Призрак Иреми / The Phantom of Yremy (рассказ)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Призрак Иреми / The Phantom of Yremy (рассказ)
Автор	Брайан Крейг / Brian Craig
Переводчик	Serpen
Издательство	GW Books Boxtree Ltd
Входит в сборник	Наездники на волках / Wolf Riders (сборник) Смех Тёмных богов / Laughter of the Dark Gods (сборник)
Источник	Наездники на волках / Wolf Riders (сборник)
Год издания	1989
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

- А ТЕПЕРЬ, - произнёс рассказчик, - я поведаю вам о Бретоннии, стране удивительного короля Шарля, который ставит себя выше собственного народа так, как ни один другой правитель Старого Света и который имеет столько губернаторов, что не знает их количество, не говоря о том, чтобы помнить их имена.

В этой истории пойдёт речь о городе, имя которому - Иреми, о городе, что располагался не столь уж далеко от Музильона, легендарного Города проклятых - слишком близко, по мнению его жителей. Великое землетрясение, сокрушившее сердце Музильона, едва колыхнуло фундаменты Иреми, так что ни один дом его кротких жителей не был обрушен. И всё же лёгкая тряска оставила свой след, ибо стоит богатым и влиятельным раз ощутить, как под ними дрожит земля, они всегда будут бояться, что ее выбьют у них из-под ног.

Эта тревога привела к тому, что благородные Иреми были особенно суровы и тверды в обеспечении правопорядка. Всякий раз, когда градоначальнику выпадала возможность поговорить с добрыми и честными людьми в своём кабинете, он хвастался, что более нет ни одного города в Бретоннии, где воры столь же боялись наказания, и в чьих лесах висело бы столько искалеченных тел осмелившихся преступить закон или посягнуть на его служителей.

С подобными преимуществами Иреми должен был быть счастливейшим градом страны, но жители Бретоннии всегда оставались чем-то недовольны. И отыскалось среди неблагодарной бедноты немало тех, кого озлобила строгость господ, и возмутило то, как ее сила препятствует их духу приключений.

«Как нам жить, если мы не можем красть?» вопрошали они, встречаясь в тайных логовах и грязных трактирах. «Должны ли мы вернуться на землю, чтобы поломать руки и сорвать спину, выращивая урожай? И всё ради чего? Лучшее зерно всё равно достаётся богачам, которые не вскапывают и не высаживают, а мы остаёмся с репой и свеклой. Мы не можем искать честной работы в качестве стражей, ибо мы и есть те, за кем оная стража должна присматривать, и скорое время спустя наши господа обнаружат, что нам нечего делать. Мы должны сделать всё возможное, чтобы вернуть ночь тем, кто скрывается во тьме. Мы должны найти среди наших рядов грабителя великой смелости, который сможет обвести вокруг пальца губернатора и его судей, и свести к нулю любое усилие стражи и тайной полиции привлечь его к расплате».

Увы, в это тяжёлое время они смотрели друг на друга и не могли отыскать подходящего человека. Отощавшие за зиму воры Иреми стали куда менее способными в их ремесле, с той поры как каждый из них, рано или поздно, был пойман и вернулся к своим семьям, став беднее на одну руку.

А потом настал день, когда произошёл ряд грабежей, что вернул надежду в беднейшие дома Иреми. И были то не мелкие кражи еды и безделушек с рынка, и даже не умелое срезание кошельков, а кража со взломом. Эти преступления были делом рук дерзкого домушника, обладавшего к тому же недюжинной силой и ловкостью, чтобы подняться на высокие стены и вскрыть хитрые замки. Вновь и вновь он уносил изящные драгоценности, благочестивые амулеты и золотые монеты, а иногда и оружие.

Только горстка людей, ограбленных в первые дни его славной карьеры, смогли мельком увидеть дерзкого вора, однако единственное, что они могли рассказать, то, что он занимался своим ремеслом, одетый в чёрную кожу и маску, закрывающую лицо.

Лишь один человек был близко к тому, чтобы в те, первые дни, схватить его за руку, однако это был всего лишь толстый купец в одной льняной ночной сорочке, и он быстро потерял интерес к борьбе, когда увидел, что злоумышленник вооружён колющим мечом, именуемым epee a l'estoc.

«Он украл сумку с монетами, которая была всем моим богатством, - восклицал этот несчастный, когда рассказывал своим встревоженным друзьям о своём страшном испытании, - и не постеснялся добавить ещё одно оскорбление к нанесённой уже самой кражей ране, сперев и мой парик, и пока я проклинал эту копающуюся в трюфелях свинью, он насадил его на шипы на моих воротах».

В ином месте подобная история с париком, возможно, и стала бы поводом для веселья, но в Бретоннии торговец, который, одеваясь, как щеголь, строит из себя джентри, не был поводом для насмешки, по крайней мере, среди своих. Тот факт, что разбойник носил меч, воспринимался всё более серьёзно, поскольку доказывал его смертоносные намерения, и богачи дрожали в своих постелях, опасаясь того, что когда очередь дойдёт и до них, бандит может проколоть им животы, а не только парики.

Спустя неделю каждый, кто обладал каким-никаким весом в городе взвыл, требуя либо защиты, либо возмездия.

«Мы могли ожидать, что подобные события произойдут в Бриенне, - кричали они, - но не в Иреми, где закон твёрд, а порядок неукоснительно соблюдается. Этот призрак, что грабит нас, почему он не схвачен и не задержан? Ужели же это какой-то чёрный маг, который обходит любые наши предосторожности с помощью заклятий? Тогда давайте призовём наших волшебников и священников, чтобы они применили свою ворожбу! Или призовём бога Закона, чтобы раскрыть этого злодея и наказать»!

Эти страдальческие вопли были слышны даже в лачугах бедняков, где вызывали отнюдь не сострадание, а скорее веселье, и имя Призрака отныне было на устах каждого жителя города, не важно приветствовали ли они его, как героя, или проклинали, как злодея.

Единственное, что богачи могли сказать друг другу в утешение, чтобы облегчить свои горести, это: «В конце концов, его наверняка поймают, и тогда посмотрим, что сделают с ним Жан Мальшанс и монсеньёр Вольтижёр!»

Жан Мальшанс и монсеньёр Вольтижёр два главных героя нашего повествования и только они могут быть введены в повествование должным образом, ибо личность Призрака должна оставаться загадкой до самой кульминации.

Мальшанс и Вольтижёр, эти имена всегда произносились вместе, так как были они друзьями с самого детства, вместе учились и ухаживали за одной и той же дамой - и когда Вольтижёр повёл её под венец, Мальшанс поклялся остаться холостяком до конца своих дней! - и добросовестно исполняли свой долг в качестве сеньора клерка и сеньора магистрата высокого суда Иреми. Вольтижёр, который всегда пусть на чуть-чуть, но превосходил своего приятеля, был магистратом, а Мальшанс, соответственно - клерком.

Иреми был достаточно крупным городом, чтобы похвастаться аж четырьмя судьями и соответствующим количеством клерков, но каждый раз, когда кому-либо из горожан приходила мысль о верховном суде, в голове первыми появлялись имена Мальшанса и Вольтижёра. Они отличались от своих коллег лёгкостью ведения дел, порождённой их долгой дружбой и взаимопониманием. Они были остроумны и образованны и их обмены колкостями в суде частенько вызывали дикий смех на галереях для публики, даже когда оная галерея была заполнена друзьями обвиняемого.

Однако лёгкость в их манерах отнюдь не означала оного в отношение выносимого Вольтижёром приговора. Впрочем, даже в этом вопросе проявлялся острый ум великого человека. С помощью Мальшанса мсье Вольтижёр был весьма изобретателен в выборе наказаний, иногда измышляя ранее неслыханные в Бретоннии. Некоторые говорили, что он следовал духу закона куда строже, чем в обычной системе наказания, но следует признать, что другие относились к этому по-иному. Сам же мсье Вольтижёр говорил, что просто пытался назначить наказание наиболее соответствующее тому преступлению, за которое оно было получено.

