Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман): различия между версиями

Материал из Warpopedia
Перейти к навигации Перейти к поиску
Строка 1: Строка 1:
 
{{В процессе
 
{{В процессе
|Сейчас  =5
+
|Сейчас  =7
 
|Всего  =34}}
 
|Всего  =34}}
 
{{Книга
 
{{Книга
Строка 894: Строка 894:
  
 
— Тогда да, я буду сражаться. Мой повелитель.
 
— Тогда да, я буду сражаться. Мой повелитель.
 +
 +
 +
==='''VII'''===
 +
 +
Повелитель Первого вернулся. В чём-то он остался точно таким же, каким я его помнил, а в чём-то разительно изменился.
 +
 +
Лица примархов не забываются, за исключением, быть может, лика примарха Альфа-Легиона. Помимо самого Льва я видел и четырех его братьев: Мортариона из Гвардии Смерти, Лемана Русса из Космических Волков, Фулгрима из Детей Императора и Гора Луперкаля. Их облик навечно врезался мне в память, но то было тогда, в дни Великого Крестового похода ещё до нашего изгнания на Калибан. Я понятия не имел, как изменились Гор, Мортарион или Фулгрим, оказавшись во власти Хаоса.
 +
 +
Лев же ''постарел''. Я не знал, почему это случилось, и примарх, судя по всему, тоже, ибо если верить его словам он ничего не помнит о том, что случилось с ним после разрушения Калибана. Может, по какой-то причине Тёмные Ангелы держали Льва в чём-то вроде несовершенного стазиса? Или же примарх просто спал десять тысяч лет, и так его физиология отреагировала на прошедшую сотню веков? Тем не менее, я узнал Льва в тот же миг, как увидел даже несмотря на седину и морщины. Доспех отличался от того, который я помнил, но вот окружающая примарха атмосфера, особенности поведения и аура – какое бы значение вы не придавали этому понятию – остались прежними. Он был моим генетическим отцом, и я бы узнал его даже в нищенских лохмотьях и с мешаниной шрамов вместо лица.
 +
 +
Лев Эль’Джонсон привлекал к себе внимание благодаря своей силе и славе, но мрачность Повелителя Первого отталкивала людей. Сущность примарха побуждала окружающих преклоняться перед ним, однако характер удерживал их на расстоянии. При разговоре со Львом к тебе приходит внезапное и сокрушительное осознание того, что все твои слова оцениваются и взвешиваются согласно стандартам примарха, ибо тот решал, достойны ли они его внимания и траты времени. Он являл собой воплощение сосредоточенности и яростной целеустремлённости, и неважно, при каких обстоятельствах или почему, но Лев пробудился как раз после открытия в галактике Великого Разлома
 +
 +
Я никогда не верил в знаки и предзнаменования, однако мне казалось, что вот это я игнорировать не могу.
 +
 +
Свой Легион я отверг ещё давным-давно, когда остальная его часть попыталась убить меня по неизвестной мне причине. После возвращения в материальное царство я сотни лет скрывался от параноидальных, злобных и мстительных потомков того Легиона, чей облик ныне принимал различные формы. Лев более не имел власти надо мной. Даже если бы я поверил в заверения примарха о том, что жертвой предательства оказался он, и что его силы атаковали Калибан лишь из-за беспричинного нападения на них самих, это бы не вернуло мою верность. Я слишком долго был один, слишком сильно привык принимать собственные решения и выживать, полагаясь лишь на свои инстинкты, чтобы вот так просто покориться чужой воле. Да, Лев являлся моим генетическим отцом, но не он приложил руку к моему сотворению. Кроме того, пусть я больше и не был настоящим человеком, но разве это не человеческая черта – перерастать родительский авторитет?
 +
 +
А посему, когда Повелитель Первого объявил, что пойдёт войной на Десять Тысяч Глаз, не долг, страх, верность или любовь побудили меня предложить ему свою помощь, а нечто большее.
 +
 +
Это была ''вера''.
 +
 +
Не религиозная, ибо я презирал поклонение Императору как богу, чем занималось заблудшее население Империума. Нет, это было что-то первородное, более глубокое и не столь запретное. Это было ощущение, что Лев неспроста оказался именно здесь и именно сейчас. Он вернулся в тот момент, когда не только Империум, но и само человечество столкнулось с величайшей угрозой со времён Ереси Гора. Слишком уж большое совпадение. Я слышал, как колдуны, псайкеры да шарлатаны вещают о будущем, судьбе и предназначении, но только тогда я впервые мог сказать, что чувствую это по-настоящему. Я понятия не имел, куда в итоге меня всё заведёт, но одно знал точно: я обрету нечто большее, чем роль одинокого утомлённого воина, что защищает разношёрстную группу беженцев от угрозы, с которой он не сможет справиться, если та обрушиться на них в полную силу.
 +
 +
В первую ночь мы никуда не пошли. С наступлением темноты великие звери лесов становились активнее, и хоть Лев их не особо боялся, в наше отсутствие лагерь был бы уязвим. Кроме того, возрастал шанс привлечь к себе внимание, ведь пока мы бы приближались к предателям, на нас могли напасть хищники, и тогда нам пришлось бы защищаться. Лучше выдвигаться днём, когда свет солнца, которому удаётся пробиться через полог, удерживает более опасных лесных обитателей в их логовах.
 +
 +
Я говорю «более опасных», так как у меня не было сомнений, что после прибытия Льва титул «самого опасного» перешёл к нему.
 +
 +
Мы ушли с первыми рассветными лучами. Свой прежний цепной клинок я потерял лет триста назад в бою с альдари-ренегатами, а нынешний забрал спустя тридцать лет у одного из воинов капитула со смехотворным названием «Ангелы Искупления», когда обернул их неудавшуюся засаду на меня против них самих. Но вот два моих болт-пистолета модели «Тигрис» служили мне еще во времена Великого Крестового похода и до сих пор находились в рабочем состоянии, несмотря на возраст, хотя боеприпасов было мало. Пока Империум ещё существовал, даже такой бродяга как я без особых проблем пополнял запасы болт-снарядов для оружия стандартного образца, ибо всегда находились те, кто был не прочь продать контрабандные или служебные патроны гиганту в плаще и капюшоне. Однако, после открытия Великого Разлома мне оставалось лишь обшаривать не до конца разграбленные захватчиками оружейные или забирать боеприпасы у тех, кого я убивал, и надеяться, что они не слишком порченные.
 +
 +
У Льва же имелся только нож, который ему дали для свежевания добычи. Его руке не подошло бы ни одно огнестрельное оружие из лагеря – в основном это были авто- и крупнокалиберные пистолеты да один древний и крайне ценимый дробовик женщины по имени Рина – а сам он не хотел лишать их и так скудных средств обороны. Казалось настоящим безумством нападать на врага, имея столь плохое оснащение, но я был на удивление спокоен. Рядом со мной шагал примарх Императора, создание, подобных которому галактика не видела уже тысячи лет, и никто бы не подошёл лучше для выполнения лежащей перед нами задачи.
 +
 +
Камарт входил в число наиболее развитых имперских миров из тех, где мне приходилось бывать, а его население относилось к своим трансчеловеческим защитникам и владыкам без преклонения, присущего более примитивным людям. Последние могли бы посчитать космодесантников богами или небесными воителями. Я знал, что размещавшиеся здесь воины происходили из капитула Рубиновых Полумесяцев, и они храбро сражались с превосходящими силами врага. Камарт был всего лишь их аванпостом, но местные почитали космодесантников так, словно жили на родном мире капитула.
 +
 +
Оплот Рубиновых Полумесяцев под название Крепость Красной Луны стоял в величавом уединении на вершине одинокой Горы Сантик – давно потухшего и частично осыпавшегося вулкана, чьи склоны заросли густыми лесами. Единственная спускавшаяся с Горы Сантик дорога вела в город Хьюмейские Водопады, который находился примерно в пятидесяти километрах от вулкана. Туда мы со Львом отправиться не решились.
 +
 +
Когда мы забрались на один из тянущихся к склону вулкана хребтов, примарх остановился и окинул взглядом лес. Даже с такой высоты мы видели лишь необъятный равнинный пейзаж, где единственной природной возвышенностью была Гора Сантик. На востоке чащу рассекала могучая река Хьюмея, что тянулась до самого города.
 +
 +
— Беженцы пришли оттуда? — спросил Лев, указывая на Хьюмейские Водопады.
 +
 +
— Да, — ответил я. Город и сам казался своего рода лесом из кристалфлекса, ферробетона и металла, слабо поблескивающим в лучах солнца. — Внешние границы были защищены ионным щитом, который при контакте сжигал любой растительным материал. Без него лес захватил бы город в течение года.
 +
 +
— Как теперь и получилось, — заметил примарх.
 +
 +
Силы Хаоса разрушили множество внушительных башен и мануфакторий, но даже издали я видел густую зелень: Камарт возвращал себе своё по праву. Губительные Силы не имели к этому никакого отношения, ибо мир всегда был враждебен к людям. Непростую жизнь на планете оправдывали лишь содержащиеся во флоре ценные химические соединения, и тот факт, что возникали они только в результате естественного взаимодействия между различными растениями, удерживал Империум от попыток увеличить объёмы добычи. В Хьюмейских Водопадах, как и в других тропических городах, правящая элита состояла из тех семей, чьи техномагосы обладали знаниями о самых быстрых и эффективных процессах экстракции и методах очистки.
 +
 +
— А те тени в пологе, — сказал Лев, указывая на огромные обесцвеченные полосы в зелёном море под нами, — они естественные?
 +
 +
— Я занимался подробным изучением природы этого мира, — признался я, — но мне кажется, что нет. Хоть лес и смертоносен, некоторые местные довольно хорошо его знали. Они предупреждали нас о местах, которые считали порченными.
 +
 +
— Значит, планета в хватке Хаоса, — пробормотал примарх. — Но он ещё не сжал кулак.
 +
 +
Я ничего не ответил. Для меня изменения флоры Камарта мало чем отличались от виденного мною на Калибане, но я не собирался озвучивать эту мысль, чтобы не вызвать гнев Льва. Однако, я тоже заметил схожесть. Пусть примарх и не мог объяснить, как прибыл сюда и чем занимался в прошедшие тысячелетия, но довольно странно, что он попал в мир, который так походил на тот, где его нашёл Император.
 +
 +
Лев продолжил путь, скользя через растительность с искусностью того, чьей естественной средой были леса. Я изо всех сил старался следовать за ним, и уже тогда понимал, что выбранный примархом маршрут окажется не из простых. Сам бы я в такой местности за считанные секунды оставил бы позади большинство людей, но мои движениям недоставало изящества, ибо я полагался на грубую силу и скорость. Лев же ''протекал'' меж деревьев, почти не оставляя следов. Если бы он не подстраивался под мой темп, я бы уже давно потерял его.
 +
 +
— Нам стоит ожидать патрулей? — спросил примарх на ходу.
 +
 +
—  Я обычно избегал этой области, — ответил я, — но не думаю, что те отбросы настолько организованы. Иногда они посылают в лес беснующиеся группы для охоты за выжившими или же просто поджигают и рубят деревья, если никого не находят. Их действия кажутся беспорядочными. Кроме того, — добавил я, — лес питает к ним любви не больше, чем к Империуму. Может, какую-то часть джунглей и затронула порча, но даже остальная растительность попытается задушить или сожрать любого, кто попытается пройти через неё. Ей плевать, кто кому служит, поэтому предатели не разгуливают тут без особой надобности.
 +
 +
— Это поможет застать их врасплох, — произнёс Лев.
 +
 +
Он обошёл стороной участок земли и отправился дальше. Лишь едва не вступив туда я увидел висящие, похожие на нити лианы-удавы: тонкие как проволока, но невероятно сильные. В первое столкновение с ними меня спасла только удача, так как одна рука оказалась свободна, и я смог воспользоваться цепным мечом.
 +
 +
— У вас есть план атаки? — поинтересовался я.
 +
 +
— Уничтожить их, — не оборачиваясь ответил Лев. —Я не могу планировать до тех пор, пока мы не увидим местность. — Примарх ненадолго остановился и обернулся в мою сторону. — Мой брат Сангвиний часто говорил о судьбе. Он знал как и когда умрёт. Я до сих пор с трудом терплю такие вещи, но…
 +
 +
Вздохнув, он сосредоточил на мне свой взгляд. Оказавшись в центре его внимания, я ощутил тревогу.
 +
 +
— Возможно, судьба моего брата была предопределенна, в то время как судьбы других – нет, — сказал Лев Эль’Джонсон. — Раз уж речь зашла об этом, у меня точно нет дара предвидения как у него или презренного Кёрза, но мне не верится, что мы с тобой, Забриил, пережили гибель ''планеты'' лишь затем, чтобы пасть здесь.
 +
 +
Я невозмутимо пожал плечами, хотя на самом деле не был так спокоен, как показывал.
 +
 +
— Со смертью я смирился в тот момент, когда стал космодесантником. Я старался избегать её в прошедшие столетия лишь потому, что не видел достойной цели, ради которой можно было бы отдать жизнь.
 +
 +
Морщинистое лицо Льва потемнело.
 +
 +
— Мне нет пользы от подобного фатализма. Это – не достойная цель, а простая задача, и её нужно выполнить. Я ожидаю, что, когда мы закончим здесь, ты всё ещё будешь жив, Забриил с Терры.
 +
 +
Он развернулся и продолжил свой подъём по линии хребта, который привёл бы нас к вулкану. Пристыженный, я поспешил за ним, однако, слова примарха заронили в самую глубину моего естества необычное зёрнышко надежды. Лев, по сути, находился один на неведомой ему планете, без всякого оружия и шансов получить помощь, а противостоял ему неизвестно насколько многочисленный и опасный противник, однако он не рассматривал нынешнее предприятие как, своего рода, благородный последний бой, как миссию с целью нанести максимальный ущерб врагу и придать нашим смертям какое-то значение. Для него это было… Что? Началом? Прелюдией к более великой работе?
 +
 +
После выпадения из варп-шторма я не просто прятался, а изо всех сил старался действовать в соответствии со своей натурой и предназначением всюду, где только мог, защищая жителей этого нового, нелепого Империума от угроз. Некоторые из тех, кому я помогал, понятия не имели, кем или чем я являлся, а большинству прочих хватало ума не проявлять лишнего любопытства. Тем не менее, мои вмешательства неизбежно оставались малозначимыми. Лев же, судя по всему, обдумывал нечто гораздо более значительное.
 +
 +
Несмотря на все мои сомнения касательно себя самого, галактики, в которой мы оказались, и существа, являвшегося моим генетическим отцом, я вдруг понял, что очень хочу узнать, чего он – чего мы – смогли бы достичь.
 +
 +
 +
  
  

Версия 06:10, 6 июня 2023

Pepe coffee 128 bkg.gifПеревод в процессе: 7/34
Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 7 частей из 34.


Лев: Сын Леса / The Lion: Son of the Forest (роман)
Sonofforest.jpeg
Автор Майк Брукс / Mike Brooks
Переводчик Alkenex
Издательство Black Library
Год издания 2023
Подписаться на обновления Telegram-канал
Обсудить Telegram-чат
Экспортировать EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект


Проведя десять тысяч лет в стазисе в самом сердце своего расколотого родного мира, Лев Эль'Джонсон пробуждается ото сна и оказывается в кошмаре Империума-Нигилус.

В эту тёмную эпоху гаснущие угольки человечества окружены наступающим со всех сторон голодным мраком. Даже Лев не может надеяться победить такое зло в одиночку, однако есть те, кто присоединится к его походу. Многие из числа падших рыцарей примарха, до предела изнурённых бегством от вечно преследующих их охотников, уже давно ждали возвращения своего сеньора и несомого им искупления. Владыка Тенистых Путей должен вновь собрать под своим командованием этих потерянных лоялистов, после чего сразить вероломного сына и истребить банду Хаоса, чьи испорченные воины зовут отпрыска Льва повелителем.

В столь странные времена примарх не может быть уверен ни в чём и ни в ком, кроме себя, однако, в галактике без Императора, без Империума, без его Легиона и Калибана... кто же он сам?


