид. Стены падали. Эти древние барьеры не могли противостоять зарядам «Сотрясателей», как и дома, что они защищали. Когда начнется вторжение, их остановит внешняя стена или не остановит ничто. Мы дошли до ворот между первым и вторым кольцами вверх от подножия холма. Проход был разрушен. Пройти его было нельзя, но с обеих сторон появились крупные бреши. Там проходу мешали лишь низкие насыпи обломков. Стоило нам перейти стену, как снова началось непотребство войны. Всего в нескольких метрах от пролома в стену снова ударил снаряд. Это было, по сути и ужасу, то, что каждый солдат должен считать невозможным, ради здравого смысла: второй удар в то же самое место.

Я уже пересек стену и вернулся к Беннегеру. Мир за нашими спинами дрогнул. Ветер, звук и мощь смешались воедино. В нас врезался таран соизмеримый с самой войной. Вот я шел, а в следующий миг уже летел. Я слышал только взрыв, видел лишь муть камня и огня. Меня впечатало в фасад здания на другой стороне улицы. Задыхаясь, я упал на землю. Разум зафиксировал то, что я ощущал себя мешком, полным разбитых бутылок. Мне удалось подавить это понимание до того, как оно поглотило мое сознание. Долг превыше всего. Если я потеряю сознание, то провалю его. Грохот взрыва еще не утих, а я уже поднимался на ноги. Если бы они были сломаны, то я бы упал, но поскольку не падал, то не имел права не действовать.

Я что-то кричал. Не знаю, что это было. Я себя не слышал. Никто не мог. Мысли были несвязными. Все, чем я тогда был, это болью и стремлением делать то, что должен. Подозреваю, что из моего горла летела несуразица, крик, который был самоцелью, мой гнев, брошенный в этот взрыв. Мистралианский ветер унес дым, и его плач был еще более вечен, чем бомбардировка, а его дыхание толкало нас все дальше и дальше в смертельный водоворот сражения. Руины стены окрасились кровью. Я видел солдат, опаленных взрывом, разорванных на части, раздавленных камнями и рокритом. Повсюду бродили раненые, военные и гражданские. Большая часть наших сил уже перешла стену к моменту удара, но там еще оставались те, кто переходил или находился вблизи. Потери были кошмарными.

Звук затих. Ветер швырнул пыль мне в глаза и рот. Я закашлялся, подавившись в крике. Согнулся пополам, сплюнул ком густой кровавой флегмы, затем выпрямился. «За Императора!» - пытался крикнуть я. Вышло только хриплое кваканье. Но я все еще стоял с кулаком, поднятым вверх. Мужчины и женщины ошеломленно поднимались на ноги и смотрели на меня. Сомневаюсь, что большинство из них знали кто я. Меня покрывала пыль, и я вдруг понял, что теплом на моем носу и щеках была кровь, бежавшая из заново открывшейся раны на лбу. Меня едва узнали бы те, кто меня знал, а многие из этих взводов были под надзором Распа. Возможно, моя форма была еще достаточно узнаваемой. Может, даже это ничего не значило. Я стоял. Я дрался. Усилие быть символом было убийственным. Каждый шаг отзывался россыпью битого стекла, звеневшего в моих ногах и позвоночнике. Но я должен был двигаться, и я двигался, и начал продираться сквозь окружавший нас густой туман.

Я говорю, что усилие быть символом было убийственным. Однако в этом была и польза, потому что символ поглотил человека. Мои собственные слабости были незначимыми, безобидными, пока я мог сохранять образ живого символа. Себастьян Яррик мог истекать кровью, мог дрожать, мог хотеть – хоть и не впадать в него – забвения. Но комиссар шел, кричал, бросал вызов и был несгибаем.

Быть символом ничто. Быть легендой… Я принял ношу, возложенную на мои плечи волей Императора, и для меня честь то, что меня считают достойным ее нести. Но я не пророню ни слезы, когда он объявит мой долг выполненным и призовет к Золотому Трону.

Я поискал глазами Беннегера. Нам был нужен символизм моей роли, но командование тоже было необходимо. Нужно было двигаться вперед, и быстро, пока не наступила фатальная инерция. Я заметил его в нескольких метрах выше по дороге. Его отбросило в другой угол от меня, будто по нам ударила рука такая же капризная, как и убийственная. Он сидел, вытянув ноги. Приблизившись, я заметил, что каждые несколько секунд он конвульсивно подергивал головой.

Я осторожно присел, прежде чем подойти слишком близко. Важно было не нависать над командующим офицером. «Полковник»? – позвал я. Я не кричал, но мой голос представлял собой грубый, болезненный шепот.

Ответа не последовало. Только очередное подергивание головой, достаточно жесткое, от которого вздрогнули его плечи.

— Полковник? – я попытался снова.

Он повернул ко мне голову. Моргнул. Его глаза не желали фокусироваться. Казалось, он смотрел сразу в двух направлениях. Не думаю, что он понимал, кем был.

Еще раз, уже тише, лишь для его ушей, но сухо, как щелчок хлыста. «Полковник Беннегер. Сэр».

Его взгляд прояснился. Он нахмурился. «Яррик», - сказал он. «Что…»

— Снаряд, сэр. Вы ранены?

Я видел, что нет. У него даже крови не было. Но мне было нужно, чтобы он сам это понял.

Он поднял руки, будто хотел убедиться, что они принадлежат ему. «Нет», - сказал он.

«Каковы ваши приказы, сэр?» Снова напоминание: «Командуйте нами». Я не мог использовать устрашение на нем, как на Солтерне. Но и не мог позволить дальше тратить время. Капитаны, сержанты и солдаты будут смотреть. Через некоторое время у них возникнут вопросы.

В трех блоках от нас упал снаряд. Дорога содрогнулась от удара. Толчок поставил Беннегера на ноги. Он отряхнулся, недовольно ворча. Выпятил челюсть. До меня дошло, что полковник, должно быть, в своих мыслях представлял себя сродни танкам, которыми командовал. Мне такое тщеславие показалось смехотворным, но если это дало ему необходимый импульс, то пусть так и будет.

Беннегер прочистил горло.

— Мортисианцы! - произнес он. - Мы выдвигаемся!

— Поиски, - напомнил я.

Он больше выглядел обеспокоенным, чем недовольным. Ему хотелось уйти с этой улицы. Я понимал его желание, но мы не будем в безопасности между следующим рядом домов так же, как и здесь. Нельзя было позволить инстинкту перекрыть стратегию, иначе мы потратим наши жизни впустую. Беннегер отрывисто кивнул мне и снова заговорил.

— Искать дальше! - сказал он. - Я хочу, чтобы эта улица была очищена через пять минут!

Потребовалось в три раза больше. Нам еще повезло, что не более, в то время как солдаты отряхивались от удара взрыва. Мы спешили. Мы искали. Не нашли ничего, а снаряды все падали, и время утекало. Пока мы шли на соседнюю улицу, Беннегер связался по воксу с Гранахом. Донесение со стены было нерадостным. Большая часть сил врага находилась всего в нескольких часах. А в это время сотня нас рыскала по городу миллионов, искала фантом, реальность которого могла бы объявить о нашем поражении.

Каждый падающий снаряд стал отсчетом неумолимого времени, отбивавшим секунды до катастрофы.

2. Серофф

Они вернулись к входу. Адреналин вымыл боль из конечностей Сероффа, и он смог двигаться быстрее. Краусс тоже, хотя его травмы были хуже. Он добрался до выхода быстрее Сероффа,  его лицо исказилось не только из-за синяков, а его открытый глаз светился откровенной яростью. Но стоило им выйти на поверхность, в разруху, под бившую повсюду бомбардировку, они остановились. Серофф по-прежнему ощущал необходимость что-то предпринять, но что?

— Что теперь? – спросил он.

Краусс огляделся вокруг, будто ответ должен был появиться где-то рядом. Он выглядел загнанным в угол. Ответа не последовало.

— Нам нужно связаться с полком, - настаивал Серофф.

— Согласен, - Краусс так и сочился едким сарказмом. – Как?

Мысли неслись в голове Сероффа. Как скоро враг достигнет поверхности? Трудно сказать, но времени мало. Вокса нет, и ни малейшего намека на то, где остальное войско.

— Сигнал, - сказал он. - Какой-нибудь сигнал. То, что увидят с расстояния.

— Туда, - сказал Краусс. Он указал в сторону улицы, где до этого разыгралась бойня. У многих мертвецов еще было оружие. Серофф заметил ракетницу и побежал к ней.

— Пользовались такой? – спросил Краусс.

— Приходилось.

Он вытащил ее из рук покойника, молясь, чтобы она была неповрежденной. Так и вышло.

— Есть еще такие вокруг? - спросил он.

— Не вижу.

Серофф поморщился.

— Один заряд.

— Куча винтовок.

Краусс схватил ближайший лазган и начал стрелять в воздух.

Серофф направил ракетницу в проход, ища что-то еще, что могло привлечь внимание. Помимо множества винтовок он нашел несколько гранат и подрывных зарядов. Капитан Монфор все еще сжимал в кулаке свой болт-пистолет. Серофф бросил его Крауссу и достал из кобуры свой. Их боезапас был ничтожным по сравнению с громом артиллерии.

— И как нас услышат на фоне всего этого? - поинтересовался он.

— Молите о затишье.

Они начали стрелять из всего, что смогли найти. Серофф придержал ракету, ожидая короткого затишья. Он и Краусс разыграли собственную маленькую войну. Они не беспокоились насчет привлечения наступающих врагов. Если не привлечь внимание собственных сил, их смерть станет неизбежной и бессмысленной.

Услышьте нас, молил Серофф. Это звук перестрелки, не артиллерии. Услышьте. Скорее.

И сделал то, о чем сказал Краусс. Он стал молиться о мгновении тишины.

3. Сетено

Она стояла в кабинете покоев Вангенхайма и смотрела на кардинала сверху вниз.

— Будьте любезны, повторите, - попросила она. Сетено не выразила почтения, потому что прекрасно расслышала и в первый раз. Ей лишь было нужно, чтобы он повторил эти позорные слова снова. Хотела видеть, отдавал ли он себе хоть какой-то отчет в том, что делал. Она давала ему шанс покаяться.

Он им не воспользовался.

— Мы должны уходить, - сказал он. - Нельзя подвергать реликвию такому риску. Нам нужно забрать ее и отступить на ваш корабль, пока ситуация не стабилизируется.

Сетено помедлила с ответом. От такой степени абсурда требований Вангенхайма трудно было решить, на какой идиотизм или преступление отреагировать сначала. Пауза дала ей время справиться с гневом. У нее не осталось иллюзий на тот счет, как и зачем ее и Сестер призвали на Мистраль. Не имей этот человек своего ранга в Экклезиархии, она бы уже его прикончила. Он был тем, кем был, и это останавливало. И поэтому она вложила в свой ответ все удовольствие.

— Какой корабль?

Она отчеканила каждый слог, стиснув челюсти в холодной ярости.

Рот Вангенхайма раскрылся. Он не мог осознать ее слова. Игра выскользнула из его пальцев. Она полагала, что он был хорош в продуманных, долгоиграющих планах. Но когда события пошли не по его схеме, он потерялся.

— Я не понимаю, - проговорил он. - Ваш корабль. Который привез вас сюда.

— Мы всего лишь взвод. Что вы думали? Что крейсер Ордена Пронзающего Шипа будет висеть на орбите для нашего удобства? У ордена есть и другие задания в этой системе. Лаудамус отбыл сразу после нашего схода с челнока.

— И он не вернется? – он тупел в своем страхе.

— Вернется. В свое время.

— Когда?

— В свое время, - повторила она.

Кардинал воззрился на нее так, будто она говорила на языке ксеносов. Затем он потряс головой в отрицании и вышел на балкон кабинета. Тот выходил на южную сторону и открывал отличную панораму на безумие, устроенное кардиналом. Он остановился в нескольких шагах от дверного проема. Сетено видела, как его тело будто съежилось при виде визжащих снарядов и клубящегося дыма. На большую площадь пришлось три удара, но дворец был все еще невредим. Сетено не могла и представить более ясного знака своего долга. Теперь она была более чем уверена, что была нужна вихрю политических ветров Мистраля.

— Что тогда делать? – спросил Вангенхайм.

Она знала, что он говорит сам с собой, но все равно ответила.

— То, что должно. Имперское Кредо на этой планете в опасности. Мы будем сражаться за него до последней капли крови еретиков.

— Или нашей собственной, - пробормотал он.

Она снова поборола желание прибить его.

— Да, - сказала она.

Он склонил голову, словно его посетила мысль. На мгновение он снова взглянул на нее, и ей показалось, что в его глазах что-то блеснуло, уловка или надежда, трудно было понять. Она уже была готова принять, что в случае Вангенхайма два этих понятия были неразделимы. 

— Где реликвия? - спросил он, отвернувшись.

— В крипте. С иконами. Она в безопасности.

— Правда? Ее кто-то охраняет?

Она сдержала вздох.

— Дворцовая стража.

— И никто из вас?

— Мы там, где можем видеть ход битвы, чтобы действовать так, как требуется.

— Да, да, конечно. Мне интересно, самое ли это мудрое решение.

— То есть?

Она чувствовала, как плетется паутина слов и логики, и ей претила мысль быть втянутой в нее.

— Ситуация нестабильная. Кризис может настать в любой момент, и реликвия это самая очевидная цель для еретиков. Символическая ценность ее уничтожения будет невероятной. Я не сомневаюсь в вере или преданности стражи, но смогут ли они выстоять против направленной атаки на крипту?

— Стены и двери достаточно крепки.

— Достаточно крепки?

Он покачал головой, все еще не глядя на нее.

— Крипта будет первым местом, куда они пойдут искать. Нужно поступить иначе. Того требует Император. Реликвия должна быть под вашим прямым надзором и защитой.

Сетено не сказала ничего. Она знала, что в каждом его слове была только корысть, но это не делало их ложью.

— Я пошлю за ней, - сказал Вангенхайм. Теперь он посмотрел на нее. - Я буду защищать ее ценой собственной жизни.

Его улыбка была блаженной и храброй. Ну, разумеется. Он не собирался защищать реликвию. Это реликвии предстояло защищать его.

— Вы в праве решать, - ответила она. Сетено по-прежнему воздерживалась от слова кардинал. Она скорее убьет его, чем снова назовет по рангу, который он позорил каждым своим вздохом.

— Да, - сказал Вангенхайм, - это так.

В его тоне была дикость хладнокровного расчета. В его позе чувствовался триумф, стоило ему выпрямиться, почуяв, как защита Сестер Битвы распространилась и на него.

И будто пристыженная этим зрелищем, война затихла. На юго-востоке взорвался снаряд, и несколько секунд других ударов не последовало. Сетено видела следы запущенных в воздух боеприпасов, и на несколько мгновений над городом повисла кровавая тишина.  И среди ложного покоя, на полпути вниз по склону холма взмыла ракета. Она летела вертикально вверх. У нее не было цели. Это была трата боеприпасов.

Или же не была.

Сетено развернулась на каблуках и покинула кардинала без единого слова.

— Сестра Базилисса, - передала она по вокс-бусине, - свяжитесь с полковником Гранахом.

4. Яррик

Запуска ракеты мы не видели, но в момент, когда бомбардировка взяла передышку, до нас донесся звук взрыва гранат. Я только что вместе с бойцами из роты Солтерна закончил очередные бесплодные поиски, на этот раз в разрушенной ювелирной мастерской на северной стороне улицы. Мы взглянули друг на друга. Все жизнеспособные бойцы были с нами, кто тогда сражался? В сотне метров от меня находилась очередная развилка, и Беннегер уже начал вести людей в сторону следующего проспекта. Я побежал ему наперерез. Снова падали снаряды, и он не слышал моих шагов. Он выглядел взведенным, когда я возник перед ним. Это меня обеспокоило. Должно быть, его мысли были далеко отсюда. Он не совсем хорошо воспринимал действительность.

— Вы слышали это, полковник? – спросил я.

— Слышал что?

Снова плохие новости, но потом подбежала Гевион с воксом.

— Сообщение со стены, сэр. Они говорят, с нами кто-то пытается связаться с севера.

Беннегер взглянул в ту сторону. Вид у него был раздраженный. Он не отреагировал. Полковник выглядел отстраненным от происходящих вокруг него событий.

— Где именно? - спросил он. Когда Гевион дала координаты, он сказал: «Мы будем идти туда несколько часов». Он пошел дальше, будто проигнорировав новости от Гевион. Их важность ускользнула от него. Это было то, о чем он подумает позже.

— Полковник? – я шел рядом с ним. Я говорил отчетливо. - Вы поняли? Кто-то подает нам сигнал.

— Я слышал. Мы здесь не закончили, и если уйдем, то потом не вспомним, где остановились.

Я посмотрел на Гевион. Она все еще была с нами, с передатчиком в руке, и выглядела взволнованной и сбитой с толку. Ответ Беннегера явно не был тем, что она хотела передать.

— Что за сигнал? - спросил я ее.

— Запуск ракеты, комиссар.

— Это срочно, - сказал я Беннегеру.

— Да, - ответил он.

По крайней мере, он согласился, но никакого действия, никаких команд не последовало.

— Позовите капитана Солтерна, - сказал я Гевион. – Скажите, что мы берем роту и идем исследовать сигнал.

— Нет, - сказал Беннегер. Моя косвенная атака на его гордость пробудила его. – Нет, мы должны идти все.

— Нужно спешить, - сказал я, представляя отчаяние, воплощенное в этом действии.

Полковник кивнул, и затем позвал нас всех на задание. Он снова превратился в командира танковой роты, когда осознал необходимость и задачу. И все же я беспокоился. Не так уж трудно было его убедить, и времени заняло немного.

Подразделения продвигались по улицам. Мы быстро прошлись по земле. Я видел, как поднялся боевой дух. В беге было некое мрачное удовольствие. Мы все еще были уязвимы для снарядов, но психологический эффект марш-броска был мощным. Мы чувствовали, что можем обогнать гибель, падавшую с неба. Эта иллюзия служила нам так же хорошо, как и реальность. Даже если ее лживость раскроется, ценность не утратится. В ряд зданий справа пришелся удар. Обломки разлетелись по улице вихрем кирпичей. Я поморщился, отвернувшись от шрапнели. Я поморщился еще раз, когда снова погибли солдаты, но не отвернул лица от их жертвы. Другие были ранены, а тех, кто не мог идти, мы оставили позади. В этом не было никакого удовольствия, но и сожаления тоже. У нас была цель. Как мы верили, впереди был враг. Значит, впереди возмездие, и оно вело нас вперед. Его гравитация была волнующим обещанием боя. Тем, кто пал по пути, не повезло. Они просто недостаточно быстро шли.

В этом убеждении не было ничего рационального. Я знал, что это чушь. Уверен, что каждый солдат вокруг это знал. Но наши тела верили. Та часть нашего разума, что вела нас в бой, верила. Уверенность в собственном бессмертии укоренилась в сути человека. Благодаря ей мы совершаем акты безумия и героизма.

Мы были менее чем в километре от цели, когда бомбардировка прекратилась. Это не была простая пауза. Небо очистилось от снарядов.

— Волна разворачивается! - с триумфом крикнул Беннегер. Затем обратился ко мне, - хороший знак, Яррик.

Я все еще слышал грохот орудий.

— Цель изменилась, - сказал я.

Стена, понял я. Враг уже почти подошел, и достаточно близко, чтобы орудия могли бить в стену, но сохранить транспортный узел. Я не стал делиться этими мыслями с Беннегером. Он только что собрался с силами. Мне не хотелось портить это.

Затем я понял кое-что еще: если оставшуюся часть города внезапно пощадили, то и ситуация в нем изменилась. Там было что-то, что нужно было сохранить.

Мне не пришлось долго раздумывать. Снова донеслись звуки перестрелки. Война пришла в Толосу, и мы спешили ее поприветствовать.

Сформировать стратегию не было времени. Единственным вариантом была пешая атака. Мы прорвались через еще одну северную улицу, затем западную, и вышли на широкий проспект. Перед нами была бывшая рыночная площадь, теперь место, усыпанное обломками. Враги стекались туда, как насекомые из гнезда. Передовые части еретиков уже достигли входа на площадь и двигались по проспекту. Отходя тем же маршрутом, укрываясь от двери к двери, во все стороны стреляли Серофф и Краусс. Они никак не могли замедлить культистов, но призвали отмщение. Они использовали самих еретиков как сигнал.

Наше наступление добралось до них, и они присоединились к нам, снова бросившись на врага. Две силы столкнулись, направленные границами улицы. Они бросились на нас с бешеным рвением. Внешний лоск порядка, представший в Долинах Лома, пропал. У скверны Хаоса было гораздо больше времени, чтобы сделать свое дело. Маскировка исчезла. Эти мужчины и женщины атаковали во имя рака в их умах. Они приняли смерть, и им было плевать, чью смерть они праздновали, нашу или свою. Не прошло и двенадцати часов, с тех пор как улица огласилась криками поклонения. И это случилось снова, но на этот раз другая вера запятнала Толосу своим присутствием.

Наша атака была другой. Мы, само собой, тоже знали, что такое ненависть, жестокость и порыв веры. Но у нас была и сила праведности. И да, у нас было отчаяние, которое я брошу против рвения на любой войне.

Кроме всего, у нас был Император. Мы были его Молотом в самом грубом и жестоком виде. Мы сокрушали врага со всей силой Его воли. Это сила, которой ничто в галактике не может противостоять. Только верующим дано иметь мудрость владеть ею.

Я вытащил пистолет и обнажил меч. Стреляя, я бежал вперед. Пришел шок от столкновения, и я оказался в море сражавшихся тел. На моих ногах сомкнулись чьи-то руки. Затоптанный культист, уже умиравший, все еще тянулся ко мне в своем безумии, чтобы повалить меня. Падая, я не прекращал стрелять. От выстрелов в упор взрывались головы. Меня с ног до головы покрывала кровь еретиков. Стреляя и оставляя кровавые дыры в окружавших меня существах, я взмахнул мечом и отсек кисти державшего меня еретика. Я поскользнулся на крови. Обойма опустела, но я сумел найти преимущество и выстрелил себе под ноги. Еще секунда, и меня бы похоронило. Я ответил с обновленной яростью. Я разрубал лица напополам. Я потрошил врагов. Я пробивался вперед, не давая мразям другого шанса напасть на меня.

Снова иллюзия, конечно. Но я действовал так, будто это было правдой, и прорывался сквозь врагов. Сотни моих товарищей бились рядом. Мы сражались так, будто врагов могло не хватить на всех нас. Нас поглотил водоворот боя. Мы были одной сплошной массой против другой. Но нужно было помнить об одном: двигаться вперед. Пока мы двигались, мы вели войну. Наша ярость была еще больше. И, несмотря на манипуляции Вангенхайма, у нас была святая цель. И мы продвигались. Оставив за собой череду изувеченных трупов, как праведников, так и еретиков, превратившихся в рваные куски мяса, мы оттеснили культистов к тоннелям.

Они отрезали нас. Как и они, мы были уязвимы пред лицом стали и лаз-огня. Мы проигрывали по очкам. Ничто не сохраняло нам жизнь, кроме удачи и особой милости Императора. Но мы били их еще сильнее. В первые минуты боя мы продвигались по их трупам и теснили живых назад.

Мне начало казаться, будто я буду топтать тела вечно. Была еще одна сильная волна фанатиков, и хотя я шел вперед, я не видел дальше метра. Не было ничего, кроме хватающих, рвущих, голодных рук.

Мы добрались до площади, и плотность противника возросла еще сильнее. Тела толпились, когда новоприбывшие старались пробить себе путь из тоннелей. Затем я ощутил жар. Услышал пламя. Почувствовал запах горящих тел и был этому рад. Нашим огнеметчикам удалось пробраться вперед и использовать свое оружие. На культистов выплеснулся пылающий прометий. При виде такого количества горящей вблизи плоти я узнал нечто новое: кричащая вонь.

Мы стреляли сквозь огонь и продвигались, напирая еще сильнее, почти не дожидаясь смерти горящих. Нам удалось их отбросить. Наконец, культисты стали отступать быстрее, чем мы могли их убивать. Они бежали.

Рев, что издали мортисианцы, наполнил этот мир триумфом. «За Императора!» - крикнул я, и в тот славный момент я не был символом. Я не был комиссаром. Я был лишь Себастьяном Ярриком, человеком, ликовавшим в своей вере и священной битве за Отца Человечества. Мне не нужно было никого вдохновлять. Все мы были одержимы духом войны. Мы бежали на нашего врага, загоняя его обратно в дыру.

Но после другой рев поглотил наш. Он шел из тоннеля. Он звучал будто предупреждающий рык какого-то болотного чудовища из мифов. Это был двигатель, но в нем звучала ярость, выходившая за пределы механической. Мой сознательный разум снова взял верх, нарушив транс битвы. Я среагировал на неминуемую опасность, остановился и отпрыгнул влево. И так сделал не я один. Наша атака раскололась, когда солдаты пытались уклониться, бросаясь в обе стороны улицы, в то время как другие, пойманные в своем неудержимом боевом импульсе, продолжали идти.

Из тоннеля вырвался монстр, пробившись сквозь рокрит узкого выхода. Это было очередное нечестивое творение, созданное по той же адской концепции, что и ужас, с которым мы сражались в Ломе. Оно было собрано на основе шасси «Василиска». В передней части был установлен таран в виде большого наконечника копья. Пушку «Сотрясателя» заменили двумя турелями – огнеметом и тяжелым стаббером. И у твари были руки. Они крепились как спонсонные турели сбоку от шасси. Они разворачивались, пока не достигли всей ширины площади. Руки двигались и оканчивались огромными острыми крюками. На таране были выгравированы рычащие челюсти. Машина была выкрашена в черный, но струилась алым, будто шасси кровоточили. И довершали всю чудовищность руны и знаки. Они терзали разум. Они голосили, выли в черепе.  Они несли тьму тоннеля в свет дня. Вокруг танка будто бы все потемнело. А для многих из мортисианского семьдесят седьмого пехотного полка свет померк навсегда.

Десятки наших товарищей попали под гусеницы. Лапы вытягивались в обе стороны, размахиваясь в медленном механическом голоде, рассекая, громя и пронзая. Огнемет и стаббер развернулись и завершили погром. Наша атака разбилась подобно стеклу. Нас раскидало по обе стороны танка. Мы бежали и умирали. Вскоре мы только умирали.

Я пригнулся настолько низко, насколько мог, и рука танка прошла над моей головой. Я пробился сквозь открытый дверной проем. Перешагивая через ступеньку, поднялся по лестнице. Я слышал, как за мной идут бойцы, а после раздался грохот передней стены, вскрытой рукой танка.

Я нашел люк на крышу, подбежал к краю и присел на корточки. На площади царила жуткая бойня, но я видел, как на крышах зданий справа и через дорогу собирались солдаты. Мы еще не вышли из боя. Вниз полился лаз-огонь, карая оправлявшихся отступников. Танк игнорировал ответный огонь. Он повернулся к зданию напротив меня и принялся бить руками по первому этажу до тех пор, пока здание не рухнуло.

В рукопашном бою я потерял след Беннегера. Мне удалось найти его снова через крышу от себя. Я бросился к соседнему зданию. Полковник яростно жестикулировал. Мне не хотелось верить в то, что он показывал. Перед ним над вокс-передатчиком склонилась Гевион, и вид у нее был неуверенный.

— Полковник? – произнес я.

— Я собираюсь приказать отступление. Нам не выстоять.

— Выстоять? – ошеломленно переспросил я. – Сэр, это не вопрос стояния. Их нужно остановить. Уничтожить окончательно.

— Нам не выстоять, - повторил Беннегер, будто бы меня и не слышал. Его взгляд шел мимо меня, сфокусировавшись на машине внизу. – Нужно отступать.

— Если отступим, город будет потерян.

Он пожал плечом.

— Перегруппироваться с полком. Закрепиться на базе. Ввести на поле тяжелую технику.

Он кивнул. Жест был автоматическим. Не думаю, что он верил в свои слова. Я даже не думаю, что он понимал свои слова. «Нам не выстоять», - повторил он, произнося это как заклинание.

— Рядовой, - обратился он к Гевион, - свяжись по воксу, с кем сможешь. Сообщи полковнику Гранаху, что мы отступаем.

— Нет, - сказал я Гевион. На ее лице появилось облегчение от того, что ее сомнения разрешились. - Полковник, ваш долг командовать этой операцией, и задание не допускает возможности отступления.

На другой стороне площади рухнуло еще одно здание.

— У нас нет выбора, - настаивал Беннегер. Он все не отрывал взгляд от танка. Он будто был зачарован. Его глаза быстро бегали из стороны в сторону, словно следовали за извивающимися рунами на корпусе.

Я встал перед ним, закрыв обзор.

— Полковник, - произнес я, попытавшись снова. У нас кончалось время. Мортисианцы дрались отчаянно, но впустую. Беннегер был прав: нам не выстоять. Нам требовалось направление, или нам конец. 

— Отдайте новые приказы, - сказал я. - Нам нельзя отступать. Ведите нас. Сейчас же.

Мои внутренности стянуло узлом от осознания того, что надвигалось. Я не хотел этого. Но и уклоняться не стал бы. Только один из нас не справится со своим долгом на этой крыше, и эта неудача подходила к концу.

Глаза Беннегера прояснились. Он посмотрел на меня в упор, и я увидел сдавшегося человека. Он с честью и героизмом командовал бронетанковыми дивизиями, но сломался в этот миг великой нужды. В дальнейшем его приказы могли только навредить военным усилиям. Я поднял свой болт-пистолет, прицелился ему между глаз.

— Полковник Йозеф Беннегер, я считаю, что вы пренебрегаете своими обязанностями как командир сто десятого бронетанкового полка Ай Мортис.

— Не глупите, комиссар, - ответил он.

Я застрелил его. Его голова исчезла. Его последним выражением лица была заносчивость труса. Он опозорил все свои заслуги. После боя его тело исчезнет в безымянности обломков. И на мою долю выпало придать его смерти смысл. Его память ничего не заслуживала, но солдаты под его командованием отдадут свои жизни за победу.

И пусть между крышами и площадью бушевала война, даже когда каждый солдат с прямой линией огня убивал врага, вокруг меня повисла гнетущая тишина. Большинство солдат вокруг были частью роты Солтерна. Они знали меня, или думали, что знают. Я был офицером, спасшим жизнь Бетцнеру. Для Солтерна я был милосердным комиссаром. А теперь я казнил полковника. Солтерн побледнел под всей этой пылью и кровью, что покрывала всех нас. Вне сомнений до него дошло внезапное осознание того, насколько он был близок к той же участи.

