4345
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
м
Нет описания правки
|Переводчик =Brenner
|Издательство =Black Library
|Серия книг =Warhammer Horror
|Сборник =[[Анафемы / Anathemas (сборник)|Анафемы / Anathemas]]
|Источник =
– Это было последнее место, где он мог работать как положено, – произношу я.
Выражение лица Ташка вечно непросто разгадать. Он носит на лице символ Инквизиции – перечеркнутую букву I, крепко прибитую к черепу. Кусок железа делит его лоб пополам и заканчивается у переносицы. Из-за этого линия бровей нарушается , и кажется, будто он постоянно хмурится. Может статься, он ''действительно'' постоянно хмурится. Должно быть мучительно жить в его мире. Мире, где личная карьера значит так же много, как и вера.
Смахнув грязь с прогнившей скамьи, он усаживается, положив голову на рукоять своего меча. Он правдоподобно изображает молитву, но я сомневаюсь, что его привели сюда религиозные убеждения.
Еще люди: исповедник Мелсан. Ее рыжие волосы зачесаны назад и завязаны узлом, не скрывая покрытого шрамами багрового лица. Как обычно, у нее такой вид, словно последний час она на кого-то орала и просто переводит дух перед следующим взрывом ярости. Как и за Арзеном, за ней следует процессия аколитов, несущих разнообразные реликвии и оружие.
Вслед за ней появляются и другие знакомые лица: священники Экклезиархии вперемешку с наемниками в бронежилетах и неуклюжими абхуманами недолюдьми – пока вокруг алтаря не собирается около пятидесяти человек. Инквизитор Раббат обладал ресурсами во всех слоях общества, но я никак не ожидал, что они откликнутся на мой призыв.
– Братья, – произношу я, когда мое изумление сменяется восторгом от зрелища того, как много помощников Раббата здесь. – Товарищи в служении Ордо Еретикус, – мой голос разносится по всей базилике. – Я не лишаю Карию Прим ее самых благочестивых защитников просто так. Мне хорошо известно, сколь тяжелым стало наше положение и как драгоценно ваше время. Но я рад, что вы смогли прийти сюда сегодня. Это бы много значило для инквизитора Раббата.
Я снова пью вино.
– Инквизитор Раббат был хорошим человеком. В свои последние дни он запутался, только и всего. Он никогда не был еретиком. Но слухи так угнетали его, что он не владел собственным разумом. Однако он не совершил ничего неправильного даже тогда, после того , как вся планета повернулась к нему спиной.
Арзен качает головой.
Мы добираемся до конца уставленного саркофагами прохода, и я приближаюсь к запертой двери.
– Вот комната, где мы допрашивали Волдори, – говорю я, дожидаясь, пока подтянутся остальные, . – Мы работали в полной секретности. Мы знали, что несмотря на положение Раббата, губернатор попытается вступиться за сына, если узнает о том, что мы делаем.
В двери есть маленькое, плотно забранное оконце. Я смахиваю грязь и вглядываюсь в комнату. Мой разум возвращается в последний день, когда я говорил с Волдори. «Тебе меня не сломать!», Тебе меня не сломать!».
На мгновение я забываю о группе у меня за спиной, вспоминая страдальческие вопли Волдори. Когда я увидел его в то последнее утро, то понял, что пути назад нет. Мы изломали его тело до полной неузнаваемости. Отпусти мы его в таком состоянии, не доказав вину и не получив письменного признания, губернатор казнил бы Раббата. Я не мог этого допустить. Сырой воздух въедается в меня. Я вспоминаю собственный ужас при мысли о том, что мой господин окажется опозорен лишь потому, что мне не удалось вытянуть признание из балованного мерзавца. Я воин, не дознаватель, и мне было больно думать, что мой недостаток опыта может погубить человека, которому я поклялся служить.
– Я ''получил бы'' письменное признание, – настаиваю я. – Если бы Волдори не утонул. В конце концов он признал бы свою вину.
Крики Волдори раздаются у меня в голове настолько отчетливо, что мне почти кажется, будто их могут услышать и остальные. «Тебе меня не сломать!».
Похоже, Арзен в замешательстве.
– Но он ведь признал вину, так же? Разве не это ты говорил суду? Пусть он и утонул, не подписав признание, но он же ''сказал'' тебе, что виновен, да?
Возможно, дело в сочувственном взгляде Арзена, или же в выпитом мною вине, но я не в силах заставить себя солгать. Я отвожу Арзена в сторону от остальных и понижаю голос:
– Он не признался в буквальном смысле слова. Но я ''знал''. Знал без сомнения, что он виновен. И еще знал, что Раббата казнят, если будет доказано, что Волдори умер у него в руках, не оставив признания.
Я киваю, ошеломленный тем, что только что раскрыл ужасную тайну, и отхожу от него, пока не сказал еще чего-нибудь такого, о чем пожалею. Я приближаюсь к столу, где был прикован Волдори. Представляю, как тот лежал там, охваченный паникой, пока вокруг него поднималась вода.
Я совершенно ясно предупреждал его, что если он не признается, то я оставлю его в этой комнате и не открою дверь , даже когда вода поднимется выше его головы. Мне не стыдно, что я солгал суду, ведь в виновности Волдори никогда не было сомнений. Но когда я думаю о том, что солгал Раббату – это совсем другое дело, и когда я рисую себе его лицо, у меня что-то скручивает в животе.
Я сказал ему, что это был несчастный случай и я не знал о том, что вода поднимется, но мне до сих пор больно от мысли, что я обманул его. Какой у меня был выбор? Мне было известно -– если Волдори останется в живых и расскажет суду о том, что претерпел, сумев при этом подкрепить свою невиновность, Раббата отлучат. Кто мог предсказать, что его все равно изгонят? И кроме того, если бы раскрылась вся правда, ему бы не позволили жить дальше. Отлучение часто оказывалось равносильно казни. Я солгал ему, чтобы уберечь, однако меня до сих пор терзает боль от содеянного. Особенно теперь, когда мне известно, что с ним стало. Когда Раббат почувствовал мой обман, это свело его с ума. Позор отлучения и осознание, что и я в чем-то был с ним нечестен – эти две вещи надломили его рассудок.
Вода поднимается быстро. Еще несколько часов – и она зальет окровавленный стол. Удовольствие, которое я испытал при виде такого количества гостей, улетучилось. Единственное, о чем я в состоянии думать – как обманул Раббата, сказав ему, что смерть Волдори была несчастным случаем.
– Волдори? – задыхаюсь я.
Он улыбается, и к у него изо рта выскальзывает мокрица, скатывающаяся вниз по белой блестящей коже. Это Волдори, но у него глаза Арзена, и они полны тем же самым состраданием, которое вытянуло из меня ужасающее признание.
– Тебе меня не сломать, – произносит Волдори, все еще улыбаясь. Его слова сопровождаются бульканьем жидкости, лицо подрагивает.
