Бюрократы, masseditregex, Администраторы
3093
правки
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
Нынешний проситель был многословен. Аллоизия шевельнулась на остриях своих металлических ног. Позади нее это движение тяжеловесно повторила махина ее робота «Кастелян».
– Целиком, абсолютно и во всех прочих отношениях противопоказано, – прервал Бурзулем человека. – Чрезвычайно утомительно, Матрикулус. Тебе не кажется, Аллой<ref>Здесь непереводимая играя слов. Alloy также означает сплав или присадку в металлургии</ref>?
– Монотонно до усыпления, генерал-фабрикатор. – Аллоизия крайне демонстративно зевнула, в чем ее искусственная дыхательная система вовсе не нуждалась.
== '''4''' ==
В Люцидиуме было множество стен, и когда-то в тумане времен они сдвигались и перемещались по прихоти техножрецов – все здание представляло собой колоссальную головоломку из скользящих блоков. Механизмы настолько заржавели от пресловутого тумана, что теперь ни один из них уже не двигался, однако в стенах все еще было полно старинной машинерии, проходов и силовых линий. Каждая из них являлась миниатюрным пустотелым лабиринтом. А Давиен была маленькой, легкой, и провела детство, пролезая внутрь извилистых мест и обратно.
Она вошла в стены, протискиваясь и продираясь сквозь мозаику пересекающихся зазоров внутри, карабкаясь вверх и вниз по каналам, спрыгивая мимо остановленных лопастей огромных вентиляторов и приземляясь в холодных чревах потухших печей. У нее в голове были план Палатиума и расположение тех камер для закрытых испытаний. Словно червяк, она рыла себе туннель в структуре Людициума, пока со скрипом не отворился последний люк, и внизу не стало видно помещение, уставленное громадными стеклянными колпаками. Это и были камеры, которые адепты использовали для своих экспериментов – высотой в тринадцать футов, из прозрачного армагласабронестекла, обладавшего прочностью пластали, если не разрушать его точно необходимыми частотами. Те, кого содержали внутри, могли находиться там неопределенно долго, или же сам контейнер мог превратиться в смертоносную ячейку для испытания любого газа и оружия, которые хотелось применить техножрецам.
Внизу двигались скитарии, и она замерла, наблюдая, как киборги в красных накидках волокут по мостику очередную вереницу скованных узников и сбрасывают тех в сосуд без особой заботы об их приземлении. Многих пленных приходилось буквально тащить: они были слишком слабы или больны, чтобы идти самостоятельно. Некоторые выглядели так, будто после поимки группой уже успели умереть. Это были не призывники, которым суждено сражаться в войнах Империума. Это были подношения, чьей агонии предстояло послужить изюминкой великого праздненства техножрецов. От этой мысли Давиен оскалила зубы. Доктрина была ей вполне знакома. Адептус Механикус утверждали, что их работа стремится к совершенству. Они проповедовали веру в кузницу и факторум, где вещи переделываются и испытываются. И когда испытание выявляло изъяны, они полагали актом веры отправить сломанное и непрочное на переплавку. Давиен хорошо знала: взгляни они на большую часть Конгрегации, мигом сожгли бы тех. ''Жестокие, они жестокие''.
– Ты ничего не знаешь, Надсмотрщик. Близится твое время.
– Чрезвычайно характерная кровная линия, распределенная по анклавам Южного Разлома. Несанкционированные изображения Омниссианского Императора, при виде которых Инквизиция заспешит нанести твоим родственникам визит в тот же момент, как я передам изображения. Тенденция к мутациям, которые, будучи рассмотрены в совокупности, выглядят слишком единообразно, чтобы являться всего лишь результатами случайного тератогенеза<ref>Воздействие на организм, приводящее к уродствам у рождающихся детей</ref>. – Снова этот надтреснутый смешок. – Ты нечто большее, нежели просто убийца.
''Да, она наш защитник'', подумала Давиен. Сакири год убивала надзирателей, сборщиков налогов и скитариев, готовясь к нападению на Бурзулема.
Давиен вдруг кольнула боль: одна из его иголок вошла в ее тело.