— В соответствии с моими полномочиями комиссара и во исполнение моего присяжного долга я беру на себя командование этой миссией.

Я обвел крышу глазами.

— Мы не отступаем! - крикнул я.

— Передай новости, - обратился я к Гевион.

Теперь мне предстояло убить танк. Его орудия уничтожили почти все наши силы, находившиеся на земле. Он разрушил всю северную сторону проспекта, убивая мортисианцев в укрытиях и хороня под тоннами обломков. Пока он орудовал тараном и руками над очередным зданием, я увидел след от запущенной ракеты. Заряд ударил в корпус. Он не нанес тому никакого вреда, но танк отреагировал как взбешенное животное. Он поднял стаббер и обстрелял крышу. Ракет будет недостаточно, но они отвлекали внимание водителей.

Мой путь прояснился.

— Мне нужен подрывной заряд, - сказал я. Вперед шагнули трое солдат. Я взял заряд у ближайшего, затем опустился рядом с трупом Беннегера.

— Побудь полезным в последний раз, - сказал я и стащил с него ремень. После обратился к Бетцнеру. - Пусти в него ракету. Пусть эта дрянь знает, что мы тоже достойны внимания.

Он выстрелил еще до того, как я договорил. Взрыв охватил заднюю часть танка. У меня была безумная надежда на то, что Бетцнер нашел слабое место, но не стал ждать. Я спрыгнул в люк и пронесся по лестнице на второй этаж. Я вошел в спальню, окно которой выходило на площадь. Танк пересекал мостовую. Я дождался, пока он почти дойдет до нас, прежде чем прыгнуть в окно. Приземление пришлось на крышу шасси в тот момент, когда танк врезался тараном в стену. На меня посыпались кирпичи, почти сбив с ног. Зажав в левой руке подрывной заряд, я вытянул правую. И промахнулся мимо ручки люка. Я скатился с крыши, но ухватился за основу левой конечности. Рывок почти вывернул мне руку из сустава. Механизм поднялся, чтобы сломать верхние этажи дома. Он поднял меня, и я спрыгнул обратно на танк.

Культисты на площади заметили меня и открыли огонь. Движения танка, его руки и падающие обломки не давали им точно прицелиться. Я склонился над люком, снова и снова осыпаемый дождем из кирпичей и дерева. Я старался не фокусироваться на рунах, но чувствовал, как они фокусировались на мне. Они извивались подо мной. Металл шасси ощущался как промасленная кожа. Я был верхом на звере, желавшем моего осквернения куда больше, чем смерти. Я шипел, сопротивляясь. Я не позволю иллюзии токсичного искусства отвлечь меня. С помощью ремня Беннегера я привязал заряд к люку. Что-то зазубренное и тяжелое ударило меня по голове, и я покачнулся, мое зрение затуманилось. Я поборол ошеломление, установил заряд и активировал его.

Пошли секунды. Я скатился с танка при его очередном рывке в стену. Перекатился через переднюю часть шасси, отскочив от тарана. Удары теперь казались всего лишь мазками на полотне боли. Когда не осталось ничего, кроме агонии, все, что мне оставалось, это игнорировать ее. Я карабкался по куче щебня, зная, что был слишком медленным, но также зная, что уже победил.

Заряд сработал. Устройство не отличалось точностью. Оно полагалось на абсолютную силу уничтожать тела, механизмы и стены. Меня накрыло жаром и ветром. Они ударили и обожгли, но я выжил. Танк нет. Взрыв сорвал верх брони и сжег культистов внутри. Двигатель взвизгнул, еще больше звуча как животное, а после умер. Я отполз в сторону, и еще одна ракета Бетцнера врезалась в огромную рану, проделанную мной. Танк содрогнулся от второго взрыва, затем снова и снова, когда загорелись прометий и боеприпасы. Смерть чудовища была громкой.

Как и мой триумф.

Я с усилием поднялся. Будь символом. Я вышел из разрушенного дома, стреляя из болт-пистолета.

— Солдаты Империума! - взвыл я. - За мной!

Я сразил ближайшего фанатика. Ответ был рваным. Еретики медленно осознавали гибель танка, и их система взглядов не могла охватить мое дальнейшее существование. Они считали, что страх был их привилегией, которую они обрушивали на нас. Я объяснил им, насколько они ошибались.

Кое-какой урок вынес и я, хотя урок этот займет всю жизнь. Я до сих пор его усваиваю: символом нужно быть и для врага.

Я звал за собой мортисианцев, и они шли. Крыши снова разразились огнем, пока остальные пехотинцы выбегали из уцелевших зданий. Мы больше не отступали. Инициатива была у нас, как и высота. Культисты оказались загнанными в угол. Они пытались бежать, но, должно быть, появление танка обрушило другие входы в тоннель. Я видел, как еретики вбегали в двери и тут же выбегали обратно. У них не оставалось выбора, кроме как сражаться.

Они дорого продавали свои жизни. Они пустили нам кровь еще сильнее. Но проиграли. Они знали это. Думаю, во всех отношениях. Есть особая стойкость, которая исходит от борьбы за правое дело. Перед лицом верного поражения есть сила отвергнуть этот конец с такой волей, что иногда случается невозможный триумф. Ничего из этого у еретиков в тот день не было. И не могло быть. Их дело было гнилым, как и их дух. Поэтому мы сокрушили их. Мы заставили их заплатить за каждую пролитую каплю Имперской крови.

В конце концов, площадь и улица превратились в покойницкую. Трупы были свалены в кучу. Крови было столько, что мы как будто шли по размокшему полю. В последние моменты битвы мы сражались, стоя на телах. И когда все еретики были мертвы, мы отдыхали в течение одного долгого вздоха.

Но война не собиралась нас ждать. Я прислушался к смертельной дуэли артиллерийских орудий. На отдых не было времени, как и на то, чтобы осознать полный смысл произошедшего здесь.  

— Мортисианцы! - крикнул я. – Мы отлично справились. Мы спасли Толосу. Но мы еще нужны Отцу-Императору сегодня. Вы все еще со мной?

Они были со мной. С криком и громом мы помчались к внешней стене.

ГЛАВА 13

ГРЕБЕНЬ ВОЛНЫ

1. Расп

Крепость Лома была резиденцией. Там были крепкие стены, но это был дом, построенный для общения и роскоши, не войны. Карратар был именно крепостью. Она вырастала из уединенного, каменного вертикального пика в Карконнах. Это была приземистая вершина горы в нескольких сотнях метров над дном долины. Оттуда были видны все подходы с земли. С севера, юга и запада она представляла собой отвесные скалы. Единственной дорогой к вершине была серия крутых неровных изгибов на восточной стене, едва ли широких для проезда одного транспортного средства. Хотя сами стены были вырублены в цельной скале, лордам дома Ванзинн потребовалось три поколения, чтобы поднять по этой дороге все остальное, что пошло на строительство Карратара. Они никогда ее не улучшали, поддерживая поверхность в состоянии едва сдерживаемого разрушения. Никто не штурмовал Карратар. Перед ним преклоняли колено в смирении. За три сотни лет крепость ни разу не взяли.

Единственный прямой путь лежал через маглев. Пути охватывали дно долины до самого подножия горы, где начинался головокружительный подъем к основанию стен. Рельсы поддерживались множеством тонких опор с увеличивавшейся высотой. Последняя достигала почти пятисот метров в высоту. Сооружение являлось инженерным подвигом и чудовищной глупостью. Но каждое действие, приближавшее семью Ванзинн к разорению, в конце концов, сохраняло ее. Стабильное могущество удерживало Ванзиннов на вершине Мистралианского дворянства век за веком.

Оказавшись внутри Карратара, Расп мог полагаться только на свою веру. Ванзинн завязал ему глаза, прежде чем вывести из поезда. Пока его вели через замок, он часто спотыкался. До него доносилось эхо собственных шагов по камню. На коже ощущался влажный холодок. Он находился в месте многовековой силы, а не уюта. Затем были лестницы. Много, много лестниц. Воздух становился все влажнее и холоднее. Вниз, вниз, вниз. Он пытался измерить спуск, но потерял счет после нескольких сотен шагов.

— Было бы легче, если бы я видел, куда иду, - сказал он.

— Да, было бы, - согласился Ванзинн.

Повязка осталась на месте.

— Чем ты рискуешь? - спросил Расп.

Барон вздохнул.

— Я не стану оскорблять тебя предположением, что ты не попытаешься сбежать при первой возможности, так что прошу, не оскорбляй меня тоже.

— Не думаю, что ты дашь мне такую возможность.

— Именно.

Больше они не говорили. Путешествие превратилось в абстрактную концепцию, в идею спуска без начала и конца. Распу казалось, будто он шел через темный лимб, где умирали миры и смыслы. Но затем спуск закончился. Он оказался в месте, полном запахов. Повсюду сквозь холод сновали потоки теплого воздуха. На лице Расп ощутил зловонное тепло вскрытых тел. Там были и звуки: скрежет шестерней, тошнотворно влажные щелчки и разрывы. Были там и крики, были мольбы и звуки, которые человеческое горло не способно издать.

Они шли еще минут пять. После охранники Распа заставили его остановиться. Повязка спала. Глаза привыкали медленно. Он огляделся. И обнаружил себя в просторном зале. Каменные столбы поднимались к округлым сводам. Пространство напоминало собор, освещаемый факелами, пропитанными человеческим жиром. Расп стоял в центре. Перед ним, там, где должен располагаться алтарь, возвышалась платформа, выполнявшая роль помоста или сцены. Со всех сторон, насколько могли видеть его глаза, располагался театр зверства. Пыточные устройства трудились, чтобы превратить человеческое тело в чистейшее выражение агонии. Их обслуживали палачи в робах, выполнявшие свою работу с такой прилежностью, будто они вели религиозные церемонии. В процессе они говорили с небольшими группками культистов, что стояли рядом, смотрели и слушали. Расп видел, что это были уроки, преподаваемые ученикам, по их воле или против нее.

В центре помоста находилось металлическое кресло. Свисавшие с него цепи говорили о том, что это было средство удержания, а не пыток. Стража возвела Распа на платформу, его усадили и надели цепи. После они отступили назад, оставив место для Распа и Ванзинна. Остальные культисты собрались вокруг. Расп чувствовал, что стал и слушателем, и зрелищем. Он взглянул на Ванзинна.

— Ну? И что дальше?

Он позволил барону слышать в своем голосе только гнев. Отвращение и ужас он отогнал прочь. Это кошмарное место не получит желаемого.

— Теперь тебя начнут учить.

— Я вижу, что здесь происходит, благодарю. Тебе нечего мне сказать.

Улыбка Ванзинна вышла натянутой.

— Ошибаешься, Симеон. Ошибаешься насчет очень многого. Знаешь, я тоже ошибался.

Во рту у Распа пересохло.

— Не утруждай себя. Убей меня сейчас. Только время зря потратишь. Тебе меня не обратить.

Ванзинн склонился над ним, лицо его было серьезным. Он говорил тихо, но настойчиво.

— Ты узришь истину.

— Нет здесь никакой истины…

— Здесь нет никакой альтернативы, - оборвал его Ванзинн. – Ты увидишь то, что увидел я. А после у нас будет совсем другой разговор.

На мгновение он задумался.

— У нас с Бартоломью Ломом они были прекрасными. Мне их не хватает.

— И все же ты пошел против него.

Задумчивость сменилась рыком.

— Правда?

— Твой бунт мог начаться раньше. Но вместо этого твои войска помогли нам одолеть Лома. Почему?

— Гениальность Бартоломью в отношении военной техники дала ему идеи выше его положения. Я не потерплю соперников. Действительно не потерплю.

Рык утих и сменился чем-то очень похожим на надежду.

— Я знаю, что с тобой все будет иначе. Мы были друзьями гораздо дольше.

— Я не предам Императора.

— Сегодня не предашь. Сегодня нет. Но у нас есть время.

— Тебе придется постараться, - сказал ему Расп. – Я польщен, но неужели я настолько важен?

Ванзинн не ответил. Он выпрямился.

— Я скоро вернусь, - сказал он. – Нужно проследить за приготовлениями. — Ухмылка вернулась на его лицо. - Я готовлю для Толосы нечто особенное.

2. Яррик

Мое тело было сбито в одну единую контузию. Кости были целы, у меня была возможность двигаться, и я двигался. Если бы остановился, то упал бы. Но долг заставлял меня идти, потому что мы были нужны на стене. И победа заставляла меня идти. Мы нанесли врагу первое серьезное поражение. Вангенхайм не задавал тон этой войне, как и Ванзинн. Вкус возмездия был прекрасен. К стене мы вернулись, желая большего.

Там война приобретала очертания длительной борьбы. Городские турели наконец-то отвечали баронской артиллерии. Наших пушек было не так много, но они не уступали по мощи, а огромное количество вражеских орудий делало их легкой мишенью. Наступающая пехота покрывала землю, будто ковер, и промахнуться было невозможно.

Неразборчивая бомбардировка прекратилась. Каждый раз, когда «Василиск» пускал в нас снаряд, огонь был прицельным. Транспортная развязка должна была уцелеть. «Сотрясатели» молотили стену. Они наносили ей урон. Но, тем не менее, не могли свалить. Внешняя оборона Толосы была спроектирована с учетом собственной военной промышленности планеты. Мистралианцы хорошо знали себя и свою политику. Воды были мутными, а ветра угрожали неизбежным штормом. Гражданская война на Мистрале была так же неотвратима, как времена года. Были сделаны запасы. Стена была крепкой. Как и ее орудия. Одна лишь артиллерия не могла одолеть Толосу.

Но этого было недостаточно, чтобы спасти город.

Полковник Гранах ждал меня у подножия стены. Он отвел меня в сторону, пока солдаты, которых я вел, взбирались по лестнице к парапетам.

— Я сражался бок о бок с полковником Беннегером много лет, - сказал он. – Он был хорошим, знатным офицером.

— Не сомневаюсь в этом, полковник. Но сегодня не был.

— Понятно. Его прошлое ничего не значило, прежде чем вы казнили его?

— В тот момент нет, не значило. Прежде, чем вы спросите, полковник, я сожалению о необходимости моего поступка, но не о самом поступке.

— Я и не думал спрашивать с комиссара в этом отношении.

Он говорил быстрее, чем до этого. Я думал, он более чем боялся меня. Я еще не испытывал подобного с высокопоставленными офицерами. Я не позволил этому новому чувству замедлить меня. Мы все должны были действовать в интересах поставленных нам задач. Вот и все.

— Я в этом не сомневаюсь, - сказал я. - Полагаю, вам важно знать, что произошло и почему. Но что действительно имеет значение, это результат.

Я перевел суть разговора к более насущным вещам.

— Мы блокировали атаку противника в самом городе. У них огромные потери. Тоннель запечатан.

— Думаете, это единственный?

— Единственный тоннель? Нет. У нас уйдет много времени на поиск всех. Будут еще вторжения. Но строительство этого было серьезной задачей. Они провели танк под землей. Комиссар Серофф и инквизитор Краусс рассказали мне, что они там видели. Я удивлюсь, если у противника были ресурсы, чтобы потратить на второй такой подход.

Он кивнул.

— Хорошо. Это уже что-то стоящее. - Он направился к лестнице на вершину стены. - Ну что, комиссар Яррик, пора?

На парапете мы пригнулись за бойницами  и смотрели, как проясняются следующие движения танца. Артиллерийская дуэль дошла до безвыходного положения. Мы пробивали воронки в пехоте, но культисты, будто насекомые, заполняли каждую брешь. Баронские пехотинцы почти достигли развязки. Они были ближе минимальной дальности наших орудий. И ничто не помешает им установить базу для осады.

— Планируете вылазку? – спросил я Гранаха.

— Нет. У нас нет столько людей. Они нас прикончат.

Я поморщился, и снова пожелал, чтобы он предпочел уничтожить развязку. У еретиков вот-вот появится ценный ресурс в распоряжении.

— Что вы предлагаете?

— Нужно их раздавить. Нужно, чтобы они разбились о нашу оборону. Они не бесконечны. Нам лишь нужно достаточно долго выдерживать атаки.

Он собирался осадить осаждающих. Логика была здравой. Вариантов у нас было немного, особенно учитывая то, что мы потеряли большую часть полков и всю тяжелую технику. В стратегии была раздражавшая меня пассивность. Мы отдавали врагу всю инициативу, даже если в первую очередь она включала совершение ошибок. Впрочем, я сомневался, что Гранах тоже был этому рад. По крайней мере, на тот момент других вариантов не было.

Культисты дошли до развязки. На следующие несколько часов война прекратилась. Орудия продолжали бить друг друга, но наши войска ждали, пока они укрепятся. Между стеной и транспортной развязкой оставалось свободное пространство, пересекаемое только уходившими в город рельсами и дорогой, заканчивавшей свое запутанное путешествие через озера и реки долины. Вскоре его заполнят силы врага.

— Хотел бы я, чтобы там было минное поле, - сказал я.

— Хотел бы я свалить с этой планеты, - пробормотал Гранах.

Рискуя снайперским огнем, я выглянул из-за бойниц на внешнюю сторону стены. Карабкаться еретикам будет непросто. Она была отвесной, высотой в пятьдесят метров. Ее поверхность покрывали щербины от снарядов, но ни один пролом не был сквозным или хоть как-то полезным в подъеме. Ядовитая история политики Мистраля создала цивилизацию первоклассных укреплений.

— Продержится? – к нам подошел Серофф.

— Сделаем так, чтобы продержалась, - ответил Гранах. - Я с нетерпением жду нашего совместного противостояния, комиссары.

Он ушел, чтобы осмотреть шеренги.

— Потерял своего друга инквизитора? – спросил я Сероффа.

Он фыркнул.

— Ушел обратно в город. Мало ему здесь теней, не иначе, - он выглядел озадаченным. - Он видел, что случилось с полковником Беннегером.

— О?

— Мы были с другой стороны площади. Далеко, чтобы что-то различить, но думаю, он понял, кого застрелили, когда взорвался танк.

Я пожал плечами.

— Тогда он знает, что я действовал не без причины. Не то чтобы это входило в его компетенцию.

— У него очень широкое представление о его компетенции, ты так не думаешь?

— Думаю. У него есть право на свое мнение, и он может оставить его себе.

Серофф вскинул брови.

— Сильно сказано.

— Так и есть. Я уважаю его клятвы долгу и его преданность им. Он может оказать нам ту же любезность. Возможно, это даст ему чуть больше возможностей преследовать настоящего врага, чем казнить преданных людей.

Серофф кивнул, но его внимание уже блуждало.

— То, что ты сделал, - сказал он. – Не знаю, смог бы я поступить так же.

— Конечно, смог бы.

— Может быть. Но так быстро.

— На споры не было времени. И никогда не будет.

— Ты думаешь, он бы не искупил свою вину?

— Тогда и там – нет. Он бы привел нас к поражению. Город был бы потерян. Искупление хорошо в абстракции. То, что полковник мог бы или не мог бы сделать в будущем, неважно. Нужно было победить. Он стоял на пути.

— Капитан Солтерн себя оправдал, - заметил Серофф.

— Ему повезло. У него была такая возможность.

Он колебался.

— Прости, Себ, но я должен спросить. А если бы ты его не убил? Если бы просто пошел и развалил танк, пока бы он командовал отступление?

Его вопрос застал меня врасплох. Это ворочалось на задворках моего разума с того самого боя. Мне удалось отстраниться от него. Но не теперь. Я лицезрел его. Прежде чем ответить, я взмолился Императору о том, чтобы быть честным перед Сероффом и самим собой.

— Тогда в рядах началось бы смятение. Одни бы пошли за мной. Другие бы подчинялись полковнику. Смута. Разделение. Врагу не был бы нужен танк, чтобы убить нас. Для того и существует наша должность. Мы храним цель и единство в полках.

— И мы судим.

— Если того хочет Император.

— Ты доверяешь своей компетентности в этих вещах?

— Приходится.

Мой ответ мне не нравился, но это было правдой.

— Тогда чем мы отличаемся от Краусса?

— Мы не ищем причину всадить кому-то пулю в голову, - сказал я. – А теперь заткнись, политофицер, или мне придется пристрелить и тебя.

Я шутил, но его сомнению тревожили. Они остались со мной, когда день сменился ночью, и я нарезал круги по стене, убеждая, ободряя, призывая к дисциплине. Я знал, что был вправе убить Беннегера. Наша победа стала тому доказательством. Но все же тревога не отступала. Ты бы пристрелил его снова? – спрашивал себя я.

Да. Да, пристрелил бы.

Вместо Беннегера придут другие. Их я тоже убью. Но я буду держаться своего долга. Это, хотел я сказать Сероффу, была другая вещь, отличавшая нас от Краусса. Он в себе не сомневался. Я не думал, что это делало его идеальным слугой Императора.

Атака началась с наступлением ночи. В этом было нечто церемониальное, как если бы существовали некие обряды войны, которые было необходимо соблюдать. Мы знали, что еретики придут. Я ни на секунду не поверю, что они думали, будто мы удивимся. В момент, когда последние лучи солнца покинули небо, ветер взорвался торжествующим ревом. То был рык тысяч человеческих глоток, извергающих слова, что никогда не должны были быть произнесены, и враг пошел в атаку.

Дуговые огни вырвались из стены и окрасили земли внизу ярким белым свечением. Дорога и трава долины окрасились в цвет кости. Еретики пришли сначала темной тенью, расползавшейся дальше развязки, затем приняли вид паразитов, коими и были, стоило выйти на свет. Умолк вражеский «Василиск». Хотя я сомневался, что их командирам было хоть малейшее дело до жизней их солдат, бомбить их вместе со стеной не имело тактического смысла. Наши орудия продолжали бить, пронзая ночь. У наших артиллеристов больше не было ствольных вспышек для прицеливания, но взрывы освещали силуэты целей, и мало-помалу мы потребовали пошлину.

А затем яростно заговорили остальные турели стены. Через каждую сотню метров были установлены позиции тяжелых стабберов. Они развернулись, и к глубокому, тяжелому звуку артиллерии добавилась быстрая, перемалывающая дробь. Пули рвали культистов на части. Мертвенно-белая земля была залита блестящей чернотой пролитой крови. Ни один патрон не ушел впустую. Враг шел в таком числе, что каждая пуля находила цель.

Атака не замедлилась. Фанатики бежали по трупам своих товарищей, и достигли основания стены. Они все время стреляли по нам, но с ничтожным эффектом. Стена была слишком высокой. Случайный удачный выстрел попадал в цель. У нас было несколько потерь. Немного. Я шел вдоль парапета так, чтобы меня видели, но достаточно быстро, чтобы в меня было сложно попасть. Я обрушил презрение на силы внизу.

— Вы смеетесь, мортисианцы? – спросил я. – А стоит. Чего они ожидали? Что мы дрогнем от их представления с беготней и воплями?

Массовый вой еретиков пугал. Завывания продолжались. В тот момент это были орудия куда более коварные и опасные, чем лазганы. Мы должны были ответить верой и стойкостью. Я дал нашим войскам оружие смеха. Культисты хотели, чтобы мы их боялись. Мы отвергли этот страх яростным смехом. Мортисианцы отлично ответили. Они завывали и трубили культистам в ответ.

Я знал, что это были силы, которые нужно воспринимать всерьез. Но это знание могло навредить боевому духу, столь необходимому нетренированному солдату или гражданскому. Я хотя бы был готов.

Так я думал. Когда я вспоминаю того юнца, которым был, я бы вытряс из него эту наивность.

— Пусть еретики знают, против кого идут, - гремел я. – Научите их тому, что значит настоящий страх, прежде чем отправите их в ад.

Ликование, выкрики, воинственный смех. Я видел много знакомых лиц с боя на площади. Эти солдаты смотрели на меня так, будто мои слова имели для них особое значение, а не только из-за моего звания. От этого мне было не по себе, но, если они бились хорошо, мотивы их самоотверженности не имеют значения.

Бой был своего рода отсевом. Стоило ветру Мистраля стихнуть, еретики попытались взять стену. Ни они, ни мы не имели оружия, чтобы снять осаду с ее древних основ. Они не могли пройти сквозь стену. Их единственный путь лежал через вершину, единственной тактикой был подъем. Бароны знали Толосу и ее оборону, и хорошо подготовились. Мы пресекли их попытку обойти стену. И они пришли с осадными лестницами. Сотнями. Мы сосредоточили огонь на лестницах в попытке уничтожить как можно больше еще до того, как их поднимут, затем разносили те, что касались стены. Но их было так много. Казалось, будто для каждого мортисианца приходилось по лестнице. Мы не могли разрушить их все. Несколько все же достигли стены.

Культисты взбирались. Подавляющий огонь находившихся на земле становился все эффективнее. Огромный объем лаз-огня и пуль оттолкнули нас от бойниц. Каждый раз, когда мы теряли стаббер-стрелков, мы теряли и драгоценные секунды, чтобы заменить их, и отступники забирались все выше. Приходилось вслепую стрелять со стены. Промахнуться было невозможно, но труднее убить нужного врага.

Гранах не остановил турели, но отозвал остальных. Мы образовали сплошную двойную линию, плечом к плечу, стоявшие спереди пригнулись, чтобы открыть пространство тем, кто сзади. Оо вершины стены добрались первые еретики. Их встретила стена оружейных дул. Парапет взорвался, ночь разорвалась бурей лаз-огня. Мы отправляли врагов в обратный полет во тьму. Когда на их товарищей обрушился дождь тел, подавляющий огонь захлебнулся. Гранах снова послал нас вперед, и мы скинули лестницы.

Затем танец повторился.

Вперед-назад, вперед-назад, продвижение и отход, снова и снова, под завывание извечного ветра. Окутанная дымом ночь была лимбом разрозненного времени. Не было движения вперед. Не было никакого выхода из этой реальности повторяющейся, бесконечной резни. Изменений было мало. Еретики стали целиться в прожекторы. Поле битвы превратилось в миллион неподвижных изображений в жгучем неровном свете лаз-огня. Приближаясь к вершинам лестниц, культисты швыряли в бойницы гранаты, чем пробивали бреши в нашей обороне. В этом отношении, некоторые из них действительно дошли до парапета. Они умерли за свою дерзость, и мы ударили по основаниям лестниц своими гранатами.

Вперед и назад. Мы убили очень многих из них, но и они убивали нас. А их число казалось бесконечным. Шли часы, и движения танца стали автоматическими. Я стрелял из своего болт-пистолета с таким отмеренным ритмом, как если бы был сервитором с простым, бездумным заданием. Столько простреленных лиц, столько разнесенных болтерными снарядами голов, убийство превратилось в абстракцию. Я больше не превращал людей в месиво. Я уничтожал сами образы. Трудно было сдерживать оцепенение, что могло замедлить реакцию и стать моей смертью. Когда нас жестко прижимали, я обращался к каждому солдату в пределах слышимости своего голоса, призывая мужчин и женщин Ай Мортис спасти душу Мистраля. Я не помню слов, что тогда говорил. Забывал их, едва произнеся. Но я чувствовал огонь. Он струился в моей крови, и я горел силой Имперского Кредо. Ересь не выстоит.

Мы раздавили ее.

Назад и вперед. Этот танец хотел сделать нас своими вечными рабами, но рабы, имперцы и еретики, были людьми. С тех пор я узнал, как выглядит поистине бесконечная война, но с холокостом Армагеддона меня еще разделяли сотни лет. Настал рассвет, отвратительный и уродливый, пахнущий паленой плотью, кровью и фуцелином. Он ознаменовал временное окончание танца. Истощение накрыло обе армии.

Еретики отступили к зоне вокруг транспортной развязки. Мы занялись ранеными и погибшими. Мы потеряли и несколько турелей. Многие оставались целыми, или их хотя бы можно было починить. Я подошел к Гранаху, стоявшему слева от рабочей турели и наблюдавшему за врагом.

— Хороший бой, полковник, - поздравил я его.

— Благодарю, Яррик, - его голос звучал устало и мрачно. – Ради всего хорошего. Мы не продвинулись.

— Каждый день, что осажденные держатся, - это продвижение, - сказал я.

Он фыркнул.

— Комиссар, вам незачем беспокоиться за мой боевой дух. Бросьте риторику.

Я кивнул.

— Все могло быть хуже, полковник. Мы отбросили предателей. Отбросим и этой ночью.

— Верно. И следующей ночью. И последующей. Но…

Он не закончил мысль. Она пришла и ко мне.

— Количество, - сказал я.

— Количество, - согласился он.

И стоя там, мы увидели прибытие первого поезда с подкреплением. Все, что мы отняли у еретиков, возместилось.

— Вы были правы, - сказал Гранах. – Нам стоило уничтожить развязку.

Бомбардировка города началась заново. Мучение Толосы продолжилось.

ГЛАВА 14

ХРУПКИЙ ГОРОД

1. Яррик

Первое нападение произошло сразу после рассвета. Культисты появились из подвала торговца иконами в юго-восточном секторе второго кольца. Патруль силовиков смог убить нарушителей до того, как они зашли далеко. Гранах отправил роту на дальнейшие поиски тоннелей, но силовики взяли эту миссию в основном на себя. Краусс объявил все остальные их миссии второстепенными. Его власть никто не оспаривал.

Военное воздействие было никаким. Значение имело только то, что случилось позже. На сцену вышел Краусс. Он обследовал пекарню. Ее владельцы были убиты, но в его глазах это не делало их жертвами. Он объявил, мол, невозможно, чтобы эти граждане не знали о происходивших под их ногами раскопках. Тоннель к их подвалу, и без сговора с ними? Нет, сказал он. Прежде чем запечатать тоннель, он отследил новый путь от уже существовавшей сети. Он проходил под тремя жилыми комплексами и трактиром торговцев. Краусс выволок наружу всех жильцов и владельцев четырех строений. Здания он предал огню. И когда большая часть жилой зоны собралась посмотреть на происходящее, пусть рядом все еще и пролетали снаряды, он выстроил задержанных на улице и застрелил каждого.

Затем он обратился к зевакам. Объявил, что каждый житель Толосы должен быть бдительным. Накануне был дан приказ, что нужно искать тоннели. И если теми, кто должен был их найти, не будет найдено ничего, то эти самые граждане будут объявлены предателями и еретиками и казнены.

В течение часа эта история от силовиков дошла до мортисианцев. Спустя час я направлялся к дворцу Экклезиархии. Мне предстояло говорить от лица Гранаха.

