Драко / Draco (роман)

WARPFROG Гильдия Переводчиков Warhammer Драко / Draco (роман)
Автор	Йен Уотсон / Ian Watson
Переводчик	Sidecrawler, AlexMustaeff
Издательство	Black Library
Серия книг	Война Инквизиции / Inquisition War
Следующая книга	Арлекин / Harlequin
Год издания	1990, 2004
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Скачать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Милорд верховный инквизитор,

Я изучил этот специфический архив, как вы и просили. Я могу подтвердить, что документ действительно датируется примерно двенадцатью столетиями до наших дней. Однако, так как настоящие физические копии отсутствуют, а данные записи существуют лишь в виде цифровых данных на наших когитаторах, определить более точную дату не смогли бы даже мои самые опытные техножрецы.

Что же касается его содержания, то тут мало что можно сказать. Я не смог найти каких-либо доказательств существования в нашем ордосе инквизитора по имени Жак Драко. Более того, мои расследования привели меня к мысли, что ни в одном ордосе вообще нет никаких упоминаний об этой личности. Тем не менее, мне не удалось получить доступ к их наиболее засекреченным архивам, и соответственно я не могу со всей определенностью сказать, что он не существовал.

По поводу его диковинных компаньонов я испытываю более смешанные чувства. В книге сказано, что храм Каллидус признает упоминание в своих свитках позора об ассасине с таким именем. Даже за все свои прожитые годы я ни разу не слышал, чтобы запросы подобной информации получали такой недвусмысленный результат — чтобы тайные главы храмов ассасинов открыто признали существование подобных запросов от тех, кто не числится в их ордене, это вообще невероятно. Навигатор... ну, мы же хорошо знаем, с каким презрением относятся наши «братья» из Навис Нобилите к запросам извне. Что же касается недочеловека, то тут нити обрываются. Нашествие проклятого флота-улья тиранидов слишком давно перечеркнуло возможность расследовать это. И все же я не могу поверить, что даже инквизитор-отступник, если Драко вообще им был, мог терпеть присутствие подобного отвратительного мутанта.

Господин, я прекрасно понимаю, что моя роль заключается в изучении фактов такими, как они есть, и составлении доклада единственно о технических аспектах этого архива. Но сейчас я должен вам признаться: я очень обеспокоен. Я служу вам в качестве главного библиария уже две сотни лет, но вы раньше никогда не просили меня разобраться в столь сильно запутанном клубке полуправды и предположений. Даже если небольшой кусок этих мемуаров правдив, это значит заговор самой головоломной сложности.

Но где же тогда доказательства? Без них весь этот архив не более, чем богохульная ересь, предательская мешанина самого злобного вида. Его лучше уничтожить, чем хранить в каком-либо виде. Ведь если в один прекрасный день его обнаружат, то кто знает, какой вред он может причинить умам ученых, менее скептических, чем мы с вами. Умоляю вас, господин, позвольте мне стереть эту ересь.

Да хранит вас Золотой Трон,

Р.

Архив Ордо Маллеус: Децим-Альфа

Запись: 77561022/a/jj/fwr/1182/i

Добавлено: 3721022.М39

Реклассифицировано: 1141022.М40

Уровень доступа: Вермильон

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

Далее следует так называемая «Liber Secretorum», или «Книга Секретов», Жака Драко, инквизитора-отступника.

Возможно, эта книга специально создана как оружие для нанесения вреда вере и долгу. Основной целью книги может быть раздувание недоверия и разногласий между тайными магистрами нашего ордена, чтобы разрушить Ордо Маллеус изнутри. Она также может поставить под сомнение помыслы нашего бессмертного Бога-Императора, славься имя Его. Но мы этого не знаем.

Право просматривать эту «Liber Secretorum» имеет лишь тот, кто посвящен в самые темнейшие заговоры. Любое другое лицо понесет наказание в виде чистки памяти или смерти. В любом случае, вы предупреждены.

ПРОЛОГ

Верьте мне. Я хочу правдиво рассказать о том, что со мной произошло.

Что значит слово «инквизитор»? Большинство ответит: истребитель мутантов, бич еретиков и ксеносов, охотник на ведьм, мучитель. Но настоящий ответ таков: искатель истины, насколько бы страшной она не была.

Как член Ордо Маллеус, я уже являюсь искателем тайн. Но даже та истина, которую я должен вам поведать, содержат в себе тайны более глубокие, более зловещие, чем те, что известны членам нашего тайного ордена.

Моя история и о том, как я путешествовал в Око Ужаса. Уж не говоря о вторжении в тронный зал самого Императора, в сердце его усиленно охраняемого дворца на Терре, и хоть это и покажется вам практически невозможным, я сделал это.

Да, я прошел через всё это — и всё лишь для того, чтобы узнать, что Император хранит секреты даже от самого себя, в осколках своего разума; вы все можете мне и не верить, но это так. Я клянусь.

Моя история о дремлющей угрозе, которой вы сами можете служить прибежищем. И вы, и вы, несведущие мои!

В галактике более миллиона миров, дающих приют человеческой расе — или вариациям оной — и если всё это множество миров лишь верхушка айсберга, плывущего по глубокому морю Хаоса, то и тайн должно быть множество. Как и хранителей тайн, разглашателей тайн, искателей тайн. Вся вселенная — это клубок тайн, большинство из которых опасные и ужасные. Владение тайной — не благодать, не обладание сокровищем. Скорее это ядовитая жаба, сидящая внутри драгоценной шкатулки.

И всё-таки сейчас я должен открыть для вас эту шкатулку. Я должен раскрыть свою тайну, или ту её часть, что я знаю. Верьте мне.

Я! Мне! Странно, что тайный инквизитор раскрывает себя подобным образом. Не упоминая даже очевидных соображений безопасности, кто будет сомневаться, что имя является могущественным орудием? Почему еще демон пускается на любые уловки, только бы не отверзнуть лживую пасть и не изрыгнуть своё истинное имя? Например, тот, кто знает имя Тлии'гзул'заэлль, может подчинить и вызвать эту мерзкую тварь... пока Тлии'гзул'заэлль не одержит верх над ним; и тогда — горе тому глупому призывателю. Естественно, злой демон с радостью выдаст имя другого демона...

Я, конечно, не демон, но чует мое сердце: ничего хорошего не выйдет, если я слишком часто буду произносить свое имя своим собственным голосом, ибо каким-то образом могу быть подчинен и призван враждебными человеку силами. Следовательно, я буду звать себя «он». Я, Жак Драко, поведаю вам историю Жака Драко, как ее бы увидела муха на стене, записав пережитое Жаком Драко в этот инфокуб в надежде, что магистры Ордо Маллеус или самой Инквизиции смогут различить правду в моем докладе и определить дальнейшие действия.

В этом случае вы (кто бы вы ни были, где, когда), возможно, просматриваете эти слова, как часть инструктажа на пороге смертельно опасной миссии.

Приветствую тебя — коллега-инквизитор, командор космодесанта или кто бы ты ни был.

Перво-наперво я должен кратко представить спутников Жака Драко, без которых у него ничего не получилось бы. Их было трое: ассасин Ме'Линди, навигатор Виталий Гугол и Гримм. (Маленький Гримм был скватом: не надо презирать этого изобретательного и мужественного недочеловека. И не надо смеяться над его юношескими недостатками.) Когда Драко приземлился на планете Сталинваст в сопровождении этой троицы, он был в своем излюбленном образе вольного торговца. Гугол был пилотом, Гримм его механиком. Кажется, Ме'Линди была любовницей торговца, хотя по правде... тайному инквизитору нужен тайный ассасин, разве нет?

Одна из самых гадких ядовитых жаб Вселенной как раз собиралась выпрыгнуть из шкатулки при активном подталкивании одного гораздо более публичного инквизитора по имени Харк Обиспал. Драко должен проследить, чтобы любые оставшиеся незамеченными жабьи отродья были уничтожены. Он также должен следить за Обиспалом, но так, чтобы тот, в идеале, оставался в неведении. Хотя, несомненно, слежка могла прийтись ему по вкусу, ведь Обиспал был позером...

ОДИН

Некоторые миры-ульи состоят из пластальных слоев, опирающихся на огромные колонны, словно планета нарастила металлическую кожу, а сверху еще одну и еще, и каждый слой населен миллиардами суетливых человечьих личинок, блох, вшей.

На других мирах отравленные пустоши сменяются вздымающимися ввысь пластальными термитниками, вертикальные города которых протыкают шпилями облака.

Города Сталинваста были больше подобны коралловым рифам, нависшим над морем враждебных джунглей. Кефалов выпирал из них словно окаменевший мозг, украшенный неисчислимыми хребтами. Дендров разрастался во все стороны лесом разветвленных оленьих рогов. Мысов был массой органных труб с грибовидными отростками — пригородами. Другие города были нагромождением вееров или тарелок.

Тысячи таких городов вырастают, выпячиваются и ветвятся на поверхности Сталинваста и почти все они задействованы в производстве оружия для Империума. Сталинваст был богатым и очень важным миром. Его переполненные людьми города-рифы горделиво пестрели ярко-красным и алым, пурпурным и розовым. Зелено-голубые джунгли между городами были изъедены огромными шрамами, где испытывались плазменные пушки и заградительные бомбы. Это был полигон для испытания боевых роботов, джаггернаутов и огромных броневых машин.

Столица, Василарев, по стилю архитектуры больше напоминала кораллы. Она была пятьдесят километров в ширину, сорок в длину и пять в высоту и в настоящее время несла шрамы от своего собственного оружия, поскольку Харк Обиспал прошелся по улью, как разъяренный медведь. Работая на совесть, о да.

В изумрудном люксе отеля «Империал», блюдом выступающего высоко над джунглями на южной окраине Василарева, собиралась Ме'Линди:

— Думаю пойти в город, попрактиковаться.

— Против гибридов-повстанцев? — спросил Гримм. — Ха! Это без меня.

Это значило что Гримм, как все и думали, не собирался пропускать ни одного боя.

— Что это ты одела, Ме'Линди? — лукаво протянул Гугол.

Большие глаза навигатора оценивающе окинули её платье из переливающегося сирианского шелка с завязанным на поясе алым поясом, накидку из серебряного меха, босоножки с загнутым носком.

Но даже в таком образе любовницы торговца она была вооружена — одна-две удавки, несколько маленьких смертоносных приспособлений, легко появляющихся в пальцах, пузырьки с химикатами.

Лежа на диване, Гугол разглядывал фигуру Ме'Линди, когда она начала едва заметно подергиваться. Убийца выполняла некие мышечные упражнения, используя улучшенные способности тела для напряжения и расслабления. Она была словно хитро выделанная сталь, расширяясь и сокращаясь, приводя себя в нужное состояние. Поза же самого Гугола изображала томную вялость. Худой навигатор зевал.

И всё же он наблюдал за Ме'Линди. Как и Гримм. Как и сам Жак.

Ме'Линди была выше большинства мужчин, с немного более длинными конечностями и очень стройная. Её рост отвлекал внимание от сильных ног и силы мышц рук. Её лицо, обрамленное вьющимися подрезанными волосами цвета воронова крыла, было удивительно тусклым и невыразительным — почти не запоминающимся. Его гладкие белые плоскости лишь предполагали красоту без точного её выражения — словно требовался некий стимул, чтобы она расцвела во всей красе. Глаза её были золотыми.

Ме'Линди. Когда она была маленькой, её забрали с родного мира смерти, из джунглей, полных хищников, плотоядных растений и воинов-охотников, потерявших всю цивилизованность, но сохранивших хитрость, боевые способности и навыки выживания. Начав десятилетние тренировки в далеком храме Каллидус, она упорно цеплялась за свою личность намного дольше, чем остальные новобранцы. На своем диковинном, примитивном диалекте она всем заявляла:

— Ме, Линди! Ме, Линди!

Совсем скоро семилетняя девочка убила одного старшего ученика, который вечно насмехался над ней. Среди своих преподавателей она стала известна как Ме'Линди. Они позволили сохранить ей эту часть себя, несмотря на то, что многое уже изменилось в ней.

Сейчас она едва заметно улыбалась, глядя на джунгли за окнами люкса, словно вспоминая свой дом — но в этот день настоящие смертоносные джунгли были не снаружи, а внутри городских стен.

Гугол и Гримм наслаждались ее улыбкой. Как и Жак. Как и сам Жак.

Инквизитор знал, что должен думать о Ме'Линде лишь как об оружии, прекрасном живом оружии. И он искренне надеялся, что навигатор никогда не сглупит настолько, чтобы затащить её к себе в постель. Ме'Линда сломает его как удав соломинку. Она сможет раздавить его лысую голову словно яйцо. И варп-глаз Гугола выскочит из-под черной банданы, постоянно прикрывающей его лоб.

Что же касается рыжебородого сквата, доходящего ростом лишь до пояса Ме'Линди... щеголевато наряженный в стеганную красную куртку, зеленый комбинезон и фуражку, он был комично безнадежен в своих чувствах.

— Ме'Линди...

— Да, инквизитор? — она склонила голову. Она что, хочет подразнить его?

— Не называй меня так во время заданий! — Жак надеялся, что в его голосе было достаточно строгости. — Ты должна обращаться ко мне как к Жаку.

Ха, вот она — власть: приказать этой удивительной и опасной женщине обращаться к нему, как к близкому другу.

— Так что, Жак?

— Ответ — да. Всенепременно отправляйся и практикуйся, но в пределах разумного. Только не выкидывай никаких фокусов, чтобы не привлечь к себе пристального внимания.

— В Василареве хаос. Никто меня даже не заметит. Я помогу немного Империуму, не так ли?

— В данный момент меня интересует не это.

Гугол вяло помахал рукой:

— Весь Сталинваст может быть погружен в хаос в обычном смысле этого слова, но к Хаосу это не имеет никакого отношения. Генокрады — не творения Хаоса, хоть они и шатаются в космических скитальцах по варпу в поисках мира себе на закуску.

Жак бросил на навигатора хмурый взгляд. Несомненно, его спутники должны знать достаточно о нем и его работе, но политика Ордо Маллеус в вопросах Хаоса и его приспешников всегда была под цензурой. Хаос — обратная сторона вселенной, царство варпа — порождает множество мерзостей типа Тлии'гзул'заэлля, которые стремятся извратить нашу реальность. Неисчислимы подобные ему экземпляры? Ордо Маллеус старается их перечислить! Но эти знания не для общего пользования. О нет, совсем наоборот. Даже естественная угроза генокрадов была достаточно пугающей, чтобы требовать максимальную осмотрительность.

— Ха, — воскликнул Гримм, — никто не знает истинную природу генокрадов, насколько я знаю. Разве что ты, Жак.

Прежде, чем Жак смог что-то ответить, Ме'Линди скинула босоножки. Сбросила накидку. Развязала пояс и бросила его движением запястья так, что Гримм отпрыгнул назад. И без лишних церемоний сбросила шелковое платье, оставшись практически голой, если не считать черных трусиков и черных же татуировок. Волосатый паук охватывал её талию. Зубастая змея извиваясь ползла по правой ноге вверх, словно собираясь напасть на паука. Жуки пересекали грудь. Большинство татуировок скрывало старые шрамы, отчего эти твари казались жутковато выпуклыми.

В руке она держала маленький баллончик — ей можно было бы подрабатывать фокусником. Ведь только что этот пузырек был где-то внутри алого пояса.

Ловко балансируя то на одной ноге, то на другой, Ме'Линди начала наносить спрей на тело, начиная с пальцев ног и кончая шеей, покрывая его черной синтекожей. Элегантно изгибаясь, но всегда оставаясь в идеальном равновесии, она не пропускала ни одной щелочки, складочки или ямочки. И на какой стадии исчезли её трусы? Жак едва это заметил. Он чувствовал её возбуждение и свое собственное, но знал, что это два совершенно разных вида возбуждения.

Он торопливо направил взгляд на круглый экран, который повесил на место масляной картины какого-то рогатого чешуйчатого монстра джунглей.

Его психические чувства присутствия загудели от возобновленного контакта с мухами-шпионами. Экран пестрел сотней маленьких изображений, мозаикой миниатюрных сцен. Он был сейчас похож на фасеточный глаз мухи, хотя изображение в каждой ячейке отличалось от другого.

Мозаика заняла почти всю часть его сознания, но смутно — краем глаза, краем мысленного взора — он видел Ме'Линди, гибкую эбеновую статую, но всё еще с лицом цвета слоновой кости. Сейчас она вставляла в горло и уши вкладыши, с помощью которых можно будет слышать, дышать и общаться.

Жак увеличил изображение на экране. Вокруг него, словно спутники на своих орбитах, сжались остальные картинки.

Перестрелка на заводе по производству парящих танков...

Световые росчерки озаряли серое помещение, заполненное наполовину готовыми машинами. Гибриды, вооруженные лазганами, жестко наседали на линию планетарной гвардии. Гвардейцы были лояльными, но их окружили, и они явно несли потери. Что касается гибридов, то это были грубые карикатуры на человека: раздутые бугристые головы с костяными наростами, горящие злобой глаза, ощерившиеся зубастые пасти. У некоторых вместо человеческих рук росли ужасные огромные когти чистокровных генокрадов. Когда они доберутся до гвардейцев, такие мутанты просто разорвут оставшихся в живых людей на куски.

Но это была еще не вся картина, о нет, ни в коем случае. Жак уменьшил это мрачное изображение и увеличил другое...

Сотни повстанцев карабкались по красным крышам района-чаши, направляясь к дереву административных башен.

Смешиваясь с гибридами, даже превосходя их числом, попадались среди них и обычные на вид люди. Некоторые из них были перворожденными тварями, выглядевшими как люди, но уже способные произвести потомство чистокровных генокрадов. Другие были уже следующим поколением, точными копиями настоящих людей, но гипнотически связанными с генокрадами.

Серия взрывов разорвала ствол, поддерживающий чашу района, в том месте, где он крепился к остальному городу. Вся чаша просела и отвалилась. Огромное сооружение на миг воспарило в воздух, а затем рухнуло вниз. Повстанцы скользили и цеплялись руками и когтями, покуда район падал с двухкилометровой высоты на опушку джунглей.

От удара — разбивающего деревья в мелкие щепки удара — поднялась пыль. Этой пылью были тела повстанцев. Даже пластальные плиты чаши лопнули. Меткий плазменный выстрел сверху поджег топливные резервуары. Вспыхнувшее пламя полностью охватило упавший район внутри и снаружи. Пыль горела, как и все жители, жившие на этой пластине, если конечно, там хоть кто-то оставался в живых.

Тысячи других повстанцев были уже мертвы. Восстание и вправду входило в свою финальную стадию. Отчаянную и самоубийственную фазу.

— Кое-кто считает, что генокрады были выведены искусственно — как живое оружие, — сообщил Гугол Гримму. — Изумительная шутка, выдуманная некими злобными ксеносами!

— Ха!

— Ну, а почему бы и нет? Ты думаешь, они сами смогли эволюционировать? Генокрады не могут размножаться самостоятельно. Как они могли появиться в первый раз без каких-нибудь зловредных повитух? Им нужно заражать другие расы и размножаться как раковая опухоль внутри.

В своих галактических путешествиях Гугол, несомненно, наслушался много всяких историй, несмотря на все попытки официальных властей пресечь пугающие слухи.

— Возможно, — предположил Гримм, — что они появились под воздействием варп-штормов Хаоса? Ясно ведь, что чистокровные не могут управлять кораблем, стрелять из оружия, менять сгоревшие предохранители. Иначе бы они уже были повсюду своим собственным ходом. Что за кривое оружие! Ха!

— И всё-таки это превосходная чёрная шутка над жизнью, семьей, любовью.

Коренастый скват пробормотал какое-то ругательство на своем диковинном диалекте.

— Ну, ну, Гримчик, — упрекнул его навигатор, — мы все здесь говорим на имперском готике...

Раздалось еще одно, еще более мрачное ругательство на том же самом наречии.

— ...как цивилизованные существа.

— Хорошо, только будь любезен, не называй меня Гримчик. Меня зовут Гримм.

— Гримм по имени совсем не обязательно «гримучный» по натуре. Просто ты еще юный скват.

— Ха. Да ты и сам не такой уж древний, несмотря на внешний вид.

Все эти морщины на лице навигатора да и его унылая на вид одежда...

Ме'Линди плотно пригладила волосы. Когда она распылила спрей по лицу, оно стало еще более невыразительным, чем когда-либо, просто черная маска с едва заметным намеком на черты лица. Синтекожа должна будет защищать её от ядовитых газов, пламени и взрывов; она усилит её тренированную нервную систему и невероятную мощь.

После этого она повязала на талию свой алый пояс, надела на пальцы миниатюрное оружие, выглядевшее как причудливые перстни. Игольник, лазер и огнемет были драгоценными чужацкими устройствами джокаэро.

Жак сменил изображение...

На станции местного труботранспорта два разных отряда СПО яростно бились друг с другом в рукопашной схватке. Вибрирующие лезвия силовых топоров выбивали радужные снопы искр и разряды из энергополя силовых мечей. Один из отрядов наверняка целиком состоял из генокрадов в человеческом обличии. Но только какой? Тот, который носил знаки отличия в виде черного василиска, или другой, с голубой летучей мышью и черепом?

По туннелю прибывало подкрепление. Пламя огнеметов накрыло схватку — и наконец-то стало понятно, где повстанцы, а где — лоялисты, так как стало очевидно, что вновь прибывшие — розовые саламандры — были лоялистами. Ибо черные василиски истошно закричали и корчились, бросив сражение, накрытые горящим прометием. Мертвые мыши — те, что из выводка — в исступлении набросились на владельцев огнеметов, несмотря на пожирающее их пламя. Прицельные лазерные выстрелы пронзали ряды берсерков, убивая одного горящего человека за другим, пока последний живой факел не упал на пол.

Лишь сейчас, с небольшим опозданием, на платформу обрушилась пена, призванная потушить всёпожирающий огонь, ослепив муху-шпиона, хотя Жак уже разглядел, что лоялисты одержали здесь трудную победу...

Следующее изображение: ребристый зал, полный огромных, усеянных трафаретными иконами механизмов, всё завалено трупами, многие из них после смерти выглядят не менее уродливо, чем при жизни...

Эти сотни мух-шпионов и глаз-экран были еще одним изобретением джокаэро, возможно самым удивительным из тех, что смогли захватить Ордо Маллеус. Эти джокаэро — обезьяны, покрытые оранжевым мехом, всегда придумывали какие-то гениальные изобретения, всегда разные, но с неизменным упором на миниатюризацию.

До сих пор продолжались горячие споры о том, являются ли эти оранжевые обезьяны по-настоящему разумными или они делают оружие инстинктивно, как пауки плетут паутину. Гримм, прирожденный техник — впрочем, как и весь его род — обратил внимание на то, что для управления этим экраном требуется пси-связь с оператором. Из этого следовало, что хотя бы у некоторых джокаэро имеется психика. По крайней мере.

Живые мухи обитали, похоже, на большинстве планет. Болотные мухи; навозные мухи; мухи, питающиеся отходами; москиты; мухи, питающиеся выделениями глаз крокодилов; трупные мухи; мухи, поедающие гниющие растения; псевдо-мухи, питающиеся магнитными полями. Кто заметит маленькую проворную муху? Кто поймет, что она смотрит прямо на тебя и передает всё, что видит и слышит, на ячейку экрана где-то в радиусе двадцати километров? Кто может подумать, что муха и ее подруги — крошечные жужжащие кристаллические машины?

— Я пошла! — объявила Ме'Линди.

Она могла на свой выбор говорить и изящно, словно придворный лорд, и хитро, как всякий дипломат. Но перед лицом смертельной опасности она изредка прибегала к простому стилю изложения — вспоминала свой примитивный племенной язык. Ловкая, безмолвная и быстрая, как острокрыл, она покинула изумрудный люкс.

Усилием мысли Жак выделил одну из гудящих в обычно пустом коридоре мух-шпионов и велел ей следовать за Ме'Линди.

Он увеличил до четверти экрана вид с этой мухи. Ме'Линди на мгновение остановилась, оглянулась на летящую муху и подмигнула. Затем неслышным шагом быстро направилась прочь.

— Ха, я, пожалуй, тоже пойду, — Гримм поглубже натянул фуражку, похлопал рукой по кобуре, проверил свою «виноградную гроздь» — связку гранат — и побежал за ассасином. В отличие от неё, он хлопнул за собой дверью.

— Шумный проказник, — прокомментировал его уход Гугол, поднимаясь с дивана. — Удивительно, что он не предпочитает болтган. Бабах-бабах-бабах.

Жак посмотрел на него:

— Ты же отлично знаешь, что он хлопнул дверью, чтобы она знала, что он следует за ней.

Гугол рассмеялся.

— Ему придется побегать, чтобы не отстать, а ей — чтобы не догнали.

— Она вернется, Виталий, не бойся. Как и Гримм.

— Гримм помчался защищать её... словно мышь, сопровождающая кошку! Как умилительно видеть, как нежно он её любит, но делает вид, что всего этого нет. Я полагаю, что в отсутствие низкорослых женщин-скватов Ме'Линди кажется этому коротышке просто богиней.

«И, — подумал Жак, — тебе тоже? И даже немного и мне?»

Вслух же он сказал:

— Смертоносной богиней, у которой на уме всегда другие вещи. Как и у меня. Так что помолчи.

Навигатор прошелся туда-сюда. Он взял хрустальный графин с янтарным ликером, затем поставил его на место. Уколол палец о витой рог черепа детеныша тератозавра, висящего на одной из стен, и украшенного зеленым самоцветом, вставленным в лоб. Потряс подарочную чашу с сонной пылью под силовой пленкой, до того ни кем не тревоженную, затем ушел и помыл руки под вибростатом.

Волнуется за безопасность Ме'Линди? Но что еще было смыслом её жизни, как не соваться постоянно в опасные места и всегда возвращаться живой? И чем ещё объяснялось её ежедневное поддержание себя в состоянии туго натянутой тетивы? И при всем этом в её золотых глазах светился неслабый интеллект и даже остроумие. Конечно же, её остроумие иногда сильно тревожит.

Жак быстро менял на экране сцену за сценой, пока не наткнулся на вид из мухи, что следила за...

Харком Обиспалом.

ДВА

С болтганом в одной руке и силовым мечом в другой, дюжий инквизитор шагал по широкому бульвару, поглядывая по сторонам.

Рыжая борода Обиспала, разделенная на три хвоста, выглядела волосатыми щупальцами, растущими из подбородка. Брови — мотками ржавой проволоки. На подпоясанном черном одеянии были наклеены зловещие белые черепа. Его охотничьи сапоги, похоже, были сделаны из целой ноги толстокожего животного, вылущенной и обрезанной по высоте. Оружие и всякие устройства висели под кроваво-красным плащом с высоким воротом; на мочке уха болталась бусина вокса.

Инквизитор шел в авангарде бронированного отряда Имперской Гвардии. Это были местные гвардейцы, а не космические десантники с другого мира. Обиспал верил в свою силу воли, в свою безжалостную ауру; и действительно, за исключением мертвенно-бледного сморщенного шрама, пересекающего одну щеку, он казался неуязвимым.

По-видимому, он не рассматривал операцию на Сталинвасте как требующую серьёзного вмешательства — несмотря на то, что тридцать ульев планеты были опустошены, а несколько и вовсе уничтожены. Потери? Двадцать миллионов военных и гражданских? Из тысячи ульев и миллиардов населения...

Жак печально процитировал про себя слова древнего правителя срединного царства с древней Терры: «В стране тысячи миллионов человек что такое смерть одного миллиона ради чистоты?»

Тем не менее, полное подавление такой чумы не тоже самое, что тотальная чистка. Одного выжившего генокрада, способного принести потомство, достаточно, чтобы свести на нет все старания через несколько десятилетий. Пусть хорошо тренированные космические десантники действовали бы более тщательно и никогда бы не упали духом в бою, но эту измученную боями канитель пришлось бы заканчивать жуткой бойней, чтобы объявить потом полный триумф и несомненный успех.

Разбитые автомобили и танки горели по обеим сторонам бульвара под свинцового цвета потолком, находящимся на такой высоте, что подвешенные под ним трубы коммуникаций и электрокабели казались лишь тонким узором.

Большинство люминосфер было разбито выстрелами или просто не работало, так что казалось, что в глубоких тенях скрываются какие-то чудовища. От провисших кабель-каналов валил едкий дым, капала кислота. Темные туннели расходились в стороны к разрушенным фабрикам.

Жак позволил звуку вторгнуться в сознание.

Обиспал ревел проклятия, которые, возвращаясь эхом, создавали впечатление, что кричат сразу несколько человек:

— Смерть инопланетной нечисти, что покусилась на нашу человечность! Смерть осквернителям! Смерть оскверненным! Мы с радостью сожжем и очистим!

Голос инквизитора, передаваемый мухой-шпионом, почти потонул в грохоте выстрелов. Обиспал закрутил мечом так, что его рука стала напоминать циркулярную пилу. Он подбросил смертоносное гудящее оружие в воздух и ловко поймал его на лету. Ему бы водить парады, крутя жезлом.

Да, парады... истребления.

Обиспал явно не торопился с зачисткой, даже затягивая процесс. Опираясь на поддержку своих людей и большого количества солдат СПО, которые были чисты и верны планетарному губернатору, он начал свои действия с кольца городов, расположенных вокруг столицы, перемещаясь от одного к другому и уничтожая всё на своем пути. Его действия вызвали полномасштабные восстания гибридов и еще более многочисленных выводков генокрадов, более похожих на людей. Последние на протяжении десятилетий проникали в администрацию и военные силы планеты.

Если бы Обиспал начал зачистку со столицы, то выводки генокрадов разбежались бы по туннелям, а то и прямо по суше через джунгли в более отдаленные ульи. Так что, в принципе, его стратегия имела смысл, но в тоже время казалась бессмысленно разрушительной.

Как загонщики, гонящие дичь к центру, он силой заставлял врага атаковать сосредоточие власти и влияния в отчаянной попытке захватить его и заблокировать планету.

Пчелы летели прямо в костер.

Солдаты воевали с солдатами. Управленцы убивали своих начальников и раздавали запасы оружия повстанцам. Впервые обычные рабочие и служащие увидели настоящее лицо гибридов, которые до этого скрывались среди них под плащами, капюшонами или масками.

Жак просмотрел еще одну толпу гибридов, яростно размахивающих стволами и мечами. Их сгорбленная осанка указывала на вырождение человеческого, упадок до инстинктов плотоядных хищников. Среди этой толпы привлекательные, но жуткие человекоподобные существа организовывали столпотворение.

— Одно дело слышать шепот, — заметил Гугол, — но другое дело увидеть всё собственными глазами.

Жака так и подмывало сказать, что навигатор видит это лишь на экране. Но воздержался, не желая толкать Гугола на глупые подвиги, после которых мог остаться без хорошего варп-пилота.

Вместо этого он спросил:

— Шепот? Громкий шепот? Ты разговаривал с Гриммом о своей теории генокрадов. А как часто сплетничают навигаторы? Можете ли вы вообще сплетничать?

— Навигаторы путешествуют по многим местам, много чего слышат. Что-то из этого правда, что-то полуправда, что-то — простые выдумки. В процессе пересказов истории меняются, Жак, — в голосе Гугола проступили умоляюще-дерзкие нотки.

Навигатор начал припоминать, что Жак, хоть и переодет в одну личность, на самом деле является совершенно другой... о которой Гуголу следовало помнить.

Маскируясь под вольного торговца с хорошим достатком, Жак носил плиссированный сюртук с серебряными эполетами и мешковатые малиновые бриджи, заправленные в короткие белые сапоги из телячьей кожи. Под просторным сюртуком были припрятаны пистолеты, а в сапогах — ножи. Как и у всякого обычного торговца.

Гугол нервно облизал пересохшие губы:

— Правдивая история, пересекшая галактику, становится выдумкой, Жак.

— Получается, выдумка точно так же может стать правдой?

— Для меня это уже слишком сложно, Жак.

Ну, конечно же, это было не так. Никто заглянувший в безумие варпа, никто зарабатывающий этим на жизнь не мог остаться неискушенным и выжить после этого. В сущности, варп — это наивысшая ложь, ибо он постоянно стремится обмануть тех, кто путешествовал по нему. Но в тоже время варп был самой основой мироздания.

Виталий Гугол успешно делает вид искушенного человека, и ему в этом помогают преждевременные морщины, появляющиеся из-за длительного погружения в пространство варпа. Они придают его лицу пресыщенный жизнью вид, которое иначе выглядело бы ребяческим.

Внутри же навигатор был еще молодым и ранимым — склонным к глупым увлечениям, таким как влечение к Ме'Линди. Гугол прекрасно об этом знал и старался иронизировать над своими чувствами и не носить столь щегольских нарядов, как сейчас Жак. Виталий носил черную тунику с вышитыми фиолетовыми рунами, которые были едва заметны. Черный означал пустоту. Черный означал искушенность. (Черный был цветом боевой раскраски Ме'Линди).

Жак представил, как Гугол видит его. Костюм торговца предполагал некую пиратскую деловую хватку, но и не без чести, на службе более глубоких чувств. Но все это было притворством. Чувственные губы Жака определенно не сочетались с его скептическими льдисто-голубыми глазами. С одной стороны Жак должен казаться способным на иронию и податливую терпимость — может быть, лишь для того, чтобы подготовить ловушку. С другой стороны он должен быть внутри как гранит, тверже даже такого нарочито жестокого позера, как Обиспал — Жак был сторожем тех, кто сторожил человечество, следователем следователей.

«Достаточно ли я тверд? — спрашивал себя Жак. — Или я уязвим тоже?»

— Навигаторы могут судачить меж собой, словно торговки рыбой, — резко сказал он, — но генокрады должны оставаться тайной для мириада наших миров, за исключением руководителей, которым положено знать, чтобы пресекать смуту.

— Но ведь если люди в общем знают...

— А вот для этого, Виталий, и существует инквизиция. Чтобы найти и искоренить. Смута — это близкий родич Хаоса. Знание приводит к смуте. Незнание — лучшая защита невинных.

Легкая улыбка тронула губы Жака. Неужели Жак Драко действительно верит в эти принципы?

Изображение-четверть... Ме'Линди вышла из транспортной капсулы, спустилась на лифте вниз и легко побежала по пустому движущемуся тротуару на север.

Южные тротуары были переполнены беженцами, спасающимися от идущих боев. Поток людей прибывал, они боролись между собой за место на центральной полосе, где скорость передвижения паникующих была быстрее. Кое-кто был ранен, у кого-то текла кровь. Люди несли тюки с пожитками. Очень часто беглецы, становясь одной ногой на быстробегущую полосу, а другой — на медленную, падали в этот безумный круговорот и исчезали под ногами толпы.

Морось падала из неисправных противопожарных разбрызгивателей. В проводах наверху щелкали вспышки короткого замыкания.

Изображение-четверть... По скоростной полосе на север с ревом летел Гримм на украденном трицикле.

Ме'Линди оглянулась через плечо и увеличила скорость, делая огромные шаги.

Скват стоя на подножке, сбавил скорость и проревел ей сквозь вой мотора:

— Не желаете ли прокатиться?

Ме’Линди лишь прибавила ходу. Сгоряча скват подвел трицикл к ней ближе, выехав одним колесом на её более медленную полосу. Маневр не удался. Машину занесло, и Гримм вылетел через руль с падающего трицикла. Сжавшись в шар из сапог и бронежилета, скват подскочил и кувырнулся с полдюжины раз. Ме’Линди на миг притормозила.

Однако Гримм уже поднимался на ноги, ругаясь, отряхиваясь и подбирая фуражку.

Ме’Линди вздернула руку — в приветствии или предупреждая, чтобы он не подходил? — и снова бросилась вперед.

С отвращением глянув на разбитый трицикл и на толпу, плывущую мимо него по южным полосам, Гримм рысью понесся на север за ассасином.

Жак удивил Гугола — да и самого себя тоже — тем, что сочувственно посмеялся, почти с любовью.

Вскоре Ме’Линди исчезла из поля зрения сквата за широким изгибом полосы. Там она покинула главную дорогу и направилась вдоль подъездных линий, огибая беженцев, шарахающихся от летящей, безликой, угольнокожей женщины. Муха-шпион молнией кинулась ей вслед вниз по узким покинутым мрачным аллеям. Шум битвы потихоньку нарастал. Дрожь сотрясла основание города, разрушая древние канализационные трубы.

Изображение-четверть... и у Жака вырвалось проклятье:

— Вот один из отцов зла.

Средних лет мужчина и женщина сопровождали чистокровного генокрада по выложенными ящиками проходам в каком-то темном и тесном складе.

В своих комбинезонах эта пара выглядела обычными рабочими. Если бы не лазпистолеты, которые они держали в руках неумело, но решительно. И остекленевшие, наполненные безумной любовью, глаза.

Эти двое были эмоционально зациклены на этом монстре, связаны с ним чувствами, которые были жестокой пародией на любовь и семейную близость.

Могучий чужак шел, угрожающе пригнувшись так, что костяные рога на его позвоночнике топорщились. Длинный череп выступал вперед, с клыков капала липкая слюна. Верхние лапы заканчивались когтями, способными рвать броню, а панцирь был крепок, как керамит. Жилистые связки переплетали конечности. Из пасти высовывалась роговая трубка языка: языка, который мог одарить человека через поцелуй генетическим материалом хозяина.

На миг Жака пробрала дрожь под гипнотическим взглядом существа, пусть даже и через экран, и пусть даже он был защищен от психического воздействия.

— Отец зла, — произнес он нараспев в некоей пародии на молитву, — и дедушка тоже...

Да, действительно. Человеческая мать, родившая уродливого звероподобного гибрида, будет слепо любить его, до безумия, и защищать, словно тигрица своего детеныша. Потомство таких гибридов будет на вид менее чудовищным. В четвертом поколении тварь будет похожа на человека, останется лишь чарующий свет в глазах.

А вот в пятом поколении снова будет чистокровный генокрад. И цикл будет повторяться вновь с ужасающей инстинктивной неизбежностью.

К тому моменту семья будет насчитывать тысячи тварей и незаметно наводнит общество, выводок будет тщательно следить за потребностями друг друга. И где-то глубоко в роскошном тайнике патриарх-переросток, с которого пошла эта скверна, будет эмпатически наслаждаться деяниями своих потомков...

Изображение-четверть... Генокрад разрывает грудь солдату СПО и снова скрывается в укрытии...

На некоторое время Жак вызвал на экран мозаику с видами из глаз всех ста летающих мух-шпионов. Использовав своё психическое чувство присутствия, он почувствовал, что битва внутри Василарёва вязнет, замедляется и концентрируется где-то в пятнадцати километрах к северу от отеля. Именно там сгруппировались выжившие генокрады и их приспешники. Возможно, что патриарх был уже мертв. Это было там, куда с одной стороны направлялся Обиспал. А с другой — Ме’Линди.

Еще изображение-четверть... Темная наблюдательная кабинка — второй этаж какой-то лаборатории. Мерцает аварийное освещение, какие-то загадочные аппараты дымятся и искрят, брошенные своими операторами. Вспышки света рывками выхватывают монстров, явно собирающихся для штурма.

Жак велел шпиону переключиться на инфракрасное видение.

Внутри этой кабины сидела на корточках чернокожая Ме’Линди. От монстров её отделяла забаррикадированная пластальная дверь. Наблюдательное окно, несомненно, было сделано из армированного стекла. Что она там делала? Скрывалась? Заперлась в относительно безопасном месте?

Ассасин убрала свое джокаэровское оружие подальше в пояс. Распылила растворитель на небольшом участке руки и воткнула в образовавшийся зазор в синтекоже иглу инъектора. И сгорбилась еще ниже, между согнутых ног, словно кролик перед прыжком.

Внезапно из её спины выросли шишки, голова начала удлиняться. Пальцы превратились в когти.

— Что с ней происходит? — воскликнул Гугол. — Неужели она заражена?

Жака передернуло.

— Должен сказать, она верит в свои силы!

— Что с ней произошло, Жак? — Гугол схватился за руку Жака, потрясенный тем, что Ме’Линди превратилась в монстра.

— Она ввела себе полиморфин.

— Полиморфин... Звучит как что-то обезболивающее, разве нет?

— Это не обезболивающее.

Ассасины были невосприимчивы к боли, но Ме’Линди наверняка в курсе, что ее не избежать, пока тело усилием воли принимает другую форму.

Гугол истерично захихикал.

— Ассасинское средство, верно? Они используют его, чтобы принять новый внешний вид. Замаскироваться. Заменяют себя кем-то. Но этот кто-то все же человек, Жак! Я слышал о полиморфине. Но он не может изменить тело настолько! — его палец ткнул в сторону экрана. — И не так быстро!

— Она очень близко к другим генокрадам, — проворчал Жак. — Она сосредотачивается на их формах тела, осязает их своими чувствами...

— Это не может всё объяснить!

— Ну... синтекожа помогает ускорить процесс. Она возбуждает её метаболизм, ускоряя жизненные процессы. Она сделана ведь не только для того, чтобы защитить её.

— Ты лжешь, Жак!

— Держи себя в руках. Есть еще одна причина... Но у тебя нет права её знать, ясно?

Гугол вздрогнул и вцепился зубами в согнутый большой палец, словно это способно заглушить душевную боль и панику. Но все же он упорно и взволнованно продолжал наседать:

— Я слышал, что убийцы способны вывихнуть себе конечности, сломать кости, чтобы, извиваясь как змеи, пролезать в узкие трубы...

— У тебя нет права на такие вопросы! Quieta esto, nefanda curiositas, esto quieta!

Звучные священные слова подействовали, как пощечина.

Всё верно, Жак знал тайную суть вопроса с тех самых пор, как его запрос в Официо Ассасинорум был выполнен — он просил убийцу с опытом работы на зараженном генокрадами мире и способного сыграть роль утонченной любовницы.

Ме’Линди ранее перенесла экспериментальную операцию по вживлению трансформирующейся, запоминающей форму пластиплоти, армированной углеволокном и эластичными хрящами, способной становится прочной, как роговое покрытие. Поэтому она может принять форму гибрида, вести себя как он, а затем втянуть имплантаты в себя, смягчить и уменьшить их.

Дополнительно ей были вживлены железы для хранения и скоростного синтеза соматотропина — гормона роста — который обычно способствует росту трубчатых костей и синтезу белка у детей... и железы, способные обратить этот процесс вспять. Искусственные имплантаты были её живой и органичной частью. Таким образом часть её тела из плоти, крови и костей была искусно искусственной.

Это в сочетании с полиморфином и её собственным талантом перевоплощения — возможно усиленным синтекожей, хотя Жак не был в этом уверен — позволяло ей переносить более жесткую и быструю трансформацию, чем её коллегам-ассасинам: радикально превращая свое тело в подобие тела генокрада.

Жак знал, что она была послушницей храма Каллидус по специальности «хитрость» — и экспериментом медлаборатории храма, вероятно, отметившим опасную и мучительную вершину перевоплощения. Ему разрешили знать только это, и он счел за лучшее не совать своего носа дальше, прислушавшись к доводам благоразумия.

Он догадывался, что предыдущее задание Ме’Линди было удачным и директор храма Каллидус был настроен испытать её снова... Хотя может быть и так, что миссия провалилась, но она выжила. Возможно, радикальный и довольно специфический эксперимент пришлось прекратить? Может быть, что Ме’Линди оказалась единственным уцелевшим его результатом. Жак знал, что не стоит влезать слишком глубоко в тайны Официо Ассасинорум, если только они не внесены в дело.

Жак знал... умом. И, тем не менее, быстрота и глубина её преобразования просто потрясли его.

— Она становится генокрадом! — пролепетал Гугол. — Не так ли? Разве это не так? Но она не сможет быть совершенной копией...

Действительно, не сможет. Ме’Линди не смогла вырастить ни нижнюю пару рук, ни костлявый извивающийся хвост. Было бы глупо ожидать новую пару рук из ребер, или хвост из удлинившегося копчика. Не мог представить себе Жак и того, что она сравнится по силе с чистокровным генокрадом — хотя её собственная сила была огромной даже без усилителей.

Но в темноте она казалась почти генокрадом. По крайней мере, у неё был вид генокрада, который получил повреждения в результате пожара или взрыва, потеряв при этом несколько конечностей; но был все также жив и смертоносен благодаря своим основным когтям. Синтекожа все ещё покрывала её, растянувшись под новую форму тела. И покрывала также зубастую пасть. В лабораториях Каллидуса Ме’Линди вживили имплантаты и для лица, и для челюстей...

Раненый генокрад... или гибрид. Одно или другое... Гибриды включали в себя целую гамму уродств. Если её примут за гибрида, сможет ли она на самом деле обманывать выводок генокрадов или даже патриарха достаточно долго?

«Может быть, — подумал Жак, — это и было то место, где эксперимент Каллидус провалился... если, конечно, он провалился».

— И с этой... женщиной мы делим кров? — голос Гугола был наполнен мрачным изумлением, испуганным восхищением, некоторым опустошением в сердце, и да, ужасом, который волной бежал по его нервам. Жак тоже почувствовал сильное беспокойство.

Казалось, собственная кожа Ме’Линди стала жесткой под этой второй черной кожей. Она превратилась в жесткий панцирь под действием клеток, изменяющих её природу.

— Какой-нибудь другой ассасин проделывал такой трюк раньше? — воскликнул навигатор. — Какую же муку испытывают её органы, искажаясь до такой степени? И как можно делать всё это в самый разгар боевых действий?

— Curiositas, esto quieta!

— Она говорила, что ей надо попрактиковаться, — если Гугол надеялся, что придаст голосу презрительное выражение, то он ошибался.

Черное существо, которое раньше было Ме’Линди, открыло дверь и бросилось в широкий коридор, наполненный дымом. Несколько вооруженных гибридов рассеяно бродили по нему. Думала ли сейчас Ме’Линди, как генокрад? Понимала ли как надо реагировать? Может быть, она даже излучала вокруг себя защищающую ауру эмпатии выводка? Она набросилась на гибридов и, прежде чем они что-нибудь сообразили, разорвала своими когтями.

Мужчина в плаще, сопровождавший их, в изумлении остановился. Он открыл было рот в немом протесте против столь извращенного изменения порядка вещей, но Ме’Линди оторвала ему голову.

Никто не заметил, пока она неслась по мрачным задымленным туннелям, отсутствующие руки и хвост, закрытое лицо и алый пояс. Ну, или, по крайней мере, не обратил на это внимания, пока не стало слишком поздно. Она старалась обходить оживленные дороги и лояльные войска.

Изображение-четверть... Гримм прошел, пыхтя, под узкой аркой, ведущей к куполообразной площади. Три широких проспекта, расходящихся от неё, были наполнены сражением и сильным запахом дыма. Внутри клубов пыли вспыхивали взрывы, подобные сверхновым. Взрывные волны катились вниз с более высоких уровней города, где грохотало разрушение. Стены и поддерживаемый колоннами потолок стонали. В барабаны архитектуры колотили так, что они готовы были лопнуть.

Клубы дыма заволокли люминосферы, окрасив окрестности в красные тона, словно наступил мрачный закат в сердце города перед тем, как ночь окончательно поглотит и уничтожит его. Мощный взрыв потряс пластальные высоты. Может быть, это взорвались склады боеприпасов военного завода? Потолок над проспектами просел, колонны прогнулись. И тут купол рухнул, ломаясь, как яичная скорлупа. Здания, оборудование и машины посыпались сверху, охваченные огнем.

Гримм бежал наверх по мосткам, спасаясь от обломков и тучи пыли.

Изображение-половина... Обиспал заметил одинокую фигуру чистокровного генокрада, незаметно спускающуюся по темной галерее разбитых магазинов одежды. Генокрад медленно ковылял прочь, словно раненный, перескакивая от одной стальной колонны к другой.

Размахивая силовым мечом и крикнув гвардейцам, инквизитор направился вслед убегающему чужаку. Было ли бравадой со стороны Обиспала то, что ему показалось ниже своего достоинства использовать разрывные болты против существа, которое само не могло использовать огнестрельное оружие? Или это была жажда крови? Он намеревался самолично разрубить его своим силовым мечом — меч против когтей — и сделать это напоказ всем.

Галерея оказалась тупиком. Перекрученная сталь заблокировала дальний её конец. Увидев это, инквизитор широко улыбнулся. Но всего на мгновение.

Словно приведенная в действие чьей-то невидимой рукой, аварийная заслонка из плетеной стали рухнула позади него, отрезая от гвардейцев.

Обиспал развернулся и проревел:

— Рубите её силовым топором и быстро!

Генокрад больше не убегал — он мчался на инквизитора, раскинув когтистые руки. Обиспал поспешно оказал сопротивление: на этот раз его вороненый, ручной работы болтган выплюнул заряды в чужака. Многие из них прошли мимо твари, некоторые отскочили от твердого панциря. Но один из них взорвался, мгновенно превратив в кашу бронированную башку.

Тут в перекрытиях потолка раскрылись люки. Дюжина гибридов и еще один чистокровный спрыгнули в галерею. За ними последовало еще больше гибридов. Теперь целая стая тварей мчалась на Обиспала, неприцельно стреляя из разнообразного оружия. Уродливые лица мутантов пылали ненавистью.

Лазерные выстрелы, потоки огня и обычные пули разрывали и жгли одежду инквизитора, но не могли пробить витиевато украшенную броню под ней. Голова Обиспала оставалась незащищенной. С ловкостью жонглера он переключил свой болтган на автоматический режим. Пустые гильзы сыпались, словно зерно во время сбора урожая на агромирах. Стреляя одной рукой из оружия, другой он махал перед собой шипящим силовым мечом, словно разгоняя ос. Грохот взрывов в галерее был просто оглушительным. Плащ Обиспала вспыхнул.

