Мортарион: Бледный Король / Mortarion: The Pale King (новелла)

Перевод в процессе: 4/? Перевод произведения не окончен. В данный момент переведены 4 части из ?.

Мортарион: Бледный Король / Mortarion: The Pale King (новелла)
Автор	Дэвид Аннандейл / David Annandale
Переводчик	Luminor
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Примархи / Horus Heresy: Primarchs
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Сюжетные связи
Предыдущая книга	Приговор косы / The Verdict of the Scythe

Пролог

Абсиртус пылал. На какое-то мгновение пламя скрылось под покровом густого мрака планетарной атмосферы. С орбиты поверхность мира было не видать, а начальная фаза испепеления началась в куда более глубоком месте. Стоявший на командной палубе штурмового барка «Четвёртый всадник» Мортарион созерцал планету, которую осудил. Он знал, что происходило там, внизу, ведь всё это разворачивалось в полном соответствии с его приказом. В скором времени он сможет узреть плоды своего осуждения.

Абсиртус пылал изнутри. «Четвёртый всадник» выпустил двухступенчатые циклонные торпеды. После столкновения ракет с поверхностью заработали колоссальные мельта-резаки, прорезавшие путь к самому сердцу планеты. Торпеды продолжали спускаться сквозь планетарную кору и мантию, при этом жар от их продвижения превышал температуру окружающей среды.

Мортарион знал, когда торпеды достигнут ядра. Он знал, не отсчитывая мгновений и не сверяясь с хронометром. Знал потому, что именно он и был смертью Абсиртуса, в то время как ракеты — всего лишь продолжением его воли, его руки. Он владел ими столь же безраздельно, как и своей косой.

— Сейчас, — прошептал примарх, возвещая о детонации циклонных плазменных зарядов в ядре планеты.

Расположившаяся по соседству Кинис кивнула, в почтительном молчании наблюдая за этой манифестацией правосудия. Крепостная была скорее любимой ученицей, нежели служанкой. Она усвоила все уроки Мортариона и обучила его заповедям тысячи смертных, трудившихся во благо легиона. Рождённая не на Терре и не на Барбарусе, она символизировала единство всех аспектов Гвардии Смерти, и её уровень понимания оных был весьма глубоким.

Смерть выплеснулась из ядра Абсиртуса. Она поднялась, когда ядро дестабилизировалось, и силы разрушения ударили вовне. Планетарная кора была наиболее тонкой и хрупкой из покровов планеты, и она рассыпалась под яростным воплем нутра Абсиртуса. Короткое время, отведённое жизни на поверхности для того, чтобы осознать приближение конца и убедиться в его справедливости, истекло.

— А теперь... — продолжил Мортарион, поднимая руку.

В ответ на его жест атмосфера вспыхнула ярко-оранжевым, пронизанным проблесками ослепительного света.

А затем ощущавшийся на далёком расстоянии вопль исчез в пустоте. Сквозь главный армированный смотровой экран Мортарион наблюдал за крошечным солнцем, сияющим в миг своего рождения и практически одновременной гибели. И когда это сияние померкло, а белое сменилось ярко-красным, стали видны осколки планеты, разлетевшиеся, словно кометы в подобных слезам огненных полосах, которые тянулись вслед за постепенно исчезавшей во мраке кувыркающейся твердью.

— Сделано, — закончил Мортарион. Абсиртус исчез, как и все его прегрешения. Мир, посвятивший себя колдовству, спасти было невозможно. — Скажи мне, — обратился он к Кинис, — что ты видишь там, снаружи?

— Вижу отлично выполненную работу, милорд, — ответила Кинис. Правая сторона её лица представляла собой металлическую реконструкцию, в связи с чем её голос отзывался эхом. Правая нога тоже была бионической, без искусственной плоти, способной улучшить внешний облик или же скрыть ненатуральную природу конечности. Вместо руки с той же стороны тела торчал механодендрит, и она научилась весьма выразительно скручивать его или же растягивать на всю длину.

— Извлекла ли ты урок из произошедшего? — поинтересовался Мортарион.

— Очередное подтверждение, милорд, — отозвалась Кинис, — того факта, что вы выполняете то, что должно — как и всегда.

— Как и всегда, — повторил Мортарион себе под нос. Абсиртус стал испытанием, притом необходимым. Здесь он попытался пойти иным путём. Сдерживал свои силы во время первой планетарной высадки. Предоставил местному населению больше шансов, чем дал бы в прошлом. Поначалу казалось, что Абсиртус с готовностью пойдёт на уступки и что его эксперимент увенчается успехом. Но капитуляция оказалась ложной, всего лишь предлогом для того, чтобы сберечь убеждения, от которых её народ никогда не откажется.

Мортарион попытался идти по пути, навязанному его братьями. Он поступил неправильно. С уничтожением Абсиртуса он стёр свою ошибку и терзавшие душу сомнения.

— Мы — коса Императора, — изрёк он. — Остановить нашу руку — всё равно что попытаться остановить длань самой Смерти. Это неестественно.

— Вы позволите говорить свободно, милорд? — попросила Кинис.

— Позволяю.

— Вы выглядите таким… — Кинис запнулась, подбирая верное слово.

— Я бы советовал тебе не говорить «таким довольным», — предупредил Мортарион, — уничтожение Абсиртуса не назовёшь поводом для радости. Но тогда… что же это?

— В смерти нет радости, — ответила Кинис, — но есть необходимость.

— А в признании необходимости есть место удовлетворению. Верно. Продолжай.

