Место боли и исцеления / The Place of Pain and Healing (рассказ)
 | Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь. |
Гильдия Переводчиков Warhammer Место боли и исцеления / The Place of Pain and Healing (рассказ) | |
|---|---|
 | |
| Автор | Джастин Хилл / Justin D. Hill |
| Переводчик | Летающий Свин |
| Редактор | Larda Cheshko, Григорий Аквинский, Татьяна Суслова |
| Издательство | Black Library |
| Входит в сборник | Только война: Истории 41-го тысячелетия / Only War: Stories from the 41st Millennium |
| Предыдущая книга | Кадия стоит / Cadia Stands |
| Следующая книга | Битва за улей Маркграаф / The Battle for Markgraaf Hive |
| Год издания | 2022 |
| Подписаться на обновления | Telegram-канал |
| Обсудить | Telegram-чат |
| Скачать | EPUB, FB2, MOBI |
| Поддержать проект
| |
I
Веком ранее эти грубые волокна шерсти были сбриты с гигантских яков на планете под названием Фенрис. Их растирали, прессовали паром и вываривали в повторяющихся циклах безжалостной обработки, пока они не спутались в сплошной непроницаемый войлок для военных нужд. Отрезки этого плотного материала играли пусть и небольшую, но важную роль гасителей в снарядных погребах звездолётов Космических Волков. Однако сейчас склад ударного крейсера, в котором они находятся, пуст. На поддонах, где раньше хранился фицелиновый боезапас, ничего нет, все снаряды израсходованы в неистовых залпах, и кучи ненужного теперь войлока свалены в углу арсенала Альфа IX на борту «Клыка Фенриса», служа неким подобием кровати для измазанного тела белощитницы Минки Леск.
Минка лежит бледная, неподвижная и грязная. Её можно было бы принять за труп, не подавай она изредка признаки жизни. Дрожь, трепет век, невнятное слово, которое с равным успехом могло означать тревогу, или гнев, или же страх. Либо всё сразу, поскольку во время сражения у девушки не было времени осознать, что вокруг неё творится. Битва за Кадию обернулась комком кошмарных мгновений, скрученных, смотанных и стянутых в жуткий, изъеденный опухолями клубок. И сейчас мозг кадианки начинает по одному дёргать свободные концы, пытаясь его распутать, пытаясь осмыслить произошедшее.
Излечить психологическую травму.
В одном сне она сидит на корточках в лазу восточных ворот касра Мирака, окружённая сотнями таких же белощитников, как она, — сгрудившихся подобно овцам, дрожащими руками сжимающих лазвинтовки. Небеса Кадии всегда походили на ужасную ссадину вихрящегося пурпура — то на них из выси взирало Око Ужаса, — и все они выросли с мыслью, что худшего зрелища нет во всей Галактике. Но теперь они понимают, что сильно заблуждались.
Ад изрыгнул на орбиту планеты целую армаду шипастых, покрытых грязью и ржавчиной космолётов. Небеса буквально источают враждебность, и лучи прожекторов выхватывают лица, щупальца и разверстые клыкастые пасти, с ненавистью орущие на мир внизу.
Об этом событии они будут рассказывать внукам, если, конечно, выживут… Что прямо сейчас кажется весьма сомнительным, поскольку Чёрный флот облепил Кадию подобно рою насекомых, лишив защитников солнца, надежды и всякого шанса на подкрепление. Тёмное небо озаряется огнём и лэнс-лучами, яростным ливнем обрушивающимися на планету.
Минка и остальные белощитники никогда не сталкивались ни с чем подобным. Пузырь пустотного щита трещит и шипит от заземляющихся в него энергетических импульсов. Впрочем, им хватает ума понять, что это лишь прелюдия, пролог, вступление, подготовка.
Канониры врага ищут слабину, и от натужного воя пустотных генераторов среди кадианцев растёт напряжение. Над Западным бастионом синий пузырь лопается, поднимая ударную волну. Ревут сирены. Вверх взметается пламя, и землю внезапно накрывает молниевый шторм. По всему массивному сооружению прокатываются взрывы, а затем тонкая синяя плёнка энергетического барьера возвращается на место. Но случившееся ошеломляет даже командиров. Их усиленные воксами голоса разносятся над прижимающими головы белощитниками. Мимо них бегут команды медике, крича друг другу указания.
Очевидно, потери серьёзные. Подразделения уже начали перемещаться. Находившиеся рядом с ними взводы ударников выдвигаются на баррикады.
— Закрыть брешь! — звучит приказ, и белощитники расходятся в стороны. Их ряды вытягиваются сильнее. Теперь они сами по себе.
Натиск продолжается. Для некоторых напряжение становится невыносимым. Они испуганно кричат, тихо плачут или начинают палить в ночное небо.
