Тёмный Империум: Божья болезнь / Dark Imperium: Godblight (роман)

Перевод в процессе: 8/43 Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 8 частей из 43.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Тёмный Империум: Божья болезнь / Dark Imperium: Godblight (роман)
Автор	Гай Хейли / Guy Haley
Переводчик	Хелбрехт
Издательство	Black Library
Серия книг	Тёмный Империум / Dark Imperium
Предыдущая книга	Тёмный Империум: Чумная война / Dark Imperium: Plague War
Год издания	2021
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Первая глава

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Давление с хлопком выровнялось и штурмовые рампы “Властелина” с лязгом опустились на палубу Палатинского ангара. Пандусы были зафиксированы в боевом положении – жёсткое падение, никаких амортизаторов – не самый лучший выбор, когда посещаешь последнего верного примарха, но тетрарх Децим Андродин Феликс не был в настроении для тонкостей.

Феликс вышел из боевого корабля первым, за ним по пятам следовали Избранные Веспатора. Это были его телохранители, десять космических десантников в доспехах различных цветов, по одному от каждого Ордена Щитов Ультрамара. Они представляли собой пёструю толпу, бросавшую вызов некоторым чувствам, объединённые только украшавшим их левые наплечники золотым символом тетрарха. Их ботинки громко звенели, когда они рассредоточились, держа оружие наготове. Даже на борту флагмана примарха они осматривались в поисках угрозы. Каждый из них был повелителем битвы, и они не могли легко избавиться от военных привычек.

Феликса ожидала небольшая делегация немодифицированных людей. Из-за знамён и паривших сервочерепов им навстречу поспешил камерарий. Каким бы маленьким и слабым ни казался этот человек, он смело встал на пути гигантов Ультрамара, заставив их остановиться.

– Милорд Феликс, добро пожаловать обратно на “Честь Макрагга”. – Камерарий изобразил быстрый, но безупречный поклон. – Позвольте мне направить вас в покои, которые приготовил для вас примарх, где вы можете освежиться. – Чиновник окинул критическим взглядом повреждения, покрывавшие боевые доспехи каждого космического десантника. – И, возможно, привести себя в порядок?

Суетливое заявление суетливого маленького человечка. Феликс не собирался рычать, но раздражённый звук всё же вырвался из вокс-передатчик его шлема:

– В этом нет необходимости. У меня срочное дело. Я встречусь с примархом прямо сейчас.

– Он просит вас немного подождать – он знает о ваших усилиях в Альвейро и очень рад, что вы пришли к нему, но просит вас дождаться его вызова для надлежащей аудиенции.

– Прямо сейчас, – твёрдо сказал Феликс. – Я командующий Восточной четверти Ультрамара. Моё дело не может ждать.

– Милорд… – начал человек, но Феликс перебил его.

– Вы сказали, что он просит.

– Да, милорд, – согласился камерарий.

– Тогда скажите, велел ли имперский регент проследовать мне в мои покои? – спросил Феликс. – Вы озвучиваете мне приказы или предложения?

Чиновник колебался:

– Ваш комфорт и благополучие всегда на первом месте в мыслях имперского регента...

– Не приказы, – сказал сержант Комин, командир гвардии Феликса, чьи доспехи были красно-белыми, как у Сынов Орара. – Я правильно вас понял, камерарий?

Спокойствие мужчины не изменилось.

– Не приказы, – признался он.

– Тогда отведите меня к нему. Прямо сейчас. – Феликс наклонился вперёд, вес брони и генетически сконструированной плоти с холодным стеклом вместо глаз. Суставы доспехов “Гравис” угрожающе заурчали. От него по-прежнему пахло войной, кровью, маслом и огнём. Мало кто из людей устоит перед чем-то подобным.

У камерария было железное сердце, и поэтому даже подчинился он с изяществом. Он снова поклонился, на этот раз ещё медленнее, и отступил в сторону.

– Я провожу вас, милорд. Я…

– Не беспокойтесь, камерарий, я знаю дорогу.

– Тогда я пошлю впереди вас герольдов, чтобы объявить о вашем прибытии.

– Если вы настаиваете, – сказал Феликс. – Если они не отстанут.

К этому времени он уже двигался.

Герольды бежали в ногу с космическими десантниками, упрямо выкрикивая имя и звания тетрарха в каждом зале и коридоре, пока они поднимались из Палатинского ангара в Дворцовый шпиль, личные владения Робаута Жиллимана.

Прошло несколько месяцев после Освобождения Пармениона и битвы при Гекатоне. Флот-примус добился больших успехов в изгнании сил Мортариона из Ультрамара, но оставалась одна решающая кампания. Садовый мир Иакс, эпицентр порчи, по-прежнему находился в руках врага. Феликса не отозвали для участия во вторжении, но, хотя данное обстоятельство могло бы объяснить его ярость, не это являлось причиной. Феликс злился по более тёмной причине.

– Дорогу Дециму Феликсу! Дорогу тетрарху Веспатора, повелителю Восточных марок! – на одном дыхании кричали герольды. Их объявления вызвали некоторое замешательство, поскольку в коридорах царило оживлённое движение, и Избранные двигались так же легко, как бык-грокс, их шаги гремели по “Чести Макрагга”, словно артиллерийская канонада. По привычке Жиллиман держал дворец пустым, когда мог; даже такому необычному существу, как примарх, требовалось личное пространство, как и любому человеку. Но сейчас, во время визита Феликса, дворец был полон спешивших писцов и властителей. Мужчины и женщины, с которыми сталкивались Избранные, похоже, не привыкли к космическим десантникам и спешили уйти с их пути, несмотря на свои высокие звания. Все они были лордами и леди какой-либо адепты, потому что к этому времени Феликс и его спутники находились уже глубоко в шпиле, куда заходили только возвышенные и их слуги.

– Мне кажется, – обратился Комин к Феликсу по воксу, – или это место заражено бюрократами?

– “Заражено” – не то слово, которое я использовал бы для таких ценных имперских слуг, – сухо ответил Феликс. – Но, по сути, твоё наблюдение верно. Это не единственная война примарха. За пределами Пятисот Миров продолжается Индомитский крестовый поход. Он скоро завершит дела в Ультрамаре. Он готовится двигаться дальше, как только будет нанесён последний удар по Иаксу.

Они направились прямо в личный скрипторий примарха, из долгого общения с Жиллиманом Феликс знал, что это его любимое место. Герольды, очевидно, тоже ожидали, что имперский регент будет внутри, и не возражали, но расспрос историторов показал, что примарх находится в другом месте, и они были перенаправлены дальше вверх, в Палату Империус.

Они поднялись на лифтах на вершину Дворцового шпиля Жиллимана. Здесь располагался купол из бронестекла, место встречи по самым важным вопросам. Феликс хорошо это знал.

Он повёл своих людей по сводчатому коридору, украшенному и высокому, как неф собора. Когда они приблизились к большим дверям в палату Империус, двадцать воинов Виктрикс Гвардии Жиллимана вышли из помещений по обе стороны и встали перед воротами, образовав идеальный полукруг, и остановили продвижение Феликса. Они топнули один раз, опустили щиты, а затем с лязгом соединили их вместе, представив тетрарху украшенную черепами и крыльями синюю стену из керамита. В центре они оставили брешь, достаточно широкую, чтобы мог пройти один космический десантник, и через неё шагнул Сикарий, некогда капитан второй роты Ультрадесанта, а теперь командир личной гвардии Жиллимана. Он вышел без шлема и остановился перед Феликсом.

– Приветствую, тетрарх Феликс, – сказал Сикарий, слегка склонив голову. Он сжимал рукоять меча. Его рука никогда не отходила далеко от оружия, либо лежала на навершии, либо играла с украшением. Сикарию никогда не нравилось держать клинок в ножнах, и, похоже, эта привычка только усилилась после возвращения из варпа. – Чем мы обязаны вашему присутствию?

– Я думаю, вы знаете чем.

Сикарий внимательно посмотрел на Феликса:

– Знаю, тетрарх? Просветите меня.

Феликс посмотрел на него сверху вниз. Сикарий был необычен для столь высокопоставленного космического десантника тем, что пока не пересёк Рубикон Примарис. Он был старше Феликса, по крайней мере, с точки зрения активной службы, хотя, если считать даты рождения, у Феликса было больше лет, чем почти у каждого живого человека.

– Примарх. У него мой пленник. Пропустите меня.

– У него, – согласился Сикарий, но не отступил. Избранные Веспатора и Виктрикс Гвардия смотрели друг на друга. В воздухе повисло напряжение. Куда бы ни направлялись Адептус Астартес, насилие всегда сопровождало их. Между ними не было ненависти, зато присутствовало агрессивное любопытство. Обе группы хотели испытать себя друг против друга.

Феликс посмотрел поверх более низкого воина на двери палаты:

– Регент ждал меня?

Сикарий склонил голову:

– А как вы думаете, брат? Он – примарх.

– Тогда он предвидит каждый мой поступок.

– Это не ваш недостаток, уверяю вас, – сказал Сикарий.

– Он когда-нибудь заставлял вас чувствовать себя дураком, капитан? – спросил Феликс.

Сикарий фыркнул:

– По сравнению с ним, тетрарх, мы все дураки. Иногда я удивляюсь, как он нас терпит. Мы должны казаться ему такими ограниченными.

Феликс протянул руку и расстегнул зажимы шлема, снял его и вытащил из-под капюшона “Грависа”. Его лицо было шершавым от высохшего пота. Он не снимал броню уже несколько дней. Он намеревался помыться до прибытия, поскольку по стандартным меркам Альвейро находился в шести днях пути от Иакса, но варп был непредсказуем вдали от успокаивающего присутствия примарха во время штормов, и путешествие завершилось за считанные минуты.

Возможно, судьба. Феликс ожидал, что приедет, когда уже всё закончится, чтобы выплеснуть ярость после этого факта. Он не был готов к тому, что происходило сейчас. Он подозревал руку ухмылявшихся богов в ходе событий, подталкивавших его и его господина к конфликту.

– Никогда не сомневайтесь в нём, – сказал Сикарий. – Я думал, что вы достаточно долго были его советником, чтобы знать это.

– Был. Но это работает и против меня, потому что я иногда забываю, что он не человек.

Суровое лицо Сикария не изменилось:

– Как и мы.

– Он собирается допросить моего пленника. Таково его намерение, не так ли?

– Это ему решать, брат, – ответил Сикарий. Он посмотрел на Избранных, они не подняли оружие, но и не держали в покое. – Пусть ваши люди уйдут. Они могут подождать в передней по левому борту. Там достаточно для них места. Похоже, у вас есть несколько опытных воинов. Мы должны испытать себя и наших людей друг против друга. Вы завоевали высокую репутацию.

На лице Сикария не было ни намёка на улыбку, когда он делал предложение. Оно не было продолжением братства, а исходило из желания проявить себя против каждого встречного.

Феликс проигнорировал приглашение.

– Значит вы собираетесь пропустить меня к нему? – Ещё одна неожиданная возможность. Он думал, что ему придётся воспользоваться своей властью, поскольку он был старше Сикария по званию. Даже сражаться. Он был готов.

Сикарий был гораздо более флегматичен и пожал плечами. Его доспехи заурчали, когда наплечники сдвинулись с места.

– Я не позволю вам ничего сделать, тетрарх. Вас принимают по прямому приказу примарха. – Измученное битвой лицо Сикария стало менее суровым; в уголках глаз даже появился намёк на улыбку. – Вы были правы. Он ждал вас.

Двери палаты Империус широко распахнулись в темноту. Люменов не было, но ставни были открыты, впуская бледный свет звёзд из высоких окон в стенах. Как и купол над головой, почти все стены были из бронестекла, и их было достаточно много, чтобы предоставить практически полный обзор корабля, от его гигантского похожего на плуг тарана до внешних краёв двигателя размером с город. Феликс остановился, на мгновение опешив. Не существовало лучшего способа увидеть “Честь Макрагга”, один из последних оставшихся в галактике линейных кораблей типа Глориана, чем увидеть его из палаты Империус, и он был покорён его величием. Флагман примарха был настолько огромным, что не поддавался описанию. Его окружало множество более массовых кораблей, ядро ударной группы Альфа, главный наконечник копья флота Индомитского крестового похода. Но эти другие, хотя и огромные сами по себе, являлись всего лишь осколками металла в сравнении с “Честью Макрагга”. Не осталось людей, которые могли бы построить что-то подобное. Наука была утрачена. Воли не хватало. “Честь Макрагга” представляла собой пережиток лучших времён, чудовищное оружие из более возвышенной эпохи, и в этом она ничем не отличалась от своего хозяина.

Робаут Жиллиман находился в дальнем конце зала, рядом с приподнятым партером, где заседали члены совета Экстерра. В этот момент никто не присутствовал, и помещение было совершенно пустым, если не считать примарха, отчего оно казалось ещё больше, несмотря на все кресла и троны, которые занимали пол.

Жиллиман стоял одинокой фигурой на фоне звёзд и кораблей. Примарх не смотрел на них, перед ним было гололитическое световое плетение, изображавшее планету, и именно ему он уделил всё своё внимание. Гололит освещал его лицо тусклым светом, придавая пепельный оттенок. Даже с дальнего конца зала Феликс узнал Иакс. Характерные особенности поражённой болезнями Нургла планеты были ясно различимыми и, казалось, заражали примарха самим своим отражением.

Уже не в первый раз Феликс подумал, что Робаут Жиллиман выглядит уставшим.

Жиллиман отвернулся от изображения. Тень поймала его взгляд.

– Децим, – произнёс Жиллиман. Имя Феликса эхом разнеслось по палате Империус, словно ища, где бы поселиться. Оно не нашло новый дом и тихо умерло, затерявшись под высокой вершиной купола.

– Рад тебя видеть, – искренне продолжил он.

Феликс подошёл к своему лорду. В теле Феликса было множество дополнительных органов и спирали дополнительных нитей генетического кода, все взятые у примарха. Жиллиман на самом деле не был его отцом, но Жиллиман был самым близким родственником для Феликса. Их кровь была смешанной.

Феликс с трудом опустился на колени, тяжёлые доспехи мешали ему двигаться, и склонил голову. Он ждал, пока Жиллиман заговорит. Когда он этого не сделал, вместо него заговорил Феликс.

– Вы не сердитесь, что я пришёл? – тихо спросил он, ожидая упрёка.

– А должен? – мягко ответил вопросом на вопрос Жиллиман.

– Я пришёл посоветовать вам не делать то, что, по моему мнению, вы собираетесь сделать.

Улыбка Жиллимана была слышна в его голосе:

– Ты настолько не одобряешь мои действия, что не хочешь уточнять их? Откуда мне знать, что мы с тобой имеем в виду одно и то же?

– То, что вы задумали, не следует называть, – сказал Феликс.

– Возможно, – произнёс Жиллиман. – Но ты не должен соглашаться со всем, что я делаю, сын мой. Ты исполняешь свой долг так, как считаешь нужным. Ты не бездумный человек, ты не боишься бросить мне вызов. Из-за этого я сделал тебя тетрархом. В любом случае, я рад, что ты пришёл.

– А если бы я вместо этого остался на Альвейро?

– Тогда я тоже был бы доволен, – сказал Жиллиман. – Но ты здесь. У тебя хорошие инстинкты. То, что мы собираемся предпринять, – это риск. Ты видишь это. Ты пришёл предупредить меня. Добрые намерения не должны наказываться.

Феликс поднял голову. Он был озадачен. Не важно, как сильно он считал, что понимает примарха, он осознал, что никогда не поймёт. Если бы кто-то из людей Феликса повёл себя так же, как он, Феликс без колебаний наказал бы их. Часто Феликсу казалось, что он оставил человечность позади, но Жиллиман никогда по-настоящему и не был человеком.

– Вы собираетесь допросить его. Вот почему вы вызвали его, вместо того чтобы позволить мне уничтожить, когда оно было найдено. Я прав?

Жиллиман не ответил, но посмотрел на него сверху вниз, впервые уделив ему всё своё внимание. Феликс чувствовал, как его взгляд давит на душу.

– Нет необходимости опускаться на колени, Децим. Пожалуйста, встань.

Феликс поднялся. Малейшие шумы в зале становились громче. Его акустика была совершенной, рассчитанной на то, чтобы усиливать самый пронзительный голос самого древнего мудреца, и она придавала звукам его доспехов, даже шуршанию его плаща по мозаичному полу, повышенную напыщенность.

– Вот так-то лучше, – сказал Жиллиман. Он сжал кулак в центре гололита, отключая его. Примарх оглядел Феликса с ног до головы и одобрил то, что он увидел.

– Ты выглядишь хорошо. Сильный. Должность тебе подходит, сын мой, – сказал он. – Как тебе нравятся твои новые владения?

Феликс по-прежнему был зол и не мог полностью скрыть это в своём ответе, поэтому его слова прозвучали излишне лаконично:

– Я пробыл на Веспаторе ровно двадцать три часа, прежде чем двинулся дальше, чтобы продолжить осмотр провинции, милорд. Я не могу сказать точно после столь непродолжительного визита, но он кажется вполне хорошо защищённым.

Жиллиман снова улыбнулся. У него была грустная улыбка, полная понимающей боли. Его меланхолия погасила горевший в сердце Феликса огонь.

– Я имел в виду людей, Феликс, я имел в виду планету.

– Оба кажутся вполне хорошими, – ответил Феликс, теперь уже не так сердито. – Но ни первое ни второе не будут ничего значить, если их нельзя защитить. Всё ваше королевство под угрозой. Орды Мортариона – не единственная опасность.

Жиллиман кивнул. Он отвлёкся. Бегущие огни космических кораблей рядом с “Честью Макрагга” наполнили его глаза звёздами:

– А как насчёт остальной части Восточной четверти? Сможешь ли ты взять её под наш контроль?

– Могу я говорить честно?

– Разве я когда-нибудь просил тебя поступить иначе?

– Это полный бардак, – сказал Феликс, и, вспомнив своё путешествие по мирам, за управление которыми он отвечал, почувствовал бремя примарха. – Почти на всех планетах царит беспорядок. Армии Мортариона не причинили большого прямого вреда востоку, но Сотарианская лига сильно пострадала от тиранидов и набегов орков, а недавно и некронов. Человеческие пираты также являются проблемой. Но флоты-ульи – хуже всего. По крайней мере, дюжина обитаемых миров была очищена до скальных пород. Я не знаю, сколько неизвестных планет постигла та же участь. Но мало нам одной хищности ксеносов – годы коррупции опустошили старую лигу. Я не был ни на одной планете, где оборона или любой другой актив, не важно военный или иной, соответствовали записям. Десятина фальсифицирована. Значительная часть финансов сектора растрачена. Многое было украдено, иногда открыто. Они не боятся имперской власти, но будут бояться. Я начал расследование. Мне помогают агенты ордо Еретикус и Адептус Арбитрес. Будут казни. Великое множество.

Лицо Жиллимана оставалось непроницаемым, что побудило Феликса извиниться:

– Простите, милорд, у меня нет времени на нежности. Требовалось преподать урок.

Примарх покачал головой.

– Нет, нет, ты прав, лига была худшей из всех политических систем, – сказал Жиллиман. – Достаточно централизованной власти, чтобы поощрить элиту, но недостаточно, чтобы держать её под контролем. Беспрепятственный поток монет усиливает жадность. Это потворствует стяжательству, в то же время позволяя уклоняться от ответственности, и поэтому страдают слабые. Это должно быть исправлено с максимальным предубеждением. И снова передо мной встают мои ошибки. Я ещё раз повторяю, что Ультрамар никогда не должен был быть разделён.

– Всё изменится, – сказал Феликс. – Сотарианской лиги больше нет. Население найдёт прямое правление Ультрамара более справедливым решением. – Он ненадолго замолчал. – Мне интересно, о чём думали Косы Императора, настолько всё запустив.

– У них были свои войны, – сказал Жиллиман, – и они дорого платили за выполнение своих обязанностей. Не их дело вмешиваться в гражданское управление. Это тоже изменится.

Феликс не мог не согласиться. Тираниды опустошили Соту, столицу лиги и родной мир Кос Императора, и почти уничтожили Кос в процессе. Он обменялся несколькими сообщениями с поредевшим орденом, продолжая переговоры о предоставлении им подкрепления из примарисов, чтобы восстановить полную численность, но они были разрушенным братством, и стыд сочился из каждого сообщения, которое они ему посылали.

– Из хорошего стоит отметить, что люди были рады нас видеть, – сказал Феликс. – Мы не встретим большого сопротивления восстановлению прямого правления, если правящие классы знают, что для них хорошо.

– Исходя из твоего опыта, люди часто знают, что для них хорошо? – спросил Жиллиман.

Феликс ответил не сразу:

– По правде говоря, я не знаю. Я был ещё мальчиком, когда меня забрали агенты Коула. Я был активен всего дюжину лет с момента пробуждения из анабиоза, и за это время я не знал ничего, кроме войны. Вы сказали мне, что я сохранил большую часть своей человечности, в отличии от многих перворождённых братьев-примарис, но мне пришлось принять это на веру. Я не знаю людей, милорд. Поэтому как я могу ответить на ваш вопрос?

– Ты ошибаешься, Децим, ты знаешь людей. У тебя есть способность к сопереживанию. Что говорит твой инстинкт?

– Что-то мне подсказывает, что люди не знают, что для них хорошо. – Он заколебался.

– И?

– Как индивидуумы люди – разумные существа, но как группа они – животные, а животным нужна твёрдая рука.

– Я понял, – сказал Жиллиман, и между этими двумя словами было место для океана разочарования.

– Философия не важна, – поспешно сказал Феликс. – Важно действие. У меня не было особых проблем с имперскими губернаторами, и если кто-то выступит против нас, народ готов восстать. С них хватит человеческой жадности и ужаса ксеносов.

– Тогда я верю, что ты исправишь это для меня, сын мой, – сказал Жиллиман. Он посмотрел в окно. – Эта война никогда не закончится. Мы можем бороться только за краткие моменты мира. Как только Мортарион будет изгнан, появятся другие враги. Тираниды, некроны, т'ау. Я должен оставить тебя и остальных разбираться с ними здесь. Мне нужно спасти галактику.

