Огонь и лед / Fire and Ice (новелла)

Материал из Warpopedia
Перейти к навигации Перейти к поиску
Огонь и лед / Fire and Ice (новелла)
FireAndIce1.jpg
Автор Петер Фехервари / Peter Fehervari
Переводчик Str0chan
Издательство Black Library
Входит в сборник Шас`о / Shas`o
Год издания 2017
Подписаться на обновления Telegram-канал
Обсудить Telegram-чат
Экспортировать EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Сюжетные связи
Входит в цикл Темный Клубок / Dark Coil


Война – не дискретное понятие. Несмотря на поверхностные, иллюзорные доказательства обратного, она не начинается и не заканчивается какими-то строго определенными событиями. Да, у этого процесса могут быть катализаторы, кульминационные моменты, но их предпосылки и последствия – культурные, материальные и даже метафизические – уходят в прошлое и будущее, подобно зыби на реке, что течет в двух направлениях сразу.

Соответственно, война между Империумом Человечества и Империей Тау не началась и не закончилась Крестовым походом Дамоклова залива. Этот конфликт стал первой значительной вспышкой нашей вражды, и он не будет последним, но пока что мы находимся в более изящной фазе состязания. Поход закончился пятьдесят лет назад. Ничего не изменилось. Изменилось всё.

Здесь, на границах Дамоклова залива, мы втянуты в холодную войну, хитроумную игру обманов, манипуляций и сдержек, что ведется против настоящего мастера. Это утонченное противоборство, но вы ошибетесь, подумав, что оно вредит Империуму меньше, чем хищнические налеты всепожирающих тиранидов или мрачные погромы, которые устраивают некроны – ведь тау играют сердцами и умами людей. Если они победят, возможно, наша раса выживет, но точно не исполнит свое предназначение.

– Айон Эшер, гроссмейстер Дамоклова конклава, Ордо Ксенос


ДЫМ

Если хочешь разжечь пламя революции, отыщи дым противоречий.

– Калавера


КЛЕЙСТ, ЗА ВОСЕМЬДЕСЯТ ОДИН ДЕНЬ ДО ЕДИНЕНИЯ


Кригер нашел своего шефа в сожженном храме на вершине холма, который тот часто навещал с тех пор, как они залегли на Клейсте четыре месяца назад. Это разрушенное здание на разрушенном мире превосходно соответствовало настрою Ганиила Мордайна. Последнее время беглый дознаватель занимал себя набросками осыпающейся статуи Сангвиния Возносящегося, что нависала над амвоном подобно окаменевшему ангелу, широко распростершему крылья над пустыми местами для верующих. Хотя скульптура представляла собой грубо обтесанный обломок местного гранита, её угрюмая торжественность неизменно притягивала Мордайна. Смятые листы пергамента, усыпавшие пол, указывали на всё более лихорадочные попытки ухватить суть Ангела; порой дознаватель уговаривал или страстно обвинял статую, будто она активно мешала его трудам. Кригер уловил всё это, пока шел к нему. Ганиил был из благородных, а телохранитель довольно долго присматривал за людьми этого сорта, чтобы понять – все они были безумцами. Наверное, что-то такое имелось в их голубой крови.

– Конклав снова сел нам на хвост! – крикнул он, шагая по нефу без намека на почтение или сдержанность. – Пора двигаться дальше, герцог.

– Снова? – Мордайн нехотя оторвался от работы. Его глаза казались налитыми кровью язвами на красивом лице. – Ты уверен?

Пустой вопрос, ведь Кригер всегда был полностью уверен во всем. Но это стало частью их ритуала; соблюдая его, беглецы перебирались с одного гибнущего мира на другой вдоль границ Дамоклова залива, всегда оставаясь на один шаг впереди Инквизиции и в десяти шагах позади надежды. Около половины этих миров, включая сам Клейст, перед началом крестового похода были уличены в недостаточной верности Империуму и расплачивались за это убийственно возросшей десятиной. Уже через пару коротких столетий большинство из них будут ободраны до костей и заброшены.

«Это станет посланием всем, – постановил гроссмейстер Эшер. – Если падет твой сосед, падешь и ты. Ничто не пробуждает верность лучше, чем разумно примененный страх».

– Сегодня ночью нужно убираться с планеты, – Кригер вытащил пачку засаленных удостоверений личности. – Я устроил нам проезд на грузовом судне, идущем через Залив. Вопросов не было.

– Опять в трюме? – кисло предположил Мордайн.

– В контейнере для рыбы, – поправил телохранитель. Увидев реакцию своего нанимателя, он быстро добавил: – Успокойся, герцог, не вместе с рыбой. Её погрузят с другой стороны.

Телохранитель пожал плечами.

– Не стану обещать, что там будет пахнуть благовониями и амасеком, но...

– Там будет вонять миллиардом дохлых рыб, – скривился Ганиил. – Я ненавижу рыбу, Кригер.

– На Облазти полно рыбы, – вновь пожал плечами старый солдат. – Рыбы, прометия и льда, а больше у них, в общем-то, ничего и нет.

– Облазть? – теперь дознаватель сдвинул брови. – Мир плавающих ульев?

– Местные называют их «якорными ульями». Они построены на платформах, глубоко укрепленных шипами во льду, так что никуда не плавают. Империум уже целую вечность тянет оттуда прометий и рыбу. Подо льдом там погребен целый океан.

Как и всегда, Кригер скрупулезно подготовился. По его мнению, это помогало оставаться в живых.

– Я здесь ещё не закончил, – Мордайн неопределенно показал на каменного ангела. – Да и, возможно, пора перестать скрываться...

Но в голосе беглеца не было уверенности.

– Облазть – это и житница, и источник прометия для субсектора, – не отступал телохранитель. – Ради такого мира тау ввяжутся в игру.

Засомневавшись, Ганиил запустил руку в длинные прямые волосы с седыми прядями.

– У тебя есть какие-то зацепки?