Когда он прижался спиной к решетке, которая закрывала вход в магазин, кто-то рванул ее изнутри. Лапа генокрада высунулась из дыры и втащила инквизитора внутрь.

ТРИ

Обратно вылетел пылающий плащ, утяжеленный несколькими гранатами. Они детонировали прямо в толпе монстров. Следом вылетел силовой меч Обиспала, описывая дуги на полу и обрубив несколько ног. Внезапно изображение сместилось во тьму за разорванной решеткой, когда генокрад, перепрыгнув тела своих родичей, ворвался внутрь.

Когти, столь же мощные, как и у этого генокрада, отбили в сторону его лапы и распороли голову так, что тварь закричала и обмякла, заблокировав отверстие. В инфракрасном свете всё было отлично видно. Монстром, что затащил инквизитора внутрь, была Ме’Линди. И она же вырубила генокрада, пытавшегося прорваться внутрь. Сейчас она просто сдерживала Обиспала, держа обезоруженного человека на расстоянии вытянутых лап.

Пронзительный вой, доносящийся снаружи, должно быть был звуком одного или двух силовых топоров, режущих противоаварийную заслонку, словно нож масло.

Обиспал извивался в хватке ассасина.

— Что? — орал он. — Кто? Ты не генокрад. Не гибрид. Кто ты?!

Насколько ясно видел Обиспал? Ме’Линди не ответила. Да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела — синтекожа запечатывала зубастую морду.

Снаружи донеслись стрельба, крики, шипение. Гвардейцы пробрались сквозь заслонку.

— Аааа... — Обиспал, казалось, уже почти понял, кто его схватил.

— Кто внутри, осторожнее! — заорали снаружи. Лазерные разряды принялись шинковать покалеченного генокрада. Когти выпустили Обиспала, оттолкнув его. Ме’Линди развернулась и побежала вверх по стальной лестнице. Обиспал в ярости затопал своими слоновьими сапогами, потом взял себя в руки, подобрал отброшенный болтган, и приготовился встречать своих спасителей.

— Неблагодарная скотина, не так ли? — протянул Гугол.

— Он попал в ловушку, — сказал Жак. — Вселенная полна ловушек для неосторожных. В какой-то миг Обиспал проявил неосторожность и прекрасно об этом знает. Он знает и о том, что об этом знает кто-то еще, и для него это оскорбительно. До последней минуты он недооценивал генокрадов — они были для него словно игрушки. До этого момента его кампания проходила очень хорошо.

— Да, очень хорошо, — повторил Гугол язвительно. Он внимательно осмотрел маленькие изображения с видами разрушений, крутящиеся на экране. — Целые города уничтожены, погибли миллионы. Как великолепно!

— Сталинваст скоро будет очищен, Виталий. И это не самая худшая судьба для этого мира.

— А что может быть?

— Экстерминатус, — тихо прошептал Жак.

— Что?

— Не бери в голову. Василарев не будет полностью разрушен. Бои даже не дойдут до нас, до отеля.

— Это немного утешает.

— Этот всплеск Хаоса больше не угрожает нашему Императору.

Ме’Линди под видом генокрада мчалась на четырех лапах по темным каналам и служебным туннелям. Она взбиралась по древним лестницам, спиралью уходящим вверх по сужающимся шахтам. Пересекала мостки, тянущиеся над пропастями. Снова спускалась по лестницам. Через люки попадала на улицы и вновь ныряла в люки. И каждый раз выбирала пустынные маршруты. Но изредка все же натыкалась на беженцев, которым хватало ума спрятаться от побоища в этих темных дырах. Она едва замечала их и мчалась дальше к их великому облегчению. И все-таки до неё постоянно доносился рокот и вопли бегущих по главным проспектам: словно скорбное барабанное сопровождение перестуку её собственных когтей.

На одном из перекрестков она остановилась, почувствовав опасность.

Изображение-четверть... Гримм, отдуваясь, бежит по шатким мосткам над потоком людей.

Живой поток становится плотнее, словно встретив впереди дамбу. Движущиеся тротуары, должно быть, не выдержали массы толпы и сломались, иначе часть народа унесло бы назад.

Людей сдавливало друг о друга, они задыхались в давке. Трупы в стоячем положении толпа несла вперед. Более ловкие прыгали по головам живых и мертвых, пока не подворачивали лодыжку или пока их не хватал кто-то из задыхающихся и не сбивал с ног. Тогда этих ловкачей несла волна голов и молотящих их рук.

Казалось, что сами стены проспекта готовы лопнуть. Давка воздвигала заторы из переплетенных, смятых тел над остальной массой. Поток истерзанной плоти, поначалу — единое многоголовое существо, начал безумно сжиматься, пока не стали лопаться глаза, рваться кожа, из разорванных сосудов фонтанировать кровь. Если Гримм упадет в это...

Вот уже к его мосткам потянулись человеческие деревья — живые старались вскарабкаться как можно выше по трупам. Светополосы мерцали, словно предупреждая о том, что скоро этот задыхающийся ад боли и ужаса погрузится во тьму.

— Почему не пускают газ? — закричал Гримм, словно кто-то из ответственных за это лиц мог бы услышать его. — Неужели ваш губернатор хочет, чтобы население несло такие жертвы?

И тут рядом распахнулся люк. Черный коготь зацепил Гримма и поднял в воздух. Черная, покрытая роговыми наростами рука обхватила его. Голова маленького человека оказалась прижата к выпирающей челюсти.

Гримм забормотал на своем родном языке, очевидно сильно жалея о своем желании посетить линию фронта.

Потом Жак и Гугол услышали, как он молится на правильном имперском готике, визжа так, словно хочет быть услышанным по всей галактике:

— О праотцы! Не дайте мне предать свой народ!

Вообще, эта молитва могла бы быть произнесена и на его наречии. На имперском готике ему следовало бы молить Бога-Императора о спасении.

Гугол хохотал:

— Несчастный коротышка думает, что она собирается одарить его поцелуем генокрада. О, La Belle Dame Sans Merci.

— Не произноси колдовских заклинаний, — строго пресек его Жак.

— А я и не говорил. Это фраза из одной древней поэмы. В ней говорится, ну... о роковой женщине. Ме’Линди.

— Очень роковой, — согласился Жак.

— Но не для нашего друга Гримма, хотя он этого и не понимает.

Ме’Линди бросилась обратно в люк и побежала изо всех сил, прижимая к себе Гримма, плачущего как ребенок.

— Она тащит его в особое тайное место, чтобы подарить роковой поцелуй, — заключил Гугол. — Вот что он думает. А после этого он навечно должен остаться девственником, чтобы не осквернить свой народ.

— Девственником? Ты шутишь. Жертвы генокрадов забывают о том, что были заражены. Генокрады при поцелуе еще и гипнотизируют.

— Получается, жертве очень хочется спариваться?

— Ха, с простыми смертными! И те в восторге, ибо тоже зачарованны.

Гибридные дети с рождения гипнотизируют родителей, и воспринимаются теми как красавцы, несмотря на извращенное уродство.

— Увы, — вздохнул Гугол, — наш взволнованный друг еще не заметил некоторых расхождений. И наверняка уже намочил штаны.

Прижимая к себе Гримма, Ме’Линди перебралась через переплетение распорок, скрепляющих шахту, и нырнула в темный туннель.

— И все же, — пробормотал навигатор, — найти приют в её руках...

— Ты поэт, Виталий? — спросил Жак. — Мне кажется, ты покраснел?

— Я сочинил несколько вещей в путешествиях в свободное время, — признался Гугол. — Несколько стихов о пустоте. О любви. Смерти. Если они мне нравятся, то я их записываю.

«И они, вероятно, тебе очень нравятся», — подумал Жак, а вслух сказал:

— Остерегайся романтизма.

Ме’Линди добралась до небольшой заброшенной кладовой, заставленной покрытыми пылью и паутиной инструментами. Тусклые люминосферы освещали оранжевым светом тесное пространство.

Захлопнув плечом двери, Ме’Линди резко, но без грубости, поставила на ноги сквата. Гримм отступил на несколько шагов. Так как путей отхода у него не было, он вызывающе взглянул монстру в морду.

— Ха! Не выйдет. Ха, да я лучше сам себя убью.

— Какой он скромный.

Тон Гугола намекал не только на насмешку, но и на несбыточное желание.

Фальшивый генокрад жестом указал на свою морду, затянутую синтекожей. Когтями, едва ли предназначенными для тонких манипуляций, он указал на свой пояс и показал различные штуковины, спрятанные в ткани.

В глазах коротышки наконец-то мелькнул отблеск понимания. Он нерешительно подошел к ней и протянул руку к баллончику. Ме’Линди кивнула длинной головой, как лошадь. Растворитель, да.

Гримм распылил его ей на морду и челюсти распахнулись, обнажив кинжалоподобные зубы. Она зашипела на него. Она что, пытается заставить эту ксеносскую пасть и язык-яйцеклад выдавить человеческую речь? Тем временем Гримм, уже почти без дрожи, продолжает распылять растворитель — на грудь, руки, спину — пока вся синтекожа полностью не растворяется. Пожалуй, без неё она выглядела еще более зловеще.

— Ей нужны его руки, — усмехнулся Гугол. — Вот почему она прихватила его. Скорее всего, после того, как он ведет ей антидот от поли-как-там-его, она оставит его и отправится своим путем.

Но Ме’Линди жестом отказалась от введения антидота. Снова подхватив сквата, она распахнула дверь и продолжила свой путь по темным мрачным недрам Василарева. Она поднималась на такие высоты и спускалась в такие глубины, где сам скват самолично бы не прошел, или прошел бы, но не так быстро.

— Проклятье, а Гримму, похоже, явно уютно. Жак, как вы думаете, он получил удовольствие от поездки на руках Ме’Линди? Я полагаю, что он ей нужен лишь как голосовое средство на тот случай, если ей потребуется идентифицировать себя!

— Ревность является одним из следствий романтизма, Виталий...

Дверь в изумрудный люкс распахнулась и ворвалась чудовище-Ме’Линди. Она поставила Гримма на ноги. Скват сразу расправил куртку, отряхнул грязь, расчесал пальцами рыжую бороду и щелкнул по своему «конскому хвостику», словно сгоняя муху. Затем расплылся в улыбке Ме’Линди, но тут же спохватился:

— Ха, ха, ничего себе скачки.

— Мы за вами наблюдали, — подал голос Гугол. — Виртуозное выступление, моя дорогая!

Он изящно поклонился ассасину.

— Я же сказал вам не выкидывать подобных трюков, — напомнил ей Жак. — Теперь Обиспал знает, что на планете присутствуют другие, неизвестные ему, имперские агенты. С другой стороны — он остался жив, и это может успокоить его эго.

Ме’Линди приблизилась к Жаку и опустилась перед ним на колени. Неужели она будет просить у него прощения? Нет — она просто предоставила ему более детально осмотреть свой образ генокрада.

Он протянул руку и погладил её по жесткой звериной голове. Гугол при этом взволнованно присвистнул. Вопреки себе, Жак почувствовал, что очарован. Он мог касаться — он мог ласкать — Ме’Линди в этой смертоносной чужеродной личине так, как кто-то мог гладить котенка, так, словно он был свободен от обычных служебных формальностей и чувств. В этом обличии она была как никогда смертоносна; ей по сию пору приходилось сдерживать временно приобретенные рефлексы, чтобы не причинить вреда.

Он рассматривал её панцирь, крепкие пружинистые ноги; и всё же он понимал, что слишком пристально рассматривает Ме’Линди, в то время, как не должен так делать. Он едва ли понимал, что здесь есть еще и зрители. Ме’Линди что-то неразборчиво прошипела.

— Ей нужно поесть, босс, — сказал Гримм. — Для обратного перевоплощения ей нужна энергия.

— Ты что, понимаешь её? — недоверчиво спросил Гугол.

— Понимаю её? Понимаю? Ха! Кто может понять и постичь такого человека? Её рот издает звуки, а я перевожу. Я, в конце концов, — Гримм пошло усмехнулся, — наслаждался её обществом намного больше, чем любой из вас. Совсем недавно.

— Может мне заказать что-то особенное в службе отеля? — невозмутимо спросил Гугол. — Например, целого жаренного барашка? Если, конечно повара и кухарки всё еще живы, если они не сбежали, или их не погнали варить синтебурду для тех же беженцев. Нашей даме требуется банкет. А это не будет слишком бросаться в глаза? Не привлечем ли мы к себе излишнее внимание?

— Ты же отлично знаешь, — осадил его Жак, — что она вполне может воспользоваться нашими собственными запасами.

Что теперь Ме’Линди и делала — жадно поглощала рыбу, мясо, птицу из стазис-контейнеров, которые были доставлены в люкс с корабля Жака, «Торментум Малорум», который на время их визита на Сталинваст носил псевдоним «Сапфировый орел». Хотя планета и была богатой, город-улей вряд ли мог гарантировать настоящую еду, даже в богатом отеле, тем более во время смуты.

Жак заметил, что Гримм с тоской гурмана наблюдает, как то, что для него считается изысканным деликатесом, без зазрения совести исчезает в пасти монстра.

Получала ли наслаждение Ме’Линди от поглощения экзотической телятины, балыка из солнечной рыбы, сочной вырезки грокса? Или ее научили и подготовили существовать на любом доступном корме — водоросли, тараканы, крысы, какая разница? Могла ли она чувствовать разницу во вкусе?

Гримм мог.

Впрочем, это было неудивительно. Раса скватов ушла в сторону от человеческих норм, живя в пещерах и тесных шахтах мрачных рудных миров, которые, будучи богатыми полезными ископаемыми, были в остальном абсолютно бесплодными. Скваты стали коренастыми, крепкими и самостоятельными. За тысячелетия генетической дивергенции, отрезанные от остальной части галактики варп-штормами, они были вынуждены производить для себя еду и воздух. Они познали, что такое голод — и по сию пору помнили эти тяжелые времена. Скваты преуспевали в невзгодах. И зачастую предпочитают суровый мир более приятному.

И все же они любили поесть, и — шикарно, если, конечно, удавалось.

Их гидропонные сады славились питательной продукцией; а после того, как вновь были присоединены к Империуму, скваты тратили значительную часть своих рудных богатств на импорт экзотической еды. Их основной рацион по-прежнему состоял из искусственно выращенных овощей, приправленных пряностями и соусами — намного более соблазнительная пища, чем переработанная синтетическая еда, которая была уделом большинства населения переполненных миров. В общем, без особых прикрас про аппетит скватов можно было сказать — судя по Гримму — что он был как у искушенных знатоков.

О да, Жак заметил в глазах сквата голодный блеск. Но это была не жадность. У добродушного и простого Гримма манеры были учтивыми, почти рыцарскими. Коротышке было ясно, что ассасин, проявившая чрезмерные усилия, должна есть в первую очередь. И, тем не менее, он тоже был немного голодным; и был ценителем кулинарного искусства.

— Поешь сам что-нибудь, Гримм, — предложил Жак. — Вперед: считай это приказом.

Поблагодарив, коротышка вытащил из контейнера копченую ножку какой-то большой бескрылой птицы. Осмотрев её, он одобрительно кивнул.

На борту «Торментум Малорум» было намного больше всяких подобных вкусностей. Инквизиторы могли реквизировать всё, что пожелают и Жак, пользуясь этим, великолепно снабдил свой собственный корабль провиантом. Он не приравнивал железные обязанности к железному рациону. Это был фальшивый и лицемерный пуританизм, и инквизитор познал его еще в молодости.

Разумеется, можно было симпатизировать чувствам некоторых кающихся, которые отказывали себе в удовольствиях, потому что Император — бессмертный спаситель человечества — не мог испытывать какого-либо удовольствия, сидя тысячелетиями на своем троне...

Хотя Жак в своей роли вольного торговца и делал вид, что заботится о своей любовнице, реальность была такова, что в свои тридцать пять лет он лишь один раз положил в постель женщину — и то на основе эксперимента, для того, чтобы познать спазмы совокупления.

Те, кто поддавался страсти, утрачивали самоконтроль.

Жак так же относился к вину, которое могло опьянить и привести человека к ненужному риску.

Так что то, что он забивал кладовые своего корабля разными деликатесами, было далеко от потворства своим желаниям. Скорее, это был способ отказаться от елейного мазохистского самоограничения — которое могло сузить его кругозор.

Гугол, в отличие от Гримма, вряд ли когда-нибудь замечал, что ест. Как мог самозваный поэт так не обращать внимания на вкус блюда? А может быть, тот, кто столько времени смотрит в варп, существует на более утонченном плане бытия... кроме случаев, когда рядом появляется Ме’Линди.

Гримм, однако, отложил ножку в сторону, откусив всего один кусочек.

— Что-то не так? — спросил у него навигатор.

— Я всё думаю о тех растоптанных толпах, о разрушенных улицах. Миллионы погибли, а я сижу здесь и ем. Почему никто не использовал усыпляющий газ на всех этих паникующих беженцах?

— Они были принесены в жертву ради чистоты, — пробормотал Жак.

— Больше похоже на жертву, что приносят на кровавых алтарях, уж простите меня. Ха!

— Ты действительно так думаешь? — задумался Жак. Так много трупов; а потом еще немного, как сахар в овсянку смерти.

Опечаленный, Гримм снова взял ножку и начал грызть её. А Ме’Линди, кажется, наконец-то насытилась.

Выйдя из задумчивости, Жак задался вопросом, появится ли у него возможность понаблюдать за её обратным превращением, станет ли он свидетелем того, как тает обличие монстра и возрождается совершенное женское человеческое тело. Но Гримм вопросительно кивнул Ме’Линди в сторону спальни и она в ответ утвердительно кивнула своей лошадиной головой. Отбросив птичью кость, Гримм подобрал её шелковое платье, накидку и босоножки, которые всё еще валялись на полу и направился к дверям спальни. Ме’Линди пошла следом.

— Послушай, — запротестовал Гугол.

Гримм обернулся к нему:

— И что ты хочешь сказать?

Навигатор умоляюще взглянул на Жака.

Тот лишь удивился собственным мотивам увидеть, как генокрад-пародия превратится обратно в женщину — дразнящим, противоречивым мотивам. Инквизитор не должен сомневаться. Быть готовым к коварству и парадоксам, это да. Но не быть переменчивым. Умнее не мучить себя. Он жестом дал понять Гримму, что тот может идти.

Как только двери спальни закрылись, Гугол принял обиженный вид и обратил весь интерес к своим ногтям.

Жак сосредоточился на своих мухах.

Опустошение царило везде, где только можно. Обиспал торжествующе добивал остатки. Вскоре останутся лишь руины, смерть и увечья.

Жак выключил экран и расслабился, правда, с задумчивым видом.

Когда Ме’Линди вышла из спальни, в платье и драгоценностях, как подобает любовнице Жака, на её лице была написана каменная надменность; правда, когда следом выскочил Гримм, ничего не видя перед собой, в глазах ее мелькнул озорной огонек.

— Давайте помолимся, — произнес Жак. — Давайте поблагодарим нашего Бога-Императора за то, что очистил эту планету, освободил от чуждого зла...

Произнося знакомые слова, Жак думал над тем, почему его прислали на Сталинваст именно во время зачистки. Младший проктор его палаты, Баал Фиренце, назначил его на это задание, предположительно, следуя указаниям тайного магистра.

— Посмотри, не останется ли чего после зачистки, — сказал ему Баал Фиренце.

Что озадачивало Жака, так это то, что бунт генокрадов, теперь потопленный в крови, был угрозой естественной природы. Эти твари не были отродьем Хаоса. Их мотивы были просты: произвести потомство, защитить себя и сохранить общественный порядок — предпочтительно под собственным контролем — чтобы обеспечить себя людьми-носителями.

И это при том, что Жак был охотником на демонов из Ордо Маллеус. Его ордос занимался главным образом силами Хаоса, приходящими из варпа, которые могли овладеть уязвимыми личностями с психическим даром, превращая их в инструменты безумия.

Всё это едва ли присутствовало в ситуации на Сталинвасте. Так почему же он решал проблемы не психического характера?

— Защити нас от скверны Кхорна и Слаанеш, Нургла и Тзинча...

Он произнес эти слова тихо, так, чтобы никто не слышал, самому себе. Скват, навигатор и даже ассасин — никто из них не должен слышать эти тайные имена сил Хаоса.

Головы его компаньонов оставались склоненными. Имена прозвучали для них подобно незнакомому ритуальному заклинанию.

«Или, — подумал он мрачно, — подобно жутковатым стихам».

— Защити нас от тех, кто поражает человеческое наследие, — продолжил Жак.

Почему Сталинваст, почему?

Верно, его Ордос также служил еще и в качестве сторожевого пса для инквизиции в целом. Может быть, избыточная ярость Харка Обиспала, пусть и приведшая к успеху, может быть рассмотрена как симптом того, что им овладели демонические силы варпа? Вряд ли. Как и нельзя обвинить Обиспала в некомпетентности, несмотря на его проявление слабости в последний момент, когда он попал в ловушку в галерее.

Циник мог бы сказать, что именно действия Обиспала привели к восстанию, и, следовательно, ко всем смертям, включая гибель миллионов непричастных. С другой стороны, разве можно было оставлять такое змеиное гнездо спокойно ползать и размножаться? Конечно, нет. Хотя Харк мог бы предпринять более хирургически утонченную стратегию, чем разрывать на куски всё тело, чтобы извлечь воспалившийся орган.

Жаку не давало покоя замечание сквата о принесении жертвы на алтарь. Вопль миллионов умирающих мог бы послужить в качестве призыва для Хаоса, как часть заклинания.

— И защити нас от самих себя, — добавил Жак, отведя, наконец, взгляд от Гримма.

Теперь он сам почувствовал себя голодным.

Он равнодушно пообедал вытащенным из стазис-контейнера зародышем ягненка, приправленного специями и фаршированного трюфелями и запил его соком райских ягод.

ЧЕТЫРЕ

— Как вы думаете, в этих джунглях живут какие-нибудь туземцы? — с некоторой ностальгией спросила Ме’Линди у Жака.

Изображение-половина... Вид с высоты полета на длинный космодром — островок феррокрита в океане буйной растительности.

— Люди-туземцы? — недоверчиво спросил он.

— Потомки беглецов? Преступников? Недовольных рабочих, создавших собственные племена?

— Я думаю, это вполне может быть. Люди способны адаптироваться к любым условиям. А теперь число этих гипотетических беглецов может увеличиться.

Большинство мух-шпионов передавало маленькие изображения последствий боевых действий внутри города, и эта мозаика была довольно мрачной. Горящие среди обломков машины. Зловонные отстойники с плавающими в них телами. Собранные трупы сортируют, отбирая более свежее человеческое мясо для переработки. Тухлое мясо и тела генокрадов отправляют в печи. Солдаты и дружинники патрулируют окрестности. Одни мародеры грабят, других мародеров казнят. Техножрецы и сервиторы крепят и латают страшные раны, нанесенные Василареву — разорванную кожу города, расколотые кости, поврежденные органы, порванные артерии. Едкие испарения поднимаются от вентиляционных каналов и улиц, залитых канализационными стоками.

На множестве уровней города — некоторые из них рухнули в бездну — выжившие пробираются сквозь мусорные кучи или бредут по грязной воде обратно в свои разрушенные фабричные дома. Они толпятся на оставшихся на ходу эскалаторах или устало поднимаются по гнутым лестницам и фермам. Эти беженцы становятся жертвами мародерствующих банд, иногда солдат, и даже друг друга. Казалось, будто соперничающие муравейники волей-неволей слились между собой.

И, тем не менее, строгий режим, бывший для многих привычным — даже в столь богатом городе — потихоньку входил в норму. Муравьи пытаются вернуться в свои муравейники, или в то, что от них осталось. Жак не заметил никаких беглецов из опустошенного города, альтернатива которому была едва ли так заманчива...

Пластальные стены окружали космодром, что лежал в пятнадцати километрах от южной окраины Василарева. Сверху они были утыканы тяжелыми оборонительными лазерами и плазменными пушками. Жак предположил, что они периодически включаются, отбрасывая назад наступающие джунгли.

Бронированные трубы на пилонах с проходящими внутри линиями поездов связывали порт с Василаревым, а из него — с другими городами высоко над переплетением диких джунглей.

Растительность этого мира постоянно бурлила и сгнивала, словно кипящий на огне зеленый суп. На верхушках деревьев ползучие растения душили друг друга. Извивающиеся лианы тянулись к свету из тошнотворных гниющих глубин полога леса. Кричаще-яркие паразиты набухали, цвели и сгнивали.

— Ты же не думаешь отправиться в джунгли вспомнить старые времена? — спросил Жак Ме’Линди. — Случайно?

— Нет, сейчас у нас есть настоящая работа. Правда ведь?

— Враждебная среда, — поспешно напомнил Гримм ассасину на всякий случай. — Не думаю, что там есть хоть какая-то разумная жизнь. Если до вас не доберутся ящеры, то это сделают заградительные бомбы или джаггернауты.

— Когда-то я жила в таких же дебрях, — ответила Ме’Линди. — По крайней мере, очень похожих. Я не кажусь разумной?

— О да! Но...

— Что «но»?

— Ты выросла.

Гугол захихикал.

На стартовых площадках находилось около тридцати огромных грузовых челноков, а также другие корабли, включая «Торментум Малорум». Жак вызвал на экран еще одно изображение-половинку, сцену, разыгрывающуюся возле таможни и полностью отличную от зрелищ погруженного в руины Василарева.

Планетарный губернатор, лорд Воронов-Во, и его свита с фанфарами провожали победоносного Харка Обиспала.

Несколько сотен верных солдат СПО стояли навытяжку. Музыканты в шитой золотом униформе дули в длинные медные трубы. Менее знатные лорды со своими телохранителями битком набились на две зрительские трибуны. Слуги разносили вино и засахаренные фрукты. Ветер трепал знамена. Проповедники возносили молитвы Императору. Привилегированные торговцы похлопывали себя по пузу. Полуголые танцовщицы танцевали и жонглировали. Скованные хищники из джунглей, по двое заключенные в силовые поля, рвали друг друга рогами, когтями и клыками, скользя в лужах ярко-красной крови. Дамы разглядывали платья друг друга и сложные радужные прически, поддерживаемые силовым полем. Дюжий, мускулистый Обиспал несколько раз воспользовался благосклонностью этих дам после того, как затихли бои. Он, как заметил Жак, получил новый плащ, отделанный ослепительно белыми черепами из горностаевого меха. Подарок в благодарность. Сам Воронов-Во носил шлем, закрывающий всю голову и делающий его похожим на человекоподобную ящерицу с большими красными глазами.

Утомленный церемониями с речами и торжествами, так разительно отличающихся от отчаянных страданий внутри города — кульминации множественных смертей на Сталинвасте — Жак открыл футляр, запечатанный электротатуировкой на его ладони, и вытащил небольшой сверток из выделанной кожи, содранной с мутанта.

Внутри него была колода карт таро.

Считалось, что в Имперских таро была заключена частица духа самого Повелителя Человечества, несущего вечный дозор над варпом. Неподвижный на своем троне на Земле, Он являет собой образец благочестия. Он очень стар и Его имя уже никто не помнит; Он сияет маяком и ощущает потоки Хаоса, сквозь которые плывут Его корабли и из которого может сгустится нечто... мерзкое.

Император просеивает варп, Император неусыпно за всем наблюдает.

Эти карты — по слухам, его творение и, говорят, благословленные самим фактом его творения: психически напитанные Его воздействием — тоже просеивали варп.

Они просеивали течения судьбы. Вероятностей и невероятностей. Усиление воздействий и ослабление воздействий. Они были подобны рентгену, показывающему эмбрионы событий в чреве вселенной.

Семьдесят восемь жидкокристаллических пластинок составляли карту Империума Человечества, его защитников и его врагов. Каждое изображение пульсировало жизнью, откликаясь на течения судьбы, на приливы и отливы событий, на силы очищающего света и темного злобного развращенного безумия.

Жак просмотрел колоду в поисках карты, которую он обычно использовал для обозначения самого себя: одетый в черное Первосвященник на троне, указывающий на что-то молотом.

Очень похожее на его лицо хмуро взирало на него с сомнением, словно человечек, заключенный, словно в тюрьму в эту карту, был немой копией его самого. Но человечек не мог говорить с ним. Не мог сам предсказать будущее. Он мог только показать, совместно с другими картами.

Положив Первосвященника на стол, Жак позволил медленному ритмическому дыханию настроить его психические чувства. Руки машинально перетасовывали карты. Он чувствовал их вибрацию.

— К тебе взываю, о наш Император, — начал Жак, текст молитвы горел неоном перед его внутренним взором, — чтобы Ты напитал эти карты в этот час, чтобы мог я прозреть скрытую суть вещей, к славе Твоей и ради спасения человечества...

Закрыв глаза, он разложил звездой пять карт.

Затем посмотрел на то, что у него выпало.

Выпала карта самого Императора! В такой позиции она означала, что результат будет иметь какой-то смысл. Следовательно, это предсказание имеет важное значение.

И еще эта карта лежала перевернутой. Мрачное слепое лицо, взирало на Жака с трона-протеза вверх ногами.

Такое положение карты может означать замешательство в рядах врагов Императора. Но также может и свидетельствовать о препятствиях и преградах более удручающего рода.

И, конечно же, это также может обозначать сострадание как противоположность строгой силы. Хотя это-то здесь при чем?

Другими картами были Арлекин, Инквизитор, Демон и Скиталец — по одной из мастей Discordia — Раздора и Mandatio — Доверия, и два крупных колдовских козыря, причем оба угрожающие.

Скиталец был ужасным разрушенным кораблем, дрейфующим в черной пустоте и окутанным... вытекшим воздухом?

Демон был удивительно бесформен. Обычно демон с этой карты протягивал когти и рычал. Сейчас же его морды вообще не было видно. Рук было больше и они скорее походили на клубок щупалец. Принюхавшись, Жак ощутил запах канализации.

Масть Доверия указывала на богатство, стабильность и бремя власти. Рыцарь Доверия был закутанным в плащ инквизитором, воздевшим силовой меч, а лицо у него было лицом... Харка Обиспала.

Жак услышал гул работающего меча и почувствовал запах озона. Прямо сейчас настоящий Обиспал был готов покинуть Сталинваст под звуки труб и возгласы «ура!». Он полетит сквозь варп к одному из миллиона миров. Почему же Жаку суждено с ним столкнуться в ближайшем будущем? Скорее всего, Жаку придется столкнуться совсем с другим инквизитором. Обиспал просто был тем единственным инквизитором, которого Жак увидел в глазе-экране и который занимал все его мысли. Следовательно, карта была соответствующей.

Конечно, может быть и так, что Обиспал оставил на Сталинвасте незаконченное дело. Которое закончится неудачей. А вот это было бы именно то, ради чего Жак тут и находится.

Масть Раздора состоит из врагов, ксеносов и злодеев. В данном случае на карте резвился высокий, гибкий и смертельно опасный Арлекин из расы эльдар. Шутовская мозаика изменяющих цветов покрывала его одеяние. Радужный шутовской колпак венчал голову. Жак расслышал пронзительные звуки бешеной, неземной музыки. Однако у этого Арлекина не было привычной маски. И не было это открытое лицо нереально прекрасным, с угловатыми чертами, ликом этого инопланетного вида. Именно у этого Арлекина лицо было чисто человеческим.

Лицо человека. Слегка крючковатый подбородок, длинный выступающий нос, пронзительные зеленые глаза. Арлекин-человек сложил губы бабочкой и втянул щеки, но не изображая труп, а скорее с рисковым, озорным видом, который, однако, означал опасные замыслы.

Когда Жак, глубоко сосредоточенный, склонился над этой картой, изображение хмыкнуло.

У него шевельнулись губы.

«Гидра рождена», — прошелестел в голове Жака призрачный голос фальшивого Арлекина.

Жак подскочил, сотворяя отгоняющий дурное жест. Карты не могут говорить, только показывать!

Карты не могут разговаривать с прорицателем. И, тем не менее, сейчас одна прошептала Жаку. Могут ли карты таро стать проводником для демонов? И может ли прорицатель подвергнуться их атаке? Ну конечно же не тогда, когда дух Императора наполнил свои таро!

Однако изображение обратилось к Жаку, словно некие силы извне смогли вмешаться в его праведный транс и проникнуть через карту Раздора в колоду.

Но с какой целью? Предупредить его? Поиздеваться?

«Гидра» не относилась к известным демонам варпа. Это было... да, некое легендарное существо из истории древней Земли. Многоголовый монстр — да, это был он. Если ему отрезали одну голову, то на её месте тут же прорастали две новые. Гидру, наверно, гораздо сложнее извести, чем генокрадов... Конечно же, даже после зачистки Обиспала могла ведь остаться парочка этих тварей? Разве Харк не задумывается о такой возможности? Но он собирается сваливать отсюда с триумфом, и чем быстрее, тем лучше.

Жак не позволил себе не отвлекаться. Он вгляделся в переплетенные щупальца на карте Демона. Он не мог четко разглядеть голову, ничего, что бы можно было отрубить, пусть даже и с печальными последствиями.

Карта мерцала, словно корчась в огне, хотя языки пламени были холодными. Чем дольше Жак смотрел, тем больше ему казалось, что щупальца безмерно вытягиваются в неясную даль, словно не было предела их эластичности. Появлялись и росли новые — толстые, прозрачные и желеобразные.

Если это была та гидра, о которой прошептал ему Арлекин, то что это такое? Где оно? И почему?

Жак изучил расположение звезды карт. Надо ли выложить полную корону? Полная корона может сказать ему намного больше, чем ему нужно знать — настолько больше, что в конце вообще ничего не будет точно понятно.

Ме’Линди посмотрела на разложенные карты. И указала ногтем на Арлекина:

— Кто он? Он выглядит довольно... аппетитно.

Таинственная фигура, облаченная в тело эльдар, действительно была похожа сложением на саму Ме’Линди.

— Или это просто эльдар в маске человека? — спросила она.

— Нет, это человек — я в этом уверен. И, похоже, он только что оставил мне свою визитку.

Ме’Линди знала всё о визитных карточках. Большинство ассасинов оставляли свою специальную карту масти Adeptio — Достижения, извещая свою жертву о предстоящей и неизбежной судьбе. Осужденный мог совершить самоубийство, не ожидая, когда придет убийца и исполнит задуманное.

— Хорошенько запомни его лицо, Ме’Линди.

— Уже, Жак.

Такой уж был у неё инстинкт, её обязанность. Но помимо всего прочего... не показалось ли это вражеское лицо ей извращенно привлекательным?

Что значит слово «аппетитный» для того, кто ни фига не интересуется тем, что ест? Кому всё равно, что разорвать, сожрать и переварить в своем желудке? Однажды Ме’Линди упоминала о некоем легендарном ассасине, который проглотил маленького сына мятежного губернатора так, что ребенок словно просто растворился в воздухе. Та убийца растянула челюсти, глотку и живот с помощью полиморфина, как питон. Никем не замеченная и раздутая, она вразвалочку ушла прочь.

— Ха! Вы пропустите весь карнавал.

Харк Обиспал со своим окружением шагал к своему усеянному контрфорсами кораблю. Трубы издавали пронзительные трели, кувыркались акробаты, гибли разрываемые на части звери, а увешанные драгоценностями дамы посылали воздушные поцелуи — они предназначались, скорее всего, лишь для разжигания ревности соперниц или собственных мужей.

— Не думаю, что ты раньше видел что-то подобное этому великолепию, — поддразнил Гугол. — В своих малюсеньких пещерах, похожих на тюрьму.

— Великолепие? — переспросил скват. — Как ты можешь называть этот базар «великолепием»? Ты, чьи глаза за всю жизнь видели лишь мрачную слякоть варпа.

— Туше! — навигатор захлопал в ладоши.

Обеспокоенный Жак собрал обратно в колоду звезду разложенных карт, чувствуя, как они снова становятся пассивными и инертными. Взяв карту с жидкокристаллическим изображением Первосвященника, он вгляделся в его лицо — собственное лицо — ожидая, что его образ может раскрыться ему также, как это сделал Арлекин.

И, в каком-то смысле, это случилось. И Жак глубже погрузился в себя, мыслями возвращаясь в своё детство...

Время надежд, время ужаса. Жак родился на Ксерксе Квинте, пятой планете в системе жестокой белой звезды. Ксеркс Квинт был миром фермеров, рыбаков... а еще мутантов и диких псайкеров.

Планету заново открыли лишь столетие назад. В течение тысяч лет Ксеркс Квинт шла своим курсом, забытая Империумом. Память о звездных путешествиях исказилась до причудливых мифов. Люди тоже начали искажаться — как телом, так и разумом.

Слепые могли видеть пси-зрением. Немые говорить без языка. Те, у кого не было рта, питались через кожу. Но самыми страшными были проводники демонов, которые ходили по земле в телах хозяев, извращая и превращая эти тела в дьявольских чудовищ с чешуей и рогами, когтями и щупальцами — до тех пор, пока тела не распадались, пока остатки поврежденного разума, словно сгнившее мясо, не обсасывали паразиты из-за пределов реальности.

Квинт был одновременно и раем и адом. Раем были плодородные прибрежные фермы и острова рыболовов, где нормальные люди хранили свои традиции и свой облик, изгоняя всех, кто родился измененным или изменился впоследствии. Или просто убивая их.

Мутанты появлялись всегда — как черви из яблока, как опарыши из мяса. А затем бежали — если могли — вглубь страны. И там, если они были способны иметь потомство, эти мутанты делали еще более странных мутантов.

Жители побережья не поклонялись богу, который мог бы защитить их в собственном истинном образе. Вместо этого они оскорбляли Владыку Перемен. Каждый десятый день, в специальных храмах ненависти, они ритуально проклинали и выкрикивали ему оскорбления, а затем вновь отправлялись на свои любимые земли и богатое рыбой море.

Вся их религия была проклинающим экзорцизмом. Их язык, более похожий на незаконнорожденного внука Имперского готика, был пересыпан клятвами, намерениями отправить вмешивающееся в их жизнь вредоносное божество и его приспешников так далеко, как только возможно. Они даже непристойно выражали своё чувство привязанности, словно чтобы очистить свои отношения от любого возможного касания скверны. Детей всегда воспитывали соседи, чтобы освободить родителей от необходимости отказаться от собственного потомства.

Имперская экспедиция, вновь открывшая планету, была восхищена сельскохозяйственным и рыболовным потенциалом Квинта. Однажды она может стать агромиром, снабжающим другие планеты продуктами питания. А если это случится, то Империум может превратить бесплодную четвертую планету — Кварт — в полезный рудный мир, который и будет кормится от Квинта.

Также экспедиция поняла, что прибрежное население — благодатное поле для посева Имперского культа. Разве не был Бог-Император великой защитой от изменения? Миссионеры и проповедники всеми силами старались переключить ненависть жителей с Владыки Изменений на плоды его трудов, обитающих во внутренних землях. Ну и естественно, Империуму следовало стремится вытеснить богохульный язык Квинта Имперским готиком. Хотя, без сомнения, это была очень сложная задача.

Оба родителя Жака были из Адептус Генетикус. Империум послал их жить на Квинт, чтобы они помогали преобразить его. Даже при помощи своей карты Жак лишь смутно мог вспомнить своих мать и отца. Он вспоминал улыбки и ласки и чувствовал, что родители были рады его появлению и были счастливы заботится о нем. Будучи подданными Империума, они не следовали местным обычаям и не отдали его на воспитание соседям. Они и вправду заботились о нем. Определенно — судя по той малой толике, что ему потом рассказывали — оба родителя были страстно увлечены своей работой и были преданны Империуму. Как бы они сейчас гордились тем, что их сын достиг такого высокого положения. И его зачатье было для них не долгом, просто чтобы увеличить численность имперских граждан на планете. И зачат он был не с проклятиями, как следовало из местных обычаев. А наоборот, с радостью.

Тщетной радостью.

Жаку едва исполнилось два года, когда одержимый демоном псайкер убил его родителей во время научного рейда в пустоши. И Жак был воспитан как сирота в приюте.

В конце концов, скрупулезное пуританское воспитание научило его не доверять суждениям косных умов. О, он вспомнил долгожданные кратковременные вечерние прогулки в огороженном забором дворе приюта. Тюльпановые деревья, беседки. Он вспомнил игры и редкие праздники. И наказания, как правило, вызванные неудобными для воспитателей вопросами.

— Магистр, если на Квинте проклинают своего бога, значит, так же проклинают Бога-Императора?

— Поосторожней, мальчик!

— В языке квинтян нет слов для вос-вос-восхваления нашего Императора, так ведь?

— Драко, ты перепишешь Кодекс Фиделитатис сорок раз, тогда хотя бы у тебя будут нужные слова!

В сердце мальчик Драко поклялся отомстить демонам и псайкерам, являющимися проводниками для демонов, которые отняли у него родителей и даровали ему честь быть воспитанным в приюте.

Он узнал, что значит благочестие, преданность. Что значит воздержание. Частично воздержание защищало от страстей, которые, как он чувствовал, назревают в нем и от которых он отказывался.

Когда ему исполнилось двенадцать, расцвели его пси-способности и он понял, что сам стал одним из тех, кого он научился ненавидеть, учась как на личной трагедии, так и от миссионеров.

Он, бывало, лежал на кровати в темной спальне, чувствуя плещущее море жизни людей и мутантов, окружающих его. В этом море светящиеся сгустки отмечали разумы других псайкеров. Многие были цвета зеленой порчи, как плесень на отмирающей душе. Другие были распухшими, с красными прожилками — их наполняла сила из глубин. От таких в бездну спускались усики-отростки.

На самом деле нити вели вниз от каждой жизни, не зависимо от того, есть ли у неё пси-способности или нет. Эти нити связывали живых существ с их собственными семенами глубоко в иле. По некоторым нитям вещество и энергия ила могла перемещаться словно паразит. Этот материал был враждебен жизни, жаден до неё и завистлив. Эта энергия была голодной и разрушительной, даруя силу существу, но неизменно нанося ему вред этой же силой.

Ил на дне бездны не был похож на ил на дне океана. Всмотревшись своим внутренним взором, он понял, что это больше похоже на то, что глубокая вода превращается в нечто иное, что постоянно погружается все глубже и глубже, бурля под действием своих собственных яростных штормов, качаясь на своих собственных течениях, которые были быстрее, чем в любых других океанах. Пока где-то в далеком месте не всплывало на поверхность из этого имматериума в других морях жизни, что были другими мирами.

Могущественные существа плавали в океане между мирами. Им нельзя было доверять, их нельзя было желать. Тем не менее, очень много светящихся искр хотели получить силу обитателей этой реальности, или даже самозабвенно сигналили этим существам, мигая словно маленькие лампы и призывая к себе эквиваленты акул или кракенов с извращенным разумом.

В один из вечеров Жак ощутил, как из бесконечных глубин выплывает материальное судно. Оно направлялось к его миру. Жак понял, что это варп-корабль, защищенный от действия сил этого океана.

Напрягая зрение, он смог разглядеть вдали отблеск белого сияния маяка, на который ориентировался этот корабль. Сердце Жака наполнилось радостью и благодарностью Императору на Терре, чей разум и был тем маяком.

И уже, словно цветы, поворачивающиеся к солнцу, или пчелы, летящие к пыльце, в пустошах его мира и в иле под ним — в этом глубоком и темном нижнем океане силы и Хаоса — Жак почувствовал разнообразные и пытливые проблески внимания на себе. И он погасил свою белую искру. Спрятал её.

Да — белая искра. Не испорченная, не подкрашенная влиянием снизу.

Некоторые другие искры тоже казались белыми. Неужели они не могли погасить их сами, как это только что сделал сам? Они же привлекают нечистые сущности, как свет привлекает мерзких насекомых.

— Магистр, а правда, что дикие псайкеры могут сиять белым, если научатся скрывать себя?

— Это что за еретический парадокс, Драко? Ты выучишь наизусть «Codex Impuritatis»!

И вот так, с наказаниями, он изучал концепции, которые могли сослужить ему хорошую службу. В каком-то смысле, он невольно уже поступил в детский садик Инквизиции.

Имперские проповедники призывали прибрежное население уничтожать... людей, подобных Жаку, людей, которые, в большинстве своем, не стали бы порченными по собственной воле. Или Жаку так казалось. Его учителя довольно строго дали понять, что отклонение от нормы есть грех перед самим Императором.

Конечно, настоящими врагами должны были быть эти извращенные, жестокие и хитрые существа, пирующие беззащитными людьми, которые не могли спрятать свои сияющие искры.

Если он, Жак — ребенок от генетически здоровых родителей — начал тоже сиять этим светом, может что-то в природе самого Ксеркса Квинта было тому виной?

— Магистр, может вода или белый свет солнца отравляют людей до такой степени, что рождаются мутанты?

— Возможно! Изложи подробнее свои тезисы, Драко.

— Но действительно гротескные и злобные искажения человеческой формы встречаются лишь после того, как демоны...

— Демоны, демоны? Выкинь из головы этих демонов! Даже не думай о них. Демоны — запрещенные миазмы человеческой фантазии, извращенной болезнью и злом. Они должны быть уничтожены.

— После того, как демоны завладевают душами тех, которые, так сказать, сияют светом.

— Светом? Каким светом?

— Светом псайкера... так сказать. Может быть, он естественно возникает в человеке, естественно и просто? Ведь есть астропаты и псайкеры, состоящие на службе у Империума? Разве не могут все псайкеры найти приют в его лоне?

— Фу! Тебе надо пройти обряд очищения, Драко.

Его пороли. Так он очищался от грешного любопытства? Или его просто испытывали?

Он размышлял об этом несколько недель. Затем собрался и рассказал о своих видениях.

Потом старший миссионер допрашивал его, в восторге сложив руки на животе. Блеск в глазах миссионера подсказывал, что то, как много он смог почувствовать — «Даже проблеск маяка Императора?» — и то, как он смог скрыть свою сияющую искру, означало, что парень был необычайно благословен.

А значит благословенна и сама миссия и ее глава. Самодовольный хитрый ублюдок этот миссионер, подумал Жак.

Через несколько месяцев челнок перенес Жак на большой черный корабль, висящий на орбите. И он навсегда покинул систему Ксеркс.

Другой корабль покидал другой мир. Поднявшись с космодрома Василарева, акулоподобный корабль Харка Обиспала быстро уменьшился до размеров жука, а потом блеснул искоркой в небе. Потом и вовсе исчез, начав свое путешествие длиной в несколько недель сквозь нормальное пространство к краю звездной системы, подальше от планет и лун — к точке входа в варп.

По наитию Жак сунул карточку Первосвященника в карман и убрал остальные карты таро назад в коробочку и снова завернул её в кусок кожи.

Кожа была сувениром после одного изгнания, которое, как обычно бывает при изгнании демонов, одновременно и удалось и не удалось. Демон был побежден, но носитель его был уничтожен, а не спасен.

А как могло быть иначе?

И все же Жак боялся, что Империум, при всей его мощи, медленно поддается под натиском чужаков, предателей и демонов. Каждая победа Империума, казалось, уничтожала некую часть самой сути Империума, самого человечества.

А как могло быть иначе? Огонь нужно побеждать огнем, не так ли?

Так что эта пятнистая кожа, снятая с мутанта, одновременно напомнила ему о том, как он стал сиротой, и упрекнула.

— На его месте, коли не милость Императора, был бы я, — пробормотал Жак.

— Где? — тут же спросил Гримм.

Жаку нравилось, что его спутник был возмущен разгромом Василарева и опустошением других городов, уничтоженных, чтобы спасти. Он ценил присутствие духа сквата и его периодические приступы сарказма — так же, как в некотором смысле, ценил нарочитое презрение Гугола. Фанатики, подобные Обиспалу, были бесценны; но в тоже время они были подобны слонам в посудной лавке. Конечно, в Империуме был миллион посудных лавок и даже больше: можно было закрыть глаза на ненужную разбитую посуду. Тем не менее, скептик зачастую может увидеть то, что непреклонный энтузиаст обязательно не заметит.

— Да здесь, — ответил Жак Гримму. — Вот здесь, на этой маленькой коробочке. В иных обстоятельствах это была бы моя кожа.

— Ха, — только и ответил коротышка, озадаченно уставившись на Жака.

Возможно, он выразился действительно чересчур туманно.

ПЯТЬ

— Вон она! — воскликнул Гримм.

Ме’Линди сидела в баре ароматов, что был расположен в гротескном, экстравагантном зале станции, откуда поезда по эстакадам отправлялись в Кефалов и другие отдаленные ульи. Стены были покрыты коллажем из десятков тысяч черепов рептилий, вырезанных из матово-зеленого нефрита и малахита, что делало зал похожим на некрополь ящеров. Поддерживающие свод колонны были выполнены в виде хребтов.

Кефалов был единственным ближайшим городом, которого не коснулись порча и разрушения. Теперь, спустя неделю с момента отлета Обиспала, движение между разрушенной столицей и Кефаловым, казалось, почти пришло в норму. Солдаты СПО патрулировали вокзал и проверяли прибывающих. Лоточники, имеющие лицензии, шныряли вокруг, расхваливая пряные колбаски, содержащие только настоящий животный белок — как они утверждали.

Возможно, так оно и было. Принимая во внимание огромный уровень недавних потерь, их колбаски, вероятно, были сделаны из человеческого фарша. Подобные подозрения не могли остановить пассажиров, и они дорого платили за эти неподдельные деликатесы; возможно даже это и подстегивало продажи. Такие путешественники были, конечно же, обеспеченными — большинство жителей Василарева никогда в жизни не покидали пределы улья-рифа...