Персонажи

Примархи

Лев Эль’Джонсон – Лев, примарх Тёмных Ангелов


Тёмные Ангелы

Забриил – бывший разрушитель, защитник Камарта, Падший

Кай – Падший

Афкар – Падший

Лохок – Красный Шёпот, Падший

Борз — Одноглазый, капитан «Острия чести», Падший

Лансиил – командир объединённых сил Тревенума-Гамма, Падший

Галад – командир объединённых сил Тревенума- Гамма, Падший

Беведан – бывший библиарий, Падший

Гуэйн – капитан станции «Эхо», Падший

Эктораил – технодесантник, член экипажа станции «Эхо», Падший

Кузиил – член экипажа станции «Эхо», Падший

Ламор – член экипажа станции «Эхо», Падший

Асбиил – апотекарий, член экипажа станции «Эхо», Падший

Бройнан – Падший

Мериант – член экипажа станции «Эхо», Падший

Кадаран – Падший

Перзиил – Падший

Руфарил –Падший


Десять Тысяч Глаз

Сефаракс – лорд-чернокнижник, Падший

Баэлор – Самозванец, Падший

Марког – командующий Скорбной Гвардией

Димора – кантикаллакс Нового Механикума, Око Злобы

Уринз – архираптор

Варкан – Красный, бывший Пожиратель Миров

Джай’Тана – Неисповедовавшийся, апостол

Крр’Сатз – надзиратель за астропатами на борту «Клинка истины», зверолюд


Люди

Сутик – мужчина с Камарта

Илин – мужчина с Камарта

Биба – ребёнок с Камарта

Валдакс – техножрец с Камарта

М’Киа – женщина с Камарта, глава Львиной Гвардии

Джован – мужчина с Камарта

Инда – капрал оборонительных сил Авалуса

Сина ап на Харадж – маршал оборонительных сил Авалуса, временно исполняющая должность планетарного губернатора

Шавар – Провидец Авалуса

Торрал Дерриган – адмирал оборонительного флота Авалуса и командир корабля «Лунный рыцарь»

Раулин – капитан оборонительного флота Тревенума-Гамма

Монтарат – капитан «Пакс фортитудинис», оборонительный флот Авалуса


Кровавые Ангелы

Луис Данте – командор Кровавых Ангелов


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Река поёт свою серебряную песню, и в её нескончаемом хаотичном журчании как будто бы подвешена невероятно сложная мелодия, столь дразнящая и недосягаемая для слушающего. Он мог бы провести целую вечность, пытаясь уловить её суть, но, даже не преуспев, все равно не посчитал бы это пустой тратой времени. Звук омывающей камень воды, взаимодействие энергии и материи: они порождают негромкую симфонию, которая одновременно и непримечательна, и бесподобна. Он не знает, сколько уже находится здесь, он просто слушает.

А еще он понимает, что не знает где находится.

Слушающий начинает осознавать себя постепенно, словно спящий, который поднимается из самых глубоких и тёмных недр дремоты, пробирается через мелководье полузабытья и, наконец, выходит к свету. Сначала приходит осознание того, что он – не песнь реки, что он, по сути, отделён от неё и просто слушает музыку. Затем это осознание меркнет, и он понимает, что сидит на берегу реки. Если здесь и есть солнце, или даже несколько солнц, то он не видит его за ветвями деревьев над головой и тяжело висящим в воздухе туманом, но тут есть свет, и его достаточно, чтобы различать окружение.

Деревья огромны и могучи, их толстые стволы не обхватить распростёртыми руками ни одному, ни двум, ни даже, возможно, полудюжине людей. Из-за трещинноватости грубой коры поверхность деревьев испещрена теневыми оспинками, как будто древесные гиганты решили укрыться камуфляжем. За место под их ветвями борются живучие кустарники: жёсткие, спутанные и колючие, они жмут друг друга, выбивая себе пространство и свет, словно оставленные без внимания дети под ногами у взрослых. Земля, на которой они растут, темна и плодородна, а когда слушающий погружает в неё пальцы, она начинает пахнуть жизнью, смертью и прочими вещами. Запах ему знаком, но он не может понять, откуда и почему.

Пробив пальцами землю, он понимает, что они защищены бронёй, как и всё тело. Он заключен в огромный чёрный доспех с едва заметным оттенком тёмно-зелёного, и это чувство ему тоже знакомо. Броня ощущается его неотъемлемой частью – продолжением тела столь же естественным, как и панцирь любого из ракообразных, которые могут таиться в укромных местах реки перед ним. Он подаётся вперёд и всматривается в спокойную воду у берега, что укрыта от основного потока скоплением камней сразу выше по течению. Водная гладь превращается в практически идеальную зеркальную поверхность, гладкую как во сне.

Слушающий не узнаёт глядящего на него в ответ лица. Оно исчерчено глубокими морщинами, словно мир тревог и забот омывал его подобно речной воде и оставлял на коже свои отметины. У него светлые волосы с отдельными белокурыми прядями, но в остальном шевелюра выцвела до седины и белизны. Нижняя часть лица скрыта густой полной бородой с усами, и видны лишь губы: недоверчиво искривлённый рот, чьи уголки скорее опустятся вниз в выражении неодобрения, чем поднимутся вверх и изогнут губы в улыбке.

Он поднимает к лицу руку с еще пахнущими грязью пальцами. Отражение делает то же самое. Лицо определённо принадлежит ему, но его вид не вызывает ни единого воспоминания. Он не знает, кем является, и не знает, где находится, хотя всё это кажется знакомым.

В таком случае, оставаться здесь нет особого смысла.

Слушающий поднимается на ноги, но затем колеблется. Он не может объяснить себе, зачем ему нужно идти, ведь песнь реки столь прекрасна, однако осознание того, как мало он знает, открыло что-то внутри него, пробудило голод, которого не было прежде. Он не удовлетворится, пока не найдёт ответы.

Но песня реки всё равно зовёт его. Он решает идти вдоль берега, следуя за водным потоком и слушая музыку по пути. Он всё равно не знает, где находится, поэтому ни одно направление не будет хуже любого другого. На берегу, прямо рядом с тем местом, где он сидел, лежит окрашенный в цвет остального доспеха шлем. В области рта видны вертикальные щели, напоминающие амбразуры в стене. Он поднимает его и фиксирует на поясе движением, которое кажется инстинктивным.

Он не знает, как долго шагает. Время, конечно же, идёт, и одно мгновение незаметно перетекает в другое. Он помнит каждое прошедшее и имеет представление о грядущих следом, но течение времени ничем не отметить. Свет не становится ни ярче, ни тусклее, вместо этого оставаясь почти что призрачным и всеохватывающим. Он озаряет окружение, но не раскрывает своего источника. Кругом рыскают тени, но нет ни намека на то, что их отбрасывает. Идущий невозмутим. Он пронзает взглядом те тени, чувствует запах листвы и слышит реку. В ветвях не шелестит ветер, ибо воздух неподвижен, но при этом он влажен и доносит до идущего едва слышные крики и характерные вопли каких-то животных вдалеке.

Русло реки становится шире и ровнее. Идущий проходит её изгиб и ошеломлённо замирает на месте.

На противоположном берегу стоит строение.

Оно сложено из тесанного и отделанного камня. У породы темноватый сине-серый цвет, и видны более светлые, ярко поблескивающие крапинки. Строение не очень большое, так как над ним нависают окружающие деревья, но оно прочное. С виду какой-то замок, крепость, которая должна удерживать нежеланных гостей снаружи и защищать находящихся внутри людей или богатства. Её нельзя назвать новой и безупречной, но древней и повидавшей виды тоже. Она словно всегда стояла здесь и всегда будет. На спокойной и широкой реке прямо перед замком виднеется лодка.

Она маленькая, деревянная и непокрашенная. Места там хватает для одного человека, и оно как раз им занято. Идущий может рассмотреть его даже на таком расстоянии. Человек стар, но это не та старость, что отметила лик самого идущего. Время не избороздило морщинами лицо сидящего в лодке, оно оказало разрушительное воздействие на всё его тело: запавшие щёки, исхудалые конечности, пепельно-бурая кожа, которая раньше явно была насыщенно-каштанового цвета, и длинные безжизненные волосы, такие тускло-серые и спутанные. Тем не менее, седую голову венчает корона. Да, она представляет из себя всего лишь золотой обруч, но это всё равно корона.

В своих ослабевших руках с опухшими суставами пальцев человек держит удочку, чья леса уже заброшена в воду. Ссутулившись будто бы от боли, эта маленькая древняя фигурка сидит в маленькой простой лодке.

Идущий не останавливается, чтобы задуматься над тем, зачем королю так рыбачить[1]. Ему известен контекст подобных вещей, но он не понимает, откуда пришло знание, да и это его не волнует. Наконец-то здесь появился кто-то, у кого могут найтись ответы.

— Приветствую! — зовёт он.

У него сильный, звучный и густой голос, хотя и слегка грубоватый из-за возраста, долгого бездействия связок или и того и другого вместе. Приветствие разносится над водой. Старый король в лодке на мгновение зажмуривается, а когда вновь открывает свои глаза, они смотрят прямо на идущего.

— Что это за место? — требовательно спрашивает идущий.

Старый король опять недолго жмурится, и после чего его сосредоточенный взгляд вновь обращается к водной глади. Он практически никак не отреагировал на идущего, словно того и вовсе не существовало.

Идущий понимает, что не привык, когда его игнорируют, и что такое обращение ему не нравится. Он делает шаг в воду, намереваясь перейти реку вброд, чтобы король уже не мог так просто от него отмахнуться. Течение не беспокоит идущего, ведь его конечности наполняет сила, и он на подсознательном уровне знает, что доспех водонепроницаем, а если надеть на голову шлем, то появится возможность дышать даже под водой.

Он делает всего несколько шагов и заходит в реку по колено, когда вдруг видит в воде тени: огромные тени, нарезающие круги вокруг небольшой лодки. Они не клюют на лесу, но и не опрокидывают судно, где сидит рыбак, хотя любой из двух исходов привел бы к катастрофическим последствиям.

Более того, идущий понимает, что рыбак ранен. Он не видит самой раны, но чувствует запах крови. Ноздри щекочет густой медный аромат. Идущий не наслаждается запахом, но и не находит его отталкивающим. Это просто запах, который он может разобрать и понять. Кровь короля попадает в воду капля за каплей. Возможно, именно это и привлекает сюда тени. Может, в ином случае они были бы где-нибудь в другом месте.

Некоторые тени отделяются от общей группы и направляются в сторону идущего.

Последний не из тех, кого легко напугать, но ему не чуждо понятие опасности. Тени в воде неизвестны идущему, но двигаются они как хищники.

+Возвращайся на берег.+

Идущий резко разворачивается на месте. На земле стоит маленькая фигурка, закутанная в тёмно-зелёные одеяния, отчего она практически сливается с окружением. Размерами та напоминает ребёнка, однако идущий знает, что это нечто совсем иное.

Это Смотрящий-во-тьме.

+Возвращайся на берег,+ повторяет Смотрящий.

Пусть то, как он общается, едва ли можно назвать голосом – нет даже звука, лишь ощущение в голове идущего, как в сознание вкладывается смысл – всё равно чувствуется растущая настойчивость. Идущий понимает, что он не из тех, кто отказывается от вызова, но ещё ему не хочется игнорировать Смотрящего-во-тьме. Он чувствует узы, чувствует связь с прошлым, которое обязательно сможет вспомнить.

Идущий бредёт назад и выходит на берег. Приближающиеся тени какое-то мгновение мешкают, а затем делают круг и возвращаются к королю в лодке.

+Они тебя уничтожат,+ говорит Смотрящий.

Идущий понимает, что тот говорит о тенях. Теперь различные чувства наслаиваются друг на друга в его голове, те чувства, что ментальным осадком осели внутри него после общения со Смотрящим. Не только отвращение, но и страх нашли прибежище в сознании идущего

— Что это за место? – вопрошает он.

+Дом.+

Идущий ждёт, но так ничего не дожидается. Более того, он понимает, что ничего и не будет. По мнению Смотрящего, это не просто необходимая идущему информация, а в принципе вся, которую он может ему дать.

Взгляд идущего устремляется к королю. Сгорбленный старик так и сидит с удочкой в руках, пока из его ран по капле вытекает кровь.

— Почему он игнорирует меня?

+Потому что ты задал неправильный вопрос.+

Идущий оглядывается. Тени до сих пор в воде, поэтому было бы глупо пытаться пересечь реку. Однако, моста тоже не видно, как и другой лодки. У него нет инструментов, чтобы построить судно из деревьев вокруг, да и знания об этом с трудом приходят в голову. Он не похож на тех своих братьев, которые обладают талантами к созиданию…

Его братья. Кто его братья?

В разуме проносятся фигуры, эфемерные как дым в бурю. Он не может собраться, не может ухватиться за них и превратить во что-то осмысленное, во что-то, на чём смогло бы сфокусироваться его устремляющееся к ним сознание. Исчез покой, который даровала песнь реки, а вместо него появились неуверенность и разочарование. Так или иначе, идущий не больше вернётся к прежнему своему состоянию. Осознанно принимать неведение – это не его путь.

Идущий мельком замечает что-то серое. Оно находится вдалеке, за деревьями, но на его стороне реки. Он идёт туда, оставляя реку за спиной. Идущий всегда сможет найти воду вновь, и он знает её песню. Идущий пробирается сквозь подлесок. Растительность густая и облиственная, но он силён и твёрд в своём намерении. Идущий пригибается при встрече с колючками, отбивает в стороны усики, которые тянутся ко всему, что проходит мимо, но не ломает веточки, так как их живица настолько едкая, что способна повредить даже его броню.

Идущий не задумывается над тем, откуда ему всё это известно. Смотрящий сказал, что тут его дом.

Он оставил Смотрящего позади, но существо продолжает появляться, вновь и вновь выходя из границ теней. Оно ничего не говорит до тех пор, пока идущий не пробирается через заросли колючего кустарника и, наконец, нормально не рассматривает то, что мельком увидел еще у реки.

Перед ним строение или, по крайней мере, его крыша. Это все, что может разобрать отсюда идущий. Его взгляду открывается поддерживаемый колоннами свод из прекрасного серого камня. Если до этого он самостоятельно прокладывал себе маршрут через лес, то теперь впереди лежит чёткий путь, отмеченный низкой травой и ограниченный с обеих сторон кустами и древесными стволами. Своеобразная дорожка не вела к строению из бледного камня напрямик, а изгибалась, но идущий всё равно знал, куда она выводит.

+Не иди этим путём,+ предупреждает Смотрящий. +Ты ещё недостаточно силён.+

Идущий смотрит на крошечное создание, едва достающее ему до колен, после чего делает глубокий вдох и вращает закованными в броню плечами. Идущий полагает, что, если сейчас он выглядит старым, значит когда-то был молод. Может, тогда он обладал и большей силой. Так или иначе, сейчас тело не кажется слабым.

+Это не та сила, которая тебе понадобится.+

Идущий прищуривается.

— Ты предостерегаешь против всего, что помогло бы разобраться в ситуации. Что же ты хочешь, чтобы я делал?

+Следуй своей природе.+

Идущий вновь делает вдох. Он собирается резко ответить, ибо чувствует недовольство, когда ему отказывают, как и в случае, когда его игнорируют. Тем не менее, он медлит и втягивает носом воздух.

Потом принюхивается еще раз.

Что-то не так.

Его окружают густые и богатые запахи леса, несущие нотки как жизни, так и смерти, однако, теперь нос улавливает нечто еще: что-то подспудное и прогорклое, причём не просто гниение или распад, так как последние относятся к естественным запахам. Нет, это кое-что гораздо хуже, кое-что гораздо более шокирующее.

Порча.

Это нечто неправильное, нечто искажённое. То, чего здесь быть не должно. То, чего, по факту, вообще не должно существовать.

Идущий знает, что должен делать. Он должен следовать своей природе.

Охотник делает шаг вперед и срывается на бег, начиная преследовать добычу.


II

Он двигается плавно, каждый его шаг твёрд и уверен, выверен до совершенства. Простая ходьба – дело обыденное, о котором ему даже не приходится задумываться, но вот бег пробуждает что-то внутри него. Это ощущение срочности, ощущение лежащей впереди цели, к которой охотник стремится. Это даёт ему фокус и ясность, делает его осведомлённее не только об окружении, но и лучше знакомит с собственным восприятием. Он осознаёт, что воспринимает лес по-новому: не как однородный ландшафт, а как сочетание физических особенностей местности. Земля, на которой останутся следы, растительность, которая сохранит отметины прошедшего там тела, заросли, где может ждать в засаде хищник, и заросли, где можно стать пищей для самого растения. Всё это он читает так же просто, как и слова на странице.

Это его дом, и ничто здесь не укроется от охотника.

Запах, выделяющийся как фальшивая нота в симфонии, ведёт его вперёд, и по мере приближения становится только сильнее. Забыт Смотрящий, забыты король в лодке и тени в воде. Он вновь охотится на зверей среди деревьев, прямо как тогда, давным-давно, ещё до…

Ещё до чего?

Охотник замедляется, и на мгновение его сосредоточенность нарушается ещё одной вспышкой того, что даже не назвать воспоминанием, скорее, тенью оного. Он не помнит прошлого, но помнит, что было нечто, о чём можно вспоминать. Это и вызывает у него тёплые чувства, и приводит в ярость одновременно. Охотник лишь одно – он уже охотился так в прошлом.

Он отгоняет подобные мысли. Память вернётся, когда вернётся, если это вообще произойдёт, а сейчас у него есть добыча, которую нужно выследить. Он спешит вперёд, идя на запах порчи.