Конечно, и это правильно, многие люди считали, что действующая система и так предусматривала вполне соответствующие прегрешению кары. Они говорили, что указы, по которым убийца должен был быть повешен, вор - лишиться руки, которой он вершил сие преступление, а за малую измену (например, если женщина убьет мужчину, которому была отдана в жены) - сжигание заживо, были достаточно справедливы. Но мсье Вольтижёр не был удовлетворён красивой простотой этой схемы, и именно эта его привычка вникать в мельчайшие детали, приводила к тому, что он к каждому преступнику подходил с особой меркой.

Например, человеку, укравшему амулет или золотую монету, вместо того, чтобы лишить его руки, мсье Вольтижёр мог назначить клеймо на лоб, где в качестве оного была та самая монета или амулет, раскалённые почти до точки плавления, таким образом, чтобы вор навечно носил на себе образ того, чем хотел обладать. Человеку, который украл отрез шёлковой ткани (вещи, весьма ценимой в благородной Бретоннии), так же могли сохранить руку при условии, что он будет ходить в рубашке из колючего ворса, которая ужасно раздражала кожу.

Точно так же мсье Вольтижёр мог изменить наказание для отравителя, и вместо того, чтобы вздёрнуть его (или обезглавить, если это было лицо благородного происхождения), преступника привязывали к позорному столбу, и вливали в него серию весьма вредных напитков, пока тот не начинал чувствовать, будто его кишки горят огнём, а плоть на костях становилась чёрно-зелёной поскольку быстро сгнивала.

Даже бедняки Иреми не могли заметить работу острого ума в выносимых им приговорах, а более лояльная публика, которая любила наблюдать за работой палача, считала его отличным парнем за то, что не давал их любимому зрелищу превратиться в рутину, не приносящую никакого удовольствия. Так что мсье Вольтижёр был довольно-таки популярным человеком в Иреми, и его частенько величали Великим Судьёй.

Так называемый «Призрак» не успел проработать достаточно долго, когда в его трудах начала прослеживаться любопытная деталь. Во-первых, члены семьи мсье Вольтижёра слишком часто попадали в списки его жертв, чтобы это казалось простым совпадением. Кроме того эти кражи со взломом выделялись и по другой причине: вместо того, чтобы вынести всё ценное, «Призрак» обычно забирал одну-единственную вещь, оставляя зачастую вещи и драгоценности, обладавшие куда большей ценностью. В каждом случае потерпевший заявлял, что пропажа была очень дорогой для него, но скорее в духовном, сентиментальном роде, нежели в материальной оценке.

Близких родственников мсье Вольтижёра на тот момент насчитывалось пять.

Он был вдовцом, но у него было трое выживших сыновей и две дочери. Когда дома всех пятерых оказались взломаны, стало очевидно, что преступником двигала какая-то особая злоба к семейству «Великого судьи». Пятый инцидент с участием младшей дочери не оставлял в этом никакого сомнения, ибо она оказалась столь неразумна, что вышла замуж по любви и в доме её не было ничего мало-мальски ценного. Однако она имела резное деревянное сердце, на котором красной краской была нарисована слеза, и кое она очень ценила не из-за его пресловутой ценности, ибо безделушка не стоила и ломаного гроша, а потому, что этот символ богини Шаллии достался ей от матери, которую она потеряла во младенчестве. И, несмотря на никчёмность, для обычного вора, подобной безделицы, сей умный грабитель приложил серьёзные усилия, чтобы лишить дочь мсье Вольижёра этой небольшой вещицы, напоминающей ей о матери.

Когда известие об этом преступлении дошла до жителей города, среди них пошли толки, что Призрак занимался взысканием какого-то изощрённого возмездия с тех, кто был любим и дорог обожаемому судье Иреми. Город замер, ожидая чем же ответит дерзкому вору мсье Вольтижёр.

Сейчас мсье Вольтижёр был весьма почтенным господином, хотя даже его верный друг Жан Мальшанс не смог бы назвать его особо сердечным. Он был прохладен с женой в последние годы их брака и довольно холоден в отношении с сыновьями. Быть может, он чуть сильнее любил дочерей, но тот факт, что младшая выскочила замуж по любви, немало раздражал мсье Вольтижёра. Однако тот, кто нападает на семью мужчины, нападает на самого мужчину, так что, когда мсье Вольтжёр услышал о краже деревянного сердца, то пришёл в неописуемую ярость. Он во всеуслышание заявил, так чтобы об этом узнал весь город, что лично удваивает цену, что уже была назначена за голову дерзкого преступника, так что теперь человек, поймавший оного, мог бы разбогатеть сразу на тысячу серебряных цехинов.

Ни разу подобной награды ещё не было предложено ни за одного преступника в Иреми, и сия тысяча стала предметом жаркого обсуждения на нищих улочках города.

Каждый мелкий разбойник начал с любопытством посматривать на своих товарищей по ремеслу, и каждый несчастный ребёнок искал любые доказательства того, что один из его родителей являлся тем самым негодяем, которого можно обменять на эти денежки.

И когда ни один из бедняков не смог обнаружить разбойника среди своих, по городу пошёл слух, что грабитель мог быть сам из благородных!

Это мнение получило дополнительные доказательства, когда призрак оказался весьма близок к поимке в саду обнищавшего маркиза, чьё семейное состояние в недавнее время ещё уменьшилось более чем вдвое. На сей раз, человеком, попытавшимся остановить его, оказался не толстяк в ночной рубашке, а крепкий ночной страж по имени Хелинанд, вооружённый протазаном (что является своего рода копьём, да будет известно тем, кто не столь хорошо знаком с бретоннским оружием).

Хелинанд с готовностью применил своё оружие против скрытого маской вора, движимый даже не столько чувством долга, сколько алчностью, применив все уловки, которые знал. Однако его противник оказался не лыком шит, парируя каждый удар стражника своим более мелким оружием.

«Трижды я прижимал его к стене, - рассказывал позднее об этой схватке мсье Вольтижёру Хелинанд, - и трижды он ускользал так легко, словно танцевал. Я не мог видеть его лица, но теперь точно уверен, что он отличный фехтовальщик, который сражается словно легконогий атлет, и очень ловко. И пусть прошлой ночью он был в простой коже, держу пари, что ему куда привычней опоек и кружева!»

«Говорил ли что-нибудь этот негодяй?» спросил стражника мсье Вольтижёр, чей информационный голод не могли утолить столь скудные сведения.

«Да, да, - кивнул неудачливый страж. - Когда он, наконец, сбил меня с ног и отбросил мой протазан, то сказал, что ему жаль, что доставил мне неудобства, вынудив преследовать его, но что он не может дать себя поймать, пока не уладит счёты с вами, что надеялся сделать в течение недели. Увы, я не смог узнать голос!»

Когда мсье Вольтижёр услышал эту удивительную дерзость, его руки так дрожали от гнева, что он был вынужден просить Жана Мальшанса (который всегда был готов к выполнению подобной просьбы), чтобы тот записал прокламацию от его, месье Вольтижёра, имени, которую затем должно было передать главному глашатаю Иреми, вместе с требованием, чтобы её прочитали в каждом районе города.

Сообщение, которое было передано глашатаям, было следующим:

«Я, мсье Вольтижёр, магистрат Иреми, крайне раздражён страданиями, которые испытывают мои друзья и дети от рук негодяя, которого неразумная людская молва прозвала «Призраком». Я заявляю, что этот самый «призрак» на самом деле достоин имён Каналья и Трус, и если он хочет оскорбить меня, то должен прийти в мой дом и ничей другой. Если он ответит на этот вызов, то я обещаю, что он будет пойман, выставлен на всеобщее обозрение как убогий плут, а затем понесёт справедливое наказание, которое он заслуживает за свои ужасные преступления».