Возле Ме’Линди стояли два здоровенных телохранителя, зыркая на всякого, кто осмеливался посмотреть в её сторону. Стройная, непримечательная женщина была одета в облегающий комбинезон серебристого цвета, который, казалось, был не надет, а просто напрыскан из баллончика на её руки, ноги и тело. Несколько вьющихся шелковых шарфов цвета свежего мяса прикрывали наиболее неприличные места, выполняя роль некой вуали. Одежда охранников была сшита из кожи каких-то джунглевых зверюг и увешана оружием.

Они и понятия не имели, что женщина, которую они сопровождают, на самом деле намного смертоноснее, чем они сами могли бы стать хоть когда-нибудь в своей жизни. Жак нанял этих охранников, чтобы подтвердить роль Ме’Линди в качестве извращенной любовницы, путешествующей по разграбленным и разрушенным секторам, в которых по сию пору царит анархия. Она охотилась уже несколько дней, хотя казалось маловероятным, если не сказать больше, что она случайно пересечется с человеком-арлекином... Точно также можно было надеться поймать какую-нибудь особенную рыбу, нырнув наугад в океан. Но ведь этот человек сам обратил на себя внимание Жака, так ведь?

Часом раньше в изумрудном люксе запищал передатчик Жака. Ме’Линди доложила, используя тарабарщину, что только что заметила человека-арлекина и начинает слежку.

Жак сразу проверил глаз-экран. Несколько мух-шпионов висели на хвосте у Ме’Линди.

Она находилась на балконном уровне галереи, где было налажено производство каких-то мелких деталей. И это всё еще работало. Дряблые женщины и низкорослые, ободранные дети трудились рядом со своими мужьями и отцами в самых настоящих сотах семейных мастерских — громоздящихся друг на друге пластальных пещерках, соединенных лестницами и мостками. Слой металлической стружки со станков покрывал пол этажом ниже. Через всё это быстро пробирался мужчина: он явно был выше любого из местных ремесленников.

Он был одет в синеватый плащ и сиреневую шляпу с кокардой, что совсем не соответствовало местной одежде. Кто-то из рабочих начал его освистывать и насмехаться, затем в него полетели гайки и болты.

Оба телохранителя Ме’Линди, нанятые в городе, обеспечивали ей большую анонимность: никакого явного интереса ни она, ни ее намерения не вызывали.

Жак заставил одну из мух подлететь вплотную к человеку, чьё лицо он узнал по карте таро. Получилось так, что пока Ме’Линди и два её безмолвных провожатых продолжали свою погоню, Жак также вел слежку за человеком-Арлекином. На станции этот щегольски одетый парень сел на междугородный транспорт, а Ме’Линди осталась. Муха-шпион прицепилась к потолку вагона так, чтобы человек-арлекин был в поле зрения, и просидела до тех пор, пока поезд не выехал за пределы дальности передачи сигнала. Всё это время цель просидела, вертя большими пальцами и едва ли не ухмыляясь.

Жак понимал, что должен догнать его; ему практически бросали вызов. Человек-Арлекин вторгся в его Имперские таро с ловкостью червя-плети, отхватывающего кусок мяса у случайного прохожего, и сейчас этот чертов тип, можно сказать, презрительно размахивал плащом у Жака перед носом, приглашая погнаться за собой. И все же не это беспокоило Жака. Игнорировать такую провокацию было бы большей глупостью, чем отнестись к ней со всем вниманием. Оставив Гугола присматривать за снаряжением, он вместе с Гриммом поспешил на вокзал, чтобы встретиться с Ме’Линди.

Бар был наполнен пьянящими ароматами цветов-паразитов из джунглей и другими чужеродными запахами, которые подействовали на чувства Жака, внеся легкую неразбериху в его восприятие, вкус и обоняние. Некоторые запахи были галлюциногенными, и у многих посетителей был явно остекленевший взгляд.

Хотя возможно, что эти люди всё еще были в шоке от опустошений в их городе — которые Жак и скват в изобилии видели и осязали по пути сюда. Но в тоже время, клиенты арома-бара могли просто притворятся, чтобы не сильно разглядывать Ме’Линди, что, вообще то, могло показаться дерзким поведением.

— Сэр Драко! — поприветствовал Жака один из телохранителей.

Он смерил сквата таким взглядом, словно тот был ручной обезьянкой торговца, но почему-то без поводка. Витающие в воздухе ароматы позволяли чувствам иногда соскакивать с языка.

— Ха! Теперь можете мотать отсюда, — воскликнул коротышка. — Выметайтесь и катитесь!

Бросив на Гримма предостерегающий взгляд, Жак расплатился с наемниками местными «вороновками» и дал еще сверху, чтобы ждали вызова в случае необходимости.

Как только двое парней направились в сторону ближайшего торговца снедью, Жак обратился к Ме’Линди:

— Конечно же, это он позволил тебе обнаружить себя. Он специально попался под ноги.

В ответ она кивнула:

— Весь вопрос в том, осмелишься ли ты, Жак, не попасться на его удочку?

— Скорее, нет. Я не думаю, что он намеревается заманить нас куда-то, чтобы убить.

— И, тем не менее, — задумчиво произнесла Ме’Линди, — арлекин выглядит как ассасин. Даже как... отступник-ассасин? Нет, конечно же такого зверя не бывает!

— Кто же его наниматель? — спросил Гримм. — Или он работает самостоятельно?

Она пожала плечами.

— И он тебе ни капли не понравился?

В ответ на это шаловливое высказывание Ме’Линди сердито зыркнула.

— Возможно, его оставил Обиспал, — предположила она. — Может он хочет зачем-то унизить вас, Жак? Я невольно выдала ему наше присутствие здесь.

— Именно это ты блестяще сделала! — согласился скват.

— Потише, — сказал им Жак. — Если Обиспал решил, что за ним тайно следит другой инквизитор, то он, конечно же, был бы дураком, решив отомстить за это — особенно, если не оступался. Я думаю, это сделано для того, чтобы показать мне что-то на случай, если я сам этого не заметил.

— Да, то есть на гидру? — спросил Гримм.

— Я нахожу это несколько унизительным, не так ли? — спросил Жак свою псевдолюбовницу. — Когда мною манипулируют!

На самом деле выбора у них не было никакого, кроме как сесть на ближайший поезд до Кефалова.

Пока капсула пассажирского вагона скользила по прозрачной трубе над размытым зеленым адом джунглей, Жак внимательно изучал личную карту таро и вспоминал своё путешествие к Терре на борту Черного Корабля.

Лишь в пути он понял, во что вляпался.

Всеми своими чувствами он ощущал, что вместительный и битком набитый корабль наполнен психическим бардаком — и это несмотря на подавляющее поле, которое проецировал адепт, подключенный к таинственным машинам. Это притупляющее поле вызвало слабое чувство тошноты, оно было психическим эквивалентом спертого, переработанного воздуха. Но, не смотря ни на что, Жак легко читал задатки способностей, надежду, тихий ужас; со стороны одной части команды — скуку, перемешанную с отвращением, со стороны другой — исступленную приверженность делу с редкой примесью сожаления.

Подавляющее поле как-то не так действовало на Жака, который уже знал, как скрыть свой свет. Раньше он не мог видеть настроение людей, но сейчас почти каждый на борту словно начал смутно транслировать свои чувства.

Шепотки на ста диалектах Готика щебетали по всему кораблю, словно пытаясь рассказать ему о его судьбе — призрачное эхо миллиона бывших пассажиров, десятков миллионов за те прошедшие века, что судно рассекало космос.

И, конечно, корабль был наполнен обычными разговорами на разных вариантах Имперского готика — какие-то из диалектов были отрывистые, какие-то более текучие, диапазон акцентов от мягких до грубых, от шипящих до гортанных.

«Огромный флот из таких кораблей, как этот, курсирует по галактике...»

«Они вылавливают подающих надежды псайкеров...»

«Неуправляемых, извращенных псайкеров беспощадно травят на многих мирах. Против них проповедуют, их убивают. Инквизиция карает их. Планетарные губернаторы уничтожают...»

«И в тоже время чистые, непорченые псайкеры отбираются. Их отправляют на Терру в таких же Черных кораблях...»

Психический дар был плотиной, через которую злобное безумие сил варпа могло вторгаться и опустошать миры, могло превращать человеческую расу в грязных рабов зла.

Но в тоже время этот дар был надеждой на будущее, на галактику, в которой наша раса, свободная и сильная, могла защитить себя ментально.

А пока Бог-Император должен защищать разрозненные многие миллиарды своих подданных беспощадной жертвенной силой. Ибо на первом месте стояло страшное уравнение: то, что в конечном итоге спасет человечество — эволюция высшего сознания — на пути своего долгого и уязвимого созревания легко могло уничтожить человечество, если допустить разврат, скверну, извращение и разрушение. Лишь абсолютная беспощадность искалеченного, живущего только за счет машины тирана и растянутых сил его свирепого, но все еще хрупкого Империума, позволяла человечеству идти по рвущемуся канату над пропастью.

«Жертвуй...»

Жертвуя и со своей стороны, это правда. Разве не Император изнурял и мучил себя неустанным бдением?

«Жертвуй...»

Но жертвуя также и собственных подданных...

Из всех собравшихся на Черном Корабле лишь небольшой доле — самых лучших и ярких — суждено стать псайкерами на службе Империума. Большая часть будет связана с душой Императора для их же собственной защиты.

«Связывание душ — это мучительная пытка...»

Ужасный психический ритуал выжигает зрительные нервы и оставляет псайкеров навечно слепыми.

«Жертвуй...»

Многие из находящихся на борту, те, кто обладает заурядным талантом, будут служить, отдав свою жизненную силу на поддержание ненасытной души Императора, чтобы он и впредь продолжал быть маяком и защитником. После соответствующей продолжительной подготовки к ритуалу эти псайкеры будут использоваться в течение нескольких недель или месяцев, а после того, как их души полностью истощатся, они умрут.

«ЖЕРТВУЙ!»

Но это не доставляло Императору удовольствия. О, нет. По слухам, каждая поглощенная им душа наполняла его муками и болью. Такой жестокой была цена за то, что человечество выживало во враждебной вселенной.

«ЖЕРТВУЙ!»

Все пассажиры на борту были не старше двадцати стандартных лет. Большинство были намного младше — такие, как сам Жак. Особенно одна девочка... он заставил себя не думать сейчас о ней. Когда экипаж провел тесты и проверил свой человеческий груз, стало очевидно, что почти все на борту шли на смерть.

Достойную смерть, необходимую смерть. Но все же смерть.

Ну и чем же эта судьба отличается — не считая достойности — от судьбы быть убитым у себя дома?

Разница была...

«ЖЕРТВУЙ! ВО ИМЯ БОГА И ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!»

Некоторые дети плакали. Кто-то молился. Кто-то буйствовал. Тех, кто буянил, связывали. Позднее Жак понял, что именно этот Черный Корабль нес на себе намного больше индивидуалистов с недавно обращенных в имперскую веру миров, чем все остальные подобные корабли. Но всё же большинство хранили холодное спокойствие и даже принимали горячее соучастие в уготованной им судьбе; таких превозносили. Благочестивая преданность крайне желательна при жертве души.

Смерть ледяной рукой сжимала сердце Жака. В душе он торговался с судьбой, обещая посвятить свою жизнь без остатка служению Империуму — если только ему позволят это сделать.

Он всё еще хорошо помнил данную ему отсрочку и досаду на себя за то, что не смог предвидеть её.

— Ты можешь скрыть свой свет, парень, — говорил ему страдающий зобом служитель почти с уважением. — И без всякой тренировки. Это очень редко бывает. Тебя, без сомнения, изберут. Я подозреваю, что тебе не требуется связывание души. И вполне допускаю, что говорю сейчас с будущим инквизитором...

Выслеживать себе подобных, но сбившихся с пути? Подвергать чистке своих собратьев — тех, кто поддался скверне? Уничтожать психически больных родичей без угрызения совести?

Да.

Жак провел оставшуюся часть путешествия, чувствуя радостное возбуждение, но и жалость. Жалость к большинству своих попутчиков, и был рад, что его судьба может быть иной. Они видели, что он молится Императору так, как его обучали. Они думали, что Жак тихо готовит свою душу в ожидании жертвоприношения. Его пример успокаивающе действовал на окружающих. Мысленно он уже был тайным агентом, которому известно то, чего не знают другие.

— И, тем не менее, этот человек-Арлекин смог раскрыть меня, — чуть слышно пробормотал Жак. — Что же это должен быть за человек?

И он вновь убрал карту таро.

Далеко впереди начал вырисовываться Кефалов. Отсюда город напоминал серый мозг после трепанации, высотой не менее десяти километров. Его округлые извилины были крепче любых костей. По мере приближения к нему поезда, стали видны огромные окна, ворота, отверстия вентиляции. Издали кажущиеся просто блестками и проколами, на самом деле они были размером с самые высокие деревья.

Вереница военных реактивных самолетов вылетела из одного из таких отверстий, оставляя след в небесах цвета синяка на сильно избитом теле. Грязные мрачные облака озарялись вспышками, высовывая змеиные язычки молний. Скоро где-то в наступающую растительность полетят бомбы, образуя проплешины, быстро заполняющиеся цветами, паразитирующими на гниющих останках.

Каменный мозг лениво выпускал из себя дым, пар и вентиляционные миазмы. Стоки Кефалова уходили в джунгли, образуя там глубокие тошнотворные, сочащиеся паром болота, над которыми пролетали в своих трубах поезда.

Как только они покинули зал ожидания, «Вольный торговец Драко» был вызван к публичному экрану связи.

С экрана в открытой кабинке на Жака смотрело это лицо, глаза поблескивали, точно кусочки льда в зеленовато-желтом ликере, губы морщила веселая и хищная улыбка.

— Зефро Карнелиан к вашим услугам! — объявил человек-Арлекин.

Этот звонок был ничем иным, как чистейшей издевкой, хвастливой демонстрацией того, как точно враг предсказал действия Жака — или даже психически знал о его местонахождении.

Враг ли?

Скорее всего. На Сталинвасте ведь не может действовать второй тайный инквизитор? Наверняка проктор Фиренце предупредил бы его о присутствии другого человека из Маллеус? Если только Баал Фиренце знал, если только знал!

Этот загадочный человек проник в таро Жака. Он был опасен. Опасен. Он играл с Жаком, как если бы Жак был картой у него в руке.

— У вас есть ко мне какое-то дело? — непринужденно спросил Жак у изображения. Мысли его сейчас мчались галопом.

Хихикая, Карнелиан приподнял свою дурацкую пижонистую шляпу с кокардой, приветствуя Жака.

— Дело? О, да: касательно гидры. Ужасающая угроза, а? Думаю привлечь ваше внимание к этому. Здесь, под городом, есть неплохой образец. Не желаете ли поохотится со мной на крупную дичь? — человек говорил на Имперском готике без следа местного хриплого акцента, с какой-то жуткой манерностью — даже, подумал Жак — с инопланетной манерностью.

За спиной Жака Ме’Линди и Гримм зорко рассматривали слоняющихся попрошаек, торговцев и всякий прочий сброд. Пассажиры, естественно, пялились на Ме’Линди. Две небольших группы по-боевому одетых молодчиков, судя по эмблемам — из разных банд, оценивающе приглядывались к троице Жака, то ли желая предложить свои услуги, то ли преследуя менее благородные цели. Одна группа была украшена вышитым на рукавах раззявленными пастями с зубами-кинжалами и татуировками на бритых черепах в виде ухмыляющихся губ на фоне обнаженного мозга. Другие, со значками в виде зеленых жаб, носили стальные ермолки, украшенные имитацией экскрементов. Или это были их собственные волосы, окрашенные и навощенные, пропущенные через отверстие в шапках.

В воздухе висело напряжение. Антураж был одновременно и гнетущим, и кричащим. Из стен с благочестивым лозунгами словно выпирали коричневые кишки.

Грязные колонны чем-то напоминали фаллосы. И дело было не в том, что Кефалов был более грязным и бедным городом, чем столица, а в том, что он абсолютно не был поврежден. И поэтому агрессия и порочность здесь бурлили и зрели, ожидая очищения.

Если мозг выпускал в небеса пар и дым, а грязь стекала с боков, то всё остальное копилось здесь, под давлением в сосуде набитом людьми — огромный резервуар с разочарованиями, подавленностью и извращенной страстью.

— Вы же хотите получить столь прекрасный трофей, сэр инквизитор? Ой! Мои извинения, благородный торговец, — хохотнул Карнелиан.

Жак вгляделся в лицо на экране — в особенности в глаза — нет ли признаков присутствия демона. Нет, эти глаза казались разумными и не одержимыми. Может вся эта клоунада лишь притворство?

— И где же под городом? — спросил Жак.

— Да где угодно. В этом и суть зверя.

Жак попытался угадать:

— Я полагаю, что смерть стольких миллионов — психическая ударная волна — и вызвала к жизни эту новую нечисть, чем бы она там ни была?

— А ты понятливый, сэр Жак.

— Зачем ты всё это мне говоришь? И что ты хочешь сделать с этой гидрой? Ну?

— Ах, какой быстрый... Ты же у нас опытный сыщик! Или я должен еще везде для тебя таблички развесить и стрелочки нарисовать?

— Будь ты проклят, Карнелиан, что за игру ты ведешь?

— Зови меня Зефро! Пожалуйста! Давай, я расставлю для тебя несколько фигур на доске, а ты сам попытаешься разгадать правила? Попробуй навестить пятый подуровень района Кропотник этого прекрасного города.

Ме’Линди зашипела. Нерешительность молодчиков явно сейчас происходила только от взаимной неприязни и скоро должна была так или иначе разрешиться. Жак быстро прервал связь.

Обезображенные сифилисом мусорщики шныряли по грудам отходов, которые дождем лились в подулье с низкого стального неба города по желобам и через решетки.

Когда-то давно эта пластальная пещера с рядами мощных поддерживающих столбов казалась просторной, вместительной, гигантской. Сейчас же она осталась просторной только горизонтально, соединяясь с другими такими же пещерами множеством огромных арок в разделяющих стенах, стоящих друг от друга в паре километров. В некоторых местах кучи мусора почти достигали потолка. Слабое освещение давали фосфоресцентные лишайники, покрывающие пятнами перекрытия, и печи множества кланов переработчиков, которые активно переплавляли и экспортировали наверх переработанное сырьё, чем спасали своё жилое пространство от переполнения, как кишечник страдающего запором.

И все же обитатели этих глубин медленно, но верно сдавали свои позиции. С другой стороны, обменивая необработанные слитки на синтетическую еду, они могли размножаться достаточно быстро, чтобы не быть заживо похороненными в стружке, опилках и всяких обломках.

Как пчелиная матка, невольно дающая прибежище крошечным клещам, обитающим вокруг её жвал, Кефалов давал пристанище переработчикам и мусорщикам в своей нижней части. И они были полезны — даже, можно сказать, жизненно необходимы — для городской экономики.

Они были не из тех людей, что стали бы, или могли бы докладывать наверх, в администрацию, даже о чем-то особенно чудовищном. Как ограниченный кругозор и собственная ненормальность могли позволить им даже думать о чем-то в категориях отклонения от нормы даже значительно ненормальном?

Они бегали как крабы, зарывались как черви. Скатывали проволоку в шары как навозные жуки. Жак подозревал, что переработка и утилизация стали у них скорее инстинктивными. Что они знают об остальных частях города, не говоря уж об остальной планете или галактике? Столько же, сколько знают клещи на жвалах пчелы об остальных частях её тела или о гудящем улье.

— Каково, интересно, это? — спросил Жак. — Прожить свою жизнь здесь, внизу?

Ответ он, конечно же, знал. Блаженны невежды, прокляты те, кто слишком много знает.

— По крайней мере, здесь достаточно тепло, — заметил Гримм.

С мостков они обследовали пещеру, лежащую под городом. Светлячками мигали пылающие печи. Вооружившись биноклем, Жак рассматривал устья туннелей, почти скрытых мусором.

Из одного туннеля расходились гладкие ветвящиеся щупальца, пульсируя, словно огромные мышцы, вырезанные из тела левиафана.

Жака потрясла протяженность этих полупрозрачных, почти нематериальных форм. Они оплетали металлические насыпи, то погружаясь в них словно корни, то вновь выныривая на поверхность, подергиваясь и вяло пульсируя. Щупальца сворачивались и разворачивались, словно то существуя, а через миг — уже нет.

Но что же думают мусорщики об этом огромном осьминоге, вторгшемся в их владения? Люди-крабы спокойно бегали меж его щупалец.

А может быть: их щупалец? Жак не мог сказать, была ли гидра одна или их было множество, были ли они соединены или нет. И сколько их могло еще существовать, скрытых от глаз в туннельных комплексах.

Похоже, щупальцам были не интересны местные жители. Скорее гидра что-то выжидала. И в тоже время она сигналила о такой опасности, что психические чувства Жака били тревогу.

— Фу, какая гадость, — сказал Гримм, так же почувствовавший это. — Это похоже на те противные желеобразные нити яиц, застрявшие между твоих зубов — единственно, что эти яйца в действительности размером с гору! Это похоже на какую-то пуповину и только. Фу, фу.

— Может, посмотрим, как это отреагирует на лазер или плазму? — предложил Жак.

— О да, давайте порежем и поджарим его.

Ме’Линди шумно втянула затхлый, горячий, железистый воздух, словно норовистая лошадь.

Троица прошла по мосткам и спустилась по ржавой лестнице на кучи мусора. По ним они подобрались на расстояние пятидесяти метров к ближайшему щупальцу.

Жак прицелился из своего отделанного золоченой бронзой лазпистолета и выстрелил. Обжигающий свет вырвался из хромированного с насечками ствола ослепительной серебряной нитью. Полоса света прошла сквозь конечность гидры, разрезав её словно кусок сыра. Она резала и кромсала. Отсеченные части извивались. Казалось, что мерцающие куски то пропадали, то вновь появлялись в реальности. Хоть и изрубленное на куски, всё щупальце, извиваясь, ползло туда, где они стояли, словно всё еще было единым целым, слепленное некой клейкой силой с той стороны реальности.

— Плазма, — сказал себе Жак и сменил оружие. Передний кожух плазмагана был покрыт золочеными охранными рунами. Два вентиляционных отверстия в кожухе выглядели глазницами, из которых точно на выбранную цель смотрели два бордовых глаза, ибо единственный выброс раскаленной плазмы полностью разряжает конденсатор. Прежде чем аккумулятор позади кожуха вновь наполнит энергией проводники и изоляторы, пройдет несколько минут. Тем не менее, эта цель была большой и в неё трудно промахнуться.

Оружие дернулось в руке, выплюнув раскаленную энергию, испарившую ползущий, много раз порубленный, но по-прежнему не сдающийся отросток. Кипящая субстанция оросила ближайшие барханы, залакировав собой металлический пригорок. Лицо Жака окатило жаром. Горячий воздух пах горьким ароматом оплавленной стали. И еще он почувствовал... нетерпение.

Внезапно из-за кучи выскочил человек-Арлекин.

— Да, да, — кричал он, подпрыгивая и аплодируя. — Разнеси ее вдребезги!

Жак убрал разряженную плазму и вновь достал лазпистолет. «Блаженны невежды». Но только если они не инквизиторы!

— Ме’Линди...

— Да, Жак, я достану его тебе.

— Но только целым, — крикнул он ей вдогонку.

Она уже направлялась за Арлекином по мусорным кучам.

— Ну, или хотя бы более-менее невредимым!

В принципе, об этом можно было не беспокоиться.

ШЕСТЬ

И вновь буйство джунглей мелькает под стенами пластхрустальной трубы, сквозь которую несется поезд.

— Давайте повторим всё, что случилось, еще раз, — спокойно сказал Жак.

На самом деле он был далеко не спокоен. Виталий Гугол не отвечал на вокс-сообщения, отправляемые из Кефалова — снова и снова — и никакого ответа от навигатора. Эта загадка требовала их немедленного возвращения. Жак был очень раздражен тем, что им манипулируют подобным образом — вдобавок к ярости, которую он чувствовал за то, что сделали с Ме’Линди.

Как влезли в её эмоции, в ее нервную систему! Той, что может усилием воли превратить себя в неплохое подобие генокрада. Той, что может убить одним пальцем. Что значит для нее стать безвольной игрушкой для клоуна! Дать Карнелиану обвести себя вокруг пальца: это просто отвратительно.

— Прошу разрешения совершить показательное самоубийство, — тихо произнесла ассассин. — Я обесчещена.

Жак чувствовал всю скрытую глубину её страданий и искренность требования.

Но явно этого не чувствовал Гримм. Тот ударил кулаками об колени.

— Ха, — засмеялся он. — Показательное самоубийство, говоришь? А что это такое? Самоубийство, которое покажет нам полезный пример? Как, например, в одиночку броситься на целую армию предателей? Сражаться насмерть с Титанами? С голыми руками пересечь мир смерти? Ха.

В горле у Ме’Линди заклокотало.

— Ха. Рычи сколько хочешь. Ты еще бы рявкнула «Не презирайте меня!», да только занята тем, что презираешь сама себя, — возможно, коротышка отлично все понимал, и его грубость была сродни некой терапии. — Я не презираю тебя, ты знаешь, — добавил он. — Я никогда бы не стал тебя презирать, чтобы не случилось.

Неужели Гримм покраснел от такого признания?

— И, тем не менее, я прошу разрешения, — с непроницаемым лицом повторила Ме’Линди.

Жак искренне надеялся, что она чувствовала себя обязанной просить об этом по личному кодексу чести, а не из-за внезапного внутреннего ощущения собственной никчемности. Если последнее, то Арлекин действительно подрезал ей крылья, подорвав в её сердце веру в себя.

— Отказано, — твердо ответил он ей. — Это я виноват в том, что приказал не навредить ему. Я связал тебе руки.

Жак тут же пожалел о сказанном, заметив, как слегка расширились её глаза. Гримм ухмыльнулся. Он наверно подумал, что Жак пошутил? Возможно, Гримм искренне верил, что шутка в таких обстоятельствах лучшая вещь и делал для этого все возможное.

— Просто расскажи мне всё снова, Ме’Линди. Может быть, мы пропустили что-то важное.

Разве не все, в силу обстоятельств, не заметили то, что, за неимением лучшего слова, можно назвать правдой? Эти мусорщики, живущие всю свою жизнь в пещерах под Кефаловым, были ярким примером ограниченного восприятия — всё их мироздание сводилось к нескольким кубическим километрам мусора. Даже правители Сталинваста, живущие в роскоши в вышине своих ульев, были ограничены в своих взглядах. И даже инквизиторы, такие как Харк Обиспал, страдали от... ну, узости зрения.

Жак изо всех сил старался видеть, как Император. Он стремился думать в иной плоскости разума и понимания. Лишь таким образом он мог выйти за пределы сложившейся ситуации и надеяться разгадать загадку Зефро Карнелиана — даже вынужденный действовать предсказуемо...

— Я бросилась за Карнелианом, — рассказывала Ме’Линди. — Я бежала сквозь разрывы, прожженные вами в щупальцах. Из ран уже росли новые отростки. Казалось, что каждый оторванный кусок жил своей жизнью. Некоторые куски явно двигались с какой-то целью. Что касается брызг — ну, я не знаю. Это точно не обычная материя.

— Это я понимаю, — произнес Жак.

Вещество, из которого состоит гидра, должно состоять частично из обычной материи и частично из Имматериума — материи варпа, по сути своей являющейся текучей энергией Хаоса.

Там, где вещество варпа просачивалось в наш мир, могли появляться и демоны.

— Он стремительно несся вдалеке через пустоши, хлопая плащом. Я догоняла. Храбрый Гримм пытался не отставать, но у него не получалось.

Гримм аж засветился при слове «храбрый» — но не от гордости, почувствовал Жак, а потому что произнести такой комплимент Ме’Линди могла лишь не полностью погруженной в самоненавистничество.

— Карнелиан был быстр. «Догони и найди! — кричал он. — Догони и найди!» Я догоняла. Всё дальше и дальше. Я шла точно по его следам, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку. А затем клубок щупалец выскочил из кучи мусора и обхватил мои ноги словно тисками. Я выхватила оружие, но плети отростков обвили мои запястья и шею. Меня свалили с ног и растянули в стороны. Карнелиан прибежал обратно. Я могла бы сломать зуб и впрыснуть смертельный...

— Я тебе это запрещаю, Ме’Линди.

— Да. Еще один отросток заткнул мне рот. Улыбающийся Зефро встал на колени возле моей головы. Я извивалась, но не могла вырваться на свободу. Он прошептал мне на ухо: «Скоро это заполнит весь Сталинваст, и когда оно будет везде...». Я не знаю, использовал ли он тонкий усик гидры — я не видела этого — но полагаю, что да. Усик Имматериума, используемый как зонд. Он проник мне в голову, в мой мозг. Нашел там центр удовольствия. И стимулировал его снова и снова. Я его ненавидела, но корчилась в предательском экстазе, агонии наслаждения. Я его ненавидела, но сгорала в пламени абсолютного восторга. Он говорил мне: «Сэр Жак правильно предполагал, что все погибшие возродили это к жизни своей жертвой — своего рода колдовство». Я едва ли могла о чем-то думать, только чувствовать. Но все же смогла прохрипеть: «Что такое эта гидра? Какая у неё цель?». «Разрежьте её и посмотрите, — отвечал он. — Нашинкуйте на маленькие кусочки». Я не могла защищаться. Если бы он стимулировал меня дальше, я знаю, что стала бы хотеть такой стимуляции еще, хоть и против своей воли. Я представляла, как убиваю его. Я накладывала это видение на горячий экстаз. Нас учили сопротивляться боли. Нас учили блокировать её. Но как противостоять экстазу: кто же мог подумать, что это произойдет? Он засмеялся и оставил меня в покое. «Довольно! — воскликнул он. — Твой маленький друг почти доковылял сюда. Ни он, ни Жак никогда не смогут заставить тебя почувствовать себя так, как это сделал сегодня я. Даже если ты этого от них когда-нибудь захочешь! Так что запомни этот недосягаемый идеал. Запомни Зефро Карнелиана, повелителя гидры!». И он убежал, скрылся с глаз. Я продолжала стонать. Гримм качал мою голову, а я прижималась к нему. Потом я на него зарычала и он отпустил меня. Я откатилась в сторону. Отрезанные щупальца и усики отрастали вновь, такие же упругие и цветущие. Грим подобрал шляпу Карнелиана, которую тот потерял во время погони. Мы вернулись. Я опозорена. Я просто... я прошу разрешения.

— Нет, Ме’Линди. Корнелиан виновен в психическом изнасиловании. Ты не виновата, поверь мне.

— Ха, — произнес Гримм, — это отличается от физического изнасилования, после которого все болит, как я слышал. Почему же враг причинял тебе удовольствие?

— Чтобы оскорбить, — отстраненно ответила Ме’Линди.

— Чтобы подорвать твою уверенность в себе, — бодро сказал скват. — Чтобы ты начала сомневаться в себе — как раз этим ты сейчас и занимаешься. Но я не сомневаюсь в тебе.

Жак нахмурился. Могло ли это быть основным мотивом Карнелиана? Возможно, могло. Жак чувствовал, что что-то упустил. Он старался анализировать события...

Было ясно, что в планы Карнелиана не входило познакомить Жака с видами переработки человеческих тел, имевшей место в подулье. Правда, краболюды начали проявлять нездоровый интерес к нему, как только его спутники бросились за человеком-арлекином. Он даже был вынужден пальнуть по ним два-три раза. К тому времени, как вернулись Гримм и Ме’Линди, нападение казалось неизбежным. И, тем не менее, они избежали его достаточно легко.

Нет, Карнелиан определенно не казался заинтересованным в смерти или ранении Жака и его компаньонов; за исключением раненого самолюбия Ме’Линди и, следовательно, самого Жака. Но это могло быть и простой случайностью...

И если предполагать, что навигатор, оставшийся в Сталинвасте, столкнулся с агентами Карнелиана, то возможно, Виталий был всё еще жив.

Человек-арлекин влез в голову Ме’Линди. В своем роде, взял ее под контроль — конечно не так, как это сделал бы алчущий демон из варпа со своей жертвой.

Не было ли пси-изнасилование ассассина и беспечное отступление Карнелиана неким сообщением, о том, что истинным предназначением гидры было такое насилие над разумом?

Если так, то зачем он показал это Жаку?

— Дай-ка мне посмотреть на его шляпу, — попросил Жак.

Гримм вытащил из кармана измятый пурпурный комок и попытался придать ему более-менее похожую на шляпу форму.

Жак внимательно осмотрел кокарду. Она изображала голого младенца, сидящего на стилизованном облаке на фоне звезд, которыми служили крошечные камушки карнелиана или по-другому — сердолика. Младенец то ли дул, то ли кричал через сложенные рупором пухлые ладошки.

Ребенок был зефиром, духом ветра. Следовательно, это действительно была личная шляпа Зефро. Не считая этих звезд с кровавым оттенком, картинка казалась необычайно доброй и безвредной.

— Ну? — с нетерпением спросил Гримм.

Жак сорвал кокарду и спрятал в карман с чувством некоторого удовлетворения что, по крайней мере, хоть небольшой кусочек человека-арлекина находится в его руках.

— Он просто потерял шляпу. Здесь нет какой-то наводки. Она просто упала.

— Ха. По крайней мере, он сам не безупречен. А, Ме’Линди?

— Это должно меня утешить? — спросила она ледяным тоном.

Скват малость приуныл. Когда на его долю выпало освободить ее из пут гидры, получила его острая привязанность сокрушительный удар или же наоборот — подъем? Разве она не побыла у него, можно сказать, в объятиях? А теперь снова стала абсолютно чужой?

Жак задался вопросом, скольких же усилий стоило ей, сопротивляясь всепоглощающему удовольствию, задать пару вопросов своему мучителю и искусителю. Насколько сильно это перевернуло её сущность?

Много лет назад на скорбном Черном Корабле на пути к Земле Жак поцеловал одну девушку-псайкера. Её звали Оливия. Её несформировавшимся талантом было лечить раны; и ей суждено было умереть.

Оливия думала, что Жаку тоже была уготована подобная участь и он не стал её разубеждать в этом. Им было хорошо в объятиях друг друга. Они поцеловались, и ничего более.

Много позже Жак почувствовал, что предал Оливию. Возможно, его самоотречение от плоти началось именно тогда и там. А та женщина, к услугам которой он прибег на ледяном мире, будучи неоперившимся инквизитором? Женщина, которой он заплатил за то, чтобы познать те чары, что опьяняют мужчин и женщин? Он так и не спросил её имени. Опыт подвел его.

Он чувствовал, что сможет быть лишь с той женщиной, которая будет ему ровней — в профессиональном смысле, так сказать. Но как мало людей по всей галактике подходили под этот критерий! И если они соответствовали бы всем условиям, то были ли ему лишь потенциальными соперниками, конкурентами, даже в облике коллеги.

Так что остается одно: одиночество и долг.

Он начинал думать, что Ме’Линди как раз была человеком, который может... Человеком достаточно сильным, достаточно странным...

Жак заткнул мысль, словно открытую рану. Рану, нанесенную Карнелианом с разрушительной точностью. Но не потому, что арлекин осквернил Ме’Линди в глазах Жака, о нет, никаких таких презренных мыслей — а потому, что Карнелиан в качестве оружия использовал удовольствие, следовательно Ме’Линди отвергнет развлечения с любыми подобными удовольствиями; даже если она и почувствует вначале мимолетное желание поразвлечься, что было весьма сомнительно.

«Глупости! — подумал Жак. — Я реагирую на неё словно сходящий с ума от любви Гримм или мечтающий Виталий. Двойная глупость. Нападение Карнелиана на Ме’Линди одурманило меня».

И ее тоже...

— Мы оба должны мыслить очень ясно, — сказал он ей. — Мы не должны потакать своим чувствам.

Там, в поезде, Жак молился о просветлении.

Они нашли Гугола крепко связанным в изумрудном люксе с натянутым на голову кожаным мешком. Навигатор обделался и скулил от боли в онемевших конечностях. Глаз-экран пропал.

Гримм освободил Гугола, вымыл и сделал небольшой массаж. Распластавшись с несчастным видом на диване, навигатор шепотом рассказал о том, как силовой топор проделал в дверях дыру и как люкс заполнил сонный газ, и всё это произошло за считанные секунды. Гугол в недоумении глядел на дверь, которая казалась совершенно не тронутой. Нападавшие зачем-то заменили её. Чтобы поставить под сомнение слова Гугола? Или чтобы скрыть от посторонних глаз свое преступление?

— Вроде их было трое. Лиц я не видел, лишь слышал голоса, когда очнулся уже связанный. Делал вид, что всё еще нахожусь без сознания.

— Предположим, они догадались, что ты очнулся, — сказал Жак. — Вероятно, они заметили твои дерганья. Предположим, что они только и ждали, чтобы ты смог подслушать их разговор.

— Это не приходило мне в голову.

— Нет? Ну, у меня просто возникают подозрения, Виталий.

— Но, конечно же, не насчет меня, Жак? Вы же не думаете, что... Они проломили дверь, я клянусь!

— Да, да, я уверен, что они это сделали. И ослепили меня, украв экран. Что они хотели, чтоб я узнал?

-Ах, сейчас вспомню... Они вошли. «Теперь Драко не сможет увидеть, что творится в Василареве». И всё такое в то же духе. Они еще упоминали какие-то другие города, но я не расслышал, что они говорят, из-за мешка.

— Ме’Линди, — произнес как ни в чем не бывало Жак, что, учитывая ситуацию привело ее в боевую готовность. Он показал глазами.

Ей потребовалось мгновение, чтобы засечь муху-шпиона в одной из теней, прицелиться своим пальцевым лазером и испарить крошечное устройство наблюдения. Её точность оставалась на прежнем уровне.

— Время ловли мух, — сказал Жак, доставая из своего багажа детектор. Он провел им по люксу и устройство зачирикало, выявив еще четыре мухи-шпиона, с которыми быстро расправилась Ме’Линди.

— Вот теперь Карнелиан не сможет подслушать нас, — сказал он. — Я смогу спланировать нечто неожиданное.

— А снаружи: другие мухи? Куда бы мы не пошли?

— Несомненно.

— Может, использовать тарабарщину?

— Карнелиан может понять её.

— До этого он добрался до вас через таро. Может ли он подслушать нас через карту, Жак? Чувствовать, что ты думаешь?

— Если я активирую их. Очень может быть! Но в ином случае — сильно сомневаюсь. Я оставлю их инертными, даже если это закроет потоки будущего. О чем еще они болтали, Виталий?

— Больше я ничего не запомнил.

— Кстати, верный охранник, — вставил Гримм, — чем же ты, интересно, плодотворно занимался лежа без движения с мешком на башке?

— Я обдумывал способы убийства напавших на меня.

— Ха, это довольно неблагодарно, учитывая, что они-то оставили тебя в живых. Может ты просто проигрывал произошедшее с тобой в роли героя? Разве ты не фантазировал о том, что могло бы произойти, если бы у тебя был пистолет и ты смог бы задержать дыхание на какое-то время? Ах, держу пари, что, в конце концов, ты был бы поражен, внезапно обнаружив себя связанным необъяснимым образом.

Гугол вздохнул.

— Я бы их точно перестрелял. Сквозь варп водят не трусы. Что касается моего... приступа медитации... существуют некие психические дисциплины, которых, боюсь, тебе, Гримчик, не понять. Хотя я очень благодарен тебе за то, что втер жизнь в мои конечности.

— А еще поменял твое грязное нижнее бельё, — Гримм обнюхал свои короткие, но ловкие пальцы. Он проигнорировал коверканье его имени навигатором, вероятно, почувствовав на этот раз в его голосе нотки почти нежной благодарности. Почти.

— На самом деле, — признался навигатор, немного оживившись, — я сочинял поэму и довольно неплохую.

— Что? — спросил Гримм.

— Ты и вправду это сделал, Виталий? — в голосе Ме’Линди промелькнула нотка восхищения. — Моё уважение.

— Зачем? — в недоумении спросил скват. Со стороны Ме’Линди это была первая положительная реакция с момента унижения Карнелианом. — Мне тоже нравятся стихи, — с надеждой выдавил он из себя. — Мы поем множество эпических баллад — о наших войнах с грязными орками и лживыми эльдар. И все они весьма длинные. Нужен день или два, чтобы прочесть одну из них.

— Мои, как правило, довольно краткие, — сказал Виталий. — Стихи должны быть похожи на драгоценность, а не на пустую породу.

— Ха! Послушай-ка меня...

Были ли скват и навигатор на грани поэтического поединка, началом которому послужили слова Ме’Линди? Возможно, но она прервала его.

— Вся прежняя жизнь человека становится поэмой, когда он сочиняет предсмертную оду.

Жак не мог больше слушать:

-Гримм, я хочу, чтобы ты проник глубоко в недра Василарева в поисках еще одной гидры. Я уверен, что ты найдешь её внизу, там, где собираются подонки и отбросы общества.

— Если найду — мне её нарезать помельче?

— Нет, конечно! Просто доложить мне.

— Пойти должна я, — печально сказала Ме’Линди. — Мне надо искупить вину.

— Роль убийцы, — напомнил ей Жак, — состоит не в том, чтобы чувствовать угрызения совести из-за чего-либо. Я предпочитаю, чтобы ты осталась тут. Мне надо подумать.

— Её присутствие помогает вам думать? — спросил Гугол. Ирония начала возвращаться к нему — следовательно, он оправился от своего небольшого потрясения.

Думать.

«Найди другую гидру» — вот что сказал он Гримму.

Когда Жак снова расспрашивал Ме’Линди, чтобы сравнить свои впечатления и её, до него вдруг дошло тошнотворное понимание о вероятной природе гидры.

«Рассеките её, возьмите трофей». Получается, Карнелиан подстрекал Жака, вынуждая его делать то, что нужно арлекину, размахивать топором в стиле Обиспала.

Мало того, что существо регенерирует оторванные конечности в новые, мало того, что эти куски дают начало новым тварям, но в некотором смысле — не без помощи варпа — вся эта субстанция может быть связана, всё еще функционировать как единое целое, даже и порубленное на куски.

И поэтому, поэтому, гидра, что скрывалась под Кефаловым и любая гидра, угнездившаяся в подвалах Василарева или других городов планеты, была одним и тем же существом.

А плазменный выстрел Жака действительно навредил зверю — или же помог ему, распылив повсюду его частички?

Все эти миллионы смертей во время восстания генокрадов — мощный психический рев ярости, боли и гибели — послужил толчком к росту этого существа.

Восстание было спровоцировано намеренно и в первую очередь ради создания этой твари. Для того, чтобы породить эту странную смесь протоплазмы и флюидов варпа — или вернее, ускорить процесс, поскольку место её рождения, безусловно, находится в другом месте, некоем ужасном биологическом горниле.

Но почему Сталинваст, а не какой-нибудь другой мир? Жак представил себе тайные астроматические расчеты и извращенные гадания таро — совершенные Карнелианом, этим таро-пронырой? — перед тем, как эта планета была избранна местом первого появления этой сущности.

Первого. Где-то же она должна была появиться в первый раз. И этот мир был достаточно наводнен генокрадами, чтобы вызвать столь мощное сгорание жизней — рассчитанное количество непомерных жертв — и в тоже время не вызвать действительно крупного опустошения.

И всё для чего? Если ей будет управлять опытный специалист, гидра может проникнуть в такие глубины разума людей, где расположено самое базовое управление поведением, центр удовольствия и центр боли...

Кажется, демоны тут совсем не причем. Кто-то — человек или ксенос — создал мощный и зловещий живой инструмент неизвестного назначения. А на роль дурачка выбрали Жака.

Обнаружив подобную сущность, любой инквизитор, который не зря ест свой хлеб, призовет на помощь любых находящихся поблизости космодесантников — Кровавых Ангелов, Космических Волков и любых других — для искоренения злобной формы жизни.

Результатом такой очевидной стратегии было бы то, что гидра распространилась бы еще дальше, так как разрасталась бы из всё многих и многих отсеченных частей. Это тоже самое, что рассекать воду мечом или рубить море.

Жака ослепили — его глаз-экран был украден агентами Корнелиана — так что он увидит меньше, чем мог раньше, и, скорее всего, будет вынужден вызвать столь решительное и в тоже время, бесполезное нападение. Карнелиан даже поддразнивал его, полагая, что Жак не в состоянии понять этого.

Таким образом, Жак не мог вызвать на помощь космодесант. Не мог, нельзя.

Оставалась лишь одна последняя возможность — единственная альтернатива, которую никто, даже Карнелиан, не мог от него ожидать, тем более так скоро...

И этой альтернативой был экстерминатус.

«В Империуме миллион миров, — раздумывал Жак, — что стоит гибель одного мира ради чистоты?»

Для этого и существовал экстерминатус: полное уничтожение всего живого на поверхности планеты с помощью вирусных бомб, сброшенных с орбиты.

Пожирающий жизнь вирус распространяется с удивительной скоростью, поражает всё, что дышит или растет, ползет или летает, а также все, что имеет биологическое происхождение: еду, одежду, дерево, перья, кости. Этот вирус ненасытен. Джунгли Сталинваста быстро превратятся в гниющий ил, который образует неглубокие озера и моря, и будет продолжать гнить до тех пор, пока весь воздух на планете не вспыхнет пламенем, сжигая всё на поверхности и превращая её в пепел и голые скалы.

В городах всё белковое сожрет само себя и илом стечет в глубокие подвалы, гниль будет жрать гниль, а затем горючие газы вспыхнут, превратив города в мертвые груды разбитых кораллов.

А что если гидра... не совсем живая? Не имеет значения. За чем ее останется охотиться, если в этом её назначение?

Экстерминатус.

Слово звучит как колокольный плач.

«Что значит гибель одного мира?..»

Когда умирает один человек, то весь мир этого человека — вся его вселенная — для него исчезает. Мироздание тухнет и гаснет. По существу, смерть любого человека это смерть целой вселенной, так ведь? Смерть целого населенного мира вряд ли будет тяжелее.

И всё же — значит.

Сейчас Жак стоял на коленях и молился. Ему очень хотелось воспользоваться своими таро, чтобы установить слабую связь с духом Императора. Но он не решался на это, зная, что может вмешаться Карнелиан.

Экстерминатус.

Да, значит. Ему надо принести в жертву целый богатый индустриальный мир, оплот человечества Империума. Он этим также убьет часть самого себя, выжжет некоторые аспекты... чуткости, скептицизма. Аспекты, которые не давали забыть Оливию и оплакивать смерть этого в принципе, незнакомого человека. Хотя разве не каждый для него незнакомец? Наверное, стоило прижечь в себе эти аспекты уже давным-давно.

«Планировать убийство целого мира, — размышлял он, — сродни планированию убийства самого себя». Жесткий холодный свет засиял в его душе, и там, где он засиял, начала собираться абсолютная тьма.

Колени болели от многочасовой молитвы. Гугол спал и тихо храпел. Ме’Линди сидела, скрестив ноги, и смотрела ничего не выражающим взглядом на Жака. Она была похожа на статую — он едва обращал на неё внимание. Внутренний свет озарил его израненные, спутанные и безнадежные чувства к ней; но тут же исцеляющая тень пронеслась по чувствам, скрывая их.

Экстерминатус.

СЕМЬ

In nomine imperatoris hominorum magistris ego te purgo et exorcizo. Apage, Chaos, apage! — Именем Императора, Повелителя Человечества, очищаю тебя и изгоняю из тебя. Изыди, Хаос, изыди! (лат.)

Далеко внизу за окнами люкса джунгли выдыхали утренний туман, чтобы ослепительно воссиять, когда взойдёт солнце. Но над горизонтом уже клубились грязно-серые тучи, готовые задушить этот блеск, так опрометчиво обещанный рассветом.

Жак молился всю ночь и теперь чувствовал себя очищенным, хотя голова немного кружилась.

Гримм наконец-то вернулся.

— С гидрой внизу полный порядок, — сообщил он. — Она там повсюду! Видно, ей как-то удаётся заставить местное отребье себя не замечать. Нет, вернее: не осознавать — вот так мне показалось. Вроде ты её видишь, а вроде — нет, что твой мираж. Этот студень то выпадает из реальности, то возвращается обратно.

— Она мне привиделась, — сказала Ме’Линди. — Атаки лишь усиливают её мощь. Кусок от неё не мог остаться у меня в голове?

Жак наконец поднялся, его немного пошатывало. Подойдя к девушке, инквизитор положил ладонь ей на лоб. Ме’Линди на миг отдёрнулась. Коснувшись её своими пси-чувствами, Жак произнёс слова силы на священном ритуальном языке:

— In nomine imperatoris hominorum magistris ego te purgo et exorcizo. Apage, Chaos, apage! — он кашлянул, словно избавляясь, как от мокроты, от привкуса Хаоса. — Ну вот, я её изгнал. Теперь ты свободна. Можешь мне поверить, я — охотник на демонов.

Только вот гидра — не демон.

Ме’Линди расслабилась. Как догадливо с её стороны было подметить, что сущность эта только разрастается от насилия, направленного против неё.

На полностью зачищенной планете разрастаться будет уже нечему.

Гугол встал пораньше, чтобы навести справки у экрана связи:

— Жак, я проверил регистратуру космопорта. У Зефро Карнелиана есть на стоянке собственный межзвёздный корабль. Зарегистрирован на некую компанию, называемую «Корпорация Зеро».

— То есть, такой корпорации попросту не существует.

— Но корабль-то существует. Он называется «Покрова света».