— Я хотела сказать, милорд, что чувствую в вас новую форму решимости.

— Решимости, — повторил Мортарион. Примарх хмыкнул, и это выражение эмоций было максимально близким к веселью за всю его жизнь. Решимости, да. И своего рода определённости. Но наряду с уверенностью оставались сомнения и вопросы. Некоторые из них появились год назад. Другие таились в его сердце гораздо дольше, но тогда он только начал их формулировать, и все они вели к ответам, лицезреть которые было нельзя. Пока что.

Мортарион оглядел мостик «Четвёртого всадника». Это был славный корабль, славный и жестокий. «Всадник» сослужил примарху добрую службу на Галаспаре, и это само по себе было уроком, хотя осознание данного факта пришло к нему только сейчас.

— Да! — сказал Мортарион. — Моя решимость была испытана и отточена. Абсиртус знаменует собой конец дискуссии.

— С кем, милорд?

— С самим собой. И с остальными. — Дискуссии, подумал он. До чего же неверное слово. — Тебя не было на этой самой дискуссии, Кинис. Она началась во время моего возвращения на Галаспар. — Челюсти примарха сжались от гнева, столь же свежего, как и в тот день, когда это произошло. — Моего триумфального возвращения, — примарх буквально выплюнул последние слова, и каждый их слог сочился ядом.

Глава 1

Год назад

На борту боевой баржи «Коса жнеца»

Мортарион шагал по коридорам корабля, и члены экипажа спешили убраться с его пути, словно птицы, спасающиеся от бури. Он только что вернулся на борт и держал путь из ангаров к своей каюте. Примарх остановился на мостике, чтобы дать краткие инструкции капитану корабля, и «Коса жнеца» направилась по новым координатам, оставив позади остальные флотские силы Гвардии Смерти. И теперь, пока Мортарион ступал, перед повелителем XIV легиона расступалась тишина, а за ним тянулся шлейф тревоги. Он был холодным гневом и обещанием смерти, что проносилось сквозь мрак сводчатых залов его флагмана. Даже сыновья Четырнадцатого примарха знали, что в эти минуты лучше не приближаться к нему. Все они видели гром на его бледном челе, и потому предоставили ему возможность оставаться во власти ярости.

Все, за исключением Каласа Тифона. Он последовал за Мортарионом с самого мостика. Примарх знал о том, что Калас движется в паре шагов позади. Тифон уважал гнев Мортариона, но вместе с тем сохранял настойчивость. Наконец, у дверей в свои покои Мортарион остановился и обратился к воину.

— Задавай свой вопрос, — сказал он. Они были одни. Голос Мортариона отразился эхом от белых, словно кости, колонн, которые торчали подобно рёбрам гигантского зверя вдоль всего главного коридора.

— Почему мы возвращаемся на Галаспар, милорд? — спросил Тифон.

— Потому что этого хочет Император.

Тифон выглядел сбитым с толку.

— Но ведь его покорение закончилось. Галаспар уже приведён к Согласию.

— А вот уроки, что мы должны извлечь из этого — ещё не усвоены.

Тифон какое-то время хранил молчание. Его глаза задумчиво сузились, тёмные глаза, глубоко запавшие, расположенные под тяжёлым лбом. Борода наполовину закрывала рот легионера. Тифон умело скрывал свои собственные мысли, и мало кому было под силу прочесть его, если он сам того не желал.

Наконец, он ответил.

— Я бы подумал, что это мы преподаём другим уроки Галаспара.

Другим. Тифон попал в яблочко. У него было некоторое представление о том, кто может ожидать встречи с «Косой жнеца» у Галаспара. Мортарион задался вопросом, о скольком ещё его сын догадался и старается не говорить.

Примарх подумал о том, что бы он мог рассказать Тифону, но не стал этого делать. Не стал говорить о своей встрече с Отцом на борту «Буцефала».

Мортарион никогда не чувствовал себя комфортно на борту боевой баржи своего прародителя. Золотой корабль являл собой истинного колосса славы, великолепие, созданное в равной степени воинской силой и гением ремесленника. Прогулка по залам «Буцефала» означала возможность лицезреть физическое воплощение силы и искусства. Даже сам внешний облик могучего корабля был обещанием Великого крестового похода и мечты Императора для человечества, и Мортарион сам приложил руку к воплощению этой мечты. Однако эта роль, как он её понимал и как в неё верил, имела мало общего со славой. Золото было роскошью, а роскошь оставалась чуждой Мортариону. Ей не было места ни на Барбарусе, ни в потребностях самого примарха.

Так что он не ожидал триумфальных лавров, когда прибыл на «Буцефал», чтобы встретиться с Отцом после своего первого завоевания. Мортарион покорил Галаспар, потому что это было необходимо не только для дальнейшего продвижения Великого похода, но и для него самого. Он сокрушил эту порочную империю не в надежде на отцовскую похвалу.

Чего он не ожидал, так это печали.

Это удивило его. Смутило его.

— Разве я не сделал того, о чём меня просили?

В ответ — медленный кивок Императора. Признание того факта, что Мортарион выполнил свою задачу, всё верно. Но вот только эти глаза... Глаза золотого существа, которое во многих отношениях оставалось для Мортариона столь же чуждым, как и в тот день, когда Он впервые появился на Барбарусе. Глаза, глядевшие на примарха с печалью. И с новой заповедью.

— Возможно, мы и доставим наш урок, — сказал Мортарион Тифону, зная, что ни один из собеседников не верит в это. — Там нас будет ждать парочка моих братьев.