Охотник не уверен, когда именно лес начинает меняться, так как прежде время отсчитывалось лишь дыханием или ударами сердец. Тем не менее, в какой-то момент он осознаёт, что туман рассеивается, а у света вокруг него появляется источник, находящийся высоко наверху и слева от охотника. Он чувствует, как солнце греет кожу головы: это густое тепло, влажное тепло, та его разновидность, что лезет в горло и угрожает забить дыхательные пути. Деревья тоже изменились: они всё такие же высокие и массивные, но теперь охотник не в мире одних лишь массивных, низко свисающих веток. Кроны древесных гигантов раскидывают ветви высоко над его головой, а на их стволах нет ничего, кроме ползучих растений, стремящихся подняться выше своих соседей и урвать для себя проблеск света. Воздух словно ожил и полнится звуками насекомых. Охотник больше не слышит песню реки. Он останавливается и вновь тянется рукой вниз. В этот раз охотник загребает горсть гниющих листьев, что устилают землю толстым коричневым ковром. Подобная поверхность выдаёт следы проходивших по ней уже не с таким большим желанием, как мягкая почва – настоящий друг следопыта.

Охотник не знает, где находится, как и не знает, где был прежде, однако он понимает, что это совсем другое место. Он больше не дома.

Но запах порчи всё ещё силён, причём даже сильнее, чем раньше. Он тащит охотника вперёд, и тот продвигается через новый подлесок: тёмно-красноватые папоротники, тянущиеся сверху вниз бледные корни, висящие лозы и неизвестные ему растения с широкими блестящими листьями, окаймлёнными шипами. Охотник не чувствует с этим лесом той же связи, но он приближается к своей добыче и, оказавшись рядом с ней, уже её не упустит, что бы его не окружало.

Впереди движение. Охотник слышит тихое потрескивание стеблей, когда добыча пробирается сквозь чащу. Он начинает составлять в голове образ того, что преследует. Существо явно крупное, так как не может избежать шума при перемещении. Ещё оно кажется хищником, ибо движения создания походят на движения самого охотника. Добыча двигается таким образом, чтобы не выдать своего присутствия другим, а не так, будто бредёт по своим делам. Охотник чувствует слабый, но при этом резкий запах требухи и гниющего мяса, словно от чего-то оставшегося в челюстях зверя или от его морды после того, как тот покормился тушей.

Крупный, опасный хищник. Охотник снимает шлем с пояса и надевает на голову до странности знакомым движением, хотя он и не помнит, чтобы делал это прежде.

Шлем с щелчком встаёт на место, создавая герметическую изоляцию. Мгновенно включаются дисплеи, и охотник понимает, что смотрит на вывод подробных данных о резервах мощности доспеха, о температуре окружающей среды, уровне влажности, составе атмосферы и даже о длительности дня на мире, где он находится – восемнадцать целых пятьдесят четыре сотых часа. Последнее было рассчитано по бесконечно малому движению местной звезды в небесах над головой. Не понимая, откуда он вообще знает, как это делать, охотник меняет доступные ему режимы зрения простым морганием: обычный, поляризованный, инфракрасный, тепловой и так далее, и так далее.

Он оставляет обычный режим. Своё применение есть у каждого, но сейчас ему не потребуются никакие улучшения. Охотник открывает воздухозаборники, чтобы чувствовать запахи мира вокруг, и возвращается к охоте. Даже несмотря на столь толстую броню ему не составляет труда двигаться бесшумно. Доспех отзывается интуитивно, словно вторая кожа, и охотник не останавливается для размышлений над этим. Всё происходит так же естественно, как и дыхание.

Он вбирает в себя воздух и ощущает неприятный запах добычи. В густом подлеске нет ветра, поэтому охотник не сильно волнуется о том, что его выдаст собственный запах.

Охотник еще раз вдыхает воздух, чтобы удостовериться точно. Доспех лихорадочно анализирует окружение и выдает детализированную информацию по концентрациям молекул и наличию в воздухе феромонов, которая накладывается на изображение подобно призрачным флюоресцентным следам. Он не ошибается.

Хищников несколько, и изучающий данные охотник понимает, что они разделились, уйдя влево и вправо.

Охотник внимательно осматривает землю, но лиственный опад всё такой же непокорный и отказывается раскрывать свои тайны. Он следует за двумя хищниками, или зверей больше? Даже у его чувств, несмотря на всю их остроту, есть предел возможностей. Тем не менее, нерешительность ему не присуща. Охотник двигается по уходящему влево следу, соблюдая баланс между скоростью и скрытностью. Если он собирается убить порченное создание, кем бы оно в итоге не оказалось, ему придётся сделать это достаточно быстро, чтобы успеть вернуться тем же путём и взять след остальных членов стаи. Охотник отдаёт команду миганием глаз, после чего аудиорецепторы шлема поднимают уровень чувствительности. Теперь они готовы предупредить хозяина, если что-то вдруг решит поохотиться на него, пока он идёт по следу своей добычи.

Охотник не слышит поступи когтистых лап или приближающихся к нему через подлесок мускулистых тел, однако до его слуха доносится кое-что другое: голоса впереди. Человеческие голоса. Это не то потустороннее чувство от общения со Смотрящим-во-тьме, когда прямо в голове внезапно возникают смысловые значения, а настоящие голоса прямо как у него самого. Они не тихие, и их обладатели не пытаются скрыть себя. Более того, голоса выдают местоположение своих владельцев любому, до чьих ушей доходят. Уж если охотник в чём-то и уверен, так это в том, что у его добычи есть и уши, чтобы слышать голоса, и намерение причинить вред.

Он срывается на быстрый бег, бросая любые попытки сохранять незаметность и продираясь через запутанные кустарниковые заросли. Охотник перескакивает через гигантский ствол упавшего дерева одновременно с тем, как слышит крик и видит чудовищную фигуру, покрытую переливающейся зелёной чешуей. Создание скачет прямо на сбившихся в кучу людей.

Охотник совершает прыжок и превращается в чернобронную стрелу, запущенную сверхчеловеческими мышцами и сухожилиями. Он бьёт зверя коленом в бок, чувствуя, как от удара трескаются рёбра шириной с его запястье. Чудовище больше не атакует людей, а с громким воплем заваливается набок, однако охотник не успевает закончить начатое. В подлеске раздаётся шорох, и на противоположной от жертв зверя стороне появляется еще два создания.

Людей трое: двое взрослых и один ребенок. Все они неопрятного вида, одеты в лохмотья, а густая растительность на лице взрослых выглядит так, будто это не культурная особенность или личное предпочтение, а банальное отсутствие возможности следить за собой. Ребёнок ещё в том юном возрасте, когда не так просто определить с виду пол. У него длинные всклокоченные волосы, широко раскрытые глаза и грязное бледное лицо. Охотник подмечает все это за мгновение, бросив на них всего один мимолётный взгляд. Люди слабы, измотаны и напуганы, так что в этой схватке от них никакого толку. Они скорее застынут в ужасе, чем станут выполнять указания. Охотник сбрасывает людей со счёта и перелетает через их головы.

Хищники тоже отличаются друг от друга. Ростом они выше человеческого плеча, но на этом сходства заканчиваются. Тот, которого охотник ударил в бок, полностью покрыт чешуйчатой шкурой, но у одного из новоприбывших пурпурно-зелёный мех с прогалинами чешуи, а у третьего кожа, которая во многих местах как будто бы затвердела настолько, что превратилась в хитиновый панцирь. У каждого длинные челюсти с рядами острых зубов, однако у одного дополнительные бивни, торчащие из-под подбородка, а другой может похвастать огромными хребтообразными рогами, которые растут над глазами, и, закручиваясь, тянутся назад.

Охотник приземляется со сложенными вместе руками, и наносит этим гигантским кулаком колоссальной силы удар прямо меж рогов.

Голова хищника устремляется к лесной подстилке с такой скоростью, что остальная часть тела за ней просто не успевает, поэтому, когда охотник перекатывается и поворачивается к третьему существу, задняя часть туловища второго ещё продолжает стоять. Третий зверь поворачивает к охотнику морду и открывает пасть, но полного ярости или агрессии вопля не раздаётся. Вместо этого длинный мускулистый язык резко, словно хлыст, преодолевает расстояние между ними – примерно девять или даже больше метров – и его кончик засасывает правую руку охотника с мерзким звуком причмокивания.

Без рычага от силы толку немного, а охотник не успеет поставить ноги нужным образом прежде, чем его протащит язык, так что он сам бросается к существу. Охотник заносит свободный кулак, намереваясь превратить свой полёт в атаку, но за мгновение до того, как ему удаётся нанести удар, его сбивает в воздухе огромная когтистая лапа.

Охотника впечатывает лицом в землю, и он автоматически закрывает воздухозаборники шлема, чтобы не вдохнуть пыль или грязь. Затем у него появляются более насущные заботы, когда зверь затягивает руку охотника себе в рот языком и смыкает челюсти на локте.

Сила укуса чудовищна, её бы хватило, чтобы с лёгкостью перекусить обычного человека в поясе. Броня охотника выдерживает, однако возникшие предупреждающие символы красного цвета говорят о том, доспех едва не подвёл его. Создание трясёт головой из стороны в сторону, пытаясь разодрать и вывернуть то, что не поддалось одной лишь силе, и почти выдирает из крепления наплечник охотника. Он сжимает зубы, ждёт нужного момента полсекунды и тянет руку на себя в тот момент, когда зверь отводит голову в противоположную сторону, отчего захват челюстей слегка ослабевает.

Рука со скрипом освобождается. Зубы хищника оставляют борозды на гладкой поверхности наруча, и с исчезновением сопротивления пасть с щелчком захлопывается, вот только зверь откусывает собственный язык, который до сих пор обвивает кулак охотника.

Существо визжит от боли и убирает лапу со спины охотника, прижав её к собственному рту, из которого хлещет льющаяся сквозь зубы тёмная кровь. Охотник вскакивает на ноги, выворачивая кончик языка чудовища. Без сокращающихся мышц, что удерживали его на месте, это всего лишь мясной цилиндр, падающий на лесную подстилку с влажным шлепком.

Зверь бросается на него – не меньше двух тонн плоти с клыкастой пастью, готовой проглотить его. Однако в этот раз у охотника есть возможность приготовиться. Он широко разводит руки и хватается за края челюстей, одновременно смещая вес и разворачивая туловище. Напрягшимся мышцам помогают задействованные сервоприводы брони.

Охотник поворачивается вокруг своей оси и использует против зверя его собственную инерцию, отправляя того в воздух. Вращающаяся в полёте туша врезается в рогатое существо, которое только поднимается на ноги после того, как было оглушено ударом по голове. Два хищника сталкиваются и падают на землю корчащейся да вопящей грудой переплетённых конечностей и хвостов.

Всё это заняло, наверное, секунд десять с того момента, как охотник перелетел через обуянных ужасом людей. Во время схватки он слышал их вопли и вздохи, но поворачивается к ним только сейчас. Они всё там же, где он их и оставил, держат в руках палки: не оружие, а простые дрова, сбором которых занимались. Люди маленькие, слабые, неспособные защитить себя от подобных угроз. Охотник полагает, что легко мог бы посчитать их жалкими. Возможно, когда-то, в иной реальности, что была прежде, он бы так и рассудил, если бы достаточно долго поразмышлял о различиях между ними и собой.

Сейчас же он видит лишь жизни, которые нужно защищать. Охотник силён, а люди слабы, и потому он будет предоставлять им свою силу до тех пор, пока они перестанут в ней нуждаться. Зверь со сломанными рёбрами с трудом поднимается на ноги, выказывая присущую диким животным живучесть. Охотник видит в глазах существа голод. В его желании поедать плоть не больше злобы, чем в мутациях, превративших хвост в скорпионье жало, в ползучих растениях, которые оплетают деревья так туго, что те умирают, или в грибах, вырастающрх в мозгах жертв и убивающих их, пробивая черепа изнутри. Такова природа человечества – видеть уготованную ему дикой природой судьбу и обманывать её. Прямо здесь и сейчас этим обманом был охотник.

— Держитесь от меня подальше! — кричит он.

Это его первые слова, обращённые к людям. Охотник не вкладывает в них враждебности, ведь они должны были стать предупреждением для людей, чтобы те не лезли в бой, однако троица отшатывается от охотника с новым, ещё более сильным страхом в глазах. Он не берёт в голову их реакцию. У них будет время всё прояснить, когда охотник покончит с хищниками, а пока его главная задача – удержать их на расстоянии. В данный момент охотника не особо волнует, что именно заставляет людей подчиняться.

Он бежит на раненного зверя, который рычит и осыпает его ударами жала. Одной рукой охотник хватает жало пониже шарообразного утолщения с ядом, а другой отрывает сам орган. Хищник вновь издаёт вопль и отдёргивается назад, а хлещущая из раны кровь брызжет на лицевую пластину шлема, заливая глазные линзы и затрудняя обзор. Охотник пытается очистить их, однако закованными в тяжёлую отполированную броню пальцами лишь ещё сильнее размазывает жидкость. Он слышит зверя рядом с собой, но одного лишь слуха не хватит, чтобы победить в этой схватке.

Охотник бросает жало, ловко отщелкивает шейный затвор и снимает шлем. Он бросает его людям и кричит:

— Почистите!

У охотника нет времени смотреть, спешат ли они выполнить приказ или отшугиваются от шлема как от гранаты, потому что лишившийся жала зверь вновь приближается. Охотник отходит немного вбок и бьёт снизу вверх. Апперкот попадает в нижнюю челюсть, а силы удара хватает, чтобы сбить создание с ног. Чудовище тяжело валится на землю, его туша проносится мимо охотника и замирает на опавших листьях. Он набрасывается на зверя, хватает за голову и начинает выкручивать её, противопоставляя свою мощь сопротивлению шейных мышц и позвоночника твари. Всё заканчивается быстро: в шее хищника раздаётся хруст, и, когда охотник отпускает голову, та безвольно падает на землю.

Остаётся два.

Он поднимает оторванное жало и идёт в атаку. Другие звери уже распутались, в процессе наградив друг друга парой укусов, и теперь они расходятся, чтобы обойти его с разных сторон. Тот, что с откушенным языком, рычит на охотника, и это становится его последней ошибкой. Охотник швыряет ему в пасть жало, которое пронзает нёбо. Орган рефлекторно впрыскивает в кровеносную систему яд, отчего создание цепенеет, падает на землю и начинает трястись. Сопротивления к отраве своего товарища по стае у него не больше, чем было бы у их жертв.

Остаётся один.

Последний хищник бросается на охотника даже быстрее, чем тот ожидает. Зверь низко опускает рогатую голову и в последний момент резко дергает ею вверх, впечатывая рога в грудь охотника. Удар сбивает его с ног и отправляет в тяжеловесный полёт. Он переворачивается в воздухе, а земля и небо с огромной скоростью сменяют друг друга. Может, ему бы и удалось восстановить равновесие в достаточной мере, чтобы приземлиться на ноги, а может и нет, однако рассуждать об этом бессмысленно, ведь полёт резко прерывает древесный ствол. От удара дерево раскалывается, а сам охотник падает на землю.

Броня не поддается, но много таких столкновений она не выдержит. Он с трудом поднимается: cлегка запыхавшийся, немного пошатывающийся и с колотящимися сердцами в груди. Это тоже известное ему чувство, однако знакомство со смертельной опасностью не даёт никаких гарантий выживания. Можно извлекать уроки и вносить какие-то коррективы, но каждая схватка бросает свой собственный, уникальный вызов.

Хищник забыл о людях, и теперь его взгляд обращён лишь на охотника, на того, кто зашёл на его территорию и бросил ему вызов. Не особо важно, считает ли зверь охотника соперником, который хочет забрать пищу себе, или кем-то вроде альфы среди кормовых животных, способного напасть и причинить вред. Так или иначе, исход будет одинаков.

Выживет только один.


III

Яростно ревущий зверь вновь нападает на него с низко опущенной головой. Теперь охотник лучше оценивает скорость создания, но он не стоит на месте, а подпрыгивает вверх и, перевернувшись в воздух словно акробат, хватается за оказавшиеся под ним рога чудовища, после чего садится верхом на плечи зверя.

Спустя несколько шагов существо осознаёт, что произошло, и начинает брыкаться, чтобы сбросить охотника, однако тому хватило этих мгновений. Крепко держа зверя за рога, он тянет их в стороны. Метания зверя срабатывают против него, так как они придают оказываемому охотником давлению достаточно дополнительной силы, чтобы один из рогов обломался посередине.

Охотник не мешкает. Он меняет хватку на куске чрезвычайно острого кератина длиной с его предплечье и вгоняет рог в горло чудовища.

Зверю удаётся сбросить охотника на лиственный опад, но при падении тот выдергивает рог, и из раны хлещет тёмная кровь. Шатающийся хищник влетает в заросли кустарника, борясь с ощущением стремительно слабеющих конечностей, пока могучее сердце выкачивает из тела жизнь. Зверь с трудом идёт обратно к охотнику, и пусть у него нет прежней силы и скорости, он всё равно намерен убить посягателя.