— Откуда ты уверен, что корабль принадлежит Карнелиану?

— А-а... у нас, навигаторов, есть кое-какие связи там, где дело касается космического пространства.

— Знаменитая паутина Навис Нобилитате?

— Которая зиждется на особой преданности семье... — Гугол явно гордился собой.

Гримм зевнул раз, другой.

Жак и сам был не против вздремнуть. Но спать нельзя. Сейчас ему нужна абсолютно ясная голова. Жак поискал стимулятор помощнее.

— Я нанесу визит губернатору Воронову-Во, — объявил он. — В гости лучше всего ходить по утрам. Я раскрою ему, кто я такой. Он будет не так подозрителен и более сговорчив. Мне нужен его астропат, чтобы отправить межзвёздное послание.

— Если бы я был на его месте, то с утра первым делом разозлился бы, — заметил Гримм.

— Тогда радуйся, что ты не на его месте, мой бодрый гуманоид, — сказал Гугол. — Позволь, я тоже пойду с вами, Жак? Когда меня оставляют, дело явно кончается конфузом. Места себе не нахожу. Меня связали и бросили. А навигатор должен... бороздить пространство.

Жак кивнул. На случай, если придётся в спешке покидать Сталинваст, пилот не должен валяться на диване. Фальшивая бодрость стимулятора пошла в кровь и мышцы, очищая голову, изгоняя усталость и остатки сомнений. Жак знал, что в таком состоянии способен судить чересчур праведно и жестоко. Пожалуй, ему понадобится кто-нибудь поироничнее по левую руку, а убийца — по правую.

— Но сперва мы поедим, — велел он, — и поедим как следует!

Покои губернатора предварял вестибюль в виде зубастой пасти чудовища, вытесанной из мраморных глыб. Пасть была настолько просторной, что там легко поместилось бы любое настоящее чудовище из джунглей, кроме разве что самого крупного. Жак даже подумал, не устроено ли устрашающее фойе так, что может захлопываться, как настоящий рот, при помощи скрытых пластальных мускулов, приводящих в движение мраморные глыбы.

Застарелые пятна в коридоре за входом, который напоминал грудную клетку очень длинного кита, намекали, что рёбра эти могут при малейшем подозрении сжаться, пленив, а то расплющив нежеланного гостя.

Внутри вестибюля от гнетущего красного света ломило глаза. Краснота скрадывала все прочие цвета или окрашивала их в фиолетовый и чёрный. Вентиляционные горгульи в виде лесных ящеров с шипением выдыхали воздух, приносящий больше запах мускуса, нежели свежесть. Несмотря на ясность сознания, дарованную стимулятором, Жак чувствовал себя подслеповато и одеревенело.

— Как странно! — распинался мажордом. — Ещё один уважаемый инквизитор вручает нам свои верительные грамоты, не успели мы выпроводить предыдущего!

Толстяк пошевелил раздутыми, в кольцах пальцами. На нём были нейтрализующие очки-«консервы», которые наверняка переводили рубиновый сумрак вестибюля в нормальный спектр. Вензель Вороновых-Во на шёлковом облачении казался чёрным.

— Наш мир только что был зачищен, сэр, чудовищной ценой — и при полной и искренней поддержке его милости. Население прошло выбраковку. В экономике ожидается бум.

— Да-да, массовые расправы — мощный стимул для экономики...

Жак снова выставил ладонь и активировал электронную татуировку внешней инквизиции в виде демонической головы. Стража в чешуйчатой коже и очках-«консервах», охранявшая этот последний из многих пост, напряглась. Обиспал за последние дни явно укрепил авторитет Инквизиции.

— Я хочу лишь воспользоваться услугами вашего астропата.

— А, вам нужно отправить межзвёздное послание? Его милости будет любопытно. Как я понимаю, вы хотите подтвердить, что наш мир полностью очищен?

— Суть послания — это моё дело.

— Наш астропат может обмолвиться о содержимом его милости позже, так почему не огласить его сейчас?

«Вряд ли, — подумал Жак, — ваш астропат сумеет позже обмолвиться о чём-либо вообще...»

Он сомневался, что астропат поймёт послание целиком. Если вообще поймёт. Послание будет изложено инквизиторским шифром: астропат лишь телепатически повторит его, как попугай.

Однако, астропат может запомнить, а какой-нибудь мудрец из свиты губернатора — истолковать суть послания.

По такому случаю, очевидно, что астропат должен скончаться от превратностей своей специальности. Ме’Линди незаметно об этом позаботится. Астропат внезапно окажется одержим — с последствиями, не совместимыми с жизнью.

Астральный телепат в любом случае погибнет, когда наступит экстерминатус. Так что это, считай, убийство из милосердия. Всего лишь пылинка рядом с горой из нескольких миллиардов других смертей...

— Ах, — сказал мажордом, — мне хорошо известно, что жреческая коллегия здесь, в столице, разрушена во время мятежа и их астропата использовать не удастся. Но как насчёт платного астропата?

— Он не так надёжен.

— Однако надёжен в разумных пределах.

— «Разумных пределов» не достаточно. Астропат твоего хозяина наверняка самый лучший на планете?

— О да. Без сомнения. Абсолютно верно. Инквизитору — только самое лучшее. И всё же, жреческие коллегии других городов могут похвастаться несколькими вполне отменными экземплярами...

Которые также погибнут, вместе со множеством добродетельных жрецов. Стоит оно того, если истинная природа гидры так и осталась невыясненной?

Нет, гидра должна быть злом. Только очевидная реакция — вызов команды уничтожения — наверняка ошибка. На миг Жак потешил себя мыслью, что кто-то из тайных магистров секретного ордена дал инструкции Баалу Фиренце отправить Жака на Сталинваст, чтобы испытать его и оценить, достаточно ли высоки его мужество и проницательность, чтобы стать тайным магистром.

Если так, то магистр уже знает о гидре. Но ведь даже подобные силы не станут разбрасываться целой планетой ради проверки одного человека? Может быть, Жак отправит сигнал об экстерминатусе — а его команду уже отменили за много световых лет отсюда? От красного света глаза резало так, точно их уже залило кровью миллиардов.

Жак попробовал найти в фойе хоть одну муху-шпиона — одного из тех крошечных соглядатаев, которые так недавно подчинялись ему самому, пока их не украли. Мрачное освещение и чёрные тени сбивали с толку. Муха могла спрятаться в раскрытой пасти любой из горгулий. Могла подсматривать из глазницы любого черепа рептилии на стенах с драгоценными камнями на кончиках рогов.

Жак не объяснял никому из своих спутников в точности, что собирается делать, и только сейчас до него дошло, что Гуголу может не понравиться гибель собратьев-навигаторов, которых «пожиратель плоти» застигнет на поверхности.

— Значит, — говорил толстяк, — ваше послание определённо не терпит отлагательств...

Помимо того, что собственный астропат губернатора на голову выше остальных, у Жака была ещё одна причина посетить владения лорда Воронова-Во. Он посчитал для себя недостойным обречь планету на гибель, не нанеся сперва визит её правителю.

Точно так же, как убийца не забывает оставить свою визитную карточку...

Да и не хотелось покидать столицу второй раз. Как и не хотелось... Мысль сделала попытку ускользнуть. Он беспощадно выволок её на свет.

Как и не хотелось прибегать к услугам астропата, принадлежащего благочестивому и преданному ордену братства. Которого — и который — он должен будет принести в жертву «пожирателю плоти».

И сюда, ко двору губернатора, он явился из трусости? Малодушно снимая с себя моральные обязательства и прячась за бесцеремонностью вторжения?

— Не препятствуй мне, — велел Жак. — Я требую впустить именем Императора.

«И что же это за имя?» — мелькнула мысль.

Ме’Линди подвинулась ближе к мажордому, хищно шевельнув пальцами. Гугол демонстративно повозился с повязкой, словно подумывая открыть третий глаз — варп-глаз, чей недобрый взгляд может убить, как всем известно, но редко кто рвётся проверить.

— Конечно, вас пропустят к его милости, — забулькал толстяк. — Инквизитор, о да! Хотя сейчас не самое удобное время.

— Если так, то мне не нужно видеть самого губернатора — только его астропата.

— Ах... Видите ли, его милость должен дать своё дозволение.

«Не вижу, — подумал Жак. — В этом красном сумраке — не очень».

Покои губернатора были левиафаном, залитым изнутри всё тем же зловещим красным светом. Снаружи, над тёмным куполом потолка сейчас должен царить солнечный свет. Жак сомневался, что даже самой высокой грозе удалось бы накрыть верхушку Василарёва. Но здесь не было даже намёка на внешний свет.

Теперь до Жака дошло, почему губернатор под открытым небом космопорта носил шлем. Воронов-Во, скорее всего, лучше видел в красной части спектра. И, пожалуй, в инфракрасной тоже. Тепло тел губернатор, должно быть, видел так же хорошо, как самих людей.

Это была мутация, отклонение. Но раз она поразила правящую династию, то никто не смел поднять голос против. Возможно, этому способствовала таинственность семьи.

Чадили курильницы, ещё сильнее омрачая воздух. Чиновники в очках-«консервах» корпели над пультами вдоль нескольких этажей выдающихся внутрь ажурных железных галерей, выслушивая данные и шёпотом раздавая указания. Струнный оркестр завывал, точно под пытками. В клетках мутанты с ненормально большими глазами играли в запутанные игры на трёхмерных досках. Кто они: внебрачные отпрыски клана Вороновых-Во? Выродки кровосмешения? Одарённые советники в вечном заточении?

Жак уловил запашок генетического загрязнения.

Переполненные галереи примыкали к рёбрам левиафана. На уровне пола меж рёбер нижние палаты образовывали глубокие гроты. В центре огромного помещения вычурное мраморное строение в форме ананаса покоилось на блюде из стали. Это блюдо, должно быть, служило платформой, которая поднимала и опускала святая святых губернатора, его передвижную обитель. Наверх: в губернаторский кабинет, вниз: в семейные покои и бункер.

Хорошо хоть, сейчас святая святых была на месте, а не внизу, наглухо закрытая.

Стража в ливреях пропустила мажордома и тех, кого он провожал, внутрь мраморного ананаса. Толстяк громко залепетал елейные извинения. Из тёмной комнаты внутри раздался шлепок. Оттуда с писком выскочила едва одетая девица с глазами вдвое больше обычных человеческих, но её тут же перехватил один из стражников и увёл прочь.

Лорд Воронов-Во вышел следом, босой, поправляя чёрный халат, на котором извивались с виду фиолетовые и почти не различимые драконы.

— Вы наследный властитель целого мира, — говорил Жак через минуту. — В то время как я — посланник властелина всей галактики.

— Лишь некоторых из её частей, — буркнул губернатор.

— Человеческих частей, — Жак с укором уставился в эти глаза мутанта, зрячие лишь в красном свете.

— Верно. Что ж, я нисколько не перечу! Я ведь отдал всю свою верную стражу предыдущему инквизитору, разве не так? Разве не я понёс ужасные потери?

— Скорее для собственного же блага, смею напомнить. В противном случае, через несколько десятков лет генокрады проникли бы уже в вашу собственную семью, заражая и гипнотизируя.

— Я понимаю.

— Сейчас мне нужно только одно: чтобы вы предоставили мне своего лучшего астропата.

При виде этого человека все прежние рациональные рассуждения Жака растаяли как дым. Идя сюда, он на самом деле следовал за нитью психической интуиции: вкрадчивым, неосознанным побуждением навестить губернатора Воронова-Во.

В психическом хозяйстве мироздания наверняка существует компенсация за те поражения, что Жак претерпел от рук человека-арлекина. Кто-то собирался подвести баланс всем его предыдущим несчастьям. За то, что он искренне молился всю ночь напролёт, сейчас некий усик, направленный Богом-Императором, вёл его, словно дух-хранитель.

Чудовищность экстерминатуса, который он собирался устроить, до поры заслонила эту нить интуиции, пусть даже экстерминатус был выбран верно. Жака пронзило радостное возбуждение. Только ли стимулятор был тому причиной? Нет. Он ощутил неуловимое соприкосновение с высшими силами, словно сам стал той картой таро, которую для себя выбрал.

— Хм, — спросил губернатор, — но для чего? Что вы обнаружили?

Воронов-Во, крепкий лысеющий дядька, явно любил жизнь и удовольствия. Но, чтобы править планетой, нужно быть способным на жестокость. Однако его любопытство касательно требований Жака, похоже, происходило из вполне разумного беспокойства, нежели из паранойи, которой так часто заражаются правители. На самом деле, знай губернатор о сути послания, которое намеревался отправить Жак, у него были бы все причины для паранойи.

Следуя за нитью интуиции, Жак ответил непринуждённо:

— Будем надеяться, что после всего оказанного вами преданного сотрудничества инквизитор Обиспал не доложил Империуму о вашей мутации в отрицательном ключе ... Я бы точно не стал этого делать.

Да и зачем? И Воронов-Во, и все остальные на этой планете вскоре будут мертвы.

Губернатор вздрогнул:

— Нет, Харк не стал бы. Он дал честное слово.

Так вот в чём загвоздка! Получается, Обиспал фактически шантажировал Воронова-Во, чтобы тот позволил искоренить мятеж необузданным применением силы, которое закончилось всеми этими миллионами смертей.

У Воронова-Во было слабое место: инфракрасное зрение. Ведь Империум мог запросто благочестиво решить, что мутант не может оставаться губернатором.

Его милость искоса глянул на Ме’Линди. Узнал тепловой след убийцы? Вообразил себе, что его уже осудили и вынесли смертный приговор? Вельможи пониже будут только рады занять его место.

— Я тоже даю вам честное слово, — заверил Жак. — Разумный губернатор может делать на своём мире всё, что пожелает, до тех пор, пока исправно платит десятину казной и людьми. Или, в вашем случае, оружием. Пустяковые мутации стоит расценивать как эксцентричность и не более. Просто из любопытства: как давно в вашей семье существует это отличие?

— От моего деда.

— Так пусть доживёт оно до конца мира! Я обещаю. Харк обещал. Полагаю, что и Зефро обещал?

— Карнелиан? Да... Любопытный персонаж... Кажется, он сожалел о неизбежной резне среди моего народа почти так же, как я.

Ха, вот оно — доказательство! Человек-арлекин был целиком соучастником Обиспала. Мог ли Обиспал на самом деле быть преданным Империуму? По всей видимости, едва ли. Наверняка, это и было то доказательство, к которому подталкивал Жака импульс, посланный Императором.

— А теперь: могу ли я без дальнейших проволочек воспользоваться услугами вашего астропата?

— Да. Да, инквизитор.

— Я рад, что вы так лояльны.

«Наградой тебе, — подумал Жак угрюмо, — будет экстерминатус».

Но, как только Жак встретился с астропатом, то понял, что это ещё не конец.

ВОСЕМЬ

Ego, Draco Ordinis Mallei Inquisitor, per auctoritate Digamma Decimatio Duodecies, ultimum exterminatum planetae Stalinvastae cum extrema celeritate impero — «Я, Драко, инквизитор Ордо Маллеус, предписанием «Дигамма Децимация Двенадцать» приказываю экстренно зачистить планету Сталинваст» (лат.)

Главным астропатом Сталинваста была маленькая, худая, темнокожая женщина. Она была даже не старой — древней. Глубокие морщины изрезали лицо, похожее на сморщенную сливу. Волосы, так ярко отливающие красным, на самом деле были, скорее всего, чисто белыми. После давнишней пытки привязывания души незрячие глаза стали матовыми и спеклись.

Она опиралась на посох высотой с себя и не могла видеть гостей своей убранной мехом комнаты, однако ощущение близости предупредило её.

— Ещё трое пришли, — пропела она. — Один смотрит. Один чует. И одна больше, чем кажется!

На секунду Жак вообразил, что мажордом по ошибке привёл их к провидице. Однако тёмно-пурпурное одеяние старухи при нормальном освещении несло бы некий оттенок зелёного, как положено астропату.

— Я смотрю, — согласился Гугол. — Смотрю в варп, я — навигатор.

«А я, — подумал Жак, — чую. Тогда как Ме’Линди... та, кто вскоре остановит сердце старухи».

Астропат потянулась к покрытому мехом валику — и мех шевельнулся. Открылись горящие глаза. Валик выпустил мелкие острые коготки. Старуха потрепала животное, которое, наверное, было ей другом. Существо казалось одновременно и расслабленно-вальяжным, и диким. Станет ли оно яростно защищать свою хозяйку?

— Что это? — шепнул Жак.

— Это называется «кошка», — ответила Ме’Линди. И ответила на другой, невысказанный, вопрос: — Она будет только наблюдать. Кто знает, что ей понятно? Их поступки обычно эгоцентричны и аутистичны.

— Зачем тебе подобное существо? — спросил Жак старую женщину.

— Чтобы любить, — ответило та холодно. — За всю жизнь их у меня перебывало десятка два, каждой в своё время пришёл срок. Они — моё утешение. — Она показала высохшую руку: — Вот свежие царапины. Их я могу чувствовать.

— Оставь нас! — велел Жак мажордому. Толстяк удалился и задёрнул глухой занавес поперёк зева меховой пещерки астропата.

Ме’Линди извлекла из пояса электролюмен в помощь тусклой красноте единственной светосферы. При нормальном освещении кожа женщины оказалась коричневой, а волосы — и впрямь белыми как снег, в то время как глаза — словно сваренные вкрутую. Мех, которым была убрана пещерка, оказался тигрово-рыжим — как и существо «кошка». От резкого вторжения невиданного доселе света зрачки животного расширились, превратившись в чёрные блестящие камешки, затем сузились в щёлки. Челюсти раздвинулись, обнажая острые мелкие зубы.

Существо, однако, просто зевало. Зевало — оказавшись перед целым новым миром света!

— Твоё имя? — спросил Жак у женщины.

— Люди зовут меня Мома Паршин. Наверное, потому что у меня нет детей, кроме... — она погладила свою «кошку».

— Я инквизитор Драко.

— Инквизитор? Тогда вам, вероятно, известно, сколько из меня выжжено. Я не вижу, не чувствую запахов, не ощущаю никакого вкуса. Я могу только осязать.

Кошка чувственно извернулась, вибрируя. Убить эту женщину, пожалуй, действительно будет для неё благом...

— Мома Паршин, я хочу, чтобы ты отправила послание командованию имперских Губителей из Космодесанта, на орбиту Виндикта-5.

Эта крепость-монастырь — ближайшее гнездо величайших воинов, способное стереть целый мир. Жак уже сжато сформулировал роковой сигнал: «Ego, Draco Ordinis Mallei Inquisitor, per auctoritate Digamma Decimatio Duodecies, ultimum exterminatum planetae Stalinvastae cum extrema celeritate impero». Одной кодовой фразы с тройным «D» уже достаточно для запуска экстерминатуса. Таким образом, миссия Инквизиции, расквартированная в орбитальной крепости, будет извещена. Жак включил фразу «Ordinis Mallei» в целях двойной гарантии: при миссии практически обязательно тайно состоит член его ордоса. Никогда прежде не посылал Жак подобного приказа, никогда. Тяжёлое бремя давило на плечи, словно обесточенный дредноутский комплект боевой брони, словно заточая в тюрьму — и Жак обратился к своему новому просветлению, чтобы, так сказать, восстановить питание в этой броне.

— Слушай внимательно, Мома Паршин, — и Жак зачитал слова. Астропат, может, и не поняла их, но добросовестно повторила.

— Теперь приступай к трансу.

Слепица затрепетала, прорицая варп на многие световые годы, соблюдая правила Адептус Астра Телепатика, нащупывая разум другого астропата, обслуживающего крепость-монастырь у Виндикта-5. Но вдруг замешкалась:

— Инквизитор?

— Что такое, старуха?

— Послание столь громкое...

— Отправь его немедленно!

Немедленно, пока человек-арлекин не успел вмешаться. Где-то среди этих меховых стен могла угнездиться муха-шпион. Где-то рядом мог замереть агент, готовый ворваться сюда с самоубийственным заданием.

— Инквизитор... Я чувствую, как в глубине под городом открываются варп-порталы. Да, и в других городах по всему миру...

— Ты должна отправить послание сию секунду!

Чтобы почувствовать порталы в отдалённых городах, дар у неё должен быть отменным ...

— Что входит через эти порталы?

Астропат покачала головой:

— Ничего не входит. Странная... субстанция исходит из нашего мира.

— Уходит? Ты уверена?

— Уверена. Жизнь, которая не совсем жизнь. Творение... Я не могу сказать точно. В ней так мало разумного. Словно её сущность пока ещё пуста. Зародыш... ждущий. Я чувствую, как вся она уходит в эти порталы. Их так много — много небольших порталов. Что происходит?

— Не отправляй послание, Мома! Ни в коем случае не отправляй!

— Не отправлять?

— Обстоятельства изменились. Ме’Линди, здесь с нами где-то муха-шпион...

— Кто вы, инквизитор? — спросила астропат, отходя от транса. — Что происходит?

— Наша гидра ускользает в варп, откуда и пришла, — буркнул Гугол, наполовину отвечая на вопрос старухи. — Больше мы её никогда не увидим, как я полагаю.

— Ты сможешь отследить её варп-зрением, Виталий?

— Я навигатор, а не волшебник. На случай, если ты не заметил, мы в данный момент не в варпе. До зоны прыжка неделя пути.

— Выдающиеся навигаторы могут прозревать варп из нормальной вселенной!

— Да-да-да, Жак. Но гидра не улетает через варп. Она использует порталы, чтобы прыгнуть отсюда прямо... Гримм знает куда.

— Проклятье!

На краткий миг Жак поверил, что добился чего-то, достойного восхищения. Драконовское решение объявить экстерминатус было абсолютно верным, просто образцом решительного мужества и ясности мышления. Карнелиан, шпионя через глаз-экран откуда-то, тотчас начал уводить гидру в варп Хаоса, чтобы спасти её от вымирания. Таким образом, Жак оказался избавлен от последствий вынесенного им приговора. Но теперь у него не было никакой возможности отследить проклятую тварь.

Как быстро действовал Карнелиан! Человек-арлекин наверняка понял, что экстерминатус не прибудет мгновенно. Время для космодесантников, чтобы снарядить и погрузить вирусные бомбы... варп-время против галактического времени... Десять местных дней самое раннее. Было почти похоже, будто Карнелиан надеялся великодушно спасти планету...

— Проклятье, она ускользает...

Старая женщина впала в какой-то полутранс и заговорила созерцательно:

— Если эта... сущность... обладает высшим сознанием, я могу поместить в неё психическую метку — маячок для вас. Правда, только я смогу идти по его следу.

Жак рявкнул:

— Нет у неё сознания! И сейчас она утекает, как помои в раковину!

Громкий вопль ударил по ушам. Ме’Линди загасила электролюмен, а Жак рванул занавес в сторону.

Под сумеречным освещением из-за мраморного ананаса выскочила фигура, облитая светом. Непрошенный гость сам излучал световые — нормальные — волны, словно какой-то ксенос-эльдар, нацепивший голокостюм. Он закрутил пируэт и поклонился.

— Карнелиан! — прошипела Ме’Линди и напряглась.

— Сэр Драко! — крикнула фигура. — Хорошая попытка, но, видно, не достаточно хорошая. Догони и найди! Догони и найди!

Он что, думает, это какая-то детская игра?

— Там никого нет, — предупредила Мома Паршин. — Место, где он говорит, пусто.

Жак понял. Голограмма. Мухи-шпионы, зависшие подле астрального силуэта, должно быть , служили проекторами, сплетая фигуру из нитей света.

Чтобы таким образом обратить вспять принцип работы следящего устройства джокаэро, человек-арлекин должен разбираться в его технологии лучше Жака. Карнелиан наверняка знал особые руны, которые нужно нанести вокруг глаза-экрана, и колдовские литании, которые нужно пропеть, чтобы заставить устройство работать в обе стороны, как и, вероятно, предполагалось изначально...

— Я слушаю! — крикнул Жак. — Я весь внимание!

Неужели Карнелиан наделся, что Жак или Ме’Линди сломя голову бросятся на него или откроют огонь — только, чтобы их лазерные лучи или иглы прошли сквозь фантом безо всякого вреда и попали в случайного свидетеля или в обитель губернатора? Как только до Жака дошло, каким образом Карнелиан осуществил этот фокус, он понял, что ещё не проиграл.

— Мома Паршин, — шепнул он, — поставь свою метку на человека, который посылает эту иллюзию. Его крошечные игрушки здесь рядом связаны с реальным человеком где-то в городе. Прочувствуй эту связь. Поймай его на крючок.

— Да... Да... — пробубнила та сквозь транс.

— Что ты хочешь от меня, Карнелиан? — крикнул Жак, чтобы разговорами задержать иллюзию подольше.

Главное, чтобы стража губернатора не сорвалась и не открыла огонь... Очевидно, что они уже видели Карнелиана прежде, правда, не в столь жутком и бьющем в глаза обличье. Стража опасливо разглядывала фигуру из света, которая возникла словно по волшебству, но в то же время выглядела как настоящая.

— Не спрашивай, что ты можешь сделать для меня, — глумливо откликнулся Карнелиан. — Спроси, что для тебя могу сделать я!

— И что же это может быть?

И вновь у Жака мелькнуло подозрение, что его испытывают, что каждый его поступок внимательно разбирает коварный и изворотливый разум.

— Догони и найди! Если сможешь! — Фигура поднялась в воздух, закружилась, угрожающе выбросила руки, с пальцев с треском сорвались сполохи света — и пропала в тот самый миг, когда охрана губернатора открыла огонь. Рубиновый свет лазеров прошил пространство обители, словно тончайшие нити яркого пламени — тускло светящее нутро печи.

Зря.

Даже больше, чем зря.

С галерей, где зеваки пялились вместо того, чтобы прятаться, раздались вопли. Часть экранов взорвалась. Лазерный огонь прекратился слишком поздно.

— Получилось? — нетерпеливо спросил Жак у астропата.

— О да! Я пометила его так, что он и не заметил. Я смогу следить за ним, а он и не узнает. Вам придётся взять меня с собой, инквизитор Драко. Заберите меня отсюда. Сколько десятилетий я прожила здесь, при дворе, — не сказать словами. Но ни разу не покидала его, разве что только сознанием улетая к далёким звёздам, но никогда по-настоящему не живя где-то в другом месте. Только краткие торговые послания. Полтора века прошло или два? Меня омолаживали... дважды, трижды? Ведь я так ценна. О, глаза мои слепы, но я чувствую всё вокруг — и сыта этим по горло. Еда для меня — что пепел на вкус. Благовония только дурманят, но у них нет аромата. Я могу только осязать. Увезите меня далеко-далеко.

— Если Карнелиан покинет Сталинваст, — прямо ответил Жак, — тогда нам может понадобиться увезти тебя на огромное расстояние.

О да, интуиция, велевшая Жаку нанести визит Воронову-Во, не ошиблась. Она, Мома Паршин, была истинной целью его духа-хранителя — той крошечной частицы могущества Императора, с которой они шли рука об руку.

— Почему мне нужно опасаться отправить ваше послание, инквизитор? Из-за нежных чувств к тюрьме, где вся роскошь для меня лишена вкуса? Из-за привязанности к этому городу или этому миру, где я только страдала?

Она, похоже, докопалась до смысла послания.

— Ах, пусть лучше смерть освободит меня, прежде чем я успею почувствовать, совсем в другом месте! Это будет жестоким, но — утешением.

— Между покоями губернатора и каютой корабля, — ответил Гугол, — ты вряд ли найдёшь такие уж ошеломительные отличия.

— Даже краткий путь до корабля станет для меня великой освобождающей экспедицией.

— Да, нужно немедленно возвращаться на «Торментум», — сказал Жак. — Теперь, когда гидра ушла в варп, Карнелиану больше деваться некуда.

— Ты же старая, Мома Паршин, — с сомнением заметил Гугол.

— Я пойду за вами своими ногами, — пообещала та.

— А твоё животное «кошка»?

— Мин сохранит верность дому, а не мне.

— И ты любишь такое существо?

Старая женщина нырнула обратно в свою мягкую пещерку, чтобы побыть несколько мгновений с животным. Она погладила пушистый загривок, затем подхватила простую перемётную сумку с пожитками, вышитую символами верности.

— Я готова.

— Сейчас самое время, — сообщила Ме’Линди.

С верхних этажей вопили раненые. Пульты сыпали искрами, уже занимаясь огнём. Убитый горем толстый мажордом рвался в палату. Охрана спорила. Лучше отвлечь внимание человек-арлекин просто не мог.

По пути к вокзалу труботранспорта Жак отправил Гримму воксом распоряжение вынести из номера отеля всё, что сможет, расплатиться, если потребуют, и встретить их у «Торментума».

В какой-то момент путешествия дряхлость Момы Паршин взяла своё. Слабой и отрезанной от быстро меняющегося окружения — а, может, ошеломлённой им, — ей потребовалась направляющая рука. Ме’Линди некоторое время практически несла её на руках. Затем старая женщина собралась с силами и зашагала дальше сама, налегая на посох.

Даже по меркам кораблей, способных садиться на поверхность миров, «Торментум Малорум» был исключительно гладким и обтекаемым, чтобы как можно скорее преодолевать атмосферу. Лишь варп-стабилизаторы заметно выступали из корпуса, но и тем была ловко придана форма крыльев.

Внутри судно никоим образом не напоминало берлогу с сокровищами или сераль вольного торговца. «Торментум» был погребальным храмом Повелителя Человечества, мрачным и траурным.

Отделкой внутреннее пространство напоминало чёрные катакомбы. Узкие коридоры соединяли каюты с койками или полками с комнатами-криптами с инструментами или машинами. Стены, потолки и полы были выложены гладким обсидианом и гагатом с вырезанными рунами, сокровенными молитвами и священными текстами. В нишах, каждая — со своей электросвечой, изображения уродливых врагов человечества словно корчились в языках пламени. Эти огни, трепеща, многократно отражались в тёмных, глянцевых поверхностях, отчего стены казались пустотой космоса — обращённой в камень — со звёздами и расплывчатыми мазками туманностей, мерцающими внутри. Немногочисленные иллюминаторы обычно были закрыты ухмыляющимися злобно масками демонов.

Одна переборка представляла собой огромный барельеф, изображающий героический облик Императора, попирающего тело архипредателя Гора. Совсем не похожий на ту иссохшую, но не умирающую фигуру, что сидела в самом сердце своего трона среди леса трубок и проводов. Практически мумию, живой труп, который не может шевельнуть даже пальцем (да и остались ли у него пальцы или хотя бы костяшки пальцев в этой мешанине медицинской аппаратуры?). Однако разум Повелителя по-прежнему достигал дальних далей.

Жак часто молился у барельефа. Весь декор корабля служил укреплением его веры.

Что же касается спутников Жака... Ме’Линди относилась к «Торментуму» с непроницаемым безразличием, а Гримму коридоры и крипты напоминали родные шахты и богатые углём пещеры. Коротышка бродил по кораблю и довольно бубнил, оживляя в памяти героические сражения со свирепыми орками в тесноте подземных цитаделей.

Гугол в полёте то ли общался сам с собой на приглушённых тонах, то ли просто напевал что-то — трудно сказать. Сперва Жак думал, что навигатор болтовнёй или пением пытается поддержать вой двигателей, который иногда сбивался, но теперь догадался, что тот просто перечитывает свои стихи, шлифуя старые и сочиняя новые. «Мрак. Могила. Смерть».

Мома Паршин внимательнейшим образом изучила своё новое окружение. Пусть оно было более ограниченным, но астропат тем не менее объявила его «исполненным пространственными возможностями» — возможностями посетить другие — какие угодно — места Галактики.

Гримм, когда прибыл, отнёсся к старой женщине с шутливым почтением.

— Сто или двести? Не так уж и много! Я вот проживу не меньше трёхсот...

— А ума так и не наберёшься, — мимоходом заметил Гугол.

— Ха. Чем короче тело, тем длиннее жизнь, так я считаю.

— Может, тогда стоит вывести породу людей таких, чтобы жили миллион лет.

— Зелен виноград, Виталий! Ты постарел раньше времени. Это всё из этого твоего варпования.

— Это мой дар, салага. Это не значит, что я умру раньше времени просто потому, что моё лицо несёт отпечаток профессии.

— «Морщины несёт» — вот правильное слово. Ладно, я-то думал, ты хотел удалиться на какой-нибудь астероид, чтобы стать бардом. Когда ты повеселишь нас одним из своих словоизвержений, кстати?

Гугол лениво отмахнулся.

— Ты когда-нибудь сочинял элегии? — неожиданно спросила Мома Паршин. — Погребальные песни? Для похорон?

— Для вас, дорогая леди, — галантно ответил Гугол, — я могу попробовать, хотя это не мой обычный стиль.

— Ха, а для меня? — запротестовал Гримм. — Что я хотел сказать, Виталий — к чему я подвожу кружным путём — что я был бы весьма признателен, иными словами, ну...

Коротышка сорвал с головы фуражку, смял и откашлялся.

— Эпическую балладу о сквате Гримме, который помог сокрушить гидру. На старость. Я научу тебя форме и размеру строф. Понимаешь, если я проживу триста лет, я стану живым предком, а у предка должна быть своя эпопея за пазухой. Если я проживу пятьсот лет... — Он смущённо ухмыльнулся, — то, наверное, стану псайкером. О, Мома Паршин, в этом отношении вы уже стали живым предком. Полагаю, для настоящего человека у вас приличный возраст.

— Приличный? — откликнулась та недоверчиво. — Ты считаешь, что быть псайкером — благословение? Мой дар лишил меня абсолютно всего.

— Эти лишения — тема для вашей элегии? — спросил Гугол.

— О нет. О нет, — Мома Паршин не стала углубляться. — Сколько тебе лет, Гримм?

— О, не больше пятидесяти. Это — стандартных имперских лет.

— А скачешь, как резиновый мячик, — засмеялся Гугол. — Может, тебе и правда нужна эпопея — о простодушии.

— Да, я салага, верно. Умный салага — это тоже верно. Но, — и он глянул по-щенячьи на Ме’Линди, — на сердце у меня бывает тяжело.

Ме’Линди насупилась:

— У меня тоже. Но по другим причинам.

Она сразу избавилась от тряпок чувственной любовницы и сейчас была облачена в облегающую чёрную тунику убийцы.

Жак тоже сбросил щёгольское барахло торговца и надел чёрное облачение с орнаментом и капюшоном, принятое в Ордо Маллеус.

Вместе с Гуголом в эффектно рифлёном корабельном костюме из чёрного шёлка, все трое казались троицей хищных летучих мышей, которые затмевали фальшивый звёздный космос стен, словно густые голодные тени пожирали ночных светлячков.

Мома Паршин погрузилась в полутранс:

— Предупреждаю: человек, называемый Карнелиан, спешит в свой космопорт.

Неделю спустя, в погоне за «Покровами света» — не пытаясь поймать Карнелиана, а только следуя за ним — «Торментум Малорум» вышел в океан Хаоса — варп-пространство.

Только тогда Мома Паршин сообщила Жаку:

— Я всё равно отправила послание.

— Какое послание?

— Твоё послание на Виндикт-5. Я его отправила ещё в Василарёве.

— Верни его! — крикнул Жак. — Отмени!

Незрячая, она улыбнулась слабой и необычной улыбкой: она не видела улыбки, на которую могла равняться, с девичества, и зеркало ей тоже не могло в этом помочь.

— Отсюда, из варпа? Это невозможно.

Говорит она правду? Жак не знал.

— В таком случае, выйдем обратно в нормальное пространство.

— И потеряем след Карнелиана? Пока мы возимся в обычной вселенной, его корабль в варпе уйдёт вперёд — и я его перестану чувствовать.

— Наверняка, ты можешь передать сообщение из варпа.

— Я точно не знаю как, инквизитор. Подобного опыта у меня, в общем-то, в жизни не было. А если меня этому и учили, я давно уже позабыла. Вспомни: большую часть жизни я провела взаперти в покоях губернатора. Я не вкушала радости путешествия среди звёзд. Поэтому, даже если я попытаюсь, эта задача потребует от меня полной концентрации. Я могу легко потерять след.

— Ты лжёшь!

— Пытки, — равнодушно сказала она, — непременно повредят моим способностям.

Жак пожалел, что она упомянула такой вариант. Пытать в варпе, уж кого-кого, а сильного астропата — это чистое безумие. «Торментум», может статься, не настолько крепко защищён от зла: что скорее пробьёт мембрану между реальностью и Хаосом, чем ментальные вопли боли? Чем ещё быстрее привлечь внимание... гиен Хаоса?

Из ложа навигатора тревожно выглянул Гугол. Он коснулся нескольких из амулетов и образков, которые повесил на шею, входя в варп.

— Жак?

— Летим дальше, — с мучением велел Жак.

Время в варпе идёт быстрее, чем в материальной Вселенной, но здесь оно ещё и непостоянно, непредсказуемо. Мома Паршин отправила сигнал экстерминатуса всего неделю назад. Губители могли уже править в сторону прыжковой зоны или уже были там. Войдя в варп, как скоро они прибудут в окрестности Сталинваста?

Жак представил себе, как жрецы эскадры наставляют величайших воинов праведно и почтительно, укрепляя их души для предстоящей операции: страшной, но в то же время почти абстрактной. Насколько сильнее эти воины рвались бы вперёд, если бы предстояло столкнуться с врагом лицом к лицу.

Если правительство Сталинваста догадается о цели прибытия флота смерти, орбитальные мониторы могут какое-то время посопротивляться. День. Пару часов. Армагеддон рано или поздно обрушится на них, проведённый почти с сожалением.

Из миллиона миров что значил один?

И всё-таки он значил. Ибо этот мир был ещё одной потерей для Империума. Гранитный утёс Империума, который зиждется на зыбучих песках злобного Хаоса, не может сносить такие трещины бесконечно. Этот утёс и так побит основательно.

Он может рассыпаться, и вся человеческая культура рухнет, как рухнула однажды в прошлом, но в этот раз она больше не поднимется. Утёс не должен рассыпаться. Иначе демоны, выпущенные Хаосом, восторжествуют.

Да, один мир значил! Ибо Жак хранил в памяти толстого суетливого мажордома и лорда Воронова-Во с его красными, но не кровавыми, глазами, и большеглазую девушку, которая удрала с его кровати, и всех, кто пережил восстание генокрадов, кто печально ждал, что хотя бы теперь продолжит жить после пережитой беды.

Все они должны умереть, все.

Но даже умереть не так, как Оливия должна была умереть много лет назад, служа Императору, а только, чтобы утолить жажду мести одной безумной женщины. Когда придёт время, станет ли слушать Мома Паршин смерть своих собратьев-астропатов Сталинваста?

Жак мог приказать Виталию вывести корабль обратно в нормальное пространство и несомненно сумел бы заставить старуху подчиниться. Но сам. Он не стал бы поручать это дело Ме’Линди.

Но тогда страшный, покрытый тайной заговор может удаться...

— Ты убила планету, — обвинил он её.

— И теперь этой планете нужна элегия, — ответила она. — Наш штатный поэт может воспеть смертельные гниющие джунгли Сталинваста, которых я никогда не видела, и жуткие шрамы, выжженные в этих джунглях ратью орудий, и все эти города-рифы, которых я тоже не видела, кишащие жадными и грязными творцами оружия. Он может воспеть одетых в кожу ящеров дворян, что охотятся только ради трофеев, и оргии в тепловом излучении тел, и мутацию зрения, и одинокую седовласую женщину, у которой от органов чувств остались только рубцы, запертую в покоях губернатора навечно, чей разум достигал звёзд, — и со всех этих звёзд и миров, с которыми она говорила у себя в голове, ни одна дружеская душа не потянулась по ней и не могла даже выразить ничего подобного ...

— Хватит! Потом я казню тебя, я обязан тебя казнить.

— Мне, в общем, всё равно.

— О нет, Мома Паршин, о нет. Когда становится поздно, когда близок конец, всем становится не всё равно. Они, может, даже желают смерти, но им по-прежнему не всё равно.

— Пожалуй, — ответила она, — балладу о простодушии стоило сложить про тебя? Я улетела во плоти от этого извращённого двора — сейчас уже на многие световые годы, на световые десятилетия. Каждый пройденный световой год возмещает мне год той жизни, что я потеряла.

— А как же твоя «кошка»? — тихо спросила Ме’Линди.

Из невидящих глаз Момы Паршин выкатилось несколько слезинок.

На несколько минут Жака оглушило чувство абсолютной, парализующей тщетности.

ДЕВЯТЬ

Damnatio! — «Проклятье!» (лат.)

Benedico omnes armaturas. Benedico digitabula et brachiales, cataphractes atque pectorales. — «Благословляю всё снаряжение. Благословляю перчатки и наручи, панцири вместе с нагрудниками» (лат).

«Lovely lady of death

Steals away my breath

With kisses that kill

Or ensorcell the will.

Her limbs mock my bones.

My squeezed heart moans.

The endearment: begone.

Lovely lady of death...»

Примерный перевод:

«О, прелестница-смерть.

Вдох украл поцелуй,

что убьёт иль пленит.

Её плоть так страшит,

Что уже не смешно.

Моё сердце болит.

Чарованье ушло.

О, прелестница-смерть...»

Если бы кому-то хватило глупости надеть космическую броню и выбраться через воздушный шлюз, ничего строго говоря зримого он снаружи бы не увидел, не считая того, что прибыло с ним из обычной вселенной.

В царстве варпа не сияли звёзды, ибо звёзд там не существовало, как и не существовало облаков светящегося газа. Не царила там полновластно и тьма, как на дне колодца в чёрную ночь, ибо даже чернота — противоположность света — там отсутствовала.

Но на волнах восприятия, отличных от видимых волн, варп был далеко не пуст. Он был с избытком насыщен виртуальной жизнью. На варп-экране Виталия Гугола отображался радужный, бурлящий суп энергии, в котором то тут, то там прорывались течения — то быстрые, то ленивые, вспучивались язвы вихрей и воронок.

Это была та самая область, что соединяет Империум с тех пор, как корабли научились проскакивать через варп к далёким звёздам за несколько дней — или, самое большее, месяцев, пути вместо того, чтобы тратить на подобные путешествия недосягаемые тысячи лет.

Однако это была и та сфера, где зарождались особые враги Жака. Это было безбрежное царство, где силы Хаоса обретали своё уродливое сознание и цель — анафема для всего настоящего и верного.

Да, стоячие волны варп-штормов оживали, превращаясь в великие силы. Они упивались яростью, похотью, капризами смертных, чьи души возвращались сюда, растворяясь в океане энергии.

Эти насосавшиеся эмоций силы дёргали за ниточки меньших демонов. Воплощения, созданные по образу и подобию извращённой сути этих сил, проникали в душу к податливым псайкерам, алчным, безрассудно амбициозным смертным и предлагали этим простофилям немного власти — играя ими, точно живыми марионетками на неосязаемых ниточках — прежде чем превратить в орудия зла и в конце концов сожрать.

Тем самым дьявольские силы стремились исказить ткань мироздания и разрушить обширную, но крайне хрупкую человеческую империю здравомыслия — здравомыслия, которому приходилось защищать себя с беспощадной жестокостью...

Жак узнал всё это, когда проходил подготовку в резиденции своего ордоса — в этом лабиринте многих тысяч запутанных километров, скрытом под массивной ледяной шапкой в скальном основании южного полярного материка Терры.

— Астрономикан виден ярко и чётко, — доложил Гугол. — Южное склонение восемьдесят два и один, восхождение семнадцать и семь. Значительных варп-штормов не замечено.

Варп-экран был словно чаном, полном бурлящей радужной лягушачьей икры. Через это окно они могли вглядываться в варп, как сквозь одностороннее зеркальное стекло. Ничто из варпа не могло проникнуть внутрь «Торментум Малорум», ибо корабль — этот пузырь реальности — надёжно защищали силовые поля и молитвы.

Конечно, своим варп-глазом Гугол видел гораздо больше, чем тот фрагмент варп-пространства, который отображался на экране, видел ясно до бьющего в глаза маяка самого Императора.

Звездоплаватели в хуже защищённых судах могли слышать царапанье когтей по корпусу, вой бессвязных голосов, похотливые уговоры, яростный гвалт. Если силовая оболочка не выдерживала, внутри судна могли сгуститься из эктоплазмы демоны.

И пусть лучше это были бы сирены Слаанеш, чем гарпии! Тогда, пожалуй, смерть была бы приятнее. Или просто дольше.

Схола Инквизиции была обширным, почти нарочно запутанным лабиринтом из вычурно убранных залов, спален, святилищ, келий, библиотек, скрипториев и апотекариев, темниц, богословских лабораторий, психических гимназий и оружейных арен.

Пламенные и едкие, старые адепты, ушедшие на покой со звёздного полотна, преподавали новичкам внешние секреты ремесла инквизитора, его кругозор и методы работы.

Жак преуспевал в обретении необходимых навыков, хотя уже было ясно, что он никогда не станет ни догматиком, ни пылким практиком искусства усмирения.

— Почему? — спрашивал он, и снова: — Для чего?

Он озвучивал эти вопросы почтительно, благочестиво, но озвучивал.

Однажды наставник сказал Жаку: «Ты у нас на примете».

Жак боялся, что его посчитают за еретика, но изучали его особенно скрупулёзно совсем по другой причине.

— Карнелиан в двух третях от максимальной дальности моего нюха, — сообщила Мома Паршин, убийца планеты.

В хвосте корабля Гримм корпел в тёмной как ночь машинной крипте, под светом электросвечи и переносной лампы отлаживая двигатель, который нёс их сквозь варп. Скват использовал только гаечные ключи и шкалы, с презрением отвергая руны и литании, которые другие техники почитали жизненно необходимыми для обхаживания духа машины.

Жак поджигал в обсидиановой рубке управления палочки благовоний: красный жасмин, мирру и благотрав с Веги. Воздушные горгульи мягко втягивали и выпускали ароматический дым странными завитками, словно делая наброски демонов, которые, возможно, рыщут за обшивкой корабля. Его мысли дрейфовали дальше по времени после послушничества. Годы проносились в памяти точно так же, как световые годы проносились в обычном космосе, когда корабль шёл вперёд.

Жак принял присягу странствующего агента. Он послужил на десятке миров, скрупулёзно и неотступно истребляя заблудших псайкеров и еретиков, усердно, но тем не менее никогда не переусердствуя.

Он готов был изучать любые неувязки, прежде чем, как, увы, чаще всего бывало, отбросить всякие сомнения. Он никогда не казнил ведьм лишь по навету мстительных недругов.

И настал тот день, когда закутанный в мантию старейшина-инквизитор активировал на ладони татуировку, которую Жак не видел никогда прежде, и произнёс слова: «Внутренний орден».

Колесо внутри колеса...

Ме’Линди выполняла некие изометрические боевые упражнения, словно отгоняя гнетущую атмосферу варпа, от которой временами начиналась духовная мигрень — тоскливая боль в душе.

Она изгибалась. Она напрягалась. Сейчас она танцевала — неторопливо. Каждый жест, каждый шаг, каждая деталь положения конечности и пальцев были частью сложного ритуала убийства. На время Ме’Линди стала жрицей собственного культа ассасинов, исполняя смертоносную церемонию, которая лишь внешне казалась изящно-безобидной.

Мома Паршин осторожно внимала. Возможно, её ощущение близости других дополняло — в воображении — эти укороченные движения, превращая их в пряжу смерти. Старая женщина странно, по-своему, улыбалась: её коричневое морщинистое лицо походило на маску под водной рябью.

Виталий Гугол принялся читать сочинённое:

«О, прелестница-смерть.

Вдох украл поцелуй,

что убьёт иль пленит.

Её плоть так страшит,

Что уже не смешно.

Моё сердце болит.

Чарованье ушло.

О, прелестница-смерть...»

Навигатор передёрнул плечами и сосредоточился на имматериуме снаружи, высматривая водовороты. Скоро он принялся напевать, несколько односложно, песнь навигаторов: «Море потерянных душ».

Мома Паршин погладила воздух. Может быть, успокаивала мысленно свою «кошку», когда сверху начали падать вирусные бомбы?

Жак погрузился в воспоминания о следующем годе, когда Баал Фиренце впервые дал о себе знать. Ибо существовали ещё колёса внутри колёс внутри колёс. Инквизиция ни в коей мере не была альфой и омегой борьбы против порчи, как не был и тайный внутренний орден Инквизиции последней инстанцией.

Орден молота, Ордо Маллеус, был основан тысячи лет назад в глубочайшей тайне ещё до того, как раненый Император воссел на трон, поддерживающий жизнь. Один из девизов ордена гласил: «Кто устережёт сторожей?» Ордос предавал казни даже глав Инквизиции, когда эти могущественные фигуры являли признаки отхода от истинной праведности и рачительности.

И всё-таки главной задачей ордена было постигать и уничтожать демонов. Жак узнал поимённо великие сущности Хаоса: Слаанеша похотливого, Кхорна окровавленного, Тзинча изменяющего, Нургла-чумоносца. Он не произносил этих имён всуе. Слишком часто человеческие существа выказывали буквально смертельное влечение к подобным губительным силам и подчиняющимся им демонам. Хотя, так, пожалуй, и должно было быть, ведь эти самые сущности были слеплены из нечестивых страстей когда-то живших душ.

Подготовка в Маллеусе легко затмила тяготы обучения на обычного инквизитора. В завершение леденящей кровь церемонии Жак принял ещё более тайную присягу.

Как можно забыть первого демона, с которым он схватился, имея полное представление о его природе? Зловещая татуировка на бедре увековечила эту победу.

