Газгкулл Трака: Пророк Вааа!-йны / Ghazghkull Thraka: Prophet of the Waaagh! (роман) (перевод Д41Т)

Другой перевод У этого произведения есть другой перевод. Он находится по ссылке: Газгкулл Трака: Пророк Вааагх! / Ghazghkull Thraka: Prophet of the Waaagh! (роман) (перевод В.К.).

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Газгкулл Трака: Пророк Вааа!-йны / Ghazghkull Thraka: Prophet of the Waaagh! (роман) (перевод Д41Т)
Автор	Нэйт Кроули / Nate Crowley
Переводчик	Sidecrawler
Редактор	Григорий Аквинский, Татьяна Суслова, Larda Cheshko
Издательство	Black Library
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Сюжетные связи
Следующая книга	Дурдок / Mad Dok

Эта книга посвящается моему отцу, который, несмотря на то что Warhammer 40K в целом ставил его в тупик, концепцию орков понял на ура. Сдаётся мне, ему бы понравилась эта история.

АННОТАЦИЯ

Из всех миллиардов зеленокожих, которыми кишмя кишит Галактика, лишь один вселяет своим именем страх в сердца как людей, так и ксеносов, — Газгкулл Маг Урук Трака.

Вождь из вождей.

Зверь Армагеддона.

Пророк Вааа!.

Своими клыками, кулаками и силовой клешнёй он вершит священное дело Горка и Морка — и скоро все миры будут пылать в следах от его башмаков.

Происхождение этого чудовища окутано тайной. Ходят слухи, что могущественный военачальник когда-то не отличался от любого другого орка, но если это так, то как он прошёл путь от простого парня до величайшего из боссов? Многие сошли с ума, пытаясь разгадать тайны, стоящие за его возвышением, и лорд-инквизитор Титонида Фалькс не исключение. Она не раз погружалась в мрачные глубины ереси, чтобы отыскать ответ, но теперь кое-что поменялось. На этот раз у неё есть то, чего не было у других. У неё в камере сидит единственное на свете существо, которое утверждает, что знает всю правду о Газгкулле, — его знаменосец, грот Макари.

-- сообщ-пакет/Ксенос-обознач-433/неизвестный-корабль/вызов --

Слышь, Фалькс…

-- ввод-протокол/соед-отвергнуто/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/отказано --

Слышь.

-- ввод-протокол/соед-отвергнуто/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/отказано --

Эй, Фалькс!

-- сообщ-пакет/ТНФалькс/Част-фргт-Севериссимус-Экзактор/принято --

Меня зовут Титонида Небашинар Фалькс, и я лорд-инквизитор Ордо Ксенос. Как тебе прекрасно известно. Наш разговор не продвинется дальше, пока ты не начнёшь обращаться ко мне по всей форме.

А, уже лорд-инквизитор, да? Ну, по-нашему ты «лорд», пока не найдётся кто посильнее и не скажет, что никакой ты не лорд, да, Фалькс? И сдаётся мне, дела у тебя с твоими боссами не так чтобы. Окажешься в заднице за то, что икшаешься с такими, как мы.

Правильно говорить «якшаешься». И да, моему положению в ордосе не сильно поможет, если наши разговоры перехватят.

Точняк. Поэтому ж ты велела вызывать тебя только… как там было, лорд Фалькс?

«В случае крайней и неотложной стратегической необходимости» — так я выразилась, орк. Однако, смотрю, этот канал использовали дважды за последний оборот солнца лишь затем, чтобы отправить грубые оскорбления в мой адрес. Не дай бог это будет третий.

Ага, а мы как раз того и хотели. Ещё, конечно, наклюнулось кое-что про Газгкулла, но это ж мелочи? Зря, короче, вызвали. Уже отключаюсь.

-- сообщ-пакет/Ксенос-обознач-433/неизвестный-корабль/конец-связи --

-- ввод-протокол/срочн-вызв/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/отказано --

-- ввод-протокол/срочн-вызв/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/отказано --

-- ввод-протокол/срочн-вызв/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/отказано --

-- ввод-протокол/срочн-вызв/ТНФалькс/Ксенос-обознач-433/приём (презрит) --

Рассказывай. Я заплачу, главное — расскажи всё, что знаешь.

Он не умер. Отрубание башки не помогло.

Это и так известно.

А потом вы сбросили на него здоровенную космическую станцию? Тоже не помогло. Босс даже не пострадал. Он её… пересилил.

-- сообщ-пакет/Брт-Хендриксен[?]/Част-фргт-Севериссимус-Экзактор/ВМЕШ --

Пересилил? Объяснись, ксенос.

-- сообщ-пакет/Ксенос-обознач-433/неизвестный-корабль/возобн --

Зачем перебивать так грубо? Это не дипло… матно. Ладно, в общем, мы не знаем. Мы от Кронгара убрались по-быстрому. Но по дороге сцапали кой-кого, кто точно знает то, что вам нужно. Кой-кого… как это… значного. Ему всё известно про большого босса. Планы… Слабости… Всё. Мы решили, вам будет интересно.

Что за пленник?

Цена такая: две-две-две-две-две руки стволов и две-две-две-две-две-две-две руки пуль. Две-две-две руки больших стволов и больших пуль к ним. И карту, чтоб на ней две руки планет, где не ждут налёта.

Кто он?

Тогда три руки планет, если хотите знать имя и всё такое. И ещё две-две-две-две руки стволов.

Эта мразь только тратит наше время своими издёвками. И к тому же подобная цена немыслима. Даже для вас, инквизитор.

Хамит он тебе, да? А я думал, ты лорд… Короче, если ты лорд, тебе и решать. Так что скажешь, Фалькс?

Брат Хендриксен прав, наёмник. Это перебор. Мне плевать, какого большого босса вы там похитили. Его бредни не стоят жизней имперских граждан.

А мы и не говорили, что он большой. И что он босс. Мы сказали, что он значный. Слыхала когда-нибудь про Макари?

Они точно держат нас за дураков, лорд Фалькс. Прервать соеди…

-- сообщ-пакет/ТНФалькс/Част-фргт-Севериссимус-Экзактор/ВМЕШ --

----> добав/склад-ценн/тип:координаты(прострн; упрощ)

Договорились. Жди нас под пульсаром Ахеронция XII, в условленном месте у Глуби Молотоглава, с заглушёнными двигателями. Я заплачу, сколько ты просишь. Главное, не забудь, чего лишился в прошлый раз, когда пытался меня надуть.

Ну и не особо-то многого. И новое сердце мне всё равно больше нравится. Да не переживай. Шутки шутить не будем.

Последняя фраза как-то не добавляет мне спокойствия.

Ладно-ладно. Уговор есть уговор. Без обмана. Слово Кровавого Топора.

«Слово Кровавого Топора»? Инквизитор, это безумие. Никакого «Макари» на самом деле даже не существует. Это же сказка ксеносов, байка.

Макари вполне реален, говорун. И никто на свете не знает большого босса лучше. За столько лет этот мелкий гадёныш многое повидал.

Чужак, мы хотим покончить с вашим военачальником, а не узнать историю его жизни.

Как вы там любите говорить: «Знание — сила»? Думаете, повидали Траку на Армагвидоне и теперь всё вам ясно? Дудки. Вы и половины не знаете, что вас ждёт.

Я знаю достаточно, чтобы…

Довольно. Замолчите оба. Условия приняты. Встречаемся у Ахеронции, где я заберу пленника. Молись своим чуждым богам, орк, чтобы он оказался достоин оплаты.

-- сообщ-пакет/ТНФалькс/Чстн-фргт-Севериссимус-Экзактор/конец-связи --

АКТ ПЕРВЫЙ

ДОПРОС I

Фалькс слышала, как существо дышит в темноте. Короткие, свистящие вздохи, похожие на шум кузнечных мехов. Тихие, но всегда готовые сорваться на злобный рык. Жаркие, влажные и с запашком каких-то чуждых химических реакций. Дыхание чудовища.

Имперская истина подсказывала Фалькс, что бояться нечего. Что монстр слаб и худосочен, не крупнее и не опаснее человеческого ребёнка-недокормыша. И, надолго запелёнутая в уютный кокон Пакс Империалис, который, однако, всё сжимался и сжимался, Фалькс почти готова была поверить, что это так. Хотела бы поверить. Но человечество не умело усмирять врагов одним лишь своим хотением. Точно так же, как пастух не мог просто захотеть — и заставить исчезнуть хищные взгляды, блестящие в отсветах костра. А костёр Империума, как ни посмотри, давно прогорел. Голодная темнота надвигалась, и хочешь не хочешь, приходилось смотреть правде в глаза.

Большинство членов её ордена искали спасения в праведном усердии, жались всё теснее к гаснущему пламени веры, как будто оно могло дать защиту, а не просто слепило взор, позволяя не замечать, что зубы вокруг сверкают всё ближе. Фалькс уже давно решилась повернуться к тьме лицом. За это пришлось лишиться большей части надежды, которую она питала в юности. Но каким-то образом после ста тридцати лет противостояния с ночью крохи этой надежды ещё сохранились. Взяв себя в руки, как она делала тысячу раз до этого, Фалькс заставила себя потянуться к выключателю, который покажет её врага, и приготовилась пожертвовать ещё одной крупинкой.

Зажглась лампа под потолком камеры, отбросив круг холодного света на стальной пол, и вдоль всего карцера, посреди джунглей из заклёпок, задвижек и железных прутьев, началось шевеление. Сооружая фрегат для Ордо Ксенос, корабелы оборудовали «Севериссимус Экзактор» («Наистрожайший взыскатель») специальной палубой, где мог разместиться целый зверинец какого-нибудь планетарного губернатора, а Фалькс уже сама заселила её разными ужасами. Здесь, внизу, сидели твари, уже десятки лет не видевшие вольного воздуха: звери, которым нет названия, и кошмары, облачённые в человечью кожу. Они зашуршали, поспешно убираясь от внезапно вспыхнувшего света, после чего снова погрузились в угрюмое молчание. Однако объект внимания Фалькс даже не шевельнулся в своих цепях. Просто продолжал буравить её взглядом, наводя на мысль, что так же зорко он наблюдал за ней и в темноте.

Это был гретчин, как и обещал Кровавый Топор. Орочий зверь-раб, с той же биологической основой, но не столь… одарённый телесно. И всё же, как часто бывает с их племенем, пленник оказался крупнее, чем ожидала Фалькс. Встань гретчин прямо, он достал бы ей до подбородка, и уж точно в нём не просматривалось ничего детского. Тощий и жилистый гуманоид, однако с размахом рук вдвое больше человеческого, а длинные кости конечностей перевиты крепкими узлами мышц, похожих на катачанскую лозу-удавку.

Фалькс знала: нужно держать ухо востро даже несмотря на то, что существо приковано. Жизнь увела её далеко от драк по кабакам, но лорд-инквизитор ещё не совсем забыла свои пьяные деньки и понимала, что остерегаться нужно не больших и агрессивных громил, а как раз ублюдков, сложенных таким вот образом. Тех, кто исчезает, как только полетел первый стакан, а потом даёт о себе знать захватом на горле и лезвием ножа в боку.

Даже в стылой камере, пропитанной холодом из пустоты за бортом, пленник прямо-таки дышал жизнью. От плеч гретчина шёл пар, отводя лишнее тепло его метаболической печи, и Фалькс могла поклясться, что в тишине карцера слышит, как кровь бежит по его узловатым венам. Поджав уголок рта, она окинула взглядом выпирающие кривые зубы, хрящеватый хоботок носа, уши, похожие на крылья летучей мыши. Хотя лицо пленника было устроено на манер человеческого, кроме топологии, у них не просматривалось ничего общего. Строение черепа под этой зелёной, напоминающей резину кожей было абсолютно и отталкивающе чужеродным.

Пока Фалькс разглядывала пленника, тот растянул губы в тонкой, злобной усмешке и медленно склонил голову набок. Враг, в свою очередь, оценивал инквизитора. Интересно, что же он увидел? Старую женщину, если подобное различие что-то значит для бесполого существа, с копной ломких волос, которые она когда-то красила в белый, но избавилась от этих хлопот с тех пор, как провела неделю, прячась под гнездом хрудов на Калиманте. Лицо, которое, как она часто слышала, называли броским, с челюстью, больше напоминающей нос крейсера, и небольшим излишком кожи по краям. Изрубленное шрамами, забронзовевшее под лучами чужих солнц и так часто принимавшее гримасу надменного презрения, что та запечатлелась навеки. Сама Фалькс считала его суровым.

Но когда эти мутные красные глаза без зрачков стали ощупывать её, выискивая места, куда бы вцепиться, что бы выдавить или отгрызть, она почувствовала, что броня её слабеет. Кожу на голове начало покалывать там, где она соприкасалась с керамитом черепной пластины на затылке, и чары рассеялись только от стука тяжёлых шагов у двери камеры.

— Воняет-то как! — ощерился брат Хендриксен, подныривая под притолоку и сбрасывая на пол корабельный плащ с недовольным видом простого работяги, которому предстоит прочистить забившийся слив канализации. Старый рунический жрец не привык сдерживать эмоции. Брови, похожие на две шкурки корабельных крыс немалых размеров, надвинулись на ярко-зелёные глаза, а рыжеватые усы, заплетённые в косы, больше напоминающие канаты от судового колокола, разошлись, когда он сморщил нос, открыв недовольную гримасу на губах шириной с ладонь обычного смертного.

— Нельзя было окатить его из шланга до того, как начнём? — буркнул Хендриксен и засучил рукава по локти толщиной с лапу грокса, татуированные спиралями рун цвета индиго. — Мясо сегодня на завтрак было вполне сносным для корабельного пайка, но у меня нет никакого желания отведать его ещё раз.

Несмотря на показное недовольство Хендриксена, само занятие его нисколько не трогало. Он явно воспринимал пленника скорее как задачу, чем как живое существо, и его свойственное всем профессионалам пренебрежение развеяло ту непонятную липкую тревогу, заполнившую помещение до того, как явился жрец. По правде говоря, Фалькс всегда считала, что в темноту гораздо легче смотреть, когда за плечом у тебя возвышается псайкер Адептус Астартес в четверть тонны весом, пусть даже и любитель жаловаться. «Действительно, и неведом им будет страх», — подумала она, позволив краешку улыбки сдвинуть рубец какой-то забытой раны.

— Мне кажется, Орм, такую вонь вряд ли получится смыть, — ответила Фалькс, только сейчас обратив внимание, о чём говорит её нос. Хендриксен прав. Гретчин жутко смердел. От его изодранной безрукавки разило плохо выделанной кожей, и, кроме странного ожерелья поверх неё — куска высушенного сухожилия с нанизанными округлыми, неправильной формы кусочками металла, которые с большой натяжкой могли считаться «ювелирным украшением», — на пленнике больше ничего не было. Каждая складка его кожи, залепленная жиром и въевшейся грязью, воняла застарелым чужеродным потом. Так пахнут существа, которым неведомо само понятие гигиены. Но под этим запахом прятался более глубокий оттенок — каким-то образом более всеобъемлющий, несмотря на то что поначалу его не замечаешь. Запах тины, как от стоячего пруда или на пищевой фабрике какого-нибудь мира-улья с плохой вентиляцией, а в основе его ощущались некие сложные, летучие ароматы, от которых сразу приходит на ум запах разлитого прометия.

— Небось, когда мы его вскроем, завоняет ещё хуже, — заметил Хендриксен и, на мгновение заслонив головой лампу на потолке камеры, подошёл, чтобы рассмотреть гретчина поближе. Даже в простой корабельной робе, без доспехов, от которых сейчас на нём осталась разве что эмблема его старого ордена, Хендриксен превосходил пленника размерами в несколько раз, но того явно не испугало, когда испещрённое рунами лицо жреца, похожее на утёс, нависло сверху. Фалькс уже хотела было предупредить, чтобы Орм не подходил слишком близко, но вовремя прикусила язык. Всё-таки Хендриксен числился в Карауле Смерти, пусть и его нынешнее положение в военной палате было таким же мутным, как и её — в ордосе. Повадки этого зверя он знал не хуже Фалькс. Может, он не разделял её осторожности, но ведь и человеческой природы не разделял тоже.

Словно в подтверждение сказанного, пленник в кандалах рванулся вперёд, злобно разинув пасть. Фалькс не успела и глазом моргнуть, как Хендриксен врезал ему рукой наотмашь, отчего у гретчина с хрустом сломался нос, и пленник грохнулся на пол вместе со стулом, к которому был прикован. Фалькс вспомнила, что сыны Фенриса понятия не имеют о кабацких драках, поскольку любая драка, если она такая жестокая, что в неё втянули кого-то из его племени, быстро переквалифицируется в массовое убийство. Это она узнала на собственном опыте, когда впервые встретила Орма Хендриксена, девяносто шесть лет назад, в тот самый день, когда бросила пить.

— По крайней мере, он не трус, — хмыкнул Хендриксен, вытирая тряпкой сопли с кулака, и Фалькс мрачно кивнула. В этом отношении пленник отличался от остальных. Несмотря на всю жилистость и силу оркоидов, инквизитор ни разу не встречала ни одного из их обслуживающего класса, кто бы испытывал к честному бою хоть что-то, кроме полного отвращения, и уж явно никто из них не был готов бросить вызов противнику в пять раз крупнее себя, да ещё и будучи закованным в кандалы.

— В самом деле, — согласилась она. — С другой стороны, если пираты не соврали, то рискну заметить, этот зверь в своё время повидал громил и пострашнее тебя. Я слышала, орки вырастают довольно крупными, знаешь ли.

— Неважно, — ответил Хендриксен, одной рукой поставив опрокинутый стул на место. — Я всё равно скоро отыщу его слабые места так же верно, как холод находит дыры в старом меху.

Когда пленник злобно воззрился на него поверх свёрнутого носа, жрец отступил на шаг, окинул гретчина взглядом, затем присел на корточки так, чтобы глаза обоих оказались на одном уровне, и вытянул из-за пояса тонкий нож.

— К чему такая спешка, Орм? — раздался новый голос, густой и тёплый, как машинное масло: в комнату вошёл четвёртый участник допроса. — До причалов Мульцибера не меньше трёх дней пути, даже если варп будет нам благоволить. Самое время хотя бы попытаться поговорить, прежде чем хвататься за нож.

Хендриксен раздражённо оглянулся, затем, когда у входа в камеру появилась Кассия, выпрямился в полный рост. Однако ему всё равно пришлось поднять глаза. В то время как Фалькс была на локоть выше гретчина, а Хендриксен — на локоть выше неё, Кассия была выше их всех и, протискиваясь в дверь, свела плечи и наклонила свою огромную голову, похожую на охряную глыбу. Как-никак Кассия была огрином.

Когда она снова выпрямилась, потрёпанная парусина её корабельного плаща заскрипела, а когда шагнула к пленнику, то выглядело это так, будто надвигается целый грозовой фронт.

— Двинься, шаман, — пророкотала она, вызвав у Хендриксена раздражённое шипение, но рунический жрец всё же отступил с дороги. Постоянные перепалки этой парочки скрашивали бесконечные вахты на мостике «Экзактора», однако всякая реальная вражда уже давно упокоилась под плитой взаимного уважения, и теперь они язвили друг другу скорее по привычке.

Спокойно и внимательно, как какой-нибудь техник, великанша опустилась перед пленником на колено и провела по воздуху перед собой ладонью шириной с противотанковую мину. На этот раз пленник даже не шевельнулся. Либо присмирел, либо осознал, что с таким же успехом может укусить камень.

— Ладно, давай-ка нюхнём, — буркнула Кассия, хмуря здоровенный лоб и концентрируясь. Глаза её сузились, челюсть мерно задвигалась, перекатывая желваки и жир. Воздух между её рукой и пленником замерцал. Затем что-то щёлкнуло.

К этому ощущению Фалькс никак не могла привыкнуть: сначала постепенно копится напряжение, о котором ты даже не подозреваешь, после чего прорывает некую эфемерную плотину — и вся эта волна сливается в какое-то иное место, пробирая тебя насквозь таким ощущением, будто недельная мигрень сгустилась в сердцебиение. Потом всё исчезает, оставляя лишь слабенький запах озона, и ты вообще не можешь вспомнить, на что это было похоже.

Фалькс подобные фокусы не нравились. За прошедшие годы ей хватило мучений привыкнуть к упражнениям Хендриксена. Но он хотя бы отточил свои методы за сотни лет тренировок. А теперь, с появлением Кассии, у неё в свите оказалось целых два псайкера.

«Псайкер-огрин», — в который раз подумала Фалькс и удивлённо покачала головой. Естественно, имперская истина утверждала, что огрины тупые, точно так же как уверяла, что гретчины слабаки. Тела этих огромных и выносливых недолюдей превратились в настоящие крепости, защищающие от суровых условий миров, куда судьба забросила их предков. И, как принято считать, стойкость эта досталась им за счёт ума. Большинство граждан было уверено, что огринам не под силу выговорить слово из трёх слогов, а то и сосчитать число большее, чем имеющийся у них набор пальцев толщиной с крупную гильзу. И само собой, утверждала истина, огрины никогда — никогда! — не разовьют достаточный интеллект, чтобы проявить псионический дар. Фалькс была готова признать, что, по крайней мере, последнее утверждение имело право на жизнь — до недавних пор. Но сейчас наступили странные времена. И пока охранители имперских догм, похоже, не спешили менять свою точку зрения по таким вопросам, не оставалось никаких сомнений, что в бесчисленных подвластных им мирах уже менялись сами мозги. И вот, пожалуйте — Кассия.

Вела жизнь огрина. Родилась в трудовом лагере, была призвана в штрафной полк и отправлена командованием на ближайший театр военных действий в надежде, что её смерть сможет удержать фронт от развала хотя бы на долю секунды. На этом бы и закончилась жизнь военнослужащей срочной службы С455-I, если бы во время отступления с боями из Делька на Кархемише-Секундус она не переместила горящий остов сбитого бомбардировщика, чтобы прикрыть комиссара своего подразделения от миномётного огня, используя одну только силу мысли. И тем самым переместила уже себя далеко за пределы имперской истины.

Как поступить, её комиссару было предельно ясно: немедленно привести реальность в соответствие с истиной. И действительно, где-то в пластах архивов Департаменто Муниторум упоминается в отчёте одна-единственная строчка, свидетельствующая о том, что С455-I казнена на месте за «трусость». Однако комиссар кое-чем задолжал перед Фалькс. И потому «Севериссимус Экзактор» прилетел на Кархемиш, а затем отчалил уже с незарегистрированным огрином на борту.

Кассии, как она сама себя назвала, предстояло ещё многое узнать о своих новых способностях. Потенциал у неё явно имелся огромный. Но Фалькс понимала, что тем тяжелее новоиспечённому псайкеру будет освоиться. Её жизненный путь пролегал по всё сужающейся тропинке над целой пропастью безумия. Но это хотя бы будет жизнь. И Кассия знала, что, несмотря на всю свою внешнюю враждебность, Хендриксен без лишних слов постарается, чтобы она добилась как можно большего.

— Секретики у него есть, — сообщила великанша, переварив всё, что почерпнула из сознания грота.

— Хотелось бы надеяться, — проворчал старый Волк, — учитывая, сколько инквизитор за него заплатила. И я уже собирался их из него вытрясти, но тут ввалилась ты, мастодонт о двух ногах.

И вот тогда, к удивлению всех присутствующих, заговорил второй ксенос, находившийся в камере.

— Наверное, — предложил он, подняв острый палец в обескураживающе точной имитации человеческого жеста, — для начала лучше просто… спросить?

Все лица в комнате повернулись к зелёной фигуре, притаившейся в тени у переборки, за пределами круга света, отбрасываемого лампой камеры, и Фалькс почувствовала, как напряглась спина при звуке этого голоса. Он был тихим и гнусавым, каждое слово состояло из звуков, похожих на хрюканье скота у кормушки. Но, несмотря на то что исходил он из гортани, из которой должны были доноситься лишь угрозы и приказы, голос звучал… вежливо. Но не это нервировало инквизитора больше всего. Несмотря на то что ксенос всё это время находился в камере — несмотря на то что Фалькс лично отправила его туда как раз перед тем, как спуститься самой, — она начисто забыла о его присутствии.

Орки не умели прятаться. Так считали все, в том числе они сами. Но, с другой стороны, Кусака — или Откушу-Лицо-Лицекуса-Раньше-Чем-Тот-Успеет-Откусить, как он сам, коверкая слова, представился, — сильно отличался от типичного орка. Он был переводчиком, так называемым спецом по разведке от пиратской банды, которая выкрала ценный «объект» и чьи услуги обошлись Фалькс в дополнительную, весьма кругленькую сумму, когда выяснилось, что вышеупомянутый «объект» не понимает ни слова на высоком и низком готике.

Банда, конечно, не называла себя бандой. Они называли себя «отрядом». Потому что принадлежали к обширному клану Кровавых Топоров и разделяли принятое в нём увлечение воинской культурой людей. А посему, к неловкости и конфузу встречающих, Кусака явился на борт, облачённый в подобие шинели офицера Милитарума, кое-как сшитое из лоскутов сквиговой кожи, а на голове у него красовалась обвисшая фуражка с козырьком. Он даже наградил себя целым рядом «медалей» из расплющенных кусочков металла.

И всё же, несмотря на всю свою нелепую внешность, орк вёл себя смирно и, за неимением лучшего слова, можно сказать — профессионально с тех пор, как поднялся на борт. Причём настолько, что Фалькс сглупила, перестав воспринимать его как угрозу. А ведь за время своих давних и тайных отношений с кланом Кровавых Топоров она уяснила, что орки-союзники — это всего лишь враги, которым пока ещё не представилась возможность предать. Придётся приглядывать за Кусакой повнимательнее.

— Тебе платят за перевод, а не за советы, — огрызнулась Фалькс, переведя взгляд с пленника на орка, словно снайпер — точку лазерного прицела. — Но раз уж на то пошло, соглашусь. Брат Хендриксен, будь любезен убрать лезвие.

— Как пожелает зеленокожий, — усмехнулся Космический Волк, пряча нож с выражением отвращения на лице. — Уверен, что этот «Макари» в конце концов будет более чем склонен к конструктивному обмену мнениями. Так что — прошу.

Хендриксен повёл рукой в сторону стула для допросов так, будто приглашал Фалькс занять место за пиршественным столом. Она опять шагнула вперёд и встала перед пленником, стараясь не обращать внимания на плотоядную улыбку, вновь появившуюся на его лице.

— Я хочу знать про Газгкулла Маг Урук Траку, — произнесла Фалькс, всматриваясь в темноту глаз пленника, пока Кусака передавал её слова чередой хрюканья и гортанного лая. — Я хочу знать всё, что тебе известно о Траке, от первого до последнего слова, ни больше ни меньше.

Кусака замолк, переведя сказанное, но пленник так и сидел молча, не мигая, всё с той же ухмылкой на лице. Только когда Фалькс уже решила позвать Хендриксена с ножом, грот наконец заговорил.

В отличие от орка, его голос оказался влажным и скрипучим, речь выходила натужно, как у человека, висящего в петле, и сочилась злобой.

— Макари говорит… он всё тебе расскажет, — перевёл Кусака с некоторой озабоченностью. — Но, он говорит, сначала ты должна кое-что понять. Макари говорит, чтобы узнать про Газгкулла… сначала ты должна узнать про Макари. А чтобы узнать про Макари, ты должна понять, каково это — быть гротом.

Хендриксен набрал побольше воздуха, готовый возразить, что пленник только зря тратит их время, но Фалькс остановила его движением руки, не сводя глаз с зеленокожего.

— Тогда расскажи мне, — велела она, — каково это.

Пленник говорил довольно долго, а Кусака всё это время рассеянно ковырялся в зубах, кивая в ответ, после чего обратился к Фалькс.

— Всё, что боги дали оркам, — начал переводчик, — всё их упоение битвой, которое изгоняет из жизни страхи и тревоги… нам этого не досталось. Мы живём в их мире, но радости он не приносит. Мы живём, чтобы служить, и страдаем от этого каждый миг, за исключением тех моментов, когда страдает кто-то слабее нас.

— Это он так сказал? — переспросила Кассия, с сомнением приподняв бровь.

— Там была ещё всякая… мастерщина, — признал Кусака и мерзко скривился, показав полвершка жёлтых клыков. — И я немного поправил… синкасис. Но да, Макари всё это сказал.

Фалькс абсолютно не ожидала от Кусаки подобного красноречия и только теперь поняла, что орк пытался изобразить самодовольную ухмылку.

— Ты, должно быть, ненавидишь орков, — сказала она гретчину в надежде нащупать краешек взаимопонимания, и при словах «ненавидишь орков» глаза пленника вспыхнули.

— С-с-с-суки… — прошипел тот, злобно глянув на Кусаку, и орк пожал здоровенными плечами — перевода тут не требовалось. Затем грот снова посмотрел на Фалькс и продолжил говорить.

— Тут есть ещё… кое-что, — тихонько добавил Кусака, пока пленник разглагольствовал. — Они нас, конечно, ненавидят. Для тебя не… сюрприз, так? Но это… э-э-э. — Кровавый Топор на секунду умолк. — Наверное, вы это назвали бы… верой?

— Давай слова пленника, орк, а не свои, — потребовала Фалькс, с трудом веря собственным ушам.

— Орки бьют гротов, гроты ненавидят орков, говорит Макари. Так… вытесано богами.

— Вытесано? — перебил Хендриксен, сосредоточенно хмурясь, как будто до него не совсем дошло.

— Дословно «рубить-что-то-пока-не-станет-как-надо». «Замысел» — так, наверное, ещё можно сказать, — задумчиво ответил Кусака, отчего Хендриксен склонил голову и приподнял брови, неохотно соглашаясь.

— «Оксаррбедин», как говорили мы на Фенрисе. Почти то же самое.

— Я это запомню, — ответил Кусака с подчёркнутым беспристрастием, после чего продолжил переводить. — Жестокость орков по отношению к гротам и их ненависть в ответ… это хорошо. Таков путь Великого Зелёного. Так всё шло в «съетом-сейчас» и так будет в «сейчас-всегда». Великое Зелёное — это как… как грибница. С кучей частей. Орки, гроты и остальные. Орки лучшие, но, чтобы жить, нужны все. Без нашей службы у орков ничего не получится. А иногда, всего лишь иногда, нам, гротам, приходится напоминать оркам об их роли в общем целом. Да, мы ненавидим орков. Но мы всё равно им служим. Потому что так хотят боги. И вместо всех радостей, которыми боги нас обделили, они дали нам…

Кусака пожевал зелёную губу в поисках подходящего слова.

— Вострог видеть, как исполняется их воля.

В камере воцарилась тишина, пока допросчики пытались осмыслить это открытие в воззрении гретчинов на принципы бытия. Хендриксен, самый нетерпеливый, когда дело касалось философии ксеносов, через пару секунд отбросил тяжкие старания.

— В двухдневной давности помёте саэнйети и то больше смысла, — прорычал жрец, и в его руке снова появился нож. — Хватит этих попыток запутать нас своими гатюр-загадками. Лорд Фалькс спрашивала о Газгкулле. Так вот, пусть «Макари» рассказывает о Газгкулле. Газгкулл! — медленно и презрительно проговорил Хендриксен, обращаясь к самому Макари и угрожающе помахивая ножом.

— Гхаз’гхк’улл, — произнёс гретчин, выделяя каждый слог на своём чудном глотающем наречии и явно показывая, как надо, затем повторил ещё трижды всё более поучительным тоном: — Гхаз’гхк’улл, Гхаз’гхк’улл, Гхаз’гхк’улл…

Он качнул головой в одну сторону, в другую, будто прикидывая что-то в уме, а затем выдал Кусаке решительную серию шипений и лая.

— Ладно, — объявил переводчик, подняв раскрытую ладонь. — Вы хотели услышать историю о Газгкулле Маг Урук Траке — вы её услышите, человеки. Хотя, возможно, история будет не такой, какую вы ожидали. Возможно, она не будет и такой, какая вам понравится. Но я всё равно её расскажу. История эта заканчивается зелёным. Но всё начинается… белым.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

РОЖДЕНИЕ ГАЗГКУЛЛА МАГ УРУК ТРАКИ

Снег, насколько видит глаз. А видит он недалеко, потому что метель. Но снега вокруг полным-полно. И вдруг — зелень! Всего лишь пятнышко, правда: чья-то рука. Ещё слабая, от неё идёт пар — из того места, где пальцы прорвали родильный мешок под землёй. Эта рука борется. Она шарит вокруг в поисках чего-нибудь, за что можно ухватиться, чтобы вытянуть наверх остальное, но метёт уже давно и сильно, и земля уже крепче железа.

Однако руке сопутствует удача. Отощавший с голоду тундровый сквиг заметил её в промежутке между снежными зарядами и подковылял, чтобы отгрызть. Но не тут-то было. Потому что не успел он впиться зубами в запястье, как рука ухватила его за корень языка, рванула на себя, как запускают мотор цепного рубила, и вывернула сквига наизнанку.

Нужно сказать, что потроха у сквигов вкусные и горячие. Полные соков. Они размягчили землю в том месте, откуда высунулась рука, как раз ещё чуть-чуть, и, кряхтя от натуги, на свет появился орк, весь в крови, желчи и грибнице.

Это был не Газгкулл. Ещё нет. Просто никто. Но это был клочок зелени, который мог стать кем-то — кем угодно, — если сумеет пережить следующие несколько часов. У многих не получается, но этот смог. На самом деле он продержался целых несколько дней, несмотря на то что метель так и не утихала. Завернувшись в мохнатую шкуру сквига и подкрепившись его мясом, он проделал путь во много-много клыков по снегу, пока не объявился у ворот Гогдуфа и не грохнул по ним пару раз кулаком, чтобы впустили.

Гогдуф был фортом Гоффов. Место на самом деле не так чтобы очень: всего лишь ряд бараков-казарм, сквижатник, пивнушка да мекова мастерская со сдохшим генератором, обнесённые ржавой стеной. Место из тех, куда не сунешься без уважительной причины, поскольку Гоффы не очень-то жалуют посетителей. Однако наш путник просто шёл прямо к форту, безо всякого повода, кроме того, что ему так захотелось, перешагивая через груды раздробленных пулями костей, пока не добрался до самых ворот.

Вождь Гогдуфа в тот день оказался в привратной башне, где устраивал охране разнос по какому-то там поводу, так что заметил новоприбывшего первым. По мнению вождя, нервы у того были явно крепкие, а шкура на спине — немаленькой, так что подраться ему явно пришлось тоже. На самом деле именно шкура спасла новичка. Один из охранников прыгнул за башенное стреляло, чтобы срезать незнакомца очередью, в надежде избавиться от наездов начальства, но только заработал себе ещё одну оплеуху. Потому что вождю, видишь ли, приглянулась эта прекрасная чёрная шкура, и его вовсе не прельщало получить её дырявую как решето. Поэтому он спустился к воротам, чтобы забрать её лично.

И как только створки открылись, новоприбывший шагнул вперёд и врезал вождю головой. Само собой, вождь только посмеялся и сделал из сопляка отбивную, после чего забрал шкуру и направился обратно в форт. Но когда ворота начали закрываться, он вдруг смягчился и крикнул местному доку затащить потерявшего сознание новичка внутрь и накормить. Почему — кто знает… Может, удар головой напомнил ему о собственной юности и задел какую-то струнку в душе. В таком деле Гоффы бывают сентиментальными. Или, может быть, так ему подсказали боги. Может быть, удар головой и был подсказкой богов.

Новичок быстро поправился и так крутился вокруг казарм на подхвате, что его приняли в пехоту. То есть выдали жестяную каску, ржавое рубило и отвели на каждый день кусок мяса весом в его собственную голову. Но этого оказалось достаточно. Он вступил в одну из орав Гогдуфа, совершая набег за набегом на форты других кланов и становясь всё сильнее. Сражаясь с шайкой Дурных Лун за останки старого таптуна, он даже раздобыл себе стреляло у мёртвого врага и разобрался, как им пользоваться.

И хотя в таком месте, как Гогдуф, учиться особо было нечему, новичок всё же учился. Он узнал, что значит быть орком, и узнал о богах. В бойцовском бараке он познакомился с Горком. А за игорным столом в пивнушке, за бесконечными партиями в кости, сделанные из гротских мослов, — с Морком.

Впрочем, образование и воспитание новичка шло не только по религиозной части. Ещё он узнал, что существует такая штука под названием «Галактика», а в ней есть миллионы и миллионы других миров, где можно подраться, и что эта планета — Урк, как называли её бойцы, — всего лишь один из них.

Большинство орков этим бы и удовольствовались. Но новичок всё спрашивал и спрашивал вождя об Урке, о Галактике и всём таком прочем. Обычно получая в ответ подзатыльники, чтобы не чудил. Но однажды вечером, когда все оравы набились в пивную, чтобы поглушить грог, отнятый у конвоя Злых Солнц, старый Гофф — видать, пребывая в хорошем настроении, — решил ответить новичку.

Урк, сказал Гофф, это куча гротского дерьма. В серединке он выгорел дотла, а в остальных местах промёрз насквозь, и драться здесь почти не за что, разве что за хлам от предыдущих драк. Но это их куча гротского дерьма, и поэтому — место хорошее.

Ещё вождь объяснил, что в Галактике есть и другие существа, которые иногда пытаются заграбастать места, по праву принадлежащие оркам (то есть — все места), и за долгие годы на Урк посягали не раз. Как-то, давным-давно, налетали тощие хиляки с острыми ушами и в дурацких шапках, а потом ещё какие-то здоровенные ящерицы, сделанные из хрусталя или чего-то вроде него, и так далее и тому подобное.

Вождь уже конкретно углубился в историю, и половина пивной бросила борьбу и поножовщину, чтобы послушать. Все эти империи были и исчезли, сказал вождь новичку, когда орки дали им укорот. Не всегда с первого раза, правда. Но каждый раз, когда их убивали, объяснил вождь, для пущей убедительности выдернув пучок грибной поросли из-за уха, орки возвращались. Они вылуплялись из родильных дыр в земле, точно так же, как вылупился сам новичок, пока зеленокожих не появлялось достаточно, чтобы разобраться с врагом конкретно. И как только очередных незваных гостей прогоняли, те больше не возвращались.

Точнее, все, кроме людей. Из всех созданий, которые когда-либо оскорбляли Горка и Морка своим присутствием в Галактике, люди оказались самыми тупыми. Они думают, что если во что-то веришь, то это так и есть, — прямо как орки. Только у людей это не работает! Так что, хотя орки уже дважды выкидывали их с Урка, люди по-прежнему цепляются за безумную идею, что планета принадлежит им.

После этого вождь замолчал, уставившись на горы в окне пивной. Новичок проследил за его взглядом и увидел на самом высоком утёсе гроздь холодных огоньков, похожих на какое-то тусклое созвездие.

— Это человеческий форт, — пояснил вождь, затем мрачно осушил чарку и, грохнув ею о стол, пнул грота, чтобы тот налил ещё. — Клювастые… Большие бронированные гады, упакованные в жестяные банки. Они поставили здесь форт, чтобы шпионить за нами, прямо у нас под носом, а мы почему-то до сих пор не сожгли его дотла. Что думаешь, малец? Размяк я или что?

Новичок прикинул варианты. Ему очень хотелось уязвить вождя, потому что это привело бы к хорошей драке. Но он взглянул на те огоньки и понял, что там может оказаться вообще лучшая драка на свете. Идея была странная, но от неё что-то ёкнуло у него в мозгу. Так что новичок пошёл на поводу у Морка и оскорбил вождя только слегка.

— Не, — сказал он, — не размяк. Постарел просто. Много повидал драк, часто получал по башке. Забывчивый стал. Да ладно, всё норм. Чего бы нам не смотаться туда, когда взойдёт солнце?

Вождь скукожил морду, пытаясь разобраться, насколько сильно он разозлился. Но потом до него дошло конкретно, и хмурое выражение на лице старого Гоффа сменилось раскатистым, брызжущим слюной смехом.

— Всем слушать сюда! — взревел он, обращаясь к переполненной пивнушке, и вскочил так резко, что чуть не боднул головой стропила. — Боги послали мне грандиозную мысль, — приврал он, сначала постучав себе пальцем по изуродованному шрамами черепу, а потом указав в ночное небо. — Видите тот форт клювастых на пике Рукблада? Он меня достал. Как только взойдёт солнце, мы с ним покончим. Штурманём по полной. Кто потяжелее — впереди, а… — вождь на секунду задумался, — остальные тоже впереди и всё такое прочее. Но сначала, — договорил старый Гофф, и кривая ухмылка расплылась за ржавыми железными зубами его боевой челюсти, — мы выпьем в этой халупе всё до последней капли. Пиво бесплатное, пока не закончится, так что — навались! Если к завтрашнему дню у кого-то не будет болеть голова, я сделаю так, чтобы заболела.

Получилось так, что эта драка оказалась для новичка последней.

Поначалу казалось, что ничего у них не выйдет. Когда Гогдуф в полном составе атаковал ворота форта в узком проходе, никакой реакции, кроме лязга их собственных рубил по металлу, не последовало — и поднялся разочарованный рёв. Люди не оставили никого, с кем можно было бы подраться. Но хотя в форте — или «надблюдательском пункте», как вы его называете, — может, и не было настоящих людей, он оказался далеко не беззащитен.

Как только кто-то принялся отдирать листы железа с ворот на металлолом, из стены с противным тихим жужжанием вырос ряд небольших приземистых башенок. Затем их стволы навелись на цель — и поднялся большой-пребольшой грохот.

Драка вышла хуже некуда — с кучей убитых, и самое приятное в ней было — рубить машины. Орки Гогдуфа победили, но добыча и близко не компенсировала потери. Из восьми-много-много орков, поднявшихся на гору, только много-много и четыре орка всё ещё стояли на ногах, когда удалось выворотить последнюю турель.

И новичка среди них не оказалось.

Он не умер, но и не пошёл домой со всеми. А поскольку Гоффы не подбирают раненых, то, значит, его бросили умирать. Что вполне честно. Но когда последние выжившие заковыляли прочь, новичок даже не услышал, как их башмаки стучат по каменистой осыпи. Во-первых, потому, что у него осталось только одно ухо. Но что ещё важнее, та часть мозга, которая реагирует на звуки, расплескалась по камням в трёх-много клыках вместе с половиной внутренностей черепа. Трясущейся, почти онемевшей рукой орк ощупал то, что осталось от головы: глаз, которым он ничего не видел, исчез вместе с большей частью лица вокруг, осталась лишь глубокая рваная воронка. Когда одна его нога задёргалась, как у сквига, которому всадили в хребет рубило, новичок решил прекратить тыкать пальцами в дыру и выяснять, насколько она глубока.

Он не знал, где находится. Не знал, как тут оказался. Всё, что орк мог видеть, — небо, но он не понимал, что это такое. Если бы он мог видеть что-то ещё, то тоже не понял бы, что это такое. Новичку так и не дали имени, поэтому хотя бы его он не лишился. Но в остальном всё, что юный орк узнал за свою короткую жизнь, вылетело у него из головы после встречи с болтерным зарядом.

Точнее, всё, кроме знания о богах.

Каким-то образом тот клок мяса, в котором хранились имена Горка и Морка, сумел удержаться в черепе, в то время как пуля вырвала всё остальное. И этот кусочек мозга, похоже, теперь начал пульсировать, хотя кровь, которая не давала ему умереть, вытекала на землю через дыру в затылке. И тогда новичок начал думать о богах и даже потребовал всевышнего вмешательства, чтобы его вытащили из этой передряги. Не получив ответа, он взревел от злости, но из горла вырвалось лишь слабое шипение.

Горк и Морк промолчали не потому, что обиделись, так ведь? Это нормально — говорить богам, что делать, если помнишь, что они не обязаны слушать. Не-а. Они промолчали, потому что иногда боги лучше всего говорят, когда молчат. Они говорили новичку, что он сам должен разобраться с этой передрягой, и вот если он выкрутится, тогда, возможно, к нему стоит прислушаться.

Условие вполне справедливое. Поэтому умирающий орк сделал единственное, что имело смысл. Он поднялся, придерживая рукой мозги, чтобы не выпали, и отправился искать кого-нибудь, кто бы мог починить ему голову.

ДОПРОС II

Пока Кусака рассказывал о том, что произошло после ранения безымянного орка, Фалькс обнаружила, что её больше занимает речь самого пленника. Хотя инквизитор и не понимала слов, но горячность в его голосе интриговала: он говорил со вкусом, облизывая клыки, как будто вспоминал о роскошном ужине, а не о серьёзной травме головы. Хотя, по его собственному признанию, гретчину просто нравилось, когда другие страдают, Фалькс чувствовала, что здесь кроется нечто большее. Как будто для молодого Газгкулла это ранение стало поворотным моментом в судьбе и величайшей удачей, а не грандиозным фиаско.

Сама того не замечая, Фалькс потянулась к затылку и нащупала то место чуть выше основания черепа, где коротко стриженные волосы огибали небольшой, с ладонь, овал из полированного керамита. Тут потрудилась не пуля, а одна тварь — krax gonochela, если по-научному, но, срезав кусок черепа, она оставила мозг нетронутым, чтобы растущим личинкам было чем питаться. К счастью, брат Хендриксен сковырнул паразита до того, как тот успел отложить слишком много яиц, и ещё понадобился где-то час неприятной работы с зеркалом и лазерным скальпелем, чтобы обработать повреждения. На самом деле рана получилась не такой уж большой, однако Фалькс хватило знакомства с черепно-мозговыми травмами, чтобы понимать: радоваться такому — странно.

Затем, пока пленник продолжал хрюкать, она заметила, что гретчин перебирает своё чумазое ожерелье, потирая каждый кусочек металла по очереди с ритуальным, почти любовным тщанием. И на одном из этих кусочков, почти стёршемся за многие годы, она увидела чеканку, очень похожую на краешек крылатого меча.

— Это ведь тот самый снаряд, который раскроил Газгкуллу череп? — отдёрнув руку от затылка, спросила Фалькс, указав подбородком на неказистое украшение. — Его осколки.

Кусака передал вопрос, прервав воспоминания пленника, и грот бросил на переводчика сердитый и удручённый взгляд, после чего скривил губы и пробормотал пару коротких фраз.

— Всё как раз… наоборот, утверждает Макари, — перевёл Кусака, явно опустив наиболее красочные ремарки. — Говорит, что от этого снаряда Газгкулл родился.

— Тогда всё сходится, — вмешалась Кассия и пожала плечами. — От этого ожерелья у меня в мозгах прямо загудело, как только пленник появился на корабле. Так и чудилось, что оно пахнет зелёным, и вот, оказывается, почему. Значит, выходит, это действительно Макари.

Услышав сказанное, Хендриксен громко выдохнул, поднялся с ящика, на котором полусидел всё это время, и принялся по привычке мерить шагами комнату.

— Не забывай, юная голова-штейнблок, я чувствую варп-странность этого ожерелья так же остро, хотя, как всегда, попеняю на то, что ты называешь это запахом. Но да, он, несомненно, сделан из снаряда, который прошил Газгкулла, — подумать только: сыны Льва делают такие убогие боеприпасы, что те превращают простых пехотинцев в великих завоевателей. — Жрец фыркнул, довольный собственной шуткой, но лицо его осталось хмурым. — Даже если и так, это ничего не доказывает. Коротышка вполне может оказаться первым попавшимся отребьем, которого наши ловкие бандиты где-то выловили, заставили выучить байку да ещё всучили эту… вещицу, чтобы мы купились.

— Не знаю, Орм, — ответила Кассия, скрестила на груди руки, похожие на древесные корни, и, скрипнув парусиной, прислонилась спиной к дверному косяку. — Это тебе не обычный грот. И если вся эта история — выдумка Кровавых Топоров, то мне она показалась чертовски убедительной.

— Да ради волосатых кулаков Русса, девонька, у тебя же голова большая — думай! Ты не заметила, что в этой истории кое-кого не хватает? Маленького такого и зелёного, который воняет, как моча карникса?

— Орм прав, — вмешалась Фалькс, не дав парочке погрузиться в привычные препирательства. — Это существо рассказывает о жизни Траки с поразительными подробностями, и всё же мы не услышали ни слова, объясняющего его собственное участие во всей этой истории.

Грот снова что-то пробормотал, всё ещё недовольный тем, что его прервали на описании такого замечательного увечья, и Кусака подал голос.

— Это потому, что в то время его ещё не существовало, — загадочно ответил переводчик.

— То есть это рассказ с чьих-то слов, — усмехнулся Хендриксен. — Старая легенда, которую можно услышать от любого зеленокожего, да ещё в тысяче различных вариаций.

— О нет! — с поразительной деликатностью возразил орк. — Всё это правда. Всё это Газгкулл пережил сам.

— Потому что Газгкулл сам так сказал, верно? — спросила Кассия. Даже её доверчивость дала трещину.

— Потому что Макари сам всё это видел, — поправил её Кусака, как он, видимо, думал, самым мистическим тоном.

— Но он только что сказал… — начала Фалькс, а Кассия с Хендриксеном одновременно подали голоса, возмущаясь таким противоречием в словах переводчика.

— Это… сложно, — не сдавался Кусака и успокаивающе выставил ладони тыльной стороной вперёд, неудачно попытавшись в очередной раз использовать язык тела людей. — Но всё будет объяснено, если наберётесь терпения.

Хендриксен сжал зубы, чтобы удержать гневную тираду, и взглянул на Фалькс, ожидая её решения. Каким бы вспыльчивым старый Волк ни был, ему всё же иногда удавалось вспомнить, кто здесь главный.

— К терпению нас призывает представитель самого взбалмошного племени, известного человечеству, — пробормотала она, больше про себя, и опустила взгляд долу, пытаясь не вспылить. «Какое захватывающее новшество». — Ладно, орк. В конце концов, времени у нас хватает. Но твоё обещание всё объяснить я запомнила, так что не испытывай мою уступчивость слишком долго.

По её кивку рассказ пленника продолжился. Но вскоре был прерван снова. Гретчин утверждал, что орк прошёл в одиночку триста километров по бесплодным землям, прежде чем добрался до места под названием Ржавый Шип, которое уже считалось какой-никакой цивилизацией. Оказывается, он не только держался за свой изуродованный череп всю дорогу, не давая ему развалиться, но ещё и останавливался по пути, чтобы сразиться не менее чем с тремя свирепыми зверями. Для брата Хендриксена это было уже слишком.

— Орки — парни крепкие, — заявил он, для убедительности ткнув пальцем в ладонь. — Что есть, то есть, не спорю. Но мне малость знакомо, что такое отбиваться от диких зверей в глуши, после той зимы, когда я принял Дух Волка…

Фалькс, конечно, тоже прекрасно знала, что такое отбиваться от диких зверей, учитывая, как часто Хендриксен находил предлог, чтобы поведать о своём обряде посвящения. Когда Кассия глянула на неё и перед мысленным взором Фалькс возник смутный образ: очередная засечка, добавленная на стену, и без того покрытую сотнями подобных отметин, — было трудно не ухмыльнуться. Как и следовало ожидать, Хендриксен не утерпел и принялся расписывать, как убивал зверей одного за другим, сопровождая преувеличенной мимикой каждый смертельный удар, а Кусака всё это время смотрел на него пустым взглядом красных глазок.

