Изменения

|Сейчас =6468

== 6:xvi. Правда (и ложь) ==

== 6:xvii. Ничто во тьме ==

Перед ним возвышается ещё одни двойные двери, в три раза выше человеческого роста. Они плотно закрыты. Он гадает, что находится по ту сторону. Он не хочет открыть их и узнать истину. == 6:xviii. Осколки == Наконец они добираются до двери. Овала света. Служебного люка. Онфлер втягивает Сартака внутрь. В последний момент Космический Волк чувствует, как необъятная тьма позади него налетает на него словно порыв зимнего ветра. Но Рева Медузи захлопывает люк и быстро реактивирует замок. С этой стороны ворот для титанов Марсианские подступы остались такими же, как и в момент их ухода. В туманном свете настенных ламп роты Отрицания стоят в полной готовности. За исключением этого, в огромном проходе пусто. — Что вы видели? — спрашивает Медузи. — Ничего, — честно отвечает Сартак. Он чувствует, как от мороза отвердели заплетённые кончики его бороды. Он видит блеск льда на доспехах Онфлера. — Передайте приоритетное сообщение командованию в Гегемоне, — приказывает претор-капитан. — Доложите о потенциальном прорыве на Марсианских подступах... Позади них раздаётся стук. Развернувшись, они смотрят на покрытый коркой металл высоких дверей. Звучит ещё один стук — что-то ударило по другой стороне преграды. Они поднимают оружие. Что-то бьёт по люку, затем в нескольких метрах слева от него раздаётся стук. Раздаётся ещё один удар, на этот раз ещё левее. — Оборонительный строй! — командует Онфлер. — Клавианская формация! Двигаясь синхронно, роты Отрицания образуют ровные ряды прямоугольников перед титаническими воротами. — Что с Гегемоном? — спрашивает Онфлер. — Всё ещё пытаюсь связаться, — отвечает один из его офицеров. — Ничто не способно пройти через эти врата, — бормочет Медузи. — Так же, как и ничто не должно быть с той стороны, — отвечает Сартак. — Держать строй! Стук и грохот усиливаются. Они доносятся из разных точек. Одни — это лёгкие постукивания и скрежет. Иные — это упорные, настойчивые удары. Сартак понимает, что некоторые удары доносятся сверху, от верхней части врат титанов в двадцати метрах над ними. Внезапно все удары и постукивания прекращаются. Устанавливается тишина. Затем на вратах титанов появляется иней. Сначала он проступает сверкающими пятнами. Потом образуются более крупные струпья и завихрения, тонким слоем покрывающие металл. Сартак слышит потрескивание образующегося и расползающегося льда. — Трон Терры... — бормочет Медузи. — Немедленно свяжитесь с Гегемоном! — кричит Онфлер. Его приказ заглушает внезапный грохот болтерного огня. Братья в задних рядах рот Отрицания падают, сражённые выстрелами в спину. Одни валятся с дымом из дыр в пластинах, других сбивает с ног пламенная ударная волна от масс-реактивных снарядов. Роты разворачиваются, теперь уже в беспорядке. Онфлеру не нужно отдавать приказ открыть ответный огонь. Двигаясь к ним, предатели наводняют Марсианские подступы, их оружие пылает. Они наступают сзади. Совершенно ничто не указывает на то, как и почему они наступают сзади. Сартак видит Повелителей Ночи, Сынов Хоруса и бегущих в ближний бой Пожирателей Миров. Роты Отрицания открывают огонь на поражение, сбивая предателей с ног и прореживая дикие, несущиеся вперёд ряды. Между ротами лоялистов и наступающей массой предателей возникает двунаправленный шторм из болтов, энерголучей и лазерного огня. Но укрытий нет. Роты Отрицания упираются спинами прямо в покрытые инеем врата. Они зажаты. Огонь противника кромсает их, сокрушая Имперских Кулаков, Саламандр и Железных Рук. Стреляя из болтера по наступающему врагу, Сартак издает фенрисийский клич непокорности. Остался лишь один путь — в могилу.  