Примарх казался необычайно встревоженным. Он смотрел в никуда, затем, казалось, пришёл в себя.

– Ультрамар почти наш, – быстро продолжил Жиллиман. – С большим опозданием. Эта война стала опасным отвлечением от Индомитского крестового похода, и несмотря на мои усилия избавить большинство его активов от обязанностей здесь, и опираться на силы, собранные из окружающих секторов, несколько боевых групп флота-примус по-прежнему заняты в Ультрамаре, хотя могли бы освобождать другие миры.

– Это одна общая битва, – сказал Феликс. – Хаос должен быть побеждён, где бы он ни находился. Это важная зона военных действий.

– Важная, – согласился Жиллиман. – Ультрамар важен по многим причинам. Но мы должны принимать во внимание политику, а политика не говорит на одном языке с логикой. Есть те, кто использует моё желание спасти Ультрамар как оружие против меня, называя это признаком фаворитизма для моего собственного народа. Терра по-прежнему кипит от недовольства. Агенты врага повсюду. Жадность человечества не ограничивается мёртвой лигой Соты, но встречается везде, куда идёт человечество. Алчность затуманивает зрение людей, она делает их слепыми ко всему, кроме краткосрочной перспективы и собственной выгоды.

– Совет Экстерра делает всё возможное, чтобы опровергнуть эти утверждения, но его члены не являются верховными лордами, и даже само его существование – всего лишь очередной факт, используемый для доказательства моего желания стать Императором. Политики в Императорском дворце называют их собачками на побегушках. На Терре произошло восстание, пока мы сражаемся за выживание, – сказал он, имея в виду заговор нескольких низложенных и новых верховных лордов. Жиллиман посмотрел на своего генетического сына. – У меня есть ограниченное время, чтобы спасти Империум от внешних угроз Хаоса и ксеносов, прежде чем вся эта прогнившая структура взорвётся. Я должен одержать здесь триумф. Сердце должно быть вырвано из рук Мортариона. Переход через Аттиланский разрыв в Империум Нигилус больше нельзя откладывать. Абаддон мощно атакует Перчатку Нахмунда и обходит остатки Кадианских врат. Марней Калгар должен скоро вернуться на Вигилус. Я здесь слишком долго. Без сомнения, это часть плана магистра войны. Он наносит удар по тому, что мне дорого, чтобы отвлечь меня, и мне стыдно признаться, что это сработало.

– Вы полагаете, что Мортарион сотрудничает с магистром войны?

Жиллиман разразился невесёлым смехом:

– Он не выполняет никаких приказов, кроме своих собственных. Это не Ересь. Нет никакого центрального командования, только каприз безумия. Нет, Мортарион хочет только унизить меня. Ему нет дела до Абаддона, но его действия работают на другие планы. Он не осознаёт, что, следуя своей якобы неукротимой воле, он всего лишь марионетка других, как и все последователи Хаоса. Им манипулировали. Мне нужно быстрое решение. Мне нужно знать, что происходит на Иаксе, прежде чем мы атакуем, и мне нужно знать это немедленно. Я в некоторой опасности. Я не могу действовать вслепую.

– Поэтому вы собираетесь поговорить с рабом инквизитора?

Жиллиман поджал губы:

– Мы подошли к сути наших разногласий. Ты не одобряешь. Вот почему я знал, что ты придёшь.

– Почему вы мне не сказали?

– Потому что, честно говоря, сын мой, я ожидал твоего несогласия и понял, что в этой ситуации будет легче справиться с твоим гневом, чем заставить тебя прийти с рабом. Я пришёл к выводу, что ты можешь попытаться уничтожить его на месте с ужасным риском для себя, чтобы спасти меня от ошибки.

– Вы совершаете ошибку.

– В этом нет ничего невозможного. Если это тебя успокоит, уничтожение раба только отсрочено. Он умрёт.

– Но не раньше, чем вы используете его. Это дело рук врага, милорд. Инквизитор Тьерен зашёл слишком далеко. Он опасный радикал, предавший свой пост.

– Его действия приводят тебя в ярость, и всё же он ускользнул от тебя, – сказал Жиллиман. Феликс почувствовал укол критики.

– К сожалению, он по-прежнему на свободе, – со стыдом признался он.

– Не важно, – сказал Жиллиман. – Тьерен раньше был слугой Императора. Он всё ещё верит, что является им. Он ещё может служить.

– Боюсь, он безнадёжен. Всё, к чему прикасается варп, подвержено порче.

Жиллиман окинул его взглядом:

– Тогда порча в каждом из нас, потому что в наших душах во всех нас заключена частичка варпа. – Он пошевелился. Доспехи судьбы заурчали.

– Вы видели раба? – резко спросил Феликс. – Вы видели, что Тьерен сделал с этим испрашивающим?

– Нет, я признаюсь, что нет, – ответил примарх. – У меня много других дел, которые требуют моего внимания.

– Тогда вы говорили бы по-другому, милорд. Ремо и его паразит не принесут вам ничего, кроме зла, – сказал Феликс.

– Ты недооцениваешь силу воли слуг Императора. Мне сказали, что испрашивающий Ремо сопротивляется. Он трэлл существа, которое находится в нём, но он желает оказать последнюю услугу, и я надеюсь, что это позволит существу оставаться правдивым, пока его допрашивают. Это возможность, Феликс. Пойми, что я не отношусь к таким действиям легкомысленно. Только тварь варпа может рассказать нам, что происходит на Иаксе. Планета балансирует на грани. Один толчок может привести к тому, что она превратится в демонический мир или полностью будет затянута в эмпиреи, и она может забрать с собой много других миров, независимо от того, какой ущерб мы нанесли планам Мортариона. Это возможность, которую я не могу упустить. Это спасёт миллионы жизней. Это может спасти мне жизнь. Я не смогу выиграть эту войну, если умру.

Феликс на некоторое время замолчал.

– Вы клянётесь, что потом убьёте его? – спросил Феликс. – Милорд, простите мою самонадеянность, но если бы вы видели, что оно сделало с истребительной командой, посланной задержать Тьерена...

Феликс позволил фразе повиснуть в воздухе. У него не хватило духу облечь воспоминания в слова.

– Это будет милостью для испрашивающего, если ничем иным. – Жиллиман отошёл от окна. – Ты хочешь присутствовать на допросе, раз уж ты здесь? Возможно, если ты увидишь допрос и казнь, это тебя успокоит. Я бы не хотел, чтобы между нами возникли разногласия.

– Вы убьёте его потом? – снова спросил Феликс.

– Клянусь, – ответил Жиллиман. – Не бойся, оно не сможет причинить нам вред. Консилия Псайкана удерживает его во главе с братом-капитаном Ионаном Градом.

– Серый Рыцарь? – спросил Феликс. – Тот, который победил Тифа на борту Галатана возле Пармениона?

– Именно он. Он сильный и неподкупный. Я спрашиваю, кто лучше Рыцарей Титана может держать в оковах демона?

Вторая глава

ДЕМОНХОСТ

Библиариум космических десантников занимал башню за дворцом, и именно сюда отправились Жиллиман и Феликс, двигаясь быстрыми подъёмниками и приватными коридорами, пока не оказались в залах из адамантия вдали от корпуса корабля. Тяжелобронированный, только уязвимый реактор был лучше защищён, чем внутренние обереги библиариума, и эта защита совсем не была лишней.

Большинство капитальных кораблей Адептус Астартес несли уменьшенные копии различных меньших владений их крепостей-монастырей: кузницу, реклюзиам, апотекарион и остальные, каждый из которых был необходим для сил космического десанта, чтобы действовать независимо в течение длительных периодов времени. Одна из частей таких кораблей всегда отводилась для псайкеров и нужд эзотерических сражений, в которых они участвовали. Империум сталкивался со множеством разновидностей сверхъестественного врага. Охраняемые камеры и ритуальные места были так же необходимы, как пушки и танки для самых элитных армий.

То, что библиариум “Чести Макрагга” отличался от библиариумов на других кораблях космического десанта, было лишь отчасти связано с масштабом – хотя он, несомненно, превышал размером большинство из них. Главное отличие заключалось в его назначении. Вместо мистиков одного ордена, библиариум “Чести Макрагга” принимал библиариев многих братств и людей, не принадлежавших к Адептус Астартес, в нём служили неаугментированные человеческие псайкеры, а также те, кто вообще не являлся человеком. Каким бы ни было их происхождение, они были могущественны в варпе, и их руководители составляли Консилию Псайкану Жиллимана: его совет провидцев. Когда-то, давным-давно, Жиллиман счёл бы саму идею такого совета нелепой – чем-то из детских сказок, кабалой колдунов, направлявших короля. Теперь он находил их незаменимыми.

Количество членов Консилия Псайкана было изменчивым, поскольку они приходили и уходили на задания или погибали в боях. Их никогда не было больше сотни, и никогда меньше дюжины. Хотя со временем Консилия менялась, в её составе была горстка, на которую Жиллиман особенно полагался, и они стали для него ценной константой в войне против богов.

Жиллиман и Феликс подошли к камере, полностью сделанной из железа, проржавевшего до цвета застарелой крови. Помещение было маленьким, едва ли пятьдесят футов в поперечнике, и формой напоминало пчелиный улей – выше, чем в ширину – с защитными рунами, вырезанными на металле в таком количестве, что не осталось ни одной гладкой поверхности. Единственного люмена в клетке под потолком едва хватало, чтобы осветить камеру. Кольца из потускневшего серебра лежали на полу, скобы, удерживавшие их на месте, глубоко вонзились в палубу. Узкие смотровые щели тянулись по всему помещению на высоте головы космического десантника. Глубоко в них поблёскивало чёрное стекло, а рамы и перекладины были сделаны из освящённого свинца, также отлитого со многими символами. Это было место крайней духовной опасности, на которое лучше всего смотреть снаружи, но Жиллиман и Феликс вошли внутрь.

– Мы должны увидеть всё своими глазами, – сказал Жиллиман, прежде чем они переступили порог.

Толстая дверь со скрипом отъехала в сторону. Жиллиман надел шлем, велел Феликсу сделать то же самое и наклонился, чтобы пройти. Войдя внутрь, он не остановился, а пересёк камеру и занял место у дальней стены. Феликс же колебался. Он почувствовал запах крови. Он почувствовал страдание. В полу был широкий раздвижной люк, и от него исходило предчувствие ужаса, настолько сильное, что волосы на шее встали дыбом.

– Это злое место, – сказал Феликс.

– Есть разные степени зла, – ответил Жиллиман. Его проецируемый машиной голос казался лишённым силы, притупленным злобой, колоколом с приглушённым языком. – В совершенной вселенной я бы не имел с этим никаких дел, но вселенная, которая нам досталась, несовершенна, и поэтому некоторое зло должно служить, каким бы опасным оно ни было. Входи, Феликс, с тобой ничего не случится, обещаю.

Феликс неохотно присоединился к примарху и повернулся лицом к двери. Вошёл эпистоларий космического десанта и два кодиция. Одного Феликс знал, как Донаса Максима из Ордена Авроры, других – нет. Они были в шлемах, глазные линзы уже светились собиравшейся психической силой. Они расположились одинаково, их молчание добавляло ощущение меланхолии к пронизывающему металл злу.

Следующий вошедший удивил бы некоторых на флоте, потому что не был ни космическим десантником, ни даже человеком, а альдари, облачённым в чёрную мантию и мистическое снаряжение ясновидца Ультве. Его высокий изогнутый шлем почти касался верхней части дверного проёма, когда он вошёл.

Это был Иллиянне Натасе, эмиссар Эльдрада Ультрана, союзника Жиллимана.

Феликс родился в более терпимой эпохе, и ксеносы вызывали в нём скорее любопытство, чем ненависть. Натасе был ценным советником Жиллимана, но о его присутствии в Консилии не распространялись, и в течение некоторого времени он находился вдали от флагмана, общаясь со своим народом, который пришёл помочь в боях на западе Ультрамара. Несмотря на близость Феликса к Жиллиману, даже его контакты с Натасе сводились к минимуму. Натасе был тайной, очень похожей на то, что должно было произойти. И первое и второе было тайнами самого разрушительного рода.

Натасе изящно приветствовал примарха, это было больше похожее на танец, чем на поклон. Если бы человек совершил те же действия, он показался бы нелепым, но альдари был грациозен, его движения прекрасны, а изящные амулеты, которые он носил, только подчёркивали его элегантность, когда качались в такт приветствию.

– Милорд Робаут Жиллиман.

– Ты готов? – спросил примарх.

– Да, – ответил Натасе. – Я сверился с пряжей, каким бы трудным это ни было в окружении стольких грубых умов. Ты сможешь допросить демона. Он ответит тебе. – Ксеноса было трудно прочитать, язык его тела был богатым, но чужеродным. Жиллиман понимал это лучше Феликса.

– Ты на стороне Децима. Ты думаешь, что мы не должны проводить этот допрос, – сказал Жиллиман.

– Не должны, – твёрдо сказал Натасе. – Связанный с этим человеком демон – часть Великого Изменителя. Ничто из того, что ты услышишь из его уст, не будет правдой, даже если он говорит правду. Ты разумен для того, кто происходит от человеческого рода, лорд Жиллиман, но я боюсь, что ты не добьёшься ничего, кроме вреда, если продолжишь.

Жиллиман окинул ксеноса внимательным взглядом. Натасе казался Феликсу таким хрупким, как связка тростника, наряженная в одежды и собранная так, чтобы выглядеть как человек, таким слабым, что одна только тяжесть взгляда Жиллимана должна была бы сокрушить его, но он стоял твёрдо.

– Твои прогнозы говорили об этом? – спросил Жиллиман.

– Эльдрад Ультран приказал мне быть с тобой как можно откровеннее, потому что ваш вид не слишком умён, и ты многого никогда не поймёшь, – ответил Натасе. – По правде говоря, я не вижу, что с тобой будет. Дороги, созданные Изменяющим Пути, извилисты и никогда не ведут туда, куда, как мы думаем, они могут привести, пока не достигнут своей неизбежной цели.

– Порча. Безумие. Проклятие, – произнёс Жиллиман.

– Лаконично, прозаично, но уместно, – сказал альдари. В том, как он подражал манере речи Жиллимана, был намёк на насмешку. – Мой совет тебе продиктован отчасти этой неопределённостью, а отчасти тем, что я знаю этих демонов древности. Каждое их слово – ловушка.

– Значит ты отказываешься помочь мне найти ответ?

– Нет, я не отказываюсь, – ответил Натасе, и его высокомерие смягчилось сожалением. – Я связан клятвой помогать тебе всем, чем смогу. Эльдрад Ультран сказал, что я должен выслушать тебя. Он сказал, что ты... – Ксенос тщательно подбирал слова. – В чём-то превосходишь даже нас. – Было очевидно, что ему неприятна эта мысль.

– Благодарю за совет, ясновидец. Мы продолжим. Давайте займёмся делом. Я не позволю Ремо страдать дольше, чем это необходимо. Приведите пленника, – приказал Жиллиман.

Как только эти слова были произнесены, температура в помещении опустилась. Раздвижной люк открылся. Колеса подъёмника заскрипели, из шахты засиял серебристый свет, и по ржавым стенам пополз иней. Руны с треском активировались, когда психическая сила ударила по металлу. Невидимый прежде окружавший люк гексаграмматический круг замерцал, а затем вспыхнул так ярко, что шлем Феликса отреагировал и затемнил линзы.

Одержимый и его охранник поднялись на платформе.

Несмотря на лишённую времени тюрьму стазисного поля, в котором содержался демонхост, Хаос глубоко укоренился в глине тела Ремо. Его кожа стала тошнотворно-розовой и покрылась язвами. Он был истощён, виднелись искривлённые кости, очевидно, вывернутые в процессе превращения во что-то новое. Из суставов торчали шишки и шпоры. Несколько рогов росли с одной стороны его лица, полностью закрывая черты слева, кроме рта, чьи опущенные клыки демонстрировали неизменную, слюнявую ухмылку. В кровоточивших дёснах теснились чёрные зубы, острые, как кремень. Хотя это должно было сделать демонхоста похожим на безмозглого дурака, каким-то образом выражение лица сумело передать опасную хитрость и веселье.

Что касается человека, которым был испрашивающий Ремо, от него мало что осталось, кроме страданий. Его руки были перекинуты через перекладину Т-образного распятия из блестящего металла, руки скованы за спиной цепями с рунами из такой же синей стали. Петли колючей проволоки вокруг локтей и талии удерживали его на месте. Яростно светившиеся защитные амулеты свисали с него гроздьями. Ноги были приколоты к металлическому столбу единственным серебряным гвоздём, на шляпку которого нанесли сложный знак. Он, как и все другие тайные символы вокруг него, светился неестественным жаром. Чёрное пламя лизало путы, обжигая плоть везде, где касались её. Это было мучительное положение – быть связанным столько времени, но Ремо оставался совершенно неподвижным, единственный жёлтый глаз смотрел вперёд. Испрашивающий встретился взглядом с Феликсом. “Какой глубокий взгляд”, – подумал он. Два зрачка плавали вокруг радужной оболочки, перемещаясь в постоянно менявшемся порядке, как Великий Разлом, который расколол галактику. За ними были бесконечности.

Прежде чем Феликс успел отвести взгляд, непрошено всплыло воспоминание.

Феликс вспомнил тот день, когда раскрыл заговор Тьерена. Так называемый ритуал прорицания, чтобы найти сеть порчи Мортариона. Он до последнего момента не знал, что инквизитор собирается привязать демона к своему слуге. Он вмешался, Тьерен сбежал. Ремо остался, уже проклятый. Феликс потерял шестерых хороших людей, прежде чем Ремо схватили. Стазис и психический замок просто удерживали его.

Опасения Феликса удвоились. Холод коснулся обоих его сердец. Он отправил Ремо обратно на Веспатор, чтобы его псайкеры благополучно разобрались с ним, опасаясь, что простое убийство может высвободить заключённого в плоти испрашивающего демона, потому что как даже сейчас можно было быть уверенным в таких вещах? И всё же, вернувшись с Альвейро, он обнаружил, что демонхост не мёртв, а находится на борту нулевого корабля Анафема Псайканы и направляется за пределы системы. Он был потрясён, узнав, что приказ поступил непосредственно от примарха. Его одолевали сомнения. Он любил Жиллимана как отца, но это, несомненно, был шаг в неверном направлении. Ремо был одержим Хаосом, и с ним ни в коем случае нельзя было иметь дело. Его воспоминания о борьбе с этой тварью рухнули в огонь, и он увидел кровавое будущее, где мрачная насмешка над Жиллиманом властвовала над Империумом отчаяния и страданий. Вот как началось проклятие, с одного плохого поступка, совершенного по доброй воле. История повернулась на острие копья.

“Если бы только это можно было остановить”, – подумал он. Один удар мечом. Секундное дело. Он умрёт, но будущее будет…

Феликс оторвал взгляд от демона. Он вспотел под доспехами. Рука лежала на рукояти меча, готовая вытащить его.

Жиллиман посмотрел на него.

– Будь осторожен, Децим, – сказал Жиллиман. – Не прислушивайся к его посулам.

Феликс кивнул и пришёл в себя:

– Да, милорд.

С тех пор он избегал встречаться взглядом с пленником. На шее Ремо был ошейник, также украшенный защитными символами. От ошейника тянулась цепь. Её конец держал в руке охранник, воин в необычных терминаторских боевых доспехах, и он тоже был по-своему ужасен.

Там, где Ремо кипел от жара, Иона Град излучал холод, более глубокий, чем пустота вакуума, и Феликс понял, что именно под его влиянием появился мороз и замёрз воздух. Феликс привык к психическим проявлениям. Его собственные советники включали в своё число немало могущественных псайкеров, и он сражался против всевозможных мерзостей варпа и колдунов с тех пор, как его пробудили, но ощущение исходившей от Града силы было совершенно на другом уровне. Он представил себе, каково это – быть рядом с Самим Императором. Душа Феликса трепетала в его присутствии. Тетрарх был могучим воином, но он точно знал, что если капитан Серых Рыцарей обратится против него, он умрёт через несколько мгновений, и что вместе с его телом будет уничтожена и его душа.

Жиллиман не был подвержен влиянию ни демона, ни воина-мистика.

– Капитан Град, – сказал он, – ты готов?

– Я готов, – сказал капитан. Его голос звучал осуждающе, тон подчёркивался резкостью его вокс-передатчика.

– Натасе, – произнёс Жиллиман, – начинай.

Альдари дрожал, глубоко потрясённый сокрушительным присутствием Града. Ясновидцы являлись чрезвычайно могущественными псайкерами, но их таланты были менее агрессивными, чем у Серых Рыцарей, а чувствительность его расы была в целом выше, чем у людей. Он осторожно подошёл, словно приближался к бушующему пламени, и потянулся к висевшему на боку мешочку. Быстро говоря на своём языке, он вытащил несколько маленьких предметов; похоже, это были угловатые руны. С большой осторожностью он заставил их вращаться одну за другой на ладони, затем подбросил в воздух, где они заняли орбиты вокруг демона и его тюремщика, оставляя за собой серебристый свет, пока Град и Ремо не были окружены сложным, пересекавшимся узором. Феликс слышал имена различных божеств альдари в текучей речи, доносившейся из шлема ясновидца, но больше ничего не разобрал.

Когда клетка была сплетена, ясновидец отступил. Его руны продолжали двигаться по орбите.

– Он связан, – хрипло сказал Натасе.

Демонхост продолжал смотреть вперёд, только на Феликса. Тетрарх почувствовал, что существо пытается поделиться с ним какой-то личной шуткой.

– Дознаватель Ремо, – произнёс Жиллиман. – Поговори со мной.

Неожиданно голова существа дёрнулась вперёд и назад так быстро, что превратилась в размытое пятно, и одержимый издал глубокий кошачий рык.

– Ремо. Сражайся, – повелел примарх. – В тебе ещё осталась воля.

Голова демонхоста перестала дёргаться и замерла. Он рассмеялся.

– Твоего слуги больше нет, он поглощён мной, он часть меня. Часть Владыки Перемен, как всё было, есть и будет, – сказал демонхост. – Нет надежды ни для него, ни для тебя, мой ничтожный смертный лорд.

