Смерть Уриэля Вентриса / The Death of Uriel Ventris (рассказ)

The Death of Uriel Ventris	Смерть Уриэля Вентриса
Graham McNeill	Грэм Макнилл
Black Library Events Anthology (2018/19)
Серия "Ультрадесант"

«Каждый человек — это искра во тьме. Пусть все мы будем гореть так же ярко».

Он был создан, чтобы убивать. Древнее генетическое искусство и знания, сохранившиеся из времен давно минувших, дали жизнь ему и его товарищам лишь ради одного: убивать.

В недрах Павониса, на острие «Копья Эспандора» — везде он нес погибель мятежникам, ксеносам или еретикам. Вооруженный мечом и болтером, он воплощал волю Императора и служил капитанам, магистрам разных орденов, а с недавнего времени даже примарху.

Однако он был далек от совершенства и допускал ошибки.

Тщеславие толкнуло его на темный путь, но раз за разом он пробирался обратно к свету. Ему приходилось видеть, как гибнут боевые братья, как рушится дружба, как бывший враг становится соратником.

Но главным всегда оставалось служение — долг, который он выполнял с отвагой и честью. До этого дня.

Нечеткие очертания черепа, склонившегося над ним, не оставляли сомнений. Глазницы светились красным, хриплый голос в подробностях описывал грядущие истязания и невыносимую боль, которой подвергнется все его существо.

Его распотрошат. Разрежут, распорют, сожгут.

— Боль можно вытерпеть, — сказал он черепу. — Я терпел и раньше.

— Но не такую боль, — возразил череп.

Глаза ослепил беспощадно резкий свет, в котором растворилось видение черепа, потом появился запах дыма, землисто-древесный и пряный. От него жгло в горле.

Горчак — как на густых золотисто-зеленых полях в глубинных аркологиях Калта, куда не достают губительные лучи синего солнца его родной планеты.

Звучали какие-то слова, но он не понимал их. Хирурги в керамических масках тянулись к нему сверкающими скальпелями. Череп, говоривший ранее, не обманул: такой боли ему еще терпеть не доводилось.

Он был палачом для врагов Императора более двухсот лет, но теперь все закончится. Тот, кого звали Уриэль Вентрис, должен принять смерть.

Но сначала о жизни…

Уриэль открыл глаза и резко сел, вскрикнув от боли. Его зрению потребовался лишь миг, чтобы адаптироваться к полумраку.

Вокруг скалы — каменные стены пещеры природного происхождения. На мраморе с золотыми прожилками плясали тени, но дальняя часть пещеры терялась во тьме, и даже зоркий взгляд космодесантника не мог различить, что там. Чутье подсказывало, что ничего хорошего.

Подтянув ноги под себя, Уриэль встал одним плавным движением. Конечности слушались плохо, мышцы ног и плеч горели, словно он много месяцев провел на боевом дежурстве. Однако он не помнил недавних битв — только долгие годы борьбы с чумными ордами Архиврага, заполонившими Ультрамар. Быстрый осмотр не выявил никаких свежих ран. Доспехов на нем не было, из одежды лишь простой тренировочный хитон, бледно-голубой, вроде того, что он носил мальчишкой в Аджизелусе.

Вход в пещеру мерцал, и Уриэль медленно пошел на свет, гадая, что ждет его за пределами тьмы. Он откинул занавес из побегов скальных растений, и навстречу хлынул теплый воздух — влажный, густой, пахнущий свежевспаханным черноземом.

Уриэль сделал еще один глубокий вдох, и его нейроглоттис распознал азот, фосфор и калий — эффективную смесь удобрений.

«Аграрный мир?»

Нет, не аграрный.

Пещера была расположена на высоком утесе, под которым раскинулась живописная долина, словно нарисованная на чудесной картине мастера. Сердце Уриэля наполнилось восторгом при виде заснеженных гор, чьи вершины терялись в облаках, а склоны укрылись под вечной зеленью горных елей. Тут и там на высокогорных лугах блестели серебристые купола, а в пронзительно голубом небе оставляли белые линии быстрые летательные аппараты.

Над горизонтом сверкал город — стеклянные арки, беломраморные дворцы, лазурные флаги. Транспортные магистрали идеально вписывались в окружающий пейзаж, и на высоких башнях сверкали лучи солнца.

Смутное воспоминание возникло в памяти Уриэля, но детали ускользали. Кажется, он видел этот город раньше. За много лет службы Золотому трону он сражался на сотнях разных планет, однако это место не принадлежало ни одной из них. По крайней мере, не в этой своей ипостаси.

