Боевой Ястреб / Warhawk (роман)

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

Боевой Ястреб / Warhawk (роман)
Автор	Крис Райт / Chris Wraight
Переводчик	Хелбрехт, Ulf Voss, Lotara
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Мортис / Mortis Гарро: Рыцарь в сером / Garro: Knight of Grey
Следующая книга	Отголоски вечности / Echoes of Eternity
Год издания	2021
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

С любовью Ханне

Это легендарное время.

Галактика в огне. Надежды на славное будущее, задуманное Императором для человечества, уничтожены. Его любимый сын Хорус отвернулся от света отца и принял Хаос.

Армии могучих и грозных космических десантников схлестнулись в жестокой гражданской войне. Когда-то эти непобедимые воины сражались плечом к плечу, как братья, завоёвывая Галактику и собирая разрозненное человечество под знамёна Императора. Теперь же братство раскололось.

Некоторые остались верны Владыке Людей, тогда как другие переметнулись на сторону магистра войны. Самые выдающиеся среди участников конфликта — примархи, предводители многотысячных легионов. Величественные сверхчеловеческие создания стали венцом генетических изысканий Императора, и исход усобицы между ними предсказать невозможно.

Миры пылают. Одним сокрушительным ударом на Исстване V Хорус практически уничтожил три верных легиона, начав войну, которая затянет в огонь всё человечество. Честь и благородство уступили место предательству и коварству.

В тенях крадутся убийцы. Формируются армии. Каждый должен выбрать сторону или погибнуть.

Хорус собирает армаду и готовится обрушить свой гнев на Терру. Восседая на Золотом Троне, Император ждёт возвращения непокорного сына. Но истинный враг Повелителя Человечества — Хаос, первобытная сила, жаждущая поработить и подчинить всех людей своим сиюминутным прихотям.

Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Тёмных богов. Проклятие и страдания уготованы каждому, если Император падёт и война будет проиграна.

Конец близок. Темнеют небеса. Прибывают великие армии. На кону стоит судьба Тронного мира и самого человечества...

Осада Терры началась.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Примархи:

Джагатай-хан — Боевой Ястреб, примарх V легиона

Мортарион — Бледный Король, примарх XIV легиона

Рогал Дорн — Преторианец Терры, примарх VII легиона

Сангвиний — Великий Ангел, примарх IX легиона

V легион, Белые Шрамы

Шибан-хан, именуемый Тахсиром, — братство Бури

Имань — братство Бури

Чакайя — братство Бури

Цинь Фай — нойон-хан

Ганьзориг — нойон-хан

Джангсай-хан — братство Железного Топора

Наранбаатар — старший грозовой пророк

Намахи — магистр кэшика

Илия Раваллион, именуемая Мудрой, — советница легиона

Соджук-хан — адъютант Илии

VII легион, Имперские Кулаки

Сигизмунд — первый капитан, магистр храмовников

Фафнир Ранн — капитан, первая штурмовая группа

Архам — магистр хускарлов

XII легион, Пожиратели Миров

Кхарн — капитан, Восьмая штурмовая рота

Скарр-Хей — берсерк

XIV легион, Гвардия Смерти

Тиф — первый капитан

Каифа Морарг — приближённый примарха

Зэдал Крозий — апотекарий

Гремус Калгаро — магистр осад, магистр артиллерии

Гургана Дук — сержант

XVI легион, Сыны Хоруса

Азелас Баракса — капитан, Вторая рота

Индрас Аркета — капитан, Третья рота

Ксофар Беруддин — капитан, Пятая рота

Когти Императора

Константин Вальдор — генерал-капитан Легио Кустодес

Диоклетиан — трибун, Легио Кустодес

Амон Тавромахиан — кустодий

Экипаж «Айки-73»

Тальвет Каска — командир

Адрия Фош — башенный наводчик

Эрия Яндев — носовой наводчик

Гельва Дреси — водитель

Гурт Мерк — заряжающий

Имперская Армия

Бран Коба — сержант, 13-й полк Астранианских Пустотных Шакалов

Джера Талмада — полковник, Департаменто Муниторум

Айо Нута — генерал-майор, терранское орбитальное командование

Кацухиро — рядовой

На руинах Дворца

Базилио Фо — бывший заключённый Чернокаменной

Эуфратия Киилер — бывший летописец

Гарвель Локен, Одинокий Волк — избранный Малкадором

Нерождённые

Остаток — демон

Прочие

Эрда — Вечная

Лидва — её легионер

Актея — колдунья

Альфарий — её спутник

Джон Грамматикус — логокинетик

Олл Перссон — Вечный

Догент Кранк

Бейл Рейн

Графт

Гебет Зибес

Кэтт

Малкадор Сигиллит — регент Империума

Халид Хасан — избранный Сигиллитом

Эреб — Длань Судьбы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Клинок

Передача

Свежая кровь

История начинается под камнем.

Скрытым, укутанным тьмой, холодным, как дыхание зимнего рассвета. Люди народа Онг-Хашин приходят за ним с тех пор, как зазвучали песни в их горной долине между склоном Такала и восточной окраиной Великой Борайской равнины. Они пробираются по узким тропам, скользят обмотанными кожей ступнями по камням и волокут кирки и корзины.

Ведущие вниз пути выдолблены вручную и укреплены брёвнами. На верхние балки нанесены угловатые глифы, выскобленные теми же тупыми ножами, которыми местные извлекают камни из копыт своих скакунов. Это не благородные каллиграфические символы, но метки суровых людей, привыкших к камнепадам и оползням. Они хотят разыскать его, а затем вернуться. Им не нравятся подземные глубины и влажный холод узких тоннелей, ведь они, в конце концов, чогорийцы и любят, когда им в лицо дует ветер.

Когда искатели вырубают его, он оказывается хрупким. Они зовут его чёрным песком. Если ты грубо сожмёшь его в руке сразу после того, как добыл из земли, то он раскрошится. Но проходит несколько минут, и он становится настолько твёрдым, что можно бросить его в корзину и продолжить работу с жилой. Подняв кусок размером с человеческий кулак, можно разглядеть сверкающие вкрапления, что отражают огоньки подземных свечей.

Закончив работу, они забирают добытое и идут обратно, осторожно ступая по камням. Здесь часто идут дожди, так как вершины Такала собирают влагу, переносимую по открытым землям, и потому скалы покрыты мхом. Эта группа возвращается в поселение в глубине земель Хашин, расположенное высоко среди сосновых рощ, заиндевелых и окутанных туманом. Люди берут куски чёрного песка и торгуются с оружейниками. Времени уходит много, и все раздражены. Те, кто трудились, чтобы добыть его, устали и нуждаются в сне. Тем, кто хочет забрать его, не терпится приступить к работе. А между тем солнце уже низко. Как говорят мудрецы, на закате не заключить выгодной сделки.

С рассветом начинается работа. В Хашине оружейники всегда трудятся парами — мужчина и женщина. Им нужно очень хорошо знать друг друга. Иногда они брат и сестра, чаще супруги. Печи набивают древесным углём, пока не затрещит пламя. Куски чёрного песка переворачивают и снова изучают, затем берут клещами с длинными ручками. На этой стадии мужчина занимается огнём, женщина орудует инструментами. На обоих тонкие хлопковые рубашки, хотя снаружи студёно. Но внутри кузни уже невыносимо жарко, и их обнажённая кожа блестит.

Когда куски достаточно нагреты, их вынимают из огня и куют. Мужчина берёт молот и сильно бьёт. Женщина направляет его удары, сдвигая раскалённый металл на плоской поверхности наковальни. Так выбиваются примеси. Это изнурительная работа, от которой сотрясаются кости. Процесс повторяют снова и снова, пока сталь не начинает очищаться. Откованные слои разбивают, погружают в холодную воду, затем переплавляют и перековывают. Созданные пластины укладывают друг на друга, потом плавно возвращают в пламя, расплавляют, сжимают, переплавляют. Оба участника ковки оценивают результат, выискивая изъяны.

Кузнецы молчат. Если им нужно поделиться своими ощущениями, они постукивают молотом определённым способом, но такое требуется редко: они мастера своего дела, полагающиеся в работе на интуицию и наблюдательность. Они сплетают слои стали, вновь и вновь, каждый раз перерабатывая металл, закаливая его, очищая. Вскоре он начнёт удлиняться, утончаться, растягиваться в длинный изгиб настоящего клинка. Из открытых дверей кузни звенят безжалостные удары молота, не дающие заснуть остальной деревне.

Завершает работу с лезвием клинка женщина. У неё более тонкие пальцы, поэтому она замешивает глиняную рубашку для режущей кромки, вдавливая лопаточку в раствор. К тому моменту оба кузнеца провели в кузне не один день и сильно устали. Когда сталь пробудет ещё какое-то время в углях, глину сбивают, и становится виден узор на металле. Каждый оружейник имеет отличительное клеймо: у одного — цветок солак, у другого — тигриные когти. Самое престижное и трудное в исполнении — разряд молнии, разветвляющийся от острия до рукояти. Этот клинок несёт именно такую метку.

Затем его шлифуют, наносят маркировку, полируют, промывают. Если всё идеально, клинок заворачивают в солому и ткань, после чего кладут в тяжёлую телегу, запряжённую адуун. К длинному шесту привязывают узкий красный флажок, указывающий, что в повозке лежит священный груз. На неё не нападут в пути, даже если она пересечёт земли воюющих племен. Оружейники, чьи руки огрубели, а кожа покрылась волдырями, наконец могут отдохнуть. Они больше никогда не увидят своё творение и не получат плату за работу. Однако вся деревня поддерживает их, и у них почётное положение. Все знают, где суждено служить их мечам.

Потом телега отправляется на запад, стремительно спускаясь в просторные земли. После многих месяцев путешествия по степи возницы наконец замечают на горизонте Хум-Карту, бледную на фоне высокой шелестящей травы. Они останавливаются и готовят кэрн. Собирают камни, вешают на них молитвенные ленты, расставляют чаши с благовониями, а венчают всё флажком. Клинок, по-прежнему завёрнутый, также помещают на вершине. Затем возницы уходят и отправляются в долгое странствие домой.

Следующей ночью меч забирают в крепость слуги легиона. В сумрачных залах Цюань-Чжоу каждую молитвенную ленту изучают, истолковывают, а затем передают в библиарум. Из этих обрывков повелители Чогориса многое узнают о меняющихся особенностях Бескрайней Травы, о том, откуда брать кандидатов и как протекает жизнь тысячи царств. Клинок, всё ещё лишённый рукояти, ножен и гарды, разворачивают и относят в кузни. Ни одну метку, кропотливо выполненную оружейниками Хашина, не убирают. Ни один из крошечных — и всегда немногочисленных — изъянов не устраняют. Это изделие народа Джагатая, не машинного рассудка. Отполированный до зеркального блеска, клинок отражает лица создателей в каждом блике света на своей поверхности.

Добавляется рукоять с силовым элементом: её тщательно соединяют со сталью, работая вручную, чтобы аккуратно скрепить золотую резьбу с толщей металла. Далее формируется расщепляющее поле, которое должно гармонировать со структурой исходного клинка. Наставники фехтования будут испытывать его снова и снова, возвращая в кузни много раз, пока не увидят, что баланс уже невозможно улучшить. Сияющие разряды энергетического поля связываются с метками, нанесёнными при изначальной ковке, приумножая их, придавая мечу отличительные характеристики. Теперь во всей известной Галактике увидят творение Хашина, такое же яркое, как молния, которую оно имитирует.

Только после окончания всех трудов клинок можно передать оружейникам орду для последней проверки. Они сберегают снаряжение в своих храмовых хранилищах: окружённое ритуальными стражами, оно лежит там, отключённое и не применяемое никем, пока в легион не примут кандидата с подходящим для клинка характером.

Этот вручают воину по имени Морбун Са. Он знаменит не только доблестью, но и самообладанием. Его называют воплощением Пути Небес. Клинок подходит ему. Он забирает оружие с собой на пустотный корабль «Коргаз» в составе братства Ночной Звезды. Меч впервые обнажают против врага на планете Эгета IX, где орду одерживает победу.

За долгие годы Крестового похода клинок дважды меняет хозяина, когда предыдущий встречает гибель в битве. Ныне, в заключительные дни великого предательства, им владеет Аджак-хан из братства Янтарного Орла. Он стоит на стенах Дворца, которые обваливаются под ногами, и выкрикивает проклятья тем, кто нападает на него. Хан свободно держит рукоять, и сталь танцует вокруг него. Небеса черны, как тушь каллиграфа. Воздух дрожит от шума: вопит пехота, грохочут стационарные орудия, богомашины завершают прорыв последней сплошной линии обороны.

Аджак-хан следит за врагом, капитаном берсерков Ангрона — порченых бойцов с трагичной судьбой, которых он жалеет так же сильно, как ненавидит. Тот карабкается через руины к Белому Шраму, и за ним следует ещё дюжина. Следом идут полчища, которые до сих пор изнемогают на ничейной земле, беззащитные под артиллерийским обстрелом. Аджак-хан в сопровождении своих братьев устремляется в столь любимый им ближний бой. Клинок кружит, за ним тянутся разряды молнии. Он кусает, рубит, и Аджак-хан громко кричит от наслаждения.

Под скалами в другом мире застывают каменотёсы Онг-Хашина. Огоньки их свечей на миг колеблются, хотя в глубоких подземельях нет ни дуновенья ветра.

Иногда это случается. Люди знают, в чём причина.

Они с усердием берутся за кирки и возвращаются к работе.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил Джангсай-хан, хотя, по правде говоря, он уже догадался.

Лицо Наранбаатара находилось в тени, его лишь отчасти освещала снизу треснувшая натриевая лампа. В замкнутом пространстве бункера, пропахшего потом и плесенью, было темно и жарко. Кожу грозового пророка, тоже тёмную, покрывали обрядовые шрамы, новые раны и возрастные морщины. Кристаллы капюшона его брони сверкали, а подвешенные на бечёвках талисманы из звериных черепов слегка вращались.

— Ты должен знать его историю, — сказал Наранбаатар.

Джангсай взял меч. Тот был прекрасен — средней длины клинок, немного изогнутый, хотя не так сильно, как тулвары, применявшиеся всадниками легиона. Хан перевернул его в горизонтальное положение, рассматривая, проверяя баланс. На стали виднелись тусклые узоры в форме молнии, часть структуры режущей кромки. Воин провёл большим пальцем по кнопке включения расщепляющего поля, уже представляя, как эти отметины направят поток сияющей энергии.

— Его владелец...

— Умер достойно, — произнёс Наранбаатар. — Многое вернули, включая это. Теперь он твой.

Джангсай кивнул. Не применять его — расточительно. Мощные, полностью функционирующие силовые клинки теперь ценились. Всё заканчивалось или почти отказывало.

— Я знал его, — сказал хан. — Аджака.

Это утверждение утратило прежнюю значимость. Почти весь легион, чьи ряды беспощадно проредили, теперь собрался вместе, запертый за стенами и зажатый врагами. Некогда разделённые братства бились бок о бок, сливаясь, когда их потери росли. Иногда возникало ощущение, что Джангсай знает по имени, видел в бою или знаком с историей подразделений всех уцелевших воинов орду.

— Его братство больше не сражается, — сказал Наранбаатар. — Выживших распределили по другим частям. Но их деяния записаны, и тексты заберут в залы Цюань-Чжоу, когда всё это закончится.

Здесь Наранбаатар проявил одну из своих отличительных черт. Джангсай никогда не слышал, чтобы он хвастался, но грозовой пророк снова и снова говорил о планах на будущее, невозмутимо, однако с уверенностью в успехе, откуда вытекала необходимость двигаться к следующей задаче. Это звучало так прозаично — «мы должны выполнить текущее задание, а затем вернуться к тому, что делали раньше». Всё надо будет привести в порядок. Всё записано. Иногда подобные речи забавляли, поскольку мир вокруг них всё глубже утопал в скверне.

— Получается, они прорвались через внутреннюю стену, — сказал Джангсай.

— Мы полагаем, что прорвутся в течение часа.

— Хочешь, чтобы я занял позиции Аджака?

— Нет, это предписано другому. Я желаю, чтобы ты оставил свой пост — у тебя новый приказ.

— От тебя?

— От самого Кагана.

Джангсай помедлил.

— Мы здесь в тяжёлом положении, задын арга.

Он не мог выразить несогласие более прямо. Но знал, что должен отметить: его воины умирали и будут умирать дальше, и его место — с ними. Невысказанный подтекст, понятный им обоим, звучал так: «Почему сейчас?»

— Нам нужно, чтобы ты кое с кем поговорил, — сказал ему Наранбаатар. — Он родом не с Терры. Как мы недавно узнали, он из того же мира, что и ты. Такая вот причина. Я знаю, ты хочешь и дальше биться здесь, но, поверь, ты вскоре снова получишь эту возможность.

И снова краткая пауза перед ответом.

— Так значит, это конец, — решил хан.

— Это его начало.

— Что ты можешь мне рассказать?

— Только то, что нужно для задания. Потом посмотрим. Мы ещё не знаем, что будет доступно. Возможно, ничего. Возможно, всё.

Порой это неизменное спокойствие по-прежнему сбивало с толку. Джангсай знал, что чогорийцы способны разозлиться. Хан много раз видел это в бою, и они ужасали, когда на самом деле, по-настоящему теряли самообладание, но большую часть времени они сохраняли хладнокровие, которое в равной мере впечатляло и выводило из себя.

Джангсай снова посмотрел на клинок. Возможно, Аджак держал его всего несколько часов назад. Вероятно, они составляли идеальный тандем, оба созданные одной и той же культурой, части гармоничного целого.

— Скажи, куда мне нужно отправиться? — спросил он.

Мир назывался Эр-Риджа.

Он сильно пострадал в пору ужасов Древней Ночи, поэтому прибытие армий Императора в первые десятилетия Крестового похода там встретили восторженно. Его старую промышленную базу быстро восстановили, и уже в течение жизни того же поколения он стал вносить значительный вклад в военную экономику. В нём сформировали множество полков для Имперской Армии, причём некоторые из них снискали широкую известность. Ко времени Улланорского триумфа Эр-Риджа считалась ключевой планетой, обеспечивающей безопасность целого субсектора. Она располагалась на стратегическом пересечении многих стабильных варп-трасс. Важный устойчивый объект.

Легионес Астартес, в частности Имперские Кулаки, начали набирать кандидатов с Эр-Риджи во втором столетии эпохи Крестового похода. Он никогда не был крупным вербовочным миром, поскольку в целом считался слишком цивилизованным, неспособным воспитать оптимально свирепых новобранцев Космодесанта, но для поддержки завоеваний галактического размаха приходилось осваивать любые источники. Ситуация изменилась, когда разгорелась гражданская война. Как только прояснились масштабы предательства Хоруса, имперские стратегосы запустили лихорадочную программу по изъятию ресурсов. Они вывозили за пределы досягаемости наступающего врага всё, что могли. Эр-Риджа какое-то время считался безопасной гаванью. Его флотские верфи укрепили, полки и линии обороны усилили. Вербовщики легионов обратили на него внимание, поскольку уже поняли, насколько отчаянной становится ситуация, и внезапно осознали, что должны использовать все доступные средства для увеличения численности кандидатов.

Джангсай-хан, братство Железного Топора

Надежда на это всегда была слабой. Процесс превращения смертного ребёнка в легионера представлял собой деликатное искусство, отточенное за многие годы. Его проводили в безопасном окружении, и, хотя при необходимости его удавалось ускорить, а процедуры подготовки — разнести по разным местам, те и другие действия сопрягались с риском. Даже после того, как несколько разбросанных объектов Легионес эвакуировали на Эр-Риджу, претенденты умирали чаще, чем обычно, то есть темпы набора не росли так быстро, как ожидалось. Дополнительных кандидатов нашли среди местного населения. Их поспешно провели через стандартный отбор и включили в программы ускоренного вознесения.

Туйо, конечно, на тот момент ничего из этого не знал. Он был слишком юн. В ту пору его неопределённые устремления ограничивались службой в Армии — возможностью сесть на корабль в составе одного из престижных полков и отправиться в пустоту во имя замыслов Императора. Когда в тесную жилую секцию его родителей пришли чиновники со странными выражениями лиц и в необычных мундирах, его это мало заинтересовало. Только позже, когда мать зарыдала, а лицо отца побелело, он сообразил, что случилось нечто очень скверное.

Эти воспоминания о родителях оказались последними. Теперь даже их черты почти стёрлись из памяти. Столь многое изменилось — и в нём, и в Империуме. Какое-то время он решительно цеплялся за эти заключительные образы детства, считая, что важно сохранить некую связь с прежней жизнью. Но когда началась тренировочная программа и он прошёл первые этапы психологической подготовки, стало сложно помнить. После нескольких месяцев он прекратил пытаться. Всё поглотили изменения, бушующие в его подростковом теле, — мучительная гормональная перестройка, ментальная обработка, непрерывные физические улучшения.

Так он провёл четыре года. Как Туйо выяснил позже, при таком коротком сроке невозможно гарантировать успех. Больше половины тех, с кем он начал программу, умерли в самом начале. Другие не выдержали первую волну имплантаций. Теперь его воспоминания о том периоде жизни стали туманными: они полнились лицами людей, чьих имён он не знал, и образами мест, которые он больше не мог найти. Тогда Туйо злился, неистово и постоянно. Он полагал, что его сделали таким — накачали веществами, разжигавшими гнев. На него воздействовали через боль, заставляя работать усерднее. Иногда казалось, что они так поступают только из вредности.

Но ему многое открылось. Туйо узнал, что Империум, который он считал постоянно расширяющимся и защищённым, в действительности пребывает на краю гибели. Ему рассказали о Враге и его беспощадности. Он изучил историю восемнадцати легионов и то, какую роль во всех тех событиях сыграл каждый из них, включая предателей, потому что, если ты хочешь убивать противника с уверенностью, сначала его нужно познать.

При других обстоятельствах он завершил бы обучение там же, на Эр-Ридже. Однако же незадолго до окончания подготовки всё снова изменилось. По воле судьбы война добралась до его родного мира. Туйо не разрешили сражаться за планету, как и всем остальным кандидатам.

Их загрузили в транспортники и отослали прочь от волны разрушения. Теперь Эр-Риджа находился глубоко в тылу врага, вероятно разрушенный или оккупированный. Из-за сохранившейся человеческой связи с тем местом Туйо надеялся на первое — миру, ранее оставшемуся верным Императору, лучше было не попадать под власть Хоруса.

И тогда он наконец увидел Терру, центр всего сущего, сердце Империума, но уже находившуюся под угрозой нападения, уже уязвимую. Всю планету заполняли солдаты, она кишела ими. Бойцы, все до единого напряжённые и напуганные, реками вытекали из каждого посадочного модуля на любые виадуки и плацы.

Он будет сражаться здесь. Его создали для битвы здесь. Туйо не узнает других полей брани, пока они не победят на этом. Заключительные несколько месяцев стали для него самыми трудными — последним имплантатам требовалось прижиться, ему следовало завершить ускоренное обучение. Ему нужно было проявить себя перед инструкторами, а затем и перед легионом, ведь ни первые, ни второй даже сейчас не могли позволить, чтобы в ряды лучших воинов Императора попал низкосортный продукт.

Он был свежей кровью. Наспех созданным творением империи, попавшей в отчаянное положение. Воин, слишком быстро возвысившийся и прошедший обучение, не получил ни интенсивной подготовки, ни воспитания, которыми государство людей некогда одаривало своё важнейшее живое оружие. Если бы ситуация не была такой безнадёжной, он бы никогда не подвергся преображению на Эр-Ридже. Его не стали бы перевозить с одной станции на другую, его развитие не прерывалось бы, за ним не надзирали бы инструкторы, набранные с дюжины планет. Все понимали, что условия не оптимальны. Кое-кто даже выступал против такого процесса, остро осознавая, к чему приведёт поступление на службу космодесантника с неполноценной подготовкой.

И всё же, несмотря ни на что, он гордился собой. Туйо рвался в бой, чтобы показать свои возможности как самому себе, так и именитым легионерам. Не терранин, не чогориец, но всё-таки воин, боевой брат трёх Благословенных легионов — почётного триединства, которому поручили последний рубеж обороны Терры. В его крови теплилась душа примарха, а по щеке тянулся священный шрам, подобный зигзагу молнии.

Последний ритуал вознесения долго откладывался. Когда наконец пришло время, Туйо встал в одну из длинных шеренг со множеством других полукровок, точно так же выдернутых из безвестных захолустных миров и с аванпостов, удручающе неподготовленных, крайне нетерпеливых. Их безупречные серовато-белые доспехи лишь недавно покинули кузни. Лорд-командующий прибыл на челноке, который поднял пыль на парадном плацу. Легионер с лязгом спустился по рампе. Его сопровождали гиганты в броне цвета слоновой кости, потускневшей после боёв. Лил дождь и дул сильный ветер: тогда небеса над ними ещё не потемнели от реактивных струй миллиона десантных судов.

Туйо терпеливо ждал, держа руки по швам и поочерёдно напрягая мышцы. Вокруг них вздымались шпили и оборонительные башни, что отбрасывали густые холодные тени на гравий. Отовсюду доносился шум военных приготовлений — скрежет механических устройств, рокот двигателей, топот марширующих сапог. Всё пребывало в нервном напряжении. Всё находилось в состоянии готовности, ожидая вспышки насилия.

Спустя какое-то время лорд-командующий дошёл до места Туйо в шеренге. Его звали Ганьзориг, и в уникальной структуре легиона он имел чин нойон-хана. Этот чогориец входил в число тех, кто сражался с предателями семь страшных, трудных лет. Ещё десятилетиями ранее он уже был опытным воином. Такой удел оставил на нём след, подобный запаху. Командующий выглядел несокрушимым.

Туйо посмотрел ему в глаза. Ганьзориг ответил долгим холодным взглядом, словно оценивая жеребца перед покупкой.

— Туйо, — наконец произнёс нойон-хан. — Теперь ты принадлежишь орду Джагатая. Твоя прежняя жизнь закончилась. Какое имя ты берешь в знак своего вознесения?

— Джангсай, — ответил он без колебаний.

Ганьзориг удовлетворённо кивнул. Для них не имело значения, откуда ты пришёл, — только то, какое имя ты взял и не посрамишь ли его.

— Ты един с орду, Джангсай.

Новобранец ждал. Оставалось только одно: зачислить его в тот или иной минган, его братство. Времена стояли такие тягостные, а легион, вернувшийся в Тронный мир, понёс такие потери, что восстановление всё ещё продолжалось, а при комплектовании личного состава требовалась значительная гибкость.

Ганьзориг тщательно размышлял, как и в случае с каждым новичком, которого принимал в легион в тот день. Здесь стояли сотни воинов, но нойон-хан знал всё обо всех из отчётов об их боевой подготовке и неразглашаемых докладов их инструкторов. Джангсай молча ждал.

— Ты зачислен в братство Железного Топора, — объявил наконец Ганьзориг. — Ты покинешь его только со смертью, так пусть же она придёт не скоро и пусть слава сопровождает твои деяния до того дня.

Джангсай поклонился. Теперь он стал полноценным. Теперь он наконец стал Белым Шрамом.

— Хай Чогорис! — воскликнул он. — Слава Кагану!

Потом добавил с ещё большим чувством:

— И тысяча смертей его врагам.

Глава вторая

Смерть в жизни

Апотекарий

Бледный Король

...Но он уже умирал столько раз, что сбился со счёта. Снова и снова он чувствовал, как сердца останавливаются и его тело пронзает такая боль, что он закричал бы, если бы ещё мог втянуть в себя воздух.

Вот что он тогда ощущал в пустоте космоса в течение периода, который казался длиннее вечности. А то, и ещё дольше. Возможно, даже сейчас часть его по-прежнему пребывала там, умирала, а затем жила, а потом снова умирала. Порой он не мог отличить настоящее от прошлого — они сливались вместе, образуя один долгий отрезок мучений. И хотя теперь всё в некотором роде закончилось, он каким-то образом застрял в этом состоянии на полпути, словно его душа так по-настоящему и не спаслась от Уничтожителя, пойманная в его тиски и мягко раздавленная в податливое месиво.

Впрочем, в других отношениях он снова стал чем-то привычным. Он снова мог владеть оружием, брести к горизонту, убивать ради своего примарха, следовать приказам и отдавать их. Он был солдатом, таким же, как прежде, со времён юности на Барбарусе. Борцом с тиранией.

Итак, Каифа Морарг полностью преобразился, а также совершенно не изменился. Все его внешние черты стали иными, но он сохранил прежний разум. Да, он больше не мог снять доспехи, покрывшиеся коркой, и дышал теперь только с хрипами, и всякий раз, когда он моргал, глазные яблоки пачкала слизь, но он остался самим собой: верным помощником примарха, слугой легиона, наблюдателем за событиями для историй, которые однажды нужно будет написать.

Подняв отяжелевшую голову, он ощутил, как сервоприводы ветшающей боевой брони заскрипели и щёлкнули. Всё вокруг покрывала пыль. Она кружила среди развалин, прочерчивала полосы, ведущие от воронок миномётных разрывов, оседала серо-чёрными дюнами на фундаменты полуразрушенных зданий. Далеко через такую завесу не посмотришь. Смертный мог заглянуть на несколько десятков метров. Сам Каифа видел несколько дальше, но сквозь зелёную пелену, которая теперь окрашивала для него мир. Вдали он различал руины Корбеник-Гарда, осевшую груду разбитой кладки, до сих пор горячую после массированных обстрелов. Ближе, на расстоянии пары километров, возвышались стены врат Колоссов, почерневшие, повреждённые, но по-прежнему упрямо стоящие. Между этими вершинами лежали выжженные земли, расплющенные каркасы старых жилых строений и фабрик, лабиринт низких куч обломков.

Пока он смотрел, в полутьме замерцало что-то прозрачное, просвечивающее насквозь. Из облаков пыли появилось лицо. Несколько мгновений оно удлинялось, растекаясь из самого себя, пока не затвердело в вытянутое существо с отвисшей челюстью. Вспучиваясь и колыхаясь, создание целиком проникло в бытие. Оно задрожало, то входя в реальность, то выпадая из неё, после чего уползло в тень, ища что-нибудь, чем можно насытиться.

Морарг до сих пор не привык к ним. «Демоны». Раньше у него вызвал бы отвращение даже намёк на подобных чудовищ, но теперь они встречались повсюду — скользили в открытые дверные проёмы, скакали по разбомблённым улицам, поднимались из почвы и извивались, вылезая из пустых оконных рам. Одни из них молчали, другие непрерывно шептали. Некоторые принимали облик животных, поэтому тебе никогда не удавалось точно определить, что реально, а что нет, пока ты не подходил достаточно близко, чтобы почуять неладное. Встречались и омерзительные исполины: возвышаясь над войсками, они дёргано передвигались и смещались в облаках пыли. Впрочем, и монстры испытывали трудности. Чем ближе они подходили к великим оберегам, тем хуже им становилось. Даже сейчас, даже после того, как на психические баррикады Императора обрушилось столько боли, они не могли окончательно переступить последний порог. Кое для чего им по-прежнему требовались плоть и кровь.

Но скоро это изменится. Каждая стена длинного периметра Внутреннего дворца подвергалась атаке. Обстрел не прекращался. Давление не ослабевало. Ничтожная территория, которую ещё удерживал враг, продолжала сокращаться. Её будут сжимать всё крепче, пока она не лопнет, как гнилой плод. Тогда демоны по-настоящему покажут себя. Тогда они впадут в неистовство, ничем не сдерживаемые, и будут пировать живыми душами, оставшимися среди развалин.

Когда Морарг думал об этом, то порой становился угрюмым и вялым, вспоминая, что раньше его целью было охотиться на чудовищ, а не помогать им. А в другие дни, когда битва разжигала холодные угли в печи его души, он ничего так не желал, как увидеть подобную картину, насладиться ею и застыть с ухмылкой, наблюдая, как младшие дети бога выполняют свой священный труд. Тиф — теперь им полагалось называть его «Тиф» — непрерывно проповедовал эту доктрину, говоря всем воинам, что судьба всегда вела их к такому предназначению и не нужно сожалеть о принесённой жертве. Ведь даже когда они были исхудалыми ничтожествами на Барбарусе, бог неизменно думал о них и всегда знал, что они способны стать чем-то большим.

Морарг улыбнулся воспоминаниям. Да, они в каком-то смысле стали чем-то большим. Сейчас очень немногое по-настоящему причиняло ему боль. Болт-снаряды пробивали его броню, клинки глубоко вонзались в измученную плоть, а он тут же оправлялся от всех ран. Быстро, как тогда в варпе — смерть в жизни, жизнь в смерти. И всё же разве мог он не обращать внимания на то, как наглядно расплачивается за всю эту силу — как его кожа отслаивается от истощённых мышц, как поры сочатся чёрной слизью, как всё, к чему он прикасался, похоже, ржавеет и начинает гнить? Если это дар, то странный. Если это награда, то с горьким привкусом.

Он слышал, как вдалеке ритмично грохочут орудия, и чувствовал, как дрожит земля под ногами. Богомашины всё ещё шагали в наступление. Он знал, что титаны уже у самой стены. Сейчас. Настал ключевой момент, точка перелома. Как только удастся первое проникновение, всё прочее станет вопросом времени. Он хотел бы оказаться там, вдалеке отсюда, на Катабатической равнине, чтобы лично увидеть, как Легио Мортис разрушит последний физический барьер. Пока облака пыли на северо-восточном горизонте продолжали расти, вздымаясь и образуя бурлящие столбы между землёй и небом, он представил, какую панику они вызвали, и начал посмеиваться.

От этого у Каифы перехватило покрытое слизью горло, и он подавился кашлем. Теперь он даже не мог получить удовольствие от смешка: собственное тело предавало его. Та ещё сделка. Тот ещё договор. Но не он выбирал тогда. Примарх сделал это за них, и по причинам, которые по-прежнему ставили легионера в тупик. Приходилось просто верить. Даже если Морарг пока что не особенно поклонялся богу, он всё же мог доверять тому, кто спас их от самого Барбаруса.

Он снова зашагал, поочерёдно переставляя заляпанные грязью сабатоны. Так Каифа не скоро доберётся туда, где он нужен, но его это вполне устраивало. Он уже прочувствовал на себе вечность, уже дошёл до края вселенной и обратно, уже умер, ожил и снова умер.

Те, кто испытал подобное, обычно подходили к бытию с новой меркой. После всего случившегося и в условиях того, что происходило теперь, какой бы первозданный ад ни собирался обрушить на тебя безразличный космос, всюду следовало искать что-нибудь забавное.

«Всякий раз, как убиваешь, — иногда молча проговаривал Морарг, задаваясь вопросом, не первый ли он, кого посетила такая мысль, — не вредно посмеяться».

Как обворожительно! Новый мир раскрывался, словно распускающийся цветок, — только протяни руку.

Зэдал Крозий вдыхал его, пробовал на вкус, осязал. Его тело реагировало, впитывая каждое новое ощущение, вбирая всё, чувствуя то, что он не мог описать словами. Небо — тёмно-серое, затянутое густым смогом. Земля — чёрная, усеянная пеплом. Любая поверхность, каждый кирпич и блок покрыты грязью. И всё же если опуститься на колени и достаточно близко подвести шлем, то ты увидишь разнообразие: крошечные отблески кристаллического углерода, движения насекомых по грязи. Они по-прежнему боролись за жизнь, несмотря на вездесущие яды. Крозий протягивал палец, недолго играл с ними, а затем давил их глянцевитые панцири.

Раньше он служил апотекарием. В прежней жизни, скучной и подчинённой долгу, ему приходилось тратить время на то, чтобы зашивать рваные раны и скреплять обломки костей. Тогда он думал, что доволен этим. Всякий космодесантник — удивительное создание, способное к самовосстановлению после любых травм, кроме самых критических. Воины XIV легиона, исключительные существа даже по таким высоким стандартам, рассматривали непревзойдённую выносливость тела как добродетель. Когда-то планку установили выходцы с Барбаруса, жившие в мире ядов столько, сколько себя помнили, но терране быстро догнали их. Посыл для легиона шёл с самого верха, от примарха, повторяясь снова и снова.

«Вы — мои несломленные клинки. Вы — Гвардия Смерти».

Оглядываясь назад, Крозий задавался вопросом, действительно ли он получал удовольствие от той старой жизни. Да, он занимал почётное положение, ведь к апотекариям в Четырнадцатом относились почти как к технодесантникам в Десятом, и им поручалось поддерживать ревниво охраняемую специализацию легиона. Но его подопечные были такими мрачными, такими безжалостными, такими... однообразными. Они ни разу не улыбнулись Крозию и не благодарили, когда он зашивал их и отправлял обратно на фронт. Над всеми ними висело некое облако, какое-то бремя, тусклое, как камень, густое, как нефть.

Но сейчас-то... Сейчас...

Он хромал по разбитой земле, глубоко погружаясь сабатонами в вязкую глину. При каждом движении вспыхивала боль, но интересная, заслуживающая того, чтобы размышлять о ней и восхищаться ею. Его тело, которым он когда-то так гордился, разваливалось на части. Мышцы стали дряблыми, кожа — желтоватой. Когда Зэдал повернулся, броня заскулила: она уже понемногу отказывала. По металлической поверхности доспехов расползалась многоцветная паутина ржавчины, и он больше не счищал её. Пусть лучше всё это просто разложится, превратится в жирную массу. Так можно получить истинное удовольствие — вызволение! Освобождение от этой бесконечной, безысходной рутины.

Теперь его разум работал по-другому. Глядя на боевых братьев, Крозий видел, что они тоже меняются. Гвардейцы Смерти, почти как дети, открывали для себя новый мир. Каждый из них ступал осторожно, медленно узнавая, во что они переродились и кем ещё могут стать. Весьма уместно, что процесс происходил здесь, в том самом мире, где всё началось. Легион распространился отсюда по всей Галактике, вёл угрюмую войну более двухсот лет, а теперь вернулся: улучшенный, освобождённый, стоящий на пороге невообразимых чудес.

Воин решил, что обозначение «апотекарий» ему больше не подходит. Нужно придумать более удачное название, которое точнее отразит суть биологических изысканий, ставших доступными ему. Пока что, впрочем, надо как-то обходиться старым званием. Война же идёт, в конце концов.

— Крозий! — раздался крик у него за спиной.

Обернувшись, он стал наблюдать, как колонна бронетехники выезжает из тумана и движется мимо него. Её сопровождали оборванные толпы пехотинцев: в прорехах их тряпья виднелась обнажённая кожа, лица ничего не выражали, глаза смотрели в никуда. Рядом с жалкими созданиями маршировали полноценные боевые братья — те, кто по-прежнему называл себя Несломленными. Теперь они стали распухшими существами, чья плоть выпирала из сочленений керамитовых доспехов, покрывшихся коркой и плёнкой. Танки легиона тряслись и раскачивались на неровной местности, выбрасывая струи густого дыма в уже мутный воздух. Дальше по дороге тянулись ряды рычащих тяжёлых бронетранспортёров, исчезающие в клубах тумана. Крозий остановился, ожидая, когда окликнувший его воин со скрежетом вылезет из верхнего люка танка и грузными шагами подойдёт к нему.

Гремус Калгаро всегда был молчаливым и замкнутым. В первые годы Великого восстания он служил магистром артиллерии легионного флота, и холод пустотной войны подходил ему. Теперь, впрочем, он раскрепостился. Сняв шлем, Калгаро обнажил пышное скопление розовой плоти, которая буйно разрослась так, что собиралась двинуться в сторону груди. Один глаз скрылся под скоплением опухолей, которые Зэдалу неудержимо захотелось осмотреть.

— Нам по пути? — спросил Гремус. С его распухшей нижней губы свисали нити слюны.

— Возможно, — ответил Крозий. — Куда ты идёшь?

— Туда, — сказал Калгаро, неопределённо указывая вперёд, в клубящиеся облака пыли и пара. — В его новый Особняк.

Крозий знал, что имеется в виду. Нынешняя резиденция примарха, позаимстованная у его брата Пертурабо, стала отправной точкой для последнего рывка. Когда-то там находился порт. Космический порт. Настолько огромный, что, по слухам, задевал внешний край атмосферы. Благодаря тому, что его захватили, магистр войны сумел быстро высадить титанов, готовых выступить к стенам Дворца. Объект оставался важным активом, каналом восполнения запасов, хотя Повелитель Железа явно не замечал его непреходящей ценности, и поэтому теперь база принадлежала Четырнадцатому.

— Я буду там, — сказал Крозий, — хотя предпочитаю идти пешком.

Калгаро ухмыльнулся:

— Хороший день для прогулки. — Он вытер лоб тыльной стороной руки, и на коже осталось тёмное пятно. Рана на его правом виске упрямо отказывалась заживать. — Во всяком случае, там лучше, чем в Колоссах. Гадость какая.

— Ах, в конце концов они всё равно бы пали, если бы мы продолжили наступать. Приоритеты меняются.

— Меняются. Просто хочется, чтобы нам говорили почему, а? — Гремус резко усмехнулся.

Зэдал никогда, вообще никогда раньше не слышал, чтобы он смеялся.

— Я сражался вместе с Каифой Мораргом, — задумчиво произнёс Крозий. — За Мармаксом, где они пытались обойти нас с фланга. Мы убивали всё, что попадалось под руку. В итоге они спрятались за высокими стенами, а мы просто прогрызались через траншеи, не торопясь. Мы могли бы разрушить там всё без остатка.

— Значит, планируется что-то получше.

— Как скажешь.

Танки по-прежнему проезжали мимо них один за другим. По большей части в колонну входили грузные машины: угловатые «Спартанцы», «Сикаранцы» с низкой посадкой, несколько специализированных транспортников и бомбард. Каждый участок их корпуса покрывала запёкшаяся грязь, забившая воздухозаборники и испачкавшая выхлопные трубы. Их командиры горбились в открытых башенных люках, их броня блестела от машинного масла вперемешку с кровавыми пятнами. Один из танков громыхал

на ходу: его левая гусеница болталась из-за смещения траков. Повреждение не стали устранять. Крозий предположил, что рано или поздно гусеница починится сама собой. Теперь, похоже, всё именно так и работало.

— Мне так хотелось стать первым, знаешь? — проговорил Калгаро, почёсывая подбородок. — Первым, кто преодолеет стены. Я думал, мы это заслужили.

— Кажется, теперь это не имеет значения, не так ли?

— Нет. Странно. Не имеет. — На мгновение Гремуса словно бы что-то встревожило. — Честно говоря, я даже не испытываю к ним особой ненависти. Я просто сражаюсь, потому что это... интересно.

Затем он виновато взглянул на Крозия:

— В общем, забудь. Я не это имел в виду.

Крозий рассмеялся и хлопнул его по наплечнику:

— Расслабься. Я не доносчик. Кроме того, я чувствую почти то же самое. — В глотке у него скопилась слизь. — Ненависть в прошлом. Они просто препятствие, что-то упрямое и глупое, от чего нужно избавиться. И тогда — тогда, мой старый друг, — мы начнём строить заново.

— Но я не знаю, что именно.

— Нет, я тоже пока этого не вижу. Может, только примарх знает. Но я ему доверяю. Он всё уладит, как и раньше. Мы разрушим это место, похороним тирана под Его же стенами, и тогда начнётся работа. Мы создадим всё снова, но уже так, как надо. Будем исследователями, искателями истины, как нам и обещали в первый раз.

— Мне это нравится, апотекарий! — Калгаро снова рассмеялся с неподдельным удовольствием. — Мне нравится, куда ты ведёшь. Поговорим ещё, когда все соберёмся в Особняке.

— Конечно.

Продолжая посмеиваться, магистр артиллерии потопал прочь, туда, где его ждал большой «Спартанец»:

— Ловлю тебя на слове, а ты не мешкай — он захочет, чтобы ты прибыл вовремя.

— Чтобы я не опоздал к тому, что он задумал.

Двигатели «Спартанца» выплюнули маслянистую копоть, и танк заскрежетал гусеницами, возвращаясь на грунтовую дорогу. Калгаро вскарабкался по поручням и снова занял место в башне на крыше. Крозий посмотрел ему вслед, затем понаблюдал, как уходит остальная часть колонны. Такому крупному соединению потребовалось много времени, чтобы проехать мимо. Скрывшись вдали, оно оставило борозды в грязи, блестевшие от грязной пенистой воды.

Крозий зашагал вновь, хромая заметнее, чем раньше. В животе у него зарождалась новая боль, как будто внутри что-то забродило. Тактический экран шлема начал сбоить, и всё впереди стало угловатым и размытым.

Ковыляя, он принялся напевать несложную весёленькую мелодию. Так, просто мотивчик, который можно повторять про себя.

Как обворожительно. Всё лежит впереди, всё в пределах его досягаемости, просто ждёт, когда он придёт и обнаружит это.

Порой ему казалось, что он стал невосприимчив к сомнениям. В другие дни он чувствовал себя так, будто не существует ничего, кроме колебаний.

Быть примархом — что это значит? Превосходить других в физической силе? Да, отчасти. Сравниться с ним в бою всегда могли лишь немногие, а сейчас и того меньше. Сила, которой он ныне обладал, ощущалась почти чрезмерной: она переливалась через край, выплёскиваясь сквозь швы его растянувшейся брони.

Но задумывались они как нечто большее. Их создали не вожаками полчищ, а военачальниками. Командующими. Губернаторами. В каком-нибудь несбывшемся будущем они стали бы сатрапами вечного царства, призванными заново открывать древние истины по мере того, как их цивилизация набирала бы силу. Временами, когда он применял дары, которыми теперь располагал, ему даже казалось, что он, словно в издёвку, улавливает проблески этого низвергнутого грядущего. Возможно, его новые покровители присылали их в качестве некой мрачной шутки. Или же то, что осталось от души, созданной для него отцом, по-прежнему действовало где-то в его сокрушённой психике, пытаясь возродить альтернативную последовательность событий, которая с каждым днём становилась всё более отдалённой.

Впрочем, он уже заключил сделку — променял одно будущее на другое, более великолепное и обширное, чем любое, которое сулил умирающий Империум. Всякий раз, когда он вдыхал или моргал, перед ним представало всё больше обрывков этого грядущего, которое раскрывалось по одному восхитительному аспекту за раз. Теперь он помнил то, что происходило до его рождения. Он воспринимал события, которым ещё только предстояло произойти, так, словно их уже начертали на страницах истории.

Потому что он сделал выбор. Вот что важно. Так долго он ходил по краю, раздражаясь из-за предъявляемых к нему невыполнимых требований и терзаясь несправедливостью, которая всегда в изобилии преграждала ему путь. Он мог бы так и остаться в промежуточном состоянии нерешительности, в тени магистра войны, так и не принять высвобожденные им силы по-настоящему. Он мог бы сдерживаться, предаваясь колдовству только при необходимости, никогда не посвящая себя этому занятию, никогда не погружаясь в его холодные, тёмные воды.

Что дала бы ему эта жизнь? Он сберёг бы больше от себя прежнего. Он мог бы проложить дорогу среди противоречий: сохранить что-то от своей первоначальной формы и характера, но также освободиться от ограничений, которые одновременно душили его и защищали. Некоторые из его братьев по-прежнему пытались идти по этой невозможно тонкой черте. Ему подумалось, что Пертурабо, вероятно, будет стараться дольше всех. Он потерпит неудачу. Любой, кто попробует, потерпит неудачу. Как только начинаешь колебаться — неважно, насколько слабо, — тебе суждено пасть.

Или возвыситься. Пожалуй, лучше выразиться так. Возвыситься, стать бессмертным, сыграть одну из самых ключевых ролей в постановке. Он оставался военачальником и губернатором. У него больше не было хозяев, если не считать того, что бог стал его частью, наполнял и оживлял его, а он стал частью бога, хотя и обладал собственной волей и по-прежнему обособленной душой. Такие вот парадоксы. Такие вот дары.

Он мог обратить свой подвижный разум к тому, что будет дальше. Например, подумать о мире без Императора и о том, что это значит. Когда всё закончится, займёт ли Хорус место тирана? Станет ли он сам Императором, начнёт ли править с разбитого Трона, разрушенного им? Или, когда общий враг будет повергнут, единство снова распадётся и все они пойдут своим путём, как муравьи без королевы?

Если у Хоруса и было видение будущего, то он никогда не говорил Мортариону о своём замысле. В глубине души примарх подозревал, что магистр войны настолько поглощён настоящим, настолько переполнен влитой в него мстительностью богов, что не видит ничего за горизонтом своего воздаяния. Пусть Галактика горит, только бы свергнуть тирана. Всеми прочими делами займёмся, когда Императору перережут горло.

Может, тут есть зерно истины, но сам он не вправе поступать так беспечно. Ему нужно думать о заре новой эры. Он обязан провести через неё своих верных детей и проследить, чтобы на тлеющих обломках старого бытия не воздвигли новый Барбарус. Он должен добиться поклонения для своего бога и расширить его царство за пределы имматериума в осязаемый мир. Пусть Фулгрим тратит впустую свою развратную жизнь, если желает, пусть Ангрон сколько угодно воет, забываясь от ярости. Ему следует поступать иначе. Ему нужно сделать так, чтобы принесённые жертвы чего-то стоили.

Сейчас он смотрел на планету, которую помогал уничтожить. Он стоял в одиночестве в одном из залов управления космопорта, огромном помещении с высокими сводами, усеянном обломками и наполовину погружённом во тьму. Солнце садилось, завершая очередной день страданий и борьбы. В его последних лучах высокие окна в западной стене горели красным, а грани их разбитых стёкол отливали золотом. Всё в этом месте провоняло IV легионом — гарью, смазкой и шлифованным металлом. Железные Воины покинули операционные уровни всего несколько часов назад, исполнив вздорные приказы своего повелителя. Многие из них, догадывался он, предпочтут сражаться где-нибудь ещё на Терре, как бы ни поступил Пертурабо. Но не здесь. Теперь это его цитадель. Гора, которую он наконец покорил. Высочайшая вершина, с которой он растопчет последние огоньки решимости в рядах неверующих.

Пока солнце устало опускалось на пылавшем западе, он наблюдал за битвами, по-прежнему бушевавшими на севере Катабатической равнины. Хотя низины окутывали клубы пыли и дыма, теперь его глаза видели яснее, чем когда-либо прежде. Он различал результаты жестокого наступления Легио Мортис, который с боем прорывался через пустоши, пока богомашины не вступили в тень самой стены Меркурия. Он разбирал очертания титанов — пятнышек на фоне колоссального пустого пространства. Даже «Диес Ире», величайший из них, казался крошечной точкой, затерянной на огромной арене продолжающейся схватки. Однако там, внизу, на уровне земли, все они были исполинами, и рёв их боевых горнов раздирал воздух. Они начинали сверлить, резать и рубить, подрывая последнюю монолитную преграду, что отделяла их от врага. Теперь оставались считаные минуты. Просто осколки времени, обратный отсчёт которых почти закончился. В тени богомашин маршировали бесчисленные полчища — верующие и наёмники, воины Свободных легионов, создания Нового Механикума. Они рвались в битву, жаждали броситься в первую брешь.

Ранее он сам сражался на линии фронта. Он обрушивал косу на шеи неверных, расплачиваясь со старыми долгами и выполняя требования мести. Сведение некоторых счетов далось ему с трудом — даже с болью, — но в итоге он вымарал все записи из учётных книг. Сейчас он мог бы стоять там, у сотрясающихся фундаментов стен, чтобы взобраться по склонам из обломков, как только они рухнут. Но нет. Его место здесь. Его долг ясен.

Он перевёл взгляд вверх и на запад, прочь от намечавшейся бреши и через ещё мерцавший ореол великого обережного щита Императора. Он изучал высокие шпили, что сгрудились под этой шаткой защитой. Его взор поднимался всё выше и выше, пока не добрался до вершин личных владений отца, чёрных как ночь на фоне кровавого заката, — Великой обсерватории, Инвестиария, башни Гегемона, бастиона Бхаб.

Вытянув правую руку, он разжал кулак и развёл когти, как будто мог сорвать крыши c этих цитаделей и зачерпнуть съёжившихся внутри обитателей. Его потускневшая латная перчатка охватила грубые парапеты бастиона — командного центра того лизоблюда, самого тупого и одержимого долгом среди них всех.

— Вот какой дар я несу тебе сейчас, брат мой, — выдохнул он. Его металлический голос задребезжал из-за решётки проржавевшего респиратора. — Дар, который способен вручить только я. Вот почему бог направил меня сюда, в это место и время.

Он свёл скрюченные пальцы над бастионом, и тот пропал в сжатом кулаке, словно погашенный огонёк свечи.

— Последнее ощущение, которое ты испытаешь. Последняя эмоция, которую ты почувствуешь. И в глубине души ты поймёшь, кто дал тебе этот дар и почему ты бессилен против него.

Солнце скрылось, весь Дворец погрузился во тьму.

Не осталось ничего, кроме тисков, хватки, безжалостного давления.

— Отчаяние, — прохрипел Мортарион, вознесённый демонический король жизни и смерти, создатель чумы, губитель надежды. — Я посылаю тебе отчаяние.

Глава третья

Преторианцы

Слишком рано

Судный День

И он почувствовал это.

Рогал Дорн испытывал отчаяние уже несколько дней или недель — оно нарастало, нарастало и нарастало, вздымаясь над ним, словно чёрный туман, повисая бременем на руках и ногах, засоряя разум, заставляя сомневаться в каждом принятом решении, в каждом отданном приказе.

Он трудился без какой-либо передышки на протяжении трёх месяцев. Три месяца! Острота ума пропадала, скорость реакции снижалась. Миллиард служащих, зависевших от него во всём, тянулись к нему, душили его бесконечными требованиями, просьбами о помощи, о руководстве. Миллиард глаз непрерывно смотрел на него.

И ещё он сражался. О, как он сражался! Он бился с примархами, братьями, которых когда-то ставил наравне с собой или выше. Он видел ненависть в глазах Пертурабо, манию в глазах Фулгрима, и это пронзало его, отравляло. Каждый поединок, любая короткая вылазка откалывали от него ещё кусочек, ещё немного ослабляли его фундамент. Хуже всех оказался Фулгрим. Прежний облик брата, столь приятный глазу, исчез, сменившись настолько глубокой телесной порчей, что он едва мог подобрать для неё определения. Эта деградация отвращала его чуть ли не сильнее всего прочего. Она показывала, как низко можно пасть, если полностью потерять опору в реальности.

Но ты не вправе показать своё отвращение. Нельзя выдать, что сомневаешься или испытываешь усталость. Нельзя продемонстрировать даже мимолётную слабость, иначе игре конец, поэтому лицо Дорна выглядело таким же, как и всегда, — неподвижным, суровым, резким. Он не опускал плечи и держал спину прямо. Он не позволял глазам заблестеть от внутренней лихорадки, скрывал глубокое истощение, которое пульсировало в каждой мышце, и поступал так напоказ — лишь для того, чтобы те, кто смотрел на него снизу вверх, могли за что-то цепляться и во что-то верить. Император, его отец, недоступный и безмолвный, утопал в Своих невообразимых муках, и поэтому всё остальное рухнуло на плечи Дорна. Бремя всей расы, всех слабостей и изъянов людских плотной массой налегало на его рот, горло и ноздри, душило его, топило его, вынуждало завопить и спрятаться от ответственности, чего он никогда бы не сделал, не смог бы сделать, и поэтому он пребывал там же, где и прежде, зажатый между бесконечно тяжкой злобой Хоруса и бесконечно требовательной волей Императора, и знал, что такой натиск сокрушит его, как сами стены, которые тоже вскоре рухнут, несмотря на всё, что он совершил, но он совершил достаточно, или всё-таки нет, его усилий не могло хватить, они рухнут, они не должны рухнуть...

Он сжал кулак, крепко стиснув пальцы. Его разум снова лихорадочно работал. Он находился на грани состояния фуги, паралича, которого так страшился. Это шло изнутри. Это шло извне. Что-то — да, что-то — побуждало всё вокруг него паниковать, слабеть, терять решимость. Недуг затрагивал и его. Он был вершиной, поэтому, когда фундамент сгниёт, он тоже рано или поздно рассыплется.

Вот почему Рогал Дорн поступал так, как и всегда: искал, что можно сделать, каким образом дать отпор. Вокруг выли сирены, громко и безудержно. Люди срывались на бег, дисциплина ослабевала. Они пытались перекрыть резервуары с плазмой во внутренних помещениях фундамента, опустошить их, предотвратить каскадные пробоины, которые критически ослабили бы основание стены Меркурия. И пока люди бегали, кричали, сталкивались между собой, титаны орудовали снаружи — включали буры и энергетические молоты, запускали запрещённое ускорительное оружие, усиленное демоническими сущностями, когтили и царапали внешний слой, будто крысы.

— Мой господин!

И тогда, услышав этот голос, он вспомнил, что уже принял меры. Рогал Дорн, как свойственно ему, предвидел собственную минутную слабость и уже сделал требуемый ход. Он вызвал Сигизмунда сюда, в бастион Осколок, чтобы поговорить с ним лично, отдать ему приказ, потому что он никогда бы не дрогнул пред лицом своего сына. Только не перед этим сыном.

Примарх всего на миг отвернулся от охваченного суматохой пункта управления, чтобы посмотреть на Сигизмунда. Тот носил чёрную броню, как полагалось в Братстве Храмовников. Он поднялся на командный уровень вместе с дюжиной воинов своего ордена, и все они выглядели одинаково мрачными — фаталистичными, словно в них вбили какую-то постоянную, невротическую ярость солдата.

На лице Сигизмунда читалась насторожённость, и не беспричинная. Дорн не давал ему спуску, набрасывался на него, окатывал неодобрением ещё со времён Исствана. И Рогал имел на то веские резоны. Ни тот, ни другой не ждали чего-то иного, учитывая кодексы чести, которые определили их как личностей, поэтому Сигизмунд никогда не жаловался.

Но под всем этим всегда скрывалось что-то ещё — не совсем испытание, но, пожалуй, закалка, как у лучших клинков. Желание проверить, выдержит ли сталь в огне, станет ли более прочной.

— Это конец, — прямо сказал ему Дорн. — Всё, что мы могли сделать, уже сделано. Каждая задержка, каждый контрудар, каждое упреждение. Теперь они попадут внутрь. В ближайшее время падёт стена Меркурия, затем Ликования, потом остальные.

Твёрдое выражение лица Сигизмунда ни изменилось ни на йоту. Хладнокровное создание, почти слишком хороший Имперский Кулак, он казался чуть ли не пародией на всю их философию.

— Возможно, быстрее, чем мы надеялись, — продолжил Дорн. — Возможно, не так быстро, как мы опасались. Скоро порядок битвы изменится — мы будем цепляться за каждое жилище, словно псы на развалинах. Резервы готовы. У тебя есть их координаты, у них есть приказы.

Сигизмунд кивнул.

— Я вернусь в Бхаб, — сказал Дорн. — Связь разрушается, и Санктум должен сохранять работоспособность. Но ты... — Рогал холодно улыбнулся. — Я помню, к чему ты стремился. Любой ценой оказаться здесь.

Никакой реакции. Только всё та же несгибаемая преданность долгу. Иногда такая гиперконтролируемая психика почти пугала примарха, когда он находился рядом с воином. Возможно, другие видели такую мономанию в самом Дорне, но Сигизмунд... Что ж, Сигизмунд всегда был совершенно особенным.

— Полагаю, всё сложилось в соответствии с тем, как предсказала тебе девчонка-летописец. Совпадение? Придётся считать так.

Верил ли он собственным словам? Теперь казалось, что нет смысла чрезмерно цепляться за старые рационалистические воззрения. Даже Малкадор начал колебаться, что отмечало сползание к прежним суевериям.

— Так много войн. Столько крови пролилось, и всё ради того, чтобы ты пришёл в точку, которую она указала тебе в самом начале. Тогда я задал тебе жару за это, но, похоже, новые доктрины должны уступить место старым. О том, к чему это приведёт, мы побеспокоимся, если кто-нибудь из нас выберется отсюда живым.

Сигизмунд просто смотрел на него в ответ взглядом, подобным стальному капкану. Лицо воина застыло, словно маска, как во время его былых поединков.

— Итак, с дисциплиной покончено, поводок снят, — сказал ему Дорн. — Выступай. Бери на себя защиту стены, возьми резервы и сплоти их. Скоро они ослепнут и оглохнут, и им понадобится лидер.

Сигизмунд снова кивнул. Никакая иная душа не заметила бы этого, но в тот момент в его глазах мелькнуло что-то помимо обычного чувства ответственности. Нечто вроде голода.

— Есть ли конкретные задачи, господин? — спросил он.

Услышав это, Дорн чуть не рассмеялся. Не от веселья, а от опустошённости, от жгучего осознания того, что будет дальше.

Он отдал всё. Он исчерпал себя, выжал до последней капли, но самое тяжёлое испытание ждало впереди. Лев не пришёл. Гиллиман и Русс не пришли. Время истекло, удача покинула их, и осталась лишь непокорность — кровожадная и по локоть в крови.

— Нет, я освобождаю тебя, мой любимый и лучший сын, — сказал Рогал Дорн, не сводя глаз с первого капитана. — Делай теперь то, для чего тебя создали.

Он улыбнулся во второй раз. Его лицо сковала гримаса, такая же ледяная, как отчаяние, охватившее его сердца.

— Причини им боль.

Бран Коба бежал, напрягая все силы так, что его лёгкие ныли, а сапоги скользили. За ним следовало его отделение — тридцать солдат, все в панцирных доспехах 13-го полка Астранианских Пустотных Шакалов.

Его сердце бешено колотилось как от нагрузки, так и от здоровой доли страха. Приказы генерала Насубы поступали по командной цепи слишком медленно: мешали неисправная связь, общее падение боевого духа и нараставшая волна паники, которая, казалось, накрывала собой всё и вся. Каждый из четырёх великих бастионов стены Меркурия представлял собой гигантскую цитадель, запутанные нагромождения уровней. И как держать всё это под контролем, если ты не уверен, что тебе ответят по чёртову воксу? Никак.

Теперь он слышал раскаты грома снаружи, как и всё его отделение. Рокот нарастал с внешней стороны стен, настолько огромных, что, честно говоря, никакой шум вообще не мог проникать внутрь. Но солдаты находились далеко внизу — близко к самому основанию всего комплекса, глубоко в недрах основной секции фундамента. Древние сваи здесь погрузили в сырое вещество, полученное искусством терраформирования, поэтому отзвуки тут распространялись далеко, отдаваясь эхом в каждом помещении и сбивая пыль с узких сводчатых потолков.

Суспензорные лампы над головой мигнули, затем отключились, — как раз в тот момент, когда что-то колоссальное снова ударило по внешней обшивке стены.

— Шлемы! — крикнул Коба, включив люмены на лбу.

После этого они мчались сквозь тьму, полагаясь на тридцать одну колышущуюся лужицу тусклого света, спотыкаясь и сталкиваясь, как заблудившиеся дети.

Стены Внутреннего дворца не были, как могло показаться снаружи, монолитными блоками из твёрдого материала. Внутри их заполняли ячейки с оборудованием, необходимым для поддержания работы встроенных платформ тяжёлого вооружения — силовыми кабелями, охлаждающими вентиляторами, галереями доступа и служебными тоннелями. Они напоминали своеобразные подземные города, населённые десятками тысяч техников и подключённых сервиторов. Если, теоретически, враг приблизится к тому, чтобы пробить внешние слои защитной обшивки, то в действие будут приведены протоколы, которые отключат подачу энергии во всю паутину залов управления и затопят их огнезащитными химическими веществами. Тогда будут — опять же теоретически — потеряны настенные орудия, но исчезнет риск катастрофических цепных реакций в том весьма теоретическом случае, если что-то взрывчатое сумеет преодолеть сотни метров монолитного адамантия.

Бран всегда полагал, что тут перебор с теориями. Типичный пример чрезмерных технических усложнений владыки примарха, который, как все они знали, встроил такое множество избыточных средств в каждый без исключения бастион и вал, что вероятность системного сбоя по всей секции стены настолько приблизилась к нулю, что её не стоило учитывать.

Но теперь он уже увидел врагов собственными глазами. Он наблюдал в магнокль вместе с тысячами стоявших на галереях защитников, как марширующие адские машины прокладывают себе путь по открытым равнинам. Ужасали не только их размеры — хотя и этого бы хватило, — но и скорость. Горизонт с севера на юг заполняла приливная волна взрывов, продвигавшихся быстрее, чем казалось возможным. А проклятые чудовища всё равно продолжали идти сквозь эти полосы бурлящего огня. Зону поражения, на покорение которой предположительно требовались месяцы, они преодолели за несколько дней — ужасающее зрелище, событие, которое подорвало тщательно спланированное отступление обороняющихся. Всё, что бросали против этих тварей, они разбили вдребезги. Раньше Коба думал, что любой отдельный титан — это нечто почти неуязвимое, оружие настолько беспримерное по форме и массе, что одного его присутствия достаточно, чтобы подавить любого мыслимого неприятеля, но когда он смотрел, как они гибнут, и не по одному или по двое, а сотнями... Он не находил ни слов, ни способов выразить то, что предстало перед ним.

Их застигли врасплох, и ситуация усугублялась тем, что в каждой башне управления ухудшилось состояние канала передачи команд. Их подвели не только ауспики и технологии связи, но и нервы защитников. Что-то проникло внутрь стен раньше, чем осязаемый враг, — нахлынувшая волна безнадёжности, густевшая пелена отчаяния, которая заставляла мужчин бросаться с высоких парапетов, а женщин перерезать себе горло штыками. Пока Дорн не направил четыре сотни своих легионеров для восстановления порядка, казалось вероятным, что вся секция погрузится в полное смятение, но даже сейчас всё балансировало на острие ножа. Ты не мог рассчитывать, что переданный по воксу приказ будет выполнен, что ауспик даст точные показания, а в рапорте с участка прозвучит что-то кроме невнятицы и бреда. Тебе нужно посылать вооружённые группы, чтобы они наблюдали за всем и убеждались, что всё сделано, затем вернуться лично, чтобы подтвердить уже их доклады, и каким-то образом проконтролировать, чтобы твои подчинённые тем временем не сошли с ума или не покончили с собой.

Это ослабляло их. Сбивало с толку. И стало уязвимостью, решающим недостатком — процедуры исполнялись слишком медленно, а враг действовал слишком быстро, и внезапно всё пошло прахом. Генераторы необходимо отключить, приёмники энергии разрушить, резервуары опустошить. И это должно произойти сейчас, до того, как адские машины сумеют пробить брешь и проникнуть внутрь со своим гнусным оружием.

— Быстрее! — крикнул он, добежал до конца коридора, споткнулся, устоял на ногах, кое-как свернул за угол, а затем изо всех сил помчался к люку безопасности в дальнем конце следующего прохода.

Теперь он слышал рёв плазменных генераторов, от работы которых дрожали стены, а в переработанном воздухе резко пахло химикатами. Он слышал впереди крики гнева и смятения. Он чувствовал страх.

— Император, направь меня, — пробормотал Бран.

Он не знал, поможет ли это. Ему всегда говорили, что Император — всего лишь человек. Но, когда Коба прошептал эти слова, они по какой-то причине немного взбодрили его. Поддержали, не дали сдаться.

Бран добрался до охраняемой двери, набрал код доступа и ворвался внутрь.

Зал на той стороне был по-настоящему огромным, словно зияющая пропасть в толще стены. Он простирался на сотню метров и вверх, и вниз. Коба и его группа вышли на платформу, расположенную на внутреннем крае. На площадке уже теснились работники и охранники, одни в цветах Механикус, другие — в охристо-жёлтой форме техников Дворца. Всё свободное пространство занимала управляющая аппаратура, по большей части угловатая, размером с человека. На полу лежал мужчина, истекавший кровью. Ещё одного, в более длинном облачении старшего техника, с растрёпанными волосами и помятого, прижимали к блоку датчиков трое слуг. Прочие кричали с раскрасневшимися лицами, тыча друг в друга пальцами.

В ущелье за поручнями находились сами генераторы, каждый высотой с многоэтажный жилблок. Затянутые паутиной кабелей и опорных балок, они сияли изнутри, что указывало на ужасающие уровни мощности. Дуговые разряды с треском метались между огромными катушками, отчего весь зал внезапно озаряли бурные вспышки яркого света. Там было шумно, гулко и пахло охлаждающей жидкостью.

— Отключить! — крикнул Коба. Вырубив нашлемные люмены, он направил лазружьё на человека в толпе, который выглядел самым главным.

— Нет, это ошибка! — крикнула в ответ один из операторов, женщина с безумным лицом и вытаращенными глазами. — Враг хочет, чтобы их выключили! Нам нужно, чтобы орудия действовали!

— Трон, просто послушай его! — взмолился старший техник, по-прежнему прижатый к стене. Бран только сейчас заметил синяки на его лице. — Те приказы были подлинными!

Коба жестом приказал солдатам наступать, держа лазружья наготове. Промедлить значило погибнуть.

— Отключить, — приказал он женщине. — Повторять не стану.

— Никогда! — возразила она, потянувшись за личным оружием. — Ты просто ещё один...

Бран выстрелил технику в плечо, и её отбросило спиной на поручни. Его отделение тоже открыло огонь: солдаты целились высоко, чтобы вынудить остальных работников броситься в укрытия. Затем Коба подошёл к командным терминалам и попытался разобраться в управлении. Генераторы громыхали менее чем в пятидесяти метрах от него. Их шум и жужжание статического напряжения мешали сосредоточиться.

Старший техник, освобождённый от тех, кто схватил его, на неверных ногах подошёл к Брану.

— Этот! — резко выпалил он, указывая на блестящий рычаг управления. — Опустите его!

Коба схватил его двумя руками и потянул вниз. Ничего не произошло. Коротко прозвучал сигнал тревоги, и ряд мониторов погас, но генераторы продолжали гудеть, плазменные резервуары по-прежнему выдавали энергию, линии электропередачи оставались полностью активированными.

— Что за... — начал он, прежде чем снова увидел ту женщину, лежавшую на площадке всего в нескольких метрах от него. Она ухмыльнулась Брану.

В руке женщина сжимала пучок проводов, выдернутых из открытой панели доступа. В некоторых кабелях сохранялось напряжение, и крошечные электрические разряды змеились из них на площадку, отчего техник вздрагивала и дёргалась.

— Ты не добьёшься своего, предатель! — торжествующе закричала она, отползая и волоча за собой связку кабелей. Изо рта у неё текла кровь, ярко-красная в свете плазменных всполохов. — Ни за что не добьёшься! Орудия должны стрелять!

Бран потрясённо уставился на неё. На какое-то ужасное мгновение он пришёл в полное замешательство. Коба был не техником, а просто солдатом, которого отправили проследить за выполнением приказов.

— Взорвите главные приёмники энергии! — крикнул старший техник, дёргая Брана за руку, чтобы показать ему, где они находятся. — Это вызовет отключение! Взорвите их!

Над ними, примерно на высоте тридцати метров, из стены выступали шесть массивных труб, которые горизонтально тянулись к генераторам. Они обладали надёжной защитой — полированными металлическими оболочками, — но Коба предположил, что из лазружей можно пробить внешний слой.

— Вы слышали его! — крикнул Бран отделению. — Вырубите их!

Но затем вся площадка закачалась, задрожала до основания, и половина солдат потеряла равновесие. Паутина трещин проступила на участке стены прямо над ними, распространяясь с поразительной скоростью. Выбитые куски каменной кладки водопадом посыпались вниз, с грохотом срываясь с платформы и отскакивая в пропасть. Из трещин вырвались огненные копья, и раздался оглушительный вой боевых буров, отдававшийся жутким эхом. Снаружи рушилась основная конструкция стены.

Враг почти прорвался. Генераторы продолжали работать на полной мощности. Стиснув зубы, Коба прицелился вверх, в силовые кабели, и начал стрелять. Он попадал каждым лучом. Другие бойцы отделения тоже не промахивались. Пока они опустошали батареи питания, стены над ними зловеще вздулись, трещины расширились. Отвратительный шум буров быстро нарастал, пока скрежет адамантия по скалобетону не перекрыл все прочие звуки.

Бран стрелял, игнорируя всё вокруг, не снимая палец с гашетки. Он поймал себя на том, что пытается своей волей заставить лазерный разряд — хоть один — пронзить оболочку. Он осознал, что просит Императора исполнить его желание. Одну маленькую просьбу.

Тут никак не успеть. У него осталось гораздо меньше времени, чем требуется для того, чтобы перерезать обшивку силовых кабелей из ручного лазерного оружия. Возможно, болтер бы справился. Возможно, владыке примарху следовало послать одного из своих сыновей для этой работы. С другой стороны, генераторов в стене десятки, и космодесантников на всех не хватит.

Настенная плита над ним окончательно развалилась, и выбитые обломки посыпались на плазменные камеры. Скрежещущий вой буров вышел за пределы слышимости, и следом донёсся вой хлынувшего внутрь воздуха — перегретого, едкого, ворвавшегося с полей неистовых сражений. От корпуса генератора начали отскакивать, грохоча и звеня, расколотые блоки оуслита с металлическим покрытием. Эти огромные куски внешней обшивки вылетали из стены, словно вертящиеся пули. Затем появились жгучие лучи энергетического оружия. Впиваясь в зал, они воспламеняли воздух, уже наполненный газами.

Когда первый из лучей основного потока поразил цель, пробив кожух ближайшей плазменной камеры, Коба понял, что его время истекло и что он потерпел неудачу. Упрямо продолжая стрелять, он сумел выговорить четыре последних, полных ужаса слова:

— Храни нас всех Трон...

А потом всё поглотил огонь.

Гвозди впились глубоко, подгоняя его, доводя до крайнего озлобления. Ему нужно убивать. Ему нужно убить прямо сейчас, вонзить цепной топор во что-то живое, иначе Гвозди — эти великолепные шипы, изгоняющие слабость, которые он ненавидел, но и нуждался в них, — просто вопьются ещё сильнее, наказывая его.

Ему уже так долго не попадалось ничего, что можно убить. Ранее Скарр-Хей мчался по усеянным обломками равнинам вслед за богомашинами — сначала внутри смрадного корпуса старого зловонного «Лэндрейдера», затем пешком, отчаянно жаждая сражаться. Вместе с ним шли сотни тысяч других бойцов — легионеры, мутанты, культисты, всевозможные слуги богов. Все изнывали от желания ступить за стены. У одних в вытаращенных глазах горел свет веры, других воодушевляла низменная жажда крови.

Теперь Скарр-Хей почти ничего не чувствовал, кроме ослепляющих волн боли. Мир у него перед глазами затуманился, приобрёл красный оттенок и дрожал всякий раз, когда он поворачивал голову. Его сердца отчаянно колотились, наполняя тело призывами к насилию, однако он не находил никого, кому мог бы причинить боль. Никого, против кого он испытал бы себя. Никого, с кем бы он сразился.

Ему хотелось кричать. Ему хотелось рычать. Осталось недолго. Конечно. Примарх обещал им это, показывая путь.

Скарр-Хей ненадолго задумался, где сейчас примарх. Он спросил себя, где сейчас капитан Восьмой штурмовой роты. Казалось, что распадалось всё, и так быстро: батальоны рассыпались, воины преследовали собственные цели. Отделение самого Скарр-Хея находилось где-то поблизости, но он не мог разглядеть никого из бойцов во мраке. Ранее Окаша слегка взбесился и прорубился через отряд зверолюдей. Над ним брало верх разочарование, вызванное тем, что не удаётся отыскать противника получше. Гхазак и Нхам брели в тени банды рыцарей, возможно, вынюхивая какую-нибудь подходящую цель охоты. Остальные вроде как держались поблизости, но он не видел их.

Вокруг клубился дым, окутывая пейзаж подвижными сгустками черноты. Иногда эти скопления вспыхивали, освещённые изнутри каким-нибудь взрывом, словно в их сердцевине распускались кроваво-красные цветы на фоне сгущавшейся ночи. Он знал, что там по-прежнему борются титаны — последние из рабских машин Ложного Императора беспрекословно отдавали свои жизни, сражаясь без чести или преданности делу. Скарр-Хея не интересовал такой бой. Его не интересовали ни дальнобойные мегаболтеры, ни лазерные пушки. Он хотел подобраться вплотную, ведь его создали для таких схваток. Чтобы пробить первую брешь, нужен титан, но для того, чтобы воспользоваться ею, захватить и удержать, атаковать и окрасить землю алым, нужны воины из плоти и крови.

Поэтому ранее он наступал вместе с буйствующими исполинами Мортис, его «Лэндрейдер» петлял и стрелял вокруг их могучих ног, подъезжая к ним так близко, что его не раз могли раздавить. Когда в транспорт попали настолько серьёзно, что броня отслоилась, а гусеницы заклинило, Скарр-Хей с готовностью выпрыгнул из него, зная, что продвинулся достаточно и успеет добраться пешком, чтобы увидеть момент, когда они получат обещанную награду и начнут настоящую бойню.

Именно тогда, в самый разгар боевого безумия, внутри замкнутой сферы ярости, оказалось, что он сохранил достаточно разума, чтобы на миг испытать потрясение. С уровня земли, на столь малом удалении, стены выглядели гигантскими. Намного более крупными, чем всё, с чем воин сталкивался прежде. Они едва поддавались осмыслению. Авангард титанов Мортис стоял у их подножия, пустотные щиты потрескивали от сыпавшихся обломков. Изрытую и размокшую землю, по которой прошагали великаны, усеивали воронки. Непрерывно падали миномётные снаряды: с глухим стуком вонзаясь в грунт, они разбрасывали брызги кипящей грязи. Мрак пронзали бесчисленные тысячи огоньков — линзы шлемов, что мигали и исчезали, когда дым заслонял их. Они отмечали неравномерное продвижение живого прилива, бескрайних полчищ пехоты.

Теперь они оказались в ловушке на открытой местности. Вернуться нельзя, иначе рано или поздно увязнешь в стычках между титанами, что продолжались на равнинах. Продвинуться вперёд нельзя, потому что проклятые стены до сих пор не пробиты. Орудия на бруствере в основном замолчали, но через вершину преграды всё ещё перелетали снаряды, образующие плотный шквал артиллерийского огня. Чем дольше это будет продолжаться, тем выше вероятность, что все они умрут здесь, в липкой грязи, ничего не добившись.

Скарр-Хей грузно подступал ближе, тяжело дыша и настороженно поглядывая на изгиб куртины, уносившейся ввысь, в беззвёздную ночь. Он задыхался в дыму, ощущая привкус густой смеси выхлопных и пороховых газов. Ему казалось, что его сейчас разорвёт на куски, выбросит из доспехов, и он станет просто ещё одним клубящимся огненным шаром, который пронзит тьму. В тенях вокруг него бродили банды воинов — фанатики Лоргара, техники Пертурабо, теперь лишённые вождя, и убийцы в цветах морской волны, подчинённые самому Луперкалю. Всё время прибывали новые бойцы: извергнутые из нутра транспортников, они строились в неровные колонны и направлялись вверх по склону, под тень стены.

Над ними и впереди всех возвышался уникальный колосс — титан типа «Император», окружённый свитой из фаланги гигантов, огромный и окутанный пламенем. Его порченую шкуру испещряли волдыри и мокнущие металлические язвы. Из вентиляционных отверстий и сбросных затворов хлестали какие-то жидкости: пенясь, они лились по огромным ногам и смешивались с иловым следом, который тянулся за исполином. От него пахло отвратительнее, чем от чего-либо ещё на всей осквернённой планете. Извращённый до самого ядра своей сути, он источал погибель, как живое существо истекает потом. Скарр-Хей не знал его названия. К тому моменту он едва помнил своё имя.

Подходить к нему так близко было опасно. Если эта штука хоть немного сдвинется, то одной ногой растопчет целую пехотную роту. Но Скарр-Хея это не волновало. Он шёл вперёд и вверх, по-звериному порыкивая на каждом выдохе. Он ощущал покалывание статического напряжения от пустотных щитов высоко наверху. Громадное тело титана тянулось ввысь, нависая над ним, как и другие богомашины. Их уже собралось не меньше пятидесяти, и всё время подходили новые. Казалось, что Скарр-Хей заблудился в тенях какого-то металлического леса, где он выглядел карликом среди стволов невозможных, искривлённых деревьев. Энергетические заслоны титанов наконец слились правильно, образовав гигантский защитный слой в небе над головой. Эта эгида, гудящая разрядами, вспыхивала, шипела и прогибалась, когда снаряды били по ней.

Пока Скарр-Хей пробирался под ногами у богомашин, земля закачалась. Ослепительный свет и дым в клочья разорвали ночной мрак. Буры, приводимые в движение исполинскими руками, вгрызлись в адамантиевые пластины и нагромождения скалобетона. Энергетические лучи и мелта-потоки били и распыляли, вскрывая пещеры и прорезая ущелья. Творилось разрушение в неописуемых масштабах — симфония концентрированного уничтожения, отдельные части которого сфокусировали, наложили друг на друга и с безжалостной целеустремлённостью излили в точки излома.

В другую ночь Скарр-Хей, возможно, восхитился бы таким мастерством. Но теперь, когда Гвозди глубоко впились в мозг, он осознавал только свою озлобленность и досаду. На то, чтобы прорваться через этот барьер, уйдут дни! Возможно, недели. Кто-то просчитался. Воина не интересовало, кто и почему, но в итоге он лишился добычи.

Скарр-Хей чуть не повернул назад. Он подумал о том, чтобы снова прорубиться через равнины, найти остальных бойцов своего проклятого богом отделения, пробраться на какой-нибудь другой фронт битвы в руинах под Фасадной стеной, где действительно можно немного повоевать.

Но затем буры внезапно смолкли. Лучевое оружие погасло. Боевые горны титанов, оглушавшие Скарр-Хея с того момента, как он прибыл на передовую, смолкли.

Что-то проникло внутрь. Что-то воспламенилось. Всё поле боя, заполненное сотнями тысяч воинов в доспехах, затаило дыхание. Почудилось, что даже равномерный ритм артударов сбился, как будто сам мир внезапно оказался на краю обрыва, охваченный ужасом, готовый провалиться в небытие, из которого не будет возврата.

Скарр-Хей вгляделся в темноту. Он слышал взрывы, доносящиеся откуда-то из глубины и приглушённые множеством защитных слоёв. Он чувствовал агонию земли под ногами, более жестокую, чем прежние толчки от непрерывных разрывов. Он видел, как по огромному чёрному пространству мчатся ветвистые разряды молний, мечущиеся, словно демоны, по поверхности маслянистой зеркальной глади.

Титаны начали отступать, неуклюже, неловко, вызывая неразбериху при каждом медленном развороте. Снова зазвучали боевые горны, а также крики и вопли культистов, обезумевших от стимуляторов. Скарр-Хей стоял неподвижно, наблюдая, как детонации подпитывают друг друга, набирая и набирая мощь, по-прежнему придавленные всей тяжестью стены. Из трещин вырывались лучи света, голубоватые по краям. Они устремлялись во мрак, словно свет люменжекторов.

— Это... началось, — невнятно пробормотал он, чувствуя, как тектоническая нестабильность нарастает всё быстрее и превращает почву в содрогающуюся массу грязи и пепла. Скарр-Хей уловил характерный резкий запах утечки плазмы, достигшей критической массы. Он услышал вой и визг вырывавшихся газов, за которыми последовал рык, такой мощный, что чуть не повалил его наземь. Клубы пламени, ринувшись наружу, взметнулись по поверхности стены и поглотили парапеты. Броневые пластины отделялись от внешней обшивки и, распадаясь по мере того, как скользили вниз, ускоряли разрушение. Отдельные раскаты слились, усилились, превратились в рёв, похожий на шум при запуске двигателей звездолёта.

Затем случилось это — долгожданный апокалипсис, всемогущий цепной взрыв, который полностью разрушил внешние плиты, отправив тысячи тонн оборонительных строений в ночь. Его поддержала ударная волна, исходящая из эпицентра: под её натиском конструкция вокруг этой точки трескалась, разъезжалась и распадалась, порождая облако обломков, что вздымалось над парапетами, устремлялось ввысь и накрывало даже пики великих шпилей, присыпая всё в радиусе нескольких километров слоем горячей пыли.

Скарр-Хей смеялся, хотя буря неистовствовала вокруг него, пытаясь сорвать черепа, подвешенные к броне. Он воздевал топор, со смертоносных зубьев тянулись огненные струи, которые отбрасывал назад ураган, с визгом проносящийся мимо.

Хотя такая исполинская конструкция не рухнула и не сложилась полностью, на ней произошёл мощный оползень, её внутренние слои величественно сложились к центру, наблюдательные башни раскачались и опрокинулись, а опорные колонны просели. Туча пыли всё ещё поднималась, теперь подпитываемая собственной массой и озаряемая изнутри вторичными вспышками. Из высокого пролома хлынула приливная волна обломков — она скатывалась по склону, как убыстряющаяся лавина. Пехотинцы, находившиеся в авангарде, бежали от неё, спотыкаясь, протирая забрала и стараясь не потерять равновесие в клубящейся мути. Даже богомашины закачались под напором вихря, который высвободили они сами.

Скарр-Хей непокорно раскинул руки и зарычал на лавину. Воин покачнулся, кренясь навстречу ветру, наслаждаясь его мощью.

— За Повелителя Ярости! — воскликнул он.

Гвозди подстегнули его, теперь уже предвкушая то, что произойдёт дальше.

Ещё до того, как лавина застыла, Скарр-Хей снова побежал, карабкаясь, поскальзываясь и взбираясь по грудам щебня. Рядом раздавался общий рёв ещё многих тысяч глоток: все бойцы сбрасывали оцепенение, начинали действовать и призывали на помощь своих богов и демонов.

Титаны не могли последовать за ним — пока что. Склон оставался массивным и крутым. Даже для Скарр-Хея подъём стал испытанием, потому что раскалённый щебень скользил под ботинками и со стуком скатывался вниз. Он лишь смутно осознавал, что кто-то взбирается вместе с ним, поскольку не сводил глаз, застланных багряной пеленой, с гребня пролома. По обеим сторонам от этой неровной груды раздробленного скалобетона шириной около трёхсот метров торчали пилообразные края неповреждённых парапетов. Пытаясь добраться до бреши, воин всё равно что карабкался по горному перевалу, постоянно испытывая обжигающий натиск перегретого ветра.

Но потом он сделал это. Когда снова начались артудары, когда ошеломлённые отряды защитников, постепенно приходя в себя, бросились занимать уцелевшие оборонительные позиции, Скарр-Хей из Пожирателей Миров достиг вершины последнего выступа из покорёженных металлических конструкций и тлеющей каменной кладки. На мгновение он замер на краю, глядя вперёд.

Позади него лежали пустоши, кишевшие бесчисленными воинами. С боков легионера окружали стены, пробитые здесь, но целые на остальных участках. Впереди, расползаясь под тяжёлой тенью пыли и смога, лежал объект всех его мучительных мечтаний, надежда достичь которого поддерживала его год за годом, даже когда само существование стало таким невыносимо мучительным, что единственное избавление виделось в смерти.

Шпиль к шпилю, базилика к базилике: здания стояли настолько тесным и плотным скоплением, что казалось, будто в его пределах можно укрыть обитателей целого мира. Теперь оно с избытком наполнилось жизнью, пугливой и робкой. Скарр-Хей смотрел на него, вглядываясь в картину, пронизанную страхом. Созревшее для жатвы место источало пьянящее чувство унижения, и воин упивался им.

Это началось здесь. Всё началось здесь. Но он не видел ничего подобного. Скарр-Хей вообще не видел этого места по-настоящему — того, как штатские ютились в подвалах, как молодые и старые ужасались и изумлялись шуму и вони. В тот момент он даже не видел Терру. Точно так же воин мог бы смотреть на любую цитадель в любом мире, пусть и цивилизованном, полном богатых, слабых и жестоких.

Теперь здесь был он, Скарр-Хей, Тот, кто Пожирает Миры. Он уже сразил много живых душ в этой битве, но сейчас перед ним лежало ещё больше, в количестве, о котором он и не мечтал, согнанных вместе, как скот на бойне.

Он запустил зубья цепного топора, и при звуках знакомого жужжания ему захотелось взреветь от удовольствия.

— Внутри! — невнятно пробормотал он, уставившись мутными, полуслепыми глазами на далёкий Санктум Империалис. — Бог всех убийств, мы внутри!

Глава четвёртая

Обновитель

Мудрец

Превосходство

Внутри, за стенами, в убежище, к которому он так упорно стремился, чтобы лишь ненадолго укрыться от вихря снаружи.

Он не очень хорошо помнил своё путешествие от Мармакс-Юг. Весь фронт рассыпался, обваливался вокруг него, и всё это время он то приходил в сознание, то впадал в забытьё. Он помнил, что встретил мужчину по имени Кацухиро. Именно этот человек поднял тревогу, устроил так, чтобы его вытащили с передовой и отправили в тыл по лабиринту траншей. С тех пор он не видел Кацухиро. Он поймал себя на мысли, что хочет вернуться туда прямо сейчас — снова найти солдата, поблагодарить. Но тогда он просто двинулся дальше, неся труп другого мужчины, Коулла, которого встретил раньше, — только для того, чтобы похоронить. Ребёнка, о котором Коулл заботился в пустошах, он не стал брать с собой. И разве он мог поступить иначе? Теперь для младенца не нашлось бы лучшего убежища, чем те окопы, и лучших опекунов, чем те люди. А ему нужно было вернуться в бой, снова занять своё место рядом с братьями.

И всё же он часто думал о них. О Коулле, и о ребёнке, и о том человеке, Кацухиро.

Шибан-хан встал. Вытянул правую руку, затем левую. Проверил отклик силового доспеха, взаимодействие с мышцами, уделяя особое внимание тем участкам, где мускулы представляли собой связки марсианского металла, а не творения терранского генетического искусства. Он прошёл несколько шагов по каменному полу, чтобы изучить, как тяжесть боевой брони подействует на ещё не зажившие раны.

Он быстро поправлялся. Отчасти помогали физиологические особенности астартес, отчасти — превосходные аугментации, которые ему установили после возвращения на Терру. Его трудно убить, и так было всегда. Конечно, он не такой великий воин, как Хасик или Джемулан. Уж точно не на том же уровне, что Цинь Са или Джубал. Но все эти имена больше не звучат, сметённые кровожадной войной. А он каким-то образом по-прежнему цел, его раны затягиваются, оружие восстановлено и снова готово к бою.

«Отступить, потом ударить вновь», — подумал Шибан.

Он находился в небольшом помещении без окон, погребённом в недрах одной из многочисленных толстых башен Колоссов. И всё же он чувствовал гул постоянного обстрела: обшарпанные каменные стены дрожали из-за вибрации, расходящейся от пола. Люмены то и дело мигали после мощных попаданий, и с побелённого потолка сыпалась пыль.

Шибан мало что знал о положении на фронте в целом. Когда он слышал о вратах Колоссов в прошлый раз, Каган выбрал их в качестве своей позиции, и туда прибыла большая часть сил орду. Очевидно, пока что их успешно обороняли. Мармакс тоже оставался в руках защитников, хотя ситуация там казалась крайне нестабильной. Больше он ни в чём не испытывал уверенности. В своём долгом странствии по внешним пустошам, территории, отданной врагу, Шибан увидел только то, какие мерзости ждут их всех в случае поражения. Та область превратилась в безнадёжное место, окутанное туманом болото, где могли обитать лишь порченые.

Космопорт стены Вечности тоже, скорее всего, уже стал таким, потому что враг не просто захватывал земли — он изменял их, искажал, превращал в инкубатор для своих извращённых отродий. Тела воинов, павших там, теперь уже глубоко погрузились в осквернённую варпом грязь, их не удостоили почётного погребения или, в случае Белых Шрамов, обряда каль дамарг.

Это очень легко могло подтолкнуть его к ненависти. Шибан заигрывал с ней в течение долгих лет, когда легион бился ради возвращения на Терру, и его душу терзали постоянные утраты, но он так и не сдался до конца. Им уже не испытать такой беззаботности, как когда-то в Белом Мире, где их единственным врагом были ксеносы, но если Есугэй и научил их чему-то, так это тому, что ты потерпишь величайшую неудачу, если потеряешь себя, — самую суть тебя, сердцевину своего существа.

Поэтому теперь он тщательно сберегал всё это. Нужно сохранять равновесие, помнить, что война — это искусство, относиться к ней как к извилистому мазку кистью по бумаге. Легион не был полностью уничтожен, и его численность увеличилась благодаря спешному пополнению рядов. Набирали в него не чогорийцев и не терран, а тех, кого сгребли с дюжины планет и пустили в дело, прежде чем бросить здесь в огонь. Им понадобится руководство, чтобы не угодить в ловушку, по краю которой ходил сам Шибан. В отсутствие гигантов прошлого, тех, кто выковал легион в его ранние годы, новички всё равно нуждались в обучении.

Он не чувствовал себя образцом для подражания. Возможно, сразу после Просперо, когда многие требовали, чтобы Шибан приобрёл большее влияние, он мог бы воспользоваться шансом, но тогда он получил слишком серьёзные, калечащие раны, а впоследствии яд предательства ещё слишком долго отравлял всё. Решение, разумеется, оставалось за Каганом, и он правильно поступил, выбрав Джубала.

Так что же тогда это значит — остаться последним выжившим? Есть ли в этом какая-то особая честь или же изъяны никуда не делись и сразу проявят себя при решающей проверке?

Хорошо бы обсудить такие вопросы с Илией, однако он сомневался, что сейчас это возможно. Шибан даже не знал, где она — уж точно не здесь, не на фронте. Но как раз в этот момент дверь открылась, словно движимая самой мыслью о Раваллион.

Конечно, пришла не Илия — судьба никогда не выбирает момент так ловко. Пригнувшись, как ему всегда приходилось в крепостях, построенных для простых людей, внутрь шагнул Боевой Ястреб Чогориса, Джагатай-хан, примарх Шибана.

Тот низко поклонился.

— Каган, — просто сказал он.

Великий Хан смерил его оценивающим взглядом:

— Ты выглядишь лучше, Тахсир. Я рад этому. С возвращением.

— Спасибо.

Однажды Шибану так не терпелось увидеть Кагана, что он с боем пересёк полпланеты, лишь бы оказаться рядом. Джагатай тогда был силой вселенского размаха, созданием, заслуживающим не только служения, но и восхищения. В некотором смысле Шибан по-прежнему чувствовал то же самое, его преданность нисколько не ослабела, но бесконечная борьба, подточившая их всех, не пощадила даже Джагатая. Он всегда был худощавым, теперь же выглядел поджарым. Его голос, прежде приятный, теперь звучал сипло. Что-то изменилось в нём после разлома Катулла. Судя по всему, физическая мощь примарха не уменьшилась, но в нём появилось что-то более холодное, нечто заледенелое. Боевая броня цвета слоновой кости потрескалась, золотая отделка потускнела. Распущенные волосы свисали прямо, прикрывая медную кожу. Шрам на щеке словно бы потемнел и больше напоминал родимое пятно, чем след пореза, нанесённого собственной рукой.

Хан оглядел скромное помещение — узкую койку, стол, стул, модуль связи и глушитель датчиков.

— Я никогда не считал, что ты действительно погиб, — сказал он.

Шибан выгнул бровь:

— Значит, вы верили в меня больше, чем я сам. По крайней мере, иногда.

— Я начал распознавать приметы. То, как чувствую себя перед гибелью живой души из моего народа. — Он слабо улыбнулся. — Ушли уже столь многие, что мне хватает практики.

— Но Колоссы держатся. Я не знал, будете ли вы ещё здесь.

— Мы уйдём. Скоро. — Затем Хан пошевелился, глубоко вздохнул, стряхнул оцепенение. — Расскажи мне про порт у стены Вечности.

Тогда Шибан сообщил ему обо всём: о массированном нападении, о постепенном ослаблении обороны, о ходе сопротивления, об уроне, который они нанесли врагу, прежде чем внешние врата всё-таки пали. Он говорил быстро, чётко, излагая только те сведения, которые хотел бы получить его повелитель.

— В конце битвы мы попробовали использовать портовые буксиры, превратить тяговые системы в оружие. Из-за этого я не участвовал в отражении последнего штурма, и вот почему меня выбросило с поля боя. Последнее, что помню после того, как нас подбили, — мы на высокой скорости врезались во внешний край. Полагаю, я очнулся где-то к югу от наружной стены. Потом мне всего лишь потребовалось отыскать путь назад.

Хан кивнул:

— «Всего лишь». Полагаю, за этим кроется отдельная история. — До этого Джагатай смотрел вниз, на свои сцепленные руки, но теперь поднял голову. — Но я горжусь тобой. По-настоящему. Нам нужен был там представитель, кто-то, кто напомнил бы моему брату, какой вклад мы вносим в его начинания. Я никогда не считал, что порты нужно сдать. Я сражался бы дольше на платформах Львиных врат, но, по крайней мере, мы извлекли из этого урок.

— Возможно, и впрямь следовало сражаться дольше.

— Но мы и так сражались.

Шибан поколебался, не зная, как на это ответить. Услышанное смутило его. Неужели он понял правильно? Возможно ли, что его повелитель действительно не знал? В некоторых аспектах это облегчало ему задачу. В других — сильно её осложняло.

— Значит, вы... — начал он. — Вы считаете, что нам полагалось его удержать?

— Конечно. Ты сделал всё, что мог.

— Вы и владыка Дорн, оба?

Джагатай пригвоздил его к месту взглядом тёмных глаз:

— Что ты пытаешься сказать, Шибан?

Он не сумел бы ничего скрыть от своего генетического отца, даже если бы попытался. Но всё же он мучился, пока подбирал слова и решал, как раскрыть эту болезненную правду.

— Допускаю, что я ошибся, — тихо произнёс он. — Такое всегда возможно. Но я говорил с командующим Ниборраном. Он объяснил всё так чётко, как только мог. — Шибан глубоко вздохнул. — Космопорту при стене Вечности позволили пасть. Мы никак не удержали бы его с теми силами, что нам дали.

— Нет. В таком случае вас бы эвакуировали.

— Нас не могли эвакуировать. Требовалось, чтобы враг поверил, будто мы твёрдо намерены удерживать космопорт. Нам следовало привлечь к себе взгляды, чтобы никто не посмотрел в другое место.

В тот момент Шибан вспомнил, что он почувствовал, впервые узнав эту истину. Тогда ощущения были не такими уж плохими, ведь гибель в бою, по той или иной причине, рано или поздно настигла бы каждого из них.

Но, пока он старался восстановить картину сейчас, после всех тех смертей, ему стало паршиво.

— Я не знаю, в чём причина. Какой-то другой фронт, какой-то другой гамбит. Но когда я поднимался к буксирам, чтобы выиграть нам ещё немного времени, то сознавал, что просто пытаюсь оттянуть неизбежное. Я не предполагал, что вернусь. Никто из нас так не думал. Вот что узнала горстка из нас. Мой Хан, нас послали туда умирать. Ради военной хитрости.

Какое-то мгновение, единственный миг, который показался вечностью, Джагатай молчал. Его покрытое шрамами лицо застыло, пока он осмысливал услышанное. Каган не размыкал губ. Шибан внезапно вспомнил, как вёл себя примарх в ходе процессов над легионерами, когда обращал клинок против своих бойцов, поддавшихся искусу Хоруса, и это ранило его глубже, чем любого из тех, кого он осудил.

— Ублюдок, — тихо выдохнул Хан. Его глаза потемнели. Скорбь во взгляде быстро сменилась гневом. — Лживый, лицемерный ублюдок! — Примарх отвернулся, сжав кулаки, и внезапно от него повеяло такой угрозой, словно он собирался разнести всё помещение. — Он смотрел мне в глаза. Он стоял прямо передо мной, ближе, чем ты сейчас, и лгал. О чём он думал? Что я выдам его тайну? Что я помешаю ему? Чертовски верно, я бы так и сделал.

Шибану едва не пришлось подавлять улыбку, вызванную не удовольствием, а чем-то вроде облегчения. Оказывается, его примарх — по-прежнему сила вселенского размаха. Всё такой же живой, страстный и отчаянно заботящийся о своих детях, как и всегда.

— Напрасно им не сказали. Напрасно тебе не сказали. — Хан яростно мотнул головой в знак отрицания. — Воин может отдать жизнь за правое дело, но он должен знать. Когда мы создавали сагъяр мазан, мы никогда не лгали им. Вот что в первую очередь довело нас до этой чёртовой неразберихи — мерзкая привычка думать, что правду нужно держать в секрете, скрывать от тех, кто выполняет работу.

— Если бы мы только знали, — осторожно высказался Шибан, — истина вышла бы на свет. Гамбит провалился бы.

— Ты точно так думаешь? Ты так мало доверяешь тем, с кем сражаешься бок о бок, даже сейчас? — Джагатай презрительно скривил губы. — С тех пор, как всё это началось, я видел, как подразделения стандартных людей сталкивались с ужасами, которых даже не должно существовать в одной Галактике с ними. Я наблюдал, как они встают, крепко сжимают оружие и смотрят в глаза своей грядущей погибели. Душа Алтака, они стали примером для всех нас! Напрасно им не сказали.

Хан постепенно обуздал себя, хотя гнев по-прежнему кипел в каждом его жесте. Он привалился спиной к дальней стене, его длинные руки безвольно легли на скалобетон. Подбородок опустился на грудь.

Снова воцарилась тишина, и Шибан знал, что лучше не нарушать её.

Потом он услышал нечто неожиданное — низкий смех, полный горького веселья.

— Но, опять же, какой пример подаю я сам? — пробормотал Хан. — Мой брат делает то, что должен. Он не в состоянии пойти против своей природы, равно как и я. Теперь я кое-что понимаю лучше. — Губы примарха изогнулись в кривой улыбке. — Он был прав, конечно. Стена Сатурна, полагаю... От этого его поступок не становится менее презренным, но я уверен, что он был прав. — Джагатай оттолкнулся от стены и снова выпрямился. — Мне всегда безмерно потакали, ты знаешь? Рогал провёл жизнь, отказывая себе во всём, сдерживая каждое желание, которое доставило бы ему хоть какую-то радость, а мы тем временем сбросили поводья, дали себе свободу и относились к любому приказу Трона словно к какому-то оскорблению.

— Мы были верны своей природе.

— Нам повезло. И мы вели себя эгоистично. — Лицо Хана снова помрачнело. — И сейчас мы исправляем это. Цена уже слишком высока, и впереди ещё много выплат, но теперь я зол, я разъярён, потому что никто не слушал, даже несмотря на то, что источник нашей хвори так же очевиден, как шрам на твоём лице. Если мы ничего не предпримем сейчас, то умрём за этими стенами, ещё раз напрасно растратив себя в обороне, а такого нельзя допустить, потому что, хоть я и не знаю, где и когда мне суждено встретить смерть, я не погибну за какой-то проклятой стеной!

Тахсира порадовали такие речи. Даже если в гневе Каган вёл себя холоднее, чем раньше, менее жизнерадостно и более жёстко, он всё равно производил восхитительное впечатление.

— Значит, вы соберёте курултай, — сказал Шибан. — Вы призовёте ханов.

— Вызов уже отправлен, — подтвердил Хан. — Не только легиону. Кому угодно, чему угодно, что может помочь нам. — Затем он ухмыльнулся, как когда-то, с выражением грозного предвкушения. — И поэтому я радуюсь, что ты вернулся и успеешь присоединиться к нам, Тахсир. Охота объявлена. Ей понадобятся ловчие.

Это по-прежнему город. Такое надо помнить. Миллионы людей по-прежнему жили здесь, прижатые друг к другу и напуганные. Они всеми силами старались уцелеть, пока волны нереальности разбивались о шаткие баррикады. Многие из них, возможно даже большинство, вообще не знали военного дела. Писцы, администраторы, квалифицированные работники и государственные служащие, они изначально прибыли сюда, чтобы управлять империей. К ним примкнули беженцы из Внешнего дворца и окрестностей, слишком разнородные, чтобы их классифицировать, а теперь они, голодные и устрашённые, нахлынули в многоквартирные дома и башни шпилей, и без того забитые до отказа.

Илия Раваллион наблюдала за огромными смыкающимися зданиями, что проплывали мимо неё в ночи. Небу над ней придавали зловещую окраску как орбитальная бомбардировка щитов, так и близкие разрывы снарядов наземной артиллерии. Несколько уцелевших уличных люменов мигали и гасли. Всё утопало в грязи под слоем пепла и завалами мусора, который невозможно было вывезти. Их зажали в кольцо, и здесь возникла герметичная система, окружённая со всех сторон.

Прильнув к запотевшему окну бронированного транспорта, Илия наблюдала, как в темноте вокруг неё сменяют друг друга узкие улочки. Их всех запруживали толпы. Бегали и кричали солдаты. Кое-где по забитым шоссе проталкивались, завывая сиренами, машины Администратума. Изредка среди них встречались скиммеры на грав-пластинах, но большинство составляли автомобили старой модели.

Присмотревшись внимательнее, ты замечал за круговоротом срочных военных дел проблески более обыденной жизни — очереди за пайками, группы людей вокруг костров, разожжённых в ёмкостях из-под прометия, детей в лохмотьях, пробиравшихся между ногами взрослых. На глаза попадались спорящие и дерущиеся люди, отчаянно цепляющиеся друг за дружку пары, одиночки с остекленевшими глазами, ковыляющие среди мусора. Хотя вселенная вокруг них умирала, они по-прежнему делали то, что не могли не делать. Им требовались еда и тепло. Они продолжали ссориться из-за места в вереницах у пунктов раздачи, спорить о том, стоило ли улететь с планеты на том челноке четыре года назад, когда ещё имелась такая возможность, и задаваться вопросом, не потеряют ли они должность инспектора на инструментальном заводе через месяц.