– У меня есть там контакт, – вновь пожал плечами Кригер. – Он называет себя «Калавера».


ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ ДО ЕДИНЕНИЯ

ОБЛАЗТЬ, КУПОЛ ЯКОРНОГО УЛЬЯ ВЫСХОДД


Крыша мира представляла собой ровную выпуклость темного скалобетона, истерзанную метелями и совершенно пустую, за исключением разбросанных кое-где массивных станций обслуживания и вышек связи. Под поверхностью тускло сияли узоры термических капиллярных трубок, которые шипели и парили, расплавляя захватнический лед до того, как тот успевал закрепиться на плацдарме. Полученная жижа стекала по куполу в окружающие его траншеи переработки, а оттуда – в резервуары улья. Затем большую часть воды превращали в перегретый пар и закачивали обратно под крышу, словно накрывая город шинелью от холода.

Это была простая, но эффективная система, которая поддерживала наружную температуру улья на несколько отметок выше точки замерзания, но десятилетия, прошедшие без должного ухода, уже сказались на ней. Здесь и там бугорки плотного льда покрывали купол подобно раковым опухолям в точках, где отказала гидротермальная сеть, но станции обслуживания оставались безжизненными. Ни сервиторы, ни команды очистки не трудились на поверхности, изгоняя болезнь. Так обстояли дела на Облазти после завершения Крестового похода Дамоклова залива.

За наглядным процессом энтропии наблюдали двое, что укрывались в ощетинившейся антеннами башне связи. Оба были закутаны в теплую термоодежду серого цвета, но на этом сходство заканчивалось. Один из них возвышался бы над самым высоким человеком, но самым странным в паре был его низкорослый спутник, малозаметные отклонения в осанке и положении плеч которого указывали на чуждое, нечеловеческое происхождение.

– Их мир погибает, но они не замечают этого, – произнес чужак. Он говорил на готике с ледяной точностью создания, овладевшего языком, словно оружием. – Подобная слепота – лор’серра твоего народа. Теневая суть вашей природы.

– Это не мой народ, путник, – отозвался великан. – Наши пути разошлись за тысячи лет до того, как твой народ начал мечтать о полетах к звездам.

– И всё же, Ихо’нен, ты был создан из их плоти и крови. Подобные узы останутся целыми, даже если их разорвать – подобно фантомным болям в утраченной конечности.

– Ты говоришь о собственной ране, – рассудил гигант, названный Ихо’неном.

– Моя рана определяет мою цель, – с ледяной страстью ответил путник.

– Как и моя, – но голос Ихо’нена был лишен эмоций.

Какое-то время они молчали, и каждый блуждал в тенях собственного прошлого.

Наконец, чужак заговорил вновь:

– Я иду по пути ваш’ятол, Ихо’нен, и не могу долго оставаться на этом умирающем мире. Когда мы начнем?

– Я использую Катализатор, – ответил великан. – И он уже здесь.


ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ДО ЕДИНЕНИЯ

ЖЕЛЕЗНЫЕ ДЖУНГЛИ


Местные окрестили внутренний корпус высходдского купола «Железными Джунглями». Пробираясь через мрачный индустриальный лабиринт, закрепленный на окружной стене сектора-19, Ганиил Мордайн находил это название исключительно подходящим. Его путь шел наверх по спирали вдоль купола, по сплетениям переходных мостиков и балочных пролетов, которые вздымались и стонали подобно железному человеку, обрюзгшему от ржавчины. Это было тяжелое восхождение, но дознаватель не поддавался искушению воспользоваться пневматическими лифтами, разбросанными по уровням. Он предпочитал долгий и трудный подъем вполне вероятному падению – быстрому, но бесконечно гибельному.

«Если эта архитектурная ересь прикончит меня, я никогда не узнаю правды о происходящем, – мрачно подумал Ганиил. – Я никогда не узнаю правды о нём. Кровь Ангела, да человек ли этот Калавера вообще?»


Уже почти два месяца Мордайн отсиживался в ветхой гостинице для торговцев, ожидая сообщений от их контакта, пока Кригер успокаивал тревоги герцога местной дешевой лодкой и наркотическими маслами блеск-рыбы.

– Калавера залег глубоко, – объяснил помощник. – Так он действует, так вынюхивает гниль.

– Ты говоришь о нем, как о собаке, Кригер, – подначил дознаватель.

– Как о гончей, – поправил телохранитель, – лучшей, что была у гроссмейстера. И это единственный игрок во всем конклаве, верящий в твою историю. Герцог, у тебя никого нет, кроме него.

– И я, разумеется, благодарен ему за дружбу...

– Дружбу? – Кригер покачал головой. – Нет, герцог, ты полезен ему. Как я уже говорил раньше, Калавера считает тебя ключом к истинному врагу.

– Но я же ни черта не знаю!

Пожатие плечами.

– Возможно, этого и не требуется.

А потом Мордайн попробовал Главный Вопрос, который задавал уже бессчетное число раз.

Что он такое, Кригер?

И, как всегда, помощник дал тот же пустой ответ:

– Никогда его не встречал. Никто не видел Калаверу, кроме гроссмейстера, а все остальные знали только его имя.

«А я не знал даже имени, – горько подумал Ганиил. – Я был твоим протеже, Эшер, твоим гребаным дознавателем, но ты никогда не доверял мне информацию о своем лучшем оперативнике. И, если ты молчал об этом, что ещё скрывал от меня?»

– Как ты нашел Калаверу? – сменил тактику Мордайн.

– Я? Нет, – ответил Кригер, – это он нашел нас.

– Сделал то, что не удалось всему Дамоклову конклаву?

– Возможно, именно Калавера заметал наши следы.


«Приглядывал за мной, пока я метался с одной унылой захолустной планеты на другую, будто испуганная крыса! Тянул меня за ниточки...»