— Не стрелять! — раздаётся ещё одна команда, и мрачная дисциплина берёт верх. Впрочем, всякий раз, как от пустотных щитов доносится треск, Минке кажется, что они вот-вот схлопнутся. Она в полнейшем ужасе. Крепко жмурясь, девушка пытается повторить Символ Веры, пытается вспомнить, что ей втолковывала мать, и прокручивает в уме основы курса белощитников. Но она трясётся так сильно, что у неё стучат зубы, и ей не удается произнести ни слова. Всё, что ей остаётся, это крепче держать лазвинтовку.
В отчаянии Минка запускает руку под бронежилет. Пальцы смыкаются на предметах внутри, и она до боли стискивает их в ладони. Твёрдые металлические безделушки знакомы ей как ничто другое. Первая — автоматная пуля; вторая — дешёвый отштампованный медальон с ликом святой Катерины, оставшийся у неё с полевого выезда схолама в аббатство Адепта Сороритас, угнездившееся на утёсах над касром Батроком.
Леск молится святой Катерине из ордена Девы-Мученицы и ощущает, как по телу растекается спокойствие. Белощитница сосредотачивается на этом миге умиротворения, и зубы, наконец, перестают стучать, и из неё начинают литься слова.
Минка молится с истовостью, которой доселе не знала. Многого ей не надо.
— Просто дай этому начаться, — умоляет она, а потом просит дать ей смелости, силы и достойного конца, когда её время придёт. — И позволь мне забрать с собой еретика, — добавляет девушка. Её просьба слишком мелкая, чтобы доставить святой проблемы. Это всё, на что она смеет надеяться. — Святая Катерина, прошу, не дай мне умереть белощитницей.
Внешнее укрепление накрывает очередной опустошительный лэнс-залп, и внезапно весь участок стены взлетает в воздух, так, словно под ней взорвалась заложенная мина. Ударная волна швыряет Минку лицом в землю. Белощитники пытаются подняться, и тогда над ними раздаётся пронзительный звук свистка.
— Брешь! — кричит кто-то. — Брешь!
А затем сон обрывается так же резко, как человеческая жизнь. И начинается следующий.
Сражение длится уже несколько недель. Леск лежит на куче щебня в окружении разрушенных жилых блоков. Она среди руин своего родного города, касра Мирака.
Они зовутся ударниками, но, казалось бы, всё, что они делают, — это откатываются от одной временной оборонительной точки к другой.
Воздух над ней рассекают лазерные лучи. Девушка падает ничком на щебень. Они назвали армию еретиков и заключённых-штрафников «Безымянными». Следовало дать им хоть какое-то прозвище. Чтобы отделить себя от них. Чтобы прочертить чёткую разделительную линию. Но их сотни тысяч, и несколько сотен как раз карабкаются на баррикаду, которую Минка оставила двадцать секунд назад, в каких-то пятидесяти ярдах от развалин варочного цеха Страата.
И ей нужно убить стольких из них, скольких получится, прежде чем они убьют её.
Слева и выше раздаётся гулкое грохотание тяжёлого болтера, палящего по остаткам цеха. По горке осыпавшегося камня, куда с басовым стуком лупят масс-реактивные снаряды, струятся ручейки крошева. На развалины градом сыплются стреляные гильзы. Вонь спиртного смешивается с запахом фицелина и озона. Камнебетонная пыль забивает горло.
Леск всматривается в дым и пламя, выискивая жертву.
Девушка находит взглядом человека, пересекающего перекрёсток. Тот пригибает голову, как будто бежит сквозь бурю. В нём столько всего знакомого — истоптанные и порванные фабричные ботинки, добытый где-то бронежилет, муниторумная роба. Он выглядит так, словно в прошлой жизни был факторумным рабочим. Кадианка берёт его на прицел, и он поднимает глаза, словно почувствовав на себе чужой взор. Секунду Минка глядит ему в лицо и ужасается. Оно похоже на жуткую маску. Девушка подмечает всё и сразу — татуировки, пирсинг, безгубый рот, крик ненависти.
Выстрел попадает в цель, но культист даже не сбивается с шага. Он перескакивает мёртвые и горящие тела, сжимая в кулаке измазанный кровью нож, и, брызжа слюной, несётся к ней.
Леск жмёт спусковой крючок до тех пор, пока от лазерных лучей не начинает рябить в глазах.
Наконец в десяти футах от неё сектант падает. Она слышит его перемежаемую несвязными рыками брань. Минка хочет его прикончить, но не успевает, поскольку его место занимает новое скалящееся лицо. На этот раз это лицо девушки её возраста, с грубо обритой головой и вырезанными на щеках безобразными кровоточащими символами ереси.