Сейчас под одеждой тело Жака щеголяло целым ковром подобных наколок, но лицо он оставлял чистым из соображений секретности.

Планета Зевс-6 была фермерским миром.

Крестьяне возделывали землю и пасли овец. Они думали, что звёзды — это дырки в одеяле, которое сказочный Император накидывает на небо каждую ночь. Вытянутым кулаком можно закрыть солнце, которое так палит днём. Но как яростно испепелял бы целый небосвод такого света! Он ведь явно существовал, раз от горизонта до горизонта его капли просачивались в прорехи одеяла Императора.

Крестьяне приносили своих увечных детей в жертву небесному держателю одеяла. Пусть эта умилостивительная жертва не приведёт к штопке дыр, но по крайней мере убережёт от новых.

В этом невежественном захолустье обосновалась хорошо вооружённая небольшая колония, назвавшая себя «Хранители края одеяла».

Мнимые проповедники принялись заявлять, что глупые крестьяне подходят к вопросу не с той стороны, жертвуя увечных детей. Увечных! Вот почему ночное одеяло зияет прорехами. Отныне крестьяне должны отдавать Хранителям в дань более взрослых и здоровых сыновей и дочерей, кто имеет хоть какую-то претензию на миловидность. Родителей, что возражали, порвали на куски как еретиков. За двадцать лет новый культ укрепился, его храмом стал купольный город Хранителей, возведённый над устьем пещер.

В последней битве Жак с ротой Серых Рыцарей пробились сквозь ряды свирепых культистов, где у каждого была какая-нибудь отметина Хаоса: щупальце, жало, отростки вместо волос, присоски, когти; пробились к колдуну шабаша, который засел в глубине пещер, где юные пленники жалко скулили в клетках.

Колдун оказался расплывшимся рогатым гермафродитом, закутанным в желтушно-зелёную кожу. Влажные половые отверстия выступали из его-её обвисшего брюха. Его-её длинный мускулистый язык мелькал в воздухе, словно помогая видеть его-её крошечным заплывшим глазкам. Явно у языка были и другие предназначения.

Воздух пах едким мускусом. Драгоценные камни на концах сталактитов сияли с потолка пещеры, словно множество маленьких ламп. Колдун тоже сиял. Его-её нечестивое тело светилось, словно фосфорное, словно горя изнутри так, будто его-её плоть была окном для похотливого сияния откуда-то извне.

Колдун когда-то был человеком; сейчас он-она стал отражением варп-облика демона, который овладел им и дал новую форму.

Он-она атаковал, проецируя непристойный бред пьянящей блудливой похоти. Даже защищённые психическими капюшонами, Серые Рыцари пошатнулись. Несмотря на всю свою психическую подготовку, Жак почувствовал, как его скрутило внутри. Отвратные миазмы застили глаза.

Выстрелы шли в «молоко» или отражались обратно в стрелков — казалось, будто колдун вертит напавшими, как марионетками, заставляя сражаться между собой.

Два Серых Рыцаря погибли. Но Жак воздел щит из своего истерзанного целомудрия и выстрелил верно из пси-пушки и болтгана.

Несколько секунд колдун оставался прежним — и Жак почти отчаялся. Затем чудовищное зелёное тело лопнуло, словно бурдюк с нечистотами, заляпав стены пещеры и клетки со съёжившимися юными пленниками — в последний раз он-она оставил на них свою отметину.

Фосфоресцирующее зелёным изображение колдуна Жак теперь носил на коже бедра.

Впрочем, другие демоны, с которыми ему довелось столкнуться впоследствии, оказались ещё менее симпатичными.

— Гидра — не демон, — бормотал он под нос. — Однако как она может явиться из варпа и не быть на поводке у Губительных Сил?

Демонологические лаборатории Ордо Маллеус — их теоретическая палата — просто обязаны узнать об этой необычной и новой сущности. Жак молил Императора, чтобы человек-арлекин привёл к ней.

Гугол сбросил ход, почти остановив «Торментум». Корабль дрейфовал в море потерянных душ, пока обитатели этого пузыря реальности таращились на то, что показывал варпоскоп.

Из усыпанной блёстками радужной бездны величаво вздымался космический скиталец — невольник случайных течений варпа, и туда-то и пришвартовался «Покрова света», скользнув в один из зияющих входов.

Скиталец был не одним покинутым судном. Скиталец был скоплением множества кораблей и не только. Это был титанический конгломерат, сооружённый безумными людьми и даже безумными ксеносами. Этому скитальцу могло быть тысяч десять лет, настолько ободранными, рябыми и древними выглядели некоторые его части.

Изначально это было одно судно, которое сбилось с пути или потеряло возможность использовать варп-стабилизаторы — и больше не смогло прыгнуть обратно в нормальное пространство.

Может быть, у них погиб навигатор; может быть, его разум разрушило вторжение демона. Может быть, варп-шторм разбил корабль и сломал стабилизаторы, когда защитные руны на них не справились.

Уцелевшие наверняка пытались выжить всеми правдами и неправдами, погружаясь в отчаяние и безумие, а их потомки — если таковые были — мутировали до состояния варп-обезьян.

За тысячи лет другие остовы и разбитые суда прилипали к первому — целиком или частично — или врезались в него, занимая место в огромном скоплении, протянувшемся на несколько километров вширь и вглубь.

Многие из этих дальних судов никогда не садились на поверхность миров. Из скитальца торчали зубчатые башни и контрфорсные шпили, словно здесь столкнулось множество причудливых летающих замков.

Вся эта масса вдобавок напоминала какого-то многосоставного мегакита из металла, в котором раковая опухоль пустила ростки метастаз. Торчали крестовины экзотических антенн. Повсюду щетинились зубастые горгульи, словно извергая в варп содержимое своих желудков. Разбитые балюстрады свисали с витражных галерей. Выпирали густо украшенные стабилизаторы и лапы. Один причал для челноков был утыкан статуями карлов, другой выложен рунами. Орудийные башни спеклись в морды оскаленных волков и свирепых ящеров. Зиял портал: растянутый в злой улыбке ярко-красный пластальной рот, усеянный чёрными как смоль зубами, покрытыми золотым письмом. Портал этот словно то ли глотал, то ли изрыгал толстого, бесконечного червя...

Скиталец обвивали бесцветные кольца гидры, похожие на гигантскую гирлянду выпущенных кишок. Блестящие щупальца копошились в люках и трещинах. Отростки лениво колыхались в течениях варпа, словно водоросли в ручье. Некоторые куски — огромные раздутые куски — твари вяло пульсировали, напоминая вынутые органы.

Другие гигантские части существа плавали почти отдельно, словно огромные сгустки слюны на блестящих нитях. Скиталец был невероятно огромным, но гидра, пожалуй, была ещё больше.

Жак возблагодарил Повелителя Человечества за безопасное прибытие.

Стоило ли благодарить и Мому Паршин?

— Можешь подвести нас ближе? — спросил Жак у Гугола. — Но так, чтобы держаться подальше от гидры?

— Вопрос в том, будет ли она держаться подальше от нас, Жак.

— Это мы узнаем. Я вижу свободное место. В верхней части по правому борту, видишь?

Так и есть. Сжавшие в объятиях и ощупывающие многосоставный скиталец студенистые отростки не закрывали все возможные входы.

Пока навигатор тихонько подгонял «Торментум Малорум» ближе к указанному месту, используя только рулевые двигатели, у Жака сквозь жутковатое чувство, которое породили скиталец и сам варп, просочилось необычное ощущение безопасности. Подстраивая свои психические чувства, он попытался проанализировать это ощущение, пока наконец почти уверился, откуда оно происходит.

Вновь «Торментум» завис почти неподвижно относительно избитого и мятого бока скитальца. Зияла сотня метров пустоты, которая не была пустотой, отделяя корабль от рваной дыры достаточно большой, чтобы принять нескольких бронированных десантников-терминаторов в ряд. Вот бы их сюда!

Гугол задёргался:

— Если подойдём ближе, малейшая варп-волна столкнёт нас...

— Тогда хватит, — ответил Жак. — Мы можем преодолеть оставшееся расстояние в силовых костюмах.

Навигатор побледнел:

— То есть, оставим корабль... здесь?

Скват тут же застучал зубами:

— Э-э-э, босс, ты с-случаем не предла-ла-лагаешь прогуляться по варпу?

— Но это же безумный риск! — запротестовал Гугол. — В варпе где угодно может материализоваться что угодно. Что — я даже называть пытаться не буду!

— Мы будем в безопасности, — успокоил их Жак. — Я уловил мощное поле демонической защиты, идущее от скитальца. Оно растекается шире. Мы в его пределах. Демонское отродье здесь проявиться не сможет. Мы можем выйти из-под защиты «Торментума» практически абсолютно спокойно.

Гримм помялся, откашлялся и промямлил:

— Что он говорит... Ты ведь, гм, не просто так говоришь, чтобы, гм, уломать нас пойти?

— Damnatio! — выругался Жак. — За какого дурака ты меня держишь?

— Ладно-ладно, я верю вам, господин. Мы будем защищены.

Факт того, что скиталец закрыт от вторжения демонов, пробудил у Жака любопытство и одновременно успокоил. Ибо в таком случае как демоны или зло могут связаться с гидрой?

— Отлично, — сказал Гугол, — я снимаю своё возражение, которое как варп-пилот был вынужден озвучить. — Он деланно вздохнул. — Как я предполагаю, пилот обязан остаться с кораблём, — Он глянул в сторону Момы Паршин: — Впрочем, у меня нет ни малейшего желания оставаться с ней. Я могу убить взглядом, но, это очевидно, только не слепую. Она ненадёжна, она хитра. Я бы не стал доверять ей даже за семью замками.

О да, Гугола как-то оставили благополучно в запертой комнате — где его и поймали врасплох.

— Ха! — воскликнул Гримм. — Так ты решил пропустить нашу маленькую экскурсию, а, Виталий? Приятно знать. Конечно, как такой рыцарь, как ты, может даже помыслить выстрелить в эту... пародию на живого предка. Если понадобится, конечно, если понадобится.

— Я действительно с глубокой неприязнью отношусь к стрельбе из какого бы то ни было оружия на борту корабля, который пилотирую, — высокомерно отрезал навигатор.

— Мы что, должны тащить её на себе? — вопросил коротышка. — Правда? Пока будем пробиваться сквозь кольца гидры? Ерунда какая-то.

— Совершенно верно, ты остаёшься на «Торментуме», Виталий, — подтвердил Жак. — Что же касается нашего астропата...

Логика подсказывала, что Жак должен казнить её прямо сейчас — и совершенно справедливо — за убийство мира, за вредительство Империуму. Однако, может статься, что Сталинваст ещё жив, и «Торментум Малорум» сможет покинуть варп вовремя, чтобы он успел заставить старуху дать сигнал и спасти положение. Но даже при этом она заслужила смерти за попытку измены.

Пока же они стояли и по сути обсуждали, целесообразно ли убить Мому Паршин. Астропат слушала, приоткрыв рот в своей странной улыбке и невесть что думая. Могут ли подобные дебаты внушить верность к спутникам?

Впрочем, какую верность? Очевидно, что Мома Паршин была верно разве только своей далёкой «кошке», которую сама же обрекла на смерть.

— Я почувствовала, когда открылись варп-порталы, — заметила она в сторону Жака. — Значит, твоя гидра как минимум частично принадлежит варпу, разве не так?

Мома Паршин не молила сохранить себе жизнь. Она просто напомнила Жаку, что может приносить пользу дальше.

— Кроме того, — добавила она, — я предполагаю, что тебе нужно знать в точности, где в этой огромной массе находится Карнелиан?

Если бы только Жак мог чувствовать физическое присутствие обычного человека на расстоянии, как это делали некоторые псайкеры. Светлячок психического духа, сияющий на ночном покрывале мироздания — да, такой он мог найти по большому счёту. Но, пытаясь приложить это умение, он натолкнулся на туман демонической защиты, которая скрывала любого внутри скитальца.

— Ты уверена, что по-прежнему можешь чётко его зафиксировать, астропат? — требовательно спросил он.

Мома Паршин незряче уставилась на Жака и ответила:

— О, да. Я хорошо умею прослушивать пространства варпа, очень хорошо. Но я не ищу его. Я слушаю эхо своего маячка.

— Астропат идёт с нами, — объявил Жак. Вот бы посоветоваться с таро! Но это может предупредить Карнелиана. А Жаку крайне хотелось поймать этого человека врасплох.

Подала голос Ме’Линди:

— Внутри скитальца мы всё время будем носить силовую космоброню? Тогда это снимает проблему мышечной атрофии Паршин.

О нет, Ме’Линди ни за что не станет называть астропата мамой.

— Ха! Дать безумной силу тигрицы?

— Я полагаю, ты можешь подкрутить ей скафандр так, чтобы любой из нас мог её отключить в случае чего?

— Да без проблем, леди.

— Так я и думала! Я бы и сама легко справилась.

— Думаешь, чтобы придумать такое, нужен настоящий гений, а? О чёрт, прости. Беру свои слова обратно. Дайте мне десять минут вставить ограничитель в скафандр Виталия.

— В мой? — возмутился навигатор.

— А то в чей? Или она принесла в сумочке свой, уменьшив с помощью магии?

— Она никогда в жизни не надевала подобное снаряжение.

— Ты хочешь от неё избавиться, но не хочешь, чтобы она надевала твой скафандр...

— Да, не хочу! Она может осквернить его психически. Повредить защитные руны.

Гримм насмешливо хрюкнул:

— Наш инквизитор может после очистить его, окропить и освятить заново.

Скват явно не особо верил во все эти технотеологические процедуры, действенность которых была абсолютно очевидной для Жака и большинства здравомыслящих людей. И тем не менее коротышке явно каким-то образом удавалось выходить сухим из воды. Неосвящённый, он наверняка не выживет в варпе!

— Я благословлю всю броню заблаговременно, — поклялся Жак. — И трижды перед тем, как мы отправимся в короткий заплыв по морю душ! Я наложу на них печати и освящу. Ты, Мома Паршин, мироубийца, отведёшь нас к Карнелиану. Мы застанем его врасплох, набросим сеть и выбьем из него признания.

Жак подумал прихватить складной экскруциатор, который носил с собой всякий уважающий себя инквизитор, дабы выпытывать сведения у несговорчивых. Но не в его стиле было часто пользоваться таким инструментом. Пусть устройство это законно, но Жак питал к нему стойкое отвращение. Временами ему казалось, что всхлипы боли и мучительные стоны эхом разносятся на целую Галактику.

Вскоре Жак и Ме’Линди самостоятельно облачались в прочную силовую броню, Гримм — в свой вариант поменьше, а Гугол с презрением помогал Моме Паршин влезть в его скафандр, кривясь так, будто засовывал в мешок экскременты.

Набедренники на ноги... защёлкнуть на поясной обвязке. Раструбы поножей на голени; магнитные ботинки примкнуть к поножам...

— Benedico omnes armaturas, — нараспев читал Жак. — Benedico digitabula et brachiales, cataphractes atque pectorales.

Через минуту все принялись проверять работу датчиков, регуляторы температуры, очистители воздуха...

ДЕСЯТЬ

Словно четыре чёрных жука, украшенные защитными рунами, мерцающими красными значками и чехлами с оружием, Жак, Ме’Линди и маленький Гримм с Момой Паршин на прицепе влетели в пещеру разгромленного трюма. Они старались хранить радиомолчание.

Мусор, копившийся веками, бесцельно плавал вокруг: странные шишковатые черепа каких-то гуманоидов, напоминающие изъеденные кратерами спутники неправильной формы, древний, наполовину оплавленный плазмаган, разбитые ящики, клетка с выгнутыми прутьями, за которыми всё ещё томился мертвец в пятнистом трико. Судя по жёлтой волне шелковистых волос, это была женщина, чья давно открытая всем невзгодам кожа приобрела вид фиолетовой замши.

Лучи фонарей гуляли по внутреннему пространству трюма. Вокруг метались тени. Казалось, труп в клетке шевелится, будто ища способа выбраться. В отдалении вырастали угрюмые призраки-великаны. Но всё это были только иллюзии.

У Жака на скафандре крепились психосиловой жезл, силовой топор и псипушка. Психосиловой жезл, чем-то напоминающий литую чёрную флейту с вкраплениями загадочных схем, хранил запас психической энергии для подпитки ментальных атак псайкера. Все такие жезлы, попавшие в руки Империуму, из которых особого упоминания заслуживал схрон, найденный в ледяных пещерах Карша-13, смастерили неведомые пришельцы. Неприступный для всякого вмешательства, жезл не требовал, да и не давал возможности, никакого ремонта, и потому, пожалуй, был самым непритязательным с виду из всего арсенала Жака. Зато рукоятка силового топора, наоборот, была вся усеяна выдавленными вычурными значками, яблоком на ней служил бронзовый череп орка, а сложные печати чистоты украшали силовой модуль, к которому подходил кабель, напоминающий драгоценную змею из самоцветов. Псипушку также украшали добавочные рёбра и лепные фланцы, разрисованные эзотерическими символами, изгоняющими нечистую силу.

Жак обратил внимание Ме’Линди на показания биосканера в филигранной, усыпанной гагатами рамке. Клякса зелёного света указывала на психическое биение жизни в недрах скитальца. Однако след почти забивали эманации гидры, которая тоже была живой.

Очажок жизни никуда явно не двигался, хотя было видно, что прибор пытается отделить друг от друга несколько откликов, а не только показывает одного Карнелиана.

Жак вопросительно поднял руку и растопырил пальцы в перчатке раз... потом два.

Ме’Линди в ответ дала понять, что впереди находится, возможно, ещё десяток живых. Может, больше.

Жак увеличил чувствительность датчика, но экран заполнился помехами. Слишком сильная интерференция от гидры. К досаде инквизитора, чувствительный прибор не выдержал и сдох, словно ночной цветок, увядший под слишком ярким светом. Жак пробормотал заклинание, но душа машины сгинула и оживать не желала.

С того самого момента, когда они проникли в скиталец, Жак не переставал чувствовать защиту от демонов. С одной стороны, это успокаивало: демонское отродье не сможет увидеть их и проявиться здесь, но с другой стороны подобные предосторожности снова разожгли в нём любопытство.

Жак всей душой не любил космические скитальцы. Каждый знал, что зловещие пластальные остовы давали пристанище выводкам генокрадов, дрейфуя веками, а то и тысячелетиями, пока случайный всплеск варпа не исторгал покинутое судно в реальное пространство поблизости от какого-нибудь разнеженного мирка.

Или в них могли скрываться пиратствующие вырожденцы, превратившиеся в тварей Хаоса.

Верноподданные Империума всегда боялись скитальцев. Имперские торговцы, пересекающие варп, спасались бегством при одном только виде покинутого судна. Космодесантников честь обязывала высаживаться на скитальцы, чтобы вычистить любую угрозу, которую тот мог представлять, и забрать все ценные и загадочные фрагменты древних технологий прежних тысячелетий, которые могли таиться среди развалин, словно жемчуг в смертельно опасной ракушке.

Слишком часто подобные высадки заканчивались полной катастрофой.

Однако, где лучше всего прятать сердце некоей коварной паутины интриг, как не в таком мегасудне, затерянном на безбрежных просторах варпа, которого сторонится любой здравомыслящий путешественник?

Четыре незваных гостя плыли по трюму. Полдюжины разных коридоров манили чёрными устьями, расходясь в разных направлениях. Из двух высовывались щупальца гидры: тучные, словно намыленные канаты, лениво колыхающиеся.

Мома Паршин указала на третий — пустой — проход. Направление перекликалось с предыдущими пеленгами на зелёную кляксу жизненного сигнала.

Если бы не психические маячок, они бы точно заблудились в лабиринте недр того, что было не одним кораблём, а множеством, причём некоторые сами по себе были невероятно огромными.

Они пересекали закопчённые залы, настолько забитые давно мёртвой аппаратурой, что сами превратились в лабиринт. Они опускались в бездонные шахты лифтов, взбирались по идущим под безумными углами коридорам, где фризы изображали забытые битвы между невероятными кораблями в форме бабочек с крыльями из радужной энергии. Попадались стены, изрезанные так, словно их драли когтями. Попадались стены, на которых светились руны.

Фонари высвечивали граффити давно умерших людей: молитвы, проклятия, непристойности, угрозы — и то, что могло быть посланиями на чужацкой письменности, а могло быть и каллиграфией безумства. В одном месте залежи обглоданных костей, вяленых конечностей и усохших голов говорили о людоедстве.

Наконец, работающий шлюз впустил их в ту часть скитальца, где сохранились пригодный для дыхания воздух и тепло.

«Сохранились? Э, нет, — подумал Жак. — Где воздух и тепло были восстановлены».

Он поднял маску и осторожно вдохнул. Кислорода хватает, небольшая добавка озона — и след сладкого, приторного запаха пачули, возможно, прыснутого, чтобы забить дух горящих углей, как при обжиге чего-то.

Остальные последовали его примеру, Гримм помог Моме Паршин поднять маску.

— Он совсем близко, — глухо заметила астропат.

Сквозь пластхрустальный иллюминатор они взирали на необъятный задымлённый ангар, который тут и там освещали редкие светополосы. В ангаре стоял пришвартованный магнитными фалами корабль Карнелиана. Вместе с шестёркой других звёздных крейсеров. Один в форме земной акулы, второй в виде раздери-рыбы, третий похож на жало скорпиона. Жак тщетно пытался разглядеть в окуляры опознавательные знаки, метки или названия. Все положенные руны безопасности, конечно, на месте. Во всё остальном, насколько видно, суда были анонимными, их принадлежность тщательно скрыта. Сервиторы — полулюди-полумашины — мотались туда-сюда, бродили, как пауки, по обшивке кораблей на присосках. Дымка в ангаре осталась от выхлопных газов после швартовки.

Корабль-акула напомнил Жаку...

С треском ожил громкоговоритель.

«Добро пожаловать, Жак Драко! — голос принадлежал Карнелиану: наполовину весёлый, наполовину безумный. — Поздравляю! Ты оправдал все наши надежды».

— Чьи «ваши»? — крикнул Жак в ответ и живо захлопнул маску на случай газовой атаки. Ме’Линди и Гримм последовали его примеру, а Ме’Линди вдобавок опустила маску слепицы.

Жак вытянул силовой топор. Убийца и недолюд предпочли вооружиться лазпистолетами. В условиях невесомости любой неразорвавшийся болт или другой метательный снаряд будет долго и непредсказуемо рикошетить в замкнутом пространстве скитальца.

«Все объяснения будут сделаны! — объявил голос, теперь через аудиоприёмники скафандров. — Сперва вы должны оставить броню и оружие. Особенно твоя убийца должна избавиться от всех своих попрятанных игрушек. Кроме себя самой, разумеется! Она — самая забавная игрушка!» — голос хихикнул. — «Пошевеливайтесь. За вами следят».

Жак включил магнетику ботинок, чтобы была опора, если будет драка. Гримму и Ме’Линди не требовалось лишних слов, чтобы сделать то же самое.

«А, вы приросли к месту!» — издевательски произнёс голос.

Мома Паршин по-прежнему вслепую парила возле пластхрустального окна. Жак махнул всем двигаться вперёд и оторвал от пола ботинок.

В ту же секунду воздуховоды-горгульи впереди исторгли сперва пальцы, а потом целые руки серого студня, крест-накрест переплетая коридор. За спиной у маленького отряда такие же щупальца блокировали путь к отступлению.

Жак активировал силовой топор и двинулся вперёд. Ме’Линди с Гриммом прикрывали с боков, шинкуя из лазеров преградившие дорогу щупальца.

Отсечённые куски корчились и таяли. Круглые капли поднимались в воздух. Но в коридор лезли всё новые щупальца — теперь уже из каждой горгульи. Вещество, из которого состояла гидра, самостоятельно восстанавливалось, срасталось, слеплялось заново и твердело, не успевал Жак рубить, а его спутники — стрелять.

Сила помощнее магнитной сковала Жаку ноги. Пол был по щиколотку, а скоро — и по колено, залит клейкой расплавленной и разрубленной гидрой, которая норовила застыть, точно клей. Жак вырвал один ботинок, но его тут же сковало снова.

Довольно скоро весь коридор до краёв наполнило вещество гидры. Давление на броню росло, и хотя она могла выдержать гораздо больше, Жак едва мог двинуться — даже дав полную мощность. Он прикладывал такие усилия, что замигали красные значки.

Чтобы не тратить понапрасну ресурсы костюма, Жак расслабился. Силовой топор, зажатый в латной перчатке, продолжал резать небольшую зону впереди, но, хоть убей, Жак не смог бы протиснуться в то пространство, которое разжижало поле топора, как не мог пошевелить им ни вправо, ни влево, так крепко гидра стиснула руку.

Всё, что он мог видеть, это густой серый студень, залепивший маску. Он ощутил такую мучительную беспомощность. Его перехитрили. Парализовали. Пусть ещё ничто не коснулось его самого, но он был словно кусок мяса, застывший в самом крутом холодце.

Как и весь отряд.

— Прекратите огонь, если можете, — велел Жак по радио своим невидимым спутникам. — Мы только сами себе навредим.

Когда он попытался ослабить нажатие на управление топора, студень явно не возражал. Он размяк, но, как только выключился топор, снова затвердел.

Теперь Жак почувствовал, как пальцы перчатки развела какая-то сила — и забрала топор. Вскоре после этого внизу живота похолодело: кто-то отсоединял защёлки костюма.

Эти холодные прикосновения были прикосновениями стали! Жак догадался, что какой-то сервитор снимает с него броню и всё видимое оружие. Роботизированное существо действовало внутри вещества гидры и при её явном содействии.

Вспомнив о том, как в таких же обстоятельствах надругались над Ме’Линди, Жак побоялся за рассудок ассасина, как только с неё снимут психический капюшон. Но затаил надежду, что у неё останется при себе какое-то оружие, спрятанное, к примеру, в пустом зубе.

Когда с Жака сняли шлем, вещество гидры не прилило к лицу, чтобы не задушить его.

— Ты меня слышишь? — крикнул Жак.

Всего в каких-то сантиметрах от его глаз и рта, гидра затуманилась и впитала его голос так, будто он кричал под водой.

Однако вскоре клейкая сущность убралась подальше от головы, позволив увидеть, как она проталкивается порциями обратно в вентиляцию. Двигаться Жак по-прежнему не мог. Дюжие, грозные сервиторы держали всех четверых, не давая шелохнуться.

Эти машины были жуткой пародией на человека, их металлические кожухи и кромки были сварены так, что роботы казались скульптурами, созданными из слепленных вместе костей с вкраплениями плоских гримасничающих черепов. Каждый сервитор щеголял парой зловещих стальных щупалец и клешнёй, похожей на крабью. Сенсоры на лицах были расположены так, чтобы напоминать оскаленные демонические маски с клыками.

Наконец, оставляя бесформенные лужицы, прилипшие к полу и стенам, гидра ушла.

«Скольких хлопот мы могли бы все избежать, — заметил голос Карнелиана. — А сейчас, дорогие гости, пора веселиться!»

Пугающие сервиторы заскользили на магнитных ногах по коридору, неся пленников так, словно те ничего не весили. Скафандры и оружие остались валяться там, где их сняли. Хоть не раздели догола. Лишь Гримм взял на себя труд повырываться и побрыкаться.

Под куполом аудитории, куда их принесли, вокруг подковы инфостолов сидело два-три десятка закутанных фигур. Облачены они были в чёрный или алый бархат поверх нательной брони, и все сидящие за столами носили идентичные удлинённые маски.

Тридцать пародий на Императора взирали на пленников сквозь цветные линзы, ибо маски повторяли усохшие черты Повелителя Человечества вместе с частью трубок и проводов, которые поддерживали жизнь в неумирающем мертвеце.

Только веселящийся Карнелиан явил своё настоящее, шкодливое лицо. Он носил костюм арлекина с чёрными точками на белом фоне слева и белыми на чёрном — справа. Белела высокая оборка воротника. Чёрный короткий плащ взметнулся, когда Карнелиан оборотился к пленникам. Золотые магнитные туфли с острыми носками блеснули жемчугом. На голове сидел позолоченный трёхрогий колпак. Каким опасным и коварным франтом был этот человек.

— Именем Императора, — объявил Жак. — вы, все, кто насмехается над Ним...

— Молчи! — пророкотал голос. — Мы суть Император. Мы исполняем Его волю.

— Прячась здесь, в варпе? Манипулируя существом, принадлежащим варпу?

Один из притворных Императоров неожиданно поднял маску. Эта трёххвостая рыжая борода! Эти кустистые брови! Жака словно ударило:

— Харк Обиспал!

Ну конечно: корабль-акула...

Беспощадный инквизитор взревел от хохота, среди белых зубов сверкнули стальные.

— Привлечение внимания тоже может быть маской, Жак Драко! Наглый вид может отвлекать от истинной цели. Хотя нельзя отрицать: Сталинваст нужно было очистить от паразитов! Ах, эти удобные генокрады...

Взгляд Обиспала переместился к Ме’Линди, и Харк нахмурился, словно последний кусочек головоломки, что занимала его, встал на место, но картинка инквизитору не понравилась.

Знали ли сообщники Обиспала, что сорвиголова-инквизитор присутствовал сейчас здесь, в аудитории, только благодаря ассасину Жака, которая утащила его в безопасное место? Жак улыбнулся невозмутимой Ме’Линди, вознеся хвалу за её своевременное вмешательство на той галерее в Василарёве.

— Слушай меня, простой инквизитор, — сказал он. — Повинуйся мне. Ибо я из Маллеус.

Обиспал ухмыльнулся:

— Это мне прекрасно известно. Кто ещё стал бы совать нос в мои дела?

Жак развил успех, пусть и слабый:

— Хорошо, что это был я, иначе ты бы сейчас валялся разорванный на куски генокрадами, так ведь?

Несколько фигур под масками шевельнулись. Одна спросила:

— Это правда?

Даже Карнелиан выказал изумление.

— Вполне, — уступил Обиспал. — Хотя на том этапе моя смерть уже нисколько не повлияла бы на результат. В какой-то момент я потерял бдительность. За Императора всегда рискуешь жизнью, да славится имя Его.

Тон его был снисходительным, и Жаку пришлось отдать должное гибкости Обиспала большей, чем он ожидал.

— И всё же, — прошипела другая маска, — было бы обидно потерять столь отважного партнёра в предприятии нашем и Его Величества. Поиск подходящих кандидатов — дело деликатное. Что приводит нас к тебе, Жак Драко...

Подальше вокруг подковы голос, который поразил Жака своей знакомостью, спросил:

— Драко, в чём более всего нуждается Галактика?

Жак ответил, не раздумывая:

— В контроле.

— Тогда позволь поведать тебе о надеждах Императора нашего на, пожалуй, самую полную форму контроля... — Хозяин голоса стянул свою маску.

Жак снова опешил. Ибо человеком, воззрившимся на него одним живым глазом и линзой в глазнице второго, среброволосым человеком со шрамом, рассекающим подбородок надвое, к которому были пришиты рубины так, что давно зажившая рана, казалось, по-прежнему сверкала каплями крови, был никто иной, как Баал Фиренце.

— Проктор! — Жак попытался собрать хоть толику уважения. — Вы послали меня на Сталинваст...

— И ты оказался гораздо сообразительнее, чем я даже ожидал, — Фиренце кивнул на спутников Жака: — Дай нам поговорить без лишних свидетелей, Зефро.

Карнелиан извлёк на свет нуль-колпаки и натянул их на голову Гримму и Моме Паршин. Молниеносно, словно язык ящерицы, он клюнул Ме’Линди в краешек лба, прежде чем погрузить её тоже в безмолвие и слепоту.

— Как ты знаешь, Драко, — продолжил проктор, — есть внешний орден Инквизиции и есть внутренний. А ещё есть Ордо Маллеус — со своими тайными магистрами. В рядах этих тайных магистров существует секретный, самый внутренний совет, основанный в последние столетия самим Императором и отвечающий ни перед кем, кроме Него, — и это его заседание. Эта секретнейшая группа — имперский орден Гидры. Его главный инструмент, конечно же, сама гидра. Его долгосрочная цель — ничто иное, как полный контроль над разумом всех людей в Галактике.

И проктор Фиренце приступил к изложению плана, который собрал здесь, на скитальце, клику тайных магистров.

Было это час назад? Жак никак не мог прийти в себя от грандиозности и гнусности предприятия.

Около двух десятков заговорщиков к тому моменту уже сняли маски, как бы являя добрые намерения. В лицо Жак никого из них не знал, разве что лица эти были изменены хирургическим путём. Впрочем, Жак не мог даже сказать, люди ли это, хотя явных отметин Хаоса на них не замечалось. Этих лиц он не забудет.

Восемь оставшихся фигур сохраняли инкогнито. Облачённые в алое, это были верховные магистры Гидры. Жак отметил психическую мощь высочайшего уровня, но при этом не пятнышка демонического загрязнения. Вне всяких сомнений, здесь заправляли только люди.

Обиспал был членом этого совершенно особого ордоса. Как теперь и Жак, уже принёсший присягу. Он проговорил свои клятвы отрешённо, как во сне. Одна из клятв обязывала больше никогда не возвращаться на Терру, больше никогда не входить ни в штаб-квартиру Инквизиции, ни даже в более укромный бастион Ордо Маллеус.

В обмен Жак получил от Карнелиана новое электротату на правую щёку. Рисунок изображал извивающегося осьминога, обхватившего человеческую голову. Те из присутствующих, кто сбросил маску, активировали точно такие же татуировки, затем усилием воли заставили рисунок снова исчезнуть.

То есть, оказалось, что неуловимый Зефро Карнелиан — доверенный агент Ордо Гидра. Вовсе не враг, а союзник в величайшем, самом благочестивом, хотя, возможно, и самом гнусном из планов.

Теперь в распоряжении Жака находились порции гидры, упакованные в адамантиевый стазис-чемодан с кодовыми замками. Когда в будущем он станет вынимать свёрнутые отростки, чтобы засеять подбрюшье миров, на которых побывает, то — как его заверили — гидра восстановит себя, не взирая на стазис, поскольку Хаос, который служит основой мироздания, незримо соединяет гидру в одно целое, не важно, насколько далеко разбросаны её части.

— Больше вопросов не имею, — наконец заявил Жак совету.

— Тогда освободите его полезных единиц, — распорядился Фиренце.

Ме’Линди, Гримм, Мома Паршин — единицы, просто чёрточки, крошечные циферки на безбрежном просторе Империума и на огромной незримой схеме заговорщиков. А сам Жак — тоже просто единица или на самом деле поднят до творцов судьбы?

Даже с учётом омоложения казалось крайне сомнительным, что хоть один из присутствующих доживёт до того, чтобы увидеть — «насладиться» тут казалось абсолютно неподходящим словом — плоды замысла с гидрой. Если только те восемь верховных магистров в масках так уверены в своих приспешниках, что попробуют слетать в соседнюю галактику и обратно — на каком-нибудь невероятном мегакорабле — чтобы ускорить время! Или решат поместить себя в стазис на долгие века? Если только осмелятся устраниться от неторопливого претворения плана, но разве их острый ум больше не понадобится?

Стало быть, проект и в самом деле альтруистичный и бескорыстный, без личной заинтересованности тех, кто на данный момент вовлечён в него. Это и в самом деле долгосрочный проект по спасению человечества — спасению посредством абсолютного порабощения.

Карнелиан снял колпаки со спутников Жака, вернув им свет и звук.

Удерживаемые в невесомости сервиторами без доступа ко всякой информации, все трое подверглись сенсорной депривации на целый час. Гримм пустил слюни, как маленький. На лице Ме’Линди блуждала кроткая блаженная улыбка, которая тут же исчезла, едва ассасин взяла себя в руки. Мома Паршин вскрикнула, ощутив, как окружающее вновь нахлынуло на неё, как уколы иголок, когда в онемевшую конечность возвращается чувствительность. Впервые в жизни, наверное, астропат оказалась слепой не только визуально, но и психически — изолированной полностью.

— Это великолепно, что ты долетел сюда, Жак, — восторгался Зефро Карнелиан, сворачивая нуль-колпаки. — Не хочу подвергнуть себя позору, как ты опозорил нашего друга Харка до того, как мы все стали коллегами...

Обиспал захохотал, правда в смехе слышались кислые нотки.

— ...но всё же: не мог бы ты уточнить, как ты сумел отличиться и найти нас? Чисто для протокола?

Как будто человек-арлекин не догадался?

— Чисто для протокола, — откликнулся Жак, — я следил через астропата. У тебя в голове маячок.

— А, а, ну конечно. А когда ты его вставил?

— Не переживай, он рассосётся через пару дней.

— Когда точно ты его вставил?

Разве он не знал? Разве не сам Карнелиан практически привёл сюда Жака?

— Ладно. Когда ты транслировал свою издевательскую голограмму в палатах Воронова-Во через мух-шпионов, которых ты у меня украл.

— Ах! Сам волк, а попался на зубок! Сам шпион, а попался на глазок! Это, должно быть, случилось как раз после того, как ты решил всё-таки не объявлять экстерминатус... Пожалуй, именно твоё решение с экстерминатусом утвердило во мне уважение к твоим способностям мыслить в крупных масштабах, Жак. Будь я проклят, если мы не думали, что ты просто вызовешь Космодесант и распространишь нашу гидру ещё немножко! Однако нет, ты мыслил по-крупному. И это превосходно. Нам нужны крупные мыслители в Ордо Гидра, Жак. Так что, раз никто не пострадал, то никто не в обиде!

— Разве что кроме всех жителей Сталинваста, — ядовито заметил Жак.

Карнелиан остолбенел.

— Ты ведь не отправил послание об экстерминатусе, Жак. Как только гидра стала уходить, ты передумал.

Жак кивнул в сторону астропата:

— Она всё равно его отправила. По собственной воле.

Пару кратких мгновений лицо Карнелиана напоминало лицо полиморфинового оборотня на ускоренной перемотке, проходящее через абсурдно быстрые трансформации. Всего пару кратких мгновений, а затем он рассмеялся.

Карнелиан смеясь повернулся к Моме Паршин. Продолжая смеяться, он вынул из-за пояса лазпистолет и выстрелил ей в глаз, мгновенно сварив слепому астропату мозг.

ОДИННАДЦАТЬ

Nihil obstat — ничто не остановит (лат.)

Imperator, age. Imperator, eia. Servae tuae defensor — Император, эй. Император, давай. Защити рабыню твою (лат.)

— О нет, как можно терпеть астропата, который сует маячки людям в головы? В особенности учитывая какого калибра люди здесь собрались. Ни секунды, ни грамма, ни капли нельзя. Одним словом, вообще.

Так Корнелиан без проволочек объяснил, зачем застрелил старуху.

Получив обратно космоброню и оружие, Жак с Ме'Линди и Гриммом под конвоем тех же свирепых сервиторов снова прошли сквозь жуткий и зловещий лабиринт космического скитальца. Гримм буксировал невесомый скафандр навигатора, ныне осиротевший, а Жак направлял адамантиевый короб. Автоматы оставили их у трюма, где плавали в невесомости чужацкие черепа.

Реактивные струи доставили троицу к "Торментум малорум", где те натолкнулись на недоверие засевшего внутри навигатора.

— Давай, открывай! — велел Гримм. — Ты запер шлюз.

— Ага, — донёсся по радио голос Гугола, — а вы скажете, что внутри скафандров те же самые три человека...

— Это что, — поинтересовался Жак, — приступ варп-психоза? Это же мы развязали тебя тогда в изумрудном люксе, забыл?

— Ага, только если вы мои враги, то вам это известно. Потому что сами меня и связали.

— Виталий, если не откроешь, — сообщила Ме'Линди, — то прелестница-смерть украдёт твой вдох, её плоть устрашит, твоё сердце заболит и всё остальное, что там дальше было.

Могут ли радиоволны вспыхнуть от стыда?

— Ах да, верно, — раздался голос Гугола, и замок шлюза провернулся.

Теперь, когда они благополучно вернулись на корабль, за вычетом астропата, но с прибавлением в виде опечатанного стазис-контейнера, объяснение человека-арлекина, убившего Мому Паршин, уже не устраивало Жака.

— У тебя не сложилось впечатления, — спросил он у Ме'Линди, — что Карнелиан какую-то долю секунды вычислял: если мы прыгнем обратно в нормальное пространство, есть ли ещё надежда спасти Сталинваст?

— Ха, ну теперь-то его уже не спасти, — встрял Гримм. — Он застрелил наше средство сообщения. В этом была его задумка?

— По моим впечатлениям, — медленно проговорила Ме'Линди, — он, видимо, пришёл к выводу, что никакой надежды для Сталинваста уже нет. Что мы в любом случае опоздаем.

По голосу чувствовалось, что она по-прежнему испытывает омерзение при упоминании человека-арлекина, однако считает себя обязанной выражаться точно.

Жак согласился:

— По-моему, от такой вести он на миг потерял контроль над собой от ярости и скорби. Убийство целого мира, мне кажется, не оставило его равнодушным.

— Вполне понятно, — отозвался скват, — если он рассчитывал устроить на Сталинвасте песочницу для своей треклятой гидры.

— Нет, тут было что-то поглубже. Он свершил... справедливое возмездие, по-настоящему справедливое, над Момой Паршин. На краткий миг он стал миллиардом людей, искавших хоть какой-то расплаты за свою напрасную гибель.

Так выходило, что Ордо Гидра в самом деле организация, искренне заботящаяся о людях. Безжалостная и тоталитарная — да, из необходимости, однако в дальней перспективе — несущая пользу всему роду человеческому. Правда, для этого ей придётся забить в кандалы разум людей и держать крепко, как никогда прежде.

Увы, для подобной трактовки Баал Фиренце слишком легкомысленно отнёсся к открытию, что Сталинваст в самом деле спущен в унитаз истории. Вместе со Сталинвастом погибли все оставшиеся улики вскармливания гидры, а Жаку придётся придумать неслабую ложь, чтобы оправдать свой приказ, буде появится официальный запрос. Который может не появиться... лет двадцать, а то и больше (В галактике миллион миров!). Жак будет благоразумно держаться подальше от Земли до конца своих дней и преданно служить Ордо Гидра. Сделай он так — как поклялся — и его проктор, конечно же, шлёпнет свою печать на уничтожении Сталинваста...

— Что творилось, пока мы сидели под колпаком, господин? — поинтересовался скват. — И что в ящике?

— Что в ящике — совершенно секретно, — отрезал Жак.

— Да я просто подумал, что там что вкусное. Маринованные языки гроксов, к примеру. Прощальный подарок, так сказать.

— А, может, там новая дыба, побольше да пострашней, а, коротышка? — огрызнулся Жак.

— Увы, инквизитор. Я уже подходящего для себя размера.

— Вот и не лезь.

— Куда мы его повезём? — спросил Гугол.

— Виталий, не забивай голову. Ящик я уберу под замок. Забудьте о нём. А куда дальше? Очевидно, к какому-то миру, требующему пристального внимания.

Заперев контейнер в чуланчике рядом, Жак лежал в полумраке своей спальной ячейки и вспоминал всё, что узнал у тайного совета.

Заговорщики создали гидру в результате долгих исследований в тайных теологических лабораториях, расположенных на ледяной окраине какой-то бесплодной солнечной системы, не занятой ни Империумом, ни ксеносами.

Направляемые строгой мудростью и предвидением Императора, они проводили опыты с материей Хаоса над рабами, навсегда обездвиженными в питательных баках, и заключёнными.

Плодом их опытов стала полиморфная сущность, против которой обычное оружие бесполезно.

Но материальное проявление гидры — это лишь верхушка айсберга. Созрев, каждая гидра — часть одной и той же гидры — психически выпускает споры, которые заражают разумы людей по всей планете, в то время как все материальные следы гидры улетучиваются. Психические споры могут дремать внутри человеческого разума в течение несчётных поколений, передаваясь от родителей к детям.

— Наша цель, — объяснял Баал Фиренце, — рассеять гидру по бесчисленным человеческим мирам. На подавляющем большинстве. На всех. По нашим ожиданиям, пока созревает, каждая гидра сумеет избежать обнаружения либо будет замечена лишь отребьем, которое никто из властей слушать не будет. Напрасные ожидания, понятно! Однако пусть её заметят, пусть! Nihil obstat, как говорится. Программы искоренения, предпринятые губернаторами планет и обычными инквизиторами, с виду принесут успех, однако на деле только увеличат размах и последующее влияние гидры. Даже люди Маллеуса, не причастные к нашей тайне, своим рвением будут только разносить гидру, а впоследствии не сумеют ни обосновать, ни осознать случившееся.

— Всяким рвением, кроме экстерминатуса, — напомнил Жак.

— Согласен. Если на планете не останется ничего живого, да — нечего будет и контролировать. Но я гарантирую, что подобных случаев экстерминатуса будет немного. Доли процента.

Ключевое слово — «контроль». Гидра будет повиноваться мыслям своих создателей. В конечном итоге споры пропитают всё человечество, на которое гидру и нацеливали изначально. Однажды повелители Ордо Гидра активируют эти психические споры. Споры проклюнутся: крошечные гидры в головах у триллионов людей — и все незримо связаны через посредство варпа.

После чего эти повелители — самопровозглашённые служители Императора — почти в один миг получат контроль над всем людским родом в Галактике.

Жак уже был свидетелем, а Ме’Линди — жертвой того, как с помощью гидры можно насильно влиять на центры удовольствия в мозгу. Равно как и на центры боли.

— В избранных случаях, — откровенничал Фиренце, — всё человеческое население Галактики будет принуждено действовать, как единый могущественный разум. Чья совокупная психическая мощь будет достаточно велика, чтобы уничтожить все чуждые формы жизни и очистить варп от сущностей зла. Если Астрономикан нашего Императора — это маяк, сияющий сквозь варп, то этот новый единый разум будет огнемётом.

Небольшая клика станет управлять разумом всех людей отныне и навсегда. Иметь возможность крутить ими, направлять, наполнять экстазом или подвергать мучениям. Но главное — нацеливать их коллективно туда, куда изберёт клика.

— Это, — сказал в заключение проктор, — станет наследием и величайшим достижением Императора. Тебе несомненно известно, что Он слабеет — точно так же, как и Империум слабеет, медленно и по частицам, но тем не менее — слабеет. Его Величество оставит после себя существо космических масштабов, которым сможет оперировать группа абсолютно преданных делу руководителей.

— И тогда: прощайте, демоны, когда мы одновременно выпустим психический потенциал всех людей. Прощайте, силы варпа.

— Прощайте, злобные генокрады и лукавые эльдар. Прощайте, злобные грабители орки. Прощайте, полчища тиранидов, подобные саранче, и все прочие ксеносы вместе со своей издевательской, нечеловечьей ересью.

— Но, более всего, прощайте, всяческие излишества Хаоса, кои наконец отчистит и укротит мультиразум людской!

Действительно, грандиозное и жуткое видение! А Жак будет распространять гидру дальше и больше. На размышляющего в спальной ячейке инквизитора напали сомнения.

Если попытаться вернуться на Терру, нарушив клятвы, то, Жак сильно подозревал, ему никогда не дадут добраться до родного мира. За ним наверняка будут наблюдать несколько лет, чтобы убедиться в его преданности.

Но, всё-таки, где гарантии, что это действительно Император — зачинатель проекта с гидрой? Проекта настолько секретного, что большинство тайных магистров Ордо Маллеус о нём не ведают ни сном, ни духом! Как мог Бог-Император одобрить подобный план, если раса людей должна достичь той судьбы, о которой Он мечтал? Той судьбы окончательной свободы и свершения? Или гидра в какой-то момент самопроизвольно отомрёт? Или Император... отчаялся в своей мечте?

В таком случае, основы всего прогнили наскозь.

Император, как все предполагали — бессмертный, лишь цепляется за жизнь, благодаря своим несокрушимым и мученическим силе воли и мужеству. Внешне могущественные силы Его Империума растянуты, словно тонкие пряди огромной галактической паутины, ячейки которой по сути не заняты никем. Пряди паутины на удивление крепки, но они могут лопнуть. Когда лопнет слишком много, вся паутина схлопнется в липкую бесформенную массу.

Мог ли объектом атаки управляемого массового мозга человечества оказаться сам Император? Больной паук в центре своей паутины? Чтобы таким образом оставить потомков заговорщиков во главе Империума?

Как узнать наверняка?

Те отвратительные сервиторы, что удерживали троицу — и астропата — сильно напоминали Жаку виденные им изображения легионеров-предателей, грязных отступников — порождение несостоявшихся убийц Императора много веков назад, которые ныне таились в одной страшной, искажённой области Галактики...

Створка отъехала в сторону.

Ме’Линди молча проскользнула в ячейку и закрыла за собой дверь. Очерченный тусклым светом, её силуэт показался настолько угрожающим, что рука Жака невольно сомкнулась на игольнике под подушкой.

— Прошу прощения, инквизитор, — пробормотала убийца. Ближе она не подходила. Вне всяких сомнений, об оружии под подушкой она знала.

— Ты чья-то другая личность? — спросил Жак. — Карнелиан заставил тебя сменить сторону? Сделал тебя своей?

— Нет... Только твоей. И моей собственной. И Императора.

— Зачем же ты пришла?

— Тебе нужно утешение, Жак. Тебе нужно сбросить груз с плеч. Мне нужен экзорцизм другого рода, чтобы освободиться от того, что он сделал со мной. Сидя под колпаком, я грезила о том, как этого добиться. Убить его теперь нельзя, так? Я должна относиться к нему, как к... союзнику?

— Верно. И ты желаешь знать почему. В точности знать.

— Нет, мне не нужно знать почему. Я твой инструмент. Ты — командир смерти, я — её орудие.