Охотник не жесток. Каким бы искажённым и мутировавшим ни было создание, в нём нет злобы. Это лишь животное, которому не посчастливилось выбрать своей добычей людей у него на глазах. Оно не заслуживает медленной смерти. Когда существо неуклюже бросается на охотника, он отходит в сторону и со всей силы бьёт рогом в переднюю часть черепа зверя. Благодаря огромной мощи охотника и собственной остроте, рог пробивает кость и входит глубоко в мозг, после чего создание падает замертво.

Охотник, не торопясь, осматривает себя. Из-за горячки боя можно не заметить полученных ран, но, судя по всему, он оказался по большей части невредим. Охотник отворачивается от трупа последней жертвы и смотрит на людей.

Они даже не сдвинулись с места. Дитя тихо всхлипывает, явно обуянное страхом и ужасом от произошедшего, а двое взрослых наблюдают за охотником с выпученными глазами. Один из них держит его шлем трясущимися руками. Он вытер кровь листьями и, судя по следам на рубашке, собственной одеждой.

— Спасибо, – говорит охотник, беря шлем.

Он не надевает его. Ему кажется, что люди станут отвечать вразумительнее, если будут видеть перед собой лицо, похожее на их собственное, пусть даже оно и принадлежит тому, на чьем фоне они будто дети рядом со взрослым.

— Где находится это место?

Мужчины непонимающе разевают рот. Какое-то мгновение охотник сомневается, что они понимают его язык – не то чтобы он сам знал на каком языке говорит или как вообще его выучил – но ведь они поняли приказ почистить шлем. Наверное, вопрос был слишком общим.

— Что это за мир? — вновь пробует он. — Я не знаю, где нахожусь.

— К-Камарт, повелитель, — наконец отвечает один из взрослых.

Повелитель.

Слово вызывает какой-то проблеск воспоминаний в глубине сознания охотника: не название мира, а почтительное обращение. К нему уже обращались так прежде, но больше ничего не удаётся вспомнить. Неудача порождает гнев, который отражается в выражении его лица, но он быстро берёт себя в руки, так как даже намёка на неудовольствие хватает, чтобы взрослые попятились назад, стараясь прикрыть ребёнка. Они явно не считают, что смогут защитить себя или ребёнка в том случае, если он решит напасть, но ими движет человеческий инстинкт, поэтому охотник не воспринимает это как оскорбление.

Об окружающем мире люди знают больше, чем он, так что было бы полезно остаться с ними на какое-то время. Охотник фиксирует шлем на поясе.

— Как вас зовут?

— Я – Сутик, — взволнованно, но чётко отвечает самый высокий. — А это Илин и Биба.

Он указывает сначала на второго взрослого, а затем на ребёнка. Кивком охотник даёт понять, что слова услышаны и поняты.

—А как ваше имя, повелитель? — боязливо спрашивает Илин.

Охотник качает головой.

— Не знаю. Может, я его вспомню, а может подыщу новое. — Он вновь смотрит на всех троих. — Вы собирали древесину. Для огня? У вас лагерь неподалеку? Там есть и другие?

— Да, да и да, — угодливо кивая говорит Сутик. — Для нас было бы честью, если бы вы отправились туда и разделили с нами огонь. Уверен, наш защитник тоже захотел бы встретиться с вами.

Охотник хмурится.

— Ваш защитник? Похоже, он не очень хорошо выполняет свои обязанности, иначе мне бы не пришлось вмешиваться.

— Ох, прошу, не говорите так! — спешно произносит Илин. — Он один и не может постоянно присматривать за всеми нами, но он уже не раз спасал нас после конца света.

— Не может быть никакого конца света, — говорит охотник. — Мы ведь стоим здесь. Или вы думаете, что это загробная жизнь?

Он осекается из-за внезапно нахлынувших сомнений. А где он был прежде? «Дома», если верить Смотрящему, но слово ни о чём ему не говорило. Подводит его память или нет, но там окружение выглядело не таким, каким оно должно было быть по его мнению. Скорее наоборот, как раз таки там всё напоминало о каких-нибудь суеверных выдумках про миры, куда души отправляются после смерти. Это же место казалось живым и реальным.

— Фигура речи, повелитель, — отвечает Илин, бросая беспокойный взгляд на Сутика. – Это… До того, как разверзлись небеса, и пришли Ублюдки, наш мир был не таким.

— Он был прекрасен, — вставляет Сутик. — А они его исказили. Животных, растения, даже сами звёзды. Сами увидите, когда зайдёт солнце.

— Что случится уже скоро, — взирая на небо говорит охотник. Даже без сенсоров доспеха он понимает, что солнце Камарта приближается к горизонту. — Ночью в большинстве лесов опасно, и вряд ли этот исключение. Как далеко лагерь?

— Недалеко, — заверяет его Илин. — Следуйте за нами, повелитель, и мы приведём вас туда.

У охотника возникает новая мысль, и он на мгновение замирает. Эти люди – не угроза, но что насчёт их союзников? Могут ли Илин, Сутик и Биба играть роль наживки, которую послали заманить его в ловушку?

Он отметает эту идею. Как мог кто-то намереваться устроить для него западню? Для такого нужно было знать, где он, но откуда у кого-то такая информация, если даже сам охотник ничего не может сказать наверняка? Да и зачем кому-то желать навредить ему? Он не видит в этом смысла.

Тем не менее, недоверие начинает укореняться. Оно ощущается как скрытое под поверхностью сознания течение. Охотнику точно причиняли боль в прошлом, его предавали те, кого он считал близкими, и это оставило следы достаточно глубокие, чтобы он и сейчас нёс внутри себя отголоски тех ран, пусть и не помнил того, что их нанесло.

Кроме того, охотник носит броню.

Он не чувствует обмана в людях перед собой. Сложно быть уверенным до конца, так как от них смердит страхом еще с того момента, когда они поняли, что стали добычей. Его присутствие тоже тревожит их, хотя действия охотника и ободрили троицу. Так или иначе, охотник уверен – они не вводят его в заблуждение намеренно.

— Погодите секунду, — произносит он.

Охотник возвращается к телу последнего убитого зверя-хищника, того, что с рогами и мехом.

— У кого-нибудь в вашем лагере есть нож? — спрашивает он уже громче, чтобы его услышали люди за спиной.

— Да, повелитель, — отвечает Сутик, хотя, судя по его голосу, он не понимает, к чему был задан вопрос.

— Хорошо, — говорит охотник.

Он нагибается, хватает тушу и тянет вверх.

Вес огромен, но и сила его велика. Охотник напрягается и резко выдыхает, а шлем на поясе издаёт предупреждающие звуковые сигналы, когда регистрирует нагрузку на броню. Тем не менее, ему удаётся поднять тело хищника с земли. Затем, одним титаническим усилием он резко поднимает тушу ещё выше и кладёт себе на плечи. Теперь вес полностью распределился на спину и ноги, отчего стало гораздо легче. Охотник возвращается к трём людям, чьи выражения лиц не оставляют никаких сомнений в том, сколь непостижимым они считают такое деяние.

— Ведите, – произносит он.


Как и обещал Илин, путешествие оказывается недолгим. По пути охотник подмечает признаки обитания здесь людей: не строения, линии электросети, дороги или поля с сельскохозяйственными культурами, а другие, менее очевидные вещи. Шум дикой природы становится тише, характерные запахи – слабее, а видимые ему звериные тропы и следы – старее. Ему становится ясно – в этой части леса всю дичь уже добыли. Кроме того, заметно отсутствие сухого леса, что частично объясняет, почему идущие вместе с ним люди собирали дрова так далеко.

— Почему вы не срубите эти деревья на дрова? — интересуется охотник. — У вас нет инструментов?

— Нет, мы сможем срубить их, если придётся, — отвечает Сутик. — Но нас до сих пор выслеживают, а свежие прорехи в лесном пологе приводят Ублюдков прямо к нам. Безопаснее искать сухую древесину, даже если нужно забираться далеко.

— Не настолько уж и безопасно, — подмечает охотник.

— Но всё равно безопаснее, — тихо произносит Сутик.

Нос охотника узнаёт о лагере раньше, чем уши, ибо в спокойном воздухе стоят резкий запах дыма от горящей древесины и приятные ароматы готовящейся еды. Звуки тоже доходят до него быстрее, чем лагерь попадает в поле зрения, но не настолько. Илин и Сутик ведут его вокруг особенно массивного дерева, затем по тропе меж двух густых кустарников, которые, как может судить охотник, за многие годы следования более крупных и тяжелых нежели человек животных поистрепались и были вынуждены отступить, а потом лагерь просто оказывается прямо перед ним.

В том виде, в каком есть.

Само собой, никакого расчищенного участка, за исключением вырубленной поросли. Сам лагерь простирается меж стволов деревьев, выбранных, очевидно, за самый густой лиственный полог. В этом будет смысл, если обитатели лагеря станут прикладывать все усилия для развеивания дыма от нескольких небольших прикрытых костров вместо того, чтобы позволять ему подниматься заметным столбом, который привлекает внимание. Из подручных материалов и веток сооружены низкие импровизированные крыши, в тени которых острый глаз охотника замечает жалкого вида кучи тряпья, дающие спящим на них людям хоть какую-то защиту от земной сырости, впивающихся в рёбра древесных корней и суетящейся среди опавших листьев живности. Пусть даже такая защита больше теоретическая, нежели практическая.

Здесь, вероятно, около сотни людей. Не слышно ни пения, ни смеха, ни шуток, а говорят все как можно тише. Молчат даже дети, бродящие по лагерю с опущенными головами и тусклыми глазами. Наконец, охотник осознаёт, что это не сообщество. Большинство обитателей замкнулось в собственных головах, не желая предаваться тем вещам, которые и делают их людьми, ибо они боятся обречь лагерь на уничтожение. У самого охотника тоже нет желания петь, смеяться или шутить, но он понимает, что для людей отказ от этого означает медленную смерть. Смерть души, а не тела.

Они избежали гибели, но подсознательно ждут её просто потому, что у них нет другого виденья своего будущего.

Охотник останавливается на краю лагеря и сбрасывает с плеч тушу зверя, которая падает на землю с глухим стуком. Звук достаточно громкий, чтобы заставить окружающих резко поднять головы.

— Кто-нибудь, принесите нож, — заявляет охотник. — У меня тут добыча, и её нужно освежевать.

Некоторые отшатываются от него, другие же спешат вперёд с открытыми ртами, пытаясь уложить в головах картину мёртвого хищника подобных размеров и самого охотника, который настолько больше и сильнее их. Охотник слышит шёпот, раз за разом проходящий по толпе, и отчетливо разбирает то единственное слово, которое повторяют люди.

Защитник.

Из теней выходит новая, будто бы призванная заклинанием фигура. Она возвышается над людьми и по росту приближается к охотнику. Неизвестный облачён в бронекостюм густого чёрного цвета с потёртой краской, украшенный серебряной отделкой. На груди и левом наплечнике гордо красуется знак: крылатый меч.

Охотник зажмуривается, когда его разум начинает скрипеть и трескаться подобно стеклянным стенам, уступившим давящей со всех сторон воде. В голове вспыхивают картины, но они сменяются так быстро, что даже охотник не может ни за что уцепиться: распадающаяся на части вокруг него планета; меч, или даже не один, и пока он пытается сфокусироваться на оружии, клинок или несколько клинков непрерывно меняют свою форму и природу; чудовищная фигура с крыльями как у летучей мыши, острыми очертаниями и зловеще ухмыляющейся клыкастой пастью, она обрушивает на него мощь своего разума; яркое, золотое присутствие; другая планета, в этот раз он смотрит на неё с огромной высоты и собственным приказом насылает на мир смерть, падающую вниз дождём серебряных пятнышек, каждое из которых кажется не крупнее снежинки, хотя он знает, что размером они с жилой блок; и ещё, и ещё, и ещё…

Фигура в чёрном доспехе, космодесантник, шипит сквозь сжатые зубы и достает оружие – два болт-пистолета – после чего открывает огонь.


IV

Меня зовут Забриил. Родился на Терре, в улье Стакгхом[2]. Диакон Ордена Трёх Ключей, посвящённый Крыла Ужаса, а прежде Воинства Кости. Рыцарь второго отделения разрушителей третьей роты пятнадцатого капитула Первого Легиона. Мы те, кто были Некоронованными Принцами, кто были изначальными Ангелами Смерти Императора.

Мы те, кто стали Тёмными Ангелами.

Я освобождал Облако Оорта еще когда младшие Легионы только формировались, и под слабым светом солнца столь тусклого, что оно было всего лишь ещё одной звездой, очищал карликовые планеты и «осиротевшие» луны Облака от созданий-ксеносов, которые навсегда останутся безымянными и некатегоризированными[3]. Я сражался с рангданцами в Адвекс-Морсе и вместе со своими братьями выслеживал визжащих недобитков в коридорах их опустошённой боевой луны. Мы покончили с ними болт-пистолетом и цепным клинком, рад-ракетами и фосфексом[4]. Я был частью воинства, пришедшего на помощь XIII-му на Каркасарне. Следуя за Львом, мы оплатили долг чести Тринадцатому трупами плоть-гхолов.[5]

Лев. Тот, кто объединит нас, а затем вновь расколет.

Первый Легион был изначальным, величайшим и чистейшим. Мы стали лекалом, по которому сотворили прочих Легионес Астартес, базовым шаблоном, в соответствии с которым их создали. Возможно, со временем некоторые из них начали более полно воплощать определённые аспекты войны, нежели мы, но даже эти специализации уходили корнями в наши способности. Не Белые Шрамы изобрели приёмы стремительного ведения боевых действий, как и не Железные Воины придумали осадное искусство, Пожиратели Миров – ударные штурмы, а Лунные Волки – устранение вражеского командования. Все подарившие им известность тактики родились в наших тайных войнах, когда мы несли свет Империума в самые тёмные уголки галактики и выжигали заражения столь ужасающие, что человечеству даже нельзя было знать об их существовании.

Наверное, мы слишком многого ожидали от остальных участников Великого Крестового похода. Наверное, мы полагали, что хоть братским Легионам вместе с их бесчисленными смертными союзниками и не рассказывали о деталях наших подвигов и о мириадах уничтоженных нами безжалостных врагов, они будут признавать то, что мы сделали. Наверное, мы считали, что они поймут, зачем мы рыскали так далеко. Возможно, мы приписали им ту остроту ума, которая позволила бы догадаться, что список учтённых приведений к согласию Первого был таким скромным из-за нашей роли истребителей. Мы были крайней мерой Императора, и наши таланты не следовало растрачивать на тех врагов, кто ещё мог склониться. Однако, последовавшие за нами стали забывать, почему нас так боялись, и кто проторил дорогу, по которой они теперь шли с такой помпезностью и самовосхвалением.

Возвращение примархов тоже неизбежно привело к изменению порядка вещей. Они были истинными сыновьями Императора, полубогами войны. Легионес Астартес также обладали могуществом, но нас создавали с целью дополнить наших отцов, а не заменить их. Когда другие Легионы объединялись с примархами, последние усиливали генетических сынов, но не с помощью новых технологий или геноковки – ну или, по крайней мере, не в первую очередь, хотя Железные Руки не скрывали тяги к бионике, да и всегда ходили мрачные слухи о Пожирателях Миров – а благодаря своему гению. Конечно же, первым и самым чествуемым был Гор, практически не имеющий себе равных командир и дипломат, но по мере нахождения каждый примарх вдыхал в собственный Легион новую жизнь.

Мы оказались забыты. Война оставила нам глубокие шрамы и разделила самих в себе, пока мы искали способ вернуть первенство среди тех, кто или забыл, или никогда не знал о том, как мы приспособили галактику под человечество. Разве могли мы сравняться с ними в таком состоянии, раздробленные кампаниями, что сталкивали нас с опаснейшими угрозами галактики и которые стоили нам лидеров? А тем временем Ультрадесантники под руководством Робаута Гиллимана покоряли один мир за другим, где их атаковали не чаще, чем привечали, и к своей вящей славе создавали собственный Империум-в-миниатюре.

Всё изменилось с нахождением Льва.

Как некогда мы были первым и чистейшим Легионом, так и Лев был первым и чистейшим из примархов, пусть и обнаруженным так поздно. Помыслы его не разбавлялись стремлением добиться одобрения окружающих, эффективность действий не страдала от дипломатических порывов, а тактики не умерялись гордостью. Он был воплощением того, чем когда-то являлись мы сами, и того, что мы потеряли. Приняв Льва и последовав за ним, мы снова обрели себя. Первый Легион, теперь известный как Тёмные Ангелы, не только вновь сотряс галактику, но и вернул утерянное за прошедшие годы уважение со стороны союзников внутри Империума.