— Вы уже закусывались с инквизитором, - сказал он мне. – А теперь придется иметь дело с кардиналом и Адепта Сороритас тоже, я уверен. Это ваша прерогатива, Яррик.

— Политика, - пробормотал я.

Гранах одарил меня полной жалости, но, тем не менее, веселой улыбкой. Он искал веселье там, где мог.

Когда я ушел со стены, меня окликнул Серофф. Я оглянулся. Он стоял на лестнице, на половине пути вниз. Он отсалютовал мне.

— Лучше ты, чем я!

— Надеюсь, - отозвался я. – Я бы не стал доверять тебе это дело, чтобы нас всех не заковали в кандалы до конца дня.

Бомбардировка была еще более разрозненной, чем в предыдущий день. Возможно, мы уничтожили достаточно «Василисков» для такого результата. Но идти нужно было все еще с осторожностью, укрываться в дверных проемах, чтобы избежать самых сильных взрывов на улицах и вглядываться в небо каждый раз, как я слышал пронзительный свист. К тому времени, как я достиг дворца, обнаружили еще один тоннель, и снова это сделали силовики.

Снова казни.

Я не знал о второй находке до начала собрания, но видел его последствия. Я был в одном кольце к югу от дворца. Завернув за угол, я увидел перед собой стоявшую на улице толпу. Люди были в ярости. Воздух наполнился криками и воплями. Человек с лицом, залитым кровью, вырвался из сборища и бросился бежать. Те его настигли и свалили с ног.

— Это не тоннель, - услышал я его крик. – Это просто склад…

На этом все. Люди забили его до смерти. Группа поменьше забежала в дом на правой стороне улицы в паре дверей от того места, где стоял я. Через минуту они снова выбежали. Послышался слабый, глухой взрыв, разбивший стекла в окнах и распахнувший ставни. Первый этаж пожирало пламя.

Идя мимо, поджигатели посмотрели на меня. Они остановились. На них была одинаковая униформа, у всех были именные значки Администратума. Одна из них, женщина средних лет с взволнованными глазами, сказала:

— Это мог быть тоннель, так ведь?

Когда я не ответил, она продолжила:

— Мы делаем то, чего от нас ждут. Мы не пренебрегаем. Пожалуйста, поверьте. Эта улица будет очищена до наступления ночи. Как думаете, будет проверка?

Толпа начала редеть. Объект их гнева лежал неподвижно в алой луже. Со смертью этого человека ушло единство толпы. Люди смотрели друг на друга с осторожностью. Я знал, что они задавались вопросом, не имел ли этот человек сообщников. Вскоре осторожность превратится в подозрение, затем в страх, а после в ненависть.

— Нет, - сказал я женщине. – Не думаю, что здесь будут проверять.

Я не удивлюсь, если эта улица запылает еще до заката.

Быть может, здесь упадет снаряд, подумал я. Это было бы милосердием. Более ограниченное разрушение может прекратить коллективный психоз.

Эта сцена оставалась со мной весь оставшийся путь до дворца. Там меня встретила стюард. Официальная ливрея Веркор меня не обманула. У надзирающих слуг не было такой жесткости в глазах. До этого мне такой взгляд доводилось видеть всего несколько раз. Еще до моего перевода в Комиссариат, мы с Сероффом участвовали в подавлении восстания в мире-улье Турбелла. Глубоко в подулье нашим командирам пришлось вступить в союз с сильнейшими главарями банд. У самых могущественных были такие глаза, как у Веркор: глаза выживших, бойцов, наемников. Глаза крыс.

— И как там дела? – спросила она. Стюард вела меня к палате Совета.

— Мы отбросили врага, - ответил я. Ничего более я говорить не намеревался. Если кто-то считал это наемное оружие достойным данных подробной военной разведки, пусть тот и вводит ее в курс дела.

— Пока что, хотите сказать, - сказала она.

Я не ответил. Меня беспокоил тихий гул. Я опустил взгляд, заметил, как пальцы Веркор слабо, беспокойно подергивались. Я принял протезы за перчатки.

Мы дошли до дверей палаты. Веркор помедлила перед тем, как открыть их.

— Держать врага у стены недостаточно, - произнесла она.

Я знаю, подумал я, но промолчал.

Ее глаза внимательно меня изучали. Оценивали, рассчитывали. Она что-то искала. Я ждал.

— Вы, должно быть, хорошо играете в регицид, - сказала она.

Я пожал плечами.

— Безразличен. Почти не играю.

Она осклабилась.

— Лжец. Вы играете прямо сейчас.

Она толкнула дверь и распахнула ее передо мной.

— Я тоже в нем хороша.

Я вошел в палату. Веркор послала мне сообщение. Я не знал, как его понимать, хотя подозрения были. Эту проблему я отмел. Было в этом что-то требующее разбирательства, но не сейчас.

Веркор была права насчет того, что шла игра. Передо мной был стол, за которым когда-то восседали бароны. Теперь нас там было трое: я, Краусс и Сетено. Оба, инквизитор и сестра-супериор, стояли. Краусс вышагивал из стороны в сторону между рогов U-образного стола. Лицо его все еще было мешаниной шрамов и синяков, но он переоделся и ничуть не утратил своей властной, несгибаемой харизмы.

Сетено стояла позади стула Ванзинна. Стояла она спокойно, представляя из себя бронированную бесстрастность. Пусть лицо ее излучало спокойствие, она смотрела на трон Вангенхайма, что был слева от меня, и взгляд ее был стальным. В ее взгляде я видел куда больше раздражения, чем в постоянном шатании Краусса.

— Добро пожаловать, комиссар, - произнес Вангенхайм. Кардинала там не было, когда я вошел, но теперь он объявился, достаточно быстро, что было поразительно. Инициативу собрания он взял на себя и уселся на трон. Кардинал взглянул на нас так, будто ожидал, что мы займем свои места.

Краусс перестал маячить, но едва ли взглянул на Вангенхайма.

— Хорошо, - сказал он мне. – Можем начинать.

Намек был ясен. Краусс не соперничал с кардиналом за контроль над происходящим.  Он просто его игнорировал.

— Каковы планы полковника Гранаха?

— На данный момент – держать позиции.

— И все? – спросил Вангенхайм.

— Требуется нечто большее, - сказала Сетено, прежде чем я ответил.

— Мы были бы рады присутствию Адепта Сороритас у стены, - сказал я. Были бы рады было преувеличением. Но их сила могла стать ценным вкладом.

— Нет! – отрезал Вангенхайм. – Сожалею, комиссар, но Орден Пронзающего Шипа нужен здесь.

Краусс дернул головой так, будто отгонял надоедливое насекомое.

— От вашего присутствия на улицах города будет больше пользы, - сказал он Сетено. – Я прикинул маршрут патруля, который увеличит эффект от вашего появления, он…

— Инквизитор, - прервала Сетено, - вы переходите границы.

Молчание Краусса красноречиво говорило о том, что ему еще никто не противостоял столь прямо. Пусть мы с ним и сталкивались лбами, но я не оспаривал его власть.

— Мои сестры и я вам не подчиняемся, - продолжила Сетено.

Ее гнев был осязаем. Я не был уверен, только ли презумпция Краусса стала причиной ее злости, или же была целая серия оскорблений, истощившая ее терпение.

Краусс воззрился на нее.

— Моя власть…

— Не моя забота, - оборвала она его снова. – Вы, конечно, можете попытаться меня переубедить.

— Именно, - вставил Вангенхайм. – Сестры Битвы – длань Экклезиархии, и их первостепенной задачей является сохранение видимых проявлений Имперского Кредо. Без веры мы ничто.

Сетено не ответила. Она не смотрела на Вангенхайма. Думаю, я видел, как она барабанила пальцами по навершию меча. Не уверен.

— Ясно, - ответил Краусс. – Значит, силы Экклезиархии останутся за стенами этого святилища и будут ждать, пока война на улицах Толосы будет выиграна другими способами.

— А что за другие способы? – спросил я. – Заставлять горожан рвать друг другу глотки?

— К этому шагу нас привела нехватка бдительности, - сказал мне Краусс. – Я лишь обеспечиваю, чтобы мы больше не попали в эту ловушку.

— Между бдительностью и безумием есть разница, - ответил я. – То, что я видел, это второе. Чего вы добиваетесь?

— Чтобы люди Толосы остерегались врага.

— Они делают за врага всю работу. Они убивают друг друга, не противника.

Краусс кивнул.

— Да, убивают друг друга. Но если вы думаете, что враг уже не запустил в их ряды своих агентов, то ошибаетесь.

Он взмахнул рукой, обводя палату Совета.

— Или я ошибаюсь. Возможно, Имперская Гвардия все знала, и бароны никогда не обводили ее вокруг пальца.

Намек был ясен.

— Там погибают невинные? Нет. Все жители Толосы виновны в распространении метастаз ереси в своих рядах. Те, что погибают, пожинают плоды своей небрежности. Те, что выжили, не должны думать, что они оправданы.

— Тогда за что мы здесь сражаемся? Почему бы не сократить потери и просто не дать Толосе сгореть?

Краусс склонил голову.

— Хороший вопрос, - мягко сказал он.

Я не нашелся что ответить. Взглянул на Сетено.

— Продолжайте, - сказала она. – Вы оба. Это очень поучительно.

Я не знал, что и думать об этом. Обычные люди были чем-то незначительным, чья слабость ставила их ниже взора Сестер Битвы? Или она судила только двух мужчин перед собой?

— Это несерьезный вопрос! – запротестовал Вангенхайм. Он подался вперед на своем троне в попытке более весомо заявить о своем присутствии в палате. Он выглядел нетерпеливым и испуганным. – Враг не переступит границ города. Мы отбросим его, а затем сокрушим.

Он говорил так, будто его слова могли стать действительностью. Днем ранее, возможно, так и было бы. Но не более. Он все еще имел власть только благодаря своей позиции и влиянию на Сетено и ее взвод. И даже в этом, как я подозревал, его хватка колебалась. Я заметил, что он принес с собой реликвию. Она лежала на правом подлокотнике трона, и он всегда держал на ней руку.

— Комиссар, - сказала Сетено, - вы еще не высказали свою оценку ситуации на фронте.

— Пока что положение безвыходное. Враг не может преодолеть нашу оборону.

— И как долго это продлится?

— Не вечно. Пока мы разговариваем, им подвозят припасы.

— Ситуация не надежна?

— Полагаю, что нет.

— Тогда стратегия полковника Гранаха неприемлема, - объявил Вангенхайм.

— На данный момент, это единственная, что ему доступна.

— Таковой ее делает нынешняя конфигурация сил? – спросила Сетено.

— Да.

Помимо того факта, что я поверил в ее слова, я внезапно осознал важность согласия с ней в тот момент.

— Тогда вашему полковнику придется быть более изобретательным, - сказал Вангенхайм. - Я не вижу возможных изменений в различных развертываниях. Возможно, мортисианцам могли бы помочь силовики…

— Нет, - отрезал Краусс.

— Тогда мы там, где есть. И мне абсолютно ясно, что в скором времени Толоса падет. Комиссар, я считаю целесообразным подготовить новую оперативную базу на борту Косы Терры.

Надо отдать ему должное, поскольку он сохранил невозмутимое выражение лица, произнося эту трусливую речь. Его тон был причиной сам по себе. Он был взрослым, объясняющим факты неразумным детям. Со своего места на помосте он мог смотреть сверху вниз даже на Сетено, сев вперед с видом покровительственной заботы.

Отдавая себе должное, скажу, что не пристрелил его. Но куда больше удовольствия я получил, сказав:

— Это невозможно.

Его лицо потемнело.

— Что это значит?

— В городе нет посадочной площадки.

— Должен быть путь, - теперь он говорил с отчаянием, как трус, коим и был. Он повернулся к Крауссу. – Ваш лихтер стоит на площадке дворца. Я уверен, что…

— Нет, - повторил инквизитор. Он даже не взглянул на Вангенхайма.

Кардинал сглотнул.

— Тогда… - он попытался снова. – Тогда…

Слов у него больше не осталось. Риторика завела его сюда. Она дала ему силу, она же дала ему войну. И теперь покинула его. Больше она не могла ему помочь.

— Тогда мы победим, - сказал я. – В ином случае умрем.

2. Веркор

Она ждала снаружи покоев кардинала, пока он изливал литанию жалоб на сестру-супериор. Веркор слушала с растущим безразличием. Вангенхайм обыграл сам себя. Он больше не видел способов выиграть эту игру. Веркор считала, что он был жалким продуктом своего рода. И ей не повезло, что ее срок службы выпал на его правление. Но эта служба была контрактом, не долгом. А контракт можно аннулировать. Ни один из рода Веркор никогда не испытывал нужды покинуть Вангенхаймов. Но никто из Вангенхаймов не ввергал политическую столицу в такой бардак.

Диалог в покоях кардинала был односторонним. Веркор не слышала, чтобы Сетено ответила хоть что-то. Но после некоторых безумных запросов кардинала следовали долгие паузы, а вслед за ними шло неловкое бормотание Вангенхайма. Большей частью того, что он говорил, были хитроумные схемы, чтобы убраться с планеты. Когда они ничего не дали, он сказал:

— Нужно отозвать полк к дворцу. Здесь будет больше их сил.

Наконец, заговорила Сетено.

— Уверена, комиссар Яррик будет рад передать ваши мысли полковнику.

— Они не станут слушать. Вы должны их заставить.

Послышались тяжелые шаги в сторону дверей кабинета.

— Куда это вы идете? – голос Вангенхайма срывался на визг. – Ваш долг – защищать меня!

Шаги не замедлились.

— Мой долг, кардинал, служить Экклезиархии. Вы делаете путь этого долга намного яснее, за что я вас благодарю.

Веркор отступила в сторону, перед тем, как Сетено вышла из кабинета и оборвала крики Вангенхайма, закрыв за собой дверь. Сестра Битвы одарила ее долгим взглядом. Веркор была на десятилетия старше молодой воительницы, но ощущала себя униженной силой убеждения перед ней.

— Итак? – спросила Сетено. – А ты какого рода предатель?

— Никакого. Этот человек сам себя предал. Вместе со всеми.

Сетено удивила ее кивком согласия.

— Нужно что-то менять, если мы не хотим сдохнуть глупой смертью, - сказала Веркор.

— И что намереваешься изменить ты?

— Я хочу увидеть то, что требуется.

Губа Сетено искривилась.

— Как противоположность тому, для чего призвана ты.

— У меня нет вашего рвения, сестра-супериор.

— Не затягивай с решением, наемница. Может так выйти…

Взрыв оборвал Сетено. Он донесся откуда-то из глубины. Звук был глухой, но его сила сотрясла каменные стены и полы дворца. Было в этом звуке что-то неправильное. Веркор ощутила тошноту, будто нечто живое вторглось в ее душу, о которой она почти позабыла.

— Стой здесь, - приказала Сетено. Она вытащила свой пистолет и побежала по коридору.

— Зачем? – крикнула вслед Веркор.

— Защищай его. Для своего блага, если не для его.

3. Яррик

Покидая дворец, я все еще спорил с Крауссом.

— Вы своего добились, - говорил я ему. – Люди напуганы. Их бдительность так высока, что становится паранойей. Единственными тоннелями, которые не найдут в течение следующих часов, будут те, что выходят во взорванные жилые комплексы.

— Я не знаю, чего вы от меня хотите.

— Дальнейшие казни не нужны.

— Нет давления, нет и страха.

Я помедлил, чтобы утихло эхо взрыва в двух улицах от нас.

— Вы уже показали людям примеры такого давления. Ваша воля услышана. Вы это знаете. В дальнейшем нет необходимости.

— Нет необходимости? В наказании за измену и ересь нет необходимости?

— Вы вкладываете слова в мои уста, инквизитор, - я был оскорблен. – За любое преступление необходимо наказание. Но в убийстве незнающих и невиновных необходимости нет.

— Это ваши определения, не мои, - ответил Краусс.

На площади нас встретил Солтерн, шедший во главе одного из взводов. Я был удивлен встретить их.

— В чем дело? – спросил я Солтерна.

— Ни в чем, комиссар. По крайней мере, мы так надеемся.

Он боязливо взглянул на Краусса. Внимание инквизитора сосредоточилось на Бетцнере, который смотрел только на меня, боясь того, что случится, переведи он взгляд чуть правее.

— Тогда что…?

— Нижние уровни дворца, - сказал Бетцнер. – Их обыскивали на наличие тоннелей?

С его стороны заговорить было смелым шагом. Он этим сильно рисковал. Это делало ему честь.

— Ты один об этом думал? – спросил Краусс.

— Да, инквизитор, - ответил Бетцнер, по-прежнему глядя на меня.

— Дворец обыскивали? – спросил я его.

— Да. Ничего не нашли.

— Уверены? В таком огромном месте?

Я смотрел на Бетцнера. Здоровяк волновался, явно боялся озвучивать хоть что-то в присутствии Краусса. Но я также видел, что его волновала срочность миссии. Эти озарения Бетцнера меня тревожили. Они становились ненормальными в своей частоте и специфичности. И что меня беспокоило больше всего в тот момент, так это их точность.

— Нужно глянуть снова, - сказал я.

Краусс кивнул. Быстрота его сговорчивости не сулила ничего хорошего для Бетцнера, но об этом стоило подумать позже. Мы вернулись во дворец. Спускались уровень за уровнем. Я не велел Бетцнеру нас вести, но следовал его намекам. Мы шли туда, куда он смотрел. Я ожидал, что мы придем в усыпальницу. Но вместо этого мы шли все глубже и глубже в складские помещения, спускаясь в археологию забытой истории Мистраля. Ящики, ящики и ящики с картинами, мебелью, документами, записями, проповедями и эдиктами. Мы направлялись в комнаты, чьим предназначением было сохранить память, но они сами были забыты. 

Чтобы понять, что мы на месте, помощь Бетцнера не понадобилась. Атмосфера в этом складе была иной. Температура резко упала. У меня заныли зубы. Там не на что было смотреть: одни только ряды новых и новых ящиков. Но здесь было что-то очень неправильно.

— Как можно было пропустить это место? – злобно пробормотал Краусс.

— Угроза новая, - сказал я. – Не чувствуете?

Токсичное ощущение усиливалось с каждой секундой.

Мы шли вслед за нарастающим страхом. Он вел нас к дальней стене и очередному нагромождению ящиков. В отличие от остального помещения на них не было пыли.

— Сдвинуть их, - приказал Краусс.

Солдаты Солтерна шагнули вперед.

— Стойте, - сказал я.

Воздух наполнился смесью озона, крови и кислоты. Края ящиков сияли, очерченные едкой энергией. Реальность растянулась, истончилась, стала хрупкой и разбитой. Не нужно было предупреждать, поскольку мы все ощутили надвигающийся разрыв, а после отступать было поздно, потому что ужас уже пришел. Раздалась железная дробь, эхом отдаваясь по всему дворцу. Ящики взорвались, и мы бросились на пол.

Зазубренные щепки свалились в кучу позади нас. Воздух наполнили хлопья пергамента, падая и кружась, будто горящий снег. Открылся вход в тоннель, и его стены и арка были покрыты начертанными кровью рунами. Проход медленно уходил во тьму. Из его глубин вырвались фанатики. Они бросились сквозь умирающее пламя взрыва, ведя огонь.

Мы сразу же потеряли двух бойцов. Мы были в обороне. Отстреливались медленно, мы все-таки люди. У культистов было преимущество, поскольку они застали нас врасплох, и потому что с ними было кое-что еще.

Оно было высоким, выше человека. Оно прыгало и хихикало. Оно двигалось неровным, скачущим галопом. Обнаженные мышцы сияли розовым. В нем были сила и течение. В нем оставалось достаточно от человека, чтобы довести непристойность этого образа до совершенства. Существо передвигалось на мощных когтистых ногах. Три его руки были вдвое длиннее, чем должны быть, и через каждые несколько шагов хватались за землю и взмывали в воздух. Его лицо менялось, искажалось, застыв в вечном течении становления. Зияющая пасть и извивающийся язык не оставались на одном месте его массивного корпуса. Рычание раздалось сбоку, затем прямо вверх, а затем оно посмотрело на нас желтыми не сулящими ничего хорошего глазами. Там была вечная жадность, вечный голод, будто бы оно не могло решить, какую часть мира сожрать первой.

Демон.

Я знал, что бывают такие вещи. Об их существовании я узнал в Схоле Прогениум. Мне рассказывали о самом Хаосе, и о формах, которые он может принимать. Теория была жалкой подготовкой перед встречей с реальностью. Я осознал в тот момент, что, несмотря на свою тренировку, на глубоком, подсознательном уровне все еще верил в абсолютную целостность мира. Я в душе не мог предположить существование подобной вещи, что неслась на нас. Даже тогда я пытался отрицать это, спастись в идее собственного безумия. С обеих сторон от меня солдаты отреагировали так, как хотелось бы мне самому. Они свернулись клубком, вопя от ужаса.

Это не была ксеносская тварь. Это был кошмар, пришедший их сожрать.

Оно прыгнуло снова и с хлюпающим звуком приземлилось впереди еретиков. Оно шло за нами. Я и Краусс одновременно поднялись. На его лице отражался мой собственный ужас. Наш разум хотел сбежать в бальзам забытья, но наша подготовка взяла верх, и мы атаковали. Пистолеты изрыгнули плазму и болт-снаряды. Я оставил воронку в деформирующейся, скользящей плоти. Мой выстрел испарил кучу того, что на тот момент было черепом. Обе раны заполнились. Оно забормотало и набросилось. Я уклонился от удара. Краусс отскочил с его дороги, и кулаки чудовища размололи ящики позади нас.

Мы сражались. Демон мог совершать ошибки. Этого было достаточно. Остаток взвода преодолел пожирающий душу ужас и дал отпор. Между ними и культистами полился лаз-огонь. У врага было подавляющее число и импульс. У мортисианцев подготовка. В тот момент это сыграло свою роль, и еретики стали умирать.

Все еще пригибаясь, я обнажил свой меч и рванулся вверх в пределах досягаемости демона, врезавшись в руку там, где она соединялась с торсом. Конечность была прочной, сильной, но все же там не было кости. Мой клинок прошел сквозь плоть и хрящ. Рука упала на пол, где превратилась в булькающую жижу. Из середины торса вырвалась еще одна рука. Она ударила меня в грудь и отшвырнула назад. Я приземлился на кучу разломанного дерева и рваного пергамента.

Третья рука демона вытянулась в сторону и схватила солдата Каретцки. Затем челюсти монстра перетекли на ту сторону, и они сомкнулись на голове и груди бойца. Это была кошмарная мелодия ломающихся костей, брызжущей крови и рваного крика.

Краусс выстрелил снова, на этот раз уничтожив левую ногу демона. Существо покатилось в его сторону. Оно использовало руки, чтобы контролировать движение. Гонясь за ним, оно уже отрастило ногу, и широко разевало пасть, чтобы сожрать его тело и душу.  Я произвел четыре выстрела в быстрой последовательности, когда поднялся на ноги. Мне удалось отстрелить обе ноги. Я выиграл нам жалкие секунды, но демон опрокинулся, отращивая их.

Краусс орал что-то неразборчивое. Он дал по демону очередной заряд плазмы, привлекая его внимание и побежал. Оно пошло следом.

Снова секунды. Мы использовали их с умом. На меня прыгнул культист с серпами в обеих руках. Я выбросил вперед руку с мечом прямо сквозь его шею. Когда вес тела опустил мою руку и еретик сполз по лезвию, я выстрелил вправо и пробил дыру размером с тарелку в еще одном паразите.

Еще двое бойцов пали, убитые лаз-огнем и выпотрошенные клинками. Позади нас рухнула куча ящиков, тянувшаяся вдоль всей комнаты, и мы отступили за грубое укрытие, сжавшись вместе и сосредоточив огонь. Предатели продолжали атаковать, как будто единственное, что имело значение, это смерть, наша или их, лишь бы это было некрасиво. Может быть, они и были правы.

В пылу сражения я слышал удары демона, преследовавшего Краусса. И хотя эти звуки отдалялись, смех этой мерзости, его рычащее бормотание оставалось с нами. Этот голос звучал в моих ушах, в какую бы сторону я ни смотрел. Демон говорил сам с собой, со мной, с миром и с чем-то неизведанным, потусторонним. Слоги, что бормотало существо, были словами, пусть они и рвали на части само понятие языка. Утробные, но зловещие, они сипели, кашляли и извивались. Чтобы разум уцелел, эти слова не должны были иметь смысла. Но правда была хуже. У слов было значение. Их смысл маячил вне досягаемости, но искажал мир силой своего притяжения. Поскольку я ценил свою душу, я ценил свою веру в Императора, я не должен был знать то, что говорили эти слова, и все мое существо отторгало их идею. Но у них были зубы, они вгрызались в мое сознание, в мою надежду, грызли все, что делало меня разумным человеком. С каждым произнесенным слогом реальность становилась более скользкой, будто слой слизи срастался на всем вокруг меня и внутри меня.

У еретиков были языки, не меняющиеся, не извивающиеся, не вылезавшие из пасти демона. Но и они едва ли говорили внятно. Они выкрикивали гимны во славу темных сущностей, что считали богами. Их речи были смесью низкого готика и еще какого-то языка, того, что должен быть вычеркнут человеческой памятью. Культисты мешали свой темный экстаз с бормотанием демона. Они ликовали в резне, в энергии, питавшей силы, что призвали этого демона в материум. Даже если мы убьем их в бою, мы сможем не одолеть их. Каждая смерть была желанным актом поклонения.

Выбора у нас не было. Мы сражались с ними. Я пытался перекрыть их песнопения молитвами Императору.

— Император наша сила! - воззвал я к соратникам. – Крепитесь в своей вере, и она защитит вас!

Другие тоже молились, и мы резали еретиков со всем возможным бесстрастием. Наша оборонная позиция превратилась в тесный круг, и еретики бросались на наши клинки яростнее, чем стреляли. От лаз-огня, подумал я, им мало крови. В нашем бою была точность, и мы уничтожили культистов всех до единого, понеся всего одну потерю. Это был молодой парень, Линген, и его убила литания демона. Я надеюсь, его убило безумие самих слов. Я надеюсь, он не начал их понимать. Я надеюсь, ему досталась хоть малая часть этого милосердия. Но он бросил лазвинтовку, и вдавил пальцы в уши с такой силой, что выступила кровь. Вперед вышел еретик и выпотрошил его, прежде чем кто-то из нас мог помочь. По крайней мере, еретик не имел шанса возрадоваться его смерти. Кортнер обезглавил его штык-ножом.

Смерть последнего еретика не означала победу. Слова демона все еще распространяли свой яд. Природа бытия становилась изношенной, хрупкой. Я схватил у Бетцнера фраг-гранату и побежал на звуки охоты. Демон громил нагромождения ящиков, ломясь через них, и на своем пути он оставил почти непроходимую кучу обломков. Я пошел по другому пути по периферии зала, стремясь пойти наперерез гонке. Мортисианцы шли за мной следом.

Я был в двух третях пути к другому концу зала и его входу. Краусс на полном ходу свернул за угол. Он больше не стрелял. За ним по пятам шел демон. Он смеялся, скакал и прыгал следом. Он с ним играл, загоняя жертву до изнеможения, и теперь разразился смехом, когда игра вернула его ко всем нам.

Для Краусса это не было игрой, не было и сражением. Он выиграл нам время победить одного врага. У него не было средств уничтожить второго. Я не знал, были ли они хоть у кого-то. Я побежал прямо к демону. Пробегая мимо друг друга, я и Краусс обменялись взглядами. Его лицо посерело не только от изнеможения. Его подготовка дала ему средства противостоять воздействию. Его дисциплина дала ему волю. Хотя он был человеком. Все мы ломаемся. Я перенял у него эстафету и бросился на розовое безумие.

Передо мной возникло лицо. Челюсти приветственно распахнулись. В мой череп врезался смех. Перед глазами все поплыло червями. Я уклонился, проскользил вперед и швырнул гранату в пасть. Мой бросок был точным. Демон проглотил. На мгновение на его лице отразилось смятение. Я прокатился между его ног. В такой близости меня самого могло подорвать. Я поднялся и бросился прочь, повторяя свое имя в голове, борясь с гнилью всего, что я знал.

Граната сработала. Взрыв был глухим и влажным. Тело демона взорвалось. Блестящие кишки Хаоса полетели во все стороны. Колени монстра подогнулись. Он рухнул на землю. На вершине корпуса раскрылся рот. Он испустил крик, от которого по каменному полу, стенам и потолку зала пошла сеть трещин. Мы все упали на колени, зажимая руками уши, пытаясь заглушить этот вопль и когти, что шли с ним. Демон корчился. Его торс пузырился и кровоточил. Он крутанулся на триста шестьдесят градусов и пошел дальше. Крик продолжался, нарастал и опускался в регистрах, невозможных для материального горла. Челюсти работали, жевали реальность, раскрывались все шире. А после разорвались.

Мускульная плоть демона запульсировала, потемнела, будто наполнилась застоявшейся кровью. Оно начало разделяться по центру. Ртов стало два. Шум представлял собой крик и рев одновременно. Голоса сталкивались и боролись. Цвет становился все темнее. Вырастали новые конечности. Плоть демона из сырого розового стала синей, как налившийся синяк, и затем разорвалась надвое.

Теперь их было двое. Они были меньше предыдущего существа и быстрее. Злобный смех исчез. Слова были такими же ядовитыми, но теперь это был жалобный вой. Два демона изливали друга на друга ярость и горе, но ринулись на нас. Один обрушился на Солтерна и его бойцов. Руки множились, хватали солдат. Демон был не больше человека, но мог дотянуться далеко, и он обладал невероятной силой. Его жадность не давала сосредоточиться на одной жертве. Он откусил ногу одному, вырвал позвоночник другому, оторвал руку третьему. Он распевал песню агонии.

У другого демона была лишь одна цель. Я знал, что уклониться не получится. В два прыжка он оказался возле меня. Я опустошил обойму ему в лицо, но едва ли замедлил атаку. То, что считалось его головой, обтекало отверстия снарядов. Я выставил вперед меч, и оно насадилось на лезвие, стремясь ко мне. Чудовище свалило меня с ног. Плоть его тела крепко держала мой меч. Я пытался вытащить его, чувствовал, как разрезал сухожилие. Демон зарычал. Он подался вперед, и я увидел зубы и тьму. Клыки уже рвали мою душу.

