Изменения

Сигизмунд побежал бежал по коридору, его тяжёлые доспехи лязгали по металлическому настилу. Повсюду звучали сигналы тревоги, отдаваясь эхом в лабиринте взаимосвязанных проходов. Немногочисленные активные люмены тряслись на цепях от грохота снарядов, что обрушивались на окраины Меркурианской городской зоны. Фафнир Ранн следовал за ним, как и братья из ордена Храмовников – ещё не в полную силу, их поступь была тяжёлой и целеустремлённой. Чёрно-белые доспехи было трудно различить в мерцавшем свете, с блестевшими цепями, которые крепились к оружию, они напоминали призрачные тени с удерживавшими оружие блестевшими цепями.

С тех пор как Сигизмунд покинул бастион Осколок, он сделал сотню вещей. Он отдал командирам подразделений приказы. Он отправил резервные роты на посты. Он разработал планы уничтожения ключевых мостов, ведущих в центр города. Он выбрал боевых братьев легиона для руководства контратаками, соизмеряя каждую угрозу с их характером воинов. Не осталось ничего, чего бы он не делал с тех пор, как участвовал в обороне космического порта Львиные врата, за исключением того, что теперь не было координации ни с Ранном, ни с его примархом. Он командовал единолично.

И это было великолепно. Он не мог лгать себе – это был тот момент, которого он так жаждал. Слова генетического отца по-прежнему отдавались эхом в его ушах – ''поводок спущен''. Так долго казалось, что он шёл на компромисс, сдерживался, обдумывал каждое принятое решение, чтобы оно не усугубило наложенное на него осуждение. В прошлом, во время крестового похода, ничего подобного не было, только уверенность. Это было то, благодаря чему он всегда преуспевал: уверенность в цели, отсутствие выбора или колебаний. Это было то, что делало его таким смертоносным, и он наслаждался этим, полностью осознавая, что говорили о нём другие воины в других легионах. Он сражался на поединках с ними со всеми, и победил их всех, и получал чистое боевое удовольствие от каждого момента – не от позора противников, что важно, а скорее от приближения к подлинному мастерству, к осознанию того, что больше нечему учиться или открывать, и тогда он сможет просто существовать в этой истине, как её аспект, как её лицо.

Он всегда хотел, чтобы мир был именно таким – никаких сомнений, никаких затяжных колебаний или двусмысленностей, только ''действие'', чистота воли и поступков, знание того, что всё, что бы он ни делалсделал, никогда не было и не могло быть иначе. С первого дня восстания всё пошатнуло его целеустремлённость. То, на что он полагался с полной уверенностью, оказалось иллюзорным и слабым, а то, что считал вымышленным и простодушным, оказалось неожиданно сильным. Он был вынужден перестроиться, переориентироваться. Как знал каждый брат-мечник, время наибольшей слабости наступает в момент исправления дефектной техники. Он начал сражаться… и проиграл. Он встретился с Гором Аксимандом, и его вынудили отступить. Он встретился с Кхарном, которого ещё не мог заставить себя ненавидеть полностью, и был побеждён. Он даже напал на примарха. Было ли это высокомерием? Или просто безысходностью, отчаянной попыткой вернуть теперь столь неуловимое чувство превосходства? Если бы он каким-то образом совершил невозможное и победил Фулгрима, разве это окончательно развеяло бы шепотки сомнений?

– Я искал ищу вас уже некоторое время, первый капитан. Халид Хассан, Избранный избранный Сигиллита, действующий от имени моего господина. Это займёт всего минуту.

Он сделал жест, и один из его подчинённых поднял оружие. Солдат держал сжимал его двумя руками, неуклюже, с трудом удерживая в воздухе, несмотря на то, что на нём было что-то вроде силовой брони. Это был меч в ножнах, слишком большой, чтобы обычный человек мог им владеть.

Как только Сигизмунд увидел клинок, слабая дрожь пробежала по его телу. Ему почти показалось, что он слышит слабый тихий шёпот, беспокойный и скрытый. Язык тела человека, который держал клинок, выдавал его мысли – солдат отчаянно хотел его бросить.

Сигизмунду было трудно оторвать взгляд от клинка. Он сразу почувствовал, ещё до того, как его достали из ножен, что тот прекрасно сделан. Всё в нем –размернём – размер, профиль, изящное чёрно-золотое украшение от острия до гарды, – кричало об избытке, о чрезмерности.

Тяжёлый. Намного тяжелее любого меча, которым он владел раньше, но что-то подсказывало ему, что это обстоятельство не замедлит его. Вес был просто ещё одним аспектом дикой природы клинка. Шёпот продолжался, чуть за пределами слышимости, почти разборчивый, когда он чертил клинком тренировочные дуги. Возможно, это было его воображение. Нет, это не было его воображениемвоображение.