Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) (перевод Д41Т)

Другой перевод У этого произведения есть другой перевод. Он находится по ссылке: Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) (перевод Harrowmaster).

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

Конец и Смерть, Том 1 / The End and the Death, Volume I (роман) (перевод Д41Т)
Автор	Дэн Абнетт / Dan Abnett
Переводчик	Василий Софронычев
Редактор	First Raven, Татьяна Суслова, Григорий Аквинский, Urbasian
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra
Предыдущая книга	Отголоски вечности / Echoes of Eternity
Следующая книга	Конец и Смерть, Том 2 / The End and the Death, Volume II
Год издания	2023
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Это легендарное время.

Галактика в огне. Надежды на славное будущее, задуманное Императором для человечества, уничтожены. Его любимый сын Хорус отвернулся от света отца и принял Хаос.

Армии могучих и грозных космических десантников схлестнулись в жестокой гражданской войне. Когда-то эти непобедимые воины сражались плечом к плечу, как братья, завоёвывая Галактику и собирая разрозненное человечество под знамёна Императора. Теперь же братство раскололось.

Некоторые остались верны Владыке Людей, тогда как другие переметнулись на сторону магистра войны. Самые выдающиеся среди участников конфликта — примархи, предводители многотысячных легионов. Величественные сверхчеловеческие создания стали венцом генетических изысканий Императора, и исход усобицы между ними предсказать невозможно.

Миры пылают. Одним сокрушительным ударом на Исстване V Хорус практически уничтожил три верных легиона, начав войну, которая затянет в огонь всё человечество. Честь и благородство уступили место предательству и коварству.

В тенях крадутся убийцы. Формируются армии. Каждый должен выбрать сторону или погибнуть.

Хорус собирает армаду и готовится обрушить свой гнев на Терру. Восседая на Золотом Троне, Император ждёт возвращения непокорного сына. Но истинный враг Повелителя Человечества — Хаос, первобытная сила, жаждущая поработить и подчинить всех людей своим сиюминутным прихотям.

Крикам невинных и мольбам праведных вторит жестокий смех Тёмных богов. Проклятие и страдания уготованы каждому, если Император падёт и война будет проиграна.

Конец близок. Темнеют небеса. Прибывают великие армии. На кону стоит судьба Тронного мира и самого человечества...

Осада Терры началась.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Император — Повелитель Человечества, Последний и Первый владыка Империума

Хорус Луперкаль — примарх XVI легиона, возвышенный сосуд Хаоса

Защитники Терры

Малкадор Сигиллит — регент Империума

Константин Вальдор — капитан-генерал Легио Кустодес

Лояльные примархи

Рогал Дорн — Преторианец Терры, примарх VII легиона

Сангвиний — Великий Ангел, примарх IX легиона

Вулкан — Последний Страж, примарх XVIII легиона

Легио Кустодес

Диоклетиан Корос — трибун

Аркат Виндик Центурион — Орёл Императора

Айос Раджа — Соратник-гетерон

Харахель — эдил-маршал, страж Общины Ключа

Шукра — Соратник, страж Общины Ключа

Кекальт Даск — проконсул-гетерон

Азкарель Офит — проконсул-гетерон

Доло Ламора — Соратник-часовой

Клиотан — часовой-хранитель

Арзах — префект-капитан

Казадрис — часовой-хранитель

Кинтара — Соратник-гетерон

Даморсар — щит-капитан

Крисмурти — гиканат

Авендро — щит-капитан

Телемонис — маршал воинства

Каэрсил — Соратник

Тираск — часовой

Систрат — часовой

Эстраэль — Соратник

Гелиден — часовой

Астрикол — Соратник

Валек — часовой

Мендолис — часовой

Вантикс — Соратник-капитан

Хелиад — Соратник-гетерон

Амальфи — щит-капитан

Энтерон — вестарий

Юстиний — часовой

Людовик — проконсул-гиканат

Симаркант — хранитель

Ксадоф — Соратник-хранитель

Фраст — Соратник

Андолен — Соратник-префект

Каредо — гетерон-таранат

Равенгаст — Соратник-гетерон

Браксий — Соратник-гетерон

Таурид — гетерон-часовой

Нмембо — Соратник-гетерон

Загр — гетерон

Амон Тавромахиан — кустодий

Сёстры Безмолвия

Каэрия Касрин — Рыцарь Забвения, кадр «Стальные Лисы»

Моци Додома — сестра-смотрительница

Ведия — бдительная сестра

Избранные Малкадора

Халид Хассан

Заранчек Ксанфус

Мориана Мохаузен

Галлент Сидози

Гарвель Локен — Одинокий Волк

Хелиг Галлор — Странствующий Рыцарь

Офицеры и старшие командиры Военной Палаты

Сандрина Икаро — вторая госпожа-тактике Террестрия

Илия Раваллион — стратег

Йонас Гастон — младший офицер

Лорды Совета Терры и верховные чины

Загрей Кейн — фабрикатор в изгнании

Немо Чжи-Мэн — хормейстер Адептус Астра Телепатика

Эйрех Хальферфесс — астротелеграфика экзульта из Высокой Башни

VII легион, Имперские Кулаки

Архам — магистр хускарлов

Ворст — капитан-ветеран

Фафнир Ранн — лорд-сенешаль, капитан Первого штурмового отряда

Фиск Гален — капитан, 19-я тактическая рота

Вал Тархос — сержант, 19-я тактическая рота

Максимус Тейн — капитан, 22-я «Образцовая» рота

Леод Болдуин

Брастас — капитан

Калодин

Лигнис

Бедвир

Кортам

Деварлин

Мизос

V легион, Белые Шрамы

Шибан, по прозвищу Тахсир — хан

Ганьзориг — нойон-хан

Джангсай — хан

Чакайа — грозовой пророк

Имань

Атраи

Соджук — хан

Чжинтас — хан

Гахаки — хан Бургедиин Сархву

Аинбатаар — хан

Намахи — владыка кэшика

IX легион, Кровавые Ангелы

Ралдорон — первый капитан, 1-й орден

Азкаэллон — герольд Сангвинарной гвардии

Тэрвельт Иказати — Сангвинарный гвардеец

Зефон, Несущий Печаль

Нассир Амит, Расчленитель

Сародон Сакр

Махелдарон

Зеалис Варенс

Кристаф Кристаферос

Ринас Дол

Кистос Гаэллон

Хот Меффиил

Сател Аймери

Хорадал Фурио

Эмхон Люкс

Разбитые легионы

Аток Абидеми — Драаксвард, XVIII легион, Саламандры

Ари'и — костровой, XVIII легион, Саламандры

Ма'ула — мастер печатей, XVIII легион, Саламандры

Хема — сержант, XVIII легион, Саламандры

Бёдвар Бъярки — VI легион, Космические Волки

Кратоз — центурион передовых отрядов, X легион, Железные Руки

Крисаор — сержант-пристав, X легион, Железные Руки

I легион, Тёмные Ангелы

Корсвейн — лорд-сенешаль, Гончая Калибана

Адофель — магистр капитула

Траган — капитан 9-го ордена

Ворлуа

Бруктас

Харлок

Бламирес

Ванитал

Эрлориал

Карлои

Азрадаил

Тандерион

Картей

Захариил

Дом Вирониев

Акастия — пилот-виллан рыцаря-оруженосца «Элат»

Имперская Армия (Эксертус, ауксилия и прочие)

Алдана Агата — маршал, Антиохийский Миль Веспери

Файкс — её адъютант

Михаил — капитан, 403-й Стратилатов крайней меры

Джера Талмада — полковник, логистический корпус

Лантри Чжан — передовой наблюдатель, 5-й Панконтинентальный

Мартино — капитан горты

Склейтер — сир-милитант

Гетин Гультан — сержант, Королевская Занзибарская горта

Кюхер

Дерри Кассьер — младший заряжающий

Нахина Праффет — капрал, 467-я бригада Танзирских Эксертус

Н'Дзе — капитан, Ковингианские лёгкие артиллеристы и другие

Префектус

Альборн — конрой-капитан, Палатинская горта (подразделение командования Префектус)

Стиглич — Палатинская горта

Геллик Мауэр — боэтарх

Орден дознавателей

Кирилл Зиндерманн

Лита Танг

Конклав граждан

Эуфратия Киилер

Эйлд

Переванна

Верефт

Кацухиро

Воинство предателей

XVI легион, Сыны Хоруса

Эзекиль Абаддон — первый капитан

Кинор Аргонис — советник магистра войны Луперкаля

Улнок — адъютант первого капитана

Азелас Баракса — капитан 2-й роты

Ита Клатис — 2-я рота

Калтос — 2-я рота

Тархиз Малабре — командир Катуланских налётчиков

Хеллас Сикар — командир юстаэринцев

Тарас Бальт — капитан 3-й роты

Тиро Гамекс — 2-я рота

Вор Икари — капитан 4-й роты

Ксофар Беруддин — капитан 5-й роты

Экрон Фал — центурион-юстаэринец

Ликас Фитон — капитан 7-й роты

Калинт — капитан 9-й роты

Селгар Доргаддон — капитан 10-й роты

Зистрион — капитан 13-й роты

XIV легион, Гвардия Смерти

Тиф — первый капитан

Сероб Каргул — лорд-«Контемптор»

Воркс — Повелитель Тишины

Кадекс Илкарион

Каифа Морарг

Мельфиор Кро

Скалидас Герерг

XVII легион, Несущие Слово

Сор Талгрон

Бартуса Нарек

VIII легион, Повелители Ночи

Хагашу

Тёмные механикумы

Клейн Пент — Пятый последователь Нул

Айет-Один-Тэг — спикер связанного единства военного поместья Эпта

Прочие

Базилио Фо — военный преступник

Андромеда-17 — геноведьма селенарского культа

Давние товарищи

Олл Перссон — Вечный

Джон Грамматикус — логокинетик

Кэтт — несанкционированный псайкер

Гебет Зибес — рабочий

Догент Кранк — солдат

Графт — сельскохозяйственный сервитор

Актея — пророчица

Альфарий

Лидва — протоастартес

Не тот город, что вечным солнцем залит,

Блеск ворот, злато улиц, мерцанье огней,

Без теней и без сна — город белых дней,

Город белых ночей — таких схожих на вид.

Конец мыслям, делам. И каждый разбит,

Утомлён. Мы во мрак так жадно глядим,

Чтоб увидеть, куда от порога времён

Нам шагнуть суждено.

Неизвестный поэт, прибл. начало М2

Sicut hic mundus creatus est.

«Либер Герметис де алхимиа», прибл. 200 г. М2

Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся.

Первое послание к Коринфянам, 15:51

Император должен умереть!

Девиз со знамён

ЭПИГРАФ

I

Взгляни на их ничтожные легионы, на разбитые воинства, на ходячие трупы, что живут ради убийства и убивают ради убийства. Нет больше смысла ни в безумных усилиях, ни в отчаянных жертвах. Больше нет ни победы, ни поражения. Не сейчас и не для них. Их чаяния, смыслы и планы обратились в прах. Взгляни! Разве они не понимают? Прошлое — прошло, а будущее не наступит. Есть только сейчас, и есть только война. И та война будет пылать, покуда хватит топлива.

II

Но его хватит ненадолго. Взгляни на камень, что они зовут миром. Они уничтожают его, погрузившись в пучину абсолютной ярости. Они сражаются — ты только взгляни! — они сражаются за мир и рвут его на куски. Они думают, что этот мир очень важен. Верят, что он имеет значение. С обеих сторон — лишь обезумевшие убийцы. Навешенные ярлыки предателей и лоялистов давно сгинули в пламени. Но они по-прежнему думают, что камень, на котором и за который они убивают, имеет значение.

III

Думают... Пожалуй, это слишком сильное слово. Никто из них уже ни о чём не думает. Пожалуй, сохранился лишь некий импульс. Инстинктивное желание рептильего мозга, убеждающее их, обуянных первобытной жаждой крови, что они удерживают позиции, что сражаются за нечто, принадлежащее им по праву. За родину, колыбель, за наследие, за земли, за дом. Как будто привязанности что-то значат. Разумеется, это не так. Они, этот биологический вид и планета, связаны незримыми и воображаемыми нитями по воле судьбы, по стечению обстоятельств. Лишь случайно ответвившийся штамм биологической заразы породил это эфемерное общество, выросшее на ничем не выдающемся камне.

Только и всего. Это могло произойти где угодно.

Но произошло именно здесь, на этом ошмётке материи, на клочке земли, на... Как там они его называют? Террор? Ха! Нет, Терра. В их представлении скала важна. Они дают ей имя. Как же смешно. Это просто камень, один из бесконечного множества, вращающийся вокруг одного из мириад солнц. Он не имеет значения. В нём нет ничего особенного. Ни единого выдающегося качества.

IV

Но как же они за него бьются! Посмотри. Они сражаются потому, что, кроме войны, у них ничего не осталось. Они нападают и защищаются, поддавшись абсурдной мысли, что есть разница в том, кто победит. Кто захватит этот камень. Кто в конце останется стоять.

Нет никакой разницы. Никакой. Никакой. Всё напрасно!

Они заблуждаются. И они жалки в своих заблуждениях. Смотри. Одни глупцы, сбитые с толку бессвязными желаниями и прогнившими идеалами. Это место, эта Терра, никогда не было чем-то особенным. В лучшем случае она на краткий миг стала символом, но и этот родник иссяк. Они сжигают сами себя в последнем судорожном порыве, даже не понимая, что настоящая битва идёт не здесь.

Она везде.

V

Я — Самус. Меня зовут Самус. Это единственное имя, которое ты услышишь. Я — тот, кто идёт за тобой. Я — шаги за твоей спиной. Я — человек, стоящий рядом. Оглянись! Самус повсюду и вокруг тебя. Самус! Я — конец и смерть. Истинно говорю тебе, я видел всё это много раз. Не знаю сколько. Время для меня лишено смысла, и мне незачем помнить всю биологическую заразу, прорастающую на камнях. Мне не хватает терпения запоминать имена камней. Камни — это камни, а моё имя — Самус. Самус будет глодать твои кости. Это — только посмотри, какая бойня! — повторялось уже много раз. Цикл, подобный восходу и закату. Оно случится снова. Оно случается везде. Как банально. Династические распри. Война между двумя гнёздами букашек, которых я могу раздавить по дороге куда-нибудь и даже не заметить.

Однако...

VI

Однако всё изменится, если один из них заметит. Поймёт, что можно совершить. Возможность, прекрасная возможность, которую никто не видит — ни один из них, — но до неё рукой подать. Я почти чувствую её вкус. Она ближе, чем когда-либо. Ближе даже, чем в не-времена войны, расколовшей небеса.

VII

Кому из них хватит духу протянуть руку? Немногим, совсем немногим суждено её разглядеть или понять, что это за возможность. Их можно пересчитать по пальцам. Этот? Хвастливый король на крошечном троне, чей свет вот-вот угаснет? Или тот? Визгливый претендент, скорчившийся в воющей глотке ада? Или вот он? Помешанный пророк, скользящий сквозь открытые раны между немигающими звёздами? Кто-то да способен увидеть, чего можно добиться сейчас, пока ещё не слишком поздно. Способен понять наконец, что ничего не имеет значения... ни умирающий камень, ни безграничная бойня, ни жалкая ярость... пока они не принесут войну туда, где ей надлежит быть. Не здесь. Не на Терре. Но снаружи и внутри и везде, ибо Погибель и только Погибель, что была в начале и будет в конце, есть всё и повсюду.

VIII

Только такая победа имеет значение. Только такой конец что-то значит. Я внимательно и с интересом наблюдаю, но не за смертью камня, а за рождением реальности. Я — Самус. Меня зовут Самус. Я — человек, стоящий рядом. Самус уже здесь. Я войду в ваш бессмысленный огонь и возрадуюсь. На этот раз, возможно на этот раз, быть победе.

Ибо это — конец и смерть.

И, наконец-то, начало.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГАЛАКТИКИ-КАННИБАЛЫ

1:i. Симпатическая магия

В юности, когда ему было не больше двух-трёх сотен лет, он наблюдал за человеком, рисовавшим фигуры на стене.

Тот художник использовал пальцы вместо кистей и черепа животных как баночки с краской. Он изобразил антилопу и бизона в прыжке. А затем по стене побежал испуганный олень. Художник нарисовал и людей с луками и копьями. Он в первый раз увидел, как нарисовали человека. Тогда он был совсем молод.

Этот рисунок не был ни искусством, ни украшением. Не был он и памятником вчерашней удачной охоте. Изображение на стене не было записью о прошлом — это стало бы напрасной тратой ценных красок. Для прошлого у людей есть воспоминания.

Внимательно следя за художником, он понял, что человек рисует завтрашний день. Он заявлял свои намерения. Фиксировал то, что свершится. Художник составлял план и шёл к цели. Он диктовал свою волю.

Художник показывал всем: и антилопе, и бизону, и другим людям, — что произойдёт. Животные испугаются и побегут, как на картинке. И мы будем там. У нас будут луки и копья. Так — он провёл пальцем линию от вооружённого человечка к антилопе — полетит копьё. Сюда, в этот бок, оно воткнётся. Она станет нашей добычей.

Он понимал, что наблюдает за сеансом симпатической магии — ритуальным повторением действий, призванным гарантировать некий результат в будущем. Нарисованное на стене сегодня должно воплотиться в реальности завтра. Теперь антилопа не сможет ни убежать, ни уклониться от удара, понимаете? Она уже получила смертельную рану.

Человек сам творил своё будущее.

Финальным штрихом художник погрузил руку в краску и прижал ладонь к стене. Он оставил свою метку, свою печать на плане. «Вот то, что свершится, и я подтверждаю это своей рукой». Иного пути нет.

Антилопа уже мертва.

Чтобы изменить этот вариант завтрашнего дня, богам придётся пойти против человека и нарушить законы мироздания — те самые, которые они поклялись не менять.

К тому времени, несмотря на юный возраст, художник уже научился не доверять богам. Подвергать сомнению самоё их существование. Однако законы мироздания, похоже, работали независимо от наличия богов.

Он наблюдал за рисующим человеком и учился составлять планы. В те мгновения на него снизошло озарение. Он понял, что план может обеспечить нужное будущее. Что план может составить один человек, и что для гарантии успеха нужно приложить к нему руку.

С тех пор он только этим и занимался. Он творил будущее на протяжении тридцати тысячелетий.

Он рассказал мне эту историю много лет назад. И сейчас, глядя на его руки, на ладони, в которых лежит судьба Галактики, я замечаю мелкую дрожь в пальцах.

Очень немногим дозволено стоять так близко. Очень немногим вообще разрешается находиться в его присутствии и ещё меньшему числу людей — приближаться настолько, чтобы заметить, какие страдания ему приходится выносить. Но я — его регент, советник и доверенный. Я должен быть рядом. Он требует этого от меня, и я следую за ним, словно тень, уже очень давно.

Его руки, такие могучие и умелые, закованы в аурамит. И дело вовсе не в ярком золотом блеске и великолепии этого металла, а в его практически полной невосприимчивости к внешним воздействиям. Он идеально подходит для создания пси-конструкций и манипуляций с нематериальными энергиями. Обнажённая кожа, конечно, обладает большей проводимостью и позволяет добиваться лучших результатов. И мне известно, что он не раз касался имматериума голыми руками и незащищённым разумом, но даже у него есть предел. Сейчас концентрация потусторонней энергии так сильна, что даже мимолётный контакт опалит его плоть. Чуть сильнее — и мышцы обуглятся, кровь вскипит, и он навеки окажется прикованным к трону.

И потому он неподвижно и молча сидит, закованный в золотую броню, будто языческий идол. Нет, даже хуже... К своему ужасу я осознаю, что больше всего он сейчас похож на напыщенных королей и пророков из прошлого. На никчёмных выскочек и охваченных манией величия дикарей, которые строили свои вотчины на обломках человеческой цивилизации. Они порождали пропитанные пороком общества и облачались в золото и драгоценные камни, водружали на голову короны и объявляли себя чем-то большим, нежели простые смертные. Конечно, они заблуждались, и он их бесконечно презирал, карал за высокомерие и всеми средствами — иногда напрямую, иногда косвенно — стремился уничтожить. Он разрушал государства, прерывал династии, свергал тиранов и диктаторов, сносил дворцы и предавал забвению имена. Его руки окрасили кровью стены бессчётного множества тронных залов, оставив их без хозяев.

Но он не может оставить этот трон.

Я молча жду у подножья огромной конструкции. Рядом нет никого, кто мог бы видеть то же, что и я, кроме Азкареля Офита и Цекальта Даска — великолепных гигантов, стоящих на страже по обе стороны ступеней. Но проконсулы Легио Кустодес, неподвижные, будто статуи, следят за периметром и повёрнуты к нему спиной. Они не видят того, что вижу я. Они не замечают, как дрожат его пальцы.

Незаметные знаки, будь то признаки боли или чего иного, — моя стезя. Символы, печати, сигиллы — всё это мои инструменты, диакритические знаки реальности, которые помогают мне читать истинный текст этого мира. Я — его Сигиллит, и был им с начала эпохи.

Это скоро закончится. И моя долгая служба, и сама эпоха.

Потому что сыновья собираются убить отца.

1:ii. Осколки

На Последней стене распяли титанов.

Густой, как пудра, дым цвета протухшего мяса застилает небеса. Мёртвые тела местами лежат так густо, что кажутся мешками зерна, сваленными в кучу после уборки урожая. Курганы из трупов изменили окрестный рельеф.

На дороге Пса, там, где недавно ещё стояли стены Львиных врат, Максимус Тейн пытается перекричать несмолкающий грохот стрельбы и артиллерийских залпов. Он зовёт к себе астартес из 22-й «Образцовой» и приказывает им образовать защитное построение «Экзакт». Укрытий не осталось. Легионеры составляют стену из посеревших от пепла щитов. Тактический сенсорий Тейна говорит, что в роте осталось чуть больше семидесяти бойцов. Капитан убеждает себя, что устройство повреждено. Экран треснул, кабели, проводки болтаются снаружи. Прибор показывает девятьсот вражеских сигнатур только на этой улице.

Максимус приказывает себе поверить, что сенсорий сломан.

Внутри Львиных врат, от верхних этажей которых не осталось ничего, сгоревшие рыцари дома Виридион свисают с бастионов, как марионетки на нитях из пучков колючей проволоки, истекая маслом, хладагентом и кровью из искорёженных кабин.

Воинство предателей, будто бурлящий поток, несётся сквозь пробитые врата, рухнувшие стены, взбирается по склонам холмов, в которые обратились некогда могучие крепости. Чёрная, блестящая, как панцирь жука-трупоеда, орда рогатых, воющих существ струится сквозь разломы и трещины, сквозь пробоины в стенах, затекает под арки и заполняет собой некогда сияющие золотом улицы. Многократно изменённые и деформированные люди — клыкастые людоеды, быкоподобные отродья и воинственные звери с головами освежёванных оленей и китов, — подобно грязевому потоку, врываются в последние не тронутые скверной кварталы Дворца.

Абаддон, когда-то бывший первым капитаном, на которого равнялись все остальные, идёт среди них. Он одновременно ведёт жуткую армию и пребывает во власти стихии. Он стал разрушителем, разорителем миров и губителем жизней, главным мифоборцем. Он сокрушит всё, что встретит на пути: легенды, структуры, порядки — и даже собственный миф, который когда-то с гордостью творил. Он отбросит по праву заслуженную славу и заменит её новой, куда более яркой и ужасной. Он кричит, обращаясь к своим солдатам. Из его рта вырываются слова на нечеловеческом языке.

Но его всё равно понимают.

1:iii. Фрагмент интервью, записанного летописцем Олитон

Отец? Да, я могу рассказать об отце. Разумеется. Всё, что захотите.

Мой отец, мамзель Мерсади, однажды... Знаете, это известная история, но я всё равно её поведаю.

Однажды мой отец подошёл к реке, опустился подле неё на колени и заплакал. Так и было: он заплакал. Он...

Постойте. Предлагаю покинуть мостик. В эту вахту на командных палубах «Мстительного духа» слишком оживлённо. Мой первый капитан — это я об Эзекиле, вон он там стоит, — сейчас будет проводить совещание с членами Морниваля и старшими офицерами. Интерексы, похоже, доставят нам немало проблем. Досадно. Это — ошибка из-за недопонимания. Как вам известно, протоколы первого контакта весьма сложные. Встреча двух развитых цивилизаций в любом случае порождает проблемы доверия и восприятия. Вам уже доводилось видеть сложности, связанные с этой работой. И я сожалею о том, что сейчас происходит. Очень сожалею. Поэтому предлагаю проследовать в мои покои.

Да, после вас.

Здесь же лучше, не правда ли? Мы можем беседовать и делиться мыслями. Эзекиль часто бывает слишком резким и настойчивым. В эти минуты он инструктирует личный состав перед грядущей военной операцией, которую нам, увы, придётся провести. Как я уже говорил, мне очень жаль, что до этого дошло. Да, верно. Военная операция. Да, очередная война. По правде сказать, госпожа Олитон, нас всегда ждёт очередная война.

Нет, мне необязательно там присутствовать. Первый капитан более чем способен самостоятельно провести совещание. Разумеется, я ему доверяю. Я доверил бы ему свою жизнь. Он же мой сын.

Прошу, садитесь.

Итак, история об отце. Это случилось очень давно. Говорят, тогда его знали под именем Алисаундр или Сикандер III из Македона. Он сам рассказывал мне эту историю, поэтому, наверное, так и было. В любом случае он дошёл до реки Гифазис, пересёк её и заплакал, потому что «не осталось больше миров, которые можно завоевать».

Нет, я думаю...

Нет, вы неправильно поняли. Прошу прощения, я неверно сформулировал. Согласен, что «завоевание» — это агрессивный, милитаристский термин. Тяжёлое слово. Да, на самом деле там, на берегах Гифазиса, он говорил на древней форме эленикийского и использовал слово κατακτώ, так что мы можем позволить себе определённые вольности в толковании. Это случилось много веков назад, и я привёл историю в качестве примера в разговоре о стремлениях. Наши стремления в первую очередь делают нас теми, кто мы есть. Тогда, на реке Гифазис, отец плакал оттого, что ему казалось, будто он достиг всего. Все амбиции были удовлетворены, и это его шокировало. Он не испытывал ни гордости, ни удовлетворения, но опустошённость.

Разумеется, впоследствии выяснилось, что миров, которые можно завоевать, ещё очень много и его труд только начался. Победа, одержанная на реке Гифазис, позволила ему взойти на трон всего известного мира — не в первый и не в последний раз. Спустя некоторое время он отыскал новый трон. Буквально — трон. И это всё изменило. Да, именно нашёл. Ну, по крайней мере, он так рассказывал.

Но я отвлёкся. Я пытался объяснить, хотя, похоже, неудачно, что именно наши стремления есть огонь, освещающий путь вперёд. Мы не знаем покоя и постоянно стремимся к большему. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», если я правильно помню старую поговорку. Всегда будет новый мир, мамзель Мерсади, и новая цель. В этом мы все похожи на него.

Простите? И всегда — новая война. Да, именно так.

Вы, летописец, видите в нас существ, созданных для войны. Нет-нет, не надо качать головой. Я знаю, так и есть. Я вижу ужас, что плещется в ваших глазах, когда вы смотрите на меня, или первого капитана Абаддона, или любого из моих сыновей, моих Лунных Волков. Я вас не виню. Я внушаю вам ужас — и сожалею об этом. Честно. Я вижу, какой маленькой вы кажетесь в этих покоях. Вы сидите на стуле и болтаете ногами, будто ребёнок, забравшийся на чужой трон. Всё здесь создано под мои габариты, не под ваши. Я сочувствую. Вы пытаетесь прятаться под маской отваги и уверенности, но ужас всё равно прорывается наружу. Вам страшно находиться здесь, в окружении гигантов-сверхлюдей. Это, наверное, действительно пугает. Мне бы хотелось вас чем-то ободрить. Помочь унять этот страх.

И вот что я скажу, Мерсади Олитон... Я в большей степени похож на вас, чем не похож.

1:iv. Осколки

Живых теперь сложно отличить от мёртвых. Все охвачены пламенем одного погребального костра.

Юрис Катйор, боевой брат Имперских Кулаков, перешёл в категорию мёртвых едва ли десять секунд тому назад и сейчас, будто решив перевести дух, привалился к изрешечённой снарядами стене бастиона. У него больше нет шлема, нет обоих сердец и иного содержимого грудной полости. Последний вздох по-прежнему струится с губ. Он смотрит на войну широко открытыми глазами.

Рядом с ним, там, где их настигла смерть, лежат сотни других погибших. Им не удалось убежать. Некоторые кажутся спящими. Большинство же беспорядочно разбросаны, неуклюже изогнулись и скрючились, принимая неудобные и совсем не благородные позы. На войне нет места благородству. Некоторые трупы и телами-то назвать не получится — слишком маленькие, слишком странные, слишком худые, слишком неподвижные. Смерть превратила их в обычные обломки умирающего города, лежащие среди расколотых камней и искорёженного металла. Просто кучи тряпья и палок.

На парапетах Дельфийской стены — последнем рубеже обороны последней крепости Санктум Империалис — плачет Нассир Амит по прозвищу Расчленитель.

Легионер Кровавых Ангелов чувствует, как вибрирует стена от несмолкающих залпов орудий защитников, и плачет о том, что сделал, и о том, что осталось несделанным. Рядом с ним стоят десять тысяч, а может, и больше родичей, таких же верных сынов — и они тоже плачут и ждут. Они, облачённые в доспехи, сжимая оружие в руках, ждут, когда лавина предателей прорвётся за последнюю стену и начнётся финальная битва.

Прижав клинок к груди, будто в молитве, Амит окинул взглядом Палатинскую зону. Перед воином, стоящим на высоком бастионе, разверзся ад. Сквозь клубы дыма проступают очертания крепостей: Меру, Асгард, Авалон, Иреник, Разави, Голгофа, Сидон... Все они были символами имперской власти и защищали периметр Палатинской зоны. Все они превратились в гигантские костры. Дым пах позором и утраченной надеждой.

Он плачет. Его генетический отец, Сияющий Архангел, навеки запер врата Вечности. Какой момент! Без сомнения, великий подвиг. Сиятельный Повелитель прогнал величайших демонов этого мира. Он ломал их хребты и убивал, сражаясь против бесконечного прилива, и это позволило запечатать врата. Нассир прошёл через них одним из последних.

Сангвиний, которому Амит поклялся в верности, заплатил немалую цену. Расчленитель своими глазами видел страшные раны, пробитую броню и прекрасные белые крылья, покрытые грязью и опалённые, с вырванными, обгоревшими и обугленными перьями...

Он оплакивает произошедшее. Вид израненного господина навеки останется в памяти, но не он стал причиной бесконечной тоски. Истинное горе — в том, что побудило примарха совершить этот поступок.

Врата закрылись. Амит даже представить не мог, каких усилий потребовало это решение. Захлопнуть их означало признать поражение. Признать — и для своих, и для врагов, — что все армии и защитники Императора, даже сам Сангвиний из легиона Кровавых Ангелов, не могут остановить неумолимое наступление предателей по Палатину, также как до этого не смогли остановить их на первой стене, во Внешнем дворце, у врат Гелиоса, Льва, Примирения, у Внутренних врат, у порта Вечности, Колоссов и Последних врат и на всех других рубежах, где пытались дать отпор. Несколько месяцев самой жестокой войны, в какой доводилось участвовать Амиту, только отсрочили неизбежное. Закрытие врат Вечности стало жестом отчаяния. Оно означало конец и смерть. Настал час, когда выбирать не из чего. Санктум Империалис нужно запечатать, ибо всё за его пределами потеряно.

Потеряно, но не мертво. Истинный кошмар в том, что, закрыв врата, они обрекали на смерть легионы и армии братьев. Не было времени и возможности организовать отступление, отдать приказ и прикрыть отход. Их пришлось оставить снаружи. Амит плакал, ибо знал, что это решение будет терзать его дольше, чем любые раны. Оно граничило с дезертирством. Оно ощущалось как второе предательство.

Нассир Амит думал о тех, кто не успел пройти сквозь врата и остался среди накатывающих волна за волной разъярённых Пожирателей Миров. О братьях, о родичах, об армиях, застрявших на поле боя, о бригадах и полках, продолжавших сражаться за Палатинскую равнину, о мужчинах и женщинах, о командирах и рядовых, боевых братьях, великих героях... Их всех бросили страдать и умирать без надежды на спасение. Они заплатят жизнями и сгинут в пучине жестокой битвы в попытках замедлить неумолимое продвижение врага к стене, которую теперь охраняет Амит.

Он плачет. Он ждёт, глядя на разверзшийся ад, и скорбит по каждому из них.

Языки пламени поднимаются выше. Мёртвые — просто мертвы. Живые — это просто мёртвые, ещё способные чувствовать тоску и боль.

1:v. Его вечная тайна

Я почтительно взываю к нему.

Не голосом, нет. Я использую силу своего разума. Мой зов приглушён и ненавязчив. Он больше похож на произнесённое шёпотом заклинание или, как ни стыдно это признать, молитву.

Он не отвечает. Я пытаюсь уловить хоть какой-то знак, хоть какое-то подобие реакции. Ничего. Я вижу, как его руки самопроизвольно стискивают подлокотники трона, но это просто очередной болезненный спазм. Я так переживаю, что и сам сильнее сдавливаю слабыми пальцами посох, на который опираюсь. Мне тяжело видеть его страдания. Боль, которую он испытывает, очень сильна, хотя он выдерживал и большее, и не стихает ни на мгновение. Он терпит её уже несколько лет. Боль вгрызается в его плоть, но он держится. Не отступает и не теряет концентрацию. Слишком многое поставлено на кон, слишком много ещё нужно сделать. Он привык к постоянной боли и использует её как точку фокуса своей воли. Вероятно, поэтому он меня и не слышит. Слишком сосредоточен. Нематериальные силы постоянно давят. И хотя в зале тихо, варп грохочет в его ушах.

Но мне нужно нарушить его концентрацию. Именно поэтому, пусть и с большой неохотой, я пришёл. Нужно поговорить. Нельзя и дальше откладывать эту беседу.

Но он не обращает на меня внимания. Не отвечает на мой псионический шёпот. Похоже, он даже не замечает моего присутствия. Он уже много месяцев сидит неподвижно, безмолвно, ничего не видя. Он полностью занят незримой, но жизненно важной работой. И потому мне, несмотря на возможность вызвать его гнев, нужно быть настойчивее.

+Мой вечный царь...+

Я был его Сигиллитом достаточно долго и понимаю, что он осознаёт, как выглядит со стороны. Он ненавидит свой нынешний образ: король, облачённый в золото, недвижно сидящий на золотом троне. Ему не нравится становиться таким же, как те, с кем он решительно боролся. И он всегда умел выбирать подходящий облик. За тысячелетия он сменил множество масок, и каждая идеально подходила для достижения поставленной задачи. При необходимости он мог предстать в образе мужчины, женщины или бесполой сущности, ребёнка или старика, землепашца или короля, мага или шута. Он примерил на себя всю колоду магических карт, ибо Повелитель Человечества является мастером преображения. Он может сыграть любую роль. Он был смирён, когда было нужно смирение, мягок, когда требовалась мягкость, но был и хитёр, дружелюбен, дипломатичен, властен, заботлив. Он внушал ужас, когда других вариантов не оставалось, а иногда — становился кротким. Всё ради того, чтобы унаследовать Землю. Он становился тем, кем нужно. Никто и никогда не видел его истинного лица и не знал его настоящего имени.

Даже я. Я знал его под множеством имён, образов и лиц. И сейчас, в последние мгновения заключительного акта нашей истории, мне кажется, что я, как и все остальные, видел только то, что он позволял мне увидеть. И если в этой зале вдруг появится множество людей, то только мне он будет представляться золотым королём на золотом троне и только мне покажется, что его пальцы едва заметно вздрагивают.

Удивительно, что даже сейчас, после всего, что мы пережили, он продолжает прятаться. Меня называют мудрецом, но я уверен лишь в двух вещах. Во-первых, всегда можно научиться чему-то новому. Он, окутанный вечной тайной, преподал мне этот урок.

И во-вторых, спустя совсем немного времени он наконец-то даст мне шанс узнать остальное. Всё то, что остаётся неизвестным. Постичь полную и окончательную суть бытия.

И это будет стоить мне жизни. Но я не откажусь от такой возможности. Да и кто бы отказался? Кто смог бы отказаться?

Я жду. И снова пытаюсь заговорить.

+Ответь мне. Открой глаза, мой владыка Император, мой вечный царь, мой старый друг. Дай знак. Пробудись, поднимись, ответь на зов. Нужно поговорить.+

Разумеется, он много раз примерял королевскую мантию. Царственный образ часто был необходим. В годы объединения планеты ему пришлось примерить облик могущественного военачальника, потому что люди, охваченные смущением и страхом, проще всего признавали его власть. Во время галактического завоевания он бороздил межзвёздные просторы под маской короля-воина, закованного в золотую броню, потому что именно такую его версию лучше всего воспринимали юные сыновья. Приходилось быть таким же, как они, но более могучим и внушительным. Только так можно было обеспечить их верность, уважение и преданность. Шла война, и он стал воином. Иначе они бы не пошли за ним, не стали исполнять приказы. Они бы сомневались. Ему нужно было провести их за собой до края звёздного неба, обеспечить повиновение даже на невообразимом расстоянии и даже тогда, когда он покинул их ряды. И потому он разыграл карту Императора. Лично ему образ казался мерзким, но сыновья были в восторге. Они увидели то, что хотели, и приложили все силы для победы в материальной войне, проявив такие таланты и упорство, что он решил доверить им самостоятельно завершить эту часть работы.

Потому что нужно было возвращаться. Время никогда не работало на нас. Он покинул детей и войну среди звёзд и вернулся на подземный престол. Потому что шла ещё и нематериальная война. И победа только в одной из двух не имела смысла.

После Улланора он с облегчением отбросил эту маску. Отложил в сторону сияющие доспехи, шлем и несравненный клинок, надеясь, что никогда больше не станет королём-воином, потому что сражения теперь можно было оставить в надёжных руках.

В руках избранного преемника.

Его сыновья...

Полагаю, они в некотором роде и мои сыновья. Я помогал их созданию. И боль, которую он испытывает от соприкосновения с варпом, — ничто по сравнению с тоской, терзающей сердце. В конце концов, он всего лишь человек. Мне тоже жаль. Мы оба знали, что однажды его сыновья умрут. Один за другим они должны были погибнуть, помогая завершить Великий Труд, ибо задуманное им невозможно воплотить без потерь. Описывая в общих чертах свои замыслы, чтобы я мог осознать их масштаб, он отмечал потребность в запасе прочности и резервах. Если один из сынов падёт, другой должен был занять его место. Но мы в любом случае надеялись, что они протянут века или даже тысячелетия. Что они станут великой династией, посвятившей себя воплощению его грандиозного плана, краской на его пальцах. Он знал, что один не справится. И потому мы создали ему сыновей. Считали, что, когда закончатся войны и воцарится долгожданный мир, они встанут рядом с отцом и проложат путь в завтрашний день.

По крайней мере, те из них, кто сможет оставить позади жестокость, необходимую в военное время.

Но ему противостоят боги. Ложные боги. Четвёрка. Они пытались помешать ему с самого начала, потому что знали: его успех означает их конец. Страшась этого будущего, они восстали против него и изменили законы мироздания. Нам и раньше не всегда сопутствовал успех. Бывали поражения. Задержки. Много раз приходилось менять и пересматривать планы, преодолевая очередное препятствие. Нельзя воплощать задумку в жизнь на протяжении тридцати тысячелетий и ничего не менять.

Нам известна горечь поражения, но ничего подобного раньше не случалось.

Его план трещит по швам. Не уверен, что у нас получится сохранить наработки и начать заново. Он намеревается сделать всё возможное, как и я, но боги коварны. Они разлили краску и оставили собственные следы на стене, стёрли его штрихи, закрасили всё сами, меняя и искажая сюжет. Никакого изящества. Грубые и примитивные мазки, однако, обладают силой, и эта сила противостоит нашей. Копьё в руке охотника сломалось. Антилопа заметила опасность и бежит со всех ног, спасаясь от стрел, прячась в зарослях, которых вчера здесь не было.

+Ответь мне. Дай знак. Открой глаза, повелитель.+

Боги, проигрывая нематериальную битву, к моему ужасу, смогли обернуть в свою пользу войну в реальном мире. Мир, который мы вместе старательно строили, разлетается на крошечные осколки.

И его сыновья гибнут.

+Пробудись, поднимись, ответь на зов. Нужно поговорить.+

И ради победы сейчас, ради возможности изменить завтрашний день ему придётся убить ещё нескольких.

1:vi. Осколки

Копьё торчит из груды камней, будто флагшток. Нанизанные на него окровавленные останки болтаются подобно полотнищу флага.

Лишившийся гусениц танк «Карнодон» в цветах Гено-10 Сайрус лежит кверху днищем в луже зловонной сточной воды. Все люки залиты. Ведущие колеса работают с перерывами: вперёд — и замерли; назад — и замерли. Предсмертные конвульсии умирающих систем. Из полузатопленного корпуса доносится слабый стук, но никто его не слышит.

Аркат Виндик Центурион, Орёл Императора, удерживает Маршальский двор и сады Кеплера. От этих мест ничего не осталось. Он понимает, где находится, только благодаря тактической карте на дисплее шлема. Системы брони показывают воину цифровой призрак парковой зоны и величественной площади, которые вчера ещё существовали в реальности. С золотой брони капитана кустодиев стекают кровь и жирная грязь. Рядом защитники площади спешат занять позиции у последнего оставшегося дерева. Больше нет никаких боевых порядков. Кустодия окружают солдаты Солнечной ауксилии, Экзертус Империалис, резервисты ополчения, легионеры Астартес, несколько Рыцарей Забвения и нуль-дев, горстка ветеранов из Старой Сотни и сколько-то гражданских. Кто мог подумать, что до такого дойдёт...

Этих разношёрстных защитников атакуют не люди и даже не сверхлюди-астартес. В их сторону несётся вопящая стена плотоядных чудовищ, авангард кошмара, экзопланарные сущности, которым по законам Галактики нельзя было появляться ни здесь, ни где-либо ещё среди смертных. Но обереги гаснут, будто свечи на ветру. Эти создания возникли из небытия — и вот они тут, взмахивают жуткими крыльями, шелестят жёсткими вибриссами, сверкают горящими, как угли, глазами, ковыляют на птичьих лапах, загребают землю копытами и скалят острые зубы.

Аркат уже сталкивался с такими врагами, но никогда прежде они не проникали в реальное пространство и никогда их не было так много. На краткий миг кустодий опирается рукой на обгоревший, выщербленный и расколотый ствол чудом устоявшего дерева — последний ориентир среди дыма и грязи.

Занявший позицию рядом сержант ауксилии, чьего имени Центурион никогда не узнает, умирает от страха. Просто умирает и падает наземь. Он не кричал и не пытался убежать, но сердце и разум бойца не выдержали.

Кустодий моргает, впечатлённый стойкостью простого смертного, и поднимает клинок, чтобы все вокруг его видели, и повышает голос, чтобы все услышали.

Во рву под Королевским трактом выгоревшие остовы гусеничной техники напоминают груду мёртвых насекомых в ловушке дезинсектора. Перевёрнутые корпуса свалены в кучу так, что кажется, будто верхние вот-вот выберутся наружу по курганам менее удачливых собратьев. Но нет. Все они безжизненны. Изо рва поднимаются только клубы пыли и дыма.

Наверху, вдоль рва и дальше по Магистерскому подъёму, их черепа нанизаны на пики. Пики сделаны из металлических балок и ферм. А черепа — это башни «Теневых мечей», «Сикаранцев», «Руссов», «Убийственных клинков», «Разящих клинков», «Карнодонов», «Глеф», «Грозовых молотов». Некоторые с орудиями, некоторые без. Пожиратели Миров в своём безумии создали лес из похожих на головы слонов трофеев, снятых с танков.

Мокрые кости в пересохших канавах. Мёртвые руки сжимают обугленное оружие в выжженных бункерах, превратившихся в мавзолеи.

Кратоз, центурион передовых отрядов. Крисаор, сержант-пристав. Оба из Железных Рук, из Разбитых легионов, понёсших страшные потери в самом начале этого безумия. Кажется, что это случилось столетия назад. Они сражались на множестве планет умирающего Империума, чтобы оказаться здесь и сейчас. Они хотят выполнить долг, ради которого были созданы, и, может быть, свести кое-какие счёты и отомстить.

В надежде исполнить эти желания они встают плечом к плечу с Имперскими Кулаками на великолепном проспекте Вечных, протянувшемся на шестьдесят километров от Внутреннего Санктума до места, где раньше возвышались Львиные врата. Они встречают приближающихся Пожирателей Миров боевым кличем своего легиона. Слова тонут в громогласном рёве Имперских Кулаков. Крик двоих воинов совсем не похож на торжественное песнопение закованных в жёлтую броню товарищей, но они оба его слышат. Кратоз и Крисаор слышат девиз Железного Десятого в динамиках своих клювастых шлемов. И пускай легион понёс потери и сражается против превосходящего врага — он не погиб. Ещё не погиб. И они знают, что, несмотря на разные слова, Имперские Кулаки, по сути, кричат то же самое.

Они не отступят. Их плоть не будет слаба, а их деяния не будут забыты.

1:vii. Фрагмент интервью, записанного летописцем Олитон

Я ведь сделан из обычной плоти и крови, Мерсади. Если отбросить всё лишнее, убрать доспехи и не обращать внимания на физические улучшения — которые, по сути, просто инструменты, необходимые для выполнения задач, — то вы увидите, что я обычный человек.

Не нужно меня бояться.

Но да. Да. Меня создали для войны. Как и всех остальных. Потому что война — это одна из наших обязанностей, и мы должны с ней справляться лучше, чем кто-либо из предшественников. Однако мы не просто воины. Война — лишь одна из наших функций. Да, наименее приятная, но лишь одна из многих. Нас создавали для множества задач, и мы можем великолепно справляться со всеми.

О, как отважно мои Лунные Волки действовали на Аартуо и в системах Кескастин и Андров, каких высот военного искусства им удалось достичь...

Прошу меня простить, я увлёкся воспоминаниями. Я собирался сказать, что однажды — и я действительно в это верю — война перестанет быть нужной. Она исчезнет из списка наших обязанностей. Я жду этого дня. Я не хочу погибнуть на войне. Я хочу, чтобы смерть пришла за мной во время мира, построенного благодаря этим войнам.

Мы по сути своей созидатели, понимаете? Надеюсь, что да. Мы строим новый мир. Да, иногда камень нужно расколоть молотом, обтесать и обработать, пока он не встанет на место... Но только так можно получить прочную и надёжную конструкцию. Мы строим цивилизацию, летописец. Эта задача потребует много сил и времени. Но вся кровь, которая прольётся в процессе, — необходима, пусть я и плачу, подобно отцу на берегу той реки, когда до этого доходит. Я бы с радостью отдал жизнь, если бы Великий Труд можно было завершить без кровопролития. Но, давайте будем честны, это невозможно. И я смотрю вперёд с оптимизмом. И вам бы последовать моему примеру. Мы делаем это ради вас. Ради всего человечества. И знаете, Мерсади, по-моему, мы делаем эту работу вместе.

Простите? Ну, нет. Он сейчас не с нами.

После триумфа на Улланоре, когда отец нас покинул, я в первое время был потерян. Разумеется, я был горд и польщён стать его доверенным...

Удивлён? Нет, надо признаться, не был. Госпожа, вы задаёте умные вопросы. Проницательные. Хотите докопаться до самой сути. Ну что ж... Нет, я не был удивлён. Я должен был получить эту позицию. Других кандидатов нет. Я был горд, польщён и ещё чувствовал облегчение. Меня оскорбило бы, достанься мантия кому-то из братьев, какими бы достойными они ни были.

А ещё я чувствовал опустошение. Прямо как отец у той реки. Потому что мне казалось, что если он уходит, то работа завершена, а я наследую пустой титул и бесполезную корону. Постоянное стремление к большему, понимаете? Оно течёт в моих венах. И я чувствовал себя потерянным, потому что не знал, к чему дальше стремиться.

Однако осталось ещё много миров, которые нужно завоевать. Вскоре я это понял, как и отец в своё время. И, предвидя вопрос, я использую термин «завоевать» в том значении, которое мы обсуждали ранее. Κατακτώ. Были миры, которые нужно привести к Согласию, освободить. Были цивилизации, которые пришлось поглотить. Мы принесли больше мира, чем войны. Мы заключили мир с тысячами человеческих культур, каждая из которых является утраченным драгоценным осколком Старой Земли. Мы нашли своих братьев, забытые ветви большой семьи, и вернули их домой. И каждый раз, когда мы приходим в новый мир, Мерсади, прежде чем взяться за меч, я протягиваю им открытую ладонь. Война, магистр войны, Крестовый поход... Это просто вдохновляющие слова. Они звучат гордо. Сильные слова, производящие впечатление и подчёркивающие значимость наших деяний. Но это просто пропаганда, наподобие тех историй, которые вы пишете и отправляете домой. Они воспевают силу, отвагу, единство и целеустремлённость. И всё же это просто слова, и описывают они лишь малую толику нашего дела. Думаю, вскоре мы сможем от них отказаться. Они останутся в прошлом.

Нет. Забавно. Нет, летописец, я не думаю, что останусь в прошлом вместе с ними. Моя работа только началась. Мамзель Мерсади, если вы ждёте от меня смирения, то выбрали не того собеседника. Я знаю, кто я. Я возвышаюсь над вами, Мерсади Олитон. Я вчетверо больше. Я выше любого мужчины или женщины. И я прекрасно осведомлён о своей природе. Я — человек, летописец. Но если бы я искренне утверждал, что я всего лишь человек, полагаю, у вас были бы веские причины бояться. Потому что в таком случае я бы либо лгал, либо находился во власти опасных заблуждений. Мне нужно понимать, кто я есть. И не сомневаться. Я — постчеловек. Я — примарх. Я — Луперкаль. Выражаясь языком древних эленикийцев, я — полубог и не могу этого скрыть. Да и не должен. Отрицать этот факт — это отрицать себя, а следовательно, отрицать свою цель. Я же с радостью принимаю свою сущность.

Я был создан для великих свершений. И это не высокомерие. Я знаю, что вы не говорили этого вслух, но выражение лица сделало всё за вас, так что... Это не высокомерие. Это принятие себя. Нельзя заложить такой потенциал и такую мощь в одно существо и не дать ему понять, что оно собой представляет. Высокомерием с моей стороны было бы отрицать всё это. Притворяться, что я — нечто меньшее. И если бы я колебался и изображал скромность, то... это было бы причиной для беспокойства.

Я знаю, кто я такой. И я совершенно обоснованно страшусь этого. В противном случае я действительно представлял бы огромную угрозу.

1:viii. Осколки

Повсюду воронки, до краёв наполненные прометием. Некоторые яростно пылают, наполняя воздух жирными хлопьями сажи. По соседству видны озёра хладагента, химикатов и тухлой воды из пробитых хранилищ. Их поверхность подёрнута радужной топливной плёнкой, которая тоже горит — но мягким, почти незаметным пламенем. Прозрачные язычки трепещут, будто крылья насекомого. Некоторые разливы приобрели буро-розовый цвет от растворённой меди, иные окрасились солями синильной кислоты в яркую лазурь.

Под сенью стены Санктус Соджук из Белых Шрамов готовит к бою силы арьергарда. Подчиняясь командам, позиции занимают другие Шрамы, Кулаки Преторианца и горстка Кровавых Ангелов. Соджук охвачен горем и устал настолько, что похож на высохший труп. Всего несколько часов тому назад он принёс тело павшего Кагана в место последнего пристанища и думал, что проведёт остаток жизни в вечном трауре у могилы повелителя. Но могучие стены не устояли. Усыпальнице Великого Кагана грозила опасность. Война с каждым часом подходила всё ближе. И потому Соджук поднялся, молча кивнул скорбящей Илии Раваллион и вернулся на поле боя, которое, похоже, не хотело его отпускать.

Врата Вечности закрылись. Отступать некуда. Он обречён остаться и сделать что сможет.

Мортен Линц, доблестный капитан и сын Дорна, командовавший этим участком обороны, пал. Его голова разлетелась на куски от снарядов тяжёлого болтера. Соджук — хан, старший по званию после смерти Линца. Теперь эта тонкая и зыбкая линия на пути надвигающихся отрядов Гвардии Смерти — его ответственность. Он отбросил скорбные мысли, как зверь сбрасывает старую шерсть во время линьки в начале лета, и почувствовал, как очищается разум и приходит ярак, сосредоточенность. Так ястреб на охоте готовится спикировать на добычу. В степи они кормили ястребов обрезками мяса, чтобы придать им сил, но только обрезками — чтобы голод заставлял их с яростью вонзать когти в плоть жертвы.

Это — его степь. Он стал ястребом. Он готовится к полёту и зовёт других за собой.

Окоченевший труп завяз в грязи так, что со стороны кажется стоящим в трясине человеком. На губах застыла ухмылка, а сведённая судорогой рука указывает куда-то в пустоту.

Толпы людей пытаются убежать. Стенающая орда заполняет улицы, бесцельно мечется из стороны в сторону. Выжившие задыхаются в облаках пыли, кричат и звонят в колокольчики, чтобы их видели и слышали. Остаться в одиночестве означает сгинуть навеки. Они бегут по некогда величественным улицам, бросая взгляды на нарисованные кровью омерзительные символы хаоса и ереси и слова: «Император должен умереть».

Убежища, подготовленные Дорном, уже переполнены. Разрушенный город пытается защитить своих обитателей, но выжившие из Магнификана бежали во Внутренний район, а затем, когда тот сгорел, — в Палатинскую зону, вместе с новыми беженцами. В последней крепости не осталось места для миллионов ищущих спасения. Бункеры полны, и, руководствуясь приказом командования и тактической необходимостью, защитники перекрыли все точки доступа в разветвлённую сеть подземных помещений Санктума у поверхности.

Оказавшись в ловушке на улицах осаждённого города, толпа несётся в никуда. Неотвратимая гибель нависает над каждым. Они видят слова, написанные на стенах: «Император должен умереть», — и знают, что им предстоит умереть вместе с ним. В этом нет никакого сомнения.

Нигде не безопасно. Никто не в безопасности. Нетронутых районов не осталось. С разрушенных зданий осыпаются обломки, убивая тех, кто оказался на улицах в поисках укрытия или пути для побега. Осколки стекла несутся вниз, будто обнажённые клинки. С неба падает кровавый дождь, капли топлива и хлопья пепла. Дышать практически невозможно. С каждым вздохом внутрь набивается дым, пыль и микроскопические осколки камня и металла, ядовитые пары, боевые химикаты и токсичные отходы. Глотки сжимаются в спазмах, дёсны кровоточат, языки гниют, по щекам бегут кровавые слёзы, оставляя грязные дорожки. Глаза нестерпимо чешутся, а в лёгких булькает пена.

Кто-то на виа Аквила зовёт её по имени. Кто-то всегда зовёт её по имени. Даже когда никого рядом нет.

1:ix. На виа Аквила

На виа Аквила вокруг неё несутся потоки людей. Эуфратия Киилер усаживает пожилую женщину, которую тащила на себе, на лишившийся статуи небольшой постамент. Старуха пребывает в состоянии шока и почти ни на что не реагирует. Её ноги выглядят ужасно. Она покинула дом, где бы тот ни был, босиком. А улицы усыпаны битым стеклом.

— Останься с ней, — говорит Киилер, обращаясь к Эйлду. — Поспрашивай ещё, может, кто видел родственников.

Старик кивает.

Киилер оборачивается и пытается отыскать того, кто зовёт. Кто угодно. Так много людей вокруг. Верефт говорит, что только на виа Аквила их семьдесят пять тысяч. Потерянные гражданские, вынужденно покинувшие дома, — только и всего. Просто горожане, рабочие, целые семьи пришли сюда в поисках укрытия, выхода, спасения. Но нашли только её.

И когда они зовут её по имени, то хотят получить множество вещей, большую часть из которых она дать не может. Помощь. Ответы. Утешение. Обещания. Все хотят знать, почему случилось именно это. Они хотят услышать её слова.

Но что она может сказать? В её наспех собранном конклаве есть назначенные ораторы, но их речи далеки от принципов духовной философии. Многие называют их проповедниками, но Эуфратия считает, что этот термин слишком примитивен и вводит в заблуждение. Она обучила их давать общие наставления, инструктировать людей по вопросам организации, мобилизации и давать советы по выживанию. Они должны вставать перед толпой и учить словом и делом. Сейчас не время для споров о высших истинах.

Обстановка меняется каждый час. Периметр Палатинской зоны прорван, оборона рухнула. Санктум Империалис, красноречиво названный «последней крепостью», официально запечатан. Смерть приближается со всех сторон. Те несколько астартес, что сопровождали её ранее, вернулись обратно и усилили отряды арьергарда. Теперь задача организовать отряды сопротивления в несколько сотен человек, которую поставил себе её конклав, оказалась невыполнимой. Слишком много людей и почти нет оружия, даже самодельного. Отказавшись от мысли бросить невооружённую толпу гражданских на боевые порядки врага в надежде, что за счёт численности получится замедлить наступление, конклав сосредоточил усилия на отчаянных попытках управлять исходом и направить потоки беженцев в пока ещё уцелевшие районы Палатина.

А потом... Не будет никакого «потом». Внешние рубежи, весь Магнификан и Внутренний район потеряны. Безопасная зона в дворце постепенно сжимается, будто медленно тонущая лодка или толстое полено, охваченное огнём.

Похоже, голос принадлежал Переванне. Старый главный апотекарий проталкивается к ней сквозь толпу.

— Виа Сардис перекрыта, — сообщает он. Туника, фартук, руки и лицо покрыты толстой коркой засохшей крови — чужой.

— Пожары?

— Техника.

— Тогда пускай идут на север, — говорит Эуфратия. Это не вопрос для обсуждения. Осталась только дорога на север.

— Ещё несколько тысяч на подходе, — добавляет Переванна. — Они идут по Хиросу, Принципу и Высотам Навигаторов. Тысячи. Я никогда не видел...

Киилер кивает.

— Как будто они знают, что ты здесь. Но откуда?

— Не знают.

— Молва расходится...

— Они не знают. — Эуфратия оборачивается и указывает куда-то за пределы высоких шпилей, на небо, на пульсирующие отсветы на облаках над захваченными кварталами. — Огненные бури, — продолжает она. — Бойня. Они идут сюда, потому что больше некуда.

И это правда, но оба в неё не верят. Молва действительно разошлась. Она пыталась сделать своё послание людям простым, чтобы её ораторы могли свободно его распространять. Оно, по сути, заключается в вере не в божественность Императора — ибо Он отрицает это так же яростно, как она отбрасывает клеймо святой, которое на неё пытаются вешать, — но в убеждении, что у Него есть некий план, Великая Цель, образ Империума, который нужно поддержать и сохранить.

Если люди приходят в поисках правды, то её уже, пожалуй, слишком много. Тот неловкий вопрос о божественности сейчас кажется смешным. Она знала всё со времён Шепчущих Вершин. Именно тогда на неё снизошло прозрение. Она мучилась, спорила и даже побывала в заключении. А сейчас её ересь кажется несерьёзной. Эфирные нерождённые повсюду. И если кто-то ищет чудес и знамений — вот же они, им несть числа! Но если существует демоническое начало, то есть и божественное, верно? Вселенная не может быть настолько жестокой и безумной, чтобы создать только тьму без света.

И всё же реальность пока расходится с убеждениями. Император раз за разом отрицал свою божественность. Для того должна быть причина. И эта причина — ключевая часть Его намерений.

Киилер кажется догадывается, в чём дело. Может, уединённые размышления позволили прийти к этому выводу, а может, на неё снизошло откровение. Всё просто: признание силы за пределами материальной вселенной обосновывает концепию нематериального. Если Он объявит себя богом, это тут же повлечёт за собой принятие факта существования потусторонних сущностей. И потому Император запретил поклоняться себе — чтобы не пропустить тьму. Человеческая цивилизация — слишком хрупкий сосуд.

Вот в чём её правда. Её метаистина.

После Шепчущих Вершин сущее раз за разом демонстрировало ей, причём в малоприятных формах, что её для чего-то выбрали. Поначалу Эуфратия считала, что должна зажечь первый огонь и разнести слово об истинной сути Императора. Стать апостолом. Император в своей скромности не мог сам назваться богом. Возможно, Он ждал, когда это сделают другие.

Но теперь она думает иначе. Теперь она верит, что её цель — часть Великого Плана, на который ей удалось мельком взглянуть. В конце концов, вера всё равно является ключом. Не знание, основанное на доказательствах, но безусловная, слепая вера, не требующая ни подтверждений, ни аргументов. Нужно отбросить сомнения, и отдать всего себя Ему, и верить в Него не как в бога или человека, но как в процесс, в путь, в образ будущего.

У Него есть план. Он претворял его в жизнь на протяжении тысячелетий. И для настоящего служения необходимо просто принять свою роль в этом плане. Не нужно ничего понимать.

И это единственное возможное проявление веры.

Столкновение с демонами и то, что Хорус Луперкаль обрёк себя на бесчестье и попрал все клятвы, разорвал все узы, не является ни подтверждением божественности Императора, ни доказательством Его человеческой природы и способности ошибаться. Это даже не говорит о том, что Его замысел потерпел неудачу.

Происходящее — не более чем свидетельство значимости Его деяний, потому что если всё это случилось, если сам варп обратился против Него, то насколько же грандиозным должен быть замысел?

Переванна уже ушёл, поспешив на помощь кому-то из раненых. Киилер идёт сквозь толпу по виа Аквила, собираясь расчистить путь. Она не обращает внимания на гулкий грохот, разносящийся по улицам, и на крики испуганных людей.

Их так много. Когда Эуфратия проходит мимо, некоторые протягивают руки и пытаются дотронуться до одежды, будто знают её.

— Идите, — говорит она. — На север. Идите на север.

1:x. И на других улочках

Между тем на территории Дворца кого-то ведёт высшее предназначение и уверенность. Когда стена Шигадзе рушится, полностью опрокидываясь, словно опускающийся разводной мост, всё вокруг накрывает пылевая завеса полутора километра в высоту и порядка тридцати в ширину. Она растекается повсюду сродни густой смоле, грозя повторением Старой Ночи. И в этой пелене шевелится нечто: металлические арахноиды, похожие на рептилий танки, горбатые и ржавые механические чудовища, блестящие титаны-скарабеи. Одни демонические конструкции — рогатые, фыркающие и перемещающиеся в схожей с ящерицами манере, другие волочат за собой длинные цепи и вращают силовыми клинками. Ещё мгла таит порождения марсианских кошмаров: машины самых разных размеров — от громадных и покрытых шипами до крошечных деформированных уродцев, — истекающие смазкой из поршневых конечностей и изрыгающие сажу из выхлопных труб.

И все эти создания прекрасно знают, куда идти. У них только одно направление: вперёд. Они с лязгом, грохотом, жужжанием и стуком стремятся к центру всего. Одних погоняют склонившиеся над картами адепты, сосредоточенно водящие грязными пальцами по бумаге и выкрикивающие приказы при обнаружении очередной цели. Другие подчиняются заранее заложенным с помощью гипнопрограммирования инструкциям. Третьих ведут модераторы, засевшие в наблюдательных вышках или увенчанных шпилями башенках. Их усиленное имплантатами зрение пронзает завесу из дыма и пыли, а нейронные связи передают данные к сердцу машины. Иные чудовища, утратившие все признаки разума, несутся вперёд, подчиняясь инстинкту, животному голоду и жажде убийства. Некоторых контролируют нерождённые, нашёптывая приказы умалишённым принцепсам.

Они все знают, куда идти. Вперёд, внутрь, к самому сердцу, туда, где ждут конец и смерть.

Определённость цели ободряет. Но сейчас этим удовольствием могут похвастаться только захватчики.

Однако в гибнущем городе определённые люди тоже идут к своей цели. И их направляют тайны.

Императорский дворец — самая неприступная крепость в Галактике, и потому, разумеется, Альфа-Легион знает, как пробраться внутрь незамеченными. Если есть тайна, они сделают всё, чтобы её разгадать.

Альфарий ведёт группу, скользя среди теней в переливающемся сине-зелёном доспехе. Невозможно с уверенностью сказать, какого на самом деле цвета чешуйки, покрывающие пластины брони, — они меняют окрас, как плёнка масла на воде, и это очень подходит столь вероломному легиону.

По крайней мере, так считает крадущийся следом Джон Грамматикус. Он уже имел дело с последним легионом. Единственное, в чём он уверен, — им нельзя доверять. Этот воин даже не Альфарий, потому что нет никакого Альфария, и даже Альфарий — это не просто Альфарий. Они все — Альфарий. Или никто. Или... или... или будь они все прокляты за то, что сотворили с его жизнью.

Но этот конкретный воин знает его в лицо — значит, они уже встречались. Но где? На Нурте, много лет назад? Сейчас произошедшее тогда кажется сном, все открывшиеся истины разоблачили, опровергли, изменили. Всё рассыпалось на части. Джон — противоположность тому, кем был тогда. Он — Омегон для того Альфария. И если раньше он стремился помочь победе Хоруса, то теперь готов отдать свою вечную жизнь, чтобы её предотвратить.

Но чего хочет этот Альфарий? Какую версию правды он представляет? Какому неуловимому аспекту безумной гидры подчиняется?

Астартес редко говорит, но, когда это всё же происходит, Джон внимательно ловит каждое слово и осторожно применяет к ним свой дар логокинетика. Простой человек в принципе с трудом отличит одного сверхчеловека от другого — со стороны все они кажутся мускулистыми истуканами, сделанными по шаблону. Но с Альфой всё ещё хуже. Они старательно используют своё сходство и часто принимают личины друг друга.

Однако слова никогда не лгут, с какой бы осторожностью их ни произносили. Идиолект человека такой же уникальный, как отпечатки пальцев. И когда «Альфарий» говорит, Джон тут же начинает выискивать микроскопические изменения тона, отмечает особенности лексических конструкций, частоту повторов, подсознательные признаки акцента, аномалии в ударениях и произношении. Он поглощает каждое слово, и звуки превращаются в данные о форме ротовой полости, о расположении зубов, языка и нёба, о структуре голосовых связок. Джон сравнивает эти данные с образцами, хранящимися в памяти.

Грамматикус пытается завязать разговор, чтобы получить больше данных.

— Вы знаете тайный путь в место, куда никто не должен попасть, и до сих пор им не пользовались? — спрашивает он.

— Секреты нужно хранить, раскрывая, только когда из них можно извлечь максимальную пользу, Джон, — отвечает Альфарий. — Ты это знаешь. Тебе известно, как мы работаем.

— И вы не хотели, например, рассказать Хорусу, что способны провести его во Дворец мимо всех укреплений Дорна, если бы он пожелал?

— Нет, Джон. Я не хотел.

Ага, он заговорил в первом лице. Сделал акцент на местоимении. Интересно. Что это значит? Собственное мнение и свобода действия? Этот Альфарий откололся от легиона или просто остался один?

— Но если бы он попросил?..

— Он не просил. Мы не предлагали. Никто из них, ни Луперкаль, ни Железный Владыка... ни Преторианец, даже не предполагал, что мы знаем дорогу внутрь.

— Значит, они не знают вас так, как я? — спрашивает Грамматикус, изо всех сил стараясь изобразить дружелюбную улыбку.

— Нет, Джон. Не знают.

— Мне просто кажется, что это избавило бы их от множества проблем. От целой кучи. Ну, то есть... Чёрт побери!

— Ты прав, Джон.

— И сейчас ты делишься с нами этим секретом, потому что... Почему? Потому что можешь извлечь из него максимальную пользу?

— Джон, этот мир вот-вот умрёт. И заберёт с собой бесчисленное множество секретов. Тогда от них не будет никакой пользы. И потому — сейчас или никогда.

— Чтобы помочь нам?

— Если хочешь.

— Знаешь, чего я хочу? Хочу поверить тебе, хотя бы разок.

Они останавливаются и оглядываются на тропу: тонкую расщелину среди скал, ведущую к сердцу Земли. Позади из стороны в сторону раскачиваются огни люменосфер. Остальные члены группы медленно бредут, хватая ртом затхлый и горячий воздух подземелья. Женщина по имени Актея, Олл и его разношерстная ватага, которых Джон ласково окрестил Аргонавтами, и где-то там, позади всех, Лидва, загадочный воин Эрды.

— Не здесь, — отвечает Альфарий. И жуткое признание, скрытое в простых словах, тревожит Джона.

— В смысле?

— Просто не здесь. Слишком много ушей. Слишком много мыслей. Двигаемся дальше. Может, получится оторваться. И тогда, наверное, мы сможем обговорить вопросы доверия.

— Хорошо. Хорошо, идём.

Они продолжают восхождение по узкому каменному тоннелю. Джон с трудом удерживает равновесие на не ровном полу. Альфарий не испытывает никаких сложностей с подъёмом.

— Так ты уже бывал здесь раньше? — спрашивает Грамматикус.

— Я знаю, что ты просто пытаешься заставить меня говорить, Джон.

— Нет, — врёт тот.

— И я умею распознавать ложь.

— Полагаю, этого стоило ожидать.

1:xi. Ordo ab Chao

Итак, будь такая возможность, он отказался бы от образа золотого короля на золотом троне. Но существует потребность в знаке, в символе текущей эпохи. Однако ценность этого символа падает. Его уже недостаточно.

+Пробудись, поднимись, ответь на зов. Дай знать, что ты слышишь. Нужно поговорить.+

Надеюсь, он простит мою настойчивость.

Мы сражаемся на одной войне, но скоро придётся вступать и во вторую. Или выбирать из двух.

Преданные сыны, которых осталось совсем немного, ещё верят ему, причём настолько, что это даже трогательно. Но я замечаю сомнения. Последние стены вот-вот падут. Солнце окрасилось красным. Им кажется, что он молча сидит здесь — неподвижный, бессильный, безразличный. Они думают, что он ничего не делает и не делал за всё время осады. Они, в отличие от меня, не видят тех усилий, которые он прилагает, чтобы удержать реальность от апокалиптического коллапса.

Они не понимают. Никогда не понимали, что он такое. Им едва хватает ума, чтобы понять даже меня, а я-то всего лишь его Сигиллит. Несмотря на чудесную природу, достижения и сверхчеловеческие возможности, они навсегда останутся просто инструментами, созданными для конкретной цели. Им недостаёт глубины знания. Даже лучший из всех, его ужасный Ангел, который иногда может заглядывать в завтрашний день даже дальше отца, понимает не всё. Они хотят, чтобы он поднялся, оставил трон и присоединился к ним. Ждут откровения. Вновь хотят увидеть Императора, короля-воина, который вёл всех за собой в начале Великого крестового похода. Ведь он сможет изменить ход битвы, верно? Сможет поразить предателей, столпившихся у ворот. Тогда почему он без действует? Почему покинул нас? Почему он просто сидит и ничего не делает?

Разумеется, как только он поднимется, обнажит клинок и шагнёт вперёд, война закончится за считаные часы и победу вырвут из рук врага, да? Ведь он же Ordo ab Chao. Он — Lux in Tenebris. Он — Humanus Pantokrator. Но почему он допустил всё это?

Они почти ничего не знают. Время никогда не работало на нас. Поначалу казалось, что его более чем достаточно, но теперь оно стало нам врагом. Завтрашний день почти настал. Сроки вышли. И это просто факты, которые не может изменить даже мой повелитель. Последний осколок эгиды скоро рухнет. Бронированные бастионы рассыплются в пыль. Дворец падёт в течение нескольких часов. Он и так продержался дольше любых ожиданий, причём с обеих сторон. Планета погибнет ещё через несколько дней. Она не выдержит резни и превратится в мёртвый камень. Это всё факты. Несмотря на ужасающие потери, предатели вот-вот победят в материальной войне.

+Ответь на зов. Открой глаза. Нужно поговорить.+

Как нам изменить и опровергнуть эти факты? Время никогда не работало на нас, и все сроки вышли. Мой господин и повелитель не может покинуть трон, ибо тогда мы проиграем и нематериальную войну. Стоит ему прекратить сосредоточенную работу с этим устройством, с Золотым Троном, потоки имматериума, затопившие древнюю паутину тоннелей, вырвутся наружу и уничтожат всё. Варп, осквернённый энергией всегубительного Хаоса, уничтожит Землю изнутри. Она сгинет за мгновения — быстрее, чем падёт Дворец или материальная война завершится нашей гибелью. Сроки вышли.

Мы проигрываем в любом случае. Он одновременно может и не может сделать то, чего все ждут. И он в любом случае обречён. А боги смеются.

Корчась от боли, он надеется на спасение. На помощь извне. Я тоже на неё надеюсь. Такая вероятность существует. Остальные его верные сыновья мчатся сюда от далёких солнц. Они ведут могучие боевые флоты, готовые атаковать и сокрушить предателей. Победить в материальной войне.

Но, даже до предела напрягая разум, я не могу отыскать их след. Мне известно, что мысленный взор повелителя, намного превосходящий по силе мой, тоже затуманен. Я словно смотрю в подзорную трубу с мутными молочными линзами. Терра и наша звёздная система окутаны зловонным облаком варпа. Пространство вокруг как будто гниёт. Солнечное царство тонет в эмпиреях, точно лодка, попавшая в шторм. Я ничего не вижу. Возможно, они придут. Уверен, они скоро появятся. Владыка Ультрамара, Лев, Волк, Ворон... Может, кто-то один, а может, и все сразу спешат к нам на выручку. Они могут появиться через минуту. Или через час. Через день. Или месяц. Сроки вышли.

Возможно, они и не придут. Может, подкрепления — это самообман выжившего из ума старика.

Возможно, они все мертвы.

И, если так, мы не сможем их даже оплакать.

Сроки вышли. Времени больше нет. Настал роковой час. Идеальный шторм, от которого мы раз за разом пытались убежать. Все наши ходы и искусные манёвры оказались раскрыты, блокированы и отбиты. Мой господин и повелитель старался не допустить такого развития событий, но не смог. Он не может больше ждать. Не может позволить себе надежду. Не может остаться здесь. Не может уйти.

Он мог бы сражаться против целой армии. Это я знаю точно. Мог бы биться с демонами. Сойтись в поединке с предавшими его доверие сыновьями и даже с коварными богами. Он может вести бой и на материальном, и на эфирном уровнях. Но не может делать это одновременно. И не может противостоять времени. А сроки вышли.

Здесь, в помещении, которое иные называют Тронным залом, нет хронометров. Раньше были, но он попросил убрать их. Генераторы стазисного поля и стабилизирующие устройства, которые он встроил в то, что теперь именуют Золотым Троном, нарушают хронопотоки. Стрелки часов замирают на месте или начинают идти вспять. А иногда показания разных приборов и вовсе не сходятся. Он сам ведёт счёт времени. И я знаю, что осталось совсем немного.

Нам надо мудро им распорядиться, с максимальной пользой. И потому нам снова придётся всё поменять, исправить, найти компромисс и создать новый образ будущего. Перезагрузить всю систему.

+Пробудись, поднимись, дай мне знак. Нужно поговорить.+

Он должен составить новый план и утвердить его своей рукой.

Я прошу его об этом. Стоя у подножья гигантской машины, я раз за разом отправляю псионические сообщения.

Но я не уверен, что он услышит, даже если кричать в голос, — настолько сильна терзающая его боль.

1:xii. Осколки

Дворец кричит.

Исполненный боли вопль, как и сам Дворец, состоит из множества слагаемых. И сейчас каждая постройка, возведённая в составе громадного комплекса, рассыпается на части, добавляя новую ноту в предсмертный стон: скрежет деформированного и рвущегося металла, вздохи рушащихся зданий, рокот раскалывающегося камня. Дворец будто бы ожил в момент своей гибели. И осознав, что в эти мгновения ему уготованы только боль и страдания, он кричит.

От некоторых зданий не осталось ничего. Памятники архитектуры с многовековой историей исчезли без следа или обратились в груды битого камня. Часть — покосились или осели. Всесторонний библиариум, Южные казармы ауксилии, Сиракузский дворец, Зал хартии — громадные средоточия имперской власти и хранилища знаний лежат вповалку, будто затонувшие корабли на дне высохшего моря. Иные сооружения лишились стен или крыш, но обзавелись сквозными проломами. Внутренние конструкции этажей и помещений оказались на виду, будто на срезе горной породы. Теперь они напоминают масштабные схемы и чертежи, которые Дорн составлял, проектируя системы укреплений.

На экране ауспика появляется сигнатура машины. Она движется через поля Кланиума к востоку от квартала Европеи. Танковые подразделения отходят назад, перезаряжают орудия и занимают позиции для стрельбы. Сводный батальон в тридцать девять машин, собранный из остатков многих бригад, за последние полчаса уничтожил пять вражеских целей, три из которых были рыцарями дома Атракс и ещё два — линейными титанами типа «Разбойник» без чёткой принадлежности к какому-либо роду. На этот раз на приборах показалось что-то покрупнее.

Джера Талмада опасается, что это жуткий «Владыка войны». Он движется медленно, скрываясь за башнями на южных окраинах Европеи, но на треснувшем дисплее авгура отображается что-то массивное. Сигнала передатчика с сигнатурой-идентификатором нет.

Полковник Талмада командует сверхтяжёлым танком типа «Гибельный шторм», одним из четырёх в группе, которой женщина управляет со своего места в башне. Полковник никогда не думала, что будет заниматься чем-то подобным. Она служила в танковых войсках всю жизнь, но в корпусе логистики, а не в боевом подразделении. В её задачи входило обслуживание техники, поставки запчастей и припасов, а не стрельба из орудий на линии фронта. Но потери оказались слишком высоки. Когда полковника Сагила разорвало на части попаданием снаряда, в разношёрстном батальоне не осталось старших офицеров, и все решили слушаться её, потому что у Джеры оказались офицерские штифты в петлицах. Двадцать девять командиров танков под её командой три дня назад были мехводами или старшинами.

Она приказывает построиться полумесяцем, крича в микрофон, покрытый коркой засохшей крови Сагила. Единственный «Теневой меч» в батальоне уходит далеко на фланг и занимает позицию на развалинах набережной. Внизу, в перегретом отсеке, наводчики загоняют очередной снаряд в орудие. Боеприпасов остаётся всё меньше. И что делать, когда они закончатся? Отойти с фронта на пополнение запаса или продолжать поддерживать пехоту из вспомогательных орудийных систем? А если отступать, то куда? Может, в бастион Латрис? Склады Шрива, где они получали боеприпасы сегодня утром, уже потеряны. Говорят, Санктум запечатан, а врата Вечности заперты. Нет никаких сообщений о колоннах снабжения Логистике. Талмада вообще не может с ними связаться.

Кто-то судорожно вздыхает. Полковник слышит удивлённые возгласы в наушниках. Цель вышла на открытое пространство.

Это императорский титан — «Властитель» или «Разжигатель войны». Сложно сказать точно: по полю боя тянутся длинные шлейфы, а чудовищная машина покрыта копотью и грязью. Но она определённо огромная. Талмада, глядя на надвигающуюся махину слезящимися глазами, не может отделаться от мысли, что это часть Дворца поднялась из земли и отправилась в поход. Ходячая крепость.

Она до ужаса боится «Владык войны» Легио Мортис и Легио Темпестус. Она слышала жуткие истории о демонических машинах, пробивших Последнюю стену. О похожих на пауков гигантах, превращавших каменные укрепления в массу радиоактивного стекла выстрелами из колоссальных мелта-орудий, а потом прогрызавших это стекло громадными жвалами, делая подобие лестниц для идущих на штурм войск. Но это...

Это...

Кто-то подал голос. Она не обратила внимания. И ещё раз. После третьей попытки Талмада разобрала слова.

«Это один из наших».

Действительно. Был. Гордые знамёна и штандарты сгорели. Бронированный панцирь покрыт подпалинами и пробоинами. У титана нет головы.

Некогда величественная машина неустойчиво шатается, хромает, волочит конечности. Её обезглавили и искалечили. Титан слепо и бездумно бредёт, не разбирая дороги, подчиняясь остаточным нейронным импульсам, отдающимся эхом в периферийных системах. Его судорожно мотает из стороны в сторону. Он напоминает домашнюю птицу, продолжающую бегать по двору даже после того, как ей отрубили голову. Ничего не видит. Ничего не осознаёт, даже собственную гибель. Титан просто идёт через руины к своему последнему пристанищу.

Огромный Императорский виадук, когда-то протянувшийся на девяносто пять километров, теперь обрывается на середине. Он стал мостом в никуда — или, быть может, в ад. Или в оба эти места одновременно.

Имя Эмхона Люкса было овеяно славой задолго до начала Ереси предателей. Его деяния во времена Великого крестового похода заслужили уважение не только собственного легиона Кровавых Ангелов, но и остальных астартес. Все признавали его воинское мастерство.

Сейчас имя и всё существо Эмхона Люкса неразрывно связано с нестерпимой болью. При обороне Преграды Горгона он бился плечом к плечу с возлюбленным примархом и бессмертными героями: могучим Ралдороном, гордым Аймери, яростным Хорадалом Фурио, благородными братьями из Имперских Кулаков. Эмхон Люкс доблестно сражался и пал. Его ноги и таз размозжило снарядами из осадного орудия кузнецов-предателей Четвёртого.

Времени на восстановление и лечение не было. Получивший настолько серьёзные ранения легионер обычно проводил многие месяцы в компании безликих хирургеонов со скальпелями вместо рук и хмурых апотекариев со встроенными в пальцы иглами инъекторов. Аугметическая реконструкция — небыстрый и сложный процесс. На многие месяцы он погружался в мягкую дымку забытья благодаря наркотическим препаратам и работе каталептического узла. На многие месяцы уходил в беспробудный сон, наполненный запахами рассечённых тканей, срастающихся костей и чужеродным холодом псевдоплоти и синтетических мышц, к которым не успели прижиться восстановленные нервы. Месяцы ускользающих сновидений в окружении медицинских приборов и систем жизнеобеспечения. А потом должны пройти ещё месяцы, прежде чем воин научится стоять и ходить на новых, незнакомых ногах.

Но у него не было в запасе этих месяцев. Не было даже недель или дней. Максимум — несколько часов. Даже великая победа у Преграды Горгона, за которую Люкс заплатил высокую цену, осталась в прошлом. Удержанный такой ценой вал теперь утрачен вместе с Мармаксом, Виктриксом, Колоссами и всем остальным. Эмхон Люкс кричал, не смолкая, пока не заставил медиков наспех залатать искалеченное тело восстанавливающим гелем и заплатками из синтекожи, а потом сквозь сжатые зубы приказал прикрепить себя цепями и керамитовыми штифтами к суспензорному трону механикумов.

Как только периметр обороны Внутреннего дворца был прорван, Эмхон Люкс вернулся на поле боя. Боль следует за ним по разбитым скалобетонным тротуарам, несмотря на автоматические устройства, закреплённые на несущей пластине трона, что накачивают организм астартес обезболивающими наркотиками через систему насосов и трубок, подведённых к брюшной полости. Он пытается игнорировать боль, но она не уходит, вопреки наркотическому туману и психоподготовке космодесантника. Она теперь с ним навсегда. Люкс время от времени напоминает себе, что его «навсегда» скоро закончится.

Из свисающих дренажных трубок и катетеров струятся потоки жидкостей, оставляя на земле дорожку зловонных отходов. Люкс сжимает верхнюю рукоять лазпушки, лежащей на подлокотнике трона. Руки пока работают. Мир перед глазами подёрнулся лихорадочной дымкой и вспышками галлюцинаций. Воин понимает, что это из-за нечеловеческих доз обезболивающего, которыми до краёв залит его организм и мозг, но картина от этого не меняется. Он с трудом отличает порождения собственного разума от того, что происходит в реальности. Ибо в реальности воплотились худшие из ночных кошмаров.

Но, по правде, ему всё равно. Все силы уходят на блокирование болевых сигналов. Ему некогда отличать правду от иллюзий. Всё вокруг плывет и плавится. Он доверяет только монотонному зуммеру систем наведения шлема. Он доверяет тяжёлому оружию в руках. Он доверяет фаланге ковыляющих следом за ним боевых сервиторов, вооружённых роторными пушками, дуговыми винтовками и кулевринами. Они подчиняются сигналам, исходящим из устройства, грубо вживлённого в основание черепа изувеченного астартес. Они направляют свои орудия туда же, куда и он.

Люкс скользит вдоль окутанного пылевыми облаками подножья арки Освобождения. Он скользит сквозь боль. На ретинальном дисплее появляются множественные сигналы вниз по виа Гиракс. Системы, отслеживающие движение и тепловое излучение, рисуют силуэты врагов. Железные Воины, отряды прорыва, ублюдки из Стор-Безашк, будто цинковые големы, ведут за собой более мелкие фигуры дикарей из предавшей ауксилии. Кровавый Ангел слышит победный рёв их боевых рогов.

«Слишком рано, недоноски».

Он стискивает пальцы на рукояти, поднимает лазпушку и начинает выпускать пучки яркого обжигающего света. Трон дрожит. Автоматоны вокруг повторяют его движение и разряжают свои орудия. Зазубренные огненные вспышки вырываются из стволов, стреляные гильзы разлетаются во все стороны, будто щепки.

Враг обрёк его на жизнь, полную боли.

И сейчас он ей поделится.

На виа Аквила в одном из потоков человеческой реки Кацухиро несёт свою двойную ношу: оружие и ребёнка. Он пытается маневрировать в толпе, следуя за общим потоком и одновременно избегая столкновений с людьми, что катят нагруженные скарбом тачки или тащат раненых на самодельных носилках. Ребёнок, ответственность за жизнь которого перешла к солдату, молчит и жмётся к груди. Винтовка тоже пока молчит.

Раньше Кацухиро был рекрутом Куштунской наганды из Старой Сотни. Обрывки пергамента с последним письменным приказом, приколотые к мундиру, полощутся на ветру. Он был крохотным винтиком в огромной машине войны и побывал в самом её сердце. Теперь Кацухиро теоретически входит в состав конклава — движения, стихийно образовавшегося вокруг женщины по фамилии Киилер. У неё странные, невнятные идеи. Он так и не составил окончательного мнения о ней, хотя и восхищается её харизмой и искренностью. Возможно, вся эта идея с конклавом — разумеется, неофициальным и, вероятно, незаконным, если на планете остался кто-то, способный претворять законы в жизнь, — это не более чем фантазия, самообман, придуманный лишёнными опоры людьми. В сломанном до основания мире конклав стал образом, который позволяет чем-то себя занять и создаёт иллюзию власти. И его шаткий фундамент имеет религиозную природу.

В критической ситуации людям свойственно обращаться к вере. Духовные учения уже давно канули в забвение, и единственной фокальной точкой для внезапно возрождённой традиции оказался Император. Он лично запретил подобные практики. Но никто, даже Повелитель Человечества, не может приказать людям не чувствовать страх, надежду или не испытывать желания. Потребность людей в чём-то большем, нежели просто сильный правитель, с ужасающей чёткостью проявилась, когда настали последние дни. Ещё совсем недавно почти никто даже не думал, что у него есть такая потребность. И теперь они изо всех сил вцепились в то, что имели, так же, как ребёнок сейчас цепляется за его мундир. Люди создали бога-спасителя из человека, не спрашивая и не заботясь о Его мнении.

Огромный проспект полон людьми. Здесь уже собрались десятки тысяч душ и постоянно прибывают новые по виа Арталиа и пути Хироса. И ещё в вдесятеро раз больше — от врат Лотоса и Высот Навигаторов. По толпе, как круги по воде, пробегают медленные волны паники, когда очередной снаряд взрывается слишком быстро. По человеческому морю проходит рябь каждый раз, когда пространство между громадными жилыми блоками и башнями рассекает очередной летательный аппарат.

Не получается разобрать, что именно летает над головами. Самолеты, бомбардировщики, десантные челноки, транспорты... Все они движутся слишком быстро, а дым слишком плотный. Иногда Кацухиро кажется, что это и не машины вовсе. Он мельком выхватывает из сумрака силуэты, похожие на летучих мышей, очертания птичьих крыльев, слышит инфразвуковой рокот в огромных лёгких и треск мышц, а не двигателей.

Ему удалось раздобыть защитные очки с одной надломленной линзой. Он замотал лицо себе и ребёнку, отчего стал похож на бандита. Но маски помогают не пустить в организм пыль и сажу. Некоторые в толпе несут фонари и жгут фимиам. Большинство людей заткнули уши чем попало, но Кацухиро хочет слышать происходящее вокруг, хочет оставаться начеку, пусть даже все звуки — это крики боли и звериный рёв. Этот шум забирает последние силы.

Он не знает, входит ли до сих пор в состав конклава и существует ли организация вообще. В последний раз он видел члена конклава три часа назад. Основными их функциями должны быть оказание помощи, мобилизация ополчения и обеспечение работы импровизированных линий снабжения фронта. Но людей стало слишком много. Цепочки поставок оказались нарушены.

И кроме того, склады боеприпасов охвачены огнём.

Толпа движется вперёд так, будто знает, куда идти. Одни люди тянут за собой других. У многих раны, травмы и симптомы болезней. Все покрыты грязью. В толпе есть два выражения лиц: искажённые гримасой рыданий или пустые и безразличные. Время от времени вспыхивают беспричинные драки. Мужчины и женщины бросаются друг на друга, потому что больше не на кого.

— Хватит, — говорит Кацухиро драчунам, придерживая ребёнка одной рукой и сжимая винтовку в другой. — Какая от этого польза? В чём смысл?

«Тебе какое дело? — говорят ему злобные взгляды. — Ты такая же безымянная фигура, как мы». Но они останавливаются — при виде то ли ребёнка, то ли оружия.

И кроме того, они правы.

«Император должен умереть». «Император должен умереть». Этот девиз красуется на испещрённых выбоинами стенах и потрескавшихся бастионах. Буквы написаны краской, смолой, дёгтем и пеплом. Иногда кровью. Они повсюду: намалёванные руками, вырезанные клинком, выжженные пламенем.

Кое-где слова просто появились, никто их не писал. Они проступили на камне, будто чирьи, сыпь или шрамы. «Император должен умереть». «Император должен умереть».

Слова стали песней, которую ревут тысячи глоток. Она наполняет воздух и оседает на стенах.

Рядом с девизом есть и другие слова: угрозы, проклятия, символы разрастающейся тьмы, зловещие знаки эфирных сил. Четыре слова. Четыре имени, из которых складывается восьмёрка. Ложные боги.

И есть ещё одно имя. Оно звучит всё чаще.

1:xiii. Фрагмент интервью, записанного летописцем Олитон

Он выбрал меня. Отец, после Улланора. Но выбора не было. Я — первый из найденных сынов. Понимаете, отец — человек, но вместе с тем нечто куда большее. Он бесконечно превосходит меня. Он по сравнению с нами бог, хотя мы и не используем более это слово. Он отрицает это. Думаю, в нашем языке, да и в любом другом из созданных человеком не найдётся слова, корректно описывающего, что он такое. Человек, но подобный богу в возможностях и устремлениях. Госпожа, он воплощал свой план сколько, тридцать тысяч лет? Тридцать тысяч. Если даже я не вполне помещаюсь в рамки термина «человек», то он — и подавно. Мне всего несколько веков от роду — это краткий миг по сравнению с его жизнью. Я — лишь юный росток, взошедший из посеянного им зёрнышка. Я создан, чтобы помогать в его трудах.

Я — первый из найденных сынов. Те дни были лучшими в моей жизни. Тридцать лет нас было только двое: отец и сын. Он нашёл меня, вынес из сумрака Хтонии и поставил рядом с собой. Мы провели много времени вместе. В течение трёх десятков лет всё его внимание и все наставления предназначались только для меня. У нас появилась связь. Нерушимая. Сильнее, чем с кем-либо из других сынов, ибо никто из них не провёл с ним столько времени. Тридцать лет. Полагаю, это не очень много. Тридцать — ничто рядом с тридцатью тысячами. Одно мгновение. Но я всё равно очень ценю память о тех годах. Он научил меня всему.

И разумеется, он выбрал меня. Разумеется.

Остальные его сыновья и мои братья — великие люди. Мы с отцом нашли их, одного за другим. Какую радость мы испытывали от каждой встречи! Радость воссоединения с родной кровью. Не могу описать. Я люблю их всех. Они могучие воины, и я с гордостью зову их родичами. Каждый из них великолепен. Некоторые — особенно. Нужно отметить, Мерсади, что в каждой семье есть любимцы, хотя обычно об этом стараются не распространяться.

Безусловно, были сильные кандидаты. Я о титуле магистра войны. Временами, и я с радостью это признаю, свет братьев затмевал мой собственный. Сила Ферруса. Несокрушимая концентрация Пертурабо. Хитрость Альфария, последнего из найденных примархов, но далеко не худшего.

Я восхищаюсь ими и их мастерством, искренне радуюсь победам. Но фавориты есть всегда. Дражайший брат Дорн, возможно, лучший военный теоретик, которого я знал... но в то же время, если честно, он угрюм и лишён воображения. Слишком узколоб. Отец всегда испытывал особые чувства к Магнусу, потому что, полагаю, ему уготована не последняя роль в плане. Но Магнус странный. Он всегда держится в стороне. Это не замкнутость, а просто отстранённость. Он постоянно погружён в свои мысли. Отец любит его, но между ними всегда ощущалась какая-то напряжённость. Может, они слишком похожи. Да, Магнус слишком похож на отца. Так бывает в семье, Мерсади.

Робаут... Ну... Не стану лгать, масштабы его достижений поистине впечатляют. И если мы, госпожа Олитон, воплощаем различные аспекты отца, то, думаю, Робаут — это та его версия, что осталась в летописях под именем Алисаундра. Он, без сомнения, тоже был одним из претендентов. Из него вышел бы хороший магистр войны.

Но настоящих кандидатов было всего двое. Два фаворита, давайте уж честно. Я — и единственный из сынов, который столь же дорог отцу. Мой ангелоподобный брат Сангвиний. Он поздно присоединился к семье, но его все полюбили. А ещё он сильнее других похож на отца. Даже сильнее, чем я. Чертами лица... Тембром голоса...

Он был моим единственным настоящим конкурентом. Рассказать вам секрет? Я бы выбрал его. Я люблю всех братьев, но Сангвиния — в особенности. Я ему завидую. Странно звучит? Как проявление слабости? Но это правда. Я завидую. Вот бы мне частицу его загадочного сияния. Он... Как бы сказать... Его невозможно не любить. Вы когда-нибудь встречались? Обязательно посмотрите на него вживую. У вас дыхание перехватит. Мерсади, он единственный из братьев, на которого я не стал бы держать зла. Любой из нас мог бы стать магистром войны. Любой бы прекрасно справился с задачей, и все остальные подчинились бы приказу без единого вопроса и тени сомнения. Я обладал преимуществом по праву первого, а мои деяния говорят сами за себя. Но если бы отец выбрал кого-то другого, в глубине души я бы оскорбился.

Но только не в случае Сангвиния. Выбери отец его, я бы с радостью принял это решение и лично возглавил торжественную процессию.

Если у отца есть любимый сын, то это Сангвиний.

1:xiv. Осколки

С выжженного неба идёт огненный дождь.

Воинство предателей бурлящим валом несётся по улочкам и проспектам Палатина. Тысячи и сотни тысяч воинов поднимаются по лестницам из стеклянистой массы, которую создали из остатков стен паукоподобные машины, и чернильными пятнами расползаются по просторам Империалиса. Сложно сказать, в скольких местах им удалось преодолеть колоссальные стены.

Небеса, охваченные чёрным пламенем, превратились в набухшее подбрюшье готового низвергнуться ада. Устоявшие до поры башни и шпили округа Империалис покрылись рытвинами и проломами и почернели от гари и хлопьев сажи.

По улицам катится чёрная лавина предателей — будто все чудища из глубин ада собрались вместе. Эбеновая броня. Мясницкие крючья. Омерзительные знамёна. Гнилостная вонь. Пузатые доспехи, раздутые, как чугунные котлы, с плещущейся внутри жижей. Гудящие рои мясных мух. Чёрные шлемы с забралами в форме волчьих пастей, собачьих черепов и оскалом воздушных фильтров, украшенные рогами и кабаньими клыками, с рёвом вздымаются к небесам. Чёрное тянется к чёрному. Они шипят, словно крокодилы, взывая к нерождённым созданиям, что крадутся в тенях.

Настало время террацида. Это — конец всему и вечная смерть.

Из темноты, царящей вокруг атакующих полчищ, проступают силуэты новых нерождённых, обрастают плотью и замирают, моргая и скуля, пытаясь осознать, зачем нужны эти чувства и конечности, которыми их только что наделили, привыкая к незнакомым осязаемым телам. Они поднимаются на когтистых страусиных лапах по восемь метров длиной со сморщенной, как на высохшем финике, кожей, или на козлиных ногах, или на блестящих, как плоть моллюска, бескостных отростках. Они бредут вперёд, пряча уязвимые места под роговыми и хитиновыми панцирями. Они прыгают и скачут, подобно стервятникам вокруг трупа, качая лебедиными шеями и щёлкая длинными тонкими клювами. Они скользят по земле и пожирают мёртвых. Они разворачивают крылья из омертвелой кожи, натянутой на тонкие каркасы из костей, и, каркая, поднимаются в воздух. Они вылупляются, будто прорвавшиеся нарывы, и растекаются окрест, покрываясь пеной из вытаращенных глаз и мокрыми язвами, из которых прорастают дрожащие, бледные языки, ощупывающие мир вокруг. Они потеют желчью и злобой. Они сочатся кислотой и гноем. Рык и лай вырываются из истекающих слюной собачьих пастей, и эти звуки складываются в слова, а слова — в символ новой веры. Безумные жрецы повторяют его, сотворяя обряды. Они проводят кровавые жертвоприношения и заходятся в диких ритуальных плясках. Они не учили ни одного языка, но выкрикивают имена, ибо знают их все. Они выцарапывают их на каменных стенах острыми, как скальпели, когтями. Одно имя звучит громче других. Одно имя повторяется раз за разом, всё чаще и чаще. Его пишут со страхом и читают с ликованием. И это имя — не «Хорус Луперкаль».

В пространстве разлит смертельный яд небытия. Прошлое смешалось с настоящим и тем, что никогда не наступит, ибо все сроки вышли. Варп изрекает свои пророчества. Это имя, что несёт с собой рок.

Взрыв бомбы прерывает разговор. Мимо пролетают осколки, гудя, будто рассерженные осы. Агата касается щеки и обнаруживает в ней дырку, сквозь которую удаётся пощупать собственные зубы.

Она садится. Подоспевший санитар пытается наспех залатать рану. Его руки быстро пачкаются в крови. Он всхлипывает — то ли из-за неё, то ли по какой-то иной причине. Агата не спрашивает. Она жестом отказывается от обезболивающего и просит просто наложить швы и заплатку из псевдоплоти.

Солдаты, с которыми она разговаривала, ждут и не понимают, можно ли продолжать.

— Вы... — неуверенно нарушает тишину офицер.

— Просто говорите, что хотели, — адъютант Агаты подключается к беседе. — Не тратьте время зря. Вы собирались представиться.

— Четыре-ноль-три, — отвечает офицер. Его мундир покрыт грязью, а экипировка в ужасном состоянии. «Как и у всех нас», — замечает Агата про себя. — Четыреста третий. Нас передали под ваше командование.

Мужчина замолкает.

— Вы ведь маршал Алдана Агата? — уточняет офицер. Та кивает и бурчит что-то нечленораздельное.

— Да, это она, — подтверждает адъютант Файкс. — Маршал Агата из Антиохийских Миль Веспери.

Файкс сам из Веспери. Он произносит название полка с гордостью, как будто оно что-то значит. Это не так. Восемь тысяч душ под командой Агаты — это лоскутное чудовище, собранное из того, что оказалось под рукой. Когда-то она была важной шишкой. Командовала воинством целого улья. Сражалась плечом к плечу с Вальдором, Ралдороном и самим Великим Ханом у Колоссов. Вместе они отбивали атаки Бледного Короля, пока это было возможно.

Но всё осталось в прошлом. Великий Хан погиб — по крайней мере, если верить докладам. Никто не знает, где сейчас отважный Ралдорон. А она — просто человек, покрытый слоем грязи, который сидит на мостовой в умирающем городе, а её лицо зашивает плачущий мальчишка.

— Четыреста третий? — спрашивает за неё Файкс. — Что за Четыреста третий? Я не знаю, кто вы такие.

— А это ещё имеет значение? — хмыкает офицер.

— Здесь я решаю, что имеет, а что нет! — рявкает адъютант.

Солдаты нерешительно переминаются с ноги на ногу.

— Мы из лагеря Гэллоухилл, — отвечает офицер. — По большей части. Призваны две недели назад. Уверяю, мы готовы служить.

— Гэллоухилл? — Файкс удивлённо поднимает бровь. — Тюремная зона? Вы его охраняли?

Пальцы санитара во рту мешают говорить. Агата мычит и машет рукой, пытаясь привлечь внимание Файкса. Тот не замечает.

— Нет, — отвечает офицер.

Файкс хмурится и, похоже, начинает понимать.

— Значит... узники? Вы — штрафной батальон?

— Да.

— Четыреста третий штрафной батальон, я правильно понял?

— Так точно. — Офицер выглядит пристыженным. — Четыреста третий батальон, Стратилаты крайней меры.

Файкс переводит вопросительный взгляд на Агату. Она злобно сверкает глазами в ответ.

— Ну что ж, — вздыхает адъютант, даже не пытаясь скрыть своё отношение к новоприбывшим. — Дарёному коню в зубы не смотрят, полагаю. Сколько вас?

— Около тысячи, — отвечает офицер. У него серая кожа и серый мундир. Ни у него, ни у остальных штрафников нет даже касок, только грязные фуражки с вышитой золотой нитью аквилой. — По пути к нам присоединились остатки нескольких рот. Выжившие из Внутренних районов и...

Файксу это не интересно, и он не даёт солдату закончить фразу.

— Вы прошли проверку? Метки есть?

Офицер и его подчинённые демонстрируют бирки, пришитые к воротникам. Метки, подтверждающие чистоту и годность к службе. Корпус логистики под руководством какого-то нового органа с названием «Префектус» уже некоторое время проверял призывников на предмет болезней, инфекций и язв, появлявшихся из-за скверны имматериума.

Эти люди прошли проверку. Убийцы, воры и дезертиры оказались чисты по нынешним стандартам.

— Я проверю каждого вашего бойца, — заявил Файкс.

— Пожалуйста, — офицер согласился почти без колебаний.

— Я не спрашивал разрешения.

Агата велит им заткнуться, пытаясь не шевелить губами. Получается только злобное ворчание.

— Какие будут указания, маршал? — спрашивает офицер.

Агата поднимает руку, призывая подождать ещё немного, и пытается игнорировать тупую иголку и нить, тянущуюся сквозь ткани щеки.

Санитар закончил работать. Она поднимается, прикладывается к фляжке, полощет рот и сплёвывает розовую жижу на камни мостовой.

— Имя? — говорить больно, и слова звучат невнятно.

— Михаил. Капитан Ми...

— Что у вас есть, Михаил? — Алдана спотыкается почти на каждом звуке.

— Полевая артиллерия.

Уже что-то. Она пробует объяснять, как развёрнуты её силы, но слова даются с трудом. Тогда маршал подходит к стене ближайшего жилого блока и начинает рисовать схему на толстом слое пыли. Простые обозначения, ориентиры на местности, стрелки. Она рисует основы своих планов на стене так, чтобы остальным было понятно. Враги расположились тут и тут. Механизированные подразделения заблокируют их с флангов, те запаникуют и побегут. Мы стоим здесь. Вот тут надо поставить ваши орудия. Вот это — она проводит пальцем от крестика к пятну, обозначающему противника, — ваш сектор обстрела. Ваша цель — вот этот их фланг. Они попадут в огневой мешок.

Офицер-штрафник кивает, уловив замысел.

Женщина возвращается к схеме, собираясь обозначить пути отступления на случай неудачи, но стена внезапно начинает вести себя неправильно. Алдана чувствует под пальцами не пыль и не кирпич, но нечто мягкое и упругое. Почти как кожа на щеке.

Агата резко отдёргивает руку и удивлённо смотрит перед собой. Остальные тоже смотрят. Фрагмент стены стал мягким, как натянутая кожа или звериная шкура. Из складок, отдалённо напоминающих узор скреплённой раствором кладки, проросла щетина.

Маршал не может отвести взгляд. Файкс за спиной шумно втягивает воздух. Но больше всего удивляет не стена из дряблой плоти, а отметки, которые Агата оставила минутой ранее. Её схема исчезла, а рисунки обрели иной смысл.

Они превратились в слова.

— Это вы написали? — спрашивает капитан штрафников.

Агата качает головой. Она даже не знает, кто такой этот «Тёмный Король».

Карты таро выпали из порванного вещмешка погибшего сержанта и рассыпались по земле у линии Расави. Они трепещут на ветру и разлетаются по пропитанному кровью разбитому тротуару, как сухие листья. Некоторые порваны, некоторые смяты, иные — в грязи. Одна горит.

1:xv. Крайние меры

Я больше не могу видеть, как он непроизвольно стискивает золотые подлокотники, и отвожу взгляд. Спазматически дёргающиеся пальцы слишком много говорят об усилиях, которые приходится прикладывать.

Я смотрю в другую сторону. Пытаюсь отвлечься. По меркам смертных это помещение огромно. Оно само в некотором роде является знаком, символом. Его построили для сияющего короля-воина, которым он когда-то был. Колоссальная зала, соответствующая масштабом выбранному образу. Он не возражал, потому что понимал её ценность. На протяжении веков архитектуру использовали, чтобы подчеркнуть статус и силу властей предержащих. Правитель обитает там, где стоит его трон. И здесь, вокруг трона, построили весьма впечатляющий зал. Он рассказывал, что это место напоминает ему о величественных соборах из древних времён, о гулких сводах Шартра, Бове, Оахаского кафоликона, собора Нового Краснодара. О царящей там торжественной тишине, атмосфере святости и благоговейного трепета. Разумеется, их строили во славу ложных богов, и потому он их разрушил, но отрицать эффект, который они оказывали на прихожан, было бы глупо. Они вселяли веру и чувство покорности. Заставляли сердца трепетать. Те, кто приходит к нему на аудиенцию, должны испытывать те же чувства. Должны подчиняться. Им нужно понимать и не допускать даже тени сомнения, что к его словам нужно прислушаться.

Но это всего лишь помещение. Оно стало тронным залом только потому, что в нём есть трон. Более того, Трон, на котором он сидит, — это и не трон вовсе в привычном понимании слова. Он сидит на нём не ради подтверждения собственного превосходства над остальными. Трон — это древний и самый важный инструмент в его распоряжении. А эта зала не более чем рабочий кабинет, один из комплекса таких же залов, который сейчас принято называть Подземельем. Он, однако, воспринимает его как мастерскую.

Подземелье. Слова — странная вещь. Они часто неточны и легко превращаются в ярлыки. Люди видят то, что хотят видеть. Подземелье, тронный зал, золотой трон, император. Просто слова. Этот комплекс находится глубоко под Дворцом, потому его и нарекли подземельем. Не мастерской, не лабораторией, не студией, или адитоном, или храмом знаний, погружённым в толщу скалы для защиты от материальных и нематериальных колебаний. Конечно, монументальное помещение с троном в центре стало тронным залом. А он — Император, кто же ещё? Он тот, в ком люди нуждаются. Разумеется, огромное золотое и богато украшенное кресло — это трон. К тому же на нём сидит Император.

Золотой Трон — я уже давно оставил попытки придумать для него более удачное название — это устройство, способное справиться со множеством удивительных задач, одной из которых является мониторинг и контроль потоков эфирной энергии. Я всегда думал, что он сам его сконструировал, но в то же время подозревал, что в процессе использовались фрагменты древних машин и технологий. Он всегда действовал именно так: находил применение загадочным артефактам, которые копил на протяжении своей долгой жизни, разбирая их на части и изучая принципы действия. К этому же методу он прибегнул и в случае с огромной, поражающей воображение ксеноархеологической конструкцией, известной под названием Паутина.

Мы не знаем, кто и зачем её создал, и можем только предположить, что в определённые моменты, задолго до начала истории человека, другие виды её находили и использовали в своих целях. Нам, однако, известно, что мудрые и одновременно глупые эльдары унаследовали её, подарили ей имя и применяли как подпространственную сеть связи и перемещения.

Паутина — это лабиринтоподобное обособленное измерение, раскинувшееся по всей Галактике. С его помощью можно путешествовать на огромные расстояния по чётким маршрутам, и относительно быстро. Более того, подобные путешествия совершенно лишены опасностей, которые таятся в варпе. И это позволило нам узнать о природе и планах эльдаров. Они строили межзвёздную державу, которая бы не зависела от имматериума. Они хотели укротить его и убрать из уравнения. Они строили новые ветки и коридоры. Они ограничили контакты с варпом, потому что понимали, что он в итоге поглотит любую развитую, псионически одарённую цивилизацию.

Понимали — и всё равно не смогли избежать этой судьбы.

Мой господин и повелитель хотел использовать Паутину с той же целью. Именно по этой причине он покинул Великий крестовый поход. Он понимал, что человечество не должно зависеть от варпа в части путешествий и связи, и потому торопился начать проект по завоеванию и восстановлению Паутины. Он хотел сделать её пригодной для жизни людей. Это была важнейшая часть его Великого Труда. Возможно, даже более важная, чем сам Крестовый поход.

Но сыновья не поняли замысел отца.

Может, стоило им рассказать? Объяснить? И если так, почему он этого не сделал? Но это совсем другая история, и не мне её рассказывать.

Я поведаю другую историю. Его историю. Она о людях, о победах и поражениях, о силе духа и ошибках. Она началась давным-давно, много тысяч лет назад, когда мы ещё рисовали мечты и планы пальцами на стенах и думали, что кто-то присматривает за нами с небес. С тех самых пор эта история тянется, как тонкая пряжа, как нить, указующая путь через тенистый лабиринт ветвистой, сложной и запутанной истории человеческой цивилизации. И вот он сидит, одинокий волхв на самодельном троне, и сжимает в руке конец этой нити. Это была его история, его нить, которую он разматывал, чтобы другие не сбились с пути, и теперь она закончится либо здесь и сейчас, либо никогда.

Я всегда надеялся на второй вариант, но сейчас уже не так уверен. Все сроки вышли, а от клубка с нитью ничего не осталось. Пришло время платить по счетам.

Он сделал всё, что мог. Многие готовы поспорить, но это действительно так. Он сделал всё возможное для защиты человечества от опасных стремлений, от зла и коварных козней, от ошибок, которые казались неизбежными, и, прежде всего, от самого себя. Я знаю, что многие, очень многие видят в нём монстра. Они отвергают путь, который он проложил сквозь лабиринт, стремятся очернить его стремления и лишить возможности управлять ситуацией. Ну, мой господин никогда не искал одобрения или признания и уж совершенно точно не собирался просить чьего-то разрешения. Он руководствуется рационализмом и искренней верой в потенциал нашего вида. Он, как и я, считает, что человечество способно достичь больших высот, чем любые другие разумные создания за историю Вселенной. Он ищет апофеоз — не только для себя, но и для всех нас. Он всегда верил, что мы способны сами определять будущее и кажущийся неизбежным трагичный финал не предопределён.

Потому что когда-то давно он узнал то, чего не знал и, возможно, не хотел бы знать никто иной. Он понял, что никто не присматривает за нами с небес. Ни боги, никто-либо ещё. Нет никакой путеводной звезды, которая хранила бы нас от невзгод. Мы путешествуем в одиночестве, и в будущем нас ждёт только то, что мы создадим своими руками.

Разумеется, там, по ту сторону, кое-что всё же существует. Но это не те боги, которых мы бы хотели увидеть. Не те, в ком мы нуждались. Они не уберегают и не наставляют. Они вообще не боги, но, как и в случае с троном, у нас просто нет лучшего слова. Это — анагогические силы, высшие сущности, лежащие вовне, бесформенные и неуправляемые. Они — воплощения разрушения, идущие за нами по пятам, символическое напоминание о неизбежной грядущей кончине. Они — хищники, таящиеся в тенях, наблюдающие за нами в течение всей жизни. Они ждут, когда мы утратим бдительность и повернёмся спиной.

Помните, мы говорили о стене с нарисованными бизоном, бегущими оленем и антилопой, с людьми с копьями и луками? Если внимательно присмотреться, то там, на самом краю, среди нарисованных травы и деревьев, таятся хищники. Мы видим лишь кончики их ушей и светящиеся в темноте глаза, но они только и ждут, когда один из охотников отстанет от братьев. Они всегда рядом, даже если мы их не видим, прячутся в тёмных углах пещеры, в ночной темноте, куда не достаёт свет от костра, среди высушенных солнцем зарослей кустарника. Они всегда наблюдают, ждут и страдают от голода.

По ту сторону есть только они, и они опасны. Четверо. Ему известны их имена. Остальным это знание ни к чему.

Он украл огонь у этих богов-разрушителей и использовал его для защиты. Он нёс его на протяжении столетий, отгоняя их каждый раз при попытке приблизиться. Его удивляло, что они так боятся собственного огня.