Ганиил успел схватиться за поручень, когда его ботинок провалился через изъеденное ржавчиной покрытие; выбитые обломки с шумом полетели в бездну под ним. Замерев на месте, Мордайн выжидал, пока мостик не перестал содрогаться. Затем дознаватель осторожно вытащил ногу и вновь проклял Калаверу, который отправил его на это смертельно опасное предприятие.


Двумя днями ранее наконец-то пришло сообщение.

– Калавера нашел их, – передал Кригер. – Тау здесь.

– На Облазти? – пробормотал Ганиил, вновь набравшийся лодки.

– В этом улье, – ответил помощник. – Что бы ни надвигалось, начнется оно здесь. Пора просыпаться и браться за дело, дознаватель.

– Дознаватель... – Мордайн устыдился внезапного ужаса, скрутившего ему кишки. – Я выйду на свет... Конклав явится за мной...

– И найдет человека, исполнившего свой долг, – Кригер даже улыбнулся тогда, хотя, точнее, просто показал зубы. – Так ты сможешь всё исправить.

– Мне нужно встретиться с Калаверой.

– На самом деле тебе нужны бойцы. Армия. Вот что, по его словам, ты должен сделать...


«И вот я снова пляшу под дудочку Калаверы, – с горечью подумал Ганиил, возобновляя подъем. – Но самое скверное здесь то, что он чертовски прав! Мне действительно нужна армия».

И, двумя уровнями выше, армия Мордайна нашла его. Часовые возникли из теней наверху, прыгая по раскачивающимся мосткам с дикой, но изящной уверенностью прирожденных акробатов. Глядя, как они спускаются, дознаватель понял, почему бойцы свили себе гнездо под куполом. Пусть Облазть и не была их родным миром, но в здешних головокружительных джунглях они чувствовали себя хозяевами.

«Если бы не прихоти судьбы, эти воины могли бы стать врагами Империума, – подумал Ганиил. – Свирепость опасно глубоко укоренилась в крови Ивуджийских Акул. В конце концов, их специально выращивают такими».


Кригер объяснил, что жителей Ивуджи-секундус рекрутируют ещё в детстве и быстро делают из них солдат в ходе государственной программы междоусобных войн, где слабые гибнут, а сильные становятся закаленными и жестокими. Это варварская традиция зародилась ещё до вхождения планеты в состав Империума, но Департаменто Муниторум она вполне устраивала, поскольку обеспечивала устойчивый поток испытанных бойцов для Имперской Гвардии.

– Полки Ивуджийских Акул не назовешь хорошо отлаженными, – предупредил помощник, – но они живут, дышат и кровоточат Имперским Кредо. С ними просто нужно правильно обращаться.


Не выказывая ни угрозы, ни повиновения, Мордайн изучал окруживших его людей. Все они обладали худощавыми телами, кожей цвета полированной меди и свисавшими до плеч эбеновыми волосами, заплетенными в замысловатые дреды. У них были четко выраженные черты лица – высокие скулы, резко скошенные зеленые глаза. Судя по внешнему виду, никому из бойцов ещё не исполнилось двадцати, и каждый ивуджиец лучился энергией, в которой словно бы ощущалась ненависть к бездействию.

Под разнообразными кожаными доспехами гвардейцы носили плотно прилегающую форму голубовато-зеленого цвета, рассеченную багровыми полосками, напоминавшими открытые раны. Что касается брони, большинство солдат обходились наручами и поножами; один мог похвастаться наплечниками с краями в форме растопыренных когтей, другой – нагрудником с резьбой в виде дерева со спутанными ветвями. Очевидно, в первую очередь они были ивуджийцами, и только во вторую – имперскими гвардейцами. Не самый лучший выбор с точки зрения Мордайна, но других полков на Облазти не имелось.

«Полк? Одна рота, – трезво признал Ганиил. – Всего триста бойцов, чтобы сдержать улей в узде и раскрыть заговор чужаков...»

– Мой помощник связывался с вашими командирами, – объявил Мордайн, и, поколебавшись только секунду, вновь преступил закон. – Я инквизитор Айон Эшер, гроссмейстер Дамоклова конклава. Властью Святых Ордосов Инквизиции я реквизирую все имперские силы, размещенные на этой планете, дабы они помогли мне осуществить правосудие Императора.

Не совершая резких движений, Ганиил извлек из плаща тяжелую печать и поднял её, будто защитный оберег. Печать гроссмейстера – печать, которую он украл после того, как увидел смерть своего наставника.

«Я не знал, Эшер, – поклялся Мордайн. – Я не знал, что девчонка была наемной убийцей...»

Он раздавил чувство вины, черпая силы из благоговейного трепета в глазах солдат, которые узнали стилизованную «I», что украшала печать. На несколько кратких недель каждое слово Ганиила будет подкреплено авторитетом самой устрашающей организации в Империуме.

«Я справлюсь, Эшер», – пообещал дознаватель, не зная, извинение это или проклятие.


ЕДИНЕНИЕ ПРИБЛИЖАЕТСЯ

НА КУПОЛЕ


Укутанный пустотой на крыше мира, чужеземец, называемый Ихо’неном, наблюдал, как Катализатор приближает его замысел к апогею. Внутри отдаленной станции, которую он занял и усовершенствовал при помощи ксенотеха, непрерывно менялся калейдоскоп данных – перехваченные вокс-переговоры и вид-потоки... отчеты о состоянии общества и экономики, представленные в виде филигранных алгоритмов и графиков... процессия постоянно обновляющихся психологических профилей...

Ихо’нен впитывал всё это, будто огромный паук, пожирающий данные. Каждую минуту он обдумывал, соотносил и оценивал тысячу фактов.

Проходили дни, но великан продолжал стоять неподвижно, ожидая, когда строго рассчитанные вероятности выкристаллизуются в неизбежности. Порой возникали небольшие отклонения, заставлявшие наблюдателя вмешиваться при помощи определенных «реактивов», но это не беспокоило его. Если бы не ошибки, или, точнее говоря, необходимость их исправлять, Ихо’нен оказался бы ненужным.