«Через месяц». Илия поневоле улыбнулась.

Человечеству потребовалось два столетия, чтобы вырваться с Терры и придавить всю Галактику своим высокомерием. Ему потребовалось семь лет, чтобы стянуться обратно, снова собрать всю энергию своего безрассудства в одном городе на одной планете. Теперь оставались считаные дни до того, как всё закончится, так или иначе. Судя по нескольким комм-пакетам, которые ей удалось получить от командования легиона, стену Меркурия прорвали менее чем в ста шестидесяти километрах к северо-востоку. Война находилась в неприятной близости от этих граждан на протяжении нескольких недель, а скоро она волной пронесётся по всем магистралям, через каждый квартал, и насильно вольётся им в горло.

Но Илия знала, что мало чем отличается от всех этих испуганных душ. Долгая борьба за возвращение V легиона домой опустошила её. Карьера Раваллион, в начале войны весьма выдающаяся, уже приближалась к финалу, а лишения длительной пустотной кампании добили её. Она не имела ни одного из преимуществ космодесантников, с которыми трудилась бок о бок. Они по-прежнему уважали её, именовали сы-Илия — даже чаще, чем раньше, особенно те, кого называли «свежей кровью», — но теперь такое отношение почти раздражало, потому что она явно умирала, в точности как Терра и Империум, и во всём этом, честно говоря, уже не осталось никакого смысла.

Но они не менялись, чем поневоле вызывали любовь к себе. Все демонические ужасы из ночных кошмаров целой расы могут хлынуть из вентиляции и вцепиться всем в глотки, но даже тогда рядом с ней окажется Белый Шрам, который спросит: «Всё ли у вас хорошо, сы? Нуждаетесь ли вы в чём-нибудь? Могу ли я чем-то помочь?»

— Мы почти на месте, сы, — сказал водитель, словно читая её мысли. — Начинаю спуск на площадку два-четыре-один.

Говоривший, воин по имени Соджук, принадлежал к орду. На фронте такие опытные бойцы сейчас ценились на вес золота, и всё же Каган настоял на том, чтобы во время задания её сопровождал полноценный боевой брат. Когда Илия запротестовала, настойчиво указывая, что так далеко от основных зон боевых действий ей будет достаточно стандартного эскорта из солдат Имперской Армии, Хан внимательно посмотрел на неё своим тяжёлым, не допускавшим возражений взглядом и сказал: «Скоро война поглотит всё это. Просто возьми его».

Так она и сделала, чему теперь радовалась. Внутренний дворец казался Илии как никогда опасным, — в нём царила атмосфера мании, изводившая её, — и присутствие Соджука успокаивало. Раваллион не удавалось точно определить, что именно её беспокоит. Гражданские в зонах военных действий часто впадали в панику, но здесь творилось нечто иное. Создавалось впечатление, что они окончательно опускают руки, что какие-то мерзкие невидимые миазмы вытягивают из них волю к жизни.

— Отлично, — сказала она, поправляя мундир

Взглянув в зеркало заднего вида, Илия проверила, всё ли в порядке с её внешностью, и поправила выбившуюся прядь седых волос. Она сильно похудела. Однако, какой бы старой и бесполезной Раваллион ни чувствовала себя в эти дни, ей требовалось выглядеть достойно: энергичной и собранной.

— Съезжаем.

Транспорт свернул с главной магистрали и покатил вниз по пологому скалобетонному склону. Они приблизились к паре тяжёлых взрывозащитных дверей, охраняемых часовыми. При плохом освещении преграда казалась мрачной. Соджук коротко переговорил со старшим охранником, и через несколько секунд двери поднялись. За ними обнаружился широкий тоннель, уходивший ниже уровня земли.

Спустившись ещё на несколько сотен метров по склону, Соджук вывел машину в подземную пещеру, глубоко погружённую в твёрдую породу, которая служила основанием города. Здесь сильно пахло выхлопными газами и повсюду разносился звонкий лязг механических инструментов. Остановив транспорт на свободной стоянке, легионер выключил двигатель, вылез наружу и открыл дверь для Илии. Она вышла, чувствуя, как ноют мышцы, и огляделась.

Огромная площадка №241 простиралась в тёмные глубины, куда не проникал взгляд Раваллион. Метрах в двадцати над ней, на грубо вырубленном потолке пещеры, висели трубчатые натриевые лампы. Между ними змеились длинные цепочки атмосферных процессоров, которые всасывали зловонный воздух и выбрасывали худшие из ядовитых веществ на уровень земли.

На всей скалобетонной платформе стояли бронемашины. Судя по всему, сотни. На корпусах виднелись разные цвета и множество различных полковых гербов. Большую часть составляли стандартные боевые танки «Леман Русс», расположенные рядами, с открытыми для обслуживания панелями доступа. Здесь и там встречались скопления другой техники: осадные САУ «Медуза», бронетранспортёры «Химера», даже несколько гигантов вроде исполинских «Гибельных клинков» и «Грозовых владык». Вокруг многих машин толпились бригады техников: они стучали по двигателям, закрепляли топливопроводы, приваривали новую броню. Перемежаясь с неподвижными боевыми единицами, стояли длинными рядами вспомогательные транспортные средства: автоцистерны, автомобили для перевозки взводов, медицинские и технические фургоны. Повсюду находились группы военнослужащих Имперской Армии: люди бегали, кричали друг на друга или просто устало лежали, привалившись к гусеницам своих машин. Пещера дрожала от шума, и в ней воняло. Простояв здесь всего несколько секунд, Илия почувствовала себя так, словно её намазали солидолом.

Соджук остановил специалиста в штабном обмундировании и спросил, где найти командующего офицера. Их провели через ряды техники, мимо длинных шеренг танков — какие-то из них стояли на холостом ходу, одни находились в приличном состоянии, другие едва функционировали, — к нескольким десяткам старших офицеров, которые собрались вокруг почерневшего шасси сверхтяжёлого «Адского молота». Провожатый подбежал к женщине в мундире цвета хаки, которая подняла голову, увидела знаки различия Раваллион и шагнула ей навстречу.

— Приветствую вас, генерал, — сказала она, сложив руки в знаке аквилы и поклонившись. — Полковник Джера Талмада. Могу я чем-нибудь помочь?

Полковник, крупная женщина с оливковой кожей, выглядела встревоженной. Грязный мундир плохо сидел на ней — все они похудели за последние несколько месяцев, — но глаза смотрели внимательно, и её лицо не выражало того жуткого смирения с поражением, которое так часто встречалось в те дни.

Илия взглянула на «Адский молот». Его панели были распахнуты, и лексмеханики копались в начинке танка. Бортовые бронепластины получили серьёзные повреждения, как и левая гусеница. С верхней башни тянулись потёки крови, длинные и чёрные.

— Что с ним случилось? — спросила она.

— Размещались к югу от Аурум-Гарда, в составе сто тридцать четвёртого Каланского полка, — ответила Талмада. — Отступили пять дней назад вместе с остальной дивизией — понесли тяжёлые потери. У нас шесть часов, чтобы всё исправить и вернуть их обратно.

«Адский молот» был грозной машиной, ценной в ближних городских боях, в которые их втягивали. При правильной поддержке его крайне трудно подбить — Илия всегда высоко ценила их, ещё в те времена, когда её главная задача состояла в снабжении Армии.

— Вы справитесь?

Полковник мрачно рассмеялась.

— Пошлём всё, что сможем. — Подавшись ближе, она понизила голос. — Там, снаружи, они долго не держатся. Уже нет. Вы должны послушать рапорты, которые мы получаем от выживших. Половину из них нам даже не удаётся...

— Я в курсе общей ситуации, полковник, — сказала Илия, оглядываясь на ряды повреждённых и отремонтированных машин. — Вы же не думаете, что вернётесь в Аурум.

— В последних полученных нами приказах говорилось, что все активы следует сохранить для южной зоны Внутреннего дворца. Мы по-прежнему ждём подробностей.

— Ожидание закончилось. Я пришла от примарха Пятого. Вам поручено развернуть треть ваших основных сил в Колоссах. У вас двенадцать часов на подготовку.

Талмада побледнела:

— Треть? Генерал, здесь нет...

— С остальными частями поступайте как вам угодно, но мне нужны боеспособные роты, исправные машины и опытные экипажи, которые знают, что делают. Никакой самоходной артиллерии, только основные боевые танки, все оснащённые для боя в ограниченном пространстве. Для начала я бы взяла вот эту штуку. Но все они — и это важно, — все должны иметь полную химическую защиту. Противогазы для экипажей, рабочие токсофильтры на корпусах. Никаких исключений. Если вы дадите мне машины без полной защиты, то с тем же успехом можете расстрелять их водителей прямо сейчас.

— Но мне прика...

— Полковник, связь отключена в половине города. Никто не знает, где что находится или куда что движется. Если только кто-то такой же безрассудный, как я, не приедет сюда лично, даже сам владыка Дорн не узнает, что у вас тут было и куда оно делось, а очень скоро на улицах вообще не будет никого, кроме мертвецов! — Илия сделала паузу. Талмада ни в чём не провинилась, им просто не хватало ресурсов. — Так что это никак не отразится на вас, вот что я хочу сказать. Но у вас появился шанс изменить ситуацию к лучшему. Есть один план. В его рамках техника, стоящая здесь, принесёт больше пользы, чем при исполнении любых приказов, которые вы получите от главного командования, потому что у неё будет возможность что-то сделать, как-то навредить врагу. Как я уже сказала, всё исходит напрямую от владыки Джагатая. Вам знакомо это имя, да? Слышали его раньше? Хорошо. У меня есть голопечати и всё такое.

Соджук шагнул вперёд, протянул руку в латной перчатке ладонью вверх, и включились гололиты. Все подлинные, регламентированные, проверенные лично ею.

— У меня с собой подробный запрос, — продолжила Илия. Соджук достал инфожетон и передал его адъютанту Талмады. — Что нам нужно, в каком количестве, где и когда. О вас очень хорошо отзывались, полковник, и я уверена, что вы немедленно займётесь делом, учитывая срочность ситуации.

Талмада, к её чести, постепенно брала себя в руки:

— Вы посещаете не только эту базу техники, верно?

— Ваша — четвёртая в списке. И в нём ещё немало мест.

— Это очень много... чёрт возьми, это же целая куча танков.

— Так и есть.

— Появятся дыры.

Илия просто не стала отводить глаза:

— Это вопрос самой критической важности, иначе меня бы здесь не было.

А затем, несколько неожиданно, поведение Талмады изменилось, пусть и незначительно. Она внезапно воодушевилась:

— Контрнаступление. Верно? Трон, скажите мне, что это так. Скажите мне, что кто-то сейчас идёт на этих ублюдков, потому что мы так чертовски долго отступаем, а через какое-то время это тебя подламывает. Понимаете? Скажите мне, что вы начинаете...

Илия положила руку на скрещённые предплечья женщины — и мягко, и твёрдо.

— Нам просто нужно, чтобы технику доставили к Колоссам через двенадцать часов.

И сразу же энтузиазм угас, сменившись прежним беспокойством и сомнениями. Так происходило везде и всегда.

— Но у них полное превосходство в воздухе. Полное. Вот что выбивает всю технику — ты выдвигаешься за периметр Внутреннего дворца, из-под прикрытия действующих настенных орудий, и они начинают кидать сверху всё подряд. Вот в чём ваша проблема, генерал. Вот почему мы отозвали их обратно.

Илия не убрала руку. Так было на других базах, и так будет на всех остальных. Это не имело большого значения — Каган всё равно получит то, что ему нужно, — но лучше достичь цели правильным способом, по правильным каналам, как можно решительнее и быстрее.

— Просто дайте мне то, что мне нужно на земле, — сказала Раваллион. — О поддержке с воздуха ломает голову кто-то другой.

Джангсай-хан вывел спидер «Кизаган» из бункеров врат Колоссов, с грохотом вырвался из подземных капониров и тоннелей, ведущих в тыл, к Последним вратам. Покинув запутанный уровень фундамента крепости, он взмыл на главный маршрут снабжения, что шёл оттуда на запад. Большая часть этой магистрали находилась под землёй, надёжно защищённая от мин и снарядов. Ему пришлось пробираться через плотный поток двустороннего движения — раненые бойцы и повреждённые машины ковыляли обратно к тыловым базам в узле Львиных врат, подлатанные бойцы и восстановленные машины ковыляли обратно на фронт. Колонна грузовиков снабжения выглядела скромнее, чем в начале осады, — заканчивалось всё, от основных пайков до боеприпасов. Поверх всего этого непрерывно разносился гулкий шум стрельбы, земля сотрясалась от разрывов, а вражеское наступление по многокилометровому фронту звучало как равномерные раскаты грома.

Находясь под землёй, Джангсай не мог оценить тактическую ситуацию в целом. Только когда он приблизился к самим Львиным вратам, предпоследнему бастиону перед Внутренним дворцом, маршрут ненадолго поднялся до уровня поверхности, что позволило ему в течение нескольких мгновений рассматривать открытую местность. Небо над головой, конечно, было чёрным, как уже несколько недель подряд, из-за чего руины огромных зданий напоминали выбеленные кости. В затенённых расселинах тлели пожары: большинство из них подпитывали зажигательные снаряды, топливом для других служили лопнувшие цистерны или подбитые транспортники. Горизонт на западе ярко освещался яростными вспышками плазмы над орбитальными пустотными щитами — переливчатым огненным адом, который никогда не угасал. Вершины далёких шпилей вонзались в это горнило, выглядя очень хрупкими под его непрерывной рябью и всполохами. К северу, за разрушенной кучей шлака — всем, что осталось от Корбеник-Гард, — простиралось разорённое царство колючей проволоки и траншей, большая часть которого сейчас находилась в руках врага. Джангсай сражался там несколько недель, в рамках операции по удержанию, чтобы не допустить полного отсечения Колоссов от Львиных врат. Битва выдалась тяжёлой — там шла изматывавшая нервы борьба, и слишком многих воинов втоптали в ядовитую грязь и обломки, но всё же они справились. Припасы по-прежнему доставляли... еле-еле.

Но как долго это продлится — вот в чём вопрос. Каждый выигранный лишний час обороны стоил им жизней и материальных средств, тогда как противник мог свободно восполнять запасы. Ранее Джангсай наблюдал, как посадочные модули спускались к космопорту Львиных врат, циклопическому сооружению, едва видимому из укреплённого прохода, который носил то же название. Пока осаждающие удерживают тот объект, поток припасов невозможно даже замедлить, не говоря уже о том, чтобы остановить. Они всё это знали. И все они знали, что собираются с этим сделать.

Дорога нырнула обратно под землю, и он снова въехал в тёмные владения мигающих люмен-полос и забитого транспортом асфальта. Чем дальше продвигался Джангсай, тем чаще встречались блокпосты, тем назойливее звучали вопросы и тем тщательнее становились проверки. Одна из больших заградительных станций вовсю пылала, когда он добрался до неё, причём там не работали ни пожарные команды, ни ремонтные подразделения. Диверсанты, сказали ему. Возможно, вражеские агенты. Или, может, просто какой-нибудь солдат свихнулся. Теперь всё это случалось часто. Если ты видел, что творит этот враг, то для того, чтобы капитулировать перед ним, требовалось как-то по-особенному сойти с ума... но душевная болезнь встречалась повсюду и усугублялась.

Наконец Джангсай преодолел все барьеры и оказался глубоко во Внутреннем дворце, городе внутри города, последней части Дворца как такового, которая полностью находилась в руках его защитников. Великая защита, которая удерживала худших из якша — демонов — снаружи, здесь сохранилась нетронутой, как и главная орбитальная эгида в небесах, но физический урон от наземной артиллерии всё равно получался тяжёлым. Джангсай гнал так быстро, как только мог, лавируя в постоянном потоке военного транспорта и сворачивая на запад, когда позволяли транзитные пути. Он направлялся к промышленным зонам, которые находились во внутренней угловой агломерации, образованной отрезками Адамантовой и Европеянской стен. Даже если бы не мешали толпы, это заняло бы у него много времени — иногда люди забывали, насколько огромны расстояния между фортификационными выступами.

Он увидел цель пути, когда находился ещё довольно далеко от неё. Трудно не заметить такой объект, висящий низко в пронизанной огненными полосами атмосфере, менее чем в шестистах метрах над самыми высокими вершинами шпилей. Его окутывал треск и дуговые разряды молний, порождённых его гравитационными плитами. В прошлом громадина была ещё больше, но её частично демонтировали и переоборудовали в рамках программы «затопления» орбитальных платформ, принятой владыкой Дорном. Джангсай знал, что уцелела лишь эта станция — не столько из-за её грозного арсенала орудий, пригодных для уничтожения кораблей, сколько из-за инновационных двигателей плотной среды, благодаря которым она равномерно снижалась в воздушной оболочке, пока не повисла прямо над верхними границами городского ландшафта, надёжно прикрытая пустотными щитами Дворца и готовая обстреливать из оставшихся пушек армии на равнинах.

Платформа «Небесное око», или попросту «Небо» — так её назвали, предположительно воздавая должное её способности передвигаться в атмосфере. Несмотря на значительные модификации и сокращения размера, она по-прежнему представляла собой поистине гигантскую металлическую плиту — одиннадцать с лишним километров в диаметре и более трёхсот метров в толщину по краям. Станция почернела по всей верхней поверхности, опалённая несколькими днями непрерывного обстрела ещё в ту пору, когда она размещалась на большой высоте, принимая участие в ранних оборонительных операциях против массированного пустотного десантирования. Её орудия в основном замолчали, либо разнесённые на куски вражескими снарядами, либо истратившие все боеприпасы, поэтому она больше не играла важной роли в оборонительном заслоне Дворца. Теперь «Небо» представляло ценность лишь как комплекс взлётно-посадочных полос для постоянно уменьшавшегося флота атмосферных самолётов защитников Терры и статичная огневая платформа поддержки основных настенных артбатарей. Она всё равно нависала над зданиями внизу, словно какой-то непостижимо огромный замковый камень, и большинство других городов показались бы маленькими рядом с ней, но здесь, в самом центре царства человечества, станция выглядела просто как одна из многих мегаструктур на территории, уже пресыщенной чрезмерным размахом. Заброшенная и забытая, она служила напоминанием о более гордой эпохе.

Но её двигатели, насколько все понимали, по-прежнему функционировали. Генераторы энергии не разрушились в боях, и на её борту всё так же размещался сокращённый экипаж из пары тысяч человек. Угрюмое «Небо» неподвижно висело над ландшафтом, заполненным оружейными заводами, мануфакторумами и перерабатывающими установками, которые трудились, не сбавляя темпа, чтобы напитать постоянно редевшие оборонительные порядки. В тени платформы торчали факельные башни и охлаждающие отводные трубы, из-за которых весь городской сектор представлял собой адски раскалённое поле, где клубились тучи копоти и проносились шлейфы искр.

Набрав максимальную скорость, Джангсай мчался через эту промышленную зону к центру парящей платформы. Примерно в восьмидесяти километрах к юго-западу возвышались парапеты Адамантовой, подсвеченные непрерывным обстрелом. Пошли разговоры, что пробита стена Меркурия, — безусловно, уже вскоре нельзя будет положиться и на остальные участки периметра.

Оказавшись в согласованных координатах, он форсировал ускорители «Кизагана» и уверенно поднялся над линиями крыш. Джангсай передал и принял сигналы для установления связи, затем почувствовал дрожь, когда его разогнавшийся спидер подхватили гравитационные подъёмники платформы. Он заглушил двигатели и выключил питание, возносясь теперь в невидимом столбе энергии. На некоторое время, подвешенный над окружавшими его зданиями, Джангсай получил отличный панорамный вид на юго-западные зоны Внутреннего дворца и увидел полосу сражений, протянувшуюся по дуге от Западной полусферы к вратам Сатурна и дальше.

Затем его поглотили стыковочные шлюзы на нижней стороне платформы. Спидер осторожно подняли в приёмные ангары и посадили на свободный перрон. Джангсай спрыгнул с сиденья, ощущая вокруг пустоту. В этом ангаре поместилась бы тысяча истребителей, но кроме своей машины он видел лишь несколько лихтеров и разбитый бомбардировщик «Мародёр» с начисто оторванным шасси.

Его встретили несколько десятков членов экипажа, все в светло-серых табардах ныне бессмысленной структуры — терранского орбитального командования. Они отвели легионера на станцию поезда на магнитной подушке, откуда поехали по тоннелям и через высокие виадуки. Всё вокруг было обшарпанным, пыльным и в плохом состоянии. Даже не будучи технодесантником, Джангсай отметил, как быстро всё приходило в негодность. Казалось, вся платформа развалится на части после пары удачных попаданий.

В итоге они добрались до командной башни, расположенной на верхней поверхности диска, и поднялись на лифте на самый последний уровень. Они оказались в помещении, похожем на наблюдательный зал, с окнами во все стены и мерцающими экранами ауспиков, встроенными в широкую центральную колонну. Большинство сопровождающих отбыли, только двое из них остались охранять раздвижные двери, через которые вошла группа. Помимо них, в отсеке находился только один мужчина, который стоял перед западной стеной и вглядывался в ночь. Подойдя к нему, легионер сразу распознал характерные черты — чуть излишне вытянутое тело, ставшее гибким из-за малой силы тяжести на Эр-Ридже, и слабый намёк на желтизну на открытой коже лица и шеи.

— Приветствую, — сказал Джангсай, посмотрев в окно.

— Добро пожаловать, достопочтенный хан, — ответил Айо Нута, генерал-майор терранского орбитального командования, повелитель платформы «Небо». — Представители главного штаба не посещали нас в течение... Ну, думаю, больше двух месяцев. Простите за то, в каком тут всё виде.

Джангсай выглянул из окон башни. С этой выгодной позиции открывался обзор на простиравшийся во все стороны плоский диск орбитальной платформы, усеянный лопастными антеннами сенсоров и орудийными башнями. Станция словно обладала собственным ландшафтом со своей топографией и шрамами, таким же пустым и безвоздушным, как у какой-нибудь луны.

— Я читал рапорты о ваших действиях в ходе пустотного десантирования, — сказал он. — Вы превосходно показали себя.

Нута грустно улыбнулся:

— Когда-то у нас были десятки таких штуковин. Дюжины. Они порезали их все, перевезли орудия на уровень земли. Ну, то есть я понимаю аргументы. Владыка Дорн ничего не делает без причины. Тем не менее такая картина разбила мне сердце. Даже эта станция... всего лишь тень. Тень себя прежней.

— И всё же вам удалось сохранить основные системы?

— Согласно приказам. И мы по-прежнему можем запустить шесть истребительных эскадрилий с полос, обращённых к стене. — Он устало покачал головой. — Было пятьдесят четыре.

Стал бы подобный человек, армейский офицер в высоком звании, говорить так два месяца назад? Джангсай сомневался в этом.

— Но двигатели плотной среды по-прежнему работают?

— В основном. Три из четырёх реакторов активны, так что мы можем удерживать эту позицию столько, сколько будет приказано.

— А если вам придётся сменить позицию?

— Перебазироваться? Куда, хан? — Наконец Айо отвернулся от окна и посмотрел на Джангсая. Его усталое лицо освещали вспышки от сражений снаружи. — Мы висим здесь, потому что нас больше некуда поместить. Мне уже несколько недель не давали заданий. Мы почти израсходовали припасы. Мне интересно, что мы будем делать, когда энергопитание начнёт отказывать. Я подумал, что вот тогда, наверное, сменим позицию. Например, прямо в Катабатическую равнину. Заберём с собой хоть немного...

— Взгляните сюда.

Джангсай включил лит-транслятор, и на его раскрытой ладони развернулась зыбкая призрачная карта восточной зоны боевых действий. На ней был отмечен вектор траектории. Рассмотрев схему, Нута фыркнул и покачал головой.

— Невозможно.

— Вы недолго её изучали.

— К востоку от Последних врат? Этой штуке вырвали все зубы, что хорошего она там сделает? Мне сказали, что у них там титаны наступают к западу от космопорта, а нас, если вы вдруг не обратили внимания, трудно не заметить.

— Также трудно сбить.

Нута невесело рассмеялся:

— Но в чём цель? А? В чём цель? — Айо потёр виски, отчего на коже появились складки. Он выглядел измученным. — Мне приказал находиться здесь владыка Дорн. Чтобы приносить хоть какую-то пользу на закате нашего существования, пока мы можем. Я планирую и дальше заниматься этим, если не услышу от него обратного.

— Это замысел владыки Джагатая, Пятого.

— Если мне память не изменяет, главнокомандующий у нас владыка Дорн.

Джангсай почувствовал, как в нём нарастает раздражение, и подавил его. Этот человек принадлежал к тем немногим, кто всецело понимали, как управлять орбитальной платформой. Возможно, он остался такой один. Когда Наранбаатар поручил Джангсаю это задание, он испытал похожее раздражение. Зачем придавать какое-то значение тому факту, что хан родом из того же мира, что и Нута? Ведь в Империуме Единства не существовало никаких градаций преданности, кроме принадлежности к человеческой расе, поэтому сама идея, что его происхождение до вознесения может в данном случае иметь некую важность, почти оскорбляла его.

Но дело в том, что Империум Единства явно ушёл в прошлое. Духовная болезнь распространилась повсюду, тянула всё вниз, делая хороших людей слабыми и раздражительными. В такие времена, когда на кону стояло столь многое, воин применял любое оружие, оказавшееся под рукой.

— Кстати, в какой коммуне вас воспитали? — спросил Джангсай.

Нута удивлённо моргнул:

— Что? О чём вы?

— В какой коммуне? Я бы предположил, что в Уяни, судя по тому, как вы говорите на готике.

Аой усмехнулся:

— Ну надо же. Либо вы очень хорошо подготовились, либо вы Белый Шрам с Риджи. Не думал, что такое возможно.

— Почти всё возможно, если постараться как следует. — Джангсай не носил шлем, но большинство характерных признаков его происхождения скрылись под крепкими мышцами и генетическим отпечатком V легиона, так что Нута удивился не без причины. — Я родился на Гюто, так что не помню всех Предписаний вашей коммуны. Наши исходили от префектуры Талый, а подобное наследие вы сочли бы не слишком достойным, и в любом случае я тогда был ребёнком. Но я знаю об одном Предписании, которое засело у меня в голове, и уверен, что оно берёт начало в шаблонах мышления Уяни. Скажите мне, правильно ли я запомнил: «Путешественник — тот, кто берёт свою правду с собой в чужие страны. В тот момент, когда он забывает свою правду, он перестаёт быть путешественником и растворяется в чужой стране».

Нута снова моргнул. На этот раз, однако, не от удивления, и его глаза заблестели:

— Ах, Трон. Я никогда не думал, что снова услышу Предписания. И уж точно не здесь, в этом ужасном мире.

— В чём заключалась ваша правда, командующий?

— В том, что я управлял этой штукой. Что я трудился ради своего поста и заслужил его. Что я желал бы воспользоваться им, чтобы отдать дань уважения моей коммуне, моей родной планете. Империуму.

— Вы ещё не стали частью этого ужасного мира, командующий. Вы по-прежнему можете всё это сделать.

Аой выглядел печальным.

— Орудий не осталось. Припасов не осталось.

— Разве я прошу их у вас? Я только попросил вас переместить платформу.

— И какая от этого польза?

Он по-прежнему сопротивлялся, но тон изменился. Нута хотел, чтобы ему рассказали, напомнили о его прошлом, и о том, куда его вознесли былые устремления, и как он может всё это вернуть. Да, Наранбаатар не был глупцом, хотя Джангсай никогда и не думал так.

— Так что слушайте теперь всем своим умом и душой, — сказал Джангсай, взяв тон, каким префекты читали литании-ритмы. — Вот чего хочет от вас Каган.

Глава пятая

Меч

Святая

Грешник

Теперь он знал, что ему нужно делать.

Сигизмунд бежал по коридору, его тяжёлые сабатоны лязгали по металлическому настилу. Повсюду звучали сигналы тревоги, отдаваясь эхом в лабиринте взаимосвязанных проходов. Немногочисленные работающие люмены тряслись на подвесах от грохота снарядов, что обрушивались на окраины городской зоны Меркурий. За воином следовал Фафнир Ранн, а также братья из ордена Храмовников — они ещё не мчались в полную силу, их поступь была тяжёлой и целеустремлённой. Чёрно-белые доспехи терялись в мерцавшем свете: легионеры казались тенями, призрачными по краям. Блестели лишь цепи, скреплявшие оружие с бронёй.

С того момента, как Сигизмунд покинул бастион Осколок, он выполнил сотню дел. Он отдал приказы командирам подразделений. Он отправил резервные роты на посты. Он разработал планы уничтожения ключевых мостов, ведущих в центр города. Он выбрал боевых братьев легиона для руководства контратаками, соизмеряя каждую угрозу с их характером. По сути, всё то же самое, чем он занимался с тех пор, как участвовал в обороне космопорта Львиные врата, за исключением того, что теперь не требовалась координация ни с Ранном, ни с его примархом. Он командовал единолично.

И чувствовал себя великолепно. Сигизмунд не мог лгать себе — наступил момент, которого он так жаждал. Слова генетического отца по-прежнему отдавались эхом в ушах — «поводок снят». Так долго казалось, что он идёт на компромиссы, сдерживается, обдумывает каждое принятое решение, чтобы не усугубить наложенное на него порицание. В прошлом, в годы Крестового похода, он не испытывал ничего подобного, только уверенность. Вот почему он всегда преуспевал: чёткое понимание цели, отсутствие выбора или колебаний. Вот почему Сигизмунд стал таким смертоносным, и он наслаждался этим, прекрасно зная, что говорили о нём другие воины в других легионах. Сигизмунд сразился в поединках со всеми ними и победил их всех, получая чистое боевое удовольствие от каждого мгновения — что важно, не от позора противников, а скорее от того, что понемногу приближался к вершине мастерства, к осознанию того, что больше нечему будет учиться, нечего открывать, и тогда он сможет просто существовать в этой истине, как её аспект, как её лицо.

Он всегда хотел, чтобы мир стал именно таким — никаких сомнений, никаких «серых зон» колебаний или двусмысленностей, только действие, чистота воли и деяний, знание того, что любой его поступок никогда, ни при каких условиях не оказался бы иным. Но с первого дня восстания всё и вся расшатывало его целеустремлённость. То, на что он полагался с полной уверенностью, показало себя иллюзорным и слабым, а то, что считал вымышленным и наивным, обернулось неожиданно сильным. Ему пришлось перестроиться, переориентироваться. Как знал любой брат-мечник, ты слабее всего, когда исправляешь неудачные приёмы. Он начал сражаться... и проиграл. Он встретился с Хорусом Аксимандом, и его вынудили отступить. Он встретился с Кхарном, которого ещё не мог ненавидеть безраздельно, как ни заставлял себя, и его победили. Он даже напал на примарха. Из высокомерия? Или просто от безысходности, отчаянно пытаясь вернуть чувство превосходства, теперь ускользавшее от него? Если бы он каким-то образом совершил невозможное и победил Фулгрима, разве это не развеяло бы шепотки сомнений окончательно?

Вероятно, нет. Теперь Сигизмунд знал, что его изъян вызван не внешними причинами — тот всегда находился внутри него, медленно давая метастазы, и становился непреодолимым, пока воин игнорировал симптомы. Чтобы понять это, ему потребовалось услышать освобождающие слова Дорна. Они все сражались, заложив одну руку за спину, стараясь удержать мечту, которая уже умерла. Их враги же совершенно изменились. Они стали сильнее физически, а психически упивались своими дарами, жадно поглощая то, чего следовало избегать, как яда. А те, кто сохранил лояльность, всё равно цеплялись за свою прежнюю, изначальную суть. Они по-прежнему изрекали благочестивые речи о Единстве и Имперской Истине, хотя верность таким добродетелям уже давно стала невозможной. Как только он понял это, как только столкнулся с правдой лицом к лицу, у него появился инструмент, необходимый, чтобы снять оковы со своего сознания.

«Я больше не сражаюсь за Империум, который был, — сказал он себе. — Я сражаюсь за Империум, который будет».

Так что теперь, приближаясь к выходным пандусам, вратам, которые выведут его в ночь огня и крови, Сигизмунд не чувствовал ничего, кроме нетерпения. Всё, что сдерживало его, было уничтожено, сожжено, испепелено во всепоглощающем пламени новой уверенности.

Сигизмунд принимает чёрный меч

Но во внутреннем вестибюле барбакана, прямо перед последними запечатанными воротами, он увидел множество ожидавших его солдат. Все они носили загадочные, незнакомые ему доспехи — тёмно-зелёные, гладкие, украшенные золотом. Когда Сигизмунд жестом приказал своей свите остановиться, предводитель солдат сложил руки в знаке аквилы. Потом он откинул шлем, который разделился на части, и те последовательно скользнули на сервоприводах в сложный горжет брони. Взгляду открылось лицо худого, темнокожего и темноволосого мужчины с хорошо заметным символом Сигиллита на щеке.

— Бой зовёт, адепт! — прорычал Ранн, явно не желая, чтобы отделение утратило наступательный порыв. — Отойди в сторону.

Человек поклонился в знак извинения, но обратился непосредственно к Сигизмунду:

— Я довольно долго искал вас, первый капитан. Халид Хасан, избранный Сигиллитом, действую от имени моего господина. Моё дело займёт всего минуту.

Он подал знак, и один из его подчинённых поднял некий клинок. Солдат неуклюже сжимал меч в ножнах обеими руками. Хотя боец носил что-то вроде силовой брони, он с трудом удерживал оружие. Обычный человек не смог бы сражаться таким большим клинком.

Как только Сигизмунд увидел меч, слабая дрожь пробежала по его телу. Ему будто почудилось, что он слышит тихий шёпот, исходящий от оружия, беспокойный и потаённый. Язык тела человека, держащего клинок, выдавал его мысли: солдату отчаянно хотелось избавиться от меча.

— Что это? — с сомнением спросил Сигизмунд.

— Подарок, — ответил Хасан. — Из личного хранилища моего господина. Его выковали давным-давно, когда мир был другим.

Первый капитан понял, что ему трудно оторвать взгляд от меча. Хотя тот ещё не достали из ножен, воин уже чувствовал, что оружие прекрасно сработано. Всё в нём: размер, профиль, изящная чёрно-золотая отделка от острия до гарды — кричало об избыточности, о крайности.

— У меня есть клинок.

— Просто клинок. А этот — истинный.

— Тогда отдай его тому, кому он нужен.

— Он для вас.

— Кто это сказал?

— Император.

Сигизмунд поймал себя на том, что смотрит на чёрную рукоять. Лишь усилием воли он удержался от того, чтобы потянуться к ней и охватить её. Чёртова штуковина манила к себе. Смешанное чувство отвращения и благоговения заставило его застыть на месте.

— Он не говорит.

— Вы серьёзно так считаете? Меч ваш. Он всегда был вашим.

Ранн резко рассмеялся:

— Колдовство.

— Совсем наоборот, — сказал Хасан, не сводя глаз с Сигизмунда. — Час настал. Возьмите его.

Словно в каком-то трансе, почти бессознательно, первый капитан так и сделал. Когда он стиснул рукоять, вверх по предплечью пробежала дрожь. Взявшись за край ножен, Сигизмунд плавно вытащил клинок. Металл оказался чёрным как смоль, едва отражающим свет. Когда Храмовник поднёс оружие к глазам, то не увидел своего лица. Поверхность впитывала свет, ничего не отдавая взамен. Себялюбивая вещь.

— Почему я? — спросил он, почти ради формальности. Теперь, держа меч в руках, Сигизмунд чувствовал, что всё происходящее правильно.

— Понятия не имею, — ответил Хасан, криво улыбаясь. — Мне только приказали доставить его.

Сигизмунд наклонил меч, повернул, перевёл в горизонтальное положение и посмотрел вдоль лезвия.

Тяжёлый. Намного тяжелее любого клинка, которым он владел раньше, но что-то подсказывало ему, что это обстоятельство не замедлит его. Вес — просто ещё один аспект свирепой сути меча.

Пока он для пробы прочерчивал клинком дуги, тот шёпот по-прежнему звучал — на самом пределе слышимости, почти разборчивый. Возможно, это всё его воображение.

Нет, дело не в воображении.

— Он был здесь всё это время, — тихо пробормотал Храмовник.

— В покоях моего господина хранится много древних предметов.

— Нет, ты меня не понял. — Сигизмунд наконец снова посмотрел на Хасана. — Когда мы отправились в пустоту, проповедуя, что магии пришёл конец, эта вещь уже находилась здесь. Она уже была сделана. Им Самим. О чём это тебе говорит?

Халид пожал плечами:

— Я не склонен гадать.

Первый капитан рассмеялся. Ловким движением сняв с цепи старый клинок, Сигизмунд передал его Ранну. Затем закрепил оковы на рукояти чёрного меча и пристегнул ножны к поясу.

— Что ж, — произнёс Храмовник, — тебе повезло, что он мне понравился. Передай мою благодарность своему господину и скажи ему, что подарок соответствует моему новому настроению.

— Я так и сделаю. И что это за настроение, капитан?

Сигизмунд прошёл мимо Хасана. Он ощутил запах прометия ещё до того, как переступил порог.

— Убийственное, — прорычал он и побежал вверх по пандусу.

Бежит, теперь всегда бежит, ныряет в водостоки и укромные уголки, прижимает руки к ушам, чтобы заглушить грохот, от которого сводит желудок, обматывает рот тряпками, чтобы не вдыхать кирпичную пыль, вытеснившую сам воздух.

Эуфратия Киилер перебегала от укрытия к укрытию, замызганная, словно наполовину утонувшая собака, и ей едва удавалось выгадать хоть мгновение, чтобы поразмыслить о том, почему она вообще находится здесь, в самом центре событий. В Чернокаменной было безопаснее, в некотором роде. По крайней мере, там ей не приходилось петлять по улицам, разбитым миномётными обстрелами, пока полуразрушенные стены вокруг неё разлетались на куски от взрывов. Конечно, иметь дело с чудовищами вроде Фо по-своему жутко, но там её хотя бы кормили и поили, даже предоставили инфопланшет для работы. Дали что-то, чем можно занять себя. Сам побег вызвал у неё потрясение, а за ним пришло ещё больше испытаний и ужасов, свидетелем которых она стала. Ей было невыносимо вспоминать отдельные встречи, а одну — в особенности.

О чём она только думала? Почему она позволила им убедить себя, что уйти — хорошая идея? Всё пошло наперекосяк так быстро, как и следовало ожидать: Киилер попала в столпотворение орудий и машин, смешение криков и воплей, импульсов беспримесного ужаса. Тогда она просто бежала, неслась изо всех сил, так и не сообразив, что её преследовало, ни разу не оглянувшись, чтобы проверить. Она опередила тех безликих охотников, но теперь целые армии убийц сновали повсюду, роились в городе-дворце, словно мухи. Ей повезёт, если она продержится здесь день или два. Эуфратия даже толком не понимала, почему её вообще пытались вытащить.

«Только не проповедуй, — сказали они тогда. — Ты важна сама по себе. Так что не проповедуй. Просто... будь там».

В тот момент это казалось выходом, будто ниспосланным ей провидением, и она не спорила, потому что с провидением не спорят. Ты позволяешь реке нести тебя туда, куда она хочет, вертишься и брыкаешься в круговоротах, но не сопротивляешься. Ты должен верить, что течение мчит тебя в нужном направлении, иначе какой в этом смысл?

Она пробежала по краю широкой воронки от снаряда, перепрыгивая через обломки чего-то огромного и металлического, после чего скользнула в тень неповреждённого жилблока. Неизменное ночное небо над головой пылало от разрывов боеприпасов, врезавшихся в пустотные щиты.

Свою лепту вносили и размещённые на поверхности орудия, которые теперь свободно развёртывали в пределах надземного барьера. Теперь всегда стоял оглушительный шум: он накатывал приливной стеной, которая разбивалась и отражалась от каждой уцелевшей поверхности, из-за чего у Киилер дрожали руки и стучали зубы.

Тяжело дыша, она присела на корточки и обхватила руками колени. Хотя её наряд исчерпывался тюремной робой, которую ей выдали в Чернокаменной, Эуфратии всё равно было жарко. Из-за детонаций взрывчатых веществ в таком объёме воздух в Гималазии стал влажным, как в тропиках, и на блузе Киилер пятнами проступал пот.

Она позволила себе несколько секунд отдыха, несмотря на очевидную опасность. Эуфратия понятия не имела, в какой городской зоне находится, но враг продвигался через этот район или близко к нему, потому что толпы людей уже хлынули в противоположную сторону, паникуя, как крысы, удирающие от пожара. Как и везде в осаждённом Внутреннем дворце, высокие здания словно бы надвигались, давили на неё. Вокруг высились громадные неосвещённые небоскрёбы, но от половины из них остались только каркасы, а другие получили страшные повреждения. Лавинам разбитого скалобетона и стали некуда было деваться, поэтому они завалили всё шоссе, и даже хлипкие уцелевшие фасады держались потому, что опирались на груды обломков. Ей казалось, что таким образом враг только создаёт более пересечённую и сложную для преодоления местность, по которой ему самому потом придётся прорываться. Впрочем, в полуразрушенных зданиях вокруг, вероятно, по-прежнему прятались миллионы душ, скрытые от глаз или глубоко заваленные, гложущие лишь собственный ужас во тьме, которую озаряли вспышки разрывов.

Она поползла назад, протискиваясь между двумя тяжёлыми балками, упавшими с какого-то разбитого вдребезги балкона. Киилер не отстранялась от металла, остужавшего кожу. Она проголодалась и очень хотела пить. Скоро ей снова нужно будет уходить, хотя бы для того, чтобы найти воду. У неё не было ни плана, ни направления. Достаточно одного случайного попадания из миномёта или лазерного луча, чтобы она сгинула, просто скончалась, ничего не добившись.

«Молодчина, Эуфратия, — сказала она себе. — На сей раз ты превзошла саму себя».

Несмотря на всё, что творилось вокруг, Киилер подумала, что где-то над ней, вероятно на высокой орбите, висит «Мстительный дух», и испытала странное чувство. Прошли годы с тех пор, как она покинула этот корабль, но воспоминания о нём оставались столь яркими, что казалось, будто она побывала там несколько мгновений назад. Она достаточно знала врага, чтобы не сомневаться: никакие общежития, столовые и места отдыха там не сохранились в былом виде. Однако она всё ещё могла живо представить эти помещения прежними, когда гражданские лица и обычные члены экипажа толкались рядом со сверхчеловеческими гигантами и личным составом Армии, в основном благодушные, полные оптимизма, открытые для насмешек и споров, но всё же составляющие часть чего-то большего, с помыслами и усилиями, устремлёнными в одном и том же главном направлении.

Теперь эта маленькая группа исследователей уменьшилась. Они все были так молоды. По сути, они напоминали невежественных детей, которых отправили бродить по Галактике с широко раскрытыми глазами. Мерсади больше нет, Игнаций исчез. Кирилл по-прежнему занимался чем-то близким к его старой профессии, хотя его занятие выглядело таким ненадёжным, что почти не имело связи с делом, которым он когда-то гордился. Неужели Зиндерманн действительно думал, что Дорн не затянет поводок, если каким-то образом одержит верх в этой отчаянной борьбе за выживание? Сама идея того, что им позволялось свободно наблюдать, записывать, сообщать, теперь мертва, и Кирилл наверняка понимал это в глубине своего существа, в какой-то части души, на которую не очень часто обращал внимание. Эуфратии хотелось бы знать, что именно он задумал на самом деле.

Она посмотрела вверх, щурясь от неонового сияния далёких пустотных щитов. Да, где-то там, наверху, среди других гигантов пустоты, висел её былой дом вдали от дома, её старое пристанище.

«И ты по-прежнему там, — подумала она. — Мы все ушли, но ты по-прежнему там. Я чувствую тебя, дьявол. Может, ты тоже меня чувствуешь. Мне всё равно. Я больше не хочу тебя видеть. У меня достаточно твоих образов — слишком много, — которые я хотела бы стереть. Я не желаю видеть, насколько скверным ты стал».

Внезапно Киилер напряглась. Она почувствовала, как что-то шевельнулось впереди, где-то в облаках пыли, которые дрейфовали и кружились в мерцающем полумраке.

Эуфратия прищурилась, рассматривая улицу. Она не могла побежать, не выдав себя. Киилер отползла обратно к пересечению двух балок и прикинула, сможет ли протиснуться в щель между ними и найти какой-нибудь путь вниз, в подвалы здания.

Нет, бесполезно — она застряла там, прижимаясь спиной к каменной кладке. Эуфратия находилась в тенях, но они едва ли уберегли бы её от пристального взгляда. Ей оставалось только сжаться и сохранять неподвижность, насколько это возможно. Она едва осмеливалась дышать.

Впереди, примерно в пятидесяти метрах, завеса дыма разошлась. Из тумана появились создания, которые шагали размеренно, не торопясь. Все крупные, с характерным, чуть сгорбленным силуэтом космодесантников. На мгновение Киилер позволила себе понадеяться, что они из верных легионов, но уже через несколько секунд поняла, что это не так. Их боевая броня с тупыми закраинами, утилитарного вида, имела серо-металлический цвет. Они с лязгом пробирались сквозь обломки, обеими руками держа огромное оружие, внимательно осматриваясь по мере продвижения. Их было восемь, с чёрно-жёлтыми косыми полосами Железных Воинов на доспехах. Линзы их шлемов мерцали в неверном свете.

Киилер почувствовала, что у неё заколотилось сердце. Струйка пота потекла по виску. Она сцепила ладони и сжалась в комок, как будто хотела стиснуть своё тело в крупицу, которую никто никогда не заметит.

Железные Воины шли по транзитному пути, проходившему рядом с её позицией, преодолевали кучи мусора и пробирались через грязь. На их броне виднелись следы множества боевых повреждений, а двое астартес хромали. У некоторых на поясах висели шлемы космодесантников — алые, как у Кровавых Ангелов, и цвета слоновой кости, как у Белых Шрамов.

Легионеры не смотрели в её сторону. Возможно, это было отделение разведчиков какого-то более крупного формирования или же просто вольнонаёмная банда в поисках добычи и славы. Похоже, они двигались прямо вдоль того, что осталось от центрального проспекта, и, если ничего не изменится, пройдут от неё на расстоянии меньшем, чем длина автомобиля.

Тридцать метров. Треск и грохот артиллерии не смолкали ни на секунду, заглушая слабый шум её дыхания. Киилер сильнее прижалась к перекрещённым балкам, едва осмеливаясь взглянуть на приближавшихся чудовищ — ужасных тварей, слияний технооружия и продуктов генной инженерии, изготовленных на какой-то промышленной фабрике кошмаров. Из-за игры света на броне они казались какими-то не совсем реальными, похожими на гололиты, но Эуфратия видела, как их сабатоны растирают в порошок куски щебня, и чувствовала запах горячего металла, источаемый реакторными установками их брони.

Двадцать метров. Они увидят её. Они обязательно увидят её. Неважно, что она такая крошечная, что она пригибается и её окутывает туман из пыли и тьмы, — у них есть датчики, средства для улавливания тепла

и мельчайших движений. Идти некуда, путей к отступлению нет. Они увидят её.

Десять метров. Киилер подумала, не броситься ли бежать. Так она, несомненно, погибнет, но смерть хотя бы будет лёгкой. Одиночный масс-реактивный снаряд не столько останавливал человеческое тело, сколько разносил его в клочья. Она почти ничего не почувствует.

Затем один из Железных Воинов поднял кулак. Отделение остановилось. Тот, что сжимал латную перчатку, очень медленно повернул в сторону Эуфратии голову в огромном скошенном шлеме. Пара красных линз пронзила темноту, уставившись прямо на неё.

У Киилер перехватило дыхание. Она тоже смотрела прямо на это существо. Она застыла с бешено колотящимся сердцем, словно пришпиленная, как насекомое к бумажке. Созданию достаточно будет только вскинуть оружие. Или просто подойти и схватить её за шею. Или, если оно хотело довести её до сердечного приступа, всего лишь смотреть на неё так ещё несколько секунд. Она знала, что где-то под всем этим керамитом и кованым железом скрывается иссохшее сверхчеловеческое лицо, иссохшая сверхчеловеческая душа, развращённое творение безграничной злобы и бесконечной жестокости, порождение Долгой Ночи, возвращённое в реальность. Если ей повезёт, очень повезёт, то оно всего-навсего убьёт её.

Красные линзы. Целую вечность смотрят на неё.

Затем оно опустило кулак. Оно отвернулось. Оно снова зашагало. Остальные существа последовали за ним, лязгая проржавевшими сервоприводами. Они продвигались по длинной, усыпанной обломками улице, над которой возвышались ряды безглазых жилблоков. Им потребовалось много времени, чтобы выйти за пределы слышимости, и лишь немного больше времени ушло, чтобы рассеялся их смрад.

Киилер дрожала и не двигалась с места, словно парализованная. Только когда Эуфратия убедилась, что они скрылись из виду, ей удалось расслабить затёкшие конечности и выбраться из укрытия. Пошатываясь, она двинулась вдоль стены, подальше от тени балок. В обе стороны тянулся пустой транзитный путь — истерзанная пустошь из покорёженной арматуры и разбитого асфальта.

Оно видело её. Оно не могло не заметить её. Даже глаза смертного разглядели бы её на таком расстоянии. Почему оно ушло? Эти твари не знали жалости. Они больше даже не понимали, что это такое.

Её по-прежнему трясло. Осторожно карабкаясь обратно по склону из обломков, она поднялась на уровень транзитной дороги. На краю того, что когда-то служило бордюром, на пирамидке из камней покоился одинокий череп. Конечно, в руинах валялось много мёртвых голов, но к большинству из них всё же лепились клочья плоти, а снизу торчали хребты. Этот же лежал сам по себе, голый до кости, тускло блестевший, как будто кто-то его почистил. Череп смотрел в сторону от неё, по направлению к тому месту, где прежде стоял Железный Воин, располагаясь между ними, будто охранный тотем.

Она подняла его, повернула и взглянула в безглазое лицо. Его присутствие ощущалось странно уместным, даже успокаивало. Мёртвая голова в городе смерти, символ человеческой бренности, последний и неизбывный остаток непримечательной жизни.

Некоторое время они смотрели друг на друга, творения плоти и кости. Киилер чувствовала, как к ней постепенно возвращается самообладание. Руки перестали дрожать.

Почему она вообще сомневалась? Она уже столкнулась с худшим, что могло обрушить на неё царство ложных богов, но ни разу не дрогнула. Она столкнулась с гневом примархов и регентов, но ни разу не отступила. Естественно, Железный Воин не видел её. Она ведь избрана. У неё есть долг, который нужно исполнить, задание, которое следует завершить. Даже сейчас, когда всё рушилось и разваливалось на части, Он по-прежнему помнил о ней, защищал её, следил, чтобы Киилер не споткнулась на последнем препятствии.

Она снова подняла голову. Определять расстояния, даже направления, стало почти невозможно. Казалось, что наиболее ожесточённые перестрелки идут у скопления высоких башен, к которым она направлялась ранее. Киилер слышала, что спереди доносится грохот пальбы из стрелкового оружия, возможно, даже крики, рвущиеся из человеческих глоток.

Значит, какие-то живые души по-прежнему сражаются, даже здесь. Если их всех не сметут прочь, некоторых из них понадобится укрепить в вере.

«Просто... будь там».

— Тогда пошли, — сказала она, завернув череп в тряпку и засунув за пояс. — Ты и я. Пора за работу.

Совершенно непонятно, почему Базилио Фо оставался в живых. Совершенно необъяснимо, почему он находился на Терре, и, конечно же, непостижимо, что он освободился из заключения. Вот такая странная штука — жизнь. Как раз когда ты думаешь, что с тобой не может произойти ничего более неправдоподобного, случается нечто, учащее тебя толике смирения.

По крайней мере, так это могло бы повлиять на другого человека, но Фо никогда не отличался смиренностью. Он мыслил достаточно рационально, чтобы видеть истинную суть поворотов судьбы — по большей части слепую удачу, — но всё равно с трудом подавлял приступы гордости всякий раз, когда уклонялся от, несомненно, очень даже заслуженного возмездия и семенил навстречу следующей возможности для интеллектуального роста.

Другие такие странники в основном сгинули. Все эти военные вожди, генетические манипуляторы, социопаты — он либо торговал с ними, либо убегал от них, когда они влачили тяжёлую жизнь на руинах Былой Земли. Уцелели только он и Старик, да ещё несколько Его лакеев и прихвостней, которые остались в пределах

Дворца, как лишние детали оборудования. Нет больше никого, кроме них двоих — склочной пожилой пары, измученных, постоянно придирающихся друг к другу созданий, чьи лучшие годы давно минули.

Он не особо грустил по ушедшим. Нартан Дум, правда, составлял хорошую компанию, во всяком случае в первые годы, но большинство из них быстро утомляли. Во время того кризиса на Терре легче выживалось зверям, а из зверей обычно получаются дурные знакомые. Лишь очень немногие смогли пройти через этот бедлам благодаря не жестокости, а хитрости и коварству, и он был, безусловно, лучшим из них.

Теперь игре конец. Все планы и хитрости ни к чему не привели, их сровнял с землёй этот неудержимый монстр на Троне, самый тупой и безумный зверь из всех. Столь многое уже разрушено, столько всего невосполнимого и невоспроизводимого обратилось в прах, что лишь поэтому культурный человек возопит. Что с того, если этот гигантский город будет точно так же стёрт в порошок? Важны только идеи, но и они уже в основном истреблены, заменены бесплодным состязанием между двумя соперничающими балаганами почти одинаково слабоумных чудовищ.

Но конец ещё не вполне настал. Он получил свободу, у него оставалось время, пусть немного, и он знал, куда идёт. Судя по всему, Внутреннему дворцу слегка досталось, но у Базилио хорошая память, и улицы примерно такие же, как и когда он посещал их в прошлый раз. Сохранялась очень высокая угроза, но он привык к опасности. Она нравилась Фо. В его возрасте в жизни нельзя без небольшой опасности — так, чтобы кровь в жилах не застаивалась.

К тому времени он переоделся в штатную форму инспектора по вооружениям Внутреннего Департаменто. Её первоначальный владелец, которому не повезло столкнуться с Базилио вскоре после того, как тот освободился из Чернокаменной, умер почти оскорбительно быстро.

Фо внёс кое-какие изменения и сумел получить доступ к таблицам данных в аугментике жертвы, даже немного переделал конфигурацию своего лица, так что при плохом освещении и на определённом расстоянии даже люди, которые знали настоящего обладателя мундира, не стали бы присматриваться к нему. Теперь он торопливо шёл по коридорам, не сбиваясь с горделивой поступи важного должностного лица с большим самомнением. В этих запутанных структурах трудились миллионы чиновников, что почти сводило к нулю вероятность того, что в нём признают самозванца.

Впрочем, рано или поздно это изменится. Место, куда он направлялся, строго охранялось. Очень строго. Конечно, есть способы проникнуть внутрь, и раньше ему это уже удавалось, но будет нелегко, а время работает против него.

Фо шагал быстро и уверенно. Он не обращал внимания на когорты мелких писцов и чиновников, которые бегали от одного поста к другому с выпученными от недосыпа и страха глазами. Он игнорировал общесекторальные вокс-передачи, беспрерывно предупреждавшие о том, что происходит обстрел или ведётся эвакуация из городских зон. Он не направился прямо к цели, потому что «унаследованные» им разрешения и пропуска даже близко не давали нужного уровня доступа и никак не помогли бы ему пройти через все промежуточные пункты досмотра и биофильтры.

Ему нужно добраться до центра. Не самого центра — это невозможно даже для него, — а части вспомогательной цепочки лабораторий, тех самых, которые бедная старушка Амар Астарта помогла создать, прежде чем начала терять рассудок, ведь в них, если повезёт, сохранились кусочки и фрагменты материала, пригодного к использованию. Ему требовалось осмотреть блоки к востоку от Санктум Империалис, где возвышалась библиотека Кланиум и где когда-то базировались прежние научно-исследовательские и опытно-конструкторские кластеры.

Будь он слишком глуп и нетерпелив, помчался бы туда прямо сейчас. Но, видите ли, нет ни малейшего шанса, что Амон, этот старый голем с пустой душой, уже потерял след. Кустодианских гвардейцев можно называть по-разному, но никак не простофилями. Вполне возможно, что Андромеда-17 всё это время работала на них. А даже если и не так, Амон быстро её вычислит. Такая у них работа — знать, предсказывать, рассчитывать. Да, нельзя отбрасывать вариант, что прямо сейчас за Базилио Фо наблюдают, желая увидеть, куда он пойдёт, что будет делать и с кем станет разговаривать. Выпускать его на волю — опасная игра, но сейчас ситуация стала настолько напряжённой, что никакие иные игры уже не стоили свеч. Люди Вальдора очень любили такие штуки. Дать объекту подобраться поближе, позволить ему или ей проверить защиту, возможно, даже впустить цель прямо в центр того места, куда ей хочется попасть.

Таким образом ты узнаешь всё о своих потенциальных слабостях, при этом постоянно держа всё мероприятие под пристальным наблюдением.

Они называли это «Кровавыми играми». Неплохая концепция, но Фо тоже умел хорошо играть, и ему очень нравилась кровь. Когда ты подпускаешь врага близко, то проблема заключается в том, что он может ускользнуть от хвоста как раз в тот момент, когда тебе этого совсем не хочется, и тогда у тебя начинаются неприятности.

Ему нужно быть на высоте. Нужно получить возможность менять внешность и поведение, делать так, чтобы его не удалось отследить. Нужно оставаться начеку. Нужно использовать весь свой опыт и всё равно кое в чём рискнуть.

Всё вообще очень усложнилось. Он направился прочь от района Кланиум и проложил обратный маршрут вокруг основания Противосолонной башни. Он полностью выпал из людского потока на пару часов, затем снова появился в автомобиле, который бросил через три зоны, угнал такую же модель и направился обратно. Он убил ещё четыре раза, дважды тайно, дважды демонстративно, сменил одежду и черты лица. Он оставил очевидный след на когитаторном терминале, затем такой, который трудно найти, а после устроил так, чтобы вся сеть вырубилась, как только Фо снова отправится в путь.

Всеми этими фокусами он выиграл достаточно времени, чтобы добраться до первого настоящего места назначения — склада медикаментов Имперской Армии, спрятанного глубоко в импровизированном узле коммуникаций гарнизона под анклавом знати Виридариум-Нобилес. Туда набили толпы перепуганных солдат, готовых выступать, но бойцы не обратили на Базилио особого внимания, когда он протискивался мимо. Да и зачем бы им это? Фо ведь носил мундир полкового командира, и единственное, что их ждало, если бы они попались ему на глаза, — шквал нежеланных приказов.

Он спустился на несколько уровней, уверенно пробежав по металлическим лестницам туда, где с голого скалобетона свисали люмены, а солдатская толчея наконец поредела. Медицинский склад располагался на самом дне глубокой шахты, за тяжёлыми пластальными дверями, и его охлаждали промышленные рефрижераторы. Двое дежурных охранников сложили руки в знаке аквилы, когда Фо пронёсся мимо них.

Внутри находилось узкое пространство, ограниченное рядами ящиков с припасами, заледенелое, плохо освещённое и удушающе тесное. Перед большими камерами-хранилищами находился диспетчерский стол. За стойкой сидела одинокая дежурная, окружённая планшетами с заявками. Она выглядела юной, измученной и испуганной. Её работа здесь, внизу, наверняка в основном состояла из того, что офицеры невообразимо орали на неё, поскольку любые запасы уже давно критически уменьшились. Какие ужасные несправедливости эта война творит с людьми. Но неприятности девушки скоро закончатся.

— На службе Ему, солдат, — сказал Фо, одарив её своей самой сочувственной улыбкой. — Мне нужен доступ в защищённое хранилище.

Она нервно уставилась на него:

— Э-э, у вас есть допуск, сэр? Я не могу предоставить вам коды без него.

Базилио всё время смотрел прямо на неё — не агрессивно, с уважением, но твёрдо.

— Давно на дежурстве?

Девушка кивнула:

— Я не знаю, что случилось с моей сменщицей. Мне полагалось сдать дежурство ещё семь часов назад.

Фо фыркнул.

— Я займусь этим. Это твоё расписание? — Он протиснулся мимо стола, туда, где к доске была приколота стопка выцветших бумаг.

— Сэр, вам точно не следует...

— Ну и ну, тебя бросили здесь, внизу. Я устрою так, чтобы тебе стало немного легче. И всё же, пока я здесь, лучше мне заглянуть в это хранилище. Мне нужны кое-какие инструменты для восстановительной хирургии, какие-нибудь зелья для обработки кожи, маски с феромонами и тому подобное.

Ей хватило присутствия духа, чтобы удивиться.

— То, что вы назвали, не очень часто... требовалось. Я правда не уверена, что смогу...

Тогда Фо прижался к ней и приложил палец к её губам. Он и забыл, какое это весёлое занятие.

— Видишь ли, у меня важное дело, и я буду очень признателен за помощь, а то времени уже мало. — Базилио снова улыбнулся своим лучшим доброжелательно-отеческим взглядом. — И перестань беспокоиться о процедурах — мы же на войне. Помоги мне с кодами, и мы быстро покончим с этим. Серьёзно, что плохого может с тобой случиться?

Глава шестая

Уничтожитель

«Айка-73»

Сыны Бури

Если бы примарх изменился, это стало бы самым худшим событием, единственным, с чем Каифа не смог бы жить. Морарг знал, что его повелитель преобразился телом — бог свидетель, они все преобразились телами, — но приходилось надеяться, что его старая сущность каким-то образом сохранилась. Он видел примарха на поле боя после великой трансформации, и тот выглядел достаточно впечатляюще, но ты никогда точно не знаешь, насколько глубокими окажутся изменения. Для него, Каифа Морарга, перерождение ощущалось так, словно каждую клетку во всём его теле перевернули, растянули и превратили во что-то неописуемое. Но для одного из примархов... ну кто тут скажет в точности? Они же исключения из всего.

Сейчас Морарг находился в космопорту Львиных врат. Огромное разрушенное сооружение вздымалось над ним, теряясь во тьме осквернённой атмосферы, уступы уходили вдаль и ввысь, один над другим, всё выше и выше, далеко за пределы даже его поля зрения. Фасадные стены потемнели от грязи. В основном из-за того, что там рвались боеприпасы Железных Воинов, но не только. С тех пор как Гвардия Смерти заняла космопорт, плесень и водоросли расползлись по уцелевшим парапетам и укреплениям, ещё больше зачернив и разъев то, что осталось. Заваленные и прогнувшиеся посадочные платформы обвивали ползучие стебли и паутина. В углах стен жужжали и скапливались мухи, которые размножались так быстро, что образовывали живые ковры, скользившие по каменной кладке, словно водопады. Вся конструкция — настолько огромная, что её было трудно даже созерцать, не говоря уже о том, чтобы осмыслить, — начала разрушаться, погружаться в себя, медленно распадаться в органическую массу. Изнутри она светилась бледно-зелёным светом, а окутывавшую её темноту пронзали яркие цветные точки. Чем больше порт менялся, чем дольше они его занимали, тем заметнее их окружение напоминало... Барбарус.

Происходило ли это намеренно? Разумеется, нет. Каждый из них ненавидел тот мир, и Мортарион сильнее всех. Возможно, они обречены нести его с собой. Или же это просто переходный этап, который они в конечном счёте преодолеют, как только прояснится истинная природа их странных даров.

Впрочем, в итоге крепость только стала ещё более грозной. Её осязаемые укрепления, в основном сохранённые в ходе штурма, поднимались из нагромождения руин вокруг порта, по-прежнему прочные, по-прежнему огромные. Некоторые из небесных мостов рухнули, но несколько таких виадуков всё ещё тянулись в вышине из внутренних районов Предместья в подъездные тоннели, схожие с пастями. Корабли продолжали садиться на самых верхних платформах, хотя почти все они теперь принадлежали XIV легиону, поскольку другие экипажи из армады магистра войны предпочитали приземляться у стены Вечности и в Дамокле.

«Брезгуют нами», — подумал Морарг, уверенно пробираясь по нижним галереям и хрипя в густом затхлом воздухе. Через некоторое время к такой вони привыкаешь. Начинаешь ценить плодовитость всего этого, великолепное разнообразие вирусов, сгущающихся в глубоких ямах. Если непросвещённые союзники Гвардии Смерти цепляются за привычки, мешающие проникнуться такой картиной, им же хуже.

Он поднимался по очень длинным лестничным пролётам, с трудом обходил гигантские опорные колонны, забирался всё выше и ближе к центру. Каждый зал на нижних уровнях космопорта наполнялся войсками. Танковые взводы окапывались, извергая в вентиляцию клубы дыма. Пехотные роты заняли позиции в залах сбора с высокими сводами, где регулярно пополняли запасы. Основную часть формирований составляли Несломленные — космодесантники, — поскольку большинство простых солдат погибло в варпе. С тех пор их ряды пополнили различные мутанты, зверолюди и культисты, но такие бойцы обладали незначительной ценностью, поэтому практически весь костяк армии, собранной в колоссальных помещениях, теперь образовывали воины в силовой броне.

Конечно, если не считать демонов. Эти призрачные сущности метались и мерцали в тёмных галереях, покидая бытие только для того, чтобы тут же воплотиться снова, колыхаясь и дрожа, как на вид-съёмке низкого качества. Большинство из них напоминали бродяг с отвисшими животами — пародии на тучных или заражённых оспой смертных. Они бессвязно мычали, шатаясь вокруг, или просто сидели по углам в расслабленных позах, грызя куски плоти. Морарг избегал их, насколько мог. Конечно, они были грозными бойцами, и, без сомнения, примарх нашёл им применение, но Каифе они не нравились. Возможно, он передумает, как только увидит их в деле против врага, но сейчас существа просто мешались у него под ногами, изо всех сил пытаясь сохранить форму, поскольку остатки телеэфирного щита мешали им.

Пока Морарг поднимался к резиденции примарха, их становилось всё больше, они болтали и перешёптывались, как испуганные дети. Воздух ещё больше пропитался миазмами, и мухи облепили всё, что попадалось на глаза. Последние следы пребывания IV легиона здесь полностью исчезли — пропал даже запах Железных Воинов, и не попадались на глаза никакие забытые или выкинутые предметы, которые, возможно, раньше принадлежали им.

Он подошёл к паре высоких дверей, закрытых и запертых. Их охраняли два воина Савана Смерти: бойцы молчали, перекрестив косы перед входом. Мораргу не потребовалось ничего говорить — как только он дошёл до верха лестницы, часовые убрали клинки, и двери открылись. Через порог, скользя по граниту, переползло облачко бледно-зелёного конденсата глубиной по щиколотку, и стало заметно холоднее.

Он вошёл внутрь. Перед ним предстал огромный зал. Возможно, раньше тут размещался какой-то крупный командно-диспетчерский центр с сотнями работников, но теперь помещение почти опустело, его пол усеивали обломки оборудования и битое стекло. Большие окна в западной стене выходили на множество тяжёлых посадочных площадок, которые веером выступали с нижних уровней космопорта. Намного дальше них мерцали вспышки масштабных сражений, дрожащее созвездие на фоне теперь уже постоянной темноты.

Во мраке стоял Мортарион — громадное создание, окутанное тенью. Наполовину сформировавшиеся демоны появлялись и исчезали из реальности вокруг него, словно фантомный хор. Примарх стал настоящим гигантом, его расправленные прозрачные крылья достигали потолочных сводов, покрытые патиной доспехи поблёскивали во тьме. Слабое шипение исходило из его дыхательной маски, и на проржавевших бронзовых воздухозаборниках оседала влага.

Зачем ему теперь противогаз? Если уж на то пошло, почему примарх вообще когда-то нуждался в маске? Морарг не знал. Он никогда не спрашивал и, вероятно, никогда не спросит.

Кроме них двоих, там присутствовал ещё кто-то, но не совсем реальный, — забитый помехами гололит, ведущий передачу откуда-то с фронта, изображал одно существо. Морарг очень хорошо знал его очертания, хотя, как и в случае с Мортарионом — как и со всеми ними, — воина преобразили мучения в варпе. Он стал больше, переполнился дарами, вытянулся и раздулся так, что старая броня треснула под напором изнутри. По периметру лит-трансляции жужжали мухи — выползая из отверстий доспехов, они нарушали и без того некачественную передачу и рассеивали изображение.

Тиф. Тот, кто сделал с ними всё это. Каифа явно прибыл в разгар жаркого спора. Казалось, обсуждение подходило к концу, но он решил подождать и остановился чуть поодаль, склонив голову.

— Теперь они созрели, — прохрипел Тиф по гололитической связи. — У нас есть то, что нам нужно.

— Ещё нет, — ответил Мортарион. Судя по всему, разговор утомил его. — Мы мало что выиграем и многое потеряем. Наберись терпения.

— Терпение! Да ты всегда только о нём и...

— Умолкни, сейчас же. — Примарх внезапно понизил голос: теперь тот походил на предупреждающий рык, от звуков которого волосы на шершавой плоти Морарга встали дыбом. — Следи за языком, иначе я вырву его. Это тонкий момент, и ты не видишь картину целиком. В отличие от меня. — Примарх сделал долгий, болезненный вдох. — Маяк моего отца отбили, и всё из-за неосторожной спешки. Будет неплохо подавить там сопротивление. Тебя это может заинтересовать, Калас, — эфир говорит мне, что на Горе командует Корсвейн из Первого.

Тиф помедлил.

— Корсвейн?

— Именно он.

Гололит ненадолго распался, затем восстановился. Морарг старался не слишком присматриваться, но Тиф, похоже, обдумывал услышанное:

— Если ты не разрешаешь наступление...

— Я назвал тебе причины.

— .Тогда это хотя бы даёт что-то конкретное.

Мортарион улыбнулся. Это угадывалось лишь по тому, как сморщилась серая кожа вокруг его глаз — зрелище было не из приятных.

— Командиру с твоими способностями будет не сложно отбить её. Полагаю, ко времени твоего возвращения я буду готов к главному штурму.

Тиф не был дураком. Ни сейчас, ни прежде. Он обдумал предложение, чётко осознавая возможность того, что его отсылают подальше от главного события, как нежелательный раздражитель. Тем не менее Морарг кое-что знал об истории между ним и Первым легионом. Трудно отказаться от шанса отомстить, да и никто не назовёт Астрономикан второстепенной целью.

Наконец гололит затрещал, отзываясь на поклон Тифа — короткий и пренебрежительный жест.

— Ну ладно, — сказал он. — Но я продолжу следить за фронтом. Если узнаю...

— Если фронт сдвинется и ты понадобишься, я буду первым, кто вызовет тебя, — терпеливо сказал Мортарион. — А как же иначе? Мы переступим порог вместе, ты и я. Я пообещал это магистру войны — наши намерения уже подтверждены.

Тиф задержался ещё немного, будто собираясь что-то добавить. Затем связь неожиданно прервалась, и гололит рассыпался облаком гаснущих серо-зелёных искр. Лишь тогда Мортарион перевёл взгляд на Каифу, и тот наконец взошёл по последней лестнице к своему повелителю.

— Каифа, — произнёс примарх с неожиданной теплотой. — Ты всё это слышал, да?

Морарг низко поклонился:

— Не так уж много, мой господин.

— Только ту часть, которая касается нашего развёртывания.

— Да, только эту часть.

Мортарион сменил позу. Всевозможные устройства и склянки с зельями, свисавшие с его архаичных доспехов, застучали друг о друга.

— Ты, вероятно, согласен с ним.

Каифа решил действовать осторожно. Похоже, его повелитель пребывал не в самом лучшем настроении.

— У меня нет никаких претензий.

Резко фыркнув, Мортарион стряхнул с нагрудника что-то блестящее, свернувшееся кольцами.

— Калас, право, незамысловатая душа. Лучше бы он попал в какой-нибудь другой легион, к глупцам, где он мог бы потакать своему пристрастию к ненужной драматичности. — Примарх сложил огромные ладони вместе, соскребая патину с латных перчаток, и угрюмо посмотрел на переплетённые пальцы. — Мы наносим им такой урон, а Тиф едва это замечает. Всякий час каждого дня бог посылает нам великие дары, и все они проходят через это здание. Отсюда я почти вижу вершины Санктум Империалис, и всякий раз, когда мой взор останавливается на нём, тот ещё немного осыпается. Большинство из тех, кто внутри, никогда не узнают, откуда взялась хворь. У них не будет названия для неё — только чувство, что бремя небытия мешает думать, спать, даже поднимать оружие. А что же те, кто понимают, в чём дело? У них нет ни сил, ни желания нанести мне удар. Красный Ангел вцепился им в глотки, их стены разрушены, а оборона разваливается. — Взгляд его слезящихся глаз снова метнулся к Мораргу. — Мы убиваем их очень умело, на расстоянии, а Калас хочет просто броситься на стены. Он не видит, в чём тут опасность.

Каифа не вполне понимал, ожидают ли от него участия в беседе. Он решил рискнуть:

— В чём же, мой господин?

— В наших союзниках, — мрачно сказал Мортарион. — Все знают, что это скоро закончится. Может, через неделю. Может, ещё быстрее. И что потом? У кого есть видение будущего? Кому в этом сборище безумцев и чудовищ действительно есть дело до того, что должно произойти потом? — Он пренебрежительно покачал головой, и кабели на его шее зазвенели. — Я вывел нас из одного ада не для того, чтобы мы сразу же погрузились в другой. Что бы ни случилось, мы останемся единым целым. Когда моему отцу наконец перережут горло, мы займём своё место в новом Империуме с позиции силы. Пертурабо покинул поле боя, Фулгрим поддался своим прихотям. Боевые псы Ангрона уже рвут себя на части, а колдунов Магнуса так мало, что они не имеют никакого значения. Когда я решу прорваться сквозь стены, когда все прочие измотают себя, рассредоточатся или опустят руки, со мной пойдёте вы все. Рядом со мной будет мой легион, несломленный и великолепный, объединённый во славу бога.

— Я понимаю, — сказал Морарг. Строго говоря, если не считать одного большого сомнения, что мучило его с момента трансформации, Каифа всегда безраздельно верил своему господину. Объяснив свой план, примарх преподнёс ему роскошный дар, в котором воин не нуждался.

Мортарион снова улыбнулся:

— Но ты по-прежнему ощущаешь отголоски слабого чувства сожаления, не так ли? Тебе ведь хотелось стать первым, нанести удар раньше всех.

Морарг задумался. Он говорил на эту тему с Крозием, когда они сражались в Мармаксе. Тогда, сразу после высадки на поверхность, им казалось, что исполнилось их предназначение, — ведь они прошли через такие муки, чтобы попасть сюда. Но теперь... Нет, он уже не был так в этом уверен. Казалось, его жажда крови каким-то образом притупилась, сменившись странным оцепенением.

— Я не уверен, — честно ответил Каифа. — И всё же...

Он посмотрел на своего повелителя, боясь зайти слишком далеко.

— Продолжай.

Морарг сглотнул.

— Кое-кто... Некоторые, я имею в виду, в легионе. Кое-кто говорит, что. что всё устроил владыка Тиф. Есть некоторые, кто будут. ближе к нему, если всё пойдёт...

Он замолчал. В некоторых ситуациях слишком трудно подобрать слова. К его облегчению, Мортариона, похоже, не расстроило услышанное. Скорее даже позабавило.

— Позволь мне помочь тебе, Каифа, — сказал примарх. — Ты слышал, как шепчутся, что Тиф здесь настоящий повелитель. Ты слышал, что именно он вынудил нас принять нашу нынешнюю форму. Что он обманул меня, обманул всех нас, опустил завесу нам на глаза и по-прежнему заправляет делами так, как ему нравится. Верно?

Положение стало очень опасным.

— Более или менее, владыка. Учтите, это просто слухи.

— Понимаю. И ты не знаешь по именам тех, кто их распускает. Здесь тоже нет ничего неожиданного. — Мортарион сделал ещё один характерный вдох, глубокий и хриплый, и демонический хор в его тени вновь взволнованно затараторил. — Я не стану оправдываться. Тот период на кораблях вышел тяжёлым. Болезненным. Его трудно восстановить в памяти. — В глазах примарха на мгновение отразилась прежняя боль — слабая вспышка, мелькнувшая над краем респиратора. — Скажу только одно. Всё, что произошло на «Терминус эст», не случайно. Я слишком сильно любил вас всех. Это единственная ошибка, которую я признаю. Калас тут ни при чём — он просто орудие, которое бог с удовольствием применил. Тебя это успокаивает?

Морарг многого не понял из слов примарха и предположил, что, возможно, и не должен. Вероятно, это просто испытание, проверка его веры. Или же там скрывалась какая-то правда, туманная, которую ему нужно уяснить.

— Я доволен, владыка, — тихо сказал он. — Я всегда доволен.

— Именно поэтому ты здесь, а он — нет. Для меня важна верность. Она крайне важна для меня. Вот почему ты узнаешь план атаки сейчас, а он позже.

Шаркая ногами и подрагивая крыльями, примарх шагнул вперёд и придвинул к Мораргу своё громадное тело.

— Потому что именно здесь история поворачивается в нашу пользу, — произнёс он. — Храни верность, Каифа, будь терпелив, и ты увидишь, как всё начинается — прямо отсюда, рядом со мной.

Подземный магнитный поезд зашипел на закрытом запасном пути, заполняя паром и дымом пространство с высокими сводами. Его экранированные борта достигали в высоту десяти метров, и длинный ряд открытых платформ тянулся назад в шумную, полуосвещённую погрузочную станцию, где царила неразбериха. Офицеры выкрикивали приказы, тревожно выли сирены, тяжёлые транспортники подъезжали к буферным амортизаторам и открывали погрузочные двери. Куда не кинь взгляд, люди бегали, жестикулировали, ударяли кулаками в ладони и тыкали пальцами в подчинённых.

Командир танка Тальвет Каска наблюдал за этой картиной, глубоко затягиваясь никотиновой палочкой и чувствуя, как дешёвый дым всё больше забивает его лёгкие. Он сидел на куче ящиков с боеприпасами, скрестив ноги. Рядом с ним стояла полупустая фляга. Экипаж бездельничал вокруг него. Фош спала. Он понятия не имел, как ей удаётся прикорнуть посреди такого лязга и стука на станции, но казалось, что она всегда способна улучить несколько минут. Яндев читал книгу-планшет, а Мерк жевал протеиновую плитку. Дреси сидела одна, подтянув колени к груди. Тальвет ещё мало что знал о ней. Будь он более ответственным, мог бы расспросить её, но Каска устал как собака, и его всё раздражало. Впрочем, у них будет достаточно времени, когда они доберутся до площадок для сбора.

— Вот и он, — сухо сказал Мерк, медленно шевеля массивной челюстью. — Точно по расписанию.

Всякий танк — странная штука. Экипажи всегда наделяли их личностными чертами. В некоторых батальонах их называли в женском роде. В 12-м Джаддском бронетанковом — чаще всего в мужском. Иногда им давали ласковые имена или шутливые прозвища, но в ротах с Джадды царило серьёзное отношение к делу, и они придерживались маркировок на корпусе, полученных при доставке. Танк Каски назывался «Айка73». Стандартное шасси ризанского образца. Приличный двигатель, приличные пушки, никаких спонсонных стрелков не предусмотрено. Некоторым командирам не хватало их — говорили, пригодились бы в ближнем бою, — но Каска радовался их отсутствию. Когда в любой «Леман Русс» загружали снаряды, там становилось жарко и тесно, и совсем не хотелось втискивать ещё два потных тела.

— Уродливый старый ублюдок, — пробормотал Тальвет со смесью пренебрежения и привязанности.

Погрузочный кран поднял машину с безбортового тягача, и теперь она раскачивалась над транзитным вагоном среди струй пара из клапанов. Эта операция сама по себе заслуживала внимания — основной боевой танк «Леман Русс» весил почти шестьдесят тонн без боеприпасов, горючего и экипажа, а его длина с учётом главного орудия составляла восемь метров. Зрелище того, как их целыми ротами одного за другим снимают с платформ и ловко переносят на поезд, весьма впечатляло. Каждый из громоздких погрузочных кранов обслуживали семь запертых внутри сервиторов, причём кабины управления могли подняться или опуститься по боковой кромке на утопленных рельсах перед тем, как развернуть длинные консольные стрелы. Единственное, что их затмевало, — сам магнитный поезд, который, похоже, имел восемьсот метров в длину.

Наблюдая за всем этим, Каска изучал, как выглядит «Айка-73». Он осмотрел следы ремонта носовой лазерной пушки, проведённого на уровне батальона. Там по-прежнему виднелись отметины вокруг ставня амбразуры. Никуда не пропали длинные царапины, вмятины и выбоины: их закрасили на скорую руку, но заделать в нынешних условиях не смогли. Он заметил, что заменены все токсофильтры.

«Айка-73» побывал на своём веку в нескольких тяжёлых боях. Не раз Каска мирился с неизбежным и готовился перейти в неведомое состояние, ждущее на той стороне, но каким-то образом экипажу всегда удавалось выбраться туда, где безопасно. Всем, кроме Юго, конечно. Бедняга застрелился неделю назад, и они остались без водителя.

Каска снова взглянул на Дреси, которая, казалось, тупо смотрела в никуда. Он даже не знал, из какого танка её забрали на замену и почему она оказалась свободна. Всё как-то расклеивалось и выходило из-под контроля. Однако Тальвету повезло, что им вообще смогли кого-то найти. Некоторым батальонам теперь так не хватало подразделений, топлива и экипажей, что они фактически вышли из строя и застряли на складах, где их разбирали на запчасти. Любой, кто остался в живых, хотел сражаться. Вероятно, они так и так скоро все погибнут, поэтому лучше пойти и заняться тем, чему тебя учили.

— Чушь какая-то, — проворчал Мерк. — Нас выводят, отдают приказы, тащат к Европее, а теперь это. С ума посходили.

Каска сделал ещё одну затяжку. Иногда Мерк его здорово доставал.

— Приказы меняются, солдат.

— Да, но это всё равно чушь. Что осталось за Львиными вратами, а? Обломки и руины, вот что.

— Контрнаступление, — тихо сказал Яндев, не отрываясь от книги. Бледное лицо носового стрелка оставалось бесстрастным. — Иначе никак.

Мерк фыркнул:

— Не-а. Просто заткнём дыру где-нибудь. Не хватит нас, чтобы атаковать.

Рядовой Мерк, заряжающий, самый младший по должности в экипаже, редко говорил то, к чему стоило прислушиваться, но в данном случае Каске пришлось с ним согласиться. Они были на последнем издыхании. В прошлый раз, когда командование дивизии приказало им отбить позиции, они потеряли более ста единиц менее чем за час. Поддержка с воздуха теперь отсутствовала, пехота помогала кое-как, и если ты хоть куда-то продвигался, то серьёзно рисковал наткнуться на космодесантников-предателей. А это реально страшные создания. Тальвет видел, как воины такого отделения прорвались к «Гибельному клинку» и буквально прорубили его насквозь, после чего вышли с другой стороны, залитые кровью и обвитые разрядами расщепляющих полей. И ещё встречалось... что-то другое. Твари, о которых никто не говорил, но их видели все. Чудовища. Существа, что проявлялись из самого воздуха, звери с девятью глазами, прозрачной кожей и длинными тонкими ногами кроваво-красного цвета.

Каска вспомнил, как впервые доложил о таком контакте несколько недель назад. Ксеносы, ответили ему. Просто бей по ним из лазпушки. Но это не чужаки. Никакие ксеносы того или иного вида не влезали в самую гущу кровавого и грязного светопреставления, творившегося здесь. Это нечто иное. Нечто, приводящее в ужас всех солдат, независимо от их боевого опыта.

— Здесь есть чем атаковать, — сухо сказал Каска, решив подумать о чём-нибудь другом. — Просто посмотри на поезд.

И действительно, состав заполнялся вагон за вагоном: каждый танк фиксировали цепями и надёжно закрепляли, закрывали выхлопные отверстия и затыкали стволы орудий. До запланированного отправления оставалось меньше часа. Возможно, они даже успеют в срок. Затем вся эта хитроумная хреновина с грохотом спустится к магнитным путям, углубляясь под поверхность, после чего залязгает на юго-восток по подземной скоростной магистрали. Почти сразу за ней последуют экипажи, набитые в отсеки для личного состава на других магнитных поездах, и будет трудно вообще хоть как-то отдохнуть. Там всегда шумно, тесно и воняет. С другой стороны, они же танкисты. Им к такому не привыкать.

— Мы аж пять минут продержимся, — заявил Мерк. — Напрасная трата времени.

— Только не Львиные врата, — сказал Яндев. — Нет смысла останавливаться там. Дело будет на востоке. Корбеник-Гард, я полагаю, — брешь во фронте.

Фош проснулась. Она пару секунд оглядывалась вокруг, затем сглотнула, закашлялась и потёрла глаза.

— Когда прибудет наш транспорт? — невнятно спросила она.

Каска сделал ещё одну затяжку и улыбнулся.

— Рад, что ты снова с нами, капрал, — сказал он. Пусть Фош и соня, но она хороший башенный наводчик и один из тех членов экипажа, кто ему по-настоящему нравился. Когда её не было рядом, всё становилось ещё более раздражающим. — Скоро отправляемся. Просто хотел посмотреть, как его погрузят в целости и сохранности.

Погрузочный кран, уже закончивший с «Айкой-73», рывками двигался по рельсам к следующей стоянке транспорта, где его внимания ждал ещё один «Леман Русс». Дальше всё затягивал дым, в пелене которого то проступали, то исчезали смутные очертания подъёмных стрел и платформ.

Фош зевнула и потянулась за флягой. На её лице виднелись характерные «очки наводчика» — двойные красные круги вокруг глаз, где она прижималась к прицелам.

— Хорошо, а то я уже заскучала.

Тальвет в очередной раз посмотрел на Дреси. Водитель не сказала ни единого слова. Просто смотрела в пустоту.

— Так кто наш командующий? — спросил Мерк. — Кто-нибудь уже знает об этом? Кто, чтоб его, вытащил нас с Европеи и отправил в чёртовы дурацкие развалины гоняться за крысами?

Каска в последний раз затянулся никотинкой, наслаждаясь едким запахом кручёного табака, затем бросил окурок на пол. Встав, он потянулся и поднял свою флягу.

— Понятия не имею, — ответил Тальвет. Теперь он просто ждал вокс-оповещения, после которого все они потащатся к поездам для личного состава. Он не думал, что ему дадут ориентировку в ближайшее время. Даже когда вокс-каналы работали, по ним не поступало ничего полезного. — Но вы не горюйте: если мы все проживём ещё пару часов, то, вполне вероятно, узнаем.

Шибан отправился на фронт при первой же возможности. Колоссы находились под постоянным обстрелом, но их толстые стены ещё не пробили. Настоящие бои шли на севере, под сенью Корбеник-Гард, где враг пытался прорваться за Мармакс и Преграду Горгона, чтобы начать прямой штурм крепости Львиных врат. Подразделения V и IX легионов отправили перекрыть бреши ещё ненадолго, хотя все они знали, что территорию скоро придётся оставить.

В таких обстоятельствах стратегии двух союзных сил начали разниться. Кровавые Ангелы под командованием первого капитана Ралдорона отступали по полям сражений к Последним вратам, откуда их в дальнейшем удастся быстро перебрасывать по периметру Внутреннего дворца. Вскоре все они окажутся там и воссоединятся со своим примархом для защиты заключительных рубежей в центре. Белые Шрамы двигались в противоположном направлении: покинув наконец полевые позиции, они пробились на восток, обратно к зонам сбора у Колоссов. Соответственно, командный пункт V легиона становился всё более изолированным, на него накатывались волны генерального наступления, и силы противника окружали его. Когда падут вспомогательные оплоты Последних врат, этот единственный выступ будет полностью отрезан и превратится в одинокую цитадель среди океана врагов. Теперь сами Шрамы стали целью устоявшейся на Чогорисе тактике быстрого окружения, причём пошли на это сознательно. Такое уж у войны чувство юмора, полагал Шибан.

Он вывел спидер из-под обломков. В прошлом он, вероятно, дождался бы наступления темноты, прежде чем рискнуть покинуть укрытие, но теперь мрак не рассеивался дни напролёт: свет не проникал сквозь непрерывно бурлящие ядовитые тучи. Повсюду горели пожары, пламя ярко вспыхивало, доходя до тайных складов с прометием, и взметалось во мраке. Внезапные всполохи озаряли картину полнейшего разрушения: километры груд обломков, похожих на горы, спутанные связки колючей проволоки, пересечённые траншеями и земляными укреплениями. В этом краю истребили всё живое, и лишь несколько уцелевших секций стен высились, словно часовые, среди дюн мусора. В одних этих зонах когда-то, до того, как всё это началось, могли разместиться сотни тысяч человек. Теперь они стали просто исполинскими кладбищами, на которых дрались две ватаги измученных бойцов, тративших остатки сил.

Командный пункт находился недалеко — менее чем в восьмидесяти километрах к западу от западного барбакана врат Колоссов. Когда Шибан приблизился к нему, на экране шлема вспыхнула локационная руна, указывающая направление. Он снизился между пустыми корпусами двух больших бункеров-накопителей, направляясь к укреплённому проходу на уровне земли. Впереди маячил остов когда-то крупного мануфакторума: его упрочнённые стены местами уцелели, хотя сводчатая крыша обвалилась, а сотни окон лишились стёкол, выбитых разрывами. На тактическом дисплее возникли значки, отмечающие присутствие нескольких окопавшихся миномётных расчётов и групп снайперов. Пока что они таились в укрытиях, а их оружие молчало.

Нырнув в просвет, Шибан, петляя, проник под землю и спустился на несколько уровней в помещение, когда-то служившее подвалом сборочного уровня мануфакторума. Когда скалобетонный потолок стал ниже, воин остановил спидер, заглушил двигатель и прошёл остаток пути пешком.

Передовую базу рассредоточили по нескольким подземным помещениям. Повсюду виднелись баррикады из мешков с песком, а также следы поспешного ремонта потрескавшегося фундамента. Через равные промежутки зияли входы в тоннели, которые разбегались на север и юг, обеспечивая быстрый доступ к сети точек выхода из данной зоны. Рядом со штабелями ящиков с материальными средствами и боеприпасами стояли несколько припаркованных транспортных средств — в основном «Химеры», а также топливозаправщики, грузовики снабжения и бронеавтомобили. Всё помещение заполняли солдаты Имперской Армии в грязном обмундировании: одни несли караульную службу, многие другие, забывшись в тяжёлом сне, лежали валетом в переполненных импровизированных общежитиях.

Шибан направился прямо к командному блиндажу, расположенному в укреплённом помещении дальше под гулкими сводами старого подвала мануфакторума. Именно там он увидел первых воинов легиона. Когда Тахсир вошёл в блиндаж, все они почтительно поклонились. Их броня стала тёмно-серой от толстого слоя пыли, и все латы покрылись заметными тяжёлыми повреждениями. Эти бойцы принадлежали к братству Бури, мингану самого Шибана, которым он руководил с тех пор, как стал ханом. Те немногие, кого он взял с собой в космопорт стены Вечности, погибли все до последнего, и у Тахсира не осталось никого, кроме этой ослабленной группы. Братство когда-то насчитывало почти четыреста клинков, но сократилось более чем втрое, причём теперь значительную часть воинов составляло недавнее подкрепление, свежая кровь.

Вот почему Шибан едва узнал большинство братьев, встретивших его там. Всего в помещении находились десять воинов орду с ритуальными шрамами, а также несколько дюжин слуг легиона, работающих за ауспиками и станциями связи. Основная часть войск братства сражалась в длинных тоннелях, выигрывая ещё немного времени для Армии, солдаты которой отступали с двух позиций дальше на западе.

Имань, полевой командир Шрамов, ждал Тахсира в центре комнаты с низким потолком. Офицер выглядел таким же потрёпанным, как и вся его свита. Повсюду вокруг специалисты из числа стандартных людей изучали тактические гололиты или боролись с неисправными комм-приборами.

— Добро пожаловать, мой хан, — сказал Имань, склонив голову. — Я надеюсь, ты выздоровел.

Сжав аугментическую кисть, Шибан ощутил хруст суставов и остаточную боль.

— Полностью. Как обстановка?

Повернувшись к гололитической колонне, Имань вызвал схему запутанной сети тоннелей, прорисованных линиями-паутинками:

— Они наступают уже два дня, без передышки, здесь и здесь. Мы обрушили вот эти участки, чтобы замедлить их, но много времени не выиграем — у них полно экскаваторов. За последние две недели сюда спускается всё больше войск. Хотя, если честно, не так много, как я опасался.

Шибан кивнул, принимая всё это во внимание.

— Внутренние стены Дворца разрушены, — произнёс он. — Враги толпами ломятся за главным призом.

— Мы так и предполагали. Значит, нас попросят продержаться дольше?

— Нет. Каган ускоряет вывод войск. На какой срок вам приказано удерживать позицию?

— Ещё двадцать четыре часа.

— Пусть будет четыре. Всё, что не сможете собрать к тому времени, бросьте. Все силы легиона должны выдвигаться к Колоссам, все ауксиларии — пробираться к Последним вратам.

Имань колебался.

— Четыре часа, — тихо сказал он.

— Большего мы не получим.

Офицер вновь помедлил, явно прикидывая, что можно спасти.

— Может, это и к лучшему. Армейские подразделеимя... им сложно действовать тут.

— Ты столкнулся здесь с якша?

— Их всё больше и больше. — Имань похлопал по тулвару на поясе. — Мы справляемся с ними всё лучше, что меня радует. Но ауксилия не может противостоять им, и просить об этом жестоко.

Шибан оглядел блиндаж, изучая лица тех, кто усердно работал здесь. Обслуживающий персонал Пятого всегда отличался исключительной выносливостью и хорошей подготовкой. Они не уступали любому нелегионному подразделению Имперской Армии. Теперь, однако, на лицах людей читалось, какие жестокие испытания им выпали. Никто из них, похоже, не спал достаточно, если вообще спал. Кожа пожелтела, движения замедлились. В других обстоятельствах он, возможно, сделал бы выговор Иманю за то, что офицер позволил ситуации усугубиться до такой степени, но здесь крылось что-то иное. Он и сам это чувствовал: постоянный натиск чего-то, рождающего усталость и умственное напряжение, давящего на него, шепчущего о каждой его неудаче, всё время, снова и снова. Даже зная, что это неестественно, понимая источник недуга, хан всё равно лишь с трудом противостоял ему, а ведь он обладал всеми преимуществами астартес. Для ауксилии, которая уже несколько месяцев вела проигрышную битву, положение скоро станет невыносимым.

— Понимаю, — сказал Шибан. — Им нужно дать шанс сбежать от этого, хотя бы на некоторое время.

Затем Имань повернулся к адъютанту и отдал серию команд боевыми знаками. Воин поклонился и поспешно ушёл, чтобы выполнить их.

— Для меня большая честь, что ты лично передал приказы, мой хан, — сказал он, когда на ауспиках у дальней стены засветились новые данные. — Но теперь, если у нас есть всего четыре часа, я должен отбыть в тоннели — там надо будет сразиться как следует, чтобы подготовить эвакуацию.

Шибан улыбнулся и снял со спины гуань дао — длинную силовую глефу. Ловко прокрутив её двумя руками, хан насладился привычной тяжестью клинка. Этим оружием он владел со времён кампании на Чондаксе семь лет назад — как и сам Тахсир, оно отказывалось погибать.

— Я пришёл сюда не только для того, чтобы передать приказы, — произнёс он. — Это по-прежнему моё братство, Имань, так что покажи мне демонов.

Глава седьмая

Золото под тенью

Князь Баала

Хтония на Терре

Теперь нерождённые сами шли к нему, без приглашения подходя на расстояние удара. Они хотели этого. По какой-то причине они желали умереть от его клинка или, по крайней мере, ненадолго встретиться с ним лицом к лицу, посмеяться, или испытать какой-то прилив страха, или, возможно, просто побывать там, в том времени и в том месте. Для них это имело значение. На сей раз они, казалось, воспринимали всё всерьёз.

Он всё равно убивал их, потому что в том состояло его призвание. Константин Вальдор, генерал-капитан, копьеносец, страж порога, шагал по узким проходам Санктум Империалис, по глубоким подземельям, по укромным местам, выжидая и наблюдая. Тогда они приходили к нему — рано или поздно выскакивали из темноты, чтобы вонзить клыки ему в грудь. Копьё становилось окровавленным, клинок покрывался густой эссенцией существ, на самом деле не нуждавшихся в настоящей крови. Они умирали — или, по крайней мере, отправлялись обратно в то место, которое их породило, — и кустодий возобновлял свою тихую охоту.

Схватки на Внешней стене, где он служил бок о бок с Ралдороном из Девятого и Каганом Пятого, вышли достаточно тяжёлыми. Кровавый Ангел произвёл на него сильное впечатление — уникальный боец, расчётливый и искусный. Хан же оставался Ханом: несравненный в одних аспектах и раздражающий в других. Теперь, однако, время для охраны дальних куртин прошло. Периметр обороны неуклонно сокращался, отступая к Внутреннему дворцу, а теперь и вглубь него. Хотя процесс шёл неравномерно, так как большие участки территории упорно держались в окружении, ход дальнейших событий был предопределён.

Поэтому он больше не мог медлить. Всем выжившим кустодиям приказали отступить в Санктум Империалис. Вальдор, конечно, сообщил об этом Дорну, но тот едва отреагировал на любезность. Возможно, примарх, всецело поглощённый бесчисленными обязанностями, не знал, что очень многие стражи очень долго сражались на открытых позициях. Так или иначе, дело сделано. Десять Тысяч, в рядах которых теперь насчитывалась лишь десятая часть воинов от номинального состава, взялись за оружие в самом сердце владений Императора, готовые отражать штурм последних стен, как видимых, так и невидимых.

Константин лучше, чем почти все прочие, понимал истинную природу нынешнего противостояния. Любой призывник в окопах знал, что враг наступает по земле, но совершенно не подозревал о борьбе, что всё это время происходила у него или у неё под ногами. Битва за Терру шла там, внизу, намного дольше и на порядок более яростно. Неприятельские орды в основном сдерживал Император: Его несравненная сила блокировала единственный стабильный проход в основание самого Тронного зала.

Однако любой барьер начинал пропускать, если подвергался достаточно мощному давлению, и теперь в преграде открывались поры. Как бы ни было больно Вальдору признавать это, его повелитель утрачивал контроль. Огромный обережный щит, воздвигнутый над Дворцом, отказывал. Дополняющие его подземные заслоны рушились. Демоны теперь могли пробираться внутрь, проскальзывать сквозь зубчатые стены, кружить в освещённом огнём воздухе, выскакивать из отравленной почвы. Исчез единый фронт битвы, не осталось чётко проведённой линии, за которой могли бы укрыться защитники. Их сменила испещрённая дырами сфера неполного контроля. С каждым часом вероятность того, что эта остаточная защита исчезнет окончательно, немного увеличивалась.

Вальдор поймал себя на том, что почти желает, чтобы этот момент наступил. Он знал, что вскоре так и произойдёт. Гиллиман не добрался до Терры. Даже если Ультрадесантники каким-то образом появятся, то наверняка уже ничего не изменят. Всё должно свестись к Тронному залу, точке опоры всей великой драмы, как изначально предначертала судьба. Император был там. Магистр войны приближался. Казалось, вся прочая Галактика не имеет совершенно никакой ценности в сравнении с возможностью овладеть этим крошечным клочком территории, крошечным замкнутым залом, погребённым глубоко среди окаменелостей более ранних империй, — и единственным местом на Терре, которое Константин поклялся защищать любой ценой.

И тут он замер, внезапно насторожившись.

Вперёд уходил коридор, чёрный как смоль. Стены здесь напоминали кости, неровные, узловатые и покрытые толстым слоем пыли. Вальдор спустился в недра Дворца, намного ниже даже самых глубоких уровней Подземелья. Здесь пахло более старыми, более странными цивилизациями, которые жили и умерли за тысячи лет до того, как нынешняя пробилась к величию. Не все следы этих забытых культур полностью стёрли — тоннели уходили далеко вниз.

Он прищурился, сохраняя полную неподвижность. В тоннеле было тихо — на такой глубине уже не отдавался неустанный грохот наземных орудий. Однако Вальдор почувствовал какой-то запах, едва уловимый. Слегка тянуло... гарью.

Константин начал красться вперёд, его аурамитовые сабатоны мягко утопали в десятисантиметровом слое пыли. Стены коридора, проложенного с расчётом на смертных, придвинулись вплотную. Несложно представить, как тебя похоронит здесь заживо, завалит миллионами тонн камня, окружающими со всех сторон. Зацепившись наплечником за какой-то выступ, Вальдор изменил положение тела. Казалось, что путь вперёд стал уже, чем раньше. Он посмотрел вверх, ища трещины от давления на вырубленном в скале потолке, но увидел только толстый слой древней грязи, чёрной, как нефть.

Кустодий сделал ещё несколько шагов, теперь осторожно, напрягая все чувства. Запах явно усилился. Показалось, что откуда-то сзади донеслось слабое шипение, но Константин не стал обращать на него внимание. Что-то находилось сейчас с ним в тоннеле, существо без души, свернувшееся клубком во тьме. Оно попытается обмануть Вальдора, если сможет, отвлечь его внимание, направить по ложной тропе.

Добравшись до конца тоннеля, он увидел перед собой каменную арку, выглядевшую зернистой из-за фильтров ночного видения в шлеме. Замковый камень располагался низко — ему пришлось бы наклониться, чтобы войти. За арочным проходом притаилась крошечная комната, усеянная пятнами плесневых спор, липкими и влажными. К дальней стене примыкал какой-то алтарь, покрытый резными символами и изображениями, незнакомыми кустодию. На крышке горела бело-синим пламенем одинокая свеча, которая, казалось, вообще не рассеивала темноту.

Там было холодно. Очень холодно. Полосы инея обрамляли грубо обтёсанные камни. И всё же вокруг невыносимо смердело гарью.

Что-то находилось там, пока ещё скрытое от посторонних глаз, но явно присутствующее.

Константин включил расщепляющее поле копья Стража, и помещение залил яркий свет. Тени отпрянули —

все, кроме неровного пятна тьмы прямо перед алтарём, низкого сгустка неотражающей черноты.

— Уходи, — прошептал голос, детский и озорной. — Я молюсь.

Вальдор не стал действовать сразу. Если сохранять терпение, у этих существ можно что-нибудь узнать.

— Здесь, внизу, нечему молиться.

— Но есть о чём помолиться.

— Как скажешь.

Сгусток тьмы задёргался, расширился, затем начал искажаться. В нём, словно из-под откинутого капюшона, появилась бледно-серая голова — безволосая, безглазая и безносая. Большую её часть занимал одинокий рот с идущими по кругу рядами крошечных зубов. Когда существо заговорило, дряблые широкие губы мерзостно затрепетали.

— Ты мог бы оставить меня в покое, — сказало оно. — Я вполне безобиден. И живу здесь уже очень долго.

Вальдор оставался настороже. Пламя свечи перестало двигаться, словно попав в стоп-кадр.

— Здесь, внизу, никто не живёт.

— Ты и я. Мы живём.

— Только один из нас живой.

Рот растянулся в широкой ухмылке:

— Пока что. Ни ты, ни даже твой повелитель не в безопасности. Мы попируем Им, когда Его отправят в наше царство.

— Я так не думаю.

— Ты думаешь? Сам? Не вижу никаких доказательств тому. — Мерзкий рот растянулся ещё шире. — Но давай посмотрим, насколько ты быстр!

Существо внезапно дёрнулось вверх и в стороны, зубастый рот распахнулся и разросся с ужасающей быстротой. Вальдор провёл рубящий удар прямо в распадавшуюся стену тьмы, рассекая её копьём по диагонали и разрезая наконечником растянутые челюсти. Плоть расширяющегося демона словно бы раздробилась — разлетелась на новые угольно-чёрные осколки, которые быстро слились, восстановились и, извиваясь, образовали целые тела. Воздвигнувшись над кустодием, твари залили его слюной и обвили всё вокруг лентами тьмы, чёрной, как пустота. На мгновение показалось, что сущности заполнят собой всю комнату.

Но Вальдор нанёс первый разрез лишь для того, чтобы приблизиться к настоящей цели. Его второй удар, поперечный, рассёк свечу пополам и погасил застывшее пламя. Многочисленные демонические формы мгновенно закричали в агонии, а затем распались на ошмётки, забрызгавшие стены чёрной слизью. Развернувшись к первоначальному скоплению псевдоплоти, которое по-прежнему сохраняло остатки жуткой пасти, Константин пригвоздил его к полу.

Оно корчилось и плевалось. На долю секунды Вальдор почувствовал, как сущность демона задрожала на древке копья. Он мельком увидел другой мир, бесконечный, сотканный из боли и злобы, бурлящий и перерождающийся. Тогда Константин понял, что создание под ним — мелкий первопроходец, искатель слабых звеньев, невольник более могущественных обитателей царства мучений, и теперь они неминуемо поглотят его за неудачу. Подобное будущее ужасало тварь, и Вальдор воспринял частицу её страха — гораздо более острого, чем тот, что способен когда-либо испытать любой из смертных.

Нажатием пальца он усилил расщепляющее поле, и последний кусок физического проявления существа взорвался в треске золотых разрядов.