Затем сокрушающий вес исчез с моей груди. Демона отбросило. Воздух наполнился новым звуком: чистым, ритмичным возмездием болт-пистолетов. В этом было нечто большее, чем в отдельных выстрелах моего пистолета. Это была музыка беспощадности. Снаряды били в направляемом шторме и не останавливались. Пришли Сестры Ордена Пронзающего Шипа, и, отползая с линии огня, я увидел истинный образ укрепленной веры.

Это был миг осознания. Презрение, что Адепта Сороритас испытывали к нам, жалким, слабым особям Имперской Гвардии, и негодование, которым отвечали мы, едва ли были частицами неизведанной веры в самих себя. Но теперь я чувствовал себя униженным. Десять женщин не надели шлемы, и их лица сверкали чем-то, что было за пределами простого рвения, оно должно было сжигать всех, кто попадал под их взор. Краусс был догматиком, и его несгибаемость хорошо послужила ему в этом темном месте. И я бы застрелил любого, кто бы усомнился в моей преданности Императору.

Но сила, шедшая навстречу демону, искрилась иным порядком веры. Этих воительниц коснулась святость. Они давили демонов огнем болтеров, и наполняли помещение чистой и безграничной яростью. В их сердцах и умах не было места сомнениям. Они противостояли существованию демонов со святой яростью.

Демон поглотил несколько первых выстрелов, но удары продолжались и одолели его. С последней жалобой на несправедливость существо распалось. Его тело исчезло. Превратилось в корчащуюся лужу, а после испарилось обратно в пустоту с разнесшимся эхом стоном.

Другой демон только что схватил Бетцнера за горло. Солдат был потрясен видом своей грядущей смерти. Его руки безвольно обвисли. Но когда исчез близнец, демон бросил Бетцнера, крутясь от боли и ярости. В него тоже полетели болт-заряды. Он продвигался против натиска, плывя и прыгая, принимая удары, но все еще держась за материум. Он подобрался к Сестрам Битвы. Им приходилось тщательно целиться, пока мортисианцы и Краусс уходили с линии огня. Демон подошел совсем близко. Во главе шла Сетено. Она встретила тварь мечом, опустив на нее клинок, и отсекла треть его тела. Это его парализовало. Руки с слишком большим количеством пальцев схватили ее запястья. По керамиту проскребли когти. Она не шелохнулась. Демон завыл. Остальной отряд окружил его и отправил выстрелами в небытие.

Наступившая тишина была поразительной. Голоса исчезли. Реальность снова окрепла. Я присоединился к взводу Солтерна. Демон убил троих, двоих покалечил. Но даже те, кто избежал ранений, пострадали. Солтерн смотрел в точку, где исчез второй демон. Его глаза были пустыми от ужаса. Бетцнер сидел там, где упал. Он не шевелился. Ушел в себя. Не думаю, что он испытывал что-то приятное. Рядом стоял Кортнер, вцепившись в лазвинтовку так, что побелели костяшки пальцев.

— Что это было? – повторял он. – Что это было? Что это было?

— Ксеносская мразь, - сказал я ему. – Предатели объединились с деградировавшей расой. Эти существа опасны, определенно. И их можно убить. Определенно.

— Но… - начал он.

Одна его рука потянулась к голове, вторая к сердцу. Он пытался выразить те духовные раны, что получил. В какой-то степени он догадывался, что столкнулся с чем-то более зловещим, чем могущественной ксено-тварью. Однако было необходимо, чтобы это знание осталось туманным. Не существовало таких вещей, как демоны. Считать иначе будет опасно для веры неподготовленных. Быть в этом уверенным будет еще опаснее.

— Что еще это может быть? – сказал я.

Он посмотрел на меня. Посмотрел и Солтерн. Как и остальной взвод. Все выжившие, кроме Бетцнера.

— И все? – прошептал Кортнер.

— И все.

Я подошел к Ордену Пронзающего Шипа. Там уже стоял Краусс.

— Благодарю, сестра-супериор, - сказал я Сетено.

Она кивнула. Если причиной ее напряжения была борьба с демоном, я не видел этого, разве что в ее сверкающих глазах. Она и ее Сестры жаждали битвы, будто бы порчу, пришедшую на Имперскую землю, нельзя было изгнать, пока гора трупов еретиков не достигнет солнца.

— Это все меняет, - сказала она. – Наши враги не только предатели и еретики. Это колдуны. Они спутались с демонами. Это угроза совсем другого порядка.

Краусс кивнул. Это было впервые, когда мы трое пришли к согласию, кроме нашего презрения к Вангенхайму.

— Мы запечатаем этот вход, но атаки не прекратятся.

— Нужно дать бой врагу.

Я посмотрел на Сетено.

— Не думаю, что этот случай изменит мнение кардинала.

Она убрала болт-пистолет в кобуру.

— Это больше не моя забота. Мой долг в первую очередь перед верой. Необходимость остановить демоническую заразу превосходит все остальные задачи. Нам нужно уйти из города.

— Чтобы это сделать, нужно прорвать осаду, - Краусс говорил очевидные факты.

— Это задача ложится на Имперскую Гвардию, - не без сочувствия произнесла Сетено. - Пока не появится путь вперед, мы с Сестрами должны защищать дворец.

— Ничего страшного, - я пожал плечами. – Со всем уважением к вашим боевым навыкам, сестра-супериор, но присутствия вашего отряда недостаточно, чтобы одолеть такое количество сил у стены.

— Я так и не думала.

Краусс обвел руками разрушения вокруг нас.

— Небольшая сила в нужном месте может все изменить. Эта атака должна была обезглавить наши силы.

Он огорченно поморщился.

— Если бы мы могли сделать то же самое.

Он был прав. Меня осенила мысль.

— Может быть, и можем.

— Как? – воспротивился Краусс. – Мы хоть знаем, где скрывается Ванзинн?

— Уверена, что кардинал знает, - отозвалась Сетено.

— И что нам это дает, если мы в осаде?

— Ничего, - ответил я. – Мы прорвем осаду. Вы правы, инквизитор. Небольшая сила может все изменить. Как удар кинжалом в сердце.

Идея сформировалась, и я улыбнулся.

ГЛАВА 15

КИНЖАЛ

1. Сетено

Ясность. Сетено никогда не думала, что это слишком большая надежда. Она не считала это высокомерием. Разве могло быть грехом желание знать, как лучше служить Императору? Не могло. И все же она ускользала от нее, как запретный плод. Однажды придя в монастырь Ордена Пронзающего Шипа, она подумала, что ясность придет к ней, как что-то само собой разумеющееся. Как может Сестра Битвы иметь хоть какие-то сомнения насчет правильности пути своего долга?

Она была очень молода. Это было единственным оправданием ее наивности. За то, что даже не задумывалась над словом политика. Теперь она знала. Теперь у нее был опыт. И все же она по-прежнему надеялась на ясность. Надеялась, что достаточный опыт позволит пробиться сквозь туман коварных планов и фракционность внутри Экклезиархии и видеть всегда и вне всяких сомнений, как она призвана служить.

Мистраль не помогал ей в этом.

На обратном пути сквозь уровни дворца она, Яррик и Краусс шли на десяток шагов впереди остальных. Остаток ее взвода помогал мортисианцам нести раненых, а она слушала предложение комиссара. Оно было хорошим. Риск провала имелся, но план был хорош. В его цели была ясность, а если его удастся осуществить, то и в последствиях будет ясность. Она его одобрила.

— Приступайте, - сказала она.

— Ваше участие было бы весьма полезно.

И она уже была готова согласиться, как снова сгустился туман. Вангенхайм станет протестовать со всей своей силой, а вторжение демона во дворец укрепит его руку.

— Условия конфликта изменились, - сказала она, после чего вздохнула. – Но пока мы можем контратаковать, они только усилят необходимость оборонять дворец. Сначала нужно снять осаду.

Яррик кивнул.

— Я одобряю вашу позицию.

Я бы тоже хотела, подумала она. На мгновение она задумалась, каково это – быть менее связанной долгом. И в тот момент ей был дарован лучик ясности. Озарение было отвратительным. Но и неопровержимым. Когда они вернулись на первый этаж, она обратилась к Яррику:

— Вам нужно поговорить со стюардом кардинала.

2. Яррик

Веркор все еще была снаружи покоев Вангенхайма. Увидев меня, она улыбнулась. Это было все равно, что улыбка ножа.

— Собираетесь пригласить меня в игру? – спросила она.

— Нет, - ответил я и развернулся. Не на этих условиях, пронеслось у меня в голове. На этих условиях – никогда. Мне не хотелось работать с Веркор. Мне не нравилась идея, что придется подставить ей спину. Хотя можно было сказать, что у Веркор были нужные для моей затеи навыки. И она знала, как работал Мистраль. Но я не стану играть в эту игру. Я не был мистралианцем. Правила этого мира привели его к гибели. Хватит с меня. Я выполню задание и без нее.

Я пошел прочь, и торговаться не собирался.

— Стойте, - окликнула она.

Я остановился, повернулся к ней. Ничего не сказал.

— Скажите, что вам нужно, - произнесла она.

— Если все полетит к чертям, то убить всех нас. Это не возможность подстраховать твои ставки, наемница.

Она немного поразмыслила, затем подошла ко мне.

— Идет, - сказала она.

— Почему? – спросил я.

Она бросила взгляд на закрытую дверь.

— Потому что вы не идиот.

3. Беллавис

Бомбардировка почти ничего не оставила на своем пути. Собирая всех и все, что мог, Беллавис отметил ее точность и тщательность. Стратегия неприятеля была безупречной: собрать врага в известном месте, затем сравнять эту область с землей с помощью взрывчатки. Сюрприз удался. Полк был истреблен.

Истреблен. Не уничтожен.

Даже пока бомбардировка продолжалась, мортисианцы добрались до гор. Не было никакого приказа об эвакуации. Ни одна рота или взвод не бежали. Только отдельные люди. Когда бомбежка наконец-то прекратилась, взводы были рассеяны по склонам.

Беллавис начал процесс сборки. Его укрывала панцирная броня и тот факт, что он давно потерял большую часть своей человеческой сущности и ее сопутствующие слабости. Он быстро пришел в себя. Он начал поиск, и постепенно остатки полков собрались вместе.

На поиски того, что могло сойти за боевую силу, ушел день. В течение второго дня мортисианцы покинули долину Тренкавелов и направились в сторону Толосы. Они держались ближе к горам, идя через узкие ущелья. С ними было несколько уцелевших  машин. Танки и «Химеры», что были все еще на ходу, шли неровными параллельными путями. Вынужденные двигаться по используемым дорогам, они были еще более уязвимы к повторной атаке. По крайней мере, пехота шла отдельно, и новая бомбардировка не прикончит всех окончательно.

У западного края Карконны резко обрывались. Беллавис стоял на широком выступе на одном из последних пиков. Под ним цепь спадала до предгорий, а затем, через несколько километров, переходила в долины. С помощью увеличения линз своих окуляров он наблюдал за тем, как «Василиски» разворачивались к югу, двигаясь ближе к стенам Толосы.

— Как думаешь, сколько они продержатся? – спросила Шранкер.

Беллавис визуализировал поле боя, сведенное к векторам силы. Его расчеты выходили неточными из-за неопределенности событий. То, что война была искусством, а не наукой, было одним из самых больших разочарований в его существовании.

— Враг потерял большое количество орудий, - сказал он. – Но, тем не менее, многие остались. Их приближение приведет к еще большим потерям. Похоже, он делает ставку на то, что сможет пережить эти потери и поддерживать сосредоточенный и точный артиллерийский обстрел стены достаточно долго, чтобы разрушить ее. Игра стоит свеч.

— И?

— Многое зависит от изначальной прочности внешней стены. Тот факт, что она все еще стоит, хорошо говорит об этом. Если все ресурсы противника уже развернуты, то в краткосрочной перспективе я затрудняюсь экстраполировать исход.

— Хочешь сообщить мне что-то хреновое, не так ли, технопровидец?

Беллавис указал.

— Видите поезд? Он был на много километров южнее, на путях, больше пересекающих воду, чем землю.

— Да. Для меня слишком далеко, не вижу деталей.

— Часть груза составляют пушки.

Шранкер вздохнула.

— Они восполняют не только пехоту.

— Похоже, что так. Я готов гарантировать городу еще одну ночь успешной обороны. Это, сержант, я говорю больше с надеждой, чем с уверенностью.

— Когда техножрец начинает использовать слово вроде надежда, я начинаю нервничать.

— Я не могу изменить имеющиеся факты, хотя хотел бы.

— Ты все еще можешь хотеть?

— Это естественно. Я не сервитор, сержант.

— Принято, - она прикрыла глаза ладонью, глядя на поезд.  - Будь так добр изменить эти факты хоть немного.

— Согласен. Будут приказы, сержант?

Она поморщилась, когда он задал этот вопрос. У нее был весьма уставший вид. Беллавис знал, что ее раны ничуть не уменьшали ее обязанности. Ее обожгло по всей левой стороне, когда взорвалась «Адская гончая». Она пробегала мимо танка, когда в тот пришелся прямой удар снаряда, и вся зона вокруг оказалась залита горящим прометием. Повязки на ее лице, шее и руке нужно было сменить, но медикаментов не хватало. Как и офицеров. Командную палатку уничтожило одним из первых взрывов. Никому из капитанов выжить не удалось. Шранкер вела взвод солдат, которые, как и она, прошли столько полей сражений, что шрамы стали им чем-то, вроде брони. Она была самым старшим сержантом на ногах. Управление опустошенным полком пало на нее. Она закончила то, что начал Беллавис, собрав определенную боевую силу из фрагментов, и вела солдат дальше.

— Приказы те же, что и раньше, - сказала Шранкер. – Биться с врагом. Остановить его. Убить его.

Она крякнула. Это была ее версия смеха.

— Ну что же, мы можем драться и можем убивать, техножрец. Как бы ты оценил наши шансы остановить их?

Из-за увечий язык ее тела стало труднее считывать. Беллавис не знал, какой ответ требовался.

— Ваш вопрос был риторическим, ветеран-сержант?

— Да, - ответила она. Пожала плечами. – Нет. Это не имеет значения. Шансы не важны.

— Что, если никто из полка не выживет? Империум должен знать о ситуации здесь.

— Если мы исчезнем, Империум скоро об этом узнает. Мы не вестники. Мы солдаты.

Беллавис склонил голову.

— Просто вопрос, - сказал он. – Не мое желание.

Она подняла оставшуюся бровь.

— А какое твое желание?

— Служить Омниссии, - он развернул правую руку и вытянул многошарнирный зонд, заменивший ему указательный палец. Он указал в сторону Толосы. – И убить врага.

— Хорошо. У меня есть план. Быть может, не слишком хороший, но у нас есть только он. И он прост. Пехотная атака.

— Это будет нашей стратегией?

— Если у тебя есть другой вариант, озвучь.

Беллавис ничего не сказал. Он хранил молчание.

— Оттягивать неизбежное, - с отвращением сказала она. – Если это все, что мы можем сделать, это сделать нужно. Если полковник Гранах предпримет какую-нибудь вылазку, ему понадобится наша помощь. Кроме того, я хочу увидеть много крови еретиков на своих сапогах, прежде чем все закончится.

Она отвернулась от края и направилась вниз по холму, где ожидал полк. Беллавис пошел следом.

— Если они атакуют, то и мы нападем, - сказала Шранкер.

— Это будет означать пересечение большой открытой местности без возможности укрыться.

— И быстрое пересечение множества рек. Я знаю. Все лучше и лучше, не правда ли?

— Совсем как дома.

Это ее остановило. Она обернулась. Теперь язык ее тела было легко считать. Ее озадачило то, что для нее прозвучало как задумчивость.

— Делать то, что должно, и никогда не надеяться, - сказала она. – Да, совсем как дома. Ты полон сюрпризов, техножрец.

— Я помню, кем я был, - он показал ей бионическую левую руку. – Я потерял эту плоть задолго до прихода к Адептус Механикус. Ее отняла конкурирующая банда в подулье.

— Тот, с кем тебе пришлось драться, лети он к черту.

— Верно.

Шранкер улыбнулась. Это было обещание насилия, болезненное и страстное.

— И все же ты здесь, — сказала она. – Все мы здесь, и никаких сожалений. Так что давай выдадим пару-тройку сожалений этим предательским мразям.

4. Яррик

Гранаха не потребовалось долго убеждать.

— Я думаю, вы сошли с ума, комиссар, - сказал он мне. – А еще я думаю, что на данный момент именно безумие здесь и нужно.

Он передал мне магнокуляры. Через них я взглянул на развязку. Было видно, как с грузовых вагонов разгружали «Василиски».

— Эти пушки будут в минимальном радиусе нашего поражения, - сказал я.

— Именно. Мы можем уничтожить много других, но как только они подойдут достаточно близко, то смогут бить по нам безнаказанно. Нужно предпринять вылазку.

— Это будет резня.

Я вернул ему магнокуляры.

— Будет целый выбор. Предпочитаю активную. Когда будете готовы?

Я бы предпочел следующий день. Если бы Толоса продержалась еще одну ночь, я бы смог привести команду на позиции под прикрытием темноты. У нас была бы роскошь атаковать цель по выбору, а не по возможности. Хотел бы я, чтобы у меня все это было. Я очень этого хотел, прежде чем ответил Гранаху.

Я больше не желаю недостижимого. Я больше не желаю, чтобы у меня было две руки. Не желаю, чтобы у меня были оба глаза. Я делаю.

— Мы готовы, - ответил я Гранаху.

Нас было пятеро: Веркор, Краусс, Бетцнер, Кортнер и я. Серофф тоже хотел пойти.

— Ты будешь нужен Гранаху на стене, - сказал я ему. – Без лорда-комиссара…

Он кивнул.

— Ни слова?

— Вообще ничего.

— Думаешь, Ванзинн убил его?

— Не знаю.

— Даже не знаю, на что надеяться, - произнес Серофф с глазами, полными боли.

— Как и я.

Смерть или плен нашего наставника наполняли меня разными оттенками беспомощной ярости. Я убрал эту эмоцию в сторону, сфокусировавшись на уничтожении тех, кто это сделал.

Мы обратили тактику врага против него и спустились под землю. Веркор провела нас в неиспользуемый коллектор на северо-западе города, в паре жилых блоков от внешней стены. Хоть силовики и запечатывали каждый созданный врагом тоннель, закрыть подземную сеть было невозможно. Обороне города приходилось полагаться на заблокированные маршруты, загоняя культистов в угол тем, что отправляли их в настоящий лабиринт, и на то, что война была короткой. Если наша миссия провалится, война окончится к наступлению рассвета.

Стоило нам оказаться в канализации, нас повел Кортнер. Веркор говорила ему, куда следует направляться, и он пошел в тоннели так, будто был в них рожден. Его чувство направления пугало. Прямого пути не было, и в переходах, змеиных изворотах и многочисленных перекрестках я в первые же минуты потерял ориентацию. Как и Краусс.

— Как он может знать, где мы? – спросил он.

— Жизнь в глубинах, - ответил я. – Если хотим выжить, приходится изучать окружение.

Мы говорили тихо. Мы прошли под обороной. Наш путь пролегал под ногами врага. Путешествие длилось уже почти четыре часа. К моменту приближения к нашей цели наступил ранний вечер. Хотя главные доки пролегали вдоль западной стены Толосы, на широкой реке Гаран, там были и другие крупные торговые артерии со своими доками. Река Тарн почти перпендикулярно впадала в Гаран. Она тянулась почти прямо на север на сотни километров, подпитываемая десятками притоков на равнине, и была маршрутом, используемым почти для стольких же мануфакторий, как и Гаран. Пути маглева шли параллельно ей.

На последнем отрезке пути мы шли в стволе бывшей шахты, и Кортнер повел нас в канал, использовавшийся ранее для откачки воды и отходов из шахты обратно в Тарн. Со стен свисали ржавые остатки гидравлики: толстые, отслаивающиеся скобы и куски труб. Канал шел по прямой на несколько сотен метров. Выход мы увидели издалека. Когда мы подошли к нему, свет на небе уже угасал.

Нижняя часть выпускного отверстия была закрыта высоким камышом. Я присоединился к Кортнеру во главе группы. Мы выждали пять минут, наблюдая. Никого не было. Затем под свет уходящего дня выбрались и остальные. Взобравшись по берегу, мы остановились у основания одной из рокритовых опор, поддерживавших пути маглева. Мы оказались на несколько километров к северу от развязки. Тылы армии еретиков находились на удобном расстоянии от нас. Настолько они продвинулись к стене.

— Достаточно далеко? – спросил Краусс.

— Запас небольшой, - сказал я. И словно в подтверждение моих слов сверху прошел поезд. Мы видели, как он замедлился на подходе к развязке. Я сверился с хронометром. – Совсем небольшой.

— Это был нужный нам поезд? – спросил я у Веркор.

— Нет, - она указала на вагоны. – Этот везет пехоту.

— Сможешь вовремя опознать нужный?

— Да.

Я посмотрел на опору. В рокрит были вбиты ступеньки для обслуживающего персонала. Я прикинул, сколько потребуется времени на подъем на двадцать метров, затем посмотрел на север. Признаков следующего поезда не было. Независимо от того, насколько быстрым бароны стремились поддерживать график, ограничения все же были. Сход с рельсов пользы им не принесет.

И нам, раз уж на то пошло.

— Вперед, - сказал я. – Отойдем настолько, насколько сможем.

Быстрыми перебежками мы двигались от опоры к опоре, задерживались у каждой, чтобы посмотреть, не идет ли следующий поезд. Несмолкаемый вой ветра означал, что мы не услышим приближения поезда, пока тот не подойдет вплотную. Спустя час мы отошли еще на несколько километров от развязки. Я чувствовал, что Император благословил наше мероприятие.

Прошел еще один час. Сумерки превратились в полноценную тьму. Я начинал волноваться, что до следующего дня поездов уже не будет. За нами снова началась война. За грохотом орудий я расслышал гул человеческих голосов. Я подумал о писке тысячи грызунов. Мои губы сжались от ненависти. Я раздавлю паразитов. Этой ночью я увижу их уничтожение. Меньшего я не хотел.

Я остановился у следующей опоры.

— Теперь достаточно, - сказал я.

Схватившись за ступеньку, я полез наверх.

— И где же наш поезд? – скептически спросил Краусс.

— Придет, - сообщил я ему. Если будет нужно, я призову его одной силой воли.

Мы взобрались наверх. На вершине с каждой стороны рельсов шли узкие металлические дорожки. Поручни казались хрупкими, не толще моего пальца, и не давали никакой защиты от яростных порывов ветра. Мы разделились, Бетцнер и Кортнер перешли на восточную сторону рельсов. Мы заняли позиции в дюжине метров друг от друга, пригнулись и стали ждать.

Поезд придет. Я чувствовал благословение Императора чуть ранее, и не сомневался в нем. Поезд придет. Я внушал себе эту уверенность, пока она не стала пророчеством, а после, спустя четверть часа, реальностью. Мы видели, как его фара пронзала сгущающийся мрак. Затем стали видны очертания вагонов.

— Ну? – спросил я Веркор.

— Да.

— Давай, - сказал я Бетцнеру.

Он вынул флягу, наполненную прометием, зажег свисавший из нее фитиль и швырнул на рельсы как можно дальше от нас. Пламя разлилось по рельсам яркой вспышкой во тьме. Рельсам оно не нанесло никакого вреда, но эффект впечатлял. Нам нужно было замедлить поезд, а не остановить.

Мы прижались к дорожкам. К нам, словно пуля, несся поезд длиной в несколько сотен метров и весом в тысячи тонн. Я не поднимал головы, пока рядом не оказался локомотив. Когда я посмотрел вверх, скорость поезда уже падала.

Я подпрыгнул. То же сделали и остальные. Вагоны продолжали замедляться. Они уже не казались размытыми. Я взглянул на Веркор. Ее едва можно было различить за Крауссом. Она указывала на четвертый от нас вагон. Он был цилиндрическим. То, что нужно. Я собрался с духом.

Вагон прошел мимо Веркор. Она схватилась за лестницу, шедшую сбоку цилиндра. Взобралась на нее с гибкостью насекомого. Затем пришла очередь Краусса. Затем моя. Поезд снова начал разгон, и рывок, когда я схватился за лестницу, был резким. Мои ноги болтались. Мгновение я висел на руках, прежде чем смог подтянуться.

Я взобрался по лестнице. Бетцнер и Кортнер залезли с другой стороны. Собравшись на крыше цистерны, мы оценили ситуацию. Задние вагоны поезда теперь были лишь тенями, их конфигурацию невозможно было разобрать, хотя я видел свет в заднем вагоне. Спереди было больше света от двигателя и переднего вагона. Для маневра нам этого хватит.

Бетцнер постучал кулаком по крыше цистерны.

— Прометий, - сказал он.

Я кивнул. Хорошо.

— Остальной состав именно тот, как ты думала? – спросил я Веркор.

— Да. Вагоны с пехотой спереди и сзади, для безопасности. Остальное – груз. Большей частью боеприпасы.

Отлично.

— Вперед.

Теперь вела Веркор. Краусс и я сзади. Я знал, что инквизитора убивало то, что вел не он. Это давало мне больше удовольствия, чем должно было. Но это было и необходимо. Сейчас мы были на территории Веркор, и наши первые выстрелы будут действиями убийцы, а не судьи. По крайней мере, его гордыня была не настолько сильной, чтобы затмить ему цели миссии.

Кортнер и Бетцнер замыкали. Они шли медленно, держась позади насколько могли. Я предупреждал их всякий раз, когда мы подходили к концу вагона. Мы дошли до последнего вагона с боеприпасами, затем остановились перед пассажирским. Веркор перепрыгнула перешеек между ними. Она приземлилась с кошачьей грацией и пошла по крыше. Пригнувшись, добралась до локомотива. Я прищурился и смог увидеть движение, когда она повернула к нам голову.

О нашем присутствии вот-вот должны были узнать. Мы были готовы. Я подал ей сигнал рукой.

Она спрыгнула с крыши. Краусс бросился вслед за ней. Я выждал, пока он не дошел до дальнего конца вагона, а затем последовали все остальные. Мы бежали, и я знал, что наши шаги были подобны грому. Но мне было все равно. Со скрытностью покончено. Теперь значение имели только скорость и сила.

Двое солдат остановились у конца пассажирского вагона, опустились на одно колено и целились из винтовок. Я посмотрел на локомотив. Задняя дверь у двигателя была открыта. Внутри находилось тело, в темноте виднелись его сапоги.

Между вагонов был выступ. Я спустился на него и перешел в локомотив. Там были три тела, а спереди слышалась схватка. Я вытащил меч, не желая рисковать стрельбой в ограниченном пространстве. Пошел по узкому коридору. По бокам находились отсеки для хранения вещей и небольшие спальные места для экипажа и охраны. Бой шел спереди и справа. Оружейная. Внутри трое охранников дрались с Веркор и Крауссом. Ближний бой, никто не стрелял. Я схватил ближайшего за волосы, дернул назад и всадил ему меч в бок. У Краусса были шипованные перчатки. Одной рукой он отбил штык-нож одного из охранников. Другую он сжал в кулак и двинул шипами ему в глаза. Веркор правой рукой обвила шею противника. Он становился фиолетовым, выронил оружие и слабо цеплялся за ее руки. Она давила, пока ее пальцы не сошлись. Крови было много.

Коридор окончился закрытой дверью. Через пуленепробиваемое стекло я видел консоль управления. Внутри было двое. Один стоял у консоли. Вторым, к моему удивлению, был барон Маурус. Он уже мало напоминал клерка. На нем был панцирь, сидевший весьма добротно. Его лазвинтовка была нацелена на дверь. Лицо его потемнело от злобы, и он что-то кричал, что я не мог расслышать через разделявшую нас сталь.

Сзади снова послышались звуки борьбы. Остальные солдаты были подняты по тревоге. Еще минута-другая, и нам всем конец, а поезд прибудет на развязку.

Мой болт-пистолет мог пробить армированное стекло, но я не осмелился выстрелить. Если машинист нажмет на тормоз, а я поврежу консоль управления, миссия будет провалена.

— Наемница, - позвал я.

Веркор подошла к двери. Сжала кулак. Она выбросила его вперед и сразу отвела обратно. Движение было едва различимым, как бросок змеи. Окно разбилось. Маурус выстрелил. Веркор отступила, но выстрел зацепил ей плечо. Она заворчала, отшатнулась на шаг, пригнувшись ниже окна. Краусс и я прижались к стенам с обеих сторон двери.

— Осторожнее, - предупредил я его.

Он кивнул и вытащил оружие. Плазменный пистолет он заменил игольным. Во мне даже блеснул огонек зависти к такому личному арсеналу. Выжидая, он держал оружие двумя руками. Маурус продолжал стрелять, покрывая подпалинами стены и дальний конец коридора. Каждое его нажатие на курок отнимало драгоценные секунды.

Пауза.

Краусс повернулся и выстрелил в пролом. Маурус выстрелил снова. Лазер ударил в отражающую  броню Краусса. Это отбросило его, от груди шел дым, но он все еще стоял. Я услышал, как с обратной стороны в дверь колотится большой вес.

— Оба готовы, - сказал Краусс.

Я просунул руку в окно и отпер дверь.

— Я нагоню, - сказал я.

Без единого слова инквизитор и Веркор пошли навстречу битве в пассажирском вагоне.

Я перешагнул через тела Мауруса и второго еретика. Иглы Краусса попали барону в глаз, а машинисту в шею. Смертельный нейротоксин парализовал руки, ноги, шею и глаза. Парализовал грудь. Они были все еще живы и задыхались. И все же в этом было больше милосердия, чем они заслуживали.

Я подошел к панели управления. На ней были показания и приспособления, которых я не понимал. Мне и не было нужно. Там был рычаг, и это все, что мне требовалось. Я выжал его до отказа. Едва не пустил пулю в тормоза, но передумал. Так можно было запустить механизм самоотключения.

Поезд трясся, набирая скорость. Я посмотрел вперед. Огни сражения все приближались. Мы почти победили. Все, что от нас требовалось, это удержать силы еретиков, превосходившие нас пять к одному, подальше от панели управления чуть дольше, а после спрыгнуть с летящего поезда, не размазав себя о ландшафт.