А потом он понял, где уже видел город. Каждый раз, возвращаясь на Макрагг, Уриэль шел к панораме фресок, окружавшей Храм Исправления. Он делал так, чтобы отдать дань уважения своему примарху и вспомнить мир, который когда-то знал.

И каждый раз он останавливался у картины, вызывавшей неизбывную печаль. «Последний восход над Нуминосом». Художник изобразил прекрасное солнце над городом с таким мастерским правдоподобием, что поговаривали, будто можно физически почувствовать его последние лучи — до того, как они пропитались смертельным ядом.

— С небом Калт выглядит иначе.

Сжав кулаки, Уриэль резко развернулся, готовый к бою.

Позади него на валуне сидел мужчина. Он наслаждался видом вокруг и мягким послеполуденным теплом. Его кожу докрасна опалил свет сотни разных звезд; под таким же тренировочным хитоном, как у Уриэля, скрывались мускулы космодесантника. Грубое лицо избороздили морщины, на бритой голове четыре золотых штифта за выслугу. В серых глазах читался не только огромный опыт, но и юношеский задор.

Уриэль очень хорошо знал этот взгляд.

— Идэй? — позвал он, вновь охваченный скорбью о воине, который столь многому его научил — и который много лет назад погиб на Фракии.

Спрыгнув с валуна, капитан Идэй протянул руку в приветствии:

— Здравствуй, Уриэль. Добро пожаловать на Калт минувших дней.

Уриэль вспомнил Фракию и взрыв, разрушивший стратегически важный мост. В этом взрыве, предотвратившем атаку на фланг имперской армии, и погиб его капитан. Сейчас он хотел, но не мог заговорить и лишь вглядывался в лицо Идэя, изучая отметины возраста, боевые шрамы и ожоги, спускавшиеся с одной стороны до шеи, — последствия радиационного выброса из активной зоны поврежденного двигателя, в результате которого капитан едва не погиб.

Идэй был в точности таким, каким его запомнил Уриэль. Значит, он видит одно из своих воспоминаний? Может быть, так разум старается защитить его от…

От чего?

От череполикого чудовища, нависшего над ним. От острых ножей и крови.

Образы развеялись, и Уриэль почувствовал руку Идэя в своей, почувствовал мозоли на ладони, выпуклую линию шрама от осколка орочьей гранаты, чуть не лишившего капитана трех пальцев.

Это все не по-настоящему.

Происходящее было иллюзией, но чувства, от которых перехватывало горло и ныло в груди, — они были реальны.

— Я умер? — спросил Уриэль, наконец обретя дар речи.

— Не думаю, — ответил Идэй. — Кажется, еще нет.

— Тогда что это?

Идэй подошел к краю утеса.

— Я же сказал: это Калт минувших дней.

— Архивраг уничтожил Калт тысячи лет назад. Отравил солнце, стер жизнь с поверхности планеты.

— Совершенно верно.

— Откуда же взялось это место?

Обернувшись к нему, Идэй развел руками:

— Не знаю, Уриэль. Может, оно тебе снится. Может, ты и правда умираешь, и это видение — последний прекрасный дар? Я знаю лишь, что очень рад снова видеть тебя, мой мальчик. После Фракии ты проделал долгий путь.

Уриэль улыбнулся: он был счастлив встретиться с Идэем, пусть и в столь странных обстоятельствах.

— Многое произошло с тех пор как…

— …я умер? — договорил за него капитан. — Знаю. Я погиб, служа Императору, так что сожалеть не о чем. Мы победили на Фракии?

— Победили. Мятежники были разгромлены, Пакс Империалис восстановлен.

Широко улыбнувшись, Идэй хлопнул Уриэля по плечу.

— Потрясающе. А потом? Ты, надо полагать, стал капитаном?

— Да, и я старался продолжать начатое вами.

— Значит, я хорошо тебя обучил. Обязанность старшего — взрастить наследника.

Они стояли рядом на краю утеса; Уриэль видел извилистую тропку, ведущую вниз, на равнину. Он заметил ее только сейчас, но в этом месте и в это время… ничему не стоило удивляться.

У подножия раскинулся комплекс белокаменных казарм с тренировочными площадками по четырем сторонам света и с ареной для жестоких сражений в центре.

— Помнишь? — спросил Идэй.

— Да, все до последней детали. Но казармы Аджизелуса на Макрагге, а не на Калте.

Идэй пожал плечами.

— Уриэль, этот мир ненастоящий, здесь не действуют законы логики и пространства.

Эти слова заставили Уриэля прищуриться:

— Кажется, вы о чем-то умалчиваете.

