Морвенн Вал: Копье веры / Morvenn Vahl: Spear of Faith (роман)

Перевод из WARPFROG
Перейти к навигации Перейти к поиску
Pepe coffee 128 bkg.gifПеревод в процессе: 15/40
Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 15 частей из 40.



WARPFROG
Гильдия Переводчиков Warhammer

Морвенн Вал: Копье веры / Morvenn Vahl: Spear of Faith (роман)
Morvenn.jpg
Автор Джуд Рид / Jude Reid
Переводчик Летающий Свин
Издательство Black Library
Предыдущая книга Рескардское очищение / The Reskard Purgation
Следующая книга Книга святых / The Book of Saints
Год издания 2024
Подписаться на обновления Telegram-канал
Обсудить Telegram-чат
Скачать EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Морвенн Вал — аббатиса-санкторум и верховный лорд Терры, прирождённая воительница и преданная дочь Императора. Несмотря на то, что она простая смертная, лишённая божественных даров, и избрана не Повелителем Человечества, а Его живыми слугами, она — главная распорядительница и защитница веры.

Это история о сомнении и вере. Это история о борьбе света Бога-Императора с тьмой Повелителей Ночи. Сможет ли Морвенн Вал привести сподвижников к победе, или Офелия VII падёт перед изменниками?

Когда монстр из легенд нападает на кардинальский мир Офелия VII, Морвенн Вал идёт наперекор воле Сенаторума Империалис и отправляется оборонять планету. По прибытии она обнаруживает мир в тисках ужаса — военачальник Кол Ракул, известный как Смерть Святых, явившийся вместе с войском Повелителей Ночи и чудовищным хелдрейком, намерен расправиться с верующей паствой и утопить Офелию VII в пламени и крови.

Настал час расплаты. Сакральный мир оскверняет враг, и ради его защиты Морвенн Вал должна поднять армию живых святых, дабы у них осталась надежда на выживание, не говоря уже о победе.


Джулии и Софии, как всегда, со всей любовью.


Действующие лица

Верховные лорды Святой Терры

Робаут Гиллиман, лорд-регент Империума Человека, Мстящий Сын Бога-Императора

Траянн Валорис, капитан-генерал Адептус Кустодес

Морвенн Вал, аббатиса-санкторум Адепта Сороритас

Эос Ритира, кардинал Экклезиархии

Фадикс, Великий магистр Официо Ассасинорум

Кадак Мир, посланник Патерновы


Сёстры ордена Серебряного Покрова

Живая святая Гестия, предводительница священного паломничества святой Афенасии Мученицы

Пердита, серафимка почётной гвардии живой святой

Игнация, старшая целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум

Фионнула, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум, стрелок из тяжёлого оружия

Ксения, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум, специалист-авгурщик

Хироми, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум

Зафия, целестинка почётной гвардии аббатисы-санкторум


Сёстры ордена Пресвятой Девы-Мученицы

Иллюмината, приоресса Конвента Санкторума

Суджата, палатина, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Алейна Амарис, Сестра Битвы, участница священного паломничества Афенасии Мученицы


Сёстры ордена Кровавой Розы

Элсвета Рейнская, канонисса прецептории Надежды святой Мины

Керем — старшая сестра, участница священного паломничества Афенасии Мученицы


Сёстры ордена Доблестного Сердца

Лукрециана, канонисса, при Конвенте Санкторуме

Руксана, воздаятельница, участница священного паломничества Афенасии Мученицы

Мараид, воздаятельница, участница священного паломничества Афенасии Мученицы


Сёстры ордена Священной Розы

Карис, палатина, при Доме капитула Святого Освободителя


Сёстры малых орденов

Вероник, старший госпитальер из ордена Неугасимой Свечи

Кармин, госпитальер из ордена Неугасимой Свечи

Феодосия, послушница-пронатус из ордена Пера


Экипаж «Люкс Доминус», боевого крейсера типа «Марс»

Абрам Харакис, лорд-капитан

Элион Винстет, пустотник


Чёрные Храмовники

Армонд Монтфорд, известный как Божий Шлем, маршал сил Чёрных Храмовников на Офелии VII

Аймар Танкрет, кастелян при маршале Монтфорде

Балиан, брат Меча кастеляна Танкрета

Теобальт, брат Меча кастеляна Танкрета

Джехан, брат Меча кастеляна Танкрета

Тибериас, технодесантник и пилот «Лакессита», ДШК «Громовой ястреб»

Сибеллиан, технодесантник и пилот «Гнева Дорна», ДШК «Громовой ястреб»


Повелители Ночи

Кол Ракул, известный как Смерть Святых

Брат Мерток, его заместитель

Брат Остров, известный как Отнимающий Черепа

Брат Дмитрев

Брат Эвгени


Жители Офелии VII

Амрек Малкский, каменщик, занятый реставрацией храма-святилища в Цэлестисе

Солана Малкская, мозаик, занятая реставрацией храма-святилища в Цэлестисе

Юлий, надзиратель пенитентиума

Тулла , надзиратель пенитентиума

Кающаяся 867


Сказ о чудовище, известном как Смерть Святых

Отрывок, найденный среди документов канониссы-прецептора Мвифании после уничтожения приории Шести Чудес


Мы — орден Серебряного Покрова.

Мы несём свет Бога-Императора в темнейшие уголки, мы — сияющее остриё копья, что разит Его врагов в сердце. Наши латы лучатся серебром, оружие наше скоро и точно.

Но чем ярче свет, тем чернее становится тень.

И у нашей тени есть имя.

Он — Кол Ракул, и он — Смерть Святых. Сей падший легионер трижды проклятых Повелителей Ночи вёл на нас охоту веками. Ненависть его написана кровью наших мертвецов, доспех его увенчан черепами наших святых. Он сжигает наши святыни, оскверняет соборы, поганит иконы, стремясь вымарать нас из истории. Его действия невозможно предсказать. Одна безжалостная атака следует за другой, пока не начинает казаться, будто пламя вот-вот охватит всю Галактику, а затем на столетия воцаряется затишье, и все верят, что его кровавое правление наконец завершено.

Верят все, кроме сестёр Серебряного Покрова.

Мы знаем правду: он всегда возвращается, и за ним идёт смерть.

Многие стремились положить конец его зверствам, и все потерпели неудачу. Даже благословенная святая Афенасия, что сражалась с ним первые годы его кровавого возвышения, не смогла его одолеть, хотя перед гибелью нанесла чудодейственный удар, оставивший ему в память тяжёлую рану, которая кровоточит по сей день.

Его невозможно победить.

Пока есть Серебряный Покров, будет и он, ибо он — наш секрет и наш позор: святая Афенасия и Смерть Святых были сестрой и братом, делившими одно лоно, двумя половинками разделённой души, одна — наполненная благим сиянием, вторая — пропитанная пороком и скверной. Он — олицетворение наших провалов, тьма, в коей обретают форму наши страхи. Он — наш грех, явившийся утащить нас в бездну проклятия.

Он — Смерть Святых.

И он здесь.


АКТ I

КНИГА МОЛИТВЫ


ГЛАВА I

Всё начинается во тьме.

Холодное прикосновение острого лезвия к скальпу. Ощущение под коленями грубых и твёрдых камней Святой Терры. Трепет крыльев у сводчатого потолка часовни. Белая как жемчуг парчовая мантия, липнущая к мокрой после священной купели коже. Пьянящий запах курений — розовое масло, сандал, мирра — и торжественный бой колокола.

Аббатиса-санкторум Морвенн Вал поднимается на ноги, и только тогда открывает глаза. С алтаря взирает Бог-Император, золотой лик Его суров, губы — крепко поджаты. В глассические окна льётся свет, окрашивая каменные колонны храма в кроваво-красные, ослепительно-белые и солнечно-золотые цвета. Раскачивающиеся кадила, висящие высоко над головой, наполняют воздух дымом, темнеющим на фоне ещё более тёмного неба.

Это — обряды веры.

Древние ритуалы надлежит провести, неважно, сколь они длительны и тягостны, ибо они священны не менее чем болтер и клинок, и всё же от неподвижности Морвенн не по себе. На поле брани она знает своё место. Там она святая воительница, несущая смерть врагам Императора, живой пеан Богу-Императору в Его грозной ипостаси. Там Его присутствие ощущается в зареве огнемёта, грохоте штурмовых пушек, криках недругов, умирающих от её руки.

Но тут, в часовне, Он безмолвен.

Вал отводит взгляд от лица статуи и сосредотачивается на предстоящем деле. Подле неё на помосте возвышается огромный золотой корпус «Очистителя Мирабилис», древний бронекостюм «Образцовый» неподвижен как изваяние. В правой руке он сжимает увесистое золотое копьё; левая заканчивается тяжёлым болтером, чей узорный золотой щит отмечен словами «Приорис» и «Санкторум» в честь бастионов-близнецов Адепта Сороритас. Он — истинно бесценная реликвия, и его мощью распоряжается она.

Рядом стоят её сёстры, с немым обожанием глядящие на лицо Бога-Императора, и их восторжённость резко контрастирует с безразличием незрячих сервиторов-хористов. Из механических глоток киборгов льются слова древней литании, а над их многоголосьем стелется хорошо знакомая сладостно-печальная мелодия. Музыка кажется нереальной в своём совершенстве, но никакие благовония в часовне не могут перебить запахи плоти сервиторов: священных мазей, машинного масла и гнили.

К ней подступают две целестинки в серебряных латах, покорно склонив облачённые в шлемы головы. Та, что выше ростом, снимает с плеч Морвенн парчовую мантию, между тем как вторая протягивает приталенный нательник, который станет заменой накидке. Она без лишних слов принимает одежду и натягивает на себя, и плотная баллистическая ткань облегает тело подобно второй коже.

Далее следует гамбезон. Стёганый корзелет сходится на её плечах, груди и поясе, и в ней начинает закипать нетерпение. По всей Галактике бушует бесконечная война, однако сегодня Морвенн облачается в доспех для сражения иного толка. Сколько раз в бытность послушницей она наблюдала за священным ритуалом экипирования, каждый раз думая, каково это, стоять в оке бури? В те дни аббатиса-санкторум Сабрина казалась ей не иначе как святой, стоящей так близко к самому Богу-Императору, насколько это юная Вал могла себе представить.

Могла ли Сабрина — и любая её предшественница, — чувствовать ту же тревогу, ту же тоску по очищающей ярости битвы, то же бремя ответственности, что висит на её шее ярмом кающейся? Сегодня она облачается в броню не для войны, но для зала совета, дабы занять место подле других верховных лордов Терры, где её оружием станут слова — обязанность, к которой у неё нет ни склонности, ни таланта.

Все сервиторы-хористы, кроме одного, умолкают, и прекрасный гимн мучеников утихает до слабых отголосков, между тем как чистый голос солиста, напротив, возносится выше. Вал закрывает глаза, позволяя музыке унести мысли и наполнить душу священной решимостью.

Бог-Император, дай мне сил встретить грядущее.

Аве Император, — поют сёстры.

На помост выпархивает херувимчик, сжимая в пухлых ручках наруч. Старшая целестинка Игнация берёт его и торжественно защёлкивает на правом запястье Морвенн, облачёнными в перчатку пальцами ловко затягивая ремешки, между тем как Фионнула, её заместительница, занимается левой рукой. Дальше приходит черёд налокотников и оплечий, пока её руки не покрываются святой бронёй, готовые к будущим испытаниям.

— Согласна ли ты принять бремя сих священных лат? — Голос Игнации грохочет через вокс-динамики шлема, зычно разносясь по часовне.

— Во имя Бога-Императора, я согласна, — отвечает Морвенн.

— Согласна ли ты использовать сие оружие — пику Озаряющую и трижды благословлённый тяжёлый болтер «Фиделис» — с ненавистью и яростью, как завещал Бог-Император?

— Во имя Бога-Императора, я согласна.

Свечное пламя мерцает, и в неровном свете «Очиститель Мирабилис» словно наполняется святым огнём.

— Согласна ли ты вести нас на священную войну, дабы разить недруга болтером и мечом?

— Во имя Бога-Императора, я согласна. — Обритого скальпа Морвенн касается холодный ветерок, отчего по спине пробегает дрожь.

— Тогда облачайся в доспех и бери оружие, дабы нести смерть врагам веры.

Три небольшие платформы на суспензорах, чьи края покрыты выгравированными именами святых, складываются в лесенку у ног «Очистителя Мирабилис». Их моторчики взвывают, когда Морвенн делает первый шаг, но мраморная платформа держится, словно высеченная в скале. Она ступает в командную люльку, и украшенный затейливой филигранью нагрудник встаёт на место со знакомым и приятным слуху щелчком. Ручки управления прямо под ладонями, и её латницы тотчас смыкаются на них.

Остаётся только шлем.

Херувимчик взлетает, возвращаясь в гнездо среди паутины стропил под крышей. Сестра в простой чёрной рясе ордена Священной Костницы — одного из орденов-пронатус, что опекаются святейшими реликвиями Сестринства, — протягивает ей на багровой бархатной подушечке позолоченный шлем, чело которого обрамляет золотой венец, а глазные линзы темны и незрячи. Морвенн склоняет голову и готовится принять финальное бремя, но прежде чем убор успевает опуститься, двери в собор распахиваются настежь, так что от грохота дерева по камню дребезжат глассические окна, а херувимчики в бездумном замешательстве разлетаются кто куда. Морвенн напрягается, и бронекостюм реагирует на непосредственную угрозу чередой плавных движений, вскидывая тяжёлый болтер и воспламеняя пику Озаряющую.

Но на пороге не враг.

Между окованными железом створками стоит послушница ордена Пресвятой Девы-Мученицы с раскрасневшимся от бега лицом и сползшим покровом. Вал уже шагает вперёд, и огромный боевой костюм с грохотом сходит по каменным ступеням помоста к нефу.

— Аббатиса-санкторум! — Девочка падает на пол, громко стукаясь коленями о плиты.

Старшая целестинка Игнация выступает вперёд и становится подле Морвенн, резко вскидывая руку.

— Послушница, ты забываешься.

Слова обрушиваются на девочку подобно удару в лицо, отчего её щёки наливаются ещё более густым румянцем.

— Простите. — Голос послушницы дрожит. — Но новости крайне срочные. Мне велели передать сообщение лично. Немедленно.

Из клуатра снаружи эхом долетает топот сабатанов. Морвенн этот звук знаком так же хорошо, как собственное дыхание: отделение Сестёр Битвы, быстро бегущее к часовне.

— Ты прервала священную церемонию, — не унимается Игнация.

— Дай ей сказать. — Морвенн разглядывает девочку. Новоприбывшая трепещет, её белые, без кровинки, руки вцепились в подол рясы. — Продолжай, послушница. Что за безотлагательные новости?

— Офелия VII атакована.

В памяти Вал всплывают картины последнего грандиозного сражения за Офелию VII: кардинальский мир, купающийся в нечестивом свете Великого Разлома; белокаменные города, тонущие в крови паствы; бесконечный рой нерождённых, грозящий уничтожить и поработить всё и вся на своём пути. До прибытия помощи в лице Чёрных Храмовников и крестового похода Индомитус примарха Робаута Гиллимана она уже смирилась с тем, что умрёт, и теперь каждый новый день для неё бесценный дар от Бога-Императора, который надлежит использовать для служения Ему.

Получается, та битва не закончена?

— Тиран Голубого Пламени. — Морвенн выплёвывает имя Повелителя Перемен словно сгусток желчи. — Неужели чудовище вернулось?

Послушница качает головой, и на Вал накатывает облегчение. Неважно, какая беда грозит планете, говорит она себе, ничто не может быть хуже того, что мы уже пережили.

— Что тогда?

Послушница произносит два слова, и теплившийся в ней огонёк надежды гаснет, словно задутая алтарная свеча.

Ибо то, что явилось на Офелию VII, хуже того, что она могла себе представить.  

ГЛАВА II

— Благослови нас, святая сестра!

Требования паломников нескончаемы, и у сестры Алейны Амарис из ордена Пресвятой Девы-Мученицы не остаётся другого выбора, кроме как игнорировать их все. Их руки оставляют разводы на её доспехе, на оторочке рясы видны грязные отпечатки пальцев, вонь немытых тел липнет к ним, словно смрад греха. Процессия идёт по Пути Святых к собору Афенасии Мученицы уже несколько часов, но толпа верующих с каждой секундой становится лишь гуще. Люди выстраиваются на озарённых факелами мостах, с которых виден Путь, силясь прикоснуться к священному реликварию из серебра, в котором хранится череп благой святой. Они высовываются из окон, тянутся с позолоченных парапетов, теснятся на винтовых каменных лестницах.

Когда Алейна выглядывает с каменного парапета, то видит под собой бесконечные мосты, дома, башни и контрфорсы Офелии VII, поднимая же глаза, она различает среди возносящихся шпилей лишь клочки неба — тёмного, будто свинец, и тяжёлого, как само проклятье. Собор высится в сердце настоящего лабиринта зданий из камня и адамантия, занимающих всё пространство без остатка, однако единственный истинный путь к нему отмечает величественная церемониальная дорога святых.

Просьбы не прекращаются, крики смешиваются с перезвоном вездесущих колоколов Офелии VII. Некоторые люди, жмущиеся у краёв Пути Святых — местные жители, изготовители идолов и делатели пергамента, для которых короткое паломничество вносит хоть какое-то разнообразие в многолетнюю рутину, но большинство — иномиряне, обменявшие всё заработанное за жизнь на билет до Офелии в трюме пустотного корабля. Они пришли к собору в надежде на искупление, как будто его можно продать или купить, словно кусок мяса на базаре.

Алейна знает, что это не так. Искупление можно получить лишь кровью.

Она юна по меркам Сестры Битвы. В начале Тринадцатого чёрного крестового похода Алейна была ещё послушницей, которую ждали годы тренировок, но потребности безжалостной войны на истощение вынудили перевести многих молодых сестёр в ранг полноправных воительниц, не подобающий тем по возрасту. Обернись всё иначе, она могла до сих пор носить панцирь вместо отливающих чернотой силовых лат, а её волосы скрывались бы под покровом, вместо того, чтобы быть выпрямленными и выбеленными до неестественного блеска, резко контрастировавшего с тёмно-коричневой кожей.

— Мой ребёнок, сестра! Благослови моего ребёнка!

Серебряная костница, хранящая в себе мощи святой, достаточно маленькая, чтобы её мог нести один паломник, но парящая суспензорная платформа, на которую та помещена, размером не уступает «Носорогу». Помимо самой реликвии, на платформе стоят шестеро членов орденов-пронатус в рясах с глубокими капюшонами, чьи голоса сливаются в хоре, прославляющем добродетели святой. Подле неё по Пути Святых шествует миссия сестёр от каждого ордена, в полуночно-чёрных, блестяще-серебряных, кроваво-красных и девственно-белых латах. В воздухе реют мерцающие серебристые стяги, держась в выси благодаря величайшему из чудес.

Святая Гестия из Серебряного Покрова, лучащаяся светом, быстрая и блистательная, с горящими святым огнём глазами, воспаряет вместе с дюжиной своих серафимок. Она — живая святая, воплощение воли Бога-Императора, и лишь ей подобает находиться на почётном месте над Триумфом святой Афенасии. В своё время уже её мощи в серебряной раке будут показывать верующей пастве, но сегодня она — яркое, живое напоминание о могуществе и милости Бога-Императора. Один только её вид наполняет сердце Алейны надеждой, которой почти удаётся выдавить горечь утраты.

Несмотря на торжественность хода, война, что разгорелась после открытия Великого Разлома, нанесла ощутимый удар по каждому из орденов. Когда Алейна позволяет себе окинуть взглядом процессию, ей трудно не замечать отсутствие любимых лиц. Смерть на службе Императору — дар, к коему следует стремиться, но масштаб последних потерь шокирует. Говорят, на каждую сестру, пережившую вторжение на Офелию безжалостного тирана Голубого Пламени, приходится одна, отлетевшая во славе к Золотому Трону. Сложно сказать, правда это или нет, но, истинно, ныне костницы Конвента Санкторума настолько же переполнены, сколь клуатры — пустынны.

— Сестра! Молю тебя!

Алейна кидает взгляд на оборванца в первых рядах толпы, протягивающего к ней извивающегося младенца. Лицо и руки мужчины увивают характерные ожоги, по которым в нём можно узнать свечника, делающего священные свечи для озарения чертогов веры. Некоторые волдыри заросли блестящей белесой кожей, другие ещё свежие и гноятся. И он, и ребёнок чумазые, волосы младенца напоминают грязно-золотой нимб, из открытого беззубого рта доносится испуганный плач. Тощий мужчина смотрит на неё с отчаянным обожанием, которое Алейна видела уже тысячи раз. Этот фанатизм из тех, что охватывает толпу подобно лесному пожару, из тех, что начинается с молитв, а кончается болтами.

— Отойди. — Голос Алейны тихим рыком раздаётся через вокс шлема. Паломники рядом с ним отшатываются, но сам отец не останавливается, продолжая проталкиваться за процессией. Лицо младенца лиловеет, а недовольные крики перемежает тяжёлое сипение, когда на крошечных губках начинает выступать розоватая пена. Алейна не госпитальер, но даже она узнаёт симптомы грудной болезни. Значит, это причина мольбы отца, почему он пересёк многие мили истерзанной поверхности Офелии VII, лишь бы посмотреть на шествие святой. Те, у кого есть деньги, смогут увидеть великомученицу, когда её вернут в место отдохновения, — а некоторым даже позволят прикоснуться к священному черепу кончиком очищенного и миропомазанного пальца, — но несчастное семейство к их числу не относится. Этот человек изморен голодом, одет в лохмотья, а башмаки истоптаны до такой степени, что сквозь дешёвую синтекожу уже проступают большие пальцы.

— Умоляю, сестра!

Он совсем близко. Слишком близко. Стоит отчаявшемуся паломнику сделать один неверный шаг, стоит оступиться, и он встретит свой конец под сабатонами воительниц.

— Я сказала, отойди.

На этот раз сила в голосе Алейны заставляет мужчину замереть на месте. Ему на воспалённые глаза наворачиваются слёзы, оставляя на грязных щеках две чистые полоски.

— Пожалуйста. Он всё, что у меня есть.

Сестре не нужно слушать дальше, чтобы узнать конец печальной истории: семья мужчины погибла при открытии Великого Разлома или сгинула от войны, голода или последовавшего мора. У этого человека не осталось ничего. Разве будет таким уж грехом дать ему немного надежды за то, что он уже потерял?

— Благослови тебя Бог-Император. — Дева касается кончиком бронированного указательного пальца грязного лба ребёнка. Мужчина в комбинезоне сельхозрабочего завистливо ахает и складывает на груди аквилу, но отец продолжает отчаянную погоню, не обращая внимания на великий дар.