Это было беспрецедентное событие. Никогда прежде ни один судья не отправлял такое послание подобным образом. Услышал ли человек, к которому он был обращён, этот крик, или нет, никто не знал, но всюду, где оглашали его, были сотни заинтересованных ушей, чтобы уловить его, и тысячи зудящих язычков, чтобы передать дальше, так что когда над городом раздался вечерний колокольный звон, в Иреми не было ни одного человека, кто не слышал бы своими ушами или в чьём-либо пересказе сего послания. О нём слышали древние старцы, что едва вообще что-либо могли слышать, и младенцы, кои едва ли умели понять, о чём вообще шла речь, и не было сомнений в том, что если Призрак был в черте города, то вызов должен был быть принят. Горожане, охваченные волнительным предвкушением, замерли, ожидая, что последует далее.

Тем временем мсье Вольтижёр тоже не терял времени даром. Будучи городским судьей, он имел обычную привилегию в виде стражника, стоявшего у парадных дверей его дома, а теперь получил ещё троих от губернатора, так что он не только смог удвоить охрану у дверей, но и расположил равные силы на заднем дворе своего жилища.

Внутри дома у него обычно находилось тринадцать слуг, в том числе шестеро мужчин. Ни одного из шести нельзя было назвать слабаком, а трое - кучер, конюх и его личный камердинер - и вовсе были могучими парнями, с которыми любой бы поостерёгся вступать в схватку. Мсье Вольтижёр приказал, чтобы с момента оглашения его указа спало бы не более двух человек, а всем остальным было роздано оружие: короткие мечи, тем, кто умел с ними обращаться, и дубинки - не обладавшим оным навыком.

Само собой отважный Мальшанс присоединился к своему другу, заявив, что будет спать на диване рядом с дверью в спальню мсье Вольтижёра, и лично проследит за тем, чтобы слуги были как можно более лучше распределены по дому, так, чтобы каждый уголок оказался под присмотром.

Однако на этом Мальшанс не остановился. Учтя слухи о том, что неуловимость Призрака могла быть связана с волшебством, он привёл в дом своего друга, самого талантливого из лицензированных волшебников, человека по имени Одо. Одо, заявив, что ещё не родился тот вор, что сможет украсть товар, который он, Одо, взял под защиту, установил на дверях магические предупреждающие заклятия, что превратило весь дом в одну большую ловушку.

Мальшанс предложил, чтобы все ценности мсье Вольтижёра были убраны в три крепких сундука с хитрыми замками, и сам до самого вечера вместе со своим другом занимался описью этих вещей. Когда с этим было покончено, он снова послал за Одо, прося наложить заклятья на замки сундуков, а также замок комнаты, в которую они были помещены. И пусть эти заклятья были одними из самых слабых, Одо, уверенный, как и все волшебники, в своей работе, пока та не была испытана на прочность, заверил мсье Вольтижёра, что в совокупности с остальными мерами предосторожности этого будет достаточно, чтобы оставить с носом любого подлого слугу воровского бога Ранальда.

В эту ночь мсье Вольтижёр отправился в свою постель, собираясь выспаться так же хорошо, как и всегда, демонстрируя уверенность в предпринятых мерах предосторожности и презрение к так называемому «Призраку». К сожалению, его хладнокровие оказалось не вполне адекватным его намерению, и он никак не мог уснуть, час за часом ворочаясь и поворачиваясь с боку на бок. Всякий раз, стоило ему задремать, как на него нападали кошмары. В них из своих бедняцких могил поднимались люди, приговорённые им к необычным смертям, и по пустынным улицам брели на назначенную встречу с ним, которую, он чувствовал, он не мог избежать.

Когда он уже в четвёртый или пятый раз был выдернут кошмарными грёзами из сна, то почувствовал такой всеподавляющий страх, что потянулся за пропитанным воском фитилём, который на всякий случай лежал около кровати. Яростно запалив его, он поднёс его к свечи ночника, что стоял на тумбочке рядом с кроватью.

Когда пламя занялось, он поднял ночник перед собой так, чтобы его слабый свет разошёлся так далеко, как это возможно, и осветил все четыре угла комнаты. Он сделал это, чтобы успокоить себя, чтобы увидеть, что он по-прежнему был один и в безопасности. Но открылась ему картина совершено противоположная.

Он был не один.

И, когда ощутил, как его сердце ушло в желудок, не был и в безопасности.

Сидящий у подножия кровати был очень любопытной персоной. Мсье Вольтижёр не мог сказать был то мужчина или женщина, так как капюшон скрывал причёску, а кожаная маска - лицо. Некая изящность телосложения намекала на женщину, однако под чёрной шёлковой рубашкой, которую мсье Вольтижёр смог разглядеть в вырез неплотно запахнутого плаща, не было и намёка на грудь.

Он ни на миг не усомнился, что столкнулся с печально известным Призраком Иреми.

Мсье Вольтижёр открыл было рот, чтобы позвать на помощь, но худощавая фигура приложила палец к губам своей неулыбчивой маски. Жест казался более заговорщицким, чем угрожающим, но магистрат, даже понимая всю абсурдность этого, смирил свой позыв позвать подмогу.

«Как ты попал сюда?» спросил он вместо этого голосом, который был едва ли громче шёпота.

«Вы и вправду считали, что сможете меня удержать?» вопросом на вопрос ответил ночной гость. Голос был тонкий, но при этом с какой-то необычной хрипотой. По нему было трудно сказать принадлежал ли он мужчине или женщине - а из того, что он знал, это вполне мог быть и эльф.

Призрак меж тем продолжил.

«Разве Хелинанд не сообщил вам, что я приду в течение недели, Великий Судья? Или вы думали, что мои слова пусты? Разве ваше публичное приглашение не было величайшей глупостью?»

«Что ты хочешь от меня?» спросил его мсье Вольтижёр, его собственный голос наполнился хрипотцой из-за пересохшего горла.

«Всего лишь правосудия, - ответил тот. - И наказания в соответствии с вашими многочисленными преступлениями. Я пришёл сегодня только чтобы передать вам приговор - вам придётся подождать, как пришлось мне, прежде чем он будет приведён в исполнение. Я вернусь завтра, чтобы услышать ваши мольбы о прощении… А на третий вечер - приговор будет приведён в исполнение».

«Какой приговор?» прошептал мсье Вольтижёр, отчаянно жаждавший узнать, что замыслил Призрак.

«О, весьма неординарный, - ответил тот. - Как и вы сами - я не снисходителен».

И только тогда судья смог вернуть себе достаточно здравомыслия, чтобы позвать на помощь, и все, кто услышал его крик, были удивлены ужасом, наполнившим его. Когда он открыл рот, какой-то внутренний инстинкт заставил его поднять руку перед лицом, чтобы защититься от предполагаемого нападения. Однако ничего не произошло, и когда он опустил руку, чтобы оглядеться, в комнате никого не было.

Дверь распахнулась, и внутрь ворвался Жан Мальшанс, размахивая аж тремя футами остро наточенной стали, готовый рубить и кромсать. В это время из другой комнаты раздался крик волшебника: «Тревога! Тревога! Дверь пробита!» Минуту спустя прибежали конюх и кучер, а за ними, один за другим, и все остальные слуги, держа дубинки наготове.

Но им не с кем было сражаться. Там был только Вольтижёр, без пудры и румян, сидящий в собственной постели и выглядевший глупо.