— Возможно, мой мальчик, но давай лучше спустимся в долину. Кое-кто из старых знакомых будет очень рад видеть тебя.

— В Аджизелусе, который я помню, таких не было.

Путь вниз от пещеры оказался предательски ненадежным, и много раз с замиранием сердца Уриэль чувствовал, что вот-вот сорвется со скалы. Острые камни ранили его босые ноги, рыхлый щебень скатывался по склону небольшими лавинами.

— Если этот мир нереальный, мы не можем просто перенестись к подножию?

— Вероятно, можем, — засмеялся Идэй, — но это будет не так интересно. Ценность награды определяется степенью риска.

Уриэль собирался ответить, когда услышал позади хруст камней. Обернувшись, он увидел группу мальчишек: они бежали по гребню, что располагался выше, бежали так, словно за ними гналась стая генокрадов. Двенадцать мальчиков мчались на пределе сил, усердно работая руками и ногами, будто старались выиграть гонку. Возглавлял ее сильный, хорошо сложенный юноша с коротко остриженными волосами и жесткими чертами лица; весь его вид говорил, что вторым он быть не привык.

— Леарх, — произнес Уриэль.

При звуке его голоса бегущие сменили направление и помчались вниз по склону, следуя тем же путем, по которому ранее прошли Уриэль и Идэй. Мальчишки перемещались рискованными прыжками, и из-за суровой решимости, исказившей их лица, они казались старше своих лет.

Уриэль узнал коренастого Клеандра, по вине которого его жизнь в Аджизелусе превратилась в череду несчастий. Тогда Клеандр всегда держался рядом с Леархом, но позже стал настоящим героем Ультрадесанта. Он с честью пал на Павонисе.

Бежавшего за Клеандром мальчика, темноволосого и серьезного, Уриэль узнал с трудом. Слишком много времени прошло, слишком много было пережито, но он все же разглядел в чертах этого уроженца Калта самого себя.

Следом грузно двигался Пазаний, даже в том юном возрасте уже настоящий гигант. Когда он вступил в ряды Адептус Астартес, технодесантникам ордена пришлось использовать части обшивки дредноута, чтобы изготовить ему доспехи.

— Невероятно, каким юным ты был, — заметил Идэй.

— Сам с трудом верю, — признал Уриэль, глядя на приближавшихся мальчишек, которые, судя по всему, их не видели. — Если бы я только мог рассказать ему то, что знаю теперь…

— И что бы ты ему сказал?

Уриэль задумался; стальной взгляд его молодого двойника был устремлен в спину Леарху.

— Я бы сказал, что нужно помнить уроки, прописанные в Кодексе Астартес, и верить, что правильный поступок не может быть бесчестным.

— Думаешь, он сам этого не знает?

— Знает слова, но не их цену.

Мальчики почти поравнялись с ними, и Уриэль оглянулся в поисках безопасного места, чтобы отступить и пропустить бегущих. Тропа была очень узкой, и любой шаг в сторону сулил опасность.

Когда он снова обернулся к мальчишкам, молодой Уриэль как раз прибавил скорости, чтобы обогнать Леарха. Тот бросил взгляд через плечо и отставил согнутую руку. Дальше случилось очевидное: Леарх резко ударил локтем назад.

От удара в голове словно взорвалась вспышка света. Уриэль споткнулся, инстинктивно заслоняясь руками. Боль терзала огнем, глаза застилало алым. Слишком сильная реакция на такой банальный удар. Казалось, будто череп раскололся, и ржавые гвозди царапают его изнутри.

Уриэль моргнул, блокируя боль, и отвернулся. Перед глазами возникла стена белого света, а когда тот рассеялся, исчез и склон горы, и бегущие мальчики. Вместо них над Уриэлем высились ворота Аджизелуса из темной стали и адамантия.

— Я помню, как много раз подходил к этим воротам, — сказал он, глядя на собственные руки: костяшки были разбиты до крови. — И они всегда были закрыты.

— А ты помнишь почему? — спросил Идэй.

Уриэль увидел, что его бывший капитан тоже в крови. Шрам на шее удлинился до лица, избороздил левую щеку. Кожа на той стороне потемнела, глаз стал молочно-белым.

— Несмотря на все испытания, через которые нам пришлось пройти, мы действовали вместе и толкали створки.

Идэй положил ладони на поверхность ворот.

— Ну что, войдем?

Уриэль встал рядом и изо всех сил надавил на черный металл. Он был горячим, словно клинок, только что извлеченный из горна. Ладони жгло, но Уриэль не отступал.