Жиллиман посмотрел на Града. Серый Рыцарь сильно дёрнул цепь, потянув демонхоста вперёд. Голубой огонь побежал по звеньям и опалил плоть существа. Тот издал возмущённое рычание.

– Пусть вперёд выйдет дух Ремо, чтобы он мог поговорить с нами, – сказал Жиллиман.

– Нет, – ответил демон. – Это тело моё. Его душа принадлежит мне. Я не позволю ему говорить.

– Ты уже показал свою слабость и лживость. Как его может не быть и одновременно он по-прежнему может говорить? Отпусти его, – сказал Жиллиман. Он снова посмотрел на Града.

Руны вспыхнули по всей броне Серого Рыцаря, когда он произнёс литанию на древнем готике, закончив серией звуков, которые мучили слух всех в камере и эхом отдавались в невидимых пространствах. Связанный демон закричал, услышав своё имя, и забился в оковах. Натасе отшатнулся. Библиарии космического десанта напряглись, их глазные линзы светились, когда они направляли свою грозную волю, сдерживая демона. Серый Рыцарь замолчал, и слова стихли, медленно, оставив шипение, которое казалось достаточно резким, как если бы в воздухе повисла кровь.

Ремо вяло свисал с шеста и перекладины. Теперь он казался более человечным, страдающим, а не опасным. Проволока умертвила его плоть, и кровь, ярко-красная, как у смертных, потекла по его телу.

– Я знаю твоё истинное имя, демон, – сказал Жиллиман. – Неужели ты думал, что я стану просить тебя, как какой-нибудь глупый колдун, готовый продать свою душу за обрывки знаний? Я последний сын Императора Терры. Ты будешь слушать меня и повиноваться!

– Тогда говори со своим жалким сервом, – произнёс голос демона.

Ремо поднял голову, теперь уцелевший глаз был человеческим, карим и полным боли.

– Милорд, оно знает, что вы его уничтожите. Я... – Он поморщился и стиснул чёрные зубы. – Оно не скажет вам того, что вы хотите знать. Я не могу заставить... – Его сильно затрясло. Кровь хлынула у него изо рта, грудь содрогнулась. Он застонал и собрался с силами. – Милорд, помогите мне, я хочу служить, но не могу больше этого выносить. Убейте меня, умоляю вас.

– Оно скажет, – произнёс Жиллиман ледяным тоном. – У нас есть его истинное имя. У него нет выбора, не так ли?

Голова Ремо дёрнулась, и глаз закатился, совершив полный оборот, пока жёлтая радужка с двойным зрачком не показалась снова.

– Будь ты проклят, сын Анафемы! – сказал он. – Будь проклят ты и весь твой немощный род! Великий Тзинч возвышается, и ты его пешка. Разве ты не видишь этого? Я ничего тебе не скажу!

– Ты будешь говорить. – Жиллиман положил руку на рукоять меча Императора. – Сейчас ты заговоришь, и затем этим клинком я выжгу твою сущность из бытия. Ты ничего не можешь с этим поделать. Я презираю тебя. Я отрекаюсь от тебя. Но прежде чем твоя злоба навсегда исчезнет из реальности, ты заговоришь и проклянёшь своего хозяина!

Демон корчился.

– Никогда! – сказал он, хотя в его словах прозвучала боль.

– Скажи мне, какой план моего брата Мортариона?

– Я не буду говорить.

– Говори! – крикнул Жиллиман, и Феликс был поражён силой его воли. Сцена в камере была уже сама по себе достаточно ужасающей, но под кожей реальности двигались соперничающие потоки, огромные течения психической энергии, которые разрывали тетрарха. Все они, ясновидец, Серый Рыцарь, библиарии космических десантников, были затронуты этим, но не Робаут Жиллиман. – Ты плетёшь интриги, твой хозяин – заклятый враг моего брата. Расскажи мне о его планах, и ты, по крайней мере, умрёшь, служа своему переменчивому сеньору, который сможет насладиться небольшой победой, когда я уничтожу своего родственника.

– Нет!

Демон корчился. Колючая проволока впилась в украденную им плоть, вырезая кровавые полосы в теле Ремо. Вокруг его рук и ног вспыхнули чёрные огни, пожирая смертную оболочку. Едкий дым заполнил камеру. Феликс услышал слишком человеческие крики Ремо среди воя демона. Снова Серый Рыцарь произнёс имя демона, заставив того закричать. Один из библиариев рухнул, его броня громко лязгнула об пол. Руны Натасе вокруг демонхоста вращались всё быстрее и быстрее.

– Говори, – повелел Жиллиман.

Демонхост внезапно наклонился вперёд. Грубая волна противоречивой духовной энергии утихла. Наступила душная тишина.

Натасе что-то сказал на своем чужом языке.

– Сейчас наступает самый опасный момент, берегись! – добавил он на готике.

Демонхост поднял голову. Он заговорил двумя голосами, Нерождённый теперь подчинялся Ремо. Чёрные слезы побежали по его лицу.

– Задавай свои вопросы, о сын Анафемы. Девять их у тебя будет, по числу благодеяний Тзинча.

Жиллиман был готов.

– Где Мортарион?

Демонхост вздрогнул:

– Он ждёт тебя на Иаксе, как сам сказал тебе. Осталось восемь вопросов.

– Каковы его намерения?

– Убить тебя. Семь вопросов осталось у тебя.

– Как? – спросил Жиллиман.

– Болезнью, в честь своего бога Нургла, лорда болезней, повелителя семи и трёх. Ещё шесть ты можешь спросить.

Жиллиман остановился и обдумал услышанное. Связанный демон был верен обычаям своего вида, давая самые ограниченные ответы. Все они только вводили в заблуждение. Примарх должен быть осторожен.

– Я примарх, созданный Императором. У меня иммунитет ко всем болезням. Если Мортарион убьёт меня болезнью, это должно быть что-то сверхъестественное. Как это возможно?

Демон зашипел. Ремо всхлипнул, с трудом выговаривая слова:

– На Иаксе работает Ку’гат Чумной Отец, трижды проклятый Нечистый, первый в милости Нургла. Он сам мешает в котле Нургла. Именно чумой, сваренной в котле, он убьёт тебя, глупый смертный. У него твоя кровь. Ещё пять.

– Это был полный ответ, милорд, и он может быть полон предательства, – предупредил Натасе.

– Я не буду сбрасывать это со счетов, – сказал Жиллиман. – Скажи мне, демон. Я читал об этом котле. О нём известно моим хранителям знаний. Играет ли он какую-то роль в сети порчи, которую Мортарион набросил на моё королевство?

Демон взвыл:

– Да! Да! Да! – Он бился и кричал, проклиная собственные слова, которые лились из его рта. – Это источник, выгребная яма, даритель разложения, сердце, которое качает грязь по всему твоему царству. Четыре ответа я дам тебе теперь, не больше!

– И если он будет уничтожен, власть Мортариона над Ультрамаром будет разрушена?

– Ему, сыну чумы и сыну Анафемы, будет нанесён тяжёлый удар! Осталось три.

– Где он? – спросил Жиллиман.

Демон стал хитрым:

– В варпе. В саду Нургла. Два.

Жиллиман раздражённо дёрнулся. Он плохо сформулировал свой вопрос.

– Где он на Иаксе?

– Везде. Нигде. На Иаксе, – ответило существо. – Один.

– Не играй со мной! – произнёс Жиллиман и шагнул вперёд. Он вытащил меч Императора на ширину пальца из ножен. Яркий огонь вспыхнул вдоль обнажённого лезвия. – Ты знаешь этот меч. Через несколько мгновений я использую его, чтобы покончить с тобой.

Раздался булькающий смех. Хотя его источником был демон, тот, казалось, исходил из всех углов камеры и разъедал душу Феликса, как кислота.

– Ты угрожаешь мне уничтожением, тогда зачем мне вообще что-то тебе говорить?

– Потому что ты связан! Скажи мне, где на Иаксе я найду котёл, чтобы его можно было уничтожить?

– Он нигде, он везде. Иакс становится Мориаксом. Он больше не твой и не принадлежит этому царству.

– Говори! Расскажи мне больше!

Демонхост сжался. Голос Ремо стал сильнее, настойчивее:

– Он утащит всё твоё королевство в варп, ты – ключ. Он станет вонючей игровой площадкой Чумного бога. Ты спешишь к этому концу, и твоё безрассудство приведёт к тому, что его планы осуществятся.

– Это не ответ на мой вопрос, где котёл? Я приказываю!

Демон задрожал, сопротивляясь давящему на него принуждению, внутренний конфликт поднял его с импровизированного креста. Тёмный свет засиял нимбом вокруг его искривлённой головы, и горелый пряный запах душил всех, кто находился рядом.

– Место жизни, сотворённое из болезней, где ни земля, ни вода не властны, но оба они – владыки. Сад смерти, где играют повелители чумы. Окованный железом король оспы обрушивает свой смертоносный замысел на твою обыденность.

С огромным рывком демон выкашлял извивавшиеся кольца огней, которые позволили появиться недолговечным монстрам. Они ревели, дрались и брызгали ядовитым туманом на всех присутствующих, прежде чем раствориться с умоляющими криками.

– Я больше не стану отвечать на вопросы, но обрету свободу и выполню порученное мне задание, – прогремел голос со всех сторон, заставив Феликса упасть на колени. Люмен погас. – Не Нургл получит твою голову, а следующий множеством путей Тзинч!

Кровь текла из его глаз, и Феликс едва видел, что произошло дальше, но пережил это как серию коротких эпизодов, запечатлённых в его памяти пульсировавшим психическим светом. Руны Натасе взорвались дождём призрачной кости, и ясновидца отбросило к стене. Клетка света рухнула внутрь, порезав броню капитана Града. Колючая проволока лопнула, и демон сбросил свои путы. Цепь на его шее вспыхнула красным и растаяла в дыму. Изуродованное тело Ремо содрогнулось и изменилось, замерцав переливавшимся светом. Из его рук и спины выросли перья. Его шея удлинилась и повисла, голова стала длинной и птичьей. Когти кроваво вырвались из пальцев. Серебряный гвоздь вылетел из его плоти, вонзившись в стену, и демон шагнул вперёд.

Град двинулся ему навстречу, его броня по-прежнему дымилась от разрезов клетки Натасе, но зверь, теперь уже двадцати футов ростом и продолжавший расти, отшвырнул его в сторону, отправив в одного из библиариев. Феликс попытался подняться, но голова твари повернулась на шее. Одного взгляда глаз-бусинок оказалось достаточно, чтобы пригвоздить его к месту. Его тело, казалось, пылало огнём, и он взревел от боли.

Затем появился свет, успокаивающее пламя, которое омыло его, словно бальзам, и он повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть Жиллимана, последнего верного сына, высоко поднявшего над головой меч своего отца. Демон на мгновение отпрянул от клинка, а затем атаковал, нанося удары быстрее, чем мог уследить глаз. Раздался взрыв и крик, который, казалось, длился вечно. Пламя меча вырвалось наружу и закружилось. Демон завопил. Из него повалил белый дым, его крики превратились в жалкий визг, и он съёжился, снова уменьшившись до человеческих размеров. Феликс увидел, как объятого пламенем Ремо пронзил меч Императора, а затем тот упал на пол.

Крики стихли. Огонь погас. В камере стало темно.

Целую вечность Феликс лежал ошеломлённый. Он даже не успел положить руку на меч.

Тишина прошла. Феликс пошевелился. Он чувствовал слабость, но мог стоять. Он увидел светившиеся линзы глаз Града, библиариев и, наконец, к его облегчению, линзы доспехов судьбы Робаута Жиллимана, безошибочно узнаваемые по их размеру и высоте.

– Люмен, – приказал Жиллиман.

Единственная лампа под потолком выплюнула искры, а затем медленно включилась.

Библиарии космических десантников стояли на страже, держа оружие наготове. Нимбы психической энергии вернулись, заиграв вокруг голов всех псайкеров. Натасе стоял в дальнем конце камеры, его украшенный шлем был сброшен. Его лицо было бледнее алебастра, чёрные глаза – казались маленькими щёлочками. Он тихо дрожал, и на взгляд Феликса был больше поражён силой меча Бессмертного Императора, чем появлением демона.

От Ремо остался только обугленный труп, его конечности сжались из-за свёрнутых огнём сухожилий, зубы белели в кричащем рту. Град подошёл к мертвецу и посмотрел, его линзы злобно сверкнули синим светом. Именно он заговорил первым, и он обратился к Жиллиману.

– Вы лорд Империума, имперский регент, лорд-командующий, последний верный сын Самого Императора, мой господин и мой генерал, – произнёс Град. – Но я никогда больше не сделаю для вас ничего подобного. Запомните мои слова хорошо, примарх, вы ступили в опасные воды с тем, что здесь произошло.

Позже Феликс узнал, что в тот день всё братство Града покинуло флот-примус, независимо от того, где находились его боевые группы, и какое-то время они не будут служить на стороне Жиллимана.

Жиллиман смотрел, как уходит Град. Меч Императора висел в ножнах на боку, словно и не покидал их.

– Действительно, опасный путь и тяжёлая цена. Этот человек отдал свою жизнь и душу, чтобы донести до нас эту информацию, – сказал Жиллиман. – Но теперь я знаю, что нужно сделать, чтобы убрать Мортариона из Ультрамара.

Третья глава

ВЕЛИКОЕ ИЗМЕНЕНИЕ

– Когда-то здесь были города, – сказала Черала. Она закашляла и сплюнула мокроту. Её бедро снова болело, а нога волочилась. Ещё один сомнительный подарок от весёлого Дедушки.

– Заткнись, Черала. Их никогда не было. – У Одифа был гудящий голос, наследие ушных червей, которые забрались ему в голову, когда он был ребёнком. Он по-прежнему слышал их тихие трели и поэтому всегда очень громко говорил.

Черала съёжилась. Крик Одифа поднял с холмов тучи желчных мух. Гигантские грибы задрожали и повернулись, хлюпая на стеблях, чтобы посмотреть, как они проходят мимо.

– Были! Дедуля рассказывал, – сказала Черала. Она откинула сальные волосы со здорового глаза. Другой был наполовину закрыт пульсировавшими наростами. Ведьмаки в деревне говорили, что опухоли могут пройти, а могут и не пройти; всё зависело от того, как усердно она молилась своему другому дедушке, толстяку, весёлому лорду, Нурглу-в-тумане. – Прямо здесь, в Вонючем лесу, был город.

– Чепуха! – прогремел Одиф. – На Ноксии нет городов. Вообще. – Они оба имели лишь смутное представление о том, что такое город, но знали, что в нём много людей. – Глупо жить в такой тесноте. Самый быстрый способ распространения оспы.

Оспа: они использовали это слово для всего, независимо от недуга, болезни или недомогания, хотя, когда дело доходило до правильного описания, если это требовалось, у них было множество слов, по одному для каждого из подарков Дедушки.

– Это правда, – сказала Черала. Несогласие Одифа разозлило её, и в кои-то веки она дала отпор. Она указала на высокие жабьи деревья, на каждом из которых росли тысячи пятнистых шапок слизи. – Это были здания, огромные, как небо, а это... – Она указала на хлюпающие мхи, по которым они шли. – Это были дороги, прочные.

– Во-первых, это мох. Во-вторых, дороги – это слякоть и грязь, – сказал Одиф. – Это лес, и он всегда был лесом. Деревья, слизь и мухи. Никаких зданий, ничего прочного.

– Да ну? – тихо проворчала Черала, но Одиф, вот неожиданность, прекрасно её расслышал.

– Ну да, – сказал Одиф.

Они подошли к краю земель сбора. Под обилием лиан и деревьев можно было различить квадратные, правильные продолговатые силуэты, сложенные в высоту по пять штук. Их ржавые двери были полуоткрыты, показывая зловонную тьму внутри. Издалека они выглядели как глыбы, и маленький ребёнок мог бы принять их за таковые, но Черале было двенадцать лет, она прожила уже полжизни, и она была мудра, как и все. Блоки были металлическими, по большей части прогнившими насквозь и порой наполовину погрузившимися в болото, но когда её дедуля – её человеческий дедушка – рассказал историю города, она поверила, потому что видела ящики.

– Тогда что это? – спросила она.

– Божьи ящики, – воскликнул Одиф. – Подарки из кладовых Дедушки в его Чёрном поместье. Далеко, далеко в саду.

Одиф обернулся и посмотрел на неё. Его лицо настолько распухло от зоба, что растянулось, а челюсти свисали на грудь. Его потрёпанная одежда была в пятнах от пота. Он выглядел лет на пятьдесят, хотя был ровесником Чералы.

– Так рассказывают говорящие с богом. Они говорят, – проревел он, – что если ты будешь продолжать идти всё дальше и дальше по Вонючему лесу, то выйдешь с другой стороны, и окажешься в самом великолепном из мест, в саду Нургла! Как это прекрасно, когда тебя пожирает гниль, но ты этого не чувствуешь. – В животе у него заурчало, и он шумно выпустил газы.

Они шли между божьими ящиками. Так близко к деревне их обчистили ещё поколение назад. Дедуля Чералы говорил, что с тех пор, как появился лес, прошло сто лет, и он был прав. И одновременно он ошибался, потому что за пределами трёх систем звёзд Бедствия прошло всего двенадцать лет. Просто в империи смертных Мортариона время болело не меньше, чем плоть.

– Нет, – сказала она. – Нет! Это... – Она подыскивала незнакомые слова. Мягкое нёбо дедули пострадало из-за гнили во рту, и он говорил не так хорошо. – Рузовые тейнеры, – сказала она. – Это был... порт. Он сказал, что эти ящики пришли из других мест, полные всего хорошего, что мы берём из них сейчас, в большом Периуме, до того, как мы встретили весёлого Дедушку и когда поклонялись другому богу.

Теперь она сама говорила громко, раздражённая. Её богохульство вырвалось так же легко, как отрыжка, и оказалось не менее едким. Визг насекомых на деревьях стих. Паршивые птицы перестали каркать. Они осуждающе наблюдали за ней.

Одиф, казалось, ничего не заметил, но хлопнул себя по шее, прибив кровопийцу. Он стряхнул слизь с руки.

– Твой дедуля так сказал? – Он захохотал. – Слова твоего дедули не ценнее навоза. Он самый старый человек в деревне, и голова у него такая же мягкая, как и рот.

Звериные звуки леса вернулись, снова переживая свои безумные циклы жизни и смерти. Черала продолжала держать больной язык за зубами. Она не хотела обижать весёлого Дедушку рассказами своего дедули, плохие вещи случались с теми, кто так делал, но она знала, что они были правдой. Он сказал, что его прапрадедушка работал здесь, и он не имел в виду, что тот рылся под гнилыми стволами в поисках пищи.

Корни деревьев в этой части леса были толстыми, побеги росли на фут в день, прежде чем превратиться в чёрную труху, а затем снова, так что предательская паутина коряг заменила мох. Они отправились к нагромождению рузовых тейнеров, или божьих ящиков, если вы придерживались мнения Одифа. Те образовали зелёные каньоны, увенчанные деревьями и свисавшими бородами лишайника. Иногда животные бежали впереди них, все они были благословенны, и ни одного – и Черала содрогнулась при этой мысли – здорового. Таковы были подарки весёлого Дедушки.

Они ударили по нескольким тейнерам, которые гудели, как пустые черепа, если бока не рассыпались. Все они были пустыми, их содержимое давно исчезло или сгнило в кашу. Многие стали логовищами кишащих форм жизни Ноксии. Когда они открывали двери, шипящие крысы выскакивали из своих гнёзд, или рои мерзких жуков пролетали мимо на мерцавших крыльях, пугая Чералу и заставляя Одифа громко смеяться, словно один из храмовых колоколов.

Лес поредел. “Порт, должно быть, был таким же большим, как весь мир”, – подумала Черала. Жабьи деревья и их толпы слизистых крон отступили. Божьи ящики тянулись вдаль, тысячи и тысячи. Возможно, миллионы. Далеко на севере они громоздились друг в друга, и там по-настоящему начинались болота, но здесь, всё ещё у края, под зелёными и чёрными ковриками сохранялись намёки на упорядоченность.

Сколько бы ящиков ни было, Черала и Одиф ничего не нашли. Каждый удар отзывался гулким эхом. Каждая дверь открывалась в пустоту. Они съели по паре крыс, сырых и мокрых, и потому не убили никаких подарков, которые весёлый Дедушка мог спрятать внутри, чтобы помучить их.

Открылся полог леса. Деревья на божьих ящиках поредели. Вскоре они увидели сами ящики, теперь уже как следует, блестящие от ржавчины, но определённо сделанные. Черала провела пальцами по выцветшим буквам и обнаружила на одном из них отлитые из металла черепа.

– Смотри! – сказал Одиф. – Это символ весёлого Дедушки, череп Нургла. Он дал нам это, а не какой-то Периум, – усмехнулся он.

– Скорее поправляйся, – огрызнулась она и вскарабкалась на бок одного из божьих ящиков, используя виноградные лозы, чтобы забраться наверх. Она стояла и смотрела на холмистые горизонты, на беспорядок организации и хаоса в пейзаже.

Небеса Ноксии пульсировали цветом, мертвенно-бледным, словно исчезающий синяк, смесью зелёного и жёлтого, фиолетового и коричневого. Это было прекрасно, и она некоторое время смотрела, как кружатся облака, забыв о боли. Пелена дождя притянула её взгляд вниз, а затем луч света проник внутрь и осветил что-то, что заставило её вскрикнуть от восторга.

– А что насчёт этого? – сказала она, указывая рукой.

Одиф поднял взгляд с земли, где ковырялся палкой.

– Что? – Он ничего не видел. Немного дальше по линии ящиков один из них упал со штабеля и заслонил ему обзор.

– Вон там. – Она заковыляла так быстро, как только позволяло ей не сгибавшееся бедро, вдоль длинного квадратного гребня из божьих ящиков. Одиф последовал за ней по дороге между ящиками, и теперь она могла видеть, что это была именно дорога, потому что встречались участки мокрого плоского камня с вделанными в него маленькими металлическими шипами и забитыми листьями решётками.