То, что последовало после, нетрудно себе представить. Комната, в которой не было ни единого места, чтобы укрыться, была обыскана с абсурдной тщательностью. Одо клялся всеми богами, что никто не мог пройти через дверь, не подняв тревоги. Вызванные с задней части дома стражники уверенно заявили, что мимо них никто не проходил, и никто не мог пролезть в окно (ставни коего были по-прежнему закрыты), так чтобы никто его не увидел.

Рассмотрев все эти факты, защитники мсье Вольтижёра пришли к выводу, что в комнату никто не входил, а мсье Вольтижёру, должно быть, встреча с Призраком просто пригрезилась. Но, чтобы пощадить чувства магистра, они заверили его, что он, вероятнее всего пал жертвой магии иллюзиониста, который заставил увидеть его то, чего не было.

Хоть он и склонялся к тому, чтобы поверить в их версию, мсье Вольтижёр не мог смириться с тем, что такой страх был вызван в нём каким-то иллюзионистом, поэтому мрачно предположил, что не обошлось без некромантов, о чём свидетельствовал злой сон, который взбудоражил его. Впрочем, в Иреми, как и в остальной части Старого Света, некромантия обсуждалась гораздо чаще, чем встречалась на самом деле, так что даже сам мсье Вольтижёр не мог заставить поверить себя своим же словам.

К сожалению, вывод о том, что ночная встреча была лишь сном, оказались поколеблены следующим утром, когда мсье Вольтижёр в сопровождении Мальшанса пошли посмотреть на три сундука с ценными вещами, столь тщательно упрятанных в отдельной комнате.

Хотя запертая магией дверь была, по всей видимости, нетронутой - сундуки исчезли. Один был раскрыт, похоже, с помощью одной лишь грубой силы, а его содержимое разбросано по всем углам. Дальнейший осмотр показал, что защита волшебника, наложенная на замок, явно не распространялась на ржавые железные петли, чьи разорванные ошмётки были найдены в груде вещей.

Судья со своим другом уселись за списки вещей и спустя два часа выяснили, что пропала одна единственная вещь - серебряная расчёска, которую покойная мадам Вольтижёр часто использовала, чтобы расчёсывать свои великолепные волосы.

Мсье Вольтижёр заставил каждого поклясться в том, что всё останется в тайне - и само собой к полудню уже весь город знал о произошедшем, а каждая, даже мельчайшая деталь была подробно обсуждена как дорожными смотрителями, так и оборванцами.

Только одно жители города любили больше самого героического злодея - тайну. Они с интересом обсуждали это в своём кругу. Кто мог быть Призраком? Какая магия или уловка позволили ему пробраться в дом судьи и уйти незамеченным? Почему он взял серебряную расчёску? Все эти вопросы были обсуждены до мельчайших деталей, но, конечно, ни один из них не мог сравниться с главным - какой приговор был вынесен великому судье Иреми? Какая кара, и за какое преступление?

Горожане копались в памяти, пытаясь вспомнить каждого преступника, который когда-либо представал пред судом мсье Вольтижёра, будь то живые или мёртвые (даже те, кто был казнён, редко умирали бездетными, а даже в Бретоннии - пусть это и не Империя - сыновья обязаны мстить за смертельные неправды, привёдшие к смерти их отцов). Распространился слух, что какой-то несчастный, которому Великий судья избрал особо изощрённое наказание, был на самом деле невиновен, и теперь кровавая клевета должна быть смыта с его имени, а расплата за неправедный приговор - взыскана в полной мере

В тот день мсье Вольтижёр так и не вышел из дома, но это никоим образом не мешало ему слышать крики оборванных голодных уличных детей, которые, восторженно визжа, сообщили ему о том, что он обречён, и что второй день будет самым жалким днём его существования.

Простой люд Иреми был не единственным, кто пытался вспомнить какой-либо конкретный случай, могущий пролить свет на личность Призрака. Сам мсье Вольтижёр был не менее решительно настроен отыскать ключ к разгадке и, призвав верного Мальшанса, начал восстанавливать в памяти свои дела, вычитывая в скрупулёзно составленных актах обвинительных заключений, хранившихся в архивах суда, имена всех, кто имел несчастье предстать пред его взором.

Жан Мальшанс выполнил всё в точности, как его просили. Он вспомнил трёх воров, работавших на тракте, коим мсье Вольтижёр велел обрубить ноги, дабы они более не могли ходить по дороге. Он перечислил проституток, занимавшихся чисткой карманов своих клиентов, и чьи собственные «карманы» мсье Вольтижёр приказал зашить струнами. Кроме того, Жан Мальшанс вспомнил о нескольких неплательщиках налогов, которых мсье Вольтижёр велел оскопить, дабы показать им, как себя будет ощущать город, если не будет обеспечена его надлежащая защита от грабителей и налётчиков.

Но всё это были достаточно тривиальные случаи, и после тщательного их рассмотрения, мсье Вольтижёр предположил, что единственным, что могло бы вызвать столь экстраординарный ответ, продемонстрированный Призраком, было убийство.

Тогда Мальшанс зачитал список убийц, приговорённых к смерти мсье Вольтижёром, который, как оказалось, насчитывал пятьдесят два человека. Впрочем, это оказался довольно унылый список, который оживлялся только редкой изобретательностью, с которой преступники понесли заслуженную кару. И к тому же в списке не было никого, кто полностью не заслужил бы смерть.

После мсье Вольтижёр решил, что они должны сосредоточиться на преступлениях, связанных с магией, поскольку был уверен, что события прошлой ночи не могли произойти без вмешательства колдовства.

Увы, Мальшансу не нужно было обращаться к записям, чтобы заявить мсье Вольтижёру, что тому никогда не приходилось выносить приговор какому-либо подлинному волшебнику. Если такой человек и совершал преступления в Иреми, то он никогда не был пойман - факт, который, в общем-то, не был чем-то удивительным, если поразмыслить. По сути, за последние тридцать лет вечно бдительным стражам Иреми, которым помогали лицензированные волшебники и жрецы, арестовали всего лишь четырёх мелких заклинателей. Эта крошечная группа состояла из трёх иллюзионистов и одного ученика-элементалиста.

Последний, отвергнутый собственным учителем за попытки проникнуть в его секреты перед самым представлением, и совершившим ещё несколько более мелких проступков, был сразу же отвергнут, как некто, могущий быть искомым Призраком. По крайней мере, его наказание было достаточно мягким и не особенно изощрённым - его закопали в землю по шею и забили дождём из камней, который совсем не магическим способом обрушили на него доблестные стражники города.

На некоторое время иллюзионисты показались наиболее перспективными подозреваемыми. Поскольку иллюзионисты всегда были обманчивы, было трудно с точностью установить, чтобы случилось до, во время и после их задержания, и всегда оставалась возможность, что люди, которым было доверено исполнение приговора, могли только считать, что сделали это, а на деле отпустить преступника или же казнить его двойника, будучи при этом полностью уверенными, что привели приговор в исполнение. Троица, о которой шла речь, казалась довольно некомпетентной - иначе бы их не схватили и не пытали - но скрываться под маской неумехи-фигляра было одним из излюбленных трюков иллюзионистов: играя роль неуклюжего шарлатана, он заставлял остальных думать, будто они могут видеть сквозь его покров обмана, в то время как на самом деле они просто снимали всего лишь верхний слой.

Однако мсье Вольтижёр был председателем только в одном из этих дел, и это было довольно убогим случаем мошенничества и кражи. Подтверждением его заурядности было и то, что, в отличие от иных дел, он проявил редкий традиционализм и назначил преступнику вполне обычное наказание - отрубание руки. Единственной отличительно чертой было то, что мсье Вольтижёр решил, что, поскольку статьи было две, мужчина должен был лишиться хотя бы двух пальцев и на другой руке. В общем было трудно поверить, что Призрак мог достичь своих успехов с искалеченной одной рукой и вовсе отсутствием второй, посему и этот подозреваемый был отвергнут.