Жар поднимался по рукам, расплавленный огонь будто тек по венам, выжигая их изнутри, потом добрался до костей и расплавил их, обращая костный мозг в магму.

Уриэль сжал зубы и надавил сильнее, не поддаваясь боли. От невыносимого, чудовищного жара его пальцы почернели, кожа отслаивалась. Крича, Уриэль толкнул ворота в последний раз изо всех сил, удесятеренных яростью. Возвращение в казармы Аджизелуса каждый раз требовало усилий, но никогда не было столь мучительным — и столь желанным.

Наконец между створками ворот прорезалась вертикальная полоска факельного света. Это ободрило Уриэля, он начал пробиваться сквозь боль, вбирая ее внутрь себя, используя ее, чтобы двигаться дальше.

Ворота поддались, он ввалился внутрь, упал на колени — и посмотрел на свои руки. Десятилетия войны оставили свой след на коже, но ни ожогов, ни ран не было. Выдохнув, он посмотрел вверх, на Идэя, который протянул ему руку, чтобы помочь встать. Уриэль сжал ладонь капитана, и тот поднял его на ноги. Лицо Идэя казалось еще сильнее изуродованным; от хитона почти ничего не осталось — ткань обгорела и покрылась слоем пепла. Затянутый бельмом глаз словно расплавился, сочась жидкостью на ожоговый рубец, пересекавший щеку.

— Что происходит?

Губы Идэя едва могли двигаться под струпьями, и он ответил не сразу. Голос звучал влажно, слова с бульканьем выходили изо рта, словно наполненного кровью.

— У каждого решения будут последствия. Помни об этом, Уриэль.

— Какого решения?

— Вот этого. Того самого, которое ты принимаешь прямо сейчас. — Почерневший палец капитана уперся в грудь Уриэля.

На миг ему показалось, что прикосновение Идэя проникает сквозь кожу и мускулы, сквозь сросшийся костяной панцирь, защищающий сверхчеловеческие органы. Но это мгновение промелькнуло, Идэй отвернулся и захромал через открытые ворота внутрь.

Уриэль последовал за ним, охваченный шквалом противоречивых эмоций. Его преследовало тягостное чувство, что события развиваются помимо его контроля.

Во внутреннем дворе царила ночь. Бледно-голубое небо почернело, полная луна заливала серебром плотно утрамбованную землю, в железных скобах на стенах мерцали факелы. Сто космических десантников выстроились ровными рядами: каждый облачен в кобальтово-синюю броню Ультрадесанта с ярко-зеленой канвой на наплечниках — знаком Четвертой роты. Вид этих исполинов в сияющих доспехах заставил Уриэля выпрямиться; он любил и уважал этих воинов, но смутное нехорошее предчувствие подсказывало, что он видит их в последний раз. С горем, нахлынувшим от этой мысли, было невозможно справиться, оно удушало, застилало слезами глаза.

Фигуры воинов потеряли четкость, словно ход времени ускорился, и каждый миг стал равен десятилетию. Космические десантники стояли неподвижно, но на поверхности их доспехов показалась ржавчина. Ее потеки ширились, и броня, до этого неуязвимая, начала растрескиваться.

Уриэль моргнул —  воины выглядели так же, как и всегда. Он взял себя в руки, подавив эмоции: горевать он будет позже.

«А что делать сейчас?»

Ответа он не знал, но знакомый острый запах притирочного порошка и священных масел вызвал волну других воспоминаний, почти осязаемых в своей четкости. Усталость, умственная и физическая, гордость, но прежде всего несгибаемая решимость доказать, что он достоин чести стать одним из Ультрадесантников. Тяжелые были времена, но все страдания того стоили: они закалили душу Уриэля, направили его юношеский пыл по верному пути и превратили его в оружие на службе Богу-Императору.

Его взгляд привлекло какое-то движение. Лунный свет блеснул на металле перчатки, изображенной на ротном штандарте. Знамя с кольчужным кулаком держал древний Пелей, и сдержанная гордость наполнила сердце Уриэля при мысли о том, каким славным деяниям этот штандарт стал свидетелем.

— Мечи Калта, — произнес он.

Воины из его отряда стояли рядом с Пелеем, гордо выпрямившись. В лунном свете были отчетливо видны почетные знаки и печати чистоты, во множестве украшавшие их доспехи.

Брут Киприан — силач, однажды вскрывший боевой костюм тау голыми руками. Петроний Нерон, поборник роты, казнивший легендарную мечницу Ксиомагру. Ливий Гадриан, прижимающий к груди старый, опаленный мелтаган. Апотекарий Селен, много раз спасавший каждого из роты и хранящий наследие тех, кто погиб. Эти воины сражались вместе во время вторжения тау на Павонисе — кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Достойнейшие из достойных, и каждого Уриэль знал так же хорошо, как самого себя.