— И вот таким вот подвигом, — заключил жрец, выразительно поиграв плечами, — вряд ли под силу похвастаться существу, у которого не хватает половины головы.

Пленник растянул рот до ушей, когда ему передали значительно сокращённую версию аргументов Хендриксена, а затем, подавшись вперёд и насмешливо глядя на космодесантника, что-то ответил.

— Если только ты не орк, который потом станет Газгкуллом Маг Урук Тракой, — перевёл Кусака, затем отвёл взгляд, как будто не был уверен, стоит ли переводить остальную часть сказанного пленником. — Макари ещё упомянул что-то о… хм… стойкости Космических Волков, но я… не всё расслышал до конца.

Хендриксен напрягся, несмотря на старания Кусаки выкрутиться дипломатно, глаза жреца побелели и стали жёсткими, словно два куска льда. Но Кассия заговорила прежде, чем гнев старого Волка успел выкристаллизоваться во что-то большее.

— Я слышала другую историю. В окопах на Кархемише у нас гуляла такая байка, не знаю уж, откуда она взялась. Согласно той версии, после того как Газгкулл получил пулю, его утащила собственная банда. Они слышали о каком-то чокнутом орочьем докторе, который хорошо платит за увечных, поэтому отвели его через бесплодные земли и продали за пару пригоршней пуль. По-моему, звучит гораздо правдоподобнее.

— Это правда? — Фалькс устало переспросила Кусаку, но орк вскинул кривую лапу, пока они с пленником совещались, затем без затей сообщил:

— Да.

— То есть Макари соврал?

— Нет.

— Хватит загадок! — прорычал Хендриксен, терпение его уже лопалось. — Какой из рассказов правда — первый или второй?

Грот сделал один-единственный жест, за который Кусака бросил на него негодующий взгляд, после чего заговорил с видимой досадой.

— Да?.. — ответил он, и Фалькс сделала длинный и глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Прошёл почти час, прежде чем ситуация разрешилась, и даже тогда это оказался скорее удобный способ избавиться от головной боли, которую всем доставлял этот спор, чем настоящий ответ. Насколько удалось понять, разум оркоидов, похоже, был устроен таким образом, что они могли верить более чем в одну объективную истину одновременно. По сути, они могли принимать несколько совершенно противоречивых фактов одновременно и не испытывать при этом ни малейшего душевного дискомфорта. В итоге с некоторой долей иронии все согласились остаться каждый при своём мнении. Но, прежде чем пленник смог продолжить рассказ, ветеран Караула Смерти нашёл ещё один повод поспорить.

— Газгкулл — это «он», — проворчал рунический жрец, погрозив Кусаке пальцем и получив в ответ неопределённое хмыканье. — Ты всё время говоришь «оно», — пояснил Хендриксен, — но Газгкулл — это «он».

— Но ведь оно… он не мужчина, — уточнил Кусака, сведя недоумённо брови. Тут вмешалась Фалькс, не давая разгореться очередной сумбурной дискуссии.

— Мы уже проходили через это, Орм. У орков нет… репродуктивной анатомии и, следовательно, отсутствует понимание половой или сексуальной принадлежности.

— Некоторые у нас разбираются в секасе, — перебил Кусака, как всегда горя желанием продемонстрировать свои необычайные познания в людях. — Лично я нахожу его… потешным.

— Помолчи, орк! — рявкнула Фалькс, которой не терпелось вернуться к главной теме. — Отныне Газгкулл — «он», без разницы — логично это или нет.

— Как пожелаете, — согласился переводчик, невозмутимо разглядывая изъеденные ржавчиной пряжки на рукавах своей шинели, затем повернулся и обратился к гретчину на родном языке: — Смакх-снохтт-рхунт. Мифф-ба-ахк. Луг-уг-бохсс’гихтт, Газ’гхк’улл огх-нахр… «Мужжж».

При этих словах гретчин разразился отчаянными плаксивыми воплями, которые Фалькс приняла бы за приступ какого-то психического расстройства, если бы не знала, что так он смеётся, и от которых даже Кусака весело хрюкнул. Однако до переводчика дошло, что с лирическими отступлениями они уже испытывают судьбу, и, коротко взглянув на выражение лица Фалькс, он вернул мелкого соплеменника к делу на языке, понятном каждому: хлёсткой оплеухой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГАЗГКУЛЛ УМИРАЕТ НА КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ

Когда я впервые встретил Газгкулла, он был мёртвый. Конечно, тогда он был не совсем Газгкуллом, и я тоже был не совсем собой. Но он точно был мёртвый. Какое-то время.

Он прибыл посреди ночи и пролежал на столе у дока Гротсника до самого рассвета. Само по себе это уже почти чудо, поскольку даже военные вожди — впрочем, обычно те, у кого закончились наличные, — редко задерживались на этом столе дольше часа. Их либо латали, либо дилемма «вылечить или убить» решалась не в их пользу. На самом деле в пивных Ржавого Шипа ходили слухи, что Гротсник до сих пор остаётся в деле и с головой на плечах только потому, что ни один из неудачных результатов его операций не дожил, чтобы на что-то жаловаться.

Этот пациент должен был умереть уже много раз. Просто ему не захотелось. Обычно в смерти ничего такого особенного-то и нет. Но у этого орка было странное чувство, будто он только-только начал, и захотелось остаться, чтобы выяснить, что же именно он начал.

Гротсник не облегчил ему задачу. В разгар операции голова пациента была разобрана на части, как неисправное стреляло, когда детали раскладывают на столе, чтобы нашлёпать побольше смазки. На него потратили целую клетку сквигов для переливания крови, так что в нём не осталось, наверное, ни капли его собственной.

Да и мозгов у него тоже почти не осталось. К тому, что не вынесла турель, док в итоге пришпилил скобами всякие куски из грязного ведра, в котором хранил свои «обрезки», которые уже малость пованивали, поскольку в холодильник их не убирали дня три. Но та — главная — часть родного мозга не сдалась и быстро указала остальным, кто здесь хозяин.

Гротсник, конечно, был вне себя от радости. Операции такой сложности всегда заканчивались быстро, не успев доставить никакого удовольствия, но в этот раз перед ним оказался какой-то особенный орк. На самом деле настолько особенный, что док решил расщедриться для него одной штукой, которая ждала именно такого дня и стоила, наверное, больше, чем всё в его грязной медицинской палатке вместе взятое.

Это был кусок металла. Правда, очень-очень твёрдого металла. Если верить охотнику за хламом, который принёс его доку, эту пластину брони он снял с задницы человека-«тирминатора», которого нашёл под какой-то далёкой дюной в разбившемся самолёте, причём говорилка времени в кабине показала, что ему девять-много-много-много-много лет. Гротсник прикинул, что если металл, как грибной грог, с возрастом становится только лучше, то это должен быть Горк-его-раздери какой хороший кусок, поэтому док немедленно пырнул охотника заточкой и, прихватив загадочную пластину, скрылся в ночи.

И вот наконец-то отыскался крепкий пациент под стать штуковине. Причём, как нарочно, пластина идеально подошла по форме, чтобы закрыть ею новое думательное мясо. Так что после пары минут работы пилой и пятка заклёпок она встала как родная, к тому же оставив место для бионического глаза. Лучше того, пациент ещё дышал, когда док поставил последнюю скобку, — операция завершилась полнейшим успехом!

К сожалению, Гротсник слишком увлёкся, чтобы остановиться на достигнутом, поэтому Газгкуллу сразу же была проведена новаторская операция по замене коленного сустава, которую док давно хотел опробовать. Здесь тоже всё удалось: бионический сустав оказался даже немного лучше, чем прежнее здоровое колено.

Однако лишняя кровопотеря и стала той соломинкой, что переломила спину сквиггота. К тому времени, когда в серых предрассветных сумерках док кое-как вытер руки от крови, пациент был уже мертвее некуда. Впрочем, Гротсник не особенно расстроился. Его всегда больше интересовал сам процесс, так сказать, лечения, а не результаты.

Пациента с влажным стуком скатил со стола и оттащил к заднему входу какой-то оказавшийся на мели шаромыга, которого Гротсник нанял на той неделе тягать трупы. К тому времени, когда тело попало в кучу-незадачу на заднем дворе, док о нём уже и думать забыл. Но когда что-то перестаёт быть заботой для орка, оно обычно становится заботой для грота — и, клянусь лживым языком Морка, это правило нигде и никогда не работало вернее, чем у Гротсника.

Как только тела оказывались на куче, наступала очередь самого младшего санитара — заморённого работой грота, который жил в шалаше из двух листов жести на краю двора. В его задачу входило выковыривать с помощью ржавой палки-доставалки всю рабочую бионику и складывать её обратно в «ящик с ништяками» у Гротсника, а остальное мелко рубить и отправлять в сквижатник. И вот тут в рассказе появляюсь я. Потому что я и был тем гротом.

Во всяком случае, я так думаю. Кто-то же должен был им быть. И раз уж я помню, как был тем гротом, то, видимо, им был я.

Я со стоном поднялся, взял свою палку-доставалку и принялся за работу. На дворе ещё только начинало светать, и от земли пробирало холодом, но док хотел, чтобы тело убрали до того, как оно станет привлекать полчища паразитов, так что я не стал терять времени даром.

Последние пара дворовых гротов у Гротсника сгинули, пытаясь забрать ништяки у орков, которые ещё не до конца умерли, поэтому я на всякий случай хорошенько врезал по телу пару раз палкой. Потом вскочил мертвяку на грудь, чтобы отодрать ту блестящую пластину с его головы. Но едва моя палка коснулась металла, раздался громкий щелчок, и меня отшвырнуло назад. Ощущение было такое, будто я сунул руку в заряженную катушку вжухалки.

Тело мертвяка начало подёргиваться. Потом затряслось, а затем и вовсе конкретно задрыгалось, начало хвататься вслепую за свои новые части черепа, словно пыталось что-то найти. Потом на секунду оно застыло, каждый мускул в нём напрягся так сильно, что я подумал: сейчас что-нибудь лопнет, а потом мертвяк резко сел прямо и разинул рот, точно в полном замешательстве или в каком-то благоговении. Как будто увидел что-то… мега-такое. Но не успел я толком сообразить, что происходит, он схватил меня за плечо, и тут опять шарахнуло, как от доставалки, только трясло дольше, больнее и страшнее, потому что он меня не отпускал. Это продолжалось до тех пор, пока от меня не начал валить дым, но долго переживать не пришлось, потому что тут мертвяк взглянул мне в лицо. И в том его настоящем глазу плескался зелёный цвет — такой зелёный, будто стал целой вселенной.

У меня и раньше бывали видения. Как и у большинства гротов Ржавого Шипа. Нас не пускали в бойцовские бараки и пивные, так что в те редкие моменты, когда нам удавалось отвертеться от своего каторжного труда, мы собирались группами из тех гротов, кого ненавидели не так сильно, и жрали тоненькие грибы, что растут в нужниках варпоголовых чудил на окраине города. Ничего интересного в этих видениях не происходило: в общем-то так, просто разноцветные пятна да голова трещит. А вот тут — тут было совсем по-другому. Я будто попал на аудиенцию у богов.

Поначалу — ничего. Просто темно, сыро и холодно. А потом откуда-то сверху раздался голос. Голоса, точнее. Такие громкие и низкие, что трудно было разобрать, на каком языке они говорят, уж про смысл я вообще молчу… Но это точно были Горк и Морк. И они дрались, но это нормально, потому что драться им нравится больше всего. Я сам ничего не видел, но чувствовал — мощные, раскатистые удары, от которых грохотала темнота и меня сбило бы с ног, если бы я там хоть как-то присутствовал телом.

А потом — искра. Крошечный зелёный огонёк, яркий и жадный, опустился с высоты во много-много-много клыков и коснулся пола там, где находился я. От этой крошечной точки зелень пошла в стороны, расходясь большими яркими кругами и собираясь в лужи, от которых расходились собственные круги. Она распространялась быстрее и быстрее, пока не покрыла всё вокруг, насколько хватало глаз. Теперь, когда всё осветилось, я увидел, что нахожусь в какой-то пещере. Или, скорее, в большом переплетении пещер, похожих на ячейки в улье медоносных гнид, только громадных!

Стены там выглядели… мясистыми — вот, наверное, подходящее слово. Влажные, красные и в складках, точно извилины в мозгах, которых я насмотрелся за свою короткую жизнь. Когда на них собиралась зелень, они менялись. Там начинали расти грибы. Сначала плесень и слизь — типа того, чем приходится питаться, когда идёт пыльная буря, а орки сожрали всю приличную еду. Но потом вылезали темнушки и жёлчники, а за ними — и огромные, сложные штуки, каких на Урке отродясь не росло.

И точно так же, как это бывает за пределами божьих видений, везде, где растут грибы, начинают расти и другие зелёные штуки. Сначала сквижата — такие мелкие, что кажутся крохотными пятнышками, как те, что впиваются тебе в подмышки, потом сквиги размером с коготок, с кулак и с голову. Следующими появились сморчки — которые для гротов то же, что мы для орков, — они ползали, тявкали и дрались друг с другом в больших, кишащих кучах. Повсюду сморчки поедали сквигов, а сквиги — сморчков, и с каждым щёлканьем челюстей, с каждым пережёванным и проглоченным куском зелень становилась всё ярче и живее.

Потом появились гроты. Целые полчища гротов, и они сразу же принялись за работу, мастеря себе кое-какой инструмент из сквиговых жил и веток шапочника и пинками заставляя сопляков работать тоже. Быстрее, чем я поспевал уследить, они расчищали грибные джунгли и принимались строить фермы, нужники, пивные и бараки. Они как раз успели к появлению первых орков, которые уже начали выбираться из своих родильных дыр и были не прочь закусить.

Орки всё лезли и лезли и становились всё больше и больше, пока даже самые мелкие среди них не стали размерами под стать военным вождям на Урке. А над всем этим — высоко-высоко, может, на потолке пещеры, а может, и в самой бесконечности, — зажигались звёзды. Звёзд было больше, чем все меки на Урке смогли бы сосчитать за всю свою жизнь, и каждая из них ярко и злобно горела красивым зелёным цветом.

Я так отвлёкся на звёзды, что сквиггота и не заметил.

Это была великолепная тварь. Жуткая. Величиной с боевую фуру, и по сравнению с ней тощая скотина с обвисшими шеями, которую разводили пастухи Змей-Укусов на Урке, смотрелась жалко. Сквиггот чуть не раздавил меня своей ножищей. Но я не зря дожил до своих трёх лет, чтобы успеть моркиеносно откатиться в сторону, а как только встал на ноги, то отправился вслед за зверем. Не знаю почему, но мне показалось, что так надо. Вскоре собралось целое стадо сквигготов: они мчались галопом и толкали друг друга с такой силой, что легко сровняли бы с землёй какой-нибудь форт. Я бежал вместе с ними по этому буйному грибному саду, и мне было всё равно, растопчут меня или нет, потому что, казалось, в таком месте и бояться-то не с руки.

Там, наверху, где сверкали зелёные звёзды, появились воины. Огромные орки, идеальные, каждый размерами превосходил какого-нибудь вождя клана и пульсировал зелёным светом. Не знаю, откуда я понял, но это были именно такие орки, какими им суждено было быть. Они сияли так ярко, что затмевали звёзды, а когда они зашагали по небу, я ощутил, как боги в вышине над ними ухмыляются в неистовой гордости. Затем откуда-то спереди послышались лязг, гром и рёв — великаны натолкнулись на какую-то бучу.

Было трудно разглядеть, что происходит, потому как я мог смотреть только наверх между боками скачущих сквигготов, но драка шла большая-пребольшая. И становилась всё больше. И я думаю, что орки победили. Конечно, как они могли проиграть? Но потом, когда стих шум сражения, ощущение, что боги с нами, тоже сошло на нет. Как будто во всей пещере снова стало холодно и темно, как было с самого начала. Сквигготы остановились как вкопанные, и остальные существа во всём Великом Зелёном замерли тоже. Словно все вдруг растерялись и теперь оглядывались по сторонам, не зная, что делать дальше.

И само собой, принялись драться. Сверху и снизу кипело безумие, начиная от великанов в небе, что обменивались ударами, точно швырялись кометами, и до сморчков внизу, что душили друг друга хилыми лапками. А поскольку боги, которые могли бы надавать всем по башке и велеть перестать, ушли, драка продолжалась до тех пор, пока вся пещера не превратилась в настоящую скотобойню, а орков перебито было столько, что выжившим стало гораздо просторнее.

Мир, конечно, не настал, но и прекратилась кровавая баня, потому что все по-настоящему опасные существа, такие как орки в небе, померли. Так продолжалось целую вечность. Орки не исчезли, нет. Но они уже совсем не походили на тех исполинских бойцов, что были до них. И все они застряли на полу пещеры. Наблюдать за ними было всё равно что смотреть, как щётки грузавоза смахивают дождевые капли: каждый раз, когда один из них вырастал настолько, что, кажется, сумел бы дотянуться до неба, все остальные вокруг объединялись и разметали его в пух и прах, чтобы ни один не стал таким большим, как следовало бы.

Точнее, так продолжалось до тех пор, пока один всё-таки не стал. Он был даже не таким уж большим, когда на него напали, однако каждого орка, который на него кидался, он крушил конкретно, раздавая удары головой, точно стреляя из пушки в упор, а всех выживших загонял в строй, чтобы сражались вместе с ним. По мере того как врагов стекалось всё больше и больше, боец рос всё выше и выше, а вместе с ним росла и груда тел у его ног. Повсюду вокруг стали бить зелёные молнии, и вскоре груда достигла самого неба. Увидев это, новый великан начал взбираться по горе из мертвецов прямо к звёздам.

С каждым шагом победитель становился всё круче и мощнее, всё… истовее, и вскоре пещера вновь начала светиться. Звёзды загорелись ярче, и я понял, что Горк и Морк вроде как вернулись. А может, они никогда и не уходили — просто на какое-то время потеряли интерес, пока не появилось то, на что стоило бы взглянуть. Вскоре чемпион добрался до самой вершины, где звёзды стали такими большими, что между ними не осталось места для черноты, и замер там на мгновение, будто в задумчивости.

Глядя снизу на этого титана, у которого теперь появились рога, а также куча рук, вооружённых всевозможными стволами и рубилами, я застыл в ужасе. Но ещё я впервые в жизни узнал, что такое счастье.

И тогда титан оглянулся на меня сверху. В зелёном море его единственного здорового глаза мелькали космические корабли, похожие на крошечных помойных гнид, что вьются над мусорным баком, и, когда на меня упала вся тяжесть этого беспощадного взгляда, я возблагодарил богов за то, что они позволили мне умереть вот так. Но великан не убил меня. Он согнул палец, такой большой, что мог щелчком запулить какую-нибудь луну в планету, и поманил меня к себе. Потом развернулся и шагнул в великолепную, бесконечную зелень, оставив лишь огненные следы от своих башмаков.

Когда я пришёл в себя во дворе, надо мной возвышался он. Уже Газгкулл Трака. Каким-то образом он стал казаться выше, чем был до этого. И смотрел на меня оттуда, сверху, глазом, который хотя и был красным, как у обычного орка, но сохранил точно то самое выражение, с каким обратился на меня в самом конце видения.

И когда он посмотрел на меня, я уже больше не был уверен, что я — это я. Вместо этого я стал собой. Но времени на раздумья он мне не дал: вместо того чтобы поманить меня к себе, как это сделал тот великан, Газгкулл ткнул пальцем мне в лицо, и я никогда не забуду первые слова, которые от него услышал.

— А теперь слушай сюды, — сказал он, — или вышибу зубы.

Несмотря на произведённое впечатление, вас, скорее всего, больше заинтересует то, что он произнёс дальше. Проведя лапищей по гребню уродливых скоб, окаймлявших его новенькую блестящую черепушку, и удовлетворённо насупившись, он опустился на колено, так чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и заговорил снова.

— Есть орки умные. Есть орки сильные. А я — и тот и другой.

Ну и всё. Со временем он скажет больше, но в тот момент это было всё, что ему нужно было сообщить. Признаюсь, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так точно охарактеризовывал Газгкулла, как это сделал сам Газгкулл прямо там, во дворе Гротсника. И как только он это проговорил, мы оба поняли, что я связан с ним так же прочно и нерушимо, как эта пластина прибита к его черепу.

Я не знал, откуда пришёл этот орк, в смысле — до кучи-незадачи, но я знал, куда он пойдёт. У Горка с Морком на него было столько планов, что их плеснуло и мне в голову, когда он меня коснулся. Этот орк собирался перекрасить звёзды в зелёный цвет. И я понял, что почему-то, каким-то образом, до которого мне пока нет смысла докапываться, я стал частью этих планов.

Что тебе остаётся делать, когда все твои представления о смысле жизни пинком разбивают вдребезги в одно мгновение? Ну, я сделал то, что сделал бы любой нормальный грот на моём месте: я сказал пророку Горка и Морка, что у него что-то за спиной. А когда он обернулся посмотреть, я уже мчался как угорелый сквиг, пока меня не успели втянуть во что-нибудь опасное.

ДОПРОС III

— Ты сбежал?! — переспросила Кассия сквозь стиснутые зубы, потирая виски. Во время описания гротом своего предполагаемого божьего видения Фалькс чувствовала, как к голове подбирается боль, а уж для псайкеров в камере рассказ явно стал сущим мучением. Даже у Хендриксена, несмотря на всю его хвалёную психическую выдержку, был такой вид, словно он пытается удержать в себе полбочонка отработанного машинного масла.

— Конечно, сбежал, — подтвердил Кусака так, будто защищал честь пленника. — Он же грот!

— Но ты же сказал, что почувствовал… связь с Газгкуллом, — напомнила Фалькс пленнику, больше интересуясь тем, что скажет он, чем редакторским комментарием Кусаки. В ответ она получила ухмылку и какую-то невнятную скороговорку.

— Он говорит «да», — пояснил Кусака. — Но ещё раз: он же грот. Обязательство грота служить нельзя считать искренним, если оно не проверяется раз за разом попытками увильнуть. Постоянным непор… непро…

— Непокорством, — нетерпеливо подсказал брат Хендриксен.

— Да. Неподкормство — это, можно сказать, такой способ убедиться, что у хозяина хватает мозгов.

Фалькс почесала шрам возле черепной пластины и повернулась к Кассии:

— От видения тебе стало больно. Этот грот, он что — псайкер?

— Гротов-псайкеров не бывает, — заявила огрин-псайкер, потом раздражённо крякнула, когда Фалькс иронично вскинула бровь. — Ну или, по крайней мере, у нас на корабле таких нет. Как я уже сказала, когда нюхнула его вначале, что-то в нём есть… но точно не это.

— Она права, — объявил Хендриксен, не скрывая раздражения. Ему всегда не нравилось, когда Фалькс с вопросами о ментальных искусствах первой обращалась к Кассии. — В нём действительно что-то есть. И там тоже что-то было. В видении. Но даже в примитивном ведьмовстве зеленокожих есть свои хитрости. К примеру, некий грубый резонанс, который можно направить на какое-нибудь низшее существо, чтобы наделить его ощущением могущества — или усилить достоверность обмана.

— Не то чтобы я стал вам… возоржать, — вкрадчиво заметил Кусака, вскинув брови и подняв острый палец, — но… взгляните сюда.

Хендриксен повернул лохматую голову к пленнику и удивлённо откашлялся: грот оттянул ворот безрукавки и показал выжженную на плече здоровенную чёрную отметину в виде грубого отпечатка орочьей ладони. Фалькс могла поклясться, что её там не было, когда грота проверяли на предмет наличия взрывчатки. Но теперь инквизитор разглядела даже бугристые наросты в тех местах, где кожа пленника вздулась волдырями вокруг ожога.

— Рука босса, — тихо произнёс Кусака, не сумев скрыть почти инфразвуковой рокот благоговения в голосе, а пленник тем временем растянул плотно сжатые губы в злобной улыбке.

— Это дело рук какого-нибудь ловкача из Кровавых Топоров, — заспорил Хендриксен.

— Посмотрим, — заключила Фалькс.

Доказательств, что перед ними сидит действительно Макари, накапливалось всё больше. Но инквизитор уже давно усвоила, что нюх старого Волка на хитрости не стоит игнорировать, если не хочешь крупно влипнуть. На каждые девять ложных подозрений он десятый раз спасал их, к примеру, от патриарха культа Пожирателя или голлмайрерского лицемера, а сейчас жрец, похоже, как никогда был уверен, что их обманывают.

Придётся принять меры. Дав безмолвную команду сервочерепу, который болтался без дела у входа в карцер, она послала его передать сообщение смотрительнице корабельного вивария. Та разбудит Ксоталя, и вот тогда они узнают правду. А пока Фалькс велела пленнику продолжать.

— Я не пробежал и много-пяти клыков, надо сказать, — перевёл Кусака. — Едва за мной взметнулась пыль, как Газгкулл лягнул пяткой камень — той самой ногой с новым коленом и всем прочим — и, даже не обернувшись, попал мне прямо по затылку. Ловко получилось. Сбил меня с ног так походя, будто отгонял помойную гниду от кружки с пивом. И всё это время он не сводил глаз с занавески, которая вела в палатку Гротсника.

— Он думал, — предположила Фалькс.

— Нет, — ответил пленник с таким ядовитым сарказмом, что Кусаке даже не потребовалось пояснять при переводе. — Он задницу себе чесал. Само собой, он думал! А поскольку мозги у него были заняты, он велел мне записать всё, что было в моём видении, чтобы он мог подумать об этом позже. Только тут получилась закавыка.

— Почему?

— Писать нечем, тупица! — После этих слов лицо Кусаки застыло, пока орк прикидывал, не зашёл ли слишком далеко, проникшись духом слов гретчина, а грот покатился со смеху, заметив затруднения переводчика. Но Фалькс в жизни обзывали ещё и не так, так что она покрутила рукой, веля продолжить рассказ.

— У дока была банка с краской для хирургических пометок, но она засохла давным-давно. Тогда Газгкулл принялся осматривать свои порезы, а всё, что у меня имелось на этом свете, — пара железных листов, под которыми я жил, да моя палка. Так что Газгкулл велел мне проткнуть ему ногу доставалкой и писать его кровью.

Судя по выражению лица грота, когда Кусака пересказывал последнюю подробность, этим воспоминанием он дорожил особенно.

— Я думала, у вашего племени нет письменной речи, только примитивные иероглифы? — засомневалась Фалькс.

— «Писать» и «рисовать» — у нас это одно и то же слово, — объяснил Кусака. — То же самое, как «драться», но вы произносите его тише, с меньшим… как вы говорите?.. — При этих словах глаза орка вспыхнули, и он вдруг издал злобный и резкий рык, от которого у Фалькс на спине сразу напрягся каждый мускул, а Хендриксен в мгновение ока выхватил нож. Вся свирепость орка сразу же исчезла, но всем показалось, будто некое гнусное солнце на миг проглянуло из облаков. Несмотря на всю его чудаческую манерность и увлечение дипломатией, напомнила себе Фалькс, это всё равно очередной зверь, который на этот раз примерил не самую обычную маску.

— Понятно, — отозвалась она с улыбкой, отточенной и тонкой, как шпага дуэлянта, и Кусака в ответ ухмыльнулся.

— В общем, — продолжил переводчик, прочистив горло с шумом, похожим на хлюпанье лопаты, застрявшей в трюмном насосе, и снова переходя на «голос Макари», — я схватил металлический лист — половину своего дома — и принялся записывать видение. Но только самое важное — про то, как могучий, идеальный орк с рогами и всеми руками, в которых он держит оружие, стоит на огромной груде тел, а вокруг его головы летают космические корабли. Пару раз мне пришлось взять свежей краски, и я раскачивал доставалку в ране даже чуть сильнее, чем нужно, но Газгкулл даже не поморщился. Он только смотрел на палатку, и всё. Как будто готовился к чему-то.

Газгкуллу, по крайней мере, моя работа пришлась по вкусу: он лишь слегка пнул меня, когда я отдал ему портрет, и, чуток повернув лист, чтобы посмотреть, как краска блестит на свету, он просунул большой палец между швами на голове и… гоблословил рисунок кровью из своей священной раны. Потом оторвал лямку от старого башмака, что валялся в пыли, примотал картину к моей палке-доставалке — и получилось знамя.

— Что потом? — спросила Фалькс.

— А потом вручил мне знамя и дал имя. И вот так я появился на свет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БОЛЬШАЯ ДРАКА ГАЗГКУЛЛА

— Макари, — сказал Газгкулл, посмотрев на меня пару секунд. Такого имени прежде мне слышать не приходилось. Я до сих пор не совсем уверен, может, он просто прочистил горло. Впрочем, без разницы. Может, я и лишился двух из трёх своих вещей, которые ушли на знамя, но зато я получил имя, а это было настоящее сокровище. Как и у большинства гротов, у меня никогда не было других имён, кроме «гадёныш» или «эй, ты», по той же причине, по которой вы бы не стали давать имя деревяшке, куску ветоши или пуле. Гроты существуют для того, чтобы ими пользоваться. Но если орк даёт кому-то имя, будьте уверены, он даёт его навсегда.

И я получил новую работу.

— Будешь его носить. Куда я, туда и ты, и держи высоко, — велел босс, — чтобы все знали, кто идёт.

— А если они не поймут, что оно значит? — спросил я, рискуя получить взбучку за то, что пререкаюсь, но Газгкулл только фыркнул.

— Тогда я им объясню, — ответил он, хрустнув костяшками пальцев с таким звуком, с каким мясник отрывает ногу у сквиговой туши. Потом он кивнул своей блестящей, покрытой адамантием головой на полог палатки. — Пора начинать.

Газгкулл прошёл прямо мимо подручных Гротсника в главную часть палатки, которая служила операционной. Сам док был там, о своей предыдущей неудаче он уже забыл, а руки по локоть засунул в живот хозяина местной плавильни.

Док зашипел с досады и обернулся, глаза его в мешковатых глазницах пылали, как печной шлак в горне. Он был готов растерзать нахала, что осмелился ему мешать, но когда увидел, что незваный гость — его пациент, восставший из мёртвых, вид у него стал такой, будто он босиком ступил на песчаную гниду. Док выпучил свои мерзкие глазки от испуга, потому что решил, что его сейчас размажут по стенке, но потом выпучил ещё сильнее от восторга, когда увидел, что операция всё-таки удалась. Док был так взволнован, что даже выпрямился во весь рост, забыв, что держит в руках половину кишок хозяина плавильни. Того это не очень обрадовало, но кочевряжиться он скоро перестал, когда уронил взгляд на Газгкулла. Как и Гротсник, опасность гостя он учуял сразу.

Мне так хотелось увидеть, как дока забьют по ноздри в землю, за все побои, которые я терпел от него столько лет. Но Газгкулл попёр прямо сквозь операционную, не обратив никакого внимания на дока, и направился к входу в палатку. А раз он сказал: «Куда я, туда и ты», — то мне ничего не оставалось, как отправиться за ним. Если доку и не понравилось, что я нахально шагаю вслед за живым трупом, то виду он не подал. Наверное, догадался, что я уже не тот грот, что прежде. А может, решил не испытывать судьбу. В любом случае он не проронил ни слова, когда Газгкулл нырнул под свёрнутый полог из шкур и вышел под свет утреннего солнца на улицу.

Надо понимать, что Ржавый Шип — это не какой-то там фортишко. Не город, конечно, хотя вполне мог бы им считаться: там жили шесть-много-много-много-много Смерточерепов, и каждый день прибывали новые. Но само место по привычке называли лагерем.

Когда-то так оно и было. На самом деле вначале здесь вообще была только одна палатка. Пара-тройка сквиговых шкур, накинутых на грузавоз старателя, прямо там, где у него отказал двигатель, рядом с большим ржавым металлическим шипом среди бесплодных пустошей. Но в тот день Морку захотелось посмеяться, и когда старатель начал копать в поисках каких-нибудь штуковин, то обнаружил, что шип — это верхушка какой-то башни. Оказалось, что там, внизу, под пылью и камнями погребён целый человеческий город, ни разу не разграбленный. Ну, потом-то его, понятно, грабили часто. Вот с этих-то богатств и вырос Ржавый Шип.

Солнце едва только выглянуло над частоколом горизонта, отбрасывая длинные тени на улицу, так что впереди идущего Газгкулла по земле скользил какой-то чёрный великан. Словно тень того орка, что взобрался на небо в моём видении и сейчас как бы проявился здесь, вела нас за собой. К тому же нам повезло, что было ещё рано и толстый слой мусора пополам со сквиговым дерьмом на дороге подмёрз с ночи. К полудню всё это превратится в реку, но сейчас грязь только хрустела под башмаками Газгкулла и держала мой вес, так что мне не пришлось брести в ней по колено.

Было тихо. Через дорогу, в просторном гараже у мастерской мека, сыпал искрами одинокий точильный круг, да в глубине большой пивной рядом с заведением Гротсника шумела пара драк: последние гуляки рассчитывались за выпитое перед возвращением на работу.

Учитывая, в каком состоянии он прибыл ночью в палатку дока, это было первое знакомство Газгкулла с настоящей цивилизацией. И кажется, она его не впечатлила.

Так он стоял, оглядываясь вокруг, довольно долго. А я стоял в нескольких шагах позади него, держа знамя, на которое некому было смотреть, и чувствовал себя полным дураком. Но я понимал: лучше не спрашивать, чего мы ждём, и оказался прав, что держал язык за зубами. Потому что в то утро я усвоил: когда Газгкулл чего-то ждёт, то готовься — скоро начнётся.

У дальнего конца дороги, где она огибала патронный завод и змеёй уходила к главным воротам лагеря, послышался шум. За заводом я не мог разглядеть, в чём причина, но предположил, что либо драка, либо праздник, и оказался дважды наполовину прав: это было празднование драки. А источником шума оказался не кто иной, как сам Дрегмек, военачальник всех Смерточерепов на Урке, со своей свитой.

Дрегмек был огромным-преогромным орком: запросто впятеро тяжелее Газгкулла и выше нас обоих, поставленных друг на друга. И это даже не считая доспехов. Такой снаряги, как у Дрегмека, не было ни у кого: её собрали из костей каких-то пришельцев из восточной пустыни, а потом сверху наколотили свинцовых листов, потому что военачальник счёл броню недостаточно тяжёлой. Шипя гидравликой, он тяжко вышагивал в нашу сторону, о чём-то самодовольно рассказывая своим дружкам, а его огромная, в синюю полоску, боевая челюсть двигалась вверх-вниз в такт настоящей.

По одним только ударам, которые Дрегмек наносил по воздуху, я уже догадался, что он хвастается перед приятелями какой-то дракой. Понятно, они тоже там присутствовали, но никто не хотел получить от вожака взбучку, поэтому все дружно покатывались со смеху и охали от удивления, когда босс подробно описывал каждый удар.

Как и всякому гроту, единственное, что пришло мне в голову при виде приближающейся оравы боссов, опьянённых крупной победой, это желание убежать и спрятаться в каком-нибудь укромном местечке. Но Газгкулл велел мне держать знамя, так что я остался и держал знамя. Я прикинул, что если банда Дрегмека докопается до Газгкулла, то всегда успею пересмотреть своё решение.

Правда, до этого не дошло. Потому что Газгкулл сам до них докопался. Просто с голыми руками двинулся прямиком на Дрегмека, выпятив челюсть, как таран у грузавоза. Честно говоря, я бы тогда сбежал, если бы так не опешил.

— Ты оскорбляешь богов, — заявил Газгкулл. Это был даже не вызов, а утверждение факта. Факта банального, как грибное печенье, всё равно как если бы он указал, что у Дрегмека синяя броня. И хотя он даже не кричал, его слова раскатились по всей улице, эхом отражаясь от зданий, и оборвали балагуров на полуслове. Дрегмек посмотрел на Газгкулла, в замешательстве сдвинув брови. Затем оглянулся на своих приятелей, а те — на него в ответ, и все разом захохотали так, словно батарея тяжёлых самоходок открыла огонь.

— Что ты сказал, коротышка? — навеселившись, пророкотал Дрегмек и дал знак бригаде гротов-оруженосцев, чтобы те вложили ему в руку восьмиствольную пушку.

— Ты слышал, — ответил Газгкулл.

Подкрутив ручку на шкале дакки, чтобы всё, что надо, зарядилось, Дрегмек прищурился, разглядывая нахального недомерка поверх зубов своей боевой челюсти. Ещё на заре расцвета лагеря он получил от Гротсника бионический глаз, и его отзыв «вроде как видит» до сих пор гордо красовался над входом в палатку дока. Но это было, пожалуй, лучшее, что можно сказать об этом протезе. Из-за того, что Газгкулл стоял на расстоянии многих-многих клыков и солнце поднималось у него за спиной, Дрегмек с большим трудом различал своего обвинителя.

Но потом он заметил «шашечки» на кожаных доспехах Газгкулла — тех самых, что были на нём во время нападения Гогдуфа на заставу людей, — и от злобной радости даже прищурил здоровый глаз.

— Так, погодите-ка, парни, — с чувством обратился Дрегмек к своей команде. — Глаза меня не обманывают? Это что, коротышка Гофф разгуливает по моему городу? — Он снова прищурился. — Нет, стойте. Это даже лучше: коротышка Гофф, оставшийся от тех, кого мы только что как следует отдубасили, а Гротсник собрал его заново, чтобы мы смогли закончить дело!

Оглянувшись на палатку и костеря себя за то, что вообще решил оттуда уйти, я попытался прикинуть, успею ли свалить обратно внутрь, но тут заметил, что в дверях стоит сам Гротсник и счищает чьи-то потроха с хирургических щипцов. Из сумрака дверных проёмов, с балконов и щелей вдоль всей улицы выглядывали зеваки, надеясь поглазеть на кровопролитие.

— И чего ты пришёл, коротышка? — добродушно проревел Дрегмек.

— Я тебе сказал, — ответил Газгкулл как ни в чём не бывало, будто не стоял перед ним здоровенный громила с надетой на себя половиной танка и не целился в него из настоящего артиллерийского орудия. — Ты оскорбляешь богов. Ты сражаешься с другими орками, ссорясь из-за человеческого мусора, как жалкий сморчок. Никакой ты не орк, и Горку с Морком это понятно.

Когда он договорил, Дрегмек снова расхохотался, но на этот раз не так много его дружков смеялись вместе с ним. Они уже занервничали не оттого, что Газгкулл не боится. Орки вообще не умеют бояться, эти везучие гадёныши. А занервничали оттого, что он говорит так, будто уже победил в драке, а Дрегмек просто этого ещё не знает. И это было странно.

— Спасибо, но я подожду, пока Горк и Морк скажут мне сами, — поведал военачальник, но уже не таким весёлым тоном, и взял Газгкулла на прицел. — Сейчас я нажму на курок, и ты сможешь передать им привет от меня, пока будешь ждать в Великом Зелёном, когда тебя отрыгнут в новое тело. А теперь сделай одолжение, назови своё имя, чтобы мне написали его на этой пушке.

— Я — вождь из вождей и пророк Горка и Морка. Они говорят через мои клыки, мои кулаки и мою голову. Я — Газгкулл, и я устрою великую заваруху.

Наступило долгое молчание: все орки, наблюдавшие за происходящим, пребывали в замешательстве, на кого ни взгляни. Дрегмек смотрел на Газгкулла тоже со смущённым видом, но затем покачал головой.

— Не-а, столько не влезет, — протянул он и нажал на спусковой крючок.

АКТ ВТОРОЙ

ДОПРОС IV

— Интересно, чем закончится эта примечательная история, — заметил Хендриксен, отвлёкшись, чтобы оторвать полоску вяленого мяса от куска, который откуда-то выудил, пока Макари рассказывал. — Что, все пули отскочили от чудесного нового черепа Газгкулла? Он одолел всю личную стражу Дрегмека в большой и весёлой драке? Так всё было, ксенос?

— Нет, не так, — возразил Кусака с хитрым выражением на лице, которое Фалькс не могла разобрать, пока не догадалась, что орк просто завидует, что у рунического жреца есть что пожевать. — Вам бы та драка не показалась… весёлой совсем. Наше рукх-разжа — наше… упоение битвой, наверное? — это не радость в том смысле, в каком вы, люди, её понимаете.

— Ты, я думаю, удивишься… — тихо возразил Хендриксен, и в словах его послышалась жутковатая напевность языка его родины. Жрец холодно улыбнулся, сверкнув зубами длиной в палец. — Но, причисляя меня к людям, ты ошибаешься, орк.

Фалькс невольно поёжилась. Она работала с Хендриксеном так давно, что начала забывать об этом. Без брони можно было запросто принять фенрисца всего лишь за очень крупного и физически развитого мужчину. Как и во многих из его бывших собратьев по ордену, в нём чувствовалась некая живость: ощущение идущего из глубины желания жить, которое располагало к себе, хотя иногда и раздражало, но в котором было что-то очень человеческое. Однако каким бы убедительным оно ни было, под ним скрывалось нечто совсем иное.

Всякий раз, когда Фалькс вспоминала о том, что скрывается за эксцентричными манерами старого Волка, возникало ощущение, как будто выглядываешь за борт маленькой лодчонки и видишь, как внизу скользит кто-то тёмный и громадный. Брат Орм Хендриксен был совсем другой с ней породы.

А ведь правда, каких бы едва ли постижимых умом тварей Фалькс ни навидалась во тьме среди звёзд, космодесантники по-прежнему оставались самыми чуждыми её пониманию созданиями, и внешняя схожесть с чем-то знакомым только делала их ещё более жуткими. Даже как-то смешно, если бы не было так грустно, что в ордосе на неё устраивают гонения за дела с чужими культурами, тогда как последние руки, укрывающие огонёк свечи рода людского, готовый вот-вот погаснуть, сами какие угодно, только не человеческие.

Кусаку тем временем заявление Хендриксена вовсе не смутило: его, кажется, больше волновал пахучий кусок мяса в руках рунического жреца.

— Как будет угодно космическому десантнику, — сказал переводчик, не особо стараясь скрыть издёвку в голосе, и Фалькс решила, что пора перевести разговор в более безопасное русло.

— Ладно, орк, — сказала она, — давай просвети нас, как Газгкуллу удалось выжить после «дакки» из восьми стволов.

И скривилась, ощутив во рту мерзкий привкус чужого слова.

— Очень просто, — ответил Кусака и, свернув губы трубочкой, весело ухнул. — Потому что в него ничего не попало! Газгкулл шёл прямо на Дрегмека — даже не бежал, говорит Макари. И хотя улицу вокруг него разносило в… щупки и много-много зевак получили по пуле, Газгкулла даже не задело.

— И ты хочешь сказать, что ни один из прихлебателей Дрегмека не влез помочь? — поинтересовалась Кассия, с юности привыкшая учитывать в любом конфликте охрану и дружков.

— И показать Дрегмеку, что они сомневались в его способности убить безоружного мальца? Вряд ли, — усмехнулся Кусака.

— А когда Газгкулл добрался до Дрегмека? — продолжила допрос Кассия. Однако, прежде чем ответить, Кусака обратился к Макари и задал ряд коротких уточняющих вопросов. Последовало много быстрой, яростной мимики и шипения со стороны Макари, когда он корректировал жесты Кусаки. Фалькс знала, что для орков драки — самая главная часть любой истории и вся эта жестикуляция крайне важна для повествования.

— Значит, всё началось вот — так! — наконец объявил Кусака, подчеркнув конец предложения тем, что с неожиданной скоростью выскочил из тени. Орк настолько быстро пересёк камеру, что Фалькс даже не заметила его движения, и, поскольку она всегда сопротивлялась любым нейронным усовершенствованиям, помимо базовых имплантатов для передачи данных, если бы орк намеревался убить её, только рефлексы Хендриксена смогли бы ему помешать. Однако старый шаман остался спокоен. Он явно успел оценить угрозу и сбросить ксеноса со счетов ещё до того, как глаза Фалькс сообщили мозгу, что она вот-вот умрёт. Кусака, конечно, просто изобразил первый удар, который Дрегмек нанёс Газгкуллу, но Фалькс не могла отделаться от мысли, что орк заодно решил проверить её на бдительность.

Бой, как выяснила команда «Экзактора» из тщательного воспроизведения Кусакой каждого удара, вышел чрезвычайно долгим и крайне односторонним. Газгкуллу тоже досталось, но Дрегмеку мешала колоссальная броня, и разница в скорости свела непрерывный шквал его ударов к паре-тройке царапин. Газгкулл же тем временем действовал методично, терпеливо выжидая возможности сорвать с вожака броню, а уж потом взяться за тело под ней.

Раны, когда до них дошло дело, были нанесены серьёзные. Всё-таки орки настолько отвратительно живучи, что убить их на месте можно только артиллерией или из чего-нибудь крупнокалиберного, а вот в рукопашной схватке зеленокожих приходится разбирать по частям. Процедура шла медленно и жестоко, так что рассказ о схватке Газгкулла с Дрегмеком стал мрачным примером того, насколько упорно орк может сражаться, несмотря на растущую нехватку частей тела. К тому времени, когда драка превратилась в то, что, положа руку на сердце, можно назвать только избиением, Дрегмека было уже не узнать. Безглазый, безухий и без пальцев, он не мог даже укусить Газгкулла, поскольку его челюсть висела на обрывке сухожилия. То, что осталось от шедевральной брони, только мешало искалеченному военачальнику, а дерзкий нахал не давал ему передышки ни на мгновение.

Однако если бы Фалькс не понимала, что говорит Кусака, то решила бы, что он пересказывает какую-то комедию. Вся его обычная, но странная для орка сдержанность испарилась в азарте повествования, и ему то и дело приходилось прерываться, задыхаясь от приступов дикого хохота, при этом он всё время ухмылялся, поглядывая на Фалькс, как будто ждал, что она разделит с ним шутку. Макари тоже давился от смеха, но было заметно, что если Кусака, как правило, больше всего радовался нанесённым ударам, то гретчин, похоже, получал больше удовольствия от того, куда они попадали.

Оба они фыркали и ревели от хохота, воображаемые удары переводчика становились всё яростнее и яростнее, он уже колотил по переборкам и решёткам со скоростью и силой, на которые было страшно смотреть. И конечно, свиту Дрегмека, окружившую место избиения, охватил ровно тот же азарт. Они уже болели за Газгкулла, как рассказывал Кусака, и даже начали колотить друг друга, когда больше не могли сдерживать восторг. И дело тут не в том, что дружки вдруг решили изменить Дрегмеку, просто великому делу доброй драки орки преданы гораздо больше.

«Орк не способен устоять перед соблазном занять место вожака». Так говорил ей лорд-инквизитор Криптман, когда она была его ученицей, и никогда эта концепция не имела для неё больше смысла, чем теперь.

Однако сейчас размышлять было некогда. Шум и гам, учинённые Кусакой, к тому времени переполошили остальное зверьё, так что сумрак карцера огласился уханьем, визгом и грохотом решёток. Фалькс вдруг ощутила приступ гнева: покушались на её суверенное владычество над кораблём. Она по привычке сдержалась, но, взвесив ситуацию, решила, что будет целесообразно дать знать о своих чувствах. Поэтому вытащила пистолет и спустила курок, позволив себе ощутить миг облегчения, когда оружие дёрнулось в руке.

— Хватит, — велела Фалькс во внезапно наступившей после выстрела тишине и аккуратно убрала оружие обратно в кобуру на бедре. Кусака опустил глаза на дырку, появившуюся в ноге, а затем поднял взгляд на Фалькс. Она видела, как несколько разных вариантов реакции борются между собой за власть над телом орка, и держала ладонь на рукоятке оружия, готовая выхватить его снова. Однако Кусака, похоже, был настоящим дипломатом.

— Хороший выстрел, — буркнул переводчик, выпрямляясь, и Фалькс кивнула в ответ. Действительно хороший.

— Итак, Дрегмеку конец, — завершила она повествование за орка.

— Он мог бы легко перенести все повреждения, — возразил Кусака, чей готик стал корявее и прерывистей после такого выступления. — Газгкулл не мог… ему этого… позволить. Но тут… как вы говорите… ничего личного. Дела надо доделывать.

Теперь двигаясь более сдержанно — и не только из-за пулевого ранения, — Кусака изобразил последние удары схватки. В заключение он снял свою так называемую комиссарскую фуражку и, взявшись за шею, хрустнул позвонками.

— Судя по твоим приготовлениям, — безрадостно проворчал Хендриксен, указывая на головной убор переводчика, — этот великий хольмганг, этот… поединок благородных героев завершился ударом головой?

— Очень могучим ударом головой, — пояснил Кусака с выражением, которое можно было бы назвать гордостью. И когда Макари заговорил снова, всем стало ясно, насколько могучим получился этот удар.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ГАЗГКУЛЛ СМОТРИТ НА ЗВЁЗДЫ

К тому моменту Дрегмек лежал на дороге уже просто грудой мяса, вывалив кишки в тающую грязь. Газгкулл возвышался над ним, точно сквиггот над свежей добычей, с кулаков у него капала кровь. Ему бы торжествующе зареветь. Но вместо этого он просто выглядел очень злым. Как будто ещё не закончил.

— Вставай, — произнёс он, и, позвольте вам сказать, это была совсем не просьба. Я не знаю, осталась ли в теле Дрегмека на тот момент хоть какая-нибудь кровь, чтобы не испустить дух. Но каким-то образом он нашёл в себе силы подняться на колени, а затем и на ноги. Вдоль всей улицы стояла мёртвая тишина, слышалось только, как булькает разбитой мордой Дрегмек, пытаясь дышать. Дружки военачальника умолкли: драка-то закончилась. Дальше будет что-то другое. Может, наглядный урок всем. Или казнь.

Газгкулл взглянул на самого крупного орка из свиты — тот, наверное, на голову был выше Дрегмека, но как-то странно худощав, без малейшего намёка на живот, как будто боги сложили всё его мясо в верхнюю часть тела. И он весь был в татуировках везучего синего цвета, символизирующих награбленное им добро. В принципе, вон как у того человека, у которого всё лицо заросло шерстью. Только, знаете, в правильных. В руках этот Смерточереп держал большое рубило с синей рукояткой, оно тихонько стрекотало, но вид у орка был насторожённый, словно он не мог решить, как им воспользоваться.

— Смотришь? — спросил босс, но без угрозы в голосе.

— Смотрю, — отозвался долговязый, так же нейтрально. На них глазел уже весь лагерь. И боги тоже. Газгкулл, глубоко дыша, огляделся на толпу, повылазившую во время драки. Он даже хмыкнул слегка от удивления, как будто в горячке забыл про зрителей.