— Возьми его, сестра. — Он протягивает ребёнка, словно подношение, и Алейна, наконец, понимает, чего он хочет. — Болезнь забрала мою жену и дочерей. У нас нет ни еды, ни топлива. Я хочу, чтобы он жил.

Разве ей составит труда забрать у отца младенца и передать его конвенту? Но что потом? В Конвенте Санкторуме нет детей, и негде присматривать за ребёнком до тех пор, пока не найдётся корабль, который доставит его в схолу прогениум. Толпа уже напряжена, алчно желая услышать ответ, коего дева дать не может. Согласиться значит открыть врата для отчаяния, которое она не имеет ни права выпускать, ни возможности остановить.

Да и на самом деле всё весьма прозаично: зачем Адепта Сороритас мальчик?

— Иди к госпитальерам, — говорит Алейна, и надежда в глазах мужчины умирает. — Они утешат тебя во имя Бога-Императора.

Он кивает, но его внимание уже обращается с Алейны на процессию, несомненно, в поисках другой сестры, чтобы попросить у неё того же. Она едва ли может его винить. Если на то будет воля Императора, ребёнку повезёт, и он попадёт к госпитальерам. Без неё две несчастные жизни оборвутся под тяжёлыми сабатонами или в давке тел среди других таких же пилигримов. Может, так было бы милосердней. Даже если дитя выживет сейчас, впереди его ждёт новая зима, новая болезнь, и новый шанс умереть.

Церемониальная дорога начинает подниматься к собору, чьи башни в мерцающем свете факелов отбрасывают неровные тени. Алейна идёт в ногу с сёстрами, молча вознося благодарственную молитву Золотому Трону. Находиться в присутствии не одной святой, а целых дух — истинное чудо, но недолгая встреча с мужчиной и его кашляющим ребёнком оставила на её скрытом под кирасой сердце тяжесть. Офелия VII потеряла так много, что пройдут десятилетия, прежде чем она вернёт былую славу, и для таких свечников дорога эта будет полна тягот и лишений.

Солнце исчезает за тучей, и мерцающее сияние стягов тускнеет, становясь свинцово-серым. Из толпы доносится бормотание, в воздухе повисает напряжение, как перед бурей. Неожиданный порыв ветра поднимет пыль у неё под ногами, и ударяет с такой силой, что ближайший паломник шатается и едва не валится с ног. Свет резко усиливается, как при солнечном затмении, и на один ошеломительный миг Алейна задаётся вопросом, не чудо ли это, не благословляет ли Бог-Император их ход демонстрацией Своего могущества…

А затем раздаются крики.

Паника прошивает толпу подобно разряду молнии, и на запруженной людьми улице тут же воцаряется хаос и столпотворение.

Где реликвия?

Она рыщет взглядом по тому месту, где только что парила суспензорная платформа, но видит лишь обезумевшую толпу. На неё пялятся потрясённые глаза, за рясу и броню хватаются руки, пока она не обнаруживает, что её дёргает из стороны в сторону, словно игрушку в руках дерущихся детей. Один удар латницей положит конец их возне, но она не может поднять на них руку, запутавшись в сплетённой ею же паутине нерешительности. А в следующий миг мимо неё проносится приклад болтера, врезаясь в череп ближайшему паломнику, отчего тот падает, и его тело тут же поглощает бурная паникующая масса. Она оглядывается и видит шлем старшей сестры из Кровавой Розы, которая в ответ лишь едва заметно кивает.

— Благодарю вас… — начинает Алейна, но старшая сестра уже отвернулась, проталкиваясь сквозь толпу паломников в направлении реликвария.

Вижу врага. — Донёсшийся из вокса голос святой Гестии спокойный и приятный, как глоток чистой воды, однако от её слов Алейну всё равно пробирает озноб.

Что за враг? Количество? — Раздаётся в ответ аугментический хрип палатины Суджаты. В последний раз дева видела её во главе хода, когда они только начали Триумф святой, но с тех пор, как процессия тронулась в путь под звон колоколов и рёв фанфар, прошло несколько часов. Теперь ей кажется, словно это случилось в иной жизни.

Повисает долгая пауза. Затем:

Повелители Ночи. Их не сосчитать. А с ними летающий сосуд проклятья.

Будьте храбры, сёстры мои, — говорит Суджата. — Мы — длани Бога-Императора.

Из толпы слышится грохот болтерного огня, достаточно далеко, чтобы Алейна не увидела цель, но притом так близко, что она замечает разлетающиеся брызги крови. Над ней проносится тень Гестии, и она кидает взгляд на небо, отчаянно моля о наставлении и воодушевлении. Где враг? Что ей делать?

Но летающая фигура принадлежит не святой. Силуэт кажется неправильным, плечи слишком широкие, шлем искажён и увенчан чудовищными крыльями, а краска на доспехе поглощает свет, вместо того, чтобы его отражать.

Бог-Император, дай мне смелости.

Кожу щиплет от страха. Латницы крепче сжимают болтер, поворачивая ствол вверх. Садящееся солнце пересекает вторая тень, и третья, а тогда небо становится чёрным от тел. Над головой звучит рог, и святая Гестия с неимоверной скоростью воспаряет ввысь, её меч пылает, а серебряный доспех как будто светится изнутри.

Шкатулка-реликварий! — раздаётся по воксу голос Суджаты. — Защитите благую мученицу!

С неба бьют разряды огня. Алейна расталкивает людей, двигаясь к ядру процессии, а воздух меж тем темнеет, наполняясь ядовитым дымом. Керамитные пластины её доспеха устойчивы ко всему, кроме самого сильного жара, однако несчастные пилигримы такой защиты не имеют, и их крики сливаются в стену звука, мешая Алейне сосредоточиться. Где реликварий, где враги? Путь Святых горит, а она ещё даже не увидела цель.

Еретики! — Палатина Суджата ревёт, и через мгновение за её словами следует раскатистая очередь из болтера. — Смотрите в небо! Убивайте их!

Толпу прошивает ещё один поток огня, и к солнцу валит густой, как из крематория, чёрный столб дыма. Сквозь вихрь к ней мчится пылающая фигура, и она едва не стреляет, но её палец замирает на спусковом крючке, когда человек пошатывается, и валится на неё. Секунду Алейна держит за плечи одного из паломников, с чьего лица отслаивается чернеющая кожа, а волосы уже сгорели дотла, но затем слева грохочет болтер, и голова человека взрывается. Труп падает на землю и продолжает дымиться, а потёки плавящейся синтеткани прожигают крошечные канавки в обугленных ошмётках кожи.

— Сестра!

Усиленный воксом голос выдёргивает воительницу из оцепенения, и, обернувшись, Алейна упирается взглядом в глазные линзы шлема модели «Саббат» — кроваво-красного с девственно-белым визором и золотой гербовой лилией на лбу. Ей требуется мгновение, чтобы узнать виденную раньше старшую сестру — хотя случилось это «раньше» секунды, минуты или часы назад, она уже не уверена.

— Нам велено защищать реликварий. Живо!

Это не первый бой Алейны — вовсе нет — но стремительность и хаотичность атаки грозит сломить её решимость. Она возносит молитву, прося помочь ей сосредоточиться — в битве, Бог-Император, дай мне познать твёрдость твоей воли, — и торопливо кивает. Старшая сестра убила паломника из милосердия, но скорость и кровавость его смерти всё равно потрясла её до глубины души. Он не был ни еретиком, ни врагом, а лишь одним из верующих, которому не повезло оказаться среди апокалипсиса пламени и смятения.

— Да, старшая сестра.

Вторая женщина уже прокладывает путь сквозь толпу, в одной руке сжимая болт-пистолет, в другой — цепной меч. Алейна спешит за ней, пот, выступивший на лбу от удушливого жара внутри шлема, щиплет глаза и наполняет рот привкусом соли. А затем мир тонет в огненном зареве, и её подбрасывает в воздух.

На мгновение она становится невесомой, а тогда падает на землю с такой силой, что из неё вышибает дух. Воительница лежит, слепая и оглушённая, со звенящими ушами, ощущая, как по правой щеке течёт что-то липкое. Попытка сделать вдох превращается в настоящую пытку, и когда ей всё же это удаётся, она чувствует кровь.

Кто-то кричит, но вокс — или, может, её слух — слишком пострадал, чтобы она поняла, кто говорит, и о чём именно. Дева встаёт на колени, дрожащей рукой отщёлкивает зажимы шлема и снимает его. Освободившись от душащей тесноты убора, она благодарно втягивает воздух, за что получает полные лёгкие горячего дыма, от которого грудь сводит в натужном болезненном кашле. От силы взрыва в ушах у неё как будто звенят соборные колокола, перед глазами всё плывёт.

Посреди Пути Святых зияет воронка шириной в сорок футов. Парапет вдоль западной стороны разлетелся на куски, оставив осыпающийся край из разбитых камней и искорёженных металлических прутьев, постепенно срывающихся в провал. Алейна с трудом поднимается на ноги и придерживается за основание раскрошенной колонны, одновременно пытаясь восстановить равновесие и понять, что происходит. Дорога стала практически неузнаваемой, скрывшись под грудами щебня, изломанными телами и густой пеленой дыма. Она бредёт вперёд, затем замирает, когда сабатон стукается обо что-то твёрдое: серафимка с серебряном доспехе лежит лицом вниз, её правая рука обрывается у плеча, шея вывернута под несовместимым с жизнью углом.

Реликвария нигде не видно.

— Палатина! — кричит Алейна, но её голос тонет в грохоте боя. Где все командиры? Она в отчаянии озирается, пытаясь найти кого-то вышестоящего по званию — палатину, старшую сестру из Кровавой Розы, хотя бы одну из сестёр-пронатус, — любого, кто может отдать ей приказ и спасти от неопределённости. — Палатина Суджата!

Вокс продолжает молчать.

В дыму перед ней что-то движется — огромная чёрная тень с красными глазными линзами, горящими подобно жаровням. Один из Повелителей Ночи, о которых говорила святая Гестия, предатели из VIII легиона — некогда возлюбленные сыны Бога-Императора, а теперь впавшие в немилость и присягнувшие служить Архиврагу. Её живот скручивает от ненависти и страха, однако вместе со знанием приходит облегчение. Врага, имеющего имя, она может убивать, может ненавидеть, своей осязаемостью он смывает прочь смятение, грозившее захлестнуть её без остатка.

Она поднимает болтер и открывает огонь, посылая очередь снарядов в керамитный доспех, где те рвутся подобно сретенским фейерверкам. Еретик продолжает неумолимо идти на неё. Между гротескно удлинённых перстов на его левой руке трещит сине-белая молния, в правой он стискивает палаческий силовой топор, с чьего волочащегося по земле лезвия сыплются искры. Доселе она боролась с такими монстрами только в составе отряда сестёр — ни разу один на один, и ни разу, едва держась на ногах и ничего не слыша из-за звона в ушах.

Бог-Император, даруй храбрость своей верной слуге.

Еретик выходит из дыма, чудовищный в своём святотатственном величии. Ростом он в девять футов, переливающиеся полуночно-синие латы покрыты свернувшейся кровью. С шипа держателя у него на плечах на Алейну глядят гниющие лица покойников, от части которых остались одни черепа, другие — такие свежие, что могли быть отняты секунды назад. Свет отражается от металла аугментической гортани, торчащей из разорванной шеи, и дева с ужасом узнаёт в верхней голове палатину Суджату, чей правый глаз вынут из глазницы, а окровавленный рот отвис, словно в бесконечном предупреждающем крике.

Лёгкие Алейны наполняются вонью падали, густой и тошнотворной, трупные мухи гудят словно в такт с сердцебиением. Каждая частичка естества кричит ей бежать, однако мышцы не слушаются, и она не в силах отвести взгляда от единственного глаза палатины. Беги, слышит она голос мёртвой женщины. Беги, иначе разделишь мою судьбу.

Но Суджата в жизни не сказала бы таких слов. Она бы сказала Алейне бороться.

— Еретик! — палец девы сжимается на спусковом крючке болтера, накрывая сине-бронзовые латы шквалом разрывных снарядов. — Сгинь! — Воздух густеет от дыма, запах гари почти перебивает прогорклую вонь лежалого мяса, но когда он рассеивается, монстр исчезает. Он умер? Неужели очереди из трижды благословлённого болтера хватило? Ответ приходит во вспышке молнии, когда когтистая рука рассекает воздух и выбивает болтер у неё из ладоней.

— Что за глупость. — Чемпион Повелителей Ночи качает головой. — Каково высокомерие — думать, будто ты устоишь против меня. — Слова звучат тяжёлым рыком, который словно скребёт саму душу Алейны, общая вечность страданий в руках еретика.

— Кто ты такой, что я должна тебя бояться? — выплёвывает воительница.

Из-под крылатого шлема грохочет глубокий смех.

— Я — Смерть Святых.

У Алейны есть время помолиться о быстрой смерти, попросить, чтобы её душа обрела место подле Золотого Трона, прежде чем её голова присоединится к остальным на держателе для трофеев еретика, а затем чёрные тучи расходятся, и является чудо.

Подобно яркой серебряной комете святая Гестия спускается на пламенных крыльях, глаза её пылают горячей белизной, полыхающий меч устремлён в чёрное сердце еретику. Он оборачивается, и огромный кулак задевает Алейне висок. Удар скользящий — придись он в полную силу, то наверняка раздробил бы ей череп, — но его всё равно хватает, чтобы дева, крутанувшись, рухнула на землю с расцветшей за глазами болью. Сквозь дымку, серебряным покровом затуманивающую зрение, она видит, как он вскидывает молниевый коготь, чтобы парировать силовой меч святой, и от их соприкосновения воздух озаряется ослепительно-белой вспышкой. Они подобны витражам с глассического окна — демон, вздымающийся навстречу падающему ангелу, — подобны иллюстрациям из святой книги — яркая, как неземной огонь, святая, и тёмный, как сама скверна, Повелитель Ночи.

Волосы Гестии обрамляют её голову серебрящимся нимбом. Пистолет в руке святой выпускает шквал сиятельного пламени прямо еретику в лицо, однако вместо удушающего смрада горящей плоти воздух наполняется сладостью благовоний. Её лицо лучится светом, и зрелище это настолько восхитительное, что у Алейны перехватывает дух. Дева силится подняться, но ноющие мышцы подводят её, и, всё что она может — восторженно наблюдать, как святая возносит клинок и пикирует вниз, несомненно, готовясь нанести смертельный удар.

Смерть Святых такой быстрый, что Алейна не успевает уследить за ним взглядом. Одним плавным движением он раскручивает топор над головой и магнитно крепит его к задней пластине доспеха, хватает её за руку и вдавливает пальцы святой в рукоять меча.

— Труп-Император не спасёт тебя. — Смерть Святых подаётся к святой, и молниевый коготь тянется к её лицу.

— Ты не победишь! — Гестия отстраняется, двигатели крылатого прыжкового ранца протестующе ревут, но хватка Повелителя Ночи слишком крепкая. Медленно, неумолимо, он начинает тянуть воительницу к земле.

На плече Алейны смыкается рука.

— Сестра. Мы должны действовать. Сейчас.

Дева из Кровавой Розы снова рядом с ней, её доспех измазан в крови, а одежда висит обугленными лохмотьями. Она толкает перед собой тощую послушницу, прижимающую к груди серебряный реликварий. Алейна поднимается на нетвёрдых ногах, и окидывает землю взглядом в поисках болтера, но тот исчез, затерявшись среди дыма и бойни. Тогда она достаёт болт-пистолет, и, пошатываясь, целится. Две фигуры — святая и архигрешник — так близко, что она не сможет попасть в цель, не рискуя при этом задеть Гестию. Она оглядывается на старшую сестру, ожидая приказов, однако та уже идёт вперёд с цепным мечом в руке.

Но они опоздали.

С криком рвущегося металла еретик пробивает когтистой рукой нагрудник Гестии. На кончиках когтей сверкают молнии, когда те выходят у неё между лопатками, а тогда её голова откидывается назад, и из глаз и рта бьёт серебряный свет. Секунду святая висит в воздухе, словно готовясь взмыть в небо, затем её тело обмякает, и свет в глазах гаснет.

Смерть Святых вырывает молниевый коготь, и Гестия падает на колени, её голова запрокидывается, так что глаза в безмолвной мольбе смотрят в небо. Он достаёт топор, и одним плавным движением сносит ей голову с плеч.

— … ко мне!

Смутно, словно в тумане, Алейна осознает, что к ней кто-то обращается. Рука в кроваво-красной перчатке хватает её за наплечник и толкает за обвалившуюся арку, где уже прячется послушница сестёр-пронатус. Старшая сестра из Кровавой Розы поднимает визор, открывая вспотевшее оливковое лицо, на чьей левой щеке вытатуирована гербовая лилия, а правую оспинами покрывает созвездие крошечных шрамов. Сквозь дым Алейна видит, как Смерть Святых поднимает отрубленную голову Гестии за серебряные волосы и водружает в центре шеста для трофеев.

— Слушай меня, — шипит старшая сестра. — Сегодня мы уже потеряли одну святую. Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы не лишиться ещё одной.


ГЛАВА III

— Нет, — говорит Морвенн.

Слово эхом разносится по залу подобно рявканью болтера. Два сервочерепа висят в воздухе, заливая мягким красноватым светом большой стол из криводрева и одиннадцать сидящих сановников, незанятое кресло позади неё и пустующий трон лорда-регента.

Никто не говорит.

Она единственная из двенадцати на ногах, и одна из двоих в доспехе, возвышаясь на целую голову даже над Траянном Валорисом. Капитан-генерал Адептус Кустодес держит силовое копьё — такое же, как в правой руке «Очистителя Мирабилис», а лицо его скрыто под золотой маской шлема с высоким плюмажем. Зал сената невероятно просторный, его чёрные гранитные стены скорее поглощают, нежели отражают мерцающий свет люменов, однако выражения на лицах других верховных лордов видны безошибочно.

Презрение. Отвращение. Враждебность.

— Нет? — Посланник Патерновы, Кадак Мир, отзывается первым, единственное слово доносится из-под бархатного капюшона сиплым шёпотом. Его место находится справа от пустого трона, а перекошенное тело укутано в многочисленные слои тяжёлых одежд. Вся его плоть выше рук скрыта из виду, запястья бледные и костистые, пальцы — отчего-то кажущиеся слишком длинными, — сужаются до заостренных кончиков ногтей. В навигаторе есть что-то, отчего на него трудно смотреть прямо, некое едва уловимое ощущение неправильности, нечто нечеловеческое.

Вал буравит взглядом тьму под капюшоном. У неё нет желания отворачиваться.

— Может, милостивая аббатиса соизволит развернуть своё заявление, — продолжает Мир.

— Я сказала — нет, милорды. — Она расправляет плечи, и «Очиститель Мирабилис» с мягким урчанием моторов повторяет движение. — Нет, я отклоняю ваше предложение. Нет, размытое обещание прислать подкрепления на Офелию VII «когда позволят обстоятельства» неприемлемо. — Морвенн не пытается скрывать омерзение в голосе. — Ей грозит опасность сейчас, и моё место — и место каждой незадействованной в боях Сестры Битвы — там. Просить у меня оставаться в стороне, пока планета под ударом — оскорбление высшего порядка.

Навигатор склоняет бесформенный капюшон набок.

— Просить у нас оголить оборону Святой Терры, чтобы защитить Офелию VII от какого-то… — Он издаёт сиплый смешок, напоминающий дуновение сухого ветра меж давно истлевших костей. — От какого-то рейда Повелителей Ночи мне кажется оскорблением ещё большим.

Её скрытые под перчатками ладони сжимаются от ярости. Атака на благословенный кардинальский мир — плохо само по себе, но упрямый кретинизм Кадака Мира в тысячу раз хуже. Как он не понимает того, что она ему втолковывает? Пришло время действовать, но он, похоже, предпочитает оставаться в плену беспечности и самоуспокоения.

— Это не просто рейд. — Она тяжело оглядывает остальных верховных лордов, как будто может заставить их понять одной силой взора. Если бы только всё было так просто.

— Нет?

— Он — Смерть Святых.

В зале повисает ожидающее молчание.

Морвенн делает глубокий вдох, задерживает его, затем выдыхает, медленно считая до пяти. Встреча превратилась в игру словами, болото, засасывающее ноги, замедляя её и постепенно утягивая вниз. Какие зверства творятся в кардинальском мире, пока она впустую тратит здесь время?

— Это имя должно нам что-то говорить? — интересуется Кадак Мир.

— Он столетиями охотился на сестёр Серебряного Покрова. Его ударный крейсер возникает без предупреждения, убивает без жалости, и исчезает без следа. Иногда он появляется снова спустя пару месяцев, иногда проходят целые поколения, прежде чем он возвращается, чтобы жечь наши храмы, убивать сестёр и равнять с землёй соборы. Но раньше он никогда не приходил на Офелию. У нас появился шанс уничтожить угрозу, что донимала мой орден тысячелетиями — а вы упустите его из-за своей бездеятельности.

— Не вижу причин для такой срочности. — Мир пожимает плечами. — По вашему же признанию, Смерть Святых позже вернётся.

— К тому времени мы можем уже умереть!

— У него весьма впечатляющий титул. — Замечание исходит из уст кардинала Ритиры, ещё одного назначенца Мстящего Сына в совет верховных лордов. Она — женщина с пухлым лицом, принявшим выражение учтивого сочувствия, однако Морвенн не обманывается её кажущейся кротостью. Несомненно, точно с таким же выражением экклезиарх смотрела на еретиков и инославцев, прежде чем отправить их на костёр. — Он самопровозглашённый или дан вашим орденом?

— У моего ордена для него есть только смерть, и она его заждалась. — Вал качает головой. — Но прозвище ему подходит. Мне перечислить имена всех убитых его рукой? Святых, чьи отрубленные головы гниют на его держателях для трофеев? Поверженных паломников? Замученных сестёр, обезглавленных послушниц?

— В этом нет нужды, аббатиса-санкторум. — Великий магистр Ассасинорума, Фадикс, умиротворяюще поднимает руку. Он — невысокий человек в простой серой рясе, не запоминающийся совершенно ничем, помимо того, как он держится — в каждом его движении сквозит тщательно выверенное, осторожное изящество. Он может напоминать обычного адепта, но если подозрения Морвенн верны, Фадикс — самый смертоносный человек в зале. — Независимо от грехов еретика, вы должны понимать нежелание совета потакать вашим желаниям. Благая аббатиса Сабрина, ваша предшественница, пропала в подобном варп-перелёте, а сейчас времена неспокойные. Сестринство не может позволить себе потерять ещё одну аббатису-санкторум так скоро после вашей инвеституры.

— Это меньшая из моих забот. — Морвенн не пытается говорить тише. — Лучше прожить недолго, неся смерть врагам Бога-Императора, чем тысячу лет гнить в этом зале.