Нет ничего проще, подумал я. У меня вырвался короткий смешок над собственным черным юмором, когда я схватил лазвинтовку Мауруса и бросился вдоль всей длины локомотива. Я бросил винтовку Веркор. Она и Краусс пригнулись у задней двери. Инквизитор стрелял в открытую дверь пассажирского вагона. Он тщательно целился. Ответный огонь был яростным, но его игл было достаточно для того, чтобы солдаты в вагоне не начинали атаковать. Двое из них неподвижно лежали у прохода. Веркор открыла огонь из лазвинтовки. Я опустился на колено и начал стрелять из болт-пистолета. Я целился аккуратно. Нельзя было допустить схода с рельсов. Поэтому приходилось стрелять прямо через скамьи. Один заряд пробил дыру в тонкой стали. Второго хватило, чтобы пробить в теле дыру насквозь. Затем снова. На краю своего сознания я думал о схватке, шедшей на крыше. Еретики выходили из конца вагона, взбирались наверх и попадали под обстрел Кортнера и Бетцнера.

Еще немного, думал я. Еще чуть-чуть. Поезд порвал рельсы, пока мы дрались. Теперь время работало против еретиков. Каждая секунда, пока мы сдерживали их, приближала их к великой гибели.

Я сверился с хронометром. Учитывая, где мы зашли на поезд, от линии победы нас отделяло несколько секунд. Один из врагов, должно быть, догадался, чего мы добивались, и предпочел погубить поезд и всех, кто на нем был, гораздо большей потере. Из пассажирского вагона прилетела фраг-граната. Она пронеслась через дверь над нашими головами и отскочила от пола позади нас, укатившись в отсек управления.

Нет, пронеслось в моей голове. Я бросился вслед за гранатой. Раз, клянусь Императором. Я даже не знал, как долго она мариновалась в руке врага. Мне было плевать. Если не попытаюсь устранить эту угрозу, все полетит к чертям. Два, клянусь Императором. Я подобрал гранату. Бежать в другой конец локомотива времени не было. Три, клянусь Императором.

— Бегите! – крикнул я остальным, стреляя в ветровое стекло локомотива и бросая туда гранату. Ветер бросил осколки плекс-стекла мне в лицо. Четыре, клянусь Имп˗̶

Граната взорвалась. Вспышка огня и шрапнели. Взрыв и ветер отбросили меня. Осколки посекли мою униформу и плоть. Кабину наполнил звук поврежденного металла. Панель управления закоротило. Летели искры.

Меня окутывал дым.

Но поезд не замедлился.

Сейчас. Сейчас, сейчас, сейчас!

Я обернулся. Веркор и Краусса не было. Солдаты еретиков бежали через вагоны. Туда путь закрыт. Я прыгнул на горящую панель, задыхаясь от дыма, и вылез в разбитое ветровое стекло. Я шел против ураганного ветра. Глаза жгло, они слезились и закрывались. У меня не было времени. Не было выбора. Полагаясь лишь на одну веру, я со всех сил прыгнул вправо.

Хороший был прыжок. Поезд не отрезал мне лодыжки и не закрутил. Я нырнул с закрытыми глазами. Быть может, я падал в свою последнюю тьму.

Теперь, когда я думаю об этом моменте, иногда мне кажется, будто тогда меня охватила дрожь предчувствия. Мне кажется, что в моей жизни есть течения зова и все большего эха. Шептало ли мне то падение о том, как Газкулл Маг Урук Тракка бросит меня в тот адский колодец? Здесь я не доверяю своей памяти. Ее может искажать моя потребность видеть цель и закономерности. Но я также испытал неопровержимое предзнаменование. Поэтому я полагаю, что меня затронуло предчувствие худшего падения.

Это падение тоже было не лучшим. Вокруг был лишь вой ветра и скорость. Я приготовился к столкновению, которого не мог предвидеть. Оно настало. Я ударился о воду. Казалось, будто я врезался в сталь. Сталь, что поддалась, а после сжала меня в кулаке, когда разбилась. Но была и боль, на которую я надеялся, и к ней я был готов. Я преодолел ее, принял удар и раскинул руки, замедлив, а затем остановив свой спуск. Достиг поверхности, кашляя и давясь, и был этому рад. Я поплыл к берегу, где увидел четыре фигуры, все двигались. Вымокший, шатающийся, я не остановился, когда достиг земли, а полез вверх по берегу. Мне нужно было увидеть, что мы сделали. Остальные пошли следом.

Вся длина поезда прошла мимо нас. Он влетел в развязку. Ничто не могло его остановить. Еретики, что были там и на развязке, знали, что надвигалось на них. Это меня радовало.

Все началось со звука самого удара, тяжелого, скрежещущего лязга металла о металл и рокрит. Скорость и масса пошли друг против друга. Шум войны заглушило громом столкновения, громом, что все нарастал, нарастал и нарастал. Сама длина крещендо внушала благоговение и страх. Я видел, как поезд, будто живой, слетел с путей. В этом было мрачное чудо. Такая огромная масса не должна двигаться таким образом. А звук все нарастал, пытая саму ночь, летя над долиной, крича в агонии, что нужно было выразить до того, как произойдет что-то большее.

Затем оно пришло. Сначала загорелся прометий. Взорвалась цистерна. На развязке с криком родилось жидкое солнце. Его рождение обжигало глаза. Оно распространило параболу огня. Когда его потоки падали на землю, срабатывали боеприпасы. Цепь взрывов была вторым крещендо. То были великие фанфары в симфонии разрушения. Множественные отрывистые взрывы слились в одно к-к-крак, и завершение было таким грандиозным, что снесло все. Был свет и звук, но все очертания стерлись. Меня ослепило мое собственное творение. Пришла ударная волна. Она посрамила мистралианский ветер и свалила нас с ног. Взвыл новый шторм. Внутри него были другие крики. Все гнулось, все горело. Металл рвался. Рокрит разлетался в пыль. Мир утратил форму и стал пустотой.

И это сделали мы.

Свет и звук утихли. Оглушенный, полуослепший я поднялся на ноги. Округу освещали сотни огней. От развязки ничего не осталось. Там была воронка, наполненная раскуроченным металлом. Пути, ведущие в Толосу, теперь заканчивались искаженными обрубками, будто кривые когти. Вражеские орудия исчезли. С этого расстояния, сквозь дым и огонь обломков, я не мог точно сказать, сколько пехоты было уничтожено, только предполагать.

Звуки битвы не прекратились. Война у стены продолжалась. Теперь я слышал отдаленный гул. Человеческие выкрики. Это был восторженный триумф осажденных, надвигавшихся на осаждающих.

А после из тьмы за нашими спинами пришел ответный рев. На секунду меня охватило отчаяние, при мысли, что прибыло еще одно подкрепление пехоты, и мы не достигли ничего, кроме как завели свои войска в мясорубку. Но затем приближавшихся удалось рассмотреть. Свет от великого пожара выхватил из тьмы штандарты Ай Мортис. Кортнер и Бетцнер возликовали. Выжившие остатки семьдесят седьмого и сто десятого полков собирались вместе, чтобы стереть еретиков с лица земли.

Справа от меня усмехнулась Веркор. Она свела вместе бионические руки, очень медленно.

— Комиссар, - сказала она, - вы действительно отлично играете. Никогда не думала иначе.

Я не ответил. Она все еще ошибалась. Я не играл в игру. Мы перевернули доску.

ГЛАВА 16

ПЕРЕМЕНЫ

1. Расп

Там был другой уровень, еще глубже, в ад. Пребывая в плену, Распу потребовались часы, чтобы заметить, что Ванзинн во время своих визитов не всегда уходил в одном и том же направлении. Когда на Распа впервые надели оковы, Ванзинн ушел влево, чтобы заняться своей таинственной угрозой Толосе. Но все чаще он уходил вправо. Избиения, удары хлыстом и прочие пытки возобновлялись, стоило барону развернуться, поэтому увидеть, куда тот уходит, было сложно. Но однажды, в своевременную паузу, когда мучитель занес свою руку для очередного удара, Расп увидел, что Ванзинн спускается в глубины теней справа.

В те моменты, когда боль утихала настолько, чтобы можно было думать, Расп размышлял о том, что было там внизу. Чем бы ни занимался Ванзинн, это оставляло на нем видимый эффект. Его визиты были нерегулярными, но частыми. Он хотел поговорить. Казалось, он был так же прикован к необходимости издеваться над Распом, как сам лорд-комиссар был прикован к креслу. Он разглагольствовал. Он насмехался. Иногда его уверенность давала трещины, и наружу просачивались странный гнев и отчаяние. Расп надеялся, что это означало то, что война шла против баронов. Даже если это и было так, это не объясняло того, что он наблюдал в Ванзинне. Каждый раз, как тот возвращался с нижнего уровня, он все сильнее разлагался.

Тело Распа разбивали на части, один удар, один порез, одно касание каленого железа, один шок за раз. Его нос и скулы были сломаны. Он не мог видеть затекшим правым глазом. На левой руке не осталось ногтей. Ребра шевелились при каждом вдохе. Многие из его суставов были выбиты, вправлены обратно и выбиты снова. Тепло собственной крови, покрывавшей его лицо и грудь, стекавшей на конечности, почти утешало. Он больше не воспринимал свою физическую сущность как нечто целое. Это была коллекция отдельных агоний. И все же он мог достаточно видеть сквозь завесу боли, чтобы быть в ужасе от менявшейся внешности Ванзинна.

Распад был быстрым. Барона почти нельзя было узнать. Словно культурный, утонченный образ здравомыслия, который он представил в преддверии войны, был искусственно сохраняемой оболочкой. Теперь же долго сдерживаемое гниение брало свое. Некоторые перемены казались нанесенными его же руками. На лице виднелись порезы, рассечения ножом, яростные и сложные. Он обрил голову наголо, и весь череп покрыли порезы. Это были очертания рун, но вместе с тем нечто более великое и куда более токсичное. Они выходили за пределы мерзкого языка, за пределы любого представления. Они не просто несли жуткое значение. Это был результат прямого контакта с тем, что они означали.

Под шрамами его кожа меняла цвет. Это была белизна древней смерти, испещренная желтизной плохих зубов, зелень гниющих грехов. Он сменил униформу своего Дома на мантию. Следы ливреи Ванзиннов еще виднелись, как и отголоски других благородных семей Мистраля. Они были сплетены вместе в жилу символизма, в которой доминировали повторяющиеся изображения извилистой эмблемы, которая, казалось, была и слезой, и лезвием.

Каждый раз, когда он появлялся, мантия менялась. Его одежды тоже гнили, невзирая на дороговизну материала. Они не рвались, не сморщивались, но будто сворачивались, подобно молоку. Цвета темнели, тускнели. Иногда, когда Ванзинн жестикулировал, рукава не взметались вверх, как должны были, будто бы плоть и ткань слились вместе.

Ванзинн обрушивал на Распа оскорбления и проклятья. Он богохульствовал. Высмеивал усилия Имперской Гвардии. Но вместе с тем и льстил, приводил аргументы, проповедовал. Продолжал делать паузы после вопросов, явно ожидая момента, когда Расп наконец-то сдастся и скажет да духовному поражению.

- Какое тебе дело? – наконец, спросил Расп. Говорить было тяжело. Не хватало нескольких зубов, а язык был обожжен и проткнут.  – Чего надеешься со мной добиться?

— Надеюсь? – переспросил Ванзинн, откровенно удивленный. – В этом месте нет надежды, Симеон. Надежда запрещена. Надежда мертва. Здесь истина, и ты ее примешь.

— Зачем?

— Потому что я принял! – крик обнажил бездну боли, но не сожаления.

Расп промолчал. Неужели Ванзинна настолько поглотило его собственное эго? Он думал, что сможет принять свое проклятье, если утащит с собой на дно и Распа? Банальность и тщетность попытки поражали.

— Убей меня сейчас, заблудший идиот, - произнес Расп. – Только тратишь мое и свое время.

Внимание Ванзинна внезапно приковало пространство позади Распа.

— Нет, - сказал он потускневшим голосом. Барон склонил голову, продолжая смотреть. Затем последовал кивок.

— Твоя судьба, - сказал он. Продолжил кивать, соглашаясь с невидимым собеседником. – Тебе нужно кое с кем встретиться.

Кровь больше не согревала Распа. Холод, беспощадный и целеустремленный, пополз от сердца к кончикам пальцев. Он не понимал, о чем говорил Ванзинн, но то, что он слышал в этом мертвом голосе, было не убеждением или верой, а простым фактом.

— Ты ничего не знаешь о моей судьбе, - прошептал он. К его собственному удивлению, это отрицание слишком сильно напоминало мольбу.

Ванзинн моргнул несколько раз, его веки превратились в мутные крылья насекомого. Он взглянул на Распа, и его взгляд прояснился снова.

— Ты что-то сказал?

— Не ты мне будешь говорить о моей судьбе.

Ванзинн нахмурился.

— А зачем мне это? Решать не мне.

Прежде чем Расп ответил, к ним присоединилась еще одна фигура. Баронесса Эллета Гото носила мантию, похожую на ту, что была у Ванзинна. Тоже зараженную. Женщина тоже обрила голову. Она была самой пожилой из знати и передвигалась с тростью. Казалось, будто та росла из ее ладони. Это было жутким слиянием кости и окаменевшей змеи. Она поднялась на помост, но ждала чуть поодаль, пока Ванзинн обратится к ней. Казалось, другие аристократы учли ошибку Лома и знали свое место.

— Что еще? – спросил Ванзинн, не поворачиваясь к ней.

— Толоса потеряна.

— Хорошо. Мы можем –

— Для нас, - поправила себя она.

Тогда Ванзинн повернулся к ней.

— Окончательно?

— Да. Наши силы уничтожены.

Ванзинн был удивлен, но не вышел из себя.

— Как? – спросил он, затем взмахнул рукой. – Не имеет значения. Это неважно.

Это отсутствие гнева взволновало Распа. Огонек триумфа, зажегшийся в его груди, затрепетал.

Ванзинн снова повернулся к нему.

— Снимите с него цепи, - приказал он палачам. Барон улыбнулся. Из-за глубоких порезов на губах его рот странно отвис.

Оковы спали. Распа подняли на ноги. Он уже не мог стоять без помощи.

— Думаешь, это что-то меняет? – все еще улыбаясь, спросил Ванзинн. – Думаешь, случилось нечто важное? Ошибаешься.

Улыбка стала еще шире и еще хуже. Это была радость, пораженная лепрой.

— Но кое-что важное вот-вот произойдет. Сам посмотри.

Они надели ему повязку на глаза и стащили с помоста. Его снова проволокли через шумное пространство Карратара, наверх по лестнице, вниз по коридорам, сквозь вонь и холод скверны. Затем открылась дверь, и он почувствовал ветер на лице.

Ванзинн снял повязку. Они стояли на маленьком балконе, выступавшем из башни. Внизу располагался закрытый двор. Его занимал один-единственный снаряд и пусковой механизм.

— Ты знаешь, что это? – спросил барон.

Расп смотрел, не отрывая глаз. Надежда, что он так пестовал, была раздавлена. Ракета была огромной, и ее произвели не на Мистрале. Расп знал, что у планеты не было Стандартной Шаблонной Конструкции для этого оружия. Должно быть, ее заполучили путем кражи или через черный рынок такого масштаба, что он и представлять не хотел, и влияние которого распространялось далеко за пределы Мистраля. Пусковая установка не была транспортным средством, как предполагалось. Она была самодельной, созданной для одного места и для одной цели. По механизму сновали культисты. Работы еще не закончились. Ракета могла не взлететь. Но если Ванзинн показывал ему это, должно быть, работы уже подходили к концу.

Расп понял оптимистичную реакцию Ванзинна на поражение в Толосе. Возможно, барон всегда надеялся, что настанет необходимость запуска ракеты. А может быть, это и не было вопросом надежды или случайностей. Быть может, он всегда планировал совершить это преступление.

— Ты знаешь, что это, - настаивал Ванзинн.

— Да, - Расп едва услышал собственный голос. Разбитый шепот, унесенный ударами ветра.

— Назови.

И Расп назвал. Выговорил два слова и услышал звук собственного отчаяния.

— «Смертельный Удар», - произнес он.

2. Яррик

На улицах Толосы, на большой площади перед дворцом праздновали люди. Погибли тысячи. Уничтожены целые жилые кварталы. На каждой улице еще дымились шрамы от бомбардировки. Не было числа еще живым жертвам, погребенным под развалинами зданий. И пока работали спасатели, люди танцевали. Взрыв благодарности был на порядки выше того, что Вангенхайм смог вызвать для своего праздника. Если ему удастся обустроить события так, что осада кончилась якобы благодаря ему, жители Толосы будут принадлежать ему вечно. Но его не было видно в течение всего конфликта. Горожане знали о двух силах на своих улицах: силовиках и Имперской Гвардии. Экклезиархии не было. И теперь было празднество, и вся благодарность текла прямиком Императору, как и положено.

В палате Совета настроение было совсем иным. Мы знали, что война не окончена. Мы выиграли битву и шанс дать бой врагу. Обстановка изменилась. Сестры Битвы решили встать на нашу сторону.

Эта перспектива напугала Вангенхайма.

— Как вы можете уйти? – возмущался он. Кардинал все еще восседал на своем возвышенном троне. Он все еще жил иллюзией, что кому-то из нас было дело до его нытья. Теперь мы все были свободны от его гнета.

Сетено почтила его ответом. Я подозревал, что это было последнее одолжение, какое она могла для него сделать.

— Демоническое влияние должно быть выжжено с имперской земли. Теперь у нас есть шанс нанести врагу удар. Наш долг ясен.

— Но –

— Как и моя совесть, - и она повернулась к кардиналу спиной.

Всю оставшуюся часть конференции мы игнорировали его. Он стал не более чем раздражителем на заднем плане. Его время прошло. Он мог править Толосой как желал и как мог. Наши интересы теперь лежали за пределами города. У нас был импульс. Но нам нужно было знать куда ударить.

— У Ванзинна крупные владения, - сказал Краусс. - Многочисленные поместья, десятки мануфактурных концернов. Есть несколько укрепленных мест, некоторые из них стратегически расположены по отношению к мануфактории. Касаемо…

— Карратар, - произнесла Веркор. – Он будет в Карратаре.

На совещание служанку пригласили по моему предложению.

— Похоже, она все о нас знает, - сказал я Гранаху. – И кое-что мы можем узнать от нее.

Он не спорил. Я уверен, что заикающееся возмущение кардинала по поводу ее присутствия помогло укрепить мой аргумент.

— Почему там? – спросил Гранах.

— Место находится вблизи от города. Но что более важно, там Ванзинны заседали всегда. Если они там, то никому не удастся их оттуда выкурить.

— Тогда мы свершим историю, - ответил Гранах. – Выдавим труса из его укрытия или обрушим его ему же на уши.

Веркор кивнула, но выражение ее лица было озадаченным, скептическим.

Сетено пристально за ней наблюдала.

— С вашей помощью, конечно, - добавила она.

Веселье Веркор несколько поубавилось, когда она встретилась взглядом с сестрой-супериор.

— Конечно, - повторила она.

Часом позже мы собрались за стенами Толосы. От полка осталась лишь часть того, что было, когда мы совершили высадку на Мистраль. Но мы все еще были Молотом Императора, и нам предстояло сокрушить врага. Мы нанесли ему смертельный удар. В тот наполненный дымом полдень на истерзанном поле боя никто из нас не сомневался в исходе войны.

Однако ведение войны было яблоком раздора. Сестер Битвы не устраивала идея, чтобы во главе кампании шли мортисианцы, и чтобы вел Гранах. Серофф и я стояли в стороне вместе с капитаном Солтерном и ветераном-сержантом Шранкер с приказом помалкивать, пока Гранах спорил с Сетено.

— Впереди много опасностей, полковник, - говорила она, – тех, которым вы не в силах противостоять. Это вопросы за пределами обычной веры.

— Вы сомневаетесь в моей вере? – возмутился Гранах. – Или в вере моих солдат?

— В том, что она обладает требуемой силой, да, - ответила она, будто удивленная этим вопросом.

Я выдохнул, скрипя зубами в необходимом усилии оставаться на месте.

— Между прочим, это твой косяк, - прошептал Серофф

Я посмотрел на него, в какой-то степени благодарный за отвлечение.

— Чего?

— Я про твою операцию, - пожал плечами Серофф.

— А что не так?

— Слишком блестяще, Себ. И она знает, что идея была твоя, а не полковника.

— То есть, я каким-то образом подорвал его авторитет?

— Для тех, кто хочет найти в нем недостатки, да.

Я хотел было начать спорить насчет нелогичности его заявления, но после обдумал это снова.

— И снова политика, даже сейчас, - добавил Серофф.

— Нет, - отозвался я. – Здесь вопрос не только в политике.

Перед глазами встал бой в глубинах дворца. Серофф не знал. Он не видел того, что видел я. Для него демоны все еще существовали в виде абстракции.

— Они действительно думают, что у нас не хватит сил.

— А разве не так?

Я колебался. Тот факт, что у Адепта Сороритас была некая основа рассматривать Имперскую Гвардию как кучку слабаков, не облегчило принятие их точки зрения.

— Посмотрим, - ответил я.

Взволнованный шепот за моей спиной. Я обернулся. Подошел Кортнер. Он говорил с Солтерном, но смотрел на меня.

— В чем дело? – спросил я.

— Рядовой Бетцнер, - сказал он. – С ним что-то происходит.

— Что вы имеете в виду? - Солтерн пребывал в замешательстве.

— Где? – спросил я, чувствуя, как меня охватывает предчувствие.

Он побежал впереди. Солтерн не отставал. Среди солдат вокруг Бетцнера собрались свидетели. Он упал им на руки и колени. Его трясло с такой силой, что я опасался за его позвоночник. Его зубы были стиснуты так, что их едва ли можно было разжать. Он задыхался, и пока я продирался через ряды озадаченных бойцов, то думал, что слышу его попытки выговорить слова.

Я опустился перед ним на колени. Он вцепился в мою шинель. Хватка была мертвой. Лицо его посерело и блестело от пота. Рот кривился. Внутри него было напряжение, и оно пыталось разорвать его на части.

— В чем дело, солдат? – спросил я.

— Огонь… - выдавил он. Судорожный вздох. «Уходите…» Это слово было мольбой. Выпучив глаза, он сказал: «Сейчас…» Это тоже была просьба. И всепоглощающий ужас.

— Мы уйдем, - сказал я ему, и этого заверения было достаточно. Он рухнул, все еще сотрясаясь, но больше не боролся. Он исполнил свой долг, и теперь переживал припадок. Я встал и повернулся к Солтерну. У меня не было прав ему приказывать, но я сказал, что нужно было сделать.

— Нужно уходить, - сказал я. – Немедленно.

Он кивнул и, пока я бежал к Гранаху, уже поднимал роту. Полковник и Сетено все еще спорили, хотя прекратили, услышав, что бойцы зашевелились.

— Полковник, - сказал я, - если не выдвинемся сейчас, не уйдем уже никогда.

— Что случилось? – спросила Сетено.

— Пока не случилось.

Я надеялся, что она не станет спрашивать дальше. Вокруг Бетцнера собирались вопросы, которых я больше не мог избегать, но тогда было не время. Сетено отвернулась от нас и дала Сестрам сигнал выдвигаться.

Для Гранаха этого было достаточно.  Он окинул меня жестким взглядом, но отдал приказ, и полки пришли в движение.

3. Вангенхайм

Он приказал открыть двери Часовни Маджорис для всех. Люди пребывали на взводе, и он должен был оседлать эту энергию. Самые мощные военные рычаги давления покидали Толосу, и Вангенхайму нужно было с умом использовать оставшиеся в распоряжении ресурсы. Стать частью празднества было первым шагом. Вторым должна была стать демонстрация того, что он все еще был у руля, и для этого он объявил о Мессе Великой Победы.

Пришло множество людей, толпы выходили из часовни, проходили через залы дворца к главному выходу. Сцена была слишком большим подарком, чтобы быть случайностью. То была воля Императора. Население в конце концов пришло, чтобы увидеть его, и он использовал эту возможность.

Он разделил мессу на две части, начав с той, что он описал большой толпе в Часовне Маджорис как личное благословение. После он перешел на балкон над главным выходом из дворца. Там он прочел проповедь, вокс-передатчики со стен разнесли его голос на динамики по всему городу. Площадь все еще несла на себе шрамы и кровавые пятна после резни, но это было ничто по сравнению с разрушениями города. Под ним находились тысячи тысяч, толпившиеся еще сильнее, чем в ночь праздника, их радость была безудержной, энтузиазм выходил за пределы того, чего он мог когда-либо достичь. Они пришли помолиться, а он был их кардиналом, и теперь люди принадлежали ему сильнее, чем когда-либо.

Их восторг принадлежал ему. Город принадлежал ему. Во время своей речи он упивался иронией своего триумфа. В конце концов, бароны сыграли отведенную им роль, и сделали это с во стократ большей силой, чем он когда-либо смел надеяться.

Он подвел службу к концу и задумался о мести. Бароны в скором времени будут уничтожены. Они больше не были его проблемой. Он изначально не считал их верными. Предательство тех, кому он мог доверять, было другим вопросом, и обеспечивало иной сорт наказания. Веркор предала столетия традиции. Ее время вышло, а замена извлечена. Это дело было простым. Куда сложнее все обстояло с Сетено. В момент величайшей нужды Сестры Ордена Пронзающего Шипа подвели его и, соответственно, Экклезиархию. Под суд попадут все, но решения принадлежали Сетено. Он полагал, что требовалась долгая, медленная, мучительная опала.

Он улыбнулся этой идее. Кардинал позволил перспективе возмездия наполнить его блаженством, когда он закончил мессу. Он развел руки, чтобы обнять толпу, а его херувим радостно запел. Люди обняли его в ответ с ревом благодарности и триумфа. Гул нарастал, все громче и громче, волна за волной. Он стоял, разведя руки, с откинутой головой, и ощущал новую вершину власти. Он увидел вспышку огня, пронзившую облака, и на мгновение счел это физическим проявлением своей воли.

Но затем он осознал абсурдность этой фантазии. Реальность пламени поразила его. И потекли секунды ужаса. Они превратились в вечность, в течение которой у него было все необходимое время, чтобы осознать грядущее, понять, что это была ядерная боеголовка, от которой нельзя было ни убежать, ни спрятаться.

Внизу люди смотрели на него, но не выше. Они не видели того, что надвигалось. Они праздновали, и их счастье было горькой иронией в его ушах.

Вся его слава, вся его сила, все планы ускользали от него, будто песок сквозь пальцы.

И хотя секунды тянулись вечность, все же ему не было даровано смутное утешение в виде слез до того, как вспыхнул огонь.

4. Яррик

До гор мы добрались со скоростью марш-броска. Они были нашей целью. Я не знал, могли ли они стать нам укрытием. Я не знал, навстречу чему или от чего мы убегали. Не знал, было ли одного моего слова достаточно, чтобы убедить Гранаха действовать так быстро. Но Сетено восприняла меня всерьез, и это было достаточным подтверждением. Полки двигались быстро и целеустремленно. Со спешкой, которую не понимал никто из нас, мы отошли от Толосы на несколько километров.

А затем…

Боеголовка издала невообразимый вой. Я взглянул вверх. Ее след на небосводе был подобен ране от меча. Я знал, что это было. Я знал, что это было образом кошмара Бетцнера. Мне пришлось подавить порыв побежать вслепую. Рациональная часть меня знала то, чего не знал мой внутренний зверь: любое мое действие не будет иметь значения.

За исключением…

Будь символом.

Мой ум пришел к этому выводу за долю секунды. В оставшиеся мгновения я остановился, развернулся, и, выпрямившись, смотрел на Толосу.

Непреклонным, подумал я. Непреклонным. Непреклонным. Непрекл –

Грянул «Смертельный Удар». В момент удара я прикрыл глаза. Вспышка все равно ослепляла. Я посмотрел снова, чтобы увидеть, как дневной свет стал ничтожным подобием убийственного сияния сдетонировавшей плазмы. Огненный шар рос, яростно бурлил, чтобы поглотить Толосу. Я заставил себя смотреть, заставил понять полный ужас того, что видел. Город оказался в самом сердце звезды. По каждой улице неслось раскаленное свечение. Оно пожирало все. Некоторые здания исчезли. Другие, что лежали чуть дальше от эпицентра взрыва, рушились. Уничтожено было все.

Толоса была выжжена с лица Мистраля.

Огненный шар продолжал разрастаться. Он вышел за стены города. На нас надвигался прилив огня. Гордился ли я своими трудами, когда взорвался поезд? То событие было жалким и незначительным по сравнению с этим.

Ударная волна дошла до нас. Я не смог удержаться на ногах, когда она налетела. Меня повалило на землю. Сила прошла по полкам, будто коса по колосьям пшеницы. Нас придавило. Сетено сумела устоять, отказавшись в своей вере и воле преклонить колени перед чем-либо, кроме Императора. Но затем и ее подняло в воздух и швырнуло на землю. Потом налетел ветер, пришел жар, этапы, знакомые с предыдущей ночи, но в тысячи раз сильнее.

Я заставил себя встать. Я не стану стоять на коленях перед ударом врага. Я склонился под пронизывающим ветром. Смотрел на зрелище совершенного уничтожения. Смотрел на пламя, достигшее облаков.

Пришел великий гром, и когда он затих, огненный шар уступил место облаку дыма и пыли, чей образ гриба запустил атавистическое отчаяние. Это был образ конца всего. И я смотрел на это. Я заставил себя понять все последствия этой необъятности. Это сделал Ванзинн. Это было в его силах. Это была мера нашего врага.

Мы легко могли быть там. Из всех окружавших меня ужасов больше всех пугал тот, что не случился. Полки выжили, и их выживание попахивало капризным везением. Если бы Бетцнеру не пришло это откровение, если бы к нему не прислушались, если бы его убили на поезде прошлой ночью, если бы Сетено ко мне не прислушалась, если… если… если…

Я хотел указать на решение, которое последовало за цепочкой логики и доказательств, и сказать, что именно здесь, в этот момент, именно здесь было то, что нас спасло. Но был лишь симптом одного рядового, симптом, объяснение которого станет открытой дверью в иную форму тьмы. Ни для кого из нас не было ни одной причины оставаться в живых. Никакая стратегия или восприимчивость не пришли нам на помощь. Только шанс. Только…

И пришел ответ, как должно было быть с самого начала, если бы я не был слаб.

— Император защищает! – крикнул я, обновленный в своей силе и вере. Меня могли слышать лишь солдаты поблизости, но я говорил с уверенностью, что мои слова дойдут до всех – не потому что они мои, а потому что они были простой истиной.