На этой дороге было то, что она увидела. Одиф перелез через упавший божий ящик, загораживавший это от посторонних глаз, и она прохрипела торжествующий смешок.

– Посмотри туда! Это должно быть что-то!

– Это ничего, – сказал Одиф, приближаясь к окутанному растениями силуэту, на который она указывала.

– Врун! Ты всё видишь! Это машина! Машина! Это не из леса! Город. Здесь. Ха! – Она спустилась с гребня и стянула мох и гниющую ткань, обнажив тяжёлую, жестокую на вид штуковину, квадратную во всех изгибах и выпуклостях джунглей, с клеткой наверху, в которой мог сидеть человек, и длинной рукой с зубцами для поднятия тяжёлых предметов. “Как тейнеры”, – подумала она.

Одиф приподнял пучки мёртвой растительности и пренебрежительно фыркнул. Металл был ржавым, тонким, как бумага. Хлопья краски осыпались, словно струпья.

– Что-то от людей Дедушки. Гвардия Смерти. У них есть танки и всё такое.

– Ты когда-нибудь видел хоть одного? – воскликнула Черала. – Они бы никогда туда не поместились! Это для нормального человека, как мой дедуля.

– Здоровья твоему дедуле, – мрачно сказал Одиф, отходя от машины. – Сюда, болтушка, эти божьи ящики выглядят нетронутыми.

– Рузовые тейнеры, – не унималась Черала и показала язык.

Конечно же, Одиф оказался прав. Ящики были набиты до отказа. Содержимое некоторых сгнило до бесполезности, твёрдые куски отслаивающейся древесной массы, которые могли быть коробками, вещи внутри таинственных свёртков. Но в других крошащийся пластек и прочные металлы защитили содержимое, и когда Одиф открыл божий ящик парой ударов по замку, и оттуда посыпалась лавина металла, он захрипел от радости.

– Хорошая сталь! – сказал он, поднимая тяжёлый винт. – Хорошее железо!

Это были детали каких-то машин, когда-то защищённые заполненными маслом полиэтиленовыми мешками. Мешки исчезли, масла высохли до липкой смолы, но сам металл почти не пострадал. Одиф поднял один кусок, потом другой, и уронил их, когда заметил что-то получше. Он вошёл внутрь, вытащил содержимое, и ещё больше посыпалось изнутри.

– Богатство! – сказал он. – Такое богатство! Эй, Черала, эй! Сколько мечей можно сделать из этого? Сколько плугов для грязи? Черала не слушала. Раздался странный звук, который привлёк её внимание, почти затерявшийся под шумом, когда Одиф пробирался сквозь разбросанный металл: высокий перезвон, чистый, самый чистый звук, который она когда-либо слышала. Он заворожил её, и она направилась к нему.

– Черала! – крикнул Одиф, но она его не слушала, и он, бормоча что-то, вернулся к своему сокровищу.

Она захромала вперёд и не успела опомниться, как оказалась в полумиле от своего друга. Шум стал скорее не громче, а отчётливее, звонкой мелодией перезвона, которая не была совсем музыкой – она была слишком случайной для этого, – но всё же почти была.

Потом она увидела огни.

Ряды божьих ящиков, или тейнеров, или кем бы они ни были на самом деле, закончились. Впереди открылось широкое пространство, обозначенное кругами, поднятыми над землёй на металлических столбах. Яркое розово-голубое свечение мерцало и вращалось над одним из них, и ей показалось, что она видит двигавшихся в небе танцоров. Увитые лозами ступени вели к кругу, и, не раздумывая, она поднялась по ним, очарованная светом и музыкой.

Когда она добралась до вершины, то обнаружила, что круг покрыт переплетёнными лианами, всё усеяно какими-то узлами и грибами. Они казались апатичными в своём росте, толстыми и вялыми. Они наполовину поглотили другую машину, ожидавшую там, большую штуку, похожую на жирную птицу с разбитыми окнами спереди. Источник света и шума исходил из-за неё.

– Космический кабль, – сказала она, узнав это из другой дедулиной истории о летательном аппарате, который спустил с неба божьи ящики. Она обошла его и ахнула.

В центре круга всё превратилось в чистый кристалл: корни, растения, металл и всё остальное. Отсюда и исходило сияние. Кристалл разрастался во все стороны, очень медленно, но с каждым дюймом, который он набирал, всё больше его окружение превращалось в такую же прозрачную стеклянную субстанцию. Воздух был сухим, и дул прохладный ветер, принося с собой ароматы, которые Черала могла описать только словом “чистый”. Наблюдая за происходящим, она заметила, что колокольчики звучали, когда корень или поганка трансформировались, кристалл двигался или сжимался и воспроизводил мелодичные звуки. Свет становился ярче, переходя от золотого к зелёному и обратно к розовому. Она вскрикнула от восторга. Она никогда не видела такой красоты. Её поразила мысль, пришедшая откуда-то извне. Та говорила с ней и объясняла, что до сих пор она действительно не знала, что такое красота, думая, что уродство и болезнь – самые прекрасные вещи, когда сейчас перед ней открылась истинная красота, чистая, прекрасная и постоянно меняющаяся.

Огни стали ярче, плотными и медленными, сливаясь в сияющих птиц, которые вырвались из света и полетели во все стороны. У них было сиявшее оперение, и они были свободны от всех болезней. Их голоса создавали прекраснейшую музыку, которая сливалась с перезвоном кристаллов. Светившиеся шары вырвались из сияния и заплясали вокруг, роняя золотые капли. Там, где они падали на землю, появлялись и росли новые кристаллы, в то время как музыка звучала всё громче, а свет сиял всё ярче, достигая болезненных облаков и наполняя их новым великолепием.

На мгновение она почувствовала себя счастливой. Только на мгновение.

Свет запульсировал. Внутри двигалась какая-то фигура. У неё были руки и ноги, как у человека, но вместо головы была ухмылявшаяся луна, такая ярко-жёлтая, что она не могла на неё смотреть. Существо вышло из света и начало прыгать, размахивая хрустальным посохом, с которого свисало ещё больше кристаллов. Бормоча что-то на каком-то непонятном языке, оно выпустило разряды шипящей магии, которые ударили по земле повсюду, в том числе и в космический кабль, превратив его металлическую шкуру и душившие его загубленные растения в одну гигантскую сверкающую скульптуру. Ей не понравился ни незнакомец, ни его посох, но она обнаружила, что не может уйти, застыв на месте от его прыжков. Свет стал резким. Существо заметило её, и его ухмылка стала ещё шире. Оно не сказало ни слова, но опустило посох. Тот вспыхнул.

Она едва почувствовала, как магия коснулась её. Затем она попыталась пошевелиться, но не смогла, а когда посмотрела вниз, то увидела, что её ноги превратились в кристалл, который полз вверх с чувством невыносимой тесноты. Её новая стеклянная кожа вибрировала от энергии перемен.

Из света появились стаи кричащих существ, которые медленно размахивали крыльями, и они были не так красивы. Покачивавшиеся сферы коснулись платформ и земли за ними, а затем взорвались с приглушёнными вздохами, и из них появились долговязые твари ярко-розового цвета, которые с хихиканьем запрыгали на деревья. Они шумели и кричали, бросая разноцветные огни с ладоней и поджигая мокрые деревья.

Последним, что она видела, стал отвратительный гигант: покрытый струпьями, пахнущий пылью и с птичьей головой длиной с человеческое тело. Он вынырнул из света и расправил крылья, усеянные безумно вращавшимися глазами.

Кристалл закрыл её лицо, затем макушку, и всё же она по-прежнему могла видеть.

Её душа кричала об освобождении из этой тюрьмы. Когда её разум погрузился во фрактальное безумие, быстрые демонические звери галопом понеслись из растущего разлома. К тому времени Одиф увидел, что происходит на старых посадочных площадках, и попытался убежать, в ужасе разбрасывая свои находки. Он не сумел уйти далеко, был разорван на куски и джунгли выпили его жидкую кровь. Хрустальные наросты росли всё быстрее и быстрее, и ещё больше демонов Тзинча хлынули на Ноксию.

Боги сражались.

Война в Разломе началась.

Четвёртая глава

ПЕРВЫЙ В МИЛОСТИ НУРГЛА

В горариуме Мортариона все часы остановились. Демонический примарх Гвардии Смерти был окутан чёрными нитями, которые проникали сквозь его кожу и глаза. Благодаря тёмному чуду Mycota Profundis, он общался со своим отдалившимся генетическим сыном, Тифом, и примарху не нравилось то, что он услышал.

– Я не могу прийти на Иакс, Мортарион, у меня есть приказы от высшей силы, – говорил Тиф. – Первая, Третья и Четвертая чумные роты со мной. Мы возвращаемся в звёзды Бедствия.

Замогильный голос Тифа исходил из идеального воссоздания его плеч и головы, живого бюста, представленного в поперечном сечении, словно анатомический образец вивисекции. Трубки и органы двигались под слоями костей, жира и брони. Рана, нанесённая Тифу братьями-ведьмами Императора, по-прежнему беспокоила его, спустя месяцы после битвы за Галатан. В его теле появились новые почерневшие участки, которые даже регенеративные способности Нургла пока никак не могли заменить. Клинок капитана Града глубоко вонзился в него. Постоянное гудение роя разрушения, который использовал его тело в качестве носителя, стало приглушенным.

– Ты ранен. В тебе говорит страх, – произнёс Мортарион. Удовольствие, которое испытывал примарх от неудачи сына, передалось между ними вместе с его словами, и Тиф вскинул голову.

– Страх не имеет ничего общего с этим, мой генетический отец, – ответил Тиф. – Я – смертный герольд Нургла. Наш бог повелел мне вернуться. Я должен идти, и ты тоже должен. В этот самый момент твои материальные активы подвергаются нападению. Великая война между богами началась.

– Нет! – сказал Мортарион. – Я не откажусь от своей кампании. Мы уже близко. Жиллиман умрёт от моей руки, и его королевство станет нашим. Не три мира, посвящённые порчи, а сотни! Миллиарды душ созрели для сбора урожая. Скоро придёт мой брат. Ловушка расставлена. Я поймаю его.

– Послушай меня, Мортарион, – терпеливо сказал Тиф, ещё больше разозлив примарха. – Ты должен прислушаться к новостям. Я пришёл к тебе не как твой сын или твой первый капитан, а как герольд Дедушки Нургла. Ты должен вернуться. Это не просьба. Ему нет дела до твоей вражды с братом. Перемены нарушают цикл смерти и возрождения. Это настоящая война. Отложи в сторону своё мелкое соперничество, тебе повелел это сделать твой бог.

– Как ты смеешь, – сказал Мортарион. – Как ты смеешь так обращаться со мной, словно я ребёнок, которого нужно отругать.

– Я исполняю свою роль, как повелел наш бог, – сказал Тиф. – С твоей стороны было бы мудро исполнять роль его чемпиона.

– И где же эта воля, Тиф? – Выражение лица Мортариона исказилось так сильно, что чёрное кружево мицелии сломалось и снова сформировалось на его лице. – Нургл лично покинул свой тёмный дом, чтобы рассказать тебе? Я ничего не слышал ни от стража поместья, ни от нечистого, ни от любого другого из его князей, значит он ничего не велит мне. Я отказываюсь в очередной раз поддаваться твоим манипуляциям.

– Он по-своему сообщает мне свою волю, отец, – сказал Тиф. – Есть предзнаменования, есть побуждения. Мне были ниспосланы видения, мне были даны знамения.

– Даже не посещение? – усмехнулся Мортарион. – В таком случае я должен немедленно отказаться от своей победы, – саркастически добавил он.

– Не было бы необходимости в герольде, милорд, если ты прислушался бы к варпу, то тоже услышал бы, – спокойно сказал Тиф. – Я поднимаюсь в его милости. Воля верна и обязательная. Уходи сейчас же.

– Я и так достаточно занят здесь, – огрызнулся Мортарион. – Пошёл вон. Я сын его самого могущественного врага и один из его главных слуг. Если он хочет повелевать мной, то может сделать это лично.

– Отец, ты сам это сказал, ты – слуга. Не забывай об этом. Ты примарх, но служишь богу. Я предупреждаю тебя. Существует иерархия. Дедушка не является лично. Он – это всё. Он повсюду. Он поймёт, что ты бросаешь ему вызов. Это самая чёткая команда, которую ты получишь. Рассматривай мои слова как предупреждение.

– Я не подчиняюсь твоим приказам, первый капитан. – Мортарион взмахнул крыльями, разнося вокруг зловонные испарения горариума. – Ты всем обязан мне.

– Ты всё перевернул с ног на голову, милорд. Это я привёл тебя к твоему нынешнему положению. Ещё раз повторяю, я выполняю свои обязанности посланника в твоих интересах.

– Ты – змей, Тиф. Ты всегда был им. Ты всегда будешь.

– Да будет так, – сказал Тиф. – Ты переоцениваешь свою ценность. Твоё высокомерие ослепляет тебя. Ты бросил вызов воле Нургла, чтобы развязать эту войну, и ты снова бросаешь ей вызов, чтобы остаться. Нургл – снисходительный дедушка. Он наслаждается делами своих детей, какими бы своенравными те ни были, но у него есть пределы. Ты быстро приближаешься к ним. Если ты нарушишь их, будет только один исход, Мортарион. Дедушка будет недоволен. Самая сильная ярость исходит от самых добродушных. Не заставляй его…

Мортарион издал яростное шипение. Из респиратора на его лице повалил зелёный и фиолетовый дым. Он взмахнул Тишиной, своей огромной косой, разрезая стебель гриба, на котором был воссоздан Тиф. Тиф зарычал, когда фантомная боль потянулась к нему через варп, и изображение рухнуло, уже растворяясь. Он ударился о землю в брызгах чёрной материи и исчез.

Споры мицелия, из которых состояла Mycota Profundis, сморщились. Мортарион вырвался из их объятий прежде, чем они полностью разложились, заставив питаемый варпом гриб заговорить человеческим голосом.

– Я – Мортарион, лорд Гвардии Смерти! Несущий чуму, могущественный, неукротимый, – сказал он. В стеклянной тюрьме на больших центральных часах душа его приёмного отца-ксеноса в ужасе заметалась по кругу. – Никто не повелевает мной!

Гнев Мортариона проявился как взрыв психической энергии, которая вырвалась из него и прошла через тысячи часов. Как только он коснулся их, они пришли в движение и начался перезвон. Разбитое время гремело вокруг горариума.

– Никто, – повторил он. – Ты слышишь меня? Никто!

Непокорность Мортариона не осталась незамеченной.

В доме, огромном, как вечность, в саду отвратительной плодородности, что-то чудовищное зашевелилось. Глаз, способный охватить целую вселенную, неподвижно закатился в глазнице, и его взгляд упал на Ультрамар.

Ку’гат помешивал в котле, когда началась буря. Он посмотрел на небо, где пурпурно-зелёные облака заслоняли солнце. В них играли молнии болезненного цвета, а когда они вспыхивали, то издавали звук, похожий на треск ломающихся гнилых веток.

– Дождь собирается, – печально сказал он. Он не любил дождь. Тот напоминал ему о его сопернике, Гнилиусе. Он повернулся, чтобы сказать это Септику, но его помощник исчез, убитый Робаутом Жиллиманом. Не просто изгнание, а истинная смерть, его существование выжгли из реальности. Демоны находились вне времени, и настанет день, когда они снова встретятся. Однако эти мгновения уже прошли, и, хотя они будут свежи для Ку’гата, больше ничего не произойдёт. Септик был мёртв.

Всем было грустно. Нурглинги, подкармливавшие пламя влажными дровами, угрюмо выполняли свою работу. Они не пели и не кричали. Их молчание вполне устроило бы Ку’гата, если бы не напоминало ему о его потере. Чумоносцы очень сдержанно выкрикивали свои подсчёты. После эпох исключительных страданий у Ку’гата, наконец, появились спутники, которые чувствовали то же самое, и ему это ни капельки не нравилось.

– Я даже скучаю по его дудкам, – простонал повелитель чумы. Медленная, жирная, сальная слеза скатилась по его щеке. Его свободный глаз последовал за ней и исчез с хлопком в котле.

– Чтоб вас всех, – пробормотал он. Над головой прогремел гром. Он снова посмотрел вверх. – А теперь пойдёт дождь и разбавит мои зелья! О, беспокойство, беспокойство!

Он опустил руку в жидкость, ища свой глаз.

Котёл Нургла был полон до краёв, зелье внутри было ярко-зелёного цвета. Его сияние осветило гниющее лицо Ку’гата. Молния дразнила озорным сиянием, сделав Ку’гата на мгновение похожим на статую, отлитую в чёрно-белых тонах.

Ку’гат пошарил вокруг, просовывая руку всё глубже и глубже. Смесь была мощной, даже опасной, и содрала его неземную плоть с руки, когда он крутил её круг за кругом. Но он напрягся, черпая немного больше энергии из варпа, переделывая свою плоть так же быстро, как она таяла. Он наслаждался болью. Она жгла и щекотала самым изумительным образом.

– Где он? Где он? – пробормотал он. – Мне нужен глаз, чтобы... что?

Его рука схватила что-то твёрдое, что-то шиповатое. Он потянул. Оно не двигалось.

– Что это? – зарычал он, а затем взревел: – Что это?!

Он потянул и подался назад; его живот ударился о котёл, заставив тот раскачиваться на коротких ножках. Потоки густой слизи перелились через край и нурглинги закричали. Их крошечное паническое бегство не привлекло его внимания, но они сотнями погибли под когтистыми лапами своих собратьев. От огня повалил пар. Запах, который он издавал, был действительно отвратительным, но Ку’гат был слишком возмущён, чтобы наслаждаться им.

– Что-то в моём рагу! Что-то в моём горшке! – взревел он. – Вон, вон, чужой ингредиент!

Он дёрнул. Что бы это ни было, оно не двигалось. Он дёрнул сильнее, а затем произошло движение. Слишком много движения. Ку’гат упал. Он отпустил предмет, разбрызгивая эликсир, и опрокинулся назад, окончательно разрушив изрядную часть развалин больницы, и приземлился на свой губчатый зад в поднимающемся облаке пыли, и влажные обломки стали его сиденьем.

Предмет поднялся. Он вынырнул на поверхность и оказался оленьим рогом. За ним последовал грязный капюшон, затем злые глаза, нос и рот, изогнутые вверх в высокомерной улыбке. Бородавчатая рука хлопнула по боку котла и подтянулась, так что из варева показались плечи.

Из ядов, которые так тщательно состряпал Ку’гат, вырос ещё один великий нечистый, и этого товарища Ку’гат знал слишком хорошо.

– Гнилиус Дождевой Отец, второй в милости Нургла, – ахнул он.

Гнилиус поднялся из глубин, выплёскивая драгоценную жидкость мутными волнами.

– Нет! Нет! Стой! – закричал Ку’гат. Он заставил себя подняться на ноги, спотыкаясь о собственные обвисшие складки жира, когда мчался обратно к своей смеси. Его когти рвали его собственные внутренности, но он был слишком зол, чтобы заметить это. – Дедушка одолжил мне этот котёл! Я им пользуюсь, а не ты!

Гнилиус закашлялся, и драгоценный эликсир Ку’гата вылился у него изо рта. Он попытался заговорить, но булькнул, затем откашлялся и выплюнул ком личинок и слизи, прочищая горло.

Дождь лил всё сильнее и сильнее.

Он кашлял снова и снова, извергая смесь. Наконец прогорклое содержимое его рта оказалось в рагу, и он улыбнулся ещё шире, а затем заговорил.

– Какая приятная встреча, мой гнойный родич. – Он протянул руку. На ладони сверкал блестящий вращавшийся шар. – Ты уронил глаз.

Ку’гат выхватил глаз и вернул его на место:

– Ничего приятного в этой встрече нет. А теперь вылезай из моего котла.

– Ах, ах, ах! – предостерёг Гнилиус. – Не твоего котла, гниющий братец, а Дедушкиного котла.

– Он дал мне его в пользование! – огрызнулся Ку’гат.

– Ну, он позволил мне появиться из него. Что ты на это скажешь? – ухмыльнулся Гнилиус, затем опустил палец в смесь и начисто её высосал. – Очень отвратительно, очень заразно. Что это такое?

– Не твоё дело, грязная лужа, – прорычал Ку’гат.

– Это и есть болезнь, не так ли? Вот чем ты и приёмный сын намерены убить Жиллимана. – Он попробовал ещё раз. – Остренькая, – добавил он.

У Ку’гата мозги вскипели до такой степени, что из ушей и рта повалил пар:

– Убирайся оттуда! Ты её испортишь!

– Сделаю лучше, ты хотел сказать, – ответил Гнилиус. Он откинулся в котле и вздохнул. – Отдам тебе должное, она действительно бодрит.

– Бодрит? – произнёс Ку’гат. Он взял свой черпак и крепко сжал его, словно это была алебарда или копье, а не алхимический инструмент. – Сядь в неё и умри. Выпей её и умри. Это самая сильная болезнь, которую когда-либо придумали!

– В самом деле? – Гнилиус набрал полный рот этой дряни и выплюнул её высоко вверх маленьким зелёным фонтаном. Личинки, которые постоянно падали у него изо рта, плескались высоко в струйках.

– Это – Божья болезнь. Она убьёт примарха. Она убила бы любого из маленьких игрушечных человечков Анафемы. Был один, враг всех, кто мечтал о подобном, давным-давно. Я закончу то, что у него не хватило ума выпустить на волю. Моя лучше. Изящнее. И лучше всего то, что именно я выпущу её.

– Прелестно, – сказал Гнилиус. – Она убьёт Мортариона?

– Да, она убьёт Мортариона. Она убьёт его насмерть! – возмущённо воскликнул Ку’гат. – Эта болезнь разлагает тело и душу, внутри и снаружи! Ничто не имунно к ней. Ты умрёшь! Не просто короткой смертью изгнания, но настоящей смертью! Твоя сущность будет разъедена, твоя эссенция станет праздником душевных бацилл. Ты накормишь следующее поколение духовной оспы и станешь самим изобилием. Но Гнилиуса Дождливого Отца больше не будет, – злорадствовал Ку’гат. – Мёртв! – добавил он для пущей убедительности.