Неспособность найти воодушевление в суде привела мсье Вольтижёра к тому, что он с удвоенной решимостью вознамерился защитить себя от обещанного повторного вторжения Призрака. Стража вне дома была доведена до количества восьми человек. Все шесть слуг мсье Вольтижёра получили клинки, а Жан Мальшанс приобрёл кремневый пистолет с порохом и патроном из личной оружейной губернатора и вручил его своему другу, сопроводив подробной инструкцией, как тот должен был спастись с его помощью в самый крайний случай.

Одо попросили распространить свои защитные обереги более щедро, с помощью палочки из нефрита, позаимствованной в храме Верены. Кроме того, ему предложили занять комнату по правую руку от спальни мсье Вольтижёра. Один из второстепенных храмов города, посвящённый почитанию Морра, также откликнулся на уникальную ситуацию, отправив жреца для оказания помощи в вопросах магической защиты - весьма необычный шаг, учитывая, что обычно священники считали свою магию слишком благородной, чтобы растрачивать её впустую на мелкие мирские дела. Этот жрец был искусным предсказателем по имени Ордубал, и его поселили в комнату по левую руку от спальни мсье Вольтижёра.

Жан Мальшанс снова решил расположиться под дверью спальни, как последняя линия внешней обороны. Кроме того, он предложил, в качестве исключительной меры, перенести три сундука с ценностями магистрата прямо в спальню мсье Вольтижёра. Он помог своему другу аккуратно сложить их вновь, и когда с этим было покончено, вызвал Одо, чтобы тот снова наложил на сундуки предупреждающие заклятья и магические печати. После чего, задвинул сундуки под кровать, заявив, что там они будут в сохранности от любого вмешательства.

Когда настала ночь и на город опустилась тьма, мсье Вольтижёр даже не стал пытаться заснуть, решив бодрствовать всю ночь, притащив в комнату не менее пяти толстых свечей. Увы, с течением времени сия его решимость оставаться начеку подверглась серьёзному испытанию соблазнительной сонливостью, что неумолимо подкрадывалась к нему.

Четыре или пять раз магистрат уплывал в грёзы, резко приходя в себя, когда в его сны вторгались все осужденные им на смерть, поднимались из могил и выходили на улицы Иреми призывая его встретиться с ними в месте, выбранном судьбой, которую, как он чувствовал, ему не удастся избежать.

Когда он уже потерял счёт этим провалам, то внезапно резко открыл глаза и увидел завёрнутую в чёрный плащ фигуру, стоявшую у изножья кровати. Скрытые тенью глаза смотрели на него через две вырезанные в кожаной маске дыры.

«Не будет никакой пользы от ваших попыток бороться с судьбой, монсеньор магистрат, - раздался голос, напоминавший шелест осенних листьев, подхваченных холодным северным ветром. - Приговор вынесен и осталось лишь его исполнить».

На этот раз мсье Вольтижёр не стал тратить время на то, чтобы поговорить с Призраком, как и пытаться разбудить друзей, чтобы призвать их на помощь. Он неуклюже вытащил из-под одеяла пистолет и выстрелил в незваного гостя.

Эффект от сделанного им оказался не совсем тем, что он ожидал. Вместо кратковременного взрыва раздалось зловещее шипение и его окутало густое облако белого дыма, от которого у мсье Вольтижёра ужасно защипало глаза. Когда раздался выстрел, спустя несколько секунд после того, как он уже смирился с его отсутствием, верховный судья аж подпрыгнул. Отдача, что тоже явилась для него огромным сюрпризом, вырвала оружие из руки. К уже ослепившему его облаку белого дыма, добавились куда более густые клубы чёрного цвета, и когда он, наконец, смог что-то разглядеть, то едва ли удивился, обнаружив, что его таинственный обвинитель более не стоит у кровати.

Когда дверь рухнула, явив вооружённого мечом Мальшанса, мсье Вольтижёр рванулся к изножью кровати полностью убеждённый - или, по крайней мере, отчаянно на это уповавший - что найдёт там хладный труп, распростёршийся на ковре. Но всё, что он обнаружил - содержимое одного из сундуков, разбросанное по полу. Крышка была сорвана вместе с петлями простой силой мышц,

Из соседней комнаты раздался голос Одо, во всю мочь лёгких вопившего: «Тревога! Тревога! Дверь пробита и сундук вскрыт!»

Один за другим пришли слуги, впрочем, они, похоже, не ожидали найти ничего особенного, так как их мечи не был подняты в готовности, а когда, обследовав спальню господина, не обнаружили ни одного признака Призрака, не казались слишком удивлёнными.

Весь остаток ночи судья и его друг скрупулёзно сверяли списки вещей, чтобы узнать, что пропало из второго сундука. Когда первые лучи солнца осветили горизонт, они были совершенно уверены, что пропала одна единственная вещь и что этой вещью была прекрасная вышитая сорочка, отделанная мехом редкого белого зайца, которая была любимой ночной рубашкой покойной мадам Вольтижёр.

На сей раз мсье Вольтижёр не стал утруждать себя просьбами к своим сотрудникам соблюдать секретность, ибо уже убедился насколько бесполезным будет сие действие. Ещё солнце не полностью вышло из-за горизонта, а, казалось, уже весь город был в курсе о событиях прошедшей ночи, а уж в полдень и вовсе не осталось ни одного момента, который бы не был тщательно обсуждён.

Плотно позавтракав, мсье Вольтижёр собрал на совет Мальшанса, Одо и Хордубала и попросил всех троих помочь ему разобраться с тем, как всё это случилось. Он выспрашивал Одо, какая магия была использована Призраком, чтобы проникнуть в его спальню, несмотря на все защитные заклятья, а затем покинуть её столь же бесследно.

«Монсеньор, - сказал Одо, и без того уже ломавший голову, пытаясь придумать оправдание полному провалу его магических оберегов, - мы можем сделать лишь один единственный вывод - так называемый «Призрак» и в самом деле призрак, то есть в буквальном смысле. Это не иллюзионист, защищённый заклинанием или зельем невидимости, ибо он вообще не проникает через дверь или окно. Это может быть только призрак, а если это так, то это один из тех, кто умер в этом доме».

«Призрак! - воскликнул мсье Вольтижёр, который даже не думал о подобной возможности, да и сейчас не очень хотел принимать её во внимание. - Чей же?»

Одо колебался, но в конце концов почувствовал себя обязанным высказать свои мысли по этому поводу.

«Мне не очень приятно говорить, это даже может показаться шокирующим, но, я думаю, мы должны рассматривать вашу покойную жену как один из наиболее вероятных вариантов, поскольку вещи, которые «призрак» украл у вас и вашей дочери, вне всякого сомнения, когда-то принадлежали вашей покойной супруге. Не могли бы вспомнить, передавала ли ваша жена другие вещи вашим детям, которые впоследствии были украдены?»

Пока волшебник говорил, лицо судьи становилось всё мрачнее и мрачнее, однако он принял это довольно спокойно. Мсье Вольтижёр был человеком, который взвешивал доказательства и делал скрупулёзные вводы, и, рассмотрев вопрос, поставленный Одо, понял, что все вещи, украденные из домов его сыновей, действительно были когда-то подарены им их матерью, как и безделушка, которую Призрак стащил у его старшей дочери.

«Но по какой же причине моя покойная жена может преследовать меня? - посетовал магистрат. - Я был так же справедлив и честен в отношениях с ней, как и со всем остальным миром. Она жила и умерла в комфорте, обладая всем, что могла желать женщина, стала матерью семерых прекрасных детей, лишь двое из которых умерли во младенчестве. Я не могу поверить, что она решила навредить мне».