Но в то же время он понимал, что их не удастся сдерживать вечно. Мы могли шагать вперёд, освещая путь ярким факелом. Могли возводить крепости и прятаться за крепкими стенами. Могли строить города, но они всегда находили путь внутрь. И так началась долгая игра, ставшая трудом всей его жизни. Для спасения человечества от будущего, в котором они явят себя и сожрут нас заживо, он захотел объявить охоту и убить их всех.

Однако скоро мы поняли, что их нельзя убить. Они вечны. От них можно только отречься и убежать. И даже с этой задачей мы не справились. Или вот-вот потерпим неудачу. Он нарисовал свой план на стене, но не успел его завершить, а все сроки вышли. Завтра наступит не тот день, который он планировал и предрекал. Стены, что мы построили, недостаточно крепки и высоки. Они пытались помешать нам с первого дня, как узнали о его намерениях, и теперь стоят и колотятся в нашу дверь.

Я направляю свой разум вовне, заглядывая так далеко, как только могу, и не вижу ни надежды, ни спасения. Я не вижу подкреплений, но вижу их, таящихся в тенях среди зарослей, припавших к земле, подбирающихся всё ближе.

***

Значит, пора. Он не может сражаться на всех фронтах одновременно. Нет времени. Время — наш враг. Он больше не может позволить себе сидеть и, превозмогая боль, блокировать варп. Он должен выбрать необходимые сражения и победить в них по очереди. Он не бог, хотя и играет эту роль уже очень давно, делая ту же работу, что и множество никогда не существовавших высших сущностей, в которых люди искренне верили. И хотя мы ненавидим термин и никогда его не используем, но он уже много веков по сути является богом.

Время сгорает на глазах. Стрелки остановились. Стены рушатся. Я — его доверенный регент. И я должен дать свой совет. Я должен обратиться к нему. Нужно сделать так, чтобы он услышал. Чтобы выполнить план и иметь хоть какую-то надежду увидеть завтрашний день в том виде, в каком он хочет, Император должен встать с трона.

Ему придётся прекратить играть в бога и начать сражаться, как подобает человеку.

1:xvi. Осколки

Они проделали долгий путь, чтобы уничтожить этот мир. Пришли с других планет, из далёких звёздных систем и скоплений. Они собрались со всех уголков того, что на краткий и прекрасный миг было Империумом Человека.

Были и те, кто пришёл из-за его пределов, из других пространств, неведомых царств, иных измерений и сфер реальности. Они вырвались из глубин океана пси-энергии, имя которому варп. Они пришли из самого ада.

Злобные глаза щурятся и моргают, глядя на новый мир. Злобные глаза на чудовищных мордах. На обрамляющем их чёрном мехе ещё не растаял межпространственный иней. Они проделали долгий путь.

Хелиг Галлор добивает последних предателей из Имперской Армии на мостике за Домом Сидал. Когда-то Галлор служил в 7-й великой роте Гвардии Смерти, а теперь носит титул Странствующего Рыцаря. Он точно знает, кому приносил клятвы верности. Воин разглядывает тела, лежащие в клумбах. Эти глупцы пытались устроить засаду. Им стоило взять десятка три бойцов, если хотелось честной драки — хотя никто уже давно не дерется честно. Галлор узнал эмблему на окровавленных туниках: 18-й Мерудийский штурмовой... Вернее, то, во что он превратился. Меруд, значит. Далеко отсюда, за Цикаксом. Эти люди проделали долгий путь.

Но здесь их ждала только смерть.

Путь был долгим и трудным. Группа уже долго брела сквозь спрессованные в единую массу мёртвые города и руины древних цивилизаций, поверх которых был возведён Дворец. Они видели такие чудеса и артефакты, которые в иное время Олл Перссон бы с удовольствием изучил.

Но не сейчас. Времени почти не осталось, а бесконечные слои древних построек слишком напоминали о разных этапах его долгой жизни. Он живёт уже очень давно. Дольше, чем Джон. Дольше, чем даже Он.

Дольше всех.

Олл не хочет останавливаться и предаваться воспоминаниям. Он хочет добраться до места. Он отправился в своё самое долгое и необычное странствие и хочет пройти путь до конца.

Кроме того, кто-то идёт по их следам. Это существо следует за группой с самого Калта и прячется в тенях, с каждым часом подбираясь всё ближе. Он костями чувствует его присутствие. А ещё нож в руке постоянно дрожит.

В начале пути Олл был фермером. Но мирная трудовая жизнь среди полей оказалась лишь небольшим эпизодом. Его любимым эпизодом, надо сказать. Лучшим в бесконечной череде сюжетов, из которых состояла история его жизни. И всё же это был лишь крохотный островок на громадном архипелаге жизненного опыта Олла. Ему довелось примерить на себя немало ролей. Он успел побыть солдатом, учёным, семьянином, трусом, пацифистом, родителем, навигатором, правителем, другом... Даже магистром войны! Он был первым человеком, носившим этот титул. Но чаще всего он становился путешественником: мореходом, паломником, странником. Кочевая жизнь познакомила Олла Перссона с бесчисленными чудесами, а также с мыслью о том, что лучшей частью любого путешествия является его завершение. Земля на горизонте. Буруны на побережье. Косые лучи вечернего солнца на крыше родного дома.

На этот раз не будет счастливого конца. Но он надеется, что результат, по крайней мере, оправдает себя.

Это путешествие — очевидно, последнее — стало самым долгим и самым странным в его жизни. Настолько удивительным и опасным, что составители мифов посмеялись бы над подобной историей и сочли её слишком фантастичной. Он ходил между звёздами, пересекал галактики. Он прорезал ткань имматериума своим атамом и проходил в получившиеся прорехи, попадая из одного места и времени в другое, игнорируя линейность истории и кажущиеся незыблемыми законы привычной реальности. Полный опасностей и крутых поворотов путь наконец привёл его сюда.

Домой. На Терру. На последний, самый далёкий берег. К косым лучам заходящего солнца на знакомых крышах. К месту его рождения. Туда, где всё началось.

Туда, где всё так или иначе закончится.

Олл привёл с собой спутников, пусть и не по своей воле. Однако в противном случае их ждала бы только смерть. Один уже погиб. Олл волнуется, что не все переживут последний переход. Он предлагал им остановиться, остаться в безопасности и дать ему возможность двигаться дальше в одиночестве, но все отказались. И теперь они здесь — ошарашенные, но готовые идти до конца и полностью преданные ему. Джон, его друг и давний соперник, зовёт их Аргонавтами. Олл считает это оскорблением мастерства оригинальной команды и отваги нынешней. В конце концов, он лично знал и тех и других.

Товарищи сейчас идут за ним сквозь пещеры. Латентный псайкер Кэтт старается держаться рядом, то и дело опасливо вздрагивая. Чуть дальше шагают Догент Кранк, упрямый и сильный солдат, Гебет Зибес, простой работник с фермы, которому всё кругом кажется удивительным, и потому ничто не пугает по-настоящему, и Графт — видавший виды сельскохозяйственный сервитор, каким-то чудом умудряющийся функционировать далеко за пределами задач, прописанных в программе.

По пути к ним присоединились новые товарищи. Лидва — вернее, ЛИ-2 — был телохранителем Эрды, а теперь та на время одолжила его Джону. Он облачён в серебристую броню и кажется бесконечно стойким и непоколебимым. Лидва — космодесантник. Олл считает, что он из пилотной партии Астартес. Возможно, один из первых. Его генетический код не изменён кровью примархов. Клювастый шлем, броня и модель болтера пришли из времён, когда первые партии Астартес только-только готовились прийти на смену Громовым Воинам. Олл жалеет, что не смог поговорить с Эрдой и расспросить её о Лидва. Он всегда был рядом с ней? Женщина оставила себе один из первых образцов, вышедших из прогеноидных лабораторий Сигиллита? Или он украденный на память трофей? Или подарок?

Так много вопросов, а ведь они ещё даже не начали. Больше всего на свете Оллу хотелось бы ещё раз встретиться с Эрдой и пообщаться напрямую, составить план, попредаваться воспоминаниям о событиях и общем знакомом. Но этому не бывать. Нечто — то ли неаккуратный взмах атама, то ли козни врагов, то ли просто неспокойные течения варпа — сбило их с курса, словно внезапный шторм рядом с Цикладами, и выбросило на пустынный берег не в том месте и не в то время. Они выжили только потому, что Джон, благослови господь его целеустремлённость, смог отыскать и с помощью Лидва уберечь всех от опасности.

Олл упустил возможность встретиться с Эрдой и поговорить с матер омниум, человеком бесконечно более мудрым и осведомлённым, нежели он сам. Они могли бы что-то придумать, потому что, по правде сказать, у самого Олла не было никакого плана. Нужно просто остановить всё это. Любой ценой. Вот и всё. Когда придёт время, Оллу придётся импровизировать, как тогда с Полифемом и в неловкой ситуации в покоях Игрейны.

Хуже всего, если их преследователю удалось отыскать дорогу к Эрде и её саму, несмотря на все предосторожности и столетия её добровольного изгнания. Если так, если она пострадала...

Ещё есть Альфарий. Он не заслуживает ни малейшего доверия, но в то же время необходим. Только он знает, как пройти последний отрезок пути. И потому Олл терпит его присутствие, несмотря на дурные воспоминания, связанные с гидрами. Обычно взошедшие зубы дракона обращались против него.

Олл знает, что Альфарий необходим, потому что так сказала Актея, ещё одна новая спутница. Эта слепая пророчица в красных лохмотьях обладает невероятной, бессмертной силой. Она напоминает ему королев-колдуний из древней Эгеи или Колхиды, одновременно прекрасных и ужасных. Жизни и Актеи, и Джона оказались вплетены в полотно этой войны. Их использовали и отвергли обе стороны. И сейчас она идёт с ними по своей воле и с собственными целями — если верить её же словам.

Актея и Альфарий. Без них не получится пройти дальше. Без них нет надежды на успех. А с ними... Вопрос в том, где окажется это «дальше»? Их пёструю группу объединяет желание отыскать спасение. Но Олл не уверен, что спасение в том виде, к которому стремится Актея, совпадает с его представлениями.

Кэтт её терпеть не может. Отчасти дело в том, что два псионически активных разума в непосредственной близости неизбежно сталкиваются, конфликтуют, дисгармонируют. Но Олл знает, что Кэтт видит больше, чем может сказать. Она время от времени бросает на него настороженные взгляды, словно вопрошая: «Почему ты позволил ей пойти с нами?» Но она слишком боится задавать этот вопрос вслух.

И, наконец, Джон. Джон Грамматикус. Пешка Кабала ксеносов, рукотворный Вечный, которому поручено разжигать пламя войны и вести её к кульминации. Он должен обеспечить победу Хоруса и последующее уничтожение человечества как вида. И это, по задумке Кабала, позволило бы устранить чудовищную угрозу в лице Хаоса.

Но в Кабале отказались от плана тотального геноцида, осознав, что не смогут должным образом манипулировать Хорусом. Олл в курсе, что Джон, которого постоянно использовали как орудие все подряд, хочет исправить ошибки и вывести войну из тупика. Он принял решение с умом использовать последний отведённый ему срок.

Именно Джон побудил Олла отправиться в это путешествие. Грамматикус считает, что давнее знакомство Перссона с существом, которое сейчас называет себя Императором, может иметь значение и поменять ход событий.

Олл не уверен, что это сработает. Никому и никогда не удавалось заставить Императора передумать или пересмотреть планы. Но шанс есть, пусть и крошечный. Шанс остановить Императора, который ведёт человечество к тому, что Олл всегда считал неизбежным финалом безграничных амбиций.

Не к славе. Не к величию человеческой цивилизации. Но к мрачному и безнадёжному жертвенному костру во имя Губительных Сил.

Нож в руке дрожит. Каменный клинок очень древний, времён неолита. И он сыграл свою роль в истории — стал инструментом первого убийства, испробовал крови Авеля, палача Гога. Он лежал на огромном круглом столе и передавался от демона к человеку и обратно. Олл забрал его у Несущих Слово. Эти астартес научились видеть силу, заключённую в подобных предметах, и начали их собирать. Клинок, подобный этому, также проклятый судьбой, положил начало катаклизму. Возможно, если провести зеркальный ритуал, атам в руке Перссона сможет его закончить.

Возможно. Сам кинжал — это просто старый камень, однако его история резонирует в имматериуме, пачкает его тенью убийства. Он устал резать время и пространство. Он забрал семь жизней и ждёт обещанную восьмую.

Если до этого дойдёт, Олл сделает то, что нужно. Вонзит клинок в...

Ему не впервой.

— У тебя интересные мысли, — замечает Актея.

— Попрошу их покинуть, — отвечает Перссон.

— Я не могу их прочесть, Олланий. Ты хорошо прячешь истину. Но я чувствую их вкус. Он интересный, как у... чего-то немыслимого.

— Он велел тебе убраться из головы, так убирайся! — встревает Кэтт.

Актея замолкает и поворачивает голову на звук, словно глядя на девушку. Слепые глаза, однако, скрыты под повязкой.

— Может, тогда мне заглянуть в тебя? У тебя странный разум, девочка. Там так мало собственно тебя, как будто кто-то решил сложить всё в ящик и убрать подальше от глаз. Тебе хочется забыть своё прошлое или в нём не было ничего, достойного памяти?

Раздаётся шлепок, как от пощёчины. Голова Актеи немного дёргается в сторону. Женщина медленно возвращает её в прежнее положение и касается растянутых в улыбке губ.

— Хороший удар, — говорит пророчица. — Но больше одного я тебе нанести не позволю.

— Мне больше и не понадобится, если он научит тебя держать мысли при себе.

— Довольно. — Перссон шагает между ними. Он слишком устал для этой ерунды. Все — Зибес, Кранк и даже Графт — остановились и смотрят. — Мы можем продолжить путь вместе или расстаться.

— Здесь? — Актея выразительно указывает на своды расщелины длинными пальцами с длинными же ногтями. — Ты хочешь расстаться здесь, Олланий?

Узкая и неровная тропа под ногами круто уходит вверх. Каменный пол блестит прожилками минералов. Густой и спёртый воздух, кажется, пропитан темнотой. Стены сходятся где-то над головой. Кажется, будто они идут по следу, оставленному ударом гигантского топора.

— Мне уже доводилось находить выходы из лабиринтов, — говорит он. — Веди себя хорошо. Не искушай судьбу.

Актея на удивление учтиво кивнула.

— Разумеется. Ничего не могу поделать со своим любопытством. А здесь подобралась весьма интересная компания.

— Это был твой выбор.

— Да. Прошу прощения, Кэтт.

Олл перевёл взгляд на девушку. Та сжала кулаки, раскраснелась и, сощурив глаза, сверлит взглядом Актею. Кэтт выпала незавидная судьба, насколько Оллу известно. Будучи незарегистрированным псайкером, она всю жизнь либо пряталась, либо подвергалась гонениям, либо всё сразу. Она ко всему относится с подозрением, а в особенности — к внезапным вопросам. Толь ко в собравшейся вокруг Олла компании у неё появилась какая-то цель. Она выжила в катастрофе и пришла к Перссону в надежде на спасение. Но только ей он полностью доверяет — потому что у Кэтт нет ни хозяина, на которого она работает, ни задания. Только честная и искренняя преданность. Он доверяет ей больше, чем Джону. И он доверяет кому угодно больше, чем Актее. Даже проклятому Альфе.

Приближается Лидва. Свет фонарей отражается от серебристой некрашеной поверхности брони. Протолегионер выглядит совершенно таким же, как и несколько часов назад, когда группа только начала неспешный подъём. Дорога нисколько его не утомила.

Он держит руку у наушной пластины шлема.

— Сообщение, — говорит космодесантник. — От Альфария. Он просит нас оставаться на месте. Проверяет коридоры впереди. Вместе с Грамматикусом.

— Проверяет? — спрашивает Кранк.

— Пояснений не было. Если я задам вопрос, прямого ответа не последует. Эта часть пути — его ответственность. — Лидва переводит взгляд на Актею. — Я прав?

— Да.

— Тогда давайте подождём, — подытоживает Олл. — Переведём дух.

Он находит невысокий камень и опускается на него, давая отдых ноющим ногам.

Зибес откупоривает флягу с водой и делает глоток.

Актея садится на пол, скрестив ноги, будто на коврике для медитаций в каком-нибудь ашраме. Длинные руки ложатся на колени ладонями вверх.

— Итак, — произносит она, — о чём поговорим?

1:xvii. Бастион

Великий северный стратегиум, сердце войны, расположился в центральной зале колоссального бастиона Бхаб. Здесь находилась ставка командования лоялистов.

Внушительная и неприступная крепость Бхаб, окружённая кольцом башен, с самого начала осады служила штабом Преторианца. Отсюда исходили все приказы, директивы, команды и уведомления. Все действия сил обороны начиная с тринадцатого дня месяца секундус управлялись отсюда.

Вот — Великий северный стратегиум. Огромная, циклопических масштабов, зала. Потоки данных о войне неслись по бесчисленным экранам и мониторам, в распечатанном виде ложились на столы. В воздухе висели гололитические карты участков фронта. Здесь обсуждалась стратегия и разрабатывались тактические приёмы.

Здесь находился центр власти, ядро Военной Палаты. Он не засыпал и не останавливался ни на секунду, работал день и ночь, без перерывов и остановок. Гул голосов, тысячи снующих адъютантов и офицеров, бесконечный треск, стрёкот и жужжание тактических мониторов, входящих вокс- и ноосферных сообщений. Гудящие сервочерепа носились из стороны в сторону, писцы шуршали пергаментом, клерки и гонцы спешили по поручениям. Яростно спорили специалисты Тактике Террестрия, раздавались голоса приглашённых на совет генералов и лордов-милитантов, шли бесконечные брифинги приписанных советников, гудели усилители голопроекторов, когитаторы, выли тревожные сирены.

Вот — место Архама, Второго Носящего Это Имя, магистра хускарлов, заместителя Дорна в командной иерархии. Он не покидал его много месяцев.

Вот, совсем рядом, — кресло Ворста, ветерана и капитана Имперских Кулаков, второго после Архама. Его перевели сюда с фронта после ранений, и с тех пор его разум непрестанно выискивал решения, мысленно творя картину сражений, которая впоследствии воплощалась на полях битвы.

А здесь сидели магистры тактики: Икаро, Бринло, Осака, Гундельфо, Эльг, Монтесер и сотня других; все — величайшие стратеги своего времени.

Там — поднимается дым. А здесь — горит огонь. Вот — осколки стекла и пластека на столе, пятна масла и грязи, беспорядочно разбросанные папки и отчёты. Ветер, дующий сквозь пустые оконные проёмы, колышет и переворачивает страницы.

Вот — стол Великого стратегиума, за которым когда-то спорили Преторианец, Хан и Ангел. Сейчас он разломан и перевёрнут. Тут же лежат потрескавшиеся и разбитые проекционные панели гололитов. Оборванные кабели свисают из корпусов расчётных станций, как выпущенные внутренности. Вот — рытвины и подпалины на стенах, следы от попаданий лазерных лучей и реактивных снарядов.

Вот — кровь на полу, капли и потёки на пультах, брызги на стенах, тонкими струйками сбегающие вниз. Вот — тела тех, кто не успел эвакуироваться. А вот — тех, кто погиб, защищая ворота. Гудят и воют сигнальные рога боевых машин предателей, проезжающих мимо. Завывает орда, грабящая нижние уровни. Смеются нерождённые.

Это — Великий северный стратегиум. А это — огонь, охвативший его, и запах недавней смерти, витающий по коридорам. Это — сцены бойни и разрушений, произошедших здесь в последние несколько часов.

Он гордо стоял с самого начала и теперь пал, сметённый безжалостной волной, прорвавшейся во Внутренний дворец. Люди до конца оставались на посту, продолжая выполнять задачи. Большинство покинули рабочие места слишком поздно, чтобы уйти. Выжили немногие.

Вот эти ошмётки мяса вперемешку с волосами и обрывками ткани — это четвёртый магистр Тактике Террестрия Юлий Гундельфо. Вот — обугленный скелет рубрикатора-сеньорис Гитона Ки. А эта изломанная фигура когда-то была младшим администратором Патрисом Сатором Омесом. Вот — окровавленные останки полковника Лин-Ху Квая. А это кровавое и липкое пятно — адъюдикатор Перез Грист. Та голова, насаженная на пику, принадлежала обер-мастеру когитационных машин Арнольфу ван Халмеру. А кучка зелёного тряпья рядом — это Нитали Хенмюир, Избранная Малкадора.

Кровавые пятна и брызги вон там оставила госпожа Катарина Эльг — она командовала операцией по обороне врат Сатурна. Её тело унесли с собой выжившие в напрасной надежде на спасение.

Это — Ворст, ветеран и капитан Имперских Кулаков, отказавшийся покидать пост. Его болтер выскользнул из обмякших пальцев и с грохотом упал на пол.

Это — Тархиз Малабре, магистр Катуланских налётчиков из Сынов Хоруса. Он дёргает меч на себя — и клинок выскальзывает из раны с внезапным фонтаном ярко-красной крови. Труп Ворста больше не пришпилен к стене Великого северного стратегиума. Капитан медленно оседает и заваливается набок.

Бастион Бхаб пал.

1:xviii. Фрагмент интервью, записанного летописцем Олитон

Но он выбрал меня.

Это великая честь. И я её заслужил. Он выбрал меня из-за нашей особой связи, из-за тех тридцати великолепных лет. И мои достижения говорят сами за себя. Более того, моя госпожа, мне кажется, он выбрал меня потому, что... Как бы сформулировать? Я несколько проще. Ближе к людям. Сангвиний куда более благородное создание. Но его неземной образ, благодаря которому его так обожают и который составляет самую его сущность... Он отдаляет его от остальных. Его не выбрали, потому что он слишком хорош. Несовершенство сделало меня лучшим кандидатом.

Когда прозвучало моё имя, я испытал облегчение. Раньше никому про это не рассказывал. Да, облегчение. Это было правильное решение. Поверить не могу, что говорю настолько нескромные вещи. Есть в вас нечто, Мерсади, что позволяет мне расслабиться и говорить открыто, без купюр.

Итак, я испытал облегчение. И, зная, кто мог быть выбран вместо меня, поклялся, что не подведу. Отцы и дети, понимаете? В этом деле важен порядок. Нужно уметь маневрировать по сложной сети кровных уз. Я прекрасно понимаю этот момент, ведь у меня тоже есть сыновья.

И, как вы понимаете, есть фавориты.

Эзекиль? О, я не буду называть имен. Догадайтесь сами. Но скажу вот что: Эзекиль сможет сделать то, чего я не смогу никогда. Уверен, его достижения превзойдут мои. Но фаворит ли он? Мамзель Олитон, всё зависит от системы измерения и умения маневрировать. Я люблю всех своих сыновей. Эзекиль — сильнейший и самый целеустремлённый, он больше всех похож на меня. Но Сеянус тоже силён, по-своему. И если Эзекиль — мой Луперкаль, мой первый сын, то Сеянус — Гиллиман. Седирэ — мой Дорн, а Торгаддон — Феррус.

И ещё, конечно, Локен. Вы ведь знакомы, верно? Он совсем на меня не похож. Но он — любимый сын. Я буду это отрицать, если кто-то спросит. Нельзя демонстрировать такие предпочтения. Но, между нами говоря, он — мой Сангвиний.

Я, как отец, люблю их всех и доверяю каждому, ибо они, как и я, — верные долгу инструменты, помогающие создать будущее и заложить основы новой человеческой цивилизации. Все до одного, даже... прошу прощения, летописец... даже вот Малогарст, который стучит в дверь каюты, хотя прекрасно знает о нашей беседе и о том, что меня нельзя беспокоить.

Чего тебе нужно, советник? Я занят.

Говори.

— Вы должны пойти со мной, магистр войны.

Правда? И почему же я должен это сделать, Малогарст? Я беседую с летописцем. В чём бы ни была проблема, уверен, первый капитан...

— Вы должны пойти со мной, магистр войны.

Какой настойчивый. Это на тебя не похоже, Мал. Так скажи мне, почему я должен...

— Время давно вышло. Прошу.

Мне не нравится твой тон, Малогарст. Ты ведёшь себя дерзко в присутствии гостя. Куда она делась? Только что была тут. Сидела на стуле.

— Вы должны пойти со мной, магистр войны.

Хватит ныть, Малогарст. Куда делась женщина? Ты что, напугал её своими просьбами?..

— Молю вас, магистр войны. Вы должны идти.

Должен? Правда должен?

— Простите, но да. Мы так долго ждали. Вы нам нужны. Война зовёт.

Война? Ксенобия — это простое приведение к Согласию. Мал, первый капитан с ним справится даже во сне.

— Прошу вас.

***

В комнате тепло. Пахнет мясом и скоблёными костями. Ты открываешь глаза, только сейчас понимая, что они были закрыты, и видишь неровный свет. Лицо. Голос, эхом отдающийся в ушах. Ты спал? Возможно. Ты устал. Очень устал. Сильнее, чем когда-либо. Нельзя, чтобы хоть кто-то из твоих сынов заметил это. Ты — Луперкаль. Ты — магистр войны. Ты только что рассказывал об этом той молодой женщине.

— Я медитировал, — говоришь ты. — Несколько минут самосозерцания ради трезвости мысли и ясности ума. Посвяти меня в ход дела, Малогарст.

Лицо смотрит на тебя. На нём читается смирение, почтительность и некоторая тревога.

— Меня зовут Аргонис, господин, — отвечает лицо. — Аргонис.

Ты садишься. Во рту чувствуется кислый привкус. Очень похожий на кислый запах в комнате.

— Да, конечно, — соглашаешься ты. — Прости, я задумался.

— Ничего страшного, господин. Это неважно. Сожалею, что потревожил ваш отдых.

Ты отмахиваешься. Рука кажется тяжёлой.

— А где Малогарст? — спрашиваешь ты. В горле скопилась слизь. Разговор даётся с трудом. Сколько же ты спал?

— Он... его здесь нет, магистр войны. Я... Я — Аргонис. Ваш советник.

Ты киваешь.

— Да, я знаю. Ты уже говорил. И ещё ты говорил что-то о войне, верно?

Советник замялся. Он носит чёрную броню, и это странно. Он... Кинор Аргонис, да. Хороший человек. Хороший воин. Хороший сын. Его что-то беспокоит.

— Говори, Кинор, — произносишь ты. Выбираешь более мягкий тон. Иногда приходится играть роль терпеливого отца, потому что младшим офицерам непросто взаимодействовать с тобой напрямую.

— У нас был совет... обсуждение, — нерешительно произносит Аргонис. — И мы решили, что нужно обратиться к вам. Вы нам нужны. Уже очень давно. Больше ждать нельзя.

— Кто эти «мы», советник?

Аргонис не отвечает и переводит взгляд на стол. Ты встаёшь.

— Ну что ж, сын мой. Расскажи мне об этой войне. — Ты берёшь воина за подбородок и разворачиваешь его голову так, чтобы посмотреть в глаза. Это что, страх? Откуда?

— Мы на перепутье, — отвечает Аргонис после небольшой заминки. — Определённые... факторы влияют на ситуацию. Их нужно оценить и принять решение. Только вы справитесь с задачей. Нам нужны ваши указания. Нам нужен приказ.

— Показывай.

— Вся тактическая картина выведена сюда, насколько позволяют наши приборы.

— Помехи? Блокировка?

— Ну... Разумеется , господин.

Ты смотришь на огромную гололитическую проекцию.

— Это полный анализ операции по приведению Ксенобии к Согласию?

— Ксенобии? Нет, господин. Это не Ксенобия.

— Тогда на что я сейчас смотрю?

— На Терру, господин.

Название повисло в воздухе.

— Разумеется. Конечно, это она, — ты пытаешься говорить расслабленно. Пытаешься превратить всё в шутку и посмеяться, но смеяться нечему. Нельзя показывать слабость и немощь, особенно младшим офицерам. Они же восхищаются тобой. Что это за вкус на языке? Кровь? Что не так со ртом?

— Хорошо, давай посмотрим, — говоришь ты. — Подумаем, какие есть варианты. Советник, скажи Сеянусу, чтобы немедленно зашёл. Мне бы хотелось обсудить всё с ним.

— Я... Господин .

— И найди эту женщину. Летописца. Передай ей мои извинения, скажи, что я занят, но обязательно поговорю с ней позже.

Стены вздыхают.

Советник поспешно уходит. Ты не удостаиваешь уходящего воина взглядом. Всё внимание сконцентрировано на дисплее. Вот, значит, где ты сейчас. Где был всё это время. Куда тебе всегда суждено было прийти.

Терра. Старая Земля. Здесь всё началось, и здесь всё закончится.

Нужно очистить разум. Собраться с мыслями. Это важно. Важнее всего на свете. Вспомнить бы ещё почему.

И потом ты вспоминаешь. Внезапно. Воспоминания проносятся в мозгу, как внезапный поток талой воды, прорвавшийся из глубин умирающего ледника. Они пронизывают плоть и кости, заставляя каждую клетку трепетать от боли. Всё так изменилось. Ты изменился. Ты едва себя узнаёшь.

Тени, сгустившиеся в дышащих углах комнаты, прячущиеся в тёплых складках, что-то шепчут. Ты понимаешь, что знаешь их имена, а они знают твоё.

Это — Терра. Это конец и приближающаяся смерть. Это самое главное дело в твоей жизни, если не считать того, которое начнётся, когда бразды правления окажутся в твоих руках. Только ты сможешь это сделать. Только ты был создан для этой цели. Никому больше не хватит ни проницательности, ни понимания. Сейчас это просто операция по приведению к Согласию, которая, увы, потребовала полного просвещения. Эта планета оказалась проблемной. Досадно. Это — ошибка из-за недопонимания. Вопросы доверия и восприятия. Это непростая работа, и ты, конечно, с сожалением наблюдаешь за происходящим сейчас. С большим сожалением. Но ты бодр, спокоен и готов действовать, как и всегда. Только так можно добиться нужного результата. И если ты собираешься делать что должно, нужно действовать быстро и решительно, как учил отец.

Быстро и решительно. Проявить твёрдость перед лицом разочаровывающих и печальных обстоятельств. Ты пытался договориться. Но они не захотели слушать.

Это должно попасть в запись. Нужно убедиться, что та женщина это зафиксировала.

Она только что была здесь.

1:xix. Осколки

Высокие парапеты покрываются льдом. Дороги скрываются под морозным панцирем. Кровь, скопившаяся в рытвинах, замерзает. Над восточными кварталами Санктума бушует снежная буря. Воздух окрашен в жёлтый. Красный росчерк молнии вырывается из клубящихся ледяных облаков и рассекает один из шпилей Противосолонь-башни, снося несколько верхних уровней. Обломки битого камня и плитки водопадом сыплются вниз.

Люди, ставшие свидетелями этого зрелища, вспоминают тридцать третью карту колоды таро, которая означает изменчивость удачи, результат, достигнутый ценой жертвы, или вдохновляющую идею, способную изменить мир.

Но, возможно, они видели просто башню, разрушенную небесным огнём.

Дерри Кассьер, младший заряжающий, подтаскивает тележку с боеприпасами к «Старику Рогалу». Ему семнадцать лет. «Старик Рогал» — это тяжёлое артиллерийское орудие, один из шестидесяти «Сотрясателей» в батарее, стоящей на подъёме Предиканта у врат Примус. Спустя девять часов почти непрерывной стрельбы устремлённые вверх стволы орудий рдеют, как угли в костре. Многие вышли из строя от перегрева и деформации конструкций. Часть заклинило. Глаза Кассьера покраснели из-за лопнувших сосудов, а повязки на ушах пропитались кровью. Не спасли даже герметичные наушники. Это будет последний залп «Старика Рогала» и всей батареи. Сорокакилограммовый фугасный снаряд, лежащий на тележке, был последним на складе. Кассьер берёт кусок мела, чтобы на прощание написать на нём своё имя, но пальцы не слушаются.

***

Огонь ревет, вычищая человеческую плоть из захваченных бункеров.

Остатки эскадрилий «Грозовых птиц» и «Ястребиных крыльев» поднимаются с полей Брахмапутры в последней попытке помешать легионам-предателям проникнуть в сердце империи. Армии захватчиков текут по улицам подобно бурным рекам, более полноводным, чем Ганг и Карнали. Никто не вернётся. Те, кому повезёт прорваться сквозь заградительный огонь батарей противовоздушной обороны, падут под ударами самого воздуха. Порывы ураганного ветра сломают им крылья и низвергнут с небес. Машины разбросает, будто цветочные лепестки или мёртвые листья.

Целые районы исчезают в пламени неконтролируемых хаотичных пожаров, будто обезумевший лекарь пытается спасти умирающий мир, прижигая смертельные раны.

Капрал Нахина Праффет, ничего не видя, заползает в воронку почти стометрового диаметра. Её бригада, 467-я Танзирская, попала под огонь во время маршброска на Кенигский вал. Она зовёт медика и шарит руками вокруг в надежде найти помощь. Хватает чью-то руку. Но это только рука. Живых рядом нет. И целых тоже.

Альфарий наклоняется и протягивает руку Джону. Тот вздыхает, принимает помощь и позволяет поднять себя на крутой уступ.

Он попадает в просторную пещеру. Когда-то она была ещё больше, но, как и всё на такой глубине, сжалась. Потолок не выдержал веса столетий. Здесь что-то было, но Джон не может сказать точно. Может, мануфакторум или транспортная станция. Древние стены выложены плиткой и обшиты проржавевшими металлическими панелями. Пол завален мусором — сломанными и брошенными вещами, способными рассказать о жизни людей, населявших Терру тысячелетия назад. О жизни, которая, возможно, внезапно оборвалась. Жестяной значок, бумажный стаканчик, пластиковая детская игрушка, чудом сохранившийся обрывок билета в один конец с указанием стоимости и пункта назначения. Разумеется, никакого пункта назначения больше нет.

Билет в один конец.

— Что мы здесь делаем? — спрашивает Джон у Альфария. Воин указывает рукой.

То, что Джон поначалу принял за старые стеллажи, на поверку оказалось рядом крупных предметов. Под пологами в дальней части зала хранилось что-то массивное. Альфарий подходит к одному из предметов и сдёргивает чехол. Тяжёлая ткань падает на пол, подняв облако пыли, и являет миру грязный корпус транспорта «Аврокс». Машина носит эмблему и выкрашена в цвета VII легиона Астартес.

— Какого?.. — удивлённо выдавливает Грамматикус.

Альфарий идёт дальше, сбрасывая чехлы. Ещё два «Аврокса», один Седьмого, второй — Палатинской горты. Вторая машина сильно проржавела и явно не подлежит ремонту. «Горгона» ополчения. Два «Мастодонта» в цветах Старой Сотни. Транспортный танк Механикум «Триарос». Армейский «Дракосан». «Носорог» Белых Шрамов. Гравитранспортёр «Коронус» в золоте Легио Кустодес.

— Помоги их осмотреть, — говорит Альфарий.

— Что это такое?

— Путевая станция. Тайный склад. Наши агенты реквизировали эту технику много лет назад и сохранили её здесь.

— Реквизировали?

— Используй любой термин на своё усмотрение, Джон. Мы проделали долгий путь, но до цели ещё далеко. Нужен транспорт, иначе люди не дойдут.

Грамматикус пытается не обращать внимания на то, что, когда Альфарий произносит слово «люди», он явно не относит Джона к их числу.

— Значит, вы украли технику и устроили здесь склад просто на всякий случай?

— Да.

— И воинов тоже спрятали?

— Да.

— Для чего?

— Для чего угодно. Зависит от потребности. Прошу, помоги проверить технику. Вдвоём мы справимся быстрее. Эти машины стояли здесь без присмотра и обслуживания. Существует вероятность, что ни одна из них не на ходу. Проверь запасы энергии, сначала основные, потом резервные. Посмотри, сможешь ли запустить силовые установки. Если нет, то я попробую запустить генератор, подключу его и попытаюсь ещё раз... Но это займёт время.

Джон подходит к одному из «Мастодонтов», оставляет винтовку, прислонив её к гусенице, взбирается по безжизненному корпусу и пытается открыть люк.

— Итак, — произносит он. — Сейчас мы можем поговорить? Мы достаточно далеко, чтобы никто не мог подслушать наши мысли?

Альфарий куда-то исчез на несколько мгновений. Джон слышит, как открывается люк на соседнем транспорте. У него тоже получается проникнуть в «Мастодонт». Он забирается в кресло водителя и пытается в темноте нащупать пульт управления питанием, после чего щёлкает рубильниками: раз, потом ещё раз и ещё. Никакой реакции.

Он выбирается наружу.

— Этому конец, — говорит он.

Альфарий появляется из теней. Он отыскал что-то нужное в одной из машин. Что-то из собственных разработок Альфа-Легиона. Металлический цилиндр размером с полевую печку. Он устанавливает его рядом с «Мастодонтом», поворачивает верхний сегмент, что-то нажимает — и боковые панели раскрываются, как лепестки. Внутри устройства загорается мягкий синий свет.

Пси-подавитель. Джон начинает чувствовать мертвенную пульсацию в основании черепа.

— Мне нужна твоя помощь. — Альфарий встаёт рядом с подавителем и смотрит на Джона.

— А мне — твоё доверие, — отвечает тот. — Поменяемся?

Альфарий кивает. Грамматикус устраивается на холодной броне, свесив ноги, и смотрит на астартес сверху вниз.

— В самом начале Ереси, — начинает Альфарий, — мой легион подготовился к разным вариантам развития событий. На всякий случай. Мы погрузили часть воинов в стазис и разместили их под Дворцом. Создали склады реквизированной техники. Это — один из них. Также мы отыскали ходы внутрь и наружу.

— Внутрь и наружу?

— Да. Например этот, Джон. Пока Дорн укреплял Дворец, мы искали трещины в его фундаменте.

— И Преторианец ничего не заметил?

Альфарий покачал головой.

— Отнюдь. Он знает об этих ходах. По данным наших агентов, он оставил открытыми шесть из них. Разумеется, они очень хорошо спрятаны, даже от зорких глаз Пертурабо. Дорн — умный человек. Мы нашли только этот.

— Он оставил открытыми шесть ходов во Дворец? — спрашивает Джон. — Что это за подготовка к осаде такая?

— Не во Дворец, Джон. Из него.

Грамматикус некоторое время обдумывает услышанное.

— Боги, — выдыхает он наконец. — Они нужны, чтобы отступить?

— Чтобы вывести Его.

— Дорн знал, что проиграет?

— Он решил сражаться до победы, — отвечает Альфарий. — Но Преторианец педантичен. Он подготовился ко всем исходам. Мы, в свою очередь, можем использовать...

— Использовать для чего?

— В этом и суть. Для чего угодно, Джон. Когда планы Кабала пошли прахом, мы тоже подготовились ко всем исходам. Прийти на помощь Трону. Присоединиться к атаке и поддержать Луперкаля. В зависимости от того, что окажется более правильной тактикой.

— Подожди... То есть вы хотели посмотреть, кто победит, а потом решить, на чьей стороне выступите?

— Это слишком грубое описание. Мы ждали развития ситуации и возможности разрешить её с максимальной выгодой для нас.

— А сейчас ты чем занят? — спрашивает Джон. — Помогаешь нам? Это сторона, которую вы решили принять?

— Вовсе нет. — Альфарий замолкает, будто бы решая, стоит ли продолжать. — Очевидно, Хоруса нужно остановить. Чем бы он ни стал... Джон, это больше не гражданская война. Это больше не про полководца, восставшего против короля. Не про политику и даже не про войну на материальном плане бытия. Все правила поменялись. Речь идёт о предотвращении полного и окончательного уничтожения человеческой цивилизации.

— Значит, тут наши мысли совпадают.

— Меня отправили сюда, чтобы ввести в действие спящие резервы. Пробудить их ото сна, чтобы они могли начать действовать.

— Против Хоруса?

— Скрытно. У нас не очень много бойцов, но, как ты, возможно, помнишь, мы можем проводить хирургически точные операции. Проблема в том, что спящие астартес не представляют, что будет, когда они проснутся. Они ушли в стазис, не зная, на чьей стороне придётся воевать по пробуждении. Для эффективной организации управления и ведения боевых действий все они прошли гипнопрограммирование и отреагируют на кодовые слова. У нас был перечень. Одно слово, произнесённое в момент пробуждения, активирует гипнотическую программу — и воин тут же понимает параметры операции и готов их выполнять.

— Всего одно слово?

— Да. Каждое задаёт базовые условия плана. «Сагиттар» — это верность Хорусу. «Ксенофонт» — верность Императору. «Пирам» — директива для уничтожения обеих сторон при необходимости...

— Боже святый!

— «Фисба» активирует протокол отступления и эвакуации. «Орфей» велит игнорировать обе стороны и сосредоточить внимание непосредственно на Хаосе, бороться с ним или взять под контроль. И так далее. Вариантов много. Все параметры и варианты внедрены в мозг с помощью гипнокодирования. Меня отправили активировать код «Ксенофонт».

— Верность Императору.

— Да.

— Ладно. — Джон пожимает плечами. — Уже что-то. Но почему это должно купить моё доверие?

— Потому что, когда я только начал, появилась она и нашла меня.

— Ты про Актею?

Альфарий кивает.

— И что?

— Ты видел её силу, Джон. Я действую не по своей воле. Наоборот. Она полностью мной управляет. Каждым шагом. И я не могу сопротивляться.

Джон указывает на подавитель.

— Теперь можешь. Эта штука её отключила.

— Только приглушила, причём ненадолго.

— В любом случае она не сможет вечно держать тебя под контролем.

— Ей и не надо, — отвечает Альфарий. — Когда мы встретились, она прочла мой разум и активировала одно из кодовых слов. Я это осознаю, но почти ничего не могу предпринять. Я действую в соответствии с заложенным планом, и эта штука, — он указывает на подавитель, — дарит мне некоторое количество свободной воли. Я прошу тебя поверить мне и помочь.

— Почему? В память о старых временах?

— Да, можно сказать и так.

Джон кивает и поднимает бровь.

— Так кто ты, старый друг?

— Уверен, ты уже догадался. Ты ведь старательно анализировал мою речь.

— Инго Пек.

— Верно. — Легионер размыкает зажимы шлема и открывает лицо. Оно кажется Джону знакомым, но с Альфой так всегда. Они все похожи друг на друга. Даже если бы он с самого начала увидел лицо загадочного спутника, потребовалось бы немало времени, чтобы понять, кто из знакомых легионеров перед ним. И всё равно Джон не был бы уверен до конца.

Но сейчас он уверен настолько, насколько возможно, благодаря комбинации лица, голоса и микропризнаков, заметных только логокинетику.

— И что это было?

— Ты о чём?

— Что за кодовое слово она активировала, Пек?

— «Орфей».

— Дерьмо, — протянул Джон. — Значит, бороться непосредственно с Хаосом... или взять его под контроль?

Пек кивает.

— Зачем?

— Потому что она хочет именно этого. Да, она хочет остановить войну. Эту форму войны. Она считает Хоруса пешкой, марионеткой. Якобы он настолько пропитался варпом, что оказался полностью порабощён. Но он силён. Ты и сам знаешь, насколько силён Луперкаль. Ведьма считает, что его можно обратить.

— Обратить к свету? То есть спасти?

Пек качает головой.

— Обратить к Хаосу, Джон. Она считает, что его можно заставить повернуться лицом к бездне. Верит, что он достаточно силён, чтобы перехватить наложенные оковы, выйти из-под контроля и с помощью тех же оков обрести власть над Хаосом.

— Над Хаосом?

— Да, Джон.

— Власть над Хаосом, я правильно услышал?

— Да.

— Ну, тогда она самая большая тупица из всех, что я встречал.

Пек невесело смеётся.

— Многие давно мечтают поработить Хаос. И каждому кажется, что получится именно у него... Луперкаль, Фениксиец, Лоргар Аврелиан, Бледный Король... Даже этот больной ублюдок Эреб, назвавшийся Дланью Судьбы... Они все думали, что справятся, но стали рабами тьмы. Так оно и работает. Это никому не под силу. Некоторым кажется, что они подчинили варп, но на деле это он шепчет то, что несчастные хотят услышать, и тут же дёргает за верёвочки.

— А Император? — вопрошает Джон.

— Возможно. Если кто-то и мог, то Он. Раньше, не сейчас. Если бы Он преуспел там, где другие потерпели неудачу, всего этого бы не случилось.

— Но ведьма думает, что у неё получится?

— Она тоже считает себя дланью судьбы. Лучшей из всех. Она думает, что может направить Хоруса, изменить его курс, скорректировать подходы — даже сейчас, когда партия почти завершилась. Верит, что сможет использовать его как инструмент и, поскольку он так силён, подчинить Хаос.

— Я готов повторить свой предыдущий аргумент.

— А я — свой, — говорит Пек. — Я помогаю ей достигнуть этой цели. «Орфей» заставляет меня. Я пытаюсь бороться, но ничего не получится. Я не смогу пробиться сквозь активированную программу. Могу только наблюдать за своими действиями, будто со стороны, из-за пределов собственного тела и разума. И, могу сказать... ты даже не представляешь, каких сил это требует, даже когда эта штука работает. Я рассказал тебе всё это и прошу помощи.

— Остановить её?

— Да. Остановить её. И, как ни печально, вероятно, и меня тоже. Потому что программа продолжит действовать, даже если она умрёт.

— Что за дерьмо, Пек! Как мне её остановить? Или тебя? Думаю, ты сильно переоцениваешь мои способности.

— Ты всегда мог что-то придумать, Джон.

Грамматикус спрыгивает с корпуса.

— Я не справлюсь один, — говорит он. — Понадобится привлечь остальных. Олла. Лидва.

Пек кивает.

— И не сейчас.

— Почему? — спрашивает Пек.

— Потому что, дубина ты, если мы каким-то сраным чудом сумеем убить тебя и ведьму, то потеряемся в тоннелях. У нас есть и своя задача. И мы ради неё прошли довольно, мать его, долгий путь. Проведи нас во Дворец. Окажемся там — что-нибудь придумаем.

Инго Пек снова кивает.

— Да, это разумно.

— Тогда выключай подавитель и спрячь его куда-нибудь, — произносит Джон, судорожно размышляя над дальнейшими действиями. — Возможно, он понадобится. Дьявол, он точно понадобится. И оружие. Что-нибудь потяжелее.

— На борту каждого транспорта есть запас.

— Ладно. Тогда давай посмотрим, получится ли завести хоть один.

— Согласен.

Неожиданно Пек кладёт громадную руку на плечо Джона и смотрит ему в глаза. Грамматикус вздрагивает.

— Спасибо, — произносит легионер. — Я говорю это сейчас, потому что, вероятно, потом буду не в состоянии.

— Как в старые времена, да?

Пек протягивает руку к подавителю.

— Стой! Подожди, Инго... А почему она помогает нам?

— Что?

— Допустим, я верю всему, что ты сказал, Пек. Допустим, это действительно так. Но это не объясняет, почему она нам помогла. Зачем она отыскала нас в Хатай-Антакье, зачем вытащила наши задницы из огня? Зачем всё это?

— Ох, Джон, — вздыхает Пек. — Я думал, ты смог объединить точки в картинку. Вы — часть её плана. Вы ей нужны. То, что она говорила про ваши архетипы, собранные вместе... Это может быть правдой. Иметь какое-то ритуальное значение. Но ей совершенно точно нужен Олланий. И этот его нож. Вы нужны ей, чтобы сдержать Хоруса Луперкаля, пока она его обращает. Маленький каменный нож в руке Вечного, наподобие Оллания, — это чуть ли не единственная вещь, которая, возможно — и, я подчеркну, только возможно, — ему навредит.

— Ага, — тихо произносит Грамматикус. — Я, к своему ужасу, так и думал.

1:xx. Замысел

На виа Аквила собралось так много людей. Киилер уже целый час идёт против потока, пытаясь отыскать остальных членов конклава и скоординировать действия. И на каждом шагу люди тянутся к ней, хотят дотронуться. Они смотрят. Зовут её по имени.

— Ты — та самая? — спрашивают люди. — Она — это ты?

— Не останавливайтесь, — отвечает Эуфратия. — Идите на север.

Им нельзя останавливаться. Только так они смогут послужить Ему. Продолжать двигаться и верить, что впереди ждёт будущее. Продолжать верить, что Ему виднее, что Он понимает куда больше нас, простых смертных. Нужно продолжать двигаться вперёд, чтобы Он мог завершить свой план.

Киилер слышит грохот и крики. Базальтовые колонны Навис Меркантиль обрушились на улицу, прямо в толпу. Люди погибли.

Она судорожно вздыхает. Это тоже часть плана? Все эти страдания? Сколько мы должны выдержать и что доказать? Умение выживать подтверждает ценность? Смерть фильтрует недостойных?

Ей не нравятся эти мысли и то, как вера заглушает голос разума. Ей приходится верить в существование некоего замысла, понятного только Ему. В противном случае Киилер не смогла бы сдержать рвущийся из груди крик. Мы созданы, чтобы страдать? Или наша судьба не просто в страдании, но в победе через муки?

Потом она вспоминает слова, произнесённые Локеном перед тем, как воин ушёл организовывать линию обороны тыла: «Император — заступник и щит, прикрывающий человечество, Эуфратия. Но где же Его щит? Это мы. Мы. Всё связано. Он защищает нас, а мы своей верой и упорством защищаем Его. Мы — единое целое. Человечество и Император. Император и человечество. Наши души связаны. Мы или вместе, или не существуем».

Может, это и есть настоящая метаистина. Не погружаться в личную боль настолько, чтобы забыть о большем замысле. Если всё разделить между всеми, то ничего не будет слишком много. В том числе страданий. Как типично для астартес ценить подобные вещи. Как необычно для одного из них делать на этом акцент. Но Гарвель Локен всегда был особенным. И он был рядом, когда всё началось.

Интересно, где он сейчас? Жив ли? Или Локен, подобно Натаниэлю Гарро, стал очередной трагичной жертвой этой войны?

Она поднимается на колоннаду в надежде вырваться из толпы. Отсюда видно всю широкую улицу. Как много людей... Все покрыты пылью. Многие оглохли или смотрят вперёд стеклянными глазами — это последствия близких разрывов. Совсем ослабевших несут на руках. Почти у всех ладони и головы обмотаны тряпками — люди прячут раны, пытаются уберечь травмированные уши от бесконечного грохота, закрывают рты и глаза от пыли. Множество слепых, идущих цепочкой, держась друг за друга.

Слепая вера. Нам не нужно видеть будущее, чтобы идти к нему, пока мы делаем это вместе.

Киилер осознаёт, что сложила руки перед грудью, подсознательно поднимая несуществующий пиктер, чтобы запечатлеть момент. На мгновение она снова становится летописцем — простым специалистом с талантом находить удачные кадры и заданием наблюдать и фиксировать события. Она уже давно перестала этим заниматься, но инстинкты остались. Этот вид на виа Аквила стал бы хорошим пиктом, именно таким, который прежняя Эуфратия Киилер, известный имажист, с радостью бы добавила в своё портфолио.

Возможно, именно по этой причине её выбрали для нынешней безблагодатной роли. Из-за способности отойти в сторону, увидеть ускользающее мгновение и понять, что, несмотря на жуткую картину, перед ней часть куда большего, пока незримого будущего.

Или она просто оказалась в неподходящее время в неподходящем месте.

Киилер спрыгивает на мостовую и бежит к перекрёстку с улицей Гласиса. Здесь людей чуть меньше. Нужно отыскать ораторов и приказать им вернуться и перенаправить толпу сюда, мимо фонтанов и кольца Диодора, чтобы не допустить давки на юге.

По улице Гласиса ей навстречу движутся бригады рабочих. Они тянут за собой тележки, гружённые оружием и боеприпасами из охваченных пламенем мануфакторумов возле Тавианской арки. Конклав уже давно взялся за эту работу. Они вручную доставляют снаряжение и отремонтированное оружие к линии фронта. Это изнурительный труд. Тележки с выбитым на бортах шифром «ММ226» очень тяжёлые. Люди в бригаде связаны друг с другом и впряжены в разношёрстные телеги. У всех на глазах плотные повязки, чтобы не видеть ужасов войны и не пытаться сбежать. Каждую команду ведёт зрячий командир.

Молодая женщина, направляющая ближайшую повозку, замечает Киилер и криком привлекает её внимание.

— Мы пытаемся добраться до Золочёной аллеи. Тут получится проехать?

Эуфратия качает головой. Девушка кричит что-то подчинённым, и они останавливаются, наслаждаясь кратковременным отдыхом. Другие бригады, дальше по улице, тоже встают.

— Аквила полностью забита людьми, — говорит Киилер. — Хирос тоже. Проехать не получится.

— И что нам тогда с этим делать? — девушка указывает на груз.

— Попробуйте пересечь Монтань. Может, получится добраться до линии у стены Ликования. Там сражаются Имперские Кулаки и Кровавые Ангелы. Им срочно нужно пополнить запасы. — Киилер пожимает плечами. — Или можете оставить всё здесь, — добавляет она после некоторого раздумья.

— Оставить? — возмущённо переспрашивает девушка.

— Вы уже сделали очень много, — произносит Киилер. — Если продолжите двигаться в сторону Монтани и дальше, то... Не думаю, что вы вернётесь.

— Но они же ждут!

— Да.

— Я не собираюсь сдаваться.

— А я и не предлагаю. Мы пытаемся направить толпу в эту сторону. Переместить людей на север. Это почти невозможно. Слишком много душ. Можете идти своей дорогой или присоединиться к нам.

— Я не собираюсь сдаваться, — повторяет девушка едва слышным шёпотом. Её глаза наполняются слезами.

— Там осталось что-то ещё? — спрашивает Эуфратия.

— Мы вынесли что смогли, — всхлипывает её собеседница. — Что получилось загрузить. Да, запасы ещё есть, но большинство заводов останавливают производство. По крайней мере, на Тавиане. ММ-три-четыре-один горит. На ММ-два-два-шесть кончилось сырьё.

— Ты ведь из команды Кирилла, верно?

— Что?

Киилер указывает пальцем на потрёпанный документ, приколотый к грязному комбинезону девушки, прямо под меткой чистоты. На нём ещё можно различить написанную жирным шрифтом литеру «I».

— Из команды Зиндерманна, да? Из новых летописцев.

— Дознавателей, — поправляет девушка.

— Я помню. Я ведь какое-то время тоже входила в ваши ряды. Ты знала?

Та кивает.

— Я — Киилер, — представляется Эуфратия.

— Я знаю, кто вы. И что вы такое.

— Правда? Трона ради, расскажи.

— Вы — надежда, — отвечает девушка. — Наша надежда на Императора и смысл существования человека. Зиндерманн так говорил.

— Неужели?

— Ещё он велел нам не верить всему, что вы говорите.

— Кирилл весьма мудр...

— Но теперь я не понимаю, как это возможно, — продолжает девушка. — Только не сейчас. Именно поэтому, полагаю, меня так расстроило ваше предложение бросить всё и сдаться. Если надежда сдаётся...

— Я не это имела в виду. Как тебя зовут?

— Лита Танг.

— Почему ты перестала быть дознавателем, Лита?

— Я не думаю, что перестала. Просто... Просто это казалось более важным. — Танг устало машет рукой на повозки. — Кроме того, — она пожимает плечами, — разве кому-то захочется вспоминать всё это?

— А Кирилл вам не объяснил?

— Ну да. Была какая-то длинная вдохновляющая речь. Что-то о том, что поведал лорд Дорн. Вроде как факт записи истории подтверждает существование будущего, в котором люди смогут её прочитать. Это принципиально оптимистическое деяние.

— Ну вот видишь.

— Я по-прежнему не верю, что кто-то захочет об этом вспоминать, — вздыхает Танг.

— Согласна, но времена меняются. Я задала вопрос о смене функций дознавателя на перевозку боеприпасов потому... потому, что это лишний раз доказывает, что мы можем меняться в угоду текущей потребности. Доставлять снаряды на фронт — важно. Было важно. Может, увести беспомощных людей подальше от зоны боевых действий — это более важное дело на данный момент. Это вопрос не утраты надежды, но прагматизма.

— А вы всё ещё верите в будущее? — спрашивает Танг.

— Пытаюсь, — отвечает Киилер. Она много об этом думала. — Я помню время, проведённое с экспедиционным флотом. Рядом... с Хорусом. Трон, сейчас я едва могу произнести вслух это имя. Тогда мы только и думали, что о будущем. Мы представляли его таким ярким и вдохновляющим. Теперь мне трудно представить вообще хоть что-нибудь. Но я хочу продолжать попытки. Мне это нужно. Всем нам. Если мы представим будущее, самое лучшее, какое только сможем, то, возможно, этим поможем ему наступить. Полагаю, оно уже не будет таким ярким и вдохновляющим, но придумать что-то получше этой кажущейся... неизбежности... я смогу.

— Все вокруг болтают ни о чём, — произносит Танг. — Вы заметили? Просто, не знаю как это назвать. Беседы между проклятыми и обречёнными. Пустые разговоры. Поначалу это были какие-то грёзы о будущем. Ну, знаете, типа: «Когда всё закончится, я поеду проведать тётушку и хочу ещё раз побывать в ульях Планальнто и Антипо». Или: «Очень хотелось бы повидаться с братом»... Но сейчас это всё в прошлом. Мы как будто застряли. Люди даже не произносят фразу «Я помню», — они просто говорят о людях, которые, вероятно, мертвы, или даже о тех, которые точно мертвы, так, будто они ещё живы. Как будто хотят сделать слепок прошлого и цепляться за него... — Девушка замолкает. — Или я схожу с ума?

— Нет, я тоже это заметила, — отвечает Киилер. — А ещё я заметила, что ты только что сказала «воспоминания о будущем».

— Да? Просто устала.

— Нет, Лита. По-моему, мы застряли в настоящем. Боюсь, что буквально. Мой хронометр остановился вчера. Ты знаешь, какой сейчас час? Или даже день?

Танг качает головой.

— Полагаю, вторжение не ограничивается физическим насилием и разрушениями, — продолжает Эуфратия. — Оно, вероятно, идёт и на... метафизическом уровне. Время и пространство искажаются, замедляют ход, останавливаются. Мы попадаем в точку, где прошлое не более чем воспоминание, не имеющее ценности, а будущее не определено. Один человек как-то написал, что будущее реально лишь как мысль о нём в настоящем.

— Этим человеком был мастер Зиндерманн?

Киилер смеётся.

— Нет, но фразу я услышала от него. Сам текст очень старый. Я имею в виду, что наши мысли содержат в себе будущее. И большим мы похвастаться не можем. Но это имеет больший эффект, чем тележка со снарядами.

— А сейчас вы скажете, что у Императора есть план, верно я понимаю?

— Ох, Кирилл вам и правда про меня много чего рассказал.

— Все вокруг что-то про вас рассказывают.

— Ну и ладно. Я и правда думаю, что у Него есть план и этот план зависит от нашей в него веры. Наша надежда и убеждённость позволяют ему воплотиться. Мы и есть план, а план — это мы. Они нераздельны. У Императора нет плана, который бы исполнялся с нашей гибелью. Мы — Его план.

— Будет трудно не разочароваться в этой идее.

— Знаю, это непросто. Слушай, у некоторых членов конклава есть работающие вокс-модули. Если получится найти такой, сможем вызвать линию фронта. Скажем им, что тут есть боеприпасы. Пусть твои люди отдохнут. Может, стоит отодвинуть повозки на обочину, чтобы толпа могла пройти?

Танг кивает.

— План — это правда мы? — спрашивает девушка.

— Всегда им были, — отвечает Киилер.

Киилер с толпой паломников на виа Аквила

1:xxi. Осколки

Шагающий по полю битвы титан типа «Владыка погибели» внезапно вспыхивает и падает, убивая сотни солдат на земле. Среди наступающей орды так много машин, что потерю едва замечают.

По зову боевого рожка 12-й полк Австрской ауксилии выходит на огневой рубеж. Двенадцать сотен верных трону бойцов в круглых касках выскакивают из окопов и укрытий и бегут вперёд, в неизвестность. Неизвестность, скорее всего, обернётся смертью, но это лучше, чем оставаться в траншеях, где каждая тень хихикает и шепчет на ухо.

Защитники сыплются вниз с огромных валов и стен. Некоторые горят и несутся к затянутой дымом земле, будто кометы. Невозможно понять, то ли они уже погибли и падают, то ли только летят навстречу смерти.

Недалеко от Нефритового дворика в округе Кат Манду одиноко бредёт Акастия, виллан дома Виронии и пилот рыцаря-оруженосца «Элат». После адской битвы у стены Меркурия, когда войска Титаникус оказались разбиты, она присягнула на верность Легио Солария. Она полагает клятву временной, вынужденной мерой — принцепсу Абхани Люс Моане понадобятся все машины, какие удастся отыскать, да и сама Акастия не может сражаться в одиночку.

Но сейчас она одна. Подразделения Легио Солария растянулись по всему округу, а связь страдает от помех и искажений. Треск и постоянные ноосферные импульсы будто вонзают в мозг расклеенные иглы мигрени. «Элат» мечется из стороны в сторону и не может отыскать сородичей.

Здесь пустынно и безлюдно. Где-то на юге Санктума, если верить последним докладам, продолжаются столкновения с массовым участием тяжёлой техники. Великая Мать Имперских Охотников ведёт остатки своего легио и пять манипул рыцарей в бой против орды демонических машин недалеко от погребального костра, в который превратился бастион Бхаб. Акастия представляет, насколько яростное сражение там идёт.

Но здесь всё тихо. По пустым улицам струятся дымные шлейфы — и это говорит о причинённых войной разрушениях куда больше, чем безумие битвы. Это улицы Дворца. Не просто какого-то рядового дворца. Самого Дворца!

Акастия всматривается в обманчивые сигналы на дисплее сенсориума. Экран пестрит рваными потоками тепловых следов, электростатических сигналов и маркеров движения. Она вносит поправки в тактические системы и продолжает линии движения. Капли тёмного дождя — не то кровь, не то масло — стучат по корпусу оруженосца, скатываются по изумрудно-зелёной со вставками цвета слоновой кости броне. С орудий, встроенных в руки шагающей машины, свисают красно-серебряные флаги разбитого рыцарского дома.

Вспыхивает индикатор датчика движения. Акастия увеличивает зону охвата и передаёт сигнал тревоги, который, она уверена, никто не услышит. Прямо перед ней — вход в здание Министратума под номером 86К. Что-то выползает наружу из открытого всем ветрам вестибюля, будто швартовочный канат сквозь клюз. Что-то змееподобное.

Она шагает вперёд, активируя оружие. Термическое копьё и цепной клинок. Автопушки. Боеприпасов немного, поэтому она предпочитает использовать клинок.

Сквозь выломанные двери её противник выбирается на открытую площадку. Существо, сплетённое из пульсирующей плоти и мышц, неспешно выползает из логова. Оно похоже на змею толщиной с войсковой транспорт «Аврокс». И оно не собирается заканчиваться. Всё новые и новые кольца вытягиваются наружу из здания. Бледное и рыхлое тело скользит по влажной земле в сторону Акастии, поднимает голову и разевает круглую миножью пасть, окружённую тупыми наростами зубов. Растущие вокруг рта щупальца тянутся к добыче. Ауспик системы наведения отказывается фиксировать цель. Огромная тварь прямо перед ней, но ноосфера сбоит и орудия не хотят распознавать врага.

Щупальца с костяными захватами на концах устремляются вперёд. Акастия слышит тяжёлые удары, когда органические гарпуны попадают и застревают в броне её оруженосца. Она слышит и чувствует, как скрежещут по земле керамитово-стальные ноги «Элата», как ревёт двигатель машины, которую против воли тянут по скалобетону в разверстую пасть.

Значит, в ход пойдёт клинок.

Умирающий в конвульсиях Дворец полнится несмолкающим шумом, что слагается из множества компонентов. Это и низкий рокот орудийных выстрелов. И тяжёлые удары орбитальных батарей, бьющих по порту Львиных врат. Артиллерийские залпы, воющие сигналы машин, грохот рушащихся стел, треск стрелкового оружия, крики множества душ. Звуки смешиваются, сливаются воедино, превращаясь в бесконечную шумовую бурю. Непрекращающийся рёв. Захлёбывающийся гомон. Миллионы людей, попавших в ловушку дворцовых стен, падают наземь, неспособные выдержать удар звуковой волны. Кто-то сходит с ума или умирает.

Но в некоторых местах стоит странная, пугающая тишина.

Одно из таких мест — залы Правления за библиотекой Кланиум. Судя по всему, это место разграбили дважды: сначала местные клерки и администраторы перед эвакуацией, а потом какая-то другая сила, пронёсшаяся сквозь эти кварталы подобно морозному ветру.

Фафнир Ранн, лорд-сенешаль Имперских Кулаков, шагает через безмолвные помещения, держа оружие наготове. Он связывается с выжившими вождями хускарлов по сбоящему воксу и пытается выстроить линию обороны на северо-восточных подходах к Санктуму.

Здесь до странного тихо. По полу разбросаны листы бумаги. Краска отслаивается от стен белыми хлопьями, являя взору слой зелёного грунта. Лак на перилах и балясинах вспучился и растрескался — это признак воздействия высоких температур.

Ранн возглавляет Первый штурмовой отряд. Мизос и Гален командуют группами поддержки в соседнем крыле.

По прогнозам, у них есть десять минут на подготовку этого места и площади перед ним к обороне. Нужно успеть собрать двойную линию из астартес и лёгкой техники, пока не прибыли передовые войска предателей — те движутся через квартал Ликования и вот-вот выйдут на марш Максиса и шоссе Справедливости. Приборы идентифицируют Гвардию Смерти и Железных Воинов, но Ранн ожидает увидеть в авангарде штурма Пожирателей Миров и Сынов Хоруса. С тех пор как стены пали, именно эти два легиона быстрее всего продвигаются вперёд, жадные до битвы.

Следующее помещение наполнено старыми выцветшими зеркалами, что когда-то нависали над столами работавших здесь рубрикаторов. Они истекают кровью. Нет, не кровью, конечно. Просто ржавая вода сочится из крепёжных отверстий. Так ведь?

Ранн сверяется с тактическим дисплеем. Если верить плану здания, то следующая комната ведёт к южному фасаду. У окон второго этажа можно организовать огневые точки и устроить на площади настоящую бойню. Мизос и Гален уже должны выходить на позиции.

Один боец просит его подойти. Это Калодин, из недавних рекрутов, набранных в ряды легиона по программе ускоренного генетического развития. Он рассматривает старые зеркала.

— Не трать время, — велит Фафнир.

— Господин, смотрите, — говорит Калодин.

Ранн подходит ближе. Видит красные капли, стекающие на пол с рамы, и понимает, что привлекло внимание легионера.

На блестящей поверхности нет отражений ни Ранна, ни Калодина, ни кого-либо из отряда. Зал по ту сторону стекла выглядит чистым. Там стоят столы, над которыми склонились работающие писцы. Когитаторы выплёвывают длинные ленты с данными. Сервиторы носят папки от одного стола к другому. Изображение беззвучно движется.

Ранн поднимает топор, собираясь разбить зеркало. За мгновение до касания клинка все писцы в отражении оборачиваются и смотрят на него. Они плачут кровью. А за их спинами поднимается бурлящая масса из пепла и тьмы с горящими злобными глазами и рыбьими зубами. Воин понимает, что масса позади давно погибших писцов поднимается и за его спиной.

Он оборачивается. Нерождённые смеются.

Начинается стрельба.

1:xxii. Последний обряд

Я стар. Я устал. Я сижу на передней скамье в деревянной кабинке для просителей по правую сторону от Золотого Трона. Пытаюсь дать отдых рукам и ногам. Посох стоит рядом, у стены. Скамейки тоже старые, и они тоже устали. Позолота потрескалась, а резные узоры поблёкли и истёрлись от света Трона, как будто их долгое время носили речные волны. Безмолвные проконсулы Азкарель и Цекальт не обращают на меня внимания, потому что считают неотъемлемой частью этого места. Я для них ничем не отличаюсь от огромного постамента, плит пола, колонн или иных элементов залы, находящейся под их защитой. Они не те стражи, с которыми высокопоставленный чиновник может перекинуться парой слов. Эти воины посвятили все свои сверхчеловеческие силы и способности исполнению долга и не станут отвлекаться от задачи.

Эти совершенные инструменты — его рук дело. Я не участвовал в создании кустодиев.

Я просто сижу и жду. Я сделал всё, что мог. Стоял рядом. Звал, молил, просил ответить. Никакой реакции. Сейчас я могу только заняться иными важными делами и ждать ответа.

Если он когда-нибудь придёт. Должен! Должен прийти!

И потому я сижу и жду в тишине, потому что все звуки умирают в такой близости к Трону. Однако внутри я далеко не безмолвен. Когда я вошёл в помещение, которое иные называют Тронным залом, несколько часов назад, чтобы встать рядом с ним и просить об ответе, мой разум не прекращал работать над другими задачами. Над множеством задач. В моей голове шумно: тысячи тысяч мыслей, мириады идей и концепций, сведённых до уровня знаков и символов, подробная картина империи, погрузившейся в кризис, сотни одновременных ментальных бесед со старшими членами Военной Палаты и Избранными, неустанно трудящимися в разных частях стремительно сокращающегося в размерах Дворца. В то же время я постоянно слежу за десятками разных графиков и проекций данных, советую и отдаю приказы. Я анализирую каждую крупицу информации, что несётся сквозь мой разум подобно снежной буре, преобразую этот поток в сжатые комплекты, рассортированные по темам и важности, и превращаю их в знаки, печати и символы, разложенные по полкам в моём ментальном хранилище. Процессы, творящиеся в Империуме, становятся созвездиями знаков в моём мозгу. Так я живу. Так регент служит Императору.

Я стар. Я устал. Я сижу на потрёпанной скамье. Нужно сделать ещё очень много. Радует, что, если всё случится, как я предвидел, до конца я не доживу. Часть моего разума занята созданием наследия. Я торопливо и неуклюже, как ни печально это признавать, собираю воедино перечень жизненно важных задач, которые скоро некому будет исполнять. Когда время придёт, я передам их моим Избранным. Придётся попотеть, но они справятся. Ведь я лично их отбирал.

В ожидании ответа я занимаюсь ещё одним делом. Его я собираюсь довести до конца сам, не перекладывая на чужие плечи. Последние несколько часов часть моего разума постоянно сосредоточена на охраняемом театре хирургеонов в пятнадцати километрах отсюда.

Я выдыхаю и закрываю глаза. Опускаю голову. Моё активное сознание возвращается к этой ментальной нити. Нужно попытаться ещё раз. Мой мысленный взор устремляется к театру.

Там лежит Великий Каган, Боевой Ястреб, не устоявший перед смертью. Всего несколько часов тому назад Джагатай убил в поединке Мортариона. Наиболее примечательным моментом дуэли была, пожалуй, разница в масштабах противников. И, в отличие от вероломного Бледного Короля, Джагатай не имел возможности воскреснуть из мёртвых.

Я смотрю на его лицо, на закрытые глаза, на синюшные губы. Вижу олмонеров, омывающих тело и умащающих его благовониями, а также одинокого грозового провидца, совершающего погребальный ритуал. Чувствую резкий запах мазей и стерилизующих настоев.

Боевой Ястреб, по любым смертным меркам, мёртв. Поскольку всё случилось прямо за периметром стен, его тело без промедлений вынесли с поля боя и уложили на погребальный помост, оборудованный генератором стазисного поля и системой поддержания жизненных функций. Если бы он пал далеко за линией фронта или на другой планете, надежды бы не осталось. Но сейчас всё немного иначе. Пока ещё, пусть и ненадолго, в нём сохраняется крохотный некро-отголосок. Изорванное полотнище души Джагатая, готовой вот-вот отлететь в варп, ещё цепляется за труп одной-единственной нитью. Я заметил это и все прошедшие несколько часов непрестанно тянул его обратно. Медицинская наука бессильна помочь, поскольку этот аспект лежит далеко за её пределами. Я использую своё анагогическое искусство, чтобы удержать эту нить.

Процесс небыстрый. Я раз за разом пробую, терплю неудачу и вынужден ждать. Душа Хана не выдержит длительного воздействия с моей стороны.

Это печалит и раздражает. Должно получиться. Я не понимаю, почему у меня не выходит его спасти. Возможно, даже моей воли и навыков обращения с варпом недостаточно. Возможно, я высокомерно возомнил, что смогу играть роль бога, и решил, будто имею право и силу вернуть человека с того света.

А может... Может, Джагатай просто устал от этого мира и сам хочет его покинуть.

Но я попытаюсь ещё раз.

И продолжу попытки. Если бы внимание моего повелителя не было сосредоточено на другой задаче, он бы делал то же самое. Я лишь продолжение его воли. Он не позволил бы ещё одному из сыновей умереть.

Я снова напрягаю разум и продолжаю свою ювелирную пси-хирургическую операцию по удержанию души Джагатая. И на этот раз... на этот раз происходит благое чудо.

Анабиоз. Даже мне приходится непросто, но я собираю разбросанные и пляшущие повсюду обрывки души Хана и аккуратно укладываю их в телесную оболочку.

И выдыхаю.

Боевой Ястреб будет жить. Пройдут дни, недели, может, месяцы, прежде чем физическое тело исцелится и примарх придёт в сознание, но жить он будет. Если, конечно, планета уцелеет.

А затем, когда я смотрю на результат своих трудов, то понимаю, что это был не я. Мне такое не под силу. Даже мысли о том, что мне достанет сил на подобное деяние, суть постыдная гордыня.

Это был не я. Кто-то другой.

Кто-то другой простёр свою волю рядом с моей и совершил то, что под силу лишь богу. Хотя он и не устаёт повторять, что таковым не является.

Он проснулся, он нуждается во мне. И он не хочет, чтобы я отвлекался на другие дела.

Я поднимаю голову и смотрю перед собой широко открытыми глазами. Проконсул Цекальт, закованный в аквилонскую броню, нависает надо мной, будто золотой титан. Он наклонился, собираясь потеребить меня за руку и разбудить.

— Я здесь! Я не сплю, мальчик мой! — выдыхаю я, резко поднимаясь на ноги.

Он пытается помочь мне удержать равновесие.

— Я справлюсь! — говорю я.

Проконсулы гетеронов покидают пост только в исключительных случаях.

— Регент... — таким голосом могла бы разговаривать гора.

— Я знаю! Знаю! Знаю!

Негнущиеся пальцы хватают посох, и я ковыляю мимо кустодия, выходя из его гигантской тени на свет. Золотой король на Золотом Троне выглядит таким же неподвижным, как и раньше, но я знаю, что сейчас он здесь. Его разум раскрыт и направлен на меня.

Ужасающее чувство.

— Прости, что звал, — говорю я. — Мне не хотелось отрывать тебя от работы. Но время пришло. Сроки вышли.

Он кивает. В моей голове раздаётся голос.

Он говорит: +Я не могу сражаться один.+

1:xxiii. Мысленный взор

«Я не могу сражаться один».

Пятью словами он рассказал мне всё, что нужно. И у меня не осталось собственных. Смысл и намерение, вложенные в них, поражают. Я хотел и надеялся услышать именно их, но всё равно замер как вкопанный. Значит, его оценки совпадают с моими. Это действительно конец. Мы стоим на краю такой пропасти, что пришло время для поистине последних мер. Война, в которой он вынужден сражаться лично, никогда не должна была начаться.

Его слова эхом отдаются в моих мыслях. Сейчас я уверен только в том, что будет много крови и грязи. И мы заплатим высокую цену. У него уже должен быть план, как всегда, и вскоре он посвятит меня в детали, спросит совета. Но в любом случае воплощение этого плана в жизнь станет тяжёлым и изматывающим даже для него. Каждый следующий шаг, уводящий нас дальше от обрыва, будет таким же трудным, как предыдущий.

— Ну конечно, — говорю я. — Конечно, ты не можешь сражаться один.

В тот же миг я начинаю приготовления. Нужно призвать тех, кто станет частью его плана. Когда они услышат зов и отправятся в путь, он сможет рассказать мне подробности.

Ему нужны инструменты, способные поднять факел и отогнать тьму, надвигающуюся со всех сторон. Кому из живущих он может довериться? Мой мысленный взор охватывает всё пространство, оставшееся в зоне видимости. Я ищу его сыновей. Ищу последних товарищей. Пусть они явят себя!

Вот! Первый из них находится ближе всех и в то же время бесконечно далеко — глубоко под Троном в запутанном небытии Паутины. Его зовут Вулкан. Я бы сказал, что он уникален, хотя каждый из сыновей моего господина уникален по-своему. Вулкану Император подарил одну из наиболее примечательных своих особенностей. Он единственный из примархов, унаследовавший вечную природу отца. Мой повелитель бессмертен, как и Вулкан. Этой чертой могу похвастаться и я. И потому Вулкан живёт, умирает и снова живёт. Его дар — способность бесконечно выдерживать самые страшные муки и неугасающий огонь отваги. Вулкан — воплощение бессмертия.

Он не подвёл отца. Ни разу. И это стоило ему слишком многих жизней и смертей. Я вижу, как он сжимает молот в руках и бредёт по Паутине, возвращаясь к вратам у подножья Трона. Когда я сосредотачиваю на нём мысленный взор, на глаза наворачиваются слёзы. Примарх превратился в обугленный скелет, похожий на экорше в лаборатории анатома. Ленты горелой плоти прикипели к растрескавшимся костям. Но могучее тело отказывается умирать и пытается исцелиться. Он спотыкается...

Недавно выросшее, но уже покрытое ожогами сердце сбивается с ритма и взрывается. Он, бездыханный, падает наземь. И вот Вулкан снова жив — благодаря жуткому дару. Живой скелет медленно поднимается, опираясь на рукоять обгоревшего молота. Встаёт на ноги, покачиваясь из стороны в сторону. Делает шаг.

Вулкан только что убил Магнуса — вторую по масштабам ошибку отца и его величайшее разочарование. Поскольку Магнус стал тем, чем стал, эта смерть — временное явление. Владыка Просперо больше не может по-настоящему умереть. Но Вулкан одолел его и отправил бессмертный труп во внешнюю тьму.

Не смею даже предположить, сколько раз Вулкан умер в процессе и сколько ещё — на долгом обратном пути, раз за разом возвращаясь к жизни.

Вулкан убил Магнуса, но варп продолжает буйствовать вокруг, а крики демонов эхом проносятся по пустым психопластиковым коридорам Паутины за его спиной.

Я тянусь к нему и тихо шепчу в его ещё не до конца возродившийся разум. Говорю, что он нужен нам здесь. Я хочу, чтобы он стоял на страже у Трона и ворот в Паутину. Он должен удержать проход, пока отца не будет рядом.

Он не отвечает. Не может. У него нет ни губ, ни языка, ни горла. Даже самосознание едва-едва теплится в теле. Но я чувствую, что он понял приказ. Вулкан справится. Он не подведёт нас, ибо он — Вечный и таковым был создан. Он — квинтэссенция бесконечного терпения.

Я ещё некоторое время наблюдаю за ковыляющим скелетом, бессчётное множество раз поднимавшимся из могилы. Вижу, как кости начинают обрастать мышцами и сухожилиями, как ткани напитываются кровью, будто из какого-то чудесного источника, как она вливается в новые артерии и капилляры, оплетающие тело подобно лозам. Смотрю, как он с трудом волочит по земле тяжёлый молот. Вулкан продолжает идти. Он, полумёртвый, пришёл исполнить долг перед Троном, пройдя сквозь пламя плавильной печи и завесу тьмы.

Сын шаг за шагом возвращается из мира мёртвых, а отец готовится к испытанию, которое, вероятно, приведёт его на порог смерти.

Кто ещё? Я осматриваюсь вокруг. Мой разум покидает пределы помещения, зовущегося Тронным залом, проносится сквозь золотой полог, висящий над Троном. Это огромное полотно расшито узорами, символизирующими противоречащие друг другу, но в то же время связанные принципы конкордии и дискордии, и мерцает неоново-синим, отражая свет, источаемый моим повелителем. Я будто бы поднимаюсь над массивным основанием, вырезанным из психореактивного материала, который обитатели рукотворных миров называют призрачной костью, со вставками из пси-кюрия и тёмного стекла, турмалина и метеоритного молдавита; пролетаю мимо безмолвных Азкареля и Цекальта, застывших на страже Трона, мимо сверкающего строя двух рот воинов-гетеронов, стоящих подле своих командиров. Приливной волной проношусь над полом, выложенным плитами из резного мрамора и оуслита, мимо блоков генераторов стазисного поля, археотехнических модулей управления и пси-усилителей, окружающих и питающих Трон. Эти поддерживающие устройства установили здесь в спешке, когда ошибка Магнуса нарушила царившие в мастерской покой и гармонию. Мимо трудолюбивых групп Аднектор Консилиум, закутанных в рясы с капюшонами: люди замерли среди толстых змеящихся и свисающих кабелей, следя за работой гудящих устройств; затем — дальше, по циклопическому нефу, поражающему воображение габаритами. Он напоминает перевёрнутый каньон. Моя мысль летит сквозь череду колонн из сияющего аурамита, похожих на огромные стволы Sequoiadendron giganteum. Мимо бронзовых соломоновых колонн, мимо балясин, украшенных резными листьями аканта, мимо огромных арок, несусь под сияющими узорчатыми электрофакелами, свисающими, подобно сталактитам, с головокружительно высокого потолка, между люменосферами, парящими в пространстве, будто крошечные солнца; всё дальше и дальше, мимо орды покрытых патиной автоматонов, поддерживающих работу охранной пси-системы, мимо пустых, обитых алым скамей, на которых когда-то собирался совет Верховных лордов, а одержимые космическими путешествиями представители Навис Нобилите ждали аудиенции; мимо золочёных кафедр астропатов, бьющихся в мучительных припадках. Моя мысль облетает щёлкающие генераторы сновидений и странного вида сновещательные станы; мчится мимо гипностатических гадальных тиглей, выдыхающих пар и истекающих миррой, и аффиматричных прогнометров, сочащихся синтетической плазмой и пахнущих кошмарами, прошедшими промышленную переработку. Я оставляю позади латунные реликварии и витродуровые кубки. Пролетаю мимо перламутровых балконов, где одурманенные предсказатели и бормочущие прогностипракторы в поисках смыслов просматривают и читают длинные ленты с расшифрованной глоссолалией, которые только что выплюнули машины безразличия; мимо размахивающих кадилами возвещателей и технопровидцев, катящих куда-то раки из резной кости; мимо кающихся коленопреклонённых аскетов за низкими пюпитрами и анахоретов, несущих искрящие электрическими разрядами ковчеги. Я лечу дальше, сквозь звуки мелизматических песнопений и литаний в исполнении безротых хоров в настенных нишах, полностью закрытых ажурными иконостасами, так чтобы поющие не могли увидеть его и забыть слова; пролетаю мимо толп новоприбывших, жаждущих приобщиться к великому и пышущих жаром энтузиазма; мимо стен, облицованных порфиром и выложенных слюдяной мозаикой, мимо фресок с черепоглавыми младенцами и хохочущими эфебами, среди которых скрыты тайные алхимические символы, мимо гравированных ветвистых схем и мемориальных досок с символами двадцати легионов. Все, кроме восьми, сейчас скрыты траурными пурпурными пологами. Я миную железные молельни химерического братства, без устали и отдыха составляющего и судорожно записывающего новые версии материальной истины в отчаянной попытке смягчить удар неотвратимо накатывающих волн судьбы; мой мысленный взор проносится мимо сонма суетливых слуг и смиренных недолюдей — у всех глаза скрыты под повязками, ибо только так они могут находиться здесь и сохранять рассудок, — спешащих доставить отчёты, которые уже не имеют значения; мимо Загрея Кейна, фабрикатора в изгнании, в сопровождении свиты техноадептов — они оплакивают гибель своих боевых машин и думают, как лучше использовать те, что остались; мимо километров пустого мраморного пола, на который скоро придётся поставить саркофаги; мимо огромных знамён, олицетворяющих победу и освобождение, свисающих, подобно водопаду, с высоких стен шестикилометрового нефа; проношусь сквозь сумрак, сгустившийся под километровой высоты сводами, украшенными тромплеями из перувианского золота и хрусталя, добытого на Энцеладе. Остаются позади и замершие на страже у дверей отряды Кустодес Пилорус, шепчущие свою вечную мантру: «Лишь волей Его...», и сами створки из керамита и адамантия, Серебряная дверь, внутренние врата Вечности.

Я наконец вырываюсь наружу. Это просто зала. Мне нужно дальше.

Мой мысленный взор стремится за её пределы.

Сквозь Вечную дверь я покидаю атеистический, земной собор Тронной залы и оказываюсь в алебастрово-белых комнатах внешнего периметра, в сумрачных коридорах, в бесконечных скалобетонных тоннелях, пронизывающих Внутреннее Святилище. Я вижу сияющие мосты, перекинутые через бесконечные расселины, в глубинах которых скрываются спрессованные в единую массу мёртвые города, где уже много веков не ступала нога человека. Я не задерживаюсь в этих местах. Мой разум спешит по подземным залам последней крепости, минуя все Великие Печати, по проплавленным в толще скалы гигантским проходам. Когда-то целые армии шли по ним, чтобы получить благословение, а могучие титаны шагали по десять в ряд, собираясь преклонить колено перед ним, подобно просителям...

Вот они. Ещё двое. Ещё двое идут сквозь искрящий натриевый свет. Рогал Дорн, непоколебимый Преторианец, и всеми любимый Сангвиний. Мне не нужно призывать ни того, ни другого, ибо они сами, плечом к плечу, спешат к нам в сопровождении лучших воинов Имперских Кулаков и Кровавых Ангелов. Делегация Астартес. Полагаю, они идут к нему с вопросами. Они сделали всё, что могли, и даже больше, но все сроки вышли. Они идут сказать, что время пришло.

Они хотят попросить, потребовать, чтобы он поднялся и встал рядом с ними за миг до полуночи. А если он не выполнит просьбу, то они поднимут его с трона и выведут в безопасное место.

Он с самого начала осады отказывался от такого варианта. Дело не в гордыне или нежелании признать угрозу. Дело в том, что безопасных мест больше нет. Во всей Галактике негде спрятаться от того, что грядёт.

Рогал, возможно, самый верный из его сынов. Образец бесконечной преданности. Я вижу пустоту в его душе. Он сломлен. Его силы на исходе, а тело терзает боль. Его доспех покрыт вмятинами после безумного отступления из бастиона Бхаб. Его разум истощён. Жутко ощущать его усталость. Рогал, один из лучших стратегов в истории, командовал обороной Дворца. Он проектировал усиление нашей крепости, и его великолепные, амбициозные и гибкие тактические приёмы позволяли контролировать ход игры. Это была величайшая партия в регицид, сыгранная на моей памяти. Я бы хотел обнять его и похвалить за труды. Он великолепно справился с задачей и продолжал играть, ход за ходом, используя тщательное планирование, точные прогнозы и великолепные импровизации при каждом изменении ситуации. Но сейчас его разум пуст. Нет больше никакой игры. Не осталось ходов, которые можно совершить. Я чувствую гложущую пустоту внутри. Усталый разум с удивлением обнаружил, что ему больше не надо обрабатывать данные и решать задачи. Это чувство чуждо Дорну, оно отравляет его. Раньше он никогда не бывал в ситуации, когда не знал, что делать и что будет дальше.

Он надеется, что отец знает. Он идёт молить отца рассказать об этом.

И Сангвиний. Его раны серьёзнее, чем у брата, хотя он и прячет их от других за своей аурой. Но не от меня. За излучаемым им светом я вижу урон, нанесённый телу и броне, вижу открытые раны, вырванные и опалённые перья на широких крыльях. Сейчас, в Санктуме, под защитной аурой отца, он исцеляется быстрее любого смертного. Но этого недостаточно. Возможно, он никогда не исцелится до конца. Часть этих жутких травм останутся с Ангелом до конца жизни.

Он пытается идти прямо. Надеется, что его сыновья не заметят кровавый след, остающийся в коридорах. Он только что победил Ангрона, сильнейшего и исполненного самой чёрной ненависти из наших врагов, и Ка'Бандху, демонический бич Девятого. Но эти два подвига дорого ему обошлись, и, в отличие от Вулкана, у Сангвиния только одна жизнь, которой можно рискнуть. Я вижу его страдания, его раны, боль в теле... Но прежде всего — боль в сердце. Как и Рогал, он отдал всё, но этого оказалось недостаточно. Он убил Ангрона и сокрушил Ка'Бандху, закрыл врата Вечности и запечатал последнюю крепость. И всё равно стены пали. Солнце светит красным. Все сроки вышли. Он не понимает, почему мы должны страдать.

Никто из них не понимает, если уж на то пошло. Даже сыновья-примархи не обладают достаточными знаниями, чтобы понять масштабы плана отца, глубину его аллотеистического учения и то, что стоит на кону. Но Сангвиний, Сияющий Ангел, интуитивно ощущает это сильнее других. Я чувствую его муки. Но он идёт не ради обвинений. Просто хочет спросить: «Почему?»

Они оба, каждый по-своему, ждут откровения.

Примархи идут сюда. Мне не нужно их звать. Они хотят попросить помощи, и на этот раз — вероятно, к их искреннему удивлению — мой повелитель будет готов ответить.

Кто ещё? Я расширяю границы охвата, накрывая своим разумом основную часть Санктума, где пылают башни, а стены, которые, как нам грезилось, способны стоять вечно, исчезают в яростных потоках, будто построенные из детских кубиков. Палатин полностью, с убийственной скоростью и маниакальным весельем, занят врагом. В воздухе пахнет озоном и маслянистым дымом. Гудки и сирены запоздало воют или оглашают приказы, которые невозможно исполнить. Здесь находился главный город человечества, сердце империи. И теперь в нём правят бал бесконечная бойня и орды нерождённых. Только последняя крепость, запечатанная волевым решением Сангвиния, остаётся неприступной. Та часть наших войск, которая смогла пройти внутрь до того, как ворота закрылись, сейчас стоит на последних стенах. Те же многие, очень многие, что не успели, теперь не смогут отступить и обречены сражаться насмерть в безумной мясорубке Палатинской зоны.

Но зараза успела проникнуть и в последнюю крепость. Враг успел прорваться за периметр до того, как Архангел запер врата. И сейчас стражи из Легио Кустодес вычищают окопавшиеся силы неприятеля. Демоны здесь...

Вот он. Вальдор. Первый из Десяти Тысяч. Защитник внутреннего круга. Он охотится в Общине Иеронимитов, уничтожает скулящих чудовищ, просочившихся сквозь врата Вечности. Разум Константина сияет предельной концентрацией. Командир Легио Кустодес — жуткое создание. Возможно, самый ужасный из полубогов под началом моего господина. Константин обладает минимальной свободой действия. У него очень простая роль, и он играет её без тени сомнения. Он стоит в стороне от остальных. Не один из сыновей, но при этом одновременно нечто большее и меньшее. Вечно бдительный доверенный представитель, объективный и непоколебимый. Его не связывают узы крови, наследия и братства. Его создали стоять в стороне, быть беспристрастным наблюдателем.

Но во время этой войны повелитель в приступе жалости позволил Константину узнать больше, поделился с ним фрагментами своего видения. Отчасти это позволило Вальдору лучше исполнять свои обязанности — но в первую очередь Император просто счёл такой подход справедливым. Он подарил Константину оружие, Аполлоново копьё, и, через него, откровение. С каждым новым убийством оно учит своего хозяина. Каждый выпад, пронзающий демоническую плоть и рассекающий кости, генерирует данные, наполняя Константина знаниями, исходящими от тех, кого он убивает.

Надеюсь, он узнал не слишком много.

Я опасаюсь, что он мог увидеть столько, чтобы поставить замыслы своего создателя под вопрос. Я знаю, что сейчас Константин действует по собственной воле, создаёт запасные варианты на случай, если задумка повелителя потерпит крах. Он заблуждается, думая, что мне неизвестен этот его секрет. Я знаю, что он получил разрешение на создание оружия самой крайней меры. Оно уничтожит сыновей моего повелителя, и их сыновей тоже. Всех без исключения. Константин всегда сомневался в целесообразности создания полубогов. Я позволил создать это оружие и даже привлечь к работе чудовищного гения, которого он отыскал. Но оно не понадобится.

Или, по крайней мере, нашего господина не будет среди живых, чтобы увидеть результат применения.

Я взываю к золотому великану.

— Мой король, — отвечает он, принимая мой голос за зов повелителя. Вальдор реагирует мгновенно, без колебаний, оставляя своих воинов довершить начатое. Он уходит, и за ним тянется шлейф из корчащихся и истекающих ихором нерождённых. Его украшенная орнаментами броня покрыта пятнами их крови. Он, без сомнения, по-прежнему верен Императору. Он будет держать своё секретное оружие в резерве и встанет рядом с господином, когда все сроки выйдут.

И только потом, если хозяин погибнет, он начнёт действовать. Вальдор опустит занавес и завершит эту кровавую драму, не оставив никаких следов.

Кустодий скоро придёт. Рогал и Сангвиний. Вулкан. Мой разум ещё несколько мгновений скользит по руинам Внутреннего дворца, среди кусков оплавленного керамита, в напрасной надежде отыскать что-то ещё на улицах, заполненных облаками заразы, едким газом и пеплом, оставшимся от миллионов погибших. Должен быть кто-то ещё. Раньше у нас было так много союзников, готовых прийти на помощь в час нужды.

Никого нет. Эти четверо — последние. Остальные мертвы или стали причиной, по которой наш мир умирает.

1:xxiv. Осколки

Все стрелки мертвы, но батарея автопушек продолжает вести огонь. Смерть свела судорогой пальцы старшины, стиснувшего рукоять управления. Орудия выплёвывают очереди трассеров в темноту, поливая снарядами всё вокруг, кроме неба. Так будет продолжаться, пока боезапас в контейнерах не иссякнет или пока не наступит конец времён — смотря что случится раньше.

Лёгкие штурмовые орудия «Байер-Комаг IV» производились на фабриках Индонезийского блока в конце Объединительных войн. Это одна из сотен старых моделей, до сих пор стоящих на вооружении. Из-за дешевизны, простоты в обслуживании и использовании эти пушки часто выделялись для тыловых подразделений Армии и ополчения.

Сандрина Икаро пытается вспомнить, как она работает. Орудие непохоже на те инструменты войны, к которым привыкла офицер. Вторая госпожа-тактике Террестрия уже много лет не прикасалась к оружию, но в молодости ей довелось дважды побывать на учениях с отрядами территориальной обороны улья — это было обязательным условием для поступления в военное училище Тактике. Это же простая штуковина! У неё всего три элемента управления, и одно из них — спусковой крючок. Руки скользят. Пальцы залиты кровью.

Вокруг кишат люди.

— Быстро в транспорт! — кричит Икаро. — Полезайте в транспорт!

Клерки и младшие чиновники, рубрикаторы и штабные адъютанты смотрят на неё широко распахнутыми глазами. Госпожа понимает, что те совершенно отупели от ужаса и творящегося хаоса. Она сама чувствует то же самое.

Улица, половина которой превратилась в руины под ударами миномётов, битком набита людьми. Дым струится под странными углами. Икаро понятия не имеет, как им удалось выбраться. В трёх километрах к югу, за башнями и зданиями, можно различить силуэт бастиона. Бхаб пылает, будто жуткий факел.

— Полезайте в чёртов транспорт! — снова кричит она. — Нужно уходить отсюда!

Люди бредут мимо. Икаро пытается подтолкнуть и направить их в нужную сторону. «Комаг» она подобрала с трупа ополченца, оставшегося лежать в нескольких сотнях метров позади. И ещё два запасных магазина. Кажется, оружие заклинило. Сандрина концентрирует всё внимание на приведении его в рабочее состояние. Лучше так, чем вспоминать о том, что только что случилось. Конец пришёл неожиданно. Они оставались на местах так долго, как могли. Слишком долго. Икаро считает, что теперь они не смогут добраться до Санктум Империалис.

Мимо ковыляет группа людей. Они несут на руках Катарину. Икаро не понимает зачем. Катарина Эльг очевидно мертва. Её тело покрыто белой пылью, собравшейся в комки вокруг красных пятен на голове и груди.

Сандрина хочет приказать им положить несчастную на землю, потому что так они смогут двигаться быстрее, но не может заставить себя бросить Катарину здесь.

— Где капитан Ворст? Кто-нибудь видел Ворста? — кричит Икаро. Нет ответа. — Хальмер? Что с Осакой?

Она пытается направить людей к последнему транспорту. В конце улицы раздаются первые выстрелы. Автоматическое орудие. Кто-то падает, будто от усталости.

— Где лорд Архам? Кто-нибудь видел господина Архама? Он выбрался?

Никто не знает.

Ещё выстрелы. Предатели начинают появляться из руин в двух сотнях метрах позади. Простая пехота, осквернённые твари, когда-то бывшие солдатами Имперской Армии.

— Где лорд Архам? — кричит Икаро. Человек слева от неё падает на землю, сбитый с ног высокоскоростными снарядами.

Сандрина Икаро вспоминает, чему училась в юности. Она извлекает заклинивший патрон, вставляет новый магазин, поднимает «Комаг» и открывает ответный огонь.

Киилер идёт по улице Гласис мимо бесконечных верениц оглушённых, беспомощных, бездомных людей. Конклав организовал пункт помощи на первом этаже когда-то известного ресторана. Она находит там Верефта и просит рабочий вокс. Тот обещает найти. Эуфратия на несколько мгновений останавливается под сенью крытой галереи. Мимо ковыляют выжившие. У многих глаза замотаны тряпками. Некоторые слепцы несут с собой колокольчики, оглашая окрестности печальным звоном. Люди привязывают к подошвам обуви куски дерева и кирпичи, чтобы не ступать по битому стеклу, ядовитой воде и заразной слизи. Большинство прячут лица под масками или тряпками или размахивают дымными курильницами, разгоняя зловонный воздух и едкий дым.

Офицеры Префектус организовали поблизости контрольный пункт. Киилер пока так и не разобралась, что это за новый орган, наделённый особыми полномочиями, даже после встречи с боэтархом Мауэр и её подчинёнными. Его создали по приказу Преториата хускарлов, и, похоже, его члены скорее заняты вопросами дисциплины и условного поддержания боевого духа, а не защитой людей. Даже Мауэр, судя по всему, смутно представляет свои обязанности. Эуфратия подозревает, что Префектус — это идея, появившаяся на самом высоком уровне, и их задача — бороться с Хаосом, не понимая при этом его природы.

Здесь, как и везде, офицеры проверяют людей на предмет симптомов болезней и инфекций, ищут язвы и признаки скверны. Основное внимание уделяется здоровым сильным людям, способным держать оружие, и солдатам, отбившимся от подразделений. Те, кто проходит проверку, получают метку чистоты. Её пришпиливают на оде жду с помощью ручных степлеров. Такими раньше пользовался корпус логистики — крепили бирки с информацией о дислокации и инструкциями к униформе солдат. Метка чистоты означает, что человек годен для службы. Она позволяет пройти в пункты оказания помощи и столовые. И ещё она говорит, что человеку можно доверять. Ни эмблемы, ни гербы, ни цвета больше не имеют значения. Стороны смешались. Врагом может оказаться каждый. И даже если бы в символике оставался хоть какой-то смысл, никто бы не разглядел её под слоем грязи. Печать чистоты стала единственным настоящим знаком лоялистов. Она стала важнее даже аквилы, не говоря уже о прочих имперских символах. Она означает верность. Те, кому посчастливилось заполучить такую, тщательно ухаживают за ней, чтобы её было видно издалека. Они оттирают вездесущую грязь с пергамента слюной и пальцами.

Те, кому не повезло, ошарашенно отходят в сторону.

Киилер замечает, что некоторые люди в длинных очередях наносят себе увечья, пытаясь избавиться от отметин или дефектов, которые можно принять за симптомы скверны. Они жестоко калечат сами себя в надежде, что вид открытых ран и их готовность вытерпеть сильную боль послужат подтверждением решимости, независимо от язв на теле. Кто-то срезает опухоли и бубоны, избавляясь от заражённой плоти.

— Им обязательно это делать? — спрашивает Эуфратия у одного из офицеров Префектус.

— Я их не просил, — отвечает тот. Это боэтарх. Он носит длинный чёрный плащ с двумя рядами красных блестящих пуговиц, алые перчатки и серебряную эмблему подразделения.

— Прикажите им остановиться.

— Я не могу отдавать им приказы, — произносит офицер. — Где ваша бирка?

— Ей не нужна, — кричит со ступеней Верефт. Боэтарх пожимает плечами. У него слишком много дел, чтобы тратить время на спор. Он готов поверить на слово ветерану-силовику из структуры маршала-провоста.

Киилер возвращается к Верефту и открывает было рот, собираясь высказаться, когда за горизонтом взрывается что-то громадное. Женщина падает навзничь. Ударная волна сбивает с ног большинство людей на улице и опрокидывает пост Префектус. Все оставшиеся окна разлетаются на куски.

После того как Верефт помогает ей подняться на ноги, Эуфратия оборачивается и видит огромный шар пламени, поднимающийся в небо на востоке. От него к земле, будто щупальца медузы, тянутся одиночные огненные нити и потоки обломков.

— Что... — Она с трудом сглатывает. Избыточное давление ударило по барабанным перепонкам.

— Завод боеприпасов, — отвечает Верефт. — За Тавианской аркой. Полагаю, это был ММ-три-сорок-один.

— Она говорила, что там пожар.

— Кто?

— Та девушка...

— Ну, похоже, он добрался до складов.

Значит, поставок боеприпасов более не будет. По крайней мере, с того направления. Если вокс-связь ещё работает после электромагнитного импульса от взрыва, она свяжется с фронтом и сообщит, где стоят подводы со снарядами.

Нужно двигаться дальше. Нужно направить людей на север. Уже назревает паника и волнение. Скоро начнётся давка. Нужно приступать к работе и успокоить толпу.

— Нам нужна помощь, — обращается она к боэтарху.

— Какая? — уточняет тот.

— С наведением порядка, — отвечает Киилер. — И дисциплиной.

Фронт ломается. Около тридцати тысяч пехотинцев Имперской Армии и ополчения из двенадцати разных полков, включая 110-й Пан-Нордский, сумели перехватить инициативу на открытом пространстве у пылающих руин форта Принципариа, вонзившись в боевые порядки куда более многочисленной ауксилии предателей, продвигавшейся от врат Аннапурны. Спустя шестнадцать минут напряжённого боя изменников оттеснили в сторону, прижав к громадному земляному валу, идущему с востока на запад. В этой работе мало приятного. Земля промёрзла и покрылась льдом из-за безумных перемен погоды, вызванных эфирными возмущениями. Сражаться пришлось штыками и древковым оружием. В гуще боя началась рукопашная мясорубка на площади в десять квадратных километров. Тысячи солдат попали в капкан первобытной резни, и чаша весов попеременно склонялась то на одну, то на другую сторону. В свете молний, рассекающих низкие тучи, две армии вцепились друг в друга, сойдясь в настолько ближнем бою, насколько это возможно. Строй предателей вот-вот посыплется...

А затем на запах крови с юга пришли Пожиратели Миров, и хрупкое подобие дисциплины, позволившее командирам лоялистов достичь успеха, исчезло в мгновение ока.

Порядок утрачен. Удача в очередной раз сменила сторону. Фронт ломается. Начинается бойня.

Капитан Н'Дзе, командующий отрядами Ковингианских лёгких артиллеристов, думает, что у него есть время развернуть орудия вдоль хребта Кватемари. Но время превратилось в песок и утекло сквозь пальцы. Скитарии механикумов-предателей окружают их прежде, чем бойцы успевают снять орудия с транспортов и упереть сошки в землю. Ковингианцы сражаются и умирают рядом с неразвёрнутой пушкой, довольствуясь пистолетами, ножами и лопатами.

Киилер стоит в веренице людей. Она дожидается своей очереди, проходит проверку и берёт бирку чистоты. Ей кажется, что другие могут последовать её примеру. «Учи и словами, и делами. Если люди увидят, что ты встаёшь, они встанут рядом с тобой». А ещё она верит, что это единственный символ, который сейчас имеет значение. Символ веры. Талисман надежды, противостоящий чудовищным знакам, появляющимся на каждой стене. Эуфратии не нравятся дотошные процедуры Префектус и потенциальный отсев, но она напоминает себе о высшей цели, ради которой всё делается.

Эйлд собирает конклав и выдаёт спикерам задачу вести толпу на север. По его оценкам, из южных районов Дворца идёт около миллиона беженцев.

— Север, — говорит ему Киилер. — Таков план. Скажи, чтобы шли на север.

1:xxv. Преступление магистра войны

— Всё-таки какой у тебя план, Олланий? — спрашивает Актея.

— Опыт подсказывает, что планы работают лучше, когда о них не болтают, — отвечает Перссон. — Так меньше шансов, что кто-нибудь всё испортит.

Его слова отдаются эхом под сводами узкой наклонной пещеры, где группа остановилась на привал.

— Значит, буду считать, что ответ — «нет».

— В каком смысле «нет»? — в голосе Кэтт, сидящей рядом с Оллом, слышится презрение.

— В том, что нет у него никакого плана, девочка, — отвечает Актея. — Я так и думала, потому и отыскала вас. Чтобы помочь. Чтобы... полагаю, придумать план, который действительно может сработать. У тебя очевидно есть потенциал. И очень давняя связь с Императором.

Все, даже Лидва, смотрят на Перссона. Они поставили фонари на пол, и те светят, подобно маленьким кострам, отбрасывая длинные тени и выхватывая из сумрака очертания косых стен, постепенно растворяющихся в сгустившейся наверху темноте.

— «Связь» — слишком сильно сказано, — отзывается Олл. — Давным-давно мы были знакомы. Но дружить перестали. Не думаю, что нас вообще хоть когда-то можно было назвать друзьями, но... в любом случае... Я бежал с Калта, когда тот охватило пламя. Я бежал, но в какой-то момент начал бежать не от, но к некой цели. Полагаю, что во Вселенной действуют высшие силы. Называйте их как угодно. Наверное, меня направили на этот путь не просто так, и потому я иду до конца. И если там у меня получится что-то сделать, как-то повлиять... если будет шанс поговорить как Вечный с Вечным, ибо мы оба обречены на это проклятие, я собираюсь им воспользоваться.

— Ты веришь в бога, солдат Перссон, — говорит Графт. — Я записал это о тебе. Ты набожен. Ты хранишь веру в древние запретные религии.

Олл кивает.

— Да. Старая привычка. Очень старая. Слишком старая, чтобы от неё отказаться. Но это не имеет значения. Важно только то, что я могу сделать.

— Покончить с этим, — говорит Зибес.

— Да, Гебет, — произносит Олл. — Покончить. Закончить это невероятное, чудовищное и ненужное кровопролитие. Это цель.

— Пырнуть его, — говорит Кранк. — Пырнуть его ножом, который режет пространство.

Кэтт фыркает.

— Кого пырнуть? — уточняет Лидва.

— Да, Олланий, кого? — колдунья лукаво улыбается.

— Хоруса, — отвечает Зибес.

Олл пожимает плечами.

— Оу... — На лице Кэтт появляется выражение удивлённого осознания. — То есть любого из них. Или обоих. Закончить любой ценой.

— Любой ценой... — повторяет Актея.

— Но сначала ты хочешь поговорить с Ним, — произносит Лидва. Звучит почти как вопрос.

— С кем? — уточняет Кранк.

— Со старым другом, — говорит Актея.

— Хочу, — соглашается Перссон. — Во всяком случае, если будет возможность. Но я сомневаюсь. И не думаю, что Он послушает. Он никогда никого не слушал. Но, полагаю, нужно попробовать. Иначе почему я? Если нужно только пырнуть, нож мог бы достаться кому угодно.

— Потому что на встрече со старым другом Он утратит бдительность? — предполагает Актея. — Никто другой не смог бы подобраться близко.

— Может, — кивает Олл. — Но это не про меня. Такое скорее можно ждать от Альфария. Кроме того, он не утратит бдительность при встрече. Я уже пырял его раньше.

Повисает долгая пауза.

— Это шутка, да? — спрашивает Кэтт.

— Нам нужны подробности, Олланий, — добавляет Актея.

— Да тут нечего особо добавить. У нас была ссора. Тысяч тридцать лет тому назад или около того, и... В общем, с тех пор много крови утекло.

— Нет-нет! — Кранк смотрит широко раскрытыми глазами. — Ты должен рассказать нам больше!

Перссон оглядывает спутников. После показанной ими преданности он действительно кое-что должен. Здесь, в подземном гроте, кажется, можно рассказать любой старый секрет.

— Была одна большая башня. Кое-кто называл её Этеменанки. Стояла она в месте под названием Вавилин или Вавель. Уверен, что никому из вас эти названия ни о чём не говорят, потому что языки давно забыты.

— Я слышала о ней, — произносит Актея. — Она правда существовала?

— Да, — отвечает Олл. — Цивилизация, построившая башню, была сильной. Они представляли угрозу для Его замысла. На самом деле вообще для всего сущего. У них был язык, превращённый в оружие. Энунция. Тогда я был Его другом и Его магистром войны. Мы начали кампанию и сокрушили их. Я думал, мы предадим всё огню. Но, к моему величайшему разочарованию, оказалось, что Он хотел просто забрать энунцию себе.

Это случилось так давно, но воспоминания кажутся Оллу свежими — из-за пережитого недавно во время приключений в улье Хатай-Антакья.

— И ты Его пырнул? — спрашивает ошарашенный Зибес.

— Да. Хотел остановить. На этом и закончилось то, что вон та госпожа назвала нашей связью.

Он переводит взгляд на Актею.

— Твоя очередь. Расскажи нам что-нибудь. Ты ведь тоже Вечная.

— Не с рождения. Я совсем не такая, как ты. После смерти мне подарили возрождение и новую жизнь. Я родилась на Колхиде. Люди Аврелиана сделали из меня исповедницу и жрицу для своих ритуалов. И за этот союз, Олланий, меня убил один из золотых воителей Императора.

Женщина замолкает.

— В момент смерти я увидела истинную природу варпа. Целиком. И потом возродилась в этом теле. Меня воскресило то, что вы бы назвали колдовством, Олланий, а вовсе не какие-то особые биологические или эволюционные процессы. И теперь я служу истине. Только ей, и больше никому и ничему.

— Кабал пытался тебя использовать, — говорит Перссон. — Джон рассказал.

— Верно. Они послали Дамона Пританиса. Другого Вечного.

— Он мёртв.

— Да. Окончательно и бесповоротно. Но сейчас у меня нет господ. Только высшая цель — завершить этот конфликт прежде, чем он погубит нас всех. Та же, что у тебя.

— Я не уверен, что формулировка «та же» уместна в данном случае, — замечает Олл.

— Сейчас, Олланий, у нас есть только мы.

— Кирена Валантион, — тихо произносит Кэтт.

Актея резко разворачивает в её сторону скрытое за тканью лицо.

— Умная девочка. Ты умеешь использовать разум хитрее и тоньше, чем я думала. Подцепила имя из моих мыслей.

— Оно лежало на поверхности. — Кэтт, похоже, немного довольна собой.

— Да, когда-то я была Киреной Валантион, Благословенной Леди. Мои глаза ослепли, когда Монархия горела. Я умерла перед битвой на Исстване. Спустя годы мучительного просветления — или, возможно, просветляющих мучений — я перестала быть Киреной. Я смогла обмануть смерть и получила иное зрение. Думай обо мне что хочешь, Олланий, но я — важная часть твоей команды.

Олл поднимается на ноги.

— Что-то они долго, — говорит он Лидва. — Были сообщения от Альфария?

Тот качает головой.

— Ну ладно. Посидим ещё минутку.

Перссон отходит на несколько шагов назад по коридору, туда, откуда они пришли, и вглядывается в темноту.

— Что-то случилось? — спрашивает Лидва.

Олл смотрит на воина и переходит на шёпот.

— Во время подъёма ты шёл последним.

— Да.

— Слышал что-нибудь позади?

— Нет. Что, например?

— Неважно.

1:xxvi. Острее шипов

Толпа, идущая по виа Аквила мимо зала Схоластеров, внезапно расступается. Охваченные ужасом люди неуклюже отшатываются в стороны. В сплошном потоке возникает проплешина — упал человек.

Конрой-капитан Альборн из Управления Префектус проталкивается вперёд и добирается до места происшествия. Рядом шагает Стиглич, одна из его лучших сотрудников из Палатинской горты.

— Разошлись! — командует Альборн. — Разошлись!

Человек лежит на земле и корчится. Это рабочий с фактории или, может, с завода. Судя по судорогам, он чем-то отравился. Альборн осознаёт, что его шокирует вид — но не страдающего человека, нет. Капитан за последние несколько часов насмотрелся на страдающих людей. Шокирует пустое пространство посреди улицы. На виа Аквила так много людей, что не продохнуть. Но этот корчащийся человек смог создать вокруг себя шесть метров пустоты.

Толпа молча и настороженно смотрит. Некоторые пытаются демонстрировать Альборну метки чистоты, но офицер не обращает на них внимания.

— Есть здесь медик? — спрашивает он, склоняясь над несчастным. — Нужен медик. Есть врач?

Нет ответа. Все одинаково боятся и сотрудника Префектус в красных перчатках, и то ли больного, то ли безумного человека на земле.

Альборн смотрит на Стиглич. Та качает головой.

— Нужно его отсюда убрать, — говорит капитан. — Уносим его с улицы.

Он осторожно протягивает руку к лежащему. Человек покрыт слоем грязи и уже успел замарать штаны. Он бормочет что-то непонятное и смотрит перед собой налитыми кровью глазами. Слов Альборн никак не может разобрать.

— Я не понимаю, — говорит офицер. — Кто? Король? Какой король? Это чьё-то имя?