Миры скопления Галаспар всё ещё продолжали гореть. Угли короткой войны вспыхивали и тлели, отмеченные короткими обрывками сигналов, принятых и переданных вокс-офицером «Косы жнеца». Стоя у командной кафедры, что возвышалась над стратегиумом в центре мостика, Мортарион почти что ощущал аромат смерти империи Ордена сквозь вакуум. Он прошёл через всё скопление Галаспар, и свидетельства его ухода можно было найти повсюду. Именно там, во фрагментах вокс-передач, отмечалось окончательное крушение тирании. Их можно было услышать в сигналах транспондеров имперских кораблей, пересекавших ту самую область, одно лишь появление в пределах которой совсем недавно означало смерть.

Следы былой активности примарха также были прекрасно видны через центральное окно мостика, когда «Коса жнеца» приблизилась к самому Галаспару. Ближнее пространство планеты, далеко за пределами её непосредственной орбиты, засорял космический мусор. Мимо боевой баржи пронеслись чёрные, выжженные обломки того, что некогда было мониторами-крепостями — безмолвное свидетельство трудов Мортариона. Некоторые из обломков были настолько большими, что определить их былую принадлежность не составляло особого труда. На глазах у Мортариона проплыл корабельный нос, медленно вращавшийся из стороны в сторону. Дальше виднелась часть корпуса со всё ещё закреплённой обшивкой, поперечный разрез давал возможность оценить внутренние разрушения. Однако львиная доля обломков вообще не поддавалась идентификации. Все они были памятниками войне, безмолвными и холодными — войне и взмаху косы Мортариона. Таков был правильный и надлежащий урок Галаспару, свидетельство первого масштабного свершения объединившейся Гвардии Смерти.

«Я сделал это, и я был вправе поступить именно так».

— Отметки нашего путешествия, — прокомментировал Тифон, располагавшийся в нескольких футах от стратегиума.

— Отметки наших достижений, — поправил Мортарион. Он не гордился эстетическим совершенством своей стратегии, в отличие от того же Фулгрима. Это было бы проявлением тщеславия. Мортарион гордился тем, что мог видеть необходимость, а затем осуществить то, что должно.

Пока «Коса жнеца» приближалась к Галаспару, число видимых или сигнализирующих о приближении имперских кораблей возросло.

— Как их много, — заметил Тифон. — Надеюсь, они наслаждаются спокойствием своего полёта.

— Они должны быть благодарны, — ответил Мортарион. — Они должны быть благодарны мне и моему легиону.

— Припоминаю наше первое путешествие на эту планету, — сказал Тифон. — Вот уж его гладким-то не назовёшь.

«А я помню жертвы».

— Это было необходимо.

— Входящие приветствия, милорд, — подал голос вокс-офицер.

— От кого?

— Милорд, это «Мстительный дух» вместе с «Алой слезой».

— Флагманы, — отметил Тифон. — Быть может, сбор в нашу честь?

Мортарион не сказал ничего.

— Суд? — недоверчиво прошептал Тифон.

Глава 2

— Пустошь, — произнёс Сангвиний исполненным печали голосом, — кругом лишь пустошь да разруха.

Гор не мог не согласиться со словами брата. Повелитель Лунных Волков и его ангелокрылый родич обозревали масштабы опустошения, стоя на гребне из слипшихся друг с другом обломков. Уровень радиации вокруг был смертельным, оказавшийся в подобной среде простой человек расстался бы с жизнью за считанные минуты. Небеса бурлили коричневым и зелёным, со стоячими маслянистыми слоями всех цветов радуги, что парили в воздухе и напоминали плывущие болота. Кратеры буквально накладывались один на другой, окружённые искорёженными останками боевых машин. На равнине раскинулись танки, многие тысячи танков. Их остовы, почерневшие, разорванные и расплавленные, сливались друг с другом, формируя простиравшуюся до самого горизонта паутину застывшего металла.

— Мы практически созерцаем скульптуру, — мягко заметил Сангвиний. — Почти что произведение искусства по дизайну. Любопытно, что бы подумал Фулгрим, — выдержав паузу, примарх продолжил, — впрочем, не думаю, что он бы её оценил.

На мгновение Гор задумался, не шутит ли Сангвиний. Он бросил взгляд на брата, отметив его мрачно сжатые губы и озабоченный взгляд.

— Пустошь, — изрёк Сангвиний ещё раз.

— Что, хуже лун Ваала? — поинтересовался Гор.

— По-своему да, хуже. Наши пустоши — суть наследие ушедших эпох, болото, из которого наш Отец вытащил каждого из нас. Но они появились отнюдь не сегодня, и уж тем более не являются плодом наших трудов, — он взмахнул рукой, — и над ними не трудились целенаправленно.

Братья-примархи находились в нескольких километрах от внешних стен центрального улья Галаспара. С момента окончания войны прошло несколько месяцев, однако дым всё ещё продолжал извергаться из башен аркологии. Конусообразная громада улья тоже оплыла, город деформировался под ударом молота, которым орудовал Мортарион. Сейчас примархи располагались не с той стороны города, чтобы узреть весь масштаб разрушений, но Гор успел оценить их во время перелёта на поверхность с борта «Волчьего ока», своей личной «Грозовой птицы». Масштабы опустошения были колоссальными.