Проснись!
Ботинок грубо толкает Минку в бок. Голос глухой и далёкий, почти неразборчивый из-за сильнейшего акцента. Девушка, проснись! Проснись!
Голос настойчив. Но доносится он до неё словно сквозь толстый лёд.
Леск не может ответить. Она знает свой долг, даже во снах. Мысленно она продолжает вести бой. Спасать планету. Отвращать неизбежное. И во снах её атакует один еретик за другим. Мужчины. Женщины. Дети.
Битва становится такой ожесточённой, что дело доходит до штыковой — самого страшного вида боя. Исход его зависит от инстинктов, приданных ужасом сил, тренировок. Её враги безумны от боевых стимуляторов. Пальцы умирающих хаоситов отпускают горло Минки лишь после того, как она вгоняет в них нож. Но она — кадианка, обученный солдат, и сражается лишь с ещё большим упорством и дисциплиной. Страх не отпускает девушку и во сне, заставляя дёргаться и постанывать под тяжёлым одеялом. А затем впечатления становятся слишком сильными даже для её дремлющего рассудка, и в поисках более мирных воспоминаний тот обращается к дням, предшествовавшим Чёрному крестовому походу.
II
Минка сидит на склоне холма, откинувшись на ранец. До Чёрного крестового похода ещё больше трёх лет, и этот момент подобен целебной мази, вдоху, благословению. Но не только: это момент надежды и возможности, поскольку её отряд вышел в финал, и девушка ловит каждое слово инструктора.
Его зовут Бургози. Война пережевала его и выплюнула. У него нет глаза и куска носа, одной руки и двух пальцев на другой, а грудь его исполосована шрамами. Тело инструктора выглядит так, словно его сшивали обратно. И всё же он стоит перед ними, уперев руки в пояс.
— Это ваша первая тренировка в боевых условиях, — произносит Бургози посечёнными губами. Он поднимает автоматическую винтовку и извлекает магазин, пеньком среднего пальца выщёлкивает из него пулю и держит её между большим и ампутированным пальцем. — Твердотельный снаряд, феррополимер. Двадцать второй калибр. Если попадёт не в то место, может и убить.
Он даёт им время осознать сказанное. Леск кивает. За ней повторяют остальные, пока инструктор поясняет правила. Это Кадия, здесь всё всерьёз. Но, продолжая слушать и кивать, юная Минка отвлечённо думает о чём-то своём. Под ладонью она чувствует жёсткую горную траву.
А затем инструктаж заканчивается. Бургози возвращает пулю в магазин, после чего резко вставляет его в винтовку.
— Итак. Приз достаётся отряду, который прольёт первую кровь.
Их соперники из касра Батрока. С уверенностью, терпением и без капли сомнений они цепочкой спускаются по склону вниз. У них есть пара обученных на снайперов членов, до сих пор не снявших с себя маскировочные костюмы из травы и лишайников.
— Думаешь, они хотят запугать нас? — спрашивает стоящий рядом с ней парень, Дараж. Он, как и Минка, ещё совсем юн и темноволос. Они пробыли в лагере две недели, и всё это время он не брился, так что теперь его подбородок и верхнюю губу покрывают клочки пушка.
Минка наблюдает за другой командой и качает головой. Она не знает, пытаются ли те припугнуть их, однако отдаёт себе отчёт, что каср Батрок богаче, крупнее и лучше защищён, чем каср Мирак, — и её не покидает гнетущее чувство, будто они здесь в роли мальчиков для битья.
— Мы им покажем, — отвечает она Даражу.
Всё должно закончиться к вечеру. Солнце клонится к закату, и напряжение постепенно растёт. Минка командует фланговой группой. Она лежит на животе у основания дерева, когда замечает что-то в тумане впереди. Девочка выжидает, затем целится и стреляет. Она даже не задумывается о том, что может ранить другого кадианца. Такова её жизнь, и это лишь очередная разновидность обучения.
Отстреляв очередь, она тут же меняет позицию.
И как раз вовремя. Кто-то из другой команды палит в ответ. Леск вжимается в землю, когда над головой со свистом проносятся трассеры. Её магазин ещё горячий после стрельбы. А затем вдруг всё стихает.
Проходит минута, другая. Ладони Минки становятся мокрыми. Тело ноет. Она ползёт вперёд, чтобы хоть мельком увидеть своего врага. А затем кто-то бьёт её в левую ногу. Удар внезапный и совершенно неожиданный. Она изворачивается, решив, что это тот болван, Гразон, но позади неё никого нет, а в следующий миг к девочке приходит осознание.
Её подстрелили. Первая кровь — её.