Джон Грамматик следует за Оллом в тёмный атриум. — Честно говоря, — тихо произносит он, — я понятия не имею, что нам делать. — Я тоже, Джон, — отвечает Олл. — Я надеюсь, ты уединился чтобы спокойно поговорить со своим богом? — говорит Джон больше в шутку, нежели всерьёз. — Ну, чтобы твоя вера вновь направила тебя, или что-то такое. — Я больше не могу, — говорит Олл. Джон кивает и грустно усмехается. Затем его улыбка исчезает. — Погоди, Олл, что ты имеешь в виду, говоря «я больше не могу»? — Каков бы ни был план Оллания, — прерывает его Актея, — теперь он явно трещит по швам. Она подошла, опираясь на Кэтт, величественная, но хрупкая, как древняя королева подземного мира на негнущихся ногах. — Он не трещит по швам, — говорит Олл. — И почему же ты так считаешь? — презрительно спрашивает Актея. — Потому что у меня никогда не было плана, — отвечает Олл. Джон пристально смотрит на него. Олл пожимает плечами. — Мой план не может быть разрушен, потому что у меня его никогда не было, — говорит он. — Она была права? — спрашивает Джон, его голос сдавлен неверием. — Ведьма была права? С самого начала? Что всё это время ты просто плыл по течению, полагаясь на свою чёртову веру в то, что мы справимся? Олл отходит от него и присаживается на постамент одной из статуй. Джон не отступает. — Олл? Скажи мне, что это неправда. Олл! — Джон, когда ты пришел ко мне, когда ты попросил меня о помощи, что, по-твоему, я должен был сделать? — Я не знаю! — отвечает Джон. — Но ты знаешь Его. Я думал, что ты знаешь то, чего не знает никто другой. Что ты знаешь секреты о Нём, об этом Дворце, о том, как Он думает и действует... — Всё, что я знаю, уже давно устарело, — говорит Олл. — Мне известно не более твоего, Грамматик. — Но ты согласился, Олл. Ты согласился помочь мне. — Помнится, что ты долго уговаривал меня. Найти Императора и заставить его прислушаться к голосу разума? Я был больше озабочен тем, чтобы спасти этих людей и доставить их в безопасное место. Но ты был так настойчив... — И поэтому ты согласился? — Ты всегда мастерски обращался со словами, Джон. Ты был вдохновляющ. Ты был готов противостоять невообразимому. Поэтому я согласился, Джон. Я понятия не имел, как мы это сделаем, но я согласился. — Олланий, меня беспокоит то же, что беспокоит и Грамматика, — говорит Актея. К ним подходят остальные, нерешительные и любопытные, привлеченные разговором на повышенных тонах. — Как и он, — продолжает Актея, — я думала, что у тебя есть какой-то план, но ты не стал им делиться. Ты не раскрываешь своих карт, и в такой осторожности есть свой резон. Как ты и сказал, план работает лучше всего, если его знает как можно меньше людей. Но, похоже, никаких карт нет и никогда не было. — Ты придумывал всё на ходу, — говорит Джон. — Я верил... — начинает Олл. — Верил во что? — рычит Джон. — В это? Он протягивает руку и хватает маленький золотой символ катериков, висящий на шее Олла. — В это? — спрашивает он, почти дрожа от гнева. — Только в это? Ты думал, что, когда придет время, божественное провидение направит тебя? — Пожалуйста, оставь эту тему, Джон. — Это правда? — спрашивает поражённый Джон. — Хватит об этом, — спокойно говорит Олл. — В моих данных значится, что рядовой Перссон верит в бога, — говорит Графт. — Он набожен. Он хранит личную веру в... — Ты ждал вмешательства какого-то божества? — спрашивает Кэтт. Даже во мраке на их лицах видно разочарование. — Они просто поверили тебе, — говорит Актея. Она не пытается скрыть свое презрение. — А ты втянул нас в свой религиозный... — Нет, — говорит Олл. — То, во что я верю — это моё дело. Я не прошу вас во что-либо верить. И никогда не просил. Никого из вас. — Но тобой движет твоя вера? — спрашивает Кэтт. Её тёмные глаза смотрят на Олла. Джон знает, что из всех них она единственная, кому Олл не станет лгать. Он смотрит, как его старый друг кивает. — Значит, у нас никогда не было ни единого шанса, — говорит Джон. Он отпускает висящий на шее Олла символ и в отчаянии отворачивается.  