«И всё же, - заговорил Хордубал, казалось, очарованный возможностью разобраться в событиях, которые его крайне озадачили, - возможно, есть другие доказательства, которые могут склонить вас к принятию этого объяснения. Мой бог Морр - бог смерти и сновидений. Так вот, прошлой ночью, когда я спал в соседней с вами комнате, я почувствовал его близость. Вы признавались, что каждый раз, когда видели Призрака, вас вырывало из сна, в котором могилы открывались, чтобы выпустить покоившихся в них мертвецов, и что у вас было ощущение, что вас тянет на какую-то роковую встречу. Возможно, ваши встречи с Призраком и были теми, о которых говорили ваши сны».

«Нет сомнений в том, что сам Морр послал мне сие просвещающее видение, - ответил Вольтижёр с резкостью, порождённой неведением, - но я был бы не против, если б он сделал это яснее».

На это Хордубал лишь печально покачал головой, прежде чем ответить.

«Это мы слуги богов, а не они - наши. Мы должны быть благодарны за то, что они присылают нам, а не жаловаться, что они не прислали нам больше».

«Несомненно», - с благочестивым выражением поддакнул Одо.

Но мсье Вольтижёр в ответ только нахмурился и повернулся к своему другу.

«Это вздор, Жан, не так ли? - спросил он. - Прошу тебя, пожалуйста, неужели нет другого способа, которым можно было бы объяснить случившееся, который упустили из виду эти два глупца».

«Что ж, - спокойно ответил Жан Мальшанс, - на мой взгляд, в этой теории есть несколько фактов, которые трудно объяснить. Призрак, в отличие от обычных фантомов, не ограничивался пределами этого дома. Он даже не остановился только лишь на жилищах родных мсье Вольтижёра. Он совершал набеги по всему Иреми, и был достаточно плотским, чтобы вовлечь сторожа Хелинанда в довольно реальную дуэль. И если бы Призрак был призраком на самом деле, как бы он смог сломать петли сундуков? Напомню, когда я прошлой ночью ворвался в спальню мсье Вольтижёра, содержимое сундуков уже было разбросано по полу, а наложенные Одо охранные заклятия на замки оказались не более эффективными, чем его же обереги на двери».

«Совершенно верно! - воскликнул магистрат. - Что ты скажешь на это, мастер-заклинатель? И, поскольку предупреждающие заклятья на сундуке оказались неэффективны, как мы можем быть уверены, что обереги на окнах и дверях оказались лучше? Призрак такой же твёрдый, как вы или я, но он к тому же настолько сильный волшебник, что ваши хрупкие заклинания оказались совершенно бессильны, чтобы задержать его!»

«Хорошо, - ответил Одо, таким обиженным голосом, который появляется у каждого волшебника, когда его компетенция подвергается сомнению, - вы можете верить во всё, что вам угодно, но я должен согласиться с моим хорошим другом, служителем Морра, что у вас слишком высокомерное отношение, как к человеку, так и к богу. Моя магия - хорошая и простая, полностью соответствующая всем потребностям людей Иреми, и если этого недостаточно, чтобы защитить вас в этом случае, то я могу лишь сделать вывод, что вы не обладаете той благосклонностью богини Верены, как ваше призвание могло бы предполагать».

«Прошу вас! - воскликнул Жан Мальшанс. - Если мы сейчас рассоримся, это ничем нам не поможет, как и обвинение богов в том, что они сделали или не сделали, так как я сомневаюсь, что они вообще имеют к происходящему хоть какое-то отношение. Давайте поразмышляем логически и посмотрим, куда это нас приведёт».

«О, конечно, - ответил Одо, ничуть не смягчившись, - Давайте сделаем это и узнаем, насколько мы слабые создания, что пытаются достичь глубин подобных знаний. Если моя магия потерпела неудачу, значит, работало более мощное колдовство, вот и всё, что мы сможем узнать».

«Возможно, так и есть, - ровным голосом ответил Мальшанс, - но я думаю, что есть ещё один способ интерпретировать то, что здесь произошло, и, с вашего разрешение, мсье Вольтижёр, я опишу его. Хотя должен предупредить, что моё объяснение может понравиться вам не больше, чем версия этих уважаемых господ».

«Я - магистрат, - твёрдо ответил его друг, - и я хочу услышать все версии и доказательства, к чему бы они не вели».

«Ну, что ж, - сказал тогда Мальшанс. - Давайте предположим тогда, что предосторожности Одо не так легко преодолимы. Как вы помните, мы вместе заполнили сундуки и заперли их. После чего я вышел из комнаты и пошёл за Одо, не так ли, и вернулся с ним через несколько минут, чтобы наложить тревожные заклинания?»

«Может и так, - ответил Вольтижёр, - но я то оставался в комнате. Никто не мог извлечь предметы из сундука до того, как были установлены магические обереги».

«Но, возможно, насколько я могу судить, - продолжил Мальшанс. - что предметы, которые были разбросаны по комнате, не были в сундуке, когда устанавливалась магическая тревога, и могли быть разбросаны ещё до того, как замок был сломан: если смотреть исключительно с моей точки зрения, я не могу не задать себе вопрос, могло ли быть так, что замок на сундуке был взломан в тот же самый момент, когда я взломал дверь? Если это было именно так, то, возможно, предупреждающие заклинания остались вполне рабочими».

«Но это же абсурд! - воскликнул мсье Вольтижёр. - Я же говорил тебе, Жан, что вещи были удалены из сундука, пока ты ещё был снаружи. Кто бы мог это сделать, кроме меня? Кто, кроме меня, мог сломать замок на сундуке именно в тот момент, когда ты ворвался в мою спальню?»

Жан Мальшанс широко раскинул руки, словно собираясь обнять судью, и сказал: «Вот именно это я и говорю, если коротко. Кто, кроме вас, видел Призрака в этом доме? Никто. Кто, кроме вас самих мог бы сделать эти непостижимые вещи, кроме вас самих? Никто. Эрго, я вынужден просить вас серьёзно отнестись к тому, что, возможно, именно вы и были тем, кто всё это сделал!»

Здесь Мальшанс вынужден был сделать паузу, так как мсье Вольтижёра, казалось, сейчас хватит удар.

Поверенный успокаивающе положил руку на плечо своего друга и сказал ему любезным тоном: «Конечно, я не осмелюсь утверждать, что вы делали эти вещи сознательно, но суть в том, что вы всё равно делали их. Вы могли придумать этого призрака. Вы могли забрать эту память о вашей покойной жене из домов ваших детей. Вы моли быть Призраком, ибо трудно понять, что кто-то другой мог сделать то, что сделал Призрак. Какое другое объяснение столь же вероятно? Да, вы были заколдованы или прокляты, но, положа руку на сердце, можем ли мы всерьёз спорить с тем, что это были именно ваши руки, что сделали всё это?»

Однако у мсье Вольтижёра было другое мнение.

«Это абсурд! - воскликнул он. - Это просто чудовищно! Я был твоим самым верным другом на протяжении сорока лет, Жан Мальшанс, а теперь ты обвиняешь меня в подобном! Я - жертва грабителя и злодея, а единственный вывод, который может сделать мой лучший друг, что я сам же и ограбил и преследовал себя! Хотя, ничего удивительного - вы змея, которую я пригрел на своей груди, вы завидуете тому, что я, благодаря своим разуму и твёрдости, стал магистратом, а вы остались всего лишь клерком. Будь проклята логика! Твоё утверждение - самая злобная клевета, которую я слышал! И мне хотелось бы только иметь время, чтобы найти наказание, которое бы соответствовало этому преступлению, ибо, поверь мне, я точно потребую его. А теперь - оставь мой дом и забери с собой этих никчёмных колдунишек. Бегите! Оставьте меня, я встречусь с этим проклятым «Призраком» один на один и узнаю, кто он такой».