Поняв, что только что произошло, Леск закрывает глаза. Инструктор подносит к губам свисток, и над холмами разносится отрывистый свист.
И тут на неё накатывает шок. Над ногой Минки склоняется медике, разрезая штанину и открывая рану.
— Назови своё имя, — говорит медике, вгоняя иглу в бедро девочки. Женщина продолжает задавать вопросы, пока болеутоляющее не начинает действовать.
Леск слишком потрясена, чтобы говорить. Она видит рану, и её начинает мутить. Но хуже всего ей делается от вида того, как члены отряда из касра Батрока поднимаются на ноги и радостно поздравляют друг друга.
Минка не может встретиться взглядом с товарищами. Медике замечает боль в её глазах.
— В другой раз, — говорит она девочке.
III
Сон перемещает её прямиком в момент, когда в куртинах один за другим появляются зевы пробитых туннелей.
— Брешь! — кричит кто-то среди разлетающихся во все стороны кусков скалобетона. Под пронзительные свисты Минка поднимается с земли, подбирает лазвинтовку и, забросив её за плечо, ползёт по обломкам. Поверхность стены раскалывается на части, когда из неё показываются вращающиеся зубья штурмовых буров, с грохотом откидываются аппарели, и еретики скопом устремляются наружу.
Минка хватается за торчащий из обломков арматурный прут и использует его, чтобы подняться выше. За секунду девушка преодолевает половину осыпающейся груды камней и щебня, спеша выбраться наверх прежде роящихся внизу хаоситов. Летящие осколки рассекают дым и пыль. В воздухе с шипением проносятся лазлучи. Леск карабкается дальше. Во рту полно пыли и грязи.
Дараж сильнее её. Он бросается вперёд, оступается и поднимает лавину обломков, которая хоронит его под собой живьём.
Минка следующая. Путь к вершине пролегает через отколовшийся кусок укреплений, длиной и толщиной не уступающий двенадцатиколёснику. Она встаёт на обломок, и тот опасно кренится набок. Камень раскачивается от каждого её шага. Девушка слышит еретиков и цепенеет от ужаса, продолжая балансировать на ходящем ходуном обломке.
«Трусиха», — с омерзением говорит себе Леск. Она — самый строгий к себе судья. Но человеку свойственно бояться, а человечество — это то, ради чего она сражается. А сражаться — это то, чему её обучали с самого детства.
Возле неё приземляется мина. Отовсюду доносятся крики нетерпения, боли и страха. Минка слышит бессвязные вопли Безымянных с другой стороны руин. Больше ждать нельзя. Нужно любой ценой добраться до парапетов. Девушка поднимается выше, и внезапно перед ней возникает лицо.
Она успела как раз вовремя.
Минка стреляет в упор и видит вблизи, что лазерный импульс делает с человеческим лицом.
IV
— Девушка, проснись! — снова раздаётся голос, но Минка не может вырваться из плена воспоминаний, толкающих её к последним мгновениям Кадии. Она стоит в одиночестве, держа изломанное тело капитана Рафа Штурма, а мир вокруг начинает трещать по швам, и из прорех в реальности вырываются порождения варпа.
Облака над её головой завихряются, и в воздухе материализуется нечто кошмарное. Это жуткая фигура, чудище из ада, и Леск понимает, что с ним ей не совладать. Ужас растекается вокруг монстра подобно дыму. На его теле мерцает демонический огонь.
Кадианка тянется к образку святой Катерины на шее, видя, как к ней приближаются когтистые лапы. В ладонях дьявола девушка замечает лица мужчин, женщин и детей и узнаёт их. Это её соседи, друзья, родственники, и их кричащие рты наполнены пламенеющими личинками, которые вырываются наружу и начинают ползти к ней.
Когти подобны медной кольчуге. Чешуйки трутся друг о друга со звуком стучащих зубов. Или даже брошенного черепа, скатывающегося с кровавой кучи.
Она сжимает отштампованный лик и непокорно кричит.
V
По «Клыку Фенриса» разносится предсмертный хрип, пока его плазменные генераторы на последнем издыхании стараются поддерживать работу систем жизнеобеспечения.
Среди поля обломков — всего, что осталось от Надежды Святой Иосманы, — выжидает в засаде разношёрстный отряд бронированных фрегатов и торговых шхун. Они обезображены влиянием Губительных сил, полуночное воинство покорёженных, помятых боевых крейсеров и демонических мониторов, волочащих за собой куски цепей, на их разрушенные надстройки насажены забальзамированные пустотой трупы.