Амит держит строй. Оно уже близко. Они слышат, как огромное войско стремительно приближается по Западному масс-проходу. — Стоять! — кричит вексиллярий Рох. Те из них, у кого есть щиты, образовали из них стену, обращенную ко входу в Западный масс-проход. Все они чувствуют, как от массы движущихся по проходу тел колеблется воздух на слиянии. — Стоять! — снова кричит Рох. Амит думает, что их недостаточно. У них чертовски мало боеприпасов. Обещанные подкрепления так и не прибыли. Нужно закрывать люки проходов, запечатывать противовзрывные двери и диафрагменные заслоны. Они должны перерыть пути. С тем боезапасом, что у них есть, роты Отрицания не смогут долго сдерживать атаку основных сил. Через минуту-другую дело дойдёт до рукопашной, а в рукопашной против превосходящих сил удержать такое пространство, как Марниксское слияние, невозможно. — Стоять! — кричит Рох. Почему командование Дворца не закрывает люки? Ведь тактика внутренней обороны была тщательно продумана. Неужели они не знают, что происходит? Почему нет сигналов тревоги? Наступающая масса приближается. — Контакт! — кричит Рох, и почти сразу же: — Не стрелять! Не стрелять! Это не силы врага. Это жители Дворца, придворные, рабочие, тысячами бегущие из Запрадного масс-прохода в слепой панике. Амит слышит крики, чувствует запах ужаса. Они бегут от чего-то, бегут в безумном отчаянии. Людей сбивают с ног и затаптывают. Рох начинает выкрикивать приказы передислоцировать роты Отрицания. Они должны направить и сдержать эту огромную движущуюся массу. Им нужно вывести эти толпы со слияния и направить их в боковые галереи и прилегающие залы. Но их никто не слушает. Горожане всё прибывают, не слыша указаний, они бегут без смысла и причины. Амит слышит первый выстрел. Он поворачивается, чтобы определить источник звука. Акустика гигантского пространства Марниксского слияния усиливает крики и гул толпы. Вокруг него царит гвалт, отражаясь от стен зала, порождая эхо... Ещё выстрелы. Два. Ещё один взрыв. Внезапно он видит, как боевые братья, Белые Шрамы на правом фланге Отрицания-963 падают, их доспехи пробиты, а вокруг них рассеивается пламя вспышек. — Кругом! — кричит Амит. — Немедленно развернуться! Враг уже близко. Он наступает не из Западного масс-прохода или Килонской процессии. Он идёт сзади.  Спустившись до середины винтовой лестницы башни чтобы передать информацию Амону, Андромеда слышит, как раскалывается воздух. Пристанище сотрясается. По Внутреннему Санктуму прокатывается оглушительный звук, долгий и пронзительный, словно вой умирающего бога. Когда он затихает, другие звуки занимают его место. Они похожи на ужасающие боевые горны легионов титанов, но в сотни раз громче и глубже. Шум сотрясает её диафрагму, и ей становится дурно. Она сбегает по лестнице и выходит через входной портик башни к Амону, стоящему у небесного моста Понс Эгей. — Что это? — спрашивает она, повышая голос чтобы быть услышанной. Он смотрит в небо, деградирующее в узоры из трупных пятен и рваные пурпурные синяки над шпилями и башнями цитадели. — Это предупредительные горны. — отвечает он. — Что за предупредительные горны? — Сирены рока последней крепости, — говорит Амон. Поднимается ветер. Он дует на них из бездны под мостом. Сирены ревут, раскалывая небо. — Что это значит? — спрашивает она. — Это значит, что враг пробился внутрь Санктума. По-настоящему, полноценно. Это не короткие