– Ах, мёртв. Но умру ли я? Правда? – спросил Гнилиус. Он свесил дряблые руки по бокам котла, как будто находился в освежающей ванне. Его кожа зашипела на горячем железе, но это, похоже, не доставляло ему особых неудобств, и окаймлявшие левую руку щупальца двигались с ленивым удовольствием, а рот на запястье над ними лакал зелье. – Дело в том, Ку’гат, старый приятель... – Теперь он ухмыльнулся, широко, жёлто и ужасно. – Я ведь очень даже живой, не так ли? На самом деле, я чувствую себя посвежевшим!

Ку’гат несколько стушевался и беспокойно сжал черпак.

– Она ещё не закончена, – сказал он. – Но она…

– Да, да, да, – перебил Гнилиус. – Я уверен, что она сделает всё это. Она убьёт примарха, она убьёт меня, но прямо сейчас, ну что же. – Он пошлёпал рукой. – Прямо сейчас этого не будет, не так ли? Прямо сейчас я сижу в ней, и я по-прежнему жив, не так ли?

– Но…

– Вот почему я здесь. – Он ухмыльнулся. – У тебя заканчивается время. Изменяющийся сделал свой ход на территории Дедушки. На клумбах будут драки. Война в оранжереях проклятых. Это начинается прямо сейчас, в звёздах Бедствия.

Ку’гат был совершенно сбит с толку:

– Но договоры! Зачем…

Гнилиус откинул голову на железный край котла:

– Ку’гат, позволь мне быть с тобой откровенным. Я понимаю, почему Дедушка Нургл любит тебя больше всех нас, остальных. Ты очень очаровательный в своём ворчании. Ты ему нравишься. Ты мне нравишься! Возможно, ты этого не знаешь, потому что ты – старый зануда и, вероятно, думаешь, что все тебя ненавидят, потому что ты ужасно эгоцентричен. “Все всё время думают обо мне, все меня ненавидят”. – Гнилиус передразнил голос Ку’гата и театрально закатил глаза. – Но это никого не волнует. Они не думают о тебе, а когда думают, ты им нравишься. – Он хлопнул себя по груди мокрой рукой величиной с человека. – Однако ты немного наивен. Война богов никогда не заканчивается. Договоры, заключённые между братьями, непостоянны, они никогда не будут выполняться. Я уверен, что впереди нас ждёт ещё одно соглашение, но сейчас у нас новая война. Ты знаешь это, я знаю это. – Он ухмыльнулся. – Мы все это знаем! Они двигаются. Легионы Кхорна и Тзинча объединились. Они завидуют достижениям Дедушки и работают над тем, чтобы отобрать у нас звёзды Бедствия. Лично я виню Мортариона. Неправильно позволять смертным играть в великую игру, даже таким, как он.

– Что?

– Ты слышал, – ответил Гнилиус. – На твоём месте я бы немного изменил приоритеты. Дедушка не будет доброжелательно смотреть на тех, кто не готов ответить на его зов. Ты знаешь, таких демонов, которые, так сказать, занимаются своими делами. Такими вещами, как это. – Он многозначительно посмотрел в свою ванну. Затем слегка скосил глаза. Кишечные газы запузырились из него, лопаясь большими коричневыми пузырями на поверхности. – А, так-то лучше.

– Ты хочешь сказать... ты хочешь сказать, что я должен уйти? – спросил Ку’гат.

Гнилиус зачерпнул пригоршню жидкости, вылил её на свои щупальца и пожал плечами.

– Но, но это катастрофа! – воскликнул Ку’гат. – Моя чума почти готова! Я... я... я создал нечто особенное, нечто восхитительное, что убьёт сына Анафемы, дух и тело. Она так же хороша, как чума, которая создала меня. Даже лучше!

– Ах, это никого не волнует, – сказал Гнилиус и окунул пальцы в ванну. – Сын Анафемы, – усмехнулся он. – О, пожалуйста, заткнись. Кто он такой? Один человек? Один фальшивый полубог? Это игра настоящих богов! Эта реальность обречена, Ку’гат. Со смертными здесь покончено. В конце концов, они всегда проигрывают, а эта кучка уже проиграла, они просто ещё не видят этого. Боги сражаются за добычу, прежде чем начнётся следующее разложение. Новые царства ждут. – Он хитро посмотрел на Ку’гата. – Конечно, это делает даже тебя счастливым, несчастный?

Ку’гат выпятил обвисшую грудь:

– Я работаю во имя целей Дедушки. Весь наш план здесь состоит в том, чтобы принести эти отвратительно чистые миры в сад и возделывать их как новые грядки гнили и славы. Я…

Гнилиус снова перебил его:

– Не лги себе, ты следуешь плану Мортариона, потому что хочешь, чтобы Дедушка простил тебя за то, как ты родился. На самом деле ты просто позволил втянуть себя в одержимость смертным.

– Он демон!

– Пфф, – пренебрежительно сказал Гнилиус. – Только наполовину. Ты упускаешь из виду общую картину. Ты должен быть осторожен. Все чумы нарастают и ослабевают, Ку’гат Чумной Отец. Может быть, твоё время подходит к концу, а моё начинается? Я чувствую себя очень заразным.

Ку’гат нахмурился:

– Если ты такой могущественный, почему не предоставишь нам свою силу здесь?

Гнилиус осмотрел свои ногти, хмуро изучил их, вытащил один, сунул его в рот и захрустел:

– Я мог бы, я мог бы. Но я занят в других мирах, на других уровнях, в других местах. По отдельности, на самом деле. У меня нет ничего, что я мог бы выделить для этого конфликта. Кроме того, с чего бы мне хотеть украсть твой гром?

– Тогда зачем ты здесь, если ты так занят, дорогой Гнилиус? – сказал Ку’гат с широкой и неискренней улыбкой. – Лучше бы тебе уйти и не утруждать себя нашей маленькой войной.

– О, в этом нет ничего трудного! – сказал Гнилиус. – Я всегда рад выкроить время для первого в милости Нургла. Хотя тебе лучше работать усерднее, если ты хочешь сохранить своё положение. – Он предостерегающе погрозил пальцем. – Всё растёт и умирает, Ку’гат. Репутация тоже, и любовь Дедушки. Я – второй в его милости. Как долго ты ещё будешь оставаться первым? Никогда нельзя знать наперёд, может, я получу повышение.

Небо заурчало, как страдающий диспепсией кишечник. Крупные капли дождя шлёпнулись в котёл.

– Дождь, да? – с усмешкой сказал Гнилиус. – Я думал, что это моя визитная карточка. Воистину говорят, что подражание – самая искренняя форма лести. – Гнилиус посмотрел на вонючую болотистую местность. – Полагаю, я действительно должен чувствовать себя очень польщённым. – Он подмигнул. – До скорой встречи, о Ку’гат, пока первый в его милости.

С этими словами Гнилиус погрузился под воду. В котле поднялись и лопнули жирные пузыри. Ку’гат сунул руку в мешанину и огляделся в поисках своего соперника, но Гнилиус уже исчез.

– Лесть, – сказал Ку’гат. – Неужели! – Его настроение ещё больше ухудшилось, когда он на всякий случай лизнул руку и обнаружил, что Гнилиус был прав: оспа была лучше.

Ворча о несправедливостях жизни, Ку’гат Чумной Отец взял черпак и снова начал помешивать. Сначала его усилия были быстрыми, движимыми раздражением, но когда он разошёлся, он подумал и, подумав, замедлился.

– Хммм, – сказал он себе. – Интересно, знает ли Мортарион? Конечно, он должен знать, как же иначе.

Он не хотел говорить с примархом, но они были союзниками, и он понял, что не может поверить, что тот знает.

– О, беспокойство, – сказал он и неохотно пощекотал грибковое заражение на бедре, которое вызывало Mycota Profundis.

Некоторое время спустя он посовещался с бывшим смертным, приёмным сыном, проклятым Мортарионом, и обнаружил, что тому всё известно о вторжении, и что ему очень неприятно всё это. Но новость, которую услышал Ку’гат, сделала всё ещё хуже.

Тиф, свирепый помощник Мортариона, оставил их войну и покидал Ультрамар.

Пятая глава

О ПРИРОДЕ БОГОВ

– Это было не самым мудрым нашим решением, – сказал Донас Максим.

Жиллиман пристально посмотрел на него.

– Не самым, – сказал примарх. – Но это было необходимо.

– Допрашивать демонов – значит приглашать их. Не важно, что потом вы уничтожили зверя. И клинок, который вы носите, не думайте, что он защитит вас от медленных ядов варпа, милорд. Нас учат этому днём и ночью в библиариуме, в соответствии с текстами, которые вы сами написали. Почему вы попросили нас совершить этот демонологический акт? Мы не колдуны. Вы хотите сделать их из нас?

Они разговаривали в библиотеке Жиллимана, его самом священном святилище. Жиллиман снял доспехи судьбы, хотя это причиняло ему физическую боль. Как и Максим, он был в тунике и брюках. Одежда примарха была ультрамариново-синего цвета по сравнению с лесной зеленью Максима, и, в отличие от богато расшитого одеяния последнего, Жиллиман не носил никаких украшений, кроме пряжки с изображением ультимы, которая застёгивала пояс. Как обычно, он сидел за своим столом и работал, пока говорил.

Максим внимательно наблюдал за примархом. Он чувствовал в нём боль. Не только из-за раны на шее, которая по-прежнему болела, и не из-за пореза, который она оставила в его душе, но и из-за более глубокого увечья, погребённого под прагматизмом и долгом; чувство потери и чувство одиночества, излучаемые так мощно этой сконструированной душой, давили на сознание Максима, словно палец в перчатке, скребущий по стене. Разговор с примархом был таким же утомительным, как любая метафизическая битва.

– Я не сделаю вас колдунами, – ответил Жиллиман. – Я воспользовался возможностью. У нас заканчивается время. Демонхост Тьерена оказался под рукой.

– Целесообразность обрекла на проклятье многих благородных духом, милорд.

– Неужели это прокляло тебя, Донас? Твоё знание эзотерики привело тебя ко мне на службу. Ты близок к тому, чтобы осудить самого себя.

– Мы все прокляты, милорд, – произнёс Максим. – Но если я потеряюсь в варпе, это будет меньшим ударом для Империума, чем в вашем случае. Я призываю вас быть осторожным.

– Как всегда, я ценю твою прямоту, кодиций Максим, – сказал Жиллиман. – Вот почему я держу тебя в Консилии, но дело уже сделано. У меня есть то, что мне нужно. Я не буду снова следовать такому образу действий, если это тебя успокоит.

– Немного, – признался Максим. – Я знал других, которые шли на подобный риск. Никто полностью не избежал вреда.

– Ты прав, что беспокоишься. Я потерял не одного брата, который думал, что сможет справиться с такими сущностями. Они не смогли, и я знаю, что не смогу. А теперь я должен поговорить с тобой о других вещах.

– С радостью.

Жиллиман некоторое время молчал:

– Я также должен попросить тебя о максимальной осмотрительности. То, что я собираюсь сказать тебе, будет шокирующим.

– Я заинтригован, потому что меня нелегко шокировать.

– Поверь мне, ты будешь, – сказал примарх. – Есть ещё кое-кто, чьего совета я ищу по этому вопросу. Пожалуйста, присаживайся.

Он указал на стул, сделанный для сверхчеловеческого роста, у стола, который был достаточно низким, чтобы им мог воспользоваться смертный человек. Максим послушался. Жиллиман вызвал киберконструкта и отправил его принести прохладительные напитки, а затем активировал вокс-устройство, вмонтированное в стену рядом с его столом:

– Пришлите нашего гостя.

Вошёл Иллиянне Натасе, одетый в мягкую чёрную мантию с высоким воротом, длинные перчатки и вездесущие талисманы, хотя и на нём не было физической брони. Жиллиман велел ему тоже сесть. В своё время Максим убил нескольких альдарских псайкеров. Хотя ясновидцы были искушены в варпе, им не хватало грубой боевой силы библиария космического десанта.

Заняв предложенное место, Натасе надменно посмотрел на него, давая Максиму понять, что знает, о чём тот думает.

– Милорд примарх, библиарий, – произнёс он. – В какую неразумную опасность я должен быть втянут сегодня?

– Ты высокомерен, ксенос, для одинокого ясновидца, окружённого мощью человечества, – заметил Максим.

– Ты ожидаешь, что я буду твоим другом, убийца моих родичей, или испугаюсь тебя? – сказал Натасе, не желая смотреть на Максима. – Не будет ни первого, ни второго.

– Ты наш союзник, – сказал Жиллиман. – Пожалуйста, Донас, прояви к нему уважение.

– Никакого неуважения не было, – сказал Максим. – Я просто хотел узнать, почему посол считает целесообразным открыто проявлять свою враждебность. Это неразумный поступок со стороны такого мудрого создания.

– Сейчас мы не испытываем недостатка в неразумных поступках, – многозначительно сказал Жиллиман.

Натасе наклонился вперёд и сплёл пальцы, что было совсем не похоже на позу альдари. Он уставился в пол своими чёрными глазами, словно обращаясь к нему с признанием.

– Я скажу тебе, почему. Если бы ты спросил мой народ, они бы сказали, что я был кислым, как молодое вино.

– Это комплимент или оскорбление? – спросил Максим.

– Ни то, ни другое. Оба. Ваш язык невероятно груб. – Натасе жестоко улыбнулся. – Возьмите, например, слово “невероятно”, которое я только что использовал, слово, которое означает не то, что оно означает, когда я его использую, и не как прекрасную метафору, а как грубую гиперболу, чтобы подкрепить очевидное утверждение и придать ему некоторое усиление. Ваша речь безвкусна. Чтобы передать то, что подразумевается под “молодое вино” в вашем языке, потребовались бы десятки ваших слов. Для нас достаточно двух, и оба они полны смысла, который вы не можете понять.

Максим скорчил гримасу притворной обиды:

– Вы вызвали чужака, чтобы прочитать нам лекцию по лингвистике, милорд?

– Ты шутишь, но твоё чувство юмора такое же тупое, как и твой разум, – сказал Натасе. Он вздохнул. Он казался немного съёжившимся. – Я буду откровенен. Проводить время с вами людьми тяжело для некоторых из моих чувств. Для начала запах и ещё еда! Несколько месяцев с принцем Ириэлем Возрождённым были благословенным облегчением. – Он оторвал взгляд от пола. – И сильнее всего на меня давят ваши разумы. Плебеи, открытые для порчи. Вы не глупый народ, но вы неискушённые, так же похожи на нас, альдари, как орки на вас. Поэтому я приношу извинения, если мои манеры кажутся резкими, но ваше общество почти невыносимо.

– Эльдрад Ультран выбрал самого дипломатичного из своих товарищей, чтобы наставлять нас, – сказал Максим.

– Видишь? – сказал Натасе, обращаясь к Жиллиману.

– Я понимаю, – спокойно сказал Жиллиман. – Если это тебя успокоит, я могу освободить тебя от твоего задания и отправить обратно домой. Ты много раз помогал мне и отбудешь со всеми почестями.

– Не искушай меня, – сказал Натасе. – Я провёл с тобой десять твоих лет, и они показались мне вечностью. Каждое мгновение приносит ещё один приступ скуки. – Он нахмурился. – Удивительно, что я ещё в здравом уме. Но я должен остаться с тобой. Так повелел мне Эльдрад Ультран, и я поклялся повиноваться. Хотя я, может быть, и молодое вино, я держу своё слово.

– Если всё так плохо, я понимаю, почему он не пришёл сам, – сказал Максим.

Натасе дико ухмыльнулся:

– Теперь ты начинаешь понимать. В любом случае, Ультве сейчас по ту сторону Разлома. Может быть, когда мы пересечём его, я оставлю тебя и вернусь.

– Ты мог бы открыть для нас паутину, мастер провидец, – заметил Максим. – Возвращение прошло бы быстрее.

– Абсолютно невозможно, – сказал Натасе. – Паутину захлестнула война. С момента своего пробуждения некронтир проникли в неё, и во многих ответвлениях безраздельно правит Хаос. Даже если бы это было не так, пронести силы такого размера по такому пути невозможно в эту упадническую эпоху. Во времена моих предков, возможно, но не сейчас.

– Путешествие через Разлом – это не то, что мы собрались обсуждать, – сказал Жиллиман. – Оно зависит от нашего будущего.

Вошли несколько слуг примарха, вызванные киберконструктом, и принесли еду и напитки. Они поставили их на стол.

– Ступайте, я лично позабочусь о гостях, – сказал им Жиллиман, когда они начали подавать вино. – Меня нельзя беспокоить.

Слуги ушли.

– Активировать полное поле конфиденциальности, – произнёс Жиллиман. Где-то под библиотекой к бесконечному гудению машин присоединился новый гул и затих, унося с собой все шумы корабля. В библиотеке воцарилась тишина. Даже вибрация двигателей, казалось, стихла, так что Максиму казалось, что они плывут, одни, в хранилище знаний, брошенные на произвол судьбы между звёздами. На мгновение он подумал о библиариуме на Огненном Шторме и задумался, как дела на планете его ордена.

На столе Жиллимана стояла шкатулка. Он взял её и присоединился к гостям за нижним столом, где поставил её и открыл крышку, показав бледно-синее мерцание стазисного поля. Он подтолкнул шкатулку к ним. Внутри лежала книга, на обложке которой было написано: Lectitio Divinitatus.

Жиллиман налил вина, пока они смотрели на неё.

– Центральный текст Имперского культа? – спросил Максим.

– Да, – ответил Жиллиман. – Именно так.

– Она старая, – сказал Натасе. – Кроме этого, я не вижу значения этой книги. Как заметил библиарий, это текст религии вашего народа, которой ты сам не следуешь, а презираешь.

– Верно, – сказал Жиллиман. – Но только частично.

Он передал кубки Максиму и Натасе. Максим выпил свой одним глотком. Натасе отреагировал на его поведение презрительно фыркнув.

– Молодое вино? – спросил Максим.

– Плохое, – ответил Натасе. Но всё равно выпил его.

– Можно? – спросил Максим, указывая на книгу. – Она кажется более чем старой, скорее древней.

– Я чувствую, что ей несколько тысяч лет – для меня это старость, а не древность. Возраст – это вопрос точки зрения, – надменно сказал Натасе.

Максим выключил стазисное поле и взял книгу. Обложка была из шелушащейся светло-коричневой кожи. Нижний правый угол окрасился в более тёмный цвет кожными маслами. Максим открыл её и просмотрел первые строки.

– Очень древняя. Я едва могу её прочесть. Это готик, но в высшей степени архаичный.

– Ты читал главные тексты Адептус Министорум? – спросил Жиллиман. Он сделал глоток вина. Кубок, который он использовал, был героического размера, мифический рог изобилия.

– Конечно, – ответил Максим. – Это в основном чепуха, так говорит культ нашего ордена.

– В этом есть доля правды, – сказал Жиллиман. – Фрагменты истории в эпоху, когда история была подавлена. Нынешние священные писания – это работа тысяч рук. Ничто в этой оболочке империи не сохранилось за прошедшие годы в целости и сохранности, конечно же, такова правда, и Lectitio Divinitatus не исключение. В него вмешивались, редактировали, добавляли и пересказывали так много раз, что невозможно отделить то, что реально, а что нет. Но этот конкретный том отличается. Это копия самого первого священного писания. – Он серьёзно посмотрел на Максима. Информация, которую он собирался сообщить, была, несомненно, известна Натасе, но стала бы новостью для любого человека. – Книгу написал мой брат Лоргар.

– Что? – сказал Максим. – Предатель примарх?

Жиллиман кивнул:

– Основателем Имперского культа был один из моих братьев. На самом деле именно то, что Император отверг поклонение Лоргара, заставило того искать других, более сговорчивых богов. Ужасно, да? – сказал он. Он налил себе ещё вина.

– Ты никак не реагируешь. Ты это знал, – сказал Максим Натасе.

Альдари едва заметно кивнул, что сумело выразить все разновидности самодовольства:

– Личность автора известна моему народу.

– Если можно так сказать, перед нами Lectitio Divinitatus в чистом виде или настолько близко, насколько это возможно, – продолжил Жиллиман. – Я провёл датировку материала и психические чтения. Этой конкретной книге около восьми тысяч лет, и поэтому она была напечатана менее чем через тысячелетие после Ереси.

Жиллиман некоторое время молчал. Он выпил ещё вина. Максиму показалось, что примарх выглядит встревоженным.

– Я недавно прочитал её. Я никогда не делал этого в своей прошлой жизни, на самом деле я взял за правило не читать её, чтобы показать своё презрение, и изо всех сил старался сжечь каждую копию. Я был слишком наивен, чтобы понять, что уже слишком поздно. Культ разрастался. Как оказалось, вера пустила корни даже в такой бесплодной почве.

Он снова наполнил бокал Максима. Натасе изящно накрыл кубок рукой на такое предложение.

– Император разбивал каждого идола, с которым сталкивался. Он разрушал церкви и храмы, даже самая жалкая хижина шамана сжигалась дотла. Нам было приказано уничтожить все следы религии, которые мы обнаружили. Летописцы стояли на пепелище веры и распространяли Имперскую истину. Император не потерпел бы никакого культа, кроме культа разума. – Жиллиман рассмеялся. – Подумать только, я во всё это верил.

– Милорд? – спросил Максим, опасаясь теперь злобы Жиллимана.

– Не волнуйся, Донас, – сказал Жиллиман. – Я просто имею в виду, что разум – это тоже в некотором смысле вера, со своими собственными ловушками и ересями. Я не впал в поклонение. Аргументы Лоргара убедительны, но при всём при этом основаны на нескольких заблуждениях. Император Сам говорил, что Он не бог, снова и снова. Ты бы видел Его, когда Он приказал мне наказать Лоргара. Его гнев не был притворным. Я не вижу ни одной ситуации, в которой Он был бы доволен тем, каким стал Империум.

– Тогда зачем мне показывать? – спросил Максим. – Зачем вы обременяете меня этой тайной? Почему не лорда Тигурия или другой высший разум?