— Вот такой я быстрый, — мрачно сказал Константин и отключил энергию.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Не от физического напряжения — победа досталась без труда, — а от столкновения с такой беспримесной истиной. Каждый раз, когда он так поступал, всякий раз, когда открывал себя этим видениям, их становилось немного труднее переварить. Он чувствовал, как скверна загрязняет его, запуская призраков неуверенности туда, где для них вроде бы перекрыты все ходы.

За убийства этим клинком приходилось расплачиваться. Если бы Вальдор мог сомневаться в своём повелителе, то, возможно, потратил бы какое-то время на раздумья о том, зачем ему дали такое оружие. Казалось, Император выковал целую кучу таких предметов только для того, чтобы щедро раздавать их Своим слугам, как боевые трофеи какого-нибудь древнего вождя. Все они обладали способностями — порой откровенными, порой неприметными, иногда ещё не раскрытыми, но никогда простыми и ясными.

Он посмотрел вниз, где последние ошмётки демонической сущности скапливались у его сабатонов. С такими созданиями получалось хуже всего. Убив смертного, ты мог раскрыть краткую неприятную правду, которая обуздывала тебя, заставляла поразмыслить. Нерождённые, когда их, вопящих, отправляли обратно на ту сторону завесы, давали тебе нечто гораздо более тревожное — мимолётное видение чего-то невыразимого, гнусного, выходившего за рамки разумного. Возможно, если бы Вальдор обладал более живым воображением, подобные видения сокрушили бы его. В любом случае они не забывались. Образы вертелись вокруг, повторяясь в его мыслях, назойливо напоминая о том, против чего боролись все имперцы, что они стремились построить и что им, похоже, ныне суждено потерять.

В комм-модуль его шлема поступил приоритетный сигнал.

— Генерал-капитан.

Его вызывал Амон. Просто услышав голос кустодия — ровный, спокойный, преданный, — Константин испытал облегчение.

— Говори, — сказал Вальдор, выходя из комнаты.

— Последние новости из Чернокаменной. Та женщина, Киилер, на свободе, её местонахождение неизвестно. Процесс её контролируемого освобождения прервался ввиду появления неучтённого субъекта. Личность не установлена. Считается, что он из Легионес Астартес.

— И теперь субъект охотится за ней?

— Несомненно. Запрашиваю разрешение на вмешательство.

— Отказано. Если она и сыграет какую-то роль, то не под нашим надзором.

Вальдор никогда не считал этот спектакль особенно благоразумным, но за ним следили на самом высоком уровне, так что лучше позволить ему идти своим чередом.

— Так точно. Что подводит меня к другой теме.

— Биопреступник.

— Продолжаю держать его под наблюдением, но он умелый. В иных условиях я бы приставил к нему стражей-дозорных третьего уровня, но такой возможности больше не существует.

Почти наверняка так и есть. Вскоре они лишатся любого контроля над Дворцом за пределами самого Санктума.

— Тогда как ты рассудил?

— Учитывая обстоятельства, я не могу обещать, что сумею долго держать его под наблюдением. Возможно, потребуется более... квалифицированное вмешательство.

Вальдор обдумал услышанное. Здесь он выполнял свои обязанности. Немногим удавалось выслеживать демонов с такой точностью, а потребность в этом бдении будет только расти. Если он и покинет тесные пределы Санктума, то лишь на короткое время. Несмотря на всё, чего Константин насмотрелся в Подземелье с начала осады, само присутствие Базилио по-прежнему вызывало у него значительное и растущее беспокойство.

Поначалу он почти не сомневался, что, расхваливая себя, Фо просто блефует, пытается выбраться из затруднительного положения. Теперь, однако, Вальдор уже не был уверен. Даже в этой Галактике лжи имелась привлекательная возможность того, что Базилио говорил искренне и мог совершить то, о чем заявлял.

«Создавайте угрозы, реагируйте на них. Мысленно вставайте на место тех, кто хочет причинить Ему вред. Подпускайте их поближе, идите на риск, чтобы взамен приобрести знания».

Они всегда действовали по такому принципу, ещё со времён той истории с Астартой. То, что кустодии проводили подобные учения даже сейчас, когда перед ними открывались врата самого ада, могло показаться либо храбростью, либо глупостью, в зависимости от того, насколько ты склонен к риску.

— Следи за его местоположением, — сказал Вальдор, приняв решение. — Я лично приду за ним.

Рухнув на одиннадцатый высокий парапет восточного фасада Преграды Аурум, он врезался в скалобетонную дорожку и разбросал скопившихся там созданий в броне. Бойцы, как и он, носили багряные цвета, их доспехи в изобилии покрывали кроваво-красная краска, золотая и медная отделка. Превосходные воины, взращённые в традициях величественности и преданности.

Они неплохо справились, зашли так далеко. Шесть дней интенсивных обстрелов, за которыми последовала бронетанковая атака, прорвавшая четвёртый оборонительный круг, затем третий, и теперь ревностные сыны Лоргара находились в радиусе артиллерийского выстрела от высоких стен самой Преграды. За последние несколько месяцев враг предпринял три подобных натиска, которые провалились. Теперь же стойкость защитников наконец сломили, и разношёрстная орда легионеров-предателей, фанатичных культистов, машин Тёмного Механикума и их всё более дерзких демонических союзников достигла куртины. Подтянув осадные машины, неприятели обрушили на неё своё дьявольское оружие. Они обладали численным превосходством и боеприпасами и чувствовали, что настал подходящий момент.

Возможно, так оно и есть, подумал Сангвиний, схватив Несущего Слово за горжет и швырнув через край.

Затем Ангел атаковал второго воина и пронзил нагрудник копьём. Остальные бойцы бросились на него, не колеблясь, напрягая каждую генетически улучшенную мышцу, чтобы нанести удар примарху, не думая о риске для себя. Каждый из них с радостью умер бы, просто зная, что добился такой мелочи: попал в цель, немного ослабил врага, внёс пусть крошечный, но вклад в когда-то обещанную и теперь близкую победу.

Сангвиний мог бы восхититься такой безжалостной целеустремлённостью, если бы за ней стояла какая-нибудь другая причина. В реальности же их рвение ничего не стоило, не имело смысла, кроме мстительности, рабски зависело от веры в богов, которые не заслуживали поклонения ни одного живого существа. Он презирал их за это — возможно, больше, чем любого из тех, с кем сражался. Легко заметить, какая слабость привела, скажем, к тому, что легион Фулгрима стремительно утонул в безумии, и, возможно, даже как-то понять их — глупцов, попавших в ловушку собственных желаний. Эти же... эти... Они всегда знали, что делали. Они постигли скрытую теологическую систему вселенной, тёмные основы, на которых она покоилась, а затем добровольно и сознательно поклялись ей в верности.

— Предатели! — взревел Сангвиний, с хрустом вдавливая третьего воина в зубец стены и ломая ему шею. — Клятвопреступники!

Пока он сражался, прокладывая путь через захваченный парапет, небо над ним озарили направленные вниз люмены. Четыре «Грозовых птицы» пролетели сквозь мрак на малой высоте, окатив реактивными струями открытую секцию стены. Люки с грохотом распахнулись, и оттуда хлынули легионеры — тоже в багровом, но более ярком цвете сынов Баала, его бойцов.

Штурмовые отделения Кровавых Ангелов приземлялись вокруг него, их огнемёты и окутанные энергией клинки уже рычали. Не говоря ни слова, они вступили в бой рядом со своим примархом, и, объединившись, элита IX легиона взялась за расчистку участка стены. Выказывая неумолимую ярость и темп, они стремительно мчались по парапету шириной в пять метров, как вихрь клинков, что звенели и лязгали о керамит. Несущие Слово упорно сопротивлялись, выкрикивая ответные обличения, воздух вокруг них наполняло мерцание наполовину призванных демонов, их клинки разили смертоноснее благодаря заклятиям и эфирным ядам. Всё это делало их гибельно опасными, поэтому они сумели сдержать мощную контратаку. Кровавых Ангелов разносили в клочья, или рубили на куски, или швыряли с края стены в небытие.

Но с ними бился примарх, и у боя под сенью его замаранных крыльев мог быть только один исход. Несущих Слово постепенно оттеснили, их покрытые рунами доспехи раскололись, а невнятные заклинания стихли. Фантомных демонов рассеяли, изгнали, и они с воем исчезли из физического мира. Последнего из бойцов — великого поборника легиона в броне «Тартарос», увенчанной железной короной, — поверг сам Сангвиний. Клинок топора изменника разбился на куски, сломанная шея изогнулась. Ангел развернул наконечник копья, направил его вертикально над уже низверженным чемпионом и вонзил в основное сердце. Клинок вспыхнул разрядами энергии, под воздействием которых руки и ноги жертвы судорожно дёргались, пока примарх не выдернул оружие и не отключил питание.

После этого к работе приступили группы огнемётчиков: методично обходя трупы врагов, они сжигали всё и вся дотла, чтобы никакие неестественные останки не смогли неожиданно восстать и возобновить бойню. Тела павших лоялистов собрали и отнесли к парящим «Грозовым птицам», которые уже разворачивались и разгоняли турбины, готовясь к переброске. Налёт длился всего несколько минут, но баальцы не имели права медлить — они запланировали десятки подобных атак, неизменно направленных на то, чтобы купировать натиск противника в критической точке, ослабить незащищённые клинья наступающих частей и уничтожить ключевые командные подразделения.

Подойдя к краю парапета, Сангвиний посмотрел на Фасадные пустоши и разорённую зону, за которой некогда начинался старый квартал процессий. Каналы связи его шлема уже забивались просьбами о вмешательстве, они шли одна за другой, вечным непрерывным потоком. Ему тоже вскоре придётся снова взлететь, взмыть в ядовитые облака вместе с горсткой уцелевших штурмовых кораблей легиона. Ничего лучшего они сделать не могли — больше никаких крупных операций, только точечные удары, направленные на то, чтобы отступление не сменилось резнёй.

Ангел изучал территорию, которую они уступали. Подходы к Ауруму, за которые велись ожесточённые бои с тех пор, как пал космопорт Львиных врат, теперь полностью находились в руках противника. Передовые укрепления почти скрылись из виду — превратились в море почерневшей грязи, растоптанные миллионами сапог. Земля дрожала как от грохота вражеских орудий, так и от взрыва заминированных помещений далеко внизу. Над тысячей мест по всему опустошённому ландшафту поднимались столбы дыма, каждый из которых отмечал остов большого посадочного модуля или сверхтяжёлой бронемашины. Дул горячий ветер, горький на вкус, несмотря на фильтры шлема.

Они больше не сражались за то, чтобы удержаться на этой черте. Раньше на длинном кольце внешних крепостей проливали кровь и расходовали ресурсы лишь для того, чтобы замедлить врага, нанести ему урон, а не для того, чтобы помешать ему вообще прорвать периметр. Теперь, когда в стенах Внутреннего дворца уже в нескольких местах появились пробоины, оборона участков к востоку от Последних врат стала нецелесообразной. Огромные эвакуационные колонны струились из бункеров и пробирались по изрытой снарядами земле к убежищу сомнительной надёжности — вратам, расположенным ближе всего к центру. Теперь они бились ради того, чтобы как можно дольше защищать эти отходящие части, поддерживать хрупкий защитный заслон, гарантировать, что большинство солдат сможет отступить до того, как ворота падут и чудовища ворвутся внутрь.

Сосредоточившись, Ангел посмотрел дальше на север, пронзая взглядом плывущие клубы смога, чтобы хоть как-то разобраться в обстановке на местности. Он увидел отвесные стены Преграды Горгона, рубежа, ради сохранения которого он так усердно трудился, теперь окружённые прерывистыми линиями огня. Укрепление уже выпотрошили изнутри вражеские войска, бесновавшиеся там. За ним, едва различимый в пасмурной дымке, находился Мармакс. Насколько Сангвиний мог судить с такого расстояния, тот, похоже, продолжал сопротивляться — если они уберегут его от полного разрушения хотя бы ещё на час или два, это будет уже кое-что.

Дальше Ангел ничего не разбирал. Его уже некоторое время не посещали те видения — тревожные явления, когда он мельком заглядывал прямо в сознание братьев. Возможно, его теперь слишком занимали битвы, или же эта непрошеная и нежеланная способность исчезла сама по себе. Скорее всего, он просто получил временную передышку, случилось мимолётное затишье перед тем, как ветры эфира снова наберут силу. Пока что Сангвиний воспринимал только самые смутные психические ощущения — впечатления живых душ, захваченных бурей восточного фронта, который неуклонно обваливался. Среди них встречались и непокорные, и напуганные, но большинство из них испытывали глубокие страдания. Вот оно, ключевое изменение за последний месяц непрерывной борьбы: переход от страха к обречённости. Он и сам это чувствовал. Не то, что раньше, — не боль, не видения, а менее определённое недомогание, своего рода онемение, которое распространялось от рук и ног к туловищу, заставляя колебаться, сомневаться, сдерживаться. Когда Ангел закрывал глаза, ему чудилось, что он почти видит, как хворь выползает из сердца зловонной тьмы, как пробирается по кладбищам и полям захоронений и тянет лапы, чтобы задушить их всех.

Он не мог потворствовать этому. Надо двигаться, сохранять энергичность. А сейчас, здесь, на самом краю сужавшегося сектора под имперским контролем, ему следовало снова попробовать кое-что, пока оно не стало невозможным из-за растущего расстояния между ними.

— Брат, — произнёс Сангвиний по воксу, переключившись на самый надёжно закодированный канал, тот, который обеспечивал чёткую связь, даже когда остальные тонули в визжащих помехах.

Долгие секунды, в течение трёх глубоких вдохов, он ничего не получал в ответ. А затем, как раз в тот момент, когда Ангел собирался сдаться, донеслось шипение и треск.

— Значит, он послал тебя приволочь меня обратно? — раздался голос Джагатая, искажённый и слабый из-за шума помех.

Сангвиний улыбнулся. Вечно подозрительный, балансирующий на грани паранойи Хан почти не изменился.

— Как ты думаешь, если бы он попросил, я бы согласился?

На другом конце послышалось насмешливое презрительное фырканье:

— Возможно. У тебя отзывчивая душа.

— Последние врата почти обошли. Твоё окно для отступления сужается.

— Да, я заметил.

— И, хотя ты славишься тем, что успеваешь улизнуть в последнюю минуту, я боюсь, что эта возможность ускользает из твоей хватки.

— Мы не вернёмся.

— Вас почти полностью окружили.

— Да, это так.

Сангвиний сжал кулак, заставляя себя сохранять спокойствие. Он восхищался Джагатаем, когда-то долго работал с ним, закладывая основы либрариусов, не раз сражался бок о бок с Ханом, но всё же его ослиное упрямство могло раздражать.

— Значит, ты тоже сдался.

— Ничего подобного. — Последовала долгая пауза, как будто он подыскивал нужные слова. — Я знаю, ты уважаешь видения. По крайней мере, те, которые говорят правду. Я предвижу, что они победят, если не помешать ему. Магистр войны мало на кого может рассчитывать, потому что наши отчуждённые братья сходят с ума. Все, кроме одного.

— Но вместе мы сильнее. В самом центре.

— Возможно, в соответствии с твоей стратегией. — Слабый, сухой смешок в канале связи. — Прости меня. Дело не в характере. Речь идёт о том, что нам нужно, чтобы сломать тиски. Тиски, которые сокрушают наш дух. — Даже сквозь помехи Сангвиний слышал настойчивость в голосе брата. — Другие больше ничего не планируют. Они бросаются на поставленные перед ними барьеры, едва понимая, где находятся, едва помня собственные имена. Но он ждёт, вне нашей досягаемости, так же осторожно, как и всегда. Когда всё прочее превратится в пепел, когда мы подумаем, что ничего худшего уже не случится, он придёт. И тогда угаснет наша последняя надежда.

Сангвиний тщательно подбирал слова:

— Мортарион... изменился, брат. Он уже не тот, как в час вашей встречи на Просперо. Сможешь ли ты противостоять ему сейчас? Сумеет ли хоть кто-нибудь из нас?

— Я не знаю. Но если таков твой совет, то я полагаю, что, когда придёт твой час и тебя призовут выйти против одного из них, ты тоже уступишь. Отдашь своё копьё, извинишься. Снова отойдёшь в тыл.

Сангвиний рассмеялся:

— У нас уже кончаются места для отступления.

— Напрасно мы позволили, чтобы порт захватили.

— Ты по-прежнему так думаешь?

— Орудия целы, и их можно применить. А сейчас враги приземляются где хотят. И нам самим пригодится космопорт. Когда придёт Гиллиман, когда до победы нам будет рукой подать, ему понадобится быстрый путь вниз.

Победа. Хан по-прежнему думал о победе. Как это возможно? Неужели он тоже сошёл с ума, как и предатели, которые радостно буйствовали, разрушая дом собственной расы? Такая возможность существовала всегда. Он всегда ходил по краю.

— По крайней мере, в этом ты последователен, — сказал Ангел.

— В таком меня редко обвиняли.

Сангвиний поднял голову. На севере сквозь облачный покров пробились новые всплески огня. Ему уже пора уходить, чтобы заняться тем, что он делал с тех пор, как всё это началось, — предотвращать полный развал, заставлять войска сражаться ещё один день, ещё один час, ещё одну минуту.

— Я связался с тобой не для того, чтобы отозвать тебя, — произнёс Ангел. — Как бы мне ни хотелось, чтобы ты был с нами. Рогал всегда говорил, что рано или поздно ты сделаешь свой ход, и обычно он прав насчёт остальных из нас. Вот почему он всё организовывает. — Сангвиний наблюдал за пылавшими землями, развалинами некогда гордой галактической цивилизации, сокрушённой своими же пороками. — Я вызвал тебя потому, что если ты исполнишь свой план, то, возможно, сейчас мы разговариваем в последний раз. И поэтому я хотел передать тебе своё благословение. Я хотел пожелать тебе удачи. И я хотел выразить надежду, что ты так глубоко засунешь эту проклятую косу ему в глотку, что он никогда больше не найдёт свой дурацкий респиратор.

Джагатай громко рассмеялся. Несмотря на скверную связь, Сангвиний разобрал, что это правильный смех — не циничный, не понимающий, просто краткая передышка от удушающего напряжения.

— Мы ещё встретимся, мой друг, — сказал Хан. — Мы построим всё, о чём когда-либо мечтали. А до тех пор делай то, что должен. Поддерживай в них надежду. Удерживай стены.

Связь прервалась. Сангвиний постоял ещё немного один на парапете, наблюдая, как горит мир его рождения. Ангел оглянулся через плечо, туда, где возвышался огромный массив Внутреннего дворца. В темноте, на фоне сливающегося воедино зарева многочисленных пожаров, тот больше походил на склеп, чем на крепость.

— Я так и задумал, — тихо проговорил он.

А затем примарх спрыгнул, взмахнул крыльями, мощно ринулся в небо и снова исчез. Держа копьё наготове, он устремился к следующей битве, которая нуждалась в нём.

Они ослабли. Они надломились. Их воля к борьбе исчезла, их оборона рушилась.

Последние семь лет выдались такими тяжёлыми. Каждое завоевание пытались отбить, каждый триумф оплачивался кровью. Однако теперь, в самом конце, сопротивление ослабевало.

Они перестали верить — вот что подкосило их. До тех пор, пока они думали, что кто-то придёт им на помощь или же враги каким-то образом развалятся сами по себе, они сопротивлялись и стреляли в ответ. Теперь, однако, они бросали посты и бежали по длинным ущельями между задымлёнными шпилями, люди с истрёпанными нервами, со сломленным духом.

К его визави из Легионес Астартес это, конечно не относилось. Лоялисты всё так же удерживали позиции, по-прежнему упорно оборонялись, но даже им чего-то не хватало. Лоялисты как будто сражались по привычке, почти автоматически. Они больше не верили, что могут повлиять на исход битвы. Лишь совершали необходимые действия. Досматривали происходившее до конца. Он убил столь многих из них — ветеранов, капитанов рот, прославленных чемпионов. Пока неприятель умалялся, он рос, укрепляя репутацию, которая уже была внушительной в годы Крестового похода.

Индрас Аркета, капитан Третьей роты Сынов Хоруса, на мгновение задумался над этим. Левой рукой он сжимал шею воина Имперских Кулаков. В правой он держал любимый длинный клинок, который дивно колыхался и нашёптывал ему истины. Доспехи лоялиста украшали ветеранские почести, знаки долгой и легендарной карьеры, но теперь он уже умирал. Кровь струилась из каждого сочленения его брони, стекая по латам — состоящим больше из грязи, чем из керамита, испещрённым воронками от болтов и утратившим энергопитание.

Космодесантник пытался что-то сказать. Аркета немного опустил голову воина к себе, решив угодить ему, поскольку тот сражался достаточно хорошо.

— О чём ты там, а? — спросил он. — Выкладывай.

— Император... проклинает... твою... неверную...

— Ах, ничего интересного, — устало сказал Аркета. Выпустив голову воина, он рассёк ему горло прежде, чем тот упал на землю. Затем Индрас понаблюдал, как воин медленно умирает, как его жизнь густым потоком льётся из глубокой раны на шее, просачиваясь в пропитанную химикатами землю.

Аркета поднял взгляд. Длинная колонна бронетехники и пехоты с грохотом двигалась по проспекту, окружённая с обеих сторон разбитыми стенами разрушенных жилбашен. Там ехали «Лэндрейдеры» и «Сикаранцы» с корпусами в легионных цветах морской волны, вполне исправные, хотя они прошли через тяжёлую кампанию перед тем, как достигли основных точек проникновения. Пока их гусеницы перемалывали остатки баррикад, воздвигнутых в узких местах, на северном краю проспекта взорвались последние связки бронебойных гранат, разрушившие доты. Через обломки маршировали тактические отделения, двигаясь осторожно, но уверенно. Позади них громыхал большой «Контемптор», чьи тяжёлые ступни вдавливали куски жёлтых доспехов ещё глубже в грязь.

Ранее Индрас ожидал, что ему потребуется ещё шесть часов, чтобы достичь этой позиции. Здесь соединялись две главные магистрали, и перекрёсток служил ключом к следующему фронту битвы в городской зоне. За такое место дисциплинированный враг сражался бы, не жалея сил. Если бы здешние башни не разнесло вдребезги, возможно, Аркете даже удалось бы вскарабкаться по ним и разглядеть оттуда стены по периметру поля Крылатой Победы.

Возможно, у защитников кончились боеприпасы. Возможно, основные гарнизоны уже отступили, обнажив эту позицию. Возможно, воинами здесь пожертвовали ради какого-нибудь другого фронта. И всё же победа получилась слишком простой. Если он не будет осторожен, то с таким темпом продвижения его части оторвутся от линий снабжения, и танки остановятся из-за нехватки топлива.

Аркета наблюдал, как его войска проходят мимо, маршируя к самому сердцу города-дворца. Впереди звучали только крики и взрывы. Сзади не доносилось вообще ничего — как будто наступающие стирали всё на своём пути, вычищая планету начисто.

А затем с севера, где второй проспект пересекался с первым, в поле зрения внезапно появилась новая бронетехника, также принадлежащая XVI легиону. Спокойно и эффективно маневрируя, головные машины развернулись на месте и, сменив направление движения, присоединились к наступавшим бронетанковым ротам Аркеты. Несколько командиров секций выкрикнули приказы, но в остальном всё прошло без суеты. Хореограф позавидовал бы тому, как все они сомкнулись и объединили силы, прежде чем двинуться дальше на запад, вперёд, в самое сердце городской агломерации.

«Носорог» типа «Дамокл» вынырнул из тени, надвигаясь на Индраса. В последний момент командный БТР, вздрогнув, остановился, и в его распахнувшемся люке показался воин. Тот с лязгом спустился на обломки и подошёл к Аркете, сжав кулак и вытянув руку в легионном приветствии.

— Капитан! — крикнул он. — Уже здесь, да?

Индрас наблюдал, как соратник подходит к нему. Облачение легионера во многом совпадало со снаряжением самого Аркеты: прекрасный боевой доспех мастерской работы, длинный плащ с меховым подбоем, Око Хоруса на нагруднике. Они оба носили капитанские звания, но Азелас Баракса командовал Второй ротой, то есть всего на шаг ближе стоял к повелителю легиона. В другое время, учитывая, какое огромное количество глоток они перерезали ради магистра войны, эти офицеры могли бы ожидать места в Морнивале, но после катастрофы у врат Сатурна никто особенно не горел желанием возрождать тот старый обычай. Какой цели он послужил бы сейчас? Сыны Хоруса были орудиями живого бога, воинами-рабами бессмертного высшего существа. Нельзя давать советы богу или пытаться подсказать бессмертному. Когда любые их притязания эпохи Крестового похода канули в небытие, все они снова стали просто солдатами, инструментами, необходимыми для выполнения поставленной задачи.

— Да, неожиданно быстро идём, — бесстрастно сказал Аркета.

Ему не нравился Баракса. Капитан Второй роты, ограниченный человек, держался за традиции, существовавшие до великого разрыва с Террой. Как и многие старшие Сыны Хоруса, он смотрел на дары нового порядка с подозрением, цепляясь за обычаи Хтонии той поры, когда все они утверждали, что не верят в штуки вроде богов. Сейчас сохранять подобную точку зрения недальновидно: такой консерватизм не идёт им на пользу. Когда Торгаддона сразили, занимаемое им место стоило бы передать кому-то с аналогичными способностями, творению божеств, за которых они сейчас сражались, а не очередной копии Эзекиля, упрямо отказывавшейся принять неизбежное.

Подойдя, Азелас встал рядом с ним.

— Они сломлены, брат, — сказал Баракса. — Санктум просто лежит перед нами. Приходи и бери. И я обнаружил, что с трудом могу в это поверить.

Голос капитана звенел от энтузиазма. Несмотря на неприязнь к нему, Аркета разделял его чувства. Они добрались до сердца всего, души старой империи. Большинство его солдат никогда раньше не видели Терру, не говоря уже о том, чтобы ходить по улицам её древней столицы. Галактика полнилась чудесами, они исчислялись миллионами, но ничто не могло сравниться с этим местом, даже если оно лежало в руинах. Иногда ты спохватывался, порой даже в разгар боя, и вспоминал, где находишься. Ты бросал взгляд на огромные здания вокруг, на городской ландшафт, столь знакомый тебе по тысячам пропагандистских вид-лент, на резные символы триумфов эпохи Крестового похода, на могучие монументы, воздвигнутые, чтобы придать импульс этому невероятному, неповторимому подвигу, и удивлялся, как же всё зашло так далеко.

— Это ещё не конец, — произнёс Аркета, не желая впадать в эйфорию. — Нас затягивают всё глубже, и где-то там у них по-прежнему есть три примарха.

Баракса рассмеялся.

— Как ты осторожен! — Откинув плащ, он пошевелил пальцами правой латной перчатки и посмотрел вдоль длинной аллеи на скопления зданий впереди, кажущиеся горными хребтами. — Бастионный Притвор прорван — ты не знал? Три фронта сходятся. Им не справиться с этим. — Азелас вздохнул полной грудью, как будто такой воздух мог взбодрить его, а не навредить перегруженным токсофильтрам шлема. — Каждый час тысячи проходят только через пролом в Меркурии. Настоящий потоп. Красный Ангел внутри, делает то, что у него получается лучше всего. Подавляющий натиск. Нам просто нужно добраться туда первыми, прямо сейчас, — разбить последние врата, пока Пожиратели Миров не размололи всё в кровавое месиво.

Действительно, цель заключалась в этом. Хрупкое единство между легионами и фракциями уже нарушилось, и какие-то остатки сплочённости держались потому, что перед всеми ними стояла одна цель — ненавистный Император, Обманщик и Нарушитель Права первородства. Как только Он будет убит, всё это вновь рассыплется. Воины XVI легиона, величайшего из них, те, кто продвигал и поддерживал всё это с самого начала, должны не допустить полного развала, а для этого им нужно взять под контроль центр и надёжно засесть в тех самых бункерах, которые они сейчас пытались разрушить.

— Тогда ему нужно вернуться, — произнёс Аркета.

— Он уже здесь.

А вот это неожиданно.

— Абаддон? Он поправился?

— Мне сказали, что он наседал на апотекариев, превращал их жизнь в ад, пока они не сделали достаточно, чтобы вернуть его на фронт. Он приземлился у стены Вечности и прямо сейчас направляется к Меркурию. — Баракса похлопал Аркету по плечу. — Вот и всё, что нам нужно, чтобы закончить это. Наш вождь.

Индрас разозлился.

— Наш вождь на «Мстительном духе».

— Конечно. Конечно! Но здесь, внизу...

— Какое это имеет значение? Эзекиль — простой смертный. Совсем как мы. Следи, чтобы твои речи не завели тебя не туда, Азелас, ибо магистр войны всё видит и всё слышит.

Баракса пару секунд растерянно смотрел на него.

— И всеми любим, — пробормотал Азелас.

— Что?

— Все преисподние, брат, что гложет тебя изнутри? Ты должен быть доволен.

Да, что его беспокоило? Почему он не ликовал, наслаждаясь последним наступлением в сердце лицемерия? Никогда прежде он не опускал руку с клинком, никогда не сожалел об убийстве. И всё же чем ближе он подходил, тем мрачнее становился.

Хоруса с ними не было. Возможно, причина в этом. Однажды, когда-то давно, Индрас наблюдал за схваткой примархов и с трудом представлял, как что-то живое способно противостоять такой мощи. Если бы Хорус ступил на эту землю, здесь и сейчас, всё бы закончилось через несколько часов. О, Аркета знал всю ту чушь, которую болтали колдуны, — о великом обережном щите, о том, как он сдерживал обладателей величайших даров, но теперь этот заслон порван в клочья. Если буйный Ангрон сумел каким-то образом пройти сквозь него, то, конечно, и магистр войны сумеет.

Пока Хорус отсутствует, трещины в легионе будут неуклонно расширяться. Появятся закулисные воротилы вроде Бараксы, которым вскружил головы энергичный первый капитан. Утверждали, что Сикар, новый повелитель юстаэринцев, тоже креатура Абаддона. Возможно, это относится и к Икари, столь нелюбимому капитану Четвёртой роты. Что они все станут делать, если Луперкаль вообще никогда не появится? Не начнут ли они постепенно задумываться о том, кому лояльны на самом деле?

Легион по-прежнему хранил верность Хорусу, это так. Некоторые, как и сам Аркета, даже начали говорить о нём как о члене истинного Пантеона, о создании, невероятно возвысившемся над своей человеческой сутью и достойном более ревностного поклонения. Такого мнения придерживался Беруддин, капитан Пятой. Малабре, новый лидер Катуланских налётчиков, обладал пылкой верой. Но все они такие новоявленные, такие неопытные.

С легиона словно соскоблили верхний слой, его командиров. Старые великие имена, все эти торгаддоны, кибре, экаддоны, аксиманды, были стёрты. На смену им пришли жалкие копии, в том числе сам Аркета. Раздробленные, они начинали сомневаться и препираться, хотя им оставалось лишь руку протянуть, чтобы забрать величайший из трофеев.

Все, кроме Абаддона. Он прошёл через всё это если не без потерь, то оставшись самим собой, последним звеном, что соединяло их с наследием Лунных Волков. Неудивительно, что к нему прислушивались больше, чем когда-либо. На него смотрели снизу вверх как новобранцы, так и ветераны.

Хорус должен скоро прийти. Ему надо покончить с этой чепухой. Нужно напомнить верующим, почему они проливали за него свою кровь. Он обязан вести себя как магистр войны. В будущем он должен стать Императором.

— Просто желаю, чтобы это поскорее закончилось, — сказал Аркета Бараксе, убирая шепчущий клинок в ножны и снова готовясь выступать. — Мы уже достаточно разрушили. Пора снова начать строить.

Глава восьмая

Старые мечты

Предатель

Курултай

Невозможно представить, что тут опять будут что-то строить. Нет, только не здесь, только не так, как прежде. К тому времени, когда Раваллион вернулась в Колоссы, масштабы распада восточной зоны боевых действий стали болезненно очевидны. Подземные маршруты из Последних врат по-прежнему действовали на отдельных участках, но во многих местах произошли налёты, которые нарушили жизненно важные линии снабжения и вынудили обороняющихся перенаправить туда скудные резервы с поверхности. Многочисленные эшелоны маг-поездов, вызванных Илией, в основном прошли, но больше по тоннелям ничего не провезти. Любые оставшиеся подкрепления или снаряжение теперь придётся доставлять наземным путём, а такой вариант стал безумно опасным.

Она убедилась в этом на собственном опыте. Когда пришло время покинуть Внутренний дворец и вернуться на периферию, Соджук забеспокоился ещё сильнее. Каким-то образом ему удалось собрать эскорт из трёх дозорных спидеров и запасной «Химеры». Он даже не посоветовался с Раваллион и едва мог смотреть Илии в глаза, когда она отчитывала его.

— Мои извинения, сы, — сказал тогда Соджук. — В следующий раз обязательно уточню.

В ответ ей пришлось выдавить улыбку. Соджук, хитрый старый лис, понимал, что такого «следующего раза» не будет.

Потом они ехали по трудному участку, к западу от которого у Последних врат когда-то собирались большие имперские формирования. Там уже началась бомбардировка — даже глубоко под поверхностью чувствовалось, как содрогается земля. Чем дальше ты продвигался, тем хуже становилось. Примерно в пятидесяти километрах к северу от Львиных врат маленькому конвою пришлось на пару часов подняться на поверхность, и тогда показалось, что они попали в картину, изображающую ад. Сами ворота пылали, и горизонт на юге дрожал от огромного бушующего зарева. По развороченной пустоши разносились отголоски странных криков, из-за которых рябили лужи едкой воды в воронках.

— Якша, — злобно проговорил Соджук, напряжённо ведя транспорт по грязи.

Однако им повезло — они не столкнулись ни с одним из этих ужасов напрямую, да и вообще не встретили по дороге серьёзного сопротивления. Им пришлось обойти подразделение пехоты VIII легиона, направлявшееся на запад через руины, но в остальном их группе не попалось ничего хуже, чем банды культистов и предательской ауксилии, по которым они наносили мощные удары и тут же отступали. При первой возможности Соджук снова завёл конвой под землю, прямо в разрушавшиеся тоннели, что тянулись на восток, к вспомогательному укреплённому периметру.

Когда они наконец добрались до впускных проходов Колоссов, охраняемых башенками с тяжёлыми лазпушками и неподвижными рядами бронемашин V легиона, что стояли во тьме, озаряемой лампами, Илия протяжно выдохнула от искреннего облегчения. Пусть сейчас это место находилось в изоляции, почти полностью окружённое чуть ли не бесконечными армиями врагов, но здесь находился её народ. Раваллион попала на островок чего-то знакомого, крошечное напоминание о Чогорисе.

Там она попрощалась с Соджуком и поднялась на северную командную башню. Её рапорты уже собрали и разослали по сети связи, но никто не гарантировал, что они дойдут: в нынешние времена неразберихи тебе требовалось лично поговорить с людьми, чтобы приобрести хоть какую-то уверенность в том, что тебя услышали. Большую часть личного состава, оставшегося в залах оперативного управления Колоссов, теперь составлял персонал Пятого, так как почти всех штабистов Имперской Армии эвакуировали. Изредка сталкиваясь с офицерами не в легионном обмундировании, Илия всегда обменивалась с ними короткой улыбкой или кивком. Они стали такими же, как она: переняли обычаи Шрамов, не желали покидать компанию этих странных чужаков из другого мира и предпочитали умереть рядом с ними, а не возвращаться к тем, с кем они выросли. Так уж действовали на тебя родичи Джагатая — ты заражался их нравами, если не соблюдал осторожность.

Дойдя до главного наблюдательного зала, забитого людьми и погружённого в лихорадочную суету, она поговорила с Цинь Фаем — нойон-ханом и командующим обороной северной зоны. Он внимательно слушал её донесения, кивал и время от времени настойчиво просил рассказать подробнее, после чего сверял данные Илии с учётными книгами, которые ему приносили помощники.

«Теперь у них это получается лучше, — на такой мысли поймала себя Раваллион. — С другой стороны, им не оставили другого выхода».

В конце их совещания Цинь Фай поклонился ей.

— Наша искренняя благодарность, сы-Илия. Без вас мы бы не справились.

Пожалуй, он говорил верно. Белые Шрамы никогда не обладали такими ценными контактами, как она, — ходами в имперскую командную структуру, пригодившимися в данном случае. Хотя Раваллион порадовало осознание того, что она снова приносит пользу, сама эта мысль заставила её слегка загрустить: она почувствовала себя старым инструментом, который постепенно изнашивался, пока не оказалось, что им можно хорошо сделать только что-то одно. И если это — последнее задание, которое она выполнила для Шрамов, то оно выглядело незначительным. Ей лишь поручили затребовать и собрать повреждённые активы.

— Больше мы ничего не получим, — произнесла Илия. — Все пути на запад перекрыты.

— Тогда мы должны обойтись тем, что у нас есть, — сказал Цинь Фай.

А потом Раваллион внезапно почувствовала слабость. Она уже давно ничего не ела, дошла до обезвоживания. Илия несколько дней подряд переезжала с места на место, часто под обстрелом, без передышки. Ей стоило бы продолжить разговор с нойон-ханом, чтобы лучше понять, как развиваются планы, но Илия испугалась, что упадёт в обморок. Извинившись, она вышла и поспешила вниз, в свои покои, расположенные глубоко во внутреннем ядре крепости. Там она дрожащими руками взяла чашку с водой, расстегнула воротник генеральской шинели, тяжело опустилась на стул, закрыла глаза, и её конечности безвольно обмякли.

Только после того, как Илия несколько секунд просидела в тишине, до неё медленно дошло, что она не одна. Что-то ещё находилось здесь с ней, нечто огромное и чудовищно опасное, нечто, чему едва ли следовало пребывать в той же сфере бытия, что и Раваллион, не говоря уже о том, чтобы делить с ней комнату.

— Вы могли бы постучать, — пробормотала она с закрытыми глазами.

Когда Хан ответил, в его голосе прозвучала неловкость, чуждая его характеру, отчего Илия усмехнулась.

— Прости меня. Когда ты вошла, ты выглядела неважно, так что я... Ну, я не знал, как тебя предупредить.

Она открыла глаза и кое-как села более прямо. Каган, слишком большой, чтобы уместиться на любом из предметов мебели в её комнате, стоял у дальней стены, куда не падали тусклые лучи единственного люмена, и выглядел таким смущённым, каким Раваллион никогда его не видела.

— Я сейчас приду в себя, — сказала Илия. — Подойдите, поговорите со мной.

Он направился к двери:

— Ты выглядишь усталой. Мне не следовало ждать тебя здесь. Я вернусь позже.

— Нет, правда. — Подавшись вперёд, Раваллион коснулась пальцами латной перчатки и потянула его назад. — Позже у вас не будет на это времени. Мы не разговаривали уже несколько недель. Как следует то есть. Пожалуйста.

Джагатай колебался, глядя на неё сверху вниз. Они составляли потрёпанную пару — измотанный битвами военачальник и его измождённая посланница.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Хан.

— Старой, — ответила она. — Я чувствую себя очень старой. А вы как себя чувствуете?

Тень улыбки промелькнула на его гордом лице. Никто иной никогда бы не осмелился задать ему этот вопрос. Ни один из десятков тысяч воинов под его командованием, ни один из сотен тысяч солдат ауксилии, маршировавших под его знамёнами, даже не помыслил бы о чём-то подобном.

— Я чувствую... что со всем разделался, — задумчиво произнёс Хан. — Фигуры расставлены. Расчёты проведены. Очень скоро мы достигнем точки, когда ничего нельзя будет сделать, кроме самой операции.

Она осознала, что не слишком верит в это. Каган вёл такие речи накануне других сражений, и тогда она верила в них, но сейчас дела обстояли иначе. Ставки были выше, вероятность катастрофического провала — ошеломляющей. Они выбрали такой путь не добровольно, ни в одном из аспектов, которые имели значение. Илия изучала те же отчёты, что и Хан, присутствовала на тех же заседаниях совета. Ими руководило отчаяние, желание напоследок плюнуть в глаза судьбе, и если кто-то и выиграет от того, что они сделают, то уж точно не они сами.

— Но, конечно, не совсем, — добавил он с иронией. — Всегда есть сомнения. Тем более сейчас. Он затуманивает всё, и даже когда ты знаешь причину хвори, трудно напоминать себе, что она отчасти рукотворная и с ней можно и нужно бороться.

— В Санктуме ещё хуже, — сказала Илия.

— Могу представить.

— Но есть ещё что-то, не так ли? — Она отпила воды. — В смысле, вы же не за этим сюда пришли.

Шагнув в сторону от неё, Хан направился к полке, где Илия хранила несколько оставшихся старых вещей — печати, отмечавшие её вступление в Департаменто Муниторум, дешёвый пластальной сувенир на память о Триумфе, взятый ею с Улланора, и бесценный кинжал, подарок ей Цинь Са. Это оружие никогда не покидало ножен.

— «Никогда не иди лёгким путём», — сказал он, смотря на безделушки невидящим взглядом. — Мы настрадались из-за этого. А теперь, в некотором смысле, встали на самый простой путь из всех. Перестать сдерживаться, вырваться на свободу, как мы и обещали себе со времён Просперо. — Хан осторожно положил руку на полку. — Есугэй узрел это. Он рассказал мне о том, что видел. Что я закончу моё странствие, сражаясь с порождением тьмы, в мире тлеющих углей. И я пытался отмахнуться от его слов, но они постоянно возвращались. Вот в чём проблема с видениями грозовых пророков: ты спрашиваешь себя, а не воплощаешь ли ты их в жизнь собственными действиями. Так что, несмотря на все доводы, из-за которых наш замысел кажется неизбежным и правильным, возможно, в глубине души я просто устал от компромиссов и стремлюсь со всем разделаться. Самый лёгкий путь.

Пока Хан говорил, Илия изучала его. Он стоял прямо, как всегда. В своих доспехах Джагатай по-прежнему выглядел внушительно, но у неё возникло ощущение, что под этими латами больше пустоты, чем когда-либо. Все бойцы легионов были одинаковы — их создали для того, чтобы они шли вперёд, невзирая на то, насколько они истощены и изранены. Стандартный человек через какое-то время сдастся, но воины Императора просто будут сражаться, пока феноменальные механизмы их тел не развалятся окончательно. Смерть не значила для них ничего. Бесчестье — почти всё. И поэтому они говорили о невообразимом испытании, которое не сулило ничего, кроме боли в самых немыслимых масштабах, как о ««лёгком пути».

— Почему он рассказал вам об этом? — спросила Раваллион.

— Я не знаю. Думаю, потому, что это его беспокоило.

— Или же он считал, что должен так поступить. Чтобы у вас появился выбор.

— Возможно.

Илия глотнула ещё немного воды. Она чувствовала, что понемногу обретает себя. Порой забывалось, какое доверие тебе оказывают, говоря с тобой так откровенно. На протяжении многих лет Хан делал так лишь изредка. Сейчас его голос звучал почти так же, как незадолго до битвы у разлома Катулл — он размышлял о прошлом, беспокоился о будущем, — поэтому беседа с ним казалась более важной службой, чем сбор танков.

— Как вы знаете, я так и не завела семью, — начала Раваллион. — Я никогда по-настоящему не знала, хочу я этого или нет, а к тому времени, как задумалась о ней всерьёз, уже упустила возможность. Сожалений у меня нет. Я сделала то, что следовало. И как раз в тот момент, когда я думала, что добралась до финала, я прибыла на Улланор и неожиданно накрепко связалась с вами. Так что в итоге у меня появилась семья, и из-за всех вас я испытывала ярость, беспокойство и изнеможение — всё то, что, как мне казалось, я упустила. — Она грустно улыбнулась. — Но самым трудным стал последний урок, ведь потом вы все начали умирать, и я узнала, как это больно. А я, самая слабая, почему-то всё ещё дышу. Теперь я начинаю спрашивать себя, не получится ли так, что я уцелею, когда вас всех не станет. Я оплачу вас, если выживу, как оплакиваю Таргутая, Са и Халджи. — Илия посмотрела на Хана. — Но ещё я буду гордиться. Трон, я буду гордиться вами! Не потому, что вы самый храбрый или лучший, а за то, что вы делаете. Вы задаёте нужные вопросы. Я научила вас, как уберечь склады боеприпасов от истощения, но я не учила вас спрашивать. Вы делали так всегда. — Она с трудом приподнялась на стуле, чувствуя, как тело предаёт её. — И теперь пришло время, мой Хан. Вот почему мы вернулись.

Он подошёл к ней. Чтобы оказаться с ней на одном уровне, Джагатаю пришлось опуститься на колени. Примарх подал ей огромную руку, она протянула свою, и они обменялись крепким рукопожатием.

— Я сделаю всё, что смогу, чтобы уберечь тебя здесь, — сказал он.

— Если они придут сюда, пока вас не будет, я устрою им ад.

— Непременно так и сделай. — Хан посмотрел на неё глубоко посаженными глазами, способными мгновенно вспыхнуть боевой яростью, взиравшими как на царства богов, так и в братские могилы смертных. — Потому что я собираюсь вернуться.

— Хорошо.

— Нам ещё многое предстоит сделать.

— Как всегда.

— Тогда будь здесь. Живой, здоровой и снова готовой служить.

— Как пожелаете, мой повелитель, — произнесла она, сжимая его латную перчатку, — так и будет.

Крозий потянул, и длинная полоска мяса и жира выскользнула наружу, блестя тонкой струйкой крови. Он поднял её, поворачивая в свете огней и изумляясь преобразованиям, что творились внутри неё. Зэдал всегда обладал хорошим зрением, но теперь оно, казалось, фокусировалось на биологической материи с почти возмутительной чёткостью. Стоило ему прищуриться, как на границе видимости проявлялись сами клетки, бурлившие и делившиеся в беспорядочном неистовстве мутаций.

И что самое удивительное, это происходило в реальном времени. Всего час назад он приготовил зелье, ввёл его внутривенно, и вот уже кожа и мышцы дрожат, принимая новые формы, одни из которых откровенно бесполезны, а другие, возможно, очень даже удобны. Присмотревшись, Крозий увеличил изображение с помощью треснувших линз шлема. Так много парадоксов... Сухожилия, которые он изучал, явно быстро атрофировались, поражённые какой-то губительной оспой, и всё же их структура не проявляла никаких признаков разрушения. Даже напротив, быстрый распад сделал их в целом более прочными, более долговечными. Он понимал, что это невозможно, но не мог отрицать того, что сам воспринимал. Тут требовалось гораздо более обширное исследование.

В тот миг пациент широко раскрыл глаза, и в них вспыхнула лихорадочная паника. И Зэдал не мог винить его за это.

Уронив внутренности мужчины обратно в разрез на животе, апотекарий протянул руку и похлопал его по потному лбу.

— Тихо, тихо, — прошипел он. — Весьма примечательно. Я даже не знаю, почему ты не умер. Должен был, но не умер. Разве не чудесно?

Мужчина попытался закричать и вывернуться, однако кляпы и путы, которыми его обмотал Крозий, держали вполне надёжно. Процедуры могут продолжаться очень долго, и каждая секунда будет приносить какое-нибудь новое откровение. Даже боль рано или поздно утихнет. Старое имперское обмундирование, которое носил этот человек, сгниёт, глаза потеряют зрачки, кожа станет серо-зелёной, и тогда он окажется одним из них — тех, кто стоит на границе жизни и смерти, кого так трудно убить и так трудно оживить. Что-то вроде переходной формы между разными царствами бытия.

Решив, где сделать ещё один разрез, Зэдал потянулся за ржавым скальпелем, но его отвлёк шум за пределами помещения. Подняв голову, Крозий окинул взглядом грязное старое хранилище в подвале космопорта, которое ранее превратил в своё маленькое логово для экспериментов. Что-то шевелилось вокруг тяжёлой стальной двери, пробираясь сквозь крошечные щели. Послышалось жужжание, глухой вой, который словно бы доносился сразу отовсюду.

— А, — сказал он, сообразив, в чём дело, и убрал инструменты.

Крозий нажал большим пальцем на одну из рун переносного пульта управления, и все многочисленные дверные засовы отъехали в сторону.

Тиф грузно пробрался в проём, и сопровождавший его плащ из мух просочился следом. Насекомые — все до единого толстые, чёрные и волосатые, — садились повсюду и плотными комками падали на пол. Их хозяин прошёл сквозь них, как будто выскользнул из густого тумана, видимый только частично: прежде чёткие края его силуэта теперь размывались и постоянно смещались.

— Апотекарий, — прохрипел он.

Калас всегда отличался язвительностью. Он будто не говорил, а каркал, и вечно злился. Хотя бы это в нём не изменилось.

— Владыка Тиф, — произнёс Зэдал, склонив голову. — Как неожиданно.

Тиф оглядел столы для экспериментов Крозия: две сотни, каждый занят. Невозможно сказать, что он думал обо всём этом, но, судя по внешним признакам, увиденное его не особенно заинтересовало.

— Ухожу отсюда, — коротко сказал он. — Ночью. Приказ примарха.

— Сейчас? До штурма?

Тиф фыркнул.

— То есть ты знаешь, когда всё начнётся? А я нет. Он ждёт слишком долго. Он всегда вёл себя слишком осторожно. Вот почему я ему нужен. — Затем он словно бы дёрнулся, чтобы рывком вернуть себя в настоящее. — Но я не собираюсь уходить далеко. Мне наплевать на тот маяк. Зачем он мне? Я хочу, чтобы ты оставался на связи и сообщил мне, когда вернуться.

Крозий моргнул. Всё это выглядело очень странно. Он ничего такого не знал ни о намерениях примарха, ни о диспозиции легиона. Также Зэдал никогда близко не общался с Тифом — насколько он понимал, никто так не делал. Он полагал, что находится несколько в стороне от любых политических интриг внутри Гвардии Смерти, и почувствовал себя неуютно из-за того, что теперь его втягивали в распри.

— Я не уверен... — начал Крозий.

— Успокойся, я не прошу ни о чём предосудительном. Связь ненадёжна. Сообщения теряются. Я не хочу оказаться в затруднительном положении, когда настанет решающий момент.

Он говорил правду: их оборудование разваливалось, когитаторы больше не функционировали, из-за чего процесс передачи приказов, и без того сложный, становился ещё затруднительнее. Вот почему примарх собрал столь многих из них здесь, в одном месте: чтобы отдавать команды лично.

— Ты же понимаешь, — осторожно произнёс он, — что я не технодесантник.

— Нет, но ты начинаешь применять более совершенные дары. Полагаю, у тебя для этого достаточно воображения.

Говоря, Тиф извлёк из недр своей брони, окутанных роями мух, два каких-то предметаа. Или, возможно, они вылезли сами, потому что оказались какими-то существами — маленькими толстыми созданиями, покрытыми язвами и нарывами, чьи тела почти целиком занимали рты. Они шумели, когда двигались. По звукам казалось, что они или хихикают, или шепчутся между собой, или просто плюются и пускают слюни. Они выползли на выставленные ладони Тифа, по одному на каждую, где принялись корчить друг другу рожицы.

Крозий мгновенно почувствовал себя заворожённым. Существа воняли и были так же отвратительно уродливы, как любая нечисть, какую он только мог вообразить, но ему приходилось подавлять желание взять их на руки, поиграть с ними, погладить шипастые спинки и почесать рогатые головы.

— Что это? — спросил он.

— Похоже, частицы самого бога, — сказал Тиф с несвойственной ему нежностью. — Мельчайшие отражения, но привлекательные, не так ли?

У одного создания, почти чёрного, кожа тускло блестела. Другой, почти белый, был матовым, как мел. Они по-детски гукали и ухмылялись под взглядом Зэдала, раскачиваясь взад-вперёд.

— Очаровательные, — сказал Крозий. — Совершенно очаровательные.

— Это близнецы. Две стороны одной и той же сущности. Чрезвычайно тесно связаны между собой. Скажи что-нибудь одному из них, и другой это узнает.

Зэдал сразу всё понял.

— Тогда могу я взять тёмного? Мне нравится блеск в его глазах.

Тиф грубо хохотнул.

— Как тебе угодно.

Он протянул руку с маленьким созданием, и оно, выпрыгнув из ладони воина, с мокрым шлепком приземлилось на сгиб локтя апотекария. Оказавшись там, существо захихикало и заёрзало, устраиваясь поудобнее на гниющей броне. Крозий не смог удержаться от радостного смешка и принялся безудержно баюкать его.

— Я попрошу у тебя только вот что, — продолжил Тиф. — Присмотри за ним. Узнай его. Следи, чтобы он не пострадал. И, когда придёт момент, воспользуйся им.

Крозий снова посмотрел на него:

— И что это будет за момент, владыка?

— Если тебе нужно будет поговорить со мной, ты узнаешь.

Затем Тиф попрощался. Тучи мух поднялись и собрались вокруг него, яростно жужжа. Он направился к открытой двери, и вереницы гудящих насекомых последовали за ним.

Крозий едва заметил, как он ушёл. К тому времени Зэдал уже увлечённо щекотал и ласкал приземистое существо у себя на руке. Оно хлопало глазами, радуясь вниманию. Гвардеец Смерти какое-то время смотрел на него, пока приглушённый стон субъекта на столе не вывел его из мечтательности.

— Что ж, мой маленький хозяин, — проворковал он и снова потянулся за скальпелем, следя, чтобы создание не упало с доспеха. — Оставайся здесь и наблюдай. Я и сам учусь, с каждым днём узнаю всё больше, а мы ведь только начали.

Когда Джангсай снова отправился на восток, ситуация уже намного ухудшилась. Держась так низко, как только осмеливался, мчась настолько быстро, насколько позволяли двигатели спидера, он скользнул взглядом по панораме горящих зданий и увидел, как повсюду вспыхивают бои и беспорядки. Они распространялись хаотично, как лесной пожар по сухой траве. В нескольких городских зонах давно копившееся чувство безнадёжности переросло в тотальную панику, в результате чего гарнизон бросил линии обороны, а огромные толпы гражданских устремились по нескольким разблокированным магистралям. Хан не раз видел, как защитники Дворца применяли оружие против этой массы людей, чтобы она не смела позиции дальше в тылу. Это только усиливало панику. Сам воздух звенел от отчаяния: его переполняло нечто вроде безумия изголодавшегося зверя, которое истребляло последние претензии человечества на цивилизованность.

От внутреннего угла Адамантовой он направился на северо-восток, держась вплотную к развалинам укреплённых секций в пределах периметра, после чего двинулся вдоль разбитого магистрального проспекта Золочёный Путь. Блокпосты, которые ему пришлось миновать по дороге к «Небу», либо опустели, либо погрузились в хаос. На одном из последних пунктов, где ещё поддерживался порядок, часовые предприняли отчаянную попытку остановить его. Солдат, без сомнения, сбил с толку вид ценной машины — легионного спидера, который направлялся прямо в зону массовой бойни без сопровождения или тяжёлой поддержки. Хан почти не уделил им внимания, лишь резко увеличил скорость, чтобы усложнить им прицеливание, и умчался, взмыв над жилблоками впереди. Они даже стреляли в Джангсая, возможно, приняв его за какого-нибудь дезертира.

Дальше всё стало ещё хуже. Любые имперские формирования к востоку от блокпоста либо уже погибли, либо их уничтожали. Джангсай стал свидетелем того, как свирепый враг равномерно истреблял среди руин целые пехотные дивизии, отрезанные от помощи, и единственное, что они могли сделать во имя долга, — как можно дороже продать свои жизни. Самого хана вскоре выследили силы предателей, и спидеры, принадлежавшие как Двенадцатому, так и Восьмому легионам, сели ему на хвост. Несколько подобрались совсем близко, едва не поймав его в скверном лабиринте разрушенных виадуков, но мало кто умел управлять летучей машиной так, как сын орду.

Максимально разогнав «Кизаган», он с рёвом помчался на полной скорости по быстро сужавшимся улочкам, и в итоге даже Пожиратели Миров прекратили погоню. Джангсаю помогло и то, что он не особо привлекал их как мишень — у них имелись гораздо более заманчивые цели на западе, где основные скопления имперской бронетехники по-прежнему вели что-то вроде боя.

Вот почему, когда хан наконец добрался до Колоссов, двигатели спидера были изношены, а сам воин дышал прерывисто и неглубоко. Оставив машину в одном из ангаров и сдав конфиденциальные инфопланшеты, он понял, что не сумеет отрапортовать Ганьзоригу, как предполагалось, поскольку все, кого он встречал, говорили ему одно и то же: созывается курултай.

Торопливо стерев большую часть запёкшейся липкой грязи со шлема и нагрудника, Джангсай, лязгая бронёй, прошагал по извилистым тоннелям к залу совета. По всей крепости ощущалось волнение, слуги и легионеры явно готовились к боевым действиям. Когда он уезжал, тут царил мрачный настрой, людей заражало то самое оцепенение, которое словно бы просачивалось во всё и вся. Теперь же наметился некий сдвиг. Ненамного и, возможно, ненадолго, но всё же произошла ощутимая перемена.

Ещё подходя к цели пути, хан уже слышал голоса, что доносились из-за стен помещения. Миновав тяжёлые двери, он вошёл в главный зал совета — круглое пространство, ничем не заставленное, окружённое концентрическими кольцами наклонных трибун. Вместо окон свет давали подвесные люмены, а поверхности были из неотшлифованного скалобетона и пластали. Под потолком сиротливо висело выцветшее знамя армейского командования врат Колоссов, а на прочих стягах демонстрировались символы собравшихся братств: топоры, луки, молнии и ястребы. Протиснувшись вдоль ближайшего изогнутого ряда, Джангсай занял место на трибуне.

Он быстро огляделся, чтобы сориентироваться. Сейчас на дальней от него стороне круга выступал Наранбаатар, глава задын арга. Рядом с ним стоял Намахи, глава кэшика — почётной гвардии. Присутствовали также Ганьзориг и Цинь Фай, два самых старших нойон-хана. Прочие воины, собравшиеся на трибунах, командовали различными братствами. Джангсай знал всех ханов по именам. Многие отличились во время долгого периода пустотной войны, и теперь их имена гремели по всему легиону: Айнбатаар, Хулан, Цолмон. Пришли и терране, и чогорийцы, даже несколько братьев из «свежей крови», включая его самого.

Однако никто из них не производил такого впечатления, как Шибан-Тахсир, которого отделяло от примарха лишь несколько мест. Похоже, с тех пор как Джангсай видел его в последний раз, на лице воина, не скрытом под шлемом, появилось несколько новых шрамов. Никто не назвал бы Шибана красивым — его узкие чогорийские черты сменились мешаниной металла, рубцовой ткани и пучков колючей бороды. Если бы орду нуждалась в символе многих испытаний и преобразований, которые претерпела во время войны, Тахсир прекрасно бы подошёл на такую роль. На Ридже Джангсаю говорили, что ханы Пятого когда-то славились весёлостью в бою, вольностью и своеобразием. Теперь они выглядели такими же мрачными и потрёпанными, как и любые другие воины раненого Империума: из них выбили жизнерадостность, их радость притупилась. Глядя сейчас на Тахсира, ты вряд ли мог представить, как что-то из этого способно вернуться.

Сам Каган занимал почётное место, стоя справа от старшего грозового пророка. Рядом с ним была Мудрая, одна из немногих не-астартес, кому доверяли настолько, что разрешили присутствовать. Джагатай казался задумчивым: он смотрел в пол, небрежно сцепив руки.

— Мы знаем, откуда это исходит, — говорил Наранбаатар так же спокойно и ровно, как всегда. — Примарх Четырнадцатого вознёсся в новую форму, которая расширяет и усиливает его мощь. Он ещё недавно обрёл это обличье, поэтому сейчас его могущество так велико, насколько это возможно. По мере того как он собирает вокруг себя всё больше себе подобных, его сила только растёт. Даже если он решит никогда не покидать свою новую крепость, отчаяние, излучаемое им оттуда, будет таким же грозным оружием, как и всё, чем обладает враг.

— Но зачем он скрывается? — спросил Цолмон-хан. — Почему не использует свою мощь открыто?

— Потому что он не дурак, — ответил Каган. — Он знает о бойне, развязанной во Дворце. Он знает, что разрушение такого масштаба выводит из равновесия всё и вся и что даже величайшие создания могут сгинуть там. — Вскинув печальные глаза, Джагатай посмотрел на Цолмона. — Он поступает как хороший полководец: собирает все силы, не тратит их впустую, готовится к тому моменту, когда и его союзники, и его враги будут истощены.

— Значит, он по-прежнему трус, — холодно сказал Цолмон.

— Он по-прежнему тот, кем был всегда, — сказал Каган. — Осторожный. Терпеливый.

— И всё же он должен пойти на приступ в ближайшее время, — произнёс Наранбаатар. — Об этом нам говорят прорицания. Начавшись в полную силу, его атака ударит по Дворцу как раз в тот момент, когда наступательный порыв Шестнадцатого и Двенадцатого легионов достигнет пика. Каждая проведённая нами симуляция, любое исследование возможных вариантов будущего указывают на то, что этот комбинированный натиск сокрушит любую уцелевшую оборону. Снова и снова нам грезятся одни и те же слова: «Повелитель Смерти не должен переступить порог». Если случится так, то надежды не останется.

— Разве владыка Дорн не видит этого? — спросил Хулан-хан.

— Мой брат видит это достаточно хорошо, — ответил Каган. — Но что он может сделать? Красный Ангел разрушает Санктум вокруг него, а прямо у его дверей собрались самые крупные полчища Сынов Хоруса со времён

Улланора. Дворец уже рушится, хотя Рогал задействовал все мечи, что есть в его распоряжении. Но он знает, что мы здесь.

— А враг — нет, — сказал Наранбаатар. — По крайней мере, они не определят нашей точной численности, пока снова не атакуют это место напрямую. На краткий промежуток времени возникла неопределённость. Мы забили каждую частоту связи, которую всё ещё используем, рапортами о передвижении, которые указывают на полномасштабное отступление к Последним вратам. Большинство отрядов ауксилии, отправленных нами на запад, имели машины в цветах легиона, — как макеты, так и настоящие. Мы даже допустили, чтобы некоторых наших воинов взяли в плен, и всё это ради того, чтобы распространить ложные сведения о нашей диспозиции... — Старый грозовой пророк на миг почти утратил самообладание. — Их жертва столь же велика, как и любая другая, принесённая во имя этого дела. После победы их имена будут с честью записаны в Цюань-Чжоу.

«Вот, опять, — подумал Джангсай. — Снова эта спокойная, раздражающая уверенность».

— Маскировка не продержится долго, — произнёс Каган. — Даже среди всей неразберихи, вызванной главным наступлением, нас скоро обнаружат. И поэтому мы должны действовать. Все наши приготовления, все расчёты вариантов развития событий пригодятся нам в этот час. Планы составлены, задачи намечены, техника готовится. Мы должны нанести сильный, быстрый и точный удар, не имея другой цели ни перед глазами, ни в мыслях. Если мы потерпим неудачу, все потерпят неудачу. Если мы добьёмся успеха, это поможет другим выполнить главную задачу.

— Мы не можем полагаться на неулучшенные войска, — сказал Намахи. — Нам известно, что верхние уровни космопорта разгерметизированы, а нижние теперь заражены как чумой, так и якша. Это самые сложные условия, в каких мы когда-либо сражались. По этой причине поддержку нам будет оказывать манёвренная бронетехника, собранная сы-Илией.

Мудрая, которая единственная в зале сидела, подобралась.

— Я достала столько «коробочек», сколько смогла, — произнесла она. — Все с токсозащитой, укомплектованы экипажами и переоборудованы для ближнего боя. Потянула за кое-какие ниточки... — Раваллион лукаво усмехнулась своим мыслям. — Это орава пушек из сотни полков. В итоге мы переквалифицировали их всех, объединив командование. Вы отправитесь на войну с Первым Терранским бронетанковым. Первым и последним, возможно, но звучит всё равно неплохо.

— Танки? — уважительно, но со скепсисом спросил Цолмон. — В космическом порту?

— Ты не видел его изнутри, — вмешался Шибан. — Он построен для приёма пустотных кораблей: там можно провести пять «Гибельных клинков» в ряд и ни разу не поцарапать каменную кладку.

— Колоссы находятся в восьмидесяти километрах от границ порта, — сказал Намахи. — Переход напрямую через оккупированную территорию, все транзитные пути разрушены. Наш единственный шанс — это скорость. Увязнем, и все умрём на открытом месте. А вот если прорвёмся внутрь, тогда у нас хотя бы будет крыша над головой. Мы вернём основные орбитальные комплексы и снова заставим вражеские десантные суда бояться планетарной высадки.

Некоторые из ханов, производя мысленные подсчёты, выглядели встревоженными.

— По всему этому участку окопались силы неприятеля, — осторожно произнёс Айнбатаар. — Они не все будут сметены.

— Нет, нам предстоит биться с самого начала, — сказал Шибан, и по тону его металлического голоса показалось, что он предвкушает это. — Однако мы сосредоточим плотный кулак, и нам не нужно удерживать позиции — только прорваться через них.

— Всё равно, — заговорил Хулан. — Мы можем справиться с наземными войсками, учитывая внезапность, но воздушного прикрытия у нас больше нет.

— Не совсем так, — сказал Джагатай, глядя на Джангсая. — По крайней мере, я надеюсь, что не совсем.

— Цель достигнута, Каган, — доложил хан, кланяясь. — Платформа переместится, как приказано.

— Орбитальная крепость «Небо», последняя из тех, которые приземлил мой брат, — произнёс Джагатай. — Она пострадала, но сохранила двигатели плотной среды и может прикрывать наступление с малой высоты. Если добавить то, что осталось от атмосферных сил легиона, мы получим кое-какую защиту в воздухе. Не идеально, но хоть что-то.

В зале воцарилась тишина. Джангсай взглянул на других ханов. Одни из них, такие же новички, как и он, командовали примерно сотней клинков каждый. Под началом других, ветеранов Крестового похода, служило вдвое больше воинов. Любой хан доверял примарху больше, чем собственным чувствам. Ханы следовали за ним в каждой битве с момента разрушения Единства и в награду за доверие выживали под напором самого тёмного прилива. Они испытывали к нему несравненную преданность. Они были едины в своей цели. Они не ведали страха.

И всё же, когда Хулан заговорил, показалось, что он просто озвучил ту самую мысль, которая сейчас вертелась в голове у каждого из них.

— Мой Хан, — отважился спросить он, ведомый не малодушием, а осознанием того, что нужно определить ответ сейчас, разделаться с этим до того, как возвращение станет невозможным. — Мы справимся?

Каган слегка кивнул, подтверждая, что услышал вопрос. Он крепче стиснул пальцы.

— Нет, если промедлим, — тихо сказал Джагатай. — Ещё день, может два, и момент будет упущен. Как только он всё подготовит, у нас не хватит сил сломить его. Нужно ударить, пока он поглощён своими завоеваниями. За ним численное преимущество, его дары, его сила. Всё, что есть у нас, — то, на что мы полагались всегда. Наша быстрота. — Хан мрачно улыбнулся. — Взгляните, что мы на самом деле можем сделать для Империума? Сумеем ли поддержать его сейчас, взвалив себе на плечи? Нет, нас не для этого создавали. Но мы можем убивать за него. Мы можем ломать, мы можем сжигать, мы можем разрушать. — Улыбка исчезла. — Мы сделали всё, о чём они нас просили. Мы удержали их линию фронта, прочертили её своей кровью, но этого не хватило. Если нам суждено умереть здесь, в мире, в котором нет души и открытого неба, радующего тебя, тогда мы умрём, делая то, чему нас учили.

Примарх оглядел зал, и под его взором каждому хану почудилось, что он здесь только один, единственный, кому Джагатай напоследок доверяет свои мысли перед тем, как прозвучат боевые горны и заработают двигатели.

— Но проведите меня к моему брату, — сказал Каган, — и, вечность мне судья, я навсегда очищу вселенную от его смрада.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава девятая

Отсутствие определённости

Погоня

Пустое гнездо

Запах пропал не сразу. За свою неестественно долгую жизнь Олл Перссон испытал много чего плохого. Кое-что из самого худшего произошло недавно, в ходе всего этого беспорядочного шатания через пространство и время. Эти столкновения перетекали одно в другое, сливаясь в череду всё более зловещих потасовок и побегов, которые никогда не опирались на надёжный фундамент последовательной истории или ощущение точного местоположения, никогда не становились упорядоченными, предсказуемыми или понятными.

У солдата всегда такая судьба: долгие периоды скуки, внезапные вспышки ужаса. Впрочем, для Олла «долгие периоды скуки» длились веками, из-за чего недавние мимолётные промельки ужаса казались ещё более яркими и неконтролируемыми.

Однако же, несмотря на всё это, ничто из пережитого ни на нынешней войне, ни на любой другой не могло сравниться в кошмарности с тем, что произошло в улье Хатай-Антакья.

Он сидел в главном трюме лихтера, обливаясь потом и лихорадочно дрожа. Руки безостановочно тряслись. Олл знал, в чём дело: отсроченный шок, избыток адреналина и кортизола, которые теперь безостановочно командовали ему «биться или бежать». А может, просто обычный нервный срыв. Уже давно пора, кстати. В райском улье он так упорно боролся за то, чтобы выжить и не попасть в приторно-сладкие чудовищные сады, что не имел права свалиться от шока. Теперь последствия настигали его, и обморок казался очень даже вероятным. Он по-прежнему чувствовал тот запах на одежде, коже и волосах.

Но он не мог позволить себе уступить слабости. Ещё нет. Возможно, через несколько дней Перссон сдастся и наконец отыщет какой-нибудь выход. Однако теперь он как никогда близок к тому, чтобы попасть туда, куда нужно. Всё складывалось воедино.

«Ещё немного, Олланий, — сказал он себе. — Когда мы доберёмся туда, там и расклеишься, если захочешь. Сейчас с тобой незнакомые люди. Совершенно незнакомые. Не устраивай сцен, только не перед ними».

Перссон старался. Он держал голову высоко поднятой. Он потел и сглатывал слюну, но не терял сознание.

Зибесу тоже приходилось туго. Он уже какое-то время раскачивался, очень медленно, обхватив руками лодыжки, и бился затылком о внутреннюю стенку трюма. Кэтт хмурилась — Олл предположил, что она с подозрением относится к новым людям, которых они взяли с собой. Графт, конечно, не обращал на всё это внимания. Кранк, однако, выглядел почти сломленным: твёрдая внешняя оболочка никуда не делась, но внутри явно зияла пустота. Ему будет не хватать Рейна. Как и им всем.

А теперь перейдём к новичкам. Лидва, прототип космодесантника, которого прихватил с собой Джон. Олл сразу узнал старого телохранителя Эрды, хотя прошло много времени с тех пор, как они в последний раз беседовали по-настоящему. Странное ощущение — снова оказаться так близко от него. Лидва, со своей стороны, воспринимал всё это спокойно.

Последние двое были самыми странными из всех. Колдунья по имени Актея, которая появилась, будто некий призванный джинн, именно в тот момент, когда казалось, что они вообще никогда не выберутся из Хатай-Антакьи, и её спутник, тот, кто называл себя Альфарием. В отличие от остальной группы эти двое, похоже, знали, куда идут. Видимо, следовали какому-то плану.

Хотя, возможно, они просто блефовали — Олл на горьком опыте убедился, как часто оказывается, что у тех, кто вроде бы крепче всего держит ситуацию под контролем, в действительности самая ненадёжная хватка. К Нему это, конечно, не относилось. Он всегда точно знал, куда идёт.

Олл закашлялся и стиснул кулаки, пытаясь собраться с мыслями. Они сумели выжить. Теперь предстояло решить, что делать дальше.

Поэтому он просто сказал это вслух. Надо же с чего-то начать.

— Что нам теперь делать? — поинтересовался Перссон.

Кранк не поднял головы. Кэтт с отвращением отвернулась. Актея рассмеялась, пусть и беззлобно.

— Эту штуку пилотирует твой друг, — сказала она. — Возможно, стоит спросить его.

— Он просто увозит нас отсюда ко всем чертям, — произнёс Олл. — Когда мы в следующий раз приземлимся, он задаст мне тот же вопрос. Я собираю мнения.

— Мы все знаем, куда идём, — угрюмо сказала Кэтт. — Туда, куда мы шли ещё с Калта. Во Дворец.

Зибес кивнул.

— Дворец, — пробормотал он.

— Неужели? — сказал Перссон. Зибес его беспокоил, но пока он ничего не мог предпринять. — В смысле, что мы планируем? Просто явимся туда? Скажем «здрасьте»? Посмотрим, смогут ли они втиснуть туда ещё несколько бойцов и найти какое-нибудь полезное дело для всех нас?

— Тебе нужно только быть там, — сказала Актея. — По крайней мере, я так считаю. Разрозненное братство соберётся в тот час, когда над всем и вся зайдёт солнце.

Олл фыркнул:

— Но я не хотел в этом участвовать. Джон умеет убеждать, когда у него подходящий настрой, но даже он сейчас летит вслепую. Теперь у нас мало времени. — Перссон взъерошил волосы, от которых по-прежнему несло теми ужасными духами. — Итак, давайте начнём с самого начала. Кто ты, почему ты здесь, кто твой попутчик и почему именно он?

— Я — Аль... — начал космодесантник.

— Даже не думай повторять это снова, или, клянусь чем угодно, я открою эти чёртовы двери и убью нас всех, — огрызнулся Олл.

— Он — последний участник старой игры, — спокойно сказала Актея. Она поудобнее села на металлической скамье, и длинное платье окутало складками её костлявое тело. — Послан на Терру присматривать за делами для своего хозяина. Наши пути пересеклись, и с тех пор у нас общие интересы.

— Снова продвигаете старую тему с Кабалом? — скептически спросил Олл.

— Нет, эта нить перерезана, — ответил Альфарий. — Приказы всегда склонны меняться. Моя нынешняя обязанность — доставить госпожу туда, куда она пожелает.

— Во Дворец, — повторила Кэтт, всё так же раздражённо.

— Конечно, — сказала Актея.

— Но почему? — спросил Перссон. — И зачем ты так стараешься взять нас с собой?

— Потому что я узнала, что в этой драме нет определённости, только вероятности, — произнесла ведьма. — Если бы я знала, что мне нужно делать и как, тогда бы так и поступила. Но суть тут вот в чём. Здесь есть архетипы. Определённые типы людей. Одни очень мощные, — Актея посмотрела на Кэтт, — другие очень простые, — она взглянула на Графта. — В этом транспорте собран некий... срез состояния. Нечто, соединённое судьбой, вроде бы случайное, но охватывающее все основные категории. У нас тут женщины, мужчины, нечто неопределённое. У нас тут сервитор, земледелец, псайкер, солдат, вечный, космодесантник... ты понимаешь, к чему я клоню?

— Не совсем.

— Что это не совпадение. Нас призвали. Свели вместе.

— Кто?

— Я не знаю. — Улыбнувшись, ведьма закатила невидящие глаза. — Правда не знаю. Когда ты живёшь, умираешь и снова живёшь, это не слишком помогает разобраться в чём-то подобном. Чаще всего остаётся просто гадать, что происходит. — Она снова посерьёзнела. — Но одни из вас вели себя активно, как Джон. Как я. Другие не желали действовать, или же их втянули в это путешествие. Не думаю, что это имеет значение. Важно то, что мы здесь, направляемся туда, где нам нужно быть. И мы все по-настоящему должны попасть туда — не только ты, не только Лидва, но и все мы.

— Потому что ты хочешь подстраховаться, — сказал Олл.

— Потому что она всё выдумывает, — вмешалась Кэтт. Подняв голову, женщина бросила на ведьму злобный взгляд. — Она ни черта не знает. Я это чувствую.

Кранк с тревогой покосился на Кэтт, а затем осторожно потянулся к кобуре. Если дела пойдут скверно, он выстрелит в Актею, не уделяя внимания тому факту, что все они находятся в герметичном трюме.

— Полегче, — произнёс Олл. Вдобавок ко всему у него начинала раскалываться голова. Боже, он чувствовал себя ужасно. — Даже если и так, она не в худшем положении, чем любой из нас. — Перссон слабо улыбнулся Кэтт, стараясь поддержать, потому что сочувствовал ей. — Послушайте, мы всего лишь следовали интуиции, не так ли? Надеялись, что у Джона будут ответы. Но, как я думаю, догадывались, что у него их нет.

— Я просто пыталась убежать, — сказала Кэтт.

— Вот так всё и начинается, — заявила Актея.

— Ой, заткнись! — огрызнулась Кэтт.

— Ладно, хватит! — сказал Олл, сознавая, что ему нужно подвигаться. Надо размять затёкшие ноги и немного подумать. — Знакомство началось просто отлично, но давайте искать плюсы. Мы живы. Мы — в основном — не хотим убивать друг друга. У нас есть немного времени. И мы все желаем, так или иначе, прийти к Императору.

— Нет, нет, — возразила Актея. — Я как раз пыталась сказать, что это не простое действие. В узоре много нитей, как говорили на Колхиде.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Олл, чувствуя, что пожалеет о своём вопросе.

— Ты можешь пойти к Императору, если тебе нужно, — сказала Актея. — И я помогу тебе. Подведу тебя так близко, как только сумею. Но я здесь не поэтому.

Затем она бросила на Перссона странный взгляд — отчасти торжествующий, отчасти затравленный.

— Потому что я иду за ним, — произнесла ведьма. — Я иду за Луперкалем.

Некоторое время спустя Олл выбрался из трюма и поднялся по ступенькам в кабину лихтера. Он протиснулся через крошечный люк и сумел, извиваясь, кое-как влезть в кресло второго пилота.

В кресле первого пилота сидел Джон, который пристально смотрел вперёд, на темнеющее небо. Ещё продолжался день, но горизонт на севере — в направлении их полёта — быстро окутывала красноватая тень. Лицо Грамматикуса неподвижно застыло, он напряжённо сжимал челюсти. Возможно, необходимость сосредоточиваться на том, чтобы держать их всех в воздухе, пошла ему на пользу. Вероятно, это помогло ему не думать о том месте, откуда они сбежали.

— Как у тебя дела? — спросил Олл.

Долгая пауза.

— Я думал, что всё пойдёт совсем не так, — наконец ответил Джон.

Перссон кивнул:

— Я тоже.

Какое-то время они летели дальше. Под ними проносился безводный край из грязных дюн и потрескавшейся почвы, серевший по мере того, как угасал свет. Двигатели выли, борясь с пылью, попадавшей в воздухозаборники.

— Так что ты узнал? — спросил Джон.

— Я не знаю, чему верить, — ответил Олл. — Она утверждает, что родилась на Колхиде. Потом умерла. Затем переродилась. Как ты.

— Больше нет.

— Она сказала, что находилась в сознании в варпе. — Олл покачал головой. — Я не знаю. Что это вообще значит? Как такое проверить?

Джон пожал плечами:

— Она знала, где нас найти. Полагаю, это не случайно.

Затем снова наступила тишина, нарушаемая только скрежетом двигателей. Говорить было трудно. Искать подходящие слова — банальные слова для пустой болтовни — после всего того, что произошло, казалось почти неприличным. Однако же Олл не знал, как подойти и к другой теме — почему они здесь, что им нужно делать дальше, как они вообще собираются выжить с теми скудными ресурсами, которые в их распоряжении. Как же он устал...

— Послушай, мне жаль, — наконец сказал Перссон слабым голосом. — Что я не пришёл туда, куда мы договорились. И что ты оказался в. том месте.

Джон просто смотрел прямо перед собой.

— Это не твоя вина. И ты вернулся.

— Да, но там был...

— Ад. Да, именно так. Во всех отношениях. Но ты вернулся. — Повернувшись к Оллу, он вымученно улыбнулся. — И теперь я знаю то, чего никогда бы не обнаружил раньше. Нет худа без добра, а, господин магистр войны?

Олл посмотрел на него с беспокойством. Просто скрытая насмешка, способ борьбы со стрессом? Или Джон тоже терял самообладание, доведённый до крайности тем, что увидел?

— Наверное, мне следовало сказать тебе давным-давно.

— Наверное.

— Земледельцем мне больше нравилось.

— Да, но мы не всегда получаем то, чего хотим, не так ли?

— Видимо, нет.

Полёт вновь продолжился в молчании. Небо по-прежнему темнело. Поднялся ветер, отмечавший внешние границы какой-то бури. Он дул прямо на них, и комки пыли с новой силой забили по лобовому стеклу.

— Она говорит, что нам суждено было встретиться, — заговорил Олл через некоторое время. — И что все мы — архетипы, того или иного вида. Своего рода репрезентативная выборка.

Джон фыркнул:

— Чтобы отстаивать интересы человечества.

— Нечто в этом роде. Но чего бы она ни хотела, это не то, что нужно нам. Не знаю, думает ли она над тем, что делает, но ей в том числе надо подобраться к Хорусу.

— Чтобы убить его?

— Возможно. В ней тяжело разобраться. На данный момент наши пути идут параллельно, и, похоже, для неё этого достаточно.

— Зато для меня — нет. — Голос Джона стал жёстче. — Теперь я кое-что почувствовал. Я никогда не ощущал этого раньше. Да, я слушал ксеносов и понимал их аргументы. Те, что о Хаосе. Но теперь прочувствовал его на себе. Он коснулся меня. И я убью Хоруса. Я убью Императора. Я убью их всех, кого угодно, если тем самым избавлюсь от Хаоса. — Грамматикус оглянулся на Олла, его лицо исказилось от ярости и горя. — Хаос должен убраться.

— Не думаю, что это так просто.

— Для меня — да. И я теперь могу говорить на том жаргоне, помнишь? Я могу делать всё что угодно.

Оллу не понравилось, как выглядел Джон в тот момент. Давным-давно ему приснился кошмар с ангелами и демонами над объятым огнём миром, и это напугало его, но теперь выражение лица Грамматикуса пугало его ещё больше.

— Тебе нужно отдохнуть, — только и сказал Перссон. — Мы летим уже несколько часов.

— Я в порядке.

— Ещё час или около того, а потом мы приземлимся.

— Времени мало.

Да, и так было всегда, сколько он себя помнил.

Тогда в памяти Олла внезапно всплыло кое-что. На них охотилось нечто, сущность на самой грани восприятия. После всякого прыжка, совершённого ими, после каждого перемещения в пространстве и времени казалось, что эта тварь почти настигла их, неведомая, но очень опасная. И так шло вплоть до побега из улья.

— Интересно, куда оно делось, — произнёс Перссон. — Что?

— Существо, которое... — Олл замолчал. — Не бери в голову.

И после этого они не разговаривали. Перссон просто смотрел на пустые, ставшие безжизненными земли внизу, и на то, как пыль летит на стёкла. Им предстоял ещё долгий путь. Достаточно времени, чтобы придумать, прояснить ситуацию, составить чёткий план.

Но пока Олл пытался работать над такой задачей, он никак не мог избавиться от того воспоминания.

«Что же оно такое? — думал он. — И куда оно делось?»

Как только они все ушли, это место снова показалось слишком большим, слишком пустым. Старое проклятие матерей. Не то чтобы она до сих пор считала себя таковой, но всё же. Из-за них у неё пробудились воспоминания, и на очень короткое время показалось, что её изолированный приют снова чуточку плотнее связан с окружающим миром.

Сейчас она наблюдала за своими служителями. Некоторые из них танцевали вокруг костра, отбрасывая длинные тени на песок. Над ними мерцали под звёздами огромные круги кварца.

Случился редкий перерыв в непогоде. В течение нескольких дней с востока налетали песчаные бури, жестокие и с терпким запахом. Она укуталась на время бедствия, держала голову опущенной, плотнее привязала матерчатые покрывала к столбам и постаралась обратить происходящее себе на пользу. Бури наводили её на мысли о Джоне, который пришёл сюда и опять всё перевернул, заставив что-то пережить заново, что-то вспомнить, а затем снова ушёл в эпицентр надвигавшегося смятения, забрав с собой Лидва и многое другое.

Она знала, что перерыв продлится недолго. Учитывая, что творилось в мире, вполне возможно, что потом ей ещё очень долго не доведётся увидеть ясные звезды, поэтому она села на голый камень и смотрела на них. Их свет был древним. Все лучи, достигавшие её сейчас, отправились в путь задолго до её рождения, до того, как она совершила любой из своих поступков, и всё же тот факт, что вмешательство было подготовлено, никуда не исчезал. Последствия того рассеивания сейчас отражались на Терре: примархи вернулись, чтобы устроить ужасное опустошение, и всё же чистый свет их родных систем горел в небе, долетая из прошлого, как будто никогда ничего не происходило и никогда не произойдёт.

Она снова почти забыла обо всём этом, возможно, намеренно, пока не вернулся Джон. И теперь она не могла думать ни о чём другом. Что она сделала. Что ей пришлось сделать.

Ещё через час или около того костёр догорел. Тени слились с сухой, прохладной темнотой ночи, и люди разошлись по домам. Сама она задержалась дольше всех, вытянув длинные ноги и пытаясь расставить все старые воспоминания в правильном порядке.

Эреб встречается с Эрдой

В конце концов, когда над высокими дюнами взошла кровавая луна, она пошевелилась, встала и побрела обратно к своему каменному домику. Наклонившись, шагнула под низкую притолоку, налила воды из кувшина в миску и плеснула себе на лицо. Направилась к самой внутренней комнате и, пробираясь сквозь шёлковые занавески, размотала головной платок. Внутри горела единственная свеча, её пламя колебалось от растекающегося воска, что собирался в лужицы.

Сев на низкую кровать, она положила голову на кедровую раму и ощутила, как прогибаются деревянные перекладины. В комнате, по-прежнему тёплой, пахло агаровым деревом. Всё окутывали тени, которые танцевали в такт дрожащему язычку пламени.

Протянув руку к фитилю, она затушила огонёк, откинулась назад и закрыла глаза, сцепив руки на коленях. Погружаясь в сон, она не слышала ничего, кроме слабых щелчков и хлопанья матерчатых навесов снаружи, шелеста травы под ночным ветерком, звуков своего ровного, глубокого дыхания.

А потом она резко открыла глаза, услышав слова, что выплыли из темноты.

— Здравствуйте, бабушка, — произнёс Эреб, стоявший в ногах кровати. — Думаю, нам нужно поговорить.

Глава десятая

Коробки смерти

Магистр осады

Выезд

Каска резко проснулся. Он немедленно пришёл в движение: голова ещё не прояснилась, но давние рефлексы пока что не подводили его. Спрыгнув с койки, Тальвет крикнул экипажу собираться. Звенели сигналы тревоги.

Они разносились по большому, холодному, плохо освещённому помещению, где пахло сотнями прижатых друг к другу тел. Пол терялся под грудами вещмешков и скомканного обмундирования. Трёхместные койки стояли длинными рядами. Казарменные залы в любом оборонительном бастионе выглядели почти одинаково, где бы они ни располагались, хотя именно этот оказался более убогим, чем большинство: по западной стене тянулась длинная трещина. Каска предполагал, что они находятся глубоко под землёй, хотя с момента прибытия не мог найти подтверждение. Впрочем, теперь не имело большого значения, под поверхностью ты или на поверхности, потому что небо было чёрным, и земля была чёрной, и всё покрывала грязь — ты сражался во тьме, где бы ни оказывался.

Тем не менее теперь он хотя бы знал своё местоположение — врата Колоссов, которые находились так далеко на востоке, что прежде он думал, будто там вообще ничего не осталось, кроме костей и пятен крови. Похоже, Каска ошибался на этот счёт. Там располагался целый легион. Или, по крайней мере, то, что осталось от целого после семи лет непрерывных боёв. Только узнав об этом, Тальвет на мгновение пришёл в восторг. Яндев не ошибся, это правда выглядело как контрнаступление — нечто, способное снова взбодрить кровь и избавить от подавленности, вызванной всем на свете. Возможно, именно поэтому все оттянулись так далеко за стену Сатурна: штаб заранее планировал это, готовился отбивать территории, открыть новый фланг для борьбы с врагом.

С тех пор, однако, состоялись инструктажи. Воины V легиона приходили чередой, сменяя друг друга, чтобы поговорить с собравшимися командирами танков. Все Шрамы выглядели изрядно потрёпанными, с помятыми доспехами и разбитыми лицами. Но они вели себя вежливо и кланялись солдатам, прежде чем перейти к делу. Стало очевидно, что речь идёт вовсе не о том, чтобы отбросить неприятеля, во всяком случае, не на основных фронтах. Выяснилось, что мобилизационный резерв для подобного наступления давно иссяк. Речь шла о том, чтобы захватить космопорт Львиные врата, изгнать захватчиков и ввести в строй орбитальные орудия, а затем удерживать объект настолько долго, насколько получится. Даже если удастся достигнуть первой цели, они будут окружены, отрезаны от любых возможных путей пополнения запасов и вынуждены уйти в глухую оборону против врага, который, казалось, располагал почти бесчисленными войсками. А это и есть то единственное положение, в которое нельзя ставить танки. Они — прожорливые, норовистые звери. Если ты не можешь заправлять их топливом, снабжать снарядами, ремонтировать повреждения, когда те отказывают, то ты, по сути, живешь в тихоходном гробу.

И среди всех бронемашин, в которых можно застрять, пожалуй, нет ничего хуже, чем «Леман Русс». Люди называли его Гордостью Империума, величайшим боевым танком в истории человечества, оплотом Великого крестового похода.

Полная хрень. «Леман Русс» представлял собой смертельную ловушку на гусеницах. Его кошмарно высокий профиль приобрёл настолько печальную славу, что ни один офицер не желал становиться командиром роты. Ведь единственная достаточно крупная штука, способная прикрыть «Леман Русс» во время операций, — это другой «Леман Русс», так что лучше тебе как можно дольше держаться за командным подразделением. Его хрупкие гусеницы не имели защиты, а броня представляла собой мешанину легко поражаемых вертикальных плоскостей. Стандартная модель со спонсонными выступами? Вот тебе ещё одна ровная грань, ждущая, когда её уничтожат, ещё одна причина радоваться, когда спонсонов нет. Внутри очень шумно, а пожары вспыхивают, стоит заряжающему слишком громко кашлянуть. А если тебе по-настоящему не повезло и спонсоны у танка есть, то остаётся всего один путь к спасению — люк на самом верху главной башни, поэтому шансы выбраться живым в случае более чем вероятной катастрофы почти равняются нулю.

Нет, создатель «Лемана Русса» — Каска всегда считал, что на самом деле его разработал не примарх Шестого, а кто-то другой, — был идиотом. Или садистом. Или и тем и другим вместе. У танков не имелось никаких достоинств, кроме дешевизны, механической надёжности и определённой живучести, завязанной на массивности и массовости. «Руссы» обладали настолько простой и грубой конструкцией, что Империум мог выпускать их миллионами. Неважно, что по отдельности каждый танк служит примером самоистязания, когда ты способен обрушить фронт сотнями таких машин. А носовая лазерная пушка хотя бы стреляет до тех пор, пока её батареи питания держат заряд, и это делает несколько менее гибельным тот факт, что снаряды в боекомплекте не бесконечные.

И всё же, в общем и целом, экипажи почти не питали иллюзий относительно танков, в которых они ехали на войну. Их называли «коробками смерти», «разлучниками» и другими, более приземлёнными прозвищами. Пехотинцы иногда косо посматривали на них, завидуя всей этой толстой броне, но танкист «Лемана Русса» знал, насколько она на самом деле хрупкая и что попасть под лазерный луч гораздо предпочтительнее, чем сгореть заживо, или оказаться погребённым под стеной грязи, или задохнуться от выхлопных газов, пошедших внутрь корпуса.

По-прежнему звучали сигналы тревоги. Яндев натягивал китель, Фош пыталась проснуться, Мерк допивал жестянку со вчерашней водой. Дреси просто тихо готовилась, не встречаясь ни с кем взглядом. Каска действительно хотел поговорить с ней по душам, узнать её получше, но теперь уже слишком поздно, потому что вот оно, уже начинается, — то самое наступление, первое сражение оптимистично названного Первого Терранского бронетанкового.

— Шевелись, народ! — рявкнул он, подхватив шлем и вещмешок, и заморгал, чтобы прогнать остатки сна. — Службу вы все знаете. Фош, двигай своей чёртовой тощей задницей! Трон, где мои ботинки?

Во всём зале творилось то же самое. Сотни экипажей сонно приходили в себя, направлялись к лифтам и лестницам, пытались вспомнить, где находится их подразделение, что у них за приказы, какое новое обозначение дали их роте и куда они должны выдвигаться. Всё это время сигналы продолжали звенеть — дзынь, дзынь, дзынь, — ничуть не помогая собраться с мыслями.

Каска и экипаж «Айки-73» толкались и суетились вместе с остальными, спускаясь на уровни стоянок. Пока они шли, стены как никогда сильно дрожали, осыпая их пылью. На секунду Тальвет подумал, что по крепости здорово молотят из орудий — она находилась под обстрелом с тех пор, как прибыли танкисты, — но затем понял, в чём дело. Уцелевшие орудия Колоссов палили что есть силы, расходуя последние боеприпасы, швыряя в пустоши за стенами всё, что ещё оставалось в арсенале. Когда они закончат, склады полностью опустеют. Пушки в последний раз выполняли свою работу, их больше не применяли для того, чтобы точечно купировать приступы: вместо этого из них били по участку между крепостью и целью, чтобы сровнять там с землёй как можно больше всего. Обстрел, похоже, продолжался уже несколько часов, пока танкистам давали немного отдохнуть. Каска испытывал осторожное уважение к артиллеристам. Их непростая профессия требовала мастерски разбираться как в абстрактной геометрии, так и в превратностях сражений на человеческом уровне. Если они справились со своей задачей, продвижение будет возможно. Если они облажались, танки быстро наткнутся на невредимые ряды огневых позиций, и тогда начнётся полный бардак.

Пока всё вокруг сотрясалось и грохотало, они трусцой пробирались на уровни стоянок, в пещеры у самого основания секций внешней стены Колоссов, которые легион реквизировал несколько недель назад, расчистил и приспособил для новой цели. Каждое помещение забили многими сотнями единиц техники, все машины укомплектовали, заправили, отремонтировали и подготовили к бою. Воздушные фильтры уже гудели в предвкушении того, что здесь закашляются и оживут тысячи грязных прометиевых двигателей, ожидая, когда прозвучат приказы, когда на головных танках роты поднимут треугольные флажки подразделений, когда со скрежетом завращаются гусеницы.

Пока Каска бежал вдоль рядов машин, отсчитывая номера корпусов, он уделил пару секунд, всего парочку, тому, чтобы прикинуть, сколько единиц бронетехники собрано в их зале хранения. Он быстро сбился. Танков оказалось очень много. Огромное количество. Хотя все офицеры Белых Шрамов, говорившие тихо и тщательно излагавшие тактику, держались на инструктажах очень скромно, но легион явно затеял что-то серьёзное, и над этим долгое время работали серьёзные люди. Тальвету стало интересно, откуда спустили идею. Он задумался, не мог ли Сам Император, возлюбленный всеми, иметь к этому какое-то отношение. Возможно, тут всё-таки случится нечто, из-за чего стоит переживать. Возможно, здесь случится то, что переломит ситуацию!

А ну-ка, спокойно. Спокойно. Ничего ещё даже не началось. Каска в своё время повидал из первых рядов достаточно катастроф и провалов, чтобы не увлекаться. Как только всё приходило в движение, взметалась грязь и перед прицелами клубился дым, вот тогда-то всё и шло наперекосяк. Сохраняй спокойствие, оставайся сосредоточенным. Держи себя в руках.

Он добрался до танка. Как всегда, Тальвет ударил машину по борту, прежде чем взобраться на верхнюю башню.

— За Императора! — крикнул он.

— За Его народ! — эхом отозвалась команда, готовясь садиться. Вокруг них остальные экипажи занимались тем же самым — маленькими предбоевыми ритуалами, последними проверками.

Первыми внутрь пролезли Яндев и Дреси. Забравшись в боковые люки, они спустились в самый низ — Дреси к рычагам управления, Яндев к лазпушечной установке. Фош и Мерк, последовав за ними, заняли позиции в башне у механизмов главного орудия. Каска залез последним, и только он отчасти остался снаружи, по плечи высунувшись из открытого люка. Натянув шлем, он проверил уплотнители на воротнике. Легионеры твердили об этом на всех инструктажах. Полностью соблюдать протокол токсозащиты, всегда. «Всем надеть шлемы, загерметизировать все фильтры, задраить все люки». Он сделает это, как только они выйдут за ворота. Но сейчас Тальвет будет держать голову высоко, а люк — открытым, потому что следующего раза, вероятно, придётся ждать долго. И он хотел своими глазами увидеть, как все пойдут в атаку.

Повсюду вокруг него слуги и сервиторы занимались тем, что им полагалось, заканчивая подготовку роты к выступлению. Мощные внешние двери, находящиеся в трёхстах метрах впереди, ещё не открылись. Пол дрожал — орудия высоко наверху продолжали извергать снаряды. Один за другим запускались танковые двигатели, выбрасывая клубы чёрного дыма. По-прежнему выли сирены, последние экипажи подбегали к своим подразделениям, загорались лобовые люмены.

— Доложиться, — воксировал Каска подчинённым, успевая подмечать всё вокруг.

— Лазпушка запитана, — холодно ответил Яндев. — Энергии поступает достаточно.

— У меня всё хорошо, — сообщила Фош, уже прижавшаяся лицом к прицелу главного орудия.

— Двигатели запущены, — сказала Дреси. — Дух послушен.

Мерк усмехнулся.

— Пять минут, — буркнул он себе под нос. — Мы продержимся пять минут.

— Заткнись! — рявкнул Каска. — Мы трудимся во имя Его. Это касается всех вас. Труд во имя Его. Доведём работу до конца!

Затем, с пугающей внезапностью, артиллерийская канонада прекратилась. Только когда орудия смолкли, Тальвет понял, как шумно они палили. В огромном зале наступила зловещая тишина, раскаты грома сменились более низким рычанием сотен двигателей.

Каска почувствовал, что у него скрутило живот. Ладони покалывало, и он крепче вцепился в поручни. Всё вокруг словно застыло, и казалось, что так продолжается целую вечность: колонны танков, все на холостом ходу, все неподвижные, запертые под землёй, будто посаженные на цепь.

Это должно начаться сейчас. Должно разогнаться. Все они взвинчены, натасканы и готовы. Если они будут ждать, то умрут здесь, в заточении, в клетке, как животные.

А двери всё ещё закрыты — запечатывают их, погребают, сдерживают...

«Держи себя в руках, — сказал он себе. — Хладнокровие, спокойствие, готовность».

Когда дверные замки с грохотом открылись, он вздрогнул от неожиданности. По залу разнеслось эхо от грохота массивных засовов, задвинувшихся в пазы. Затем гигантские взрывозащитные заслонки со скрежетом поехали вверх, залязгали огромные цепи. Сирены смолкли, и двигатели зарокотали иначе, набирая обороты для выдвижения. Просветы под дверями росли, в них влетали порывы горячего ветра, от которых клубы смога кружили и извивались. Далеко впереди Каска впервые за несколько дней увидел внешний мир.

Стояла ночь. Теперь на Терре всегда стояла ночь — непроглядная завеса, озаряемая только пламенем и разрывами миномётных снарядов, накрывающая адский пейзаж из огня и истерзанной земли.

Приказ прозвучал из комм-станции, уже потрескивавшей помехами.

— Полный вперёд. Полный вперёд. Да направят вас Хан и Император.

Головные подразделения начали набирать ход, и разгонный импульс волнами прокатился по колоннам, когда большие «Гибельные клинки» и «Адские молоты», раскачиваясь, съехали по пандусам в пылающую тьму. Казалось, минула целая вечность, прежде чем очередь дошла до «Айки-73», приписанного к 16-й роте шестого батальона, но затем этот миг настал, и они, громыхая, покатились вместе с остальными танками. Набирая скорость, подпрыгивая и покачиваясь, «Леман Русс» ехал к полосе непроглядно-чёрного неба впереди. Каска по-прежнему стоял в люке, хотя другие командиры уже соскальзывали внутрь машин, захлопывали люки и доверялись перископам и линзам ауспиков.

Поэтому, когда они снова выехали на открытое место, Тальвет, пусть лишь на несколько мгновений, рассмотрел всё своими глазами, если не считать недавно очищенных линз шлема. Оглянувшись, Каска увидел, как позади них уходят в ночь высокие стены Колоссов, выщербленные и потрескавшиеся, но всё ещё неприступные. Он повернулся вперёд, и ему предстали руины, простиравшиеся до горизонта, пустые остовы некогда могучих ульевых шпилей и жилкомплексов. Некоторые из них горели, большинство стояли мёртвыми и холодными. Он заметил инверсионные следы: начинали стартовать атмосферные самолёты легиона, готовые приступить к бомбардировке и добить то, что уцелело после больших пушек. Он увидел лучистые вспышки взрывов, всполохи вдоль линий огневых позиций, изломанный силуэт далёкой Фасадной стены, сияние орбитального заслона, отражённое в гектарах разбитого стекла и стали. Вокруг него танки ехали такими плотными рядами, что казалось, будто сама земля покатилась вперёд, собираясь в приливный вал из железа и прометия, который пробьёт и проломит себе путь к самому краю мира.

Но затем, на самом пределе зоны видимости, Тальвет разглядел самую впечатляющую картину — космопорт Львиных врат, подобный горному хребту, тёмный, как окружавшая его ночь, окутанный гигантскими бурлящими облаками пыли и грязи. Его бока озарялись трескучими разрядами молний, его нутро испускало болезненный свет, а витые шпили, возносящиеся над северо-восточным горизонтом, уходили высоко в небеса.

Такой далёкий. Такой огромный. Такой... ужасный.

Каска спустился, влез в страховочные фиксаторы и потянул за собой люк. Металлическая крышка с лязгом захлопнулась. Развернувшись, Тальвет поднял тактический экран и придвинул к себе прицел перископа. Его сразу же окутали знакомые звуки и запахи крошечного мира внутри танка. Он понял, что дышит слишком часто, его сердце бешено колотится. Похоже, лучше бы он не смотрел на космопорт — во всяком случае, пока в этом не возникла бы крайняя необходимость.

— Наконец-то, — сказала Фош, напряжённо улыбаясь ему. — Император с нами.

Каска улыбнулся в ответ, так же напряжённо.

— Не сомневаюсь, капрал, — сказал он. — Нисколько не сомневаюсь.

Гремус Калгаро равномерно поднимался по винтовой лестнице, его тяжёлые сабатоны утопали в ковре грязи на ступеньках. Он уже прошагал так километры, прокладывая путь из одного зала в другой, следуя извилистым маршрутом по лабиринту внутренних помещений космопорта. Комплекс поражал своей необъятностью даже на планете, где доминировали абсурдно огромные здания. Легион и близко не подошёл к тому, чтобы заполнить его должным образом. Даже в тех пространствах, где воины собрались в большом количестве, вверху и внизу зияла гулкая сырая пустота. В некоторых сухих доках по-прежнему стояли в ремонтных люльках каркасы орбитальных судов, наполовину готовые и пустые, ожидавшие, чтобы лифты подняли их на стартовые площадки. Порт представлял собой мир в мире, череду гигантских сборочных цехов и ям для техобслуживания, соединённых исполинскими шахтами и транзитными трубами. Раньше здесь царили шум и беспорядок, воздух дрожал от резкого треска и воя механизмов, грохота запускаемых двигателей, скрежета подъёмников и агрегатов с сервиторным управлением. Теперь же тут правила тишина, всё словно дремало, лишь медленно двигались легионеры и их создания, мрачно направляясь в служебные помещения для перевооружения и переоснащения. Все края сгладились из-за наростов, расползающихся плесеней, переплетений вьющихся побегов с чёрными прожилками, которые приглушали и погружали всё в горячую, потную спячку.

Калгаро, и не только он, заметил, насколько это место теперь напоминало Барбарус. Сквозь вентиляционные решётки начал просачиваться густые, как молоко, туманы.

Воздух приобрёл терпкий запах, пропитавшись ядами, которые Гвардия Смерти принесла с собой. Порой, шагая у основания какой-нибудь из бессчётных многоуровневых шахт, ведущих в небеса, Гремус поднимал голову и видел, как отрава собирается в тучи, постепенно сгущаясь с увеличением высоты. И тогда он вспоминал, как им жилось на родной планете и как они все смотрели на вершины гор, одновременно страшась и желая попасть туда. Похоже, где-то в нём запечатлелись какие-то остатки тех старых эмоций. Ему по-прежнему нравилось при любой возможности стоять на ровной поверхности. Он по-прежнему дышал более осторожно, когда поднимался высоко, как будто мышцы лёгких не могли до конца поверить, что это возможно.

Воин досадливо тряхнул головой. Глупо сохранять старые раздражители и рефлексы. Им нужно двигаться дальше. Забыть о старых кошмарах. Однако те и сейчас преследовали их повсюду — дурные сны предков, словно выгнанные собаки, возвращающиеся к очагу.

Калгаро добрался до места назначения — главной наблюдательной башни на краю западной стены. Когда он неуклюже вошёл в командный зал, четверо Несломленных отсалютовали. На постах ауспиков работала пара дюжин слуг легиона в настолько перепачканной форме, что на первый взгляд казалось, будто их бледная кожа облеплена запёкшейся грязью. Все они крайне тяжело болели, покрылись язвами и нарывами, но казалось, что это не сильно им мешает.

— Ты вызывал меня? — произнёс Калгаро, обращаясь к командующему там сержанту.

— Тебе нужно это увидеть, магистр осад, — сказал сержант, старый уроженец Барбаруса по имени Гургана Дук. Он указал на большую круглую линзу, помутневшую и засаленную, но по-прежнему действующую. По ней ползли точки света, и все они стекались с позиций, сосредоточенных на юго-западе. Гремус прищурился, пытаясь разобраться в неясных фосфоресцирующих вспышках.