— Я также был орудием смерти для недругов Бога-Императора, аббатиса-санкторум, однако теперь я служу иным образом. — Голос Фадикса примирительный, но Морвенн не питает иллюзий. Он — гадюка, и слова его змеиные. — Я понимаю, что вами движут эмоции, и следует многое обсудить…

— Многое обсудить? — Вал бьёт кулаком по столу, и по полированной поверхности разбегается паутина трещин. — Пока мы тут болтаем, Офелия VII горит.

С жужжанием механизмов генеральный фабрикатор Адептус Механикус склоняется над столом, и его единственный телескопический глаз выдвигается вперёд, вперяясь в неё внимательным взглядом.

— Чего вы так боитесь, аббатиса? — Голос генерального фабрикатора мелодичный, однако в нём чувствуется что-то неуловимо нечеловеческое. Остался ли под той багровой мантией хоть намёк на людскую плоть? — В Конвенте Санкторуме много Сестёр Битвы. Вы ведь не сомневаетесь в их умениях?

Морвенн встречается с ним взглядом и живо представляет, как душит техножреца его же мехадендритами. Ей давно следовало быть на Офелии вместе с сёстрами, подальше от этих интриганов. Бог-Император предопределил ей сражаться на поле брани, а не вязнуть в бесконечной борьбе за политические выгоды.

— Вы не слушали, — цедит она. — Или слушали, но не смогли понять.

— Мой слуховой аппарат не сбоит, аббатиса-санкторум, как и когитаторы, механические и органические. — Рука, состоящая из сцепленных между собой сочленений и пальцев, описывает широкую дугу. — Никто не сомневается в вашей доблести и не отрицает жертв ваших сестёр. Но едва ли удивительно, что у вас проблемы с боевым духом.

Воительница до хруста стискивает зубы.

— Дело не в боевом духе, и угроза далеко не проста.

— Нет, конечно. — Навигатор, Мир, в издевательском умиротворении поднимает тощие руки. — Но не каждое нападение отличается планетарным размахом. В истории вашего мира было полно таких рейдов, и налётчиков с лёгкостью прогоняли назад в варп.

— Недооценивать врага означает привечать поражение.

— А переоценивать означает направлять ресурсы, коих у нас мало, на глупые затеи. — Высокомерие навигатора не поддаётся осмыслению. Он склоняет голову, и с неё падает капюшон, открывая улыбающийся безгубый рот посреди личиночно-белого лица.

Глаза Вал застилает гнев. Её руки сжимаются на ручках управления «Очистителя», и огромный бронекостюм подступает на полшага ближе к столу. Навигатор отшатывается, будто от удара током, и его кресло скрежещет по мраморному полу. Морвенн опускает голос до угрожающего рыка, иначе она заорала бы мужчине в лицо.

— Будь вы воином, лорд-навигатор, то поплатились бы за такое обвинение кровью. К счастью для вас, прежде я не видела человека, менее пригодного в солдаты.

Кадак Мир сглатывает.

— Ваш заносчивость однажды выйдет вам боком, Морвенн Вал.

Фадикс откашливается.

— Милорд-навигатор. Естественно, что аббатиса желает смерти врагам Империума, и любая угроза Конвенту Санкторуму — угроза самой Экклезиархии. — Он поворачивает к ней незапоминающееся лицо, и она видит улыбку, которая, по всей видимости, должна её успокоить. — Но, возможно, стоит напомнить, что ваши сёстры не одни — там также присутствует братство Чёрных Храмовников, на случай, если им потребуется защита.

Защита? — На этот раз слово срывается неосознанно, вытолкнутое с уст волной гнева. — Мы с сёстрами веками проливали кровь подле сынов Дорна. И вы хотите, чтобы я просила их о помощи?

Траянн Валорис подаётся вперёд.

— Маршалу Армонду Монтфорду поручили охранять Офелию VII после поражения тирана Голубого Пламени. В последнем послании от сынов Дорна говорилось, что он получил тяжёлое ранение. По сообщению апотекария, со временем маршал излечится, но командование обороной передано кастеляну Аймару Танкрету. Хороший воин, пусть и не такой многоопытный, как маршал Монтфорд.

— А значит, с такими союзниками вашим сёстрам не понадобятся подкрепления со Святой Терры. — Голос Кадака Мира пропитан самодовольством. — И я готов поспорить на каждый трон в сокровищнице, что с угрозой разберутся ещё до их прибытия.

— Мы говорим о святой земле, — произносит Морвенн. Почему они закрывают на проблему глаза? — О жизнях моих сестёр. О древних, уникальных реликвиях.

— Я ценю кардинальский мир не меньше вашего. — Голос Эос Ритиры полон укоризны. — Но ресурсы, коими наделил нас Бог-Император, далеко не безграничны, и вы готовы забрать их от Святой Терры ради ненужного путешествия.

— Что скажут остальные? — Вал отходит от стола и переводит взгляд на остальных верховных лордов. С ним встречается только капитан-генерал кустодиев. Другие, похоже, больше заинтересованы разглядыванием собственных рук или тёмных закутков зала.

— Я поддерживаю аббатису-санкторум. — Грохочущий голоса Траянна Валориса заполняет зал, и Морвенн внезапно накрывает облегчение. Она не нуждалась в одобрении ни одного смертного, чтобы понимать правоту своих действий, но капитан-генерал — единственный верховный лорд комнате, чьё мнение она ценит. — Офелии VII грозит большая опасность. Мы будем глупцами, если проигнорируем её.

— А если этот Смерть Святых переведёт своё внимание на Святую Терру, капитан-генерал? — Кадак Мир взмахивает белесой рукой. — С тем же успехом атака на кардинальский мир может быть уловкой, чтобы заставить нас ослабить оборону.

Вот она — настоящая причина отказа Мира предоставить помощь. Политика сделала его мягким, и желание защитить собственную шкуру в нём так сильно, что он скорее позволит Галактике сгореть, чем рискнёт жизнью. Хуже того, остальные верховные лорды — за исключением Валориса — видимо, слеплены из того же теста.

Она напрасно тратит время.

— Капитан-генерал, ваша поддержка много для меня значит, но время слов прошло. Если только совет не желает пересмотреть свою позицию, то моё место рядом с сёстрами.

Кардинал Ритира неуютно ёрзает в кресле.

— Может, поставим сей сложный вопрос на голосование?

Фадикс поднимает бровь.

— Проголосуем поднятием рук. Кто за?

Поднимается единственная золотая латница. — Остальные — перчатки магистров Астрономикана и Адептус Астра Телепатика, ладони представителя Инквизиции и остальных, — остаются на столе. Морвенн глядит на кардинала Ритиру, но старшая женщина не встречается с ней взглядом.

— Для протокола — Сенаторум Империалис выступает против такого курса действий. — От удовлетворения в голосе Кадака Мира, кажется, может скиснуть молоко.

— Приоритеты совета мне ясны. — Морвенн заставляет себя склонить голову. Она отпускает ручки управления бронекостюма, чтобы белыми как мел пальцами сложить на груди аквилу. — Я потратила достаточно времени на слова.

Она выходит из комнаты, и большие двойные двери закрываются за ней с зычностью похоронного звона.


ГЛАВА IV

Кающаяся под номером 867, — которая до сих пор считает себя Летой Фулменс, несмотря на тот факт, что никто так не называл её уже более десяти лет, — смотрит на грубо обтёсанный потолок пещеры и представляет небо за ним. Грязный жёлтый воздух в шахте смердит немытыми телами и экскрементами, но мысли уносят её наружу, к свежему ночному ветерку, дующему под мерцающими огоньками далёких звёзд.

Или так она себе представляет.

Это стало для неё игрой — пытаться вспомнить подробности прошлой жизни, хотя долгие годы заключения размыли границу между реальностью и воображением. Воспоминания о первой половине жизни поделены между двухкомнатным жилым блоком и схолой при местном мануфакторуме, заучиванием катехизисов веры днём, и историями отца перед сном. Раньше она могла в точности представить его лицо, но теперь память о нём стала обрывочной: колючее прикосновение щетины к её щеке, запах свежего пота и машинного масла. Раньше всё это означало безопасность, но те дни давно в прошлом.

У щеки щёлкает плеть, вырывая Лету из задумчивости. Она рада вмешательству. Мысли об отце пробуждают воспоминания о том, что случилось потом. Фанатики с горящими факелами, охваченный пламенем жилой блок, крики умирающих. И идущие сквозь дым женщины в блестящих серебряных доспехах, из чьих глазных прорезей в безликих шлемах льётся зловещий зелёный свет. Запах горящей кожи и волос она помнит до сих пор, спустя долгое время после того, как то пламя угасло дотла.

— Возвращайся к работе, кающаяся!

Плеть хлещет снова, и на секунду ей хочется плюнуть надзирателю в лицо. Тяжёлый стальной намордник, закрывающий рот, не позволит ей этого сделать, но фантазия всё равно приятная. Все кающиеся работники постоянно носят такие плохо прилегающие приспособления на лицах, снимая их только для единственного приёма пищи в день и последующих молитв. Иногда, когда намордник снят, и надзиратели отвлекаются, она проводит пальцами по зарубцевавшимся шрамам и задаётся вопросом, как сейчас выглядит. Впрочем, ответ написан на лице каждого кающегося вокруг. Она немытая и тощая.

— Восемьсот шестьдесят седьмая! Ты оглохла?

Лета кивает, позволяя тяжести намордника якобы покорно увлечь голову вниз. Она хорошо знает надзирателя Юлия, и знания те ей совершенно не нравятся. Он — здоровяк, бледнокожий и бритоголовый, с толстой складкой плоти на шее, свидетельствующей о таком хорошем питании, о котором ей остаётся мечтать. Некоторые другие надзиратели занимаются своей работой с мрачной исполнительностью, но этот даже не пытается скрывать, как ему нравится причинять страдания. Малейший намёк на неподчинение карается несоразмерным и суровым наказанием, но в тех редких случаях, когда в шахты наведываются святые сёстры, он превращается в само лебезящее подобострастие. Если подумать, то Лета предпочитает с его стороны жестокость.

Жестокость ей понятна.

— Я сказал — за работу! — Плеть трещит снова, и на этот раз кончик задевает шею. На коже расцветает яркая боль, но, впрочем, ей доставалось и сильнее. Через пару минут она стихнет до слабой пульсации. Через неделю о ней будет напоминать лишь очередной шрам. Боль пройдёт, как и всегда. Второй удар приходится туда же, и на этот раз с её губ невольно срывается болезненное шипение. — Работа — дар от Бога-Императора! — кричит Юлий. — Служением ты искупишь свою жалкую душонку!

Лета поднимает кирку и присоединяется к остальным кающимся, которые дробят камни. На долю секунды она задаётся вопросом, каково было бы всадить её надзирателю в череп. Конечно, она умрёт ещё до того, как успеет вырвать кирку обратно — автоматы и шоковые дубинки его напарников об этом позаботятся, — но пару секунд удовлетворения того бы стоили. В своём воображении она размахивается киркой снова и забивает её Юлию в левую глазницу, так что на его щёку брызжет блестящее кровавое желе.

Вместо этого кирка ударяет о скалу. От неё отпадает ещё кусок, и сутулая беззубая женщина, что спит на нижней койке под Летой, закидывает отколотый камень в грубый тканый мешок. Номер «874» на робе кающейся служит напоминанием о том, что они прибыли вместе на том же битком набитом наземном транспортнике. Женщину зовут Эвания, и первые пару жутких ночей в шахте она пыталась унять страх Леты перед тьмой тихими успокаивающими словами. Той маленькой отраде пришёл жестокий конец, когда Юлий услышал её, снял с Эвании намордник и выбил зубы пяткой шоковой дубинки.

После этого шепоты прекратились.

Когда камнями наполняется десять мешков, кающиеся грузят их на тележки, которые, в свою очередь, выталкивают на поверхность окончательно сломленные бедолаги, что точно уже не поднимут голов к звёздному небу. Лета давно перестала задумываться, какой цели служат их труды. С тем же успехом, как только туннели будут вырыты на ту протяженность, которую их мучители сочтут достаточной, им могут просто приказать начать их закапывать.

Кирка отбивает от стены очередной кусок скалы, и она нагибается, чтобы переложить его в мешок Эвании. Старшая женщина поднимает голову, и на секунду Лета встречается с ней глазами, однако в них больше нет ни узнавания, ни искры жизни. Такое чувство, будто дух оставил тело Эвании вместе с зубами, и теперь она не более чем медленно умирающий сервитор, выполняющий заученные действия. Все они такие — кающиеся, с которыми она делит заключение, и их неживые глаза — окна, в которые видны ещё более мёртвые души. Сколько пройдёт времени, задаётся вопросом Лета, прежде чем от истощения и жестокости не иссякнет и её воля к жизни?

Кающаяся.

Слово подобно железной цепи у неё на шее. Отец раскрыл Лете его значение задолго до того, как оно стало смыслом её существования: тот, кто искупает свои грехи и ищет прощения. Если бы она только знала, какой грех должна искупать, причину, по которой сёстры Адепта Сороритас приговорили её доброго отца к смерти на костре, а дочь — на бесконечный труд в лишённой света яме. Она часто молилась, прося о понимании и прощении, но ответа так и не услышала.

Грязные жёлтые люмены пещеры мерцают. Лета не отрывается от работы, но треск помех из вокс-аппарата на поясе Юлия привлекает её внимание. Она украдкой кидает на него взгляд, и видит, как тот подносит передатчик к уху. Он меняется в лице, и привычное самодовольное выражение сползает с него подобно коже с гниющего трупа.

— Да, милорд, — говорит он. — Я прослежу за этим ли…

Из рупоров в шахте раздаётся рёв сирены, заглушая слова надзирателя и заставляя волоски на затылке Леты подрагивать одновременно с нарастаниями и спадами зловещего сигнала. Звук оживляет даже замученных рабочих, и среди них слышится возбуждённое бормотание — и надзиратель тут же активирует шоковую булаву и лупит склонившуюся над мешком Эванию. Старуха валится с ног, и вокруг её судорожно дёргающего тела рассыпается бесполезное содержимое мешка. Из-под намордника струйкой сочится кровь.

— Вы все! Положить кирки! Спинами к стене! Живо!

Инструменты кающихся с лязгом падают на землю. Лета откладывает кирку вместе с остальными, и замирает — ненависть горит в ней так сильно, как будто она проглотила горящий уголёк. У её ног лежит кусок камня размером с кулак, выкатившийся из мешка Эвании. Прежде чем встать, она подбирает его и прячет ладонь в рукав робы.

К вою сирены добавляется глухой стук металла по металлу. Лете требуется секунда, чтобы понять, откуда исходит звук: большая решётка, отделяющая верхний и нижний ярусы шахты, опускается. Надзиратель прячет шоковую булаву и отступает прочь, мечась взглядом между сбившимися в кучу кающимися и пещерой за спиной. Он собирает инструменты и надёжно запирает их в нише за тяжёлым железным ставнем.

— Ждите здесь. — Его голос дрожит. — Ни звука, вы меня поняли?

Лета глядит на Юлия с немой ненавистью, наслаждаясь каждой секундой его страха. Шаги надзирателя стихают вдали, а затем с внезапным лязгом решётка останавливается.

И в пещере разом гаснет весь свет.


В иных обстоятельствах, думает Морвенн, для неё устроили бы пышную церемонию: собор с порхающими херувимчиками, сливающиеся в идеальной гармонии голоса сервохора, торжественные ряды сестёр, наблюдающих за отбытием аббатисы-санкторум со Святой Терры в пустоту. Но так даже лучше.

Она и капитан-генерал Адептус Кустодес идут под моросящим дождём к её челноку на личной площадке для верховных лордов. Двигатели корабля запущены, экипаж уже на борту, и ждёт лишь приказа, чтобы доставить её на боевой крейсер Имперского Флота на геостационарной орбите. Возможно, другие верховные лорды думали, что её оскорбит отсутствие надлежащего прощания, но сейчас это заботит Морвенн меньше всего.

Капитан-генерал снял шлем, и за счёт высоты бронекостюма их глаза находятся на одном уровне: опыт, которым вне его братства мало кто может похвастаться. По воину хлещет дождь, переливаясь серебром и багрянцем в свете хвостовых люменов самолёта, каплями собираясь на золотом доспехе подобно крошечным драгоценным камушкам. Его прищуренный взор устремлён вдаль, и она понятия не имеет, о чём тот сейчас думает.

— Мне не нужно спрашивать, помните ли вы наш последний разговор. — Его глубокий голос резонирует у Вал в лёгких, напоминая начальные ноты боевого гимна.

— Нет, капитан-генерал. Я не забыла. — Да и как она могла? Величественное золотое копьё в руке «Очистителя Мирабилис» служит постоянным напоминанием о той их встрече: освещённая пламенем свечей тьма усыпальницы в сердце Имперского Дворца; резкий запах озона, что ударил ей в нос, когда пика впервые озарилась жизнью. — В тот день мы говорили о пророчестве. Но я верю Богу-Императору, а не словам покойников.

В глазах Валориса вспыхивает искра веселья.

— Истинно так. Но настали мрачные времена, аббатиса-санкторум, и ни одно наставление нельзя сбрасывать со счетов.

— И что это за наставление?

— Что близится тьма, подобной которой Империум Человека доселе не знал.

— Речь о Смерти Святых?

— Возможно. — Капитан-генерал хмурится. — Мои братья хранили пророчество тысячи лет, так долго, что даже имя изрёкшего его провидца обратилось в прах. В нём говорится о великой тьме, выстоять против которой сумеет лишь один свет.

— Пика Озаряющая.

— Отчасти. Ибо держать её должна ваша рука, Морвенн Вал. Изгнать темноту должна ваша воля. Если, конечно, её удастся изгнать вообще.

Аббатиса кидает взгляд на копье в руке бронекостюма.

— Мне не нужны пророчества, чтобы знать свой долг. — Долг, исполнить который было бы гораздо легче вместе с вашими братьями, думает она, но прикусывает язык, чтобы не дать воли резким словам. Валорис ничем не заслужил пренебрежительное отношение. — Почему вы не рассказали о нём другим верховным лордам? — вместо этого спрашивает она.

— «Глупец умирает, не успев вынуть меч». — Кустодий качает головой. — Они бы нашли другую причину для бездеятельности.

Он протягивает ей руку, и они берутся за предплечья. Морвенн чувствует силу его хватки даже сквозь перчатку, и Валорис подаётся ближе, так, чтобы его тихий голос смогла услышать только она одна. — Час великой тьмы совсем близко. Офелии VII может грозить опасность куда большая, чем кто-либо себе представляет.

— Покуда я дышу, Конвент Санкторум не падёт.

Валорис кивает.

— Пускай ваше путешествие будет быстрым, а гнев — рассудительным. — Он разжимает ладонь и отступает. — И пусть пика Озаряющая послужит маяком, что укажет вам путь в грядущей тьме.

Морвенн ждёт. Она смотрит, как огромный золотой воитель растворяется в дожде, пока его окончательно не поглощает тень, после чего нервное покашливание на уровне пояса привлекает её внимание к ждущему рядом пилоту челнока.

— Аббатиса-санкторум? Мы ждём лишь вашей команды. Если вы готовы, конечно.

— Я готова.

Она следует за пилотом к заднему люку и протискивается в бронекостюме внутрь, прежде чем поместить копьё в ящик-реликварий справа. Трап начинает медленно подниматься, и она кивает целестинкам из своей личной свиты — Фионнуле, Ксении, Хироми, Зафии и старшей целестинке Игнации, — каждая из которых поочередно складывает на груди аквилу.

— Я уж подумала, что вы изменили решение, моя аббатиса, — сухо говорит Игнация. Произнеси эти слова кто-нибудь другой, Морвенн могла бы расценить их как неуважение, но Игнация — одна из немногих людей во всём Империуме, кого она считает другом, та, чей честный совет для неё ценнее любых красивых слов верховных лордов.

— Значит, ты плохо меня знаешь, старшая целестинка.

Дева улыбается, показывая имплантированные в верхнюю челюсть металлические зубы — подарок на память от тёмного апостола Несущих Слово, которому почти удалось снести ей голову с плеч. Еретик-астартес поплатился за оскорбление жизнью, хоть и успел отправить к Золотому Трону половину отделения целестинок, прежде чем его удалось одолеть.

— Долго я так не думала, моя аббатиса.

Их сдавливает гравитация, когда челнок поднимается с платформы, разворачивается, и устремляется ввысь сквозь редеющую атмосферу. Вал откидывается в бронекостюме и закрывает глаза, ища покой в душе, и не находит его.

Час той великой тьмы совсем близко.

Слова Валориса эхом раздаются у неё в голове, заглушая рёв двигателей, и по её спине пробегает дрожь, не имеющаяся ничего общего с холодом.


ГЛАВА V

Вонь сгоревшей плоти цепляется к коже, волосам и одежде Алейны, она стоит у неё в носу и рту. Дева выкашливает густую слюну вперемешку с сажей, и звук громким эхом отражается от голых каменных стен крипты. У неё ломит кости, раскалывается голова, а в какой-то момент отчаянного побега доспех, казалось, стал весить вдвое больше.

Некрополь находится достаточно далеко от места атаки, чтобы грохот болтерного огня стих до низкого рокота — хотя как там могли оставаться живые люди, остаётся выше понимания Алейны, — однако расслабляться пока рано. С тем же успехом Повелители Ночи уже могут находиться в некрополе, с помощью охотничьего зрения выискивая тепло или звук, которые могли бы выдать выживших. Сёстры и оставшиеся паломники не могут прятаться здесь вечно, но куда ещё им податься?

Алейна, стоящая возле стены, оглядывает несчастную горстку людей. Уцелело пару десятков пилигримов, сгрудившихся вместе, чтобы успокоиться и согреться, но она видит всего пять сестёр. Вначале их было трое: она сама, старшая сестра Керем из Кровавой Розы, и Феодосия из ордена Пера, вместе с которыми она перенесла в безопасное место ларец святой Афенасии, а через какое-то время к ним присоединились две воздаятельницы из Доблестного Сердца. Уже в некрополе они натолкнулись на единственную выжившую из почётной гвардии святой Гестии — потрясённую и залитую кровью серафимку, от чьего прыжкового ранца оторвало крыло, а серебряная краска на броне сползла от жара, открыв тусклый серый металл. Она назвалась Пердитой, и с тех пор не проронила ни слова.

С ведущих в склеп узких ступеней эхом доносятся шаги. Рука Алейны устремляется к болт-пистолету, хотя шаги слишком быстрые и лёгкие, чтобы принадлежать кому-то из еретиков. В дверном проёме показывается Керем, с самого собора ни разу не выпустившая цепной меч из рук.

— Сколько их? — спрашивает сестра-воздаятельница, Руксана.

Керем качает головой.

— Много. Как минимум дюжина рапторов, и столько же на мотоциклах. И другие.

— Архиеретик?