– Ты здесь. Я хотел бы обсудить это сейчас. Ты самый подходящий, – ответил Жиллиман. – Тебе нужна ещё одна причина для моего доверия?

Максим удивлённо склонил голову и отложил книгу:

– Эта информация взрывоопасна. Если удастся убедить кого-нибудь в неё поверить.

– Ваша раса непостоянна. Кто-нибудь поверит, – сказал Натасе. – Ты прав, она опасна.

– Тогда мой вопрос ещё более актуален, – сказал Максим. – Зачем?

– С тех пор как я вернулся, произошло много событий, которые заставляют меня усомниться в прежних предположениях. Я хочу поговорить с вами обоими о природе божественности, – ответил Жиллиман.

– Не следует ли вам спросить жреца? – сказал Максим полушутя, чтобы скрыть смущение.

– Хватит с меня жрецов, – сказал Жиллиман. – У меня нет психических способностей. Этот мир вокруг нас... – Он обвёл рукой зал. – Это единственное, что я могу воспринять. Я знаю о варпе, я уважаю его силу и понимаю его лучше, чем когда-либо, но не в моей природе полностью понять его. У тебя много способностей, Максим. Натасе, твой народ намного старше нашего, и ты многое знаешь, возможно, ты захочешь поделиться.

– Спрашивай, и посмотрим, что я отвечу, – сказал Натасе.

Жиллиман некоторое время молчал.

– Что такое бог? – спросил он. – Каково определение божественности?

– Всё, что я когда-либо встречал, что называло себя богом, было моим врагом, – ответил Максим. – Для меня этого достаточно.

– Значит ли это, что твой повелитель тоже твой враг? – спросил Натасе.

– Император всегда отрицал, что Он бог, – сказал Максим.

– Отрицал, но отрицает ли Он до сих пор? Я полагаю, что это и есть суть обсуждаемого здесь вопроса, – заметил Натасе. – Не так ли, лорд-регент?

Жиллиман проигнорировал намёк.

– Уточни подробнее, кодиций, – сказал примарх.

– Сила определяет богов, но все они ложны, – сказал Максим. – Ложь – это суть божественности. Они ложь. Они могут казаться божественными примитивным умам в их способности даровать благосклонность, но они враждебны всей смертной жизни. Боги Хаоса приносят только ужас. Они видят в нас игрушки и в конце концов уничтожат нас всех. Они – зло, все до единого. Человеку не нужны боги. Император был прав.

– Натасе? – спросил Жиллиман.

– Не все боги злые, – ответил Натасе. – Ты ошибаешься, Донас Максим. И ты говоришь только о богах, рождённых из имматериума. Ты не учитываешь к'тан, ингир, как мы их называли. Они тоже были богами.

Он вздохнул и собрался с мыслями, как будто был школьным учителем, собиравшимся преподать сильно упрощённый урок детям, которые всё равно не поймут.

– Ты прав, когда говоришь, что сила определяет бога, – начал он. – Временная, духовная, физическая – это не имеет значения. – Он на секунду замолчал. – Мой народ определяет божественность несколькими способами, но есть две широкие категории. Боги иногоморя, которые являются отражениями того, что вы называете материумом, и боги самого материума, которых вы знаете как к'тан, хотя есть и другие, более древние и даже более ужасные существа, чем они. Боги материума являются неотъемлемой его частью – они способны влиять на его структуру, настолько тесна их связь с ним, но всё же они связаны законами этой реальности. Боги варпа более эфемерны и разнообразны. Многие из них являются просто концентрацией чувств, некоторые когда-то сами были смертными, прежде чем их изменила вера других. Я полагаю, что боги моих предков были обоего вида, хотя это не единственная философия, предложенная моим народом, и я слышал много жарких споров на эту тему. Сейчас невозможно сказать, потому что наши боги были убиты, когда мы пали, и даже если бы их можно было спросить, они не знали бы правды, потому что правда всё равно изменилась бы, как и должна была измениться, в соответствии с верованиями тех, кто в них верил.

– Ещё один вид – скопления душ тех, кто когда-то жил, по крайней мере, так говорят иннари, чьё предполагаемое божество Иннеад было освобождено в результате разрушения Биель-Тана. Но кто, по правде говоря, может сказать наверняка? Одна, две, все или более из этих версий могут быть верными в один момент и измениться в другой. Есть боги, которые пожирают богов, боги, которые вечны, боги, которые были, но теперь никогда не были, и боги, которые появляются на свет только для того, чтобы существовать вечно. Поэтому происхождение богов невозможно каталогизировать. У них нет никакой истории, кроме той, которую им навязывают смертные. Я бы в некоторой степени согласился с вашим колдуном. Могущество – их определяющий аспект. – На его лице появилось серьёзное выражение. – Вера – это другое, хотя это относится не ко всем. Некоторые существа не нуждаются в вере. Но ложь присуща не всем им.

– Объясни, – сказал Жиллиман.

– К’тан, насколько свидетельствуют наши легенды, были неотъемлемыми компонентами творения – голодными, злыми на взгляд смертных, но частью его. Им не нужна вера, чтобы жить, точно так же, как солнцам, которые они пожирали, не нужно, чтобы на них смотрели. Как и четыре великих бога Хаоса, которые стали настолько всемогущими, что, по сути, являются самодостаточными, хотя вера последователей делает их сильнее. Так же, как и Великий Пожиратель, разум тиранидов, существо, которое порождается бездумными действиями его физических составных частей, и которое, возможно, больше, чем все остальные. Это что бог? Некоторые из наших философов так утверждают. Другие категорически не согласны. Но для других богов, меньших богов, вера жизненно важна. Без веры они рушатся в бесформенность, превращаясь в неразумные вихри эмоций. Нестабильные, они умирают.

– Но если народ Империума перестанет верить в Императора, Он не исчезнет, – сказал Жиллиман. – Он физически присутствует даже сейчас. Он восседает на Троне. По этой мерке Он не бог.

– Как ты можешь быть в этом уверен, просто потому, что Он существовал до того, как взошёл на Трон? Ты основываешь своё предположение на том, что с самого начала Он действительно был человеком и что Он не лгал. Ты также полагаешь, что то, что сидит на Золотом Троне, по-прежнему имеет смертную жизнь и сохранится, если поклонение Ему прекратится, – сказал Натасе. – Разве я не говорил, что есть боги, которые когда-то были смертными? Эти существа становятся точками сосредоточения для веры, а вера порождает религиозное поклонение, как с чистыми богами варпа, те, которые являются сознаниями, возникающими из иногоморя. Разница в том, что есть боги, которые были чем-то до того, как стали богами.

Жиллиман выгнул бровь.

– Гипотетически говоря, – мягко продолжил Натасе, – не предполагая, что именно это случилось с твоим отцом – в подобных случаях есть существующее создание, которое можно сформировать. Вера висит на них, изменяет их, возвышает их, если это правильное слово. – Натасе улыбнулся своей тонкой, жестокой улыбкой. – Мы пришли к неприятной истине. Для многих из вашего народа, примарх, сын Императора, ты – бог. Потому что они верят, эти миллиарды, разве это не делает это правдой?

– Статус, который я отрицаю, – ледяным тоном произнёс Жиллиман. – Я не бог.

– Отрицай всё, что хочешь, – настаивал Натасе. – Куда бы ты ни пошёл, победа следует за тобой. Твоё присутствие вдохновляет людей. В нашу эпоху штормов сам варп успокаивается при твоём приближении. Сколько времени пройдёт, пока первое чудо не будет провозглашено от твоего имени, и когда это произойдёт, как ты сможешь сказать, что не несёшь за это ответственности? Происшествие на Парменионе с девочкой, то, как её сила освободила тебя от власти врага, изгнала демонов, действия, которые уже приписывают твоему создателю. – Натасе замолчал. – Но если и божественное, был ли это действительно Он?

– Ты хочешь сказать, что это был я?

– Я прошу тебя подумать об этом.

– У меня нет психического дара, – сказал Жиллиман.

– Это не имеет значения, – возразил Натасе. – Мы говорим здесь не о колдовстве, или о том, что ты называешь психической силой, а о вере. Вера – самая могущественная сила в этой галактике. Чтобы убедить, не требуется никаких доказательств. Она дарует убеждённость тем, кто верит. Она приносит надежду лишившимся надежды, и там, где она процветает, меняется сама реальность. Один разум, прочно связанный с варпом, может нарушить законы нашей вселенной, но миллиард разумов, триллион разумов, все верят в одно и то же? Не имеет значения, псайкеры они или нет. Влияние стольких душ оказывает глубокое воздействие. Мой вид породил бога. Возможно, теперь ваша очередь.

– Вера – величайшая сила вашей расы. Это также самая большая опасность для всех нас. Именно вера каждого человека формирует реальность. Психическая сила проникает в наше существование, усиливая всё. Именно их отчаяние угрожает нам. Ты уже говорил мне раньше, Робаут Жиллиман, что спасёшь мой народ, но всё же именно твой народ обрекает нас всех. Они обрекают и тебя тоже. При всей твоей воле, как может твоя единственная душа противостоять общей вере твоей расы? Ты позвал нас сюда, чтобы спросить, является ли Император богом, именно к этому и ведёт наш разговор, но вопросы, которые ты должен задавать себе: “Я бог?” и “Если я бог, свободен ли я?”

– Это не то, что я хотел бы знать, – сказал Жиллиман. – В моих глазах мой статус не вызывает сомнений.

– И всё же тебе следует подумать об этом, – сказал Натасе.

– Вы не можете принять эту идею, милорд, – сказал Максим.

Жиллиман нахмурился:

– Значит, ты считаешь, что Император – бог?

– Что я считаю не имеет значения в вопросе веры, – сказал Натасе. – Она пропорционально отражается в том, что вы называете эмпиреями. Вот, что я пытаюсь донести до тебя.

– Как ты воспринимаешь Императора, когда смотришь в варп?

– Я не вижу ни бога, ни человека. Я вижу великий свет маяка. От него исходит боль и страдание, – ответил Натасе, на этот раз почувствовав себя неловко. – Кто может сказать, правда ли то, что я вижу в свете? Наши знания говорят нам, что твой повелитель всегда был изменчивым. Может быть, Он действительно мёртв. Возможно, если ты выключишь машины, то свет погаснет. Этого невозможно сказать. Каждая ниточка пряжи, ведущей к Нему, сгорела дотла. Его путь невозможно предугадать. На него нельзя смотреть прямо. Некоторые из моего народа утверждают, что Он является великим ограничением для твоей расы, но и её единственным щитом, что Он является ядом для галактики, который может спасти всех нас, что Он не один, но сломан, расколот, и должным образом исцелённый и с Его силой, собранной снова, может превзойти самих великих богов. Другие говорят, что Он – ничто, что свет, который так болезненно горит над Террой, всего лишь эхо давно ушедшего излучавшего его создания. Нам приходится судить о Его ценности для нашей расы только по умозаключениям.

– Максим?

– Он – свет, милорд, слишком яркий, чтобы на него смотреть, как заметил Натасе. Он – ревущий маяк. Он – столп душ. Его присутствие сжигает дух. Он ни на что не похож и очевиден, но всё же слишком мощный, чтобы его можно было воспринять. В тех немногих случаях, когда я осмеливался приблизить к Нему своё ведьмовское зрение, я тоже чувствовал Его боль. Это ранило меня. Но я верю, что Он там. Я почувствовал Его внимание на себе.

– Такое нечасто встречается среди библиариев космического десанта, – сказал Жиллиман.

– Насколько я понимаю, нет. Все мы обучены находить маяк, потому что иногда нам приходится служить навигаторами, если мутанты ордена не справляются, но Его света слишком много, чтобы мы могли долго смотреть на него. Немногие осмеливаются приглядеться повнимательнее. Я отношусь к их числу.

– Я услышал мнение Натасе по этому поводу, но я прошу тебя, Донас Максим, отбросить убеждения твоего ордена и сказать мне, является ли Император богом?

Донас покачал головой и пожал плечами. Он выглядел озадаченным, как будто не мог понять вопроса:

– Он – Император, милорд.

Жиллиман посмотрел в книгу:

– Лоргар ошибался насчёт нашего создателя. Он не был богом, когда я Его знал, но теперь... – Его голос дрогнул. – Если бы Он действительно был богом, что бы мы ни подразумевали под этим словом, что это значит для нашей стратегии? Я не могу позволить своим убеждениям встать на пути истины, потому что только зная истину, можно добиться победы. Если я буду игнорировать реальность просто потому, что она не соответствует моим теоретическим представлениям, то потерплю неудачу. Но, напротив, если я приму этот способ мышления как действительный и буду основывать на нём все будущие практические действия, то какую победу это принесёт нам? Какой Империум я хотел бы видеть? Я бы предпочёл мир, свободный от религии, богов и всего их вероломства.

– Разве недостаточно принять силу Императора, милорд, и согласиться с тем, что Он может снова действовать в Империуме? – спросил Максим. – На Парменионе мы видели доказательство этого.

– Мы видели доказательство чего-то, – сказал Жиллиман. – Возможно, я увидел достаточно, чтобы не принимать во внимание интриги других сил. Может быть, это Император.

– Следует соблюдать осторожность, – сказал Натасе. – Распознать источник этих явлений выше моего понимания, и, следовательно, остальной части Консилии Псайкана.

– Именно так, – сказал Жиллиман. – С одной стороны, у меня есть горячая вера милитант-апостола в то, что мой отец сражается по правую руку от меня. С другой стороны, мы должны быть готовы к возможным манипуляциям.

Он посмотрел на Натасе.

– Я понимаю намёк, но мой народ не несёт ответственности, как и другие представители моей расы, – произнёс Натасе. – Насколько мне известно.

Жиллиман на мгновение задумался, затем решительно подался вперёд. Он наклонился, чтобы дотянуться до шкатулки и активировать стазисное поле, затем закрыл крышку.

– Спасибо вам обоим, вы дали мне много поводов для размышлений. А пока у нас есть другие проблемы, с которыми нужно разобраться.

– Как требует моя клятва, я выполню её, милорд примарх, – сказал Натасе.

– Ты можешь идти, ясновидец. Кодиций, пожалуйста, задержись.

– Благодарю, примарх. Донас Максим, – сказал Натасе космическому десантнику.

Максим кивнул альдари в знак подтверждения. Двери открылись. Максим мельком увидел ожидавших снаружи телохранителей альдари: четверо, в чёрных доспехах, в масках цвета кости и с высокими плюмажами воинского аспекта Зловещих Мстителей. Разрешение вооружённым ксеносам бродить по флоту вызывало изумление во всех кругах. Максим разделял его.

– Милорд, я могу вам ещё чем-нибудь помочь? – спросил Максим, когда двери закрылись.

– Ничего особенного, – ответил Жиллиман. Он встал, и Максим тоже. – Только из соображений личной вежливости. Я слышал, что ты скоро пересечёшь Рубикон Примарис, и хотел бы пожелать тебе всего наилучшего для безопасного перехода и скорейшего выздоровления.

– Благодарю за заботу, милорд. Я слышал, что сейчас процедура намного безопаснее, чем раньше.

– Боюсь, по-прежнему не совсем безопасна, – сказал Жиллиман. – Если бы это было по-другому. Я одобряю твою храбрость, когда ты вызвался.

– Я делаю это, чтобы лучше служить вам, милорд.

Жиллиман кивнул. Он переключился на другие дела. Максим почувствовал прилив мыслей от его странного, сконструированного разума и быстро отгородился от них. Жиллиман подошёл к своему столу и начал приводить в порядок бумаги и устройства передачи данных. Максим узнал в этом подготовку к выполнению значительного объёма работы. Он сам использовал такую же технику фокусировки.

Тогда он задумался, сколь многим в своих привычках он обязан этому древнему гиганту. Несмотря на только что закончившийся разговор, он мог наполовину поверить, что Жиллиман действительно был полубогом.

– Когда ты проходишь процедуру?

– Завтра, – ответил Максим.

– Тогда, если ты выживешь, я сделаю тебе то же самое предложение, что и Натасе, Донас. Ты тоже можешь вернуться домой, хотя, возможно, тебе будет легче сделать это, как только кампания здесь закончится.

– Это отрадная мысль. Я нахожусь в Ультрамаре с тех пор, как открылся Разлом и отрезал мои ударные силы. У меня дома остались братья, и я слишком долго пренебрегал своими обязанностями. Но я думаю, что откажусь.

– Тогда я прошу тебя и твоих воинов сопровождать меня после того, как мы пересечём Разлом, и что бы мы там не нашли.

– С радостью и от всего сердца, – сказал Максим. – Я буду служить рядом с вами так долго, как смогу, милорд, потому что какой ваш истинный сын когда-либо мечтал о чём-то другом?

– Твоя преданность трогает меня. Меня печалит, что она может привести к твоей смерти.

Максим поклонился:

– Смерть во служении – это то, к чему мы стремимся.

– К сожалению, я могу предложить это всем, – сказал Жиллиман. – Спасибо, кодиций, это всё.

Двери распахнулись, чтобы выпустить его. Максим оглянулся, прежде чем выйти из библиотеки, и увидел, что примарх задумчиво смотрит на шкатулку, в которой лежала книга Лоргара.

Шестая глава

СПЛЕТНЕСЛИЗ

– Проклятье и беспокойство. Беда и горе, – бормотал Ку’гат. Он оставил перемешивание зелья своим приспешникам и заковылял через двор, мрачно ворча и игнорируя радостные крики нурглингов и гудящие подсчёты чумоносцев. Несколько разрушенных стен – вот всё, что осталось от внешних помещений больницы, они лежали, как трупы, поглощённые удушливой растительностью, которая увядала так же быстро, как и росла. Брусчатка скрылась под слоями ядовитых водорослей. Сквозь раствор проступали пятна вонючих стоков.

– Куда ты идёшь, хозяин, куда направляешься? – спросили нурглинги недружным хором.

– На прогулку, чтоб вас, хотя это не ваше дело! – взревел Ку’гат и неуклюже двинулся на них. Крошечные бесята завизжали и бросились врассыпную, но не успели и лопнули, как виноградины, под его волочащимся животом. Почувствовал ли он воодушевление после этого мелкого и злонамеренного поступка? Нет, не почувствовал, ни капли.

Одинокий великий нечистый во дворе мудро держался в стороне. За исключением Ку’гата Чумного Отца, великие демоны Нургла были весёлыми существами, но поражение при Парменионе полностью выбило их из колеи. У Ку’гата появились новые заместители, посланные самими стражами поместья Нургла, чтобы охранять его и заменить его товарищей, томившихся в Великом Саду, где они ждали возрождения. Он не доверял этим новичкам.

За Ку’гатом следили.

– И я без всяких Гнилиусов это знаю, – проворчал он. Он пробился сквозь часть оставшейся по периметру стены, опрокинув её в месиво из пенобетона и гнилостного растительного вещества. Куски шлёпнулись в грязь. Он вышел из чумной мельницы и миновал грязный лагерь своего демонического легиона. Водно-болотные угодья Гитии вышли из берегов, и мутные воды плескались у подножия холмов, на которых возвышалась мельница. Продолжая ворчать, Ку’гат выскользнул наружу и начал пробираться вброд.

Шум в лагере демонов быстро стих. Он оставил позади мрачный подсчёт чумоносцев и визгливое пение нурглингов, и воцарилась угрюмая тишина. Земля, по которой он шёл, раньше служила пастбищем для крупного рогатого скота, была пересечена дорогами и усеяна человеческими жилищами. Теперь это было море ила, и сельхозугодия ничем не отличились от остального болота. Единственными признаками того, что здесь некогда обитали смертные, служили ржавые обрубки ветряных турбин примерно в миле отсюда, и они так заросли слизистыми лозами, что было трудно сказать, чем именно они были раньше.

Желчь Ку’гата была заглушена болотом. Прохладная жижа хлынула в его открытый живот, омывая внутренности грязью. Это оказалось довольно приятно, и он почти начал чувствовать себя бодро; мысль о новых инфекциях, которыми он мог заразиться, почти вызвала улыбку на его губах. Такого просто не могло быть, поэтому он напоминал себе о том, что поставлено на карту, пока снова не стал достаточно несчастным.

Ку’гат грёб дальше, его огромная туша поднимала носовую волну грязи, пока он не счёл расстояние достаточным, чтобы он смог выполнить призыв незамеченным. Он остановился. Он обернулся. Чумная мельница без крыши была освещена красным светом от огня, подогревавшего котёл, из которого поднимались ядовитые пары. Желеобразная биолюминесценция заливала всё вокруг, и костры горели на милю или больше за ней, но вдали от мельницы всё было темно и уныло, и так будет до рассвета; тогда всё будет тусклым и унылым, что и было единственно правильным.

– Эти проклятые смертные не ценят подарков, которые мы им приносим, – пожаловался Ку’гат, обозревая великолепие илистого моря. Как они могли не видеть окружающей красоты? Он удивился этому, по-настоящему озадаченный. Неестественные существа исчезали под водой с глухими всплесками, когда чувствовали прикосновение его взгляда. Он выпустил немного своей души, позволив ей коснуться всего, что его окружало. Грязь закипела от нетерпеливой жизни, когда его сущность просочилась в болото, но он не почувствовал ничего, что могло бы думать, или что волновало бы то, что он собирался сделать, или, самое главное, рассказать кому-нибудь об этом.

Кому-нибудь вроде Гнилиуса, например.

Он огляделся в последний раз и тихо откашлялся.

– Сплетнеслиз, Сплетнеслиз, приди, приди, приди, – пропел он очень тихо. – У меня есть секрет, которым я должен поделиться. Вылезай, вылезай, хлопая ушами, под чарами откровения.

Он снова огляделся. Никаких признаков того, что у него получилось, никаких признаков того, что его услышали. Холодный ветер, благоухавший кишечными газами, обдувал его.

– Хм, – проворчал он. Сплетнеслиз был меньшим существом, чем он, но он не мог просто приказать ему: его преданность должна быть куплена. Он вздохнул. Ему придётся проявить больше энтузиазма.