Каждый раз, когда лэнс-батареи крейсера Космических Волков открывают огонь, его коридоры и ангары погружаются во мрак. Перегретый кислород сгорает, словно прометий, наполняя переходы смертью. Шарики расплавленной стали размером с кулак проходят сквозь переборки и плоть, а вакуум космоса в считаные секунды превращает тела, которых касается, в замёрзшую обезвоженную шелуху. Системы отказывают в фонтанах искр и пламени, и флот еретиков устремляется вперёд, чуя лёгкую добычу.
Силы слишком неравны.
«Клык Фенриса» повреждён, окружён и уступает врагу числом, однако он прорывается сквозь строй кровоточащих развалюх шакалов-еретиков. Он несётся к точке Мандевилля, оставляя за собой клубы кислорода и дыма, а выживших тем временем тащат в зал медике.
Помещение представляет собой сумрачное пространство в самых недрах ударного крейсера: люмены озаряют сцены страданий и боли, тишину нарушает шипение кровяных насосов, скрежет ампутационных пил, треск прутов для прижигания, стоны раненых, попавших в ловушку амниотических грёз. Пострадавшие давным-давно переполнили главный зал вместе с прилегающими коридорами, и медике Биргир осторожно идёт между коек. На него смотрят бледные лица, и из его зарешечённых воздуховодов вырывается сиплое дыхание. Тут и там он задерживается, его аугметика подключается к инфоразъёмам, и по окуляру текут строчки медицинской истории пациента.
— Господин медике! — окликают его.
Биргир оборачивается и видит ковыляющего к нему Халля, орденского трэлла. Провалившийся соискатель в Космические Волки перекошен и безобразен, его тело сгорблено и увито мышцами, выдающееся вперёд лицо изуродовано вышедшим из-под контроля сплайсингом генов. Однако он сохранил ясность рассудка, и в его голубых глазах горит злой огонь.
— У нас проблема! — шипит он сквозь клыки.
Медике уже несколько месяцев не слезает со стиммов. Ему требуется секунда, чтобы вспомнить детали. Халль отвечает за двух безбилетников. Двух кадианцев, доставленных с планеты братом Скарп-Хедином.
Биргир молчит. Он вымотан до предела, но таким образом он сражается за Империум, спасая жизни воинам для следующей битвы.
— Пошли, покажешь, — тихим от усталости голосом произносит медике и кивает.
Вся надстройка стонет и проминается, пока Биргир идёт за Халлем по коридорам к снарядному погребу. Для того чтобы сохранить корабельные щиты в активном состоянии, пришлось отключить от энергопитания обитаемые уровни. Продолжают работать только критически важные системы жизнеобеспечения. Воздух здесь разрежён, и дыхание клубится во тьме облачками пара. На стенах поблёскивает плёнка изморози, с низких металлических потолков свисают сосульки, мерцая во мраке склада для хранения боеприпасов.
Прежде медике не приходилось видеть снарядный погреб пустым. Он удивлённо оглядывается по сторонам. В помещении воняет фицелином, хотя ни одного заряда внутри давно уже нет.
— Сюда, — говорит трэлл и указывает на далёкую точку света, где на кровати из шумоснижающей подложки лежат двое людей с Кадии. Биргир направляется к ним.
Медике склоняется над первым. Мужчина. Его мехадендрит ощупывает черепную пластину. Наконец он находит инфоразъём, и в модули данных Биргира вливается поток медицинских сведений.
Капитан Раф Штурм. В прошлом из 101-го воздушно-десантного, переведённый в 94-й касркинский.
Записи, хранящиеся в черепной инфокатушке, вполне типичны для гвардейца-ветерана. Здесь есть все личные данные. Пол, имя, порядковый номер, звание, подразделение, оценка выживаемости, а также дополнительные сведения, добавленные медике за прошедшие годы: лёгкие травмы, заболевания внутренних органов, несколько предраковых опухолей, вовремя удалённых, проверенных и припалённых.
Пока Биргир изучает информацию, установленные на плече мехадендриты отодвигают подложку в сторону и проверяют состояние капитана. На его теле многочисленные порезы, большие кровоподтёки и ушибы, лазерные ожоги, наспех обработанные ранения, а также три косые трещины в трёх нижних грудино-позвоночных рёбрах.
Ничего опасного для жизни.
Мощная доза стиммов заставляет капитана резко прийти в себя. Он делает вдох и стонет от боли. Дыхание у него как у тонущего, впавшего в панику человека.
— Как тебя зовут? — спрашивает медике.
Штурм стонет. Биргир повторяет вопрос, но мужчина хватает его за руки, быстро и судорожно дыша.
— Как тебя зовут, боец? — спрашивает он.
Спустя долгую паузу тот, наконец, отвечает.
— Зовут Раф. Раф Штурм. Капитан Раф Штурм.
— Можешь шевелить руками? — голос медике остаётся ровным. — Мне нужно, чтобы ты ответил. Ты ранен? Это твоя кровь?