– С кровью правда выйдет наружу. А ''ты'' до тех пор не выйдешь никуда. == '''5''' == Гаммат Трискеллиан рассматривал свою жизнь как машину. Среди Адептус Механикус столь изощренное сравнение не являлось чем-то необычным. В его взаимоотношениях с миром присутствовали приятная ритмичность и заведенный порядок. У него был близкий круг из ордена генеторов, с которыми он совершал обряды. Была своя доля регулярных проверок и служебных процедур в Палатиуме, состоявших не столько в ремонте, сколько в ритуалах. Несколько машин, за которые он номинально отвечал, не работали еще задолго до его рождения, а в одном случае изначальная функция механизма успела затеряться в веках, однако в каждый предписанный день Трискеллиан проходил длинную последовательность тестов и задач, вынимая и очищая застоявшиеся детали, осуществляя диагностику, ненадолго приводя в движение группы деталей. Это успокаивало разум и повышало осведомленность о поколениях жрецов, проводивших эти же самые бессмысленные операции до него. Маленькая шестеренка в рутине, позволявшая всему остальному вращаться корректным образом. Его жизнь представляла собой череду таких шестерней, каждая из которых передавала движущую силу на следующую, а в конце располагалось его исследование. Именно здесь машина оказывала воздействие на мир, именно здесь машина могла развернуться и усовершенствовать собственную конструкцию, чтобы ближе подойти к совершенству Омнисии. Жизнь Трискеллиана строилась на убеждении: ничто, подводящее его личную машину к этому состоянию безупречности, не может быть плохим. Он наполовину одолел этот умиротворяющий цикл ритуального ремонта, когда его разыскали двое коллег-генеторов, имевших мрачный вид. Младшим из них был Клавен, хотя успешные пересадки кожи обрекали на неудачу любую попытку определить его возраст. Некоторое время назад он пытался продемонстрировать, что от труда внешний слой кожи шахтеров становится крепче, и потому его можно было бы снимать, чтобы усиливать покровы самих техножрецов, неизбежно являвшиеся менее прочными. Клавен сам выступил в роли подопытного, но в итоге не сумел убедить Бурзулема и даже конкретно Трискеллиана. Теперь его покрывало лоскутное одеяло из кожи разных оттенков и свойств, изорванной по краям тех мест, где находились имплантаты и проводящие трубки. Лицо выглядело рассогласованным, один глаз был стянут до полуоткрытого состояния, рот представлял собой кривой зигзаг. Трискеллиан помнил, как Клавен его сшивал. Компанию ему составляла – постоянно, в силу необходимости – Герма Сектис на своей тележке. К настоящему времени от нее остались только голова и верхняя половина торса, у которого одна рука работала, а вторая бесполезно волочилась. Ниже усеченного грудного отдела хрипели и стонали меха, а паутина прозрачных трубок вяло транспортировала охряные жидкости внутрь сохранившегося тела и наружу. Она была очень стара и когда-то учила самого Трискеллиана, пока несчастный случай не отнял у мира большую ее часть. Конечно, Герма могла бы восполнить недостающие фрагменты протезами, однако боль от сильных травм вызвала в ней странный аскетизм, и она утверждала, будто отказ от плоти и какой-либо замены приближает ее к несказанному постижению Омниссии. Казалось, с каждым годом от нее сохраняется все меньше, а однажды не останется уже ничего, и, возможно, она сольется с бесконечностью и найдет то, чего искала. Пока что часть шлангов и трубок вела от ее тележки к Клавену, которому было поручено перемещать Герму и поддерживать в ней жизнь. К задаче он относился угрюмо и без энтузиазма, вследствие чего Герма обычно тащилась за ним на пределе длины проводов. Трискеллиан оглядел их обоих. Не слишком много, приходилось признать, но они были единственными из его коллег, кому, как казалось, он мог доверять. Только они точно знали, что он поместил в своих покоях: тюрьму-колпак для чудовища и нервного маленького медикэ с его еретической наукой. – Гаммат, – раздался шепот Клавена из-за истрепанных губ. – Гаммат, ужасные новости. Нас раскрыли. – Тут нечего ''раскрывать'', – бросила Герма, останавливаясь позади него. – Мы на безупречно праведном пути изучения и расследования. Клавен, ты должен перестать болтать. – Но генерал-фабрикатор… – Клавен, позволь мне говорить. Твои губы дефектны. Эти двое могли продолжать в том же духе столько, сколько им позволяли, поэтому Трискеллиан постучал по кожуху осматриваемой им машины, чтобы привлечь