Сомнительно, что Одо или Хордубал согласились бы с любопытной теорией, выдвинутой Жаном Мальшансом, но, после оскорбительной вспышки мсье Вольтижёра, назвавшего их, по сути, никчёмными, они ни в коей мере не были склонны опровергать её. Фактически, каждый из них пришёл к выводу, что мсье Вольтижёр был столь же чрезмерен в своей неблагодарности и непримиримости, и обвинения Жана Мальшанса, какими бы невероятными они не казались, наверняка зацепили больное место.

С другой стороны, Жан Мальшанс, показалось, сам раскаялся в своих словах, и попросил мсье Вольтижёра остаться, чтобы, как он выразился, защитить его от себя самого. Впрочем, это лишь подлило масла в огонь, и пламя гнева мсье Вольтижёра яростно полыхало, пока его друг не был выпровожен из его дома.

Оба заклинателя покинули дом верховного судьи вместе с Жаном Мальшансом, чувствуя себя оскорблёнными от того, что их искренние попытки помочь, были встречены такой чёрной неблагодарностью.

К вечеру весь город уже знал о ссоре, а также о слухах, что пресловутым Призраком всё это время был никто иной, как сам мсье Вольтижёр, совращённый на преступный путь собственными высокомерием и отсутствием благочестия. Многие люди, что вчера даже и подумать о подобном не могли, начали заявлять, будто бы всегда предполагали что-то этакое, ибо судья, выносивший столь нестандартные приговоры, не мог на самом деле уважать закон.

Благодаря опрометчивым подозрениям Жана Мальшанса, верховный судья ложился этой ночью в постель, обладая куда менее возвышенной репутацией в глазах своих соседей, чем днём ранее. Однако в своём собственном разуме он был абсолютно уверен в абсурдности извращённых инсинуаций, выдвинутых против него Жаном Мальшансом, и полон энтузиазма тем или иным способом опровергнуть этот жалкий поклёп.

Он распределил слуг по дому, как и раньше, а стражников расположил на территории двора, однако не стал беспокоиться о наложении магических оберегов и предупредительных заклинаний, в эффективность коих уже имел весьма мало веры.

Прежде чем лечь спать он тщательно проверил последний не разграбленный сундук и вытащил из него овальный портрет своей покойной супруги, написанный ещё до свадьбы и вручённый ему как знак внимания - потому что она всегда оставалась очень воспитанной женщиной, для которой даже близость с мужем не была поводом нарушать нормы приличия.

Он не был совершенно точно уверен, что именно этот портрет был той самой вещью, на которую собирался позариться этот «Призрак», но это казалось вполне вероятным, так что он вытащил его из сундука и спрятал под подушку.

Затем судья зарядил пистолет, убеждая себя, что прошлой ночью он промахнулся только из-за того, что не знал, как именно должна была сработать эта дьявольская штука, и не смог удержать ствол прямо, так как был оглушён отдачей и дымом. На этот раз, если ему предоставится ещё одна возможность для выстрела, его рука обязана остаться твёрдой.

Подобная тщательная подготовка смогла немного унять его гнев, однако справиться с беспокойством было куда сложнее, и, ложась спать, он чувствовал себя так, будто его желудок сжимает стальная лента, становящаяся всё туже с каждой минутой. Его голова была как кипящий котёл, мысли - пузыри, лопающиеся в его разуме, так что ему даже особо не требовалось и засыпать, чтобы погрузиться в полубредовое состояние.

Пока он ждал, две картины вновь и вновь возвращались к нему: образ кладбища, на котором мертвецы поднимались из своих могил, чтобы успеть на встречу с человеком, который обрёк их на смерть, и образ Жана Мальшанса, который за какой-то миг драматически превратился из друга во врага.

Этот последний образ всё сильнее захватывал его. Что заставило Жана сделать это? Был ли и он жертвой какой-то странной магии? Может, и он тоже был проклят?

Поскольку эти образы постоянно поднимались из глубин его сознания, несмотря на то, что он бодрствовал, мсье Вольтижёру пришлось поискать что-нибудь более вещественное, за что мог бы уцепиться его взгляд. Он вытащил портрет из-под подушки и всмотрелся в лицо молодой девушки, чей мудрый и осторожный отец оказал ему честь, приняв его крайне щедрое предложение за её руку.

Примечательно, что взгляд на портрет успокаивал его сильнее, чем что бы то ни было другое. Когда он смотрел в нарисованные краской глаза, то лишь ещё больше уверялся в том, что если это и было ликом дьявола, преследующего его, то призрак, конечно же, восстал не по собственному желанию, а был поднят из посмертия покоя каким-то зловещим актом некромантии.

Но сие, по его мнению, было крайне невероятно. Некромант должен ненавидеть свою жертву больше, чем любил собственную жизнь, ибо тот, кто причиняет зло другим с помощью демонов или гнусных заклинаний в равной мере вредит самому себе. «Никто не может так ненавидеть меня, - убеждал себя мсье Вольтижёр. - Ибо во всём, что я делал, я был лишь скромным инструментом закона».

Придя к такому выводу, он вновь стал думать как судья и разумный человек, чьи мысли не были омрачены гневом и скованы страхом.

И тут, внезапно, он увидел всё в ином свете и, наконец, догадался, кем должен был быть Призрак.

Затем он поднял глаза и увидел, что Призрак уже был в комнате, снова замерев у изножия кровати, как и прошлой ночью. Те же скрытые тенью глаза смотрели на него из прорезей маски.

Вольтижёр поднял пистолет и осторожно навёл его на маску.

«Моя рука сегодня тверда, Жан Мальшанс, - сказал он. - Обещаю, я больше не промахнусь».

Жан Мальшанс в тот же миг снял маску с лица, словно и сам уже устал от этого маскарада. Он посмотрел на своего друга твёрдым, как кремень взглядом и сказал: «Ты не сможешь убить меня, монсеньор. Я уже позаботился об этом».

Вольтижёр облизнул губы и впился взглядом в открытое лицо человека, который определённо не был его другом, а являлся его врагом дольше, чем ему бы хотелось думать.

«Полагаю, ты можешь так считать, - ответил судья, - но, какое бы нечистое заклинание ты ни использовал, или какому бы демону ни продался, ты всё же не можешь быть полностью в этом уверенным. Тёмная магия всегда вероломно губит того, кто её использовал, а не его жертву».

«То же самое говорят и о пистолетах», невозмутимо ответил тот.

«Но пистолеты не заботит, кого они могут убить, - заметил мсье Вольтижёр. - Я же всегда считал, что даже инструменты самой нечистой магии будут колебаться, прежде чем нанести вред чему-либо доброму. И какую бы ненависть ты не вскормил в себе, ты не можешь не признать, что я всегда был хорошим и благородным человеком, всегда старавшимся поступать насколько возможно честно и справедливо».

«А я считаю, что ты недооцениваешь силу темной магии, - ответил Мальшанс, - и себя, как человека, ты переоцениваешь, это точно. Честности тебе не занимать, но в том, как ты ее понимал, всегда и был корень твоих бед».

Палец мсье Вольтижёра напрягся на курке, но по-прежнему сдерживался. Теперь, когда он знал, с чем столкнулся, страх не был таким сильным.

«Я думал, ты мой друг, Жан, - горько сказал Вольтижёр. - Почему же ты не стал моим другом, в то время как я всегда был им для тебя?»