Другой чужеземец – ксенос – не смотрел на великана, ибо странствовал, оставаясь на месте.


ТРИ ДНЯ ДО ЕДИНЕНИЯ

ХЁСОК-ПЛАЗА* , ЯКОРНЫЙ УЛЕЙ ВЫСХОДД


Обдумывая первые шаги, сделанные им, Мордайн решил, что всё прошло довольно гладко. Благородные Крули, правящая олигархия улья, подчинились его власти вслед за Ивуджийскими Акулами, пусть и не с такой радостью. После того, как в армию Ганиила влились городские отряды Железнобоких Гусар, дознаватель начал охоту с рвением человека, бегущего наперегонки со смертью. Разумеется, так оно и было – если ему не удастся раскрыть что-то серьезное к моменту, когда на Облазти появятся агенты конклава, всё будет кончено. Впрочем, сохранить жизнь ему в любом случае не удалось бы, здесь почти не было сомнений; но оставалась честь, за которую стоило сражаться, и, к некоторому удивлению Мордайна, для него оказалось достаточно и этого.

Но всё зависело от того, сумеет ли он обнаружить тау.

Следы чужаков пятнали Высходд, словно распространяющаяся зараза. Ганиил обнаружил на фабриках части странных механизмов – обтекаемые, округлые и кощунственные машины, которые звенели нечестивой жизнью, сбрасывая с корпусов грязь и песок. Затем был пойман беглый техножрец, торговавший с рук зачарованными безделушками с гарантией пожизненной работы без подзарядки или дополнительных молитв. Самой тревожной деталью оказались поганые ксеноскульптуры, украшавшие поместье, где развлекались Крули. Наглый минимализм этих абстрактных поделок оскорблял эстетику Империума!

По отдельности всё это были мелкие ереси, но вместе они указывали на систематические проникновения чужаков в Высходд, которые подтачивали улей на протяжении нескольких лет, а возможно, и десятилетий.

И, наконец, Единение.

«Единение – простая, прекрасная и абсолютно разрушительная ложь».

Ходили слухи, что её сформулировала простая работница рыбозавода, которая записывала свои идеи на клочках оберточного материала, а затем распространяла это кредо из уст в уста. В доктрине поддерживались такие извращенные принципы, как свобода слова и полное перераспределение богатств, завернутые в сбивчивые призывы к вступлению в какое-то «галактическое братство». Эти совершенно незрелые бредни, тем не менее, разлетались среди малограмотных и притесняемых горожан с быстротой лесного пожара; движение росло так же подспудно, как любой хаоситский культ. Мордайн, который не сомневался, кто на самом деле стоит за всем этим, сосредоточился на выявлении его вождей, но находил только последователей – целыми сотнями – настаивавших, что у Единения нет вождей. Их якобы и не могло быть, ведь кредо гласило о «Многих, ставших Одним»!

И, пробираясь через это безотрадное болото, Ганиил не получал сообщений от Калаверы.

– Его молчание – хороший знак, – уверял Кригер. – Молчание означает, что ты на верном пути.

– И где же тогда варпом проклятые ксеносы? – бушевал Мордайн. – Я не обнаружил ничего, что не смогли бы найти сами агенты конклава!

По мере того, как переполнялись тюремные учреждения улья, а беспокойство населения возрастало, Ганиил всё туже закручивал гайки, – сначала уменьшил пайки и ввел комендантский час, а затем прибегнул и к смертным казням, – но так и не обнаружил ничего полезного для себя. Кроме... вот этого...


«Как столь многие могут быть так слепы?» – в отчаянии подумал дознаватель, изучая толпу, которая собиралась на площади внизу. Он сидел, пригнувшись, на крыше здания, выходящего на Хёсок-плазу – огромный, уставленный памятниками двор, посвященный имперским освободителям Облазти. Мордайн понимал символизм, скрывавшийся за выбором места для народного схода, но его потрясло количество пришедших. Здесь были тысячи людей, в основном нечесаные крепостные и ледокольщики с фабрик, но попадались также муниципальные служащие и торговцы. Каждый из них нарисовал у себя на лбу символ Единства, состоящий из синих концентрических кругов. Несмотря на простоту знака, в нем было нечто неотъемлемо чуждое, вызывавшее отвращение у Ганиила.

– Я говорю от имени Многих, что идут как Один! – закричал кто-то на площади. Это оказалась женщина с заостренным, лихорадочным лицом измученной художницы. Толпа умолкла при звуках её голоса, словно повинуясь заранее обговоренному сигналу. – Мы протягиваем вам руку дружбы с открытой ладонью. Встаньте вместе с нами против надменных тиранов, предавших этот мир!

Мордайн почти чувствовал вкус соблазнительной чужацкой ереси, что пропитывала риторику мятежницы. Правда, несмотря на такие заявления, она явно не относилась ни к малограмотным, ни к притесняемым. Человека из правящих классов Облазти с первого взгляда можно было отличить от простых жителей, и оратор выглядела как аристократка. Ганиил не удивился этому, поскольку самые истовые пророки перемен часто происходили из верхних слоев общества. Иногда причиной их ереси становилось чувство вины, иногда простая скука, но Инквизиция давно уже знала, какими опасными бывают привилегии.

– Сбросьте оковы вашего мертвого бога и узрите живое Единение, которое примет всех как Одного! – заклинала она толпу своей демагогией.

– Еретики плюют в лицо Отцу Терре, – прошипел кто-то рядом с Мордайном.

«Арманд Узохи».

С тех пор, как Ганиил совершил путешествие под купол, молодой капитан ивуджийцев стал его второй тенью и посвятил себя делу «великого инквизитора» с трепетом, который граничил с благоговением. К сожалению, юноша излучал едкую, плотно сжатую до поры тягу к насилию, от которой у Мордайна по телу бежали мурашки. Он подозревал, что Узохи, скорее всего, безумен.