их внимание. – Что произошло? – поинтересовался он. – Генерал-фабрикатор вызывает тебя, – простонал Клавен. – Он знает. – Он не знает. Тут нечего знать, – возразила Герма одновременно с ним. Клавен взволнованно принялся ковырять швы у себя на лице: одна из наименее приятных его привычек. – Мы укрываем мутантов, – зашептал он, – и еретиков. Нам следовало отправить их в печь. Гаммат, еще есть время. Мы могли бы сказать, что держали их ко Дню Вознесения. Мы могли бы отправить их обратно в камеры. Мы могли… – Хватит, – прервал его Трискеллиан. – А теперь еще эта девчонка, – продолжил Клавен, голос которого поднялся до высокого визга. – Они из ''персонала''. Кто-нибудь заметит, что она пропала. Пойдут искать. ''Уже пошли'' искать. Это ''конец'', Гаммат. Он напрочь покончит с нашим орденом. Ты нас погубил. Из тележки Гермы выдвинулся страшно острый шип, с треском разряда впившийся Клавену в бедро. Тот задергался и сел на пол, всхлипывая. – Все будет хорошо, – милостиво сообщила ему Герма. – Этим мы служим Омниссии, как делаем везде. И Трискеллиан ободрился бы куда сильнее, не будь это ее стандартной репликой практически по любому поводу. Она была немногим более чем эхокамерой, и ее отказ от физического взаимодействия с миром все больше и больше копировался ментальным восприятием. Все предопределено. Все будет хорошо. Он мог без конца получать от нее эти заверения, однако это было лишь отражение его собственного голоса. Он пробежался по своему катехизису, изучая каждый догмат, соотнося клятвы против скверны и проповеди о сохранении и усовершенствовании. ''Я служу'', настаивал он. Даже то, что он успел вытянуть из генетической линии ксеносов за столь краткий срок, открывало такие возможности. Как Бурзулем его разоблачил? В курсе не был никто, кроме Клавена и Гермы, а ни один из них, невзирая на все недостатки, не предал бы его. Если только Бурзулем не подозревал еще ''до того'', как всплыло это все. Если только генерал-фабрикатор не искал повода разделаться с амбициозным подчиненным. Они всегда соперничали, в былые времена до повышения Бурзулема. Может статься, он всегда оглядывался через то, что у него считалось плечом. И в этом случае… – Я объясню, – тихо произнес Трискеллиан, зная, что никаких объяснений не хватит, если Бурзулем всерьез решил поиграть в инквизитора. – Мы здесь делаем священную работу Омниссии, какой бы она ни могла… показаться поначалу. Я его убежу. И ответил на вызов, понимая, что, если Бурзулем его раскрыл, то сделать этого он совершенно точно не сумеет. И конечно же, Бурзулем его не раскрыл. Вызов от генерала-фабрикатора в эти дни ничего не значил. Минута, проведенная в его присутствии, была всего лишь сломанным элементом в личной машине Трискеллиана. Бурзулем руководствовался ''прихотями'' – самая непростительная черта для техножреца. Он сохранял свою высокую должность, поскольку следил, чтобы те, кто обладает влиянием, получали все необходимые ресурсы и рабочую силу, а отгрузки руды и деталей в остальной Империум проводились своевременно. Этот человек считал себя администратором. Механизмом, который он обслуживал, была невидимая логистика. С кафедры Бурзулем произносил проповеди, уподоблявшие Палатиум огромной машине, которая требует постоянной настройки. Под этим предлогом он раз за разом нагружал объекты своего недовольства черной работой, мешавшей их собственным обрядам и исследованиям. – Мы отмечаем, что итоги ваше призыва на восемь и четыре десятых процента ниже, чем у вашего предшественника, – сообщил ему Бурзулем по прибытии. – Крайне удручающе, тебе не кажется, Аллой? – Ниже допустимых параметров. – Аллоизия лениво разбирала правую руку своего робота, сравнивая ее механизмы с собственными кибернетическими эквивалентами. И само собой, скудные результаты группы имели под собой основания. Трискеллиан стоял совсем неподвижно и дожидался, перейдет ли наблюдение в обвинение, однако вместо этого колоколоподобное тело Бурзулема переместилось в сторону, и он задумчиво уставился на художественную галерею. – Подношения также снизились на семь и девяносто восемь сотых процента, – заметил генерал-фабрикатор. – Но я полагаю, мягкие науки всегда были неточны. Все это хлюпанье и извивание. – Антисанитарно, – вставила Аллоизия. – Избавьтесь от них. – Если бы мы только могли, Аллой. Как великолепно было бы стать такими же чистыми, как твой «Кастелян», исчезни вся эта неудобная плоть. Останься один лишь