набеги, происходившие до закрытия Врат. Это настоящий прорыв. Предатели и нерожденные теперь свободно действуют внутри последней крепости. Последний бой начался. — Я... я никогда не слышала их раньше. Я слышала клаксоны и сигналы всеобщей тревоги, но такое — никогда, — говорит она. — Это потому, что они никогда раньше не звучали, — говорит Амон. — Никогда. <br /> == 6:xix. Акт веры ==Где-то вдалеке воют огромные горны. Это последние, громкие слова обречённой планеты. Все в тёмном атриуме слегка вздрагивают. Золотые двери дребезжат в своих каркасах. Олл медленно поднимается на ноги. Он не может вынести выражения на их лицах. Он знает, что должен сказать что-то, что успокоит их. Но он не может, и он не станет выдавать ложь за истину. Он осторожно прикасается к талисману на шее. — Его подарила мне моя жена, — говорит он. Она была катеричкой. Я уважал её верования, потому что любил её. С годами я понял, что обряды успокаивают меня. Я не разделял веры, но соглашался с основными ценностями — взаимопомощью, любовью, миром, добротой... — Добротой? — произонсит Актея с желчью, способной вытравить металл. — Да, ''добротой''. Не правда ли это слишком скромное слово для того, что в наше время слишком часто считается слабостью и обыденностью? Её должно называть иначе, более внушительно. Я бы сказал, что «человечность» подходит, но это слово обесценено историей человечества. Олл поднимает талисман над головой и кладёт его на ладонь, позволяя цепочке извиваться. Он смотрит на него. — Это всё, что у меня осталось от неё. Я по-прежнему не верю в её бога. Я не верю ни в какого бога. Но я родился в эпоху, когда люди думали, что боги действительно существуют. Вера была неотъемлемой частью жизни каждого человека. Вы должны понять, что я прожил гораздо большую часть жизни в мире, верящем в богов, нежели в мире убеждённых атеистов. Это стало частью меня. Сейчас мы живем в эпоху, когда боги не просто мертвы, они вообще никогда не существовали. Я — человек, в котором заложена благочестивая вера, и который дожил до полностью светской эпохи. Я рад торжеству разума над суевериями, но это всё равно чуждо такому, как я. И всё же взгляните, что мы имеем: рациональный, просвещённый Империум, которым правит всемогущее существо, чьи дела таинственны, и которое ожидает от нас абсолютной преданности и послушания. Отбросив терминологию, чем же это отличается от мира, в котором я вырос? С таким же успехом мы можем поклоняться Ему. Он поднимает взгляд от вещи на раскрытой ладони и смотрит на них. Видно, что его слова тревожат их. — Думаю, именно так многие и делают, — говорит он. — Но проблема в том, что я знаю, что Он не бог. И именно из-за Него религии не существует. Он объявил её вне закона, потому что она опасна. — Есть множество доказательств того, что... — говорит Актея. — Действительно, — говорит Олл. — Но все вероучения на протяжении истории были ответом человека на его базовую экзистенциальную потребность. Не зря же мы строили первые храмы задолго до первых городов. — Это правда? — спрашивает Кранк. Олл кивает. — Я был там. По этой же причине жрецы всегда были хранителями секретов человечества. То же самое касается и искусства, и воображения. В нас заложен неизъяснимый смысл, который нелегко выразить. Мне известно, почему Он запретил религии. Он пытался оградить человечество от варпа. Варп всегда найдёт путь туда, где есть воображение или пытливый ум. — Варп — это не религия! — смеётся над ним Актея. — Конечно же нет, — отвечает Олл. — И у него нет богов. Настоящих богов. Он представляет собой принципиальную угрозу для материальной жизни, но он также является принципиальной частью реальности. Нельзя защититься от