— Ходит среди них так, будто правит всем миром. — Керем сплёвывает на пыльный каменный пол кровавую слюну. — Я видела группу предателей-астартес, избавляющихся от своих мертвецов. По крайней мере, кровь пустили не только они нам.

— Старшая сестра, что будем делать? — Вопрос слетает с уст послушницы, сестры-пронатус. Она сидит в углу с реликварием на коленях, крепко обнимая серебряный ларец.

— Перегруппируемся. Оценим ситуацию, наши силы, средства и варианты. Затем действуем. — Старшая сестра из Кровавой Розы обводит их пристальным взглядом. — Если здесь нет никого выше меня по званию, я принимаю командование на себя.

Со сводчатого потолка крипты капает вода, увеличивая белесое пятно извести на старинной брусчатке.

— Ситуация следующая. Собор и окрестности захвачены еретиками из Повелителей Ночи. Прямо сейчас они консолидируют свои позиции. Мы сильно уступаем им числом. Непосредственная атака невозможна.

— Неразумна — возможно, но не невозможна. — Вторая сестра-воздаятельница, Мараид, откидывает короткие тёмно-каштановые волосы с веснушчатого лица. На её правой скуле лиловеет большая ссадина. Глаз под рассечённой бровью заплыл, однако тяжёлый болтер у неё на коленях в идеальном состоянии.

— Не ты распоряжаешься своей жизнью, — указывает Керем.

Алейна бросает взгляд на толпящихся паломников, которые избегают её внимания, словно вспугнутые птички. Внезапно её под бок колет жалость. Ситуация плоха даже для неё, в доспехе и рядом с другими сёстрами. До чего, наверное, ужасно быть беззащитным и безоружным в подобном положении. Она пытается им ободряюще улыбнуться, но те ей не отвечают.

— Рассчитывать мы можем на одно, — продолжает Керем, — на оставшиеся силы и средства. Нас шестеро, вооружённых и готовых к бою, пусть не для атаки в лоб. Сёстры-воздаятельницы, тяжёлые болтеры могут быть лучшим оружием в нашем распоряжении. У нас есть клинки и болтеры. Серафимка Пердита?

Имя эхом отдаётся от стен, но дева не отвечает. Её окровавленная голова склонена над сжатыми руками, и она не замечает ничего вокруг в своей отчаянной молитве к Богу-Императору. Алейна опускает руку ей на плечо, а когда Пердита не реагирует, то мягко поднимает её за подбородок, так что они оказываются лицом к лицу. Глаза у Пердиты покрасневшие и не сфокусированы, на щеках блестят ручейки слёз и синеют ссадины.

— Сестра-серафимка, — тихо говорит она. — Ты нам нужна. Ради Бога-Императора, ты будешь сражаться с нами?

Пердита глядит на неё, затем, дрожа, кивает.

— Она с нами, — отзывается Алейна.

Керем хмурится.

— Хорошо. Значит, причислим к нашим средствам инферно-пистолеты серафимки.

— Туда бы отнести её крылья… — говорит Мараид. Алейна смотрит на серафимку, ожидая её реакции, но та неподвижна, как гипсовая статуя, и столь же хрупкая. Кто такая серафимка без крыльев, или член почётной гвардии святой, не исполнившая свой долг? За подобный провал полагается разве что смерть либо место среди покаянниц.

— И ещё есть мощи святой мученицы Афенасии. — Керем указывает на ларец, хотя для Алейны не остаётся незамеченным, что она не упомянула послушницу, которая его несёт. — Итак, мы — единственные стражи реликвария. Нам выпало защищать мощи благой святой, и вернуть их в целости и сохранности обратно в Конвент Санкторум.

Послушника откашливается.

— Можно мне сказать?

— Говори.

— Я знаю, как зовут напавшего на город еретика. — Голос Феодосии громкий и чистый, как звон колокола.

Керем хмурится.

— И это поможет его победить?

— Возможно, старшая сестра. Его зовут Кол Ракул. В истории Серебряного Покрова он появлялся не раз. Уверена, серафимка Пердита знает больше меня… — Она смущённо замолкает.

— Продолжай, послушница, — велит Керем.

— Он — Смерть Святых.

Паломники бормочут, затем утихают.

— Он много лет был бичом для ордена Серебряного Покрова. Он — уничтожитель реликвий, убийца, творящий зло по всему Империуму. И я думаю… — Она сглатывает. — Я думаю, что знаю, почему он здесь.

Мараид закатывает глаза.

— Выкладывай уже.

— При жизни святая Афенасия была его сестрой, — начинает девушка. — Её позвал к себе свет, тогда как его забрала тьма. Целью всей её жизни было уничтожить его.

— И ей это не удалось? — уточняет Мараид.

— Она нанесла ему волшебную рану, что уже больше, чем удавалось кому бы то ни было впоследствии. Говорят, он снёс ей голову топором, но прежде чем она упала, из неё вырвался божественный свет, вынудив его отступить. — Феодосия сглатывает. — Бог-Император не дал ему заполучить голову святой, и в отместку он отнимает головы других благословенных воительниц, чтобы водрузить их на свои держатели для трофеев.

Феодосия отпускает ручки ларца, затем откидывает крышку. Внутри на пурпурной бархатной подушечке лежит людской череп без челюсти, от ветхости ставший жёлтым как пергамент. У Алейны перехватывает дыхание. Череп как будто лучится мягким золотым светом, который согревает часовню теплом.

— Он напал в момент Триумфа святой. Он пришёл забрать то, что не сумел столетия назад. Я в этом уверена.

Керем подаётся вперёд, и заинтересовано щурится.

— У еретика были века, чтобы вернуть реликварий, но он пришёл за ним только сейчас. Почему?

— Потому что мы слабы. — При словах Алейны в крипте воцаряется тишина. — Мы пока не отстроили то, что уничтожил тиран Голубого Пламени, не восстановили силы и не нашли замену утраченному. — Следующие слова она тщательно обдумывает. — Аббатиса-санкторум ведёт войны по всей Галактике. Сёстры орденов Эбеновой Чаши и Священной Розы нужны на Святой Терре, а Серебряный Покров должен следить за своими прецепториями близ Великого Разлома. — Она закрывает глаза. — Смерть Святых выбрал идеальный момент для удара.

— Повелители Ночи — воры и налётчики, — говорит Мараид. — Они нападают, когда их враги слабее всего, стремясь посеять страх и вселить ужас. — Она пожимает бронированными плечами. — Но, пусть ряды наши и поредели, еретик откроет для себя, что мы остались несгибаемы.

— Но он всё равно нас найдёт. — В голосе послушницы вдруг появляются стальные нотки. — Если он здесь ради реликвария, то он не успокоится, пока не добудет его. Если останемся тут, то обречём себя. И её.

Крипта сотрясается от далёкого рокота, и с потолка снегопадом сыплется известка и каменная пыль. Неожиданное осознание обрушивается на Алейну подобно кулаку.

— Он прорывается в храм.

Керем глядит на арку, отделяющую склеп от некрополя наверху.

— Значит, нужно действовать немедленно.

— Отлично. — Руксана встаёт, крепит тяжёлый болтер на сбрую и поворачивается к старшей сестре. — Приказывайте. Что нам делать?

Старшая сестра на миг теряется, затем на её лицо возвращается решимость.

— Что-то вмешивается в работу вокса. — Она кидает опасливый взгляд на каменный свод. — Я уже сталкивалась с таким прежде. Часто это свидетельствует о присутствии демонорожденных, адских машин, но причина неважна. До тех пор, пока не восстановим связь с остальным миром, мы сами по себе. Конвент Санкторум в восьмидесяти милях к северу по прямой. Идя форсированным маршем, мы достигнем его за четыре дня.

— А они? — Мараид кивает на паломников. — Большинство вряд ли выдержит такой темп.

— У нас есть альтернативы? — резко отзывается Керем.

— Катакомбы, — говорит Феодосия, и в её глазах вспыхивает огонёк. — Крипты под собором соединяются с переходами, которые выведут нас к Конвенту Санкторуму без необходимости пересекать открытую местность.

Алейна кидает взгляд на сестёр, затем на толпящихся у дальней стены бедолаг. Они представляют собой разношерстное сборище: от босой старухи в обносках, до вельможи, чей почерневший от копоти бархатный камзол наверняка стоит больше, чем попрошайка видела за всю жизнь, но страх и усталость придают их лицам любопытную схожесть.

— Вы ведь не бросите нас, сёстры? — с заискивающей улыбкой говорит мужчина в бархатном наряде. — Я много лет щедро делился пожертвованиями. Прошу вас, сопроводите меня в Конвент Санкторум, и впредь я буду ещё более щедрым.

Лицо Керем искажается от презрения.

— Дочери Бога-Императора не наёмники, которых можно покупать и продавать.

Мужчина тут же умоляюще вскидывает руки.

— Нет, конечно же нет. Но, как сказала благая сестра, — он указывает на Мараид, — большинство паломников не преодолеют такой путь. Наверняка мудрость подсказывает вам, что глупо жертвовать теми, кого можно уберечь, ради того, что уже не спасти.

У Алейны все внутри сжимается. Угодливый тон и трусость мужчины ей мерзки, но хуже всего то, что его слова, по крайней мере, отчасти справедливы.

— Сядь, болван. — Одна из паломниц — девушка с копной выкрашенных в синий цвет волос, закрывающей вторую, бритую часть скальпа, — хватает мужчину за рукав и тянет к земле. Богач открывает рот, чтобы возразить, но та влепляет ему по губам звонкую пощёчину, и тот умолкает, уставившись на неё с немой яростью в глазах. Где-то позади группы раздаётся плач ребёнка.

— Может, воспользуемся приманкой? — спрашивает Алейна. Каждая голова в склепе тотчас поворачивается к ней. Её лицо щиплет от внезапного неприятного жара.

— Продолжай.

— Да, старшая сестра. — У Алейны пересыхает во рту, и она сглатывает. — Еретики близко. Группа такого размера привлечёт их внимание сразу, едва мы выйдем из крипты, неважно, насколько осторожно мы будем идти. Но у нас есть фраг-гранаты — может, недостаточно, чтобы нанести врагам серьёзный урон, но их хватит для отвлечения. Если маленький отряд — даже одна сестра — устроит череду взрывов, это позволит остальным незаметно добраться до собора и спуститься в катакомбы. — Она закрывает глаза, молясь о наставлении, затем открывает их. — Я с радостью это сделаю.

— Любой из нас это сделает. — Сестра Руксана поднимается на ноги, и Алейна впервые замечает сочащуюся из-под её чёрной кирасы кровь. — Твой орден не даёт тебе первоочередности в вопросах святого мученичества.

— Как и тебе твой.

Старшая сестра расстёгивает застёжку, держащую молитвенник в кожаном переплёте на поясе, и открывает небольшую книжицу.

— Да простит меня Бог-Император и Его писцы. — Она отрывает чистую страницу в конце, рвёт её на шесть равных кусочков, один выбрасывает, а другого касается дулом болтера, помечая кольцом гари. — Кто готов обеспечить отвлечение, пусть тянет жребий.

Феодосия открывает рот, но Керемм жестом её останавливает.

— Нет, послушница. У тебя иные обязанности.

Керем складывает листки пергамента и кидает их в подставленный шлем Руксаны. В сыром склепе воцаряется странная тишина, и даже рокот разваливающегося храма как будто становится тише из-за торжественности момента. Не стихает лишь детский плач, голодный и несчастный.

Четверо из пяти сестёр-милитанток одна за другой вынимают клочки бумаги.

— Серафимка Пердита?

Не поднимая глаз, Пердита протягивает руку и берёт свой листок. Пергамент в руке Алейны тёплый, тяжёлый от скрытого в нём будущего.

— Бог-Император, мы благодарим тебя за наставление. — Керем поочередно кивает каждой из них. — Да явится нам твоя воля.

Алейна задерживает дыхание. Она, не глядя, разворачивает рваный листок, и ждёт, прислушиваясь к грохоту крови в ушах, не смея смотреть, словно это поможет определить её жребий, а с ним и судьбу.

Тишина обрывается. Мараид раздражённо шипит, сминает пергамент и швыряет его на пол. Руксана, кривясь от злости, показывает чистый с обеих сторон листок. Пердита открывает ладонь, и пустой клочок падает на землю подобно пёрышку.

Остаются двое.

Шансы равны: жизнь и смерть, долг и прощение. Алейна заглядывает себе в душу, и не может сказать, о каком исходе молится.

— Вот и решилось, сёстры. — Керем недрогнувшей рукой показывает отмеченный гарью листок. — Пора собираться — вам к Конвенту Санкторуму. — Она улыбается, и её посечённое шрамами лицо превращается в лучащуюся красотой маску. — А мне, быть может, к Золотому Трону.


ГЛАВА VI

«Люкс Доминус», боевой крейсер типа «Марс» — пустотное свидетельство могущества Империума Человека и непревзойдённого мастерства техножрецов. От кормы до носа превышающий три мили, и впятеро меньше от левого до правого борта, он с одинаково-завидной мощью бороздит варп и реальное пространство. Его корпус, редко видимый извне, забит орудийными портами, пустотными копьями и ангарами, но внутри он не менее впечатляющий. Ведущий к часовне переход достаточно просторный, чтобы по нему могли пройти два дредноута, он освещён горящими жаровнями, установленными высоко на отделанных панелями стенах, в которых на равных промежутках находятся ниши с затейливо украшенными манускриптами и реликвиями святых.

Каюта, предложенная Морвенн в начале путешествия как дань уважения её рангу, покрыта до неприличия богатой позолотой, занавески на кровати с балдахином расшиты золотой нитью, стены увешаны тяжёлыми шёлковыми гобеленами. Она отказалась от них, предпочтя простую паломническую келью, чем вызвала неподдельный ужас у стюарда, которому поручили её обслуживание.

«Люкс Доминус» перевозил верховных лордов, планетарных губернаторов, даже благих братьев Адептус Астартес, — пробормотал стюард её подчинённой, тоном, явно не предназначенным для ушей аббатисы. — Такого возмутительного запроса я в жизни не слышал. Любой другой верховный лорд потребовал бы покои, подобающие его статусу.

Мелкий халдей мало того, что наглый, так ещё и неправ — едва ли лорд-регент и капитан-генерал настаивали бы на пуховых перинах и расшитых шёлковых скатертях. Что касается остальных верховных лордов, то они и впрямь не отказались бы от роскоши и плотских утех. Изнеженные политиканы. Все до единого.

— Аббатиса-санкторум предпочитает покои, лишённые мирских отвлечений, дабы лучше слышать голос Бога-Императора, — ответила тогда Игнация, и невысокий мужчина залился румянцем до корней волос, прежде чем оставить их в уютной тишине спартанской комнаты.

Пустотники перед дверями рубки резво вытягиваются по струнке, когда появляется Морвенн и её почётная гвардия. Пара сервиторов, в чьи челюсти хирургически вживлены рожки, трубят во всю силу, и двойные створки открываются внутрь мостика. Рубка судна — отдельная солнечная система, где члены экипажа, словно планеты, обращаются вокруг капитана, восседающего на командном троне в центре зала.

Капитан Абрам Харакис — мужчина преклонных лет, с седыми длинными волосами и изящно заплетёнными усами, а также бледной от пустотного вакуума кожей. Толстый металлический кабель соединяет затылок Харакиса с подголовником трона, между тем как идентичные миниатюрные копии связывают кончики его пальцев с подлокотниками. Он — живая душа «Люкс Доминус», и каждый побудительный импульс в корпусе корабля тотчас передаётся ему в мозг. Как только Вал в огромном бронекостюме оказывается в его владениях, он сразу выходит из медитативного транса и сосредотачивается на ней, отчего у Морвенн остаётся чувство, будто она оторвала его от блужданий по закуткам судна.

— Аббатиса-санкторум. — Он произносит её титул с безусловным уважением. — Надеюсь, путешествие прошло без неприятностей?

— Бог-Император защищает. — Вал указывает на иллюминатор мостика, где горит солнце Офелии, размером не больше золотой монеты-трона. — Сколько до высадки?

Пальцы капитана вздрагивают.

— На полной скорости — четыре часа. Но я бы рассчитывал, что путь займёт вдвое больше. Или ещё больше, в зависимости…

— В зависимости от чего?

— В зависимости от того, хотите вы прибыть живой или нет. — Капитан не стал скрывать раздражения в голосе, и Морвенн прячет улыбку. Экклезиархии пригодились бы слуги, не боящиеся высказывать своё мнение. — Если Бог-Император будет благосклонен, вы с сёстрами попадёте в Конвент Санкторум где-то за восемь часов.

Восемь часов. Треть дня. Время, что будет тянуться медленно, как срок кающегося.

— Это дольше, чем я рассчитывала.

— Обходной путь максимизирует ваши шансы высадиться в целости и сохранности. Особенно с учётом опасности, таящейся между нами и кардинальским миром.

— Какой опасности? — Морвенн не покидает чувство, что происходящее доставляет старику слишком уж больше веселье — привилегия несравненного эксперта, делящегося опытом с менее компетентным человеком.

Капитан вытягивает правую руку, переворачивает её ладонью кверху, затем смыкает в кулак. В ответ иллюминатор мостика тускнеет до слабого багрового свечения, и перед троном загорается гололитическая сетка из тонких зелёных линий. Помещение становится похожим на комнату, купающуюся в каминном свете. В центре проекции парит древняя звезда Офелии с вращающимися вокруг неё планетами, между тем как крошечная яркая пылинка, отображающая «Люкс Доминус», мучительно медленно движется вперёд. Тем не менее, угрозы, мешающей им подойти к кардинальскому миру, она по-прежнему не видит.

— Чего я не замечаю?

Харакис шевелит пышными усами.

— Врага, аббатиса-санкторум. — Он плавно проводит рукой, и спроецированная картинка наводится на седьмой мир Офелии, который вместе с движущимися на орбитах лунами формирует собственный миниатюрный планетарий.

У неё уходит мгновение, чтобы проследить за нитью его размышлений и прийти к очевидному умозаключению.

— Там. — Указывает она, понимая, впрочем, абсурдность попытки выделить столь маленький объект посреди субъективно интерпретированного космического пространства. Тем не менее, капитан кивает, будто довольный аббат-инструктор. — На тёмной стороне Офелии VII.

— Верно. Дальние авгуры засекли ударный крейсер на орбите кардинальского мира.

— И это, как я понимаю, не корабль Чёрных Храмовников?

— Увы, нет. — Харакис жестом возвращает проекцию на общий план системы, и на этот раз поверх него наложена пунктирная линия расчётного маршрута «Люкс Доминус». — Они до сих пор на поверхности, хотя, к сожалению, все попытки связаться с ними пока успехом не увенчались.

— Что нам известно о враге?

Капитан пожимает плечами.

— Согласно авгурам, крейсер находятся на геостационарной орбите в восьмидесяти километрах к северу от Конвента Санкторума.

— Над собором Афенасии Мученицы. Сообщение об атаке на храм дошло до нас в аккурат перед отбытием со Святой Терры. Не думала, что они всё ещё там.

— В любом случае, мы можем этим воспользоваться. Пока между нами остаётся планета, их авгуры нас не выявят.

— А вы уверены, что нас уже не обнаружили? — спрашивает Морвенн.

— На сей счёт можете не волноваться. — Длинные седые усы капитана вздрагивают снова. — По той простой причине, что иначе нас бы уже атаковали.


Проходит почти семь часов, прежде чем корабельные двигатели стихают, свечение стенных люменов становится тускло-красным, а вибрация палубного настила нисходит до более мягкого, утробного рокотания.

— Переходим в режим вокс-молчания, — говорит штурман. На корабле воцаряется тишина, как будто даже обычный разговор мог передаться по пустоте и выдать их врагу. Когда Вал со свитой возвращаются на мостик, то обнаруживают капитана неподвижно сидящим в кресле. Свет в рубке приглушён, иллюминатор погашен. Гололит Офелии VII парит перед ним, красная точка ударного крейсера еретиков-космодесантников горит на солнечной стороне планеты подобно зловещему огненному глазу.

— Вы не теряли время, капитан.

— Я помню о срочности вашей миссии. — Его глаза закрыты, и только непрерывно движущаяся полоска тьмы и света между веками выдаёт его напряжённую концентрацию. — Когда мы достигнем орбиты, челнок высадит вас на планету. Полагаю, у вас всё готово.

Один из когитаторных станков пронзительно пищит, и атмосфере на мостике резко меняется. Штурман выпрямляется и оборачивается в кресле, но судя по позе капитана, тот уже знает, что она собирается ему сообщить.

— В чём дело? — Вал обводит взглядом мостик, понимая, что нечто происходит, вот только что именно, она взять в толк не может, в отличие от членов экипажа, которые сразу всё осознают, словно общаясь между собой на незнакомом ей языке. — Нас заметили?

По мановению руки капитана гололит разворачивается, и сектор обзора вытягивается, захватывая наибольшую луну Офелии VII. На тёмной стороне спутника что-то движется, и у его подсвеченных контуров мигают инфоруны, пока авгуры силятся опознать то, что засекли.

— Ещё один ударный крейсер?

Капитан качает головой, но не из-за несогласия, а раздражения.

— Пожалуйста, наберитесь терпения, аббатиса-санкторум. — С тем же успехом он мог попросить её взлететь. Проходит десять долгих секунд, прежде чем он продолжает. — Не пустотный корабль. Мы воспринимали сигнал как часть крейсера, но он отделился.

— «Громовой ястреб»?

— Слишком крупный.

— И что он делает?

— Приближается.

Раздаётся очередной сигнал. Оператор авгура разворачивается в кресле, но капитан жестом велит ему молчать, прежде чем тот успевает заговорить. Он уже знает, что выявил авгур, понимает Вал, и, по тому, как мрачнеет его лицо, она догадывается, что именно.

— Они нас засекли?

Движение красного пятна, представляющего крейсер астартес, служит ей ответом.

— Капитан. Что теперь?

— Три варианта. — Харакис говорит сжато, словно это учения, а не вопрос жизни и смерти. — Первый — попытаться сбежать. У нас уйдёт несколько часов, чтобы изменить курс, но под прикрытием мин, тяжёлых орудий и перехватчиков мы получим шанс выйти к точке Мандевилля.

— Неприемлемо.

— Я так и предполагал. Вариант второй — попытаться атаковать их — скорее всего, тоже потерпит неудачу. И, наконец, последняя возможность. Продолжаем развёртывание, как и планировалось. Когда вы начнёте безопасный спуск — и я особо подчёркиваю это слово, — «Люкс» проведёт манёвр уклонения и направится к точке Мандевилля. Однако я с прискорбием должен сообщить, что в таком случае вы останетесь заблокированными на планете, по крайней мере, временно, до прибытия Флота.

— Тогда третий вариант…

Он обрывает её взмахом руки, и Морвенн от изумления лишается дара речи.

— Уже в процессе исполнения. Так что собирайтесь.