наш могучий мозг среди металла. Насколько эффективнее мы бы могли послужить Омниссии? Насколько мог судить Трискеллиан, в служении Бурзулема не было ничего ''эффективного''. Показательным примером этого выступало его нынешнее занятие. Здесь, в его личных покоях, не было никаких машин, никакого лабораторного оборудования, одни лишь предметы роскоши. У него была кухня с персоналом из сервиторов, создававших пищу, вкуса которой он не мог ощутить. У него было огромное круглое окно, прорезанное по его приказу, с витражными вставками, оттенков которых не могла воспринять его оптика. И у него была художественная галерея. Всякому вольному торговцу, проходившему мимо Морода, было хорошо известно: генерал-фабрикатор покупает произведения искусства. Тот охотно перенаправлял шокирующую долю продукции шахт и факторумов в трюмы любого корабля, который привозил новый предмет антиквариата для его проклятой галереи. Там имелись какие-то геометрические фигуры, непредставительные повторяющиеся узоры и мозаики, но их Трискеллиан хотя бы мог оценить с математической точки зрения. Остальное же… портреты видных деятелей Империума из минувших эпох; неумелые изображения Императора в Его Сиянии, по сравнению с которыми граффити Южного Разлома выглядели совершенством; даже трофеи, утащенные с миров-кораблей ксеносов: голограммы фееричных самцов и самок чужих, предающихся порочным и нечестивым пляскам, или же запечатленных на фоне нездорово зеленых ландшафтов. Инквизитору это развязало бы руки, подумалось Трискеллиану. ''Вот где'' была подлинная скверна, а вовсе не в прилежных поисках истины, которые Трискеллиан вел в своей лаборатории. Вот только ни один инквизитор не явился бы сюда, пока Мород продолжал производство. Сама планета являлась всего лишь шестеренкой, и если она и колебалась под управлением Бурзулема, то это оставалось в пределах допустимого. – У нас есть для вас еще одна работенка, Простейший. Постарайтесь справиться с ней получше, хорошо? – Бурзулем вполоборота посмотрел на Трискеллиана, и живые фрагменты его лица сложились в улыбку, которая по меньшей мере в пяти местах была насмешливой. – О, я знаю, ваше исследование, ваши мелкие проекты. Ну, а у нас есть небольшое дело под названием «''День Вознесения''». Случается всего раз в пару десятков лет, или около того. Вам следует почаще сверяться с календарем. Всех к насосам, не правда ли, Аллоизия? – Возможно, он не понимает, что такое насосы. Скажите ему, это вроде тех органических вещей. Сердец, легких, или чего-то подобного. Возможно, так он поймет лучше. – Какой-то орган, Трискеллиан. Нам нужно, чтобы вы его помассировали, или что там делают с органами. Такие неудобные штуки. Мы рады, что из нас вынули большинство из них, не так ли? – Несомненно, генерал-фабрикатор. – Каких ''действий'', – вмешался Трискеллиан. – вы от меня хотите, генерал-фабрикатор? Иначе подобное могло продолжаться еще долго. – О, ну разумеется развлечений, – беззаботно сообщил Бурзулем. – И приема возвращающихся скитариев. Наших доблестных героев, что прибыли домой забрать новобранцев. Их должны встретить надлежащим образом, пока мы совершаем наши подношения. Представьте нам план и график, хорошо? Отныне мы передаем вам полномочия Верховного Распорядителя, Простейший. Это честь, правда. Работа, где вы сможете сохранить руки чистыми. Вам следует быть благодарным. К слову о руках, как вышла новая? Честно сказать, удивительно, что левая у вас еще из плоти, раз уж вы попробовали альтернативу. И появился сервитор, протянувший огромный свиток с мелкими, но пожирающими время задачами – все это, видимо, были обязанности новоиспеченного Верховного Распорядителя. Месячный объем банальностей, который требовалось исполнить за несколько дней. – Генерал-фабрикатор, – проскрежетал Трискеллиан. – Я старший магос биологис на Мороде. Я более чем квалифицирован для роли локума всего этого мира. – ''Это я должен был быть генералом-фабрикатором, а не ты''. – Я могу внести вклад в совокупное знание нашего ордена. И вы даете мне ''это''? Бурзулем стал разворачиваться, пока не оказался обращен лицом к Трискеллиану. – Аллой, – легкомысленно произнес он. – Простейший считает, что слишком хорош для нас. Аллоизия звонко щелкнула языком об вольфрамовое нёбо во рту и поставила руку робота на место. Громадная металлическая фигура сделала шаг вперед, так что Трискеллиан оказался в ее тени. – Мы ''не хотим'' вашего знания. Оно нечисто. Оно