— Частично. Больно, — с шипением говорит Штурм, пока Биргир заканчивает осмотр.
— Понятно, — отвечает медике. — Это снимет боль. — Игла входит в руку Штурма и вводит большую дозу супрессантов, витаминов и питательных веществ. — Хорошая работа, капитан, — добавляет он, перемещаясь к следующей постели.
Женщина на вид совсем ребёнок. Она лежит под накидкой без единого движения. Мехадендриты проверяют жизненные показатели. Посреди ладони у неё ожог, а тело покрыто всевозможными порезами, подпалинами и ушибами — но серьёзных увечий нет. Всё заживает как положено, за исключением того факта, что её сердце бьётся со скоростью сто тридцать ударов в минуту, а давление достигло опасно высокого уровня.
Мехадендрит приподнимает ей веко, а второй светит в глаз: расширение зрачка отсутствует. Как и во втором глазу. Он проводит последовательность тестов, но от девушки по-прежнему никакого ответа. Она лишь дёргается и постанывает.
Орденский трэлл Халль провёл долгие часы, наблюдая за ней, и у него в глазах виден страх.
— Она одержима? — шепчет он.
Медике качает головой. Он повидал много разного с тех пор, как покинул ледяные равнины Фенриса, но девушка остаётся для него загадкой.
— Ты можешь разбудить её? — требует Халль.
Биргир опасается дать ей слишком большую дозу, но ничто другое тут не поможет.
— Ненадолго, — наконец отвечает он.
Стиммам требуется время, чтобы подействовать. Минка резко поднимается с постели. Её глаза распахиваются, и она делает глубокий вдох, словно выныривая из глубокого, глубокого моря.
— Девушка. Как тебя зовут?
Она не может набрать в лёгкие достаточно воздуха. Медике опускает руку ей на плечо, и она вздрагивает.
— Я — медике Биргир. Ты в безопасности. Можешь сказать своё имя?
Мышцы Леск напряжены. У неё гипервентиляция, и она судорожно размахивает руками.
— Спокойно, — говорит он ей. — Ты в безопасности. Назови своё имя и звание. Скажи, где ты сражалась. Это твоя кровь?
Она отталкивает его от себя.
— Ты на борту «Клыка Фенриса», — произносит он. — Ты в безопасности. Тебе нужно поесть и попить. Я — медике Биргир. Ты в безопасности. Можешь назвать своё имя? Спокойно, — повторяет он. — Говори. Назови своё имя и звание. Скажи, где ты сражалась. У тебя есть кровотечение?
Она не может ответить, а Биргир не может остаться.
Время идёт. Она не может втянуть в лёгкие достаточно воздуха. Внутри неё растёт паника, и Минка начинает стонать от шока. Никакими словами не передать, что она сейчас чувствует. Она вспоминает, и её страдание находит выражение в жутко-протяжном, животном вое.
Раф точно знает, что она испытывает. Он выбирается из-под «одеяла» и ползёт по обледеневшей палубе. Тело девушки напряжено и твердо как камень. Он прижимает её к себе, и Леск содрогается от шока и горя. Капитан стоически выносит её конвульсии, игнорируя острую боль в рёбрах.
— Дыши медленно, — говорит ей Раф, а затем её начинает рвать, и дрожь постепенно слабеет. — Это просто сны. — Он сжимает Минку крепче. — Тихо, — говорит капитан. — Всё кончено.
— Что со мной? — хрипит она.
— Это стиммы, — отвечает ей Раф.
— Чувствую себя кошмарно, — произносит она. Девушка стучит зубами, а тело то и дело сводит судорогами. — Он пытался отравить меня?
Раф смеётся, заставляя девушку скривиться от боли.
— Он должен был привести тебя в чувство.
— Трон! — говорит она, и её снова тошнит, но всё, что из неё выходит, — тонкая струйка чёрной желчи. Она вытирает слюну и сплёвывает на палубу. — Мне страшно ложиться снова.
— Ты должна.
Минка садится рядом с ним. Девушка бледна и покрыта испариной.
— У меня ужасные сны.
— Это всего лишь сны, — повторят Раф. Но, судя по тону, капитан сам не верит в свои слова. Кадианка отводит глаза, и её взгляд падает на безобразную фигуру Халля. Девушка снова глядит в сторону и думает: «Посмотри, что Империум сделал со всеми нами».
На ум Минке приходит инструктор Бургози, обучавший её в бытность белощитницей, и то, что оставила ему в память о себе служба. Отсутствующие пальцы, шрамы, чувство поражения. Девушка ощущает, как в уголках глаз собираются слёзы. У неё перехватывает дыхание, но она крепко сжимает губы и кусает себя за язык, лишь бы сдержать их. Минка чувствует кровь, однако не позволит упасть хотя бы одной слезинке. Кадианка делает глубокий вдох и поднимается. На самом деле она не осмеливается закрыть глаза потому, что понимает, какие ужасы это за собой повлечёт.