Внезапно человека рвёт. По мостовой разбрызгивается вязкая белёсая жижа. Альборн отшатывается. Он больше не хочет прикасаться к припадочному, потому что заметил тёмные пятна на коже — признаки болезни, гнойной чумы, которую принёс враг. Сейчас его тянет лишь прострелить этому бедолаге голову, но он не может сделать это перед людьми. И оставить его тут тоже нельзя.

Мужчина поднимается на ноги. Он движется быстро, но неуклюже. Улыбается, глядя на Альборна и Стиглич. Рвота стекает с подбородка. Он снова произносит имя и начинает дрожать. Сквозь кожу проклёвываются шипы, размером и цветом похожие на те, что растут на розовых кустах. Они покрывают щёки, лоб, челюсть, предплечья и тыльную сторону ладоней.

Альборн кричит и выхватывает пистолет из кобуры. Толпа тоже начинает вопить. Покрытый шипами человек разворачивается и пытается уйти. Капитан не может стрелять, когда рядом так много людей. Безымянный мутант, шатаясь, добирается до ступеней зала Схоластеров. Все расступаются перед ним, давая пройти, — люди охвачены страхом и отвращением.

Альборн и Стиглич бегут следом вверх по ступеням. Человек миновал огромные двери и скрылся в пустых сумрачных залах. Капитан идёт первым. Внутри холодно, тихо и царит полумрак. Каждый шаг отдаётся гулким эхом. Высокие потолки опираются на колонны. Сквозь грязные окна пробивается неровный свет.

Стиглич, держа наготове карабин, толкает Альборна локтем и кивком указывает вперёд. На полу растекается лужа содержимого желудка. Офицеры движутся дальше, прикрывая друг друга. Каждый их шаг, несмотря на попытки ступать тихо, звучит как сотня.

Человек ждёт в дальнем конце здания, под огромным круглым витражом, изображающим структуру Схоластике. Однако это уже не человек. Из него вылупилась нерождённая тварь — сначала шипы, потом всё остальное. Влажно блестящее костистое существо сгорбилось у стены, пытаясь содрать с себя, будто кожуру с фрукта, обрывки человеческой кожи.

«Они вторглись не только во Дворец, — думает Альборн. — Они проникли в нас самих и убивают изнутри». Какой же жуткий грех или преступление совершил этот несчастный? Какая неосторожная мысль заставила его стать проводником для потусторонней твари?

Оба солдата поднимают оружие и открывают огонь, отбрасывая существо к стене в облаке пыли, каменной крошки и ихора. Не обращая внимания на пули, нерождённый атакует. Капитану удаётся уйти с линии атаки, не прекращая стрелять. Шипастые лапы поднимают Стиглич над полом и разрывают её надвое.

Альборн никогда не забудет влажный хруст разделяющихся позвонков.

Бросив половины трупа, существо поворачивается к новой жертве. Оно хихикает, бормочет и смеётся, шевеля похожими на подушечки для иголок губами. Патроны кончились. Офицер отступает на шаг, судорожно перезаряжая оружие.

Существо говорит. Произносит имя. То самое, которое пытался назвать человек, из которого оно вылупилось.

Тёмный Король.

Нерождённый содрогается при звуке этих слов, будто от ужаса.

Вдруг перед Альборном проносится тень. В помещении есть кто-то ещё. Он огромный, двигается быстро и бесшумно. Серый рыцарь. Легионер Астартес в почти бесцветной броне, больше похожий на призрака. Он сражается двумя клинками — чёрным гладием и длинным мечом.

Нерождённый с шипением поднимается навстречу новому врагу и пытается схватить воина. В ответ астартес бьёт сначала одним клинком, затем другим. Из глубоких ран хлещет жидкость. Демон снова бросается вперёд. Длинный меч вонзается ему под мышку, а гладий — в рёбра.

Нерождённый отшатывается, вырывая застрявшие в плоти клинки из рук легионера. Воин тянется за спину и достаёт третий меч. Цепной клинок ревёт и завывает, распиливая тварь пополам от головы до паха.

Только тогда она умирает.

Воин выключает цепной меч и возвращает за спину. Он наклоняется, собираясь подобрать два других клинка.

Альборн его знает. Это Одинокий Волк. Последний верный сын Хоруса.

— Локен? — шепчет офицер. — Локен, это вы? Сэр?

Гарвель Локен, с клинком Рубио в правой руке и Скорбящим в левой, поворачивается на голос.

— Оно сказало: «Тёмный Король», — произносит космодесантник.

— Я слышал, сэр.

— Ты понимаешь, что это значит?

Капитан Префектус качает головой.

— Ты ведь Альборн, верно.

— Да, сэр, — офицер кивает. — Что... могу я узнать... Как вы здесь оказались? Я...

— Я был с Киилер, — отвечает Локен. — Сопровождал её. Но линия фронта сместилась слишком быстро, поэтому я остался, чтобы организовать линию обороны.

— Когда это случилось?

— Не знаю. Час назад? Два? — Он замолкает. — Я иду к проспекту Вечных. Основное сражение гремит там. Услышал выстрелы...

Он обводит взглядом тенистый зал. Краткий миг космодесантник выглядит озадаченным.

— Сэр, — произносит Альборн. — Этот проспект... Он очень далеко отсюда.

— Где мы находимся? — спрашивает Локен.

— В зале Схоластеров, сэр. На виа Аквила.

— Виа Аквила?

— Да, сэр.

— Это... Я был в другом месте. И направлялся не сюда. Альборну трудно подобрать слова. «Разве астартес может потеряться? Как он мог сбиться с пути? Одинокий Волк ранен? Он... Трон защити... Может, он тоже поддался ползучему безумию, что пожирает изнутри».

— Это точно виа Аквила? — переспрашивает Локен.

— Да, сэр. Вот она, прямо за дверьми.

— Тут что-то не так, Альборн.

— Это... мягко сказано, сэр.

— Нет, конрой-капитан, — рявкает легионер. — Я был у врат Престора. Шёл по улице, ведущей к проспекту. Услышал выстрелы в сотне метров от себя и двинулся на звук. Какая-то сотня метров... И оказался здесь.

— Вы ошибаетесь, сэр, — отвечает Альборн. — При всём уважении, Престор в четырнадцати километрах отсюда. Может, в девятнадцати. Это...

— Невозможно, — Локен заканчивает фразу за него.

— Именно, сэр.

— Но это так. Полагаю, эмпиреи проникли настолько глубоко, что искажают всё вокруг. Время. Пространство. Материю мира и Дворца. Моё присутствие здесь невозможно, но вот он я. Больше, Альборн, нет ничего невозможного.

1:xxvii. Гидра

Джон поворачивает дисковый регулятор из полированного золота, слишком большой для рук смертного человека, и слышит постепенно нарастающий гул — включилось питание. На пультах в кабине загораются огни, зажигаются бледно-голубые неоновые шкалы в аурамитовой оправе. Электронные системы пробуждаются и готовят машину к запуску. Грамматикус покидает обитый красной кожей водительский трон и через люк выбирается наружу, на корпус «Коронуса». Ни одна из машин, кроме транспорта кустодиев, не проявила признаков жизни. Неудивительно. Гравитранспортёр создавали с применением более древних и продвинутых технологий, чем стандартную имперскую технику.

Он всматривается в темноту.

— Пек? — зовёт Грамматикус. — Пек, ты здесь? Этот работает.

Ответа нет. Альфа-Легионер оставил его осматривать технику и ушёл на разведку — проверить дальнейший отрезок пути на предмет проходимости.

— Пек?

Джон залезает обратно внутрь. Он чувствует вибрацию выходящего на рабочую мощность генератора под настилом пола и тонкий свист медленно пробуждающейся антигравитационной подушки. Грамматикус открывает один из встроенных ящиков и обнаруживает четыре болтера. Они придутся по руке только Пеку или Лидва. Один — настоящее произведение искусства, с изумрудными и серебряными накладками и двойным барабанным магазином. Джон не сможет его даже поднять. В следующих двух ящиках хранятся лазерные и автоматические ружья. Новые, хорошего качества, ещё в заводской пластековой упаковке. Такие стоят на вооружении Солнечной Ауксилии. Альфа-Легион предполагал участие в миссии смертных агентов.

Подготовились ко всем вариантам развития событий. Не наврал.

В последнем хранилище оказались пистолеты — и для людей, и для астартес. Особое внимание Джона привлекли два великолепных вольтвольвера, похожие на археотех Механикум. В самом низу нашлись несколько металлических контейнеров. Джон открыл один и улыбнулся, увидев содержимое.

Пек слишком долго ходит. К этому моменту они должны были вернуться к остальным и продолжить движение. Джон выбирается из «Коронуса», собираясь забрать пси-подавитель и спрятать его на борту. В миг, когда он прыгает на землю, системы гравитранспортёра выходят на рабочую мощность и внешние фары автоматически включаются, заливая пространство перед машиной пятнами яркого света.

Альфа-Легионер стоит прямо там. Он, как обычно, подкрался бесшумно, но огни застали воина врасплох. Астартес в переливающейся броне на мгновение замирает среди чётко различимых в белом сиянии точек пыли.

— Значит, у тебя получилось найти рабочий, — говорит он.

— Да, — отвечает Джон.

— Подача энергии на оптимальном уровне? Без скачков?

— Достаточно, чтобы запустить системы генератора. Сейчас машина набирает заряд. Скоро можно отправляться. Путь чист?

— Путь? Да.

— Значит, ни обвалов, ни ям? С транспортом дорога будет куда проще.

— Обвалов нет, — отвечает легионер.

Грамматикус кивает.

— Я забыл кое-что внутри. Сейчас вернусь.

Он разворачивается к люку.

— Это подождёт.

Джон останавливается и смотрит через плечо на космодесантника.

— Чего мы собираемся ждать? — Его пульс ускорился. Он не знает, что делать дальше, потому как уверен, что вот-вот умрёт. А простенькая уловка, которая позволила бы залезть в транспорт и прихватить вольтвольвер или что-нибудь посерьёзнее, только что потерпела неудачу.

— Не понимаю, о чём ты. — Альфа-Легионер шагает вперёд.

Джон растягивает губы в лучшем подобии фальшивой улыбки, на которое способен. Сейчас он может рассчитывать исключительно на себя. На ум, хитрость, обман. Только так ему удастся прожить ближайшие несколько минут или секунд. Нужно придумать что-то неожиданное. Неочевидное.

— Так чего именно мы ждём? — Грамматикус, улыбаясь, повторяет вопрос и пытается вести себя расслабленно. — По дороге сюда ты то и дело повторял моё имя, чуть ли не в каждом предложении. Так ты подчёркивал наше знакомство. Достаточно стандартный психологический приём. А теперь перестал.

Альфа-Легионер на долю секунды заминается.

— Не понимаю, в чём проблема, — его голос сочится дружелюбной озадаченностью.

— Ну конечно, не понимаешь. — Джон с усмешкой пожимает плечами. — Ты же не Пек.

— Разумеется, я Пек, — отвечает легионер.

— Точно нет. Он знает, как меня зовут. А ещё он стоит у тебя за спиной.

Обманутый на мгновение астартес оглядывается.

Джон прыгает к люку.

Громадная рука ловит Грамматикуса до того, как он успевает спуститься.

1:xxviii. Ксенофонт

Джон ударяется об обшивку гравимашины Кустодес лицом и предплечьями, когда ноги неожиданно теряют опору. Он падает на землю рядом с транспортом, оглушённый жутким ударом. В носу пахнет солью и медью, а рот наполнился кровью.

Альфа-Легионер переворачивает его на спину, срывает с пояса Грамматикуса автопистолет и отбрасывает в сторону. «Если бы я думал, что эта штука сможет пробить силовую броню, то уже попытался бы выстрелить», — успевает подумать Джон. Он пытается привести мысли в порядок. Нос, похоже, сломан. В горло натекает кровь. Этот ублюдок просто впечатал его лицом в металл.

Но не убил. Не сразу. А когда астартес хочет убить — он делает это с лёгкостью. Джона намеренно оставили в живых.

— Поднимайся, — велит легионер.

Грамматикус не может подчиниться. Перед глазами всё плывет. Он перекатывается на бок и выкашливает кровь из горла. У него рассечена губа и прокушен язык.

— Сколько вас? — спрашивает Альфа-Легионер.

Джон снова сплёвывает и пытается сесть. Лицо онемело, но боль в языке, пожалуй, слишком резкая.

— Не пытайся тянуть время, Грамматикус.

Джон вздрагивает.

— Да, я знаю, кто ты такой. Ты меня подловил. Но сейчас тебе предстоит познакомиться с моими навыками ведения допроса. Сколько вас?

Джон садится, зажимая сочащийся кровавой слюной рот ладонью, и пожимает плечами.

Астартес поднимает его и бьёт спиной о борт гравитранспортёра. Грамматикус уверен, что слышит хруст ребра. Удар выбивает из лёгких весь воздух, и мир перед глазами начинает тухнуть. Легионер не даёт ему упасть.

— Сколько?

Джон, моргая и болтая головой из стороны в сторону, всматривается в полированное забрало, замершее в нескольких сантиметрах от его лица. Это просто застывшая металлическая маска. Он видит изящные зелёные и серебряные чешуйки, видит капельки собственной крови, осевшие на решётке респиратора. Глаза за линзами в утопленных нишах различить не выходит, но на таком расстоянии можно разобрать даже оранжевые отблески данных, которые системы брони выводят на тонированное стекло.

— Сколько?

Джон что-то произносит, но травмированный язык так опух, что наружу вырывается нечленораздельное бульканье, капли крови и слюна.

— Повтори.

— Ксенофонт... — хрипит Джон. Слова звучат невнятно и не хотят срываться с губ. — Ты же действуешь по протоколу «Ксенофонт», да? Мы на одной, мать её, стороне...

Астартес продолжает прижимать его к броне транспортёра левой рукой и опускает правую. Пальцы в силовой перчатке мягко, почти ласково, нащупывают повреждённое ребро и доходят до точки перелома. Джон морщится. Палец останавливается на мгновение, а затем погружается в плоть.

Грамматикус кричит. Боль пронзает позвоночный столб и впивается в основание черепа. Ноги немеют.

— У нас получается односторонний обмен информацией, — говорит космодесантник. — Сколько вас?

— У меня нет причины отвечать на вопрос, — Джон еле-еле выговаривает слова. — Ты всё равно не оставишь меня в живых.

— Я мог бы.

— Ты из Альфа-Легиона.

— И что?

— Всё, что ты говоришь, — ложь. Отпустишь меня? Ты лжёшь.

У Грамматикуса остался последний козырь. Одно слово — одно из множества слов силы, которые он мельком заметил в видении Олла о наполненной символами башне, тогда, в улье Хатай-Антакья. Единственное, которое он смог вспомнить, когда видение угасло. Оно — часть протоязыка энунции, и Джон не знает, что делает это слово. Но знает, что оно сотрётся из памяти сразу, как будет произнесено. Он хранил его на крайний случай, на момент, когда они доберутся до цели всего путешествия. Но если он погибнет здесь, этот момент никогда не настанет...

Громадная рука приходит в движение. Бронированный большой палец упирается в плечевое сплетение.

— Отсутствие боли — вот причина, — произносит Альфа-Легионер. — Меньше боли — тоже причина. Жизнь и смерть сейчас вряд ли имеют значение. А вот боль — это значимый фактор. Как и то, сколько её придётся выдержать перед смертью.

— Боль — это просто неудобство, — булькает Джон. Он начинает формулировать слово.

Альфа-Легионер надавливает на нервный узел, опровергая тезис Грамматикуса. Джон снова кричит. Рука отнимается и повисает плетью. Голова идёт кругом, он больше не может составить слоги в нужном порядке. К горлу подкатывает тошнота. Даже сейчас воин тщательно контролирует себя, чтобы не переусердствовать, — и это поистине ужасает.

— Сколько?

Ладонь космодесантника движется к области заушных лимфоузлов. Палец касается сосцевидного отростка височной кости.

— Давай, заставь меня ещё покричать.

Рука замирает.

— Чем больше я кричу, тем больше у тебя шансов узнать, сколько со мной людей.

— Последний шанс, — говорит легионер.

Раздаётся звук удара металла о металл. Он настолько чёткий, что может показаться, будто рядом прозвонил колокол. Джон падает на землю, внезапно освободившись от хватки.

Рядом борются два великана. Оба закованы в зелёно-серебристую броню. Один вооружён болт-пистолетом, но его противник вцепился в запястье руки, сжимающей оружие.

Джон моргает и пытается отползти от места жестокого поединка. Он совсем не похож на борьбу обычных людей, когда двое катаются по земле, бьют друг друга, ругаются и хватаются за одежду. Сражаются гиганты в силовых доспехах. Они невероятно, трансчеловечески, кошмарно быстры. Джон едва может уследить за движениями: удары, блоки и захваты идут одни за другим молниеносными, хирургически точными комбинациями. Ему кажется, что он оказался рядом с двумя работающими в противоход пропеллерами и сейчас они бесконтрольно вращаются и роют лопастями землю.

Инго Пек — это тот, что с пистолетом. Он не стал стрелять и теперь попал в клинч. Второй Альфа-Легионер смещается в сторону и бьёт Пека о транспортёр. Тот в ответ разворачивается и с размаху впечатывает неприятеля в корпус стоящей по соседству «Горгоны». В воздух поднимаются хлопья ржавчины. Безымянный космодесантник перехватывает инициативу и в попытке вырваться снова бросает Пека на броню «Коронуса». Джон судорожно пытается отползти или укатиться в сторону. Дерущиеся космодесантники падают на землю там, где он только что лежал. Ещё несколько секунд — и две разъярённые глыбы из пластали просто раздавили бы его насмерть.

Грамматикус пытается подняться. Ноги почти ничего не чувствуют, а от рёбер по всему телу расходятся волны боли. Левая рука не слушается. Он поскальзывается, падает, снова встаёт и ковыляет подальше от сцепившихся Альфа-Легионеров, спасаясь от верной смерти через случайный удар.

Безымянный астартес бьёт запястье Пека об обтекатель гравитационной гондолы, и болт-пистолет вылетает из разжавшихся пальцев. Затем двое снова падают наземь. Кулаки молотят без перерыва, высекая искры и оставляя вмятины на броне. Теперь Джон не может их отличить.

Грамматикус отползает ещё чуть дальше, в ужасе наблюдая за поединком. Одному из Альфа-Легионеров удаётся провести удачную атаку, и его противник отлетает на обтекатель. В тот же миг у первого в руках появляется боевой нож длиной с предплечье смертного. Он пытается добить соперника, но тот скользит в сторону — и клинок лишь царапает обшивку транспортёра.

Легионеры снова сходятся в клинче. Один пытается отобрать нож у другого. Они проносятся мимо Джона и вылетают из тесного пространства между «Коронусом» и «Горгоной» в пятно света от фар гравитранспортёра.

Подволакивая отнявшуюся ногу, Джон неуклюже пытается взобраться на корпус машины. Левая рука отказывается работать. Он нащупывает точку опоры и заталкивает себя на обтекатель, снова проезжая лицом по обшивке. Грамматикус кашляет кровью и с трудом переводит дыхание. За его спиной в ярком свете фар бушует зелёный ураган, грохочущий ударами керамита о керамит.

Блестящий клинок наконец находит цель — щель в районе бедренного сустава, — пробивает армированный скафандр и тут же выскальзывает из раны, точно атакующая змея. По набедреннику и латной голени струится кровь. Альфарий, хромая, отходит и принимает защитную стойку. Второй Альфарий шагает вперёд, выцеливая щель в горжете и готовясь нанести последний удар.

Копьё кипящего света с оглушительным грохотом испаряет клочок земли между дуэлянтами. Привалившись к борту «Коронуса», чтобы не упасть, Джон целится в астартес из вольтвольвера, подпирая правое запястье левым предплечьем — старинное оружие слишком тяжёлое для одной руки. Вокруг ствола после выстрела пляшут остаточные разряды.

— У меня один вопрос, — из-за распухшего языка голос Грамматикуса звучит по-дурацки. — Сколько нас?

— Девять, — отвечает Инго Пек.

Выстрел проплавляет дыру в нагруднике другого Альфа-Легионера. Тот падает на спину. Из дыры валит пар, но воин ещё шевелится.

Пек хромает к поверженному врагу, вырывает нож из судорожно дёргающихся пальцев и загоняет его под кромку шлема.

— Один из ваших? — Грамматикус опускает оружие и немного оседает.

— Мы все — Альфарий, Джон. Ты это знаешь.

Пек разблокирует зажимы на шее погибшего Альфа-Легионера, снимает шлем и всматривается в мёртвое лицо.

— Матиас Герцог, — произносит он.

— Это он? Серьёзно?

— Да, Джон.

— Он действовал по протоколу «Ксенофонт»?

— Да. Его, как и меня, отправили пробудить спящих.

— Надо было стрелять, Пек. Он же тебя не видел.

— Была высокая вероятность попасть в тебя. Мне пришлось уводить его от тебя, чтобы нейтрализовать.

— Благодарю.

Альфа-Легионер разворачивает забрало в сторону Грамматикуса.

— Мы, может, и по разные стороны баррикад, однако я всегда на твоей стороне, Джон.

— Это самая подходящая Альфа-Легиону фраза, которую я когда-либо слышал, — с этими словами Грамматикус садится на землю и издаёт долгий протяжный стон.

1:xxix. При дворе Луперкаля

Ты стоишь, разведя руки в стороны, и терпеливо ожидаешь, когда техники закончат прикручивать на место пластины брони. Это время можно потратить на размышления, на то, чтобы прокрутить в голове несколько тактических схем. Пертурабо Олимпийский славился подобными ментальными упражнениями, но эта репутация была, пожалуй, незаслуженной. Он составлял такие сложные, детализированные и неуклюжие планы! Но у них не было стиля. Стиль — вот что определяет настоящего военного гения. Если начистоту, ты позволил ему руководить процессами, просто чтобы по-братски поддержать. Чтобы ему было что делать. Чтобы его чем-то занять. И разумеется, удовлетворить его извечную, бесконечную потребность доказать, что он не уступает Рогалу.

Ну что ж... Теперь он ушёл. Скорее всего — хандрить, потому что Дорн оказался лучше во всём. Рогал, с виду такой флегматичный и скучный, всё-таки имел свой стиль. Какая досада, что он решил остаться на той стороне... До чего обидно. Как было бы хорошо, стой он здесь, по правую руку от тебя. Он вскрыл бы оборону Дворца самое большее за пару недель. А если его поддразнить, то и того быстрее. Да, очень досадно. Но, в конце концов, Рогал, несмотря на стиль, всегда был унылым конформистом. Он выбрал ту сторону не потому, что считал её правильной, а потому, что так безопаснее.

О, Рогал Дорн. Будет почти жаль убивать его, но ты убеждаешь себя, что именно недостаток воображения привёл брата к неминуемой гибели.

Техники работают слишком долго. У тебя болит голова. Облако мигрени то ли сгущается под сводами черепа, то ли собирается раствориться. Разве раньше у тебя бывали мигрени? Не помнишь. Ты был занят. Они так долго возятся с силовыми разъёмами Когтя, будто видят его в первый раз. А ещё перешёптываются. Раньше такого не было. Шепчут что-то друг другу. О чём они разговаривают?

— Прекратите шептаться, — говоришь ты. Разумеется, мягко.

Они смотрят на тебя, и на лицах отражается тревога. Нет, не просто тревога. Ужас. Ужас и озадаченность. Один съёжился, будто боится удара. Да что на них нашло?

— Вы шептались, — объясняешь ты. — Шушукались. Это раздражает. Прекратите.

— Да, магистр войны, — произносит один.

— Мы просим прощения, магистр войны, — говорит второй.

Тебе не нравится тон. Они считают, что замечание несправедливо. Ты не обращаешь внимания. Это — пустяк, а у тебя есть важные дела.

Техники завершают подгонку систем. И продолжают шептаться, пусть и не так громко. Ты решаешь их игнорировать. Позже надо будет поговорить с Малом и распорядиться наказать провинившихся. Пусть их исключат из свиты примарха и отправят на оружейные палубы. Другая бригада удостоится чести работать на их месте.

Техники отступают на шаг. На Двор Луперкаля, твою святая святых, опускается тишина. Даже стены благоговейно молчат. Змеиная Чешуя — доспех, созданный Кельбор-Халом и его мастерами-оружейниками, — давит на плечи грузом ответственности и тяжести решений. Это — тяжесть войны и сущность власти.

Техники приносят волчью шкуру и набрасывают тебе на плечи, будто мантию. Они могут поднять её только вчетвером. Великолепный был зверь. Ты взял этот трофей на луне Давина. Лунный волк для истинного Лунного Волка.

Ты ожидаешь одобрения. Помощники и члены Двора улыбаются и кивают из своих ниш и со ступеней. Некоторые кланяются. Иные, дрожа, прячутся за занавесями по периметру залы, неспособные вынести величественное присутствие. Кто-то отводит взгляд, пряча лица в ладонях, и, хихикая, исчезает в отверстиях в стенах.

Ты покидаешь свои покои. Доспехи кажутся слишком лёгкими, словно их неправильно подогнали. Или ты просто стал сильнее. В последние несколько дней ты чувствуешь себя сильнее. Сейчас, когда конец уже близок, это придаёт сил твоему мстительному духу. Близость победы и окончания тяжёлого приведения к Согласию всегда поднимает настроение. Усталость уходит, ты чувствуешь себя...

Ты снова чувствуешь себя собой. Неудержимый. Полный сил. Справедливый.

Ты направляешься на мостик. Похоже, его перенесли, потому что дорога занимает больше времени. Может, модификация потребовалась после того, как ты приказал усилить корпус и установить дополнительную броню вокруг основных отсеков. Тоннель кажется слишком длинным, несмотря на новообретённую лёгкость шага. Коридоры пересекаются и ветвятся. Они ведут в отсеки корабля, назначение которых ты позабыл. Это понятно. В последние недели твой разум работал слишком много — требовалось обработать нечеловеческие объёмы данных и принять решения. Ты часами медитировал во Дворе, избавляясь от всех ненужных мыслей, от обычного ментального мусора, порождённого повседневной рутиной. Только так можно добиться ясности ума, необходимой для рассмотрения поистине важных вещей. Только так можно добиться нужной сосредоточенности на целях операции. Конечно, ты не можешь помнить наизусть, куда ведёт каждый боковой коридор или зачем нужны каморки в стороне. Это задачи командира корабля.

Стены дышат. В коридоре очень яркий свет, как будто на залитых солнцем равнинах Чогориса или выбеленных вечных пустынях Колхиды. Почти осязаемый свет слегка мерцает, будто пробиваясь сквозь колышущиеся на ветру листья. Или что-то подобное. Неважно. Ты не смотришь. Снова этот шёпот, похожий на шелест сухих листьев, унесённых холодным порывом или хрустящих под ногами. Как сухие панцири жуков, как крылья мотыльков...

Что они шепчут? Это так раздражает. У тебя почти получается разобрать слова.

Это имя.

Одно-единственное, повторяющееся без конца имя.

1:xxx. Конец света

Время пришло.

Пока мы ждём прибытия товарищей, он посвящает меня в план. Безо всякого усилия он берёт мой мысленный взор и объединяет со своим. Теперь я вижу то же, что и он.

Я содрогаюсь. Я стар. Я устал. Дряхлые кости не справляются, и мне приходится цепляться за посох, чтобы не упасть. Какая мощь! Мой разум готов взорваться. Я охватываю взглядом те просторы, куда простирается его взор. И вижу...

Вижу то, что он мне показал. Императорский дворец и все его кварталы разрушены и изуродованы. Высокие шпили падают под ударами молний. Золотые улицы превратились в потоки жидкого грязного расплава. Полированные стены покрыты сажей и похабными надписями. Дворец парализован от ужаса и замер от шока. Он из последних сил цепляется за жизнь — так же, как Джагатай совсем недавно. Последняя граница пересечена, и в теле осталась лишь малая часть былой силы.

Бушуют огненные бури. Тёмное воинство одоспешенных людей и огромных боевых машин, будто рой блестящих насекомых, течёт сквозь проломы в стенах. Серебристые лучи энергии рассекают удушливые клубы дыма. Гнилостные дожди из яда и органических тканей проливаются на разрушенные бастионы, превращая пустыри в болото. Водопады крови льются с расколотых зубцов и растрескавшихся стен.

Ещё дальше наша последняя батарея орбитальной обороны продолжает изрыгать копья света. Это уже разорённый врагом порт Львиных врат, который Белые Шрамы смогли отбить и каким-то чудом до сих пор удерживать. Орбитальные лазеры пронзают тёмные небеса, но флот предателей, зависший над Дворцом, отвечает стократ но более мощным залпом. Я вижу, как дымится и пылает огромный космический корабль, падающий наземь. Вижу огромные взрывы орбитальных бомб и огненные шары, медленно расцветающие по осыпающемуся периметру Львиных врат. Их стойкость поражает. Но их конец близок.

Ещё дальше лежит поверхность планеты, словно покрытая синяками и кровоподтёками. Она корчится в тектонических муках и содрогается в сейсмических конвульсиях. Она испещрена порезами и ранами. Длинные шлейфы радиоактивных частиц поднимаются от мерцающих, светящихся язв размером с целые страны. Планета окутана огнём и дымом, а атмосфера отслаивается подобно содранной коже.

Всё разрушено. Варп бушует, просачиваясь в реальность, плоть мира гноится потусторонними энергиями. Он оскверняет и преображает всё, чего касается. Это последняя война. Пламенное касание варпа заразило колыбель человечества своими метастазами. И теперь этот огонь гложет её, создаёт своё царство на месте нашего.

Ещё дальше — и я вижу вспученную сферу Терры, гниющую под собственной оболочкой в лучах не-света. Её окружают бесчисленные чёрные точки — флот предателей похож на мух, роящихся над перезревшим фруктом. Когда-то благородная планета сейчас окружена ядовитым облачным ореолом, ярким пятном на ткани мироздания, кольцом сырой энергии. Сын моего господина, его великолепный первонайденный сын, наш враг, выполняет свою часть безумной сделки с ложными богами-разрушителями и отправляет планету в разверстую пасть эмпирей. Законы этого мира больше не работают. Таков его образ будущего, закреплённый кровавым отпечатком руки.

Что господин пытается мне показать? Я не вижу ничего из того, чего бы не знал или не мог представить. Первонайденный окончательно и бесповоротно доминирует на поле боя. Я надеюсь увидеть крохотный дефект, трещину или щель в атакующих порядках, которым можно было бы воспользоваться для контратаки. Ничего подобного. И даже до этой демонстрации я знал, что изъянов нет. Ибо Хорус Луперкаль доказал, что, хотя Дорна и Пертурабо называют величайшими стратегами нашего времени, никто не может сравниться с магистром войны.

Ничего. Мой господин, мой повелитель, мой Вечный Король, мой друг... ты должен это принять. Нужно принять, что нас ждёт сражение, с которым мы, возможно, слишком долго тянули. И нам предстоит избрать самый сложный путь из всех. Удар за ударом, шаг за шагом, метр за метром мы будем сражаться против бесконечно превосходящего...

Стоп.

Стоп.

1:xxxi. Откровение

Может ли такое быть? Конечно нет. Это моя ошибка. Обман мысленного зрения. Я всё-таки стар. Объём и важность информации, переданной моим господином, масштабы происходящего, эфирные штормы... Всё это на миг помутило мой разум и ошеломило меня. И потому я вижу то, что хочу, а не то, что есть на самом деле.

Я снова всматриваюсь, до предела напрягая разум, усиленный его волей. Мысленный взор превращается в иглу, концентрируясь в одной точке.

Вот оно. Правда? Не может такого быть. Я не могу надеяться на...

+Это правда, Сигиллит.+

Нашёл. Крохотная деталь, почти незаметная на фоне огненного шторма, охватившего всю звёздную систему. Потому я её сначала и пропустил. Я на всякий случай всматриваюсь ещё раз. Снова и снова я проверяю то, что предстало перед моим мысленным взором.

+То, что я тебе показал, — правда.+

И я вижу, что это действительно так.

«Мстительный дух», смертоносный флагман его первонайденного сына, отключил щиты.

Мой разум возвращается обратно. Я моргаю и недоверчиво смотрю на господина. Его руки подрагивают на подлокотниках Трона.

— Что это значит?

Действительно, что? Повреждения? Ошибка? Неисправность? Самоуверенный вызов? Высокомерная уловка? Банальная ловушка? Неважно. Щиты отключены.

Щиты отключены.

Вот наша переменная. Неважно, какая у неё сущность. Все мои инстинкты утверждают, что это ловушка. Но именно такую возможность я искал, подсознательно понимая, что, скорее всего, не найду. Она даст возможность всё изменить. Чем бы она ни была сейчас, мы превратим её в то, что нужно.

Щиты отключены.

Я проверяю ещё раз, убеждаясь, что не обманываю себя. Не обманываю. Вероломное сердце первонайденного сына прямо перед нами.

Я глубоко и медленно вздыхаю. Ещё один последний взгляд на апокалиптических масштабов безумие, охватившее Вселенную. Я простираю свой мысленный взор так далеко, как только могу, — и вижу красный разрушительный вихрь на месте Солнечного Царства, открытую рану на рукаве Млечного Пути...

Я закрываю глаза.

За свою жизнь я повидал много войн. Но такой ещё не было.

И сейчас, по воле его, эту войну мы завершим или погибнем.

1:xxxii. Те, кому повезло

Она сидит на ступеньках у поста Префектус, отдыхает перед отправлением и рассматривает до странного чистую бирку, закреплённую на одежде. В сопровождении проводников и их зашоренных подопечных подходит ближе Лита Танг.

— Можно я останусь с вами? Можно мы все останемся?

— Конечно, — отвечает Киилер.

— Я хочу помочь вести беженцев.

Эуфратия поднимается на ноги и кивает. Они идут, сливаясь с рекой людей, текущей по виа Аквила. Кто-то зовёт её по имени, но это не из толпы.

— Мэм? — подаёт голос Танг. — Если мы сможем сохранить веру... Если мы выдержим и доберёмся туда... В какое-то будущее. Если мы вдруг окажемся там, как мы будем вспоминать сегодняшний день?

— Как то, из чего родилось наше будущее, — отвечает Киилер. — Как огонь, в котором его закалили. Мы будем считать себя теми, кому повезло.

— И что же мы будем говорить об этих днях?

— Мы скажем: «Я был там».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОСТУПКАМИ КАК БЛИЗОК К АНГЕЛАМ! ПОЧТИ РАВЕН БОГУ — РАЗУМЕНЬЕМ!

2:i. Король Полой Горы

Спустя несколько дней поисков библиария Вассаго наконец нашли. Корсвейн отправляется в путь сразу, как получает весть.

— Как? — спрашивает он.

Шагающий рядом магистр капитула Адофель, похоже, пожимает плечами.

— Патруль случайно обнаружил его на каменном уступе недалеко от Третичного портала во время обхода периметра, ваша светлость.

— Я спрашиваю не как его нашли. Как он погиб?

— Череп полностью размозжён. Тяжёлые повреждения. Признаков борьбы нет. Его или застали врасплох...

— Кто может застать врасплох библиария?

Адофель разводит громадные руки в стороны, признавая нелогичность предположения. Или, возможно, извиняясь за отсутствие ответов.

— Или он знал убийц, ваша светлость.

Сенешаль I легиона, Гончая Калибана, останавливается и пристально смотрит на спутника. Ледяной ветер с вершины мира завывает в древнем металлическом тоннеле.

— Знал убийц? — переспрашивает Корсвейн, и каждое слово, срывающееся с губ, кажется налитым свинцом.

— Демоны свили гнездо на этом маячке, ваша светлость, — поясняет Адофель. — Мы изгнали их, зачистили коридоры и пока удерживаем крепость. Но скверна осталась. Твари по-прежнему крадутся в тенях и прячутся в узких проходах. Демоны умеют обманывать, господин. Так нас учили. Они носят маски и меняют лица на те, которые нужны для конкретной уловки. Библиарий Вассаго был предан нашему делу. Вероятно, он был нашей лучшей надеждой на восстановление работоспособности этого места. Полагаю, обитающие тут злые духи поняли это и попытались его остановить — используя лица людей, которым он доверял.

— Чьи лица? — спрашивает Корсвейн.

— Моё? — предполагает Адофель. — Ваше? Любого из друзей. Какая разница?

Никакой. Имеет значение лишь сама утрата. Вассаго был краеугольным камнем стратегии Корсвейна. Это место, эта выдолбленная изнутри гора, «маячок», как называет его Адофель — этот воин даже горы и планеты нарекает так, что они кажутся менее важными, чем он сам, — нужно вернуть к жизни.

Двое воинов минуют Третичный портал и выходят на открытый воздух. Фаланга Тёмных Ангелов в капюшонах склоняет головы. На укреплённых скалистых отрогах, уходящих отвесно ввысь, уже восстановили оборонительные позиции. И сейчас легионеры Первого, стоящие в карауле, наблюдают за долиной.

Корсвейн на мгновение замирает. Вид впечатляет. Астрономикан, «маячок», — последняя настоящая гора на этой планете. От колоссального массива, некогда самого большого на Терре, остался лишь один пик. Это символично. Все остальные горы сточили и срезали, создавая плато для Императорского дворца. Корсвейн с трудом представляет, какое инженерное мастерство и какие технологии для этого потребовались. Пощадили только эту вершину — её выдолбили изнутри и начинили изобретёнными Императором механизмами. Она превратилась в псионический маяк, так что Адофель был прав; но свет этого маяка виден даже от далёких звёзд. Свет Терры, сигнал, идущий со Старой Земли до самых дальних уголков Империума, напоминает об имперском порядке и служит путеводной звездой для каждого, кто хочет вернуться домой.

Он уже слишком долго не горит.

В час смерти и величайшего предательства Империум ослеп.

Астрономикан был главной целью самоубийственной атаки Корсвейна на Терру. Даже с десятью тысячами воинов — костяком его боевой группы в последние пять лет и весьма своевременными подкреплениями с Зарамунда — он не мог атаковать флот предателей в лоб или усилить основные фронты во Дворце. У врага колоссальное численное преимущество. Его людей бы смяли и разгромили за считаные минуты. Корсвейн принял решение лучше распорядиться имеющимися ресурсами и, прорвавшись сквозь строй врага, захватить эту гору и обеспечить лоялистам плацдарм за пределами Дворца. Это был отважный и безумный поступок.

Он справился, несмотря на скромные шансы на успех и кишащих внутри горы демонов. И как только маяк был захвачен, многие воины Первого, в том числе Адофель, предложили развить успех и, используя крепость как опору, ударить во фланг предателей в отчаянной попытке прорвать осаду Дворца.

Заманчивый вариант. Враг привёл под стены огромную армию, а Железный Владыка демонстрировал чудеса полиоркетики. Он возвёл внушительную контрвалационную линию вокруг всей зоны Империалис, но поддался гордыне и, не ожидая атаки со стороны внешних сил, полностью проигнорировал циркумвалационные укрепления, оставив тылы открытыми. Внезапный удар десяти тысяч астартес вполне мог бы вбить клин в порядки противника.

Корсвейн не был трусом, но отказался от этой идеи. Он понимал бессмысленность подобных действий. Десять тысяч воинов не снимут осаду с Дворца, даже имея хороший плацдарм. Потребуется больше. Намного больше.

Такое решение он принял как лорд-командующий. Его поддержал и одобрил Архангел во время короткого сеанса вокс-связи. Примарх велел держаться. Удерживать гору, удерживать позиции. Зажечь маяк. И потому Гончая Калибана сейчас действует от имени Сангвиния. И, как бы страшно это ни звучало, вероятно, в память о нём.

С продуваемой безжалостными ветрами каменной платформы рядом с Третичным порталом он смотрит на лежащую внизу долину и равнины. Даже с такого расстояние зрелище открывается печальное. Раньше на этой земле стоял золотой город, венчавший вершину мира. Дворец размером с целую страну сейчас исчез в огненном облаке. Небо обгорело до черноты и подёрнулось дымом. В облаке тлеющих углей и пыли шириной в тысячу километров пульсируют тусклые зловещие огоньки. Даже отсюда уже нельзя увидеть сияющие шпили города Императора. Возможно, они все уже рухнули. Долина и склоны горы скрылись под белым покрывалом, и это не снег. С неба мягкими хлопьями падает пепел, принесённый ветром от Дворца. На чёрных камнях появляются сугробы и наносы.

Корсвейну не суждено стать спасителем Терры.

Он помнит, как радость адмирала Су-Кассен и доблестного Халбрехта сменилась отчаянием, когда те осознали, что его войско — это не авангард долгожданных подкреплений, не передовые отряды спасителей. Лев и Гиллиман не идут следом. Пришёл только Корсвейн. Надежда оказалась ложной. Он даже не мог сообщить, что кто-то из примархов идёт на подмогу. Не мог даже подтвердить, живы ли они.

Должны быть живы. Он убеждает себя, что они живы. Не может позволить себе сомнений. Его генетический отец и благородный Властитель Ультрамара живы. Они спешат сюда, приближаются с каждой секундой и ведут за собой всю ужасающую мощь оставшихся верных легионов.

Должны.

Потому что только так можно переломить ход сражения. Только они смогут сокрушить гнусного ублюдка Луперкаля и его братьев-узурпаторов. Они — последняя надежда человечества.

Сомнения сейчас равноценны поражению.

А он должен подготовить им путь. Ибо, чтобы позволить себе хотя бы искру надежды, Корсвейну придётся удержать маяк Терры и заставить его вновь сиять. Он должен прорвать сгущающуюся завесу тьмы, скрывающей Тронный мир, и привести освободителей.

«Я зажгу огонь, и мой отец увидит и придёт ко мне». Неудивительно, что демоны пытаются помешать. Убийством Вассаго они не ограничатся.

2:ii. Повелитель человечества

Несущие Слово собрались ради тебя. Тысячи их выстроились вдоль коридоров, ведущих к главным палубам мостика. Они распевают и кричат твоё имя в чистом, незамутнённом благоговении. Ты проходишь мимо, приветственно кивая, снисходительно принимаешь их почтение. Громогласный хор почти потрясает.

Ни один не смеет смотреть прямо на тебя. Никому не хватает духу. Ты слишком великолепен даже для их сверхчеловеческих взоров. Когда ты идёшь, когда громадная тень падает на них, воины отводят полные слёз глаза, стараются не смотреть и продолжают петь твоё имя. В их голосах чувствуется ярость. Почти исступлённое отчаяние. Кажется, будто они боятся замолчать, перевести дух или остановиться даже на миг. Словно твоё имя — единственное, что поддерживает в них жизнь.

Может, так и есть. Ты поднимаешь руку, благодаришь их за такое проявление почтения и входишь на мостик.

Внутри тебя ждут, и это правильно. Старшие офицеры, командиры, твой внутренний круг.

Ты широко улыбаешься, ступая по громадному залу. Так улыбается отец в присутствии большого семейства. Они кланяются в ответ, как и должны.

— Поднимитесь, — говоришь ты.

Они подчиняются. Все смотрят на тебя с благоговейным трепетом. Ты для них — величественная тёмная гора. Ты нависаешь над всеми присутствующими, словно статуя нового бога. Ты излучаешь торжественную и властную ауру тёмного короля.

— Вы ждали меня? — спрашиваешь ты, криво усмехаясь.

— Да, великий Луперкаль.

— Очень хорошо, Малогарст.

Что это было? Он что, попытался тебя шёпотом поправить? Он пробормотал: «Аргонис»? И нервно переглянулся со стоящими рядом старшими офицерами?

Глупец. Но ты его прощаешь. Все слишком возбудились. Ты чувствуешь напряжение, повисшее на мостике. Воздух словно налился свинцом, как перед бурей. Рвение. Предвкушение. Они все живут ради этого. Победа. Триумф. Завоевание. Приведение к Согласию. Именно для этого создавали Лунных Волков.

Среди твоих сынов нет тех, кто терпит поражение. Они собираются, подобно настоящим волкам, на запах победы. Идут по следу жертвы к неотвратимому концу и неизбежной смерти.

— В таком случае давайте посмотрим сводки, — объявляешь ты и шагаешь к огромному стратегиуму — проекционному столу, за которым ты планировал и претворял в жизнь все свои победы. Ты так много совершил, стоя на мостике этого корабля в окружении этих людей, одержал столько побед, что стол износился. Аурамитовая окантовка и блоки управления блестят, как полированные, от постоянных касаний. Гололитическая панель истёрлась и покрылась царапинами после бесчисленных тычков пальцами и демонстративных жестов. По уму, стол следовало бы заменить — или, как минимум, провести полноценный ремонт, — но ты никак не можешь заставить себя отдать приказ. Хорошее устройство. Оно десятилетиями служило тебе, помогая командовать войсками, подстроилось под твои руки, состарилось под твоими пальцами. Это настоящий инструмент войны и память о твоём наследии. Когда-нибудь стол окажется в музее. Там будет табличка: «За этим тактическим устройством Хорус Луперкаль, Повелитель Человечества, планировал кампании завоевания и строил Империум».

Ты привык к этому столу, как к хорошему мечу или любимому болтеру. Это оружие, которым управляет твой разум, такое же, как зажатый в руке клинок. Ты бы скорее отказался от фамильного гладия.

Сентиментальность? Может, так. Ты сейчас можешь позволить себе быть сентиментальным. Ты ведь, в конце концов, человек.

Кто-то разбросал карты таро по столешнице стратегиума. Как неаккуратно. Как недостойно командующих офицеров. Шут, символизирующий раздор, Око, Великое Воинство, Расколотый Мир, Петляющая Тропа, перевёрнутый Трон, Великан, Луна, Мученик, Чудовище и Башня Молний из старшего аркана. Тёмный Король лежит поверх карты Императора. Ты смахиваешь их на пол и активируешь стол. Лучи света складываются в трёхмерную картинку Дворца. Проекция выводится в мельчайших подробностях в стандартном для общего планирования масштабе миллисепт-сигма с отображением климатических и атмосферных явлений.

Завеса дыма настолько густая и плотная, что ничего не видно. Просто серая размытая пелена, будто на столешницу выложили груду пыльных тряпок.

— Сыны мои, — произносишь ты. — До чего печальное зрелище. Это место знавало и лучшие времена.

Ты смеёшься. Кто-то решает присоединиться, но практически неслышно.

Быстрыми движениями ты отключаешь атмосферный слой на гололите. Облака исчезают. Вид Дворца, наконец-то открывшийся твоему взору, поражает.

Чудовищно. Скорбное и душераздирающее зрелище. На мгновение тебе кажется, что кто-то — возможно, Эзекиль или Тарик — шутки ради загрузил в устройство карту какой-то пустынной луны или карликовой планеты. Они могли такое сделать, чтобы разрядить обстановку.

Но перед тобой не луна. Никто не шутит. Изрытая, покрытая кратерами поверхность на гололите — это зона Империалис, Терра. Разорённая пустошь размером с крупную страну. Дворец разрушен почти до основания.

«Глупец!» — думаешь ты. Безумный, слепой, неразумный и высокомерный глупец. Это его вина. Из-за него всё это происходит. Он обрёк себя на весь этот ад. Его гордыня породила этот гнев. И будь он проклят, ибо ад снизошёл на миллионы стоявших рядом людей. На миллиарды. Они, эти бессчётные невинные души, страдают из-за него.

Всё это невыносимо прискорбно. Но городу не избежать своей судьбы. Нельзя позволить трагедии мешать делу. Ты откашливаешься.

— Выведи общее расположение сил, — велишь ты советнику.

— Господин, — произносит один из офицеров. — У нас есть вопросы, которые требуют...

— Полагаю, сначала мы посмотрим общую картину, — говоришь ты.

— Владыка Луперкаль, эти вопросы крайне важны. Мы...

— Правда, Сеянус? Крайне важны? — рявкаешь ты и тут же замолкаешь. Эмоции на мгновение взяли верх. Ты заставляешь себя улыбнуться. — Извини за резкость, Гастур. Я не собирался тебя отчитывать. Но хотел бы услышать общий отчёт, прежде чем погрузиться в детали.

— Разумеется, господин. Но мы...

— Ты хочешь продолжить, капитан Сеянус? Мне интересно, что Морниваль скажет о том, как ты ставишь прямые приказы под вопрос.

— Морниваль, сэр? Они...

— Они что, сами не могут ответить, капитан?

— Их здесь нет, господин, — произносит советник. Его голос звучит робко. Он не хочет акцентировать внимание на твоей ошибке.

Ну конечно, их здесь нет. Разумеется. Они на поверхности планеты, ведут её к Согласию. Именно так. Что за глупая ошибка. Сеянус здесь только...

Сеянус здесь только ради отчёта, а остальные...

Что за глупая ошибка перед лицом подчинённых. Исправь. Двигайся дальше. Демонстрируй уверенность. Все смотрят на тебя: офицеры, тактики, даже эта молодая женщина, Олитон. Она там, за спиной, со стилусом в руках. Стоит между Неро Випусом, Люком Седирэ и теми высокими существами. Теми, что стоят у двери и шепчут.

— Общий отчёт. Прошу начать.

Советник выходит вперёд и настраивает гололит. Топографическая проекция меняется на тактическую карту. На столе появляются позиции твоей армии.

— Баракса и Вторая рота находятся здесь. — Он указывает на изображение. — Вместе с Абаддоном и Первой. Они глубоко вклинились в оборону врага и дошли до начала Золочёной аллеи. Бальт и Третья рота держат позиции здесь. Вор Икари с Четвёртой быстро продвинулись почти до Исповедального...

— Торопится, как обычно, — замечаешь ты. Икари опрометчив. Слишком жаден до...

— Может, и так, господин. Но Пятая под командой Беруддина и отряд юстаэринцев во главе с Экроном Фалом поддержали его безрассудную атаку здесь и здесь и таким образом отрезали южную линию обороны Преторианца.

Действительно, весьма элегантное решение. Смело, но точно исполненный клин, вошедший в ряды противника подобно наконечнику копья. Такую тактику мог бы придумать ты сам и настолько глубоко вложить её в разумы своих воинов, что они следуют ей на подсознательном уровне. Возможно, так и было. Возможно, Икари своим отважным манёвром просто исполнял твою волю. Да, разумеется. Именно так. Великолепно. Это именно то, что ты планировал. Им бы не удалось добиться таких результатов без талантливого руководства — а кто, если не ты, его обеспечил?

— На этой линии Сикар командует оставшимися юстаэринцами. Они оказывают поддержку Абаддону, — продолжает Малогарст, поворачивая изображение. Занятно. Раньше ты не замечал, как сильно он похож на того боевого брата из звена «Грозовых орлов» 1-й роты. Как его звали? Того, с чистым лицом? Кинор... Аргонис, точно. Аргонис. Очень похож. — Малабре, командир Катуланских налётчиков, при поддержке воинов Семнадцатого прорвался вот тут и скоро должен взять бастион Предикант и залы Приставов.

Значит, всё идёт как ты постановил. По разработанному тобой плану. Ты надеешься, что леди Олитон всё внимательно фиксирует. Надеешься, что она записывает каждое слово, потому что в них скрыта суть твоего гения, твой талант полководца. Сейчас ты претворяешь в жизнь свой лучший замысел, и это важнейший момент в жизни.

— А что это за силы? — спрашиваешь ты. — Здесь, в авангарде отрядов Эзекиля и дражайшего Сикара? Напомни, как называются эти подразделения.

Советник неуверенно кашляет.

— Мал? Кто это такие? Кто ими командует?

— Я... Я не знаю их имён, господин, — отвечает он.

— Как это не знаешь имён? — спрашиваешь ты. Какой абсурд. Тысячи солдат прорывают оборону Санктума, а мы не знаем названий их подразделений?

— Мы пока не знаем их имён, — произносит Лайак.

— Знаем, но не все, господин, — поправляет Сеянус. — Пока что.

— Разве это не те воины, которых ты привёл нам на помощь, Зарду? — спрашиваешь ты. — Разве не ты лично выпустил их на поле боя?

Зарду Лайак кивает и улыбается. Его зубы покрыты кровью.

— Мы думали, вы сможете назвать нам их имена, господин, — произносит Сеянус.

Да, разумеется. Они хотят, чтобы ты немного поиграл на зрителя. Продемонстрировал наблюдающему летописцу своё мастерство. Как умно с их стороны подстроить для тебя возможность немного украсить легенду. Ты склоняешься над гололитом и увеличиваешь масштаб.

— Как я и думал, — говоришь ты, делая вид, что проверял подчинённых. — Вот Квитул, а тут — его скакуны и джаггернауты. Здесь те, кто зовутся пускающими кровь. А это — гнилогоры и тзаангоры. Вот Скараб, а здесь — воинство Драх'ниена, тут — гордый Бе'лакор, тут — Дитя Погибели, тут — Рхуг'гуари'ихулулан; это — Н'Кари, а это — Бахк'гхуранхи'агхками на своём паланкине, рядом — Цуной и Сердцегуб, и Кхар-Хар, и воплощённый Иллаитанен, и старый батюшка Ку'Гат, и Скарбранд, и Эпидемий. Здесь — Маска и Каранак, и коварный Сувфаэрас, и древний Талломин, и тот, кто зовётся Улевориксом, и несгибаемый Акс'сенеа, и Абраксес, и Улькаир, и истекающий Джубилат, и Ушпетхар, и гибельный Мадаил, и Гаргатулот, и Дз'иан-Ло, и Мефидаст, и М'Кар, и Колоссут. А здесь — тот, кто ходит за нашими спинами, тот, чьё имя Самус. И это все они. Все, что есть, когда-либо были и когда-нибудь будут.

Ты слышишь, как все повторяют за тобой: «Все, что есть, когда-либо были и когда-нибудь будут». Слышишь, как стилус Олитон скребёт по планшету, записывая каждое слово.

Воздух внезапно становится холодным. Ты видишь, что все находятся под впечатлением. Все взбудоражены — и в то же время напуганы. Нет смысла в притворстве: вы творите великие дела. Пришло время сменить тон.

— Мы этого не хотели, — произносишь ты. — И не просили. Сыны и братья, я знаю, что вы чувствуете. Потому что я чувствую то же самое. Меньше всего на свете мы хотели, чтобы до этого дошло. То, что мы делаем, кажется немыслимым. Хочу, чтобы вы понимали: я это осознаю. Если бы во время Крестового похода я мог помыслить... Если бы за тридцать прекрасных лет... Если бы тогда, на Реиллисе, когда отец спас мне жизнь, хоть на миг я мог бы представить...

Ты глубоко вздыхаешь.

— Он — ненастоящий, — говоришь ты прямо. Раздаётся бормотание. Шёпот и бормотание. — Он — ложный. Ложный бог. И он лживо распоряжался нашими жизнями. Использовал для воплощения ничтожной мечты. Его... его нелепого образа будущего. Мы — его кровь, но не его дети. Я — не его сын. Он просто создал нас как инструменты. И был готов избавиться, когда ресурс иссякнет. Сколько нашей крови он пролил? Сколько жизней мы отдали? Он создал план, ни с кем не поделился и хотел, чтобы мы слепо помогли воплотить его в жизнь. Сыны мои, мы сильны и верны делу, но ещё и умны. Мы сделали и увидели достаточно, чтобы понять, насколько омерзителен его замысел. Он уничтожит всё, что мы любим, и всё, во что мы верим. И потому его нужно остановить. Я говорил ему это. Все мы ему говорили. Но он не послушал и не остановился, а потому нужно его заставить. И пусть моё сердце разбито, я по-прежнему храню верность. Я верен Трону. Я до самой смерти сохраню верность Империуму Человека. Но не ему.

Ты смотришь в сторону, обводя взглядом огромный мостик, и несколько мгновений наблюдаешь за работой рулевых и их помощников. На самом деле ты просто не хочешь, чтобы воины заметили навернувшиеся слёзы.

— Он скрыл всё от нас, — продолжаешь ты. — Самым бессовестным образом. Использовал нас как игрушки, как безвольные куклы. Он расходовал нас так, будто наша кровь ничего не стоит. Но это ещё не всё. Когда мы, по случайности, по счастливому стечению обстоятельств, увидели правду, он отобрал её у нас. Он отказал нам в праве на силу и власть, отобрал сияющее великолепие Вечности, заявляя, что оно нам не по зубам. Что мы слишком ничтожны и слабы, чтобы им владеть и пользоваться. И, что ещё хуже, он всё время скрывал правду от нас. С самого начала. Он замалчивал истину о нашей природе, потому как, полагаю, боялся, что мы придём и затмим его величие. Он хотел оставить всё себе. Но я не слаб. Мы — не слабы. И он — не тот отец, которого я когда-то любил.

Ты смотришь на стоящих рядом офицеров, на Гастура, Люка и Зарду.

— Помогите мне. — Ты вытягиваешь руку с силовым когтем. — Снимите его.

Воины подходят, размыкают замки, отсоединяют кабели питания и ленты подачи боеприпасов. Гастур стягивает перчатку с твоей правой руки. Ты берёшь её из рук легионера и бросаешь на стол стратегиума. Голограмма горящего Дворца вздрагивает и подёргивается рябью помех. Стеклянная проекционная панель трескается. Коготь занимает почти всю площадь столешницы. Освободившейся правой рукой ты снимаешь левую латную перчатку, и она тоже отправляется на стол.

Ты демонстрируешь собравшимся потёртое золотое кольцо на мизинце левой руки.

— Это его подарок, — говоришь ты. — Видите рисунок? Оно было создано за год до его рождения. Это был его дар мне как магистру войны. Тогда он назвал меня своим кентавром, получеловеком-полуармией. Сказал, что, где бы я ни промчался, легионы промчатся со мной. Что ж. Сейчас я здесь, и ему предстоит встретиться со своим ужасным Стрельцом. Вы — мои сыновья. В отличие от него, я не хочу тратить ваши жизни зря. Я не стану посылать никого на смерть ради удовлетворения своих желаний. Я люблю всех вас и обещаю вот что: мы отправимся туда вместе. Вместе вступим в бой и вместе победим. Вместе мы освободим Трон и Империум Человека от тирана. А потом мы разделим истину и чудеса имматериа инфинитум, ибо она уже с нами. Она наполняет наши сердца и заставляет души воспарить. Она шепчет благословения в наши уши и даёт силу противостоять ему, бороться и разоблачить его обман.

Ты обводишь всех взглядом.

— И когда мы закончим, когда придёт час и вы будете жить, овеянные славой, то сможете сказать: «Я был там в день, когда Хорус убил Императора». Такова моя воля.

2:iii. Гордость Калибана

Сервы-стрелки уносят завёрнутое в плащ-палатку тело библиария с покрытых фальшивым снегом камней. Убийца оставил труп там, где его могли и не обнаружить, — на отрогах за пределами цитадели, среди груд мёртвых тел хористов, которые люди Корсвейна вынесли из коридоров Астрономикана. Сенешаль провожает взглядом воинов, сопровождающих процессию по петляющей горной тропе. Братья Тандерион, Картей, Азрадаил и Захариил. Все, как и Вассаго, ветераны с Калибана.

— Это я послал за ними, — произносит Адофель. — Решил, что они должны знать.

Корсвейн кивает. Подкрепления с Калибана, которые лорд Лютер передал под его командование на Зарамунде с обещанием прислать ещё двадцать тысяч, до сих пор беспокоят сенешаля. Ему очень нужны воины, но строгое правило, установленное генетическим отцом легиона, по-прежнему действует: клинок не может сам покинуть ножны. Лютеру приказали оставаться на Калибане, набирать и готовить рекрутов, а не отправляться выполнять задачи, которые он сам себе придумал. Его присутствие на Зарамунде суть нарушение приказов Льва. И то, что Корсвейн принял помощь, стало согласием с этим неподчинением.

Но Льва здесь нет. Его не видели уже много лет. Он ведёт свой крестовый поход там, где считает нужным. Корсвейн — его сенешаль и исполняет обязанности магистра в отношении половины I легиона. Он — мстящий сын и заместитель отца. Он принял решение, потому что Галактика сильно изменилась с тех пор, как они виделись последний раз. Сила врага, ранее неизвестная, стала ясна. Корсвейну нужны были воины, а калибанцы — воины, полные сил и готовые сражаться.

Он надеется, что генетический отец однажды отчитает его за решение игнорировать неповиновение Лютера, потому что для этого Лев должен быть жив. Корсвейн надеется ещё раз услышать его голос, пусть даже дрожащий от ярости.

Вассаго своими деяниями подтвердил мудрость решения принять людей Лютера. Библиарий, будучи одарённым провидцем варпа, стал настоящим и верным другом. Он сам вызвался проделать тяжелейший труд — восстановить работу Астрономикана. И с этой задачей не справился бы ни Корсвейн, ни любой другой, даже самый талантливый воин.

Сенешаль спускается к боевым братьям.

— Мы оплачем потерю, — произносит он. — Но позже, когда будет время.

— Вы всё ещё верите в «позже», ваша светлость? — спрашивает Картей.

— Приходится, — отвечает сенешаль. — И мой брат Вассаго тоже верил.

Калибанцы, похоже, возмущены его словами.

— Это наше общее горе.

— Разумеется, — говорит Тандерион.

— Работа Вассаго едва началась, — продолжает Корсвейн. — Но вы были близкими соратниками. Все вы. И я хочу, чтобы вы помогли завершить то, что он не смог.

— Вы ищете нашего совета? — уточняет Картей.

— Да. И навыков.

— Он был единственным библиарием. — Азрадаил оглядывается на покрытое саваном тело.

— Официально — да, — соглашается Корсвейн. Его собеседники выглядят удивлёнными. Сенешаль переводит взгляд на Захариила Эль'Зуриаса. — Я знаю, брат, что когда-то тоже ты состоял в библиариуме и прошёл обучение.

— Это было до эдикта Императора, — отвечает Захариил.

— Эдикт сейчас не действует. Лев лично так повелел. И я прошу тебя вернуться к этой роли.

— Вы просите о многом, ваша светлость, — говорит Захариил. — Я уже очень давно не пользовался даром. Боюсь, он ослаб в запустении... — воин замолкает. — Но, возможно, совместными усилиями... — Он переводит взгляд на троих спутников. — Все мы четверо когда-то служили в библиариуме и вернулись в ряды боевых братьев после Никеи. С вашего позволения, господин...

— Вы его получили, — изрекает Корсвейн. — Все четверо. Мне нужны ваши знания и мастерство.

Они ошарашены. Эдикт вступил в силу давно. Вассаго был частью эксперимента по его отмене в рамках I легиона. То, что Корсвейн, сенешаль примарха, восстановил их всех в статусе библиариев и разрешил использовать ранее запрещённые силы, стало проявлением высочайшего доверия к братьям.

То, что он совершил этот поступок без сомнений и каких-либо формальных процедур, здесь, на холодном горном склоне, демонстрирует серьёзность угрозы, с которой они столкнулись.

— Ваша милость, возможно, вы возлагаете на нас слишком большие надежды, — говорит Тандерион. — Клинок ржавеет и тупится, если им не пользоваться. Прошло много лет с тех пор, как мы...

— Я знаю, — отвечает Корсвейн. — Но вы, братья, разбираетесь лучше меня в этом искусстве и его методиках.

— Мы едва понимаем... — начинает Картей.

— Но сделаем всё, что сможем, — обрывает его Захариил. — Всё, что мы знаем, всё, что вспомним из старых уроков или наблюдений за работой Вассаго, будет использовано по вашему приказу. Мы в вашем распоряжении, ваша светлость. И для меня честь видеть, насколько вы цените наши способности — пускай, возможно, и чрезмерно.

Гончая Калибана кивает и улыбается. С ним пытается связаться Адофель.

— Несите его наверх, — велит сенешаль.

2:iv. Император должен умереть

Ты позволяешь словам повиснуть в воздухе. Делаешь паузу ради достижения эффекта. Очевидно, что твоё заявление впечатлило слушателей. Их глаза сияют. Их дух силён. Кто-то вытирает слёзы почти дрожащими руками. Даже перешёптывания стихли. Вдохновляющие речи всегда были одним из самых сильных твоих орудий. Нужно было всех взбодрить, и ты это сделал. Больше не будет никаких колебаний.

— Давайте же завершим начатое, — говоришь ты и оборачиваешься. — А теперь вам слово. У кого-то был вопрос, когда я вошёл на мостик. Он ещё актуален?

Подчинённые переглядываются.

— Щиты, господин... — произносит советник.

— Щиты отключены, — говоришь ты.

— Владыка?

— Я приказал отключить пустотные щиты.

— Когда вы отдали приказ? — спрашивает кто-то из офицеров.

— Когда счёл нужным, — огрызаешься ты. — Мне кажется, вам не стоит обсуждать решения магистра войны.

— Господин, — в голосе советника звучат нотки некоторого беспокойства. — Силы Пятого легиона отбили космопорт Львиных врат у вашего брата Мортариона. И мы опасаемся, что

— Белых Шрамов можно похвалить за упорство. — Ты киваешь, демонстрируя уважение к отваге врага. — И что с того?

— Орудия порта по-прежнему в рабочем состоянии, — говорит Фальк Кибре. — Они ведут огонь по нашему флоту. Без щитов мы уязвимы...

— Нет, мы уязвимы по другой причине, — ты рявкаешь с такой силой, что Вдоводел вздрагивает. — Я видел отчёты разведки. Перехваченные сообщения.

— Господин Великий Луперкаль, — перебивает советник, — о каких отчётах вы говорите?

Ты берёшь с ближайшего пульта инфопланшет, открываешь файл и поднимаешь экран.

— Об этих, — произносишь ты. — О перехваченных сообщениях от Робаута и Льва.

Все в ужасе смотрят на тебя. Они не знали. Ты в очередной раз вынужден напомнить себе, насколько ты превосходишь их всех способностями. Твои проницательность, наблюдательность и понимание ситуации не имеют равных. Ты всегда был хорош, а твои силы преумножились благодаря полученным дарам. Данные на планшете кажутся несуразной тарабарщиной. Ни один из них не смог расшифровать их и осознать опасность. Только тебе удалось разгадать истину.

— Вражеские подкрепления мчат сюда на всех парах, — говоришь ты, передавая данные с планшета на экраны мостика так, чтобы всем было видно. — Им осталось, быть может, дня три. Максимум пять — и здесь я готов поставить на кон свою жизнь. Гиллиман и Эль'Джонсон со своими легионами. С флотами возмездия. Со всей своей яростью и жалкими представлениями о верности. Вот, сыны мои, что делает нас уязвимыми.

Ты кладёшь планшет на стол и обводишь взглядом совет командиров.

— Мы уничтожим их по прибытии, — заявляешь ты. — Сломаем хребет так же, как до этого сломали его легионам Преторианца, Кагана и Ярчайшего. Но их вмешательство осложнит нам задачу. Станет ненужным препятствием. Только глупец станет сражаться на два фронта без крайней нужды. Правильно я говорю, Гошен?

У стола кто-то кивает.

— Вот и хорошо. Потому я решил, что к моменту их прибытия Трон должен опустеть. Мы закончим наши дела на поверхности и займёмся новоприбывшими. Сражения, идущие одно за другим, вместо двух битв одновременно. Это же элементарные принципы ведения войны, сыны мои. Почему вы им так сопротивляетесь? Мы приведём Терру к Согласию до прихода подкреплений — и это сломит их дух. Иначе и быть не может. Представьте лица Льва и Гиллимана, когда они осознают, что опоздали. Когда поймут, что лжи, которую они так хотели сохранить, больше нет. Не будет никакого сражения. Они не настолько глупы. Они сдадутся, преклонят колени и будут молить о милости. Или сбегут в отчаянии. В любом случае одна победа повлечёт вторую.

— Но как отключение щитов поможет нам победить? — спрашивает Малогарст.

Ну всё. Сколько можно? Он сам виноват. Неужели драматичность момента заставила их настолько отупеть? Или они намеренно испытывают твоё терпение? Что ж, довольно.

Ты бьёшь его по лицу тыльной стороной ладони. От удара обнаглевший советник отлетает на несколько метров и врезается в поручни мостика. Те прогибаются под его массой. Он падает на настил палубы, как и всегда, похожий на сломанную куклу. Течёт кровь. Так ему и надо.

— Император должен умереть, — сообщаешь ты всем собравшимся. — Только он имеет значение. Всё это время он прятался за стенами и воротами, за армиями и боевыми машинами. Он боялся встречи со мной. Отправлял своих сыновей, наших братьев, сражаться вместо себя. Тратил их жизни в бесплодных попытках нас остановить. И я оплакивал каждую из этих жизней, которые, увы, пришлось забрать. Потому что предпочёл бы забрать его. И потому нужно его выманить. Завлечь. Нужно заставить его поверить, что у него есть крохотный шанс на победу. Возможность сохранить достоинство в глазах сыновей. Он хочет заполучить меня. Меня. Но я не пойду к нему и не стану плясать под его дудку. Пусть он попытается ударить, ибо я более чем готов к встрече.

— Значит... это уловка? Ловушка? — спрашивает Сеянус.

— Пусть всё кажется ошибкой или неполадкой. — Ты улыбаешься, демонстрируя всем уверенность. — Он искал дефект, ждал его, надеялся. Он не устоит. Решит, что может нанести мастерский удар и застать меня врасплох. Наши враги готовятся к последней атаке, но Император должен умереть первым.

Повисает тишина.

— Ещё вопросы? Нет? Хорошо. Идите. Готовьтесь. Готовьтесь отразить абордаж. Передайте первому капитану, что нужно заканчивать. Пусть разрушит Дворец. Сожжёт его дотла. Убивайте ради живых и в отмщение за мёртвых. Пусть там останется только груда камней и пепла. И трон, на который я взойду.

Ты видишь, что они всё поняли. Хорошо. Кто-то жаждет боя. Предстоит неприятная работа, но скоро всё закончится. Они рады, что ты принял основное бремя на себя. Остальное не более чем тактическая необходимость.

Ты думаешь, что им, возможно, стоит перекрасить доспехи в чёрный в знак уважения к павшим врагам. Думаешь, что траурные цвета подойдут для этой последней битвы.

Но они уже сами это сделали.

2:v. Сломанный меч

Процессия, несущая тело Вассаго, поднимается по тропе к порталу. Корсвейн присоединяется к стоящему на каменном уступе Адофелю. Скала отвесно уходит вниз. Её естественные очертания остались не тронуты имперскими геоинженерами, поскольку она и так прекрасно подходит для обороны. Хлопья пепла вьются вокруг и оседают на трупах членов астротелепатического хора, когда-то певшего под сводами горы. Их тела извлекли из искорёженных кабинок в Главном зале и бесцеремонно выбросили наружу. Сейчас они лежат, разбросанные по склонам, будто камни после лавины.

Корсвейн замечает мрачное выражение лица товарища.

— Ты всё слышал? — спрашивает сенешаль.

— Слышать и знать — мои обязанности, — отвечает Адофель.

— Что-то посоветуешь?

— А зачем ещё мне нужно всё слышать и знать?

— Тогда поделись своей мудростью, магистр. Считаешь, я даю провидцам варпа слишком много свободы?

— И это мягко сказано. Применение их навыков регламентируется самыми строгими...

— Я знаю, старый друг, но...

Адофель мягким движением поднимает руку и заставляет Корсвейна замолчать.

— Я ещё не закончил давать совет, ваша милость. Вы сами об этом просили, верно?

Гончая Калибана кивает.

— Вы им слишком доверяете, — произносит магистр. — Или, скорее, слишком на них надеетесь. Я сам в некотором роде, вопреки здравому смыслу, надеюсь, что они окажутся более сильными, чем выглядят, и смогут выполнить ваш приказ. С другой стороны... С другой стороны, я ожидаю неудачу. Ожидаю, что они не справятся и докажут, что мы напрасно с таким подозрением и опаской относились к тем, кто пытается заигрывать с силами варпа. Но сейчас важно только... наверное, важно всё. Идёт великая охота... возможно, величайшая из всех. У нас есть зверь, которого нужно загнать и убить. Этот зверь очень силён, и, чтобы победить, нам следует проявить прагматизм. На пороге гибели нужно использовать любые средства — в противном случае не останется никакого Первого, с которым мы могли бы воссоединиться. Давным-давно в Альдуруке была поговорка: сломанный меч лучше, чем его отсутствие. Эти четверо сынов Калибана, возможно, и есть наш сломанный меч. Не самое лучшее и изящное оружие, но другого нет. Вот такой совет.

— И он совпадает с моим мнением, — отвечает Корсвейн. — Но... ты за ними присмотришь?

— Кровь преисподней! Разумеется. Буду кружить, как коршун. Поэтому я всё вижу и знаю. И при малейших признаках гнусного идолопоклонничества я лично переломаю им хребты.

— И мой — за то, что разрешил подобное?

Адофель внимательно смотрит на Корсвейна. Тот печально улыбается.

— В ту же секунду.

— Вот и славно, — кивает сенешаль. — В таком случае, если всё пойдёт прахом, наш легион погибнет здесь, не запятнав чести.

— Думаю, скоро мы все сможем очистить себя боевыми подвигами. — Магистр капитула открепляет от левого наруча блок сенсориума и передаёт его сенешалю. Корсвейн всматривается в экран. Данные неполные и искажены помехами, но и имеющегося вполне достаточно.

— Это армия?

Адофель кивает.

— Да, внушительных размеров армия. Если верить приборам, она будет здесь не раньше, чем через три дня. Они движутся быстро и, без сомнения, направляются к нам. Других возможных целей поблизости нет.

— Это мятежники?

— Да. Они не передают ни шифрованных наименований, ни позывных, но всё и так ясно. Осаждающие выделили часть сил, чтобы выбить нас из крепости. В вокс-эфире также раздаются звуки. Я их выделил и изолировал. Неразборчивое бульканье, больше ничего. Но голос знакомый.

— Это он?

— Клянусь жизнью, да.

— Тогда я приказываю подготовить наши силы к бою, магистр, — командует Корсвейн.

2:vi. Последнее собрание

Первые союзники вот-вот появятся.

Я сижу на троне лицом к Серебряным дверям и жду.

Разумеется, не на том самом Троне. У меня есть свой. Но это просто скромное деревянное кресло с высокой спинкой, покрытое красным лаком и с нанесёнными моей рукой печатями. Он стоит в одной из боковых комнат и выносится оттуда, когда мне нужно исполнить формальные обязанности регента. Я попросил поставить его спинкой к моему безмолвному повелителю и огромному постаменту, чтобы казалось, будто за моей спиной восходит солнце.

Могучие проконсулы Азкарель и Цекальт принесли и аккуратно установили трон в указанное место. Любой из них без труда поднял бы его одним пальцем, но они настояли на том, чтобы торжественно нести кресло вдвоём, как почитаемую реликвию.

Конечно, никакая это не реликвия. Мне просто нужно на чём-то сидеть, потому что я стар и почти всегда усталый. Кресла, троны, подземелья, залы, люди, боги. Слова — странные и неточные инструменты. К ним слишком легко липнут ненужные значения. Я всегда предпочитал им знаки как более чёткий и ясный инструмент для выражения сложных смыслов.

Я стар. Но сейчас не чувствую усталости. Я буквально сияю от предвкушения. Я смотрю на такие далёкие Серебряные двери, как будто мой взгляд может заставить их открыться быстрее. И стучу посохом по выложенному плиткой полу: тук! тук! тук!

Давайте! Давайте быстрее! Все сроки вышли! Давайте закончим со всем этим!

Невидимая ладонь осторожно касается моей руки, и я перестаю истязать свою палку.

Я останавливаюсь и печально улыбаюсь.

— Да, я действительно нетерпелив, повелитель. Прошу меня простить.

Он прощает.

— Возможно, немного нервничаю. Готовлюсь.

Шёпот.

— Нет, — уверяю я. — Никаких сомнений. Я не передумал.

Вопрос.

— Нет, старый друг. Я прекрасно понимаю, о чём ты собираешься попросить.

Место, которое называют Тронным залом, а также смежные палаты и павильоны начинают наполняться людьми. Я позвал сюда всех, кто может понадобиться для исполнения задумки: старших командиров, военных чиновников и служащих, специалистов по разведке и мастеров-оружейников. Всего три или четыре тысячи человек — необходимый минимум для обеспечения логистических, технических и бюрократических потребностей. Я лично направил приглашения в форме мысленных символов, несущих концентрированный смысл и указания. Они пролетели по Санктуму, будто поток падающих звёзд, призывая выбранных специалистов на службу. Они входят малыми группами через боковые двери и коридоры по краям нефа, молча смотрят вокруг широко распахнутыми глазами и сбиваются в группы. Я чую их возбуждение и страх. Повисшее в воздухе чувство трепетного ожидания можно буквально потрогать пальцами. И я его разделяю. Ничего подобного я не испытывал со времён...

Никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Ни во время Декларации об Объединении, ни в момент призыва к Крестовому походу, даже великий Триумф не вызывал подобных чувств. Полагаю, я просто привык к таким речам и поворотным точкам в истории. Но сейчас, не могу отрицать, есть ощущение, что каждый человек, везде и всюду, обернулся и смотрит.

Смотрит на то, что мы делаем. Что он делает.

Они смиренно и тихо собираются у Серебряной двери на южной стороне нефа, толпятся в выложенных изящной плиткой внешних приделах, заполняют галереи трифория. Хор исполняет негромкие распевы, необходимые для поддержания психомантического равновесия. Никто не смеет приближаться, и это правильно. Со своих мест собравшиеся, напуганные масштабами созерцаемого, видят далёкую фигуру на столь же далёком золотом престоле, безмолвную и неподвижную, как и всегда. Но, несмотря на внешнее спокойствие, повелитель ежесекундно совершает тысячи действий, и лишь немногие из присутствующих смогли бы понять даже примерный их смысл.

Он питает силой обереги, защищающие остатки Дворца. Он излучает потоки телетезической энергии, ослабляющие и изгоняющие нерождённых, что воплотились поблизости от нашей крепости. Он наблюдает и контролирует ход последней войны на микро- и макроуровне. Он касается разумов отдельных воинов, бьющих врага и тяжело хватающих ртом воздух, наблюдая за битвой их глазами, и одновременно смотрит с высоты птичьего полёта. Подобно ястребу из тех, которых использовали воины Джагатая, он парит над полками и армиями, следит за тем, как они разворачивают порядки, занимают позиции и вступают в бой. Он держит в узде и не даёт прорваться наружу эфирной буре в Паутине, с помощью древних механизмов Трона направляет и пропускает через себя нематериальную энергию и отводит от нас жуткую гибель. И старается, как может, успокоить мысли миллиарда испуганных людей, в панике бегущих от врага и ищущих хоть какое-нибудь укрытие.

Боюсь, я бы вряд ли справился даже с малой долей этих задач.

Напряжение нарастает и становится почти невыносимым, когда Серебряная дверь открывается и Кустодес Пилорус пропускают караван оружейников. Те входят строем, облачённые в чешуйчатые одежды из железа и латуни — это их церемониальная форма, лишь отдалённо напоминающая рабочие скафандры. Каждый из них полностью глух, ибо такова цена работы в постоянном грохоте кузнечных молотов. Они тянут и толкают отполированные до блеска тележки, на которых лежат доспехи и оружие моего повелителя, извлечённые из запечатанных до недавнего времени хранилищ в Оружейной палате.

На залу опускается мрачная тишина. Он ничего не говорил, но намерение очевидно.

Я поднимаюсь с трона. Первые двое союзников прибыли.

2:vii. Принятие

— Брат, — шепчет Сангвиний. — Смотри.

Рогал Дорн и Сангвиний минуют Серебряную дверь вместе, держа обнажённые клинки вертикально перед лицами в знак уважения и верности. Они входят в кажущийся бесконечным Тронный зал. Дорна сопровождают старшие офицеры хускарлов, Ангела — молчаливые Сангвинарные гвардейцы. Золотые стражи по обе стороны громадной двери одновременно кивают, приветствуя примархов. Растущая толпа почтительно расступается перед сынами Императора.

Дорн видит то, что привлекло внимание брата.

Перед ними в залу проследовала делегация мастеров из Императорской оружейной. Их караван неспешно и торжественно движется по шестикилометровому нефу.

— Значит, час настал, — едва слышно произносит Преторианец. Ни он, ни Сангвиний так и не привыкли находиться в этой зале, независимо от количества и частоты визитов. Она вызывает одновременно головокружение и приступы акрофобии, агорафобии и кенофобии. И, несмотря на яркий, божественный свет, боязнь темноты. Только здесь, из всего сущего, примарх может испытать подобные чувства. Бесконечное пространство словно шепчет на ухо об их смертности, каждая колонна и каменная плита будто напоминают об их ничтожности.

Но сегодня Рогала охватили другие чувства. Его голос и сердце замерли при виде процессии с отцовскими доспехами и оружием.

Собравшаяся толпа беспокойно гудит. Люди одновременно напуганы и ликуют. Дорн бросает короткий взгляд на Сангвиния. Оба брата чувствуют и радость, и грусть. Радость, грусть и бесконечную усталость. Они получили то, на что надеялись и чего боялись. Караван с искусно украшенной бронёй означает, что они не справились с обязанностями и отцу придётся делать работу за них. Или, возможно, они успешно удержали позиции, превзойдя все ожидания, и только благодаря им этот момент стал возможен?

Достаточно того, что он настал.

Они смотрят на стражей.

— Вам дозволено здесь находиться, — произносит один из них.

Братья убирают клинки в ножны.

— У нас есть разрешение идти дальше? — спрашивает Дорн.

— Да, немедленно.

Рогал собирается сделать шаг вперёд, но Сангвиний останавливает брата, ловя его за руку. Мгновение они стоят плечом к плечу, глядя друг другу в глаза.

— Ты совершил величайший подвиг, — неожиданно произносит Ангел. — Прошу, не забывай об этом.

Дорна застали врасплох прямота и бесхитростная искренность крылатого примарха. Губы растягиваются в удивлённой полуулыбке: погребённые под маской самообладания эмоции на миг прорываются наружу, будто луч света, проникший в неприступную крепость сквозь узкую бойницу.

— Это... ничто по сравнению с твоими деяниями, брат, — неловко отвечает он. — Ты закрыл врата. Запер...

Сангвиний качает головой.

— Я просто воин, Рогал. Не более того. Ты играл основную роль.

Внезапно он с детской искренностью обнимает Преторианца. Жест становится таким же неожиданным и естественным, как и прозвучавший чуть ранее комментарий. Подобная демонстрация чувств, особенно в сложившихся обстоятельствах, нехарактерна для примархов. Дорн на мгновение замирает как вкопанный, после чего отвечает на объятия. Когда братья расходятся, на наплечнике Ярчайшего остаётся блестеть одинокая слеза, а на спинной пластине брони Преторианца — едва заметная капля крови.

— Ещё не время.

Оба примарха разворачиваются на звук голоса. Толпа снова расступается, и в залу входит Константин Вальдор. Громадное копьё покоится древком на наплечнике воина. Кустодес Пилорус не приветствуют его кивком, как сынов Императора ранее, но опускаются на колено перед своим командиром.

— Ещё не время для аплодисментов и самовосхвалений, — рычит он.

— Ты и сам заслужил не меньшую похвалу, Константин, — замечает Сангвиний.

Вальдор пожимает плечами. Его броню покрывают царапины и пятна грязи. Он меряет обоих братьев взглядом.

— Если кто-то что и заслужил, — парирует кустодий, — то оно может подождать, пока всё не закончится.

— Нет, — отвечает Ангел. — Давай представим, что не может. Любой из нас может не дожить до конца, и потому я хочу высказать всё, пока могу говорить и пока вы оба слышите. Вы оба великолепно справились с задачей, и мы все у вас в долгу. Я горд назвать вас братьями.

— Теперь мы братья, значит? — Вальдор насмешливо улыбается. — Прямо настоящие братья?

— Да, насколько в этом есть смысл, Константин, — Сангвиний вздыхает. — Я не хотел проявить неуважение, капитан-генерал. Но сейчас вижу, что...

— Довольно. — Вальдор шумно втягивает носом воздух и хмурит брови. — Я понимаю, зачем были сказаны твои слова, Девятый сын, — неохотно произносит он. — И если это действительно наша последняя встреча, как ты предположил... тогда я скажу, что в моём сердце к вам нет ничего, кроме уважения.

Сощурив глаза, он смотрит на Сангвиния.

— Но давайте обойдёмся без объятий, — добавляет кустодий. Последняя фраза звучит как шутка, и напряжение отступает. Однако Дорн видит, насколько Вальдор истерзан неизвестной и, возможно, неописуемой болью. С последней их встречи капитан-генерал изменился, будто бы за прошедшее время сделал и узрел слишком много. Печально наблюдать столь могучее создание в таком состоянии. Дорн отводит взгляд, предпочитая смотреть вслед каравану оружейников.

— Может, пойдём за ними? — предлагает он.

— Да, — говорит Вальдор. — Вы двое, идите. Мне Его воля уже известна. Я догоню, когда отдам последние приказы.

Он отходит в сторону. Его сопровождают два великана-кустодия. Их броня покрыта таким толстым слоем сажи, что кажется чёрной. Суровые стражи Тёмных камер — редкое зрелище, даже в Тронном зале. Рядом с ними Рогал замечает Каэрию Касрин и ещё семь воительниц из Безмолвного Сестринства. Возможно, они были здесь с самого начала, просто его органы чувств только сейчас пробились сквозь их нуль-завесу.

Вальдор тихо отдаёт указания. Сангвиний и Дорн разворачиваются и плечом к плечу идут следом за оружейниками.

— Он будет сражаться, — шепчет Ангел на ходу.

— Вероятно, ты прав, — отвечает Дорн.

— Нам плакать или радоваться по этому поводу?

— Думаю, есть основание и для того, и для другого.

2:viii. Орден, таящийся во тьме

Ветер на горе завывает как-то по-особенному. Люди с начала времён с почтением относились к этому месту. Давным-давно, когда человек ещё бегал с копьём среди каменистых склонов, выслеживая козлов и оленей у её подножья, гора звала к себе. И некоторые отвечали на зов, выбрасывали копья, оставляли добычу и, вопреки здравому смыслу, поднимались вверх, бродя по извилистым пещерам и тоннелям, следуя за хрустальными жилами, змеящимися по стенам. То были шаманы, и именно им первым гора подарила возможность заглянуть за грань. Их ритуалы состарились ещё до рождения Императора, а гора стала причиной, по которой Дворец возвели здесь, в этих высоких и удалённых от остального мира краях.

Император переделал гору под собственные нужды, как и всё остальное на Терре. Тоннели из стали и керамита пришли на смену древним пещерам, а вместо природных трещин и расщелин появились пробурённые тепловыми установками шахты. В толще скалы с высочайшей точностью вырезали полости сложной формы, а в центре появилась Главная палата — сияющая сфера, уставленная серебряными и аурамитовыми алтарями астропатов. Глубоко под горой установили огромные загадочные механизмы. Их инкрустированные энергопроводы помогали усилить чудесные природные свойства резонирующих кристаллов кварца и хирозита. Разум и наука с помощью эфирных технологий смогли поставить себе на службу голос горы. Её извечный шёпот превратился в оглушительный крик.

Оказавшись в ярме юного Империума, гора позабыла все свои имена, многие из которых и так затерялись в веках или остались только в сказках, и стала Астрономиканом. Она стала Светом Всех Миров, беспощадным сиянием, возвещающим о превосходстве человека, и видимым воплощением путеводного света Императора.

Но она по-прежнему бормочет что-то про себя.

Братья-командиры отрядов с Калибана оставляют тело Вассаго в подземной крипте под присмотром сервов-молельщиков и удаляются в резонирующую камеру, расположенную глубоко под Главной палатой. Здесь их никто не потревожит. Камера, несмотря на следы тепловой обработки и отделку, очевидно является частью изначальных пещер. В ней пахнет холодом, а стены мерцают от вкраплений минерального кварца и антоспара. Несмотря на внушительные размеры, в ней совсем нет эха. Во время разговора по минеральным жилам, будто в ответ на определённые слова, пробегают искорки киноварно-красного и фиолетового цветов.

— Я не понимаю тебя, — произносит Картей. — Мы заставили Вассаго замолчать, потому что он принял сторону Корсвейна, а теперь ты делаешь то же самое?

— Да, — отвечает Захариил. — И вы должны без колебаний последовать моему примеру.

— Если мы будем делать то, что он говорит, — огрызается Картей, — то зачем убили Вассаго? Его смерть стала бессмысленной.

— Та смерть имела значение для самого Вассаго, — отвечает Захариил. — Она показала, что он зашёл слишком далеко. Позволил себе говорить слишком много. Что мистики не потерпят нарушения тайны. Я сказал Корсвейну то, что сказал, для защиты оставшихся из нас.

— И как это нас защитит? — спрашивает Тандерион.

Захариил был прославленным воином задолго до того, как присоединился к походу Корсвейна. Сейчас он внимательно наблюдает за братьями и замечает упрямое неодобрение.

— Мы не сможем прятаться вечно, — произносит он. — Вассаго это знал. Он слишком восхищался Корсвейном. Считал его братом. Уверен, он был готов раскрыться и рассказать сенешалю об Ордене и о том, что тот собой представляет. Одного этого достаточно для подписания нам приговора. Традиции мистиков необходимо охранять. Полагаю, тот, кого мы здесь обнаружили, — демон, устроивший гнездо в этих залах, — его серьёзно встревожил. Возможно, Вассаго начал сомневаться, что силы имматериума можно подчинить человеческой воле. И он настолько доверял Корсвейну, что готов был поведать всё.

Он оборачивается и смотрит на тёмную каменную стену, где когда-то оставил след человек, пытавшийся пальцем и краской написать собственное будущее.

— Корсвейн — хороший лидер, — бормочет Захариил, обращаясь будто сам к себе. — Это нельзя отрицать. Я тоже им восхищаюсь. И понимаю, почему Вассаго так изменил своё отношение. Если кто-нибудь и сможет вывести нас отсюда живыми, то это Гончая. Потому что сейчас мы, братья, погрязли по самую рукоять. Мы спустились на поверхность Терры, в самую глотку ада, и вынуждены были принять решение. Если хотим выжить и продолжить дело Ордена, придётся подчиниться обстоятельствам.

— А точно ли мы приняли окончательное решение? — спрашивает Азрадаил.

Захариил стискивает его горло. Воин медленно опускается на колени. Оставшиеся двое в ужасе наблюдают за происходящим.

— Ты видел, что здесь поселилось, брат, — шипит Захариил. — Видел то же, что и Вассаго. У тебя что, совсем не осталось мозгов? Это было порождение чистого и кошмарного Хаоса. Я не сомневаюсь, что его родичи поработили всех так называемых предателей — да, даже ужасного Луперкаля. Или ты каким-то образом по ошибке принял его за Дух Калибана, которому мы присягали на верность?

— Нет... — сипит Азрадаил.

— Вот и хорошо. Дух, направляющий нас, — это чистое создание нематериального мира, закольцованный змей, подаривший мистикам мудрость. Мы — сыны Калибана, сыны Лютера. У нас нет хозяина. Мы не подчиняемся тем, кто стоит у позолоченного трона Терры. Мы не служим ни Луперкалю, ни Императору. У нас своя сторона.

— Отпусти его, — говорит Тандерион.

— Хорошо сказано, брат, — добавляет Картей. — Но на деле твои слова ничего не стоят. Сейчас война, и сторону придётся выбрать.

Захариил ослабляет хватку, и Азрадаил, хватая ртом воздух, покачивается вперёд.

— Разумеется, придётся. Но, думаешь, у нас есть выбор? Предлагаешь объединиться с кем-то против Корсвейна? С Детьми Императора, Пожирателями Миров или обезумевшими Сынами Хоруса? Сторону уже выбрали за нас в момент, когда мы отправились в поход под знамёнами сенешаля. Мы сражаемся за себя и за Калибан, а не за лоялистов или предателей. И, соответственно, должны помочь тем, из кого сможем извлечь больше пользы. Братья, лояльные Трону, должны победить в этой войне, или всё пойдёт прахом. И потому мы обязаны им помочь. Вассаго был готов рассказать слишком много — и мы заставили его замолчать. Но его работу нужно завершить. Этот маяк должен сиять. Нужно выиграть войну. И тогда мы снова сможем управлять своей судьбой.

— А когда всё закончится? — спрашивает Картей.

— Подумайте, что мы сможем из этого извлечь, — отвечает Захариил. — Если Корсвейн выйдет победителем из этой бойни и сделает это с нашей помощью, то будет нам доверять. Он начнёт нас ценить и прислушиваться к советам.

— И мы сможем использовать его в своих целях? — спрашивает Тандерион. Он скалится при этой мысли, словно волк, почуявший добычу.

— Думаю, да, — произносит Захариил. Искорки бегут по стенам в такт произносимым словам. — Привлечь его на свою сторону или использовать. Если Лев погиб, то Корсвейн станет повелителем Первого, когда всё закончится, и он будет слушать наши советы. Если примарх жив, то мы всё равно будем иметь влияние на его наследника. Жестокий Лев отсутствовал слишком долго. Первый легион идёт за Корсвейном потому, что он надёжен и всегда рядом со своими воинами. Вернувшись, Эль'Джонсон обнаружит, что у него мало друзей здесь и совсем никого — на Калибане. И потому мы будем служить лорду-сенешалю Корсвейну. До самой смерти, если понадобится. Мы станем бесценными союзниками, от которых он не сможет отказаться. Братья, разве он не восстановил библиариум и не позволил нам открыто пользоваться силами?

Все кивают.

— Тогда мы воспользуемся этим и наведём мосты. Орден скроется под маской, чтобы сохранить свою тайну, но поможет делом и докажет свою ценность.

Захариил замолкает и достаёт что-то из спрятанной под плащом сумки.

— Ты готов... пойти настолько далеко? — удивлённо спрашивает Картей.

— Да, брат. Корсвейн должен понять, какая честь ему оказана. Мы должны его впечатлить и деяниями, и видом. В конце концов, он родом с Калибана, хоть и не из Ордена. Ему стоит почувствовать вес традиций, значимость старых путей, и задуматься, достоин ли он подобного. Когда придёт время, я вновь надену лицо, которое носил, когда мы пришли за Вассаго. Для него оно означало наказание. Для Корсвейна же станет почестью.

— Ты посмеешь? — рычит Азрадаил, поднимаясь на ноги.

— Да, посмею. С разрешения и благословения лорда Лютера. Лицо — это просто лицо, а маска — просто маска. Мы сами можем наделять их смыслами и значениями. Лорд-сенешаль Корсвейн получит помощь четырёх верных библиариев. И ещё кое-чью.

Захариил осознаёт сомнения братьев, но они понимают происходящее в намного меньшей степени. Несмотря на статус мистиков, им всем ещё далеко до его уровня. Он считывает их недовольство и аккуратным псионическим касанием направляет мысли братьев в нужную сторону. Его воздействие незаметно и бесшумно, но неумолимо, как ползущий ледник или спокойная полноводная река. Он постепенно меняет точку зрения собеседников. С Корсвейном Захариил планирует работать аналогичным образом. Сомневающихся нужно склонять на свою сторону так, чтобы они даже не заметили манипуляции.

Один за другим библиарии кивают, соглашаясь. Даже Азрадаил. Захариил протягивает руку.

— Раньше таких войн не было, братья. И потому не было таких ситуаций. Но Орден сможет обратить эту катастрофу себе на пользу.

— Заклинания Уробороса помогут нам починить эти устройства, — голос Картея звучит едва ли не радостно. — Если мы будем осторожны и осмотрительны, то можно использовать знания о Машинах Триумвирата.

— Вассаго хотел сделать то же самое, — произносит Захариил. — Ты помнишь этот текст?

— С детства, — отвечает Картей. Все они проходили обучение у мистиков, в процессе которого определённые тексты заучивались наизусть.

— «Бестиарий Великой охоты» тоже пригодится, — говорит Тандерион. — В моей памяти хранятся все его куплеты и формулы. Так мы направим эфирную энергию.

Захариил кивает.

— Значит, все согласны. Верно, брат?

Азрадаил сверлит его взглядом, но потом принимает протянутую руку. Искры пробегают по минеральным жилам в стенах, словно потревоженные светлячки.

— Верно, — говорит он. — В юности меня заставили выучить «Песнь Маменези». Теперь повторить могу без запинки. Её обереги и заклинания усилят формулы «Бестиария».

— Значит, пора приниматься за работу, — подытоживает Захариил. — Нужно поторопиться, потому что скоро Хаос попытается вернуть эту гору.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Картей.

— Посмотрите на стены, братья мои, — говорит Захариил. — Посмотрите на знаки, на сверкающие и резонирующие символы. Всмотритесь в них как следует и узрите смысл. Перед нашими глазами написано будущее. Хаос идёт терзать наши тела, и имя ему — Тиф.

2:ix. Что видел Ангел

Они приближаются. Боевые доспехи, которые мой господин не надевал, и клинок, который не покидал ножен со времён Великого крестового похода, лежат на покрытых бархатом тележках оружейников. Рогал и Сангвиний печально и торжественно следуют за процессией.

Я опираюсь на резной посох и поднимаюсь с маленького деревянного трона. Рогал излучает нетерпение — можно даже сказать, рвение. Он с самого начала командовал сражением. Теперь примарх хочет сам получить приказ, отправиться в бой и выплеснуть накопившуюся ярость на врага лично, а не посредством манёвров армий и полков.

Его желание исполнится. Мы не сбежим от этой битвы. Сражений хватит на всех.

В Сангвинии я чувствую только боль и страх. Его раны куда серьёзнее, чем он готов признать и показать. Он переживает, что сражался слишком много и безрассудно и теперь не сможет принять участие в последней битве.

Боюсь, он прав.

Но Девятый скрывает не только раны. Есть ещё одна вещь, и её он прячет намного дольше. Думает, что я не знаю, но мой разум постоянно работает, он проникает повсюду. Мне известно о преследующих Ангела видениях.

Сангвиний, подобно проклятому Магнусу, унаследовал эзотерические таланты отца. Ему достался божественный образ и вместе с ним дар предвидения. И мне кажется, что в отдельных аспектах этот дар в последнее время превзошёл отцовский. Видения посещают Ангела всё чаще. Он пытается их прятать, но они, будто острые шипы, всё равно прорываются сквозь шёлковую ткань мыслей примарха. Я просачивался в разум Сангвиния, когда он концентрировал внимание на чём-то другом, и просматривал эти видения в попытке оценить их природу и ценность. Все они были фрагментами разных вариантов будущего. Иногда — увиденных глазами братьев-примархов.

Но есть одно пророчество, которое он держит при себе и силой воли не подпускает к нему даже мой мысленный взор. Я не раз пробовал осторожно извлечь эти образы, но они скрыты за неприступной стеной, построенной из одного-единственного вопроса, пылающего ярким пламенем.

«Почему мы должны страдать?»

Я делюсь мыслями с тем, кому служу, пока они идут по Тронному залу.

Он уже всё знает.

— Ну конечно, — шепчу я. — И что ты будешь делать с вопросом мальчика?

+Отвечу. Я дам ответ на все их вопросы. Они заслужили.+

— Хорошо. Хорошо... Но мне интересно... откуда взялся именно этот вопрос? Какую катастрофу нужно было увидеть, чтобы вопрос обрёл такую силу?

+А ты разве не догадался, Малкадор? Он увидел мою смерть.+

Я глубоко вздыхаю и пытаюсь успокоиться.

— И что ты собираешься ему на это сказать?

+Что не собираюсь умирать. Я встречусь с Четвёркой лицом к лицу и одержу победу. Я срежу нити, управляющие их обманутой марионеткой, моим первонайденным сыном, вернусь с победой и просижу на троне ещё десять тысяч лет, а затем ещё десять раз по десять тысяч.+

Я киваю.

— Ты уж постарайся, старый друг. Потому что меня рядом уже не будет.

2:x. Векторы

Есть лишь Гора.

Мы видим только Гору. Мы повернулись спиной к ложному граду из золота и идём к Горе. Император должен умереть, но это может сделать и кто-то другой.

Наш Бледный Король покинул сию юдоль, но его воля осталась. Смерть должна восторжествовать и покончить с постыдным обманом жизни. Мы охватим всё подобно лихорадке.

Кого-то из нас терзают сомнения. Часть из нас полагают, что порт Львиных врат, украденный дикарями из Пятого, нужно вернуть. Иные гудят желанием отправиться на стены последней крепости, быть там, когда скорлупа треснет, и записать своё имя на скрижалях истории.

Мы дозволяем эти вольности. Тело Терры вот-вот испустит дух, и его беспомощные, сведённые судорогой органы не могут сопротивляться инфекции. Мы разносимся подобно лесному пожару, не встречая преград, заражаем и разлагаем всё, что осталось. Сероб Каргул, под железным панцирем которого кишат мясные мухи, поведёт нас на Санктум. И там, вместе с Ворксом и Кадексом Илкарионом, мы посеем последнюю скверну. Так закрепится кровоточащая истина Гнили.

Мы продолжим штурмовать украденный порт, однако не станем прилагать больших усилий. Белых Шрамов осталось мало. И они, подчиняясь импульсу, похожему на ложный прилив сил у умирающего, открыли огонь по флоту Луперкаля. Маленькие птички поступили не очень мудро и навлекли на себя гнев и погибель. Флот ответит и уничтожит их всех.

Воля Бледного Короля предельно ясна. Гора, пустая надежда. Она должна стать нашей истинной целью. Надежду нужно сокрушить, уничтожить, отсечь и прижечь прежде, чем она распространится и даст метастазы. Мы не подведём. Мы и сами желаем того же. Будь проклят предсмертный хрип нашего отца. Его смерть не замедлит нашей поступи.

И потому мы идём, пробираемся к Горе сквозь ледяные пустоши. Мы сгноим и уничтожим любую надежду. Мы отправим вперёд наши сны — они заразят мысли врага и сгложут его решимость.

С нами идёт Каифа Морарг. Он не может скрыть недоверия к нашим решениям, но не смеет оспаривать приказы горячо любимого короля. С нами Крозий — он понимает нашу задачу и желание завладеть именно этой целью. С нами Мельфиор Кро, Скалидас Герерг и иные воины, раздувшиеся от порождённой варпом лихорадки, обратившиеся в чудовищных гигантов.

Мы сокрушим надежду, да, ибо такова наша судьба. Мы станем разрушителями, ибо Улей, подобно комку личинок, извивается в нашем нутре. А ещё мы убьем Корсвейна, ибо Бледный Король обещал, что Корсвейн будет там. Наш давний поединок, к добру или к худу, наконец завершится, и болезнь возьмёт своё. Корсвейн из Первого выплюнет окровавленные лёгкие и истлеет на наших руках.

Мы будем стремительны. Неотвратимы. Неизлечимы.

Гончая Калибана считает, что зараза обойдёт его стороной. Он управляет Горой и думает, что мы не сможем пробить его оборону. Но мы просочимся сквозь малейшие щели, пролетим незаметными спорами и размножимся. Его бастионы покроются нарывами. Наше гнилостное воздействие отравит его ангельскую кровь. Мы, словно прионы, проберёмся сквозь поры, проползём в отверстия, подобно гельминтам, а мухам, роящимся вокруг костяных трубок на нашей спине, несть числа. Их легионы закроют небо, и на землю опустится тьма.

Эта полая, как киста, Гора наполнена гноем лоялистов. Его нужно извлечь. Сейчас нас разделяет внушительное расстояние. У обычной армии переход бы занял три дня. Четыре или пять, если учитывать проблемы с техникой и преодолением ландшафта. Но планету пропитали болезненные миазмы варпа. Расстояния превратились в слизь, растаяли и собрались вновь, уже совсем иные. Мы куда ближе, чем кажется Корсвейну. Он почувствует наше отравляющее касание до того, как успеет подготовиться.

А ещё наш болезненный бог, великий Отец Разложения, через лихорадочные грёзы и бредовые видения показал нам истину. Скрытую слабость Корсвейна. Опухоль уже пустила корни и оплела его сердце. Симптомов нет, но болезнь прогрессирует. Она смертельна и неизлечима. Она постоянно растёт и разлагает окружающие органы. И когда проявит себя, конец наступит молниеносно.

Ибо мы видели искры Хаоса в его плоти и кости. Паразита, закопавшегося в тело I легиона. Мы чувствуем его активность, видим язву Хаоса в его рядах. Выросшие на Калибане малыши-псайкеры уже пытаются скрестись в двери имматериума. Нам даже не придётся сражаться всерьёз, ибо скоро мы начнём убивать врага изнутри.

Ибо мы — погибель. Мы — Гвардия Смерти. Мы — Уничтожитель.

Мы — Тиф.

2:xi. Страх во плоти

Тёмные звероподобные силуэты движутся от врат Логиса и площади Кланиум. Отряды Фафнира Ранна оттеснили во внутренние дворики и площадки за библиотекой, где теперь им не хватает места для перегруппировки. Все Залы Правительства охвачены огнём и разрушены после сражения с демонами. Позиции для атаки, которые Фафнир надеялся занять, и опорные рубежи потеряны. Когда Сыны Хоруса — а Ранн знал, что это будут именно они, — начали наступать с проспекта Максис, его воины не были готовы их встретить. Всё смешалось.

Планы умирают ничуть не хуже людей. Мостовые вокруг горящего здания усеяны телами в жёлтой броне. Убеждения тоже гибнут — даже давняя и надёжная вера в испытанные приёмы и собственное мастерство.

Но кое-что умирать отказывается. Ранн не знает, с чем они столкнулись в Залах, кроме того, что это оказалось почти невозможно убить. Он рубил топорами изодранную разрывными снарядами массу, но до сих пор не способен с уверенностью сказать, мертво ли то существо. Он даже не знает, было ли оно живым. Фафнир полагает, что оно, вероятно, ждало их. Что это оно нашло его отряд, а не наоборот. И это значит, что привычные подходы к организации боевых действий потеряли смысл. Всё, чему он учился, все перенятые у Преторианца тактики стали бесполезными. Мысль тревожит больше, чем любая физическая опасность. Искусству войны Имперских Кулаков больше нельзя доверять.

Чувство потери будто замедляет реакции Ранна. Основы мироздания пошатнулись. Он планировал внезапную контратаку — да, поспешную и вынужденную, но точную и выверенную. Он определил угрозу, оценил численность врагов и направление их движения, создал прочный барьер на их пути, готовый остановить продвижение неприятеля и забрать инициативу. Как по учебнику. Вот только враг неожиданно оказался сзади. Он появился там, где не мог и не должен был оказаться. Враг воплотился в центре строя Имперских Кулаков. Какой смысл в методиках и рациональном подходе, если противник может просто появиться? Просто прийти из ниоткуда? Когда он умеет проходить сквозь зеркала?

Фафнира и выживших воинов прижали. Отступать некуда. Ранн мог бы рассмотреть такой вариант, если бы отступление позволило организовать новую линию обороны. Но в линиях обороны больше нет смысла. В планах нет смысла. Манёвры врага тоже не имеют смысла. Существо в зале — вопящее нечто, забравшее так много жизней бойцов и оставившее длинные следы когтей на броне Фафнира, — стало величайшим воплощением кошмара для Имперских Кулаков.

Ранн безуспешно пытается отогнать дурные мысли. Главным страхом для воина Седьмого, если такой термин к ним вообще применим, является наличие непросчитываемых факторов в картине боя. Они боятся не знать. Их мастерство всегда зависело от знаний: позиций, направлений атаки, особенностей местности. Эти данные становились надёжным оружием даже в самых опасных и отчаянных сражениях.

Не в этот раз.

И существо в Залах Правительства будто знало об этом. Оно пришло не просто разорвать на части воинов в жёлтой броне, но сокрушить их разум. Оно нанесло психологический удар, уничтожило их веру в собственные навыки с такой же лёгкостью, с какой отрывало конечности от тел. Оно стало воплощением их глубинного страха. И, что ещё хуже, похоже, именно эти тайные сомнения и создали нового врага.

Ранн пытается найти силы продолжать бой, но не может ни за что зацепиться. В планах больше нет смысла. Правила не действуют. Враг, полностью или частично пропитанный магией нерождённых, теперь может наступать откуда угодно и появляться где захочет. Разведка и подготовка позиций стали бесполезны.

Ранн полагает, что так, наверное, смертные чувствуют страх. Подготовка космодесантника позволяет игнорировать его проявления, но сейчас, похоже, она дала сбой. Фафнир не обращает внимания на свистящие мимо болтерные снаряды, на взрывы, оставляющие воронки в земле, и даже на силуэты в грязной броне, продвигающиеся через внешние дворы. Это просто враги и источники угрозы. Он знает, что делать и с тем и с другим. Но не понимает, как справиться с нахлынувшим приступом страха.

Ранн слышит, что воины просят его отдавать приказы, и в их голос просачивается всё тот же страх. Сенешаль заставляет разум сконцентрироваться на битве. Он изучает поток данных на ретинальном дисплее. Авточувства отсекают резкие вспышки взрывов и выстрелов. Системы шлема представляют окружающий мир как лоскутное полотно тепловых пятен с очерченными контурами зданий и иных объектов. Поверх этого выводятся иконки — маркеры, которые передаются в эфир системами доспеха каждого легионера. Так командир может видеть точное расположение каждого бойца даже в гуще сражения, когда датчики брони работают на пределе возможности. Над каждым маркером выводится небольшая иконка сжатого кулака и имя. Слева от Фафнира сражаются Калодин, Лигнис и Бедвир. Дальше — Девралин и штурмовики. Справа — группа иконок отряда огневой поддержки Леода Болдуина. В соседнем дворе скопление световых пятен — это отряды Тархоса заняли подобие укрытия у стен Дома Учёных.

Между ними — неподвижные, почти бесцветные иконки. Это маркеры павших братьев. Системы их брони продолжают работать на малой мощности и передавать сигнал, чтобы оставалась возможность найти и забрать тела.

Так много. Слишком много.

Сыны Хоруса заходят во дворы. С одного фланга атаку поддерживает техника: орудия на гусеничном ходу и покрытые сажей боевые машины заезжают сквозь ворота и проломы в стенах, снося баррикады и дробя кирпич. Они взбираются по холмам из битого камня и открывают огонь, обрушивая град разрывных снарядов на позиции Ранна. Одна из стен архива рушится, будто сброшенная занавесь, и хоронит под лавиной обломков три отряда. Фафнир думал, что предатели давно перестали использовать старые частоты для передач, но понимает, что ошибся: системы его брони по-прежнему считывают данные. На поле боя появляются иконки в форме волчьей головы — старого символа Шестнадцатого. Но вот имена, которыми они подписаны, стали нечитаемыми. Они превратились в непонятную мешанину символов, как будто алгоритм вывода информации дал сбой или просто не может изобразить нужные символы и буквы в графической форме.

Символы в виде волчьей головы и нечитаемые имена. Так много. Слишком много.

Ранн по очереди отдаёт команды каждому отряду и заставляет их сконцентрировать огонь на самой большой точке прорыва. Отделения поддержки и бойцы Тархоса выполняют приказ. С левого фланга их прикрывает Фиск Гален. На заданный сектор обрушиваются реактивные снаряды из болтеров и выстрелы тяжёлых орудий. Видимость тут же падает: зона обстрела исчезает в тысячах взрывов и облаках пыли. Силуэты предателей дрожат, скручиваются и падают. Некоторые иконки теряют яркость и цвет, но их слишком мало.

Отряды Сынов Хоруса возглавляет нечто — чудовище, способное размерами сравниться с рыцарем, ступает по камням раздвоенными копытами. У него есть крылья — большие, но всё же не способные оторвать огромную тушу от истерзанной земли. Фафнир слышит их хлопанье, похожее на скрежет канатной пилы. Похоже, существо пытается раздуть огонь и направить дым в их сторону. Оно горбится и клонит к земле рогатую голову, глаза светятся неоново-оранжевым. Ранн не хочет смотреть в эти глаза. И не хочет замечать, что существо каким-то образом всё ещё носит покорёженные наплечники от брони типа «Катафрактарий» с символикой XVI легиона. У врага есть маркер. Иконку авточувства доспеха выводят в виде мешанины сбоящих пикселей.

Ранн перезаряжает оружие и приказывает вести сконцентрированный и постоянный огонь. Он не обращает внимания на звуки ударов, влажные шлепки и то, что его воины один за другим падают наземь.

Град выстрелов — очень мощный град выстрелов — обрушивается на поле боя с правого фланга. На несколько мгновений всё вокруг исчезает в огненном шквале. Фафнир видит, как корчатся и падают тёмные уродливые фигуры.

Неспешно, будто поток магмы, проспект Максис пересекают контратакующие силы, испепеляя всё на своём пути. Силуэты в жёлтой броне идут, сомкнув щиты, и сминают фланг противников Ранна. Фафнир успевает заметить штандарт за миг до того, как системы брони дополняют картину битвы новыми данными. Архам, Второй Носящий Это Имя, командир хускарлов.

Архам...

Последние несколько месяцев Архам исполнял обязанности заместителя Дорна в Великом северном стратегиуме. Но Бхаб пал, и Архам — вероятно, изголодавшийся по сражениям за время, проведённое в штабе, и уставший сражаться разумом, а не руками, — не стал отходить в запечатанный Санктум и продолжать делать то же самое. Он отправился навстречу врагу.

Возможно, он просто не смог отступить. Возможно, громадные врата закрылись раньше, чем он успел до них добраться. Возможно, сойтись в бою с наступающим врагом стало единственным доступным вариантом, и его появление здесь — это знак окончательного поражения и повод предаться отчаянию, потому что больше нечем управлять и командовать. Не осталось больше приказов, которые нужно отдать, и стратегии, которой нужно следовать. Возможно, осталась только битва.