сочится органическими соками и плодит червей, – сказал Бурзулем. – Если бы я мог, то всех бы вас, тыкальщиков в плоть, выгнал со своей планеты. Вклад, говорите? Что вы вообще делали, кроме как пальцами в трупах возились? Застыв с достоинством, Трискеллиан позволил себе перед ответом сделать вдох, чтобы успокоиться. – Я указываю генералу-фабрикатору на мои прошлые передачи в архив, восстановленные и переведенные мною данные как по медицине, так и по иммунологии, а также мои собственные трактаты о том, как можно продвинуть наши имеющиеся познания. Я заполнил не менее девятнадцати предложений по исследовательских вылазкам. Я лично разработал новый гель-подавитель, позволяющий на девять и две десятых процента укрепить связь между биологическими и механическими тканями. Все эти разработки, без сомнения, прямо сейчас делают Империум более упорядоченным и эффективным… – Никому нет дела, – перебил его Бурзулем, отмахнувшись от всего и комично изображая скуку. – Простейший, вы искренне считаете, что я хоть что-то из этого ''пересылал''? Марсу не нужно ваше хлюпанье и ваши жидкости. Им нужна чистота стали. А от нас им нужна наша руда и детали, ничего более. Рука-протез Трискеллиана судорожно дернулась, пропоров в его рясе дыру. Он сохранил свое лицо совершенно неподвижным. – Вы не… отсылали?.. Все, что я передавал для Архивов Марса, вы даже не ''отсылали''? – А Империум как-то выживает, – сухо заметил Бурзулем. – Как будто по-настоящему это и вовсе не было интересным, тебе не кажется, Аллой? – Это… работа всей моей жизни, – выдавил Трискеллиан. – О. В самом деле? Подумать только, это довольно угнетающе, как считаете? Называть ту жалкую кучку внутренностей делом всей своей жизни. И вы полагаете, что годитесь на роль моего ''локума'' больше, чем дражайшая Аллой? А со временем пришли бы мне на смену и превратили Мород в покойницкую? Вам следует быть вдвойне благодарным, что я сделал вас Верховным Распорядителем. Иначе что бы вы смогли предъявить в мире за все это время? Невероятно, но Трискеллиан сумел довольно учтиво поклониться, повернуться и выйти от генерала-фабрикатора, энергично вернуться в свои покои – и при всем этом не дать выхода раскаленной ярости, кипевшей внутри. До того, как Мород подарили Механикус для использования в качестве мира-кузницы, он был просто шахтерской планетой, трудившейся внутри Империума людей. Здесь всегда было тяжело жить, однако шахтеры старались изо всех сил и выработали собственные ритуалы. Корабли Императора прибывали на регулярной основе за накопленным объемом полезных ископаемых Морода, и к этому событию приурочили проведение церемонии, где чтили память многочисленных мертвых и отдавали печам тела недавно почивших. Это был способ справляться с ужасными условиями мира, на котором они родились. День Вознесения: металл возносился в небо, чтобы превратиться в броню и оружие войск Императора; следом поднимался дым от костров, словно умерших, также послуживших Империуму, забирали для вознаграждения. Когда Механикус пришли и переделали планету и ее общество под собственные задачи, День Вознесения сохранился. Громадная переплетающаяся головоломка жреческого календаря всегда могла принять в себя новый компонент. Как-никак, корабли все еще являлись за положенным – огромные рейсовые суда стояли на орбите прямо сейчас – и вместе с ними приходили транспорты, увозившие прочь молодых и сильных для Императора или владык кузниц. Между данью плотью с кровью и минералами не существовало никакой разницы. Все являлось лишь топливом для гигантской машины Империума, и каждый мир должен был внести свой вклад. «''И вносить свой вклад – вот все, чего я когда-либо хотел!''» – бешено сказал себе Трискеллиан. И он вносил! Открытия, воскрешения и инновации – все было положено к ногам вышестоящих и… отброшено. Скинуто в перерабатывающие чаны в тот же миг, как он отвернулся. Все это время он хотя бы надеялся, что его слова в конце концов услышат на Марсе или еще где-нибудь. Что, даже будучи задавленным и растоптанным на Мороде, он все еще может оставить наследие в остальном Империуме. Однако Бурзулем убивал эту надежду каждый день, когда Трискеллиан представал перед ним, а он даже ''не был в курсе.'' Как же тот, должно быть, смеялся всякий раз, отправляя последнюю работу Трискеллиана в огонь. А Трискеллиан знал: он на грани чего-то. И это ''что-то'' имело ужасную подоплеку, но также предоставляло возможность. Если