— Ещё одна неисправность? — спросил Калгаро.

Дук покачал головой:

— Проверил несколько потоков. Это индикаторы движения.

Подойдя к картографическому устройству большего радиуса действия, Гремус включил сканеры. Он некоторое время смотрел на них, затем проверил геолокаторы.

— Но они же отступили, — пробормотал магистр осад.

— Да, отступили. Якобы.

Калгаро понял, что улыбается. Чем дольше он изучал сигналы, тем больше подтверждалась общая картина. Белые Шрамы никуда не делись, и теперь они снова вышли на открытое место: скоординированно устремились к космопорту танковым клином, который уже нёсся через пустоши.

— Приятная новость, — произнёс он. — Наши друзья всё ещё с нами.

Отвернувшись от устройства, Гремус начал отдавать приказы.

— Свяжитесь с советником примарха. Убедитесь, что он получит это сообщение. Распорядитесь мобилизовать все силы обороны и задействовать резервы. Подключите настенные орудия и отчитайтесь мне о готовности авиации: если у нас ещё остались исправные аппараты, они понадобятся немедленно.

Слуги поспешно заговорили в вокс-станции, выполняя команды. Двое из Несломленных направились к транзитным шахтам, чтобы доставить необходимые приказы лично.

Дук, однако, выглядел неуверенным.

— Нет никакого... плана, — сказал он. — Никакого плана обороны. Считалось, что мы снова выдвинемся, отделения всё ещё переоснащаются, они будут...

Рассмеявшись, Калгаро вернулся к линзам ближнего обзора и отрегулировал ручки усиления сигнала.

— Так даже лучше, сержант, — добродушно произнёс Гремус. — Намного лучше. Отделения не придётся взбадривать — перед нами безбожные чогорийские ублюдки. Мы не покончили с ними у Катулла, так что добьём здесь.

Да, у Катулла получилось скверно, и тогда он пришёл в ярость. Потом Калгаро дал клятвы, которые намеревался исполнить в точности. И он всё же исполнит их, приложив все свои силы, только теперь будет упиваться этим, будто священным празднеством.

Дук поклонился.

— Будет сделано.

— И свяжитесь с флотом, — велел Гремус, приступая к расчётам. — На данном участке у нас нет ничего важного. Запросите орбитальную батарею, пусть ожидает координаты. Мы разнесём их в клочья, прежде чем они преодолеют половину пути.

Калгаро не мог сдержать усмешку. Она становилась всё шире.

— А потом просто наблюдайте, — сказал он, наводя сенсоры на цель. — Обещаю, оно того стоит.

Братство Бури вырвалось из укрытия, когда поднялись взрывозащитные двери. Все воины оседлали спидеры — «Кизаганы», «Дротики», «Шамширы» — и вылетели из ангаров плотным стреловидным строем. Держась у самой земли, они набирали скорость.

Впереди тёмная линия между землёй и небом размывалась от облаков пыли, поднятых танковыми колоннами. Последние артиллерийские удары обрушились на поверхность, распылив цели в нескольких километрах впереди. Шибан мчался прямо сквозь исполинские столбы дыма, волоча за собой длинные чёрные полосы.

Хотя он прошёл здесь всего несколько дней назад, казалось, что это произошло в другой жизни. Тахсир вспомнил последние лучи слабого солнечного света над едкими лужами, призраков из пустошей. Он вспомнил о ребёнке и снова задался вопросом, что с ним случилось. Это навело Шибана на мысли о Кацухиро. Возможно, они оба мертвы. Или, возможно, вернулись за стены Внутреннего дворца, где ещё теплились последние крохи надежды.

Теперь он ничего не узнавал там. Тахсира окружало гиблое место, пристанище демонов, где здания служили просто надгробиями на бесконечных полях резни. В этих задыхающихся от дыма остатках былого не обитал никто, кроме проклятых и искажённых существ, которые хромали и визжали в безлунной ночи.

— Цели обнаружены, — воксировал он своим воинам, поддерживая ошеломительную скорость. Развороченный мир проносился мимо, расплываясь в растянутые линии. — Рассредоточиться для зачистки.

Эскадрильи спидеров разделились: машины резко сворачивали, ныряя сквозь пустые жилблоки и шпили. Они пролетели мимо авангардов рокочущих бронетанковых колонн, вырвались из их вони и дыма. На дисплее каждого шлема вспыхнули тревожные руны, указывающие на угрозы среди обломков. Открыв огонь, пилоты извергли во мрак болт-снаряды и лазерные разряды, выгнали на открытое место пехоту предателей, застигнутую врасплох, и разнесли противников на куски.

— Впереди-справа, — сообщил Чакайя, грозовой пророк, прикреплённый к братству Шибана. Он ехал рядом с наконечником строя вместе с Иманем. — Преграда для наземной бронетехники.

Чакайя не был великим творцом погоды, как Наранбаатар или Есугэй, но его иной взор проникал на долю секунды вперёд за пелену времени, улавливая слабые проблески возможного будущего. В ходе операций такого рода его вклад оказывался бесценным.

— Вниз, — приказал Шибан, резко сбрасывая высоту. — Построение «Ши’ир». Расчистить путь.

Опустившись ещё на метр, его эскадрилья разделилась, продолжая мчаться вперёд. Каждый воин приготовил по два осколочных заряда. Они неслись по длинному переулку между двумя стенами из безликого скалобетона, скользя над разбитым асфальтом транзитного пути, игнорируя спорадические лазвыстрелы, которые с треском и свистом пролетали мимо них.

— Здесь, — произнёс Чакайя.

Воины последовательно сбросили заряды, метая их с разогнавшихся спидеров через каждые несколько метров. Когда осколочные бомбы попали на минное поле, земля взметнулась фонтанами жидкого огня и комков почвы. От первичных взрывов детонировали все закопанные мины: высвобожденные сгустки плазмы подбрасывали грунт и скалобетон высоко вверх, к выбитым окнам жилблоков по обеим сторонам.

— Впереди ещё сигналы, — спокойно сказал Имань, ведя «Шамшир» сквозь вихри летящего гравия. — Опорный пункт.

— Разберитесь с ним, — скомандовал Шибан, и спидеры мгновенно развернулись в широкий строй, растянувшись по всей ширине прохода. — Джерун, Темухан — он ваш.

Из двух спидеров вылетели четыре ракеты, устремившиеся к далёкой цели — старому оборонительному бункеру у основания заброшенной триумфальной колонны. Все снаряды попали точно в цель, раздробив скалобетонные переборки и вонзившись в помещения за ними. Внутри всё заволокло дымом, и уцелевшие защитники блиндажа высыпали наружу, в смятении стреляя вслепую. Тогда заработали штурмовые пушки спидеров: шквальные очереди их твердотельных снарядов с хрустом пробивали насквозь и пехоту, и объекты на местности.

— Теперь вперёд, — приказал Шибан, поднимая нос «Шамшира» и ускоряясь, чтобы промчаться над разрушенным бункером.

— Подожди, мой хан, — раздался в воксе голос Чакайи. — Что-то... опасное.

— Отставить! Назад! — крикнул Шибан, резко поднимая гравицикл и разворачиваясь.

Остальный бойцы эскадрильи отреагировали мгновенно: ударив по воздушным тормозам, они бросили машины в резкие виражи. Весь строй поднялся, зависнув на подушках из перегретого воздуха и гравитационных буферов. Их вновь закололи лазерные лучи, но кружившие на флангах бойцы быстро разделались со стрелками.

— Что ты там... — начал Имань.

Он так и не договорил. В пятистах метрах впереди, на том самом участке, через который они пролетали бы в тот момент, если бы не остановились, задрожал воздух. Гряды облаков содрогнулись, взметнулась пыль, и сама атмосфера раскололась.

Колонна двадцати метров в ширину, несущая беспримесное уничтожение, пульсирующая и пылающая, с треском обрушилась с небес, сверля воздух, как вертящееся после броска копьё. Пронзив самую сердцевину одного из выпотрошенных ульевых шпилей, она глубоко погрузилась в фундамент. Оттуда вырвались наружу ослепительная вспышка и ударная волна, которая несла на гребне крутящиеся куски пластали и камни, сметала всё на своём пути, разносила стены жилых домов и проламывала арки.

Новые лазерные колонны обрушились вслед за первой. Они распыляли и сжигали, превращали весь сектор в месиво из падающих балюстрад и обваливающихся секций стен.

— Уходим, уходим! — взревел Шибан, уводя гравицикл прочь от вздымающегося облака пыли.

— Орбитальные удары, — мрачно сказал Имань, следуя его примеру. — Уже?

Эскадрильи рассыпались, убегая от взрывных волн, которые накладывались одна на другую.

— Похоже на то, — ответил Шибан. — Сообщи командованию.

— Думаю, они в курсе, — отозвался Имань, указывая туда, откуда прилетели Шрамы.

По всему западному горизонту небо тоже пылало — не огнём миномётных разрывов, зажигательных снарядов или сгустков плазмы, а пламенем, рождённым в вышине, которое с рыком полыхало горизонтальной полосой на высоте четырёх с половиной километров. Казалось, мчавшиеся там облака распахнуты, рассечены поперечным ударом меча. Вокруг разрыва клубились и извивались огненные струи: они выливались оттуда, словно дымящаяся пена, распадаясь на ветви, которые мерцали и вспыхивали разрядами статического электричества. Раскаты рукотворного грома прокатывались по всему пейзажу, подкреплённые рёвом, похожим на шум от одновременного прилива морей со всех планет. Далёкий городской ландшафт скрылся за пламенеющей тенью: его заслонил продвигающийся вперёд объект шириной в километры, которое поглощал всё прочее. Он плыл на солнечно-красных двигателях, вися на невероятно малой для своих размеров высоте, однако всё равно перемещался, всё равно приближался к Шрамам, окутанный искрами, вспышками и брызгами, которые тянулись так далеко, насколько видел глаз.

Впереди надвигавшейся орбитальной платформы возникло её сопровождение — атмосферные самолёты, вырвавшиеся из огненного ада, чьи турбины завывали на полной мощности, унося машины прочь от смертоносной турбулентности. А под ними продолжали катиться вперёд танки, прорываясь по векторам атаки, расчищенным для них мобильными отрядами легиона, и над бронетехникой низко висели десантно-штурмовые корабли с готовыми к высадке отделениями тяжёлой пехоты.

— Итак, теперь всё готово, — пробормотал Шибан, лишь на мгновение позволив себе насладиться картиной того, что привели в движение Шрамы. — Поглядим, как далеко это нас заведёт.

Затем он развернул гравицикл, вновь разогнал моторы и ринулся вбок, чтобы обогнуть пылавшую массу лазерных колонн. На границе его зоны авгурного покрытия уже скапливались новые сигналы — цели, которые замедлят наземное продвижение, если их быстро не устранить.

— Вперёд! — взревел он, снова набирая полную скорость. — Продолжать натиск! Уклоняться от лазерного огня, но двигаться дальше!

Глава одиннадцатая

Загнанный

Урок

Сокращение

Нет, нет. Всё не так — он допустил ошибку. Найди нору, обставь её, затаись. Если ты бежишь, тогда тебя и схватят — на открытом месте. Пока что он уже достаточно подвигался, пометил своей фальшивой вонью каждый угол, внушил им, что побывал в сотне разных точек во Дворце, а теперь он добрался до того самого места, на которое нацелился с самого начала, то, где он соединит свои зелья.

В этом мегаполисе находилась тысяча лабораторий, и так повелось с самого начала. В других городах строили церкви или военные мемориалы, но в доме Императора возводили храмы науки, великой надежды всей расы. Фо поневоле отдавал должное Старику — Тот выбрал вполне достойную стратегию, если учесть, что Он задумывал. Вот только стоило убедиться, что это правильная наука. Император всегда души не чаял в биологии, спиралях ДНК и клеточных культурах. Ещё до всех этих неприятностей с изуверским интеллектом, которые навсегда настроили человечество против мыслящего кремния, Он вечно возился с чашками Петри и центрифугами — со всякой грязюкой вроде жидкостей, органов и посевов крови.

Фо иногда хотелось понять почему. Несомненно, Его помешанный на генетике разум пригодился Старику, чтобы завоевать Галактику. Программа, в общем, впечатляла, пусть даже своей жестокостью. Возможно, никто другой не добился бы подобного. Это, безусловно, показало, какие мощные результаты Он получил благодаря тому, что на столько лет заперся в тех подземных комплексах с разношёрстной компанией эксцентриков, которыми Себя окружил. Также это показало, чего можно добиться с помощью пары умных генетиков и ряда производственных мощностей высокого уровня, а также бесконечной щепотки веры в себя.

Но, возможно, Он всё же ограничивал себя. Возможно, какие-то направления исследований закрыли слишком рано. Таким путём человека можно превратить в существо грозное, но ненадёжное, что сейчас наглядно и продемонстрировано. Пожалуй, если уж ты действительно твёрдо решил начать с чистого листа, лучше вообще полностью отделаться от этой грязюки. От серого вещества, от рыхлой плоти и сбоящих сердечных клапанов.

Однако Фо подозревал, что в глубине души Император отличался некоторой сентиментальностью. Кое-какие мосты Он никогда бы не пересёк, даже если бы мог, поскольку решил, что некоторые аспекты Его программы будут именно такими и никакими иными. Он хотел, чтобы Империум Вечности, созданный Им, унаследовали существа, которые выглядели бы так же, как Он когда-то, говорили бы так же, как Он когда-то, могли бы поделиться шуткой или насладиться бокалом вина. А иначе какой во всём этом смысл? Если ты способен создать что-то несокрушимое, что-то неподвластное порче, но уже не принадлежащее к людям, то зачем это делать? Вся идея в том, что должен выжить вид, раса, мы.

И всё равно Он зашёл слишком далеко. Любой космодесантник — неповторимая мерзость, а всякий примарх в сто раз хуже. Разнообразие сменилось однородностью. Интересная слабость — силой без огонька в глазах. Перспективы — обыденщиной. Вот почему Его следовало остановить, пока весь этот безвкусный балаган не набрал такие обороты, что никакие мыслимые машины уже не сумеют справиться с бардаком. Возможно, точка невозврата уже достигнута. Или, возможно, настал момент, когда ему, Базилио Фо, придётся выйти вперёд и попытаться вернуть немного красок в быстро серевшую вселенную.

И он мог справиться. Это вполне возможно. Посмотрев на длинный стерильный стол перед собой, Фо увидел, что ингредиенты готовы, всё на своих местах.

Данная режимная лаборатория, как и все прочие, располагалась на приличной глубине под землёй. Когда-то здесь размещались тысячи работников. Теперь они все разбежались в панике, как будто несколько лишних километров могли спасти их от вражеского наступления. Всюду валялись перевёрнутые столы, разбитые и брошенные инфопланшеты. Ему не составило большого труда проникнуть внутрь, пробраться вниз, найти холодильное хранилище, химические чаны и устройства генной модификации. Напрасно они бросили всё это без присмотра. Комплекс как минимум следовало уничтожить, чтобы враг не наложил на него свои потные ручонки, потому что тут по-прежнему находились только хорошие, полезные материалы.

Но сейчас все так ужасно измотаны. Все пребывают в лихорадочном возбуждении, столкнувшись с осознанием собственной смертности, и это мешает им рассуждать здраво. Как с той девушкой на медицинском посту. Даже когда Фо сказал ей, что она поучаствует в справедливом и благородном деле, девчонка продолжила плакать. А он ведь говорил чистую правду, несмотря на её прискорбную узость мышления. Не вина Базилио, что Империум так любил использовать сканеры сетчатки и датчики крови на дверных замках, и ему точно не стоило оставлять там свои биоследы.

А теперь к делу. Ему нужно действовать быстро. Нельзя допускать ошибок, только не сейчас, когда город с каждой секундой разрушается всё больше и больше.

Если он не хочет, чтобы его похвальбы перед Амоном оказались пустышками, то всё надо сделать правильно.

Фо снова запитал циркуляторы, подключив резервные генераторы. Он открыл биоскопы и главные сканеры и заставил их работать. Вытряхнул из сумки все вещи, набранные в дюжине мест, которые ему пришлось посетить, затем порылся в холодильном хранилище в поисках новых. Запустил единственный когитатор, обладавший необходимой мощностью, и начал обучать его строптивый машинный дух новым способам оперирования рунами.

Нужно подтверждение концепции, вот и всё. То, что можно взять с собой, чтобы обеспечить свою безопасность.

Фо приходилось нелегко. Он понял, что вспотел. Он всё время слышал артиллерийский огонь, который звучал довольно далеко наверху, но всё равно отдавался эхом в шахтах и тоннелях. Канонада напоминала Базилио о каждом случае, когда он застревал в каком-нибудь городе, готовом пасть под натиском варваров, — и случалось подобное чаще, чем ему бы хотелось, — а к такому никогда не привыкаешь.

Перейдя к следующему микроскопу, Фо настроил увеличение. Он склонился над окулярной трубкой и начал оценивать, как идут дела с его культурами. Как и ожидалось, Базилио увидел, что клетки делятся, раздваиваются, распространяются согласно моделям, знакомым ему по тем первым крошечным шажкам на глубоко оплакиваемом Велих-Тарне.

Это снова сработало. Он гений.

Но затем Фо уловил вдали и на некотором расстоянии сверху хруст керамита по стеклу. И такой шум он тоже слышал слишком часто. Они никогда не отличались особой утончённостью, эти Дети Астарты.

У него ёкнуло сердце. Медленно, очень медленно Базилио поднял голову. Оторвав взгляд от окуляра, он всмотрелся вдоль стола в полумрак у входа в лабораторию, в сотне метров от него. Кто там, лоялист или предатель? Что хуже? В помещении было очень темно, если не считать лужиц мягкого света на его рабочем месте. Оно выглядело почти необитаемым. Если Фо будет сохранять полную неподвижность, застынет в укрытии за кожухом главного когитатора, возможно, тварь просто пройдёт дальше.

Снова тяжёлые шаги. Кто-то спускался по усыпанной обломками лестнице. Он заметил, что по дальней стене спускается красное пятно — свечение люмена, которое покачивалось в такт движению тела. Раздался хруст пробирки, раздавленной толстой подошвой, и Базилио невольно вздрогнул.

Но по-настоящему у него заледенела кровь лишь после того, как он мельком увидел, что спускалось по лестнице. Чудовище постепенно возникло целиком, выйдя на открытое пространство: воин Восьмого, по чьим доспехам цвета полуночи изобильно метались вспышки колдовского света, а линзы шлема, из которого вытягивались изогнутые шипы, горели тускло-красным огнём. С такими глазами существо могло обнаружить во мраке абсолютно всё, даже больше, чем кто-либо из его кузенов-лоялистов. Его не заинтересовать возможным тактическим преимуществом, не склонить к торгу. Фо точно знал, для чего оно здесь, а также то, на что оно способно.

Базилио сгрёб результаты опытов, трясущимися руками нащупал пробирки и побежал со всех ног.

— Они сломаются, — произнёс Фафнир Ранн.

Позиция лоялистов пересекала широкое ущелье между разрушенными электростанциями, перекрывая один из основных уцелевших маршрутов в тыл. Её защищали преимущественно простые люди в крайне разнообразных полковых мундирах. Солдат поддерживали два десятка танков «Леман Русс» и один «Малкадор» типа «Аннигилятор», разместившиеся за толстыми скалобетонными барьерами и кучами щебня. На флангах располагались сорок стационарных платформ тяжёлого вооружения: одни находились за почерневшими стенами комплексов-близнецов, другие, глубоко утопленные в обломках, были окружены баррикадами. По всему ущелью в стрелковых ячейках и траншеях окопались пятьсот пехотинцев, вооружённых огнемётами, пробивными и обычными лазружьями, а также несколькими болтерами. Дополнительные отделения занимали позиции выше, в укрытиях: они прятались среди развалин внутри электростанций с дальнобойным снайперским оружием, авгурами и лучше всего работающими устройствами связи. Поддержка с воздуха давно отсутствовала, но она бы всё равно мало чем помогла на таком узком замкнутом участке. Со всех сторон теснились отвесные стены высоких зданий, увенчанные мерцавшими разрядами энергетического заслона, поэтому могло показаться, что ты не на уровне земли, а под ней.

Когда Сигизмунд и его штурмовая группа прибыли в данную точку — в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Палатина, посреди оспариваемых городских зон, далеко внутри периметра стены Меркурия, — оборона тут начинала рассыпаться. Бронетехнике и орудийным установкам не хватало снарядов, а снабжение сектора находилось под угрозой из-за глубоких прорывов предателей на севере и юге. Командир позиции, женщина по имени Миса Хаак из Гаттленского 43-го, которая, похоже, страдала от сильного жара, в течение нескольких дней испытывала проблемы с волнами хлынувших на запад беженцев: в любой толпе могли укрываться отступники или хуже того, поэтому их всех полагалось проверять. Еда закончилась, связь пропала, сам воздух вопил едва уловимыми голосами, а звёзды скрыла стена переливчатого огня. К тому времени, как настоящий враг начал просачиваться на дальнюю сторону длинного ущелья между разбомбленными электростанциями, у Хаак уже почти сдали нервы.

— Рассредоточьтесь, — приказал Сигизмунд, с лязгом брони направляясь к командному блиндажу, укрытому в центре оборонительных линий. — Держите их в порядке, пока мы не увидим, что будет дальше.

Он пришёл с тридцатью Братьями-Храмовниками, включая Ранна. Теперь все эти воины носили чёрные доспехи: последние следы золота с них стёр жидкий смог, густой дождь из грязи и пыли, который покрывал собою всё во всех направлениях. Только линзы шлемов и силовые поля оружия по-прежнему блестели в чёрной ночи, ощерившись, будто сердитые звёзды. Каждое из десятков других отделений Храмовников, получивших приказ охотиться в опустошённом городском секторе, теперь действовало автономно и пыталось укрепить пошатнувшиеся оборонительные рубежи, но первый капитан и его воины зашли дальше всех на восток, в район, лежащий прямо по направлению основного удара авангарда XVI легиона.

Все бойцы Сигизмунда, кроме четырёх, заняли позиции вдоль фронта. Защитники из ауксилии нервно смотрели на них, когда легионеры проходили мимо, и задавались вопросом, остановятся ли они у их отделения и хорошо это или плохо. Однако ни один из бойцов не сдвинулся ни на пядь. Только не сейчас. Не в тот момент, когда среди них идут эти жестокие, почти безмолвные создания.

— Вы удержите это место! — проревел Ранн, шагая вдоль траншей. — Здесь владения Императора, а вы — Его люди! Вы не будете сомневаться! Вы не будете бояться! Вы будете сражаться и убивать, ибо те, кто идёт сюда, не предлагают ничего, кроме небытия! Вы удержите это место! Здесь владения Императора, а вы...

Сигизмунд по-прежнему молчал. Подойдя к переднему краю обороны, он поднялся по крутому склону щебня и опёрся подбородком о край. По его воле линзы шлема приблизили изображение, выделив в темноте далёкие тени вражеской пехоты, продвигавшейся вперёд. До неё всё ещё оставался километр. Они прятались под сенью зданий, осторожно пробираясь сквозь их опустевшее нутро. Первый капитан уловил, что из-за спин пехотинцев доносится низкий грохот бронетехники, пробивавшейся по заваленным арматурой проходам дальше в тылу. Он прикинул численность. Рассчитал скорость продвижения. Попытался оценить качество войск.

Потом Сигизмунд оглянулся на защитников, съёжившихся в стрелковых ячейках. Потом взглянул на окружавшие их всех отвесные стены. Потом снова посмотрел на изрытую воронками землю.

Ранн прекратил ораторствовать и поднялся к нему.

— Что думаешь? — спросил Фафнир.

— Оборона продержится какое-то время, если им хватит воли, — сказал Сигизмунд. Дальше вдоль линии ущелья, строго на востоке, теперь даже без увеличения просматривались силуэты пехотинцев в силовой броне. Враг излучал уверенность, наступая открыто. — Им нужно показать, что вожаков можно победить.

— Если там есть вожаки.

— Они хтонийцы. Главари банд никогда не держатся в тылу.

Сигизмунд спустился по склону и отправился на поиски Хаак.

— Когда они подойдут, ведите огонь по центру, — сказал он Мисе. — Заставьте их рассредоточиться.

Хаак оцепенело кивнула, её щеки покраснели под шлемом:

— Так точно, господин.

— Как только увидите нас снова, прекратите огонь. Вам понятно?

— Так точно, господин.

— Вы увидите нас снова. Затем прекратите огонь. Просто смотрите.

Когда Сигизмунд вернулся к Ранну, тот переводил взгляд с одного фланга на другой — за двумя высокими, изуродованными обстрелом стенами из опалённого скалобетона скрывались разрушенные остатки массивных внутренних сооружений.

— С какой стороны?

Сигизмунд вытащил клинок и посмотрел на его чёрную поверхность. Могло почудиться, что она почти жидкая — что, если приложить палец к матовой грани, подушечка утонет. Это по-прежнему завораживало воина.

— Южной, — наконец пробормотал он. — Они пойдут той дорогой.

После этих слов Храмовники выступили. Десять остались на баррикадах, чтобы успокоить нервы ауксилариев. Сигизмунд, Ранн и прочие, вскарабкавшись по каменистому склону вдоль южного края ущелья, вломились в гулкие залы за стенами. Эти помещения забросили уже довольно давно, полы там отсырели, в потолках зияли дыры, окна лишились стёкол. Все внутренние коридоры, почерневшие от сажи, были завалены мусором, что замедляло движение. Трупы людей из работавших здесь бригад гнили в наметённых кучах влажной пыли. Дальше в комнатах и проходах лежали другие мертвецы, в основном солдаты-лоялисты, но встречались и мирные жители, а порой и бородавчатые, явно нечеловеческие туши. Лица, навеки застывшие в изумлении, на миг озарялись краткими вспышками красного света, когда мимо них проносились Имперские Кулаки, а затем снова погружались во мрак.

— Приближаемся, пятьдесят метров, — доложил Ранн, грузно бежавший трусцой рядом с Сигизмундом.

— Полная темнота, — приказал тот, и каждый Храмовник отключил последние источники света на доспехах — генераторы расщепляющих полей, блестящие линзы. Они ещё быстрее помчались по разбитым переходам, словно фантомные образы, чёрная рябь в мире теней.

Сыны Хоруса продвигались не так осторожно, с грохотом пролезая в открытые дверные проёмы. Снаружи донёсся шум от непрерывного обстрела, ведущегося бойцами Хаак. Она делала то, о чём её просили, — затрудняла лобовую атаку, оттесняла наступавшую пехоту под прикрытие старых зданий. Захватчики по-прежнему отчасти думали о том, куда хотели добраться, оценивая, где им вырваться наружу, чтобы начать убивать как положено. Не лучший отвлекающий манёвр, но кое-что, за что можно зацепиться, — то самое крошечное преимущество, которое Дорн всегда заставлял искать своих сыновей.

Ранн атаковал первым: вырвавшись из мрака со своими парными топорами, он врезался в ведущего воина XVI легиона. Это мгновенно нарушило почти полную тишину. Остальные Храмовники вступили в бой, и тогда вспыхнули энергетические поля, засветились линзы шлемов, а керамит лязгнул о сталь, выбивая пучки искр. Сейчас они имели преимущество над Сынами Хоруса, в чьём отделении насчитывалось двенадцать бойцов с выкладкой Налётчиков, цепными топорами и болт-пистолетами, но предатели быстро призвали бы себе подмогу, так что здесь всё решала скорость.

Сигизмунд всего на секунду задержался позади, чтобы разглядеть в темноте, пронизанной лучами люменов, вожака отряда. Тот носил ветеранский доспех типа II, покрытый бороздами и увешанный боевыми трофеями. Когда он двигался, вокруг него кружились цепи, каждую из которых венчал выбеленный череп, и он владел тяжёлым цепным мечом в форме змеиной головы. Как и у всех бойцов его отделения, у него сохранился старый бандитский стиль: грубая резная отделка брони и символы, намалёванные кровью на открытых пластинах. Однако Сигизмунд припоминал, что раньше их дикость выражалась менее ярко. Хтонийцы деградировали, возвращаясь к давним порядкам, их стиль боя стал более варварским: всё таким же опасным, но заметно небрежным.

Бросившись прямо на вожака, Сигизмунд оттолкнул с дороги другого воина, пытавшегося бросить ему вызов. Первый капитан рвался к настоящему призу, всё время рассчитывая расстояния и углы, которые ему понадобятся. Тело целиком повиновалось ему, натянутое, как оболочка барабана, эффективное в каждом движении. Он воспринимал тактическую информацию вокруг себя, бессознательно обрабатывал её и использовал, обращая себе на пользу.

Сигизмунд атаковал с размаху, и чёрный меч с визгом натолкнулся на зубья вражеского клинка. Один взмах, другой, третий, сильные и быстрые, и вот уже оттеснённый Налётчик споткнулся о расшатанный камень. Суровое лицо Сигизмунда под шлемом расплылось в улыбке — проблеске настоящего удовольствия. Он поистине ненавидел этого врага. Такое неверующее существо, отпавшее от света суровой истины, положено истребить с радостью. Вот что изменилось. Дело не в мастерстве. Не в абстрактной цели покорения. Речь о праведности. Об уверенности.

Он давил и отбрасывал отступника ещё дальше. Черепа слетали с разрубленных цепей и прыгали по полу. Храмовники следовали за ним и, полагаясь на численное преимущество, теснили Сынов Хоруса к внешней стене зала. Они били, стреляли и пробивали последние фрагменты прежнего периметра, выталкивая бойцов из укрытия на старый транзитный путь между электростанциями.

Хаак немедленно прекратила огонь, как ей и приказывали, и ущелье содрогнулось, погрузившись в пыльную тишину. Имперские Кулаки и Сыны Хоруса сражались прямо в незащищённом центре, ни одна из сторон не давала пощады другой в их тяжёлой свирепой схватке.

Всё закончилось довольно скоро.

Командир Налётчиков оказался достойным воином, опытным и осторожным. На другом поле битвы он, возможно, собрал бы новые черепа. Он бился отважно, как и все они, проявляя некую отчаянную храбрость, рождённую на тёмных улицах его проклятого старого мира, подпитываемую нежеланием показать слабость.

Этого ему не хватило. Сигизмунд вынудил его взобраться на длинную груду обломков, вытеснив из клубов пыли, чтобы поединок видели все. Взмахи чёрного клинка стали ещё острее, ещё быстрее, и Храмовник направлял его тонко и точно, как лезвие бритвы. Когда неприятель попытался парировать, Сигизмунд выбил цепной меч у него из рук, и оружие, кувыркаясь, улетело в темноту. Затем он отклонился, изменил направление удара — так быстро, что движение показалось отрепетированным, — и клинок, окутанный выбросами разрядов расщепляющего поля, пробил нагрудник Налётчика. Пронзённое тело оторвалось от земли, поднятое силой удара, и какое-то время висело, как марионетка, среди сердито ворчащих раздвоенных молний.

— Неверный! — прорычал Сигизмунд, впервые заговорив с начала боя. Он бросил труп на землю, и тот шлёпнулся в пыль, словно шмат гнилого мяса.

Храмовник превратил убийство в наглядный пример. Защитники баррикад под началом Хаак всё это время наблюдали за ними и видели, как врага, которого они боялись, небрежно и методично искореняют.

Впереди ещё будут бои. Разъярённые воины Шестнадцатого уже наступали в большом количестве и через несколько секунд окажутся в пределах досягаемости. Выжить на этой позиции всё равно будет трудно, как и во всех противостояниях сейчас. Но важно не это.

Сигизмунд повернулся к имперским защитникам, чувствуя жар от окровавленного меча в руках.

— Узрите же! — крикнул он, ощущая, как от напряжения сил его сердца колотятся в великолепном ритме. — Их можно ранить. Их можно убить.

Хаак слушала. Её солдаты слушали. Они больше не выглядели испуганными.

— Так встаньте, — прорычал он. — И выполняйте свой долг!

Воздух внутри Бхаба изменился. Да, там уже некоторое время царило зловоние из-за общего ухудшения атмосферных условий во всём Дворце, но теперь в смраде появился элемент более человеческой слабости.

Страх обладал запахом. Болезнь обладала запахом. Как и безнадёжность. Людям, проводящим долгие смены на командных пунктах, давно уже не удавалось соблюдать элементарные правила гигиены. Их обмундирование стало грязным, волосы слиплись. Большинство из них так страдали от нехватки сна, что едва осознавали, как долго здесь находятся. Однако же, несмотря на всё это, невзирая на туман в голове и вонь, они продолжали работать, оцепенело переключать рычаги и поворачивать ручки настройки. Что им ещё оставалось делать? Смутно, где-то в глубинах животного мозга, они помнили, с чем сражаются, и поэтому всё ещё действовали, ибо иной вариант был невыразимо ужасным.

Как же всё это нелепо, подумалось Дорну, когда он улучил редкий момент, чтобы оторвать взгляд от своего поста и посмотреть на ячейки связистов. Если бы враг не так откровенно погружался в свой неизбывный садизм и экстравагантные оргии жестокости, то, возможно, эти люди уже давно бы замахали белым флагом. Ну а пока что страх ещё немного перебарывал отчаяние. Каждый вид-поток, поступавший сюда с сокращающегося фронта, любой пикт-захват того, что творили Пожиратели Миров, чем занимались Повелители Ночи, укреплял решимость.

Впрочем, мучительная истина всё равно выходила на свет. Каждая живая душа в бастионе видела, как идут дела. Даже Архам, надёжный Архам, который без колебаний выступил вперёд, когда погиб первый обладатель этого имени, теперь слабел. Дорн не спрашивал воина, когда тот в последний раз отдыхал. Рогал проявил бы лицемерие, если бы приказал ему восстановить силы, поскольку сам примарх уже давно исчерпал все обычные запасы выносливости. Поэтому Дорн просто закрывал на это глаза, как и на многое другое.

В прошлом он обнаружил бы приближение Сигиллита ещё до того, как тот вошёл бы в зал. Теперь же он утомился настолько, что человек в рясе, прихрамывая, успел пройти половину пути до наблюдательного поста примарха, прежде чем тот заметил его.

— Рогал, — произнёс Малкадор.

Дорн кивнул. Хотя примарх уже долгие годы знал первого лорда Империума, сам вид сварливого, сморщенного лица Сигиллита по-прежнему с лёгкостью приводил его в замешательство. Эти глаза многое повидали на своём веку. Они взирали на мир, который существовал до Империума, а потом — на мир, сформированный Крестовым походом. Теперь им, казалось, суждено увидеть его разрушение, окончательную гибель планов, которые отчасти принадлежали и Малкадору.

Дорн всегда был солдатом: он выполнял приказы в такой же мере, как и отдавал их. В конечном счёте его задача состояла в том, чтобы сберечь труды других. Однако Сигиллит построил здесь всё. Он участвовал в сотворении Империума, поэтому сейчас терпел личное поражение. Что он обо всём этом думал? Это раздавило его? Или он уже вознёсся над такими соображениями, выжег их из себя за тысячи прожитых лет?

Как всегда, ответ узнать невозможно. Ты воспринимаешь только внешние атрибуты: блестящие глаза под капюшоном, длинный посох, сжатый в костлявой руке, и низкий голос, сухой, как шипение ящерицы.

— Владыка Регент, — ответил Дорн. — Что-то изменилось?

Теперь он спрашивал почти бессознательно, по привычке. Ответ, конечно, всегда звучал одинаково.

— Он молчит, — сказал Малкадор. — Если что-то изменится, я дам тебе знать. Как обстоят дела с обороной?

Дорн мрачно улыбнулся. Необходимость подробно излагать обстановку сама по себе ощущалась как наказание. И всё же, куда ещё Сигиллит мог сейчас прийти за информацией? После того как вся связь окончательно вышла из строя, только Рогал хоть как-то отслеживал общую тактическую ситуацию. Только Дорн помнил всё, что они планировали, где развёртывались все до единого подразделения и где они, вероятно, находились сейчас, учитывая темпы потерь. Ныне Рогал позволял себе гордиться лишь крошечным успехом — тем, насколько точными оказались его прогнозы.

Если бы только Гиллиман успел...

— Отступаем по всем фронтам, — коротко сказал Дорн. — Тебе этого достаточно? — Пользуясь моментом, он сильно потёр лоб. — Внутри Последней стены враг наступает по трём основным направлениям, везде продвигается быстро. Передовые части Шестнадцатого легиона находятся в трёх, возможно, четырёх днях пути от Палатина. Подразделения берсерков Восьмого легиона не отстают от них. Четыре зоны командования полностью отрезаны, их защитники уже вне снабжаемой территории. Фактически мы контролируем Санктум, Палатин, некоторые сектора Адамантовой и Европеи. Больше ничего.

Малкадор осмыслил услышанное.

— Тогда общий приказ об отходе в Санктум...

— Пока нет. Пока нет. — Дорн почувствовал, как на него накатила новая волна давления, новый голос сомнения добавился к сотням, которые уже шептали в его голове. — Мы по-прежнему контролируем ключевые магистрали. Мы можем оттеснить их. Но прямо сейчас мы должны изранить их, пока можем. Как только мы окажемся здесь взаперти...

Это станет ловушкой, из которой уже не выбраться. Спасения нет. Формула этой осады, при всей её видимой сложности из-за сотен взаимосвязанных стен и фронтов войны, всегда читалась достаточно просто. Есть концентрические кольца: Внешний дворец и космические порты, затем Внутренний дворец, потом Палатинское ядро и, наконец, Санктум Империалис, последний бастион, охранявший сами врата Вечности. Как только крепости

Палатина будут сданы, последний призрак надежды исчезнет — больше не будет места ни для манёвра, ни для передышки, вообще ни для чего, останется только умереть, прижавшись друг к другу среди медленно рушащихся стен.

— Я понимаю, какое напряжение ты испытываешь, Рогал, — осторожно сказал Малкадор. — Никто не сомневается в твоей преданности делу. Но точно ли у нас есть...

— Нет, у нас и близко нет того, что нам требуется, — отрезал Дорн. — Джагатай уже сделал свой ход, ты не знал? Он поставил на кон в чёртовом порту треть наших легионных частей. Чтобы иметь там какие-то шансы, он разграбил наши резервы бронетехники, и с чем мы остались? С тем, чего не хватит. Он мог бы быть здесь, с нами. — Просто заново проговаривая всё это, Рогал разозлился ещё сильнее. — Да, верно, это выводит из игры Четырнадцатый. Я бы не обрадовался, если бы внутри стен оказалось ещё больше Гвардейцев Смерти. Но теперь я ищу причины не считать его поступок полным безумием! — «Так, контролируй себя, контролируй». — Сангвиний по-прежнему с нами. Вулкан с нами. Трон, я благодарен за это.

— И Сигизмунд продолжает сражаться.

Тут Рогал, блуждавший взглядом по залу, вскинул глаза.

— По моей команде.

— Слухи об этом достигли Подземелья. Чёрный Меч. Говорят, он продвигается вперёд.

— Он там не для того, чтобы продвигаться вперёд. Он там для того, чтобы дать им причину бояться.

— Потому что строевые войска не справляются.

Дорн неохотно кивнул:

— Я даже не могу заставить себя винить их. Возможно, ты не чувствуешь этой... тяжести.

— О, я чувствую.

— Мне сказали, что дело в Повелителе Смерти. Надёжно укрывшись в своей крепости, он насылает болезнь на весь мир.

— И поэтому, возможно, Джагатай прав.

— Только если ты считаешь, что он может справиться. — Рогал почувствовал, что у него снова тяжелеют веки. Он ощутил мёртвый груз своих прекрасных доспехов, которые не использовал всерьёз с тех пор, как сражался с Фулгримом на парапетах. А ему требовалось сделать тут ещё столь многое, так много исправить, просто вымучить ещё одну неделю сопротивления, ещё день, ещё час, не давая себе взять оружие и ринуться в темноту, поступить так, как он неистово желал. Потому что кто-то должен держать себя в руках и думать о долге.

— Но теперь фигуры расставлены, — сказал Малкадор. — Ничто не может этому помешать.

— Прямо как ты говорил, — устало пробормотал Дорн. — И вот так гибнет мир, не в непокорности, а в безумии.

Глава двенадцатая

Атмосферное трение

Не готовы

Проценты

«Да, безумие», — подумал Айо Нута. Единственное подходящее слово. Такого никогда ещё не делали, и по веским причинам. Само присутствие орбитальной платформы «Небо» в нижних слоях атмосферы уже выглядело почти абсурдным, но когда ты перемещал её, сотни километров тащил её через зону активных боевых действий, это выходило за рамки всего, о чём Айо просили помыслить раньше.

Нуте пришлось как следует потрудиться, чтобы заставить отдельных членов экипажа следовать приказам после того, как они осознали, о чём их просит командир. Он мог бы объявить им выговор, но, по правде говоря, понимал их чувства. Люди измотались. Они боялись. Они знали, что их шансы выжить во всём этом, всегда небольшие, просто исчезли: теперь им предстояло совершить безумное путешествие на полном ходу в атмосфере, о чём только теоретически раздумывали кораблестроители в своих томах, надёжно хранившихся в архивах лунных верфей.

Но, с другой стороны, с двигателями плотной среды такая возможность всегда существовала. Если ты сумел опустить плиту в неразрежённую атмосферу, сохранив её неповреждённой, автономной и способной функционировать, почему бы не пойти немного дальше и не задействовать её в качестве полноценной мобильной платформы?

Да, ты посеешь полное опустошение в радиусе километра или около того, взбаламутив Трон-знает-что и вызвав буйство погоды, но в нынешних обстоятельствах о чём-то подобном, пожалуй, уже не стоило особо беспокоиться. Из-за того, какие объёмы лазерного огня обрушивались на поверхность с кораблей, по всей планете беспрестанно бушевали грозы, и любые законы природы, когда-то управлявшие атмосферой, сложили с себя полномочия.

Перелёт всё равно превратился в кошмарный аттракцион. Колоссальное сопротивление воздуха, давившее на передние пластины, быстро переросло в огненную бурю, которая испытывала на прочность атмосферную броню. Конструкция платформы, более обширной и громоздкой, чем самый мощный пустотный линкор, сотрясалась, визжала и звенела заклёпками на всём своём протяжении. Стояли невероятный шум, непрерывный гул и гром, которые отдавались через корпус из машинных отделений и мешали нормально думать. Все линзы в главном контрольном куполе полыхали багрянцем, не сообщая экипажу ничего, кроме того, что люди уже чувствовали сами — что всё это безумно, безумно, безумно.

Однако же Нута поневоле наслаждался происходящим — дерзновенностью и колоссальной, бесстыдной, наглой отвагой их поступка. Они действовали! Они вносили свой вклад в битву, когда уже показалось, что им суждено закончить службу в роли опустевшего ангара для атмосферных самолётов. Кто знает, что сейчас происходит в головах врагов, которые прожгли себе путь до самой Последней стены лишь для того, чтобы увидеть, как прямо на них с рёвом мчится пылающий кусок орбитального мусора, который разрезает сам воздух и посылает во всех направлениях молнии километровой длины, рождаемые трением?

— Сохранять курс и скорость! — крикнул Нута уже охрипшим голосом. — Перекрыть ту утечку энергии — верхние пустотки на пределе!

Он ничего не видел на экранах реального обзора: все они стали окнами с видом на стены огня. Многие авгуры дальнего действия забились помехами, но некоторые по-прежнему давали Айо картину внешнего мира, пусть ненадёжную.

Они уже проползли над своей причальной станцией в южном Дворце, пересекли секторы Европея и Санктус, наконец перебрались через Последние врата и повернули строго на восток. Всё это время Нута наблюдал за отдельными эпизодами сражений, постепенно утрачивавших целостность, — от интенсивных боёв, что по-прежнему шли внутри Последней стены, до опустевших полей битв в секторах за пределами прежних Фасадных барбаканов. Он задумался, повлияло ли продвижение орбитальной платформы на какую-либо из этих схваток — возможно, вражеские батальоны на мгновение ошеломило зрелище того, как небеса извергаются над ними и забивают авгуры статическими помехами? Айо надеялся, что так и случилось. Важна любая мелочь, каждый небольшой поворот судьбы.

Только после того, как они миновали крепость Последних врат, вершины которой всё ещё неистово пылали, из Колоссов начали поступать приказы. Нута немного замедлил продвижение, стремясь достичь идеальной координации с запланированным наземным наступлением. Ему пришлось нелегко: платформа «Небо», несомая своей огромной массой и маневровыми двигателями ограниченной мощности, обладала поистине гигантской инерцией, поэтому скорость следовало рассчитывать с высокой точностью. Около девяноста процентов всей её выходной мощности передавалось на монументальные репульсорные катушки, которые удерживали станцию от падения, поэтому для любых других целей оставалось сравнительно мало энергии.

Айо добился наибольшей синхронности, на какую они только могли надеяться. Платформа, грузно тащившаяся на восток, ослепительно ярко озарила собою вершины комм-антенн Колоссов как раз в тот момент, когда наземные атакующие силы, рыча моторами, набрали полную скорость и устремились в долгий путь к космопорту. Уцелевшие эскадрильи истребителей V легиона носились вокруг них, прикрывая на всей дистанции. Сама платформа имела лишь минимальное вооружение — когда-то на ней размещались орудия «Нова», но все их демонтировали и поставили на стены Дворца, — однако оставшиеся на ней атмосферные машины сопровождения тоже хлынули из ангаров, а сохранившиеся батареи тяжёлых болтеров пришли в действие и повернулись на вертлюгах.

Затем начался лазерный обстрел поверхности из пустоты. Нута уже морально подготовился к нему. Они и прибыли сюда для того, чтобы прикрыть собой беззащитную бронетехнику. Орбитальные платформы всегда проектировали так, чтобы они выдерживали огонь из орудий уровня тех, что ставятся на линкоры, а пустотные щиты «Неба» работали на полной мощности.

И всё же первые удары оказались сокрушительными. Лэнс-залпы, обрушиваясь с небес, вырывались из мчащихся в вышине грозовых фронтов и вонзались прямо в верхнюю поверхность дискообразной платформы. Пустотные щиты визжали, прогибаясь под ударами, на них расплывались интерференционные узоры диаметром в сотни метров. «Небо» ничем не могло ответить на выстрелы, поэтому им оставалось только терпеть и двигаться дальше, не допуская отключения генераторов, после чего исчез бы энергетический заслон над корпусом.

— Обнаружены новые всплески! — закричал главный связист, терранин по имени Уве Айзен. — Попадания по зонам девять и десять!

Нута напрягся и забарабанил пальцами по подлокотникам командного трона. Он мало что мог сделать, разве только изменить шаблоны генерирующих пульсаций пустотных модулей.

— Всем постам приготовиться, — скомандовал он. — Держите все носовые датчики открытыми и сканируйте.

Лэнсы снова поразили цель, последовательно врезаясь в заслон над верхними палубами. Щиты всколыхнулись от ударных волн, сработали сигналы тревоги, но аварийные бригады, как всегда, быстро отключили их, поскольку уже достаточно наслушались. Люмены вырубились — всё погрузилось в полную темноту, — потом вспыхнули снова. Палуба содрогнулась, и, судя по отзвукам, донёсшихся от репульсорных камер далеко внизу, там что-то взорвалось.

Враг выпускал эти огромные лазерные лучи по наземным координатам, чтобы посеять хаос в плотном строю танковых колонн. Нута криво усмехнулся, поймав себя на том, что ему интересно, знают ли наводчики на пустотных кораблях, куда влетают их энергетические разряды.

— Сколько ещё мы сможем это выдерживать? — спросил он Ио Слефу, своего начальника оперативного управления.

Слефа выставила узкую голову из-за контрольной панели.

— Такие попадания? Мы сильно пострадали. Ещё пару часов, если это не прекратится.

— Не прекратится. Делай что можешь.

Ещё пару часов — это в самый раз. Танки двигались быстро, их сопровождали ещё более скоростные спидеры V легиона. Они хорошо использовали импровизированное воздушное прикрытие, сокращая потери от огня с дальней дистанции. Нута начал думать, что, возможно, вся эта затея не так уж безумна. Пожалуй, она даже может сработать.

— Входящий вызов от командования легиона! — крикнул Айзен.

Нута переключил сигнал на себя.

— Противник запустил атмосферные самолёты, — прозвучал сквозь помехи голос Джангсай-хана в канале связи воздушных эскадрилий. — Эскадрильи выдвигаются на перехват, но вам лучше приготовиться.

— Вас понял, владыка хан, — ответил Айо, после чего вновь повернулся к посту Айзена. — Дай мне всё, что сможешь, от систем носового обзора.

Группа линз вокруг командного трона вспыхнула белым шумом и зашипела, как змеиный клубок. Затем некоторые экраны очистились, и на них возникли прыгающие зернистые изображения с носовых авгуров. Качество сигнала оказалось очень низким, помехи смешивались там с результатами плохой обработки от компенсаторов ночного видения, и пару секунд Нута не понимал, удалось ли им засечь что-то необычное. Ему показалось, что он смутно видит очертания космопорта, вздымающегося на далёком горизонте, едва различимого во тьме, за волной огня.

Затем Айо заметил, что к станции приближаются размытые точки света, целые облака, вокруг которых вскоре заискрили вспышки массированного лазерного огня. Количество объектов пугало само по себе, а безрассудная агрессия пилотов только усиливала впечатление.

Глубоко вздохнув, Нута связался со своим главным канониром.

— Джафда, предупреди расчёты болтеров класса «воздух — воздух» во всех секторах. Беглый огонь по моей команде.

Он не отвёл взгляда от экранов, даже когда с орбиты обрушился ещё один сокрушительный удар, едва не сбросивший его с трона. Линзы побелели, люмены снова погасли, взорвалось что-то ещё.

— Зря я так подумал, — пробормотал Айо, усевшись в прежнем положении и вызвав новые данные о повреждениях. — Чёртово безумие, как ни крути.

Морарг наблюдал, как из ангаров вылетают воздушные суда: «Огненные птицы», «Грозовые орлы», несколько «Грозовых птиц» и «Громовых ястребов». Некоторые из них двигались непредсказуемо, как будто пилоты боролись с управлением. Или, возможно, они просто слишком сильно изменились, и их разбухшие конечности больше не влезали в тесные кабины. В любом случае XIV легион никогда не специализировался на авиации. Они имели атмосферные самолёты, как и любая общевойсковая армия, но никогда не любили их, и те, кто управлял машинами, не пользовались особым почётом.

Поэтому Каифа мало на них рассчитывал. Конечно, они нанесут некоторый урон, но V легион мастерски владел таким аспектом войны, к тому же этот нелепый кусок парившего адамантия, который они как-то притащили, выдержит ещё немало повреждений, прежде чем окончательно развалится. Лучшее, на что могли надеяться пилоты, — обстрелять с бреющего полёта более медленные наземные войска, уничтожить как можно больше целей и перекрыть пути на восток, но Морарг сомневался, что Белые Шрамы позволят им с лёгкостью выполнить задачу.

Ещё секунду он смотрел на западное небо, по-прежнему не вполне понимая, стоит ли верить собственным органам чувств. Орбитальная плита не столько двигалась в атмосфере, сколько разрывала её на части, издавая низкочастотный рокот, от которого дрожала сама земля. Наблюдая за тем, как пустотная платформа диаметром одиннадцать километров с грохотом подползает всё ближе, беспрестанно получая попадания от залпов флота и непрерывно стрекочущих выстрелов с земли, Каифа осознал, что перед ним одно из самых захватывающих зрелищ, какие он видел за свою долгую службу. Датчики показывали, что станция довольно хорошо подстраивается под скорость бронетехники, едущей внизу, но с такого расстояния она выглядела почти неподвижной. Она преступала законы природы и здравого смысла, оскорбляя саму суть военных действий.

Помедлив ещё мгновение, Морарг устало покачал головой и отправился на поиски Калгаро.

Это заняло у него некоторое время, поскольку он ещё не изучил переходы внутри космопорта, к тому же казалось, что там всё пребывает в состоянии полного беспорядка. Когда Каифа наконец обнаружил Гремуса — отчасти благодаря подсказке какого-то услужливого демона, свисавшего, как связка гнилых фруктов, со сводчатого потолка, — его порадовало, что хотя бы магистр осады, кажется, воспринимал ситуацию всерьёз.

— Что сказал примарх? — спросил Калгаро, не сбавив шага, когда Морарг подошёл к нему. Вместе они грузно зашагали на нижние уровни.

— Моё сообщение его заинтриговало, — ответил Каифа.

— И всё? Ничего больше?

— Возможно, это как-то связано с тем, что он по-новому смотрит на мир.

Морарг вспомнил, как повёл себя Мортарион, когда услышал новость. Примарх грустно улыбнулся, как будто случилось нечто, почему-то совершенно ожидаемое и теперь уже точно неизбежное, но всё равно заслуживающее сожаления. Затем он повелел привести всё в готовность и поставить легиону новую задачу. Сделать то, что требовалось.

— И оно истощает его душу, это искусство.

Калгаро хмыкнул. Кое-кто в легионе всё ещё испытывал смешанные чувства в отношении «искусства».

— Я рад, что там главный ты, Каифа, — сказал он. — Я сейчас некоторых других вообще не понимаю. Тех, кто изменился больше всего.

Тяжело ступая, они вдвоём спускались по извилистой лестнице, и вокруг них мерцал бледно-зелёный колдовской свет.

— У меня есть серьёзные опасения, — произнёс Морарг, стараясь сохранять спокойствие. — Всё как-то не так. Половина наших подразделений перевооружается. Владыка Тиф увёл с собой на восток крупное войско, а ещё слишком много наших частей вне досягаемости на главном фронте. Привести всё в движение... сложно. Мы здесь не так сильны, как следовало бы.

Калгаро усмехнулся:

— Ты слишком много беспокоишься.

— Неужели? Этот железный ублюдок нанёс такой ущерб во время штурма, что тут не осталось надёжного защитного периметра. Внешние стены лежат в руинах, старые генераторы пустотных щитов разбиты на куски. Брат, порт уже не тот, что прежде, да мы и не собирались его восстанавливать, и теперь нас застали врасплох.

Гремус остановился и повернулся к Каифе.

— Значит, они войдут, — сказал Калгаро. — Пускай. Добро пожаловать. Ты видел, что происходит внутри? Внизу, в темноте? Это место превращается в адский мир, и если уж нам оно кажется адом, то им придётся ещё хуже.

— Они будут этого ожидать. Мы с ними слишком часто сражались между собой, чтобы сейчас чему-то удивляться.

— Верно, слишком часто. Мы как старые спарринг-партнёры, решившие ещё разок заглянуть в бойцовские ямы. — Гремус резко фыркнул. — А я тревожился, что мы всё пропустим. Что примарх слишком затянет с приказом и нам уже некого из них будет убивать. Так что для меня это хорошо. Они бежали от нас у Катулла. Теперь же возвращаются за добавкой, и я только рад.

Морарг еле сдержался. Они же обладали господством в космосе, численным превосходством, наступательным порывом! Они всё спланировали, так же тщательно, как всегда прорабатывали наступательные действия. Вот в чём они преуспевали: медленно зажимали противника в тиски, всё скрупулёзно продумывая и учитывая. Теперь ситуация изменилась на противоположную, требуя быстрого реагирования, поспешной смены курса, импровизации. Несмотря на все наличные преимущества и на всё то, чего они уже достигли, в таких областях легион не преуспевал никогда.

— Хотя бы отправь уже готовую бронетехнику, — наконец сказал Каифа. — Что-нибудь, чтобы замедлить их, пока мы заканчиваем переоснащение. Если они попадут внутрь, то я хочу, чтобы сначала им нанесли урон.

— Уже сделано, — произнёс Калгаро, двинувшись дальше. — Они заплатят кровью за то, чтобы добраться сюда, и за то, чтобы преодолеть стены. — Он снова жёстко усмехнулся. — А потом, когда они пройдут через всё это, мы примемся за работу как следует. Поверь мне, Каифа, когда безумная вылазка чогорийцев закончится, мы будем по колено в их крови.

«Айка-73» пронёсся через россыпь щебня, немного покачнулся, а затем рванулся вперёд. Эрнама, командир ведущего танка роты, задала жёсткий темп, лишь изредка замедляясь, чтобы определить координаты, и остальным из шести машин подразделения приходилось потрудиться, чтобы не отстать.

— Спокойно, — сказал Каска, обращаясь к Дреси. Он по-прежнему не совсем понимал, как вести себя с ней. Гельва яростно сосредоточивалась на вождении — почти слишком яростно, — и казалось, что вот-вот начнёт изнашиваться главный двигатель.

Дреси не ответила, только подалась вперёд на сиденье, сохраняя прежнюю скорость.

Каска снова повернулся к оптике. Его тесный пост в верхней башне усеивали эти экраны — множество засаленных линз, по которым ползли тенёта тактической информации. Помимо обзора со сканеров ночного видения, он получал авгурную телеметрию с остальных машин роты, а также разнообразные сведения о ландшафте и окружающей среде. Реальный обзор того, что происходило впереди, Тальвету давала только узкая смотровая щель с бронестеклом, хотя на крайний случай у него имелся выдвижной перископ.

Несмотря на всё это, он почти ничего не видел. Воздух снаружи представлял собой месиво из пыли и изрыгаемого дыма. Внутри «Русса», как обычно, ревел двигатель, давяще тесные посты экипажа дрожали от шума, и всё дребезжало, как поддетая пинком банка из сухпайка. Каска получил строгий приказ не открывать люк, даже если враг ещё не замечен, и поэтому управлять приходилось с помощью зрительных приборов и по ауспику, а их экраны мерцали, дёргались и регулярно скрывались под слоем помех именно тогда, когда в них возникала надобность. Всё казалось таким искусственным, таким ненастоящим. Тальвету могло бы почудиться, что они снова на тренажёре — сидят в ящике, подключённом к сбоящим когитаторам и имитаторам движения.

Они ехали слишком быстро. Каска уже воксировал Эрнаме, чтобы указать ей на это, но она не ответила. Показания определителя координат стали ненадёжными, и Тальвет едва мог следить за другими танками в колонне. Какое-то время назад поступило общее оповещение от командования легиона, где говорилось, что прибыло воздушное прикрытие, но, помимо того факта, что несколько кусочков открытого неба, видимых Каске, стали темнее и краснее обычного, он не вполне понимал, что это означало. Впрочем, он же всё равно не мог остановиться, вылезти и посмотреть как следует.

— Враг замечен, прямо по курсу, — раздалось у него в наушниках сообщение от Эрнамы. — Всем подразделениям вступить в бой.

С чем именно? Чёртова Эрнама. Он мельком видел старые стены и внутренние структуры: оголённые до скалобетона, они стояли посреди рукотворного моря из пыли и каменных обломков. По обе стороны возвышались остовы некогда огромных зданий, оставляя по центру канал менее ста метров шириной. Рота держалась неприятно плотным строем, зажатая городскими утёсами с обеих сторон. Лучше бы разойтись веером, освободить место для применения орудий, чтобы не задеть огнём своих. Тальвет неприятно отчётливо представлял себе, как в такой темноте, при подобных условиях снаряд, выпущенный вслепую чрезмерно усердным стрелком с плохим самоконтролем, пробивает более тонкую кормовую броню «Айки-73».

— Фош, приготовься, — велел он башенному наводчикунаводчику: Адрия полусидела рядом с ним на дальней стороне монолитной зарядной камеры орудия. — Цели впереди. Яндев, лупи по ним.

«Леман Русс» обладал грубым, но эффективным вооружением. Носовая лазпушка обладала приличной скорострельностью и поражала цель мощными лучами, пока батареи питания держали заряд. Главное орудие палило гораздо медленнее, но при попадании цель получала сокрушительный удар. Фош знала, как с ней обращаться: Каска никогда не служил с танкистом, который бы более искусно разбирался в данных прицеливания со зрительных приборов и настолько же умело управлялся с поршнями и рукоятками, выставляя оптимальный угол наклона длинного ствола.

Каска отрегулировал усиление ауспика, и на главной линзе приблизилось изображение чёрно-серой мути впереди. Тальвет потел как от беспощадного жара из радиаторных решёток двигателя под ним, так и от душного напряжения перед грядущей перестрелкой.

— Держи нас правее, — предупредил он Дреси, которая изо всех сил старалась удержать их в строю на такой высокой скорости. — Иначе окажемся перед пушками Фрало, а он не будет сдерживаться.

Затем он увидел, как в восьмистах метрах впереди что-то пробило себе дорогу через остатки старой железной балюстрады и с грохотом приземлилось на грунт. «Сикаранец» XIV легиона. За ним быстро последовал другой, оснащённый, как и первый, автопушками на турелях и лазерными орудиями в спонсонах. За ними появились неясные силуэты тяжёлых пехотинцев в силовой броне, гораздо более высоких и крупных, чем любые из стандартных человеческих солдат.

Эрнама, чей «Леман Русс» оказался к врагу ближе всего, выстрелила мгновенно. Получился перелёт, и снаряд из главного орудия взорвался на верхней части стены здания вдали. Секундой позже засверкала её лазпушка, и два следующих танка роты также выпустили лучи, которые прочертили ослепительные линии и озарили крыши яркими белыми вспышками.

— Резко вправо! — снова приказал Каска, быстро изучив местность по ауспику. Если оставаться на этом месте в строю, то не получишь ни хорошей позиции для стрельбы, ни гарантии того, что тебе не попадут снарядом в корму. — Фош, займись вторым.

Воздух вокруг них заполыхал неистовым пожаром пересекающихся огненных лучей. «Сикаранцы» выделялись отличной манёвренностью, а управляли ими создания с превосходной реакцией и восприятием, поэтому машины словно бы скользили по руинам, как угри, несмотря на свою массу. Они ускользали от атак и в других аспектах: их броня с пологими скосами затрудняла убойные попадания, в отличие от прямоугольных, как кирпич, корпусов имперских танков. Кроме того, свирепые автопушки «Сикаранцев» со сдвоенными стволами выплёвывали снаряды гораздо быстрее, чем им отвечали орудия с ручной перезарядкой, к тому же их поддерживали бесшумно вспыхивающие лазпушки.

Воздействие такого обстрела оказалось разрушительным. «Леман Русс» слева — машина Алчака, показалось Каске, — получил критическое попадание под башенный механизм. От удара его разнесло на куски, броневые пластины с грохотом закувыркались по земле. Эрнама успела выстрелить ещё раз, после чего её коробочка попала под шквальный огонь, нахватала снарядов в воздухозаборники двигателя и потеряла ход. Единственная машина роты, ещё находившаяся впереди «Айки-73», влетела прямо в бурю автопушечных залпов, которая почти перевернула её на крышу. Пристрелявшись, второй

«Сикаранец» развернулся на месте, чтобы прикончить «Леман Русс».

— Полный стоп! — закричал Каска. — Навестись на эту цель!

Останавливаться в ходе перестрелки опасно. Некоторые командиры никогда не делали этого без крайней необходимости, но Тальвет на горьком опыте убедился, что когитаторы наведения «Лемана Русса» быстрее выдают нужные цифры, когда им проще работать.

Дреси ударила по тормозам. Яндев спокойно навёл лазерную пушку, а Фош умело опустила основное орудие храповым механизмом.

— Огонь!

«Айка-73» вздрогнул от выстрела боевой пушки. Каска инстинктивно дёрнулся в сторону, когда затвор выбросил гильзу. Башня наполнилась дымом. Мерк немедленно взялся за дело: рывком открыв зарядную камеру, он вложил новый снаряд. Яндев равномерно выпускал в «Сикаранца» короткие очереди лазерных лучей. Враг исчез за стеной чёрного смога, полностью скрывшей его силуэт.

— Ещё раз, — приказал Каска, всматриваясь в зрительный прибор. Он решил, что рискнёт произвести ещё один выстрел из неподвижного положения.

Реагируя на команду, Фош немного скорректировала прицел, чтобы поразить болтерную установку на лобовой скошенной броне «Сикаранца».

Выстрел получился удачным: снаряд поразил уязвимое место, и на корпусе цели возникла пробоина. Яндев, не теряя времени зря, послал в отверстие трескучие лазлучи, хотя Дреси уже сняла «Леман Русс» с места. К тому времени два других уцелевших танка роты также вышли на дистанцию поражения, взяли того же «Сикаранца» на мушку и открыли огонь по его повреждённому корпусу. Вероятно, что-то в этом потоке лучей и снарядов пробило броню противника насквозь, попало в моторный отсек и дальше в топливные баки. Последовала детонация такой мощи, что тяжёлый танк на мгновение оторвался от земли, после чего рухнул, дымящийся и выведенный из строя.

Но первый «Сикаранец» ещё сражался. Он добил головной танк Эрнамы градом автопушечных снарядов, разорвав гусеницы жертвы в клочья и пробив дыры по всему корпусу. Затем «Сикаранец» приблизился к третьей из повреждённых имперских машин и развернул башню, чтобы снова выпустить бронебойные заряды. Однако пока он давал залп, оставшиеся подвижными «Леманы Руссы» грузно выкатились на позиции, быстро поворачивая длинные стволы. Все они выстрелили одновременно, послав в цель три свистящих снаряда, что ввинчивались в воздух, а за ними последовал вихрь лазерных разрядов, нацеленных на любую возможную брешь.

«Сикаранец» исчез за очередным клубящимся облаком чёрного дыма, и тут же раздался приглушённый грохот. Из каждого отверстия, изо всех открытых стволов хлынули чернильные струи копоти, а следом полыхнули новые кроваво-красные вспышки — признак того, что под непрерывным дождём лазерных лучей загорелись и другие системы.

Хотя оба вражеских танка были подбиты, опасность ещё не миновала. Пехотинцы поддержки, которые опрометчиво отстали от выехавшей вперёд бронетехники, теперь неуклюже приближались. Их насчитывалось больше десятка, и они бесстрастно шагали, поднимая пыль. Каска лишь мельком замечал самих пехотинцев, поскольку в прицеле у него всё дрожало и прыгало, но он разглядел достаточно, чтобы понять: с каждым из них что-то совсем не так. Они тащились, будто инвалиды, хромая и покачиваясь, их растянутые латы искривились и влажно блестели. Вокруг них — глаз, клинков, доспехов — мерцал бледный свет, и уже этого хватило, чтобы у Тальвета бешено заколотилось сердце, чтобы ему захотелось отступить, дать полный задний ход и каким-то образом убраться с пути столь немыслимых, ужасных тварей.

Изначально стало ясно, что крупные подразделения пехоты будут представлять опасность. График наступления по пересечённой местности оказался настолько плотным, что танки даже не получили стандартные отряды поддержки со смешанным вооружением. Шрамы дали экипажам инструкции, состоящие в том, чтобы посылать приоритетные сигналы при каждой встрече с вражескими отделениями, но сейчас времени уже не оставалось, так как чудовища подбирались всё ближе, и все знали, что способен устроить легионер, подойдя вплотную к повреждённому танку.

— Вперёд! — крикнул Каска, каким-то образом подавив ужас. Если они сумеют врезаться в парочку врагов, затащить их под гусеницы, то, вероятно, появится шанс прорваться.

Такой возможности ему не дали. Визжа, словно выпущенные на волю соколы, три гравицикла Белых Шрамов, казавшиеся размытыми бледными полосами из-за своей невероятной скорости, внезапно пронеслись по каналу и закружили среди брызг грязи. Новые болтерные очереди разорвали остаточные дымовые облака, снаряды прочертили борозды в пыли и с хрустом вонзились в подступавших легионеров. Гвардейцы Смерти шатались под молниеносной атакой, спотыкались, отступали, валились с ног или распадались на куски. Ещё несколько спидеров примчались, закладывая виражи, зашли на цель и открыли огонь, после чего высадили пехоту. С размаху приземляясь в грязь, Белые Шрамы мгновенно бросались вперёд, а силовые поля их оружия зажигались ещё в воздухе.

Похоже, Эрнама вызвала их в самом начале. Трон, она спасла остальную роту.

«Айка-73» покатил вперёд. Дреси вела «Лемана Русса» в указанном Каской направлении, и за ними тенью следовали два других уцелевших танка. Первые две коробочки роты, включая машину Эрнамы, разлетелись в клочья. Третья потеряла ход, что означало почти то же самое. Теперь предатели сражались с Белыми Шрамами, и Тальвет ловил фрагментарные, но подробные картины — проблески абсурдно жестокого боя, бурное варево совершенно необузданной ненависти. Он видел, как мечника V легиона разрубили почти надвое увесистым взмахом цепного клинка одновременно с тем, как два лоялиста, ловко вращая глефами, повергли на колени одного из исковерканных монстров. На такое не получалось смотреть долго: тебя передёргивало, и ты инстинктивно отшатывался от зрелища, достигшего высот концентрированного насилия.

Яндев воксировал Тальвету со своего поста.

— Поддержать огнём? — спросил Эрия, поворачивая ствол лазерной пушки так сильно, как только мог.

Будет ли от этого какая-нибудь польза? Получит ли он шанс попасть во что-нибудь в этой разросшейся беспорядочной драке, где все движутся быстрее мысли?

Каска не успел ответить: по комм-связи поступило приоритетное сообщение легиона, переданное с одного из спидеров.

— Роте наступать. Всем машинам продолжать движение. Роте наступать.

В точности так же они говорили на инструктажах. Не останавливайтесь. Не увязайте в бою. Двигайтесь дальше. Мы разберёмся с противотанковыми отделениями — просто не давайте двигателям остыть. Доберитесь до ворот.

Каска глубоко вздохнул. Его потные руки скользили по рычагам управления. Эрнамы не стало. Никкала, её заместитель, находилась в обездвиженном танке. Выходит, теперь тем, что осталось от роты, командует он. Прошла пара часов, а они уже потеряли пятьдесят процентов.

— Отставить! Полный вперёд! — рявкнул Тальвет по ротной вокс-сети. — Всем стрелкам перезарядить оружие и приготовиться. Водителям — двигаться, двигаться.

Выполняя приказ, танкисты обошли рукопашную схватку и ринулись вперёд по пересечённой местности, разгоняя моторы. Пока Каска вёл их, стараясь не обращать внимания на мешанину диких боевых криков и звериного воинственного рычания, что доносилась из динамиков авгура, он уловил десятки активных сигналов на ауспике. Всё больше рот, точно как и его подразделение, устремлялись вперёд, прорываясь через оборонительные линии, постепенно приближаясь к цели, — все пребывали в движении, какую бы цену в брошенных и тлеющих коробочках им ни приходилось платить.

Не останавливайтесь. Не увязайте в бою. Эрнама, храни её Трон, совершенно правильно делала, когда гнала со всей мочи.

— Полный вперёд! — приказал он. Задним числом Каска поразился, что выжил, и твёрдо решил постараться, чтобы так оно и осталось. Прежнее ощущение неестественности выдернули из него с корнем. — Чёрт его дери, движемся дальше! Тут всё по-настоящему! Реальная война!

Глава тринадцатая

Имажист

В пределах видимости

Властительница Хаоса

Впрочем, тут не осталось ничего реального или чего-то близкого к тому. Всё здесь превратилось в сон — так размышлял Гарвель Локен. В выцветший образ чего-то осязаемого, отголосок чего-то вещественного. Пока держалась Последняя стена, ты мог грубо представить себе структуру битвы: орды у ворот, защитники внутри. Теперь этот великий барьер больше не действовал, и вал, хлынув через проломы, затопил город внутри. Округа стали пустошами. Некоторые островки продолжали сражаться. О других полностью забыли, оставили их в изоляции, пока жилбашни горели в других местах. Шагнув в сторону от места, озарённого перестрелкой, где всё шумно ревело и перемещалось, ты в одно мгновение оказывался в параллельном мире жуткой тишины, где рядами лежали мертвецы и сухой ветер стенал над их открытыми глазами.

Гарвель не знал, какую форму приняли военные действия и сохранился ли вообще какой-то порядок. Связь стала бесполезной и даже хуже того, на авгуры уже не стоило полагаться. Теперь всё зависело от зрения и чутья, ослабляемых бесконечными волнами пыли, раскалённой из-за боёв, которая струилась по узким щелям между массивами зданий. Конечно, он знал, что ему не следовало отправляться в одиночку, без контакта с главным командованием. Сигиллит наверняка разозлился, если у него остались на это силы. Возможно, и Дорн тоже. Ещё один клинок пригодился бы им в центре, в окрестностях Санктума и его Палатинского пригорода, в этом узком круге надёжной тверди, который уменьшался уже тогда, когда Локен покинул его.

Но воин не мог не уйти. Как только Гарвель обнаружил, что её планируют использовать, он уже не мог не уйти. И Локен почти догнал её, почти сумел вернуть её в последний момент, прекратить всё это. Он убил многих — как тех, кто считал себя её защитниками, так и тех, кто явно желал ей зла. Однако вся эта бойня отняла у Гарвеля время, и вот почему она всё-таки сбежала от него, исчезла в разрушенном городе на пороге уничтожения.

Теперь он в одиночку охотился в царстве теней, взыскивая плату с тех, кто пришёл разграбить это место. Локен не обладал здесь настоящим выбором, его просто вело чувство, которое в другую эпоху назвали бы совестью. Он должен найти её. Вот так всё просто. Кто-то, проявив особенное безумие, счёл нужным выпустить её на свободу, будто некую пешку для изучения интеллектуалами. Однако Гарвель никогда бы не смог относиться к ней так. Для него она оставалась одной из последних нитей, которые по-прежнему связывали его с прошлым, и он не хотел её терять. Она быстро умрёт, если её обнаружат, а этого нельзя допустить.

Он снова убивал, предпочитая старый психосиловой клинок Рубио, но применял и более длинный меч Аксиманда, когда чувствовал, что тот подойдёт лучше. Оба позаимствованных оружия, в стали которых сохранились частички прежних хозяев, теперь принадлежали ему, как бы долго ему ни оставалось ими владеть. Он по-прежнему носил доспехи Лунных Волков — возможно, на всех полях битв не нашлось бы другого такого воина. Однажды он увидел себя в грязном осколке разбитого оконного стекла и поразился тому, как выглядел в отражении. Вездесущая плёнка чёрной пыли не целиком прикрывала светло-серый керамит, мерцавший под ней, из-за чего Локен выглядел созданием более фантомным, чем любое из чудовищ, сражённых им, — неуместным, вневременным, чем-то, что нужно забыть, тем, что вызывает у тебя дрожь.

Теперь он направлялся на север, идя по полустёртому следу, по неявному зову чутья. Она быстро скрылась, растворившись, словно струйка дыма. Эти проклятые дураки выпустили её слишком близко к фронту. Или, возможно, они не ожидали, что стена Меркурия падёт так быстро. В любом случае они поступили безрассудно.

Даже в таких местах ты по-прежнему мог добывать сведения, если проявлял терпение. Некоторые из врагов заговорят, прежде чем ты их убьёшь. Некоторые из защитников, ещё державшиеся кое-где, расскажут о том, что видели. Шаг за шагом перед ним вырисовывалась картина чего-то странного. Гражданские, которые вроде бы должны были погибнуть все до последнего, по-прежнему собирались вместе, прятались в затопленных подвалах, цеплялись за жизнь.

Среди них уже ходили истории. Он снова и снова сталкивался с двумя сюжетами. В первом из них рассказывалось о мече, чёрном мече, благословлённом божественной волей Императора, который выискивал повелителей вражеских армий и убивал их одного за другим. Месть, шептали люди, Его месть, обрушенная на неверующих. По их словам, если бы им самим удалось отыскать этот меч, то они непременно присоединились бы к нему, стали бы частью армии истинно верующих.

Что до другого слуха, то в нём упоминалась госпожа костей, собирательница погибших. Локену говорили, что она не способна умереть, что она возвысилась над смертью. Враг не мог прикоснуться к ней, и падшие были бессильны против её властных слов. Рассказчики собирали черепа — теперь-то их несложно найти, — тщательно очищали их, а потом размещали в нишах и на вершинах участков стен. Некоторые даже покинули убежища, чтобы последовать за ней в темноту. Другие, оставленные позади, помнили, как она говорила с ними, и благоговейно ухаживали за её капищами, где мерцали свечи и зияли пустые глазницы.

Он пошёл за слухами о ней. Он двигался зигзагообразным маршрутом на северо-восток, пробираясь через призрачное царство застарелых разрушений. В этих местах всё шумело: глухо громыхали при падении каркасы зданий, скрежетали огромные машины, ползущие по развалинам. Всякий раз, мельком увидев небо — узкие полоски высоко вверху, — он замечал, как слабеет ореол защитного заслона, и понимал, что уже вскоре тот утратит целостность. Он избегал крупных скоплений врагов, но убивал любого из них, кто позволял себе вольно рыскать там: очевидно, самые неосторожные противники считали, что война уже практически выиграна.

В итоге он оказался внутри выпотрошенных остатков бывшего жилого квартала, который разбомбили до основания, похоже, уже давно, потому что скалобетон успел остыть. Мало что уцелело, кроме фундамента и несимметричного лабиринта стен первых этажей, стоявших вертикально среди гладких барханов каменной пыли. По извилистым проходам неслись клубы смолисто-чёрного дыма: где-то всё ещё не погасли прометиевые пожары. Здесь воняло смертью, тела лежали грудами, почти такими же высокими, как уцелевшие стены. Мужчины, женщины, дети, сервиторы — все они переплелись в импровизированные строения из окоченевшей плоти.

Локен осторожно шёл по лабиринту, держа наготове психосиловой клинок. Чем дальше он продвигался, тем глубже ему приходилось спускаться, пробираясь в ущелья с изломанными вершинами и на узкие кривые тропки. Тусклые отблески подсвеченных снизу облаков исчезли, сменившись почти полной темнотой. Гарвель начал чувствовать что-то, упрямо проступавшее сквозь смрад мертвечины. Возможно, чьё-то присутствие, какое-то душевное тепло, пропитавшее всё вокруг.

Он добрался до двери — старой металлической крышки люка, скрытого у подножия прочного внутреннего перекрытия, едва заметной даже для его глаз, ржавой и проклёпанной. Остановившись, Локен на мгновение прислушался, потом запустил сканирование. Ничего. Он рассёк замок клинком, цепляясь лезвием за проржавевший металл. Войдя внутрь, Гарвель попал в какое-то неприветливое, совершенно тёмное место.

Включив ночное видение шлема, он рассмотрел помещение, которое, казалось, очень далеко тянулось под землёй. Квадратные опорные колонны выглядели утилитарными, а пол терялся под слоем чёрной пыли, доходившей до щиколотки. Похоже, когда-то это пространство использовалось как зона обслуживания верхних уровней, и в нём, вероятно, обитали только сервиторы. Теперь, однако, в нишах виднелись следы того, что недавно здесь кто-то жил: пустые упаковки из-под сухпайков, ящики с боеприпасами, кучи постельных принадлежностей в скатках. Авточувства брони не улавливали никаких движений, сканеры — никаких тепловых сигнатур.

Он двинулся дальше. Путь вёл его вниз, неизменно вниз. Вскоре Локен уже шагал по центру более узкого прохода, прорубленного между прочными скальными стенами с обеих сторон. Длинный тоннель заканчивался постаментом, на который словно бы сошёл камнепад.

Лишь подойдя ближе, Гарвель понял, что перед ним вовсе не какие-то обломки и не мусор. Там лежала груда черепов, очищенных и отполированных, составленных рядами. Все они смотрели вперёд. На лицевой панели пьедестала располагался ещё один череп, установленный в полукруглой нише. Под ней кто-то грубо, словно боевым ножом, вырезал слова: «Imperator Protegit». Ещё ниже находился рисунок, выполненный чернильными штрихами, — благосклонный мужчина на золотом троне.

Она не была великой художницей, но всегда умела создавать яркие наброски, эффектные композиции.

Гарвель сразу узнал её стиль. Именно этим она занималась, в том или ином аспекте: создавала образы, символы... то, что задерживалось в мыслях.

Локен поднял череп. Тот показался лёгким в его руке, полый кусочек сухой кости.

— О, Эуфратия, — выдохнул Гарвель, говоря с самим собой. — Как бы ты расхохоталась, если бы я описал тебе это тогда, на «Духе». Сказала бы, что я всё выдумываю.

Он огляделся вокруг. Кто-то постарался придать этому месту подобающий вид. Помимо черепов, на камне виднелась резьба и полоски, оставленные пламенем горевших там свечей. Какая-то декорация, бутафория, игра в серьёзность. Готическая фантазия, способная внушить благоговейный трепет только фанатику или простаку.

И всё же. Локен оглянулся туда, откуда пришёл, и увидел, сколько ещё черепов уложено на стенах тоннеля. Все они мрачно смотрели на него. Здесь трудились многие руки, в течение многих часов, пока окружающий мир разваливался на куски. Очевидно, владельцев этих рук убедила она. Возможно, то же самое произойдёт со многими другими, если они останутся в достаточной мере напуганными.

— Зачем же я спустился сюда? — спросил себя Гарвель, возвращаясь тем же путём, которым пришёл. — Чтобы спасти тебя от них?

Он снова начал подниматься, выбираясь из неподвижного воздуха, из мрачных рядов костяных ликов. Теперь он чувствовал новую настоятельную необходимость, чуть более острую, чем побуждение, которое привело его сюда.

— Или чтобы спасти их — и нас — от тебя?

Эреб не вполне представлял, что почувствует, когда увидит её. Возможно, благоговение? Или же робость — в той мере, в какой он ещё мог бояться? В итоге оказалось ни то ни другое — он скорее испытывал некое интеллектуальное любопытство, как если бы открыл совершенно новую разновидность скорпионов.

— Кто ты? — спросила она. Её удивление сменилось негодованием.

Имя. Такая простая вещь, но ведь за эти годы он так много их сменил. Совсем недавно, на той комете, он звался апостолом Безмолвных. Он по-прежнему носил те же чёрно-красные доспехи, увешанные цепями, по-прежнему держал железный скипетр, хотя уже снял полностью закрытый бронзовый шлем и отказался от услуг голосового раба. На все эти хитрости он пошёл, чтобы не позволить колдунам Магнуса разгадать его личность. Теперь уловки больше не требовались.

— Я — Длань Судьбы, — сказал он, даже не покраснев от стыда. Эреб знал, что люди смеялись над титулом, который он себе взял, но его это не беспокоило. Он сделал больше, чем кто угодно — кто угодно, — чтобы привести всё это в движение, поэтому заслужил такое прозвание. Он уничтожил величайшую империю, которую когда-либо знала Галактика. Он один упорно трудился годами, как прожорливое насекомое, грызущее фундамент прогнившего здания. Он страдал ради этого. Его заставили страдать. Даже армии, которые он помогал создавать, больше не хотели иметь с ним ничего общего.

Но ничего страшного. Нет пророка в своём отечестве и так далее. Искупление наступит достаточно скоро, как только раскрытые им истины будут явлены даже самым упрямым душам, а значит, выйдет правильно, если он окажется рядом, чтобы направлять события в самом конце — так же, как делал в начале.

— Длань Судьбы, — повторила женщина, ничуть не удивившись. — Ну что ж.

Приподнявшись на постели, она коротко махнула рукой на свечу, и та снова зажглась. Снаружи поднялся ветер, и навесы захлопали на привязи.

— А как вы себя называете, госпожа? — спросил он.

— Ты не знаешь? Ты вломился сюда, приложив столько усилий, и ты не знаешь?

— Мне никогда не удавалось прозревать имена... С точностью. В любом случае я подозреваю, что у вас их больше одного. Как вы желаете называться?

— Я желаю, чтобы ты ушёл. Тебя не приглашали.

Эреб печально улыбнулся:

— Меня больше никто никуда не приглашает. Но здесь действуют законы гостеприимства, не так ли?

— Законы применимы к тем, кто их соблюдает.

Несущий Слово оглядел помещение. Оно оказалось странным — скромная обстановка, но с множеством отличных вещиц. От некоторых безделушек исходил варповый смрад глубокой древности, их грубые очертания искажались отпечатками множества душ.

Здесь обитала сила. Глубинная, изъеденная временем, тщательно спрятанная, но всё же заметная для того, у кого намётанный глаз. Эреб проник сюда не без труда, даже после нескольких месяцев подготовки.

— Я говорил серьёзно, — произнёс он. — Я хочу побеседовать.

— Они так надолго оставили меня в покое, — пробормотала женщина. — А теперь заспешили. — Она бросила на Эреба усталый взгляд. — Мне больше нечего сказать никому из вас. Я давным-давно сыграла свою роль в этой жалкой игре, а теперь хочу просто выйти из неё.

— Да. — Он повернулся к ней лицом и сжал край кровати латными перчатками. — Я так и думал и поэтому усердно работал, чтобы найти вас до того, как всё это уничтожат. Я должен, по крайней мере, отдать вам дань моего уважения — вы понимаете?

Тогда она выглядела по-настоящему сбитой с толку:

— Твоего. уважения.

— Без вас ничего бы не получилось. Всё, что мы делали, всё, ради чего мы трудились, всё началось с вас. Хоры Пантеона до сих пор поют об этом. Госпожа, те, кому открыта истина, восхваляют вас. Я должен был выкроить время и явиться сюда, хотя путь оказался долгим и мне пришлось следовать за шайкой несчастных слепцов через несколько сложных участков: иначе я рисковал навсегда заблудиться в лабиринтах. Но теперь они сами по себе, а я попал туда, где всегда хотел оказаться, — к вершителю, матери всего этого.

— Послушай, я не знаю, какие предзнаменования ты изучал, но с ними явно что-то не так.

— Нет, я никогда не ошибаюсь. Вы — вершитель. Рассеиватель. Орудие самих богов.

Услышав эти слова, она всё-таки начала терять самообладание.

— Богов! Опять. Что ты вообще можешь знать о богах? Посмотри на себя! Ты одеваешься, словно какой-то умалишённый мальчишка, дьяволёнок, которого выгнали из деревни за отравление колодца. Что-то ввело тебя в заблуждение, и мне неважно, что именно. Мне важно только, чтобы ты ушёл сейчас, пока я не разозлилась по-настоящему.

Эреб понял, что упивается происходящим. Она оказалась настолько внушительной, насколько он и надеялся. Конечно, она упорно старалась скрыть это, но теперь Несущий Слово чувствовал, как её сила бурлит под поверхностью. Такая мощь отличалась от всего, с чем он сталкивался прежде: не явная, не яркая, а тонкая, как аромат.

— Возможно, вы даже сами не знаете, — не отступился Эреб. — Возможно, вы верили, что действуете в одиночку, по причинам, которые казались вам непорочными. Они наслаждаются, когда так происходит. Но это всё равно их замысел. Вы покалечили врага ещё до того, как Он по-настоящему взялся за дело. Ха! Когда магистр войны убьёт Его в назначенный час, на устах верующих будет ваше имя.

Госпожа встала. Она снова сделала жест, и комната полностью осветилась. Оказалось, что женщина высока — ростом почти с Эреба — и движется величаво, как танцовщица.

— Ты познал кое-что из дешёвого искусства, дьяволёнок, — сказала она низким, опасным голосом. — В удачный день ты можешь напугать ребёнка, но меня ты не пугаешь и не впечатляешь. Уходи немедленно и никогда не возвращайся.

Он не дрогнул.

— Вы участвовали в этом с самого начала. Вы достаточно сильны, чтобы разбросать примархов через время и пространство. Сознательно ли, нет ли, не имеет особого значения. Неужели вы серьёзно думали, что на это не обратят внимания сейчас, за считаные дни до рождения нашего нового порядка? Мне нужно выяснить, зачем вы так поступили. Чего вы надеялись достичь.

Эреб говорил быстро, осознавая опасность. Женщина не подходила ближе, возможно, заинтригованная, а может, просто потрясённая, и он воспользовался этим.

— Не все концы обрублены, — продолжил легионер. — Я разыскиваю их, допрашиваю. Вы не отрекаетесь от своих действий? Намерены ли вы довести их до конца? Возможно, тогда откроются новые двери. Возможно, вы станете силой, с которой мы могли бы сотрудничать.

Теперь Эреб безошибочно видел, что она в ужасе, но уже настал решающий момент.

— Потому что я, видите ли, создал Хоруса, возвысил его, превратил во Властелина Хаоса, — сказал он, делая предложение, в точности как когда-то на Давине. — Подумайте об этом. Я мог бы совершить то же самое для вас.

Индрас Аркета на мгновение покинул укрытие на краю воронки и выпустил очередь из болтера. В ту же секунду все двадцать девять его воинов, следуя примеру командира, выступили из-за различных преград и начали стрелять.

В двухстах метрах впереди остатки стены, защищавшей оборонительную позицию Кровавых Ангелов, взорвались под масс-реактивным градом. Вокруг разлетелись крутящиеся осколки кирпича и скалобетона. Завершила работу связка гранат: пролетев сквозь ночь, она детонировала при ударе и разнесла на куски то, что уцелело раньше. В ответ последовал беспорядочный огонь, теперь уже спорадический, но бывший жилблок, в котором укрывались Кровавые Ангелы, больше не обеспечивал им надёжную защиту. Аркета отдал команду, и другие его бойцы потянулись через руины с обеих сторон, волоча тяжёлое оружие. Когда осаждённые лоялисты отступили, Сыны Хоруса пустили эти орудия в ход. Между несколькими устоявшими секциями возникли глубокие борозды, по пустым оконным рамам застучали крупные обломки.

Так продолжалось уже несколько часов. Враг всё так же равномерно отступал, по-прежнему задавленный огромным численным превосходством атакующих, но местность замедляла любое продвижение. Тут царило полное опустошение, всё распадалось и складывалось внутрь, поднимая густые облака ядовитого пепла и пыли. Транзитные магистрали завалило. После любого артиллерийского удара требовалось время, чтобы пробиться через тлеющие руины. В этих разорённых каменных джунглях ты на каждом шагу мог столкнуться с засадой, контрударом или атакой смертника. Как Имперские Кулаки, так и Кровавые Ангелы убийственно хорошо проявляли себя в такого рода сражениях, и они знали каждую пядь территории, которую уступали. Они понимали, где разместить осколочные заряды, противопехотные мины и люки-ловушки с растяжками, способные сбросить наступавшее отделение вниз, в полузатопленные сводчатые подвалы.

Впрочем, и Сыны Хоруса умели играть на таком поле. Аркета прорывался через тысячи городских ландшафтов как во время Крестового похода, так и в годы Восстания и всегда добивался успеха по одной и той же схеме: непрерывно жми вперёд, дави, держи пехоту и бронетехнику вместе, следи за флангами и не расслабляйся. Да, стремительная война по-своему бодрит, но и в такой тяжёлой схватке на истощение, в медленном удушении противника есть свои прелести.

Он нырнул обратно в укрытие, когда над головой засвистели ответные болт-снаряды. В двадцати метрах от Индраса второе и третье отделения перезаряжали оружие и готовились выдвигаться. Взглянув на мерцающий тактический экран, он увидел, что четвёртое, шестое и седьмое успешно преодолевают нагромождения металлолома к северу, а вспомогательные роты «Спартанцев» под командованием его лейтенанта в ближайшие минуты пробьются на юг, тем самым восстановив наступательную мощь, необходимую для зачистки этого блока.

— Капитан, — раздался в его шлеме приоритетный вызов по защищённому каналу.

Говорил Беруддин, капитан Пятой роты. Аркета скомандовал отделению продолжать движение, затем скользнул вниз, под прикрытие грязного края кратера.

— Капитан, — ответил он. — Как дела?

— Медленно. Кроваво. Приятно.

Индрас улыбнулся. Беруддин воевал так, как нравилось ему самому.

— Значит, ты будешь с нами?

Предполагалось, что две их роты встретятся в тридцати километрах дальше, откуда впервые откроется вид на уже обстреливаемые поля Крылатой Победы, в месте сбора для совместного рывка к Палатину.

— Никак нет. Разве что ты сейчас не отступишь. Ему не понравилось, как это прозвучало.

— Мне приказано...

— Сигизмунд, брат. Сигизмунд. Его заметили в секции Меркурия. Там потеряли целый батальон с поддержкой Налётчиков, и теперь командование легиона исходит желчью. Никчёмное сборище за стенами ещё трепыхается.

Сигизмунд. Одно из немногих имён, которое произносят с неподдельным уважением в любом легионе, в любой фракции. По слухам, он ослабел, пал духом под удушающим контролем своего примарха. Никто не желал, чтобы это оказалось правдой. Тебе всегда хочется убить зверя на пике его силы, просто чтобы показать себе, на что ты способен. Такие моменты важны. Благодаря им командир продвигается по служебной лестнице, обеспечивает преданность линейных войск, изменяет баланс сил в легионе.

— Я нахожусь в пределах видимости места сбора, — сказал Аркета, хотя и без особой убеждённости. Он уже лихорадочно размышлял. Баракса, который ранее мощно продвинулся вперёд, мог достигнуть Палатина раньше него. — Мне по-прежнему нужно добраться до...

— Послушай. Эзекиль уже внутри Последней стены. Говорят, он прокладывает себе путь быстрее, чем любой из когда-либо живших. Он хочет эту добычу. И у него может получиться. Но мы ближе, брат мой. Мы гораздо ближе, и мы заслуживаем этого больше, тебе не кажется?

Почему нет такой команды от примарха? Проклятье, где он вообще? Почему они ссорятся из-за трофеев, как бандиты, когда должны маршировать единым строем в тени его подбитого мехом плаща?

И всё же Беруддин говорил разумно. Они были ближе. И прежде они проливали кровь в этой битве, пока первый капитан зализывал раны после разгрома у стены Сатурна.

— Важно, чтобы не он это сделал. Понимаешь? Его уже называют повелителем легиона. Некоторые открыто. Какое кощунство! Так что это должен сделать не он. Кто-то должен взять задачу на себя.

Всё именно так. И это лучшая причина для того, чтобы изменить маршрут прямо сейчас. Аркета рассчитал кое-что, едва слыша грохот выстрелов вокруг себя. Когда Индрас закончил, его взгляд задержался на ножнах любимого клинка, того самого, который шептал ему в минуты тишины. Он уже какое-то время не вынимал меч из ножен. Аркета ждал достойного случая, почти отчаянно желая, чтобы тот наступил.

— У тебя есть координаты? — спросил Индрас.

В ответ раздался смех.

— Они мне не нужны! Сигизмунд — единственная преграда между этим местом и Палатином. Туда идут все, чтобы или примкнуть к нему, или прикончить его. Пойдём, брат. Мы должны попасть туда.

Индрас поднял взгляд. Судя по тактическим данным, «Спартанцы» почти вышли на позиции. Кровавые Ангелы уже окончательно отступали, бросая тела убитых. Но даже теперь на ликвидацию этого фронта уйдут часы, а возможно, и дни. Тяжёлая, неблагодарная работа, к тому же в тени Великого Потенциального Убийства.

И, если так посмотреть, ты понимаешь, что выбор просто очевиден.

— Искренне благодарю, брат, — сказал он, закрепив болтер и готовясь выкрикнуть нужную команду. — Я отдам приказ, как только мы здесь закончим. Поохотимся на него вместе.

— Ради чести магистра войны!

Аркета улыбнулся.

— Да, верно, — сухо произнёс он. — Ради чести Хоруса.

Глава четырнадцатая

Хрупкий

Не сейчас

Воспоминание

— Ради чести его! — пылко воскликнул Джангсай. — Ради чести Кагана!

До чего же прекрасен, чудесен его «Ксифон» — машина, которая так идеально подходит для стиля ведения войны V легиона, словно появилась на свет под сводами самой Цюань-Чжоу. Вёрткий, непредсказуемый, как жеребёнок, всегда готовый перевернуться или соскользнуть в штопор, но именно поэтому такой привлекательный. Только если ты научишься управляться с ним, если подчинишь себе эту лёгкую и хрупкую конструкцию, он станет по-настоящему смертоносным — стилетом в мире палашей.

Многие легионы полностью отказались от «Ксифонов» во время Крестового похода, отдав предпочтение более тяжёлым атмосферным истребителям с их суровым очарованием. Но даже после того, как Механикум прекратил выпуск новых машин, Белые Шрамы сохраняли их столько, сколько могли. Подавляющее большинство перехватчиков, сбережённых легионом, погибли в первые недели войны, хотя враг при этом понёс гораздо более крупные потери. Уцелевшие «Ксифоны» придержали для выполнения единственной задачи, и теперь Джангсай мог только радоваться такому решению.

Каждый нерв трепетал в нём, все чувства обострились. Эскадрилья Джангсая с визгом неслась вперед: десять машин в плотном строю прочерчивали ярко-белые инверсионные следы в грязной атмосфере. Пилотируя великолепный, темпераментный «Ксифон», ты не мог позволить себе ничего, кроме полной концентрации. Отвлекись всего на секунду, и ты обнаружишь, что он взбесился и не слушается рулей, а потом врежешься в ринувшийся навстречу горизонт.

— Цели отмечены, — сообщил Джангсай, движениями большого пальца отправляя руны атаки своим пилотам. — Убивайте с радостью, братья мои.

Они устремились вниз между двух горизонтов. Нижний, истинный и чёрный, как уголь, покрылся рубцами после месяцев боёв. Верхний, огромный орбитальный диск, заслоняющий остатки естественного солнечного света и выглядящий как объятый пламенем поддельный ландшафт, бурлил и рокотал, простираясь во все стороны, куда ни кинь взгляд. Когда ты мчался между такими громадными твердями, где узкое воздушное пространство превращалось в сплошную зону поражения, и находился совсем рядом с ними, такие ощущения пьянили сами по себе.

Все вокруг него двигалось хаотично, дико вращаясь и кренясь, словно брошенные топоры, несущиеся навстречу друг другу.

Огромные копья света, исторгаемые орбитальными лазерными батареями, вспыхивали, устремляясь вниз. Некоторые из них насквозь прошивали внешнюю броню платформы «Небо» и, истощив свой гибельный заряд, с шипением угасали на поверхности земли. Вокруг них со звоном разлетались обломки, что врезались в застигнутые врасплох танки, истребители и десантные корабли. Самопроизвольно воспламеняясь, такие фрагменты взрывались и распускались облаками опасного мусора.

Четыре с половиной тысячи километров воздушного пространства, ограниченная и оспариваемая зона поединков на высоких скоростях, являли собой одновременно ужасное и восхитительное зрелище. Орбитальная платформа всё ещё принимала на себя большую часть лазерного огня, выпущенного из пустоты, поэтому неприятелю, пытавшемуся добраться до бронетанковой колонны, приходилось вести штурмовые корабли на малой высоте. Из-за турбулентности, создаваемой «Небом», перед ними стояла сложная, но всё-таки выполнимая задача, поэтому V легион также бросил в бой все уцелевшие воздушные силы. Держась в пламенеющей тени платформы, они готовились открыть огонь по приближающимся стаям летательных аппаратов Гвардии Смерти.

Как правило, противник предпочитал более крупные и тяжёлые единицы, прежде всего штурмовые корабли, идеально приспособленные для ведения огня «воздух — земля». Это делало их опасными для экипажей танков, но уязвимыми перед эскадрильями настоящих истребителей, которым они уступали в манёвренности. Основная часть десантных судов самих Белых Шрамов предназначалась для переброски пехоты быстрого реагирования, расчищавшей территорию по векторам атаки, поэтому задача обеспечения безопасности воздушного пространства легла на формирования «Ксифонов». Перехватчики, хотя и рассредоточенные по всему полю боя, могли перемещаться с молниеносной быстротой.

Джангсай нацелился на строй из семи «Грозовых орлов» XIV легиона. Они скользили на бреющем полёте, готовясь обстрелять подразделение имперских «Адских молотов». Враг почти вышел на позиции для стрельбы, но действовал неосторожно: из-за колоссальных помех, возникающих при движении «Неба», авгуры стали практически бесполезными. Пилоты истребителей могли пользоваться огненной бурей наверху точно так же, как сиянием солнца, то есть до последней секунды держаться на большой высоте, а затем устремляться вниз в смертельном выпаде.

Десять «Ксифонов» резко спикировали, набирая скорость для атаки.

Из первых четырёх пусковых установок вылетели ракеты. Помчавшись к целям, они врезались в строй штурмовиков и полностью уничтожили два из них в воздухе. Ещё до того, как остальные экипажи успели отреагировать, лазпушки изрыгнули неистовый поток сгустков энергии, которые, словно трассирующие снаряды, с треском вонзились в верхнюю броню кораблей. Гвардия Смерти потеряла ещё три штурмовых корабля до того, как «Ксифонам» снова пришлось набрать высоту. К тому времени уцелевшие воздушные единицы противника рассеялись, и попытка атаковать наземные цели сменилась отчаянным бегством от опасности.

— Хай Чогорис! — воскликнул Джангсай.

Разослав по комм-сети пилотам своей эскадрильи руны целеуказания, обозначающие выживших врагов, он заложил крутой вираж, чтобы добить неприятеля.

«Ксифоны» разделились на охотничьи пары.

Джангсай зашел в хвост петляющему «Грозовому орлу», турбины которого выбрасывали огромные клубы дыма после предыдущего попадания, и навёл на него все четыре встроенные лазерные пушки.

— За Катулл, — выдохнул хан.

Нажав на огневые руны, он со свирепым удовлетворением пронаблюдал за тем, как лазерные разряды снова и снова поражают цель. «Грозовой орёл» разнесло на части, его корпус раскололся на куски, которые ещё долго кувыркались, прежде чем унестись к земле.

Все десять истребителей вышли из боя, нейтрализовав все семь целей. Далеко внизу ведущий «Адский молот» выпустил сигнальную ракету, что Джангсай истолковал как жест благодарности.

— Ха! — громко рассмеялся хан от искреннего удовольствия. — Приступим к следующим.

Потом им стало сложнее. Хотя шквал первых ударов застал Гвардейцев Смерти врасплох и они предпочитали наземные схватки, эти пилоты не впервые поднялись в небо. Теперь более тяжёлые корабли поддерживали наземную атаку, тогда как манёвренные машины уходили выше, готовые вступить в бой с нападающими.

Произошло ещё несколько воздушных стычек, быстро сменявших одна другую. Перехватчики неудержимо мчались вперёд, стремясь поразить цели быстро и издалека, чтобы враг не успел пустить в ход более тяжёлое вооружение. Перед тем как развалиться на части, любой «Грозовой орёл» мог выдержать целый град попаданий, а «Ксифоны» порой выходили из строя, попав под один точный выстрел. Вот почему эскадрилья Джангсая начала таять: тяжёлые болтеры «Громового ястреба» разнесли машину Коджара на осколки, а Ксой-Мэнь попал под обстрел «Грозовой птицы», и его отбросило в ореол пламени вокруг орбитальной плиты. В правый борт «Ксифона» под управлением Хибана попала ракета, направляемая машинным духом. Тут же оторвалось крыло, перехватчик вошёл в штопор, врезался в уцелевшую стену брошенного жилблока и разлетелся на куски.

Но рвение воинов нисколько не ослабевало. Истребители увеличивали счёт сбитых противников в тоннах, приписывая к нему по одной неповоротливой громадине за раз, и расчищали небеса над безостановочно движущейся бронетехникой. Они не снижали темп наступления, их натиск оставался неудержимым. Пронёсшись мимо тихоходного «Громового ястреба», Джангсай изрешетил ему все системы вдоль борта, а мчащиеся следом братья послали лазерные лучи в кабину. Догнав редкую машину модели «Корсар», хан нанёс по ней беспощадный ракетный удар, после чего зашёл снизу и пронзил её бомбовый отсек потоками жгучего света, от которых детонировал весь боекомплект.

Метр за метром, секунда за секундой танки приближались к своей цели. Башни космопорта Львиных врат становились всё ближе — вырастали, заслоняя собой последние клочки открытого неба. Сегменты зелёных молний метались по почерневшей земле, цепляясь о рубежи огненного ада, порождённого гигантской платформой.

И всё это тонуло в дымовой завесе, которую источало порченое сердце крепости. Тьма рукотворной ночи всё сгущалась, оптику залепляло грязью, турбины задыхались от пепла. «Ксифоны» включили мощные люмены, отказавшись от маскировки ради небольшого улучшения обзора.

Селик, ведомый Джангсая, каким-то образом заметил посреди туч мусора в воздухе приближающуюся группу «Грозовых птиц». Три машины неслись сквозь клубящийся смог, выискивая цели на земле. Такие корабли, достаточно вместительные, чтобы перевозить отделения пехоты, представляли собой главные мишени.

— За ними! — немедленно приказал Джангсай. Дёрнув ручки управления, он вошёл в разворот с креном.

Мощные двигатели загудели, и семь оставшихся «Ксифонов» устремились вниз, а законцовки их крыльев наклонились параллельно друг другу. Они снижались подобно соколам, в почти вертикальном пикировании с четырёх направлений, пока их лазерные пушки не исторгли лучевой залп. «Грозовые птицы» мгновенно разорвали строй, уходя от приближающегося шквала, и открыли ответный огонь.

Джангсай бросился вслед за ведущей машиной, изо всех сил стараясь навести на неё ракеты. Перекрестия прицелов крутились и метались, пытаясь закрепиться на вертящейся мишени. В кабине раздался сигнал тревоги, однако хан проигнорировал его, зная, что добьётся своего через считаные доли секунды.

Но потом его хвостовой стабилизатор с хрустом пробили болт-снаряды, и рули слетели с крепления. Равновесие «Ксифона» нарушилось. Мир бешено вращался, пока Джангсай боролся с ручками управления. Он даже не видел, откуда прилетела очередь — возможно, с одной из «Грозовых птиц», а возможно, с земли. Впрочем, это не имело большого значения, поскольку его истребитель стал непригодным для полёта после первого же попадания.