Она подобралась ближе и протянула руку, на пальцах которой не было оружия... хотя убить она могла и одними пальцами. Ме’Линди коснулась его и задержала руку.

— Утешение, Жак. Для тебя, для меня. Тебя мучат невыносимые противоречия.

У Жака забилось сердце.

— Тогда нужно избавиться от противоречий. Истинный путь — только путь Императора. Мы должны помолиться.

— Помолиться, чтобы узреть, который истинный путь — истинно истинный? Если позволишь, у меня есть идея получше. Разве я не ношу маску твоей любовницы... вольный торговец? Остальные ничего не узнают. А если и догадаются, что ж, Гримм только крякнет «Ха!», а Виталий сложит поэму одиночеству. А в душе будет рад, что его страсть наконец можно официально назвать безнадежной и больше не надо кидаться без оглядки в бой за меня, где можно нечаянно и умереть.

— Ты стоишь на пике решений, Жак. Но не владеешь... перспективой, чтобы увидеть, в какую сторону спрыгнуть. Я предлагаю другую перспективу, нежели молитва.

Она указала на скиталец, повисший снаружи от «Торментум Малорум».

— Твои новые хозяева не ждут, что ты примешь эту перспективу. Они ждут, что ты заткнёшь пробкой свои внутренние сомнения, в чём бы они ни были. И задушишь их в себе. Они ждут, что тебя поведёт праведность. Но побудь немного со мной неправедным. И обрети свой свет.

Замедленно Ме’Линди принялась снимать свою облегающую чёрную тунику и тем стала более видимой. Вскоре она двигалась по его татуировкам, а он — по её шрамам.

Лёжа рядом с ней, вознесённый на небеса, но ещё живой, Жак думал о том, как прежде отказывал себе в подобном экстазе.

О, нет! Скорее долгие годы он отказывал себе в банальности, как бы не веря в возможность подобного физического выхода за пределы обыденности. Тело убийцы воистину было прекрасно натренировано. Наверное, она умела насытить наслаждением так же легко, как утопить в мучительной боли. И его экстаз вскоре стал её экстазом, электрохимическим горючим, которое вспыхнуло внутри, выжигая всю грязь того прежнего фальшивого исступления, насильно разожжённого человеком-арлекином.

— Ме’Линди...

— Это случится только в этот раз, — пробормотала она.

— Да, я понимаю. — Он знал это. — Забравшись на самую высокую вершину, кто станет стремиться к подножию?

— Я знаю, что вижу со своей вершины, Жак. Я вижу снова себя: леди-смерть. Я очищена от скверны.

— Которой Карнелиан заразил тебя... Зачем он это сделал? Зачем он использовал наслаждение как оружие?

Со своей высокой вершины, в состоянии возвышенного изменённого сознания, что видел сам Жак?

— Возможно, Карнелиан передал тебе — и, соответственно, мне — два послания в одном. Во-первых, что, если может, то охотнее дарит радость, нежели боль. Вот почему он убил Мому Паршин: от полнейшего неприятия её горького мщения.

— А во-вторых?

— Во-вторых, что пользователи гидры могут полностью контролировать разум человека. Послание, которое ты получила в Кефалове, могло быть не хвастовством, а предупреждением. Ме’Линди, я должен доверить тебе то, что узнал у совета.

Когда Жак закончил рассказ о проекте гидры, она сказала:

— Зефро Карнелиан, должно быть, двойной агент. Он работает на Ордо Гидра, но также незаметно и против них. То, что он проделал со мной... Чтобы показать нам, насколько всеобщей задумана тирания, чтобы я — чтобы мы — прониклись к ней отвращением. Но зачем делать такое, если ты тайно не работаешь против? Если мы правы, ему тоже не понравилось уничтожение Сталинваста, пусть он даже помогал Обиспалу выкормить гидру, которая обошлась в миллионы жизней.

— Так кого же ещё он представляет?

— Жак, те тайные магистры — люди?

Жак кивнул.

— Однако, они могут подчиняться каким-то ещё тайным хозяевам, которые могут уж не столько быть людьми. Воистину, Вселенная — клубок лжи, обмана и ловушек.

— Карнелиан показал извращённое влечение и к тебе тоже, Жак. Он обратил на себя внимание нарочно, чтобы просто вовлечь тебя в этот новый ордос — или же надеялся, что ты сумеешь вскрыть нарыв заговора и ему не придётся раскрывать своё участие? А между тем притворяется, что верно помогает им всё это время, просто чтобы не терять с ними контакт?

— Я не знаю... Те сервиторы: они выглядели как некоторые доспехи, что носят легионеры-предатели, извращённые Хаосом. Таких автоматов почти можно отправлять эмиссарами — или курьерами — в сам Глаз Ужаса... А где на самом деле была рождена гидра? Где? В какой-то огромной потайной лаборатории на орбите самого дальнего шара из промёрзшего камня в какой-то не нанесённой на карты системе? Предполагалось, что я поверю в эту историю?

— Глаз Ужаса, Жак? — Поёжилась ли Ме’Линди рядом с ним? Вообще, ужаснула ли её перспектива того, что он раскрыл? Жак погладил её снова, пока ещё мог.

Глаз Ужаса... Эта огромная пылевая туманность скрывала в себе десятки адских солнечных систем, которые не видели звёзд, а лишь радужную рябь аврор в вечном танце.

Легионы тех, кто предал Императора во времена восстания Гора, сбежали в Глаз и впоследствии гнусно мутировали. Ибо Глаз был областью, где реальное пространство и варп пересекались, сплетаясь в кошмарных искажениях.

Где ещё можно измыслить и сотворить существо из смеси материи и имматериума, как не внутри Глаза?

Могла клика быть заговором против Императора и против всего человечества, который готовили обитатели Глаза, эти извращённые заклятые враги Империума?

Не тайным замыслом со стороны Императора, но кинжалом, нацеленным ему в сердце? И в сердца всех людей?

— Для нас отправиться в Глаз Ужаса — всё равно, что призвать почти верную смерть, — задумчиво сказал Жак. — В первую очередь, от рук заговорщиков. Даже более того, от рук извращённых тварей, что благоденствуют внутри Глаза.

Ме’Линди сжала его руку:

— Нет, Жак, не нужно думать об этом так. Не призвать смерть. Это путь глупцов и неудачников, которые бросаются навстречу гибели, потому что в душе отчаялись и хотят умереть. И тогда рок принимает их зов.

— Лучше думай, что я леди-смерть, а ты — повелитель смерти! Глаз Ужаса призывает смерть в собственный дом. Он призывает нас, как воззвал бы к божественной силе, что стоит превыше него.

— Да, чтобы богохульствовать против неё рьяно и жестоко и поглотить, если сумеет, — Жак вздохнул. — Мы можем просто сбежать.

Он озвучил желание, которое, как он боялся, могло только навлечь презрение Ме’Линди — так скоро после того, как она почтила и освятила его своим телом. Однако, это нужно было сказать. Побег — возможный путь, а он не должен обходить вниманием ни один из вариантов.

— Мы могли бы попробовать исчезнуть из поля зрения на каком-нибудь далёком мире. Мы могли бы переметнуться к какой-нибудь чужой цивилизации, которая способна понять гидру. Мы могли бы поискать убежища на эльдарском мире-корабле.

— Вполне, — согласилась она. — Эльдар будут рады узнать об оружии, которое однажды может быть направлено против них.

— Задолго до того, как гидру можно будет активировать, мы скончаем дни свои среди чужаков или на каком-нибудь диком пограничном мире. А что, Галактика так огромна, что в последнем случае я могу продолжать выдавать себя — и вести себя — как инквизитор, хотя на самом деле стану отступником...

При этих словах перед мысленным взором Жака этот путь закрылся, словно зрачок, сжавшийся в чёрную точку. Вот почему нужно было озвучить этот малодушный вариант: чтобы увидеть, как тот исчезает.

Другой, громадный и тошнотворный, глаз вызывающе пялился на него: сияющая туманность, где пространство и не-пространство переплетались.

— Нет, мы должны отправиться в Глаз и провести расследование, — пробормотал Жак.

И, если они уцелеют, что ж, тогда придётся лететь на Землю, чтобы просить наставления.

Это предприятие тоже будет чревато невероятным риском. Ибо доверять им некому. Кроме самих себя.

— Жак...

— М-м?

— Прежде чем пуститься в странствие меж людей, поражённых болезнями, будет мудро отыскать прививку от их болезней. Прежде чем пойти к чужеземцам, будет разумно спрятать своё обличье. В руках Карнелиана я была уязвима для гидры...

— Что ты предлагаешь?

Она рассказала — и Жака едва не стошнило.

Адамантиевый ящик разинул свою пасть, блестящие витки неподвижно лежали внутри.

Ме’Линди ввела себе полиморфин. Сейчас она повторяла напевные заклинания на языке, которого Жак никогда не слышал прежде.

Она разминалась и дышала спазматически, словно чтобы сбить естественные ритмы тела.

Жак бормотал молитвы:

— Imperator, age. Imperator, eia. Servae tuae defensor...

МеЛинди вынула из ящика небольшой отросток, который, покинув стазис-поле, зашевелился. После чего убийца впилась зубами в плоть, которая не была плотью.

Она торопливо рвала и глотала, не жуя, куски жуткой, отвратительной трапезы. Губы, которые ещё так недавно блуждали по телу Жака, теперь всасывали склизкую упругую массу гидры с такой же жадностью.

Как она могла есть это, не выворачиваясь наизнанку? Силой своих челюстей, клинками своих зубов!

— Это ерунда, — невнятно проговорила Ме’Линди, заметив выражение на лице Жака. — Меня с младенчества приучили к джунглевым слизнякам. Наши матери выдавливают их. Протеины и соки брызжут ребёнку в рот. Он сосёт, пока от слизняка не останется только шкурка...

Закончив отвратную трапезу, она села, скрестив ноги, и сосредоточенно нахмурилась. В этот раз она не изменяла своё тело силой воли. Методами, которых Жак не понимал, она изучала, изменяла и обезвреживала всасывающееся содержимое желудка, делая себя невосприимчивой к нему посредством полиморфина.

После долгого времени убийца рыгнула несколько раз, затем сказала:

— Возможно, теперь я стала более стойкой. Карнелиан больше не сыграет со мной свой фокус. Никогда.

Жак с удивлением уставился внутрь ящика. Там, где лежал съеденный отросток, словно из ниоткуда сгущался полупрозрачный туман, как будто гидра уже восполняла себя. Имматериуму законы стазиса не указ. Сущность оставалась инертной внутри ящика, однако по-прежнему могла восстанавливать забранное.

— Как ты полагаешь, Карнелиан с заговорщиками тоже могли употребить эту страшную пищу? Ты чувствуешь, что можешь теперь контролировать — заставлять слушаться — гидру сама? Как это делал Карнелиан?

Ме’Линди ушла в себя, затем покачала головой.

— Я не псайкер. Для меня иммунитета достаточно. Может, если бы...

— Если бы я тоже поел?

— Нет, не думаю, что тебе следует это делать. Тебя не учили пользоваться полиморфином. Ты никогда не изменял свою плоть. Это тяжёлая наука. Мы понятия не имеем, какими ритуалами мог пользоваться Карнелиан, если он и в самом деле переварил кусок этот штуки.

Жак до глубины души был рад, что никогда не проходил подготовку в храме ассасинов Каллидус.

— Может быть, позже я узнаю как. А пока давай будить остальных. Не станем откладывать отлёт в долгий ящик. Мы летим в Глаз. И... спасибо тебе, Ме’Линди.

— С моим удовольствием, Жак. В прямом смысле.

ДВЕНАДЦАТЬ

Между Глазом и областью реального пространства, соответствующей месту, где дрейфовал в варпе скиталец, лежало пять тысяч световых лет. Пятнадцать дней варп-времени, как оказалось.

Тем временем в реальной вселенной прошло, наверное, года два.

От Сталинваста давно уже остался обгорелый труп: его джунгли целиком сгноил «пожиратель жизни», а потом кремировал горючий газ, лишь пластальные скелеты пустых городов торчали над безжизненными пустошами, словно мёртвые рифы среди пересохшего моря. От многих городов, скорее всего, остались переплетённые и оплавленные руины, когда на всей планете вспыхнул горючий газ. В ныне отравленной атмосфере не осталось ни атома кислорода — он тоже весь выгорел.

Жак скорбел о Сталинвасте и видел в снах его холокост.

Когда «Торментум Малорум» подлетел ближе к Глазу, волнение в варпе усилилось, кидая корабль из стороны в сторону. Гугол вёл судно в мрачной сосредоточенности, избегая вихрей, которые могли отнести корабль в сторону не на один световой год, и водоворотов, которые могли поймать их в бесконечную петлю Мёбиуса, где они померли бы с голода, и даже кости их обратились в прах.

Временами маяк Астрономикана пропадал из виду. Временами дрожащие узлы материи варпа смазывали сигнал Императора в не-пространстве так, что определить его настоящее положение становилось затруднительно.

У Гугола саднил третий глаз. Гримм нараспев повторял имена предков, находя в этом спасательный трос к более надёжному внешнему космосу вдалеке от Глаза. Ме’Линди испытывала наплывы тошноты, с которыми боролась посредством медитации. Жак ощущал первые укусы концентрированного Хаоса, Хаоса, перемешанного с реальностью, Хаоса со злобным умыслом. Истово молясь, он изгонял эти укусы.

Наконец, когда они вошли в пределы Глаза, Астрономикан полностью пропал из сознания Гугола. Но тот уже зацепился за тень дюжины звёздных систем, что прятались внутри огромного пылевого облака — за отпечатки массы и энергии этих солнц на изменчивом, бурлящем полотне варпа. Сплясав пальцами на пульте управления, навигатор наколдовал схематичную голограмму этих образов.

Жак сравнил отпечатки с голокартой из записей ордоса, хранящихся в мозгу корабля. Инквизиция периодически отправляла сквозь туманность защищённые экранами нуль-корабли, утыканные датчиками, и корабли-зонды с опытными псайкерами, которые тайно наблюдали за безумием тех, кто гнездился на проклятых мирах внутри Глаза. Но даже самые преданные и превосходно подготовленные псайкеры могли сломаться под напором демонических образов. Эти корабли подстерегали засады легионеров-предателей. Суда гибли и от природных опасностей. Тем не менее некоторые крохи информации удавалось добыть.

— Куда, Жак? — спросил навигатор. — К которой проклятой звезде?

Жак развернул мутантскую кожу на колоде таро. Он выложил карту Первосвященника. Жидкокристаллическая пластинка подёргивалась, точно ей мешали помехи. Ничего удивительного. Влияние Императора внутри Глаза было скорее негативным. Жак не удивился бы, если все сданные карты оказались перевёрнутыми. С карты Первосвященника на него хмурилось его собственное лицо, кривясь от напряжения.

Жак помолился, подышал и сдал колоду.

За ним... лежал Арлекин Раздора, перевёрнутый. И снова фигура, которой полагалось носить эльдарскую маску, демонстрировала лукавый и озорной лик Зефро Карнелиана. К тому же инертный: неподвижный, застывший.

Сопутствовал Жаку... Демон — зловещая, почти спрутоподобная сущность. Само собой. И он тоже был перевёрнут. Перевёрнутое положение могло означать поражение, если только близость зловредного Хаоса не обратила саму карту.

Препятствовал Жаку... искажённый отступник Раздора. Точно так же перевёрнутый. Что могло предвещать срыв планов подобных недругов Империума. А могло, учитывая обстоятельства, и не предвещать. Ясно истолковать не получилось.

Жак сдал последние две карты.

И карты эти оказались волшебными до такой степени, что Жак снова ощутил себя истинно ведомым.

Козырная карта Галактика сверкала звёздами. Морская звезда из миллиарда солнц неторопливо вращалась, обвивая себя лучами, сразу и молочно-белая, и бриллиантовая. На фоне этого великолепия Глаз Ужаса смотрелся просто крошечным изъяном. Карта Галактика лежала к Жаку хорошей стороной.

Последняя карта тоже оказалась позитивной. Козырная карта Звезда. Обнажённая женщина — Ме’Линди — преклонив колени, наполняла кувшинчик у источника посреди каменистой пустыни. Яркая голубая звезда висела в вышине. Вокруг этой первой звезды ещё семь других, разной степени светимости, расположились в форме трапеции.

Расположение звёзд совпадало с голограммой Гугола, где окружало это голубое солнце.

Это было истинное астропрорицание.

Вопреки волнениям Хаоса, дух Императора — заключённый в этих картах — по-прежнему не покидал Жака.

— Виталий, держи курс на голубую звезду.

Карты затрепетали.

По Галактике расползлись чёрные нити, словно она моментально сгнила. Источник, над которым склонилась Ме’Линди, выбросил блестящие щупальца. Из земли выскочили колючие ростки. С неба посыпался град из глазных яблок, которые лопались, задевая шипы. Арлекин ухмыльнулся и помахал лазпистолетом. Позади него запрыгали злобные фигуры, наполовину скорпионы, наполовину люди.

Собственная карта Жака начала закипать.

Он торопливо перевернул все карты, чтобы прервать транс, на случай — хотя это наверняка невозможно! — если из оружия человека-арлекина выскочит крошечный разряд энергии и поразит Жака физически.

Отводя глаза, он перетасовал колоду, смешав карты, сунул в чехол и завернул обратно.

— Карнелиан охотится за нами. Заговорщики знают, что я их не послушался.

Если карты Жака так быстро успели, похоже, обратиться против него, то можно ли считать божественное прорицание истиной? Или карты вдобавок благоразумно предупреждали его?

— Эти карты прослушиваются, — спросил Гримм, — так ведь, да?

— В этот раз я не слышал, чтобы голос Карнелиана меня дразнил, мой маленький друг. Карты могут просто присматривать за мной. Каждый раз, когда я задаю им вопрос — на который они отвечают! — они считают нужным предупредить меня о нём. У таро Императора своя собственная жизнь.

Какими же силами должен обладать человек-арлекин, чтобы суметь пробраться в чьи-то таро, даже не прикасаясь к ним?

— Понятно, что я не могу совсем без карт. Как ещё мы могли бы нацелиться на это голубое солнце? И уничтожить свои собственные таро не могу. Они привязаны ко мне.

— Именно, босс! Как насчёт сунуть их в стазисный ящик? Это могло бы замедлить Карнелиана.

— Это вряд ли!

— Почему тогда не вытащить карту Арлекина и прострелить в ней дырку? Пусть у нашего друга поболит голова!

Жак вздохнул. Гримм, может быть, и разбирался в определённой степени во всяких там моторах, но в теологических сложностях ему понимания явно не хватало.

— Таро — это единство, это паутина. Нельзя просто вырвать из неё кусок и ждать, что она останется как прежде. Виталий, сколько до прибытия?

— Минут двадцать варп-времени. Потом ещё несколько дней обычного полёта, само собой. Мы будем глубоко внутри Глаза. Там везде может оказаться космический мусор. Отражателям найдётся сверхурочная работа.

Стены содрогнулись: всплеск варпа ударил в корабль, швырнув как сухой лист.

— Я должен сосредоточиться...

Вуали тошнотворных расцветок укрывали пустоту во всех направлениях: отвратительно-яркие, гангренозные и завораживающие, — словно сюда пустили сумасшедшего художника, и тот принялся малевать на холсте космоса калейдоскоп своих безумных, бесформенных кошмаров.

Багряным, желтовато-зелёным, синюшным отливали газовые облака. Здесь была и зелёная жёлчь, и желтуха, и запёкшаяся кровь — клубы газа и пыли будоражили солнца этой области пространства, которую изводило и лихорадило от напора варпа.

Лишь горстка самых близких и самых ярких звёзд тускло просвечивала сквозь прорехи в вуалях, да и то лишь как далёкие маяки сквозь густой туман. Голубое солнце впереди окружал лилово-синий ореол, словно само пространство поразила болезнь. Как оно, собственно, и было.

Теперь, когда «Торментум Малорум» вернулся в реальное пространство, управление на себя взяла Ме’Линди. Виталий Гугол отсыпался в ячейке после напряженной работы в варпе. Гримм колдовал с искусственной гравитацией, вызывая то моменты свинцовой тяжести, то — головокружения. Теперь, когда варпоскопу нечего было показывать, другие экраны и несколько незакрытых иллюминаторов позволяли Ме’Линди и Жаку рассматривать зрелище горячечного бреда снаружи и прощупывать пространство в поисках планет.

«Торментум Малорум» шёл с полной маскировкой и психически экранированный.

Пискнул датчик: экран переключился на дальний обзор.

— Рейдер легиона предателей, — сказал Жак. — Наверняка.

Другой корабль очертаниями напоминал краба. Броневые купола грязно-коричневого сверху и снизу корабля были заляпаны демоническими эмблемами. Две выпирающих клешни наверняка легко могли рвать адамантий. Суставчатые бронированные ноги, покрытые волосками антенн и датчиков, в унисон двигались вперёд-назад так, словно рейдер семенил по космосу в поисках добычи.

Взглянув на оценку масштабов, Жак к ужасу своему понял, что корабль огромен. «Торментум Малорум» на его фоне смотрелся этакой креветкой. Те «ноги», скорее всего, сами по себе были отдельными боевыми кораблями. Не готовились ли они отцепиться от родителя? Жак представил, как ракообразное судно хватает «Торментум», сминает оболочку, его жёсткий рот накрепко присасывается к дыре и выплёвывает в неё беспощадных нечистей.

Ме’Линди погасила все ненужные бортовые системы, включая гравитацию.

— Это что за дела? — завопил оскорблённый до глубины души Гримм из другой крипты.

— Говорим шёпотом! — крикнула она в ответ.

Корабль-краб выдвинул глаза на ножках: наблюдательные блистеры. Жак вызвал защитную ауру. Он внушал, что их корабль нельзя обнаружить. Вливая психические силы в искусственные щиты, пока пот не покатил градом, он думал лишь одно: «Невидимость!».

Корабль-краб продолжал двигаться прочь.

Он перевернулся брюхом в ту сторону, куда направлялся.

— Готовится к прыжку, — шепнула Ме’Линди.

Схлопнулась радужная вспышка — и краб исчез.

Полетел к другой звезде Глаза или вообще покинул Глаз и отправился мародёрствовать.

Жак расслабился и почувствовал приступ голода.

Он поел маринованных сладких мышей, фаршированных трюфелями со Спики, самой яркой звезды в созвездии Девы.

Планета, что повисла под ними несколько дней спустя, была запелёнута в ядовитый хлор, причём датчики корабля диагностировали, что атмосфера пригодна для дыхания.

Здесь имматериум просачивался в прорехи между Хаосом и реальной вселенной, загрязняя видимый спектр фантомными расцветками дурной магии. Отчасти в этом была виновата морось изменчивости, сыплющая сквозь сито между царством гнева и твёрдым миром внизу. И все на борту «Торментум Малорум» смотрели на психические миазмы, под которыми наверняка скрывались ещё более отвратительные виды: красные огоньки на приборной доске сияли, предупреждая о следах демонов.

Здесь, и нигде больше, гидра могла быть задумана и создана изобретательными психобиотехниками.

— Не думаю, что внизу нам встретятся чистокровные люди, — сказал Жак. — Длительное воздействие подобной среды изменит любое живое существо.

Возможно, заговорщики нуждались в тех костяных скульптурах-автоматах как посредниках не только, чтобы явить надлежаще жуткие лица местным обитателям, но и потому, что подобные существа хотя бы не успеют мутировать до того, как исполнят свою задачу?

Жак припомнил, что так и не увидел лиц тайных магистров Гидры, хотя, с другой стороны, никакой скверны он тоже не почувствовал.

— Лишь бы там нашлась хорошая драка, в которой можно поучаствовать, — заявил Гримм, стараясь приободриться. Мир внизу выглядел не очень-то гостеприимно. Если сама маска настолько изуродована болезнью, то какой жуткий лик под ней скрывается?

Жак спросил себя: какую цену же заплатили заговорщики, чтобы заполучить гидру? Если принять на секунду, что члены клики благонравны и просто жестоко заблуждаются. Пошёл бы Хаоса на сотрудничество, чтобы в конце концов уничтожить Хаос?

О да, он мог. Задумка могла бы понравиться отступникам, столь яро ненавидевшим Императора, раз в неё входила его замена. Разве потомки заговорщиков не начнут ссориться и соперничать в последующей борьбе за верховенство? Целый сектор Галактики — под контролем одного заговорщика — может нанести ментальный удар по соседнему сектору. Психическое потрясение будет титаническим. Вспыхнет безумие. Человеческая цивилизация снова погрузится в анархию, разрываемая психической гражданской войной. Подавляющее большинство выживших человеческих особей к тому времени будет носить у себя в голове паразита из варпа — маленькую дверцу для нечистых сил.

Если Император инициировал проект гидры, наверняка он должен был предвидеть такой вариант будущего?

Если только, с ужасом пришёл к выводу Жак, Император сам не повредился умом.

В высшей степени целеустремлённый где-то в одном, но где-то в другом... помешавшийся. Возможно, одна часть разума Императора не знает, что думает и готовит другая.

Жак отогнал эту еретическую мысль, но она не желала уходить.

Что, если верховные магистры заговорщиков тоже знают, что Император медленно сходит с ума — и должен быть любой ценой смещён, заменён? Знание этого должно быть самым страшным секретом мироздания — секретом, который они, возможно, даже не смеют доверить товарищам по заговору. Отсюда и ложь, что Император сам придумал этот план.

Если это ложь.

Если Император ещё жив на самом деле.

И снова Жак спросил себя: возможно ли, что обитателей Глаза обманом заставили отдать орудие разрушения тех самых сил, что питали и искажали их самих? Или по крайней мере обманом заставили их позволить, чтобы гидра была создана здесь — в Глазе Ужаса.

Это был бы поистине мастерский ход.

— Орбитальных мониторов нет, — сообщил Гугол, сверяясь с датчиками, — Спутников нет, боевых платформ нет.

Даже сквозь миазмы приборы фиксировали сосредоточия энергии. Около полудюжины, раскиданных по всему миру.

Как и тогда, давным-давно, когда он лежал на кровати в приюте на Ксерксе-Квинте, чувствуя искры ментальной фосфоресценции, только теперь при полном владении и умении защититься — как он надеялся — от любого ответного удара, Жак открылся миру внизу и пустил... нечистый... поток сквозь себя, вылавливая искомый след: хоть какое-то понятие о существовании гидры.

— Ме’Линди, открой ящик, — Жак сообщил ей код замка, — и принести мне подержать кусок гидры...

Она ушла и вернулась с небольшим отростком.

Жак плыл вверх по течению в огромном сводчатом канале, заполненном экскрементами больных умов, ища тень аморфного образа... Избегай тварей, что кормятся в этом фекальном потоке! Не привлекай их внимание!

Канал разделялся на шесть отдельных потоков, каждый из которых был таким же большим и полным, как общая клоака ниже по течению. Остерегайся того полипа, что подплывает, качаясь на волнах!

Плывём быстро в эту сторону. След гидры? Возможно. Почти наверняка.

Жак отступил. Он передал отросток обратно Ме’Линди, и та поспешно вернула неприятную субстанцию в стазис прежде, чем наплодится новая.

Когда она вернулась, Жак ткнул в экран, исчёрканный линиями отсылок.

— Вот здесь мы сядем. Рядом с этим источником энергии, только не слишком близко. Долго задерживаться не будем. Не думаю, что хоть один инквизитор устраивал обыск в мире Глаза до этого.

— Как ты сказал, Жак, они могут оказаться не такими уж гостеприимными и здравомыслящими типами там внизу, так?

— Совершенно верно.

— Ха, так, может, я прикинусь, что вы мои пленники? — предложил Гримм. — Давайте, я поведу вас на цепи? Согласитесь, я прекрасно сойду за представителя девиантного недочеловечества.

— Нет, — сказала Ме’Линди, — ты хорошенький.

— Хорошенький? Хорошенький? — коротышка вспыхнул и смутился.

— Ты настоящий скват с достойной внешностью.

— Хорошенький? Ха! Почему тогда не восхитительно прекрасный, в таком случае? — Гримм вызывающе подкрутил усы.

— Ты еси дивный крокодил, — начал Гугол.

— Заткнись, Трёхглазый.

— Может, мне принять облик генокрада? — предложила Ме’Линди. — Будет похоже, будто я затронута Хаосом, так ведь? Лучше защитной окраски и не пожелаешь.

Жак мог только обрадоваться такому предложению. Он кивнул с благодарным восхищением:

— Да, Ме’Линди, давай.

ТРИНАДЦАТЬ

Молния раздвоенным языком расколола желтушное небо, словно разрядив накопившееся напряжение между реальностью и нереальностью. Тучи гноились, роняя скорее липкую сукровицу, нежели капли дождя. Скопления облаков напоминали гроздья мокнущих летучих опухолей. Часть пейзажа освещали жёлчью лучи солнца, зеленеющего сквозь хлористый покров. Солнце заражало плесенью песчаную поверхность, из которой вырастали изъеденные каменные пики и шпили. Укрытый маскировочным полем, «Торментум Малорум» смотрелся просто деталью пейзажа.

Иллюзии кружились, словно пытаясь стать плотнее, как молоко превращается в масло. Шарообразные растения алчно следили волосатыми цветами всех оттенков гниющего мяса за танцующими призраками.

Час спустя им бросили вызов в дьявольской игривой манере.

Человек-бык, закованный в латы, во главе дюжины веселящихся чудищ вышел из-за каменной башни, похожей на сталагмит.

— Хо-хо, хо-хо, — проревел бык. — Что это тут за забава для нас, мои прелестные?

По бокам на голове у предводителя торчали, загибаясь вперёд, внушительные рога, испачканные засохшей кровью. Его доспехи были выкованы в виде выпуклых костей. Металлические кости обручами огибали бёдра. Кости, приваренные к костям, образовывали рунические рисунки. Ухмыляющиеся чужацкие черепа закрывали колени. Гигантские кости пальцев покрывали сапоги и перчатки. Выпирал похабный гульфик из искусственной кости, инкрустированный гематитами, изображая язвы. Ещё на нём были тонкая атласная накидка, которая ярко трепетала на ветру, и золотое ожерелье с эротическим амулетом. От человека-быка исходила пугающая звериная чувственность. Его облачение как бы говорило, что даже кости способны совокупляться, даже металл может быть распутным... правда, без особых нежностей.

Позади предводителя топала прямоходящая черепаха-человек, чья чешуйчатая голова выглядывала из бочки панциря, усеянного блестящими звёздами и полумесяцами, словно тот был ходячей галактикой или безумным фокусником. Шёлковые ленты трепетали на ветру струйками горящего газа. Интересно, выбирался ли он из панциря, к примеру, ночью в постель, мягкотелый, мясистый, с обнажёнными нервами для удовольствия, ждущими охаживания большим и влажным языком? Жак тряхнул головой, пытаясь прогнать картинку.

Следующий воин был одет в бронзовый колет и леггинсы, обклеенные золотой тесьмой так, словно по броне ползли волосатые гусеницы; вместо левой руки он щеголял пучком щупалец. На голове красовался роскошно завитый парик.

Ещё один, с виду — гермафродит, в пластхрустальной броне, держал перед собой огромную рачью клешню, обитую медальонами. У другого, тощего и длинного узкогрудого бойца, засунутого в лязгающий вычурный экзоскелет, была голова мухи, на которой сидела шляпа с кокардой и плюмажём. Из чресел человека-мухи торчал окованный медью яйцеклад. По соседству вышагивал слюнявый двуногий козёл в состоянии гона, с накрахмаленным кисейным воротником, веером сидящим на шее, кружевными галунами на локтях и в бархатной накидке.

Только один массивный воин выглядел как настоящий человек. Он был облачён в кошмарную пародию на благородные доспехи космодесантника, гравированную сотнями демонических лиц, но шлем он презрел. Огромные ребристые патрубки вздымались по бокам из-за головы воина, словно копируя наоборот рога человека-быка. Голова его несла оттенок величавого и холодного как мрамор благородства; выбеленные волосы были завиты в гребни. На кончике орлиного носа висело изумрудное кольцо, напомнив Жаку каплю соплей. На щеке воина был наколот меч с ножнами в виде лингама, нацеленного в йони.

Рядом с десантником-предателем танцевала женщина-мутант, одновременно прекрасная и жуткая. Её тело, облачённое в кольчужное трико, обшитое розочками и буфами из газа, было белым и миниатюрным, волосы — светлыми и пышными. Но зелёная яшма её глаз представляла собой выпуклые овалы, косо посаженные на в остальном привлекательном лице. Вместо ног у неё были страусиные лапы с орнаментом из топазовых колец, вместо рук — хитиновые раскрашенные клешни. Острый как бритва хвост стегал по пышным ягодицам. Как она была похожа на демоницу Хаоса! Гугол при виде неё застонал и невольно сделал шаг вперёд. Гримм скрипнул зубами.

Отряд был вооружён болтганами и силовыми мечами с драгоценной насечкой и выложенными жемчугом рукоятками. Они разошлись причудливой боевой линией и остановились, разглядывая три фигуры, облачённые в ортодоксальную силовую броню — две полноразмерные и одну низенькую — с открытыми забралами, окаймляющими нормальные лица.

Перед тем, как сойти с корабля, Гримм напылил всем на плечистые доспехи желтушный цвет, чтобы сливались с пустыней и скрыть противодемонические руны и благочестивые красные символы. С отвращением и крайней неловкостью Жак наляпал несколько кривых отступнических эмблем вроде Глаза Гора — кое-как, чтобы не так влияли, но с виду смотрелись убедительно. В качестве оружия Жак нацепил психосиловой жезл, псипушку и липучий огнемёт, подключённый к пристяжному баллону; в стальной кобуре спрятался инкрустированный бронзой лазпистолет. Гримм с Гуголом отдали предпочтение болтгану, лазпистолетам и сюрикенной катапульте.

Отряд взирал на троицу непонятных и хорошо вооружённых незваных гостей... в сопровождении некоей разновидности генокрада. О да, это она была их пропуском, их гарантом, она — и никто другой!

— Слаанеш, Слаанеш, — проблеял козёл и распушил воротник. Муха с черепахой подхватили песнь. Муха насмешливо приподняла шляпу.

— Слава блудному легиону! — крикнула карикатура на десантника. Что он имел в виду: блуждания или блудодеяния? Или и то, и другое? Десантник язвительно ухмыльнулся.

По спине Жака пробежал холодок. Слаанеш, властитель извращённых наслаждений и упоения болью, и в самом деле мог главенствовать на планете, где изобрели существо, способное воздействовать на центры боли и удовольствия в мозгу.

Разношёрстная команда, преградившая путь, — эти разодетые выродки, кажется, собирались поиграть в какую-то абсурдную, и жестокую, игру. Вопрос в том, получится ли обвести их вокруг пальца? Ме’Линди сбоку от Жака подобралась, словно готовая метнуться в гущу врагов с молниеносностью генокрада.

Она щёлкнула когтями и выдвинула свирепую лошадиную голову вперёд. Жак указал на неё и крикнул:

— Как видите по облику моей спутницы, мы плюнули на так называемого Императора! — Он по-хозяйски положил руку на плечо Ме’Линди: — Это моя давняя любовница, моё извращение, она явила мне блаженство и агонию!

Человек-бык уставился на Ме’Линди. Правда ли он принял её за одержимую? Бык облизнулся и повернулся к своим.

— Мы принимаем к себе отступников, не так ли, мои блудливые друзья? — Он мощно фыркнул. — Хотя, конечно, сначала нужно испытать их чувство экстаза, гм?

«Их сюссво экссаса...» Имперский готик этих дегенератов отличался сильной шепелявостью.

Муха хихикнула:

— О да, инициация несомненно будет уместна!

«Инисыасыя несомненно бузес умесна».

«Чего, — подумал Жак, — несомненно нужно по возможности избежать». Напустив на себя величавого презрения, он повёл рукой вокруг:

— Что за презренное и унылое пристанище! Я ищу большего, нежели каменная пустыня, залитая гноем. Я ищу дом гидры. Я — посланник верховных лордов Гидры, — Жак вынул из герметичного кармана в броне прозрачный отросток и бросил, извивающийся, на землю.

— Ха-а-а, — усмехнулся бык, — эти прелестно лукавые лорды...

Лукавые? В каком смысле «лукавые»? Заговорщики обманули предателей здесь или предатели изменили Империуму?

Человек-бык крикнул:

— Тебе нужно посетить сладостные подвалы пыток нашего города, отступник, чтобы полностью оценить то, что может предложить наш мир!

Что это: приглашение или жуткая угроза? Ход мыслей этого сторонника Хаоса ускользал от Жака, будучи сам... хаотичным.

В этот момент Жак ощутил жгучее желание скинуть доспехи и слиться с Ме’Линди. Если только показать свою удаль перед этими монстрами, тогда, конечно, они их пропустят. И расскажут всё, что ему не терпится узнать.

Эта низменная мысль оскорбляла всё, что Жаку дорого в случившемся между ними на корабле. Он явно находился под психической атакой похотливого и низкого типа.

Как и Ме’Линди. Она зашипела и прижала лапы к животу. Генокрады не обладают никаким репродуктивными органами, кроме языка, который «поцелуем» откладывает яйца в жертву. Однако сейчас внизу живота Ме’Линди формировался карман, словно чтобы принять в себя Жака. Её разумом — разумом, который контролировал фальшивую форму тела — манипулировали. Но не посредством клочка гидры, который трепыхался на песке. К нему она была нечувствительна. Но посредством...

И с какой целью? Чтобы снять с Жака силовую броню, чтобы выманить его из этого санктуария. Дюжина врагов, должно быть, не могла полагаться только на своё оружие и силу против силовой брони. Жак выхватил психосиловой жезл и выстрелил в козла — тот отшатнулся. Коварная психическая атака была нейтрализована.

— Меня так просто не обмануть! — с вызовом крикнул Жак.

— Очевидно, — ответил бык, — Граал’прин не так меня понял. Как я сказал, мы должны испытать ваш экстаз прежде, чем примем вас. Это значит, что твой любовный чемпион должен сойтись с нашим любовником.

Прелестная и отталкивающая женщина, виляя бёдрами, вышла вперёд, стегая хвостом и щёлкая клешнями.

— Как вам, подходящая пара? Пожалуй, не совсем. Наш племянник — и племянница — по оргиям, Каммарбрах, ей поможет.

Гермафродит с гигантской клешнёй и силовым мечом, зажатым в его-её настоящей руке, выступил вперёд и отвесил издевательский поклон.

— И, пожалуй, ещё Тестуд. Но без болтгана. Мы не хотим показаться нечестными.

Человек-черепаха отбросил болтган и двинулся вперёд, по-прежнему вооружённый силовым мечом.

— А, погодите! — добавил бык. — Проведём боевой круг и скрепим его небольшим заклятием неприступности. Которое, господин псайкер, — он ехидно глянул на Жака, опустив рога, — не даст вам вмешаться. Слиши, давай!

Женщина-мутант быстро затанцевала, таща по земле острый хвост. Она начертила широкий круг, оставив лишь небольшой разрыв.

Жак прикинул. Наверняка ведь они с Гриммом и Гуголом, будучи лучше защищёнными, имеют все шансы положить дюжину этих извращённых отступников?

Однако, что он тогда узнает? Конечно, может быть, удастся взять в плен главаря...

Но какая польза Жаку от экскруциатора против поклонника Слаанеш, который учит своих приспешников наслаждаться мучительной болью?

Ме’Линди застрекотала. Гримм перевёл:

— Схитрим, босс. Она готова драться.

Хитрость была лучшей стратегией. Потому Жаку придётся для вида принять вызов. Ме’Линди должна драться с тремя противниками, два из которых вооружены силовыми мечами. Но она не полноценный генокрад с четырьмя лапами. Не станет ли помехой её акробатике убийцы горбатость генокрада?

Ме’Линди не стала дожидаться указаний, а просто шагнула в круг к остальной троице. Слиши замкнула линию. Воздух заискрился, точно арену накрыло энергетическим куполом.

— Не могу на это смотреть, — пробормотал Гугол.

— Начинай! — заорал Гримм.

Жак напомнил себе следить за любыми психическими выпадами: нельзя, чтобы схватка захватила всё его внимание.

Вздыбившись насколько могла высоко, Ме’Линди ринулась на черепаху, который выглядел самым неповоротливым из противников. Тот ударил мечом поверху. Она нырнула вниз. Перекатившись под удар, схватила черепаху за ноги и дёрнула. Тот с грохотом рухнул на спину, но успел втянуть голову в панцирь.

Вместо того, чтобы воспользоваться моментом и запрыгнуть на соперника сверху, она немедля кувыркнулась в сторону. Избежав тем самым удара Каммарбраха сверху, силовой меч которого разрубил панцирь Тестуда прежде, чем владелец успел отдёрнуть оружие.

Пока гермафродит с человеком-черепахой возились, Ме’Линди прыгнула к псевдодемонице. Когти сцепились с клешнями. Хвост хлестнул вокруг, стегнув Ме’Линди по жёсткой коже. Женщина-мутант в объятьях Ме’Линди откинулась назад и вскинула страусиные ноги с острыми когтями, пытаясь выпотрошить соперницу. Когти лишь царапнули по прочному панцирю. Ме’Линди уже отбросила от себя Слиши с одной сломанной клешнёй. Она даже успела цапнуть на лету её за лодыжку, сломать и отпустить, пока Слиши верещала в явном восторге.

Ме’Линди не пыталась убить каждого противника сразу. Лишние секунды, потраченные на такой манёвр, могли задержать достаточно надолго, чтобы кто-то из оставшихся успел её подловить.

Вместо этого она металась от одного к другому, там ударив, тут укусив, там цапнув когтями... пока не вымотала и не потрепала порядком всех троих.

Теперь Ме’Линди возле каждого задерживалась чуть дольше. Отбив руку Тестуда с мечом в сторону, она рванула его расколотый панцирь в стороны, расширив щель. Она отхватила раненую клешню Слиши. Не забывая о рачьей клешне Каммарбраха, сорвала броню с его-её вооружённой руки и обратным ударом рассекла кожу и мышцы — меч полетел на землю.

Слиши умерла первой, издавая бредовые трели.

Запутавшись, Тестуд полоснул мечом Каммарбраха — рачья клешня повисла, судорожно дёрнувшись.

Через пару мгновений Тестуд остался без оружия. Ме’Линди ударила сквозь разлом в панцире, разорвав внутренние органы. Человек-черепаха свалился. Каммарбрах побежал, но дальше границы круга ему уйти не удалось. Вереща, он-она колотил по невидимой преграде, пока Ме’Линди не достала гермафродита, сломав ему шею.

— Ха! — крикнул Гримм.

— Значит, мы принимаем вас! — взревел человек-бык. Он указал на кусок гидры: — Ваш этот студень — могучий талисман!

— То есть, ты не знаешь, что такое гидра? — обличил его Жак. — И кто такие верховные магистры?

— Может, и знаю, дружище отступник. Истина в Глазе Ужаса изменчива. Всё изменчиво. Ты тоже скоро станешь изменчивым — если добьёшься благоволения.

— Убери силовое поле!

— Заколдованный круг?

— Психический барьер! Что бы это ни было. Опусти его.

— Ты уничтожил нашу похотливую и смертельную сердцеедку. Взамен ты должен отдать к нам в группу своего чемпиона.

— Босс! — Гримм дёрнул Жака где-то в районе живота.

С востока, перебегая от одного каменного столба к другому, появились отродья Хаоса: десятки паучин — жутких волосатых нелюдей с восемью паучьими ногами.

— Ублюдок дурил нас, затягивая время, босс.

— К сожалению, это так.

— Что эти твари сделают, как думаете?

— Опутают нас паутиной? Зажалят? — Жак поднял психосиловой жезл и разрядил его в круг, нарисованный на каменистом песке. Ме’Линди вырвалась наружу и скакнула в сторону, уходя с линии огня, когда Жак завопил:

— Уничтожай осквернённых!

Больше изображать отступников было невозможно. Жак, Гримм и Гугол одновременно открыли огонь по приверженцам Слаанеша.

Лазпистолет Жака прошивал серебряными нитями воздух, броню и открытые участки уродливых тел. Болтган Гримма брыкался и гавкал: небольшие заряды его зубодробительно лопались при контакте или безвредно летели мимо, чтобы упасть где-то далеко, пока, к досаде сквата, оружие не заело. Он тоже выхватил лазпистолет — и сцену начали шить крест-накрест два луча. Гугол вскинул сюрикенную катапульту, напоминающую некую разновидность миниатюрного звездолёта, с её круглым магазином, походившим на вынесенную рубку управления, и парными стабилизаторами с капсулами на концах поперёк ствола, напоминающими маневровые двигатели. Их магнитные завихрения швыряли шелестящий град дисков-звёзд с мономолекулярной кромкой.

Большая часть целей пала быстро. Однако здоровенный десантник Хаоса бросился вперёд, паля из болтгана. Взрывом болта на броне Гримма опрокинуло на землю, словно кеглю. Такой же удар выбил из Жака дух, в глазах у него потемнело. Моргая, он захлопнул забрало и выпустил струю раскалённых химикатов в человека-быка, который с топотом тоже бросился в атаку. Всё это произошло в считанные секунды. Бык проскочил мимо, восторженно вопя в ореоле липучего пламени и оставляя за собой шлейф аромата мясной подливки.

Десантник-предатель нацелился на Гугола. Его непокрытая голова статуи казалась недосягаемой для оружия, защищённая какими-то великими чарами. Диски-звёзды Гугола сносило влево и вправо, словно их отражало мощное магнитное или антигравитационное поле. Сюрикены, которые резали кость словно масло, броню предателя лишь царапали. Болтган у фальшивого десантника тоже заклинило, поэтому он потянул из ножен силовой меч. Воин почти добрался до Гугола, когда навигатор отбросил катапульту и сунул руку в раскрытый шлем. Сорвав повязку со лба, навигатор вперился в противника смертью из варп-глаза.

Наконец это могучее поношение образа космодесантника обмякло, пустило слюну и рухнуло, едва не раздавив навигатора.

Жак сорвал с креплений рифлёно-ребристую, украшенную экзорцизмами псипушку и осыпал очередью наступающих паучин. Этих созданий вызвало к жизни колдовство. В нормальной вселенной за пределами Глаза колдовские твари были нестабильны и уязвимы для лучей псипушки. Но здесь, внутри Глаза?

Прокатилась цепочка разрывов.

Гугол извиваясь выбрался на свободу и предупредил: «Не смотрите мне в глаз!» Первым делом, отыскав свою повязку, он замотал лоб под шлемом. К тому времени Гримм уже был на ногах, поливая лазером паучин, отсекая ноги, хотя их было слишком много, чтобы пытаться срезать все. Когда атака докатилась до отряда, Ме’Линди подскочила вверх и обрушилась на отродье Хаоса своими генокрадьими ногами. Она рубила падающие тела когтями. Паучины голосили. Их прядильные органы плевались белёсыми липкими прядями, но она успевала увернуться. Жак переключился обратно на лазер. К ним присоединился Гугол.

Скоро, рассеянные и лишённые руководства, уцелевшие паучины бросились бежать, взбираясь по шпилям.

— Мы победили! — объявил Гугол.

— Мы проиграли, — поправил Жак. — Мы не узнали ничего.

Они двигались дальше по пустыне каменных шпилей, зорко глядя по сторонам, а Ме’Линди рыскала впереди, неся дозор.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Светящееся варево ночного неба истекало блестящими завесами. Здания города впереди торчали отвратительными идолами извращённых наслаждений.

Часть строений была возведена по образу распутных божеств: многогрудых, многочленных аватаров извращённой похоти. В бредовом свете облачного покрова горбатые тени тёмных богов, казалось, нависали повсюду. Вздымались столбы горящего газа, добавляя судорожности освещению.

Другие огромные строения были гигансткими мутировавшими гениталиями. Рогатые фаллические башни вздымались, морщинистые, в складках, блестя окнами-водырями. Раковые груди-купола набухали под лаской чешуйчатых пальцев-контрфорсов. Языки-мосты соединяли строения, то высовываясь, то прячась обратно. Раскачивались мошонки-гондолы. Входы-диафрагмы пульсировали, открываясь и закрываясь, блестя смазкой. Некоторые здания соединялись друг с другом: безголовые, безрукие торсы, лежа бок о бок в омерзительном совокуплении.

Жак в магнископ разглядел соски — обтекатели сверхмощных лазеров и стволы лингамов — пусковые установки.

Обитатели казались просто муравьями по сравнению с этой зодческой оргией. Усердными и торопливыми муравьями. Наушник Жака доносил визгливую музыку, ударные ритмы, вопли, пение и стук машин. Город упруго пульсировал и трепетал. Пласталь и имматериум были здесь каким-то образом сплавлены воедино. И потому строения двигались, толкали друг друга, проникали одно в другое, наползали друг на друга. Башни вяли и напрягались. А похожие на муравьёв обитатели кишели внутри, и вокруг, и поверх, иногда их давило, иногда засасывало в вентиляцию или выплёвывало обратно.

Жака затошнило, он отвернулся и забормотал экзорцизмы. Ме’Линди сомкнула когти на его краге и пару раз утешающе сжала.

— Нам обязательно входить в тело этого города? — шепнул Гугол. — В тело, о да, в тело!

— Ха, живя в этой толчее, поневоле потянет отдохнуть в пустыню! — заявил Гримм. — Думаешь, гидру сделали здесь, босс?

— Может быть... Они и вправду, похоже, владеют технологией имматериума на службе безумия. А, по-моему, в нашу сторону направляется отряд.

— Ищут своих пропавших любовников?