бы только ему позволяли стремиться за знаниями и контактировать с ними без удушающей тени Бурзулема. Он предпочел бы отыскать какое-то чистое решение, не содержащее в себе никаких веяний ксеносов, однако случай выделил ему именно это. Он мог либо развивать это неожиданное направление исследование, либо же отправиться на свалку истории. ''Верховный Распорядитель''. Нелепый титул. Придворный шут для развлечения Бурзулема, которому дают тривиальные скрупулезные поручения, чтобы можно было публично критиковать за неидеальное их исполнение. От унижения казалось, будто живое сердце, легкие и внутренности Трискеллиана сжимает холодный кулак ярости. ''У меня есть важная работа, к которой надо вернуться''. И эту работу требовалось развивать быстро, поскольку он не мог удерживать своих пленников совсем уж бесконечно. Он встретился с делегацией скитариев с кораблей наверху – сыновей и дочерей Морода, наконец-то вернувшихся домой. ''Сколько лет спустя?'' Путешествие через варп было в лучшем случае недостоверным критерием. Этому отряду могла быть сотня лет, или же всего двадцать, и никто бы не осознал временного сдвига. А еще, так как вселенная была огромна, и Империум руководствовался тысячами программ и ритуалов, на самом деле не имело значения, какая призывная группа изначально забрала конкретно этих детей Морода на модифицирование. Когда Трискеллиан установил связь с их альфой, внутренняя архитектура оказалась полностью совместима с его указаниями. – Позывной, – бросил он предводителю, и тот выступил вперед, с четкой аккуратностью преклонив колено. – Альфа примус Десять-Танграм<ref>Танграм – головоломка, состоящая из семи плоских фигур, которые складывают определённым образом для получения другой, более сложной, фигуры</ref>, адепт. Ветеран, побывавший на множестве миров, предположил Трискеллиан: на кибернетических частях были видны следы ремонта в неблагоприятной обстановке. Он на миг восхитился, сравнив и сопоставив внутреннюю структуру схем вероятных решений и командную модель, которые в боевых условиях изменились и самостоятельно оптимизировались. Окажись эта группа Десять-Танграма против троекратно превосходящего количества наземных регуляров Морода – и он уничтожил бы тех с беспощадной эффективностью. Одной мысли об этом почти хватило Трискеллиану, чтобы запланировать проверку: сугубо ради возможных итоговых данных. ''Вот только мое время съедают эти клоунские обязанности''. Снова кольнула злость, и что-то, должно быть, просочилось по диагностической связи, поскольку Десять-Танграм переспросил: «Адепт?». Трискеллиан долго глядел на него и его когорту, на отполированные до блеска металлические детали, на недавно сотканные автостанками одеяния, на карабины, наискось закинутые за стальные плечи. Их внутренние системы были открыты для загрузки любых инструкций на его выбор. Бурзулем хотел, чтобы они присутствовали на пиршестве; хотел, чтобы в линзах их глаз отражалось пламя горящих подношений. А генерал-фабрикатор будет есть и обмениваться самодовольными улыбками со своими фаворитами. И продолжит обсчитывать вселенную, спуская богатство Морода, словно воду, на свое отвратительное ''искусство''. Так и останется стоять между действительно старательными жрецами и их полным потенциалом. Ничто никогда не изменится. Гаммат Трискеллиан станет всего лишь мелкой сноской в анналах неэффективного мира, а его ''гений'' будет растрачен впустую. ''А я мог бы быть генералом-фабрикатором. За мной старшинство. Какие чудеса мы могли бы уже раскопать, если бы не он?'' Не давая себе времени раскаяться, Трискеллиан выстроил в уме очередь команд. Ничего, что требовало бы реагирования, ничего предательского. Возможно, не ортодоксально, но в пределах допустимого. Просто еще одна шаткая шестеренка в скрипучем сооружении Морода. Выстраивание для вернувшихся скитариев новой иерархии так, чтобы все указания проходили сугубо через Гаммата Трискеллиана. Единственного стража на пути к их мыслям и действиям. «''Как-никак, разве не я Верховный Распорядитель?''» – мрачно подумал он. И ничего с этим не сделал, пока что. Все это относилось лишь к категории «''а если''», и не было нужды волноваться о возможных последствиях внедрения. До тех пор, пока он, в конце концов, не сделает необратимый шаг и не воспользуется этим. Затем он направился дальше допрашивать доктора Теслинга. Полезная продолжительность жизни человека становилась все короче, будто фитиль, а