Затем показались горы тел. То были предгорья громады самого улья, около пятнадцати метров высотой, и по ним карабкались многочисленные рабочие в костюмах радиационной защиты, не занятые — по мнению Гора — никакой конкретной работой. Новые холмы продолжали расти по мере того, как всё больше и больше трупов вывозились из города на борту грузовых транспортов или же стаскивались с равнин бульдозерами.

— Что он натворил? — вопросил Сангвиний.

— Ну, мы здесь как раз для того, чтобы понять, — отозвался Гор.

— Мы уже в состоянии понять, что здесь была бойня.

— Во всяком случае, так кажется, — с ноткой осторожности заметил Гор.

— Кажется?

— Не забывай о причинах, по которым Мортариона отправили сюда. Борьба за Согласие звёздного скопления Галаспар могла бы стать куда более долгой и обойтись ещё дороже.

— Не понимаю, какая война могла бы обойтись Галаспару ещё дороже, — ответил Сангвиний.

— Именно, — сказал Гор. — Мы пока не понимаем. Мы не можем судить предвзято в отсутствие всей необходимой информации. Вдобавок мы только-только сюда приехали.

— Приехали, чтобы рассматривать горы трупов.

— Я знаю, — сказал Гор. Он поморщился и положил руку на плечо Ангела. — Однако наше решение не должно быть поспешным. Я понимаю соблазн. Поверь, я испытываю схожие чувства. Уверен, именно поэтому наш Отец и отправил нас с тобой встретиться с Мортарионом. Нам под силу сдерживать первичные порывы друг друга, не причиняя обиды.

— Думаешь, нам придётся взять Мортариона под контроль?

— Понятия не имею. Но вот в чём я абсолютно убеждён, так это в том, что хочу понять — что здесь произошло, и почему. — Гор раскинул руки, окидывая взглядом окружающую разруху. — Возможно, с учётом природы Ордена, это лучший образец достижения Согласия.

— Ты что, действительно в это веришь? — задал вопрос Сангвиний. Гор заколебался, и он продолжил. — Послал бы нас сюда наш Отец, если бы Его порадовало произошедшее?

— Я знаю, во что у меня есть соблазн поверить, — ответил Гор, — Между знанием и пониманием лежит долгий путь.

— Ты прав. Но правильно и то, что мы выражаем своё собственное отношение ко всему этому безобразию.

— Согласен, — отозвался Гор, — и как по мне, хорошо, что у нас есть время подумать об этом до прибытия Мортариона.

На лице Сангвиния расцвела улыбка.

— Нам лучше сдерживать свои первичные порывы?

Гор улыбнулся в ответ.

— Мне кажется, будет лучше, если мы поприветствуем его спокойно, а?

— Я думаю, он вряд ли будет в хорошем расположении духа, раз его отзывают обратно. — Сангвиний снова окинул взглядом рабочих, копошащихся среди холмов из мертвецов. — Чем же они занимаются? — пробормотал он.

Они услышали рёв двигателей «Грозового орла» задолго до того, как увидели его. Атмосфера была густой, что твой ил, и боевой корабль «Завершение» поначалу показался огненной полосой во мраке. Облака вспыхнули пламенем при его снижении. Земля содрогнулась от мощи древних реактивных двигателей корабля, пока он замедлялся, готовясь приземлиться на добычу, которую прикончил его хозяин. В конечном итоге «Завершение» село неподалёку от кораблей, доставивших сюда других примархов.

По сравнению с ними свежеприбывшая посудина казалась ничем не украшенной. Оливково-зелёная полоса с эмблемой легиона на крыльях делала ещё более заметным костяной цвет остального корпуса. Машина выглядела грубой и видавшей виды. Гор с грустью подумал, что это подходящая колесница для его брата.

Боковые двери раскрылись, и одинокая фигура Мортариона вышла наружу. Ступая сквозь застилавшие равнину пепел и дым, он направился к братьям-примархам.

— Позволь мне первым поприветствовать его, — попросил Гор.

Сангвиний кивнул.

Гор спустился с хребта и переступил через обломки, чтобы встретить повелителя Гвардии Смерти.

Броня Мортариона, Барбаранский Доспех, представляла собой артефакт, в котором медь каким-то образом выглядела не великолепной, а скорее близкой к оттенку старой кости «Завершения». Это была медь саркофагов и памятников, воспоминаний о тех, кто покинул давным-давно покинул мир живых. Четырнадцатый примарх носил серый плащ с надвинутым на голову капюшоном, и в его тени черты лица казались резкими, словно предостережение. Он был худым, безволосым, с глубоко запавшими глазами. Глубокие морщины на щеках ещё сильнее подчёркивали очертания его черепа, словно кожа примарха была плотным старым пергаментом, тонкой завесой, натянутой поверх тёмной реальности внутри. Повелитель Гвардии Смерти обладал торжественностью траурной зари. Нижнюю половину его лица скрывал ребризер, изготовленный из той же кладбищенской меди, что и отделка его брони. Ядовитые газы выбрасывались из ребризера после каждого вздоха его владельца. Мортарион вдыхал атмосферу Галаспара, смешанную с частичками ядовитого воздуха Брабаруса. Гору показалось, что куда бы ни направился Мортарион, он никогда по-настоящему не покидает вскормивший его ядовитый мир.

Взгляд Мортариона метнулся от Гора к Сангвинию, затем обратно. Его глаза блестели подозрением.

— Я рад тебя видеть, — сказал Гор, подходя ближе.

Мортарион остановился.

— Ты здесь, чтобы приветствовать меня, или это мне стоит поприветствовать вас на Галаспаре?