Отряд самого Жака лежал на выступе скалы над дорогой, которая вела, извиваясь, от распутного, живого и жестокого города. Антигравитационный паланкин — платформа с подушками, прикрытая навесом, — нёс на себе настоящего гаргантюа. Четвёрка ненормально длиннорылых четвероногих, раскрашенных синими и красными полосами, точно одетых в ливреи, тянула паланкин, плывущий в метре над дорогой.

Вполне возможно, способный держаться в воздухе сухопутный плот мог бы передвигаться сам, разве что чудовищная пассажирка предпочитала этот церемониальный спектакль. Или, возможно, у пассажирки были слишком толстые пальцы, чтобы справляться с ручками управления, — если бы она ещё сумела до них дотянуться.

Ряды татуированных грудей опоясывали её громадный торс и живот; сквозь каждый сосок было пропущено бронзовое кольцо. Сворачиваясь и разворачиваясь среди этих блестящих от жира грудей, протискиваясь меж ними, скользила длинная и тонкая пурпурная змея, чьим началом, похоже, служил пупок женщины. Пуповина выросла до размеров шланга и обвивала женщину на манер верёвки, сжимая так, что складки плоти выпирали наружу. Плоская ядовитая голова змеи покачивалась гипнотически у щеки, время от времени расково касаясь её.

Лицом толстуха походила на корову: большие влажные ноздри, крупные глаза с поволокой, вислые губы и рот, который, казалось, безмятежно пережёвывает жвачку. Змея — её второе «я» — не выглядела столь безмятежно.

Дюжина десантников-предателей с обнажёнными головами, закованных в броню, имитирующую кости, сопровождала её, вооружённая плазменным и стрелковым оружием.

В авангарде пританцовывала дюжина сестёр Слиши, стегая хвостами и вращая клешнями.

Процессия дошла почти до того места, где прятался отряд Жака, и остановилась. Двойники Слиши, выделывая пируэты, переместились назад, к легионерам. Твари, тянувшие паланкин, присели на корточки и вонзили рыла в землю, пробив дорожное покрытие. Чудовищная мутировавшая женщина обратила лицо к пустыне шпилей, змея покачивалась рядом.

— Бу-у-уль! — могуче промычала женщина в освещённую завесами ночь.

— Ме’Линди, заткни уши! — приказал Жак. — Забрала вниз. Отключить звук. Она будет оглушительна.

— БУ-У-УЛЬ! БУ-У-У-У-УЛЬ!

Даже через отключённые микрофоны великий гам походил на звук взлетающего звездолёта. От этого голоса вибрировали и трещали кости внутри доспехов. Каменный шпиль вздрогнул и рухнул. Ме’Линди корчилась, сжимая назащищённую голову. Этот голос имел направление, точно луч прожектора. Легионеров и сестёр Слиши за кормой паланкина лишь покачивало отзвуками эха.

— ГДЕ ТЫ, БУЛЬ? Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПОДВЕСИЛ МЕНЯ ЗА СОТНЮ КОЛЕЦ! ПОТОМ НА ПОЛСОТНИ МЕНЬШЕ! ПОТОМ НА ДВАДЦАТЬ МЕНЬШЕ!

Жак дал волю своим психическим органам чувств — и в него хлынуло видение массивной, многогрудой деформированной женщины, подвешенной на множестве крепких тонких цепей, пристёгнутых к многочисленным кольцам в сосках. Видение того, как она раскачивается вверх и вниз на разных числах колец, издавая стоны извращённого наслаждения, пока человек-бык служит ей, или хлещет, или мнёт, или колет рогами.

В такие моменты, как заметил Жак, змея тоже принимала участие, входя в женщину то через одно отверстие, то через другое, замыкая таким образом кольцо.

Великанша снова собралась с духом, её голова повернулась в другом направлении.

— БУ-У-У-У-У-УЛЬ! БУ-У-У-У-У-УЛЬ!

Земля дрогнула: ещё одна остроконечная скала распалась на части. Жак лежал оглушённый.

На призыв ответил глухой рёв боли из лучезарной, переливающейся всеми цветами радуги ночи.

Показался, тяжело ступая, человек-бык. Без глаз, без лица, обожённый до костей. Мясо на руках и груди обгорело до корки и потрескалось. Даже рога почернели и перекосились.

Голос призвал его обратно. Неужели женщина могла своим криком поднять даже мертвеца? Или же он бродил, спотыкаясь, по пустыне, ослепший, наполовину жаренный, но живой благодаря демонической защите? Её защите — если женщина одержима Слаанешем.

Жак решил, что наверняка она — хозяйка того злобного живого города. Если кто-то и знает правду о гидре, то только она.

Буль — человек-бык — добрался до паланкина, рухнул и остался лежать без движения. Змея женщины рванулась, словно кнут, промеж её грудей. Высвободившись с такой поспешностью, что трением наверняка ожгло, а то и рассекло жирную кожу, змея дугой метнулась к павшему телу, пробуя его раздвоенным языком.

Женщина затряслась и взвыла:

— А-А-АЙЯ-А-А-А-А! БУ-У-У-У-У-УЛЬ!

Сине-красные звери выдернули рыла из земли и роняя пену, рыскнули противосолонь. Паланкин вздрогнул и повернулся. Голова женщины мотнулась в сторону. Голосом зацепило легионеров и псевдодемониц. Одни из них бросились за корму грависаней, пытаясь удержать их на месте, другие повалились наземь, раскрыв рты и выпучив глаза.

— А-А-АЙЯ-А-А-А-А! У-У-УА-А-А-А!

Крик докатился до самого города. Здания в ответ вздрогнули и заколыхались. Некоторые, словно слизни-великаны, замедленно попытались укрыться за другими. Несколько зданий заторможенно поволоклись в сторону голоса. Языки-мосты втянулись. Груди-балконы пустили белый сок. Обитатели-муравьи посыпались на землю. Лазеры открыли огонь по воображаемым целям среди ниспадающих каскадами ядовитых завес.

Жак треснул по плечу Гугола, потом — Гримма, пока голос бил в другую от них сторону, и зажестикулировал перчаткой.

Лазерные лучи и болты шинковали и молотили свиту женщины. Кое-кто открыл ответный огонь, пока паланкин продолжал поворачиваться, утаскиваемый будто взбесившимися зверями. Обороняющиеся приникли к земле. Жак прицелился и убил одного, после чего пригнулся, скрипнув зубами от великого шума. Как только оглушающий грозовой фронт миновал, Жак подскочил и перебил хоботковых зверей. Их мёртвый вес заставил паланкин остановиться.

Но как заставить замолчать эту чудовищную женщину, чтобы взять её в плен? Пробить трахею сквозь толстый слой жира на шее? Но это не поможет ей отвечать на вопросы. Да и можно её обезглавить нечаянно.

Змея — часть её! Жак вспомнил о нитях, идущих от живых существ в бездну рас-творения.

Может змея быть материализацией чего-то похожего? Щупальце Слаанеша, вросшее в пупок и питающее силой, так сказать, внутривенно?

Змея так и торчала дугой, словно поражённая трупным окоченением — тем окоченением, что охватило Буля.

Бормоча экзорцизмы, Жак прицелился из псипушки одной рукой и из лазера — другой в шею змее.

Когда змеиная голова ударилась оземь, то взорвалась, точно заземлившийся провод. Кусок за куском, начиная с головы, длинное тело начало лопаться, точно связка шутих; золотое пламя хлестало в стороны, пока пиротехническое действо не дошло до пупка женщины. Затем то, что гнездилось там, взорвалось, вылетев наружу фонтаном крови и фекальной жидкости. Складки грудей тут же накрепко сдавили рану. Грохот прекратился.

Ме’Линди с трудом взгромоздилась на колени и потрясла длинной мордой, точно пловец, который пытается вытряхнуть воду из ушей. Оглушило её, ошеломило или нет, но действовать нужно было немедля. Её тренировки должны взять верх. Ассасин обязан дратья, даже если у него сломаны обе руки и нога. Жак откинул забрало и дал знак Гримму и Гуголу сделать то же самое.

— Босс, здания направляются сюда.

Это была правда.

— Но не слишком быстро. Нужно захватить грависани и отогнать в пустыню...

Все четверо торопливо спустились туда, где раненая дама необъятной грудой растеклась по своим парящим носилкам в окружении мёртвых или потерявших сознание легионеров и родичей Слиши. Её рана казалась мизерной по сравнению со всей тушей. Женщина открывала и закрывала рот, но слышалось лишь тихое протестующее мычание. А, может, и громкое: по сравнению с прежним громом её жалобы и брань просто не воспринимались как доходящие до нестерпимого гвалта.

Родичи Слиши уже разлагались, растворяясь в воздухе. Пока Гримм добивал цепляющегося за жизнь легионера, который мог потратить последнюю каплю своей жизни, что пальнуть кому-нибудь в спину, Гугол обрезал постромки на трупах хоботковых животных и собрал их на манер сбруи... в которую тут же, не дожидаясь указаний, полезла Ме’Линди. Жак остановил её:

— Нет, нет! Я в силовой броне, а ты — нет.

Он впрягся сам.

— Босс, из города повалили всякие неприятные клиенты.

Да, действительно. Но до них километра два. Начав тянуть, Жак с усилием двинулся вверх по склону в сторону лабиринта шпилей. Преодолев инерцию великанской туши, он побежал быстрее и сотворил психическое марево замешательства позади себя и спутников, словно спрятавшись в облаке ментальной пыли.

Они ушли глубоко в пустыню, пройдя, пожалуй, половину пути до корабля. Каменные шпили мелькали мимо — Жаку приходилось рассчитывать далеко заранее, когда отклонять сани. Погоня, похоже, не состоялась.

Гримм пыхтел рядом: хоть броня и усиляла движения, всё-таки приходилось тратить силы на бег.

— Босс, босс, я вот что подумал: мы сможем засунуть её в «Торментум», только если обрежем по бокам. Только у нас аптечки такой нет, чтобы она от этого не померла, так ведь?

Гримм прав.

— Виталий, тормози сани!

Гугол ухватился за задок мчащегося паланкина и вспахал ногами землю, чтобы погасить инерцию хода. Скват был низковат для такого дела, но Ме’Линди споро догнала их и пришла на помощь. Скоро машина зависла на месте. Жак усилил ореол защиты вокруг небольшого отряда.

Женщина злобно зыркнула, когда Ме’Линди подсадила Гримма, чтобы тот смог заглянуть на носилки. Коротышка увернулся от неповоротливой раздутой ноги размером почти с него и дёрнул за рычаг. Паланкин пошёл вниз. Кольца в сосках женщины дружно звякнули, когда все её груди подпрыгнули. Рука с поросёнка размером вяло смахнула Гугола, сбив бронированного навигатора наземь. Лишённая змеи, женщина явно была уже не той. что прежде. Ругаясь, Гугол поднялся на ноги, а носилки в это время опустились на землю. Гримм выключил их совсем, и женщина-гора бесформенной тушей оплыла, завалившись назад. Видно, сани создавали ещё одну подъёмную силу: поддерживающий корсет антигравитации.

— Сделаем всё, что нужно, здесь.

Жак распаковал экскруциатор: пучок внешне хрупких стержней. Раздвинул телескопические ножки похожего на паука-сенокосца, но исключительно надёжного устройства и шлёпнул его на великаншу. Изрядно попотев, они присоединили захваты устройства к выступающим частям её тела — больше для того, чтобы удержать их на месте и чтобы никого не пришлёпнуло. Какой смысл пытать на дыбе того, кто получает удовольствие, когда его подвешивают и растягивают на кольцах? На многих кольцах, а потом — на немногих!

Стащив перчатку, Жак выудил ампулу с сывороткой правды и прижал к коже женщины. Помня о её весе, ввёл вторую и третью дозы. Рекомендованная Инквизицией процедура предписывала в первую очередь подвергнуть испытуемого нестерпимой боли. Это, рассудил Жак, могло оказать обратный эффект, не считая того, что вызывало у него в какой-то мере отвращение.

— Имя?

Женщина сплюнула в Жака не меньше пары горстей вонючей слюны — он отскочил в сторону.

— Тока прочистила горло, — объяснила она. — Похоже, старый голос я потеряла.

«...сфарый голоф я поферяла».

— Что ты знаешь о существе под названием «гидра»?

— Меня зовут Кралева Маланья. И мой красавец Буль только что помер. Никогда больше не пронзит меня своими рогами после стычек с гримпанками.

«...поссе ссысек с гимпанками».

— Он болтался тут с демоницей, — ехидно заметил Гримм.

— Совсем немного, — сообщила Кралева Маланья.

Это ответ на последний вопрос Жака или комментарий по поводу заметки Гримма? Что, толстуху ампутация повергла в состояние имбецильности? Или она так хитро виляет?

— Что ты знаешь? — сурово повторил Жак.

— Знаю, что кое-чего лишилась!

— Змеи, которая овладела тобой, ты лишилась. А теперь перейдём к делу. Расскажи мне всё, что знаешь о гидре, или я убью тебя.

— Тогда ты ничего не узнаешь, так? Нет, не так. Ты будешь знать только то, что знал прежде? — Рот у неё задёргался. Больше Кралева уже не могла сдерживать правду, однако, к несчастью, Жак дал ей право рассказывать буквально всё, что она знала. — Ну, гидра — это название, — сказала она не торопясь. — Не учёная я, но рискну. Пишется так: гэ, и, дэ...

— Стоп! Впервые гидра была создана в твоём живом городе?

— Ага! Впервые создана — вот это вопрос. Что значит «впервые»? Изначально, первично? Как нечто может быть создано из имматериума вообще, если он, в общем-то, рассоздаёт? Я так думаю, что мы говорим о чём-то, созданном из имматериума?

Может, удовольствие причинит ей страдания? Но как определить, что для такой личности удовольствие? В оборудованной как следует темнице в течение нескольких дней — легко. Но здесь, впопыхах? Жак глянул на своих спутников.

Маленький Гримм шагнул вперёд. Он пощёлкал по медным кольцам Кралевы Маланьи, до которых сумел дотянуться. На каждом кольце была насечена миниатюрная сцена разврата. Гримм выудил из набора инструментов небольшие кусачки и поднял так, чтобы Кралева увидела. Так как предыдущая насмешка Гримма была тонко нацелена, чтобы вывести женщину из себя, Жак позволил ему продолжать.

— Слушай, уродина, — заявил скват, — сейчас я заберу все твои тупые кольца к себе в коллекцию.

Он перекусил одно кольцо и вытащил из соска аккуратно, не натягивая.

Кралева ахнула. Гримм словно вынул затычку. Грудь сдулась, исчезла. Сосок стал просто пупырышком, да и тот быстро пропал.

— Её тело распирает от варпа! — воскликнул скват. — Она сама как гидра. Каждое кольцо — пробка. Так, второй пошёл!

Он перекусил и вытащил второе кольцо. Ещё одна грудь опала.

Кралева заскулила.

Жак усомнился в техническом объяснении Гримма. Коротышка малость не понимал, как работает чародейство.

Гримм привстал на цыпочки и ухмыльнулся Кралеве в огромное лицо:

— Ха, скоро мы тебя немножко сдуем, и ты как раз влезешь к нам в корабль.

— Оставь мои колечки в покое, — взмолилалсь Кралева. — Я расскажу всё.

— Я не желаю слушать всё, — зло осклабился Жак. — Я желаю услышать вполне конкретно... Гримм, срежь десять колец!

Чик-чик.

— Не-е-е-е-ет!

Чик.

— Не-е-ет...

Чик

— Пожалуйста, прекрати...

Чик.

— Да что это за гидра такая?

— Ты знаешь, что это? — рявкнул Жак.

— Это такое существо, — злобно ответила Кралева, и это всё, что она сказала.

Из шеи у неё хлынула кровь. Женщина поперхнулась. Её голова откинулась назад, наполовину отсечённая.

— Никому не двигаться! — раздался знакомый задорный голос.

ПЯТНАДЦАТЬ

In vinculo veritas — Истина — в верёвке (лат.)

Boundless the deep, says God, because I am who fill

Infinitude, nor vacuous the space.

Though I uncircumscribed my self retire,

And put not forth my goodness, which is free

To act or not...

Примерный перевод:

«Бездонна глубина, — сказал Господь, — ведь мне

Наполнить бесконечность иль пустоту пространства.

Хоть я не ставил срок и не дал хода

Благости своей, которая вольна — вершить

Иль не вершить...»

В доброй сотне метров, из-за каменного шпиля выглядывал Зефро Карнелиан, держа их на прицеле тяжёлого болтера. Наверное, он почти моментально сменил лазпистолет, из которого так метко застрелил Кралеву Маланью, на оружие посерьёзнее. Окованный бронзой хром болтера сверкал, отражая безумное, тошнотворное свечение ночи. Неужели, подглядывая за ними, человек-арлекин нашёл время смахнуть с оружия пыль погони и элегантно начистить до блеска?

Карнелиан был облачён в причудливую костяную броню в шипах и шпорах, его дерзкая морда выглядывала из ребристого рогатого шлема. Один из роботов со скитальца прикрывал его с фланга, сжимая в руках плазмаган.

— Просто не мог смотреть, как кто-то мучается! — крикнул человек-арлекин.

— Я не мучил её, ты, дурак! — отозвался Жак. — И не собирался. Только как иначе зафиксировать мегасвинью? А теперь ты убил её так же, как убил Мому Паршин!

Притворяясь, что ещё союзник.

— Драко, откуда тебе знать, с каким злом сношалась эта женщина, пока висела на своих кольцах?

— Значит, ты бывал у неё в будуаре? Это разрешает кое-какие из моих сомнений.

— Прекратите разбредаться, все четверо! — Карнелиан предостерегающе выпустил по болту вправо и влево, отчего на земле вспухли султанчики разрывов. — У меня тоже бывают видения, сэр инквизитор, сэр предатель! Это ты — хулитель торжественных клятв, нарушитель присяги!

— А ты, похоже, в Глазу Ужаса чувствуешь себя как дома, человек-арлекин!

— О, да я везде как дома! И нигде тоже...

— Гидра изначально была создана здесь, а не в какой-то орбитальной лаборатории.

— Ты так думаешь? Это она так сказала?

— Ты сам знаешь, что не успела. Ты ей не дал!

— Я бы не стал особенно верить тому, что говорят служители Слаанеша. Может, она лгала, чтобы смутить тебя и запутать, Жак?

— Она была под сывороткой правды.

— Сывороткой правды, в самом деле?

Почему Карнелиан со своим сервитором просто не откроют огонь? Сгустки плазмы и тяжёлые разрывные болты могут серьёзно повредить даже самой лучшей броне, не говоря уже о том, что внутри. Ме’Линди, у которой не было никакой защиты, кроме хитина, мгновенно разнесло бы на куски. Однако человек-арлекин продолжал играться с Жаком.

— Что есть правда? — крикнул Карнелиан. — In vinculo veritas, скажешь? Правда выясняется в темнице, в оковах. Только, если правда закована в цепи, как она может быть правдивой? А разве не вся человеческая галактика закована в цепи? Разве наш Император не прикован к своему трону? Кто однажды освободит его? Только смерть.

— Пустые парадоксы, Карнелиан! Или ты угрожаешь свергнуть Повелителя Человечества?

— Тьфу, что за паранойя! Разве гидра не освободит всех и каждого, связав их накрепко?

— Я спрошу тебя так: чьи руки будут править гидрой? Кто эти повелители в масках на самом деле?

— На самом деле? «На самом деле» — это вопрос правды. Я думал, мы только что разобрались с правдой. Нет сегодня никакой правды, Жак, нет во всей Галактике. Ты прекрасно знаешь, тайный инквизитор, как обстоят дела. Правда о генокрадах? Правда о Хаосе? Такая правда должна быть подавлена. Правда — это уязвимость, правда — это слабость. Правда должна быть укрощена, как укрощают псайкеров. Правда должна быть связана душой и ослеплена. Наш Император изгнал правду, сослал её в варп, так сказать. Но правда будет. О да!

— Когда гидра завладеет каждым в Галактике? Когда все думают одно и то же, то, наверное, это и есть правда.

Карнелиан возбуждённо хохотнул.

— Правда — это сущее посмешище, Жак. Губы, что изрекают правду, должны при этом смеяться. Смейся со мной, Жак, смейся!

Карнелиан выпустил ещё один разрывной болт — в сторону от отряда Жака, но их тем не менее осыпало землёй.

— Пляши и смейся! Наш Император изгнал смех. Из нас, из себя. Да, он изгнал радость из себя, чтобы спасти нас. Он объявил правду вне закона во имя порядка. Потому, что правда, как и смех, — это беспорядок, возмутительный, даже хаотичный; а в темнице лжи не может быть веселья.

Что хочет сказать Карнелиан? Ведь Император как никто другой должен знать правду — о предназначении человечества, об истории — он, кто правил десять тысяч лет! Если Император не знает правды — не может увидеть правды — что ж, тогда Галактика — пустое место, бесполезное, обречённое. Но, может быть, Император больше не знает, какой была правда, больше не знает, зачем его космические десантники и его инквизиторы насаждали его волю железной рукой?

Пока Карнелиан насмехался над Жаком под тошнотным небом этого уголка Хаоса, решимость Жака отправиться на Землю со своими — признаться, расплывчатыми — доказательствами крепла. Если бы он только мог сбежать из лап Карнелиана!

Взорвался ещё один болт, осыпав их камешками.

— Может, попробовать его достать, босс? — буркнул Гримм.

Как? По сравнению с Карнелианом они были как на ладони. Боевой сервитор держал тяжёлый плазмаган. Ме’Линди скорее всего обратится в пепел... хотя долг ассасина — умереть, если требуется.

— Жак, позволь дать тебе отрывок из очень древней поэмы, над которым ты сможешь погадать в оставшиеся последние мгновения своей жизни. Мгновения, которые могут относиться к твоему ближайшему будущему, которое наступит прямо сейчас, или, в противном случае, к будущему, когда ты станешь трясущимся злобным старикашкой, который оглядывается на прожитую жизнь перед тем, как свет наконец для него погаснет навсегда... В этом отрывке стихотворения говорит Бог. Возможно, он, как наш Бог-Император, озирает свою галактику. Кхе-кхе.

Карнелиан откашлялся и продекламировал:

«Бездонна глубина, — сказал Господь, — ведь мне

Наполнить бесконечность иль пустоту пространства.

Хоть я не ставил срок и не дал хода

Благости своей, которая вольна — вершить

Иль не вершить...»

— Неплохо, да? Как слова скатываются с языка...

А как они озадачили Жака! Как ускользнул их смысл, точно как признание Кралевы Маланьи досадно выскользнуло у него из рук.

— Ой-ёй! — взвизгнул Карнелиан. Он выпустил болт и задел плечо Гримма. Снаряд срикошетил в сторону, не разорвавшись, так как не проник внутрь. Но Гримма всё равно швырнуло вбок.

У Жака не было выбора — он ответил; Гугол тоже. В следующую секунду — Гримм. Карнелиан уже исчез за шпилем, вместе со своим роботом.

Из-за каменного столба полетели болты и сгустки плазмы — только в противоположном направлении. Показались легионеры в вычурной костяной броне, перескакивая от столба к столбу и стреляя на бегу. Их сопровождали размахивающие клешнями демоницы и суетливые отродья Хаоса.

— Бегом к кораблю! — приказал Жак, творя ауры защиты и отвлечения.

Они рванули с места, бросив паланкин вместе с мерзкой тушей и экскруциатором Жака, которым тот так и не воспользовался. Впрочем, он был рад его бросить.

Когда «Торментум Малорум» вознёсся на хвосте плазмы над гнойной ионосферой, на него накинулась парочка истребителей ближнего космоса — кораблей-ястребов, но Гугол опередил их и продолжал уходить на форсаже. Звездолёт пел от нагрузки на двигатели.

— Твои ковыряния, похоже, не прошли даром, — наконец признал Гугол.

Гримм хмыкнул:

— Ха, неплохо я их настроил, да?

— Это на пока! Ты не прочитал ни единой литании. Как можно ждать от двигателя нормальной работы, если ты пренебрегаешь его духом?

— Его дух, — ответил Гримм, — называется «топливо».

— Только не дай ему такое услышать.

— Ха, да чтоб я разговаривал с мотором!

— Виталий прав, — вмешался Жак, — дух наполняет всё сущее.

— Ха, то есть, ты понял всю ту чушь, что молол наш человек-арлекин про «наполнить бесконечность»?

— Император наполняет всё. Он везде. Везде, куда достаёт Астрономикан, по крайней мере.

Гримм пожал плечами:

— Меня малость беспокоит, почему Карнелиан дал нам уйти. С его понтоватой меткостью он лишь задел меня. Он гнал нас, как стадо, в сторону корабля, босс. Только и всего. Не давал легионерам подойти...

— После того, как привлёк их выстрелами.

— Зачем тогда в них стрелять, если они на его стороне?

— Возможно, — предположил Виталий, — раз их первую леди украли, а свиту перебили, у отступников испортилось настроение — и они палили в любого, кто не из их Города Грехов?

— Ты тупой, — сказал Гримм. — Может быть, Карнелиан убил эту бабу Кралеву, чтобы мы думали, что гидра происходит отсюда, пусть даже это не так.

— Она должна быть отсюда, из Глаза, — категорически отрезал Жак. — И с планеты Кралевы тоже.

— Это больше не её планета, — сказал Гугол. — Да и чёрт с ней, баба с возу... Не совсем мой идеал роковой красавицы.

— Карнелиан явно с тобой согласен, — заметил скват.

Мысль о том, что Карнелиан гнал их — теперь к Земле? — бесила Жака неимоверно.

— Я не такой уж тупой, — ответил Гугол, — когда дело касается толкования стихов. Бог-Император в этой поэме словно говорит, что отделил часть своей силы. Эта часть где-то в другом месте, не зависима от него, вольна идти своей дорогой — или отказаться идти. Добро эта часть? В таком случае, та, что осталась, — зло.

— Император не может быть злом, — сказал Жак. — Он величайший человек из всех. Хотя он может быть, и должен быть, суровым — без улыбки.

— Факт, о котором Карнелиан явно сожалел.

— Так, что смог посмеяться над нами, — съязвил Гримм.

«Воистину, я бегу по лабиринту, — подумал Жак, — а у лабиринта, возможно, вообще нет настоящего выхода».

— Кстати, об идеалах, — поддел Гримм Гугола, — вон идёт твой.

Ме’Линди вернулась в своё настоящее тело и сейчас возвращалась в крипту управления.

— Значит, вот он какой — Хаос, — был её комментарий.

— Нет, — поправил Жак, — это был лишь один мир из сотен, куда вторгся Хаос.

— Ты знаешь, там я почувствовала себя почти как дома в своём уродливом теле. Кое-что я там заметила на свой изменённый взгляд.

Жак немедленно встрепенулся:

— Порчу Хаоса?

— Что-то в воздухе. Нет, в невидимой атмосфере. У меня не было таких ощущений, когда я оборачивалась в Василарёве. То была... работа. Здесь было больше как гнусная и чарующая судьба.

— Может изменение тела вызвать привыкание? — обеспокоенно спросил скват.

— В мире Хаоса, думаю, да. Ты застрянешь, станешь чудовищем и не сможешь обратиться назад. Хаос — это полиморфин для безумных и дурных, для больных умом, для мозгов, которые жаждут, не зная меры. Ты превратишься в суть собственного кошмара, который начинался, как бредовый и увлекательный сон. Затем кошмар придаст форму твоему телу. Кошмар завладеет тобой. Ты по-прежнему будешь считать себя сновидцем. Но ты им не будешь. Ты будешь тем, что снится. Я вот думаю...

— Что? — спросил Жак. Ме’Линди, похоже, стояла на пороге какого-то откровения — может быть, схожего с фальшивым озарением наркотического бреда, когда раздавленный жук кажется переполненным космической значимости. — Что, Ме’Линди?

— Я вот думаю: не может ли по-настоящему выдающаяся личность избавиться от владычества Хаоса собственными силами? Тогда эта личность станет невосприимчивой к Хаосу, в точности как я невосприимчива к гидре — надеюсь, что невосприимчива.

— Может ли Зефро Карнелиан быть такой личностью? — тихо спросил Гугол со своего ложа навигатора. — Везде как дома, как он похвалялся! Способной скакать по мирам Хаоса и не запачкаться.

— Ненавижу его, — туманно ответила Ме’Линди. — Хотя... глубоко внутри он меня тронул.

«Глубже, чем я?» Жак ощутил укол ревности.

— Я чую вонь культа, — объявил он резко. — Крестовых походов и спасителей. Человеческий разум очень склонен к культам. Культы генокрадов, культы Хаоса, заговоры... Но есть только один спаситель. Император. Держитесь только за эту надёжную цепь (Хотя насколько надёжна она в реальности? Насколько надёжной она осталась?). Пусть эта цепь связывает вас. Примите её оберегающие узы с радостью.

— В таком случае, — спросил Гримм, — не должно ли нам с радостью принять узы гидры? Если она на самом деле очистит Галактику от демонов, и мутантов, и злобных ксеносов?

Жак вперился в сквата злым взглядом:

— И от недолюдов тоже, коротышка? Почему тогда не от всех, кто отклоняется от человеческой нормы? Пока не останется только одна норма повсюду — в галактике моноразума.

Такой была позитивная сторона гидроплана; с обратной стороны была... галактика, кишащая отродьями Хаоса.

— Я, помню, не был нормой, — В душе Жака боролись противоречия. Он прижал ладони ко лбу. Пробормотал молитву — кому? Слабеющему Повелителю Человечества?

— Я только спросил, босс, — сказал пристыженно Гримм так, словно ему передалось душевное смятение Жака.

— Вся галактика спрашивает. — И кто ответил на её мольбы? Лицемерная клика потенциальных рабовладельцев? Пройдоха-арлекин? Или осыпающийся утёс, который хлещут волны Хаоса?

— Куда мы направляемся? — Навигатор желал знать.

Точно, очередная полезная единица испрашивала руковождения. И, конечно, гидра обещала даровать тотальное руководство. Если бы Жак только мог поверить заговорщикам... но он не мог.

— Наша цель — священная Терра, Виталий. Больше некуда. Мы проникнем туда на виду у всех. Это будет проверкой твоего мастерства пилота.

— Да я, м-м, особо не напрашивался на проверку. Не в таком виде, во всяком случае! Не то чтобы я не рад возможности... Но Виталий Гугол против целой оборонительной сети солнечной системы... Э-эм, да? Ладно...

— Этот полёт может войти в легенды, — подсказал Гримм. — Может, ты сложишь хвалебную песнь своему пилотажу.

Ме’Линди холодно усмехнулась:

— Или наоброт — оду самоубийству.

— В первую очередь, — сказал Жак, — нужно выбросить за борт ящик с гидрой. Пустим его своим ходом в самое солнце. Местное голубое светило сгодится не хуже остальных.

— Это твоя единственная улика, босс. Гидра — твоё доказательство.

— Ты думаешь, я сплю и вижу, как бы протащить её контрабандой в самое сердце Империума? Вообрази, если выпустить гидру на волю в недрах мира, породившего нас, в самом центре человечества? Невозможно!

Тем не менее, подумал Жак, часть вещества гидры всё-таки долетит до самой Земли. Та часть, что незаметно прячется внутри Ме’Линди, усвоенная, обезвреженная.

Он представил себе Ме’Линди в застенках своего ордоса. Он представил себе, как её распинают и вскрывают, словно лягушку, в демонологической лаборатории Маллеуса, исследуют, зондируют, разрушая сначала разум, потом тело.

Его разум отверг это видение, но не раньше, чем её встревоженный взгляд встретился с его.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Глаз Ужаса лежит у окраины Галактики к галактическому северо-западу, в области такой же одинокой, как Жак иногда чувствовал себя в эти дни. И на душе легче не стало, когда Гримм едва не покинул корабль на полпути к Терре...

Скват утверждал, что расстояние слишком большое, чтобы пытаться преодолеть его одним варп-прыжком с тем запасом топлива, что оставался в баках «Торментума».

Он, без сомнений, был прав. Только указать на это должен был Виталий Гугол. Навигатор утверждал, что собирался это сделать, как только корабль покинет систему голубого солнца, как только «Торментум» снова полетит, швыряемый штормами, сквозь варп.

Не хотелось ли Гуголу в глубине души помешать полёту на Землю, ограничить возможные заправки по дороге, чтобы пришлось зайти куда-нибудь на крупную базу, где бы начали задавать неудобные вопросы или агентам заговорщиков было легче нанести удар?

Хуже того, не стал ли Гугол беспечным? Разве ему всё равно: застрянут они где-нибудь на необитаемом куске камня или нет? Навигатор обиженным тоном возражал на эти полуобвинения.

Из вымученных отрывков стихотворения, которые Жак подслушал потом, выходило, что поэта гнетут воспоминания об унизанной кольцами великанше, словно кислота, разъедая его романтическую душу, по причинам, которые Жак не совсем понимал и решил, что будет умнее туда не лезть. Представляла ли Кралева Маланья нечто вроде антиидеала для Гугола, некий отталкивающий пример сексуальности, который неотступно преследовал его, от которого он пытался избавиться и забыть его, но не мог?

В какую романтическую формулу он мог бы уложить Кралеву? Если этого не сделать, то как её забыть? Как ему смириться с тем, что оставил тёмные страсти этого живого, телесного города — так же, как смирился с тем, что никогда не получит Ме’Линди?

Жака это привело в уныние.

Они направлялись к одинокому красному карлику под названием Бендеркут в тысяче световых лет к центру, в сторону сегментума Соляр. Записи числили Бендеркут как прародителя всего четырёх небольших каменистых миров, все — необитаемы. У самого крайнего приютился мелкий орбитальный порт для военно-космического флота и торговых судов. Гравитационный колодец был неглубоким: всего два дня пути от безопасной прыжковой зоны внутрь системы и два дня обратно наружу.

Оставалось надеяться, что порт не уничтожен нападением чужаков или не заброшен; записи могли устареть на сотни лет. При неудаче с Бендеркутом у путешественников оставалось ещё как минимум три очевидных варианта — три порта на второстепенных трассах, куда они могли причалить. Жак лишь надеялся, что Гугол ведёт корабль честно, и клял себя за подозрительность.

Как бы там ни было, тысячелетний порт по-прежнему кружил возле Бендеркута-4. У причала стоял пришвартованный имперский крейсер: скопление украшенных резьбой рифлёных башен, соединённых арчатыми контрфорсами, утыканных черепами — эмблемами смерти. Плюс дырявый, латаный-перелатаный округлый грузовик.

Гримм, который снова потратил долгие часы, доводя до ума, а потом — ещё полируя, движки «Торментума», отправился «на берег», чтобы передать мешочек с редкими металлами в качестве оплаты и «подышать воздухом», как он выразился.

Настал час отправления, Гримма всё не было.

— Мне пойти его поискать? — спросила Ме’Линди.

Жак посмотрел в иллюминатор на бугристое металлическое плато, усеянное мостками и пузырями оборонительных систем. Ярко-освещённые башни отбрасывали тени, похожие на тёмные канавы. Порт небольшой, однако, без сомнений, там прячутся многие километры коридоров и залов. Топливные и кислородные шланги, извиваясь, отошли прочь.

«Сапфирный орёл, вылет разрешён, — прохрипело радио. — Человеческой чистоты вам».

— И вам того же, — ответил Жак. — Мы задержимся на полчаса, — и уже к Ме’Линди: — Если у него неприятности, мы застрянем здесь, как в силке.

— Движки он оставил в порядке, — сказал Гугол. — Мне будет не хватать этого мелкого нахала.

— Считаешь, он удрал?

— Наверное, не захотел прыгать к тигру в пасть... Не знаю, как у вас, инквизиторов, там заведено, но тебя, возможно, уже объявили отступником.

Путешествие в Глаз и потом обратно на Терру хоть и измерялось неделями варп-времени, могло стоить Жаку не одного года реального времени. Как только выяснилось, что Жак направляется в сторону Глаза с Карнелианом на хвосте, астропат мог тут же отправить сигнал на Землю, использовав коды Маллеуса. Возможно даже, что у человека-арлекина на борту «Покровов света» был свой ручной астропат. А Карнелиан позаботился о том, чтобы убить звездовещательницу Жака — Мому Паршин.

У Баала Фиренце длинные руки. Но вот Обиспала... его можно попытаться изловить и заставить подтвердить слова Жака. Правда, Обиспал может быть в Галактике где угодно.

Они подождали.

Пятнадцать минут.

Двадцать.

Двадцать пять.

— Виталий, готовься к отлёту.

Жак ценил сквата. Всегда высказывался в защиту недолюдов... И вот скват его предаёт. Пусть это тривиальное предательство на фоне космической измены, задуманной заговорщиками, но всё равно обидно.

Жаку самому, может быть, придётся предать Ме’Линди, сдав её в лаборатории Маллеуса. Если Ме’Линди это заподозрит, останется ли она по-прежнему верной узам своей присяги ассасина?

На двадцать восьмой минуте Гримм ворвался на борт.

— Прости, босс. Спасибо, что подождали. Встретил своих собратьев. Пришлось немножко выпить. Хлоп-хлоп, бегом-бегом.

— И вместе с ними думал ты отправиться?

Гримм не стал напрямую отрицать, что по крайней мере было честно.

— Потянуло к родне, босс. Хоть я и бродяга, но всё-таки...

— И ты решил посмотреть, не уйдёт ли корабль без тебя, избавив таким образом от трудного решения.

— Запускаю! — предупредил Гугол. «Торментум» короткими импульсами стал отползать от причала.

— Ха, так вы и правда хотели меня бросить! — Гримм сумел подпустить в голос возмущённого упрёка, и Жак не смог сдержать бледной улыбки.

— Конечно, я ещё подумал: «Земля!». В другом разе Землю-то, скорее всего, никогда не увижу. Как говорится, увидеть Землю и умереть?

Верно подмечено. Сколько партий юных псайкеров прибывает на Землю только за тем, чтобы умереть. Кое-кто называл Повелителя Человечества не иначе как Пожирателем Падали. Поглотил бы он точно так же Жака?

— Прости, босс. Правда!

— Гримм, ты вернулся — и это главное.

Скват, навигатор, ассасин — в ком из них Жак может быть стопроцентно уверен? Он молил Императора не дать пасть жертвой паранойи, в которой обвинил его Карнелиан, иначе вся история, сумеет он её рассказать или нет, будет выглядеть абсолютно невероятной.

Но, разве паранойя — не критерий здравомыслия во вселенной врагов и обмана?

«Не верь никому, даже себе, ибо сам можешь даже не заметить, как свернул с праведного пути».

Жак крепился.

Терра.

Все каналы бурлили вокс-переговорами часовой, минутной, секундной давности. Астральные волны, наверное, были почти так же забиты телепатическими сообщениями — даже ещё большей срочности, правда, подобным сообщениям не мешал предел скорости электромагнитного излучения. Дальний радар фиксировал метки сотен кораблей, идущих внутрь системы или выбирающихся по последнему пологому склону из глубокого гравитационного колодца Солнца.

Наблюдение с самой дальней линии даже подходов к родной системе уже с избытком доказывало, что центр Империума никогда не замирает. Однако Жаку не нужно было напоминать, как в прошлом варп-шторма отрезали родную систему от звёзд на несколько тысяч лет. Первые цветы человеческой цивилизации, взошедшие на просторах Галактики, увяли и перегнили в клоаку эры Раздора, которая так затмила ту прежнюю героическую эпоху, что и по сей день её скрывал мрак.

Ему не нужно было напоминать, как в тридцать первом тысячелетии одержимый мятежник магистр войны Гор опустошил Луну и вторгся на Землю, пробившись к самому внутреннему дворцу. Путч разгромили, о да, но какой страшной ценой! С тех дней раненый Император переживал одно мрачное тысячелетие за другим, лишь восседая недвижимо на своём золотом троне-протезе.

Но, чего едва не достиг Гор при помощи главных сил Империума и боевых машин Адептус Механикус, Жак надеялся добиться хитростью — при участии подчёркнуто скорбного навигатора, сквата, чья надёжность теперь была под вопросом, и убийцы, ход мыслей которой занимал Жака всё больше и больше.

Он ткнул пальцем в отметку на экране радара:

— Виталий, покажи вот этот.

Гугол поколдовал с магнископом, вывёл в фокус тёмный летучий замок и ахнул:

— Чёрный корабль, Жак! Идёт внутрь системы.

— Подваливай к нему. Поднимемся на борт с инквизиторской проверкой.

— Но разве такое судно не должно входить в число самых бдительных?

— Они в пути год или около того. Если я в чёрном списке преступников, сомневаюсь, что местный инквизитор об этом знает.

Жак говорил с уверенным видом. Он — человек Маллеуса. Поэтому, пусть даже на Чёрном корабле летит обычный инквизитор — это будет только на руку.

Инквизиторы часто путешествовали на Чёрных кораблях, пока те пересекали Галактику из конца в конец, собирая свежих псайкеров. Инквизитор крайне полезен для офицеров Чёрного корабля, которым приходится в пути проверять свой живой груз и выдёргивать сорняки. Жаку даже слишком хорошо это было известно: его вот так же выдернули, но только не как сорняк, а как драгоценный цветок, пересадили и отправили дальше — для более великих дел. Он помнил Ольвию. Множество таких, как она, набивали в унылые трюмы Чёрного корабля; их молитвы звучали тем громче, чем ближе нырял корабль к Земле; их души скорбно сосредотачивались на предстоящем самопожертвовании. Гнетущие психические миазмы внутри такого судна могут стать отличной защитной завесой для Жака.

— А что с «Торментумом»?

— Запрограммируй его уйти обычным ходом за прыжковую зону к поясу комет, а потом просто лечь в дрейф. Мы будем примерно знать, где его искать, если когда-нибудь сможем встретиться снова.

Гугол кивнул. За прыжковую зону почти никто не выходил. Корабли были либо внутрисистемными, оставаясь в границах солнечного пространства, либо межзвёздными — в этом случае они ныряли в варп при первой возможности. «Торментум» останется там, незамеченный, и в то же время к нему можно будет добраться на обычном корабле, оставляя вариант для непредсказуемого, тёмного будущего.

Как много спутники Жака сейчас знали! Они знали об Ордо Маллеус, о заговорщиках, о гидре, о Глазе и созданиях Хаоса. Больше, много больше, чем положено простому смертному. Если миссия Жака закончится успешно, его сообщникам следует устроить мозгочистку... Так же, как десантников подвергают мозгочистке после участия в экстерминатусе демонов, низводя до уровня младенцев, чтобы уберечь их непорочность и здравомыслие. Или казнят с почётом.

— Ме’Линди, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

Он пошёл впереди неё по чёрному как смоль коридору мимо мерцающих альковов в свою спальную ячейку, закрытую от чужих глаз и ушей.

Воспоминания о предыдущем разе, когда они остались здесь наедине, будоражили, хоть он и знал, что повторения той возвышенной ночи быть не может. Но Жаку очень хотелось узнать, что она на самом деле чувствует.

— Да, инквизитор?

— Ты ведь понимаешь, что ты — единственное вместилище гидры поблизости?

— Точно так же, как знала, что ты решишь отправиться на Землю и посчитаешь нужным выбросить за борт тот адамантиновый ящик.

— Значит поэтому ты съела кусок гидры? Не для того, чтобы защититься от неё, а скорее чтобы оставить хоть что-то?

— Ассасин — это инструмент, — сказала она ничего не выражающим тоном. — Разумный инструмент, однако всё равно инструмент, служащий высшим целям.

— Ты согласишься на мучения? На вскрытие? — Ну вот, он сказал это. Он признал свой страх и вину любовнице на одну ночь.

— Боль можно блокировать, — напомнила Ме’Линди, — как при изменении тела.

Жак знал, что это не вся правда. Боль физическую можно блокировать. Однако в мозгу есть центр чистой, абсолютной боли. До него можно добраться мозговым зондом. Она знает, как отрезать своё сознание от такого? Да, а как насчёт ужаса, когда твою личность разбирают на кусочки? Разве это не должно приносить самую глубокую и мучительную боль?

— Если бы я мог тебе что-нибудь дать, Ме’Линди, что бы ты выбрала?

Она подумала минуту.

— Наверное... забвение.

Теперь он понимал ещё меньше.

Если только... если только она не знала — а Гримм и Гугол, несомненно, даже не подозревали — что священный долг Ордо Маллеус — стирать самое знание о чудовищном Хаосе из разума людей, чтобы знание это не совращало слабых. Подобные знания должно уничтожать.

Неужели Ме’Линди заранее простила ему возможную судьбу товарищей, если предположить, что он добьётся успеха?

Вот что называется преданность.

Жак погасил вспышку мучительной гордости. Преданность кому бы то ни было, кроме Императора, опасная штука, ведь так? Доказано воинствами Гора.

Однако Жак всё равно прямо здесь же дал себе обещание, что сделает всё возможное, чтобы спасти Ме’Линди, и Гугола, и Гримма. Даже если это сделает его, в чём-то малом, предателем. Даже если при этом он откажется даровать Ме’Линди желанную амнезию.

Уже уходя, Ме'Линди остановилась.

— У меня есть много что забыть. В этом теле прячется пластиплоть и флексохрящи, в которых записана память одного конкретного злого облика.

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь, будто внутри тебя начертана некая руна зла? Чувствуешь, что каким-то образом проклята? А вовсе не благословлена своей чудесной способностью?

— Способностью превратиться в одну тварь и только одну! Теперь, когда я пользуюсь полиморфином, я не могу принять облик другого человека. Я лишь запускаю внутри себя шаблон генокрада. И тем отрекаюсь от способностей хамелеона. Я спрашиваю тебя: это Каллидус? Это изворотливость?

— То есть, по-твоему, ты изменяешь традициям своего храма? Хотя сам храм тебя об этом попросил?

Она кивнула:

— Это сделали с моего согласия.

Может быть, она чувствовала, что храм её обманул.

Жак помешкал, прежде чем спросить:

— На тебя давили, чтобы получить согласие?

Она рассмеялась горько:

— Вселенная всегда давит, с разных сторон, разве нет? Давит так, что того и гляди раздавит.

Это был не настоящий ответ, да он и не ожидал. Разве ассасин выдаст секреты своего храма?

— Однако на мире Кралевы, — напомнил Жак, — к тебе пришло озарение... насчёт Хаоса и возможной природы человека-арлекина.

Ме’Линди поджала губы — те губы, что однажды блуждали по его телу, те самые губы, что вытягивались в жуткое рыло.

— Тёмное озарение, — поправила она. — Тёмное.

Но даже в таком случае Жак не испытывал никакого желания погасить её свет.

СЕМНАДЦАТЬ

O furtim invisibiles! — О тайный, невидимый! (лат.)

— Плодотворное путешествие, агент? — поинтересовался Жак у молодого бородатого инквизитора — почти точной копии его самого в ранние годы.

В мочках ушей у Рейфа Зиланова болтались серьги из зародышей какого-то ксеноса. Молодой инквизитор выглядел смышлёным, хотя и несколько неопытным. Какими бы ни были его особенные таланты — как бы хорошо ни были отточены те из них, что позволяли диагностировать среди пассажиров малейшую демоническую порчу, — ноющий психический шум на борту Чёрного корабля давал как раз такой уровень астральных помех, на который уповал Жак.

— Плодотворные? Тысяча сто псайкеров на круг для Императора. Думаю, это можно назвать плодотворным. Ликвидировать пришлось всего полпроцента. Пять процентов выглядят достойными дальнейшего развития.

А девяносто пять — достойными для корма полумёртвому Повелителю Человечества, дабы питать его Астрономикан. Сколько ещё, сколько ещё может длиться величественная агония человеческой галактики? Может, всё-таки идея заговорщиков — заменить эту людоедскую систему абсолютно тоталитарным контролем — верна?

Нет-нет, не верна. И — нет, они почти наверняка не те, кем кажутся.

Жак крякнул.

— Что-то не так? — спросил косоглазый, дюжий капитан.

Морщины на багровом лице капитана Олофернта говорили о многолетнем влиянии психической мигрени тех, кого он был обязан перевозить. Вот, подумал Жак, невоспетый герой Империума. Не десантник, не рыцарь-терминатор, но всё же герой. Герой невежественный — но благословенно невежественный. Герой, чья форма увешана амулетами. Герой, которого можно запугать.

Стены капитанской каюты скрывали гобелены с космическими сражениями — бессменные напоминания о военной судьбе, которая могла бы ему достаться?

На столе капитана Жак заметил блёклые кружки от рюмок. Тайное пьянство, пока навигатор ведёт корабль через варп, служило Олофернту утешением, его убежищем, анестезией — и слабым местом.

Жак активировал свои татуировки, показав Зиланову, что выше него чином, правда, каким образом, молодой человек понял не совсем, но посчитал за лучшее не спрашивать.

Однако Зиланов оставил при себе своё мнение, но Жак на его месте поступил точно так же. Агент с любопытством разглядывал пёструю свиту Жака. Он явно распознал в Ме’Линди ассасина.

— Не так, капитан? — протянул Жак насколько возможно невозмутимо. — О, кое-что не так. Я расследую одно дело. Оно касается таких кораблей, как ваш. Точнее говоря, того, что происходит после того, как они доставляют свой груз на орбиту Земли.

— Наши пассажиры проходят там повторную отбраковку, — проворчал Олофернт, — чтобы перепроверить, что мы службу свою знаем, — что весьма разумно. Потом большую часть челноками перевозят в Запретную крепость для долгой подготовки к Астрономикану и краткой службы следом. Что из того?

— Где находится Запретная крепость, капитан?

— Ха! Для таких, как я, эта информация под запретом. Тоже весьма разумно.