Иллюминатор тотчас включается. Ударный крейсер Повелителей Ночи уже до ужаса близко, из его амбразур и огромных глассических окон над носом льётся потусторонний серебристый свет. Она видела раньше космолёты космодесантников Хаоса, последними из коих стали покрытые шипами и кровавыми разводами левиафаны, что перевозили трижды проклятый легион Несущих Слово в их вечном кощунственном походе, однако этот иной: хищный и гладкий, едва ли не аскетический.

— Батареи макропушек заряжаются, — говорит артиллерийский специалист. Худой бритоголовый мужчина выглядит так, будто не устоит под крепким ветром, но орудия под его началом способны раскалывать планеты. — Команде «Новы» начинать подготовку?

— Не на таком расстоянии, и не в такой близости к кардинальскому миру. Аббатиса-санкторум прибыла спасти Офелию VII, а не поджечь её атмосферу, как молельную свечу. Перенаправить энергию на передние лэнс-батареи и подготовить огневое решение. Перехватчикам ждать команды.

— Так точно, лорд-капитан.

Освещение в рубке становится ещё более насыщенно-красным, и писк когитаторов стихает. Несмотря на то, что она впервые участвует во флотском сражении, Вал знаком этот миг — долгий вдох перед началом боя, жуткая неподвижность перед столкновением шеренг. На земле эта часть занимала самое большее минуты. Здесь же, в космосе, грозный балет стальных исполинов будет длиться часами, а каждый приказ выполняться сотнями канониров и пустотников, подчиняющими «Люкс Доминус» воле капитана.

Харакис ловко водит руками по руническим панелям, словно музыкант-виртуоз.

— Продолжать движение к точке развёртывания, полный вперёд. — Он подаётся в троне, и его бледные глаза зачаровано оглядывают крейсер еретиков. — Тип «Авангард», модифицированный, — бормочет он. — Модель первая, если я не ошибаюсь, хвала Богу-Императору.

— И где же длань Бога-Императора видна в этом монстре?

Капитан мотает головой.

— Первая модель имеет не такое дальнобойное вооружение, что даст нам немного времени. Будь он оборудован лэнс-батареей, мы бы уже находились в зоне поражения.

— Ударный крейсер меняет курс, милорд. — Оператор авгура настраивает картинку, не отрывая взгляда от инфостанка. — Движется нам наперерез, открывает бортовые люки.

Харакис щурится.

— Лэнс-батареи, захватить цель и приготовиться к залпу.

Морвенн не флотский тактик, но по атмосфере в рубке может сказать, что такой ход весьма неожиданный.

— Капитан. Когда мы войдём в зону действия орудий?

— Аббатиса-санкторум, если хотите оставаться на моём мостике, должен попросить вас не мешать заниматься моей работой.

Морвенн кивает. В Империуме найдётся немного людей, от которых она бы стерпела такое требование, но капитан к их числу относится.

— Лэнс-батареи готовы, лорд-капитан, — произносит артиллерийский специалист. — Цель захвачена. Ждём команды.

— Лорд-капитан! — Вскрикивает оператор авгура. — Судно еретиков открывает порты. Обнаружены множественные энергетические сигналы со следами жизни внутри. Абордажные корабли и «Громовые ястребы», милорд!

— Хвала Богу-Императору за гнев, что Он нам вверил, — отзывается Харакис, и его голос звонко прокатывается по мостику. — Передние лэнс-батареи! По моей команде, во имя Бога-Императора, огонь!

— Так точно, милорд! Слушаем и повинуемся.

Ничего не происходит. Вал оглядывает мостик, затем своих сестёр, которые смотрят в ответ с тем же немым недоумением, а затем иллюминатор рубки озаряется пылающим багровым светом, когда луч лэнса прошивает пустоту и попадает вражескому кораблю над бронированным носом.

— Прямое попадание, милорд!

Первый выстрел битвы пришёлся точно в цель.

— Вражеские аппараты запущены, — сообщает оператор авгура. — В космосе уже два десятка целей. «Громовые ястребы» в пути, их орудия заряжены.

— Пилоты «Фурий», говорит ваш капитан. Взлетайте немедленно. Перехватите «Громовые ястребы».

Подобно хищным птицам атакующие корабли «Люкс Доминус» устремляются в пустоту. В сражении, чей темп измеряется скорее в часах, нежели секундах, они движутся с молниеносной скоростью, несясь к противнику с изящным, невозможным проворством, и лучи их орудий заливают пустоту потусторонним изумрудным светом.

— Дорсальный лэнс. Огонь.

Артиллерийский специалист передаёт приказ, и второй сверкающий луч рикошетит от корпуса ударного крейсера.

— Они выпускают торпеды, капитан.

— Выбросить средства противодействия.

Сколько бы раз Морвенн не читала о крупных флотских баталиях Империума, это не сравнится с тем, что разворачивается у неё перед глазами. Миг назад пустота была чёрной и неподвижной, а теперь она кишит пятнами света, торпеды встречаются с торпедами на курсах перехвата, палящие из орудий истребители пикируют и закладывают виражи, лучи лэнсов прожигают всё и вся на своём пути. Снаряды макропушек разрываются на бортах ударного крейсера подобно солнечным вспышкам, и корабль еретиков ведёт огонь в ответ. Нечестивые «Громовые ястребы» ужасающе быстры, и с бреющего полёта обстреливают генераторы щитов и орудийные башни «Люкса», а «Фурии», несмотря на превосходящие количества, едва способны с ними тягаться.

— Капитан. Что это? — невольно вырывается у Морвенн. Сквозь огненную пустоту что-то приближается — нечто со сложенными лапами, подобное ядовитому насекомому, изготовившемуся к удару.

— Экипаж, по местам стоять. — Голос штурмана остаётся ровным.

— Это, аббатиса-санкторум, «Лапа ужаса». Абордажный модуль.

— К нам летят ещё, милорд.

По корпусу прокатывается дрожь, и капитан вздрагивает вместе с кораблём. Его глаза расширяются.

— Аббатиса-санкторум. У нас мало времени, и, со всем уважением, ваше место не на мостике. Ваше место… — Он подчёркивает сказанное тычком в дисплей, где далеко под разворачивающимся сражением безмятежно парит серо-зелёный шар, — … на Офелии VII, и мой долг доставить вас туда в целости и сохранности. Пустотник Винстет?

Офицер, который с виду лишь начал бриться, выступает вперёд и резво отдаёт честь.

— Да, капитан?

— Как можно скорее сопроводи аббатису-санкторум и её целестинок к челноку.

— Сэр.

— Остальные сёстры? Их нужно известить о происходящем и направить к кораблям.

Харакис не оглядывается, но его руки уже пляшут по рунам на командном троне.

— Вокс в вашем распоряжении, аббатиса-санкторум. Только быстро.

— Сёстры Адепта Сороритас. — Её голос эхом разносится из вокс-передатчиков корабля. — «Люкс Доминус» атакован. Немедленно направляйтесь к «Эолу», десантному кораблю типа «Поглотитель», и сразу вылетайте к Конвенту Санкторуму. Я присоединюсь к вам уже на месте. Да прибудет с вами Бог-Император.

Мостик кренится вправо.

— Попадание, капитан, — с отличительным хладнокровием замечает штурман.

— Сохранять прежний курс. Экипаж, приготовиться отражать абордаж. Да придаст вам Бог-Император скорости, аббатиса-санкторум. Если не против, зажгите свечу по «Люксу» в Конвенте Санкторуме.

— Обязательно.

Люмены снаружи рубки приглушены. Где-то вдалеке слышны крики, и стрельба из болтеров. В воздухе уже начинает чувствоваться дым.

— Сюда, аббатиса-санкторум, — говорит пустотник, и срывается на бег.


ГЛАВА VII

С порога склепа Алейна видит, как ночь разрывает очередной взрыв. Звуки боя эхом отражаются от древнего мрамора: глухой рокот болтера, глубокий гневный голос, далёкий рёв мотоцикла.

Керем начинает действовать.

Алейна поворачивается к широкому зёву крипты.

— Выходим.

Ждущее их путешествие будет тяжёлым. Пока беженцы прячутся в некрополе, у них есть надежда отсидеться, но едва они окажутся на открытом Пути Святых, их маленькая колонна будет на виду, словно гнездо могильных крыс посреди покоев канониссы.

Паломники, шатаясь, поднимаются по каменным ступеням наружу. Ночь раздирает новая раскатистая очередь из болтера — не стройный лай оружия системы Годвина-Де’аза в руках Сестры Битвы, но более яростный, зычный звук, — за которым мгновением позже следует взрыв фраг-гранаты. Лицо Алейны расплывается в улыбке. Сестра Керем с умом распоряжается доступным ей временем и взрывчаткой.

Две воздаятельницы идут по бокам группки выживших, их чёрные латы и одеяния резко контрастируют с обожжёнными серебряными доспехами Пердиты, которая бредёт в хвосте колонны. Рана на черепе серафимки покрылась густой, с кулак, коркой запёкшейся крови, и с каждым часом она становится всё более вялой и отстранённой. Сначала Алейна думала, что причиной её молчания были стыд и скорбь, но теперь ей ясно, что виной тому ранение. Без госпитальера у них нет иного выбора, кроме как двигаться дальше, однако тревога девы растёт с каждой проходящей минутой.

Холодный ветер щиплет неприкрытые щёки, каждый выдох вырывается в ледяной воздух облачками пара подобно драконьему дыханию. Окружение кажется незнакомым не только из-за опустошения, но и самого мрака. В иное время даже глубокая ночь озарялась бы светом глассических окон, горящих жаровен и тысяч молельных свечей. Но огни веры угасли, и оставшееся освещение исходит лишь от тлеющих углей среди догорающих руин. Какую площадь охватывает разрушение? Алейна представляет Офелию VII, погружённую во тьму без единой молитвы и песни, с умолкшими навсегда колоколами.

Так не может быть.

Так быть не должно.

Она ведёт их в тенях могил и статуй, к смутному силуэту разбитого купола собора и сломанным башням, что прежде высились вдоль дороги мучеников. Размах опустошения потрясает воображение, учитывая то короткое время, что прошло с момента начала атаки. Болтер Керем замолчал, а это значит, что она мертва, поймана или снова прячется. Алейна бормочет лихорадочную молитву — Бог-Император, даруй моей сестре благословление быстрого мученичества, когда её труд будет завершён, — и выводит колонну через восточный выход старого мавзолея, поморщившись, когда младенец заходится плачем.

— Заставь его молчать, — шепчет она, и отец кивает. Ребёнок снова хныкает, словно чувствуя его страх, — и Алейны. — Если враги его услышат, они нас найдут. — Высокий сводчатый потолок мавзолея возвращает шёпот эхом обратно к ней. — И милосердными они не будут.

— Простите, сестра. Я сделаю, что смогу.

Дева отворачивается. Её лицо горит. Вины мужчины в том нет, как и младенца, но в следующие секунды тишина может стать их единственной защитой. Если ребёнок не умолкнет, перед каким страшным выбором ей доведётся предстать?

Алейна оглядывает открытое пространство за западными вратами мавзолея, прежде чем шагнуть наружу. Собор ближе, чем она смела надеяться, и путь до его дверей чист.

— Когда я дам команду, бегите к двери собора.

Затянутый дымом воздух пронзает холодный луч — не жёлтоватое сияние луны, но яркое копьё люмен-прожектора, установленного на фюзеляже низколетящего челнока. Если еретики охотятся на них не только на земле, но и с неба, то у них не останется даже крошечной надежды на успех. Их кости останутся лежать здесь не погребёнными, или, безымянные, украсят доспехи еретиков.

Луч проходит мимо. Вдалеке кто-то кричит, раз, затем второй, затем звук переходит в мучительный вопль. Ревёт мотоцикл, так близко, что до неё докатывается резкая вонь выхлопных газов. Раздаётся ещё один окрик, а тогда отовсюду поднимается завывающий хор людских голосов, исполненных ненависти и безумия.

— Культисты, — рычит Мараид. — Кто станет служить таким хозяевам?

На это у Алейны нет ответа.

— Если хотим добраться до собора, идём сейчас.

Она высчитывает расстояние. От внешней стены собора их отделяет четверть мили, и путь будет пролегать в огромной тени здания. Оттуда четыре каменных пролёта выведут их во двор перед храмом, после чего придётся пересечь открытое пространство до самих дверей. Те двадцать ярдов они будут видны не только из воздуха, но также с Пути Святых — однако если они хотели выжить, иного выбора не было.

— Пошли.

Она срывается на бег. Каждую секунду дева ожидает увидеть пламя от прыжкового ранца раптора или услышать скрежещущий хрип цепной глефы, но, похоже, Повелители Ночи отвлечены на что-то другое. Она озирается, и с облегчением видит, что паломники более-менее держатся вместе, хотя причиной тому скорее страх, чем дисциплина.

Группа преодолевает около половины пути, когда из тьмы вдруг выбегает фигура. Её палец напрягается на спусковом крючке болт-пистолета, но она вовремя спохватывается, видя, что к ним во весь опор несётся оборванный мальчишка не старше тринадцати лет, с широкими, как у напуганного зверька, глазами. Алейна шагает ему наперерез, и мальчик с паническим вскриком кидается в сторону, босыми ступнями тормозя по плотной земле.

— Стоп! — Она вскидывает руку и хватает мальчишку за плечо. У того уходит из-под ног земля. Малец растягивается на камнях, и, тяжело дыша, с отчаянием глядит на неё. — Спокойно. Ты среди друзей.

— Он идёт, — натужно выдавливает из себя мальчик. Даже сквозь латницу Алейна ощущает, как сильно того трясёт.

— Вставай. — Она поднимает его на ноги и подталкивает вперёд, махая остальной группе следовать за ними. Его кости тонкие, как у птички. — Кто идёт?

— Зверь. Зверь идёт.

У Алейны в жилах стынет кровь.

— Что ты видел?

Внезапно воздух раздирает визг, слишком громкий и резкий, чтобы принадлежать человеку. Парень падает на колени и зажимает уши.

— Нет… нет!

— Глядите! — кричит Мараид, указывая чёрной перчаткой в небо над собором, где из-за туч взмывает рваный силуэт. Существо вопит снова, и из тени в купол бьёт огненная струя, захлёстывая здание оранжево-золотым адским пламенем.

Сначала Алейна решает, что это истребитель, но после секундного наблюдения отбрасывает идею. Свет пожара озаряет бронированное брюхо, огромные заостренные крылья, и изрезанные рунами когти, как у чудовищной хищной птицы. Его туловище больше «Носорога», крупнее даже танка «Испепелитель», сзади извивается длинный шипастый хвост, тогда как спереди его венчают две клыкастые драконьи головы.

Хелдрейк.

Существо откидывает одну голову и кричит снова, между тем как вторая выдыхает новый поток пламени в звонницу, отчего колокол растекается ручьями расплавленной бронзы. Демоническая машина пикирует сквозь огонь, и вытянутыми перед собой когтями срывает с крыши золотые украшения и отшвыривает их прочь.

— Оно уничтожает собор. — Голос Руксаны наполнен ужасом. — Этого нельзя допустить.

— Что мы можем? — Она указывает на адское слияние дьявольского и машинного начал. Алейна видела такого монстра всего раз, сражаясь в качестве новой Сестры Битвы под началом палатины Суджаты. Тот зверь убил половину боевого патруля, прежде чем воительницы повергли его и разбили панцирь, в гниющем сердце которого нашли останки свернувшегося зародышем пилота. — Если привлечём его внимание…

Но Мараид уже приняла решение вместо неё. Воздаятельница с криком поднимает тяжёлый болтер и жмёт спусковой крючок, посылая в сторону хелдрейка рокочущий шквал снарядов.

— Что ты творишь? — Алейна оборачивается и видит, что половина паломников в ужасе застыла, а остальные либо распластались в грязи, либо с мольбами упали на колени. — Сестра-воздаятельница! Ты привлечёшь к нам внимание!

Мараид убирает палец с гашетки, чтобы бросить пару слов.

— Может, ты готова стоять и глазеть, как разрушают собор, но не я.

Всё, что могла бы ответить ей Алейна, тонет в грохоте новой очереди. Надежда, что зверь не услышит звук из-за ревущего пламени, идёт прахом, когда сначала одна голова, а следом вторая поворачиваются к ним, и их глаза загораются зловещим светом. Огромные крылья бьют раз, второй, поднимая существо в воздух, а затем, хлестнув хвостом, оно устремляется вниз.

К обстрелу присоединяется тяжёлый болтер Руксаны, и Алейна не может её за это винить. Она целится из собственного оружия в пылающий свет глубоко в горле хелдрейка, считая секунды до того, как монстр окажется в зоне поражения. Он открывает громадные пасти, готовясь выпустить две параллельные струи пламени, и от жара ночной воздух начинает рябить, а уши Алейны наполняются адским рёвом. Она втягивает обжигающий воздух, с кристальной чёткостью осознавая, что этот вдох станет для неё последним. Лучше умереть с молитвой на устах.

— Бог-Император, прими мою финальную жертву…

И вдруг что-то меняется.

Энергия растекается по ней подобно холодной воде, успокаивая горящий в лёгких воздух, вливаясь в конечности, горло, череп, и вырываясь из глаз ослепительным сиянием. Она исчезает, она перерождается, её душа мечется словно плавник у каменистого берега, уши заполняет песнь такой неописуемой красоты, что всё, чего она желает — это отдаться ей без остатка и навеки стать частью святого хора.


Казалось, минуют годы, прежде чем она приходит в себя.

Когда мир возвращается, Алейна стоит на коленях в тени горящего собора, чувствуя запах дыма и пепла, безнадёжно смешанный с ароматами благовоний и роз. В некрополе у неё за спиной горит пламя, но вокруг самой Алейны земля нетронута. Сёстры стоят рядом, послушница прижимает реликварий к груди, и все неотрывно смотрят на неё. Она глядит на руки, и видит свивающийся на пальцах дым, серые клубы которого пахнут так же, как курения в воздухе. Глаза щиплет, словно их натёрли солью.

По воздуху плывёт одинокий голос, высокий и нежный. Небо над ними чистое, хелдрейк уже исчезает вдалеке, и впервые за много лет она видит над Офелией звёзды.

Песнь Пердиты обрывается, и серафимка с пепельным лицом ковыляет вперёд, не сводя с Алейны зачарованного взгляда. Она протягивает дрожащую руку, чтобы помочь ей встать.

— Бог-Император спас нас, — говорит Пердита. — Он явил Своё чудо.

— Что случилось… — начинает было Алейна, а затем умолкает, когда сёстры одна за другой опускаются вместе с паломниками на колени.


ГЛАВА VIII

В тускло-красном свете аварийных люменов «Люкс Доминус» напоминает сплошной лабиринт коридоров и переборок. Морвенн давно потеряла всякое направление, быстрыми шагами несясь в «Очистителе Мирабилисе» к ангару с челноками. Сёстры поспевают за ней с некоторым трудом, но раскрасневшийся от бега пустотник Винстет с каждой минутой отстаёт всё больше.

— Куда дальше? — Морвенн дожидается Винстета, целясь из «Фиделиса» в правый коридор, пока сёстры прикрывают левый подход.

— Влево, — выдыхает он.

— Сколько до ангарного отсека?

Тот поднимает глаза, либо подсчитывая в уме, либо обрабатывая входящие данные.

— Восемьсот ярдов, аббатиса-санкторум.

Половина мили. Они почти на месте.

Следующий переход затянут дымом. Вдруг справа от Вал раздаётся пронзительный крик, и она поворачивается с поднятым оружием, прежде чем осознает, что звук донёсся из-за корабельного трубопровода. За ним следует очередь лазерных лучей, затем глубокий нечеловеческий хохот, полный порочности и жестокости. Подкативший к горлу Морвенн гнев подобен горящему углю, и она проглатывает его, ослабляя жар до того момента, пока не увидит цель. «Люкс Доминус» принадлежит Богу-Императору, и присутствие чужаков — оскорбление для Флота, Экклезиархии и имперского кредо. Бежать, когда необходимо сражаться, идёт вразрез со всем, чему её учили, со всем, во имя чего стоит её орден.

Но она здесь не ради спасения «Люкс Доминус».

Она пришла спасти Офелию VII, и не сможет этого сделать, если погибнет в космосе — и у неё нет желания доставлять Великому магистру Фадиксу удовольствие тем фактом, что он оказался прав.

— Аббатиса, пожалуйста. Секунду. — Винстет снова отстал.

— Нужно спешить.

— Конечно, аббатиса. Но я должен просить вас вернуться немного назад. Наш путь лежит через этот люк. — Винстет крутит колесо в переборке, и та распахивается настежь, открывая проём, как раз достаточно широкий, чтобы в него смог пройти бронекостюм.

— Я могла бы взорвать его для вас, — подмечает Фионнула, стуча бронированным пальцем по ложу мультимелты. — В следующий раз только попросите.

У Винстета отвисает челюсть.

— Сестра-целестинка, «Люкс Доминус» почтенный корабль, и капитан не дал бы…

Старшая целестинка Игнация протискивается в люк.

— Целестинка Фионнула просто переводит воздух на досужую болтовню. Она не собирается вредить кораблю. Правда, целестинка?

— Конечно, нет, старшая целестинка. По крайней мере, если того не попросит сам добрый пустотник.

Вал почти преодолевает люк, когда среди теней в конце перехода что-то шевелится. Сёстры уже на другой стороне, но зуд в затылке подсказывает ей, что этот враг ждать не станет. Она включает охотничий режим шлема и срывается на бег. Коридор превращается в мерцающий зелёно-чёрный туннель, в конце которого стоит скрытая в тенях гигантская фигура в шипастой броне.

Фиат люкс! — Она активирует пику Озаряющую, и коридор заливает сине-белый свет. Еретик не один, а целых трое — все в череполиких шлемах: один рогатый, второй — увенчанный торчащим шипом, третий — с пропитанным кровью алым плюмажем. Зубья их двуручных цепных глеф уже покрыты густым слоем запёкшегося багрянца.

— Морвенн Вал, — хрипит рогатый еретик. — Мой лорд Ракул сильно обрадуется, когда я принесу ему твою голову.

Она позволяет «Фиделису» ответить вместо себя. Снаряды из тяжёлого болтера «Очистителя Мирабилиса» прошивают воздух и разрываются на нагруднике десантника-предателя. Тот отшатывается, и по висящим на поясе людским черепам течёт кровь.

— Это не удалось и лучшим, чем ты, — отвечает она.

Космодесантник едва успевает подставить оружие, когда Вал оказывается перед ним, чему предшествует вторая очередь. На этот раз изменник быстрей, и когда Морвенн отводит копьё, Повелитель Ночи вскидывает цепную глефу, отбивая пику Озаряющую за миг до того, как она успела бы снести ему голову с плеч.

Аве Доминус Нокс! — выплёвывает он.