«Ты держишь ответ в своей руке, - ответил Жан Мальшанс. - Я мог бы простить тебе всё остальное, я мог простить тебе победу во всех соревнованиях, в которых мы участвовали как мальчики или как мужчины. Я мог бы простить тебе, что ты стал магистратом, когда я оставался простым поверенным. Я мог бы простить тебе даже твою славу, обретённую благодаря твоим хитрым приговорам, пусть и три четверти из них именно я вложил тебе в голову. Я - человек, который назначает наказания за преступления, монсеньор, и я делаю то, что делал всегда».

Вльтижёр посмотрел на портрет, который держал в руке.

«Я помню, что она тебе нравилась».

«Нравилась! - воскликнул Мальшанс, едва сдерживая горестный крик и впервые почти показывая гнев, который он, должно быть, скрывал все эти годы. - Я любил её всем сердцем, и она любила меня. Но она видела и то, что ты станешь магистратом, а я - клерком, так же как видела и то, что в твоей семейной казне есть золото, а в моей лишь серебро. Она любила меня, но не стала выходить замуж за любовь. Она предпочла получить мужчину без сердца, чья прекрасная одежда и полные карманы компенсировали бы пустоту внутри него. Если бы ты любил её так же, как я, я бы понял и простил, но я не мог простить тебе то, кем ты был, и что ты сделал с ней».

«Но мужчины и женщины не должны жениться по любви! - воскликнул мсье Вольтижёр с таким видом, словно объявлял очевидное. - Именно наш разум ставит нас выше зверей, и мы должны жить, руководствуясь им, а не глупой страстью. Это именно страсть побуждает людей использовать тёмную магию и продавать свои души, причиняя себе вред более сильный, чем могло бы принести любое наказание, вынесенное судом».

«Я мало использовал магию, - ответил на это Мальшанс. - И гораздо меньше, чем ты думаешь. Всего лишь мелкое заклинание, которое бы не давало вам увидеть мои действия, если я этого не хотел. Я был рядом, пока ты укладывал сундуки и забирал всё, что мне было нужно, прежде чем вы закрывали их, а Одо накладывал магические печати. Я спал за твоей дверью, один, и мог делать всё, что заблагорассудится, незаметно, пока ты нёс своё бдение. Я каждый раз открывал дверь изнутри и тем самым ломал магические печати. Я признаю, что мне пришлось приложить свои руки, чтобы разломать ослабленный сундук, предварительно разбросав его содержимое по полу».

«Но ты ведь всего лишь секретарь! - воскликнул мсье Вольтижёр, - и у тебя не может быть магических навыков!»

«Я могу читать, - ответил на это Жан Мальшанс, - и этот редкий талант - который сделал меня твоим служащим, потому что я мог это делать лучше тебя - позволил мне искать в запрещённых книгах то, что людям моего звания знать не полагалось. Ты не знаешь, что я могу сделать, монсеньор. Ты меня совсем не знаешь, ибо я для тебя всего лишь оболочка, которой ты вовсе не интересовался - я просто был».

Вольтижёр снова посмотрел на портрет.

«Зачем ты украл её подарки моим детям?»

«Потому что они должны были быть подарками моим детям. Дети, которых она родила, должны были быть моими детьми, а не твоими. У тебя нет прав на вещи, которые я забрал - ты не имеешь прав на свою семью, хотя, впрочем, я знаю, что тебя не слишком взволновала их потеря, и поэтому я не хотел их обижать. Я любил её. Все её залоги любви принадлежат мне, как и все вещи, которые она любила».

«Ох, Жан, - со вздохом произнёс Вольтижёр, - ты большой глупец: я был твоим другом, а ты должен был быть моим. А вместо этого ты - знаменитый разбойник и вероломный предатель. Какое же наказание я должен придумать, чтобы оно соответствовало твоим преступлениям?»

«Мы здесь не для того, чтобы судить меня, - ответил Мальшанс. - Я, между прочим, занимался приговором тебе. В глазах жителей Иреми, это ты знаменитый разбойник, а не я. Моё разоблачение было донесено в каждый район и уголок города, а то, что оно шло от твоего лучшего друга, придало ему ещё больше веры! Утром, драгоценности, украденные у других пострадавших, будут обнаружены в этих сундуках, что ты хранишь под кроватью, и станут последним доказательством. Твоё признание, продиктованное мне в твой предсмертный час и подписанное твоей собственной рукой, станет ещё одним свидетельством - оно уже лежит у меня в кармане с твоей подписью на нём. Твой верный лакей, который призвал меня сегодняшней ночью, полностью поверит в историю, которую я ему рассказал, будто я раскаиваюсь в нашей ссоре и пришёл помириться. Когда же я поведаю, что пришёл слишком поздно и обнаружил тебя убитым твоей собственной рукой и, вдобавок, оплачу тебя, то никто даже на мгновение не усомнится во мне. Теперь каждая деталь на месте».

«Не совсем, - заметил Вольтижёр. - Я не умер от своей руки и, в общем-то, не имею намерения способствовать твоему замыслу. На самом деле, думаю, что сам бы мог убить тебя вместо этого».

«Увы, - ответил Жан Мальшанс. - Я полагаю, ты заблуждаешься, и могу только надеяться, что ты не будешь слишком разочарован».

«Я должен придерживаться своей веры, - продолжил магистрат, - что твоя злая магия не сработает против добродетельного человека, и что бы демон ни пообещал тебе, в итоге он заберёт твою душу, а не мою».

И сказав это, он спустил курок, на этот раз решив, что дым и отдача не повлияют на его прицел.

Порох в камере на миг зашипел, словно безумный, а затем пистолет взорвался в его руке.

Взрыв послал в лицо фрагменты искорёженного металла. Один крошечный осколок проник чуть глубже и убил его на месте.

Жан Мальшанс поднял было руки, чтобы защитить себя от взрыва, но быстро опустил их.

``Бедняга! - подумал Жан Мальшанс. - ты был более глупым судьёй, чем думал. Не нужно магии, чтобы заблокировать выстрел такого простого оружия, и нужно лишь мелкое заклинание, чтобы сделать это незаметно. Если за эту мелочь я проклял себя - пусть, но я сомневаюсь в этом``.

Затем прибежали кучер, лакей и камердинер и все остальные слуги, что держали бесплодную стражу.

«Увы, - сказал им Жан Мальшанс, - несчастный был настолько обманут и повреждён разумом, что подумал, что это призрак вернулся, чтобы преследовать его, когда это был всего лишь портрет его дорогой покойной жены».

Сказав это, он поднял с пола небольшой портрет - теперь покрытый кровью - и пока слуги осматривали комнату, положил его в карман и унёс с собой.

Мальшанс оказался совершенно прав в своих предположениях, что люди Иреми поверят в его рассказ, и у него было более чем достаточно доказательств, чтобы ещё больше убедить их в этом. Он притворился, что был так убит горем, что вышел в отставку со службы секретарём в суде Иреми и уединился, чтобы жить в одиночестве, наедине со своими воспоминаниями и секретами.

Мсье Вольтижёр знаменитый, как Великий Судья стал ещё более известным после своей смерти, пусть и ненадолго, как Призрак, который преследовал сам себя. Многие говорили, что он придумал самое дьявольское наказание для себя самого.

Был ли Жан Мальшанс проклят за ту мелкую магию, которую он использовал для наказания идеально подходящего к преступлению своего врага, история умалчивает. Всё, что известно - что он умер спустя несколько лет, но незадолго перед смертью признался в этом деле, но не нетерпеливому священнику Верены или Морра, а бродячему рассказчику, вроде меня, которого он сперва заставил поклясться, что тот никогда не расскажет эту историю в стенах Иреми.

Неизбежным результатом этого запрета стало то, что в течение пары недель самый последний житель города знал правду об этой истории - и нижайший из ничтожнейших и величайший из высокорожденных оказались объединены в том, что считали эту историю величайшей из всех, когда-либо рождённых в их городе.