— Это конченное сейчас, — объявил он жителям Ржавого Шипа, кивнув в сторону изуродованного Дрегмека. Затем он устремил на меня взгляд и протянул руку, указывая на лист железа с моим рисунком, который я держал на палке. И тут на меня уставилось столько орков разом, что я чуть не бросился наутёк, повинуясь инстинкту. Но они все смотрели не на меня, а на знамя, а я как будто был просто частью палки, на котором оно держалось.

— А это, — продолжил пророк Горка и Морка. — Это сейчас-всегда.

Вы, наверное, сказали бы «будущее», но у орков нет для него слова. Нет у них слова и для прошлого. Они называют его «съетое-сейчас». Вот с чем тогда разделался Газгкулл.

И да, всё завершил удар головой. Но какой удар! Мозги Дрегмека взмыли в воздух, как будто в него попал пушечный снаряд, но дело было даже не в этом. Сверкнула молния.

Всего в паре-тройке сотен клыков от того места, где произошла драка, из земли торчал шпиль, в честь которого назвали лагерь. Зигзаг молнии сошёл на старый металл в тот самый миг, когда вмялся череп Дрегмека, так что получилось, будто гром грянул от Газгкуллова удара. И в отличие от обычной молнии,

ЭТА БЫЛА ЗЕЛЁНОЙ.

Все орки в лагере вскинули взгляды, и никто даже не заметил, как ошмётки Дрегмековой головы дождём осыпают улицу. По ржавой мачте ползали маленькие злые колечки разрядов, как будто не могли уйти в землю все сразу, а в воздухе стоял душок, как будто только что включили какую-то огромную машину.

Я наверх не смотрел. Я смотрел на Гротсника, и, как оказалось, он тоже наверх не смотрел. Потому что смотрел он на Газгкулла. А Газгкулл смотрел вниз на Дрегмека — по крайней мере, туда была повёрнута его голова, а сам он в это время смотрел на то, чего никто другой не видел.

Гротсник-то… Ну, в общем. Про равнодушие своё он уже забыл. Это я могу точно сказать. Не могу с уверенностью сказать, о чём он думал. Но я бы не выжил, работая на него так долго, если бы не знал, какое у дока выражение лица, когда он замыслил какую-нибудь гадость. И настолько незамутнённое это выражение, как сейчас, я не видел у него никогда.

Гротснику не терпелось осмотреть Газгкулла, раз уж драка закончилась. А док, как вы, наверное, догадываетесь, был из тех, кто смотрит руками. Он уже подкрался к боссу, напялив свои увеличительные стёкла и протягивая руку с зажатым в ней скальпелем. Но Газгкулл просто уставился на него, и его взгляд, будто тягловый луч, прижал руку дока обратно. Газгкулл мог многое сообщить одним своим взглядом, и то, что он сейчас сказал, звучало предельно ясно: он, может, и дело рук Гротсника, но если док когда-нибудь вдруг примет его за своего питомца, то вмиг превратится в отбивную.

Кроме того, на лекарские заморочки сейчас не было времени. Управлять Ржавым Шипом — дело непростое, и Газгкуллу нужно было найти кого-то, кто бы занялся этим, пока босс планирует следующий шаг. Но далеко ходить не пришлось. Бывший заместитель Дрегмека — тот высокий худой орк, с которым Пророк заговорил как раз перед тем, как добить военачальника Смерточерепов, — теперь являлся фактическим вождём клана и стоял прямо здесь, глядя на своего растерзанного предшественника. Пуля — или Нахожу-Пули-Которые-Не-Терял, так его прозвали за везучесть. И по-моему, ключи от Ржавого Шипа достались ему вполне заслуженно.

Само собой, Газгкулл сначала предложил ему подраться. Так ведь поступают, когда убивают чьего-то босса. Обычаи, верно? Однако Пуля крепко задумался. Но, сколько бы труда Горк ни вложил в его плечи, Морк, похоже, водрузил на них неплохую голову.

— Я бы не прочь, — сказал Пуля так, словно боролся с собой. И было видно, что он не лжёт. — Я бы правда не прочь. Но… сдаётся мне… нас ждут драки куда большие, если я пойду за тобой. Так?

— Так, — подтвердил Газгкулл. Пуля опять наморщил лоб, малость покумекал, а потом кивнул. Размахивая и газуя своим цепным рубилом, пока из него не повалил дым, орк проревел на всю улицу, чтобы услышал каждый, что Газгкулл правит Ржавым Шипом, а вместе с ним и кланом Смерточерепов, а если у кого-то с этим проблемы, то могут обращаться лично к Пуле.

На него тут же накинулась почти треть улицы: одни потому, что хотели испытать себя в крупном деле, другие потому, что раздухарились, увидев, как метелят Дрегмека. Но у Пули под боком ждала целая орава здоровенных мерзавцев, так что Газгкулл ушёл, уверенный, что вертикаль власти всё же устоит. И я клянусь, когда он уходил оттуда, то стал на целый клык выше, чем когда выбрался от Гротсника.

В последующие дни Пуля занимался всем тем, что Газгкулл хотел сделать с Ржавым Шипом, а сам Пророк погрузился в размышления. Он стоял на балконе третьего этажа своего боссячего форта — старого раздолбанного космолёта, который распотрошили и превратили в скотобойню, но Газгкулл забрал его себе, потому что развалина ещё сохранила большую часть брони, — смотрел вниз, на главную дорогу лагеря, и думал.

Иногда у него начинала болеть голова, он малость морщился, а потом бил по черепной пластине, чтобы полегчало. Однако после этого он только сильнее задумывался. А я? Я простоял рядом с ним целых шесть дней, пока преображался лагерь, и не проронил ни слова. Я только держал знамя, как мне и было велено.

В первый день же Газгкулл объявил, что с драками мародёров в подземных туннелях покончено. Он сказал, что теперь они все — одна банда и что к зиме всё полезное из старого человеческого города должно быть вынесено. Почему — он не объяснил. Но орки, шуровавшие под землёй, всё равно взялись за дело как вьючные сквиги, потому что знали: Газгкулл говорит от имени богов. И теперь, когда банды грабили руины, а не друг друга, лагерь забогател ещё сильнее.

С каждым днём прибывало всё больше орков. На второй день ещё шёл обычный поток из старателей Смерточерепов плюс пары-тройки орав из небольших фортов в пустошах, которым приспичило взглянуть на нового мерзавца, который, говорят, устроил Дрегмеку хорошую взбучку. Но на третий день Газгкулл заставил Пулю донести до всех Большое правило: орки любого клана могут приходить в Ржавый Шип — и их никто не убьёт при условии, что они признают Газгкулла своим боссом. Что тут началось! Стали заявляться оравы всех сортов. А поскольку разным кланам никто не запрещал драться между собой, главное, чтобы никто не умер слишком сильно, чтобы потом не выходить на работу, то все отрывались по полной.

Улица под балконом Газгкулла превратилась в буйство доспехов разных цветов. И когда я говорю «буйство», я не имею в виду никаких метофоров. Это было настоящее буйство. Массовая, развесёлая уличная драка между кланами. И она ни на миг не прекращалась: потерявших сознание бойцов всегда оттаскивали и заменяли свежими, пришедшими со смены в туннелях и литейных цехах. Бойцы смотрели наверх, на Газгкулла, выкрикивая его имя, когда побеждали. И когда проигрывали, тоже. Иногда в ответ они получали благосклонный кивок, а то и жареный сквиговый бок. Газгкулл смотрел с балкона на орков и на свои труды и видел, что получается совсем неплохо.

А потом, утром седьмого дня, после того как провёл всю ночь, наблюдая за дракой, Газгкулл повернулся ко мне и сказал, что у него есть план.

— У меня есть план, — сказал Газгкулл. — Так продолжаться не может. Лагерь набит почти битком. Скоро эти парни захотят драки больше, чем позволяет Большое правило. Я должен превратить Урк в то, во что я превратил этот лагерь. А значит, другим военачальникам тут не место.

— Прямо как Дрегмеку, — добавил я с самой злобной ухмылкой, какая только умещалась на лице.

— Не как Дрегмеку, — возразил Газгкулл и поднял палец, предупреждая, чтобы я не лез думать за него. — После него началась свалка. Напрасные потери. А ведь могло быть и хуже.

Помню, я подумал, что забавно это от него слышать, поскольку в обычае орков считать, что всё, ими сделанное, получается идеально. А тут он думал почти… ну, как грот. Не то чтобы я сказал это Газгкуллу, заметьте. Или сказал что-нибудь вообще, если на то пошло. Я просто слушал.

— Дальше нужно делать умнее. Следует побить всех до единого клановых вождей в том, что они умеют лучше всего. Бросить им вызов, — сказал он, и в голосе его раскатами далёкого грома прозвучало обещание. — Испытать, призвав в свидетели Горка и Морка, чтобы они не смогли оспорить, когда я выиграю. Понял?

Я понял. И вот, после того как босс расписал мне подробности, пригрозив, что сбросит меня с балкона, если я что-нибудь забуду, он велел мне подыскать гротов, чтобы отправить их эмиссарами в крепости кланов. Посланниками. Дипломатами, если хотите, такими, как этот чудила, который говорит с вами сейчас. Первых, кто пришёл, главари, само собой, перебили. И ещё трёх следующих, пришедших за ними, тоже, потому что вожди в жизни не слыхали ни о каких посланниках и думали, что это какой-то подлый трюк. Но в конце концов до них до всех дошло. До всех, кроме Уграка, вождя всех Гоффов Урка, который просто прислал в ответ голову грота. Но даже это был прогресс. Газгкулл ничего другого от него и не ожидал.

И тогда Пророк Великого Зелёного покинул Ржавый Шип. Он велел Пуле малость присмотреть за лагерем, потом вышел на балкон и заорал сверху так, чтобы все, кто участвовал в по-прежнему растущей как на грибных дрожжах драке, услышали.

— Я малость отлучусь, — объявил он, — но обратно приведу с собой целую планету.

После чего свалил за ворота лагеря, а я за ним следом. Ну и всё.

Первым был Шазфраг. Великий быстровождь Злых Солнц, чьё полное имя означало «Приезжаю-На-Драку-Ещё-До-Драки», и не было на Урке водилы лучше него. Газгкулл вызвал его на гонку вокруг стен Места-Где-Живут-Грузавозы, цитадели Шазфрага в восточной пустыне, а с собой притащил только старый ржавый трицикл с убитым сквиговзиновым движком.

Этот трицикл не должен был уехать дальше линии старта. Он даже не был выкрашен в красный цвет. Но когда Газгкулл дал газ, машина рванула с места, как сквигончая за песчанкой, и не отставала от Шазфрага ни на клык. Я сидел сзади, прижавшись всем телом к раме и вцепившись в неё как только мог крепко, поэтому мало что видел из гонки. Но потом я рискнул глянуть вбок и увидел, что мой босс идёт ноздря в ноздрю с Шазфрагом, а главарь Злых Солнц вынул стреляло и целится нам в топливный бак.

Мне кажется, дальше я сделал то, что сделал, даже не успев подумать, потому что внезапно в моей руке оказался болт из ящика с запчастями за седлом трицикла, и я метнул его прямо в лицо Шазфрагу, когда тот приложился к прицелу. Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь бросаться болтами между двумя машинами, которые идут всего лишь вполовину медленнее летящей пули, но вряд ли можно надеяться куда-то при этом попасть. И всё же этот болт угодил Шазфрагу прямо в дуло в тот самый момент, когда быстровождь спустил курок, и ствол разорвало, как гнилой гриб-дождевик.

Взрыв лишь немного вывел быстровождя из равновесия, но и этого хватило. Мелкая тряска от выстрела отбросила Шазфрага на участок неровных камней, который превратил мелкую тряску в крупную. Дальше шла полоса красных скал, которая, как я понял, переходила в ущелье, куда мы и направлялись, а из его стены торчал здоровенный выступ. А потом — поскольку Злые Солнца никогда не умирают, сбросив газ, — мы уже мчались по каньону на огненных крыльях от взрыва плазменного двигателя. Я остался без кожи на спине, но Газгкулл сказал, что я молодец, так что в итоге я почувствовал себя даже лучше, чем с кожей. Все думали, будто это Газгкулл прикончил Шазфрага, ведь никто не видел, что я сделал. А поскольку все думали, что это был Газгкулл, то значит, это и должен был быть Газгкулл. А значит, так и было.

Даже Шазфраг думал, что это был Газгкулл. Как оказалось, он сиганул со своего мотоцикла прямо перед тем, как тот врезался в выступ и взорвался. И хотя он спрыгнул прямо в скалу, переломав себе все кости, но пребывал в хорошем настроении. Шазфрага очень впечатлил трюк Газгкулла со скалой, и он сказал, что, конечно, не будет в обиде, если босс захочет его прикончить, но предпочёл бы последовать за Газгкуллом и посмотреть, что произойдёт дальше. Так что Пророк оставил его в живых.

Как только великий быстровождь оклемался через пару дней, он погрузил всю свою орду на красные, изрыгающие дым грузавозы и отправился за Газгкуллом в великие западные степи. Те земли принадлежали военачальнику Дурных Лун Сназдакке, который правил степями, как король пиратов, со своей армадой боевых фур размером с форт и называл себя Мегаадмиралом…

ДОПРОС V

— Стоп! — вздохнул Хендриксен, устало поднимая ладонь. — На Урке было шесть орочьих кланов, так? А после победы над Смерточерепами и Злыми Солнцами осталось четыре?

— Да, — ответил Кусака, явно обиженный, что его прервали.

— Тогда давай просто примем, что Газгкулл одержал ещё четыре потрясающие победы, и пойдём дальше?

— Как хотите, — отозвался Кусака, пожав плечами, с таким видом, будто Хендриксен только что попросил у него горсть дерьма. Орк явно увлёкся рассказом об испытаниях Газгкулла, и Фалькс со стыдом призналась себе, что увлеклась тоже. Но если давнее знакомство с Хендриксеном чему её и научило, так это тому, что старый Волк терпеть не мог, когда пересказывают славные подвиги врагов, так же сильно, как обожал пересказывать свои собственные.

— А не должны ли мы пройтись хотя бы по вершкам? — запротестовала Кассия, от возмущения широко раскрыв глаза.

— Согласна, — постановила Фалькс, опередив возражения рунического жреца. — Перечисли, ксенос, кого и как он победил, и двигайся дальше.

Когда Кусака передал пленнику новость об изменении планов, грот скривил губы от отвращения к дурному вкусу своих пленителей. Было произнесено несколько коротких фраз, после чего переводчик с кислым видом представил их слушателям.

— Сназдакку, Мегаадмирала, Газгкулл победил в морском сражении. Дело происходило на абсолютно сухой равнине, но главарь Дурных Лун решил, что это будет морское сражение, так что оно считается морским. Газгкулл разнёс весь его флот, но оставил Сназдакку в живых. Взамен босс получил свою могучую силовую клешню… но это история для другого раза. Затем очередь дошла до Грудболга, вождя Змей-Укусов.

— Хм-м, — задумчиво протянул Хендриксен. — Змей-Укусы… звероловы, что ли? Дай угадаю, орк: Газгкулл завоевал преданность Грудболга в какой-то фантастической битве на арене с чудовищами.

— Не-а, — довольно хмыкнул Кусака. — На самом деле в драке на ножах посреди болота. Грудболг всё отнекивался после того, как остался без башки. Тогда Газгкулл приставил его голову к шее, дождался, пока срастётся позвоночник, и дал Змей-Укусу ещё один шанс. Макари говорит: тот снова сказал «нет».

— То есть Газгкулл снова отрезал ему голову? — спросила Кассия и недоверчиво прищурилась, когда Кусака кивнул.

— И прилепил её обратно второй раз. Только тогда Грудболг согласился.

— А что насчёт старого клана Газгкулла, Гоффов? — спросила Фалькс.

— Да, они стали следующими, — сообщил переводчик. — Их главаря звали Уграк. Он с презрением отверг первоначальный вызов Газгкулла, но, когда кланы один за другим стали вставать под знамя Пророка, в конце концов явился под стены Ржавого Шипа со всем своим войском за спиной. Конечно, только для виду — Уграк хотел решить вопрос лично, по-гоффовски.

— И какого сорта была эта драка? — спросила Кассия.

— Удары головой.

— Как-то он ошибся с выбором игры, да? — поморщилась она, и Кусака мрачно кивнул в ответ.

— Да. Да, ошибся. Но не заблуждайтесь, люди, — Уграк не был слабаком. По мнению многих, он считался самым крупным орком на планете. По крайней мере, раньше. Но когда Газгкулл спустился ему навстречу и весь Ржавый Шип наблюдал за ним со стен лагеря, а все Гоффы — с другой стороны, то впечатление было такое, будто опытный солдат возвышается над мальцом, который только-только выбрался из родильной дыры.

Грот за спиной у Кусаки что-то пробормотал, и переводчик кивнул.

— Макари говорит, что босс становился всё выше и выше, пока шёл к Уграку. Он рос с каждым шагом, как будто поднимался в небо.

— Ну конечно, — сухо заметила Фалькс. — А Уграк выжил после ударов головами?

— Едва-едва, — ответил Кусака, сморщив нос так, что показался целый ряд клыков. — После у него глаза всегда смотрели в разные стороны и ему было трудно говорить, но он выжил. И сохранил власть над Гоффами — его свита даже разбила себе головы из солидарности, чтобы быть похожими на вождя. Уроды Уграка, так они себя назвали. В общем, вот и весь сказ о покорении Урка.

— Не совсем, — возразил Хендриксен, лукаво погрозив пальцем. — В отличие от твоих сородичей, я без труда считаю до четырёх, а ты перечислил только три победы. А как же твой собственный клан, Кровавые Топоры?

— Ах да, — ответил переводчик, как будто припоминая. — Этот вопрос решился не на глазах у всех. Мы, как вы, наверное, знаете, отличаемся от других орков. Мы не против избежать драки, если нам что-то от этого перепадёт. И вот в ночь после поражения Уграка Гнерал Стратергум — он был главарём Кровавых Топоров на Урке и обладал протрясающим умом — лично явился на балкон Газгкулла. Точнее, подобрался на расстояние удара ножом, чтобы показать, кто он есть. А потом прямо на месте уступил свой клан Пророку.

— Звучит как-то трусливо, — усмехнулся Хендриксен.

— Или практично, — парировал Кусака, сняв фуражку и прижав её к груди в чудовищно кривой, но искренней пародии на человеческий жест почтения. — Стратергум всегда чуял, куда дует ветер. Он был гением. Одним из лучших.

Фалькс взглянула на Хендриксена, потом на Кассию и увидела на их лицах два отражения собственного недоумения. Неожиданный пафос Кусаки звучал… необычно для орка.

— Весьма… похвально, — заключила она, не зная, что ещё сказать. К счастью, молчание нарушил Хендриксен.

— У меня вопрос касательно всего этого, — начал старый Волк, сверкнув клыками в ухмылке и скрестив руки на нечеловечески широкой груди.

— Я думал, вы хотели покороче, — запротестовал Кусака. — Но… да?

— А где шрам от ожога?

— Хм-м? — переспросил Кусака, не совсем поняв.

— Ну же, орк. Если «Макари» лишился кожи на спине во время той невероятной гонки с Шазфрагом, — рассудительно объяснил рунический жрец, — у него должен был остаться шрам, который говорил бы сам за себя! Так покажи его нам.

Конечно, сообразила Фалькс, пока переводчик совещался с пленником. Хотя она и отложила все свои сомнения, пока Ксоталь наконец не явится с палубы вивария, брат Хендриксен, возможно, только что нащупал нить, которая позволит узнать, насколько настоящий их пленник. И всё же, в то время как хитрый псайкер, похоже, был в восторге от расставленной им ловушки, Фалькс с удивлением обнаружила, что расстроена. Потому что, несмотря на все её старания укрепить оборону человечества от орочьего пророка, в какой-то момент повествования она начала… болеть за него. Ей уже хотелось, чтобы история оказалась правдивой, несмотря на всю нечестивую мощь, которую та приписывала своему герою.

— Шрама нет, — наконец сообщил Кусака, сморщив кожистые полукружья ноздрей, что, как уже знала Фалькс, у орков означает недоумение. Однако переводчик не проявил ни малейшего беспокойства, даже когда Хендриксен вынул из кобуры болт-пистолет и зарядил в патронник разрывной снаряд.

— Тогда, боюсь, это не Макари, — объявил жрец, указывая оружием на мнимого знаменосца Газгкулла. — И мы зря тратили время.

— Ну конечно, это Макари, — недоумённо ответил орк так, будто рассуждения старого Волка не имели никакого смысла.

— А что, у Гротсника нашёлся какой-то особый бальзам, да? — поинтересовалась Кассия, насмешливо разведя руками. — Или тут поработала магия Газгкулла?

— Ни то ни другое, — возразил Кусака, — но если вы послушаете…

— Хватит! — рявкнул Хендриксен, и вся его недолгая радость сменилась гневом. — Я уже натерпелся пустой болтовни.

Фенрисец поднял оружие, и Фалькс вдруг почувствовала странную вспышку сожаления, настолько сильную, что та открыла её рот и сказала «Нет!», прежде чем сама хозяйка успела придумать, чем подкрепить подобное заявление. Как бы она ни старалась долгие годы держать свои порывы в узде, они всё равно порой брали верх, и именно тогда, когда она меньше всего этого ожидала.

— Нет, — повторила Фалькс, когда Хендриксен бросил на неё суровый предупреждающий взгляд.

+Не в первый раз твоё увлечение какой-то особью приводит к неуместному милосердию, лорд-инквизитор,+ прозвучали в её голове слова псайкера. +И к большой опасности.+

Но Фалькс бросила на жреца ещё более суровый взгляд в ответ и мысленно визуализировала свои слова, как он её учил, чтобы слышать их, не вторгаясь в её мысли.

«Верно, — сказала она. — Но и не в первый раз, когда упомянутая опасность приводила к ещё большей награде за её преодоление. Кроме того, я твоя госпожа».

+И для меня честь, если не всегда удовольствие, защищать тебя. Но если ты предпочитаешь, чтобы я оставил тебя жертвой твоих прихотей, да будет так… госпожа. Разгадывай загадки этих троллей-ксеносов. Но пусть никто не говорит потом, что ты слишком облегчаешь мне службу.+

«Я бы никогда не стала этого утверждать, брат Хендриксен. Однако наберись терпения и поверь, что у меня всё под контролем. Мне только что сообщили из вивария, что Ксоталь проснулся».

+Виночерпий? Клянусь Троном, Фалькс! Что ни день, то ещё одна лига погружения во тьму. Я надеялся, что после прошлого раза ты запрёшь эту тварь в чане навеки.+

«Ты хотел услышать правду, старый Волк. И знаешь, что Ксоталь её найдёт».

+Прошу простить, лорд Фалькс, если я недостаточно уверен. Но поступай как знаешь.+

— Мы выслушаем пленника, — объявила Фалькс, после того как безмолвный разговор завершился. — Однако если у него есть хоть какое-то желание жить, то, вероятно, ему лучше объяснить чудесное исчезновение этого мифического шрама от ожога. — Она мрачно взглянула на теперь уже чистое плечо ксеноса. — А заодно и о периодически исчезающем якобы отпечатке руки Газгкулла.

— И помни, — добавил Хендриксен. — В противном случае у меня в пистолете для него припасён заряд. А что касается тебя, орк, то я с огромным удовольствием свершу правосудие голыми руками.

— Я тоже был бы очень рад тебя убить, — отозвался Кусака с неожиданной теплотой, словно отвечал комплиментом на комплимент. — Но, увы, этого не случится, как вскоре объяснит Макари. Не могли бы мы… продолжить? — Громила вопрошающе повернул тяжёлую голову к Фалькс, и, когда Кассия скептически выдохнула сквозь зубы, инквизитор кивком велела продолжать рассказ. Даже если всё это враньё, подумала Фалькс, но так, чтобы старый хитрый псайкер точно не мог подслушать, она ничего не могла с собой поделать: ей хотелось узнать больше.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДИЛЕММА ГАЗГКУЛЛА

Само объединение Урка прошло не так уж впечатляюще. По правде говоря, куча орков делала это и раньше, и гуляли самые разные байки о военачальниках, которые в своё время называли этот жалкий мирчишко своим. Но с другой стороны, сглотнуть сквига-бурильщика может любой. А вот реальный подвиг — это удержать его внутри. Или хотя бы не позволить ему самостоятельно пробуриться наружу.

Газгкуллу нужны были звёзды. Но чтобы добраться до них, требовалось заставить все племена, которые он только что собрал вместе, вести себя прилично и работать сообща. Идея, которую он хотел вбить им в головы, звучала так: «смехн-унх-снихек-нух». Это гротское выражение: оно означает «пока таись, зарежешь завтра». Типа того что, если ты позарился на вещь кого-то другого, но получишь по башке, пытаясь её стырить, то прячься, делай оружие и всё такое, пока не подвернётся случай врезать этому другому и забрать ту вещь.

Однако причина, по которой это выражение — гротское, в том, что оно не несёт никакого смысла для орков, за исключением, может быть, Кровавых Топоров. Взгляните на Откушу-Лицо-Лицекуса: он ненавидит вас до глубины души, но знает, что если будет с вами любезен, то станет богаче и в следующий раз у него найдётся, чем вас убить. Кусака — чудила.

Но большинство орков не как Кусака. Если орк видит что-то, что ему нравится, он будет добиваться этого, пока не добьётся или пока не погибнет в бою. А поскольку всё, чего хотят орки, обычно в любом случае сводится к драке, то они не видят смысла чего-то ждать. Так что перед Пророком стояла задача как раз для пророка.

На какое-то время он придумал им другие сражения, чтобы отвлечь. Нашлись всякие отщепенцы, и мятежники, и орки, заявлявшие, что создали свои собственные никчёмные кланы. А потом, когда закончились они, осталось ещё космическое пространство. У планеты имелся скудный орбитальный пояс — в основном старые человеческие станции, давным-давно захваченные орками, которые жили там своей странной жизнью, недоступные с поверхности. До сего дня. Как выяснилось, Сназдакка строил мощные ракеты, летающие на взрывчатке, поскольку всегда мечтал об атомной войне. Но когда боеголовки в ракетах заменили на большие металлические короба с сиденьями внутри, получились неплохие штурмовые транспорты, и вскоре орбита Урка тоже отошла Газгкуллу.

После этого даже луны-близнецы Урка перешли под его власть вместе со странными, тощими, бесклановыми орками, которые жили на них. Корабли тоже — ничего такого, что могло бы покинуть систему, но тем не менее с десяток пузатых боевых судов, которые дрейфовали пустыми уже много-много лет. Флот вселил в Газгкулла надежду, что босс сумеет повести свою космическую войну чуть дальше, начав вторжение во внешние миры системы. Но тут внешние миры сами явились к Газгкуллу.

Корабли шли сотнями. Их было так много, что их плазменные выхлопы удвоили количество звёзд на небосводе Урка, когда суда подошли ближе. И как раз когда ракеты Сназдакки начали переделывать обратно в бомбы, чтобы превратить непрошеных гостей в пепел, пришло сообщение со шпионской станции Кровавых Топоров за дальней луной: корабли шли под знаменем Газгкулла! Когда я увидел картинку на стене тронного зала, проецируемую туда увеличительными машинами, мне показалось, что у меня кровь вспыхнула зелёным: на щеках тарана у этих кораблей красовался тот самый рисунок, который я сделал собственной кровью Пророка, только километр высотой!

Внешние миры были маленькими, холодными и ещё более никчёмными, чем Урк. Но там обитали целые полчища орков, и, послушав электроговорящие сигналы с Урка во время завоеваний Газгкулла, они тоже захотели поучаствовать. И вот они явились, да в таких количествах, что я не верил своим глазам, но возник вопрос: «Кого же нам тогда убивать?»

И тут у Пророка вышли все способы избегать проблемы: у него заканчивалась война. А это означало, что достаточно скоро, если только он не сможет убедить их в своей нелепой идее «смехн-унх-снихек-нух» — пока таиться, зарезать завтра, — его легионы начнут собственную войну. В такой тяжкой драке он ещё не сражался.

— Для такого Горк не дал мне инструментов, — пожаловался мне Пророк однажды вечером на пороге бурной зимы. Он расхаживал взад и вперёд, точно загнанный в клетку сквиггот, по комнате рядом с балконом боссячего зала, где уединялся, когда хотел подумать, и куда никому, кроме меня, не разрешалось при этом входить.

Снаружи по-прежнему бушевала бесконечная уличная драка между кланами Ржавого Шипа. Но в ту ночь рёв, грохот оружия и звон клинков звучали уже как-то натянуто. С каждым днём с момента объединения драка шумела всё менее радостно и всё более сердито. И хотя Газгкулл подкрепил своё Большое правило парой-тройкой собственноручных затрещин, его испытывали на прочность каждый день.

В тот вечер драка словно превратилась в лужу сквиговзина, которая только и ждёт какой-нибудь искры, чтобы взорваться. И босс понимал, что если он сойдёт вниз и сам пустит в ход кулаки, то как раз станет той самой искрой, а пожар разгорится быстрее, чем ярость у орка, и сожжёт его молодую империю дотла. Так что Пророк был прав: дары Горка здесь ничего не решат.

Конечно, на это имелся очевидный ответ, но я не хотел, чтобы мною пинком прошибли стену, поэтому держал рот на замке и забился в угол, как положено. Именно так мы с Газгкуллом и беседовали по большей части: я сидел тихо и ничего не говорил — и это работало.

— Да знаю я, знаю! — зарычал босс, сердито ткнув в меня пальцем, как будто я что-то сказал. — У Морка есть ответ. И я его найду. Мне просто нужно по… ду… м-м-м-а-а-а-а-А-А-А…

Как будто что-то снизошло на него. Или прямо в него, через голову. Огромное тело Газгкулла изогнулось в жёсткую дугу, мышцы, которых хватило бы, чтобы поднять грузавоз, напряглись, борясь друг с другом, здоровый глаз выпучился. Потом его начало трясти.

— Ма-а-а-а-а-ать, — тянул Пророк, пытаясь рычать сквозь стиснутые крепче железа челюсти. И тут один из его клыков не выдержал и лопнул, брызнув жёлтыми осколками.

Головные боли определённо становились всё сильнее. Они начались у Газгкулла, когда он разрабатывал план завоевания планеты. Но прежние краткие приступы теперь превратились в настоящие припадки, которые могли длиться несколько минут. Наблюдать за ними, конечно, было забавно, но и только. Видеть Газгкулла слабым казалось мне неправильным. Всё равно что смотреть, как гаснет солнце или как один грот помогает другому. Это как-то… богохульно. И хотя понятно, что подобные припадки могут иногда случаться, когда твой мозг превратили в фарш и он отрос заново, но я был уверен, что без Гротсника тут не обошлось.

Или, скорее, без его скальпеля.

По мере того как Газгкулл становился больше, его адамантиевая пластина не росла вместе с ним, как и другие новые части его головы. А раз Гротсник единственный, кто знал, как что устроено в черепушке босса, Газгкулл всё время обращался к доку, чтобы тот пересобрал ему голову заново. Разбогатев от нежданной славы, Гротсник бросил свою старую палатку и занял высоченную пивную рядом с фортом Газгкулла. У дверей внизу у него ошивалась целая толпа охранников, а грязную работу выполняли уже десятки гротов.

Но сам Гротсник ничуть не изменился. Он бы и самого Горка положил под нож, и его всё равно не волновало бы ничего, кроме собственных мерзких хотелок. Не стану отрицать, он приложил немало усилий, чтобы у Газгкулла не сорвало крышку. Но я наблюдал за ним. Наблюдал очень внимательно. И видел, как он брызгал на вскрытый мозг Пророка ядом из брюшка жгучей гниды. Видел, как док тыкал в него грязным пальцем, просто чтобы посмотреть, какая часть тела Пророка дёрнется. Видел, как он оставил в черепушке у босса гаечный ключ, после чего залатал её обратно, посмеиваясь про себя. Что вполне понятно, потому что — ну это классика… Вот только это было неправильно.

Он видел, что я слежу за ним и всё такое, и ему было наплевать. А чего ему переживать? Ну грот я босса, и что? Это всего лишь означало, что я могу сбегать за сквиговой печёнкой на завтрак для босса и получить за это всего лишь лёгонький пинок. В конце концов, я всё равно оставался гротом, и если бы я сказал Газгкуллу не доверять Гротснику, то меня бы растоптали в лепёшку точно так же, как какого-нибудь гретчина-огородника, рискни он заявить что-нибудь подобное.

Поэтому, пока Газгкулл корчился и бился, я не мог даже заикнуться, что «я же говорил». Всё, что мне оставалось, — это глазеть на спектакль, пока босс незряче пялился в потолок и размалывал в крошку свои клыки.

Наконец всё закончилось. Газгкулл выпрямился, хрустнул шеей со звуком, похожим на треск отскочившей у боевого трицикла подвески, после чего его долго и яростно рвало. Потом он проблевался ещё немного, выплюнул шматок откушенного языка и с помощью своей железной клешни выкорчевал обломок клыка.

— Взбучку умом, — сказал он наконец, прерывисто отдуваясь. — Вот что они у меня получат.

Он произнёс это так, словно его только что осенила внезапная мысль, а не кошмарил сильный припадок. Но в этом-то и заключалась особенность головных болей Газгкулла. Из-за того что они не давали его телу двигаться, он не мог, просто пиная мебель, избавляться от назойливых проблем. Ему приходилось над ними думать. А раз его глаза не могли видеть реальный мир, мне кажется, вместо этого он смотрел в Великое Зелёное. И там у себя, в этой разбитой снарядом и тронутой богами пещере разума, он ближе всего оказывался к божественному провидению.

— Хм-м, — продолжил он и оглянулся через плечо, как будто только что меня заметил. — Это будет как… Как называется та штука, когда ты… кричишь, чтобы заставить свою ораву убивать сильнее?

Я просто продолжил сидеть тихо, но Пророк зарычал на меня и сердито ткнул в мою сторону клешнёй.

— Ну давай! У меня мозги болят. Найди мне слово.

— Речь? — шмыгнул я носом с таким видом, будто ступал по тонкому льду над канавой с жидкой грязью.

— Речь… — пророкотал он, поворачиваясь к балкону, с которого открывался вид на драку. — Только… типа речь наоборот. Такая, чтобы твоя орава захотела убивать… меньше.

Ответить боссу во второй раз означало бы испытывать судьбу, поэтому я просто оскалился, но как бы восхищённо.

— Зови сюда Пулю, — распорядился Пророк. — Пусть соберёт остальных боссов. Потом возьмёшь всех гротов, кого сумеешь заставить, и притащите из холодильной дыры всё мясо, какое есть. Я хочу разбудить ту зверюгу, которой мы когда-то были, а она будет очень голодной.

Орки не ведут письменную историю по той же причине, по которой не возводят курганов. Потому что прошлое мертво. И его, как и мёртвых орков, лучше оставить сгнить, чем наваливать сверху камни и засорять место. Видите ли, время для орков — очень сжатая штука. «Сейчас» может длиться вечно, но оно делится на тоненькие дольки, и нет смысла заполнять их тем, что уже сделано, если вместо этого можно что-то делать. И кроме того, точно так же, как мёртвые разлагаются, превращаясь в прах, из которого вырастают новые орки, прошлое превращается в истории, которые со временем становятся только правдивее.

Но гроты отличаются от орков. Мы хотим знать, что ненавидели те, кто жил до нас, на случай, если сами не знаем, что надо ненавидеть. И нам немножко нравится оскорблять наших хозяев так, что нас никогда за это не побьют, так как и в голову не придёт попытаться нас понять. Поэтому мы прячем свои горести в укромных местах: в туннелях под нужниками, на подмётках башмаков, которые чиним, и на днищах грузавозов. Я прятался под боевыми фурами, которые стали похожи на ваши билеблетеки — все оси, трансмиссии и топливные насосы у них были покрыты веками обид.

Но всю историю Урка можно было нацарапать на донышке одной пули. Орки сражались друг с другом за рухлядь. Иногда вторгались люди, получали по морде и оставляли после себя новую рухлядь, за которую можно было сражаться. Империи возникали и рушились. Орки сражались друг с другом за рухлядь. Ну вы поняли.

Но тем вечером на балконе боссячего форта впервые произошло нечто иное.

— Значит, вы хотите драться, да?

Это был тот самый голос, которым он вызывал на бой Дрегмека. Не рык, не рёв и не крик, но такой громкий, будто авианосец-цеппелин Дурных Лун прошёл над головой, и от него трясутся поджилки и дребезжат все болты и гайки. Даже сквозь гвалт драки орки его услышали, и лес освещённых факелами клыков повернулся к источнику голоса. После того как прозвучали последние удары с глухими шлепками, которые постепенно стихали, как стук капель после прошедшего ливня, толпа растерялась, а потом взбеленилась. Что это за вопрос такой? Но Газгкулл не дал им времени ответить.

— Вы хотите самой большой драки на свете? — спросил он, с вызовом указывая на них своей клешнёй. — Вы хотите убить столько, чтобы боги сбились со счёта, и утопить города в крови, оставленной отпечатками ваших башмаков? Хотите стать оравой такой огромной, чтобы весь мир позеленел? Хотите? — подначил он их в тишине, которая воцарилась в Ржавом Шипе впервые с тех пор, как тот старатель поставил свою жалкую палатку.

Ответ был подобен взрыву: наполовину вой, наполовину удары по соседям. Газгкулл перегнулся через перила и обвёл улицу горящим взглядом, упиваясь неистовством толпы. Затем он ответил — и на этот раз уже рёвом:

— Ну так вам этого не видать!

Когда говоришь с орками, то, чтобы началась заваруха, много не надо. Эхо голоса Пророка ещё каталось по городу, когда передние ряды уже полезли на штурм боссячего форта, однако Газгкулл был готов. Другие вожаки, стоявшие шеренгой у него за спиной, вышли вперёд с железными дубинками и принялись лупить по каждому зелёному пальцу, что цеплялся за перила балкона. Всякий раз, когда какому-нибудь орку удавалось влезть на край, из бочки от грога на крыше заведения Гротсника, где расположился Гнерал Стратергум, раздавался резкий хлопок, и зелёное тело падало обратно в набегающую волну.

Газгкулл не мешал им лезть. И через некоторое время обратился к толпе снова.

— Вам не видать этого здесь, — повторил он, и его голос катком придавил неистовство толпы, точно ударная волна от пронёсшейся сверху истрибилы-бомбилы, — потому что это — там! — Он ткнул клешнёй в подсвеченные заходящим солнцем облака смога над городом, и ярость улицы слегка утихла, на миг снова сменившись замешательством.

— Мы не можем драться с облаками! — после краткого затишья вырвался чей-то голос среди зелёной толчеи. И стоило раздаться одобрительным возгласам, как ветер усилился и небо стало расчищаться. — Видал? — снова послышался тот же голос, и общее настроение снова развернулось к убийству. — Эти большие мокрые гады уже разбегаются!

— Смотрите выше! — приказал Пророк. При этих словах ветер унёс последний клочок смога, и показались звёзды. — Вы сражались с облаками всю свою никчёмную жизнь! Бросаясь в битвы, которые ничего не меняют. Битвы, от которых богам скучно. Но там, наверху, где звёзды, идут битвы, о которых вы не мечтали и в самых своих кровавых снах. Там идут… войны. — Последнее слово он произнёс так, словно это сладкий сироп из улья. — Или будут войны, если у вас найдётся желание в них сражаться.

— Так что грузитесь в корабли! — под одобрительный рёв толпы крикнул какой-то орк из Дурных Лун в доспехах, украшенных неоново-жёлтыми черепами и костями, — один из прибывших из внешней системы, как я понял. — Отправимся сегодня же!

— На каком топливе? — зло оборвал его Газгкулл. — И на каких движках? Ты что, думаешь, что знаешь космос? Я знаю космос. Боги мне его показали. Он огромен. Ваши флоты не довезут и восьмой части нас на восьмую часть пути до приличной заварухи. И что тогда — вылезать наружу и толкать?

— Ну да, — подтвердил пират в ярких доспехах, но как-то без энтузиазма.

— Я могу вас туда отвести. Боги сказали мне как. И когда мы туда доберёмся, я обещаю вам, что там будет больше жертв, чем вы можете себе представить. Вы погрузитесь в рукх-разжа, в чистейшее упоение боем, до конца своих дней. А потом, когда вы умрёте, Горк и Морк отправят вас обратно, но более сильными, за добавкой. Но в драках есть кое-какой момент. — Газгкулл замолчал и, прищурив здоровый глаз, уставился на россыпь звёзд, однако ни один голос не нарушил воцарившуюся тишину. — Чем они больше, тем больнее. Чем больше боли вы причиняете, тем больше получаете в ответ. Но, с другой стороны, что орки думают о боли? — Босс посмотрел на море лиц внизу с вызовом во взгляде и с жестокой гордостью выпятил челюсть.

— Ничего! — раздался ответ из многих-многих-многих-многих глоток разом, и лицо босса расплылось в торжествующей и зубастой ухмылке.

— Ничего! — проревел он в ответ, для пущей убедительности врезав клешнёй и проломив балконные перила. — Но в этой драке — в этой войне! — будет кое-что новое, что придёт раньше. Это будет боль от не-драки. Боль от ожидания. Вы боитесь этой боли, орки? Хватит ли у вас силёнок, чтобы стерпеть её?

Толпа задумалась. Крепко задумалась. И пока они крутили эту мысль у себя в головах, а ветер гремел отставшими листами железа на стенах возвышающейся перед ними скотобойни, они смотрели на вожаков своих кланов, выстроившихся с окровавленными дубинками возле Газгкулла.

— Я стерплю! — прохрипел какой-то Гофф, настоящий орк-гора, с земли, куда свалился после того, как Стратергум прострелил ему сердце.

— Я стерплю вдвое дольше! — похвастался какой-то Смерточереп рядом с ним, не желая уступать презренному сопернику своего клана.

— Легко! — хохотнул старый и морщинистый орк из Злых Солнц, взмахнув красным молотом, сваренным из деталей от дряхлого мотоцикла. После чего вскинулась вся толпа, каждый старался превзойти соседа в выражении наплевательства к такой простой задаче. И никто никому даже не врезал.

— Тогда терпите эту боль! — прогремел Газгкулл, его здоровый глаз пылал желанием увидеть будущее, которое открывалось перед ним на этой улице. — Пусть она разжигает огонь у вас в крови. Пусть она морит вас голодом, чтобы клыки ваши стали ещё острее перед грядущим пиршеством.

Это был сигнал для меня. Зашипев на других гротов, построенных вдоль балкона, я взвалил кусок мяса на перила и спихнул его вниз, и все гроты сделали то же самое.

— А пока я дам работу вашим топорам, — пообещал босс под град мокрых шлепков, пока куски сквижатины сыпались на толпу. — Нужно сокрушить горы и откачать нефтяные озёра в их недрах. Нужно разжечь горны. Нужно наточить клинки. Нужно вытащить боевые машины из кошмаров наших врагов. Я укажу вам путь рукой, получившей силу богов. Под моим командованием вы станете войском, которое перекрасит звёзды в зелёный цвет!

Затем он запрокинул свою огромную, покрытую адамантием голову и издал самый древний из всех боевых кличей, который издаёт каждый орк с первым вздохом в своей жизни, и, как правило, с последним тоже. И все орки всех кланов завыли в ответ, пока голоса не слились в единый могучий вопль:

Впечатление было такое, будто какой-то великан выбрался из своей родильной дыры под городом, и, когда меня окружил этот сотрясающий землю вопль, на мгновение мне показалось, что я снова очутился в Великом Зелёном.

Я даже поймал себя на том, что тоже кричу, и это меня шокировало, потому что гроты так не делают. Но когда я завопил, то же самое сделали все остальные гроты на балконе. И когда они завопили, то же самое сделал каждый грот в городе, пока не раздался второй вой — более тонкий и противный, — взлетающий в небо вслед за воем орков. Я могу только сказать, что в тот момент был уже не гротом. Я стал частичкой чего-то огромного, зелёного и ужасного, вложенной в тело грота.

Может, Газгкулл в ту ночь вырос и ненамного больше, чем обычно. Но, клянусь, каждый орк в Ржавом Шипе стал на полголовы выше, когда этот вой прекратился. А когда толпу отпустило, все увидели, что облака над головой исчезли совсем — как будто действительно испугались, что их побьют, — не оставив ничего, кроме звёзд над потрескивающей зелёной пеленой северного сияния Урка.

Сияние, конечно же, появилось не просто так. Но ни я, ни любое другое живое существо в Ржавом Шипе не подумали, что это какой-то знак. Пока мы, гроты, скалились и хихикали, радуясь этому предзнаменованию победы, а орки торжествующе хохотали, набивая рты дарёным мясом, Газгкулл только заворчал и ушёл обратно в свою крепость. Потому что знал правду: зелёное сияние не просто символ судьбы, что ждала его в космосе. А предупреждение от Горка и Морка, которые велели хватать её за хвост, не теряя времени.

Понимаете, боги скучали. И вот теперь наконец-то что-то снова привлекло их внимание, и они не могли дождаться, чтобы Газгкулл исполнил их волю. Помните, что я говорил про орков? Что если орк видит что-то, что ему нравится, он будет добиваться этого, пока не добьётся или пока не погибнет в бою. Так вот, орочьи боги точно такие же. Только погибать они заставляют других. И в данном случае это был Урк.

ДОПРОС VI

Как ни была она поглощена рассказом Макари, Фалькс всё же услышала, что Хендриксен негромко фыркнул — старый Волк всегда так делал перед тем, как яростно кого-то прервать, — и успела метнуть в него ледяной взгляд через ту часть камеры, которую начала считать «их», что насторожило её саму.

+Это уже становится нелепее, чем пьяные байки под утро,+ послал ей мысль жрец. +Где эта подлая тварь Ксоталь?+

«Ксоталя готовят к перевозке. Его нынешний облик… непрактичен. Но он придёт. А до тех пор пусть продолжают».

Старый шаман в ответ лишь оскалил зубы, но не стал мешать Кусаке рассказывать дальше.

Фалькс, конечно, знала, что́ не нравится Хендриксену: полное отсутствие объяснений, почему исчез шрам от ожога у Макари, несмотря на заверения, что те скоро последуют. Надо признаться, она и сама была немного удивлена, что до сих пор не услышала об этом ни слова, учитывая, что гроту вроде бы грозит смерть. Однако инквизитора этот факт беспокоил гораздо меньше, чем её спутника из Караула Смерти. Если быть до конца честной, то на самом деле Фалькс всё меньше думала о том, насколько для неё вообще важен вопрос о подлинности Макари.

Хендриксен руководствовался абсолютными принципами. Астартес всё-таки. Больше чем человек. И ещё фенрисец в придачу. В его мире судьбу Галактики определяли великие, решающие противостояния между могучими героями, а остальное практически не имело смысла. Следовательно, если Макари не подлинный, то для рунического жреца он меньше чем бесполезен. А даже если и подлинный, то всё его свидетельство не будет ничего значить для Хендриксена, если в нём не отыщется крупица стратегической информации, меняющей ход игры, какой-нибудь жизненно важный, животрепещущий кусочек данных, который можно будет использовать для подготовки какого-нибудь драматического, кардинального противостояния.

Однако сама Фалькс всего лишь человек и понимает борьбу Империума за выживание, как понимают её люди. Их мелочную и нескончаемую войну, несомненно, временами сопровождают деяния героев. И да, подобные подвиги и правда могут спасать целые миры. Но чего стоит спасение одного мира? В чудовищной огромности всегалактической борьбы даже величайшее проявление личной доблести станет лишь крохотным всплеском, едва выступающим над снулым океаном войны на истощение. За крошечным сверкающим остриём копья Адептус Астартес движется человеческая военная машина, состоящая исключительно из масс, где качество почти полностью определяется количеством и где даже самый незначительный поворот судьбы измеряется миллионами жизней. Иногда это жизни спасённые, но гораздо чаще — потерянные.

Потому что в безумии своего ледникового сползания к краху Империум добровольно закрыл глаза на всяческое понимание своих врагов. Даже орден Фалькс — орден, посвящённый защите от нечеловеческих угроз на самом высоком уровне, с горечью напомнила она себе, — наложил табу на всё, что выходит за рамки элементарных знаний о противнике. Они думают, что им хватит одной ненависти, чтобы обезопасить себя.

— Ты намекнул, что Урк умирал, — внезапно оборвала Фалькс какой-то рассказ об аварии телепорта, в результате которой орк смешался с целой стаей сморчков.

— Умирала его звезда, — с умным видом поправил Кусака. — Но, по словам Макари, никто, кроме Газгкулла, этого не понял. Большинство орков думали, что идёт просто очень долгая зима, пока она не перевалила на второй год.

Переводчик не ведал, что Фалькс известно всё, что касается звезды Урка. Ещё в начале допроса в целях проверки фактов она отправила корабельному архивариусу безмолвный сигнал предоставить всю имеющуюся информацию о мире, который когда-то назывался Уроклей.

Когда Газгкулл пришёл к власти, звезда находилась на последнем издыхании, превратившись в плотный радиоактивный огарок из тяжёлых металлов. Зелёное сияние, описанное Макари, было её предсмертными судорогами: краткий всплеск остаточного излучения, после чего ядро окончательно померкло и взорвалось катастрофической вспышкой сверхновой.

Руку к этому приложила грубая физика, а не кто-то из так называемых богов. И конечно, Газгкулл никак не мог предвидеть, что произойдёт со звездой. И всё же, как это часто случается — и это бесит! — с орками определённого влияния и важности, он повёл себя точно так, как будто всё знал заранее!

— Пусть Макари расскажет о последних днях на Урке и о том, чем занимался Газгкулл. А потом, — добавила Фалькс, когда Хендриксен вскинул руки, словно протестуя против несправедливого решения судьи в поединке, — ты напомнишь ему, чтобы он всё-таки объяснил причину отсутствия шрама.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГАЗГКУЛЛ ЧТО-ТО ТЕРЯЕТ

Мир, установленный Газгкуллом, держался, а вот настроение — нет. Ко второму циклу последней, уже непреходящей зимы на Урке дни стали длиться всего пару часов, а уличная слякоть в лагере почти не таяла. Новизной был не только лёд. Ржавый Шип сильно изменился с тех пор, как Пророк произнёс свою «взбучку умом» три года назад. Теперь это был единственный город на планете — беспорядочное нагромождение фабрик и литейных цехов, в котором обитало столько орков, что трудно себе представить. Горизонт во всех направлениях пылал тёмно-красным, словно печь, и между тощими струйками дыма, поднимающегося из топок, звёзды горели чётко и ярко, потому что облака вымерзли давным-давно.