«Как раз такой человек мне сегодня и нужен...»

– Отдавай приказ, – произнес дознаватель, почувствовав отстраненность, – отстранившись, – когда Арманд начал воксировать командирам взводов. Шеренги Ивуджийских Акул поднялись на крышах домов, словно мстительные духи, безмолвные и настороженные. Внизу раздался грохот сапог, и у каждого входа на площадь возникли Железнобокие Гусары в белых мундирах, построившиеся четкими рядами. Толпа отступила, люди сгрудились в центре площади, словно сплоченность могла защитить их; оратор, впрочем, гнула свое.

– Истину не заставишь замолчать! – провозгласила она, широко раскинув руки с открытыми ладонями. – На место каждого сожженного вами мученика встанут два могучих героя!

Глаза женщины лучились лазурным огнем, распаленным страстностью её веры.

«Почему ты выбрал меня для этой грязной работы, Эшер? – спросил Ганиил, как уже делал много раз до этого – но ни разу при живом гроссмейстере. – Ты же знал, что мне не хватит решимости справиться с ней».

Невероятно, но казалось, что мятежница теперь смотрит прямо на него.

«Инквизитор должен облачить свою душу в ледяную броню, – ответил Эшер из осыпающегося склепа веры Мордайна. – Серая масса человечества не имеет значения, как не имеют значения и самые исключительные личности. Инквизиция оберегает божественную нить судьбы нашей расы. Всё остальное либо враждебно ей, либо может быть уничтожено ради неё».

«Нет, – Ганиил придушил сухой мертвый голос у себя в голове. – Ты ошибаешься, Эшер, а иначе какой во всем этом смысл?»

– Капитан... – начал Мордайн.

Узохи неверно понял его.

– Очистить еретиков! – взревел ивуджиец. – За Отца Терру!

«Нет!» – хотел закричать дознаватель, но потерял дар речи, а мгновением позже, когда его армия открыла огонь, криков стало слишком много.


Кригер ждал его на лестнице, смоля палочку лхо.

– Передай Калавере, что я выхожу из игры, – произнес Ганиил, шагая мимо него.

– Он скоро появится! – крикнул вслед помощник. – Сначала разберется с горсткой проблем, но...

– Слишком поздно, – ровным голосом ответил Мордайн.

– Подожди всего пару дней, герцог.

– С самого начала было слишком поздно, Кригер, – дознаватель обернулся, позволяя ярости вспыхнуть у него в груди подобно очистительному огню. – Нами играли – тобой, мной, и в первую очередь твоим драгоценным Калаверой! Высходд был ловушкой. А эта резня... Мы дали ксеносам именно то, чего они хотели. Мы показали, что Империум – чудовище!

– Он всегда им был, – пожал плечами Кригер. – Как и все остальные вокруг.

Ганиил осекся, его ярость схлынула, усмиренная безразличием собеседника. В растерянности Мордайн стал изучать морщинистое, но странно нечитаемое лицо помощника, пытаясь разобраться в человеке, который спасал его шкуру столько лет, что уже надоело считать. Всё во Франце Кригере было каким-то серым, неясным, начиная от худощавого телосложения и короткой щетины на голове, и заканчивая душой, неспособной на яркие вспышки.

История его жизни была довольно типичной для людей такого сорта: двадцать лет прослужил в ударных частях Гвардии, побывал у Врат Кадии, впоследствии был прикомандирован к спецгруппе Инквизиции на Федре , планете, расположенной где-то на задворках Дамоклова залива. Там Кригер настолько впечатлил командующего инквизитора, что последний включил бойца в личную свиту.

В будущем этот инквизитор стал главой Дамоклова конклава, а ещё позже прикрепил Франца к новому многообещающему дознавателю.

«Береги его, Мордайн, – посоветовал Эшер, – и он будет оберегать тебя».

И это действительно было так. Если бы не Кригер, Ганиил уже давно прекратил бы убегать. Кровь Ангела, он вообще бы не побежал!

– Этот улей... Вся эта планета... – прошептал дознаватель. – Они примут тау с распростертыми объятьями.

– Мы ещё в игре, герцог, – ответил Франц. – Калавера захватил пленника.

После этого Кригер назвал имя.

Мордайн уставился на помощника. А затем в нем снова затеплилась надежда.


ОГОНЬ

Как только их сердца распалятся, они будут гореть, пока сама надежда не обратится в пепел.

– Калавера


ЕДИНЕНИЕ

ЯКОРНЫЙ УЛЕЙ ВЫСХОДД


День освобождения открыла череда синхронизированных взрывов, которые обрушили девять бастионов Железнобоких и с хирургической точностью уничтожили тысячи Крулевских Гусар. Одновременно с этим вспыхнули восстания на ключевых фабриках улья, причем мятежники использовали странное вооружение, превосходящее архаичные лазганы представителей власти. По мере распространения бунта число его участников росло по экспоненте, и вскоре к нему присоединились десятки тысяч человек, которым нечего было терять. После зверской расправы на Хёсок-плазе немногие жители Облазти питали иллюзии насчет имперского милосердия. Надеяться им оставалось только на Единение.

Но надежды не было.

Архитекторы восстания совершили одну фатальную ошибку, забыв принять в расчет хрупкость самого улья. Ударная волна от одновременных детонаций, которые сокрушили бастионы Гусар, подобно землетрясению обрушилась на фундамент Высходда и расколола десятки якорных шипов; уцелевшие же оказались под недопустимой нагрузкой. С каждым уходящим часом разрушалось всё больше опор, и город взбрыкивал и кренился, будто корабль в бурю, теряя целые жилые блоки. Каким бы ни оказался исход мятежа, улей уже получил смертельную рану.

На крыше мира убежище чужеземцев тряслось в унисон с предсмертными судорогами Высходда, но ни одного из них это словно бы не волновало.

– Ты не предвидел эту нестабильность, Ихо’нен, – заметил путник.