него, притворившись, что он не существует. Олл делает паузу. — Император вырезал таинственность из человеческой жизни, но оставил необработанную рану. Совершенно типично для его высокомерия и нетерпения. — Ты предвидел это... — тихо говорит Кэтт. — Может быть не совсем это, но да, — говорит Олл. — Все те годы, когда Он и я вместе работали над созданием человеческого мира, я видел, к чему могут привести его замыслы. Вот почему я порвал с Ним. Вот почему я, черт возьми, ранил Его. Он руководствовался абсолютными понятиями, и я не мог его остановить. Поэтому я ушёл. Мне не следовало этого делать. Я должен был продолжать попытки. Может быть, это мой акт раскаяния. Он пожимает плечами. — В любом случае, ныне я пытаюсь сделать это снова, возможно слишком поздно, — говорит он. Я — Вечный. Может быть, я не столь могущественен, как Он, потому что не наделён его ужасающими психическими дарами, но я старше Него. Я видел взлёт и падение цивилизаций. Я наблюдал этот цикл слишком много раз. Он снова надевает цепочку на шею. — Эрда сказала мне, что Вечные были первыми представителями Homo superior, — тихо говорит Джон. — Передовым отрядом, направляющим эволюцию человека. Олл кивает. — Когда-то и я так считал. Тогда я впервые понял себя. Это было словно утешение за жестокие циклы бесконечной жизни. — Жестокие? — спрашивает Кранк. — Для меня жизнь приходит и уходит подобно временам года. Это душераздирающе. Нахождение смысла жизни стало для меня утешением. Поэтому, как и Эрда и некоторые другие представители нашего рода, я смирился с тем, что Вечные должны направлять потенциал человеческой расы. Мы понимали, что такой ответственностью будет слишком легко злоупотребить, поэтому действовали осторожно. Когда же появился Он... о, Он был столь выдающимся, и я был поглощен его устремлением и активными действиями до тех пор, пока не увидел, какую цель Он преследовал. Джон, у Него есть план. У Него всегда был план, и Его не волнует, чего будет стоить его осуществление. На мгновение Олл не смог сдержать презрения в голосе. — Именно в этот момент и по этой причине я порвал с Ним. Я ушёл и стал жить своими жизнями, одной за другой. То были простые жизни. Он делает жест в сторону Джона, который не смотрит в ответ. — Потом ко мне пришёл Джон Грамматик, — говорит Олл. — Ну, на самом деле война Хоруса пришла первой. Калт горел, всё исчезло, и тут появился красноречивый Джон, умоляя меня помочь ему. — Погоди... — говорит Джон. Он делает паузу и пожимает плечами. — Нет, это правда. Я умолял. — Джон утверждал, что ещё не поздно остановить всё это. Вмешаться. Ему помогали существа старше и мудрее человечества. Кроме того, им, видит бог, двигала отчаянная потребность искупить вину. Все остальные смотрят на Джона. — За что? — спрашивает Кранк. — Джон расскажет, если захочет, — говорит Олл. — Я сделал всё ещё хуже, — отвечает Джон просто. — Как? — Альфа-легион, — говорит Актея. — Да, — говорит Джон, — да простит меня воображаемый бог Олла. Кэтт смотрит на Олла. — Что такого сказал Грамматик, чтобы убедить тебя? — спрашивает она. Олл грустно улыбается ей. — В целом, ничего. Убедила меня ты. Все вы. Они озадаченно смотрят друг на друга. — У Актеи есть предположение, почему вы все стали частью этого, — говорит Олл. — Словно бы вы все архетипичны и являетесь частью головоломки или ритуала, который должен произойти. Но я не думаю, что дело в этом. Махинации Императора и войну Хоруса было легко игнорировать, будучи вдалеке от них. Их масштаб слишком велик. Но вы придали происходящему человеческое лицо. Вы напомнили мне о моей ответственности. О завете между Вечными и смертными. И вы напоминали мне об этом на каждом шагу нашего пути, начиная