Морвенн атакует снова, и её живот скручивает от ненависти, смешанной с внезапной свирепой радостью. Это существо должно было быть одним из возлюбленных сынов Бога-Императора, а вместо этого он со своими братьями отмахнулся от величайшего из даров как от пустяка.

К ней с жужжанием устремляется вторая цепная глефа, метя в левое коленное сочленение. Вал с презрением отталкивает её прочь, и вознаграждает владельца глефы за попытку болтом в череполикий шлем. Тот разлетается кусочками металла, костей и мозга, но она не задерживается, чтобы проследить за падением еретика. Пика Озаряющая у неё в руке лёгкая как пёрышко, «Очиститель Мирабилис» реагирует со скоростью света, каждое её движение точное, экономное и рассчитанное на достижение цели.

— Тебе здесь нет места.

Раненый еретик отшатывается, и она безжалостно развивает атаку. Очищение этого места — священный долг, и даже больше того, удовольствие.

— У вас нет права ходить среди паствы Бога-Императора.

Она обрушивает копьё, и он парирует выпад с секундным опозданием. Пылающее лезвие разрубает ему плечо в брызгах горячего ихора, и когда от мощи удара предатель валится на колени, Морвенн опускает пику снова, пронзая макушку шипастого шлема.

— И больше ты не отнимешь ни одной головы.

Где третий космодесантник Хаоса? Вал вырывает копьё из шипящей плоти еретика и обводит взглядом коридор. Два трупа уже остывают у её ног, и на миг она задерживается, чтобы презрительно впечатать ступню бронекостюма в пробитое лицо врага. Аве Доминус Нокс? Если это всё, на что способны Повелители Ночи, возможно, освободить Офелию VII будет куда проще, чем она опасалась.

Во тьме движется тень, перерастающая в силуэт последнего из адской троицы, уже находящегося в двадцати футах от неё. Вал смахивает кровь с блестящего древка пики и поднимает «Фиделитас», когда тот ныряет за угол, однако её охотничье зрение помогает проследить за ним сквозь переборку. Он затаивается, хотя в засаде или ужасе, значения не имеет. Она шагает вперёд во тьму без капли страха. Свет Бога-Императора изгонит прочь любые тени.

— Аббатиса-санкторум! — Голос старшей целестинки Игнации резко доносится из вокс-бусины. — Стойте, во имя Бога-Императора!

— В чём дело?

— Их там много. Ксения засекла их по ауспику. — Игнация указывает на остальную почетную гвардию, стоящую со вскинутым оружием в паре ярдах позади неё.

— Сколько?

— Дюжина или больше. — Пустотный корабль содрогается от нового попадания. — Они блокируют путь к челноку.

Морвенн поворачивается к Винстету.

— Есть другой маршрут?

— В ангарный отсек? — Пустотник с широкими глазами качает головой. — Таких, чтобы успеть вовремя, нет.

— Тогда к десантному кораблю. К нему путь чист?

Ксения кивает.

— По крайней мере, пока.

— Пустотник. Немедленно свяжись с десантным кораблём.

— Да, святая сестра. — Винстет тянется к вокс-установке на стене и дёргает рычаг. — Десантный корабль «Эол», ваш статус? — Он ждёт десять долгих секунд, прежде чем пытается снова. — Повторяю, «Эол», говорит «Люкс Доминус», ваш статус?

Ответа нет.

— Видимо, он уже улетел? — спрашивает Игнация.

Винстет кивает.

— Согласно приказу аббатисы-санкторум. Десантный корабль «Фалес» отбыл также.

С уст Морвенн срывается раздражённое шипение.

— Альтернативы?

— Спасательные капсулы? — предлагает Фионнула.

Вал окидывает взглядом громаду бронекостюма и хмурится. Перспектива оставить древнюю реликвию, чтобы затиснуться в адамантиевый гроб, не самая притягательная.

— Хорошо, — начинает она, но вдруг умолкает, когда из глубин памяти всплывают слова чересчур услужливого стюарда. — Пустотник, «Люкс Доминус» в прошлом перевозил космодесантников, верно?

— Да, аббатиса…

— А у них имелись средства покинуть корабль в подобной ситуации?

Винстет молчит, задумчиво хмуря лоб.

— Полагаю что так. Для этой цели была модифицирована грузовая капсула. Капитан настаивал, чтобы «Люкс» был готов к любым непредвиденным обстоятельствам — но ею никогда не пользовались. Там будет некомфортно…

Морвенн закатывает глаза.

— Неужели все пустотоходы так одержимы комфортом, как на «Люкс Доминус»? Грузовой капсуле можно задать определённые координаты? Конвент Санкторум?

— В принципе да, но…

— И она недалеко?

— С остальными спасательными капсулами в кормовом отсеке, но…

— Значит, идём туда.


ГЛАВА IX

Живот Леты сводит от голода, во рту сухо как в пустыне. Она понятия не имеет, сколько провела во тьме, один час незаметно перетекает в другой, не принося ни уюта, ни избавления. Иногда раздаётся хныканье кающихся, которых она различает по громкости и тональности стонов. Некоторые плачут почти беспрерывно. Другие молчат часами.

Тьма абсолютная. Она ощущает других пленников по теплу тел, сипящему дыханию, влажному прикосновению плоти, но, насколько Лета может судить, все они бессловесно приняли судьбу. Девушка не питает иллюзий насчёт своих шансов на выживание — если силовики перекрыли шахту, не собираясь сюда возвращаться, они умрут с голоду, — но уже составляет планы, как продержаться здесь подольше. Жизнь в заключении научила её считать каждый день очередной победой. Новый день дарит новую возможность, и изменение привычного уклада настолько странное, что кажется ей едва ли не желанным.

Свод пещеры сотрясает глухой рокот. Это может быть стрельба, тяжёлая техника, падающие камни — смерть способна прийти в любом из тысяч обличий. Не раз девушка начинает думать, что вход в шахту уже перекрыт, и что звук исходит от наваливающихся глыб, но она не позволяет мысли развиться до логического вывода. Ремни, удерживающие намордник, представляют куда более насущную проблему, и её она может решить, имея в наличии острый камень и время, а и того, и другого у Леты в избытке.

Кающаяся пилит синтекожу, пока у неё не начинают ныть пальцы. Задача кажется невыполнимой, но, наконец, ремешок поддаётся, и она проверяет его на прочность резким рывком. На этот раз кожа растягивается достаточно, чтобы Лета просунула под неё палец. Ещё тридцать секунд работы, и ремешок рвётся окончательно, после чего она берётся за второй, пока тот не лопается также, и намордник отходит от лица, позволяя ей приоткрыть челюсть. Воздух прогорклый и застойный, но ощущение его на языке и в горле приносит ни с чем несравнимое наслаждение. Лета шевелит губами в попытке выговорить слова, но не знает, что ей сказать.

Рокот в скале сменяется скрежещущим визгом металла по камню, когда решётка начинает подниматься, и минуту спустя мглу прорезает пара скачущих люмен-лучей.

— Кающиеся? — Голос Юлия странно неуверенный. Лета смыкает ладонь на камне — третьему ремешку придётся подождать, — и крадётся вперёд, держась спиной к стене. Переход достаточно широкий, чтобы она смогла пройти мимо надзирателей, не привлекая внимание, а если и нет, она не собирается умирать без боя. И Лета не беспомощная. Она сильная и быстрая, мышцы стали крепкими за долгие годы работы, на её стороне эффект неожиданности, и, конечно, в руке у неё камень.

Луч пробегает по дрожащей массе кающихся. Эвания неподвижно лежит на земле, и когда свет падает ей на лицо, раздаётся недовольный писк крошечного существа с бурым мехом, которое затем скрывается во мраке. Старая женщина умерла всего несколько часов назад, а шахтные крысы уже успели обглодать ей лицо до костей.

— Все вы. — Рядом с Юлием ещё один надзиратель, женщина, которую Лета не узнаёт. Оба имеют при себе оружие. Он указывает стволом на сгрудившихся узников. — Стройтесь у стены.

Лета украдкой преодолевает ещё один ярд тёмного перехода, куда свет люменов не достигает. Пространство тут шире, а внимание надзирателей направлено на кучку рабочих в конце туннеля, поэтому ей удастся проскользнуть мимо — но что потом? Она пытается вспомнить первое путешествие во тьму, однако за годы воспоминание померкло. Решётка может быть поднята, но если дальше находятся запертые двери — а вряд ли тюремная шахта создавалась без оных, — то неважно, насколько она обогнала бы надзирателей, в конце они всё равно её настигнут.

Свет люмена падает на связку ключей, висящую на поясе у надзирателя, и девушка принимает решение. Кающиеся бредут, куда велено, и, прижимаясь спинами к камню, глядят перед собой широкими глазами над тяжёлыми стальными намордниками, которые превращают их лица в неотличимые маски. Они предназначены не только для того, чтобы лишить заключённых возможности говорить. Намордники также должны стереть любые намёки на личность. Если стражники разглядят в них живых людей, то какие милосердные поступки могут последовать за этим?

Вторая надзирательница — дородная женщина с коротко подстриженными чёрными волосами, — останавливается за спутником и поднимает автомат.

— Сейчас? — спрашивает она.

Девушка воспринимает слово как сигнал к действию. Она кидается вперёд, занося камень над головой, и с силой врезает женщине в череп. Надзирательница поворачивается за миг до того, как камень попадает ей в висок и разбивает левую глазницу, отчего глаз лопается в брызгах крови и стекловидного тела. Та отшатывается, но прежде чем успевает упасть, Лета оказывается перед ней, вырывает из рук автомат, разворачивает его и бьёт прикладом женщину в горло. Надзирательница с влажным бульканьем валится на землю. Лета лихорадочно обшаривает пояс женщины, рыща пальцами по ткани спецовки, пока не нащупывает холодный металл тяжёлой клипсы. Девушка сдёргивает связку и вскакивает на ноги, в одной руке сжимая ключи, а в другой автомат, и бежит.

А тогда начинается стрельба. Пули рикошетят от грубо обтёсанного свода, и воздух наполняется вонью фицелина и крови. Когда она оглядывается, половина кающихся лежит у стены, но остальные срываются с места, и, занеся кулаки, устремляются к надзирателю. У Юлия сдают нервы, и он разворачивается, чтобы дать дёру, но Лета уже далеко впереди.

Годы, проведённые в шахте, лишили её тело даже унции лишнего жира. Ноги Леты работают как поршни, неся её вперёд со скоростью, которой она не знала десяток, если не больше, лет. Решётка полуоткрыта, и она ныряет под острые металлические зубцы, после чего устремляется по переходу вверх и вправо. Туннели кишат людьми, повсюду слышны крики и выстрелы, а в боковом коридоре она мельком замечает тень, слишком огромную, чтобы принадлежать человеку. Лета пробегает мимо другой кающейся, сидящей посреди туннеля, и едва не замирает, когда видит, чем она занята. Киянка в её руке поднимается и падает с отработанной точностью, вонзаясь во влажное кровавое месиво, которое раньше было лицом надсмотрщика. Лета свирепо ухмыляется, продолжая нестись к зеву пещеры, свет из которого становится ярче, а воздух — чище с каждым шагом.

Мир снаружи шахты полыхает. Среди дыма и огней движутся большие тени воинов, сгоняющих вместе пытающихся удрать пленников. В воздухе пахнет древесным дымом и свежей кровью, треск пламени смешивается со звенящими в ушах криками.

Кто-то налетает на Лету сзади, сбивая её с ног, так что оба кубарём катятся по земле, и девушка выпускает автомат. Она приподнимается на колени, шаря в поисках оружия, но у неё на лодыжке смыкается рука и утягивает назад.

— Не так быстро, кающаяся, — рычит Юлий.

— Пусти! — Слово шипением вырывается сквозь полуоткрытый рот. Она лягается свободной ногой, и с удовлетворением чувствует, как пятка врезается Юлию в макушку.

— Сука! За это ты сдохнешь!

Лета хохочет. Пенитентиум горит, а болван до сих пор думает, будто поддерживает старый порядок, пытаясь воспользоваться остатками власти, прежде чем ты выскользнет у него из рук навсегда. Она снова пытается высвободиться, но его хватка крепкая как лоза.

А, с другой стороны, зачем ей бежать?

Он тянет её за лодыжку, и теперь она не сопротивляется, позволяя Юлию подтащить себя ближе. Его автомата не видно — похоже, он либо выронил его во время схватки, либо бросил, пока бежал за ней, — но шоковая булава по-прежнему у него на поясе. Лета изворачивается, вырывает оружие из петли, и, не включая, вмазывает ему по голове.

Его голову откидывает вбок. На щеке остаётся широкий порез, и он рычит от ярости.

— Пришибу тебя, грешница… — начинает Юлий, однако Лета уже сидит верхом на надзирателе, тянясь через его мягкую грудь к горлу. Ему удаётся плюнуть ей в рот сгусток слюны вперемешку с пылью, а она, в свою очередь, включает шоковую булаву и врезает ему по виску. Лицо мужчины сводит спазмом от разряда тока, и девушка швыряет оружие прочь, поглощённая желанием ощутить, как рвётся его кожа, раздирается плоть, дробятся кости. Она бьёт кулаком ему по рту, и от удара у Юлия лопается губа и ломаются зубы.

— В чём мой грех? — Лету охватывает чувство полного спокойствия. Должно быть, это испытывают надзиратели, когда взмахивают кнутом, когда создают мир с правилами и наказаниями для заключённых, и правами для себя любимых. Но то время прошло. Теперь действуют лишь один закон — боли и силы. — За какое преступление меня кинули в яму?

— Благие сёстры…

Кулак Леты вновь врезается в лицо, оставляя на лбу мужчины рану, напоминающую слезящееся красное око, затем снова, уже по рту. На этот раз она ломает ему кость, и руку девушки пронзает резкая боль, но она ничто по сравнению с чувством власти, ощущением абсолютного контроля.

— Никакого греха не было. — Она обрушивает очередной удар, и дыхание Юлия превращается в хриплое бульканье, а глаза наполняются паникой, когда он трясёт головой в попытке очистить трахею от кровавой пены. Теперь он осознает цену своим поступкам. Настал час расплаты за каждый удар плетью, каждое проклятье, каждый плевок, каждый толчок, пинок, и бросок грязью, и она полна решимости поквитаться за всё…

Лету накрывает тень. Над ней стоит гигантский человек, силуэтом вырисовываясь на фоне пламени. Он закован в сине-бронзовые латы, закрывающие тело от крылатого шлема до заостренных сабатонов, покрытые шипами и увенчанные держателем для трофеев, на который нанизаны гниющие головы. На одной руке у него перчатка с острыми силовыми когтями, в другой же он сжимает массивный топор. Юлий судорожно втягивает воздух, но он разом растерял всё мужество, как, впрочем, и сама Лета.

Исполин снимает шлем, открывая лицо, будто появившееся из глубин кошмаров. Рот воина слишком широкий, за растянутыми губами видны острые зубы и влажный багровый язык, но хуже всего глаза: правый — чёрный как ночь, без намёка на зрачок и радужку, а на месте левого зияет глубокий порез ото лба до скулы, из которого непрерывно сочится густой ручеёк крови и телесных выделений. Лету парализует от ужаса, в ушах громко стучит кровь, грудь сдавливает так сильно, что она не может сделать вдох.

Аве Доминус Нокс.

Дыхание воина смердит падалью, а голос напоминает одновременно хищный рык и скрежет когтями по грифельной доске. Она неконтролируемо трясётся, на коже выступает холодный пот, и всё-таки, несмотря на чудовищный лик, в нём есть нечто захватывающее, нечто, говорящее о силе, несовместимой с людскими понятиями правоты и морали. Его чересчур широкие губы кривятся в улыбке, голова заинтересовано склоняется набок.

— Сколько в тебе ненависти, смертная. Сколько злости.

В грязь рядом с ней что-то падает — клинок длиной с предплечье, бронзовая рукоять которого сработана в форме дракона с расправленными крыльями.

— Бери, — рычит воин.

В глубинах драконьего глаза сверкает рубин, когда Лета смыкает ладонь на металле, холодном, как межзвёздная пустота. Она поднимает на гигантского воителя глаза, и тот взмахивает рукой, словно король, дающий соизволение особо смиренному подданному.

— Действуй, маленькая смертная.

Юлий пытается что-то сказать, однако с его поалевших губ срывается лишь хриплое бульканье. Возможно, это мольба о милосердии.

Если так, уже слишком поздно.

Нож у неё в руке — обещание. Чувствуя затылком взгляд своего тёмного спасителя, Лета подносит клинок к разбитому рту надзирателя, и делает первый порез из многих.


ГЛАВА Х

Экипаж, говорит ваш капитан.

Кристально чёткий голос Харакиса раздаётся из корабельных воксов. У Морвенн всё внутри сжимается.

Нас взяли на абордаж. «Люкс Доминус» потерян. Я отдал приказ перегрузить плазменные реакторы, чтобы не допустить захвата корабля, и теперь его уничтожение неизбежно. Вы хорошо дрались, несмотря на непреодолимые обстоятельства, и в этом поражении нет стыда.

Переходы полны дыма. Винстет несётся во весь опор, и Морвенн в бронекостюме топает следом, стараясь не упускать из виду крошечную фигурку пустотника, что петляет по лабиринту «Люкс Доминус». Сквозь корабль прокатывается яростная дрожь, от которой гравитационные генераторы работают с перебоями, так что одно мгновение «Очиститель» становится невесомым, а в следующее — словно магнит прилипает к палубе.

Это мой последний приказ. Всему экипажу покинуть судно и вверить себя на милость пустоты. — Из передатчика доносится оглушительный звон, подобный удару тарана в адамантиевую дверь.

Голос капитана остаётся безмятежным, свидетельствуя о его выдающейся храбрости перед лицом горького поражения. Каково это, думает Вал, столкнуться с потерей родного корабля, предстать перед выбором — допустить его осквернение или уничтожить самому?

— «Люкс Доминус» служил мне верой и правдой, и я не кину его в последние секунды жизни. Все мы в руках Бога-Императора. А теперь спешите к спасательным капсулам.

Начинает выть сирена, чей скорбный плач попеременно то усиливается, то слабеет. Из смежного перехода слышится топот тяжёлых ботинок по палубному перекрытию.

— Пустотники, — говорит Винстет, и, повернувшись, направляет луч фонарика на приближающиеся тени. К ним мчатся шестеро флотских прорывников, которые при виде «Очистителя Мирабилиса» резко тормозят.

— Аббатиса-санкторум! — Сержант прорывников спешно отдаёт честь. Она тяжело дышит, взмокшие от пота светлые волосы прилипли к голове. — Капитан велел покинуть корабль. Позволите сопроводить вас к спасательным капсулам?

Из-за шлема Игнации отчётливо доносится фырканье.

— Если аббатиса-санкторум разрешит, мы сопроводим вас к ним.

— Конечно, благая сестра. Простите, я не хотела вас обидеть…

— Давайте быстрей. — Морвенн снова приводит бронекостюм в движение. — Нельзя терять время.

— Сколько на корабле спасательных капсул? — Мягкий голос Хироми раздаётся по закрытому каналу отделения. — Их хватит для всего экипажа?

— Капсул потребуются десятки тысяч. — Голос Фионнулы непривычно безрадостный. — Хотя, боюсь, после Повелителей Ночи драться за места не придётся.

Мрачное пророчество Фионнулы сбывается. Морвенн ожидала, что к их прибытию отсек со спасательными модулями будет кишеть людьми, но там царит жуткая тишина. Причина становится ясна, когда они подходят ближе — половина капсул уже вылетела, и люмены над их люками горят подобно зловещим красным глазам, в отличие от семи зелёных огней над теми, что ещё не покинули судно. Поведение силовиков тут же меняется, в одну секунду их напряжённость сменяется несказанным облегчением.

— Хвала Богу-Императору! — Сержант жестом направляет своих людей к капсулам, но затем останавливается. — Благие сёстры — эти капсулы нужны вам? — Она старается сохранять невозмутимый вид, однако смесь из надежды и страха просвечивает сквозь её кожу подобно свечному свету через пергамент.

— У пустотника Винстета для нас другой вариант.

— Грузовая капсула, — поясняет тот, и лицо сержанта озаряется пониманием и облегчением.

— Конечно. Храни вас Бог-Император, аббатиса-санкторум. — Отряд рассеивается, каждый прорывник занимает своё место перед капсулой и ждёт команды, чтобы открыть люк. Винстет игнорирует и их, и седьмой зелёный огонёк, уже направляясь в другой конец коридора, к огромному неосвещённому люку. Он хватается обеими руками за ржавое стопорное колесо и наваливается на него с такой силой, что в шее вздуваются мышцы. Морвенн кивает Зафии, и та присоединяется к пустотнику. Колесо с визгом начинает вращаться, а затем люк, достаточно большой, чтобы через него прошёл дредноут, открывается, и перед Морвенн предстаёт ещё один ангар.

Отсек совсем маленький по сравнению с предыдущим, и едва способен вместить приземистый грузовой контейнер. Винстет бежит к инфостанку, установленному на стене возле рычага управления воздушным шлюзом, и вводит на рунической панели код. В потолке, мигая, оживают люмен-полосы, и сквозь протяжный вой сирены раздаётся тихий гул, когда люк модуля откидывается в сторону. Внутри него с трудом хватает места для «Очистителя Мирабилиса», не говоря уже о почётном карауле.

— Аббатиса-санкторум, могу я попросить вас с целестинками зайти внутрь судна?

Рёв сирены нарастает в громкости и частоте, а содрогание корпуса переходит теперь уже в непрерывную тряску.

— Где он приземлится?

— Я введу координаты Конвента Санкторума, и…

— Постой. — Вал жестом велит целестинкам идти в модуль, а сама задерживается возле пустотника и экрана инфостанка. В голове у неё крепко засела одна мысль, не желая уходить. Смерть Святых прислал своих вестников на имперскую территорию. Почему бы и ей не поступить так же? — Измени координаты на восемьдесят миль севернее конвента. Высади нас как можно ближе к собору Афенасии Мученицы.

— Как прикажете. — Его руки пляшут по панели, и на экране когитатора загорается карта поверхности Офелии VII. — Но, аббатиса-санкторум, могу я попросить вас занять своё место? — На лице пустотника мелькает слабая улыбка. — После вашего отлёта я бы и сам хотел сесть в свою капсулу.

Морвенн кивает.

— Благодарю тебя.

— Для меня это честь.

Бронекостюм едва умещается в грузовом модуле, уже почти заполненном сёстрами в громоздких доспехах. Она смотрит через закрывающийся люк, как Винстет заканчивает вводить координаты, после чего с победной улыбкой поворачивается к ним.