– Неважно, – бросил его спутник, отключая питание станции. Это действие было таким же неважным, но многовековой опыт не позволял великану пускать что-то на самотек. – Отклонение в пределах допустимых параметров.

– Если только купол под нами не рухнет, – с ноткой сухого юмора произнес чужак. – В любом случае, мне это нравится.

– Разрушения?

– То, что ты способен ошибаться, – серьезно ответил ксенос.

– Тогда в дальнейшем я постараюсь разочаровать тебя, – Ихо’нен распахнул люк и оглядел сотрясающийся купол. – Разумно будет поторопиться.


Улей утопал в бурном круговороте дыма и огня, резкие очертания фабрик и жилмассивов превратились в смазанные наброски за пеленою смога. Здесь и там среди темных блоков распускались воспаленно-красные и оранжевые цветы, отмечая неудержимое распространение огня. Улицы захлестнули волны горожан – безразличное пламя соединило толпу, заставив тех, кто лишился крова, перемешаться с уничтожителями Высходда. Стеная и рыча, людской поток полз через горящий улей, будто пойманный червь, и жители то дрались между собой, то бежали дальше.

Высоко над хаосом, сидя на балке подобно птице, несущей дурное предзнаменование, наблюдал за их ужасом и радовался ему Уджурах, прозванный в своем народе Горькой Кровью. Он не беспокоился о том, что насест опасно раскачивается, ведь его кровь кипела при виде катастрофы. Охотник не чувствовал себя таким живым с тех пор, как Пустой впервые привез его на этот жалкий мир льда и железа много кровавых сезонов назад.

Внимание Горькой Крови привлекло какое-то шевеление на крыше внизу. Любопытствуя, он изогнул гибкую шею, но не сумел отыскать источник движения. Глухо, гортанно щелкнув с досады, Уджурах скользнул под балку, зацепился за неё когтями на ногах и повис головой вниз, пытаясь разглядеть цель в снежном смоге. Тут он и заметил их – дюжину зверей-жертв, что крались по плоской крыше, стремясь к быстроте и незаметности, но лишь насмехаясь над тем и другим. Половина созданий тащила неудобные ящики, пока остальные суетились вокруг, охраняя их с оружием в руках. Ещё одно существо, выше остальных, подгоняло стадо взмахами сабли. Уджурах изумленно зашипел, распознав в нем одного из городских высокорожденных, что никак не попадались Горькой Крови.

В отличие от бледных и приземистых простолюдинов, на которых его заставляли охотиться, у этого создания была золотистая кожа и высокомерная осанка, указывающая на привычку командовать. Обычно высокорожденные скрывались в укрепленных дворцах, ограждая себя от убожества снаружи, но огонь наконец-то выгнал их в город. Видимо, этот зверь решил сбежать по крышам, не догадываясь, что по дороге окажется прямо в охотничьих угодьях Уджураха.

«Какие же тайные извивы управляют столь гордым мясом во многих шкурах? – увлеченно подумал хищник. – И какие же переменчивые, богатые дарами формы заперты в гнезде его тела?»

Захлопнув клюв, чтобы скопившаяся в пасти слюна не вылилась наружу, Уджурах поразмыслил: Пустой призвал его, но судьба поставила у него на пути эту тайну, когда он был голоден. То, что охотник насытился лишь несколько часов назад, не имело значения, поскольку его голод появлялся и исчезал, следуя переменчивым контурам узора-из-плоти. «Что же делать?»

А затем беглецы оказались прямо под ним, и время для размышлений закончилось. Горькая Кровь вытащил парные разделочные клинки и бросился вниз, издавая завывающий клёкот блаженства. Звери-жертвы подняли головы, их плоские тупые лица сделались ещё тупее от замешательства, и удивление перетекло в ужас, когда они заметили смертоносную симметрию в руках охотника. Двое охранников подняли винтовки, но для пылающих глаз Уджураха их движения выглядели заторможенными. Он изогнулся в полете и заухал, танцуя под ленивым дождем первых лазразрядов, зная, что первые окажутся и последними.

Когда земля метнулась навстречу, Горькая Кровь развернулся на пол-оборота и вытянул когти, целясь в одного из стражей. Удар, пробивший жертву насквозь, разрубил человека и забрызгал его товарищей кровью. Могучие ноги Уджураха согнулись, поглощая энергию удара, и вновь подбросили его в воздух, запуская над головами паникующего стада. Пока звери поворачивались с жалкой медлительностью, охотник нырнул между ними с клинком в каждой руке – рубящий, режущий хищник среди вялого скота. Жертвы размахивали руками, и кричали, и умирали, пока не остался только высокорожденный.

– Пожалуйста... – прохныкало создание, отбросив саблю и упав на колени. – Это всё твое! – он показал на распахнувшиеся при падении ящики, из которых на крышу высыпались мерцающие побрякушки. Когда-то подобные безделицы могли соблазнить Уджураха, но теперь он был Горькой Кровью и не жаждал обычного богатства. Охотник оставил высокородного напоследок, чтобы испытать его мужество, но увидел всего лишь всхлипывающего птенца. – У меня есть ещё!

Разочарованный Уджурах обезглавил зверя взмахом двух клинков, будто ножницами, и погрузил клюв в пенящийся обрубок шеи. Хотя боевой дух жертвы был слабым, его плоть оказалась восхитительно свободной от рыбы и огненных масел, которые оскверняли обычный скот. Гортанно каркнув, Горькая Кровь начал кормиться.


Ветер был постоянным спутником бойцов снаружи купола, но сержант Тьерри Хизоба всё равно слышал предсмертные крики улья. Опять же, возможно, что это ветер приносил крики из такой дали. Он определенно был довольно зловещим.

«Облазть. Даже название горчит, – подумал Тьерри. – Этот мир не для ивуджийцев».