с Калта. Он смотрит на Джона. — Это моя вера, Джон. Высмеивай её сколько угодно. Я должен верить, что у меня есть предназначение. Я не знаю, в чём оно заключается. Но я знаю, в чём оно не заключается. — Знаешь? — спрашивает Джон. — И оно совершенно не совпадает с Его делами, — говорит Олл. — Поэтому я должен остановить Его. Конечно же, я не знаю, как именно это сделать. И никогда не знал. Но я должен верить, что у меня получится. Он снова сжимает цепочку на шее, да так крепко, что способен порвать её. — Есть ли у меня план? — говорит он. — Нет, его нет. У меня нет плана потому, что у Него он ''точно'' есть. Все молчат. Затем с тихим жужжанием Графт наклоняет голову. — Рядовой Перссон, вы говорите о «добрых делах», — говорит он. — О стремлении бескорыстно помогать тем, кто нуждается в помощи. Я неоднократно фиксировал эту вашу черту. Концепция соответствует функциональным параметрам сервитора. Являются ли закодированные в меня инструкции верой? — Это программирование, сервитор, — усмехается над ним Актея. — Не будь высокомерной, — огрызается Олл. — Это разумный вопрос. И я не думаю, что вера и кодирование так уж сильно отличаются. Речь идет о том, чтобы делать то, что правильно, или то, что должно быть сделано. О том, чтобы безусловно помогать окружающим. Думать о других. Это доброта, Актея. Это значит использовать отпущенное тебе время с пользой для всех. А я растратил своё время, что позорно, учитывая, как много у меня его было. Я использую оставшееся время с максимально возможной пользой. — Вот только времени не осталось, — говорит Актея. — Вы знаете, что у древних элеников было две концепции времени? — отвечает Олл. — Этому меня научила женщина по имени Медея<ref>Медея — царевна Колхиды и возлюбленная Ясона. Олланий Перссон был одним из аргонавтов.</ref>. Хронос — это текущее, ощущаемое время, внешнее по отношению к нам. Кайрос — это возможность, или благоприятный момент. Хронос означает ход истории, и слишком долго я стоял в стороне от него. И теперь он остановился. Кайрос означает воспользоваться мгновением. Думаю, для этого ещё есть время. Он разворачивается прочь и идёт к надёжно закрытым двойным дверям. Он берется за ручки. — Мы просто пойдём дальше, — говорит он, — и посмотрим, что нас ждет.<br /> == 6:xx. Вторгнувшиеся ==Имперские Кулаки обучены действовать, используя все доступные данные. Они принимают во внимание все грани военного ремесла, извлекая пользу из любой имеющейся информации. Но после жестокой резни на Золочёном пути поток данных неуклонно уменьшался, и теперь... Теперь то немногое, что осталось, не имеет смысла. Максимус Тейн считает, что находится в Адельфовом клуатре и идёт по ведущим к бальнеарию золотым коридорам. Он уверен в этом. Но если это правда, то куда все подевались? Где дворяне, снующие служители, помощники и сервы? Где Часовые, и почему они не обнаружили его неожиданное появление и не остановили его? Где же все, и как он и его братья оказались здесь? На эти вопросы нет ответов. Тейн пытается не думать об этом, пока не получит больше информации, но сам факт того, что он, Берендол, Молв и Демени находятся в Санктуме, делает их нарушителями. Они находятся в месте, куда должно быть невозможно проникнуть. Если они каким-то образом обошли величайшую защиту во всей галактике, то кто ещё мог сделать то же самое? И что этот факт говорит о безопасности Дворца? И что важнее, что же это говорит о них самих? По интервоксу слышен лишь треск, словно трещат дрова в печи. Когда они пробуют подключиться к настенным вокс-системам, те оказываются мертвы. Первоначальное чувство удивления, почти восторга, почти облегчения от того, что Тейн вдруг оказался внутри Санктума, быстро