Почти ослепнув от громадных перегрузок, хан всё же разглядел жуткую картину — землю, несущуюся ему навстречу, — после чего каким-то образом сумел развернуть перехватчик и выйти из пике всего в нескольких метрах от поверхности. Теперь конструкция «Ксифона» содрогалась, он летел неустойчиво, как брошенный диск. Джангсай увидел, что прямо перед ним возвышается космопорт, возле которого вздымаются его внешние сооружения, беспорядочные нагромождения уступов. Весь комплекс венчали вспышки орудийной стрельбы, там же расползались паутиной следы артиллерийских ударов. Пока Джангсай прикидывал, удастся ли ему довести машину до порта, чтобы протаранить какой-нибудь парапет и вывести из строя парочку защитных батарей обороны, ещё один сокрушительный удар болтерными снарядами отбросил его вниз, пробив крыло по правому борту и сорвав фрагменты тонкой брони. «Ксифон» резко устремился к земле: ускорители ещё работали, но он стал совершенно неуправляем.

Джангсай стукнул по кнопке катапультирования, и фонарь кабины вышибло. Хана выбросило следом, швырнуло в вихрь струящихся огненных искр. Двигатели пилотского кресла ожили, унося его прочь от места падения, где «Ксифон» врезался в землю, пропахав борозду с краями из вывернутой грязи и щебня. Мимо просвистели болт-снаряды, то ли нацеленные в воина, то ли просто вылетевшие из гущи воздушного боя. Впрочем, устройство катапультирования уже падало вместе с Джангсаем. До того, как оно рухнуло на грунт, хан оттолкнулся от него и грузно приземлился, уже выхватив клинок.

Измученное небо, изрезанное инверсионными следами, ревело у него над головой, ярко пылая, как плавильная печь. Впереди виднелись мрачные внешние укрепления, возвышались подмостки и брустверы. Под ногами у Джангсая непрерывно дрожала земля, которую на многие километры вокруг сотрясали и взрыхляли гусеницы.

Мглу за первой линией руин уже пронизывал свет, испускаемый парами бледно-зелёных линз. Их хозяева, держа тускло мерцающие порченые клинки, грузно выступали из мутной пелены.

Джангсай включил расщепляющее поле на клинке Аджака. Вспыхнувший ореол показался чистой белой звездой на фоне дымовых завес клубящейся тьмы.

— Давайте сюда, раздутые вы мрази! — прорычал он, ухмыляясь под шлемом, готовясь сорваться с места. — Посмотрим, как вы угонитесь за этим.

Приказ о всеобщем сборе вызвал у Крозия недовольство. Он надеялся провести в подвалах ещё несколько часов — ему только что доставили ещё двадцать субъектов в сознании, — но не мог проигнорировать призыв первой категории. Зэдал взглянул на крохотное существо, которое примостилось сверху на полке. Оно грызло кусочек скальпа с волосами и миленько пускало слюни.

— Что ж, идём со мной, — вздохнул воин. Спрыгнув, создание уселось ему на плечо доспеха, где уткнулось носом в щель между ободом наплечника и нагрудником, которая расширялась по мере того, как раздувалось тело Крозия. — Долг зовёт.

Хромая, он вышел за порог, подхватив на ходу свой старый цепной клинок. Адамантиевая кромка оружия покрылась ржавчиной и гнилью, но из выпускных отверстий теперь сочилось что-то интересное. Ядовитое, как предположил Зэдал. В поскрипывающем космопорте всюду звучали сигналы тревоги: одни доносились из старой имперской сети, другие ревели с новых легионных станций оповещения. Шум раздражал, но, похоже, никто не торопился — Гвардейцы Смерти тяжело и неуклюже топали на свои позиции, словно в полудрёме, почти не разговаривая между собой.

Демоны вели себя совсем иначе. Эти неустойчивые монстры, сдвигающиеся между измерениями, брызгали слюной и фыркали, резвились с неподдельным восторгом, а порой теряли связь с материальным миром и целиком проваливались в пол. Они выглядели так, будто опьянели или приняли наркотики, словно само пребывание в этом месте, так близко от Анафемы и Его неослабевающих оберегов, сильно оглупляло их. В качестве компенсации за неудобства значительно ускорилось когда-то неторопливое преображение внутренней структуры космопорта. Прежние стены из обычного металла изгибались, приобретая новые органические формы, сочились химическими веществами и выбрасывали тёмные побеги ползучих растений. Окружающий воздух казался густым, как рвота, а в наиболее глубоких помещениях видимость снижалась до пары десятков метров.

Усмехнувшись от удовольствия, Крозий обнаружил, что лелеет надежду на то, что после окончания битвы легион уже не уйдёт отсюда. Пусть Хорус получит Дворец, который так жаждет разрушить, им же хватит и этой занимательной башни разложения. Возможно, они превратят её в инкубатор, величайший в истории, до такой степени насыщенный мощью и токсичностью, что сама Галактика подхватит неизлечимую инфекцию.

Однако сначала им нужно защитить порт. Хрипя через дыхательную маску, Зэдал поднимался по длинной лестнице, хватаясь за перила и подтягивая себя. Наконец он вышел в длинный зал, что тянулся на сотни метров к большим воротам в западном конце галерей наземного уровня. Там двигалась огромная масса тел: все они, топая и пошатываясь, ковыляли к бастионам. Маршировали отделения Несломленных, брели банды оборванных культистов, которых притащили с пустошей, а демоны, трепетавшие, как пламя свечи, то появлялись, то исчезали из поля зрения. Под всеми ними содрогнулся пол, когда настенные орудия открыли огонь, и загрохотал сам фундамент. Возможно, сбор вёлся преждевременно, без должной подготовки и прогнозирования, но, по крайней мере, он уже начался, и военная машина раскручивала ржавые шестерёнки, набирая ход.

Наконец, поднявшись на высоту трёхсот метров от уровня внешних укреплений, Крозий выбрался на парапеты, обращённые на юго-запад. По их периметру располагались оборонительные башни и позиции тяжёлых орудий. Больше половины из этих огневых точек не действовали, разрушенные в ходе прорыва Пертурабо. Часть из них отремонтировали, также по воздуху доставили другие орудия из собственных арсеналов легиона, но в целом складывалось ощущение ветхости и немощи.

Крозий настроил засорившийся механизм забрала и услышал глухой лязг. Пару секунд он видел только туман из помех, но затем неповоротливый машинный дух принялся за работу, тактическая панорама приобрела чёткость, и её пересекли линии наведения.

На западе пылало само небо, и источник огня непрерывно приближался, а вокруг него мелькали и метались истребители, ведущие воздушные дуэли. Под этим надвигающимся грозовым облаком, широким, как сам горизонт, лежали покорённые территории, тянущиеся к Колоссам, но теперь скрытые бурлящим ковром пыли. Не клубами, что вяло приплывали с мест предыдущих разрушений, а вихрями, что взметались над боевой техникой, мчащейся на бешеной скорости. Танки преодолевали развалины городских улиц густым потоком, будто стая крыс.

Крозий не был великим стратегосом, но такая численность... тревожила. Их враг не проводил контратак такого масштаба уже несколько месяцев, уж точно не после кровопролитных неудач на Фасадном фронте. Однако здесь противник сосредоточил силы. Они выглядели решительно и двигались быстро.

Тогда он вспомнил слова Тифа, обращенные к нему.

«Ты узнаешь».

Что ж, возможно, стоит призвать его обратно. Вероятно, происходит именно то событие, о котором он беспокоился. Подняв жирненького демона, Зэдал погладил его под подбородком, отчего тот захихикал. Пока легионер размышлял, крохотный монстр, похоже, не волновался. Указав на приближающиеся танки, он извернулся и пустил газы в их сторону.

Крозий рассмеялся и похлопал его по колючкам.

— Похвально, — пробормотал он. — Большего они не заслуживают.

Это его успокоило. Снова убрав существо на сгиб руки, Зэдал нащупал пусковой переключатель на своём мече. Далеко внизу облака пыли вздымались все ближе.

— Мчитесь так показушно, как пожелаете, — проговорил он, взбираясь по ступенькам к краю бастиона. Повсюду вокруг него воины легиона опускали стволы орудий, волокли тележки с боеприпасами, запускали тяжёлые двигатели поворотных платформ. Воздух гудел от проявляющихся демонов, скалобетонные плиты дрожали под множеством раздвоенных сабатонов.

— За это мы заставим вас страдать.

Наранбаатар выпрыгнул из открытого люка «Громового ястреба». Секунду он падал сквозь пламя и воздух, затем врезался в грязь и принялся за работу.

Справа от него виднелся остов сбитого посадочного модуля — огромная труба из потемневшего металла, больше ста метров в длину и в диаметре. По левую сторону тянулся непролазный бурелом из покорёженной арматуры и секций каменной кладки, жуткие нагромождения давно разрушенных конструкций, почти непроходимые для пехоты. Путь посередине, всего несколько часов назад расчищенный инженерными подразделениями V легиона, представлял собой единственный вектор наступления в данном секторе, и атака уже замедлялась.

Они тщательно спланировали все маршруты. После недель исследований, подкреплённых опасными разведывательными миссиями, они выявили сеть подходов к врагу. Наступление делилось на три фронта, обозначенные как Золотой, Эбеновый и Янтарный. Первым командовал Ганьзориг, которому поручили вклиниться в северные подступы к космопорту. Цинь Фай, возглавивший

Эбеновый, и сейчас прорубался к южным подходам. Янтарный лично вёл Каган, выбравший самую прямую дорогу — точно на огневые позиции противника.

На каждом из фронтов имелись сотни полос, расчищенных для атаки: там убрали мины и «раздиралку», а также засыпали траншеи, что позволило танкам беспрепятственно катиться вперёд. Чтобы успешно провести наступление, чтобы нанести удар по стенам с необходимой силой и точностью, чтобы ранить врага в самое сердце, более восьмидесяти процентов сил, движущихся по этим участкам, должны были преодолеть их к сроку. Невыразимо трудная цель, особенно если учесть, в каком плохом состоянии находилась каждая единица техники, которой ещё обладал легион. Застрять на открытом месте значило погибнуть, поэтому танки должны продвигаться любой ценой.

Наранбаатар взмахивал посохом вокруг себя, собирая неистовую силу бури. Навершие в виде черепа вспыхнуло чистым серебристым светом, который разлился по продуваемой ветрами местности.

— Та макай! — выкрикнул он и резко выбросил вперёд обе руки.

Из них вырвались сдвоенные дуги необузданных молний, воспламенившие заряженный воздух вокруг. Их целью стал вражеский «Спартанец», несущийся по узкому проходу. Боевую машину оторвало от земли, и она закувыркалась назад, наперерез едущему там «Носорогу». Так возник затор перед колонной Гвардии Смерти, состоящей из десяти единиц гусеничной техники при поддержке пехоты, что позволило имперским силам за спиной Наранбаатара — двенадцати основным боевым танкам и трём гравициклам, мчащимся по флангам, — продвинуться вперед. Грозовой пророк не прекращал наносить удары. Крутнувшись на одном месте, он снова обрушил на противника погодную магию, которая расколола стволы орудий и разорвала ленты из траков. Как только Первый Терранский бронетанковый подошёл на расстояние орудийной стрельбы, закипела настоящая бойня: меткие залпы хлынули каскадом и стёрли в порошок как технику, так и инфантерию предателей.

Но вдруг сам воздух задрожал и лопнул, как пузырёк на коже. Земля разверзлась. Над поверхностью взметнулся заляпанный грязью купол, распираемый изнутри чудовищным силуэтом. Там проявлялась огромная фигура, превосходящая в ширину и длину горящий остов «Спартанца». Из образовавшейся при её рождении воронки, тащась как по болоту, вышло создание с дряблым полупрозрачным телом, которое испускало пар и чем-то сочилось. Вскоре на десятке рук распрямились костлявые пальцы, а из того, что могло сойти за туловище с полостью в груди, поднялось лицо с белыми глазами. Всё существо окружали выбросы и размытые облачка сернистого газа.

— Выйти из боя! — скомандовал Наранбаатар ведущему «Леману Руссу», который на полном ходу нёсся к созданию и бил по нему из лазпушки.

Белый Шрам опоздал. Демоническая сущность с поразительной скоростью ринулась прямо на танк и вцепилась в него множеством мерцающих рук. Подняв машину, гигант развернулся и с силой впечатал её в каркас сбитого посадочного модуля. «Русс» взорвался при ударе, и на монстра посыпались куски горящего металла, которые вспыхивали зелёным пламенем везде, где соприкасались с газовыми сгустками.

Другие имперские танки со скрежетом останавливались или разворачивались. Если бы их никто не сопровождал, они тут же открыли бы отчаянную стрельбу из основных орудий. Но Наранбаатар уже ринулся в ближний бой, а протоколы операции соблюдались строго: экипажи не стали бы стрелять, рискуя попасть в него. Гравициклы V легиона молнией пронеслись вперед, стремясь задержать уцелевшие наземные войска противника, чтобы никто не помешал грозовому пророку разбираться с истинной опасностью.

Когда якша набросился на него, пытаясь вцепиться в воина и притиснуть его к своему истощённому телу, обоих окутали завитки тлетворных испарений. Теперь Наранбаатар применил свой посох как копьё, протянув вдоль него потрескивающие пики из энергии бури. Он провёл один выпад, другой, разрывая противоестественные сухожилия и ломая нематериальные кости. Существо старалось задушить его, обвить водянистыми лапами и сдавить доспех так, чтобы тот треснул, но тварь двигалась скованно: она пока не приспособилась к осязаемому миру, всё ещё не до конца выбралась из царства грёз за гранью. Вытянув омерзительно длинный язык, чудовище сумело захлестнуть им шею Наранбаатара и напрячь получившуюся удавку, чтобы подтащить его к себе. Но грозовой пророк, предвидевший такой ход, ловко взмахнул посохом и целиком перерезал мускульный аркан, а затем резко крутнулся, чтобы набрать силу для смертельного удара. Древко с рычащими зарядами глубоко вошло в горло существа, погрузившись во вздымающиеся кисты из стекловидной плоти, после чего Наранбаатар высвободил всю свою мощь.

Демон побледнел, раздулся, а затем лопнул и разлетелся ошмётками жира и хрящей. Обрывки шлёпались на каждую открытую поверхность в радиусе тридцати метров, разбрасывая брызги. Сам Наранбаатар неподвижно стоял в эпицентре взрыва, опустив голову и расправив плечи, пока остатки сражённой твари поджаривались на его потрескивающем посохе, обращаясь в чёрное месиво.

Только после того, как приземлились все полужидкие куски и окончательно стихли отголоски жутких криков чудовища, он погасил пламя, опустился на одно колено и глубоко вздохнул, стараясь восстановить спокойствие духа.

Хотя это существо не относилось к самым сильным в своём виде, даже близко не могло сравниться с ними, с каждым новым этапом наступления, с каждым километром, пройденным армией, подобные твари появлялись всё чаще и становились могущественнее. Когда воины доберутся до самих ворот, спустятся в лишённые света шахты и гниющие подземелья, там их встретят поистине грозные демоны.

Имперские танки снова пришли в движение и начали наводить вспомогательное вооружение, чтобы поддержать гравициклы Шрамов. Наранбаатару теперь следовало вызвать поддержку с воздуха и перелететь к следующей точке, где имелся риск задержки. Каждый выживший задын арга в Легионе занимался тем же самым: их перебрасывали с одного критического участка на другой, где они давили, крушили, разрывали на куски напитанных варпом тварей, которые словно бы выползали из любой тени, из-за края каждой воронки. Скоро всё это начнёт сказываться на них. Руки и ноги отяжелеют, они уже не так уверенно будут применять своё искусство. За каждое применение их могущества требовалось платить, и цена только росла.

Выпрямившись, Наранбаатар поймал себя на том, что снова думает о Есугэе. Никто из Пятого никогда не мог сравниться с ним в мощи, да и в других легионах такие псионики почти не встречались. Если бы он не покинул их, если бы руководил конклавами одарённых, изменилось бы что-нибудь? Возможно, сейчас они бы уже вошли за стены и уверенно спускались в недра космопорта, следуя за его яркой звездой?

Всё ещё трудно поверить, что его больше нет. Таргутай всегда служил им великим путеводным светом, голосом спокойствия и убеждённости, что направлял их с самого начала. Никто из оставшихся не обладал терпеливостью и авторитетом Есугэя. Наранбаатар, несмотря на долгие десятилетия службы и огромный боевой опыт, никогда бы не оспорил такое утверждение.

«Мы бы последовали за тобой с радостью, старший брат, — рассудил он про себя. — Ты бы сделал ночь для нас немного светлее».

Грозовой пророк очнулся, услышав вой приближающегося гравицикла. Машина задрожала и остановилась, её наездник в звании сержанта спешился. Его доспехи покрывали грязь и кровь, полностью скрывавшие символы братства, но ростом и походкой он больше напоминал новобранца, чем чогорийца.

— Тебе нужна помощь, задын арга? — спросил воин, низко кланяясь. — Могу я что-нибудь для тебя сделать?

В отдалении всё ещё слышались звуки боя. Опасность никуда не делась, войска по-прежнему сражались, танки снова катились, и посреди всего этого сержант счёл важным позаботиться о своём грозовом пророке.

«Они смотрят на меня так, как когда-то я смотрел на него, — подумал Наранбаатар. — И они не помнят о том времени, когда всё началось, когда мы тоже были детьми».

— Ты великолепно сражаешься, дарга, — сказал он, кланяясь в ответ. — Пожалуйста, продолжай. Со мной всё будет в порядке.

Грозовой пророк отошёл, чтобы не мешать сержанту снова оседлать гравицикл и вернуться к выполнению поставленной задачи. На дисплее его шлема замигали прерывистые сигналы — всё тот же «Громовой ястреб» круто заходил на посадку, уходя из-под обстрела. Скоро он пойдёт на снижение, а потом для Наранбаатара начнётся следующая битва, и ещё одна, и ещё.

— Потому что мы не можем сравниться с теми, кто пришёл до нас, — проговорил он вслух, взбираясь к месту посадки и повторяя мантру, которую произносил со времён Катулла в надежде, что однажды действительно поверит в это. — Не заходи дальше, чем тебе позволяют память и жажда мести.

Глава пятнадцатая

Игра

Карты

Гвозди

Ему не следовало заходить так далеко.

Вальдор начал обдумывать худшую вероятность — будущее, в котором он впервые в жизни упустит добычу. Если Фо каким-то образом сумел скрыться посреди всей этой неразберихи, то о последствиях даже страшно подумать. Если же враг взял его живьём, то положение ещё хуже. Значит, его нужно найти.

Однако город уже на грани захвата. Вражеское наступление теперь просматривалось со всех направлений, как огненное кольцо, которое неуклонно сжималось, прогрызая слабеющую оборону и продвигаясь всё ближе к сердцевине. На фронтах уже сражались миллионные армии. Пройдут часы тяжёлых боёв, и эти миллионы превратятся в десятки миллионов, ещё больше нарушая баланс резни, где перевес одной стороны и так уже очевиден. Время истекало.

Вальдор на мгновение присел, и полы длинного плаща окутали его колено. Он чуть ослабил хватку на копьё, и смертоносный клинок немного опустился, наклоняясь в темноту, испуская слабый золотисто-серебряный свет. Казалось, что после каждого убийства кровь испарялась с него, и он становился таким же незапятнанным, как и прежде. Посреди грязи и мерзости поражения лишь одно это оружие оставалось чистым, таким же полным ненависти и совершенным, как и всегда.

Константин уставился на землю перед собой. Тысячи сапог взметнули здесь пыль, рисунки подошв перекрыли друг друга, следы стали нечитаемыми. Но он пришёл не для того, чтобы искать указания в пепле. Он прибыл сюда, на пересечение возможных вариантов развития событий, чтобы взять паузу, поставить себя на место преследуемого, представить себе, какой путь тот должен был выбрать.

Закрыв глаза, Вальдор перебрал в голове то, что узнал. Он проник под завесу обманных убийств, в ложные зацепки, ведущие в уже завоёванные врагом городские районы, изучил гнетущую череду повреждённого оборудования и шифров, вводящих в заблуждение. Человек, за которым он охотился, хорошо знал такие приёмы — возможно, лучше всей прежней добычи, — но теперь список вероятных мест быстро сокращался, и ни одна живая душа не разбиралась во Дворце лучше Константина. Он находился на своей территории, которую разведывал и размечал на протяжении десятилетий, постоянно готовясь именно к такому повороту событий. В те краткие секунды тишины он оценивал возможности, обдумывал, в чём нуждалась его цель для работы, где она могла это получить, какой путь выбрала, чтобы затаиться и остаться в живых.

Копьё слегка задрожало в его руке. Вальдор открыл глаза, теперь не сомневаясь, куда двигаться дальше. Вырвавшись из тени, он ринулся вперёд по виадукам, что тянулись над пропастями, полными бушующего огня. Он бежал стремительно, и его тяжёлые сабатоны лишь слегка погружались в наметённую ветрами грязь. Доспехи Константина, шедевр техномантии даже по стандартам его ордена, работали бесшумно. Если не считать сверкающего копья, он почти сливался с темнотой: всё великолепие его брони скрылось под слоем пепла и копоти, размазанным по всей поверхности лат.

Он забрался в опасные места. Одни из них защитники покинули под натиском врага, в другие уже проникли передовые подразделения неприятеля. Куски тел — пальцы, руки, ноги — здесь валялись грудами и торчали из моря мусора, бледно-серого и чёрного. Омертвевшая кожа затвердела, как скалобетон, но стала ломкой на пронизывающем ветру. Его порывы ревели и стонали за каждым углом: они почти уже издавали неразборчивые слова, и лишь хрупкие обереги, ещё дребезжащие на своих местах, из последних сил мешали им обрести речь.

Вальдор передвигался по высотным уровням, словно призрак, его плащ развевался в едком дыму. Он быстро спустился в остов пустого бункера-хранилища, спрыгивая в шахты, по которым когда-то скользили промышленные лифты, — теперь они превратились в ямы, где царила непроглядная тьма. Константин вырвался наружу недалеко от уровня поверхности и вихрем промчался по парапету, заваленному умолкшими артиллерийскими орудиями: повсюду лицом вверх лежали тела их расчётов, остекленевшие глаза людей смотрели в небеса, а сведённые судорогой руки застыли, будто в мольбе. Он проскользнул через длинные ряды сгоревшей бронетехники, мешанину искорёженных стволов и разорванных гусениц, над которыми висела неподвижная дымка прометиевых паров. Со всех сторон его обступали клубы густого вязкого тумана, пахнущего химикатами, боеприпасами и мертвецами.

Вскоре он снова увидел врага — воины из легиона Лоргара без опаски передвигались в неестественных сумерках, окружённые фантомным мерцанием наполовину воплощённых существ из демонического рода. Броню астартес, украшенную костями и плотью их жертв, покрывали резные слова силы. Шлемы деформировались в растянутые челюсти, змеиные пасти или злобные ухмылки какого-нибудь варпового князя нерождённых. От смрада пульсирующих чар, испускаемых Несущими Слово, естественный воздух содрогался, а туман в отвращении распадался на клочья.

Легионеров до тошноты переполняла сила, черпаемая из-за завесы, клинки блестели от свежесрезанного жира, а на поясах висели снятые скальпы. Но, несмотря на всё это, они оставались воинами и достаточно скоро обнаружили присутствие Вальдора. Девять изогнутых клинков сверкнули в оборонительной стойке, девять генетически улучшенных тел приготовились сразить его.

Ринувшись прямо в центр их отряда, Константин провёл выпад копьём и начисто рассёк порченый керамит. Клинки врагов кружились, один меч со свистом отдёргивался с пути другого, словно они вели заученный наизусть танец ритуального убийства с одиноким тускло-золотым кустодием в центре. Отравленный гладий едва не задел его шею. Клыкастое остриё топора почти вонзилось ему в грудь. Длинные когти едва не сбили его с ног, после чего Вальдора втоптали бы в грязь слаженными ударами сабатонов с бронзовой отделкой.

Но... предатели всегда отставали на полсекунды, всегда действовали чуточку предсказуемо. Разница между противниками, хоть и небольшая, оказалась непреодолимой. Копьё кололо и рубило, отражало и блокировало взмахи, на мгновение опережая менее могучие клинки, на йоту превосходя их в чёткости и смертоносности траекторий. Наконец чёрная кровь хлынула густыми струями, и пылающие пары линз на шлемах Несущих Слово погасли одна за другой.

Тяжело дыша, Вальдор удалился и уделил немного времени тому, чтобы впитать видения, подаренные ему каждым убийством. Отпрыски Лоргара давали Константину почти то же, что и настоящие демоны: краткие видения вечных мук, обрамлённые архаичным религиозным символизмом и чем-то вроде непрерывно навязываемого упоения. Окунаясь в одни из самых глубочайших и сокровенных течений Хаоса, они намеренно извлекали самую суть его изменяющих, разрушающих возможностей и, изощрённо искажая их, обращали на путь войны. После схватки с ними Вальдор получил напоминание — более наглядное, чем в большинстве других случаев, — о том, чем грозит поражение.

Но он не имел права задерживаться. Кустодий снова двинулся вперед, очищая свой разум. Он рвался в самую гущу наступающих вражеских сил, пробиваясь сквозь разрозненные боевые банды. Никто его не схватил. Мало кто из них успел даже понять, что Вальдор здесь, прежде чем пасть от его руки. Так не могло продолжаться долго — когда сюда доберутся основные формирования Предательских Легионов, даже ему придётся отступить, — но сейчас это незваное отребье едва ли замедляло его. Константин спустился ниже уровня земли, отыскивая путь по памяти: он знал обо всех сооружениях к востоку от округа Кланиум. Он пролез через узкие щели, образованные рухнувшими арками. Спустился ещё глубже в шахты, по шатким стальным подмосткам, по винтовым лестницам, пока не стало казаться, что он вернулся на уровень Подземелья, где древние конструкции и забвение слой за слоем давили на него.

Наконец Вальдор вошёл в искомый лабораториум и стал свидетелем разрушения. Стены потрескались, пол засыпало мусором, на длинных столах валялись сломанные инструменты. Шагая через этот разгром, он увидел, что некоторые установки совсем недавно работали: машинные духи ауспик-устройств всё ещё выполняли свои функции.

Встав возле одного из них, Константин поднял копьё наконечником вверх, держа его сбоку от столешницы, закрыл глаза и прислушался к резонансам в воздушном пространстве.

Фо побывал здесь. Но не только он. Пока системы брони обрабатывали каждую частицу феромонов, оставшуюся в душном помещении, Вальдор сосредоточился ещё больше и сконцентрировал разум на окружающей обстановке и истории, что раскрывалась тут перед ним.

Он резко открыл глаза. Двинулся дальше вглубь, вдоль рабочих столов, в кромешную тьму. Увидел кровь на дальней стене, сломанную дверь и обрывки обмундирования имперского офицера, свисающие с длинных борозд в некрашеной кладке. Царапины оказались знакомыми как по размеру, так и по стилю — коготь на латной перчатке, размашистый удар по быстро движущейся цели.

Повелители Ночи.

Вальдор сорвался с места.

В итоге им пришлось совершить посадку. Как бы сильно Джону ни хотелось продолжать, на пути их продвижения стоял непреодолимый барьер: никто другой не умел управлять лихтером или не признавался в этом, а сам Грамматикус вымотался ещё до того, как они взлетели. Нужно было остановиться.

Правда, на протяжении большей части путешествия казалось, что лететь дальше — куда более простой вариант. Так ему удавалось вытеснить воспоминания, отбросить их, сосредоточиться на том, чтобы удерживать маленькое судно в воздухе. Как только они приземлились на плоскогорье, покрытое жухлой растительностью, Джон понял, что всё вернётся.

Турбины сбавили обороты до нуля. Трюмные замки со щелчком открылись, системы жизнеобеспечения отключились. Джон тихим щелчком рычажка прервал подачу основного энергопитания, и тогда все наконец вышли на свежий воздух, на какое-то время лишившись своей ненадёжной защиты.

Стояла жаркая ночь. Или жаркий день, теперь уже не определишь. Пассажиры спустились по рампе, ступая неуклюже из-за негнущихся конечностей и ноющих мышц. Вскоре они разбились на небольшие группы: Актея с её телохранителем, Олл с его спутниками. Все они воспользовались возможностью, чтобы вскрыть ящики с сухпайками, загруженными в трюм лихтера, и устало опустились с едой в руках на прокалённую землю.

Лидва захватил немного для Джона.

— Тебе нужно поесть, — сказал космодесантник.

Да, нужно. Ему вообще много чего нужно сделать.

Грамматикус поднял глаза на архаичного воина, в котором так странно сочеталось знакомое и неизвестное. Вначале он пугал Джона, ведь тот прекрасно знал, на что способны такие существа. Теперь это изменилось. Теперь он знал нужные слова. Слова, способные вывернуть наизнанку броню, выбить из рук космодесантника болт-пистолет, превратить его мышцы в кисель.

— Спасибо, — сказал Джон и сел.

Они молча ели вдвоём. На северо-востоке пылало небо: дрожащий, мерцающий румянец никогда не угасал. Даже здесь ощущался запах химикатов и горелой плоти.

— Я не знаю, почему она тебя оставила, — наконец произнёс Грамматикус. — В смысле, раз уж она так сильно всё это ненавидела. Разве ты не... худшее напоминание из возможных?

Лидва сосредоточенно жевал.

— Наверное, — сказал он. — Наверное, ей трудно пришлось. — Космодесантник никогда не улыбался по-настоящему. Его голова, покоящаяся на бычьей шее, покрытой пластами мышц, держалась идеально ровно, его лицо почти ничего не выражало. — Или, возможно, она просто любила вспоминать о том, как всё начиналось. Когда всё выглядело более оптимистично.

Джон приподнял бровь.

— Но, если верить ей, — произнёс Грамматикус, — это случилось именно из-за неё. Нет Эрды — нет предателей. Их всех воспитали бы правильно, в безопасности отцовского Дворца, дали бы им наставления, в которых они всегда нуждались.

— Почему ты думаешь, что так получилось бы лучше?

— А есть ли исход хуже того, что мы имеем?

— Полагаю, да. Обычно так и бывает.

Усмехнувшись, Джон покачал головой.

— Я завидую твоему складу ума. Теперь мне стало интересно, кем ты был до того, как тебя изменили.

— Не имеет значения.

— Думаю, что всё-таки имеет. Я думаю, вот чему мы учимся здесь: можно дать кому-нибудь любые гены, какие пожелаешь, но дерьмовое воспитание перечеркнёт всё, и тебе не поздоровится. Или же можно взрастить отпрысков хорошо, насколько получится, и надеяться, что из них выйдет толк.

— Я правда не помню.

— Вероятно, так и есть. Надеюсь, она вела какие-нибудь записи.

Вдалеке вспыхнуло нечто громадное, и через несколько мгновений донёсся тихий рокот. Кусты вокруг собеседников закачались, затем снова затрепетали в теплом воздухе. Над ними тускло горели звёзды, хотя большинство огней на самом деле звёздами не были.

— Кажется, мне нравилось рисовать, — неожиданно сказал Лидва какое-то время спустя. — Ну, то есть мне и сейчас нравится. Но не думаю, что это результат моего усовершенствования. Наверное, я просто продолжал заниматься тем, что делал... раньше.

Почти застенчиво он вытащил из подсумка на поясе несколько маленьких прямоугольников, грубо вырезанных из пласткартона, и передал Джону. Тот развернул их к свету люменов лихтера.

На каждом был рисунок. Стилизованное, почти грубое изображение, но задумка в том и состояла. Грамматикус насчитал десять. Сходство поражало. Под каждым изображением имелась надпись на старом диалекте готика.

Маг. Императрица. Отшельник. Шут.

— Очень хорошо, — сказал Джон, невольно впечатлившись. — Я узнаю всех нас. Когда же ты успел нарисовать?

Лидва пожал плечами.

— Времени много не требуется. У меня есть ещё.

— Для тебя это увлечение, да?

— Нечто большее. — Он бесстрастно моргнул. — То, что помогает оставаться собой.

Джон посмотрел в лицо Лидвы — лицо астартес, которое не побледнеет, если понадобится уничтожить поселение, крепость или целый мир. И всё же когда-то он обладал человеческими, более мягкими и утончёнными чертами, на которых сейчас могло бы читаться что-то иное, если бы не вмешалось генетическое искусство.

— Актея считает, что нас собрали, — произнёс Грамматикус. — Люди различных типажей отправились во Дворец, чтобы напомнить кому-то, а может, и всем, что здесь стоит на кону. Ты должен сделать карту для себя.

— И как бы я её назвал?

Джон пожал плечами.

— Умеренность?

— Дьявол, возможно.

Грамматикус усмехнулся.

— Ха. — Он взял другой батончик и начал грызть. Ему следовало поспать, хотя тогда он рисковал увидеть сны.

Посреди всей это чуши кое-что по-настоящему перевернулось с ног на голову. В самом начале Джон умолял Олла вмешаться. Теперь старый солдат взял инициативу в свои руки и решил превратить их в какое-нибудь подобие боевого отряда, готового ко всему, что случится дальше. Грамматикус чувствовал, что он уже не в центре событий, не совсем понимал, что сейчас делает, и знал, что следующая смерть будет окончательной. Однако же, несмотря на все ужасы Хатай-Антакьи, там он приобрёл это знание. Никогда ещё он не испытывал такой нерешительности, никогда ещё не обладал таким могуществом.

Грёбаная комедия.

Он медленно и неловко поднялся. Лидва не сдвинулся с места.

— Нам нужен план, — сказал Джон. — На тот случай, если мы подберёмся ближе. Это будет непросто.

— Я поговорю с моим аналогом. Новым космодесантником.

— Полагаю, распоряжаться будет Олланий. Тебя это устраивает?

— Конечно.

— Думаю, мы будем импровизировать, даже если составим чёткий план по пути к Дворцу. Возможно, ты считаешь, что долг тебя к этому уже не обязывает. Если захочешь свалить, вернуться к Эрде, я не стану тебя винить.

Лидва повернулся и впервые посмотрел прямо на него. — Я теперь с тобой, Джон. Больше не оскорбляй меня. Грамматикус вскинул руки.

— Просто хотел убедиться. — Он выдавил из себя улыбку. — В смысле, я рад. Видел, что ты вытворяешь с этим пистолетом — лучше уж иметь тебя на нашей стороне, а?

Вышло неубедительно, и Лидва отвёл взгляд. Впрочем, когда он заговорил снова, его голос звучал так же, как и всегда, — ровно и безобидно.

— Подумай, чего ты теперь можешь достичь, логокинетик. Куда бы ты ни отправился, я буду на твоей стороне, как и обещал ей, но твоя роль очень важна. — Он неестественно улыбнулся. — В любом случае я и сам хочу попасть туда, потому что ещё не закончил колоду. Да и как бы мне это удалось? Насколько мне известно, ещё никто и никогда не рисовал Императора с натуры.

Скарр-Хей терял контроль. Скарр-Хей становился лишь частью целого, искоркой огня на солнечном диске. Скарр-Хей вынужденно убивал, чтобы сдерживать боль, хотя на самом деле она никуда не исчезала, только меняла характер: иногда подстрекала, иногда напоминала, а порой вела себя как старый друг, в котором ты вроде бы нуждаешься, хотя знакомство с ним ещё не привело ни к чему хорошему.

Враг не стоил того, чтобы его замечали. Он дрогнул и удирал с момента прорыва стены Меркурия. Скарр-Хей слышал, что сейчас через брешь уже идут титаны — колоссальное достижение, если учесть, какие громадные завалы из земли и камня потребовалось расчистить. Впрочем, это не сразу повлияет на ситуацию. Титанам сложно будет сражаться в тесном пространстве среди руин внутреннего Дворца, тогда как пехота продвигалась там быстро и упорно, массово преодолевая любой воздвигнутый на её пути барьер, и пускала кровь неприятелю.

Однако Скарр-Хея не устраивали такие бои. Он надеялся найти противника, который станет для него испытанием, преградит ему дорогу и даст отпор в вихре ударов цепных топоров. Вместо этого враги умирали безвольно — группами, отделениями, толпами. Пожиратели Миров наступали неутомимо. Они зашли далеко без поддержки тяжёлой бронетехники и не имели чёткой стратегии или тактики — только бешено атаковали, прогрызая себе путь всё ближе, ближе и ближе к цели. Они убивали без сожалений, рефлекторно, не задумываясь. Прежние формирования больше ничего для них не значили, они едва отличали одного воина от другого. Под слоем запёкшейся крови и грязи доспехи стали чёрно-красными и выглядели почти одинаково, сливаясь с потоками неудержимого пламени, которое лизало осквернённую землю и колыхалось над ней.

Скарр-Хей бежал со своими боевыми братьями по длинному виадуку, борясь с пепельным ветром. В мутной тьме внизу лежали обломки. Вокруг из чадящего смога вздымались огромные башни. Впереди возвышался массив самого Санктума, всё ещё далекий, но уже в пределах видимости, окружённый кольцом огня и источающий ужас. Хотя тлеющие угли здравого рассудка Скарр-Хея накрывала неизбывная красная пелена ярости, он всё ещё осознавал, что это место — главная цель, эпицентр истинной боли. Его следовало уничтожить.

Однако в конце виадука, на перекрёстке, где дорога вперёд разветвлялась во всевозможных направлениях, бойцов ожидал воин их собственного легиона, стоявший на удивление неподвижно. На его огромном цепном топоре застыли струйки крови. Алая влага забрызгала его бронзовый шлем и покрыла нагрудник, из-за чего пыль слипалась в комки на керамите.

Скарр-Хей знал его. Они все знали его, и, похоже, он тут не терял времени даром.

— Владыка Кхарн, — невнятно выдавил Скарр-Хей сквозь забитую вокс-решетку. Он остановился, как и все его спутники.

Кхарн едва замечал их. Казалось, он вообще не замечал чьего-либо присутствия, даже своего. Он смотрел на север, прочь от края Санктума, на громадное скопление высоких шпилей, которое, отделяясь от городской зоны Палатина, сливалось с уже завоёванной территорией. Он стоял прямо, лишь лихорадочно вздрагивал, будто его пронизывал электрический ток.

— Я... — прохрипел Кхарн. — Он... где-то... там.

Скарр-Хей слушал, но это давалось ему с трудом. Он должен был двигаться дальше, снова отнимать жизни. То немногое, что оставалось от его здравого рассудка, говорило ему, что обратного пути не будет, что бы здесь ни случилось: убивай снова и снова или сгинь в бессмысленных муках.

— О чем ты говоришь? — Скарр-Хей попробовал сконцентрироваться. — Примарх? Ты. видел его?

Все они знали, что Ангрон где-то впереди. Скарр-Хей слышал, как издалека доносится его рёв, видел кровавую бойню, но повелитель легиона теперь ушёл в свой личный мир, где правила резня: он не отдавал и не выполнял приказы, только пробивал путь через невидимые барьеры на пути порождений иной реальности. Тебе оставалось лишь надеяться, что ты узришь это.

Однако при упоминании имени примарха Кхарн пошевелился. Повернув окровавленную маску, он посмотрел на Скарр-Хея.

— Нечто. на что нам стоит потратить время. — Его голос хрипел от слизи. — Нечто. пробудилось.

И тогда Скарр-Хей понял, что отвлекло Кхарна. Где-то в его затуманенном сознании ныла память о неком постановочном поединке, каком-то состязании, которому не позволили идти своим чередом. Соперник, которому позволили уйти живым, теперь находился там и участвовал в бойне.

— Кто? — спросил он.

Кхарну никак не удавалось озвучить мысль.

— Чёрный. Меч, — наконец выпалил он.

Скарр-Хей не понял, о чём речь. Там отыскался бы миллион мечей, и очень многие из них, вероятно, были чёрными. Не самое удачное название. Впрочем, он сомневался, что Кхарн сможет что-то объяснить ему в ближайшее время.

А им самим нужно двигаться. Нужно идти дальше. Его клинки остывали, кровь на них высыхала, Гвозди уже жалили.

— Мы найдём его, владыка, — сказал Скарр-Хей. — Скрыться негде, только не сейчас. Мы найдём его.

И Кхарн, кажется, сообразил, медленно и смутно. Он кивнул.

— За мной, — приказал он. Затем посмотрел на остальных. — Все за мной.

И они снова побежали, но не к центру: воины неслись прочь, будто стая диких псов, воя, рыча, задыхаясь от рвения, порождённого механизмами. Движение немного приглушало боль, но все они знали, что скоро им нужно будет сражаться по-настоящему, снова вонзать клинки в живую плоть, убивать, калечить, жечь.

Теперь Кхарн вёл их, гнал вперёд, с его упорно работающих рук и ног слетали хлопья запёкшейся крови.

Скарр-Хей слышал, как он бормотал снова и снова, одержимый, поглощённый единственной мыслью:

— Найти... тебя. И закончить...

Глава шестнадцатая

Используя шанс

В плену сомнений

Бреши в стене

Да, точно закончилось. Повеселились мы неплохо, подумалось Айо Нуте, но теперь нам крышка.

Артиллеристы на орбите сменили тактику: от ударов, направленных на поражение максимальной площади, они перешли к точечным обстрелам, призванным разрушить неудобную помеху, которая встала между ними и их добычей. Орбитальная платформа после серии точных попаданий серьёзно теряла высоту под мощными ударами. Пустотные щиты получили пробоины в ряде секторов, из-за чего обнажилась материальная броня верхней части корпуса. Противник выпускал ракету за ракетой по рулевым двигателям «Неба». Часть снарядов сбили истребители V легиона, но большинство достигло цели.

Повреждения множились. Однако орбитальную платформу на всём маршруте в первую очередь защищали её огромные размеры, и даже когда пустотные щиты распадались, а повреждённые двигатели выбрасывали в атмосферу факелы горящего топлива, врагу требовалось время, чтобы пробиться через все слои адамантия и стального корпуса.

Командный мостик всё ещё функционировал, более или менее. Большая часть оборудования была разрушена или вышла из строя, но уцелевшие члены экипажа кое-как сохраняли контроль над перемещениями станции, а большего от них сейчас и не требовалось.

Нута приказал изменить курс ещё два часа назад. По сути, он упражнялся в прогнозировании, ведь «Небу» требовалось так много времени, чтобы сменить траекторию, что подобные команды следовало отдавать заблаговременно. Переброска энергии на двигатели плотной среды дала ощутимый эффект только сейчас, когда зловещие очертания захваченного космопорта целиком заполнили передние обзорные экраны. Медленно и мучительно вся надземная станция начала поворачивать на юг, от крепости Львиных врат к пустошам за её пределами.

Айо стоя наблюдал за перемещением. Он не садился уже несколько часов: в командном троне возникла какая-то неисправность, и тот начал бить током. Нуту это не беспокоило. Почему-то казалось, что правильнее держаться на ногах.

В этот момент с орбиты обрушился ещё один лазерный удар. Поток энергии насквозь пробил уже повреждённую секцию пустотного щита, прорезал девятый сектор обшивки и ворвался в помещения под ним. Корпус платформы в очередной раз содрогнулся и опустился на сотню метров или около того. Уже привычная схема.

Нута улыбнулся. Наверное, противник в своих пустотных кораблях плевался от досады. «Небо» поглощало всё, что в него посылали, и так продолжалось достаточно долго. Сейчас основная структура начинала разваливаться, но свою работу станция выполнила. Несколько передовых рот бронетанковой колонны уже вырвались из-под спасительной тени платформы, не сомневаясь, что смогут безопасно приблизиться к цели на расстояние стрельбы своих пушек. Даже фанатики на флоте не стали бы вести лазерный огонь так близко к месту, которое пытались защитить.

Палуба задрожала — взорвался ещё канал вывода мощности. Когда-то Нута гордился тем, что способен определить любой аспект состояния своего маленького королевства по гулу тысячи систем, но теперь появилось много новых звуков, и он мог лишь констатировать, что платформа долго не продержится.

Он попытался вызвать по комм-связи Джангсай-хана — того, кто дал ему этот шанс проявить себя. Контакт не устанавливался, чего и следовало ожидать в такой обстановке. Айо искренне надеялся, что воин ещё жив.

— Если ты меня слышишь, мой хан, — произнес Нута по воксу, — будь уверен, я взял свою правду в чужую страну. Благодарю тебя. Ты оказал честь и своей общине, и своему легиону.

Вот и всё. Из-за возрастающего трения экраны носового обзора начали трескаться. Всё дрожало — стены, палубы, арочные своды. Обрушился ещё один шквал лазерного огня: вероятно, его рассчитали и выпустили ещё до того, как платформа изменила курс, однако залп всё равно задел самый край обода в северной части и разнёс три периферийных сектора на облачка металлической стружки.

Пошатываясь, Айо пересёк палубу и подошёл к станции внутренней связи. Он оттолкнул в сторону распростёртое тело оператора и принялся искать схемы трансляции. Выбрав настройку «весь корабль», он схватил переговорный раструб.

— Экипаж орбитальной платформы «Небо»! — выкрикнул Нута. Он понятия не имел, сколько людей на нижних уровнях ещё способны внимать ему, но хотя бы те, кто оставался в живых рядом с ним, в том числе Айзен и Слефа, имели возможность смотреть и слушать. — Мне не нужно говорить вам, что конец близок, вы сами всё видите и ощущаете.

Краем глаза Айо замечал на дисплеях реального обзора, как земля вздымается им навстречу. Казалось, что она приближается очень медленно, однако Нута знал, что снаружи, в настоящем мире, падение сопровождается яростным, истерзанным молниями ураганом, подобного которому ещё не наблюдала даже эта планета, привыкшая к исполинским масштабам.

— По инструкции я обязан разрешить вам немедленно направиться к избавительным капсулам, — продолжал Айо, — но в данном случае я бы этого не рекомендовал.

Территория внизу удерживается врагом, а мы знаем, как он поступает с пленными. Я уверен, в миг нашей неминуемой гибели мы заберём с собой ещё кучку мерзавцев, что не может не радовать.

Тряска усилилась. Вид снаружи полностью заслонили собой сплошные стены пламени. Гул, не смолкавший с самого начала, теперь превратился в пронзительный стон истерзанного металла.

— Итак, мы идём на дно с нашим кораблём, как мореплаватели древности. Ваши имена, возможно, не останутся в памяти, но теперь наше имя — это название крепости, где мы служили, и его уже никто не сотрёт. Гордитесь! Встречайте смерть стоя и, чёрт вас дери, гордо, как любой воин Императора!

Ещё один лазерный заряд сильно ударил по ним, и западная секция дала гигантскую трещину по всей ширине. Металл завопил громче, и Нуте даже показалось, что он слышит, как наружный воздух с воем врывается внутрь и проносится по нижним палубам, а внешний корпус наконец разваливается на крутящиеся куски.

— По правде говоря, мы не требовали ничего, кроме шанса достойно послужить, — произнёс Айо.

Пламя рассеялось, и он напоследок бросил мимолётный взгляд на космопорт Львиных врат, что уплывал от них на север. Границы комплекса уже запылали красным светом под огнём наступающих Белых Шрамов: начался штурм, который «Небо» помогло осуществить.

— Нам дали шанс, — сказал Нута, удовлетворённо улыбаясь. — И мы им воспользовались.

Артиллерия наконец открыла огонь. Тяжёлые затворы прогромыхали в казённых частях, когда чудовищные орудия, извергнув пламя, со свистом отъехали по направляющим и лязгнули о тормоза отката. Отдельные выстрелы сменились непрерывными залпами: низко посылаемые снаряды летели прямо в столбы вздымающейся пыли, что приближались к порту. Хотя никому из канониров не удавалось чётко различить цели, это вряд ли имело значение — учитывая, какой пересечённой стала местность, противник мог наступать лишь на ограниченном числе участков, поэтому даже при пальбе вслепую ты промахивался только в случае невезения.

Мораргу нравилась такая картина. Также ему нравилось то, что последние роты наземной техники легиона покидают ангары и развёртываются за стенами, чтобы вступить в бой. Он знал, что все эти танки будут уничтожены, но сейчас задача состояла в том, чтобы замедлить ход событий. Данная базовая доктрина Гвардии Смерти, несмотря на все изменения в легионе, по-прежнему занимала главное место в их подходе к войне. Они очень хорошо владели такой методикой: вынуждали врага увязнуть в любой стычке, истощали его силы, поднимали уровень страданий настолько высоко, что только первосортное презрение к жизни могло вытащить тебя из трясины. Пусть всё затянется, постепенно зайдёт в тупик, утонет в этом болоте.

Основное внимание теперь уделялось стационарным защитным позициям. Проклятая орбитальная платформа, сделав свою работу, стремительно падала, а последние воздушные схватки подходили к концу. Когда бой в атмосфере завершится, всё сведётся к противоборству наземных сил и тому, сумеет ли враг создать плацдармы в достаточном количестве.

Ранее Морарг отправился к Мортариону сразу же после того, как согласовал с Калгаро оборонительные мероприятия. Он отчасти ожидал, что примарх уже начал вооружаться, чтобы отправиться на передовую и лично принять командование, но, похоже, с момента его последнего визита изменилось немногое. Мортарион по-прежнему сидел на обсидиановом троне, вцепившись огромными латными перчатками в тёсаный камень, и пристально смотрел на красноватые небеса перед собой.

— Предполагаю, они скоро достигнут периметра, мой господин, — сказал ему Каифа. — Мы заставим их заплатить за преодоление стен, но они войдут.

Мортарион кивнул.

— Значит, они хотят уничтожить сами себя, — тихо произнёс он сухим, тусклым голосом. — Мы так долго изводили их, что они впали в безумие. Я мечтал, что убью его в доме своего отца, чтобы положить конец нашей долгой вражде там, где она началась, но теперь это должно случиться здесь.

— Его ещё не заметили, — сообщил Морарг. — Каждое подразделение получило приказ обнаружить и уничтожить его, пока он не прорвался за стены.

Тогда Мортарион усмехнулся.

— Амбициозно. Если вам это удастся, я буду впечатлён, но и разочарован, — его горло всё же предназначено для моей косы.

Примарх казался рассеянным, он лишь отчасти уделял внимание разговору. Весь гарнизон крепости пришёл в движение, собираясь с силами, чтобы отразить захватчиков, а Мортарион по-прежнему сидел здесь, окружённый тенями и стрекочущими проблесками демонических сущностей. Тогда советник говорил себе, что кажущееся бездействие иллюзорно и Повелитель Смерти вовлечён в битву на таких уровнях бытия, что ему, Мораргу, никогда не удастся постичь их суть. В залах самого Императора царило отчаяние, и всё из-за грандиозных вихрей силы, которую его господин направлял сюда, в эту самую палату.

И всё же Каифа обрадовался бы, если бы увидел его во всеоружии. Если бы глаза примарха загорелись яростью, как тогда, на Барбарусе, когда он вскидывал косу в ритме марша миллиона солдат. Вот на что Морарг с радостью посмотрел бы снова.

— Что ж, — сказал он тогда, не зная, что от него теперь требуется, — я должен принять участие в обороне.

— Да. Полагаю, должен.

И на этом всё закончилось. Уходя, Каифа чувствовал себя подавленным, как никогда прежде. Складывалось критическое, по-настоящему опасное положение, а окружающие, казалось, либо воспринимали ситуацию как некую

порочную игру — например, так поступал Калгаро, — либо совершенно не видели угрозы.

Неужели это сделала с ними пустота? Неужели тайная сделка, заключённая во время Болезни, на самом деле ухудшила их способности, а не усилила их? Трудно даже понять, как проверить такую идею. Их тела превращались в странную смесь хворей и чего-то непробиваемого, из-за чего они становились практически неуязвимыми, даже когда притуплялась острота ума и распадался рассудок. Сложно предположить, продолжится ли этот процесс после войны. Возможно, они окончательно перейдут в совершенно иную реальность и перестанут чем-либо отличаться от демонов, которые прыгали и резвились вокруг них? И если их ждёт подобная судьба, то какая же это победа?

Пока Морарг спускался в арсенальные помещения, подобные мысли не давали ему покоя, отвлекая его внимание от того, на чём стоило бы сосредоточиться. Поэтому Каифа слишком поздно заметил притаившегося демона, а значит, оказался в опасности, поскольку к таким существам не стоило приближаться без веской причины.

Морарг мгновенно застыл, уставившись на тварь, его рука зависла над боевым ножом. Создание смотрело на Каифу снизу вверх. Он — наоборот. Долгое время оба не двигались. Затем демон, слегка распрямив влажное тело, высунулся из полумрака и лукаво улыбнулся ему.

— Ты разочарован? — спросил он. — Да?

— Кто ты?

— Ответь на вопрос, если хочешь узнать больше. Ты разочарован?

Существо выглядело крайне необычно. Большинство нерождённых, населявших космопорт, относились примерно к одному типу: тучные, покрытые нарывами и струпьями, слюнявые и хромые, облачённые лишь в истлевшие лохмотья, которые свисали с их дряблых тел, как отмершая кожа во время линьки. Это создание ничем не походило на них. Демон был худым. Очень худым. Настолько тонким, что, казалось, если он повернётся в профиль, то исчезнет совсем, растворится в темноте и уползёт прочь. Его конечности были длинными и уродливыми, а лицо напоминало оползень из обвисшей серой плоти. Как и многие подобные твари, он быстро смещался между измерениями — его внешняя оболочка то становилась прозрачной, как стекло, открывая скелет, то снова обретала плотность. Он сидел на корточках в луже солоноватой воды, подняв тощие коленки до уровня плеч, и хрустел костяшками пальцев, а его большие грустные глаза светились, как плошки с коронными разрядами.

— Узнать больше? О чём? — раздражённо спросил Морарг, бывший не в настроении для игр.

— О твоём господине. — Демон заговорщицки улыбнулся. — О том, в кого ты теряешь веру в этот самый момент.

Каифа стремительным движением выхватил нож. Он всё ещё мог двигаться быстро, когда злился достаточно сильно.

Уставившись на клинок, демон моргнул.

— Думаю, ты и правда попробуешь применить его. Возможно, он даже причинит боль.

— Поверь мне, так и будет. Кто ты? — спросил Морарг.

Существо пожало плечами. Каждый жест демона, каждый намек на движение подчеркивали его крайнюю худобу. Он выглядел как ходячий труп, обглоданное тело, высохшая кожура.

— Я — Остаток. Я — последний кусочек там, где всё прочее уже поглощено. Я — тот маленький хрящик, который выплёвывают, прожевав кусок мяса. Я — память. Я — то, что пришло раньше.

Морарг зашагал дальше.

— У меня нет времени на загадки, — проворчал он.

— Но мы обожаем его! — выпалило существо, и Каифа остановился. — Мы поклоняемся ему. Разве это ничего не меняет? Сейчас ты должен сражаться за него, но колеблешься в своей вере. Не нужно. В эмпиреях его любят, как мало кого другого.

Подобные речи смущали. XIV легион ещё не очень многое узнал о нерождённых. Демонов по-прежнему считали настораживающим феноменом, их опасались и им не доверяли, хотя и использовали в качестве союзников. Морарг не разбирался в них, но ему хватало проницательности, чтобы понимать: они лгут, обманывают и, несмотря на свою эфемерную сущность, ловко играют на сомнениях и колебаниях смертных из плоти и крови.

Но он всё равно не ушёл.

— Похоже, ты много знаешь обо мне, — произнёс Каифа с опаской.

— Потому что ты самый верный из верного легиона, — ответил демон. — Ты пережил больше других: муки, Изменение, нисхождение в мир, к которому тебя никто не готовил. И всё же ты продолжаешь служить, веря, что ваше дело правое, потому что он так приказал. Будет жаль, если ты усомнишься сейчас, если тебе вскружат голову менее достойные души, ставящие себе в заслугу то, чего они никогда не понимали до конца.

Морарг не опускал нож.

— Говори прямо, создание, иначе я вырежу из тебя правду.

Демон ухмыльнулся.

— Можешь попробовать. Со мной труднее покончить, чем с большей частью сущего, ведь я — то, что остаётся, когда закончили резать. — Он дёрнул жутким лицом, скорбным и бесформенным. — Но я объясню, как сумею. Ты считаешь, что твоего господина обманули, что им управлял кто-то иной и что того, другого, следовало призвать к ответу ещё задолго до того, как всё это могло произойти. Ты предполагаешь, что примарх — жертва, которая, как и все вы, пробует как-то мириться с трудностями, и поэтому ты стараешься не презирать его. Но всё же ты боишься, что он лишь пешка в чужих руках, что он слаб, а слабость — худший из всех грехов на Барбарусе.

— Я убивал живые души и за меньшее! — прорычал Каифа.

— Тогда хорошо, что у меня нет души. — Скорчив гримасу, демон поднялся на ноги. Тени задёргались, словно цепляясь за него. Его круглые глаза, хоть и лишённые зрачков, отражали свет, как у кошачьих. — Теперь утешься, ибо истина гораздо сложнее. Вот о чём я хотел рассказать тебе, ведь важно, чтобы кое-какие истории стали известны. Твой легион принадлежит Мортариону, и так будет всегда. Он — господин, и он — создатель. Ты должен сражаться за него, Каифа Морарг, причём без тени сомнений.

— Как ты узнал всё это?

— Дело в том, что ты не узнал, — сказал демон. — Даже будучи там, на корабле, вместе с остальными, ты не мог увидеть этого, потому что смотрел не туда.

Он придвинулся ближе, и в ноздри Мораргу ударила трупная вонь.

— Задержись ненадолго и послушай, — пылко заговорило существо. — Ибо только я расскажу тебе, что на самом деле произошло на «Терминус Эст».

Янтарный фронт был остриём копья, средоточием наибольшего риска, первым ударом в сердце тьмы.

Шибан отдал приказ к атаке, и три сотни гравициклов рванулись вперед, в одно мгновение разогнавшись до полной скорости. Их сопла дрожали, извергая бело-голубое пламя, они неслись сквозь пепел и дым, летя, словно брошенные кинжалы, обгоняя громыхающую тяжёлую бронетехнику и устремляясь прямо к бастионам.

Морарг говорит с Остатком

К артиллерийским позициям наверху уже мчались снаряды, выпущенные прямой наводкой. Ракеты устремлялись во тьму, срываясь с крыльев штурмовых кораблей. Свет и грохот разорвали в клочья неестественную ночь, и едва полуживые существа в воронках успели поднять ослеплённые глаза, как гравициклы пронеслись у них над головами и окутали их волнами грязного дыма, изрыгаемого двигателями.

— За Кагана! — прорычал Шибан, неистово вращая глефой.

— За Хана! — раздался громоподобный крик со всех сторон.

Тахсир издал радостный вопль, долгий и беззаботный. Творилось нечто исключительное. Настал момент, когда раскрывались карты, когда кропотливый замысел подвергался испытанию.

Повсюду сохранялось равновесие. Ганьзориг, насколько знал Шибан, с трудом продвигался вперёд через сеть окопов и орудийных башен в северной части внешних укреплений крепости. Цинь Фай добился больших успехов, но его задача состояла в том, чтобы провести ложные атаки в направлении ключевых позиций артиллерии, — заставить противника думать, что главный удар наносится именно там, и отвлечь как можно больше ресурсов.

Янтарный фронт, это остриё копья, держали в резерве до самого что ни на есть последнего момента, пока платформа «Небо» не сорвалась в разрушительное падение. Когда сила тяжести и полученный урон наконец одолели бескрайний летучий город из железа и пластали, батальоны гравициклов ринулись из руин сплошной сокрушительной волной, быстро преодолевая километры, словно размытое красно-белое пятно. Батальон Шибана, находившийся на переднем краю, мчался неудержимее всех: узкие флажки на древках копий яростно трепетали, лезвия мечей сверкали золотом далёкой чогорийской зари.

Враг отреагировал, начал разворачивать орудия в их направлении. Шибан усмехнулся.

«Слишком медленно».

В тот момент, как неприятель выпустил по ним первые снаряды, Шрамы рассредоточились, лавируя через разрушенные внешние укрепления. Всадники разгоняли своих скакунов до предела: накренялись почти под прямым углом, держались одной рукой, закладывали виражи и ускорялись, их болтеры уже рокотали.

— Хай! — выкрикнул Шибан. От полноты чувств у него срывался голос.

Со времён Врат Калия они не мчались на врага вот так, бросив в атаку все силы, не оставив никаких резервов. Всё или ничего. Задрав нос гравицикла, Тахсир выпустил неудержимый шквал болт-снарядов. Их трассы оканчивались в искрящихся вспышках разрывов, словно продвижение Шибана сопровождал почётный караул, несущий погибель. Его братья мчались рядом, добавляя к каждому попаданию Тахсира собственные меткие выстрелы, пробивая и проламывая путь к цели.

И это сработало. Ведущие колонны имперской бронетехники уже заняли передовые позиции и теперь бомбардировали крепостные стены. Многочисленные ворота в нижние ярусы цитадели, и без того повреждённые, разлетались на части. Наиболее быстрые танки продвигались вперёд, метая всё новые снаряды в самое пекло. Опережая пламенный смерч их залпов, пролетая по флангам, чтобы не попасть в него, «Кизаганы», «Скимитары», «Шамширы», «Шершни» и «Тайги» устремились прямо вверх. Удаляясь от пылающих земляных укреплений, они приближались к зелёным ореолам, разгоняя и без того натужно работающие репульсоры.

Шибан зафиксировал первую цель — бастионную башню над главным шоссе, ведущим внутрь. За ней находились подъёмники для космолётов и транспортные лифты, залы техобслуживания и конвейерные эстакады, но данная позиция представляла собой крепкий рубеж, который враг должен был удержать, чтобы не дать им проникнуть внутрь. Тахсир уже видел на парапетах пехоту в силовой броне, стационарные орудия, что поворачивались в его сторону, и странные мерцания по всему периметру, похожие на наэлектризованную вуаль.

Сигнальные ракеты, выпущенные экипажами танков, вспыхнули над всем пейзажем и залили его кроваво-красным светом. Парапет расцвёл взрывами от попаданий из миномётов и детонаций ракет со штурмовых кораблей. В результате мощного непрерывного артобстрела дробился скалобетон, а по каменной кладке ползли трещины, из-за чего возникали бреши, через которые мог проскочить спидер.

— За мной! — крикнул Шибан, дав полный газ.

Гравициклы рванулись по осыпному склону из обломков, петляя и ныряя под встречным шквалом твердотельных снарядов. Часть из них получили попадания и, не переставая кувыркаться, на полной скорости врезались в землю, но другие легионеры отплатили за них сполна. Наездники выпустили потоки карающих болтов, которые изрешетили огневые точки и пробили броню танков, вкопанных в землю.

Они прокладывали себе путь к бастионной башне, приземистой махине из взаимно смыкающихся стен, полуразрушенной и наспех залатанной. Прямо впереди в её внешней обшивке зияла огромная прореха, очерченная чёрными, как ночь, стойками строительных лесов, и изнутри неё струилось то жуткое зелёное свечение.

Шибан напрямую прорвался к бреши, выстрелами выбивая защитников с их позиций. Преодолев переплетения арматуры, он взметнулся на уровень парапета.

Развернувшись, Тахсир очистил плоскую крышу башни шквалом болтерного огня, а его братья тем временем влетели в пролом и поднялись к нему. Но теперь они оказались в узком пространстве — с трёх сторон их окружали высокие куртины. Вражеские бойцы покинули блиндажи и перешли в наступление, болтеры задёргались в их руках, и Шибан соскочил с седла. Братья, последовав его примеру, ринулись в схватку с окутанными пламенем клинками, кружа ими, вращая и проводя прямые выпады.

Затем началось то особое сражение, которое неизменно случалось между космодесантниками: ближний бой, кровавый, быстрый, где мастерские выстрелы и взмахи мечей вызывали сенсорную перегрузку, где на каждом участке поверхности сталкивались тела в силовой броне. Они убивали неизящно и безыскусно, охваченные звериным бешенством, что рождалось из взаимной ненависти, ведомые беспримесным желанием причинить боль, покалечить, вырвать глотку, пробить лёгкое или раздробить череп.

Белые Шрамы обернулись разразившейся бурей, безрассудной и полной жизни, въевшаяся грязь слетала с их доспехов, пока они неистово орудовали руками и ногами. Гвардейцы Смерти показывали себя такими же несгибаемыми и беспощадными, как и всегда, только теперь их подпитывали новая необъяснимая стойкость и зловещее покровительство демонов. Чтобы вывести из строя одного легионера Четырнадцатого, требовалось два Белых Шрама, и даже тогда воины Мортариона, пошатываясь, вставали, если их не разрубили на куски. Штурм натолкнулся на сплошную стену упорного сопротивления врага, который успел подготовиться и испытывал к своему противнику такую же лютую ненависть, какую внушал ему сам.

Всё больше Белых Шрамов устремлялось к крепостным валам, сыны Хана преодолевали беспощадный обстрел настенных орудий, чтобы добраться до брешей в линиях обороны. Спрыгивая со скакунов, они вступали в бой, и пластины их брони цвета слоновой кости резко выделялись на фоне мерзостных теней зловонной горы-крепости. Их встречали тёмно-зелёные великаны, к которым непрерывно прибывали подкрепления, хотя пробирались они к передовой так, словно брели по разлившейся нефти. Тулвары наискосок столкнулись с цепными мечами, клинки дао лязгнули о проржавевшие тесаки, и на каменные плиты, уже почерневшие от жизненной влаги, пролитой в столкновениях между витязями Дорна с инженерами смерти Пертурабо, снова хлынула кровь.

Шибан расправился с пошатывающимся существом перед собой — раздутой пародией на космодесантника, из вокс-решетки которого свисали светящиеся щупальца, похожие на лохматую бороду, — и пинком сбросил его по ступеням к краю парапета. Ринувшись дальше, Тахсир побежал вверх по изогнутой лестнице. Имань и остальные воины братства не отставали ни на шаг.

На следующем ярусе его ждало более суровое испытание. По скалобетонным плитам, вывернутым и развороченным взрывами снарядов, в сторону Шрамов затопали три шеренги астартес-предателей. Подобные создания подвергались таким изобильным мутациям, что те, кто сражался против них, привыкли называть их «чумными десантниками», хотя едкая насмешка уже давно утратила остроту. С ними явились якша, более высокие и тучные, — они мерцали и подёргивались, смещаясь между измерениями. Через толпу с хрустом шагал древний осадный дредноут «Левиафан» с двумя силовыми кулаками, из металлических пальцев которых выплывали токсичные облака, а за ним по широким лестницам громыхали новые бойцы, идущие заткнуть пролом.

Тахсир напрягся, не решаясь атаковать: он понимал, что здесь всё нужно быстро зачистить, но численный перевес врага беспокоил его. Миг спустя небо над ним окрасилось в малиновый цвет. Прозвучал неописуемо громкий хлопок, а следом примчался опустошительный порыв ветра, жгучего, как из топки. На востоке поднялось исполинское грибовидное облако оранжевого цвета, возвышавшееся так же величественно, как любой шпиль самого Санктум Империалис, и затем на участников боя с гулким стуком просыпался град из пепла и комьев грязи.

Так закончилось затянувшееся падение «Неба»: проделав километровую борозду через развалины Флотской коллегии Империума, оно превратило весь район города в неимоверно жаркий погребальный костер. Но, пока пепел кружился вихрем, а сокрушительная ударная волна от апокалиптического крушения платформы накрывала весь космопорт, над головами воинов с рокотом пронеслись десять «Грозовых птиц» модели «Сокар». Наклоняясь и опуская носы, они преодолевали бурю, чтобы достичь точек выброски десанта.

— Кэшик! — крикнул Имань. — Каган! Каган с нами!

Величественные штурмовые корабли резко снизились, выдерживая потоки зенитного огня, и стало видно, что их посадочные люки уже открыты. Оттуда выскакивали исполины, виртуозы фехтовального мастерства, и почва взметалась, сотрясаемая тяжёлыми терминаторскими доспехами. В авангарде шёл Намахи, носивший золотой шлем, который отмечал его как величайшего мечника в легионе после Цинь Са. Он сразу же вступил в жестокий бой с целым отделением чумных десантников. Следом высадились грозовые пророки, и демоны завыли, испепеляемые дуговыми разрядами пси-энергии.

Но ярче всех блистал сам Хан, облачённый в броню цветов слоновой кости и золота, — его драконий шлем сверкал золотым огнём, а плащ развевался и хлопал, пока он нёсся к земле. Сверкнув, вылетел из ножен Белый Тигр, прославленный клинок-дао, и на его клинке, оплетённом ветвящимися молниями, преломились лучи кровавого ореола — отсветы предсмертных корчей «Неба». Грозовые ветры вспыхнули вокруг Хана, разделились и завертелись вихрем, который завизжал, будто загробный хор. Выше самого огромного из врагов, быстрее самого проворного из своих бойцов, Джагатай врезался прямо в центр строя чумных десантников. Он разрубил четверых на дымящиеся куски с серебристыми краями ещё до того, как враги успели поднять оружие.

Затем Каган принялся за «Левиафана»: рассёк ему сочленения, разрубил кабели под шеей, когда шагатель дёрнулся к нему, пронзил тяжёлую лицевую бронепластину, поднял дредноут одной рукой, крутнулся на пятках и метнул его высоко над сценой битвы. Тридцать тонн цельного керамита взмыли в бушующие небеса, словно детская игрушка.

Какие-то мгновения каждая живая душа на поле боя просто наблюдала, как он летит. Даже почётные гвардейцы из кэшика, за долгие годы привыкшие к тому, что их господин, когда входит в смертоубийственный кураж, совершает небывалые деяния, в изумлении взирали на махину, несущуюся у них над головами.

Искалеченный «Левиафан» врезался в земляные укрепления далеко внизу, и взрыв пробитого реактора разнёс его на части. Словно по сигналу, знаменосец кэшика развернул огромный стяг V легиона и водрузил его на крепостную стену. Развернувшееся в вышине полотнище гордо несло священную символику: красный разряд молнии, знак Чогориса, неизбывное возмездие небес, вершащих суд над недостойными.

Одновременно каждый Белый Шрам воздел свой клинок, и грохот битвы утонул в их общем рёве.

— Каган! Орду гамана Джагатай!

Шибан-хан выкрикивал эти слова в сотне миров и на сотне полей сражений, но сейчас он без остатка вложил в них душу и сердце. Стены вокруг них содрогнулись от боевого клича, усиленного воксом, и даже Гвардейцы Смерти, казалось, ошеломлённо отступили перед такой непреклонной дикостью и безоговорочной убеждённостью, идущими из самых глубин духа.

А потом Шибан побежал, ринулся в бой плечом к плечу со своим примархом, и самые славные воины легиона устремились в атаку рядом с ним, и он снова смеялся, хохотал так же буйно, как тогда, когда в чистых небесах сияло яркое солнце, и не было в мире ничего, кроме радости, силы и надежд на грядущую славу.

— За Хана, — выдохнул он, замахиваясь глефой. — За избранный народ Джагатая.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава семнадцатая

Рассуждения о богах

Не останавливаться

Всё дело в числах

Она засмеялась в ответ, но не от удовольствия, а в знак презрения и недоверия.

Эреб сдержался. Он уже привык, что его презирают и ему не доверяют.

— Так что вы скажете? — напомнил он.

— Что я скажу? — Женщина покачала головой. — А что я могу сказать? У тебя есть амбиции, это я признаю, но ничего более.

Она подошла к одному из многих шкафов, заставленных идолами и статуэтками из далёкого прошлого человечества. Некоторое время женщина смотрела на них, как бы советуясь, затем потянулась к миске, взяла один финик и медленно разжевала его.

— У меня были разногласия с Ним, — наконец произнесла она. — Каким-то образом ты проведал о них, но их не особенно утаивали. Мы расходились во мнениях, и тогда, и сейчас. — Женщина подняла глаза на Эреба. — Но я всегда знала, что Он трудится на благо человечества. Пожалуй, Он мог ошибаться, проявлять высокомерие и вспыльчивость, но угроза была реальной. Мы все прошли через это. Однако твои хозяева — или те, кого ты считаешь таковыми, — это конец. Они — завершение истории. Меня изумляет, что ты решил, будто я соблазнюсь идеей служения им.

— Но вы уже послужили.

— Я поступила так, чтобы не допустить ухудшения ситуации — чего-то ужасно неправильного, искажения самой сути возвышения нашего вида. Я не собиралась помогать вашему делу.

— Ваши намерения мало что значат. — Эреб внимательно наблюдал за ней. — Отклик находят действия. Вы проложили путь для всего, что последовало дальше.

— Нет. — Женщина снова повернулась к нему. — Все решения принимались уже после того. Он мог бы отказаться от проекта... Я думала, что именно так Он и поступит, но недооценила его ослиное упрямство. Или же Он мог бы убить свои творения после того, как я показала Ему, насколько они опасны, но, вероятно, в Нём даже тогда имелась некая привязанность к ним. А ваши примархи, все они, тогда ещё сохраняли свободу выбора. Если бы их не втянули в этот ужасный Крестовый поход, не заставили действовать от Его имени, будто строптивых детей, какие решения они приняли бы сами?

— Рано или поздно они бы столкнулись с моими хозяевами.

Эрда снова рассмеялась, так же презрительно.

— У тебя нет хозяев, дурень! Нет никаких богов, никого, кто заслуживал бы такого названия, есть лишь искажённые отражения наших грёз. Ты падаешь ниц перед самим разрушением. Ты буквально служишь ничему.

— Звучит как проповеди Единства, те самые, в ошибочности которых мы так давно убедились. — Эреб вздохнул. — Если боги не настоящие, как же они вручают столь могущественные дары? Как их вестники наделяют нас такой силой?

— Дело в том, что ты просто пожираешь своих родичей, — с отвращением сказала Эрда. — Демон — всего лишь воплощение человеческой мысли, момент человеческой слабости, частица человеческой гордыни. Награждай их любыми именами и титулами, какими пожелаешь, но они — просто трупный газ нашей расы.

Эреб фыркнул, поражённый сравнением.

— Ах, как вы ошибаетесь. — Он потянулся за скипетром. — Я говорил вам только правду: в эмпиреях вас упоминают с почтением. Даже если вы действительно не желали того, я всё равно мог бы поведать вам об эфире, показать вам размах силы, от которой вы отрекаетесь, и всем безрассудствам Анафемы пришёл бы конец. Новая заря просвещения всё ещё возможна, и мы оба способны подняться на немыслимые высоты.

Эрда грустно улыбнулась.

— Всё то же самое, — пробормотала она. — Вечно это стремление к власти, к знаниям, будто некая одержимость, которая вроде бы должна ослабнуть после полового созревания.

Взглянув на его скипетр, женщина явно не впечатлилась. Затем она взяла одну из статуэток — какое-то пузатое божество, сидящее со скрещенными ногами.

— Я знала ту, что слепила эту фигурку. Скромная женщина, она едва ли осознавала, каким искусством владеет. Она делала их для удовольствия, даже не представляя, что её творения переживут её, но так и случилось. В жизни она не заглядывала далеко, её не тревожили ни зависть, ни страсти. Она скончалась мирно, почти ничем не накормив эмпиреи. И вот всё, что она оставила после себя: итог спокойной работы пары трудолюбивых рук. Если бы я нуждалась в поклонении чему-то, связанному с людьми, то поклонялась бы её рукам. Но даже если бы я попыталась это сделать, то она никогда бы меня не поняла и пришла бы в невероятное смущение. По моему опыту, те, кто требуют поклонения себе, никогда его не стоят. — Ещё мгновение поглядев на фигурку, Эрда поставила её на место. — Да, просвещение надвигалось. В этом вся трагедия. Оно всегда обитало внутри нас, пробиваясь наружу. А теперь из-за Него, желавшего ускорить его приход, и из-за тебя, который не мог бы постичь его, даже окажись оно прямо у тебя перед глазами, всё уже погублено.

Она повернулась к нему лицом, уперев руки в бока. Эрда, крепкая и рослая женщина, смотрела на воина, не отводя глаз. Рядом с ней Эреб в его жутких доспехах с шипами выглядел как персонаж неудачной пьески.

— Мне не за что извиняться, — сказала Эрда. — Я отвергаю Его, и я отвергаю тебя. Вы подпитываете друг друга, нуждаетесь друг в друге, а теперь вы так крепко сплелись в любовных объятиях, что я едва могу вас различить.

Эреб протяжно, недовольно вздохнул.

— Я искренне надеялся на большее, — мрачно произнёс он, пробуждая колеблющееся поле своего скипетра. — Я надеялся, что вы хотя бы в некоторой степени осознаёте, что поставлено на карту. Хоть чем-то показываете, что вам понятна суть вашего поступка.

Эрда с презрением посмотрела на оружие.

— Я действовала по велению совести, — сказала она.

— Так поступают глупцы, ибо совесть не должна указывать путь, — возразил Эреб.

— У тебя в голове никак не уложится, что я никогда не вступлю в союз с такими, как ты.

— Но почему? Вы уже так много сделали для нас. — Несущий Слово крепче сжал рукоять. — Но если вы будете упорствовать в вашем невежестве, вас придётся вывести из игры. Недопустимо, чтобы кого-то опять раскидало по Галактике, нельзя более вмешиваться в схемы, предначертанные свыше. В сложившейся ситуации вы, госпожа моя, — пережиток прошлого, реликт, и если вы не пересмотрите ваши взгляды, то крайне опасно будет оставлять вас в живых.

Эрда грустно улыбнулась.

— Как ты похож на всех тебе подобных: не получив желаемое, тут же переходишь к угрозам. — Она переплела пальцы и подняла руки, как во время молитвы. По комнате разлилось золотое сияние, по земляному полу пробежала странная дрожь. — Однако ты напрасно пришёл сюда один, чудовище.

Скипетр Эреба заискрился, и вокруг него затрещал вытесняемый воздух. Рядом с воином проявились очертания четырёх огромных созданий. Ещё текучие, как вода, они быстро обретали плотность, у них вырастали шипы и клыки, зарождались звериные глаза.

— Я вовсе не один, — сказал он, завершая призыв. — И, я думаю, вам нужно извиниться перед моими друзьями.

Значит, кто-то по-прежнему готов к борьбе, готов оттеснять их. Индраса это почти радовало, хотя теперь развитие событий замедлилось как раз тогда, когда им следовало набирать обороты.

Беруддин оказался прав: осаждающие выявили очаг сопротивления, железный стержень в мире податливой плоти. Передовые части Шестнадцатого устремились к нему, перебрасывая отделения с целого ряда направлений. Воины других легионов также выдвигались туда целыми батальонами — пресытившись убийствами как таковыми, они стремились к достойному бою.

Но этот эффект срабатывал и в другую сторону. Ранее Аркету удивляло, насколько легко некоторые из формирований противника разваливались под их натиском. Вероятно, многие из таких частей просто ослабли и утратили боевой дух, но теперь, похоже, уже несколько из них услышали те же вести, что и сам Индрас, поняли, что теперь среди них есть лидер, готовый дать отпор, и покинули свои позиции, чтобы влиться в новую волну сопротивления.

И вот, несмотря на всю дисциплину легионов, несмотря на великие стратегические замыслы их командиров, оказалось, что значительная часть войск с обеих сторон противостояния готова проложить себе путь туда, где битва кипела сильнее всего, где можно было завоевать славу. Внешне солдаты, в душе они оставались воинами.

«Такой ли уж большой путь мы проделали? — на бегу спрашивал себя Аркета. — Насколько это отличается от того, чем мы занимались дома, в трущобных ульях?»

«Не сильно», — пришёл ответ. Боеприпасы заканчивались, танкам не удавалось пробиться к внутреннему ядру обороны, и сражение свелось к рукопашным схваткам. Выглядели они отвратительно: никакого изящества, только всепоглощающее желание растоптать жизнь перед тобой, выколоть глаза или вырвать трахею, а затем перейти к следующей цели, просто чтобы продвинуться дальше.

Так для чего всё это? Зачем так радеть о нынешней войне, если она, по сути, не отличается от предыдущих?

Аркета усмехнулся про себя. Потому что здесь ты сделаешь себе имя. Когда орудия смолкнут, когда примарх наконец придёт в себя и наведёт справки, то тебе не помешает честно заявить, что ты сотворил нечто стоящее, то, чем можно гордиться. Впереди новые сражения, теперь уже внутри легиона, и кто-то поднимется, а кто-то падёт, так что лучше заработать себе репутацию сейчас, пока есть возможность.

На секунду Индрас опустился на колени, тяжело дыша. Он находился глубоко в многослойных грудах обломков дамбы. Её опорные столбы, что вздымались над легионером на сотню метров, разрушились не полностью и напоминали обглоданные рёбра. По обеим сторонам отвесно уходили ввысь тлеющие здания. Впереди поле зрения ограничивала пара сбитых «Грозовых птиц», чьи остовы образовали треугольный проход: именно через него братьям Аркеты ранее приказали продвигаться вперёд.

Повсюду звучали рокот и перестук болтеров, хотя и не так интенсивно, как раньше, — магазины пустели. Взамен огнестрельному оружию во мраке светились пятьсот клинков с энергетическими полями, но их сияние тускнело из-за перегрузки блоков питания после многодневного использования.

Меч Аркеты не нуждался в такой кормёжке. Прямо сейчас он низкочастотно шипел на хозяина, которому нравился этот звук, говорящий о стремлении убивать. Органы чувств Индраса работали на пределе возможностей, его разум чётко обрабатывал данные целеуказания, что прокручивались на дисплее шлема. По дну пропасти, что возникла при обрушении дамбы, пробирались его братья, опасавшиеся возможной засады и снайперского огня.

То, что они добрались сюда, само по себе стало достижением. Они прорубили себе путь через целый батальон Кровавых Ангелов, которых поддерживали осадное отделение VII легиона и остатки мотопехотного полка Имперской Армии. Похоже, те воины участвовали в наступлении Чёрного Меча: они сражались с мрачной целеустремлённостью, доселе неизвестной Аркете. Они бились уже не за победу, не для того, чтобы захватить и удержать позиции, а ради того, чтобы причинить боль. Они отвергали любые идеалы, полнились горечью, злобой и коварством. И это, если подумать, вполне заслуживало восхищения. По крайней мере, они не убегали.

Всё это подсказывало Индрасу, что он уже близко. Ориентироваться в городе было почти невозможно: лабиринты дорог утопали в дрейфующих облаках сажи, любые особенности их очертаний стёрлись, поэтому приходилось доверять чутью. Оно подсказывало Аркете, что командная группа располагается впереди. Он уже направил подразделения бойцов для обхода с флангов, и они, рысцой преодолевая руины, наступали «клещами» в привычном для них строю, поддерживая тесный контакт по коммсвязи.

Индрас двинулся дальше. Существовал риск того, что его подчинённые слишком успешно выгонят цель из укрытия. Аркета не хотел, чтобы её даже ранили: капитан желал устроить честный бой, чтобы его сородичи понаблюдали за поединком и история его победы запомнилась надолго. Поэтому Индрас бежал так быстро, насколько позволяла местность, а его братья по отделению старались не отставать. Сотни бойцов XVI легиона скользили, будто призраки, по заваленной мусором поверхности, прижимаясь к малейшим укрытиям, и тщательно сканировали местность в поисках сигналов движения или тепловых следов, хотя и понимали, что в таких условиях, когда сам воздух буквально горит, им очень повезёт, если они заметят хоть что-нибудь.

Как только они миновали своеобразную скульптурную композицию из сгоревших «Грозовых птиц», земля круто пошла вверх: к бывшему терминалу в конце дамбы зигзагами поднималась груда обломков. Склон просматривался с обеих сторон: в сотне метров над ними крест-накрест пересекались высокие мосты.

Когда они приблизились к терминалу, с замаскированных наблюдательных позиций вдоль северного края незащищённого прохода немедленно полетели болтерные снаряды, которые поразили нескольких Сынов Хоруса и вынудили остальных залечь.

Жестом приказав остановиться, Индрас припал к земле и запустил авгур. Это мало что дало ему, но Аркета знал, что здесь полно защитников, возможно, сотни. Они могли присыпать себя пылью, притаиться под рухнувшими балками, уцепиться за перекрытия наверху и просто ждать, когда он попробует прорваться здесь. Пробиваться к терминалу таким путём будет чрезвычайно сложно, и не меньше крови прольётся, если он скомандует отделениям с боем проложить путь через здания, расположенные по обеим сторонам дамбы.

Аркета связался с тяжёлой поддержкой.

— Зачистите тут всё.

Пусковые установки, размещённые позади, тут же со свистом выпустили ракеты, а следом раздался барабанный бой тяжёлых болтеров, чьи снаряды раскрошили каменную кладку стены, за которой прятались стрелки. Уже привычная завеса из клубов выбитой пыли расплылась по всему участку, заполнив пропасть от края до края. Усилив обстрел, Сыны Хоруса потратили ценные боеприпасы, но в итоге разнесли на куски горизонтальные пролёты и обрушили длинную промежуточную опору из скалобетона.

— А теперь — взять их!

Густая пыль ещё вздымалась, когда передовые подразделения Сынов Хоруса, ринувшись из укрытий, устремились вверх по склону. Метая осколочные гранаты, они расчищали себе путь, после чего продвигались для захвата позиций. Они перемещались быстро, пригибаясь к земле, а затем открывали сосредоточенный огонь из болтеров по любой видимой цели. Аркета наступал в авангарде: он бежал так быстро, как только мог, чтобы добраться до следующей господствующей высоты, и болт-пистолет взбрыкивал в его руке.

На защитников это произвело ошеломляющий эффект — трудно отбиваться, когда всё вокруг разнесено в пух и прах. В том заключалась тактика сокрушительного штурма, которую XVI легион применял на протяжении всего Крестового похода.

Тем не менее защитники дали отпор. Каким-то образом они выступили из разлетающихся обломков, уже ведя огонь. Все они носили чёрные доспехи, и множество их отделений пробиралось сквозь бурю осколков, выбирая себе цели. Воздух задрожал от свиста и воя тысячи реактивных снарядов, а следом раздались лязг и раскатистый грохот их детонаций.

Выругавшись, Аркета выскочил из укрытия и рубанул одного из них мечом. Остриё, соприкоснувшись с бронёй, вспыхнуло красным пламенем и глубоко рассекло её. Индрас ударом кулака отбросил умирающего воина и поспешил дальше. Что ж, возможно, они здесь подготовились к бою, но долго не протянут: у них нет ни достаточных сил, ни поддержки.

— Гоните их назад! — выкрикнул Аркета, на сей раз решив не отступать. Он с яростью набросился на ещё одного воина в чёрных доспехах, сломал ему клинок и отшвырнул прочь. Кувыркающегося бойца добила болтерная очередь.

Передовые отряды Сынов Хоруса стремительно продвигались вперёд, пробиваясь к вершине склона. Защитники, при всей их свирепости, слишком сильно рассредоточились и не могли достаточно долго выдерживать взятый темп боя, к тому же они уступали нападающим в оружии и снаряжении. Аркета и его почётные гвардейцы пробивались к подступам к терминалу, а вспомогательные отделения не отставали от них. На тактическом дисплее Индраса, прыгающем от помех, отображались сотни других отрядов, которые стремились занять целевые позиции: проникая в здания вокруг, они сметали по пути остатки сопротивления.

Он добрался до подножия металлической лестницы, ведущей к развалинам командной башни терминала. Подъём с обеих сторон окружали мощные скалобетонные опоры, а территорию вокруг загромождали фрагменты машин — оси, колёса, гусеницы лежали грудами, словно черепа, собранные каким-нибудь завоевателем. Адские ветры проносились над головой, вздымая пыль всё более высокими столбами, и их вой заглушал какофонию битвы.

Но затем, в последний миг перед тем, как всё пошло не так, Индрас понял, что натворил. Он почувствовал тревожное покалывание, словно разряд электричества пробежал по спине, — дало о себе знать старое бандитское чутьё, приобретённое им задолго до возвышения. Выкрикнуть предупреждение он не успел: детали машин разлетелись в стороны и понеслись вниз по склону, лязгая и грохоча. Из-под кучи металлолома выскочили десятки лоялистов. Судя по гербам на наплечниках, там были и Кровавые Ангелы, и Имперские Кулаки, но от въевшейся грязи и копоти доспехи у всех почернели, как сажа, и резко очерчивались в сиянии расщепляющих полей их оружия.

Тогда бой начался по-настоящему. Аркете не требовалось отдавать никаких приказов — его авангард бросился на противника, мгновенно развернувшись на месте, чтобы вступить в схватку. Те, кто шёл позади, удвоили усилия, чтобы достичь терминала, осознавая, что теперь исход неочевиден.

Бешено рубя шипящим клинком, Индрас расправился с первым противником, который добрался до него. Но только шагнув навстречу следующему, он увидел, как далеко зашёл.

Перед ним стоял Имперский Кулак в угольно-чёрной броне Братства Храмовников. Нечто в облике воина выдало его личность ещё до того, как Аркета взглянул на его меч. Что-то в его манере поведения, стати, жестах побуждало всех вокруг неосознанно реагировать на него, поэтому, когда он двигался, окружающие тоже перемещались, как планеты на орбите солнца. Его до безрассудства открытая поза могла бы показаться надменной, если бы её принял любой другой боец, но в данном случае она просто соответствовала впечатлению, которое он производил: ощущению полной, беспримесной сосредоточенности, погружённости в само искусство фехтования до такой степени, словно никакой иной способ существования не имел никакого смысла. В совершенном безмолвии он широко шагал среди обломков, ступая подобно хищнику, а его двуручный клинок поглощал скудный свет, затягивая лучи в небытие.

Аркета почувствовал всплеск радости.

— Чёрный Меч, — пробормотал он, принимая атакующую стойку, пока его клинок кричал от ненависти. — Не ждал, что мы встретимся вот так...

Индрас даже не заметил выпада. Что-то хлестнуло его поперёк, сильно и быстро, пробило защиту и сотрясло всё тело. Следом обрушился новый удар, вязко-текучий, словно нефть, идущий снизу вверх, режущий, невероятно мощный. Потом рукоять врезалась в шлем, оглушив Аркету, затем в него прямым выпадом всадили меч, повернули клинок двумя руками, и всё залило кровью. Последнее, что увидел Индрас, — как к нему резко разворачивается пара красных линз, и эбеново-чёрное лезвие со свистом несётся к его шее, а он пытается парировать, но безнадёжно опаздывает...

Сигизмунд мельком взглянул на обезглавленное тело, рухнувшее на землю. Он хотел двинуться дальше, но Ранн, разделавшись со своим противником, тоже посмотрел вниз.

— Капитан, — заметил Фафнир, впечатлившись. — Только вот кто?

К тому моменту Сигизмунд уже спускался по склону, чтобы заняться прочими целями.

— Без понятия, — сказал он. — Не останавливаться.

Всё сводится к числам, обнаружила Киилер. Ничего мудрёного, простая арифметика. Два взвода хорошо оснащённых солдат Имперской Армии плюс мощная огневая поддержка равняется шансу вывести из строя одного космодесантника-предателя — при благоприятных условиях. Если же послать нерегулярные войска с механическими инструментами и без приличной брони, потребуется более двухсот человек. В такой ситуации способ убийства врага состоял в том, чтобы завалить единственную цель массой тел. Чтобы закончить работу, достаточно воткнуть пару турбокусачек под уплотнительное кольцо шлема, но перед этим нужно принять на себя гнев существа, обездвижить его конечности, похоронить под завалом из мертвецов.

Все её верующие шли в бой, крепко сжимая черепа. Одни люди повесили их на шею, другие водрузили на шесты, а кто-то превратил костяные шары в моргенштерны, утыкав их железными шипами, и теперь они раскачивались на концах длинных цепей. Других знаков различия они теперь не имели. Аквилы не встречались ни у кого. Мёртвая голова стала их иконой, символом веры, под которым они шли в строю. Прежнее положение утратило значимость: бывший майор Имперской Армии шёл рядом с простым рабочим с военного завода. Под этой эгидой собрались все, кого война жестоко обездолила и лишила дома: они готовились переродиться под новым покровительством.

Несмотря на искушение, она никогда не проповедовала напрямую, храня данное обещание. Но каким-то образом люди находили дорогу к ней. Хромая, они выбирались из заваленных подвалов опустевших жилблоков, из старых канализационных тоннелей или грязных затенённых ям — просевших воронок от миномётных обстрелов. Все сухпайки распределялись. Любые раны обрабатывались. Оружие делили на всех, а элементы брони отдавали тем, кто лучше всего умел ею пользоваться.

В бой их вели мужчины и женщины, старые и молодые — те, в ком горел огонь, кто был готов выкрикивать приказы. Все командовали с передовой, по настоянию Эуфратии.

— Учите словом, учите делом, — говорила она. — Они увидят, что вы боретесь, и будут делать так же.

Стали появляться звания. Киилер не удавалось придумать какие-то особенно удачные термины, потому что она ничего подобного не планировала. Большинство именовались «проповедниками», потому что именно этим они и занимались. Все когда-то читали те самые книги, памфлеты и послания, часть из которых распространяли ещё задолго до начала великого восстания. Возникали различные теории и суждения, что порождало путаницу, и постоянно существовал риск того, что споры перерастут в конфликт. Его предотвращал только непрерывный психологический гнёт, неизбывная угроза гибели. Они проигрывали каждую битву, им всякий раз приходилось отступать, но это не считалось потерей, потому что они неизменно достигали чего-то, пусть немногого. Поражение приносило славу, если им удавалось уничтожить хотя бы ещё одного врага Императора.

К тому же поток новобранцев никогда не иссякал. По разбитым проспектам всюду брели сотни тысяч беженцев, отчаянно искавших, куда бы приткнуться хоть на минутку. Не будучи глупцами, они понимали, что Санктум не сможет вместить их всех. Им оставалось лишь одно: найти способ достойно завершить свой жизненный путь, а не просто умереть в одиночестве и страданиях.

Поэтому они слушали проповеди, а затем каждый выбирал один из черепов, в изобилии лежащих на полях сражений, очищал его, полировал и брал с собой. И тогда на атакующего врага взирали пустые глазницы, целые полчища костяных впадин, десятки тысяч безмолвных свидетелей апокалипсиса.

— Вот в чём наша сила, — сказала Киилер. — В численности. Мы готовы вынести любые страдания, не задавая вопросов, опираясь только на одну истину: Он защищает. Ничто другое не имеет значения. Мы должны пресекать всё, что противоречит этой истине, искоренять любое отклонение от неё. По отдельности мы слабы. В таком количестве, как сейчас, мы непобедимы.

Её помощники кивнули. Переванна, бывший армейский генерал-апотекарий, уже давно настаивал на более жёстких мерах против новаторов в рядах братства. Эйлд, бывший смотритель мануфактория, был менее категоричен, но держал язык за зубами. Верефт, который всю жизнь провёл силовиком на службе у провост-маршала и верил в дисциплину, поддерживал решение начальства, как и всегда. Эти люди собрались в конклав всего несколько дней назад и по воле случая, но между ними уже возникали прочные узы.

— Нам не хватает исправного оружия, — сказал Верефт, и свет костра подчеркнул морщины на его старом лице.

Они находились глубоко под землей, в проржавевшем отсеке, когда-то составлявшем часть комплекса водоочистки. Там воняло, а о гигиеничности и речи не шло, но пока что он надёжно укрывал их.

— Прометий повсюду, — произнесла Киилер. Её голос звучал мягче и глубже, чем в прежние времена. — Утечки, брошенные тайники. Мы можем сделать огнемёты, приспособить имеющиеся у нас ружья. Чечек, тот лексмеханик, уже этим занимается.

— Дальность стрельбы у них...

— Это полезно для души. Люди будут смотреть в глаза тем, кого убивают. Очищать не только врага, но и самих себя.

В прежние времена Эуфратия никогда бы так не сказала. Когда-то она придерживалась другого принципа правдивости — достоверности образов, миллионов изображений, самых разных, из которых складывалась незавершённая картина реальности. Это составляло её жизнь, так её обучили. Теперь всё прежнее исчезло, и на смену ему пришла единственная беспримесная цель: обеспечить выживание, но не кого-либо из них, а самой веры.

— Но даже тогда нам придётся отступить, — возразил Переванна, всегда думавший о тактической ситуации в целом. — Прошлой ночью мы потеряли большую часть прихожан Герона.

— Чтобы прикончить Сынов Хоруса! — с чувством произнесла Киилер. Она считала их худшими из предателей и готова была рисковать почти всем, лишь бы убивать их. — Это праведный размен.

Эуфратия заметила, что Эйлд и Верефт переглянулись. Это не обеспокоило её, ведь они имели право сомневаться. Всё, что происходило вокруг, появлялось впервые, зарождалось из пепла империи, которая делала всё возможное — по крайней мере, в период своего становления, — чтобы подавить саму возможность веры. Однако поклонение, словно вода, отыскивало путь, просачивалось сквозь трещины и крепло в результате гонений, пока не созрело для того, чтобы взметнуться ввысь и омыть всё вокруг.

— Ходят разговоры. — снова начал Переванна. — Какой-то командир сдерживает врага, замедляет его продвижение. Говорят, он убивает их вожаков, одного за другим.

Киилер кивнула.

— Чёрный Меч. Я тоже слышу об этом.

— Значит, его надо найти. Если он избранный, тогда...

— Избранный? Откуда ты знаешь, что он избранный?

Наступила тишина. Они все учились следить за тем, что говорят в её присутствии.

— Дело в имени, которое ему дали, — сказал Эйлд. — Поборник, чемпион самого Императора, отправленный нести Его возмездие в последний час.

— Мы и есть Его возмездие. Мы переживём любого героя, — возразила Киилер.

Ещё одна неловкая пауза. Они не до конца осознали суть происходящего и инстинктивно думали не только о выживании. Им хотелось нанести ответный удар, и они решили, что этот самый Чёрный Меч даст им такую возможность.

Но так не сработает. Она знала это столь же уверенно, как и всё прочее. Важно верить, придерживаться положительной доктрины. Ошибка прошлого состояла в том, что тогда проповедовали отрицание: нет никаких богов, нет никаких демонов. Но человечеству нужно нечто конкретное, за что можно ухватиться. «Есть лишь один бог, достойный поклонения. Бойтесь чужака, мутанта, еретика. Император защищает». Как только всё расставят по местам, изложат в катехизисах и насадят с помощью парных орудий — страха и огня, — вот тогда у человечества появится шанс.

Всё дело в числах.

Два взвода могут уничтожить одного космодесантника-предателя. Империум из миллиардов людей, объединённых под безглазым черепом, может навсегда очистить Галактику от изменников.

Вздохнув, Киилер провела усталой рукой по волосам. Со временем они увидят истину, а пока нужно идти на компромиссы. Возможно, этот Чёрный Меч окажется полезным.

— Хорошо, — согласилась она. — Раз уж он так важен для вас, дайте сигнал прихожанам, пусть начнут поиски. За пределами Палатина мало кто сражается, так что времени уйдёт немного.

Все выглядели довольными. И все будут заняты делом, что тоже хорошо.

— Если мы найдём этого чемпиона Императора, — добавила Эуфратия, — и если он ещё не погибнет, мы будем там.

Глава восемнадцатая

Чрезмерные эмоции

Так будет всегда

Явно не ксеносы

— Тебя там не было, — сказал Морарг. — Тебя не было на «Терминус Эст».

— Конечно, был, — возразил Остаток.

— Мы были одни. Только легион.

— И тысячи других сущностей, все они пришли туда кормиться, или веселиться, или просто наблюдать, потому что настал великий день — день перемен, и мы не осмеливались предполагать, чем он закончится, вплоть до переломного момента.

— Это определила судьба. Предназначение.

— Именно так. Это должно было произойти, но могло и не случиться. По-другому и свершиться не могло, но в то же время оставался выбор. Такова природа подобных моментов. Вот в чём их красота!

Сверху, снизу, со всех сторон всё громче доносились отзвуки боя. Мораргу следовало уйти, занять место среди защитников. Каждая секунда была на счету.

— Ты говоришь так, будто я в этом не участвовал, — сказал он. — Словно я видел всё неправильно.

— А что именно ты видел, Каифа?

И мгновенно, как будто щёлкнули выключателем, он снова оказался в сердце глубокой тьмы, на корабле, который распадался на части вокруг него. Морарг даже не успел закричать, что-то возразить, потому что вернулось страдание, точно такое же, как и прежде, — всепоглощающая мука, из-за которой ему мерещилось, будто у него нет ни рук, ни ног, ни глаз, ни ушей, что он целиком состоит из переплетений обнажённых нервов, и все они пылают, все передают импульсы боли.

По коридорам разносились вопли, рыдания и рёв космодесантников, пытавшихся изрыгнуть ещё больше крови из пустого нутра: ослепшие и изувеченные, они калечили сами себя, обезумев от страданий. И так продолжалось дни, месяцы, годы, целую вечность, пока само время не стало лишь ещё одним аспектом боли, ещё одним измерением этих невыносимых мук. Они выходили за любые пределы, не просто терзая тебя, а стирая и истребляя, и ты оставался в полном сознании, но агония не прекращалась ни на миг, и ты не мог ей противостоять.

А потом всё исчезло так же внезапно, как и появилось, и они оба, Морарг и Остаток, оказались в другом мире. Каифа упал на колени, его сознание помутилось, а на коже выступила испарина. Ему потребовалось какое-то время, чтобы успокоиться, и отзвуки криков не сразу смолкли, так что Морарг даже не сразу заметил, что его тело больше не раздуто, а доспехи выглядят безупречно.

— Это... до того, — пробормотал он.

Они оба находились на большой высоте, на краю грандиозного амфитеатра, заполненного участниками многолюдного собрания. Присутствовали имперские чиновники, легионеры, жрецы Механикума, даже примархи. Один из них сейчас произносил речь, опираясь на кафедру. Каифа увидел, что это Мортарион, такой же, каким он был много лет назад, когда его тело ещё не преобразилось. Гербы его верного легиона гордо смотрели со знамён, развешанных по окружности амфитеатра.

— Никея, — выдохнул Морарг.

— Место, где всё началось. Во всяком случае, там сплелась эта конкретная нить. Посмотри, какой он пылкий, твой примарх! Никто иной так не возвышал голос против колдуна. И он говорил искренне, это заметно даже отсюда. Ах, как он ненавидел саму мысль о чарах!

И тут картина изменилась вновь: неистово промчавшись сквозь пространство и время, они оказались на Молехе, где бушевало великое вооружённое столкновение под руководством самого магистра войны. Мортарион тоже был там, снова изменившийся, ещё в начале своего долгого преображения. Само небо содрогалось от колдовства, земля раскалывалась от стихийного неистовства врагов. На переднем краю битвы шёл Грульгор, разбухшее старое чудовище, которое возвратили к жизни ради того, чтобы оно убивало в количествах, беспримерных даже для Гвардии Смерти. Он буйствовал и бесновался, затерянный в собственном мире демонических излишеств и ярости.

Но затем и это исчезло, все образы быстро утонули во мраке. Переводя дыхание, Морарг огляделся вокруг. Стояла кромешная тьма, воняло застарелым потом и ржавчиной. Он ничего не видел, только слышал странные отголоски некоего приглушённого звука: казалось, их источник погребён где-то в недрах корабля.

— Как же такое могло случиться? — тихо шепнул Остаток в этом замкнутом пространстве. — Как этот ревностный гонитель колдовства столь всецело поддался его чарам?

— Потому что он познал его силу, — сказал Морарг. — По необходимости.

— Неужели? — Остаток улыбнулся. — А может, ему понравилось? Возможно, порой он наслаждался этим, а в иные дни едва мог смотреть на себя в зеркало. Возможно, он мучился.

Каифа постоянно возвращался мыслями к тому странному звуку. Казалось, здесь с ними застряло какое-то животное, которого он пока не мог увидеть.

— Ты не представляешь, через какие страдания он прошёл ради нас. Он вывел нас из ада, сопровождая на каждом шагу. Если он и сделал... что-то такое, то лишь для того, чтобы сохранить нам жизнь, чтобы подобное никогда не повторилось.

Остаток кивнул.

— Вот теперь верно, — сказал он. — Кто ещё в этой вселенной страданий так страдал? Посмотри на него. Сейчас он здесь, с нами.

Морарг по-прежнему ничего не видел.

— А когда это... сейчас?

— После того, как дело сделано. После того, как он обрёк на заклание семерых своих сыновей, чтобы создать монстра, которого ты видел на Молехе. Перед нами последствия.

Остаток немного поёрзал, и в помещение словно бы заполз бледно-серый свет. Морарг снова увидел Мортариона: тот стоял в одиночестве, склонившись над телом убитого воина Савана Смерти, и трясся, рыдая от ужаса. Прежде чем видение снова исчезло, Каифа успел разглядеть лицо примарха, искажённое болью и ненавистью.

Они оказались в другом мире, разрушенном войной, где Гвардия Смерти шла в массовое наступление на ещё одну обречённую имперскую твердыню. Отбросив всякое колдовство, воины действовали так, как и всегда: сжимали в тиски, подавляли, изматывали. Гремела артиллерия, болтеры вели опустошительный обстрел. Во главе легионеров ступал Мортарион: руководя всем войском, он отдавал приказы в своей привычной мертвяще-холодной манере. В такт его шагам раскачивалась коса, окружённая ослепительно-ярким ореолом расщепляющего поля.

— Он снова отказался от колдовства, — произнёс Остаток, с удовольствием взирая на сцены резни. — На мгновение убедил себя в том, что сможет прожить без чар и что на Молехе он допустил ошибку, которую однажды сумеет забыть.

— Для конкретной войны всегда выбирали конкретное оружие, — заявил Морарг. — Когда мы нуждались в колдовстве, то применяли его, и наоборот.