Как-то вечером (теперь всегда был вечер, но вы уловили мою мысль) Газгкулл привёл свой совет клановых боссов на балкон форта. И хотя он не сказал зачем, одного взгляда на улицу внизу хватало, чтобы всё понять. Орки текли рекой при свете факелов, они несли мешки с хламом для костров и тянули повозки, полные новёхоньких снарядов. Вот только выглядели они измотанными. Их усталые, тёмные от сажи лица мрачно взирали на своего Пророка, и, глядя с балкона вместе с главарями кланов, я вдруг понял, что с ними не так.

Свежие ожоги. Радиация — штука для орков довольно приятная, и это хорошо, учитывая, что большинство меков считают, что экранировать реакторы скучно. Но всему есть предел. И когда вокруг тёплых кузниц не осталось места, где повесить гамак, бригады рабочих стали ночевать в огромных вонючих отвалах возле атомных сердечников гигантских новых реакторов. У них появлялись наросты, волдыри и всё такое, но орки решили, что это лучше, чем замёрзнуть насмерть.

А там, где не было ожогов, кожа туго обтягивала скулы. Некоторые исхудали так, что стали похожи на гротов. Последний урожай грибов сняли несколько месяцев назад, когда промёрзли даже подземные пещеры, а вскоре после этого пустили на фарш оставшихся съедобных сквигов. Мясники взялись за сморчков. А теперь, когда стало заметно, как мало на улицах гротов, я понял, что и сморчки тоже закончились. Но это нормально. Так и должно было быть, нравится нам это или нет. Боги создали нас, чтобы мы помогали оркам выжить, пусть даже и через их желудки. Когда дела наладятся, мы быстро всё наверстаем.

И вот эту последнюю мысль я заметил в море грязных, обожжённых, исхудавших лиц: веру в то, что всё ещё как-нибудь наладится. Орки всегда чувствуют, когда за вожаком больше нет смысла идти, но с Газгкуллом такого не случалось.

Пока не случалось.

Но при такой жизни много времени не потребуется, и босс это понимал. Пусть его устами и говорили боги, но он-то знал, что сам богом не был. Орки Ржавого Шипа уже готовы были сдаться, и если босс хотел, чтобы они работали дальше, то должен был это заслужить. И только я задумался, как же он это провернёт, первый из его наплечников с лязгом ударился о балкон.

Газгкулл, не говоря ни слова, избавлялся от своей брони, и каждая деталь падала на железный пол, словно тяжёлый валун, на глазах у всего лагеря. Он сорвал с себя меха и швырнул их на замёрзшую улицу. А потом, когда от холода его не защищало больше ничего, кроме собственной кожи, он подошёл к самому краю и заговорил тем голосом, о котором я вам уже рассказывал. Голосом, огромным, как космос, но при этом совершенно спокойным.

— Одна неделя, — сказал он. — Всего одна неделя, и боги перекинут нам мост к звёздам. Солнце умирает — но это лишь Горк и Морк показывают, что мы почти закончили. Но мы ещё не закончили. И пока не закончим, трудитесь. Трудитесь в два раза усерднее. Жгите всё, что осталось. Плавьте всё до последнего кусочка. Запасайте всё топливо до последней капли. И те летательные машины, что я приказал построить, и ракеты — готовьте их. Они нам понадобятся. Одна неделя.

Пророк поднял один палец и долго так держал его. Затем он подался вперёд и склонил голову.

— Пока боги не вознаградят нас за труды, я не сойду с этого места. Не буду есть. Не буду пить. Не буду даже дышать, когда мне этого не нужно, пока боги не скажут. И если вытерплю я, то вытерпите и вы. Ясно?

Та последняя его речь была хороша. Но эта… Эта звучала совсем по-другому. Толпа подняла шум, кажется, невозможный для такой кучки измученных трудяг, и гвалт всё ширился и ширился, расходясь кругами по лагерю, пока не укатился к горизонту. Скоро орки за десятки тысяч клыков отсюда примутся орать во всю глотку без всякой видимой причины, за исключением того, что сосед, стоящий рядом, завопил первым. А потом начнут вкалывать.

Но пока была только вера. Вера и вой. И когда вой стал настолько громким, насколько это вообще возможно, произошло очередное чудо.

На этот раз не молния и не яркие огни в небе. Но тоже зелёное. Представьте себе, тонюсенький, жиденький луч зелёного света упал прямо на Газгкулла. Его едва было видно, но готов поклясться всем, что когда-либо стырил, он был — и доказывал, что боги смотрят на босса так же внимательно, как и мы.

Газгкулл не двинулся с места, даже когда ликование стихло и орки снова взялись за работу, но уже с новой, невероятной энергией. Через какое-то время вожаки кланов начали неловко переглядываться. Они толком не знали, что делать. Пуля даже поискал глазами меня внизу и уже открыл рот, чтобы спросить, но потом до него дошло, что позору будет не обобраться, так что он проворчал что-то сердитое самому себе. И правильно сделал. Но совету всё равно нужны были какие-то ответы, поэтому Пуля сделал неуверенный шаг в сторону босса.

— Вы все меня слышали, — сказал Газгкулл угрожающим голосом, не успел башмак Смерточерепа коснуться пола. — Там полно работы, которую нужно сделать. Вас касается тоже. Так что валите. Найдите себе занятие. — Тут на балконе появился док, однако босс явно услышал, как тот готовит свои инструменты, потому что продолжил на одном дыхании: — Ты тоже, Гротсник. Я сказал, что не сойду с места. И я не сойду. Там хватает ожогов, которые нужно залатать, — вот иди и латай.

Когда док с мрачным видом удалился прочь, я не смог удержаться и малость сплясал на радостях. Но злорадствовал не слишком, потому что знал, что меня отошлют следующим. Однако, когда я собрался слинять (в противоположном от дока направлении, конечно), Пророк меня остановил.

— Знамя останется здесь, Макари. И ты, пока стоишь на ногах, вместе с ним.

Из-за того что теперь, после смерти солнца, дни исчезли, стало трудно следить за временем. Но башни литейных по-прежнему сигналили о конце и начале смены, и, клянусь, Газгкулл простоял целый день, не меняя позы. Я же был не настолько идейным. Я ёрзал, как земляная гнида, пытаясь найти какой-нибудь способ стоять так, чтобы не казалось, что моя задница вот-вот отвалится и разлетится вдребезги, и пришлось ещё обмотать нос ушами, чтобы не кусал мороз. Зато знамя оказалось держать нетрудно, потому что рука просто примёрзла к палке.

Но Пророка холод, кажется, вообще не беспокоил. Всё его тело покрылось крохотными звёздочками инея. Но этот жиденький зелёный луч всё так же светил ему прямо в темечко, такой же неподвижный, как и сам босс, хотя город вокруг прямо бурлил от этого бешеного, финального всплеска трудового порыва. Все работали как проклятые. Было слышно, как стучат молотки — так они никогда не стучали, все и всюду одновременно. И посреди этой кипучей деятельности абсолютно неподвижно стоял Газгкулл, как будто был чем-то вроде батарейки, от которой всё крутилось.

Где-то к середине, наверное, третьего дня по всему лагерю начали гаснуть топки. У одних закончился уголь. У других не осталось ничего, что можно расплавить. Но когда перестали выплавлять свежую сталь, на заводах тоже наступила тишина. К тому времени, когда на пятый день должно было взойти солнце, самое последнее колесо было насажено на самую последнюю ось, и город замер.

Каким-то образом народ Газгкулла справился с работой раньше времени. И теперь всё, что им осталось, — это найти себе какое-нибудь укрытие и ждать, когда боги вознаградят их.

Орочий поток на улице внизу сначала превратился в ручей, а затем и в тонкую струйку. Все спешили, потому что теперь, когда погасли огни, мороз стал кусаться вдвое сильней. Но даже эти последние несколько запоздалых пешеходов нашли время остановиться под балконом перед тем, как побрести дальше в поисках укрытия. И каждый бросал последний взгляд на Газгкулла, так и стоявшего со склонённой головой, и подавал голос, выражая свою преданность вождю.

К концу пятого дня я совершил столько тайных вылазок за кусками меха, что едва мог шевелиться — так закутался. Не получалось думать ни о чём, кроме того, как же зогански холодно. Я даже не мог больше держать знамя, не лишившись руки, поэтому просто свернулся в комок слева от босса и прислонил древко к себе.

Но я оставался на месте, несмотря на всё своё недовольство, потому что этого хотели от меня боги. В какой-то момент грудь Пророка перестала двигаться на целую вечность, и я даже подумал было сбегать за Гротсником. Но если Газгкулл замёрз насмерть, то какой будет толк от дока? Тогда я почувствовал себя счастливым, решив, что, если босс наконец умер, значит, я свободен. Но потом я вспомнил: ещё это, наверное, значит, что боги отвернулись от нас и миру вот-вот придёт конец. Поэтому я решил сначала хотя бы проверить, жив ли Газгкулл, прежде чем найти себе тихое местечко, где можно умереть.

— Ты ещё здесь, босс? — спросил я, и мой голос оказался единственным звуком во всём большом и безмолвном лагере. Ответа не последовало. Однако, хотя мне по рождению положено увиливать от работы и обязанностей, я понял, что просто не могу уйти.

— Ага, — наконец отозвался Газгкулл, кашлянув, и от встряски его грудь снова пришла в движение. — Просто чутка забыл дышать. Боги идут. Уже скоро.

К тому времени на фабриках уже никого не осталось, чтобы включать сирены, так что невозможно было сказать, сколько прошло времени. А у меня начались долгие провалы в сознании. После сильного приступа озноба кружилась голова, а потом я просыпался, не понимая, что вообще спал, и понятия не имея, как долго пробыл без сознания. Теперь-то я думаю, что, наверное, умирал тогда.

Однажды я проснулся и увидел, что идёт снег. Меня это удивило, потому что на небе не было ни облачка. Позже я узнал, что это тяжёлые частички воздуха твердели и выпадали на землю. Это были плохие новости. Когда я пришёл в себя в следующий раз, везде было совершенно темно: все оставшиеся факелы на улице погасли. Но тот зелёный свет сиял по-прежнему — наверное, единственный свет на всём Урке — и по-прежнему освещал застывшую белую фигуру Газгкулла. Я набрал воздуха, чтобы спросить, не умер ли он, но тут отключился сам.

Но однажды я проснулся и увидел свет. Не дневной, но и не зелёный. Странный цветной свет в темноте, как будто мерцала свеча из сквигового жира. Я подумал, не горит ли лагерь. Но свет шёл откуда-то сверху. Моргая, я поднял голову и через продух, оставленный в мехах, взглянул на небо. А там зияла огромная дыра. Её окружало кольцо света, какое можно увидеть, когда у варпоголового вот-вот лопнет черепушка от чрезмерных размышлений. Здоровенная дыра. В пустоте. И из неё что-то лезло. Мне было так холодно, что у меня мозг, кажется, работал только наполовину. Но потом всё встало на свои места. Боги!

Я посмотрел на Газгкулла, но от него, можно сказать, уже осталась только статуя. В сосульках и всём таком прочем. «Ну уж нет, — подумал я. — Ты раньше меня не помрёшь, дубина ты стоеросовая». И я так до сих пор и не понял, откуда у меня тогда взялась эта энергия. Не успел я опомниться, как вскочил на ноги, охваченный праведным гневом при мысли, что Пророк мог умереть в шаге от того, чтобы повести всех нас к славе.

— Босс… — прохрипел я. — Босс!

Но он даже не вздрогнул, сколько бы я ни надрывался. И тогда я решил ткнуть в него знаменем.

— М-м? — протянул Газгкулл очень-очень тихо, словно пробуждался от какого-то сна, более реального, чем этот мир.

— Боги пришли, — сказал я, а этот яркий и странный свет уже играл на сугробах, которыми замело весь лагерь.

Корка льда на теле Пророка треснула, а затем стала отваливаться кусками. От кожи под ней валил пар, как будто босс заново родился, и впервые за много дней начали подёргиваться мышцы. С треском, похожим на взрыв пушечного ствола от бракованного снаряда, эта живая гора наконец выпрямилась и встряхнула головой, чтобы хоть немного освободиться от снега. Затем Газгкулл прищурился, вглядываясь в этот странный беззвучный рассвет, и неторопливо кивнул, как будто знал, на что смотрит.

А я вот не знал, обратите внимание. Но когда та штука почти целиком вылезла из дыры, всё стало очевидно. Это был огромный-преогромный космический корабль. Точнее, целая куча кораблей, но все налеплены один на другой под странными углами. Так что всё равно получился своего рода космический корабль. Чем бы он ни был, места в нём явно хватало, чтобы вместить всех орков на планете, да ещё с лихвой, плюс все стволы, патроны, танки, мотоциклы и дреды, на создание которых ушли последние три года. Газгкулл сдержал своё обещание, и боги сдержали своё тоже.

— Я ЖЕ ВАМ, ГАДАМ, ГОВОРИЛ! — взревел Пророк посреди звенящей тишины лагеря голосом таким зычным, что с крыш на противоположной стороне улицы посыпался снег. Босс никогда ещё не орал так громко, но он не сердился. Как раз наоборот. На самом деле, несмотря на всё, что он испытывал за эти годы на моих глазах, я думаю, что это был единственный раз, когда я увидел, как Газгкулл искренне радуется победе, по крайней мере, без того груза разочарования, что мог бы одержать победу и покрупнее.

— Я ЖЕ ВАМ ГОВОРИЛ! — снова взревел он хриплым от возбуждения голосом. — А ТЕПЕРЬ КОНЧАЙТЕ ПРЯТАТЬСЯ, СЛОВНО КУЧКА ГРОТОВ, И СОБИРАЙТЕ МАНАТКИ. ПРИШЛА ПОРА ВОЕВАТЬ.

Вы бы не поверили, что всего пару минут назад Ржавый Шип выглядел мёртвым и пустым. Ещё не улеглось эхо от Газгкуллова призыва, как лагерь буквально взорвался жизнью. Под льющийся из дыры в небе мерзкий неровный оранжево-фиолетовый свет из дверных проёмов, из шахт под городом и даже из нор, которые они вырыли, спасаясь от мороза, посыпались орки. На стартовых площадках, понастроенных вокруг Ржавого Шипа, у трапов росли груды пустых консервных банок: бойцы, дожёвывая последние куски едва разогретой гротской тушёнки, спешно грузились на штурмовые транспорты.

И банок было много, потому что и транспортов было много. Когда из внешней системы прибыл флот тех орков, кто услышал о растущей славе Газгкулла, босс приказал распилить все их корабли, потому что знал, что они не пригодятся для того, что нужно будет сделать дальше. Затем велел куски сбросить на поверхность и перестроить в транспорты малой дальности как раз для такого момента. И эти штуки сделали такими, чтобы они горели быстро и сильно, как те злобные длинноногие сквиги, которых используют для охоты на всякое шустрое добро, но которые падают замертво после пары-тройки пробежек.

А скорость-то им понадобилась. Всё-таки боги не любят упрощать жизнь, и как раз в тот момент, когда первые судёнышки поползли в небо на толстых столбах дыма и пламени, на балкон примчался измученный мек с плохими новостями.

— Этот скиталец не останавливается! — рявкнул он с такой злостью, которая у орков больше всего похожа на панику. Мек сказал, что эта штука пройдёт мимо Урка, но, видимо, имел в виду, что она «промчится мимо, как комета», поскольку очевидно, что в космосе всё движется очень быстро.

Каким-то образом Газгкулл успел подготовиться и к этому. Вдобавок ко всем транспортам, босс, оказывается, заставил своих подручных меков покумекать и над ещё более быстрыми машинами. По сравнению с этими судами-таранами десантные корабли ползли как улитки. Не успел ещё ни один транспортник поднялся выше макушки городского шпиля, а те уже с воем выскочили из своих шахт на термоядерных двигателях, таких мощных, что обычного пилота раздавило бы в лепёшку, и умчались в небо. А пилотов даже не раздавило. Потому что вместо пилотов в таранные корабли засунули мозги.

Мозги лучших из злостных гонщиков Шазфрага. Типа тех, кто любит ездить так быстро, что ты всегда можешь с уверенностью сказать: он обязательно попадёт в аварию и его разнесёт на куски. И доку Гротснику было велено, как только кто из них попадёт в его клинику на починку, предложить такую сделку: если такой орк откажется от своего тела, то получит самую быструю и убойную смерть на свете. Ну, на самом-то деле это была никакая не сделка, ведь Гротснику приказали в любом случае запихивать их мозги в ракеты, но каждый всё равно ответил «да».

В тот день они дали Шазфрагу повод гордиться ими. Пока рой транспортов взбирался на орбиту, Газгкулл смотрел на пролетающий мимо Урка скиталец и беззвучно считал. Как раз в тот момент, когда он добрался до двух с ниточкой, почти все тараны одновременно врезались в эту здоровенную развалину, оставив яростно пылающие дырки по всему её боку.

— Вы всё-таки зогански сумели, парни, — сказал Шазфраг, который к этому времени уже выбрался на балкон посмотреть, и по его голосу было слышно, что главарь даже испытывает кое-какие эмоции. — Вы навсегда останетесь для меня настоящими мозганами, — прошептал он, изобразив рукой возле лица что-то вроде воинского приветствия.

Я не знал, что именно пилоты таранов сумели. Я даже не уверен, что Шазфраг знал тоже. Но расспрашивать было некогда. Потому что балкон вдруг затрясся и вокруг повалил такой дымина, что я решил, будто прямо из-под нас взлетает штурмовой транспорт. И почти угадал.

— Держись за что-нибудь, — велел мне Газгкулл и со зверской ухмылкой на лице двинулся внутрь боссячего форта. — В дороге будет трясти.

Когда я поспешил следом, у меня за спиной захлопнулась большая металлическая заслонка, отрезав нас от внешнего мира. На несколько секунд воцарилась темнота, затем загорелось множество мерцающих красных огоньков, и тут до меня дошло, зачем Газгкулл пару месяцев назад велел мне собрать бригаду гротов и покрасить всё здание в красный цвет. И почему все эти меки вечно сидели в подвале, ковыряясь с большими странными машинами.

Дошло, нет? Помните, я говорил, что боссячий форт был когда-то космическим кораблём? Ну так вот. Оказывается, Газгкулл снова превратил его в космический корабль. И теперь он взлетал на орбиту.

Путешествие вышло коротким, но жутким. Ну на самом деле жуткое — это не совсем то слово. Я провёл всю дорогу лицом вниз, цепляясь за какую-то трубу, чтобы меня не мотало по всему полу, и для успокоения представляя, будто сижу в какой-нибудь уютной и безопасной норке.

В конце концов я всё-таки поднял глаза, потому что Газгкулл велел своим мекам показать нам на большом экране вид снаружи, и тогда я узнал, зачем всё-таки были нужны тараны. Они стали якорями! Каждый из них соединялся с гигантской тягловой пушкой на той луне Урка, что потолще. А когда целый ряд якорей всадили в центр мишени, ей стало некуда деваться с привязи, как болотному сквигготту, утыканному гарпунами. Гарпуны, конечно, не остановили скитальца, которого мы позже назвали «Убивец миров», но замедлили настолько, что штурмовой рой успел его догнать и врезаться.

Мы успели врезаться.

Боссячий форт вошёл первым, через одно из отверстий, пробитых таранами. Босс заставил своих меков включить какую-то специальную электрическую штуковину-пузырь, которая позволяла дышать, несмотря на то что большая дыра, через которую мы только что влетели, смотрела в открытый космос. Затем опустились балконные заслонки, и мы бросились наружу: босс и я, а с нами шесть главарей кланов из совета, все их самые крутые орки и Гротсник.

Я надеялся, что корабль окажется пустым. Но Горк ничего так не любит, как пнуть грота прямо в надежду. Так что, конечно, большая металлическая пещера, в которой мы сели, оказалась полна жутких, алчных… тварюг. Ну, знаете, таких, которые попадаются в варпе. Кажется, вы зовёте их демонами. Но тогда я этого не знал, потому что в жизни не видел ни единого существа, которое бы не было оркоидом или одной из местных разновидностей всяких гнид Урка, так что я назвал их просто — тварюги. И все они уставились прямо на наш балкон своими безумными, горящими глазами.

У меня сердце ушло в пятки. Но Газгкулл? Клянусь, это было лучшее время в его жизни. Он понял, что эти мерзкие, кручёные-верчёные, с кожистыми крыльями и щупальцами твари станут первыми убитыми им врагами, которые не орки, и даже слегка растрогался. Босс оглянулся на шестерых главарей, которые за время полёта успели облачиться в свою лучшую снарягу, и на всех покрытых шрамами, злобно ощерившихся орков, что высыпали на балкон следом, и увидел, что они чувствуют то же самое. Он испытал гордость: всё-таки первое завоевание чего-то технически достаточно крупного, чтобы сойти за новый мир, и Газгкулл скорчил морду, придумывая какие-нибудь громкие слова, чтобы отметить такое событие.

— Гаси их, — наконец сказал он. А затем, поскольку здесь, наверху, не было никакой силы тяжести, по крайней мере, в нашей части этого корабельного месива, просто прыгнул и полетел в демонов, словно кирпич, брошенный рукой самого Горка. Следующим, вскинув цепное рубило, сиганул Пуля, а за ним Шазфраг, вопя от восторга, что может летать. Потом Уграк с его кривой рожей, Грудболг со своей дубиной больше меня размером, следом Сназдакка в облаке реющих вокруг висюлек и Стратергум с парой самых чумовых ножей, какие я когда-либо видел. А куда бы ни отправился Пророк, его знамя должно следовать за ним. Так что я тоже прыгнул, и будь что будет.

И поскольку семеро орков и их шайки ради этого момента три года копили в себе желание убивать, они вошли в демонов, точно термоядерный резак в сквиговый жир. Даже Газгкулл, считавший лучше всех, кого я встречал в жизни, не успевал бы подсчитывать количество монстров, которых они рубили на куски. Они убивали так яростно и так быстро, что воздух наполнился кровью, и нам пришлось малость в ней поплавать.

Само собой, они прошли насквозь, все облепленные мерзкой и липкой кашицей из демонов. И когда новая волна стремительных теней с визгом хлынула в пещеру сразу из трёх разных туннелей, все поняли, что это было только первое блюдо из жестокого пиршества, которое ждало здесь орков. Эта большая куча слепленных между собой кораблей кишмя кишела демонами, так оно позже и оказалось, и поскольку размером она напоминала маленькую луну, то скоро стало очевидно, что скучать здесь никому не придётся целую вечность.

Не то чтобы мнение грота имеет большое значение в таких вещах, но я бы сказал, что демонов на корабле оказалось даже слишком много. И какими бы могучими Газгкулл со своей бандой боссов ни были, даже их бы в той пещере разодрали, останься они наедине с этим наплывом. Однако, как всегда говорил Уграк, орки — сильные, но ещё сильнее они, когда их целая куча.

И очень скоро в той пещере их набралась целая куча. Транспорт за транспортом с громким треском пронзал мековское поле и, в зависимости от энтузиазма пилотов, либо садился где-нибудь рядом с фортом босса, либо проламывал дальше одну из стен пещеры, чтобы проникнуть поглубже в чудесный новый мир. Ватаги прыгали прямо с трапов, спеша присоединиться к драке, за ними, когда начали прибывать корабли побольше, уже шли мотоциклы, дреды и техника потяжелее. В какой-то момент парням из Дурных Лун даже удалось вывести целую боевую фуру, и вы бы видели радость на лицах стрелков, когда машина плыла по воздуху, неуклюже вращаясь вдоль своей оси, а стая какой-то огнекрылой заразы изо всех сил старалась проклевать её броню.

Очень скоро воины Урка превзошли варп-тварюг численностью на их же собственной территории, и ещё до того, как зачистили пещеру, восторженные оравы начали пробиваться в неизведанные глубины скитальца. Те корабли, что ещё годились на второй заход, потащились обратно на Урк за топливом и новыми орками, и война Газгкулла наконец-то началась.

Вдоволь насмотревшись, как эти ужасы лопаются под кулаками босса, точно мешки с жареными сквиговыми потрохами, я уже не так боялся. А к тому времени, когда мы добрались до той части корабля, где снова работала гравитация, и могли бежать, а не отталкиваться от стен, с моего злобного личика не сходила мерзкая ухмылка. Когда бегают люди, они устают, особенно когда натыкаются раз за разом на волны отродиев из варпа. Но чем больше скоплений тварюг орава боссов сметала на своём пути, тем быстрее она мчалась и тем громче вопила.

Как-то раз, когда я бежал прямо за Газгкуллом по огромному коридору в глубину корабля, мы услышали, как где-то впереди кто-то конкретно шумит. Воет и рычит так, что я на мгновение запаниковал, решив, что вот сейчас нам встретится кто-то равный по силам. Но, как оказалось, это шумели другие орки — в основном кучка буйных Смерточерепов, которые попали внутрь через другую дыру, дальше. Ох, как же хохотали обе оравы, едва не налетевшие друг на друга. Пророк даже позволил им малость почесать кулаки, просто для удовольствия, настолько хорошее у него было настроение в тот день.

Тот день перетёк в другой, и в следующий, и так миновала, наверное, целая неделя, и настал момент, когда мы сражались так же долго, как ждали на балконе, пока боги пришлют корабль. И за всё это время, наверное, и полчаса не проходило без того, чтобы в паре клыков от меня не лопался кто-нибудь зубастый от удара кулаком или залпа стрелялы.

Иногда, когда нечем заняться, орки спят. Но потребности в сне у них нет. А вот у гротов есть, заметьте. И мы не можем бежать больше пары часов, не говоря уже о семи днях, особенно полуголодные и ослабевшие от холода, как я после той недели на Урке. Но боги как будто позволили мне на какое-то время забыть, что я грот, и вместо этого побыть Макари, пока Газгкулл рвался вперёд и нуждался в своём знамени. На других орков из банды боссов я произвёл большое впечатление. «Он ещё держится!» — восклицали они, когда я нёсся вперёд на своих тощих ножках, и даже хлопали меня по спине, но скорее одобрительно, а не пытаясь сломать мне позвоночник.

Со временем орава боссов разделилась, когда каждый из клановых главарей встретил по дороге достаточно своих, чтобы набрать большую ватагу и двинуться в новом направлении. Даже Гротснику удалось слепить себе отряд из всех встречных орков, у кого части тел были заменены разными другими штуками.

Конечно, никакого плана, как охватить всю эту махину, ни у кого не было, и уж точно не было никакой карты. Но получилось так, как если бы кто-то бросил мешок с разъярёнными полосатыми гнидами в пивную и запер дверь (я пару раз такое видел на Урке, шутка-то популярная), и в итоге боссы из совета Газгкулла доложились отовсюду, так что, похоже, мы достигли пределов корабля во всех направлениях.

То тут, то там ещё попадались отдельные очаги с тварюгами, но мы более или менее взяли всё под контроль. По крайней мере, мы так думали. У корабля отсутствовал какой-то явный центр, но в один прекрасный день меки босса нашли кнопку, которая, как они уверяли, должна была заставить всю эту махину провалиться в варп и отчалить навстречу судьбе. То есть это, получается, был мостик. Но хотя они проверили все электрические провода и всё остальное, кнопка ничего не сделала. Тогда одному из меков удалось заставить работать часть старых треснувших экранов на мостике, и, пошурудив по разным пустым помещениям, они нашли канал питания, ведущий в зал размером с город, где находились варп-двигатели. Или где должны были находиться. Но вместо этого там оказалось нечто иное. Варп-штука. Мерзкая такая варп-штука. Я не разбираюсь во всех этих делах, поэтому объяснения меков мне в одно ухо влетели, из другого вылетели. Газгкулл, думаю, мог бы разобраться, если бы захотел. Но он не видел смысла ломать голову, если можно просто пойти и решить проблему, пнув её как следует в живот.

Пророк двинулся прогулочным, как вы бы сказали, шагом вдоль центрального лабиринта. И когда прошёл слух, что Газгкулл готовится к схватке с чем-то конкретно большим, орки начали стекаться в середину корабля и увязываться следом. Когда мы добрались до того места, где стояли двигатели, за моим знаменем набралось уже столько орков, что их хватило бы заполнить прежний, до Газгкулла, Ржавый Шип, и все они распевали то, что стало своего рода неофициальной священной песней Пророка.

— Мы идём, мы идём, это мы идём! — говорилось в ней.

Обычно так продолжалось целую вечность, потом менялось на слово «орки», повторяемое снова и снова, чтобы закончить. Возможно, в переводе песня что-то потеряет, но уверен, что Кусака справится.

Как бы то ни было, когда песня достигла своего пика, Газгкулл вышел в просторный машинный зал. И хотя помещение было таким огромным, что в нём наверху клубились облака и всё такое, толпа так громко пела «орки, орки, орки», что звуки в одно мгновение заполнили всё пространство. И тогда все сразу ощутили, что это место — наше.

Его, правда, надо было ещё отбить. В центре зала висела здоровенная кольцевая платформа, вся облепленная аппаратурой, и к ней от входа в зал шёл длинный и узкий мост. А под мостом и кольцом, заполняя всё то место, где по идее должен был находиться пол, зияла пропасть со звёздами на дне. Космос, как я понял. Но раз мы могли дышать и всё такое, видимо, там внизу работало что-то вроде силового поля.

Вот в середине кольца и ждала наша проблема. Насколько я мог судить, это была огромная дыра, пробитая в реальности, и она светилась тем же тошнотворным оранжево-фиолетовым светом, из которого в небо над Урком вывалился сам корабль. Её-то, очевидно, и требовалось закрыть, прежде чем мы смогли бы завести двигатели и отправиться навстречу судьбе. Так что, понятное дело, все присутствующие орки, кто принёс с собой стреляла, принялись палить прямо в дыру. Но это, похоже, только сделало её больше. Однако отказываться от такого замечательного плана не стоило, поэтому Газгкулл приказал подтащить пару артиллерийских орудий, собранных меками, и они ещё долбили по ней около часа. Это тоже не сработало, но, врать не стану, босс отнюдь не выглядел разочарованным.

— Похоже, придётся разобраться самому, — объявил он, чем вызвал всеобщее оглушительное ликование, и зашагал в сторону кольца по длинному и крутому мосту.

Конечно, было бы немного обидно, если бы он туда просто… дошёл. Но боги милостивы: когда Газгкулл поднялся на четверть высоты, светящаяся дыра пару раз вспыхнула красным, и оттуда выбрался конкретный громила. Тоже тварюга, но тварюга типа Газгкулла, если вы понимаете, о чём я. Кажется, вы называете таких большими демонами. Вы ведь знаете, что эти варп-тварюги бывают разных… тематик, основанных на всяких понятиях, которые люди считают плохими: болезни там, получение удовольствия или перемены? Ну, а этот был из тех, чья тема — «гнев»: с рогами, большими крыльями, волшебным кнутом и всем прочим.

Газгкулл даже руки потёр от радости, когда увидел, кто там вылез. Должен сказать, я восторгался поменьше, но увольнительной от размахивания флагом мне никто не давал, так что я, переставляя одну узловатую ножку за другой, двинулся за ним дальше.

— Не, — сказал Газгкулл, когда я сделал шагов пятнадцать, и выставил передо мной ладонь, похожую на стену. — Он тебя размотает. Сойдёт и так. Маши флагом отсюда.

Вас, наверное, не удивит, что я не стал спорить. Я остался у подножия моста, впереди всей этой огромной толпы орков, но никто из них даже не отпихнул меня в сторону, чтобы получше видеть, потому что я держал знамя.

Газгкулл шёл вразвалочку, так он был доволен. Он уже нарадовался, измолотив орды гадов в той пещере, где мы приземлились. Но здесь, наконец, отыскался настоящий противник. Большой Злой Демон, крупнее Дрегмека и Уграка вместе взятых и, по-моему, даже на самом деле крупнее самого босса. Ну или, по крайней мере, выше. Но самое главное, что подвернулся шанс убить кого-то мегатакого и при этом не орка.

Лично я не был до конца уверен. В смысле, я не сомневался в Газгкулле как таковом. Но гроту внутри меня Горк вбил хороший инстинкт, подсказывающий, когда нужно драпать от драки, и сейчас это чутьё прямо-таки вопило. Мне казалось, что эта заваруха окончится так же, как бой Газгкулла с Дрегмеком, только наоборот. Этот большой демон был выше Газгкулла, как я уже говорил, и, наверное, легче, но зато поджарый, с крепкими мышцами и длинными руками, плюс волшебный кнут в придачу. Сейчас как начнёт разбирать босса издалека, да ещё у него преимущество в высоте.

И конечно же, когда босс двинулся к нему, демон, раскачавшись из стороны в сторону, хлестнул своей жуткой фиолетовой плетью, чтобы вывести босса из равновесия. Он бы и упал, если бы попытался уклониться. Но Газгкулл был слишком крут для этого. Он просто позволил кнуту попасть себе прямо в грудь, вырвать здоровенный кусок брони вместе с мясом, а затем пройтись по левой руке и скосить большой палец, который, кувыркаясь, улетел в темноту внизу. Но босс именно этого и ждал. Плеть на мгновение зацепилась за броню на запястье, и он тут же перехватил её здоровой рукой, после чего вырвал из лап тварюги и с усмешкой зашвырнул в космос. У него ладони дымились оттого, что касались кнута, и пропал один большой палец, но руки-то, в общем, остались целы. И более того, за боем наблюдала целая армия орков, уверенных, что босс победит.

— Потерял свой кнутик-то, — посетовал Газгкулл, кивнув на далёкий отблеск падающего оружия, и, по-моему, это было самое близкое к шутке из всего, что он говорил в жизни.

Большой демон издал громкий шипящий рык и расставил лапы пошире — понтовался, в общем. Но Газгкулл на это не купился. Он просто ринулся вперёд, быстрее, чем можно себе представить, и к тому же в гору. Все знают, что в броне быстро не побегаешь — тут либо одно, либо другое, верно? Компромисс. Но Газгкулл никогда не шёл на компромиссы. «Есть орки умные, есть орки сильные, — сказал он мне, когда мы познакомились, — а я — и тот и другой». Потому что всякий раз, когда Газгкуллу приходилось выбирать между двумя нужными вещами, его ответом всегда было взять обе. Газгкулл верил, что в броне можно бегать быстро, поэтому он побежал в броне быстро.

На бегу он откинулся всем своим огромным телом назад, готовясь нанести сокрушительный удар кулаком. И, как вы понимаете, когда этот рычащий демон собрался с силами и приготовился, Газгкулл молниеносно выбросил вперёд ногу и пнул его прямо в его дурацкий, порождённый варпом живот. У каждого орка есть свой любимый бог из двух, и когда все те, кто отдаёт предпочтение Морку, увидели такую идеально исполненную коварность, то просто рехнулись. Поднялся такой могучий вой, прямо как вьюга или буря, и произошло самое невероятное — на самом пике орочьего рёва дыра, из которой вылез демон, затрещала и на секунду померкла.

Монстра от удара в живот качнуло назад. Всего на мгновение, но боссу этого хватило. Он бросился вперёд с такой скоростью, что я удивился, как он не обогнал собственные ноги, и просто врезался в демона со всей элегантностью поезда с хламом, въехавшего в утёс. Он повалил чудовище на землю, придавил его своим огромным весом, и тут уже все поклонники Горка в толпе взорвались воем. Дыра в реальности затрещала и снова померкла, в этот раз дольше.

На этом битва, по правде говоря, закончилась. Вся ловкость варпа тебя не спасёт, когда на тебе восседает тяжеленный орочий вожак. И непохоже, чтобы Газгкулл собирался дать своему врагу время подумать, как вывернуться. Ещё до того, как спина противника коснулась металла, правая ручища Пророка пошла вниз и врезала по демону, словно каменный валун. Она опускалась снова, и снова, и снова, а босс в это время удерживал врага раненой левой рукой за рог. Это были даже не удары: он орудовал своей тяжеленной рукой как дубиной, опускал её с такой скоростью, что можно было поклясться, больше она не поднимется. И всё это время глупый монстр просто безнадёжно царапал его когтями. Толпа принялась скандировать в такт, выкрикивая слово «орки» всё яростнее и яростнее с каждым ударом, а варп-дыра начала гаснуть и зажигаться, так что скоро весь зал уже пульсировал светом и звуком в ритме ярости Пророка.

Газгкулл молотил ещё долго после того, как демон перестал сопротивляться. Вряд ли эти твари могут умереть, поэтому нельзя сказать, что он его убил. Но измочалил так, что тот не мог двигаться, а когда боссу надоело колотить, он поднял то, что осталось, и зашвырнул обратно в дыру. А затем, раз больше драться не с кем, босс с гримасой чистой ненависти подступил к самому затухающему порталу.

— И это всё? — заорал он прямо в варп, и в его голосе звучало презрение самих богов. — Жалко смотреть! — взревел он, и, клянусь, если возможно такое, что непостижимая дыра в ткани пространства могла съёжиться, то именно это я и увидел. — Отправьте кого-нибудь покрупнее! — потребовал Пророк.

Но оттуда никто не вылез. Просто висела дыра в реальности, отделявшая Газгкулла от Галактики, которую он собирался завоевать. Признаюсь, одна большая проблема у нас всё-таки осталась, и заключалась она в том, что мы по-прежнему дрейфовали вокруг мёртвого солнца Урка, пока не найдётся способ закрыть эту дыру. Но, конечно, у Газгкулла кое-какая задумка имелась.

Не знаю, удивит вас или нет, но он врезал дыре головой. По крайней мере, я слышал, что он врезал. И можете смеяться, люди, но для орка удар головой — это нечто из области… духовного. Врезать по проблеме головой — значит решить её с помощью даров и Горка, и Морка, то есть бить тем, чем думаешь. Это как произнести речь, только наоборот, но в то же время это одно и то же, потому что речь — это просто другой способ врезать кому-то своими мозгами. Взбучка умом, верно?

Я вот вижу, как шерсть на лице большого волосатого человека начинает шевелиться, ведь я сказал, что только слышал о том ударе головой. Тогда, пожалуй, мне лучше объяснить, где я был, иначе он снова будет меня прерывать своими глупыми вопросами.

Правда в том, что, несмотря на весь мой странный, особый статус знаменосца Газгкулла, я не перестал быть гротом. Все прежние правила действовали, как и раньше. И я так горячо подбадривал Газгкулла, пока он лупил демона, так изо всех сил размахивал знаменем, что совершенно забыл первое правило выживания грота: всегда оглядывайся назад.

И вот, когда Газгкулл, перешагнув через труп своего врага, направился к порталу, я ощутил на плече узловатые пальцы и почувствовал вонь гнилых клыков прямо у себя на затылке. Гротсник. А поскольку все орки вокруг были совершенно поглощены происходящим на мосту, никому до меня не было дела, даже если бы кто-то вдруг и захотел помочь.

— Привет, Макари, — сказал док тем вкрадчивым тоном, когда говоришь вроде по-дружески, но явно замышляешь убийство. — Какой потрясающий денёк, да? Ты, должно быть, безумно гордишься своим боссом.

— Ты тут зачем? — спросил я, обернувшись и скаля зубы прямо в длинное жадное лицо Гротсника.

— Да вот, пришёл выразить соболезнования, — ответил он со скользкой издёвкой на несчастном лице. — Какое ужасное несчастье: ты споткнулся и упал в тот самый момент, когда Пророк одержал победу. Такая жалость… — И он спихнул меня с края палубы прямо в космос.

Падая, я слышал радостные крики, и свет в зале мерцал всё резче и резче, уносясь куда-то в небо. А потом я ничего не слышал, потому что пролетел сквозь силовое поле и оказался в космосе. Глаза уже прихватило льдом, всё вокруг затуманилось, но я по-прежнему видел, как над головой бесшумно скользит брюхо огромного корабля. А потом увидел что-то зелёное и даже не понял сначала, что это, пока не заметил на нём грязный ноготь и не догадался: это большой палец Газгкулла. Я поскорее схватил его, пока ещё двигались руки, чтобы быть, по крайней мере, не совсем уж отрезанным от Пророка после смерти.

Но было так холодно, что то долгое ожидание на балконе с боссом теперь показалось бы летним днём. Но против той стужи я ничего не имел, потому что рядом со мной был Газгкулл. А теперь я остался один. Ну, разве что с его большим пальцем.

Наверное, именно тогда Газгкулл, должно быть, запечатал разлом. Потому что в том направлении, куда ускользнул корабль, вспыхнул зелёный свет, как будто Горк хлопнул в ладоши. Сияние разбегалось кольцом, быстрое, как свет, и мчалось через пространство, соединив в себе энергию всех орков, собравшихся в том зале на корабле. За ним последовала вторая, ещё более яркая вспышка — это, видимо, наконец-то включились двигатели, — но не того мерзкого синюшного цвета варпа, а зелёная, настолько зелёная, насколько это вообще возможно.

Свет расходился всё шире и шире, превращаясь в огромную, беззвучно переливающуюся искрами сферу, и я был счастлив просто от того, что, пусть даже умирая, могу смотреть на нечто настолько мощное. Затем сфера снова сжалась в крошечную точку света, мигнула и погасла. Пророк наконец-то отправился в путь, а я остался последним — по крайней мере, насколько мне было известно — зелёным существом во всей системе.

Потом в глазах у меня стало темнеть, тело окоченело совсем. Но я медленно поворачивался среди темноты, и, пока я плыл, мои глаза следили за зелёным кольцом, всё ещё разбегающимся от того первого импульса. Тут до меня дошло: оно было похоже на то, что я увидел первым в том видении о Великом Зелёном, когда маленькая частичка света распространилась по всей тёмной пещере и сделала её красивой и благодатной.

И как только я это понял, зелёное кольцо коснулось в темноте чего-то маленького, твёрдого и сердитого. Звезды Урка. Этот зелёный свет влился в маленький злобный уголёк, и тот затрясся. По тёмной поверхности пробежали трещинки света, и стало похоже, что сейчас что-то — так мощно, как никогда раньше — вот-вот взорвётся. И звезда взорвалась, а когда стена изумрудного света ринулась на меня, я подумал, что для грота это совсем даже неплохой способ умереть.

А раз потом ничего не было, то, наверное, тогда я и умер. Что объясняет, почему у меня больше нет шрама от ожога.

АКТ ТРЕТИЙ

ДОПРОС VII

— Тогда ты и умер, — повторила Фалькс, прокручивая в голове услышанное, чтобы разобраться, не упустила ли чего-нибудь.

— Так бывает, когда падаешь в космос, — услужливо объяснил Кусака, когда Макари снова подал свой скрипучий голос. — Он говорит, что ему совсем не грустно от этого. Он прожил девять лет. Для грота это, знаете ли, настоящая древность.

Тут уже Кассия, скрипнув брезентом, подалась вперёд и недоумённо сморщила нос.

— Но ты же здесь, с нами. В этой комнате. — Она тяжеловесно повернулась к переводчику, скорчив усталую гримасу: — Кусака, это что, очередная история о призраках?

— Не говори глупостей, — упрекнул её Кровавый То-пор. — Призраков не существует.

— Но ты умер, — тихо произнёс Хендриксен, будто подтверждая какую-то банальнейшую ерунду. — Так? Ты же умер, да?

Он стоял неподвижно с тех пор, как Макари произнёс эти слова, а теперь шевельнулся только для того, чтобы вперить в пленника свой самый ледяной взгляд голубого стекла. Космодесантник остался спокоен, когда Макари кивнул: не двинул ни единым мускулом, из его позы ушло всё обычное неугомонное бахвальство, и Фалькс слишком хорошо знала, что это предвещает. Подо льдом ворочалась тьма.

Кассия заёрзала на стуле, ощутив, как безмолвная ярость рунического жреца прокатилась по комнате, и с сомнением потянула руку к космодесантнику. Фалькс не нужны были способности псайкера, чтобы понять, что у старого Волка на уме, но она не стала его трогать. Будь что будет.

Пусть это будет не её выбор. Она даже сомневалась, что у неё вообще есть выбор. Но каким бы захватывающим рассказ Макари ни был, последняя часть звучала уж совсем… нелепо. Её достоверность явно нуждалась в проверке. И к тому же с некоторых пор Фалькс чувствовала себя всё более неуютно из-за ощущения, что с ней и остальными играют. Расстановку сил требовалось поправить, а Хендриксен как раз прекрасно умел уравнивать положение на поле. Иначе какая польза от волка, если совсем не спускать его с поводка?

— Давай, — тихо велела она, даже не взглянув в сторону рунического жреца, и началась расправа.

Он напоминал гонимый ветром снег: сначала абсолютно неподвижный, а через миг вдруг летит над землёй, словно его несёт какая-то непреодолимая сила. И когда взгляд инквизитора догнал космодесантника, Хендриксен уже держал Макари за горло в трёх метрах от пола, а стул, цепи и всё остальное покачивались снизу. Болт-пистолет, по-прежнему заряженный разрывным, старый Волк держал в свободной руке.

Под тяжестью железа конечности грота туго натянулись, сухожилия, казалось, вот-вот лопнут от напряжения, глаза на липкой морде выпучились. Исписанный рунами кулак Хендриксена сомкнулся на его тощей шее, и казалось, сожми ещё чуть-чуть — и хребет грота превратится в желе. Однако зелёное личико оставалось совершенно спокойным. Фалькс недооценила старого Волка: тот вовсе не потерял самообладания.

— А что произойдёт, — вопросил Хендриксен, указывая пистолетом, — если я убью тебя прямо сейчас?

Макари с трудом что-то прохрипел.

— Он говорит, что умрёт, — перевёл Кусака, который всё это время невозмутимо подпирал плечом стену.

— А потом?

— А потом, я полагаю, вам придётся убирать за собой.

Хендриксен швырнул пленника на пол вместе со стулом и всем остальным, точно свежеопорожненный рог из-под эля, и в путанице железа и зелёной плоти хрустнули кости. Затем жрец развернулся к переводчику.

— Любишь играть в игры, да, орк? — спросил Хендриксен, пересекая камеру, и встал, возвышаясь над наёмником, одетым в убогую кожаную шинель. Однако Кусака продолжал стоять, облокотившись на переборку, с выражением полнейшей непринуждённости, даже когда лицо рунического жреца нависло над ним на расстоянии пары ладоней.

— Ты, кажется, решил, что здесь тебе гарантирована полная безопасность? Как гостю в наших чертогах?

— Вовсе нет, — ответил Кусака. — Но это не проблема. Тем более что мои-то соплеменники верят в… переврождение. Но убьёшь меня и останешься дураком: я ведь тебе ещё ни разу не соврал.

— Разве? — переспросил Хендриксен, по-прежнему сохраняя ледяное спокойствие, и указал на шипящую от боли фигуру на полу у себя за спиной: — Однако ты хочешь, чтобы мы поверили в историю пленника, который сначала рассказывает о событиях, при которых не присутствовал, а потом вспоминает собственную смерть? Знаю, ты считаешь себя очень умным, спец по разведке. Но весь твой обман плохо спрятан. Это показывает, что у тебя мозги зверя.

— Что именно здесь сложно уразуметь, я не понимаю, — запротестовал Кусака с искренне озадаченным видом. — Грот со шрамом от ожога умер, Макари жив. И ему ещё есть что рассказать.

— А что насчёт другой метки? — спросила Кассия с нарочитым спокойствием, и Кусака озадачился ещё больше. — Ожога в форме ладони Газгкулла.

— А, — ответил орк. — Этот… Он появляется и исчезает. Типа как… что за штука, из-за которой у ваших святых иногда без всякой причины идёт кровь?

— Стигматы? — предположила Кассия.

— Да. Шрам от ожога принадлежал гроту, который умер. След от руки принадлежит Макари. Это особая штука.

— Ясно… — пробормотала Кассия, не зная, что на такое сказать.

Однако в этот момент перед глазами Фалькс мягко запульсировало уведомление. Охрана карцера извещала, что груз из вивария наконец прибыл. Вознеся себе под нос почти искреннюю благодарственную молитву Трону, Фалькс подавила дрожь при мысли о содержимом груза и прочистила горло, привлекая внимание.

— К счастью для всех нас, мы сможем решить этот вопрос, не прибегая к дальнейшим… дебатам, поскольку прибыл Ксоталь Виночерпий.

Из темноты коридора послышалось приглушённое тарахтение колёсиков, затем показался тусклый свет, движущийся вдоль прохода мимо укреплённых решёток. Светил фонарь на лбу сервитора-откатчика, который, волоча ноги, толкал перед собой низкую и явно тяжёлую тележку. Когда повозка приближалась к клеткам, по обе стороны от неё в тусклом свете фонаря на мгновение проступали кошмарные лица. Длинные хищные пальцы просовывались между прутьями, а затем исчезали в темноте, когда повозка проезжала мимо. Кто-то зашипел в жестоком предвкушении. Многие из кошмарных тварей, содержащихся здесь, внизу, уже были свидетелями визитов Ксоталя и знали, что должно произойти.

Дверь в камеру Макари со скрежетом поднялась, и сервитор вкатил тележку внутрь. Повозка была около трёх метров в длину и высотой по грудь, закруглённая спереди и сужающаяся сзади, точно гроб для какого-то великана. Её скрывала богато украшенная кожаная занавеска, а сбоку подставки торчала консоль с мерцающим зелёным осциллографом и пыльной решёткой динамика.

Сервитору никак не удавалось толком наклониться, чтобы зафиксировать колёсики тележки, и смотреть, как это создание корчится с выражением отстранённого непонимания на лице, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, было крайне печально.

— Да ради всего святого! — прорычал Хендриксен себе под нос и шевельнулся, чтобы помочь сервитору. Но Кусака, к удивлению Фалькс, уже оказался возле тележки, нагнулся, чтобы зафиксировать зажимы, двигаясь быстро, но вместе с тем плавно и грациозно, а затем мягко — нежно даже — вернул сервитора в исходное положение.

Когда тележка встала прочно, из-за занавески послышался тихий плеск и что-то похожее на приглушённый хлюпающий вздох. На этот раз Фалькс не смогла удержать дрожь, пробравшую до костей.

Ей не нравился Виночерпий. Если точнее, его нынешний облик вызывал у неё омерзение. Однако Ксоталь не раз доказал свою полезность за время долгого пребывания на борту «Экзактора» и, как бы её от него ни тошнило, считался не пленником, а гостем. Так что Фалькс стиснула зубы и повела плечами, чтобы немного снять напряжение, но тут же сморщилась от глухого щелчка, который, как всегда, раздался из правого сустава, после чего отдёрнула занавеску.

Внутри оказался тяжёлый резервуар из бронестекла, почти до краёв наполненный мутной, с пятнами танина водой. А в воде, окружённое плавающими частицами гниющих растений, виднелось какое-то пёстрое тело серовато-бежевого цвета, выпуклое спереди и с длинным веслом хвоста в неровных насечках, вяло шевелящимся сзади. Лениво махнув хвостом и подняв облако мути со дна, тело двинулось вперёд и замерло у стенки аквариума, обращённой к пленнику.

Когда динамик с треском ожил, издав хриплый, искажённый звук текущей воды, Виночерпий перевернулся в мутной жидкости и повернул голову набок, прижавшись к стеклу белёсым глазом. Край длинного рта с веером зубов изогнулся кверху в лукавой улыбке. И, рассмотрев сначала пленника на полу, а затем Кусаку, существо заговорило.