Выкинув щелчком палочку лхо, сержант продолжил патрулирование, держась ближе к стенам конечной станции магнитоплана, где было чуточку теплее. Как и любое здание на Облазти, вокзал представлял собой монолитный блок осыпающегося скалобетона, но внутри, за заброшенным фасадом, его поддерживала в идеальном состоянии армия техножрецов и сервиторов. Там находилось средство передвижения, которое в действительности и охраняли Акулы – этот «Цепной Поезд» был достаточно вместительным, чтобы унести прочь из города всех аристократишек, если бы в Высходде стало слишком жарко.

Хизоба как-то раз прошелся вдоль всего колоссального состава и насчитал больше двух тысяч шагов, пока восхищался его шкурой из кованого железа и окольцованными медью бойницами. Всего там имелось девятнадцать вагонов, которые висели заметно выше уровня головы на расходящемся защитном фартуке, что прикрывал магнитную подвеску. Колеса были недостаточно хороши для такого чудища! Оно неслось бы надо льдом на волне обжигающей энергии, а горгульи, оседлавшие его зубчатые стены, смотрели бы в это время с презрением на землю под ними. Хизоба почти чувствовал налет злобы, покрывавший поезд. Это была старая машина, свидетельница множества грехов, как сладких, так и горьких. Их беспокойный осадок струился по её шестеренкам, словно призрачная кровь.

«Это гордый и жестокий зверь, – с дрожью ощутил сержант. – Опасный».

Как же бесилась «голубая кровь», когда инквизитор Эшер реквизировал этот секретный поезд под свою штаб-квартиру, но с тремя сотнями Акул они спорить не стали!

«Вот только теперь нас осталось меньше половины... – Тьерри бросил недобрый взгляд на складской навес, под которым лежали тела его товарищей, словно брикеты мороженого мяса. – Мы знали, что нечто приближается, но Дедушка Смерть всё равно поймал нас, как неокровавленных дурачков!»

Хизоба стоял в утреннем дозоре, когда улей вывернуло наружу множеством взрывов, будто от орбитальной бомбардировки. Секундами позже в главном вестибюле станции загрохотал пневматический ритм стрельбы, и сержант кинулся в укрытие. Он увидел, как из терминала выходит огромная мерзкая тварь, сплав металла и бескровной плоти, выпуская пули из стволов, сращенных с её руками. Другие живые мертвецы-машины появились из ангара и атаковали ближайших Акул, словно вестники Дедушки Смерти. Больше ста бойцов погибли, прежде чем свалился последний боевой сервитор. Вне сомнений, нападение устроили жрецы-шестеренки, ухаживавшие за поездом. Невозможно было узнать, сколько этих машинолюбивых мерзавцев стали предателями, – или почему это случилось, – поскольку все они исчезли до того, как закончилось сражение.

Лед снова содрогнулся, и Тьерри настороженно осмотрел купол улья. Час назад покрытие раскололось с громоподобным треском, а из широкой бреши в мутное небо повалили клубы черного дыма.

«Сколько ещё мы сможем ждать капитана? – задумался Хизоба. – Мы пролили кровь, чтобы удержать чертов поезд. Машина теперь обязана увезти нас отсюда».

Его блуждающий виноватый взгляд остановился на лейтенанте Омазет. Адеола стояла на коленях возле навеса, монотонно читая панихиду по усопшим, в чем и состоял её священный долг. Она была офицером, но обладала властью куда большей, чем мог предоставить любой мирской чин – ведь она также была Ла-Маль-Кальфу*, жрицей, посвятившей себя Отцу Терре в его темнейшем аспекте Полуночного Судьи. Среди ивуджийцев подобных ей было немного, и к каждому относились с почетом, так что присутствие Омазет возвышало третью роту – но солдаты боялись её сильнее любого комиссара.

«Она – благословленное проклятие», – подумал Тьерри. Ему не хотелось беспокоить лейтенанта, но в отсутствие инквизитора и капитана она была старшей. Когда сержант подошел к Омазет, женщина обернулась и, прервав обряд, остановила Хизобу ужасным безглазым взором. Он знал, что черные ямы на месте глазниц Адеолы – всего лишь фокус, в котором используются линзы-имплантаты и краска, но в сочетании с татуировкой черепа на лице это производило жуткий эффект. Кроме того, в душе ивуджиец знал правду о ней.

– У тебя вопрос, Тьерри? – тихо спросила жрица. Он вздрогнул, услышав, как женщина произносит это. Ла-Маль-Кальфу, как правило, обращались к подчиненным по первым именам, что добавляло к их словам глубоко личные угрозы.

– Вы думаете, они ещё живы, лейтенант? – просипел Хизоба.

– Я верю в это, – ответила Омазет. – И мы будем стоять на страже до их возвращения.

Сержант склонил голову, зная, что она раскусила его истинный вопрос: «Когда мы сможем сбежать из этого места?»

– Вере лучше служить слепо, Тьерри, – жрица вернулась к таинству, отпуская его. Бегства не будет.


С глазами, воспаленными от дыма, в алой шинели с тлеющими полами, Мордайн пробирался через горящие улицы, стараясь не отстать от своих уцелевших бойцов. Трое Акул отскакивали в сторону от лежащих на пути обломков или перепрыгивали их, не сбиваясь с шага, тогда как Ганиил, тяжело дыша, переваливался через преграды. Он потерял Кригера и Узохи из виду несколько жилблоков назад, когда они увязли в перестрелке между группкой отчаянных гусар и словно бы целым морем мятежников. После этого организованное отступление превратилось в отчаянное бегство к вокзалу.

– Назад! – заорал передовой ивуджиец. – Весь жилблок падает!

С раздирающим визгом верхний этаж здания впереди оторвался от каркаса и, переворачиваясь, понесся вниз, рикошетя между соседними домами, будто гигантский инфернальный кубик. Мордайн резко затормозил, размахивая руками в попытке удержать равновесие.