– Сплетнеслиз, Сплетнеслиз, приди, приди, приди, – запел он снова, на этот раз громче. – У меня есть секрет, которым я должен поделиться. Вылезай, вылезай, хлопая ушами, под чарами откровения.

Ветер подул сильнее. Задребезжали ветви деревьев. Вдали в пустошах застонали проклятые души. Он прислушался и услышал слабое и призрачное хихиканье.

Ободрённый, он запел снова, и ещё громче:

– Сплетнеслиз, Сплетнеслиз, приди, приди, приди. У меня есть секрет, которым я должен поделиться. Вылезай, вылезай, хлопая ушами, под чарами… Ооо, – сказал он и схватился за живот. Самая приятная отрыжка обожгла его глотку. Газ забулькал, вырвался наружу, раздувая обнажённые внутренности, откуда он вырвался из язвы с шипящим и хрипящим зловонием.

Ку’гат стиснул кариозные зубы:

– Сплетнеслиз, Сплетнеслиз, приди, приди, приди. У меня есть секрет, которым я должен поделиться. Вылезай, вылезай, хлопая ушами, под чарами откровения.

Боль поднималась, как будто что-то с острыми когтями проплыло сквозь его внутренности, вверх, вверх, к поверхности его тела. Что-то протолкнулось внутрь его кожистой шкуры и укусило.

Ку’гат ахнул. Он снова запел свою песенку, и боль покрыла его кожу волдырями. При шестом повторении заклинания волдырь начал расти, пока он не запел в седьмой и последний раз.

– Сплетнеслиз, Сплетнеслиз, приди, приди, приди. У меня есть секрет, которым я должен поделиться. Вылезай, вылезай, хлопая ушами, под чарами откровения.

Волдырь лопнул. Скользкое, похожее на слизняка существо, заключённое в мембрану, выскользнуло на свободу в потоке жидкости. Ку’гат бросился за ним и схватил его, но тот выскользнул из его пальцев, как хорошо смазанная какашка, и он поймал себя на том, что хватал его три раза, прежде чем положил на ладонь огромной руки. Тот извивался в своём родильном мешке, и Ку’гат нежно лизал его липким языком, пока мешок не расползся, и существо не показалось.

Оно развернулось, затряслось, стряхивая слизь, и подняло широкую безглазую голову. У него было тело, похожее на помесь головастика с личинкой, круглое спереди, сужавшееся к мускулистому хвосту. Лицо представляло собой просто широкий рот с плоскими зубами и ярко-фиолетовыми губами. У него не было ног как таковых, но четыре обрубка предплечий заканчивались острыми и когтистыми трёхпалыми руками.

– Сплетнеслиз, – произнёс Ку’гат. – Ты пришёл.

– Великий и могучий Ку’гат Чумной Отец, – сказал Сплетнеслиз. Он приподнялся на хвосте, широко раскинул крошечные ручки и поклонился. У него был мягкий, зарождающийся голос, полный хитрости и коварства. – Какую услугу я мог бы вам оказать, о, первый в милости Нургла?

– Действительно первый, но надолго ли? – проворчал Ку’гат. – Мне о многом рассказал мой соперник.

– Вы, конечно, говорите о Гнилиусе, – сказал Сплетнеслиз.

Холодная кровь Ку’гата вскипела от мысли, что это ничтожное существо знает о его горестях, но такова была природа Сплетнеслиза.

– Да. О Гнилиусе. Я должен закончить чуму, которую я варю на чумной мельнице, иначе я потеряю уважение и окажусь ниже в милости нашего Дедушки. Я не стану пресмыкаться перед этим высокомерным герольдом погоды. Никогда!

– Значит вы хотите узнать его замыслы, его планы, его заговоры, чтобы вы смогли их сорвать? – спросил Сплетнеслиз.

– Нет! – огрызнулся Ку’гат. – Глупый клещ. Это слишком прямолинейно. Я не хочу выступать против него и рисковать гневом Дедушки. Я говорю, что должен добиться успеха, вот и всё, прямо здесь, на Мориаксе.

– Как же именно, могучий? – спросил Сплетнеслиз.

– Я должен доказать, что я прав, а он ошибается. Моя чума должна сработать. Я должен убить трижды проклятого, семь раз осуждённого сына Анафемы. Только тогда Нургл будет ценить меня выше, чем плескателя дождя.

– Вы хотите убить Мортариона? – хитро спросил Сплетнеслиз.

– Нет! Не Мортариона, хотя я могу представить себе более печальные миры, чем те, где его нет. Но нет! Я имею в виду Робаута Жиллимана. – Его челюсть щёлкнула и сжалась, когда он выдавил имя. – Он скоро приедет сюда. Я хотел бы знать о его планах.

– Я не могу проникнуть сквозь завесу света, которая окружает его. Он защищён... – Сплетнеслиз вздрогнул. – Им.

Ку’гат пожевал губу:

– Я так и думал, хотя и осмеливался надеяться на обратное, поэтому имел в виду более простые методы. Мне нужен хитрый ум, чтобы выжить в землях смертных. Собирай разведданные и тому подобное.

– Значит, шпион? – Сплетнеслиз склонил голову набок и выпятил губу. – Такую работу я делал, и меня заставляли её делать, потому что Дедушке нравится подслушивать. Шпионить. За кем?

– Кем-то, кто может видеть и слышать его, но не слишком близко. Ни один из его сыновей, или золотых зверей Императора, ни один из его жрецов, или женщин-воительниц, или тех, кого проверяют и кто близок к ним.

– Тогда обычный человек? Смертный, который может приходить и уходить, не слишком важный, но наделённый достаточной властью, чтобы свободно передвигаться. Возможно, один из этого мира, а не из воинства крестоносцев. Сын Анафемы осторожен, но он один. Его внимание не может быть везде одновременно.

– Да! Да! – с энтузиазмом воскликнул Ку’гат. – Это звучит хорошо, это звучит правильно! Важный, но не слишком важный.

Сплетнеслиз кивнул:

– Значит, так оно и будет сделано. – Он сложил руки перед бледным животом. – Вы знаете цену. Если вы ищете секреты, то вы должны торговать секретами взамен, как подобает, таков мой обычай. Прошепчите что-нибудь неизвестное мне, чтобы я подумал над вашим предложением.

– Откуда мне знать о том, что достойно того, чтобы быть рассказанным? – проворчал Ку’гат.

– Вы намного выше меня, могущественный, первый в милости Нургла. Я занимаю низшее положение в иерархии, девять тысяч девятьсот семнадцатое, но в этом случае моя воля превосходит вашу. Я буду судить о весомости вашей тайны. Это будет определять продолжительность и характер моей службы. Чем больше секрет, тем на больший риск я готов пойти.

– Хммм, – сказал Ку’гат. – Секрет. – Он долго и напряжённо думал. Сплетнеслиз терпеливо ждал в руке великого нечистого. – У меня есть один! – воскликнул Ку’гат. Он наклонил рябое лицо вперёд.

Сплетнеслиз склонил голову набок и приложил ладонь к тому месту, где должно было находиться его ухо, если бы у него были уши.

– Говорите! – сказал Сплетнеслиз.

– Я... – просипел Ку’гат очень тихим голосом. – Мне никогда по-настоящему не нравился Септик Седьмой.

Сплетнеслиз встал на хвост и сложил свои маленькие ручки:

– Это всё? Это всё, что вы можете сказать? Ради этого кусочка я бы не рискнул украсть имя ребёнка, слушая его мать. Это в высшей степени прискорбно, милорд.

– Я… О, хм. Ну что ж. – Ку’гат наклонился немного ближе. – Мне действительно не нравится ни Мортарион, ни Тиф, и я ненавижу Гнилиуса.

– О, великий, – сказал Сплетнеслиз не совсем без сочувствия. – Я ценю, что вы стараетесь изо всех сил, и что эти признания вызывают у вас небольшое смущение, но они бесполезны, потому что сама природа секрета, милорд, заключается в том, что он неизвестен другим, и если великие и добрые из Сада Нургла что-то знают о вас, так это как раз то, что вы ненавидите всех. Поэтому я предлагаю вам попробовать ещё раз. Продолжайте, я знаю, что у вас получится.

– Очень хорошо, – Ку’гат ещё больше понизил голос, пока от него не осталось ничего, кроме щекотки во рту. – У меня есть капля крови примарха.

– Да, да, – нетерпеливо сказал Сплетнеслиз, хлопая в ладоши. – Говорите. Это известно, но я чувствую приближение настоящего секрета.

– Я получил её на поле битвы у Гекатона. Это позволит нам убить его.

– Продолжайте. Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю.

– Она по-прежнему у меня. – Ку’гат поковырялся ободранными ногтями в одной из своих многочисленных незаживающих ран. Он вытащил крошечный пузырёк и повесил его на цепочке перед Сплетнеслизом. Стекло было чистым, на цепочке не было следов ржавчины; единственная рубиновая капля скользила внутри, решительно не загрязнённая. – Я всё время держу её при себе, хотя она так меня обжигает! Это неприятное страдание – ужасное прикосновение Самого Анафемы.

– Весьма впечатляюще, – заметил Сплетнеслиз. – Но этого недостаточно. Известно, что вам она нужна для вашей болезни. Ни секрета, ни службы.

Ку’гат понизил голос:

– Мне она совсем не нужна для Божьей болезни. Я был осторожен. Она драгоценна. Я мог бы сделать с ней всевозможные удивительные вещи, против которых даже Мортарион был бы бессилен. Они же родственники, ты же знаешь. У них одни и те же сильные стороны, и одни и те же слабости, потому что они одной крови.

Сплетнеслиз хлопнул в ладоши и перевернулся на живот:

– Отлично! Отлично! Заговоры и интриги – лучшие из секретов. Я бы сказал, что ваши со мной в безопасности, но я – Сплетнеслиз, и это было бы ложью. Сказанного достаточно для моего согласия. Наш договор заключён. Я выполню долг, который вы требуете.

На спине Сплетнеслиза появились багровые прорези и развернулись двойные рваные крылья. Они быстро забили с резким звуком стаи мух и Сплетнеслиз поднялся.

– То, что я узнаю, узнаете и вы, о великий, – произнёс маленький демон, отвешивая поклон в воздухе. Поклонившись, он с жужжанием унёсся в ночь.

Ку’гат наблюдал за Сплетнеслизом, пока тот не скрылся из виду.

– Надеюсь оно того стоило, – вздохнул он и побрёл обратно к чумной мельнице и своей работе.

Капитан Диамидер Тефелий беспокойно спал рядом со своей женой. Ночь была жаркой, как и все ночи на Иаксе, с влажными ветрами, дувшими с заражённых земель. Пропитанные антисептиком простыни висели вместо штор на окнах, наполняя покои химическим дымом, от которого по утрам гудела голова, а разум был вялым. Он видел малоприятные сны, но было ли это связано с болезнями, которые враг обрушил на мир-сад, уничтожив четыре пятых планеты, или с мерами, которые живущие на последних свободных землях люди были вынуждены предпринять против них, Тефелий не мог сказать. Он не разбирался в медицине и вынужден был доверять тому, что ему говорили.

Но, Император, он ненавидел запах антисептика. Тот никогда не покидал его: когда он надевал освящённую, биологически чистую униформу и запах прилипал к нему; и было совсем плохо при закрытом респираторе. Он чувствовал его вкус в еде, в поцелуях жены, и даже во сне.

Во сне он снова был пехотинцем, и сержант Совасет орал на него, чтобы он надел шлем, хотя в нём было полно антисептика. Он ненавидел Совасета, считая его типичным армейским “дедом”. Хотя в последующие годы он понимал, почему сержант вёл себя так, в своих снах Тефелий по-прежнему боялся его.

– Но я задохнусь, сэр, – сказал он.

Ответ Совасета был бессвязным потоком ярости, бессмысленных звуков и плевков, которые заставили Тефелия съёжиться. Тефелий внезапно стал ещё моложе, ребёнком, сержант продолжал кричать на него, хотя Тефелий был вдвое меньше сержанта. Униформа собралась вокруг его ног и свисала с тела, а шлем вырос в четыре раза. Теперь Совасет хотел, чтобы он залез в ванну с вонючей жидкостью, что плескалась в шлеме.

Спящий Тефелий заплакал, потом заплакал ещё сильнее, когда Совасет начал избивать его. Он никогда не плакал от наказания в реальной жизни, но на протяжении всего обучения Тефелий боялся, что заплачет и часто видел это во сне. Он почувствовал, как пёрышко коснулось его разума, и в него заглянула любопытная душа.

– Хочешь увидеть что-то другое? – спросил мягкий и дружелюбный голос.

Тефелий, теперь свернувшийся калачиком на полу, когда твёрдая палка Совасета ударила его по рёбрам, захныкал.

– Да.

И он стал кем-то другим или, возможно, чем-то другим – маленьким человечком, который свободно летал по небу. Сон успокаивал и приносил облегчение после ярости Совасета. Он летел над охваченным чумой миром Мориакс – он знал, что это неправильное название, но не мог вспомнить, какое было настоящее – к городу-порту Первая Высадка, где жили смертные лорды и где примарх обязательно приземлится через несколько дней. Тефелий растерялся; у него не было никакой информации о местонахождении примарха, и никогда в своей жизни у него не было проблеска предвидения, но он, казалось, обладал запасом секретных знаний, и он знал, он просто знал, что Робаут Жиллиман скоро посетит его город.

По мере того как он приближался к карстовым горам, где находилась Первая Высадка, земля становилась всё менее и менее болезненной. По какой-то непонятной причине это его расстроило.

Он видел проносившийся внизу мир так, как будто сам был там, но он не управлял полётом, и крылья, которые он чувствовал, как свои собственные, не принадлежали ему. Вид изменился. Ему навстречу устремились ступенчатые сады Первой Высадки. Он увидел стены первого, второго и третьего ярусов, расположенные на горе и напоминавшие торт в честь праздника Вознесения, и широкий Спиральный путь, который был похож на рану вокруг клинка. Здания, кастелла, умиравшие висячие сады. Вскоре он оказался над своим жилым районом, затем над своей домашней башней, высокой и конической, как у колонии термитов, затем над своим окном, антисептические простыни развевались на ветру.

Раздался мягкий стук, скольжение, как будто мешок с жиром упал на землю, и его полёт завершился. Бледная рука, тоже не его собственная, но всё же каким-то образом его, с неприятным шипением отодвинула шторы. Запах казался ещё хуже, чем когда-либо.

Проснись, – настойчиво сказал внутренний голос.

В комнате было темно, но в свете городских огней он увидел впереди на кровати из резного дерева спящие фигуры. Его кровати. Она казалась огромной, высокой, как утёс. Завиток каштановых волос, который, как он знал, принадлежал его жене Альмее, торчал из-под одеяла, свисая через край, а сверху был комок, который мог быть только его собственной спиной. Спящие спали, не подозревая, что к ним подкрадывается зло.

Проснись немедленно или будешь проклят, – произнёс голос.

Тихонько кряхтя, Тефелий во сне поднялся по простыням, перебирая руками, и забрался на парчовое покрывало. Чистота жёсткой ткани причиняла боль телу Тефелия из сна, и он быстро подвинулся к изголовью кровати, чтобы не прикасаться к ней слишком долго. Маленькая рука потянулась вниз и откинула простыни.

Перед ним, слегка приоткрыв рот, было его собственное бессознательное лицо.

Проснись! Проснись!

В своем видении во сне Тефелий дёрнулся и застонал, но не смог стряхнуть сон.

– Привет, человек, – сказал Тефелий во сне спящему самому себе. – Во сне мы соприкоснулись, и во сне стали единым целым. – Маленькая когтистая рука протянулась и прижалась к его щеке, влажная и ужасная.

Проснись!

Задыхаясь, Тефелий проснулся. На мгновение он испытал странное чувство раздвоения, глядя вниз на своё потрясённое лицо и вверх на отвратительное, похожее на слизняка существо, устроившееся у него на груди.

– Какая у тебя милая, милая маленькая душа. Но мне она не нужна.

Крылья влажно сложились под кожей существа. Тефелий открыл рот.

– Мне нужны только твои глаза, – сказал Сплетнеслиз.

Прежде чем Тефелий успел закричать, мягкая голова Сплетнеслиза устремилась ему в рот, широко раздвинув челюсти. Давя изо всех сил, он втиснулся ему в горло, извиваясь, растягиваясь, душа своим зловонным телом, пока со скользким движением не проскользнул ему в грудь.

Тефелий резко выпрямился, весь в поту; он тяжело дышал, задыхаясь.

– Любимый, тебе нехорошо?

Обеспокоенное лицо Альмеи стало чётким. Ночь уже прошла. Слабый дневной свет лился сквозь занавески. На вешалке, где висела его униформа, сигналил вокс-передатчик.

Он приложил руку к груди. Он был весь мокрый. Казалось, за грудиной появилась твёрдая опухоль, и у него было самое отвратительное чувство, что она смеётся, сотрясая его внутренности своим весельем. Он сморгнул пот с глаз и повернулся, чтобы посмотреть на жену.

– Я...

– Диамидер? – спросила она в полном замешательстве.

Он схватился за перед своей ночной рубашки, но ужасное чувство в груди исчезло. Он сглотнул. В горле пересохло.

– Кошмар, – сказал он. – Мне приснился самый ужасный кошмар!

Он с облегчением рассмеялся.

– Какой именно? – спросила она. Жрецы просили сообщать о ночных кошмарах. Тефелий не видел ничего подобного.

– Не такой, не такой, как ты подумала, я уверен, – сказал он, хотя и не был уверен. Он был очень далёк от уверенности, хотя и не стал бы сообщать об этом. В нём росло непреодолимое желание ничего не говорить, и оно становилось сильнее с каждой секундой.

– Твоя вокс-бусинка расшумелась, – сонно сказала жена. Она перевернулась на свою сторону кровати. Её рука поднялась и коснулась его бока.

– Из-за тебя все простыни промокли, – пробормотала Альмея. Она снова засыпала.

– Пусть слуги разберутся с этим, пока я на дежурстве. – Он встал с кровати на по-прежнему дрожавших ногах, подошёл к вешалке с униформой и нащупал воротник. Ему пришлось попробовать дважды, прежде чем удалось нажать руну ответа вокс-бусины.

– Капитан Тефелий, – произнёс он. – Капитан, вы незамедлительно должны прибыть в командный центр по приказу планетарного губернатора Косталиса.

– Враг наступает? – спросил он. Они ожидали нападения в течение нескольких месяцев. Было бы облегчением покончить с этим.

– Нет, сэр, – ответил офицер на другом конце линии, и Тефелий заметил его волнение. – Это примарх. Он идёт к нам. Флот крестового похода вышел из варпа час назад. Они будут на орбите Иакса через несколько дней.

Тефелий не стал слушать остальную часть сообщения лейтенанта. Все, о чём он мог думать, – это его сон и уверенность в том, что примарх скоро будет здесь. Он стоял, лишившись дара речи.

– Сэр? Сэр? – Голос лейтенанта пробился сквозь его оцепенение.

– Простите, лейтенант, вы что-то сказали? Примарх? – Горло по-прежнему болело. Сколько ещё из его кошмара было реальным?

– Я спросил, должен ли я сообщить лорду Косталису, что вы уже в пути? – повторил лейтенант.

– Да. Я скоро буду там.

Он быстро умылся у тумбочки и натянул форму. Когда он добрался до командного центра, там уже кипела бурная деятельность. Как только он прибыл, его сразу же поглотили обязанности, и он забыл свой кошмар.

Кошмар, однако, не забыл его.

Седьмая глава

ДЕБЛОКАДА ИАКСА

– Мы находимся рядом с вражеской блокадой, милорд, выходим на расстояние для абордажа через пять минут. Приготовьтесь к атаке по окончанию обратного отсчёта.

Вокс-передатчики транзитного отсека уменьшили голос магистра флота Исайи Хестрина до гнусавого хныканья, хотя он был вполне различим, и высокий тон позволил ему пробиться сквозь гул реакторов силовой брони.

– Очень хорошо, магистр флота, – ответил Робаут Жиллиман. – Возможно, со мной не смогут связаться во время операции. Пожалуйста, действуйте в соответствии со своими собственными решениями.

– Я так и сделаю, милорд. Император с вами.

Голос Хестрина оборвался, унося с собой фоновое шипение вокса. Ряд красных ламп загорелся в передней части транзитного отсека, омывая пассажиров сангвиническим сиянием. Золотисто-голубые доспехи казались тёмными и пропитанными кровью. Светящиеся глазные линзы и индикаторы готовности на реакторах и оружии придавали их владельцам демонический вид.

Их было более пятидесяти, все сверхчеловеческие гиганты, стоявшие вокруг самого большого из них, примарха Робаута Жиллимана. Позади него выстроились двадцать воинов Виктрикс Гвардии в синих цветах Ультрадесанта. Все они были героями, высокими и гордыми, ангелами Императора. И всё же не они были самыми славными воинами здесь, ибо с ними летели архангелы.

Самыми впечатляющими были стратарчи трибун актуарий Малдовар Кольцюань и его кустодии, их огромный рост казался ещё более внушительным из-за высоких конических шлемов. В их число входили три алларских терминатора, пять хранителей и два отделения по пять кустодиев меньшего ранга. “Меньший” был субъективным термином, потому что каждый из них равнялся сотне смертных или дюжине космических десантников. По силе они уступали только самому Жиллиману. Они могли бы вместе, возможно, победить его. Редко случалось, чтобы так много их сражалось в одном воинстве, даже во флоте-примус, где их было больше всего.

И всё потому, что примарх решил окропить свой клинок.

– Вы уверены, что это разумно, милорд? – спросил Малдовар Кольцюань.

Жиллиман, который пока не успел надеть шлем, бросил на него прищуренный взгляд.

– Разумно?

– Вы – живая рука Императора, и всё же подвергаете себя опасности, – пояснил Кольцюань.

– И ты думаешь, трибун, что, задав мне этот вопрос несколько раз, ты получишь другой ответ?

– Нет, примарх, – сказал Кольцюань. – Я только...

– Тогда прошу тебя воздержаться, – произнёс Жиллиман. – Я уверен, что коллекции трактатов обо мне и моих братьях, которые хранятся в ваших цитаделях, ясно дают понять, что мы вряд ли изменим своё решение, приняв его.