Трискеллиан хотел результатов. Поскольку все сильнее убеждался: результаты можно получить. При его появлении маленький медикэ удовлетворительно съежился. Клавен с Гермой принуждали доктора марать бумагу, портя девственный свиток своими каракулями. Трискеллиан подошел и вырвал из-под его пера свежие записи. – Что это вообще такое? – Он отчитывается нам о методологии, которая использовалась в его лаборатории. – Клавен, хромая, приблизился. Герма с дребезжанием следовала за ним. – Это не лаборатория, – тихо сказал Теслинг. – Это была моя клиника. Я помогал людям. Я приводил их в порядок. – И этот монстр ''в порядке'', так? – Трискеллиан положил руку на бронестекло и встретил зловещий взгляд трех глаз твари внутри. Он чувствовал, что мелкая служащая наблюдает за ним из менее крупной емкости, которую они притащили для нее. Впрочем, она была практически человеком и не настолько его интересовала. – Он бы умер, – настаивал Теслинг. – Я его спас. – Ты проклял его, – ханжески заявила Герма, а затем продолжила: – Однако, возможно, из твоей методики реально что-то извлечь. Плоть, прошедшая подобные процедуры, демонстрирует примечательную стойкость. Она с треском ткнула Клавена, и тот развернул еще один свиток: его собственные результаты по образцам, вырванным и вырезанным из тела чудовища, которые были подвергнуты всевозможным нагрузкам и разрушениям. И именно это и интересовало Трискеллиана. Что ограничивало легионы Адептус Механикус, мешая им одерживать триумфальную победу при любых обстоятельствах? Бурузлем сказал бы, что это плоть, и тут Трискеллиан на самом деле был готов согласиться. Плоть, которую невозможно было отсечь. Живые части, остававшиеся даже у скитариев после того, как все остальное опустошали и вычищали. Улучшение механизмов не порождало более хороших солдат или более мудрых жрецов, поскольку цепь зависела от своего слабейшего звена. Не поддающуюся замене плоть необходимо было сделать менее уязвимой. И если какой-либо мир и мог послужить лабораторией для подобного эксперимента, так это Мород. В почве и скалах планеты содержалась тысяча ядов, постоянно вдыхаемых и поглощаемых шахтерами. Однако те продолжали разработку, поскольку эти же убийственные элементы являлись наиболее ценными для адептов и Империума. Мород был миром-кузницей во многих смыслах. Молот и наковальня, на которой отбивалась человеческая плоть. – Каков был твой коэффициент восстановления? Не для таких отклонений, а для обычных подопытных? – рассеянно поинтересовался Трискеллиан. – Пациентов, – пробормотал Теслинг. – Это были ''пациенты''. – Тут он получил легкий удар стальной рукой Трискеллиана и сжался. – Выживали по меньшей мере четверо из десяти, кого приводили ко мне. Для хирургии техножрецов коэффициент выживаемости был удручающим, но, скорее всего, в десять раз превышал то, на что мог рассчитывать среднестатистический рабочий Морода. – И это были твои… сородичи. – Мои братья и сестры, адепт. Мой народ. Жертвы инвазивных операций, засвидетельствованных в записях Теслинга, должны были истечь кровью на столе или нуждаться в том типе протезов, который техножрецы приберегали для себя. Но все же многие из них выжили, и Трискеллиан понимал, в чем причина. Пациенты не были людьми ''–'' о чем он не хотел говорить вслух даже здесь и прикрывался словами вроде «''атипичный''» и «''аномальный''». Однако вывод был неизбежен: порча чужих проникла на Мород и незримо распространялась, пока ее свежие порождения не стали достаточно человекоподобны, чтобы работать служащими в Палатиуме. И Трискеллиану следовало бы побежать с этими новостями к Бурзулему, а затем организовать удар зажигательными боеприпасами и стереть семь районов Южного Разлома вплоть до глубокого скального основания. Вот только он знал, что Бурзулем посмеется над известиями и никак не отдаст ему должного за бдительность. Вот только он уже изучил ''результаты'' Теслинга. Силу плоти. И эта плоть являлась чужеродной, но также и человеческой. Это были не звероподобные орки, созданные из ненормальной растительной материи, совершенно враждебной человеческому организму. Данная разновидность ксеносов могла обманом пробираться в клетки людей и заключать шаткое перемирие между знакомым и неведомым. Противоречащая всей логике совместимость, порождавшая конечный результат, который обладал достоинствами обеих сторон. И Трискеллиан отпрянул от этой мысли – ''всем сквернам скверна!'' – но не отправил