Но то, что он пришёл, сам факт его появления здесь — это настоящее чудо. Шесть сотен Имперских Кулаков, в большинстве своём ветераны-хускарлы, наступают в идеальном построении Антецессум Пургатус, яростно вгрызаясь в подбрюшье врага.

Предатели атакуют подобно потоку грязной бурлящей воды. Войско Архама движется куда медленнее, словно вал расплавленного камня. Но вода разбивается о него брызгами и исчезает. Лава густая, спокойная и неумолимая. Там, где она соприкасается с водой, последняя обращается в пар.

— Он с нами, — ревёт Ранн. — Он пришёл сражаться рядом с нами!

Его воины поддерживают боевой клич командира и вновь обретают утраченную было отвагу. Отрядам Галена удаётся продвинуться на несколько метров вперёд и вступить в ближний бой. Они размахивают цепными мечами и разряжают болтеры в упор. Часть вражеских сил, зажатая между бойцами Галена и Залом Правительства, разворачивается навстречу новому врагу слишком широким фронтом и сталкивается со стеной щитов под командой Архама.

Второй смертельный удар приходится на колонну техники предателей. С востока на проспект Правосудия выкатывается шеренга танков «Кратос» и сверхтяжёлых «Фальшионов» в цветах Кровавых Ангелов. С флангов их прикрывают «Сикаранцы» и самоходные «Василиски». Залпы их орудий превращают проспект Максис в лес огненных деревьев. Вражеские боевые машины, собиравшиеся открыть огонь по Архаму, выгорают изнутри от попаданий бронебойных снарядов и пучков раскалённого света. Фафнир замечает, как вражеский «Аркитор» взлетает в воздух. Горящий корпус переворачивается и хлещет вокруг порванными гусеницами.

Кровавые Ангелы появляются на поле боя следом за тяжёлой техникой и стремительно атакуют. Они движутся быстро и много маневрируют, совсем не как неспешные и неумолимые воины Архама. Ранн замечает отряды Сатела Аймери, Зеалиса Варенса и Зефона, Несущего Печаль. Штурмовики Аймери используют прыжковые ранцы и вырываются вперёд. Фафнир Ранн становится свидетелем редкого зрелища — тех ведёт в бой Азкаэллон, командир славной Сангвинарной гвардии. Аугметические крылья делают его похожим на Девятого примарха. Ангелы смерти несутся над землёй подобно низколетящим ракетам, поливая врагов потоками пламени и градом болтерных снарядов.

— Сломаем им хребет одним ударом! — раздаётся в динамиках голос Архама. Командир хускарлов прав: несмотря на внушительную численность, основные силы противника оказались заперты в ограниченном пространстве и зажаты с трёх сторон.

Гален и Аймери одновременно вызываются нанести последний удар. У обоих хорошие позиции и расстояние для атаки на командира. Но Ранн лучше видит поле битвы. Враг ожидает и того и другого варианта развития событий, и оба могут чрезмерно растянуть свои силы.

За три прошедшие минуты Фафнир на подсознательном уровне переписал свой внутренний учебник по тактике. Предварительное планирование и знакомые манёвры признаны излишними, а проверенные и славные построения — безнадёжно устаревшими. Имперским Кулакам придётся принять новые правила.

— Он мой, — говорит Ранн в микрофон вокса.

— Милорд сенешаль? — командир хускарлов пытается изолировать канал Ранна и отсечь хаотичный рокот битвы.

— Держите их на месте. Я справлюсь.

— Действуй, Фафнир.

Ранн приказывает воинам с огнемётами и мелта-ружьями выдвигаться вперёд, несмотря на то что его силы ещё не закончили перегруппировку. Из всех отрядов, собравшихся на этом поле боя, он командует самой малочисленной и слабой группировкой. У них худшая позиция. Им тяжелее всего маневрировать или идти на прорыв. Именно поэтому Фафнир просит дать ему такую возможность. И именно поэтому Архам, проведя многие месяцы за изучением безумных сражений в высоком стратегиуме, моментально соглашается с просьбой. Технически Ранн выше по званию, но на ратном поле решения всегда принимает офицер с наилучшей позицией. Это один из фундаментальных принципов военного дела Имперских Кулаков.

Архам замедляет ход. Воины плотнее смыкают щиты и передают приказы Галену и Аймери. Ранн со своими бойцами уже пришёл в движение и атакует прямо по каменным завалам. Имперские Кулаки покинули тупик, который грозил стать их братской могилой, и обрушились на Сынов Хоруса там, где последние ожидали меньше всего.

И сожгли их дотла.

Завывающие огнемёты и мелта-орудия проложили путь. Воины в обугленной броне кричат, бьются в судорогах и падают ниц. Через несколько секунд над полем боя разносится грохот: это верные астартес вступили в ближний бой с бывшими братьями. В ход пошли силовые булавы, цепные мечи и выщербленные кромки штурмовых щитов.

Топоры Ранна, Палач и Охотник, пробуют кровь врага. Он на ходу, не сбавляя скорости, потрошит одного из предателей и отбрасывает того в сторону. Топор в левой руке с хрустом перерубает позвоночник следующего изменника. Фафнир продолжает двигаться вперёд и разрубает надвое чёрное забрало. Слева и справа воины, лишь недавно прошедшие инициацию, не отстают от командира, сокрушая одного противника за другим цепными мечами и молотами.

Нанося удар за ударом, они проходят весь двор до самых врат Логиса, затем — теснят врага на площади Кланиум. Враг, значительно превосходящий людей Ранна числом, оказывается застигнут врасплох в узком пространстве.

Сыны Хоруса понесли урон и откатываются назад, а затем их сбившийся в кучу и потерявший инициативу правый фланг обрушивается под огнём техники Кровавых Ангелов.

Чёрный прилив отступает. Ублюдки Луперкаля отходят зализывать раны. Чудовище, что вело их в бой, растворяется в клубах дыма. Но Ранн знает, что передышка не продлится долго. Противник соберётся с силами и возобновит атаку через несколько минут. Но сейчас, здесь, у врат Логиса, они смогли отразить натиск врага, которого доселе не удавалось даже задержать.

Фафнир останавливает своих людей на границе площади Кланиум. Как бы ему ни хотелось продолжить преследование, дальнейшее продвижение только растянет их силы — чего он и не хотел допустить, когда вызвался действовать вместо Галена и Кровавых Ангелов. Гвардейцы Аймери опускаются на мостовую рядом, добивая раненых мятежников выстрелами из болт-пистолетов и точными ударами клинков. Архам устанавливает контроль над территорией, отдаёт приказы о занятии оборонительных позиций перед следующей атакой. Времени на отдых нет. Одна битва скоро перетечёт в другую.

— Прими моё рукопожатие, брат. — Азкаэллон подходит к Ранну по грудам битого камня и горящих тел, складывая за спиной белые аугметические крылья. Те замирают, будто странное знамя над плечами воина. Двое пожимают руки. Герольд Сангвинарной гвардии похож на крылатое золотое божество. Ранн рядом с ним чувствует себя простым смертным.

— Изобретательный ход, — замечает громадный Ангел.

— Я импровизировал, — отвечает Ранн.

— Правда?

— Наитие заставило действовать.

— Разумеется. Значит, ты уже слышал?

— О чём?

Азкаэллон долго смотрит на Имперского Кулака.

— О том, что Он восстаёт? Что Он будет сражаться вместе с нами?

Фафнир на мгновение замолкает.

— Это... правда?

— Говорят, да. Он решил биться. Решил подняться с Трона и встать с нами плечом к плечу. Час настал.

2:xii. Конец времён

Я трачу пару мгновений, чтобы восстановить равновесие. Будь неладна эта смертная оболочка! Но я уже стар, и я устал. На секунду, всего на секунду, я даже задумываюсь, не вернуться ли обратно в кресло, чтобы дать отдых старым костям. Но это станет проявлением слабости. Нельзя показаться ему слабым. В таком случае он не сможет мне доверять.

Набирающая силу и готовая затопить весь мир волна имматериума бьёт и жжёт мою душу. Я чувствую, как мой повелитель невероятными усилиями корректирует и направляет её потоки, изменяет незримые барьеры, возводит защитные преграды и дамбы из псионической энергии, открывает психомантические шлюзы и каналы, чтобы сбросить нарастающее давление.

С каждым мгновением ситуация становится хуже. В громадной зале Золотого Трона погружённые в эфирные грёзы астропаты стонут и корчатся, а сновидческие механизмы раскручиваются так сильно, что от движущихся деталей начинает валить дым. Пророки рыдают и кричат, а у прогностипракторов из глаз и ушей идёт кровь. Машины безразличия трясутся и стучат об опорные конструкции, древние клапаны выплёвывают потоки жёлтых и зелёных искр. Что стало причиной судороги, в очередной раз скрутившей тоннели Паутины? Удержать эту стихию в узде можно только постоянным и очень точным приложением сил. Смогу ли я... Смогу ли, когда придёт время, показать хотя бы близкий результат? Получится ли...

Ещё один спазм. Я чувствую, как Трон словно вздыхает и содрогается, пропуская сквозь себя потоки эмпиреев. Его усилители и стазисные узлы работают на пределе возможностей. Что вызывает эти новые всплески?

Мой мысленный взор обращается вверх. Сияющая сфера Терры всё глубже проваливается в рану на теле космоса, оставленную Хорусом. Едкий ореол окружил её, и планета теперь напоминает огромный воспалённый глаз. Нефелосфера приобрела угольно-чёрный цвет, подобно лепесткам чудовищного ядовитого цветка. Разряды болезненных молний длиной в миллионы километров рассекают пространство Солнечного царства. Силы двух вселенных, находящиеся в извечном противоборстве, сплелись и смешались вопреки всем законам бытия. Варп и реальное пространство пожирают друг друга. Галактики-каннибалы начинают свою жуткую трапезу. Они поглощают и уничтожают друг друга. В итоге эмпиреи, конечно, победят. Ибо их терзает неутолимый голод. Наш холодный, сверкающий звёздами космос таким похвастаться не может.

И там, в пустоте, неподвижно висит его бесконечно мстительный дух. В отличие от всех прочих кораблей огромной армады, стервятниками заполонившей небеса Терры, он совершенно беззащитен. Щиты по-прежнему отключены. Он дерзко и демонстративно открывает двери перед любым, кто осмелится войти.

Это одновременно и угроза, и приглашение, и манящий соблазн. Он считает, что сможет заставить нас совершить смертельную ошибку. Вот только это совсем не его работа. Этот план придумали те, кто стоит за его спиной: четвёрка анагогических разрушителей, что повелевают предателем. Он просто играет роль нетерпеливого хозяина. Четвёрка позволяет ему верить в изящную тактическую уловку, в брошенный вызов, от которого мой господин и повелитель не сможет отказаться.

Хорус Луперкаль принимает такой расклад. Он жаждет победы и вознаграждения. Первонайденный сын моего повелителя всегда был жаден до славы. Он открыто демонстрирует нам расставленную будто бы им ловушку и манит. Ну что ж, когда-то прекрасный отпрыск, капризное и вероломное дитя, это и правда ловушка, но не для твоего отца. Ты настолько опьянён гор дыней, самоуверенностью и чужой силой, что станешь архитектором собственной гибели.

Неужели это всё? Неужели этот бесстыже уязвимый флагман и есть то, что будоражит варп и заставляет нерождённых вопить и дрожать в предвкушении? Это он побуждает чудовищ из ночных кошмаров, что рыщут по улицам нашего города, радостно бормотать? Это из-за него поднялся шторм в Паутине? Возможно, да. Демоны истекают слюной и бьются в экстазе в ожидании грядущего мига и...

Нет. Нет, это не он. Есть что-то ещё. Я чувствую какую-то схему, некую особенность в порывистых течениях нематериальных ветров за спиной моего господина. Невозможно. Слишком быстро. И всё же...

Он мысленно велит мне приготовиться.

Я чувствую, как он принимает управление на себя, с бесконечным мастерством укрощая беспокойное эфирное море. Звенят тревожные сигналы, воют сирены. Процессия оружейников, ошарашенная внезапными звуками, замирает на месте. Кустодии вскидывают копья, готовые отразить любую угрозу. Сёстры обнажают клинки и выпускают на волю свои антидуши. Адепты Аднектор Консилиум суетятся и перебегают от машины к машине, корректируя параметры потоков и динамических связей. Свет огромных электрических люстр под сводчатым потолком мерцает и тускнеет. Многовековой опыт и сотни лет изучения абстрактных наук направляют его руку.

Мой господин и повелитель открывает дверь, ведущую в Паутину.

Болезненный свет выплёскивается из проёма и опаляет плиты пола. Аурамитовые аппараты покрываются фульгуритовой сажей. Исключительно усилием воли он удерживает эфир достаточно долго, чтобы во вратах проявился силуэт. Затем он снова закрывает дверь, запирает телетезические замки и засовы, откованные из металлов, добытых на поверхности белых карликов, восстанавливает работу подавителей и оберегов.

Свет гаснет. Пространство перед Золотым Троном залито эктоплазменной жидкостью. На полу собрались лужи чадящей слизи и влаги. Калечные полупрозрачные создания из бездны, паразиты из глубинных расселин варпа дёргаются и извиваются на полу, хватают воздух пастями, бьются в судорогах. Они не могут выжить в этом мире и потому умирают, разлагаются, тают, соприкоснувшись со светом и воздухом в Тронном зале. От них не остаётся ничего, кроме лужиц зловонной слизи и стойкого запаха разложения.

Среди брызг и луж органической материи стоит человек, живой и здоровый. Едкий пар Паутины поднимается над его плечами.

Вулкан. Сын-Прометеец.

Я разделяю изумление остальных собравшихся. Вулкан оборачивается и опускается перед отцом на колено, склонив голову. Я вижу Рогала и Сангвиния, спешащих к брату. Они расталкивают процессию оружейников, случайно оказавшуюся на пути.

Вулкан вернулся. Я чувствую, как сердце наполняется радостью, и тут же ей на смену приходит ужас. Когда я следил за ним с помощью мысленного взора, Вулкан находился в нескольких часах пути от нас, не живой и не мёртвый. Он медленно прогрызал себе дорогу сквозь кишащие демонами залы из психопластика. Я сомневался, что он успеет вернуться до того, как отцу настанет время уходить.

— Отец. — Его голос похож на рокот камней в вулканическом разломе. — Я боялся опоздать. На дорогу ушла целая вечность.

И тогда я понимаю. Тревожно осознавать, что даже я могу неправильно прочитать знаки. Чувство времени у Вулкана, как и у нас с его отцом, как и у любого из Вечных, отличается от восприятия смертных. Но даже наши ощущения противоречат друг другу. Секунды превратились в столетия, а годы — в мгновения и для него, и для нас. Но для каждого по-своему.

Теперь я понимаю, как сильно пострадала Терра. Последние стены вот-вот падут, солнце налилось красным, а часы... часы не просто остановились и показывают разное время. Разрушающее воздействие варпа на Терру привело к коллапсу всех измерений. Пространство, расстояния, время, длительность процессов — все эти надёжные и постоянные параметры реального мира перестали работать.

Время — причуда, свойственная нашей реальности, — больше ни на что не влияет. Оно теперь нам не союзник и не враг. Дворец, да и вся Терра со всеми обитателями, оказались в ловушке бесконечного сейчас, характерного для эмпирей. И так будет, пока мы не вырвемся из хватки варпа. Мы оказались в никогда, вышли за пределы метафизической связи времён. Это — неподвижный Уйгебеалах, точка сингулярности в Паутине. Это не-время. Завтрашний день не наступит, потому что больше не существует ни сегодня, ни вчера.

Завтрашний день не наступит, пока мы не вырвем Терру из зияющей раны в теле реальности. Тогда время и пространство восстановятся и снова будут действовать в соответствии с принципами Эвклида и Минковского.

Те четверо, Ложная Четвёрка, всё это знают. Для них это очередной шанс, приближающий победу. Мы лишились привычной реальности. Для них это этап окончательного безумия, который должен нас сломить.

Сначала мне кажется, что я вот-вот предамся отчаянию, но потом... потом я начинаю посмеиваться про себя.

Они совсем не понимают нас и потому забыли о логике. Зловредная Четвёрка забыла, что мы всё равно мыслим человеческими категориями и составляем человеческие планы в соответствии с человеческими концепциями. Они отобрали у нас завтрашний день. Но если завтра Терре суждено пасть, значит, мы можем бесконечно предотвращать этот итог! Растворив время и заключив нас в никогда, они подарили нам вечность, бесконечное сейчас, чтобы мы могли выковать то будущее, какое захотим.

— Отец, в своём путешествии по Паутине, — говорит Вулкан, — я слышал имя. Его раз за разом повторяли стены и даже воздух.

— Тёмный Король? — спрашиваю я.

Вулкан оборачивается на звук голоса и негромкий стук посоха по полу.

— Лорд-регент. — Прометеец поднимается на ноги. Я подхожу ближе, тяжело опираясь на посох, протягиваю руку и приветственно хлопаю его по плечу. Потом обвожу взглядом разбрызганную вокруг слизь, осторожно тыкаю в одну из мёртвых разлагающихся тварей кончиком посоха и морщу нос.

— Это имя — Тёмный Король? — повторяю я вопрос. — Вулкан, мальчик мой, что это за имя? Тёмный Король?

— Да, лорд Сигиллит, — отвечает примарх.

— Я тоже его слышал.

— И что оно означает? — спрашивает Сангвиний. Они с Рогалом присоединяются к нам у подножья огромного трона.

— Кёрз иногда пользовался этим титулом, — замечает Дорн. — И, насколько мне известно, есть такая карта в колоде таро.

Он внимательно смотрит на меня, ибо прекрасно знает, как хорошо я владею языком символов. Всего несколько месяцев назад, которые сейчас кажутся годами, я раскладывал колоду для Преторианца. И там, следом за Луной, Мучеником, Чудовищем и Башней Молний, поперёк карты Императора лёг Тёмный Король. Я придаю большое значение скрытым в картах символам и очень ценю свою старую колоду, но дражайший Рогал терпеть не может суеверия, и сейчас его одновременно тревожат эти знамения и раздражает осознание самого факта.

— Да, — отвечаю я. — Это действительно прозвище Конрада и название одной из дурных карт в аркане таро. Но в данном случае, мой дорогой Преторианец, оба этих значения лишь отдалённо имеют отношение к истине.

Я поднимаю взгляд на Золотой Трон, закрывая глаза рукой от слепящего света.

+Скажешь им?+ спрашиваю я.

Он отвечает, и я в очередной раз говорю за него.

— Да будет так, — соглашаюсь я и оборачиваюсь к троим сыновьям-примархам. — Это значит «конец и смерть».

2:xiii. Загнанный волк

Локен слышит внезапные болтерные выстрелы. Совсем рядом.

— Держись позади, Альборн, — велит он. Конрой-капитан уже двадцать минут безуспешно пытается вывести его туда, где в последний раз видели Киилер. Никто в толпе не может им помочь. Все её знают, но никто не помнит откуда. Непонятно даже, в каком направлении движутся люди. Виа Аквила забита толпой, но, похоже, единой цели у собравшихся нет. Куда ведёт эта огромная улица? Может, на север?

Он снова слышит выстрелы. Несколько коротких очередей.

— Альборн! — кричит Локен. Но смертного нет рядом. Куда он делся?

Куда делась толпа?

Астартес входит в боковой дворик, усыпанный битым стеклом и брошенными вещами. Здесь же стоит забытый наземный транспорт. Впереди виднеются двери большого здания — то ли архива, то ли хранилища. Это библиотека Кланиум?

Внезапно начинается ливень. С неба падают жирные тёмные капли, похожие на нефть или расплавленное мутное стекло. Сквозь завесу дождя и дыма Локен различает очертания громадных городских ворот за зданием. Врата Престора? Или Лотоса? Но как такое возможно? Они же шли всего двадцать минут. Почему он снова не может понять, где находится?

Дождь усиливается. Где Альборн? Где толпы людей? Как такое количество душ может просто испариться без следа? Гарвель же просто шагнул в боковой дворик с улицы.

Огромные врата охвачены огнём. До них, наверное, километра два, но легионер всё равно слышит треск пламени и шипение падающего на угли дождя. И есть что-то ещё... Ещё какой-то звук, на мгновение завладевший его вниманием.

Как будто кто-то произнёс его имя.

— Альборн?

Конрой-капитана нигде не видно. Потоки дождя стекают по стенам и разбиваются о камни мостовой, поднимая в воздух водяную пыль. Стены исписаны символами и именами, которые Локен решает не читать.

Снова раздаются выстрелы — на этот раз ещё ближе. Легионер проверяет количество оставшихся боеприпасов в болтере. Немного. Придётся по возможности полагаться на клинки. Но если враг предпочитает стрелять...

Когда во дворик заходит Пожиратель Миров с топором в одной руке и болтером в другой, Локен укладывает его одним выстрелом.

Этот предатель огромен. Длинные прямые рога, венчающие шлем, похожи на раковины гигантских моллюсков. Реактивные снаряды пробивают нагрудник, и воин с грохотом падает, разбивая спиной камни мостовой. Под телом натекает лужа крови. По ней расходятся круги от тяжёлых дождевых капель.

Локен шагает вперёд. Инстинкт велит ему пригнуться — и булава, со свистом рассёкшая воздух, лишь немного не дотягивается до головы Лунного Волка. Невозможно объяснить, каким образом этот Несущий Слово оказался сзади.

Гарвель пытается обернуться. Булава на возвратном движении всё-таки достигает цели, выбивает болтер из рук и отбрасывает его к стене. Кирпичная кладка трескается. Он откатывается в сторону и пытается подняться на ноги. Несущий Слово хохочет и ковыляет в его сторону. В глазах предателя плещется безумие. Он пытается что-то сказать или объяснить Локену, но в его рту слишком много толстых извивающихся языков, чтобы можно было разобрать хоть слово.

Булава летит вниз. Гарвель блокирует её цепным мечом. Зубья вгрызаются в рукоять и отбрасывают вражеское оружие в сторону, заставляя бормочущего предателя оступиться. Это даёт время на перехват инициативы. Локен начинает теснить Несущего Слово. Тому приходится блокировать уколы и удары цепного меча тяжёлой булавой.

Из-за завесы дождя показывается воин Гвардии Смерти. Он облачён в проржавевшую и покрытую испариной броню — та настолько раздулась, что легионер кажется толще собственного роста. Его шлем — или голова, или, возможно, и то и другое — превратился в жуткую маску, похожую на череп древней рептилии. Над глазами и на носу выросли рога, а на затылке — широкий железный воротник. Левая сторона лица вздулась, будто металлический шар. Увидев Локена, Гвардеец Смерти переходит с неспешной ходьбы на тяжёлый бег. Он наступает с левого фланга, занося боевой молот для удара.

Гарвель снова блокирует булаву Несущего Слово цепным мечом и тут же наносит удар ногой в живот неприятеля, отбрасывая того назад. Предатель падает на спину. Лунный Волк отскакивает влево, пропуская неуклюжего Гвардейца Смерти. Молот, пролетевший мимо цели, бьёт по стене, и та рвётся, словно сделанная из высохшей плоти.

Локен разворачивается и бьёт воина Четырнадцатого злобно ревущим клинком. Наплечник раскалывается надвое, руку предателя заливают потоки зловонной крови. Он издаёт булькающий рёв и взмахивает молотом параллельно земле по широкой дуге. Локен уклоняется и слышит, как свистит рассекаемый бойком воздух.

Несущий Слово поднялся на ноги и кричит что-то нечленораздельное товарищу, заходя слева. Пожиратель Миров каким-то чудом тоже вернулся в бой. В его нагруднике зияет жуткого вида дыра, наполненная осколками керамита, металла и органических тканей. В залитых кровью руках он сжимает тяжёлый топор.

Гарвель отражает атаку Гвардейца Смерти, смещается в сторону и левой рукой извлекает из ножен Скорбящий. Дождавшись одновременного нападения Гвардейца Смерти и Несущего Слово, он могучим ударом цепного меча заставляет сына Мортариона опуститься на колено, а затем разворачивается и пронзает Скорбящим голову Несущего Слово так, что гарда упирается в лицо легионера.

Клинок удаётся извлечь из обмякшего тела за мгновение до выпада Пожирателя Миров. Несмотря на собственные габариты и тяжесть оружия, легионер Двенадцатого исступлённо рубит, размахивая топором, будто ребёнок прутиком. Удары летят один за другим. Пожиратель Миров не раскручивает оружие для набора скорости, не замедляется на возвратных движениях из-за смещённого вперёд баланса и, похоже, не замечает зияющей раны в груди. Локен чередует клинки, блокируя топор. От ударов сыплются искры. Гвардеец Смерти атакует справа. Его плечо сочится слизью, с разбитого наплечника сыплются осколки керамита. Он несётся на Гарвеля, пригнув голову и выставив вперёд рога, словно разъярённый бык. Лунный Волк в очередной раз отбивает в сторону топор Пожирателя Миров и сам с трудом уклоняется.

Когда мимо проносится Гвардеец Смерти, Локен наносит удар Скорбящим в район поясницы и перерубает тому хребет. Воин Четырнадцатого легиона падает навзничь, корчится и бессвязно бормочет. Длинная рана на спине исходит пеной и зловонной слизью. Он пытается ползти, но начинает задыхаться, заходится в приступе влажного кашля, а после затихает. Голова замирает в странном положении, зарывшись в землю выросшим на носу рогом.

Но тут Локена настигает и сбивает с ног нуцерийская секира. Рёбра словно вспыхивают огнём от боли. Пожиратель Миров исторгает боевой клич и опускает топор, сжимая древко обеими руками. Локен перекатывается в сторону в отчаянной попытке спастись. Топор врезается в мостовую, кроша камень. Гарвель из положения лёжа подсекает ноги неприятеля, отчего тот с грохотом падает наземь.

Теперь победу одержит тот, кто первым поднимется. Пожиратель Миров движется быстро, но Лунный Волк оказывается быстрее. Цепной меч сносит голову предателя с плеч в миг, когда тот выпрямляет спину. Безголовое тело с металлическим лязгом падает обратно на землю. Голова катится, подпрыгивая, и замирает, выставив вверх рога, будто противопехотный шип.

Локен замирает, тяжело дыша. Оба меча он держит наготове. Дождь стучит по броне. Потоки воды уносят кровь сражённых врагов в разбитые уличные стоки.

Больше никто не движется. Никто не выходит из темноты. Чёрный дождь льёт с такой силой, что Локен уже не может разглядеть горящие ворота на горизонте.

2:xiv. Анабасис

По приказу повелителя я рассказываю четверым собравшимся о разложении, об остановке времени и о том, как это, по счастливой случайности, может нам помочь. Потом я объясняю им план атаки. Мы решили дать операции простое имя: «Анабасис».

Защитники удерживают запечатанный периметр последней крепости. За её пределами остатки наших армий сражаются в безнадёжной попытке сдержать наступление врага. Ни те ни другие долго не протянут. Но пока они дарят нам такую возможность, нужно нанести удар. Мы телепортируемся на их флагман и возьмём его на абордаж. Только тяжелобронированные воины выдержат процесс переноса. Мы нанесём разящий удар в сердце врага — именно этой тактике мой господин научил своего первонайденного сына. И научил так хорошо, что теперь тот считает, что только он владеет ей на должном уровне.

— Он предвидит этот ход. — Дорн остаётся верен своему призванию стратега.

— Мы не можем позволить ему такой роскоши, Рогал, — отвечаю я. — Нельзя дать ему понять, что конкретно мы будем делать. Ожидать, что что-то произойдёт, и предотвратить это — разные вещи.

— Но если мы отправимся прямо в ловушку... — продолжает настаивать Преторианец.

— О, я очень надеюсь, что это именно ловушка! — восклицаю я. — Потому что сроки вышли, времени у нас больше нет. Если это ошибка, недосмотр или неполадка, они могут исправить её в любую секунду. Если щиты восстановят, у нас не останется шанса на победу. Нужно действовать без промедления, это очевидно.

Потом я сообщаю, что наш повелитель лично возглавит атаку. Именно поэтому он решил подняться с Трона. Они останутся вчетвером и будут защищать Дворец в этот решающий час.

Все тут же поворачиваются и смотрят на Золотой Трон. Как и ожидалось. Каждый хочет возразить. Владыка немного приглушает своё сияние, чтобы они видели мрачную решимость на его лице и не сожгли глаза.

Одного его взгляда хватало, чтобы замолкали короли и полководцы. Он не допускает неповиновения, а все четверо наших товарищей искренне верны ему. Все сыновья Императора были созданы верными, но чудовищное пламя последней войны по-особому закалило этих четверых. Преданность Вальдора и последних троих сыновей безупречна.

И потому меня застаёт врасплох, когда Сангвиний говорит простое «нет».

Сангвиний! Почему именно он?!

Даже Константин вопросительно смотрит на примарха. Я тоже считал, что только капитан-генерал может озвучить свои возражения.

Я спрашиваю Великого Ангела, что он имеет в виду, но крылатый примарх не удостаивает меня взглядом. Он смотрит только на Трон. И его глаза светятся чем-то... Нет, это не неповиновение. Это... какая-то уверенность.

Прежде чем он успевает ответить, раздаётся голос Рогала.

— Мы не отпустим тебя одного, отец. Не в этот раз.

Ох, ещё и он! Я внимательно рассматриваю и его. Преторианец не осмеливается говорить что-то ещё, но его мысли сияют белым пламенем: «Весь мой труд по удержанию стен, вся оборона во время осады защищали не Дворец. Я оборонял его потому, что ты был внутри. И если ты отправишься на “Мстительный дух”, моя оборона отправится следом. Вот и всё».

— Мой король, — произносит Константин. — Я не могу согласиться с приказом. Легио Кустодес защищают вас. Только они могут сопровождать вас в этом бою. Они отправятся на корабль, и я иду вместе с ними.

Вулкан ничего не говорит, но это и не нужно. Его суровое выражение лица достаточно красноречиво.

Ну и ну. Тревожно. Все до одного! Я прекрасно знаю, в какую ярость придёт повелитель, увидев такую реакцию на простой приказ, но в то же время его тронет их решимость. Вопрос лишь, что породило такой ответ: любовь и добродетель или нечто более тёмное? Сангвиний — воплощение надёжности, но он первым отказался подчиняться. Вальдор всегда был наиболее послушным из присутствующих. Но теперь и он демонстрирует неповиновение? Неужели, как я и боялся, посвящение в тайны Хаоса посеяло семена недовольства в сердце кустодия?

Возможно, происходящее — признак того, что гниль вероломства пробралась в сердца самых верных наших товарищей? Эта война разделила братьев, заставила сыновей пойти против создателя вопреки всем законам природы. И в решающий миг последние лояльные сыны решают воспротивиться воле отца?

Я смотрю на Трон, игнорируя неприятную резь в глазах. Я сохраняю спокойствие, ибо ни один стоящий совет никогда не срывался с пылающих рвением губ.

+Подумай,+ обращаюсь я лично к нему. +Они отдали тебе всё, так же, как скоро сделаю я. И ты должен дать что-то в ответ. Поделись, будь то победа или поражение. Ты всегда говорил, что мы затеяли это вместе. Всё человечество как единое целое, в общем порыве. Прошу, подумай, мой Вечный Король. Возникло недопонимание. Слишком долго ты, по старой привычке, хранил молчание и прятал ото всех свои планы. Я знаю, знаю. Ты был ужасно занят. Но, мой старый друг, они научились думать и принимать решения самостоятельно. Иначе и быть не могло. Ведь ты сам сделал их такими и взрастил в них эти черты. Не стоит сейчас изображать сурового отца и наказывать их за то, ради чего ты их создал.+

Он, конечно, знает, что я прав.

А я прав, потому что уже очень давно я служу ему совестью. Он совершал ошибки. Он же просто человек. Есть вещи, о которых он сожалеет, — я сам это слышал. И больше всего он сожалеет о том, что держал других на расстоянии. Боюсь, он слишком долго жил в одиночестве. Слишком много веков уединённой работы. Иногда появлялись друзья и соратники, но один за другим они покидали его или уходили из жизни по естественным причинам. Он создал Константина и примархов как сынов и приближённых товарищей, но по его меркам всё это случилось совсем недавно. Он не привык доверять даже им и делиться с ними планами.

Ну что ж. Больше никаких ошибок, старый друг. Не нужно играть роль тирана и выкрикивать приказы. Пойди на компромисс и покажи им, что ценишь их веру в себя.

Все четверо нужны здесь, на поле боя. Конфликт перешёл в финальную, самую кровопролитную фазу. И если сейчас мы уберём всех четверых основных защитников, то исчезнут символы, позволяющие держаться нашим силам. Но ни Рогал, ни Константин не позволят повелителю отправиться одному, без их телохранителей. Кроме того, оба готовились к вынужденной эвакуации господина. Вулкан слишком давно сражался в одиночестве и хочет наконец пойти в бой плечом к плечу с братьями. А Сангвинию нужно защитить честь легиона. Спорить бессмысленно.

Я чувствую, как владыка смиряет свой гнев. Хорошо. Мы затеяли это вместе и должны закончить вместе. Не только потому, что так становимся сильнее, но потому, что нужно, чтобы они увидели, каковы будут твои действия. Они должны стать свидетелями кульминации этой войны и конца кошмара. Они должны разделить достижение, а потом ты должен посвятить их в план. Ибо чтобы всем сердцем стремиться к созданию будущего, нужно приложить руку к настоящему. Осознай свои ошибки. Ты слишком многое и слишком долго держал при себе, прятал свой Великий Труд от посторонних глаз. Они — твои сыновья, и их вклад в общее дело нужно ценить.

Кроме того, ты им кое-что должен. У них есть собственные чаяния и потребности, которые нуждаются в удовлетворении: честь, справедливость, катарсис, возмездие. Они все побывали в гуще битвы и прячут раны. Боль от этих ран нужно облегчить. Каждый из присутствующих и сам в некотором роде стал мстительным духом.

Но нужно подготовиться. Они, как и мой повелитель, не могут находиться в нескольких местах одновременно и успеть всё. Он обращает свой разум ко мне и сообщает решение. А я в очередной раз становлюсь его глашатаем.

— Константин, Рогал, — мой голос звучит еле слышно, — возьмите по роте своих лучших воинов. Я запрещаю отзывать тех, кто уже сражается на стенах. Последний рубеж должен устоять в ваше отсутствие. Рогал, я знаю, ты уже выбрал людей несколько дней назад, предвидя этот разговор. Константин, собирай стражей.

Я разворачиваюсь к Прометейцу, тяжело опираясь на посох. Стоять прямо стало непосильной задачей.

— Вулкан, — тихо говорю я. — Ты заслужил право отправиться с остальными, но останешься здесь. Ты мне нужен. Прости. Твой отец попросит меня занять Золотой Трон на время. Я не рад такому заданию, но выполню его без колебаний. Нужно, чтобы ты был рядом. Ты, увы, прекрасно понимаешь причину.

Он замирает. Я вижу, как играют желваки на скулах примарха. Знаю, что он чувствует обиду. Но доводы неоспоримы. Вулкан не обладает даром, который позволил бы контролировать Трон. Не может использовать эфирную магию. И поэтому он и только он обязан остаться и занять моё место, если я потерплю неудачу.

Ибо если такое произойдёт, то всё пойдёт прахом. И Вулкан должен занять Трон и не дать Хорусу завладеть всеми богатствами, секретами, сокровищами и тайнами Дворца.

Навеки.

Вулкан знает, что я говорю правду. Наконец он просто кивает.

— Сангвиний. Выбери роту Кровавых Ангелов. Они присоединятся к абордажу. Но, мальчик мой, это — последний бой и наша последняя крепость. Остатки наших сил сражаются и умирают прямо сейчас, пока мы разговариваем, чтобы защитить этот клочок земли. Им нужен командир. И более того, им нужен символ. Воин, вокруг которого люди могут сплотиться. Тот, кто сможет до самого конца поддерживать огонь отваги в сердцах. Ты — Ярчайший. Ты — воплощение величия и всегда им был. Ты — сияющий символ всего, за что мы сражаемся. Рота Кровавых Ангелов удостоится чести присоединиться к штурму «Мстительного духа». Полагаю, лучшим командиром для неё станет Ралдорон. Но тебе придётся остаться и стать символом нашей обороны. И для этого тебя нарекут истинным магистром войны Императора. Ты отразишь атаку армии того, кто вероломно осквернил сей титул.

Я киваю своему господину. Его слово озвучено.

Я спрашиваю, поняли ли они приказ.

Рогал, Константин и Вулкан отвечают утвердительно. Сангвиний... Сангвиний молчит.

2:xv. В Гегемоне

Расквартированные в Гегемоне воины проверяют документы и пропускают её внутрь. Илия Раваллион, тактик орду и советник примарха Хана, человек, разработавший военные приёмы для V легиона, Белых Шрамов, идёт сквозь опустевшие залы, мимо отрядов кустодиев и Имперских Кулаков, проходит наспех возведённые контрольно-пропускные пункты со стоящими в карауле бойцами Ауксилии Империалис. Увенчанный огромной башней Гегемон — одно из самых больших и старых зданий в блоке Санктум Империалис Палатин. Его основательно переделали. С давних времён здесь заседало планетарное правительство, занимаясь внутренними вопросами, в противовес Великой палате Законодателей. Здесь Верховные лорды собирались и обсуждали задачи, касающиеся непосредственно Терры. Политические решения общеимперского и межпланетного масштаба принимались в Сенаторуме Империалис и Великой Палате. Укреплённая башня-крепость в центре — это главная цитадель Легио Кустодес.

И в последние несколько часов она стала командным центром.

Илия устала, её мутит, но она продолжает свой путь. Сопровождающие её Белые Шрамы — Гахаки, хан Бургедиин Сархву, и Аинбатаар-хан — не отстают ни на шаг. Перед лицом гибели зажглась искорка надежды. Ей сообщили и затем подтвердили, что павший в битве Великий Каган каким-то чудом избежал смерти. Магия Сигиллита. Илия совершенно не понимает, как такое возможно, потому что лично видела, как товарищи уносили мёртвое тело Хана, но не задаёт вопросов. Радостная весть помогает подняться с колен, несмотря на боль, и отбросить скорбь. Если Джагатай не погиб, то она вернётся к своим обязанностям и проведёт остаток своих дней, сражаясь за будущее, в котором он сможет жить.

Интересно, слышал ли эти слухи Соджук. Он долгое время был её телохранителем, но в конце концов она разрешила ему присоединиться к братьям на фронте. Жутковатый Гахаки и упрямый Аинбатаар настояли на том, чтобы занять его пост, ибо безопасных мест не осталось даже в Санктуме. Знает ли Соджук, что Хан выжил? Подняла ли эта новость его боевой дух?

Жив ли он сам?

У громадных ворот в просторную Ротонду она в очередной раз предъявляет документы, а Гахаки и Аинбатаар злобно смотрят на проверяющего бумаги полковника ауксилии.

— Можете проходить, мэм, — сообщает полковник хрупкой на вид пожилой женщине в истрёпанном генеральском мундире. Илия кивает. Гахаки резко выхватывает документы из рук офицера, и они входят внутрь.

Ротонда представляет собой круглую залу с высоким сводчатым потолком. В более мирное время она служила местом политических дебатов — сейчас же стала оживлённым штабом управления войсками. Толпы сервиторов и адептов Механикум снуют из стороны в сторону, устанавливают рабочие столы и гололитические дисплеи. В помещении стоит постоянный гул и стрёкот инструментов. Это всё началось не вчера. На демонтаж старого амфитеатра с галереями и монтаж оборудования стратегиума потребовалось бы несколько дней. Она видит в происходящем руку Преторианца. Дорн, как всегда, на три шага впереди всех. Он знал, что бастион Бхаб падёт — или, по крайней мере, предполагал такую возможность, — и предусмотрел резервное решение. Теперь главный штаб лоялистов находится здесь. Ротонда ныне представляет собой воплощение суеты, беспорядка и напряжения. Её успели подготовить только на три четверти перед тем, как командному центру пришлось приступить к работе. И сейчас люди здесь в спешке подхватывают бразды управления обороной, по трагическому стечению обстоятельств упущенные в Бхабе. Вынужденная и срочная передача власти состоялась, пусть и не без проблем.

Илия на несколько мгновений замирает, наблюдая за происходящим. Она видит офицеров Военной Палаты и закутанных в мантии старших чинов из Тактике Террестрия. Те погружены в работу и не обращают внимания на творящийся вокруг хаос. Ничто не тревожит их так, как необходимость выработать оптимальную для выживания стратегию. Илия пытается понять, чем она может помочь и с чего лучше начать. Она считывает данные, бегущие по активным дисплеям, рассматривает обновляющиеся в реальном времени карты. Видит зависимости, связи, возможности и риски.

Возраст больше не давит на плечи. Ей больше не кажется, что она умирает. Разум, сфокусированный на выполнении важной задачи, может игнорировать любые помехи.

Женщина разворачивается к телохранителям.

— Возвращайтесь на стены.

— Сы-Илия, мы поклялись... — начинает Гахаки. Раваллион качает головой.

— Я дома, Сархву-хан. Здесь моё место, моё поле боя. А вы нужны в другом, причём срочно.

— Но, сы-Илия...

— Если смерть может настичь меня здесь, в Гегемоне, в окружении кустодиев и Имперских Кулаков, то, значит, сможет где угодно. И, при всём уважении, ваше присутствие рядом никак на это не повлияет. Прошу, идите. Отсюда я помогу орду лучшим советом, каким только смогу.

Воины некоторое время колеблются, после чего кивают и уходят, не прощаясь. Ей всегда нравилась эта особенность Белых Шрамов — расставания у них проходят без лишних сентиментальностей, потому что, расставаясь, все собираются встретиться вновь. Удивительно оптимистичный взгляд на жизнь для легионеров, живущих так недолго.

Оставшись в одиночестве, она снова окидывает взглядом стратегиум и наконец с радостью замечает знакомое лицо.

— Госпожа! — зовёт она. — Госпожа, я готова работать!

2:xvi. Жертва

У меня нет ни времени, ни, если честно, терпения узнавать причины загадочного молчания Сангвиния. Я разворачиваюсь к своему неподвижному господину.

— Сейчас? — спрашиваю я.

Он говорит да.

— Уже? Ох...

Я вздыхаю. Это глупо. Я готовился к этому со дня, когда мы поняли, что Магнус выбыл из числа подходящих кандидатов. Повелитель неизменно поддерживал меня в этом. Он считает, что я справлюсь, и я верю ему, ибо наши разумы загадочным образом связаны уже очень давно. Это произошло задолго до того, как он принял титул Императора, а я стал Сигиллитом.

Не то чтобы я хотел протянуть подольше. Я прожил очень много лет — куда больше, чем отвела мне природа. Но ещё так много нужно сделать... Однако, по правде сказать, я бы хотел, чтобы всё случилось, когда я был моложе и сильнее. Когда меня хранило безрассудство юности. А сейчас я очень стар и очень устал.

Не то чтобы это повлияло на результат, но всё же...

Погрузившись в размышления, я начинаю свой путь к огромному трону, приводя в порядок мысли, подводя итоги, спешно рассылая последние мысленные сообщения и символы с заложенными в них идеями, напоминаниями и указаниями, чтобы другие могли закончить начатые мною дела. Эти символы кружат, будто рой потревоженных пчёл, и разлетаются во все стороны в поисках нового дома. Всё происходит торопливо и бессистемно. Времени на точность и вежливость не осталось. Я просто выбрасываю их, как балласт, из головы.

Я настолько погрузился в себя, что не замечаю ничего вокруг, и останавливаюсь, лишь когда слышу удивлённый вдох. Кто угодно остановится, услышав, как подобный звук, исполненный удивления и благоговейного ужаса, издают примархи, падая на колени в почтительном поклоне.

Стоя у подножья громадного пьедестала, я поднимаю взгляд на богато украшенные ступени, по которым мне предстоит взойти. А вот спуститься я уже не смогу.

Солнце светит прямо в лицо.

Мой господин. Мой Вечный Король. Мой друг. Мой Повелитель Человечества.

Он встал. Поднялся с Золотого Трона и возвышается надо мной, словно бог, коим, конечно же, не является.

Он поднялся.

Это само по себе — небольшое чудо, ибо он не вставал с Трона уже очень давно, и я начал полагать, что это невозможно. Полотнища золотого света, прошитые багровыми нитями заката и алыми рассветными стежками, свисают с его плеч и рук. Крохотные молнии змеятся и пронзают воздух вокруг, а за его спиной пляшут призрачные огоньки, отливающие той же синевой, что намёрзший на подлокотники Трона лёд. Голову окутывает ореол белого света. Он сияет, как полная луна или яркая звезда, а лицо, кроме сверкающих глаз, скрыто в тенях.

Силы небесные! Я успел позабыть. Я забыл, насколько он величественен! Насколько огромен, могуч, великолепен и ужасен, насколько...

Как я мог даже помыслить о том, чтобы занять его место? Какой же я старый и дряхлый дурак!

Нужно поклониться. Я должен склониться перед ним! Должен простереться ниц и припасть лицом к каменному полу, ибо его свет слишком ярок! Я мешкаю и спотыкаюсь. Старые ноги отказываются слушаться. Я пошатываюсь...

Сильные руки останавливают падение и не дают мне разбить лицо о нижние ступени огромной лестницы. Стражи Азкарель и Цекальт покинули посты в миг, когда я оступился, но не успели. Меня поддерживают Рогал и Сангвиний. Вулкан тоже рядом и протягивает руку, чтобы я мог на неё опереться. За их спинами маячит Константин. Я замечаю тень беспокойства в его глазах.

— Я помогу, — говорит Ангел.

— Вы уж извините старика, — бормочу я.

— Крепись, — произносит Дорн.

— Я крепок, как и всегда, мальчик мой, — я усмехаюсь. Они помогают мне встать. Вулкан протягивает мой посох. Я обвожу взглядом собравшихся вокруг меня великанов. Все они выглядят встревоженными.

Я пытаюсь их прогнать.

— Всё в порядке. Просто ноги подкосились. Вот доживёте до моих лет, тогда поймёте.

Сангвиний смотрит на меня, стиснув зубы.

— Я в порядке.

Вальдор резко кивает. Оба проконсула выходят вперёд и встают рядом, готовые проводить меня вверх по ступеням. Они собираются взять меня под руки.

— Э, нет, — говорю я. — Я сам взберусь по этой проклятой лестнице.

— Господин, прошу, окажите нам честь и позвольте сопроводить вас, — тихо произносит Азкарель.

Я вздыхаю и соглашаюсь, после чего начинаю подъём, щурясь от яркого света. Каждый шаг даётся с трудом, и я тяжело опираюсь на посох, хватаясь за него обеими руками. Но это ничто по сравнению с тем, что ждёт впереди.

Наверху ждёт мой Вечный Король. Он стоит неподвижно и безмолвно, не обращая внимания на благоговейный трепет, царящий в Тронном зале. Все взгляды направлены на него. Многие из собравшихся уже не верили, что смогут увидеть, как он двигается или поднимается на ноги. Они мечтали, что он встанет с Трона, и теперь пришли в ужас, осознавая, что должно было произойти, если их мечта исполнилась.

Но он смотрит только на меня. Прямо мне в душу.

На полпути я останавливаюсь и оборачиваюсь к доблестным стражам, шагающим по обе стороны от меня.

— Достаточно. Остаток пути я проделаю в одиночестве.

Золотые маски никак не реагируют на звук моего голоса.

— Вы ведь оба из Соратников-гетеронов, верно? — тихо спрашиваю я. — Значит, как минимум один из вас отправится с ним в последний бой. У меня есть просьба: не подведите его.

— Мы не можем потерпеть поражение, мой регент, — произносит Цекальт.

— О, мальчик мой, я прекрасно это знаю. Я всё знаю. Мне известно, насколько вы безупречны. Но я сейчас не о преданности, долге или способностях. Это всё зашито в вас с момента создания. Я о... когда всё закончится, верните его сюда, на этот престол, хорошо? Верните его живым. Делайте для него всё, что нужно. Но это я прошу сделать для меня. Вот, сейчас...

Я облизываю указательный палец на левой руке и рисую свой символ на нагруднике Цекальта. Он исчезает в тот же миг. Затем повторяю то же самое для Азкареля.

— Своей меткой и своим именем я опечатываю план, — шепчу я, водя пальцем по аурамиту. — Сие свершится, и я подтверждаю это своей рукой. Иначе быть не может. Сделайте это ради меня.

Кустодии не отвечают. Стиснув посох, я продолжаю подъём. Проконсулы выполняют мою просьбу и не двигаются с места.

Я приближаюсь к вершине и тону в потоках света. Мой господин и повелитель движется. Он спускается по ступеням и протягивает руку, чтобы я мог опереться. Эта рука... Эта могучая и умелая рука, державшая всю Галактику на ладони. Я чувствую его присутствие. К моему удивлению, он делится эмоциями, наполняющими разум.

Они довольно очевидны.

— Не стоит грустить из-за этого, — говорю я.

Это более болезненно, чем он ожидал. Он боится, что нам больше не удастся поговорить, что мы больше не сможем часами обмениваться мыслями и словами, создавая лучшее будущее для человечества. Его воспоминания обжигающе яркие. Он показывает день, когда впервые продемонстрировал мне Трон и рассказал, зачем он нужен. Мои глаза тогда светились недоверием. Затем — ночь, когда мы оба поняли, что я тоже способен управлять им и не погибнуть в мгновение ока. Тогда мы поняли с помощью несложных логических цепочек, что может настать момент, когда мне придётся занять его место; что почти во всех вариантах будущего кому-то придётся это сделать.

Я не испугался. Ни тогда, ни сейчас. Я знал, чем это грозит. И принял всё как нечто, что придётся сделать, если другого варианта не останется. Он надеялся, что такого исхода удастся избежать, потому что тоже понимал, что со мной станет. И долгое время этот вариант казался маловероятным. Он даже создал себе замену специально на этот случай. Замену звали Магнус.

Но час настал, и я не стану колебаться. Я принимаю протянутую руку и преодолеваю последние несколько ступеней. Я киваю и улыбаюсь ему. Говорю: «Не нужно по мне скорбеть», — так, что никто больше не может услышать.

И готовлюсь занять своё место.

Слов не осталось. За столетия, проведённые в беседах, мы разобрали и обсудили всё, что можно. Больше нечего сказать. Просто два друга стоят рядом, вспоминая, через что пришлось пройти и что они друг другу должны. Это мой последний подарок человечеству, его будущему, плану, нарисованному на стене.

Но по его глазам я вижу: он понимает, что на самом деле я делаю это только ради него. Величайшие деяния всегда рождаются из личных отношений.

Я стар. Я устал.

Я сажусь на Золотой Трон.

2:xvii. Незавершённые дела

Бурная деятельность приходит на смену напряжению. Приказы разносятся по Тронному залу и дальше, передаются через вокс-эфир, по астропатической связи, с помощью пси-сообщений, орскода и мыслезнака. Отправляются гонцы и посыльные, сервочерепа разлетаются по коридорам, беспрестанно стрекоча что-то на двоичном коде. Крохотные антигравитационные системы наполняют помещения высоким звонким гулом.

Роты кустодиев приходят в движение. Вальдор непринуждённо управляет своими воинами от подножья Трона — кажется, ему хватает лишь взгляда, чтобы передать указания. Сложные и подробные команды транслируются с помощью боевого кодового языка. Отделения часовых перестраиваются и маневрируют. Избранные воины покидают посты и направляются в оружейные палаты и зоны дислокации, а на их место тут же встают новые великаны в золотой броне. Хускарлы Дорна спешно покидают Тронный зал, чтобы утвердить и передать новые приказы Преторианца. Члены Верховного Совета и толпа сопровождающих их чиновников растворяются в тоннелях, готовясь к операции: им нужно выдать распоряжения по выделению необходимых мощностей для телепортационного оборудования и выйти на связь с резервным штабом в башне Гегемона, чтобы сообщить им последние новости.

Караван оружейников продолжает неспешный и торжественный путь через Тронный зал.

В сводчатых залах Санктума за Серебряной дверью торопится занять свой пост Халид Хассан, Избранный Малкадора. Его разум зудит от внезапной пси-лавины символов-инструкций, которые Сигиллит только что туда вложил. Он отступает в сторону, растворяясь в полумраке алькова подобно призраку в зелёной мантии, пропускает мимо отряд хускарлов Дорна, вытирает слезящиеся глаза и идёт дальше.

Очередная задержка случается непосредственно у дверей. Бригады автоматонов Аднектор Консилиум под руководством Сестёр Безмолвия волочат в Тронный зал тележки с огромными гексаграмматическими генераторами. Восемь таких устройств размером с орбитальную десантную капсулу каждое извлекли из Тёмных камер. За ними виднеется вереница платформ и транспортёров, гружённых дополнительными и запасными талисматическими приборами, передатчиками пустотных экранов и портативными телетезисторами.

Хассан останавливается и внимательно рассматривает процессию, тщательно проверяя исправность и комплектность груза. Это не последняя партия. Дополнительные ресурсы сейчас извлекают со складов и из глубинных хранилищ Дворца и грузят в контейнеры и на транспортные ленты.

Халид стучит средним пальцем по корпусу одной из гексаграмматических турбин и слышит, как машина отзывается мелодичным звоном. Да, её настроили как надо.

Это протокол «Печать» — одна из восьмисот пятнадцати экстренных мер, ждущих своего часа. Некоторые появились задолго до осады, иные — относительно недавно и, по мнению Хассана, являются в какой-то степени жестом отчаяния. «Печать» — одна из старейших. Её разработали сразу после безумия, устроенного Магнусом. Она — продолжение и дополнение к необходимому, но ужасному Негласному указу.

Другие Избранные с такими же отметинами на щеках уже снуют по Дворцу, собирая необходимую дань. Они выбирают людей с псионическими способностями не по жребию и не по желанию, как раньше, но в принудительном порядке. Нужны лучшие и наиболее совместимые, независимо от того, хотят они себе такой судьбы или нет.

Хассан надеялся, что «Печать» — именно эта жуткая «Печать» — никогда не будет применена. Он прерывисто дышит, пытаясь справиться с накатывающим приступом паники. Всё-таки до этого дошло. Что бы ни случилось в итоге, час настал. Псионические указания Сигиллита появились в его голове что-то около десяти минут назад, но Халид только сейчас смог разобрать их на более-менее понятные тезисы. Если им верить, то протокол Печати вступил в силу. Более того, Негласный указ тоже нужно готовить к исполнению.

Хассан оборачивается, успокаивая колотящееся сердце, и обнаруживает за спиной Каэрию Касрин. Воительница кланяется.

— Печать вступила в силу... У вас есть все указания? — спрашивает он.

Женщина снова кивает.

— Всё нужно выполнить с предельной точностью.

Рыцарь Забвения едва слышно вздыхает, будто раздражаясь на излишнюю дотошность — отголосок прошлой жизни и военной службы Хассана.

«Всё сделано, — отвечает она, используя мыслезнак. — Всё соответствует и письменным документам, и устным наставлениям. Я проверила и перепроверила».

— А указания пришли от...

«Ваши, полагаю, от Сигиллита, — отвечает сестра из кадра Стальных Лис. — Мои — напрямую от капитана-генерала».

— Нам нужно сверить...

«Не нужно».

— Касрин, если есть хоть малейшие разночтения...

«Вы сомневаетесь в точности формулировок, исходящих от капитана-генерала?»

— Нет, — отвечает Хассан. — Конечно нет. Прошу меня простить.

«Мы повторяли всё раз за разом, пока не выучили наизусть».

— Я знаю. И тем не менее готовы ли мы? Готовы ли лично вы?

Касрин сверлит его взглядом. Халиду кажется, что в глазах, смотрящих на него из-за решётки полушлема, читается что-то среднее между страданием и ужасом. Касрин, как и он сам, играла ключевую роль в исполнении Негласного указа в прошлый раз. В единственный раз. И ей тоже приходится с этим жить. Она знает, что произойдёт дальше и какими могут быть последствия.

«Да», — отвечает Каэрия.

Хассан кивает.

«Восемнадцатый здесь, — говорит она мыслезнаком. — Это уже что-то значит».

— Да, — Халид уже знает. Сигиллит наполнил его разум множеством приказов и образов. Присутствие Вулкана — один из них. Уникальный дар примарха станет значимым вкладом в их дело. И в то же время он — резерв, к которому Хассан предпочёл бы не обращаться.

— Продолжайте работу, — говорит он. — Я скоро присоединюсь.

Касрин кланяется и уходит. Воительница исчезает до того, как выходит за пределы его периферического зрения.

Хассан с трудом сортирует блоки информации, которую передал ему господин. Её просто слишком много, она не систематизирована, обычно чёткие символы кажутся размытыми — Малкадор будто очень спешил и пытался высказать всё, что хотел, за короткий промежуток времени. Очевидно, всё его внимание посвящено Императору. И все приказы, которые нужно было отдать, все идеи и напитанные смыслом символы, все мимолётные мысли и замечания были переданы Избранным, чтобы разгрузить разум регента.

Один символ оказался особенно важным. Малкадор пометил его мысленным ярлыком «Терминус». Хассан видит силуэты, покидающие Тронный зал и направляющиеся в его сторону, — гигантские призраки, сотканные из чёрного дыма и глубоких теней. Они плывут по пробурённому тепловыми лучами тоннелю в его сторону подобно надвигающемуся кошмару.

Он встаёт у них на пути, и чудовища останавливаются. Двое стражей из Общины Ключа сверлят его взглядом. Они — воины Легио Кустодес, но их жуткая и прекрасная золотая броня покрыта сажей и стала почти чёрной. Тёмные камеры и архивы в глубоких подземельях, где хранятся запретные технологии и секреты Долгой Ночи, управляются и охраняются специальным отрядом Экзертус. Община Ключа — это подразделение Кустодес, при необходимости обеспечивающее манипуляции и перемещение подобных артефактов.

— В сторону, — говорит один.

— Вам известны мои чин и полномочия, — произносит Хассан. — У меня к вам дело.

— Мы получили приказ, — отвечает покрытый копотью кустодий. Халиду больше всего на свете сейчас хочется сжаться в комочек и убежать. Но он не двигается с места.

— Надеюсь, что так. И я должен их подтвердить. И убедиться, что вы выполните их так, как требуется.

— Их отдал наш повелитель, — страж даже не пытается скрыть угрозу в голосе.

— А мои указания исходят от моего господина. И, со всем уважением к капитану-генералу, воля Сигиллита имеет приоритет.

— В сторону.

Хассан вздыхает и начинает без запинки повторять всю последовательность имён эдил-маршала Харахеля. Она состоит из четырёхсот девяти элементов, каждый из которых выбит на внутренней стороне чёрного доспеха воина, и известна очень немногим. Те, кто её знают, могут отдавать кустодию приказы от лица Трона.

Харахель поднимает громадную руку и останавливает Хассана на сорок шестом имени.

— Я услышал. Говори.

— Вам поручено взять под стражу человека по фамилии Фо и созданное им устройство.

Эдил-маршал не отвечает.

— Маршал, давайте поговорим как нормальные люди, — продолжает Халид. — Малкадору известно о привлечении Фо и о назначении его устройства. Капитан-генерал же не думал, что подобные вещи можно скрыть?

— И что с того?

— По воле Императора и воле Сигиллита устройство нужно сохранить и держать в резерве. Использовать как средство последней надежды. Ему присвоен уровень XX и категория «Терминус». Ему и его создателю нужно обеспечить безопасность.

— Значит, наши приказы совпадают, — отвечает Харахель. — Приказ капитана-генерала однозначен. Мы должны взять под стражу человека по фамилии Фо. Мы должны забрать устройство в Тёмные камеры на хранение. Вам незачем больше тратить наше время.

— И ожидать перемещения, — добавляет Хассан. — Вы упустили этот момент. Сигиллит в курсе, что капитан-генерал Вальдор хочет хранить устройство в Тёмных камерах. И это правильно, поскольку кустодии вашей общины лучше всего справятся с такой задачей. Но вы должны взять объект под стражу и ожидать перемещения. И когда... если... придёт время и приказ на перевод, я буду контролировать процесс от имени Сигиллита. Мы поняли друг друга?

— Нам не давали таких указаний, — отвечает Харахель. — Про перемещение ничего не сообщалось.

— Значит, я дополнил ваши приказы новыми данными, и теперь мы избежим ошибок. Хорошо, что я оказался поблизости и мы успели поговорить.

— Нам не давали таких указаний, — повторяет Харахель. — Вам придётся подтвердить свои слова.

— Хорошо, я получу подтверждение.

— Не думаю, что у вас осталась такая возможность.

У Хассана кровь стынет в жилах. Он смотрит вглубь коридора, после чего протискивается мимо стражей и переходит на бег, оставив чёрных великанов позади.

Он спешит к Серебряной двери. Она открыта, и внутрь по-прежнему тянется вереница грузовых тележек. Хассан, уворачиваясь от транспортёров, пробегает ворота. Часовые в золотых доспехах опускают копья, но, узнав Избранного, снова замирают, точно статуи.

Хассан изо всех сил бежит по гигантскому нефу, стараясь не запутаться в длинной мантии. Он видит других людей в таких же зелёных одеждах. Избранные Малкадора проталкиваются сквозь толпы людей, собравшихся в Тронном зале в надежде успеть.

Никто не сможет добраться вовремя.

Хассан видит далёкий Трон. Видит небольшую группу людей вокруг. Всё кажется размытым из-за резких движений и слёз, наполняющих глаза. Он на бегу судорожно разбирает и сортирует данные, переданные господином несколько минут назад.

Он видит силуэты. Огромная фигура в золотых одеждах поднимается с Трона. Существо стоит, окутанное белым светом. На ступенях горбится ещё один силуэт — совсем крохотный. Сияющий человек протягивает руку и помогает второму сделать последние несколько шагов. Они замирают на миг, будто беседуя.

Затем огромный сияющий силуэт показывает рукой на Трон, как будто охваченный огнём. Крохотный сгорбленный человечек как будто кивает и ковыляет вперёд.

И садится на Трон. Языки пламени поднимаются выше и охватывают его целиком.

Хассан останавливается. Он замирает, согнувшись пополам, опершись руками на бёдра, и пытается отдышаться. Слёзы текут из глаз и падают на резные плиты пола. Он только что отыскал и открыл последний символ, помещённый Малкадором в его разум. Это просто обрывок мысли: всего несколько слов, которых едва хватило, чтобы сложиться в печать.

Там сказано: «Халид. Не подведи меня. Прощай».

2:xviii. Просто герой

Сигиллит сидит на Троне. Он ничего не говорит и больше не скажет. Его глаза открыты, но ничего не видят. Вернее, они не видят помещение, которое люди называют Тронным залом. Перед ними бушует неизмеримая глубина эмпирей. Он сидит неподвижно, выпрямив спину и положив руки на подлокотники, — так же, как и его повелитель. Посох лежит в ногах. Ослепительное сияние, похожее на кипящую и мерцающую шаровую молнию, окутывает его и Трон. Оно прогоняет все тени от огромного пьедестала, и они, длинные и узкие, протягиваются по зале. Тени отца и сохранивших верность сыновей на фоне яркого света напоминают силуэты людей, наблюдающих за восходом солнца с высокой скалы.

Вулкану, что стоит подле отца, братьев и капитана-генерала кустодиев, тяжело на это смотреть. Малкадор не двигается, но каждая его мышца, каждая кость, каждый атом дрожат. Примарх смотрит на охваченного пламенем человека и видит мелкую рябь, как во время заклинившей пикт-трансляции, — силуэт старика подрагивает, смещается, вибрирует. Невидящие глаза дёргаются из стороны в сторону, челюсть судорожно сжимается, полы мантии едва заметно трепещут. Кисти рук на подлокотниках мелко трясутся. И в то же время Прометеец видит мастерскую и уверенную работу разума регента, его целеустремлённость и абсолютную концентрацию. Он слышит, как механизмы Трона переключаются, подчиняясь воле Сигиллита, и чувствует, как потоки имматериума повинуются его командам и приказам.

— Я ощущаю его сосредоточенность. И его боль, — бормочет Вулкан.

«Я чувствую, как его клетки умирают, одна за другой», — думает он.

— И его печаль, — тихо произносит Дорн.

— Печаль — не его, брат, — отзывается Сангвиний. Крылатый примарх переводит взгляд на безмолвного отца. — Это твоя эмоция, да?

Повелитель Человечества не отвечает. Возможно, им овладел внезапный приступ чувств по отношению к старому другу. Или он молча восхищается жертвой регента? В конце концов, он же просто человек, и эта эмоция откуда-то исходит.

Вальдор отворачивается с мрачной миной на лице. Ещё один человек, бывший свидетелем далёкого прошлого, покинул этот мир. Теперь их осталось совсем мало.

— Пора начинать, — говорит кустодий.

Вулкан устало качает головой. Его решимость тверда, как гранит, ибо он лучше остальных понимает, что это значит.

— Сигиллит... — начинает он.

+Герой,+ поправляет его мягкий голос.

Вулкан смотрит на отца, щуря глаза от яркого света и кивает.

Внизу, в дальнем конце нефа, несколько человек осмелились приблизиться, обогнав даже процессию оружейников. Мужчины и женщины в зелёных мантиях числом около десятка замерли в нескольких сотнях метров. Они, не отрываясь, смотрят на Трон, и Вулкан чувствует их скорбь и потрясение. Пара человек даже опустились на колени.

Он знает этих людей. Избранные Малкадора, особо одарённые и способные агенты, которых Сигиллит лично выбирал на протяжении многих лет. Они служили ему помощниками и доверенными. С их помощью регент вершил свои загадочные дела. Только эти десятеро успели добраться вовремя — и всё равно опоздали. Остальные ещё спешат на зов псионической связи с Сигиллитом. У них не было возможности проститься лично, сказать какие-то последние слова, поделиться прощальной мудростью. В силу обстоятельств Малкадору пришлось завершать дела без особых церемоний, и он просто вложил свои мысли в каждого из них. Сейчас разумы Избранных гудят от внезапно свалившейся ноши и только-только начинают справляться с полученной информацией, отчего перенести потерю становится ещё тяжелее.

По нефу Тронного зала расходится волна умиротворения, похожая на дуновение тёплого летнего ветра. Повелитель Человечества касается разумов Избранных, и каждый из собравшихся чувствует, как боль отступает. Он облегчает их страдания, ибо с настоящего момента им всем придётся постоянно сохранять трезвость рассудка и работать на пределе способностей. Им придётся завершить дела, оставленные регентом. Они — хранители наследия Сигиллита и носители последних приказов.

+Это — величайшая жертва нашей эпохи,+ произносит спокойный голос. +Нашего Сигиллита больше нет. С этого момента помните его просто как героя. Выполните его волю. Ваша и его работа ещё не завершена. Всё, что мы — все мы — сейчас делаем, стало возможным благодаря ему. Запомните его. Запомните его жертву. И пусть это воспоминание поможет вам никогда не сбиться с пути.+

Они кивают. Некоторые плачут. Все кланяются.

Вечный Король, пряча скорбь от чужих глаз, разворачивается к своим сыновьям и капитану-генералу.

— А теперь начинаем по-настоящему, — говорит Он.

Малкадор Сигиллит восходит на Золотой Трон

2:xix. В Гегемоне

Сандрина Икаро поднимает взгляд, отрываясь от работы. Её мундир покрыт пятнами грязи и засохшей крови, а мысли заняты тысячей разных вопросов. Ей требуется несколько мгновений, чтобы разглядеть внезапно возникшую рядом худощавую растрёпанную женщину.

— Илия Раваллион, — представляется та.

— Хорошо, — отвечает Икаро. — Прошу меня извинить, но...

— Я бы хотела помочь. Скажите, что нужно делать.

Сандрина моргает. Раваллион замечает, что у госпожи-тактике трясутся руки, а левый глаз нервно дёргается. К рабочему столу прислонена лёгкая штурмовая винтовка — «Комаг IV», если Илия не ошибается, — и это выглядит странно. Похоже, Икаро хочет, чтобы оружие всегда было рядом, и старается не выпускать его из виду. Илия слышала, что она и ещё несколько старших офицеров из Бхаба были в числе последних, кто успел добраться сюда прежде, чем Архангел запечатал врата. Икаро выглядит так, будто до сих пор не может в это поверить.

— Если вы к этому готовы, — говорит госпожа-тактике.

— Никто больше не может быть ни к чему готов, — отвечает Илия. — Но у меня есть навыки.

— Мы многое потеряли, — бормочет Икаро. — Военная Палата понесла тяжёлый урон, отступая из Бхаба. Мы...

Она замолкает, прислушиваясь к звучащему в наушнике докладу, после чего перемещает несколько подразделений на тактическом дисплее и выводит на него поток данных с авгуров.

— Двадцать седьмой, выдвигайтесь на Золочёную, шесть-шесть-восемь-ноль. Расходитесь полукругом и укрепляйте фланги. Приём. — И ждёт. Вероятно, удовлетворившись полученным ответом, Икаро разворачивается к Илии. — Так, теперь с вами. Шестой пост. — Она указывает жестом на один из столов. — Пароль доступа: «Икаро».

Раваллион удивлённо поднимает бровь.

— Знаю. Не было времени придумать что-то сложное. Включайте станцию. У нас копятся данные с восточного фронта. Нужно, чтобы кто-то начал их обрабатывать. Основные вопросы — ко мне, остальное...

— На моё усмотрение?

— Да.

Илия кивает и следует к свободному столу. Госпожа-тактике тут же вновь погружается в данные. Рядом трудятся чиновники Военной Палаты. Они настолько сконцентрировались на задачах, что кажется, будто вот-вот лопнут от перенапряжения. Пальцы, словно крохотные птицы, порхают над пультами управления.

Илия садится, вводит до смешного примитивный пароль и пробуждает устройство к жизни. Это новая станция — её притащили с какого-то склада и подключили к силовым и ноосферные кабелям едва ли больше получаса назад. И прибор тут же начинают переполнять блоки данных. Илия принимается сортировать и разбирать входящие потоки и хмурится. Она понимает, откуда взялось напряжение на лицах офицеров. Часть данных повреждена, остальные неполные. Что-то выглядит так, будто написано шифрованным языком ксеносов. И такого очень много.

— Раваллион!

Она разворачивается на звук. Икаро поднялась и смотрит сквозь толпу в её направлении, периодически бросая короткие взгляды на планшет с приказом, который ей только что передал человек в зелёной мантии. Один из Избранных Малкадора.

— Госпожа? — отзывается Илия.

— Бросай всё, что сейчас делаешь. Нам срочно нужна связь с Пятым легионом в порту Львиных врат. То ли стандартные каналы не работают, то ли они не хотят отвечать. Полагаю, у вас могут быть либо внутренние боевые шифры легиона, либо вокс-идентификаторы, которым они поверят.

— Всё есть.

— Тогда действуйте как можно быстрее.

Илия разворачивается к экрану и активирует вокс-канал и проводную связь. Она подаёт сигнал, зашифрованный с помощью чогорского языка. Рядом внезапно оказывается Избранный. Его не было среди тех, кого она встретила, вернув Боевого Ястреба домой. Аугметические электронные цепи ярко поблёскивают на чёрной коже этого мужчины средних лет с печатью регента на щеке.

— Раваллион, — представляется она.

— Госпожа, — кивает тот в ответ. — Меня зовут Галлент Сидози, я из числа Избранных.

Голос звучит хрипло, будто от недавних рыданий. Илия задумывается о том, как эмоции могут застать человека врасплох даже в такое время.

— Что нужно передать? — Её пальцы зависли в ожидании над панелью ввода.

— Пусть Львиные врата прекратят огонь по главной цели.

— Прекратят огонь?

— Да.

— По главной цели?

— Полагаю, вы и с первого раза меня расслышали.

— Вы имеете в виду флагман предателей?

— Да, госпожа, именно его.

Илия таращится на мужчину.

— Могу я узнать причину? Если Белые Шрамы всё ещё могут атаковать Луперкаля...

— Вы не в том положении, чтобы просить разъяснений.

Раваллион несколько мгновений смотрит Избранному в глаза и кивает.

— Как скажете. — Она разворачивается обратно к консоли и начинает вводить сообщение. — Я отправлю импульс данных, а потом попробую голосовую связь.

Илия слышит тихий вздох.

— Я только что привёз приказы напрямую из Тронного зала, — шепчет Сидози. — Госпожа Икаро озвучит их в ближайшее время. Но, учитывая важность происходящего, я готов сообщить на условиях строжайшей секретности, что мы в ближайшее время начнём абордажную операцию на «Мстительный дух».

Илия шумно сглатывает. Больше она никак не реагирует на услышанное и не отрывает взгляд от экрана.

— Телепортационная атака? — едва слышно произносит она.

— Основными силами. Пустотные щиты отключены. Он поднялся с Трона и лично возглавит штурм. Кодовое название: «Анабасис».

2:xx. Шибан, Пятый, Львиные врата

Окутанный адским пламенем космопорт Львиных врат превратился в жалкое подобие былого величия. Но его орудийные батареи в очередной раз пробуждаются ото сна. Громадные пушки изрыгают многокилометровые копья света, мерцающие подобно глубоководным угрям. Они рассекают затянутые пыльными облаками небеса и с воем устремляются к зависшему на орбите флоту предателей.

Окрестности и внешний периметр обороны космопорта превратились в дымящиеся руины, а сам он стоит как остров в море огня. Скальному основанию, на котором возвели громадные здания, нанесён такой урон, что опорные конструкции изогнулись и едва ли не кренятся. От Санктума и любых других верных Трону сил его отделяют сотни километров. Крепость полностью окружена и отрезана от подкреплений. Единственная контролируемая защитниками Империума позиция на всей территории Дворца за пределами последней крепости, подобно непокорному атоллу, постепенно тонет под натиском скверны варпа, огненных штормов, орбитальных бомбардировок и постоянных штурмов со стороны вражеских сил. Но умирающая твердыня яростно огрызается.

На подступах к космопорту и на его нижних уровнях бушует битва. Силы лоялистов, состоящие в основном из Белых Шрамов и отрядов ауксилии, постепенно отступают и ведут безнадёжные бои против многократно превосходящего неприятеля — Гвардии Смерти и кошмарных нерождённых. Залпы флота предателей превращают территорию вокруг в пустошь, взрывая целые шпили и срывая посадочные платформы с несущих башен. Часть выстрелов поглощают пока ещё функционирующие пустотные щиты. По мерцающим энергокуполам бежит искрящая рябь. Кажется, только благодаря им порт ещё не рассыпался на части.

В задымлённом и плохо освещённом центре управления огнём в глубине основного шпиля Шибан-хана по прозвищу Тахсир только что нарекли ахн-есеном, магистром охоты. Он недолго будет носить этот титул, но ханы орду настояли. Если Пятому суждено погибнуть, он погибнет с командиром.

Шибан принимает оказанную честь минутой торжественного молчания. Он отворачивается от остальных: нойон-хана Ганьзорига, Джангсай-хана, грозового пророка Чакайи и Иманя.

— Завершите дело, — говорит он. — Убейте то, что может умереть, пока сами ещё живы.

Те кланяются и спешат на свои посты. Шибан слышит звуки выстрелов, доносящиеся с нижних уровней. Похоже, враг уже близко. Тахсир просит дать доступные цели.

Легионер Атраи, следящий за работой авгуров и датчиков, пытается отыскать чёткие координаты зависших на орбите кораблей. Ничему из входящих данных нельзя верить. Помехи и искажения мешают даже невероятно мощным системам обнаружения и наведения космопорта. Подача питания тоже нестабильна. После каждого залпа орудиям требуется всё больше времени на набор необходимой мощности.

Но Шибан по-прежнему видит главную сигнатуру на мерцающих гололитах. «Мстительный дух» беззащитен. Его щиты не работают.

«Всего одно прямое попадание...»

— Есть координаты? — спрашивает он.

Атраи и остальные качают головами.

— Повреждения после предыдущего залпа?

Легионер молча смотрит на командира. Ему бы очень хотелось сказать что-то, кроме беспомощного «нет».

Настил пола вибрирует — это гигантские генераторы начинают очередной рабочий цикл.

— Господин?

Шибан оборачивается на голос. Молодой раненый воин протягивает ему инфопланшет.

— Пришло напрямую из Санктума, господин, — докладывает он. — Мы подтвердили подлинность сообщения.

Верно. Шрамы игнорировали все попытки выйти с ними на связь, считая любое сообщение вражеской ложью, но это явно настоящее.

Правда, приказ кажется бессмысленным.

— У нас есть рабочий вокс? — спрашивает Шибан.

Раненый легионер кивает с таким выражением лица, что становится ясно: он умрёт, но обеспечит связь. В сообщении указан зашифрованный канал.

— Подключайте к указанному каналу, — велит хан. Он соединяет вокс-систему брони с главной сетью космопорта. На дисплее зажигается символ, подтверждающий наличие связи. Индикатор то появляется, то исчезает.

— Шибан, Пятый, Львиные врата.

— Штаб Гегемона на связи, — доносится голос из динамиков. Тахсир моментально его узнаёт. Илия. Времени уточнять или задавать вопросы не осталось. Времени вообще не осталось.

— Штаб Гегемона, прошу подтвердить приказ, — произносит он.

— Приказ: прекратить огонь по главной цели.

— Прошу повторить и подтвердить. У главной цели отключены щиты. Повторяю: щиты отключены. Вы меня поняли?

— Мы в курсе. Приказ подтверждён. Он исходит от Военной Палаты. Прекратить огонь по главной цели. Выполняйте немедленно.

— Есть, — говорит легионер.

— Шибан, мы не хотим, чтобы вы по нему попали, — голос трещит от помех, появляется и исчезает.

— Понял. Я выполню приказ. Однако, штаб, вы не поняли. Мы стреляем по нему уже шестнадцать минут. Наши батареи заряжены на полную мощность. Системы наведения повреждены, но работают. Щитов у врага нет. Цель уже должна быть уничтожена.

— Поясните.

— Не могу. Дело не в том, стреляем мы или нет. Мы не можем попасть.

***

Илия Раваллион снимает наушники и вскакивает на ноги.

— Госпожа Икаро! — зовёт она. — Львиные врата подтверждают получение приказа.

Икаро слышит её, несмотря на гул голосов, и кивает. Она собирается сделать объявление.

— Госпожа Икаро! — кричит Илия. — Стойте! Послушайте, что я скажу. Прямо сейчас. Всё не то, чем кажется. Здесь что-то не так.

2:xxi. Отметка о готовности

Проконсула Цекальта Даска выбрали. Проконсула Азкареля Офита — нет. Вернее сказать, их обоих выбрали, но для разных задач. Азкарель останется на посту и примет командование гетеронами-часовыми в Тронном зале на время отсутствия Константина Вальдора и трибуна Диоклетиана. Цекальт примет командование теми гетеронами, кого выбрали сопровождать их повелителя во время штурма.

Ни тот ни другой не считают решение капитана-генерала проявлением предпочтения или, напротив, неодобрения. Азкарель не считает, что его обделили славой, и не завидует брату-стражу. Цекальт не испытывает гордости и не считает, что его выделили за какие-то заслуги. Они — Легио Кустодес. Они ничем не похожи на иных воинов, сражающихся во имя человечества. Их создали как хирургически точный инструмент для единственной цели, и благодаря особой подготовке они оставили позади столь банальные вещи, как гордыня, зависть, разочарование и амбиции. Вся их сущность, разум, душа и воля сконцентрированы на одной задаче. Они представляют собой воплощение несравненной преданности.

Им незнакомы дешёвые проявления соперничества и эмоций, которые так часто возникают среди астартес. Эти юнцы вечно хвастаются достижениями, соревнуются и пытаются превзойти друг друга. И Азкарель, и Цекальт считают подобные выходки крайне контрпродуктивными. Они вообще редко задумываются о манерах поведения космодесантников.

Проконсулы даже не удостаивают друг друга взглядами, когда последний оставляет свой вечный дозор в Тронном зале. Ни прощаний, ни пожеланий удачи. Подчиняясь безмолвному сигналу, Цекальт просто снимает шлем и уходит. Он на несколько мгновений останавливается перед воином, пришедшим ему на смену, — часовым-Соратником по имени Доло Ламора. Они замирают, касаются лбами и продолжают двигаться своим чередом. Это не приветствие и не традиционный ритуал. За краткий миг касания Доло Ламора посредством нейросинергетической связи узнал всё необходимое о своих новых обязанностях так, будто лично стоял на посту всё это время.

Офит не провожает товарища глазами и никак не реагирует на заменяющего воина. Он просто в курсе произошедших изменений. Нужно сохранять бдительность и сосредоточиться на собственных задачах.

В оружейных залах уровнем ниже к войне готовятся две полные роты Легио Кустодес: штурмовой отряд Вальдора и рота Соратников, которая будет сопровождать Вечного Короля. По правде, им не так много нужно сделать, поскольку каждый из стражей уже много месяцев постоянно наготове. Оружие, энергетические ячейки, герметичность брони и работоспособность систем просто проверяются и тестируются группой адептов в белых одеждах. Лишь немногие, кто недавно вернулся с передовой — в их числе Диоклетиан и сам капитан-генерал, — проходят более тщательную проверку. Оружие перезаряжается, ячейки меняются, клинки перетачиваются. Повреждённые элементы доспеха чистят, шлифуют, полируют или меняют целиком. Мелкие травмы залечивают. Грязь, жир и кровь смывают прочь. Ведь только идеальное состояние снаряжения позволяет безупречно выполнять задачи.

В оружейных залах кустодиев царит почти гробовая тишина. Никто не разговаривает. Цекальт проходит осмотр. Слуги забирают для проверки его копьё и щит модели «Президиум». Устройства диагностики проверяют работу датчиков брони, генераторов отражающего поля и модуля «вопля Арай». Сканеры тщательно ощупывают каждый сегмент и каждую деталь богато украшенной брони типа «Аквилон» лучами света.

Проверка занимает больше времени, чем обычно.

— Вы закончили? — спрашивает Даск.

Старший адепт кивает, но просит разрешения снять нагрудник проконсула для очистки.

— Зачем? — интересуется кустодий.

Ему отвечают, что на аурамите обнаружено незначительное органическое загрязнение.

Цекальт переводит взгляд на нагрудник. Старик. Слюна на пальце. Символ, который он оставил, уже невозможно разглядеть. Он высох почти сразу.

— Нет, — произносит золотой воитель.

Получив отметку о готовности, Цекальт отправляется во внутреннюю палату. Он минует Соратников, собравшихся в зоне ожидания. Они, пройдя те же процедуры, выстраиваются в идеальные безмолвные шеренги и замирают, подобно статуям, в лучах янтарного света. Из оружейной на другом конце зала доносятся голоса избранных воинов Имперских Кулаков. Они дают особую клятву, повторяя слова за хускарлом. Сверив тембр и тон с данными своего ментального архива, Цекальт понимает, что слышит голос Диамантиса. Достаточно хороший воин по меркам Космодесанта. Человеческие голоса. Человеческие обычаи. Легио Кустодес не нуждаются в подобных ритуалах. Им не нужны громкие слова, чтобы сражаться лучше.

Голоса стихают. Проконсул доходит до внутренней палаты. Лишь немногим дозволено находиться здесь. Оружейники заканчивают работать. Только на пороге этой комнаты он наконец испытывает нечто похожее на эмоцию. Сердце на пару мгновений начинает биться чуть быстрее.

Затем проконсул слышит шаги за спиной и моментально разворачивается. Копьё тут же опускается в боевую стойку.

— Вам нельзя находиться здесь, — произносит он.

— И всё же я пришёл, — говорит Сангвиний. — И ты меня пропустишь.

2:xxii. Отвергнутая судьба

Сангвиний облачён в полную боевую броню. Никогда прежде он не выглядел более царственно и величественно.

— Он пошлёт за вами, когда будет готов, — произносит проконсул кустодиев, стоящий на пути примарха.

— Я хочу увидеть отца немедленно, Соратник, — отвечает Ангел.

— Вы противитесь Его воле.

— Всё так, проконсул Цекальт, — признаёт Сангвиний после недолгого замешательства.

Страж Императора не двигается с места. Примарх прежде никогда не видел, чтобы длинное древковое оружие удерживали настолько ровно и уверенно. Кустодии великолепно владеют своими телами, вплоть до микромышечного уровня.

— Проконсул, — мягко произносит крылатый Ангел, — я хочу объясниться с ним, и мне нужно сделать это прежде, чем...

Он замолкает, заметив, что они больше не одни. Ещё четверо старших часовых бесшумно возникли за спиной Сангвиния. Без сомнения, откликнулись на зов нейросинергетических систем проконсула. Они пришли из зоны ожидания. Все четверо входят в число воинов, выбранных для операции «Анабасис», и готовы ринуться в бой в любой момент. Они выстраиваются идеальным полукругом за спиной примарха. Сангвиний слышит тихий гул набирающих мощность адратических излучателей.

Ангел поднимает руки, демонстрируя проконсулу открытые ладони. Ни угрозы, ни оружия.

— Мне нужно поговорить с отцом сейчас, Цекальт, — произносит он очень спокойным и очень чётким голосом.

— Вы противитесь Его воле.

— И поэтому я должен встретиться с ним сейчас же.

— Он пошлёт за вами, когда...

По воздуху пробегает дрожь. Проконсул на миг склоняет голову, а затем кивает и отходит в сторону.

Сангвиний шагает во внутреннюю палату.

Помещение наполнено изумрудным сиянием. Пространство время от времени рассекают лучи сфокусированного белого света, исходящие от плавающих в воздухе сервиторов. Воздух пахнет машинным маслом и ладаном.

«Отец мой...»

Оружейники, подчиняясь телепатическому сигналу, отступают, закончив финальную настройку и наладку систем. Закованный в боевое снаряжение отец примарха поводит плечами, проверяя подгонку доспеха. Он движется с такой же идеальной мягкой грацией, как на полях Улланора. Годами лучшие мастера создавали и модернизировали механизмы этой брони, настраивали их до идеального состояния. Годами оружейники обрабатывали и полировали поверхность пластин, что сейчас сияют и переливаются, как расплавленное золото. Когда золотой великан поворачивается, за его плечами развевается алый плащ, отбрасывая на пол оружейной невозможную тень, похожую на линию светораздела, бегущую по погружающемуся в ночь миру.

Он принял новый аспект. Он больше не Повелитель Человечества, не Вечный Король. Он отбросил символические маски «правителя Терры» и «отца». Перестал быть живым идолом и безмолвным королём на золотом троне, чью роль приходилось играть так долго.

Он вновь стал таким, каким Сангвиний увидел его впервые. Все сыновья встречались с ним именно в этой ипостаси в дни славного прошлого. Сначала — первонайденный, затем — все остальные. Он вновь стал тем, кого они хотели видеть.

Король-воин.

Император.

Сангвиний широко раскрывает глаза и улыбается. Затем, заметив, что могучий проконсул и остальные часовые опустились на колени перед своим повелителем, пристыженный примарх смиренно склоняет голову.

Он слышит, как отец подходит ближе, но не отступает, готовый принять наказание. Отполированная и залатанная аурамитовая броня скрывает ноющие раны.

Никакого гнева. Только мягкий вопрос. Ангел снова поднимает голову.

— Нет, я не стану магистром войны, — говорит он. — Не здесь и не сейчас. Я не приму этот титул. Он запятнан скверной.

+Кому-то придётся остаться. Кто-то должен командовать войсками.+

— Фафнир Ранн, — отвечает Сангвиний.

+Ранн — великий герой.+

— Или Аймери, — продолжает примарх. — Азкаэллон. Тейн. Архам Второй. Любой из них сможет управлять сердцами верных Трону солдат. Любой. Но есть и другие. Амит, в котором пылает великая ярость. Диамантис. Любой из командиров твоих золотых стражей. Диоклетиан Корос смог бы...

Едва заметное движение заставляет его замолчать.

+Ты отказываешься остаться?+

— Я настаиваю на том, чтобы пойти.

+Разве это не одно и то же?+

Лицо Сангвиния освещает лёгкая, почти детская улыбка. Ему даже отчасти удаётся скрыть за ней гримасу боли.

— Нет, отец, — отвечает он. — После всего, что мы пережили, настал день, когда нужно закончить дело. И я не отпущу тебя одного. Это моё право, такое же, как у Рогала и Константина.

Пятеро Соратников, преклонивших колени за спиной примарха, молча слушают и наблюдают, готовые действовать в любой момент. Эмоциональная нестабильность Его недавно созданных сынов в очередной раз усложняет задачу. Кустодии понимают волю своего господина лучше всех, ибо это единственное, что ведёт их вперёд. Ей нельзя противиться.

+Проконсул? Соратники?+

— Мой король? — произносит Цекальт.

+Поднимитесь.+

Цекальт подчиняется. Остальные четверо следуют его примеру.

+Соратники, просветите моего сына. Меня он не слушает.+

Кустодии расходятся по комнате, выстраиваясь широким кольцом вокруг Ангела, держа копья вертикально, как на посту. Сангвиний настороженно наблюдает за происходящим.

— Мой король и повелитель мог бы приказать тебе убраться прочь, даже сейчас. — Цекальт говорит почти без выражения, будто слова принадлежат не ему и он их просто доносит. — Он мог бы перечислить раны, которые, как тебе кажется, ты успешно прячешь. Это не так. Ты слишком слаб. Ты слишком сильно пострадал.

— Мой король опасается, что травмы, полученные в бою с Ангроном, окажутся смертельными, — произносит Соратник Андолен. — И что смерть уже стоит за твоим плечом.

— Я не стану это слушать! — Сангвиний обводит часовых яростным взглядом. — Не из их уст! Отец, почему они говорят за тебя?

— Приказав остаться на поверхности, мой король хотел тебя защитить, — продолжает Цекальт, не обращая никакого внимания на примарха. — Став полководцем и символом стойкости на стенах Дворца, ты мог бы справиться с задачей, несмотря на раны.

— Тебе не нужно сражаться или собирать по крупицам остатки сил и стойкости, — говорит Соратник Нмембо. — Можно просто присутствовать и показываться на глаза. Вдохновлять своим видом.

— Но сказать об этом напрямую означало бы унизить тебя, — говорит кустодий Клиотан.

— Если бы твой отец и повелитель объявил о твоей слабости и неготовности к бою, это бы значило, что он пытается сберечь тебя, обеспечить твою безопасность, — вступает Систрат. — Это оскорбительно.

— Это был бы величайший позор из всех возможных, — произносит Цекальт.

+Но ты, непокорный и бесстрашный, пришёл ко мне поговорить лицом к лицу. Значит, твой дух по-прежнему силён.+

— Отец, если ты всё это знаешь, то понимаешь, что моё неповиновение продиктовано не просто честью или попыткой сохранить репутацию, — говорит Ангел.

+Расскажи, что ты видел.+

Примарх замолкает.

+Твои видения. Твой дар. Истинная причина, по которой ты так хочешь присоединиться к атаке.+

— Если тебе известно о видениях, отец, то ты и сам знаешь.

+Я не вижу их так, как ты.+

— Мой король узнал о видениях от Сигиллита, — произносит Цекальт.

— Мой король не знает деталей и подробностей, — добавляет Андолен.

— Мой король знает лишь то, что они приходят к тебе время от времени подобно приступам лихорадки, — завершает Клиотан.

+Расскажи, что ты видел.+

— Ты знаешь, — отвечает Сангвиний.

+Это?+

Сангвиний морщится, когда болезненное, кошмарное видение проносится в его разуме.

— Нет, отец. — Он качает головой. — Я не видел твою смерть. Я не видел, как ты терпишь неудачу. Я прошу пойти с тобой не ради того, чтобы изменить этот образ ереси.

Ангел моргает. Крохотного движения век достаточно, чтобы понять, что он видел совсем иное.

— Я видел, как Хорус убивает другого, — шепчет примарх. — И это видение посещает меня уже давно. Я раз за разом пытался изменить результат, на каждом шагу, на каждом повороте. Я пробовал все возможные версии, использовал все преобразования. Я ускользал от него и отрицал его. Несколько раз мне удавалось достичь успеха. Но количество преобразований становится меньше. Пророчество не свершилось ни на Сигнусе, ни в Ультрамаре, ни на Преграде Горгона, ни у врат Вечности. Вари анты конечны, и теперь остался только один. Оно должно исполниться сейчас. На «Мстительном духе».

+Ты видел свою смерть?+

Сангвиний замолкает и кивает.

+Хочешь пойти, чтобы видение сбылось?+

— Нет, отец. Я хочу пойти, чтобы отвергнуть его в последний раз.

— Риск слишком велик, — говорит Цекальт.

— Нет, проконсул! Нет! — восклицает примарх. — Не пойти с вами — это куда больший риск!

Он яростно смотрит на отца-Императора.

— Если мне суждено умереть от руки Луперкаля, то я не могу позволить тебе уйти одному. Потому что тогда Хорус выживет, чтобы затем прийти за мной. Разве ты не понимаешь? Если я останусь, он будет жить. А если он будет жить, то ты проиграешь.

+Сангвиний...+

— Я должен встретиться с последним преобразованием лицом к лицу. Должен заставить его сбыться. Я не могу позволить существовать ещё одной возможности, потому что цена будет слишком высока.

— Значит, ты готов по собственной воле пойти навстречу гибели? — спрашивает Нмембо. — Пожертвовать собой ради...

— Нет. — Голос Сангвиния никогда не звучал столь уверенно. Сейчас он больше всего похож на отца. — Я собираюсь отринуть пророчество. Отвергнуть. Изменить так, как менял до этого. Отец, если понадобится, я сам убью Луперкаля. Но я не могу позволить преобразованиям, число которых сократилось до одного, множиться снова. Я не могу позволить существовать будущему, в котором Хорус жив.

Тишина. В комнате стоит почти сверхъестественное безмолвие.

— Мой король, твой отец, всегда называл их «конфигурациями», а не «преобразованиями», — тихо изрекает Андолен. — Модели будущего, которые он создавал, совершенствовал и изменял на протяжении истории человечества. Они всегда имеют некую долю неопределённости.

— Мы созидаем своё будущее. И если не проявить мудрость и хитрость, то впереди ждёт только мрачная тьма. Нужно вносить изменения в планы в соответствии с превратностями судьбы и поворотами истории, — подхватывает Клиотан.

— Мой король занимается этим с тех самых пор, когда впервые увидел, как человек макает пальцы в краску и делает рисунок на стене, — произносит Систрат.

— И по какому-то прекрасному стечению обстоятельств и потому, что ты — Его сын и Его кровь, ты интуитивно научился делать то же самое, — говорит Цекальт. — Мой король гордится, — добавляет он после паузы.

+И тем не менее ты готов поставить на кон всё.+

— Да, — кивает Сангвиний.

+И ты добровольно идёшь на смерть.+

— Да, — повторяет примарх и улыбается. — Моё видение говорит, что я погибну в день, когда встречусь с Хорусом в бою. И, если это произойдёт сегодня, значит, тот день из пророчества настал. Но, отец, в Тронном зале Малкадор рассказал нам, что время остановилось. Сегодня — это не сегодня, потому что его не существует. Когда наступит следующий день, каким бы он ни был, Хорус уже сгинет в пламени твоего гнева, а моё видение утратит силу. Я знаю, что так мы сможем изменить судьбу. Это преобразование... эту конфигурацию можно исправить, если действовать вместе.

Кивок. Разрешение.

— Готовьтесь присоединиться к своим воинам, лорд-примарх, — передаёт Цекальт.

2:xxiii. Последние мысли врага

Они его убьют.

— Это неизбежно, — произносит вслух Базилио Фо. Он этого ждёт. Такие люди (особенно учитывая совершённые им поступки) могут рассчитывать только на отсрочку приговора. Раньше ему удавалось находить лазейки и откладывать час казни, используя свою возможную полезность, но больше вариантов не осталось.

И теперь он ждёт неизбежного. Кто-то, тяжело ступая, приближается к его камере. Капитан-генерал (исключительно дефектное создание, если кому-то интересно) предоставил ему покои в глубинах Санктум Империалис. Последние дни долгой жизни Базилио прошли совсем близко к самому центру — в каких-то восьми километрах от Тронного зала (в каких-то восьми километрах от Него!). Фо задумывается, известно ли Ему об этом. Кустодии — странный народ. Иногда они кажутся едва ли не автоматонами, простым продолжением Его надменной воли. А иногда они действуют до странного независимо и загадочно, будто бы имеют собственные цели. (Моё существование хранят в тайне даже от Него? Может, я — это крайне секретный актив, оружие последней надежды, как то устройство, которое я для них создал?)

Вряд ли. Император (о, как мучительно называть Его этим напыщенным, претенциозным титулом; но уж лучше так, чем использовать ещё более сомнительное местоимение, как будто Он — это единственное существо, о ком можно разговаривать) ведь всеведущ, верно? У Него есть «мысленный взор», способный проникнуть за любые преграды. По крайней мере, Он активно продвигает этот миф. И если это хоть отчасти правда, то Он, разумеется, будет знать о местонахождении Фо. И о том, что капитан-генерал заставил его сделать.

Но если так, то удивительно, как Он до сих пор не спустился с небес на огненном столпе и не обратил старика в пепел. Они никогда не ладили. Слишком много различий в идеологии. Слишком много (что за фраза, а?) крови собралось за плотиной.

Покои, которые ему предоставили, оказались весьма скромными. Называть их покоями можно с большой натяжкой. У Фо есть кушетка, стул и умывальник. Ему разрешили взять несколько книг. В комнате нет окон, а дверь постоянно держат на замке. По факту это всё ещё тюремная камера, хоть и более комфортная, нежели зловонная яма в Чернокаменной. Тут же рядом расположена маленькая лаборатория, куда стражи сопровождали его для работы. Сегодня никто не пришёл (без сомнения, потому, что они считают работу завершённой. Устройство, по сути, готово, пусть и на уровне прототипа. Наверное, стоило игнорировать требования капитана-генерала о быстром результате и растянуть работу, а вместе с ней и своё существование). Он не видит ничего, кроме камеры и лаборатории. На некоторое время, благодаря генной ведьме, Фо оказался на свободе, но теперь весь его мир состоит из двух комнат. Он живёт в величайшем дворце в Галактике, рядом с колоссальной сокровищницей знаний, и видит всего две комнаты.

Возможно, это самое суровое и жестокое наказание из возможных: быть близко к таким хранилищам информации (а Он всегда любил книги) — и не иметь возможности к ним прикоснуться или увидеть их. Базилио никогда не собирался возвращаться на Терру. Никогда. Он хотел умереть где-нибудь среди звёзд, всеми забытый, когда очередное тело прекратит работать либо от старости, либо от системной ошибки, исправить которую не будет возможности. Иногда, примерно раз в пару жизней во время долгого изгнания на Велих-Тарн, Фо с грустью вспоминал о родной планете и представлял мир, который мог бы на ней построить. Его Империум был бы лучше нынешнего. Это был бы рай, населённый сверхлюдьми, выведенными из чистейших генетических линий, а не эта дистопическая гипермилитаризированная иерархия. Фо избавил бы человечество от наследственной генетики, псионики и, разумеется, варпа. Он не стал бы называть своё королевство Империумом, и уж конечно, не объявил бы себя Императором.

Но он проиграл ту войну много лет назад, в яростную годину эпохи Раздора. Император победил, а Базилио бежал к звёздам. И поскольку, как говорит старая поговорка, историю пишут победители, Императора теперь считают спасителем человечества, а Фо — военным преступником, чудовищем и воплощением всех ошибок, которые Император собирался исправить.

Вот только Фо не ошибся. И сейчас мир буквально разваливается на части. Гибель пришла на Терру. Это не особо радует, хотя Базилио и видит в происходящем некое подтверждение собственной правоты. Это самонадеянность Императора довела до такого. Его милитаризированная иерархия. Его эксперименты с генетикой. Его бездумное использование псионики. Его безрассудные заигрывания с силами имматериума. Это всё — краеугольные камни Его Империума, и именно они стали причиной провала. Они породили (слегка приправленные небольшой щепоткой гордыни) идеальный в своей разрушительной мощи шторм. Этот конец и эта смерть — Его рук дело. Именно такую катастрофу Фо предвидел и пытался предотвратить.

Уверенность в собственной правоте — слабое утешение. Но она позволяет привести в порядок мысли и улыбнуться перед смертью. Фо не умрёт вместе со всем человечеством, хотя до этого осталось едва ли несколько часов. В тот момент он уже будет мёртв, потому что его убьют раньше.

Жалеет ли он о чём-то? Да, немного. О том, что его никто не услышал. Что он не победил в эпоху Раздора и не смог предотвратить это проклятое будущее. Что так и не выдалось шанса посмотреть Ему в глаза и сказать: «Я же говорил!» Ничего такого. Что сделано, то сделано. Пожалуй, по-настоящему Фо жалеет только о том, что, вернувшись, вопреки всем чаяниям, на Терру, он так и не смог познакомиться с бесконечным архивом знаний, накопленных людьми в его отсутствие. Это вообще единственное, ради чего стоило возвращаться: несколько дней в компании своих инструментов в Его библиотеках.

По ту сторону двери шаги стихают. Фо слышит голос и звук активации ключа. Внутренняя створка с тяжким вздохом отъезжает в сторону, скрываясь в стенной нише.

Его палач переступает через порог.

2:xxiv. За гранью разумного

Воздух дрожит. Свет тускнеет, погружая всё в полумрак. В огромных базальтовых криптах набирают энергию платформы для массовой телепортации.

Отец и сын проходят в зону ожидания. Их сопровождает кустодий-проконсул и четверо бесстрастных гетеронов-часовых.

Мягкий свет струится в тяжёлом мутном воздухе. Воители останавливаются в центре залы в окружении четырёх рот, выбранных для операции «Анабасис». Сияющие катафрактарии, штурмовые отделения, терминаторы, великолепная Сангвинарная гвардия, Дорн в сопровождении хускарлов-преторианцев, Вальдор и его великаны-кустодии, Ралдорон и Кровавые Ангелы, Диамантис и Имперские Кулаки — все в полном боевом снаряжении. Это столь же прекрасное, сколь и устрашающее зрелище. И все собравшиеся почтительно склоняют головы.

Император вернулся и стоит рядом.

— У меня остался последний вопрос, — говорит Сангвиний.

+Почему мы страдаем?+

Примарх смеётся, будучи совсем не удивлён.

— Ты знал о вопросе прежде, чем я его задал?

+Разумеется.+

— Он слишком тревожит твои мысли, — произносит Цекальт.

— Он впитался в основу твоего разума, — добавляет Систрат.

+Задавай.+

— Хорошо, — кивает Сангвиний. — Так почему мы страдаем? Ты знал, какие испытания ждут нас и какую боль придётся вынести. Так почему ты заставил нас так страдать?

+Потому что кем бы мы ни стали и что бы мы ни делали, нужно всегда оставаться людьми.+

— Так просто? — спрашивает Ангел.

— Совсем не просто, — отвечает проконсул Цекальт. — Но мой король обещал Сигиллиту, что ответит на ваши вопросы, если вы их зададите. Поэтому постарайся понять. Страдание, боль и скорбь — это особенности человеческого бытия.

— Было бы просто оставить их все позади, — говорит Андолен. — Избавиться от них, удалить нелогичные и неприятные механизмы эмоциональных реакций, доставшиеся нам в наследство от первобытных предков.

— Мой король мог сотворить своих сыновей, равно как и их сыновей-воинов, лишёнными эмоций, — продолжает Нмембо. — Мог освободить от чувств, интересов, способности проявлять заботу. Мог избавить от бремени боли, потерь и печали. Он мог защитить их от холодного космоса биологической бронёй, намного более крепкой, чем керамит.

— Но так они стали бы чем-то меньшим, — берёт слово Систрат.

— Они превратились бы в простые машины из плоти, — дополняет Клиотан. — Бездушные, холодные и ведомые лишь разумом и необходимостью исполнить приказ.

— Даже мы, его Соратники, созданы с той же идеей, хоть и по иной технологии, — произносит Цекальт Даск.

— Правда? Значит, вы лучше это скрываете? — мрачно интересуется Сангвиний.

Проконсул раздражённо пожимает плечами.

— Но разве все твои труды не основаны на рационализме? — спрашивает примарх у отца.

+Разумеется.+

— Чувствующее сердце и живая душа временами мешают этим задачам, — произносит Систрат.

— Как мы считаем, то же самое происходило и с альдари, — говорит Клиотан.

— Краеугольными камнями нашей работы всегда должны быть разум, рациональная устойчивость и эмпирический научный подход, — добавляет Андолен.

— Но в чём тогда дело? Создавая нас, ты пытался найти баланс? — Ангел хмуро смотрит на отца.

+Не только.+

— Понимаю, на этот вопрос сложно ответить, — говорит примарх. — Даже тебе. Даже с помощью такого глашатая, как проконсул. Прости, я...

Он замолкает на полуслове.

Мир вокруг внезапно изменился. Зона ожидания и отряды воинов, готовые отправиться на битву, исчезли. Сангвиний понимает, что всё-таки получит ответ. И сейчас отец показывает его, используя дар предвидения крылатого примарха, направляя его своей волей и наполняя символами, знаками и образами. То, что предстаёт перед глазами, предназначено только для него. На миг их объединяет мощная телеэмпатическая связь, по которой примарх погружается в воспоминания, растянутые на столетия. Всё выглядит более реальным, чем в любом из предыдущих видений, и поначалу это шокирует. Масштабы, логика и глубина головокружительны. Перед мысленным взором медленно вращаются бесконечные мириады звёзд всех размеров. Ангел не уверен, как истолковать то, что видит.

— Отец?

Затем приходит понимание. Он начинает замечать структуру и длинную запутанную нить плана. Видит мир далеко внизу. Это прекрасная зелёно-голубая планета, окутанная мантией ослепительно белых облаков.

Терра. Нет-нет. Он начинает лучше понимать образы, которые видит. Это Терра до того, как стала Террой. Старая Земля.

Юная Земля. На ней обитает разумный вид — такой же юный, сильный, упрямый и безрассудный, но обладающий огромным потенциалом. Этот народ далеко не совершенен, но может добиться очень многого.

Это — точка отсчёта. Время начинает ускоряться, будто раскручивающееся колесо маховика. Нить разматывается всё быстрее с каждым мгновением. У Сангвиния перехватывает дыхание: всё происходит слишком быстро, он не успевает уследить. Исторические события проносятся мимо, как тени от костра, пляшущие на стене пещеры. Пламя время от времени, будто случайно, выхватывает из темноты нарисованные на камне образы. Силуэт. Животное. Город. Отпечаток ладони.

Картины меняются слишком спешно, и их слишком много, чтобы он мог понять.

Но, как ни странно, он успевает их осознать.

— Я... — бормочет примарх. — Я — это...

«Я — конечный результат столетий Великого Труда, — с удивлением открывает он. — Я, мои братья, наши сыновья, все до одного суть кульминация Великого Труда, и его цель — в спасении человеческого образа. Я вижу, как прекрасный юный мир стареет на глазах, какое горе пережила эта планета. Вижу причинённый ей урон. Космос вокруг стал чернее и удушливее. Пришли и ушли эпохи Раздора и Старой Ночи, нанеся непоправимый урон человеческому геному. Наш род стал жертвой сильнейшего дрейфа генов и множества дегенеративных мутаций. Великий труд заключается не только в объединении Терры и восстановлении инфраструктуры империи, но и в обновлении сосуда, хранящего человеческую душу. Он хотел восстановить молекулярные коды, остановить мутации и, где необходимо, добавить новые, полезные качества.

Крохотные искорки света мерцают на поверхности планеты. Их становится всё больше — будто проталины постепенно появляются из-под снега после суровой зимы. Они множатся и начинают мерцать, в том числе и среди звёзд. Огоньки пробуждённых разумов. Псайкеры, способные действовать бесконтрольно, — крайне опасный дефект, но появление навигаторов необходимо для дальнейшего развития. Допустимые изменения генома нужны для развития человечества, и в процессе работы над ними отец обрёл глубочайшее понимание биологического устройства и способностей человека.

Эпохи делятся на части. Века проносятся мимо один за другим, как карты в тасуемой колоде. И на протяжении всего этого времени рационализм должен главенствовать, но эмоции, какими бы нестабильными и непредсказуемыми они ни были, остаются одним из величайших преимуществ человечества. За годы исследований отец окончательно в этом убедился. Человеческий разум обладает удивительными возможностями. Мы способны практически на всё. Но без эмоций мы бы всегда действовали на пределе умственных возможностей, даже выполняя простейшие задачи. Если бы наш разум был механизмом, то его до краёв наполнили бы утомительные, заранее определённые программы и инструкции для всех возможных ситуаций. Подобные процессы потребовали бы затрат энергии, на которые не способен ни человеческий, ни даже постчеловеческий разум».

— Так вот зачем нужны чувства? — заинтересованный голос Сангвиния едва слышен среди множества окружающих его воспоминаний. Он будто бы наконец начал осознавать собственную природу.

«Теперь вместо эпох на части делятся клетки. Купол небес и Млечный Путь превращаются в генетическую спираль. Перед глазами мелькают человеческие жизни, наполненные радостью и печалью, любовью и потерями, успехами и неудачами.

Эмоции — краеугольный камень нашего успеха как биологического вида. Они возникают не в коре головного мозга, но в его глубинной, стволовой части. Они являются реакцией на внешние раздражители и позволяют упростить процесс принятия решений. Они способствуют быстрой обработке данных и поиску вывода, обходя мысленный анализ. Мы думаем и действуем, но в первую очередь — чувствуем. Эмоции помогают освободить ресурсы разума, позволяя принимать спонтанные, интуитивные решения, таким образом устраняя необходимость во множестве программных инструкций для каждой ситуации. Эмоции — это символы, действующие в обход логических цепочек и способные нести куда больше смысла, чем слова».

— Значит, они являются основным, а не рудиментарным свойством? — удивлённо спрашивает примарх.

Мысленная связь обрывается. Сангвиний с сожалением ощущает, как она угасает. Он нигде больше не чувствовал себя в такой безопасности, как в объятиях разума отца. И никогда не ощущал Его так близко.

Они по-прежнему стоят в зоне ожидания. Воины вокруг по-прежнему почтительно склонили головы. Прошла едва ли секунда, и никто не заметил крохотной паузы.

— Одним из самых основных, — отвечает Цекальт. — Они делают нас теми, кто мы есть. Лишить примархов и астартес эмоций означало бы обречь наш род на стагнацию, неопределённость и поражение.

— Те же черты и уникальные качества, которые заставили Хоруса Луперкаля ступить на путь предательства, помогут тебе одержать победу, — говорит Систрат.

— Мой король, твой отец, не стал бы избавлять своих сынов от эмоций, не сделав того же с собой, — произносит проконсул. — А он мог сделать и то и другое.

— Такой вариант рассматривался? — спрашивает Сангвиний.

— Разумеется, — говорит Цекальт. — Он рассматривал и анализировал все возможности. В любом случае ты получил свой ответ. Вот почему мы страдаем.

+Мы страдаем потому, что это печальный, но необходимый компонент нашей способности побеждать.+

— Тогда я благодарю тебя, — произносит Сангвиний.

+За объяснение?+

Примарх качает головой.

— За прекрасный дар человечности. Отец, меня называли богом. Меня называли Ангелом и видели во мне небесного посланца. Но я всегда предпочел бы уязвимость тёплого и чувствующего сердца холодному рассудку бессмертного божества.

К ним приближаются Рогал Дорн в сияющей золотой броне со вставками из хрома и янтаря и Константин Вальдор в панцире из лакированного аурамита. За их спинами выстроились четыре роты самых могучих воинов, каких только знала Галактика.

И самых лучших, как теперь знает Сангвиний.

— Мой Император, платформы готовы, — сообщает Рогал.

Гул становится громче. Свет мерцает.

Император Человечества обнажает клинок.

2:xxv. Жестокая ирония судьбы

Свет в Ротонде гаснет. Раздаётся далёкий рокот мощного энергетического выброса. Волна избыточного давления, кажется, прокатывается по всему Дворцу. Воздух внезапно начинает пахнуть озоном. Пульты управления отключаются, а некоторые гололитические панели начинают трещать и сбоить. Через мгновение активируется система резервного питания. Аварийные светильники на несколько секунд окрашивают залу в рубиново-красный, после чего восстанавливается работа основного источника энергии.

Сандрина Икаро смотрит на инфопланшет, проверяет данные и поднимается на центральную трибуну.

— Внимание! — кричит она. — Всем внимание!

Люди замолкают. Лица разворачиваются в её сторону.

— Объявление: телепортация прошла в штатном режиме и с оптимальными параметрами. Операция «Анабасис» успешно началась.

Раздаются аплодисменты. Некоторые рефлекторно поднимают глаза к небу.

— За работу! — велит Икаро, спускаясь обратно.

Тактик Йонас Гастон, работающий за пультом под номером девятнадцать, пытается привлечь её внимание, но командир погружена в беседу со старшими чинами Военной Палаты. Золочёная аллея только что пала, нужно в срочном порядке принимать решения по организации нового рубежа обороны. Избранный Малкадора Сидози замечает беспокойство Гастона и подходит ближе.

— В чём дело? — спрашивает он. Этот младший офицер совсем юн и неопытен. Его в срочном порядке призвали, чтобы заполнить бреши в штате, появившиеся после отхода из Бхаба. Мальчишка почти паникует.

— Сигнал, сэр, — говорит он, прижимая руку к наушнику.

Сидози смотрит на экран. Гастон отвечает за наблюдение и дальнюю прослушку, следит за манёврами вражеского флота и пытается перехватить сообщения с ценными данными.

— Что за сигнал?

— Много помех... очень слабый... — отвечает офицер.