— Готово. Если будет воля Бога-Императора, встретимся на Офелии…

Его слова тонут с оглушительном шипении статики, когда в коридоре сквозь брешь в реальности появляется бронированная фигура. Из варпа выходит еретик-космодесантник в терминаторском доспехе, потрескивающем от потусторонних молний. Он поднимает большую автопушку, прежде чем рядом разверзается вторая прореха — Винстет поворачивается на звук, и Вал успевает увидеть, как расширяются глаза пустотника. Она кидается к люку, но Винстет её опережает. Офицер вскидывает руку и одним быстрым движением дёргает рычаг, распахивая шлюз настежь. Ангарный отсек тотчас наполняется шквальным ветром. Стыковочные зажимы, удерживающие капсулу, разъединяются, и с отдающимся в животе толчком модуль устремляется в открывшийся проём. Контейнер дребезжит от попаданий, однако продолжает мчаться к ждущей впереди пустоте. Корпус содрогается от очередного глухого удара, затем улетучивающаяся атмосфера проносит мимо изломанное тело Винстета, следом за которым тянутся бисеринки крови, — а тогда люк спасательной капсулы захлопывается, и они вылетают в открытый космос.

Бог-Император, мы в твоих руках.

Перед глазами Морвенн плывут тёмные пятна, когда ускорение вдавливает её в бронекостюм. Девы молятся, читая успокаивающие литании, но сама Вал не находит уюта в головокружительном спуске сквозь пустоту — ничего, кроме тошнотворного ощущения настигшей кары и растущего осознания, на какие жертвы другие пошли ради неё.


На мостике «Люкс Доминус» капитан Харакис уходит в себя, чтобы в последний раз пообщаться с любимым космолётом. Остальные троны управления пусты, хотя экипаж сначала отказывался их покидать, пока он не велел им выполнять принесённые обеты или быть заклеймёнными как клятвопреступники. Этого хватило. Не все успеют спастись, но у них хотя бы будет шанс, и этого достаточно. Хотя бы это он был обязан для них сделать.

Экран перед ним занимает ударный крейсер еретиков, который уже так близко, что Харакис видит громадные шипы на его носу и горящие в портах багровые огни — злоба, обрётшая физическую форму. Он посылает через блок мыслеуправления ещё одну команду и заставляет двигатели космолёта запуститься на полную мощь. Они с кораблём всегда понимали друг друга, словно рыцарь древней Терры и его верный скакун. Бог-Император благословил его, и Абрам Харакис не боится смерти.

— Ещё чуть-чуть, — бормочет он. — Ещё немного, и мы сможем отдохнуть.

Он мимолётно думает о семье. Его единственный сын мёртв, но внучка дослужилась до капитана разведшлюпа типа «Гадюка», а также имеет длинный список героичных свершений и двух собственных детей. Род Харакисов в надёжных руках. Если Бог-Император будет снисходительным, его запомнят добрым словом.

Харакис наблюдает за тем, как корабль еретиков заполняет собой иллюминатор. Он задаётся вопросом, понимают ли космодесантники-предатели, что он делает, отдают ли прямо сейчас лихорадочные приказы в попытке изменить курс ударного крейсера, чтобы избежать столкновения. Именно в этом заключался его план с самой первой секунды боя, и расчёт на то, что вражеский командир слишком отвлечётся на пустотные бои и абордаж, чтобы заметить неумолимое приближение «Люкса», вот-вот себя оправдает. Крейсер открывает огонь из макропушек, но уже слишком поздно. Даже если снаряды разломают «Люкс Доминус» напополам, удар обломков на такой скорости всё равно приведёт к их взаимному уничтожению.

Через подфюзеляжные авгуры он наблюдает за спасательными капсулами «Люкса», подобно метеоритам несущимися к планете в ореолах пламени. Некоторые не переживут вход в атмосферу, другие погибнут от огня еретиков в пустоте или на земле, но надежда, что часть из них уцелеет, подбодряет его в последние мгновения жизни.

— Бог-Император, пусть аббатиса-санкторум выживает, дабы нести смерть твоим врагам, — бормочет он, когда плазменный привод «Люкса» взрывается. Ударная волна расходится от отсека к отсеку. Харакис чувствует пламя так, будто оно разгорается у него в теле, однако в нём нет страха, а лишь страстное желание, чтобы последним, что сделает «Люкс Доминус», стал плевок в лицо Великому Врагу.

Иллюминатор поглощает тьма.

На секунду воцаряется абсолютная неподвижность, а затем в последний миг своего существования «Люкс Доминус» вспыхивает как новорожденная звезда.


СНЫ

Сон всегда один и тот же.

Мальчик. Девочка. Тьма.

Смерть Святых не единственный в своей банде, кто видит сны, но грёзы, которыми хвалятся они, другие. У них они это бесформенные кошмары о порождённой варпом резне, ввергающие их в экстатичное неистовство, либо тёмные видения Губительных сил, которые контролируют и совращают их в той же мере, что предупреждают о грядущем — но никто из них не грезит так как он.

Поскольку его сон — правда.

Сон не приходит по желанию. Если бы он мог контролировать его, как контролирует всё остальное в своей жизни, он бы так его не донимал. Смерть Святых, если бы мог, разрезал его на части и внимательно изучил каждый влажный, сочащийся кровью кусочек. Тогда бы он понял тот изъян, который препятствовал подлинному возвышению, и вырезал его из себя — но сон подобен раковой опухоли, угнездившейся в самом сердце естества, слишком глубоко, чтобы его оттуда иссечь.

И он всегда одинаковый.

Страх.

Тьма.

Мальчик и девочка.

Когда-то он был человеком — что бы это ни значило, — но иных воспоминаний о той жизни у него не осталось. Перерождённый уже как отпрыск Конрада Кёрза, он более не чувствует любви, или скорби, или привязанности. Те людские слабости ушли вместе со смертностью — но когда он видит сон, то ощущает призрачное эхо тех забытых эмоций, и пробуждается, обливаясь слезами и кровью.

Потому что мальчик в том сне — он сам.

Теперь он лучше: сильнее, быстрее, и отдаёт себе отчёт в бесконечной жестокости вселенной.

Во сне вовсю гремят колокола, оглушительным эхом катясь по спальне. Он резко пробуждается, и его рука тотчас ныряет под подушку, к ножу. В узкие арочные окна льётся лунный свет, накрывая холодный плитчатый пол, ряды кроватей и просыпающихся ребят полосами света и тьмы.

Во сне давно за полночь. Ракулу четырнадцать лет, и он ненавидит каждую живую душу в Империуме кроме одной.

— Вставайте! — Матриарх орфанариума стоит в дверях. Она носит то же длинное, в пол, платье, что и всегда, но вместо привычной сложной укладки её седые волосы под чепцом стянуты в простой хвостик.

С кроватей доносятся озадаченные стоны. Остальные мальчики просыпаются медленно, но Ракул уже на ногах, натягивая поверх пижамы куртку со штанами, и пряча нож в рукав. В орфанариуме часто проводятся учёбные занятия, и расторопность — единственный способ поскорее закончить бессмысленное упражнение.

— Что случилось? — спрашивает он.

Матриарх Савра смеряет его тяжёлым взглядом.

— Нам нужно пройти в укрытие.

Ракул презирает её несколько меньше остальных, по той простой причине, что она не пытается скрывать свою неприязнь за улыбками и лживой симпатией, но это не значит, что ему не приходилось сносить от неё побои. Голос у Ракула в голове уже пробуждается, говоря напасть на неё, пока она не прошлась по нему ремнём, говоря достать нож, сделать морщины на её лице чуточку глубже…

Он прогоняет картинку прочь из головы. Он насладится ею позже, когда вернётся обратно в любимую тьму.

— Это учения?

— Не задавай вопросов. Делай то же, что сотни раз до этого.

Зевая и потягиваясь, мальчики выбираются из постелей, а тех, кто мешкает, матриарх сама вытаскивает костистой рукой.

— Быстрей.

В клуатре снаружи витают привычные ароматы очищающих мазей, пыльных манускриптов и стряпни недельной давности, которые ночью ощущаются вдвое сильней, нежели днём. Дети плетутся беспорядочной толпой, и Ракул оказывается зажатым между двумя неповоротливыми увальнями. Если они не поторопятся, то не успеют выспаться до утренних молитв, а он ценит время забвения больше часов, проведённых в бодрствовании.

— Шевелись, тупой грокс. — Он снова пихает парня — плебея по имени Дренак, чьи храпы служат источником его постоянных ночных мучений, — и тот отлетает к каменной стене клуатра. Голос в голове злорадно смеётся, понукая его взять нож и вонзить в пухлое тело Дренака, но Ракул его игнорирует. Голос всегда с ним, но он не должен действовать по его указке. Его сестра единственная, кто о нём знает — хотя свои темнейшие порывы он скрывает даже от неё, — и её инструкции на сей счёт недвусмысленные. Он должен его игнорировать. Он не должен никому говорить. Если кто-либо узнает его тайну, матриархи накажут его, и разлучат их навсегда.

Дренак поворачивается, его щёки налились румянцем, глаза горят от ярости.

— Как ты меня назвал?

— Грокс. — Ракул крепче сжимает рукоять ножа. До чего приятно будет прижать его к глазу Дренака и давить до тех пор, пока тот не лопнет. Брызги крови и жидкости, крики — но если он пойдёт на поводу у голоса с его тайными обещаниями наслаждения, матриархи его накажут и отошлют прочь из орфанариума, навсегда разделив с сестрой. Так рисковать он не мог. Он скорее умрёт, чем станет жить без неё.

— Рискнёшь назвать меня так ещё раз…

— Грокс. Тупой, медленный, ленивый…

Звук, вырывающийся из глотки Дренака, напоминает одновременно вопль и рёв. Он кидается на Ракула с кулаками, но тот отходит у него с пути и отплачивает за неуклюжую попытку крепким ударом. Нос Дренака хрустит под костяшками, и Ракула охватывает свирепое возбуждение. Из верхней губы мальчика хлещет кровь, и он кричит снова, яростно размахивая ногами и кулаками. На этот раз Ракул вынужден отступить назад, до того поглощённый отражением неистового натиска, что задевает ногой что-то мягкое и растягивается на земле. Дренак заскакивает на него и неловко залепляет по челюсти, так что у того клацают зубы.

Его рука снова тянется к ножу в рукаве и смыкается на рукояти.

Да, шепчет голос. Сделай это. Забудь о сестре, и сделай это…

Толстый кожаный ремень матриарха спальни щёлкает в воздухе, с резким хлопком обрушиваясь Дренаку меж лопаток. Он взвывает от боли, после чего тощая рука хватает его за плечо и вздёргивает обратно на ноги. Матриарх Савра женщина невысокая, но она держала орфанариум в железном кулаке с самого прибытия Ракула. Она заносит ремень вновь, и пряжка сверкает в лунном свете, несясь ему навстречу. Он реагирует рефлекторно, отпуская нож и вскидывая руку, чтобы поймать тяжёлую серебряную аквилу до того, как она огреет его по плечу. Серебряные крылья впиваются в плоть, но он крепко держит пряжку, наслаждаясь тем, как его её лицо багровеет от злости.

— Это ещё что? — Она дёргает ремень, но Ракул поднимается на ноги, прежде чем отпустить его. — Вам нужно спускаться в укрытие, а не драться в клуатре, как псы!

— Я упал. — Ракул наслаждается вкусом лжи. Матриарх может наказать его так, как ей заблагорассудится, но теперь, после того как он остановил удар, их взаимоотношения неуловимо изменились. Он выше её, и сильнее. Отныне дни побоев сочтены. Возможно, он отплатит ей тем же. Возможно, даже воспользуется ножом.

— Ты тратишь время, — отрезает она, и Ракула пробирает озноб. — Я думала, ты поспешишь спасать сестру, если не себя самого. — И нечто в тоне матриарха заставляет его задаться вопросом, действительно ли это учения.

— О чём это вы? — спрашивает он. — На орфанариум напали?

Тонкие губы Савры складываются в серую, без кровинки, черточку.

— Отправляйся в укрытие. Наши спасители уже в пути.

Клуатр заливает золотой свет, ярче рассветного солнца, ярче лика Бога-Императора на алтаре часовни. Лицо Ракула обдаёт горячий ветер, а затем стена клуатра обрушивается внутрь, засыпая пол обломками камней и крошевом. У него звенит в ушах, воздух такой густой от дыма и пыли, что он ничего не видит. Он пробирается вдоль стены, пока дым не рассеивается, и видит, что на месте наружной стены зияет пятидесятифутовая пропасть до самого дворика внизу. Дренак стоит рядом с ним, весь покрытый густой серой пылью, и, прижимая руку к глупому рту, глядит на груду чёрной одежды перед собой.

Нет. Это не одежда. И не занавеска. Труп.

Матриарх Савра мертва. Макушка женщины смята, словно яичная скорлупа, так что внутри виден мозг, поблескивающий той же тусклой серостью, что и открытые глаза. Ракул заворожено подаётся ближе, а затем клуатр сотрясает новый удар. Этот приходится несколько дальше, но взрыв всё равно гремит достаточно близко, чтобы от него заходило ходуном здание. Кто-то напал на орфанариум, намереваясь сравнять его с землёй. Он должен найти сестру, должен попасть в укрытие…

— Ракул! — Из другого конца запыленного клуатра доносится голос сестры, Афенасии, и он видит, как та бежит к нему вместе с двумя соседками по комнате. Её чёрные волосы развеваются на ветру, уличная мантия наброшена поверх ночной рубашки, и, судя по лицу, она в столь поздний час ещё не спала. — В укрытие. Быстрей.

Он оглядывается на мёртвую женщину. Это первый труп, который он видит с тех пор, как отец отлетел к Золотому Трону, хотя их смерти не могли бы отличаться сильнее: мгновенная в случае матриарха, и мучительное горячечное увядание отца — более чем достойная кара за годы побоев и пренебрежения.

Но теперь они оба уже не поднимут на него руку.

— Я сказала быстро! — Афенасия — его сестра, его близнец, лучшая часть его души и источник всего света в мире, — хватает Ракула за руку.

Они вместе, и это — главное.


АКТ II

КНИГА ВОЙНЫ


ГЛАВА XI

Две минуты до приземления.

Грузовая капсула несётся к поверхности Офелии VII, выжимая всё из двигателей в отчаянной попытке контролировать снижение. На корпусе рябит пламя, превращая тускло освещённое пассажирское отделение в духовую печь. В уголке визора Морвенн мерцают предупреждающие руны. Перегрузка системы охлаждения. Износ системы подачи воздуха. Несмотря даже на шлем, воздух обжигает горло с каждым вдохом.

— Бог-Император, спасибо за свет, что ведёт нас в пустоте. — Игнация непрерывно молится с самого начала спуска. Остальные сёстры сидят в тишине, хотя неяркий люмен-свет то и дело выхватывает движения рук Хироми и Зафии, общающихся между собой на языке жестов, и блестит на серебряной слуховой аугментике, что заменяет Зафии уши. — Молим тебя, Бог-Император, направь нас к врагу, дабы принести ему быстрое и святое возмездие.

Одна минута до приземления.

«Люкс Доминус» наверняка к этому времени погиб, превратившись в астероидное поле мерцающих обломков. Капитан Харакис — мёртв. Пустотник Винстет — мёртв. Бессчётные мертвецы, чьих имён и лиц она не знала, вырезаны еретиками-астартес, сожжены в пламени гибнущего космолёта или сгинули в пустоте. Она не сомневается в необходимости их смертей, но эта необходимость только усиливает чувство долга, что на неё возложен. Они — первые жертвы освобождения Офелии VII, и, как любой хороший командир, она должна сделать так, чтобы их жертва не стала напрасной.

— Приготовиться к приземлению. Десять секунд.

Автоматические слова застигают Вал врасплох. Десять секунд — ничто, а десантная капсула даже не начала тормозить. Если они врежутся в землю на полной скорости, удар не только убьёт их всех, но сметёт всё и вся в приличном радиусе вокруг. Она закрывает глаза и заставляет себя успокоиться. Бог-Император, смилуйся, или хотя бы дай нам при крушении раздавить врагов…

Капсула замедляется настолько резко, что секунду Морвенн думает, будто они уже столкнулись с землёй. Предупреждающие руны на визоре становятся красными, модуль содрогается и вопит так, словно его трясёт исполинская рука. Она пробует обраться к целестинкам, но перегрузка выдавливает из лёгких весь воздух. Перед глазами пляшут чёрные точки, в ушах гремит колокольный перезвон.

Двигатели отключаются. На один головокружительный миг они оказываются в свободном падении, а затем грузовой модуль врезается в землю подобно снаряду.

Они достигли Офелии VII.


Морвенн открывает глаза, и размытые чёрные пятна постепенно рассеиваются. Во рту чувствуется кровь от прикушенного языка, но в остальном серьёзных травм она не получила. Завтра кости и мышцы напомнят о дурном обхождении, но это дело будущего.

— Бог-Император, — сипло отзывается Игнация. — Благодарим тебя за избавление.

Хироми поднимается на ноги и протискивается мимо «Очистителя Мирабилиса», чтобы добраться до отпирающего рычага капсулы. Она дёргает его, инфоруна возле него вспыхивает багрянцем, и с оглушительным шипением гидравлики люк открывается ровно настолько, чтобы впустить слабый свет — а затем останавливается. Хироми наваливается на металлическую дверь плечом и толкает её со всей силой, однако люк заклинило крепко. Судя по звукам стрельбы, доносящимся сквозь щель, они приземлились недалеко от цели.

— Дайте место. — Вал переводит «Очиститель Мирабилис» в стоячее положение и подаётся вперёд, скрежеща выдающимися массивными плечами по потолку модуля. Она помещает орудийный щит в проём и дёргает вверх, отчего с воплем рвущегося металла петли поддаются, и люк валится на землю. Температура мгновенно падает. Она поднимает визор, с благодарностью вдыхает холодный воздух, и ступает на изломанную землю кардинальского мира.

— Целестинка Ксения. Что говорит ауспик?

Небо темнее, чем она помнит, привычные огни веры Офелии VII сменились далёким пламенным сиянием. Дым от их приземления рассеивается, но тут и там вдоль финального маршрута следования капсулы ещё горят пожары.

— Хвала Богу-Императору, — бормочет Вал. Если бы грузовой модуль врезался в любую из башен-шпилей по соседству, их спуск закончился бы крушением. Но всё равно, капсула проделала в земле кратер шириной в тридцать футов, а вокруг них валяются обломки снесённой часовенки.

Ауспик Ксении горит зелёным, когда она присоединяется к Морвенн за люком.

— Я вычислила нашу позицию Мы в четырёх милях к северу от собора Афенасии Мученицы.

Морвенн смотрит на юг, но туман с дымом слишком густые, чтобы она смогла что-либо различить. Ауспик тихо пищит, и Ксения тут же подбирается. Вал понимает причину без лишних слов.

— Сколько?

— Минимум пятьдесят.

— Близко?

— Близко, и уже нас окружают.

— Целестинки, приготовиться, — говорит Игнация, и отделение занимает позиции. — Аббатиса-санкторум. Ждём ваших приказов.

— Пускай подходят. — Пика Озаряющая вспыхивает, оживая. Из дыма возникают силуэты: люди в масках и лохмотьях, стискивающие в грязных руках дубикиы, ножи и шахтёрские кирки. Она — латница Бога-Императора, инструмент Его святого гнева, и она не приемлет поражения. — Если они так хотят умереть, мы им это устроим.

— Смерть дочерям Трупа-Бога! — кричит из толпы культистов голос, и остальные нестройно подхватывают клич. Раздаётся автоматная очередь, но вместо того чтобы искать укрытие, Морвенн выступает вперёд, чтобы принять пули на орудийный щит, и определяет источник стрельбы: мужчина с гноящимися ранами на челюсти и переносице. Болт-снаряд «Фиделиса» разрывает его в клочья, забрызгивая землю кусками влажного красного мяса, и автомат вместе с держащей его рукой описывает в воздухе кровавую дугу. Она идёт дальше, и сияние потрескивающего копья превращает нечёткие фигуры во врагов — десять, двадцать, и более, — между тем как где-то далеко доносится рокотание тяжёлого болтера, несущего смерть каждым реагирующим на массу болтом.

Воздух справа рябит от жара, когда мультимелта Фионнулы выпускает в первый ряд врагов луч перегретой энергии. Эффект от оружия мгновенный: обноски воспламеняются; кожа обгорают, чернеет и отслаивается прежде, чем еретики успевают затормозить, а те, кто стояли ближе всех, попросту сгорают на месте. Во все стороны разлетаются хлопья обуглившихся тканей, пока от людей не остаётся ничего, кроме куч почерневших костей и гари. Остальные целестинки с идеальной слаженностью стреляют из болтеров, выкашивая один ряд культистов за другим, однако звук боя привлекает всё больше новых еретиков, которые без колебаний присоединяются к атаке.

— Во имя Бога-Императора! — «Очиститель Мирабилис» устремляется вперёд с таким рвением, что она чуть не оступается, однако восстанавливает равновесие широким балансирующим взмахом пики. Лезвие прочерчивает в воздухе искрящуюся дугу, и даже самые кровожадные сектанты отшатываются, когда оно с треском проносится перед их лицами. Толпа отвечает на её рывок контратакой, и внезапно Вал оказывается окружённой бурлящей массой культистов, шарпающих и рвущих друг друга в отчаянном стремлении добраться до неё.

— Помните, что нам обещали! — вопит щуплая женщина в куртке силовика не по размеру. — Награда за каждую принесённую ему голову!

Морвенн легко взмахивает копьём, снося женщине голову с плеч, и та, подскакивая, катится по земле. Лезвие достигает еретика за ней, вонзаясь ему в тело, пока не упирается в хребет. Она вырывает пику, и мужчина валится набок, зажимая руками развороченный бок, прежде чем в его глазах не гаснет свет.

— Смерть! Смерть им всем!

В фанатизме бегущих в бой еретиков сомневаться не приходится. Вал входит в ритм, сочетающий в себе скорость и точность — выпады и взмахи силовой пикой перемежаются короткими очередями тяжёлых болтов, чтобы расчистить пространство, когда давка тел становится слишком плотной. Она экономит боеприпасы, но лишь потому, что не знает, будет ли возможность их пополнить. Морвенн разрезает напополам орущую женщину, пока остальные сёстры рассредоточиваются, чтобы прикрыть её огнём.

— Смерть еретикам! — Голос аббатисы грохочет из вокс-усилителей шлема, когда она пинком опрокидывает ближайшего культиста на землю и опускает ему на грудь золотую стопу «Очистителя Мирабилиса». — Где Смерть Святых?

Слева размытым серебряно-чёрным пятном проносится Зафия, со снайперской меткостью разя врагов болтерными снарядами и столь же умело разбивая прикладом черепа и глотки. Она с Хироми бьются спина к спине, между тем как мультимелта Фионнулы продолжает сеять смерть потоками мерцающего жара. Морвенн подаётся немного вперёд, сильнее сдавливая грудь мужчине, и у того мгновенно выпучиваются глаза и вздуваются мышцы в шее, пока он силится сделать вдох.