Один воин сделал шаг вперед. Благородный, полный непререкаемой силы, он носил алый шлем сержанта, но Уриэль видел, как багрянец, тусклый в лунном свете, постепенно превращается в синий — основной цвет доспеха. На челе воина появился золотой венец, с наплечника исчез знак капитана, и осталось только обозначение отряда.

— Леарх?

Воин повернулся к Уриэлю и вперил в него тяжелый взгляд красных окуляров. В молодости Уриэль и Леарх Абант соперничали и даже враждовали, но годы сражений связали их братскими узами.

— Ты покинул нас, — категорично изрек Леарх.

Смысл сказанного дошел до Уриэля не сразу.

— Смертельная клятва… — начал он.

— Смертельная клятва? — переспросил Идэй. — Ты отправился в поход после смертельной клятвы?

Уриэль кивнул:

— Это было давно. Я слишком дословно толковал ваши наставления и решил, что и без «Кодекса Астартес» знаю, как нужно поступать.

— Ты покинул нас. И в этот раз покинешь, — продолжал Леарх.

— Что? Нет! — встав перед собратом, Уриэль схватил Леарха за наплечники. Золотой венец блестел в лунном свете. — Я ваш капитан и останусь на этом посту, пока Император не призовет меня к себе.

Леарх покачал головой.

— Ты ушел. Нас бросили. — Он выпрямился по стойке «смирно» и резко развернулся спиной к Уриэлю. Его примеру последовали остальные, и вот вся Четвертая рота, слаженно громыхнув сабатонами, повернулась к Уриэлю спиной.

— Леарх, что ты делаешь? — воскликнул он и обернулся к Идэю: — Мне уже довелось пережить такое один раз, когда я был изгнан из Крепости Геры навстречу неведомому будущему. Не хочу вновь испытывать такую боль, но почему же мой разум возвращается именно к этому моменту моего величайшего позора?

— Не знаю, Уриэль. Каждая деталь здесь имеет смысл, но понять его можешь только ты.

В отчаянии он повернулся к Леарху и положил руку на его наплечник, но в тот же миг образ товарища превратился в пепел, и ветер, развевавший ротное знамя, унес прах. На глазах у Уриэля, онемевшего от ужаса, все его товарищи превратились в призраков и растаяли, словно морок из тумана.

Все, кроме одного. Судя по цветам брони, он также был в звании сержанта, но на месте одной руки поблескивал металлом кибернетический протез. Его исполинский доспех был изготовлен из фрагментов терминаторской брони.

— Пазаний! Император милостивый, как же я рад видеть тебя!

— Милостивый? Император не знает милосердия, — сказал Пазаний. — Его сыны усвоили этот урок. Сначала он был преподан грозовым воинам, и вот наступает наш черед. Начинается новая эпоха — для нас, для тебя, Уриэль. Ведь ты здесь именно поэтому?

— Я не знаю, почему оказался здесь. Это сон? Видение, насланное варпом? Не знаю.

— Все дело в тебе, — ответил Пазаний. — Ты всему причина. Прошлое — это пролог, но только от тебя зависит, каким будет финал.

— Не понимаю.

— Но в конце концов поймешь, — старый друг положил на грудь Уриэлю аугметическую ладонь, и он почувствовал тепло через тонкую ткань хитона. — Пришло время Ноктис Этерна, и только сильные выживут в грядущей войне. Ты должен быть сильным, Уриэль. Ты должен выжить. Помни об этом.

Рука Пазания стала раскаленной, и Уриэль рухнул на колени. Его друг последовал за ним, по-прежнему плотно прижимая ладонь к его груди. Боль усилилась до невыносимого предела, основное сердце Уриэля бешено билось, как пульсирующая звезда, источающая мучительный жар, который горячим металлом растекался по венам, заполняя собой все тело.

— Пазаний, что ты делаешь? — с трудом проговорил Уриэль, борясь за каждый вдох. Ощущение было такое, что легкие наполняет не воздух, а битое стекло. — Что со мной происходит?

— То же, что происходит со всеми существами, стремящимися выжить. Ты меняешься.

— Останови это, пожалуйста!

Пазаний покачал головой и другой рукой указал на ночное небо.

— Пора уходить, — сказал он и исчез.