проходит. Он уже было смирился с мыслью, что его долгий и славный путь закончится снаружи, что он, брошенный за закрытыми вратами, продаст свою жизнь подороже. В этой смерти была бы польза. Но затем каким-то чудом он снова оказался внутри. Удивлением этим быстро исчезло. Это тихое место похоже на призрака. Что-то идёт ужасно неправильно. Они ошиблись. Всё непра... Берендол обеспокоенно смотрит на него. Они оба чувствуют напряжение инициатов, Молва и Демени. Тейну хочется кричать. Кто-то же должен услышать его? Но он не может заставить себя это сделать. — За бальнеарием, — говорит он Берендолу, — проход ведет к Фаэтонской процессии. Там должны быть люди. Мы найдём кого-нибудь. Берендол кивает. — Кого-нибудь, — повторяет про себя Тейн. Теперь, когда он внутри последней крепости, у него есть лишь одно желание: добраться до Дельф. Вступить в бой. Его Преторианцу понадобятся все сражающиеся сыновья, которых он сможет использовать для обороны, потому что когда враг достигнет Дельф, на счету будет каждый боец. Тейн знает это. Он был снаружи. Он видел, что будет дальше. Но он осознаёт, что у него есть и более важная задача. Он должен как можно скорее сообщить об их сверхъестественном проникновении внутрь и об ужасных выводах из этого факта. Они проходят в большой атриум, где выставлены огромные написанные маслом картины, отдающие дань единению Терры с Марсом. Тщательно выписанные изображения кажутся ему издевательством. Слишком многих последователей Темного Механикума он видел и убивал, чтобы вновь начать доверять им. Молв разворачивается, его клинок поднят. Ветерок раскачивается подвесы электрогобеленов на противоположной стене. — Расслабься, брат-инициат, — шипит Берендол. — Но... — Там ничего нет, — говорит ему Берендол. — Но, сэр, — говорит Молв, — до этого ветерка не было. Инициат прав. Ветерка не было. Подняв молот, Тейн проходит мимо них. Он чувствует холодную струю воздуха. Сияющие гобелены дрожат, вплетённая вольтаика улавливает свет. Высокие золотые двери приоткрыты. Оголовьем молота Тейн толкает одну из них, открывая её. За дверями тянется коридор. Его пол сделан из оцинкованного металла, стены и потолок усеяны толстыми воздуховодами. Что-то здесь не так. Зачем нужен проход из величественной палаты в грязный служебный туннель? Тейн делает несколько шагов. В туннеле на несколько градусов холоднее. Он слышит скрежет воздухоочистителей. На дисплее визора отчётливо видны акустический сдвиг и изменение температуры окружающей среды. Также он показывает и иные микроизменения, регистрируемые сенсорами сабатонов и поножей. Он медленно опускается и прижимает ладонь к полу. Это не пол. Это палуба. Металлическое покрытие — это ряд гравиактивных пластин. Они настроены на нормальное терранское тяготение, но сенсоры уловили мизерный сдвиг от естественной гравитации к искусственной. Во Дворце нет мест, которые были бы выложены палубными плитами. Они являются частью конструкции пустотных кораблей. Тейн поднимается и начинает разворчиваться. Берендол зовёт его по имени. Это просто находится здесь. Его не было тут, а потом оно просто появилось. Оно заполнило туннель перед ним. Тейн поднимает молот, но слишком, слишком медленно.