— Или же дело в том, что он пытался отринуть чары, но потерпел неудачу? Может, он, как зависимый человек, который ненавидит свой порок, то и дело старался бросить, но всегда срывался? Тебя это никогда не смущало? Как такое возможно: сейчас он с пылом бросается обвинениями, а потом убивает своих самых драгоценных сыновей лишь ради того, чтобы получить шанс превзойти брата на поле боя? Неужели тебя это никогда не изумляло? Не ужели никто не сказал ни слова?

Морарг окинул взглядом картины боя. Даже здесь, хотя с мерзостями вроде Грульгора было покончено, в запахах ощущалось что-то иное. Нечто тошнотворное, разлагающееся. Доспехи легионеров уже приходили в негодность, покрывались грязью. И всё же они побеждали.

— Он сделал то, что следовало. — Каифа упрямо твердил свою мантру. — Мы должны были выжить.

— Да, он сделал то, что следовало. — Остаток вновь колыхнулся, и видения рассеялись. Они снова остались вдвоём, теперь уже в кромешной темноте и абсолютной тишине, как будто их полностью вырвали из времени и пространства и бросили на задворках вселенной. — Итак, представь, что ты узнал две истины, и каждая из них неопровержима. Представь, что ты узнал, что единственный способ обеспечить выживание вашего Легиона — погрузить его в такую бездну колдовства, какая только возможна, и тем самым наделить его настолько могущественными дарами, что ни одна сила в Галактике никогда больше не сумеет властвовать над ним. Но затем представь, что все твои прежние страхи реальны, что ты был прав на Никее и любое прикосновение к чарам обречёт вас всех на страдания, непредставимые для смертных. Представь, что ты знаешь и то и другое. Как бы ты смог жить с этим? Как бы ты поступил?

— Правильно. Верно, — ответил Морарг.

— Но ведь обе истины верны, и обе неверны. Если ты воспротивишься эмпиреям, то никогда не обретёшь могущество, предначертанное тебе. Если же примешь их, тебя ждут вечные муки. Или ты чист, но слаб, или порочен, но силён. Вот ведь парадокс! И каково барбарусцу размышлять над подобной профанацией! Вот тебе и разгадка, почему твой господин метался от одной крайности к другой, так и не сумев уверенно проложить свой путь. Он всего лишь сомневался, как простой смертный. Он не знал. Любой путь оканчивался катастрофой. И он даже не мог притвориться, будто ему всё равно, ведь это не так. О бог Распада, ни один отец не заботился о своих сыновьях больше него!

В тот момент Каифа вдруг вспомнил слова Мортариона: «Я слишком сильно любил вас всех. Это единственная ошибка, которую я признаю».

— Но он сделал выбор, — сказал Морарг, хотя уже без особой уверенности. — Он решил загадку и привёл нас на Терру.

— Да, но не так, как ты думаешь, — произнёс Остаток. — Вот мы и подошли к последнему элементу. — На его сером лице мелькнула кривая улыбка. — Теперь позволь мне поговорить о Тифе.

Грохот выстрелов не прекращался ни на минуту, хотя армия давно выдвинулась вперёд. Находясь глубоко в пещерах под Колоссами, Илия старалась не думать о пальбе, забыть, насколько они все здесь уязвимы, и сосредоточиться на своей работе.

Строго говоря, их точное местоположение не удалось бы установить с лёгкостью. Они укрывались за толстыми каменными стенами, которые снаружи выглядели как обвалы тоннелей. Их вообще мало кто стал бы искать: основные силы врага атаковали в ста шестидесяти километрах к западу, а сами Гвардейцы Смерти были полностью заняты в космопорте. Но всё же им оставили минимальную охрану и вооружение — достаточно, чтобы поддерживать работоспособность крошечной части старой крепости. Если кто и проберётся сюда, то битва будет скоротечной и жестокой.

Раваллион склонилась над своим постом. У неё раскалывалась голова. Не помешало бы попить, но она подозревала, что резервуары практически иссякли. Лучше оставить воду для солдат на тот случай, если их снова призовут в бой.

Не в силах больше выносить блики от стекла, Илия отвернулась от рабочей станции и пробежалась глазами по тесному помещению. Несколько десятков имперских офицеров, пожалуй, втрое больше слуг V легиона. Все усердно работают с узлами связи и приёмниками авгуров. Генералу стало интересно, получается ли у кого-нибудь из них лучше, чем у неё. Качество сигналов, и без того отвратительное, со временем только ухудшалось, но им всё же удавалось передавать какие-то обрывки информации полевым командирам, чтобы те имели представление о тактической обстановке.

Услышав, что сзади доносится низкий гул силовой брони, Раваллион повернулась и увидела Соджука. Тот поклонился.

— Вы долго работали сверх нормы, сы, — сказал воин. — Я должен попросить вас отдохнуть.

— А кто составил расписание, Соджук? — спросила она.

— Вы.

— Тогда, полагаю, я имею право игнорировать его, не так ли?

— С вашего позволения, я настаиваю. Если вам нужна посторонняя помощь, чтобы добраться до ваших покоев, я могу оказать её.

Рассмеявшись, Илия откинулась в кресле. Соджук, конечно, прав. У неё всё плыло перед глазами, где уж тут обрабатывать сигналы низкого качества.

— Мне не нужна помощь, — произнесла она. — Но ты всё равно иди со мной.

Раваллион поднялась на ноги, чувствуя, как ноет каждая мышца. Просто идти без посторонней помощи — уже достижение. По-хорошему ей следовало бы опираться на трость, но она не хотела показывать, что сдаёт позиции. Хромая, Илия прошла мимо плотных рядов оперативников, слишком занятых, чтобы кто-то из них заметил её уход. Соджук шёл рядом, понимая, что лучше не подавать ей руку.

— Они сейчас внутри космопорта, — сказала ему Раваллион на тот случай, если воин не знал.

— Насколько понимаю, да.

— Чтобы и дальше поддерживать с ними контакт, нам должно повезти.

— Это всё понятно. Хотя, возможно, нам действительно повезёт — такое уже случалось.

Миновав взрывозащитные двери, они вышли в узкий подземный коридор, ужасно жаркий и влажный.

— Мне жаль, что ты не с ними, — произнесла Илия. — Я знаю, ты наверняка жаждешь оказаться там.

Соджук тепло улыбнулся.

— Быть здесь — честь для меня. Если бы кто-нибудь из моих братьев попытался отобрать её у меня, я бы убил его.

Раваллион усмехнулась.

— Приятно слышать. Хотя сомневаюсь, что твоего господина это бы обрадовало.

— Я думаю, он бы понял.

Они подошли к двери общей жилсекции: обычно Илия делила помещение с ещё двумя людьми, но пока что оно пустовало. Те, кто остался в крепости, теснились в своём крошечном убежище, затаившиеся и незаметные, пока земля над ними пылала.

Сейчас ей требовалось поспать. Хотя койка была жёсткой, а подушка-валик — грязной и скомканной, она знала, что её сознание отключится, как только голова коснётся пластфибры.

— Так ты веришь в это, Соджук? — почти машинально спросила Раваллион. Эта мысль всё время крутилась в голове, словно на повторе, изводя её. — Ты веришь, что он справится?

— Конечно.

— Но я была там. На Просперо. Они были равны друг другу, но сейчас враг набрал силу, а мы так измотаны... — Она прислонилась к косяку. — Прости. Зря я так говорю.

Соджук больше не улыбался. Несмотря на самообладание воина, тревога, похоже, настигла и его.

— Он бы не стал пытаться, будь это невозможно.

— Но что, если он. Если он погибнет? Что тогда? — спросила Илия.

— Тогда изберут другого Великого Хана.

Это поразило её.

— Нет. Невозможно.

— Мы бы горевали, сы. Мы бы гневались, как никогда не гневались никакие силы небес, но потом мы бы снова сражались. Охота продолжилась бы. Даже спустя столетия посторонние не узнали бы правды, ибо у нас всегда будет Великий Хан.

— Но я не могу. В смысле, ты говоришь так, будто.

— Только так он будет с нами всегда, — спокойно, но твёрдо сказал Соджук. — Есть примархи, что поглощены самими собой, держат свою мощь близко к телу. Джагатай же всегда придавал сил каждому из нас. Он — часть легиона. Мы — народ Хана. — Воин смотрел прямо на неё, не отрывая глаз, словно предупреждая, как ей быть, если такой момент настанет. — Этот дар никогда не прятали под замок. Им делились свободно.

Она даже не хотела думать об этом. Не знала, почему вообще об этом заговорила. Возможно, переутомилась, нуждалась в отдыхе. Или устала от всего.

— А, в пекло, — произнесла Раваллион. — Какая. бессмыслица. Когда я присоединилась к вам, мы хотя бы что-то созидали. Во всяком случае, мне так казалось. Но теперь. Даже если мы выживем, что останется?

Протянув руку за порог жилсекции, Соджук включил натриевую люмен-полоску.

— Отдохните, пожалуйста, — сказал он уже более твёрдо, но затем как будто смягчился. — Цо учит нас, что вселенная циклична. В один день мы создаём, в другой — разрушаем. Этому нет конца. Не будет дня, когда мы сможем сказать, что всё достигнуто. Всегда есть только новый день борьбы. Но всё равно лучше жить в нём, участвовать в ней. И я очень хочу, чтобы вы были там, с нами, когда мы перестанем разрушать и начнём строить заново. Поэтому, госпожа, говорю вам в третий раз: отдохните.

Улыбнувшись, Илия положила дряхлую руку на огромный нагрудник Соджука.

— Хорошо. Спасибо, что терпелив со старухой. Разбуди меня через четыре часа.

Покинув его, Раваллион завернулась в одеяло и рухнула на узкую койку. Ещё до того, как потух люмен, она почувствовала, что проваливается в сон.

— И всё же ничего не случится, — пробормотала Илия, беспокойно ворочаясь. — Только не с ним. Я этого не допущу.

— Огонь по готовности! Огонь по готовности! — выкрикивал Каска, стараясь сохранить остатки самообладания.

«Айка-73» взбрыкнул и покатился по разбитому настилу: его двигатель стучал, а гусеницы проскальзывали, но потом нашли сцепление с дорогой. Они ехали по кошмарной поверхности — скользкому ковру тускло светящейся растительности, которая быстро размазывалась в чёрную кашицу под траками буксующих и разгоняющихся танков.

Все члены экипажа изрядно вспотели и тяжело дышали, нагружая воздушные фильтры. Трясущимися руками Мерк достал ещё один снаряд, неуклюже открыл затвор казённика и загнал боеприпас внутрь. Дреси, как обычно, молчала, хотя постоянная тряска корпуса наверняка доставляла ей немало хлопот. Яндев вёл непрерывный огонь с тех пор, как они выкатились с пустошей и ворвались внутрь огромного портового комплекса.

Тальвет не хотел вспоминать, как они пробились туда. В любом случае он лишь мельком видел происходящее, поскольку танкисты были заперты внутри своей коробки смерти — слишком влажной, перегретой и уже отказывающей.

Основную работу там проделали сверхтяжи. Как только небо очистилось от огненной бури, именно они проложили дорогу через ряды вражеской бронетехники, полагаясь на своё численное превосходство, чтобы крушить более медленные машины предателей. Однако успех обошёлся дорого: Каска потерял счёт числу горящих остовов, которые ему пришлось объезжать. Танки с обеих сторон получали колоссальные повреждения — крупнокалиберные снаряды разрывали толстую броню, пробивали насквозь посты экипажей и топливные баки. Некоторые бронемашины изменников преодолевали шквальные залпы, которые вроде бы должны были разбить их на куски, и для того, чтобы наконец остановить их, требовалось несколько прямых попаданий. После того как передовые сверхтяжи перемололи друг друга в беспорядочные груды разбросанных деталей, основным боевым танкам пришлось преодолевать настоящие кладбища корпусов, стараясь не угодить прямиком в полыхающие разливы прометия, где воспламенились бы уже их топливные баки.

В той неразберихе очень пригодилась лазпушка: в движении Яндев мог стрелять быстрее Фош, да и перемещать её ствол намного проще, чем поворачивать орудийную башню. Перед тем как наконец показались ворота космопорта, боевой счёт «Айки-73» пополнился ещё двумя подбитыми коробочками. Тогда Каска, который старался не отрывать глаз от окуляров перископа, пока танк дёргался и качался, издалека заметил зияющую пасть цели наступления. Когда-то эти ворота, вздымающиеся на шестьдесят метров, принимали тяжёлые наземные транспортёры с компонентами пустотных кораблей. К тому моменту орудийные точки уже были уничтожены, а сторожевые башни разрушены, но участок оставался сложным для прорыва. Если бы не присутствие значительных сил Белых Шрамов, которые уже поднялись на высокие зубчатые стены и неслись по ним, как лесной пожар, проход стал бы непреодолимым.

Однако «Айка-73» не первым пересёк границу ворот — он прорвал рубеж вместе с двумя уцелевшими машинами его роты, под прикрытием тройки гигантских «Грозовых клинков», получивших по пути сюда серьёзные повреждения. Следом шли другие «Леманы Руссы», сначала немногочисленные, отчасти горящие или с заклинившими башнями, но вскоре их количество заметно выросло. Подсчитывая рунические метки на авгурах ближнего действия, Каска даже осмелился подумать: «А что, если взять и поверить в то, что у нас всё получится?»

Но потом они въехали внутрь.

После нескольких часов заточения в трясущемся, грохочущем гробу ты уже страдал от клаустрофобии. Когда ты попадал внутрь космопорта, казалось, что тебя похоронили заживо. Воздух, проходящий через токсофильтры, приобрёл мерзкий привкус. Узкие смотровые щели мгновенно затянуло илом. По внутренним панелям практически на глазах расползалась чёрная плесень. Сама поверхность, когда-то монолитный скалобетон, преобразилась в топкую трясину. Видимость уменьшилась до пары десятков метров из-за густых тёмно-зелёных испарений, которые висели почти неподвижно, даже когда ты стрелял сквозь них.

Худшим испытанием стал шум — непрерывный оглушительный грохот двигателей и стрельбы в замкнутом пространстве. Какофония не смолкала ни на миг, и вскоре всем уже хотелось кричать. Вражеские танки разместились прямо по внутреннему периметру, притаившись за баррикадами из толстой колючей проволоки, и при захвате этих линий обороны закипела неописуемая бойня. Следом выступила пехота — огромные монстры в силовой броне, которые, казалось, игнорировали любые попадания, пока подбирались вплотную. Чтобы уничтожить ведомый танк Тальвета, хватило лишь одного из этих созданий. Подойдя достаточно близко, чтобы прорваться внутрь, существо принялось орудовать чем-то вроде широкого тесака: прорубило броневую обшивку и рассекло мягкие тела солдат, которые отчаянно пытались добраться до аварийного люка. Каска приказал открыть огонь по самой машине из главного орудия, просто чтобы прекратить вопли ужаса, несущиеся изнутри. Фош выстрелом подожгла отсек с боекомплектом, и детонация разнесла весь корпус, но Тальвет всё равно ждал на позиции, готовый палить снова. Он хотел убедиться, что проклятая тварь не выйдет, ковыляя, из пламени.

Они были ужасны. И они были повсюду. По ним следовало бить с дальней дистанции, нанося такой урон, какой только возможен, поскольку, если они подходили вплотную, их почти ничто не могло остановить. Каска вспомнил инструктажи в Колоссах: тогда он считал, что посылать сотни танков на одну крепость, неважно, насколько большую, — это избыточное применение силы. Сейчас он так не думал. В подобной среде обычные бойцы без средств защиты продержались бы считаные мгновения. Им противостоял такой враг, что хоть какой-то эффект на него оказывала лишь огневая мощь поистине опустошительного размаха. Почти до нелепости плачевная ситуация: отважный бросок в пасть ада на земле, пальба из материального оружия по целям, которые созданы злобной, совершенно непостижимой силой. Им оставалось лишь двигаться дальше через эту преисподнюю, не прекращать огонь и вопреки всему надеяться, что они всё же пробьют себе путь в какое-нибудь нежданное безопасное место, где им удастся проверить запасы, перевести дыхание, хорошенько отдохнуть и пополнить боекомплект для следующей схватки.

Машины, катившиеся впереди, наконец ворвались в какую-то гулкую галерею, и Каска последовал за ними.

Сквозь туман виднелись свисающие цепи невероятных размеров, с которых капал конденсат. Внутри клетки подъёмника, достигавшей в длину пятисот метров, покоился на проржавевших скобах горелый остов флотского тендерного судна. На выведенных из строя крановых агрегатах держались резаки, сварочные аппараты и промышленные дрели, сплошь покрытые тем же дьявольским ковром разложения из органической скверны.

Танки впереди «Айки-73» уже вовсю вели бой, пробивая линию обороны на расстоянии около трёхсот метров от него. На верхних галереях сверкали дульные вспышки и разносились резкие отзвуки выстрелов из легионного оружия, из-за которых в испарения вливались ещё более густые клубы дыма: каскадом спускаясь на уровень пола, они ещё сильнее затрудняли видимость.

— Водитель, вправо, — скомандовал Каска, обеспокоенный тем, что по левому борту быстро продвигалось формирование имперских танков. Как всегда, ему следовало опасаться «дружественного» огня не меньше, чем вражеского. «Айка-73» изо всех сил продвигался вперёд, за ним следовала единственная уцелевшая машина роты. — И сбрось скорость, я здесь ни черта не вижу.

Но потом Тальвет достаточно ясно разглядел то, что выступило из мрака, и его пронзил ледяной ужас. Он заметил одну из тех самых штуковин — якобы ксеносов, как им говорили, но твари были явно, явно чем-то иным. Существо находилось на свету, и Каска рассмотрел, как оно ковыляет в облаке мух, полупрозрачное и мерцающее, будто бы нематериальное, но точно способное влиять на пространство вокруг себя. Лицо создания выглядело почти человеческим, однако раздутым и перекошенным так, как никогда не бывало в жизни ни у кого из людей. В его брюхе зияла рваная дыра, серо-зелёная кожа блестела от пота, как при жаре, а само оно пошатывалось на рыхлых ногах, словно пьяное.

— Огонь, огонь, огонь! — закричал Каска, чувствуя, что впадает в панику.

Снаряд, выпущенный Фош, детонировал вплотную к существу и взметнул громадный фонтан раскалённого грунта из ударной воронки. Яндев, определив расстояние по взрыву, выпустил очередь лазлучей.

Тварь раскачивалась под обстрелом и получала попадания, но почему-то не сдыхала. Тальвет поймал в перископ её единственный желтый глаз, и его чуть не вырвало. Мерка уже блевал, хотя ничего не видел: вонь, источаемая наваждением, как будто проникла внутрь, хотя ей пришлось преодолеть слои другого смрада.

— Повторный! — заорал Каска, не в силах сделать что-либо ещё. Через пару секунд тварь доберётся до них, и тогда всему конец.

Но тут что-то вмешалось — мелькнуло размытое пятно цвета слоновой кости, сверкнул клинок в темноте. Тальвет почти не различал подробностей сквозь помехи, но между ними и существом определённо что-то вклинилось.

— Прекратить огонь! — выкрикнул он.

Трясущимися липкими руками Каска отрегулировал фокус на видоискателе перископа, пытаясь улучшить обзор. На его глазах тварь вдруг завопила — заревела, будто раненая скотина, — и на неё яростно насел воин в броне. Его блистающий меч метнулся вперёд, потом назад: боец вкладывал в удары неимоверную мощь и вес. Раздался дикий, напористый возглас на неизвестном Тальвету языке, а затем монстр исчез из виду так же стремительно, как и появился, только на выжженной поверхности остались свежие пятна полупрозрачной слизи.

— Выстрелы не производить, — повторял Каска, поворачивая обзорный экран и неуклюже стараясь повысить качество картинки.

В поле обзора мелькали картины того, как ведут огонь танки, идут в наступление астартес-предатели и вплетаются в реальность новые чудовища, при виде которых хотелось опорожниться. От одного взгляда на них Тальвет пожелал убраться подальше, убежать во всю прыть, пока сердце не лопнуло от страха. Однако все пути вперёд и назад перекрывала бронетехника, что громыхала пушками и скрежетала гусеницами, к тому же повсюду или ослепительно сияли люмен-фары, или виднелось неземное мерцание призрачных сил.

Но затем объектив заполнило зернистое, дрожащее изображение легионера в белом шлеме с кроваво-красной полосой: он всё ещё стоял на ногах, и его броню уже покрывали грязные останки врагов.

— Отлично сражались, командир, — прозвучал по коммсвязи голос воина с таким же странным акцентом, как у всех его сородичей. — Джангсай-хан, братство Железного Топора. Теперь вы со мной.

Каска сглотнул, пытаясь овладеть собой. Это к лучшему? Или к худшему? Проживут ли они немного дольше с помощью этого бойца или же их быстрее настигнет нечто ещё более ужасное?

Разумеется, танкистов не особенно спрашивали. Тальвету отдали приказ, к тому же следовать дальше, когда снаружи один из таких воинов, явно лучше, чем действовать в одиночку.

— Так точно, господин! — крикнул он в комм-блок и переключился на Дреси: — Ты слышала его, солдат. Следуй за ним.

Двигатели зарычали, набирая обороты, а Мерк перезарядил пушку, утерев подбородок рукавом кителя. Всё гремело и стонало, моторы кашляли и фыркали, но «Айка73» сделал то, о чём его просили, и Каска сумел ещё раз взглянуть в прицел.

— Космодесантник, — пробормотал Тальвет, обливаясь потом и всё ещё дрожа от увиденного. — Нам действительно повезло.

Глава девятнадцатая

Повелитель Ночи

Золотая середина

Падший ангел

— Космодесантник, — пробормотал Фо себе под нос с полным ртом крови. — К чёрту такое везение.

Базилио пытался сбежать от него — как нелепо! Фо удалось добраться до конца какого-то длинного коридора, почти до запечатанной двери, а потом в него выстрелили.

Преследователь промахнулся, но не случайно. Любой космодесантник-предатель попал бы с такого расстояния. Он выстрелил немного мимо, потому что попадание масс-реактивного снаряда в тело добычи убило бы её сразу, а существо пока что не хотело её смерти. Болт разорвался у ног Фо, беглецу перебило обе лодыжки, и он рухнул.

Затем отступник сгрёб его с пола, применяя длинные когти как грузоподъёмник, и выскочил в дверной проём, неся Базилио под мышкой.

Большую часть того, что происходило дальше, Фо помнил плохо. Ему было очень больно, а от смрада, который источали доспехи, хотелось лишиться чувств. Он чувствовал, как что-то влажное, похожее на плоть, хлестало его по лицу, но не сразу сообразил, что это и в самом деле кусок недавно содранной с кого-то кожи, пронизанный паутиной жилок.

Его похититель перемещался быстро, пробираясь через царство теней в Дворцовой зоне боевых действий так уверенно, что Базилио это казалось невозможным.

За всё время Повелитель Ночи ничего ему не сказал: существо просто бежало в темноте, не обращая внимания на битву, которая разворачивалась во всех направлениях вокруг него. Фо мучительно трясся в железном захвате, ощущая, как при каждом шаге у него ломаются рёбра, но такие страдания хотя бы отвлекали его от невыносимой жгучей боли в ногах. Крепче стиснув челюсти, он заставлял себя не закрывать глаза. Если бы Базилио потерял сознание до того, как они остановились бы, это немного облегчило бы его участь, но и лишило бы его любых шансов выбраться живым.

Спустя какое-то время Фо понял, что его тащат вверх — похититель взбирался подальше от пыли и дыма. Перед глазами у Базилио ещё стоял туман. Сильно моргнув, он разглядел очертания внутренней металлической конструкции какого-то старого улья, лишённой внешней облицовки и монолитных перекрытий, — железный каркас, далеко уходящий вверх и вниз. Всё вокруг пропахло гарью. Предатель с лёгкостью карабкался по стойкам и балкам, при необходимости совершая прыжки, из-за которых тело Фо пронизывала жуткая боль.

Вскоре они оказались на вершине или где-то рядом с ней. Базилио узнал об этом лишь потому, что похититель выпустил его, и Фо упал на спину, но не увидел ничего, кроме плывущих над ним грозовых туч, что светились, как тлеющие угли. Он попытался заговорить, но космодесантник, вытянув один из клинков своего когтя, проткнул тело Фо точно под правой лопаткой и пригвоздил его к стальной поверхности.

Базилио завыл, корчась от боли, однако после того, как прошёл первый шок, он понял, что от любых движений ему только хуже. Тяжело дыша, Фо заставил себя успокоиться, очистить мысли, без страха посмотреть на своего мучителя. Хотя сердце у него бешено колотилось, а уровень гормонов стресса зашкаливал, он знал, что должен продолжать думать. Выход найдётся всегда. Всегда.

Но потом, взглянув на череполикий шлем существа, Базилио увидел болезненный тусклый свет его линз и обрывки ещё теплой плоти, лентами свисающие с доспехов. Космодесантник будто бы смердел страданиями своей жертвы, которую не просто убили, а сначала подвергли мучениям.

— Ты — тиран Велих-Тарна, — произнесло существо.

Его голос оказался таким же ужасным, как и его обличье. По звукам казалось, что язык и губы под пластинами брони атрофировались, словно в результате какого-то иммунного ответа на порочность их владельца.

Фо сглотнул полный рот крови. Ложь на данном этапе представлялась неудачным вариантом действий.

— Был. Откуда тебе это известно?

Монстру не потребовалось отвечать. В этот момент вдалеке что-то взорвалось, залив их обоих ярким оранжевым светом, и Базилио увидел эзотерические руны, вырезанные на доспехах предателя. Фо разглядел символы того, что Старик когда-то называл «Губительными Силами», теми самыми силами, против которых Он взялся выступить. Если чудовище оказалось достаточно безрассудным, чтобы прибегнуть к ним, оно, вероятно, получило доступ ко многим секретам.

— Ты существуешь в нескольких вариантах будущего, — ответил ему предатель голосом, который показался не разъярённым и не зловещим, а просто пустым, словно воин своими прежними деяниями ободрал собственную душу до костей. — И ты не существуешь во многих других. По справедливости, тебя уже должны были убить, а ты всё ещё здесь. Надоедливая муха, которую надо прихлопнуть.

Фо мрачно усмехнулся. Жаркий ветер трепал его обмундирование, усиливая боль.

— Но ты меня всё-таки поймал, а? Молодец. А теперь что? Хочешь секрет? Не так ли? Моё оружие?

Похититель уставился на него бездушными, безжалостными глазами. Его доспехи, если рассматривать их вблизи, омерзительно завораживали: механизмы непрерывно издавали разные звуки и излучали тепло, словно самостоятельный, но закованный в цепи зверь, которого лишь немного сдерживало иссохшее существо, обитающее внутри брони.

— Оставить тебя в живых или убить сейчас? Не знаю, что принесёт больше вреда, — задумчиво произнес предатель.

Базилио рассмеялся и тут же пожалел об этом.

— Я не важен. Едва способен поднять лазружьё. Но я могу рассказать тебе то, что знаю. Или создать кое-что для тебя.

Повелитель Ночи резко усмехнулся — будто лязгнула сталь.

— Ты обманываешь сам себя. Всё дело в тебе. В том, кем ты можешь стать.

Внезапно Фо осознал, что монстр действительно не определился. Его сдерживала лишь собственная нерешительность: одного взмаха длинных когтей хватило бы, чтобы прикончить Базилио, но чудовище стояло неподвижно.

Потом оно жутким рывком выдернуло клинок из плоти Фо, и следом брызнули длинные струйки крови.

— Хватит. Ты должен умереть. Так будет безопаснее.

Монстр напрягся, готовясь опустить коготь, а Базилио, зажмурившись, умудрился свернуться в клубок, как будто такая поза могла хоть как-то защитить его от удара.

Он почувствовал порыв воздуха, услышал глухой стук, как при столкновении машины с опорной стеной, а затем... ничего.

Открыв глаза, Фо успел увидеть, как сражается его мучитель, неистово размахивая когтями. Тот схватился в ближнем бою с чем-то гораздо более страшным и могучим: поединок выглядел до боли неравным. Сверкнуло копьё, потрескивая разрядами золотисто-серебряной энергии, и Повелитель Ночи свалился за край шпиля, почти комично кувыркаясь на лету. Раздался крик, всего один — тонкий, сдавленный, стремительно отдаляющийся.

Над головой бушевала буря. Далеко внизу полыхал город. Падать предстояло больше километра. Даже космодесантник не встанет после такого.

Осталось просто разобраться с тем, другим.

— Господин кустодий, — прохрипел Фо, страдая от всех ранений сразу. — Что же, возвращаемся в Чернокаменную.

Вальдор пристально посмотрел на него сверху вниз. Тёмная маслянистая кровь на копье Константина ещё не высохла.

— Нет, — сказал он.

— Значит, ты пришёл убить меня, — покорно заключил Базилио.

— Нет.

Фо не знал, что говорить дальше. Он по-прежнему страдал так, что находился на грани обморока. Нервные окончания пылали. Быстро сказывались последствия знакомства с Повелителем Ночи. Натерпевшись ужасов в таком изобилии, он не чувствовал ничего, кроме раздражения — желания покончить со всем этим, узнать, что теперь уготовила ему судьба.

— Так ты хочешь уничтожить оружие, — произнёс Фо, встревоженный мрачным, непоколебимым молчанием своего тюремщика. — Амон сообщил тебе, на что оно способно. В этом дело? Просто скажи мне!

— Ты пойдёшь со мной, — ответил ему Вальдор. — Под мою охрану, а не в Чернокаменную.

Генерал-капитан подхватил Базилио так же легко, как и космодесантник-предатель, и лишь немногим более бережно. Затем они двинулись в путь с вершины шпиля, совершая головокружительные скачки по балкам и опорам.

Фо старался удержаться от рвоты, не закричать в голос и не опозориться никаким иным способом. Его голова тряслась, больно ударяясь о грудь. Он стиснул челюсти и вонзил ногти в ладони, чтобы не потерять сознание. Иногда подобное... неуважение по-настоящему раздражало.

Они достигли уровня земли, где стояла невыносимая жара, а воздух почти удушал. Вальдор помедлил всего мгновение, пытаясь сориентироваться. Фо воспользовался этой возможностью — вероятно, последней перед рывком обратно, к центру Дворца.

— Ну и какая мне разница, а? — потребовал он объяснений, скорее для видимости извиваясь в хватке своего похитителя. — Тюрьма есть тюрьма, не так ли?

Константин воззрился на него сверху вниз из-под золотой маски с непроницаемыми линзами-самоцветами. Даже если бы вместо них на Базилио смотрели настоящие глаза, мало что изменилось бы: генерал-капитана не могли разгадать даже подобные ему.

— Не совсем, — голос Вальдора звучал сильно и глубоко, в нём жило сверхъестественное спокойствие. — Ведь Башня подчиняется непосредственно мне. Как и ты отныне, преступник.

Полированные линзы даже не мерцали.

— Я приложил немало усилий, чтобы найти тебя, — добавил Константин. — Так что лучше бы твоё хваленое оружие того стоило.

Лихтер не обладал хорошим вооружением. Он имел одну маломощную лазпушку, торчащую из-под угловатой носовой части, и тонкие броневые листы по бортам. Двигатели отличались приличной мощностью, а само судно неплохо маневрировало для своих размеров, но на этом всё.

Олл размышлял об этом, пока они преодолевали километры пути. Большую часть времени он проводил в кабине вместе с Джоном, наблюдая, как под ними проплывает выжженная земля. Куда ни посмотри, везде только разрушения. Города, в том числе такие огромные, что не уступали столицам любой другой планеты, превратились в медленно остывающие кострища. Озёра и водохранилища, лишь недавно воссозданные в рамках великой программы по восстановлению экосистемы Терры, медленно испарялись. Огромные участки сельскохозяйственных угодий пылали, их террасы медленно горели в пламени, поддерживаемом химикатами.

Когда-то эти густонаселённые районы процветали, здесь собирали большие урожаи. Теперь они опустели. Куда делись люди? Возможно, они до сих пор таятся где-то внизу, под верхним слоем руин, ожидая избавления. А может, они ещё месяцы назад покинули свои края в поисках мест вроде того райского улья, сулившего им безопасное укрытие.

Разумеется, путники не сажали лихтер вблизи немногочисленных остатков цивилизации: всякий раз, когда возникала необходимость, они приземлялись вдали от участков, кажущихся обжитыми. Топливные баки пришлось заправлять дважды. Оба раза они пополняли запасы из самых крупных остовов других кораблей. Космодесантники неизменно стояли в дозоре, держали болтеры наготове и, похоже, следили друг за другом так же насторожённо, как и за тенями, откуда могло появиться всё что угодно.

Пока тянулись часы однообразного полёта, небо всё заметнее темнело и наливалось краснотой. Некогда чистое Гималазийское плато преобразилось в сумеречное царство смога и пламени, и над его выжженной землёй постоянно висели низкие тучи. С каждым преодолённым километром непрерывно усиливались кровавые отблески орбитальных бомбардировок, пока световой ореол не заполыхал по всему горизонту, отбрасывая длинные тени на опустошённый, разорённый пейзаж. Ветвистые янтарные молнии метались под пеленой облаков, ненадолго озаряя первые зубчатые вершины почерневших шпилей.

— Вот как-то так, — просто отметил Джон, когда на экранах выросло увеличенное изображение башен Внешнего дворца.

Олл смотрел, как они приближаются.

— Уже всё кончено? — спросил Перссон, размышляя, не прибыли ли они слишком поздно: территория выглядела опустошённой.

— Возможно, — ответил Джон. — Хотя это место раскинулось на сотни километров. Если сражение ещё идет, то в центре.

В воздухе над зубчатыми силуэтами висели колоссальные стены дыма высотой в несколько километров: они неуклонно поднимались в атмосферу, откуда их растянет по всему земному шару. Олл не разбирался в терраформировании, но просто не мог представить, как планета когда-либо сможет оправиться от загрязнений такого масштаба. Перссон решил, что, кто бы ни победил, Тронный мир уже никогда больше не будет наслаждаться чистым небом.

— Сколько лететь до периметра? — спросил он.

Джон взглянул на сканеры.

— Ещё пару часов.

— Отлично. Я подготовлю остальных.

Олл спустился в трюм. Зибес и Кэтт спали, хотя их головы мотались, пока лихтер боролся с нарастающей турбулентностью. Актея, похоже, погрузилась в некий медитативный транс. Лидва методично начищал детали оружия, разложенные у него на коленях.

Перссон мало чем мог заняться. Он проверил свой лазпистолет, потом стал вспоминать все странствия, проделанные ради того, чтобы попасть сюда, и почувствовал, что всё ещё не готов. Главная задача солдата — чётко понимать цель. Знать, что нужно сделать. Но здесь всё сводилось к путешествию. Просто доберись до места целым и невредимым, и всё прояснится.

Он покачал головой и мрачно улыбнулся, прекрасно понимая всю абсурдность происходящего. В этот момент Олл встретился глазами с Альфа-Легионером, с тем, кто называл себя именем своего примарха.

— Полагаю, теперь всё зависит от тебя, — произнёс Олл.

Альфарий пожал плечами — точнее, слегка шевельнул массивными наплечниками.

— Актея сказала, что ты знаешь способ проникнуть внутрь, — продолжил Перссон. — И мы верим ей безо всяких доказательств — просто потому, что лучших вариантов нет.

Ведьма подняла голову, услышав своё имя.

— Он здесь не один, — проговорила Актея. — Десятки его братьев размещены на Терре, в катакомбах, готовые к пробуждению.

— С какой целью? — спросил Олл.

— Целей много, — ответил Альфарий. — Пока что их единственная задача — помочь нам.

Перссон скептически посмотрел на него.

— Так ты сможешь доставить нас туда, где они находятся? — спросил он.

Космодесантник кивнул.

— У пилота есть координаты. Если он сумеет сесть достаточно близко, я проведу вас до конца пути.

Олл иронично рассмеялся.

— А потом мы просто войдём, — заключил он.

Актея не улыбалась.

— Суть в выборе верного момента, — холодно сказала она. — Если бы мы прибыли раньше, когда оборону ещё не прорвали, у нас ничего бы не вышло. Если бы позже — всё уже было бы кончено. Это как найти золотую середину.

— Занятный выбор слов, — заметил Олл, проверяя батарею питания лазпистолета. — Ты знай, будь у меня планы получше, над твоим я бы даже думать не стал.

— Я знаю, — улыбнулась Актея.

Меж тем проснулась Кэтт, а чуть позже и Зибес. Вся команда в сборе, все готовы действовать. Перссону не требовалось отдавать приказы — его спутники сами снаряжались и делали то, что следовало. Так или иначе, их хаотичные странствия подходили к концу, пока Галактика вокруг них распадалась на части.

— Ты в порядке? — спросил Олл у Кэтт. Чем ближе они подлетали к цели, тем хуже чувствовала себя псайкер.

Она кивнула, не глядя ему в глаза, и начала готовиться. Зибес последовал её примеру. Лидва закончил работу, ловко собрав свой архаичный болтер. Все молчали, тишину нарушал только гул двигателей лихтера.

Перссон натянул каску, застегнул бронежилет. После этого он долгое время просто сидел, прислонившись к подрагивающей стенке трюма, и пытался расслабиться, но безуспешно. Он был напряжён до предела. Если Олл закрывал глаза, ему виделись кошмары, а если держал их открытыми, то воображал ещё больше ужасов. Поэтому, когда в лихтер попали первый раз, он почти испытал облегчение.

Над головой замигал тревожный люмен. Палуба качнулась, затем содрогнулась сильнее, когда по корпусу ударило что-то ещё. Олл услышал, как завыли двигатели, и машина сильно накренилась на правый борт: Джон начал выполнять маневры уклонения.

— Народ, по местам, — громко предупредил он всех. — Мы на подлёте.

Убивать, убивать, убивать.

Возможно, когда-то для него существовали другие мысли, другие понятия. Трудно вспомнить.

Он не забыл своё имя — Кхарн. Помнил, где родился — здесь, на Терре. Значит, он снова дома, на земле, которая взрастила его, хотя теперь она выглядела несколько иначе, подобно всем планетам, завоёванным им, — как пустошь, где есть место лишь для осколков костей и стенающих призраков. Стоило ему моргнуть, и он видел вокруг образы, которые скоро станут осязаемыми: огромные медные троны на месте городов, горы черепов, небеса из текучего огня. Барьер уже так тонок. Ещё несколько убийств, ещё немного костяшек на счётах резни, и преграда рухнет окончательно.

Так где же Ангрон, когда победа почти в руках? Где генетический отец Кхарна, которого он так долго ублажал, успокаивал и пытался образумить? Почему вздорные братья-примархи, в основном и разжигавшие эту долгую, очень долгую войну, вдруг пропали из виду, будто им стало стыдно за содеянное?

«Впал в безумие», — так говорили об Ангроне. Поглощён неизбывной яростью, изначально предначертанной ему. Теперь уже никто не сумеет поговорить с ним. Примарх поднялся до немыслимых высот, став силой разрушения, подобной которой Галактика никогда не видела прежде. Его гнев переродился в нечто вроде ритуала, неподвластного времени, в то, что будет повторяться вечно. Теперь ему подвластно всё и вся... кроме разума. Он потерял то самое, что отличает людей от животных.

Убивать, убивать.

Жалел ли Кхарн о переменах? Хотел ли он, самый верный среди сынов Ангрона, чтобы всё сложилось иначе? Возможно. Вот только его господина покалечили ещё до их первой встречи. Кхарн не видел примарха во времена его юности, до того, как ему вживили Гвозди, и потому присягнул на верность падшему ангелу. А потом, когда Кхарну дали такое же дурное лекарство, как и его повелителю, оказалось, что любые сомнения проще всего смывать свежей кровью. Когда он убивал мужчину, женщину, ребенка — когда гасил хрупкое пламя жизни, отнимал все шансы на дальнейшее развитие, на счастье и печаль, на эгоистичность или порочность, на святость или гениальность, — только в тот миг прекращались мучения. Всего лишь доля мгновения, капелька покоя в безбрежном океане ярости. И всё же в том мимолётном проблеске здравомыслия ему удавалось целиком вспомнить себя прежнего. Вспомнить, как он беседовал, смеялся, даже сострадал. И тогда приходится начинать всё сначала, искать следующую жертву, нового противника, потому что это жажда знания — самый неумолимый погонщик.

Убивать.

Эти охотничьи угодья оказались самыми богатыми из всех, что когда-либо ему попадались. Его цепной топор напитался кровью смертных и вознесённых. Кто-то бежал от него, кто-то давал отпор. Одни кричали на него с ненавистью, другие плакали от страха. Но то, как они умирали, не имело значения. Важно лишь то, что все они умерли, что продолжил крутиться счётчик убийств — единственный надёжный показатель его достижений.

Кхарн осознавал, что вокруг него движутся живые тела. По медному смраду, исходившего от них, он определил, что это воины из его легиона. Их доспехи, прежде серовато-белые, стали такими же чёрными, как и все иные поверхности в этом опустошённом мире, и лишь кровь убитых добавляла им немного красок. Он не помнил имён никого из бойцов. Возможно, он даже убил кого-то из боевых братьев во время самых страшных приступов разнузданной резни, но даже если и так, то, похоже, никто не держал на него зла.

Вместе они выскочили на старый разрушенный виадук, который тянулся прямо в сердце крошечных остатков Империума Человечества. Государство, некогда простиравшееся среди звезд, теперь сузилось до нескольких квадратных километров разваливающейся застройки, которые вскоре будут разрушены и преображены во что-то более подходящее для триумфа Великого бога.

Но сейчас Кхарна не волновало ничто из этого. Он посмотрел вдаль сквозь мрак и туман, а дисплей его шлема устилал ночь ненужными кружевами рун и меток.

Он увидел воина, который возвышался среди других бойцов на конечной площадке виадука, облачённый в доспехи такие же чёрные, как и у самого Кхарна, и вытаскивал клинок из тела убитого противника. Легионер не делал вычурных жестов, не издавал триумфальных возгласов — он действовал практично, совершая лишь то, что требовалось, и всё же его расчётливые, экономные движения выглядели искусными.

Чёрного Меча, как и Кхарна, сопровождало много воинов, целая армия. Но никто из других бойцов не имел значения — они просто не позволяли никому вмешаться в схватку этих двоих.

На секунду прервав стремительный бег, Кхарн понаблюдал за противником. Он увидел, как Чёрный Меч жестами командует своим воинам двигаться дальше, пробуждает в них всё большую неукротимость. Даже под шквальным огнём они всё равно шли вперёд, стойко и решительно. Тогда в памяти Кхарна всколыхнулись старые, давно забытые картины ратного товарищества. Ему вспомнились бойцовая яма, противники, братский смех, отдающийся эхом под высокими сводами.

Воспоминание длилось недолго. Из всех неприятелей Кхарн выделил того, за кем пришёл, — Чёрного Меча.

— Мой, — невнятно пробормотал он, указав на воина залитым кровью топором.

Остальные не возражали. Врагов хватило бы на всех, и Пожиратели Миров ещё понимали, что такое субординация. Их вёл Кхарн Преданный, Кхарн Верный, тот единственный, кто мог ещё хоть недолго поддерживать целостность легиона, пока их генетический отец отдавался буйству. Они, гончие войны, боевые псы, снова бежали, мчались вниз по склону навстречу противнику, без всякой тактики, без какой-либо очевидной задачи, кроме единственной цели, того стремления, что удерживало их в шаге от полного распада.

Убивать, убивать, убивать.

Глава двадцатая

Достаточно близко

Договор Одиссея

Трясина

Соблюдай сдержанность, помни о правилах, ограничивай погружение в Путь.

Так всегда учил Есугэй, даже в разгар самой страшной и кровопролитной битвы. Опасность в том, что ты можешь потерять себя. Любой сельский колдун рискует сойти с ума, зачерпнув слишком глубоко из колодца силы. Подобные методы приносили минутную славу, но за неё всегда приходилось расплачиваться в дальнейшем.

Сейчас Наранбаатара со всех сторон окружали свидетельства такого безрассудства. Он шёл по колено в жидкой грязи, сияя бело-золотым ореолом, и его посох извергал грозовые вспышки. По флангам от него воины кэшика прорывались в глубину вражеских рядов. Каган, как всегда, сражался в авангарде, и мало кому удавалось долго продержаться против такого безупречного мечника. Громыхающие роты бронетехники с трудом поспевали следом, однако их мощные пушки приходились очень кстати.

Битва распространилась на поистине колоссальные галереи и помещения — сборочные цеха, сухие доки и подъёмные шахты, настолько огромные, что они напоминали залы для неких величественных церемоний. Теперь на их заболоченных поверхностях толпились десятки тысяч бойцов, и внутренние пространства звенели от какофонии массовых схваток. Когда сотни танков с грохотом выезжали на дистанцию выстрела, полы содрогались от оглушительных раскатов орудий и непрерывного рычания моторов.

Путь вперёд перекрывали воинства порченых, ни оставляя ни клочка свободного места. Чаще всего там встречались космодесантники-предатели, которые продвигались тесным строем, и по их рядам плясали искры коронных разрядов, но рядом с ними шагали куда более грозные монстры — могучие дредноуты, превращённые в неестественные гибриды органики и механизмов, а также настоящие якша, более могущественные и злобные, чем все, что попадались Шрамам до сих пор. Они выпрыгивали и ковыляли из чёрно-зелёной тьмы, вырывались из каждой тени, скалясь и гримасничая в некой чудовищной пародии на радость смертных.

Эти твари пробирались прямо к грозовому пророку, как мотыльки, привлечённые пламенем: они сознавали опасность, но им очень хотелось полакомиться более сочной душой. Напускные ухмылки и дурачества лишь искажали их истинную суть — в оскаленных ртах торчали ряды жутких зубов, а раздутые животы полнились ядами. Всех космодесантников-предателей, с которыми теперь сталкивались Шрамы, пронизывала варповая порча, постепенно превращавшая их в бесформенные подобия прежних стойких воинов.

Несомненно, перерождение ужасало их. Кто-то из них наверняка кричал от омерзения, видя, какими они стали. Конечно, это сделало их могущественными и невообразимо живучими: Наранбаатар уже не считал случаев, когда ему приходилось вмешиваться в схватки, где более многочисленные подразделения Белых Шрамов просто не могли сломить вражеские формирования. Так что, возможно, враг удовлетворялся полученной силой. Так или иначе, он замедлил продвижение Шрамов по всему полю боя. Из комм-сообщений следовало, что Ганьзориг уже внутри периметра, но за подавление внешней обороны он заплатил почти разорительную цену. Цинь Фай испытывал затруднения, стараясь сохранить темп натиска на силы противника, сосредоточенные вдоль южных стен. Задуманного соединения фронтов так и не произошло, из-за чего штурм разваливался на отдельные операции, и по всей линии соприкосновения возникали уязвимые участки.

Ещё планируя приступ, Шрамы понимали, что пробиться через укреплённые внешние стены космопорта будет легче всего — орду специализировалась на таких внезапных мощных атаках, да и Пертурабо как всегда обстоятельно размолол стационарные огневые позиции. Теперь же им требовалось преодолеть эшелонированную оборону, пройти бесконечную череду выматывающих перестрелок, чтобы зачистить помещения одно за другим. Даже Янтарному фронту, которому посчастливилось иметь в составе одних из величайших воинов орду, наступление давалось нелегко. Гвардейцы Смерти словно бы впитывали громадный урон, а затем разворачивались и так же сильно били в ответ. Возможно, их скорость реакции снизилась, а души иссохли, но они всё ещё обладали грозным интеллектом и ошеломительной решимостью. Предатели уверенно шагали через вихри снарядов, которые почему-то не разносили их на облака керамитовых осколков.

Мимо Наранбаатара в боевом порядке с рёвом пронеслись «Малкадоры» 1-го Терранского бронетанкового: вздымая волны ила, они мчались на вражеские ряды. Их боевые пушки поочерёдно гремели, круша высокое заграждение из металлических конструкций, за которым надёжно окопался батальон Гвардейцев Смерти. Противник огрызался, выпуская химические снаряды и фосфексные мины. От их разрывов воздух, и без того загрязнённый, становился удушливым и мутноватым, превращаясь в ядовитое варево, которое разъедало любые токсофильтры и сочленения брони.

Следом за танками хлынули пехотинцы Белых Шрамов, стрелявшие с одной руки из болт-пистолетов: они держались вплотную к технике, не позволяя отступникам приблизиться к ней. С высоких галерей понеслись лучи лазпушек, впившиеся в тучные бока зачумлённых вражеских бронемашин. После залпов примчалась эскадрилья гравициклов, палящих из подвесных болтеров.

Но продвижение всё равно шло слишком медленно. До дальней стены помещения, теряющейся в токсичных облаках, оставалось ещё восемьсот метров, и на всём их протяжении располагались усиленные оборонительные редуты. При таких темпах потребуется несколько дней резни, чтобы добраться до конца только этого зала.

Наранбаатар поднялся над полом, его доспехи окружила вертящаяся оболочка из колдовского света. Взмывая вверх, он улавливал свист и вой снарядов вокруг себя. В его поле зрения, как обычно, смешивались метки тактического дисплея и фантомные образы будущего, складывающиеся в мозаику прогнозов и предсказаний, которые то сливались, то разделялись. Грозовой пророк увидел вдали диковинную конструкцию, что прокладывала себе путь вперёд под прикрытием подразделений изменников в терминаторских доспехах и с тяжёлым вооружением. Корпус этой гигантской боевой машины, какого-то шагателя на чётырех ногах, состоял из обычных выпуклых пластин адамантия и керамита, вот только его обтягивала бледно-серая плоть и обвивали кольца полупрозрачных трубок. Над огрубевшей поверхностью пульсировал и вибрировал ореол безошибочно узнаваемой демонической энергии. На массивных кулаках машины крепились пушки, а неровную спину усеивали зияющие стволы ракетных установок. На ходу существо ревело от боли и ярости. Какой бы разум ни сохранился внутри него, оно пребывало в страданиях и смятении, гонимое в бой теми, кто его окружал. Под мясистым брюхом создания размещались огромные кисты — баки с топливом, которые, похоже, питали реакторное ядро, сросшееся с демоном. Если оно подберётся на малую дистанцию, то устроит страшную бойню.

Наранбаатар выставил посох, держа его горизонтально, и закружился на месте, набирая скорость. Усилившийся ураганный ветер принялся трепать свитки с каллиграфическими письменами, привязанные к его броне. Золотистые глаза воина побелели, сердце заколотилось в бешеном ритме, ладони стали горячими.

— Шала’ак! — выкрикнул он.

Поток пси-энергии покинул тело грозового пророка, вырвавшись из черепа на конце посоха. На мгновение Наранбаатару показалось, что его самого метнёт вслед за кинетическим импульсом, но он с усилием удержался на месте и завис высоко над полем боя.

Вызванный Наранбаатаром варп-сгусток в виде крутящейся сферы, что несла одно лишь уничтожение, промчался над гущей битвы и ударил боевую машину в мясистое подбрюшье. Демонический шагатель мгновенно встал на дыбы и бездумно завыл, но тут вгрызавшийся в него шар-испепелитель добрался до покачивающихся баков с горючим.

Детонация, полностью уничтожившая порченую машину, сбила с ног сотни бойцов из её отрядов поддержки и сотрясла всю галерею. Артиллерийские орудия опрокидывались, танки въезжали друг в друга, скользя по полу. Ударная волна свирепо ринулась наружу, унося с собой разлитые химикаты, и в эпицентре очистилась поверхность громадной воронки, образовавшейся при взрыве. Всё, на что попадали брызги разлетающихся веществ, вспыхивало бурным неестественным пламенем, и вскоре наступавшие космодесантники-предатели, ослепшие и горящие, стали натыкаться друг на друга, что привело к замешательству в их чётко выстроенных рядах. Подразделения V легиона, находившиеся ближе всего к Наранбаатару, разразились радостными возгласами, и Белые Шрамы стали развивать преимущество. Машины Терранского бронетанкового, не отставая от них, повели шквальный обстрел возникшей бреши из всех наличных орудий.

Наранбаатар поспешно отступил, пока по нему не открыли ответный огонь, и опустился на поверхность. У него слегка кружилась голова, и он тяжело дышал: чем глубже заходили Шрамы, тем сложнее ему давался призыв силы. Он не увидел того, насколько эффективно легион развил успех. Грозовой пророк опустился на колени, стараясь не потерять сознание и понимая, что уже опасно перенапрягся. Нечистые испарения окутали его, цепляясь за руки и ноги. Он сжал посох двумя руками — ему требовалось немного отдохнуть, пока в нём снова не возникнет нужда. Демоны уже подбирались ближе, привлечённые его силой. Наранбаатар ощущал, что вокруг него пробегают воины: Шрамы спешили воспользоваться полученной передышкой, их сабатоны шлёпали по грязи.

Кто-то протянул к нему руку в латной перчатке и помог встать. Несколько неуклюже поднявшись на ноги, Наранбаатар взглянул на шлем этого воина и увидел перед собой своего примарха.

— Каган, — выдохнул он, неловко кланяясь.

Хан снова поддержал его.

— Могучее свершение. Ты делаешь честь своему ремеслу, — сказал Джагатай.

Наранбаатар попытался очистить голову. Его тело уже восстанавливалось, скоро должен оправиться и разум. Он нигде не видел Намахи и воинов кэшика — неужели те ушли вперёд?

— Чем могу служить? — спросил грозовой пророк.

Великий Хан окинул взглядом битву. По лезвию его дао стекали густые комки слизи, доспехи покрывала запёкшаяся кровь. Впереди и вокруг них легионеры Кагана бросались на врага, вращая клинками и издавая древние боевые кличи. Они отдавали жизни за каждый метр захваченной земли, но всё равно устремлялись вперёд без сомнений и колебаний.

— Я и так уже попросил слишком много, — тихо произнёс Хан.

— Мой господин?

Наранбаатару показалось, что он неверно расслышал примарха.

— Мы достаточно близко? — обернувшись к нему, спросил Джагатай. — Ты чувствуешь его?

Грозовой пророк сделал глубокий вдох. Его восприятие затуманивали всевозможные варп-призраки, шумно возвещая о своём присутствии каждым выкрикнутым словом, полным злобы и скверны.

Он сфокусировался, и перед его мысленным взором выросла структура космопорта — исполинской остроконечной скалы из порченого камня и стали. Находясь внутри, Наранбаатар с трудом сосредоточивался на этом образе: от его концентрированной чудовищности сетчатку глаз пронзала боль. Переплетения варп-энергии пульсировали и мерцали в тёмной толще объекта массой зеленоватых клеток и опухолей, как болезнь в теле. Они выглядели так... плодовито, что у грозового пророка на миг закружилась голова: ему едва удавалось соотнести свои предвидения с теми или иными участками порта. Он заставил себя работать усерднее, отсеивать посторонние отголоски.

И тогда картина сложилась. Ошибки быть не могло. Вот он, источник, где зародилось отчаяние, линза, через которую просачивается всё более могучее разложение. Сущность не скрывала себя. Возможно, просто не могла — вероятно, могущество таких масштабов имело сходство с мощью Императора. Оно тоже било через край, перехлёстывало, и его не удавалось скрыть. Оно ошеломляло даже при наблюдении издалека. Оно во всём противопоставляло себя Пути Небес. Его обладатель бездумно потакал себе, добровольно тонул в этой силе, отрекался от любого контроля над ней, положенного человеку.

Наранбаатар изгнал видения. На их место снова ворвались акустические волны, несущие грохот битвы. Он смотрел в одну точку на драконьем шлеме, словно это удерживало его связь с реальностью от полного разрыва.

— Да, — ответил грозовой пророк.

Хан кивнул.

— Значит, он хочет встречи так же сильно, как и я.

— Но Ганьзориг ещё слишком далеко. Мы пока не можем дать тебе. — возразил Нарабаатар.

— Время истекает. Хватит ли тебе сил? — спросил Каган.

И что на это ответить? Возможно, он умрёт от напряжения ещё до того, как выполнит задание. Что ещё важнее, из-за этого может погибнуть его господин. Но время работало против них: воины умирали в изъеденных чумой залах Львиных врат. Здесь и сейчас Наранбаатар мог дать только один ответ.

— Прикажи мне, Каган, — сказал Наранбаатар, готовясь к тому, что неминуемо случится дальше. — Я буду настолько силён, насколько того потребует задача.

— Где мы сейчас? — спросил Морарг.

— В одном из мифов этого мира, — ответил Остаток. — В нынешнюю эпоху большинство живых душ забыли его. Скоро о нём уже не будет помнить никто.

Ярко светило солнце. Во все стороны простиралось сапфировое море, спокойное и безмятежное. На волнах покачивалась одинокая лодка — древнее судно с парусом и вёслами. Под палящим солнцем команда привязывала к мачте человека. Похоже, он не сопротивлялся.

— Этот корабль поплывёт к некоему острову, — сказал Остаток. — Там обитают существа, наделённые такой притягательной силой, что ни один смертный муж не в силах устоять перед их зовом. Любому моряку, который подойдёт слишком близко, суждено разбить своё судно о скалы. Человек, на которого ты смотришь, желает увидеть созданий своими глазами. Как же ему поступить? В данный момент он владеет собой. Однако он знает, что когда достигнет места назначения, то уже не будет себе принадлежать.

Каифа наблюдал, как моряки затыкают уши воском и затягивают последние узлы.

— Но он сдал командование, — сказал Морарг.

— Нет, он до сих пор отдаёт приказы. Люди повинуются ему. Пока он ещё владел собой, он заключил договор, благодаря которому получит то, чего желает, не погубив при этом ни себя, ни корабль. Он знает свои сильные и слабые стороны. Я бы сказал, это привлекательное качество для капитана.

Видение рассеялось. Молниеносно сменились декорации, и они оказались в глубокой пустоте, на борту самого «Терминус Эст». Его капитан, ещё называющий себя Каласом Тифоном, находился на мостике. Палуба сотрясалась от залпов тяжёлых орудий. Каждый член экипажа лихорадочно работал. В зрительных приборах виднелись многочисленные метки — линкоры противника, направляющиеся в их сторону. Каждый нёс символ Первого легиона.

— Это Зарамунд, — произнёс Морарг.

— Но тебя там не было.

— Нет.

Остаток в изумлении покачал дряблой головой.

— Тебя никогда не смущало всё это? Легионер, первый после вашего примарха, действует сам по себе. Ему позволили разбираться с сынами Льва по своему усмотрению, хотя он вёл себя так странно, так загадочно. Кажется, он никогда не получал серьёзных ран, верно?

— Не мне судить первого капитана, — ответил Каифа.

— Нет. Это право твоего господина. Только, кажется, он тоже не слишком его осуждал, да?

Пустотная схватка в видении закипела по-настоящему, но Тифон бесстрастно наблюдал за боем. Первый капитан держался уверенно, зная, что делает.

— Он здесь по собственным причинам, — прошептал Остаток, подкравшись к командному трону. Никто из присутствующих не видел демона. — Теперь ты понимаешь? Он не преследует цели легиона, только личные. Он уже выбрал свой путь. Почему, во имя всех измерений страдания, ему позволили это сделать?

Морарг позволил себе вспыхнуть от раздражения.

— Ты задаёшь много вопросов, демон! — сказал он.

Рассмеявшись, Остаток взглянул на грозный профиль первого капитана. Хотя более жуткие изменения ещё только предстояли, Тифон уже обладал необузданной притягательной силой.

— Лишь потому, что тема увлекательная. А вот вы, люди, даже ни разу не поинтересовались.

— Нас создали такими, — сказал Каифа.

— На Барбарусе? Или после него?

Прежде чем Морарг успел ответить, снова нахлынула волна перемещения. Буйный вихрь тащил их сквозь пространство и время, пока они не прибыли в место, которое Каифа знал слишком хорошо.

— Это Иникс, — произнёс он.

— После Иникса, — поправил Остаток. — Воссоединение отца и сына.

Мортарион стоял на чёрных песках гибнущего мира. А перед ним — Тифон, почти такой же, как при Зарамунде, разве что более хладнокровный и самоуверенный.

Калас поклонился, но его повелитель лишь презрительно поморщился.

— Незачем кланяться и пресмыкаться, — сказал ему Мортарион. — Я ищу правды, а не почтения.

— «Правды», — повторил Остаток. — Ну ты слышал, а? Он даже не спрашивает, где тот был! Это всё очень странно.

— Я откололся от легиона, потому что мне требовалось побыть одному ради трезвости мыслей, — произнёс Тифон.

— Какая дерзость, — вздохнул Остаток, явно восхищённый. — И он не несёт никакого наказания. Его принимают обратно в легион без единого слова упрёка. Либо твой господин очень великодушен, либо знает больше, чем говорит.

Морарг более пристально вгляделся в силуэт Каласа. Его фигуру окружало нечто странное, какое-то трепетание за гранью видимости, словно тысячи крошечных крылышек колыхали воздух.

Остаток подкрался поближе.

— О, теперь ты заметил, не так ли? Думаю, твой отец увидел это ещё тогда. Не забывай, к тому времени он уже поговорил с одной из нас. Мортарион и тогда обладал кое-каким искусством, хотя и не решался его применить.

— Но, если... он знал... — начал Каифа.

— То почему не положил этому конец? И правда, вот так загадка.

В следующее мгновение они снова оказались на «Терминус Эст», в самой гуще атаки Уничтожающего роя. В коридорах снова зазвучали хриплые крики, потянуло вонью гниющей плоти, на палубах захлюпали кровавые экскременты. Возвращение в тот момент, даже в границах видения, оказалось для Морарга почти невыносимым. Эта боль, неподвластная времени, уносила его в бескрайнюю вселенную невыносимых мук. Но гораздо хуже физических страданий было знание, принесённое из настоящего, — понимание того, что в итоге они не выдержали. Им не хватило сил. Они сдались.

— Забери меня отсюда, — произнёс Морарг, повернувшись к Остатку.

На сей раз демон не нашёлся с насмешливым ответом.

— Без этого нельзя, — вздохнул он, словно охваченный благоговением. — Здесь состоялся великий ритуал. То, что могло изменить вас. После него уже ничто и никто не сумело бы властвовать над вами, однако Мортариону никак не удавалось решиться на то, чтобы подвергнуть вас такому обряду. Вспомни, каким ты видел его на Молехе. Его коса никогда больше не коснулась бы шей его сынов. Никогда!

Подняв взгляд, Морарг увидел Тифа, который брёл по дрожащим от воплей коридорам в окружении мух, теперь уже полностью видимых, и его раздувало от мощи и хворей, что словно бы изливались из каждого отверстия. Он, источник всего этого, инкубатор для Уничтожителя, ревел от радости и ужаса, пока его броня раскалывалась и растворялась, превращаясь в кружащие сгустки сплошной черноты.

— Это сделал он, — сказал Морарг, и в его голос прокрались слабые нотки ненависти.

— Да, он, — согласился Остаток. — Но кто его впустил?

Видение менялось, скользя с палубы на палубу, застывая на сценах из непрерывной череды ужасов: из распоротых животов постоянно вываливаются кишки, вырванные глаза вырастают заново и гноятся, закалённые в боях мышцы отслаиваются от костей и влажно шлёпаются на пласталь. В итоге наблюдатели достигли наивысшей точки — храма страданий, открытого в бездну. Остальной флот завис посреди разноцветной пучины варпа, его бросало по измерениям или кидало в штиль в неоновых объятиях ада наяву. Крики доносились и сюда, они множились и перекрывали друг друга, пока не стало понятно: на самом деле они складываются в нескончаемый хвалебный гимн.

И там, на хребте «Терминус Эст», открытый пустоте, стоял сам Мортарион. Он стоял, воздев руки и запрокинув голову. Его лицо искажали такие же жуткие муки, как на Молехе, — никакого ликования, лишь осознание, понимание ужасной сути происходящего.

— Мои кровь и плоть! — взывал он в мольбе к колышущимся завесам эмпиреев. — Сила моей воли и мощь моего духа! Всё это будет твоим, только даруй моим людям избавление!

И в глубоких обиталищах варпа, в самых тёмных уголках царства грёз зашевелилось нечто огромное и древнее: оно поднималось сквозь ярусы эмоций и переживаний, чтобы занять место, предначертанное ему с момента распада первой живой клетки, но, согласно парадоксальным законам этого не-пространства, оно обрело соответствующее право лишь после того, как решение принял смертный.

— Хватит, — сказал Морарг, не желая присутствовать при том, что случилось дальше.

— Я согласен, — отозвался Остаток. — Довольно.

Они снова оказались во мраке. Крики стихли, пытки закончились. Каифа тяжело дышал. Чумные хвори бурлили в его кровотоке, в гноящейся плоти, в слезящихся глазах. Пути назад нет — теперь Морарг такой, какой он есть.

Остаток терпеливо ждал. Он выглядел поникшим и вновь казался почти невидимым в темноте из-за своей смертельной худобы.

— Всё произошло так, как нам сказали, — произнёс Каифа.

— Так и было.

— Тиф привёл Уничтожителя.

— Да, привёл.

— Мортарион принёс нам избавление.

— Именно так.

— Но здесь нет никакого обмана. — Морарг поднял взгляд на демона.

— А как ты мог подумать иначе? Твой отец — сын Анафемы. В варпе нет почтения легковерным.

— Но почему?..

— Он привязал себя к мачте, пока мог. Он никогда бы не смог обречь вас на страдания, только дать лекарство. Он всё же принял решение, но раньше, чем ты считаешь. Переломный момент наступил на Иниксе, когда твой господин мог сразить Тифа, но произнёс лишь: «Я ищу правды». Вот он, решающий миг. Тогда Силы внимали ему, и потом всё сложилось так, как полагалось.

— Но я был с ним. Всё это время. Я видел его сомнения — он не знал, что происходит. Никто из нас не знал.

— Ты прав. Он не знал. Он не знал заранее, как это случится, когда или каким образом. Ему требовалось только одно откровение: переносчиком станет Тиф. Просто впусти его, а затем делай всё, что пожелаешь, любым способом, который покажется подходящим. Об остальном позаботится бог.

Морарг отвернулся, почуяв ложь в словах существа. Впрочем, демон и есть порождение лжи, и, возможно, показанное происходило в действительности. Какая мысль мучительнее: та, что Мортарион — жертва, или та, что он — преступник? Конец пути не изменился, но вот дорога, по которой они все пришли к нему... Казалось, будто всё перевернулось.

— Зачем рассказывать мне об этом? — пробормотал он.

— Потому что ты начинал сомневаться, — ответил Остаток. — Ты уже верил, что твой господин — слепой глупец. Но это не так. Проклял ли он тебя или исцелил, именно его рука лежала на штурвале.

Демон, прихрамывая, подошёл ближе. Его широкие глаза блестели в темноте.

— Поэтому ты должен или сражаться за него с безграничной преданностью, — сказал он Мораргу, — или бороться против него всем сердцем. Ты не можешь просто забыть о нём, не можешь его жалеть — он твой примарх, и его воля определила твою судьбу. — Взгляд существа стал пристальным. — Так что же ты будешь делать, Каифа? Зная всё это, как ты поступишь теперь?

Морарг снова посмотрел на него. Эмоции боролись внутри него так же бурно, как тогда осаждали его хвори на корабле.

Он хотел ответить, решить всё здесь и сейчас, вернуться к войне и сыграть свою роль. Но не мог. Пока не мог. Потому что не знал.

Цель была недосягаема. Во время их быстрого продвижения на какой-то мучительно прекрасный момент показалось, что они выполнят задачу в срок, но затем ряды противников уплотнились, словно кровь, запёкшаяся на ране, и теперь путь вперёд не сулил ничего, кроме боли.

Шибан-хан убивал так же дивно и изобильно, как всегда. Спускаясь со стен во главе своих объединённых братств, он истреблял как чемпионов врага, так и его пеших солдат, вращая потрескивающим гуань дао. Белые Шрамы пробивали путь с плацдармов в тёмное сердце космопорта Львиных врат. То, что они здесь увидели, никого не удивило — лоялисты уже достаточно знали о Гвардии Смерти, чтобы предвидеть, как низко падут сыны Мортариона, и поэтому здешние ужасы, как и смертоносность их войск устрашения, были ожидаемы.

Тахсир задал яростный темп, поручая выделенным ему бронетанковым ротам пробивать выстрелами кратчайшие пути к большим орбитальным комплексам. Каждый хан помнил схему внутренних помещений в мельчайших подробностях: они неделями изучали картолиты, запоминая каждую шахту лифта и сборочный цех. Скорее всего, они знали даже больше, чем защитники этого места, которые использовали его только как перевалочный пункт. Шибан приказал нанести точечные удары по отдельным элементам конструкции, рискуя обрушить целые секции ради возможности быстро прорваться внутрь. Они захватили несколько грузовых подъёмников, что позволило доставить на верхние уровни бронетранспортёры и даже сверхтяжёлую технику. Братства уверенно продвигались по лабиринту разлагающихся помещений, прокладывая себе дорогу через отвратительно зловонные пустоты, держась близко друг к другу и защищая от ударов противника драгоценные танки, которые продолжали расчищать проходы огнём из мощных орудий.

Однако на каждом шагу Шибан осознавал, что к нему прикованы взгляды — не врагов, которые его не знали и не особенно интересовались, кто он такой, а тех, кого он вёл за собой. Чтобы заслужить его уважение, ветераны-чогорийцы сражались так же стойко, как и ради достижения цели. Терране и «свежая кровь» поступали так же, в особенности те из них, кто не слишком разбирались в особенностях далёкого родного мира Шрамов, и тем решительнее старались доказать, что достойны такой чести, как принадлежность к легиону. В каждом их жесте, в каждом опущенном взгляде и почтительном ответе по воксу он слышал одно и то же: «Ты — Тахсир. Ты — Обновитель».

Торгун бы посмеялся над этим. Старый соперник, старый враг, в итоге искупивший свои ошибки через самопожертвование, тот, с кем Шибан всё ещё жаждал поговорить в последний раз, чтобы загладить свою вину за то, куда воина завели неуместная гордость и недовольство. Торгун расхохотался бы, увидев, куда зашёл сам Шибанхан, наивный и энергичный командир с белых полей брани на Чондаксе, рисковавший всем ради того, чтобы лишь раз посмотреть на примарха в бою. Теперь молодые воины из нового поколения почитали его, будто некий тотем, символ души легиона.

Тахсир не мог уберечь их всех. Как бы упорно он ни сражался во главе братьев, сколько бы ни пытался защитить их от этого врага, его воины погибали. Легионеры-новички бросались на чумных десантников, безупречно работая клинками и выказывая пыл, достойный подражания, но всё равно терпели неудачу. Имперцы пробивали шкуры неприятелей болт-снарядами, рассекали им сухожилия ударами тулваров, осыпали их осколочными и миномётными зарядами, но они вставали и нападали снова и снова: их зелёные линзы бесстрастно светились в мертвенном полумраке, они никогда не роптали, не выкрикивали боевых кличей или обличений, а просто существовали, такие же неискоренимые, как само отчаяние.

Лучшим оружием тут служила скорость, но теперь наступательный порыв Шрамов угасал, и их затягивало в мясорубку битвы на истощение. Одной лишь яростью подобного врага не одолеть: Гвардейцев Смерти никогда не удавалось разозлить, спровоцировать на безрассудство. Они не поддавались ни на ложные выпады, ни на отвлекающие манёвры. Казалось, что единственная возможная тактика — равнозначная и противодействующая готовность терпеть, сражаться с неприятелем по его правилам, смотреть в его гнусные склизкие глаза и не сдаваться, пока не потухнут его тусклые огни, а затем переходить к следующему противнику.

Изначально головному отряду Шибана поручили захватить орбитальную батарею №7, одну из более чем сорока основных артиллерийских установок типа «поверхность — пустота». Она располагалась ближе всех прочих к точке проникновения Янтарного фронта, и Каган хотел, чтобы ею завладели быстро. «Возьмите орудия под контроль, — утверждал он, — и тогда флот магистра войны снова познает страх». Шибан попросил, чтобы это почётное задание дали ему, понимая, насколько свирепо враг будет оборонять огневые позиции.

Теперь он уже различал сами орудия. В самом конце огромной галереи, крыша которой находилась на такой высоте, что полностью терялась за скопившимися клубами дыма, Тахсир своими глазами увидел первые из гигантских пушек, каждую высотой почти в полкилометра: их исполинские стволы окружал миниатюрный город из амортизаторов, контуров охлаждения, устройств подачи боеприпасов и поршней наведения. Орудия, размещённые длинными рядами, задирали дульные срезы высоко вверх, пронзая защитные экраны слой за слоем. Казалось, что уже сейчас можно достать рукой до панелей активации, и они снова начнут метать возмездие в небеса.

Однако между Шибаном и его целью стоял ненавистный враг: воины Мортариона наступали сквозь непроглядный туман в большом количестве, плотными шеренгами, а их силы поддержки уже окопались. Они не проводили быстрые контрудары, просто купировали одну атаку за другой. Окружающая местность заключила с ними союз: внутренняя атмосфера космопорта пропиталась ядами, прогнившие переходы разваливались под ногами, сами стены бормотали колдовские слова наполовину проявившихся якша.

Оставался только один вариант — продолжать атаку прямо вдоль длинной галереи, обрушивать на противника волну за волной, сохраняя веру в то, что следующий натиск обязательно приведёт к прорыву. Чакайя обрушивал погодную магию на самые густые скопления потусторонних сущностей, разнося их в клочья. Имань побуждал своих воинов ко всё более славным подвигам выносливости. Командиры танков, выжимая из них последние силы, гнали свои машины на фантомные живые кошмары. Сержанты отделений, как «свежая кровь», так и ветераны, раз за разом поднимались в бой, храбро прорываясь сквозь потоки фосфекса, нервно-паралитического газа и химического огня.

Шибан опережал даже самых быстрых из них, кружа в танце разящих ударов, понимая, что его должны видеть, что за ним должны наблюдать, ведь если он каким-то образом сокрушит оборону здесь, то воины под его началом будут и дальше верить. Ни один его предыдущий бой не имел такого значения, как этот — ни схватка на мостике «Бури мечей», когда судьба всего легиона висела на волоске, ни битва против развращённых мечников из свиты Фулгрима, — потому что здесь он сражался уже не за себя, а ради тех, кто примет у него факел, ради тех, кто будет вести за собой в грядущем.

«Сейчас вы братья Бури, — сказал Тахсир своим воинам перед началом первого штурма. — Когда мы добьёмся триумфа, вас назовут её повелителями».

Но сначала придётся выжить. Даже когда Шибан разрубал на части очередного противника, он слышал всё новые предсмертные крики своих людей. На глазах Тахсира два брата из «свежей крови» повалили на землю чумного десантника, но тот снова поднялся, стряхнул их обоих с себя и вернулся в бой. Оргиза, дикого и прекрасного воина, повергли жуткие кислотные заряды, от которых его бесценная броня истлела, как изъеденная молью ткань. Чакайю сбили с ног злобные чары воплотившихся демонов, а затем твари накинулись на него, и псайкеру пришлось отбиваться, чтобы его не сожрали заживо. Стоило только заглохнуть боевому танку «Завоеватель», как его разнесли на части выстрелы из тяжёлого оружия Гвардии

Смерти, а экипаж заживо сгорел внутри бешено пылающего корпуса.

— Каган! — прорычал Шибан. Он непрерывно отдавал приказы, и горло уже саднило. — Ради Хана!

И те, кто остался в живых, ответили на призыв, сражаясь через боль, пробиваясь по трясине, сквозь испарения и жидкую грязь. Их доспехи почернели и покрылись скверной, клинки затупились и потеряли блеск, болтеры заклинили, а курки щёлкали о пустые патронники. И всё же они упрямо шли, пригнув головы, ведомые памятью о том, что было и что ещё могло стать. Теперь им уже не удалось бы повернуть назад, не удалось бы сделать ничего иного, кроме как идти вперёд, через эту надвигающуюся лавину ненависти и безумия, сберегая на краткий миг саму суть бытия человеком — и чем-то большим.

Шибан определил для себя следующую цель — несуразную массу вспученного керамита с тройными рогами, торчащими из шлема, покрытого струпьями, — и заставил себя помчаться в атаку. Когда чудовище повернулось к нему, Тахсир увидел, насколько всецело оно изуродовано варпом. Внутри этого комплекта гниющих, рассыпающихся доспехов, облепленных роями ползучих насекомых и лоснящихся от выпавших внутренностей, буквально не могло остаться ничего от их прежнего носителя. Никакого человеческого духа — лишь гнусная насмешка, издёвка над всем биологическим видом. В этом истерзанном сознании не сохранилось ни искорки людского пламени, только пустота и онемение, смирение перед бессмысленной апатией, которая внешне избавляла от страданий, но в то же время выгрызала то немногое, что уцелело от человека внутри.

«Они убивают нас, потому что уже всё потеряли, — понял Шибан, бросаясь в атаку и крепко держа свою глефу, окутанную рычащим полем расщепления. — Так что же должны потерять мы, чтобы биться с ними на равных? Какую жертву нам нужно принести, какую боль выдержать, чтобы ранить их в ответ?»

Глава двадцать первая

Дьяволёнок

Пустая дорога

Прозвища

Казалось, она готова выдержать даже их общий натиск.

А сама она сочетала в себе триаду. Обнаружив это, Эреб чуть ли не рассмеялся. Ну разумеется, она совмещает в себе нескольких. Конечно же, у неё ещё есть трюки в запасе. Открытие встревожило его, но также немного взволновало.

Её особенность проявилась не сразу. Когда возникли спутники Эреба, всё пришло в некоторое смятение. Обретая вещественность, они проходили через основы материи, вспарывали её, разрывали на части и смешивали со сгустками варпа, которые волокли за собой. Из-за них воспламенился воздух, песок взметнулся горящими облаками, а глиняная посуда разлетелась на осколки. Исполинские существа из костей и сухожилий ревели и расправляли свои тела, пока не обрушили каменное жилище. Сначала им не удавалось уплотниться окончательно: они мерцали и подёргивались, осыпая развалины старого дома градом битого камня и щебня. Выпрямляясь во весь рост, они свернули крышу лачуги, выдернули навесы и оказались под открытым небом, кроваво-красным от песчаных бурь.

Но женщина росла вместе с ними. Она ни разу не дрогнула, не попыталась бежать. Она тянулась ввысь, не отставая от противоестественных спутников Эреба, её тело увеличивалось и становилось полупрозрачным, как и у этих изменчивых созданий. Именно тогда впервые удалось мельком заметить, что у неё не одно лицо, и не одна пара рук, и разные покровы одеяний, которые струились и развевались в нарастающем вихре.

Чудовища Эреба с рёвом бросились на неё, брызгая ядовитой слюной в ночном воздухе. Первым нанесло удар птицеподобное существо, выбросив вперёд посох с головой змеи. Вторым напал монстр с бычьей башкой: он взмахнул топором, который ударил в землю и окутался огнём. Огромный змий, скользя и покачиваясь, опутал её лодыжки, прополз вверх и обвился вокруг талии, тогда как труп с пустыми глазами, пошатываясь, шёл к ней своим путём, неся погибель. Эти создания, пропитанные эфиром, принадлежали к одним из самых могучих аспектов божеств, когда-либо отвечавших на призыв Эреба. Их кожа блестела от послеродовой слизи эмпиреев, а раскосые глаза пылали той особой ненавистью к жизни — отвращением, которым по-настоящему обладали только они. Смыкая клыки и шевеля когтями, сущности то ускользали друг от друга, то переплетались вновь, пока не образовали нечто вроде общего совокупного организма, прекрасно выражающего собой редкое единение Пантеона.

Но она нанесла им ответный удар. Сама земля вздыбилась вокруг неё, камни вырвались на волю и сложились в шаткие колонны. Закружились слепящие вихри песка: словно едкая кислота, они обдирали, срывали и сжигали плоть. Небо раскалывалось от грома, утоптанная почва сотрясалась, а над всем этим сияла красная луна. Чудовища обступили её, наседая и полосуя когтями, а она в ответ обрушивала на них все приёмы своего ремесла, более чем уверенно давая отпор.

Пока разгоралась битва, Эреб осознал, что в нём нет нужды, и держался в стороне, не мешая призванным существам делать свою работу: он уже выполнил свою единственную задачу, состоявшую в том, чтобы привести их в этот мир, помочь им переступить порог. Он заворожённо наблюдал за противоборством, чувствуя, что там идёт в ход глубинное искусство, мастерство управления силами, о котором он даже не мечтал. Эфир грубо тянул его к себе, готовясь заключить всё вокруг в свои немыслимые объятия, и натиск сдерживало лишь неведомое антиколдовство в этой точке пространства и времени. Возможно, и такая сила происходит из варпа? Да, иначе немыслимо, ведь любое могущество черпается из небытия, и всё же она ощущалась... как-то иначе, словно проистекала из самой основы физического мира, из колодца, который никогда не иссякал, чьи чёрные воды питали нечто поистине изначальное, укоренившееся и незабываемое. Ах, какая же это ересь! В конечном счёте все дороги ведут в эмпиреи, какими бы баснями ты себя ни успокаивал. Так звучит первая догма веры, из которой происходят все прочие, так что лучше ему помнить об этом.

Именно тогда Эреб увидел, как проявляются многочисленные сущности Эрды: они быстро сменялись, накладываясь друг на друга, словно кадры засбоившей вид-анимации. Он видел женщину, бьющуюся с демонами, преисполненную величия на пике долгой жизни, с тёмной кожей, такой же закалённой, как посох, которым она в немалом гневе вращала вокруг себя. Он видел юношу, энергичного и яркого, как звёздный свет: проворный, словно бурлящие воды, он сжимал в изящных руках серп, что сверкал под кровавой луной. И он видел высохшую старуху, почерневшую, как маслина, скрюченную, будто корни дерева, и всё, что хватали её длинные костлявые пальцы, тут же застывало. Все они несли смерть, и все они были Эрдой, — она стремительно переходила от одного образа к другому, не останавливаясь на каком-либо из них, и чудилось, что все стадии вечного хода эволюции перемешались здесь, а теперь прокручиваются снова и снова, вызванные к жизни осквернением этого пустынного святилища, места, где прошлое, настоящее и будущее сливались в некое безводное безвременье.

Раньше Эреб думал, что она носит платье, тоб из хлопковой пряжи, но одеяние оказалось цельным куском бечёвки, многократно обвивавшим женщину: теперь он расплетался, образуя защитный кокон. Невероятно длинная верёвка тянулась до бесконечности, как имена кустодиев, нанесённые на внутреннюю сторону доспехов, но если те прозвания знаменовали конец многих жизней, то эта нить символизировала собой одну жизнь, древнюю и переплетённую со всем важным, что когда-либо здесь происходило.

Тогда Эреб попробовал вмешаться в великую битву божественных аспектов, но песчаная буря с воем отбросила его назад, обжигая плоть своим натиском. Казалось, весь кратер разваливается вокруг них: его концентрические кольца пошли трещинами, и от них стали отваливаться куски, которые подхватывал и нёс по окружности бешеный вихрь в центре. Легионер терял опору, соскальзывая в свистящий круговорот частиц.

Эрда громко вскрикнула, и Эреб услышал три голоса, в каждом из которых звучали ярость и боль. Чудовища тоже пронзительно вопили: сила, которую обрушивала на них женщина, пронзала их до самого нутра, раскалённого от ненависти. Несущий Слово увидел, как шатается ходячий труп, как с его оголённых костей срывается рыхлая плоть. Змия с презрением раздавили пятой, а быкообразное создание отшатнулось, получив удар навершием посоха. Мерзкая птица с полупрозрачным оперением всех оттенков неземного спектра метнулась вперёд, проводя выпад, но добилась лишь того, что ей вырвали перья и вырезали глаза ловким движением серпа.

В вихрь кружащейся материи начала изливаться кровь: одни струйки брызгали из настоящих человеческих жил, другие были просто дешёвыми копиями. Среди этого неистовства Эреб улавливал проблески истинных мук — вот содрогнулась женщина, вот шумно вздохнула старуха. Бечёвка распутывалась, разрубленная уже во многих местах. Зыбучий песок затягивал всех бойцов, бурля под их окровавленными ногами.

«Какой же величественной она могла бы стать. Истинной королевой варпа, — мысленно сказал себе Эреб и с сожалением улыбнулся. — Но я растоптал ещё одного скорпиона, и теперь пустыня почти свободна от его жала. Хвала мне».

Он умел восхищаться собой даже тогда, когда мир вокруг него сотрясался и падал в небытие.

В итоге она убила их всех. Или, вернее, изгнала, поскольку они не принадлежали к здешнему измерению. Она разорвала их связи с царством ощущений, словно швея, распарывающая ткань рваного капюшона. Они кричали и стенали, но Эрда, не ведая жалости, противопоставляла их чужеродности нечто вроде безграничного материнского терпения. Наблюдая за схваткой, Эреб предположил, что именно так ей удалось сотворить Великое деяние. Его охватило что-то похожее на благоговейный трепет, ибо в тот момент воин осознал, что Эрда говорила с ним совершенно искренне: тогда, в прошлом, она надеялась, что вся эта история просто закончится, а грандиозная схема Анафемы навсегда останется незавершённой. И вот теперь, в её собственном доме, Эреб показал ей, как сильно она ошибалась, какую глупость совершила и чего на самом деле добилась своим вмешательством.

Вот он, кинжал, необходимый для того, чтобы покончить с ней.

— Ярость, — произнёс Эреб, наконец сумев немного продвинуться под натиском стихии. — Одержимость. Отчаяние. Могущество. Вот то, против чего Он выступил. И именно это я принёс с собой. Сейчас ты понимаешь, не так ли? Осознаёшь, что Он увидел столько веков назад?

Тогда она уже кричала от невыносимо болезненных ран, а возможно, её мучило знание, полученное от Эреба. Если бы она могла, то воззвала бы к своему давнему сообщнику, к Тому, с кем создавала и разрушала, к Тому, кого любила и ненавидела. Но сейчас Он был далеко, и Его целиком занимали собственные проблемы. Она всё ещё сражалась, непокорная до самого конца, но буря в её душе угасала.

— Такими повадками можно восхититься, — сказал Эреб. — Вот Он сделал выбор. Неправильный, но всё равно выбор. А ты... Ты... — Он усмехнулся, снимая с пояса кремнёвый нож. — Ты хотела усидеть на всех стульях. Вмешаться здесь, влезть там, а потом вернуться в пустыню к своим статуэткам.

Эреб едва заметил, как раздавил сабатоном фигурку, которую она показывала ему ранее. Меж тем последнего из его неестественных спутников вышвырнули в дыру в реальности: вопя, существо падало и барахталось в вихре, принесённом ими с собою. Эрда рухнула на колени, покрытая синяками и рваными ранами, и её переменчивый облик устоялся. Женщина снова выглядела так, как в момент прихода Несущего Слово. Платье висело на ней рваными лентами из распущенных нитей.

Опустившись рядом с ней на колени, Эреб приподнял голову измученной Эрды так, чтобы она его видела.

— Дьяволёнок — так ты назвала меня? — злобно прошипел он, вспомнив каждое оскорбление, нанесённое ему когда-либо. — Может, ты права. Возможно, я всегда был таким. Но ты видишь, на что я теперь способен, кого я могу призвать по необходимости. Так что, пожалуй, быть дьяволёнком не так уж и плохо.

Он прижал остриё атама к её запёкшейся кровью шее, натягивая кожу.

— Но, в отличие от Него, я не выступаю против божественности, — тихо прошептал Эреб. — Я бы возвёл тебя в царицы, если бы ты ухватилась за этот шанс. Даже сейчас я ощущаю, как милосердие касается моих сердец, непривычных к тому. Итак, я всё же готов сохранить тебе жизнь, если ты примешь единственное условие, которое Он всегда отвергал.

Вскинув тёмные глаза, Эрда встретилась с ним взглядом. Несмотря ни на что, она хотела услышать его предложение.

— Поклоняйся мне, — сказал Эреб, мягко улыбаясь.

Огонь в её глазах погас. Руки и ноги обмякли.

Вот он, момент, ради которого жил Эреб. Миг, когда он наносит полное поражение. Он наблюдал, как Эрда сглатывает, пытаясь подобрать слова для того, чтобы принять его условие, и произнести их запёкшимися от крови губами.

Судорожно вздохнув, она плюнула на шлем легионера. Затем криво ухмыльнулась.

— Ему я сказала «нет», — прохрипела она. — Возможно, Он даже того стоил.

Эреб посмотрел на неё сверху вниз, не особенно удивившись: он уже давно привык, что ему постоянно отказывают.

— Будь по-твоему, — сказал он, сжав пальцы на рукоятке ножа. — Но, боги, как же всё-таки жаль.

Сигизмунд увидел, как из клубов тумана к нему устремляется Кхарн.

Пожиратель Миров не пытался скрыть свой бросок в атаку, как и те, кто сопровождал его. Там собралось за сотню легионеров Ангрона, а судя по звукам, следом приближалось ещё больше. Они уже бесновались, утратив последние остатки разума. Они завывали на бегу, напоминая скорее зверей, чем людей. От такого зрелища могло на мгновение показаться, что ты внезапно покинул прародину самого человечества и перенёсся в какой-то дикий мир нескончаемого безумства.

Воины Сигизмунда ещё до этого уступали врагу числом. Изначально он готовился отойти после того, как прольётся достаточно крови Сынов Хоруса. «Пусть они кричат от боли» — вот единственный приказ, полученный им от своего примарха. Честно говоря, Сигизмунд всё равно бы не сумел добиться чего-то большего: он отчётливо понимал, что война уже проиграна. Его действия — просто акт непокорности. Он мог немного замедлить врага, но его задача, как и всегда, состояла лишь в том, чтобы нанести ущерб.

Ему с трудом вспоминались времена, когда дела хотя бы отчасти обстояли иначе. В течение семи лет они терпели растянутое поражение, противостоя еретикам больше из желания покарать их, чем из искренней убеждённости в том, что сумеют победить. Но раньше Сигизмунд гнал от себя такие мысли. Он всегда стремился к чему-то большему, побуждаемый к этому теми, кто верил в него, — людьми вроде Киилер.

Довольно. Теперь вся вселенная сводится к мести. Нет иной истины, кроме мести. Не осталось ничего, кроме мести — последнего деяния во имя долга, совершаемого не ради каких-то внешних мотивов, а ради самой обязанности.

Сигизмунд не прекратит атаковать врага. Ни сейчас, ни когда-либо ещё.

— Мы вступаем в бой, — воксировал он Ранну, поглощённому схваткой с кем-то из Сынов Хоруса.

Ответа не последовало. Фафнир явно был слишком занят, чтобы отозваться, он с головой ушёл в собственную реальность битвы, но сообщение наверняка получат те, кто нуждался в этом приказе. Все те, кто ещё сражался рядом с Сигизмундом, те, кого он вытащил из омута вялости и отчаяния, чтобы бросить прямо в разинутую пасть врага, должны продержаться ещё немного. Тысячи из них умрут, потому что он потакает своим желаниям, но это не имеет значения. Он сделал из них святых. Он создал мучеников.

Сигизмунд оттолкнул труп последней из своих богоугодных жертв. Безжизненное тело, грузно ударившись о покрытие виадука, опрокинулось в пропасть. Обнажённый меч в руках Храмовника задрожал от предвкушения. Дух клинка пробудился, огненные ветра подхватили его песню, зовущую к истреблению. Меч сразу почуял врага, достойного его.

За спиной Сигизмунда возвышалась башня терминала — чудовищная громада из пластали и оуслита, парапеты которой венчало запутанное переплетение разбитых устройств связи. По обе стороны от него площадка обрывалась в дымную пропасть. Перед ним простирался старый надземный переход, боковые перила которого вырвало с корнем, а настил испещрили пробоины от миномётных обстрелов. По нему бешено мчались Пожиратели Миров: перепрыгивая через пустоты, они выли и кричали, надвигаясь остервенелой толпой.

Сигизмунд слышал, как позади него готовятся к обороне Братья-Храмовники: тяжело лязгали устанавливаемые щиты, звучно щёлкали вставляемые магазины. Никто из этих воинов не вмешается в предстоящий поединок. Никто из врагов также не потревожит его. Хотя за эту господствующую высоту уже сражались сотни легионеров, с тем же успехом Сигизмунд и Кхарн могли бы находиться здесь вдвоём. Всё сводилось к ним. От начала и до конца времён всё будет сводиться к ним двоим. Рыцарь и чудовище. Верующий и неверный.

Набирая скорость, Кхарн обогнул груду обугленных металлических перил. В последний раз посмотрев на него, Сигизмунд наконец поднял клинок в защитной стойке. От того человека, которого он знал прежде, почти ничего не осталось. Когда-то они бились в недрах «Завоевателя» без доспехов, чтобы испытать своё мастерство, отринув любые преимущества технологий и колдовства, и это придавало каждому поединку уникальный отпечаток, определяемый их человеческой сутью. Однако неудержимый монстр в потрескавшейся броне, за которым тянулись брызги крови, пока он с грохотом нёсся к Сигизмунду, больше походил на развалившуюся боевую машину, чем на космодесантника. Кхарн стал гораздо крупнее, чем тогда, на флагмане примарха, и сам воздух испарялся вокруг него, вскипая на броне легионера. Его цепной топор, до нелепости большой даже для таких огромных рук, уже ревел, обильно выплёскивая горячую смазку и кровь, оставшуюся от последнего убийства. Как и тогда, на стенах Львиных врат, от него исходил смрад опалённой меди и гниющей плоти, настолько острый, что заглушал сотни других запахов битвы.

Готовясь встретить его натиск, Сигизмунд расставил ноги для устойчивости, и затем Кхарн врезался в него. Цепной топор врезался в двуручный меч, зубья с визгом скользнули по кромке. Уходя от напора противника, Храмовник шагнул в сторону, после чего берсерк, развернувшись, снова бросился на него.

С этого момента всё, что творилось вокруг них обоих, утратило важность. Воины смутно слышали крики и лязг оружия, но уже не уделяли им никакого внимания, целиком поглощённые своим поединком. Сигизмунд, полностью сосредоточенный, словно бы слился в единое целое с мечом, а клинок сроднился с ним. Его подсознание, отточенное в непрерывных битвах на протяжении всей жизни, своевременно отдавало команды рукам и ногам. Он не раздумывал над своими ударами, а наносил их спонтанно, полагаясь на мышечную память и чутьё. Зрительные образы перед Сигизмундом распадались, вместо цельных фигур возникали фрагменты: край шлема, отблески зубьев слюдяного дракона, тусклый блеск ржавого шипа на наплечнике.

— Ты, — прохрипел Кхарн сквозь кровавое месиво из стёртых зубов и разбитых губ. В его голосе уже звучало немыслимое напряжение. — Опять.

Сколько раз они уже сражались? Десятки? Больше? Всё изменилось на бастионах Львиных врат. Там возникли новые правила, преобразилась сама игра. Тогда, атакуя осязаемое тело перед собой, Сигизмунд также чувствовал безграничную силу, клубком свернувшуюся под кожей противника, необузданное колдовство, рвущееся наружу из каждой раны. Стоит поразить Кхарна, пролить его кровь, и откроется новая грань того мира безумия.

Поэтому Сигизмунд промолчал. Никаких больше разговоров — только не с этим чудовищем. Никаких воспоминаний о том, как они прежде относились друг к другу.

«Я больше не сражаюсь за Империум, который был».

Он кружил, рубил. Отступал, парировал. Блокировал, оттеснял назад. Сходился вплотную, уворачивался. Безотчётно. Быстрее и сильнее. И всё ещё не на пределе. Сигизмунд почти полностью опустошил себя, выскоблил всё, что жило внутри: чувство братства, смех, желание состязаться. Осталось только одно — движение, действие, реакция.

Души врага, дави, выбей из него жизнь, растопчи, сожги, покарай.

— Я... сокрушил тебя на тех стенах, — невнятно произнёс Кхарн. — Я бы… победил тебя тогда.

Зачем он говорит? Почему пробует достучаться до Сигизмунда сейчас? Хочет ли он возобновить спор, начатый до того, как повелитель Храмовника вмешался и сорвал поединок для них обоих?

Слишком поздно. Все аргументы изложены. Вот в чём разница между ними: Сигизмунду больше нечего добавить. По крайней мере, на словах.

Удар с плеча, толчок, укол, хруст, треск, взмах. В прошлом он, возможно, различал концепции атаки и защиты. Теперь же две половины слились воедино. Перед глазами Сигизмунда пронёсся чёрным пятном его клинок, словно бы направляемый чужими руками. Он чувствовал некую отстранённость, как будто наблюдал за поединком в роли зрителя. Храмовник понемногу осознавал, что это просто начало дороги, где тебя не ждёт ничего, кроме необходимости двигаться по ней — пустой, однообразной тропе, тянущейся вдаль до конца его дней.

— Что… изменилось в тебе? — прорычал Кхарн, исступлённо нанося удары, пытаясь прорваться через пронизанный бесстрастием заслон из атаки-защиты, яростно обрушиваясь на него, будто на осязаемую стену. — Ты… уже мёртв?

Да, возможно, так оно и есть. Когда-то давно Джубал сказал Сигизмунду, что тому нужно сбросить цепи, начать по-своему радоваться тому, что он делает, и какое-то время — очень долгое — Храмовник пытался следовать этому совету. Но теперь он нуждался в цепях. В тех, что связали его с этим прекрасным и ужасным мечом, который помог ему познать правду. С оружием, подходившим ему настолько безупречно, что Храмовник даже мог бы задуматься, а не отковали ли клинок именно для него, после чего держали взаперти в какой-нибудь подземной темнице до того дня, когда обнаружилось, что надежда — лишь несбыточная мечта, и стало ясно: дорога ведёт в никуда, потому как всё дело в самой тропе, пути, ритуале.

Он пролил первую кровь, разрубив броню Кхарна, содрав длинную полосу кожи и мышц. На мгновение поражённый, Пожиратель Миров отпрянул, сдерживая свой натиск.

Вот он, решающий момент, подумалось Сигизмунду. Миг, когда он мог бы что-нибудь сказать бывшему спарринг-партнёру: пару слов утешения, признание в том, что эта война превратила их всех в чудовищ. Или же он мог бы разъяриться, выплеснуть гнев, который так долго держал в себе, выбранить Кхарна за все разрушения и убийства, к которым привела измена, вспомнить о том, что они когда-то хотели построить сообща. Таким стало последнее искушение Сигизмунда.

Он не разомкнул губ.

«Я сражаюсь за Империум, который будет», — произнёс Храмовник про себя.

Кхарн снова бросился вперёд, яростно двигая руками и ногами, зубья топора взревели, кровь и пот смешались в струях пара, рвущихся из повреждённых доспехов. И его лицом к лицу встретил Чёрный Меч — безмолвный, холодный и бесстрастный, как могила.

Когда-то бастион Бхаб представлялся центром Галактики, местом, куда неизбежно стекались вести из тысячи миров. Стоило только занять один из его многочисленных сенсорных тронов, соединиться с сетью входящих передач, и вся империя оказывалась у тебя на расстоянии вытянутой руки.

Теперь он превратился в островок ухудшающегося зрения посреди моря слепоты. Даже с самой его вершины, выглянув в узкие щели окон на укреплённых противоосадных стенах, ты не увидел бы ничего, кроме всепоглощающей черноты, что накатывалась с бескрайних полей сражений.

Рогал Дорн едва воспринимал окружающую обстановку в командном зале. Люди подходили к нему и отбывали — иногда знакомые лица, иногда те, кого он совсем не знал. Архам стоял рядом с ним, потом куда-то ушёл — сражаться? — затем вернулся. Сигизмунд довольно долго говорил с ним о каких-то пустяках, прежде чем Дорн осознал, что Храмовник давно ушёл, отправленный им в пасть тьмы ради того, чтобы замедлить всё это, а если так, то у него галлюцинации и он засыпает на ходу, потому что разум наконец отключается.

Спустя какое-то время реальность и миражи стали сливаться воедино. Вглядываясь в одну из горстки работающих ауспик-линз, Рогал не увидел ничего, кроме смотрящего на него лица под капюшоном: плохо различимое на тёмном стекле, оно выжидало, просто выжидало.

Он грубо потёр глаза, хлопнул себя по щеке, усилием воли возвращая ясность ума. Другие могут отдохнуть, поспать, но не он. Дорн — кастелян, хозяин крепости, единственная живая душа, знающая всё, что с ней связано, её оставшиеся сильные стороны и множество потенциальных слабых мест. Он обязан противостоять голосам, которые всё настойчивее звучат в его измученном сознании.

«Сдавайся! Уходи сейчас же. Никто не станет тебя винить. Ты сделал достаточно. Сдавайся».

Архам снова стоял рядом, вернувшись откуда-то, где его удерживал долг. Ещё там был кто-то из Кровавых Ангелов, а также Амон, представитель генерал-капитана. Этих гигантов в доспехах окружал целый сонм высоких чинов из других организаций, бледных, одетых в истрёпанные мундиры. Рогал помнил имена некоторых из них, но не всех.

— Новости о Сангвинии? — устало спросил Дорн.

— Организует эвакуацию из последнего бастиона в секторе Европея, — ответил Архам. — Должен доложить в течение часа.

Рогал мрачно улыбнулся. Когда Ангел спал в последний раз? Когда он в последний раз останавливался? Впрочем, лучше сражаться, чем заниматься... вот этим. Примархов задумали как физически развитых созданий, воинов, а не узников в тюрьмах, построенных ими самими.

— Когда он сообщит о завершении, дайте сигнал к окончательному отходу, — распорядился Дорн. Он развернул фантомные изображения с диспозицией сил из массива сведений, которые постоянно выводились ему на сетчатку. — Оставляем за собой Санктум и Палатин, все прочие районы нужно сдать.

Визуальные авгуры уже давно стали бесполезными, но разум Рогала выстраивал удивительно подробную картину происходящего на основе непрерывного аудиопотока: отчаянных запросов подкреплений, панических рапортов с наблюдательных башен, докладов запыхавшихся офицеров из отступающих командных групп. Добавив данные с экранов реального обзора, он мог сформировать полную схему боевых действий, в которых участвовали колоссальные силы пехоты: только в авангарде шли сотни тысяч бойцов, а ещё миллионы сейчас продвигались по расчищенным проходам среди руин. Собранные в бесчисленном количестве бронемашины, механизированные шагатели, гравиплатформы со скрежетом приближались к ядру. Титаны и рыцари прокладывали себе путь по разровненным полям из дроблёного камня, способные входить во Внутренний дворец там, где пожелают. Такую огромную армию ещё не собирали никогда. Воинство немыслимой величины маршировало через некогда несокрушимые бастионы, перешагивало через разрушенные стены и редуты под аккомпанемент криков нерождённых — нечисти, существование которой Дорн так долго отказывался признавать. Скоро все они окажутся в пределах видимости Санктума, лицом к лицу, клинком к клинку.

Подавляющие. Непреклонные. Непрощающие.

— Где сейчас твой господин? — спросил он Амона.

— В Башне, он выполнил своё задание, — ответил кустодий вежливым, но нетерпеливым тоном. Он, как и Рогал, горел желанием вернуться в битву.

Дорн не стал спрашивать, о каком задании речь. Легио Кустодес уже убили больше демонов, чем любые другие структуры лоялистов, и без них нижние уровни Санктума давно бы наводнило безумие. Генерал-капитан подчинялся только себе, но он будет участвовать в последнем противоборстве за Санктум, и только это имеет значение.

Что же касается непослушного брата, генетического родича самого Рогала, то примарх до сих пор не смирился с его безрассудством.

— Есть донесения из космопорта? — спросил он, уже зная ответ.

— Ничего определённого, — ответил Архам. — Платформа «Небо» уничтожена, разбилась над Фасадным. Хватило ли её поддержки, чтобы они попали внутрь... Пока неясно.

Дорн хмыкнул. Этот поединок чести Джагатая теперь казался ему таким же далёким, как и пустота, как и то, что Тёмные Ангелы неожиданно заняли Астрономикан. Два крошечных очага сопротивления, отрезанные от любой поддержки. Тысячи бесценных воинов напрасно отдают жизни в дерзких последних боях, когда им следует находиться здесь, в Санктуме, на случай появления Красного Ангела.

— Следи за ситуацией, — для порядка велел Рогал. — Если что-нибудь узнаешь, если он каким-то образом выберется живым, немедленно сообщи мне.

Архам поклонился.

Вот так, остался последний вопрос — единственная часть оборонительной линии, которая ещё не прогнулась, где позиции удерживали в девяти подсекторах и куда стекались силы противника, чтобы обрушить её. Сейчас она представляла собой клин, выступ линии фронта на сданной территории, подобный древку стрелы. Но, если её защитники не отступят как можно скорее, этот участок полностью отрежут, и тогда возникнет ещё один островок стойкости лоялистов, взятых в кольцо и готовых погибнуть по своему желанию.

— И Сигизмунд... — произнёс Дорн.

— Чемпион Императора, — подсказала одна из присутствующих.

Примарх повернулся к офицеру, и она замерла.

— Это как вы его?.. — Рогал взял себя в руки. — Кто его так называет?

Женщина носила мундир генерал-майора. Она командовала армиями. И всё же она нервно сглотнула.

— Я. только слышала, что так говорят.

Некоторое время Дорн смотрел на неё. Он всё понял.

Когда-то его самого называли так же. Такой титул Рогал носил в те дни, когда ещё позволял себе выходить за пределы этого проклятого бастиона с его невыносимо тесными помещениями, с его тщетой, высасывающей душу. Взгляд Дорна начал немного блуждать, и из каждого отражения в бронестекле на него смотрело всё то же лицо под капюшоном, но теперь оно усмехалось.