Справа от себя я заметил стоявшую Сетено, и ее присутствие было таким выразительным, что я задумался, действительно ли я видел ее падение. Она смотрела на меня. Я знал, что она не могла разобрать того, что я сказал. Я знал, что это не имело значения. «Посмотрите на то, что сделал враг, - продолжил я. – Смотрите и не чувствуйте страха. Чувствуйте ненависть. Чувствуйте жажду мести. Питайте огонь, которым вы сожжете еретиков. Толоса уничтожена. Вы можете подумать, будто все, за что мы сражались и проливали кровь последние несколько дней, потеряно. Это не так! Мы сражаемся не за землю, не за дома, не за город, и даже не за миллионы живших там. Да, даже не за них. Мы сражаемся за нашего Императора. Мы сражаемся за наше Кредо! Оно больше, чем любой из нас, и какое еще нам нужно доказательство неизбежности его победы, как не то, что мы еще живы? Враг рассчитывал уничтожить нас величайшим из своих орудий, и он потерпел неудачу. Так пойдем же дальше, с нашей целью, заново выкованной в этой печи. Мы – острие Кредо, и настало время неверным вкусить нашей стали!»

Никто не ликовал, как и должно было быть. Ванзинн нанес нам тяжелый удар. Но, несмотря на размах его преступления, с военной точки зрения это не имело значения.

Нет. Это неправда. Уничтожение Толосы имело огромное значение. Я видел это в глазах бойцов, когда закончил говорить. Нам больше нечего было защищать на Мистрале, кроме самого Имперского Кредо. Теперь Ванзинну предстояло узнать, насколько опасными он нас сделал.

ГЛАВА 17

НЕОБХОДИМОСТЬ ЗНАТЬ

1. Ванзинн

В часовне бушевал Ванзинн. «Как мы могли не знать?» - спрашивал он. Другие бароны молчали. Пока он бродил по кругу, его одежды странно развевались. Они становились слишком тяжелыми, будто были сделаны из кожи, а не шелка. Он не снимал их с момента возвращения в Карратар, и теперь они волочились за ним. Ему стало трудно передвигаться, и это не улучшало его настроения. Он обернулся к Эйхену.

— Мы должны были знать! Так почему не знали?

Здоровяк отступил на шаг. Когда он это сделал, его плоть всколыхнулась. За последние несколько дней он стал намного тяжелее. Теперь цвет его лица был таким, как при остановке сердца, - темно-красным. Слои обвисшей кожи перетекали через воротник его одежды подобно жидкому воску. Он терял форму.

— Не повезло… - начал Эйхен.

Ванзинн ударил его наотмашь. Его костяшки были оборванными и костлявыми. Они оставили борозды на щеке Эйхена. Кровь была густой и темной.

— Чему мы учились? Зачем принесли сожженые подношения? Удача больше не должна таить для нас загадок! Если ты вообще смеешь говорить такое, ты недостоин откровений, что открылись нам.

Эйхен смутился. Он просил прощения на коленях. Продолжал сглатывать слова. Звучало это как булькающая смола. Вероятно, он был слабым звеном. Возможно, из-за него они не узнали, что мортисианцы покинут Толосу до запуска «Смертельного Удара». Ванзинн подумывал оторвать ему голову. Но вместо этого с отвращением отвернулся. Проблема лежала глубже, чем в одном дураке.

Часовня находилась прямо под залом пыток. Знаки были выгравированы с глубокими каналами в полу. Их питали сбегавшие по стенам канавки, по которым с верхнего этажа стекала кровь истязаемых. По периферии собирались останки. Это были жертвы для увеличения постоянного потока смерти. Их должно было быть достаточно. Война должна закончиться.

— Вон отсюда, - приказал он баронам. Когда они ушли, некоторые шаркая и подпрыгивая вместо нормального шага, он повернулся к алтарю. Сооружение представляло собой обманчиво деликатную конструкцию. Выкованный из железа, алтарь хранил в себе очищенные кости проповедника Гильема, человека, первым донесшего слова истины до ушей Ванзинна. Он почти прогнал Гильема, когда тот впервые появился на пороге особняка Граубен. У человека были изодраны одежда и плоть, его глаза полнились безумием. Но убеждениями он смог проложить себе путь мимо слуги в кабинет Ванзинна, и там заговорил с бароном. Ванзинн уже не помнил, что в тот вечер говорил Гильем. Слова исчезли в варпе. Он помнил только их эффект. Он был заворожен их откровениями. Следующие три дня он не покидал дом, не делая ничего, кроме как слушал песнопения образов, сплетений, перемен.

И пусть эти истины были теперь выжжены на его душе, в памяти осталось лишь одно слово с дней его обращения; имя, которое он никогда не произносил вслух: Галшанна. Как хлесткий удар колючей проволоки по его существу. Всегда, когда он думал об этом имени, мир, казалось, распадался на части и связывался вновь удивительным и неизбежным образом.

Его новая вера обучила его природе изменений. Научила его принимать это, упиваться переменчивостью и скверной. И показала настоящую награду за почитание. Он знал обо всех шагах Вангенхайма еще до того, как кардинал мог подумать о них. Но у награды была цена, и первым ее заплатил сам Гильем. Проповедник более чем принял свою судьбу. Он настаивал на этом, даже когда с его скелета содрали кожу. Он вопил, но вместе с тем и хохотал в экстазе свершившегося пророчества.

Ванзинн взял его кости и использовал в качестве сердца алтаря. Это был каркас, форма которого менялась в зависимости от угла, под которым на него смотрели. С одной стороны он напоминал куб внутри другого куба. С другой это была длинная извивающаяся спираль. Алтарь был черным от боли и запекшейся крови.

Почему же предвидение подвело его? Он не предчувствовал, что поезд с подкреплением пустят с рельс. И он всего на несколько часов опоздал со «Смертельным Ударом». Даров было недостаточно?

— Чего еще ты хочешь? – спрашивал он металл и кости.

Тишина.

Он прошел в заднюю часть часовни, где в клетках с утыканными лезвиями полами держали пленников. Он выбрал мужчину и женщину, бывших слуг, отказавшихся от обращения. Он подтащил их хнычущие, кровоточащие тела к алтарю.

Он приковал их к конструкции. «Чего ты хочешь?» - снова спросил Ванзинн. На поясе у него был длинный, трижды изгибающися нож, но барон им не воспользовался. Вместо этого он принес жертвы руками и зубами. Когда дело было сделано, пол был омыт кровью. Воздух наполнился густой влажной вонью.

— Чего ты хочешь? – закричал он.

Наконец, раздался шепот. Голос у основания его черепа сказал ему, что делать. Он кивнул. Он шел вперед, пока не коснулся алтаря. Вытащил нож. И начал резать.

Начал со своего носа.

И вскоре после этого голос поведал ему о том, что ему было нужно знать.

2. Сетено

«Химера» подскакивала на высоких колеях дороги. Она вздрогнула и на мгновение остановилась, когда ее колеса завертелись в поиске точки опоры. Они ее нашли, и транспортное средство двинулось дальше. Пассажиров внутри раскидало по отсеку. Сетено удержалась на ногах и не шевельнулась. Она стояла над импровизированным командным столом Гранаха, изучая гололиты подходов к Карратару. Их было три. Основной, который, казалось, все еще использовался, шел параллельно путям маглева. Два других когда-то, тысячелетия назад, были караванными путями через горы. Гранах послал диверсионные группы по главному пути и более прямой из заброшенных троп. Основная часть полков шла самым медленным, самым мучительным путем. Он находился в состоянии постоянного разрушения, распадался, будто разбитая память. Путь шел куда выше, чем два других подхода, поднимался и резко спускался на крутых поворотах. Иногда казалось, что и вовсе исчезал. То, что «Химеры» все еще могли подниматься, было настоящим чудом.

Но в стратегии Гранаха все же был смысл. Ванзинн не мог перекрыть все пути, не рассеяв при этом свои силы. Поэтому имперцы могли привлечь его внимание на других маршрутах, давая настоящей армии шанс подойти к Карратару как можно ближе. Это был следующий шаг, не устраивавший ее. Мортисианцы не имели средств для долгой осады, но описания местоположения крепости, предоставленные Веркор, не оставляли никакой альтернативы.

Кроме, разве что, маленького штурмового отряда.

Она отвлеклась от карты. Яррик тихо говорил с Гранахом. Комиссар ранее упоминал штурмовой отряд. Его инстинкты, подумала она, впечатляют, хотя он проявляет знаки излишней терпимости. У нее были вопросы об одном из рядовых под его юрисдикцией. Вопросы подождут какое-то время, но недолго.

В дальнем углу отсека к переборке приникла Веркор, и лицо у нее было пустым. Наемница пребывала в подавленном настроении с момента уничтожения Толосы. Она отбросила вид веселого цинизма, отвечая на вопросы полковника с полным безразличием.

Сетено прошла мимо командного стола и приблизилась к Веркор.

— Ты встревожена, - сказала она.

— Мне не нужны ваши проповеди, - ответила Веркор.

— Я не проповедую.

Она предоставила это другим.

— Я караю.

Огонек заинтересованности вернулся.

— Прекрасно себе представляю. Мечом и болт-пистолетом.

Сетено ничего не сказала. Она стояла перед Веркор, пока вторая женщина не вздохнула и не произнесла: «Я конец истории моей семьи».

— Что это значит?

— Мой генетический преемник находился во дворце Экклезиархии. Имя Веркор теперь окончится на мне.

Подобное беспокойство было чуждо Сетено. Она знала о его существовании, в частности, в аристократических семьях. Даже у Адептус Астартес было нечто похожее, учитывая важность их собственной генетической преемственности. У Сестер Битвы такого не было. Единственная преемственность была в жизни орденов, а также в сохранении и защите Веры. И все же ей было любопытно. Женщина была хорошим бойцом. Сетено хотела понять, на чьей стороне она будет, когда начнется бой. Наемница была ей отвратительна, но ее не стоило списывать со счетов.

— Что значит это имя? – спросила она.

Теперь Веркор промолчала.

— Оно ничего не значит, - продолжила Сетено. – Ты ничего не потеряла. Теперь ты часть почетной битвы. Ты должна быть благодарна.

По-прежнему ничего.

«Химера» снова остановилась.

— Дальше дороги нет, - обернувшись, бросил водитель.

— Я осмотрюсь, - сказал Яррик. Он опустил заднюю погрузочную рампу. Вышел наружу.

И после взвревела война, а «Химера» полетела кубарем.

3. Яррик

Они знали. Эти слова гремели в моем разуме, когда меня швырнуло на землю. Они знали, где мы. Они знали. Они знали. Они знали.

Все началось с очередного артиллерийского обстрела, и необычайно точного. Стреляли с нескольких километров, с позиций, которые мы не могли видеть, и снаряды летели, чтобы покарать нас за то, что мы посмели подумать, будто способны проникнуть на территорию Ванзинна.

Эффект был разрушительным. Меня окружало пламя, взрывы, фонтаны земли и камней и мчащаяся, рвущая солдат смерть. Меня швырнуло вниз. Перед собой я видел, как «Химера», подобно серии прерываемых помехами гололитов, свалилась в расселину. Я видел, как она наклонилась вперед. Видел, как почти вертикально опустился ее нос. Затем она исчезла.

Мы находились в узком перевале. Склоны по обе стороны были отвесными, но не являлись скалами. Оглушенный взрывами, шатаясь, я поднялся на ноги. В голову прилетел кусок летящего камня. Ошеломленный, я нырнул вправо, взбираясь по склону горы неуклюжим, сгорбленным бегом. На почти бессознательном уровне я пытался использовать точность бомбардировки себе во благо и достичь возвышенности, не являвшейся целью. И оказался прав. И хотя убийственный звук падающих снарядов еще барабанил в моем черепе, взрывы остались внизу позади меня.

Они знали. Они знали. Они знали.

Я вытащил меч и пистолет. Я шел в атаку в никуда, полагаясь на судьбу, мое горло рвалось от рева, который я не слышал. Я бросил вызов катастрофе. Я отверг ее. Я требовал врага, которого мог убить, и Император предоставил мне его. Бомбардировка закончилась. Следующим этапом была засада. Еретики вырвались из замаскированных укрытий на горных склонах. Ванзинн не полагался на дистанционный обстрел артиллерией. Он хотел куда больше, чем просто разгромить наше продвижение. Он хотел нас истребить. И теперь его безумная армия в экстатической ярости неслась вниз, навстречу мне, навстречу нашим истерзанным полкам.

Я поравнялся с ними в ярости. Я превзошел ее. Насколько я знал, я был единственным на этих склонах, но бежал вверх еще быстрее, хотя легкие рвались от напряжения и дыма. Я выстрелил, стоило явиться первому врагу, и иная боль в груди подсказала, что я засмеялся, когда голова культиста взорвалась. Если мне суждено умереть, то я сделаю это, сражаясь с врагом, донося до паразитов истину, что пусть нас и можно убить, но нельзя победить.

Я не был один. Мимо меня пронесся лаз-огонь. Я не обернулся, но чувствовал за спиной силу моих товарищей. Мы штурмовали склон. Враг засел выше, но покидал позицию ради мощной атаки. В конце концов, это быстрее вело еретиков навстречу зубам нашей ярости.

Две силы столкнулись. На таком крутом склоне бой был неловким. Легко было быть сбитым с ног, а упасть означало больше не подняться. Когда я чувствовал, что терял равновесие, то пригибался и вонзал меч в осыпь. Я стрелял в быстрой последовательности, взмахивая рукой по дуге. Каждое нажатие на спусковой крючок отправляло очередного фанатика в небытие. После ярости первой атаки я впал в холодную механическую отстраненность. Как когитатор, прикрепленный к телу сервитора, я только и делал, что выбирал цели и убирал их. Еретики обязывали. Их было так много, что промахнуться было невозможно, но характер их атаки также отдал их на мою смертельную милость. Все меньше и меньше я видел следы настоящих униформ и ливрей. Их внешность все сильнее подвергалась воздействию Хаоса, то же было и с их тактикой. Им было плевать на все, кроме своей жажды крови. Сверхъестественную точность засады сменило буйство толпы. Культисты были волной, что могла смести нас. И мы должны были быть скалами.

Трудно было поверить, что эти существа еще оставались людьми. Они были дикими. Многие шли без  винтовок. Кто-то и вовсе бежал без оружия и бросался на меня, стремясь пальцами добраться до моих глаз. Когда мне потребовалось перезарядиться, я стал размахивать мечом с двух рук. Я присел на корточки и не двигался. Я потрошил, отрубал конечности, отсекал головы. Вокруг меня росла груда тел. По склону горы потоками текла кровь. Вскоре трупов было достаточно, чтобы укрыться за ними. Вокруг меня, по воле своего импульса, бежала армия еретиков. Худшая часть боя переместилась на разбитую дорогу. Я вскрыл очередного предателя, и у меня внезапно появилась краткая передышка.

Я перезарядил пистолет. Мне удалось увидеть полную картину сражения. Инстинкт требовал вернуться в гущу боя, но я заставил себя думать о миссии вместо мимолетного момента. Нам нужно было дойти до Карратара. Здесь мы легко могли увязнуть.

Впереди дороги не было. Расселина, что поглотила «Химеру», закончилась справа. Мы могли продвинуться по склону. Я взглянул наверх. Уступы горы выглядели заманчиво. От цели нас отделяли всего несколько километров. Туда можно было дойти пешком. Но прежде нужно было выпутаться из засады.

Культистов было слишком много. Если их убийство и было простым процессом, это могло отнять много времени. Меня затошнило от осознания того, что нужно было сделать. Пришлось перевернуть уравнение. Не мы увязли во враге. Это он увяз в нас. Это означало, что я должен был рассматривать большую часть полков как средство достижения этой цели.

Перед моим мысленным взором разворачивались отвратительные последствия. Меня пожирала ненависть к самому себе, но в то же время я понимал, что иного выбора не было, если был хоть какой-то шанс выиграть войну. Я отверг эти мысли. Они могли парализовать меня. Я снова начал двигаться, отдавшись на волю судьбы. Весь процесс принятия решения занял всего пару секунд. И все равно это было слишком долго. Мне нужно было двигаться быстрее.

Все взводы, что первыми пошли за мной по склону, были из роты Солтерна. В то время я счел это счастливым совпадением. Какая наивность. Я отдавал столько сил, выполняя долг комиссара быть символом, и к тому же я был слишком молод, слишком слеп, чтобы понять последствия. Эти солдаты не просто увидели меня. Они меня искали.

Теперь они разворачивались, чтобы вернуться в бой. С ними был Серофф, находившийся вне «Химеры».

— Доминик! – крикнул я.

Он обернулся и посмотрел на меня. В свете луны отчетливо виднелось его забрызганное кровью лицо. Он недоумевал, почему я там стоял. Я покачал головой. Если бы нас было больше, то взятие в «клещи» имело бы смысл. Сейчас от этого не было толка.

— Нужно попробовать что-то другое, - сказал я.

Он колебался, но недолго. Снова направился вверх по склону. Я окликнул Солтерна и жестом приказал идти следом. Впервые в жизни я повернулся спиной к бою. Я знал, что бойцы Солтерна испытывали то же отвращение. И я молился, чтобы не привести их к гибели.

В водовороте конфликта под нами у расселины был проблеск порядка. Сестры Битвы заняли оборону с трех сторон. Они являли собой непроницаемую стену керамита и болтерного огня. Расселина была позади строя. Пока я пробирался параллельно их позиции, я увидел, что они защищали «Химеру». Расселина была глубокой, но узкой. Командный транспорт пролетел порядка десяти метров, прежде чем застрял между стен ущелья. Три Сестры Битвы искали путь вниз, чтобы помочь. Сетено уже выбралась и лезла наверх, долбя камни, чтобы создать ухваты. Недалеко от нее был Краусс. Из перевернутого транспортника появился Гранах. Он опирался на Веркор.

Я окликнул Сетено. Она не обернулась. Я попытался снова. На этот раз она посмотрела вверх. Увидела меня. Я не сделал ни единого жеста в надежде, что она поймет. Гранах понял. Он кивнул. Сетено не ответила, а я больше не мог ждать. С момента принятого мной решения прошло меньше минуты, а битва снова пошла вверх по склону. Если нас затянет, то все потеряно.

Я указал вверх, на уступ.

— Туда! – сказал я. – Пойдем здесь. Возьмем любой маршрут. Дойдем до Карратара и положим всему этому конец!

Я не знал, как мы собирались закончить войну. Но у меня была воля.

В количестве тридцати человек мы дошли до выступа, не встретив сопротивления. Враг был поглощен сражением на дороге. Я отогнал мысль, что принес товарищей в жертву. Я сконцентрировался на задании. Каждый из нас, на склоне или в бою, имел только один истинный долг в тот момент, и я следовал ему. Я посмотрел, когда мы почти оказались на вершине. Сестры Ордена Пронзающего Шипа шли следом. Еретики не могли их остановить так же, как и вращение Мистраля. Я был рад, что Гранах меня понял. С присутствием Адепта Сороритас исход битвы на перевале был бы обеспечен, но они были больше нужны в другом месте. Они шли с нами. Как я видел, шел и Краусс.

С ними была и Веркор. Я не пытался понять ее мотивацию. От наемницы была польза.

Гребень переходил на невысокую вершину, затем спускался к перевалу, который был метров на сто ниже того, что мы оставили позади, и тянулся с востока на запад. Его, в свою очередь, пересекала пустая долина, оканчивавшаяся еще одним пиком. Нам приходилось прокладывать путь через геологический лабиринт. Прямого пути не было. Я старался не думать о том, сколько времени у нас оставалось.

Между пиками свистел ветер, донося обрывки сражения. По мере нашего продвижения некоторые порывы ветра приносили нам ощутимые фрагменты ада, который мы искали. Вонь страшной боли и еще более ужасных смертей. И хотя это было невозможно, доносились и звуки. Быть может, они не были настоящими. Возможно, это была очередная уловка, проникшая в наши умы и обманывавшая слух. Взгляд Сероффа, которым он меня окинул, говорил о том, что он слышал то же, что и я. Чем ближе мы подходили к Карратару, тем отчетливее слышали крики.

ГЛАВА 18

КАРРАТАР

1. Ванзинн

Он рухнул на алтарь. Поток грядущих событий ускользнул от него. Его собственная кровь и кровь сотни пленников выдохлась. Но ему было даровано то знание, которого он так хотел, и действовал согласно ему. Он узнал, каким путем пойдут мортисианцы. Ему подсказали, где лучше всего устроить засаду и когда напасть. Узнал о продвижении диверсионных сил, и сколько потребуется его собственных войск, чтобы их одолеть. Ванзинн узнал многое. Он был опустошен. Ему дорого обошлось состояние постоянного знания, было тяжело слушать шепот, что говорил о разворачивающихся событиях и тех, что только должны были случиться, о судьбах и участях, и по-прежнему сохранять достаточную долю себя здесь и сейчас, чтобы отдавать команды.

Ванзинн поднес руку к лицу. Прикоснулся к дыре, где был нос. Там остались лишь обрезки кожи и острый угол хряща. Пальцем он исследовал новый провал на лице. А если потянуть за плоть, получится сорвать остальное? Получится ли избавиться от всех личин и обнажить череп? Он представил, какой ужас будет внушать, и удовольствие от этой фантазии дало ему силы, чтобы встать.

Он вышел из часовни. В Зале Истины остальные бароны, его соратники по переменам, находились у помоста, собравшись вокруг Распа. Они усердно трудились. Ножом, молотком и голыми руками многие из них разрывали пленников на части, превращая их в наглядное пособие  медленной смерти. Другие давали Распу более непосредственное переживание этого обещания. Они атаковали его нервные окончания огнем и холодом. Они пускали ему кровь. Оставляли тончайшие следы кислотой. И в это время Эллета Гото говорила с ним, опираясь на трость. Она рассказывала ему истории. Рассказывала притчи, в которых было еще больше силы, поскольку они были реальны. Она открывала лорду-комиссару чудеса Хаоса. Учила его тому, что лежало в основе мироздания: мучительным переменам.

Стоило Ванзинну подойти к Распу, как бароны расступились. Ванзинн встал над своим другом. Его трудно было узнать, но все же ему везло. У него все еще были все конечности.

— Ну? – спросил Ванзинн. – Теперь-то ты видишь?

Расп застонал. Он что-то сказал, но все слова превратились в кровавое месиво. Наружу пробилось лишь отрицание.

Ванзинн нахмурился. У него больше не было бровей. Он чувствовал, как сморщилась его покрытая шрамами и коростами кожа.

— Почему ты идешь против меня, Симеон? Где в этом смысл?

Снова ответ из мягких, влажных звуков, когда-то бывших словами. И даже сейчас отчетливо прозвучало «Император». Расп все еще не сломался.

Ванзинн схватил его за волосы. Он дернул голову лорда-комиссара в сторону.

— Ты узришь, - сказал он. – Ты преклонишь колено.

Желание начать отрубать ему пальцы и ноги было сильным. Малейший срыв, и он убьет Распа. Но это было запрещено.

Когда голос шептал, были вещи, о которых он не говорил. В его понимании будущего оставались лакуны. Ванзинн знал достаточно, чтобы строить планы, но то, чего он не знал, беспокоило его. Он не знал, скрывалось ли это от него, были ли аспекты судьбы, настолько случайные, что их совершенно невозможно было постичь. У его незнания была цена. Ему не удалось выжечь имперцев в Толосе. Нельзя было убивать Распа, и он не знал почему. Для Распа была уготована роль. Ванзинн это видел. Его раздражала важность этой роли. Волновало и то, что могло предвещать его неведение. Но он знал, что лучше не перечить.

Ну что же. Чем больше Расп сопротивляется, тем сильнее его страдания. И теперь Ванзинн мог привнести кое-что новое в его ношу отчаяния.

— Война окончена, - сказал он. – Полковник Гранах шел на Карратар и проиграл. Он пытался пройти там, где мы не могли его видеть. Это невозможно. Я вижу все. Ты понимаешь?

Он снова дернул Распа за волосы.

— От полков ничего не осталось. Ты один.

Что это был за звук на этот раз? Все еще отрицание, да, но настолько ли яростное? Или это был плач человека, чьи дни слились в бесконечную перемалывающую ночь?

Ванзинн улыбнулся меняющимися губами, наслаждаясь ощущением потери.

— Не волнуйся, - сказал он. – Ты не потерян. Ты там, где всегда должен был быть.

2. Яррик

Над нами возвышался мост маглева. В долину мы вышли из горного ущелья, настолько узкого, что пришлось идти поодиночке. В тени моста у нас был хороший шанс дойти до Карратара незамеченными. Проблема заключалась в подъеме и входе в крепость. Пересекая долину, я беспокоился  о нехватке вдохновения. Позади нас слышались звуки трех отдельных сражений. Возможно, у наших сил был шанс прорваться, но лучшее, на что я мог надеяться, это то, что большая часть армии Ванзинна будет занята.

Когда мы подошли к неприступному подъему Карратара, Краусс сказал:

— Здесь нельзя подняться так, чтобы не попасть под обстрел. Нужно было идти по мосту. Время еще есть.

— Там мы будем открыты еще больше, - сказал я.

Час назад мы спорили о том же.

— Скорость, - сказал он. – Мы можем двигаться быстро, прямиком в сердце крепости. В нас будет тяжело попасть.

— Им не придется в нас целиться, - сказала ему Сетено. – Он могут просто подорвать мост. Это их очевидное слабое место. Неужели думаешь, что они не защитили его?

— А что хорошего в том, что делаем мы? – упорствовал Краусс.

Хорошего не было. Мы просто подошли ближе. Ответа у меня не было. Как и у Сетено. В следующие минуты у нас стоял выбор между смертельной ловушкой на дороге или вертикальным подъемом. Я столкнулся с вероятностью, что у нас не было хороших вариантов. Возможно, был лишь выбор между поражениями.

Я отвернулся от этой тьмы. Я отказывался верить в это.

Мы подобрались ближе и уже оказались втянуты в борьбу. Первой защитой Карратара была его сущность. Скверна крепости распространилась по земле, в воздухе, и проникла в наши души нефтяным пятном. Архитектура была древней. Карратар служил многие века, и его хозяева были преданы Имперскому Кредо. Но теперь его формы коснулось едва уловимое изменение. Это была тьма, воплощенная в камне. Его башни и укрепления казались искривленными настолько незначительно, что мы все еще видели прямые линии, но достаточно, чтобы наши души выворачивало. И вонь становилась все сильнее, крики все продолжительнее, настойчивее и кошмарнее. Ветер наполняли вопли боли, но они также могли быть и имитацией. Издевками. Сестры Битвы заняли позицию, выступив против ядовитых миазмов. Их вера будто бы сотворила щит, защищавший нас от заражения отчаянием.

Ко мне подошел Серофф.

— Что мы там найдем? – негромко спросил он.

— Ничего хорошего.

— И все же лучше, чем ничего.

— Да. Боюсь, что так, - кивнул я.

— То, с чем ты столкнулся во дворце Экклезиархии…

— Плохо было, Доминик.

— Нашей подготовки недостаточно?

— Чтобы справиться с тем, что я видел? Нет. Чтобы продолжать действовать? Да.

— Думаю, тогда пойдет.

— Должно.

Напомнив мне о той битве с демоном, Серофф подал мне идею.

— Дай мне минуту, - сказал я и пошел обратно вдоль ряда солдат. Я нашел Бетцнера. Он смотрел на Карратар с ненавистью. Его лицо посерело. Все мы ощущали воздействие этого нечистого места, но его мучения были самыми заметными. Я знал, что к Бетцнеру подкрадывалось возмездие. Я не сомневался в его верности. Но также знал, что не могу защитить его от ожидавшей судьбы. Зная, что могу сделать ему еще хуже, я спросил:

— Где проблема, рядовой?

Он моргнул.

— Комиссар?

— Сосредоточься на своей боли. Знаю, что все, к чему мы приближаемся, осквернено, но оно не безлико, так ведь?

На мгновение он закрыл глаза. Его голова дернулась.

— Узнай это, Бетцнер.

— Да, комиссар.

Его голос опустился до шепота. Что-то темное сказывалось на его физической силе и душе. Но все же он не сбавлял шаг, и его хватка на ракетнице не дрогнула. Его глаза открылись, но потеряли фокус. Он смотрел на что-то, что я, слава Императору, видеть не мог. Через минуту он в ужасе охнул. В это же время мне показалось, будто я слышал шум бежавшей воды.

— О нет, - простонал он.

— В чем дело?

— Близко. Здесь.

Он указал в точку у основания горы, в нескольких сотнях метров от места, где дорога начинала свой извилистый подъем. Это было очень близко к одному из последних опор моста маглева.

— Комиссар, - сказал он, - не думаю, что смогу туда пойти.

— Можешь и пойдешь, рядовой. Нам всем придется пойти на жертв, прежде чем закончится день.

Он не спорил и впал в мучительное молчание. Я вернулся на передовую и поговорил с Сетено. Она направилась к месту. Мы подошли ближе, и я снова услышал шум воды. Звук повторялся с неравными интервалами. Затем мы оказались достаточно близко, и я понял причину боли Бетцнера.

В поверхность утеса был утоплен сток канализации. Сточные воды сливались в узкий канал, уходивший на юг от основания. Когда мы подошли, произошел очередной сброс. Вода была густой от крови и месива человеческих останков.

— Трон, - пробормотал Серофф.

— Это что такое? – спросила Веркор. Я впервые услышал от нее искреннюю эмоцию: ужас.

— Это тени потемнее твоих, наемница, - сказала ей Сетено.

Труба была два метра в диаметре. Ее закрывала решетка.

— Мы войдем здесь, - сказал я.

Вперед вышел технопровидец Беллавис. Плазменный резак на его серворуке прорезал прутья решетки по всей окружности трубы. У него ушло меньше минуты, чтобы открыть нам путь. Я подошел к зловонному проему. Беллавис посветил вглубь. Труба изгибалась под крутым углом. Но не настолько, чтобы мы не смогли подняться. Воздух внутри был влажным, мерзким, испорченным такими способами, о которых я предпочел не думать.

Это была моя авантюра. Я поднялся первым, прежде чем это могли сделать Сетено или Краусс. Боевой дух не был проблемой для Сестер Битвы. Им не терпелось встретиться лицом к лицу с ожидавшими нас ужасами и выжечь их праведным гневом. Мужчины и женщины Имперской Гвардии не были трусами. И веры им хватало. Но в отличие от Краусса рядовые солдаты не были готовы к тому, что ждало впереди. Я был уверен, что им предстояло столкнуться с вещами, о существовании которых им вообще не стоило знать. Пока Беллавис работал, я видел, как ужас  охватывал все больше и больше лиц вокруг нас.