Культист выплёвывает сгусток мокрот на её блестящий сабатон.

— Мой властелин придёт за тобой, — говорит еретик. — Он снесёт голову с твоих плеч и водрузит её гнить на своём доспехе.

Вал прижимает его ногой «Очистителя», достаточно сильно, чтобы ощутить, как ломаются рёбра. Мужчина ахает, и из уголка рта у него пузырится кровавая пена.

— Где он? — Она убирает стопу ровно настолько, чтобы еретик смог вдохнуть.

Его окровавленные губы расходятся в улыбке.

— Смерть Святых найдёт тебя сам, когда придёт время. Когда он уничтожит всё, что ты лю…

Морвенн смещает весь вес на ногу, и грудь еретика вминается внутрь. Изо рта и носа предателя брызжет кровь, конечности судорожно дёргаются, прежде чем он замирает уже навсегда. Вал, оставляя за собой кровавый след, направляет бронекостюм к оставшимся еретикам. Алую от крови землю ковром устилают трупы.

Но впереди ждёт ещё большая резня.

— Идут новые. — Хироми бьётся с идеальной расчётливостью, каждый её болт разит врагов наповал.

— За Смерть Святых! — выкрикивает женщина, и от воя её спутников по спине Морвенн пробегает дрожь тревоги. Поодиночке или группами культисты не представляют особой угрозы, но чем дольше тянется бой, тем большей становится вероятность, что кто-то из сестёр допустит промах. Ошибки на поле быстро множатся, и всего один неудачный выстрел или не убивший цель удар может мгновенно вывести ситуацию из-под контроля.

Фионнула посылает в толпу новый поток жара из мультимелты. Тела обугливаются и чернеют, но уже в следующую секунду прореха среди еретиков затягивается назад. Одна сектантка, на лице которой сажей выведены чёрные крылья в пародии на аквилу, кидается вперёд со стиснутым в руках огнемётом. Аббатиса подступает к ней вплотную и отбивает оружие древком копья перед тем, как она успевает нажать спусковой крючок. Струя огня омывает её бронированный кулак. Внутри Вал разгорается гнев, горячее даже пылающего прометия. Эти еретики — эти отбросы — заваливают их телами в ярдах от места высадки.

Но за века Смерть Святых проявил себя чересчур изобретательным недругом, чтобы эта атака была чем-то иным, кроме как уловкой.

— Небо! — кричит Хироми. — Рапторы!

Вал поднимает голову, и видит проходящую за тучей тень. Она имеет человеческую форму, тёмную спереди, с пылающим сзади характерным двойным следом от прыжкового ранца, а через долю секунды она озаряется ярким фиолетово-синим сиянием плазменного оружия. Сгусток перегретой плазмы проносится подобно комете и попадает Хироми в левое бедро, поджигая рясу и плавя серебряные пластины брони. Целестинка не кричит, но болезненное аханье, наполняющее вокс отряда, стократ хуже. Шатаясь, она отступает за строй, и Зафия плавно занимает её место, продолжая поливать врагов огнём.

Морвенн кидает быстрый взгляд на раненую целестинку. Хироми уже сжимает в руке вибронож, срезая дымящиеся шелка и пузырящиеся края брони в тщетной попытке замедлить шипящее распространение плазмы. Вокруг неё клубится чёрный дым, а по воздуху расходится запах горелого мяса.

— Бог… Император! — сипит Хироми. — Дай мне сил… исполнить Твою работу.

Раптор закладывает вираж, и небо прошивает второй выстрел плазмы. Вал кидается в сторону, и на сабатон попадает всего несколько брызг. Она открывает ответный огонь, паля из «Фиделиса» в густую тучу, однако не видит взрыва, который бы подсказал ей, что тяжёлые болты достигли цели. Культисты с воплями устремляются вперёд, и она мельком замечает, как позади толпы движется тень, огромная, угрожающая и чёрная.

— Убить их! Убить их всех! — Морвенн вскидывает пику Озаряющую и разрезает сектанта напополам, следующего крушит орудийным щитом, после чего выпускает болт-снаряд в кучку тощих людей с шахтёрскими кирками, разрывая их на куски.

— Ещё рапторы! — кричит сзади Игнация. Сквозь уплотняющийся дым эхом прокатывается гулкая очередь. Её становится всё сложнее отличать друзей от врагов.

Цепной меч раптора с рёвом несётся к лицу Морвенн, и она взмахом копья отбивает его в сторону. Прежде чем враг успевает подняться, Вал пронзает ему глотку и разносит череп выстрелом в упор. К ней пикирует второй неприятель, и она задевает его кромкой орудийного щита, отчего тот кубарём врезается в разрушенную стену и исчезает среди облаков дыма. Аббатиса поворачивается, ища следующую цель, но рапторы уже отходят, а последние сектанты истекают кровью на изломанной земле.

На руины опускается зловещая тишина. Морвенн откашливается.

— Бог-Император, благодарим тебя за победу.

Но победа в лучшем случае частичная. Четверо целестинок перегруппировались у грузового модуля, Зафия придерживает посеревшую Хироми, между тем как Фионнула и Ксения оглядываются по сторонам с оружием наготове.

— Где Игнация?

— Она разве не с вами? — спрашивает Ксения. — Я свяжусь с ней…

— Я сама. Старшая целестинка, где ты? — Игнация никогда бы не кинула отряд, тем более не сообщив перед этим ничего по воксу. И ответом, как и догадывалась Морвенн, стала кровь и смерть.

Старшая целестинка Игнация лежит, будто святая на отдохновении, со сложенной на груди аквилой, — но в позе трупа не чувствуется почтения. Её пустой, забрызганный кровью шлем валяется на земле, однако отрубленной головы нигде не видно.

— Что случилось? — рявкает Вал, но сёстры не находятся со словами. Ответ кажется очевидным. Игнация сражалась и погибла, и враг осквернил её тело.

В иных орденах смерть чтят молитвами, религиозными гимнами, клятвами мести врагу, но в ордене Серебряного Покрова ей встречают молчанием. Время для скорби придёт позже, и Морвенн не может позволить себе такую роскошь как грусть, только не здесь, пока враги совсем рядом.

— Целестинка Ксения. Открой карту района, найди, где враг организовал базу. Я добуду его голову к восходу солнца.

— Как прикажете.

— Аббатиса-санкторум! — В словах Фионнулы чувствуется срочность. Она смотрит вправо, переливающиеся от жара стволы мультимелты направлены в узкий проулок меж двух разрушенных зданий. Даже с охотничьим зрением Морвенн сложно различить, что там движется в тенях, однако гигантская тень, которую она видела раньше, приближается, дробя под огромными ботинками камни и кости.

Вал подступает к переулку и воздевает копьё.

— Какие приказы, аббатиса-санкторум? — Фионнула становится рядом с ней, целясь из оружия туда же. — Атаковать?

— Пока нет.

Из дыма выступает силуэт, крупнее обычного человека, облачённый в доспех такой тёмный, что он скорее поглощает, нежели отражает свет, на фоне которого резко горят янтарные глазные линзы шлема.

И он не один. Их уже трое, затем четверо, идущих к сёстрам тяжёлой поступью, от которой дрожит земля.

— Назовитесь, во имя Бога-Императора! — Голос, стократно усиленный вокс-динамиком, подобен громовому раскату.

Она не колеблется ни секунды.

— Морвенн Вал, аббатиса-санкторум Адепта Сороритас. Рада встрече, сыны Дорна.


ГЛАВА XII

Чёрные Храмовники устроили передовую базу на руинах храма святого Гершталя Кадианского, от которого остался выжженный остов из почерневшего мрамора. Готические арки, державшие высокий сводчатый потолок, вздымаются в пустоту, отчего у Морвенн складывается впечатление, будто она с сёстрами стоит в грудной клетке огромного трупа. Мерцающий свет толстых свеч-колонн озаряет сцену кипучей деятельности — сыны Дорна готовятся к войне. Высокий капеллан в череполиком шлеме, размахивая огромным адамантиевым кадилом, благословляет всех вокруг, повсюду бродят сервиторы с оружием и боеприпасами, сервы натягивают древние стяги на позолоченные крестовины и вручают повелителям освящённые болтеры. Детали ритуалов ей неизвестны, однако многое знакомо — аура почтительности и благочестия, тяжесть священного долга, но в первую очередь ощущение целенаправленной подготовки к грядущему великому труду.

— Кастелян Танкрет! — Брат-ветеран, чей отряд её сопроводил, не снял шлем, и его усиленный голос прорывается через шум как цепной меч сквозь кость. — Встречайте Морвенн Вал, верховного лорда Терры и аббатису-санкторум Адепта Сороритас!

Храм погружается в тишину. К ней уже шагает рослый астартес в чёрном силовом доспехе, нагрудник которого закрывает белое сюрко с заостренным крестом капитула. С плеч воина ниспадает чёрный плащ, прошитый тончайшими нитями из адамантия, а за спиной в отделанных серебром узорных ножнах покоится громадный двуручный меч. С точёного выразительного лица на неё смотрят яркие голубые глаза, седина в волосах и бороде придаёт ему вид сорокалетнего мужчины, хотя из-за физиологии астартес возраст воина легко может исчисляться веками, а не годами.

— Аббатиса-санкторум. — Мощный, глубокий баритон кастеляна громом катится по разрушенному храму. — Вы оказываете нам честь своим присутствием.

— Как и вы чтите меня своей встречей, кастелян. — Она выступает вперёд. — В моё отсутствие вы усердно защищали Офелию VII, за что примите искреннюю благодарность.

— Я слышал истории о вашей доблести против войск ложной ведьмы-императрицы на Васторосе. К своему вечному сожалению, я не участвовал в том сражении и не видел, как рухнули дворцовые стены.

Название проклятого мира уносит Морвенн мыслями обратно в Йолвосскую чащу, где сёстры Серебряного Покрова вели тяжёлое наступление вместе с большой танковой колонной Чёрных Храмовников под началом маршала Гейдона. В тот день Игнация билась подле неё, постоянно находясь рядом и помогая ей мудрым советом до последнего боя против псайкера-еретика. Вспоминая о старой подруге, Вал чувствует странную растерянность, будто лишилась частицы себя самой, когда голова старшей целестинки слетела с плеч. Она прогоняет непрошеные воспоминания. Сейчас не время для слабости.

— Впереди ждут другие возможности убивать врагов Бога-Императора, — заявляет она, и кастелян согласно кивает.

— Так и есть. — Он отворачивается и идёт по нефу к алтарю. Морвенн следует за ним, и видит развёрнутый тяжёлый пергамент с детальной картой района, уголки которого придавлены полированными медными дисками размером с ладонь. Она составлена с таким мастерством, что могла бы стать украшением коллекции вольного торговца, но карта здесь не просто ради красоты. Она такой же инструмент войны, как силовой меч за спиной у кастеляна. Слуга с выбритой тонзурой, сжимающий в руке тончайшее перо, при приближении аббатисы поднимает голову, кидает взгляд на повелителя, затем отмечает её позицию в часовне крошечной гербовой лилией.

— Время выполнять работу Бога-Императора настало, — говорит Танкрет. Морвенн изучает карту, а с ней и замысел кастеляна. Его план продуманный — враги уже почти окружены, и, разместив тяжёлые орудия на флангах, Чёрные Храмовники сгонят их всех к собору. По маршрутам продвижений ясны приказы каждому из отделений: братья Меча из числа примарисов возглавят наступление, тогда как ветераны-перворожденные пойдут следом, занимая ключевые теснины и высоты. Она разыгрывает в уме ход всего сражения, с боями проходя по улицам, прежде чем достигает собора, где её ждёт последняя схватка со Смертью Святых. С такими союзниками победа кажется практически неизбежной.

— Что скажете, аббатиса-санкторум? — спрашивает кастелян. Его бледно-голубые глаза блестят от нетерпения, словно он и сам не раз прокручивал битву в голове, и ему не терпится наконец скрестить с врагом клинки.

— Ваш план безупречный, как я и ожидала. — В её словах нет ни капли лести, а лишь признание знатока, что перед ней настоящий мастер ремесла войны. — Вы знаете, где Смерть Святых?

— Полагаю, как только начнётся штурм, он сам даст о себе знать.

— И где будете вы сами, кастелян Танкрет?

Кастелян подаётся вперед и тыкает пальцем в центр порядков Храмовников.

— В самой гуще боя, как того требует Бог-Император. Там найдётся место и для вас, если вы того пожелаете.

— Где-либо ещё я быть и не намерена.


Новый рассвет Алейна встречает окоченевшей и не отдохнувшей, прислонившись к каменной стене часовни-усыпальницы, возведённой как притвор собора. Остальной храм лежит в руинах после огненной атаки хелдрейка. Крыша исчезла, сквозь оплавившиеся дыры в свинце видны обугленные неровные края стропил, позолоченные мраморные полы засыпаны битым камнем и мусором.

После чуда — хотя слово всё ещё кажется не вполне подходящим, чтобы описать произошедшее, — группа преодолела остаток пути по открытой местности, не встречая сопротивления, после чего укрылась в уцелевшей часовне и забаррикадировала двери в ожидании рассвета. Алейна не знает, можно ли это также назвать чудом Бога-Императора, но когда у неё проясняется в голове, и она вспоминает, кто такая и где находится, бремя долга обрушивается на плечи с новой силой. Бог-Император сделал её Своим орудием — Он сберёг ей жизнь не просто так, — что делает перспективу неудачи лишь ещё ужасней.

— Святой Бог-Император, направь меня. Помоги понять Свою божественную волю.

Вокруг неё постепенно просыпаются люди, поднимаясь с пола, на котором спали, подобно мертвецам после отгремевшего боя. Послушница до сих пор дремлет, закрывая реликварий собственным телом. Серафимка Пердита уже стоит на коленях и молится, повернувшись спиной к комнате и склонив голову перед разбитым алтарём.

Алейна выплёскивает немного воды из фляги в сложенную ладонь, благословляет её, и подносит к лицу в своеобразном жесте очищения. Сцены из вчерашней ночи проносятся перед глазами проблесками багрянца и черноты. Громадный зверь, разрывающий надвое небо. Крик, с которым он понёсся к ним. Спокойное принятие неминуемой смерти, а затем чудо. Ощущение разливающейся по телу холодной воды. Знание, что она — часть чего-то большего, чего-то чистого, всесильного и вечного, чувство того, что ей открылись тайны мироздания, которые, впрочем, ускользают, как бы сильно она ни старалась их вспомнить, оставляя ощущение невосполнимой утраты. На миг Алейна стала единой с божественным началом, и теперь понимает, что значит его отсутствие.

Однако впереди ждёт работа. Часовня стала для них на несколько часов убежищем, но долго полагаться на её защиту они не могут. Её взгляд падает на сестёр-воздаятельниц, о чем-то тихо разговаривающих возле разбитого глассического окна, и её уставшее сердце начинает биться чаще. Вход в катакомбы вряд ли далеко, или так глубоко, чтобы они не смогли его отыскать, особенно если с ними вера и Бог-Император.

При её приближении разговор обрывается.

— Сестра Алейна. — Руксана складывает аквилу. — Ты хорошо спала?

Поведение воздаятельницы стало более сдержанным — знак почтения, думает дева, но также, наверное, неловкости. Оно и понятно. Могущество Бога-Императора ужасно и непостижимо, и никто из тех, кого оно коснулось, не остаётся прежним. Она пытается ободряюще улыбнуться.

— Как и следовало ожидать.

За разбитой свинцовой рамой предстаёт мрачная картина. Над руинами взошло солнце, но тучи такие густые и тяжёлые, что пробивающийся сквозь них свет лишь делает тени ещё темнее. Над обугленными развалинами часовен и храмов стоит дым, и тусклая краснота тлеющих углей — единственный цвет, что раскрашивает чёрно-серый мир.

Мараид скрещивает руки на кирасе.

— Нужно решить, что делать дальше.

Алейна кивает.

— Пожар в соборе почти угас. Вход в катакомбы должен находиться в криптах — на разгребание завалов уйдёт время, но с Богом-Императором мы справимся. — Ей в голову вдруг приходит мысль, и в сердце оживает новая надежда. — Паломники покрепче могут нам помочь, пока остальные будут в карауле. Чем больше людей мы приставим к делу, тем быстрее справимся.

Сюда по хмурому взгляду Мараид, она не разделяет энтузиазма Алейны.

— Они ослаблены, и нам нечем выполнять такие работы. С нужным инструментом и полным боевым патрулём сестёр мы бы отрыли вход, но с тем же успехом он может быть полностью разрушен. Мы только потеряем время. Время, которому можно найти лучшее применение.

— Какое, например?

— Мы должны уйти, — просто отвечает Мараид. — На первом месте для нас долг перед Богом-Императором и сёстрами. Нужно считать, что еретик уже планирует атаку на сам Конвент Санкторум. Нам следует сообщить канониссе о том, что здесь произошло.

Алейна указывает через окно на разрушенные здания. Часть крыш ещё дымится, некогда сверкающий мрамор и блестящая сусаль почернели от гари и греха.

— Ты ведь не предлагаешь вести паломников через это?

По холодному утреннему воздуху плывёт густой аромат, и у неё скручивает от голода живот, прежде чем она успевает понять, чем это пахнет. Здесь нет стойл для скота, и нет животных, ждущих забоя. Источник свежего мяса может быть только один.

— Нет, — отвечает Мараид. — Не предлагаю.

— Значит, ты хочешь их бросить.

— Нам вообще не следовало брать их с собой. — Мараид старается говорить как можно тише. — Быстрая смерть стала бы для них милосердней. Я хочу кидать их не больше твоего, но…

— Старшая сестра Керем уже ушла. Если ей удастся привести помощь…

— И какие на это шансы? Район кишит еретиками. — Словно чтобы подчеркнуть сказанное ею, по небу проносится снаряд, обрушивая шпиль часовни в паре миль к северу от них.

— Мне это не по душе, как и тебе — говорит Руксана, и последняя надежда Алейны на то, что ей удастся убедить Мараид вместе с другой воздаятельницей, умирает, стоит ей услышать нотку решимости в голосе сестры. Похоже, они всё решили, пока Алейна спала, и этот разговор не более чем формальность. — Но другого выбора у нас нет.

— Что насчёт других? Вы заберёте послушницу с собой?

Мараид качает головой.

— Это работа для воинских орденов. Если она хочет, чтобы реликварий уцелел, она сама поймёт, что лучше его доверить нам.

— А Пердита?

Мараид трёт глаза.

— Я не смогла до неё достучаться. Раньше я уже видела, как сёстры умирают от кровотечения в голове. Боюсь, без госпитальера надежды мало.

— Значит, ты хочешь бросить и её тоже.

— Она бы сама потребовала этого, если бы могла. — В голос Мараид возвращается прежняя резкость. — И я бы попросила о том же, окажись на её месте. Как, думаю, и ты, Алейна из ордена Пресвятой Девы-Мученицы.

Алейна оглядывается на толпящихся паломников — мужчину в рваном бархатном наряде, храбрую девушку с синими волосами, отца с хнычущим младенцем. Их жизни значат так мало по сравнению с тем, что стоит на кону, и их погибло уже так много. Слова Мараид в точности повторяют то, чему её учили — что её долг бороться, страдать, разить врагов Бога-Императора до последнего вдоха. Но что-то изменилось. Скажи Мараид то же самое вчера, она могла бы согласиться — но не теперь. Только не после чуда.

— Бог-Император этого не хочет.

Мараид от удивления открывает рот.

— Ты уверена?

— Слушай. — Она подаётся вперёд, страстно желая, чтобы воздаятельница поняла. — Бог-Император спас их от демонической машины так же, как спас нас. Он бы так не сделал только ради того, чтобы мы бросили их тут умирать. — Она обращает на Руксану последний молящий взгляд. — Сестра-воздаятельница, прошу, ты должна увидеть правду.

С минуту Руксана молчит, прежде чем ответить.

— Не стану притворяться, будто знаю волю Бога-Императора, — наконец говорит она. — Но я знаю учения своего ордена. Лишь через страдания мы ищем спасение. В боли и скорби мы находим прощение. Дорога к Конвенту Санкторуму полна опасностей, но я не могу прятаться за стенами, пока враг угрожает нашему миру.

Мараид опускает ладонь на руку Алейны, и её резкость снова исчезает.

— Пошли с нами, сестра. Здесь тебя ждёт лишь бессмысленная смерть. И если Бог-Император действительно хочет спасти паломников, Он так и сделает.

С её словами так легко согласиться.

Алейна склоняет голову.

— Я их не оставлю.

— Понимаю. — Мараид убирает руку и складывает знак аквилы. — Мы должны поступать так, как велит нам совесть.

В землю бьёт снаряд, теперь уже ближе, отчего в тусклый серый воздух вспархивает стайка летучих мышей. Мараид отправляется будить послушницу. Слова, которыми они обмениваются, слишком тихие, чтобы их разобрать — но Алейне и не нужно их слышать, чтобы всё понять. Девушка притрагивается к ларцу-реликварию, закрывает глаза, затем кивает. Мараид почтительно берёт серебряный сундучок с драгоценным содержимым и закутывает его в плащ.

— Я буду молиться за тебя, — говорит Руксана.

— А я за вас.

Она ждёт, пока те не уйдут, после чего подходит к умирающей серафимке у алтаря. Рот Пердиты шевелится в безмолвной молитве, но её глаза неподвижные и стеклянные, как у мертвеца. Алейна наблюдает за устами Пердиты, пока не узнаёт в молитве одну из Литаний Наставления, которую выучила в первые дни после того, как стала послушницей — а затем присоединяется к серафимке, и они вместе шепчут последний куплет.

О, Свет Терры, сияй. — Паломники от стара до млада выжидающе глядят на неё. — Будь нам маяком во всяк час.

Очередной снаряд сотрясает часовню до основания.

— Ты помолишься за нас, благая сестра? — Мужчина в бархатном камзоле поднялся на ноги, умоляюще протягивая к ней руки. Она едва не возненавидела его после грубых попыток подкупить их, но теперь чувствует лишь жалость к его слабости. Может, дома его ждёт супруга, дети? Как ему, должно быть, горько осознавать, что он ни за какие деньги мира не купит себе хоть один вдох.

— Лучше молись со мной, брат.

Она опускается возле паломников на пыльный пол. Некоторые привстают с холодных камней, другие лежат с закрытыми глазами, слушая, или, может, грезя. У неё достаточно гранат, чтобы сделать их смерти если не приятными, то хотя бы быстрыми.

О, владыка Терры, что даёт нам свет, смилуйся.

Феодосия присоединяется к ней.

— Долго бдение Твоё, длится десять тысяч лет оно…

Алейна не открывает глаз. Если они умрут, то пусть это лучше случится во время молитвы. Мысль наполняет её теплом, обещая уют, безопасность, покой. Их жизни в руках Бога-Императора, и бояться им нечего.