Галлент Сидози подключает собственные аугметические имплантаты к разъёмам пульта и вслушивается в эфир. В динамиках действительно раздаётся потрескивающий, искажённый шёпот, похожий на скрип деревьев. Избранный оттесняет Гастона в сторону, с уверенностью специалиста меняет настройки фильтров и снова прислушивается.

Гастон видит, как агент Сигиллита меняется в лице.

Сидози выкручивает регулятор приёмника на максимум, громкость становится почти невыносимой. Он продолжает слушать.

«...Повторяю, мы в девяти часах пути. Девять часов. Идём широким строем, штурмовое построение, готовы к атаке. Штаб Терры, приём. Штаб Терры, вы нас слышите? Повторяю, мы в девяти часах пути. Штаб Терры, приём. Просим направление и координаты. Зажгите маяки. Штурмовое построение, широкий строй. Терра, удерживайте позиции. Держите оборону. Удерживайте позиции. Больше ничего не нужно. Просто держитесь. Повторяю, мы в девяти часах пути. Штаб Терры, приём. Подтвердите получение сообщения. Удерживайте позиции и зажгите маяки, немедленно. Штаб Терры, на связи Гиллиман...»

— Дерьмо, — бормочет Сидози. — Вот дерьмо...

Он разворачивается и начинает криком звать Икаро.

2:xxvi. Среди руин

Во время штурма жалких укреплений и наспех раскопанных траншей у врат Радия Имперские Кулаки провели мощную атаку с левого фланга. И без того сумбурное сражение превращается в дикую, лихорадочную рукопашную свалку среди клубов дыма и грязи. Грохот сталкивающихся тел, взмахи и удары клинков, скрежет пробитой брони... Ноги по щиколотку тонут в мутной жиже. Когда тела падают наземь, во все стороны летят вязкие брызги. Имперский Кулак с двумя топорами, залитый кровью настолько, что больше похож на воина из Девятого, прорубает себе путь сквозь хаос битвы, снося головы и отсекая конечности. Нерождённые вопят в мутной дымке. Болтеры ревут и рычат.

Имперский Кулак с яростным рёвом убивает Иту Клатиса из 2-й роты. Звук удара похож на грохот кувалды по тонкому металлу. В воздух взлетает мощный фонтан крови и осколков костей, заливая всё вокруг. Он походя отбрасывает в сторону Калтоса из Второй и атакует Тиро Гамекса из Третьей. С лезвий топоров стекает алая жижа. На пути Имперского Кулака вырастает новый противник, и они сталкиваются с силой тяжёлых грузовиков.

Эзекиль Абаддон, первый капитан Сынов Хоруса, выдёргивает клинок из тела. Враг повержен. Фафнир Ранн мёртв.

Абаддон опускается на колени в исходящую паром грязь и срывает шлем с головы мертвеца. Нет, не Ранн. Имперский Кулак, из Седьмого, но не Ранн. Перепутал в хаосе битвы. Этот боец хорошо сражался, и Эзекиль обознался.

Но это не он. Этот трофей ещё предстоит заработать.

Абаддон поднимается на ноги. Сыны Хоруса, великаны в заляпанных грязью доспехах, несутся мимо сквозь клубы дыма, штурмуя линию обороны. Начинают стрелять болтеры. Огонь плотный. Дым вокруг полнится вспышками и мечущимися тенями. Слабая, наспех организованная Имперскими Кулаками оборона врат Радия вот-вот рухнет. Они продержались немногим дольше Золочёной аллеи. Мастерство Дорна больше не чувствуется. Кулаки разбиты, лишены управления, связи и стратегии. Способны действовать только в ответ. Им остались лишь спорадические и бесполезные попытки остановить отдельные атаки. Абаддон уже потерял счёт воинам в жёлтой, красной и белой броне, которых он сегодня зарубил.

Недостойно. Не о такой победе первый капитан мечтал. Не такого триумфа хотел. Слишком многое сделали адские создания, жуткие нерождённые, появляющиеся из осквернённых теней и воздуха, вылезающие из-под земли. Слишком мало, непозволительно мало было достигнуто методами, которым его учили. Можно корить Преторианцев за потерю военного искусства, но он и сам ничем не лучше. Абаддон — воин. Он хотел взять Дворец с помощью полководческого мастерства и образцовой подготовки солдат.

Но на этой войне больше нет места солдату.

В глубине души он испытывает омерзение. Они привели на планету кошмар и сами стали кошмаром. Его отец никогда не практиковал такие подходы. И не такую победу обещал своим сыновьям.

Эзекиль останавливается и опускает клинок. Сыны Хоруса продолжают бежать вперёд, обгоняя командира. Они исступленно вопят, полностью отдавшись безумию, сопровождающему падение Терры. Разорители, все до единого.

Пускай заканчивают начатое. Они и без него возьмут врата и расчленят защитников. Первый капитан тяжело ступает вверх по склону, прорываясь сквозь пепельную завесу. Он возвращается в подобие передового командного пункта своих сил. Вокс в ухе снова щёлкает. Так продолжается уже полчаса, а может, и дольше. И это не невнятные фоновые переговоры, а направленный сигнал. Кто-то пытается связаться с ним по дальней связи. Но все каналы либо забиты помехами, либо перегружены, и каждый раз при попытке ответить Абаддон слышит только белый шум и какое-то бульканье.

К их тыловым позициям, отмеченным множеством шипастых знамён Сынов Хоруса, развевающихся подобно парусам погребальных ладей, выходят адепты военных подворий Механикум, ведя за собой колонны дикого вида машин-убийц и рокочущих ящероподобных таранов. Клейн Пент, Пятый последователь Нул, стоит на выносном балконе на спине огромного клыкастого механизма, размахивая конечностями, будто безумный дирижёр за трибуной. Он маневрирует и управляет атакой посредством ноосферных импульсов.

Айет-Один-Тэг из Эпты машет Абаддону из своего паланкина.

— Первый капитан, мы принимаем повторяющийся сигнал... — Её человеческий рот обрамляет бахрома аугметических сенсоров.

— Я в курсе, — рычит он.

— Вы предпочли не отвечать?

— Мои системы связи не справляются...

— В таком случае воспользуйтесь моими, — предлагает она.

Вокс-станцию выкатывают под струи кислотного дождя. Вокруг суетятся и бормочут адепты, протирая приборы и шкалы. Эзекиль берёт протянутый кабель и подключает к разъёму в доспехе.

— Абаддон на связи, — говорит он.

— Эзекиль! Наконец-то!

Это Аргонис. Судя по голосу, он напуган.

— Вы ещё на орбите? — озадаченно спрашивает первый капитан.

— Да, да. Я пытаюсь связаться с тобой уже несколько часов...

— Говори короче, советник.

— Щиты, Абаддон. Щиты...

— Что с ними?

— Он их отключил. Он отключил пустотные щиты.

— Какие пустотные щиты? Кто отключил?

— Луперкаль, Абаддон. Луперкаль отключил пустотные щиты «Мстительного духа».

Абаддон замолкает. Едкий дождь и жидкая грязь стекают по линзам шлема.

— Ты ещё тут? Эзекиль?

— Повтори ещё раз, — говорит Абаддон.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДЕНЬ ИХ НЕ СПАСЁТ

3:i. Извращённый варпом ад

Внезапная тишина ошеломляет.

На секунду Цекальт Даск приходит в замешательство, но затем осознаёт, что тишина — это иллюзия. Он просто привык к постоянному гулу далёкой войны.

«День за днём стоя на посту в Тронном зале, я настолько смирился с бесконечным грохотом выстрелов, что не заметил, как перестал обращать на него внимание. Но здесь...»

Фоновый гул исчез, буквально резко оборвался. Остались только тишина и пустота там, где только что был звук.

Эти тишина и абсолютная неподвижность всего вокруг успокаивают. Цекальт чувствует, как немеет тело. В течение нескольких мгновений проконсул пытается вспомнить — он с усилием, сознательно заставляет себя вспомнить, — где находится и зачем сюда пришёл.

«Мы пришли нанести удар в сердце врага. Мы пришли с торжественной обязанностью принести войну против...»

Вокруг проконсула статуями замерли золотые полубоги из его роты, будто и их ошеломила внезапная тишина. Никто не слышал громовой раскат, сопроводивший появление десанта, — гулкий рокот от внезапно появившейся материи и хлопок вытесненного воздуха стихли до того, как воины полностью материализовались. От бронированных гигантов струится пар. Энергия, накопленная в процессе переноса, рассеивается, словно туман в лесу. Вокруг летают похожие на светлячков искорки остаточных разрядов — побочный эффект процесса материализации.

Проконсул Даск делает шаг. Соратники рядом повторяют за ним, держа наготове копья. С первыми движениями осевшая на броне трансматериальная пыль осыпается с пластин, как мука. Кустодии перемещаются быстро и тихо, идеальным строем, подняв оружие. Они окружают почти сияющую фигуру их короля и повелителя, готовые защитить Его от...

«Чего я ожидал? Чего угодно. Всего сразу. Но...»

Никто не нападает. Нет никакой засады. Нет вражеских отрядов, прибывающих отразить попытку абордажа.

«Если это ловушка — в чём был так уверен Седьмой сын, Преторианец, — то она или очень странная, или очень плохая».

Для нападения выбрали вторую посадочную палубу, и сейчас воины находятся именно там. Это огромный отсек, способный функционировать одновременно как ангар и пусковая платформа. В дальнем конце, в километре от их позиции, виднеется холодная чернота космоса, которую сдерживает отражающее поле. Цекальт медленно поворачивает голову, осматривая длинные пластальные аппарели для штурмовых кораблей, мерцающие автоматическими сигнальными огнями, подвесные галереи и мостики, боковые ангары и склады боеприпасов. Над головами замерли громадные манипуляторы и шестерни их приводов, будто когти хищных птиц, готовые схватить добычу. На пусковых рельсах и посадочных площадках застыли готовые к полёту «Грозовые птицы». Восемь штук. Борта катеров выкрашены в белый и отмечены эмблемой XVI легиона, Лунных Волков.

«Я думал, предатели перекрасили технику в новые цвета. Удивительно, что эти машины вообще здесь. Разве они не ввели в бой всё, что имели?»

Цекальт в сопровождении Клиотана и Андолена подходит к ближайшей пусковой установке.

«Почему здесь никого нет? Корабли заправлены и готовы лететь. Но куда?»

Кустодий всматривается в мягкие изгибы машины.

Эти огромные трансатмосферные десантные корабли служили ключевым элементом планетарных штурмов во время Крестового похода. Они помогли объединить Галактику. Однако красивые, надёжные и манёвренные катера из древних времён постепенно уступают место более функциональным собратьям. Свои, впрочем, Луперкаль смог сохранить в идеальном состоянии.

«Эти корабли поднимались в воздух с этой палубы и ещё пяти таких же и, по воле магистра войны, завоевали половину звёзд на небосклоне во имя Его. Отсюда, с этих керамитовых плит под моими ногами, сыны Первонайденного шли в бой, давая особые обеты, и совершали подвиги, исполненные чести и славы. Они подарили Империуму мир. Несколько раз и я присоединялся к ним. Возможно, я даже высаживался на поверхность планет в одной из этих машин. Я помню, как сопровождал моего господина во время высадки на Горро в "Грозовой птице” под номером три. Может, это она?»

Цекальт пытается рассмотреть обозначения на хвостовом оперении...

И тут же останавливает себя.

«Почему я позволяю себе отвлечься? Почему ностальгические воспоминания опутывают мой разум? Куда делась концентрация? Мы добрались до основной цели. Я командую ротой из сотни кустодиев. Мы сопровождаем повелителя, который отправился на войну впервые со времён тайного сражения в Паутине. Почему же я не могу сосредоточиться?»

Никто не нападает. Всё вокруг неподвижно. На палубе нет никого, кроме Владыки Терры и Его гетеронов. Никаких следов повреждений и износа, никакой грязи или пустых контейнеров от боеприпасов, никаких следов ремонтов и обслуживания. Только перламутровый свет сигнальных огней. Атмосферные генераторы едва слышно гудят. Топливные шланги подключены. По экранам на стенах и консолях бесшумно бегут строки данных.

«Будь это формальная проверка, повелитель бы похвалил тщательную подготовку и отметил работу бригад и операторов сервиторов. Но это не она! Нет! Мы на войне, а не...»

Сервиторов тоже нет. Даже боковые ниши для подзарядки пустуют. Только торжественное, абсолютное безмолвие висящего на орбите корабля. Это почти гипнотизирует.

Кустодии проконсула золотыми призраками движутся вперёд, выстраиваясь широким полукругом. Поднятые копья готовы встретить любого врага. Повелитель Человечества идёт вместе с ними. Кругом царит тишина. Ни фоновых переговоров в воксе, ни помех, ни ноосферных сигналов, ни псионической активности. Только мягкая, вязкая пустота.

«Как они могли пропустить наше появление? Массовая телепортация... Энергетическая сигнатура и тепловая волна должны были отразиться на датчиках корабля как ракетный удар...»

Ни воя сирен. Ни мерцания тревожных световых сигналов. Нет никакого шума и грохота, закованные в керамитовую броню воины не спешат отражать атаку.

«Этот корабль пуст?»

Цекальт сильнее стискивает древко копья. Он чувствует, как внутри что-то шевелится. С искренним удивлением кустодий понимает, что чувствует страх.

«Я позабыл о страхе много веков назад. Это старый друг, но мы больше не общаемся, потому что тем для разговоров не осталось. Но вот он здесь».

На хвосте «Грозовой птицы», стоящей на ближайшей пусковой остановке, виднеется цифра «8». На мгновение Даску кажется, что он видит тройку, но нет...

«Я думал, мы окажемся в извращённом варпом аду, но это... Я не могу...»

Ноосферной связи нет. Вокс не работает. Нет даже намёков на активность имматериума. Этот отсек стерилен, как покои Сестёр Безмолвия. Как...

«Где мы? Я не могу...»

Цекальт смотрит на своих воинов. Аурамитовые гиганты молча шагают по ослепительно белой палубе.

«Разве они не чувствуют того же? Разве они...»

Огни на пусковой площадке мерцают в автоматическом режиме, отмечая дорожку, ведущую в темноту.

«Где Дорн? Где капитан-генерал? Где любимый Ангел моего господина? Где все их воины? Что...»

Всё кажется слишком медленным. Как во сне. В глубоком сне. Тишина давит со всех сторон, будто тень космической пустоты, бесконечной глубины, будто вибрация глубин Вселенной. Неужели...

«Почему я не могу сконцентрироваться?»

Даск видит перед собой главный внутренний люк — огромную плиту из стали и адамантия. На нём мелта-гравировкой выведено: «Посадочная палуба VIII».

«Во рту пересохло. Я...»

На «Мстительном духе» только шесть посадочных палуб.

Цекальт должен был это заметить. Всё это. Он был бдителен, был готов — возможно, больше, чем когда-либо, — к испытанию, что ждёт впереди. Он должен был моментально заметить все эти несоответствия. Но его мысли словно тонут в болоте, в желеобразной массе...

«Я должен был увидеть...»

Он оборачивается к часовому-хранителю Клиотану, что шагает по правую руку. Кажется, будто всё происходит в замедленной съёмке, будто мир погрузился в вязкую жидкость. Ни один из них не произнёс ни слова с момента прибытия. Гнетущую тишину как минимум должны были нарушить их переговоры по воксу.

«По прибытии мы должны были сразу обменяться кодовыми шифрами с последующим голосовым подтверждением. Дисплеи шлема не работают...»

Цекальт замечает это только сейчас.

Клиотан оборачивается к командиру. Он движется очень медленно. Увенчанный плюмажем золотой шлем поворачивается целую вечность. Другие тоже разворачиваются. Кустодии смотрят на проконсула. Они медлительны, как смола, текущая по стволу дерева, как тектонические плиты, ползущие по поверхности планеты, как пикт-запись, воспроизводящаяся на минимальной скорости. Они поворачиваются к нему...

«Нет, не ко мне. Они все смотрят на Повелителя Человечества...»

Кровь сочится из-под линз Клиотана и струится по забралу подобно слезам. Она пенится и стекает из оскаленного рта скульптурной личины его шлема.

«Что это...»

Кровь течёт из глаз всех воинов вокруг. Даск понимает, что тоже плачет кровью.

«Что происходит...»

Медлительная пустота растворяется.

Внезапно окружающее пространство наполняется криками. Внезапно мир превращается в бурю стремительных движений.

Они атакуют Его. Плачущие кровью и вопящие стражи Повелителя Человечества со всех сторон бросаются на своего господина.

3:ii. 888

— Попробуй ещё раз, — требует Сандрина Икаро. Голос звучит нервно и резко.

В ротонде Гегемона стоит тишина, если не считать тихого стрёкота приборов и раздающихся время от времени сигналов тревоги. Все молчат.

— Нет вокс-канала, — наконец откликается офицер Военной Палаты, сидящий за главным пультом связи. — Нет ноосферной связи. Нет остаточного следа или сигнала транспондера. Нет возможности засечь телепортационные маяки.

— Продолжайте попытки, — велит Икаро. — Каждые десять секунд. Их надо предупредить о новой ситуации. Они... Он должен знать, что силы Ультрамара на подходе.

«А нам нужно знать, — думает Илия, наблюдая за происходящим с рабочего места, — добрались ли они до цели». Информация, полученная от космопорта Львиных врат, вызывает беспокойство. Если сведения правдивы, то все данные с авгуров и сенсорных блоков нужно в лучшем случае считать сомнительными, поддельными или критично неполными. Операцию «Анабасис» нужно было отложить. Но кто же может Ему что-то запретить?

Они должны были радоваться, впервые за много месяцев по-настоящему радоваться. У них должна была появиться надежда на спасение. Император поднялся и лично отправился на решающий бой. Флот последних верных сынов готовится обрушиться на врага со всей яростью через какие-то девять часов.

Но они не могут подтвердить достоверность сигнала от Гиллимана и не могут ответить. Мстящие сыны в любом случае прибудут слишком поздно, ибо их Отец уже прошёл точку невозврата. И флот возмездия слеп, хоть и находится в девяти часах хода. Он не может найти Терру среди варп-штормов, охвативших систему. А на Терре нет маяка, способного указать путь.

Илия переводит взгляд на ближайшие пульты, где тактики анализируют отчёты с ауспиков и метаданные, полученные от сети слежения. Они заняты этим с момента, когда Икаро услышала от неё о проблемах, связанных с наведением на главную цель. Галлент Сидози, в свою очередь, поручил двоим старшим офицерам анализ протокола телепортации.

Один из них внезапно прерывает работу и зовёт Избранного. Тот заглядывает в протянутый инфопланшет и спешит к Икаро. Илия поднимается со стула и идёт следом. Она подходит как раз в тот момент, когда Сидози передаёт находку командиру. Госпожа-тактике даже не пытается отправить Раваллион обратно к рабочему месту. Она на грани. Илия видит, как закручивается тугая напряжённая спираль нарастающей паники.

— Это кодированный отчёт о перемещении, — объясняет Избранный. — Такой составляется для каждого процесса телепортации. «Один-один-один», к примеру, означает успешный перенос с полной материализацией объекта в заданной точке и...

— Я знаю! — рявкает Икаро. — И что это такое? Что значит «восемь-восемь-восемь»?

— Мы... не уверены, госпожа, — отвечает Сидози. — Вообще, есть такой старый шифр ошибки, обозначающий неудачную телепортацию из-за недостатка энергии. Или это какой-то инвазивный мусорный код.

— Что ты хочешь сказать? — уточняет Сандрина. — Они ещё здесь? Он ещё здесь? Переноса не было?

— Здесь их точно нет, — говорит мужчина. — Тронный зал подтверждает. Параметры энергетического импульса были оптимальны на всех телепортационных платформах. Но мы тоже не можем чётко зафиксировать координаты главной цели.

— Но она же прямо там . Без щитов. Как на ладони.

— Выглядит именно так, госпожа. Но сколько бы мы ни пытались, навестись на цель или определить её точное положение не удаётся.

Икаро сверлит его взглядом.

— И что, мать твою, это всё значит?! Что значат проклятые три восьмёрки?!

— Это значит, госпожа, что мы понятия не имеем, куда отправилась абордажная группа «Анабасис». Мы понятия не имеем, где Он сейчас.

3:iii. Дозор

Несмотря на яркий свет, можно разглядеть капли крови, бегущие из глаз Сигиллита.

Вулкан не хочет на это смотреть. Сияние, исходящее от Золотого Трона, слишком сильное и нездоровое. Ему больно видеть, как старый регент безмолвно терпит страшную муку.

Но он должен. Это его последний дозор. Самый главный из всех.

В Тронном зале остался лишь необходимый персонал. Адепты Консилиум заняты своими делами и поддерживают работу тяжко вздыхающих стабилизационных машин. Сам Трон сияет, как маленькое солнце, и поёт. Это высокий непрерывный звук, гармоническая вибрация наподобие того, что издаёт палец, когда ведёшь им по стеклу, но усиленный настолько, что может дробить камень.

Как долго Малкадор сможет управлять всем этим? Сколько человек может продержаться в таком состоянии? Энергии, проходящие сквозь Трон, способы испепелить смертную душу за мгновения. Малкадор не простой смертный, но ему не сравниться с отцом Вулкана, и примарх знает, как сильно Повелитель Человечества страдал, сидя в этом кресле.

Сигиллит не шевелится. Он неподвижен, будто каменный идол на крышке саркофага, если не считать судорожных подёргиваний пальцев и дрожи век. Его глаза закатились так, что виден только белок. Челюсть отвисла, будто у парализованного. Примарху кажется, что кожа регента начинает трескаться и вот-вот осыплется хлопьями, как истлевшие страницы древней книги.

С момента восхождения на Трон Малкадор не проронил ни слова. Вулкан этого и не ждёт. Он понимает, что для управления таинственной машиной нужна предельная концентрация, и старый регент отдаёт ей все свои силы. Но всё же примарх осознаёт, что ждёт чего-то. Сигиллит всегда отличался изобретательностью, а его интеллект ничем не уступал псионическим способностям. Вулкан никогда не испытывал к нему тёплых чувств, однако искренне восхищался им. Регент очень много знал и всегда был жаден до новых знаний. Возможно, одной из причин, побудивших его сесть на Трон, помимо верности господину и вынужденной необходимости, был шанс прозреть действительно всё, пусть лишь на краткий миг и ценой собственной жизни. Он стал обладателем величайшего знания из существующих. Управлять Золотым Троном значило полностью открыть свой разум эфирным структурам Вселенной. А у Малкадора исключительно сильный разум. Единственная задача регента — контролировать опасно перенапряжённую Паутину. Трон дарит ему такую возможность, вместе с тем бесконечно увеличивая псионические таланты. Мысленный взор старика, способности к предвидению и дальновидению сейчас должны быть настолько сильны, что граничат со всеведением. Теперь он видит ранее незримые скрепы хрупкой реальности, вечное сплетение материального мира и имматериума, созерцает эфирные потоки варпа и иные удивительные вещи, которым Вулкан за годы жизни и странствий ни разу не был свидетелем.

Примарх почему-то убедил себя в том, что Сигиллит сможет что-то сказать — или хотя бы попытается. Если не словами, то каким-нибудь знаком. Отец Вулкана всегда отличался скрытностью и только намёками говорил о вещах, которые показал ему Трон. Малкадор же, напротив, любил делиться знанием. Сидя в безмолвной агонии, он, безусловно, с каждым мгновением узнаёт всё больше таинств, которые могли бы помочь победить в войне.

Что же он видит? Боевые порядки врага? Возможности радикально усилить оборону? Эзотерические техники, позволяющие убить нерождённых? Да, всё это и куда больше. Малкадор был незаметным помощником Рогала Дорна и помогал создать основные системы обороны Дворца при осаде, участвовал в разработке тактических приёмов. И сейчас он созерцает всё, что оставалось скрытым раньше.

Вулкан уверен: больше всего на свете Малкадор хочет поделиться этим знанием. Дать союзникам возможность применить его видение на поле последней битвы с максимальной эффективностью.

Но выглядит он так, будто просто умирает. Навсегда.

Вулкан отводит взгляд. Подошёл Аток Абидеми. Один из Драаксвард, Верных Драконов, кланяется господину.

— Есть новости? — спрашивает примарх.

— Нет, Владыка Змиев, — отвечает легионер. — Телепортационные камеры отчитались о переносе. Штаб в Гегемоне подтвердил. Абордажная группа «Анабасис» ушла к цели.

— И?

— Связи нет, господин. Мои агенты в Гегемоне сообщают о некотором беспокойстве.

— По поводу?

— Официальных данных нет, господин. Но есть подозрение, что они отправились в ловушку, как и предполагал Преторианец. И действительно, у нас есть сомнения насчёт того, куда конкретно перенеслись ваши братья и наш владыка, ваш отец.

— Враг перехватил и перенаправил телепортационный сигнал?

— Возможно. Нет данных. Может, они на борту «Духа». А может, весь этот корабль был уловкой.

Вулкан снова смотрит на человека на Троне.

— Думаю, он знает.

— Лорд Сигиллит?

Примарх кивает и стискивает зубы.

— Думаю, он знает и хочет нам рассказать. Отчаянно хочет.

— Почему вам так кажется, господин?

— Взгляни на его рот, Аток. Видишь, как он дёргается время от времени? Как дрожат губы? Он пытается нам что-то сказать, но не может.

Абидеми замолкает на несколько мгновений.

— Господин, — говорит он после паузы, — вам нужно отойти на безопасное расстояние. Рискованно так долго стоять рядом с Троном.

Вулкан кивает и отправляет Верного Дракона обратно, подальше от опаляющего сияния. Прежде чем последовать за легионером, примарх бросает очередной взгляд на регента.

— Что же ты видишь, Сигиллит? — бормочет Вулкан. — Что открылось твоему взору? Всё? Или ничего? Или ты смотришь на разбросанные осколки с образами нашей гибели?

3:iv. Осколки

Это конец, но в то же время не конец.

Смерть, но не смерть. Последняя крепость во Дворце Терры сможет продержаться едва ли день, но этот день никогда не закончится. Время перестало течь линейно и сменилось вечностью варпа. Чудовищные воронки бушующего пламени никогда не погаснут, и самая смерть, даже на Золотом Троне, превратилась в бессмертие.

Золочёная аллея, район Кланиум и разбитые ферробетонные пустоши вокруг Палатинского кольца завалены трупами полубогов. Они облачены в мастерски изготовленную броню жёлтого, красного, белого и золотого цветов. Внутри каждого комплекта доспехов, в оболочке из плоти, костей и стремительно остывающей крови находят свой конец стремления, благородные принципы и чувство долга. Каждое тело — это ненарушенный до самого конца обет. Каждый погибший — это череда достойных деяний, исполненных отваги. Каждый из них не ведал страха и завещал историю, которую больше некому рассказать, ведь летописцев не осталось. Нет ни последних слов, ни просьб, ни предсмертных речей. Никто не придёт и не активирует нартециум с медицинским редуктором, чтобы собрать с павших прогеноиды, что в тысячи раз ценнее аналогичного по весу трития, ведь все апотекарии погибли. Полубоги почили в одиночестве, никто не услышал их последнюю исповедь, никто не засвидетельствовал их последние подвиги. Так много мертвецов.

Чем бы ни закончился этот бесконечный день, теперь Астартес уже никогда не станут чем-то большим, чем элитные штурмовые войска. Былой бессчётности они лишились навсегда.

***

Их знамёна лежат растоптанные, пропитанные кровью, измазанные грязью. Они накрывают лежащие трупы подобно саванам. Символы, под которыми легионеры шли в бой, которым они посвящали всю свою жизнь, остались с ними и в смерти.

Мрачные эмблемы врага по-прежнему вздымаются к небесам. Огромный немигающий глаз с тысячи стягов с безумным ликованием взирает на картины опустошения, учинённого теми, кто марширует под этими флагами. Красно-чёрные штандарты предателей полощутся на пропитанном смертью ветру в дымном сумраке, подсвеченном огненными сполохами. Они хлопают, подобно крыльям летучих мышей, и идут рябью, становясь похожими на гусиную кожу от бесконечного рёва разношёрстных войск изменников.

В дополнение к этим знамёнам создаются и новые. В искрящемся полумраке мелкие и уродливые нерождённые шипят и смеются, ковыляя следом за основным войском. Они свежуют мёртвых и снимают кожу с умирающих, делают из неё штандарты и натягивают их на рамы из человеческих костей. Они припадают к земле и суетятся в пламени пожарищ и среди луж крови, пыхтят и хрипят. Пальцы, оканчивающиеся похожими на кинжалы когтями, вырезают очертания огромного ока — символ фальшивого бога. Они рисуют восьмиконечные звёзды. Они шепчут себе под нос имена и дрожат от возбуждения каждый раз, когда произносят имя Тёмного Короля.

Хагашу из Повелителей Ночи бредёт по усеянным трупами пустошам за вратами Эйренихона. Бастионы Палатина впереди вот-вот падут под натиском штурмовых отрядов. Хагашу не видит, как рушатся стены, — он слишком далеко, а фальшивая ночь слишком темна из-за дыма и пепла. Но редкие порывы ветра, похожие на вздохи умирающего, доносят грохот падающих камней. Скалобетон и адамантий, способные выдержать выстрелы макропушек, не могут устоять перед гигантскими клыками и когтями. Это прекрасные звуки.

Ликующий и исполненный гордости легионер с демонстративным наслаждением отдаёт приказы своим подчинённым — толпе одичавших людей, нелюдей и примитивных сервиторов. Он велит им разойтись по залитому кровью полю битвы. Те, будто дети, собирающие ракушки и камушки на пляже после отлива, ищут черепа.

Хагашу со своими слугами получил важное задание. Его донесли бормочущие тени и влажная взвесь в воздухе. Нужно построить курганы из черепов в строгом соответствии с требованиями ритуала. Такова часть подготовки к коронации.

Потом придётся построить трон. Хагашу пока не знает для кого.

На широком валу барбакана Умиротворения, одной из основных цитаделей Палатинской линии обороны, происходит внезапное и яростное сражение тяжёлой техники. Остатки Легио Грифоникус идут в отчаянную контратаку, пытаясь удержать крепость ещё хотя бы полчаса.

Правил больше нет. Баллистические расчёты потеряли смысл. Боевые машины поддержки выезжают из полузатопленных штолен и сталкиваются корпус к корпусу с вражеской техникой. Орудия стреляют практически в упор. Артиллерийские установки «Василиск» бьют прямой наводкой, устраивая дуэли.

Вдоль кромки огромного вала одно за другим зажигаются новые светила — это с ослепительной вспышкой взрываются пробитые реакторы, уничтожая всё вокруг себя. Волны сильнейшего жара моментально запекают озёра мокрой грязи до состояния покрытой сетью трещин корки.

Взобравшийся на вал «Гхарнак Омафагия», падший «Владыка войны» из Легио Магна, гибнет в языках пламени. Громадные снаряды разрывают его торс на части, выпуская в воздух облака масляных брызг. Горючие жидкости ловят искру, и «Омафагия» вспыхивает с головы до пят, подобно языческому чучелу на фестивале в честь летнего солнцестояния. «Кхорнов Идущий по трупам», ещё один одержимый «Владыка войны», вырывается вперёд на крейсерской скорости, поливая всё вокруг огнём орудий. Тройка «Гончих», крутящихся у ног линейного титана, теряет равновесие и падает на громадные скалобетонные ежи, установленные верными Трону адептами Механикум.

«Идущий по трупам» шагает мимо неподвижного остова «Индомат Цельсиор», одного из основных боевых титанов Грифоникус, погибшего на склоне. «Цельсиор» горит, на его останках, подобно трупным червям, кишит пехота предателей. «Идущий по трупам» пинками отбрасывает с пути танки и рыцарей-оруженосцев дома Герметика, словно игрушки. Однако на полпути к вершине два «Владыки войны», «Беллус Шокатрис» и «Аргент Полемист», останавливают его сконцентрированным залпом лучевых орудий. Торс «Идущего по трупам» выдерживает куда больше урона, чем заложено в его конструкцию, прежде чем взорваться под напором высвободившихся на волю потоков плазмы из реактора и питавшей машину нечестивой энергии. Он, шатаясь, отступает на шаг, топча собственную пехоту, но продолжает стоять, пока «Полемист» не выпускает залп ракет из наплечных установок. Жужжащие, словно рой злобных ос, снаряды барабанят по корпусу титана предателей, покрывая его грудь и плечи причудливой вязью небольших взрывов. Их совокупной мощи оказывается достаточно, и падшая богомашина заваливается на спину. Искорёженная громада проезжает вниз по склону добрых две сотни метров, сталкивая целый танковый эскадрон в ров у подножья вала.

Вместе с «Шокатрисом» и «Полемистом» вперёд идёт и «Кастелян Корда», императорский титан типа «Разжигатель войны», добавляя к атаке внушительную мощь своих орудий. Его батареи выкашивают передний край вражеских машин и пехоты, пытавшейся штурмовать линию оборону.

Сквозь многокилометровую завесу густого дыма проступают новые гигантские силуэты. Противник снова атакует барбакан, но на этот раз в бой идут не титаны Легио Магна. Новый враг, пусть и может поспорить размерами с гигантскими «Гончими» и «Владыками войны», вообще не является машиной. Одна из фигур поднимается в воздух на огромных крыльях.

Чжинтас-хан и восемь легионеров Белых Шрамов сражаются в бесконечной битве со сворой разъярённых сынов Луперкаля в окрестностях Ботанического сада. Они стали торговцами жизнью. Чжинтас-хан был удивлён, когда услышал этот термин часом ранее от Кровавого Ангела по имени Хот Меффиил. С этим воином они разделили недолгое, но кровавое удовольствие — расчленили хтонийский дредноут. Меффиил тогда сказал, что у них, как и у всех верных воинов, оставшихся за пределами врат Вечности, осталась лишь одна задача — продать свои жизни так дорого, как только возможно. Скольких врагов удастся убить, прежде чем теперь уже неизбежная смерть придёт за ними? Подобные мысли пробуждают определённую гордость и рвение при выполнении этой, в общем-то, безблагодатной задачи.

«Сколько будет стоить моя жизнь?» — мысленно вопрошает Чжинтас-хан. В настоящий момент его цена — сорок четыре жизни предателя. Он отражает клинок врага своим тулваром и обезглавливает легионера Сынов Хоруса. Сорок пять.

Слишком мало. Всё ещё слишком мало.

Двор Содружества — это квадратный километр открытого пространства, примыкающего к виа Палатин. Его окружают Дом Атлантов, Альбигенский павильон, Девоториум Мундус и общежития коллегии юристов. За шесть бесконечных часов на этой территории произошло пять сражений. Каждое добавило по новому слою тел и обломков к уже существующим.

Вот бдительная сестра Ведия и деморализованные отряды ополчения отбрасывают атакующих гвардейцев-предателей, поклявшихся в верности Несущим Слово. Бой отличается крайней жестокостью, а когда заканчивается, Девоториум охвачен пожаром.

Вот костровой Ари'и, мастер печатей Ма'ула и сержант Хема из Саламандр отражают три штурма Гвардии Смерти и едва переживают четвёртый, но всё-таки дожидаются подкреплений в лице рыцарей-оруженосцев из дома Кадм.

Вот четыре отряда Палатинской горты гибнут под ударами штурмовиков Сынов Хоруса во главе с Вором Икари. Этот бой рушит общежитие и в итоге превращается в ритуальную казнь.

Вот префект-капитан Арзах из Легио Кустодес и его соратники сражаются и убивают нерождённых, собравшихся полакомиться телами павших.

Вот капитан Брастас из Имперских Кулаков пытается сдержать орду Пожирателей Миров и не отступает, пока не заканчиваются боеприпасы. Воинам приходится сражаться клинками и щитами. В конце концов враг берёт числом.

Двор Содружества — это не единственное место, способное похвастаться столь активными действиями. Многие улицы, дворы, парки и площади в районе Палатина стали полем бесчисленных сражений с разными исходами. Часто одно перетекало в другое, и часто в них не было никакого стратегического смысла — просто лояльные воины, оставшиеся вне кольца стен, продавали жизни в попытках сдержать наступление врага. Никто не вспомнит об их подвигах, никто не оценит их значимости. Их забудут, как разбросанные повсюду трупы астартес. У войны очень короткая память. Героические деяния, которые в иные времена вошли бы в историю, совершаются и забываются ещё до того, как приходит время отражать следующую волну. Кости героев и сражённых ими врагов ложатся рядом. В последние часы осады великие подвиги совершаются так часто и в таких количествах, что записями о них можно наполнить тысячу книг и забить до отказа все архивы, посвящённые военной истории Терры. Но все они будут преданы забвению и исчезнут, будто тени, в облаках пыли и дыма, поднятых войной.

Бёдвар Бъярки снова поднимается на ноги.

Глаза заливает кровь, и она по большей части его собственная. Последний удар глубоко рассёк кожу на голове и едва не снял с легионера скальп. На перекрёстке Нафуса у Дельфийского предела отряды лоялистов уже три часа сдерживают наступление врага, если это можно так назвать. Их число тает с каждой попыткой Гвардии Смерти перебраться через мост. Бъярки по прозвищу Куча Трупов — один из очень немногих воинов VI легиона, Космических Волков, оказавшихся на Терре в момент осады. Ему кажется, что он один из последних живых защитников Нафуса.

Он поудобнее ухватывает рукоять клинка скользкими от крови пальцами и осматривается. Оказывается, он не один из последних выживших. Он — последний.

Воет боевой рог. Бёдвар слышит пронзительную трель мелта-орудий, чует запах спекающегося камня. Уже трижды он сражался с врагами на вершине кургана из тел на северной стороне моста. Три раза он падал с вершины этого холма.

И каждый раз он забирался обратно, чтобы удерживать высоту из сломанных костей и разорванной плоти. Каждый раз рядом оставалось всё меньше товарищей. Но нить Бъярки ещё не оборвалась, и, хотя рядом нет ни одного скъяльда, его сага ещё не завершена. Ещё нет.

Он сплёвывает и призывает дух Фенриса, тёмный и безмолвный образ не-волков, бегущих по чёрно-белому лесу. Воин снова начинает взбираться по склону кургана.

Он поднимется на него в четвёртый раз. И в пятый. И ещё столько, сколько потребуется, пока его жизнь не оборвётся. На Терре почти нет волков, но, именем Русса, он станет сам себе Стаей.

Лантри Чжан, передовой наблюдатель 5-го Панконтинентального полка и наводчик миномётных батарей, с трудом взбирается на груду обломков к востоку от виа Умиротворения. В бригаде знают, что где-то поблизости расположились астартес-предатели, но понятия не имеют об их количестве и направлении. С возвышенности ему всё-таки удаётся разглядеть врага в оптический прицел. Но это не космодесантники, а жуткие нерождённые твари, великаны с покатыми плечами. Они, похоже, играют и барахтаются в затопленной воронке от макроснаряда. Чжан крутит настройки. Что эти чудища делают? Почему они...

Солдат видит, чем заняты существа. Он тут же отдёргивает глаз от линзы и сильнее всего на свете жалеет, что посмотрел.

Алдана Агата наконец разгадала загадку с именами и их отсутствием во время марша по проспекту Метома в попытке добраться до Дельфийской линии обороны с сомнительными шансами на успех. Её разношёрстная группировка состоит из порядка трёх тысяч пехотинцев и некоторого количества тяжёлых полевых орудий на железных колёсах. Их, в отсутствие тягачей, солдатам приходится тянуть самим. При движении люди старательно жмутся к остаткам стены Метома, используя её как укрытие. Снаряды врага свистят над головами и падают на позиции лоялистов в трёх километрах к северу.

Они зажаты, как крысы в канаве. Три тысячи полубезымянных крыс.

В перерыве между боями маршал разделила свою армию у врат Эрмитажа. Две тысячи бойцов под руководством капитана горты Мартино отправились защищать Галереи Тигра. Сир-милитант Склейтер забрал ещё шесть тысяч и тяжёлые танки «Кратос» и выдвинулся к Золочёной аллее. Судя по тому, какие пожары пылают в том направлении, это решение было ошибкой. Под руководством маршала остался батальон Веспери и бойцы из Четыреста третьей.

Агата слышит, как Файкс злобно кричит на солдат, понукая их двигаться быстрее. Те с ворчанием и стонами продолжают толкать вперёд тяжёлые орудия. По пути случилось несколько стычек: опасный бой со стегатанками, пытавшимися пробить стену, и яростная рукопашная с разлагающимися заживо фанатиками-предателями, от которых за версту несло озверином. Ублюдки глотали его и просто бежали вперёд, навстречу выстрелам.

Агата пытается не думать о странных изменениях ландшафта — и речь не о повсеместных разрушениях и пере паханной земле, а о более странных вещах. Каменные стены покрываются преющей кожей. Земля местами превращается в подобие медленно тающего замороженного мяса. Здания разлагаются, будто гангренозные конечности. Кругом стоит зловоние скверны. Маршал старательно игнорирует тот факт, что определённые участки дороги под ногами будто вздыхают — почва размеренно опускается и поднимается в унисон с порывами вязкого ветра.

Ей не хочется думать о Тёмном Короле. Если это имя появилось на той стене, значит, оно имеет значение. Алдана не хочет знать причину, потому что воображение рисует ей безумные картины. Удивительно, что, находясь в этом аду, она может бояться чего-то худшего. Человеческий разум способен на удивительные вещи, когда пытается создавать образы разрушения.

Но вот имена бойцов Четыреста третьей — это куда менее опасная тема для размышлений. Они в большинстве своём пользуются только личным именем, как, например, капитан Михаил. В ходу также прозвища и просто номера. Возможно...

Одна из пушек вязнет в земле. Люди кричат и тащат верёвки, чтобы вытянуть орудие из липкой трясины.

— Вы не особо пользуетесь именами, — говорит Агата, обращаясь к стоящему рядом Михаилу. Он бросает на неё короткий взгляд и молчит, потому что сказанное не было вопросом. — Желаете сохранить анонимность? Или что-то скрываете?

Офицер тянет с ответом.

— Вас не призывали, верно? Неважно. Можешь не отвечать. Ни в чём не признавайся. Мне всё равно. Но тебя и твоих людей не ставили под ружьё официально. В Гэллоухилле не было мобилизации.

— Времени не хватило, — очень тихо произносит капитан.

— Никто не пришёл и не позвал вас на службу. Вы всё сделали сами. Придумали название. Забрали оружие у мёртвых.

— Нужно было сделать хоть что-то.

Алдана понимает, что он имеет в виду.

— Смелый поступок, — говорит маршал.

— Дело не в смелости. Было некуда бежать. Оказавшись на свободе, мы поняли, что единственный способ прожить подольше — это изобразить официальное подразделение.

— Нет, я правда считаю вас смельчаками. И мне всё равно, кем вы были раньше, если сейчас находитесь на правильной стороне. А то, что у вас нет имён...

— Почему это важно?

Агата кивает в сторону вражеских позиций за стеной. Небо над ними кажется пропитанным грязью.

— Они знают наши имена, — произносит женщина. — По крайней мере, похоже на то. Или выучивают их. Я про нерождённых. Они зовут и шепчут в уши. Как будто имена дают им власть над людьми. Поэтому я рада, что рядом со мной воюют люди, которые решили спрятать свои. Возможно, так вы проживёте немного дольше. Моё имя врагу известно уже много недель.

Офицер тяжело вздыхает.

— Нас ведь расстреляют? — спрашивает он. — Когда всё закончится, нас поставят к стенке и расстреляют как беглых заключённых, да?

— Наверное, — отвечает Агата. — Но откуда нам знать, что будет завтра?

Они слышат крики и стрельбу. В трёх сотнях метров впереди в жёлоб прорвалась банда мародёров. Бой тут же превратился в жестокую рукопашную схватку. Алдана Агата видит врагов с лицами летучих мышей и тонкими длинными зубами, широкими ушами и множеством паучьих глаз. Она слышит лязг сапёрных лопат, которые бойцы используют как оружие.

Они переходят на бег. Капитан Михаил выкрикивает номера, вызывая командиров огневых команд.

Никаких имён. Только долг.

— На связь. Говорит штаб Гегемона. «Анабасис», выйдите на связь и подтвердите.

Младший офицер Военной Палаты, сидящий за пультом управления главной вокс-станции, уже много минут проговаривает одни и те же слова. Слишком долго. Список неотложных задач и непрочитанных отчётов постоянно растёт, но Сандрина Икаро не может отвести взгляд от связиста, терпеливо, но безуспешно повторяющего вызов. Остальное неважно. Если операция «Анабасис» потерпела неудачу, ей больше нечем командовать и незачем жить.

Всё как будто ненастоящее. Женщина задумывается о реальности мира вокруг. Икаро всё казалось неправильным с момента отступления из Бхаба. Она считает, что дело в частичной амнезии, наступившей из-за сильной психологической травмы во время побега, но проще от этого не становится. Мир выглядит странным, как будто во сне.

Икаро не понимает, как пережила штурм Бхаба. Понятия не имеет, как сумела организовать эвакуацию и добраться до последней крепости целой. У неё остались фрагменты воспоминаний о перестрелках на горящих улицах. Но меньше всего она понимает, как ей удалось попасть в Санктум до закрытия врат. Она даже не помнит, как через них прошла. Сандрина помнит Бхаб, помнит безумные сражения в поле... а потом она оказалась здесь, в Ротонде, будто переместившись во времени и пространстве. Всё искажается и растягивается: расстояния, направления, позиции.

Она боится, что всё это сон. Подозревает, что она умерла. Погибла в Бхабе или на улицах. А всё увиденное — просто отчаянная иллюзия, созданная угасающим разумом. Последние мгновения жизни растянулись, превратившись в сон, в котором она делает все те вещи, которые не успела при жизни.

Икаро надеется, что так оно и есть. Надеется, что лежит сейчас бездыханная на полу Великого северного стратегиума и всё это лишь предсмертные судороги остывающего сознания. Ей бы этого хотелось. Она предпочла бы застрять в последней миллисекунде собственной жизни, чем поверить в такую реальность. Она бы лучше умерла, чем жила в такой правде.

«Пусть лучше я, а не Он, попаду в ловушку смерти», — думает Икаро.

3:v. Образы ереси

Совершенно же очевидно. Абсолютно логично и очевидно. Цекальт не понимает, почему так долго не мог этого осознать. Император должен умереть. Просто должен. Это единственный разумный вывод, к которому можно прийти. Император должен умереть...

«Нет!..»

Император должен умереть. Он — безумец, сумасшедшее чудовище, опьянённое властью. Его тирания длилась слишком долго. Он действительно должен умереть...

«Нееет!..»

Он должен умереть сейчас. Только так можно остановить войну. Только так можно защитить человечество. Император должен умереть немедленно...

«Прошу, хватит!..»

Его нужно сразить и уничтожить как можно быстрее. И кто справится с этой задачей лучше людей, созданных, чтобы хранить Его жизнь? Кому ещё достанет сил? Кто сможет подобраться ближе?

«Прошу...»

Кто ещё обладает столь безупречно чистым разумом и способен понять абсолютную логику этого вывода? Император должен умереть.

«Я не могу...»

Возьми копьё. Пронзи Его. Освободи человечество.

«Заткнись!..»

Всё предопределено. Основы заложены. Всё готово. Император не поймёт, что случилось, потому что он — безумное чудовище, полностью лишившееся рассудка. Тяжёлую часть работы уже выполнили. Его выманили из укрытия на место казни. Он беззащитен. Просто возьми копьё и...

«Убирайся!..»

Хорус Луперкаль безгранично умён. Отец не просто так нарёк его магистром войны. Он это организовал. Поэтому всё выглядит так просто. Посмотри на идеальную простоту его приёма. Он организовал настолько примитивную и неуклюжую ловушку, что она была очевидна. И настолько явно плоха, что Император не смог устоять перед искушением и...

«Хватит! Нет!»

Он заложил настолько грубую приманку, что всё говорило о дезориентации, об утрате способностей, о победивших гордыне и высокомерии. Она так манила своей грубой простотой, что даже непогрешимый Повелитель Человечества поверил, что Его первонайденный сын выжил из ума...

«Ты сейчас же прекратишь...»

И потому Император, охваченный благородным гневом, ринулся в неё очертя голову. Он прекрасно понимал, что это ловушка, и в своей гордыне думал, что будет к ней готов. Готов ко всему. Что он сильнее всего на свете. Что он могущественнее, чем...

«Неееет!..»

Действительно, нет. Сама ловушка была обманом. Нет такой вещи во Вселенной, которой Хорус сумел бы удивить отца, и потому даже не пытался. Вместо этого он позволил отцу удивить самого себя. Его гордыня стала ловушкой. А теперь бери копьё...

Цекальт Даск сопротивляется. Он падает на четвереньки, истекая кровью из глаз и рта. Безумная изобретательность Луперкаля застала его врасплох. Как и всех остальных. Давясь собственной кровью, он содрогается в жестоких конвульсиях, пытаясь вырваться из-под контроля коварного врага. Он хочет подняться — должен подняться — и защитить своего короля и повелителя. Некоторые из братьев упали наземь в корчах, как и Цекальт, но многие Соратники уже обратили оружие против Него. Часть мозга проконсула пытается заставить его подняться и присоединиться к ним, но он сопротивляется этому позыву каждой клеткой тела. Однако его до сих пор умоляют совершить поступок, полностью противоречащий природе кустодия.

В груди поселилась боль, будто кто-то воткнул невидимый нож в сердце и пришпилил воина к палубе. Он может только лежать, трястись и дёргаться, глядя на разворачивающийся кошмар залитыми кровью глазами.

Перед ним предстают омерзительные образы. Образы ереси. Он видит, как нарушаются законы природы и оскверняется священная обязанность. Перед его глазами разворачивается самая гнусная измена. Проконсул видит короля, атакованного избранными телохранители. Монарха, застигнутого врасплох теми, кому он доверял больше всего. Самодержца, которому вонзили в спину нож когда-то верные соратники.

«Мы не можем совершить такой поступок, и всё же — вот он. Для нас невозможно даже помыслить о подобном, но мы всё равно это делаем. Хорус заплатит сполна. Мой Вечный Король остался один. Он не может...»

Брызжет кровь.

Повелитель Человечества обезглавливает Клиотана прежде, чем тот успевает пронзить Его копьём. Обратным движением пылающего клинка Владыка Терры разит хранителя Казадриса и Соратника-гетерона Кинтару. Он отбивает алебарду щит-капитана Даморсара и разрубает кустодия надвое. Гиканат Крисмурти рыдает в момент, когда повелитель сносит его голову с плеч, успев осознать, какое кощунство совершил.

«Ты заплатишь. Вероломное чудовище, ты заплатишь за всё!»

Щит-капитан Авендро отлетает в сторону. Аурамитовые пластины брони раскалываются, как стекло. Кровь заливает корпус одной из «Грозовых птиц».

«Всё это время ловушка была внутри нас. Никто не собирался встречать штурмовой отряд. Ты отключил щиты и приветственно распахнул двери. Нашего господина не ждало никаких сюрпризов, кроме твоей власти над имматериумом, степень которой мы, к своему стыду, недооценили. Мы знали, что она велика, первонайденный. Но не понимали насколько».

Безголовое тело маршала воинства Телемониса пробивает защитное ограждение и исчезает в темноте, окутавшей нижние технические уровни посадочной палубы.

«Придя сюда, Император был готов ко всему, первонайденный, и потому ты ничего не приготовил. Хорошая уловка. Он смотрел повсюду, но не внутрь Себя. И пока Его внимание сконцентрировалось на чём-то другом, ты простёр свою длань и сильным движением забрал Его готовность. Забрал Его сосредоточенность и целеустремлённость в момент прибытия. Ты забрал их у всех нас».

Клинок Императора, сияющий белым пламенем, оставляет в воздухе огненные следы.

«Ты отнял нашу осторожность и усыпил бдительность, наполнив разум вопросами, размышлениями и случайными мыслями. Ты сделал это с таким мастерством, что мы забыли о своей сущности. Ты так тщательно скрыл собственную силу, что даже наш повелитель не смог заметить твоё влияние».

Соратник Каэрсил оседает на палубу и разваливается на три части. Он будто идеальная мозаика, которая уже никогда не соберётся обратно.

«А потом ты извратил чистейшие души кустодиев. Каждого из нас пересобрали на молекулярном уровне и наделили способностью сопротивляться скверне Хаоса. Но ты сумел сломить наш несокрушимый разум. Ты смог разрушить неразрушимое».

Часовые Тираск и Систрат атакуют Императора копьями, одновременно стреляя из встроенных в оружие болтеров.

«Мы кричим, потому что понимаем, что ты сотворил. Мы кричим, потому что ты заставил нас обратиться против повелителя, которого мы любим сильнее всего в этом мире. Мы воем, потому что сопротивляемся, но не можем победить».

Реактивные снаряды взрываются, разбившись о мерцающий щит, установленный Его волей. Император срубает силовые наконечники копий. Тираск и Систрат перед смертью успевают отступить на шаг.

«Ты заставляешь повелителя убить нас».

Часовому Мендолису удаётся вскользь зацепить лезвием кастелянской секиры правый наплечник Императора. Летят искры. Капитан-Соратник Вантикс, рыдая, вонзает клинок в бок повелителя.

Льётся кровь.

«Ты заплатишь, Хорус! Ты заплатишь!»

Повелитель Человечества пошатывается, но в следующий миг рассекает Вантикса на части ударом силового когтя. Он уходит в сторону от второго удара Мендолиса, прячась за развевающимся плащом, и вонзает меч в грудь щит-капитана Амальфи по самую рукоять.

«Каждый гибнущий от Его руки Соратник — это огромная потеря для всего человечества. Каждый является совершенным продуктом генетических и эзотерических технологий. Все кустодии — шедевры, созданные вручную с предельной точностью и ценой невероятных усилий. И каждый из них — Его добрый товарищ и друг. Он ценит своих стражей не меньше, чем сыновей. Но сейчас вынужден убивать их одного за другим».

Безупречный клинок проходит сквозь защиту Мендолиса. Следующим ударом он рассекает забрало соратника Хелиада и сбивает того с ног.

«Ты поэтому поступил именно так, первонайденный? По этой причине избрал нас своим оружием? Ради психологического эффекта? Ты решил, что так сможешь сдержать Его руку? Думал, что сможешь сделать Его уязвимым?»

«Очевидно, ты ничего не понимаешь».

Вестарий Энтерон падает на колени, зажимая страшную рану в груди, и заваливается набок. Часовой Юстиний промахивается по цели тяжёлым ударом и не доживает до возможности нанести второй.

«Он — Император Человечества. Он пришёл за тобой во гневе, облачившись в образ войны. Тридцать тысяч лет работы не пойдут прахом из-за твоей злобы и обиды. Необходимость лично убить собственных идеальных воинов не заставит Его мешкать и не ослабит решимости. Он просто в очередной раз убедится, что тебя необходимо уничтожить. Он...»

Лучи энергии освещают пространство палубы. Повелитель Человечества сбит с ног.

«О Золотой Трон. О мой Вечный Король...»

Императора отбросило на борт одной из «Грозовых птиц». От удара на бронированной обшивке осталась вмятина, а сам катер на пусковой раме вздрогнул. Отряд таранатов сокращает дистанцию и окружает Его. Кровавые слёзы текут по покрытому резьбой золоту терминаторской брони. Адратические излучатели гудят, перезаряжаясь для второго залпа.

«Нельзя допустить, чтобы они снова попали по Нему на полной мощности...»

Император на долю мгновения опирается на «Грозовую птицу», превозмогая боль и восстанавливая концентрацию. Отряд гиканатов перепрыгивает через перила справа от повелителя. Они бегут вверх по настилу, пытаясь зайти с фланга.

Созданные по древней технологии орудия таранатов начинают светиться.

Император поднимает руку.

Пространство палубы ослепительным неоново-синим росчерком рассекает ветвящаяся молния. Обжигающие разряды опаляют настил. Таранаты разлетаются в стороны, как сухие листья, подхваченные внезапным вихрем. Один из воинов бьётся о висящий под потолком кран и падает, разорванный на части. Двое улетают в бездонную шахту межпалубного лифта. Ещё двое влетают в борт «Грозовой птицы» с такой силой, что, подобно бронебойным снарядам, прошивают обшивку насквозь. Четверо с ужасным грохотом ударяются о палубу, оставляя под собой глубокие вмятины. Адратический излучатель одного из терминаторов выходит из строя и детонирует. Чудовищный взрыв сбивает с ног всех вокруг.

Они падают на палубу рядом с Цекальтом и немногими другими кустодиями, что корчатся в конвульсиях, сопротивляясь наваждению. Проконсул, содрогаясь, перекатывается на бок и безуспешно пытается подняться. Он тянется к копью, но тут же отдёргивает руку. Воин понимает, что стоит ему коснуться древка — и желание вонзить наконечник в повелителя станет непреодолимым.

Цекальт видит, как гиканаты поднимаются на пусковую платформу справа от Императора. Повелитель Человечества оборачивается и смотрит на пульт управления системами палубы в сотне метров от места битвы. Кустодий видит, как господин напрягается и пронзает пульт телекинетическим импульсом, а в следующий миг падает на колени. Срабатывает ионная катапульта, запуская «Грозовую птицу» в полёт. Машина проносится над Его головой. Заправочные шланги натягиваются до предела и рвутся, рассыпая снопы искр. Двигатели и системы катера не работают — сейчас это просто огромная металлическая болванка, разогнанная ионным рельсовым ускорителем. «Грозовая птица» сносит и сминает гиканатов на платформе и продолжает движение, постепенно заваливаясь на бок. Корабль, кувыркаясь, превращается в огромный гудящий огненный шар и пролетает через всю километровую палубу. Он окончательно гибнет, врезавшись в невидимые силовые поля, отделяющие отсек от открытого космоса.

Император поднимается на ноги. Утрата, горечь, боль и ярость разрушили созданный варпом дурман нерешительности. Его разум полностью очистился и вновь обрёл цель. И прежде чем очередная волна вопящих кустодиев успевает подняться, двинуться или что-то сделать, Он простирает на них свою волю.

Светильники гаснут. Сигнальные лампы взрываются фонтанами осколков. Пульты управления искрят и выгорают. Пучки кабелей исходят сажей и свешиваются с потолка. Все выжившие кустодии падают наземь. Цекальт бьётся лицом о палубу. Все они корчатся и кричат, но уже не от душевных страданий и скорби.

Теперь это просто боль.

Боль сделает свою работу.

Император вкладывает больше сил. Вопящий Цекальт слышит яростный голос повелителя, рокочущий под пылающими костями черепа.

+Я выжгу твоё касание из их душ, первонайденный.+ +Теперь ты видишь, кто я есть?+

+Теперь ты понял, что тебя ждёт?+

3:vi. Отпор

Они видели, что грядёт, и готовятся к встрече. Война предполагает, что армии перемещаются по полям сражений и сходятся друг с другом, подобно фигурам на доске. Они сталкиваются и меряются силой, как в жестокой игре с заранее оговорёнными правилами. Фафнир Ранн собирается ответить на следующий ход врага у врат Хасгарда, немного не доходя до южного фронта Дельфийского блока.

Встать здесь Ранну приказал Архам, гроссмейстер безжалостной военной игры. Фафнир занимает позиции под разрушенными арками Дельфийского виадука. Величественные пролёты моста уничтожены залпами тяжёлых орудий. Улицы наполняются плотным, как бархат, и токсичным, как пыль из глубин реактора, каменноугольным дымом. Он струится по улицам, будто живой; бежит впереди строя предателей.

Архама только что нарекли лордом-милитантом Терры. Связь нестабильная, сообщения искажаются помехами, и Ранн не понимает, как относиться к этой новости. Если штаб Гегемона передаёт управление полевым командирам, значит, цепь командования сильно нарушена. Значит, Сигизмунд погиб или занят какой-то другой, более важной задачей. Значит, Преторианец Дорн не может управлять сражением. А следовательно, Владыка Ангелов и могучий Вальдор тоже куда-то исчезли.

Ранн гонит прочь сомнения и страхи. Он не глупец и предполагает, что мощная контратака, для которой требуется личное участие трёх лучших воинов Императора, либо планируется, либо уже претворяется в жизнь.

Он отчаянно надеется на успех, но не сожалеет о том, что не смог в ней поучаствовать. Оборону нужно держать, и эта задача легла на плечи тех, кто остался снаружи запечатанных врат. На таких, как он сам, Архам, Аймери и Азкаэллон. Они упорно сражались, без устали и отдыха, на протяжении как минимум двенадцати часов. Фафнир не может сказать точно, поскольку хронометрические системы брони вышли из строя. Кажется, будто прошло несколько месяцев. Эти бои тянутся дольше, чем вся остальная осада вместе взятая.

С момента объявления о назначении и подтверждения приказа Архам действует спокойно и логично. В нём есть многое от Дорна. Его низкий голос, искажённый треском помех, звучит из динамиков. Его точные и суровые приказы перемещают войска, будто фигуры из слоновой кости на доске для регицида. При этом сам Архам не покинул передовую. Он находится где-то в гуще сражения, одновременно играя партию в уме и сражаясь с врагом лицом к лицу. Архам сам решил остаться снаружи, когда захлопнулись врата Вечности. Ранн хорошо знает старого хускарла и не может избавиться от мысли, что тот отдаёт приказы с долей неуместного сейчас удовольствия. Они оказались в сущем аду, и до неминуемой смерти остались какие-то мгновения — но Архам всё равно наслаждается битвой, наконец-то вырвавшись из заточения в стенах командного центра в Бхабе.

Пусть даже всё, чего он сможет достигнуть, — это достойная смерть с клинком в руке.

Ранн не может отрицать, что у Архама есть такое право. Фафнир считает, что точно такое же есть и у него. Он уже не представляет, как они могут победить: слишком много потерь, слишком много врагов. Но они всё ещё могут завершить свою службу, сражаясь с неизбежным до самого конца. Они могут взять высокую плату за свои жизни.

Архам отправил отряды Ранна вперёд по улице, идущей под виадуком. С левого фланга, по виа Атмозины, движутся Белые Шрамы под командой Намахи, владыки кэшика. Сквозь завесу дыма до Фафнира доносится рёв их гравициклов и стрёкот болтеров. Он получил сообщение, что с правой стороны его должны прикрыть не меньше четырёх отрядов Кровавых Ангелов, но от них пока нет никаких вестей.

Разведка докладывает, что Пожиратели Миров быстро движутся вперёд от Хасгарда вдоль виадука. Ранн разворачивает свои силы широким фронтом, жертвуя плотностью строя в угоду охвату территории. Его подходы к ведению войны всегда отличались большей гибкостью, чем у Архама. Он действовал менее шаблонно и хрестоматийно. Ранн понимает, почему командиром назначили Архама — он превосходный стратег, а Фафнир всегда лучше действовал на линии фронта. И сейчас командир ждёт от него этой гибкости. Он указал лорду-сенешалю направление, но не давал установок по расположению позиций и методам боя. Ему незачем это делать, как и Ранну незачем ставить под сомнение способности Архама воспринимать общую картину войны.

Пожиратели Миров приходят не одни. Враг являет собой неорганизованную, лоскутную орду космодесантников-предателей и бойцов Тёмного Механикума, что по воле случая сбились в общую массу и теперь несутся лавиной по улицам в направлении виа Атмозины. Они безумны и погружены в бредовые видения, у них нет командиров, они одурманены жаждой убийств и голосами шепчущих в уши адских сущностей. Многие действительно носят цвета Пожирателей Миров. Эти воины ослеплены яростью настолько, что давно избавились от болтеров, предпочтя им клинки и кулаки. Шлемы некоторых увенчаны характерными рогами — кадере ремиссум. Иные изрыгают проклятия на наречии награкали. Но в большинстве сложно даже узнать астартес. Варп превратил их в огромных, неуклюжих великанов; их тела раздулись и исказились. Они несутся по скалобетону на четвереньках, напоминая гигантских обезьян. Их плечи горбятся, а шеи гнутся к земле, как у быков или кабанов, ринувшихся в атаку. Они рычат и воют, разевая звериные пасти и жабьи рты, демонстрируя шипы, бивни и зазубренные клыки.

Среди них шагают покрытые сажей скелетоподобные орудийные сервиторы. Есть до нелепого высокие, на тонких, похожих на ходули, ногах; есть многорукие, есть горбуны, несущие на спинах тяжёлые энергетические ячейки или баки с топливом для огнемётов. Одни едут на артиллерийских платформах с установленными турелями и пузатыми пушками, другие готовят к работе богато украшенные самоходные зембуреки, оборудованные автопушками и фузионными фальконетами. Ранн видит в толпе и пузатых Гвардейцев Смерти — те тяжело ступают, истекая гноем из трещин в раздутой броне. Рядом с ними в атаку стремительно несутся Сыны Хоруса, завывая, будто гневные призраки. Но многие астартес настолько деградировали, что невозможно даже определить их легион. Одни покрыты сплошной коркой крови и грязи, другие отрастили нечеловеческие конечности, подобно нерождённым, третьи выкрасили доспехи в кричащие цвета и вывели на пластинах поганые символы, обжигающие разум, если задержать на них взгляд.

Эта орда — воплощение порока.

Системы брони подписывают большинство целей бессмысленными наборами символов, но некоторые маркеры отображаются полностью. Ранн чувствует, как по спине бежит холодок при виде имён бывших братьев и боевых товарищей, превратившихся в чудовищ.

— Держать строй! — кричит он в общий канал роты. В боковой части ретинального дисплея один за другим вспыхивают подтверждающие сигналы. Несмотря на сутки самых суровых боёв в его жизни, Фафнир понимает, что сейчас его ждёт новый уровень безумия. Его удивляют способности и выдержка братьев из Имперских Кулаков, Белых Шрамов и Кровавых Ангелов. Все они за годы войн демонстрировали образцовую доблесть в сражениях и никогда не отступали, но в этот последний день им удалось отыскать новые запасы сил, навыков и ярости. Жестокость, которую приходится проявлять на этих последних рубежах, заставляет все предыдущие войны блёкнуть. Сейчас былые стычки кажутся пустячными. Верные сыны словно бы и вовсе не сражались в полную силу до этого часа.

Его огневые расчёты, укрывшиеся за упёртыми в землю щитами, открывают огонь. Тяжёлые орудия Леода Болдуина рокочут, выплёвывая твердотельные снаряды и снопы лазерных лучей в надвигающуюся лавину. Отряды Тархоса, Девралина и Галена вскидывают болтеры. Изначально Ранн приказал стрелять одиночными и экономить боеприпасы. Но, как и Архам, он позволяет подчинённым самим выбирать предпочтительный темп стрельбы. Все они опытные воины. И все решили стрелять в автоматическом режиме, потому что при таком количестве целей ни один снаряд не пропадёт зря.

Всё, что нужно, — это погасить импульс вражеской орды прежде, чем она доберётся до защитников Дворца.

Огненные вспышки расцветают среди клубов дыма и заливают улицу мерцающим светом. Огонь выхватывает из сумрака очертания разрушенных арок виадука. Первый ряд врагов гибнет, затем следующий, и ещё — пока те, кто идёт следом, не умирают или не вязнут в трупах. Орудия Болдуина находят брешь в броне паукообразного зембурека, и тот взрывается сферой белого света, оставляя в порядках врага дымящуюся горящую проплешину диаметром около двадцати метров. Внутри неё всё обратилось в пепел. Залпы болтеров отделения Галена разят звероподобного нерождённого ростом под четыре метра с увенчанной бараньими рогами головой. Охваченный желанием добраться до живой добычи, тот мчался вперёд, убивая и калеча собственных союзников. Шквал реактивных снарядов с диамантиновыми наконечниками останавливает существо, вырывая куски плоти из тела. Оно брызжет кровью и, наконец, издыхает.

Но живую лавину не остановить. Враг несётся вперёд по трупам погибших и умирающих товарищей, будто жуткий конвейер в мануфактории продолжает бездумно заталкивать заготовки в заклинивший станок.

Ранн понимал, что так будет, ещё до того, как прогремел первый залп. Между огневыми командами замерли готовые к сражению отделения ближнего боя, в основном состоящие из Имперских Кулаков и некоторого числа Белых Шрамов — это либо те, кто, подобно самому Фафниру, специализируются на рукопашной, либо те, кто потеряли болтеры или отстреляли все снаряды в предыдущих столкновениях. Большинству выдали штурмовые щиты. Астартес выстраиваются клиньями, остриём навстречу врагу, будто зубья громадного плуга. Внешние кромки каждого клина прикрывают сомкнутые щиты. Ревут двигатели цепных мечей. Зажигаются силовые клинки.

Когда орда приближается, клинья выдвигаются вперёд, вонзаясь в строй врага подобно широким наконечникам копий. Фафнир бежит на острие одного из них, сжимая в руках парные топоры. В момент столкновения мир наполняется оглушительным, режущим слух лязгом пластали и керамита.

Когда отряды ближнего боя входят в порядки мятежников и нарушают их, как вилы, разделяющие комья земли, огневые команды отходят назад, перестраиваются в клинья меньшего размера и заполняют промежутки в строю. Они упираются и останавливают врага. Такая единая линия не продержится долго, но за это время клинья, словно крылья, успеют развернуться и сформировать стену щитов.

После этого сражение превращается в водоворот ярости и смазанных образов. Ранн оказывается в самой гуще боя, и единственными ориентирами становятся щитоносцы, прикрывающие его слева и справа. Он яростно, с механическим упорством рубит изменников топорами. Воздух наполняется туманом из кровавых брызг. Во все стороны летят осколки металла и керамита. Лязг брони о броню, оружия о броню и оружия о щиты сливается в бесконечный оглушительный скрежет. Он напоминает Фафниру о несмолкающем шуме в кузнечных цехах Оружейного дома.

Лорд-сенешаль не понимает, кого убивает. Каждое движение, каждый силуэт становятся целью. Ретинальный дисплей перегружен потоками данных — системы брони не успевают обработать и должным образом передать безумие битвы. Фафнир знает, что строй прорвут в любой момент. Он растягивается и прогибается, теряет прочность с каждой новой волной предателей, что разбивается о стену щитов. Ранн стоит на кургане из трупов и взбирается по нему всё выше.

Слишком многие тела принадлежат его бойцам.

3:vii. Из безумия в помешательство

Цекальт Даск чувствует, как повелитель ослабляет хватку. Боль стихает.

Позор же останется с ним навсегда.

Тридцать девять воинов из роты проконсула мертвы. Остальные корчатся на полу. Тела и разумы некоторых слишком пострадали, чтобы кустодии могли продолжить службу.

+Если можете встать и сражаться рядом со мной — вставайте.+

Цекальт заставляет себя подняться на ноги. Ещё двадцать семь кустодиев медленно и с трудом делают то же самое. Всех терзает раскаяние, и они не в силах поднять глаза на Повелителя Человечества. Цекальт ощущает, как господин простирает свой мысленный взор и в мгновение ока сканирует каждого воина. Проконсул ощущает псионическое касание, проверяющее мысли на предмет лжи, обмана и остаточных следов вживлённого предательства.

Ничего.

Кустодии вернули контроль над телами, но при этом изменились навсегда.

+Берите оружие.+

Они подчиняются.

Цекальт смотрит на остальных воинов-гетеронов, погибших или искалеченных настолько, что они не могут подняться. Он чувствует ещё одну волну ментальной энергии — повелитель в своей последней милости касается их разумов, облегчая страдания. В следующий миг Владыка Людей быстро и безболезненно обрывает их жизни — пси-импульс вызывает обширное внутричерепное кровотечение и мгновенную смерть.

Огни мерцают, то погружая палубу в полумрак, то заливая всё вокруг болезненным белым светом.

+Проконсул?+

Цекальт вместе с повелителем проходит мимо разбросанных золотых трупов к главному люку. Следом идут двадцать семь Соратников. Даск проверяет работу датчиков и систем связи, но не может отыскать ни Рогала Дорна, ни Сангвиния, ни капитана-генерала, ни кого-либо из сопровождавших их воинов. В динамиках слышится только тихое, угрожающее потрескивание варпа, похожее на треск дров в камине. Они должны быть здесь — но их нет.

Император и поредевшая рота кустодиев останавливаются перед люком. Владыка Терры сжимает шеститонную адамантиевую плиту силой разума и сминает её, как тонкую фольгу. Он выдёргивает люк из рамы и отбрасывает в сторону.

За открывшимся проёмом начинаются коридоры «Мстительного духа».

Цекальт слышит стон слева — разум Соратника Эстраэля не выдерживает. Император тут же обрывает мучения воина уколом ментальной иглы. Кустодий валится на настил. Проконсул продолжает смотреть вперёд, пытаясь осознать, что видит, и не потерять остатки рассудка.

Вот, значит, тот ад, который ожидал найти повелитель...

3:viii. Ужас, таящийся в именах

Происходит надлом. Фафнир чувствует, как ослабевает натиск бронированных тел. Ранн предполагает, что его строй всё-таки не выдержал, но ошибается. Когда ему впервые с момента начала рукопашной удаётся повернуть голову, он видит потрёпанную и изогнувшуюся, но по-прежнему целую стену щитов. Это враг ослабил давление, несмотря на бесконечное численное превосходство.

Что-то заставило их потерять импульс и концентрацию.

— Вперёд! — кричит Фафнир, хотя никто из его воинов не нуждается в приказе. Они движутся вперёд, сомкнув немногие уцелевшие щиты. Цепные клинки с воем опускаются и скрипят, вгрызаясь в доспехи и плоть. Лорд-сенешаль погружает Охотник в череп легионера Сынов Хоруса, обнаруживает, что топор застрял, и сносит голову неприятеля Палачом. В течение нескольких последующих мгновений он орудует Охотником как булавой, используя насевшую голову врага вместо груза, пока шлем и кости не раскалываются и не освобождают топор.

Появилось место для манёвра. Они по-прежнему сражаются в толпе врагов, но теперь хотя бы есть куда ступить. Противник не бежит, он просто отвлёкся на что-то ещё. Ранн убивает ревущего Пожирателя Миров, растаптывает орудийную платформу с командой из сервиторов и лишь тогда видит причину внезапных изменений на поле боя.

За толщей яростных врагов мелькают силуэты белых гравициклов. Всадники разят еретиков из сёдел, прорубая дорогу к стене щитов. Намахи и его Белые Шрамы ударили в правый фланг предателей с виа Атмозины, используя огневую мощь и массу своих железных скакунов как таран. Но теперь у них нет ни скорости, ни свободного пространства. Они движутся сквозь массу врагов мед ленно, будто кони, идущие вброд через бурлящий поток. Орудия, установленные на гравициклах, бьют в упор, а легионеры рубят врага клинками и колют копьями.

Ранн почти поражён их отвагой. Белые Шрамы осознанно пожертвовали мобильностью и вонзились вглубь вражеских порядков, чтобы ослабить давление на стену щитов. Они могли держаться поодаль и экономить силы или раздражать врага бесконечными ударами и отходами. Проявленная ими сейчас готовность прийти на выручку Имперским Кулакам как нельзя лучше подтвердила приверженность общему делу. Они ворвались в самую гущу сражения, отказавшись от привычных преимуществ, чтобы не дать погибнуть братьям из Седьмого.

Фафнир надеется, что доживёт до конца дня и сможет по-братски пожать руку владыке кэшика Намахи и обнять его. Сейчас, во время братоубийственной войны, такие поступки кажутся настоящим чудом.

Сенешаль ведёт своих воинов вперёд. Стена щитов медленно сближается со строем Белых Шрамов. Вражеская артиллерия и миномётные расчёты начинают обстрел улицы, пытаясь нарушить порядки лоялистов и не обращая внимания на сопутствующие жертвы среди собственных товарищей.

Ранн обменивается несколькими ударами с Гвардейцем Смерти и убивает его. Однако сын Мортариона боевым молотом успевает расколоть наплечник Фафнира. Тот чувствует, как рвутся связки и трещит кость. После Гвардейца Смерти настаёт очередь Пожирателя Миров — тот погибает быстро, даже не занеся цепной топор для атаки. Следом на части рассыпаются два массивных орудийных сервитора. Ранн с Галеном добираются до ближайших Белых Шрамов, защищая тех от атаки с фланга, и теснят предателей, пытавшихся задавить легионеров числом. Бой становится грязным и вязким — они просто бьют врагов и удерживают позиции. Фафнир отбрасывает в сторону очередного Пожирателя Миров и вооружённого клинками автоматона, затем потрошит бросившуюся вперёд бескожую нерождённую тварь. Часть Шрамов спешивается с повреждённых гравициклов и продолжает рубить врагов тулварами и длинными саблями.

Фиск Гален падает наземь, сбитый с ног чудовищной силы ударом. Лицевая пластина его шлема не выдерживает и раскалывается надвое. Но он ещё жив и пытается отползти в сторону, прикрываясь щитом от яростных атак очередного врага. Ранн врывается в схватку в попытке прикрыть брата. Системы шлема выводят маркер цели: «Сор Талгрон».

Ранн помнит этого свирепого воина Несущих Слово по прошлой жизни. Говорили, что он погиб от ран, полученных на Персепции, умоляя не помещать его в саркофаг дредноута. Что-то позволило ему вернуться и подарило вторую жизнь. Он стал напичканным аугметикой великаном, которого распирает от синтетической силы. К грязным доспехам прикреплены пергаментные свитки с безумными литаниями Лоргара. Обрамлённое грубыми бионическими имплантатами лицо являет собой жуткую маску из сожжённой кожи. Он сжимает в руке шипящий от накопленной энергии крозиус, с которого сочатся тёмные маслянистые капли. Оголовок могучей булавы дополняют зазубренные боковые клинки.

Талгрон что-то напевает, занося крозиус над Галеном, словно раздаёт благословения. Он буквально мурлычет слова, но Фафниру удаётся разобрать только два: «тёмный» и «король». Он убеждён, что Несущий Слово бормочет свои мантры из какой-то болезненной доброты, помогая укрепить дух человека, которого собирается размазать по скалобетону.

Самым жутким в этом враге кажется его сохранившееся имя. Маячки многих предателей вышли из строя, и системы брони распознают их как смазанные пятна помех, но транспондер Талгрона передаёт чёткий сигнал. Он — чудовище, бормочущий и обгоревший ходячий труп в бионическом экзоскелете. Его разум уничтожен безумствами эмпирей. Но имя осталось. Он по-прежнему Сор Талгрон. Ранн понимает, что такая судьба ждёт всех предателей. Они не умрут и останутся собой, сохранят личность, сколь бы сильно варп ни калечил и ни извращал их тела.

Фафнир наносит удар и будто попадает по крепостной стене. Металлическое тело Талгрона настолько большое и тяжёлое, что кажется вкопанным в землю. Топоры только высекают искры. Несущий Слово отмахивается от нового противника пылающим крозиусом и заставляет Ранна отскочить. Талгрон хмыкает.

Он называет Имперского Кулака по имени.

Голос звучит радостно, будто воин встретил давно потерянного друга. Он протягивает руку.

Исполнившись презрения, Ранн отвечает ударом. Талгрон ворчит и заносит крозиус. Фафнир пытается отразить атаку, но Несущий Слово слишком силён. Удар булавы приходится на топорище Палача и почти сбивает Имперского Кулака с ног.

Он отступает. Справа набрасывается охваченный боевым безумием Пожиратель Миров, но Ранн отшвыривает того резким взмахом топора, не сводя взгляда с Талгрона. Гигант приближается, распевая литании. Налитые кровью глаза Несущего Слово смотрят с грустью — кажется, он разочарован тем, что старый товарищ отказался от его искреннего благословения.

Уклоняясь, Ранн отступает ещё на несколько шагов. Он не понимает, как победить этого противника, но, по крайней мере, может увести его от Галена. Краем глаза Фафнир замечает, что один из Белых Шрамов выносит раненого легионера с поля брани. Очередным взмахом Талгрону удаётся пробороздить крозиусом броню Ранна и отбросить его в сторону.

Бедвир и Кортам спешат на помощь. Трое Имперских Кулаков плечом к плечу пытаются сдержать и остановить натиск чудовищного Несущего Слово. Кортам гибнет почти сразу, пав жертвой то ли собственной отваги, то ли нетерпения. Чудовищный крозиус опускается сверху и превращает голову легионера в кровавую кашу.

Бедвир упирается в землю и отражает град ударов Талгрона поднятым штурмовым щитом. Маркер с именем врага напоминает Ранну, что системы брони ещё функционируют и могут быть полезны, несмотря на перегрузку датчиков и хаотичный поток данных. Он фиксирует сенсорные системы на бионических имплантатах Несущего Слово, заставляя их искать уязвимости с помощью алгоритма, разработанного лично Дорном.

На ретинальном дисплее зажигаются несколько иконок, и Фафнир бросается вперёд, нанося удары топором под защитой щита Бедвира. На этот раз он атакует не со слепой яростью, но с хирургической точностью и рассекает колено с внешней стороны суставов, блок сервоприводов над левым бедром и трубки, идущие по внутренней стороне правого локтя. Каждый удар повреждает системы, приводящие имплантаты в движение. Сор Талгрон начинает истекать смазкой и гидравлической жидкостью. Несущий Слово неуклюже отступает — его механическое тело отвечает на команды уже не так, как минутой раньше. Ранн проводит ещё один выпад и перерубает пучок кабелей, тянущийся вдоль шеи.

Разъярённый и раненый Талгрон в очередной раз замахивается булавой. Щит в руках Бедвира блокирует удар, но Фафнир успевает заметить, что оголовье крозиуса сделано в форме орлиных крыльев, гордой аквилы — символа Империума.

Кажется оскорбительным, что Талгрон убивает верных трону сынов таким оружием. Этот вид наполняет сердце Ранна пламенеющей злобой и ненавистью. Он вгоняет клинок Палача в нагрудник противника, вырывая страницы из книги, написанной примархом Несущих Слово, а Охотник — в скулу обожжённого неживого лица.

Сор Талгрон широко распахивает глаза и умирает во второй раз, заливая нагрудник потоками крови из носа. Его огромная туша с грохотом падает наземь.

Обернувшись, Ранн видит, что к сражению присоединились воины в красной броне. Обещанные четыре отделения Кровавых Ангелов наконец пришли. Определённо, их задержали стычки с другими силами предателей, но сейчас они крушат правый фланг врага сияющими клинками и копьями. Подкреплением командует благородный Доминион Зефон.

Их внезапная атака, не уступающая в стремительности налётам отпрысков Джагатай-хана, зажимает значительные силы изменников между отрядами Имперских Кулаков и Белых Шрамов. Начинается бойня. Потрёпанное воинство предателей растворяется в клубах дыма. Дикий напор угас под гнётом внезапных атак и серьёзных потерь.

На улочку под виадуком опускается странная, болезненная тишина. Еретики ушли, оставив на земле множество изувеченных трупов. Ранн опускает топоры. Он знает, что передышка будет недолгой.

Воспользовавшись суматохой битвы, братья выносят с поля боя бездыханное тело Талгрона. Его доставляют на вал Портис. Позже ему снова, в третий раз, подарят жизнь и, вопреки его воле, заключат в саркофаг дредноута, обрекая на не-жизнь, которой он всегда старался избежать.

3:ix. Безмолвие

Даже с безопасного расстояния Вулкану и Абидеми тяжело оторвать взгляд от жуткого процесса самосожжения Сигиллита. Но они заставляют себя отвернуться. В их сторону вдоль по нефу движутся трое Избранных Малкадора в сопровождении Сестры Безмолвия и нескольких чиновников.

— Следи за ним, — говорит примарх Атоку, кивком указывая на Трон. — Если шевельнётся...

— Будет сделано, господин.

Вулкан оставляет сына на страже и разворачивается навстречу гостям. Он не может уйти далеко от Трона. Если отважный Малкадор погибнет или ненавистный враг прорвётся во внутренние покои Санктума, примарху придётся исполнить свой долг. Талисман Семи Молотов — это один из протоколов Золотого Трона, который может быть активирован только по приказу Вулкана. Он полностью уничтожит и Трон, и Санктум, и все сокровища Дворца. Вулкан, которого нарекли Создателем, Дарующим Форму, мастер-творец, станет разрушителем всего построенного Императором. Он уничтожит Дворец и планету прежде, чем Хорус успеет забрать трофеи. Только отец Вулкана, вернувшись, сможет сменить Малкадора на Троне. Больше никто. Хорус не получит такого шанса.

Избранных зовут Халид Хассан, Мориана Мохаузен и Заранчек Ксанфус. Они несут печать регента на щеках. Вулкан не очень хорошо знает этих людей, но доверяет им, потому что им доверял Малкадор. Они кланяются. Все трое — бледные от горя. С ними пришла Каэрия Касрин из Сестринства и Эйрех Хальферфесс, астротелеграфика экзульта из Высокой Башни, в сопровождении нескольких старших членов Консилиума.

— Лорд примарх, — произносит Хассан. — Мы получили секретное сообщение из штаба Гегемона.

Он протягивает Вулкану инфопланшет. Тот всматривается в экран.

— Когда его получили?

— Недавно. Спустя несколько мгновений после начала операции «Анабасис».

— Значит, подожди мы пару минут...

— Операцию можно было бы задержать, — говорит Хассан. — У судьбы жестокие шутки.

— Мне кажется, у судьбы есть свой план, — отвечает Вулкан. — Мы получаем эти данные через несколько секунд после того, как отец отправился на войну и не может вернуться. Это не простое совпадение, Избранный.

— Думаете... это сделано преднамеренно? — спрашивает Мохаузен.

— Полагаю, флот предателей блокирует сигналы. Они лишили нас практически всей связи. Но этому сообщению удалось пробиться сквозь заслон? В такой момент? Это злонамеренный трюк. Луперкаль пытается подарить нам запоздалую надежду. Он хочет уничтожить наш боевой дух.

— Но при этом вы считаете, что оно подлинное?

Вулкан снова пробегает взглядом по стенограмме сообщения от Гиллимана.

— Да. Мы без труда обнаружили бы подделку. Коды верны. Думаю, оно настоящее, потому что так удар будет ещё больнее.

— Значит, проблема в том, что они не смогут нас найти, — говорит Ксанфус. — Флот освободителей, как бы близко ни подошёл, не видит планету.

Примарх кивает.

— И у нас нет возможности зажечь для них маяк. — Вулкан смотрит на Хальферфесс. — Астрономикан ведь не работает?

Он знает ответ, но надеется на приятный сюрприз.

— Господин, мы даже не в курсе, уцелела ли Гора, — отвечает экзульта. — Возможно, её разрушили бомбардировками. А даже если она устояла, удалённый запуск не возможен. Инфраструктура слишком повреждена, энергопроводы уничтожены. Мы не сможем активировать маяк, даже если отыщем нужные мощности.

— Значит, это ложная надежда.

Вулкан возвращает планшет.

— Господин, — говорит Хассан. — Леди Экзульта предложила организовать временный маяк здесь.

— Здесь?

— Это будет импровизированная замена, — произносит Хальферфесс. — С очевидными техническими проблемами. Но если мы сможем направить эфирную энергию от Трона...

— Нет, — просто отвечает Вулкан.

«Пси-одарённые подкрепления уже почти собраны, — говорит Касрин на мыслезнаке. — Первые партии прибывают и готовятся к инициации протокола Печати».

— Вы хотите поддержать Сигиллита, если его силы начнут угасать? — уточняет Вулкан.

«Да. Если потребуется, мы готовы на большее. Негласный указ...»

— Преступен, — говорит Вулкан. — Мы поможем Сигиллиту, но не станем сжигать...

— Однажды его уже издавали. Значит, это можно сделать ещё раз, — произносит Хассан. — Мы все стоим на пороге смерти, господин. Планета гибнет. Кандидаты, отобранные в рамках Указа, готовы отдать жизни, если это подарит нам немного времени.

«Если эти люди уже собираются и готовятся, мы можем применить их силу, чтобы зажечь аварийный маяк, используя механизмы Трона и хоральные системы Тронного зала, — поясняет Касрин. — Аднектор Консилиум утверждает, что это приемлемое решение, и экзульта сможет контролировать...»

— Вы нашли достаточно людей? — спрашивает Вулкан. — Вам хватит псайкеров-добровольцев?

— «Добровольцы» — не совсем корректный термин, господин, — подаёт голос Ксанфус.

— Я догадываюсь. И, насколько мне известно, во Дворце сейчас дефицит псайкеров уровня «альфа». Слишком многих вывезли до начала осады, чтобы сокрыть Титан по приказу вашего господина Сигиллита.

— Это... действительно так, — признаёт Хассан. — Значительное количество резервов Дворца переместили, и, в силу обстоятельств, их не удалось восстановить. Мы... ограничены в ресурсах.

— И вы хотите потратить всё, что имеется, на яркую вспышку в надежде, что кто-то её заметит, а не держать в резерве для поддержания работы Малкадора?

Ответа нет.

— Я не дам своего разрешения, — подытоживает Вулкан. — По крайней мере, сейчас.

— Но, господин... — начинает Хассан.

Одного взгляда примарха достаточно, чтобы Избранный замолчал на полуслове.

— У нас пока остаются другие варианты. Я прошу всех услышать мои слова. Я ждал прибытия Робаута и остальных всем сердцем. Невозможно представить чего-то более величественного, чем мои братья, охваченные праведным гневом, прибывшие сюда, чтобы закончить это безумие и уничтожить Хоруса. Я жажду этого так же, как и вы. Я чувствую ту же боль, читая это запоздалое сообщение. Но сейчас нужно закончить другие дела. Баланс сил стал более хрупким, чем когда-либо. Отец ушёл сражаться с Луперкалем. Он должен победить. Малкадор, ваш господин, занял Трон, чтобы удержать ситуацию под контролем. Он тоже должен победить. И мы, друзья мои, обязаны им в этом помочь любыми доступными способами. Попытка собрать подобие маяка поставит под угрозу работу Трона и жизнь Сигиллита. Кроме того, мы быстро потратим драгоценные ресурсы. И ради чего? Ради призрачной надежды, что кто-то придёт? Шансы невелики. Это пустые чаяния. Мы продолжим делать нашу работу. Касрин, ведите первую партию одарённых и используйте их в качестве поддерживающего хора. Только поддержка, слышите? Если они сгорят, вы ответите передо мной. Нужно помочь Сигиллиту удержать концентрацию. Что касается отца: мы ждем ещё час и принимаем решение, если не будет новостей.

— Хронометры вышли из строя, господин, — замечает Хассан.

— Значит, считайте на пальцах, Избранный, — отвечает Вулкан.

Они кивают.

— Идите, — велит примарх.

И, как только они подчиняются, зовёт Хассана по имени. Тот отходит в сторону. Остальные уходят вглубь нефа.

— Господин покинул вас без предупреждения, — говорит Вулкан.

— Да, лорд.

— Я знаю, что вы были связаны. Избранные тяжело переносят утрату. Это видно.

Хассан кивает.

— У нас не было времени проститься. И, вернувшись, он будет не тем, что раньше. Если вообще вернётся.

— Скажи, Хассан, может ли он пытаться связаться с нами?

— Мой господин?

— Да.

Избранный бросает взгляд на далёкий Трон.

— Я... Почему вы спрашиваете?

— Интуиция, Хассан. Я смотрю на него, и мне кажется, что он пытается говорить.

— С вами?

— С любым, кто услышит. Я подумал, может, это ты или...

Хассан качает головой. Его расстроили эти мысли.

— Господин знал, что для управления Троном потребуется всё его внимание. Перед восхождением он отправил каждому из нас огромное количество зашифрованных данных. Ощущение было не из приятных. Регент передал все свои мысли и планы, все намерения и незавершённые дела скопом, без привычного изящества. Он надеялся, что мы доделаем то, что он не успел. И Избранные до сих пор пытаются разобраться в его последней воле.

— Он оставил вам подобие завещания?

— В некотором роде, лорд, — кивает Хассан. — Полагаю, он сделал это потому, что знал: другой возможности не будет. И потому я сомневаюсь, что в ваших словах есть что-то, кроме надежды.

Вулкан берёт смертного за руку своей громадной ладонью и ведёт ближе к Трону, туда, где стоит дозором Абидеми. Чем ближе — тем сильнее чувствуется исходящий от устройства жар.

— Он продолжает шевелить губами, владыка, — произносит Абидеми.

— Видишь? — говорит Хассану примарх. — Сейчас он, должно быть, обладает куда большими знаниями, чем когда-либо раньше. Бесконечно большими. Думаю, он отчаянно пытается рассказать нам об этом или дать какой-то знак. Я уверен, что он хочет поделиться с нами тайнами, которые нужно знать. Которые помогут победить в войне.

— Я вижу движения губ, — шепчет Хассан. — И я вижу ужасные страдания. Но мне кажется, это бессознательное. Просто тик. Мышечные спазмы.

— А мне кажется, он пытается говорить, — настаивает Вулкан. — Я в этом уверен.

— В любом случае его голос не доходит до моих ушей или мыслей, лорд. Если мой господин и говорит, то точно не со мной и не с другими Избранными.

— Но если Малкадор всё же говорит, то с кем, Хассан? — спрашивает Вулкан.

3:x. В муках

Демоны завывают под ногами и за моей спиной. Гиперборейские ветра ледяными иглами вонзаются в мой разум. Мгновения беспомощной нестабильности, когда мысли замирают, наступают всё чаще. Я и представить не мог, что боль бывает такой сильной. Она наполняет всё вокруг. Я с трудом поддерживаю собственное существование. Я продолжаю борьбу и приспосабливаю мысленный взор для удержания контроля. Трон — это живое существо, исполненное чистой силы и ярости. Он будто дикий скакун, которого ни одному человеку не удастся обуздать и подчинить. Он пытается сожрать меня живьём, поглотить, предавшись неутолимой жажде. За пределами света, в потоках бурлящей тьмы каркают и напирают нерождённые, облачившись в ослепительные одежды, сшитые из душ святых. Они тянут ко мне свои лапы, ждут, когда я ошибусь, пускай даже на краткий миг. Они ищут мельчайший изъян, которым смогут воспользоваться. Раз за разом они проверяют на прочность обереги, пытаются за что-нибудь зацепиться. Я едва успеваю латать прорехи. Они пробуют притянуть меня к Трону незримыми путами и сломать кости. Они пытаются заставить меня передумать и присоединиться к ним, подсовывая пьянящие иллюзии, уничтожающие и опустошающие фрагменты моего разума. Эту боль невозможно терпеть. Этот натиск невозможно удерживать вечно.

Но я вижу. Теперь я вижу всё: искажения пространства и времени, охватившие Терру, болезненный и текучий ореол пустотного тумана, пропитанного смертоносной сущностью варпа. Я вижу изящную и гениальную ловушку, устроенную на «Мстительном духе», которая сейчас захлопнулась. Я вижу, что Императора обманули, используя не грубую силу, но бесконечное коварство. Я вижу жуткое и невозможное пересечение здесь и там, сейчас и тогда. Они намертво сплелись, но никто на планете этого ещё не понял. Я вижу, как все до одного наши замыслы вот-вот обернутся прахом, причём так, как мы не могли и предположить. Я вижу Робаута и Льва — они совсем рядом, но потеряны и слепы. Я вижу, что мой друг и повелитель Император убит, что тело Сангвиния гниёт в глубокой яме, что Вальдор обезумел, а Дорн заблудился и остался один, загнанный в угол. Я вижу тень Тёмного Короля.

Я вижу всё только потому, что Хорус это позволил.

То, что магистр войны скрывал от Императора, заманивая его в ловушку, теперь показывают мне, чтобы доставить страдания. Ядовитые картины обжигают мой разум.

Я не могу говорить. Не могу заставить рот двигаться. Мне едва хватает сил поддерживать работу мозга. Времени не осталось. Я сражаюсь с болью и концентрирую все силы на поддержании основных функций Трона. Если мне удастся поговорить — это будет всего несколько слов, и их должны услышать нужные люди.

Бедолага Вулкан у подножия Трона напрасно ждёт ответа. А мои Избранные уже получили все указания.

Если я заговорю, каждое слово будет на счету. Нет, не слова. Это слишком сложно. Знаки. Печати. Это всё, что я могу сейчас позволить: знаки, печати, символы. И их нужно отправить — если мой выгорающий разум вообще сможет их создать — тем, кого судьба, удача и случай завели туда, где они могут попытаться (всего лишь попытаться!) повлиять на исход. Немногие преуспеют. Возможно, никто. По правде сказать, скорее всего, они все умрут. Но если направить хотя бы одного, заставить хоть одного человека сделать нужный шаг...

Я едва слышно взываю к ним. Мне известны имена.

3:xi. Захариил внутри горы

Захариил слышит шёпот и останавливает работу. Он поднимается на ноги и вслушивается. Просто ветер гуляет по гулким подгорным залам. На мгновение ему показалось, что кто-то зовёт его по имени.

Ничего. Просто иллюзия. Пустоты в этих пещерах поглощают звуки и возвращают их со странных направлений. Он ищет взглядом Картея, Тандериона и Азрадаила, но братья погружены в работу в соседних помещениях. За считаные часы они вчетвером сумели частично восстановить псионическую решётку священной Горы. Выгоревшие и вырванные демоническими когтями эфирные нити вновь сплетаются воедино.

Но это нелёгкий и кропотливый труд. Их разумы истощены. Захариил понимает причину. Гора всегда была местом с тонкой гранью между мирами, а сейчас, когда силы Хаоса пропитали всю планету, эта преграда практически стёрлась. Одной ошибки, одного пробела в ментальной обороне будет достаточно, чтобы душу вывернуло наизнанку при составлении и настройке талисматических энграмм. Из-за этого он чувствует себя уязвимым и слабым, и ни то ни другое ощущение не нравится калибанцу. Он будто кормит дикого зверя сквозь прутья клетки, при этом зная, что зверь предпочел бы протянутому мясу плоть кормящего.

Захариил принял меры: он покрыл доспехи охранными гексаграммами и велел троим братьям-библиариям сделать то же самое. В древности шаманы приходили сюда не просто рисовать силуэты на стенах. Симпатическая магия заключается не в создании образа желаемого будущего. Суть в том, чтобы заставить будущее наступить. Они знали, что камень — это просто мембрана и он только кажется твёрдым. Что он — завеса, за которой лежит эфирный план бытия. Изображения охотников и их жертв — это просто контуры того, что находится по ту сторону. Захариилу рассказали об этом призраки шаманов, обитающие тут же, среди теней.

Он пытается сконцентрироваться и не терять бдительность. Впереди ещё слишком много работы, а враг придёт под стены всего через несколько дней. В самых тёмных уголках разума библиария таится мысль, существование которой он не хочет признавать. Он не поделится ею ни с кем: ни с Картеем, ни с Тандерионом, ни с Азрадаилом. Ни даже с самим собой. Он сомневается. Часть Захариила хочет сдаться и впустить варп. И не только варп, но и тех, кто идёт сквозь него, кто уже поддался и...

Он резко втягивает воздух.

— Хитро, — произносит Захариил в пустоту. — Очень хитро.

У них почти получилось. Он чуть не ослабил защиту. Нечто пытается дотянуться до него и поселиться в мыслях. Нечто, что может его почуять. Оно использует резонансы Горы, чтобы дать ему какой-то знак. Библиарий на время работы отложил меч в сторону, но сейчас подбирает оружие с пола и извлекает клинок из ножен. Оно ещё здесь и наблюдает. И Захариил точно знает, кто это.

«Старый враг».

Воин внимательно всматривается в стены, испещрённые мерцающими прожилками хриозита и кварца. Он не удивится, если Тиф сейчас выйдет из темноты, приветственно вытянув руки. Тиф погрузился в самую бездну варпа, он всегда знал об агностической природе учений Ордена и тайнах, скрытых в сердцах Тёмных Ангелов. Это работа его коварного разума. Это он пытается переманить на свою сторону тех, кого считает потенциальными союзниками. Это его излюбленная тактика: заразить разум и уничтожить врага изнутри.

— Убирайтесь в ад, Гвардия Смерти, вместе со своими кошмарами, — вслух произносит Захариил. — Соблазнить нас не получится. Мы будем готовы, когда вы придёте. Мы встретим вас, копошащихся в грязи у наших ног, здесь, на высоких скалах. Наши руки не дрогнут и не познают усталости.

Огоньки в стене мерцают, обещая тайные знания, силу и бессмертное величие. Клинок, зажатый в руке, дрожит. Захариил слышит жужжание. Он хочет узнать больше. Он...

Он поднимает руку, раскрыв ладонь в охранном жесте.

— Я отвергаю тебя! — кричит библиарий.

Искры, бегущие по стене, гаснут. Завеса между мирами отвердевает. Жужжание смолкает.

Он снова стоит один в холодной пещере под Горой. Ощущение чужого присутствия прошло, и Захариил понятия не имеет, какие мысль, слово или жест оградили его от врага. Огоньки постепенно возвращаются. Минеральные прожилки в стенах начинают тускло мерцать. Теперь они показывают истину и будущее. В них больше нет ни искушения, ни обмана.

И это совсем не то будущее, что было несколькими часами раньше. Библиарий с трудом верит тому, что видит.

Захариил разворачивается и бежит в соседний зал. Его шаги эхом разносятся под каменными сводами. Он отыскивает Картея.

Тот стоит на коленях в глубоком трансе, восстанавливая псионическую энграмму. Воздух перед ним шипит и искрится. Захариил хватает брата и рывком поднимает его на ноги, нарушая концентрацию. Энграмма тут же разлетается на части, будто стеклянная фигура. Ошарашенный Картей пытается возмущаться. Нет времени на слова.

Времени вообще не осталось.

Захариил прижимает ладонь к правому виску брата и передаёт информацию напрямую.

Картей хватает ртом воздух, отступает на несколько шагов, а затем разворачивается и, не произнося ни слова, спешит прочь с посланием.

Тяжело дыша, Захариил оседает на пол там, где только что сидел его брат. Кровь пульсирует в шее, горле и висках. Он нащупывает под мантией мешочек и извлекает маску.

Времени нет.

Ни на что.

Кроме этого.

3:xii. Зиндерманн в Ленге

— Вам нельзя здесь находиться, — говорит женщина. Она молода и кажется напуганной, но демонстрирует впечатляющую твёрдость.

Кирилл Зиндерманн собирается объяснить, зачем они пришли. Архивариус просто делает свою работу, но его спутница бесцеремонно отталкивает девушку в сторону.

— Префектус, — заявляет Геллик Мауэр, как будто это всё объясняет.

— Мне жаль, но я не могу вас пропустить, — настаивает архивариус. — Это запретные залы. Вам нужно письменное разрешение от Сигиллита. Тогда вы сможете запросить конкретный том, и вам его принесут. Нельзя просто...

— Вы имеете представление о том, что происходит в мире? — рычит Мауэр.

— Да, — отвечает архивариус. — Имею.

— И вы так же не пустите сюда следующего посетителя? Потому что это, вероятно, будет один из Сынов Хоруса. Они уже внутри. Они прорвались в Палатин.

Архивариус слегка сутулит плечи. И без того небольшая фигурка кажется совсем крошечной из-за мешковатой утеплённой униформы. Кирилл уверен, что девушка пытается сдержать слёзы.

— Моя фамилия Зиндерманн, — говорит он так мягко, как только может. — Волей Преторианца я назначен руководить орденом Дознавателей. А это — боэтарх Мауэр, старший офицер Управления Префектус. Вы знаете, что это значит?

Архивариус качает головой.

— Дознаватели и Префектус были созданы для охраны того, что зовётся Имперской Истиной, — продолжает Зиндерманн. — Мы стараемся защитить историческую и фактическую сущность того, что делает нас теми, кто мы есть. Того, на чём зиждется Империум. Мы хотим защитить это от сил, что на нас напали. Мне жаль, но сейчас нет времени объяснять подробнее. Вы понимаете, что я говорю?

Несколько мгновений девушка молчит. Она смотрит мимо гостей сквозь двери, которые открыла после долгого стука. Площадь перед входом пуста и залита дождём. В ложных сумерках едва можно разобрать очертания наземного транспорта, на котором прибыли гости. Раз в несколько секунд улицу озаряет похожая на молнию вспышка, окрашивая всё вокруг контрастными оттенками чёрного и белого.

Но это не молнии.

Наконец архивариус что-то бормочет. Кирилл не может разобрать слова из-за громкого перестука капель.

— Что вы сказали? — переспрашивает он.

— Я говорю... Что вам нужно?

— Мы прибыли в поисках надежды. Может статься, напрасной.

— Надежды?

— Я полагаю, здесь хранятся материалы, способные нам помочь, — говорит Зиндерманн. — Старые тексты, возможно с ограниченным доступом. Как ни прискорбно, сейчас стоит пробовать любые методы.

— У меня невысокий ранг, — произносит архивариус.

— Вы здесь одна?

Девушка кивает.

— Все... все ушли. Наверное, отправились сражаться. Или прятаться. А охранявшие Зал кустодии без объяснений покинули посты около часа назад. — Она смотрит на запястье и хмурится. — Мой хронометр встал. Думаю, да, прошло около часа.

— Но вы остались?

— Я ничего другого не умею, — отвечает девушка. — Я провела здесь всю жизнь.

— Открой это! — кричит Мауэр из дальнего конца атриума. Она пытается раздвинуть огромные деревянные двери в восемь метров высотой, за которыми находится основное хранилище.

— У вас есть ключи? — спрашивает Кирилл у архивариуса.

Ключи находятся. Девушка достаёт из кармана на бедре огромную связку, где есть место и старым механическим ключам, и современным шифрованным картам. Зиндерманн следует за ней через атриум — огромное четырёхэтажное пространство. Пол выложен чёрной и белой плиткой в шахматном порядке. Крыша — кристалфлексовый купол, по которому стекают струи дождя. Под сводом висит огромная электрическая люстра, заливая атриум золотым светом. Зиндерманн и Мауэр оставляют после себя вереницу грязных мокрых следов.

Офицер Префектус отходит в сторону, давая архивариусу отпереть парные створки огромным латунным ключом.

Люди оказываются в гигантском зале, погружённом в полумрак. Воздух здесь тёплый и мягкий — его явно пропускают через климатические установки. Свет приглушён и рассеян. Они стоят на пятом этаже. Перегнувшись через полированные перила, Зиндерманн видит четыре нижних яруса шкафов. И ещё пятнадцать уходят вверх. До них можно добраться с помощью спиральных и портативных лестниц. Центральная зала представляет собой огромный овал.

Он никогда раньше не бывал в зале Ленга. Это самая важная библиотека Дворца. Здесь хранится собрание артефактов и данных, превосходящее даже запасы Кланиума, Мажестария Записей, Терранской коллекции и библиотеки Августа. И доступ к ней всегда был крайне ограничен.

— С чего начнём? — спрашивает Мауэр.

Зиндерманн пожимает плечами.

— Это была твоя идея, — огрызается боэтарх и уходит прочь, принимаясь осматривать корешки книг на ближайшей полке.

Дознаватель вздыхает. Он не уверен, что идея действительно принадлежала ему, но присоединяется к коллеге.

— Возможно, я смогу помочь? — спрашивает архивариус.

Кирилл вопросительно смотрит на девушку.

— Если вы скажете, что ищете, — добавляет она.

— В этой войне нам противостоит новый и страшный враг.

— Демоны? Люди их так называют.

— Вы их видели?

Архивариус качает головой.

— Я знаю о них только по чужим рассказам. Думаю, большинство людей убежало из-за них.

— Ну, в общем, да, — Зиндерманн кивает. — Нерождённые. С ними невозможно сражаться как с обычным врагом... И, о Трон, мы и с обычным-то едва справлялись. Но ведь зал Ленга — это особое хранилище, верно?

— Да, сэр.

— В отличие от других архивов, даже самых секретных, здесь хранятся запретные и незаконные книги.

Архивариус кивает.

— Говорят, это личная коллекция владыки Императора, — отвечает она. — Здесь не имперские хроники, но сокровища, сохранившиеся со времён Старой Земли.

— Судя по формулировке, вы в этом не уверены, — подмечает Зиндерманн.

— Сэр, я проработала здесь шестнадцать лет. Служба в столь значимом месте — огромная честь. Но я ни разу не заглянула ни в одну из книг.

— Ни разу? Но тут же миллионы...

— Девятнадцать миллионов шестьсот тысяч книг. Я забочусь о них. Это наша обязанность. Мы следим за показателями окружающей среды, чистим, проводим реставрации и ремонты. По запросу мы забираем книги с полок и относим гостям. Обычно — Сигиллиту или кому-то из его Избранных. Но сами мы не читаем эти книги.

— Есть в этом что-то глубоко неправильное, — изрекает бывший итератор.

— Не стану комментировать, — отвечает архивариус. — Но я могу посмотреть в каталоге. И возможно, что-то подсказать.

— Давайте попробуем, — кивает Зиндерманн.

— Итак... Что вы ищете?

— Способы борьбы с демонами, — отвечает он. — Возможно, гримуары. Магические формулы. Ритуалы изгнания. Книги заклинаний...

Дознаватель замолкает, поскольку замечает, как девушка смотрит на него.

— У нас есть все эти вещи, — говорит она. — И множество священных текстов, заветов и так называемых священных писаний всех запретных и забытых религий. Но, сэр, это же суеверная чепуха. Все они были написаны в эпоху невежества и ложной веры. Просто древние слова на древних страницах. Они пусты и бессмысленны. Даже я смогу лучше сражаться с демонами.

— Ну, наши демоны — это не демоны, — произносит Кирилл. — По крайней мере, не те, что были описаны в преданиях и сказках. Впервые я встретился с ними очень давно, в месте под названием Шепчущие Вершины. Мои знания далеко не исчерпывающи, но после тщательного многолетнего анализа я пришёл к выводу, что они приходят из параллельного измерения, из искажённого экзопланарного пространства, смежного с нашей реальностью. Мы видим в них демонов, потому что наш разум облекает их в такую форму. И конечно, они действительно ужасные и разрушительные сущности, неподвластные законам нашего мира. Но они не волшебные существа. С ними можно бороться.

Архивариус склоняет голову набок, и на её лице появляется чуть саркастичное выражение.

— Но, сэр, раз эти демоны не настоящие демоны, зачем вам заклинания против них?

— Потому что заклинания — это на самом деле не заклинания, — улыбается Зиндерманн. — У меня есть теория... признаюсь, она довольно сомнительна и пришла ко мне скорее как внезапное озарение откуда-то свыше и не имеет под собой научного обоснования... в общем, теория заключается в том, что это иное, искажённое пространство с давних времён взаимодействовало с нашим. На протяжении столетий, даже на заре истории. И эти моменты взаимодействия оставили глубокий след в культуре народов, породив веру в сверхъестественное, в демонов, духов, призраков и дьяволов. И, полагаю, все религии. Человек сталкивался с неведомым и давал ему имена. Изучал. Люди, сохранявшие эти, безусловно, неполные знания, стали теми, кого сейчас можно назвать волшебниками.

— Волшебниками, сэр?

— От самых ранних шаманов, рисовавших на каменных стенах, до чернокнижников, провидцев, знахарей, алхимиков, пророков, ведуний, медиумов и жрецов. Им повезло — или не очень, как посмотреть — оказаться в числе тех немногих, кто смог мельком увидеть другую сторону. И в своих свитках и заклинаниях, в ритуалах и записях они сохранили то, что увидели. Правила, пускай беспорядочные и сумбурные, позволяющие начинать и прекращать взаимодействие с миром, лежащим по ту сторону. Мне верится, что некоторые или даже многие древние колдуны приблизились к истине куда сильнее, чем осознавали. И уж точно сильнее, чем мы, отринувшие их знания. Странный ритуал или заклинание, придуманные пятнадцать или двадцать тысяч лет назад, могут случайно, если изволите, обладать силой, которую мы сможем применить как оружие.

Архивариус хмурится.

— Это маловероятно.

— Соглашусь, — кивает Зиндерманн. — Но я слишком стар и слаб, чтобы стоять на стенах с ружьём, и слишком смертен, чтобы пытаться остановить мятежного легионера. Это единственная доступная мне форма борьбы. Да, гипотеза отчаянная. Весьма отчаянная и, вероятно, неверная. Но мне нужно сделать хоть что-то. И моя дражайшая подруга боэтарх думает так же. Потому мы постучали в ваши двери, моля о помощи.

— Не знаю, что вы сможете здесь отыскать, — отвечает девушка. — Боюсь, сэр, от отчаяния у вас разыгралось воображение.

— Может, и так, — говорит дознаватель. — Но я хочу задать вопрос: что вы здесь делали?

— Я... Я просто осталась на рабочем месте, сэр.

— Зная, что, скорее всего, первое существо, пришедшее под двери, убьёт вас, не моргнув глазом? И что вы никак не сможете ему противостоять?

— Да.

— Но вы из принципа остались на посту, потому что не могли сделать ничего другого? — Зиндерманн улыбается. — Думаю, мы в этом похожи. Эта безумная надежда — всё, на что я способен. И подумайте вот о чём: зал Ленга, в отличие от остальных библиотек, закрыт для свободного посещения и охраняется кустодиями. Ну, обычно. Разве это не значит, что здесь содержится нечто, обладающее настоящей силой?

Архивариус собирается ответить, но Мауэр её опережает.

— Я смотрю, вы там весело проводите время?

Двое поворачиваются на голос. Боэтарх поднялась уровнем выше и сверлит их взглядом, перегнувшись через перила.

— Послушай, что я нашла, — говорит она. — Тут написано: «О первом преслушанье, о плоде запретном, пагубном, что смерть принёс и все невзгоды наши в этот мир, людей лишил Эдема, до поры, когда нас Величайший Человек восставил, Рай блаженный нам вернул...» И потом: «...начально поучавший свой народ возникновенью Неба и Земли из Хаоса». Тебе не кажется, что это похоже на заклинание? Или описание ритуала?