— Я здесь, чтобы приветствовать тебя как брата — мне кажется, ты и сам знаешь об этом. Равно как и о том, что ни один из нас не собирается предъявлять претензии на этот мир или любой другой из числа приведённых к Согласию. — Гор протянул руку. — Ну же, скажи, что и ты рад меня видеть, Мортарион.

По правде говоря, Мортарион был рад встрече с Гором. Примарх XIV легиона шагнул навстречу братским объятьям. Впрочем, Мортарион быстро покончил с ними, и не из-за какой-то враждебности, но потому, что ему не понравился сам жест. Объятья были обещанием единства и уюта. То есть обещанием иллюзии. Это делало подобные жесты ложью. Он знал, что Гор смотрит на вещи иначе. Но это не меняло сути. Гор лгал, но только не Мортариону. Он лгал самому себе.

Мортарион придавал гораздо больше значения своей церемонии ядов. Разделить глоток концентрированных токсинов с одним из своих воинов означало признать реальность их жизней. Мортарион и его легионеры стояли друг за друга горой, сражаясь в сплочённости, но никогда не претендовали на то, что высшая истина войны — это что-то иное, кроме смерти. В ядовитом тосте не было обещания, которое нельзя было бы сдержать. Он символизировал признание рисков и неизбежности конца.

Мортарион посмотрел мимо Гора, вверх по склону щебня, туда, где ждал Ангел. Встрече с ним господин Гвардии Смерти радовался куда меньше. Сангвиния настолько поглотила иллюзия благородства, что Мортарион постоянно чувствовал, как Ангел всё время взирает свысока вниз, пока сам кружит вокруг своего недостижимого идеала. Почему их Отец велел Ангелу явиться на Галаспар? Почему нельзя было позвать кого-то вроде Пертурабо? Возможно, тот стал бы союзником. А Сангвиний и Гор были так близки. Мортарион чувствовал собственную связь с Гором, но знал, что она куда слабее уз, соединивших Луперкаля с Ангелом. Он стоял перед единым фронтом, вне зависимости от того, признаются ли в этом эти двое — даже самим себе.

— Ну что ж, — обратился он к Гору. — Я здесь, чтобы отчитываться за свои действия?

— Да, — ответил Гор. — Мне не доставляет удовольствия говорить тебе об этом.

— В том, чтобы выслушивать подобное — удовольствия ещё меньше, — отрезал Мортарион.

Затем он поднялся по развалинам к Ангелу.

— Сангвиний, — произнёс Мортарион будничным и холодным тоном. — Итак, — обратился он к обоим братьям, — ну и что же, по-вашему, я здесь натворил?

— Вопрос не в том, что думаем мы, — отозвался Сангвиний. — Или, по крайней мере, до этого не должно дойти.

— Мы пришли слушать, а не просто наблюдать, — продолжил Гор. — Нам бы хотелось понять.

— Брось эту снисходительность, Гор, — отрезал Мортарион. — Я думал, ты выше этого.

— Никакой снисходительности. Если я когда-нибудь опущусь до неё, то буду неправ, и мне следует указать на мою ошибку. Но я имел в виду именно то, что сказал, брат мой. Мне нужно понять, что здесь произошло. Нам обоим нужно.

— Говорите так, словно исход войны был какой-то загадкой. Я пришёл сюда, чтобы привести Галаспар к Согласию. Я преуспел.

— Случай Галаспара беспрецедентен, — вмешался Сангвиний. — Это не похоже ни на одну из кампаний по приведению к Согласию!

— Что ж, в этом мы солидарны, — ответил ему Мортарион.

— Стало быть, произошедшее может многому научить. — Сангвиний многозначительно помолчал. — Всех нас.

«Лукавишь, Сангвиний? Надеюсь, что нет».

— Я вполне готов помочь тебе понять, — сказал Мортарион. Он буквально откусывал каждый слог, холодно взирая на Ангела.

Сангвиний ответил на его взгляд.

— Тогда помоги мне понять это. — Он указал в сторону одной из гор трупов. — К примеру, вот эти смертные. Чем они занимаются?

— Подсчитывают погибших членов Ордена, — пояснил Мортарион.

— Зачем это?

— Потому что я приказал.

Сангвиний покачал головой. Он открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но тут в разговор вклинился Гор.

— Это именно то, что мы и хотели бы узнать, — сказал Луперкаль. Он кивнул Сангвинию, тот пожал плечами и на время отставил свои возражения. — У нас есть вопросы касательно кампании, и о том, что осталось после ваших действий. Ясность поможет нам. Как и ты сам, Мортарион.

— Я верю в ясность, — ответил Мортарион, его голос продолжал звучать холодно и монотонно.

— Так ты поможешь нам понять?

— Ещё бы. — Несмотря на оборонительную позицию, Четырнадцатый примарх чувствовал в некотором роде рвение. Да, они должны понять. Должны увидеть всю правду о Галаспаре. Пускай займутся своим судом после этого. Быть может, тогда взор прояснится и у самого Отца. — Мне нечего скрывать.

— Мы не имели в виду ничего такого, — поспешил успокоить брата Гор.

— И нас беспокоит вовсе не твоя честность, — вторил ему Сангвиний.

— Тогда что же, моё правосудие?

— Именно так.

Повисла тишина, примархи продолжали буравить друг друга взглядом. Наконец, Гор прервал её.

— Было бы полезно, — начал он, — если бы у наших летописцев появилась возможность побеседовать с несколькими членами Ордена. Где содержатся заключённые?