– Это действительно так.

– Я также уверен, что в них говорится о том, что наш разум устроен очень похожим на ваш, и что мы вряд ли что-нибудь забудем, и что мы умеем читать сердца и умы всех людей.

Когда Кольцюань не ответил, Жиллиман повернулся, чтобы посмотреть на него сверху вниз, потому что он был значительно выше даже трибуна. Примарх выгнул брови, глядя на Кольцюаня, чтобы подсказать ответ.

– Да, милорд, – сказал Кольцюань.

“Аквила Респлендум” задрожал. Где-то в глубине прозвучал тихий сигнал тревоги. Случайный выстрел противника с предельной дистанции. Скоро их станет гораздо больше.

– Тогда позволь нам обоим отметить и признать, – продолжил Жиллиман, развлекаясь над трибуном, – что ты недоволен моим решением принять личное участие, что ты хочешь, чтобы я знал о твоём недовольстве, и что ты хочешь, чтобы я пересмотрел своё решение. Я всё это прекрасно понимаю, но не передумаю.

Вокс-передатчики корабля издали металлический рёв, и одна из красных лампочек в ряду в передней части транзитного отсека загорелась зелёным.

– Ты много раз сражался рядом со мной, Малдовар, хотя я знаю, что ты по-прежнему мне не доверяешь. Хотя ты иногда выступал с подобными протестами, чаще было, когда ты этого не делал.

– Это вопрос риска и вознаграждения, милорд. Абордажные действия опасны. Вас можно с относительной лёгкостью уничтожить на расстоянии. Блокаду вполне легко преодолеть с помощью флота-примус. Вам нет необходимости находиться здесь.

– Из уважения к твоей настойчивости, а также чтобы показать моё раздражение по поводу твоих постоянных побуждений отказаться от моего выбора, я снова расскажу тебе о своих рассуждениях. Ты готов?

– Да, милорд, – ответил Кольцюань. Корабль подпрыгнул. Дрожь пробежала по корпусу. Сверхлюди, примагниченные ботинками к палубе, покачнулись.

– Не ворчи, Малдовар. Я в хорошем настроении. Я собираюсь сражаться. Давно пора.

– Да, милорд.

– Если тебя это раздражает, то радуйся, что вместо меня не вернулся мой брат Русс. В шутку он сбил бы тебя на землю, а затем отругал бы за то, что ты не смеялся вместе с ним. Однажды он проделал это со мной. Как-нибудь я расскажу тебе эту историю. И всё же дело не в упрямстве. Здесь есть стратегия.

– Я знаю о стр...

– Тебе следует придержать язык и тогда тебе не придётся выслушивать это снова, не так ли? – перебил Жиллиман. – Враги многочисленны. Сыновья Мортариона считают себя выше всех остальных, потому что они приняли отчаяние и боль, и верят, что они находятся по другую сторону этих понятий. Для них, или для многих из них, жизнь – это космическая шутка. Следовательно, они не боятся ни боли, ни лишений, ни смерти. Но они не лишены страха. Они высокомерны, но даже они знают, что встреча со мной лицом к лицу – их гибель. Я буду идти среди них и убивать их. Я уничтожу их корабли изнутри не потому, что это даёт какое-то немедленное преимущество, а потому, что это даёт нам возможность подорвать их моральный дух, заставить усомниться в сомнительных дарах их бога-покровителя. Пусть они нападут на меня в любом количестве. Пусть они умрут. Пусть те немногие, кто выживет, распространят слух о моем приходе, чтобы все стали сомневаться и бояться. Пусть они попытаются сбить этот корабль, когда он летит на них, золотой и чистый, символ всего, к чему они повернулись спиной, и пусть они потерпят неудачу. Они вспомнят о могуществе Императора и Его незапятнанных примархов ещё до того, как закончится этот день.

– Возможно, Мортарион приготовил для нас ловушку, милорд. Что если флот окажется в окружении или в невыгодном положении? Вас там не будет. Вас могут захватить в плен.

– Ты не веришь, что магистр флота Хестрин справится с замыслами Мортариона?

Корабль получил прямое попадание. Они почувствовали пульсацию пустотных щитов, которые поглотили кинетическую энергию и вытолкнули её в варп. Подобное попадание причинило бы некоторый ущерб другому кораблю, но “Аквила Респлендум” был изготовлен по самым высоким техническим стандартам, и единственным результатом стало небольшое отклонение от траектории полёта.

– Хестрин не примарх, милорд.

Ещё одна лампочка загорелась зелёным. Оставалось четыре.

– Как и Мортарион, он больше не примарх, – сказал Жиллиман. – Он больше похож на Повелителя Чумы, чем на Императора. Силу нельзя получить у так называемых богов за просто так. Они не дарят подарков. Это стоило ему его воли. Ему не хватает свободы, хотя он этого и не видит. Он – раб. Император допускает немного больше самоопределения.

Ещё больше снарядов сотрясло корабль в форме аквилы. Атаки стали чаще. Жиллиман и Кольцюань были вынуждены повысить голоса, чтобы продолжить разговор.

– Я также покажу ему, что не боюсь. Без сомнения, ты был счастливее, если бы меня вообще не было на Иаксе, но я не могу. Я должен встретиться с братом лицом к лицу. Я должен подтолкнуть его к действиям, которым мы затем сможем противостоять.

– А что, если это не сработает? – раздражённо спросил Кольцюань.

Ещё одна зелёная лампочка. Корабль приблизился к цели.

– Только не говори мне, что у тебя, трибуна личных телохранителей Императора, всегда был только один план.

– Нет, милорд, – сказал Кольцюань.

– И поэтому я тоже никогда не полагаюсь на один результат. Я убью Мортариона. Или не убью. Но в любом случае Мортарион покинет Ультрамар, можешь быть в этом уверен.

Снова резкий предупреждающий всплеск, снова щелчок, когда люмен переключился с красного на зелёный.

– Тогда зачем рисковать собой, если победа гарантирована? – Кольцюань посмотрел на это опасное оружие, созданное его Императором в далёком прошлом. Он не доверял Жиллиману и думал, что никогда не сможет доверять, но когда-то он придерживался более сильных взглядов, и теперь это существо вселяло в его сердце столько же надежды, сколько и опасений. – Я прошу вас, пожалуйста, милорд, в знак признания взаимопонимания, которое растёт между нами, чтобы вы ответили мне без притворства и с такой же честностью, какой вы одарили бы самого себя.

Жиллиман улыбнулся.

– Я думаю, ты знаешь ответ, трибун, я думаю, ты очень хорошо его знаешь.

– Мне не помешало бы услышать его, – сказал он.

Ещё одна лампочка загорелась зелёным светом.

– Потому что, трибун, иногда приходится выпускать немного гнева. После того, что Мортарион сделал с Ультрамаром, я действительно очень зол.

Жиллиман надел шлем, и тот с шипением зафиксировался, перекрывая все опасности вакуума и токсичной среды, с которой они столкнутся на чумном корабле.

После этого последняя лампочка загорелась зелёным, и началась бойня.

Корабль Жиллимана был подарком Адептус Кустодес, когда он прибыл на Терру. В последующие годы тот оказался ценным активом. Это был не единственный его корабль, но он был одним из самых великолепных, и примарх предпочитал его в тех случаях, когда требовалось произвести впечатление, будь то в мирное время или на войне.

“Аквила Респлендум” оправдывал своё название, построенный в форме двуглавого орла, который служил главной эмблемой Империума. В каждой из его голов располагались полётные палубы. Его посадочные когти были когтями орла. Сложенные золотые крылья закрывали мощные двигатели. Развёрнутые, они несли оружие.

Сейчас они широко развернулись, охватывая вакуум так же уверенно, как руки самого Императора. Скульптурные перья отодвинулись назад, открывая орудийные порты. Из них показались длинные стволы и сверкающие боеголовки. Две головы опустились, выступая вперёд, прикрывая подбрюшье в том месте, где находился уязвимый транзитный отсек, поэтому корабль теперь напоминал настоящего охотящегося орла.

Таких кораблей было немного. Никакой другой не мог сравниться с его изяществом. Это была совсем не угловатая и утилитарная конструкция, излюбленная Империумом.

Многие из представленных на нём видов оружия были мелта-пушками. У них была слишком небольшая дальность, чтобы проявить себя на расстоянии, но скоро им найдётся работа.

“Аквила Респлендум” влетел в вихрь огня, пересекая пространство между флотом Жиллимана и блокадой Гвардии Смерти. Когда передовые части боевой группы “Альфа” приблизились, корабли Хаоса развернулись бортом и открыли огонь из проржавевших пушек. Штурмовые корабли Жиллимана ответили из носового вооружения, но, хотя их было больше, сегодняшняя стратегия предусматривала быстрое сближение над секторами огня, и они не могли задействовать основные орудийные палубы. В первые минуты боя урон, нанесённый обеими сторонами, был равным.

Корабли двигались сквозь вспышки разряжавшихся пустотных щитов. Лазерный луч мелькнул смертоносной лентой. Следы плазмы и частиц прорезали горящие пути в черноте космоса. Непрерывно взрывались гигантские снаряды, заполняя вакуум облаками сверхскоростных осколков.

Во всё это ворвался “Аквила Респлендум” в сопровождении звеньев “Громовых ястребов”, “Властелинов”, штурмовых крейсеров и абордажных таранов. Тысячи космических десантников мчались через смертельный залив, стратегия Жиллимана состояла в том, чтобы преодолеть блокаду путём абордажа, форсировать высадку на Иакс и избавить многострадальную планету мир от новых повреждений, вызванных падением боеприпасов из-за битвы на высокой орбите. Корабли Мортариона стеной окружали мир-сад. Каждый снаряд или шальная ракета, которые пролетали мимо них, врезались бы в планету внизу.

“Аквила Респлендум” представлял собой выделявшийся среди остальных корабль и поэтому привлекал много вражеского огня. Жиллиману было всё равно. Для него было важнее объявить о своем присутствии. Он хотел спровоцировать брата на поспешные действия. Вспыхнув пустотными щитами, корабль-орёл с рёвом пронёсся сквозь огненные бури, выдержав множество попаданий, в то время как следовавшие за ним меньшие корабли были подбиты. Вражеские истребители сосредоточились на “Аквила Респлендум” и бросились в безрассудную погоню, только чтобы обнаружить, что у орла много когтей. Ракеты устремились назад с крыльев, из установленных вдоль бортов шаровых турелей замерцал огонь лазерных пушек. Мощное инфооружие, созданное в эфемерных цифровых кузницах Марса, вступило в дело, убивая духи-машины вражеских кораблей, а там, где они были заменены нечистыми Нерождёнными, нарушая их способность контролировать свои механические оболочки. Целые эскадрильи, соперничавшие за уничтожение примарха, превратились в кружившиеся обломки, их разложение было очищено огнём и вечной чистотой вакуума.

Проржавевший корпус цели Жиллимана быстро рос. Массивный гранд-крейсер древней конструкции, его имперское происхождение почти исчезло от коррозии, мутаций и скоплений грязи. Пятна бледного цвета наводили на мысль о оригинальном кремовом окрасе, но это были крошечные, скрытые фрагменты забытого прошлого, а остальной корпус стал чёрным от долгого пребывания в космосе.

Пилоты пикировали и маневрировали в приближавшемся огне, опережая способность корабельных зенитных турелей поворачиваться. Три ржавые ракеты со светившимися нечестивым красным светом двигателями устремились к “Аквила Респлендум”. В ответ он нырнул вниз, затем круто поднялся, и ракеты промчались мимо, потеряв цель.

Борт вражеского корабля стремительно вырос, гигантские металлические утёсы, усеянные оружием, большим и малым. “Аквила Респлендум” прицелился между двумя ржавыми макропушками и выстрелил.

Мелта-системы открыли огонь в тщательно организованной последовательности, каждая стреляла в место рядом с целями остальных. Карданные крепления позволяли им двигаться, как прожекторам, переигрывая и пересекая друг друга, и врезаться в корпус в мастерски продуманном узоре. Стена казалась по-прежнему твёрдой, когда когти орла вытянулись, и он спикировал, словно хищник к своей добыче. Термоядерные лучи не останавливались, пока за мгновение перед тем, как золотой корабль разбился бы о поверхность своей цели, корпус не взорвался в потоке перегретых металлических газов, которые с рёвом пронеслись над пустотным щитом “Аквила Респлендум” и потащили за собой слезу радужного света. Обломки неслись прямо на него, но корабль-орёл промчался сквозь них, резко затормозил и влетел внутрь.

Он влетел в то, что когда-то было большой ремонтной и производственной палубой для ударных истребителей гранд-крейсера, но цеха забросили тысячелетия назад, оставив грибковым наростам и странным играм полудемонических зверей. Её густая, ядовитая атмосфера вышла одним грязным выдохом. Бледные грибы вытянуло в вакуум. Под потолком виднелось множество оборудования – мостки, подъёмники, краны и дистанционные сборочные стапели, хотя все они потеряли свою первоначальную форму под веками наросшего мусора. Большая их часть рухнула, сорванная с креплений декомпрессионным штормом, и “Аквила Респлендум” вцепился в обломки, когда садился. Его крылья оставались расправленными, оружие наготове, шарнирные шейные крепления сдвоенных лётных палуб позволяли экипажу осматривать пустой трюм.

Сработали древние защитные протоколы. Дрожа на сухих подшипниках, противовзрывные переборки закрылись поперёк входных путей вглубь корабля, и вой выходившего газа уменьшился, а затем прекратился. В тишине вакуума искусно сработанные перья на брюхе “Аквила Респлендум” отделились друг от друга, и трап золотого орла опустился, проливая безупречный свет на испорченные палубы вражеского корабля.

Из этого сияния вышли Робаут Жиллиман и его люди, ангелы, отправлявшиеся в древний ад.

– Обезопасьте периметр, – произнёс Жиллиман. – Откройте переборки. Мы вырвем внутренности этого корабля голыми руками.

Восьмая глава

ТЕОРЕТИЧЕСКИ, ПРАКТИЧЕСКИ

Робаут Жиллиман шагал по залам, где тысячелетиями не ступала нога верного человека, и задавался вопросом, ходил ли он здесь раньше.

Корабль был древним, построенным ещё до Великого крестового похода. Хотя, естественно, это не означало, что корабль был таким старым, в варпе время текло иначе, так что вполне возможно, что корабль служил под знаменем Императора давным-давно. Возможно, он был во флотилии, которая прибыла на Барбарус с Императором, неся первых из легиона, известного тогда как Сумеречные Налётчики, чтобы встретиться с их отцом? Неужели он доставлял послание Имперской истины в забытые миры? Был ли он радостно встречен рассеянными отпрысками человечества, или он заставлял подчиниться тех, кто отверг мечту Императора о братстве?

Жиллиман знал, что те времена были жестокими, и считал, что используемые методы были экстремальными. В глубине души он не одобрял кое-что из того, что делал его так называемый отец, хотя, по правде говоря, даже худшее злодеяние было всего лишь тем, что и сам Жиллиман совершил в Ультрамаре, только в более крупном масштабе. Он считал, что цель акта насилия одна и та же, будь то одиночное убийство или разрушение города. Во время Великого крестового похода он всем сердцем принял жестокость Императора как средство для достижения цели.

И в то же время…

Миры горели. Цивилизации уничтожались, чужеродные расы полностью истреблялись. Так много смертей ради достижения мира.

А потом пришла Ересь, и правда о том, что скрывал Император, была брошена ему в лицо.

Ещё во время Крестового похода Жиллиман боролся со своей совестью. Он спорил с братьями о нравственности их поступков. Он был не согласен с некоторыми из их методов. Некоторых из них, таких как чудовище Кёрз, он открыто презирал. Но сейчас, шагая по этим коридорам, пропитанным слизью и неестественным разложением, по этим пространствам, в которых царила атмосфера, противоречащая законам самой физики; когда он увидел, что было сделано с владениями Императора, что было сделано с его собственным королевством Ультрамар, сейчас он считал, что все эти методы были оправданы.

Куда бы сейчас ни отправился этот корабль, его никогда не встретят с радостью. Его никогда не будут рассматривать как освободителя или вестника безопасности. Независимо от того, падала ли его тень на миры человечества или ксеносов, ему нечего было предложить, кроме боли, порчи, болезней и разложения. Это была катастрофа, заключённая в бутылке, сознательно выпущенная на волю.

Возможно, в конце концов, ничего не следует исключать. Возможно, ни одно деяние не было слишком тёмным, чтобы сдержать ужас, который принёс Хаос. Не было ни этики, ни морали, ничего такого, чем нельзя было бы пожертвовать ради сохранения расы, ради того, чтобы человечество выжило вопреки всему.

Может быть, это было то, чего Жиллиман раньше не понимал. Он начинал думать, что теперь понял, хотя его душа горела от нежелания принять это.

Теоретическое: в конце концов, Император был прав во всём.

Альдари, некроны, остальные мыслящие существа галактики, они намного хуже людей. Альдари настаивали на том, что они более нравственны, более искушены, в то время как половина из них манипулировала каждым существом, каким только могла, чтобы обеспечить минимальное преимущество, в то время как другая половина трусливо предлагала страдания невинных, чтобы спасти себя. Все они были одинаково высокомерны.

Некроны пошли другим путём, в чём-то ещё более худшим, – путём бездушного существования. Теперь они открыто противостояли человечеству, второй и ужасный враг. Неожиданная война бушевала вокруг Пария Нексус, связав несметное количество кораблей Жиллимана, когда Империум пытался сдержать угрозу, и всё же по словам Велизария Коула их технология могла спасти их всех.

Он задумался. Абордажная группа прошла по огромным процессиям, теперь настолько покрытым органическим веществом, что они напоминали внутренности больных животных.

Он вспомнил о тех временах, когда высказывал свои опасения, и успокаивал себя. Император страстно призывал к единству человечества, к повторному открытию утраченной мощи и технологии. Он никогда не упоминал о Хаосе. Ни разу. Жиллиман думал, что тоже это понимает, потому что жестокая галактика требовала жестокого режима, чтобы обеспечить безопасность. Хаос всегда предлагал спасение от угнетения, соблазняя огромные и изобилующие стада человечества бежать от единственного, что удерживало кошмары, прямо в свои объятия.

Теоретическое: Император задумал эту фазу как временную. Вместо этого она продолжалась с тех пор, как Он взошёл на Золотой Трон. Практическое: он, Жиллиман, должен это исправить.

“Обычный человек может сделать дюжину вещей одновременно, великий человек может сделать тысячу, – подумал он, вспоминая слова своего приёмного отца Конора. – Но ни один человек, независимо от его способностей или воли, не может осуществить более одного грандиозного плана за раз”.

Его мысли вернулись к незаконченному в его скриптории Кодексу Империалис.

– По одному делу за раз, Робаут, – сказал он, упрекая себя за нетерпение.

– Милорд? – спросил Кольцюань.

– Ничего, – ответил Жиллиман.

И всё же он не мог позволить себе медлить. Кольцюань был одной из тысячи шпор, вонзившихся Жиллиману в бок. Их отношения улучшились за последние годы, но трибун по-прежнему не доверял примарху. Он постоянно был готов действовать, если Жиллиман хотя бы будет выглядеть так, будто подумывает о восхождении на трон. Вот почему Валорис присвоил Кольцюаню звание и отправил в крестовый поход.

Затем был Матьё, чьё растущее движение сделало Жиллимана вторым после Императора в Церкви. Или радикальные лорды и политики, которые хотели видеть его на троне. Были консерваторы, которые затаили обиду за то, что он ограничил их власть. Ему нравилось говорить своим близким – драгоценным немногим, с кем он не хотел бы делиться текущими мыслями – что у него два десятка врагов за пределами Империума, но миллиард внутри.

Стратегические переговоры просачивались через его вокс-бусинки во время размышлений. Потоки информации прокручивались в шлеме, наложенные так глубоко, что некоторые казались почти сплошными цветными блоками. Он просмотрел их и проанализировал. Он пришёл к выводу, что Хестрин хорошо справлялся с атакой.

Он задался вопросом, что Мортарион думает обо всём этом, если у него осталась свобода независимого мышления. Они с Жиллиманом никогда не ладили. Жиллиман считал его пессимистом. Мортарион всегда и во всём видел худшее и, не ожидая радости, не нашёл её. Он был одержим преодолением трудностей до такой степени, что сознательно искал их, и не считал нужным сдерживаться в том, чтобы навязывать такие же страдания своим генетическим сыновьям. Его навязчивые идеи были многообразны, и как только он зацикливался на чём-то, было невозможно перенаправить его внимание, пока результат не соответствовал его всегда жалким ожиданиям. Было ли это мрачное негодование по поводу того, что Император спас его, или неприятный вопрос об использовании психической силы в легионах, он шёл до самого конца. Неужели он не видит, что им манипулировали? Разве он не понимает, что стал рабом, что гораздо более тёмный повелитель, чем Император, смеялся над ним и радовался, превращая в пародию на всё, что он презирал? Или он по-прежнему считает себя обиженной жертвой и радуется своим так называемым триумфам? В этом отношении он был похож на Пертурабо. Эгоистичный, одержимый собой, циничный.

И всё же Жиллиман чувствовал печаль от того, что Мортарион предал, что все они предали: сломленный Ангрон; великолепный Фулгрим; даже Кёрз, чьим величайшим преступлением было безумие, а это вообще не было преступлением. Жиллиман не любил каждого из них одинаково, но эти прометеевы существа были его братьями во всех отношениях, и он не мог не оплакивать их.

Он никому не мог этого сказать. Он никому об этом не говорил. Когда его мысли шли по этим дорогам, он был самым одиноким путешественником во вселенной.

Вот почему он возглавил эту абордажную группу. Вот почему он обрадовался, когда противовзрывная переборка шириной в сто и высотой в пятьдесят футов открылась, и оттуда выкатилась стена демонических машин Мортариона. Вот почему он выхватил меч Императора и, не сообщив никому из свиты о своём намерении, немедленно бросился в бой.

– За Императора! За Ультрамар! – взревел он, его божественный голос усилился шлемом до шокирующего уровня, и это был воистину горький боевой клич.