«Теперь для тебя всё кончено, Рогал. Всех твоих усилий не хватило, да? Никто так и не узнает в точности, как сильно ты старался. У тебя отняли даже твои прозвища».

Дорн бесстрастно втянул воздух.

— Ему идёт, — коротко буркнул примарх. — Всё равно верните его. Он исполнил мой приказ, что-либо большее — уже самоубийство.

Работники Бхаба торопливо разошлись, чтобы попытаться передать сообщение. По их неподвижным лицам Рогал отлично понял, насколько они верят в успех.

Архам остался. Верный, надёжный Архам.

— Ещё что-нибудь будет, повелитель? — спросил он.

Если бы у Дорна хватило сил, он мог бы улыбнуться. В другое время он бы даже сострил, чтобы разрядить обстановку. Например, сказал бы: «Да, у нас будет ещё один легио титанов». Или представил бы в лицах, что сейчас из-за угла выйдет Русс, который не улетал в пустоту, и его дикий легион готов ринуться в бой. Переполненный энергией и весельем, Леман заорёт: «Я просто неудачно пошутил, брат! Ну конечно, я не покидал Терру!»

Но у него не осталось сил. Он едва мог поднять веки. Дорн просто уставился в ряды сенсорных линз, наблюдая, как за ним следит лицо под капюшоном.

— Вызови врата Вечности, — опустошённо произнёс он. — Передай им, чтобы...

Никакой конкретный приказ сейчас не имел смысла. Они и так, без сомнения, делали всё, что могли. Но что-то всё равно полагалось сообщить. Требовалось произнести что-то, соответствующее моменту, прежде чем он сам направится в Подземелье, унося с собой клочья всех своих тщательно разработанных планов обороны.

— Передай им, — твёрдо сказал Рогал, — что осталось недолго.

Глава двадцать вторая

Кровные братья

Слушай меня внимательно

Подъём

Да, осталось недолго.

Конечно, время выбрал не он, место будет не то, которое подготовил бы он, но всё это не имело большого значения — исход получится таким же.

Всегда сохранялся шанс, что Джагатай рискнёт нанести удар. Всё, что Мортарион знал о нём, указывало на возможность, даже высокую вероятность такого варианта. Удивительно, что Рогал так долго держал его взаперти.

Если бы Мортариона заботил сам космопорт Львиных врат, то его сделали бы по-настоящему неприступным, заполнили бы всевозможными аватарами бога и превратили бы в такое болото бездонной глубины и злобы, что даже его ненавистный отец дважды подумал бы, прежде чем попытаться проникнуть сюда. Однако этот комплекс, все его заброшенные залы, по которым примарх шагал прямо сейчас, служили просто ступенью на пути к власти. Мортарион понимал, что здесь опасно задерживаться слишком долго, ведь тогда слава решающей победы может достаться мелкой душе — например, Абаддону или даже безумному Ангрону. Вот почему примарх всегда отчасти обращался мыслями на запад, через горящие пустоши в сторону Санктума.

Его брат сделал ход очень своевременно. Надо отдать должное Джагатаю — он взялся за дело именно в тот момент, когда всё шло своим чередом, когда всё внимание сосредоточилось на подготовке крупного наступления, которое позволило бы отодвинуть в сторону заблудших сынов Кровавого бога и вывести на первый план более надёжный легион. Белые Шрамы не стали менее опасны, поэтому Мортарион не мог просто отмахнуться от их вторжения и возложить решение проблемы на своих помощников. Их вмешательство необходимо устранить, покончить с ними здесь, а затем события неминуемо войдут в прежнюю колею.

Впрочем, ему в любом случае нужно убить Джагатая. Тут или в Санктуме — не имеет значения. Шагая по длинному обзорному залу мимо тридцатиметровых окон, в которых давно не осталось ни единого целого стекла, Мортарион, окружённый почти бесшумно ступающими телохранителями из Савана Смерти, размышлял о том, что, пожалуй, здесь даже лучше. Разобраться с этим делом, окончательно истребить потрёпанный варварский легион, а потом, забрав голову брата как превосходный трофей, выйти на последнюю арену с весомой заявкой на главенство.

Ранее Мортарион рассуждал, не отозвать ли сюда кого-либо из командиров его военного совета, уже отправленных к центру Дворца, — например, Каргула или даже Воркса. Не Тифа, конечно, этого всегда лучше держать подальше. Пусть изнуряет себя своей застарелой вендеттой с Первым, полагая, что действует в своих собственных интересах. Но в итоге примарх не стал никого возвращать. Всё складывалось так, как и следовало. Скоро весь легион снова соберётся воедино, чтобы исполнить своё предназначение — завершить то, что начал Мортарион во время их страданий в варпе. Очередное препятствие будет устранено, как уже сметены все предыдущие барьеры, и Гвардия Смерти приготовится вступить в величайшую игру, схватку за главенство над смесью варпа и реального пространства, которая возникнет после триумфа Хоруса. Таков настоящий приз: не гаснущие угли уже искалеченной империи смертных, а сами эмпиреи, грядущее царство богов и ангелов.

Вот почему он допустил страдания. Вот почему позволил случиться тому парадоксальному, умышленному заражению своих сыновей, дал им погрузиться в безумие и мутировать в создания его божества. Иначе случиться не могло. Иначе они не превратились бы в существ, способных дышать как воздухом варпа, так и воздухом реальности. Когда границы осязаемого мира наконец будут прорваны, когда Хорус вонзит свой коготь в сердце Императора и преграды между измерениями испарятся, все эти страдания принесут за собой последнюю награду. Гвардейцы Смерти, неукротимые, гордо встанут по обе стороны порога, в их жилах будет пульсировать демонический ихор, а их неподвластный времени покровитель, посмеиваясь, осыплет их дарами ещё более щедрыми, чем те, которые уже вручил.

Больше никаких Властителей. Больше никаких недосягаемых вершин. Больше никаких неперевариваемых ядов. Ни сейчас, ни в грядущей вечности.

Мортарион спустился по широким некрашеным ступеням, на которых до сих пор валялись последние свидетельства топорности Пертурабо. Примарх обратил свой взор внутрь себя, чтобы эфир показал ему состояние крепости от высоких вершин до основания, целиком заполненного сточными водами. Теперь космопорт целиком пронизывали заразные хвори, которые сами по себе действовали как оружие. Наталкиваясь на это сопротивление, захватчики наступали медленнее, а местами их даже теснили. Через какое-то время цитадель станет их могилой. Если уцелеют хоть какие-нибудь архивы, то Львиные врата войдут в них как место окончательного поражения Белых Шрамов, как финальный аккорд бесчестья, добавленный к неудачам на Просперо, у Калия и Катулла.

Но затем они нанесли удар.

Смотровой зал представлял собой длинную, как проспект, галерею с двумя высокими бронированными стенами по бокам. Она проходила вдоль внешнего края редута, обращённого на запад, и в основном пустовала, если не считать груд мусора, наметённого ветром войны. Её внутренние люмены давно погасли, а по утилитарным поверхностям теперь расползались пятна органической материи. Густые облака спор заволакивали дальний конец галереи, откуда транзитные шахты спускались к сборочным отсекам и подъёмным платформам на эксплуатационных уровнях космопорта. Свита Мортариона — семь воинов Савана Смерти в терминаторской броне и сорок девять Несломленных, отобранных из различных формирований, — с лязгом и хрипом прокладывала себе путь по проходу, с хрустом шлёпая по грязи раздвоенными копытами.

Мортарион предощутил нападение за миг до того, как оно произошло. Резко вернувшись мыслями в настоящее, он невольно восхитился Шрамами: не так-то просто скрыть от него свои намерения в этом месте. Вероятно, они применили какую-то хитрость — некую дешевую магию с бренчанием костями, забаву их шаманов, которая всё же давала приличные результаты, если её применяли в нужный момент.

— Защищать проёмы, — отрывисто сказал Мортарион, указывая на треснувший участок стены примерно в трёхстах метрах от них, где уже разваливались арки над высокими окнами. Пока он говорил, сквозь щели хлынул яркий свет, а с ночного неба донёсся рёв двигателей «Грозовой птицы».

Саван Смерти мгновенно перегруппировался, выстраиваясь между проёмами и своим господином. Несломленные устремились прямо к возникающему пролому, наводя болтеры на бурю из шума и света. Сам Мортарион просто остановился и опёрся о скалобетон рукоятью косы, скорее заинтригованный, чем встревоженный.

Наружные стены разлетелись внутрь на куски с громовым хлопком бронебойных зарядов, вслед за которым раздался перестук тяжёлых болтеров. Осколки каменной кладки ещё падали на пол, когда воины V легиона запрыгнули внутрь через проломы в стене. Одновременно в нос ударил знакомый запах озона, признак телепортации, и зазвучали сильные хлопки вытесняемого воздуха.

Как только их колышущиеся фигуры уплотнились, терминаторы в броне цвета слоновой кости примкнули к боевым братьям и зашагали в наступление. Стоило двум отрядам вступить в бой, как помещение тут же захлестнуло буйство летящих снарядов и полыхающих энергетических полей.

Мортарион молча кивнул, и воины Савана Смерти выдвинулись вперёд, пробираясь по галерее, чтобы пустить в ход свои смертоносные косы, так называемые жнецы людей. Никому из Белых Шрамов не удавалось приблизиться к примарху: по мере того, как разгоралась схватка, их неуклонно оттесняли в дальний конец зала, туда, где скопились испарения. Их атака с высадкой была смелым, но бесперспективным манёвром.

Мортарион сам едва не двинулся на них. Пожалуй, ему не помешало бы размять затёкшие руки и ноги перед тем, как начнётся настоящее истребление. Но тут он ощутил нечто — прямо позади себя, в тени. Не технологический след варп-телепортации, а более тонкое возмущение, заклятие из дисциплины, берущей начало в мире необузданных молний и двойной луны над бескрайней степью.

Он обернулся, взметнув полы рваного плаща, но увидел лишь пустоту. Однако Мортарион учуял перемену — там, во мраке, где парили споры, схоронилось нечто. Забыв о сражении у себя за спиной, примарх широко шагнул вперёд, сузил глаза и вгляделся в мутную тьму.

И тут зашевелилась одна из теней. Встрепенувшись, она скользнула вверх, чтобы слиться с другой. Крошечный лучик пришёл в движение и, извиваясь подобно змее, влился в другую лужицу сияния. Тени и свет закружились в танце, стремительно сплетаясь в единое целое, а затем заструились вверх по опорной колонне и сплавились в нечто, начавшее испускать мягкое золотисто-белое свечение. Блики, играя и скользя по облакам из спор, уплотнялись во что-то, одновременно находящееся здесь и не здесь.

Мортарион не уловил момент появления Хана. Только что всё было нечётким, как призрачное искажение поверх структуры здания, а в следующий миг возник он, из плоти и крови, стоящий отдельно от колонны. Каган уже обнажил клинок, пока чары вокруг него рассеивались.

Значит, его творцы погоды обладали кое-каким мастерством. Они перенесли Джагатая сюда, отправили перед авангардом наступления, чтобы встрече примархов точно никто не помешал. Им наверняка пришлось нелегко.

Правда, всё неизменно сводилось к ним двоим — с той первой встречи среди руин Тизки и до сих пор. Все их армии, все боевые машины, союзники и измотанные псайкеры просто послужили частями механизма, который в итоге воссоединил примархов.

Мортарион внимательно оглядел брата. Хан изменился со времен Просперо. Он по-прежнему держался с тем же высокомерием, с аристократической отчуждённостью, которые всегда сопутствовали ему столь же неотъемлемо, как и шрам, нанесённый самому себе. Но теперь в его облике читалось что-то ещё. Возможно, обречённость. А может, жизнь просто перемолола его, наконец столкнула на тот же уровень, что и всех остальных. Нельзя всё время свободно летать: рано или поздно сила тяжести затянет тебя вниз, в грязь.

— Выглядишь довольно-таки ужасно, брат мой, — сказал ему Мортарион.

Хан не пошевелился. Ни внезапного рывка вперёд с неуловимым дао, Белым Тигром, ни захватывающего дух прыжка на расстояние удара. Он просто стоял неподвижно, ослабив хватку на рукояти, и его иссечённые доспехи мягко поблескивали в зеленоватом сиянии.

Наконец он проговорил единственное слово.

— Крылья, — с презрением произнёс Каган.

Мортарион усмехнулся.

— Великий дар. Я всё ещё изучаю, как они работают.

— Метка твоей порочности.

— Скажи это Ангелу.

— Ему крылья идут.

Вот что самое странное: он снова говорил с Ханом как брат с братом, пусть лишь минуту перед тем, как всё закончится. Мортарион так долго думал лишь о добыче, которую у него отняли, а сейчас они просто снова выясняли, кто здесь лучше, как положено родичам, ведь в таком же духе они неустанно поддевали друг друга с самого начала. Если не напоминать себе, то можно забыть, насколько одиноки примархи. Никто — ни боги, ни даже их собственный отец — не воспринимал вселенную так, как они. Каждый из сынов Императора, уникальных созданий, представлял собой индивидуальный проект, сочетание земного и божественного, незаменимый штучный экземпляр в Галактике, массово производившей посредственностей. В каком-то смысле Джагатай лучше разбирался в характере Мортариона, чем большинство Гвардейцев Смерти, а барбарусец понимал натуру Хана яснее, чем весь народ Чогориса. Неизменное противоречие: они всегда оставались чужаками в родных краях, отрезанные судьбой от кровных родичей, с которыми им следовало вместе расти. Теперь они все вернулись на Терру, к месту своего происхождения, но казалось, что всё это забылось в безрассудном стремлении убивать друг друга.

— Так ты решил закончить свою войну здесь, Джагатай, — сказал Мортарион. — В мире, который тебя никогда особенно не волновал.

— Я по-прежнему защищаю его, — ответил Хан, наконец вскинув дао в защитной стойке.

Над Безмолвием зажёгся трупный свет, и на лезвии косы замерцали отблески другого измерения.

— Это ненадолго.

Прошло больше четырёх часов. Илия резко проснулась и сразу поняла, что пробыла в забытьи очень долго.

— Чтоб тебя, — прошипела она, потянувшись за кружкой. Отхлебнув воды, Раваллион перекинула ноги через край койки, поправила мундир и зачесала волосы назад.

Она видела сон. Всегда один и тот же сон — голос Есугэя, что обращался к ней на мостике «Бури мечей».

«Не надо скорбеть. Нас сделали для этого, сы. Нас создали умирать».

Ей стало дурно. Надо было заметить это раньше.

— Чтоб вас, — повторила она.

Добравшись до двери, Илия разблокировала её и нетвёрдой походкой направилась по коридорам.

Вскоре её нашёл Соджук. Он облачился в полный доспех, надел шлем и выглядел так, словно готовился куда-то сорваться по первому требованию.

— Я же просила разбудить меня, — сказала Раваллион.

— Приношу извинения.

— С меня хватит. — Она посмотрела на него так пристально, как только могла. — Я передумала. Мы не останемся здесь.

Белый Шрам глядел на неё.

— В последнем ангаре есть три «Громовых ястреба», — сказала Илия. — Я беру один.

— Они зарезервированы для... — начал Соджук.

— Не напоминай мне про планы, я сама их разрабатывала. Хочешь управлять им? Или будешь смотреть, как я полечу?

Легионер вздохнул.

— Разрешите узнать, в чём дело.

— В том, что он умрёт, Соджук. — Она снова рассеянно провела рукой по волосам, задумавшись на миг, не выглядит ли помешанной. — Мне надо было догадаться, когда он пришёл поговорить со мной. Он сказал мне, что вернётся. Я поверила. С другой стороны, он никогда не лгал мне раньше.

— Сы, я не думаю.

— Заткнись. Это ты меня навёл на мысль. А потом — мои сны.

Илия встряхнула головой. Усталость так и не отпускала её, мысли текли вяло.

— Он приходил не за советом, — продолжила Раваллион. — Он прощался. Я этого не вынесу. Только не снова.

— Если Каган... — начал Соджук.

— .приказывает, ты подчиняешься без вопросов? Ты это собираешься мне сказать? — Она не дрогнула перед ним. Хрупкая смертная женщина, растрёпанная после сна, наседала на бронированную машину для убийств. — Чушь! Именно из-за слепого повиновения у нас всё перевернулось кверху дном. Ты идёшь со мной или нет?

Соджук задумался на мгновение, затем кивнул.

— Хорошо, — произнесла Илия, шагая дальше. — Ты пилотируешь лучше. В гневе я бы разбилась на той проклятой штуке.

Они быстро поднялись на несколько уровней, большинство из которых сейчас пустовали. Пока они шли, до Раваллион доносились нервозные переговоры из комм-рубок и слабый вой воздушных фильтров. Очевидно, их укрытие ещё не обнаружили, и это радовало. Что бы ни случилось в космопорте, оставленному здесь минимальному контингенту слуг легиона скоро придётся думать об эвакуации. А до тех пор они продолжали дежурить у авгуров, всеми силами поддерживая работоспособность сбоящих линий связи.

Илия и Соджук добрались до ангара, где на посадочной платформе покоились три подготовленных десантных корабля, а также пара транспортников для слуг. Учитывая, что бойцов в крепости осталось мало, площадку даже не охраняли, так что они просто подошли к ближайшей машине, отперли кабину и включили систему управления. Соджук, устроившись в пилотском кресле, спокойно запустил предполётный режим.

— Будет опасно, — сказал он.

— Помолчи, — отозвалась Илия, пристёгиваясь. — Мчись к цели на полной скорости. Держи высоту. В бой вступай только при крайней необходимости.

Легионер запустил двигатели. Они ожили с рычанием, которое эхом отозвалось в замкнутом пространстве так, что задрожал весь корпус. Соджук включил главные люмены, чтобы осветить путь наружу, и запустил обратный отсчёт до открытия внешней двери.

Илия совершенно не представляла, что находится по ту сторону дверей ангара. Возможно, там стоит титан типа «Полководец», который поджидает их, чтобы ликвидировать. А может, там вообще уже нет ничего, кроме выжженной радиацией пустоши без единой живой души. Это уже не имеет значения. Важно перебраться на ту сторону и прожить достаточно долго, чтобы добраться до места назначения.

— А потом, когда попадём туда? — Давя на рычаги управления, Соджук увеличил тягу. — Какой у нас конечный пункт?

Откинувшись на спинку огромного кресла, Раваллион вцепилась в подлокотники и напряглась, готовясь к стартовому рывку. Полёт на десантном корабле легиона на полной скорости доставил бы неприятные ощущения даже человеку в отличной физической форме. Учитывая состояние Илии, казалось, что она рассыплется ещё до середины пути.

— Там увидим, буквально, — уверенно сказала Раваллион. — Он позаботится об этом.

Двери ангара завершили подъём, обнажив узкую полоску ночи, затянутой клубами дыма. На разорённом пейзаже всё ещё горели пожары. Илии показалось, что вдалеке она даже видит саму цель пути — чумную гору, торчащую над горизонтом из зеленоватого пламени, — хотя, возможно, у неё просто разыгралось воображение.

Соджук приготовился запустить ускорители.

— Вы уверены, сы? — спросил он, просто на всякий случай.

Раваллион стиснула зубы. Подступила тошнота. Голова уже раскалывалась, кожа покраснела. А ещё она боялась. Очень боялась.

— Действуй, — сказала она.

Взревев двигателями, «Громовой ястреб» поднялся с посадочной платформы. Соджук отключил люмены, наклонил рычаги управления, и люди Хана ринулись в кровавую ночь.

Он терял силы, слабел, двигался медленнее. Броня на правой ноге и боку Джангсая треснула, когда заряд детонировал слишком близко, и теперь через пробоину поступали токсины, рассеянные в воздухе. Его нагрудник по касательной зацепило болтами, а кабели под левой подмышкой висели, перерезанные зазубренным кинжалом. Похоже, клинок смазали ядами, потому что рана не заживала, и из стыка между керамитовыми пластинами постоянно сочилась кровь.

Смог бы настоящий чогориец справиться лучше? Сумел бы, скажем, Аджак продержаться дольше против неустанного натиска, уворачиваясь от самых сильных ударов и нанося более мощные в ответ?

Этого знать невозможно. Здесь уже погибло множество ветеранов орду, а немало новичков из «свежей крови» сразили своих врагов. Спустя какое-то время их стало трудно отличить друг от друга — всё и вся покрылось слизью и липкой грязью, символы братств скрылись, а любые стили боя свелись к изнуряющей душу рутине.

Просто чтобы достичь нынешнего рубежа, Джангсай вёл борьбу с самим собой: преодолел пустоши, пробрался через разбитые проездные башни, а затем ещё дальше, сквозь зияющее нутро космопорта. Где-то он бился совсем один, где-то ему удавалось соединиться с остатками других формирований легиона. Всё как будто рассыпалось, наткнувшись на несокрушимый противостоящий им объект. По плану Цинь Фаю уже следовало прорываться через эти залы. В действительности же его силы до сих пор увязали более чем в восьми километрах отсюда, в запутанном переплетении коридоров и транзитных каналов. Джангсай уже не получал никаких сообщений, кроме шипящих обрывков всё более отчаянных указаний от остатков штаба в Колоссах. Похоже, они не особенно понимали, что тут происходит. Хан не винил их — в этом не мог разобраться никто. Только не посреди здешнего гнусного мрака.

В какой-то момент ему пришлось взять ситуацию в свои руки. Когда в пределах досягаемости не оказалось других командиров, Джангсай собрал всех воинов, кого смог, и двинулся вперёд — туда, где, по его мнению, всё ещё сражался авангард Янтарного фронта. Теперь в его потрёпанный отряд входили двадцать воинов орду из семи различных братств и пятнадцать боевых танков «Леман Русс» различных моделей. Вместе они добились некоторого прогресса, хотя всё шло мучительно медленно. Шрамам приходилось наступать в тени бронемашин, ждать, пока они разнесут оборонительные сооружения, а затем выскакивать на открытое место и атаковать то, что уцелело. Затем повторять процесс, снова и снова, стараясь не думать о полученных ранах, о потраченных силах, о повреждениях бронетехники.

Сейчас они находились в уже поистине колоссальных внутренних пространствах, где пустотные корабли могли опускать и поднимать на мощных гравиплатформах, и постепенно приближались к открытым посадочным площадкам атмосферных уровней. Джангсай, пригибаясь, продвигался вперёд, прикрытый с обеих сторон корпусами грохочущих танков. Повсюду лежали тела, искромсанные и расчленённые, лицом в жидкой грязи, скрюченные между пустых остовов подбитых машин. Спереди доносились отголоски какофонии боя, поэтому хан приказал ускорить шаг.

И едва не пропустил Наранбаатара. Грозовой пророк тяжело дышал, прислонившись к огромной опорной колонне, его посох горел чёрным пламенем, а линзы шлема потухли.

Бросившись к соратнику, Джангсай присел на корточки в жирной воде и поднял ему голову.

— Задын арга, — почтительно позвал хан. — Где твоя стража?

Слабо кашлянув, Наранбаатар потянулся рукой к Джангсаю, будто слепой.

— Отправил их... дальше.

— Ты должен пойти с нами.

— Нет. Нет… нет времени. — Творец погоды попробовал встать, но из-под уплотнителя его шлема хлынула кровь. — Каган. Он ударил впереди всех. Напал на Повелителя Смерти. — Новый приступ кашля, новые струйки несвёртывающейся крови. — Ганьзориг увяз. Цинь Фай увяз. Слишком медленно. Все должны добраться… до него. Как можно скорее.

Грозовой пророк был на пороге смерти. Он бредил, теряя рассудок из-за какой-то опаснейшей внутренней травмы.

Джангсай наклонил голову, пытаясь разобрать хриплую, сбивчивую речь.

— Где он? Где они сражаются?

— Посадочные платформы. — Наранбаатар снова откинул голову в шлеме на колонну. — Где-то… там, наверху. Поспеши. Все должны… добраться до него.

Но посадочных платформ здесь много, и все они огромны. Эти широкие площадки занимали половину космопорта, и на то, чтобы пробиться с боем через каждую из них, могло уйти несколько дней.

Впрочем, об уточняющих вопросах и речь не шла. Грозовой пророк умирал. В иные времена воины задержались бы здесь, провели бы обряд каль дамарг — ритуал мёртвых, воздавая честь его самопожертвованию и клянясь отомстить за него. Тогда боевой дух павшего соединился бы с их душами, разжёг бы в них ратный пыл и даже, как гласило учение, приумножил бы силу их десниц.

— Будет исполнено, — только и сказал Джангсай. Он подвинул обмякшее тело Наранбаатара, чтобы тот хотя бы не сполз в воду. — Клянусь тебе, почтенный грозовой пророк. Всё будет исполнено.

Хан выпрямился. Его бронемашины катились вперёд, вздымая гусеницами волны илистого месива. Ведущий танк с обозначением «Айка-73» выдвигался к вражеской позиции, которая располагалась в полутора километрах от них и в полумраке выглядела неповреждённой. Воины Джангсая трусцой бежали следом.

— Всем подразделениям стоять, — скомандовал хан, пробираясь через жижу, чтобы присоединиться к ним. — Новая задача.

Он переключил дисплей шлема на тактические картолиты, загруженные ещё в Колоссах. Продвигаться вперёд будет трудно — возможно, структура объекта изменилась, пути стали непроходимыми или же их перекрыли тысячи солдат противника.

— Отыщите ближайшие шахты подъёмников, — всё же приказал Джангсай. — Мы найдём его.

Глава двадцать третья

Пророчество

Крушение

Последняя кровь

В итоге её он не нашёл.

Но нашёл тех, кто последовал за ней. Причём без труда, потому что их собрались тысячи.

До того момента Локен вёл тяжёлую схватку в одиночестве. Фронты боевых действий сближались, заполняя последние участки пустого пространства на осквернённых городских пустошах. Наступающие боевые банды уже состояли не из никчёмных культистов — все эти жалкие сволочи уже давно приняли на себя пули защитников. Теперь там охотились стаи космодесантников-предателей, которые рыскали впереди своих огромных армий, как голодные волки.

Ему приходилось соблюдать осторожность. Он убивал, если требовалось, но чаще продвигался незаметно: мчался по тёмным переулкам и через изрытые воронками поля, где его присутствие скрывали мощные разрывы. Разумеется, при встречах с Сынами Хоруса им прежде всего управляло отвращение. Когда он замечал их и считал, что риск оправдан, то позволял им увидеть, кто он такой, прежде чем убить. Из-за этого они дрались ещё яростнее, потому что ненавидели его так же люто, как он презирал их. Честно говоря, ему не стоило так поступать. Любой из них имел шанс покончить с ним, и предателей становилось всё больше, но небольшие всплески удовлетворения почти оправдывали риск.

Вот так он наткнулся на верующих. Сначала ему подумалось, что перед ним толпы беженцев, пробирающихся к центру Дворца в надежде, что где-нибудь найдётся место и для них. Такие массы людей, доведённых до отчаяния и голодных, бешено рвались внутрь с самого начала военных действий. Конечно, их вырезали без счёта, но казалось, что хромающих и шаркающих людей, закутанных в лохмотья, всегда только становится больше.

Но эти не отступали. Они держали строй, шли организованно. Они маршировали, как солдаты, и каждый имел при себе какое-нибудь оружие — лазружьё, дробовик, механический инструмент. Многие держали огнемёты, собранные, судя по их виду, из пластековых канистр и деталей машин. Только заметив их первые ряды, он едва не принял их за врагов, но потом увидел, что они несут с собой черепа — на шее, на цепях, на длинных шестах, — и вспомнил о катакомбах.

Выйдя на открытое пространство, он стряхнул с себя пыль и опустил болтер. Люди сразу же приготовились броситься на него. Он услышал крики: «Убить его!» — и увидел, как многие в первых рядах зажгли запальные огоньки у грубых прометиевых форсунок.

Но они не были полными глупцами. Несколько человек вскинули руки, сообразив, что он не предатель: те начинали стрелять, как только покидали укрытия.

К Локену с опаской подошёл какой-то мужчина. С его плеч спадал полуплащ, надетый поверх рваного обмундирования рядового Имперской Армии. В одной руке он держал табельное лазружьё. На сгибе другой, как ни странно, лежал толстый свёрток ткани, из которого высовывалась голова младенца. Мужчина бережно прикрывал его.

— Господин, — обратился солдат, — можем ли мы как-нибудь помочь вам?

Гарвель поймал себя на том, что не отрывает глаз от ребёнка.

— Кто ты? — спросил он у человека.

— Кацухиро, ранее из Куштунской наганды, сейчас на службе у Церкви. Как и все мы здесь.

— А... это?

— Выживший. — Лицо Кацухиро было тощим и измождённым. Он не выглядел как опытный солдат, но всё же в нём чувствовалась твердость. Вполне логично: любой, кто до сих пор оставался в живых, несмотря на всё произошедшее, наверняка чем-то выделялся. — Больше никто не собирался за ним присматривать. Так что пришлось мне.

Заслуживало ли это одобрения? Ведь младенец замедляет его, мешает целиться. И всё же это столь человечный поступок в море бесчеловечности, что трудно его осуждать.

— Я ищу госпожу, — сказал Локен. — Можешь проводить меня к ней?

Кацухиро помедлил. Одно дело — рисковать собой, если Гарвель окажется не тем, за кого себя выдаёт. Совсем другое — ставить под угрозу её.

— Мы были. мы друзья, — добавил Локен. — Я пришёл, чтобы защитить её. Ты можешь мне помочь?

Отойдя от него, Кацухиро стал совещаться с остальными. Гарвель видел, как они указывают на имперские знаки различия, ещё немного заметные на его броне. Обсуждение стало бурным. Он не мешал людям спорить, хотя ему не терпелось уйти как можно скорее: с востока уже приближались звуки боя.

Наконец верующие о чём-то договорились. Кацухиро вернулся к нему.

— Я тебя отстоял, — сказал солдат. — И буду благодарен, если ты не выставишь меня дураком большим, чем я есть на самом деле.

Основная часть лоскутной армии снова пришла в движение. Они двигались в сторону, откуда наступал враг, причём шагали с энтузиазмом. Кацухиро жестом пригласил Локена следовать за ним в другом направлении. Когда остальные шеренги пошли дальше, затянув нестройными голосами какую-то песню, они вдвоём стали пробираться через обломки и воронки от разрывов.

— У них ничего не выйдет, — произнёс Гарвель. — Против того, что грядёт.

— Да, не выйдет, — согласился Кацухиро. — Мы проигрываем каждую битву. — Он поднял на космодесантника угрюмые усталые глаза. — Но кого-то из них мы всегда забираем с собой. Мы думаем, что лучше так, чем ждать, когда они придут.

— Так вот почему вы носите с собой черепа? Вы прославляете смерть?

— Я не священник, — пожал плечами Кацухиро. — Нам велели собирать их. Мы делаем то, что нам говорят. — Он слабо улыбнулся. — Без символов никак, так ведь? Людям они нужны.

— Но когда-то ты состоял в Армии.

— Всё ещё состою. Служил в Мармаксе. — Откинув полы полуплаща, Кацухиро показал эмблемы своего полка. — Если бы командиры не погибли, я бы выполнял их приказы. — Он отпустил ткань, и полусонный младенец инстинктивно вцепился в него ручками. — Когда тебе хотят помочь, не отказывайся.

— Я могу понести... вот это, — неловко предложил Локен. — Какое-то время. Если ты не против.

— Это мальчик, — ответил Кацухиро, покачав головой. — Но нет. Благодарю. Он на моей ответственности.

После этого они преодолели ещё какое-то расстояние, двигаясь примерно в северо-западном направлении. Жилблоки вокруг них стали выглядеть чуть более устойчиво, как форпосты, чётко вырисовывающиеся среди неподвижного моря обломков. Кацухиро провёл его в одно из зданий, мимо часовых, наполовину зарывшихся в мусоре, а затем вверх по опустошённым лестничным колодцам. Наконец они добрались до самого верхнего уровня — открытой площадки с невысокой стеной по периметру. Оттуда открывался хороший обзор на обширную территорию: полые шпили пронзали ночное небо, тлели проспекты, а вдали до сих пор возвышались грандиозные сооружения, словно бы сгорбившиеся, окружённые кольцом огня.

Несколько десятков бойцов, сгрудившись у западного края крыши, внимательно смотрели в армейские магнокли и переговаривались между собой.

Что касается неё, то она выглядела ещё более худой и грязной, чем прежде. Отросшие волосы засалились ещё сильнее. Перепачканная одежда мешком висела на её тощем теле. Честно говоря, не похоже на образ святой.

Но стоило ей повернуться к нему лицом, как он узнал её прежний взгляд — тот самый, вечно непокорный, полный глубинной неукротимости и презрения ко лжи.

— Я не проповедовала, — сказала она. — Ни разу. Они сами ко мне пришли.

— Как и я, Эуфратия, — произнёс Локен. — И это заняло много времени.

Они подошли друг к другу. Оба знавали лучшие времена.

— И что же всё это такое? — спросил он.

— То, чем я занялась по их желанию. — Киилер пожала плечами. — Они уже очень долго почитают всё это. Теперь, полагаю, люди ухватятся за что угодно.

Локен взглянул на окружающих. В основном они носили изорванные мантии учёных или украшенные мундиры Армии. И у них тоже были черепа.

— Но... ты... Ты сама хотела, чтобы так вышло? — спросил он.

— А это важно?

— Конечно.

Эуфратия снисходительно улыбнулась.

— Так ты думаешь, что я жертва, — сказала она. — Растерянная девчушка, которую против её воли послали навстречу опасности. А ты, видимо, хотел бы меня спасти.

— Да. Хотел бы.

— Гарвель, Гарвель. — Протянув руку к его огромной груди, Киилер осторожно прижала палец к броне, словно проверяя, насколько он реален. — Ты не можешь спасти всех. Даже пытаться — уже кощунство. Вот в чём мы ошибались. Всё дело в числах. Два взвода. Этого и на тебя хватит.

— Ты о чём?

— Взгляни сам. Пойдём со мной.

Эуфратия подвела его к краю площадки, где находился её магнокль. Она назвала Локену координаты, и линзы его шлема сделали всё остальное.

— Вон там, — показала она.

В тридцати километрах от них, на дальнем краю глубокой впадины, шло другое сражение. Крупная стычка, но всего лишь одна из тысяч битв, бушующих по всему сектору. Там сцепились астартес, сошедшиеся в типичном для них неповторимо жестоком рукопашном бою. Приблизив участок с нужными координатами, Локен тотчас распознал варианты брони. Братья-Храмовники при поддержке обычных Имперских Кулаков, Кровавых Ангелов и ауксилии противостояли Пожирателям Миров и Сынам Хоруса.

Но вся сцена сражения меркла перед одним поединком, в котором друг друга буквально крошили лояльный космодесантник и сын Ангрона. Казалось, они оба способны нанести на порядок более страшный урон, чем воины рядом с ними. Пожалуй, в этом они превосходили всех, кого Локен видел до сих пор, за исключением самих примархов.

— Сигизмунд, — тихо произнёс он.

— Великолепен, не правда ли? — с чувством сказала Киилер. — Я привела тех людей сюда, чтобы они стали свидетелями того, как он сражается. Все они посмотрели на него перед тем, как выступить в бой и воспроизвести его неистовство. Это дало им почувствовать, что всё возможно.

Схватка этих двух воинов производила какое-то неповторимо жуткое впечатление. Они были полностью противоположны друг другу: один безумный, другой сдержанный. Но и то и другое поразительным образом отталкивало. Они настолько погрузились в схватку, словно уже ничто не имело и не могло иметь значения, кроме поединка между ними.

— Раньше всё сводилось к чему-то важному... — Локен не сразу понял, что бормочет он сам. — Исследование. Открытие заново. Конец суевериям.

— Да. А сейчас всё сводится к другому. — Глаза Киилер сияли, отражая линзы магнокля. — К чему-то более чистому. К чему-то более ценному. — Опустив прибор, она повернулась к Гарвелю. — Вот так сейчас всё должно быть. Или так, или погибель. Посмотри на него. Мы пытались построить империю путём просвещения и потерпели неудачу. А могли бы построить империю вот на этом. И она простояла бы десять тысяч лет.

Локен отключил приближение.

— Этого бы не хватило.

— Ты уверен?

— Ты лишь предполагаешь. Он всегда был уникальным в своём роде.

— Он вдохновляет.

— Только безумцев.

— Тогда мы все станем безумцами, если иначе никак.

Гарвель покачал головой.

— Ты наделала ошибок. Тебе нужно вернуться со мной. В безопасное место.

— Нет места безопаснее, — возразила Киилер. — Есть только служба. И лучше всего я могу выполнять её здесь.

— Ты же не серьёзно.

Она посмотрела прямо ему в глаза. Её тело исхудало, ослабло, но выражение лица осталось прежним. Эуфратия производила такое же впечатление, как и на «Мстительном духе».

— Я не вернусь. Я нужна им. Здесь сотни тысяч, миллионы, в каждом подвале и крипте. Чтобы убить их всех, даже этим чудовищам потребуется не одно поколение. Но мы можем обратить время против них. Заставить выживших забыть о страхе, научить их ненависти. Научить их почитать бога на Троне, донести до них, что их жизнь ничего не значит в отрыве от него. Дать им символ, а ещё средства для того, чтобы разжечь огонь. — Она улыбнулась. — Ты видишь одного Сигизмунда и содрогаешься. Я вручу тебе миллион таких Сигизмундов. Миллиард. Целую вселенную. Если это пугает тебя, представь, что тогда будет с врагом.

— Я считаю иначе, Эуфратия, — осторожно проговорил Локен. — С учётом того, что я знаю теперь, мне кажется, что врага это только обрадует.

Киилер рассмеялась.

— Ты же видел, как он бьётся. Не думаю, что его противники веселились.

— Я говорю не о прислужниках. Речь о хозяевах, — сказал Локен.

Эуфратию это не остановило. Если уж ей что-то взбрело в голову, разубедить её чертовски трудно. Всё как раньше.

— Неважно, — ответила она. — Я не собираюсь возвращаться. Можешь попытаться увести меня силой, но тогда увидишь, насколько мощной стала моя армия, или можешь остаться здесь, что пойдёт тебе на пользу.

Гарвен сильно сомневался, что свита Киилер представляет для него серьёзную угрозу. Он твердо верил, что с лёгкостью перебьёт их всех, а её обезвредит и возьмёт под мышку, как тот солдат нёс младенца. Локен доставит её обратно в Санктум, в полуразрушенную тюрьму, и всё вернётся на круги своя.

Но что это даст? Что это будет за победа? Просто ещё одну растущую угрозу подавят силой. Просто ещё одно стихийное проявление непокорности задушат железным кулаком.

К тому же это она, Эуфратия, — его последняя связь с утраченным миром юности и дерзаний. Некоторые вещи лучше не трогать, даже ради того, чтобы уберечь их.

— Ты не желаешь облегчать мне задачу, да? — спросил он.

— Я обо всём этом не просила, — напомнила Киилер. — Меня сюда отправили.

Локен отвернулся от сражения. Несомненно, сейчас где-то там внизу, в нескольких километрах от них, безжалостно убивают верующих, с которыми он встретился ранее.

— Я останусь. Возможно, ты образумишься, пока не станет слишком поздно.

— Ты же знаешь, что нет.

— Я никогда не теряю надежды, — устало произнёс Гарвель. — Похоже, теперь это моё кредо, как ни крути.

Они ждали, что подлёт к цели будет сущим адом. Так и вышло.

Лихтер качало и швыряло: порой из-за того, что Джон выполнял манёвры, а иногда в результате попаданий, отклонявших машину от курса. Кажется, в основном по ним били из ручного оружия — какие-то бойцы палили из лазружей, когда машина проносилась у них над головами. Многие выстрелы проходили мимо, но даже несколько точных попаданий могли привести к серьёзным последствиям, поэтому Грамматикус усиленно работал рычагами управления, отчего старый лихтер подпрыгивал, как ушибленная собака.

Джон сидел в кабине один, его спутники разместились в отсеке для экипажа, туго закрепили фиксаторы и, несомненно, стискивали зубы, ожидая, когда всё это закончится. Как только они оказались в черте города, видимость быстро упала почти до нуля, а зрительные приборы заволокло помехами. Когда из мрака вынырнули накренившиеся остовы старых башен, Грамматикус повёл машину ближе к ним, пролетая совсем рядом с краями каркасов. Он вырубил люмены, что сделало лихтер почти невидимым в густой грязной мгле, тогда как шум двигателя почти полностью тонул в грохоте непрерывных обстрелов, несущемся спереди. Впрочем, транспортник всё равно мог с лёгкостью заметить кто-нибудь, способный создать им проблемы. Хватило бы случайного взгляда сквозь пелену смога или работающего где-то впереди авгура, поэтому Джону не удавалось расслабиться, и он ожидал, что их в любой момент обнаружат, а затем быстро уничтожат.

«Осталась всего одна жизнь, — с горечью сказал он себе. — Сосредоточься».

На протяжении долгого времени, даже после того, как они пересекли периметр, разорённый городской пейзаж оставался непривычно пустым, словно ранее там бушевала такая беспощадная бойня, что всё стёрлось до слоя раскалённого камня. Внизу, среди засыпанных слоем пепла провалов, Джон замечал разрозненные отряды, скрытно перебегавшие из одного укрытия в другое, но никаких крупных формирований. В небе, насколько видел Грамматикус, почти не встречались летательные аппараты, хотя ряды горелых фюзеляжей на поверхности указывали, что здесь уже состоялись воздушные сражения.

Самые крупные и неотложные проблемы создавала окружающая среда, беспощадная к двигателям. Пепел забивал всё: попадал в воздухозаборники, облеплял приборы внешнего обзора, мощно хлестал по всей длине оголённых броневых пластин. Порой мерещилось, что они летят через плотное вещество, а в таких условиях могли разрушиться лопасти турбин, после чего лихтер вошёл бы в штопор и разбился бы о ближайший из устоявших шпилевых каркасов.

Едва начав свыкаться с обстановкой, Джон разглядел далеко внизу первые крупные соединения, которые быстро продвигались многотысячными цепочками по скрытым тропам. По лабиринту руин, будто крысы, петляли солдаты — изредка чудовища, закованные в силовую броню, но гораздо чаще смертные ничтожества, подхваченные волной безумия. Джон видел старые знамёна, в том числе сшитые, пожалуй, десятилетия назад. Все стяги подверглись осквернению, все они развевались во главе бесконечных неровных колонн.

Чем дальше нёсся лихтер, тем труднее становилось избегать подобных скоплений. Вскоре машина уже мчалась над участками, где земля полностью скрывалась под живым ковром из тел. Порой окрестности озарялись разрывами, и тогда удавалось хотя бы прикинуть, сколько же людей там, внизу. Получалось невообразимое количество: их вжимали в обломки стен и основания башен, они толкались и дрались между собой, задыхаясь от тесноты даже на марше.

Одно судёнышко, хаотично летящее с погашенными огнями, не представляло для кого-либо из них важной цели. Насколько Джон мог судить, большинство солдат, похоже, находились в некоем оцепенении, либо напичканные боевыми наркотиками, либо просто опьянённые кровопролитием. Космодесантники несли на плечах бандольеры из черепов и пустых шлемов, подтверждения совершённых ими убийств. Вдалеке, в неясных клубах вездесущего тумана, виднелись большие машины, широко ступающие среди обломков, — рыцари, шагатели Имперской Армии, даже разведывательные титаны. Всё это скопище ещё даже не вступило в битву, оно просто пыталось добраться до фронта. Пространство перед ними становилось всё уже, и плотность толпы возрастала, что затрудняло продвижение. На глазах Джона часто вспыхивали схватки, вызванные раздражением: их затевали отстающие, бесновавшиеся из-за задержек.

— Ты видишь это, Джон? — воксировал из пассажирского трюма Олл, работавший за вспомогательными авгурами.

— Полная дичь, — мрачно ответил Грамматикус. — Будто очередь занимают, чтобы попасть внутрь.

— Им дают отпор?

— Пока не видел.

Он обогнул всё ещё горящий ствол какой-то разрушенной оборонительной башни, затем проскочил под прикрытием отчасти рухнувшего жилблока. На его авгурных экранах по-прежнему мелькали цели, пропадавшие сразу же после того, как их засекали. Пару раз Джон различал вдали боевые самолёты, державшие курс на север: они мчались гораздо выше лихтера, и их более массивные двигатели марали уже загрязнённое небо новыми, чёрными как ночь полосами дыма и копоти. Среди них попадались и войсковые транспорты, но чаще встречались штурмовые корабли — последние остатки гигантской армады, открывшей наступление с воздуха несколько месяцев назад.

Грамматикус чувствовал себя как-то странно, у него начинала кружиться голова. Он уже долгое время пилотировал без отдыха, а в таких условиях требовалась предельная концентрация. Определять дальнейший маршрут становилось всё труднее. Джону казалось, будто он летит под землёй, затерявшись в безграничном мире из пыли и пламени.

Чем дольше это продолжалось, тем сильнее и быстрее билось его сердце. Если бы хоть одно тяжёлое орудие из арсенала предателей засекло неприметный профиль лихтера, пятнышка тени среди теней, и пальнуло по нему, то всё бы закончилось.

Развалины становились всё крупнее и грандиознее, здания выглядели величественными, несмотря на грязь и разорение, а крошечная машина всё так же следовала по опасному пути среди них. Тесные промежутки между стенами начали светиться — туда проникали кровавые отблески детонаций и выбросов плазмы, которые неуклонно усиливались по мере приближения к зонам боевых действий.

Затем удача покинула их. На приборной панели замигали тревожные руны. Выругавшись, Джон немного сбросил высоту и вгляделся в дым, надеясь рассмотреть какое-нибудь укрытие, чтобы устремиться туда.

Перед зрительными приборами метнулось нечто уродливое, бесформенное и сгорбленное, волочащее за собой грязный след. Что-то вроде штурмового корабля, хотя Джон не опознал его тип по силуэту. Под его шипастым корпусом, увенчанным лопастями и вымпелами с черепами на древках, крепились громадные пушки. Он качался в воздухе, как судно на волнах, и его гигантские двигатели пронзительно вопили, словно обладали человеческими голосами. Из смотровых щелей кабины — дикого нагромождения кованых железных пластин — лился багровый свет. Такая конструкция вообще не имела права летать, не говоря уже о том, чтобы выжить в пламенной буре схваток легионной авиации, и всё-таки она существовала, как реликт ушедшей эпохи, как пример безрассудства, удерживаемая от падения парой перегруженных турбин и фанатизмом тех, кто ею управлял.

— У нас гости, — предупредил Джон, хотя и предполагал, что пассажиры в трюме видят на обзорных экранах большую часть картины, доступной ему.

Он прибавил мощности, и лихтер резво ринулся в сужающиеся ущелья между зданиями. Исполин бросился в погоню, громыхая дымными ускорителями. Несколько раз могло показаться, что враг готов выстрелить, но он лишь продолжал сокращать отрыв, непрерывно вырастая на экранах кормового обзора. Грамматикус позволил себе понадеяться, что у преследователя, возможно, закончились боеприпасы. Лишь потом он различил огнемёты с бронзовой отделкой, торчащие из носовой части, и запоздало понял, почему исполин выжидает.

Опустившись ещё ниже, Джон остановил турбины и отправил лихтер в короткое сваливание, а затем снова запустил двигатели. Из-за внезапной потери высоты они утратили разгон, но сохранили жизнь: две струи пламени пронеслись прямо над ними, опалив верхние рули управления.

— Дерьмо! — прорычал Джон, сражаясь с рычагами, чтобы удержать машину в воздухе. Впереди быстро сужалась щель между двумя гигантскими жилыми шпилями. Боевой корабль подлетел ближе, готовясь к новому залпу.

Грамматикус приготовился уклониться от огня, как можно теснее прижаться к металлическому утёсу справа, как вдруг кто-то забрался к нему в кабину рядом с ним. И не Олл, а Актея.

— Сейчас точно не... — начал Джон.

— Закрой рот! — огрызнулась ведьма. — Лети дальше.

Ничего другого ему и не оставалось. Грамматикус выжимал из хлипких двигателей максимальную тягу, делая всё возможное, чтобы не попасть в зону поражения проклятых огнемётов. Но, даже перебирая все известные ему уловки, он понимал, что этого не хватит: Джону уже чудилось, как волна жара, прорвавшись через задние люки, врывается в кабину и касается его затылка.

Актея между тем быстро взглянула на кормовые экраны вроде бы слепыми глазами, спокойно вытянула руку с раскрытой ладонью, выразительно посмотрела на корабль-преследователь и сжала кулак.

Воздух вокруг них неожиданно всколыхнулся, словно они неслись под водой. Грани шпилей разлетелись на обломки пластали, и Джону пришлось до упора дёрнуть оба рычага на себя, чтобы лихтер не врезался в надвигающийся склон ближайшего здания.

Однако штурмовому кораблю пришлось куда хуже. Мельком покосившись на экраны кормового обзора, Джон увидел, что весь его корпус сминается, будто стиснутый в огромной невидимой проекции кулака Актеи. Гигант буквально встал в воздухе, заваливаясь на нос, после чего воспламенились баки огнемётов, и машина взорвалась, неистово разметав во все стороны кувыркающиеся обломки брони и выбитые шипы.

— Черти и боги! — выругался Джон, продолжая бороться с управлением, чтобы их не размазало по стенам шпиля.

Возможно, вмешательство Актеи и предотвратило угрозу с воздуха, но шагавшие внизу солдаты, пусть даже одуревшие от стимуляторов, просто не могли пропустить взрыв такого размера. Тысяча лиц поднялась к небу, а за ними — ещё тысяча. Заметив повреждённый и уязвимый лихтер, проносящийся над их головами, они не справились с искушением, и вверх понеслись лазразряды.

Грамматикус пытался набрать высоту, но из-за турбулентности в ущелье, а также обилия грязи и примесей, что болтались в воздухозаборниках двигателей, не сумел подняться достаточно высоко. С десяток лазерных лучей вонзились в днище машины, а следом ещё больше разрядов застучали выше по броне.

Враг пристрелялся: силуэт лихтера теперь освещали снопы искр, и из толпы внизу палили всё чаще.

— Так нас собьют, — буркнул Джон. Он не сбрасывал скорость, надеясь, что им как-то удастся пролететь самый опасный участок.

— Этому уже ничто не помешает, — сказала Актея, которая сохраняла спокойствие, чем раздражала его. — Вытащи нас отсюда живыми, а потом можем падать.

Грамматикус громко, но невесело рассмеялся.

— Отлично. Такое мне по плечу.

Прорываясь сквозь потоки лазерного огня, он чувствовал каждый трескучий удар, грозящий отправить их всех на полной скорости в фасад того или иного шпиля, что проносились рядом размытыми пятнами. Шальной выстрел зацепил топливный шланг, вследствие чего отказал один из двух двигателей, и лихтер резко накренился влево. Следующая череда попаданий пришлась на нижнюю часть корпуса: там раскололись крышки люков шасси и оторвался хвостовой стабилизатор.

Лучи и дальше вонзались в машину, но почему-то больше не наносили значительного ущерба.

— Состояние корпуса? — отрывисто выкрикнул Джон, зная, что Олл лучше отслеживает данные с датчиков.

— Паршивое, — раздался голос Перссона в канале связи. — Но теперь у нас есть дополнительная защита.

Сначала Грамматикус не понял, о чём речь. Затем он сам почувствовал это — жгучий укол пси-энергии, окутавшей всё судно.

— Кэтт, — пробормотал он и сухо улыбнулся Актее. — У тебя появился конкурент.

Далее последовали, возможно, самые лучшие мгновения пилотажа в карьере Джона, хотя это мало что значило при таком скромном количестве зрителей. Он провёл лихтер по всей длине ущелья и сохранил достаточный разгон, чтобы машина по инерции промчалась над глубокой пропастью, лежавшей дальше. Три гигантских поднятых шоссе простирались через глубокую искусственную долину к обширным комплексам городских зданий на другой стороне, и по этим широким трассам двигались армии предателей. На дальнем краю бушевало необузданное пламя, очерчивающее границы неистовых, как стихия, полномасштабных битв. Грамматикус успел мельком увидеть исполинские бастионы под сосредоточенным обстрелом, их полуразрушенные зубчатые стены и огромные осадные машины, вздымающиеся до парапетов, а затем повреждённый лихтер камнем пошёл вниз.

Джон лихорадочно прибавил обороты в последний раз, но тяги двигателей едва хватило, чтобы машина не врезалась с размаху в дно долины, ринувшееся ей навстречу. Наблюдая, как за бортом мелькают городские уровни, Грамматикус наконец послал лихтер прямо к основанию какой-то огромной траншеи. Там кабину поглотила кромешная тьма, и они утопали в маслянистой черноте, пока не возникло ощущение, что они свалились по некой безымянной шахте в самое сердце планеты.

Перебросив всю оставшуюся мощность на воздушные тормоза, Джон до упора сдвинул рычаги управления. Нос лихтера наконец-то пошёл вверх: этого уже не хватило бы, чтобы набрать высоту, но теперь предстоящая аварийная посадка грозила им только болью, а не гибелью.

— Держитесь! — успел крикнуть Грамматикус перед тем, как лихтер жёстко приземлился на днище.

От удара судно подпрыгнуло, а потом его резко швырнуло вправо, и оно врезалось в кучу обломков и мусора у основания траншеи. По инерции машина пропахала ещё пятьсот метров по горизонтали — всё это время у людей сотрясались кости, с корпуса сваливалась броневая обшивка, а в каждом экране трескалось бронестекло, — после чего наконец застыла, наполовину зарывшись в землю и обильно дымя.

Немного придя в себя после шока, Джон с трудом поднял голову. Его сильно тряхнуло при первом ударе, и сейчас он чувствовал, что шлем с внутренней стороны испачкан кровью. Все приборы отключились. Он ничего не мог разглядеть на том, что осталось от обзорных экранов кабины. Актея тоже пострадала, её ладони и пальцы были в крови. Трясущимися руками Грамматикус потянулся к переключателю комм-устройства.

— Олл? — позвал он.

— Тут все живы, — прозвучало в ответ. — Еле-еле.

— И где же мы, чёрт возьми... сели? — пробормотал Джон, не зная, сможет ли он унять дрожь в руках настолько, чтобы отстегнуть ремни безопасности.

— Именно там, где нужно, — сказала колдунья, ловко выбираясь из остатков кресла. — Идём. Альфарий покажет дорогу.

Он не произнёс ни слова. Ни разу. На протяжении всего поединка Чёрный Меч ничего не сказал.

Чудовище. Призрак. Пустая оболочка.

Есть ли что-нибудь хуже этого? Есть ли загробная бездна глубже? Есть ли более сильное разочарование или отчаяние?

Это разъяряло Кхарна. Неистово завывая, он снова и снова бросался на своего противника, снова и снова, не обращая внимания на раны. Он хотел вернуть прежнего соперника. Того, в чьих жилах пылал огонь. Он нуждался в кураже. Хотя бы в проблеске чего-нибудь, чего угодно, кроме этой непреклонной, несгибаемой твёрдости.

Они двое когда-то смеялись вместе. Они дрались в бойцовских ямах, отсекали друг от друга куски, а в конце всегда падали на окровавленный настил и хохотали. Даже Гвозди не смогли этого отнять, ибо в бою Гвозди всегда показывали истинную суть вещей.

— Разозлись! — ревел он, кидаясь вперёд. — Будь... живым!

Потому что убить можно только то, что живо. Призрака убить нельзя: если рубануть топором, тот пройдёт насквозь. Здесь Кхарна не ждало ничего, только отчаяние и безумие, порождаемые тем, что он бесконечно наталкивался на стену.

Гвозди вонзались в него. Он бился сильнее. Он бился быстрее. Его мышцы рвались и мгновенно срастались. Кровеносные сосуды лопались и восстанавливались. Он ощущал, как по телу разливается жар, самый обжигающий и нестерпимый из всех, какие он когда-либо переносил.

Чёрный Меч сопротивлялся его напору молча и несокрушимо, что лишь распаляло гнев Кхарна. Казалось, будто пытаешься отсрочить конец самой вселенной. Ничто не могло поколебать веру его противника. Тот был слеп ко всему, кроме самого себя, эгоистичен, как похититель драгоценностей в сокровищнице.

Кхарн размахивал цепным топором так бешено, как никогда, воспламеняя пары прометия в воздухе, и кровь слетала с него резко, как щелчок плетью. Он наносил удары. Он ранил призрака. Он вынудил его пошатнуться, заставил шумно вздохнуть. Тот жар заполыхал внутри Кхарна, и биение его сердец немыслимо ускорилось. В его ушах раздался грубый шёпот Великого бога:

«Сделай. Сделай это. Сделай это для меня».

Призрак вновь двинулся на него, грозный и мрачный, на лбу его шлема искрили разряды, а доспехи поглощали свет так же, как и клинок, которым он орудовал.

Перед лицом угрозы Кхарн возвысился. Его удары складывались в песнь насилия, многоголосие нескончаемой радости. Площадка под ними растрескалась, и оба рухнули среди туч обломков. Даже повалившись на землю, они продолжили бороться. Они раскачивались и шатались, изничтожая вокруг всё, что попадало в пределы дуги, описываемой мечом, или в зону досягаемости топора.

— Я... я… не... — выдавил Кхарн, чувствуя, как приливная волна усталости захлёстывает даже его руки и ноги, напитанные силой вышнего покровителя.

Тогда он осознал, что произошло. В разгаре безумия, пока Великий бог наполнял его истерзанное тело своим естеством, Кхарн уловил суть случившейся перемены.

После Нуцерии они всегда говорили себе, что Пожирателей Миров создал Империум. «Это не наша вина». Несправедливость и жестокость — вот что породило жажду противоборства, бесконечные повторения былых гладиаторских игр, своего рода религиозных обрядов в честь давно и заслуженно умерших божеств. Каждое зверство, любой акт бессмысленного кровопролития оправдывались тем, что это они сделали нас такими.

— Я... я… не...

Но теперь Кхарн увидел, что круг замкнулся. Он узрел, что семь лет непрерывной войны сделали с Империумом. Он узрел, во что превратились воины-лоялисты. И тогда во время самой напряжённой и изнурительной схватки, когда-либо выпадавшей на его долю, ему явилось видение: из беспросветно унылых крепостей выступают тысячи воинов, отлитых по образцу его противника, такие же непреклонные, бездушные, фанатичные, и они никогда не сдаются, но не потому, что верят в какое-то правое дело, а из-за того, что в буквальном смысле забыли, как это — отступать. А потом сын Ангрона узрел, какую мощь обретёт подобный строй, и как долго он сумеет продержаться, и какие новые страдания принесёт в Галактику, которая и без того сотрясается под молотом безграничных мук, и тогда он, даже он, Кхарн Верный, содрогнулся всем своим существом.

— Я… я… не…

Он сражался дальше, теперь уже из дикого отчаяния, потому что нельзя допустить, чтобы так продолжалось, нельзя с этим смириться, нужно дать отпор! Ведь есть же ещё удовольствие, и жаркий пыл, и слава, и наслаждение от искусно совершённого убийства, но все чувства смоет этот холодный поток, если не остановить его здесь, на Терре, где впервые сотворили подобных им воинов, где началось грандиозное представление на тему вызывающей самонадеянности.

Он должен выстоять. Он должен сопротивляться, ради человечества, ради жизни, полной страстей, ради восхитительной пульсации боли, ощущений, хотя бы чего-то!

— Я... не... — тяжело дыша, произнёс Кхарн. У него темнело в глазах, руки теряли хватку. — Так... испорчен…

Чёрный Меч атаковал его вновь и вновь. Он сражался в невообразимой манере, слишком совершенной, слишком непримиримой, не ведая пощады, не зная жалости.

Кхарн даже не увидел смертельного удара — того, как кромка клинка устремилась к нему со всей тяжестью пустоты и быстротой вечности, столь великолепная в своей отстранённости, что даже Великий бог внутри воина мог лишь наблюдать за тем, как он приближается.

Так был сражён Кхарн.

Его отправили в небытие, повергли с холодным презрением, рассекли и втоптали в пепел цивилизации, ему раздавили горло, проломили череп, сокрушили рёберный каркас. Даже когда руки и ноги воина превратились в окровавленные обрубки, даже когда потух реактор его подпитываемой варпом брони, он бился, беснуясь и нанося удары до самого конца, но тогда этого уже не хватило.

Последним, что увидел Кхарн — по крайней мере, в этом мире, — стал огромный тёмный силуэт его убийцы, Чёрного Храмовника, который повернул свой безупречный клинок остриём вниз и приготовился завершить последнюю схватку между ними.

— Не... так… испорчен… — прохрипел Кхарн в агонии, превосходящей любые муки от Гвоздей. Но при этом он яснее, чем когда-либо, осознавал игривую жестокость вселенной. — Как… ты...

А потом меч опустился, и бог оставил его, мёртвого, на руинах его древнего дома.

Глава двадцать четвёртая

Сон стал явью

Возвращение

Боевой Ястреб

Впервые они столкнулись на руинах Тизки, окружённые зеркальным блеском пирамид. Их нынешнюю встречу поневоле хотелось сравнивать с той, первой, с единственным случаем, когда Хан бился с кем-либо из примархов — сражался по-настоящему, с вероятностью гибели одного из них, а то и обоих. Поневоле вспоминалось, каким несокрушимым был Мортарион в том заброшенном царстве разбитого стекла, как он просто отказывался уступить, упрямый, несгибаемый, холодный, смертоносный.

Но, несомненно, вспоминать об этом не стоило, ведь оба они сильно изменились. Вырвавшись из оков, что раньше сдерживали его, Повелитель Смерти принял жуткую и вычурную форму. Теперь его человеческий облик сохранился лишь в общих чертах: его худое тело покрывали ветхие доспехи, изъеденные ржавчиной и распадом, и казалось, что эта беспорядочная груда кое-как закреплённых пластин и заплесневелой ткани может развалиться в любой момент. Воздух вокруг него становился едким, пропитывался скверной, от которой сводило желудок и затруднялось дыхание. Мортариона погубили и вместе с тем вознесли, искалечили и сделали сильнее, чем когда-либо прежде.

Так что их первая схватка теперь мало что значила. Тогда она сводилась к противостоянию скорости и упорства, и обе тактики могли привести к победе. Однако теперь в дело вступили новые переменные. Физическая сила Мортариона возросла неимоверно. Варп обильно струился по его жилам, пульсируя под значительно мутировавшей кожей. При каждом его движении реальность изгибалась вокруг него, питая отвращение к такой издёвке над законами природы. В его огромном клинке мелькали отражения потустороннего адского мира — гниющие сады, истерзанная плоть, плодородные поля боли.

И что он, Хан, мог противопоставить всему этому? Своё привычное мастерство во владении клинком, прекрасные доспехи, то, что осталось от его знаменитого проворства. Слишком мало.

Но ещё у него есть ненависть. Теперь всё будет по-другому. Когда они спорили на Просперо, то в разговоре, наряду с прочим, сквозило сожаление. Каждого из них разочаровало то, что другой отверг нечто особенное. Теперь же ненависть Кагана стала безграничной, как пустота. Иначе и быть не могло, ведь слишком многие погибли при Катулле. Его воины, его корабли, его советник — все они стали жертвами чудовища, которое сейчас стояло перед ним, и на нём одном лежала вина в их смерти.

Вот чем обладал Хан. А ещё он пылал яростью, глубокой, как ядро планеты, которая подпитывала каждый удар и взмах огромного дао. Он горел острой жаждой мести, что служила топливом его рукам и ногам, помогала искать слабое место у этого ужасного слияния сверхчеловека и якша, заставляла бороться за невозможную победу.

И вот они столкнулись, упираясь в камень под ногами так, что тот раскололся. Белый Тигр с рыком врезался в Безмолвие, и ударная волна от их столкновения выплеснулась наружу, а противники продолжали давить, изучая силу и баланс друг друга, внимая колебаниям клинков и определяя, как они влияют на мощь своих хозяев.

Хан отступил первым. Противники стремительно обменялись новыми ударами, ещё более быстрыми и увесистыми. Повсюду вокруг них гремела какофония общей битвы — отзвуки, что просачивались с нижних уровней, хор криков и взрывов, от которого не удавалось отстраниться.

Скорость ударов увеличивалась, стремительно нарастая, пока они не достигли исключительной мощи и точности. Мортарион убыстрился, его прежняя неспешность сменилась резвостью — демонической способностью к смещению между мирами. Его коса, описывая дуги, свистела и шипела нездешними голосами, нанося раны самому воздуху, когда Хан уворачивался от её распарывающей кромки. Когда же откованная в варпе сталь отыскала цель, её удар сотряс тело Кагана до костей и ошеломил разум: столкнулись не просто твёрдые объекты, но сами измерения.

— А я надеялся, что ты потанцуешь, — прохрипел Повелитель Смерти, оттесняя Хана новыми мощными выпадами. — Вместе с рассудком теряешь и почву под ногами?

Джагатай уже тяжело дышал. Схватка шла так тяжело, как и ожидалось, а то и ещё труднее. Впрочем, он и не питал иллюзий.

Каган проводил такие молниеносные выпады, что остриё мчалось быстрее мысли, а очертания клинка размывались. Коса, тяжело опускаясь, сшибалась с дао в фонтанах плазмы и осколках керамита, и из неё доносилось шипение, что складывалось в проклятия хора наполовину воплотившихся демонов.

— Ты уже проиграл, — с придыханием сказал Хан брату. — Ты превратился в то, что ненавидел.

Мортарион фыркнул.

— Не всё, что мы ненавидели, заслуживало этого.

— Думай так, если тебе от этого легче.

Они продолжали ускоряться. Удары следовали с такой частотой, что никакой смертный не сумел бы наносить их в таком темпе из-за ограничений своего тела. Яростно столкнувшись, воины зашатались и врезались в одну из колонн галереи. Обломки каменной кладки раздробились, развеялись облаками пыли, сквозь которую примархи ринулись друг на друга. На доспехах Хана возник первый косой разрез, их пышные украшения распороло от плеча до пояса. Кровь хлынула по траектории удара, разбрызгиваясь по полу тёмными лужами.

По сути, они остались одни. Противники перешли в мир исключительности, на такой уровень боя, что никто иной — ни человек, ни ксенос, — не мог даже приблизиться к нему. Просто наблюдая за схваткой, пытатясь следить за её ходом, ты рисковал впасть в нечто вроде безумия. Почти всегда примархи жёстко держали себя под контролем, нося поверх своей истинной сущности личину человечности. И когда маски сбрасывались, когда их внутреннее «я» прорывалось наружу, за дальнейшими событиями с трудом удавалось даже уследить, не говоря уже о том, чтобы вмешаться.

— Время не пощадило тебя, Джагатай, — сказал Мортарион, пока ещё невозмутимый, пока что ведущий борьбу и внутри себя. Он снова оттеснил Хана, сбив с его шлема золотую чеканку ударом, от которого голова чогорийца откинулась назад. — Ты уже не тот, кем был.

— Я такой, каким был всегда! — прорычал Каган, мастерски отражая шквал пугающе безупречных выпадов.

— Слабый.

— Верный.

— Одно и то же.

Налетев вдвоём на внешнюю стену галереи, братья обменялись такими сокрушительными ударами, что вся секция рухнула, будто её торпедировали. Примархи кружились и бились среди кувыркающихся обломков, а потом оказались снаружи, в ночи, на открытом воздухе, целиком поглощённые своим личным состязанием. Всё прочее вокруг них — весь мир, всё бытие — перестало существовать, как будто сама планета робко скрылась, устыдившись размаха жестокой драки, развязанной на её поверхности.

Но с каждой секундой свирепость бойцов только нарастала, как снежный ком. Агрессивно взмахнув косой по диагонали, Мортарион едва не снёс Хану голову. Изогнутое острие Безмолвия вырезало в полу жёлоб метровой глубины, а когда примарх выдернул оружие, то вытащил вместе с ним целый блок скалобетона, увитый разрядами энергии.

Прорвавшись через град ударов, Джагатай нанёс Повелителю Смерти страшный порез на бедре выставленной вперёд ноги: преодолев изрытую оспинами броню, дао достало до плоти, и Хан впервые пустил врагу кровь, но затем его вновь отбросили.

Тогда они уже сражались на открытом пространстве, на одной из крупных посадочных площадок, имевшей километр в поперечнике и расположенной на высоте двенадцати сотен метров. Над примархами бушевала буря, сверкавшая зелёными молниями, которые вонзались в высокие пики космопорта. Под ними расстилалась основная часть исполинской крепости, изобилие платформ и уступов, кажущихся сваленными в кучу. Теперь там сражались за каждую пядь: миллионы точек света указывали, где Белые Шрамы и Гвардейцы Смерти вцепляются друг другу в глотки. Казалось, что вся битва достигла апогея, нашла воплощение для своей беспримесной сути, так что каждый из многих тысяч отдельных поединков словно бы вливался в единое целое — бой, что кипел на вершине разлагающейся горы, и на него стоило глазеть с благоговением, даже когда внизу кровь пенящимися потоками лилась в сточные каналы.

— Для меня дело вовсе не в мести, — всё так же сдержанно прохрипел Мортарион. — Ты просто стоишь у меня на пути. Ты понимаешь это?

Хан рассмеялся окровавленным ртом, сплёвывая осколки зубов.

— Для меня всё иначе, брат, — прошипел он. — Я здесь ради тебя. И только.

Неистовым ударом наотмашь Мортарион полоснул неприятеля по горлу, а затём провёл выпад сверху вниз, держа косу обеими руками.

— Как невзыскательно. Но ты всегда был таким.

Кривой клинок снова врезался в шлем, и лезвие, пройдя насквозь, впрыснуло патогенный нервный газ. Следом коса расколола правый наплечник Джагатая, что вынудило его пошатнуться.

— Я командовал своим легионом так, как считал нужным! — прорычал Хан. — Ты даже не пробовал поступить так же.

Белый Тигр сверкнул и метнулся к кабелям, дребезжащим у шеи Мортариона, но противник отвёл дао в сторону.

— Я вёл Гвардию Смерти ещё до того, как тебя нашли.

Не отступая перед стремительным натиском врага, Каган до боли в мышцах раскручивал свой клинок, выписывая им ослепительные дуги. Пот, струившийся по его разгорячённой коже, теперь смешивался с кровью.

— Думаю, твой первый капитан с этим бы поспорил.

Мортариона прорвало. Взревев, он развернул тонкие, как прозрачная ткань, крылья, и коса бешено, гибельно завертелась в его могучих руках. Он бил и молотил Джагатая, вынуждая того отходить по поверхности платформы, окутывал его шлейфами яда, крошил металл его перчаток, раскалывал боковые пластины брони взмахами древка, окутанного эфиром, и, наконец, с размаху всадил изогнутый клинок ему в туловище.

Хану потребовались все его навыки и упорство, чтобы выдержать такую атаку, чтобы с ним не покончили в одночасье, не разрубили на тысячу кусков. К этому моменту он сражался как никогда раньше, карабкаясь к пределу возможного, но его всё равно колотили, охаживали, лупцевали, гнали по краю терзаемого бурей космопорта, словно простолюдина, которому задавал трёпку его господин. Череп трещал, в голове звенело от ударов, глаза застилали облачка крови. В правой руке треснули кости, скула раздробилась, бок прочертили рваные раны. Безмолвие металось вокруг него, волоча за собой хвосты, словно метеор, треща по всей длине от порочных энергий: оружие двигалось быстро, как запутанные течения варпа, но било с тяжестью звёздного ядра.

— Ты ничего не знаешь! — прорычал Мортарион, снова вздымаясь над Ханом, и усилившийся штормовой ветер завыл, подхватывая и развевая его покровы. — Ни о самопожертвовании, ни об отречении — ты, как избалованный ребёнок, жаловался на организованность, пока все мы строили империю.

Глаза Мортариона вспыхнули безумным зелёным светом, и видимая часть его лица исказилась — теперь уже от истинной ярости. Повелитель Смерти обратился в стихию, в апокалипсис, в нечто феноменальное. Вокруг него пронзительно завывала буря, сплетаясь в вихрь, который ещё более усиливал убийственные удары косы, вырывал куски платформы, на которой бились примархи, и метко швырял их в отступающего Кагана, словно осыпая того снарядами.

— Тебе показали истинную суть Галактики, а ты отвернулся! — яростно прокричал Мортарион. Резко опустив косу, он едва не переломил отставленную ногу Джагатая напополам. — А я принял её. Я принял боль. Я посмотрел в глаза богу.

Над головами у них бурлила стихия, взметённая гневом Хоруса. Намного ниже противников полыхали взрывы, и на руинах порта вырисовывались созвездия из вспышек плазмы. На огромном расстоянии за ними, видимый лишь глазами примархов, горел осаждённый Внутренний дворец — слишком далеко, никакое вмешательство уже не поможет. Нечестивые голоса завывали на раскалённом ветру, подбадривая, ликуя и радуясь.

— А ты сбежал, — злобно произнёс Мортарион. — Ты всегда убегаешь, оказываешься слишком далеко, ни на что не влияешь, и твои убеждения неведомы даже тебе самому.

Коса вновь обрушилась на цель, теперь ещё мощнее, неудержимо быстро, крайне увесисто, пронеслась над дао, отчаянно вскинутым в попытке блокировать удар, и с силой, раскалывающей броню, повергла примарха на колени. Посыпались новые тяжкие удары: они сопровождались выбросами эфира, что разъедал душу, и Мортарион вынуждал противника опускаться всё ниже, пока Хан не повалился навзничь на скалобетон, беззащитный, как жертва на алтаре.

— Теперь тебе не убежать, — заключил Повелитель Смерти.

Голова Джагатая откинулась назад, и кровь потекла по шее. Он успел бросить короткий взгляд в небеса с пятнистыми багряными облаками, за которыми скрывались чудовищные флоты, а потом всё заслонил силуэт Мортариона, нависшего над ним.

И вот сон стал явью, в точности как описывал Есугэй: Повелитель Смерти возвышался во тьме над миром теней, поднимая руки для решающего удара.

«Не всё предначертано судьбой», — сказал тогда Хан грозовому пророку.

— Всё закончится здесь, — произнёс Мортарион. На его лице застыла гримаса гнева.

Боевой Ястреб с трудом усмехнулся под расколотым шлемом с выбитыми линзами.

— Видишь, брат, я уже смеюсь, — прохрипел он, булькая кровью в горле. — Начинай беспокоиться.

Крозий всё ещё пребывал в восторге. Да, его тяжело ранили — один из проклятых Белых Шрамов чуть не отрубил ему правую руку, — но Зэдал всё ещё держал оружие в левой, по-прежнему шёл сам, а ещё он как следует поработал над тем, кто нанёс ему травму.

Он шагал сквозь густые испарения вместе с братьями, пробираясь по колено в жидкой грязи, глубоко втягивая плотный воздух атрофированными лёгкими. Крозий не знал точно, где находится. Внутренние помещения крепости постепенно расплывались и утрачивали характерные особенности, превращаясь в однообразные пещеры, покрытые слизью. Зэдал выискивал неприятелей везде, где они осмеливались продвигаться, и находил их без труда, ведь Белые Шрамы не скрывали своего присутствия, а вопили и улюлюкали, словно такие старания каким-то образом делали их менее хрупкими.

Чтобы биться в новом теле, Крозию пришлось переучиваться. В прошлом, до великого преображения, он больше полагался на уклонение от ударов, рассчитывая снизить получаемый урон, а уже затем самому нанести ущерб противнику. Теперь это казалось нелепостью. Прежде всего, воин стал таким громоздким, что почти не имел возможности увернуться хоть от чего-нибудь. С другой стороны, он мог без вреда для себя пропускать столько ударов, что, даже сражаясь замедленно, как во сне, он добивался блестящих результатов. Это упрощало всё. Просто иди к врагу, уповая на восстановительную силу распада, которой тебя наградили. Никаких уловок, никаких обманов. Это честный способ ведения войны, хотя в его основе лежит колдовство. Пожалуй, со временем Зэдал его полюбит.

Однако враг считал иначе. Надо отдать ему должное — его общевойсковая группировка доставляла Гвардии Смерти немало хлопот. Если ты проявишь неосторожность, то танковые орудия разнесут всё вокруг тебя, и ты свалишься вниз, в шахты, из которых уже никогда не выберешься. А если отвлечёшься на эти мощные взрывы, не успеешь оглянуться, как тебя окружат Белые Шрамы и примутся вертеть клинками перед носом. Они, конечно, хрупкие по сравнению с Крозием, но такие дьявольски быстрые и прискорбно преданные, что это вгоняет в смертную тоску.

Шрамы относились ко всей этой истории очень серьёзно. Они ни разу не ответили на любезные попытки Зэдала вступить с ними в разговор.

Сейчас Крозий готовился вылезти из укрытия, которое занимал вместе с парой десятков других Несломленных, чтобы неторопливо отправиться в долгий путь по загромождённой территории навстречу новой группе наступающих танков. Маленькое существо на сгибе его руки уже радостно подпрыгивало.

Когда в глубокую лужу на дне окопа рядом с ним грохнулся боец в силовых доспехах, сначала Крозий подумал, что это просто ещё один Гвардеец Смерти, решивший поучаствовать в отвлекающем манёвре. Он узнал в воине Морарга лишь через пару секунд, потому что теперь все легионеры мало чем отличались друг от друга: их прежние знаки различия практически стёрлись, скрылись под слоем засохшей грязи и налётом разложения.

— Брат! — крикнул Крозий, крепко хлопнув его по спине. — Где тебя черти носили?

Каифа с минуту стоял молча, по колено в жиже, глядя через линзы шлема за край окопа. Он сжимал в громоздкой латной перчатке большой цепной меч, но не запускал его. От Морарга тянуло чем-то странным — чем-то эфирным, возможно, запахом демонов.

— Где примарх? — спросил он как-то растерянно.

Крозий рассмеялся.

— Ты же у нас приближённый! Потерял его?

Морарг не засмеялся в ответ.

— Меня... задержали. Савану Смерти поручили сопровождать примарха к западному фасаду, но я нигде его не вижу.

— Значит, он развлекается где-то в другом месте. Наверняка даёт ублюдкам прикурить, а?

Каифа повернулся к Крозию и, похоже, впервые заметил демона. Маленький хозяин поклонился, затем срыгнул комки чего-то жёлтого.

— Что это? — спросил Морарг.

Зэдал ласково посмотрел на создание.

— Одно из чудес новой эры. У него есть близнец. А ты знал, что у них бывают близнецы?

Он не мог понять, что думает об этом Морарг. На какой-то ужасный миг Крозию показалось, что советник прихлопнет его любимца, словно какое-то ядовитое насекомое, выползшее из грязи.

Но потом Каифа осторожно протянул руку и погладил существо по шипам. Демон захихикал от удовольствия, и складки на его брюшке заколыхались.

— Хорошенький, — пробормотал Морарг. — Красивенький.

— Точно. — Зэдал широко улыбнулся. — Теперь ты видишь? Понимаешь, насколько всё стало лучше?

Вражеские танки подходили всё ближе. Скоро они откроют огонь из своих назойливых орудий, и по всему пейзажу взметнутся фонтаны грязи и искорёженного металла. Тогда станет интересно. Опасно, но интересно.

Сняв латную перчатку, Каифа включил забитые грязью моторы цепного клинка. Тупые зубья зажужжали, вращаясь. Он посмотрел вверх и приготовился вскарабкаться по склону, навстречу натиску неверующих.

— Ну что ж, — произнёс Морарг, словно витая где-то. — Возможно, ты был прав насчёт этого. Лучше всего оставить прошлое позади. Оно не вернётся.

Почему он до сих пор жив? Поединок давно уже должен закончиться, а Джагатай — превратиться в пятно на полу, месиво из разодранной кожи и осколков доспехов. И всё же, как ни немыслимо, он до сих пор не умер, всё ещё сопротивлялся. Хотя его сломанные руки не слушались, сросшийся рёберный каркас раскололся, а клинок покрылся щербинами и затупился, Хан всё равно вставал, снова и снова.

Это зрелище становилось почти мучительным. Примарх Пятого опять стоял на коленях после того, как его отшвырнуло через половину платформы, и пытался подняться. Кровь так обильно лилась из каждого сочленения доспеха, что поневоле хотелось узнать, сколько же ещё её осталось внутри Хана. Целые бронепластины цвета слоновой кости свободно висели на завязках, напоминающих сухожилия, и болтались, когда он пошатывался на ходу.

Но, несмотря на всё это, Джагатай не умолкал. Он по-прежнему осыпал противника жалкими насмешками и оскорблениями. Даже когда Мортарион обрушивал град ударов на его измятый шлем, словно пытаясь как можно глубже вбить Хана в раздробленный скалобетон, чогориец продолжал метать в него издёвки, которые порой звучали зло и ехидно, а иногда просто по-детски.

— Сними уже чёртову маску. Я хочу убить тебя, глядя тебе в лицо.

— Ты смердишь хуже, чем на Улланоре. А от тебя уже тогда воняло тухлятиной.

И ещё одна насмешка, глубоко ранившая даже при всей своей очевидности.

— Лучше бы я вышел против повелителя твоего легиона. Мне стоило сразиться с Тифоном.

Какое ребячество! Это же ниже достоинства их обоих.

К тому времени гнев Мортариона уже выгорел, сменившись чем-то вроде надменной скуки. Его ждали более великие дела, а этой мелкой потасовке вообще не следовало уделять внимания. Пора уже заканчивать её. Мощь всё так же струилась в нём, как чистый прометий, варп по-прежнему подкреплял каждое его мановение, а его армии до сих пор удерживали позиции, и атака Белых Шрамов захлёбывалась, но схватка начинала разъярять Повелителя Смерти, как непреодолимый бугор на дороге, раздражающий водителя.

Поэтому он снова ринулся в бой — сделал два широких шага, чтобы получить импульс для атаки, и нанёс Безмолвием поистине жестокий рубящий удар наотмашь, который сорвал шлем с головы Джагатая и подбросил примарха в воздух. Рухнув плашмя на спину, Хан каким-то образом удержал в руке хрупкий клинок, но Мортарион тут же подступил вплотную, встал над ним и резко опустил наконечник древка на незащищённый живот врага. В последний момент Каган сумел увернуться, однако Повелитель Смерти немедленно сломал ему нос и скулу беспощадным пинком в лицо.

Наполовину ослепший, словно пьяный, Джагатай выбросил вперёд руку с дао. Встретившись с Безмолвием, клинок выбил её из хватки Мортариона. Коса с грохотом застучала по полу, но барбарусец не пошёл за ней, а быстро нагнулся и принялся избивать противника руками в латных перчатках, целясь в горло, в грудь, в разбитое лицо. Каган размахивал руками, стараясь прикрыться, но сжатые кулаки поочерёдно опускались, легко преодолевая защиту, срывая остатки прекрасного лакированного керамита и забрызгивая обоих примархов свежей разгорячённой кровью.

Хан ни на секунду не переставал отбиваться, только теперь это вызывало жалость. Он поймал в захват один кулак Мортариона, летевший в него на полной скорости, но другой вонзился ему в живот, и внутри что-то лопнуло. Джагатай попробовал встать, но Повелитель Смерти с презрением отшвырнул его назад так, что у Хана треснул позвоночник. Тогда оба неприятеля уже ревели: один — от ярости и досады, другой — от беспримесной мучительной боли. Вот до чего они докатились: два примарха дрались в заброшенном космопорту, лупили и кромсали один другого, старались голыми руками порвать противника на куски, словно бандиты в каком-нибудь мире-улье.

«Отпрыски Императора, хозяева Галактики».

Мортарион наконец остановил поток ударов, задыхаясь и чувствуя, что его сердце готово разорваться. Мышцы рук начинало саднить от усталости, зрение слегка помутилось. Всё же в нём ещё оставалось что-то человеческое, способное утомляться. Он тяжело поднялся на ноги.

Каган всё ещё дышал. Как ни поразительно, втягиваемый воздух ещё побулькивал в каше из запёкшейся крови и обломков костей на месте гордого лица Джагатая.

Мортарион подковылял к своей косе и поднял её, готовясь положить конец мерзкому представлению.

— Я надеялся, что ты потанцуешь, — повторил он, искренне заинтригованный. — А ты просто... терпел всё это. Ты лишился рассудка?

Хан закашлялся, вновь сплёвывая сгустки крови на растерзанную поверхность площадки. Он по-прежнему сжимал дао в потрескавшейся латной перчатке, хотя брат наверняка сломал ему руку во многих местах.

Лишь когда Мортарион подошёл ближе, волоча ноги, ему стало ясно, что Каган горько смеётся.

— Я... поглотил... — захрипел Джагатай, — ...боль.

Повелитель Смерти остановился.

— О чём это ты?

— Я… знаю, — сказал Джагатай невнятным дрожащим голосом. — «Терминус Эст». Ты… сдался. А я… нет.

И тут он оскалился. Разбитые губы, ободранные щёки, единственный зрячий глаз — всё сложилось в гримасу неподдельного злорадного удовольствия.

— Моя стойкость… выше твоей.

Так вот что они все думали о нём. Они не считали, что он поступил так, как следовало. Что он пожертвовал всем, лишь бы сделать свой легион непобедимым, даже стерпел позор того, что Каласа поставили наравне с ним, даже обрёк свою душу на вечное заточение в демоническом облике, чтобы преображение не сумел обратить вспять никто, включая его отца.

Они считали, что он проявил слабость.

Плотина его ярости прорвалась. Подняв Безмолвие двумя руками, Мортарион направил остриё на смеющегося Хана, не думая больше ни о чём, кроме того, чтобы пробить грудь врага.

Вот почему он не заметил, как его противник неожиданно сжал клинок крепче, как блеснула белая сталь, как чогориец стремительно оттолкнулся от пола и провёл искусный выпад дао снизу вверх. Проникнув под единственный фрагмент лат, который Джагатаю ранее удалось сместить, Белый Тигр вонзился глубоко, и напряжённое туловище Мортариона вспыхнуло болью.

Джагатай отдёрнулся от лезвия Безмолвия, и удар не достиг цели. Повелитель Смерти отшатнулся, чувствуя, как течёт влага из его глубокой раны. И тут, к его изумлению, израненный Хан, всё так же истекающий кровью, поднялся на ноги и двинулся на него. Мортариону даже почудилось вдруг, что зрение обманывает его. Он неуклюже зашагал навстречу, собираясь продолжить в том же стиле: атаковать в лоб, уповая на свою колоссальную силу. Лишь в тот миг он осознал, что уже до предела измотан этим поединком.

И вот тогда... Тогда Хан начал танцевать. Уже без прежней красоты, жестоко отобранной у него, но всё с той же сверхъестественной, завораживающей увёртливостью, когда кажется, что он словно приглашает тебя ударить в одном месте, а сам оказывается в совершенно другом, на расстоянии вытянутой руки, и ему хватает этого, чтобы нырнуть под твою защиту и отсечь от тебя кусочек. Это он всё ещё умел. Кое-что в нём ещё оставалось.

— Когда такой манёвр выполняется на кораблях, — зарычал Каган совершенно серьёзно, уже не смеясь, — мы называем его цзао. Долото.

Мортарион грузно взмахнул косой, и она прошла мимо. Дао снова метнулся к нему, лезвие прочертило глубокую борозду вдоль руки.

Перемена в Хане завораживала. Джагатай всё ещё находился на краю гибели, всего один приличный удар отделял его от забвения, но он снова двигался, всё быстрее и быстрее, и уникальный организм примарха делал то, что ему полагалось: давал Кагану силы жить, работать клинком, сражаться.

Ощерившись, Мортарион вновь напористо замахал косой, хотя его мышцы словно бы стонали от усталости, а мысли путались от осознания того, что произошло. Зря он не разгадал замысел Джагатая. Зря он поддался на провокацию.

Их клинки столкнулись вновь, затрещали сливающиеся вспышки варп-энергий, и оба примарха, покачнувшись от удара, едва устояли на ногах и разошлись.

Мортариона ранили. Ему причинили вред.

Опомнившись первым, Хан ринулся на врага и, чудом переставляя ноги с раздробленными лодыжками, пронёсся по изрытой платформе так быстро, что его брат не успел отреагировать. Дао и Безмолвие с лязгом скрестились снова, и обильно брызнула кровь, но теперь она принадлежала не только Джагатаю.

Крутнувшись на пятке, Мортарион сбил Хана с ног. Примарх упал, но тут же поднялся, шатаясь, будто пьяный, от чудовищно тяжёлых травм, с гримасой мучительной боли на изуродованном лице. И всё же он продолжал бороться, превозмогая последствия страшных повреждений. Словно некая злобная сила не давала ему умирать, толкая искалеченное тело Кагана в бой, к освобождению и очищению, в котором нуждалась.

Клинок дао кружил всё быстрее, проносясь размытым пятном перед мутнеющими глазами Мортариона, и отражать его становилось всё труднее. Противники обменивались сокрушительными ударами: слетали с креплений бесценные пластины брони, разбивались склянки с зельями, лопались кабели, падали разрубленные цепи. Плащи повисли клочьями, примархи лишились пышного убранства, и обнажилась их корневая суть, прорисованная кровавыми потёками на полотне мускулов с содранной кожей, и под сорванными слоями притворства проявилась фундаментальная истина, тот факт, что они — безжалостное оружие, пронумерованные клинки божества поневоле.

Мортарион по-прежнему владел преимуществом. Он сохранял превосходство в силе и в сверхъестественных дарах, но теперь его обуревали сомнения — барбарусца потрясла неотступная ярость брата, которого он всегда считал легкомысленным, себялюбивым и ненадёжным. Теперь же перед Повелителем Смерти предстал тот, кто жаждал лишь убить его, кто мог пойти на всё и пожертвовать чем угодно, заставить себя выйти за пределы физических возможностей и погубить своё тело, сердце, душу, лишь бы исполнить клятвы, принесённые когда-то в пустоте.

— Если тебе известно, что я сделал, — повысил голос Мортарион, пробиваясь сквозь холодный туман нерешительности, — то тебе ведома истина, брат: я больше не могу умереть.

Его слова как будто послужили для Хана неким сигналом. Он поднял окровавленную голову, с которой спутанными клочьями свисали обрывки его длинных волос.

— О, я знаю, — пробормотал Джагатай с самым безупречным презрением, какое когда-либо пестовал в себе. — Зато я могу.

И он прыгнул. Сломанные ноги сумели толкнуть его вперёд, раздробленные руки удержали клинок, залитые кровью лёгкие и пробитое сердце дали ему ещё толику сил, и Каган обрушился на Мортариона.

Будь Хан в своей лучшей форме, его выпад удалось бы отбить лишь с трудом, но сейчас он уже почти превратился в труп, которому не давала развалиться на куски только его сила воли, поэтому Безмолвие, взметнувшись ему навстречу, глубоко вонзилось в плечо, уже не прикрытое бронёй.

Но Джагатая это не остановило. Каган предвидел ответный ход и учёл его, поэтому просто двинулся дальше, протаскивая себя по клинку косы, пока её острие не вышло наружу из его разодранной спины, а Белый Тигр не упёрся в шею Мортариона. На мгновение они почти соприкоснулись лицами — нет, двумя посмертными масками, обескровленными, лишёнными жизни, перекроенными в личины абсолютной мести. Всё их величие отвалилось, размазалось по скалобетону, и сохранились только страсть, тяга к насилию, грубые механизмы злобы и непокорности.

Глаза Мортариона расширились: ему потребовалась лишь доля секунды, чтобы осознать, что он не успеет вовремя оттащить брата. Хан же сузил глаза.

— Вот в чём разница, — закончил Джагатай.

Он взмахнул дао, и ровный обрубок шеи Мортариона исторгнул поток чёрной желчи, а затем Хан рухнул, окутанный варп-вспышкой, из-за которой посадочная площадка ненадолго превратилась в самый яркий объект на планете после истерзанной души самого Императора.

Глава двадцать пятая

Погребальная песнь

Обвал

Тихони

Он всё понял. Сразу, как только это произошло.

Тогда Шибан находился вдали от места происшествия, увязнув в схватке на подступах к орбитальным батареям. Белые Шрамы по-прежнему ожесточённо сражались с Гвардией Смерти за молчащие орудия, ряды которых простирались вдаль. Хотя вокруг летали болт-снаряды и мелькали клинки, а бойцы обоих легионов сходились в рукопашной, Тахсир всё понял.

Случилось нечто, похожее на взрыв вихревой бомбы: оно втянуло в себя всё вокруг, не оставив ничего, кроме шока и оцепенения. На всём громадном поле битвы космодесантники с обеих сторон замерли в нерешительности и посмотрели наверх, словно их примархи собирались каким-то образом возникнуть там — но они, конечно же, не появились и уже никогда не смогут.

Предатели застыли на месте. Они только что безмолвно давали отпор Шрамам, но теперь их охватило некое недоумение, и их наступательный порыв иссяк по причинам, непостижимым для вялых, разложившихся умов. Они ощутили уход своего господина — тот не умер, только ушёл, — так, словно он вдруг решил покинуть их по собственному капризу. Волна концентрированной энергии, которая прежде несла Гвардейцев Смерти на своём гребне, теперь рассеялась, эхом пронеслась по длинным залам и просто вылилась из гигантских вентиляционных отверстий космопорта, как иссякший прилив, поток истраченной мощи.

В материальном мире ничего не изменилось. Но ведь Несломленные теперь состояли не только из осязаемого вещества. Они зависели от грандиозных сделок, заключённых с варпом, от союзов и обязательств, а теперь стряслось нечто скверное, произошло что-то непредвиденное, необъяснимое, гибельное.

На Белых Шрамов это повлияло совершенно иначе. Прежде всего они испытали сильнейшее потрясение — словно по нервам пронёсся разряд, что зародился в глубинах сердец и животов всех воинов, сотрясая их болью внезапной потери, мгновенно охватившей каждого. Закалённые в боях легионеры, привыкшие к любым лишениям, согнулись под бременем горя. Никто из них не испытывал сомнений по поводу того, что произошло: каждая живая душа осознавала это событие так ясно, словно всё случилось прямо у них на глазах.

«Его больше нет. Враги лишили вселенную его света. Его больше нет».

Шибану почудилось, будто земля уходит у него из-под ног. Он почувствовал себя кораблём, сорванным с якоря, и клинок выпал у него из рук. Он грузно рухнул на колени, всколыхнув порченую жижу. Одно мгновение он не видел ничего, кроме черноты, тянущейся во все стороны, без конца и края. Казалось, чьи-то холодные когти вцепились ему в грудь и вырвали оба сердца, утащив вместе с ними все надежды и стремления, всю его жизнь.

Тахсир слышал крики, разносящиеся по полю боя, несдержанные вопли отрицания и ужаса, и смутно понимал, что все Белые Шрамы, в каких бы гнилых помещениях или затянутых испарениями пещерах космопорта они ни находились, испытывают то же, что и он. Ведь любой легионер — не солдат-призывник, которому вручили монету Императора и дали в руки болтер. Благодаря эфирному ремеслу и генной инженерии он соединён со своим прародителем неразрывной связью, как эмоциональной, так и психической. Эти узы — нечто большее, чем преданность и сыновний долг. Они значат для воина всё.

Шибана тошнило. Ему хотелось завопить, запрокинуть голову и докричаться до звёзд за пеленой смога, чтобы передать им свою невыразимую боль.

Но он также был ханом орду, носителем факела, тем, на кого взирали все прочие.

«Ты — Тахсир».

«Ты — Обновитель».

Пора прекращать. Он не вправе потакать своему отчаянию. Пошатываясь, Шибан заставил себя подняться и открыл глаза. Тахсиру показалось, что проклятая ночь вокруг него стала чёрной как смоль, ещё более ненавистной, ещё более пустой и холодной, чем прежде.

Вновь крепко сжав клинок, Шибан воздел его могучим рывком — точно так же, как и в тот миг, когда Каган пробил первую стену порта, когда хан вознёсся от восторга так же высоко, как низко сейчас рухнул от горя утраты.

— Дамарг! — взревел Тахсир.

Это слово имело на хорчине только одно значение, лишь один сакральный смысл. «Смерть». Но не от старости или болезни, а в бою, от руки врага. Смерть, которая требовала отмщения, чтобы гибель не получилась напрасной. Это скорбное заклятье звучало в степях Чогориса с незапамятных времён как хвалебная песнь непокорности, чести и преданности, которую знал, понимал и почитал каждый мечник. Его выкрикивали, когда погиб Гияхунь, когда погиб Цинь Са, когда погиб Есугэй, а теперь его возглашали в честь величайшего из них.

— Дамарг! — снова прогремел Шибан, обличая врага, подкрепляя свой властный голос всей мощью вокс-динамиков, и затем он бесстрашно двинулся вперёд, презрев любую опасность, но теперь радостное возбуждение, охватившее его в той первой, пылкой атаке, сменилось холодной и пугающей расчётливостью.

Все воины Белых Шрамов вокруг него, услышав древнюю речь родного мира, звенящую под сводами космопорта, подняли головы и снова взялись за клинки.

— Дамарг.

Теперь проклятье, вырываясь сначала из десятков ртов, потом из сотни, из тысячи, мрачным эхом отзывалось среди потрескавшихся стен. Хор голосов слился в устрашающий ритм. Белые Шрамы извергали одно слово в унисон, снова и снова, ничего не добавляя к нему, они шли напролом, уже не используя укрытия, их кулаки сжимались так, что смялся бы адамантий, а их сердца разрывались от неописуемой ненависти.

— Дамарг.

Враги не отвечали. Они всегда сражались молча, едва замечая своих противников, но сейчас в оцепенении смотрели на то, что к ним приближалось, — единый, цельный образ из полнейшего отвращения, полнейшей решимости, полнейшей преданности. Варп, коим раньше так безупречно управлял их повелитель, теперь вытекал из каждого помещения, настоящим потопом прорываясь сквозь разрушенные стены и разливаясь по равнинам. В ту минуту, когда Белые Шрамы нежданно воспряли духом, опираясь на жуткую ледяную ярость, Гвардейцев Смерти внезапно покинула решимость.

Уцелевшие машины 1-го Терранского бронетанкового возобновили боевые действия: их растерянные командиры понимали, что лучше не спрашивать о случившемся, знали, что им по-прежнему нужно выполнять свой долг, а также видели, что с их товарищами по оружию творится нечто поразительное. Замигали люмены-целеуказатели, заработали двигатели, длинные стволы орудий вновь развернулись к выбранным мишеням.

Шибан едва замечал происходящее, как и те, в чьих рядах он шагал. Всё их внимание обратилось вперёд, на врага, свершившего такое деяние и навлёкшего на себя их возмездие. Они, сыны Великого Хана, шли по незащищённому участку, но обстреливали их только изредка.

Подняв руку, Тахсир отсоединил шлем, стянул его и прикрепил к доспеху. Братья последовали его примеру. Затем все они, как один, подняли клинки, приставили их к рубцовой ткани на скулах и полоснули лезвиями по коже. Раскрылись старые шрамы, и свежая кровь свободно потекла по открытым щекам. Они вдыхали ядовитый воздух и наслаждались его горечью. Они устремили взгляды на неприятельские ряды, и каждый Белый Шрам, как повелось с незапамятных времён, безупречно отлаженным движением направил свой окровавленный клинок на избранную им цель.

Когда они взревели в последний раз, содрогнулись сами пещеры, затрепетали воды, треснуло железо и раскололось стекло.

— Дамарг!

И они ринулись в атаку, движимые лишь безграничной ненавистью, проносясь по руинам лавиной цвета слоновой кости, золота и багрянца, — неудержимые и необузданные, повелители бури, несущие смерть, заслуженное возмездие небес.

Она всё увидела с воздуха. До цели оставалось ещё несколько километров, «Громовой ястреб» содрогался, преодолевая бурю, экраны переднего обзора не показывали ничего, кроме грязи и пепла, несомых ветрами, но Илия откалибровала сенсоры так, чтобы они сканировали области прямо по курсу и выводили данные на линзы перед ней. Пока Соджук всеми силами уберегал машину от столкновения с верхушками окружающих шпилей, Раваллион неустанно вглядывалась вперёд, отчаянно ища хоть какие-то намёки на то, что происходит в космопорте.

Появилось первое изображение: подрагивающее и зернистое, оно скользило по плохо отлаженным зрительным приборам. Но даже на одной некачественной картинке Илия рассмотрела обширные разрушения, повсеместные взрывы и буйное пламя пожаров, которые неудержимо охватывали ярусы здания. Как и все прочие элементы некогда великолепного Дворца, космопорт Львиных врат теперь представлял собой дымящиеся руины — выскобленную гору, изъязвлённую как чумой, так и повреждениями самой конструкции.

Потом Илия какое-то время не получала новых сведений. Соджук разогнал штурмовой корабль, насколько смог, и на полной скорости понёсся тем же путём, которым ранее двигались по земле подразделения Терранского бронетанкового, о чём свидетельствовали сотни сгоревших корпусов, усеявших ущелья внизу. Громада космопорта на горизонте постепенно приближалась, проступая из клубов дыма и смога. Его угольно-чёрный силуэт озарялся как зловещим зеленоватым сиянием, так и чистым светом от детонации обычных взрывчатых веществ.

И тогда Илия увидела это.

То, что заметили бы любые создания в радиусе ста километров от космопорта, что бы ещё ни взрывалось и ни разрушалось вокруг них. Полупрозрачная бледно-зелёная сфера бесшумно расширилась над западными посадочными площадками, раздуваясь с пугающей скоростью и волоча за собой неистовую круговерть призрачных молний. Секунду спустя на корабль налетела звуковая волна — мощный, оглушительный хлопок, за которым последовал неистовый рёв воздуха, чем-то схожий с надломленным криком. А затем «Громовой ястреб» попал в турбулентность: яростный шквал ветра, жаркого, как реактивная струя, подхватил его, закружил и швырнул в сторону ближайшей жилбашни.

В таких условиях Соджук превосходно проявил себя, сохранив им обоим жизнь благодаря исключительно мастерскому пилотажу. Много позже Илия узнает, насколько тяжко пришлось Белому Шраму в тот момент, как он почти полностью утратил контроль над собой под натиском потрясения и ужаса, но тогда она поняла только, что случилось нечто страшное, а они всё ещё слишком далеко от цели и ничего не могут поделать.

— Держи курс! — крикнула Раваллион, отчаянно пытаясь получить качественную картинку эпицентра событий.

Ей удалось приблизить изображение западного фасада — исполинской массы посадочных платформ, расположенных ярусами. Многие площадки имели ширину несколько километров и держались на гигантских опорах, что уходили на сотни метров ввысь. То, что разобрала Илия, потрясло её до глубины души.

Подсвеченные всё тем же гнусным зеленоватым сиянием, платформы падали, скользили, трескались и рушились, устремляясь вниз огромным оползнем из скалобетона. Раздавались вторичные детонации — там взрывались резервуары с прометием. Целая стена крепости, распадаясь, оседала с величественной неспешностью, хотя вблизи такая катастрофа наверняка ощущалась как конец всего сущего. Ветер всё ещё цеплялся за «Громовой ястреб», по-прежнему вопил. Хотя на дрожащих линзах мало что удавалось разглядеть среди стольких движущихся объектов, Илии показалось, что где-то в обломках виднеется нечто пылающее, невероятно яркое, словно карликовая звезда в центре аккреционного диска.

Каменная лавина постепенно застыла, взметнув в воздух новые облака пыли, пронизанной разрядами статического электричества. В необъятном западном крыле космопорта возникла длинная борозда почти километровой ширины, провал, где среди полного разорения сверкали остаточные взрывы.

На некоторое время Илия утратила дар речи. Каким-то образом она с полной уверенностью поняла, кто находится в центре этого кошмара.

— Доставь нас туда, — наконец произнесла Раваллион.

Отвечая, Соджук так и не посмотрел на неё: почти всё внимание он уделял тому, чтобы в одиночку удерживать машину посреди неестественной бури.

— Мы не сможем там сесть.

— Тогда как можно ближе! — огрызнулась Илия, и собственный голос донёсся до неё словно бы издалека.

Почувствовав, что на глаза наворачиваются слёзы, она сердито заморгала. Ей нужно сосредоточиться, добиться от себя предельной собранности.

Невероятно, но Соджук сумел ещё немного увеличить скорость и теперь пилотировал, ведомый холодным, но яростным и безрассудным отчаянием. Вокруг ярилась буря, напиравшая на машину, однако Белый Шрам боролся со стихией так, словно прорывал заслон встречного сопротивления одним лишь своим остервенением.

Илия повернулась к комм-пульту. После такого колоссального выброса энергии большая часть приборов уже не подлежала ремонту, но, как ни странно, также немного ослабли непреодолимые помехи, мучившие лоялистов столько недель. Раваллион удалось получить кое-какие локационные сигналы и даже уловить обрывки переговоров в каналах связи отделений.

— Да...

— ...марг!

— Дам…рг!

По спине у неё пробежал холодок. Илия понимала, что означает это слово. Хорошо понимала.

В подобной ненависти можно утонуть. Черпая в ней силу, ты совершишь невероятные деяния, но навсегда сгинешь в её глубинах. В тот момент Илии неистово хотелось сделать что-то подобное. Она едва не приказала Соджуку направить «Громовой ястреб» прямо на оставшиеся силы виновников случившегося.

Но Илия родилась не на Чогорисе. И она не принадлежала к легиону, сколько бы раз ей ни говорили обратное.

Она — их почётная гостья. Она — их почтенная сы, Мудрая. И, превыше всего, как сказал ей Есугэй в той последней ужасной передаче из Тёмного Зеркала, она — их душа.

— Широкое вещание, — произнесла Раваллион. Её пальцы вновь настраивали комм-связь, торопливо и целеустремлённо. — Мне нужно попасть туда.