— Подарки!

Голос Ксоталя звучал мерзко. Фалькс понятия не имела, каким образом это существо имитирует человеческую речь с его безгубой пастью хищника, охотящегося из засады, но по скрежету и скрипу, улавливаемым гидрофоном резервуара, предполагала, что это как-то связано с трением внутренних зубов друг о друга.

— Что это за блюдо,

наиаппетитнейшая

леди Фалькс?

— Именно это я и позвала вас определить, Виночерпий.

— Кажется, что-то оркоподобное

А у вас нет ничего более

…экзотичного?

— Мясо, может, и не новое, Ксоталь, но у него потрясающая родословная. По крайней мере, так оно утверждает. Вам и определить, правда это или нет.

— Тогда попробуем на вкус.

Неизвестное мясо. Выглядит неплохо.

Угостите меня.

Предвкушая удовольствие, Виночерпий медленно перевернулся, и на его обвислом, желтоватом брюхе Фалькс разглядела огрызки перьев. Трудно поверить, но Ксоталь когда-то был крутом. Мало того, главным формирователем, который доелся до того, что превратился в живой кошмар.

Культура крутов — это поедание, и в самом стремлении данного существа отведать новой пищи не было ничего предосудительного. Но аппетит Ксоталя оказался слишком пытливым, слишком непомерным даже для общества, где каннибализм является обычным делом. Он с маниакальным рвением стал искать себе невиданных ранее противников, поглощая вид за видом и превращая своё тело в сокровищницу украденной генетики.

И неизбежно Ксоталя стало преследовать желание отведать единственное запрещённое для него мясо — плоть хозяев т’ау. И в конце концов, под покровом дымной пелены после какой-то битвы, он поддался искушению. Главный формирователь оторвал полоску мяса от тела павшего воина и пересёк черту, из-за которой уже не было возврата.

После этого Ксоталь пустился во все тяжкие, бесчинствуя по бескрайнему космосу в оргии поглощения, где все предосторожности уступили место экстазу. Отведав плоти своих хозяев, он стал меняться в ту сторону, от которой ограждало табу, издавна существовавшее у крутов. Ксоталь научился радикально менять свой облик, добиваясь за пару месяцев таких изменений, на которые другим формирователям требовались целые поколения. Но что ещё ужаснее, он научился изменять свой разум, и его мозг обрёл чудовищную силу.

Фалькс уже много раз спрашивала себя, почему продолжает давать этой твари убежище. Питаясь содержимым карцера, Виночерпий перескакивал от одной морфологии тела к другой, и спустя десятилетие его уже едва можно было узнать, и к тому же формирователь основательно чокнулся. Однажды инквизитору придётся положить этому конец. Но пока Ксоталь представлял собой слишком ценный кадр.

— Ну что ж, вы слышали Виночерпия, — сказал Хендриксен Кусаке и мнимому Макари, демонстративно вынимая из ножен боевой нож. — Он хочет есть, так что давайте отрежем ему кусок посочнее.

Старого Волка Ксоталь, похоже, совсем не беспокоил. Рунический жрец, кажется, даже находил некоторое удовольствие от его общества. Впрочем, удовольствие его оказалось несколько подпорчено, когда стало ясно, что оба оркоида, судя по всему, нервничали возле бывшего формирователя не больше, чем он сам.

Мнимый Макари только ухмылялся с пола, когда Хендриксен двинулся к нему с ножом. Однако, протянув руку, чтобы сделать надрез, рунический жрец остановился и задумчиво погладил бороду.

— Вообще-то, орк, наверное, я уступлю эту честь тебе, — сказал он и с жестокой улыбкой бросил нож переводчику. На многих кораблях Ордо Ксенос посчитали бы, мягко говоря, странным давать оружие в руки ничем не пристёгнутому пленному орку. Но Фалькс всегда считала, что «Экзактор» — не совсем типичный корабль Ордо Ксенос.

— Как хочешь, — отозвался Кусака и, не сводя глаз со старого Волка, одной рукой поймал нож за лезвие.

— Сними кусок оттуда, где появлялся след руки, — распорядился Хендриксен, — и не миндальничай особо.

— Я и не собирался, — ответил Кусака холодным, как лезвие у него в руке, голосом и склонился над Макари. — Сейчас я тебя порежу, — но грот только пожал плечами.

Однако пленник орал что есть мочи, пока Кровавый Топор отпиливал неровный круг вокруг отпечатка руки Газгкулла. Но он не сопротивлялся и не пытался увернуться от лезвия. Фалькс поняла, что для них это обычное дело: орк причиняет боль гроту, подтверждая тем самым естественный порядок вещей, который пленника явно удовлетворял духовно.

Когда с вырезанием было покончено, Кусака без лишних церемоний шлёпнул кусок мяса с абсолютно чистой кожей Хендриксену на ладонь и вернул нож. Коротко кивнув, псайкер с презрительным видом перекинул шматок в резервуар Ксоталю и, когда вода в аквариуме жадно плеснула, вытер руки о штанины.

— Держи, мерзкая тварь. Приятного аппетита.

Чудо-крут торопливо подхватил кусок мяса с кожей, задвигал челюстями, поворачивая его поудобнее, после чего, восторженно закатив глаза, сглотнул целиком.

— Простовато,

но какие насыщенные тона!

Необычно…

Допрашивающие удовольствовались тем, что сделали вид, будто не слушают разглагольствования крута о составе мяса, и в камере повисла неловкая тишина, пока Ксоталь шлёпал в воде безгубыми челюстями. Хендриксен принялся расхаживать туда-сюда, как обычно, когда ему больше нечего было делать.

Если исчезнувший шрам действительно окажется меткой Газгкулла — а Виночерпий обязательно узнает об этом, — то появляется много возможных последствий. И все они неприятные. Конечно, Фалькс давно привыкла к неизвестному, поскольку занималась им всю жизнь. Но она предпочитала неизвестное, когда речь идёт о щупальцах и когтях. Когда имеется тело. Какими бы странными и мерзкими ни были инопланетные виды, в конце концов живая плоть неизбежно становится понятной.

Но всякий раз, когда по службе ей приходилось касаться духовных вопросов, она чувствовала себя совершенно не в своей тарелке. Закрывать глаза на правду по-прежнему глубоко противоречило её убеждениям, и, если окажется, что метка подлинная, она пойдёт дальше, несмотря ни на что. Но действовать будет осторожно: в конце концов, существо, сейчас переваривающее еду в аквариуме у неё за спиной, — прекрасный пример, куда может завести необузданное любопытство.

Существо, на которое Кусака сейчас как бы между прочим указывал головой, интригующе вскинув брови.

— Вашей рыбке, похоже, нездоровится.

Охваченная паранойей, Фалькс уже решила, что это какой-то подвох. Но когда Хендриксен оторвался от хмурого разглядывания собственных ног и поднял голову, она увидела, как в его голубых глазах вспыхнуло потрясение, и поспешила развернуться к аквариуму.

Вся вода была забита массой скрученных грибов зеленоватого оттенка. Судя по их виду, все они проклюнулись откуда-то из центра резервуара и почти мгновенно заполнили его до краёв. Несколько клочков бежевой кожи, проглядывающих сквозь обильную поросль, объяснили остальную часть истории. Ксоталь умирал мучительно и безмолвно, а Кусака и израненный пленник за этим наблюдали, дожидаясь, когда всё закончится, чтобы дать знать.

Фалькс почувствовала, как тихий ужас схватил её за основание шеи, и керамитовый имплантат словно похолодел вместе с ней. Та малая часть сознания, которая получала удовольствие от решения проблем, отметила, что, по крайней мере, назойливая дилемма, что делать с крутом-отступником, разрешилась, однако остальная часть её разума, у которой всегда лучше получалось создавать проблемы, осталась невозмутимой. Потому что теперь в качестве доказательства подлинности пленника она получила то, что хотела с тех пор, как пришло первое сообщение от банды Кусаки. И сейчас больше всего на свете она захотела избавиться от гретчина.

— Значит, у нас в руках всё-таки Макари, — мрачно заключил Хендриксен тоном, смело предполагающим, что он подозревал это с самого начала. Кассия кивнула, с немым отвращением глядя на плавающий в аквариуме труп Виночерпия.

— Ага. Макари, который умер на половине истории своей жизни. Но который продолжает её рассказывать.

Фалькс вздохнула и на мгновение пожалела, что не превратилась с возрастом в этакого удобного инквизитора, который, едва взглянув на угрозу, отдаёт приказ уничтожить её с орбиты вирусными бомбами, славит Императора и возвращается в изысканно обставленный особняк, чтобы съесть горячий ужин и провести приятный вечерок с какой-нибудь недалёкой, но симпатичной служанкой. Увы, не получилось. И, несмотря на всю чудовищную нелепость происходящего в камере, её долг, пусть и добровольно на себя взятый, — опять разбираться со всем самой.

— Тогда, полагаю, — сказала она, всем телом ощущая тяжесть своих ста тридцати шести лет, — нам лучше выяснить, что произошло во второй половине.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГАЗГКУЛЛ ПОЛУЧАЕТ ЭТО ЧТО-ТО ОБРАТНО

Я был гротом и бежал, спасая свою жизнь.

Не могу сказать, на какой это происходило планете, кто такой Газгкулл Трака или что-нибудь ещё в этом роде. Не так давно я выбрался из какой-то дыры в каком-то туннеле и с тех пор жил в этом туннеле, соскребая со стен грибок и складывая его в большое железное ведро. Я издевался над гротами мельче меня, надо мной издевались гроты здоровее меня, и я пресмыкался перед орками, которые иногда приходили забрать вёдра. Это была тёмная, убогая, душераздирающая жизнь, какую боги и уготовили таким, как я. Короче, идеальная.

Однако на этот раз, когда орки спустились к нам в туннели, они пришли, вооружённые стрелялами, и им было плевать на грибок. Не последовало никаких объяснений, только пули. И прежде чем я успел сообразить, что происходит, половина гротов в туннеле разлетелась в клочья. К счастью, когда это случилось, я нёс большое металлическое ведро, и это меня спасло. Пуля отскочила от ведра и попала прямо в голень орку, который её выпустил, а я успел слинять, пока орк был занят тем, что орал на ведро.

Орки сразу же пустились за мной в погоню, выпустив целую стаю сквигов-ищеек, и, хотя я развил хорошее преимущество, оно не могло сохраняться вечно. Мне нужно было как-то оторваться от них. Но как, если я сам заблудился? Я никогда раньше не выходил из своего туннеля, и все туннели за его пределами выглядели один в один как мой.

А потом я учуял запах. Я не знал, что это, и запах был таким слабым, что, должно быть, доносился издалека. Почему-то я решил, что он означает безопасность, к тому же, как бы ни безумно это звучало, выбирать мне не приходилось. Поэтому я побежал за ним. Он вёл меня всё выше и выше, и через какое-то время туннели стали выглядеть немного по-другому. Стены ещё не успели обрасти грибком, и стало видно, что они состоят из машин. Не нормальных орочьих машин, а таких аккуратных, где слишком много прямых углов. Ещё не так давно у этих туннелей явно были другие хозяева.

Чем дальше я поднимался, тем более голыми становились стены и тем меньше встречалось мест, где можно спрятаться. Что было нехорошо, потому что мне очень требовалась передышка. В конце концов пришлось довольствоваться тем, что я рухнул за грудой разбитого оборудования в просторном зале, где, похоже, произошла крупная драка. Я уже слышал, как в туннелях позади меня рычат сквиги, но понимал: никакой страх на свете не сможет выжать из меня больше ни шагу, пока я сперва не глотну воздуха.

На самом деле я так запыхался, что не сразу просёк: за машиной прячется кто-то ещё. Он был похож на грота, только… неизмеримо хуже? Лицо у него было плоское и скучное, как будто обрубили нос и уши, и он был даже не зелёным! Это, конечно, оказался человек — один из ваших зародышей, как мне кажется, — но тогда я этого не знал. Я просто решил, что это какое-то убогое животное.

Морда у него была грязная, в светлых дорожках там, где из глаз текла вода, и он не переставая скулил и, прижимая палец ко рту, таращился на меня, как будто это должно было что-то значить. Мне было всё равно. Сквиги уже добрались до нашего зала, и орки тоже: я слышал, как они, раздавая команды, расходились веером, чтобы отыскать меня.

— Ну почему обязательно этого? — обиженно пожаловался один из них.

— Потому что он хочет, чтобы ему привели везучего, забыл? — прогудел другой, который, судя по голосу, был покрупнее. — А этот увернулся от всех пуль да ещё умудрился перебить Помоечнику ногу зоганым ведром. По-моему, везучее некуда.

Я как раз пытался уразуметь, насколько ухудшилась моя ситуация после новостей о том, что орки хотят заполучить меня живым, — у нас в туннеле попадались гроты, которых забрали, а потом вернули с неправильно пришитыми конечностями или с лишней дыркой в заднице, — и тут заметил кандалы на запястьях того, другого. Их, судя по следам, когда-то сковывала цепь, но её спилили. А значит, это существо тоже в бегах!

Гроты, знаете ли, умеют соображать быстро. Особенно когда на кону стоит жизнь. Не успело это жалкое создание даже удивиться, почему я вдруг расплылся в улыбке, как я схватил его за руку, укусил что есть мочи, так что оно заорало, а затем пинком вышвырнул его на открытое место.

Орки покатились со смеху, когда увидели беглеца, и вся стая сквигов, высунув языки, бросилась к нему. Зная теперь, какие люди хрупкие, я поражён, что существо кричало так долго. Но я не стал задерживаться, чтобы посмотреть, — как только беглец вылетел на глаза оркам, я бросился в другую сторону, нырнул в боковой туннель и снова направился к источнику странного запаха.

Отвлекающий манёвр в итоге сбил преследователей со следа, но я продолжал бежать. И продвигаясь всё дальше по этому лабиринту чуждых машин, я всё чаще и чаще стал натыкаться на орков, поэтому старался держаться теней и тихих мест, где только мог.

Не так давно здесь явно прошло большое сражение, судя по разбитым баррикадам и прочему. Но, наблюдая за орками, я заметил, что они переделывают эти места под себя, точно так же как грибок неуклонно обживает глубокие туннели. Они возводили казармы, пивные и бойцовские бараки, а гроты тем временем сваривали из металла сквижатники и бурили в полу дырки под нужники. И на каждую ораву орков, направлявшуюся в одну из новых пивных, другая отправлялась в дорогу, снаряжённая для драки где-то ещё. Орк мог родиться в подобном месте и сразу… влиться куда-то.

В какой-то момент дорога привела меня к мосткам над большой ямой, уставленной чанами, которые, как я предположил, служили чем-то вроде места для приготовления пищи. У чанов, скованные цепями по сотне, работали те самые существа, слабые и бесцветные. За ними присматривали орки с плетьми и дубинками, потому что на таких даже не стоило тратить пули, и, когда я тайком пробирался сверху, то увидел, что́ эти существа варят. Трупы себе подобных.

Я так громко захихикал, что один из охранников поднял голову, и мне пришлось снова бежать. Но я ничего не мог с собой поделать. Теперь, когда я уже какое-то время не спасался бегством, я начал понимать, что, чем бы ни было это место, оно было просто великолепным. Даже эпизод с «преследованием» был бы идеальным, если бы случился с кем-нибудь другим.

Просто я всё это знал с самого рождения. Как инстинкт, наверное. Что вот именно таким, как всё это, и должен быть мир. Орки делают, что хотят, а гроты это терпят. И другие существа тоже, как те бедолаги у чанов. Потому что орки, может, и созданы для того, чтобы править всем сущим, но они точно не созданы жить в одиночестве. Ведь как можно считать, что ты победил кого-то, если некому знать, что их победили? И откуда возьмутся новые драки, если ты не оставишь никого, кто будет мечтать о мести?

В конце концов, после ещё нескольких часов пути тайком наверх, мимо всё большего количества орков, я добрался до места, где запах, за которым я гнался, уже висел в воздухе, и я решил, что почти сбежал. И когда он привёл меня в зал, поддерживаемый гигантскими каменными колоннами, с парой огромных дверей в дальнем конце и с таким высоким потолком, что сотня гротов могла встать друг другу на плечи, я преисполнился уверенности. За этими дверями ждала свобода. И по счастливой случайности, одна створка была приоткрыта как раз настолько, чтобы в неё могла протиснуться такая мелочь, как я.

Только появилась одна проблема: после всего увиденного я уже был не так уверен, что хочу сбежать.

Я простоял под этой дверью, пытаясь собраться с мыслями, целую вечность. И в итоге за меня всё решил мой мозг.

— Вот он где, мелкий гадёныш! — взревел голос в конце зала, выдернув меня из раздумий, и я узнал его точно так же, как лай сквигов-ищеек, который вторил ему. Я так долго колебался, что они снова отыскали мой след и прошли по нему до самого верха.

Это был конец. Не раздумывая ни секунды, я принялся ввинчиваться в щель между огромными створками, и только почти полностью протиснувшись на другую сторону, я задумался, почему орки позади меня так громко хохочут.

— Не уверен я, что он такой уж везучий, — сказал один из них. — Проделать весь этот зоганый путь только для того, чтобы в итоге оказаться там, куда его хотели привести с самого начала.

К тому времени он стал таким большим, что я сначала даже его не заметил. Я прокрался в большую комнату за дверями, заранее съёжившись, потому что ожидал, что она будет полна огромных разъярённых орков. Но комната выглядела совершенно пустой. Почти… безмятежной, как бы странно это ни звучало.

Там было гигантское круглое окно, такое причудливое и… готишное, как иллюминаторы на этом вашем космическом корабле, и сквозь него проникал тусклый оранжевый солнечный свет. Я не знаю, что именно происходило по ту сторону окна, но сопровождалось всё кучей взрывов, грохотом и свистом ракет. Я родился, зная, как звучит война, как будто это знание было у меня в крови, и ошибиться тут было невозможно.

Напротив, в другом конце комнаты, в ряд на верёвках висели мёртвые люди, лицом к окну. Все они были одеты в униформу с кучей пуговиц, золотых шнурков и прочего, как будто считали себя особенными. Но теперь они просто тихонько покачивались в оранжевых лучах солнца, такие же мёртвые, как те трупы в чанах внизу, а по их лицам ползали помойные гниды.

Ещё в комнате торчали статуи людей даже в более шикарной униформе. У всех были отбиты лица, а на них нацарапаны всякие символы. И вот среди них, нетронутая, возвышалась одна гигантская статуя орка в броне, который стоял лицом к окну, нахмурив лоб в глубокой задумчивости. Я, хоть убей, не мог взять в толк, зачем людям понадобилось ваять что-то подобное, но тут она взяла и вздохнула.

Этот великан отвернулся от картины войны и прошёл через комнату к огромному столу из полированного дерева и золота, заваленному обглоданными костями. Рука размером с меня смахнула со стола кучу мусора, под которой обнаружилась нарисованная по-орочьи карта, и гигант хмуро уставился на неё — живым глазом и металлическим.

Из-за горизонта катилась волна грохота больших пушек, и, когда я посмотрел на это огромное лицо, буравящее глазами военную карту, мне показалось, что этот звук издаёт его мозг. Не забывайте, я пока понятия не имел, кто это такой, но почему-то всё равно ожидал, что он будет выглядеть… счастливее, чем на самом деле. Вместо этого казалось, что у него голова забита проблемами, которые борются друг с другом и бьются о стенки черепа. Для орка не дело так выглядеть.

Великан досадливо крякнул и куском угля нацарапал на карте какой-то символ, после чего воткнул в неё нож в качестве указателя. Затем он взял что-то ещё со стола и поднёс к себе, чтобы взглянуть поближе. Что-то вроде знамени. Просто кусок жести на палке, на котором выцветшей красной и чёрной краской был намалёван какой-то рисунок. При взгляде на него морщины на коричнево-зелёном лице великана только углубились.

Он вздрогнул, как будто ему в череп через один из шрамов в том месте, где металл соприкасался с костью, вонзили нож, и, выронив знамя, схватился рукой за висок. Огромные губы раздвинулись, обнажив потрескавшиеся клыки, и из-под плотно сжатых зубов вырвался протяжный и дрожащий рык. Он рычал не столько от боли, потому что, хотя орки и чувствуют боль, они воспринимают её так же, как свет или звук и всё прочее, о чём там сообщает им тело. Не, он рычал от отчаяния и досады. Как будто у него голова вдруг стала весить в десять раз больше, чем раньше, и перестала нормально соображать.

— Не то, — сказал этот орк, может, самому себе, а может, тем мёртвым людям. Но не мне точно. Ведь как я не заметил орка, потому что он такой большой, так и он не заметил меня, потому что я такой маленький.

— Не то… — повторил он, на этот раз злее, и от этого его опять сильно перекосило. — Мы сражаемся. Мы побеждаем. Есть рабы, есть добыча. С каждым днём всё больше. Но почему мне кажется, что всё не так?!

Глубокий, как космос, голос орка звучал всё мучительнее и мучительнее, и тут я услышал скрип металла и увидел, как крошечное знамя прогибается под пальцами толщиной с мою руку. Этот огромный военачальник… разговаривал с каким-то значком?

— Будьте вы прокляты! — злобно прошипел орк, задрав голову, а затем издал такой рык, что сверху посыпались куски потолка. — ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ХОТИТЕ СО МНОЙ ГОВОРИТЬ? Разве я плохо для вас старался? Разве я мало страдал? — Ярость его вроде бы немного улеглась, и великан снова взглянул на знамя в своих лапищах. — Я сделал, как вы мне велели, когда в последний раз говорили из зелёного. Я велел найти грота. Везучего. Так что, если проблема с вашей стороны, то решайте её сами. Пришлите его обратно, если вы этого хотите. Если это так много для вас значит. Дурацкие боги… — выругался военачальник и поднёс знамя к лицу, угрюмо глядя на этот жалкий кусок жести. Затем раздался щелчок, что-то застрекотало, и линза в металлическом глазу орка повернулась. Сменила фокус, чтобы рассмотреть за знаменем шмыгнувшее носом зелёное пятнышко в дальнем конце зала. Следом чуть сдвинулся живой глаз, и медленно-медленно, словно перестраивалась целая гора, орк опустил знамя и наклонил голову, чтобы взглянуть прямо на меня.

— Ты что-нибудь из этого услышал? — спросил гигант голосом тихим и более грозным, чем грохот артиллерии вдалеке, и я замотал головой изо всех сил, сжав от ужаса каждый мускул. Затем я съёжился так сильно, как только мог, как будто это могло помочь мне исчезнуть, а орк тем временем шагал ко мне через весь зал так быстро, что подобная громадина с такой скоростью двигаться не могла в принципе. Бежать было бессмысленно, даже если бы мне ноги не свело от страха, так что я обмочился на красный с золотом ковёр и стал ждать смерти. Великий босс протянул ко мне руку размером с меня самого. «Ну вот и всё, — решил я, — сейчас меня съедят». Однако вместо этого он выставил большой и указательный пальцы, точно клешню морского гада, и взял меня за плечо.

— Чего бы и не попробовать, — пробормотал он, и от этих, даже сказанных вполголоса, слов, подобных раскату грома, и волны горячего дыхания у меня захлопали уши. — Ты! — сказал он, ткнув похожим на ствол дерева пальцем мне в лицо. — Ты теперь Макари.

В том месте, где меня коснулись два огромных пальца, я ощутил обжигающий жар, а вспышка зелёного света была такой яркой, что я лишился зрения. Но когда зрение вернулось, я уже смотрел снизу вверх не на какого-то безымянного великана. Я смотрел на Газгкулла, пророка Горка и Морка. И смотрел на него — поскольку теперь он стал мной, а я стал им, с подтверждающим отпечатком руки на плече — грот Макари, его знаменосец.

ДОПРОС VIII

— Газгкулл когда-нибудь объяснял тебе, почему Армагеддон был для него так важен?

— Скажу так, любопытный ты сквиг: больше всего на свете я хотел бы это узнать. Понятия не имею, почему он был так одержим этим местом. Я как-то раз, ещё на Урке, рискнул спросить, куда мы направляемся. И поскольку в тот день босс пребывал в хорошем расположении духа, он ответил. По-своему. Всё, что он смог сказать, — что место это важное. Его тянуло туда, как один из этих липучих камней… как их там? Магнит. Как магнит к наковальне. Когда «Убивец миров» покинул Урк, я так понял, что всю эту махину потянуло вместе с ним. Почему он был так важен? Да не знаю. А вообще, по-моему, даже сам Газгкулл вряд ли это знал. Когда мы прибыли, он говорил об Армагвидоне так, будто это… святое место. Как будто ему с кем-то надо поквитаться. Я думаю, он знал, что у богов есть свои причины, почему это место должно принадлежать оркам даже больше, чем всё остальное, и этого было достаточно.

Кассия с искренним интересом подалась со стула вперёд.

— Макари, а тебя боги прислали обратно? Или Газгкулл?

— Не говори о них так, как будто они реальны, — перебил Хендриксен, на его лице читалась тревога, вызванная далеко не одним отвращением к ереси. Представление о том, что всё сказанное словами превращается в истину, было настолько естественным для обоих оркоидов, что стало передаваться всем в комнате. — А вообще, не говори о них совсем, — продолжил он. — Давайте-ка лучше послушаем о войне.

— Нет, брат, история Второй войны за Армагеддон нам всем известна. Давайте-ка послушаем ответ на вопрос Кассии. Так кто же вернул тебя обратно в мир, Макари?

— Понятия не имею. Может, я никогда его и не покидал. Может, Великое Зелёное просто живёт у всех нас в голове, а я на время превратился в мысль. Может, всё это находится внутри какого-то волшебного башмака. Почему вы всё время думаете, будто я знаю, как устроена Вселенная? Когда ваших бойцов бросают в одну из больших войн, разве комиссары тратят время на то, чтобы разъяснить замыслы генералов? Нет, они говорят им топать вперёд и делать свою работу. Со мной то же самое.

— Ладно, а в чём заключалась твоя работа?

— Вы что, вообще не слушали? Я знаменосец. Моя работа — махать флагом.

Газгкулл вручил мне это знамя и сказал, что пора им махать. Почему-то теперь оно выглядело более впечатляющим, чем тогда в моих руках. Наверное, малость подкрасили после Урка. Увидев его, Газгкулл встрепенулся, стряхнул с себя то странное недовольство, в котором пребывал, когда я пробрался в зал.

Он как будто опомнился. Как будто слишком засиделся в этой шикарной человеческой комнате, размышляя о тактике. Пытаясь думать, что делать, вместо того чтобы просто пойти и сделать. Он давал задания Пуле и всем остальным клановым боссам, и те дрались на передовой, как полагается оркам. А он так увяз во всём этом, что забыл о том, что нужно идти и сражаться самому.

А Гротсник, как я вскоре узнал, заметил, что Газгкулл всё время был один, и принялся окучивать его, как какой-нибудь многоногий гад, поймавший в свою паутину что-то новенькое. Я-то пробрался в комнату к Газгкуллу через вентиляционные отверстия и туннели, где только грот может пролезть. А вот когда босс двинулся к выходу из своего нового боссячего зала, то оказалось, что единственный путь наружу лежит через большое помещение, которое Гротсник битком набил своими экспериментальными медицинскими штучками.

Надо отдать доку должное: он сильно преуспел после Урка. Повсюду стояли ряды операционных столов, и, хотя какие-то из них предназначались для орков, к большинству были прибиты люди. У одних не хватало каких-то частей тела, у других — наоборот, наблюдался излишек, а некоторых вообще пришили друг к другу. Большинство были ещё живы и вопили, надрывая глотки. У одного пациента к человеческой груди была пришпилена перепуганная голова грота, которая кричала на него в ответ.

А по комнате, меняя шприцы и доливая кровь в ведёрки, с лязганьем передвигалась небольшая армия удачных экспериментов Гротсника. Или неудачных. Трудно сказать. В общем, это были орки, у которых несколько, большинство или вообще все части тела заменили на какие-нибудь механизмы, а стволов торчало больше, чем по любым меркам необходимо для занятия медициной.

Что вполне логично, как я понял. Размещение здесь означало не только то, что Газгкуллу нужно проходить через Гротсника, чтобы добраться до остального мира, — это означало, что остальному миру тоже нужно проходить через Гротсника, чтобы добраться до Газгкулла. А с такой коллекцией киборгов под рукой у дока теперь набралось более чем достаточно сил, чтобы решать, кто доберётся, а кто — нет. Всё это дело плохо пахло.

И вот теперь перед нами предстал сам Гротсник, засунувший по локоть свои старые скрюченные лапы в грудную клетку человека в полубессознательном состоянии. Кажется, он заменял ему сердце на сердце сквига или что-то в этом роде. Услышав шаги Газгкулла, док обернулся и вытаращил глаза от удивления.

— Всемогущий диктатор, — обратился он, стараясь казаться довольным тем, что Газгкулл решил выйти. — Идёте глотнуть воздуха?

— Не-а, — пророкотал Газгкулл. — Иду на войну.

— Но у нас назначена операция, — возмутился док, снимая защитные очки. — Новые имплантаты! Конечно, великий диктатор, дело ваше, но без этих новых… усовершенствований, которые я запланировал, головные боли могут стать намного сильнее. Печально, если приступ начнётся на глазах у бойцов…

Вот ведь гадёныш. Я бы не поставил и полбанки протухших сквиговых потрохов на то, что его так называемые «усовершенствования» хоть как-то помогали Пророку избавиться от головной боли. Сдаётся мне, как раз наоборот. Ну и наглый тип! Заставил босса думать, что тот болен, не пускал его к парням… Как будто пытался превратить в своего ручного сквига. Глядя на его гадкую ухмылку, я не стерпел. Горк всемогущий, я просто вышел из себя!

— Ты, гнида, босс сказал, что хочет сражаться, — выпалил я, ощерившись. — Или тебе пора починить собственные уши?

Когда док меня увидел, его лицо сначала приняло отсутствующее выражение, но затем сменилось конкретной ненавистью. Как будто он сразу понял, кто я такой. Но не успел Гротсник ничего сказать, как Газгкулл сложил два своих здоровенных пальца и щёлкнул меня прямо по лицу.

— Слышь, — сказал он, когда я сплюнул выбитый клык. — Не борзей. Не по-божевски это. Он орк, а ты грот. Понял?

Я шмыгнул носом, что, мол, понял, и отступил обратно за спину босса.

— Но вообще-то он прав, — сказал Газгкулл. — Операции отменяются. А если у меня случится приступ на глазах у бойцов, значит, так тому и быть.

Ну и всё. Мы вышли из лаборатории, и, хотя я не утерпел и, прежде чем дверь закрылась, обернулся и злорадно хмыкнул в сторону Гротсника, в следующий раз мы увидели дока очень нескоро.

Затем мы выбрались на широкий стальной парапет, и там было так ярко, что мне пришлось на пару секунд зажмуриться. Но когда я снова открыл глаза, то увидел нечто волшебное.

Укрепление, на котором мы стояли, находилось на самой макушке холма из металла, огромного, как гора. Это явно был какой-то город, только чем-то похожий на гнездо, какие возводят жгучие гниды, и такой большой, что мог бы врезать под дых самим небесам. А вокруг, во всех направлениях, шла масштабная, прекрасная война.

Роями двигались крошечные точки, которые я сначала принял за орков и людей, пока не разглядел поднимающиеся от них струйки выхлопных газов. А это оказались целые батальоны зоганой бронетехники, такие большие, что замучаешься считать, и они бороздили настоящее море из обломков, дыма и тел. Орки, собранные в единый неудержимый вал, и люди, которых им хватило бы убивать на всю жизнь. Орки сражались, побеждали и становились сильнее с каждым мгновением. Это была война, но не простая, а священная.

Пока я таращился, разинув рот, босс разглагольствовал о фронтах, осадах, окружениях и тому подобном. Про всякие штуки Кровавых Топоров, в общем. Я почти не врубался, о чём он, но если вкратце, то наши мочили ваших. Вот только Газгкулла, кажется, это не совсем радовало. Не чувствовалось в нём той уверенности, какая была на Урке, — той веры, которая помогала ему, когда он стоял неподвижно, как статуя, в ледяной темноте. Он как будто почти перестал понимать, что делать дальше.

Через какое-то время босс вообще замолчал. У меня возникло ощущение, что он решил… не занимать эфир, так сказать. Чтобы, если вдруг по какой-то счастливой случайности Горк и Морк передали через меня длинный список своих планов, пока я был мёртв, дать мне возможность огласить его сейчас. Тогда я понял, зачем вернулся. Потому что Газгкулл уже почти потерял веру.

Но, увы, ему не повезло. Ведь я не то чтобы всё это время, пока был неживой, сидел в пивной с богами, трепался с ними и всё такое. Я же просто был мёртв, понимаете? Хотя, наверное, не понимаете. В общем, полезного сказать мне было нечего, так что я просто стоял возле Газгкулла и глазел на войну.

К тому времени солнце уже садилось, пылая красным, точно как глаз у Газгкулла, сквозь пелену вулканического дыма, и из этого дыма появились самые лучшие штуки, какие я видел в жизни. Гарганты — целое стадо их вышло из пыли, и огромные сердитые лица делали их похожими на наших богов. Но какими бы громадными гарганты ни были, с такого расстояния они казались крошечными.

И вот они-то и заставили меня врубиться, в чём же здесь проблема: даже самые большие вещи кажутся маленькими, когда находятся вдалеке. Так случилось и с Газгкуллом. Может, сейчас у него стало больше власти, чем когда-либо, однако её приходилось передавать на огромные расстояния. Но от этого сам он как будто уменьшался, если хотите. Сдаётся мне, это одна из причин, почему ваши так плохо дерутся. Ведь ваш Император — просто какой-то хмырь, который сидит на стуле за пол-Галактики отсюда и уже, наверное, помер, и он даже не орёт на вас через какую-нибудь коробку или что-то в этом роде.

+Мы так и будем это выслушивать?+ устало поинтересовался Хендриксен в голове у Фалькс. Даже его религиозная броня дала трещину под напором богохульств, которые наплодил этот допрос.

«Мы и так всё время прерываемся, — уклончиво ответила Фалькс, изо всех сил стараясь скрыть тот факт, что Макари случайно задел одну из её самых глубоких тревог о положении человечества. — Пусть его».

— Там, на Урке, — продолжал Кусака, не подозревая, что в голове у инквизитора происходит небольшой теологический кризис, — Газгкуллу достаточно было выйти на балкон, и он уже оказывался рядом со своими бойцами. Но, запертый Гротсником посреди человеческого города, он с тем же успехом мог находиться на другой планете. Это причиняло ему боль. Он должен был командовать там, откуда его видно. Откуда он мог лично напомнить всем, в чём их цель. И откуда, если мне будет позволено польстить себе, они могли увидеть моё знамя. Ему нужно было заняться чем-нибудь конкретно орочьим. Поэтому я принялся раздумывать о разных приёмчиках, про которые слышал, и о том, как бы преподнести их, чтобы не показалось, будто я указываю боссу, что делать. И в конце концов, пока перед нашим взором гарганты ковыляли по залитой красным закатом пустыне, я решился.

Тут Кусака просиял, как будто слова, которые он сейчас переведёт, доставляли ему настоящее удовольствие. Он даже поднял палец, чтобы подчеркнуть важность передаваемой сценки. На его выпяченной груди жирно блеснули медали, когда он вскинул хитроумный взгляд на воображаемого Газгкулла.

— А ты не думал атаковать врага сразу всем, что у нас есть?

Газгкуллу эта идея сначала не понравилась. Он сказал, что всю войну пытался заставить клановых боссов — всех, кроме Стратергума, понятное дело, — осознать, что есть и другая тактика, кроме как просто вываливать на врага всё, что есть. Но потом, когда он сидел и думал обо всём этом, у него разболелась голова, и, мне кажется, он заподозрил, что богам просто стало скучно. Тогда я сказал ему, что он должен просто делать то, что ему хочется, ведь, в конце концов, он орк. А орки именно так и должны поступать.

Он малость помолчал. Потом дёрнул головой в сторону, как будто что-то заметил.

— У меня появилась идея, — произнёс он. — Что я сказал тогда, в зале? Насчёт того, чтобы думать, вместо того чтобы делать? — Никто такого не говорил. Я тогда об этом подумал! Но вслух не сказал, так что это было странно. Но вы бы на моём месте стали поправлять Газгкулла из-за такой ерунды? Понятно, нет. Поэтому я просто кивнул.

— Мне просто нужна… драка. Боги не хотели мне говорить, поскольку это так очевидно, что я должен был догадаться сам. Мне нужно просто делать то, что я хочу. И через это они дадут о себе знать. А чего я хочу? Сдаётся мне, большой атаки. Всем, что у нас есть. На юг. Начинают извергаться вулканы, так что это будет чертовски трудно. А ещё эти джунгли… — Газгкулл кивнул, приняв решение. — Да. Это будет здорово. По-настоящему здорово. Я возьму один из этих гаргантов и отправлюсь на юг. Тащи знамя.

Я почувствовал облегчение, какое испытываешь, когда перемахнул через забор мековской мастерской под самым носом у сторожевого сквига. Пророк остался пророком. Позволить мне давать советы — это одно, но если бы он последовал моему совету, то вряд ли я бы стал дальше верить в него как прежде. И да, я понимаю, что он в некотором роде последовал моему совету. Но мысль-то прошла через его мозги и снова получилась как его собственная, так что, выходит, я не говорил ему, что делать.

Мы отправились на юг. И было по-настоящему здорово. Наверное, лучшее время в моей жизни.

Фалькс с нарастающим унынием слушала, как Макари описывает один из самых кровавых конфликтов в истории человечества, словно новобранец Милитарума, вспоминающий о весёлой ночке после увольнительной.

Кошмарные экваториальные джунгли Армагеддона, которые бестолковый губернатор фон Штраб — верующий в имперскую истину, если таковая вообще существовала — считал непроходимыми, оказались игровой площадкой для орды орков, собравшихся вокруг Газгкулла. Макари с восторгом изображал, как Змей-Укусы Грудболга пробивались через целую экосистему, почему-то главным образом состоящую из одних высших хищников. Он рассказывал о вулканических гиперштормах так, будто это было световое шоу, устроенное исключительно в честь его хозяина, и описывал столкновения с имперскими бронетанковыми колоннами так, словно это были забавные недоразумения после пары лишних стаканов в баре. Кульминацией всего повествования, несомненно, стал момент, когда Макари добрался до битвы в Маннгеймовом ущелье, где фон Штраб сгубил богоподобную мощь Легио Металика, послав их в заранее обречённую контратаку против наступающих войск Газгкулла.

Слушать, как практически полное истребление целого легиона титанов описывается словами «куча здоровенных металлических парней сошлась на кулаках», было, мягко говоря, удручающе, но при этом Фалькс ощутила и странный приступ зависти. Маннгеймово ущелье стало для человечества источником неподдельного горя. Павшие титаны были незаменимы не только в материальном плане, но и в духовном: ходячие бастионы надежды среди разрастающейся тьмы, где подобные вещи намного более ценны и исчерпаемы, чем любые материальные богатства.

И хотя орки потеряли вдвое больше своих внушающих ужас гаргантов, атомные подрывы собственной техники радовали их не меньше, чем гибель титанов. «Для них это просто праздничный фейерверк», — с горечью подумала Фалькс. Сломанные игрушки, которые заменят новыми. «Даже когда проигрывают, — вдруг пришла мысль, и у инквизитора похолодело внутри, — они побеждают».

А раз Газгкулл двигал линию фронта вперёд, орки побеждали в любом случае. Казалось, военачальник наконец-то исполнял те желания, которые снедали его на Урке, и, судя по оживлённому виду Макари, несмотря на разбитый нос, сломанную руку и резаную рану на плече, грот пребывал в состоянии полного довольства жизнью, просто вспоминая об этом.

— Это было лучшее время, которое мы провели вместе, — рассказывал Кусака. — В смысле, на самом деле вместе, ну типа того. Понятно, я по-прежнему был для него грязью под башмаком, как и положено. Но он по-своему гордился мной. Тогда он и сделал мне это. — Кусака указал подбородком на Макари, и Фалькс увидела, что гретчин гордо трясёт своим ожерельем из доисторических осколков.

— Он сделал для тебя ожерелье, — с бесчувственным видом произнесла Кассия. — Как мило…

Однако Макари не обратил никакого внимания на колкость.

— Я держался прямо за ним в каждой битве, — взахлёб говорил он так быстро, что Кусака с трудом успевал переводить. — Я насмехался над его врагами, когда он шёл на противника, а потом пинал их трупы после того, как он побеждал. Мы были вместе, только мы двое, и делали то, что умели лучше всего.

— Только вы двое, не считая ещё сотни миллионов орков, — поправил Хендриксен, и эти слова наконец-то задели грота.

— Я хотел сказать, что Гротсника с нами не было, — ответил Макари через переводчика, — потому что он по-прежнему торчал в улье Вулканус. Теперь никто уже не мешал нам исполнять то, чего хотели боги, и мне подумалось, что, наверное, Армагвидон и правда святое место, где мы, битва за битвой, строим Великое Зелёное. Я каким-то образом уворачивался от всех пуль, которые летели в меня. Или, может быть, пули облетали меня, как тогда, когда орк пытался застрелить меня прежнего в туннелях под городом, но вместо этого попал в ведро и ранил сам себя. И даже больше того, на Урке я стал известен как своего рода талисман на удачу. Орки, которые обычно не задумываясь пинком сбрасывали меня с дороги, начали относиться ко мне с… уважением. Иногда они даже спрашивали моего разрешения, чтобы коснуться знамени.

При этих словах грот сделал кислое лицо.

— Макари это совсем не нравилось, — услужливо подсказал Кусака, пока пленник умолк, собираясь с мыслями. — Полагаю, всё дело решил тот танк, — задумчиво произнёс Кровавый Топор «голосом Макари». — Иногда, когда у гротов появляется лишний хлам, они строят танки. Ужасные танки. И, несмотря на суматоху войны и то, что весь хлам сгружался в фургоны меков, по дороге на юг гроты орды всё-таки соорудили себе танк. Огромный! Всё такой же никчёмный, но размером с один из ваших «бигельных глинков». И… в общем. Они назвали его «Большой Макари» в мою честь. — Макари скривился, услышав, как Кусака произносит это название, и ему явно было крайне не по себе. — На нём спереди нарисовали… моё лицо, с космическими пушками вместо глаз.

— Что, по-видимому, ему крайне не нравилось, — предположила Фалькс, — поскольку у вас не положено чтить гротов и так далее и тому подобное.

— Поначалу да, — ответил орк, посовещавшись с Макари. — Но он смирился. Говорит, что в итоге всё стало нормально. Отчасти потому, что танк загорелся при первом же залпе из главных орудий, и все до единого гроты внутри сгорели заживо. Но ещё и потому, что танк прославлял не какого-то там грота, а Макари. На этот счёт у нас дебаты будут?

Орк задал вопрос достаточно невинно, но Фалькс начала замечать, как часто Кровавый Топор, прикрываясь откровенностью разговора, испытывает пределы её терпения, и от этого её и так мрачное настроение стало чернее ночи.

— Нет, ксенос. На самом деле, я думаю, мы услышали более чем достаточно о славных победах в целом. Как я уже сказала, история этой войны нам всем хорошо известна — ничего нового для себя из злорадного её пересказа мы уже не извлечём. Скажи Макари, чтобы двигался дальше. Спроси его про улей Гадес. И про Яррика.

Говоря это, Фалькс смотрела прямо на пленника, и, как она и подозревала, едва грот услышал имя легендарного комиссара, злобная радость тут же пропала с его лица. Видеть, как это гротескное личико вдруг страдальчески скривилось, радовало душу и сердце, и Фалькс позволила себе тоже немного позлорадствовать.

— В конце концов, у нас тоже есть талисманы. А уж таких сильных, как Яррик, надо ещё поискать. Я хочу услышать всё о том, как он победил Газгкулла.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ДИЛЕММА ГАЗГКУЛЛА

Мы всё ещё побеждали, когда началась осада Гадеса. И продолжали побеждать. Но потом наступил такой момент, какой бывает, когда вот-вот разразится буря: до самого последнего орка на Армагвидоне дошло, что мы вроде должны были уже давно победить.

Если бы фон Штраб остался у руля, у нас бы всё получилось. Он был как Дрегмек — такой же понтярщик, но в плохом смысле, — и босс измочалил его оборону точно так же, как броню главаря Смерточерепов тогда в Ржавом Шипе.

Но вот Яррик… Когда этот старый ублюдок взялся за дело, всё изменилось. У него не хватало всего, что требовалось, чтобы не пустить нас в Гадес, но он всё-таки умудрился с этим справиться. Потому что знал, что обязан выстоять. В такой реальности он существовал, а сам был слишком упрям, чтобы позволить кому-то её изменить — даже Газгкуллу. Сила воли у него была почти как у орка, когда выходишь с ним один на один, и босс не мог поверить в свою удачу, столкнувшись с таким необыкновенным представителем человечества.

Я помню, как провалился первый крупный удар по Гадесу. Это был воздушный налёт, в котором бомбардировочную авиацию Злых Солнц напичкали вместо бомб батальонами лучших ударных войск Гнерала Стратергума. Их снабдили оружием Смерточерепов, бронёй, сваренной Гоффами, и разрывными пулями с патронных заводов Дурных Лун — плюс сворами диких сквигов от Змей-Укусов, чисто чтобы уж все кланы приняли участие в подготовке. В улье не было столько зениток, чтобы отразить хотя бы малую часть этой армады. И знаете, что сделал Яррик? Он взял и все артиллерийские орудия, которые обстреливали наши позиции со стен улья… повернул так, чтобы стволы смотрели прямо вверх. В один миг у него стало столько зениток, что не требовалось даже целиться, и обратно не вернулась ни одна машина.

Когда босс услышал об этом, ему понадобилось какое-то время, чтобы просто осознать, что вообще произошло. Он всё тряс своей огромной башкой и талдычил, что Яррик не мог совершить ничего подобного. Потому что на такую изощрённую хитрость способен только он сам. Но потом Газгкулл всё-таки выбрался из своей боссячей фуры и, увидев, что вся местность усеяна дымящимися кусками красного железа, пришёл в бешенство. Он забил ногами до смерти орка, сообщившего ему эту новость, а затем ещё троих, которые случайно оказались поблизости, просто чтобы успокоиться, и только после этого к нему вернулся дар речи. И когда он смог говорить, то натурально проклял Яррика. Это был первый и последний раз, когда я слышал, чтобы он злился на врага, и это могло означать только одно — у него появился «грод».

Да знаю я, знаю. «Что ещё за „грод“», так? Могу поспорить, у людей нет такого слова, так же как у орков нет слова, чтобы назвать то, когда одному человеку очень-очень нравится другой человек, и это вызывает массу проблем. Вообще-то оба этих понятия, пожалуй, и не так уж сильно отличаются, если подумать. Грод — это любимый враг, если хотите.

Конечно, для орка иметь грода, который не является орком, — большая редкость. Но чтобы такой орк, как Газгкулл, заимел грода-человека? Это вообще снос крыши. Думаю, тут помогло то, что Яррик был немного похож на орка, хотя сомневаюсь, что сам он когда-нибудь думал об этом в подобном ключе. У него даже клешня имелась точь-в-точь как у Газгкулла. Такая здоровенная на таком щупленьком тельце, что должна была его просто опрокинуть. Но не опрокидывала, потому что он этого не хотел. И вот это в нём было гораздо более орочьим, чем сама клешня.

В общем, Газгкулл всё бился головой о проблему Гадеса и Яррика, но, как бы он ни старался, проблема не поддавалась. Это как в старой поговорке о неотразимом кулаке и непоколебимом лице. Ну вы знаете: «смог бы Морк сделать такую конкретную коробку, чтобы Горк не сумел её открыть с пинка» и тому подобное. И в итоге после нескольких месяцев раздумий до Газгкулла наконец дошло. Впервые за всю свою жизнь он усомнился в том, действительно ли он такой неотразимый кулак.

Но орки всегда думают, что победят, верно? Ага, и я так считал. Но разум Газгкулла сильно отличается от разума любого другого орка, прожившего долгий-долгий срок. Он мог представить себя побеждённым. И именно это, помимо роста, силы и хитроумия, делало его уникальным. Мне нравится думать, что со временем это стало его величайшей силой. Но когда он почувствовал её впервые, то была слабость. И подобное случилось почти со всеми нами.

У меня был гамак, заныканный в стропилах тронного зала боссячей фуры Газгкулла, куда я забирался на пару часов вздремнуть, если не случалось ночного боя, когда мне нужно было размахивать флагом. Обычно вся комната оставалась в моём распоряжении, потому что Газгкулл крайне редко нуждался в ночлеге и, как правило, проводил ночь на улице, ругаясь с главарями кланов, которые увязались за ним ещё с Урка, и вся эта компания играла в азартные игры, пировала и дралась. А если Газгкулла в тронном зале нет, то это уже просто комната, правильно? Так что мне достался, пожалуй, единственный уголок тишины и покоя среди всех наших осадных позиций.

Но однажды ночью меня разбудил звук, который я принял за раскаты грома или артиллерийский залп, но потом до меня дошло, что я просто услышал слова. Слова Газгкулла.

— Наверное, боги больше не верят в меня.

Я выглянул из-за края гамака, пытаясь разглядеть, с кем он разговаривает. Но никого больше вокруг не было, только босс, неподвижно сидящий на своём троне, и все лампы были погашены, так что в темноте лишь светился красным его металлический глаз. У Газгкулла был такой же вид, как и тогда, когда я нашёл его в начале своей очереди быть Макари, только раз в шесть хуже. И от него несло грибным пивом. Это было неправильно.

— Мы будем побеждать и дальше, только если парни в это верят.

Я хотел было ответить, но что-то подсказало мне, что не стоит. Поэтому я продолжал слушать.

— А парни верят только тогда, — продолжал он, уставившись перед собой в темноту, — когда верят боссы. А боссы верят только тогда… когда верю я. — Он сделал могучий вдох и ещё более могучий выдох, а потом заговорил так тихо, что можно было подумать, будто это ветер шумит снаружи: — Но я не уверен, что верю в победу. А я не уверен потому, что не уверен, что боги верят в меня.

Я по-прежнему хранил молчание. Но не подумайте, я не прятался. Босс точно знал о моём присутствии, даже если меня и не было видно под крышей. Однако если бы я ответил, то получилось бы, что босс обращается ко мне. И если трудно представить, чтобы самый могущественный орк в Галактике признавался в слабости, то представьте, как бы он признался в этом гроту. А вот если я буду молчать, то мы оба сможем притвориться, будто я подслушиваю, а технически это всё равно что Газгкулл разговаривал сам с собой.