Ни военная сила, ни люди, ни ксеносы не смогут замедлить мортисианцев. Но дураки те, кто не заботится о состоянии собственной души. А среди нас дураков не было.

И я решил стать примером. Я вошел первым, показывая своим товарищам рвение к сражению, свою насмешку над ядовитой атмосферой.

— Просто воздух мерзкий, - произнес я. – Что он нам сделает?

Сделать он мог много, но я хотел держаться за иллюзию нормальности настолько долго, насколько мог.

Мы взобрались, ведомые Сестрами Битвы. Тьма была липкой и влажной. Дышать было тяжело. Каждые несколько минут, когда нас накрывало очередной волной кровавой воды, нам приходилось останавливаться и всеми возможными способами хвататься за стены. Сетено и ее отряд оставались непоколебимыми, мерзость расплескивалась об их броню и сползала вниз в бессилии запятнать их святость. Мы же вымокли в крови. В какой-то момент Сетено оглянулась, чтобы взглянуть на простых людей, добровольно боровшихся за то, чтобы дойти до темнейшего из полей сражений. На ней был шлем, но по тому, как она склонила голову, я представил проблеск сочувствия.

Краусс шел рядом со мной. Примерно через полчаса нашего испытания он бросил на Бетцнера пристальный взгляд, затем обратился ко мне:

— Играете с огнем, комиссар.

— О?

— То, как вы нашли путь сюда, опасно близок к колдовству.

Тебя это сейчас интересует? подумал я. Здесь? Я прикусил язык.

— Не соглашусь, - ответил я. – Вы бы предпочли, чтобы нас расстреляли на той дороге? Я использовал ресурсы наших сил.

— Все это софистика, вы знаете это. В вопросах ереси нет места целесообразности.

— Если уж сестра-супериор Сетено может мириться с помощью рядового Бетцнера в рамках операции, инквизитор, этого вам должно быть достаточно.

Это было не так. В покрытой грязью тьме его несгибаемая гордость сияла холодным маяком. Я не сомневался, что Краусс был аристократом от рождения, но кроме того он был аристократом в вере. Все, кто ниже его, были ниже во всем, в том числе в ортодоксальности. С точки зрения Инквизиции это делало их преступниками.

Эта непоколебимость в долге делала его примером среди таких, как он. В тот момент его догматизм действовал мне на нервы.

— Расплата придет, - сказал Краусс.

— Знаю. И будет еще одна. Ничего, если разберемся с ними по очереди?

Он не потрудился ответить на мое возражение, что было его эквивалентом щедрости.

— Вы больше не можете его защищать.

Это было его эквивалентом сочувствия.

— Если вы, инквизитор, думаете, что я сделаю хоть что-то, чтобы нарушить наше Кредо, то вы все еще ничего обо мне не знаете.

Мы замолчали.

Вверх. Глубже в гору. Труба извивалась, к ней присоединялись трубы поменьше. Тьма перед нами и позади. Мы шли в пузыре собственного света, поддерживаемые долгом и верой. Мы знали, что продвигались, поскольку вонь усиливалась, как и крики. И наконец, крики стали настоящими звуками. Они отскакивали от тоннеля, глухая боль, искаженная расстоянием. Они призывали нас. Мы все ближе и ближе подходили к сердцу агонии.

Затем пришли новые звуки. Мы услышали звон цепей, обрывки разговоров, отзвуки пения. Совсем близко. Солтерн и я жестами отдали приказ: тишина. Еще несколько десятков метров, еще изгиб, и уклон стал более плавным. Труба заканчивалась железной стеной. С другой стороны доносились звуки слива. Через минуту стена поднялась и выпустила очередной поток. Сетено и сестра Либерата придержали заглушку, пока все остальные проходили в пространство за ней. Это был резервуар останков. Он тянулся на сотни метров, дальше, чем доставали фонари. Потолок поддерживали плоские кирпичные столбы, достаточно низкие, чтобы нам приходилось пригибать головы. Сетено и вовсе пришлось пригнуться.

Вероятно, еще до того, как Ванзиннов коснулась скверна, это был способ избавиться от отходов ежедневной жизни крепости такого размера. Теперь же через десятки решеток, врезанных в низкий потолок, текла кровь и нечто похуже. С другого конца зала лилась вода. Я предположил, что она шла из резервуара. Когда уровень поднимался достаточно высоко, задвижка срабатывала  и отправляла грехи Карратара в долину.

Решетки располагались неравномерно. Сквозь них пробивался тусклый, мерцающий, нездоровый свет. Я представил себе резервуар, занимающий большую часть пространства под нижними уровнями замка. У каждой комнаты были свои задвижки. Нужно было выбрать точку входа. Я заметил группу решеток. Возможно, за ними располагалось важное помещение. Я добрел до решеток. Пришлось ползти с одной стороны, избегая потока крови. Разглядеть что-либо было сложно, но оттуда доносилось много голосов. Я указал вверх.

Ко мне присоединились Краусс, Солтерн, Кортнер и Беллавис. Пока Сестры Битвы целились из болтеров, Кортнер и технопровидец подготовили подрывные заряды и закрепили на двух решетках. Пока они работали, пение стало громче. Оно обрело форму. Его нельзя было разобрать, но я слышал повторяемую группу слогов: Галшанна.

Солтерн умоляюще посмотрел на меня. На моих глазах крепнущий офицер снова превращался в беспомощное привилегированное дитя. Казалось, он был готов отдать все командование мне. Это никому бы не принесло пользы. Я рискнул заговорить с ним шепотом.

— Вы будете сильным, капитан, - сказал я ему. – Вы выполните свой долг. Вы сделали это во дворце Экклезиархии.

— Там было иначе.

— Нет. Здесь лишь немного больше.

Он криво улыбнулся.

— Спасибо, комиссар. Мне намного легче.

Ирония – это хорошо. Он брал себя в руки.

За нашим разговором наблюдал Краусс, стоявший за спиной капитана. В его взгляде четко читалось презрение.

Заряды были готовы. Мы отошли. Все подняли оружия. Я кивнул Беллавису.

Взрыв обрушил целую секцию потолка между двумя решетками. Она превратилась в груду каменных обломков. Вместе с ними упали и фигуры в мантиях, убитые взрывом или обвалом. Мортисианцы открыли подавляющий огонь из лазвинтовок, взбираясь по склону.

Мы оказались в конце огромного зала. Хотя я и вел нас сюда с осознанием, что дать бой врагу означало путь в сердце ада, я был ошеломлен тем, что увидел. Именно здесь искажение Карратара нашло свой источник. Мы оказались в месте, где тьма и свет факелов слились вместе. Стены и столбы все еще были из камня, но они двигались за спиной и вот-вот должны были сделать первый вдох.

Культистов были сотни, но жертвы превосходили их числом. Выстроенные вдоль стен, у столбов и пыточных устройств стояли ряды клеток. Многие из них пустовали, но там все еще был почти неиссякаемый поток свежего мяса для жертвоприношений. Пленники выли и бормотали, их разум был уже поглощен безнадежным безумием. Для этих душ спасения уже не было. Они были ничем иным, как топливом для непристойностей, творившихся в таком количестве, что становились одним преступлением, настолько огромным, что растворялись границы материума. Мы ступили в мир крови и криков. Кровь была подношением, вопли причастием, зверство было почитанием, и все скатывалось в водоворот бесконечного, кошмарного изменения.

Убийства и пытки смешались вместе вокруг столбов зала. Сначала казалось, в них не было закономерности, только буйство смерти. Но мои глаза с такой силой притянуло к центру зала, что я осознал, что смотрю на спираль. У безумия была форма, и оно набирало силу.

Стоявшие рядом с нами еретики были все еще оглушены взрывом. Мы начали их убивать. Мы принесли порядок в смерть в этом зале. И мы принесли с собой чистоту. Мы очистим это место. Сотрем его с лица галактики во имя Имперского Кредо. Сестры Битвы пробивались сквозь культистов подобно керамитовому кулаку. Мы распределились за их спинами, убивая все, что стояло, расширяя радиус чистого, смертоносного правосудия, по мере того как все больше наших сил поднималось снизу.

Момент неожиданности прошел. Фанатики опомнились. Они бросились на нас со свирепым восторгом, будто с приветствием, радостным от нашего появления, и интимным, как голод. Они издавали звуки, что частично были визгами, частично смехом, частично чем-то еще. Их языки изменились. Их слова звучали как нелепица, но смысл искажал реальность вокруг нас. Капюшоны были скинуты. Они гордились тем, во что превратились их лица. Я мог назвать их людьми только потому, что они когда-то ими были, а тому, чем они стали, названия не было. Их покрывали шрамы и руны, вырезанные чуть ли не до костей. И они мутировали. У некоторых черепа покрылись расползавшимися костяными опухолями. У других вытянулись челюсти, зубы превратились в бивни, кожа скальпов свисала на спины, глаза тянулись друг к другу через лбы, чтобы слиться воедино. Они пришли, чтобы втянуть нас в котел их изменений.

Мы вырезали их, расстреливая быстрее, чем они могли подойти. За секунды ближайшая зона вокруг нас превратилась в бойню. Я чувствовал растущее отчаяние в рядах мортисианцев. Я понимал. Те, что сражались в глубинах дворца Экклезиархии, выжили в столкновении с порчей, что тянулась к нам. Они осознавали ее полную опасность, и не хотели снова с ней встретиться. Остальные были напуганы еще больше, потому что пошатнулось их восприятие вселенной. Они сражались, чтобы отрицать это, убить форму знания, что была чистым и простым проклятием.

Да, я понимал. Но ужас и отчаяние служили топливом для Хаоса.

— Держитесь! – крикнул я. – Будьте крепки в своей вере! Жгите еретиков гневом и дисциплиной.

Я вышел из ряда, схватил первого подбежавшего еретика и швырнул на землю. Я опустил меч на его шею, отсекая голову, затем с презрением отошел от тела, попутно всадив пулю в следующего напавшего.

— Они ничто, - сказал я, и знал, что это было правдой.

Чего я не знал, так это того, насколько ужасной она была.

Мы образовали вокруг Сестер Битвы широкий клин. Мы продвигались к центру зала безумия. Еретики бросались на нас, но без огнестрельного оружия, и потому не могли подойти. Мы ломали пыточные механизмы. У двоих рядовых были огнеметы, и они начали очищающее сожжение. Полпути до цели. Я не мог разобрать фигуры на помосте. Все, что я мог рассмотреть в полумраке с этого расстояния, был высокий уровень деформации. Сам воздух искажался как стекло, но мы шли вперед, и культисты вокруг нас умирали.

И все равно они шли на нас. Они все равно завывали, рычали и… и звали. Они звали. Повторявшиеся слоги обрели смысл. Галшанна. Галшанна. Галшанна. Это было имя. Призыв. И зов был услышан. Культисты были ничтожеством, только формой.  Пустыми сосудами, ждущими наполнения. И их наполнили. Некоторые из отбросов побежали друг к другу вместо того, чтобы атаковать нас. Они столкнулись. Они сплелись. Они слились воедино. Кричали, сначала в экстазе темной веры, а после в агонии. Затем их голоса сменились одним, в котором смех смешался с безумными проповедями. Тела слились вместе, сквозь мантии и истлевшие остатки ливрей знатных домов прорвался чудовищный розовый цвет. Материум взвыл, когда демоны прорвались сквозь его завесу. Прыгая и подскакивая, они приближались справа и слева от нас. Это были те же демоны, что и во дворце, но у них была своя форма текучей сущности.

Их было четверо.

Одно их существование стало первым серьезным ударом. Для обычного солдата все еще была возможность думать, что еретики были людьми. Теперь этот порядок вещей разлетелся вдребезги.

— Уничтожить ксеносскую мразь! – прогремел я. Мой приказ был ложью, но эта была брошена против еще большей. Мы сражались с ложью, которая стремилась сделать все, что связано с Империумом, бессмысленным. И если моя ложь давала нашим солдатам хоть немного сил, то это стоило того. Быть может, кому-то я подарил несколько лишних секунд рассудка. Другим уже нельзя было помочь. Они кричали на то, что надвигалось. Они остановились, бросили оружие и замерли с открытыми ртами, потеряв разум. Они стали лишь воплощенными во плоти криками.

Рядом со мной замер Серофф. Он бормотал обрывки молитвы. Продолжая стрелять, я схватил его за кисть левой рукой.

— Комиссар Серофф! – заорал я. – Соберись. Ты нужен здесь.

Его литания превратилась в стон ужаса, но он встряхнулся и снова поднял пистолет.

Первыми погибли безумцы. Демоны оказались возле нас в пару прыжков. Их хихикающие проповеди переплелись, свив веревку смысла, что стянулась петлей вокруг моего сознания. Еще больше солдат впали в безумие. Демоны схватили свою добычу. С обреченным солдатом в каждой руке, они не спешили, улыбаясь и говоря со своими жертвами своими текучими, меняющимися ртами, прежде чем начать их жрать. Начинали с рук. Кровь и кошмар дождем обрушились на нас.

Мортисианцы отбивались, Солтерн возглавлял атаку с таким рвением, что было ясно – яростное действие было единственным, что сохраняло ему рассудок. Демоны раздраженно ворчали. Не прерывая трапезы, они уворачивались от лаз-огня, затем катились обратно, отращивая новые руки, чтобы смять сопротивление. У их ног ликовали культисты. Они рванулись вперед в обновленном экстазе. Наша оборона была разбита. Еретики волной обрушились на нас. Мы отступили, стреляя в демонов и людей, но атака была подавляющей. Даже когда я отстрелил ближайшему демону руку и освободил из его хватки солдата, другой мортисианец слева от меня был разорван тремя еретиками. Я прошел сквозь них с тремя быстрыми взмахами меча. Демон отрастил руку, его плоть и кость покрылись тошнотворной сетью мягких трещин, и он схватил себе новую игрушку.

Все перевернулось за секунды. Возмездие было быстрым и жестоким. Сестры Битвы прекратили наступление. Они разделились на две группы и отступали вместе с нашими флангами. Они молотили демонов болтерным огнем, подавляя их способность поддерживать форму в материуме. С надетыми шлемами Сестры Ордена Пронзающего Шипа отличались от людей. Они были истинной силой веры. Они шли сквозь еретиков, не обращая внимания на атаки. Сетено возвышалась над остальными, будто она была таким же мифом, как и чудовища, с которыми сражалась. Она топтала культистов сапогами, используя вес силовой брони, чтобы ломать конечности и крушить черепа с каждым шагом.

— Выиграйте эту войну, комиссар, - сказала она мне, проходя мимо.

Я уже использовал импульс, который она и ее Сестры вернули нам.

— Вперед! – крикнул я. Никаких речей. Единственной целью была победа, и моей единственной мыслью было быть примером, быть символом. Если я упаду, это должно быть действие, что даст импульс нашей атаке, импульс, который невозможно будет прервать.

Вокруг нас коллапсировала реальность. Хаос обрел пристанище в Карратаре, и менял каждый камень крепости. Кошмары рвали нас на куски. Мы всего лишь люди, но мы дети Бога-Императора, мы его Молот, и этого было достаточно. И всегда будет достаточно. Мы устремились к помосту. Демоны замешкались под натиском Пронзающего Шипа. Культисты пытались оттеснить нас. Мы резали и стреляли во время бега, и они не могли нас замедлить. Я снова услышал рев огнеметов. Их огонь был крыльями, накрывшими врага и подталкивавшими нас.

Мы были почти у помоста. Каким-то образом в стоявших там фигурах я узнал правящую знать Мистраля. Их мантии все еще несли искаженные пародии на их геральдику, а лица имели достаточно от  первоначального вида, чтобы сделать трансформации еще более чудовищными. Они столпились вокруг окровавленной жертвы, прикованной к железному креслу. Расп. Узнать его было еще труднее, не из-за мутаций, и даже не из-за кровавой маски, скрывавшей черты лица. А из-за его сгорбленной, разбитой позы, превратившей его в незнакомца. Если бы не остатки униформы, я бы даже не догадался, кто эта жертва.

Я стрелял на бегу, целясь в баронов по сторонам. Взорвалась голова Эйхена. Его грузный, раздутый труп рухнул, комки жира шлепнулись на помост как перевернутая тележка с рыбой. Ванзинн зарычал. Он отошел от Распа к передней части помоста. Барон развел руки, будто хотел принять нашу атаку в объятья.

— Ко мне! – взревел он.

Звук был ужасным - булькающий, скользкий рев исходил от лица, которое было не более чем зияющими отверстиями за разорванными полосками плоти. Это был скалящийся череп, его лишенные век глаза вращались с бесконечным, яростным безумием. По его крику остальные бароны ринулись к нему. Они соединили руки с каждой стороны от него. Взяли за руки и его.

Я был лишь в паре шагов. То, что случилось, занялось всего три удара моего колотящегося сердца. И все же моя память предпочла во всех деталях погрузиться в темную роскошь этого события. От Ванзинна прошел электрический разряд и пронесся по другим баронам. Плоть потекла, превращая сцепленные руки в единую конечность. Трость Гото, кость, покрытая мышцами, стала третьей конечностью, когда ее тело потеряло свои очертания. Бароны сдулись. Их покорность лидеру достигла наивысшей формы. Они действовали по единой воле с тех пор, как пожертвовали Ломом. Были едины разумом и духом. Теперь были и телом. С тех пор я размышлял, понимали ли Гото и остальные что отдавали Ванзинну, знали ли истинные условия сделки. Планировали ли отречься от своей сущности в услужение силам, которые почитали? Не верю, что так, по крайней мере, изначально.

Разумеется, в самом начале они не хотели ничего, кроме отмщения обид. Они обернулись от одного буйного жреца к другому, и положили конец себе и миру, которым правили.

Ванзинн восторженно вздохнул. Он стал вдвое выше. Руки превратились в чудовищные, темно-розовые щупальца в четыре метра длиной, оканчивавшиеся скребущими когтями. С них свисало то, что осталось от баронов: мешки плоти, на которых рычали некие подобия лиц. Я видел, как сквозь кожу проступали шипы костей. Я уклонился и прокатился под его хваткой. Присел на корточки и выстрелил вверх. Снаряд прошел через торс Ванзинна и вылетел дальше, выбив каменные крошки из потолка. Сущность барона, пусть и более стабильная в форме, обладала некоторыми из тех же переменчивых свойств, что и демоны. Его плоть менялась, терпела неудачу и восстанавливалась каждый момент. Это был и рак, и река, а мои выстрелы только пускали по ней рябь.

За спиной я слышал чавканье протыкаемой плоти и ломающихся костей тех солдат, что были недостаточно быстры. Возле меня с глухим звуком рухнул Серофф. С правой стороны его черепа свисал скальп. Краусс рычал. Ванзинн высоко поднял его, когти одной из рук пропороли броню инквизитора. Краусс выстрелил в руку из иглового пистолета. Ванзинн зашипел. Его рука утратила силу. Он начал опускать Краусса. Он отвел другой кулак на всю длину, а затем послал колючий ужас в лицо Краусса. Хруст был кошмарный. Инквизитор обвис. Ванзинн дернул рукой. Голова Краусса болталась и разбрызгивала кровь. Ванзинн снова отвел руку. Мелькнула тень, напрыгнула на кулак и схватила его. Бионическая хватка Веркор сдавила пальцы барона. Она смяла форму кулака и пресекла удар.

Рыча, Ванзинн вхмахнул рукой как огромным хлыстом. Он ударил Веркор о потолок. Когда она в оцепенении упала, он обвил ее. И сдавил. Я прыгнул ему на спину и пронзил мечом череп. Поначалу хватка на Веркор не ослабла. Он проклял меня, слова звучали почти по-человечески. Он дернул головой. Я двинулся вместе с ней, держа лезвие в центре того, что было его мозгом. Я резал вперед и назад, крутил лезвие. Его бормотание запнулось. Движения стали хаотичными и дерганными. Он уронил Веркор. Попытался меня стряхнуть. Каждое мгновение его плоть менялась, и все то время меч оставался внутри, всегда рвал и резал. Ванзинн дернулся, упал на колени. Его конвульсии были такими яростными, будто он терял отрезки времени, переход между одной позицией и другой исчезал. Наконец, его голова крутанулась вокруг своей оси. Там больше нечего было назвать лицом, хотя оставались глаза и рот.

На мне сфокусировались залитые кровью безумные глаза. Они как будто прояснились. Переместились к виду за завесой материума и наполнились трагически человеческим пониманием. Зашевелился рот. Сквозь кровь и мышцы Ванзинн произнес:

— О. Теперь я понимаю.

Пусть под конец проступил человек, которого я встретил в Толосе, в нем не было покаяния. Вместо этого была обновленная приверженность тому, что он принял.

— Я твой, - сказал он темному лживому богу.

Его глаза помутнели. Он был мертв, но не упал. Его тело затряслось. Ткань реальности, и без того сильно поврежденная, начала рваться. Внутри Ванзинна открылась рана. Я почувствовал нарастание энергии. Превращение Ванзинна не окончилось с его смертью. Оно нарастало, рвалось, чтобы явиться. Я вырвал меч из черепа барона, когда произошел первый удар. Я отлетел назад, отброшенный спиралью тьмы, что вырвалась из тела Ванзинна, как жало скорпиона. Я шел через чередующиеся кадры реального и имматериума. Куски безвремения пытались разорвать мою сущность на части. Я чувствовал, как по всему телу идет пульсация. Я осознавал каждую кость и клетку тела, и если не стану держаться за каждую индивидуально, их у меня вырвут. Та часть меня, что была Себастьяном Ярриком, подверглась атаке. Потерять ее ничего не стоило. И так тяжело было ее сохранить. Но я был здесь ради Императора, и я его не подведу. Чувство цели объединило мое ощущение себя.

Все это время я был в воздухе. Время рождалось и умирало. Миры существовали и извивались. Затем я ударился об одну из поддерживающих колонн. Боль от удара принесла облегчение. Я был измотан и оглушен, но это были состояния материума. Я знал, как с ними бороться. Я встал, готовый к сражению. Краусс и Веркор не шевелились. Вблизи от меня мортисианцы отправляли культистов в небытие, хотя поток врагов не ослабевал. Раздался безумный вой, когда один из демонов исчез, его материальная форма была раздавлена Сестрами Битвы до того, как он разделился на два существа. Потери несли обе стороны, но в тот момент именно мы вцепились в победу.

Но истинный враг еще не появился на поле боя.

ГЛАВА 19

ПРЕДВЕСТНИК

1. Яррик

В помост ударила искаженная молния. Я не видел ничего, кроме вихря красок, красок с зубами, оттенков, что пожирали друг друга, оттенков, что были самой болезнью. Столкнулись грани между возможностью и парадоксом. На мгновение нас накрыло запахом крови и костей. Я смотрел на экстатическое убийство смысла и стрелял в него. Я нажимал на курок, чтобы подтвердить свое участие в сражении. Если я боролся, то выражал свою веру. Я полагался не на собственные силы, а на неиссякаемую мощь Императора. Я сражался за него, и поэтому спускал курок. Болт-снаряды испарились при контакте с вихрем. Я знал, что так будет. Я отказался покориться. И этого было достаточно. И я убью то, что идет из того шторма.

Зрелище, что рвало мои глаза и душу, было штормом самих мыслей. Мой разум отпрянул, когда мимо пронеслись фрагменты образов и рычащих абстракций. Затем буря сплелась. Она не стала менее яростной, но нечто обуздало ее, ей придали определенную форму. Она уменьшилась, и перед нами предстал враг. Он сиял тем же ядовитым розовым цветом, как и другие демоны. Его плоть тоже рябилась и плыла, но на более оформленном теле. Если другие демоны были бесформенными, их руки слишком гибкими, то у этого было угловатое костяное тело. Из верхушки черепа торчали два крупных рога, такие же длинные, как его торс. Оно носило одежду. И ее качество превосходило даже одежду знати. У существа была гордость.

На мгновение мне вспомнилось изысканное экклезиархальное облачение Вангенхайма, и война на Мистрале превратилась в противостояние двух жрецов. Но Вангенхайм, пусть и по-своему верный Имперскому Кредо, заботился лишь о собственной светской власти. Одеяние демона означало нечто истинное. Это был куда более преданный слуга своего непристойного бога, чем Вангенхайм Императора, и мы все расплачивались за эту разницу. Узоры на мантии демона были слишком запутанными, чтобы человек мог подобное сотворить. Они были потоком образов, бросавших взор смотрящего от одного изменения к другому. Они намекали на великое знание.

Если следовать образам, то можно было прочесть о грядущих переменах. В одной руке демон держал длинный посох. Он был сделан из металлических сегментов, и кончался U-образными часами, чьи стрелки указывали в разных направлениях. В центре механизма висел символ со слезой, который я видел в часовне Лома. Некий глубокий, первобытный инстинкт отреагировал на образ этого посоха, и я понял, что это устройство предназначено не для определения, а предсказания времени. Другая рука сжимала книгу. То был украшенный фолиант, обтянутый кожей. Живой кожей, потому как в центре обложки находился глаз, всегда смотревший в другом направлении от взгляда демона. Третья рука оставалась свободной и хватала воздух.

Помост тоже преобразился или же был заменен. Демон стоял на круглой живой платформе. Это было дрожащее, плоское, пускающее слюну существо, закованное в металл и окруженное лезвиями.

Все культисты, что были вокруг нас, закричали имя демона. Галшанна, Галшанна, Галшанна. Казалось, теперь они были способны выговорить лишь эти три слога, бросаясь на нас в новом приливе экстаза. Даже другие демоны присоединились к пению, и я впервые, к своему ужасу, осознал, что понимаю их бормотание. Галшанна, Галшанна, Галшанна.

Рычащий диск поднялся. Галшанна поднял руки. Он заговорил. Демон обращался к каждой душе в этом зале. Он говорил со всей галактикой. И в это же время казалось, что он говорил со мной и только со мной. Его голос сотрясал стены и шептал прямо мне в уши.

— Шансов нет! – прошептал и прокричал он. «Грядут лишь неизбежные перемены. Ты шел к этому моменту с самого рождения. Сквозь зеленый поток ты плыл к этой славе», - произнес он, и хотя я не понял слов, они что-то задели в моем сознании. «Прими предначертанное. Возрадуйся в преходящем. Вечна лишь трансформация».

Он опустил взгляд на все еще прикованного Распа, хотя кресло было больше хрящом, чем железом.  Демон зажал его в кулаке.

Все еще шатаясь от двойного столкновения - с варп-энергией и столбом - я тонул в трясине замедленного времени. Крик Распа разрушил заклинание. Я снова прыгнул вперед. Поднимаясь, диск ударил меня в грудь. Я оказался между лезвий металлических зубьев длиной с мою руку. Локти упирались в кожистую шкуру монстра. Вес собственных ног тянул меня вниз. Зубья прорезали шинель и мою плоть, вгрызаясь в ребра. По телу потекла кровь. Я стиснул пальцы на пистолете и мече и попытался залезть выше.

Галшанна взглянул на меня так, будто я был забавным насекомым. Диск начал вращаться. Демон склонил голову в дразнящем вызове. Он сжал хватку на Распе. Крики лорда-комиссара уже не были человеческими. Они стали воплощением самого безумия. Казалось, демон не причинял ему физической боли. Он ранил его как-то иначе, подвергая пытке за пределами тела.

Диск вращался быстрее. Он издавал рычащие, скрежещущие звуки, и я думаю, что он смеялся надо мной, над всеми, кто думал, что сможет одолеть его повелителя. Сражение в зале проносилось вокруг меня с увеличивающейся скоростью. Я улавливал обрывки войны и ада. Мне показали то, что предначертано всей галактике. Я видел сад мучений, в который варп превратит  материум, сияющее безумие, что станет дополнением к кошмару войны. Хаос придет, чтобы показать нам новое определение вечности, и ни один разум, ни одна душа не переживет этих откровений.

Культисты продолжали кидаться на мортисианцев, как рой крыс на злобных собак. Сестры Битвы повергли еще одного демона, но недостаточно быстро, и он разделился на два синих существа поменьше. Один из них разинул пасть на целый метр. Он прыгнул на сестру Генебру. Диск отвернул меня от этой картины. Когда тот вид снова предстал моим глазам, обезглавленное тело Генебры медленно опускалось на колени, пока демон хохотал с набитым ртом. Еще оборот, и Сетено решетила мерзость болтерными снарядами в упор, рубя ее мечом.

Я подтянулся. Зубья полосовали мою плоть. Мой центр тяжести склонился к диску. Теперь ноги не тянули меня вниз, и я поднял пистолет и выстрелил в руку, что держала Распа. Ушла половина обоймы. Ткани демона были смесью варпа и плоти Ванзинна. Вечно меняющуюся, вечно текущую, в форме ее удерживала лишь злая воля. Но одной лишь мощи этой воли было недостаточно, чтобы противостоять постоянным ударам снарядов. Она отделилась. Нечто, что должно было быть костью, сломалось. Я отделил конечность в суставе. Предплечье упало на диск. Рука выпустила Распа и, извиваясь, стала испаряться. Расп ударился о край зубьев, перекатился, порезанный и исколотый, и упал на пол зала. Он не шевелился.

Галшанна взревел. От боли? Не знаю. Определенно в ярости. Я разозлил демона, и это уже было победой. Мой триумф длился ровно столько, чтобы осознать произошедшее. Культя руки втянулась в тело демона. Книга зарычала. Из груди Галшанны вырвалась новая рука. Она схватила меня и подняла в воздух.

Передо мной открылась вселенная, и я понял, почему кричал Расп. Коснуться демона значило коснуться клубка времени, и теперь этот клубок стал петлей на моей шее и душил меня абсолютным откровением. На меня набросилось все то, что должно было произойти. Поначалу были только сильнейшие удары, от которых все онемело. Мой разум отвергал натиск стольких знаний и обратился к бальзаму забвения. Но мой мучитель не услышал моего крика, не получил наслаждения. И тогда события обрели фокус. Они превратились в историю, что имела для меня смысл. Они показывали мне будущее, мое и Империума.

Мне показывали его, но я не смотрел. И когда видения обрели четкость, когда удары превратились в стилет, я осознал грядущее. Я отрицал его. Отрицал со всей силой своей веры. Отказывался. Я отвернулся. Это было все равно что двигать гору руками. Тяжесть была неизмеримой. Сила была законом вселенной. Мое существо колебалось. Сила была слишком велика. Ведь я всего лишь человек. Что я мог сделать против изменений. Кто, кроме бессмертного Императора, мог сопротивляться?