— А их нет, — ответил Мортарион.

— Ты их выпустил? — спросил поражённый Гор.

Мортарион фыркнул.

— Разумеется нет. Пленных нет вообще, потому что никто из Ордена не уцелел.

— Ты убил их всех, — промолвил Сангвиний, очевидно, сочтя необходимым констатировать очевидное.

— Ага.

Подтверждение Мортариона сменилось очередным молчанием. Оно продолжалось достаточно долго, чтобы его братья не на шутку встревожились.

— Орден вёл записи, — сказал Мортарион, не обращая внимания на дискомфорт ситуации. — Его архивы колоссальны. Те, что пережили войну, всё ещё целы. Уверен, в них вы найдёте всё, что вам нужно.

— Да будет так, — согласился Гор.

— Мы можем провести наш совет на борту «Косы жнеца», если хочешь, — сказал Сангвиний, и на сей раз его тон казался сочувственным. Выражение в глазах Ангела напомнило Мортариону о печали его Отца, и ему это не понравилось.

— Нет, — отрезал Мортарион. Затем он указал на разрушенный улей. — Пусть ваше понимание придёт к вам вон там. Именно там началась битва за Галаспар, там же всё и решилось. Следуйте туда, братья мои. Осмотрите всё, что вам нужно увидеть. Вы хотите знать, как я вёл эту войну и почему? Да будет так.

Глава 3

Мортарион решил познакомить своих братьев с былым Галаспаром. Если его настоящее так огорчает их, он заставит родичей взглянуть на прошлое этого мира. Мортарион привёл обоих примархов к высочайшему шпилю центрального планетарного улья, Протаркоса. Внутри него располагался первичный командный центр. Точнее сказать, оболочка того, чем он был когда-то. Несколько проводов свисали с остатков потолка, едва ли напоминая о всевидящем невральном центре, который контролировал тридцать миллиардов жителей на одной лишь столичной планете империи. Пол потрескался, а потолок расплавился, оставив залу открытой потокам ядовитого ветра.

Повинуясь кивку Мортариона, техноадепты пробудили к жизни прошлое Галаспара. Они возродили картины прежних времён с помощью десятка сервочерепов, проецирующих видео- и пикт-потоки на ещё функционировавшие экраны разрушенного паноптикума. Сервочерепа обладали полным доступом к архивам Ордена — записям на всех возможных носителях, избыточных и дублирующих друг друга; таков был памятник мелочности тиранов, переживший созданную ими империю. Архивы представляли собой автопортрет цивилизации, находившейся в смертельном застое, и Мортарион приказал сохранить их. Эти доказательства сберегут память о прегрешениях Ордена даже после его уничтожения.

Примархи собрались вокруг экранов, впитывая потоки изображений, звуков и текстовых данных, что помогали им сформировать образ мира в своём сознании.

— Вот что здесь царствовало, — произнёс Мортарион. — Вот что я пришёл уничтожить.

Повинуясь командам примархов, сервочерепа продолжали воспроизводить архивную информацию. Поначалу природа власти Ордена над Галаспаром проявлялась лишь в общих чертах, но затем сформировалась в более мелких крупицах страданий.

Со своей орбиты Галаспар выглядел грязно-коричневым шаром, его атмосфера изобиловала твёрдыми частицами, а сернистые облака были насыщены промышленными отходами. За покровом облаков простирался мир, начисто лишённый океанов и пахотных земель. Открытые водоёмы и зелень больше не были даже мифами — об их существовании попросту забыли, а их смерть не оплакивали. Воздух был ничем иным, как средоточием ядов. Земля же представляла собой потрескавшуюся скалистую пустошь, заваленную вокруг ульев множеством обломков и покрытую растущей топографией нечистот.

Дышать воздухом Галаспара было равносильно смертному приговору. Планета веками оставалась необитаемой, за исключением тридцати миллиардов душ, забитых в аркологии, покрывавшие поверхность мира подобно вулканическим конусам.

Ульи вздымались высоко, их шпили врезались в мутные облака планеты. Окон в наружных стенах не было. Прошли столетия с тех пор, как жители планеты — за исключением, разумеется, элиты — взирали на окружающий пейзаж. Ульи заточили внутри себя тела жителей Галаспара. Орден сковал их разум.

Внутри шпилей процветали хозяева империи. В них концентрировалось богатство планеты. И царила роскошь. Иерархия Ордена была твёрдой и структурированной, подобно ступеням пирамиды. Наиболее крупные и величественные помещения, равно как и наибольшее богатство принадлежали тем, кто обладал наибольшей властью. Это было не просто неизбежным результатом неравного распределения власти. Таков был закон.

Если бы и существовала идеология, изначально руководившая созданием Ордена, некая система верований, которая оправдывала бы действующую форму империи и облачала эту самую форму в одеяния чего-то, претендующего на роль морали, об этом давным-давно забыли — как и о существовании океанов. Никто не помнил, как именно развивался Орден, как он пришёл к власти и что он мог собой когда-то представлять. Даже составленные в явной одержимости хроники его правителей не уходили так далеко в прошлое. Орден превратился в идеальную тавтологию понятия силы. Те, кто находился у власти, были там просто потому, что были. Их права не могли подвергаться сомнению, ибо концепция «прав» была чуждой для Галаспара.