— Где, вы полагаете, она находится?

— Мне не следует даже во сне об этом думать, инквизитор.

— Весьма разумно.

Цитадель Адептус Астрономика располагалась внутри горного массива, известного как Гималаи. Целой горе придали форму верхней половины каменной сферы, в которой и находился Астрономикан.

— Ты сказал: «долгая подготовка и краткая служба». Почему ты упомянул об этих подробностях? Я слышу недовольство? Прожилку мягкости у тебя в душе?

Олофернт глянул на Рейфа Зиланова, ища поддержки.

— Языки без костей! — зарычал Жак. — Которые лучше вырвать! Уверен, в будущем ты будешь более осмотрителен, скрыто критикуя Империум, если это, конечно, не алкоголь развязал тебе язык. Но не важно. Что меня беспокоит, так это недозволенное рабство, а именно — сбор сливок в виде крошечной доли пригожих псайкеров.

Зиланов нахмурился, а капитан ахнул:

— Кем? — после чего явно пожалел, что спросил. — Не то, чтобы я проявляю излишнее любопытство. Не то, чтобы я...

Жак одарил Олофернта самой натянутой улыбкой.

— Мне нелегко это говорить. Чиновниками-извращенцами достаточно высокого положения при императорском дворе.

Недозволенное рабство, подумал Жак, в противоположность узаконенному посвящению Императору... Проживут ли эти недозволенные рабы дольше в частных руках? Вряд ли. Их краткое существование в лапах ценителей упадка окажется безусловно гнусным. Впрочем, эти ценители не существовали нигде, насколько это известно, кроме его собственного воображения. Лучше всего верить в собственную ложь, тогда и другие в неё поверят.

— Вряд ли мне нужно говорить, насколько смертельно опасно содержать необученных псайкеров даже во внешнем дворце. Пусть даже их держат взаперти за психическими экранами, любой из них всё равно может стать проводником для демона. Особенно, если от боли и отчаяния взывает к помощи в любой форме. Если демон овладеет хотя бы одним рабом во дворце, и этот раб сбежит — подумайте о последствиях!

— Списки наших пассажиров всегда точны, — возразил Олофернт.

— Не сомневаюсь. Однако, как насчёт той малой доли пассажиров, которую каждому Чёрному кораблю приходится уничтожать? Вы оставляете тела для последующего учёта?

— Вам должно быть известно, что такие тела выбрасываются за борт в варп.

— Что, если эта малая часть в действительности не становится трупами, а содержится живьём в стазисе в каком-нибудь закутке на борту столь огромного корабля, как ваш?

— Только не на борту моего, смею вас уверить! — капитан метнул взгляд в сторону стола, где обычно стояла бы рюмка. Как её сейчас не хватало!

— Я не обвиняю никого лично. Вы сейчас узнали привилегированную информацию, вот и всё.

— Что вы хотите, чтобы мы сделали? — спросил Зиланов. Молодой инквизитор почти поверил. Да и почему бы не поверить? История выглядела достаточно правдоподобной, чтобы любого имперца мороз продрал по коже. Зачем старшему инквизитору лгать?

— Мне нужно, чтобы нас контрабандой провезли в юго-восточный порт номер три Императорского дворца в точности так, как, мы подозреваем, провозят этих недозволенных рабов, а именно — в продовольственных стазисных коробах. Меня и моих спутников.

— Вы будете абсолютно беззащитны, — заметил Зиланов.

— Пока стазис не отключится в установленное время, это так. Вы хотите сказать, что следует избегать опасности, когда, рискнув, мы можем захватить исполнителей преступления?

Теперь Зиланов уверился полностью. Ни один изменник не рискнёт оказаться абсолютно беспомощным или попасть парализованным в руки вероятного врага.

— Это секретная операция важности альфа-прима. С вас взята присяга соблюдать абсолютную секретность. Сейчас я раскрою маршрутные коды, которые вы должны использовать для контейнеров...

И стазис кончился.

Жак выбил крышку контейнера, в котором лежал, вынужденно скрючившись в позе эмбриона.

Никаких внешних ощущений он не чувствовал. Да и не предполагал.

Вместо этого его сознание застыло на единственном кванте мысли, и этой мыслью была тревога. Вероятно, работа сознания успела чуть-чуть продвинуться за безвременный период изоляции, а психическое чувство защиты пыталось снять осаду тревожности. Но получилось, что Жак намертво застрял в точке страха: всё его существо состояло из ожидания опасности и больше не из чего. Ни воспоминаний, ни деятельных мыслей, ни вялых грёз — только безликая квинтэссенция тревоги, возникшей в тот самый бесконечный миг-вечность.

Теперь, когда он снова стал Жаком, его затрясло от накопившегося страха. А что, если бы он вошёл в стазис в состоянии ужаса или боли?

В конце концов Жак решил, что психический дар смог бы усмирить и притупить ощущения, изменив сам характер этого мига-вечности.

А что, если нет? Что, если бы он не владел чарами? Жак допустил, что открыл новую и ужасную пытку или наказание. Ибо на пике мучений пленника можно погрузить в стазис-камеру, и он будет переживать это состояние год, столетие...

Прищурившись, Жак посмотрел вверх на толстенные ржавые трубы, обросшие бородой конденсации. А, нет, эти пятна — не ржавчина. Многие поколения благочестивых рун выцветали и переписывались поверх, и снова выцветали. Каракули проплывали мимо в паре метров над головой. До Жака донеслось лязганье, скрежет, далёкий перезвон металла о металл. Контейнер, похоже, двигался по конвейерной ленте.

Как и было задумано. Справившись со страхом, накатившим при выходе из стазиса, Жак встал. Действительно, четыре контейнера неторопливо ползли на сегментированной стальной ленте вниз по унылому и будто нескончаемому туннелю. Светосферы мучительно изливали тусклый оранжевый свет. Было холодно. Никого, даже сервиторов, поблизости не наблюдалось.

Жак перебрался к соседнему контейнеру и поднял крышку. Ме’Линди села и, словно змея, подалась назад для удара. Но змея не ужалила, а лишь быстро поцеловала.

— Спасибо за глоток забвения, господин.

— Господин?

— Мы же притворяемся рабами?

— Об этом можно уже забыть. Есть какие-нибудь отрицательные последствия?

— Мы, ассасины, знаем, как сделать разум пустым, если требуется, чтобы уйти в гибернацию. Я стала пустой, ощущая только желанное ничто — состояние мира до того, как возникли Вселенная и Хаос, когда существовал один Бог — Бог-Ничто.

Жак решил, что Ме’Линди вернулась мыслями к некоему странному полузабытому культу своего давно потерянного родного мира. Истинный бог — неумирающий Император, пожиратель душ, маяк для страждущего и борющегося человечества — был уже в пределах досягаемости, всего в каких-то четырёхстах километрах пути по дворцу.

Ме’Линди в свою очередь открыла крышку Гримма, и недолюд воскликнул: «Ха! Ха!». Словно подгоняя вновь застучавшее сердце.

Жак открыл последний ящик.

— Пустота, — прошептал Виталий, — бесконечная пустота. Третий глаз не перестал видеть. Он рыскал по пустоте бесконечности. Ты знаешь, что существуют степени небытия? Оттенки не-света?

— Глуши чушь, — ворчливо ответил Гримм, высунувшись сбоку от Жака. — Тут прям, как дома в пещерах, тока камня нигде не видно. И на дворец не особо похоже. А где все? Мы точно сели на тот маршрут, босс?

— О да. Это древний глубокий подводящий туннель — крошечный отросток вдали от сердца. Но даже так нам скорее повезло, что сейчас здесь нет каких-нибудь работников из Адептус Терра.

— Ха, теперь он нам об этом говорит!

В мире снаружи сейчас могла быть зима. Хотя по правде мира снаружи на Терре почти не существовало. Все континенты Земли — кроме южных приполярных ледников, в недрах которых скрывалась Инквизиция — были закованы, часто — на километровую высоту, в лабиринт построек того или иного государственного учреждения. Дворец, экклезиархия, огромные здания бюрократии — каждый практически отдельный мир сам по себе.

Целые поколения проводили всю свою жизнь в одном имперском учреждении, почти не ведая о звёздах над головой, разве что в виде заметок на инфопланшетах или в гроссбухах, и ни разу не увидев, как тусклое солнце проглядывает на отравленном небе.

Скоро воздух стал теплеть и неприятно застревать в горле. Лента несла их дальше вниз — к отзвукам шума и деятельности, к далёким лучикам света. Туннель явно вскоре выходил в какое-то место попросторнее.

Сбросив стазисные ящики с ленты, они достали пристяжные кислородные баллоны и дыхательные мембраны. Эти мембраны служили и защитой для глаз от всё более загазованного и едкого воздуха. Теперь кислородные «пшики» освежали лёгкие.

Позади, из оранжевого полумрака появились другие грузы. Расплющив стазис-ящики, отряд спрятал их в пыльной боковой каморке. Дальше пошли пешком вдоль натужно ползущей ленты.

В просторном пластальном зале с колоннадой киборги и ампутанты, присоединённые к машинам, с лязгом ездили туда-сюда на гусеницах или с бряцаньем шагали на изъеденных окислами металлических ногах. На полу переливался всеми цветами радуги слой маслянистых химикатов под блеском меняющихся огней.

Одни механизированные рабочие трудились возле глухо грохающих огромных механизмов, перевитых жилами кабелей. Другие вскрывали силовыми клещами ящики с ленты, проверяли накладные и переносили поступающий груз к вееру ржавых мощных пневмомагнитных труб, который отправляли предметы в далёкие пункты назначения с яростным шипением, грохочущими хлопками сжатого воздуха и треском электромагнитных разрядов. Разбитые пустые контейнеры исчезали в утробе печи, огненная глотка которой заливала багрянцем хлюпающую бурду вокруг. По залу каталось эхо рокота, шипения, хлопков и рёва.

Пока четверо незваных гостей наблюдали с выступа своего укрытия, одну из труб прорвало, выбросив облако бурых хлопьев. Сервитор-сварщик покатился чинить отскочившую обшивку.

Видимо, такого рода аварии случались регулярно. Этот автомат, видимо, только и делал, что заваривал трубы. Если бы их то и дело не рвало, его однообразная жизнь была бы пуста. Жак и его спутники находились в каком-то очень незначительном пищеводе древней и запущенной далёкой окраины дворца или точнее — подвалов дворца.

Доходили ли вообще грузы, прибывающие со звёзд этим маршрутом, до пункта назначения без сбоев? Наверное, доходили. Вот точно так же большая часть Империума действовала, ломалась и ремонтировалась заново. Но в то же время там приводились в движение могущественные силы. И бдительность тоже присутствовала.

Интуитивно Жак достал свою карту-указатель — Первосвященника в чёрной рясе с молотом. Карнелиан наверняка был где-то далеко-далеко, в сотнях, тысячах световых лет отсюда и вряд ли сумел опять вмешаться...

Изображение Жака козырьком прикрывало глаза рукой с зажатым молотом, будто смотрело в тёмные дали из яркого места. Карта дёргалась. Пульсировала. Внезапно её потянуло, словно прут лозоходца так, что, казалось, отпусти Жак карту, она бы тут же улетела, поддавшись порыву.

— Босс... — Гримм потянулся, словно чтобы поймать карту, если та выскочит, но отдёрнул руку. — Ты это сам делаешь?

«Сам ли? — подумал Жак. — Это моё подсознание, куда записаны все энграммы памяти, подсказывает мне вспомнить самый безопасный путь через топографический кошмар дворца? Или некая незримая сила руководит всем этим, всем нашим путешествием?»

Чья сила? Самого Бога-Императора?

Карта рвалась из рук.

— Эта карта будет нашим поводырём. Нужно срочно уходить отсюда.

Как раз вовремя. Едва они пробрались через огромный зал, из тени в тень, от колонны к колонне, скользя по гадкой бурде на полу, избегая лучей света и внимания снующих сервиторов, Жак посмотрел назад в магноскоп и заметил вдалеке высокую фигуру, внимательно изучающую пространство возле конвейера. Сапоги, кожаные брюки, длинный чёрный плащ... Жутковатый высокий шлем — трёхэтажный бронзовый череп, увенчанный зубцами, из которых торчали антенны. Фигура пошевелила ядовитый суп, заливший плиты пола, торцом своего лазерного копья.

— Это что за деятель? — спросил Гримм.

— Кустодий, — буркнул Жак. — Дворцовый гвардеец. Мы, наверное, задели какой-то сторожевой луч.

И тут из устья туннеля выскочила гигантская, покрытая бородавками крыса, чья матовая шкура еле заметно светилась. Кустодий опустил наконечник копья и лазером сжёг тварь.

Жак прочитал заклинание незаметности:

— O furtim invisibiles!

Карта Таро тихо дёрнула к одному из арчатых проходов.

Они спустились через несколько страт из пластали, где текли целые реки из грязного масла и химикатов, где стоки изливались в озёра, в которых бурлила светящаяся накипь водорослей. Они прятались от передвижных машин, пестрящих пятнами, — там могли сидеть люди или как минимум верхняя часть тела киберрабочего. Они переночевали в кабине брошенного колоссального бульдозера, наполовину ушедшего в блестящую искорками топь.

Сейчас они взбирались по винтовой лестнице, спрятанной внутри колонны, к тускло освещённому проходу, где по сторонам, сидя возле своих семейных ячеек, под электросвечами трудились писцы.

Этот проход протянулся на километр. Несколько сотен писцов в чёрных бумазейных плащах с капюшонами заносили данные из лобных имплантатов в тяжёлые гроссбухи, обёрнутые в кожу — возможно, в кожу своих отцов и дедов, любовно снятую после смерти, выделанную и отданную для труда, которому усопший посвятил всю жизнь.

Другие писцы переписывали выцветшие строки из древних, рассохшихся пыльных томов в новые. Шаткие, покрытые паутиной башни из старинных рукописей высились от пола до потолка, в некоторые упирались переносные лестницы. Многочисленные писцы трудились, шепча себе под нос. Беззубая старая карга-куратор в бурых одеждах восседала, словно высохшая мумия, на высоком кресле. Доисторический чужацкий манускрипт лежал раскрытый на высоком столе перед ней, но её больше занимало присматривать за писцами сквозь магнолинзы лорнета. Старуха указывала жезлом — и жертва тут же дёргалась и покрывалась потом. Курьеры приходили и уходили: одни приносили инфопластинки, другие утаскивали прочь тяжёлые фолианты.

— Кто идёт? — прокудахтала она, когда Жак со своим отрядом подошли ближе.

— Слово имеет силу, — отозвался Жак.

— Проходите. Проходите.

Закутавшись в краденые серые ризы аудиторов администратума, а Гримм — в шерстяной костюм кухонной прислуги, они шагали по суетливой базилике, полной колдовской машинерии. Визжали священные клаксоны. Техножрецы крутили ручки верньеров. Сандаловый дым поднимался к потолку, разбавляя едкий смог.

Позже они пересекли кафедральный собор-лабораторию. Иконы, помеченные символами стихий, висели над внутренними арками контрфорсов. Шандалы натриевых светильников за высокими фальшивыми окнами цветных витражей наверху раскрашивали шахматку пола пятнами янтарной сукровицы, пасоки и гемоглобина. Светились жерла алхимических печей и бурлили перегонные кубы, очищая и переочищая редкие снадобья, выделяемые из органов чужацких животных, которых тут же заживо резали хирурги-мясники позади бронированного стекла.

Пронзительно выли и ревели фанфары, заглушая вопли. Очевидно, эти органы нужно извлекать живьём, без усыпляющего, чтобы сохранить их полную силу. Оранжевая и золотистая кровь бежала по трубам, её перекачивали золотушные крепостные, прикованные к насосным мехам. Платформы подъёмников появлялись снизу с новыми экземплярами — и уходили обратно, увозя остовы и требуху.

Их остановил вооружённый лазером техножрец в кремовой рясе:

— Ваше дело? Ваш чин?

— Мы ревизоры из управления синтепищи, — ответил Жак, сотворив ауру убеждения. — Я второй префект диспендиума, палата расходов и убытков.

— Никогда о такой не слышал.

Однако, этот факт не просто не вызвал у жреца подозрений, а совсем наоборот! Ведь, по самым скромным подсчётам, в администрацию дворца входило десять миллиардов человек.

Жак кивнул в сторону Гугола и Ме’Линди:

— Это мои третий префект и субпрефект. Скват — слуга. Мы подозреваем, что протеин после этих экспериментов попадает в отходы.

— Вы называете это экспериментами? — негодующе завопил жрец. — Здесь извлекается часть молекул бессмертия для самого Императора!

— И остаётся немало доброго мяса, — проворчал Гримм.

— Это чужацкое мясо, ты, кухонная нелюдь! Оно не переваривается.

— Можно переработать в синтетику.

— Вздорный и наглый посудомой! Как смеет слуга обращаться ко мне подобным образом?

— Вы наверняка простите нас!

— Мудрый адептус, — прервал облачённый в бежевое послушник.

Жрец отпустил отряд Жака, лишь чуть озадаченно нахмурив лоб. Однако, он нахмурился бы ещё сильнее, если бы сумел сосредоточиться и припомнить, что ревизоры по идее должны были начать проверку, а вместо этого скрылись с глаз.

Выйти из собора через хорошо охраняемый пост оказалось намного проще, чем попытаться войти той же дорогой.

Однако за собором открылась как будто нескончаемая брюзжащая очередь просителей по двадцать человек в ряд, которая, словно чудовищно длинный слизняк, ползла по унылой аркаде проспекта в сторону какой-то далёкой конторы администратума, чтобы получить... что? Пропуск? Бланк заявления? Собеседование?

Самые предусмотрительные просители толкали минитележки, в которых дремали, свернувшись калачиком, их товарищи, ожидая своей очереди оказать такую же услугу. Вдоль очереди бродили торговцы сластями и глюкозными палочками и разносчики затхлой воды. Сгорбленные золотари в спецовках цвета хаки возили туда-сюда передвижные уборные.

Из припаркованных наземных машин за порядком следили патрульные арбитры, в то время как автобус со штурмовиками ждал в резерве на случай беспорядков. Сквозь синее бронестекло Жак разглядел их шлемы с плюмажами.

Группа вооружённых контролёров пробиралась вдоль очереди, водя портативными комплексами психодиагностики. То одного, то другого просителя брали под арест. Один вырвался и получил пулю.

— Из огня да в полымя, — заметил Гримм. — Нам ни за что не протиснуться сквозь эту толпу.

Очередь становилась всё беспокойнее. Арбитры взялись за щиты-подавители.

Карта потянула Жака в сторону.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Если смотреть с низкой орбиты сквозь мутную атмосферу, то дворец, раскинувшийся на целый континент, казался совокуплением наползающих друг на друга утыканных самоцветами черепашьих панцирей, которое извергало из себя вычурные монолиты, пирамиды и зиккураты многокилометровой высоты с прорехами посадочных площадок и щетиной антенных мачт и орудийных батарей. Целые города были просто палатами в этом дворце: одни — мрачно великолепные, другие — неприятно омертвелые, но и те, и другие покрывала корка тысячелетних наносов.

Здравый смысл — и карта Первосвященника — настаивали, чтобы Жак и компания отказались от мысли взять машину и отправиться по одной из многоэтажных дорог, пронзающих дворец насквозь. На границах городских участков команды инспекторов наверняка потребуют предъявить для сканирования электронные татуировки.

Поэтому придётся пойти пешком кружными путями — через застройки вздымающихся к небу доходных конурбаций, плотно заселённые шахты и каналы, осыпающиеся многократно скреплённые и подпёртые городские утёсы, которые теснились плотнее, чем стены каньона, под серой стальной крышей, провисшей на суспензорном поле.

Даже подпорки утёсов были заселены колониями жестяных хибар, драных палаток, рваных пластиковых лежанок. Здесь протоплазма человеческого гузна распухала и булькала в питательной среде из тех, чьей самой великой мечтой было отправить свою мелюзгу в самые низшие из адептов — в наследные рабочие-рабы. По дорожкам, как призраки, слонялись заморыши в поисках свежих трупов. Повсюду рыскали банды в наколках, вооружённые самодельными клинками. Людская масса шелестела, словно море, которое часто заставляли замирать.

Они украли какие-то тряпки, чтобы не выделяться; они выгнали каких-то бродяг из вентиляционной трубы, чтобы переночевать, выставив дозорного. Они тащили еду у голодающих.

Ме’Линди убивала, Жак убивал, и Гримм убивал тоже.

В один момент стало казаться, что они как никогда далеки от цели, словно наоборот — отступали назад. День шёл за днём, и они уже с ностальгией вспоминали собор-лабораторию и аллею писцов. Судьи, казалось, присутствовали всюду и всегда, время от времени проявляя бдительность; гораздо реже попадалась гордая элита — дворцовые кустодии.

— Потихоньку превращаемся в семейку бродяг, а? — хмыкнул Гримм после того, как они однажды дали дёру и спрятались.

Жак уставился на сквата. О да, теперь они стали больше чем спутниками. Про неверность пока забыли — и величайшее и необходимое предательство могло пока подождать — тем не менее они неотступно преодолевали последний и, казалось, бесконечный этап своего предприятия как некоторого рода семья.

Некоторого рода.

В круге света под блистающим куполом крыши, у арены, битком набитой людьми, вопил в мегафон фанатичный исповедник. Мерцающие огоньки наверху завораживающе перемигивались, превращаясь то в лик Императора, то в могущественные руны, словно это был планетарий благочестия и самообвинений. Мелькающие огни и громогласные речи околдовывали так, что внимающая толпа бурлила внутри себя, выбрасывая время от времени часть себя, исторгая из себя отдельные личности, как больное тело выбрасывает ненужные клетки.

Эти клетки были еретиками — или людьми, которые вообразили себя еретиками, или чьи соседи решили — по крайней мере, среди этого столпотворения — что те поддались порче.

Отряды чистоты отбрасывали таких индивидуумов в сторону — для казни, а, может, для пыток и искупления.

Жак со спутниками стояли рядом с молодой парой, которая, насколько они пришли к умозаключению, отправилась потратить пару имперских кредитов на визит в кафе на капители колонны, где подавали настоящий кофе со звёзд и откуда открывался вид на залитые огнями фабрики и храмы. Молодая женщина завернула к арене, очарованная красноречием исповедника. Теперь она принялась пихать своего молодого мужа, горько шепча ему что-то, пока тот в отчаянии не протиснулся вперёд, чтобы изобличить себя.

Ме’Линди пришлось вытолкать Гримма подальше. Даже Жак ощутил горячее желание сдаться.

Ему никогда не нравились фанатики. Той ночью, убив охрану, они проникли в жилище проповедника, который вывел на чистую воду сотни истериков (помимо, да — достойных проклятия еретиков). Ме’Линди устроила несчастному вместе с семьёй нервную блокаду и остановку сердца. Жак с командой смыли с себя многодневную вонь, поели, помолились и выспались. Они забрали новую одежду, прежде чем отправиться дальше кружными путями, избегая чужого внимания, которое стало ещё явственнее, стало таким же вездесущим, как дух Императора, но всё же близоруким, обманутым запутанной и вырождающейся необъятностью того, за чем нужно было следить.

Никто не скажет точно, каким путём — и какими уловками — враг может проскользнуть из внешнего дворца во внутренний. О нет.

Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Фактически, они должны оставаться тайнами даже от тех, кто их знает.

Путешествие Жака Драко и его спутников из юго-восточного порта номер три до Колонны Славы заняло столько же, сколько занял варп-времени перелёт от Глаза Ужаса — и даже больше.

Как-то раз они замаскировались под шифров — сервиторов, кто запоминает сообщения, не понимая, что запоминает, и рысью бежит вперёд в гипнотическом трансе.

В другой раз они прикинулись историками, дело всей жизни которых состояло в пересмотре подрывных записей и изготовлении более льстивых версий.

Так Жак и его спутники выдавали себя за других.

Они приняли обличье команды вернувшихся домой исследователей, которыми, по сути, и были.

Постоянно обманывая, притворяясь и крадя — одежду, значки, регалии — а иногда будучи вынужденными и убивать, действуя так, словно были неким тайным террористическим отрядом предателей, взявшихся проникнуть поглубже в святая святых. Ме’Линди, как ассасин-каллидус, была в этом деле бесценна.

Всё чаще и чаще они проходили мимо жрецов, военачальников, астропатов, схоластов и их свит, отпрысков, слуг.

Однажды, в качестве исключительной хитрости, Жак притворился инквизитором — а потом с потрясением вспомнил, что и сам им является на самом деле.

Могли ли они попробовать — зайдя уже столь далеко — сдаться офицеру Адептус Кустодес и таким образом добиться аудиенции у командира тех высокопоставленных воинов, что охраняют сам тронный зал? Могли ли они открыться?

Но руки заговорщиков могут легко дотянуться и до офицера последних защитников трона.

Кроме того, путь их проникновения сейчас приобрёл собственную, совершенно странную динамику — почти самоподдерживающийся импульс.

Усталость превратилась в обезболивающее. Постоянная тревога помещалась в некий постоянно забивающийся отстойник души, где она парадоксальным образом мутировала в стимул.

Жак ощущал себя так, словно пробивается на дно океана, где давление измеряется уже в тоннах. И всё-таки он и его спутники двигались по сияющему пути — в том состоянии души, что менялось между сном и кошмаром и определённо перестало быть обычным сознанием.

Этот путь был ярко освещён для них самих, но скрыт от чужих, так словно дорога на волосок отделялась от реальности, так будто они шагали по какому-то извилистому коридору, который был встроен во дворец, однако шёл параллельно настоящему миру дворца.

Карта Жака вела его, словно компас, и в жидких кристаллах за Первосвященником с молотом теперь висела тень фигуры на троне, которая всё больше и больше напоминала Императора, словно другая карта из аркана сливалась с картой-указателем Жака.

— Мы в трансе, — тихо сказал как-то Жак Ме’Линди, пока они отдыхали. — В трансе, ведущем нас к цели. Словно некий голос говорит мне: «Приди».

Он воздержался от упоминания эха других голосов — тени голосов — которые вроде бы не соглашались.

— Мы следуем по наивысшему идеалу пути ассасина, — согласилась она. — Пути хитроумной невидимости. Это вершина достижений для любого ассасина моего храма. Его целью должна быть наша смерть, я думаю. Ибо образцом совершенства для ассасина может служить та, что после долгих и страшных поисков и тонких ухищрений выследила никого иного как самое себя и безукоризненно сразила.

— Ха! — отозвался Гримм и сплюнул.

Гугол, в свою очередь, поражённо втянул голову в плечи.

Нельзя описать точный маршрут, которым они шли, о нет! Это было бы страшное предательство. Возможно, только возможно, что тот самый путь к Императору, тот однозначный маршрут существовал лишь для Жака и его товарищей в конкретный срез времени, более никогда не повторимый.

Товарищей. Четыре члена странно сроднившейся семьи... которые когда-то были совершенно чужими друг другу и вскоре снова могли стать чужими. Жак — отец, познавший истинную любовь лишь однажды. Гугол — беспутный младший братец. Ме’Линди — дикая, свирепая мать, которая носила в себе отнюдь не дитя, но вживлённые черты чудовищного обличья. И Гримм — ребёнок в теле недолюда.

Вот наконец и мрачное великолепие. Вот она — сама Колонна Славы.

Под куполом столь высоким, что облака скрывали фрески на арках, тонкая башня из многоцветных металлов возносилась на полкилометра ввысь. Доспехи Белых Шрамов и Имперских Кулаков, погибших, защищая дворец, девять тысяч лет назад, усеивали колонну. Внутри этих разбитых доспехов всё ещё лежали их кости. Их черепа всё ещё скалились из-под открытых лицевых щитков.

Толпы юных псайкеров, закутанных как аколиты, молились там под зорким присмотром наставников. Скоро этих псайкеров поведут дальше, где подвергнут привязыванию души и смертным мукам, ослепят и освятят для службы.

Отряды императорских кавалеров в шлемах стояли, вытянувшись по стойке «смирно», бдительные, вооружённые болтерами и плазмаганами, в чёрных плащах, обвивающих древние, покрытые богатой резьбой силовые доспехи. Нестройная музыка гонгов и арф — грохот, звон и перебор струн — вибрировала в унисон с биением древних, боготворимых машин. Чадили благовония.

Жак сейчас был одет в костюм секретаря кардинала, Ме’Линди была сестрой битвы Адепта Сороритас, Гугол — мажордомом кардинала, а Гримм — закутанным в одежды техножрецом.

Два колоссальных титана — воплощения Машинного бога — стояли по сторонами огромной арки входа, который вёл дальше, служа его столпами: один — кроваво-красный, другой — пурпурный. В вышине над аркой в обсидиане был прикреплён широко раскинувший крылья двухголовый орёл Империума. Выпуклые панцири этих боевых роботов-великанов подпирали золотые мозаичные перекрытия, в которые, Жак знал, были погребены тяжёлые макропушки и ракетные установки титанов, точно так же, как их огромные рубчатые ступни были закреплены под полом. Повсюду, куда не кинь взгляд, свисали печати чистоты и благочестивые знамёна.

По обе стороны от входа висели силовые кулаки, способные схватить и раздавить любого нарушителя. Вторая суставчатая рука у каждого титана оканчивалась массивным лазером, выставленным для защиты.

Внутри выступающей бронированной головы каждого титана тысячи лет несли почётный караул сменные команды воинов-адептов Коллегия Титаника. Тысячи лет эти два титана стояли столбом, неподвижные, словно статуи, внушая страх и благоговение всем подходившим. Тем не менее, в случае крайней опасности, их плазменные генераторы, как предполагалось, могли очень быстро выйти на рабочий режим. Энергия хлынет по гидропластику, присоединённому к движителям. Приводимые в действие электричеством пучки мышечных волокон, служащие мускулами, выдернут самые могучие орудия титанов из свода крыши, обрушив при этом вниз тонны кладки, как преграду. Боги-машины высвободят ноги и откроют опустошительный огонь. Во время дежурных осмотров тысячи лет здесь добросовестно читали соответствующие литании обслуживания.

Жак подозревал, что даже в спящем режиме эти силовые кулаки могут разжаться и схватить тело с пола, если ревнители в этих огромным металлических головах сочтут нужным...

— Как мы туда пройдём? — прошептал поражённый Гугол.

— Per via obscura et luminosa, — отозвался Жак. — По сияющему и тайному пути...

Время вывернулось.

Время переместилось.

Время существовало и не существовало.

Потусторонняя серебристая сила потекла через Жака, словно это он призвал её своими словами. Сила воспользовалась его разумом, как проводником. Жак ощутил, как сам ход времени сходит на нет и исчезает.

Вот так искажать время умели некоторые псайкеры высочайшего уровня. Но не Жак доселе.

Жак — никогда прежде.

Однако сейчас...

Он что, одержим?

Не демоном, явно. Но самим сияющим путём. Для него этот путь сейчас явился в виде светящегося следа стрелы сквозь искажённый рельеф. Стрела накопила на кончике такой заряд, что этот кончик временно пригвоздил к месту самую ткань времени, словно булавка — мотылька...

— Бегом! — крикнул Жак.

Как он и его ненормальная семья перелетели из одной точки пространства прямо в другую, словно птички-колибри исчезая и возвращаясь в реальность? После Жак решил, что они просто стрелой проскочили через замершую во времени Палату Славы, мимо застывших кавалеров и сквозь Арку Титанов между неподвижными грозными колоссами.

А сверкающая стрела всё так же пронзала ткань времени.

Пульсирующие трубы охватывали рёбрами стены обширной тронной залы позади. Мускулами трона служили толстые силовые кабели, от которых питались стегозавры гигантских механизмов. Воздух рвали бодрящий озон и горькая смирна и смягчали благоуханные, несколько приторные ароматы. Самые священные боевые знамёна, символы и золотые идолы окружали по бокам арену посвящения, где привязывались души псайкеров.

Отряды императорских кавалеров, охранявших просторный зал; шайка техножрецов, проводящих богослужения у механизмов; пышно разодетый кардинальский палатинат со своей свитой; верховный лорд Терры в красных одеждах со своим штатом, не говоря уж о несметных толпах астропатов, хирургеонов, схоластов, военачальников — все они замерли неподвижно.

Громадный, уходящий ввысь, опутанный трубами трон напоминал окаменевшего, покрытого метастазами ленивца, изваянного каким-то безумным мастером Адептус Титаникус. И Жаку показалось — хотя он не мог сказать, правда ли то, что он видит, или это просто иллюзия, рождённая тем самым сном псайкера, — что это колоссальное, священное устройство-протез, более драгоценное, чем всякое золото, служит рамой для иссохшего, мумифицированного лика Бога-Императора.

Который не зрил глазами, но видел разумом, видел гораздо дальше своей тронной залы, и дворца, и солнечной системы. Который не дышал, но жил много неистовей любого смертного, влача сверхнасыщенную психически жизнь в смерти.

— НАМ ЛЮБОПЫТНО, — пришла могучая и страждущая мысль, которая сама выходила за пределы времени.

— МЫ СЛЕДИЛИ ЗА ТВОИМ ПРОНИКНОВЕНИЕМ В НАШ ХРАМ, АТРИУМ И СВЯТИЛИЩЕ.

— Милорд, — Жак опустился на колени, — умоляю выслушать прежде, чем меня уничтожат. Возможно, я раскрыл крупнейший заговор...

— ТОГДА МЫ РАЗДЕНЕМ ТВОЮ ДУШУ ДОНАГА. РАССЛАБЬСЯ, СМЕРТНЫЙ, ИНАЧЕ НАВЕРНЯКА УМРЁШЬ В ТАКИХ МУЧЕНИЯХ, КОТОРЫЕ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ ВЕЧНО.

Жак медленно вдохнул поглубже, усмиряя панику, которая трепыхалась под рёбрами, точно попавшая в силки птичка, и вручил себя Императору.

В голове у него заревел ураган.

Если история, которую он хотел поведать, была дремучим лесом, а каждое событие в этой истории — деревом, то в считанные секунды со всех деревьев сорвало листву, оставив лишь голые стылые ветки, оставив лишь примитивную, базовую жизнь без листьев памяти.

Из него выхолостили его историю, в мгновение ока вихрь из всех этих листьев всосала в себя утроба разума Повелителя.

Жак поперхнулся. Пустил слюну.

Он превратился в идиота, даже хуже чем идиота.

Он не понимал ни где он, ни кто он, ни даже что значит быть кем-то.

Инквизитор распростёрся на полу. Всё, что его тело сейчас знало — это только боль, бурчание в животе, дыхание и свет.

Свет издалека.

Внезапно вся память потопом хлынула обратно. В тот миг каждый лист проклюнулся заново, заново озеленив лес его жизни.

— МЫ ВЕРНУЛИ ОБРАТНО ТО, ЧТО ВЗЯЛИ И ПОЗНАЛИ, ИНКВИЗИТОР.

Сотрясаясь, Жак вернулся в коленопреклонённую позу и вытер губы и подбородок. Секунды до этого были жутким преддверием ада, непостижимым и неизмеримым. Он снова превратился в Жака Драко.

— НАС МНОГО, ИНКВИЗИТОР, — голос прогремел у него в голове почти нежно — если «нежно» можно сказать про лавину, сносящую обречённую деревушку, если «нежно» можно сказать про скальпель, который срезает жизнь до голых, терзаемых болью костей.

— КАК ИНАЧЕ МЫ МОГЛИ БЫ УПРАВЛЯТЬ НАШИМ ИМПЕРИУМОМ...

— КАК И ПРОСЕИВАТЬ ВАРП...

— КАК ИНАЧЕ?

Мысленный голос Императора, если это действительно был он, разделился на несколько голосов, словно его величайшая неумирающая душа существовала по частям, которые едва держались вместе.

— ЗНАЧИТ, ГИДРА УГРОЖАЕТ НАМ?

— ПОДВЕРГАЯ ОПАСНОСТИ НАШ ВЕЛИКИЙ И УЖАСНЫЙ ПЛАН ПРАВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ?

— МЫ САМИ ВЫДУМАЛИ ГИДРУ?

— ВОЗМОЖНО, КАКОЙ-ТО ЧАСТЬЮ НАС, РАЗ ЭТА ГИДРА ОБЕЩАЕТ СВОЙ ПУТЬ?

— НАВЕРНЯКА, НЕДОБРЫЙ ПУТЬ, ИБО КАК СМОЖЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ НЕЁ?

— ТОГДА МЫ ТОЖЕ ДОЛЖНЫ СТАТЬ НЕДОБРЫМИ. ИБО МЫ ИЗГНАЛИ ИЗ СЕБЯ СОЧУВСТВИЕ ДАВНЫМ ДАВНО. КАК ИНАЧЕ МЫ МОГЛИ БЫ ВЫЖИТЬ? КАК ИНАЧЕ МЫ МОГЛИ БЫ НАСАДИТЬ СВОЮ ВЛАСТЬ?

— ТОЛЬКО ЛИШЬ БЛАГОДАРЯ ТОМУ, ЧТО МЫ ЧИСТЫ И НЕ ИСПОРЧЕНЫ СЛАБОСТЬЮ. МЫ СУТЬ ЖЕСТОКОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ.

Скват подле Жака дёрнулся, словно услышав что-то. Раздался ли в голове у недолюда голос в этот момент? Жак подумал, что слушает спор могущественного разума-машины с самим собой так, как ни один имперский царедворец, наверное, не слышал, и ни один верховный лорд Терры даже не подозревал, что такое может быть. Осознавали ли Ме’Линди и Гугол эти голоса так, как слышал их Жак? Или он всё это вообразил, пойманный в какую-то иллюзию, порождённую варпом — очередной трюк этого запутанного заговора? Он чувствовал, как ткань времени пытается вырваться, и решил, что длиться этому странному стазису осталось недолго.

— НИЧТО, ОБЕРЕГАЮЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЗЛОМ, ДАЖЕ САМАЯ РЬЯНАЯ БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ. ЕСЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ РАСА ПАДЁТ, ОНА ПАДЁТ НАВЕКИ.

Наверное, Жак был слишком молод — на сотни, на тысячи лет, и его интеллект был слишком крохотным, чтобы понять множественный разум повелителя, который вечно обозревал всё, чьи мысли тараном били в разум Жака. А, может быть, разум повелителя стал хаотическим. Не искажённым Губительными Силами, за которыми следил, о нет, но разделившимся в себе, пока героическая хватка Императора за жизнь постепенно слабела...

— КОГДА НАМ ПРОТИВОСТОЯЛ ПОДДАВШИЙСЯ ПОРЧЕ, ОДЕРЖИМЫЙ УБИЙСТВОМ ГОР, КОТОРЫЙ ПРЕЖДЕ СИЯЛ ЯРЧАЙШЕЙ ЗВЕЗДОЙ, КОТОРЫЙ ПРЕЖДЕ БЫЛ НАШИМ ЛЮБИМЦЕМ — КОГДА СУДЬБА ГАЛАКТИКИ ВИСЕЛА НА ВОЛОСКЕ — РАЗВЕ НАМ НЕ ПРИШЛОСЬ ИЗГНАТЬ ВСЁ СОСТРАДАНИЕ? ВСЮ ЛЮБОВЬ? ВСЮ РАДОСТЬ? ВСЁ ЭТО УШЛО. КАК ИНАЧЕ МЫ МОГЛИ БЫ ОБОРОНИТЬ СЕБЯ? ЖИЗНЬ — ЭТО МУКА, МУКА, КОТОРАЯ ДОЛЖНА ПИТАТЬ НАС. ОЧЕВИДНО, ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ ИЗО ВСЕХ СИЛ ОСТАВАТЬСЯ ЖЕСТОКИМ СПАСИТЕЛЕМ ДЛЯ ЛЮДЕЙ, ОДНАКО ЧТО СПАСЁТ НАС?

— Великий владыка всего сущего, — простонал Жак, — ты знал о гидре прежде?

— НЕТ, И МЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРИМЕМ МЕРЫ В ДОЛЖНОЕ ВРЕМЯ...

— И ВСЁ ЖЕ МЫ НАВЕРНЯКА ЗНАЛИ. КАК МЫ МОГЛИ НЕ ЗНАТЬ?

— КАК ТОЛЬКО МЫ ИЗУЧИМ ИНФОРМАЦИЮ ЭТОГО НАШЕГО ПОДРАЗУМА.

— ВНЕМЛИ, ЖАК ДРАКО: ЛИШЬ КРОХОТНЫЕ ЧАСТИЦЫ НАС МОГУТ СЛУШАТЬ ТЕБЯ, ИНАЧЕ МЫ ОСТАВИМ НАШ ИМПЕРИУМ БЕЗ ВНИМАНИЯ, КОТОРОЕ НЕ ДОЛЖНО ПРЕРЫВАТЬСЯ НИ НА МИГ. ИБО ВРЕМЯ ВО ВСЕХ ВЛАДЕНИЯХ ЧЕЛОВЕКА НЕ ОСТАНОВИЛОСЬ. НА САМОМ ДЕЛЕ ВРЕМЯ ОСТАНОВИЛОСЬ ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ.

— МЫ ВЕЧНО БДЯЩИЙ ВЛАДЫКА, РАЗВЕ НЕТ? ТЫ НАДЕЯЛСЯ ДОБИТЬСЯ НАШЕГО БЕЗРАЗДЕЛЬНОГО ВНИМАНИЯ?

— КАК ИНАЧЕ МЫ МОГЛИ БЫ ОДНОВРЕМЕННО ПРИВЯЗЫВАТЬ ДУШИ ПСАЙКЕРОВ И НАДЗИРАТЬ ЗА ВАРПОМ, СВЕТИТЬ МАЯКОМ АСТРОНОМИКАНА И ВЫЖИВАТЬ, ПРИНИМАТЬ ИНФОРМАЦИЮ И ДАВАТЬ АУДИЕНЦИИ, ЕСЛИ БЫ НАС НЕ БЫЛО МНОГО?

— И ВСЁ РАВНО МЫ УПУСКАЕМ СТОЛЬ МНОГОЕ, СТОЛЬ ОЧЕНЬ МНОГОЕ! КАК ТО, ЧТО ПРИВЕЛО ТЕБЯ СЮДА.

— НАШ ДУХ НАПРАВЛЯЛ ТЕБЯ.

— НЕТ, ДРУГОЙ ДУХ — ОТРАЖЕНИЕ НАШЕЙ БЛАГОСТИ, КОТОРУЮ МЫ ОТБРОСИЛИ.

— МЫ — ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК БЛАГОСТИ, СТРОГИЙ И РЕШИТЕЛЬНЫЙ. НЕТ ДРУГОГО ИСТОЧНИКА НАДЕЖДЫ, КРОМЕ НАС. МЫ МУЧИТЕЛЬНО ОДИНОКИ.

Противоречия! Они боролись у Жака в голове точно так же, как, видимо, сосуществовали в собственном мультиразуме Императора.

Неужели в Галактике имелась другая спасительная сила, неведомая страждущему Императору — сокрытая от него, но каким-то образом имеющая доступ к его сущности? Как такое возможно?

И что насчёт гидры? Императору действительно известно о ней, или нет — даже теперь? Может быть, он отказывается признать то, что Жак ему сообщил?

Голоса Императора в голове Жака стихли, и время попыталось принять прежнюю форму.

Гримм дёрнул Жака за рукав:

— Всё кончилось, господин. Ты что, не понял?

Да, Гримм, похоже, услышал что-то — не то, что слышал Жак — просто некий приказ.

— Пора идти, босс. Нужно выбираться отсюда.

— Как мелкой рыбёшке понять кита? — воскликнул Жак. — Или муравью — слона? Мы добились успеха, Гримм? Добились?

Голос самого Жака превратился в крик посреди этой священнейшей из палат, и всё же каким-то образом его едва было слышно. Его слова заметались по залу, словно стайка верещащих ультразвуком летучих мышей.

— Не знаю, босс. Нам надо идти.

— Прочь, прочь, прочь, — пропела Ме'Линди. — Туда-да-да...

И тут...

ЭПИЛОГ

— Так вы закончили изучать «Liber Secretorum»? — поинтересовался старший книжник в чёрном одеянии.

— Да, закончил.

Человек с крючковатым подбородком и зелёными пронзительными глазами задумчиво втянул щёки. Он тоже носил облачение и знаки отличия Маллеуса, лица его почти не было видно под капюшоном. Эти двое заперлись в тёмной комнате, обставленной в виде черепа. Не считая парных электросвечей, подсвечивающих иконы Императора в двух нишах, которые соответствовали глазницам, лишь считывающее устройство светилось зеленоватым светом.

— Где и когда она была написана?

— Её доставили при невыяснимых обстоятельствах более ста лет назад тогдашнему магистру нашего ордоса. Вскоре после того, как Жак Драко за экстерминатус Сталинваста был объявлен отступником и пропал. Где она была написана... возможно, на Терре?

— А убийца? Навигатор? Скват? Что известно о них?

— Ме’Линди существовала точно — это может подтвердить текущий директор ассасинов-каллидус. Но, это всё, что директор признает, как и то, что она пропала из виду, предположительно — погибла. Оффицио Ассассинорус не станет признавать ничего касательно экспериментальной хирургии. Возможно, операция закончилась провалом, всю память о котором они хотят предать забвению. Или, возможно, на ней стоит гриф наивысшей секретности. Таким образом, по идее ничто в их архивах не связывает её с Жаком Драко.

— Навис Нобилитате не может — или не хочет — удостоверить существование навигатора по имени Виталий Гугол. На мой взгляд, слишком уж они независимы! Возможно, Гугол — это поэтический псевдоним. Возможно, Драко выдумал это имя, если не выдумал вообще всё, кроме экстерминатуса, который произошёл на самом деле. Что касается визита в тронный зал Его Священнотрепетства, ни один член Кустодес ничего такого не сообщал. Невозможно даже представить, чтобы подобное событие имело место.

— А скват?

— Гримм — распространённое имя среди его непутёвого рода, а конкретно этот скват в истории Империума никакого заметного следа не оставил.

— Что известно об инквизиторе Зиланове и капитане Олофернте?

— Инквизитор Зиланов казнил капитана за небрежение долгом.

— За пьянство?

Книжник кивнул.

— На борту их Чёрного корабля случились... неприятности. Бунт среди пассажиров, частью одержимых. Зиланов тоже погиб. Драко, вероятно, мог знать об этом ещё до того, как «Liber» привлекла наше внимание, и, соответственно, до её сочинения. Если книгу вообще сочинил Драко! Зачем ему избегать упоминания себя в первом лице, если он не лгал? Это хоть он её сочинил?

— Наш ордос отрицает существование подобных проектов под нашей эгидой?

— Все тайные магистры того времени отрицают принадлежность к подобной клике заговорщиков. Баал Фиренце, объявивший Драко отступником, добровольно согласился на применение глубокоправды — metaveritas. Ничего, относящегося к делу, узнать не удалось. Проктор Фиренце вслед за этим превратился в младенца.

— Его переобучили?

— О да, тайный магистр. Он с нуля развил свою личность заново, прошёл омоложение и был подготовлен, как верный делу инквизитор.

— Харк Обиспал?

— Попал в засаду ксеносов и погиб вскоре после якобы событий, описанных в «Liber».

— Как кстати!

— Считается, что его убийцы были эльдар.

— О? В самом деле? Это известно наверняка?

— Нет, не совсем.

— Наш ордос так и не обнаружил следов этой гидры ни в одном из миров?

— Ни в одном. Мы проследили каждый перевранный слух, но не нашли ни одной достоверной улики. Естественно, если доклад Жако правдив, то вряд ли стоило ожидать материальных следов...

— Так значит, «Liber» на самом деле могла быть орудием, нацеленным против Баала Фиренце неким неизвестным врагом, чтобы опорочить его, подорвать его карьеру и самую его личность.

— Согласен. Либо посеять недоверие среди тайных магистров нашего ордоса и таким образом ослабить всех нас.

— Либо... либо посеять сомнения относительно самого Императора, благословенно будь Его имя.

— Это тоже. Воистину, всё скрыто тьмой, и лишь Император — единственный свет. Конечно, в повести Драко есть и свои плюсы. Мы теперь используем стазисный гроб в дополнение к допросам, если время не играет существенной роли...

В голосе книжника появились нотки сомнения:

— Вы тайный магистр недавно и, естественно, должны изучать тайны нашего ордоса. Не позволите ли ещё разок полюбоваться вашей татуировкой?

— Само собой.

Когда посетитель Либрариум Обскурум отвёл рукав, у старика был только миг, чтобы заметить перстень игольника, надетый на тонкий палец тайного магистра... а затем книжник ощутил на лице острую боль и затрясся в корчах.

Тело старого книжника билось на полу, мышцы дёргали каждая в свою сторону. Кишечник зловонно опорожнился. Изо рта и носа хлынула кровь.

Посетитель подавился безумным смехом. Ему даже пришлось закусить рукав, чтобы не шуметь. Он рвал ткань зубами, как гончая впивается в пойманного зайца или кто-то, испытывая внутренние муки, пытается отвлечься от ощущения или зрелища, слишком отвратительного для него. Книжник уже умер — корчился только его труп.

Посетитель оставил первую страницу «Liber Secretorum» светиться на тускло-зелёном экране. А рядом воткнул карту таро: инквизитора, чей пустой лик был крохотным психоактивным зеркалом того, кто посмотрит на него следующим.

Сморщив свой выдающийся нос, он тихо выскользнул из комнаты-черепа.

Война инквизиции началась.

Хотя в каком-то смысле она началась ещё несколькими годами раньше, когда Жак Драко впервые произнёс: «Верьте мне. Я хочу правдиво рассказать о том, что со мной произошло»...