Конечно же, не всё прошло так гладко. Следовало интегрировать вознёсшиеся в наши ряды рыцарские ордены Калибана, что было не самым простым процессом, да и не каждый из нас, ветеранов с Терры, Грамари[6] и из прочих мест, легко приспособился к тому, как Лев изменил структуры Легиона. Тем не менее, когда принесённые им перемены прижились, мы вновь стали гладким клинком без изъянов в форме и функции, а внутренняя организация и сила Легиона оказались за гранью понимания сторонних наблюдателей.

Потом случился Сарош.

Произошедшие там события не были ясны даже членам Легиона. Я знал, что вероломные сарошанцы обманули нас заверениями о том, какие они верные жители Империума, хотя по факту всё оказалось наоборот. Знал о попытке убить Льва атомной боеголовкой и о её провале.

Не знал я того, почему Лев разделил Тёмных Ангелов после Сароша. Некоторых из нас, включая меня, отправили обратно на Калибан под командованием Лютера, бывшего брата-рыцаря примарха и второго человека в Легионе. Как нам сказали, это было сделано для управления процессом набора с мира, который в глазах многих стал духовной родиной Тёмных Ангелов, хотя далеко не все отправленные приняли такое объяснение.

Естественно, Лев имел право дислоцировать нас так, как считал нужным, ибо он являлся нашим генетическим отцом и повелителем Легиона, да и никто другой не мог знать лучше, как нам послужить Империуму с наибольшей пользой. Тем не менее, было очевидно, что если некоторые из нас и понимали по-настоящему логику этого поступка, их она не устраивала. Первый Легион всегда представлял собой место секретов, специализаций и оберегаемых знаний, но таков был наш уклад. Мой Орден Трёх Ключей никогда не насчитывал больше сотни легионеров, но, если Легион нуждался в нас, мы помогали своими познаниями. Я фокусировался на своих методах ведения войны, а боевым братьям доверял сосредотачиваться на их собственных и при необходимости мог обратиться к каждому. Однако, ситуация, когда ты знаешь, что окружающие обладают недоступной тебе информацией, которую они будут использовать ради всеобщего блага, сильно отличается от ситуации, когда ты не в курсе, понимают ли окружающие, что вообще происходит.

Отчасти это может объяснить, почему на Калибане всё произошло именно так, как произошло. Другим фактором стал темперамент отправленных на родину Льва легионеров, которые шли двумя разными, но, в какой-то степени, параллельными путями.

Большая часть моих калибанских братьев попала в наши ряды прямиков из рыцарских орденов планеты, ну или, по крайней мере, они понимали эту культуру. Калибан был их миром, где храбрые воины скакали навстречу кошмарным зверям, вооружённые примитивным по меркам Империума оружием и твердо намеренные либо убить добычу, либо погибнуть пытаясь. Вся история Первого Легиона в миниатюре. Калибанцам открылась целая галактика с несметным множеством угроз, биться против которых требовала их природа. После такого калибанских легионеров явно расстроило возвращение домой, где имперская колонизация благодаря одному лишь упорству устранила большую часть природных опасностей.

Для меня и других ветеранов докалибанского периода всё обстояло немного иначе. Меня ничего не связывало с планетой: просто мир, не вызывающий ни радости, ни интереса. Я не видел той необузданной красоты, которую иногда подмечали калибанцы, и не воспринимал планету как драгоценный камень Империума. По моему мнению, она застряла между двумя состояниями: слишком опасная и изменчивая, чтобы стать источником вдохновения для человечества как, например, Терра и Маккраг, или даже превратиться в место оккультных учений, коим был Просперо, но и не обладающая нужными качествами, чтобы привлечь более возвышенные души, как ледяной Фенрис или открытый всем ветрам Чогорис.

Я подозревал, что убивал врагов Империума еще до рождения самого Лютера, поэтому мне не особо хотелось застрять на его мире под его же командованием и следить за новобранцами, пока остальные проверяли себя на прочность против всего самого худшего, что могла бросить на человечество галактика. Да и я не считал полезным такое применение своим навыкам и опыту. То была ссылка, изгнание подальше от моего генетического отца, которое я, судя по всему, заслужил не из-за совершённых поступков, а исключительно из-за ранга и места отделения в боевом составе Легиона, кои влекли за собой возможную причину – близость к тем, перед кем я отчитывался. Подобные ассоциации могли бы вызвать у меня гнев, но мне ничего не было известно проступках моих вышестоящих офицеров.

Решение оставалось за Львом. Он ничего нам не объяснил, и хоть мы могли принять его приказы, примарх оставил благодатную почву для укоренения наших собственных толкований такого поступка. Всё только усугубилось, когда Лютер возглавил оперативную группу и помог в бою при Зарамунде, после которого Лев наказал его за неповиновение и отправил обратно на Калибан, лишив флота. Посыл казался однозначным: в большой галактике вам не рады. Тёмные Ангелы никогда не сражались ради славы, но нас лишили даже гордости за совершаемые деяния.

Я не могу сказать, что бы случилось, не восстань Гор. Может, со временем Лев бы смягчился, в конце концов вынужденный воспользоваться ресурсами как будто бы забытого им родного мира. Может, вмешался бы Император или, возможно, один из братьев примарха обратил бы внимание на странность нашей ситуации: вероятно, благородный Сангвиний, который, по слухам, умел читать сердца других, понял бы истинную причину того, почему генетический отец бросил нас. Или же Гиллиман. Владыка XIII мог попытаться сделать наш Легион эффективнее и хотя бы поговорить со Львом, в чём последний нам отказал, хотя я не могу себе представить, чтобы общение на эту тему прошло в добродушном ключе.

Однако, Гор восстал, пусть мы и узнали о произошедшем не сразу. Но даже так, что нам было делать без флота? Насколько я мог судить со своего невысокого положения в рядах Легиона, Лютер сделал всё возможное, чтобы подготовить нас, но весть так и не пришла. Даже преданные собственные братьями и окруженные пылающей галактикой, Тёмные Ангелы, по-видимому, в нас не нуждались.

Время шло, плодились слухи и поступали новости. Космические Волки уничтожили Просперо. Баал находился в осаде. Существовала вероятность нападения и на Калибан, поэтому некоторые утверждали, что Лев оставил нас оборонять планету на случай подобного, однако, чем дольше всё тянулось, тем менее очевидным становилось то, с какой стороны могла прийти угроза.

Лев и основная часть Легиона находились на галактическом востоке, и, как мы считали, были вдали от сражений восстания. Чувствительные к варпу личности, как Астартес, так и простые люди, говорили остальным на Калибане, что в варпе волнения, из-за чего стали опасны связь и путешествия. Тем не менее, наш отец отличался крайней целеустремлённостью, когда того требовал долг, а ещё изобретательностью. Трудно было принять тот факт, что он оказался отрезан без возможности найти хоть какой-то способ повлиять на войну.

И тогда начали закрадываться сомнения.

Император создал нас, примархов и сам Империум. Его виденье отправило нас к звёздам начинать Великий Крестовый поход, и именно Его виденье мы стремились претворить в жизнь. Однако, мы знали, что после провозглашения Гора Воителем Он вернулся на Терру, а Лев видел Его только в роли величайшего защитника человечества. Разве сложно было представить, как он рассматривает Гора в качестве нового чемпиона Империума, пока Император, судя по всему, занимается другими вещами? Причин изгнания Лев не раскрывал даже нам. Мы были бы глупцами, если бы действительно считали, что нам известны истинные помыслы примарха относительно восстания и выбора стороны. Мы не могли знать наверняка. Мы и не знали.

К тому моменту, как мятеж закончился, и корабли контингента Первого Легиона под командованием Льва, в конце концов, добрались до Калибана и вновь оказались в его небесах, Лютер уже подготовил нас ко всему. Мы не желали встречать своих боевых братьев болтером и клинком, но знали, что такое могло произойти. Действительно ли нас держали на Калибане так долго из-за какой-то обиды, мнимой ли или реальной, нанесённой Льву десятки лет назад? Обернулось ли изгнание, какая бы причина за ним не стояла, созданием ничего не ведающего гарнизона для защиты родного мира Льва от угрозы со стороны Гора и его союзников? Или же в действительности Лев сам пошёл против Терры и боялся, что, если выпустить нас в галактику, мы выступим против него вместе с силами Императора?

Я до сих пор не знаю, кто сделал первый выстрел. Я видел и слышал, как наши оборонительные батареи ведут ответный огонь, плюясь в небеса плазмой и лазерными лучами. Пусть мы и стоический Легион, но в тот день надежда умерла у меня в груди. На тот момент ничего не было понятно, и я даже не знал о распоряжениях наших лидеров, так как в их рядах царили размолвки и устраивались чистки, направленные против тех, кого посчитали предателями. Тем не менее, несмотря на все сомнения, я даже представить себе не мог, чтобы Лютер и его лейтенанты открыли огонь по Льву без провокации.

Я присутствовал при убийстве миров Первым Легионом, и реши те, кто находился над нами, уничтожить планету, на Калибане не было ничего, что спасло бы его от этой участи. Нападение первыми означало подписание смертного приговора, а если наши лидеры, выступавшие против наложенных на нас ограничений, и демонстрировали что-то открыто, так это стремление добиться чего-то помимо гибели на поверхности мира. Я пришёл к единственно возможному для себя выводу: Лев вернулся, чтобы покончить с нами из страха, что мы выступим против его убеждений, какими бы они ни были, либо же неким образом скомпрометируем примарха перед оставшимися братьями, так как теперь у него не имелось ни единой причины держать нас в изоляции. Я не знал, как, по мнению Льва, мы могли это сделать, но, когда с небес излился огонь, а к поверхности понеслись десантные корабли с нашими потрёпанными в боях братьями внутри, подобные размышления перестали иметь всякое значение.

Я сражался за Императора. Я сражался за человечество. Я сражался за Первый Легион и своих братьев. Теперь же я сражался против них просто чтобы выжить. Мы укрылись в крепости-монастыре, которая раньше служила домом Ордену Льва. Её защищали мощные силовые поля, но они мало чем помогли, когда бомбардировка Тёмных Ангелов начала раскалывать планету на части.

И наши братья все равно пришли. Они так сильно хотели видеть нас мёртвыми, что пришли даже несмотря на то, что вокруг них умирал Калибан.


V

Баэлор спокойно вставил в свой болт-автомат свежий магазин, не обращая внимания на огонь из крупнокалиберных дробовиков, чьи пули били по углу служившей ему укрытием переборки. Прожужжав, автоциклирующий механизм с щелчком поместил снаряд на место, как он это делал и в предшествующие века. Когда оружие только-только вышло из кузниц, Баэлор стал его первым владельцем. Оно никогда не подводило хозяина, а тот всегда обращался с ним достойно, чего не сказать кое о ком, кого бы Баэлор мог упомянуть.

— Чего ты ждёшь? — требовательно спросил стоящий рядом Марког.

От гиганта в зелёной броне исходила резкая вонь благовоний, но Баэлор не знал, в чём причина: в дыхании, в поту или в том, что вырабатывали доспехи. Да и не хотел знать. Марког и его Скорбная Гвардия были эффективны, вне всяких сомнений, однако в отличие от них самих Баэлор не считал дарами те изменения, которым они подверглись. Воины казались слабыми и утратившими контроль над своим прежним естеством. А еще они казались такими молодыми.

Всё в этой богами брошенной галактике казалось молодым.

— Они не только впустую тратят боеприпасы, но и не чередуют должным образом стреляющих, — проинформировал Баэлор Маркога. — Больше половины начнут перезаряжать оружие…

Он мысленно произвел обратный отсчёт.

— Сейчас.

Баэлор вышел из-за переборки. Защитники корабля нацелили на него оружие, но он правильно рассчитал время: большая часть из примерно двадцати обычных людей в коридоре перед ним перезаряжала дробовики, причём так грамотно и быстро, что вновь открыла бы огонь всего через несколько секунд. Однако, для космодесантника несколько секунд – это зияющая пропасть возможностей.

Своими первыми целями Баэлор выбрал стреляющих, убив из болтера дюжину за вдвое меньшее количество секунд. Всё произошло очень быстро, и не обладающий улучшениями наблюдатель скорее решил бы, что люди просто взорвались, нежели стали жертвами оружия одного-единственного воина. Затем космодесантник бросился на остальных.

В его левый наплечник врезалась выпущенная из дробовика цельная пуля, срикошетившая от изогнутой керамитовой поверхности в стену. Большинству абордажников такие боеприпасы нанесли бы тяжёлый ущерб, однако им не хватало пробивной мощи, чтобы серьезно навредить силовым доспехам типа IV. Проблемой могло бы стать прямое попадание в лицевую пластину, но противники Баэлора не обладали должной точностью или реакцией, поэтому космодесантник сблизился с ними, не получив ни единого попадания в голову.

Он бил кулаками, локтями и ногами, ломал их слабые тела и наносил удары с силой пневматического молота. Баэлор не замедлялся, а неуклонно двигался вперёд, убивая всех на своём пути. Оставшиеся по бокам недобитки, которых не прикончили болтер и кулаки, инстинктивно повернулись в его сторону подобно стае кормовых животных, следящих за хищником.

И вот тогда им в спину ударил Марког. Гигант с необыкновенным изяществом размахивал Выпивающим Сердца – своим топором с вытянутой рукоятью. Благодаря длине рук и оружия он мог спокойно идти по стопам Баэлора, убивая выживших и ни на шаг не отклоняясь от центра узкого коридора. Странный серый металл, из которого была сделана головка топора, испивал кровь до тех пор, пока не вернул себе блеск и чистоту.

— Небрежно, — прокомментировал Баэлор, осматривая трупы.

Мертвецы были облачены в одеяния тёмно-зелёного цвета с золотой отделкой.

— Это слуги капитула, — проворчал Марког. Неестественно длинным языком он быстро слизал забрызгавшую лицо кровь и задрожал от наслаждения вкусом. — Всего лишь люди.

— Всё равно небрежно, — сказал Баэлор, после чего включил вокс. — Рыцарь-капитан?

— Ты будешь обращаться к нему «мой повелитель Серафакс», — прорычал гигант.

— Заткнись, Марког, — ответил Баэлор, не обращая внимания на его негромкий рык. — Рыцарь-капитан?

— Баэлор. Твой уровень под контролем?

Слова Серафакса скользили по воксу словно электрические змеи. Хорошо поставленным голосом он мог похвастаться еще будучи адептом на Калибане, и вознесение в ряды космодесантников ничего не поменяло, лишь придало ему звучности и густоты. Рыцарь-капитан владел связками в совершенстве и пользовался ими с той лёгкостью, с какой мечник выполняет фигуры: не упуская ни одного нюанса, не совершая ошибок и не сбиваясь с темпа. Он говорил размеренно, с кажущейся непринуждённостью, очаровывая слушателя. На протяжении целого столетия Серафакс правил миром Баст при помощи одного лишь голоса и своих колдовских даров. Да, Воинство Пентаклей[7] развивало их ещё до Никейского совета, но рыцарь-капитан продвинулся уже гораздо дальше.

А куда бы ни шёл Серафакс, Баэлор всегда находился рядом. Верность – странный зверь. Баэлор следовал за Серафаксом еще в бытность того простым командиром роты – одним из многих подобных офицеров в рядах Первого Легиона. Следовал он за ним и сейчас. Баэлор являлся воином, но знал, что ему недостаёт воображения. Он будет сражаться с кем угодно, кто окажется прямо перед ним, и будет сражаться хорошо, однако анализ и понимание стратегии – не его конёк. Баэлор справлялся с ответами на вопрос «как?», а вот «почему?» всегда оставлял другим.

— Всё встреченное до сих пор сопротивление устранено, рыцарь-капитан, — доложил он.

Серафакс никогда не требовал от него обращаться к себе иначе, нежели по титулу, носимому им в день смерти Калибана, и Баэлор никогда не желал иного.

— Слава Десяти Тысячам Глаз! — добавил Марког.

Хорошо. Следуйте к реликварию, — приказал Серафакс, но Баэлор практически слышал, как от рвения Маркога лорд-чернокнижник закатывает свой единственный оставшийся глаз.

— Так точно, рыцарь-капитан, — подтвердил Баэлор.

Он не смотрел на гиганта, однако чувствовал досаду последнего, на которую никак не отреагировал. Баэлор с удовольствием выполнял свой долг, но он также получал удовольствие, беся Маркога, что было одним из его небольших развлечений. Ещё сильнее космодесантник веселился притворяясь, будто он делает это случайно, а не намеренно. — Идём, командующий.