Уриэль в ужасе увидел, как цвета луны и неба поменялись местами. Серебристую поверхность луны накрыла тень, а небо выцвело до безжизненной белизны. Мраморные стены Аджизелуса растаяли, рассыпались, как рассыпается углями прогоревшая древесина. Белоснежную поверхность кладки исчертила паутина ржавчины, и камень обрушился, обнажая скелет арматуры, изъеденный коррозией.

Вслед за стенами истлел и ландшафт вокруг казарм: пышная растительность увяла, лес на склонах гор почернел, и на месте деревьев возникли терриконы. Очертания города на горизонте тоже изменились: теперь это было скопление заводов, с воротами в форме черепов и бесконечно высокими факельными стволами, которые изрыгали ядовитые газы. От красоты природы не осталось и следа, она преобразилась в адскую пустыню, затянутую смогом, по которой медлительно текли, маслянисто поблескивая, мазутные реки.

— Нет! — Уриэль узнал это мертвое небо и омерзительное черное солнце, узнал этот кошмарный пейзаж. — Император милосердный, нет!

— Чем ты слушал? — спросил Идэй совсем чужим голосом. — Императору неведомо милосердие. Он обезумевшее чудовище, я тебе это уже говорил, но ты не слушал и тогда.

Хотя прошли десятилетия, Уриэль сразу узнал эту циничную манеру, эти горькие интонации. Голос говорившего был ему знаком так же хорошо, как и свой собственный. Сейчас он видел не своего старого капитана с обожженным лицом: перед ним был воин в доспехах цвета вороненой стали с черно-желтыми шевронами. Одна рука сжимает чудовищный топор, на месте другой — отвратительный черный протез. Бритая голова, покрытая шрамами, один глаз заменен на кибернетический, светящийся красным. Уриэль помнил, в каких обстоятельствах сделал тот выстрел, стоивший врагу глаза.

— Хонсу…

— Признайся-ка, ты думал, что когда-нибудь вернешься в Око Ужаса?

Не может быть, что это Медренгард. Не может быть, что перед ним действительно Хонсу.

Просто не может.

Но теперь огонь, сжиравший сердце Уриэля, обрел цель. За Хонсу числилось множество жестоких преступлений: уничтожение целых планет вместе с их населением и кровопролитие таких масштабов, что не верилось, как может один человек совершить такое.

Хонсу давно заслужил смерть, но смог все-таки выбраться из подземелий Калта и скрыться из Ультрамара на корабле-катафалке «Шеньдао». Астрогаторы и варп-провидцы предположили, что угнанный корабль отправился в Око Ужаса, но дальнейшая его судьба оставалась тайной. Вероятнее всего, жизнь Хонсу закончилась в одном из бессчетных сражений, разгоревшихся вокруг разлома Цикатрикс Маледиктум, и от него остался только прах. Нет, это точно не он.

И все же…

Взревев, Уриэль бросился на Железного Воина.

Тот, кто еще недавно был Идэем, ждал этой атаки — он отбросил топор с черным лезвием и развел руки, словно бросая насмешливый вызов. Кулак Уриэля врезался в щеку Хонсу с сокрушительной силой, но противник стоически принял первый удар и зашатался под вторым. Кровь превратила лицо Железного Воина в уродливую маску, и все же он не делал попытки защититься.

Уриэль повалил Хонсу наземь, продолжая осыпать его безостановочными ударами, и начал шарить в поисках оружия чего-то подобного — чего угодно, лишь бы разделаться с этим врагом раз и навсегда.

Пальцы нащупали холодную сталь, и он выпрямился, тяжело дыша. Оказалось, что его ладонь сомкнулась на рукояти черного топора Хонсу. Оружие было идеально сбалансировано и лежало в руке так, словно его специально выковали для Уриэля. Чувствовалось, что в топоре заключена сила — огромная сила, способная сокрушать богов.

Уриэль широко замахнулся, готовясь нанести карающий удар, и лезвие топора кровожадно зарычало, предвкушая смерть. Дико взревев, он отбросил оружие.

— Тебе по-прежнему не хватает духа убить меня, — рассмеялся Хонсу и сплюнул сгусток крови.

— Как можно убить призрака?

— А ты уверен, что я призрак?

— Уверен, — ответил Уриэль. — Дело в твоем лице.

— А что с ним не так? Я, конечно, уже не красавец, но бывало и хуже. Поверь, намного хуже.

— Когда-то ты был космическим десантником, но даже он не выдержал бы таких ударов.

Хонсу подобрал свой топор, но, по-видимому, не собирался нападать на Уриэля. Они медленно кружили вокруг друг друга под лучами черного солнца на бесконечной пустоши, выжженной светом смертоносного светила, где не было никого и ничего.

Жизнь здесь была невозможна — по крайней мере, жизнь естественная.