Никто. Но какая нужда была в ком-то еще? Император неизменен. Он наш вечный бастион, и тогда Он был моим. Я не просил Его укрыть меня от знания, что желало разорвать меня. И Он тоже. Но Он был моей причиной сражаться. От самых ранних воспоминаний из Схолы Прогениум до агоний Армагеддона и после каждую йоту себя я посвятил защите Империума и непоколебимой службе Императору. Я пришел во имя абсолютной истины Имперского Кредо, и что могла для меня значить ложь этого чудовища? Я обрел волю. Я обратился к Императору. Я принял великое благо неведения. Я закрыл свои глаза на рак знания.

Я. Не. Стану. Смотреть.

События возможные, невозможные и неотвратимые – все ринулись на меня. Они осадили мою оборону. Я знал, что должен дать отпор или погибнуть.

Сражайся. Сражайся с нечистью и его видениями.

Я сопротивлялся тому, что мне показывалось, сводя его к расщепленным, беснующимся проблескам. Но я не видел окружающего мира. Я не видел боя. Я не мог действовать. Мне не хватало сил.

Что есть Воля, если не сила Веры? Что придает Вере силу, если не Воля?

Не сила воли, осознал я, но сила в воле.

Стань Верой. Стань Волей.

Да.

Я мог смутно видеть настоящий мир. Мое тело, Галшанна, зал: все они были призраками. И все же я мог их видеть. И было то, что я видел более четко, то, что находилось и в мире последовательного времени, и в аду, где меня удерживали. В центре лба Галшанны между рогов образовался глаз. Радужка его была черной, зрачок алым, и зрачок этот был бездной, вихрем кровоточащих прошлых и мучимых будущих. Он смотрел в меня и желал поглотить. Если я упаду, то именно в его расплавленный центр.

Борись.

Стань Волей.

Да.

Я.

Воля!

Я поднял правую руку. Сжал палец на курке. Выстрелил в зрачок этого глаза. Сначала я стрелял с отчаянием, затем, поскольку сражался, мог сражаться, я стрелял с воодушевлением. Я выпустил в чертов глаз всю обойму. И уничтожил знание без остатка.

Возможно, сами снаряды могли нанести монстру физический вред, поскольку тот обрел форму в материуме. Быть может, они просто были символами моей воли. Неважно. Из глаза полился темный ихор. Галшанна завопил. Завопил. Я возликовал, и, возможно, этим на долю секунды ослабил защиту. Сквозь меня что-то пронеслось. Мой левый глаз и правая рука взорвались жуткой болью. Сияющая сталь в глазу, челюсти монстра на моей руке. Боль была холодом, огнем, молнией и кошмарной пустотой. На тот момент моей жизни это была самая страшная пытка, что мне пришлось перенести.

Но боль, что я причинил монстру, была сильнее. Он швырнул меня на землю. Он возмущенно визжал от нанесенной раны, и, несмотря на свои травмы, я позволил себе короткий лающий смех. Я заставил демона разорвать контакт с собой.

— Конец дарам! – взревел Галшанна. – Конец всему!

Он стал выше. Его ярость и боль делали воздух хрупким. Искажение Карратара все усиливалось.  Колебались столбы. Они начали таять. Потолок светился паутиной трещин. Падали куски камня. Осколки были влажными от расплывающейся реальности. Все еще беснуясь от боли, Галшанна поднял книгу и посох. От диска волнами пошла сила. Она ударила по всем нам. Это было кошмарное изменение. Мой скелет пытался избавиться от своей формы и впасть в бесконечное становление. Я сдерживался, рыча сквозь стиснутые зубы. Мне удалось побороть изменяющий импульс.

Многие из нас побороли. Многие нет. Мортисианцы и культисты упали, как один, их тела взорвались в протоплазмическом хаосе. Головы стали хвостами, пальцы превратились в руки с пальцами, что превратились в руки, и так далее, пока лес конечностей не покрыл целые секции пола и не перешел в неразборчивое нечто.

Сестры Битвы устояли перед переменами, но удар ошеломил их, и еще одна, сестра Марика, пала под направленной атакой двух оставшихся демонов. Бетцнер упал на колени. Его рот раскрылся в непрекращающемся безмолвном крике. Ракетница сползла с его плеча. Его руки были подняты по обе стороны головы. Он вцепился в нечто невидимое, висящее в нескольких сантиметрах от черепа. Он был похож на святого, пытавшегося оторвать собственный нимб. Затем его крик перешел в нечто иное, чем звук. Нимб стал настоящим. Его голову окружал массивный шар свечения. Энергия искрилась и трещала. Его руки впились в свечение. В яростном рефлексе, что выбил его суставы, он выбросил руки вперед. За его жестом последовала молния и пролетела от него к Галшанне. Она ударила в книгу. Из фолианта вырвалось фиолетовое пламя. Книга завопила, исчезая в имматериуме. Галшанна в ярости вторил ей, и движения диска стали беспорядочными. Он опустился ближе к полу.

Бетцнер упал. Его тело сотрясалось мелкой дрожью.

Зал смазался. В потолке расширились трещины. Камень над головой демона начал искажаться.

— Накормите меня! – приказал Галшанна. Говоря, он смотрел вниз. Там, где был помост, образовалась круглая дыра диаметром в несколько метров. Я понял, часть пения, раздававшегося в зале, исходила оттуда. Я сделал шаг вперед. Демон был вне досягаемости, но внизу было нечто важное для него. Я взглянул в тошнотворное свечение кровавой дымки. Снизу находилась часовня. Там был алтарь, сооруженный из колючей проволоки мыслей. Я видел, как еретики приносили в жертву закованных в цепи пленных. Они не просто убивали мучеников. Это был ритуал. На пленниках до самой их смерти вырезались руны.

Поток боли и смерти. Непрекращающееся жертвоприношение. То, что было нужно демону.

Слабое место.

Я бросился назад и потянулся к ракетнице Бетцнера. Позади меня – и вокруг, и в самой голове, - Галшанна удовлетворенно шипел. Он был ранен, но его кормили. Мне нужно было заморить тварь голодом. Я двигался слишком медленно.

Мимо меня прошла Сетено, блик святости и мощи. Мутирующий пол содрогнулся под ее шагами, как напуганный зверь.

— Назад, чудовище! – крикнула она.

Ее меч оставался в ножнах, пистолет в кобуре. Демон, жаждущий  сожрать ее, опустил диск и потянулся всеми тремя руками.  Он сомкнул на сестре-супериор убийственную хватку. Она сжала руки в перчатках на плечах демона. Галшанна издал торжествующий рык, но когда он попытался пошевелиться, она удержала его. Он вытянул свою среднюю руку и обвил длинными пальцами ее горло. Сестра-супериор задрожала. Все ее тело вибрировало. Но она не делала ничего, кроме как держала демона в стальном захвате.

Она забирала у него время.

Я поднял ракетницу. Бросился обратно к дыре. Каждое движение давалось усилием воли. Стоило мне дойти до дыры, сбоку меня ударил культист. Я упал. Он тянулся к моим глазам. Мое тело было истерзано до потери сознания, но я не мог позволить ему такой роскоши. Я буду сражаться до конца войны или пока не погибну. Любое другое мнение было поражением или предательством моих клятв долгу. Я приказал пальцам собраться в кулак. Кулаку приказал ударить. Он врезался в переносицу отморозка. Тот взвыл и отпрянул. Я нанес ему удар в горло, вынося приговор. Он упал, раззевая рот, будто рыба на берегу, хватая воздух, который уже не вдохнет. Я оставил его умирать и пополз к краю дыры.

От дрожи силовая броня Сетено грозила вот-вот разлететься на части. Она молчала. Галшанна заливался смехом. От демона к Сестре Битвы ползли змеи зловещей энергии. Я вырвал себя из хватки демона, отвергнув его видения, но если так поступит Сетено, то демон будет свободен. Она платила ужасную цену в нескольких метрах от меня.

Я поднял ракетницу на плечо. Прицелился в алтарь, самое большое скопление культистов и жертв. Реальность плыла перед глазами. Левый глаз слезился от пронзающей боли, но причиной мутности было не только мое поврежденное зрение. Стабильность материума перетекала из Карратара в Галшанну. У меня кружилась голова. Я стоял на краю водоворота. В другой момент мне потребовалась бы вся моя воля, чтобы просто держаться за целостность моего существа. Двигаться было бы невозможно.

Но в тот момент двигаться было небходимо. Это был долг. Я хотел этого. Я преодолел агонию в правой руке. И нажал на курок.

Ракета улетела в часовню. Она ударила в основание алтаря. Зал сотрясся от взрыва, пол вздыбился. Замкнутое пространство заполнил огненный шар, когда пламя вырвалось из дыры. Жар и сила удара швырнули меня на спину. Цветок огня поглотил диск; он взвизгнул и упал на пол, свалив с ног Галшанну и Сетено. Беснуясь и горя, демон высоко поднял Сетено и отшвырнул. Мертвая хватка Сестры Битвы вырвала правое запястье демона. Она столкнулась с богато украшенной стойкой для пыток, разбив ее вдребезги. Дрожь прекратилась. Сестра не двигалась.

От тела демона шел дым. Были и другие испарения. Его шрамы не заживали. Движения стали дергаными. Я лишил его пищи, и он терял свою материальную форму. Мои ноги будто стали чужими, но руки не настолько отдалились, чтобы я не мог ими управлять. Левая рука нащупала новую обойму на поясе. Пальцы были неловкими, будто пьяными. Обойма пыталась выскользнуть из них.

Галшанна перевел разъяренный взгляд от упавшей Сетено на меня. Его оторванная рука не исцелялась.

Я попытался вставить обойму. Промазал.

Демон шагнул ко мне. Его зубы щерились в ярости. Но он смотрел на меня с чем-то вроде любопытства.

— Ты не его рука, - прошипел он.

Обойма вошла. Стреляй, приказал я правой руке. Но боль переходила в паралич. Пустота нарастала. Ниже правого локтя ничего не было.

— Ты не будешь его рукой, - пообещал демон.

Я стиснул зубы от усилия, я боролся с ложью паралича. У меня была рука. Я поднял ее. Левой рукой я обхватил правую, онемение стискивало призрак. Надавил. Я не чувствовал курка.

Галшанна вытянул руку, торчавшую из груди. Ее огромные когти сложились на моей голове. Игры кончились. Больше никаких темных секретов. Только мучительная смерть.

Я надавил снова. Пистолет выстрелил. Снаряды разнесли руку на куски. Меня окружили искрящиеся розовые миазмы варпа. Я надавил снова, выстрелил снова, снова и снова. Демон остановился, дернулся и пошатнулся, его масса была настоящей и достаточно твердой, чтобы вызвать взрыв снарядов. Я отстреливал куски его тела. Я причинял ему вред.

Будь символом. Будь примером.

— Враг умрет! – крикнул я. – Огонь! Все вместе, огонь!

Меня услышали. Когда я выстрелил, еще один поток болтерных снарядов врезался в тело демона. Сетено поднялась на колени. Ее атака была зловещей, будто к битве присоединилась погребальная статуя. И затем на мой зов откликнулся каждый воин Империума, что еще дышал. В Галшанну ударила волна снарядов и лаз-огня. Атака была бурей света, ярости и веры. Демон попытался сделать еще шаг. Он поднял посох, будто пытался обрушить рок на наши головы. Мы отвергли всё. Мы не колебались, хоть и поплатились за целеустремленность. Еретики все еще нападали. Там все еще был демон, и он воспользовался преимуществом, пока Сестры Битвы обратили все внимание на более серьезного врага. Адепта Сороритас и мортисианцы умирали, но умирали в бескорыстной гордости.  Они были мучениками победы против силы, что держала в руках судьбу целой планеты.

Галшанна завопил. Он горел и уменьшался. Его посох раскололся. Ноги подогнулись. Он упал на землю. В последний раз взглянул на меня. В последний раз заговорил в моей голове.

— Все же ты его рука. Он не дал мне увидеть. Думаешь, в конце ты увидишь?

Его голова дернулась назад. Я отстрелил ему нижнюю челюсть. Его крик превратился в нечто большее, более отвратительное и финальное. Он стал воем умиравших снов и реальности. В нем зарождался свет, темный, как гниющая кровь, но яркий, как агония. Он вырвался из демона. Поглотил его тело. С последним криком Галшанна был поглощен своим собственным Хаосом и провалился обратно в имматериум.

Демон исчез. Вой нет. Он нарастал. Свет поднялся к потолку. Движение в камне усиливалось. Он превратился в воронку, уходящую в пожирающий свет. Урон, нанесенный Карратару, был необратим. Буря в реальности обрела форму. Зал закружился в вихре, что поглотил поле боя.

ГЛАВА 20

ЦИКЛОН

1. Шранкер

На поле сражения раздался крик. Он ударил по всем комбатантам. Ветеран-сержант Шранкер знала, потому что когда ледяные когти впились в ее душу и заставили опуститься на колени, в следующую секунду ее не убил еретик. Она охнула от боли, будучи беспомощной целую секунду, но уже вскоре она выстрелила из дробовика по группе врагов перед ней. Секундой позже, поднимаясь на ноги, она ничего не видела. Не видела целей, но все равно убила их. Их повергло на землю, как и ее. У одного не было головы. Они не отбивались. Только корчились на земле, хватаясь за лица. Она убрала дробовик, активировала цепной меч и пошла на них. Сопротивления не было. На некоторых лицах, как ей показалось, мелькнул проблеск облегчения, когда лезвие прорезало мягкие ткани и кость на пути к жизненно важным органам. Вокруг нее приходили в себя и другие мортисианцы и омывали склоны перевала кровью врага.

До крика битва была трясиной. Шранкер потеряла ориентацию. Но теперь видела, что она добралась до конца перевала. Впереди полковник Гранах переходил от одной кучки распростертых ничтожеств к другой и всаживал пули им в головы. Его походка была жесткой из-за травм, и он шатался из-за ошеломительного удара крика. Но он шел. Она снесла голову последнему еретику поблизости от себя и направилась к генералу, прокладывая путь по колено в телах, большей частью мертвых, хотя некоторые еще шевелились. После нее не двигался уже никто.

Когда она подошла, вокруг Гранаха формировалось ядро. Там было несколько других выживших сержантов. Полки приходили в себя от крика, и осознавали, что победа пришла так же неожиданно, как и засада.

— Наши соратники выполнили задание, - произнес Гранах.

Шранкер оглянулась на поверженных еретиков.

— Но как… - начала она.

— Не спрашивайте, - оборвал ее Гранах. И добавил тише, - Клянусь Троном, сержант, не ищите этому объяснения. Уверен, оно вам не понравится.

— Да, полковник, - она кивнула. – Я все еще слышу этот… Этот звук.

— Я тоже.

— Вы думаете… - Она отступила, когда свечение в небе привлекло ее взгляд. Она поняла, что эхо звучало не только в ее голове.

— Сержант? – спросил Гранах.

Она указала, но он уже обернулся. Он тоже это увидел. Все увидели. Над ближайшей линией пиков, где ждал Карратар, отраженный свет скверны освещал облака. Их вращение стало яростным. Это образование было одновременно и бурей, и раной.

— Ну? – произнес Гранах. – Чего вы ждете? Там нас ждет новый бой.

Он издал отчаянный смешок, а после продолжил: «В бой, мортисианцы! Если нам суждено погибнуть, почему бы не плюнуть врагу в морду?»

2. Яррик

Вставай.

Я не мог. С меня хватит. Враг на Мистрале пал. Этого достаточно, разве не так?

Вставай.

Интенсивность и движение света нарастали. Через зал к сердцу разлома несся мощный ветер. Зал кружился, кружился, кружился, и это не было иллюзией или головокружением.

Вставай. Твой долг еще не выполнен.

Я перекатился на бок, затем поднялся на колени. Мой глаз и рука еще пульсировали, но парализующая пустота отступала. Я снова мог пользоваться телом, и встал. Я здесь не умру. Мой бой за Императора еще не окончен. И я не простой солдат. Я комиссар. У меня есть подчиненные. И я не дам варпу их поглотить.

Сражаясь с сильнейшим ветром Мистраля, я добрел до Распа. Опустился возле него на колени. Он все еще дышал. Я закинул его руку себе на плечо. В нескольких метрах от меня Серофф поднялся на ноги.  Кровь еще бежала по его лицу. На макушке его черепа виднелась кость. У него были остекленевшие глаза, но он подошел к Распу с другой стороны. Мы потащили его прочь.

Началось отступление от водоворота. Повсюду лежали еретики. Их убила психическая отдача от исчезновения их ложного бога. Ближайшие тела начали скатываться по полу, пойманные притяжением бури. Но там все еще был один демон. Он побежал перекрыть выход на верхние уровни замка. Путь, которым мы пришли сюда, был уже закрыт. Вместе с тем, как пол менялся и плыл, обвал превратился в пенящийся камень. Нас бы раздавило, пройди мы где-то вблизи.

В безумное бормотание демона вплелась отчаянная ярость. Он атаковал с натиском воина, знающего, что его война проиграна. Это сделало нашу победу горькой. Тварь понеслась вперед. Сестра Базилисса была слишком близко. Она едва отвлеклась от стрельбы по Галшанне, как демон оказался рядом с ней.  Она всадила в него три болт-снаряда, прежде чем ее обойма опустела. Она с яростным криком замахнулась на него мечом, и демон наскочил на нее. Он повалил ее. Вся его нижняя половина превратилась в челюсти, которые вгрызлись в ее силовую броню. Захрустели керамит и кости. Сестры пытались ей помочь. Демон поглощал снаряды, покрывался ранами и отказывался выпускать добычу. Затем раздался приглушенный грохот взрыва. Демон и Базилисса были разорваны на части. Она билась с демоном с тем же последним отчаянием, с каким он бросился на нее. Ей удалось выдернуть чеку фраг-гранаты на поясе.

Путь был свободен, но не все так просто. Окружение вертелось и кренилось. Мой центр тяжести менялся каждую секунду, и всегда в сторону вихря. Камень вопил, будто попал в пасть нереальности. Камни кровоточили. Трупы трещали и ломались. Здесь было столько страданий, что они проникли в стены, пол и потолок. Сам Карратар был последней достойной жертвой голода варпа.  Мне приходилось сосредоточиваться на каждом шаге, чтобы быть уверенным в том, что Серофф и я шли в правильном направлении, и не двигались навстречу собственной гибели.

Воронка света и разрушения росла в силе и размере. Она опутывала нас своими цепями. Она глубоко всадила в нас свои крюки и тянула назад. Я видел ступеньки к выходу из темниц. Я знал, что мы были близко, но они все равно будто отдалялись, словно Карратар растягивался, пока его внутренняя часть вращалась вокруг затягивавшего разлома. Мимо нас катились трупы еретиков. Порча Хаоса была повсюду. Мы брели сквозь бушующий поток иррационального, и оно продолжало пожинать свой урожай. У большей части выживших мортисианцев победа была украдена, когда погиб их рассудок. Они спотыкались, и их, кричащих, уносило в центр гибели.

Крик Галшанны привел в чувство Веркор и Краусса. Они шли впереди нас, в силах идти самостоятельно, хотя не быстрее нас с Сероффом и нашей ношей. Кортнер тащил на своих плечах Бетцнера. Он шатался под его весом, но продолжал идти. Позади меня шла Сетено. У нее была походка поврежденного сервитора. На ней все еще был надет шлем. Я не знал, что с ней стало после долгого контакта с демоном, но был удивлен, что она вообще могла идти.

Мы дошли до лестниц и начали подъем. Поначалу узкое пространство сделало мир чуть устойчивее. Но едва мы начали подниматься, зараза распространилась, вихрь закружился, и ступеньки стали искажаться, пока мы не оказались на скелете змеи. Любой упавший мог уронить всех остальных. Когда мы приблизились к первому пролету лестницы, ступеньки пошли рябью, и еще двое мортисианцев потеряли равновесие. Они покатились подобно оползню. Смерть наступила вовремя падения - они сломали себе шеи. Я толкнул Сероффа и Распа к стене спереди. Тела пролетели мимо. Меня сильно задело ногой. Мой баланс нарушился, и я опустился на колено. Чувствовалось теплое пульсирование камня. Наша ноша стала соскальзывать. Я не ослабил хватку на Распе, нашел направление стены и наклонился к ней. После я смог снова встать.

Нам удалось подняться на первый этаж Карратара. И пусть мы уходили от сердца скверны все дальше и дальше, мы еще не достигли нормальной земли. В конце концов, Ванзинн превратил свое семейное гнездо в карнавал извращения. Признаки мучений стекали по стенам в каждом коридоре и комнате. Ритуалы проводились даже во время боя внизу. Мебель была свалена, сломана и сожжена. Портреты на стене изуродованы знаками, что светились, подобно фосфоресцирующим синякам. В каждом просторном месте проводились собрания. Вокруг тронов и пьедесталов к полу были прикованы изуродованные тела. Учения Хаоса шли через слова и действия, и Карратар прекрасно их усвоил.

Реальность кружилась все быстрее. Разрастаясь, шторм шел за нами. Когда я рискнул обернуться, то не увидел позади интерьера крепости. Там был торнадо. Воронка была темной, цвета смерти и вопящего камня. Она пожирала кровь и последнюю агонию крепости. А мы, выжившие, были самым лакомым куском.

В холле мы наткнулись на два выхода. Тот, что слева, вел к ангару у станции маглева.  Спереди были двери во двор и на дорогу в горы. Некоторые мортисианцы уже бежали к двери. Я посмотрел на рельсы. Поезд уже колебался. Он мог быть нерабочим. Но рельсы все еще могли вывести нас из Карратара куда быстрее, чем другой путь.

В худшем случае, мы все полетим навстречу смерти.

— Налево, - попытался крикнуть я, но голос совсем ослаб. Меня услышала Сетено. Она повторила команду через вокс-передатчик своего шлема.  Даже с электронным искажением ее голос звучал неправильно. Это был звук пустой гробницы. Беллавис подхватил и усилил команду заученным, почти бессмысленным повторением. Его движения и реакции были такими механическими, что я не знал, осталось ли в нем за всей его бионикой что-то человеческое или разумное.

Через раскачивавшуюся, кружившуюся реальность мы добрались до дверей ангара. Пути прогибались, но мы пошли по ним. За нашими спинами агония умирающей реальности стала воем раненого зверя, огромного, как Титан. Я не смотрел назад. Я не осмеливался, но Сестра Гема оглянулась. То, что она увидела, задержало ее ровно настолько, чтобы оказаться захваченной.

Мы попытались бежать. Серофф и я пошли быстрее. Ноги снова стали мне чужими. Все мое тело отказывало. Изорванные легкие, избитый скелет, абсолютная слабость плоти – ничто мне не принадлежало. Это было носителем моей воли, и воля требовала, чтобы тело двигалось.

Перед нами расстилались пути, уходя по наклонной прямо в долину. Они были невероятно тонкими. Лента извивающего металла. Она могла сбросить нас в пустоту под собой. Но выбора не было, и мы пошли. Вой позади нас оглушал. Это было нетерпение, жадность, ярость и желание, ужас и боль, и расплавленные фрагменты каждого уничтоженного будущего. Мы передвигались ползком. Наступавшее разрушение шло волной. Я чувствовал, как над нами возвышалась его тень. Следующая секунда могла стать для нас последней.

Не стала. В следующую секунду мы вышли из тени. Мы оказались за пределами разлившейся ауры жертвенной крови. Но шел еще больший рев, и хотя его эхо все еще приходит ко мне в те моменты, которые я ошибочно считаю покоем, мне приятно думать, что я слышал в нем разочарование.

Пути маглева разорвались. Сзади их втянул вихрь. В том месте, где шли мы, они свернулись в спираль. Поверхность под ногами взбрыкнула. Мы упали. Я уронил руку Распа и повалился вперед. Кортнера отбросило в сторону. Бетцнер скатился с его плеч и повис на краю рельс. Я смог схватить Бетцнера, и напряжение снова породило взрыв боли в правой руке. До Кортнера было не достать. Я видел его лицо в последний момент. Он гордился этим боем. Надеюсь, эта гордость оставалась с ним в течение всего падения.

Побег окончился. Оставалась только расплата. Я оглянулся. Я наблюдал за смертью Карратара. Вихрь раскинулся от центра горы до облаков. Внешние стены замка изгибались, плавились и утекали в воронку. На Мистраль пришла мечта о чистом Хаосе. Шторм кружился в танце последнего разрушения. Вой был слышен по всей планете. Это был апофеоз ветра. Кульминация. Последний суд. Это было свершение всех трудов Ванзинна и Вангенхайма.

И он поглотил сам себя. Топливо жертвоприношений и богохульных мучений закончилось. Материум вернул свое господство, пока циклон уменьшался, колебался, истончился до линии, а после и вовсе исчез.

Мы остались с ночью, разрушенной горой и ветром. Вечным ветром. Он дул нам в лицо, этот вечный бой, и это совсем не было похоже на победу.

ЭПИЛОГ

В палатке-часовне я был один, когда вошла Сетено. Я сидел на передней скамье, смотрел на святилище Императора и взвешивал варианты.

Мы расположились в большой долине недалеко от подножия Карконн, в половине пути от руин Толосы и умолкнувшей мануфактории Ванзинна. Остатки семьдесят седьмого и сто десятого полков ожидали смены. Она шла в виде двести пятьдесят второго полка Армагеддонского Стального Легиона. Крейсер Очищающий Дождь уже вошел в систему. Гранах должен был временно возглавить военное командование планеты. Я размышлял над его карьерой. Вряд ли ему скажут спасибо за такую победу, как эта.

Не все решения относительно Мистраля были в руках военных. Последнее слово оставалось за Крауссом. После лечения ему предстояло выяснить, как далеко распространилась скверна Ванзинна среди остального населения. Исходя из того, что я узнал об этом человеке, я не удивлюсь, если он запросит Экстерминатус.

Я думал о жителях Толосы. Миллионах верноподданных Императора. Ни одного выжившего.  Распространится ли наша горькая победа на всю планету? Это не было моим решением, но я все равно чувствовал его тень. Если бы в моих руках была судьба целого мира, я хотел верить, что не стану искать спасения через уничтожение. Я хотел верить, что найду путь сражаться дальше. Сражаться яростнее.

Рядом села Сетено.

— Черный Корабль уже рядом, - сказала она.

— Да, - я этого ожидал. Бетцнер был псайкером. В его отношении вариантов не было. – Я сам с ним поговорю.

— Он не станет сопротивляться?

— Он и двигается-то с трудом. Но нет, я гарантирую, что он не станет возражать.

— Прекрасно. Я сделала запрос, чтобы вас держали в курсе его судьбы, если он выживет в Схоластике Псайкана.

— Спасибо.

— Есть еще кое-что.

Я повернул голову, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Вы знаете, что должны сделать, - сказала она.

Мы впервые заговорили после побега из Карратара. Она находилась в изоляции, под присмотром выживших Сестер. Ее броню очистили, хотя ей еще предстоял ремонт, и до меня доносился звук жужжащих сервомоторов. Она восстановилась физически, но борьба с Галшанной не прошла для нее бесследно. В ее лице была новая мертвенность. Казалось, она отрицала все формы эмоций. Самая большая рана была в ее глазах. У нее были черты лица молодой женщины, но глаза стали нечеловечески древними.  В них когда-то были прожилки золотого. Теперь там не было ничего, кроме золота.  Их наполняло ужасное знание.

— Вы посмотрели, не так ли? – сказал я.

— Да, - она кивнула.

— Зачем?

— Я всегда хотела знать, как лучше служить Императору. – Она замолчала, затем произнесла фразу, полную невероятной тьмы: - Теперь я знаю.

Я ничего не ответил, но понял. Мы оба сражались с демоном, наивысшим образом испытывая свою волю. Только выбрали разные пути борьбы.

— Вы должны были видеть некоторые варианты будущего, - сказала она.

— Отрывки. Многих я не понимаю.

Перед моим внутренним взором пролетели осколки зеркала. На многих из них были намеки на нечто огромных размеров. Деталей не было. Только мутная тень. Меня беспокоили намеки на разумность и дикость невероятных масштабов. Я пошевелил правой рукой. Она все еще болела.

— Кое-что вы все же понимаете.

Я не хотел отвечать.

— Лорд-комиссар Расп сломался, - сказала Сетено.

— Вы слышали, чтобы он отрекся от Императора? Я нет.

— Его верность не имеет значения, - она пожала плечами.

— Разве?

— Вы должны его убить.

— Я не для того вытащил его из Карратара, чтобы пустить пулю в голову.

— Тогда там, в крепости, вы сделали свой выбор.

Занавесь палатки отодвинулась, и вошла сестра Кабирия. Сетено сказала ей: «Я скоро подойду, Сестра». Она наблюдала, как уходила Кабирия, и на мгновение ее лицо превратилось в искаженную маску боли.

— Сожалею о ваших Сестрах, - сказал я. От ее отряда осталось меньше половины.

— Спасибо, - отстраненно отозвалась она, и я понял, что она думала не о текущих потерях. Она встала, собираясь уходить.

— Свобода выбора еще имеет значение. Мы не обречены, - сказал я ей.

— Да, мы должны действовать так, будто все иначе, - согласилась она.

— Я не верю, что вы видели только одно будущее. И все возможные.

— И я не верю. - Ее лицо снова стало непроницаемым, голос стал голосом воина, целеустремленного и неумолимого. – Но мы должны быть уверены, что сможем жить с последствиями того, чему поможем свершиться.

— Я уверен. Я дам лорду-комиссару шанс, который избрал для себя.

— Удачи вам с вашим выбором, комиссар Яррик, - сказала она. – Мы поговорим позже.

Она ушла, идя своим путем, преследуемая тенью глубочайшей ясности.

Еще несколько минут я молился у святилища, затем вышел из палатки в мистралианские сумерки. Мне показалось, что у ветра был глухой звук. Теперь ему оставалось веять только над руинами. Планета утратила свою политику.

Я направился к медицинской палатке. Я собирался провести некоторое время со своим наставником. Идя, я заметил, как Солтерн говорил с офицерами дозора.  Вид капитана напомнил мне, что свою миссию на Мистрале я начал с акта милосердия. И закончить я намеревался еще одним. Я пришел к мысли, что симметрия была весьма обнадеживающей. Я позволил себе еще несколько секунд этой роскоши, прежде чем отверг ее, вернувшись к силе своих молитв и истине, что поддерживала всех нас.

Истина была таковой: Имперское Кредо это вера с множеством граней. Это вера дисциплины, огня, мести. Воли.

И надежде в ней места нет.