Ещё одна маленькая колкость. Марког являлся командующим Скорбной Гвардией – остатков тех космических десантников, которые были Пепельным Клинками до того, как их опутал Хаос. Они выполняли роль личной охраны Серафакса, но вместо того, чтобы сопровождать своего повелителя, Маркогу приходилось помогать Баэлору. Последний знал, что гигант негодует из-за его присутствия в рядах Десяти Тысяч Глаз: негодует из-за его близких отношений с Серафаксом, его долголетия и его власти, которую ему давал не какой-то ранг, а то, кем Баэлор был. Не лордом-чернокнижником, не командиром, не архираптором, не лордом-священником или Неисповедовавшимся. Он был просто Баэлором, иногда называемым Самозванцем. Глупцы считали его Падшим, а те, кто поумнее – смертельно опасным. Выше него в банде стоял лишь Серафакс, и Марког ничего не мог с этим поделать.

Ну, он мог бы убить Баэлора, или, по крайней мере, попытаться. Баэлор уже не единожды ощущал на себе оценивающий взгляд гиганта, но Марког всегда передумывал. Возможно, он не считал себя ровней ему, даже несмотря на размеры и Выпивающего Сердца, а может просто еще не решил, как именно совершить убийство, чтобы не стать очевидным виновником и не пострадать от возмездия Серафакса. Судя по всему, даже сами Пепельные Клинки не знали происхождения собственного геносемени, хотя Баэлор подозревал, что с их родословной понятие хитрости не ассоциируется от слова «совсем».

Тем не менее, иногда хитрость была необходима. Так и случилось, когда двери гравилифта, к которому они подходили, открылись и явили взглядам гигантскую фигуру в золотой броне.

Ею оказался терминатор Ангелов Бдительности, капитула , чей ударный крейсер поймали в засаду Десять Тысяч Глаз. В правой руке он держал штормовой болтер, а левая заканчивалась огромным силовым кулаком, вокруг которого уже потрескивала энергия. Воин уступал Маркогу ростом, но не массивностью, а его броня обладала гораздо большей толщиной. Наверное, из всех врагов, с которыми они могли столкнуться, этот был самым страшным, ибо ведение ближнего боя в ограниченном пространстве вроде коридоров пустотного корабля – одно из основных предназначений тактического дредноутского доспеха.

Марког с мелодичным рычанием бросился на противника, и Выпивающий Сердца устремился к шлему Ангела Бдительности размытым серым пятном. Терминатор стремительно поднял силовую перчатку, отводя в сторону выпад гиганта, после чего нацелил штормовой болтер на грудь Маркога. Последний успел схватить и повернуть оружие врага, так что реагирующие на массу снаряды взорвались при контакте со стеной позади командующего Скорбной Гвардией, а не с его нагрудной пластиной. Марког попытался нанести обратный удар Выпивающим Сердца, но Ангел Бдительности взялся за рукоять силовым кулаком. Когда расщепляющее поле вступило в борьбу с таинственными силами, обитающими внутри древнего топора, коридор тут же заполонило необычное свечение. Два борющихся великана с грохотом описывали полукруг, их сервоприводы визжали от напряжения, но противники были равны.

Баэлор спокойно подошёл поближе, опустился на одно колено, подождал, пока Марког не попытается вырвать Выпивающего Сердца из хватки терминатора, потянув руку имперца вверх, и затем трижды выстрелил в открывшуюся уязвимую подмышку.

Сочленения имелись даже у терминаторского доспеха, а они были слабыми местами. Болты пробили значительно усиленный пласфлекс и с грохотом разорвались в груди космодесантника, однако тот лишь покачнулся и продолжил сражаться благодаря сверхчеловеческой решимости и стойкости. Выпивающий Сердца освободился, но имперцу хватило сил врезать силовым кулаком в грудь Маркога прежде, чем командующий Скорбной Гвардией успел опустить топор. Шатающийся гигант попятился и упал на пол с лязгом керамита о металл, его разбитый нагрудник дымился.

Поднявшись, Баэлор повторно открыл огонь. Лицевая пластина терминатора была другой очевидной мишенью в конструкции доспеха, а космодесантник, в отличие от недавно убитых им слуг, обладал и реакцией, и меткостью, и необходимыми боеприпасами, чтобы совершить результативный выстрел. Золотой шлем Ангела Бдения раскололся вместе с головой внутри. Конечности имперца опустились как у марионетки с обрезанными нитями, и ветеран рухнул на палубу бесславной грудой.

Баэлор огляделся вокруг. Марког уже вставал на ноги, а его грудь и доспех, которые, возможно, теперь были единым целым, формировались заново из зелёных паров, оставшихся от материи после удара силовым кулаком. Глаза гиганта горели. Когда перестройка нагрудника завершилась, он содрогнулся и вздохнул от наслаждения. Марког перевёл взгляд на труп имперца, и меж его губ наружу проскользнул длинный язык.

— Потом, — суровым тоном сказал ему Баэлор. — Если… лорд-чернокнижник разрешит. Нам всё ещё нужно добраться до реликвария.

Марког зарычал, но, спустя мгновение, втянул челюсть и кивнул, умудрившись продемонстрировать этим движением свою раздосадованность. Одно дело убивать слуг той шелухи, которая до сих пор называла себя Империумом, но вот пожирать потом их плоть, по мнению Баэлора, совсем другое.


Реликварий ударного крейсера «Грозный страж» являл собой плохо освещённое помещение с высокими сводами. Взгляд Баэлора без проблем пронзал мрак, но для следивших за этим местом слуг здесь, судя по всему, царила стигийская тьма, что вполне объясняло наличие валяющихся кругом незажжённых светильников, чьё содержимое было разбросано средь трупов тех, кто ими пользовался.

— Ах, Баэлор, — сказал Серафакс, поворачиваясь, чтобы поприветствовать его. — Входи. Командующий, можешь остаться снаружи. Поддерживай связь с остальными нашими силами и убедись, что больше не осталось очагов сопротивления.

— Конечно, лорд-чернокнижник, — ответил Марког, прикладывая согнутую руку к груди.

Он закрыл дверь, но Баэлор заметил брошенный в свою сторону взгляд. Как и всегда, Марког винил Баэлора, а не Серафакса.

Серафакс.

На Калибане он был красивым юношей с волосами цвета голодного пламени и бледными щеками, которые встречали лучи солнца обилием веснушек. Как и в случае с голосом, становление космодесантником не лишило его привлекательности, а лишь изменило её. О нём никогда не говорили как о ком-то вроде Люция из Детей Императора, но среди воинов, которые, по большей части, считались обладателями лиц с резкими чертами и слегка отличающимися от нормы пропорциями, Баэлор ставил Серафакса на ступень между человеком и трансчеловеком. Его лик сохранил часть юношеской красоты, позволявшей догадаться о происхождении рыцаря-капитана, но при этом поменялся, наделив своего обладателя яркой внешностью.

Спустя примерно десять тысяч лет после обрушившейся на галактику кары, хотя для Баэлора и Серафакса прошло значительно меньше времени, облик рыцаря-капитана вышел за пределы такого понятия как «яркий». Теперь его волосы были настоящим голодным пламенем, перешедшим и на левую половину лица. Огонь не пожирал тело Серафакса, и тот ничем не показывал, что ему больно, хотя Баэлор видел над головой рыцаря-капитана слабо мерцающее марево. Такова цена взаимодействия с варпом; цена, которую нужно было заплатить для достижения их цели. Баэлор не заметил в себе никаких, даже самых мелких изменений, и рыцарь-капитан пообещал сказать ему, если увидит их сам. Однако же, в нынешние дни эти опасения всё равно немного омрачали любовь Баэлора к своему командиру.

— Знакомый мне взгляд. Что тревожит тебя, мой друг? — спросил Серафакс.

На бедре рыцаря-капитана висел покоящийся в ножнах из человеческой кожи Лихорадочный клинок – длинный нож древнего и неизвестного происхождения – а в руках он держал посох из тёмного метала, навершием которому служил гравированный клинописью череп ведьмы альдари. Баэлор давным-давно перестал смотреть на него, ибо от одного лишь вида черепа начинали болеть глаза.

— Аппетиты Маркога всё растут, — произнёс Баэлор. Воина беспокоила не только эта вещь, но именно её было проще всего озвучить. — Его жажда чужой плоти становится сильнее, особенно плоти Астартес.

— Таковы требования Принца Боли и Наслаждения, — Серафакс вздохнул. — Марког упивается милостями Слаанеш, а они не даются задаром.

— Он плохой инструмент для покорения галактики, — пробормотал Баэлор.

Космодесантник вытянул руку и провёл бронированным пальцем по обложке потрёпанного гримуара, гордо стоящего на подставке. Воин понятия не имел, чем книга была так важна для Ангелов Бдения, и она его не интересовала, ибо не являлась оружием.

— Марког могуч, — сказал Серафакс. — Почему же он плохой инструмент?

— Потому что он не ваш инструмент! — ответил Баэлор, поворачиваясь лицом к пылающему лику рыцаря-капитана. — Не до конца! Марког раб другой силы. Неважно, командующий он Скорбной Гвардии или нет, его верность всегда будет под вопросом из-за данной богу клятвы.

Серафакс улыбнулся всё ещё видимой половиной рта.

— «Бог». Я помню дни, когда ты не употреблял такого слова.

Баэлор вздохнул.

— Помню и я. Те времена были проще.

— Не времена были проще, — мягко поправил его рыцарь-капитан. — А мы. Мы не осознавали ни своего места, ни своего потенциала. Ты и я идём по пути, который ведёт нас к исправлению этого.

Чернокнижник как будто бы невзначай взмахнул посохом, и плексигласовое стекло шкафчика раскололось от удара гравированным черепом альдари. Внутри лежал ещё один череп формы и размеров, характерных для космодесантника. Он был покрыт слоями сусального золота. Когда Серафакс пробормотал себе что-то под нос, золото начало плавиться и стекать, не повреждая кость.

— Еще один череп псайкера? — предположил Баэлор.

— Будет неплохо, если наши враги продолжат разбрасывать их кругом, — со смешком произнёс рыцарь-капитан, после чего вновь стал серьёзен. — Это не какая-то жуткая одержимость, друг мой. Сейчас, когда варп в таком смятении, бесценно всё, что хранит в себе воспоминания о тесной связи с ним. Абаддон привёл эмпиреи в ярость, и от их когтей защищены лишь его ближайшие союзники. Мне же нужно защищать и направлять нас. — Он замолчал и прищурил оставшийся глаз, обратив взгляд на Баэлора. — В чём дело?

Баэлор покачал головой, смущенный тем, что рыцарь-капитан заметил его сомнения.

— Я последую за вами куда угодно, вы же знаете, но почему вам кажется, что вы преуспеете там, где потерпел неудачу Абаддон? Десять Тысяч Глаз – мощная сила, но это лишь маленькое пятнышко по сравнению с тем, чем командует Абаддон. Кроме того, Разорителя заслуженно восхваляли как генерала и тактика во времена… когда всё было иначе.

— То тогда, — просто сказал Серафакс. — Абаддон сражается ослеплённый ненавистью и злобой. Сыны Гора всегда были напыщенными и зазнавшимися, а со временем эти черты лишь усугубились. Темные Ангелы же напротив, никогда не теряли чистоты помыслов. Ни в прошлом, ни сейчас.

Он поднял череп на уровень глаза и осмотрел его, после чего подбросил в воздух. Вместо того, чтобы упасть на палубу, череп начал медленно и лениво вращаться по орбите вокруг Серафакса.

— Наши инструменты могут быть необычными, пусть и могучими, но мы используем их для изменения галактики. Примарх учил нас не останавливаться до тех пор, пока добычу не настигнет гибель. Пока ты со мной, брат мой, мы обязательно добьёмся успеха.

Рыцарь-капитан положил руки на затылок Баэлора. Последний наклонился немного вперёд, и Серафакс коснулся его лба губами.

Как и всегда, пламя не обожгло воина.


VI

Космодесантник открывает огонь, и болт-снаряды с рёвом пронзают воздух, но не находят цель. Не из-за того, что космодесантнику недостаёт меткости: он мастерски стреляет именно туда, где увидел охотника. Благодаря трансчеловеческим рефлексам космодесантнику хватает микросекунды, чтобы поднять болт-пистолеты, вот только охотнику её тоже хватило.

Он бросается вправо, потому что слева от него находятся люди. Охотник бы никого не задел, однако, он не хочет, чтобы болт-снаряды летели в их сторону. У смертных нет такой же скорости, живучести или брони, поэтому смертельным может стать даже попадание в конечность. Охотник преодолевает шесть метров за один скачок, и первыми земли касаются его руки, что позволяет смягчить удар и распределить вес. Опираясь на левую руку, он слегка поворачивает своё тело, чтобы привести ноги в нужное положение. Ступни упираются в землю лишь на мгновение, после чего охотник вновь отталкивается.

Он совершает еще один невероятно стремительный прыжок.

Лев Эль’Джонсон, примарх Первого Легиона, сталкивается с космодесантником и валит того на землю.

Космодесантник пытается поднять пистолеты, но Лев будто бы невзначай выбивает их из его рук. Мысли всё ещё мечутся в голове примарха, но некоторые находят себе пристанище, чего ему хватает, чтобы вспомнить кто он и что с ним случилось: Калибан, Орден, отец, братья. Гнусный предатель Гор, трижды проклятое чудовище по имени Кёрз, печальный Сангвиний, вспыльчивый хвастун Русс и бесящий Робаут.

Лев смотрит, как горят родные планеты вероломных братьев, уничтоженные по его приказу. Смотрит, как горит Терра из-за того, что он опоздал. Примарх встречается лицом к лицу с Лютером, и по нему бьёт волна горя от осознания того, во что превратился старый друг. Эта волна бьёт ещё раз, и едва не накрывает его. А затем… затем…

Ничего. Лишь лес да река.

Лев приковывает космодесантника к земле прежде, чем тот успевает схватиться за боевой нож или цепной меч на поясе, и быстро осматривает чёрный доспех. Броня изношена и побита, но на её поверхности всё ещё видны символы, которые ни о чём не скажут тем, кто не входит в Легион. Для примарха же они ясны как лица людей вокруг.

— Рыцарь второго отделения разрушителей Третьей роты Пятнадцатого капитула. Диакон Ордена Трёх Ключей и посвящённый Крыла Ужаса. — На поверхность всплывает ещё больше воспоминаний, приносящих с собой имя обладателя этих титулов. — Забриил.

Выражение лица космодесантника скрыто за лицевой пластиной, однако Лев Эль’Джонсон чувствует, как тот перестает бороться. Возникает напряжение другого рода, то, которое примарх тоже ощущает. Воины Легионес Астартес не ведают страха, однако, насколько может судить Лев, Забриила охватывает нечто не сильно от страха отличающееся.

— Слезь с него! — кричит кто-то в десяти шагах позади и в трёх правее от примарха. — Он наш защитник!

— Он предатель! — рявкает Лев. Слова гулко резонируют в его горле, а их смысл закрепляется в мозгу, стоит им сорваться с губ. Да, предатель, как и Лютер. Примарх вспоминает обозначения всех отосланных обратно на Калибан, и отделение Забриила среди них. — Предатель, который сейчас во второй раз пытался убить меня.

— Это ты предатель! — зло говорит космодесантник под ним. — Ты бросил нас, бросил Калибан и бросил Империум!

— Ложь! — рычит Лев, но слова Забриила словно когти вонзаются во вновь открывшиеся раны.

Лев знает, что никогда не собирался бросать Империум, но сколь много раз он задавался вопросом, правильный ли выбрал курс действий? Кемос, Нуцерия, Барбарус: его сыны уничтожили эти миры в попытке отвлечь предателей от Терры и расчистить путь для Сангвиния с Кровавыми Ангелами. Стоило ли Тёмным Ангелам продолжать несмотря ни на что? Или же Льву следовало превратить свой Легион в столь любимый Сынами Гора наконечник копья и устремиться к глотке брата-изменника?

Спасло бы это жизнь отцу Льва?

— Ложь? Тогда где ты был десять тысяч лет? — вопрошает Забриил.

Примарх открывает рот, чтобы назвать того глупцом, но слова не выходят из уст. Он хочет потребовать от Забриила повторить, хотя смысла в этом нет: Лев всё прекрасно расслышал. В самих словах сомнений нет, но вот стоящий за ними смысл парализует примарха и вводит того в чуждое ему состояние неуверенности.

Лев сглатывает, откидывается назад и отпускает руки Забриила.

— Сними шлем.

— Что?

— Сними шлем, — рявкает примарх, — или я сам его сорву.

Какое-то мгновение Лев думает, что Забриил собирается потянуться к оружию, но Тёмный Ангел поднимает руки вверх и, подчиняясь, отцепляет шлем. Лев уже повторно оценивает состояние снаряжения своего вероломного сына. Доспех побит, да, но видны и следы неполного ремонта, причём проведённого много раз. Судя по отметинам, повреждения были получены не в одном крупной боестолкновении, а в результате долгого использования. Срок непрерывной службы частей брони намного превосходит тот, по истечению которого их следовало бы заменить согласно протоколу Легиона.