— Мы проиграли, да? — шепчет она.
К горлу капитана подкатывает ком, и, вместо того чтобы ответить, он лишь кивает. Судя по всему, они — единственные выжившие кадийцы, и они не оправдали возложенных на них тысячелетних ожиданий.
Боль, которую они оба разделяют, невыносима.
Проходит какое-то время, прежде чем Минке удаётся заговорить.
— Нам следовало умереть.
Раф медленно кивает.
VI
Минка бродит уже несколько часов.
Она находится в седьмом опустевшем погребе, когда слышит голос. Он глубокий и зычный и гулко разносится по тёмному помещению.
Девушка застывает.
Она думала, что одна здесь, но, обернувшись, видит исполина, стоящего всего в паре ярдов от неё. Он такой большой и широкоплечий, что создаётся впечатление, будто с ней только что заговорила стена. Кажется невероятным, чтобы некто настолько огромный мог двигаться столь бесшумно. И всё же он здесь, прямо перед ней.
Космодесантник, не в боевом доспехе, но в чёрном костюме, усеянном металлическими разъёмами на груди, руках и ногах. Леск пристально разглядывает стоящего во тьме великана. Высокий, стройный, несмотря на гиперразвитую мускулатуру, слишком крупное лицо, заплетённая борода с виднеющимися тут и там бусинами и костями.
— Ты восстановилась, — снова произносит он.
Ей приходится встряхнуться, чтобы заговорить.
— Да, — выдавливает кадианка.
Он приседает, но даже теперь его лицо находится выше, чем её. У него точно такая же монобровь, как у Халля, что придаёт его глубоко посаженным глазами звериный и серьёзный вид. Какое же огромное у него лицо, думает Минка, словно у огрина.
— Это я, Скарп-Хедин. Ты прошла прямо возле меня.
Девушка задумывается. За последнее время произошло столько всего, но имя кажется знакомым, и тогда она вспоминает. Этот тот Космический Волк, который вывез её и Рафа с планеты.
— Хорошо выглядишь, — говорит она.
— Так и есть.
Он медленно кивает.
— Ты кадианка?
Минка всегда говорила это с гордостью, но теперь колеблется, прежде чем ответить.
— Да. Кадианка. Точнее, была ею.
— Была?
Она кивает.
— Ты либо кадианка, либо нет.
Леск колеблется.
— Но мы проиграли.
Его рот закрыт, однако из-под сомкнутых губ виднеются кончики клыков. Он задумчиво кивает, словно пробуя её слова на вкус. Его присутствие настолько давящее, что девушка говорит дальше, лишь бы как-то заполнить тишину.
— Я обнаружила, что сомневаюсь во всём, что мне говорили.
— И что тебе говорили?
— Что мы хранители врат. Что мы сдерживаем безумие. Это была тяжёлая задача, но мои предки ни разу её не провалили. А сейчас… Кадия. Её больше нет. — Она смотрит на него, внезапно усомнившись в собственном рассудке. — Её ведь нет, правда?
Минке сложно судить, сколько астартес лет, но льдисто-синие глаза Скарп-Хедина стары и мудры, а ещё в их глубинах таится печаль. Но он не отвечает.
— Кадия — она треснула. Да?
— Да.
— Значит, мы проиграли.
— Проиграли?
— Да. Врата Кадии. Всё остальное, — говорит она так, словно это очевидно, а затем замолкает, не зная, что ещё добавить.
— «Проиграли». Мне незнакомо это слово. — Он улыбается, и девушка понимает, что космодесантник шутит, однако его улыбка то ещё зрелище: открывшийся рот воина напоминает клыкастую пасть. — Ты совсем юна, кадианка. Я же прожил чуть побольше. В детстве, по ночам, я сидел и смотрел в ночное небо своего мира, и иногда замечал в нём яркие полосы. То были звёзды, падающие из пустоты. Лучшее, на что мы можем рассчитывать, — это короткий, сиятельный сполох. Некоторые из нас горят дольше и сильнее прочих. Если ты думаешь, что проиграла, значит, так оно и будет.
— Но ты сейчас здесь, разговариваешь со мной! И ты жива, и пока ты можешь сражаться, битва не проиграна.
Она молчит, а затем наконец отзывается:
— Значит… мы продолжаем сражаться?
— А зачем останавливаться? — спрашивает он.