<br /> == 6:xxi. Путь, которым мы пройдём ==За дверьми ничего нет. Просто очередной тёмный коридор, очередной голый пол, очередной ряд статуй. Светильники перегорели. Чувствуется слабый холодный сквозняк. На мгновение он замирает. Позади него в открытом дверном проеме появляется Джон. — Разочаровывающе, — говорит он. Олл поворачивается и смотрит на него с печальной улыбкой. — Как обычно, — отвечает он. Затем он очень тихо говорит, — Джон? — Что? Сейчас, когда он повернулся, Олл видит обратную сторону дверей, через которые он только что прошёл. Он привлекает внимание Грамматика. — Смотри, — говорит он. Ещё одна петля из красной нити обвязана вокруг одной из дверных ручек с его стороны. Остальные собираются вокруг и смотрят на неё. — Это сделали не мы, — говорит Зибес. — Мы не были здесь раньше. — Мы отмечали путь которым шли, — говорит Олл. — Поначалу условно, но мы разметили путь. Теперь, когда стены разрушены, а расстояние не имеет смысла, нить всё ещё указывает, куда нам идти. Куда мы хотели идти. — Что, чёрт возьми, это значит? — спрашивает Джон. Олл смотрит на него. — Терра умирает, — говорит он. — Её пожирает варп, и он спутывает и перемешивает всё вокруг. Остался только отмеченный путь. — Путь, которым мы не шли? — Путь, которым мы ''ещё'' не шли, — говорит Олл. — Измерения расплетены, и время в том числе. Вы же чувствуете это? Существует наш путь через этот лабиринт. Эрда дала нам средство проложить его, и в какой-то момент мы это сделали. В какой-то момент времени мы как-то обозначили его. — Олл... — начинает Джон. — Я знаю, что в этом нет логики, и я сам не понимаю этого, но подумай. Линейная последовательность исчезла. Время, пространство — их просто не стало. Но мы оставили путь через них, и этот путь верен. Мы разметили его. Или будем размечать. Мы лишь должны идти вперёд по нему. — Куда? — спрашивает Кранк. — Не знаю, — признаётся Олл, — но это всё же лучше, чем просто видеть здесь и ждать смерти. — То есть это путь... — говорит Зибес. — Это путь... которым нам ещё предстоит пройти? Будущим «нам»? — Будущим, прошлым... Сейчас это одно и то же, — говорит Олл. — Это не подтверждается данными, рядовой Перссон, — говорит Графт, с шипением гидравлики возвращаясь в стационарный режим. — Конечно же не подтверждается, — пробормотала Актея. — Но я чувствую, как меняется состояние этого места. Как происходит неизбежная реконфигурация материальной вселенной. — Я также вижу это, — тихо говорит Кэтт. Актея наклоняет к ней слепое лицо. — Оглянись вокруг, — говорит Кэтт. — Разве ты не видишь? Коридор вокруг погружён во мрак, светильники погасли. Случайные искры сыплются с перегоревших ламп. В синеве мрака видны золотые статуи и другие атрибуты царственного Внутреннего Санктума. Но по мере того, как глаза привыкают ко тьме, они видят, что стены — это сланцево-серый, клёпанный и покрытый патиной металл. Тяжёлые железные опоры и поперечные балки пересекают пространство над ними. Пол выложен не мрамором, а решётками палубных плит. В воздухе воняет сыростью и гнилью. — Это ведь не Дворец, верно? — спрашивает Кэтт. — Больше нет, — отвечает Олл. — Я знаю это место, — говорит Джон с нотками страха в голосе. — Я видел его во сне. Снова и снова. В одном и том же чертовом сне. Он смотрит на Олла. — Это корабль, да? — говорит он. — Его корабль? Олл кивает. — Думаю, да, — отвечает он. — Это корабль, вложенный и вплетенный в ткань Дворца так, что невозможно сказать, где кончается один и начинается другой. — Значит... он здесь? — спрашивает Джон. — Полагаю, да, — говорит Олл. — И если Хорус здесь, то и Он тоже. Он идёт вдоль ряда статуй, выглядящих так чужеродно в однообразном пространстве служебного туннеля боевого корабля. Через четыре статуи он находит ещё одну петлю из красной нити. — Давайте найдём путь к ним, — говорит он. — К добру или к худу. Они идут следом. Он хочет, чтобы они шли быстрее, но не желает, чтобы они боялись ещё больше. И всё же им нужно идти. Что бы ни преследовало его со времён Калта — то, что у него за спиной, то, что идет позади него, — сейчас оно ближе, чем когда-либо до этого, потому что ему больше не нужно время, чтобы догнать их.<br /><references />