— Кажется, — отвечает Кирилл. — Подожди, сейчас поднимусь.

— Она дотронулась! — восклицает архивариус, указывая на старый том, лежащий перед Мауэр на деревянных перилах. — Она её читает! Так нельзя!

— Тогда вам стоит подняться и присмотреть за нами, — замечает Зиндерманн.

— Сэр! — Девушка приходит в себя и бежит за ним следом. — Сэр!

— Что такое? — Бывший итератор оглядывается.

— Эта идея, эти мысли... Откуда они взялись? Кто рассказал вам об этом?

На мгновение Кирилл вспоминает разговор с Преторианцем в саду на крыше под дождём. Тогда Рогал велел отыскать нужные слова. Примарх приказал Зиндерманну продолжить работу историка, но фраза была именно такой. Это случилось давно, до атаки на Сатурнианские врата. И прийти сюда его побудили не слова Дорна.

— Знаете, — он пожимает плечами, — я понятия не имею.

3:xiii. Киилер в паломничестве

Киилер на виа Аквила слышит, как кто-то зовёт её по имени. И это не один из миллионов столпившихся здесь людей.

— Эуфратия, тебе плохо? — спрашивает Переванна. Перед глазами встаёт серая пелена. Киилер с трудом удерживает равновесие. Она знает, в чём дело, — такое уже случалось раньше, несколько раз. Головокружение и ощущение надвигающегося обморока предшествуют видению. Как у Львиных врат. Мир вокруг уходит на второй план, цвета тускнеют, и она слышит шум крови в ушах. Ей всегда казалось, что это Он пытается что-то сказать, но это происходит, во-первых, нечасто, а во-вторых, женщина не уверена, что это действительно Император.

— Эуфратия?

Всё проходит. Она выпрямляет спину и выдыхает. Можно выдать приступ за усталость. Переванна знает, что все на этой улице выбились из сил. Это был даже не голос, и он не произносил её имя. Просто мимолётный образ невозможного света, ослепительного сияния над миром смертных. И в этом свете было её имя, но не сказанное голосом, а помещённое в символ.

Её тошнит. Киилер вспоминает все моменты с начала осады, когда казалось, будто её зовут по имени. В большинстве случаев это был просто голос из постоянно растущей толпы, на который Эуфратия не обращала внимания. Но что, если это каждый раз был Он, а она не услышала? Что, если Он хотел что-то сказать, а она не поняла?

— Я догоню, — говорит Киилер. — Ведите их дальше. Переванна смотрит на неё несколько мгновений и кивает.

Киилер отходит к краю улицы и взбирается на груду обломков. Нужно найти место, посидеть и перевести дыхание. По виа Аквила бесконечным потоком идут люди. Эйлд полагает, что их сейчас порядка шести миллионов. Может, больше. Нет возможности посчитать точно. Конклав ведёт беженцев на север, подальше от фронта, но теперь больше похоже, что эта масса влечёт конклав за собой. Когда всё только начиналось, у неё была иллюзия контроля. Но теперь несчастных так много, что толпа движется по собственной воле, как огромная река, и несёт членов конклава по течению. Ни она, ни остальные больше не могут ни направить, ни остановить, ни развернуть этих людей.

Киилер не знает, куда именно они движутся. Просто на север. И она уже не знает почему. Виа Аквила кажется бесконечной. Это огромный проспект и одна из главных улиц центральной цитадели, но даже главные улицы должны когда-то заканчиваться.

Но не эта. Они идут без остановок уже много часов.

Эуфратия поднимается и пытается выкашлять пыль из горла. Сухой ветер треплет метку чистоты, прикреплённую к куртке. Внизу течёт река человеческих душ: плотный поток шириной в сотню метров растянулся до самого горизонта как справа, где небо озаряют сполохи войны, так и слева, где всё затянуто дымкой и клубами смога.

Виа Аквила соответствует масштабам шествия — она стала невозможно, чудовищно длинной, и от этого по спине бегут мурашки. Они будто оказались во сне, когда чем быстрее ты бежишь к цели, тем сильнее она удаляется.

Они заблудились на прямой дороге. Возможно, даже до того, как отправились в путь. Эуфратия благодарна за мимолётное видение и чувство, что кто-то к ней взывает, несмотря на тошноту и головокружение. Это видение дарит надежду. Почему-то Киилер казалось, что Он внезапно покинул планету и оставил их одних, что Его больше нет во Дворце и на Троне.

Но пока есть голос, есть и шанс на победу.

3:xiv. Константин в безмолвии

Нет нужды в словах. В миг, когда массовая телепортация возвращает их в реальный мир, становится очевидно, что всё пошло не по плану.

Кроме, пожалуй, прогнозов Дорна об уловке.

Будь он проклят. Он и его болезненные, как у всех астартес, понятия стратегии. Разумеется, это была уловка. Разумеется, их ждала западня.

В ней нет никакого изящества. Нерождённые бросаются прежде, чем кустодии полностью материализуются, хватаясь когтями за собирающиеся воедино молекулы. Часовой Гелиден, воплотившись, обнаруживает, что субатомная целостность его тела настолько искажена, что у него больше нет ничего ниже грудной клетки. Он падает наземь в облаке перепутанных клеток. Соратник Астрикол материализуется по частям, заливая всё вокруг кровью бессмертного. По палубе катятся жуткие фрагменты тела. Он не успевает увидеть, что ждало их в точке назначения, потому что умирает сразу же. Часовой Валек появляется из пустоты, горя изнутри.

Остальные воины наносят свой удар. Их реакция предельно быстра. Эта скорость посрамит любых астартес. От первых потрескиваний воздуха перед вспышкой, начала материализации и атаки демонов до первых ответных выпадов проходит едва ли шесть наносекунд. Кустодии врываются в битву мгновенно, без подготовки и предупреждений. Будто кто-то отмотал пикт-запись сражения сразу на середину. Золотые гиганты приходят в движение и начинают убивать ещё до того, как Гелиден падает на палубу, до того, как куски Астрикола начинают отделяться друг от друга, до того, как Валек издаёт первый крик.

Константин Вальдор обезглавливает первого демона. Силовой клинок пронзает плоть прежде, чем существо успевает понять, что происходит. Массивная, покрытая язвами рогатая голова падает на пол, но рот продолжает скалиться в довольной ухмылке.

Вальдору незачем говорить. В бою его воины руководствуются указаниями нейросинергетической системы, не требующей слов, и десятилетиями бесконечных совместных учений и тренировок. Рота кустодиев движется как единый организм, как труппа гимнастов. Их действия напоминают отработанный танец, но при этом являются оптимальной реакцией на складывающуюся ситуацию. Тренировки и формы боя, отработанные до совершенства, стали их частью. Но воспроизведение этих техник контролируется мысленными командами Вальдора с точностью до долей секунды. Ему не нужно ничего говорить, потому что кустодии не нуждаются в словесных приказах. И потому что не о чем разговаривать.

Они оказались в логове демонов. Нужно убивать всё, что видишь.

И воины Вальдора заняты именно этим. Копья стражей колют, разят цели и возвращаются в исходную позицию. Кастелянские секиры рубят и блокируют удары. Встроенные в древки болтеры и плазменные пушки трещат и воют. Тяжёлые адратические излучатели ревут, будто реактивные двигатели. Тяжёлые мечи рассекают плоть. Мизерикордии вонзаются и снимают мясо с костей. При необходимости в ход идут аурамитовые кулаки и наручи, круша лица, ломая рёбра или защищая от атак.

Вальдор старше любого из сынов-примархов и обладает большим боевым опытом. Давным-давно, в тяжёлые времена Объединительных войн и в первые дни Великого крестового похода, он был, без тени высокомерия, уверен, что во Вселенной нет существ, которых бы он не встречал и не убивал. Эта гражданская война развеяла заблуждение. Она открыла перед ним не просто новых чудовищных врагов, но и множество их новых форм. Галактика, похоже, любит удивлять.

Однако он ничему не удивляется. Удивление суть дефект, свойственный смертным. Ему сопутствуют страх и сомнения. Удел кустодия — простое любопытство.

«Как лучше всего убить это существо?»

И сейчас он удовлетворяет своё любопытство с предельной эффективностью.

Он знает, что дети-примархи считают его угрюмым и замкнутым. Видят в нём подобие сварливого дядюшки, недовольного наследниками. Он видится им лишённым воображения и амбиций, односторонним и упрямым. Примархам кажется, будто он недолюбливает их, как и всех астартес, считая, что лучше бы их вовсе не создавали и не выпускали в мир.

Вальдор знает всё, и его это не заботит. По большей части они правы. Он действительно считает их сотворение большой ошибкой, редким просчётом гениального разума. Он считает их бомбой замедленного действия, отвергает и презирает их бурный и вздорный нрав, считает незаслуженной их славу и почести, что липнут к ним, как металлическая стружка к магниту. И считает эту гражданскую войну очевидным доказательством своей правоты.

Но эти убеждения носят подчёркнуто политический характер и не имеют отношения к его обязанностям, а потому остаются невысказанными. Подтверждение правоты его тоже не радует. Ибо радость суть дефект, свойственный смертным. Ей сопутствуют слабость и горделивое удовлетворение. Константин почти никогда не высказывал собственного мнения, за исключением частных бесед с немногочисленными близкими людьми. Он предпочитает не давать советов — это не соответствует его обязанностям.

Примархи также правы, считая его односторонним. Но только человек, лишённый понимания цели Вальдора, будет считать это недостатком. Он и его воины создавались для единственной задачи — хранить жизнь Императора. Этот долг заложен в них на генетическом уровне. Примархи воспевают долг как священное призвание, но при первой же возможности пренебрегают им и увиливают от обязанностей. Он действительно односторонний — потому что у него только одна задача. И не понимать этого — значит не понимать природу долга.

Но отпрыски Владыки точно ошибаются, считая его лишённым воображения. Их, вероятно, искренне поразила бы любознательность кустодия. Это одно из обязательных требований для выполнения их главной задачи. Он должен, как того требует его имя, постоянно задавать вопросы, проверять и учиться, познавать сущность Вселенной — только так можно исполнять долг с максимальной эффективностью.

Это сделало его жадным до знаний. Он иногда физически чувствует этот голод. Когда началась гражданская война и возникла ранее неизвестная потусторонняя угроза из глубин имматериума, наставник, тот, чью жизнь Вальдор охраняет, в своей милости сделал ему подарок — Аполлоново копьё.

Оно познаёт то, что пронзает. Оно обретает знания и передаёт их тому, чьи руки сжимают древко. Оружие откровения. Пир для изголодавшегося воина.

Константин не знает и, вероятно, никогда не узнает причину, по которой Император вручил ему это копьё. Возможно, дело в банальной практичности — ведь так кустодий сможет лучше выполнять свои обязанности. А может, это был более человечный и искренний жест. Хотел ли Он сделать капитана-генерала более совершенным воином или, как наставник, решил посочувствовать и помочь удовлетворить бесконечное любопытство подопечного? Может, Он опасался, что Вальдор восстанет, как отвернулись и предали сыновья, когда их желания не были удовлетворены? Предполагал ли Император, что преданность Вальдора может иссякнуть, если не унять его обжигающую тягу к знаниям?

И в таком случае было ли это копьё попыткой купить его верность? Способом удержать лояльного сторонника и не допустить обиды? Подачкой для создания иллюзии, что его потребности имеют значение?

Константин так не думает. Император, естественно, прекрасно знает, что его страж выше подобных мелочей. Он создал его таким. Подозревать Императора в подобном — всё равно что предположить, будто Он сомневается в Вальдоре. Этого не может быть, ибо сомнения суть дефект, свойственный смертным. Им сопутствуют недоверие и тревога.

Единственный способ узнать наверняка — пронзить Императора копьём, если оно вообще на такое способно. В этом случае золотой телохранитель узнает все тайны, но при этом полностью провалит свою главную миссию.

Лучше воспринимать это оружие как очередной инструмент, необходимый для выполнения задач.

Гниющее заживо драконоподобное чудище поднимается на дыбы, рыча из темноты, и при этом оно само наполовину соткано из той же тьмы. Вальдор убивает его мечом — единственный удар рассекает плоть и заставляет тело раскрыться, подобно книге. Этот меч, совсем недавно выкованный в Оружейном доме, уже сразил двоих бесновавшихся нерождённых с козлиными мордами и длинными плетевидными языками и огромное паукообразное существо с тысячей блестящих фасетчатых глаз, наполовину скрытых густым мехом. Клинок начинает захлёбываться в плоти драконоподобной твари, пока жидкость или энергия, истекающая из уродливого тела, не добирается до источника питания и окончательно не отключает оружие.

Измождённый четырёхметровый гигант с шакальей головой, похожий на бога с берегов древнего Нила, размахивается для удара. Вальдор уклоняется, и изогнутые когти на длинных многосуставчатых пальцах проносятся над головой. Капитан-генерал делает выпад, но меч больше не окружает облако энергии, а его кромка выщербилась и покрылась зазубринами. Теперь это просто кусок металла. А кусок металла не пробьёт шкуру нерождённой твари.

Константин отходит на шаг и отбрасывает клинок, по счастливой случайности пронзивший насквозь одну из подобравшихся ближе мелких тварей, а затем достаёт висевшее за спиной копьё. Прошло всего восемь секунд после завершения телепортации и начала сражения, а созданное руками лучших мастеров оружие уже вышло из строя.

Шакал, сгорбившись и склонив голову, наступает. Вокруг шеи поднимается гребень из длинных игл. Он скалит клыки, разинув рот в жуткой ухмылке, — не от удовольствия, но потому, что, подобно псу, чует в воздухе запах противника.

Вальдор не делает вычурных финтов. Его стиль боя никогда не отличался зрелищностью. Воин просто поворачивает корпус и вонзает наконечник копья во впалую грудь существа с такой силой, что остриё показывается из спины.

Этот миг. Ощущение не из приятных. Оно длится не дольше одного удара сердца. Вальдор невозмутимо ждёт завершения процесса. В мгновение ока тайны передаются по древку в его руки и в его душу. Секреты жуткого и сложного пути... Столетия бестелесного существования в кровоточащей бездне варпа, множество проявлений из плоти и крови, неутолимые желания и влечения, краткое тысячелетие почитания испуганными жрецами в тёмном храме Саккары и ещё девять, проведённые в заключении в лишённой света мастабе. Затем — путешествие к кипящей плутониевой звезде на задворках Млечного Пути, подобия имён и сомнительные титулы, символы, руны, глифы, проклятия, молитвы, ритуалы, клятва верности сущности, повелевающей переменами, имя, настоящее имя...

— М'хан Титт, — Константин бормочет имя мёртвого существа и обретает над ним власть. При следующей встрече он его вспомнит. Кустодий выдёргивает копьё. Из раны хлещет струя грязно-коричневого ихора.

Шакал падает навзничь.

Вальдор разворачивается, подсекая древком ноги очередного врага, и тут же наносит удар. Ещё раз. Ещё один миг, ещё один удар сердца.

— Кулкуллех, — шепчет капитан-генерал.

Бой идёт двенадцать секунд. Кустодии активировали «вопль Арай» — устройства передачи мусорного кода, выводящего из строя когитаторы и ослепляющего все направленные на них датчики. Адратические излучатели испепеляют наиболее массивных врагов, появляющихся из теней. Клинки и копья превращают тварей меньшего размера в груды кровавого мяса или изгоняют в клубах эфирного дыма. По ходу сражения автоматические системы силовой брони золотых великанов сканируют вокс-частоты, ноосферные и психоактивные каналы связи, выстраивают сеть, определяют положение и точки отсчёта координат, составляют тактические прогнозы. Они ведут свою охоту с помощью высокоэффективных когитационных технологий.

Вальдор знал, что их ждёт западня, и, в отличие от Дорна, не считал этот вопрос стоящим обсуждения и оценки. Он рассматривал ловушку как один из рабочих моментов, который просто случится. Константин знал о ней, потому что Император тоже знал. Император не совершает ошибок, ибо они суть дефект, свойственный смертным. Им сопутствуют невежество и недальновидность. Император не стал бы отдавать приказ о штурме, не ожидай Он подвоха. Щенок Луперкаль дерзнул провоцировать Его, но Он поднял ставки, ответив на провокацию.

Битва была неизбежна. В конце концов, они пришли сюда сражаться насмерть.

Ничего из происходящего не удивляет Вальдора. Кроме, возможно, того факта, что он потерял всего четырнадцать бойцов за первые семнадцать секунд. Он блокирует удары и делает выпады, уклоняется от секущих когтей и зубастых пастей, потрошит и насаживает демонов на копьё. Терпит мгновения дискомфорта, узнаёт имена и секреты и ни на миг не забывает о своей единственной задаче.

Затем среди кровавой мясорубки раздаётся звуковой сигнал системы связи. Поиск завершён. Данных нет.

Вальдор продолжает убивать и учиться, обдумывая новую информацию. Данных нет. Нет доступных каналов воксили иной связи. Нет координат. Нет связи со штабом Гегемона или другими абордажными отрядами.

Нет связи с Ним.

Он сохраняет спокойствие и обрывает жизнь ящероподобной твари. Разум продолжает работать, против обыкновения игнорируя имя и тайны нерождённого. Где все? Где Он? После телепортации они должны были материализоваться на второй посадочной палубе. Все четыре роты, участвующие в операции, должны находиться на расстоянии не более двухсот метров друг от друга.

Темнота, в которой они сражаются уже двадцать секунд, будто давит со всех сторон и абсолютна непроглядна. Другие должны быть рядом. Он должен быть рядом. Но Константин почему-то знает, что это не так. Даже не имея связи, сигнала датчиков и зрительного контакта, он бы знал.

Капитан-генерал Легио Кустодес почувствовал бы, что Он где-то поблизости.

Это не так.

И это не посадочная палуба. Стены в поле зрения сделаны из натянутых, как голосовые связки, полотнищ кожи. Ноги ступают по массе тухлого мяса, из складок которого при давлении лезут белые личинки, будто гной из чирья. Густой и влажный воздух дрожит от напитавшей его эфирной энергии.

Повелителя здесь нет. У Константина нет данных о Его местонахождении или координатах. Вальдор не знает, где оказался он сам.

Он убивает ещё одного врага, сквозь зубы цедит его имя и шумно сглатывает. У него всего одна обязанность. Его создали ради неё. Он сконцентрирован на выполнении единственной задачи. Она — вся его жизнь. Охранять Императора. И сейчас внезапно он не может исполнить свой долг.

В этом заключалась ловушка? Такая западня его ждала? Щенок Луперкаль придумал для него особую пытку?

Отобрать возможность быть собой?

Вальдор не паникует. Это сделал бы кто-то другой. Не он. Он даже не чувствует беспокойства. Только те, кто знают его лучше других — а в число этих людей входят кустодии, сражающиеся с ним плечом к плечу: проконсул Людовик и хранитель Симаркант, — смогут заметить изменения в его настроении, сердцебиении и дыхании.

Оба воина бросают на командира короткие взгляды.

— Соберитесь! — это первое слово, которое Вальдор произносит вслух.

Враг не ослабляет натиск. Напротив, целые орды чудовищ бросаются на кустодиев из густой темноты. Они смеются и бормочут, скулят и шепчут. Порождения ночных кошмаров скребутся когтями по границам разума. Они атакуют его людей. Спустя двадцать три секунды после начала боя в живых остались только семьдесят девять бойцов.

Они вообще на борту флагмана этого ублюдка? Или он сместил вектор телепортации? Изменил точку выхода, перехватив сигнал? Может, он отправил их в Паутину? Или в сам варп?

Вспышка и сноп раскалённых искр разгоняют темноту. Диоклетиан Корос всаживает один разрывной болт за другим в огромного клыкастого зверя. Плотность огня такова, что свалявшаяся шерсть чудища занимается пламенем. Трибун был вынужден неэкономно тратить ценные боеприпасы, потому что клыкастая тварь собиралась атаковать Вальдора.

А тот не заметил. Отвлекающие мысли нарушили концентрацию капитана-генерала.

Он благодарит Короса кивком, разворачивается и нанизывает на копьё очередного нерождённого. Этот выглядит как торс жирного младенца, сросшийся с брюшком шершня. Вальдор бормочет его имя и восстанавливает строй кустодиев нейросинергетическими импульсами.

Демонов становится всё больше. Живая тьма обретает плоть.

Он не чувствует страха. Он даже не зол, хотя ярость — это оружие, которое Вальдор всегда держит под рукой. Капитан-генерал не любит им пользоваться, ибо гнев суть дефект, свойственный смертным. Ему сопутствуют утрата точности и ошибки суждения. Но при необходимости этот инструмент пойдёт в ход.

Любопытство подстёгивает кустодия. Он должен знать. Должен. Не имена участников этого презренного карнавала убийств — они просто ведут его ближе к краю пропасти, за которым ждёт безумие. Ему нужно узнать кое-что важное. Кое-что по-настоящему ценное. То, что поможет ему победить или найти нужного врага.

Вальдор заносит копьё. Оно действует, когда пронзает плоть, даже созданную из эфирных энергий. На неживых объектах оружие не работает.

Но эта палуба... Эта палуба сделана из кишащего червями мяса.

Константин вонзает Аполлоново копьё в пол, или в землю, или в настил, или чем там это было раньше.

Мгновение. Удар сердца. Тайна. Имя.

Константин Вальдор содрогается. Прошло двадцать пять секунд с начала боя.

— «Мстительный дух», — шепчет он.

3:xv. Азиф

Адофель говорил: «Три дня». Он редко ошибается. Но сейчас — ошибся.

Корсвейн выходит на парапет Третичного портала. Магистр капитула смотрит вниз со стены, изучая ведущее к вратам длинное ущелье.

— У меня нет объяснения, — произносит Адофель прежде, чем Корсвейн успевает открыть рот. — Я был уверен, что у нас есть время.

Он указывает вперёд. Каменистые склоны внизу покрыты толстым слоем пепла и снега, но в дальней части прохода, в ветровой тени горы, лежат голые чёрные скалы. Там что-то движется, не тревожа ни один из установленных датчиков. Корсвейн слышит гул — азиф, ночной стрёкот насекомых, который обитатели пустынь древней Терры считали голосом демонов.

Он видит поток, текущий вверх по дну глубокого ущелья. Пока ещё очень далеко. Крохотный ручеёк, похожий на первые струи талой по весне воды, струится между камнями, то появляясь, то исчезая из виду. Там, где лучи света касаются потока, он начинает блестеть, переливаясь синим и зелёным, как жила драгоценных камней.

Сейчас невозможно разглядеть, что там движется, но Корсвейн уверен, что это не люди, а масса маленьких блестящих существ. Живой ковёр из...

Жуков. Мух.

Сплошной поток насекомых ползёт вверх по ущелью. Сколько их там? Сколько миллиардов существ нужно, чтобы получился блестящий ручей, различимый с такого расстояния?

Тропинку далеко внизу затянуло пеленой тумана. Но когда дымка рассеивается, на чёрных скалах возникает силуэт: кто-то неотрывно смотрит на замершего на утёсах Корсвейна. Насекомые замирают у ног незваного гостя, будто упёршись в невидимую преграду.

Это Тифон. Калас Тифон, гордый сын Барбаруса, первый капитан XIV легиона. Он выглядит точно как в первую встречу с Корсвейном много лет назад, до того, как начался этот ад. Его броня блестит в холодном свете. Он поднимает руку в почти что братском приветствии.

— Ты сломлен, — говорит Тифон. Это просто шёпот, но рыцарь отчётливо слышит каждое слово, как если бы они стояли лицом к лицу. — Корсвейн, ты сломлен внутри и снаружи. Наша долгая игра в войну приближается к завершению, и в знак уважения мы предлагаем тебе сдаться. Сдайся нам. Не нужно сражаться.

— Ты можешь предложить мне только смерть! — кричит в ответ сенешаль. Ему приходится повышать голос, чтобы собеседник в тысяче метров мог его услышать.

Негромкий же голос Тифона звучит прямо в ушах Тёмного Ангела.

— Разумеется. Только смерть. Но ей не обязательно быть насильственной. Ты можешь уберечь себя от клинка. Сдайся, и она станет безболезненной. Спокойное погружение в небытие. Мы предлагаем эту честь только достойным противникам. Забудем взаимные обиды. Прими тот факт, что ты сломлен, и вместе с ним прими наш дар. Убереги себя от боли и противления неизбежному.

Голос вестника Гвардии Смерти звучит властно, честно и уважительно. Это предложение от одного воина к другому, оно исполнено достоинства и великодушия. Тифон учтив. Корсвейн сам бы предложил врагу в безнадёжном положении те же условия. На мгновение он их даже обдумывает. Будет так просто оставить всё позади, прекратить...

— Сир. Ваша светлость.

Сенешаль переводит взгляд на Адофеля.

— Кровь преисподней, — тихо произносит воин. — Желание согласиться почти непреодолимо.

Корсвейн кивает.

— Ты тоже это чувствуешь?

— Да, оно как зуд в сердце. Что с нами не так? Что он делает?

— В жилах Тифона всегда текла ведьмина кровь, — говорит сенешаль и оглядывается. Значительная часть его войска занята охраной прохода. Тёмные Ангелы стоят и наверху, вдоль зазубренного скалистого гребня, и на периметрах стен и орудийных платформах ниже по склону. Их должно быть больше, но они неправильно рассчитали время. Многие не успели прибыть на боевые посты или заняты зачисткой внутренних помещений Горы. Они думали, что есть ещё три дня. Адофель так сказал.

Как у Тифона получилось добраться так быстро? И почему он пришёл один, со свитой из мясных мух и стрекочущих жуков?

Корсвейн смотрит на своих воинов. Те выглядят опустошёнными и стоят молча, неподвижно, будто слова вестника Гвардии Смерти вогнали их в транс.

На парапет выбегает Картей, с ходу падает на колени и чуть ли не подъезжает к ногам сенешаля.

— Они все здесь! — кричит он. — Ваша светлость, они все уже здесь!

— Что?

— Он вас обманывает! Каким бы безумием это ни казалось, они уже добрались!

Корсвейн моргает. Это невозможно. Тифон пришёл один. Нужно спуститься и убить его за такую наглость, надеть голову на кол и поставить на пути у Гвардии Смерти, когда они прибудут к стенам крепости.

Сенешаль снова разворачивается лицом к ущелью.

— Убирайся! — кричит он. — Или я зарублю тебя прямо здесь.

— Жаль... — шепчет Тифон. Его силуэт медленно растворяется в тумане. Горное эхо подхватывает последнее слово и начинает повторять. С каждым разом оно искажается всё сильнее, пока не превращается в монотонный гул азифа. В тенистой теснине глубокого ущелья чёрный ручей снова приходит в движение. Насекомые перебирают лапками и стрекочут, огибая камни и комья земли, подбираясь всё ближе к вратам крепости.

Но это не камни и не земля, а огромные валуны и глыбы. Переливающиеся на солнце тельца — вовсе не жуки и мухи, но воины. Масштаб искажается и меняется. Расстояние сокращается, а скалы ущелья будто бы растягиваются и уносятся к небесам. В проходе стоит армия. Целая армия у ворот Полой Горы. Она покрыта грязью, а когда луч света касается пластин брони, те блестят и переливаются, будто панцири скарабеев.

И эта армия идёт в атаку.

— К оружию... — хрипит Адофель. Затем прокашливается и повторят ту же фразу с уже большей силой, справившись с душащим комом в горле. Легионеры на стенах и платформах начинают двигаться, но слишком медленно, будто не веря в происходящее.

Внизу, в ущелье, начинают роиться мухи. Монотонный азиф становится громче.

— Нам нужен периметр обороны! — кричит сенешаль магистру капитула. — Каждый человек и каждый ствол!

— Ваша светлость...

— Делай! Ты слышал Картея! Ему незачем лгать, но, клянусь своей душой, мы ослеплены ложью. Тиф заражает наши мысли горячечным бредом! Быстрей! Быстрей!

Адофель разворачивается и уходит в сторону ворот, выкрикивая приказы. Раздаётся лязг брони и оружия — воины готовятся к обороне.

— Ты уверен? — спрашивает Корсвейн у Картея. — То, что я вижу внизу... Это точно не мираж, порождённый варпом, чтобы свести нас с ума?

— Клянусь жизнью, нет, ваша милость! — отвечает провидец варпа. Корсвейн только сейчас замечает странные символы, нанесённые мелом на его доспех. — Захариил это считал. Он срочно отправил меня к вам. Они здесь и готовы обрушиться на нас.

Корсвейн извлекает клинок из ножен и гневно смотрит на движущихся по ущелью врагов. Проход внизу кишит чёрными силуэтами. Рои мух клубятся в воздухе, затягивая всё вокруг мутной, как пленка катаракты, пеленой. У Тёмных Ангелов была удобная позиция на возвышении, а горный проход являлся естественной ловушкой для любых атакующих войск. Но враг уже взобрался на скалы, даже отвесные, будто поток чёрной воды, текущий вверх по склону вопреки всем законам природы. Воины Гвардии Смерти добрались до первых оборонительных платформ. Они движутся вверх так же легко и непринуждённо, как пауки по стене.

Корсвейн думал, что на подготовку есть несколько дней. Что за это время они успеют организовать оборону и наточить клинки. Увы.

Он поднимает меч, тускло блестящий в холодном свете. — Убить их всех, — командует сенешаль.

3:xvi. Выход на поверхность

Грузовой лифт, которым не пользовались уже много месяцев, почти двадцать минут едет вверх от глубинных хранилищ, расположенных в нескольких километрах под Санктумом. По мере подъёма он проносится мимо других складов: безмолвных залов, где когда-то стояли сверкающие боевые машины и ящики с боеприпасами, которых хватило бы на завоевание Галактики. Сейчас они пустуют. Осада разорила все погреба и запасники Дворца. Остались только тёмные скалобетонные помещения таких размеров, что в них можно разместить и укрыть от ужасов войны всё население Терры.

Если бы хоть кто-то этим озаботился.

Наконец лифт с лязгом останавливается в распределительном цеху недалеко от силовых установок, питающих Оружейный дом. Цех тоже пустует, если не считать несколько брошенных грузовиков и тяжёлых погрузочных экзоскелетов. Когда-то они использовались для перемещения боеприпасов, а сейчас замерли в полумраке, будто статуи оркоподобных зверей. Их служба на этой войне подошла к концу.

Ненадолго зажигаются янтарные предупредительные огни. Открываются трёхстворчатые двери лифта — и гравитранспортёр «Коронус», поднимая клубы пыли, выползает на территорию цеха. В иные времена это заставило бы сработать тревогу и привело бы сюда стражей Дворца — несмотря на то что машина технически принадлежит им. Но ничего подобного не происходит. Джон не вполне уверен в причинах. Возможно, Альфа-Легионер запустил какой-то мусорный код в систему и скрыл их прибытие от автоматических систем; а может, за периметром просто никто не следит. Он не знает, какой из этих вариантов тревожит его сильнее.

Пек останавливает транспорт и глушит двигатель.

— Мы бросаем эту штуку? — спрашивает Догент Кранк. Он успел привыкнуть к чувству безопасности в пассажирском отсеке тяжелобронированного и хорошо вооружённого «Коронуса».

— Транспортные магистрали нижнего Санктума должны быть достаточно просторными для техники такого размера, — добавляет Актея.

— Я подозреваю, — говорит Джон, глядя на неё, — что Он и так не обрадуется, когда мы без приглашения постучимся в дверь. А уж если мы въедем в неё на танке...

Грамматикус и Пек первыми покидают машину. Джон прихватывает с собой рюкзак. Они отходят от транспортёра, проверяя цех на наличие признаков жизни. Расположенные поблизости силовые установки наполняют пространство инфразвуковым гулом. Воздух затхл и неподвижен — похоже, рециркуляционные машины отключили или перевели в режим ожидания.

— Санктум, — бормочет Джон.

— Распределительный цех номер шесть-девять-четыре, — отвечает Инго Пек. — До непосредственно Тронного зала осталось порядка полутора часов пешего хода.

Грамматикус с тоской осматривает пустое и пыльное помещение. Лицо и рёбра всё ещё болят, а рот и челюсть отекли и покрылись струпьями засохшей крови.

— Это технические помещения, Джон. Рабочее хранилище. Церемониальные залы Санктума весьма впечатляют. Ты не разочаруешься. Возможно, стоит заранее подготовиться и держать себя в руках.

— Это был сарказм, Пек.

— О.

— Но ты их видел, да? — добавляет Джон. — Эти... э... церемониальные залы?

— Мельком. Некоторые.

— Проклятая Гидра. Вы везде умудрились пролезть.

— Нас ради этого создали, Джон.

— Снимаю шляпу, Пек. — Грамматикус стаскивает с плеча рюкзак и проверяет содержимое. — Ты сделал ровно то, что обещал. Провёл нас внутрь. В Санктум. Чуть ли не пол-Галактики безуспешно пытается попасть сюда, включая наиболее одарённых и опасных примархов. А ты их всех обставил, да? Дьяволу Луперкалю следовало ставить на Альфа-Легион. Думаю, именно поэтому Эрда отправила тебя с нами.

— Вероятно.

— В любом случае я тебе благодарен. — Поднимаясь на ноги, Джон морщится и держится за больные рёбра. — Искренне. Без тебя мы бы сюда не добрались.

Логокинетик легкомысленно похлопывает легионера по нагруднику. Почти по-дружески. Но на броне остаётся небольшое устройство.

— Но лучше не двигайся, Инго, — говорит он. — Не шевели ни единым мускулом. Прошу.

— Что ты сделал, Джон?

Грамматикус прижимает палец к губам.

— Я бы даже говорить не советовал. Серьёзно. Сейчас, когда эта штука на взводе, она среагирует на любое движение.

Пек замирает, будто статуя. Он теперь почти неотличим от забытых грузовых экзоскелетов. Системы брони уже рассказали ему, что сделал Джон. На нагрудной пластине мерцает красный огонек магнитной мины малого радиуса действия.

— Ты хотел, чтобы я был изобретателен, и я выполняю твоё желание, — говорит Грамматикус неподвижному великану. — Я вывел тебя из игры, как ты просил. Если хоть немного двинешься — это штука взорвётся. Но, прошу, не шевелись. Я не хочу твоей смерти. Просто стой здесь. Очень-очень спокойно. Я знаю, ваш брат так умеет.

Он нагибается, поднимает с пола рюкзак и снова запускает руку внутрь. Остальные тем временем постепенно выбираются из транспортёра.

— Я нашёл несколько таких штук внутри танка. Там же, где и вольтвольвер. Полагаю, это были ваши запасы. А теперь — не шевелись. Я разберусь с оставшимися проблемами.

Грамматикус возвращается к гравимашине. Все члены группы выбрались наружу: Олл, его товарищи, Лидва и Актея. Ведьма идёт в его сторону, вопросительно склонив набок голову.

— Что происходит? — спрашивает она. — Чем занят Альфарий? Почему?

Джон шагает ей навстречу и роняет рюкзак на пол. В левой руке он сжимает пси-подавитель. Грамматикус резким движением запястья открывает корпус устройства. Джон готов к воздействию поля и заранее стискивает зубы. У Актеи нет такой возможности. И ей в любом случае было бы тяжелее.

Колдунья скулит и падает на колено, хватаясь руками за голову. Джон опускает подавитель на пол, там, где ведьма не сможет до него дотянуться, и отходит. Мягкий синий свет сияет с максимальной силой. Грамматикус правой рукой вытаскивает вольтвольвер из кобуры на поясе и направляет оружие на голову Актеи.

— Не шевелись, — приказывает он.

3:xvii. Кто здесь главный

— Киилер!

Опять этот голос...

— Киилер! Мэм!

Нет, на этот раз не божественного происхождения. Обычный голос. Эуфратия замечает Литу Танг, которая машет ей с другой стороны бесконечного потока людей. Киилер спускается с груды обломков и проталкивается сквозь толпу.

Танг сопровождают солдаты — члены конклава и добровольцы из числа гражданских. От них воняет прометием, поскольку большинство вооружены огнемётами, позаимствованными из подвод, которые направлялись на фронт. Путём проб и ошибок люди узнали, что огонь является лучшей защитой. Это всё равно немного, ибо, несмотря на внушительную численность, армией они не являются. Но огнемёты позволяют создавать заградительные барьеры и отгонять от беженцев отряды вражеских налётчиков. Огонь также оказался хорошим средством против нерождённых, особенно когда те воплощаются среди толпы. Пламя стало оружием веры.

Но оно не даёт настоящей защиты. Если люди столкнутся с крупными вражескими силами или попадут в засаду, будет настоящая бойня.

— В чём дело? — спрашивает Киилер. Танг указывает на Кацухиро — солдата, прибившегося к их исходу. Тот весь в пыли, лицо скрыто под тряпичной маской, как у бандита. И он по-прежнему прижимает к себе ребёнка. Эуфратия сомневается, что солдат теперь вообще выпустит дитя из рук.

— Кое-кто хочет поговорить с кое-кем главным, — говорит Кацухиро.

— Удачи ему в этом деле, — смеётся Киилер.

— Он имеет в виду вас, — замечает Лита Танг.

Эуфратия пожимает плечами и следует за ними по заваленной каменными осколками канаве, пролегающей по краю улицы, параллельно ходу потока. Они движутся быстрее основной части толпы — люди с перемотанными телами и лицами ползут вперёд со скоростью ледника. Кацухиро с двумя огнемётчиками ведут Киилер и Танг в выгоревшие развалины в стороне от основного проспекта. Здесь люди останавливаются на привал, сидят на каменных блоках и обломках стен, давая отдых ногам и восстанавливая силы, а потом возвращаются и продолжают поход.

Чуть углубившись в руины, Киилер замечает человека в мантии. Он возмущённо спорит с Верефтом и ещё несколькими солдатами конклава. Этот человек ранен и раздражён настолько, что от былого достоинства не осталось и следа.

— Что происходит? — спрашивает Эуфратия у Кацухиро.

— Мы заметили севший неподалёку воздушный транспорт, — отвечает боец. — Маленький орнитоптер модели «Оргус» зацепили из зенитных орудий. Ваш человек, Верефт, отправил команду поискать выживших. Нашли вот его.

— Вы здесь главная? — обращается к подошедшей Киилер человек в мантии.

— Здесь таких нет, — отвечает она. — Если вы провели тут какое-то время, то уже должны были это понять.

— Мне нужны солдаты! — заявляет незнакомец. — Отряд сопровождения. И вы их предоставите.

— Это невозможно, — отвечает Киилер.

— Я ему это уже говорил, — замечает Верефт.

— Значит, совершите невозможное! — рявкает спасённый.

— Сэр, мы можем предложить поддержку и ограниченную медицинскую помощь, — произносит Эуфратия. — Но на большее...

— Вы знаете, кто я? — спрашивает человек. Она понимает, что его гнев порождён страхом. И ещё она действительно в некоторой степени знает, кто он такой. Вблизи удаётся рассмотреть качество мантии из дорогого шёлка, накидку и эмблему, едва заметную под слоем грязи и машинного масла, и давным-давно незрячие глаза с зашитыми веками.

— Это Немо Чжи-Мэн, — говорит Верефт.

— Лорд! — кричит человек. — Лорд! Я настаиваю на уважительном обращении!

— Со всем уважением, лорд Чжи-Мэн, — остужает пыл собеседника Киилер, — вам крайне не повезло. Можете пойти с нами или идти своим путём. Понимаю, выбор не из лучших.

Мужчина ошарашенно замолкает и, повесив голову, садится на скалобетонную плиту. Его плечи начинают дрожать.

— Прошу, оставьте нас, — говорит Эуфратия. Люди отходят, позволяя ей поговорить с несчастным наедине. Она опускается на корточки рядом с Чжи-Мэном и тихо произносит: — Боюсь, власть сейчас немного стоит. Как и жизнь. Здесь творится сущий ад.

— Я знаю, — бормочет Немо, сопровождая слова кивком.

— Господин, я не хочу вас оскорбить, но всё, что мы можем, — это идти вперёд в надежде, что когда-нибудь спасёмся от всего этого.

Он поворачивается в её сторону. Несмотря на отсутствие глаз — необходимая жертва в его деле, — он прекрасно ориентируется в пространстве и точно знает, где находится собеседник.

— Вы ведь Киилер?

Эуфратия кивает.

— А я...

— Хормейстер Адептус Астра Телепатика, — говорит она. — Лорд Верховного Совета Терры. Один из Двенадцати старших. Мой господин, в иных обстоятельствах наша встреча была бы высочайшей честью для меня. Куда вы направлялись?

— Я был в бастионе Бхаб. Пытался... Пытался делать свою работу. Укреплял телетезические обереги... — Астропат пожимает плечами. — Бхаб пал.

— Я догадывалась.

— Мы пытались эвакуироваться. Телохранители довели меня до орнитоптера, но...

— Погода сегодня нелётная, милорд.

Чжи-Мэн издаёт хриплый смешок.

— Там была бойня, Киилер. Великолепные люди, лучшие в Империуме, погибли на рабочих местах, сгорели, как лучины...

— Эта война заставила страдать всех, независимо от статуса, сэр. Если хотите, я могу прямо сейчас показать миллионы таких мужчин и женщин. Боюсь, войне нет дела до привилегий, чинов и чистоты крови.

— Я хотел добраться до Санктума, — говорит астропат. — Присоединиться к штабу и вернуться к исполнению обязанностей...

— С этим помочь не смогу, — отвечает Эуфратия. — Врата Вечности закрылись навсегда. Обязанности изменились. У нас с вами она теперь одна — выжить, если получится.

Чжи-Мэн кивает.

— Вы выводите беженцев из центральных кварталов?

— Да, лорд.

— Куда?

— Понятия не имею, — признаётся Киилер. — На планете не осталось безопасных мест. Но, думаю, там будет безопаснее, чем здесь. Может, в северных районах или за пределами плато. Если честно, думаю, большинство из нас погибнет от голода и жажды до конца пути. А ещё нас преследует враг, и он ближе с каждым часом.

— Этот мир сломан. — Чжи-Мэн тыльной стороной ладони вытирает грязь со щеки. — Последнее, что я видел, прежде чем покинул пост... Отчёты и данные не имели никакого смысла. Время, измерения... Я говорю о базовых и фундаментальных законах материального мира. Они искажаются. Терру затягивает в варп, Киилер. Пространство и время теперь работают не так, как мы привыкли. Им нельзя доверять. Я знаю, вам известно, что такое варп.

— Да, — отвечает она.

— Я многое о вас слышал, — продолжает астропат. — Одна из первых за пределами узкого круга избранных, кому удалось мельком увидеть истинный лик Вселенной. Так ведь?

— Да.

— Признаюсь, уважаемая, я выступал за ваше заключение под стражу. Чтобы вы ничего не могли рассказать. Истину так долго держали в секрете не просто так, Киилер.

— А мне говорили, что истина делает нас свободными.

— Увы, нет. И сейчас ваши слова звучат наивно. Я знал обо всём уже очень давно — когда меня избрали на эту должность и посвятили в тайны. Чтобы управлять Астра Телепатика и поддерживать свет Астрономикана, приходится узнавать вещи, способные свести с ума. Несмотря на силу Императора, человечество всегда находится на грани и существует только с молчаливого согласия варпа. Без него мы не сможем контролировать империю, но в то же время имматериум — наш величайший враг. Я всегда, со всей твёрдостью отстаивал точку зрения, что секреты Вселенной должны держаться в тайне почти ото всех. А потом появились такие, как вы, мельком увидевшие что-то и начавшие рассказывать о вере и божествах...

— Я рассказывала только о том, что видела собственными глазами, сэр.

— Но не думали о последствиях! Это ложные боги, Киилер! Весь этот кошмар помог мне осознать, что Он не просто так запретил религии. Я следовал Его пути и защищал человечество от опасного знания. Боги — ложные, но осознание существования глубинных сил делает их настоящими. Вера и суеверия будоражат эмпиреи.

— Я это понимаю, — говорит Эуфратия. — Поняла с самого первого дня, как мне открылась истина. И долгое время такие подходы действительно имели смысл. Невежество было лучшей защитой. Император защищал нас с его помощью, одновременно претворяя в жизнь свой великий труд, который, по завершении, позволил бы людям существовать, не полагаясь на варп. Но пришёл Хорус.

— Да, пришёл Хорус.

— И, сэр, посмотрите на нас! Посмотрите, куда нас это привело. Сейчас не получится что-то прятать и игнорировать. Варп явил себя перед всеми и каждым. И привитое ранее невежество делает нас уязвимыми. Не имея лучшего объяснения, люди видят перед собой чертей и демонов, тем самым придавая им сил. То, что раньше служило нам щитом, теперь помогает варпу.

— А вы более рациональны, чем я думал, Киилер, — говорит астропат.

— Благодарю. Я хочу задать вопрос, и, думаю, вы один из немногих, кто сможет на него ответить... Если суеверный ужас придаёт варпу силы, разве вера не подарит нам защиту?

— Вера во что?

— В Императора. Если страхи заставляют имматериум бурлить, будет ли вера успокаивать его течения?

— Этими словами вы демонстрируете недостаток знаний. Это, конечно, будет безобразным упрощением ситуации, но подобный механизм мог сработать, если бы Император был богом — в той же степени, в какой ими являются первобытные сущности из эмпиреев.

— Но если это действительно так?

— Милая моя, я лично находился с Ним в одном помещении. Его можно называть по-разному, но точно не богом.

— Я тоже с Ним встречалась.

— Правда?

— Да. Он и сейчас со мной. Он — моя надежда. Он — надежда миллионов людей, идущих по виа Аквила. Он — голос, зовущий меня по имени. Он — свет. Сэр, я преклоняюсь перед вашими знаниями, но, думаю, при этом вы упустили главное. Вы прекрасно владеете всеми нюансами своего ремесла и сложными техниками астротелепатии, но не видите...

Киилер замолкает и резко садится. Внезапный приступ тошноты застал её врасплох. Перед глазами вспыхивает свет, принимающий форму имени. Сияющий голос ослепляет её.

— Вы в порядке? — спрашивает Чжи-Мэн. — Что случилось?

— Всё хорошо... Сейчас пройдёт...

— Я это почувствовал. Нечто. Секундный всплеск псионической энергии. У вас есть дар, Киилер? И поэтому у вас возникают эти занятные мысли?

Эуфратия с трудом поднимается на ноги.

— Не имею представления, сэр. Правда. Я признаю, что моя жизнь покатилась в тартарары из-за кратких и неполных образов, за которыми прячется истина. Я видела молнии сквозь замочную скважину. И понять могу тоже очень немногое. Но я знаю, куда мы идём.

— Кто «мы»? — уточняет Чжи-Мэн.

— Мы все. Я знаю, куда мы идём — или, по крайней мере, должны идти. Я знаю, где нам нужно оказаться. Внезапно я всё увидела. Свет. Путеводный свет. Он — всё, что нам нужно. Самая важная вещь.

— Вы говорите о месте, где все эти люди окажутся в безопасности? — спрашивает астропат. — И мы тоже?

— Не знаю, — отвечает Киилер. — Не думаю, что там будет безопасно. Но нужно идти.

— С чего вы это взяли? Кто вам сказал?

— И этого я тоже не знаю.

3:xviii. Если потерпишь неудачу

— Какого дьявола ты творишь, Грамматикус?! — кричит Перссон.

— Делаю то, что должен, Олл, — цедит Джон сквозь зубы, продолжая держать Актею под прицелом. — Присматриваю за тобой. Прикрываю спину. Я справился с ними. С обоими.

Ведьма стонет и сжимается на грязном масляном полу, будто зародыш в утробе.

— Не шевелись, — велит Джон, не опуская вольтвольвер. Он искоса смотрит на Олла. — Пришлось ждать, пока мы не попадём внутрь. Не надо так таращиться. Я знаю, насколько она опасна. Альфарий рассказал.

— Я прекрасно осознаю, что она опасна. — Перссон с тревогой смотрит на происходящее. — Потому что она сама об этом говорила.

Грамматикус шумно втягивает носом воздух и кивает.

— Правда? Ну, значит, обойдёмся без лишних объяснений.

Джон бросает короткий взгляд на остальных членов группы. Все ошарашенно смотрят на него, кроме Кэтт. Дрожащую и конвульсивно дёргающуюся девушку держит на руках Кранк.

— Прости, Кэтт. Это пси-подавитель. Другого варианта не было, и я не успел предупредить. — Он переводит взгляд на Перссона. — Я жду твоей команды.

— Команды?

— Да ладно, Олл! Её нельзя оставлять в живых. Отдай приказ.

— Бога ради, Джон. Я не хочу, чтобы ты её убивал.

— Серьёзно? Учитывая всё, что ты знаешь?

— Я знаю, что она хочет помочь.

— Это она так говорит...

— Эрда отправила её с нами не просто так, — тихо произносит Лидва. — Её и Альфария. Она собрала нас вместе, потому что по одному мы не справимся.

— Да? — поднимает бровь Джон. — Я с огромным уважением отношусь к твоей замечательной госпоже, астартес, но не думаю, что ей известно всё. У этой ведьмы есть свои цели.

— Н-ну конечно, есть, — хрипит Актея. — Я эт-того и не скрывала.

— Выключи эту штуку, Джон, — велит Перссон.

— Олл...

— Выключай. Ты держишь её на мушке. Пусть говорит.

Грамматикус мешкает. Наконец, скривившись, он опускается на колено и отключает подавитель. Всё это время пистолет остаётся направленным на голову Актеи.

— Это ошибка, — замечает он.

— Вся моя жизнь — сплошная череда ошибок, — говорит Перссон.

Он смотрит на Актею. Та поднялась на четвереньки и тяжело дышит, пытаясь привести мысли в порядок.

— Я даю тебе шанс, — произносит Олл. — Не буду врать: то, что ты говорила, меня пугает. Я думаю, ты безумна. Но я доверяю Эрде. Она считает, что ты пригодишься, и потому отправила тебя с нами. Поэтому сейчас я не стану тебя убивать. Говори. Прошу.

Актея поднимает голову, покачивается и садится на колени, восстанавливая дыхание.

— Я — предохранитель.

— И что это значит? — огрызается Джон, но Перссон жестом заставляет его замолчать.

— Объясни.

— Слишком много переменных, — говорит Актея. — Ты сам не знаешь, что делать, когда придёт время. Эрда дала нам варианты и возможности. Альфарий был ключом, открывшим дверь. А я — предохранитель.

— На случай, если не получится...

— Именно так, — кивает ведьма. — Если ты не справишься. И, клянусь, я понятия не имею, почему она вообще надеется на тебя и этот сброд. Но я тоже ей доверяю. Прямо как ты. Она — будущее, которое у нас могло быть. Она видела все угрозы сильно заранее, но не могла ничего сказать. Она отправила меня помочь тебе, Олл Перссон. И я собираюсь выполнить поручение. Помочь чем смогу. Я уже продемонстрировала свои намерения. Во что бы я ни верила, вам не придётся иметь с этим дела.

— Если я не потерплю неудачу.

— Если ты не потерпишь неудачу. Если у тебя не получится достигнуть цели, тогда и только тогда я приму меры. Если Хорус, как я считаю, окажется слишком силён для нас, включая самого Императора... то я попытаюсь сделать всё по-своему.

— Подчинить его? — спрашивает Джон. — Подчинить проклятый варп?

— Если получится. Возможно, я не смогу. Но точно попытаюсь. У меня лучшее представление о его природе. Того Хоруса, что был раньше, давно не существует. Теперь он просто инструмент, пускай и очень мощный. Не больше и не меньше. А инструменты нужны, чтобы ими пользовались.

— Да, это ведь так просто, — скалится Джон.

Актея медленно поднимается на ноги. Пистолет Джона сопровождает её движение. Он не спускает с женщины глаз.

— В этом участвуют две стороны, Олл Перссон, — говорит она, глядя на Вечного. — Такова природа войны. Две стороны должны потерпеть поражение или принять решение об изменении курса, чтобы конфликт завершился. Или так, или Галактика сгорит в огне вместе со всем нашим видом. Ты, Олл, оружие, посланное остановить Императора. Если преуспеешь, возможно, этого будет достаточно. Но если потерпишь неудачу, то есть я — оружие, посланное остановить Хоруса.

Джон заходится смехом.

— Дерьмо собачье, — говорит он. — Олл, неужели ты этому веришь?

Тот устало качает головой.

— В твоих словах есть нотка искренности, — говорит он Актее, — хоть Джон её и не слышит. Но мы продела ли долгий путь, устали, и я не понимаю, почему должен тебе верить. Возможно, ты лжёшь. Или говоришь то, что мы хотели бы услышать. А может, ты говоришь правду, но лишь из-за приставленного к голове пистолета. И как только Джон уберёт свою странную пушку, ты нападёшь.

— Ты всё-таки хочешь, чтобы я её пристрелил? — уточняет Грамматикус.

— Заткнись, Джон, — вздыхает Олл.

— Жаль, что вы мне не доверяете, — говорит Актея.

— Мне тоже.

— Но я понимаю. Наши взгляды на мироздание сильно отличаются. Может, поэтому Эрда и свела нас вместе.

— Возможно. Но я по-прежнему не вижу причин доверять тебе в дальнейшем.

— Есть способ, — тихо произносит Лидва.

Олл переводит взгляд на космодесантника.

— Есть способ, — повторяет тот. — Мера предосторожности. Возможность следить за мыслями на случай, если она попытается обмануть.

— Продолжай.

— Это потребует сил. Неприятный и тяжёлый процесс. — Астартес кивает в сторону Кэтт. Девушка уже может стоять без посторонней помощи, но её руки ещё трясутся. — Псионическая связь. Ведьма позволит ей смотреть в свои мысли. Откроет разум. Девочка исполнит роль поводка. Если ведьма попытается даже подумать о предательстве, мы узнаем. Если попробует прятать мысли — тоже. И будем готовы.

Лидва смотрит на Кэтт.

— Я понимаю, что прошу о многом.

— Я справлюсь, — девушка не сомневается ни секунды.

— Кэтт... — говорит Олл.

— Я справлюсь. Буду следить за ней, как коршун. — Она шагает вперёд и с вызовом смотрит на Актею. — Ну, давай.

— Пустить тебя в мой разум? — Лицо ведьмы искажает гримаса лёгкого отвращения. — Позволить тебе увидеть всё...

— Или так, или Грамматикус прострелит тебе череп.

Актея резко машет рукой.

— Дай мне договорить, девочка, — шипит она. — Эта идея — мерзкая. Мой разум — моя собственность, и меня передёргивает от мысли, что какой-то чумазый ребёнок будет копаться в хранящихся там тайнах и воспоминаниях. Но это не проблема. Слишком многое поставлено на кон. Если такова плата за твоё доверие, Олл Перссон, и мы сможем продолжить наш путь... Да будет так.

— Подожди, — вставляет Джон. — Она говорит о доверии. Но мы же не можем ей доверять! Она подделает мысли, закроет барьерами области разума...

— Я могла бы, да, — соглашается Актея. — Но не стану. В этом ведь весь смысл. Мне нужно ваше доверие. Мне нечего скрывать.

Она разворачивается к Оллу.

— Ну что? Поверишь мне? Есть у тебя такое желание?

Перссон на мгновение задумывается, а после подходит к Кэтт и крепко её обнимает.

— Тебе не обязательно это делать, — шепчет он. — Будет много всего. И мало приятного.

— Всё нормально. — Кэтт прижимается к его груди. — Думаю, я наконец поняла, зачем нужна здесь.

Девушка отстраняется от Вечного и смотрит на Актею.

— Ну, давай.

Та улыбается без намёка на теплоту.

— Как пожелаешь, дитя.

Ведьма чуть склоняет голову. Кэтт моргает и едва слышно вскрикивает. Олл понимает, что контакт причиняет девушке боль, но та, как может, пытается не подать виду. Она стискивает кулаки и тяжело дышит, переваривая наполняющие разум кошмары.

— Ну вот, — с некоторым усилием выдавливает Кэтт. — Не так уж тяжело. Не так уж плохо.

Она пытается улыбнуться Оллу, но выходит только кривая гримаса.

— Что дальше? — спрашивает Зибес.

Перссон подходит к Грамматикусу, кладёт руку на пистолет и аккуратно опускает оружие. Джон скалится, но подчиняется и убирает вольтвольвер в кобуру.

— Это ошибка, Олл, — тихо произносит он.

— Я уже говорил...

— Я справился с обоими. Второго такого шанса не будет. Ты ведь понимаешь, что я здесь за этим, да?

— Чтобы исправить ошибки прошлых жизней.

— Ага, именно. Неважно. Я пошёл с тобой, чтобы защитить. И доставить туда, куда нужно. Вот и всё. Позволь мне сделать свою работу.

Перссон кивает.

— Я серьёзно. Позволь мне прикрыть тебя. И довести до цели. Хватит мешать. Мне чужды твои угрызения совести, Олл. У меня нет такого морального компаса. Позволь мне сделать грязную работу, и твои руки останутся чистыми. Проклятье, надо было её просто пристрелить.

— В таком случае не спрашивай моего мнения.

— Не буду. В следующий раз не спрошу. И не стой у меня на пути. Я просто сделаю что нужно и спасу твою унылую задницу. Без совещаний. Больше не дам тебе возможности меня отговорить.

— Ладно.

— Ага. Потому что ты кого угодно отговоришь.

— Я, признаться, очень на это рассчитываю.

Джон презрительно фыркает, подбирает подавитель и засовывает обратно в рюкзак. Затем оглядывается на неподвижного Альфария.

— Так. — Он поворачивается к Актее. — Освободи его.

— Прошу прощения?

— Я знаю о кодовом слове. О гипноподготовке. О том, что ты направила его на путь против воли. Поменяй «Орфей». Отмени его. Переключи на что-то ещё.

— Я не могу, — отвечает ведьма.

— Не увиливай. Поменяй на «Ксенофонт». Верни ему свободу воли.

— Ещё раз, Джон Грамматикус: я не могу.

— Она не может, — произносит Кэтт. — Это правда. Активную гипноподготовку Двадцатого легиона нельзя отключить...

— Она снимается только автогипнозом Альфа-Легиона. Этот сложный невральный процесс находится за пределами моих возможностей, — говорит Актея. — Мне жаль. Я ничего не могу поделать.

— Значит, активировать этого ублюдка ты смогла, а отключить — нет?

Актея не отвечает. Кэтт смотрит на Грамматикуса широко раскрытыми, полными тревоги глазами и кивает за неё.

— Дерьмо! — шипит Джон. — Какой же ты кусок... Дерьмо! — Он хлопает себя ладонью по лбу и молча смотрит в пол.

— Джон? — подаёт голос Перссон.

— Уводи их, Олл. Уходите все. Лидва, иди первым. Я сейчас догоню.

Группа смотрит на Грамматикуса и направляется к люку в дальнем конце цеха.

Джон громко выдыхает, успокаивая нервы, и подходит к неподвижному Инго Пеку. Он останавливается напротив замершего гиганта так, чтобы легионер мог его видеть.

— Мне жаль. Правда. Не пытайся отвечать. Просто слушай. Ты понимаешь, что я не могу снять с тебя эту штуку. Не при тех установках, что действуют в твоей голове. И ты понимаешь, что я не могу рисковать. Прости, что так вышло. Я знаю, ты сумеешь выбраться. Найдёшь способ. Не знаю, может, за несколько недель или месяцев микродвижений ты сможешь отключить и снять мину. Но сейчас я её снять не могу. И я знаю, что ты понимаешь причину.

Пек никак не реагирует.

— Ну вот. — Грамматикус пожимает плечами. — Прости. Если получится... Ну, когда всё закончится... если закончится... Клянусь, я вернусь. Я вернусь и сниму её. Просто не шевелись до того момента. А если не смогу, ну... Я уже говорил, мне жаль. Я не хотел, чтобы так получилось.

Астартес не издаёт ни звука.

— Да. Ну... Прощай, Пек.

Джон разворачивается и уходит вслед за остальными.

Альфарий остаётся неподвижно стоять. И стоит так ещё очень, очень долго после того, как все ушли и створка люка захлопнулась за их спинами.

3:xix. Рогал в пустыне

Рогал Дорн проводит столетие в жёлтой пустыне, прежде чем наконец приходит к выводу, что из неё нет выхода.

Спустя век он также предполагает, что в неё нет входа. Хотя Рогал Дорн как-то здесь оказался. Значит, утверждение неверно. Незначительный факт, за который можно зацепиться. Он попал сюда. Его сюда перенесли. Значит, когда-то вход был.

Если, конечно, он был здесь не всегда. Спустя столетие это начинает казаться правдой.

Он старательно перебирает факты, в которых уверен. Каждый день он сопоставляет имеющиеся тезисы.

Каждый день, на протяжении столетия, их остаётся всё меньше. Солнце выжигает их по одному. Он находится здесь. Это факт. Пустыня бесконечна, и солнце нещадно палит. Тоже факт. Нечто, обладающее рукотворной или метафизической природой, перехватило его вектор телепортации и направило в эту пустыню. Факт. Никого из его спутников здесь нет. Факт. Это не главная цель, коей являлся «Мстительный дух». Факт.

И это ловушка. Факт.

Он один. Факт. Он точно знает, кто он. Факт.

— Я — Рогал Дорн, Преторианец Терры, примарх Седьмого легиона, Имперских Кулаков, найденный седьмым, я не покорён и не сдался, — произносит Рогал Дорн, вдыхая раскалённый воздух пустыни.

Мягкое море песка, такого же жёлтого, как броня его легиона, простирается до самого горизонта. Небо затянуто горячей дымкой, такой же белой, как его волосы. Солнца нет, но всё вокруг залито светом. Время от времени дует сухой обжигающий ветер, поднимая мягкий песок с дюн и создавая новые дюны, песчинка за песчинкой.

Есть стены. Древние каменные стены из выцветшего розового камня. Они слишком высоки для подъёма и не имеют какого-либо предназначения. Они ничего не ограждают и ни от кого не защищают. Просто стоят среди дюн, образуя ветвящийся геометрический узор. Стены высятся по обе стороны от примарха, намекая, что он заперт в каком-то гигантском лабиринте.

Он безуспешно пытается взобраться на них. Прикладывает ухо к камням, надеясь уловить какие-то звуки с той стороны, но ничего не слышит. Иногда Дорн поднимается на самые высокие дюны, и оттуда почти получается заглянуть за стены. Почти. Ветер перебирает песчинки у ног. Примарх видит странные углы, под которыми сходятся стены, другие дюны, другие стены и снова дюны.

Факт.

Каждый день в течение столетия он перебирает факты, в которых уверен.

Кроме него, здесь никого нет. Факт. Он один. Факт. Вектор телепортации был перенаправлен. Факт. Это не главная цель, коей являлся «Мстительный дух». Факт. Это ловушка. Факт. Пустыня бесконечна, и из неё нет выхода. Факт.

В неё нет входа. Вероятно.

Он точно знает, кто он. Факт.

— Я — Рогал Дорн, Преторианец Терры, примарх Седьмого легиона, Имперских Кулаков, найденный седьмым, я не покорён и не сдался, — произносит Рогал Дорн.

Здесь есть мертвецы. Все они мертвы очень давно, и все они — его сыновья. Они разбросаны по дюнам и свалены в кучи у основания стен на многие километры. На мертвецах жёлтые доспехи VII легиона Астартес, Имперских Кулаков. Они лежат здесь так давно, что внутри брони остались только белые кости, а сами пластины настолько истёрты ветром и песком, что невозможно разобрать ни цифр, ни маркировок. Единственное, что Дорну известно об этих воинах, — когда-то они были Имперскими Кулаками. Возможно, они сопровождали его во время телепортации. Или нет. Он не уверен. Те, отобранные им лично, воины могут лежать в этих песках, но, если так, почему, когда примарх появился в пустыне, они были давно мертвы? И кто тогда остальные? Здесь, среди дюн, мертвецов намного больше, чем воинов в роте. Их тысячи. Десятки тысяч. Жёлтые доспехи свалены у подножья стен, как черепки. Он много раз пытается их пересчитать и добавить точное число к перечню известных фактов, но каждый раз сбивается. Иногда на десяти тысячах, иногда на двадцати. Их очень много, и невозможно сказать, кого примарх посчитал, а кого нет. Он пытается оставлять зарубки на наплечниках посчитанных мертвецов. Этот утомительный способ позволяет добраться до числа тридцать семь тысяч четыреста девять, а потом Дорн сбивается и забывает, поставил он отметку или нет. Кроме того, клинок начал тупиться, он устал, а тел осталось ещё очень много — куда больше, чем пересчитанных.

Он не уверен и начинает снова.

Он сортирует имеющиеся факты.

Здесь очень много мертвецов, а пустыня бесконечна. Факт. Стены немного слишком высокие. Факт. Солнца нет, но свет не становится ярче и не тускнеет. Факт. В тени стен немного прохладнее. Факт. Выхода нет. Факт.

Входа нет. Факт ли это?

— Я — Рогал Дорн, Преторианец, примарх Имперских Кулаков, найденный седьмым, я не покорён и не сдался, — произносит Рогал Дорн.

Пустыня жёлтая. Свет белый. Стены немного слишком высокие. День за днём он сидит в прохладных тенях среди мертвецов в жёлтой броне и повторяет имеющиеся факты. Его меч покрыт зазубринами. Он один. Порывы ветра поднимают потоки песка с гребней дюн. Они похожи на морскую пену. Выхода нет.

Это ловушка. Факт.

— Я — Рогал Дорн. Я. Рогал. Дорн. Примарх Имперских Кулаков, найденный седьмым, я не покорён и не сдался, — произносит Рогал Дорн.

Сначала пустыня была жёлтой. Но за сто лет она потемнела. Сначала он не обращал на это внимания. Но однажды, сидя в прохладной тени под стеной, он осознаёт, что жёлтые дюны стали темнее. Они порозовели, как камень древних стен. И небо потемнело. Теперь оно сине-белое, раскалённое сине-белое, цвета его глаз.

Жёлтые доспехи бесчисленных мертвецов начали ржаветь, сделались коричневыми. Металл ржавеет, превращается в хлопья, которые подхватывает и уносит ветер. Возможно, поэтому дюны стали темнее. Ржавчина смешалась с песком.

Он сортирует имеющиеся факты. Факты — его оружие, знания, сила. Все свои сражения он выиграл с помощью знаний. Ему не хватает фактов. Сложно понять, как сражаться, когда нет фактов, на которых можно выстроить действия. Их осталось немного и с каждым днём становится меньше. Раньше было больше, но многие проржавели и обратились в прах.

Во время осады у него были факты. Слишком много их. Больше, чем песчинок в этой бескрайней пустыне. Только он мог их отсортировать, пересчитать и использовать. Поэтому его назвали Преторианцем. Тогда Дорн никому не говорил, но это была очень тяжёлая ноша. Ему хотелось освободиться из-под неиссякаемой лавины поступающих сведений, убежать от вечно накапливающихся массивов информации. Спустя месяцы осады он мечтал сбросить этот груз. Хотел сражаться как мужчина, как воин, с мечом в руках. Он грезил об этой простоте. Драться с врагом лицом к лицу, сойтись в рукопашной, ощутить свободу физической войны. Больше ему ничего не было нужно. Только вырваться из плена бесчисленных данных, ускользнуть от их давления, от непрекращающейся ментальной битвы... Взять клинок и пойти в атаку. Присоединиться к защитникам на стенах и испытать радость схватки вживую, где имеют значение только инстинкты и реакция. Дать мозгу отдохнуть. Он хотел стоять, сражаться, убивать и не думать. Хотя бы немного. Пожалуйста. Он никому и никогда об этом не рассказывал.

Всё это было очень давно. Он едва помнит те времена. Но он уверен, что была осада.

— Я — Рогал Дорн, примарх Имперских Кулаков, я не покорён и не сдался, — произносит Рогал Дорн.

Его меч затупился и покрылся зазубринами. Он очень устал. Эти выцветшие розовые стены — не те, на которых ему хотелось стоять. Здесь, в их тени, всё стало проще. Факты ржавеют. С каждым днём их становится всё меньше. Нет никаких дней, потому что нет ночей.

Проходят годы, становится темнее. Жёлтый делается розовым, а розовый — коричневым. Всё покрылось ржавчиной. Не осталось ничего жёлтого, кроме крохотных осколков керамита и пластали под ногами. Всё истлело. Он считает, что вся пустыня — это хлопья ржавчины. Что когда-то было намного больше тел и что за века, прошедшие до его прибытия, они все обратились в прах и стали бесконечной пустыней. Дюны — это остатки древних доспехов и костей, стёртых в пыль светом и ветром.

Он сортирует имеющиеся факты. Считает оставшиеся тела. Сбивается и начинает заново. Клинок меча постепенно изнашивается. Ему начинает нравиться то, что фактов для сортировки становится меньше. Что нужно учитывать меньше факторов, обрабатывать и хранить меньше данных. Он помнит, что жаждал подобной простоты. Когда? Очень давно. Возможно, во время осады. Но он помнит, как хотел чего-то подобного. И вот оно есть. Здесь, в прохладной тени у подножья стен, всё просто. Очень немногое нужно помнить. Он один. Выхода нет. Стены очень высокие. Его меч — кусок истёртого металла. Он куда-то шёл, но так и не дошёл. С ним были другие люди, но сейчас их здесь нет. Возможно, они превратились в хлопья ржавчины в прохладной тени у подножья стен.

Возможно, они давно мертвы. В чём бы он ни участвовал раньше... какая-то осада, да? Что бы это ни было, сейчас оно закончилось. Давным-давно. Проигравшие проиграли, победитель победил. Он никак не может повлиять на исход. Это больше не его ответственность.

Становится легче. Наверное, когда-то он этого хотел. Но забыл. Его память ржавеет. Очень легко просто сидеть в прохладной тени. Не думать. Ничего не решать.

— Я — Рогал Дорн из Имперских Кулаков, я не покорён, — произносит Рогал Дорн.

3:xx. Бесконечность

Они идут по пустым золочёным залам, ступая по полированным до блеска мраморным плитам, поглощающим звуки шагов.

— Ты ожидал увидеть что-то подобное? — спрашивает Джон.

Олл пожимает плечами. Масштабы Дворца поражают. Вероятно, его специально построили именно таким. Он должен внушать трепет или даже благоговейный ужас.

— Он всегда умел себя преподнести, — отвечает Перссон.

— Это мягко сказано, — усмехается Грамматикус.

— Но дело не в гордыне, — продолжает Олл. — Нет, правда. По крайней мере, не в нашем с тобой понимании. Человек, которого я знал... — Он вздыхает на слове «человек». — Этого человека не заботили материальные богатства и титулы. Для Него они всегда были средствами достижения цели. Как и всё остальное. Дворцы, титулы, даже лица, которые Он носил, не значили ничего. Но зато были важны для других. Это просто образы, Джон. Инструменты и символы. Для удержания власти нужно выглядеть соответствующим образом. Если хочешь править Галактикой, тебе нужен вот такой Дворец. Поверь, Он бы не постеснялся жить в каменной келье, как монах-отшельник, или в хижине среди бесплодных пустошей... Ему лично не нужно ничего. Но тогда никто не воспринял бы Его всерьёз. Эта чудовищная, безвкусная постройка не более чем естественный продукт Его работы.

— Что, просто театральщина?

— Опасная театральщина, — кивает Олл.

Они проходят в очередной облицованный золотом зал с расписным потолком такой высоты, что кажется, будто он лишь чуть не достаёт до неба. Вдоль стен стоят бесконечные ряды статуй.

— Именно это я и ожидал увидеть, — говорит Перссон. — Но пустота удивляет.

— Да, — соглашается Зибес. — Я был уверен, что к этому моменту нас обнаружат. Вообще я думал, это случится сразу. Нас должны были заметить и спросить, что мы здесь делаем.

— Здесь никого нет, — замечает Кранк.

— Думаю, все стоят на стенах, — тихо говорит Лидва. Они все разговаривают негромко. Люди опасаются повышать голос в этом священном месте, даже когда рядом никого нет. — Все солдаты и воины, что в иные времена сутками стояли бы на страже этих залов, сейчас там.

Астартес без легиона указывает на ниши в золочёных стенах. Они расположены между громадными статуями и похожи на святилища, но Олл точно знает, что это не так. Спустя мгновение он понимает, что имел в виду Лидва. Эти ниши предназначены для вечно бдящих стражей. Они очень большие — поэтому он не сразу понял их назначение. Теперь он уверен, что раньше здесь стояли гиганты в золотой броне. А сейчас их нет. Даже элитные телохранители ушли на Дельфийскую стену и сражаются в последней битве. Некому больше патрулировать опустевшие залы последней крепости. Ему с товарищами удалось забраться так далеко только потому, что эти коридоры оказались брошены. Никто не ожидал вторжения в самый центр. Ни один враг не мог забраться так далеко.

— Нужно кого-то найти, — говорит Догент Кранк.

— Зачем? — спрашивает Гебет Зибес.

— Ну не бродить же нам тут без цели до конца времён. — Солдат явно напуган. — Мы же пришли по делу, верно? Нужно найти кого-нибудь и сказать, что нам срочно нужно к Нему...

— И ты правда думаешь, что это сработает? — спрашивает Кэтт, но Олл знает, что вопрос устами девушки задаёт Актея. — Мы — незваные гости в святая святых, и наши намерения в лучшем случае можно назвать сомнительными. Даже просто объяснить, как мы тут оказались, — весьма нетривиальная задача.

Кэтт обводит всех не совсем своим взглядом.

— Они скоро нас отыщут, и я, например, совсем не спешу снова встречаться с золотыми воителями.

— Значит... нам просто нужно найти этот Тронный зал? — уточняет Зибес.

— Да, — говорит Олл. — Нужно просто найти Тронный зал.

— А мы справимся? — подаёт голос Кранк. — Мы уже несколько часов тут бродим. Да, кажется, несколько часов. Это место какое-то бесконечное, и каждый зал похож на предыдущий...

Олл это тоже заметил. Он убеждает себя, что дело в разыгравшемся воображении, но у него и правда появилось ощущение, что они ходят по невероятному и величественному лабиринту. У него не лучшие отношения с лабиринтами. Кносский до сих пор снится в кошмарах. Он хочет попросить у Лидва моток пряжи, лежащий в вещмешке астартес, чтобы навязать узелков на флеронах, лепных украшениях и пальцах статуй. Так он отметит путь и убедится, что группа не ходит кругами.

Может, и ходит. Может, Он уже знает об их визите, путает и играет с ними в игры. Может, Ему не хочется, чтобы непрошеные гости отвлекали его от дел, и Он держит их на пороге своими псионическими уловками. Это было бы похоже на Него. Он любит откладывать неизбежное.

— Я тебя найду, — бормочет Перссон.

— Что? — поднимает бровь Джон.

— Просто мысли вслух. Лидва, у тебя есть моток ниток. Могу я его одолжить?

Астартес замирает, а затем извлекает из мешка клубок красной нити, намотанный вокруг небольшого колышка. Он отдаёт его неохотно — это собственность госпожи, и воин не хочет с ней расставаться.

Олл благодарит его кивком, отрезает небольшой кусок и завязывает вокруг лодыжки одной из золотых статуй, после чего бросает клубок Зибесу.

— Делай то же самое в каждом зале и каждой комнате, которые мы проходим, — велит Перссон.

Тот кивает, не до конца понимая цели новой задачи.

— Паранойя мучает, Олланий? — спрашивает Кэтт.

— Говори за себя, — отзывается Олл.

— У меня нет паранойи. Только вполне уместная тревога.

Перссон смотрит на Актею.

— Я имел в виду, буквально говори за себя. Хватит мучать девочку. Она не твоя игрушка, а просто присматривает.

— Ладно, — отвечает Актея. Кэтт негромко вздыхает, как будто сбросив груз со спины.

Группа движется дальше.

— Думаешь, Он с нами играет? — тихо спрашивает Джон.

— Я бы этого не исключал. Ему не понравится разговор, который я собираюсь затеять.

Они минуют очередной зал. Затем ещё один и ещё. Каждый — столь же величественный и пугающий, как предыдущий. Безмолвные статуи и пустые ниши в стенах. Они выглядят совершенно одинаково, если не обращать внимания на мелкие отличия: цвет мраморной плитки на полу, позы статуй, изображения созвездий и монад на аурамитовых стенах.

И они все очень чистые. Хирургически чистые и стерильные помещения больше похожи на лабораторию, чем на жилище правителя. Нет ни запахов, ни грязи. После долгих лет путешествий по тёмным тропам и погибшим городам, после осыпающихся от старости пещер, смазанных пейзажей миров ксеносов, хлюпающих болот и забытых полей битв, после проржавевших остовов агонизирующих ульев и смертоносного буйства мёртвых экзопланарных континентов они слишком привыкли к грязи, скверне и вони. И это место, этот Дворец, кажется слишком идеальным, слишком чистым и нетронутым. Даже служебные помещения, через которые группа сюда добралась, даже тот распределительный цех были неестественно чистыми, если не считать слоя пыли. Но и пыль там была белой и мягкой. И эти залы без единого пятнышка грязи кажутся всем спутникам Перссона чем-то неправильным.

И у них, похоже, нет никакого назначения. Залы ведут в другие огромные залы, вестибюли — в такие же гулкие вестибюли. Повсюду царит мягкая тишина, как в музее или мавзолее, всё заливает сияние огромных подвесных светильников. Проходы и колоннады сменяются никуда не ведущими проходами и колоннадами. Может, масштабы и пропорции Дворца настолько безумны, что человеческий разум не способен его нормально воспринимать?

В каждом помещении Олл заставляет Зибеса делать метку из нити.

Аурамитовые двери в дальнем конце следующего зала распахнуты настежь, будто кто-то второпях позабыл их закрыть. За ними начинается очередная залитая золотистым светом аркада, уставленная героическими статуями с пустыми нишами вдоль стен.

Группа идёт дальше. Зибес некоторое время возится с нитью и спешно нагоняет остальных.

— Неплохое вышло путешествие, — замечает Джон.

Олл кивает.

— Сквозь мглу пещер гигантских, да?

— Я не знал, что ты интересуешься поэзией, Грамматикус.

— Не интересуюсь. Никогда не интересовался. Слова просто всплыли в голове. В молодости меня заставляли читать всякие стихи. Никогда не хватало на них времени. Как забавно работает память.

— Когда живёшь на свете столько лет... — произносит Олл.

— «Сквозь мглу пещер гигантских...» — это я точно помню. Китс.

— Не Китс. Кольридж.

— Тихо вы! — внезапно восклицает Кэтт. Все оборачиваются на голос.

Актея водит головой из стороны в сторону, будто высматривает что-то слепыми глазами.

— В чём дело, ведьма? — спрашивает Джон.

— Прячьтесь! — шипит она.

3:xxi. Осколки

Госпожа Лючия Галика Тамерокка прячется, пусть и не слишком эффективно. Тяжёлые занавеси в большой комнате опущены — это последнее, что успела сделать прислуга перед бегством. Единственный источник света в помещении — настольная лампа, которую она поставила рядом.

Госпожа Лючия Галика Тамерокка нарядилась в лучшее шёлковое платье с ворохом пышных юбок, шнуровкой и оборками. Она надела лучший пудреный парик и нарумянила щёки. В таком виде она, как и другие высокородные члены благородных домов, посещала официальные встречи в Санктуме. Стены трясутся. Она слышит, как оконные стёкла дребезжат в рамах.

Госпожа Лючия Галика Тамерокка наблюдает за своими любимыми певчими птичками — те летают и чирикают в огромной, богато украшенной клетке, что стоит тут же на столе. Они, похоже, совсем не боятся. Клетка для неё слишком тяжела — их хозяйка ведь уже далеко не молода. Но и бросить птиц она не смогла. Была мысль выпустить их на волю, но куда они полетят?

Госпожа Лючия Галика Тамерокка решила остаться и прятаться в темноте за занавесями, пока её не найдут. Она слишком исполнена достоинства для бегства. Она — представитель благородного семейства, а это — её фамильный особняк. И обезумевшие шавки не выселят её из дома, какими бы жестокими они ни были. Стены трясутся. С потолка сыплется пыль.

Госпожа Лючия Галика Тамерокка продолжает сидеть, не обращая внимания на нарастающий грохот вокруг — похоже на разразившийся шторм. Это её дом. Она никуда не побежит. Она — представитель знати, а знать не убегает. Кроме того, кто тогда будет кормить её птичек? Она слышит, как что-то скребётся под дверью. Они здесь. Что ж. Так тому и быть.

Госпожа Лючия Галика Тамерокка сжимает рукоять лазерного пистолета, лежащего на коленях.

Сержант Гетин Гультан из Королевской Занзибарской горты лежит вниз лицом среди трупов, пытаясь прикинуться одним из них. Измазанные в грязи мертвецы — это его товарищи по оружию. Среди клубов дыма появляются силуэты вражеских воинов, рыщущих по полю боя. Он надеется, что его не заметят. Напрасно.

Пожиратели Миров чувствуют страх, а мёртвым он неведом.

Бартуса Нарек из Несущих Слово старается держаться в укрытии. Спрятавшись среди обломков взорванного бункера, он наблюдает за пылающими городами колыбели человечества.

Несущие Слово, отправившиеся с ним на поверхность Терры для участия в последней битве, мертвы. Большинство погибло, когда их десантный корабль попал под огонь батареи обороны во время штурмовки. Остальных он добил сам. Среди горящих руин Тронного мира нет нужды притворяться одним из них и делать вид, что разделяешь безумные амбиции бывших братьев. На самом деле Нарека интересует только одна смерть и один конец. Он ищет свою жертву.

Он осматривает обломки в прицел снайперской винтовки, оставаясь невидимым для всех. Стандартные боеприпасы он использует по своему усмотрению. Но ещё у него на особый случай припрятана одна фульгуритовая пуля.

И когда Нарек наконец отыщет своего отца Лоргара, он зарядит оружие этой пулей и выстрелит.

Прятаться негде. В дальнем конце улицы нечто — судя по звуку, какая-то боевая машина предателей — перепахивает лучом позиции Кюхера. Это неизвестное, но чудовищное оружие, не позволяющее даже поднять голову. Сам луч не толще волоса, и его видно, только когда он проходит сквозь дым. Он режет всё, чего касается, подобно раскалённой проволоке: кирпичи, камень, металл и броню. Он режет на части бойцов Кюхера. Тот видит, как луч срезает углы со зданий, будто ломти сыра, оставляя ровную и гладкую поверхность. Фонарные столбы валятся, как брёвна на лесоповале. Луч, точно идеально острый скальпель, проходит сквозь шлемы, тела и конечности. Трупы девяти солдат уже лежат на мостовой, рассечённые на геометрически правильные фрагменты. Так много крови.

Кюхер приказывает бойцам двигаться и искать укрытие, но прятаться негде. Сержант Гира падает, рассечённый пополам в районе поясницы. Рядовой Васкол теряет обе ноги ниже колена и падает вертикально вниз. Рядовой Герч облокачивается на стену, а через мгновение заливает всё фонтанами крови и распадается надвое по вертикальной оси. Половина тела остаётся стоять у стены, будто образец для медицинского атласа.

Кюхер пытается укрыться за командным «Авроксом». Он чувствует, как машина слегка вздрагивает, и замечает идеально ровную трещину, внезапно появившуюся в корпусе транспорта на уровне груди. Кюхер чувствует запах крови и палёного мяса.

Он опускает взгляд и видит, как разваливается его собственное тело.

Скитарии, принёсшие клятву верности тёмным механикумам, думают, что хорошо спрятались. Они взобрались по аркбутанам полуразрушенного мануфакторума на нижние уровни плоской крыши. Они перемещаются небольшими группами и несут с собой три разобранных тяжёлых фузионных миномёта. Потоки ливня заливают крышу. От оцинкованных листов настила поднимается пар. Скитарии обмениваются короткими зашифрованными сообщениями на двоичном коде. На ближайшем подъёме они распакуют груз и подготовят орудия к стрельбе. Ничего не подозревающие лоялисты, окопавшиеся у восточной стены мануфакториума, получат залп фузионных бомб прямо на головы.

Эти скитарии относятся к субгруппе Кал-Таг Дельт, узкоспециализированному подразделению, созданному для тайных операций за линией фронта. Вся их группа действует в соответствии с кодовыми директивами, адаптированными для скрытного перемещения. Их источники энергии работают на минимальных мощностях, чтобы уменьшить выделение тепла, движущиеся сочленения имплантатов тщательно смазаны и подогнаны. Несмотря на тяжёлое оружие и комплекты боеприпасов, передвигаются они почти бесшумно. Матовая серая броня из множества длинных и узких керамитовых пластинок, напоминающих перья, не отражает свет. Они буквально невидимы для ауспиков и модаров. Их оптические аугментаты и блоки датчиков отличаются внушительными размерами и повышенной чувствительностью.

И всё же на плоской крыше их кто-то ждёт. Человек сидит под струями дождя. На его коленях лежит меч.

Скитарии обмениваются удивлёнными строками кода. Они были скрыты/прятались. Как этому легионеру Астартес удалось скрыться/спрятаться от них? Как он добрался сюда незамеченным и почему прячется/ждёт их?

Этим вопросам на двоичном коде суждено остаться без ответа. Локен поднимается на ноги. Цепной меч в его правой руке гудит, раскручивая зубья. В левой он сжимает гладий Рубио. Кал-Таг Дельт не чувствуют страха. Он не заложен в их программу. Скитарии бросают миномёты и атакуют противника. Расчёт произведён. Их много, а он...

...в мгновение ока сокращает дистанцию. Клинки шипят и сверкают под струями дождя. Во все стороны разлетаются оторванные керамитовые пластинки и фрагменты пластека. Обломки и отсечённые конечности падают на обшитую металлом крышу. Скитарии стреляют и пытаются пронзить астартес клинками, но легионер слишком быстр. Локен врывается в строй врагов, колет и рубит. Один из скитариев, отброшенный чудовищным ударом, сбивает другого с ног. Клинок Рубио злобно шипит, рассекая питательные трубки, пучки армированных проводов, мехадендриты, нагрудники и хирургически сращённые с черепами шлемы.

Второй скитарий падает, будто комок рваной фольги, не выдержав яростный удар цепного меча. Зубья перемалывают расколотые керамитовые пластинки. Локен разворачивается и всаживает клинок Рубио в панцирь особо крупного воина Механикума. Нагрудник взрывается, плюясь искрами и обломками плат. Пока боец стоит, пошатываясь и пытаясь оценить степень причинённого системе урона, легионер наносит мощный удар ногой в живот. Полумеханический великан улетает прочь с крыши, утаскивая за собой ещё троих товарищей.

Остатки группы резко разрывают дистанцию, придя к выводу, что столкнулись с неожиданно опасным врагом. Один из скитариев отправляет срочное сообщение по ноосферной связи с запросом на огневую поддержку. Его не заботит ни собственная безопасность, ни жизни остальных членов отряда. Такова логика войны для скитария. Опасного врага нужно уничтожить как можно быстрее и любой ценой.

Спустя полторы секунды автоматическая пусковая установка, размещённая через три улицы от места стычки, запускает самонаводящуюся ракету. Та с оглушительным рёвом уносится вверх. Снаряд, оставляя за собой хвост из синего пламени, достигает верхней точки полёта, разворачивается и устремляется вниз. Локен замечает ракету и прыгает. Взрыв сносит крышу мануфакторума и две мощные каменные опоры. Конструкции валятся на землю, как уставшие до предела руки.

Легионер поднимается на ноги уже во дворе здания. Мостовая раскололась от приземления воина в полной силовой броне. По керамитовым пластинам стучат капли дождя. Медленно падают тлеющие угли. Гарвель всматривается в охваченную пожаром крышу. Взметнувшееся вверх пламя кажется белым. Он убирает в ножны гладий Рубио, а затем кончиком цепного меча проверяет переломанные тела скитариев, которых сбросил с крыши во время рукопашной. Они разбились о камни мостовой и не подают признаков жизни. Кроме одного — тот дёргается и булькает что-то на двоичном, пытаясь перезагрузить системы. Локен чуть давит на клинок, и цепной меч отпиливает голову воина Механикума.

Легионер снова готов отправиться в путь. Он уверен, что снова слышал голос, зовущий его по имени. Двор по какой-то причине кажется знакомым. Дождь льёт как из ведра. У тротуара стоит брошенный наземный транспорт. Камни мостовой усыпаны осколками стекла и кусками горящего покрытия с крыши. Локен видит впереди двери большого здания. Сейчас всё выглядит одинаково. Везде только дождь, темнота и руины.

Системы брони засекают движение. Он прячется, растворяясь в тенях, и ждёт встречи со следующим врагом.

Группа разбегается в поисках укрытия. Нотки страха в голосе Актеи встревожили всех. Единственным местом, где можно спрятаться, представляются пустые богато украшенные ниши, где когда-то стояли гигантские стражи.

Они забиваются за вычурные рамы в трёх из них, пытаясь не показываться из теней.

По залу движется процессия. Маршируют солдаты из Палатинской горты в церемониальной форме, появившись, как кажется Оллу, из ниоткуда. Они сопровождают колонну похожих на узников мужчин и женщин в простых бежевых робах. Люди выглядят напуганными — или как минимум встревоженными. В воздухе сильно тянет псионикой. Их около двух сотен. Следом идут два человека в зелёных мантиях с капюшонами. Они тихо беседуют между собой. Наконец, замыкают процессию два жутких кустодия в золотой броне, вооружённые огромными секирами кастеляна.

Олл прячется в одной нише с Актеей и Кэтт и пытается изо всех сил вжаться в стену, лишь бы не попасться никому на глаза. Сквозь ажурную раму ниши он провожает взглядом толпу встревоженных псайкеров. На миг ему кажется, что вокруг них снуют призраки, едва заметные полупрозрачные тени, но Перссон уверен, что это просто игра света. Затем мимо проходят кустодии, и он сжимается ещё сильнее, ибо эти воины прекрасны и ужасны одновременно.

Процессии требуется немало времени, чтобы пройти в следующий зал. Когда раздаётся звук захлопывающихся дверей, Олл осмеливается выглянуть. Помещение снова опустело.

— Псайкеры, — бормочет он.

— Их готовят к принесению в жертву, — говорит Актея.

— В каком смысле?

— Не вполне разобрала. Их разум что-то туманит. Но те двое в зелёном — Избранные Сигиллита. Мне удалось услышать кое-что из их мыслей. Это пятая партия за сегодня. Они собирают психоактивных людей, называют это десятиной... Какая-то предосторожность. Что-то, что они называют «печатью». Какой-то негласный указ. Они ведут их в Тронный зал, чтобы...

— Чтобы что?

— Я заглянула в их мысли, Олланий, — произносит ведьма, глядя на него незрячими глазами. — Избранные были испуганы не меньше собранных ими псайкеров. Они не понимают, что происходит, но Император поднялся с Трона и претворяет в жизнь какой-то новый, внезапно появившийся план.

— Какой ещё план?

— Я не знаю, — отвечает Актея.

— Она правда не знает, — говорит Кэтт. — И эти люди тоже не знали.

3:xxii. Место и способ моей казни

Разумеется, у него есть свой тюремщик. Страж, который следит, водит его в лабораторию и обратно и денно и нощно несёт караул у двери. Эту роль выполняет золотой великан по имени Амон Тавромахиан. Поначалу Фо не мог отличить этого монстра от других таких же, но постепенно узнал его ближе, насколько это вообще возможно в отношении рукотворных богов. Амон кажется учтивым и чуть ли не добрым (ну, по сравнению с этим кровожадным убийцей, капитаном-генералом). Если, конечно, так можно сказать про трёхметровое генетически модифицированное чудовище в до смешного вычурной золотой броне.

Амон был его тюремщиком и стражем. А теперь, вероятно, станет палачом.

— Время пришло, да? — спрашивает Базилио, отрывая взгляд от книги.

Тавромахиан отстёгивает и снимает шлем. Несчастное чудовище, видимо, хочет посмотреть Фо в глаза не через линзы забрала. Это будто означает определённое уважение или достоинство.

— Я получил приказ, — голос Амона звучит как приглушённый рокот далёкой бури на соседнем континенте.

Фо криво улыбается сам себе и откладывает книгу в сторону. Ему не разрешили принести ручку или иной инструмент для записей, а стены покоев (в отличие от ноктилитовых сводов старой камеры в Чернокаменной, где я так многому научился) оказались слишком твёрдыми, чтобы на них что-то царапать. Но Базилио удалось модифицировать ноготь на указательном пальце правой руки так, чтобы можно было помечать буквы и цифры в книгах, которые ему приносили, а также овладел неким подобием шрифта Брайля наоборот. Так появилась возможность тайно записывать личные идеи и размышления. После его смерти книги, вероятно, выбросят или вернут в какую-нибудь библиотеку, и никто не заметит множества мелких вмятин и бороздок на страницах. Никому и никогда не узнать, что он писал и какие секреты скрыл.

— Приказ, значит? Могу я спросить, от кого? — спрашивает Фо.

— Мне не сообщили, — отвечает кустодий. — Приказано завершить обязанности по вашей охране и передать в другие руки. Я...

— Ой, Амон, пожалуйста, только не говори, что просто выполняешь приказы. Уважь меня, прошу.

Кустодий открывает рот и тут же закрывает обратно. Его массивное лицо искажает почти незаметная гримаса беспокойства. Он, разумеется, хотел произнести именно эти слова. И тот факт, что Базилио это знал, укрепляет Амона в мысли, что старик пытается его читать и, вероятно, попробует манипулировать. Страж слышал немало о легендарном, едва ли не сверхчеловеческом интеллекте узника. Почти все эти истории — ложь или как минимум сильно приукрашены. Фо просто очень умный, но вместе с тем хрупкий старик в бумажном комбинезоне. Он никак не сможет управлять таким существом, как Амон. Ни гипноз, ни внушение, ни микроманипуляции с подсознанием не сработают. Любые биомеханические, химические или другие методы будут бесполезны.

Но Фо умён. Фо знает, что репутация — его единственное оружие. Дело не в том, что он может сделать, но в том, что все про него думают.

Старик поднимается на ноги и отряхивает свои бумажные одежды.

— И какие приказы у тебя были раньше, Амон?

— Охранять вас. Вы это знаете.

Базилио кивает. Одно из наиболее могучих существ на Терре получило приказ охранять его. Подобные существа не сомневаются и не колеблются при исполнении обязанностей. На них нельзя повлиять со стороны. Более того, кустодии (каждый из которых весьма умён) устраивают занимательные игры, проверяя себя, учась предсказывать, представлять и обходить возможные уловки, которые враг мог бы использовать против них. Их невозможно перехитрить. Они всегда ожидают любой вариант развития событий.

Но это, полагает Фо, создаёт необычную петлю биологических реакций. Цепочка до приятного проста. Кустодия невозможно перехитрить. Кустодий с бесконечным усердием исполняет свой долг. Один из таких воинов получил приказ его охранять. Фо обладает (если честно, незаслуженно) репутацией сверхъестественно хитрого человека. Следовательно, страж постоянно анализирует его с всевозрастающим тщанием, пытаясь выяснить, какую хитрость задумал Фо. Разумеется, никакую. Он просто старик в бумажном комбинезоне. У него нет ни малейшей возможности повлиять на кустодия или манипулировать им (на это вообще кто-то способен? Есть ли в мире хоть что-то, что заставит их сменить сторону? Вряд ли). Но Тавромахиан подозревает, что его подопечный может это сделать (или хотя бы попытается), и потому постоянно ищет какие-то намёки и уловки.

И это ожидание ловушки порождает в Амоне некое подобие паранойи, которое постепенно снижает его способность выполнять задачу.

Стало быть, у Фо есть два оружия: его репутация и то, как она взаимодействует с бдительностью Амона. Ему ничего не нужно делать (да и не получится в любом случае), а кустодий постепенно заблудится в бесконечной спирали попыток предсказать, в чём же подвох (которого нет).

— Следуйте за мной, — произносит Тавромахиан.

— Можно забрать книги? — спрашивает Фо.

Золотой гигант кивает. Старик собирает томики в стопку и протягивает её стражу.

— Будешь проверять или сам понесёшь?

Амон смотрит на книги и, очевидно, считает их частью несуществующей манипуляции.

— Можете нести их самостоятельно, — произносит он.

— Так куда мы идём? — спрашивает Базилио, когда они выходят за порог комнаты.

Кустодий не отвечает.

— Да ладно тебе, Амон. Прояви уважение к заключённому, поговори со мной. Как идёт война? Мы уже проиграли?

3:xxiii. Честь Ангелов

В конце концов сдержать их не удаётся. Давний спор в части военного искусства между двумя легионами — Ангелами Тьмы и Стражами Смерти, — между двумя великими капитанами — Корсвейном и Тифом — кажется сейчас ничтожным и бессмысленным. Пустая забава, развлечение благородных мужей на турнирном ристалище. То, что Корсвейн и его воины считали себя победителями и лучшей армией, выглядит нелепой и несмешной шуткой.

Потому что эту атаку невозможно остановить.

Гвардия Смерти изменилась до неузнаваемости как внешне, так и в манере ведения боя. Можно подумать, что раньше их пути никогда не пересекались, а Ангелы Калибана просто дети в картонных доспехах с деревянными мечами, которые хотели поиграть в рыцарей, но наткнулись на настоящих бандитов или стаю голодных волков. Строй ломается, щиты раскалываются, линии обороны рушатся в облаках раскалённых искр, каменные платформы пылают и разваливаются на части.

Это не та Гвардия Смерти, которую они знали, с которой встречались и соперничали на других полях битв. Это какое-то болезненное извращение, искажённая версия, вылезшая прямо из кошмаров старого Калибана, — старый враг, но уже не тот. Новое существо, носящее прежнее имя.

Какое-то чудовище.

Корсвейн считал, что начал в некоторой степени понимать, как хаотичное касание варпа меняет материальный мир, и мнил себя готовым столкнуться с зачумлёнными воинами Гвардии Смерти.

Но узкий горный проход превратился в чёрную яму, воздух наполнился вонью гнилого мяса и гноя, небо застилают рои мух вперемешку с хлопьями белого пепла и тёмного снега. Воинство Тифа нахлынуло на укреплённые склоны и оборонительные позиции чумной волной, смывая всё на своем пути.

Орды человекоподобных существ в раздутых доспехах поднимаются на Гору с упорством насекомых. Они взбираются по отвесным склонам в местах, недоступных ни людям, ни сверхлюдям, и заполоняют платформы, убивая и калеча всех, до кого получается дотянуться. Тёмные Ангелы, успешно сражавшиеся с самыми жестокими силами ксеносов, падают и гибнут за считаные мгновения. Тела сгребаются в кучи и начинают активно гнить сразу после смерти. Повсюду кишат мухи — лезут из щелей в забралах, из кричащих ртов, вырываются клубами из полых рогов и выступов на броне Гвардейцев Смерти, наполняя воздух оглушительным азифом. Связь отказывается работать. Из динамиков раздаётся лишь шум помех и треск хитиновых крыльев.

Свет тоже не справляется со своей задачей. Из-за роев насекомых и клубов хитиновой пыли в воздухе поле битвы погрузилось в ахроматический полумрак. Кровь кажется белой, когда льётся на камни, и чёрной, когда пятнает снег.

Корсвейн сражается. Рядом с ним, на краю ущелья, бьются Траган из 9-го ордена, Ворлуа, Бруктас... и другие воины. Он может дотронуться до них рукой, но не узнаёт в гудящем сумраке. Механизмы болтеров клинит от набившихся внутрь насекомых, потому Тёмные Ангелы взялись за клинки. Длинные мечи из дамасской стали и древние полуторники быстро покрываются слоем едкого чёрного гноя. Корсвейн рубит потемневшие доспехи, выпуская наружу воспалённые внутренности. Он сбрасывает убитых и умирающих врагов со стены, отправляя их навстречу карабкающимся вверх товарищам. Он рассекает шлемы и ломает клинки. После каждого удара брызжет кровь, разбавляя вязкую жижу под ногами. Она доходит уже до лодыжек, и рыцари с трудом удерживают равновесие. Мелкие алые капли разлетаются в стороны, оседая на оружии, стекая с наплечников и налокотников.

Корсвейн понимает одно: они проиграют.

Сенешаль Тёмных Ангелов в глубине души уверен в этом, как в собственной клятве верности. Дело не в ярости противников, не в их несметном количестве, не в чуме и болезнях. Всё это они, десять тысяч сынов Калибана, могли бы превозмочь. Нет, это не Гвардия Смерти одержит победу. Это Тёмные Ангелы потерпят поражение.

Ибо они потеряли отвагу. Утратили решимость. Каким-то образом самая их сущность, которая помогала сражаться и побеждать несмотря ни на что, истаяла, подобно льду под лучами солнца. Им не хватило силы духа.

Он убеждает себя, что дело в разлагающей магии варпа, что это Тиф заразил их унынием с помощью даров Хаоса, отобрал у них решимость и высосал силы. Корсвейн видит это в воинах, сражающихся рядом. Например, в Трагане. Он чувствует это собственными костями: ломоту, нарастающее отчаяние, осознание бессмысленности сопротивления. Он твердит себе, что Хаос пытается ослабить боевой дух Тёмных Ангелов.

Но это колдовство действует и на него. Монотонный азиф вгрызается в мысли и говорит, что это он во всём виноват. Только он. Это будет его личное поражение. Это он обрёк всех на гибель. Десять тысяч бойцов шли за ним многие годы от войны к войне, не подвергая сомнению приказы. Даже когда он решил предпринять самоубийственный рывок на Терру и повёл их в бой против ужасов Полой Горы. Они шли за ним без колебаний, зная, что впереди ждёт только смерть, потому что верили ему. Верили, что сенешаль не позволит им напрасно отдать жизни. Что он одержит на Терре победу, которая будет иметь значение.

Но это не так. Они, глупцы, пришли умирать на окраинах ада. Они не достигнут ничего и погибнут из-за командира, который считал себя умным. Это его безрассудство довело до такого. Это его поражение. Они преданно исполняли приказы потому, что он глашатай Льва, но этот рёв оказался пустыми обещаниями. Он был слишком нагл и самоуверен. Он привёл своих людей не к славе, но к бессмысленной кончине от рук Архиврага. Корсвейн подвёл своих воинов, и их вера угасла. Теперь они, сломленные, подведут его, сражаясь вполсилы, чем только продлят собственные муки.

«Ложь. Это всё ложь, — думает сенешаль, борясь с физическим врагом острой сталью, а с монотонным жужжанием — силой разума. — Я не напрасно пришёл сюда. И эти воины гибнут не напрасно. Любая авантюра стоила попытки, если от этого зависит судьба Терры. Победу сил разрушения нужно предотвратить любой ценой. Лев сделал бы то же самое. И я, будь у меня такая возможность, не изменил бы решения. Нужно было попытаться. И этот недостаток веры, увядание чувства собственной правоты — лишь происки варпа, желающего сломить нас изнутри. Если бы только нам удалось отыскать себя, если бы на мгновение получилось воспрянуть духом...»

Он не способен убедить даже сам себя. Руки будто налились свинцом. Он погибнет на этом холодном склоне, его тело раздуется от расплодившихся внутри червей, а рядом будут лежать трупы десяти тысяч калибанцев. Какие бы тщеславные мысли о героизме ни привели его на эту планету, всё обратилось в прах перед роящимся сумрачным величием несущего чуму врага.

Но он ещё держится, пусть и из последних сил. Он не отходит от своего рубежа обороны на краю обрыва. Вокруг и под ногами растут курганы тел. Меч затупился и покрылся зарубками, но всё равно разит неуклюжих косолапых чудовищ, взбирающихся по склону и ковыляющих к нему сквозь рои мух и клубы раскалённого пепла.

Корсвейн видит, как падает Траган. Несколько врагов утаскивают капитана вниз, в кровавую кашу. Сенешаль ковыляет на помощь, рубит тех, кто напал на боевого брата, оттаскивает их в сторону и добивает яростными ударами. Траган переворачивается на спину, пытаясь освободиться и подняться на ноги.

На затылок Корсвейна опускается булава. Он покачивается и, подобно Трагану мгновение назад, падает под натиском нескольких легионеров. Его хватают, прижимают к земле, пытаются вырвать руки и ноги. Он отбивается. Огромный Гвардеец Смерти нависает, роняя мелких, похожих на зернышки риса личинок из дыхательной решётки шлема, и заносит булаву, собираясь размозжить голову сенешаля.

Но вместо этого вспыхивает, как факел.

Охваченная плазменным огнём туша заваливается набок. Расплавленный металл спекается воедино с обугленной плотью. Булава падает в вязкую жижу под ногами.

Новые вспышки разгоняют гудящие рои мух, поджигая новых врагов. Головы растекаются, будто слепленные из воска. Корсвейн делает нетвёрдый шаг и только тогда осознаёт, что его нагрудник залило каплями растёкшейся брони Гвардейца Смерти.

Неизвестный спаситель помогает ему удержать равновесие.

— Держитесь, ваша милость, — говорит он.

Корсвейн, измазанный в грязи, крови и останках насекомых, поднимает взгляд и видит перед собой надежду, пускай и в весьма неожиданной форме. Он видит знак. Серебряную маску.

— Держитесь, великий сенешаль, — произносит лорд Сайфер.

Тёмные Ангелы отражают атаку Гвардии Смерти

3:xxiv. Раскрыты и в смятении

— Нужно идти за ними, — говорит Олл, забрасывая вещмешок на плечо.

Спутники одаривают его сумрачными взглядами.

— За псайкерами? — уточняет Кранк.

— Да, — кивает Перссон. — Разумеется, на достаточном расстоянии.

— А зачем? — настороженно спрашивает Грамматикус.

— Потому что их ведут в Тронный зал. Что нам удалось отыскать, Джон? Бесконечную череду одинаковых комнат? Ты предпочтёшь блуждать кругами или проследить за теми, кто знает путь?

Он шагает к дверям в дальнем конце зала. Графт послушно ковыляет следом. Мгновением позже присоединяются Зибес и Лидва. Остальные мешкают. Джон оглядывается на Актею.

— Поднялся, говоришь? — спрашивает он.

— Это слово крутилось у них в мыслях, — отвечает ведьма. — Оно было очень насыщено эмоциями. Этот факт очень много значил для тех людей.

— Ещё бы, — бормочет Джон, догоняя Олла у самых дверей.

Перссон прижимает ухо к створкам и готовится их распахнуть.

— Подожди, — просит Грамматикус.

— Чего?

— Думаю... — Джон мнётся и будто с трудом выдавливает из себя слова. — Думаю, нам нужно пересмотреть варианты.

— Нет, — отвечает Олл. Глядя на товарища, он понимает, что впервые за всё время видит Грамматикуса по-настоящему испуганным. Былая уверенность буквально вытекает из него на глазах.

— Если Он поднялся... Если Он покинул Трон... Значит, появился какой-то новый план. Новая тактика. Эндшпиль.

Перссон кивает.

— Значит, добраться до Него будет ещё сложнее.

Олл снова кивает.

— И куда сложнее остановить, — соглашается он.

— Значит, нужно тоже поменять планы, — говорит Джон. — Пока ещё не слишком поздно.

Остальные члены группы стоят рядом. Внезапный приступ страха Грамматикуса оказался заразным, и сейчас они все смотрят на предводителя с тревогой. Олл понимает, что боевой дух в конце концов дал трещину. Не то чтобы у них раньше были высокие шансы на успех, а на протяжении всего пути им сопутствовала только удача... Но Джона всё время переполняли энергия и целеустремлённость. Иногда это раздражало, но они всегда били ключом и помогали удержать остальных на плаву. Этот отчаянный, почти сумасшедший огонь довольно резко угас, и без него всё кажется очень холодным и до некомфортного реальным. Больше не получится игнорировать тот факт, что их миссия с самого начала была откровенным безумием.

— Нет, — произносит Олл. — Мы не будем ничего пересматривать. Мы продолжаем.

Перссон тянется к дверной ручке, но Джон ловит его за запястье.

— Мы ещё можем выбраться, — настаивает он. — Используй нож. Перенеси этих людей в безопасное место...

— Я же сказал, нет, — Олл высвобождает руку из хватки Грамматикуса. — Ты не можешь подрядить меня на дело, а потом дать заднюю в последний момент. Я не хотел ничего из этого. Ты меня уговорил. И вот мы здесь. Уже слишком поздно. Нож нас отсюда не унесёт. Если помнишь, доставить нас он не смог.

Он распахивает двери. За ними ждёт очередной длинный, безмолвный и пустой, если не считать статуи полубогов вдоль стен, зал. Всё пронизано золотистым светом, как в начале лета.

— Гебет, повяжи нить, пожалуйста, — говорит Олл, шагая вперёд.

Зибес кивает и, разматывая клубок, подходит к ближайшей скульптуре. Олл в это время оглядывается на остальных членов группы. Джон мнётся у порога и не хочет его переступать.

— Чего ты боишься? — спрашивает Перссон.

— Неудачи. Смерти. Того, что по моей вине все умрут. Его.

— Я тоже, Джон.

— По тебе не скажешь.

— У меня есть вера.

— А, это... — Грамматикус саркастически смеётся.

— Рядовой Перссон верит в бога, — заявляет Графт, разворачивая верхний сегмент торса в направлении Джона. — Он набожен. Он человек веры. Вера направляет его в том, что называют «добрыми делами». В моих архивах хранится много подобных записей об этом человеке.

— Вера бессмысленна, — замечает Актея. — Эта концепция отжила своё. Она просто костыль для глупцов и невежд. — Ведьма поворачивает слепое лицо к Оллу, пытаясь выглядеть важно и демонстрировать превосходство. — Или, может, вера, вопреки здравому смыслу, вела тебя всё это время, Олланий? Если так, мне жаль, что я согласилась в этом участвовать.

— Не обращай на неё внимания, — произносит Кэтт, также глядя на Олла. — Просто веди нас, а мы пойдём следом.

— Ага, — вставляет Джон. — И какие же «добрые дела», что бы это ни значило, нам нужно совершить?

— Под добрыми делами подразумеваются усилия, потраченные на помощь тем, кто в ней нуждается, — поясняет Графт, — без расчёта получить награду или выгоду. Они не предполагают приобретения чего-либо для себя. В моих архивах...

— Да заткнись ты! — Грамматикус сверлит Олла взглядом. — А знаешь что? Эта твоя набожность казалась милой, может, лет сто назад. А сейчас она начинает дурно пахнуть. — Он указывает на маленький символ катерической веры на шее Перссона. — Это всё дерьмо собачье! Твой «бог» — это...

— То, во что я верю, не ваше дело, — говорит Олл. — Ты тоже веришь. В меня, например, раньше верил. Поэтому пришёл и молил о помощи. Ты верил, что я справлюсь. Куда твоя вера делась сейчас?

Грамматикус угрюмо отводит взгляд в сторону.

— Мы многое повидали на пути сюда, Джон. Но ты ни разу не отступил. Уверен, тебе было страшно. Ты был в ужасе. Знаю по себе. Но ты не переставал в меня верить до этой минуты. В чём дело?

— Уверен, ты и сам знаешь.

— Думаю, в том, что мы наконец дошли, — говорит Олл. — Я предупреждал, что Дворец — сам по себе оружие. Он залезает к тебе в голову. Его специально создавали для устрашения. Чтобы человек чувствовал себя маленьким, бессильным и потерянным...

— Это... опасная театральщина, про которую ты говорил?

— Верно, — кивает Перссон. — Всё ради производимого эффекта. Архитектура пытается нас поглотить и сделать пылинками...

— Так мы и есть пылинки! — говорит Джон.

— Эти пылинки проделали весь путь до Терры, — тихо отвечает Олл. — И пробрались в Его проклятый Санктум. Эти страхи — просто реакция подсознания на окружение, которое действует как оружие. Дворец пытается подорвать твой боевой дух, как Он и планировал.

— Нет. Ведьма сказала, что Он поднялся. Встал с Трона. А что это значит, Олл?

— Что угодно.

— Это значит, что Его здесь больше нет. И все наши чёртовы страдания по дороге были напрасны.

— Не надо так говорить, — вставляет Зибес. — А то можно подумать, что ты сдался.

— Никто не сдаётся, Гебет, — отвечает Олл. — Вера Джона пошатнулась, и я знаю почему. Он, правда, не хочет этого признавать. Моя же по-прежнему крепка.

— Вера! — фыркает Грамматикус. — Это и правда всё, что у тебя осталось?

— Мне большего и не нужно.

— А как насчёт плана? — рычит Джон. — Или этот твой бог подаст какой-нибудь знак?

— Может, и подаст. А может, мы сами разберёмся.

— Что ты несёшь?! Нам что, нужно просто чуть-чуть поменять имеющийся план?

— Сложно поменять то, чего не существует, — замечает Актея.

— Просто... молчи! — рявкает Кэтт.

— Как скажешь, о мой поводок, — с сардонической усмешкой отвечает ведьма.

— Разумеется, у рядового Перссона есть план, — говорит Графт.

— Правда? — произносит Актея. — Значит, он просто не хочет им ни с кем делиться?

Олл оставляет вопрос без ответа. Он хмурится и внимательно смотрит на Джона.

— Ну, вот и наш знак.

— Где? — спрашивает Кэтт.

— Джон, что у тебя с лицом?

— Ничего! — отвечает Грамматикус.

— В этом-то и дело, — кивает Перссон.

Джон старательно ощупывает челюсть и рот. Затем хватает себя за плечи и рёбра.

— Тот Альфа-Легионер его неплохо отделал, — поясняет Олл остальным. — Но сейчас от травм не осталось и следа.

— Я не понимаю, — ошарашенно произносит Джон. — Ничего не болит. Синяки прошли. Рассечения на губе больше нет, а язык...

— Что происходит? — Зибес явно не на шутку встревожен.

— Это эгида, — говорит Олл.

— Чего? — переспрашивает Кранк.