Минка размышляет над его словами и вспоминает день, когда её подстрелили в ногу. Вспоминает высокомерие белощитников из касра Батрока. И вспоминает выражение лица медике, что перевязывала ей ногу. «В другой раз», — сказала она ей. И она была права. Годом позже два отряда встретились в финале снова, и на этот раз из схватки вышла победителем команда касра Мирака.
Быть кадианцем, думает девушка, значит не просто родиться на той планете. Это — склад ума и характер действий: сражаться и наступать, невзирая на обстоятельства.
Она хочет что-то сказать, но Космический Волк поднимает руку и принюхивается. Минка вглядывается во тьму, пытаясь понять, что тот уловил, и долгое время ничего не чувствует, однако космодесантник определённо во что-то вслушивается.
— Мы достигли точки Мандевилля, Ипсилон-девять, — произносит он.
— Что это такое?
— Точка, где мы перейдём в варп.
— Что ещё за варп?
Он молчит.
— Способ перемещения сквозь пространство. Для сокращения расстояния.
Леск кивает, запоминая сказанное. Затем ощущает переход самим своим нутром, и ей становится дурно.
В помещении снова повисает молчание. Скарп-Хедин закрывает глаза.
— Готово, — наконец, произносит он. — Они там, выискивают наши души. Ты их чувствуешь?
Минка качает головой.
Космический Волк озирается по сторонам.
— Неважно. Они там. Они всегда будут там. Пока будут те, кто готовы сражаться, для человечества есть надежда. Та твёрдость, с которой твои люди защищали свою родину на протяжении десяти тысячелетий. Вот ваше наследие. Ты должна передать его дальше. — Он молчит, прислушиваясь — но не к ней, — после чего внезапно встаёт. — Мне нужно идти.
Воин резко разворачивается и начинает удаляться. Его поступь бесшумна. С каждым шагом его всё сильнее скрывает тьма, пока Минка не остаётся одна.
— Космический Волк! — кричит она ему вслед. — Куда мы летим?
Он не оборачивается, однако его голос всё равно достигает девушки.
— Я не могу сказать.
Кадианка замирает и глубоко вдыхает. Действие стиммов начинает иссякать.
— Полагаю, нас ждёт ещё одна битва.
— Пока ты жива, — докатывается до неё далёкий рокот, — всегда найдётся ещё одна битва.
Внезапно Минку осеняет. Она не просто у финала великого воинского наследия; она также стоит возле истоков нового начала.
VII
Минка возвращается назад через огромные арсеналы ударного крейсера. Она шла несколько часов кряду и смертельно устала, пока не различила в тусклом свете кучу подложек.
Халль уже ушёл, и Раф один. Он спит. Леск ложится рядом и обеими руками накрывается одной из тяжёлых подкладок. Та вся засалена и покрыта разводами пролитой смазки. От неё несёт ощутимо по-военному. Так пахнут кабинеты квартирмейстеров и складские помещения Милитарума от Фенриса до Армагеддона, от Кадии и до Восточной Окраины. Этот запах напоминает ей о Кадии, и об отце.
Едва она смыкает глаза, вонь подложки становится тем последним, что она чувствует, прежде чем впасть в беспамятство. Во сне она снова маленькая, стоит посреди своего жилища. Мать поочерёдно чистит каждую деталь лазвинтовки и выкладывает их на стол. Она как раз накручивает ствол, когда домой возвращается отец. От усталости он еле передвигает ноги. У него бледный вид, руки и куртка вымазаны в смазке. Но отдыхать пока рано.
— Пошли, — говорит он Минке и берёт её за руку.
Сегодня — священная ночь, когда на Кадии поминают безымянных мертвецов, ночь, в которую чтят тех, кто не имеет своей могилы. На стенах касра горят жаровни, а вокруг них толпятся кадианцы, тёмными силуэтами вырисовываясь на фоне пламени. Отец ведёт её к широким скалобетонным ступеням, истоптанным поколениями гвардейцев до неё.
Каждый шаг по ним даётся ребёнку с большим трудом, но наконец они выходят на вершину, и он ведёт её к широкой стрелковой ступени. Она оборачивается и видит, что жилые блоки-доты исчезли далеко внизу, и в лицо ей дует ветер.
— Иди сюда, — говорит он и поднимает её обеими руками. Минка смотрит вверх, но видит не падающие звёзды, а лишь Око Ужаса, жуткую ссадину в ночном небе, взирающую на неё с высоты.
— Скажи им! — шипит отец, и она понимает, что должна сказать. Это слово она узнала от своих родителей, а те — от своих, и так до первых поселенцев на планете.
— Никогда! — кричит Оку Ужаса девочка из её воспоминаний.
Десять лет спустя Кадия падёт, но Минка — нет. Она изранена, но она продолжает стоять, и ждать. Другого раза.