По всему Медренгарду были разбросаны поселения еретических техножрецов, которые, бормоча кощунственные заклинания, трудились в залитых кровью храмах-кузнях, а в лабиринтах из проржавевших обломков и шлака рыскали биомеханические твари, зараженные техновирусом. Мертвенно-серые пески постепенно поглощали кости павших в сотнях сражений, а в небе над пустыней кружили мусорщики.

Вдалеке Уриэль увидел металлические склоны горы, поднимавшейся на невообразимую высоту; из ее недр доносился скрежещущий грохот вращавшихся механизмов. У подножья горы раскинулся чудовищный город: его проклятые башни находились под защитой базальтовых стен, перемежавшихся заслонами из колючей проволоки, а сверху твердыню прикрывали орудийные батареи, разместившиеся на скалах. Этот кошмарный пейзаж пробудил в Уриэле мрачные воспоминания и боль, с которой они исповедовался капеллану Клозелю в сумрачном, освещенном лишь свечами реклюзиаме на борте «Вэ Виктис».

В темной утробе, насыщенной кровью, часть его души пересадили другому существу… Одному из Бескожих.

— Даже когда мы с Пазанием вернулись на Макрагг, я много лет не мог отделаться от этих воспоминаний, — проговорил Уриэль.

— Удивительно, почему вас не казнили сразу же, как только вы заявились обратно, — парировал Хонсу.

— На Салинасе Серый Рыцарь по имени Леодегарий подверг испытанию нашу плоть и веру и признал, что в нас нет порчи. Слово капитана такого ордена имеет огромный вес.

— И все же, — не сдавался Хонсу, — разве они знают наверняка? Да и знаешь ли ты сам? Мортиции вспороли твое тело, своим темным искусством изменили саму твою суть. Ты можешь поручиться, что они не вложили в тебя частичку Хаоса? Архивраг любит вероломство.

Уриэль покачал головой, удивляясь прямолинейности противника.

— Теперь я уверен, что ты — не он. Хонсу никогда бы не пошел напролом, он бы стал искать слабое место и постарался застать меня врасплох, нанеся неожиданный удар. Я знаю, что ты не он, и все же при виде тебя не могу удержаться от ненависти, которую испытывал тогда.

— Ненависть часто недооценивают. Именно ненависть придавала мне сил, когда все обернулось против меня. Она дала мне цель, когда остальные жаждали моей смерти.

— Поддерживать волю могут и другие, более возвышенные эмоции.

— Но ненависть чище их всех.

Уриэль понимал, что нет смысла спорить с таким чудовищем. Некоторые души слишком глубоко погрузились во тьму, чтобы увидеть свет Императора: ослепленные собственным злом или невежеством, они увязли в паутине, которую сами же и сплели.

В пределах Ультрамара Хонсу стал мифическим монстром, о его происках рассказывали шепотом, опасаясь, что одно имя врага может снова призвать его из неведомого демонического царства. Вторжение армии Рожденных Кровью было остановлено, однако цена оказалась очень высока: в этой войне погибли миллионы гражданских и почти треть воинов ордена.

Но встретившись вновь со своим заклятым врагом здесь — где бы это «здесь» ни находилось, — Уриэль понял его истинную суть.

— А ведь раньше я боялся тебя.

— С полным на то основанием, — согласился Хонсу.

— Не в прямом смысле. Я боялся узнать в тебе себя, боялся, что мой тогдашний путь приведет меня к такому же финалу. Говоришь, тебя поддерживала ненависть? Меня поддерживала дисциплина. Те самые правила, которые я нарушил, наставления из «Кодекса Астартес», которые я отверг. Пойти против них — решение простое и быстрое. Гораздо труднее их придерживаться и поступать так, как должно. Вот что ты никогда не мог понять, потому что служишь только одному хозяину — себе. И вот поэтому я больше не боюсь того, что ты воплощаешь. Я служу Золотому трону, и это придает мне сил.

— Но ты все равно служишь, — возразил Хонсу. — А слуга — это тот же раб.

— Ты никогда не понимал меня, и даже знания, полученные от Свежерожденного, не помогли. Генетическое наследие, броня и оружие не делают тебя космодесантником. Ты не учился среди равных, не обрел уз братства и так и не узнал, какую силу они могут дать.

— Так просвети меня, мудрец.

— Для истинной свободы нужно самоограничение.

— Бессмыслица какая-то.

— Стремясь к свободе, ты должен постоянно помнить о правилах, пока внутренняя дисциплина не станет частью тебя, — пояснил Уриэль, глядя на клубы пыли, вырастающие на линии горизонта.