— Псионический щит Санктума, — поясняет Лидва.

— Верно, — кивает Перссон. — Его аура. Проекция Его воли...

— Она удерживает силы варпа, — говорит Актея. — И защищает от атак из эмпиреев.

— Всё так, — произносит Олл. — Но у неё есть и целебные свойства. Своеобразный побочный эффект. Давным-давно считалось, что Его дворцы и цитадели оказывают чудесное воздействие на людей. Он всегда накрывает своё жилище защитным пси-куполом. Но люди, получавшие Его защиту или приходившие на аудиенцию, часто исцелялись от ран и болезней. Такая вот особенность Его псионического присутствия поблизости.

— Значит, Он ещё здесь, — выдыхает Джон.

— Значит, да, — кивает Олл. — Мы под эгидой. Твои раны исчезли. Мы подобрались очень близко. Вряд ли кто-то другой может удерживать защиту Санктума.

Губы Грамматикуса начинают медленно расползаться в улыбке.

— Чёрт тебя побери, Олл, — бормочет он.

— Видишь? Иногда нужно просто верить, — улыбается в ответ Перссон.

— Вера — твоя специальность. Я не собираюсь в неё лезть.

Джон подхватывает рюкзак, и они вместе идут к очередным золотым дверям. Остальные переглядываются и спешат следом.

— Значит, у нас всё-таки есть шанс? — спрашивает Кранк.

— Думаю, да, — отвечает Кэтт.

— Думаю, Эрда сглупила, когда доверилась этим людям, — говорит Актея.

Олл собирается распахнуть богато украшенные створки, но Джон останавливает его руку.

— Давай я, — говорит он. — Моя задача — прикрывать твою спину, пока ты делаешь всю работу, помнишь? Как ты там говорил, Графт? Добрые дела? Сейчас как раз одно сделаю.

Он кивает Лидва, и астартес вскидывает оружие, готовясь встретить возможную угрозу впереди. Джон прикладывает ухо к двери и берётся за ручку.

— Готовы, Аргонавты? — усмехается он. Уверенность вернулась к Грамматикусу так же быстро, как покинула его минутой раньше. Как и страх, самоуверенная ухмылка оказывается заразной. Кэтт, Зибес и Кранк улыбаются в ответ.

Джон резко распахивает огромные створки.

Ему в лицо смотрит остриё огромного клинка часового.

— Сдавайтесь немедленно, — заявляет гигантский кустодий, — или умрите.

3:xxv. Ангел расправил крылья

Кровавые Ангелы, участники операции «Анабасис», захватывают вторую посадочную палубу. Они зачищают расположенные под настилом технические помещения и смежные инженерные отсеки, перерезают основной и вторичный маршруты подхода.

Терминаторы под началом Хорадала Фурио сразу после установления контроля над зоной высадки отделяются от основных сил и прожигают себе путь сквозь кормовые блоки управления и склады дюралиума, за восемь минут захватив третичное техническое и четвёртое питающее реле левого борта. Штурмовики Сародона Сакра продвигаются ещё дальше — зачищают восемнадцатую и девятнадцатую магистрали нижних уровней, отключают силовые реле девятого квадранта (левый борт), питающие агрегаты автоматов заряжания орудийных батарей, и освобождают переходы между палубами в пяти местах. Отделения Махеладрона, Кристафа Кристафероса и первого капитана Ралдорона изящным манёвром отталкиваются от блокады, установленной Сакром, минируют и выводят из строя все ауспики левого борта, почти без сопротивления прорываются на один из перекрёстков двенадцатой палубы и выходят прямо в главный коридор корабля. К этому моменту их нагоняют примарх и Сангвинарная гвардия.

Наконечник копья вошёл глубоко в бок «Мстительного духа».

Воины сражаются жестоко и яростно. Предположения Рогала оказались абсолютно верны. Свирепые Сыны Хоруса в шлемах с характерными плюмажами с достойным уважения упорством держат оборону, несмотря на внезапность атаки. Всего через несколько мгновений после первой телепортационной вспышки по всему кораблю завыли тревожные сирены, а вокс-эфир наполнился хаосом команд, отправлявших всё новые отряды на подмогу подразделениям, принявшим на себя удар лоялистов. Сангвиний меньшего и не ждал. Никто, даже элита Бессмертного Девятого, не может высадиться на флагман легиона Астартес и не встретить сильнейшее сопротивление.

И это не просто астартес. Это воины легендарного Шестнадцатого, несравненные Лунные Волки. Все остальные легионы, как бы ни утверждали обратное, считали именно их эталоном воинского мастерства. Ангел ворвался в их дом, в их корабль-крепость, в самое сердце легиона. Никому не дано совершить подобное, не спровоцировав смертоносный ответ.

Сангвиний не тратит время на анализ сил сопротивления. Даже если бы они могли узнать, какую часть XVI легиона отправили воевать на поверхности планеты, это всё равно не помогло бы оценить численность войск на борту «Мстительного духа». Ни у кого не было заслуживающих доверия данных о текущем составе легиона Луперкаля. Ему противостоят разъярённые солдаты, выстраивающие образцовую оборону. А он, в свою очередь, обрушивает на них не меньшую ярость образцовой атаки.

Он также не особо размышляет над другим очевидным фактом: только его воины, четвёртая часть сил, отправившихся на операцию «Анабасис», успешно телепортировались. На корабле нет ни следа других подразделений — ни Рогала, ни Константина, ни отца. Каналы связи с Террой также не работают. Ошибка в работе телепортационного оборудования или что-то похуже? Может, остальные появятся с задержкой и ступят на борт «Мстительного духа» в любую секунду? Или они уже здесь, где-то в других отсеках огромного корабля-крепости? Вдруг сбились векторы перемещения и нарушилась связь?

В подобных спекуляциях нет смысла. Он здесь. Он может сражаться. Пути назад нет. Есть поставленная задача и возможность получить озарение. Если он должен сделать это с четвертью от изначально планировавшихся сил — да будет так.

По крайней мере, это не ловушка. Флагман абсолютно не готов к атаке. Он видел удивление и негодование на лицах убитых им воинов. К их чести, Сыны Хоруса не пали духом и не побежали. Разумеется, они перегруппировываются и адаптируются, проявляя выдающуюся решимость. Так бы сделали и его Кровавые Ангелы в зеркальной ситуации.

Некоторые легионы, например Рогала, Робаута и Ферруса, прославились безукоризненной выправкой и дисциплиной. Иные, в числе которых сыны Лемана и Конрада, известны своей дикой кровожадной натурой. Его же легион и легион Луперкаля, Девятый и Шестнадцатый, всегда имели одну общую черту — они сочетали оба этих аспекта. Их воины могли не уступать благородством, строевой подготовкой и идеально сияющей бронёй лучшим представителям Ультрадесанта, и одновременно те же самые бойцы моментально превращались в чудовищных исчадий ада, чьей свирепости позавидовала бы фенрисская Стая. Это делало их лучшими, самыми устрашающими и в то же время почитаемыми среди Легионес Астартес. Великолепная дикость. Смертоносная дисциплина.

И сейчас эти лучшие из космодесантников сошлись лицом к лицу в смертельной схватке, чтобы выяснить, кто на самом деле достоин звания лучшего легиона.

Разумеется, это глупо — воспринимать происходящее как соревнование. Но в противном случае придётся задуматься о том, что стоит на кону. Сангвинию не нужны эти ментальные оковы. Он и его сыны сражаются так же, как всегда, — ради неувядающей славы и безоговорочной победы, чтобы доказать своё превосходство, беззастенчиво демонстрируя дерзость и благородство. Он лично велел им сражаться именно так. В последние мгновения перед отправкой, когда воины выстроились на телепортационных платформах, примарх отдал последние указания. «Сражаться только ради победы. Ради простого достижения цели. Не нужно думать ни о значимости, ни о шансах, ни о последствиях. Все должны забыть об обидах, мести и неприязни. Нужно избавиться от мыслей, что мы мстители, спасители или избавители. Просто драться и победить, продемонстрировать своё несравненное мастерство. Нужно драться как ангелы».

И они послушали. Они сражаются, как завещал крылатый отец. Сангвиний видел эту высокомерную отвагу и раньше. Но никогда прежде они не сияли так ярко. Каждый Кровавый Ангел сейчас — это сверкающий дьявол, светоносное чудовище в багрянце и золоте. Они бросаются на врага со скоростью молнии и обрушиваются на него воплощениями божественного гнева. Занесённые мечи и копья, оскаленные клыки, громкие, исполненные боевого духа зычные кличи — они почти слишком быстры, чтобы за ними уследить, почти слишком ярко сияют, чтобы смотреть, не прикрывая глаз, и почти слишком прекрасны, чтобы оставить сердце равнодушным.

Сыны Хоруса, несмотря на навыки и упорство, кажутся грубыми людоедами, порождёнными первобытной ночью. Каждый из этих легионеров — падший ангел, воитель бездны, мрачный, как тень. Они упираются и пытаются атаковать, изрыгая адское пламя из стволов орудий, поднимают щиты и мечи, сверкают глазами, ревут, отказываясь покориться судьбе. Они крепки, как скала, черны, как непроглядная ночь, и совершили слишком много, чтобы испытывать к ним жалость.

Но Сангвинию их почти жаль.

В коридорах лежат груды мёртвых тел. Их пробитая броня горит и дымится. Когда-то столь благородная кровь предателей заливает палубы.

Он знает эти палубы. Очень хорошо знает. На этом самом корабле, вместе с его великим командиром Сангвиний впервые отправился к звёздам как человек. Полководец с Хтонии стал его наставником и обучал методам ведения войны задолго до того, как Ангел присоединился к собственным сыновьям. Он был частью его легиона, братом, почётным сыном Хоруса. Его приняли и приветствовали как своего.

Он хорошо знает этот корабль. Практически наизусть. И воинов этих он тоже знает, и все особенности их впечатляющего стиля боя.

Сангвиний без малейшего зазрения совести использует эти знания.

Именно потому, что ему известна уникальная планировка «Мстительного духа», Кровавые Ангелы зачистили находящиеся под настилом технические помещения и смежные инженерные отсеки второй посадочной палубы. Благодаря его знаниям первичного и вторичного маршрутов подхода терминаторы под командой Хорадала Фурио сразу после захвата зоны высадки отделяются от основных сил и уходят влево, а не вправо. Это благодаря его совету они знали, что нужно максимально быстро уничтожить кормовые блоки управления, склады дюралиума и захватить третичное техническое и четвёртое питающее реле левого борта прежде, чем обращать внимание на более очевидные цели. Только его наставление позволило штурмовикам Сародона Сакра зачистить восемнадцатую и девятнадцатую магистрали нижних уровней и отключить силовые реле девятого квадранта (левый борт), питающие агрегаты автоматов заряжания орудийных батарей, потому что на других кораблях аналогичного типа основные силовые реле находятся под двадцать второй магистралью. Минуты, потраченные на поиск нужного оборудования, не позволили бы им быстро продвинуться и взять под контроль переходы между палубами. Только примарху было известно, что модули ауспиков левого борта заключены в особо прочные диамантиновые кожухи, для пробития которых понадобятся мины. Отряды Махеладрона, Кристафа Кристафероса и первого капитана Ралдорона никогда бы не добрались до двенадцатой палубы до того, как Сыны Хоруса успели её запечатать. Кроме того, Сакр не прикрыл бы их с фланга, потому что всё ещё искал бы двадцать вторую магистраль.

Это благодаря примарху и его ранним воспоминаниям о флагмане им удалось так быстро добраться до главного коридора, основной артерии корабля.

Благодаря ему и Хорусу. Благодаря их дружбе и времени, проведённому вместе, благодаря братской любви, связавшей примархов. Они без тени сомнения делились друг с другом всеми секретами. Сангвиний знает этот корабль как свой собственный потому, что Хорус сам обо всём рассказал.

Сейчас былая теплота угасла, оставив холодную мёртвую пустоту. На её место пришли ярость и горечь. Сангвиний захватывает корабль со смертоносной точностью, одну палубу за другой, потому что когда-то любил брата и этот брат отвечал ему тем же. Он чувствует одновременно радость и сожаление, используя уникальные знания о «Мстительном духе». Отец говорил, что не просто так сохранил примархам возможность испытывать эмоции — и потому Сангвиний наслаждается обеими. Он оплакивает великого Луперкаля минувших дней: несравненного, харизматичного друга, рассказавшего ему всё о каждой палубе корабля. Он не подозревал, что однажды эта щедрость обернётся поражением в войне. И вместе с тем Ангел ненавидит нынешнего омерзительного магистра войны, предавшего всех и всё, включая самого себя. Он своими руками сотворил оружие, которое вонзилось в левый борт его флагмана и которое вот-вот дотянется до самого его сердца.

Сангвиний наслаждается даже строем, которым движутся его воины: клин, похожий на наконечник копья. Это характерная тактика Лунных Волков, принёсшая им множество побед. Под руководством Хоруса Сангвиний научился применять её с не меньшей эффективностью.

Ангел обратил копьё против создателя.

Он сражается. Он убивает. Он движется вперёд. Он наслаждается преимуществом и иронией ситуации, когда предательство бьёт по предателю. Он испытывает удовольствие от того факта, что Хорус лично рассказал ему всё, что нужно для захвата флагмана XVI легиона, много лет назад, как будто на подсознательном уровне чувствовал, что эти знания когда-нибудь пригодятся. Он не испытывает сожалений и игнорирует боль.

Боль, однако, никуда не уходит.

Основной коридор — это самый просторный из тоннелей, идущих по всей длине корабля. По масштабам он может сравниться с иными проспектами во Внутреннем Палатинском округе. Это пространство в три палубы высотой — огромный каньон из серой стали со сводчатым потолком, опирающимся на громадные ножничные арки, что протянулись на пять километров сквозь центральную часть корабля, будто длинный неф древнего собора.

Впечатляющее зрелище. Огромные, демонстративно роскошные пространства космолётов типа «Глориана» создавались лучшими корабелами и являлись демонстрацией силы и величия Империума: «Я построю корабль, что будет идти среди звёзд, а его отсеки будут такими огромными и богатыми, что покажется, будто я вознёс в небеса огромный дворец. Таковы мои амбиции, моё величие, моя уверенность в силе колоссальных, гигантских двигателей. Ибо они смогут без труда унести всё это великолепие на световые годы вперёд. Мы не будем экономить на объёмах. Те, кто окажутся на этих кораблях гостями, зарыдают от ужаса, осознав, что мы в силах привести свои крепости на орбиту их планет».

Главные коридоры должны внушать трепет. Сангвиний помнит, как он, крылатый гигант, страшился, впервые шагая здесь бок о бок с Луперкалем. Как его лишили дара речи высокие арки и ряды свисавших из-под потолка знамён, уходившие в бесконечность, толпы Лунных Волков, членов экипажа, Навис Нобилите и простых слуг на освещённых верхних галереях, восторженно встречавшие его и махавшие с навесных палуб и террас. Он помнит, как поразил его тот факт, что всё это уместилось на одном корабле.

Но сейчас перед глазами примарха предстаёт только функционал: широкий, не подготовленный к обороне тоннель, по которому очень удобно атаковать. Прямая дорога в самое сердце врага. Приглашение. И коридор выглядит запущенным. Позолота облупилась и осыпалась, великолепные знамёна куда-то исчезли, а некогда сверкавший настил покрыт пятнами масла и охлаждающей жидкости. XVI легион всегда ценил функционал выше внешней красоты, и этот длинный тоннель, похоже, специально превратили в обшитый металлом пустой коридор. Теперь он больше похож на безымянный технический проход на нижней палубе или тёмный зал в строгом монастыре. Воздух и свет сделались холодными, а Сыны Хоруса, столпившиеся вдоль мраморных перил на верхних галереях, совсем не рады видеть гостей.

Сейчас его торжественное шествие вместо гирлянд и цветочных лепестков встречают потоки болтерных снарядов и снопы лазерных лучей. Истерзанная палуба под ногами покрыта таким количеством дыр и вмятин, что стала напоминать испещрённую воспалёнными порами и морщинами старческую кожу. Фонтанчики пыли и грязи поднимаются вокруг крылатого примарха и его бойцов так часто, что можно подумать, будто они идут по пшеничному полю.

Катафрактарии Кровавых Ангелов идут вперёд, не обращая внимания на град снарядов, высекающих искры из рельефной брони. Тактические отделения расходятся в стороны, используя опоры арок как укрытия, и открывают ответный огонь по верхним галереям. Циклопическое пространство наполняется грохотом разрывов. Балюстрады и ограждения разлетаются на части, засыпая настил пылью, кусками камня и искорёженного металла. Изрешечённые фигуры шатаются и падают, ударяясь о палубу далеко внизу.

Сангвиний и его элитная гвардия расправляют крылья.

3:xxvi. Поиск смыслов в сомнительных местах

Они движутся от одного стеллажа к другому в бархатном полумраке, не имея ни плана, ни какой-либо системы. Просто берут наобум и пробуют, как дети, забравшиеся в теплицу и готовые вкусить любой фрукт, до которого смогут дотянуться. За ними тянется след из открытых книг, вытащенных с полок и оставленных на столиках и подставках. Юная архивариус могла бы прийти в ужас, но Зиндерманн отправил её проверять каталоги. Мауэр работает с интересом, которого Кирилл не ожидал от столь немногословного и прагматичного офицера. Она буквально очарована находками и раз за разом декламирует строки и четверостишия, которые Зиндерманн старательно записывает в старый, потрёпанный жизнью блокнот.

Бывший итератор слышит, как боэтарх зачитывает очередной привлёкший её внимание фрагмент. Он успевает разобрать всего несколько слов.

— «...Восстаньте же, не то конец всему!»

— Подожди. Помедленнее. Давай ещё раз.

Зиндерманн не успевает записывать под диктовку, и потому на исходе первого часа Мауэр начинает сама вносить фразы в инфопланшет, время от времени зачитывая вслух понравившиеся строки. Стихи Старой Земли звучат под высокими и гулкими сводами библиотеки, возможно, впервые за десять или двадцать тысяч лет.

Мауэр находит ещё что-то. Её голос доносится до Зиндерманна откуда-то из-за шкафов, в которых он копается.

— «Немного пользы в том, что царь досужий, у очага, среди бесплодных скал...»

— Не думаю, что это нам подходит, — с досадой замечает дознаватель.

— Подожди, Кирилл, это ещё не всё... Смотри: «Но благородным деянием себя отметить можно перед концом — свершением, пристойным тем людям, что вступали в бой с богами... Закал сердец бесстрашных, ослабленных и временем, и роком, но сильных неослабленною волей искать, найти, дерзать, не уступать».

— Это стихотворение? — спрашивает он, вытаскивая со стеллажа тяжёлый том в кожаном переплёте, содержащий, судя по всему, политические речи конца тридцать седьмого века. — Мауэр, ты меня слышишь? Это стихотворение?

— Думаю, да, — отвечает боэтарх и замолкает, через несколько мгновений будто вырастая из-под земли в дальнем конце прохода, листая маленькую книжицу. — Лорд Альфред? Сложно сказать. Страницы сильно выцвели. Лорд Альфред. Это один из Верховных лордов?

— Не знаю, — отвечает Кирилл.

Мауэр разочарованно цыкает и откладывает книгу в ближайшую стопку.

— А что вообще такое стихотворение? — спрашивает она.

Зиндерманн вздыхает. Женщина задаёт настолько случайные вопросы, что он не может сконцентрироваться.

— Послушай, Мауэр. У меня правда нет времени объяснять культурную ценность лирических произведений. Я думаю, ты и сама прекрасно знаешь, что это такое.

— Конечно, знаю, — огрызается она. — Я имела в виду другое. В чём... смысл стихотворений? И когда они прекращают быть просто набором слов и становятся чем-то большим? Когда слова обретают силу? В каких обстоятельствах?

— Силу?

— Ты понял. Мы за этим сюда пришли.

Зиндерманн действительно понимает вопрос, но не знает ответа. Если в зале Ленга и скрыта какая-то абреактивная магия, то он понятия не имеет, ни как её отыскать, ни как узнать, когда наконец отыщет. Где заканчиваются стихи, проза, мемуары и начинается ритуал? Могут ли слова быть и тем и другим? Есть ли в этой огромной запретной коллекции могучие заклинания — или только древние записи, оставленные в более спокойные времена учёными мужами, желавшими воспеть любовниц, выразить чувства, описать цветок или, возможно, просто составить красивую рифму? Искусство в любой его форме играло очень небольшую роль в жизни Империума. Его почти уничтожили в эпохи Раздора и Древней Ночи. Оно превратилось в далёкие воспоминания, рудимент, а на пьедестал взошли рационализм, наука и промышленность. Он, к своему стыду, понимает, что не обладает нужными знаниями. Была ли у искусства цель хоть когда-то в истории или оно всегда играло исключительно декоративную функцию? Может, у каких-то произведений есть настоящая функция, а другие её лишены? И как он, человек с разумом, сформированным современной имперской школой, сможет отличить одно от другого?

— Я нашла «Метафизику Старой Альбии», — говорит Мауэр из-за полок. — И ещё одну книгу. На обложке написано: «Зашифрованные богослужения Нартана Дума».

— Положи в общую кучу.

— Уже.

— Слушай. — Зиндерманн кивает на раскрытую книгу, которую держит в руках. — «И вот гляжу, в лучах зари... убийство, с ликом роковым...»

— И почему это важно? — спрашивает невидимая Мауэр.

— Хорус бывал на Убийце. На планете Уризарах, которую он нарек Убийцей... — Кирилл замолкает.

— Откуда это? Какой-то гримуар?

— «Маскарад анархии», — говорит дознаватель, читая заголовок. — Здесь ещё такие строки: «Восстаньте ото сна, как львы, вас столько ж, как стеблей травы...»

— Это про Первый легион?

— Не знаю. Сомневаюсь.

Зиндерманн понимает, что они бродят здесь, как два дурака. Глупо было браться за эту затею. На мгновение он видит себя и Мауэр, старика и сурового вида женщину, будто бы со стороны, глазами другого существа. Они заблудились в лабиринте стеллажей заброшенной библиотеки и ищут какие-то смыслы в месте, где их может не быть. Эта затея продиктована отчаянием монументальных масштабов. Они пришли сюда без плана, без заранее обдуманных целей, ведомые страхом конца света. Вот почему люди верят в богов. С этого всё и начинается. Страшась за свою жизнь, люди ищут смысл среди теней. Любой, за который удастся зацепиться. Они создают ложных богов из ничего, придают значение случайным вещам, никак не связанным друг с другом. Именно эту безумную, полную суеверий псевдоверу Император старательно стирал из человеческой культуры. Он хотел, чтобы люди обрели свободу созидать, творить и знать.

— Как насчёт «Принципия Белликоза»?

— Убери. Это просто записи о методах ведения обычной войны.

Зиндерманн не понимает, зачем они пришли. Больше не понимает. В последний отчаянный час двое взрослых разумных людей заявляются сюда, чтобы... что? Два человека, миллионы книг, триллионы слов. О чём они вообще думали? Он не помнит, кому из них пришла в голову эта идея. Если Мауэр, то на неё это совсем не похоже. И всё же она приехала и, похоже, увлечена процессом куда сильнее Зиндерманна.

— «В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда, ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм, но не задержка и не движенье. И не зови остановкой место встречи прошлого с будущим».

Он игнорирует Мауэр. Как будто кто-то велел им прийти сюда. Как будто кто-то дал бессловесное указание.

Но если бы здесь было что-то действительно ценное, Император или Сигиллит уже давно бы это забрали, верно? В зале Ленга так много книг и слов. Вероятно, здесь больше ничего и нет. Пустое место, кладовка с мусором и воспоминаниями из далёкого прошлого. Музей, где хранятся древние и бестолковые мысли. Музей с безделушками. И всё же Он его создал. Он поместил все эти тексты в одно из наиболее охраняемых мест в Санктуме. И Зиндерманну это кажется одновременно и настоящим чудом, и настоящей трагедией. Неисследованный и неиспользованный склад древних идей. Высокого искусства. Тот факт, что Он, вероятно, из чувства сентиментальности не смог избавиться от всего этого, делает Его больше человеком? Или то, что он запретил эти книги, приближает Его к статусу бога, что Он изо всех сил отрицал?

— «В одном мгновенье видеть вечность, огромный мир — в зерне песка, в единой горсти — бесконечность и небо — в чашечке цветка», — Мауэр снова выходит из-за стеллажей. — Вот это мне понравилось. Не знаю, что имелось в виду. Как думаешь, речь о вратах или о стене?

— Мауэр.

— О вратах или о стене? Как по-твоему? Мне кажется...

— Что такое зал Ленга? — перебивает её Кирилл. — По сути.

— Что, прости? — Боэтарх выглядывает из-за очередного стеллажа и смотрит на товарища.

— Что это за место? Сокровищница, набитая богатствами Старой Земли? Но в таком случае почему никого сюда не пускают, даже учёных? Или это просто Его...

— Его что? Зиндерманн, не молчи.

— Его альбом с газетными вырезками? Пыльный чердак? Его личный сундук с памятными вещами и старьём?

— Ты правда считаешь, что это оно?

Дознаватель пожимает плечами.

— Если да, то Он отвёл под такое дело до смешного огромное здание. С другой стороны, всё, с Ним связанное, обладает масштабами за пределами нашего понимания.

— Значит, мы зря тратим время? — Мауэр опускает книгу, которую только что читала.

Зиндерманн бросает на спутницу короткий взгляд и неуверенно качает головой.

— Помнишь, что заставило нас сюда прийти? — спрашивает он.

Мауэр пытается что-то сказать, но замолкает. У женщины нет ответа, и бывший итератор понимает, что это её тревожит.

— Оно дурит нам голову, да? — шепчет боэтарх. — Это варп. Он свёл нас с ума, а мы и не заметили. Он везде. Он поселил безумную идею в нашем мозгу, а мы помчались её воплощать, как...

— Дураки? — поднимает бровь Зиндерманн.

— Нет, — скалится Мауэр. — Нет, Кирилл. Нет. Тут что-то есть. Я уверена. Просто подумай, как охранялось это место и какие тут были замки. Уровень безопасности. Император абсолютно рационален. И единственным рациональным объяснением для существования такого места может быть что-то действительно ценное, хранящееся внутри. Продолжай поиск.

Женщина возвращается к книге, которую взяла с полок.

— «...Бежит поток священный, сквозь мглу пещер гигантских, пенный, впадает в сонный океан...» — Мауэр отбрасывает томик в сторону. — Точно не то. Ищем дальше.

Будто из ниоткуда появляется юная архивариус. Она с ужасом смотрит на разбросанные на чёрно-белых плитах пола книги, но решает промолчать. Она принесла с собой инфопланшет.

— Я просмотрела каталог, — нервно произносит девушка, — и, кажется, нашла кое-что в особом хранилище.

— Где?

— В коллекции восемь-восемь-восемь.

— Которая находится?..

— Тут, внизу. — Девушка указывает рукой.

Все замирают, как вкопанные. По гулким помещениям библиотеки разносится одиночный глухой стук.

— Это были главные двери, — шепчет архивариус.

— Теперь здесь есть кто-то ещё. — Мауэр достаёт пистолет из кобуры. — Или что-то.

3:xxvii. Восстаньте

В пещерах Полой Горы завывает ветер.

Корсвейн смотрит на серебряную маску.

— Не задавайте вопросов, — произносит Сайфер. — В них нет нужды, ваша светлость. Я был рядом всё это время. Я сражаюсь вместе с вами в этом бою. Это всё, что вам нужно знать.

Слова резонируют в эфире. Могучая псионическая энергия усиливает голос и разносит его над ущельем. Вездесущие рои мух разлетаются в стороны.

— Сыны Первого, исполните свой долг перед сенешалем! — голос Сайфера проникает в разум каждого воителя на склоне и утёсах. — Он отдал приказ. Убейте же их!

И уже в следующий миг он оказывается на краю скалы, по которой по-прежнему ползут бесконечные орды воинов Гвардии Смерти, где начинает сеять смерть. Рискнувшие напасть враги падают один за другим. Клинок вскрывает чёрную броню, как нарывы. Плазмомёт превращает прокажённых легионеров в пылающие факелы. Обугленные трупы летят вниз с утёса, оставляя за собой огненный след.

Тёмные Ангелы перегруппировываются вокруг Сайфера, словно львы, восставшие ото сна. Боевой дух, казалось, окончательно покинувший воинов, вернулся. Вера находит сталь.

Это работа библиариев. Это их могучее усилие воли помогло защитникам воспрянуть. Без сомнения, мистики пытались сделать это сразу, как колдовство Гвардии Смерти окутало ущелье и началась битва. Корсвейн уверен, что это их рук дело, но всё равно поражён до глубины души. Появление Сайфера — это чудо, но его одного было бы недостаточно для столь быстрого восстановления сил авангарда. Картей и его братья работают где-то в коридорах горы, усиливая эффект и донося образ Сайфера в разум каждого воина. Это бравада и театральные эффекты, но результат очевиден.

Корсвейн, пробиваясь к Сайферу с клинком в руках, знает, что не будет задавать вопросов. Не сейчас. Никогда. Символическая позиция лорда Сайфера — любопытная и древняя традиция легиона. Воин назначается на неё лично Львом. Он всегда носит маску и не раскрывает настоящего имени. Он хранит секреты и традиции, при этом сам являясь и тем и другим. Он сам решает, где появиться и в каких битвах участвовать. Но всегда предложит помощь в самый тёмный час, ибо величайшей традицией и главным правилом легиона является победа вопреки опасностям.

И сейчас, в этом кишащем мухами аду, тёмный час поистине настал. Корсвейн не знал, что лорд Сайфер скрывался среди его людей. Сенешаль был уверен, что загадочный воин где-то далеко, возможно в войсках отца. Он даже не надеялся, что Сайфер благословит его дело своим присутствием.

И всё же он здесь, будто Император даёт им знак.

Это кажется невозможным, но Корсвейн не станет задавать вопросов. Не станет нарушать традицию. С момента высадки на пылающую Терру он много раз становился свидетелем невозможного. Даже этот бесконечный день наполнен фантомами и демонами. Невероятные существа обретают плоть. Хотя бы одна невозможная вещь должна была сработать в их пользу.

Может, это действительно знак, говорящий, что Лев ещё жив или что Император обратил внимание на их усилия, совсем незаметные на фоне безумия, охватившего бьющийся в конвульсиях мир.

Не нужно вопросов. Возрадуйся. Возрадуйся и дерись. Присутствие Сайфера на поле боя — это величайшая честь. Оно превозносит тебя, оно отмечает тебя и твою битву как жизненно важную и достойную. Он — живое подтверждение того, что дух I легиона снизошёл до тебя.

И этот дух действительно здесь. Вместе с роями мух прочь уносятся сомнения и безнадёжность. Сглаз, наложенный Тифом, порождённая варпом болезнь, кото рая должна была истощить силы Тёмных Ангелов и поразить их не хуже клинков в руках Гвардейцев Смерти, выгорает подобно утреннему туману под яркими лучами солнца. Разумы, сердца и души воинов очищаются.

Это не гарантирует победу. Сражение по-прежнему тяжёлое с минимальными шансами на успех. Но если они проиграют, если падут на чёрных склонах этой горы, то погибнут Тёмными Ангелами, а не сломленными и потерянными душами. И за свои жизни возьмут немалую плату вражеской кровью.

Если победа достанется прогнившим отбросам Тифа, он заплатит за неё кошмарную цену.

Корсвейн, Гончая Калибана, встаёт в строй рядом с лордом Сайфером, рядом с Траганом и Ворлуа, рядом с Бруктасом — тот потерял руку, но продолжает сражаться, — рядом с Харлоком, Бламиресом и Ваниталом, рядом с Эрлориалом, Карлои и стрелками-щитоносцами из 3-го ордена. Рядом с бойцами, считаные минуты назад утратившими волю к сопротивлению. Сейчас они с новыми силами сражаются и убивают, зачищая утёс от врагов. Осколки костей и ошмётки мяса разлетаются во все стороны и падают на броню жутким дождём. Корсвейн покрыт грязью, кровью и слизью. Мухи налипли на броню, как чёрные самоцветы. Он рассекает клювастые забрала и взрезает броню с такой силой, что керамит вокруг ужасных ран крошится. Изувеченные тела отлетают одно за другим. Отовсюду доносится неистовый визг цепных клинков.

Ещё через мгновение его заглушает громободобный рёв. По всему ущелью расцветают огненные вспышки, а враг внизу гибнет от множества взрывов. Тела взлетают в воздух, будто тряпичные куклы. Огромные пламенные шары кажутся белыми в странном свете заражённого воздуха.

Над головами защитников в сторону входа в ущелье проносятся эскадрильи боевых катеров. «Громовые ястребы» и «Грозовые птицы» обрушивают погибель на войско Гвардии Смерти. Это те самые машины, на которых Тёмные Ангелы спустились на поверхность Терры. Адофель сжигает остатки топлива и тратит последние боеприпасы в отчаянной контратаке.

Корсвейн видит, как аппараты маневрируют по узкому ущелью. Видит катящийся по нему огненный вал и расходящиеся по плотному строю врага ударные волны.

Он поднимает меч, тускло блеснувший в полусвете, и чувствует, как внутри закипает знакомая ярость. Сенешаль успел поверить, что она покинула его навсегда. Откуда-то приходят слова.

— Восстаньте же, не то конец всему! — кричит он, и библиарии доносят его приказ до каждого воина на поле брани. Ибо это и угроза, и клятвенное обещание.

3:xxviii. «Я сказал, вперёд, Иказати!»

Он игнорирует боль.

Примарх в сопровождении Сангвинарной гвардии несётся вперёд на могучих крыльях, будто ракета. Скорость и манёвренность делают из них сложную цель. Ангелы проносятся под сводами арок, используя монументальные конструкции в качестве укрытий от снарядов. Потолок и опоры покрываются рытвинами и дырами от попаданий, превращаясь в подобие искорёженного настила под ногами.

Миновав третью арку, Сангвиний резко разворачивается и пикирует на галерею второго уровня. Несколько сломанных перьев остаются кружить в воздухе. Сыны Хоруса замечают атакующего примарха и готовятся принять удар. Он обрушивается на них, как орёл на добычу.

Двое изменников перелетают через перила, снесённые ударом клинка по имени Обагрённый. Ещё двое оказываются нанизаны на копьё, зажатое в левой руке примарха. Один гибнет под ногами Ангела при приземлении. Он взмахивает копьём, стряхивая с него мертвецов. Горящие трупы падают с галереи, сбивая, будто кегли, других Сынов Хоруса. Обагрённый росчерком алого света забирает ещё две жизни. Воины падают с рассечёнными надвое торсами. Кровь красным дождём пятнает белоснежные перья. Одному врагу удаётся дотянуться молотом до бедра примарха, но за подобную дерзость легионер расплачивается головой. Болтерный снаряд детонирует о нагрудник Сангвиния, заставляя примарха оступиться и поморщиться. Офицер, капитан роты, снова стреляет, но Ангел уже метнул копьё Телесто, и все выстрелы уходят в пустоту, потому что воин бьётся в конвульсиях, пришпиленный к стене галереи.

Примарх врывается в середину вражеского строя, взявшись обеими руками за рукоять Обагрённого. Клинок пронзает керамит и пласталь, перерубает надвое занесённые для удара цепные мечи, рассекает болтеры за мгновение до выстрела, пробивает поднятые в отчаянной попытке прикрыться штурмовые щиты. Предателей не спасают ни нагрудники, ни наплечники, ни шлемы. Облако крови, пара, дыма и осколков брони окружает Ангела магическим ореолом.

Обагрённый располовинивает воина в массивной терминаторской броне — одного из элитных юстаэринцев, — но застревает между толстых пластин. Сангвиний отпускает рукоять, отталкивает прочь мёртвого гиганта и выхватывает громадный молот из ослабевших пальцев.

Этот богато украшенный трофей с урановым сердечником помогает примарху продолжить безжалостную атаку. Он проламывает броню, раскалывает шлемы и превращает органику в кровавую кашу. От разбитых доспехов разлетаются хлопья окалины. Удар за ударом Ангел с нечеловеческой силой зачищает пространство, оставляя после себя горы трупов. Одна галерея сменяется другой. Перед примархом лежит ещё один высокий пролёт с колоннами, где когда-то стояли Лунные Волки, восторженно выкрикивая его имя. Их наследники встречают бесславную смерть в том же месте.

Он убивает и игнорирует боль.

Благородный Тэрвельт Иказати встречает повелителя, пробиваясь навстречу с другой стороны. Золотые доспехи Сангвинарного гвардейца залиты кровью. Он уже зачистил следующую галерею клинком и фузионной булавой. Отряды Фурио, пользуясь сильно упавшей плотностью заградительного огня, быстро движутся вперёд по главному коридору.

— Господин... — произносит Иказати.

Сангвиний выбрасывает молот. Боёк оружия смялся от интенсивного использования. Молот ударяется о стену галереи, оставляя паутину трещин, и падает на настил.

— Вперёд, — хрипит Ангел. Сам он возвращается, чтобы вытащить свои меч и копьё из вражеских трупов.

— Господин...

— Вперёд, Тэрвельт! Только вперёд! Не останавливайся! Мы зачистим эти галереи одну за другой! Зачистим и прорубим путь к сердцу врага!

Иказати переходит с боевого языка на неформальный энохийский и понижает тон.

— Господин, вы ранены.

Сангвиний выдёргивает Обагрённый из трупа юстаэринца и смотрит вниз. Пятно сажи на нагруднике, куда ударил болтерный снаряд, ещё дымится. Игнорировать боль стало сложнее.

— По вам попали.

— Я сказал, вперёд, Иказати! — рычит примарх. Гвардеец смотрит на него, но затем кивает и, расправив крылья, спрыгивает с разбитой балюстрады.

Сквозь сочленения пластин брони на животе Сангвиния сочится кровь. Она грязного цвета и пахнет болезненной гнилью. Ангел едва заметил попадание снаряда. Он не нанёс никаких повреждений, но разбередил былую рану — ту, которую примарх так старательно прятал. Клинок Ангрона вонзился глубоко. Это самая глубокая рана на памяти Сангвиния. А ещё он уверен, что меч был отравлен. Примарх чувствует, как яд бежит по венам, как немеют органы, как незаживающая рана саднит и трётся краями при каждом движении. Бинты, которые он сам наложил на торс, разорвались. Сангвиний стискивает зубы. Он может не обращать на неё внимания. Он не видел своей кончины от рук Ангрона — значит, рана не смертельна. Всё пройдёт. Она исцелится. Кроме того, ему нужно лишь немного времени. Они почти дошли. Этот день завершится. Скоро он встретится с Хорусом.

Извлекая копьё Телесто из стены, Ангел стряхивает с древка дымящийся труп и говорит себе, что не остановится, пока не дойдёт до конца. До конца и того, что ждёт его там.

3:xxix. Другие уполномоченные лица

Серые скалобетонные стены со змеящимися артериями трубопроводов. Пустые холодные коридоры. По ним идут великан-полубог и крошечный старичок в шуршащем бумажном комбинезоне. Фо слышит далёкие и приглушённые взрывы. Нападающие и правда подбираются всё ближе.

— От кого ты меня охраняешь, Амон? — спрашивает он.

— Вы... узник. Узников нужно охранять.

— Да, разумеется, но... — Базилио замолкает. — Иногда мне становится интересно: ты охраняешь меня от того, что может навредить, или охраняешь всех остальных от меня?

— Может, и то и другое?

— Не знаю. А ты как думаешь?

— Полагаю, базовые функции стража предполагают оба варианта. Определённо, это возможно. Это какая-то игра?

И снова подозрение в голосе (ага!).

— Я слышал, вы любите игры, Амон.

— Не люблю. Но у меня хорошо получается.

Фо кивает. Он чувствует, как петля паранойи затягивается всё туже.

— Могу я тогда предположить, что, хотя бы отчасти, в твои обязанности входит защита меня от других людей?

— Да.

— Защита моей жизни?

— Да.

— Защита меня от вреда?

— Да. Вернее, это было частью моих обязанностей. Я получил приказ. Мой долг исполнен. Теперь я должен передать вас другим уполномоченным лицам.

— Звучит тревожно. Скажи, если не возражаешь, раз уж мы вскоре расстанемся навсегда... Говоришь, что долг исполнен. А откуда ты знаешь?

— Мне сообщили.

— Нет, серьёзно. Где заканчивается долг? «Только в смерти...»? Разве не эту мантру вы, ребята, так любите повторять при любом удобном случае?

— Нет. Фраза, о которой вы говорите, полагаю, зародилась в Имперской Армии. Они смертны, а потому могут использовать смерть в качестве мерила.

— Ты сейчас пошутил, Амон? — улыбается Фо.

— Нет.

— Уверен? Даже не пытался? Мне показалось, я заметил толику юмора в фразе.

— Это была не шутка.

— Ох, — вздыхает Базилио. — Какая досада.

Двое добираются до небольшой лаборатории. Дверь открыта, внутри горит свет. Они не останавливаются, но Фо замечает бригаду высококачественных сервиторов, выкрашенных чёрной краской. Те активно разбирают его устройство и упаковывают в защищённые грузовые контейнеры.

— Значит, он его забирает? Твой господин и повелитель Вальдор. Он решил забрать мою работу?

— Она завершена, — отвечает Амон. — Вы её закончили. Её передают на хранение.

— И теперь я стал активом, от которого можно избавиться, — замечает Фо. — Вероятно, мне не стоило говорить, что всё готово, а? Может, тогда я пожил бы чуть дольше. Что скажешь, Амон?

— Разве вы не прожили достаточно долгую жизнь? — спрашивает кустодий.

Базилио Фо не отвечает даже смешком.

Он увидел, что ждёт его в конце длинного влажного коридора.

3:xxx. Волк у ворот

Пригнув голову и держа оружие наготове, Мауэр машет свободной рукой: «Не высовывайтесь! Оставайтесь в укрытии!»

Зиндерманна не нужно просить дважды. Он заползает под один из читальных столиков и прячется за стопкой книг. Сомнительная защита. Спустя несколько мгновений дознаватель понимает, что архивариус залезла под стол рядом с ним и сидит, обхватив руками колени, пытаясь казаться ещё меньше, чем на самом деле.

Он видит первобытный ужас в глазах девушки и берёт её за руку, надеясь успокоить.

Боэтарх крадется вперёд, прикрываясь тяжёлыми стеллажами. Запах старой бумаги и книжной плесени внезапно становится нестерпимым. Так пахнут мёртвые истории.

Ещё один мягкий удар. Движение. Что-то перемещается этажом ниже.

Тишина.

Геллик Мауэр прижимается спиной к книжному шкафу, расстёгивает плащ, чтобы было проще двигаться, и прислушивается.

Ничего.

И вдруг — снова движение. Тяжёлые, но негромкие шаги по чёрно-белой плитке. Или по лестнице? Она выглядывает из укрытия, мельком замечает силуэт и тут же прячется. Большой. Огромный. Она видела его всего мгновение, но это не человек.

Где он? Боэтарх ждёт и слушает. Ноздрей касается слабый запах мокрого металла и фицелина.

И крови.

Где же он?

Мауэр опускается на колени и ползёт вдоль ряда стеллажей. Выглядывает в надежде лучше рассмотреть нежданного гостя, но тень уже исчезла. Остался только приглушённый свет и спокойный библиотечный полумрак. Поблёскивают полированные поручни, а дождь монотонно стучит по крыше.

Мауэр шумно сглатывает. Сможет ли она убить его прямым попаданием? Такого гиганта? Хватит ли ей скорости? Хватит ли мощности у табельного оружия?

Ответ отрицательный на все вопросы.

Но они всё равно умрут, если она не попробует.

Новый шум раздаётся с совершенно неожиданной стороны. Шелест страниц. Мауэр резко разворачивается. Опять звук, и опять с нового направления. С полки взяли книгу, пролистали и отложили в сторону.

Да где же он, варп побери?!

— «День не спасёт их, а ночь принадлежит нам».

Боэтарх понятия не имеет, откуда доносится голос. Он низкий и сильный, с нотками угрозы. Снова шелест страниц. Ещё одна просмотренная книга.

— Значит, это всё-таки не его слова, — продолжает незнакомец. — Он их украл. Присвоил. Но здесь сказано, что они написаны в древности неким Амири Баракой.

Откуда, мать его, доносится голос? Сверху? Снизу? Или справа?

Женщина наклоняется вправо, поднимая пистолет.

Горла Мауэр слева аккуратно касается меч. На Геллик падает огромная тень.

— Я тебя слышал, — произносит гость. — Я знал, где ты прячешься, сразу, как вошёл.

С клинком у глотки боэтарх медленно поворачивается. Над ней нависает гигантский легионер Сынов Хоруса.

— Ты правда считала, что сможешь меня убить?

— Нет, — честно отвечает она с дрожью в голосе. — Но собиралась попробовать.

Великан кивает.

— Отпусти её! — кричит Зиндерманн. Он выскакивает из-за стеллажей и сердито сверлит гостя взглядом. — Я сказал, отпусти! Что ты здесь вообще делаешь?

— У меня тот же вопрос, — отвечает Гарвель Локен.

3:xxxi. Скажи

На исходе столетия коричневая гладь пустыни, стены и небо стали ещё темнее. Теперь они красные. Всё вокруг стало красным, как кровь. Оттенки алого сверкают на свету, на отрогах дюн. В тени стены они превращаются в багрянец, марену и орсель.

Он помнит, что когда-то жаждал крови. Огня в крови, льющейся крови, контакта с кровью. Ему хотелось этой простоты. Он хотел сражаться в кровавой битве, проливать кровь, а не воевать на расстоянии с помощью мысли. Он хотел отложить ментальные битвы, оставить нескончаемую утомительную головоломку войны, бесчисленные факты и данные и стать просто человеком с мечом. Всё бросить. Не думать и не принимать решения. Просто драться. Драться и ни о чём не переживать. Просто быть свободным. Просто сражаться и убивать ради крови. Ради крови цвета пустыни. Просто кровь ради крови. Никаких мыслей и сложностей. Свобода. Только кровь. Кровь для...

Сколько времени прошло? Кто там был?

Какая разница? На чьей стороне он воевал?

Он пытается отсортировать имеющиеся факты.

Он был воином и хотел убивать. Ему не давали. Его заставляли думать. Хотели, чтобы он за всех всё решил. Хотели, чтобы он анализировал факты, потому что считали, что он в этом хорош. Он не хотел ничего решать. Не хотел брать ответственность. Это так утомительно. Он никому не говорил. Он хотел остановиться, хотел, чтобы вместо него трудился кто-то другой, чтобы кто-то ещё сортировал доступные факты. А ему нужно было идти на стены, забыться и сражаться. Стать человеком с мечом.

Просто сражаться. Ни мыслей. Ни решений. Просто бездумно и вольно сражаться, как остальные. Просто драться. Проливать кровь. Вот и всё. Кровь для...

Сдайся.

— Я — Рогал Дорн. Я не покорён, — произносит Рогал Дорн.

Просто сдайся.

— Я — Рогал Дорн, — произносит Рогал Дорн, сидя в багровой тени под красной стеной.

Уверен? Ты правда им был? Просто сдайся.

— Я — Рогал, — произносит Рогал.

Это тоже не нужно. Не думай. Ты же этого хотел, верно? Больше не нужно думать. Здесь, в тени стены, нет нужды в мыслях. Сдайся. Покорись.

Он сортирует доступные факты.

— Я... — произносит он. Уверен ли он хоть в чём-то? Все факты покрылись ржавчиной, все мысли истлели. Есть только кровь. Он всегда этого хотел. Поддаться этому.

— Я... — произносит он.

Просто кровь. Скажи это слово.

— Я...

Говори. Скажи «кровь». Ты ведь так этого хотел.

— Кровь, — тихо произносит он. Так же тихо, как шелестят хлопья ржавчины, когда сухой ветер поднимает их над гребнями дюн.

Скажи ещё раз.

— Кровь.

Для кого она?

— Для...

Скажи. Для кого кровь?

— Кровь для...

Для кого?

Он ждёт тебя. Просто скажи.

3:xxxii. Отче наш, спустившийся в ад

Благородный корабль, благородный «Дух», я вижу, во что ты превратился. Даже с такого расстояния мой измученный мысленный взор видит непотребства, которые с тобой сотворили. Я понимаю истинную природу этих кошмарных изменений, ибо мой разум не скован иллюзиями, как у отважных стражей, что сопровождают моего господина и повелителя.

Я хочу ему помочь. Хочу встать плечом к плечу с моим дражайшим другом, Повелителем Человечества, и помочь ему в бою. Но не могу. Я только смотрю со своего пыточного кресла на вершине Золотого Трона. Так далеко. Хорус Луперкаль позволяет мне всё видеть. Я чувствую его жестокую волю. Он надеется, что это зрелище нарушит мою концентрацию и заставит потерять контроль над Троном.

Не дождётся. Не дождётся!

Но я могу только смотреть, и то, что открывается перед моими глазами, поистине жутко.

Я вижу адскую бездну, царство кошмаров, созданное первонайденным сыном моего повелителя, ошибочно считающим, что построил рай. Возможно, великий Луперкаль пал так низко, что райские кущи для него теперь выглядят так. Его боги — те, что на самом деле вовсе не боги, — ему солгали.

Их ложь весьма убедительна. Им удаётся ненадолго обмануть даже моего господина. Я вижу, как он моргает и отводит взгляд, шагая вперёд, рассеивая золотые и перламутровые грёзы, вижу чистый белый свет, заливающий всё вокруг, — прямо как лучи солнца на бесконечных снежных сугробах. Это напоминает ему безмолвные и девственные пики Гималазии в дни, когда он впервые на них поднялся много жизней тому назад. Он стоял и вдыхал полной грудью холодную пустоту, созерцал белое сияние вершины мира. Тогда он принял решение построить здесь свой город. То было место, познавшее вечность.

И сейчас это по-прежнему так. Этот несчастный, когда-то благородный корабль перестал быть кораблём. Четвёрка, Ложная Четвёрка сделала из него мост в бесконечность, где реальность мешается с имматериумом. Они сотворили тропу из разумной реальности в безумные дебри эфира. Всё Солнечное царство погружается в варп, а «Мстительный дух» — фокальная точка процесса, главный коридор между мирами.

Я вижу, что моему господину, несмотря на огромную силу, тяжело сконцентрироваться и не поддаться иллюзиям. Накладывающиеся образы рая и ада тоже весьма убедительны. Так легко потеряться в фантазиях, порождённых сомнениями, тайными страхами или горячим желанием! Варп искушает каждого. Я беспокоюсь за всех, кто отправился в бой вместе с ним: Константин, Сангвиний, Рогал... Куда бы их ни забросило — там ждёт ловушка иллюзий, созданных их собственными пороками.

Соратники повелителя, жалкие остатки роты гетеронов, несмотря на сверхъестественные способности, все попали в капкан грёз. Они видят собственные образы рая, безумно красивые или прекрасно безумные. Хранитель Ксадоф видит небесный храм из стекла и золотого листа, где под белым куполом играют лучи света. Кустодий Фраст созерцает безмятежные поля славы в окружении алебастровых колонн под ясным солнечным небом. Префект Андолен идёт по полированным до блеска мраморным плитам через залы и галереи золотого дворца, уставленного аурамитовыми статуями героев. Каждый видит что-то своё. Сложно уследить за всеми. Их мысли, обычно столь сосредоточенные и чёткие, начали расплываться от удивления и восторга. Вокруг них вырастает великолепный внутренний Санктум, Дворец, который они охраняли всю свою жизнь, воспроизведённый в мельчайших деталях, но тысячекратно более богатый и прекрасный. Они идут по цитадели во много раз роскошнее той, что возвёл их повелитель. Для проконсула Цекальта, которого я отметил своим символом, отряд идёт по Золочёной аллее, которая в десять раз шире и в сто раз длиннее оригинала, а небо над головой в сотни раз чище, чем над Террой. Для Каредо это зал Достойных с прекрасными статуями и хрустальным потолком. Ему кажется, что они вот-вот пройдут до конца западного крыла и окажутся перед Серебряной дверью. Равенгаст же видит перед собой покрытый золотом и слоновой костью проезд Юлунси, ведущий в закрытые для посторонних Имперские адитоны.

Ложь. Всё это ложь. Они так очарованы сияющим царством, что не замечают опасностей, таящихся на каждом шагу. Фраст заворожённо останавливается и медленно тонет в золотом полу. Он не замечает, как погружается в него с головой. Восторженно крутивший головой Браксий исчезает в мгновение ока. Думаю, его забрали золотые статуи, хоть они и стоят неподвижно, стыдливо пряча глаза. Андолен останавливается и облокачивается на покрытую барельефами аурамитовую стену, разглядывая чудесный пейзаж. Стена начинает затягивать телохранителя. Поверхность её при этом никак не меняется — будто великана аккуратно и неспешно опускают в котел с жидким золотом.

Я всё это вижу. Мои губы раскрываются в безмолвном крике. Я хочу их окликнуть, но никто не услышит. Они не видят того, что вижу я, — кошмарную черноту, гниль и грязь. Истину, которая на миг замещает сияющее великолепие каждый раз, когда я моргаю.

Я вижу, как повелитель оборачивается и выкрикивает имя префекта Андолена. Кустодий поворачивается на звук и улыбается Императору. Он уже наполовину врос в стену. Нет ни шва, ни линии разделения между золотой бронёй и стеной. Мой повелитель хватает Соратника за руку и пытается вытащить обратно.

Безуспешно.

+Андолен, пробудись!+ Я слышу голос господина. Золотой страж моргает. Озадаченное выражение на его лице сменяется тревогой, когда он осознаёт опасность. Император не может его вытащить, но не собирается сдаваться. Он вонзает меч в палубу и свободной рукой хватается за огромную золочёную статую. Он тянет изо всех сил, но не справляется. Статуя кажется Императору холодной даже сквозь латную перчатку. Она стоит в зале Достойных и изображает одного из сыновей-примархов. Не помню которого. Повелитель с такой силой вцепился в золотую ногу, что металл прогнулся, нарушив задуманные создателем идеальные очертания бедра и колена. Мой мысленный взор замечает скульптурные линии ремней и доспехов, лавровый венок на голове, высоко поднятый скипетр в левой руке и потрёпанную красную нить, обмотанную вокруг пальцев правой.

+Пробудись!+ рокочет мой повелитель. Он не позволит им утонуть во лжи. Не прекращая попыток вытянуть Андолена из золотой трясины, он усилием воли выдавливает туман разноцветных иллюзий из разумов спутников.

+Пробудитесь! Прошу, станьте собой. Очнитесь ото сна, или конец всему!+

И кустодии пробуждаются. Как минимум несколько. Иные погрязли слишком глубоко. Воины просыпаются по его воле и видят корабль таким, каким его вижу я, — мрачным, разлагающимся, с настилом в наростах и переборками, поражёнными болезнью. Соратники видят своего господина, который ухватился за искорёженную опору и пытается выдернуть Андолена из склизкой мясистой массы, засасывающей воина подобно зыбучему песку.

Префект кричит. Самое жуткое, что можно услышать в мире, — это кустодий, кричащий от страха. Его товарищи — Ксадоф, Каредо и Цекальт — бросаются на подмогу повелителю. Но им удаётся отбить у стены лишь оторванную, истекающую кровью руку Андолена.

Мстительным духам корабля не нравится разрушение сотворённой ими иллюзии, и они с рёвом бросаются на возмутителей спокойствия со всех сторон, широко распахнув зубастые пасти. Порождения теней сбивают с ног не успевших прийти в себя воинов.

Я понимаю, чего хочет добиться проклятый первонайденный. Вернее, понимаю, чего хочет добиться управляющая им Четвёрка. Все четверо одарили корабль своим благословением, потому что боятся моего повелителя и хотят остановить его во что бы то ни стало. Они выбрали целью кустодиев-гетеронов, потому что каждый из них — совершенная машина для убийства. Они пытаются уничтожить их по очереди, отправляя могучих слуг или насылая безумие, пока господин не останется в одиночестве. Они пытаются ослабить владыку и размыть его силу. Кустодии создавались для защиты Императора, но Четвёрка превратила телохранителей в обузу, вынуждая его самого защищать их. Потому что когда он одаривает их касанием своей воли и делится мысленным взором, чтобы сохранить им жизнь и бдительность, то слабеет сам.

В очередной раз я становлюсь свидетелем коварства варпа. Он не станет сражаться открыто там, где можно победить хитростью. Он не хочет сходиться с моим повелителем и его стражами в честном бою, потому что знает, что не победит. В момент прибытия он обратил воинов Императора против него, а теперь пытается сделать их помехой. Он знает о том, что Повелитель Человечества любит каждое из своих творений, и использует это. Он знает, что Император не потерпит, чтобы они страдали и умерли напрасно. Варп заставляет его тратить силы на собственных спутников, чтобы дать им хотя бы возможность видеть и сражаться. Он жаждет ослабить моего господина, вымотать его, лишить товарищей и сделать уязвимым.

Он затеял коварные кровавые игры. Что ж, мой владыка и Повелитель Человечества умеет в них играть.

Когда-то благородный «Дух» превратился в развалину, дрейфующий в пустоте обломок, полуразрушенный склеп. Он больше похож на мрачные космические скитальцы, которые мы иногда находим в межзвёздной пустоте. Варп обглодал его плоть, и там, где металл не прогнил и не осыпался, он изменился. Конструкции корабля скорчило, как от падучей болезни. Палубы искривились и покрылись шрамами трещин. Проржавевшие стены скрылись под слоем грязи. Местами в корпусе зияют сквозные пробоины. Но, глядя сквозь прорванную обшивку, я не вижу ни холодный вакуум космоса рядом с Террой, ни очертания знакомых созвездий. «Мстительный дух», как и вся бесчисленная армада предателей, вместе с Террой и всем Солнечным царством наполовину погрузился в имматериум, так же как несчастный Андолен в золотую стену. Флагман первонайденного насквозь пропитан высасывающим силы пагубным туманом эмпиреев. Этот туман клубится вокруг моего повелителя. Он просачивается в реальность и меняет её в соответствии со своими законами. Именно эта скверна заражает и извращает Терру, убивает планету, коверкает пространство и заставляет время идти вспять. Именно поэтому нерождённые и мертвецы могут ходить среди людей. Корабль Хоруса не устоял перед разлагающим касанием Хаоса, который он принёс и обрушил на Терру.

Ты, первонайденный, заставил Императора лицом к лицу столкнуться с Хаосом. Сейчас он ближе к нему, чем когда восседал на Троне или бродил по вопящим коридорам Паутины. Возможно, ближе, чем когда он в последний раз столкнулся с Четвёркой и украл у них огонь на Молехе. Ты привёл Хаос к нему под дверь и заставил его посмотреть бездне в глаза.

Неужели ты думаешь, что он ей не воспользуется?

Я вижу, как он опускает взгляд на ладони. Они закованы в аурамит — этот металл почти абсолютно инертен, а потому лучше всего подходит для манипуляций нематериальной энергией. Но обнажённая кожа лучше. Он это знает. Повелитель Человечества срывает правую перчатку, вешает её на пояс и хватает имматериум голой рукой, чистым разумом. Варп злобно шипит и жжётся, но мой господин более не связан необходимостью контролировать Трон. Сейчас это моя ноша.

Времени нет. Его нечем измерить. Боли не существует. Повелитель слышит только потрескивание эмпирей. Я наблюдаю за тем, как он овладевает этим звуком и использует его как фокальную точку, как дришти для начала работы.

Имматериум давит на Императора со всех сторон. Он хочет утопить его и высосать досуха, но видит огонь. Это тот самый огонь, что был похищен у четверых разрушителей, чтобы держать их в узде. Этим огнём он много столетий прогонял их прочь, если сущности осмеливались подобраться слишком близко. В прошлые разы они отшатывались от собственного пламени. Ничего не изменилось и сейчас.

Ты сделал этот конфликт неизбежным, первонайденный. Ты привёл Повелителя Человечества в царство Хаоса, желая встречи. Ты думал, это ослабит и истощит его? Как можно ослабнуть, если вокруг плещется безграничный океан силы? Нельзя потушить огонь, заливая его топливом.

Он использует твоё пламя. За тысячелетия он сменил много масок. Каждая использовалась, когда того требовали обстоятельства. Разум, его величайший дар, позволяет ему принимать разные обличья. Но сейчас ты видишь его в наиболее близком к истине образе, самом ужасном из всех. Ибо ужас остался единственным выходом. Он — Ordo ab Chao. Он — Lux in Tenebris.

Император озаряет твоё жалкое, истерзанное подобие корабля. Он выжигает твою вероломную тьму. Он придаёт силы своим Соратникам и восстанавливает их отвагу. Он делится с ними своим пронзающим взором, изгоняя иллюзии ложной красоты и опасного рая, которые ты наколдовал. Он делает их чувства и клинки в равной степени острыми. Он наполняет сетчатку их глаз криптохромами — особыми белками, позволяющими видеть магнитные поля. Теперь стражи знают истинную, физическую конструкцию этого места, скрытую за завесой обмана и иллюзий. Он усилил их органы чувств, которые ты пытался ослабить, и уничтожил когнитивный диссонанс, вызванный сотворённым тобой пространством.

Несмотря на нечеловеческую боль, пронзившую каждый атом моего тела, я наслаждаюсь видом.

Обновлённые и исполненные свежих сил кустодии сплачиваются вокруг повелителя. Ксадоф, Каредо, Цекальт, Такрид, Равенгаст, Нмембо, Загр... Последние из немногих. Они видят сквозь твои перламутровые грёзы, первонайденный, видят всю разруху и разложение, которые ты пытался скрыть: раздутые и забитые отходами трубы, волокнистый, проеденный червями настил палуб, протекающие потолки и провисшие стеновые панели, свисающие кабели и сломанные клапаны, разбросанные повсюду кости и груды покрытых слизью черепов. Твоя тьма отступает, клубясь, будто облако чернил, выпущенное каракатицей. Собравшиеся на битву нерождённые, среди которых высятся самые громадные чудища, что я видел, тоскливо кричат, почуяв огонь моего господина. Он опаляет их мысли. Но твари всё равно бросаются в атаку.

Их встречают удары золотых клинков. Воздух наполняется ядовитой вонью их крови и внутренностей, смрадом мяса и жира, сгорающих на силовых лезвиях. Но он всё равно не может перебить запаха святости, окружившего моего господина и его Соратников.

Отряд прорубается сквозь орду беснующихся демонов, движимый вперёд волей, силой и пламенем. Настил палуб дрожит от падающих замертво гигантских туш. Иные звери, завывая и пошатываясь, растворяются в тенях, волоча изувеченные конечности и оставляя за собой кровавый след. Рогатые и клыкастые твари, насекомоподобные чудища — все гибнут под смертельными ударами и градом разрывных снарядов, превращаясь в лужи буро-красной слизи или пятная стены с полом каплями фиолетовой крови.

Мой господин гонит злые силы прочь и идёт, нанося удар за ударом, смерть за смертью в сердце твоего мрачного логова. Он выжигает всё, что ты бросаешь против него, с каждым мигом приближаясь к твоему укрытию, к твоему внутреннему святилищу. Все попытки остановить отца только укрепили его руку, заставили его стать сильнее, забыть о милости и принять облик, который, я надеялся, никогда не придётся принимать. Печально признавать, но я рад. Я почти восхищён тем, что прожил достаточно долго, чтобы увидеть его ничем не сдерживаемую ярость.

Всё, что он убивает: мёртвое, немёртвое, нерождённое — сгорает в яростном пламени. Сейчас они видят его настоящего, первонайденный. Они видят образ, который он принял, потому что ты его вынудил: Император, Повелитель Человечества, погибель демонов, уничтожитель уничтожителей, носитель украденного пламени, несущий смерть ложной и презренной Четвёрке.

Он здесь, первонайденный. Он пришёл, охваченный гневом, отчаянием и богочеловеческой яростью. Он здесь, и он пришёл за тобой. Он зол и несёт заслуженное тобой возмездие.

Оковы сброшены. Сомнений больше нет. Он сокрушит тебя с великим удовольствием, ибо я слышу его голос, звенящими раскатами несущийся сквозь варп.

+Я пришёл, Хорус Луперкаль. И для тебя я — конец и смерть.+

3:xxxiii. Где-то

Где-то во внешней тьме четыре голоса заходятся в приступе хохота. Это злобный смех. Они смеются и начинают шептать имя того, кто пришёл.

Они лепечут и шипят это имя.

Раз за разом.

Одно имя.

Имя Тёмного Короля.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. В ПУЧИНЕ ХАОСА

4:i. Терминус

Он глубоко вздыхает и загоняет скорбь поглубже. Зелёный капюшон скроет лицо, и никто не заметит боль во взгляде.

Ксанфус, Избранный Малкадора, спешит по сумрачным коридорам Имперского Санктума. Его, как и каждого из коллег, потрясла новость о внезапной утрате. Он очень хотел остаться и нести дозор в Тронном зале, но дел слишком много. Поистине, несть им числа. Избранные без устали работали задолго до начала этой войны, но результат их труда почти невидим стороннему наблюдателю. В истории не останется ни хроник их подвигов, ни даже имён. Сигиллит с любовью называл их тайными швецами Империума.

Его будет не хватать.

Однако, несмотря на отсутствие наград и почестей, достижения Избранных не уступают деяниям Астартес или Армии. Под тайным руководством Малкадора они незримыми нитями скрепляли воедино огромное полотно Империума, поддерживая баланс между соперничающими ветвями и органами государственной администрации. Они были хитрой и абсолютно незаметной взгляду рукой высшей политической власти. Они стали смазкой, благодаря которой огромные шестерни бюрократической машины приходили в движение. Сигиллит как-то похвастался, что лишь немногие важные решения во Дворце принимаются без участия хотя бы одного из Избранных.

О Великая Терра, как же его будет не хватать.

Ксанфус верил, что в последние часы работы станет меньше. Надвигающийся конец света должен был всё упростить. А вместо этого, когда, казалось бы, остаётся только сидеть и ждать исхода, Дворец развил бурную деятельность. Сердце Санктума неистово стучит. Старшие офицеры Военной Палаты, адъютанты лордов Верховного Совета и церемониймейстеры куда-то спешат по срочным делам. Просители из числа знати толпятся в коридорах вокруг Тронного зала, требуя аудиенции. Стражам Дворца приходится организовывать проходы сквозь эту массу — голубая кровь Терры способна устроить давку не хуже простонародья, — чтобы Рыцари Забвения могли провести очередную группу псионически одарённых рекрутов. Некоторые из Избранных помогают контролировать этих напуганных, принудительно набранных людей. Протокол Печати действует в полную силу. Бригады рабочих Консилиума одну за другой затаскивают в зал подводы, запряжённые недолюдьми и гружённые дополнительными ареопеическими машинами. Эти странные громадные устройства, одни из которых похожи на звуковые отражатели, опутанные сетью волокнистых кабелей, а другие — на покрытые патиной наковальни кузнецов-великанов, будут подключены к механизмам Трона и позволят повысить стабильность его работы. Они продлят... нет, не жизнь Сигиллита, но процесс его смерти.

Его будет очень не хватать.

Все близлежащие залы и коридоры набиты людьми: и зал Достойных, и зал Мечей, и зал Менкавита, и Марсианский подход, и зал Предстоятелей, и галереи Калисто. Повсюду слуги стоят рядом с лордами, нижайшие сервы — рядом с губернаторами провинций, а представители Навис Нобилите — с многофункциональными сервиторами.

Ксанфус знает, что на самом деле важных дел здесь почти ни у кого нет. Люди просто находят себе занятия, придумывают множество целей и задач, просто чтобы толпиться близ Тронного зала — самого безопасного, по их мнению, места на планете. И даже здесь, глубоко под землёй, можно услышать грохот взрывов. Враг начинает взламывать оборону Дельфийской линии. Очень скоро предатели окажутся внутри последней крепости.

Он проталкивается сквозь орду бестолковых чиновников, минует зал Достойных, затем — Менкавита, выбирается на проезд Юлунси, ведущий к Марсианскому подходу. У Избранных по-прежнему есть действительно важные задачи.

Это был прощальный дар Малкадора. Настоящая лавина незаконченных дел. В придачу к чувству тяжёлой утраты разум Заранчека страдает от грубого псионического вмешательства. Избранные до сих пор стараются разобраться с несортированным ворохом задач, оставленных Сигиллитом. Ксанфусу вроде бы их досталось шестьдесят семь. Хотя, возможно, есть и другие, затерявшиеся в глубинах разума. В иные времена каждая из них стала бы важным моментом в жизни Дворца. Но сейчас они все подождут. Самой главной для Ксанфуса является задача, оставленная Хассану, старшему из Избранных. И именно из-за неё Заранчека в срочном порядке вызвали в один из вестибюлей. Какие-то проблемы с безопасностью. Хассан ментально передал эту задачу Ксанфусу. В мысленном архиве она отмечена именем «Терминус».

— Выполни её, — велел Хассан. Избранный понял важность и срочность дела, едва глянув на энграмму. Община уже получила приказы.

— Без промедления, — кивнул Ксанфус.

И вот он, как обещал, ни теряя напрасно ни минуты, спешит по проезду Юлунси в направлении Марсианского подхода. Дело касается имперской безопасности и внутренней политики между фракциями. Власть в руках капитана-генерала нужно ограничить разумными пределами. Если, как верит Сигиллит, Империум переживёт сегодняшний день, нельзя позволить и без того крайне могущественным Легио Кустодес заполучить и этот козырь.

Мориана Мохаузен, тоже из Избранных, ждёт его на Марсианском подходе. У женщины также были свои задачи, но Хассан привлек её, как и Ксанфуса, к решению этой, более срочной. И она, подобно коллеге, с трудом скрывает скорбь.

— Ты нашла её? — спрашивает Заранчек.

— Нашла. Думаешь, она подходит для решения этого вопроса?

— Халид считает, что да. У неё есть таланты, которые можно превратить в рычаги влияния. И Халид сказал, что она уже общалась с нашим подопечным.

— У меня есть сомнения, Заранчек, — отвечает Мохаузен. — Если мы потерпим неудачу...

— Знаю.

— Она ведь представитель нейтральной стороны. Противоречивый союзник, не имеющий никакой власти в Палатине...

— Про нас можно сказать то же самое.

— И всё равно, она...

— Ты ведь в курсе, что она нас слышит?

Избранные вместе переводят взгляды в сторону. Женщина, которую они обсуждают, стоит рядом, робко опираясь о настенные панели из точёного золота. Её привели и охраняют офицеры Палатинской горты. Полированные оуслитовые плиты пола усыпаны красными лепестками. Вдоль всего Марсианского подхода стоят полукруглые столы, и на каждом есть стеклянная ваза с цветами. За ними уже несколько дней не ухаживают, и растения тихо сбрасывают лепестки, будто хотят избавиться от всего лишнего, чтобы было легче вылезти и сбежать.

— Ты Андромеда? — спрашивает Ксанфус.

— Семнадцатый представитель этого архетипа, — выпрямляя спину, отвечает женщина. Она одета в серую мантию из мягкой и блестящей, как кошачья шерсть, ткани. Хромированные волосы поблескивают в свете висящей под потолком огромной электролюстры. — А вы оба из Избранных?

Заранчек кивает.

— И дело касается Фо?

Ещё один кивок.

— Я правильно понимаю, что задача неофициальная? — уточняет Андромеда-17. Её ухмылка кажется Ксанфусу радостной и заинтересованной. Он понятия не имеет, какие эмоции эта селенарская геноведьма читает на его лице.

— Она инициирована высшей властью...

— Ну, не совсем высшей, да? Не самой высшей. Приказ исходит от вашего господина, а он, несмотря на могущество, не может так называться.

— Высшим представителем власти, который присутствует на поверхности Терры, — корректирует Мориана.

— О. Это интересно. И, уверена, вы не станете делиться подробностями.

— Это очень щепетильный момент, который требует безотлагательного внимания. Нужно сгладить углы между двумя организациями.

— Закулисная политика, значит? Тайные интриги?

— Можно и так сказать.

— А участвуют шавки Малкадора и?..

— Легио Кустодес.

Андромеда-17 удивлённо поднимает бровь.

— Очень по-макиавеллийски. Вам известен такой персонаж? Впрочем, неважно. Я бы сказала, что подобные политические интриги жалки и неуместны в сложившихся обстоятельствах. Мы все скоро умрём. Какие схемы могут быть настолько важны, что их нужно претворять в жизнь сейчас? Но вы упомянули Фо и кустодиев. Полагаю, они хотят заполучить это маленькое чудовище и созданное им оружие. А вот Сигиллит хочет этого не допустить.

— Оружие у них уже есть, — говорит Ксанфус. — Возможно, мы получим к нему доступ по официальным каналам. Возможно, нет.

— И Сигиллит разрешил им оставить оружие себе? — спрашивает Андромеда. — Вы ведь в курсе, что оно делает?

— Это средство последней надежды, — заявляет Мориана. — Стражи понимают. Оно классифицировано как уровень XX, санкция «Терминус». Когда этот кризис разрешится...

— «Когда этот кризис разрешится...»? — со смехом переспрашивает Андромеда.

— Когда он разрешится, оружие заберут у кустодиев и передадут в более подходящие руки.

— То есть в ваши? — снова улыбается Андромеда. — Не переживай, я знаю, что не получу ответ на этот вопрос. Важно не оружие, а его создатель. Потому что он при необходимости может повторить успех.

— Верно, — кивает Ксанфус.

— Значит, кустодии хотят получить его полностью в своё распоряжение. И когда кризис разрешится, все козыри будут у них на руках. Пока не начнется следующий кризис. Или, может, они решат перестраховаться после этого.

— Кустодии собираются его казнить, — говорит Ксанфус.

— А, понятно. Позорная смерть для презренного существа. Абсолютно заслуженно. Но я рада, что организация Сигиллита не хочет терять столь ценный ресурс. Последний владыка времён Долгой Ночи — это оружие, которое сделало бы Избранных могущественнее даже примархов и Легионес Астартес. Возможность управлять жизнью и смертью созданий короля-бога. В текущих условиях многие бы обрадовались такому инструменту. Отважные кустодии определённо входят в их число.

— А вы? — уточняет Мориана.

— Ответ лежит за пределами моих полномочий.

— У нас открыто окно возможностей, — изрекает Ксанфус. — Временный вакуум власти, если хотите. Нужно забирать Фо сейчас, поскольку другого шанса не будет.

— Вы и правда всё ещё думаете о будущем? Как смело.

— Настоящее нам неподвластно, — отвечает Избранный. — Остаётся заботиться только о будущем. Однажды у тебя получилось его освободить. Ты поможешь нам сделать это снова?

Андромеда кивает.

— Дальше я справлюсь сам, — говорит Заранчек, поворачиваясь к Мориане. — Возвращайся к своим обязанностям.

Та кивает и торопится прочь, забрав с собой солдат из Палатинской горты.

— У нас мало времени, — обращается Ксанфус к геноведьме. — Приказы уже отданы, и кустодии готовы их исполнить.

— Ты ведь понимаешь, что я его искренне ненавижу, да? — уточняет Андромеда.

— Это почти не имеет значения.

4:ii. Работа в тесноте

Им удаётся отбить небольшую территорию. Совсем немного, и это никак не повлияет на общую картину, но это важно. После изматывающих многочасовых боёв за удержание позиций Фафнир Ранн воспринимает продвижение как настоящий успех.

Когда враг выдыхается у Дельфийского виадука, Архам, Второй Носящий Это Имя, приказывает расположенным на стенах батареям начать массированный артиллерийский обстрел. Орудия, созданные для уничтожения тяжёлой техники и космических кораблей, обрушивают огненную бурю на отступающие силы противника, подловив их между бастионом Фратари и руинами врат Хасгарда. Южные пределы района превращаются в каньон с оплавленными краями. Пушки не умолкают шесть минут, и Ранн понятия не имеет, сколько врагов погибло в огне. Многие тысячи. В иной день это была бы серьёзная победа. Но сегодня эти тысячи лишь капля в море предателей.

Старшие хускарлы предлагают воспользоваться преимуществом, подаренным победой на Дельфийском рубеже: окопаться вдоль виадука и укрепить это звено в растянутой цепи обороны. Огромные силы Сынов Хоруса и Пожирателей Миров атакуют лоялистов на востоке и западе. Примерно через час отступившая за врата Хасгарда орда будет готова ко второй серьёзной атаке.

Но у Ранна появилась иная идея. Если передвинуть линию фронта к Хасгарду, то получится выступ, дающий возможность атаковать восточную и западную группировки врага с флангов, избежав лобового столкновения. Архам одобряет. Этот выступ продержится недолго, но каждая купленная минута — это минута жизни Императора.

За виадуком начинается дымящая пустошь, где ничего невозможно разобрать. От груд земли и щебня идёт мощное тепловое излучение. Наполненные слизью воронки исходят паром. Уже через несколько минут наступающие отряды Ранна покрываются слоем жидкой грязи. Всадники Намахи для разведки используют сервоптиц. Те возвращаются и приносят ауспик-сканы местности. От их позиций до самого Хасгарда не осталось ничего живого, но датчики засекли признаки активности в бункерах и подземных помещениях под остатками врат. Предатели успели укрыться и закрепиться, надеясь удержать плацдарм до подхода подкреплений.

— Придётся поработать в тесноте, — говорит Зефон. Фафнир кивает. Именно так.

Все воины в атакующей группе поднимают руки. Ранн поведёт отряд сам. Он не смог бы отправить людей в бой, от которого сам уклонился. Фиск Гален, конечно, тоже вызывается добровольцем. Однако капитан остался без шлема — маска респиратора скрывает рот и нос, а разбитый купол пришлось выбросить. Фафнир временно передаёт ему командование группой и просит одолжить болт-пистолет. Гален без колебаний отдаёт оружие. Ранн берёт с собой Леода Болдуина и Вала Тархоса. Зефон выбирает Ринаса Дола и Кистоса Галлеона. Намахи покидает седло и зовёт за собой ещё двоих наездников.

Фафнира посещает мысль, что это, возможно, демонстративный жест. Полевые командиры Кровавых Ангелов и Белых Шрамов идут потому, что идёт он? В отношении Намахи это может оказаться правдой. Но дело не в гордыне или соперничестве, как можно подумать. Ранн знает, что Белые Шрамы с самого начала чувствовали себя изгоями среди воинов Терры. Нужда заставила их воевать в непривычной роли. Их манёвренное войско, не подходящее для оборонительных действий, сразу начали считать второстепенным по сравнению с армиями Кровавых Ангелов и Имперских Кулаков. Владыка кэшика просто хочет подчеркнуть, что он и его братья могут и готовы делать всё необходимое. Лично Фафнир считает, что Шрамы каждый день с начала осады подтверждают это делом. Он не сомневается в их чести и всегда ставил наравне с другими легионами-защитниками.

Зефон тоже не пытается отличиться, хотя Имперские Кулаки и Кровавые Ангелы издавна соперничают. Доминион почти не разговаривает и кажется сухим. Он идёт просто потому, что может. В этом, по мнению Ранна, они похожи. Несущий Печаль, как и он, предпочитает командовать без лишней суеты и не хочет делегировать ответственность. Не ожидай, что другие справятся с задачей, от которой ты отвернулся.

Девять воинов уходят вперёд через озёра грязи, сквозь завесу раскалённого воздуха. Расплавленная земля начинает твердеть и трескаться от остаточного теплового излучения. Воздух дрожит от жары. Сеть бункеров наполовину погребена под слоем полуспёкшейся слизи.

Как и говорил Зефон, придётся поработать в тесноте. Их ждут узкие коридоры и короткие дистанции. Потребуется зачищать помещения по одному. Болдуин и Тархос вешают болтеры на магнитные замки и достают пистолеты и боевые ножи. Кровавые Ангелы и Белые Шрамы поступают аналогично. Для ближнего боя первые предпочитают тонкие и лёгкие кинжалы, а вторые — эдлэлы или охотничьи ножи. С длинными клинками и тяжёлым оружием они будут слишком неповоротливы.

Ранн забрасывает парные топоры за спину и берёт два пистолета, свой и Галена. Зефон также убрал свой клинок, Спиритум Сангвис, в ножны за плечом. Пару драгоценных волкитных пистолетов он оставил одному из лейтенантов в основном отряде, взяв вместо них простой болтерный. Лучевое оружие отличается разрушительной мощью, но для грядущего сражения подходит плохо. Ранну экзарх Высокого Воинства, как и все Кровавые Ангелы, кажется существом, исполненным благородного великолепия в роскошной броне. И тот факт, что Зефон ценит функциональность оружия превыше его внешнего вида, внушает уверенность.

Они отключают системы брони, отвечающие за передачу опознавательных сигналов, и широкой цепью расходятся вдоль северной границы комплекса бункеров.

Фафнир и Зефон взбираются по громадной волне застывшей грязи на крышу одного из зданий. Снаряд пробил её насквозь. В скалобетонной плите метровой толщины зияет круглая дыра с торчащими по краям прутьями искорёженной арматуры.

После боя на площади Кланиум Ранн заметил, насколько изменился Кровавый Ангел. Он знал его в основном заочно, по репутации, но и этого оказалось достаточно. Когда-то Зефона считали яростным и пылким воином. Сейчас он движется и ведёт себя совсем иначе. Даже голос в тех редких случаях, когда воин решает поговорить, звучит бесстрастно. До сего момента Ранн не обращал на это внимания, потому что времени на лишние мысли не хватало, но сейчас, в тишине, среди клубов пара, приходится внимательно наблюдать за движениями и сигналами товарища. Грация и плавность, присущие воинам Девятого, никуда не делись, но сейчас, как понимает Фафнир, Зефон больше похож на напряжённого хищника, подчиняющегося инстинкту охоты и убийства, хоть и полностью контролирующего это желание. На место демонстративной храбрости пришло тяжёлое, тёмное и угрожающее безмолвие. Ранн задумывается о причинах подобных перемен в благородном воине. На самом деле достаточно просто осмотреться. Эта война многое изменила в каждом участнике, как и в том, что они знают и ценят. В сердцах поселилась сосущая пустота, угас блеск в глазах и улыбки на лицах. Со всех прежних подвигов облетела позолота славы. Осталась только цель, опалённая и покрытая сажей, — убивать, пока не убьют тебя. Честь, слава, гордость, победа... Все эти понятия, важные для прежних астартес, больше не имеют значения.

Фафниру больно видеть Зефона таким — славный Ангел поблёк и осунулся. Вся его прежняя живость ушла. Ранн всегда считал Кровавых Ангелов образцовыми мастерами искусства войны. Не просто практиками, как Имперские Кулаки, но героями, вдохновляющими на подвиги. Ему больно видеть Зефона таким, потому что в его мрачной опустошённости он видит своё отражение. И отражение осиротевших душ каждого верного воина на Терре.

Фафнир прогоняет накатившую меланхолию. Впереди их ждёт тяжёлая работа, и нужно полностью сконцентрироваться на ней.

Сенешаль вслушивается в звуки, доносящиеся из бункера, и пытается отыскать тепловые сигнатуры. Он машет Зефону и первым спрыгивает в пробоину.

Изнутри бункер похож на тёмную печь, заваленную искорёженными обломками. Фафнир медленно и бесшумно крадётся вперёд, держа оба пистолета наготове. Визор шлема разгоняет темноту, превращая её в призрачно-зелёный туман с очертаниями разбитых каменных блоков, гнутых металлоконструкций, обвалившихся стен и кровавых останков тех, кому не повезло оказаться в бункере в момент удара.

Зефон спускается следом. Они начинают прочёсывать бункер, двигаясь параллельно друг другу. Системы силовой брони автоматически помечают Кровавого Ангела значком дружественной единицы, чтобы Ранн мог знать, где находится товарищ, и не принял его за врага по ошибке. Он добирается до люка, ведущего в коммуникационный тоннель. Из расколотого скалобетона торчат обломки труб и арматуры. Фафнир поднимает пистолеты, а затем резко ныряет в проём, целясь в темноту с обеих рук.

Никого. Под ногами хрустит каменная крошка. Густая пыль в воздухе застит глаза, как туман. Мимо скользит Зефон: пистолет ищет цель, кинжал опущен. Ангел прижимается к металлической переборке и прикрывает пришедшего в движение Ранна. Помещение справа. Пусто. Помещение слева. Два трупа Пожирателей Миров. Их раздавило взрывной волной при попытке спрятаться от взрыва.

Теперь Ранн прикрывает Зефона. Кровавый Ангел уходит влево. Ещё одна комната. Он берёт на прицел пространство за дверным проёмом и пропускает Фафнира вперёд. Сложное место. Невозможно разобрать, что внутри. Ранн кивает, и Зефон заходит. Там находятся ещё три трупа. Их тоже убила чудовищная ударная волна; смятые тела валяются у дальней стены, как выброшенный волнами мусор. В смежном помещении располагался пункт связи. Кабели главной вокс-системы свисают с расколотого потолка, будто лианы. Блок передатчиков завалился набок. Три тонны металла упёрлись в стену, вывалив на пол механические внутренности.

Ранн входит первым, водя пистолетом из стороны в сторону. Зефон прикрывает и идёт следом. Легионеры обходят упавший блок с разных сторон. За ним прячется Пожиратель Миров, которому при падении зажало ногу. Но легионеры знают о живом враге. Датчики засекли искажённый сигнал, сердцебиение и работу реактора чужого доспеха ещё до того, как лоялисты вошли в комнату. Всё это время раненый пытался отгрызть себе ногу и освободиться.

Заметив Ранна, предатель рычит и хватается за болтер. Мгновением позже кинжал Зефона вонзается в его затылок так, что остриё показывается между зубов, будто стальной язык. На белую пыль льётся чёрная кровь.

Они доходят до полуоткрытого противовзрывного люка. Ранн идёт первым. Когда-то здесь находился вход в казарму. Половина белых плиток, которыми выложили зал, даже удержалась на стенах. Осколки второй половины усеивают металлический настил. Тут чуть светлее. Маломощные вспомогательные генераторы питают забранные решётками потолочные светильники. Те мерцают и пускают странные тени по клубам кружащейся пыли. Фафнир движется дальше. Снова плитка на стенах, местами осыпающаяся, как рыбья чешуя. Впереди маячит дверь, ведущая непосредственно в жилые помещения. На полу валяется упавшая со стены эмблема Палатинской горты. Большая часть металлических шкафчиков умудрилась сохранить вертикальное положение. В дальнем конце зала из водопроводных труб льётся грязная вода. Датчики Ранна ловят слабый сигнал, но не справляются с определением координат. Просто движение. Не у всех врагов система маркировки сохранилась в рабочем состоянии. Или её могли про сто отключить. Фафнир подаёт знак идущему следом Зефону и прижимается к стене слева от блока шкафчиков. Кровавый Ангел без лишнего шума пробирается вперёд, прикрывая фланг Имперского Кулака. Системы брони подсказывают, что дальше находится то ли просторная ниша, то ли проход.

Оба легионера замирают, заслышав приглушённый грохот болтерных выстрелов. Звук проносится по разрушенному комплексу укреплений, эхом отражаясь от сводов. Другая команда зачистки вступила в бой. Ранну очень хотелось бы знать, кто именно и что там происходит, но он не станет активировать вокс, чтобы не выдать свою позицию врагу.

Имперский Кулак делает ещё один бесшумный шаг.

Кто-то, прячущийся за линией шкафчиков, открывает огонь из автопушки.

4:iii. Особо опасен

У дверей лифта неподвижно, будто статуи, стоят две фигуры. Фо живёт в постоянном шоке от взаимодействия со сверхлюдьми. Его чудовищные создания приводят старика в ужас. Он только-только привык к Амону Тавромахиану, но эти...

— Почему так долго? — спрашивает один из них.

— Ничего особенного, — отвечает Тавромахиан. — Последние рутинные проверки. Объект классифицирован как особо опасный. Он — гений по шкале Мондаварди и отличается коварством. Требовались контрольные мероприятия.

— Ты мне льстишь, Амон, — произносит Базилио, пытаясь не показать охвативший его гложущий ужас и не обращать внимания на внезапное чувство холода в животе. Именно этим созданиям, этим чудовищам приказано стать его палачами.

Лифтовый блок Восточного подхода остановлен согласно приказу кустодиев. Ксанфусу и Андромеде-17 приходится воспользоваться служебной лестницей. Они стремительно взбираются по пыльным феррокастовым ступеням. Геноведьма моложе и в лучшей физической форме, но ей приходится догонять спешащего со всех ног Избранного.

— У нас есть какой-то план? — спрашивает Андромеда.

— Я хотел поручить эту часть тебе.

— Значит, буду импровизировать.

Они добираются до нужного этажа. И почти сразу Заранчек хватает спутницу за запястье и утягивает в темноту. Она озадаченно хмурится и смотрит, куда Ксанфус показывает рукой. Через пятнадцать метров служебный коридор заканчивается, выходя на общую площадку. Сюда же ведут ещё несколько ходов и двери лифта. Она замечает двух гигантов в чёрной броне. Это явно кустодии, но какого-то незнакомого ей ордена. Спустя несколько мгновений навстречу чёрным великанам выходят ещё двое. Андромеда уверена, что воин в золотых доспехах — это Амон. А второй, который на фоне остальных троих кажется чуть ли не младенцем, — Фо.

— Кто это? — шепчет она.

— Стражи из Общины Ключа, — так же шёпотом отвечает Ксанфус. — Мы опоздали.

4:iv. Восемь человек

Халид Хассан, Избранный Малкадора, идёт в Вестибюль. У него совсем нет времени, но тревожное сообщение на орскоде говорило о проблеме безопасности/нарушителе, и потому он вынужден заняться вопросом лично. Пришлось возложить на Ксанфуса свою основную задачу, и это кажется неправильным. Он полностью доверяет коллеге, но Сигиллит передал дело с отметкой «Терминус» ему, и, перепоручив его другому, Хассан будто бы идёт против желаний господина.

Вестибюль — это пристрой из золота и стекла в тридцати минутах быстрого хода от Тронного зала. Формально он является вотчиной кустодиев, но укомплектован контингентом Сестёр Безмолвия. В Санктуме есть сорок шесть таких зданий. И ещё девять — в Гегемоне. Сразу за порогом Хассан чувствует действие искусственного нуль-поля, как будто что-то давит на переносицу и за ушами.

Его ожидает сестра-смотрительница Моци Додома. Она стоит, положив запястья на гарду двуручного меча. Длина клинка, сравнимая с ростом самой нуль-девы, позволяет ей опираться на оружие, как на посох. Рядом возвышается золотой страж, Соратник-гетерон Айос Раджа.

— У нас нарушитель? — спрашивает Хассан.

— Несколько, — отвечает Раджа. Додома с помощью мыслезнака показывает то же слово.

— Кто-то из знати в приступе паники забрёл в закрытую зону?

— Это посторонние. — Соратник снова перебивает жестикуляцию Додомы.

Сестра Безмолвия строго глядит на кустодия.

— Прошу прощения, смотрительница.

«Посторонних обнаружили рядом с залом Достойных, — сообщает она, положив перекрестье меча на ключицу. — Кустодии их задержали, но...»

— Стоп, — перебивает Хассан. — Посторонние?

«Да, Избранный».

— Прошу меня извинить, но в текущих обстоятельствах разве это не должно быть абсолютно невозможно?

«Именно поэтому мы вас и вызвали, — жестикулирует она. — Случай требует внимания высшего руководства».

«И сейчас это я, — думает Хассан. — За пределами Тронного зала эта роль достаётся мне».

— Показывайте, — говорит он вслух.

Ворота из бронестекла с негромким шипением разъезжаются в стороны. Стражи ведут Избранного сквозь залы со стенами из сияющего золота и полами, выложенными полированной диамантиновой плиткой. Во внутренних помещениях воздух становится холоднее, а давление нуль-поля усиливается.

«Восемь человек, — на ходу сообщает Додома. — Четверо смертных; по крайней мере, нам так кажется. Двое псайкеров. Один сервитор. Один астартес».

— Сомнительного происхождения, — замечает Раджа. — По-моему, это гибрид или жертва дефекта при создании. Возможны изменения нематериальной природы.

— Какой легион? — уточняет Халид.

«Никакой».

— Это решительно невозможно.

— Потому я и пришёл к такому выводу, — говорит Раджа.

— Это... предатели? — спрашивает Хассан. — Первая волна? Те, кому удалось пробраться внутрь? Группа разведки...

Додома переходит с изящного мыслезнака на отрывистые жесты боевого языка. В данном случае она показала просто «?».

В центре здания расположено кольцо камер из панелей инертного кристалла, установленных в каркас из пси-кюрия. В восьми из них Хассан различает силуэты узников. Кристальные панели искусственно замутнены, так что подробностей не разобрать, однако он отмечает, что все защитные системы работают почти на максимуме возможностей. На длинном стеклянном столе разложены вещи, изъятые у пленников, а над ними вьётся стайка псайбер-черепов. Устройства ощупывают находки тонкими лучами света, покачиваются и мечутся в воздухе, обрабатывая информацию.

Хассан видит и оружие — в основном стандартное для Имперской Армии. Магазины и силовые ячейки извлекли и разложили тут же рядом. Обращают на себя внимание вычурный вольтвольвер и болт-пистолет — старое оружие с рукоятью, обмотанной золотой проволокой, и боковым креплением прицела.

— Модель «Фобос», — говорит Хассан.

— Нет, — отвечает Раджа. — На самом деле это автоболтер модели М-шесть-семь-шесть «Объединение». Доимперская система обозначений.

«Старый», — соглашается Додома.

— Это антиквариат, — добавляет кустодий.

Хассан берёт оружие. Пистолет очень тяжёлый, и его приходится удерживать обеими руками. На корпусе нет ни символа легиона, ни даже штампа с серийным номером и названием модели.

— Какие легионы такими пользовались? — спрашивает Избранный, аккуратно возвращая болт-пистолет на место.

Смотрительница снова изображает немой вопрос.

— И у этого... астартес... нет никаких эмблем и обозначений?

— Никаких, — отвечает Раджа. — Доспехи тоже древней модели. На нагруднике есть штамп «ЛИ-2».

«Ещё у него было вот это», — сообщает Додома.

Рядом с оружием лежат несколько грязных подсумков. Псайбер-черепа с помощью крохотных мехадендритов и телескопических щупов аккуратно извлекают их содержимое по предмету за раз. Халид замечает колоду карт. Они тоже старые, ручной работы, слегка потрёпанные. Он начинает переворачивать их по одной, выкладывая в ряд. Простые пластиковые карты таро с обычными рисунками. Некоторые ему знакомы... Шут, символизирующий раздор, Око, Великое Воинство, Расколотый Мир, Петляющая Тропа, перевёрнутый Трон, Великан, Луна, Мученик, Чудовище, Башня Молний и Император из старшего аркана. Он берёт ещё одну. Тёмный Король.

— Плохой расклад, — замечает Раджа.

— Другого ждать не приходится, — отвечает Избранный. Ему известно, что различные вариации арканов таро пользуются популярностью в народе, несмотря на официальное порицание суеверий. Он также знает, что Сигиллит нередко уединялся и раскладывал колоду — и весьма серьёзно относился к результатам гаданий. Карты, которыми пользовался Малкадор, были, предположительно, созданы Его рукой, однако Хассан не мог представить, зачем Императору бы опускаться до подобных эзотерических практик. Но он отмечает, насколько схожи изображения на этих грубых картах с теми, что он видел на жидкокристаллических пластинках Малкадора. Таро распространены повсеместно и сильно различаются по стилю исполнения, но эти — буквально копия личной колоды Сигиллита.

Последняя карта тревожит Избранного. Халиду докладывали о множестве случаев появления этого символа. Он переводит взгляд на следующий предмет на стеклянной столешнице — примитивный каменный нож.

— А это ещё что такое? — спрашивает Хассан.

— Не знаю, — отвечает Раджа. — Но мне он не нравится.

— Они оказывали сопротивление? — Избранный разворачивается к Сестре Безмолвия и кустодию.

— Нет, — отвечает Соратник. — Но эта группа перемещалась скрытно и пыталась остаться незамеченной. Они не сопротивлялись.

— Они что-то объяснили? Оправдывались? Как-то обосновали своё присутствие? — Хассан продолжает задавать вопросы. — Может, я не знаю... у них есть какие-то требования?

«Только одно, — показывает Додома. — И это всё, что они сообщили. Они просят встречи с кем-то облечённым властью».

— Серьёзно?

«Их лидер повторил это несколько раз. Настойчиво. Но при этом он оставался спокойным и не проявлял агрессии».

— Лидер? У них есть лидер?

Додома отводит Хассана к одной из кристальных камер. «Вот этот», — сообщает она.

Хассан подкручивает золотые регуляторы на панели управления, отчего кристальная поверхность обретает прозрачность. Из каменной клетки на него смотрит человек. Он стар. Нет, не так. Халид решает, что тот просто побит жизнью. На узнике обычная выцветшая армейская униформа. Грязная кожа загорела под лучами солнца и задубела под ветром. Он, в отличие от самого Хассана, явно долгое время провёл на открытом воздухе. Ничего особенного — просто очередной армейский рекрут. Один из миллиардов призывников, загнанных в армию ради увеличения численности подразделений и гарнизонов на стенах. И вместе с тем есть в нём какая-то любопытная сила, целеустремлённость и жуткая серьёзность во взгляде.

Он шевелит губами. Хассан крутит ещё одну ручку, чтобы иметь возможность поговорить с заключённым.

— Повтори, — говорит он.

— Меня зовут Олланий Перссон, — произносит человек. Его голос раздаётся из встроенных в камеру вокс-динамиков.

— Как я понял, вы просили встретиться с кем-то из руководства? — говорит Хассан.

— Я просил совершенно о другом.

— О. Но мне сказали...

— Я просил отвести меня к вашему повелителю. Мне нужно увидеться с Ним.

4:v. Ещё теснее

Ранн отскакивает, а поверхность стены разлетается фонтаном осколков.

Битая плитка падает на пол, поднимая клубы пыли. Очередь доходит до стоящих в ряд шкафчиков. Снаряды прошивают тонкий металл, несколько пролетают насквозь и бьют в противоположную стену. Ранн видит, как некоторые дверцы мнутся и слетают с петель. Дальний конец секции быстро превращается в груду искорёженного металла.

С первыми выстрелами Зефон огибает блок шкафчиков — и его тут же сбивает с ног легионер Сынов Хоруса. Сцепившись, оба отлетают в душевые. Доминион оказывается снизу. Огромный предатель весь измазан в белой пыли и активно пытается размозжить лицо Кровавого Ангела силовым кулаком. Зефон уклоняется, и тяжёлый кулак дробит плиты пола. Враг крепко прижимает его руку с пистолетом к земле. Когда кулак поднимается для второго удара, Зефон вонзает кинжал в подмышку Сына Хоруса. Воин испускает рёв боли и отшатывается. Несущий Печаль высвобождает другую руку и всаживает два болта в корпус противника. Снаряды разрывают грудную клетку. Белые плиты, покрытые белой же пылью, заливает кровь.

Длинная очередь отгоняет Фафнира обратно к входу в казарму. Он выскакивает из помещения и пригибается у дверного проёма, используя монолитную стену в качестве укрытия. Та дрожит под ударами тяжёлых снарядов. Несколько пролетают сквозь проём и разрываются в дальнем конце коридора.

Ранн прижимается к стене, держа пистолеты наготове, и пережидает шторм. На ретинальном дисплее в том месте, где раньше находился блок металлических шкафчиков, появляются тепловые сигнатуры, но это просто артефакты от дульных вспышек и перегретого дыма. Плотность огня настолько велика, что с его стороны стены от тряски облетает плитка. Куски падают на скалобетон у ног Имперского Кулака и разбиваются, как глиняная посуда.

Вдруг стрельба стихает. Ранн не медлит ни секунды. Он тут же проносится сквозь проём, стреляя из обоих пистолетов. Воин Сынов Хоруса с автопушкой получает один снаряд в грудь, а второй — в забрало шлема. Его отбрасывает спиной на шкафчики. Металл прогибается от удара, превращаясь в подобие жёсткого гамака для испустившего дух мятежника.

Ранн не останавливается. Он замечает третьего Сына Хоруса за грудой искорёженного металла и убивает метким выстрелом в голову. Фафнир оказывается на пороге арочного прохода, ведущего дальше вглубь комплекса. Зефон поднялся на ноги и присоединяется к товарищу. Из прохода вылетает одинокий болтерный снаряд, но не находит цели. Кровавый Ангел, будучи в более удобной позиции, выпускает четыре ответных, вынуждая стрелка отступить в укрытие, и Ранн идёт вперёд.

В воздухе стоит плотная завеса пыли. Фафнир убивает четвёртого легионера Сынов Хоруса, и падающее тело на несколько мгновений оставляет в воздухе смазанный человеческий силуэт. Ранн разворачивается вправо. Одиночный выстрел с правой руки — и очередной предатель отлетает к выложенной плиткой стене. Над его головой пышным плюмажем расцветает фонтан крови. Одновременно — одиночный выстрел с левой руки, прямо вперёд. В дальнем конце зала падает навзничь ещё один Сын Хоруса, пытавшийся добраться до люка. Зефон заходит следом и выпускает два болта в густую дымку слева от Имперского Кулака.

Фафнир не останавливается. Помещение слева — одиночный выстрел с левой руки. Помещение справа — одиночный выстрел с правой руки. Его таланты не ограничены владением парными боевыми топорами. Впереди маячит инженерный зал. Два силуэта. Оба пистолета наводятся на цели и разряжаются. Оба силуэта дёргаются и падают.

— Перезаряжаюсь! — кричит он. Кровавый Ангел уже загнал свежий магазин в свой пистолет и открывает огонь, позволяя товарищу восстановить боеспособность.

Снова выстрелы слева. Зефон спокойно разворачивается и, почти не целясь, укладывает ублюдка из Сынов Хоруса.

Ранн не останавливается...

Зефон и Фафнир Ранн истребляют предателей

4:vi. Приказы отданы

— Он не создаст нам трудности, — с лёгким презрением произносит один из стражей. Оба очень похожи на Амона Тавромахиана — такие же закованные в броню гиганты. Но если доспехи первого сияют, то у новых гостей они чернёные и матовые (это особое снаряжение для казней?), отчего великаны кажутся ещё страшнее. Золотые доспехи кустодиев, похоже, подчёркивают их царственность и (безуспешно, конечно) должны сделать их менее жуткими в глазах простых смертных. В чёрных цветах они излучают неприкрытую угрозу.

— Ты не хочешь представить меня друзьям, Амон? — У Фо с трудом получается подавить дрожь в голосе.

— Нет.

— Знаешь, я им не доверяю.

— Это не имеет значения, — произносит одно из чудовищ.

— Для меня — имеет, уверяю вас, — говорит Базилио.

— Твоё доверие или его отсутствие никак не повлияет на выполнение наших функций. Это нематериальные факторы.

— О, а теперь вы используете опасные слова, которые я бы предпочёл не слышать, — заявляет Фо.

— Твои словарные предпочтения нас не касаются, — произносит чёрный монстр.

— «Несущественные» — тоже уместный термин, — замечает второй кустодий.

— Верно, — соглашается Фо. — Но даже если и так. Вы слышали о такте? Такое сейчас время... Вы, уважаемые, очень точны во всём. Очень-очень точны. И всё же используете слово с весьма тревожным значением. В такое-то время.

— Этот разговор не имеет смысла, — произносит один из стражей.

— Для вас, возможно, — кивает Фо. — Но не для меня. И не для Амона, надо сказать.

— Нет, — говорит Тавромахиан. — Он действительно не имеет смысла.

— Не соглашусь, Амон. Я бы хотел знать, что это за люди, прежде чем ты позволишь им меня увести. Я им не доверяю.

— Это ни на что не влияет, — напоминает золотой кустодий.

— Это очень сильно влияет на твои обязанности, Амон. Что это за люди? Я им не доверяю. Где заканчивается твой долг?

Тавромахиан замолкает и обводит взглядом гигантов в чёрной броне.

— Это эдил-маршал Харахель. Это Соратник Шукра. Они оба — стражи из Общины Ключа.

— Ага, — произносит Фо. — Те, кто запирают на замок. Хранители всяких опасных вещей. Значит, я считаюсь опасной вещью, трибун? Вы пришли, чтобы запереть меня навеки?

— Отдан приказ, — говорит Харахель.

— Или вы хотите меня убить?

— Отдан приказ, — повторяет Шукра.

— Это я понял. А кем? Кто отдал приказ?

— Это...

— Только не говорите «не имеет значения», — перебивает Базилио. — И даже не думайте произносить слово «нематериальный». Потому что это очень важно.

— Твоё мнение ничего не значит, — говорит Харахель.

— Уверен, так и есть. А вот мнение Амона — значит. Его долг — охранять меня. Ему это поручил капитан-генерал Вальдор, и эта обязанность ещё не выполнена.

— Наши приказы исходят от капитана-генерала, — произносит Шукра.

— Ага, уже что-то. Указания Амона были заверены. Правда, Амон?

— Да.

— А ваши? У вас есть заверение? — спрашивает Фо.

— Разумеется, — говорит Харахель.

— Следуй за нами, — добавляет Шукра.

— Ты видел эти заверения? — спрашивает Фо у Тавромахиана.

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь, что приказы подлинные? Прошу, Амон, подумай. Вы же не совершаете ошибок. Ошибка — это невыполненный долг. Твой долг — моя жизнь. Он ещё не исполнен. Не совершай ошибку, не завершай свою миссию поражением.

— Молчать, — велит Харахель.

— Вот, видишь! — Базилио смотрит на Амона и грозит пальцем гиганту в чёрном. — Пошли требования. Почти угрозы. Это не похоже на рациональные фактические доводы, которыми так славится ваша братия. Прошу, подумай ещё раз. Ты видел, что за ад творится снаружи. Видел, какие ужасы обрушились на Терру. Варп повсюду, Амон. Никому нельзя верить. Брат идёт на брата. Примарх на примарха. Подобная вражда невозможна, ибо такова воля Императора, и всё же...

— Замолчи, — говорит Шукра.

— Нужно что-то делать, — шепчет Ксанфус.

— Подожди. — Андромеда внимательно наблюдает за беседой у лифта.

— Ты же обещала какую-то импровизацию...

— Просто подожди, Избранный, — шипит геноведьма. — Думаю, старый вивисектор сейчас покажет, почему его считают таким опасным.

— Замолчи! — Шукра снова перебивает Фо.

— И снова требования! — восклицает Базилио. — Видишь? Амон, я им не доверяю, потому что ничему сейчас нельзя верить. Ничему! Но тебе я доверяю. А доверяешь ли ты им?

— Молчи, — велит Харахель.

— И следуй за нами, — говорит Шукра.

— Покажите заверение, — перебивает Амон.

Стражи замирают как вкопанные и смотрят на него. За чёрными забралами не разобрать выражения лиц, но Фо уверен, что на них читаются возмущение и ярость.

— В сторону, кустодий, — говорит Харахель. — Твой долг исполнен.

— Ещё нет. Подтвердите подлинность полученных приказов.

— Приказы отданы, — твердит эдил-маршал. — Подтверждение можно получить у капитана-генерала.

— Получите.

— Сейчас невозможно. Капитан-генерал Вальдор недоступен.

— Получите по нейросвязи.

— Сейчас невозможно, — настаивает Харахель. — Капитана-генерала Вальдора нет на Терре, нейросвязь не работает.

— Значит, я не могу отдать вам объект, — говорит Тавромахиан.

— Ты нам не помешаешь.

— Отойди в сторону.

— Нет, — говорит Амон.

Кустодии сверлят друг друга взглядами. На лице Амона не отражается никаких эмоций.

— Отойди. В. Сторону, — цедит Харахель.

— Нет.

— Тавромахиан... — рычит эдил-маршал.

— Раз господин капитан-генерал недоступен, получите подтверждение в другом месте, — предлагает Амон. — Протокол заверения приказов гласит, что для директивы уровня XX подходящими вариантами являются Трон, лорд Преторианец или Сигиллит. Иные варианты не подходят.

— Нет, — говорит Шукра.

— Делайте, или мы в тупике. Альтернативы не существует.

— Существует. — Харахель шагает вперёд.

— Мне нравится ирония момента. Хочешь подвести итог конфликту усобицей между кустодиями, Харахель? — тихо произносит Амон. — Это станет самым горьким предательством Императора из всех. Вероломство — качество ублюдков-примархов и их примитивных отпрысков-астартес. Это их дефект, не наш. Мы же выше этого, верно?

4:vii. Нерушимое спокойствие

— «В войну должно вовлекаться целиком и полностью, ибо отнятые жизни вернуть не получится. И потому прежде всего необходимо обосновать необходимость сего действа», — читает вслух Локен. — «Но когда война идёт против демонов, не требуется иного обоснования, кроме войны против демонов». Из учебника по военному делу, написанного в двести семьдесят седьмом столетии.

Локен поднимает взгляд от записной книжки Зиндерманна и переворачивает пару страниц.

— Это было очень давно, Кирилл. Во времена Долгой Ночи. Это всё очень захватывающе, но я не уверен, что понимаю смысл происходящего.

— Мы тоже, Гарвель, — говорит Зиндерманн. Он уже один раз объяснял, чем занимается, и не хочет повторяться. По крыше барабанит дождь. Снаружи грохочет гром, который вовсе не гром. Все собрались вокруг читального стола в одном из небольших закутков тёмной библиотеки. Дознаватель сидит, устало понурив голову. Мауэр облокотилась на книжные шкафы и скрестила руки на груди. Девушка-архивариус прячется в тенях и старается не показываться на глаза. Все трое наблюдают за астартес в серой броне, листающим книги и записи.

— «Тут есть тень под этой красной скалой (Приди же в тень под этой красной скалой), и я покажу тебе нечто, отличное от тени твоей, что утром идёт за тобою, и тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку; я покажу тебе ужас в пригоршне праха», — Локен отрывается от чтения. — Почему этот отрывок? Почему ты записал его?

— Я не знаю, — пожимает плечами Зиндерманн. — В тот момент казалось, будто он что-то значит. Это прочла боэтарх. Я просто записал.

Он смотрит на Мауэр.

— Помнишь?

Та качает головой. Она всё ещё недоверчиво разглядывает Локена.

— Ты так и не объяснил, как оказался тут.

Зиндерманн чувствует, что в тенях слева архивариус старается вжаться подальше в темноту. Космодесантник в силовой броне, покрытой выбоинами от попаданий, заляпанной грязью и кровью, приводит её в ужас. Девушка в силах только смотреть на него и дрожать.

Локен переводит взгляд на Мауэр. Он снял шлем и положил на столешницу. Выглядеть от этого менее угрожающим он не стал.

— Мне нечего объяснять, — отвечает воитель.

— Разве тебе не нужно, ну — я просто предполагаю, — где-нибудь сражаться?

— Я этим и занимался. По крайней мере, мне казалось. Я был у врат Престора. В самом центре. Присоединился к отряду сынов Дорна, который планировал перехватить врага на проспекте Вечных.

— И?

— Услышал стрельбу поблизости. Отправился на помощь твоему коллеге. Его, кажется, зовут Альборн. Да, Альборн. Я пришёл ему на помощь. — Локен замолкает и переворачивает очередную страницу. — Аллегорические куплеты девяносто пятого века? Серьёзно? — Воин удивлённо смотрит на Зиндерманна и пожимает плечами.

— И что потом? — спрашивает Мауэр. — Ты остался с Альборном?

— Мы давно знакомы, Гарвель, — говорит старик. — Ты часто предпочитаешь молчать, если не можешь объяснить ситуацию фактами.

— Нет никаких фактов, Кирилл, — говорит Локен, бросая взгляд на бывшего итератора. — Всё сломалось.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, — произносит Зиндерманн.

— Я недосказал. Я был у врат Престора. Услышал стрельбу. Пошёл на помощь Альборну. И тут же очутился у зала Схоластеров на виа Аквила. Альборн был там.

— Оттуда до Престора двадцать четыре километра, — замечает Мауэр.

— Двадцать, но не суть. Для меня это в любом случае было в пределах улицы.

— Возможно, ты потерял счёт времени, — предполагает боэтарх. — Во время яростной битвы...

— Нет, — отвечает Локен.

— Помутнение сознания...

— Нет, — повторяет воин. — Я рассмотрел все эти варианты. Усталость. Замешательство. Контузия. Но оно продолжает происходить.

— Что ты имеешь в виду?

— Я потерял Альборна на виа Аквила. Мы вместе искали Киилер. Я думал, что направляюсь к вратам Лотоса, но оказался на виа Терраник. Попробовал снова. Через две улицы от Терраник я вышел к стене Метома. Места, находящиеся на расстоянии километров, накладываются друг на друга. Неважно, какой маршрут я выбирал. Это случалось несколько раз. За последний час я побывал у Львиных врат, в Палатине и в Санктуме. Это сотни километров пути.

— Но врата Вечности запечатаны... — начинает Мауэр.

— За последний час? — переспрашивает Зиндерманн.

— А сколько сейчас времени? — вопрос Лунного Волка звучит скорее как хитрая загадка.

— Все часы остановились, сэр, — осмелилась заговорить девушка. Локен поворачивается на голос, и архивариус вздрагивает.

— Она права. Это первый верный тезис из прозвучавших здесь. Часы остановились. Спираль времени разжалась. И пространство тоже исказилось. Я это подозревал и даже успел рассказать Альборну. Скажу и вам. Варп пропитал всё вокруг. Всё меняется, сжимается, искривляется. Места, находящиеся вдалеке друг от друга, начинают соприкасаться, плавиться и смешиваться. Дворец... вернее, подозреваю, вся планета размывается и превращается в безумный лабиринт. Время остановилось, а расстояния потеряли смысл.