Теслинга на костер. А теперь он просмотрел каракули Теслинга о том, как тот понимал собственное ремесло, и едва не впал в отчаяние. – Откуда ты ''знаешь'', какие процедуры применять? У тебя должно быть лучшее понимание того, как атипичные элементы реагируют на эти химикаты. На это указывают твои же результаты. Но это… это околесица. – Читая отчаянно нацарапанные доктором описания дозировок и ухода, он ощутил, как его захлестывает досада от предшествующей беседы, и жестко сдавил плечо Теслинга металлическими пальцами. – Скажи мне, откуда ты ты знаешь, что делать. Медикэ издал сдавленный возглас боли. – Оно говорит со мной, – выпалил он. – Потом я знаю, что им дать, чтобы спасти. – Что с тобой говорит? – требовательно спросил Трискеллиан, глядя на Клавена с Гермой в поисках поддержки. – «''Мы''» в ''них'', – задыхаясь, произнес Теслинг, – говорит с «''мы''» во ''мне'', и мы узнаем друг друга, и я узнаю, насколько они крепки и как много им давать. – Не годится, – бросил Трискеллиан. Ведь ему от этого не было никакого проку. Он не хотел, чтобы чуждая плоть отдавала команды. Она была нужна ему послушной, предсказуемой, скрепленной числами, расчетами и воспроизводимыми результатами. ''Мы приручим ее, словно зверя''. Словно некое потеющее иномировое тягловое животное, привлеченное таскать артиллерию Астра Милитарум, с той лишь разницей, что поработят ее внутри человеческих клеток. Первоначальные тесты Клавена уже показали, что плоть гибридов устойчива к токсинам и радиации Морода. Эксперименты самого Трискеллиана указывали на то, что она может оказаться куда более способной держаться на одном уровне с кибернетическими деталями скитариев, более прочным звеном цепи. И Трискеллиан верил в силу человеческой чистоты. Он подпевал Имперскому кредо в том, что люди стоят выше, а ксеносы слабы, ненормальны и подлежат чистке. Но коль скоро люди стоят выше, а ксеносы слабы, их встреча и схватка внутри человеческой клетки может иметь лишь один исход. – Оно будет говорить, когда к нему обращаются, – сказал он Теслингу. – Будет отдавать информацию нашим приборам, а не этой твари в тебе. Иначе ты для нас бесполезен, тебе понятно? Ты сделаешь эту устойчивость твоей плоти послушной. – Вы не понимаете, что мы такое. – В глазах Теслинга мелькнула смелость, словно чужеродное создание внутри него на миг поднялось к поверхности. – Я читал достаточно текстов, чтобы понять вас, – пренебрежительно ответил Трискеллиан. По правде говоря, те старые свитки, которые ему удалось разыскать, были неполными и сообщали крайне мало. Разумеется, его орден в прошлом сталкивался с заразами, подобными этой, что было зафиксировано при помощи завуалированных терминов и сводящих с ума аллюзий. Судя по записям, ее всегда стремились уничтожить, вплоть до посыпания солью земли на целых континентах некоторых миров. ''Слепцы'', – горько решил Трискеллиан. ''Такие же недальновидные, как Бурзулем''. – Вы всего лишь популяция людей с примесью некой чужеродной бациллы или паразита. Скверна внутри вас послужит человеческим клеткам, равно как и ваши тела послужат высшей цели. Или же подвергнутся чистке. Что снаружи, то и внутри. Он подавил дрожь отвращения, сказав себе: «''Это может быть величайшим продвижением эпохи''». А в голове у него постоянно стоял Бурзулем, посмеивавшийся, выговаривавший и лишавший его возможности стать тем провидцем, которым, как знал Трискеллиан, он должен был быть. На сердце легла холодная рука, причинив настолько физическую и внезапную боль, что он пожалел, что не вырезал и не заменил этот орган еще давным-давно. Это ни на что не повлияет. Все преимущества, какие он смог выжать из этой находки, все то, для обнаружения чего он рисковал самой своей душой – все окажется впустую. Будет растерто многочисленными железными ногами Бурзулема. Трискеллиан находился на пороге открытия, которое могло бы дать солдатам техножрецов ключ к завоеванию и совершенствованию вселенной, а для Бурзулема это просто «''мягкие науки''», и он все похоронит. ''Бурзулем разбазаривает мой потенциал'', – подумал он. ''Не дает мне возможности чтить Омниссию единственно верным способом''. Посредством знания, которое генерал-фабрикатор порицал. ''Он – несогласованный элемент в машине Морода. Без него все бы заработало так гладко.'' И тут он понял, какое применение может найти этой любопытной мелкой служащей.<br />
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Империум]]