Машины, целая армия машин.

Его голос окреп, обрел уверенность благодаря истине, заключенной в произносимых словах.

— «Кодекс Астартес» показал мне, как работает этот универсальный принцип на всех уровнях: физическом и духовном, стратегическом и тактическом. Этот принцип определил мою жизнь.

Облако на горизонте постепенно обретало очертания, и среди клубов металлической пыли Уриэль разглядел броню несокрушимой армии, которая сжимала его в кольце, словно удавка — шею приговоренного к смерти еретика.

— И какой теперь тебе прок от этих учений? — спросил Хонсу, глядя на приближающуюся железную стену. — Даже самая строгая самодисциплина не спасет тебя от того, что грядет.

Уриэль взглянул прямо на черное солнце, циклопическим глазом сверкавшее в небе. Контуры светила померкли, вокруг него появилась словно дымная тень. Бесцветная пластина неба странно блестела, как будто блики света отражались от белого керамита.

— Конечно же, спасет, — ответил Уриэль.

— Каким образом?

— Она не позволит мне сдаться. Вот ведь в чем дело, правда? Ты — воплощение моих слабостей, ты хочешь, чтобы я перестал бороться, чтобы под натиском боли и тягот отрекся от собственных принципов. Но я не отрекусь. Неважно, где я оказался и какая опасность мне грозит, я все выдержу. Думаешь, я сломаюсь? Нет. Думаешь, я уступлю? Нет, этого не будет.

Хонсу пожал плечами и отступил назад, оставляя Уриэля одного перед ордой адских боевых машин, вынырнувших из пылевой завесы.

Тут были громоздкие, утыканные пиками танки и биомеханические конструкции, в которых кости сплавились в одно целое с металлом; за их корпуса, словно паразиты, цеплялись измазанные в крови мутанты, безумно смеющиеся под сенью штандартов из человеческой кожи. Не было никакой надежды, что Уриэль сможет один выстоять против такой армии, но он все равно собирался принять бой. Только это имело значение.

— Ты здесь умрешь, Вентрис.

Уриэль оглядел орду ревущих демонических машин, взявших его в кольцо. Лица людей, цеплявшихся за их броню, были ему знакомы: это были его враги, уже поверженные и те, кому еще предстояло погибнуть от его руки. Он не понимал природы этого кошмара, но знал, что не поддался страху. Боль, мучительные воспоминания, соблазн выбрать более легкий путь — он не поддался им и остался верен себе.

Как и всегда в трудную минуту, на память пришли слова из «Кодекса Астартес»: «Воин, движимый честью, не проиграет. Его долг и есть эта честь. Даже смерть — если она принята достойно — станет для него наградой и победой, потому что он умирает во имя долга. Действуйте во имя чести, и тогда вы никогда не познаете страх».

— Великие слова, — ухмыльнулся Хонсу, когда орудия всех боевых машин нацелились точно в сердце Уриэля. — Но не забывай об одном.

— О чем же?

— Ты сам так решил. Это только твой выбор.

Сознание Уриэля растворилось в море боли и огня, но, к счастью, лишь на одно мгновение.

В зале еще не стихло эхо его криков. Блестящие керамические плитки на стенах запятнала кровь, она струйками стекала со стола, на котором лежало генетически измененное тело Уриэля Вентриса. Жужжащие автоклавы выпускали струйки раскаленного пара, скальпели автохирургеонов покрылись липким слоем быстро сворачивающейся, перенасыщенной кислородом крови. От курильниц поднимались волны фимиама, и в полумраке ниш, расположенных по периметру зала, звучал монотонный речитатив аколитов.

Фигуры в красных одеждах, прикрытых заляпанными кровью фартуками, отступили от стола, пряча нечеловеческие лица под капюшонами. С застекленной галереи, протянувшейся над залом, спустились двое; они шагали медленно, исполненные плохих предчувствий.

Подойдя к столу, они взглянули на уже остывающее тело, жизненные функции которого остановились. Автолегкие сделали последний механический вдох и затем прекратили свое ритмичное движение. На биомониторах отображались только прямые линии, и амплитуда колебаний, соответствующих мозговой активности, стала нулевой.

— Получилось? — спросил первый из спустившихся, гигант в черном доспехе и череполиком шлеме.

Его спутник, облаченный в бело-синий доспех, сверился с показаниями приборов и загрузил данные в латную перчатку.

— Он мертв, — изрек он наконец. — Так что да, получилось.

— И что теперь?

— Будем ждать — ответил апотекарий Селен, — ждать и молиться, чтобы он благополучно преодолел Рубикон.