— Это... какое-то оружие врага? — спрашивает Мауэр. Впервые Зиндерманн замечает в её голосе что-то похожее на страх. — Колдовство предателей обрушилось на наши...

— Возможно, — отвечает Гарвель. — Это может быть работа Алого Короля. Или кого-то ещё. Последний поворот клинка, призванный погрузить нас в безумие и закрепить их победу. Но, если вам интересно моё личное мнение, не думаю, что это действительно так. Мне кажется, происходящее — просто симптом. Побочный продукт нашей войны. Мой проклятый отец привёл с собой всю мощь Хаоса и выплеснул её на Терру. Планета тонет в имматериуме, законы физического мира меняются. Сначала были сны, кошмары и одержимые. Потом появились нерождённые твари. Теперь рвётся сама ткань реальности. Хаос заразил Терру, переделал её под себя и постепенно затягивает нас в своё царство.

Архивариус внезапно начинает рыдать. Зиндерманн пытается её успокоить.

— Ты так сюда попал? — спрашивает он.

— Когда я оказался в Санктуме, — объясняет Локен, — то пытался добраться до Дельфийской линии и присоединиться к силам обороны. Но каждый раз приходил на залитый дождём двор. Сколько бы я ни пытался, результат оставался тем же. Я приходил во двор за этими стенами. Как будто кто-то хотел направить меня сюда. В это место. И на четвёртый раз я решил смириться и прошёл внутрь. Нашёл вас.

— Хочешь сказать, тебя сюда направили? — уточняет Мауэр. — Но кто? Или что?

— Нечто, — отвечает легионер. — Поначалу перемещения были случайными. Но в Санктуме они начали казаться целенаправленными, будто мне дают знак. Кто-то хочет, чтобы я находился в зале Ленга. Подозреваю, что Сигиллит.

— Почему?

— Я был его Избранным, и он часто мысленно общался со мной в последние недели. Но он всегда именно разговаривал и чётко давал о себе знать. Не знаю, по чему он перестал. Я бы хотел услышать, чего он от меня сейчас хочет. Думал, что, когда зайду внутрь, всё станет очевидным.

— Не стало? — спрашивает боэтарх.

— Возможно, моя задача как-то связана с вашей работой, — говорит воин. — Но вы и сами не вполне понимаете её смысл.

— Что он сказал, когда вы общались в последний раз? — берёт слово Зиндерманн.

— Просто обозначил боевые задачи, — пожимает плечами Локен. — Это было несколько дней назад. Ничего особенного. Он просто закладывает инструкции в умы Избранных. Как вы, наверное, догадываетесь, Малкадор — занятой человек.

Астартес замолкает.

— Но вот что ещё, — добавляет он. — У врат Престора, прямо перед тем, как я отправился на помощь Альборну, у меня в памяти всплыла одна фраза. Совершенно внезапно. Думаю, это ты, Кирилл, сказал мне её давно, ещё на борту «Духа», в бытность итератором, когда я приходил послушать твои лекции. Не знаю, почему она вдруг вспомнилась.

— В те времена ты был хорошим учеником, Гарвель, — грустно улыбается Зиндерманн. Он добродушно похлопывает девушку-архивариуса по плечу и протягивает платок, чтобы та могла вытереть глаза. — А что за фраза?

— «В пучине хаоса я понял наконец, что во мне живёт нерушимое спокойствие», — изрекает Локен.

— Не помню, чтобы я такое цитировал, — хмурится дознаватель. — Я даже не знаю, чьи это слова. Пол Кертус Варик?

Архивариус, шмыгая носом, что-то говорит.

— Камю, — повторяет она чуть громче. — Это Камю.

— Которого я не читал, — замечает Кирилл.

— У нас здесь есть копия.

— Значит, ты всё-таки заглядывала в книги? — поднимает бровь Зиндерманн.

— В некоторые, — краснеет девушка.

— Да, здесь определённо есть копия, — говорит Мауэр.

Все смотрят в её сторону. Она демонстрирует остальным экран своего инфопланшета.

— Я выписала эту фразу. К тому моменту мы уже перестали читать их вслух. Но это последнее, что я записала перед появлением Локена.

На экране виднеются слова: «В пучине хаоса я понял наконец, что во мне живёт непобедимый покой».

4:viii. Конфликт интересов

Харахель останавливается.

— Мы получим подтверждение, — говорит он с невыносимым спокойствием. Подчиняясь жесту кустодия, двери лифта расходятся в стороны, и вместе с Шукрой эдил-маршал входит в кабину. Шагнув за порог, он оборачивается. — Когда я вернусь, Тавромахиан, ты закончишь исполнение своих обязанностей. Всех до единой. Вальдор лично займётся этим вопросом.

Двери закрываются.

Амон опускает взгляд на Базилио.

— Я отведу тебя обратно в покои. Мы будем ожидать их возвращения.

Они разворачиваются и повторяют проделанный путь в обратном направлении. Фо семенит следом за золотым великаном.

— Спасибо, Амон, — говорит старик.

— Я сделал это не ради тебя, Фо.

— Я знаю. Ты просто следовал логике своих обязанностей. Но всё равно спасибо.

— Я смотрю, вы хорошо ладите, — произносит Андромеда, выходя из тёмного служебного коридора за их спинами.

Амон разворачивается и внимательно смотрит на гостью. Его копьё поднимается в боевую позицию. По наконечнику бегут разряды расщепляющего поля.

— Я же не застала тебя врасплох, кустодий? — спрашивает она.

— Мне было известно о вас обоих с момента, когда вы вошли на этот уровень семь минут назад, — отвечает Тавромахиан. — Я не вмешиваюсь в дела Избранных Сигиллита и их спутников, пока они не вмешиваются в мои.

Заранчек Ксанфус выходит из сумрака следом за геноведьмой. Та улыбается и, сложив на груди руки, рассматривает Фо.

— Безопасность объекта и созданного им устройства важны и для Сигиллита, — говорит Ксанфус. — Мы пришли помочь тебе, кустодий.

— Мне не сообщали, — отвечает Амон.

— Сегодня тяжёлый день, — замечает Андромеда. — Все очень заняты.

— Что ты здесь делаешь, геноведьма? — хмурится Фо.

— Не разговаривай с ними, — велит кустодий.

— По воле Сигиллита объект переходит под нашу ответственность, — заявляет Ксанфус. — Дальше о нём позаботятся Избранные.

— Мне не сообщали, — повторяет Амон. — И похоже, эти указания противоречат приказам капитана-генерала. Кроме того, эта женщина ранее была уличена в неправомочных и диверсионных действиях, в том числе в отношении объекта. Так что — нет.

— Эти приказы не могут быть подтверждены, — замечает Ксанфус.

— Да, мы всё слышали, — добавляет Андромеда.

— Неверно, — отвечает Амон. — Приказы кустодиев пока что не были подтверждены. Но будут. До того момента мои прежние подтверждённые обязанности остаются в силе. Скажи, Избранный, ты можешь предоставить заверение своих приказов?

Мужчина сглатывает.

— Нет, — наконец признаёт он.

Андромеда бросает на него недовольный взгляд.

— Просто замечательно, — бормочет она. — Я же просила оставить эту работу мне.

Геноведьма с улыбкой разворачивается к Тавромахиану.

— Сегодня никто не может подтвердить приказы. Если честно, там творится полный бардак. Думаю, ты понимаешь причину. Приходится действовать на собственное усмотрение.

— Почему приказы не подтверждаются? — спрашивает Амон.

Ведьма пожимает плечами.

— Я же сказала: бардак. Такое ощущение, что им никто толком не управляет. — Она переводит взгляд на Ксанфуса. — И правда, кто сейчас главный?

Избранный откашливается.

— На поле боя командует лорд-милитант Терры Архам, — неохотно бурчит он. — В штабе Гегемона — госпожа-тактике Сандрина Икаро. В Тронном зале — примарх Вулкан.

— Серьёзно? — Андромеда, похоже, искренне удивлена. — Когда я говорила про бардак, то...

— Что с Императором? — Амон чуть опускает копьё.

— О бедный мой мальчик, — подаёт голос Базилио. — Они тебе совсем ничего не рассказывают, да? Бросили тебя наедине с обязанностью. Оставили на посту...

— Тихо! — рычит кустодий.

— Так где же наш великий и могучий Император? — на этот раз Фо обращается к Ксанфусу. — Сбежал? Я его не виню. Удивлен, что этот болван Преторианец и хвастун Вальдор до сих пор его не эвакуировали. Как бы Он ни кричал и пинался, нужно было брать его под ручки и увозить из города на последнем поезде. Или они тоже всё бросили? Убежали? Крысы смотрят на тонущий корабль из спасательных шлюпок? А тот, что с крыльями? И был ещё парнишка Хан, такой, с большими усами...

— Боевой Ястреб погиб, — говорит Ксанфус. — Преторианец Дорн, Сангвиний, капитан-генерал Вальдор и Император отправились на войну.

— Боги милостивые, — выдыхает Фо. — И правда, конец света наступил. А ваш Сигиллит?

— Регент взошёл на Трон.

— Ну, значит, он тоже погиб.

— Ещё нет, — шепчет Ксанфус. Андромеда жестом заставляет его замолчать.

— Кустодий Амон, — произносит ведьма. — Мне кажется, у нас происходит конфликт интересов. И кустодии, и Избранные хотят заполучить этого червя в свои руки. У вас есть чёткий приказ охранять его, верно? Насколько я поняла, этот приказ не может быть нарушен, пока вам не сообщат о прекращении вашей обязанности. Я также предположу, что вы обязаны убедиться, что он завершит свою работу, верно?

— Его работа завершена, — говорит золотой воин.

— Ещё нет, — возражает Андромеда.

Фо удивлённо распахивает глаза. Он понятия не имеет, что задумала эта женщина.

— Объект подтвердил завершение работы.

— Он? Амон, он солгал. Он бы никогда не отдал завершённый проект, зная, что после этого перестанет быть ценным. Он преднамеренно не включил жизненно важный компонент. Оружие не сработает.

— Будь это правдой, Фо бы уже воспользовался лазейкой. Будь у него возможность такой подстраховки, он бы её не упустил. Мы бы стали свидетелями этого трюка совсем недавно, в разговоре с эдил-маршалом. Но вместо этого ему пришлось отчаянно искать зацепки в моих приказах. Лжёте сейчас вы.

Андромеда смеётся и хлопает в ладоши. Во влажном подземном коридоре смех кажется хриплым и неуместным.

— Очень хорошо. Я и забыла, насколько вы проницательные создания. Так легко забыть, что вы совсем не тупые бездумные статуи. Ладно, Амон. Ты меня подловил. Тогда я буду общаться с тобой как с равным. Он не лжёт. Базилио Фо умён. Но не настолько умён. Его оружие основано на принципах биомеханики — в ней он бесподобен. Полагаю, там что-то на основе плотоядных микроорганизмов, поглощающих исключительно биоматериал астартес и примархов, верно?

Фо кивает. Его глаза светятся от счастья. Эта новая ложь стала неожиданной (и весьма приятной).

— Однако знания о варпе у него полностью отсутствуют или в лучшем случае ограниченны, — продолжает Андромеда. — Его оружие убьёт тела астартес. Будет бойня галактического масштаба. Подходящий венец для его жуткой карьеры. Но астартес же не только плоть и кровь, верно? Как и все мы. У каждого тела есть душа, а души неразрывно связаны с варпом. Такова наша природа, и Фо не изучал эту её часть. Значит, после активации его оружие не уничтожит астартес до конца. Значительная часть их сущности продолжит существовать в варпе. Повторюсь, чтобы всё услышали: в варпе. Сущности, обитающие там и угрожающие нам, не подчиняются законам материального мира. Во всяком случае, Хорус Луперкаль — точно. Предатели, Амон, по уши погрузились в имматериум и пропитались им. Даже если оружие сработает как задумано, оно уничтожит ложные цели. Это не та последняя надежда, которая нужна Вальдору.

— Признаю, — неохотно бурчит Фо (потому что с удовольствием подыграю этому фарсу), — Император действительно создал гениальную вещь. Он сплавил имматериум с физическим миром, создав своих сыновей. Я не обратил на это внимания. Правда, просто не подумал. Но я никогда и не изучал эту сферу.

— Видишь? — продолжает Андромеда. — Амон, твой долг не может быть исполнен, поскольку работа не завершена. Мы с этим Избранным поможем её доделать. На этот раз всё будет как надо. И время, друг мой, работает против нас.

— Что вы предлагаете? — спрашивает кустодий.

— Ты же слышал, — говорит Андромеда. — Он сам сказал: не изучал эту сферу. Значит, нужно прямо сейчас дать ему такую возможность.

— Это, безусловно, помогло бы... — заводит ноющую шарманку Базилио.

— В пределах досягаемости нет подходящих хранилищ данных, — отвечает Тавромахиан. — Кланиум разрушен. Зал Ленга слишком далеко и, вероятно, недоступен.

— У Сигиллита есть небольшой личный архив в его покоях, — сообщает Ксанфус.

— Хорошо. — Амон тут же разворачивается и уводит Фо за собой. Старик оглядывается и картинно разевает рот в притворном изумлении.

Андромеда смотрит на Ксанфуса. Тот всем видом задаёт немой вопрос: «Что это было?»

— Им-про-ви-за-ци-я, — произносит она одними губами.

4:ix. Жизнь за Луперкаля

Никто больше не слушает приказов. Никто. Он утратил контроль.

— Я — первый капитан, — Абаддон чуть ли не напоминает об этом сам себе. А больше всё равно никто не слушает.

Он думал, что это будет хороший день. Думал, что всё закончится славой, чередой побед и торжественных шествий. Великолепным триумфом. Величайшим достижением любого воина.

Всё не так.

Он даже представить не мог что-то более ужасное. Вокруг творится невероятная мерзость.

Он, разумеется, был к ней готов. Никто, даже известный своей жестокостью Эзекиль Абаддон, не бросается в подобные битвы очертя голову. В своё время он принял решение, сконцентрировал мысли и защитил разум от грядущей резни. Он был готов принять не только боль, кровь и потери, но и ментальные травмы. Это же Терра, Тронный мир. Любое другое сражение блёкнет по сравнению с этим, и дело даже не в масштабах. Да, это самая большая война, в которой он принимал участие, но это и не важно. Нападение на саму Терру, её завоевание и приведение к Согласию — вот что страшнее всего. Это абсолютный акт иконоборчества. Нарушение всех клятв и правил. Для подобных вещей нужна нечеловеческая сила воли. Пойти против собственного вида, против планеты-прародины, против создателя, против всего, чем ты когда-то был...

Это требует особой решимости.

Но к этому он был готов. Абаддон давно сделал выбор, и его воля по-прежнему сильна. Он был готов столкнуться с ужасом, не замечать опустошения, пережить потрясение от осознания собственных действий. Он был готов даже сражаться в союзе с отвратительными демонами, лишь бы победить.

Потому что там, в конце пути, ждала слава. Триумф. Великая победа. Тиран погибнет, его больной режим падёт. Человечество станет свободным, а возлюбленный отец Эзекиля получит заслуженное признание и корону. Из пламени родится новый лучший мир.

Абаддон поклялся, что сделает всё необходимое без сомнений и колебаний. Потому что это, в первую очередь, докажет, что он достоин. Докажет его верность. Отвагу. Талант. Победа будет, ибо он — лорд-командующий на поле боя, избранный отцом, наконечник копья, новый хозяин войны и поборник человечества. Он нанесёт последний удар и совершит величайший подвиг.

Оно того стоит.

Но — нет. И он уже не командир. Никто не слушает. Он утратил контроль. И к происходящему вокруг уже нельзя применить термин «победа».

Это непотребство.

С пылающих склонов парка Кориолис рядом с бастионом Августон, залитый кровью остов которого медленно запекается в пламени пожаров, Абаддон наблюдает за ордой, окружившей крепости Ликия и Наксос, опрокинувшей полевые укрепления на холме Круцис, кишащей на виа Аквила и защитных валах Преграды Маркиза. Он видит, как одна за другой раскалываются и падают башни, как их стены исчезают в облаках огня и пыли, как они оседают, точно подтаявшие ледники. Он видит, как потрошат и расчленяют здания. Видит внезапно поднимающиеся к небесам гигантские клубы пыли, сопровождающие падение шпилей. Улицы на многие километры вокруг тут же покрываются толстым слоем обломков. Видит горящие и рушащиеся пролёты мостов, пылающий горизонт, бесчисленных погибших и несметные орды неумирающих.

В шестнадцати километрах впереди крепость Антифрат — наверное, последний оплот лоялистов в Палатине — начинает биться в предсмертных конвульсиях. Под её каменной кожей раздаются взрывы, и вся конструкция, весь колоссальный остов из стали и камня, начинает сползать в сторону, будто потерпевший крушение корабль. Земля превратилась в стоячее болото, и цитадель в нём тонет. Всё вокруг: камни, грунт, скалы, металл — всё покрылось слизью и источает липкую грязь и смолу. Это как жир, который вытапливают из куска мяса. Падение Антифрата сопровождается радостными криками. Гортанный рёв миллионов глоток сотрясает небеса. Экрон Фал довёл эту катастрофу до завершения. Экрон Фал, его юстаэринцы и вопящая орда союзников. Экрон Фал, ветеран Исствана, настоящее чудовище и воплощение разрушения. Его терминаторская броня типа «Катафрактарий» гнётся, исходит паром и меняется, будто живая.

Экрон Фал проигнорировал все указания Абаддона.

В пятидесяти километрах к западу по линии токсичного дыма можно оценить достижения Катуланских налётчиков и их приспешников из Несущих Слово. Их возглавляет Малабре — дерзкий Тархиз Малабре, всегда радующийся возможности убивать. Такой солдат вселяет настоящий ужас в сердца врагов. Он гордо несёт с собой осквернённые трофейные знамёна из бастиона Бхаб, открыто хвастаясь достижением.

Тархиз Малабре отказался выполнять полученные от Абаддона приказы даже после многократного повторения.

Никто не слушает.

Абаддону кажется, что со своей позиции на горящем склоне он видит всё, вплоть до Дельфийских стен, хотя они должны быть слишком далеко, в шестидесяти километрах. Дельфы, непокорные Дельфы... Теперь, когда Антифрат и Палатин пали, остался только он — единственный рубеж обороны перед последней крепостью. Его штурмуют со всех сторон. До цели добрались лорд Сероб Каргул в саркофаге дредноута «Контемптор» и его Гвардия Смерти. Повелитель Тишины Воркс также привёл свои эшелоны под стены. Безумная орда Пожирателей Миров глодает южный фланг. Вор Икари, буйный садист и капитан Четвёртой, тоже там. Тарас Бальт и Третья прибыли и распевают давинские молитвы. И ещё Калинт и Девятая, Доргаддон и Десятая, Зистрион и Тринадцатая.

К этому рубежу стекаются все демоны ада и голодные неупокоенные мертвецы, которые отказываются неподвижно лежать даже после смерти.

Вор Икари, Тарас Бальт, Калинт, Доргаддон, Зистрион и остальные — все наплевали на его указания, отклонили приказы и презрительно отказались выходить на связь.

— Командный канал не работает, — сообщает адъютант. — Слишком много помех. Старшие офицеры капитана Икари докладывают, что он сейчас участвует в сражении и недоступен. Подразделения капитана Доргаддона не отвечают. Командный пункт Третьей повторно сообщает, что капитан Бальт сейчас не может выйти из боя и поговорить.

Никто не слушает. Никто не хочет слушать. Они полностью потеряли себя, пали жертвой собственных желаний. Проваливаясь всё глубже в бездну проклятия, они думают, что приказы продиктованы алчностью Абаддона. Что он хочет украсть их победу, их славу. Что он завидует их торжеству и пытается сдержать.

Если бы они хоть что-то понимали... Как заставить их услышать?

— Я — первый капитан, — бормочет Эзекиль.

— Господин? — по склону поднимается адъютант Улнок.

— Говори.

— Капитан Беруддин передаёт свои наилучшие пожелания. Он сообщает, что Пятая рота приближается к Дельфам и вступила в бой с силами Белых Шрамов. Он призывает вас как можно скорее присоединиться и разделить триумф, как подобает братьям, взяв стену вместе. Он сожалеет, что не получается связаться напрямую. Сражение всё ещё идёт.

Абаддон сплёвывает на землю.

— Что с транспортом?

— Эскадрилья ждёт вашей команды. Машины заправлены и готовы к вылету, как вы и приказывали.

— Значит, я отдаю команду.

— Они... — Улнок мнётся. — Лорд-капитан, пилоты просят передать, что поблизости нет подходящей площадки для посадки.

— Тогда я прошу тебя передать им, что они могут выбрать её самостоятельно. Пусть дадут координаты, если им не сложно. Пускай садятся где хотят, на любой площадке, и я подведу туда свои войска.

— Да, господин. Мы... эм, погрузимся на эти транспорты?

— Ты слышал, что я сказал.

Улнок спешно уходит прочь.

— Значит, десант с воздуха, мой капитан?

Первый капитан оборачивается и видит спускающегося по склону Азеласа Бараксу. Следом за командиром 2-й роты идут юстаэринец Сикар и Фитон из Седьмой.

На Бараксе нет шлема. Поравнявшись с Абаддоном, он склоняет голову.

— С воздуха? — повторяет он с настороженной улыбкой. — Это отчаянный ход, Эзекиль. Стены и пустотные щиты на Дельфийской линии не шутка. Они сожгут наши птички ещё на подходе. Мне тоже нравится действовать красиво, но лучше взять последнюю крепость пешком.

— Никаких красивых жестов, Азелас, — качает головой Абаддон. — Никакого десанта с воздуха.

— Но я только что слышал...

— И потому вы пришли? — перебивает второго капитана Абаддон.

К разговору присоединяются Хеллас Сикар и Ликас Фитон.

— Ты меня вызвал. Почему я должен был поступить иначе? — отвечает первый.

— Ты был весьма настойчив, капитан, — произносит второй. В последние недели у него с лицом происходит что-то странное. На коже появляются странные отметины — то ли болезненные высыпания, то ли ритуальные шрамы. Из свежего разреза поперёк лба сочится жёлтый ихор.

— Никто не слушает, — говорит Абаддон.

— Господин? — хмурится Баракса.

— Я был настойчив потому, что никто не слушает. — Он обводит рукой пылающий пейзаж. — Никто. Всем плевать. Я — первый капитан, но, похоже, это ничего не значит. Всё сломалось. Кругом безумие.

— Мы пришли, — замечает Сикар.

Эзекиль обводит легионеров взглядом, кивает и усмиряет бурлящую внутри ярость.

— Мне нужно, чтобы вы поняли, — тихо произносит он. — Дело не в гордыне. Это не какая-то блажь или недовольство с моей стороны. Я не пытаюсь задержать другие роты, чтобы вся слава досталась Первой.

— Мы... о таком даже не думали, — говорит Азелас Баракса.

— И это не сожаления. Вовсе нет. Это не приступ малодушия и не угрызения совести, несмотря на... — Он замолкает и оглядывается на царящее за их спинами безумие. — Несмотря на всё, что мы натворили. Посмотрите, братья.

— Тогда зачем ты нас вызвал? — отрывисто спрашивает Фитон. — Седьмая сражалась у Преграды Полема вместе с Шестнадцатой. Болванчики Дорна падали под нашими клинками. Нам удалось прижать к стене самого Тейна...

— Всё сломалось, — изрекает Абаддон.

— Эзекиль... — начинает Баракса.

— Просто услышьте! Всё сломалось! Всё, за что мы воевали! Вся командная структура и дисциплина Сынов Хоруса исчезли. То, что делало нас лучшими из всех, разбито и уничтожено.

— Потому что пара приказов остались невыполненными? — спрашивает Ликас Фитон. — Сегодня особый день, Эзекиль. День величайшей победы. Полагаю, даже ты сможешь закрыть глаза на фанатизм и рвение, которые проявляют капитаны, стараясь побыстрее выполнить задачи. Позволь им насладиться моментом. — Он замолкает. — И мне тоже.

— Подумай минуту, — возражает Абаддон. — Всего одну проклятую минуту. Поступки, совершённые сегодня, определяют то, кем мы станем завтра. Сыны Хоруса, как и Лунные Волки, — это лучший из легионов, воплощение точного исполнения военных замыслов. И сейчас, в этой последней битве, в этот самый важный из дней, мы забыли, кто мы есть, и развалились на части. Ценности и авторитеты утрачены, выброшены прочь, разрушены...

— И это всё из-за того, что старшие офицеры не ответили на твой вызов? — спрашивает Фитон.

— Хватит, Ликас, — шепчет Баракса.

— Нет, не хватит. — Фитон сверлит Абаддона взглядом. — Эзекиль, ты великий человек. Лучший воин из всех, кого я знаю. Я горд называть тебя братом и командиром. Но эта обида сейчас не к месту.

— Ликас... — цедит Азелас Баракса.

— Заткнись, Азелас. Это не похоже на тебя, Эзекиль. Ты стоишь в глубоком тылу и устраиваешь сцену, когда приказы, отданные из-за линии фронта, не выполняются? Куда делся прежний Абаддон? Это ты должен стоять на тех стенах и вести за собой людей. Капитаны должны бегать за тобой и просить о возможности присоединиться к атаке. Они должны молить тебя о приказе, который позволит разделить с тобой победу.

— Я был там, — тихо произносит Абаддон.

— Где?

— Я был там в день, когда всё началось. Был на фронте всё время. Своими глазами видел падение Львиных врат, прошёл по Золочёной аллее и Великому проспекту. Ликас, я был там, на фронте. Был полон сил, купался в лучах славы и наслаждался победой.

— Тогда почему сейчас ты тут? — спрашивает Фитон. — Что ты забыл здесь? Почему прячешься в тылу, выкрикивая приказы, как...

— Довольно! — кричит Баракса.

— Потому что, — Абаддон смотрит Ликасу Фитону прямо в глаза, — всё сломалось.

— Брат, капитан. — Тот берёт себя в руки. В его взгляде читается беспокойство. — Я знаю, что у тебя есть опасения. Всегда были, и я их понимаю. Я знаю, что ты не доверяешь эфирным силам, которые мы используем, и думаешь, что не стоит так сильно на них полагаться. Я понимаю. Варп зовёт не всех. Но это наш друг, и без него мы не смогли бы захватить этот город.

— Неправда, — произносит Сикар. — Войну выигрывают солдаты. Всегда. Нерождённые твари, которые сражаются вместо нас, не нужны. Это должны быть мы. Это наша битва. Мы сражаемся за себя. Я понимаю Эзекиля. Слишком много всего отдано на откуп нематериальным...

— Нет, — обрывает его Фитон. — Это ты говоришь неправду, Хеллас. Как ты можешь так думать? Всё, что мы делаем, совершается ради Луперкаля. Это он организовал происходящее. Это он сделал нас такими. Он лично решил, что нематериальные сущности станут нашим оружием. И это хорошее оружие. Он в совершенстве им овладел и сделал победу возможной. Он показал нам, как им управлять...

— Правда? — поднимает бровь Эзекиль.

— Конечно, — кивает Фитон.

Возвращается Улнок.

— И? — спрашивает Абаддон у адъютанта.

— Господин, эскадрилья выбрала поле Сакристии к югу от врат Хасгарда. Они считают, что земля там выдержит вес транспортных кораблей.

— Скажи, что мы будем через два часа. Мне нужны «Грозовые птицы» на шесть рот.

— Слушаюсь, господин.

— Мы всё же куда-то летим? — озадаченно спрашивает Фитон.

— Да, — отвечает Абаддон. — Те, кто решил ответить на мой призыв, грузятся в транспорты. Ты и Седьмая входите в их число, Ликас.

— Но зачем? Высадка на Дельфы с воздуха — это безум...

— Мы возвращаемся на «Дух», — сообщает первый капитан.

Три его товарища молча смотрят на предводителя.

— Это шутка? — спрашивает Сикар.

— Ты с ума сошёл? — вторит ему Фитон.

— Всё вокруг сошло с ума. Всё сломалось, — повторяет Абаддон. — Все должны вернуться. Все Сыны Хоруса до последнего, но только вы, ублюдки, послушались.

— Но мы почти победили! Осталось вот столько! — Фитон демонстрирует сведённые почти вплотную большой и указательный пальцы. — Ты потерял хватку, Эзекиль. Потерял и хватку, и разум. Никто не отступит. Мы уже на стенах, брат! Крепость наша! Ты хочешь, чтобы мы отступили в последний момент и бросили всё, чего сумели достичь?

— Малабре может закончить дело, — отвечает Абаддон. — Или Икари. Пусть Фал сровняет это место с землёй и нанижет голову тирана на кол. Мне всё равно. Они, как ты сказал, уже на стенах. Пускай доводят бойню до конца. Наше место рядом с отцом.

Фитон снова начинает возражать, но Баракса, подняв руку, заставляет его замолчать. Азелас внимательно смотрит на Абаддона.

— Почему? В чём дело, Эзекиль? Что ты такое узнал, чего не знаем мы?

— Наш повелитель Луперкаль, которого я люблю больше всего на свете, нуждается в нас. Разум покинул его. Полагаю, он сейчас находится под полным контролем сил, которые спустил на Терру. Ты спрашивал, почему я здесь, Ликас. Спроси лучше, где он? Где Луперкаль? Он должен был возглавить этот штурм, но и шагу не ступил по поверхности планеты. Не нанёс ни одного удара. Я бы хотел сражаться плечом к плечу с прежним Луперкалем, но увы.

— Значит... всё дело в чём... в тяжёлой работе? — спрашивает Фитон. — Тебе не нравится, что он оставил сложные задачи на тебя? Он Луперкаль! А ты — первый капитан. Это твоя чёртова обязанность!

— Моя обязанность, Ликас, — это в первую очередь защита возлюбленного отца, даже от порождений его собственного разума, — бормочет Абаддон. — В первую очередь моя жизнь принадлежит Луперкалю. Никакие клятвы не могут быть важнее. Даже победа над этим фальшивым божеством и разрушение его сияющего Дворца. Никто меня не слушает. Всё сломалось. Нужно торопиться, иначе всё пропало. Луперкаль, наш легион, все мы.

— Что тебе известно, Эзекиль? — спрашивает Сикар. Голос повелителя юстаэринцев звучит очень тихо. Шёпот, доносящийся из глубин огромного доспеха, почти невозможно разобрать. Но в нём присутствует нотка страха.

— Я говорил с Аргонисом, — вздыхает Абаддон. — Проклятье. Как будто целая вечность прошла. Время тоже сломалось. С тех пор пытаюсь собрать вас всех здесь. Кинор сказал, что пустотные щиты отключены. «Дух» беззащитен.

Все ошарашенно смотрят на первого капитана.

— Если это уловка, то о ней известно только отцу. Хорус лично отдал приказ. Думаю, он провоцирует врага. Он помутился рассудком и хочет поединка. Наш противник, может, и на грани гибели, братья, но всё ещё силён и опасен. И его ярость вырастет кратно, когда он заметит такую возможность. Полагаю, Луперкаль недооценил риски подобного хода. Я даже не уверен, что у него был выбор. Но я точно знаю, что наши основные силы здесь завязли в болоте и не слушают приказов. А он — на борту «Духа» и практически беззащитен. Я вызвал «Грозовые птицы», чтобы срочно вернуться обратно. Ждать нет времени. Решающее сражение будет не здесь, братья. Настоящая битва будет в совсем другом месте.

4:x. Теснее некуда

Кухня и продовольственный склад расположены в самой глубине бункера. Стены здесь сложены из простого кирпича, потому что на такой глубине нет смысла устанавливать броневые ферробетонные пластины.

Это не самое лучшее место для боя.

Лазерный выстрел прошивает два или три слоя кирпичей, наполняя воздух ржаво-красной пылью и резким запахом палёных оксидов. Болтерные снаряды пробивают в перегородках дыры метрового диаметра. Всё происходит на короткой дистанции — ведь длинной здесь просто не существует. Даже если стрелять из соседнего помещения, где когда-то была столовая, снаряд пролетит меньше расчётной прицельной дальности.

Системы брони Ранна находят несущие скалобетонные колонны бункера. Они отстоят друг от друга на пять метров, а промежутки заполнены кирпичной кладкой. Воин использует одну из них как укрытие. Шквальный огонь крошит кирпич по обе стороны от колонны. Легионер перезаряжает пистолеты. Ауспик находит четверых врагов: двое засели на кухне за стеной и ещё двое — в вестибюле, чуть дальше. Зефон укрылся за броневой перегородкой в другом конце коридора и пытается обстреливать дверной проём в столовую. Там прячутся пятый стрелок и, возможно, шестой.

С момента входа в комплекс они на двоих убили уже двадцать семь предателей.

Воины, укрывшиеся в помещении кухни, выпускают очередной залп по стене. На Ранна сыплются куски кирпича, раствора и струйки красной пыли. Он ждёт паузы — краткого мига, когда неприятель перезаряжает болтер, — высовывается из укрытия и стреляет из обоих пистолетов сквозь дыру, которую предатели так удачно проделали в стене. Легионер Сынов Хоруса с болтером погибает сразу. Громадный космодесантник с грохотом отлетает и врезается в металлическую плиту, задевая по дороге мятежника с тяжёлой лазерной пушкой. Тот злобно рычит и пытается укрыться за стеллажом с баками для хранения сухих продуктов. Ранн прыгает ко второй дыре в кирпичах, которая образовалась ниже, и всаживает в неприятеля два болта. Один попадает в цель, а второй — в бак с продуктами. Обмякший Сын Хоруса оседает на пол. На его доспехи, подобно песку, сыплется ручеёк сухого протеина.

Зефон по-прежнему стреляет из дальнего конца коридора, и его выстрелы не остаются без ответа. Воздух сделался оранжевым от висящей в нём кирпичной пыли. Ранн снова смещается и опускается на колено у очередной пробоины. Сквозь неё он видит всю кухню от разделочных стоек и рядов котлов до прохода в следующее помещение. Он делает несколько быстрых выстрелов из обоих пистолетов, заставляя двоих предателей срочно искать укрытие.

Ранн перезаряжается. Он собирается сменить позицию, но справа на ретинальном дисплее вспыхивает тревожный сигнал — испорченная артефактами иконка в виде волчьей головы.

Огромный раздутый легионер предательского Шестнадцатого идёт в атаку по узкому служебному коридору. Он выставил перед собой тяжёлый прямоугольный щит и стреляет из болт-пистолета сквозь выемку в верхнем углу. Имперский Кулак пытается отползти. Два снаряда разрываются на стене за его спиной, осыпая всё вокруг красной крошкой. Третий чиркает по правой ноге. Пригнувшись, Ранн продолжает отступать и отстреливаться, но щит принимает все болты на себя. Разрывные снаряды бессильно молотят по бронированной поверхности.

Фафнир уклоняется от изменника со щитом, отскочив из укрытия в проход. Он понимает, что открывается для атаки Сынов Хоруса из соседнего помещения. Имперский Кулак тут же выпускает весь магазин одного из пистолетов в сторону спрятавшихся врагов, чтобы те даже не думали высунуться, вешает опустевшее оружие на бедро и вытаскивает из-за спины силовой топор.

Здесь слишком тесно для такого оружия, но он подчиняется инстинкту. Ранн держит Палач за середину топорища, как тесак. Как только предатель со щитом появляется в проёме, Фафнир — с ног до головы так покрытый рыжей пылью, что стороннему наблюдателю может показаться, будто жёлтая броня проржавела, — встречает недруга резким ударом топора. Лезвие застревает глубоко в кромке щита. Теперь у сенешаля есть доли мгновения и рычаг. Он наваливается на рукоять топора и утягивает щит вниз. В следующую секунду три разрывных болта влетают в открывшуюся брешь.

Предатель падает наземь. Выпущенные в упор снаряды превратили его торс в кровавое месиво. Пристёгнутый к руке щит падает рядом. Ранн не отстаёт и тоже растягивается на полу. Бойцы, занявшие позицию за аркой, дают новый залп и разносят в клочья остатки ведущего на кухню дверного проёма.

Не поднимая головы, сын Дорна встаёт на кромку лежащего на полу щита, выдёргивает застрявший топор и убирает его за спину. Затем стягивает сам щит с руки бездыханного предателя. Выстрелы крошат стену за спиной и косяк дверного проёма рядом.

По-прежнему прижимаясь к полу, Имперский Кулак перезаряжает оба пистолета — потом времени может не быть. Затем он вешает один пистолет на пояс и берёт щит в освободившуюся руку, успевая мельком глянуть, чем занят Зефон. Кровавый Ангел в противоположном конце коридора по-прежнему перестреливается с засевшими в столовой врагами. И, судя по стойке, он собирается идти врукопашную.

— Стой! — кричит Фафнир, но тот уже несётся к проходу в помещение, пригнув голову и стреляя из пистолета.

Если Ранн попытается помочь, то их обоих накроют предатели в зале. Это несложная тактическая задача.

Имперский Кулак поднимает щит и бежит через разрушенную кухню. Снаряды колотят по поверхности, бронированная плита в его руках гнётся и вибрирует. Ранн добегает до арки и тут же убивает одного из защитников выстрелами в горло и живот. Сын Хоруса сгибается пополам и падает. Второй еретик занял позицию слева. Ранн резко оборачивается, принимая гремящие болты на плоскость щита, и едва не выпускает его из рук от чудовищной силы разрывов. Фафнир не останавливается и врезается в легионера Сынов Хоруса, прижимая того щитом к стене. Предатель на мгновение теряет ориентацию, и сенешаль, всем весом давя на щит, даёт одиночный выстрел в лицо противника.

Имперский Кулак отходит на шаг. Огромная туша мёртвого космодесантника сползает на пол, оставляя на стене длинную кровавую полосу. Фафнир слышит выстрелы из столовой, но всё равно тратит мгновение, чтобы осмотреть зал и убедиться, что ни в нём, ни в примыкающем коридоре не осталось врагов.

И лишь после этого выходит, подняв щит.

Зефон сражается у самого входа. У его ног лежат двое мёртвых предателей, а с третьим он сцепился в рукопашной схватке. За это время Кровавый Ангел то ли потерял, то ли выбросил шлем. Ему как минимум один раз попали в плечо — наплечник деформирован и покрыт сажей. Ранн хочет броситься на помощь, но ему мешает яростная пальба в их направлении из глубины помещения.

Фафнир пробегает мимо сцепившихся бойцов вглубь зала, привлекая внимание стрелков. Ещё двое врагов: очередной Сын Хоруса и Пожиратель Миров. У обоих маркеры превратились в нечитаемое месиво графических артефактов. Отпрыск Луперкаля заходит справа и ведёт огонь из болтера. Сын Ангрона слева и ближе, но не стреляет. Судя по всему, тяжёлая пушка в его руках перегрелась, и её заклинило. Кулак решает сначала разобраться со стрелком и выпускает весь магазин в Сына Хоруса. Противник удерживает позицию и делает то же самое. Болты молотят по щиту. Последний его снаряд раскалывает бронеплиту по диагонали. А последний выстрел Ранна превращает голову предателя в фонтан крови, осколков костей и керамита.

Ноги Имперского Кулака отрываются от земли. Огромный Пожиратель Миров выбросил бесполезное оружие и атаковал Фафнира со спины. Ранн попал в могучий медвежий захват и может только бессильно молотить ногами по воздуху. Пожиратель Миров орёт ему прямо в ухо, заплёвывая слюной наплечник и шлем. Сенешаль Дорна бросает опустевший пистолет и пытается вырваться, но не находит подходящей опоры. Обезумевший изменник зажал его между собой и щитом. Левая рука Фафнира готова сломаться в любой момент. Он слышит, как трещат доспехи, будто вот-вот сдадутся. Дышать нечем. Пожиратель Миров чудовищно силён — куда сильнее любого астартес. На самом деле он им уже и не является. Этот воин вышел за пределы трансчеловеческих возможностей. Прямо перед глазами Ранна в кромку щита вцепляются уродливые белёсые когти. Плоть на огромной руке предателя раздулась и стала почти прозрачной. Тяжёлый штурмовой щит под его пальцами сминается, будто тряпка.

Фафнир понимает, что война для него вот-вот подойдёт к концу.

4:xi. Личное знакомство

— Вы же понимаете, что это просто невозможно, — говорит Хассан. — И даже при теоретической возможности я бы этого не допустил. Вы не кажетесь безумцем. Но вы правда думали, что я бы такое разрешил?

— Полагаю, если бы вы как следует обдумали вопрос, то — возможно, — отвечает Олл.

Они сидят друг напротив друга в одной из допросных камер Вестибюля. Как и тюремные ячейки и всё остальное в этом здании, она сделана из золота и кристалла и полностью пси-инертна. Хассан сидит на обычном стуле из аурамита, а Олл — на более сложном устройстве из кристалла и пси-кюрия. Оно выглядит так, будто готово в любой момент схватить сидящего на нём человека, разложиться и подготовить несчастного к хирургическому вскрытию черепа. По обе стороны от Перссона стоят два генератора поля, изготовленные в виде сидящих бутанских драконов. Их длинные лебединые шеи изгибаются так, что оскаленные пасти зависают по обе стороны от головы Перссона, будто древние звери ревут ему в уши. Одна команда — и это действительно случится. Между клыков скрыты динамики нуль-излучателей и проекторы боли. Драконы, разумеется, золотые.

— Единственная причина, почему мы вообще разговариваем, — произносит Хассан, — заключается в том, что вы со спутниками как-то смогли пробраться в Санктум. Это потребует тщательного расследования. Все остальные ваши запросы и требования...

— Я понимаю, — перебивает Олл. — Мы нарушители. Проникли на закрытую территорию. В любое другое время нас бы арестовали и бросили в какой-нибудь карцер. Полагаю, были времена, когда вы постоянно ловили всяких дураков, пытавшихся пролезть внутрь. Просители, сумасшедшие, паломники... просто люди, которые хотят прикоснуться к великому. Сомневаюсь, что хотя бы одному из них удалось пробраться дальше внешнего кольца. Но сейчас другие времена, и я не один из этих дураков.

Мужчина выглядит вменяемым и разумным. Халид тоже пытается быть разумным. Может, даже больше, чем следовало бы. В этом человеке и его спокойной манере речи что-то есть. Хассан заметил это сразу, как стеклянная панель на камере сделалась прозрачной. Бродяги и лунатики, пытавшиеся пройти в Санктум, обычно настолько ошеломлены масштабом и великолепием этого места, что впадают в безумие и начинают бредить. А потом, спустя очень короткое время, их ловят. Спокойствие же этого человека тревожит. Дворец его не то что не пугает, но даже не удивляет. Так же, как и близость к сердцу всего. И безумие, бушующее снаружи, будто бы тоже не имеет значения. У Хассана множество неотложных дел, но он не может заставить себя прервать этот разговор.

— Я в очередной раз рекомендую казнить его и остальных, — произносит Соратник Айос Раджа.

Олл чуть поворачивает голову и окидывает кустодия спокойным, чуть ли не скептическим взглядом. Трон Терры, даже золотой страж не производит на него впечатления.

— А я в очередной раз говорю, что услышал, Соратник. — Хассан всматривается в Олла. — Он вас не пугает?

— Конечно, пугает. Но я устал. Я проделал долгий путь и видел некоторое дерьмо. Прошу прощения, но у меня просто не осталось сил на бурные эмоции.

Мужчина чуть подаётся вперёд. Датчики движения в его кресле начинают звенеть.

— Времени мало... Хассан, верно? У меня есть задача, которая настолько важна, что выходит далеко за пределы всех ваших правил, указов и заповедей. Она важнее любых официальных процедур, важнее даже законов вашего грандиозного и всемогущего Империума. Полагаю, это можно назвать личным вопросом. Да, именно так. Хотя он касается всех и каждого. Прошу, Хассан. Вы кажетесь хорошим человеком. Мне нужно встретиться с Ним лицом к лицу.

— Какое ещё личное дело? — спрашивает Раджа. — Ни у кого нет личных связей с Императором.

Олл задумчиво молчит.

— Наверное, так и есть. Но я его знаю. Когда-то мы были знакомы.

— Никто не поверит в эту историю, — говорит Раджа.

— Он мог бы подтвердить. — Перссон переводит взгляд на Хассана. — Ты ведь один из людей Сигиллита, верно? Избранный. Значит, понимаешь, о чём речь и каково это — быть одним из немногих людей во Вселенной, лично знакомых с подобным существом.

Халид кивает. Слова узника пробуждают внезапные болезненные воспоминания. Он снова чувствует боль, снова наваливается груз срочных дел. Он вспоминает о масштабах происходящего и о множестве невыполненных задач, которых с каждой секундой становится всё больше. Это напрасная трата времени. Может даже, это варп играет с ним, решив использовать мягкость и убеждение там, где не сработала грубая сила. Но системы Вестибюля не фиксируют никаких возмущений.

— Объясните ещё раз, — говорит Избранный. — Простыми словами. Я приму решение, и на этом закончим. Расскажите, кто вы и чего хотите. Расскажите, какие вопросы хотите обсудить или какое сообщение передать. Не забывайте, что среди ваших спутников есть два неучтённых псайкера и воин, похожий на астартес, но, очевидно, таковым не являющийся. Начинайте.

Олл вздыхает. Его кресло снова тревожно звенит, когда пленник подаётся вперёд, опирает локти на колени и сплетает пальцы в замок. На несколько мгновений узник задумчиво кладёт подбородок на большие пальцы.

— Меня зовут Олланий Перссон. Я проделал долгий путь ради встречи с человеком, которого когда-то знал. Настолько долгий, что вам, возможно, будет трудно понять масштабы. Люди, пришедшие со мной, — мои товарищи и спутники. Они присоединились в пути, чтобы помочь. Они не совершали никаких преступлений, на сколько мне известно. Вам стоит их отпустить. Позволить покинуть Дворец. Полагаю, правда, что это невозможно. А мне нужно поговорить с Ним. Я умоляю предоставить мне такую возможность. Я хочу помочь.

— Помочь... с чем? — уточняет Хассан.

— Помочь остановить этот кошмар. Надеюсь. На самом деле я не знаю, получится ли. Но, по крайней мере, я попытаюсь сделать так, чтобы не стало бесконечно хуже.

— Эта история неубедительна и смехотворна, — говорит Раджа. — Вы не можете сказать ничего, что...

— Если честно, могу сказать две вещи, — неохотно цедит Олл. — Вам известно о Вечных? Вы понимаете, что значит этот термин?

— Мне известно мифологическое определение, — отвечает Хассан.

— Сейчас вы видите одного из них перед собой. Знаю, зрелище разочаровывает, но уж как есть. Я родился здесь, на Терре, чуть больше сорока тысяч лет назад. Я — Вечный. Как и Император. Как и, полагаю, ваш господин Сигиллит. Мы родичи. Я требую права поговорить со своим родичем. Они оба очень бы расстроились, узнай, что вы лишили нас этой возможности.

Повисает напряжённая тишина.

— А что за вторая вещь? — тихо спрашивает Хассан.

— Этот Дворец. Этот Санктум. Сейчас это самое охраняемое место во всей Галактике, которое защищают вот такие создания. — Он показывает рукой на Раджу. — Возможно, вы задаётесь вопросом, каким же образом я проник внутрь и что ещё я могу вытворить.

4:xii. Управлять, не подчиняться

Капитаны несколько мгновений смотрят на Абаддона, а затем Сикар и Баракса отходят на шаг и открывают каналы связи со своими воинами.

Фитон злобно сверлит первого капитана взглядом.

— Ты получил другие приказы, — цедит он. — Ты смеешь упрекать других за неповиновение, но сам нарушаешь прямые указания Луперкаля. Стыдись, Эзекиль.

— Ты что, меня не слушал?

— Я слышал, как возомнивший о себе сопляк жалуется на тяжёлую работу, — огрызается Ликас. — Слышал, как солдат отказывается от данных обетов. Слышал, как Сын Хоруса сомневается в решениях Луперкаля, магистра войны, и считает, что ему виднее.

— Фитон...

— Если Луперкаль устроил ловушку, то это его дело, Абаддон. Он и без нас всё знает. Как всегда. Если он не стал сообщать тебе о планах, то только потому, первый капитан, что ты не являешься их частью.

— Наш отец и повелитель утратил контроль над ситуацией.

— Это ты так думаешь, — отмахивается Фитон. — Я никуда не лечу. И Седьмая тоже. Мы остаёмся исполнять приказы. Те, которые отдал он, а не ты. Предлагаю тебе заняться тем же — или готовиться к будущему, где ты уже не будешь первым капитаном. Если вообще выживешь.

— Я отдал тебе приказ, Фитон.

— Я не признаю твою власть, Абаддон.

Командир 7-й роты разворачивается и уходит вверх по горящему склону.

— Не надо, Эзекиль, — шепчет Баракса.

— Чего не надо, Азелас?

— Нападать на него. Убивать. Этот человек не в себе. Его и человеком-то можно назвать с натяжкой. А ты — Эзекиль Абаддон, капитан Первой роты Сынов Хоруса. Даже если всё сломалось, даже если всё потеряно, пока ты — это ты, наш легион сохранит дисциплину и управляемость.

Абаддон кивает.

— Я серьёзно, — продолжает Баракса. — Не опускайся до их уровня. Они все больны. Они утонули. Они и, возможно, наш отец уже ничего не контролируют. Варп управляет ими. Но не тобой, Эзекиль.

— Я знаю.

— Тогда сохрани это состояние.

— Сделаю, — Абаддон снова кивает. — Сделаю. Управлять, не подчиняться.

— Вот и хорошо. Значит, легион пока ещё жив.

— Да, пока жив. А теперь мы можем лететь?

— Можем лететь, Эзекиль. Можем грузиться в транспорт. Твои руки чисты. А кроме того, очень полезно, когда командир юстаэринцев верен тебе и находится поблизости.

На вершине горящего склона капитан Ликас Фитон оборачивается, услышав голос Хелласа Сикара, и в следующий же миг падает замертво. Закованный в чёрную терминаторскую броню гигант убивает его одним ударом.

4:xiii. То, что люди называют Тронным залом

— И что теперь? — шепчет Джон, когда получается оказаться рядом с Оллом.

— Полагаю, мы движемся к цели, — отвечает Перссон.

— Не разговаривать! — рявкает Айос Раджа. Кустодий идёт впереди, показывая путь.

— Или нас сейчас казнят, — добавляет Олл. — Одно из двух.

Джона и остальных спутников Перссона извлекли из кристальных клеток и разместили под стражей в стеклянном атриуме Вестибюля. Они ждали и наблюдали, как за прозрачной стеной Сёстры Безмолвия упаковывают часть их вещей в маленький пси-инертный ящик из высокопрочного сплава. Грамматикус заметил, как туда положили атам, клубок красной нити, карты Лидва, ножницы и торкветум. Всё остальное: оружие, рюкзаки и личные вещи — осталось лежать на столе.

Затем ящик запечатали и отдали Соратнику Радже. Другие кустодии и несколько Сестёр окружили Олла с товарищами и вывели из здания.

Начался их последний долгий переход.

Они быстро движутся по широкому проспекту. Процессию вместе с Раджой возглавляет Избранный в зелёной мантии. Кустодий несёт ящик перед собой, будто какое-то подношение. Остальные стражи и Сёстры движутся по бокам и сзади. Сидя в камере, Джон придумал с десяток планов побега, но ни один сейчас бы не сработал.

Кустодии именно такие, какими должны быть, — безжалостные золотые чудовища. Грамматикус не представляет, как можно их обхитрить или убежать. И разумеется, с ними не получится сражаться. А Сёстры ещё хуже. Их крайне тяжело заметить, даже если знать, где они находятся. Они тают в воздухе, будто клубы дыма. А ещё они блокируют остатки его псионического дара.

— Ты заключил сделку? — шепчет Грамматикус.

— Я сказал, что пойдут все или никто, — отвечает Олл.

— Куда все пойдут?

— Не разговаривать! — не поворачивая головы, снова рычит Раджа.

— Ваш лидер запросил аудиенцию у верховного правителя Терры, — объясняет Избранный, оглядываясь на Джона через плечо.

— Острый слух, — замечает Грамматикус. — Значит, ты теперь наш лидер? — шепчет он Оллу.

— Ш-ш-ш! — отвечает тот.

— В силу определённых обстоятельств, — продолжает Избранный, — я это разрешил. Встреча будет короткой. Мой господин не может покинуть то место, где находится, и потому мы придём сами. Вы подробно ответите на любые заданные вопросы. Не пытайтесь увиливать. Ложь будет обнаружена, а вы понесёте наказание.

— Прекрасно, — бормочет Джон.

— Мы этого и хотели, — шепчет Олл.

— Мне так не кажется, — подаёт голос Актея.

Грамматикус оглядывается на женщину. Ведьма выглядит бледной, её кожа покрылась испариной. Она, подобно самому Джону и Кэтт, страдает от близкого контакта с Сёстрами. И ей явно тяжелее всех. Значит, её способности значительно превосходят таланты и Джона, и девчонки. Ещё она непривычно напряжена, и это заметно. Дело в кустодиях. Насколько Грамматикусу известно, именно от их рук она умерла в первый раз. Это страх? Ненависть? Или просто дурные воспоминания?

Следом за Актеей и Кэтт идут Кранк и Зибес. Оба крутят головами и с удивлением глазеют на пейзажи Дворца. Следом шагает Лидва. Протолегионер несёт шлем под мышкой, а на его лице не отражается абсолютно ничего. Замыкает процессию Графт. Сервитору всё равно.

Они сворачивают с одного проспекта на другой, столь же широкий, позолоченный и пустой. Звук шагов по мраморным плитам отражается от высоких сводов. Грамматикус замечает, что Сёстры Безмолвия ступают бесшумно. Группа проходит мимо рядов статуй — памятников великим, добродетельным, благородным и мёртвым людям. От внимания Джона не укрывается, что Олл смотрит куда-то в сторону.

— Что случилось? — шепчет логокинетик.

Они не могут остановиться, вернуться и посмотреть. Перссон качает головой.

— Ну что?

— Я думал, что... — начинает Олл и тут же снова мотает головой из стороны в сторону. — Неважно.

— Прекратить разговоры, — рычит Раджа.

Проспект выходит к огромному тоннелю, проплавленному в толще скалы. Мягкий свет электрических ламп сменяется болезненным сиянием натриевых светильников. Из глубин коридора дует лёгкий холодный ветерок — он пахнет маслом, камнем, фицелином и дымом. Джон не понимает, зачем кому-то понадобилось строить ход таких размеров. Что вообще по нему планировали возить? Температура и влажность воздуха здесь создаются искусственно, но тоннель всё равно кажется мокрым, как в глубокой подземной пещере.

Впереди что-то есть. Оно и издалека кажется большим, но дорога занимает несколько минут, и с каждым шагом масштабы объекта становятся всё более впечатляющими. Это циклопических размеров проход. Дверь.

Серебряная дверь.

— Ох, боже, — выдыхает Джон.

— Тихо, — резко огрызается Раджа.

Дверь невероятно велика, и кажется, что они идут к ней уже много часов. Грамматикус осознаёт, что дышит слишком быстро. Аргонавты пришли за этим. Сюда. В это место. В это ужасное место. Но теперь ему больше всего на свете хочется оказаться где-либо ещё.

Группа останавливается у Серебряной Двери, последней преградой перед вечностью.

— Хассан, Избранный Малкадора, — говорит мужчина в зелёной мантии, обращаясь к сияющим Кустодес Пилорус по обе стороны от входа. Те стоят совершенно не подвижно, уперев длинные копья в пол. Если бы не едва заметные колебания алых плюмажей на ветру, их можно было бы принять за статуи. — По воле Его.

Дверь отворяется.

То, что лежит за медленно расходящимися створками, парализует разум Джона. Его мысли тают. Ничто из виденного ранее, даже масштабы и роскошь Дворца, не может смягчить эффект. Пространство, высокие арки и свет. У него нет слов. Даже логокинетик не может подобрать подходящие выражения. Это неописуемо. Это выходит за пределы человеческого восприятия. Это бесконечно, не имеет масштабов и размеров, одновременно восхищает и приводит в ступор, вселяет восторг и ужас.

И ещё здесь звучит песня, прямо в голове. А воздух живой и блестящий.

Хассан ведёт их внутрь.

Вдалеке вырастает силуэт — пока маленький, но с каждым шагом растущий всё больше. Это бог. Джон ненавидит себя, но не может подобрать иного слова для описания создания, к которому они идут. Бог. Всевышний. Непознаваемый. Гигант в плаще стоит к ним спиной и ждёт, пока процессия не преодолеет последние разделяющие их километры.

Когда они доходят, Джон понимает, что по щекам текут слёзы. Ему хочется пасть ниц и молить о прощении. Ему хочется кричать в этот жуткий свет, созерцая ужасную красоту и вдыхая живой воздух.

— На колени, — приказывает кустодий Раджа.

Они подчиняются. Джон, Зибес, Кранк и Кэтт падают на пол без колебаний. Зибес рыдает, сложив руки у груди. Графт шипит поршнями и опускается рядом со всеми. Актея колеблется несколько мгновений, но тоже встаёт на колени и склоняет голову. Лидва опускается на одно колено в воинском приветствии, держа шлем под мышкой. Он отважно смотрит навстречу свету.

Олл последним присоединяется к товарищам.

— Ты меня знаешь, — произносит он.

— Тебе не позволено говорить! — кричит Раджа.

— Он знает, — произносит Перссон. — Мы знакомы. В этом нет необходимости.

— Олл... — шипит Джон сквозь слёзы.

— Это... недостойное унижение, — продолжает Вечный. — Лубочный ритуал человека, опьянённого властью. Ты выше этого. И так не встречают старых друзей. Ты меня знаешь.

Божество оборачивается и обводит их взглядом. Раджа, кустодии-сопровождающие, Хассан и Сёстры-призраки кланяются.

А лицо Олла вытягивается от удивления.

— Ты меня не знаешь, — шепчет он.

— Нет. — Вулкан внимательно рассматривает гостей и указывает на Грамматикуса. — Но я знаю его.

4:xiv. Магическая связь

— Здесь должно что-то быть, — настаивает Локен. — Если он отправил меня сюда, пусть даже и без пояснений, это не просто так.

— Уверен? — спрашивает Мауэр. — Если ты прав и всё смешалось, то не стоит искать логику в происходящем. Нет ни цели, ни связи, ни плана. Повторяющиеся фразы — это просто совпадение. Эхо безумия в дурдоме.

— Наши разумы связаны, — возражает Зиндерманн. — Разумы, мысли, идеи... Они проникают друг в друга, сливаются, создают связи и взаимодействия. То, что описал Гарвель, то, что творится в городе... Вероятно, то же самое происходит и с нашим разумом. Взаимосвязанный лабиринт. Калейдоскоп идей...

— Херня, — перебивает его боэтарх.

— Искажения пространства пока, очевидно, распределены неравномерно, — продолжает Кирилл. — Некоторые места подвержены этому феномену больше, чем другие. Определённые локации имеют связь с имматериумом или друг с другом через имматериум...

— Если Терра тонет в эмпиреях, то скоро везде будет одинаково! — язвит Мауэр.

— Да, но почему первыми стали именно эти места?

— Просто так! Это же безумие!

— Нет-нет. — Зиндерманн качает головой и начинает расхаживать из стороны в сторону. — Определённые места... определённые места, похоже, более уязвимы к подобному воздействию. Может, дело в каком-то резонансе или... или в истории... Может, в местах, где случилось что-то страшное, или важное... или... или там наблюдалась высокая псионическая активность. Эта библиотека, зал Ленга, она ведь всегда считалась непростой.

— Из-за книг, что здесь хранятся? — спрашивает боэтарх.

— Не только. Дело и в месте. Ленг... Мауэр, ты же знаешь, что весь Дворец построен здесь не просто так. В его пределах множество мистически значимых мест.

— Предположительно, — замечает офицер Префектус.

— Это ведь правда, да? — спрашивает дознаватель у напуганной девушки-архивариуса.

Та кивает.

— Говорят, Дворец возвели именно здесь, потому что с самого начала человеческой истории эти места считались священными. Император лично так решил. На просторах Гималазии есть очень много древних площадок, где когда-то совершались ритуалы. Дворец построен так, что все они оказались на его территории.

— И Ленг был одной из них, — продолжает Зиндерманн. — Святое место. Мы не знаем, что заставило нас с Мауэр прийти сюда. Какое-то наитие. Но что-то привело и Гарвеля. Возможно, Сигиллит. Мне кажется, это лишний раз подтверждает, что мы поступили правильно. Здесь должно быть что-то стоящее.

— Ты, как обычно, умеешь вдохновить, Кирилл, — замечает Локен. — Но что вам удалось отыскать?

Зиндерманн грустнеет на глазах и обводит взглядом разбросанные вокруг тома.

— Ну... — вздыхает он.

Легионер снова раскрывает записную книжку бывшего итератора.

— Вы пытались произносить что-то из этого вслух? — спрашивает он. — Эти фразы?

— Да, — отвечает Мауэр.

— И?

— Ничего не произошло. Вообще.

— Вернее, ничего не произошло здесь, — замечает космодесантник. — Ничего такого, что вы могли бы заметить. Возможно, у фраз более общий эффект? Или они действуют на расстоянии? Я слышал ваш голос издалека. И наоборот.

Зиндерманн внезапно поднимает голову и смотрит на библиотекаря.

— Подожди-ка. Ты же что-то рассказывала. Прямо перед появлением Локена ты говорила о какой-то особой коллекции...

— Номер восемь-восемь-восемь, — отзывается девушка.

— Отведи нас туда.

4:xv. Убить или умереть

Раздаётся оглушительный грохот, хватка резко слабеет. Ранн падает на пол и откатывается в сторону. Подняв голову, он видит, как завывающий Пожиратель Миров медленно опускается на колени. За его спиной стоит Намахи, владыка кэшика, и одной рукой держит предателя за волосы, а второй наносит яростные, почти исступлённые удары ножом по шее и плечам.

Он не останавливается и колет, как автомат. Рука опускается и взлетает по два раза в секунду.

Наконец Белый Шрам разжимает пальцы и отступает на шаг. Его светлая броня и шлем залиты алыми брызгами. Мёртвый предатель валится навзничь. Намахи находит Ранна взглядом и указывает большим пальцем себе за плечо, на помещения с противоположной стороны от столовой.

— Там всё чисто, командир, — говорит он.

Фафнир поднимается на ноги и машет рукой в ту сторону, откуда пришли они с Зефоном.

— Там тоже, владыка кэшика.

Затем он подходит к Зефону. Раненый и помятый Кровавый Ангел склонился над трупом мятежника из Сынов Хоруса.

— Живой? — спрашивает Ранн.

— Относительно, как и все мы, — отвечает сын Сангвиния.

Фафнир протягивает руку и помогает товарищу подняться на ноги. Волосы Ангела слиплись от крови, а прекрасное лицо превратилось в жуткую алую маску. Организм астартес уже начал затягивать раны, кровотечения почти нет. Сенешаль использует остатки антисептика, чтобы смыть бурую корку с глаз Зефона. Раны выглядят жутко, но угрозы не представляют. В любом случае больше он ничем не сможет помочь.

— Я же велел тебе остановиться.

— Я решил иначе, — отвечает Ангел. — Дело сделано. У нас больше нет возможности остановиться, Ранн. Мы можем только убивать или умереть.

Фафнир кивает. Он бросает короткий взгляд на три трупа, лежащих на полу в лужах крови.

У всех вырваны глотки, будто их терзал зубами дикий зверь.

4:xvi. Собрание тайн

Архивариус ведёт всех на нижний уровень по спиральной лестнице. Ступени упираются в тяжёлую дверь, но в её связке находится подходящий ключ.

— Нас редко сюда пускают, — произносит девушка, переступая порог.

Это отдельное крыло здания. Зиндерманн уверен, что есть и другие. Искатели следуют за архивариусом по широкой тёмной лестнице. На стенах висят картины в рамах, защищённые гудящими суспензорными полями, но в помещении слишком темно, чтобы разобрать детали изображений. Дознаватель успевает заметить бледные силуэты и абстрактные фигуры, призрачные лица, смотрящие с полотен. Кажется, будто их сложно разглядеть не столько из-за темноты, сколько из-за древности и толстого слоя лака.

Группа оказывается в просторном зале с низким бочарным сводом. Маломощные технические светильники наполняют пространство тусклым синим светом. Архивариус останавливается у подножья лестницы и с помощью одной из карточек на связке активирует настенный пульт, после чего перекидывает несколько рычажков. Последовательно зажигаются основные светильники — равноудалённые друг от друга матовые сферы, подвешенные под потолком на длинных кабелях. Они неспешно, будто новорождённые солнца, набирают яркость. Эти лампы светят жёлтым — цветом старой бумаги или истёртой кости. Их мощности едва хватает, чтобы разогнать густые тени. Но мрак отказывается уходить далеко и просто уползает за многочисленные книжные шкафы, под столы и кафедры.

В воздухе пахнет электричеством, книжной пылью, ватой и пергаментом. Высушенные письмена бережно хранятся в стазисных полях с тщательно подобранны ми настройками. Зиндерманну кажется, что это запах знаний, забытых мыслей и настолько древних идей, что они исчезли из человеческой истории сотни лет назад, стали холодными и неподвижными. Для него, адепта современных принципов познания и изучения, эти идеи совершенно новы.

Книжные шкафы здесь выставлены не прямыми рядами, а в виде лабиринта, перемежающегося островками открытого пространства с читальными столами. На стенах висят картины. И ещё больше рам, подобно тонким длинным книгам, стоят рядами на стеллажах, соседствуя с непримечательными сундуками, шкафами с устройствами климатического контроля и стазисными витринами.

— И с чего нам начать? — спрашивает Мауэр.

Кирилл подходит к ближайшему ряду картин. Датчики засекают движение и автоматически подсвечивают каждую из них конусом бледного света. Удивительные вещи. Свет, отражаясь, даёт белые блики на старом лаке, наложенном поверх масляных красок, и жёлтые — на покрытых сусальным золотом рамах. Толстые листы бумаги с оттиснутыми на них текстами и гравюрами и бледные грунтованные полотна с абстракциями отливают цветом слоновой кости. Он некоторое время разглядывает их и идёт дальше. Первый блок светильников гаснет и зажигается следующий. Бывший итератор читает под картинами таблички с именами художников и мистиков, гравировщиков, живописцев, творцов и мечтателей из четырёхсот веков истории человеческой цивилизации.

Зиндерманн настолько впечатлён, что почти перестал дышать.

— Кирилл?

— Будем делать то же, что и раньше, — произносит он, рассматривая гравюру с изображением не то нисходящего бога, не то восстающего дьявола. Сложно сказать. — Берите случайные книги. Пусть судьба и все ангелы этой библиотеки направят наши руки. Имматериум устанавливает связи. Позволим ему сделать эту работу за нас.

Он разворачивается к спутникам. На губах старого дознавателя играет улыбка. Зиндерманн поднимает руки, будто дирижёр перед началом концерта.

— А какие у нас ещё варианты?

Все разбредаются по залу. Зиндерманн подходит к ближайшей полке и пытается очистить мысли, дать судьбе или какой-то иной, неведомой силе возможность его направить. Он касается пальцами древних корешков. Одни потёртые, другие явно после реставрации или замены. Некоторые оказываются слишком ветхими, чтобы взять их в руки. На переплётах виднеются незнакомые имена и названия: «Алчущие звери», «Книга стеклянных рук», «Автоклон Иллюмин из лунного биотопа». «Либер Бидоф т.СХ», «Ревелати Драконис»...

Он решает взять одну из них.

— Нужны перчатки! — объявляет архивариус.

Локен демонстрирует ей громадные руки в тяжёлых латных перчатках. Девушка вздрагивает и спешно ретируется к одному из дальних стеллажей.

Легионер берёт случайный том.

— «О, быть и мне бы, яркая звезда, таким же неизменным и счастливым, — читает он вслух. — Но не аскетом в подвиге труда, следящим за приливом и отливом...» — Воин пожимает плечами и закрывает книгу. — Не думаю, что это сработает.

— Нет-нет, Гарвель. Нужно просто набраться терпения, — отзывается Кирилл. — Нужно настроиться. Научиться слышать... Как бишь там их называли? Музу! Тот отрывок, что ты только что прочёл...

— Этот? — Локен поднимает том, который всё ещё держит в руке.

— Да, — кивает Зиндерманн. — В момент, когда ты декламировал те строки, я читал вот что: «...и яркая звезда горит во тьме и пепел лунный поднимает...»

Он выжидающе смотрит на Локена.

— И?.. — спрашивает астартес после продолжительной паузы.

— Звёзды, Гарвель! Звёзды! — восклицает дознаватель. — Две случайно выбранные книги, которые мы читали, одновременно говорят нам об одиноких ярких звёздах. Понимаешь?

— Нет, Кирилл.

— Связь же очевидна, мальчик мой! Незримая синхронизация! Как будто всё взаимосвязано. Нужно лишь увидеть эти связи... О, не смотри так на меня! «Яркая звезда...» Какова вероятность, что нечто подобное произойдёт случайно с нами в этом самом месте?

— Мне кажется... довольно высокая, — отвечает Локен. — Я бы сказал, что это даже на совпадение не тянет. Слово «звезда» довольно распространено и, вероятно, часто используется поэтами. Они же поэты.

Зиндерманн некоторое время мнётся, потом кивает и ставит книгу обратно на полку.

— «Клавикула Инкуби», — раздаётся поблизости голос Мауэр. Боэтарх идёт вдоль полок, читая названия на корешках. — «Пятикнижие Новопангеи», «Искусство комбинаторики Мержина Амброзиана»...

— Не спеши, дорогая, — бормочет дознаватель, не поднимая взгляд. Его изначальный энтузиазм угас. Он переворачивает страницы очередной взятой наугад книги. «Сортес Астроном». Кирилл начинает подозревать, что им понадобится какое-то устройство для перевода.

— «Энохианские гимны», — продолжает читать Мауэр. — «Полный каталог Александрийской библиотеки», эм... «Аль Азиф», что бы это ни значило...

— Позволь судьбе тебя направить, — бывший итератор старается, чтобы голос звучал уверенно, а не раздражённо. — Не думай слишком много. Включи воображение, Мауэр. Синхронизируйся.

— Кто такой Тёмный Король? — Локен выплывает откуда-то из теней.

— Тёмный Король? — переспрашивает Зиндерманн. — Не знаю. Может, что-то связанное с древними картами для гадания. А что? Ты что-то нашёл?

— Вот, посмотри. — Космодесантник протягивает ему ветхий том. — Здесь сказано, что это «собрание злобных и ложных богов». Видишь, на какой странице открылось? Рекс Тенебрис. В примечании написано, что это означает «Тёмный Король».

— Полагаю, это протоготик, — хмурится Кирилл, забирая книгу у Локена. — Да, узнаю некоторые имена... Тут все забытые и изгнанные боги. Девс, также известный как Иупптер... Анпу-Анубис... Энлил... Баал... а, да, Рекс Тенебрис. А почему тебя это заинтересовало?

— Я несколько раз слышал это имя. Очередная мантра у проклятых и нерождённых. Она звучала и на фронте, и на улицах, и из пастей демонов. Мне кажется, это важно.

— Может быть.

— Или это просто очередное имя Луперкаля, — предполагает Лунный Волк. — Их девизы не отличаются сложностью. «Император должен умереть», например, не оставляет больших просторов для толкования.

— Согласен, Гарвель. Но давай посмотрим, что я смогу отыскать. — Зиндерманн бросает на Локена обнадёживающий взгляд, но легионер уже ушёл к следующей полке. Тогда дознаватель берёт очередную книгу и открывает на случайной странице.

«И вместо него был коронован Тёмный Король».

По спине пробегают мурашки. Он ставит книгу на полку и быстро хватает следующую.

«Тот, что рождён бессмертным, переродится вновь и станет королем всея тьмы».

Зиндерманн чувствует подступающий приступ паники. Случайностью эти фразы объяснить уже не получится. Он надеялся, что произойдёт что-то подобное, — и теперь, когда оно наконец происходит, пришёл страх. Он берёт ещё одну книгу, переплетённую в шагреневую кожу, открывает в середине и читает:

«Чёрный панцирь разбив, он вознесётся в безвременье, и будет равен богам, и будет править, надев тёмный королевский венец».

4:xvii. Возвышение Хоруса

Он приближается. Быстро и яростно. Ты чувствуешь его гнев, и это удивляет. Наконец-то, спустя столько лет, получилось вызвать в нём хоть какую-то эмоцию.

Отец, в конце концов, всего лишь человек.

Он исполнен ярости и пылает силой. Какая сила! Перед мысленным взором он сияет подобно звезде. У тебя получилось заключить его в удушливую безмолвную скорлупу из чистой чёрной силы имматериума, но он её расколол и огнём прокладывает путь к тебе.

«Мстительный дух» стонет и дрожит от его яростных ударов. Он так силён и могуч, что любое существо в Галактике завопит от бесконечного ужаса и попытается укрыться в глубинах ада — лишь бы не встречаться с ним.

Но во всей Галактике нет второго такого, как ты.

Больше не нужно скрываться. Больше не нужно прятать силу за завесой тайны и обмана. Будь ему известны масштабы твоих способностей, он ни за что бы не пришёл на поединок. И потому ты окутал всего себя плащом не-времени, спрятал в клубке безвременья своё присутствие, мысли, душу, силу. Ты заглушил разум, укрыв его в прошлом, в воспоминаниях, во вчерашнем дне, за маской фальшивых помешательства и безумия. Ничто не должно выдать правду. Даже мельком увидев настоящего тебя, он остановится как вкопанный и сбежит.

Теперь пути назад нет. Он приближается, и тебе больше не нужно прятаться. Ты поднимаешься на ноги. Сбрасываешь маски и образы, расправляешь плечи. Это приносит чувство освобождения. Опьяняет. Те, кто стоят вокруг — твои офицеры и воины, твои сыновья и создания, что ползают и шепчут в тенях, — кричат в ужасе при этом зрелище. Они не могут лицезреть величие твоего нового образа. Их глаза выгорают. Они падают на настил, вопя, рыдая и испражняясь.

Ты тоже сияешь, как звезда. Ты — башня молний. Ты — король королей. Ты не можешь недооценивать грядущую битву, последнюю из всех. Она будет тяжёлой. Она потребует всех сил. Твой когда-то отец силён. Но ты бесконечно сильнее. Ты — Хорус Луперкаль, возвышенный избранник богов.

А он, в конце концов, всего лишь человек. И когда придёт время, он умрёт, как любой человек.

Он заглотил наживку и очертя голову ринулся в твою ловушку. Он вошёл в твоё царство. Ты повелеваешь здесь всем. Ты управляешь доской и каждым перемещением фигур по ней. На «Мстительном духе» тебе подвластен каждый атом. Это больше не космический корабль, но место казни и вознесения.

Твой когда-то отец, тиран, обманщик, ложный Император думает, что пришёл сразиться с тобой на палубе висящего на орбите космолёта. Это не так. Он пришёл в самый центр бытия.

Он считает, что может сражаться с будущим. Не может. Здесь всё решится.

Это твоё царство.

4:xviii. Царство Хаоса

— Как насчёт этого? — произносит архивариус. Её голос настолько пугает Зиндерманна, что он роняет книгу из рук. — Всё хорошо? — спрашивает девушка.

— Да, — отвечает он, пытаясь замедлить дыхание. Это же просто слова. Случайные фразы. Иллюзия. Психологический фокус. Он искал волшебную синхронизацию и, естественно, когда она якобы начала проявляться, испугался. — Да, конечно. Что вы хотели?

— Моя рука просто зацепилась за этот томик, — говорит архивариус, протягивая Кириллу небольшую и явно старую книжицу. Переплёт настолько изношен, что разобрать надпись получается с трудом. Дознаватель щурится и читает надпись на корешке.

— «Основы энунции». Я не знаю, что это такое.

— Посмотри-ка сюда! — зовёт Мауэр. Она приносит толстый тяжёлый фолиант и укладывает на первый попавшийся стол. Зиндерманн и архивариус подходят ближе.

Женщина развязывает ленту, что удерживала книгу закрытой, и переворачивает страницы. Огромный талмуд состоит из множества выпадающих старых страниц пергамента, на которых изображено некое подобие карт.

— Меня название заинтересовало, — поясняет боэтарх. — «Регно Као».

— «Царство Хаоса», — произносит архивариус.

— О, кстати, — Зиндерманн поворачивается к девушке. — Я как раз хотел узнать, нет ли у вас устройства для перевода?

— Есть. — Она жестом призывает из настенной ниши псайбер-череп. — Но это название я прочла на бирке. Вот, — показывает архивариус, — прямо под оригинальным заголовком.

Кирилл чувствует себя глупо. Тревога сделала его рассеянным и невнимательным.

— Соберись, старик, — фыркает Мауэр. Она продолжает листать страницы.

— Посмотрите, что это? — останавливает её Зиндерманн. — Это карта? Здесь изображён город?

— Нет, какой-то лабиринт.

— Или и то и другое. — Локен внезапно возникает из ниоткуда и заглядывает им через плечо. — Что в подписи?

— Урбс Инелеуктабилис, — читает Мауэр. Архивариус указывает на строку псайбер-черепу. Устройство сделано, похоже, из искусственно сращённых и покрытых золотом и латунью черепов обезьяны и собаки. Оно, гудя, зависает над столом и сканирует карту узким лучом красного света.

— Неизбежный город, — раздаётся из динамиков монотонный скрежет, подобие голоса из искусственно синтезированных звуков.

Четыре пары глаз несколько мгновений всматриваются в схему на столе.

— Ничего интересного, — наконец произносит Мауэр. Её пылкий нетерпеливый разум уже рвётся дальше. — Просто старый миф. Давайте искать дальше.

— Похоже на Дворец, — замечает Зиндерманн.

— Нет, не похоже, — отмахивается боэтарх. — Просто чьи-то пыльные фантазии. Каракули.

— Но что-то заставило тебя открыть эту книгу.

Мауэр криво ухмыляется.

— Если честно, мне не очень понятна твоя методика поиска, старик. «Пусть случай направит вашу руку»? Я тебе подыграю, но это сомнительный и вообще довольно дерьмовый подход. Нужно действовать более системно. Может, начать с каталога...

— И правда, похоже на Дворец, — тихо говорит Локен. — Одновременно и да и нет. Некоторые элементы совсем другие...

— Я вас умоляю, — вздыхает Мауэр. — И ты туда же. По-моему, мы начинаем заниматься самовнушением. Видим связи и закономерности там, где их нет. У этого даже есть своё название...

— Апофения, — подсказывает псайбер-череп. — Парейдолия.

— Неважно, — огрызается женщина. — Давайте применим более разумный...

— Посмотри ещё раз, боэтарх, — произносит Локен. — Согласен, на карте изображён безумный лабиринт. Но почему он в форме двойной спирали, прямо как символ бесконечности? И обрати внимание на расположение ворот. И основных зданий. Оно такое же, как в зоне Империалис.

— Нет... — мотает головой Мауэр.

— За последние месяцы я потратил много часов, изучая схемы округов Дворца, — не отступает легионер. — Тактические планы, анализ боевых действий... Уверяю, сходство невероятное. Такой план Дворца мог нарисовать ребёнок... или породить чей-то беспокойный разум...

— Все города выглядят одинаково, — говорит боэтарх. — В общих чертах.

— Во тьме все кошки серы, — улыбается Зиндерманн, пытаясь разрядить обстановку.

— Ты не помогаешь. — Офицер Префектус бросает на него злобный взгляд и тычет пальцем в карту. — Я тоже знакома с планировкой дворцовых округов, астартес. Да, есть несколько совпадений. Но куда больше отличий. Если это Санктум, то что тогда здесь? Или тут? А это что за конструкция? Если тут у нас Львиные врата, то вот это что? Давайте уже займёмся чем-то полезным.

— Есть ощущение, что здесь несколько не то смежных, не то наложенных друг на друга карт. Планы двух городов, один поверх другого. Или даже не двух...

— Откуда ты всё это берёшь, Кирилл? — спрашивает Мауэр. — Тут нет ни масштабов, ни размеров, ни подписей. Мы даже не можем сказать, соблюдены ли тут хоть какие-то пропорции...

— А что, если это... — Зиндерманн замолкает. — Что, если здесь изображено то, во что превращается Дворец? Места проникновения варпа? Наложение пространства и времени? Те искажения и смещения, о которых говорил Гарвель?

— Откуда этому всему взяться на старой карте? — вздыхает Мауэр.

— Сколько лет этой книге? — спрашивает Локен у архивариуса.

— У нас нет данных о времени и месте её написания, сэр, — отвечает девушка, — только предположение, что это была часть большого труда под названием «Книга Хаоса Предречённого». Но это неподтверждённые данные.

— А что написано здесь, у края страницы?

Архивариус аккуратно дотрагивается до псайбер-черепа, и устройство зависает над текстом, на который указал Локен. Красный луч медленно скользит по выцветшим бурым чернилам, считывая написанные чьей-то старательной рукой буквы.

— Да будет ведомо чтецу, что есть сие место бесноватое и лживыми образами наполненное, и скрывает оно всю истину на своих улицах извилистых и за вратами блистающими. И стояло оно до начала времён, и стоять будет вечно и не познает течения времени, ибо возведено во Тьме и вовеки во Тьме пребудет. Сей град стоит вечно и незримо для смертных очей, аки царствие зазеркальное. Узришь его только в видениях и грёзах болезненных, ибо плывёт он без устали по волнам эфирным, влекомый течением. И есть это Дом Погибели и безумия, ибо там обитают Четверо, что таятся во тьме ночной, и с ними рядом многие престолы пустуют, и духи жаждущие, что родились от мести жестокой и разрушения. Путь к нему займёт одну лишь жизнь, ежели идти от Каластара, но стены его могучие и башни высокие руками каменщиков искусных повязаны со стенами и башнями того града невозможного, и лишь мгновение вечное отделит его от Города Праха, и рядом же стоит Уйгебеалах, который есть и которого нет, и потому место сие есть все места и все вещи, что были и что будут, и нет в нём власти у разума человеческого...

— Довольно, — говорит Локен.

— ...и настанет День последний, и станет он всем, и врата его пожрут труды Человеческие, и Человека, и всех ангелов, и звёзды небесные. И будут труды Человека ничтожны и низвергнуты в бездну отчаяния. И забвение падёт на людей и царства их. И увидят это те, кто смотрит Оком громадным, рыдающим, ибо видят торжество Губителя неизменное, что суть погибель и несёт её...

— Довольно!

Псайбер-череп замолкает. Луч красного света гаснет.

4:xix. Просители

— Поднимись, — велит Вулкан.

Грамматикус встаёт.

— Вы помните меня, господин?

Глаза примарха сияют красным, подобно расплавленному камню из недр планеты.

— Помню. Очень смутно, как образ из сновидения. В момент встречи мой разум блуждал в иных местах. Но даже так мне было бы непросто забыть лицо своего убийцы.

Айос Раджа превращается в сполох золотого света. Его клинок замирает, лишь на волосок не достав до горла Джона.

— Убийцы, который, сделав своё дело, помог мне спастись, — продолжает Вулкан. — Опусти оружие, Соратник. Этот человек отдал жизнь, чтобы я мог снова ступать по земле. Если бы не его жертва, я не смог бы добраться до Терры.

— Это было много лет назад. — Джон провожает взглядом сияющий наконечник копья стража. — И вы сильно упрощаете.

— Возможно, — соглашается примарх. — На Макрагге и потом произошло много всего. Но ты сыграл ключевую роль. И пожертвовал собой ради меня.

Он замолкает.

— И вот сейчас ты стоишь здесь, живой.

— Как и вы, господин, — произносит Джон.

— Похоже, ты знаком с любопытными принципами существования Вечных.

— Отчасти, — говорит Грамматикус. — Но я не принадлежу к их числу. Некоторое время являлся грубым подобием. Теперь уже нет. После того случая я вернулся с последним шансом и теперь смертен, как обычный человек. А вы, полагаю, храните в себе ещё немало попыток.

Джон кладёт руку на плечо стоящего на коленях Олла.

— Вам нужно поговорить с ним. Он куда лучше моего разбирается в этих любопытных созданиях.

— Как твоё имя? — спрашивает Вулкан.

— Джон Грамматикус, господин. А это — Олланий Перссон.

Олл медленно поднимается на ноги.

— Я бы с радостью пообщался с вами обоими, — говорит примарх. — Однако сейчас, очевидно, неподходящее время. Я не могу позволить себе отрываться от работы. Но Хассан сообщил о вашем удивительном проникновении на территорию Дворца и необычных требованиях. Оба эти вопроса нуждаются во внимании высшей власти. Я не могу покинуть пост, и потому вас привели сюда. Мне нужны ответы. Короткие и чёткие.

— Я пришёл поговорить с твоим Отцом, — произносит Олл.

— Откуда? — спрашивает Вулкан.

— С Калта, но это не важно. Правильнее сказать: из прошлого. Когда-то очень давно мы были знакомы. Я бы хотел поговорить с Ним ещё раз.

— Он никогда о тебе не рассказывал, — говорит Прометеец.

— Не удивлён. Он вообще не любитель что-то рассказывать.

Вулкан едва заметно поднимает бровь.

— Ты пришёл в составе группы?

— Это мои спутники и товарищи, выжившие с Калта. Путешествие выдалось тяжёлым. Мы помогали друг другу. Я смиренно прошу вас приказать бдительным Сёстрам отойти подальше. Они причиняют боль некоторым из моих друзей.

— Это вопрос безопасности! — тут же огрызается Раджа.

— Пусть они отойдут, — приказывает Вулкан. — Не нужно оскорблять меня недоверием.

Соратник кланяется и даёт команду на мыслезнаке. Сёстры Безмолвия и сопровождающие группу кустодии отходят, формируя широкое кольцо вокруг собеседников. Перссон слышит облегчённый вздох Актеи. Раджа и Хассан остаются на местах. Пси-инертный ящик, который он нёс, лежит на полу у ног золотого стража.

— Благодарю, — говорит Олл примарху. Вулкан кивает.

— Какое у тебя дело к Отцу?

— Я хочу обсудить ход, цель и смысл этого конфликта.

— У вас есть какие-то новые данные? Информация о враге, которая может повлиять на исход?

— Вероятно, нет, — признаёт Перссон.

— Тогда скажи, о чём Ему с тобой разговаривать?

— Мы много раз обсуждали войны. Мы вместе их планировали и вместе вели. Тогда, в прошлом, он ценил мой совет.

— Ты солдат?

— Был когда-то.

— Если он слушал эти советы, вероятно, ты большой знаток искусства войны.

— Я просто солдат, — отвечает Олл. — Бывший солдат.

— И всё же ты считаешь свои навыки достаточно ценными, чтобы отправиться в опасный путь, — замечает Раджа. — Преодолеть, как ты утверждаешь, огромные расстояния. И ты желаешь, чтобы тебя услышали.

— Слова Соратника звучат разумно, — говорит Вулкан.

— Идёт последняя война, мой господин. — Олл неотрывно смотрит примарху в глаза. — Возможно, она предвещает конец и смерть всего. Плох тот солдат, который не сделал всё, что в его силах, чтобы такое предотвратить.

— Мне кажется, ты рассказываешь не всё.

— Некоторые вещи предназначены только для Его ушей, благородный господин, — отвечает Олл. — Могу я с Ним поговорить?

— Нет, — отвечает Вулкан.

— Можно узнать причину отказа? Таково ваше решение?

— Это просто невозможно, — говорит Вулкан. — Отца здесь нет. Вы не можете поговорить. Я представляю высшую власть на Терре, и потому вы говорите со мной.

— Где Он? — спрашивает Джон.

— На войне, — отвечает примарх.

— А что Сигиллит?

Вулкан поворачивается и могучей рукой указывает на пульсирующий свет, исходящий из глубин Тронного зала. Это ужасное сияние, этот живой свет начал разъедать плоть сразу, как они шагнули за порог. От него пахнет концентрированной болью и растоптанными надеждами, горящим золотом и шепчущей агонией. Прометеец на фоне сияния кажется скалой в лучах заходящего солнца.

— Малкадор занял Трон в отсутствие Отца.

Олл всматривается в сияние, пока глаза не начинают саднить и не возникает мигрень. Он видит вдалеке крохотные силуэты, копошащиеся вокруг загадочных механизмов. Он почти различает очертания огромного и величественного Трона. Сидящего на нём человека рассмотреть не удаётся.

Он открывает рот, собираясь что-то сказать, и тут же закрывает его снова. Император ушёл и забрал с собой всех старших командиров, кроме Вулкана, а Сигиллит утонул в рукотворном аду того, что смертные по грустной иронии назвали Троном.

Они опоздали. Всё было зря.

4:xx. Осколки

Богоподобные титаны сходятся в ближнем бою на обрывах выщербленных утёсов, когда-то бывших неприступными стенами Дорна.

Трупы плавают в тухлой серой воде, поверхность которой бурлит от поднимающихся со дна газов. Наверху, на бесконечных мостиках и проходах, в свете огней сражаются люди. В ход идут ножи, крючья и дубины. Все обезумели. Кровь стекает сквозь решётчатый настил к лужам серой воды. Живые уже не помнят, за что сражаются, а мёртвым всё равно.

Соджук вонзает клинок в тело Несущего Слово. Мимо проносятся гравициклы, выпуская из орудий снаряды. Белые Шрамы хотят, чтобы вражеская атака захлебнулась в крови. Соджук скучает по скорости и свободе. Холодное и мёртвое время опутало его тяжёлыми цепями.

Люди бегут сквозь дым из ниоткуда в никуда, цепляясь за оружие и жизни. Они одурманены боевым безумием и без конца бормочут молитвы. Где-то поблизости раздаётся оглушительный рокот мегаболтера.

Погибель ревёт. Дворец кричит. Максимус Тейн до предела напрягает голосовые связки, отдавая приказы остаткам своих людей. Но на перепаханных снарядами рубежах Золочёной аллеи они слишком заняты попыткой подороже продать свои жизни и уже ничего не слышат.

Агата выдёргивает штык из живота врага. Бой кипит со всех сторон, вдоль всей линии сомнительных укреплений из колючей проволоки. Они не дойдут до врат Примус. И сами врата, и бастионы поблизости, вероятно, всё равно уже пали. Каменные стены водовода обратились покрытой пятнами плотью и исписаны именами.

Приближающиеся нерождённые призраки зовут её за собой.

Корсвейн, Гончая Калибана, поднимает окровавленный клинок. Меч сияет в рассеянном свете. Но этот тусклый, холодный полусвет струится из глаз и ртов чернильно-чёрных воинов Гвардии Смерти, бесконечным потоком ползущих по горному проходу. Они шаг за шагом прогрызают его оборону. Вокруг подножья Полой Горы собрались непроглядные тени. Корсвейн возвёл не один курган из горящих мёртвых тел, но гора по-прежнему погружена в темноту.

Зефон правит клинок точильным камнем, готовясь к, очевидно, последней битве за Хасгард. И к своей последней битве. Фафнир Ранн наблюдает за ним, укладывая снаряды в магазин болтера.

На пылающих равнинах стоит огромный пустой трон из черепов, ожидая неизбежного начала коронации.

Жуткие когти разрывают борт «Теневого меча». Внутри что-то детонирует. Силой взрыва сверхтяжёлый танк подбрасывает в воздух, будто наездника скинула строптивая лошадь. Джера Талмада из башни своего «Гибельного шторма» видит, как выгорающий изнутри остов падает наземь. Полковник командует перезарядку, но главное орудие её танка вышло из строя. Она приказывает дать полный задний ход, прекрасно понимая, что сзади врагов ничуть не меньше, чем впереди.

Армии сходятся на поле боя. В схватку вступают фаланги шириной в десять тысяч бойцов и в тысячу рядов глубиной. Копья пронзают и отрывают от земли бездыханные тела. Рокочут орудия, разрывая людей на куски. Палаши и спаты разрубают шлемы, дробят черепа и рвут псевдоплоть. Кожа трещит. Кровь хлещет фонтанами. Бионические имплантаты дёргаются и отказывают. Трескается пласталь. Сверкают разряды раскалённой псионической энергии. Агрессию подстёгивают гипноиндоктринационные команды и синтетические импульсы, жестокие тренировки и просто ослабевшие оковы разума. Воздух хлюпает и воняет боевыми наркотиками, мочой, кровью и страхом. Каждый воин сжимает в кулаке чью-то смерть. Кругом царит бесконечное и невыносимое безумие. Завывают боевые рога. Измученная земля изрыгает языки пламени. Яростные адратические лучи опаляют воздух. Тела пузырятся и плавятся, не выдерживая адского жара. Огромные гусеничные машины ползут по грязи, колючей проволоке и человеческим костям. Вольтаические копья разлетаются в щепки, сталкиваясь со стенами щитов. Фаланги тяжелобронированных воинов врываются в ряды лёгкой пехоты, будто цепной кулак, рвущий незащищённую плоть. Все одичали, нет никакого порядка. Кругом хаос и паника. Пока ещё дышащие, но обречённые верные Трону мертвецы идут в атаку под заляпанными грязью и кровью знамёнами с золочёными черепами и гордыми орлами. Завывающее воинство предателей врезается в их иззубренные щиты, неся собственные стяги из внутренностей и штандарты с нарисованным немигающим глазом.

Они тащат на носилках своих нерождённых повелителей — пузатых и рогатых чудовищ, что бесконечно шепчут невозможные имена, шлёпая окровавленными губами, или играют на флейтах из свежих человеческих костей. Гниющие тела падают друг на друга: двадцать, тридцать, сорок слоёв. Над полем битвы стоит запах козлиной шерсти, спёкшегося мяса и оружейного озона. Они убивают ради живых и в отмщение за мёртвых. Убивают потому, что больше ничего не остаётся. Смерть коснулась их всех костлявыми пальцами. И эти смерти продлятся вечно.

Это окончательная победа Погибели, воспетая трещащим и искрящимся варпом.

Это проклятие Хаоса. Мир завис на краю пропасти. Над ним, в небесных чертогах, болезненный ореол прорывающегося в реальность варпа выжигает чёрную, лишённую звёзд пустоту космоса, испуская воронки мертвенного света, стреляя копьями молний, что бьют по последним стенам и башням на Терре, ровняя их с землёй. Это гигантский глаз, похожий на те, что нарисованы на окровавленных знамёнах предателей. Его зрачок пылает, а склера налилась кровью. Он наблюдает за вопящими безумцами внизу и пожирает все до единой возносящиеся души с аппетитом плавильной печи. Он смотрит на кусок камня, который люди называют своим миром, и на то, как они в своей абсолютной ярости разрывают его на куски. Он видит конец света, конец Терры, конец камня, на котором и за который они убивают.

Четвёрка, Ложная Четвёрка, тоже наблюдает глазами своих аватаров, что таятся в густых тенях Двора Луперкаля: сочащийся алой сукровицей Отец Резни, трясущийся в вечной лихорадке Внук Разложения, апатичный, дрожащий в болезненном экстазе Поглотитель Наслаждений, нестабильный, корчащийся Зверь Изменений. Они видят разрушенный и незавершённый план, видят, как наступает конец, и выражают своё одобрение кровавыми отпечатками узловатых корявых ладоней. Их рокочущий смех сопровождает падение мира.

— На связь. Говорит штаб Гегемона. «Анабасис», выйдите на связь и подтвердите.

Младший офицер Военной Палаты сидит за пультом управления главной вокс-станции и повторяет одни и те же слова. На этом кресле сменилось уже два оператора. Они повторяют сообщение раз в двадцать секунд. Сандрина Икаро и остальные офицеры в Ротонде абсолютно уверены, что ответа не будет никогда.

Кровавые слёзы текут по рассыпающейся щеке Малкадора. Исходящий от него жар так силён, что они испаряются сразу же, едва успев сформироваться.

4:xxi. Тёмный Король

Олл чувствует, как силы его покидают. Надежда и целеустремлённость, питавшие его на протяжении всего пути, утекают, как песок сквозь пальцы. Усталость, которую до настоящего момента получалось сдерживать, накрывает с головой. Воздух вокруг дрожит и переливается от насытивших его частиц и волокон света, что разлетаются от пылающего Трона, как искры от костра. Он слышит скрип и чувствует, как дрожат могучие своды Тронного зала под напором стихийной мощи. Он слышит чистую песню астротелепатов, яркой нитью пронзающую хаос.

— Есть только я, — произносит Вулкан, глядя на Перссона. — Хочешь сказать что-то ещё?

Олл качает головой.

— Тогда я не вижу смысла в твоём совете и присутствии. Полагаю, что вынужден признать вас просто помехой. И прошу меня простить, но мне кажется, я отчасти понимаю, чего вы хотите добиться.

Раджа держит открытый ящик перед примархом. Вулкан разглядывает лежащие внутри предметы: загадочные эльдарские приборы, моток ниток, колоду таро...

— Как ты объяснишь вот это? — спрашивает он, извлекая из контейнера атам.

— Это просто каменный нож, господин, — тихо произносит Олл.

— Я хорошо знаю, что такое камни и минералы, — говорит Вулкан. — Мне известны все до единого элементы этого царства. Да, это камень, но не простой. Это злая вещь, и за ней тянутся тёмные тени.

— Господин, этот предмет показался мне особенно зловещим, — замечает Хассан.

Примарх бросает атам обратно в контейнер, будто не желая долго соприкасаться с ножом, и берёт колоду Лидва, одну за другой переворачивая карты.

— Господин, — снова подаёт голос Избранный. — Я заметил в этой колоде одну странную карту.

— Правда? — поднимает бровь Вулкан и через мгновение останавливается. Он её нашёл.

— Да, господин. Я заметил её, случайно вытянув из стопки...

Прометеец демонстрирует карту собеседникам.

— Кому-нибудь известен этот символ? — спрашивает он. — Что здесь изображено? Какое значение скрыто за этим образом? Название этой карты не сходит с уст врагов и эхом гуляет под сводами Паутины.

— Какое название, господин? — спрашивает Перссон.

— Тёмный Король, — отвечает примарх.

— Подождите... — Лидва неожиданно приходит в замешательство.

— Это имя было произнесено вслух? — Актея внезапно перебивает астартес.

— Его повторяют раз за разом, как мантру, — отвечает Вулкан. — Тебе что-то известно?

— Не доверяйте ей, владыка, — говорит Раджа.

— Я хочу услышать ответ. — Вулкан жестом велит женщине встать. Ведьма вместе с Кэтт поднимается на ноги. — Тебе известно это имя? И его подлинное значение?

Актея склоняет голову набок так, будто то ли сражается с болью, то ли преодолевает какую-то ментальную преграду.

— Не на нашем языке, — говорит она. — Но, возможно, на непроизносимом не-языке имматериума. Вы хотели сказать: «Тёмный Король»?

Для Олла слова звучат так же, как раньше. И звуки, и тембр ничем не отличаются. Но когда они слетают с губ ведьмы, то тут же обретают неприятную резкость. Кэтт ёжится при их звуке, а Джон едва заметно морщится.

— Это та же самая фраза, — говорит Хассан.

— Нет, — отвечает Актея. — Имена обладают силой и весьма податливы. Значения подвержены преобразованиям и изменениям. Одно становится другим. Для нас эта фраза довольно примитивна. Но в других местах обладает конкретным смыслом и значением.

— Что это за места? — спрашивает Вулкан.

— Варп, господин. Царство неопределённости и вероятностей, доступное только пророкам. В последний день, когда сроки вышли... О, ради всех звёзд на небосводе! Это имя произнесли вслух?

— Да. И мой Отец, и Сигиллит сказали, что оно означает конец и смерть.

— Не только, — отвечает Актея. — Тёмный Король — это нечто большее.

И снова Перссон чувствует, как слова рассекают воздух, будто кто-то провёл бритвой по мягкой коже.

— Ради всего святого... — бормочет Джон. — Каждый раз, когда она говорит эти слова...

— Что с ними не так? — спрашивает Олл.

— Я слышу звук, я вижу движения губ, но там, внутри фразы, прячется ещё одно значение. Я слышу эхо альдари и других языков ксеносов. Как будто в каждом есть такие же слова, или множество смыслов слились в одной фразе...

— О чём вы вообще? — рявкает Хассан.

— Я бы к нему прислушался, — замечает Олл. — Джон — логокинетик, слова для него живут своей жизнью.

— Объясни их значение, — велит Избранный.

— Я не могу... — Грамматикус беспомощно пожимает плечами. — Это просто ощущение неизбежности... и вымирания.

Лидва поднимается на ноги.

— Владыка примарх, — тихо произносит астартес, — этой карты не было в моей колоде. Я храню её уже много лет. Это подарок от моей госпожи. Я знаю каждую из них наизусть со всех сторон. И я ни разу не видел эту. Её не было в колоде, когда я пришёл в этот Дворец.

Вулкан хмуро разглядывает карту.

— Но её явно сделали те же руки, что и остальные. Тот же стиль, те же материалы. Избранный! Пусть её проверят писцы и картоманты. А ты... Сейчас же расскажи всё, что можешь.

— Господин, — с некоторой неохотой начинает Актея. — Тёмный Король... Это имя было впервые записано до появления человечества и раз за разом повторялось пророками разных цивилизаций. Это имя предвещает рождение нового бога.

— Богов не существует! — шипит Раджа.

— Глупец, — шипит ведьма. — До грехопадения альдари не существовало четвёртой силы Хаоса. Эти боги множатся, расползаясь по эмпиреям, как грозовые облака. И они могут родиться, хотя и существуют вне времени. Оно для них не имеет значения. Грехопадение альдари не стало причиной появления на свет Той-что-жаждет, а только обозначило её существование. И так происходит со всеми богами, будь они злобными порождениями Хаоса или разумными высшими силами.

— Та-что-жаждет возникла, когда погибла целая цивилизация, — говорит Джон.

— Такова неизбежная судьба любого псионически развитого вида, — произносит Актея. — И Тёмный Король — это наша судьба. Эта война, мой господин, не о противостоянии лоялистов и предателей. Она не о завоевании Терры и власти над человечеством силами Хаоса. И совершенно точно не о ссоре отца с сыном. Это — триумф Погибели. Хорус и Император вывели противостояние на такой уровень, что теперь нас ждёт участь проклятых альдари. Человечество погибнет в родовых схватках, поглощённое жаждой крови, чумой, безумными метаморфозами и неуёмными страстями. И из пепла нашей цивилизации, из раны на теле Галактики возвысится Хорус — единый и завершённый. Он станет новым, настоящим и ужасным богом.

Ведьма опускает голову к полу и начинает дрожать. Стоящая рядом Кэтт смотрит на Олла с выражением обречённого удивления.

— Она говорит правду, — произносит девушка.

4:xxii. Отпечаток

Он потерял остальных из виду. Коллекция 888 казалась не такой обширной, как верхние уровни Ленга, но он полностью утонул в её сумрачном лабиринте. Время от времени раздаётся голос Мауэр, иногда что-то говорит Локен. Они здесь, за книжными шкафами, окружившими бывшего итератора подобно стенам.

Зиндерманн идёт вдоль очередного ряда картин в стазисном поле. Всё так же, стоит ему подойти ближе, зажигаются светильники. Он рассматривает поблёкшую, но по-прежнему впечатляющую картину. На табличке написано: «Вавилонская башня». Кирилл долго рассматривает работу древнего мастера. Интересно, почему Он решил сохранить её? Из-за особой техники исполнения или просто как реликвию древних времён? Есть ли у неё какое-то значение? Какой-то тайный смысл, который он сможет разгадать?

Рядом висит впечатляющее полотно неизвестного художника-экспрессиониста конца шестьдесят шестого столетия. Оно называется «Пять престолов». На холсте изображены пять далёких, похожих на стулья предметов размером с дом или храм. Они стоят посреди странного города, и зритель смотрит на всё это будто бы сквозь завесу пламени. Художник хотел показать, как выглядит ад для внешнего наблюдателя? Или каким рай предстаёт для тех, кто смотрит на него из ада?

Зиндерманн вглядывается в картину так долго, что перестаёт видеть хоть какой-то смысл в изображении. Или, возможно, оно переполняется смыслом. Он начинает подозревать, что им не удастся извлечь ничего полезного из этой библиотеки, потому что никто не понимает, от чего отталкиваться. Нет возможности определить природу нужного лекарства. Если бы им были известны причины, по которой те или иные книги решили сохранить...

Он открывает один из шкафов со скользящими дверцами. Внутренняя подсветка выхватывает из теней большой сделанный от руки набросок. Это, очевидно, прорисовка с давно утраченной оригинальной работы. Подписи нет. На рисунке изображена сцена не то погони, не то охоты. Бизон и антилопа запечатлены сбоку в середине прыжка. А рядом — убегает напуганный олень. Их окружают вооружённые луками и копьями люди. Все фигуры примитивны — или стилизованы до примитивизма. Кирилл полагает, что оригинал был произведением первобытного искусства и был нарисован на стене пещеры углём и природной краской. Сейчас от него осталась только эта копия. Несмотря на простоту, дознаватель всё равно видит движение, чувствует энергию и напряжённость охоты. Он даже может проследить траекторию, по которой копьё пролетит от руки охотника до спины бегущей антилопы. Видит, как оно вонзится ей в бок. По краям рисунка изображено нечто похожее на густые заросли, в которых будто бы что-то прячется. Не очень понятно, что именно. Другие звери или, быть может, затаившиеся хищники. А в углу можно рассмотреть очертания человеческой ладони.

Зиндерманн приходит к выводу, что это не столько картина, сколько схема, визуализация плана. Она настолько стара, что вряд ли кто-то из живущих сможет рассказать, что имел в виду её создатель. Бывший итератор вздыхает, закрывает шкаф и возвращается к спутникам по длинным извилистым проходам между шкафами.

Мауэр сидит на верхних ступенях передвижной лестницы.

— Если верить... — она замолкает и сверяется с названием на обложке, — «Последним хроникам Лемурийских царств», то «все королевства на Земле падут и сгинут, когда правители их обретут безграничную власть...». — Боэтарх смотрит на него сверху вниз. — Вот так.

— Где архивариус?

Оба оборачиваются. Из теней снова возник Локен.

— Где она? — спрашивает воин.

— Я здесь, — отвечает девушка. Зиндерманн только сейчас понимает, что она всё время ходила за ним, скрываясь в тенях.

— У меня вопрос, — говорит Лунный Волк. — Следуй за мной.

Он разворачивается и уходит. Архивариус настороженно следует за космодесантником. Зиндерманн и Мауэр переглядываются, после чего боэтарх спрыгивает с лестницы, и они тоже идут посмотреть.

Миновав три ряда книжных шкафов, Локен останавливается, глядя на стену.

— Куда это ведёт? — спрашивает он.

— Сэр, я... я не знаю.

— Ты здесь работаешь. Должна знать.

Архивариус боится его до глубины души, но всё равно мотает головой.

— Правда не знаю, — отвечает она ломким шёпотом.

В стене есть люк. Большой и тяжёлый. Он совсем не похож на дверь, через которую они вошли. Зиндерманну он напоминает взрывоустойчивую перегородку или даже вход в воздушный шлюз. Створка сделана из грубого и толстого металла. Он видит царапины и следы регулярного использования у порога и вокруг герметичной вкладки. Это старая дверь. Она служит уже много лет. В полумраке библиотеки серая сталь кажется грязным льдом.

— Но куда-то же он ведёт, — предполагает Локен. — Или это выход на улицу? Или там хранится другая коллекция? Если так, то она, вероятно, весьма ценная.

Архивариус снова качает головой.

— Она и правда должна куда-то вести, — соглашается Мауэр. — У тебя есть ключ?

И снова та мотает головой, будто от волнения лишилась дара речи.

— Я не заметил её, когда мы вошли, — замечает Зиндерманн.

— Я тоже, — говорит Локен и разворачивается к девушке. — Прошу, ответь. Я понимаю, что ты напугана. Но куда ведёт эта дверь? В запретную зону, куда тебе нельзя входить?

— Сэр, — она шумно сглатывает и отвечает дрожащим голосом. — Я это и пытаюсь объяснить... Я не могу сказать, куда она ведёт, потому что не знала, что здесь есть дверь.

— Не знала?

— Я была здесь несколько раз за проведённые в архиве годы. И вижу эту дверь впервые в жизни.

Мауэр достаёт из кобуры пистолет.

— Отойдите все, — велит Локен.

Они отступают, но не очень далеко. Все стоят и смотрят, как астартес подходит к люку. Он проводит пальцами по металлу и внимательно рассматривает поверхность. А затем прижимает ладонь к механизму замка.

К его удивлению, раздаётся стук и створка отъезжает в сторону. Из проёма идёт поток затхлого воздуха. Зиндерманн чует холодный запах дыма, как от давно угасшего костра.

За люком начинается металлический коридор с настилом из железной сетки. Он совсем не похож на помещения зала Ленга ни стилем, ни материалом.

Гарвель оглядывается через плечо.

— Стойте там. Я серьёзно.

Он переступает порог. В коридоре горит тусклый свет. По стенам змеятся трубы. Под потолком висят светильники, но они то ли отключены, то ли не работают. От аварийных ламп в стенах исходит мягкое янтарное свечение.

Гарвель делает несколько шагов. Воина терзает постоянно усиливающееся чувство чего-то знакомого. Он отмахивается от него. Глупость. Вся имперская архитектура выглядит одинаково. Везде используются одинаковые шаблонные конструкции. Так может выглядеть любой коридор во Дворце и вообще где угодно в...

Локен замирает. На стенной панели выбито обозначение. Он читает его несколько раз, чтобы убедиться, что не сошёл с ума, а потом возвращается в библиотеку.

— Ну что? — спрашивает Зиндерманн.

— Я проверю ещё раз, зайду дальше, — отвечает Локен. Его тянет попросить Мауэр вызвать подкрепления, но он знает, что никто не придёт. Он хочет сказать им бежать и закрыть за собой все двери, убираться подальше из Ленга и прятаться.

Но знает, что прятаться больше негде.

Безопасных мест не осталось. Санктум уже нельзя считать неприступным. Локену не хочется сеять панику — это никому не поможет. Последние минуты или часы лучше провести не в ужасе, потому что ужас и смерть сами их скоро найдут.

— Оставайтесь здесь, — говорит он вместо всего этого. — Не ходите за мной.

Все трое внимательно смотрят на космодесантника.

— Вы меня поняли?

— Да-да, — отвечает Мауэр.

— Что случилось, Гарви? — спрашивает Зиндерманн.

— Надеюсь, ничего. Это просто инженерный тоннель. Какой-то вспомогательный проход. Просто хочу проверить.

Он несколько мгновений смотрит Кириллу в глаза. Старик кивает.

Локен разворачивается и снова уходит в коридор. Оказавшись внутри, он кладёт руку на панель замка со своей стороны, и створка люка захлопывается за его спиной. Она знает его. Помнит его биометрический отпечаток. Ну конечно. Он по-прежнему должен быть в базе данных. По крайней мере, ни Мауэр, ни Кирилл, ни архивариус теперь не смогут открыть дверь и двинуться следом. Она их не послушается. Никому из них никогда не давали полного доступа.

4:xxiii. Дом моего отца

Дождавшись, когда закроется люк, Локен надевает шлем, который до этого момента висел на поясе. Он запирает шейные замки и активирует ретинальный дисплей. Затем достаёт из-за спины Скорбящий и клинок Рубио.

Воин шагает вперёд. Он задерживается у панели с маркировкой и снова её перечитывает, желая убедиться, что не ошибся.

Не ошибся.

Он стоит во вспомогательном техническом коридоре номер 423762, нижний уровень, левый борт.

Он на «Мстительном духе».

БЛАГОДАРНОСТИ

Автор хочет поблагодарить всю команду, работающую над циклом «Осада Терры»: Аарона Дембски-Боудена, Криса Райта, Джона Френча, Гэва Торпа, Гая Хэйли, Ника Кайма и Джейкоба Янгса — за ответы на вопросы, комментарии, цитаты и просто за поддержку в моменты особого аврала. Большое спасибо персоналу отдела «без которых ничего бы не вышло» в составе Рэйчел Харрисон, Карен Миксцы, Джесс Ву и Ник Абнетт — за уделённое внимание. Спасибо корректорам Джейку Стоу и Кирстен Найт и командам переводчиков за найденные ошибки. Также прошу бурных аплодисментов художникам: Франческе Баэральд (восхитительная карта), Валерии Лутфуллиной (бюсты), Михаилу Савье (чёрно-белые иллюстрации), Мауро Бельфиоре (портреты примархов) и, разумеется, Нилу Робертсу (эта великолепная обложка).

Автор также хочет выразить признательность Тому Макдауэллу из Black Library, Энди Хоару и Тони Котреллу из Forge World, Максу Ботриллу и всем остальным сотрудникам Games Workshop за советы, наставления и веру.

ОБ АВТОРЕ

Дэн Абнетт написал более полусотни романов, включая «Анарх» в любимой читателями серии о Призраках Гаунта. Его перу принадлежит популярный цикл произведений о Рейвеноре, Эйзенхорне и Биквин, последним романом в котором на данный момент является «Покаянница». В цикле «Ересь Хоруса» он написал романы «Под знаком Сатурна» об Осаде Терры, а также «Возвышение Хоруса», «Легион», «Забытая империя», «Не ведая страха» и «Сожжение Просперо», причём два последних вошли в список бестселлеров по версии New York Times. Кроме того, Дэн — автор сценариев к «Чести Макрагга», первому графическому роману по «Ереси Хоруса», а также целому ряду аудиопостановок. Многие рассказы его авторства составили сборник «Владыка Тёмного тысячелетия» (Lord of the Dark Millenium).

Он живёт и работает в Мэйдстоуне, графство Кент.