И судя по всему, боссу было что сказать. Так что я сидел тихонько, как обычно делал на Урке, когда босс обдумывал свои планы, и «подслушивал».

— Они перестали со мной разговаривать. У меня всё ещё случаются головные боли. Но в них нет зелёного. Только темнота. И я не знаю, потому это, что я должен сам знать, как победить, без их подсказки. Или потому, что они нашли себе другого, более достойного орка для разговоров. В любом случае я их подвёл.

Так вот, орки, может, и не способны испытывать страх, но я напомню вам, что гроты очень даже способны. И тогда я испугался так, как не пугался ни в одной из своих жизней. Смотреть на Газгкулла, не верящего в свои силы, было всё равно что… ну, я бы сказал, увидеть, как гаснет солнце. Но Газгкулл уже однажды такое пережил и победил благодаря своей абсолютной уверенности. Так что это было гораздо хуже. Остановить его орду никому не под силу, но даже в самой большой машине есть такая шестерёнка, от которой может заклинить весь механизм. И здесь такой шестерёнкой был сам Газгкулл.

— Я не чувствую себя так, как все остальные. Как боссы. Началось это ещё на Урке. Но сейчас стало хуже. Те парни… они живут, чтобы сражаться. Драка даёт им всё, что нужно. Как оно и должно быть. И я веду себя так, будто я такой же. Я побеждаю их в борьбе на руках. Я делаю ставки на бои сквигов. Я пью, пока не стошнит их! Но я притворяюсь. Я потерял свою рукх-разжу, своё упоение битвой. Мне нужно… что-то большее.

Босс молчал так долго, что я уже подумал, не выговорился ли он. И когда он продолжил, его голос звучал так потерянно, что я с трудом поверил, что это тот самый орк, который на моих глазах превратил в отбивную гигантскую варп-тварюгу на борту «Убивца миров».

— Что-то другое, — сказал Газгкулл, — но что именно, я не знаю.

На следующий день Газгкулл вывернул меня из гамака, чтобы я опять махал флагом. Снова были только он и я, но оба делали вид, что прошлой ночью ничего не произошло. И пока мы будем и дальше делать вид, догадался я, то всё так и останется.

В теории, понятно. Но не сработало. В тот вечер, когда план дневной атаки провалился, — это был гаргант со здоровенным буром, но Яррик прорыл туннель прямо ему под задницу и взорвал его к чертям, — Газгкулл праздновал вместе с другими клановыми боссами. Но теперь, когда я знал, что творится под этой его металлической пластиной, я видел, что он просто притворяется.

И по мере того как шли дни, я чувствовал, что это распространяется всё шире. Не то чтобы кто-то в самом деле догадался. Никто не знал, что Пророк утратил свою веру. Но знали все. Военные кличи становились всё жиже. Грузавозы гоняли не так шустро. Патроны словно стали заканчиваться быстрее, а пушки — чаще взрываться. С каждым днём война становилась на чуточку не такой священной. И всё увядало так медленно, что никто бы этого не замечал. Если только не смотрел специально, а Газгкулл, конечно, смотрел. И я знал, что чем хуже всё становилось, тем глубже он погружался в эти свои мысли.

Вашего большого волосатого человека удивит, но я на самом деле испытал облегчение в тот день, когда его друзья наконец явились на помощь Яррику. Под друзьями я подразумеваю космодесантников. Правда, не таких серых, как он, а красных, синих и зелёных, и вся эта компания высадилась одновременно по всей планете.

И да, я скажу это. Тогда мы перестали побеждать. Нас начали колошматить.

Газгкулл ещё поупирался какое-то время, круша стены Гадеса, как будто ничего не поменялось. Я думаю, он уже понимал, что война обречена, но он так долго пытался пробиться в этот Морком проклятый город, что просто не мог оставить его не взятым.

И в конце концов, справедливости ради, он всё-таки пробился внутрь. Но к тому времени в этом уже не было особого смысла. Орда, прилетевшая на «Убивце миров», которая казалась неиссякаемой, уже давно таяла в числе. И когда наконец прекратились бои в этих самых кручёных и запутанных на свете коридорах под ульем, Газгкулл потерял почти половину всего, что у него оставалось. Что ещё хуже, из-за того что он так сосредоточился на одном городе, по всем прочим фронтам нас разнесли в клочья. По крайней мере, Яррик сумел сбежать, так что Газгкулл не лишился своего грода. Но это служило слабым утешением.

Я уже боялся, что после этого босс сдастся. И он легко мог бы. Если бы решил сломя голову броситься на ближайшую толпу «клювастых», и главари кланов с радостью отправились бы за ним на смерть с полным осознанием, что попытка завоевать Вселенную вышла вполне достойная. Большинству орков такое уж точно даже не снилось.

Но Газгкулл, слава Горку, не сдался. Потому что достойной попытки для него было мало. Ведь то, что ему удалось на Урке, и то, что почти удалось здесь, не случалось ещё никогда. Это было что-то новое — чего не скажешь почти о всех войнах орков, — и, даже утратив веру, всё это вот так бросить он просто не мог.

В пивных это обычно называется «уйти по-кровавотопоровски». Это когда ты говоришь своей банде, что пропустишь ещё кружечку после того, как сходишь отлить, а потом смываешься, не заплатив, и больше не возвращаешься. Вот так Газгкулл и сделал. Он толкнул длинную речь, объявив, что мы почти захватили всю планету, и дал приказ начать генеральный штурм улья Тартар, кроме которого, по его словам, у людей больше городов не осталось.

Конечно, всё это была полная чушь, и Тартар он выбрал, просто кинув нож в карту у себя в тронном зале. Но поскольку все орки считали, что он по-прежнему выражает волю богов, то все радостно отправились навстречу смерти. Затем по-тихому он собрал клановых боссов — вместе с Гротсником, как я узнал к своему огорчению, — и мы все слиняли с планеты на космическом корабле, пока Яррик с «клювастыми» спасали Тартар.

Я надеялся, что, начав с чистого листа после Гадеса и свалив, Газгкулл снова станет собой прежним. Но вы же знаете, как я сказал про Горка и про то, что он любит делать с надеждой грота.

Но босс ловко всё устроил. Любой другой военачальник после такого поражения, как на Армагвидоне, давно схлопотал бы перо в бок от своих дружков. Но толкать речи-то босс не разучился, и взбучка умом, которую он устроил главарям кланов, пока наш корабль покидал систему, не оставила от них конкретно и сквига на сквиге. Он сказал, что эта война — вовсе не конец их великого похода, а всего лишь начало — своего рода пробный шар, если хотите, чтобы узнать, как люди устроены и как лучше всего победить их в будущем. Он задвинул им мысль о том, как важно «знать своего врага», что, по-моему, всё никак не удаётся вон той кислой особе вдолбить своим боссам. Хе-хе.

Как я уже сказал, речь вышла хорошая. Она, безусловно, расположила к себе боссов, и Пуля даже сам толкнул небольшую речь о том, как они отыщут другой мир, похожий на Урк, снова соберут гигантскую орду и вернутся на Армагвидон, чтобы закончить начатое. Тогда все радостно заорали и устроили грандиозную драку, чтобы отпраздновать это решение, пока Газгкулл наблюдал за ними, а Гротсник измерял, насколько выросла голова Пророка. Не знаю уж, что доктор думал о речи Газгкулла. Но знаю, что у него было такое выражение лица, замышлятельное, пока он крутился над боссом со своей мерной палкой, и если был на свете хоть один орк, который понимал, что творится в голове у Газгкулла… ну, это в первую очередь и был бы тот, кто сумел зашить её обратно.

Короче. Вот вам первая правда об Армагвидоне. Поражение было преднамеренным и стало лишь начальным шагом большого плана, который сообразили Горк и Морк. Но есть и вторая правда, о которой знали только мы с боссом, ну, может, ещё Гротсник: нам надавали по соплям без дураков, потому что Газгкулл пал духом.

В общем-то, ну и всё. Вот вам настоящая, конкретная правда о Газгкулле Маг Урук Траке… Теперь я свободен?

Хендриксен искренне посмеялся. Но не едко фыркнул от презрения и не издевательски гоготнул, а издал настоящий громовой рёв, какой бывает там, где пьют много эля, и эхо его загуляло по всему карцеру. Он смеялся так, словно весь допрос служил не чем иным, как затравкой к этому кульминационному моменту, и старый Волк оценил старания рассказчиков настолько, что ненадолго сменил гнев на милость.

— То есть ты хочешь, чтобы мы поверили, — сказал он, переведя дыхание, — что Газгкулл Маг Урук Трака, самый могущественный, самый амбициозный, самый чудовищно жестокий монстр среди всего вашего мерзкого зелёного сонмища, впал в… депрессию?

Одно это слово вновь заставило его расхохотаться, но, пока Кусака объяснил Макари понятие депрессии, потратив на это довольно много времени, веселье космодесантника угасло.

Когда Кровавый Топор заговорил, пленник поначалу явно его не понял. Но затем кровожадные глазёнки Макари расширились от потрясения, как будто он только что нашёл ответ на загадку, которая мучила его долгие годы, и грот тявкнул в сторону переводчика один-единственный слог.

— Именно так, — сообщил Кусака, и лицо Хендриксена непонимающе вытянулось.

— Ничего себе новость, — добавила Кассия с не менее озадаченным видом. Однако Фалькс впервые с того момента, как вошла в камеру, ощутила что-то вроде триумфа. Она купила этого Макари в надежде проникнуть в разум его хозяина и узнать его слабые стороны. И теперь эта надежда сбылась. Что бы ни случилось дальше, полученные знания уже окупили всю операцию.

Но Фалькс не из тех, кто долго почивает на лаврах, и прошло всего, наверное, секунды три, прежде чем её сознание подбавило лёгкого беспокойства к ощущению успеха.

— Да уж, — сказала она, продолжая мысль Кассии, а затем высказала вслух собственные соображения: — Но возникает довольно серьёзный вопрос. Если это самое уязвимое место Газгкулла, то почему ты сейчас просто взял и выдал его врагу? У отступления военачальника с Армагеддона уже и так имелось вполне логичное объяснение — так зачем потребовалось раскрывать ещё и правду? Откуда вдруг такое желание сотрудничать?

— Ну, — отозвался Кусака, даже не тратя время на уточнение у пленника, — возможно, вы в курсе, что Макари исчезал на несколько лет после отступления с Армагеддона? На это есть причина.

Мы держали курс на какую-то дыру под названием Голгофа, поскольку некий кугитатор в улье Вулканус считал, что там полно орков, а никаких других идей у нас не нашлось.

И говоря «мы», я имею в виду Газгкулла. В этом странном эпилоге к войне у него почти ничего не осталось. Он подыгрывал шумной корабельной жизни клановых боссов точно так же, как и раньше. Но теперь, когда все собрались вместе на этой убогой шаланде, стало совершенно ясно, насколько он стал от них отличаться. Как тело Газгкулла выросло и другие орки на его фоне казались карликами, так же вырос и его ум, и чем дольше тянулось путешествие, тем он всё больше и больше времени проводил в одиночестве, подальше от всех.

Гротсник, конечно же, сразу набросился на одинокого босса, как помойная гнида на свежую блевотину. Ощущение было такое, словно он старается наверстать всё то время, которое потерял, пока Газгкулл отсутствовал в Вулканусе. Док почти всю дорогу провёл, колдуя над башкой босса, и я был уверен, что он изо всех сил старается вызвать у Пророка нервный срыв.

Головные боли, которые почти перестали его мучить после противостояния у Гадеса, вернулись с ещё большей силой, чем раньше, в сопровождении не менее скверных приступов, чем на Урке. И хотя постоянное присутствие Гротсника лишало меня возможности задавать вопросы, даже наберись я смелости, было ясно, что Газгкулл воспринимает их как ещё одно доказательство того, что боги отвергли его. Более того, я уверен, что док понимал, что творится с Газгкуллом. На мой взгляд, Гротсник считал Газгкулла своим творением и хотел, чтобы тот, погрязнув в сомнениях и безумии, наконец сломался и превратился в личное чудовище дока.

То, что сказал Пуля о возвращении на Армагвидон, на самом деле было всего лишь предложением. Но Гротсник постоянно упирал на его слова во время долгих операций на голове босса, твердя, что это собственный план Газгкулла, раз за разом, пока босс, похоже, и сам не стал так думать. Лично мне эта идея совсем не нравилась, а поддержка Гротсника только ещё больше укрепляла мою ненависть к ней.

Да, верно, Армагвидон притягивал к себе. То необычное священное чувство, которое мы все испытали во время войны, не отпускало тебя, даже если ты грот, и легко понять, почему главарь Смерточерепов так поспешил предложить планету для следующей заварухи. Но я, и особенно та часть меня, которая принадлежала Макари, считали Армагвидон чудовищной тратой сил и времени.

Великое Зелёное заключалось в единстве. В том, чтобы наконец объединить все многочисленные, разбросанные по Галактике очаги орчества и собрать их всех вместе для войны, которая положит конец всем войнам. Иногда я даже задумывался, не стоило ли Газгкуллу бросить свою армию на Армагвидоне ещё в самом начале и сразу же отправиться набирать новую. Я был целиком и полностью уверен, что сейчас дело обстоит именно так. Теперь, когда война осталась позади, настало идеальное время извлечь урок, как не дать себе увязнуть в ней, и начать собирать войско настолько большое, чтобы оно могло наводнять целые планеты, даже не сбавляя хода.

Но вместо этого Газгкулл был почти что готов наскрести ту же самую версию войска, с какой он покинул Урк, и отправиться прямиком туда, где её победили. В то место, над которым комиссар Яррик трудился день и ночь, превращая его в зоганое воплощение той самой коробки, конкретной настолько, что сам Горк не смог бы её открыть с пинка.

Ещё одна война за Армагвидон была для нас самым простым вариантом. Так поступил бы любой другой военачальник. Но Газгкулл — это вам не какой-то там военачальник из прежних. Отчасти его гениальность заключалась в том, что он отвергал идею, будто самый простой, быстрый и убойный вариант всегда самый лучший. Так почему же, подумал я про себя, он согласился на эту чепуху? Всё, что случилось до этого: объединение Урка, массовый исход на «Убивце миров» и второй шанс, который Газгкулл получил, свалив с Армагвидона, — всё это должно пойти прахом только потому, что босс слишком сильно хандрил, чтобы придумать план получше, чем у какого-то хмыря по имени Пуля?

Когда мы подошли к Голгофе, я решил совершить нечто по-настоящему безрассудное. Вещь, немыслимую для грота. Но я начинал чувствовать себя единственным существом на всём корабле, кому не наплевать на богов, поэтому и отважился только ради них. Я собрался сказать Газгкуллу, что он совершает ошибку.

Поверьте, я хотел оставить всё как есть. Дать боссу возможность прийти в себя на Голгофе и самому осознать, что он идёт по пути к повторению катастрофы, от которой мы только-только унесли ноги. Но я не был уверен, что это случится. И решил, что если не высказаться сейчас, то вряд ли мне выдастся ещё один шанс.

Потому что, не забывайте, я был заперт в металлическом ящике с Гротсником, самым, пожалуй, подлым мерзавцем на свете, с кем мне когда-либо не везло встретиться, и он не только затаил на меня огромную злобу, но и даже однажды умудрился меня убить. Я уже засёк его киборков, слоняющихся с ножами по тёмным коридорам корабля, и знал, что рано или поздно один из них найдёт укромный уголок, который я забуду проверить на наличие убийц.

В итоге оказалось, что переживать мне следовало не о Гротснике. Когда я набрался храбрости, чтобы открыть рот, мы стояли на мостике корабля. Был один из тех редких моментов, когда поблизости не мельтешил никто из клановых боссов, а Гротсник на минуту отключился. Газгкулл угрюмо глазел в пространство, и мне показалось, что сейчас неподходящий момент его прерывать. Но с другой стороны, а когда был подходящий?

«Сейчас или никогда», — подумал я и разинул пасть.

— Смехн-унх-снихек-нух, — сказал я ему, правда, от страха у меня вышло писклявее, чем обычно.

— Чего? — ошалело переспросил Газгкулл с таким видом, будто ему только что задал вопрос какой-то гаечный ключ.

— Так ты сказал им тогда на Урке, после объединения. Гротское выражение. «Пока таись, зарежешь завтра».

— Да я понял, — ответил босс скорее озадаченно, чем сердито. — К чему ты это?

— К твоей идее про возвращение на Армагвидон, — сказал я, сглотнув комок.

— И чего с ней? — спросил Газгкулл и посмотрел мне прямо в глаза. Тогда до меня дошло, что до того я ни разу не смотрел ему в глаза и не хочу, чтобы это повторилось. Даже в одном его глазу было столько угрозы, что она могла начисто испарять сталь, не говоря уже о мужестве грота. Но я мысленно шепнул Морку паническую мольбу о помощи и продолжил.

— Ты можешь там победить, — пискнул я, но потом решил сменить курс. — Ты победишь, — поправился я, хотя мы оба поняли, что первая фраза была правильнее. — И когда победишь, то получишь целую планету. Но если ты не станешь туда возвращаться, то сможешь получить миллион планет.

Газгкулл не шевельнул ни единым мускулом и только смотрел на меня, и я решил, что в тот момент он либо уже начал менять своё мнение, либо просто ждал, как далеко я осмелюсь зайти, прежде чем меня прикончить. Но я пересёк черту в любом случае, так что, как кораблю на окраине чёрной дыры, мне оставалось дать полный газ и надеяться на лучшее.

— Когда ты показал мне Великое Зелёное и я сделал знамя, каждая звезда на небе горела зелёным. Целая Галактика под властью орков, а не один только улей Гадес.

Я так пыхтел, что у меня началась гиверпентиляция и мне показалось, что сердце вот-вот разорвётся на части, но тут во мне разгорелся зелёный огонь и как будто выжег изнутри весь страх.

— Босс, одними своими мозгами и кулаками ты сумел заставить шестерых самых упрямых гадов на Урке работать сообща. А тут целая Галактика таких же упрямых гадов, и они только дерутся друг с другом, когда могли бы перекрасить всю её в зелёный, и ты единственный, кто может их объединить. Боги на самом деле верят в тебя, босс. Пуля и Уграк и все остальные парни тоже верят в тебя. Даже я верю в тебя, а я ведь простой жалкий грот. Единственный, кто сейчас не верит в Газгкулла, — это сам Газгкулл.

И только когда я услышал эхо собственного голоса, то понял, что кричу. Но мне всё равно почему-то было не страшно. И, вопреки всем моим опасениям, Газгкулл задумался над моими словами. Двигал челюстью, как будто пережёвывал эту мысль. Потом у него в голове всё устаканилось, и он снова взглянул на меня. Теперь его глаз смотрел не так кровожадно, что показалось мне хорошим знаком.

— Ну да, — сказал босс. — Ты прав.

— Серьёзно? — переспросил я, потому что не ожидал, что всё получится так просто.

— Ну да. Да это и так ясно. Должно быть, я перестал верить в себя… или ты начал верить в себя слишком сильно… Макари. — Тут Газгкулл выпрямился во весь рост, задев головой потолок мостика, и стал точной копией фигуры из конца того видения, о котором я ему только что напомнил. Только на этот раз он выглядел и вполовину не таким дружелюбным. И ко мне сразу вернулся весь страх. — В общем, как ты любишь говорить, если даже такая растёртая башмаком сопля, как ты, считает, будто может мне указывать, что делать, значит, что-то пошло не так.

Затем он сделал шаг вперёд и не торопясь наклонился, его голова опускалась вниз, словно зелёная гора, пока не оказалась всего в паре клыков от моей.

— Так ведь? — уточнил он тихо и ласково, словно прошелестел пепел на пожарище, но от его могучего дыхания меня всё равно чуть не сбило с ног.

— Ага, — подтвердил я, потому что спорить с ним сейчас не казалось мне разумным решением.

— Однако иногда такие твои разговоры бывают полезными.

— Правда?

— Правда. Ты напомнил мне, что настоящий орк не слушает советы гротов. Настоящий орк, Макари, — а я самый что ни на есть настоящий, — не слушает даже советы богов. И ничьи вообще, кроме своих собственных. Ты, — сказал он и, выставив палец, коснулся моей дрожащей груди. — Ты — ошибка. Слабость, которую я принял за силу. Но отныне никаких ошибок больше не будет. Будет только сила. Передай Горку и Морку, что я справлюсь без них, — произнёс Газгкулл с самой безрадостной улыбкой, которую я когда-либо видел, и взял меня большим и указательным пальцами за голову. А потом сжал. И с влажным хлопком, с каким лопается голова у грота, кончилась моя вторая жизнь.

ДОПРОС IX

— И что, и всё закончилось? — спросила Фалькс через некоторое время, не зная, что ещё сказать.

— По крайней мере, на долгое время, — без тени шутки ответил Кусака. — Макари сказал мне, что если вам охота узнать, что случилось на Голгофе, то можете пойти и спросить у Яррика.

— Ну уж нет, — отказалась Фалькс. — Этот человек целиком и полностью заслуживает своего звания героя Империума, но в то же время он, наверное, самый чопорный и самодовольный зануда, с каким мне довелось иметь несчастье сидеть рядом за одним столом.

Краем глаза Фалькс заметила, как у Кассии отвисла челюсть. Для неё, выросшей в штрафном полку Милитарума, Яррик был почти таким же важным персонажем, как сам Император. Только теперь девушка жила в мире Фалькс. И госпожа лорд-инквизитор считала, что если уж ты считаешь своим долгом понимать ксеносов, то неплохо бы для начала научиться реалистично относиться к людям.

— Значит, ты его видела? — спросил Кусака, безуспешно делая вид, что ему это неинтересно.

— Да, дважды.

— И он… много рассказывал про Газгкулла?

Обдумывая ответ, Фалькс фыркнула с некоторой долей веселья.

— Тебя интересует, считает ли Яррик Газгкулла своим гродом? Ну, что тут сказать. Могу с уверенностью подтвердить, что он ненавидит его всеми фибрами своей души.

Когда Кусака передал её слова гроту, того услышанное, похоже, вполне удовлетворило.

— Хватит о Яррике, — раздражённо прервал их Хендриксен, поскольку он тоже встречался с легендарным комиссаром и придерживался мнения ещё более категоричного, чем у Фалькс. — Ты вернулся снова?

Фалькс, честно говоря, поразилась. Пока пленник излагал подробности о разборках Газгкулла на Урке, брат Хендриксен, как мог, выражал своё пренебрежение к самой истории и её рассказчику. Однако теперь, когда история Макари приобрела характер саги о перерождениях, мало чем отличаясь от ещё более диковинных сказаний, какие вспоминают у жаровен с психотропными травами в шаманских пещерах Фенриса, рунический жрец увлёкся заметно сильнее.

— Он же здесь, в комнате, — язвительно заметил Кусака, не упустив шанса поддразнить старого Волка. — Так что, думаю, да, в какой-то момент он должен был вернуться.

— Ты прекрасно понял, о чём я спрашиваю, — предостерёг астартес, и Кусака решил не испытывать судьбу.

В конце концов Газгкулл передумал. Я знал, что он передумает. Но не в том смысле, что босс смирился. А в смысле, он решил, что хочет вернуть меня. Но это не имело никакого отношения ни к вере, ни к Великому Зелёному. Он просто решил, что я буду полезным инструментом — или даже просто хотел заткнуть парням рты, потому что они всё время спрашивали, куда делся его старый добрый махальщик флагом.

В первый раз это случилось в разгар какой-то драки. И вам легче будет понять своими хрупкими черепушками, чем когда я вернулся в прошлый раз, потому что здесь не будет ничего про жизнь обычного грота вначале. Только что я был просто идеей среди кучи грибов или чего-то ещё, никому не мешал, а в следующую секунду я вдруг оказываюсь в траншее и трясущимися руками целюсь из ржавой бластухи поверх бруствера.

Я споткнулся и упал со стрелковой ступени, потому что оказалось, что у этого Макари в какой-то момент оторвало ногу и её заменили деревяшкой, а я был к этому не готов. Но только я поднялся и попытался снова взобраться на ступень, чтобы выглянуть за край траншеи, как с красно-чёрных небес опустилась чья-то рука и выхватила у меня бластуху.

— …тогда я верну его, если это заткнёт тебе пасть! — прогремел Газгкулл откуда-то сверху. Потому что это была его лапища, и секунду спустя она опустилась обратно и сунула мне в руки то старое потёртое знамя.

В общем, я сказал, что это было то старое знамя, но здесь вот какая интересная штука. Во время прошлой войны знамя перехватило немало пуль, которые должны были попасть в меня, и одной из моих немногих официальных обязанностей было каждый раз ставить на него заплатки и перекрашивать. К тому времени, как мы покинули Армагвидон, полотнище уже наполовину состояло из лоскутов, и я столько раз переделывал изображение, что, кажется, случайно стал хорошим художником. Хотя мне так и не удалось правильно передать выражение лица Пророка.

Однако теперь, судя по всему, знамя изуродовали так сильно, что на нём не осталось не только изначальной жести, но даже и моих заплаток. И вообще, теперь оно стало в три раза больше, а рисунок на нём был просто позорищем. Газгкулл выглядел как какой-то… никудышный гаргант, и тот, кто его изобразил, совсем не умел рисовать руки. Времени явно прошло очень-очень много. Но меня больше беспокоил тот факт, что кто-то другой пользовался моим знаменем!

Видимо, тот орк, что лежал лицом вниз на дне траншеи со свежей дырой в голове, решил я, когда гигантская рука схватила меня за плечо и развернула лицом к великану и толпе орков вокруг. Мёртвый орк носил нелепую шляпу, малость похожую на те, что мы видели у человеческих треповедников на Армагвидоне, и теперь она валялась среди битого камня рядом с его расколотой башкой. Я подумал, не пытался ли Газгкулл изобрести орочью версию такого треповедника, и мне стало неловко за труп.

— Вот. Макари, — раздражённо объявил Газгкулл, и в том месте, где его рука лежала на моём плече, коротко пшикнуло, оставив отметину ладони. Но она показалась мне какой-то… неискренней. Почти без боли. — Доволен? — прорычал босс. — Ты получил своего «правильного махальщика». И считай, тебе повезло, что я просто не прибил тебя за то, что спрашиваешь в миллионный раз. А теперь заткнулся и взял эту развалину!

— Здоров, Макари! — кивнул мне Пуля, потому что именно ему выговаривал Газгкулл. Тот Смерточереп, который был молодым, когда его повысили до главы клана над трупом Дрегмека, теперь выглядел о-очень старым. Он всегда отличался немалым ростом, но сейчас стал, наверное, ещё раза в полтора выше, и, хотя когда-то был тощим, как щепка, живот у него наконец-то начал завидовать плечам. Пуля всегда хорошо ко мне относился. Обращался как с грязью, само собой. Но в правильном смысле.

— Скучал по тебе, — сказал он, отчего я скорчил такую гримасу, что тот поспешил прибавить: — Мелкий ты говнюк.

Часть орков рядом с Пулей показалась мне знакомой, часть — не совсем. Среди них возвышался Уграк, одетый в такую гигаброню, что я уже решил, будто его засунули в дред, пока не разглядел два корявых глаза, косящие на меня с двух разных этажей шлема-горшка. Ещё я заметил Шазфрага, который выглядел так, словно его несколько раз взорвали и собрали заново, и Грудболга — он уже был древним на Урке, а теперь стоял с таким видом, будто пролежал в болоте миллион лет и его это крайне взбесило. Я не увидел там Сназдакки, и Гнерала Стратергума тоже в траншее не оказалось, но зато нашёлся гораздо более молодой орк, кажется, одетый в его военную форму.

— С генералом произошёл несчастный случай, — с прискорбием сообщил Кусака и почтил его память, карикатурным жестом прижав к груди свою заплесневелую фуражку. — Но, к счастью, его заменил амбициозный молодой офицер, ещё лучше разбирающийся в искусстве ведения боя. Не кто иной, как… Полковник Тактикус, — добавил он таким тоном, будто кому-то в комнате это имя могло что-то говорить, — только что вернувшийся после долгой и изощрённой борьбы с блестящим противником, в которой он научился…

Кровавый Топор продолжал трепаться, но Макари уже давно замолчал и выглядел смущённым, раздражённым и слегка встревоженным одновременно.

— Кусака, — терпеливо позвала Фалькс.

— М-м?

— Никому не интересно, — сказала она в тот самый момент, как Макари гавкнул на орка, и Фалькс была готова поспорить, что с его языка сорвались ровно те же слова. Кусака сконфуженно откашлялся.

— Извините, — с трудом протолкнул он сквозь зубы явно чуждое для орка слово. — Я просто очень уважал его, вот и всё. Это фишка Кровавых Топоров.

В общем, дальше осматриваться было некогда. Газгкулл отдал приказ — и явно не ради забавы. После разговора со мной Пуля, не теряя времени, вскинул голову и проревел вдоль траншеи сигнал к атаке, после чего вскочил на бруствер с проворством, которого все прожитые годы и лишние банки тушёнки явно не уменьшили. На лету он подхватил меня и воткнул в битый камень по ту сторону траншеи, откуда я, с чересчур громадным знаменем в руках, увидел самую большую войну в своей жизни.

Перед нами возвышался город, такой здоровенный, что я поначалу принял его за гору. Честно говоря, даже сразу за кучу гор. А перед ним, на широкой равнине, густо поросшей мелкой зелёной травой, боевые машины крушили друг друга в пух и прах с таким размахом, что самая смешная байка о том рывке Газгкулла на юг показалась бы скучной. При таких масштабах до меня только через пару секунд дошло, что равнина покрыта отнюдь не травой. Это были орки, вот что это было. Столько, сколько я в жизни не видел.

Побоище было таким огромным, таким… убойным, что я не отвёл от него взгляда, даже когда краем глаза заметил, как слева чапают вперёд громадные башмаки Газгкулла. Он даже не заговорил со мной после того, как вернул, и, кажется, уже забыл про меня, поэтому я решил, что тоже не обязан обращать на него внимание. В конце концов, он ведь меня ещё и убил.

Но, с другой стороны, не то чтобы он не имел права убивать меня. И оно бы того стоило, если бы он в конце концов вспомнил наш разговор и передумал насчёт Армагвидона. Окидывая взглядом эту большущую драку, я поддался одной из своих самых не-гротских привычек — и понадеялся. Может, это оно и есть? Может, это и есть начало Большого дела, на которое я пытался его вдохновить: первый могучий шаг по дороге буйного разгула, который утопит Галактику в зелёном? Творящееся вокруг явно тянуло на грандиозность.

А потом я почувствовал запах серы. И не только серы. Горючки, и сточных вод, и гари, и тухлятины, и горячих камней… Этот нос приставлен Морком не ради украшения, знаете ли. Обоняние — лучшее из чувств гротов, мы никогда не забываем запахи мест. Нос помнит. И тогда нос вспомнил, что я уже бывал здесь раньше. Город перед нами назывался Вулканус, то место, где я начал свою вторую жизнь, только теперь с кучей новых укреплений. А планета — Горком проклятый Армагвидон. Опять.

Этот тупой громила всё-таки вернулся. И если он хочет, чтобы я махал этой его палкой, пока он спускает в нужник своё предназначение, то ну его к сквигам.

И вообще, он ведь даже не хотел меня возвращать. Он призвал меня только для того, чтобы заткнуть Пуле рот. И, поразмыслив, я понял, что он, наверное, говорил… саркастически, это подходящее слово? «Так и быть, — сказал он Пуле. — Хочешь, чтобы Макари вернулся? Тебе так важен какой-то грот с палкой в руках? Ладно, вот те грот». Единственное, воля Газгкулла оказалась настолько сильна, что он заставил кого-то появиться на свет, даже просто сказав то, чего не имел в виду.

Я смотрел на эту большую, бессмысленную драку и на спину Газгкулла, тяжко шагающего в бой, и понимал, что я случайность. Просто походя сказанная реплика в разговоре, о котором босс уже забыл. Понимаю, не дело для грота так хорошо думать о себе, но я всё-таки не какая-то ерунда.

Помните, все говорили, что я везучий? Так вот, везение никуда не делось. Но это не значит, что пули не могли в меня попасть. Просто раньше я не хотел, чтобы они попадали, а они, как правило, слушались. Сейчас это чувство… защищёнства перестало меня так уж заботить. Даже наоборот. А учитывая настоящий ураган пуль, который бил в сторону орочьих порядков, теперь, когда атака началась, поймать ту удачу, на которую я рассчитывал, оказалось совсем несложно.

На самом деле всего в паре-тройке шагов от меня в мёртвого орка шлёпала хорошенькая такая очередь — видимо, какой-то стрелок бил на упреждение. Я решил ему помочь. Последнее, что я услышал: звонкие удары, с которыми на знамени прибавилась куча новых дырок, и влажный треск, с которым дырок прибавилось и у меня. Я умер ещё до того, как упал на землю.

— Как думаешь, Газгкулл догадался, что это был настоящий ты? — спросила Фалькс.

— Макари думает, что догадался Пуля, — уточнил Кусака. — И видимо, рассказал Газгкуллу, учитывая то, что произошло после.

— То есть всё повторилось? — предположила Фалькс, изогнув бровь.

— О да! — ответил Кусака, а Макари тем временем выставил здоровую руку и обе ноги и, бормоча под нос, принялся загибать пальцы. Сбиваясь со счёта и дважды начиная сначала, грот в итоге отказался от попыток, пожав плечами, и Кусака передал этот жест Фалькс, резюмировав: — Много раз.

— Но если у Газгкулла была в тебе какая-то нужда и он тебя призывал, — спросила Кассия, кусая губу и пытаясь разобраться в убогом моральном мире грота, — разве ты не оскорблял Горка и Морка, каждый раз увиливая?

— Не-а, — последовал перевод ответа. — Только Газгкулла. Вряд ли он знал, чего хотели боги в те дни. Да и вряд ли его это волновало.

— И всё же, — продолжила Кассия, и в её голосе послышалось что-то от суровой выучки бывшего штрафника, — он отдал тебе приказ.

Когда Кусака перевёл, Макари рассмеялся.

— Ты правда не понимаешь, кто такие гроты, так ведь, большой человек? Вспомни, что я говорил ранее — о том, что для грота нет ничего плохого в том, чтобы пытаться сбежать от хозяина, поскольку это значит, что орк должен доказать своё право на власть, не давая ему сбежать. Так что этим я и занимался.

Далее Макари пустился в пересказ, похоже, бесконечной и всё более изобретательной серии призывов со стороны Газгкулла, за которыми почти сразу следовали не менее изобретательные смерти Макари. И судя по тому, как гретчин рассказывал о них, создавалось впечатление, что каждый раз, когда знаменосец и босс встречались — пусть и ненадолго, — орочий военачальник впадал во всё большее уныние. Становилось ясно, что беспокойство, снедавшее Газгкулла во время осады улья Гадес, так его и не оставило. Боги (или какой бы там аспект своего безумия он ни принимал за их голоса, благочестиво поправила себя Фалькс) хранили молчание внутри его изуродованного черепа. И когда война за Армагеддон достигла своего апокалиптического пата, кажется, Газгкуллом вновь овладела прежняя слабость. Фалькс решила, что в эту сторону стоит углубиться немного дальше.

— Если ход сражений, который я логически вывожу из этих… психически нездоровых сценок, верен, — сказала она, прервав Кусаку посреди рассказа, описывающего, как Макари забивает себя до смерти гаечным ключом, — то мы сейчас приближаемся к тому моменту, когда Газгкулла в последний раз видели на Армагеддоне. И я предполагаю, что Макари может кое-что знать о том, почему его босс покинул планету.

Когда переводчик передал её слова пленнику, Макари сначала молчал, поджав губы. В свете медленно покачивающейся лампочки его глаза то появлялись, то исчезали в тени, то словно вспыхивая от ярости, то мрачнея от сожалений. И снова инквизитора вывела из себя тщетность попытки угадать чувства грота по лицу, способному отражать лишь вариации на тему злобы. В конце концов, однако, Макари расплылся в зловещей ухмылке.

— Да, — ответил Кусака, — он говорит, что знает.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПРОЗРЕНИЕ ГАЗГКУЛЛА

— Я не собираюсь извиняться, — сказал Газгкулл, сердито пялясь на меня с неба такого красного цвета, какого я в жизни не видел.

— Я не собираюсь извиняться, — повторил он, убирая руку с моего плеча и выпрямляясь во весь рост, — потому что не буду извиняться никогда и ни перед кем. Ни перед орком. Ни перед самими богами. И уж точно не перед каким-то там гротом — каким бы изворотливым и бесящим гадёнышем он ни был.

Густая пелена дыма окутала босса, скрыв его из виду, а затем вспыхнула изнутри зловещим светом, когда пушка, прикреплённая к его клешне, пальнула по какой-то цели, невидимой в сумраке. Но звука я не услышал, или, по крайней мере, не обратил на него внимания, потому что каждый нерв в моём теле вопил от боли в том месте, где босс прикоснулся ко мне. На этот раз у меня было такое ощущение, будто его ладонь прожгла мне плечо до костей, и всё, что я мог сделать, — это не выронить знамя, которое, как оказалось, было зажато у меня в левой руке.

Но когда боль начала стихать, перейдя в ноющие, приглушённые спазмы, я задумался о том, что босс только что сказал мне. Начнём с того, что это был вообще первый раз с тех пор, как он убил меня, — первый раз за всю эту нелепую кампанию, — когда босс обратился напрямую ко мне. «Изворотливый и бесящий гадёныш», — сказал он. Я не тщеславный, потому что гроту не к лицу таким быть. Однако против лести никто ничего не имеет, а это была действительно высокая похвала. Моим первым порывом, когда я очнулся, было найти пулю, у которой можно встать на пути, но если босс собрался так со мной поговорить, то, подумал я, возможно, стоит его послушать. И к тому же на этот раз в нём что-то изменилось, но я никак не мог уловить что. Он просто выглядел как-то более… собой.

— Горк спусти с тебя шкуру, Макари, — выругался Газгкулл, роняя слова, как булыжники, когда дым рассеялся, и перезарядил пушку. — Ну и задал ты мне головную боль, да уж. Но когда болит голова, я лучше всего соображаю. И вот, Макари, я тут подумал. Иди за мной.

С шипением и лязгом поршней Газгкулл повернулся и начал тяжело подниматься по крутому склону из битого камня в том направлении, куда только что стрелял. Только это оказались не камни, как я заметил, когда глянул под ноги, чтобы карабкаться следом, — это были мелкие кусочки брони, которую взрывали столько раз, что она превратилась почти что в гравий. И когда мой разум освоился в своём новом убежище, я услышал множество криков, отовсюду. И мно-ожество взрывов.

— И так же, как не собираюсь извиняться, — объяснил босс, поднимаясь по склону и вздымая целые барханы из битого металла и керамита, — я не скажу, что ошибся. Я не ошибся, убив тебя. И я не ошибся, вернувшись на эту планету.

Опираясь на древко для равновесия и тяжело дыша, я прыгал по маленьким площадкам из выровненной осыпи, которые оставляли его башмаки, пока не оказался на вершине рядом с ним. Дым вернулся и заволок всё, что находилось выше пояса Газгкулла. Но я слышал, как он глубоко вдыхает где-то наверху, словно наслаждаясь чем-то. Как будто видит что-то, чего не видно мне. Потом он выдохнул, долго и ровно.

— Чувствуешь запах, Макари? — спросил он.

Я чувствовал. Пахло проклятым Армагвидоном. Но сейчас было не время для остроумных ответов, поэтому я прикусил язык и уселся на расколотый шлем какого-то клювастика возле его правого башмака.

— Ты видишь это, Макари? Что я здесь совершил?

Конечно, я ничего не увидел — из-за дыма. Но потом ветер снова разогнал его, и с вершины того хребта я увидел самое прекрасное и ужасное зрелище.

Войну. Но написанную самыми большущими буквами, какие только можно найти. Мегавойну. Священную войну — отголосок той идеальной древней резни, ради которой, как знает в глубине души каждый орк, он и создан. Машины, такие огромные, что двигались подобно заоблачным великанам, вспарывая друг дружке брюхо в фонтанах искр. Море тел — орочьих и человеческих, живых и мёртвых, — плещущее по идеальному ландшафту из траншей, воронок и битого камня.

Когда я оторвал взгляд от этой божественно прекрасной катастрофы и посмотрел на возвышающегося надо мной её творца, перед моим взором носились стаи самолётов — наших или вражеских, это не имело значения, — кружась такими плотными косяками, что сами могли стать дымом, и взрываясь внезапными яркими сгустками смерти. Мои глаза поднимались всё выше и выше сквозь этот вихрь огня и стали, пока не остановились на голове Пророка — могучем, тёмно-зелёном и непоколебимом центре и венце всего этого.

Его голова была откинута назад, единственный глаз в восторге закрыт, а жёсткие ноздри широко раздуты, словно он позволял каждому органу чувств по очереди насладиться свершённым. Но потом я сообразил, что это не ветер разогнал пелену. Это Газгкулл втянул в себя дым, чтобы я мог увидеть. Он вобрал в себя всё: уничтожение, ярость и разгром, всю волю и неистовство двух межзвёздных империй — просто взял и, чёрт возьми, затянулся всем этим.

В его раздутой груди скопилось столько дыма, что им можно было бы задушить целую ораву гротов, и пока он держал его внутри, облака над боссом начали озаряться светом. В этом сиянии двигались какие-то силуэты: огромные тени наплывали друг на друга и сталкивались, разбрызгивая тьму. Звездолёты, дошло до меня. Громадные штуки, раздирающие друг друга в хлам в сражении, по сравнению с которым происходящее здесь, внизу, казалось какой-то мелочью. В сражении настолько масштабном, что мы видели его только как тени, отбрасываемые светом его собственной ярости.

Газгкулл всё ещё вдыхал, как будто свободное место у него внутри вообще не заканчивалось. И пока он вдыхал, пятно света прямо над его головой становилось всё ярче и ярче. Как будто что-то приближалось.

— Вот это священно, Макари, — произнёс Газгкулл, когда свет стал таким ярким, что на него было больно смотреть. И, клянусь Морком, губы босса не пошевелились, хотя я услышал его слова так отчётливо, как будто они прозвучали у меня в голове.

Когда свет померк, его глаз был открыт и смотрел прямо на меня. А рядом с ним, мчась вниз оттуда, где пробил небосвод, летел зогански здоровенный камень. Камень, утыканный пушками, и те палили на лету во все стороны просто ради удовольствия пострелять. Когда камень пролетел половину пути от неба, пучок ракет — размером, должно быть, с город — полыхнул у него из задницы, и он помчался к земле ещё быстрее. Я вскинул знамя так высоко, как только мог, и, не в силах удержаться, завопил во всю мощь своих хиленьких лёгких от такой красоты.

Но я так и не увидел, как камень упал. Потому что Газгкулл ухмыльнулся — его улыбка была широченной, как у Горка, — и между его клыков повалил обратно весь тот дым, только ещё гуще и злее, чем прежде, и заволок всё вокруг.

— Пахнет и правда отлично, да? — спросил Газгкулл, и мне пришлось согласиться. Потому что действительно пахло отлично. И да, это по-прежнему был запах Армагвидона, уже мне знакомый. Тот самый запах, из-за которого я решил свалить в начале войны. Но теперь он изменился. Стал богаче. В нём появилась целая гамма новых ароматов — все притирания и зелья, которыми сотни разных орав клювастых обмазывают свои доспехи, а также вся кровь и внутренности, которые остаются после того, как эти доспехи разбивают. Пот и ужас людей-солдат со всей Галактики и странные элементы, сварганенные в реакторах мековских гигаорудий. Грандиозный букет.

— Тогда пошли, — велел Газгкулл, и в сиянии, наверное от того места, где камень шмякнулся об землю, я увидел, как его силуэт бредёт вниз по другой стороне хребта.

— Кого мы атакуем? — спросил я, решив, что сейчас можно задать вопрос.

— Никого, — просто ответил босс. — Мы уходим.

Такого поворота я не ожидал.

— Но мы же вроде ещё не победили? — заметил я, удивившись, какое огорчение вдруг вызвала у меня мысль об уходе.

— Ещё нет, — согласился Газгкулл. — Но победим, не сомневайся. Только нам с тобой здесь больше делать нечего.

И пока мы шагали через поле боя в дыму, босс объяснял. И вот что странно: я же видел с вершины хребта, как здесь сражались миллионы, однако мы, как-то так получалось, натыкались только на трупы, как будто все остальные убирались с дороги, чтобы мы могли спокойно поговорить.

По словам Пророка, он затеял весьма масштабную войну, и людям пришлось перебрасывать войска с такого большого куска космоса, что даже свету звёзд требовалась тысяча лет, чтобы его пересечь. Мясорубке, в которую Газгкулл превратил планету, скармливали этих жалких человечишек целыми мирами, а ещё в неё уходило столько стали, что пришлось опустошать шахты целых звёздных систем. Здесь сражались много-много-пять разных орав клювастых, шесть великих орав человеческих гаргантов и не меньше много-семи флотов этих громадных остроносых звездолётов.

А всё началось даже не с орков. Само собой, босс завалился сюда с целой ордой. Но в отличие от первого вторжения, когда война понемногу её стачивала, на этот раз его силы удваивались с каждым годом. Орки стекались сюда из дальних миров точно так же, как они стекались на Урк с внешних планет, сказал Газгкулл, потому что почуяли зов. Поняли, что здесь что-то происходит. Что-то особенное. Они не знали точно, что именно, но как магнит тянет к железу, так и их тянуло сюда.

И, похоже, драка шла не только здесь. Учитывая, как много людей оказалось втянуто в большую заваруху, множество планет по соседству только и ждали хорошего пинка, и до Газгкулла уже доходили вести о массовых вторжениях, отколовшихся от его собственного, и вели войска орки, которых он никогда даже не встречал, но они отправлялись в бой и разносили всё вдребезги с его именем на устах.

— Макари, ты хотел, чтобы я объединил орков. Теперь ты видишь? Именно это я и сделал. И я объединил их, просто всю дорогу сражаясь. Сражаясь здесь, как и обещал.

Он на секунду остановился, так что я чуть не врезался ему в ноги, и, обернувшись, нацелил в меня палец. Тогда я не смог разглядеть его лица, только огонёк металлического глаза в дыму, и, когда босс заговорил снова, его холодный и твёрдый голос, казалось, заставил весь остальной мир замолчать.

— Так что никогда больше не сомневайся во мне. Никогда. Да, я не торопился. Мы оба знаем, что у меня были… заскоки. Но я отыскал лучший путь — путь богов, — и он привёл меня сюда. Таков и был план. С самого начала. И это правда, потому что я так сказал.

И он зашагал дальше.

Сам я помню всё слегка по-другому. Но думаю, что вы понимаете — даже лучше, чем готовы признать, — что в понятие правды умещается больше, чем что-то одно. И когда Газгкулл придерживается какого-то мнения, другим правдам приходится просто подвинуться и освободить ему место, верно? Точно так же, как Пророк шёл к Ржавому Шипу, придерживая мозги и сражаясь по пути со всеми теми зверями, так и здесь он планировал всё с самого начала. Вот так оно и получилось.

Прошагав некоторое время молча, мы остановились в том месте, где, по словам Газгкулла, нам полагалось ждать. Камень, как он объяснил мне, служил просто забавным прикрытием нашего бегства — отвлекающим манёвром, чтобы Яррик, который не горел желанием упустить босса во второй раз, оказался слишком занят и не заметил, как один орочий корабль свалит из боя на орбите. По его словам, боссы кланов уже улетели, наконец-то отправившись на собственные войны, и мне оставалось только надеяться, что Гротснику оказана такая же честь. Сейчас на Армагвидоне были только мы, по крайней мере из тех орков, кого я знал, и через некоторое время машины меков унесут нас в космос.

Газгкулл стоял и размышлял о всяких священных вещах — такая у него привычка, когда приходится ждать, — а я устроился поудобнее на каком-то мёртвом человеке, у которого было не слишком много мокрых мест. Вокруг стояла зловещая тишина, поскольку линия фронта сместилась после падения камня. Каждые пару-тройку секунд где-то в сумраке кричал умирающий человек, но, честно говоря, это действовало как-то даже успокаивающе. Это было одно из тех… дружеских молчаний.

Но, оглядываясь назад, я был готов поклясться, что Газгкулл собирался с духом, чтобы сказать мне что-то ещё, но передумал. А поскольку родился я дерзким гадёнышем и много раз умирал точно таким же, я не утерпел.

— Босс?

— Ну? — ответил он таким тоном, что стало ясно: слова мне лучше подбирать очень осторожно.

— Ты говорил, что не будешь извиняться и что не ошибся, убив меня и явившись сюда, но что ты думал обо всём этом…

— Я всё сказал.

— Да, но это прозвучало как… Ну… Мне показалось, что среди тех твоих мыслей могло затесаться что-то ещё, чего ты пока не сказал.

Газгкулл долго смотрел на меня, но в его взгляде было больше любопытства, чем злости.

— Не представляю, о чём Морк думал, когда создавал тебя, грот, — сказал он наконец, потирая ладонью пластину на голове. — Но сделал он ту ещё штучку.

Босс вздохнул, затем подошёл прямо ко мне и заговорил.

— Это всё из-за головы, понял? Боли всё усиливались, и, как бы Гротсник ни старался, легче мне, похоже, не становилось.

«Вот ведь странно», — подумал я про себя.

— Я решил, что, может быть, мне станет лучше, когда мы приземлимся сюда. И так оно и вышло, на какое-то время. Но потом боли снова усилились. Помнишь, как несколько месяцев назад ты забил себя до смерти гаечным ключом?

— Ага, — отозвался я, почёсывая лицо, чтобы он не заметил, как я ухмыляюсь.

— Ты меня разозлил, Макари. По-настоящему разозлил. У меня случился припадок прямо на глазах у всех боссов, и мне пришлось затеять драку с одним из них, чтобы скрыть это. Я, конечно, победил. И никто не обиделся. Но я чуть не влип. И это заставило меня задуматься о том, почему у меня болит голова.

— Из-за богов, босс?

— Да, Макари. Из-за богов. Они говорили со мной всё это время, а я думал, что они молчат. Они говорили со мной, пиная меня по башке. Зачем я пинаю кого-нибудь по башке?

— Чтобы он тебя слушался.

— Верно. Так что я в итоге послушался. И наконец всё обрело смысл… — Газгкулл посмотрел вверх, на клубящийся в тишине дым, и снова вздохнул. — Боги видели, чего я добился здесь в прошлый раз. Они видели Голгофу и видели всё вот это. Они посмотрели и увидели, что это хорошо. Но им стало невтерпёж, Макари. Как стало мне, когда я смотрел с балкона на ту драку на Урке. Когда до меня дошло, насколько… больше она могла бы быть.

Затем он повёл вокруг себя клешнёй, оставляя маленькие завихрения там, где дым цеплялся за острые части.