О собственности, впрочем, сказать подобного было нельзя. Собственность на планете не могла быть определена как право — точно так же, как нельзя было сказать, что камень имеет право быть твёрдым. Собственность была абсолютной. Власть этого понятия казалась безраздельной. Собственность была кодифицирована и регламентирована планетарной бюрократией, действовавшей единственно ради вечного существования себя любимой и поддерживающих её структур.

Расположившиеся на вершине социальной пирамиды именовались контролерами Ордена. Они жили на вершинах шпилей, в залах, отмеченных прямолинейной роскошью.

— Как я вижу, понятие искусства на Галаспаре вымерло, — заметил Сангвиний.

Не было ни статуй, ни картин, ни фресок, украшающих обиталища контролеров. Искусство существовало вне категорий и измерений бюрократа. Его нельзя было полностью контролировать единицами потребительской стоимости, и потому спустя столетия оно исчезло из воображения Ордена. Его игнорировали до тех пор, пока не забыли совсем.

Мортарион хмыкнул. Его не беспокоило отсутствие произведений искусства. На Барбарусе его тоже не было. В жестоком, полном нужды существовании населения его родной планеты не нашлось места для развития искусства. Когда примарх думал об Ордене, в его душу возвращался гнев, но совсем по другой причине.

— Искусство — суть роскошь, — сказал он своим братьям. — В истинных потребностях между жизнью и смертью для неё нет места. Хотя вы, само собой, не согласитесь.

Короткий взгляд, который Мортарион бросил в сторону Сангвиния, показывал, что ему плевать на возражения Ангела.

Сангвиний ничего не ответил.

— Тем не менее, Орден роскошью располагал, — проворчал Мортарион низким рычащим голосом.

Роскошь на Галаспаре была измеримой. Она определялась площадью полов и высотой потолков. Определялась размером кроватей, а также количеством еды и одежды. И в первую очередь она определялась количеством трудоспособных единиц, находившихся в непосредственной собственности каждого контролера. Это были средства для обретения большего богатства и большей власти. Распоряжение этими средствами превратилось в обязанность. Понятие «свободного времени» не знали даже верховные контролеры Галаспара. Они жили, чтобы увековечить свою власть, а власть эта существовала единственно ради своей преемственности.

— Рабочие единицы, — отметил Гор, повторяя термин, которым пользовался Орден в отношении гражданских лиц.

— Рабы, — возразил Мортарион. — Воспринимаются как числа, и ничего более. Смотри на них. Смотри. Под занятыми контролерами шпилями располагались сотни уровней административных чиновников. Миллионы трудившихся здесь создали Орден таким, какой он стал. Бюрократия в своём наивысшем, прогнившем насквозь воплощении.

Повелитель Гвардии Смерти запустил кадры складов с низкими потолками, каждый столь же безлико-серый, как и все остальные.

— Вот вам, — продолжил примарх, — и паутина рабочих мест. Жизнь чиновников не имела иного определения, кроме как вечное однообразие. Директивы спускались сверху, указы дробились и подразделялись по мере того, как они просачивались вниз по иерархии, а задачи делегировались, будучи разбитыми на такое количество задач, что сами по себе вообще не имели смысла. К примеру, в конце одной цепочки обязанность рабочего могла ограничиваться вычёркиванием стилусом каждой третьей строки пунктов на длинном пергаменте, прочитать который он не мог. Они рисовали линию за строкой час за часом, день за днём, без понимания и без любопытства. Именно здесь, среди всех этих крючкотворов, и зародились химические зависимости.

Примарх говорил спокойно и холодно, живописуя кошмары Ордена с беспощадной ясностью.

— Обязательные дозы наркотиков были намного меньшими, чем на уровнях ниже, но распространены они были повсеместно. Капсулы требовалось принимать вместе с пищевым рационом перед каждой восемнадцатичасовой сменой. Они притупляли чувства — не настолько, чтобы сделать рабочих бесполезными, но достаточно, чтобы привить им послушание. Они стояли на своих постах, их сознание было неспособно выйти за рамки непосредственных задач. Они не могли думать наперёд. Не могли представить себе будущее, не говоря уже о революции. Орден являл собой всю суть их существования. Люди делали то, что требовалось, и в этом была вся их жизнь. Они исполняли то, что им диктовалось, и приводили в движение нижестоящие части механизма.

Мортарион с отвращением зашипел. По его словам, человеческий механизм приходил в движение, и умеющие писать чиновники составляли отчёты об этих движениях. Власть осуществлялась, и её действия тщательно фиксировались.

— А теперь взгляните на бесконечные каракули бюрократов. Взгляните на влияние каждого нацарапанного символа и каждого заверенного указа. С каждой зачёркнутой строкой умирали люди. За каждым дегенеративным действием сверху следовали страдания внизу. Здесь-то и воцарились величайшие из кошмаров Ордена. Под миллионами стояли миллиарды «рабочих единиц». Вещей, чьё передвижение, расположение, назначение и распределение контролировалось перемещением бумажек туда-сюда и росчерками стилусов.

— Миллиарды влачили существование в нижних, наиболее широких ярусах ульев. Заметьте, я говорю «влачили существование». Жизнью это никак не назовёшь. Ложась спать, люди сворачивались в крошечных нишах внутри стен, словно личинки в сотах, или же вовсе сваливались друг на друга в переполненных накопительных резервуарах, смердевших потом, грязью и страданиями.

— Словно какие-нибудь муравьи, — отметил Гор.