Забриил снимает шлем, открывая взгляду примарха своё лицо. Лев обращается к воспоминаниям и обнаруживает практически точное совпадение: Забриил, терранец, кожа холодного бледно-коричневого цвета, чёрные волосы, глаза похожи на тёмные сапфиры. Ветеран, что воевал еще с ранних дней существования Легиона. Когда Лев принял командование, он уже был зрелым космодесантником.

Его лицо обильно изборождено морщинами, волосы пронизаны сединой, а кожа отмечена множеством келоидов в тех местах, где зарубцевались раны. Лев никогда не видел космодесантника таким… старым. Да, были улучшенные люди вроде Кор Фаэрона, этого Лоргаровского пса, но подобные воины и не являлись ровней космодесантникам. В ряды легионеров они возносились в более старшем возрасте и не подвергались продвинутому процессу геноковки, что позволяла так эффективно противостоять воздействию времени. Но чтобы настоящий космодесантник?

Лев медленно поднимает бронированную руку и легонько проводит пальцами по собственным морщинам. Он понятия не имел, на что смотрел, увидев своё отражение в реке, ибо ему не с чем было сравнить. Теперь же примарх вспоминает, как выглядел в последний раз, когда смотрел на себя, и поражается.

Лев трясёт головой, цепляясь за то, что ему известно.

— Нет. Десять тысяч лет – это невозможно. Примарх… Я не знаю наверняка, как бы состарились мы, но космодесантник давно бы умер, я уверен.

— Варп разбросал нас не только сквозь пространство, но и сквозь время, — говорит Забриил. — Я появился вновь, наверное, лет четыреста назад. Четыре сотни лет пряток и бегства от моих маленьких братьев, — с издёвкой добавляет он. — Мы всегда проявляли целеустремлённость, когда сталкивались с врагом, но десять тысяч лет ненависти и попыток искупить вину? Воистину, владыка мой Лев, ты хорошо научил своих сыновей.

— Что за насмешки? — рычит Лев. — Мы вернулись на Калибан с Терры, а обнаружили лишь враждебную нам систему! Вы открыли по нам огонь без предупреждения, а ваши лидеры заключили договоры с– — Он вновь вспоминает о людях вокруг, слишком напуганных, чтобы подойти ближе, но при этом слишком увлечённых зрелищем, чтобы отойти. Некоторые наверняка слышат их разговор. — С силами, которые называть не буду, — заканчивает примарх более тихим голосом. — Я не могу объяснить, как прибыл сюда, ибо память вернулась ко мне только когда я взглянул на тебя. Некоторые вещи всё ещё мне неведомы, но одно совершенно ясно – ты вновь попытался убить меня, едва завидев! И почему же моим верным сыновьям не охотиться за такими предателями?

Забриил вздыхает и роняет голову на землю. Его лицо выражает запредельную усталость.

— Я ничего не знал про силы, о которых ты говоришь, и не контактировал с нашими лидерами: Лютером, Астеляном и прочими. Лишь недолго и между делом. К приказу открыть огонь по твоему флоту я тоже не имею никакого отношения, но вот что до моей реакции…

Он поднял голову и посмотрел Льву прямо в глаза. К такому примарх не привык, ведь мало кто мог выдержать его взгляд даже если судить по старым воспоминаниям.

— После того, как ты отправил нас на Калибан, я встречал тебя только один раз. Тогда флот обрушивал на нас огонь, а наши братья высадились на планету, чтобы вести войну. Впервые за годы я мельком заметил тебя, прорубающегося сквозь ряды новых рекрутов, которые никогда не видели тебя, и в чьём первом настоящем сражении в доспехах Первого Легиона им противостоял их собственный генетический отец с его палачами. Они погибали за считанные мгновения, а ты шёл вперед. Наверное, в поисках Лютера. Больше я тебя не видел, однако даже после случившегося потом, даже когда планета раскололась, а варп забрал нас, выражение твоего лица осталось со мной. Я помнил его все эти долгие годы.

— То были ненависть и ярость, чистые и безудержные. Ты стремился убить нас, а мы лучше прочих знали: если ты что-то решил, то не остановишься ни перед чем. Увидев тебя здесь, выходящего из нашего леса, я сразу узнал твоё лицо несмотря на возраст, ибо оно веками являлось мне во снах. Либо ты был созданной Хаосом пародией на моего примарха, изрыгнутой Великим Разломом, чтобы мучать меня, либо настоящим Львом, наконец явившимся закончить начатое. Дать отпор я приготовился в любом случае.

Лев изучает лицо Забриила, используя не только глаза, но и все свои чувства, однако не обнаруживает ни намёка на обман. Космодесантника не выдаёт двойное сердцебиение, как и нет присущего лжи душка, хотя, конечно, если тебя прижимает к земле и обезоруживает примарх, это у любого запустит рефлекс «сражайся или беги», а на таком фоне сложно различить едва уловимые запахи, которые возникают при усиленной тревоге.

Лев с горечью осознаёт, что он не всегда хорошо разбирался в людях. На Диамате примарх передал осадные машины Пертурабо, дабы тот сокрушил с их помощью зарождающееся восстание Гора. Лев не распознал истинных намерений брата, и орудия принесли гибель Гвардии Ворона и Саламандрам на Исстване V. Сколько боли и кровопролития можно было бы избежать, доверься он Гиллиману сразу же по прибытию Тёмных Ангелов на Макрагг? Вместо этого они хранили друг от друга тайны, из-за чего столкнулись с катастрофическими последствиями.

И так далее, и так далее. Должен ли он был увидеть то, что скрывалось за маниакальной любовью Лоргара к их отцу? Должен ли он был понять, что Ангрон никогда не утолит свою ярость? И, что важнее всего, должен ли он был распознать изъяны Гора Луперкаля? Это не являлось частью натуры Льва, ибо он вместе с Первым Легионом смотрел лишь вперёд, выискивая угрозы во тьме за пределами границ человечества, и никогда не оглядывался назад, однако, неудача всё равно мучает его. Но как он мог надеяться увидеть червя в сердце одного из величайших дипломатов и стратегов за всю историю рода человеческого, если даже не смог предвидеть помыслы и действия собственного Легиона?

Ответов у примарха не находится. Здесь нет его братьев, даже тех, кому он мог доверять, поэтому Лев всё должен сделать в одиночку, как это часто и происходило.

— По твоим словам, я бросил Империум, — тихо и угрожающе произносит Лев. — Клянешься ли ты самым дорогим тебе, что остаёшься верен? Что кому бы ни были преданны твои командиры, именно ты, Забриил, любил Императора и человечество, а обратился против своих братьев и меня лишь потому, что верил в предательство с нашей стороны?

Забриил не отводит глаза.

— Клянусь.

Лев мешкает, но как он может порицать сына за то, что тот не замечал недостатков командиров, когда сам не видел вероломной натуры собственных братьев, пока не стало слишком поздно? Кроме того, люди вокруг считают Забриила своим защитником, а это, по крайней мере, косвенно указывает на то, что он не отдался той же тьме, которая поглотила еретиков под предводительством Гора.

— Нелегко принять твои слова о десяти тысячах лет, — говорит Лев, — но я им верю.

Он поднимается и протягивает руку Забриилу. Это больше символический жест, нежели реальное предложение помочь, ибо космодесантник может встать и сам.

Забриил не шевелится.

— А ты клянешься?

Примарх хмурится.

— В чём?

— Клянёшься ли ты самым дорогим тебе, что остаёшься верен? Что ты, Лев, любил Императора и человечество, а обратился против своих генетических сыновей лишь потому, что верил, будто мы предали?

В горле Льва зарождается рык от того, что его вот так спрашивает один из собственных воинов, но он придерживает язык. Похоже, примарху следует многое узнать, а судя по заметному возрасту Забриила тому известно гораздо больше, нежели любому человеку на Камарте. Кроме того, примарх не видит смысла не отвечать честно из-за одной лишь упрямой гордости, ибо он собственными глазами лицезрел, как та может разорвать галактику на части.

— Клянусь, — отвечает Лев.

Забриил хватается за руку, и примарх поднимает его на ноги. Спустя мгновение Лев замечает, что в глазах космодесантника стоят слёзы.

— Какая же бессмыслица, — бормочет про себя Забриил. — Если там кто-то и был предателем, то не те, на кого я думал. Мы сражались друг с другом без причины.

— Забриил, — серьёзно говорит Лев. — Я должен знать, в какой мы сейчас ситуации. Что с Империумом? Что с моими братьями? А с Легионом?

Космодесантник невесело усмехается.

— С чего бы начать? Точная дата… определить её непросто даже тому, кто четыреста лет отслеживал течение времени. Император всё так же погребён в Золотом Троне, ну или в это верят Его подданные. Я же не могу сказать наверняка. Ему поклоняются как богу–

— Ему что?

Забриил устало пожимает плечами.

— Имперское кредо. Экклезиархия столь же фанатична, как и ублюдские Несущие Слово в наши дни, вот только сейчас за ней стоит вся мощь Империума. Если ты отрицаешь божественность Императора – это смертный приговор. Думаю, у большинства космодесантников взгляды на этот вопрос не столь категоричны, но у меня не было особой возможности поговорить с кем-то из них. Все вокруг считают Его богом, а я просто держу своё мнение при себе.

Лев закрывает глаза.

— После Осады Терры я задавался вопросом, стоила ли эта так называемая победа уплаченной за неё цены. Сейчас же я сомневаюсь в том, что мы вообще победили. — Он вновь открывает глаза. — Как мои братья допустили подобное?

— Их больше нет, — со вздохом отвечает Забриил. — К тому моменту, как варп выплюнул меня, все верные примархи были лишь воспоминанием. Будь уверен, я искал информацию и отчаянно пытался найти хоть какую-то связь с жизнью, которую знал, но мне даже неизвестно, кто пал последним или как это случилось. Одни говорят, что они мертвы, другие – что исчезли. Некоторые вообще видят в них персонажей мифов и легенд. Теперь Империумом правят Верховные лорды Терры.

Лев неосознанно сжимает кулаки и зубы. Он помнит, какое испытывал горе после вестей о смерти Ферруса, Коракса и Сангвиния. Может, лучше узнать о гибели всех оставшихся братьев за раз, чем видеть, как они умирают или исчезают один за другим?

Возможно, но не факт.

— А что с моим Легионом? — спрашивает Лев, пытаясь сдержать чувства.

— Реорганизован по приказу лорда Гиллимана, — беспристрастным тоном рассказывает Забриил. — Все Легионы разбиты на отдельные капитулы. Тёмных Ангелов осталось около тысячи, но с ними связано много других капитулов-наследников.

Гиллиман, — шипит Лев, чью скорбь вдруг вытесняет пламенная ярость. — Никогда не довольствуется работой других! Даже вознамерился улучшить планы нашего отца! Надо было разобраться с ним ещё на Макрагге, когда он впервые поднял на меня руку. Ну почему смерть настигла именно Сангвиния, а не его?

Примарх делает резкий вдох.

— Я должен отправиться на Терру. Если, как ты говоришь, мой отец до сих пор на Золотом Троне, если в Нём ещё теплится жизнь и горит хоть какая-то искра сознания, я Его увижу. Забриил вновь качает головой.

— Это невозможно. По крайней мере, — прищуриваясь добавляет он, — я так думаю. Понятия не имею, как ты вообще оказался здесь.

Лев возвращается мыслями к своему пробуждению у реки. Те леса явно росли не на Камарте, и теперь он понимает, что на самом деле они напоминали леса Калибана. Тем не менее, примарх не знает, как он попал на Камарт или как там вдруг стало здесь.

— Для меня это тоже своего рода загадка. Но почему путешествие к Терре невозможно? Человечество больше не может пользоваться варпом? Или все навигаторы погибли?

— Ничего столь прозаичного, — произносит Забриил. — Разве Сутик и Илин не рассказали тебе, как народ Камарта оказался в таком состоянии?

Космодесантник указывает на лагерь вокруг.

— Они сказали, что небеса разверзлись, и пришли Ублюдки, — вспоминает Лев. — Что всё исказилось, даже сами звёзды, и я сам это увижу, когда зайдёт солнце.

— Достаточно точно, — говорит Забриил. — Закат уже скоро. Если подождёшь, то тебе будет легче понять моё объяснение.

Примарх раздумывает. Инстинкт велит ему скорее добыть ещё больше информации, но на деле он чувствует, как его душа идёт трещинами. Лев потерял сознание в сражении с тем, кого считал братом, а пробудившись узнал, что прошло десять тысяч лет, и все его истинные братья мертвы. Скорее всего, впереди примарха ждут новые откровения, и он прекрасно это понимает. Хороший воин знает пределы своих возможностей. Ко Льву продолжают возвращаться воспоминания, поэтому не стоит ещё сильнее нагружать психику в попытках переварить десятитысячелетнюю историю за раз.

Кроме того, существует и другая, более жуткая вероятность того, что всё происходящее с ним подстроено совратившими Гора нечистыми силами, которые хотят помучить Льва картинами того, как окончательно рушится мечта его отца. В таком случае, он не будет торопить события и подождёт, пока не обнажатся изъяны этой иллюзии.

— Мне всё ещё нужен нож, — громко говорит он группе людей, отворачиваясь от Забриила.

Люди отшатываются от него, а когда Лев начинает идти к трупу мутировавшего зверя, к их страху и трепету примешивается немалая доля неуверенности.

— Вам нельзя есть мясо такого создания, повелитель, — подаёт голос какая-то женщина, после чего кто-то пихает её локтем в рёбра. — Ну, нам нельзя, — нерешительно добавляет она.

— Я не собирают есть его, — заявляет Лев.

Примарх сгибает пальцы, а в его разуме просыпаются воспоминания из далёкого прошлого, когда он охотился на Калибане.


Даже с таким маленьким для его рук ножом свежевать добычу нетрудно, но это занятие занимает разум Льва и успокаивает его. На клинке видна нацарапанная аквила, и пусть в нынешние времена такой символ считается религиозным, примарх видит в нём лишь напоминание о своём отце. Он почти не обращает внимания на настроения людей вокруг, хотя чувствует страх, который возник у некоторых после его победы над их «защитником». Других же вдохновил тот факт, что теперь с ними ещё более грозный воин. Лев едва замечает, как окончательно исчезает приглушенный листвой и стволами деревьев свет. Лишь услышав приближающегося Забриила он задумывается, почему так. Да, его глаза гораздо чувствительнее человеческих, но всё же…

Лев смотрит наверх и вглядывается в прорехи лесного полога. За свою жизнь он видел толстую ленту Млечного Пути с поверхности множества миров, но сейчас на него злобно взирает с ночного неба нечто совсем иное. По большей части оно зеленое, однако видны и другие цвета, некоторые из которых не поддаются описанию. Всё выглядит так, будто кто-то ударил по галактике самым большим из когда-либо созданных топоров и оставил длинную, всепожирающую рану.

— Полагаю, именно это не даст мне добраться до Терры? — спрашивает примарх.

— Да, — тихо отвечает Забриил. — Великий Разлом. Насколько мы знаем, он рассекает надвое всю галактику, но выяснить это наверняка непросто, так как Астрономикан затуманен, а безопасные варп-путешествия неосуществимы за исключением прыжков по несколько световых лет за раз. Астротелепатия тоже крайне ограничена. Мы не в Разломе, но даже тут варп настолько взбаламучен, что практически невозможно установить связь на больших расстояниях без риска подвергнуть опасности тех, кто её налаживает. По словам некоторых Разлом поглотил остальную галактику, но я им не верю, — продолжает он. — Тем не менее, должен признать, что у меня нет доказательств в пользу моей точки зрения.

— И вновь Гибельный Шторм. Своего рода, — бормочет Лев. Вспыхивают воспоминания: звёзды цвета крови, стены демонической крепости толщиной с целые звёздные системы и чудовищный, раздутый облик «Веритас феррум». Примарх отгоняет эти мысли. — Итак, мы отрезаны от Терры, а значит и от центра власти Империума. Варп-путешествия сложны и опасны наряду с астропатической связью. Подозреваю, структура Империума распалась, и теперь у разорителей преимущество?

— Всё так, — подтверждает Забриил. — И у ксеносов, и у Хаоса. «Ублюдками» жители Камарта называют банду, которая спустилась на их планету и разрушила её, хотя сами захватчики называют себя Десять Тысяч Глаз. Это мутанты, еретики и некоторое количество испорченных Астартес. Я прибыл в этот мир тайно, ещё до открытия Великого Разлома. Тогда здесь размещался гарнизон капитула космодесантников, которых ничего не связывало с Тёмными Ангелами, поэтому, если бы мои маленькие братья нашли меня, это бы усложнило им охоту. Крепость стала первой целью атаки ренегатов и не уцелела. Те обитатели планеты, коих не постигла гибель или рабская судьба, теперь живут вот так. Наткнувшись на эту группу, я начал делать всё возможное, чтобы защитить их, потому как не мог ни покинуть мир, ни позвать на помощь. Я даже не знаю, остался ли вообще кто-нибудь, кто мог бы помочь.