— Оказывается, хорошего бывает слишком много. А ты только что сам видел, насколько это хорошо. Но лучше оно уже не станет. Это как запертая в кубышке молния, которая не сможет стать больше. То, что происходит здесь… должно происходить везде. И вот этим мы теперь и займёмся.

Я кивнул, потому что босс так и не сказал того, чего, как я знал, он изо всех сил старается не сказать, но ему осталось совсем чуть-чуть.

— И… ну. В общем, Макари, я не хочу сказать, что извиняюсь, — повторил он в пятый раз, — или что ошибся, — повторил он тоже в пятый раз, после чего взревел от досады: — Да ради Горка, Морка и самого Великого Зелёного, клянусь, ты и в самом деле самый везучий грот, который когда-либо вылезал из родильной дыры, что я даже просто раздумываю сказать тебе это, но…

Подходя всё ближе и ближе к заветным словам, он скорчил гримасу, как обычный орк скривился бы при мысли о том, что ему предстоит оказаться под ножом у Гротсника, но с каждым шагом босс продвигался всё медленнее и медленнее.

— Ты…

Но дальше он не продвинулся. Потому что послышались рокот, скрежет и лязг, и мы оба обернулись как раз в тот момент, чтобы увидеть большую тень, с трудом ползущую сквозь дым. Это оказался человеческий танк, совершенно раздолбанный, с кучей пробоин от снарядов, и половина гусеницы у него сбилась с катков. Танк застал нас врасплох: я-то думал, что все армии к этому времени уже ушли. Но, с другой стороны, я полагаю, что Горк и Морк порой могут быть весьма изобретательны, когда им действительно нужно донести свою мысль. Башня повернулась с таким звуком, какой издаёт сморчок, когда в него тычут сверлом, откуда-то изнутри раздался глухой стук, и танк выстрелил.

Газгкулл сделал растерянное лицо и опустил глаза на дыру в броне, прямо над тем местом, где располагаются кишки.

— Они меня подстрелили, — заметил он так, будто этого просто не могло быть.

— Ты в порядке, босс? — спросил я, а танк просто стоял на месте, как будто не знал, что делать дальше.

— О да, — ответил Газгкулл. — Броню нужно будет подлатать. Но вряд ли вошло внутрь. Я всегда говорил, что у меня самое крепкое нутро в округе. — Он потыкал кончиком клешни в дыру и заглянул себе под грудь. — Ха! А снаряд даже не взорвался…

И тут снаряд взорвался. Из дыры в доспехах ударил фонтан крови и осколков, и Пророк Горка и Морка опрокинулся навзничь. Затем в тишине раздался скрежет: на башне танка откинулся люк, и оттуда выглянул человек с таким удивлённым выражением лица, что мне показалось, у него сейчас глаза выскочат. Человек завопил в танк, видимо требуя, чтобы заряжали второй, и я услышал лихорадочные крики изнутри, даже когда люк захлопнулся.

Я подскочил к тому месту у разбитых доспехов, распластавшихся по равнине, где лежала голова Газгкулла, и понял, что понятия не имею, что делать. Босс не умер — всё-таки это был всего лишь танковый снаряд, а он был Газгкуллом, — но вырубился на пару минут, и его так раскурочило, что на восстановление ушло бы несколько часов. Проблема заключалась в том, что у нас не было даже пары минут до второго выстрела. Я почти пожалел, что с нами нет Гротсника. Он, по крайней мере, знал бы, как с этим разобраться. Но потом моя подлая головушка заработала, и ответ нашёлся.

— Всё, разобрался, босс, — доложил я примерно минуту спустя, смахнув с руки незамеченные остатки запёкшейся крови, и снова взялся за знамя, которое прислонил к грудной клетке Газгкулла, когда уходил.

— Чего? — спросил он, ещё не очухавшись как следует и с трудом щуря на меня глаза.

— Да плёвое дело. Людей в танке было слышно, даже когда люк закрыли, и я понял, что на это должна быть причина. А потом вспомнил, сколько на нём дырок, и решил, что хотя бы в одну-то из них грот пролезет. И пролез!

Я ухмыльнулся и в отражении металлического глаза Пророка увидел клочки мяса, застрявшие у меня между острыми зубёшками.

— Дальше всё пошло как по маслу, босс. Жаль, ты не видел их лица.

— Ладно, — отозвался Газгкулл и сделал глубокий, прерывистый вдох, после чего стиснул зубы и сел. — Ладно… — повторил он, и я увидел, что босс смотрит в небо, где, наверное, и сидели боги. — Я вас понял. Я скажу. Макари?

— Да, босс?

— Ты был прав. Боги хотят, чтобы я объединил орков. Вот, я сказал. А теперь идём и перекрасим звёзды в зелёный.

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

ДОПРОС X

Макари неубедительно попытался сделать вид, что история, которую от него ждали, на втором исходе Газгкулла с Армагеддона и заканчивается. Однако никто из присутствующих, и в особенности брат Хендриксен, на его уловку не поддался.

Так что грот ещё какое-то время рассказывал дальше, коснувшись погони Яррика, битвы в Заливе Привидений и присвоения Газгкуллом целой космической армады военного диктатора Ургока. Всё повествование представляло собой нескончаемый перечень драк — этот мерзавец и его проклятый Троном переводчик, вспоминая их с неиссякаемым наслаждением, просто задыхались от восторга.

Однако к тому времени, когда все выдержали шесть часов Октарианской войны, в ходе которой Газгкулл победил в одном бою, кажется, нескончаемую череду всё более крупных тиранидских тварей, Фалькс начала сдавать. Допрос продолжался уже двадцать второй час подряд, они не прерывались с момента смерти Ксоталя, и в конце концов потребовался мысленный толчок от Кассии, чтобы Фалькс призналась даже самой себе, что устала. Она попыталась указать огринше, что Хендриксен провёл на ногах не меньше неё, однако заслужила в ответ лишь скептический взгляд и поджатые губы. Кассии не требовались нюансы психического общения, чтобы передать, насколько нелепо предъявлять подобные стандарты к себе.

Затем псайкерша убралась из её головы и тут же вслух попросила сделать шестичасовой перерыв. Фалькс разрешила, и хотя покинула камеру, злясь, что ей вообще нужен отдых, но, по крайней мере, осталась довольна, что не сама подняла эту тему.

И вот теперь она лежала здесь, в пахнущем затхлостью, слегка излишне влажном помещении, которое служило ей жилищем. Роскошную, как дворец, капитанскую каюту «Экзактора» лорд-инквизитор давным-давно освободила в пользу этой конуры, переделав свои первоначальные апартаменты под оружейную. Она пыталась убедить себя, что приняла это решение из спартанской скромности. И наверное, это бы сработало, будь она моложе. Однако сколько ни обращайся к омолаживающим процедурам, до четырнадцатого десятка не доживёшь, не научившись ценить хорошую кровать, и Фалькс скучала по этому отделанному золотым плетением чудовищу всякий раз, когда просыпалась с новым щелчком в позвоночнике.

Нет, печальная правда заключалась в том, что Фалькс сбежала из капитанской каюты, потому что просто не могла спать в такой огромной комнате с таким множеством тёмных углов.

Бросив взгляд на терпеливо висящий у полога кровати сервочереп, чей глазной индикатор она настроила на отображение корабельного времени, Фалькс раздражённо выдохнула. Прошло уже четыре часа, и, очевидно, дальше пытаться заснуть даже не стоило пробовать. Она как раз спорила сама с собой, не объявить ли продолжение допроса пораньше, когда раздался стук в дверь.

— Входи, брат Хендриксен, — вздохнула она, поскольку Кассия спала, как настоящий профессионал, а больше никто другой из экипажа не знал Фалькс достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что не потревожит покой хозяйки корабля.

— Свет не включай, — велела она, махнув рукой с кровати, когда его огромная фигура появилась в поле зрения. — Тебе тоже не спится? Или ты и не хотел?

— Вообще-то надо было, — меланхолично отозвался фенрисец. — Но есть хотелось больше. Пропустил слишком много приёмов пищи, выслушивая этого проклятого грённиссена.

Старый псайкер тяжело опустился в потрёпанное кресло напротив кровати, и Фалькс скорее услышала, чем увидела, как он завершает трапезу холодной жареной синтептицей, которую принёс с собой.

— И пока ел, — спросила Фалькс, — ты задавал себе тот же вопрос, что и я? А именно почему Макари так охотно предал своего обожаемого пророка теперь, когда мы знаем, что они так трогательно воссоединились после его отлёта с Армагеддона?

— Вряд ли он его вообще предаёт, — откровенно признался Хендриксен, продолжая жевать. — Я думаю, это уловка. Они пытаются нас надуть.

— То же самое ты говорил, когда сомневался в личности Макари, — отметила Фалькс. — Однако он оказался вполне настоящим.

Брат Хендриксен пожал в темноте плечами.

— Я по-прежнему считаю, что всё это обман, лорд-инквизитор. В конце концов, это ты привыкла менять своё мнение, подстраиваясь под факты. Ты же хочешь проследить за ними. — Космодесантник с хрустом отгрыз ещё один здоровенный кус мяса и проговорил с набитым ртом: — Это может быть опасно, знаешь ли.

Фалькс усмехнулась и дала на некоторое время тишине, точно старому армейскому одеялу, тонкому, но уютному, окутать полутёмную каюту.

— Ну так продолжай, — сказала она наконец. — Как по-твоему, что они задумали?

— Понятия не имею, — ответил Хендриксен с небрежным видом человека, который давным-давно перестал опасаться козней ксеносов. — Но что бы это ни было, мы схватим их до того, как они дадут плану ход. Или сразу после. В любом случае сегодня этим монстрам нас не облапошить, Титонида. Всё будет хорошо.

— Всё будет хорошо, — вздохнула Фалькс, которая всю свою жизнь была убеждена в обратном. — Ты каждый раз так говоришь — и правда в это веришь, так ведь? Этот… оптимизм — лично твоё или Император создал вас всех со встроенной верой?

— Верой? — рявкнул Хендриксен, с притворным презрением махнув полуобглоданной костью. — Вера — это думать, что другие люди решат твои проблемы. Вера не для таких, как мы с тобой, Фалькс. Грм. Мы и есть те самые другие люди. Мы решаем проблемы. — Фенрисец с хрустом разгрыз кость и проглотил осколки, прежде чем заговорить снова. Но на этот раз в его голосе звучало неподдельное презрение. — Может быть, Император и наш отец, но Он не наш создатель. Астартес создаёт себя сам.

— С небольшой помощью геносемени, — сухо добавила инквизитор, и Хендриксен, распаляясь, подался вперёд.

— Дух Волка нужно заслужить, Фалькс. Это не какой-то случайный подарок. Это проклятие, которое, как тебе прекрасно известно, несут те из нас, кому хватило воли превзойти свою человеческую натуру. Но это также и благословение. Дух Волка даёт мне… то, что ты назвала оптимизмом. Я знаю: всё будет хорошо, ибо в любой ситуации я уверен, что сумею сделать так, чтобы всё стало хорошо. Или погибну хорошей смертью, пытаясь. Так что переживать не о чем.

Фалькс ещё перебирала в уме слова, чтобы выразить, насколько потрясающе нелепа подобного рода уверенность, когда тишину разорвал протяжный вой сирены в обходной галерее снаружи. Мгновение спустя помещение погрузилось в зловещий красный полумрак системы аварийного освещения.

«Неавторизованное проникновение». Эти два слова окатили Фалькс ледяной водой ещё до того, как предупреждение возникло у неё на инфовизе.

Хендриксен, уже на ногах и с ножом в руке, мрачно скользил взглядом по невидимому тексту, выведенному на сетчатку. Пару минут назад обслуживающий сервитор обнаружил дверь карцера открытой, а вокруг — мёртвые тела целого отделения личной охраны инквизитора. А сейчас, пока Фалькс влезала в корабельный плащ и хватала пояс с пистолетом, запульсировал новый сигнал тревоги — с верхней казарменной палубы. В чью-то каюту проникли.

— Кассия! — выдохнул Хендриксен одновременно с тем, как Фалькс сама определила источник второго сигнала, и бросился к двери.

Фалькс побежала следом. И хотя её так и подмывало напомнить Хендриксену о его заверении, что всё будет хорошо, скоро она решила, что лучше поберечь дыхание.

Кассия умерла далеко не быстрой смертью.

Точно так же, как и орка, огрина просто нельзя убить быстро, по крайней мере, если всё, что у вас есть, это нож. И, судя по жуткой картине рваных, резаных и колотых ран на её огромном теле, здесь определённо работали ножом. Похоже, схватка началась у стола, когда Кассия занималась своим дневником. Конечно, согласно имперской истине, огрины не способны писать. Но за последние два года, читая и перечитывая старые документы Ордо Биологос, позаимствованные из личной библиотеки Фалькс, Кассия научилась сама. А в последнее время у неё даже открылись способности к каллиграфии. Но сейчас её дневник, как и всё остальное в комнате, оказался густо залит кровью. Так что правота имперской истины, решила Фалькс, восстановлена.

— Кусака! — прорычал Хендриксен, присев на корточки рядом с телом псайкерши.

— Сервитор, — ответила Фалькс.

— Когти Бьорна, что ты несёшь, женщина?

— Сервитор, который привёз резервуар Ксоталя. Кусака помог ему закрепить колёса, а потом облапал. Наверняка стащил у него пуговку допуска и прятал её, пока мы не ушли.

— Это невозможно, — прорычал Хендриксен. — Эти штуки привинчиваются. Таких быстрых орков не бывает.

— А этот нашёлся, — парировала Фалькс и оглянулась на беспорядок вокруг тела женщины, которая однажды могла стать её ученицей.

Кассия лежала на груде разбитой мебели, и, судя по тёмным пятнам орочьей крови, смешанным с целым озером её собственной, и запаху озона, похоже, она дала хороший отпор по всем фронтам. Но, судя по глубокой колотой ране сбоку шеи — нанесённой первой, как предположила Фалькс, и достаточно глубокой, чтобы вскрыть сонную артерию толщиной с кабель, — у неё не было ни единого шанса.

— Ты хорошо сражалась, девочка, — прошептал Хендриксен, а его глаза в это время, расширенные от гнева, метнулись к тропинке из чёрной крови, уходящей к запасному выходу из каюты. Он вёл в казарменную столовую, за которой располагался верхний сквозной коридор «Экзактора».

— Он двинет к кормовым спасательным капсулам, — сообщила Фалькс, заметив распоротый брезент в том месте, где с рукава Кассии срезали устройство доступа. Когда инквизитор развернулась, Хендриксен уже с грохотом мчался через казарму, ловя аугментированными ноздрями запах орочьей крови.

Но даже старый Волк оказался недостаточно проворным охотником для такой добычи. Когда он увидел на инфовизе то же самое новое предупреждение, что и Фалькс, — о незапланированном сбросе капсулы с кормы, — то замер как вкопанный, бормоча фенрисские проклятия. Поскольку они всё ещё совершали переход через варп, не было смысла пытаться сбить капсулу: едва покинув Геллерово поле корабля, она тут же вывалится в реальное пространство.

Орк сбежал.

Брату Хендриксену завыть бы от отчаяния, или вырвать стальной стол из креплений, или выплеснуть ярость шальной бурей психической энергии. Но он не сделал ничего из вышеперечисленного. Вместо этого шаман глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, тряхнул головой, словно пытаясь привести мысли в порядок, и вынул последний кусок синтептицы. Теперь уже Фалькс вышла из себя.

— Чума тебя забери, Хендриксен! Как ты можешь быть настолько чёрствым, чтобы жрать в такое время? Она мертва. Мертва! Неужели тебе плевать на всё, кроме своего проклятого аппетита?

Хендриксен проглотил мясо, вытер руки о штанины и неторопливо направился к инквизитору. После той неприятной стычки, которая связала их много лет назад, Фалькс всегда хорошенько думала, прежде чем открывать рот перед Волком в гневе. И сейчас, когда его глаза, в которых блестела холодная смерть, встретились с её глазами, она вспомнила почему.

— Никогда не говори за меня, что я чувствую, а что нет, — предупредил фенрисец. Его голос был мягким, как шаги хищника на снегу. — Горевать я буду потом. Но до этого, скорее всего, мне придётся драться. У меня большое тело, его нужно подпитывать. Это тебе не какой-то там весёлый пир, лорд Фалькс… Так я поддерживаю свою способность убивать.

Фалькс с трудом сглотнула и упёрлась каблуками в стальную палубу, чтобы не дать себе отступить от псайкера.

— Конечно, брат Хендриксен, — извинилась она, пригвоздив покрепче собственный норов. — Я не то хотела сказать.

— Прощаю, — ответил космодесантник, но лёд из его глаз никуда не делся. — Теперь грот. Если только беглец не нашёл времени поковыряться в нашей системе наблюдения, то тварь сидит в своей камере.

— Ты хочешь его убить? — поинтересовалась Фалькс, не желая сейчас ничего больше.

— Нет. Я хочу, чтобы мы закончили допрос. Это корабль Ордо Ксенос, инквизитор. Давай-ка займёмся тем, что умеем лучше всего.

Хотя камера оказалась открытой, а путы у пленника разрезаны, грот сидел, скрестив ноги, на полу возле стула. И, несмотря на раздробленную руку, сломанный нос и огромную выемку на том месте, где срезали кусок для Виночерпия, он ухмылялся. Не похоже было, что грот боится смерти. Скорее, подумала Фалькс, он даже слегка огорчён тем, что Хендриксен не кинулся сразу его бить, а вошёл и, не обращая внимания на пленника, положил на пол тяжёлый меховой свёрток, который принёс из своей каюты.

— Стесняюсь спрашивать об очевидном, — отважилась поинтересоваться Фалькс, когда Хендриксен развязал ремешки, стягивающие свёрток, и раскатал его по полу камеры. — Но как мы собираемся допрашивать это существо, если оно не понимает ни слова на готике?

— Есть более древние способы, — просто ответил рунический жрец и принялся снимать с себя корабельную робу. Осматривая коллекцию предметов, разложенных на меху, Фалькс начала догадываться, что имеет в виду шаман. Она разглядела пучки трав, дочерна закопчённые черепа животных и сосуды из рога, заткнутые восковыми пробками. Потом ещё руны из перевязанных бечевой косточек младенцев и полоски сушёного мяса весьма зловещего вида. А в центре всего этого блестел длинный и жутко острый зуб кракена.

«Он ведь серьёзно про древние способы», — подумала Фалькс. И, вопреки воле, в ней вновь вспыхнуло очарование всем чуждым, которое и привело её к этой не жизни, а катастрофе.

Приспособления, разложенные на шкуре, не имели никакого отношения к свету Императора. Эти предметы явились из долгой тьмы фенрисских зим; притирания, что блестели в освещённых кострами пещерах задолго до того, как Повелитель Человечества явился, чтобы вновь взять своих охотников на поводок. Но артефакты так и не канули в прошлое. И как бы Хендриксен ни выступал в поддержку дисциплины и правил санкционированных имперских псайкеров — пытался подать Кассии хороший пример, только сейчас поняла Фалькс, — он всегда держал эти жуткие пережитки прошлого под рукой.

Космодесантник уже полностью освободился от одежды, и на него было страшно смотреть. Фалькс никогда особенно не интересовало мужское тело, но даже если бы и интересовало, то вряд ли она нашла бы что-то приятное в Хендриксене. Его тело было эталоном мужественности, усиленной до состояния оружия, и казалось чем-то сконструированным. Всё его изящество, случайно доставшееся от природы, заменили монолитной брутальностью бронированной машины. Когда Хендриксен взял горшочек с каким-то вонючим жиром и принялся размазывать содержимое по груди, исчерченной шрамами, следами от скальпеля, растяжками и воспалёнными рубцами вокруг разъёмов, Фалькс вдруг поняла, почему основной боевой танк Астра Милитарум получил название «Леман Русс».

Теперь она увидела, что татуировки Хендриксену накололи, когда он ещё был человеком. Сейчас узоры перекосило и растянуло на тех местах, где перестроился скелет и наросли бугры мышц. В искривлениях татуировок почти угадывался призрак того, прежнего мальчика, распятого на теле чудовища, и Фалькс ощутила укол жалости, пока Хендриксен очерчивал рисунки кончиком пальца, с которого капал прогорклый жир.

Подготовив тело, Хендриксен взял зуб кракена, прошептал то ли молитву, то ли ругательство и принялся водить остриём по груди, бёдрам, лбу и плечам, но глаза его не выражали ничего, кроме холода. Жуткий клык торил путь по древним кряжам рубцовой ткани в тех местах, где в далёком прошлом уже кусал рунического жреца, и из вновь открывшихся ран жадно брызгала кровь. Соскальзывая с жира, который шаман нанёс поверх рунических знаков, ручей расступался вокруг татуировок, так что те продолжали синеть так же ярко, как и глаза жреца, под тёмно-красным блеском бегущей крови.

Облачённый теперь только в собственную кровь и слова силы предков, Хендриксен двинулся к пленнику, оставляя за собой красную дорожку из мокрых отпечатков ног и капель с бороды. Макари больше не улыбался.

— Газгкулл покинул Армагеддон, — констатировал фенрисец, присев на корточки так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами существа. — Он собирал силы, готовясь к более масштабной войне, и долгое время ускользал от погони. Но так продолжалось не вечно. Его выследили, так ведь, грот? Его выследил Рагнар.

Когда окровавленное привидение произнесло имя своего бывшего магистра ордена, глаза Макари расширились от узнавания — и ненависти. Существо зашипело сквозь влажные, с чернотой зубы.

— Ты же был там, когда они сражались, так? — продолжил Хендриксен. — Я знаю, что был. Я вижу это по твоим глазам, ксенос. Я чую это в твоём запахе.

Последние слова космодесантник уже прорычал, отчего у Фалькс свело кожу вокруг пластины на затылке. Она открыла рот, чтобы как-то выразить эту тревогу, но не смогла подобрать слова. Однако Хендриксен всё равно резко оглянулся, пригвоздив её взглядом жутких, ничего не выражающих глаз в обрамлении кровавой маски.

— Кассия всегда считала, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, так ведь? — сказал шаман. — Так что я сделаю это в память о ней. Мы уже достаточно наслушались этого негодяя. Давай, наконец, посмотрим сами, что у него на уме.

Повернув обратно к Макари перемазанную красным, лохматую громаду своей головы, рунический жрец, капая кровью, протянул руку и движением, на которое гретчин не успел среагировать, сомкнул пальцы на голове зверя.

— Вихсс-мегх Кронгар, — приказал Хендриксен на каком-то архаичном варианте своего родного языка. Его голос напомнил свист ветра в голых чёрных ветвях. Скрежет морских льдин, сжимающих борта корабля. Вой снежной бури — и Фалькс затерялась в нём.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЕЩЁ БОЛЬШАЯ ДРАКА ГАЗГКУЛЛА

Каменная кладка разлетается вдребезги от ударов болтерных снарядов; в воздухе полно дыма.

Над головой купол огромного собора, весь в трещинах, а выше — небо, разодранное войной. То ли ночь, то ли день, потемневший от пожаров, и яркие огненные персты пронзают иссиня-чёрные тучи. Ты не понимаешь, обломки ли это могучих кораблей, что обмениваются ударами над облачной пеленой, или снова падают десантные капсулы, помеченные головой волка.

Внизу лежат тела. Ты ползёшь между ними. Когда твои острые пальцы шарят по каменным плитам, нащупывая дорогу сквозь чёрное дыхание войны, они натыкаются на плоть и разбитые доспехи. Вот тела моих братьев, с беспощадно отрезанными конечностями, изрубленные злодейскими клинками. Вот тела твоих хозяев, изорванные цепными зубьями и болтами.

Вот, прямо перед тобой, отвисшая челюсть великого воина-орка; ты опираешься ногами о его клыки, чтобы перебраться через его безногое туловище, после чего ныряешь обратно в море мертвецов, а над твоей головой гремят выстрелы и свистят пули. Дрожа от ужаса, ты в отчаянии суёшь руку за труп и подтягиваешь к себе изрешечённое пулями знамя.

Раздаётся тяжкий грохот, и пол сотрясается; впереди целая каменная колонна оседает и начинает медленно заваливаться набок. Она падает, точно кулак одного из твоих жестоких богов, вздымая фонтаны огня и пыли. Ты знаешь, что это лишь последствия взрыва, который обрушил стропила крыши. Окружённый со всех сторон, твой Пророк подорвал огромный запас боеприпасов, спрятанный в стенах, чтобы отрезать себя и своего противника от его воинов.

Пророк знает, что сейчас должен сразиться один на один. Потому что ему было видение. Ты присутствовал при этом. Такого великого видения с ним ещё не случалось, и такого жестокого тоже: всё его тело хватил столбняк, как будто сами боги зажали его в своих челюстях. Он пришёл в себя, уже зная, что эта битва предначертана судьбой; что это бутылочное горлышко, через которое он должен пройти, чтобы добиться расцвета вашего Великого Зелёного.

Но обрушившаяся крыша так же надёжно отрезает и тебя от хозяина. Ты следовал за ним по пятам, но взрывом тебя швырнуло на землю. Чья-то граната, понял ты, когда осколки вонзились в твоё тело. И вслед за её ударной волной подоспели мои братья, чьи глотки горели от боевых кличей древних гор.

Ты убежал от их наступления, торопливо шмыгнул назад, чтобы спрятаться в дыму. И с тех пор ползал среди тел, пытаясь найти дорогу обратно к своему Пророку через лабиринт кровавой бойни. До сих пор каждый раз, отчаянно пытаясь продвинуться, ты упирался в тупик и был вынужден возвращаться; тебя всё больше и больше тревожили громогласные раскаты рёва Пророка, доносящиеся из середины огромного сооружения, где шёл поединок.

Но теперь у тебя появился способ воссоединиться с ним. Падающая колонна раздавила и орков, и сынов Русса, и, по крайней мере пока, путь впереди оказался свободен. Выкрикивая тонким голоском богохульство, которое можно посчитать за молитву, ты вскидываешь знамя тощими ручонками и бросаешься через кучи разбитого камня. «Шмяк-щёлк-шмяк-щёлк» — твои босые когтистые ноги шлёпают по каменной кладке, а ты мчишься через развалины навстречу погребальной песне Пророка.

Ты не знаешь, какую помощь собрался ему оказать, знаешь только, что должен быть рядом, как велели боги. И вот ты продираешься сквозь дым, который клубится вокруг, как и ужас в твоей голове, и бежишь дальше. Ты перепрыгиваешь торчащие из-под камней руки и ноги; ты морщишься и ёжишься, когда по обе стороны от тебя грохаются оземь всё новые обломки.

Но ни камень, ни пуля не находят твоего тела, и вскоре ты достигаешь стены из каменных обломков, превратившей в арену сердце разрушенного собора. Зелень разливается по твоим венам, когда ты замечаешь в этой стене брешь. Рука какого-то святого подпирает снизу камень размером с мастодонта — или сквиггота, думаешь ты, — оставляя щель, слишком узкую для орка или человека, но достаточно широкую для подобных тебе.

Знамя не пролезет, поэтому ты кладёшь его и протискиваешься в щель, отталкиваясь локтями. Спереди гремит ярость твоего хозяина, почти оглушая тебя в тесной расщелине, и ты спешишь добраться до него, а острые осколки впиваются в руки, оставляя глубокие царапины. Стены давят всё сильнее, но их тяжесть кажется ничтожной по сравнению с сужающимся окошком твоей судьбы.

Ты добираешься до конца прохода, и у тебя перехватывает дыхание: в обрамлении рваных очертаний каменных блоков у края барьера стоит тот самый зверь, который намерен перекрасить звёзды в зелёный.

Газгкулл Маг Урук Трака стоит на помосте алтаря, исполином возвышаясь над статуями, уцелевшими посреди царящей вокруг разрухи. И когда гибель пустотного корабля высоко в небе опускает на его широкие плечи мантию из зелёных отсветов плазмы, великан запрокидывает голову и ревёт в священном торжестве.

Однако за пределами досягаемости твоего господина и повелителя по широкому кругу расхаживает второй великан. Это Рагнар Чёрная Грива, и в многоопытной руке его ждёт своего часа древняя реликвия — Морозный Клык, хотя ты этого не знаешь. Ты просто замечаешь, как он поводит цепным мечом невиданных размеров.

Пока волчий лорд кружит возле своей добычи, ты видишь, как от его шагов расходится рябь, и боишься, что это кровь твоего хозяина. Но потом ты замечаешь другое: трубки гидравлической подачи его доспехов разрублены одна за другой, и вытекшая жидкость образовала вокруг помоста целое грязное озеро.

Однако это тебя слабо утешает. Ты вспоминаешь, как когда-то давно Пророк расправился с военачальником Дрегмеком, когда более крупный орк стал уязвим из-за постепенного выхода из строя своей брони. Громадная боевая оснастка, которую носит твой господин, больше похожа на здание, чем на доспехи. Ты и представить себе не можешь, сколько она весит, и теперь страшишься, что судьба Дрегмека постигнет и его палача.

Но Газгкулл — не Дрегмек. Пророк кривит губы, обнажая клыки длиной с твою руку, и голосом таким же густым и чёрным, как разлитая гидравлическая жидкость у его ног, дразнит Чёрную Гриву на языке людей:

— Заканчивай.

Это приказ положить конец, но голос орка, говорящего от имени богов, звучит так, будто хозяин ждёт не дождётся положить чему-то начало. В любом случае волчий лорд повинуется. Решив, что его враг охромел, он взбегает по ступеням на край помоста, отталкивается от тёсаного камня статуи какого-то мученика и по высоченной дуге устремляется на своего противника.

Газгкулл бросается вперёд. То, что он вообще двигается под такой тяжестью стали, непостижимо. Но то, что он двигается ещё и с такой скоростью, немыслимо. Для тебя это словно чудо. Когда башня его тела устремляется вперёд, он опускает свой могучий железный башмак на алтарь самого Императора и тоже взвивается в воздух.

— Мочи его, босс! — визжишь ты подленько из своей дыры.

Болтер Рагнара извергает шквал пламени почти в упор, осыпая Пророка разрывными снарядами, пока соперники летят навстречу друг другу. Но кожа у Газгкулла настолько толстая, а кости под ней настолько крепкие, что с таким же успехом волчий лорд мог швырнуть в него горстью песка.

Два великана сталкиваются в воздухе и с грохотом и лязгом доспехов падают в неф. Происходит короткая яростная борьба, после чего они поднимаются, сцепившись в смертельном объятии. Огромная зазубренная клешня Газгкулла смыкается на туловище Рагнара, и, слыша, как под её давлением крошится керамит, ты вопишь в полном восторге. Но потом ты видишь другое: Морозный Клык пронзил шею Пророка. Беспощадные зубья древнего меча защемило в толстой шкуре, но они уже ходят туда-сюда — мотор с воем пытается освободить цепь, и из раны начинают вылетать упругие, как резина, клочки кожи.

Когда твой торжествующий крик переходит в стон ужаса, ты пытаешься выкарабкаться из щели, чтобы добежать до хозяина. Но проход между камней слишком узок. Возможно, тремя Макари ранее, когда ты представлял собой невероятно худосочную мелочь, ты бы и выбрался. Но в этом обличье ты застрял накрепко, у тебя свободны только голова и одна рука, протянутая в тщетном отчаянии.

Раздаётся исполинский влажный хруст — лезвие большого пальца клешни Пророка пробивает нагрудник Рагнара, и горячая кровь волчьего лорда обильно хлещет из раны. Смертельной раны.

Но в тот же миг из шеи Газгкулла вылетает здоровенный перекрученный ком узловатой кожи — и зубья Морозного Клыка размываются в яростном движении. Пока ты тщетно борешься, пытаясь выбраться, клинок перегрызает жилы толщиной с твою ногу. А затем, выдав огромный фонтан из осколков костей и измельчённого мяса, распиливает позвоночник твоего хозяина.

На последнем издыхании Пророк произносит какую-то фразу в лицо умирающему Рагнару, но ты не слышишь её из-за собственных отчаянных воплей.

Голова Газгкулла Траки скатывается на пол. Она приземляется на адамантиевую пластину, которой запечатана его священная рана, и гул от удара разносится по всему собору. Этого оказывается вполне достаточно, чтобы чуть-чуть сдвинуть руку статуи, подпирающую туннель, в котором ты застрял. С глухим, тяжким грохотом огромный каменный блок над тобой оседает.

Неф собора начинает бешено вращаться, и ты тратишь последние мгновения своей жизни, удивляясь, почему это, пока не понимаешь, что больше не чувствуешь тела. Когда твоя голова, прокатившись по нефу, замирает, ты моргаешь, чтобы прочистить глаза от каменной пыли.

Свет перед глазами быстро меркнет. Но перед тем, как он исчезает совсем, ты видишь ещё одну, последнюю картину, когда твой взгляд невольно обращается на ступени помоста. Рагнар, пошатываясь, возвышается над останками Пророка, и в груди его зияет страшная рана. Волчьего лорда качает, и он едва стоит на ногах. В высоко поднятой руке он держит голову Газгкулла Траки. И перед тем как из черноты поднимается зелёное, чтобы забрать тебя, ты видишь, что клыки твоего хозяина обнажены в широкой, торжествующей ухмылке, и понимаешь, что всё будет хорошо.

ДОПРОС XI

Лорд-инквизитор Титонида Фалькс поняла, что она не гретчин, примерно в тот же момент, когда почувствовала, что её рвёт. Или, по крайней мере, она испытывает позывы. Фалькс понятия не имела, когда ела в последний раз — обычно перерывы между приёмами пищи составляли несколько дней, а не часов, — но желудок всё равно изо всех сил пытался опорожниться. Ощущение было такое, словно в такт ударам молота в голове кишки сжимает какой-то кулак, и с каждым его сжатием в рот плещет едкая струйка желчи.

Какое-то время вокруг ничего не существовало, кроме тошноты. Всё, что Фалькс могла, — это приподняться на трясущихся руках и продолжать блевать в тщетной надежде, что с рвотой выйдет воспоминание о том, что она была Макари. Когда тошнота начала понемногу отступать, инквизитор попыталась открыть глаза. Но решётчатый пол камеры принялся сжиматься и расширяться, как будто дышал. И у неё появилось жуткое ощущение, что сквозь кожу перчаток она чувствует не металлические прутья, а пугающую губчатую твёрдость грибка. Её снова начало рвать, и так продолжалось ещё долго.

— Клянусь Марсом и Террой, Хендриксен, — наконец прохрипела она, приоткрыв глаз и обнаружив, что пол снова выглядит нормальным. — Я и понятия не имела, что шаманские традиции Фенриса так действуют на… нутро.

— Поверьте мне на слово, лорд-инквизитор, — ответил рунический жрец, когда она неуверенно поднялась на ноги, — вы ещё легко отделались.

Одного взгляда на ветерана Караула Смерти ей хватило, чтобы понять, что он не шутит. Хендриксен выглядел ужасно. Она достаточно долго работала с псайкерами и знала о последствиях перенапряжения, но такой степени истощения, до какой довела его передача воспоминаний Макари, она в жизни не видела. Он почти что… иссох, насколько это слово вообще применимо к космодесантнику, и особенно к такому крепко сложенному, как брат Хендриксен. Тонкий слой жира, покрывавший мускулатуру его торса, сгорел целиком, и кожа свободно свисала с бугров плотного, как дерево, мяса.

Но хуже всего досталось лицу. Глаза шамана едва не вываливались из глазниц, почерневших от запёкшейся во время ритуала крови, а щёки, наоборот, втянулись, явив слегка отличное от человеческого строение черепа. Обычно это замечалось лишь мельком — по острому блеску, когда жрец запрокидывал голову, хохоча, или раздражённо щерился. Но сейчас этого было уже не скрыть. Над бородой, которой совсем недавно коснулась хрупкая белизна, губы обтянули горный кряж настоящих клыков. Фалькс не могла отвести глаз от лица своего самого старого союзника и ощущала только глубокий, атавистический страх.

— Прошу прощения за… неудобство, — извинился космодесантник, склонив лохматую голову, чтобы избавить инквизитора от первобытной тревоги при встрече взглядом с таким хищником. — Много лет я не прибегал к старым методам. Всё забываю, как они действуют на непосвящённых.

— Ничего страшного, — ответила Фалькс, борясь с очередной волной спазмов под ложечкой. — Мы стали свидетелями поистине уникального события. Другого способа добраться до конца рассказа об этом существе у нас не было, и…

— Могли бы просто спросить, — проговорил Макари на низком готике без всякого акцента.

— Прошу прощения? — рявкнула Фалькс, напрягая каждый мускул в теле, чтобы не вскрикнуть от неожиданности.

— Прощения за что? — спросило существо, и его мерзкая, издевательская ухмылка под разбитым носом стала ещё шире.

Фалькс молча уставилась на пленника, как и Хендриксен. Она не могла понять, задал ли гретчин вопрос от души или придуривается. И это пугало сильнее всего. Благодаря её внимательному отношению к деталям и психическому дару Хендриксена за долгие годы у обоих выработалось железное чутьё на намерения ксеносов. Они научились читать язык тела разумных фракталов и разоблачать обман зверей, которых можно увидеть только в смертоносном сиянии умирающего пульсара. Но сейчас их перехитрил… вот этот?

Макари ловко, несмотря на сломанную руку, запрыгнул на стул для допросов и уселся, скрестив ноги, как какой-нибудь страшила из волшебных сказок древней Терры.

— Я даже сяду на стул, — промурлыкал он слова, которых просто не должен был знать, а затем раздражённо хлопнул по металлу. — Столько вопросов за столько Морком проклятых дней, а сейчас вам нечего сказать! Теперь я понимаю, почему ты не очень популярный инквизитор… Титонида.

— Нам больше не о чем спрашивать, — произнёс Хендриксен нараспев, словно снежный вихрь, заметающий последние искры костра, и, достав нож, двинулся на Макари.

Фалькс ничего так не хотела, как избавиться от этого чудовища. Но всё же согласиться с руническим жрецом не могла. Остался ещё один вопрос: о Кусаке и так называемом «пленении» Макари. А может быть, и что-то ещё?

Конечно!

— Есть ещё одна вещь, — выпалила Фалькс как раз в тот момент, когда Макари набрал воздуха, чтобы продолжить издёвки, и Хендриксен повернул к ней своё измождённое, траурное лицо, глядя как на сумасшедшую.

— Газгкулл не умер, — констатировала она.

— Нет, умер, — возразил Макари, ухмыляясь ещё шире, и постучал острым пальцем себя по липкому лбу. — Ты же только что видела, как у него голова отвалилась, забыла?

— Но это оказалось ненадолго, — зло прорычала Фалькс, уже слишком уставшая, чтобы сдерживать гнев. — Знай же, ксенос. Я была бы рада, если бы у нас не осталось никаких — никаких! — причин продолжать этот разговор. Но вопрос о возвращении Газгкулла изначально дал ход всему этому злоключению. Я, признаюсь даже тебе, переступила все границы разумного в стремлении понять твоего хозяина, и будь я проклята, если не услышу правду о его возвращении прямо сейчас!

— Сдаётся мне, ты всё равно проклята, — хихикнул Макари. — Но я могу поведать тебе эту правду, если она тебе так нужна. Не знаю только, поможет она тебе или нет.

Вопрос повис в сумраке камеры, в тишине, нарушаемой лишь едва уловимым свистом дыхания гретчина сквозь острые иглы зубов. В карцере никогда не было по-настоящему тихо. Кто-нибудь угрюмо стучал рогами и когтями по прутьям клетки или тихо бормотал молитвы своим непонятным богам, но в темноте всегда что-то шевелилось. Однако сейчас между Фалькс и Макари словно разверзлась пропасть, и весь этот адский зверинец замер, чтобы посмотреть, шагнёт ли она через край.

На инфовизе Фалькс вспыхнуло предупреждение. Было много предупреждений, в основном о последствиях побега Кусаки, но Фалькс сбросила их все. Персонал мостика давно освоился с её стилем руководства и полагался на собственную интуицию, восстанавливая порядок на «Экзакторе». Но на этот раз сообщение пришло от обслуги навигатора, а их слова не следовало игнорировать так запросто. Похоже, редкое благоволение со стороны эмпирей дало кораблю шанс сократить время, оставшееся до конца путешествия к флотской базе на Мульцибере, и в точку Мандевиля системы они выходили в течение часа. Пока Фалькс знакомилась с отчётом, в сознание просочился голос Хендриксена, пусть и изнурённым отзвуком себя прежнего.

+Видишь, инквизитор? Окончание нашего путешествия маячит впереди, словно полотнище полярных сияний. Даже я признаю, что, невзирая на уплаченную цену, предприятие это даровало нам знания, превзошедшие всё, что мы ожидали. Но давай на этом и закончим.+

«Рассказ ещё не закончен, брат Хендриксен».

+Как и, готов поспорить, хитрости этого ксеноса. Смотри, как он ухмыляется, с каким нетерпением ждёт, чтобы ты ещё глубже запуталась в его сети. Давай же, Титонида, поспешим к Мульциберу. Пусть эта проклятая тварь станет проблемой разведки адмиралтейства.+

Фалькс отправила свите навигатора в ответ простое подтверждение и увидела, как Хендриксен опустил плечи от облегчения, которое не преминуло просочиться в сознание и к ней. Но всякое облегчение скатилось с её гнева, как вода с воска, когда Фалькс заглянула в мутные красные глазки гретчина.

— А теперь, Макари, не расскажешь ли мне конец истории Газгкулла? — спросила она, скрестив руки на груди и изобразив на лице стальную улыбку.

— О, человек, это ещё не конец. Далеко не конец. Это пока всё, что есть сейчас. Но всё-таки… умно с твоей стороны догадаться, что я хочу показать тебе кое-что особенное.

— Вот эту реликвию, так ведь? — предположила Фалькс, кивнув на нитку священных осколков, которую теребил грот. — Она как-то связана с ним.

— Очень умно! — прошипел Макари, прищурив глаза и подавшись на стуле вперёд. — И она может показать тебе кое-что гораздо более впечатляющее, чем фокусы твоего космического десантника. Ты говорила, что хочешь узнать всё о Газгкулле Маг Урук Траке… Что ж. Это можно. А что потом, Фалькс?

+Лорд-инквизитор!+ рявкнул Хендриксен с внезапной тревогой. +Вы заходите слишком далеко!+

«Да?» — отозвалась Фалькс, решив не спорить с подобным заявлением.

+Тебе прекрасно известно о соглашении, заключённом при нашем посредничестве: пленник должен быть передан флотской разведке, как только мы войдём в реальное пространство! Крейсер «Молот Евстафия» с досмотровым челноком наготове прямо сейчас идёт к точке Мандевиля. Пленника необходимо подготовить к передаче — или ты отринешь то доброе расположение, которое тебе удалось выцарапать обратно у Империума Человечества, ещё до того, как оно будет тебе выказано?+

Фалькс думала долго, а Макари и Хендриксен молча наблюдали за ней. Она пыталась убедить себя, что взвешивает варианты. Но, по правде говоря, решение было принято в тот же миг, когда Хендриксен заявил свой протест. Она ничего не могла с собой поделать: как только ей говорили, что она зашла в темноту слишком далеко, единственным побуждением Фалькс было зайти ещё дальше.

«Орм Хендриксен, ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы надеяться, что я смогу отказаться от подобного шанса».

+Да. И именно поэтому я пытаюсь тебя отговорить, как делал тысячу раз до этого, когда любопытство едва не приводило тебя к смерти.+

«Ты помнишь, как спас меня в первый раз?»

+Помню лучше, чем ты, как мне кажется.+

«И какой же я тебе показалась тогда?»

+Пьяной в стельку и весьма воинственной, как тебе прекрасно известно. Бормотала что-то там, мол, «самые худшие ксеносы на свете — это те, кого мы осыпаем лаврами», так? А потом замахнулась кулаком. На сержанта Адептус Астартес.+

«Примерно так. Так и почему я не умерла?»

+Во-первых, это стало бы для тебя слишком лёгким исходом, который ты и искала.+

«А что ещё, Хендриксен?»

Старый Волк передал ощущение, которое она распознала как псайкерскую интерпретацию вздоха — а конкретнее, вздоха, который он издал, поняв, что Фалькс не переубедить.

+Я сказал, что уважаю твою дерзость, Титонида. Сказал, что проявление подобной смелости — подобного безрассудства — перед лицом неминуемой смерти… напомнило мне, что значит быть человеком.+

«Тогда, — заключила она, стягивая перчатку и с вытянутой рукой делая торопливый шаг к стулу, — надеюсь, сейчас ты вспомнишь о том же. И надеюсь, поверишь в мои добрые намерения, когда я признаюсь, что не собиралась выдавать пленника адмиралтейству».

+Подозреваю, что сейчас у меня особого выбора в данном вопросе нет.+

Фалькс склонилась над Макари так низко, что ощутила горячее, пахнущее плесенью дыхание гретчина на своём лице; он был так близко, что мог бы в мгновение ока сомкнуть зубы у неё на шее, если бы захотел её смерти. Затем она взглянула пленнику прямо в глаза, улыбнулась и сгребла осколки снаряда, от которого родился Газгкулл Трака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГАЗГКУЛЛ УМИРАЕТ НА КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ… ОПЯТЬ

А, так это и есть смерть? Бывало и хуже.

Мне незачем умирать. Незачем, если я сам не захочу. Мои враги не умирали, когда я отрубал им головы. И когда отрубал снова. Не потому, что они были крутыми. А потому, что вы этого не хотели. Потому, что я сам этого не хотел.

Теперь я желаю смерти. Если бы не желал, то не получил бы эту рану.

Но то, что будет дальше, то, что вы мне показали… оно огромно. Оно великое, жестокое и священное. Я добьюсь его сам. Вы показали мне, куда прокладывать путь, и здесь, в этом месте, он сужается. Эта смерть, этот тонкий занавес — лишь он стоит на моём пути.

Как же он хрупок. Я разорву его. Я сломаю его ворота, как ломал все ворота. Я снесу его стены, как сносил все стены.

Но завоевания сделали моё тело сильным. Даже, похоже, слишком сильным. Горячая кровь наполняет мои жилы и не желает остывать быстрее. Она противится мне. Поэтому я рычу, и мой гнев обретает голос там, где его не должно быть. Если моя кровь не остынет, она вспыхнет, и я уйду к вам, объятый пламенем.

Теперь меня двигают. Мою голову вскидывает рука врага. Он смотрит на меня, поднимая мои останки, и я, в свою очередь, смотрю на него. На его лице торжество. Этот недомерок думает, что одержал победу, одолев меня! Думает, что обладает силой. Но, несмотря на все его доспехи, несмотря на всё, что было сделано, чтобы превратить его в орудие войны, он — ничтожество. Я рассматриваю кости под его кожей. Я вижу, где его тело наращено и раздуто. Это тело было создано в надежде, что оно сможет удержать звёзды во имя мёртвого бога. Пустые надежды. Всё равно в конце эти звёзды будут гореть зелёным.

Я вижу, что ничтожество умирает, даже от такой лёгкой раны. Когда враг обнажает никчёмные клыки, мне кажется, что это какая-то шутка. Он как жалкая копия орка, слепленная из частей ещё более слабого зверя. А вот вы сделали нас правильно с первого раза. Даже примархи, вершина творения их мёртвого бога, не смогли достичь совершенства хотя бы самых низов Великого Зелёного.

Ничтожество в разрушенном храме держит мою голову в поднятой руке, и гнев мой растёт. И я думаю. Мне пришлось сегодня умереть, и это… досадно. Ну почему это не мог оказаться какой-нибудь примарх? Такой дракой я бы насладился. Я жажду такой схватки. Но её мне не видать, и это заставляет угли моего гнева раскалиться добела. Со временем от этого под пластиной у меня в голове начинает греметь гром. Я вою, когда он бьёт по мне откуда-то изнутри, и мир начинает разваливаться на части.

Это не смерть. Ещё нет. Это хуже.

Молнии сверкают там, где ничего нет. Тени рассыпаются на цвета, которых я не видел никогда прежде. Я вижу, как трупы скручиваются, принимая форму грибов, и вижу, как дышат каменные стены. Я ощущаю кислотный свет и слышу бег диких животных в темноте. Внезапно раздаются рёв и крики, которых я не могу разобрать. Они доносятся отовсюду и заглушают всё вокруг. Я не знаю, обращаются они ко мне или это я обращаюсь к кому-то ещё.

Я заблудился в пустыне с разбитым черепом и не знаю, кто я или что я такое.

Я боюсь.

Но потом голоса заговаривают одновременно, и наконец мне становится ясно. Это ваши голоса. И когда я это понимаю, то начинаю складывать из них слова, как давно научился делать. Я ловлю ваши могучие голоса среди бури и слушаю.

Теперь я слышу вас, и моё «я» возвращается ко мне. Конец близок. Но я не чувствую себя слабым. Я чувствую себя сильнее, чем когда-либо. Потому что за всем этим лежит что-то новое. Что-то ужасное. Что-то идеальное.

Моя ярость не утихает. Но теперь она превращается в упоение. То упоение, которое орк должен испытывать всегда. Жаль, что мне не довелось сразиться с примархом. Но обязательно доведётся в своё время.

Тьма разливается по битым камням внизу. Я знаю, это приближается смерть. Такое чувство, что я смотрю на неё из космоса. Из ухмылки самого Горка, вашими глазами. Я смотрю сверху на врагов, как они спешат к своему боссу, но они недостойны вашего взора. Поэтому я отвожу от них взгляд. И среди дыма и разрухи я вижу огромные зелёные полчища.

Орки, орки, орки — и все смотрят на мою высоко поднятую голову. Они замирают. Они думают, что это конец. Но я усвоил, что это не так, и теперь должен передать это знание им. Точно так же, как вы явились с раскатами грома, когда я заблудился в пустыне, чтобы напомнить мне, кто я такой, так и я напомню им, кто они такие.

Вот почему вы сунули меня на Урк и зачем привели сюда. Орки забыли, кто они есть. Забыли, для чего были созданы. Столько времени они просто… существовали. Но орки были созданы, чтобы сражаться, побеждать и обращать в рабство всех, кого не убили. Под моим знаменем они вспомнили это. Под моим руководством они живут настоящей жизнью! Я смотрю на своих орков и из последних сил расплываюсь в улыбке. В огромной торжествующей ухмылке, похожей на ту, что вы прочертили в небесах. Чтобы они знали, что побеждают.

Большего им не надо. Если орда верит, что мы побеждаем, мы будем побеждать и дальше. Они поверят в победу, потому что верю я. А я верю в победу, потому что в меня верите вы.

Зелень сменяется тьмой, и я уже почти не вижу орков. Но я слышу, как из их глоток вырывается крик, когда они видят мою победу. Скоро я увижу их снова. Но затем мне приходит в голову мысль.

А как мне вернуться в этот мир?