— Гораздо хуже, — возразил Мортарион. — Муравьи трудятся во имя цели. Муравьи — это коллектив. А эти люди не были даже личинками, ведь они даже не располагали свободой полакомиться плотью планеты. Они были ниже ничтожнейшего из насекомых. Они были собственностью. Рабочие единицы трудились каждый сознательный час в душных мануфакторумах Галаспара, производивших всё необходимое для нужд ульев. Они шили одежду для народа, от необработанной мешковины бедняков до шёлковых мантий контролеров. Они штамповали роскошную мебель. Продукцию изготавливали в куда большем объёме, чем это было необходимо для использования. Многое из того, что производилось на одном мануфакторуме, каталогизировалось для отчётов, а затем транспортировалось на другой завод, где ломалось на части и выбрасывалось вместе с горами других отходов за пределами ульев. А теперь взгляните сюда, — попросил Мортарион.

На экране появились кадры из системы видеонаблюдения мануфакторума. Рабочие на записи трудились как проклятые посреди гигантских машин, словно мухи на фоне пасущихся бегемотов. Основное внимание на кадрах уделялось выходящей из машин продукции. Из механической пасти хлынул поток вязкой серой жижи. Конвейерная лента неторопливо понесла тяжёлые железные контейнеры в сторону извергавшего смесь зёва. Контейнеры наполнялись, а затем перемещались в другой цех мануфакторума. Они не располагались чётко по центру конвейера — извергавшаяся жидкость настолько сильно била по внутренним стенкам некоторых из них, что они резко дёргались и смещались. Один даже слетел с удерживающих ремней и рухнул на пол мануфакторума, расплескав повсюду серую жижу, через которую с трудом пробирались работники. Под контейнером остались пятеро рабов Ордена, раздавленные весом рухнувшей на них ёмкости.

Подъёмные машины приблизились к месту несчастного случая, подняли контейнер и переместили его обратно на ленту, чтобы тот прошёл через «пасть» во второй раз.

Из закреплённых на стенах вокс-передатчиков прогремел голос. «Предупреждение о наличии неэффективных рабочих единиц. Немедленно удалить все неработоспособные устройства».

Другие рабочие с трудом подошли к мёртвым и потащили их прочь. Тела странно дёргались, пока их передвигали — удар контейнера раздробил кости в пыль.

— У этих рабочих расфокусированный взгляд, — заметил Гор.

— Химически усиленная покорность, — пояснил Мортарион. — Гораздо большие дозы наркотиков, чем на более высоких уровнях. Эти люди едва ли более разумны, чем сервиторы.

Движения рабочих были вялыми, нечёткими. Голод, нищета и химическая заторможенность превращали увечья и гибель рабов в привычное дело, видеотрансляции были полны малоприятных картин, демонстрирующих несчастные случаи на производстве. Действия силовиков делали подобные «инциденты» ещё более частыми. Одетые в униформу надсмотрщики подгоняли рабочих трудиться быстрее с помощью кнутов и электрошоковых дубинок. Мелкие тираны буквально упивались ничтожными осколками власти, которыми их наделил Орден. Контролировать их с помощью химии не было ни малейшей необходимости, однако такие меры всё же были приняты. Вместо успокоительного силовики принимали препараты, повышающие агрессию, в результате чего испытывали натуральный экстаз от насилия и жестокости. Надсмотрщики набрасывались на бессловесный человеческий скот в нездоровом, кровавом рвении.

Следующая видеозапись показывала, куда увозили мёртвых.

— Это другой цех? — спросил Сангвиний.

— Другой конец той же самой машины, — отчеканил Мортарион.

В соседнем помещении мануфакторума размером со склад располагалась последовательность огромных измельчительных машин. Находившиеся на возвышении рабочие сбрасывали трупы в воронку, стенки которой покрывали брызги засохшей крови. Вокруг раструба воронки не было никаких ограждений — процесс утилизации следовало сделать максимально быстрым. Платформа была скользкой и блестящей, словно полы на скотобойне, так что время от времени «рабочие единицы» из числа утилизаторов теряли опору и сваливались в голодный зёв воронки, прямо к вращающимся ножам измельчителей. Вопли рабочих были единственным проявлением эмоций, которые могли выразить несчастные.

Тела сбрасывались только в одну из воронок. В остальные текли отбросы и отходы со всего улья. Тяжёлые трубы смешивали органическое сырьё вместе с химическими успокоительными средствами.

— Пища для народных масс, — отметил Мортарион.

— Этот шлам? — удивился Сангвиний.

— Да. Производится на подобных заводах и распределяется среди ульевиков. Многое из этого возвращается, так или иначе, чтобы быть переработанным заново.

— Это совершенно не похоже на мечты нашего Отца, — с отвращением сказал Сангвиний.

— Вот что я пришёл остановить, — ответил Мортарион. Экраны потемнели. Таково было прошлое Галаспара. Простой просмотр записей вновь разжёг угли ненависти Мортариона к Ордену. Возможно, теперь его братья куда лучше понимали, почему следовало действовать именно так, как поступил он. Возможно, нет. В таком случае их вина была бы на них. Для Мортариона правда оставалась кристально ясной. — Галаспар сам призвал клинок, что обрушился на него.

— В таком случае настало время взглянуть на последствия удара твоего клинка, — заметил Гор.

— Очень хорошо.

Мортарион запустил другие записи. «Вы сказали, что стремитесь понять. Я покажу вам всё». И он начал свой рассказ.

Рассказ Мортариона начался с событий, предшествующих кампании на Галаспаре. Он начал с событий, заставивших его осознать свою первую роль в качестве одного из командиров Великого крестового похода.