— Я уже жил так прежде, — говорит Лев. — Разрозненные и отдалённые поселения в окружении лесов и злобных, разумных зверей, которые убили бы нас всех, будь у них такой шанс. Забриил, ты терранец, а не калибанец. Знаешь, что я сделал в той ситуации?

— Организовал народ своего мира и истребил зверей, — кивая произносит Забриил. — Эти сказания были широко известны.

Лев глубоко вздыхает.

— И я поступлю так вновь.

Он был Первым, сыном, который делал всё, что от него просили невзирая на цену. Лев уничтожал кошмары галактики, сокрушал восстания и разрушал миры во имя своего отца. Примарх делал это ради воплощения великой мечты, которая умерла на борту «Мстительного духа», пронзённая когтями Гора.

— Собираешься выковать новый Империум? — спрашивает Забриил.

Примарх рычит в ответ, ибо его до сих пор терзают воспоминания о безумстве Гиллимана.

— Нет. Это мог сделать лишь мой отец. Теперь же галактика пылает, моих братьев больше нет, а сам я отрезан от Терры. — Лев делает паузу, однако, чего у него всегда было в достатке, так это решительности. — Если всё, что я знаю о работе отца, уничтожено, тогда мне нужно вернуться к тому, чем я занимался прежде. Я буду защищать людей.

Он очищает нож и сует его за пояс. На фоне примарха вещица маленькая, но лишь глупец оценивает орудие по размеру.

— Мой отец был завоевателем, и я стал им в Его интересах. Однако, это не моя натура. Я убиваю врагов, а враги человечества – враги и мне. Я не стану требовать от людей Камарта никаких обещаний, и уж точно никакого поклонения, – Лев выплевывает последнее слово – но я прикончу их угнетателей. Следовать за мной или нет – выбор народа планеты.

— Ты собираешься атаковать Десять Тысяч Глаз? — интересуется Забриил.

— Как я понимаю, они до сих пор на поверхности мира, потому что люди бояться быть замеченными.

— Так и есть. — Космодесантник отводит взгляд и морщится. — Ну ладно. Если ты действительно этого хочешь, я могу отвести тебя к ближайшей их крепости.

— Ты будешь сражаться? — вопрошает Лев.

Странно спрашивать такое у космодесантника, но и времена нынче странные. Забриил стар и измождён. Кроме того, по понятным причинам, он не может полностью доверять Льву, как и Лев не может полностью доверять ему.

— Я был разрушителем, — отвечает Забриил, всё ещё глядя на что-то, чего не видит Лев. — Я искоренял врагов человечества всем, чем располагал наш Легион. Теперь же у меня нет ничего кроме пары болт-пистолетов и цепного клинка, поэтому я не мог вступить в бой с теми отбросами, так как знал, что меня убьют, а эти люди лишатся всякой защиты от рыскающих банд. Но если на войну собирается Повелитель Первого…

Он вновь смотрит на Льва и встречается с ним взглядом.

— Тогда да, я буду сражаться. Мой повелитель.


VII

Повелитель Первого вернулся. В чём-то он остался точно таким же, каким я его помнил, а в чём-то разительно изменился.

Лица примархов не забываются, за исключением, быть может, лика примарха Альфа-Легиона. Помимо самого Льва я видел и четырех его братьев: Мортариона из Гвардии Смерти, Лемана Русса из Космических Волков, Фулгрима из Детей Императора и Гора Луперкаля. Их облик навечно врезался мне в память, но то было тогда, в дни Великого Крестового похода ещё до нашего изгнания на Калибан. Я понятия не имел, как изменились Гор, Мортарион или Фулгрим, оказавшись во власти Хаоса.

Лев же постарел. Я не знал, почему это случилось, и примарх, судя по всему, тоже, ибо если верить его словам он ничего не помнит о том, что случилось с ним после разрушения Калибана. Может, по какой-то причине Тёмные Ангелы держали Льва в чём-то вроде несовершенного стазиса? Или же примарх просто спал десять тысяч лет, и так его физиология отреагировала на прошедшую сотню веков? Тем не менее, я узнал Льва в тот же миг, как увидел даже несмотря на седину и морщины. Доспех отличался от того, который я помнил, но вот окружающая примарха атмосфера, особенности поведения и аура – какое бы значение вы не придавали этому понятию – остались прежними. Он был моим генетическим отцом, и я бы узнал его даже в нищенских лохмотьях и с мешаниной шрамов вместо лица.

Лев Эль’Джонсон привлекал к себе внимание благодаря своей силе и славе, но мрачность Повелителя Первого отталкивала людей. Сущность примарха побуждала окружающих преклоняться перед ним, однако характер удерживал их на расстоянии. При разговоре со Львом к тебе приходит внезапное и сокрушительное осознание того, что все твои слова оцениваются и взвешиваются согласно стандартам примарха, ибо тот решал, достойны ли они его внимания и траты времени. Он являл собой воплощение сосредоточенности и яростной целеустремлённости, и неважно, при каких обстоятельствах или почему, но Лев пробудился как раз после открытия в галактике Великого Разлома

Я никогда не верил в знаки и предзнаменования, однако мне казалось, что вот это я игнорировать не могу.

Свой Легион я отверг ещё давным-давно, когда остальная его часть попыталась убить меня по неизвестной мне причине. После возвращения в материальное царство я сотни лет скрывался от параноидальных, злобных и мстительных потомков того Легиона, чей облик ныне принимал различные формы. Лев более не имел власти надо мной. Даже если бы я поверил в заверения примарха о том, что жертвой предательства оказался он, и что его силы атаковали Калибан лишь из-за беспричинного нападения на них самих, это бы не вернуло мою верность. Я слишком долго был один, слишком сильно привык принимать собственные решения и выживать, полагаясь лишь на свои инстинкты, чтобы вот так просто покориться чужой воле. Да, Лев являлся моим генетическим отцом, но не он приложил руку к моему сотворению. Кроме того, пусть я больше и не был настоящим человеком, но разве это не человеческая черта – перерастать родительский авторитет?

А посему, когда Повелитель Первого объявил, что пойдёт войной на Десять Тысяч Глаз, не долг, страх, верность или любовь побудили меня предложить ему свою помощь, а нечто большее.

Это была вера.

Не религиозная, ибо я презирал поклонение Императору как богу, чем занималось заблудшее население Империума. Нет, это было что-то первородное, более глубокое и не столь запретное. Это было ощущение, что Лев неспроста оказался именно здесь и именно сейчас. Он вернулся в тот момент, когда не только Империум, но и само человечество столкнулось с величайшей угрозой со времён Ереси Гора. Слишком уж большое совпадение. Я слышал, как колдуны, псайкеры да шарлатаны вещают о будущем, судьбе и предназначении, но только тогда я впервые мог сказать, что чувствую это по-настоящему. Я понятия не имел, куда в итоге меня всё заведёт, но одно знал точно: я обрету нечто большее, чем роль одинокого утомлённого воина, что защищает разношёрстную группу беженцев от угрозы, с которой он не сможет справиться, если та обрушиться на них в полную силу.

В первую ночь мы никуда не пошли. С наступлением темноты великие звери лесов становились активнее, и хоть Лев их не особо боялся, в наше отсутствие лагерь был бы уязвим. Кроме того, возрастал шанс привлечь к себе внимание, ведь пока мы бы приближались к предателям, на нас могли напасть хищники, и тогда нам пришлось бы защищаться. Лучше выдвигаться днём, когда свет солнца, которому удаётся пробиться через полог, удерживает более опасных лесных обитателей в их логовах.

Я говорю «более опасных», так как у меня не было сомнений, что после прибытия Льва титул «самого опасного» перешёл к нему.

Мы ушли с первыми рассветными лучами. Свой прежний цепной клинок я потерял лет триста назад в бою с альдари-ренегатами, а нынешний забрал спустя тридцать лет у одного из воинов капитула со смехотворным названием «Ангелы Искупления», когда обернул их неудавшуюся засаду на меня против них самих. Но вот два моих болт-пистолета модели «Тигрис» служили мне еще во времена Великого Крестового похода и до сих пор находились в рабочем состоянии, несмотря на возраст, хотя боеприпасов было мало. Пока Империум ещё существовал, даже такой бродяга как я без особых проблем пополнял запасы болт-снарядов для оружия стандартного образца, ибо всегда находились те, кто был не прочь продать контрабандные или служебные патроны гиганту в плаще и капюшоне. Однако, после открытия Великого Разлома мне оставалось лишь обшаривать не до конца разграбленные захватчиками оружейные или забирать боеприпасы у тех, кого я убивал, и надеяться, что они не слишком порченные.

У Льва же имелся только нож, который ему дали для свежевания добычи. Его руке не подошло бы ни одно огнестрельное оружие из лагеря – в основном это были авто- и крупнокалиберные пистолеты да один древний и крайне ценимый дробовик женщины по имени Рина – а сам он не хотел лишать их и так скудных средств обороны. Казалось настоящим безумством нападать на врага, имея столь плохое оснащение, но я был на удивление спокоен. Рядом со мной шагал примарх Императора, создание, подобных которому галактика не видела уже тысячи лет, и никто бы не подошёл лучше для выполнения лежащей перед нами задачи.

Камарт входил в число наиболее развитых имперских миров из тех, где мне приходилось бывать, а его население относилось к своим трансчеловеческим защитникам и владыкам без преклонения, присущего более примитивным людям. Последние могли бы посчитать космодесантников богами или небесными воителями. Я знал, что размещавшиеся здесь воины происходили из капитула Рубиновых Полумесяцев, и они храбро сражались с превосходящими силами врага. Камарт был всего лишь их аванпостом, но местные почитали космодесантников так, словно жили на родном мире капитула.

Оплот Рубиновых Полумесяцев под название Крепость Красной Луны стоял в величавом уединении на вершине одинокой Горы Сантик – давно потухшего и частично осыпавшегося вулкана, чьи склоны заросли густыми лесами. Единственная спускавшаяся с Горы Сантик дорога вела в город Хьюмейские Водопады, который находился примерно в пятидесяти километрах от вулкана. Туда мы со Львом отправиться не решились.

Когда мы забрались на один из тянущихся к склону вулкана хребтов, примарх остановился и окинул взглядом лес. Даже с такой высоты мы видели лишь необъятный равнинный пейзаж, где единственной природной возвышенностью была Гора Сантик. На востоке чащу рассекала могучая река Хьюмея, что тянулась до самого города.

— Беженцы пришли оттуда? — спросил Лев, указывая на Хьюмейские Водопады.

— Да, — ответил я. Город и сам казался своего рода лесом из кристалфлекса, ферробетона и металла, слабо поблескивающим в лучах солнца. — Внешние границы были защищены ионным щитом, который при контакте сжигал любой растительным материал. Без него лес захватил бы город в течение года.

— Как теперь и получилось, — заметил примарх.

Силы Хаоса разрушили множество внушительных башен и мануфакторий, но даже издали я видел густую зелень: Камарт возвращал себе своё по праву. Губительные Силы не имели к этому никакого отношения, ибо мир всегда был враждебен к людям. Непростую жизнь на планете оправдывали лишь содержащиеся во флоре ценные химические соединения, и тот факт, что возникали они только в результате естественного взаимодействия между различными растениями, удерживал Империум от попыток увеличить объёмы добычи. В Хьюмейских Водопадах, как и в других тропических городах, правящая элита состояла из тех семей, чьи техномагосы обладали знаниями о самых быстрых и эффективных процессах экстракции и методах очистки.

— А те тени в пологе, — сказал Лев, указывая на огромные обесцвеченные полосы в зелёном море под нами, — они естественные?

— Я занимался подробным изучением природы этого мира, — признался я, — но мне кажется, что нет. Хоть лес и смертоносен, некоторые местные довольно хорошо его знали. Они предупреждали нас о местах, которые считали порченными.

— Значит, планета в хватке Хаоса, — пробормотал примарх. — Но он ещё не сжал кулак.

Я ничего не ответил. Для меня изменения флоры Камарта мало чем отличались от виденного мною на Калибане, но я не собирался озвучивать эту мысль, чтобы не вызвать гнев Льва. Однако, я тоже заметил схожесть. Пусть примарх и не мог объяснить, как прибыл сюда и чем занимался в прошедшие тысячелетия, но довольно странно, что он попал в мир, который так походил на тот, где его нашёл Император.

Лев продолжил путь, скользя через растительность с искусностью того, чьей естественной средой были леса. Я изо всех сил старался следовать за ним, и уже тогда понимал, что выбранный примархом маршрут окажется не из простых. Сам бы я в такой местности за считанные секунды оставил бы позади большинство людей, но мои движениям недоставало изящества, ибо я полагался на грубую силу и скорость. Лев же протекал меж деревьев, почти не оставляя следов. Если бы он не подстраивался под мой темп, я бы уже давно потерял его.

— Нам стоит ожидать патрулей? — спросил примарх на ходу.

— Я обычно избегал этой области, — ответил я, — но не думаю, что те отбросы настолько организованы. Иногда они посылают в лес беснующиеся группы для охоты за выжившими или же просто поджигают и рубят деревья, если никого не находят. Их действия кажутся беспорядочными. Кроме того, — добавил я, — лес питает к ним любви не больше, чем к Империуму. Может, какую-то часть джунглей и затронула порча, но даже остальная растительность попытается задушить или сожрать любого, кто попытается пройти через неё. Ей плевать, кто кому служит, поэтому предатели не разгуливают тут без особой надобности.

— Это поможет застать их врасплох, — произнёс Лев.

Он обошёл стороной участок земли и отправился дальше. Лишь едва не вступив туда я увидел висящие, похожие на нити лианы-удавы: тонкие как проволока, но невероятно сильные. В первое столкновение с ними меня спасла только удача, так как одна рука оказалась свободна, и я смог воспользоваться цепным мечом.

— У вас есть план атаки? — поинтересовался я.

— Уничтожить их, — не оборачиваясь ответил Лев. —Я не могу планировать до тех пор, пока мы не увидим местность. — Примарх ненадолго остановился и обернулся в мою сторону. — Мой брат Сангвиний часто говорил о судьбе. Он знал как и когда умрёт. Я до сих пор с трудом терплю такие вещи, но…

Вздохнув, он сосредоточил на мне свой взгляд. Оказавшись в центре его внимания, я ощутил тревогу.

— Возможно, судьба моего брата была предопределенна, в то время как судьбы других – нет, — сказал Лев Эль’Джонсон. — Раз уж речь зашла об этом, у меня точно нет дара предвидения как у него или презренного Кёрза, но мне не верится, что мы с тобой, Забриил, пережили гибель планеты лишь затем, чтобы пасть здесь.

Я невозмутимо пожал плечами, хотя на самом деле не был так спокоен, как показывал.

— Со смертью я смирился в тот момент, когда стал космодесантником. Я старался избегать её в прошедшие столетия лишь потому, что не видел достойной цели, ради которой можно было бы отдать жизнь.

Морщинистое лицо Льва потемнело.

— Мне нет пользы от подобного фатализма. Это – не достойная цель, а простая задача, и её нужно выполнить. Я ожидаю, что, когда мы закончим здесь, ты всё ещё будешь жив, Забриил с Терры.

Он развернулся и продолжил свой подъём по линии хребта, который привёл бы нас к вулкану. Пристыженный, я поспешил за ним, однако, слова примарха заронили в самую глубину моего естества необычное зёрнышко надежды. Лев, по сути, находился один на неведомой ему планете, без всякого оружия и шансов получить помощь, а противостоял ему неизвестно насколько многочисленный и опасный противник, однако он не рассматривал нынешнее предприятие как, своего рода, благородный последний бой, как миссию с целью нанести максимальный ущерб врагу и придать нашим смертям какое-то значение. Для него это было… Что? Началом? Прелюдией к более великой работе?

После выпадения из варп-шторма я не просто прятался, а изо всех сил старался действовать в соответствии со своей натурой и предназначением всюду, где только мог, защищая жителей этого нового, нелепого Империума от угроз. Некоторые из тех, кому я помогал, понятия не имели, кем или чем я являлся, а большинству прочих хватало ума не проявлять лишнего любопытства. Тем не менее, мои вмешательства неизбежно оставались малозначимыми. Лев же, судя по всему, обдумывал нечто гораздо более значительное.

Несмотря на все мои сомнения касательно себя самого, галактики, в которой мы оказались, и существа, являвшегося моим генетическим отцом, я вдруг понял, что очень хочу узнать, чего он – чего мы – смогли бы достичь.

  1. Отсылка на Короля-Рыбака – персонажа легенд о рыцарях Круглого Стола, хранителя Святого Грааля
  2. Искажённое от Стокгольм
  3. Эти события описаны здесь.
  4. Эти события описаны здесь.
  5. Эти события описаны здесь.
  6. Средоточие власти Первого Легиона до обнаружения Калибана
  7. Воинство Первого Легиона, куда входили легионеры-псайкеры. Предтеча библиариума.