Я помню, как было раньше, когда я валялся там с разбитым черепом. Как я понял, что вы не поможете мне, пока я не помогу себе сам. Так всегда было. Я тащу себя за шкирку, и вы делаете меня сильнее. Но я не смогу вытащить себя за шкирку из мёртвых. Если вы хотите, чтобы я вернулся, но я — орудие вашей воли, то как она исполнится? И что случится в моё отсутствие? Сомнения сгущаются. Они подобны грозовым тучам в гаснущем свете дня; гром раздаётся снова. Но на этот раз я слышу вас ясно.

Я щурюсь на то, что ещё могу разглядеть в этом мире. Вон Нахожу-Пули-Которые-Не-Терял, всё ещё со мной после стольких лет. Пилит врага на части своим огромным цепным рубилом. Выкрикивает моё имя. Всё как положено. Только вон, рядом, Сназдакка, бывший главарь Дурных Лун на Урке. Присматривается к Смерточерепу, уже прикидывая шансы перехватить власть, раз уж меня не стало.

Я потратил всё своё существование здесь на то, чтобы сколотить орков в одну банду, чтобы они сражались по одну сторону. Без моей воли они наверняка кинутся друг на друга. Всё, что я создал, развалится. Может быть, задаюсь я вопросом, я сделал недостаточно?

И вновь ощущаю, как подступает та штука, которая, как мне сказали, называется страх. Газгкулл, самый могущественный орк на свете, вот-вот умрёт напуганным.

Я делаю, как вы просите. И на последнем обороте мира, который ещё не канул в черноту, я замечаю то, чего не видел раньше. Нечто маленькое и зелёное. Макари, мой жалкий знаменосец. Точнее, его голова. Это неожиданно.

Макари умирает. Но Макари всегда возвращается. И хотя я никогда не скажу этого ни одному орку, Макари всегда знает, как сделать правильно.

Перед глазами темнеет. Мысли текут медленнее. Даже гнев угасает. Но я умру сражаясь. Потому что вы попросили меня довериться кому-то, кто не я. Вы попросили меня довериться существу, которое создали недостойным доверия. И которое в данный момент мертво. В такой тяжкой драке я ещё не сражался.

Я выиграл эту битву. Потому что я Газгкулл, и я никогда не проигрываю. Но когда чернота начинает зеленеть всё гуще и гуще, напоследок меня посещает вопрос.

Макари всегда возвращается. Но это я возвращаю его, даруя ему имя.

А если не будет меня, то кто отыщет Макари?

ДОПРОС XII

На этот раз Фалькс рвало гораздо меньше. С верхней губы капала тонкая струйка крови, и в воздухе стоял запах гнилых грибов, но тут она скорее склонялась к тому, что по большей части это воняет сам Макари. Как ни неприятно это признавать, но то, что сделал грот (или что было сделано через него: в этом аспекте она уже давно перестала ориентироваться), переживалось гораздо яснее, чем психическая проекция, наведённая братом Хендриксеном.

Едва она вспомнила о нём, как раздался могучий удар тела о металл, и Фалькс, повернув голову, увидела, что ветеран Караула Смерти лежит на полу лицом вниз. Ледяной ужас на мгновение сдавил все внутренности, но тут она заметила, что шаман всё ещё дышит. Хотя в какой-то степени его смерть пережить было бы легче. Мысль о том, что астартес выведен из строя, просто не укладывалась в голове. Даже в такой видавшей виды голове, как у неё, уверенность в неуязвимости космодесантников сидела так же крепко, как уверенность в существовании гравитации: символ веры, настолько надёжный, что легко сходил за объективную истину. Однако вот вам, пожалуйста: трансчеловек-псайкер величиной с медведя лежит без сознания на палубе.

Оставив Фалькс наедине с монстром. Точно так же, как в самом начале.

Она перевела взгляд на Макари, твёрдо решив не допустить, чтобы ужас отразился на лице. «Я по-прежнему контролирую ситуацию», — сказала она себе, хотя инфовиз кишел сообщениями. Половина из них поступила с мостика «Экзактора»: едва получив сигнал о состоянии Хендриксена, экипаж спешно отправил всю корабельную охрану на подмогу. Другая половина пришла от лейтенанта Гарамонда, офицера флотской разведки, прикомандированного к «Молоту Евстафия». Здесь чередовались требования передать «объект» и объяснить мощный психический разряд, который его астропат зафиксировал на борту «Экзактора», когда тот выходил из варпа.

Все инстинкты Фалькс кричали ей бежать под защиту спешащих к карцеру отрядов Милитарума и предложить лейтенанту забрать пленника при первой же возможности. Но она заставила себя отменить все приказы об отправке охраны и даже не потрудилась пообщаться с Гарамондом. Что бы ни случилось дальше, это так или иначе положит конец его жалобам, а до тех пор команда на мостике сумеет его занять.

Вздохнув, Фалькс вообще отключила инфовиз, поднялась на скрипнувших коленях и, скрестив руки на груди, встретилась взглядом с Макари. Грот неподвижно сидел на стуле, молчал и в кои-то веки не ухмылялся. Его избитое, опухшее лицо излучало всё ту же злобу, что и всегда, но сейчас оно почему-то казалось более серьёзным. Маска дурашливого, язвительного обманщика была сброшена, и под ней оказался недружелюбный посланник древней и сугубо враждебной силы. Теперь стул для допросов под ним приобрёл даже некоторое сходство с троном.

«И всё же я по-прежнему контролирую ситуацию», — снова подумала Фалькс, как будто повторением можно наколдовать убеждённость. И, к её удивлению, это сработало. Фалькс действительно контролировала ситуацию. Она не умерла, «Экзактор» по-прежнему в её руках, а Макари по-прежнему сидит в карцере. Более того, она только что побывала в сознании одного из величайших врагов человечества и вышла оттуда всего лишь с кровотечением из носа. В кои-то веки Фалькс избавила себя от привычных размышлений обо всём, чего ещё не достигла, и впервые в жизни поняла, каким грозным созданием стала.

Она всегда боролась со своей судьбой инквизитора Ордо Ксенос. На самом деле со своей судьбой человека во Вселенной, где подобное положение давало так мало поводов для надежды. Именно эта борьба по молодости низвергла её в пропасть отчаяния. И, встретившись на самом дне с Хендриксеном, она всю свою оставшуюся жизнь потратила, пытаясь снова выбраться на поверхность.

Но сейчас, оказавшись лицом к лицу с этим едким клубком враждебности, она наконец поняла, в чём её цель. Ради трупа на троне или просто ради себя, но она встретит любую подступающую тьму с широко открытыми глазами. И эта правда либо убьёт её, либо сделает сильнее, но в любом случае инквизитор больше не позволит страху тянуть себя назад.

При этой мысли Фалькс фыркнула со смесью облегчения и веселья. «Может, я оставила частичку себя в сознании Газгкулла? — подумала она. — А может, забрала частичку Газгкулла с собой?» Криптман всегда предупреждал её, что если слишком долго вглядываться в бездну, то та взглянет на тебя в ответ. Наверное, он был прав с самого начала, а Фалькс просто ошиблась, неправильно истолковав его слова как предупреждение.

Похоже, пришло время ещё раз заглянуть в бездну.

— Ну давай, Макари, — попросила она с развязной улыбкой, от которой давно отвыкло лицо. — То, что ты показал, было весьма любопытно, но самое интересное ты от меня утаил. Сейчас ты расскажешь мне, как Газгкулл восстал из мёртвых.

— А то что? — прошипел грот, подавшись вперёд так, что его сломанный нос оказался на расстоянии ладони от её лица.

— Попробуй — и узнаешь, — ответила Фалькс с едкой, как кислота, лаской, сократив расстояние до ширины пальца.

— Ладно, — наконец уступил Макари. И, почти незаметно сдав назад, заговорил.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

РОЖДЕНИЕ ГАЗГКУЛЛА

Что-то коснулось моего плеча. Наверное, чья-то рука?

Это было, в общем-то, неудивительно, поскольку вокруг меня толпились орки, которые толкали друг друга и орали. Там, где рука коснулась плеча, кожу больно ужалило, и возникло странное чувство, будто это что-то значит, но меня отпихнули прочь, прежде чем я успел понять, что именно.

Я попытался вспомнить, с каким поручением меня сюда послали и кто меня убьёт, если я его не выполню, но тут откуда-то из толпы раздался громкий мясистый треск, и какой-то орк принялся громко жаловаться.

— Не получается! Вообще ничего не происходит! Я называю имя, но они просто пялятся на меня, как обычные зоганые гроты!

— Пробуй ещё! — крикнул другой орк. Я не мог разглядеть ничего дальше дюжины клыков из-за всех этих толкающихся тел. Но по одному только запаху стало понятно, что здесь собралось не меньше десятка орков в каком-то не слишком большом помещении. Раздался ещё один громкий треск, и я услышал имя, которое, зуб даю, принадлежало мне, хотя я никогда раньше его не слышал.

— Макари? — спросил первый орк сквозь стиснутые от досады клыки. Толпа зашевелилась, и я разглядел, что это говорит Пуля. Не знаю, откуда я понял, что его так зовут, но понял. Судя по голосу, он уже злился, а перед ним стоял какой-то грот и в растерянном ужасе смотрел на грубое знамя, которое ему только что сунули в руки. Пуля вскинул огромный, скользкий от крови булыжник, выжидающе посмотрел на грота, а затем с раздражённым рыком опустил на него камень, когда ничего не произошло. Бац!

— Следующий! — рявкнул Пуля, когда свежий труп с размозжённой головой швырнули на кучу у него за спиной, а знамя вырвали из мёртвых рук, чтобы передать другому гроту в очереди.

— Макари? — опять спросил Пуля, и снова ничего не произошло. Бац! — Следующий!

— Макари? — Бац! — Следующий!

Так продолжалось некоторое время. Немного погодя мне пришло в голову, что меня послали сюда за боеприпасами — и что нужно поторапливаться, если я не хочу, чтобы мне откусили голову. Но потом орка, стоявшего рядом со мной, оттолкнул в сторону другой орк с большой металлической рукой, и эта странная жгуче-жалящая штука снова оказалась у меня на плече. Тут я понял, что это определённо рука, и к тому же большая, и вцепилась она очень конкретно.

— Макари! — взревел Пуля в лицо следующему обречённому гроту. И не успел я и глазом моргнуть, как открыл рот и…

— Я здесь, босс! — крикнул я так громко, как только мог, и огромный Смерточереп удивлённо повернул голову. Он был так ошеломлён, что выронил камень, так что гроту всё равно не повезло. Но никто не обратил на него внимания. Все смотрели на меня. И это напугало меня до смерти, потому что я всё ещё пытался понять, на кого «меня». Поэтому я сделал то, что делал всегда, — съёжился.

— Грабани мне грузавоз! — благоговейным шёпотом выругался Пуля. — Это же он, да ведь? Он ведь так съёживался.

Потом он углядел руку у меня на плече, и, когда его взгляд переместился по ней на того, к кому она была прикручена, в его глазах вспыхнула ярость.

— Погоди-ка, — пророкотал Пуля низко-низко. — Это у тебя там рука… босса?

— Ну да, — холодно ответил Гротсник, и, в тот самый миг я вспомнил, что такое вообще «Гротсник», и взглянул на него через плечо. И это определённо была рука босса. Рука Газгкулла! Но по непонятной причине она была прикреплена не к Газгкуллу, а приторочена к какой-то раме на ремнях, которую док напялил на себя и дёргал за рычаги, чтобы шевелить пальцами.

— Я подумал, — отозвался док, — что раз уж он выбыл, то я мог бы внести кое-какие… улучшения. А поскольку рука валялась без дела, я решил, что стоит попробовать на ней. Кстати, не за что.

— Я «спасибо» говорить не собирался! — рявкнул Пуля, и у меня возникло ощущение, что он вцепился бы доку в горло, если бы не два здоровенных киборка за плечами Гротсника.

— Скоро скажешь, — тихо заметил док, но Пуля уже отвернулся от него и заговорил со мной.

— Я… рад тебя видеть, малец. Но дела плохи. Ты видел, что случилось там, в руинах. Всё висит… на волоске. Босс потерял много крови, и…

— Он умер, Пуля, — перебил его Гротсник, и, когда он это сказал, воспоминание о последнем, что я видел, шарахнуло меня так, словно сам босс врезал мне головой.

— Он не может умереть, — прошипел долговязый вожак с синими татуировками. — Он выкарабкается. Мы все это знаем. А теперь вали обратно в свою пещеру. Парни там наверху сражаются вовсю, и нужно, чтобы Макари был с ними. Им нужно видеть знамя, чтобы знать, что босс в порядке.

— Нет, Пуля, — сказал Гротсник всё так же тихо и холодно. — Он не в порядке. Мы уже идём дальше. Однако да, Макари нам нужен. Но нужен здесь, внизу, чтобы быть со мной, а не чтобы уворачиваться от пуль наверху. Неужели нам придётся… подраться из-за этого?

Один из киборков рядом с доком угрожающе завёл свою здоровенную руку со сверлом.

Пуле, кажется, потребовалась вся его вера в Пророка, чтобы удержаться от очевидного ответа. Но в конце концов, как сам босс научил всех нас на Урке, он сумел подавить в себе этот порыв.

— Ладно, Гротсник. У тебя есть время до рассвета. И, Макари? Если он выкинет что-нибудь хитрое, ты просто… Он, конечно, скорее всего, сначала тебя убьёт, но ты попробуй крикнуть, лады?

— Я знаю, о чём ты думаешь, — сказал Гротсник, когда за нами закрылась дверь.

— Я думаю, что времени ты даром не терял, — буркнул я, вытягивая шею, чтобы осмотреться. Точно так же, как палата дока на Армагеддоне была на голову выше его берлоги в Ржавом Шипе, так и здесь всё оказалось ещё на голову выше. Крутились какие-то машины, таких я в жизни не видел — огромные колёса, потрескивающие чёрным светом; в воздухе парили какие-то фигуры, начерченные лазерами… Я не мек, поэтому слов мне не хватает, но ты уловила суть, да? Встречалось там и кое-что знакомое, но в совершенно иных масштабах. Ряды сквигов для переливания во всю стену, подсоединённые к ёмкостям с кровью, которую перемешивали машины. Резервуар с чем-то, что я принял за сквигов-угрей, освещённый голубыми вспышками разрядов у них вдоль спин. А это, что ли?.. Ну да. Всего лишь чёртов сквиггот, которому отрезали голову, чтобы он не впал в неистовство, но грудная клетка у него всё ещё поднималась и опускалась — пара кузнечных мехов с лязгом ходила туда-сюда, поддерживая в нём жизнь. Но даже эта зверюга размером с грузавоз казалась мелочью по сравнению с сооружением в центре купола.

Это был Газгкулл. Точнее, большая его часть. Док не просто отпилил ему руку — всё выглядело так, будто он решил полностью переделать Пророка, разобрав его на столько частей, что и не сосчитать, и закрепив их на гигантских лесах приблизительно в форме орка. Всё это соединялось трубками и пучками искрящихся кабелей, и, когда двое из киборков Гротсника принялись, тяжко шагая, крутить ворот внизу под полом, все части сразу начали складываться воедино.

В то же время с потолка на толстых, лязгающих цепях начало опускаться нечто, похожее на отдельные куски боевой фуры, и у меня чуть глаза не вылезли из орбит, так я пристально смотрел. Это была броня. Самый здоровенный комплект брони, который я когда-либо видел, с клешнёй с одного боку, которая, наверное, легко могла перекусить дред пополам, как ливерную колбасу, и пушкой с другого — по сравнению с ней стреляло Дрегмека с Урка выглядело какой-то рогаткой сморчка.

Всё это спускалось вниз, и по мере того, как каждая деталь вставала на место, целая бригада гротов карабкалась наверх и начинала её приваривать, прибивать и прикручивать. И наконец, последним, опускаясь из-под самой вершины купола, так что заслонило весь свет, появилось что-то огромное и рогатое. Отрубленная голова Пророка. Когда она заняла своё место в гнезде между громадными бронированными плечами, вокруг лесов разом врубились прожектора, и на нас сверху воззрилось перекошенное гримасой лицо Газгкулла. Вот только в его глазах не было ни искорки жизни.

— Я передумал, — сказал я Гротснику после того, как вообще смог захлопнуть разинутый рот и найти в себе силы заговорить. — По-моему, ты просто конченый маньяк.

— Правильное слово — «гений», Макари, — усмехнулся док, подходя к богоподобному трупу в центре купола.

— А ещё мне интересно, — добавил я, как только в моей голове появилось достаточно места для подозрений, — как так получилось, что у тебя всё это оказалось готово как раз к смерти босса. Я знаю, Гротсник, ты гад ещё тот, но…

— Ага! — воскликнул док, обернувшись с жестокой ухмылкой и вскинув палец. — Я знал, о чём ты подумаешь. Что всё это наверняка какой-то мой план? Так ведь? Что я всё это подстроил и заманил Газгкулла на смерть, чтобы воскресить его и сделать своей личной марионеткой?

— Ну да, — ответил я. Потому что, честно говоря, именно так я и подумал.

— Да ладно, брось, — сказал Гротсник. — Возможно, я и узнал о планах Газгкулла по-тихому — в конце концов, я провожу много времени в его мозгах. И я мог предусмотреть кое-что на случай… непредвиденных обстоятельств, если поединок с Рагнаром закончится неудачно для Пророка. Но разве я всё это подстроил? Нет, Макари. Я просто держу нос по ветру, вот и всё.

— Не верю! — окрысился я.

— Я как раз надеялся, что не поверишь, — заметил Гротсник, ухмыляясь ещё шире. — Но тебе не кажется, что если бы всё это было моих рук дело, то я хотя бы позлорадствовал по этому поводу?

— Тоже верно, — согласился я, а док тем временем подошёл к какой-то штуке, похожей на генератор от таптуна, покрытый грибковыми наростами, и принялся щёлкать выключателями.

— Слушай, Макари, — продолжил Гротсник, сосредоточенно хмурясь над какой-то поворотной шкалой. — Если ты по-прежнему считаешь, что я тут затеял недоброе, подумай вот о чём. Ты ведь ненавидишь меня сильнее любого орка на свете, верно?

— Ага! — прошипел я с некоторым энтузиазмом.

— Отлично, — сказал док. — Было бы странно, если бы наоборот. Но теперь подумай вот о чём. Если это так, тогда зачем — зачем, Макари! — я бы прервал работу всей своей жизни, чтобы пойти и поправить этих идиотов снаружи в их тупоголовых попытках вернуть тебя? Даже в этом случае неужели ты думаешь, что я был бы настолько глуп, чтобы приказать тебе явиться в мою лабораторию, где у тебя, даже такого маленького и жалкого, появился бы, пусть и ничтожный, шанс меня прикончить?

— Ну ты ж приказал, — ответил я, прыснув со смеху от такой мысли.

— Приказал, — согласился док. — Но потому, что у меня на это есть зогански веская причина. Ты нужен мне здесь, Макари. Точнее, наверное… ты нужен богам здесь. Ты нужен боссу.

— У тебя и так полно гротов для «подай-принеси», — возразил я, указывая на всех, кто сейчас усердно трудился на строительных лесах. — Так зачем утруждаться и вытаскивать для этого из Великого Зелёного самого своего нелюбимого грота?

Тут Гротсник рявкнул, но скорее как рычат орки, когда устают от слишком долгих раздумий, чем угрожающе.

— Потому что, как бы безумно это ни звучало, Макари, я думаю, ты единственное существо, которое по-настоящему знает Газгкулла. Я потратил годы, пытаясь стать ему ближе, чем ты, но всё равно не преуспел.

— Это потому, что ты всё это время причинял ему боль, — прошипел я, сжимая жалкие кулачки. — Я всегда служил боссу и богам. А ты хотел свести его с ума и превратить в какого-нибудь гигантского урода, который будет плясать под твою дудку. Или просто… развлекать тебя.

— М-м-м, — спокойно протянул Гротсник, выковыривая из клыков кусочек гнилого мяса и кивая.

— То есть не отрицаешь? — уточнил я, не совсем понимая.

— Не-а, — сказал Гротсник. — На самом деле, я думал, всё очевидно. Мне просто нравится экспериментировать. И причинять боль. — Тут док потянулся, и одно плечо, которое вылезло горбом за всё то время, что он провёл, склонившись над черепом Газгкулла, мерзко хрустнуло. — Но я служил богам, по-своему.

— Что, сводя с ума величайшего из ныне живущих орков ради смеха? Да брось, Гротсник.

— За столько времени рядом с Газгкуллом, — презрительно бросил док, повернувшись ко мне длинным жестоким лицом и неодобрительно качая головой, — ты так и не понял, что его сила проистекает исключительно из безумия. Разве ты не заметил, что чем глубже я ковырялся в его голове, тем громче говорили боги? А чем громче они говорили, тем больше подвигов совершал Газгкулл? Макари, боль Газгкулла и была его силой.

Меня даже затошнило от того, насколько логично всё это звучало, и когда я взглянул на этот огромный мёртвый утёс лица над нами, то осознал, что всё это правда настолько, насколько вообще возможно.

— Если это так, — спросил я, когда Гротсник потянул вниз большой рычаг, и генератор ожил с пронзительным воем пленённой молнии, — тогда зачем тебе нужен я?

— Потому что, я думаю, ты помогал ему жить с этой болью, — ответил Гротсник. Почти что шёпотом, как будто боялся, что боссы снаружи могут каким-то образом подслушать. — Я ненавижу тебя, грот. Ты ненавидишь меня. Но как ты считаешь, почему наш биологический вид рисует чёрно-белые «шашечки» на всём, что попадается под руку?

— Потому что они смотрятся убойно? — рискнул я предположить, зная, что это правильный ответ.

— По той же причине, по какой у нас два бога, тупица, — процедил Гротсник. — Для контраста. Великое Зелёное — это одно, но чтобы собрать целое… то, пожалуй, можно сказать, что нужны все сорта. И Газгкулл стал таким, какой он есть сегодня — хм, или, скорее, таким, каким он был до битвы с Рагнаром, во всяком случае, — благодаря нам обоим.

— Да ну? — хмыкнул я, разжав кулаки, но скрестив руки на груди, чтобы док знал, что я по-прежнему ему не доверяю.

— Ну да. К примеру, кто, по-твоему, установил Дрегмеку такой бионический глаз, что он ни разу не попал в Газгкулла тогда, в Ржавом Шипе? Нравится тебе или нет, грот, — а тебе не понравится, — но я был такой же частью плана богов, как и ты, все эти годы. И мне так же больно это признать, но ты по-прежнему являешься частью, как и я, того плана, который они приготовили дальше.

— И что это за план?

— Понятия не имею, — проворчал Гротсник, с натугой протаскивая огромный кабель от генератора к лесам, на которых собирал Пророка, и втыкая провод в разъём толщиной со своё тело. — По крайней мере, в долгосрочной перспективе. Но я знаю, что прямо сейчас для него нужно, чтобы ты пришёл сюда и помог мне потянуть за этот о-очень большой рычаг, чтобы босс мог вернуться и разобраться с остальным.

Если бы дело было только в рычаге. Но Гротсник никогда и ничего не излагает прямо. Этот рычаг — да и весь этот здоровенный генератор, по сути, — служил вовсе не для того, чтобы вернуть Газгкулла к жизни. Он был нужен, чтобы дать разряд, достаточно мощный для запуска реального аппаратища, который док собрал для такого дела.

Конечно, он сказал мне об этом только после того, когда всё уже заработало и ничего нельзя было остановить. А ещё тогда он сказал мне, что у нас четыре шанса из пяти, что процесс может завершиться неудачей, и мы оба, Пророк и половина планеты разлетимся на такие мелкие кусочки, по сравнению с которыми пыль будет казаться большой. Так что я немного успокоился.

Главный генератор, по словам дока, находился в космосе. Но ещё и как бы в другом измерении из-за слабой стабильности. Как я уже говорил, я не мек, так что ты сама понимай как хочешь. Главное, сказал док, что через дыру в небе генератор должен будет шарахнуть кучей электричества Пророка прямо по башке, и у нас всего несколько минут — Гротсник, само собой, не знал, сколько именно, — чтобы его подготовить.

Вскарабкавшись на наплечники босса, я заставил доковских гротов размотать огромный шланг Газгкуллу в рот, а затем разжать челюсть домкратом, чтобы засунуть трубку за клыки. Потом кивнул Гротснику, который стоял внизу, рядом с тем безголовым сквигом, и док с выражением искренней и подлой радости врубил гидравлический пресс над ним. Не знаю, как описать звук, с которым весь воздух из лёгких сквиггота выталкивается промышленной давилкой через шланг вместе с большей частью лёгких, но я уверен, ты можешь себе представить.

Затем Гротсник начал орать о «критически важном совмещении» или о чём-то в этом роде, но завыла мощная сирена, почти оглушив нас обоих. Очевидно, был какой-то план насчёт того резервуара со сквигоугрями, который я видел ранее, но, поскольку генератор вот-вот должен был сработать, времени на всякие хитроумные действия больше не осталось. Тогда Гротсник сорвал какой-то люк сбоку брони босса, прямо над его кишками, и просто опрокинул туда весь бак, вместе с водой и всем остальным. Я так скажу: готов поспорить на все зубы, что у меня есть, но он сделал это просто так, для собственного развлечения.

Когда с этим было покончено и были вбиты последние заклёпки, скрепляющие броню, которая не даст боссу развалиться на части до тех пор, пока его собственное тело не закончит работу, нам ничего не оставалось, как ждать, не унесёт ли нас взрыв прямиком в Великое Зелёное. К тому времени сирена уже начала реально бесить, и Гротсник пальнул в неё, чтобы умолкла. И в наступившей тишине я посмотрел на него, а он посмотрел на меня.

Я уже понадеялся, что, может быть, мы нашли какие-то точки соприкосновения после того, как в спешке готовили тело Пророка к возвращению, но нет: один этот общий взгляд сказал нам, что мы оба ненавидим друг друга до мозга костей, как и прежде. Пожалуй, нас можно было назвать гродами.

Короче, именно в тот момент столб света, похожий на струю обжигающе горячей мочи самого Горка, пробил крышу с таким громким звуком, что это был даже не звук, и всё вокруг стало зелёным. Невозможно было сказать, сработала ли машина или же мы взорвали весь мир и очутились в Великом Зелёном.

Ну, во всяком случае, невозможно было сказать наверняка, пока не случилось следующее.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПРОРОК ЖИВ

Всё начинается белым.

Мне холодно. Воет ветер. Я под землёй.

Интересно, я подвёл вас?

Вы отправили меня обратно, на второй заход, чтобы в этот раз всё сделать правильно? Я опять вырву язык у той зверюги, что вы послали, и снова пройду сквозь метель? Мне опять вышибут мозги и останется только звук ваших голосов? Интересно, мне обязательно повторять всё это с начала?

Я повторю, если надо.

Но потом я слышу запах горячего металла и палёного мяса. В первый раз этого не было. Я чувствую свою кожу. Она горит и сходит с тела, я словно в какой-то оболочке из раскалённого в горне железа. Это хорошо.

Я чувствую, как трясётся земля, и думаю, что это вы топнули своей могучей зелёной ногой, но тут грохочет ещё раз и ещё. Это стучит моё сердце. И с каждым оглушительным ударом кровь приливает к моим конечностям, неся с собой экстаз вашей жестокости. Она хлещет из глубоких порезов, из-под заклёпок и клубами пара охлаждает мою обожжённую плоть.

Я снова чувствую внутри себя жизнь, глубокую, зелёную и яростную, когда ваши божественные споры пускают ростки. Ваши голоса оглушают меня под металлом, сковавшим череп. Вместо прежней мучительной боли теперь я чувствую только упоение. Но моя голова не может уместить в себе столько. И тогда, сделав первый вдох, я запрокидываю голову и издаю ваш боевой клич, чтобы его услышала вся Галактика.

Я чувствую на лице прохладный воздух и какую-то необъятность наверху. Встаю, хрустят только что сросшиеся кости, и слышен скрежет стали и звон отлетающих болтов, когда я освобождаюсь.

Наконец мой единственный глаз начинает видеть. И я радостно обнажаю клыки, потому что теперь до меня доходит, почему зрением вы одарили меня в последнюю очередь.

Солнце начинает всходить над разрушенным городом моих врагов, а я стою в какой-то воронке в самом его сердце. Близится рассвет, но надо мной всё ещё висит дикая, чёрная и бесконечная ночь. Яростно сияют звёзды, только и ждущие, чтобы я начал их грабить. И каждая из них светится зелёным.

Это первая штука в жизни, которую я нахожу забавной. И тогда, сделав второй вдох, я разражаюсь хохотом.

ДОПРОС XIII

Фалькс не знала, в какой момент повествование Макари плавно перетекло в полноценную психическую проекцию. Но когда реальность камеры снова всплыла на поверхность сквозь жестокую необъятность перерождения Газгкулла, она поймала себя на том, что размышляет над словами, сказанными гротом ранее. «Речь — это просто другой способ врезать кому-то своими мозгами». Тогда до неё ещё не дошло, насколько буквально Макари выразился.

Но, к её ужасу, вскоре стало ясно, что видение ещё не совсем закончилось. Она, конечно, снова оказалась в камере. Но теперь свет то гас, то снова загорался, выхватывая из темноты эту острозубую тварь, которая внимательно наблюдала за ней. И в мерцающем полумраке между вспышками Фалькс могла поклясться, что стены покрывает толстый слой влажно блестящего грибка.

Но что ещё хуже, Газгкулл продолжал смеяться.

За долгую жизнь Фалькс наслушалась разных вещей, которые даже стойкого человека свели бы с ума. Но такого жуткого звука ей слышать ещё не приходилось. И сейчас, когда смех раздавался уже не у неё в голове, а пробивался сквозь стальные стены карцера, стало очевидно, насколько он нечеловеческий. Абсурдно было даже называть его смехом, настолько чуждой была радость, которую он воплощал.

— Вы же хотели узнать Газгкулла, так ведь, лорд Фалькс? — поинтересовался Макари шёпотом, в котором сквозило ядовитое наслаждение. — Вот ваш шанс. Потому что он скоро явится.

Пол вздрогнул, когда что-то слишком большое, чтобы быть человеком, шагнуло из темноты у неё за спиной. Ледяной коготь ужаса из пластины на затылке пронзил голову Фалькс, и, когда грохнул ещё один исполинский шаг, она собралась с духом, чтобы обернуться в последний раз и встретить тьму лицом к лицу. Но надобность в этом отпала. Потому что это ступал её монстр.

Брат Хендриксен прошествовал мимо неё в мерцающем свете, огромный, корявый, облачённый лишь в сгустки собственной крови. Такому место скорее в сказках, которыми пугают детей в каком-нибудь холодном диком мире, чем на борту пустотного корабля, и, если бы не облегчение, которое Фалькс ощутила при его появлении, она бы точно испугалась. Болт-пистолет ветерана остался в кобуре: старый Волк уже ушёл в другой мир — мир клыков и когтей.

Макари тем временем, похоже, приближающаяся смерть совсем не беспокоила. Ксенос просто лучился предвкушением чего-то и наслаждался звериным хохотом, от которого по-прежнему сотрясалась камера, словно тот прикрывал гретчина наподобие пустотного щита какого-нибудь титана. Хотя, решила Фалькс, тот ограждал его гораздо надёжнее. Ибо что такое смерть для Макари, когда его осеняет психическая тень самого Газгкулла? Разорви горячечное зелёное тельце — и то, что сидит внутри, просто канет в этот смех и вернётся к своему повелителю.

Фалькс сразу вспыхнула, твёрдо решив, что не может этого допустить.

— Нет, брат, — сказала она, в то время как чудовище, бывшее когда-то Хендриксеном, нависло над Макари. Но это не приказывал лорд Инквизиции, а надломленная старая женщина тихо обращалась к своему единственному другу. Она только молила Трон, из последних сил надеясь, что Хендриксен ещё здесь и услышит её.

Фенрисец повернул голову, и Фалькс обнаружила, что смотрит в глаза уже не человека. Конечно, помимо преданности, имелась и другая причина, почему древний рунический жрец оставался с ней все эти годы, даже когда орбита её амбиций всё глубже уходила во мрак ереси. Гордость Хендриксена никогда не позволяла им открыто поговорить об этом. Но за долгие годы службы старый Волк тоже всё больше отдалялся от света Императора. И когда по Фалькс скользнул его дикий взгляд, а с пожелтевших клыков потянулась густая слюна, стало видно, как далеко во тьму он зашёл.

«Каждый сын Фенриса вынужден бороться, — однажды поведал ей ветеран, — с того самого дня, как испивает чашу Вульфена и перерождается в сына Русса». Это своего рода проклятие, вписанное с жестокой элегантностью в тот же самый генетический код, что и благословение их примарха. Только познакомившись с братом Хендриксеном, Фалькс наконец поняла, почему Космические Волки живут такой удалой, неистовой жизнью: они надеются, что если огни в их пиршественных залах будут гореть достаточно ярко, то сумеют не подпустить ночь.

Однако пламя Хендриксена уже много лет горело вполсилы, а волк давно ждал у порога. Теперь он шагнул внутрь и оттуда насторожённо смотрел на неё.

Фалькс с трудом сглотнула, пытаясь отвлечься от громогласного угрожающего хохота Газгкулла и злобного ликования на лице Макари, который наблюдал, как распадается их дуэт. Она никогда не отличалась особым умением вести даже простую беседу, не говоря уже о речах. Но теперь пришло её время попытаться самой устроить «взбучку мозгами».

«Брат, он только этого и ждёт, — мысленно произнесла она во весь голос, глядя в эти хищные глаза и надеясь, что кто-то там за ними ещё слышит. — Ты был прав, конечно, — всё это было уловкой. Отдав нам Макари, Газгкулл лишь хотел, чтобы легенда о нём разошлась пошире, а эта скотина Кровавый Топор вдобавок набрал столько информации, сколько смог, прежде чем сбежать. Газгкулл рассчитывал, что мы станем действовать как положено людям — недалёким, испуганным и неспособным придумать иное решение проблем с ксеносами, кроме уничтожения. Он был уверен, что мы поведём себя как добропорядочные граждане Империума и вернём ему его проклятого спутника в припадке фанатичной расправы».

+И что?+ наконец рявкнул Хендриксен откуда-то из недр своей зимы, и Фалькс с трудом подавила всплеск надежды, грозившей вспыхнуть оттого, что ветеран вообще ответил. Тот факт, что ухмылка Макари стала блёкнуть по мере того, как безмолвный разговор между его пленителями затягивался, нисколько не облегчал ситуацию.

«А то, — ответила она, — что так ты только докажешь правоту Газгкулла, брат. Если чему-то и можно научиться из рассказа этого гнилого беса, так это тому, насколько много выиграл Газгкулл, действуя не как положено. Он изменил наше представление о том, что такое разум орка и на что он способен».

+И мы всё равно его прикончим.+

«Рагнар пытался, брат. — Раздался злобный рык Хендриксена и в мыслях, и в тесноте камеры, но Фалькс не отступилась. — Бросая вызов своим инстинктам, Газгкулл понял, какими орки вообще должны быть. А если мы бросим вызов своим? Возможно, старый друг, мы снова научимся быть людьми».

На самое короткое мгновение волк в глазах Хендриксена исчез, и оттуда выглянул тот одарённый юнец, ещё не испивший чаши Вульфена, для которого Адептус Астартес лишь светлые, далёкие служители какого-то непостижимого бога. Фалькс никогда не видела Хендриксена столь хрупким. И никогда не видела его столь сильным.

— Давай покончим с этой проблемой, — произнёс ветеран вслух, и Макари буквально заёрзал от радости, когда чёрная от крови рука, похожая на бревно, схватила его за горло. Но Макари не заметил слабой, усталой улыбки, мелькнувшей в уголках губ Хендриксена, когда тот оглянулся на Фалькс. И вместо того чтобы свернуть гроту шею, рунический жрец волоком вытащил его из камеры и зашагал по смежному коридору с изоляторами. Фалькс подвигала затёкшей шеей и отправилась следом.

По дороге в недра карцера она рискнула взглянуть на свой инфовиз. Запросы от лейтенанта Гарамонда вдруг прекратились, как она заметила. Но дальше поле зрения затопил поток отложенных предупреждений, и она поняла почему. «Молот Евстафия», как и все до единого военные корабли, стоявшие в доках Мульцибера, посылали на окраину системы.

Где из варпа только что появилась армада просто катастрофических размеров.

Командование флота пребывало в смятении. Неизвестные суда каким-то образом скрыли своё количество, пока крались через варп, и заблаговременно передали на верфи Мульцибера актуальные коды доступа. Все посчитали, что на подходе очередная жертва системы учёта Муниторума, вроде не указанной в документах части какой-нибудь боевой группы, идущей пополнить запасы.

Но, само собой, это оказались корабли орков. У Фалькс ёкнуло сердце, когда до неё дошло, где почти наверняка они раздобыли коды доступа. Одному Трону ведомо, как орки умудрились вытащить Кусаку из спасательной капсулы, дрейфующей в варпе, но, в конце концов, это уже вряд ли имело значение. В систему вошли тысячи кораблей, а ведь только-только пошла вторая волна тревожных сигналов, и Мульцибер с трудом дал бы им отпор, даже имея год на подготовку, чего уж говорить о паре часов.

Прокручивая снимки, второпях сделанные охраной внешних границ системы, Фалькс теперь видела, что в самом центре армады идёт не звездолёт, а натуральный левиафан, раза в три тяжелее, чем самый большой корабль обороны, и построенный с нуля, а не сколоченный из обломков пустотных трофеев. Но что действительно его выделяло, так это знамя высотой в пять километров, торчащее из хребта, словно мачта с парусом. На знамени был изображён орк со множеством рук, стоящий на горе из мертвецов. Портрет Газгкулла Траки, чей хохот по-прежнему гремел по всему карцеру.

Но когда Хендриксен остановился у одной из пустых камер в коридоре и распахнул дверь почти в полметра толщиной, смех начал прерываться. Лампы, подвешенные вдоль потолка, перестали мерцать, разогнав обманчивые тени. И когда старый Волк приподнял Макари, чтобы показать ему новый дом — обитый мягким материалом и оборудованный отдельным стазисным полем, дабы его обитатель случайно не пострадал, — смех прекратился вовсе.

— Нет! — завопил Макари, и всё хладнокровие вдруг исчезло с его лица, когда грот понял, что происходит. — Нет!

Мелкий хрящеватый монстр принялся кусать и царапать руку Хендриксена, но с тем же успехом он мог бороться с гравитацией. Презрительно рыкнув, старый Волк швырнул грота в камеру и с тяжким, глухим стуком захлопнул дверь.

— Газгкулл явился, — заметил он, пролистав сообщения на своём инфовизе.

— Хорошо, — отозвалась Фалькс. — Как раз успеет посмотреть, как мы отчаливаем, увозя его самое ценное сокровище. Я уже дала распоряжения навигатору приступать к отлёту.

— Куда направимся?

— По пути у нас будет время решить, — ответила Фалькс, и Хендриксен хмыкнул в знак согласия.

— Отлично. Но сначала надо поесть.

Фалькс улыбнулась бы с облегчением, видя столь твёрдое доказательство, что её спутник владеет собой. Однако что-то было не так.

Макари верещал от ярости всё время, пока они разговаривали, хотя крики его звучали почти комично, приглушённые дверью камеры, так что больше походили на жужжание насекомого. Однако теперь к пронзительным воплям грота добавилось что-то более басистое.

Чей-то рёв. Лампы опять замигали, а рёв становился всё громче и громче, пока не затряслась даже палуба. Фалькс показалось, что на неё, разинув пасть, с грохотом надвигается какой-то огромный хищник, и, взглянув на Хендриксена, она поняла, что жрец чувствует то же самое.

Рёв поднялся до пика обиженной ярости, пока сам воздух не начал мерцать от его мощи. Лампы вдоль коридора заискрили, а затем полопались одна за другой, погружая коридор в темноту.

И темнота эта была зелёной.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

КОНКРЕТНАЯ ПРАВДА О ГАЗГКУЛЛЕ ТРАКЕ

«I get knocked down,

but I get up again;

you’re never going to keep me down».

Эти слова я очень хотел процитировать в начале книги, но мой редактор из Black Library, Кейт Хеймер, вполне справедливо заметила, что песня 1997 года британской поп-группы вряд ли дошла бы до 41-го тысячелетия без изменений. Но именно эти слова выражают самую суть Газгкулла Траки и вообще орочье отношение к жизни.

Могу уверенно заявить, что именно из-за орков я полюбил Warhammer 40,000. Я в точности помню тот момент: мы с корешем стояли в магазине Games Workshop в Бромли, где-то в начале 90-х, и пялились на коробку Titan Legions 1992 года выпуска, на которой был изображён поединок между титаном «Император» и великим гаргантом орков. Мне казалось, что титан смотрится клёво, — понятное дело, да? Но вот гаргант выглядел очень странно… Здоровенный, ярко размалёванный толстый робот, исписанный какими-то значками, и от этого он казался одновременно и жутко уродливым, и абсолютно шикарным. И так он мне понравился, что с тех пор я стал упорно собирать только орков.

Хобби у меня появилось всего через пару лет после того, как сам Газгкулл дебютировал в 1992 году. Тогда предыстория у всех персонажей-ксеносов была довольно жиденькой, и я решил, что Газгкулл займёт в своей фракции место вражеского босса, станет её лицом и злым гением, которого раз за разом побеждают, но он всегда возвращается за добавкой. Его вырубают, но он снова встаёт, прямо как в той песне. А в настолке именно такой и нужен, верно? Орки в целом являлись для Империума этаким коллективным мальчиком для битья. Только вот — это же Warhammer 40,000 — всё время возникало такое общее ощущение, что мальчик для битья-то вроде как побеждает.

Но, как оказалось, Газгкулл Трака не просто огромный и сильный зелёный зверюга. Он религиозный лидер. То ощущение разудалого веселья, которое привлекло меня в великом гарганте, та жертва эстетики в пользу практичности такого размаха, что какой-нибудь гигантский шагающий замок с намалёванной на нём рожей в сравнении с гаргантом смотрелся бы вполне адекватно, — это оказалась целая философия. Система верований, я бы даже сказал, и Газгкулл стал её ревущим во всю глотку гигапапой в рогатом шлеме.

За последние четверть века я провёл немало времени, размышляя над психологией орков. И за свою не такую уж длинную карьеру писателя научился восхищаться, глядя на знакомые сюжеты чужими глазами и рассматривая ситуации с точки зрения созданий, которых обычно считают монстрами и злодеями. Добавьте сюда мою любовь принимать шуточные идеи исключительно серьёзно, и можете себе представить, какой восторг я испытал, получив шанс рассказать исчерпывающую историю Газгкулла Маг Урук Траки. Это как будто если бы кто-то меня спросил, хочу ли я поиграть с бензопилой и покататься на квадроцикле. Одновременно.

Но орешек тем не менее оказался крепким. С какой стороны вообще, думал я, нужно подойти, чтобы вписать правдоподобного и даже в чём-то привлекательного персонажа в рамки жестокого инопланетного военного диктатора?

Ну, как известно, дабы разобраться, что такое быть Газгкуллом, сначала нужно понять, что такое быть орком. Орки, если говорить в общепринятом смысле, — это старая забавная такая придумка. Само слово имеет длинную и сложную историю, но в принципе своём это обозначение некоей мерзкой твари. В сказках орками для краткости называют разных созданий, которые, по всяким своим причинам, существуют ради того, чтобы сражаться. И чтобы их били. То есть те самые мальчики для битья, которые иногда дают неслабый отпор.

Но высосать что-то такое драматическое из безликих и безмозглых тварей, существующих только ради того, чтобы «герой» их убивал, крайне трудно. И действительно, в сюжетной канве, как правило, отсутствует акцент на внутреннем мире орков, дабы их уничтожение выглядело приемлемым. Но орки без внутреннего мира никому не интересны и к тому же неубедительны как вид разумных существ. Любой фэнтезийный сеттинг оживает только тогда, когда ты рассматриваешь его с точки зрения повседневной жизни и создаёшь некую правдоподобную логику для его обитателей. Если речь идёт об орках и мы принимаем тот факт, что вся их порода существует исключительно для войны, то каково это — быть одним из них?

Во-первых, как и многие орки из сказок, они так зациклены на убийствах потому, что их такими задумали и создали. Это биологическое оружие невообразимых масштабов, попытка улучшить и приспособить для войны плодовитость во всех её смыслах ради участия в конфликте между сущностями богоподобной мощи. Вот поэтому они зелёного цвета. И эта их жизненная сила бьёт через край не только в телесном плане, но и в умственном. Горк и Морк идут в паре, не забывайте. Всё психологическое устройство орков придумано так, чтобы постоянная борьба стала для них чем-то самим собой разумеющимся до такой степени, чтобы война не изматывала их, а наоборот — питала.

И вот здесь-то и проявляется всё богатство их внутренней жизни. Оркам плевать на раны и смерть, они не умеют подавлять страх, потому что просто его не чувствуют. Подозреваю, что они представляют собой всё то, чем Император хотел, чтобы стали его Адептус Астартес, с тем только важнейшим преимуществом, что орков даже отдалённо не волнует их статус живого оружия. Я даже готов поспорить, что орки — единственная фракция во вселенной сороковника, которая приятно проводит время (и в их понимании вся Галактика станет местом всеобщей радости, когда они её завоюют. Как вам такое высшее благо, а?).

Но я отвлёкся. Размышляя над книгой, я потратил немало времени, чтобы разобраться, что может объединять все эти разные аспекты орочьей психологии, и в итоге придумал — вера. Вера в себя, вера в свой народ, вера в своих богов и вера в способность красных машин ездить быстрее жёлтых. Иными словами, вера настолько крепкая, что может возобладать над правдой. Такая крепкая, что может стать правдой сама. И здесь мы возвращаемся к Газгкуллу. Он — центр притяжения всей этой веры, и поэтому он так чертовски опасен.

Однако у этой тщательно сконструированной природы орочьего ума есть и обратная сторона — то, что случается, если отпустить его на волю. Орки созданы как живое оружие, но это значит — и это стоит подчеркнуть особо, — что оружие кто-то должен держать в руках. За миллиарды лет после окончания конфликта, который их создал, они превратились в природную стихию, на которую нет управы. Если тираниды — это безбрежный межзвёздный ультрахищник, то орки — это собака размером с Галактику, одержимая желанием поймать себя за хвост.

Но в Газгкулле, как и в Звере до него (интересная связь, да?), мы видим оружие, которое научилось само себя брать в руки. Что-то с ним произошло, когда он получил чудовищную травму головы, повлияло на всю его дальнейшую жизнь и подарило ему взгляд на общую картину в целом. Получил ли он связь с орочьими богами? Или просто страдает от обширных повреждений мозга, в соответствии с теорией бикамерального разума, принимает собственные мысли за голоса богов?

Возможно, и то и другое. Орки, я уверен, настолько неуёмны в вере, что запросто могут одновременно придерживаться противоречащих друг другу точек зрения на один и тот же факт. Они знают, что поражение можно считать и победой тоже. Они знают, что красная краска — это просто краска, но также и усилитель скорости. «Грод» — это злейший враг и лучший друг в одном лице. Орки — животные, но также и грибы. Гарганты прекрасны, и они же невероятно уродливы.

И Газгкулл — вершина и сосредоточие подобных странных, накладывающихся один на другой контрастов. Он самый сильный, но он же и самый умный. Он пророк Горка и Морка. Он объединяет все кланы орков, но не вхож ни в один из них. И вот где я отыскал настоящую душу Газгкулла Траки: он олицетворяет собой всё, чем должен быть орк, но, чтобы добиться такого статуса, он должен стать чем-то бо́льшим.

Если бы Газгкулл не задумывался о поражениях, то не смог бы побеждать так часто. Если бы он не сопротивлялся желанию подраться, то никогда бы не объединил свой народ. Он, конечно, сумел обойти эти ограничения и многие другие, но при этом, мне кажется, оказался за рамками душевного спокойствия, жёстко с ними связанного.

В этой истории Газгкулла ждёт реальное испытание. Ему предстоит не только победить в ситуации, когда шансы складываются далеко не в его пользу в военном смысле, но и преодолеть экстремальные физические трудности. Сумеет ли он выстоять вне заданных параметров для его вида и при этом сохранить веру в себя, в своих богов и в свои легионы? Для Газгкулла это будет кризис веры. Борьба. И мне нравится думать, что она вышла намного более ожесточённой, чем кто-либо мог себе представить, и уж точно не те триллионы орков, что стекались под его знамя.

И как же в итоге всё разрешится? Ну, мне кажется, у этой совершенно неорочьей проблемы и решение определённо должно быть неорочьим. Потому что изначальная моделька Газгкулла, выпущенная в 1992 году, включала в себя ещё одну фигурку, так ведь?

И хотя тот малец, которого эта фигурка изображает, может оказаться жутким гадёнышем, он вполне может послужить и ключом всей истории. Но не мне об этом судить. Макари, в конце концов, вполне способен говорить за себя. Тем не менее реальность в его мире — штука довольно субъективная, так что вам придётся решать самим, в чём же заключается конкретная правда о Газгкулле Траке.

БЛАГОДАРНОСТИ

За эту книгу мне нужно благодарить меньше людей, чем обычно, поскольку 2020 год не был особенно насыщенным в социальном плане, и я работал почти в полной изоляции. Но тем не менее спасибо Эшли, моей жене, которая поддерживала меня во всём и помогла найти именно тот голос для Макари, который был нужен этому мелкому засранцу. Спасибо Энди Чемберсу, человеку, который стоит за самим Большим дядей и подарил нам Газгкулла вообще, а в старые добрые времена дал моему воображению столько вкусной пищи. Как всегда, спасибо моему агенту Джейми Коуэну, который не позволяет мне сойти с ума хотя бы раз за каждую книгу и следит за тем, чтобы я, несмотря на всё моё нежелание, как следует оформлял документы, по которым мне платят. И наконец, огромное спасибо Кейт Хеймер за самый полезный в моей жизни опыт работы с редактором. Прорабатывать все детали этой истории вместе с ней было одно наслаждение от начала и до конца, и она помогла мне блестяще выкрутитьcя, когда я слегка застрял. О, и конечно же, спасибо всем вам, читающим это. Единственное, что может быть круче, чем возможность писать эти истории, — знать, что люди читают их и получают удовольствие. Для меня это много значит. Увидимся в следующий раз!

ОБ АВТОРЕ

Нейт Кроули — игровой журналист и писатель в жанре научной фантастики и фэнтези, который живёт в Уолсолле со своей женой, дочерью и котом, которого упорно называет Индюшатинкой. Он любит ходить в зоопарк, играть в излишне сложные стратегические игры и готовить невероятные рагу. «Газгкулл Трака. Пророк Вааа!» — его первая книга для Black Library, другие его работы включают в себя повесть «Отделённые» (Severed), романы «Дважды мёртвый царь: Крах» (The Twice-dead King: Ruin) и «Дважды мёртвый царь: Правление» (The Twice-Dead King: Reign), а также множество рассказов.