Каска уловил тот звук, когда они ещё продвигались вверх по уровням. Никогда прежде он не слышал подобного шума — нечто похожее на прерывистый плач, как у ребёнка, выхваченного из родительских рук, только более глубокий, сильный и почти нечеловеческий.

Перед тем экипаж уже несколько часов напряжённо вёл «Айку-73» в гору. Тальвет вымотался, как и все остальные. В обычных кампаниях, когда появлялась возможность выйти из боя, они открывали люк, чтобы впустить немного воздуха, или даже выбирались из тесного корпуса, если находили безопасное место. Но здесь безопасных мест не имелось, а приподнять крышку даже на палец значило рискнуть жизнью, поэтому танкисты сидели, скрючившись, непрерывно потели, задыхались и изнывали от жары и вони. От такого они вполне могли свихнуться. Временами им хотелось только выплеснуть гнев, вытянуть ноги, пробиться на свободу из этой кошмарной клетки, и тогда требовалась вся сила воли, чтобы оставаться на посту, терпеть рёв мотора, дым и смрад, просто делать свою работу.

Прибегая к помощи Белых Шрамов, способных действовать вне корпуса бронемашины, экипаж «Айки-73» смог несколько раз дозаправиться и набрать воды, перекачивая всё необходимое из захваченных блиндажей или остовов другой техники. Так что они ещё не умерли, а танк пока ехал, но не более того. Заряд в батареях питания лазпушки снизился до критического уровня, а у Мерка на стойках для боекомплекта лежала лишь горстка снарядов. Тяжелее всего приходилось Дреси, которая почти без перерыва управляла машиной с того момента, как они выехали из ворот Колоссов: теперь Гельва почти не реагировала на приказы, просто молчала и не покидала свою позицию, будто приклеившись к сиденью и рычагам управления.

Фош притихла и стала сама на себя не похожа, тогда как на молчаливого Яндева, кажется, не особенно повлияло всё то, что произошло до сих пор. Что до самого Каски, то он всё время чувствовал себя паршиво. Он лучше всех сослуживцев видел, с чем они вынуждены драться. Именно Тальвет наблюдал за полями битв, заполненными воинами, вглядывался в лица... тех существ и приказывал наступать. То, что рядом с ним двигались Белые Шрамы, не дававшие наступлению развалиться окончательно, меняло немногое — во всяком случае, в части ощущений Каски.

Согласно давнему присловью, пехотинцы презирают танкистов, потому что тем никогда не нужно смотреть врагу в лицо. Это оскорбление, и так необоснованное, сейчас стало вдвойне несправедливым. Тальвет смотрел на лица, которые не стоило бы видеть ни единому человеку в здравом уме. Если он вообще выберется отсюда живым, то не забудет эти морды до конца своих дней.

Но долг требовал продолжать. Тот хан Белых Шрамов, называющий себя Джангсаем, гнал их вперёд что есть силы. Все космодесантники могли передвигаться почти по любой местности гораздо быстрее и дольше, чем боевые танки. Легионеры больше не укрывались за корпусами грохочущих машин, а отрывались от них, отыскивая пути наверх в западном направлении. По нерегулярным комм-сообщениям Каске стало ясно, что такую же тактику применяют сотни аналогичных подразделений, однако Тальвет понятия не имел почему — он лишь предположил, что какая-то важная цель требует поддержки.

Хотя большинство крупных подъёмников, ранее перемещавших целые секции пустотных кораблей, получили повреждения или стали небезопасными для использования, имперцы всё же обнаружили несколько лифтов, которые Джангсай счёл приемлемыми, и коробочки под его началом стали вкатываться на транспортные платформы группами по четыре машины. Так его соединение намного опередило другие отряды: те разыскивали рампы, не перекрытые противником, из-за чего постоянно натыкались на вражеские формирования или засады зловредных тварей, явно-не-ксеносов.

Путь наверх здорово потрепал нервы танкистам, которые, ничего не видя снаружи, ёжились в трясущемся корпусе «Айки-73», где их пробирал до костей скрип конструкции под гигантской нагрузкой. Если бы шахты лифта обрушились, все бойцы оказались бы погребёнными заживо во тьме, обречёнными на медленную мучительную смерть от удушья.

Однако в итоге все группы поочерёдно добрались до верха, после чего двадцать воинов Джангсая и пятнадцать единиц техники возобновили движение — направились вверх по длинному крытому съезду, ведущему к первой из внешних посадочных площадок на западном фасаде.

«Айка-73» не успел проехать и полпути, когда раздался тот стон. Хотя шумный рокот от разрушений нарастал уже некоторое время, сейчас зазвучало что-то иное — нечто похожее на вопли, которые издавали не-ксеносы, когда их разрывали на части. Каска даже ненадолго вытащил бусину связи, чтобы не сойти с ума.

Сразу после того, как послышался тот крик, мир вокруг них начал рассыпаться. Стены вспучивались, по каменной кладке расползались трещины, а металлические подпорки выдирало с корнем.

— Оно падает! — заорала Фош.

— Что падает? — требовательно спросил Мерк, не имевший возможности выглянуть в носовую смотровую щель.

— Гони! — завопил Каска. — Полный ход! Выводи нас отсюда!

Каждый командир в их роте принял такое же решение. Белые Шрамы тоже побежали вверх по съезду к платформе, пока вокруг них с глухим стуком обваливалась каменная кладка.

Поверхность под гусеницами танков начала раскалываться и всколыхнулась, будто тканевое полотно, отчего машины раскидало в стороны. Каска в очередной раз врезался головой во внутренний изгиб башни, а Яндев, подпрыгнув на сиденье, нехорошо ударился шлемом о бронеплиту над собой. Тут же Дреси ошиблась с передачей, и двигатель заглох, но после краткой борьбы с рычагами она вновь погнала коробочку вперёд и вверх.

Тальвет снова вставил в ухо бусину связи и припал к перископу, стараясь раскачиваться в такт взбрыкиваниям танка, хотя уже перенапряг мышцы ног, и его бёдра ныли, как никогда в жизни.

— Проходим! — объявила Фош, которая смотрела в прицел орудия, то есть обладала самым устойчивым обзором.

— Водитель, держать скорость, — предупредил Каска, обеспокоенный тем, что проём на противоположной стороне выглядел очень ненадёжно. Там бурно клубились облака каменной пыли, а значит, сверху на них всех падало нечто по-настоящему большое.

— Трон святы11... — пробурчал себе под нос Мерк, хватаясь потными пальцами за казённик.

Наконец «Айка-73» вырвался наружу: вылетев из тоннеля с низкими сводами, он подпрыгнул на полосе свежих обломков, и танкисты впервые с начала штурма оказались под открытым небом.

— Орудия к бою, — приказал Тальвет, выискивая цели. — Огонь по моей команде.

Но там не нашлось целей. Как и чего-либо ещё. Даже в сравнении с тем, что Каска видел на полях боёв в течение нескольких недель подряд, это место словно бы разнесли, потом разворотили, а затем разгромили. С узкой площадки ему открылся пейзаж из высоких груд полуразрушенных скалобетонных плит толщиной не менее тридцати метров, лежащих одна на другой, будто осадочные пласты крутого скалистого обрыва. Из этих утёсов, обвитых разрядами молний и покрытых осыпями мелких обломков, торчали целые леса искорёженной арматуры. Всё громадное ущелье продолжало двигаться: оно скрежетало и раскалывалось, словно ускоренно развивалась некая тектоническая катастрофа, вверху клубились тучи пыли, и отовсюду доносился низкий рокот, указывающий, что целая секция крепости складывается внутрь себя.

Все танки успели выбраться из тоннеля, однако им пришлось тут же мчаться дальше, чтобы не попасть под вторичные обвалы. Белые Шрамы также не стали медлить — они прыгали вверх по шатким откосам и перескакивали через щели между рассыпающимися платформами. Бронетехнике приходилось сложнее, но она справлялась. «Айка73» вёл за собой остальные танки, поворачивая, газуя и переваливаясь через преграды на постоянно меняющемся ландшафте. Уже не в первый раз Каска изумлялся, как Дреси вообще на такое способна. Она действовала как машина.

— Держи хана в поле зрения, — велел ей Тальвет. — Я свяжусь с ним, если смогу.

Огромные массы вокруг них постепенно оседали, исторгая в воздух всё новые пылевые облака, однако наверху по-прежнему неудержимо бушевал вихрь, озарявший голые каменные плиты бледным зеленоватым светом, который переливался и скользил, словно осквернённые лунные лучи по воде. Танковые роты на такой местности ползли мучительно медленно: они всегда следовали за пехотой, постоянно рискуя соскользнуть по какому-нибудь крутому склону и свалиться на ярусы, находящиеся, вероятно, сотнями метров ниже.

Через некоторое время Каске удалось подключиться к комм-каналу, который использовали Белые Шрамы. Связь прерывалась, и воины говорили на незнакомом Тальвету языке, но кое-что он уловил. Похоже, несмотря на разрушения, явно продолжающиеся здесь, поистине непреодолимые помехи, из-за которых так долго страдали лоялисты, несколько ослабли.

Пока Тальвет слушал вокс-обмен, ему стало не по себе. Раньше, когда Белые Шрамы обращались к нему на готике, они говорили совсем иначе. Сейчас они были... в ярости? В бешенстве? В отчаянии? Каска мог поклясться, что один из них едва сдерживался, но разве такое возможно? Это ведь космодесантники, а не призывники из линейных частей.

Через некоторое время, после изнурительно трудного перехода по продуваемому всеми ветрами участку голого скалобетона, Белые Шрамы снова собрались вместе и начали общаться, лихорадочно жестикулируя. Тальвет подвёл к ним бронемашины своего отряда, совершенно не представляя, что происходит.

Даже после того, как «Айка-73» поравнялся с астартес, а Каска приказал остановиться и дал Дреси столь необходимую передышку, он всё ещё не понимал, что стряслось. Угол обзора перископа не позволял Тальвету определить, вокруг чего сгруппировались легионеры. Они по-прежнему вели себя беспокойно и до странности нерешительно, что казалось Каске невероятным, поскольку сама их суть всегда предполагала решительность и спокойствие.

— Мы на открытой местности, — сухо заметил Яндев, оторвавшись от прицела. Каска заметил, что он старается не задевать длинный порез над правым глазом, полученный при том столкновении. — Может, стоит подумать об этом?

Наводчик лазпушки был прав. Все танки сейчас стояли на холостом ходу, вне укрытий, да к тому же на крайне нестабильной поверхности, готовой расколоться или даже полностью обрушиться.

— Подведи нас ближе, — приказал Тальвет. — Только медленно. Очень медленно.

Дреси немного придвинула танк к Шрамам, и Каска снова прильнул к оптике. Яндев и Фош сделали то же самое. Тальвету показалось, будто он видит на платформе что-то неподвижное, растёкшиеся пятна крови и множество фрагментов разбитой брони.

— Это один из них, — сказала Фош.

— Мёртвый, — заключил Яндев.

— Трон, — произнёс Каска, поворачивая перископ, чтобы получить лучший угол обзора. — Это не один из них. Слишком большой. Это...

Он осёкся. Фош оторвалась от прицела, чтобы посмотреть на командира, тут же всё поняла и посерела лицом. Даже Яндев как будто потерял дар речи.

— Что там? — спросил Мерк.

Каска не ответил. Он не осмеливался выговорить это слово.

— Это невозможно, — произнесла Фош.

— Что невозможно? — выпалил Мерк.

— А ты откуда знаешь, что невозможно? — вмешался Яндев, обращаясь к Фош. — Ты когда-нибудь такое видела?

— Конечно, нет, — наконец заговорил Тальвет. Трон, это кошмар какой-то. Нужно немедленно что-то делать, иначе они все здесь погибнут. — Дреси, займись приборами слежения и найди нам путь вниз. Наводчики, смотреть только в прицелы. Мерк, заткнись.

Затем он переключил канал связи с приёма на передачу.

— Мой господин хан, — голос Каски слегка дрожал, как бы он ни сдерживался. — Можем ли мы помочь вам?

Какое-то время Тальвет ждал ответа, но не видел даже признаков того, что его услышали. Затем Джангсай медленно повернулся лицом к корпусу танка.

— Тут пострадавший, — как-то оцепенело ответил он на готике. — Тело нельзя бросать здесь.

Почему они не могли взять его с собой? Каска своими глазами видел, как космодесантники переносили на себе тела раненых товарищей на значительные расстояния. С другой стороны, к тому, что он кое-как различал в перископ, с трудом подходило даже слово «тело»: оно выглядело совершенно жутко. Возможно, оно развалится на части, если воины попробуют поднять его.

Тальвет отключил внешнюю связь.

— У них раненый, — сообщил он команде.

— Ему сюда нельзя, — немедленно заявил Мерк.

Яндев фыркнул.

— Он не поместится. Говорю вам, это... — начал он.

— Они наши союзники, — возразила Фош. — Они хотят его забрать. Надо помочь.

— Но мы-то что тут сделаем? — уже раздражённо произнёс Каска. Не могли же они просто оставаться здесь.

Тут заговорила Дреси, чем застала всю команду врасплох. Тальвет поймал себя на мысли, что едва знает, как звучит её голос. Оказалось, что у Гельвы альбийский акцент.

— В пятистах метрах внизу есть твёрдый грунт, — сказала она. — Я проложила маршрут, и мы можем следовать по нему, пока что. — Дреси посмотрела на командира. — Они не уйдут от тела. Они полагают, что причинят ещё больше вреда, если перенесут его, пусть даже совсем недалеко. Возможно, они правы. Даже если, несмотря на ядовитую атмосферу, мы раскроем все люки, тело не поместится ни в одну из наших машин, потому что оно не соответствует размерам стандартного человека. Но его можно разместить наверху. Будет место прямо за башней, если развернуть главное орудие. Уложим его над кожухами воздушных фильтров, а воины пусть сядут по обеим сторонам и прикроют его собой. Если мы будем действовать осторожно, то сможем перевезти его.

Некоторое время Каска просто смотрел на неё. Как и все остальные. Хотя выражение лица Дреси почти полностью скрывали водительские очки и противоядная маска, по её тону чётко ощущалось, что она всё просчитала.

— Сержант, вы должны сами предложить им эту идею, потому что сейчас они не в себе, — добавила Гельва. — Им это может не понравиться. Но другого выхода я не вижу.

Каска глянул на Фош. Та пожала плечами. Яндев недоверчиво хмыкнул и покачал головой. Мерк в кои-то веки не нашёлся что сказать.

Тальвету точно следовало разузнать, откуда вообще взялась Дреси. Зря он не постарался найти время, чтобы поговорить с ней раньше. Знать свой экипаж — это же одна из основ. Проклятье, всегда следи за такими вот тихонями...

Но об этом потом. Враг всё ещё контролировал большие участки территории и мог появиться в любой момент. Конструкция, на которой они остановились, грозила вот-вот рухнуть. Сколько угодно катастроф таились в ожидании своего часа, пока они просто стояли на одном месте, не в силах принять решение. Поэтому, обдумав всё ещё раз, Каска потянулся к комм-приборам.

— Мой господин хан, — осторожно начал он. — У меня есть предложение.

Глава двадцать шестая

Старая кровь

Передача

Клинок

— Надо отступать, — так звучало предложение, на котором теперь уже серьёзно настаивал Крозий.

Морарг не мог ответить. Его как будто внезапно лишили кислорода, и он обессилел.

Представь, как то, на что ты бессознательно полагался, никогда не задумываясь, исчезло и стало недосягаемым. И теперь ты задыхаешься.

Зашатавшись, Каифа упал на колени. А ведь ранее он обрёл такую силу! Его окружали тела воинов Пятого, павших от его руки. Он начинал получать удовольствие, так же, как и Крозий уже некоторое время. Тревоги и сомнения понемногу отступали, а мучительные дары, вручённые Мораргу, приносили наслаждение.

Теперь же он поднял взгляд и почти ничего не увидел сквозь заляпанные линзы шлема. Каифа снял бы его, но сомневался, что получится. Сквозь мутную полутьму Морарг разглядел, что вдали наступают проклятые чогорийцы. Они больше не бежали. Не ускоряли темп, стараясь компенсировать свою хрупкость неуловимостью в движении.

Похоже, они сошли с ума.

«Неужели мы сделали это с ними?» — подумал Каифа.

Неужели Несломленные причинили им столько боли, что они изменились, как преобразилась Гвардия Смерти на «Терминус Эст»? Возможны ли такие перемены? Что, если Белые Шрамы открыли для себя какого-то нового и ужасного бога?

Но Мораргу не удавалось даже поразмыслить над этим. В голове у него звенело. Желудок казался пустым, сердце гулко стучало. Крозий, прекратив болтать, уходил от него — пробирался обратно через трясину, хромая. Демон на сгибе его руки кричал, и вопли звучали поистине ужасно.

Поднявшись на ноги в сабатонах-копытах, Каифа поплёлся следом.

— Подожди. — Он протянул руку, пробуя удержать Зэдала.

— Отступаем, — прошипел тот.

Поравнявшись с Крозием, Морарг схватил его за локоть и заставил остановиться.

— Мы никогда не отступаем, — заявил он.

Просто глядя на порченые доспехи старого апотекария, Каифа испытывал тревогу. Он чувствовал отвращение. В какой-то степени он всегда замечал эти изменения, но сейчас увидел их по-настоящему — вероятно, так, как на них смотрели посторонние. О бог, во что они превратились? Стоило только отдёрнуть завесу забвения, стоило только разжечь свет, как всё становилось ясно.

— Он ушёл, — прошипел Зэдал в ответ. — Ты чувствуешь это? Тиф был прав. Он ждал слишком долго.

Морарг попытался сосредоточиться, хотя даже слова брата он разбирал с трудом. О ком идёт речь? О Мортарионе? Да, да, наверняка о нём. Примарх точно ушёл. Но куда? И как?

— Я не... — заговорил Каифа. — Я не...

— Верь в это! — вырвалось у Крозия. Судя по голосу, он начинал терять голову. — Что-то случилось. Он исчез. А если его здесь нет, то почему мы остались? — Он оглянулся через плечо. — Застряли тут внутри с этими помешанными паскудами.

Морарг вспомнил слова Остатка: «В эмпиреях его любят, как мало кого другого». Так вот что произошло? Неужели эмпиреи забрали его, а все прочие увязли здесь?

Невозможно. Примарх никогда бы на такое не пошёл. «Я слишком сильно любил вас всех. Это единственная ошибка, которую я признаю», — так сказал Мортарион. И он не лгал. Так что же произошло?

— Я начал верить... — в оцепенении произнёс Морарг. Он слышал, как издалека доносится тот чёртов напев — погребальная песня чогорийцев. — Что всё это спланировали заранее.

А если это обман? Если всё, что рассказал ему демон, — ложь? Возможно, всё это время Мортариону врали, чего всегда и опасался Каифа? Может, реальной властью всегда обладал Тиф? «Возможно...» Как узнать? Кого спросить?

— Это пройдёт, — взволнованно настаивал Крозий, по-прежнему желавший уходить. — У нас обычный психологический шок. Всё, что нас тут окружало, держалось на нём, понимаешь? У нас просто. ломка. Мы должны выбраться. Это пройдёт.

Может, Зэдал прав. Надо привести мысли в порядок. Остановить тупую, но мучительную боль, которая раздирала каждую его мышцу.

— Куда выбраться? — спросил Морарг.

Зэдал поднял маленького демона.

— Помнишь его? Помнишь, я говорил тебе, что у него есть близнец? Другой находится у первого капитана. Теперь Тиф должен стать главным. Он знает, что делать. — Тут Крозий чуточку безумно рассмеялся. — В смысле, он всегда знал, не так ли?

Каифа хотел возразить, но уже забыл почему.

— Мы тут следовали стратегии примарха, — продолжал Крозий. — Но она не единственная. Боевые банды уже за стенами. Можем примкнуть к ним. Говорят, Кадекс Илкарион уже ворвался в пролом. Воркс тоже.

— Я... не могу сражаться, — сказал Морарг.

— Можешь. Психологический шок. Это пройдёт. — Зэдал повернул демона головой к советнику. Существо уставилось дикими глазами прямо на Каифу. О бог, что за мерзкая тварь, уродливая, как жаба-дьявол, и жутко смердящая! — Он, Тиф, знал, что этот момент настанет. Теперь я понимаю. Я могу поговорить с ним.

Тиф. Тот, кто принёс всю эту боль. Морарг помнил, как сильно злился на него, как желал ему смерти. Он помнил, что так же сильно хотел верить в Мортариона, верить, что освободитель Барбаруса не мог потерпеть неудачу, ни тогда, ни сейчас.

— Примарх. — начал Каифа.

— Он не мёртв. Ты понимаешь это? Он просто. отсутствует, — закончил за него Крозий.

— Мы все… связаны долгом, — возразил Морарг. — Мы никогда не отступаем.

Крозий рассмеялся, отхаркивая слизь. Как же он гадок!

— Это не отступление. Мы наступаем. К самому центру. — Он придвинулся ближе, обдав Морарга смрадом нечистот. — Кому вообще нужна эта куча дерьма? Разве мы прошли через весь тот ужас в пустоте ради неё? Нет, брат мой. Мы пришли за Дворцом. Мы отступим, перегруппируемся. А если останемся тут в нынешнем состоянии, то нас перебьют.

Каифа уже чувствовал, как буквально теряет связь с реальностью. Та перемена оказалась такой внезапной и всеобъемлющей. Пространство вокруг него не успокаивалось ни на миг, всё время смещалось и дрожало. Запах своего тела вызывал у него отвращение. Морарг чувствовал, как разлагается плоть под гниющими доспехами, и от этого сводило желудок — вернее, то, что от него осталось.

Слова Остатка уже ускользали из его памяти. Вспомнит ли он их вообще, если выберется отсюда? «Ты не можешь просто забыть о нём, не можешь его жалеть — он твой примарх». Но Мортарион больше не с ними — Каифа прочувствовал эту истину каждой агонизирующей клеткой своего организма. Почему он ушёл? Куда?

Зэдал держался рядом. Он не желал униматься.

— Ты слышишь меня, брат, — убеждал он. — Если останемся здесь, то умрём.

На заднем плане приближались звуки проклятого песнопения. Теперь голоса Белых Шрамов звучали совершенно безумно, словно нечто жестокое и пожирающее саму жизнь поглотило их, превратив в армию одержимой нежити.

— Ты можешь... поговорить с Тифом? — пробубнил Морарг, изо всех сил стараясь удержаться от рвоты.

Крозий погладил взбудораженного демона по шипам, и тот, похоже, немного успокоился.

— Да, так нужно. Он разберётся с этим.

«Так же, как он уже разобрался с нами», — с горечью подумал Каифа.

Но что ещё оставалось делать? Дальше сражаться здесь за трофей, который они и так не собирались удерживать вечно, и упустить возможность обрести настоящую славу? Или убраться отсюда, справиться с нынешней немочью и начать всё сначала?

Морарг уставился на демона. Как он мог совсем недавно думать об этом существе с теплотой? Горловые мешки твари раздувались, она хрустела костяшками пальцев, с её отвисшего подбородка сочилась слизь. В тот момент Каифе почудилось, будто его окружают одни лишь демоны: те, что искажали прошлое и будущее, те, что носили доспехи из слоновой кости и бились изогнутыми окровавленными клинками, те, которых сотворили из мух, чтобы они принесли ещё больше страданий, и те, кого одарили крыльями, тонкими, как прозрачная ткань, а они имели наглость потерпеть неудачу в самый важный момент.

Так много демонов кругом. Кого из них выбрать?

Как всегда, того, кто перед тобой, подумалось Мораргу.

— Тогда отступаем, — произнёс он, ненавидя себя за то, что говорит это вслух. — Будь оно всё проклято, мы отступаем.

Крозий лихорадочно закивал и захромал дальше. Морарг последовал за ним, разбрызгивая грязь тяжёлыми шагами.

— И передай Тифу через твоё мелкое чудовище, что мы идём, — сказал Каифа. — Не сомневаюсь, он будет вне себя от счастья, когда снова увидит всех нас.

Илия смогла полностью оценить масштаб разрушений только с более близкого расстояния. Помимо того, что развалилось западное крыло, так или иначе пострадал весь некогда величественный космопорт. Темнота скрывала подробности картины, но недели постоянной бомбардировки не прошли бесследно: облицовка и орнаменты раскололись, уступы обрушились. Тот факт, что уцелело хоть что-то, свидетельствовал о том, насколько монументальны несущие конструкции здания. Вероятно, даже если бы комплекс упорно обстреливали месяцами, от него всё равно бы что-нибудь сохранилось — такой немыслимый запас прочности закладывали в имперские постройки в эпоху гигантомании.

Учитывая увиденное, она поняла, что Соджук, конечно же, говорил верно: их штурмовой корабль никак не мог совершить посадку в месте, которое Илия определила с воздуха. Сверху тот участок выглядел так, словно несколько огромных платформ сложились одна поверх другой, образовав многоярусный массив, оплетённый сетью электрических разрядов и вторичных взрывов. Причём его сердцевина всё ещё сдвигалась.

Возможно, Хан находился на вершине этого обвала. Или, может, где бы он ни сражался, ему повезло, и он каким-то образом вышел из облаков пыли сравнительно невредимым. А возможно, его похоронило под всей этой массой, и однажды, много лет спустя, его отыщут археологи-землекопы, если, конечно, после всего этого безумия останутся такие люди.

Ей нужно узнать точно. Она обязана сделать для него всё, что в её силах. Мыслями Илия немедленно вернулась к Улланору, к его искусственно сформированным плато. Она вспомнила, как карабкалась по скалам в поисках чего-то неуловимого и как Есугэй вытащил её в безопасное место.

— Будьте осторожны, — сказал он тогда.

Трон, если бы... Впрочем, никто не действовал достаточно осторожно, вот в чём вся проблема. Все они просто шли вперёд, раз за разом бросаясь навстречу очередной катастрофе. Конечно, они вряд ли могли этого избежать, но всё равно жаль. Раваллион ведь сама дала совет примарху: «И теперь пришло время, мой Хан. Вот почему мы вернулись». Да, всё так. Но она сказала это так небрежно, уверенная, что он пришёл искать поддержки, тогда как он хотел предупредить её, подготовить к тому, что должно произойти.

— Я получаю что-то на авгурах, — доложил Соджук.

Приборы и правда заработали немного лучше. Словно рассеялось какое-то огромное облако помех, и освобождённые машинные духи взялись за дело.

Илия встрепенулась и начала просматривать сигналы. Они изумляли. Раваллион видела метки движения повсюду, на всей территории разрушенного космопорта, и все они перемещались в одном направлении.

— Это наши люди, — ошеломлённо сказала Илия. — Они... движутся очень быстро.

— Они разгневаны, сы, — ровным тоном ответил Соджук. — Разгневаны, как никогда раньше.

Раваллион медленно кивнула, вспоминая, что тогда говорил ей легионер. «Мы бы гневались, как никогда не гневались никакие силы небес». Он знал, так ведь? Он знал, что происходит. Знал с самого начала. Будь он проклят!

— Чуть ниже основного обвала есть неповреждённые укрепления, — сказала Илия, заставляя себя сосредоточиться на текущей задаче. — Попробуй найти место для посадки.

Соджук повиновался, умело преодолевая непрерывную турбулентность. На экранах реального обзора по-прежнему едва удавалось что-либо различить, поэтому Илия полагалась на сканеры, чтобы понять, что их ждёт впереди. Громадное разрушенное крыло западного фасада надвигалось на них, вырастая и заполняя собой небо. Только вблизи становилось понятно, что космопорт представляет собой отдельный город, самодостаточный микромир. Идея выступить против него всегда казалось безрассудством, но лишь на таком расстоянии ты понимал, что это сумасшествие.

И тут Илия увидела их. Вопреки протоколу они двигались с включёнными люменами, но генерал не винила их, ведь они перемещались по опасному маршруту, где в любой момент мог случиться оползень или обвал стен. Процессия выглядела поразительно: одинокая колонна танков, освещённых в полумраке, медленно пробиралась от самых обширных разрушений наверху к ещё стоявшим зубчатым стенам внизу. По обеим сторонам от ведущей машины шагали воины легиона в плотном защитном строю. Прямо сейчас конвой степенно выдвигался из-под тени ворот с высокой аркой, чей замковый камень даже уцелел, поэтому со стороны вся сцена напоминала крупную вылазку из какого-нибудь древнего осаждённого барбакана, вот только выезжала оттуда не боевая рать, а траурная процессия, окутанная зловещей тишиной.

Илия поняла, кого там несут, ещё до того, как они с Соджуком подлетели достаточно близко, чтобы разглядеть всё в деталях. Уже то, как двигались воины — с горестным благоговением, с полной опустошённостью, — сказало ей всё, что требовалось знать.

— Вон туда, — велела Илия, и её голос надломился. — Куда они направляются.

Опустив нос, «Громовой ястреб» снижался сквозь клубы смога, пока не завис над широким плоским парапетом, где и приземлился, выпуская грязные струи выхлопных газов. Не успел штурмовой корабль коснуться земли, как Раваллион уже выбралась из ремней безопасности, застегнула скафандр, проверила крепления дыхательного аппарата, пролезла к выходу и завозилась с замком. Выходить наружу было так опасно, что Илия не позволила бы этого никому из своих подчинённых. Но ей требовалось убедиться — увидеть всё своими глазами, а не через пересылаемый вид-поток.

Пока она бежала по площадке парапета, к «Громовому ястребу» с рычанием покатил ведущий танк процессии, «Леман Русс» ризанского образца, без спонсонов, сильно повреждённый. На узком выступе позади его башни, повёрнутой так, чтобы освободить больше места на корпусе, сидели два чогорийца. Когда Илия подошла ближе, один из Белых Шрамов спрыгнул вниз, чтобы перехватить её. Но увидев, кто перед ним, воин низко поклонился.

— Сы-Илия, — хрипло произнёс он.

Раваллион не сразу узнала легионера. Его доспехи, как и у всех, кто сражался в эти дни, покрылись таким слоем крови и грязи, что стали почти чёрными. Под запёкшейся коркой она разглядела нечто вроде эмблемы Железного Топора и сообразила, что это Джангсай, «свежая кровь» с Эр-Риджи. Он ещё участвовал в курултае, и его высоко ценил Наранбаатар.

— Покажи мне, — сказала она.

Джангсай помедлил.

— Лучше... не стоит.

Как будто это могло её переубедить. Подбежав к борту танка, Илия сама взобралась на гусеницы, отмахнувшись от хана, который пытался помочь ей.

Но там, на корпусе, она отвела взгляд уже через пару мгновений. Когда Раваллион впервые увидела кого-то из примархов вблизи — именно его, мельком, на орбите Улланора, — его красота и величие ошеломили её, показались почти невыносимыми. А сейчас Илии прежде всего захотелось прикрыть рукой воздухозаборник маски, чтобы не закричать. Секунду-другую она даже не вполне понимала, на что именно смотрит. Постепенно, вглядываясь сквозь хлопья пепла и копоть от моторов, она стала различать то, что осталось от благородного лица, — раздробленный ястребиный нос, впадины на месте скул. Перед ней предстало кровавое месиво разорванных мышц, из которого торчали острые, как ножи, осколки брони. Она увидела сломанный клинок, уложенный вдоль тела: блеск металла померк, а безупречный изгиб искривился.

Раваллион придвинулась ближе, едва замечая, что по её щекам текут горячие слёзы. Она протянула руку, смущённо и неловко, но никто из воинов Белых Шрамов не стал ей мешать. Коснулась участка неповрежденной кожи, который смогла разглядеть, — на шее, чуть ниже линии челюсти, единственное место, оставшееся незапятнанным. И в тот миг, когда Илия дотронулась до него легчайшим движением дрожащих пальцев, она почувствовала, что...

Генерал отшатнулась, будто её ударило током.

— Вы просканировали его? — требовательно спросила она, повернувшись к Джангсаю. — Вы всё проверили?

— Много раз, сы. Но наши приборы...

Илия пристально всматривалась в искалеченное тело. Нет, это немыслимо, невозможно. Нет ни движения, ни пульса, ни дыхания. И всё же.

«Потому что я собираюсь вернуться», — сказал он тогда.

— Малкадор, — вырвалось у Раваллион, и она всем своим существом переключилась на прежний командный тон. — Мы должны доставить его к Малкадору.

Всё изменилось в один миг. Соджук развернулся на месте и помчался к «Громовому ястребу». Воины Джангсая словно очнулись. Двое из них ринулись к кораблю за носилками, остальные выстроились, чтобы осторожно спустить тело с корпуса. Сама Илия, ещё только спрыгивая с танка, уже обдумывала несколько вопросов сразу. Смогут ли они вернуться? Как сделать так, чтобы их не сбили? Выстоял ли вообще Санктум?

Они должны найти способ. Должны. Если и есть хоть какой-то шанс на спасение, то отыщется он только там, в месте рождения примархов, в руках их создателей.

— Я пойду с вами, — произнёс Джангсай.

Генерал кивнула, но потом вдруг бросила взгляд на возвышающуюся над ними громаду космопорта. Там всё ещё шли бои. Тысячи людей Джагатая по-прежнему сражались и умирали в недрах комплекса, движимые столь могучей ненавистью, что уже никакая иная сила не удержала бы их от того, чтобы положить свои жизни на алтарь мести.

Каль дамарг. Чогорийский погребальный обряд, проводимый целым легионом.

— Нет, — сказала Раваллион, когда уже вернулись воины с носилками, а штурмовой корабль завыл турбинами, готовясь к старту. — Нет, ты нужен мне здесь. — Илия подошла к Джангсаю. — Он хотел взять космопорт. Ты понимаешь? Вот что важно. Не уничтожить. Взять.

Хан понял сразу.

— Тогда их нужно остановить.

— Они могут дойти до внешнего края, безумие заведёт их слишком далеко. Это надо прекратить здесь и сейчас.

Джангсай ответил не сразу, хотя Илия видела, что он согласен с ней.

— Но я не... — начал хан. — Я же не с...

Она улыбнулась ему.

— Ты не с Чогориса? Ты не тот, кого они будут слушать? — закончила за него Раваллион. — Я тоже была не такой, как они, но это быстро изменилось. — Подняв по-прежнему дрожащие руки, Илия стиснула его латные перчатки. — Найди Шибана. Он сделает то, что должен.

И тут её взгляд впервые упал на ножны, висящие на поясе воина. В этом знаменитом чехле покоился один из величайших клинков Онг-Хашина. Что ещё важнее, Раваллион знала имя его первого владельца — имя, известное всем воинам орду. Вручил ли этот меч Джангсаю сам Наранбаатар? Была ли у него на то причина?

— Скажи Шибану, что тебя отправила я и что Каган сейчас со мной, — произнесла Илия, уже собираясь бежать обратно к штурмовому кораблю, разгоняющему двигатели. — А если это не сработает, просто покажи ему меч.

Всё закончилось под камнем.

Всё закончилось под грандиозным саркофагом, в который превратился космопорт Львиных врат, чьи высотные платформы, мануфакториумы и обзорные купола когда-то величаво рассекали тропосферу, а теперь, усилиями троих разделённых сыновей Императора, преобразились в полузаброшенные логова демонов.

Джангсай бежал в самые недра комплекса так быстро, как только мог, преодолевая узкие коридоры и гулкие залы. Опасность всё ещё подстерегала повсюду, хотя Гвардия Смерти уже отступала с боем. Многие якша до сих пор рыскали в сочащихся глубинах, готовые с треском материализоваться. Внутренние помещения сами по себе представляли угрозу: их заполняли топи и трясины, доходящие до колен, причём большая часть из них обладала примитивным рассудком и кипела почти осознанной злобой.

Несмотря на всё это, Джангсай быстро продвигался вперёд, поскольку ранее Белые Шрамы весьма далеко отбросили врага своим натиском. Такой поворот событий изумил его. Насколько понимали воины ранее, в разгар сражения, все три фронтовые группировки Пятого легиона связал в жестоких схватках противник, который жил ради таких битв. Но затем уход обоих примархов совершенно по-разному сказался на их армиях. Джангсай не имел ни малейшего представления почему, ведь он не особенно разбирался в нравах демонов и том, как их изгоняют, да это и не имело большого значения. Что случилось, то случилось. Смертельная ярость сделала своё дело — объединила все три фронта для единого рывка, в котором бойцы, словно одержимые, сметали любое сопротивление на своём пути, хотя гнев между тем поглощал их изнутри.

Джангсай шёл по следу своих братьев. Он пробегал мимо трупов воинов V и XIV легионов, завязших в трясине, наваленных друг на друга. Количество трупов ошеломляло почти так же, как перемена в ходе битвы. Жатва жизней выдалась обильной. Вероятно, ни один из противников никогда не сможет заявить о безоговорочной победе или поражении, настолько жестокий урон понесли обе стороны. Космопорт, как и вся планета, обратился в склеп.

Но вместе с тем его очищали от грехов. Здесь выжигали скверну, изгоняли нечисть, истребляли всё порченое, и теперь резню учиняли уже воины орду. Перед Джангсаем стояла одна задача — не допустить, чтобы этот огромный выброс жизненной энергии стал неуправляемым. Мудрая не приуменьшала опасность: среди чогорийцев ходило столь много историй о том, как воины в состоянии «каль дамарг» губили сами себя, что о них знал даже эр-риджиец из «свежей крови».

У Джангсая всё же появилось одно преимущество, состоящее в том, что его тактические сенсоры снова заработали, хотя бы частично. Перед ним развёртывались картолитовые схемы в ложных цветах, заполненные скоплениями световых точек — тепловых сигнатур, векторов движения, локационных меток. Чем ближе Джангсай подходил к восточным границам космопорта, тем отчётливее становились сигналы. Белые Шрамы развернули сражение с Гвардией Смерти по всей территории колоссальной крепости и теперь готовились выбить противника из неё через дальние врата. Чогорийцы не собирались останавливаться на достигнутом. Всецело погружённые в свой мир кровавой мести, они и дальше будут убивать без явной цели, пока до них не доберутся бесчисленные армии магистра войны, и тогда их пыл навеки угаснет во вселенной.

Ему следовало найти Шибана. Ему требовалось отыскать тот единственный голос, который способен докричаться до остальных и вернуть их, пока не стало слишком поздно. И эта задача оказалась трудной, самой трудной из всех, что когда-либо выпадали Джангсаю. Его тело было истощено, разум измучен. Все инстинкты призывали его вернуться к штурмовому кораблю, к той металлической пылинке, которая мчалась на запад, унося с собой последнюю слабую надежду легиона. Машине предстояло пролететь над полями брани, где бились миллионы воинов, дающие отпор миллионам других, однако от этого единственного судна, хрупкого, как стекло, сейчас зависело всё.

Джангсай, словно в тумане, проносился по огромным залам, опустевшим, пропахшим кровью и разложением. Он мчался по лестницам, разбитым снарядами, взбирался по коварным шахтам подъёмников, обходил догорающие очаги стычек и стремительно пробегал по качающимся мосткам.

Вскоре до него донёсся шум масштабного боя — грохот бронетехники, рычание расщепляющих полей легионного оружия.

Хан ворвался в помещение, когда-то служившее главным приёмным ангаром. Вход в него располагался в стене восточного крыла, на самой границе космопорта. Его посадочная платформа достигала, пожалуй, восьмисот метров в ширину, а массивная крыша находилась на высоте ста метров. Воздух здесь оказался не таким спёртым и грязным, как в недрах комплекса: снаружи врывался ветер, несущий над телами и обломками хлопья пепла. Только на одном этом участке сражались сотни воинов при поддержке вездесущих рот 1-го Терранского бронетанкового.

Джангсай засёк сигнал Шибана и помчался к нему. Приблизившись, он заметил среди мрака и грязи блеск аугментики. Обновитель сошёлся с более крупным космодесантником-предателем в схватке, которая уже впечатляла своей ожесточённостью. Никогда прежде Джангсай не видел, чтобы гуань дао вращали так сдержанно и мстительно, как орудием кары. Насыщенный болезнями монстр решительно отбивался, но каждому противнику Белых Шрамов сейчас чего-то не хватало, как будто их покинула былая уверенность, прежняя непримиримость. Шибан, наоборот, сражался как заведённый. Он просто наседал на врага, снова, и снова, и снова, сам получал удары, но даже не вздрагивал. Когда Тахсир провёл смертельный выпад — прыжок, секущий взмах, обезглавливание, — почти показалось, что он сжалился над врагом.

Когда Джангсай добрался до Шибана, тот уже выбирал себе новую жертву. Казалось, все Белые Шрамы вокруг него стали одинаковыми — они в гробовом молчании пробивались к врагу и шаг за шагом теснили его туда, где из зияющей пасти ангара открывался вид на разорённые пустоши.

— Тахсир! — выкрикнул Джангсай.

Никакой реакции. Казалось, Шибан не замечал вокруг ничего и никого, кроме врага.

Джангсай позвал ещё раз, с тем же результатом, а затем помчался вперёд, выхватив клинок, как велела ему Илия. Окровавленный тулвар вспыхнул в темноте: хотя хан не включал расщепляющее поле, обнажённая сталь блистала достаточно ярко.

Шибан остановился, глядя на него, и тогда Джангсай вспомнил, что сказал Наранбаатар тогда, в Колоссах, впервые вручая ему это оружие: «Морбун Са знаменит не только доблестью, но и самообладанием. Его называют воплощением Пути Небес».

Джангсай никогда не знал его. Шибан — наверняка встречал. Так вот он, решающий момент.

— Я пришел от Мудрой, — сказал Джангсай. — Каган с ней. Она пробирается в Санктум. Она велела передать тебе, что космопорт нужно взять. Не разрушить, а взять. — Всё это время он смотрел в непроницаемую маску шлема Тахсира. — Легиона это тоже касается.

Шибан долгое время стоял неподвижно. Его поза излучала стремление к убийству. Подобное состояние весьма прельщало. Джангсай прекрасно это понимал. Он всегда представлял себе, как, получив нужный толчок, погружается в такое состояние и никогда из него не возвращается. Отчасти — в той же мере, как и любой космодесантник, — хан ощущал настоящее умиротворение лишь тогда, когда убивал. Пожиратели Миров здесь просто выступали самым наглядным примером, ведь все астартес в той или иной степени чувствовали себя так. Пожалуй, вот какой урок стоило извлечь из всей этой войны.

Затем Шибан отвёл взгляд в сторону, поверх края ворот ангара. К тому времени Белые Шрамы заняли подходы к ним и тревожили обстрелами предателей, оставшихся за периметром. Теперь они готовились выступить наружу вслед за врагом, чтобы вогнать копья своей распалённой ненависти в полыхающую тьму за пределами космопорта.

На какой-то ужасный миг Джангсай подумал, что Шибан всё же даст им позволение и вместе со всеми братьями ринется в атаку, ведущую в небытие. Однако молодой воин не мог больше ничего сказать или добавить к требованию Илии.

Он не догадывался, что мысли Тахсира сейчас поглощены не Каганом, не Раваллион и не участью всего легиона, а терранским ханом, с которым он когда-то сражался бок о бок в Белом мире, — тем, кого он не простил, пока не стало слишком поздно.

«Ни шагу назад».

— Отставить, — тихо сказал Шибан. Затем добавил более решительно: — Отставить!

Он говорил в открытую вокс-сеть. Его грозовой пророк, сражавшийся рядом, услышал команду и постарался, чтобы она разнеслась как можно шире. Приказ подхватили комм-ретрансляторы, и очень скоро его получили даже подразделения, находящиеся далеко за пределами видимости.

Затем Шибан зашагал к воротам, медленно и целеустремлённо поднимаясь к продуваемому всеми ветрами окну во внешний мир. Чувствуя, что переменилось нечто принципиально важное, Джангсай пошёл за ним. Они ступали по массивному фундаменту космопорта. Над головами возвышался колоссальный выступ крыши ангара. Прямо впереди простиралось небо, самая священная для чогорийца стихия, пусть даже отравленная, иссечённая пламенем и затянутая неестественными облаками.

Подойдя к краю цитадели, Шибан опёрся основанием древка глефы о скалобетонный парапет. Все, кто пришёл с ним, все, кто добрался до этого рубежа, стояли рядом и ждали. Данные на дисплее шлема показали Джангсаю, что тысячи других воинов, пробуждённых от безумного забытья единственным словом Тахсира, поступали так же — занимали позиции, как и когда-то на мостике «Бури мечей» над истерзанными небесами Просперо.

Шибан не торопился. Он окинул взглядом километры полного опустошения — горький плод восстания Хоруса. Он понаблюдал, как через разрушенные внешние укрепления в темноте пробираются Гвардейцы Смерти — десятки тысяч астартес, на время лишённых предводителя, но всё ещё невредимых и опасных, способных вернуть себе решимость. Он изучил лагеря заблудших и проклятых, что простирались в глубокий тыл, киша несметными миллионами низкосортных солдат, которые рыскали на каждом клочке терранских развалин. Он различил вдалеке силуэты титанов, рыцарей, а также крупные формирования легионов.

— Здесь он пал, — негромко произнёс Шибан.

В ангаре воцарилась тишина. Джангсай слушал. Каждый боец V легиона в пределах досягаемости слушал.

— Теперь это наше место. — Голос Тахсира всё ещё звучал резко из-за аугментики в горле, но его уже не искажала сильная ярость. — Это священный край. Это Чогорис на Земле. Здесь он пал.

Белые Шрамы внимали ему. Тактический дисплей показывал Джангсаю, что останавливались все воины, по всему периметру крепости, на поднятых шоссе, в высоких башнях и в затенённых недрах. Только что они очищали космопорт от скверны врага, но теперь, бдительно застыв, ловили слова Тахсира.

— Вот чему учил нас Есугэй, — продолжал Шибан. — «Не становитесь тем, что вам ненавистно. Не становитесь тем, с чем вы сражаетесь».

Джангсай не убирал клинок в ножны. Все держали оружие наготове. Совсем скоро грянут новые сражения, такие же грозные и гибельные, но порог и грань проходили тут, в этом месте, как кровавая линия по грязи и копоти.

— Итак, мы оставляем наш знак здесь, — говорил Шибан. — Обряд скорби завершается там, где заканчивается это место.

Уцелевшие бронемашины тоже замерли, заняв позиции, с которых открывался обзор на плоскогорье. Джангсай не знал, слышал ли речь Шибана кто-нибудь из танкистов и если да, то понимал ли её, но они прошли этот путь вместе с легионом, великолепно сражались и заслужили право присутствовать.

— Враг никогда его не получит. Он может захватить все другие миры, может покорить варп, может обрушить сами своды небес, но это место никогда ему не достанется. На нём наш знак. Оно священно.

И ханы один за другим расправляли плечи, вырывались из плена своей ненависти, возвращались к здравому мышлению, восстанавливали душевное равновесие.

— Когда мы будем биться снова, то уже не ради завоевания, не ради отмщения, а чтобы сохранить это место.

Над ними угасали переливы зелёного света на голом камне. Включались люмены: сначала они мигали, но светили всё более ровно, а потом засияли сквозь грязь. Космопорт Львиных врат дважды подвергся опустошению, но не разрушился. Его устоявшие посадочные платформы, высокие стены, исполинские реакторы и, самое главное, его мощные орудия теперь принадлежали Белым Шрамам.

— Мы держимся, здесь и сейчас, — продолжал Шибан. В его голосе появился слабый отголосок того, что когда-то давно переполняло его на Чондаксе: вера, тусклый отблеск внутренней радости. — Мы не уступим этой земли, не позволим ни одному врагу переступить порог. Это наше место, отныне и до конца времён.

Затем Тахсир высоко воздел глефу. Чакайя воздел посох. Джангсай воздел клинок. Каждый воин Белых Шрамов в этом месте скорби и страданий вскинул оружие, но не в знак проклятия, как ранее, а в приветствии, как поступали ханы древности под двумя лунами, — в честь того, что изменилось, того, что умерло, того, что осталось, и того, что вечно.

— За Императора! — воскликнул Шибан.

И по всему космопорту, от освобождённых глубин до очищенных высот, в ответ прокатился неподвластный времени возглас, тот, что оправдывал все их страдания и освящал их победу: «За Хана!»

Глава двадцать седьмая

Последствия

Рогал Дорн поднял голову. Он оторвал глаза от ряда экранов, окружавших его, и окинул взглядом командное помещение. Он спал? Или просто забылся в очередных расчётах, решив ещё раз пробежаться по графикам развёртывания? Что-то изменилось. Тяжкий груз, который так долго давил на плечи, не исчез полностью, но уменьшился. Теперь Дорн ощущал только физическую усталость, накопившуюся за недели без отдыха. Из неё исчезла осознанная злоба. Голоса в голове тоже пропали.

Примарх видел людей, которые трудились вокруг него. Вероятно, они работали здесь всё это время, но теперь Рогал вспоминал их имена, а также то, когда они прибыли и кого заменили. Острота мышления возвращалась. Туман рассеивался.

Осмелившись понадеяться, что есть новости с востока, он повернулся на командном троне и переключил несколько рычажков управления, чтобы войти в каналы, зарезервированные им специально для этой цели. И тогда из источников, к которым имел доступ только он, пришли сообщения, закодированные шифрами, известными лишь ему.

К нему подошёл Архам. Даже в его облике что-то неуловимо изменилось: он уже не так сутулился.

— Вести из порта, — объявил воин.

— Я знаю, — ответил Дорн, уже оценивая, что это может значить для них.

Возможно, немногое — просто ответный удар из гордости. А возможно — всё. Зависело от того, что удалось спасти.

Архам не стал спрашивать, как новости дошли до его повелителя.

— Насколько мы можем судить, основная часть сооружения захвачена. Надёжной связи пока нет, и установить её шансов мало. Сообщают, что крупные формирования Четырнадцатого легиона движутся на север и запад.

Дорн принял это к сведению. Если воинов Мортариона изгнали из космопорта, но они решили не отбивать его вновь, то отсюда следовало лишь одно: сейчас их армия направляется к центру. Это ещё один фактор, который ему нужно принять во внимание — наряду со всем прочим.

Но всё же. Всё же. Рогал поймал себя на том, что устало улыбается. «Джагатай, ты несносный, выводящий всех из себя... гений», — подумал он.

— Это что-то меняет? — спросил Архам.

Дорн понимал, что он имеет в виду: отвод войск, отступления, выходы из окружения. Нет, это ничего не меняло. Под непосредственным контролем Рогала теперь оставался только Палатин, узкое кольцо бастионов вокруг самого Санктума, немного большее по площади, чем один городской район, и его скоро захлестнёт волна из множества объединившихся передовых отрядов Хоруса.

— Все приказы остаются в силе, — ответил Дорн. — Следующий акт станет заключительным. — Он сухо улыбнулся своему заместителю. — Я почти с нетерпением жду этого. Слишком давно не махал клинком на передовой, а?

Архам выглядел потрясённым. Уже недели минули с тех пор, как он в последний раз видел проблеск улыбки на лице Рогала, не говоря уже о том, чтобы получить от него что-то, кроме резких команд, кратких из-за утомления.

— Сигизмунд возвращается на бастионы, — доложил он. — Его группировка последняя, все остальные уже внутри.

Дорн кивнул. Сообщение ободрило его. Чемпион Императора, значит. Тут он обнаружил, что титул больше не возмущает его: старый угрюмый Храмовник более чем заслужил такое прозвище.

— Постарайся выяснить, какие силы сохранил Пятый, если таковые имеются, — велел Рогал. — Только не трать на это много времени: мы не сможем помочь им, а они не смогут помочь нам. Хотелось бы мне поговорить с братом перед концом, но... увы.

Советник кивнул и собрался уходить.

— И конец уже близок, хускарл. — обратился к нему Дорн, задержав ещё на несколько секунд. — Послушай. Знай, ты послужил мне превосходно. Безупречно. Для меня будет честью сражаться рядом с моими сынами.

Архам, похоже, снова не понимал, как ему реагировать. Пока он мучительно пытался найти подходящий ответ, к помосту подбежал один из адъютантов с инфопланшетом и набором сообщений, доставленных по пневмопочте.

— Вести из Палатина, господин, — отчеканила она. — «Громовой ястреб» Пятого легиона миновал блокаду, сопровождён в док, ведётся извлечение груза.

— Какого груза? — спросил Рогал.

Помощник нервно сглотнула.

— Думаю, вам следует… ну, я полагаю, вы захотите посмотреть сами.

— Пятый вернулся, — услышал Вальдор.

Он переварил эту информацию. Перед ним стоял Диоклетиан, трибун Десяти Тысяч, облачённый в доспехи с яркими следами ожогов, которые указывали на недавнюю схватку с демоническими сущностями.

— Живой? — спросил он.

— Неизвестно.

— Тогда выясни.

— Я имею в виду, генерал-капитан, что в настоящее время никому не известно, жив он или мёртв. Сигиллит делает всё, что в его силах, но, как мне сообщили, даже его умений пока что не хватает для успеха. «На грани». Вот как описывают состояние примарха.

«На грани», — повторил про себя Константин. Разве все они уже не на грани?

— Тогда нужно надеяться, что он выкарабкается, — сказал Вальдор вслух. — Если он здесь, если сможет вернуться в строй перед концом всего, то у нас будет больше на один клинок, да к тому же очень редкий.

Диоклетиан кивнул. После того как Константин вернулся в Башню, трибун даже не намекал, что его интересует, куда уходил командир.

Амон знал. Наверняка возникли какие-то догадки у стражей, которых Вальдор приставил к биопреступнику, теперь уже работающему в недрах лаборатории наивысшей секретности при Башне. Впрочем, никто из них не проболтается. Легио Кустодес настолько привыкли охранять свои секреты, что скрытность стала неотъемлемой частью их натуры, их стандартной позицией в тех случаях, когда внутри организации вершились государственные дела.

Однако это не спасало Константина от вопросов, бередивших его разум. Он до сих пор слышал шёпот всех существ, которых убил на Терре. Император молчал, и пустоту на месте Его слов заполняли только эти голоса: они дразнили, искушали, упрекали, и снова, и снова...

Он мог положить этому конец. Если Фо окажется прав, хотя бы отчасти, то последствия великого эксперимента, за которым Вальдор наблюдал сотни лет — сотворения этих вздорных разжигателей войны, приведшего к катастрофе, — удастся устранить. Пожалуй, воля Императора вполне могла заключаться в том, что их нужно истребить сейчас, пока они не развалили само мироздание. Возможно, так и задумывалось. Конечно же, рано или поздно этот день всё равно бы настал. Несомненно, легионам уготовили их собственный Арарат.

Но когда же наступит подходящий момент? Когда Хорус, величайший из всех примархов, высадится здесь, разрушит ворота и попытается войти в Санктум? И если так, то будет ли у Константина возможность ещё раз взглянуть на Трон, чтобы заручиться одобрением перед тем, как уничтожить итоги великого труда? Или же ему придётся решать ещё до того часа, в одиночку, доверяясь своим суждениям, хотя его сотворили для того, чтобы служить, а не направлять?

А что, если он рассудит неверно? Что, если у Императора ещё остались нераскрытые намерения? Что, если всё случившееся укладывается в Его совершенный изначальный замысел, который откроется им, только если они подождут и проявят терпение? И не станет ли он, Вальдор, введённый в заблуждение теми, кто не раз доказывал, что лишён угрызений совести и моральных принципов, предателем ещё большим, чем Луперкаль? Не станет ли он, беспорочный, как сами звёзды, еретиком?

Или же в самый ответственный час он просто оступится и, скованный сомнениями, не осмелится действовать? Или, возможно, копьё и вручили ему для того, чтобы он пришёл к просветлению?

А сработает ли план Фо?

А нужно ли, чтобы он сработал?

Вальдор почти забыл про Диоклетиана, который всё ещё стоял рядом. Собравшись с силами, он снова взял в руки копьё. При этом Константин ощутил передающий разряд, подобный электрошоку, — грубое напоминание о крови, жадно выпитой этим предметом.

— Спасибо за доклад, трибун, — сказал он, поднимаясь с сиденья.

— Значит, ты снова пойдёшь в тоннели? — спросил Диоклетиан.

«Что это, нотка упрёка?» — подумал Вальдор. Или теперь ему повсюду что-то мерещится?

— Пойду, — ответил он, внутренне готовя себя к тому, что дальше будет только хуже. Демоны всё чаще начнут вылезать из пола и стен, всё более крупные, всё более злобные. — Я желаю причинить им великие страдания.

Возможно, ты примкнёшь ко мне на охоте? Два клинка лучше одного.

Диоклетиан поклонился.

— Это высшая честь для меня.

И они зашагали по каменному коридору, направляясь вниз, туда, где сливались разные грани бытия и начинали плодиться нерождённые.

А Вальдор не слышал ничего, кроме голосов, твердящих снова и снова...

«Получится ли?»

У него получилось.

Эреб разглядывал дело рук своих. Хижина рассыпалась, а впадина на её месте полыхает. Безделушки Эрды разбиты в крошево. Когда песчаные бури сотрут здесь всё, на коже мира не останется даже раны, которая отметила бы её святилище.

Однако Эреб чувствовал опустошённость.

Ему бы хотелось добиться большего. Даже если он изначально не рассчитывал склонить её к союзу с ним, то хотя бы надеялся, что Эрда поведает ему, как совершила своё деяние. Лучше бы она поменьше хныкала и сожалела, а побольше наслаждалась тем поступком. И вообще, почему столь многие из тех, кто его окружал, так одержимы раскаянием? Его, например, сожаления никогда не беспокоили. Иногда Эреб думал, что, возможно, именно он — самое довольное существо во всей Галактике, которое никогда не мучается ни сомнениями, ни угрызениями совести, а просто занимается самым захватывающим и полезным делом, какое только можно придумать. Ему повезло.

Он устранил остаточную угрозу, которую представляла собой Эрда. Число избранных, входивших в круг сподвижников Императора в дни Его молодости, понемногу сокращалось. Вот и сделан ещё один шаг на пути к полному искоренению их аномальной породы. Если они не поддаются искусу, значит, надо очистить от них Галактику, выбраковать эту бесплодную ветвь эволюции. Подобная работа отлично подходила Эребу по темпераменту.

И всё же столько сил потрачено зря. Как много усилий он приложил, чтобы отыскать её, лелея слабую надежду на то, что она окажется для него кем-то вроде родственной души.

На данный момент Эреб не вполне представлял, куда отправится дальше, поскольку более не имел официальных обязанностей при дворе Хоруса. Возможно, он задержится на Терре, а может, и нет. Ему казалось, что его участие в происходящем становилось излишним, словно ему предложили мелкую репризу, недостойную внимания великих исполнителей.

Он угрюмо побрёл обратно к тропинке, ведущей к скалам. Под сабатонами хрустели игрушки из жалкой коллекции Эрды. Наклонившись, Эреб поднял одну из них — страшно уродливую статуэтку, такую же хрупкую, как и все прочие.

Он вспомнил, с каким пылом Эрда говорила об этих вещицах. Она наверняка знала, что воин пришёл переманить её на свою сторону или убить, и всё же болтала без умолку о своей керамике. Вот Эребу на её месте захотелось бы поскорее закончить со всем этим, так или иначе.

«Поскорее закончить».

На миг он замер, уцепившись за эту мысль. Эрда ведь владела искусством. Причём такого масштаба, с которым Эреб очень редко сталкивался. Если её хоть немного заботило собственное выживание, почему она не попыталась сбежать? Ведь тут же её земля, которую она знала лучше, чем кто-либо ещё. Однако Эрда даже и не подумала воспользоваться этим шансом. Она только говорила. Злила его. И оставила его ни с чем.

Эреб уставился на разбитую фигурку. Она пыталась убедить его, что все эти штучки символизируют что-то важное. Возможно, так оно и есть. А может, они ей просто нравились, и за всем её словоблудием стоял совсем иной замысел.

Ранее, блуждая в поисках Эрды, он разглядел проблески других душ: они всегда опережали его на шаг, затянутые в водоворот потусторонних миров, ускользающие из одного места и времени в другое. Тогда Эреб подумал, что это некий фантом, случайное эхо грядущего, на которое можно не обращать внимания в погоне за настоящей целью.

Но что, если они были как-то связаны с Эрдой? Вдруг варп показал ему родство душ, хитросплетения судьбы, связанные между собой уделы, что часто случалось прежде? Догадывалась ли она и об этом? Неужели она знала гораздо больше, чем давала понять?

Идея простая, но такая соблазнительная. Неужели Эрда отвлекала его? Дело в этом? Те люди, загадочные странники в эфире, по какой-то причине имели для неё важность? Кто они? Её сородичи? Возможно, даже посланники?

Он обвинял её в бездействии. Но великие мира сего всегда использовали агентов — раньше так делал Император, так поступал Хорус. Возможно, она разыграла здесь свой последний спектакль, сознавая, что ей не суждено увидеть концовку.

Разжав пальцы, Эреб раздавил упавшую фигурку пяткой сабатона. Затем вытащил из доспехов атам — маленькую осязаемую частицу колдовства, которая помогала ему передвигаться.

— Ещё не кончено, — проговорил Эреб, готовясь к ритуалу. — Последний прыжок в темноту.

Они уже были во тьме. Оставалось только ковылять через неё.

Направлял их, конечно же, Альфарий. Он утверждал, что точно знает, куда ведут тоннели и как пройти по ним к катакомбам, расположенным прямо под самим Подземельем. Актея безоговорочно доверяла ему и шагала рядом с ним. Олл сомневался во всём. Наверняка же кто-нибудь перекрыл все пути внутрь, даже те, что проходят глубоко под землёй? Они с Джоном держались ближе к таинственному космодесантнику. Зибес, Кранк, Графт и Кэтт шли следом. Лидва замыкал строй.

Матерь Божья, как он устал. Его мучили жажда и голод. Припасы ещё оставались, но совсем немного, а это место казалось просто необъятным. Возможно, до обещанной точки входа надо идти дни, а то и недели. Кто знает? В этом мрачном подземном мире извилистых ходов и невидимых провалов в пустоту определить сложно.

Сначала они с трудом вылезли из повреждённого лихтера. Затем им пришлось тащиться по глубокому дну той ненавистной траншеи, где часто попадались захватчики, отставшие от главных фронтов. В таких случаях присутствие Лидва и Альфария становилось неоценимым, поскольку ни Актея, ни Кэтт не хотели применять свои особые дары в опасной близости от тех, кто мог их обнаружить. Космодесантник в бою — штука пугающая, если наблюдать за его действиями вблизи. А уж если мысленно помножить убийственный потенциал одного бойца на численность всех легионов в округе, результат получится просто абсурдный. Неудивительно, что вышел такой бардак.

И всё же они как-то выбрались — пролезли в дренажную трубу, к которой Альфарий, по его словам, их якобы и вёл, а оттуда только спускались, всё время вниз, всё глубже через пласты забвения, по замысловатому маршруту через кружевные переплетения тоннелей, что сохранились после гибели и погребения других цивилизаций.

Вскоре сверху и снизу загремели орудийные раскаты, да такие, что путникам почудилось, будто они аккуратно прокладывают путь между двух апокалипсисов. Стало очень жарко. Ручной люмен Олла уже садился, но в его тусклом свете виднелись весьма странные фигуры, высеченные во влажной скальной породе.

Он посмотрел на Джона. Логокинетик выглядел неважно. Возможно, последний переход давался ему слишком тяжело. Вероятно, это относилось к каждому из них.

— Ты в порядке? — спросил Перссон.

Грамматикус кивнул.

— Держусь, — сухо ответил он. — А ты?

Олл на миг задумался.

— Не знаю. В смысле, на этом всё, не так ли? Мы на месте.

— Не совсем. Будет так, когда этот космодесантник остановится, — ответил Джон.

Перссон согласно кивнул, хотя ему не нравилось думать о том, что случится тогда, — о том, что ждёт их в конце тоннелей. Что там? Император? Узнает ли Олл его сейчас? А вдруг магистр войны, который опередил их, уже расположился на Золотом Троне? А может, впереди нечто третье, просто очередные армии, новые мерзкие твари, которые мечутся там, пытаясь добраться до одной и той же точки, до уникального места, центра вселенной.

Хватит. Решение принято. Теперь они должны довести дело до конца.

— Когда-то ты следовал религии, — сказал Джон, глядя на него в темноте. — До того, как её запретили. Мне любопытно... Ты всё ещё религиозен?

Конечно, а как же иначе. В этом весь смысл.

— Почему ты спрашиваешь?

Грамматикус пожал плечами.

— Просто интересно, как ещё можно верить. Мы ведь такого навидались. Столько натворили. Не хочу ничего принижать или что-то в этом роде. Любопытно, и всё.

Олл шёл дальше в молчании. Возможно, сейчас, когда самый настоящий ад готовился ворваться в реальность прямо над ними, вряд ли стоило завязывать теологическую дискуссию. С другой стороны, вопрос достойный. Но, опять же, этот достойный вопрос звучал всегда, на протяжении всех войн, в которых сражался Перссон. Боль и страдания существовали всегда. Однако их как таковых не хватало, чтобы поколебать его убеждения.

— Возможно, — наконец ответил Олл. — Может, на всё это надо смотреть глазами верующего. Хотя, возможно, верно и обратное, как и прежде.

Света не было, кроме того, который они принесли с собой. В этот момент Перссон почувствовал себя затерянным в пустоте, одиноким и отрезанным от мира, погребённым под тщетностью бытия целой империи и тяжестью её кровавого саморазрушения.

— А может, религия станет тем, что поможет нам выбраться из всего этого, — договорил Олл, продолжая переставлять ноги и смотреть вперёд, в темноту. — Возможно, когда всё закончится, у нас останется только вера.

Да, именно так. Обрати любую побочную преданность в ничто. Уничтожь её, забудь. Тогда останется только вера.

Сигизмунд неотрывно смотрел на чёрный клинок. Сражение давно закончилось, но он до сих пор не убрал меч в ножны. Первый капитан раскачивался вместе с корпусом бронетранспортёра, двигатели которого уносили его прочь от битвы, в которой он наконец достиг совершенства. Вокруг него сидели выжившие воины из Братьев-Храмовников. Процент потерь оказался выше, чем в большинстве сражений, в которых он участвовал. Но и они сами убили в ответ... ошеломительное количество неприятелей. Сам Сигизмунд избавился от стольких вожаков врага — капитанов, преторов, — что буквально сбился со счёта. Теперь за ним погонятся другие чемпионы. Устремятся навстречу своей гибели, к лезвию его клинка.

Все эти убийства казались Храмовнику почти одинаковыми. Конечно, он запомнил Кхарна, потому что с тем пришлось серьёзно потрудиться. Но даже тогда он мало что чувствовал по этому поводу, только то, что схватка окончена и он победил, устранив ещё одну угрозу Трону. Сигизмунд не гордился тем, что победил противника, пусть даже того, кто однажды одолел его самого, потому что гордость осталась в прошлом. Стыд или позор — вот это он ещё мог испытывать. Гордость же воспринималась не как духовный стержень, а как некий анахронизм, часть мира, основанного на бренных достижениях.

— Я даже не знал, выполнишь ли ты команду, — сказал Ранн, сидевший напротив. — Когда велели отступить.

Сигизмунд так и не поднял глаза. Он взирал только на меч.

— Мне дали приказ, — произнёс он ровным тоном.

Слово примарха всё ещё что-то значило для него. Возможно, в прошлом команды Дорна приобретали священный статус из-за связи между ними двоими, генетическим прародителем и его потомком-вассалом. Теперь причина крылась глубже. Ныне Сигизмунд смотрел на Дорна скорее не как на своего отца, а как на сына Императора, живое воплощение воли Трона. Значит, неподчинение приказу немыслимо, и не только ввиду субординации внутри легиона, но и потому, что примархи всего на шаг отстоят от источника всея праведности. Император создал их на Земле как пример и образец, призванный вдохнуть решимость в слабых.

Наконец Сигизмунд вложил клинок в ножны и взглянул на Ранна. Штурмовой капитан получил несколько тяжёлых ранений. Он уже снял шлем, обнажив лицо — сплошной грязно-жёлтый кровоподтёк, укрытый лоскутным одеялом из струпьев и шрамов.

— Но ты же так хорошо проводил время, — сказал Фафнир.

Интересно, в прошлом Сигизмунд ответил бы ему скупой улыбкой? Пожалуй, да. Но не сейчас. Храмовник уже думал о следующей операции: надо будет пополнить запасы в пределах Палатинской зоны, если, конечно, они там ещё остались. Затем получить из Бхаба сведения о том, что надвигается на них, и составить план того, как сильнее всего помешать врагу.

— Они... ничто, — прошептал Сигизмунд вслух, сам того не желая.

— Кто?

— Эти… животные.

Храмовник снова вернулся мыслями к Кхарну, вспомнил, как тот истекал слюнями и рычал. Подумал о других жутких мутантах и демонах, сражённых им.

— Тогда кто тебе нужен? — спросил Ранн. Он выглядел так, словно даже под толстую шкуру его терпения проникал холод угрюмости Сигизмунда.

Храмовник задумался. Кто ему нужен? Теперь, когда он сбросил с себя ограничения, наложенные им самим, и завершил своё перерождение, он всё ещё испытывал потребность развиваться, оттачивать свои способности и дальше.

Ему нужен противник, достойный потраченного на него времени. Космодесантник, а не монстр, пережёванный варпом. Кто-нибудь из старой гвардии, а не выскочка-лейтенант в капитанских доспехах. Он хотел положить к подножию самого Трона значимый трофей и обоснованно заявить, что творцы галактической ереси получили по заслугам.

— Абаддон, — мрачно сказал он, сцепляя пальцы в окровавленных латных перчатках. — Вот кто мне нужен.

Транспорт начал замедлять ход. Они приближались к воротам бастиона. Там воины высадятся, перевооружатся и снова отправятся в бой.

— Отныне я не познаю покоя, — произнёс Сигизмунд довольно ровным тоном, но с чувством такой непоколебимой уверенности, от которой обдало бы морозом даже тех, кто сражался на его стороне. — Я не познаю покоя ни в этом мире, ни в пустоте, пока не найду первого капитана.

Найти первого капитана не составило большого труда. Оказалось, что его мало заботили приказы повелителя и он держал грозные силы недалеко за пределами космопорта. При желании ими даже удалось бы укрепить оборону цитадели. Но ему, конечно, не захотелось. Такой уж он, желчный старина Тиф.

Это облегчило великий сбор. Силы и средства Гвардии Смерти, выбитые из космопорта, вскоре засекли локационные сигналы подразделений Тифа и начали стягиваться на севере и западе от дальних рубежей порта. Их численность ошеломляла. Несмотря на потери, нанесённые Белыми Шрамами, Четырнадцатый по-прежнему оставался легионом, способным нанести большой ущерб.

Чтобы всё взвесить и принять решение, выжившие старшие офицеры встретились в специально выделенном командном пункте — на вершине высокого хребта, откуда открывался вид на запад и восток. Сверху над ним нависал безжизненный остов имперского «Полководца».

Калгаро не смог выбраться. Саван Смерти не смог выбраться. Многие командиры батальонов не выбрались. Морарг, однако, успел выйти. Как и Крозий, как и ещё пара десятков ротных капитанов, большое число дредноутов и несколько полезных бронетанковых соединений.

Среди них всех снова стоял Тиф, прикрытый с боков своими телохранителями, Могильными Стражами. На открытом пространстве казалось, что мух, искажающих его силуэт, стало ещё больше. По сути, создавалось впечатление, что он вырос во многих аспектах, а не только увеличился в размерах.

— Мы ещё можем отбить порт, — обратился к нему Каифа.

Шок, вызванный уходом Мортариона, прошёл, как и обещал Крозий. Растерянность Морарга отступила. Ни он сам, ни те, с кем он сражался бок о бок, больше не казались ему отталкивающими. На смену пришло глубокое чувство стыда — за то, что он прогнулся под натиском врага, не удержал крепость. Но теперь, когда первый капитан вернулся и объединил свои части с войсками, отступившими из космопорта, эту ошибку можно исправить.

— Зачем? — с презрением спросил Тиф. — Для чего он нам? Если честно, что вообще мы там забыли?

— Надо отомстить, — ответил Каифа, хотя и без особой уверенности.

Тиф чем-то сплюнул через решётку шлема, и мухи зашевелились.

— Это всё он затеял. А меня не волнует пара дикарей на гравициклах. — Подняв руку, он сжал тяжёлую латную перчатку в кулак. — Хотя столько усилий пошло насмарку, у нас ещё есть время. Мы можем успеть до развязки представления. И я хочу в нём участвовать.

По толпе воинов пробежал ропот одобрения. Крозий, всё ещё таскавший с собой ручного демона, выглядел особенно воодушевлённым.

— Так ты со мной, советник? — прямо спросил Тиф. — Если захочешь, сможешь очиститься от его неудачи в бою за более важную цель.

Первый капитан впился в него взглядом, словно обвиняя, словно подначивая произнести в ответ правду.

«Ты предал нас. Всё это обрушилось на нас из-за тебя. Лучшая часть нашей сути потеряна, и теперь у нас остался только ты — змея, обвившая легион».

Ничего такого Морарг не сказал. Он вспомнил Остатка, эту тень теней, и слова демона: «Мы его боготворим».

Как же трагично... Что бы ни случилось здесь в дальнейшем, какой бы почёт ни завоевала Гвардия Смерти, они упустили шанс на более возвышенную славу. Замысел Мортариона сокрушили, когда тот почти воплотился в жизнь.

Примарх — по-прежнему их освободитель. Это он дерзал проложить для них путь в грядущее, в котором будет реализован весь их безграничный потенциал. Теперь же надвигалась новая, бесконечная война, вечное соперничество между группировками. Оно навеки ослабит легион.

Но разве мог сейчас Морарг сказать что-нибудь, способное это предотвратить? Нет.

— Я с тобой, первый капитан, — легко и правдоподобно солгал он.

И теперь он снова выступит в бой под знаменем этого вранья. И так случится не в последний раз, ибо они превратились в легион лжецов, хотя раньше говорили одну лишь неприглядную правду.

Врать становилось всё легче. Таков путь лжи — трудно только в первый раз.

— Хорошо, — сказал Тиф. — Тогда выступаем вместе.

На губах Морарга остался горький привкус.

Но дальше будет легче.

И да, им стало намного легче. Хотя в воздухе ещё оставалось столько токсинов, что приходилось соблюдать часть протоколов, пока что танкистам не требовалось возвращаться в глубины космопорта, поэтому Каска разрешил экипажу ненадолго покинуть корпус — разумеется, в герметичных костюмах химзащиты и дыхательных масках.

Даже это в корне изменило ситуацию. Они сумели хотя бы размять руки и ноги. У них болело всё. Тальвет покрылся синяками в тех местах, которыми постоянно бился о внутреннюю часть башни. Питьевая вода заканчивалась, так что скоро придётся где-то искать неосквернённый резервуар. А ещё нужно будет подумать о топливе и боеприпасах. В общем, среди танкистов не нашлось глупцов, решивших, будто война для них закончилась.

Но пока что Каска стоял на том же парапете, где они разместили свою бронемашину, и смотрел на неё.

«Айка-73». Разве это имя? Да и вид у танка тоже не очень. Сейчас он выглядел ещё хуже, чем на месте сбора. Броневую обшивку в носовой части страшно искорёжило, а одна гусеница, похоже, уже начинала разваливаться. Проверить верхнюю часть корпуса Тальвет пока не решался. Он видел полосы засохшей крови, что стекала по боковой броне. Удастся ли их счистить? А нужно ли? У него возникло ощущение, что придётся оставить всё как есть, по крайней мере если сопровождающие из легиона не будут возражать. Странные они люди, подумалось Каска. Хорошие, но странные, а обычаи у них такие, что можно даже не делать вид, будто их понимаешь.

Все его товарищи выбрались из ада если не целыми и невредимыми, то хотя бы живыми. Мерк занимался тем, что разъяснял Фош какой-то давний вопрос, связанный с уставом батальона, а сама Адрия, стараясь не обращать на него внимания, возилась с паршивой на вид раной Яндева.

И теперь ещё Дреси. Она держалась рядом с Каской и, как ему показалось, ждала, когда он что-нибудь скажет.

— Значит, ты не из Армии, — наконец предположил Тальвет.

Она покачала головой.

— Из легионного штаба? Белые Шрамы?

— Седьмой легион, — сказала Дреси. — Имперские Кулаки.

Каска выдохнул.

— Вот оно как. Я не знал, что ваш... главный вообще в курсе.

Гельва улыбнулась под дыхательной маской.

— О, он был в курсе. От него мало что ускользает. Только не на Терре.

— Тогда, полагаю, я должен спросить.

— «Почему?» — Дреси пожала плечами. — Не волнуйся. Стандартная процедура.

— Значит, есть и другие? В других частях?

— Нас было семьдесят три в начале наступления.

Каска задумался.

— Просто чтобы он знал, что происходит, — сделал Каска вывод.

— Насколько это возможно, — добавила Дреси.

Отведя от неё взгляд, Тальвет посмотрел за край парапета. На западе, на горизонте, далеко за границами участка земли, который Каска успел прозвать «трассой Колоссов», собирались грозовые тучи — всё более плотные, хмурые и тёмные.

— Ты не можешь вернуться, — произнёс он.

— Я знаю.

— В смысле. — Тальвет повернулся к ней. — Мне всё ещё нужен водитель.

— Да, конечно. Я намерена продолжить.

Вот и замечательно. А теперь ещё стало понятно, почему она так чертовски хороша за рычагами. Легионная подготовка. Лучше не бывает.

— А потом?

Дреси рассмеялась — в первый раз на его памяти.

— Потом? Ты думаешь, мы доживём до «потом»? — Она покачала головой. — Трон, я не знаю. «Леман Русс» внутри почти такой же, как и «Лэндрейдер». Может, я и дальше останусь с вами.

Гельва посмотрела на «Айку-73».

— Неплох в управлении, несмотря на репутацию, — сказала она почти ласково. — Чего ещё от него можно требовать? Он сохранил нам жизнь.

Эта машина занималась тем же. Наверное. А может, от пациента уже не сохранилось ничего, кроме набора фрагментов тела, заключённых внутри омерзительного устройства, больше похожего на пыточный аппарат, чем на медицинский модуль.

Илия не отходила от него ни на шаг. Генеральский мундир как таковой не гарантировал ей доступ в самое сердце Санктума, но в период до появления армады Хоруса она налаживала здесь контакты, и с тех пор Раваллион узнавали в лицо. Ещё помогло присутствие Соджука — Белый Шрам сменил невозмутимую манеру поведения на нечто более угрожающее, что тоже открыло перед ними двери.

Она мало что помнила о том, как они долетели. Соджук ничего не рассказывал. Вроде бы они не могли добраться даже теоретически, но, опять же, за несколько недель всеохватной бойни в небесах воздушные трассы относительно расчистились, и это дало им необходимый шанс, пусть мизерный. К тому же Соджук несравненно пилотировал. И возможно, сами судьбы хотя бы на сей раз улыбнулись им.

С приёмных станций Палатинского кольца они поспешили в центр Санктума, а затем последовал долгий путь вниз. Они проходили через залы, к которым Илия раньше даже не приближалась. Если бы её целиком не поглотила забота о грузе, который она сопровождала, то, возможно, Раваллион присмотрелась бы к этим помещениям и заметила бы, насколько они стары и как сильно отличаются от всех образцов имперской архитектуры, виденных ею в других местах.

Теперь они с Соджуком находились под присмотром людей Сигиллита. Все агенты носили одеяния тёмно-зелёного цвета и ловко перемещались в тенях, привыкнув за всю жизнь к темноте. На открытых участках их бесцветной кожи виднелись аугментические вставки диковинного вида. Они обладали неприятной привычкой смотреть на тебя так, будто взгляд их фокусировался слегка не там, где нужно: чуть в стороне, немного позади твоих глаз.

Илия порадовалась, когда к ним подошёл для разговора один из старших сотрудников, мужчина по имени Халид Хасан. Он хотя бы выглядел почти нормально.

— Сигиллита вызвали, — сказал тогда Хасан. — Он прибудет сразу, как сможет. Пожалуйста, ожидайте здесь, я прослежу, чтобы о вас позаботились.

Минуты ожидания казались часами. Именно в это время выкатили громадный механизм с извивающимися трубками и матовыми стёклами, который передвигался на длинных гусеничных шасси и шипел какими-то испарениями. Сверху на консольных кронштейнах громоздился целый лес устройств и приборов, все они выглядели грубыми, неуклюжими и очень старыми. То, что осталось от примарха, поместили в самую сердцевину машины, после чего Илии удавалось лишь мельком и отчасти разглядеть его, скрытого за всевозможными пощёлкивающими агрегатами загадочного назначения.

Наконец появился и сам Малкадор: он ворвался через внешние двери, и на его морщинистом от старости лице, не скрытом под капюшоном, читалась тревога.

— Его доставила ты? — коротко спросил Сигиллит.

— Да, господин, — ответила Раваллион.

Он схватил её за руку и крепко сжал иссохшими пальцами.

— Спасибо тебе. Спасибо.

Затем и он пропал, забрался в центр того запутанного скопления инструментов, которое постоянно обрастало новыми приборами, а за ним туда последовали группы ассистентов из числа посвящённых, облачённые в защитные костюмы и светоотражающие маски.

Илии и Соджуку разрешили остаться, как им и обещали: в стороне, но буквально за порогом. В приоткрытую дверь виднелся край огромного устройства. Заметив, что на одной из его многочисленных панелей выбита цифра V, Раваллион задумалась о том, сколько ему лет и каково его происхождение.

После этого они ждали уже по-настоящему. Илия села, прислонившись к голой каменной стене. Соджук встал рядом.

В тот же миг все её недуги вернулись. Раваллион вдруг остро почувствовала свой возраст, осознала собственную хрупкость, услышала шаги приближающейся кончины, которую она оттягивала так долго, что это уже казалось нелепым.

— Он знал, — произнесла Илия. Её тонкий голос причудливым эхом разнёсся по тем жутким катакомбам.

Соджук повернулся к ней.

— Если он так поступил, значит, так было необходимо.

Когда-то давно Шибан тоже сказал ей об этом. «Убийство ничего не значит без красоты, и оно только тогда может быть красивым, когда необходимо». Но в том, что случилось, нет ничего красивого. Совсем ничего. Произошло нечто безобразное, ужасное и лишённое всякой искусности, которую, как она знала, примарх всегда почитал.

— Вы ощутили это, — сказала она. — Все вы. Он умер, Соджук.

Легионер явно не желал строить догадки.

— Небесный свод скрывает много тайн. Пусть они тут делают свою работу. Примархов создали именно здесь.

Легко сказать, труднее сделать. Всю свою жизнь Илия постоянно чем-то занималась, что-то решала, отдавала приказы. А сейчас ей приходилось сидеть и ждать. Из-за двери доносилось жужжание свёрл, входящих в плоть. Щёлкали подключаемые трубки. Люди что-то говорили тихими, уверенными голосами.

Илия откинула голову на камень. Она обессилела, но спать не желала.

«Всегда будет Великий Хан».

Она сжала кулаки. Нужно бодрствовать.

«Пусть они тут делают свою работу».

Ибо работа только начиналась. Выжившим легионерам, и без того достигшим пределов выносливости, теперь предстояло защитить то, что они завоевали. Космопорт сам по себе представлял опасность: да, Белые Шрамы удерживали его границы, взяли под контроль основные системы, но ещё многие участки оставались недоступными из-за скверны или по-прежнему кишели чудовищами. Ещё предстояло обойти длинные линии крепостных стен, укрепить обвалившиеся участки, полностью восстановить энергоснабжение и найти свежие источники припасов, не затронутых порчей.

Поэтому Шибан ни на минуту не прекращал трудиться. Джангсай не отставал от него, и постепенно к ним присоединялись уцелевшие командиры легиона, в том числе Ганьзориг. Цинь Фай же погиб в бою, как и Наранбаатар, как и большая часть задын арга. Шрамы только начали подсчитывать своих павших и извлекать уцелевшее геносемя: мешала необходимость сжигать трупы врагов, чтобы чума не распространилась снова.

И всё же космопорт теперь принадлежал Белым Шрамам — до тех пор, пока они могли его защищать. Псионическая пелена глубокого отчаяния рассеялась, сменившись обычными утомлением и усталостью, которые воины могли пересилить. Поэтому, решив главные вопросы выживания, основательно приступив к ремонту комплекса и оборонительным работам, легионеры обратились мыслями к тому, что будет дальше. Что можно сделать. Что необходимо сделать.

— Есть новости из центра? — спросил Ганьзориг. Стоя среди руин, он неловко опирался на раздробленную, наспех зафиксированную ногу.

Джангсай покачал головой.

— Они не будут рисковать с передачей сообщений, даже при наличии связи, — сказал он.

— Неважно, — произнёс Шибан. — Теперь будем действовать так, как он и хотел всегда: атаковать, а не защищаться.

Тахсир с большим трудом подавлял такое желание столь долгое время, ведь именно об этом он говорил Торгуну на Чондаксе, ещё до того, как дошли вести о ереси.

«Нужно сражаться так, как мы были рождены сражаться».

— Откуда взять силы? — скептически поинтересовался Ганьзориг. — Нас едва хватает, чтобы защищать стены.

— На земле для нас война закончена, — сказал Шибан. — Разве что враг сам осмелится напасть. — Он указал вверх и усмехнулся под помятым шлемом. — Но у нас есть орудия. Мы подадим на них питание и заставим работать.

Все Шрамы стали обдумывать, что для этого потребуется. Будет сложно. Но важные дела лёгкими и не бывают.

— А потом сделаем то, зачем пришли сюда, — с яростью произнёс Тахсир. — Наведём пушки на флот.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эта книга преследует две цели. Во-первых, она играет роль шестого романа в серии «Осада Терры». Во-вторых, здесь завершается история Белых Шрамов в «Ереси Хоруса». Выдерживать баланс тут непросто, ведь очень легко сбиться с пути и принизить значение одной из задач, но я счёл, что оно того стоит. История того, как Хан вернулся на Терру, чтобы внести свой вклад в защиту Тронного мира, заняла два романа, одну повесть и уйму рассказов, поэтому мне казалось, что его участие в обороне нужно расписать как следует. Кроме того, предыдущие книги из серии «Осады» заложили великое множество изумительных сюжетных линий: появились персонажи, идеи, битвы, переходящие из одного романа в другой, и ко всему этому следовало отнестись с подобающей заботой и вниманием. В результате я изрядно поломал голову ещё задолго до того, как приступить к работе. Честно скажу, ни одно произведение из созданных мною раньше не вынуждало меня так напряжённо размышлять над структурой и содержанием, и ни в одном из них мне не приходилось излагать столько развивающихся сюжетов в едином повествовании.

Далее описаны несколько тем, которые я посчитал важными в ходе подготовки, и то, каким образом я попытался осветить их.

Белые Шрамы

Сама концепция V легиона в рамках Ереси формировалась по мере необходимости. До публикации книг этой серии Шрамы практически не имели предыстории как таковой, поэтому пришлось поразмыслить, что же с ними делать. В итоге реальность обусловила вымысел, то есть сам факт того, что о Пятом ничего не говорилось в каноне, предопределил их характерные черты: загадочность, непредсказуемость, неуловимость. Отсюда выросли все события в произведениях, будь то раскол между фракциями в «Шрамах» или отчаянная попытка пробить себе дорогу домой в «Пути Небес». В прежних официальных текстах ничего такого не описывалось, но, надеюсь, эти концепции хорошо улеглись в общую канву.

На этот раз ситуация слегка изменилась. То немногое, что мы знали о Белых Шрамах времён Ереси (внутри вселенной), почти целиком проистекало из канонической истории Осады. Одни элементы встречались в старых публикациях, а другие больше похожи на выдумку игроков. Итак, вот четыре ключевых пункта.

— Главная операция Белых Шрамов в ходе Осады — отвоевание космопорта Львиных врат. Они добиваются успеха при поддержке терранских танков, а затем применяют орудия порта, чтобы помешать дальнейшим высадкам противника.

— Для возвращения Хана во Внутренний дворец пытаются использовать таинственный объект, известный как «Небесная крепость», но тот терпит неудачу и разбивается.

— В отличие от других верных примархов, Хан почему-то не сопровождает Императора на «Мстительный дух» для финального противостояния. Надо как-то объяснить его отсутствие.

— Хан выезжает из врат Вечности на «Лэндрейдере»/ «Носороге»/«Секаче» (выбирайте сами) и бросается на полчища врагов.

Во всех книгах «Осады» мы стараемся отдавать должное таким старым наброскам, даже если не всегда удаётся ввести их в повествование в неизменном виде. Поэтому мне хотелось вставить в роман все эти обрывочные сведения, пусть и с какими-то поправками, чтобы они вписались в общую картину, которую мы все старались нарисовать.

Заключительным элементом сценария стала Гвардия Смерти. В обоих романах «Ереси», посвящённых Белым Шрамам, их антагонистом выступал Мортарион, и я сразу же рассудил, что если устроить решающую схватку между двумя примархами, то битва в космопорту превратится в надлежаще эпическое противостояние. Их поединок добавит операции новую грань — теперь речь ещё и о мести, не просто о захвате пушек, — и станет кульминационным эпизодом книги. Так или иначе, контуры столкновения примархов проявлялись с самого начала, ведь видения Есугэя о смерти Хана мы изложили ещё в «Шрамах». Однако это порождало другую проблему: как можно помыслить, что Каган, при всём своём могуществе, сумеет одолеть Мортариона, недавно вознесённого и осыпанного дарами, да к тому же на территории, которая теперь стала его владениями?

На помощь мне пришёл один из пунктов выше — тот, где спрашивается, почему Хан не сыграл большой роли в финале Осады. Потому, что вероятность выйти невредимым из схватки с Мортарионом равняется нулю. Даже если предположить, что Каган одержит победу, он получит в поединке такие травмы, что фактически выйдет из игры. Просто выступить против Мортариона — это уже деяние настолько колоссальной храбрости, что только такой безумец, как один из примархов, способен решиться на это. Такие рассуждения подсказали мне, каким сделать исход битвы, и навели на идею того, что самопожертвование Хана станет для Белых Шрамов стимулом, который поможет им отбить космопорт у формально превосходящих сил неприятеля. Мортарион обладает всеми преимуществами, кроме одного: он больше не может умереть. Он поставил на эту схватку всё, и ему есть что терять, а значит, и его легиону. Дары Хаоса поистине могущественны, но они, по сути своей, таят в себе семена саморазрушения.

Вот так последние кусочки головоломки встали на свои места. Танковая атака больше не будет триумфальной вылазкой на территорию врага, а превратится в похоронную процессию, выезжающую из разрушенного космопорта. «Небесная крепость» из давних источников обретёт новое название — платформа «Небесное око», или «Небо» из рассказа Гая Хейли «Долг есть долг» (сборник «Вестники Осады»). Вместо того чтобы возить примархов туда-сюда, она применяется как средство, с помощью которого Пятый легион прикрывает себя от обстрела с орбиты. В итоге Белые Шрамы захватят космопорт с помощью лоскутной армии, собранной их советницей Илией Раваллион. Однако успех достанется им настолько высокой ценой, что на этом завершится их участие в повествовании. Данный триумф станет их личным достижением, последним вкладом в развитие Осады и кульминацией всего, что происходило с ними до сих пор.

Итак, источники сведений из реального мира порождают новые факты в мире вымышленном, а история V легиона в эпоху Ереси подходит к достойному завершению. Сейчас, когда в книге поставлена точка, очень грустно осознавать, что мы достигли конца пути. Я исключительно привязан к Шрамам и с теплотой писал о них. Но, по правде говоря, всё то долгое повествование о них вело легион к решающему противостоянию с врагом на Терре и к вопросу о том, справятся ли они с таким испытанием. Вспомните, что сказал Шибан-хан в самой первой повести о Белых Шрамах, действие которой происходит до Ереси, в славные дни Крестового похода:

«Иногда я представлял, как вёл бы себя, столкнувшись с неодолимым врагом, если бы мог только отступать, слабея после каждой стычки, глядя, как жизненная влага медленно вытекает из моих собратьев, как вокруг нас стягивается удавка. Я верил и надеялся, что смогу поступить по примеру орков и продолжить сражаться».

Данным изречением я руководствовался во всём, что когда-либо писал о Белых Шрамах. Надеюсь, что теперь, когда они наконец прошли испытание, молодой Шибан мог бы гордиться тем, как его легион проявил себя. Я также надеюсь, что читатели, проследившие путь воина от Чондакса до Терры, будут испытывать те же чувства.

Гвардия Смерти

Битва в порту Львиных врат заканчивается победой Белых Шрамов. Но это не значит, что их противник, Гвардия Смерти, отныне стал неинтересен или слаб. Иногда у читателей складывается впечатление, что автор изображает в качестве проигравшей стороны персонажей, которых он недолюбливает, а в качестве победителей, наоборот, тех, кому он симпатизирует. Порой такая критика серьёзно раздражает. Если бы никто из наших персонажей никогда не уступал (или не выигрывал) в сражениях «по-настоящему», то во всех книгах Black Library описывались бы только скучные ничейные исходы. На самом же деле мне очень нравится Гвардия Смерти: по-моему, это одна из самых интересных фракций во всём каноне.

Я знал, что им предстоит потерпеть сокрушительное поражение, но при этом мне хотелось достойно показать их. Они — серьёзный противник, а их культура и предыстория не менее богаты, чем у Белых Шрамов.

Так появились две концепции.

Первая состоит в том, что для Гвардии Смерти связь с Хаосом ещё в новинку. Они только выбрались из варпа и сразу вступили в бой на Терре. В отличие, скажем, от Пожирателей Миров или Несущих Слово, до участия в Осаде они не взаимодействовали с демонами на протяжении нескольких лет. Да, воины Мортариона уже имели дело с «якша», а также сражались бок о бок с союзниками, которые уже подверглись глубокой порче, но сами они, подобно Железным Воинам, до последнего избегали полного погружения в эмпиреи, пытаясь взять лучшее от двух миров. К моменту прибытия ко Дворцу они только начинают разбираться, в чём истинный смысл той великой перемены — их «удела». Гвардейцы Смерти обрели могущество, но ещё не понимают, как его использовать и куда направить. Естественно, они тщательно обдумывают последствия. Некоторые, вроде Морарга, настроены скептически, а другие, как Крозий, встречают новые веяния с восторгом. Такие разногласия доживут до 40К, и здесь мы предвосхищаем ту напряжённость, которая существует, например, между Ворксом и Драганом в «Повелителях тишины».

Второй аспект связан с Мортарионом. На протяжении всей работы над книгой я чётко понимал, что хочу показать его страшным противником, таким, что любой дважды задумается, прежде чем выступить против него. Во-первых, на это указывает его очевидная мощь: не зря же он сумел создать на Терре крепость упадка, насыщенную варпом, и накрыть весь Дворец волнами отчаяния. Во-вторых, мне понадобилось переосмыслить его действия, предшествующие началу Осады. И вот тут мы зашли на довольно опасную территорию.

Если начистоту, то я никогда до конца не понимал традиционное описание того самого «удела Гвардии Смерти».

Как обычно действует Хаос? Находит какую-либо слабость в персонаже, вцепляется в неё и начинает его искушать и уговаривать, пока жертва не увидит, что ей выгодно принять дары варпа. Это вроде сделки Фауста с Мефистофелем. Или как с вампирами: они ждут, что ты пригласишь их по своей воле. А если обратиться к давнему каноническому изложению Удела, то можно увидеть две неувязки: во-первых, там всё выглядит так, будто Мортарион не имел к произошедшему никакого отношения, а во-вторых, легиону ничего особенного не предлагали — на воинов просто давили так, что в итоге они сдались и приняли свою судьбу. Мне всегда казалось неправильным такое отношение к Гвардии Смерти.

Из этих соображений родился диалог между Мораргом и Остатком. Я долго и напряжённо размышлял над тем, стоит ли его включать в роман. Кому-то, безусловно, не понравится то, что я чуть иначе изложил мотивы Мортариона. Другие посчитают, что это перечёркивает сложившееся повествование, в том числе в романах «Ереси Хоруса» и 40k. Не подумайте, что я легкомысленно отнёсся к данной теме. После долгих раздумий я решил, что теория о том, что Мортарион оказывал большее влияние на те события, достаточно убедительна, и решил выдвинуть её на рассмотрение. Факт грехопадения Гвардии Смерти остаётся неизменным, но приобретает другое звучание, поскольку теперь мы по-новому представляем то, что известно Мортариону, и, что самое важное, то, когда он решил действовать. Сами по себе эти изменения — лишь крошечные смещения акцентов, однако их последствия весьма существенны. Я надеялся, что, собрав воедино различные образы Мортариона, мне удастся более логично и последовательно отобразить его развитие как персонажа, а также подчеркнуть тот факт, что он сам определяет свою судьбу. Его постоянные метания — не слабость, а следствие того, что примарха поставили в безвыходное положение, где он оценил и осознал границы своих возможностей, а в конечном счёте начал действовать, чтобы их преодолеть.

Как бывает со всеми важными эпизодами вселенной 40К, это лишь одна из версий. И звучит она из уст демона, явно не самого надёжного источника. Возможно, он лгал от начала до конца. Возможно, отчасти говорил правду. А может, ни словечка не соврал. Но если уж на то пошло, то, по моему мнению, нечто похожее могло произойти в любом случае. Как по мне, это делает Мортариона более интересным. Он — трагический персонаж, который пытается сохранить свой легион в целости перед лицом титанических сил, которые грозят уничтожить его воинов. Ему это удаётся, пусть и чудовищной ценой. Если перефразировать речи самого Остатка, нельзя просто забыть о нём, нельзя его жалеть — он примарх.

Внутренний дворец

Пока в космопорте разворачивается драма, основные боевые действия происходят за много километров от него, в самом Дворце. Именно здесь развиваются другие сюжетные линии: Киилер выпускают в руины, Локен отправляется на её поиски, Фо пробует создать своё оружие, а Вальдор преследует его. Дорн и Сангвиний стараются предотвратить полный развал фронта, тогда как Кхарн и недавно повышенные капитаны Сынов Хоруса собираются порубить линию обороны на куски. Суть каждого из этих противостояний, как бы они ни различались между собой, заключается в том, что здесь окончательно закрепляются образы сил Империума и предателей, знакомых нам по 41-му тысячелетию. Мы, авторы, уделили много времени — и вполне обоснованно — описаниям того, какими растленными стали армии хаоситов за время Ереси. Однако наступила та фаза конфликта, когда сторонники Империума наконец готовы признать, что Единство обречено на провал, и если человечество хочет выжить, то ему следует отыскать какие-то иные доктрины и принципы. Именно с этого момента, как гласила давняя аннотация к книгам по 40К, людям говорят: «забудьте о предсказанном прогрессе и развитии», и над ними смыкается мрачная тьма.

Мы видим это на примерах Киилер, которая начинает создавать Имперский культ в виде, уже вполне узнаваемом для жителя далёкого будущего, а также Дорна и Вальдора, которые под бременем командования начинают обдумывать то, что до Ереси сочли бы немыслимым. Но, на мой взгляд, самым ярким олицетворением этих перемен стал Сигизмунд.

Не буду скрывать: начиная работать над его историей, я нервничал больше, чем при описании любого другого персонажа, учитывая, какое место он занимает в легенде об Осаде. Сигизмунд — герой Империума, в нём воплотились все принципы государства. Он — сказочный витязь, который убивает всех вожаков противника и обретает лавры чемпиона Императора, он в одиночку возрождает Крестовый поход, только уже в новом, более тёмном обличье. Каким же его изобразить? Как сделать миф о нём достоверным?

Подсказки я отыскал в произведениях других авторов: в «Возвышении Хоруса» Дэна Абнетта, в «Багровом кулаке», «Храмовнике» и иных произведениях Джона Френча, в «Предателе» и «Чёрном Легионе» Аарона Дембски-Боудена, а также, естественно, в «Первой стене» Гэва Торпа. В самом начале Ереси мы познакомились с Сигизмундом как с самым известным воином среди всех легионеров, несравненно искусным бойцом, которого все прочие жаждут превзойти. Когда начинает развиваться сюжет «Боевого Ястреба», дела уже обстоят иначе. Сигизмунду не доверяет его примарх, и он уже не раз терпел поражения в поединках. Что-то пошло не так, блеск его славы угасал. И в «Первой стене» мы узнаём, что именно: если предатели жадно хватались за любые преимущества, даруемые им богами, Сигизмунд (как и большинство его братьев из Имперских Кулаков) неуклонно придерживался старых правил. Даже когда доказательств могущества веры становится всё больше, воин по-прежнему не замечает, как она важна. Дело не столько в том, что ему не хватает физической силы. Причина скорее в его сознании или, возможно, в душе.

Но тут речь идёт об особой вере, не несущей в себе ничего хорошего. О рвении, которое Император стремился подавить в первую очередь. Именно такой образ действий толкает человечество в объятия варпа, связывая расу людей с теми самыми силами, которые хотят её поглотить. Эта религия зиждется не на милосердии и сострадании, а на фанатизме и слепой преданности. Она даже приносит результаты, ибо наделяет свою паству грозной мощью, но вместе с тем являет собой лишь ещё одно отступление от идеалов Единства, ещё один гвоздь в гроб недолговечных «прогресса и развития».

Для меня Сигизмунд — знаменосец решающего сдвига. Полностью отдавшись этой вере, он становится одновременно и непобедимым, и пугающим. В нём воплощается суть Империума 41-го тысячелетия, ведь он жаждет только сокрушить своих врагов, думая не о том, чего он достигнет своим триумфом или как будет выглядеть успех, а только о том, что так надо. Вот уж действительно без пощады, и уж точно без сожалений. Изначально я планировал описывать поединок между Кхарном и Сигизмундом от лица последнего, где чемпион Императора в момент озарения увидит, насколько испорчен Пожиратель Миров. Но ближе к концу я решил всё переиграть и предоставить последнее слово берсерку. Вместо того чтобы сожалеть о своём разложении, Кхарн изумляется тому, в какое чудовище превратился Сигизмунд. Так мы подходим к чётко очерченной бесконечной войне в 40К, где обе стороны одинаково лишены положительных черт, и видим, что перед человечеством стоит жуткий, неотвратимый выбор. Оно сможет выжить (в каком-то смысле), только если поклянётся в верности одной из двух ужасных сил: богам варпа или трупу на Троне. Никакой альтернативы, никакого выхода, никакого счастливого конца.

За пределами Дворца

Или почти никакого. Возможно, несколько непослушных фигур ещё не убрали с доски. Последняя нить касается самых интригующих личностей — Вечных. С момента их появления в «Легионе» и на протяжении многих последующих книг они стали одними из самых увлекательных персонажей разворачивающейся драмы. Из романов «Под знаком Сатурна» и «Мортис» мы узнали, что они действовали очень давно — до создания примархов, до эпохи Объединения, даже до третьего тысячелетия. Эрда предстаёт перед нами как обладательница невероятной силы, способная разбросать в пространстве и времени самых могучих воителей, когда-либо созданных. Олл Перссон, в свою очередь, — самый первый магистр войны, старый соратник Императора. На примере Джона Грамматикуса мы наблюдаем, как бывшее орудие в руках ксеносов получает власть над пугающим искусством. Где они окажутся? Мы пока не знаем. И наши герои тоже. Нам известно только, что они сыграют роль в заключительном противостоянии, но будут ли они повержены или, каким-то образом уцелев, понесут факел памяти в мрачную тьму далёкого будущего? Об этом расскажут другие книги.

А сейчас мы приближаемся к концу Осады. Впереди всего две части серии, но в них содержатся самые хрестоматийные моменты канонической истории: защита Ангелом врат Вечности, отключение щитов на флагмане и, конечно, нетленный поединок на «Мстительном духе». Зная немного о том, что ждёт нас впереди, я не могу дождаться того дня, когда смогу прочитать эти книги.

Крис Райт

Брэдфорд-на-Эйвоне Февраль 2021 года

БЛАГОДАРНОСТИ

Спасибо всей команде BL за то, что помогли мне дотащить проект до финишной черты. Особая благодарность Нику Кайму и Джейкобу Янгсу, которые ведут эту серию с самого начала. Всё это стало возможным лишь потому, что они давали великолепные редакторские советы и алхимически преобразовывали сбивчивые фразы запутавшихся авторов в бесценные информационные материалы. Рэйчел Харрисон, как всегда, позаботилась о великолепных иллюстрациях и дизайне. И конечно, я не забываю о своих коллегах, соавторах «Осады»: Дэне Абнетте, Аароне Дембски-Боудене, Джоне Френче, Гае Хейли и Гэве Торпе. Все они из кожи вон лезли, помогая мне с этой историей. Несомненно, работа над романом из цикла «Осада Терры», проведённая совместно с такими неописуемо творческими людьми, стала ярчайшим событием в моей профессиональной карьере. Я очень рад, что мне удалось поучаствовать в таком деле.

ОБ АВТОРЕ

Крис Райт — автор романов «Шрамы» и «Путь Небес» из цикла «Ересь Хоруса». Его перу принадлежат книги «Леман Русс. Великий Волк» и «Джагатай-хан. Боевой Ястреб Чогориса» из серии «Примархи», повести «Братство Бури», «Волчий Король» и «Вальдор. Рождение Империума», а также сценарий аудиопостановки «Сигиллит». В рамках мира Warhammer 40,000 он написал произведения «Врата Хельвинтер», «Повелители тишины», «Крипты Терры. Прогнивший Трон», «Крипты Терры. Полая гора», «Хранители Трона. Легион Императора», «Хранители Трона. Тень регента» и многие другие. Кроме того, он создал множество книг по вселенной Warhammer, а также роман «Кровные узы» из серии Warhammer Crime. Крис живёт и работает в Брэдфорде-на-Эйвоне, на юго-западе Англии.