– Лечь! – прорычал кто-то, толкая Ганиила на землю; пылающие обломки, просвистев над дознавателем, обезглавили одного из солдат и разорвали второго почти надвое. Третьему разрубило бедро, и он скакал вокруг, будто одноногий танцор, пока другой фрагмент здания не пробил ему сквозную дыру в груди.

– Встать! – спаситель Мордайна, поднявшийся рядом с ним, напоминал тощее пугало в черном бронежилете. Кригер.

– Говорил тебе, это плохая идея, герцог, – произнес ветеран.

«Да, говорил», – мысленно признал дознаватель. Его помощник упорно возражал против возвращения в улей, убеждая сидеть смирно и ждать прибытия союзника, предупреждая, что Калавера настаивал на этом. Такое стало для Мордайна последней каплей, и он настоял, что поведет в Высходд отряд для изучения мятежа. Это было неразумно, но после череды унижений, которые Ганиил вынес во имя Калаверы, желание бросить вызов своему теневому покровителю оказалось непреодолимым – и роковым. Они повернули сразу же, как только наткнулись на первую толпу, но вылазка уже обошлась им недешево.

«Это было необходимо, – с яростью подумал Мордайн. – Я ему не мальчик на побегушках».

– Пора идти, герцог, – сказал помощник, недоуменно глядя на него.

– Я думал, ты погиб, Кригер, – произнес Ганиил, но это было ложью. Он не мог представить себе серого человека умирающим. Дознаватель указал на перекрытый завалом проспект, по которому они двигались до этого: – Есть другой путь к вокзалу?

– Это же улей, – пожал плечами ветеран. – Всегда есть другой путь.


«Горькая Кровь... »

Зов Пустого шевельнулся в черепе Уджураха хрупким, но настойчивым шепотом, подобным отголоску чего-то незабываемого и забытого. Утонув в восторженном насыщении, охотник пытался игнорировать его, но шепот стал воем, что угрожал яркой, уничтожающей болью, которая связывала Горькую Кровь с его господином. Когда-то Уджурах насмехался над муками, как и все великие воины, но тогда он ещё не знал, что такое настоящая боль. Это не ослабляло его ярости и стыда, вызванного неволей, хотя охотник сомневался, что кто-либо из его кровных родичей способен выдержать пытки более достойно. «Кровных родичей?» У него их не было. Они назвали его Горькой Кровью и изгнали!

Уджурах осознал, что его пиршество замолчало. Призывы хозяина лишили рецепторы охотника способности разгадывать деликатные загадки плоти. Рассвирепев, он вскочил на ноги и выронил затихшее мясо из клюва. Пустой снова лишил его радости! Каркнув с отвращением, Горькая Кровь убрал клинки в кожаные ножны и бегом припустился к парапету. Прыгнув в последний момент, он взмыл над бездной и рухнул на крышу напротив. Тут же Уджурах помчался дальше, несясь над замерзшей кожей пылающего города, преследуя маяк, к которому был прикован.


– Сержант! – позвал боец. – Вам нужно на это посмотреть

Не поднимая головы, Тьерри Хизоба прокрался к отделению, засевшему у ворот станции. Бойцы укрепили позицию, поставив здесь драгоценный тяжелый болтер роты, который прикрывал скованное льдом пространство между их убежищем и огромным куполом.

Прищурившись, сержант попытался рассмотреть созданий, приближающихся через вихри снежной завесы. Их было двое, облаченных в серые одеяния, с лицами, скрытыми под сводами капюшонов. Они шагали размеренно, как будто не беспокоясь о том, что за ними наблюдают солдаты. Один из них казался невероятно высоким, но сильнее всего Хизобу взволновал второй. Что-то неправильное было в его походке, какое-то легкое подскакивание, почти как при деформированных суставах. Или суставах, отличных по строению от человеческих...

«Придет ещё кое-кто, – предупредил инквизитор перед уходом. – Вы узнаете их, когда увидите».

– Иди, приведи лейтенанта, – приказал Тьерри, не понимая, почему говорит шепотом.


Не отсвечивая, Кригер выглянул за угол на перекрестке. Они почти добрались до внешней стены купола, когда вынужденно сбавили шаг, услышав неразборчивые голоса, а затем обнаружили группу облазтийцев, собравшихся на следующей улице. Возможно, толпу привел сюда отчаявшийся пленник из Крулей, а возможно, это был слепой случай.

– Как много? – прошептал Мордайн, не сомневаясь, что ответом будет «слишком много».

– Неважно, – произнес ветеран. – У нас нет времени. Нам нужно пройти через них.

– Кригер... – неуверенно начал Ганиил.

– Внезапность и шок, – перебил его помощник. – Ударим по ним жестко и прорвемся к вокзалу. Не останавливаемся, что бы ни произошло, – Кригер снял с перевязи гранату, покрытую странными желобками. – Когда враги превосходят числом...

Его слова заглушил грохот пальбы и крики с улицы позади. Крутнувшись на месте, Мордайн увидел несущийся в их сторону потрепанный отряд Акул с Армандом Узохи во главе и, как показалось, с половиной улья на хвосте. Ивуджийский капитан дико хохотал, постреливая в преследователей.

– Похоже, с внезапностью всё, – пробормотал телохранитель, поворачивая корпус гранаты. – Шоку придется работать за двоих.

Метнув заряд на соседнюю улицу, он нырнул обратно. Последовала яркая вспышка, свист волны жара, а затем Кригер вновь начал двигаться.

– Пошли!

С болт-пистолетом в одной руке и шоковой дубинкой в другой он выпрыгнул из-за угла ещё до того, как всё успокоилось. Вытащив пистолет, Ганиил последовал за ним.

– Слезы Сангвиния... – дознаватель резко остановился, пораженный картиной бойни на смежной улице. Звук взрыва показался незначительным на фоне катастрофы, разрывающей Высходд на части, но граната нанесла ужасный урон людям, столпившимся на бульваре. Через пылевое марево Мордайн повсюду видел тела, обугленные и дымящиеся. Те, кто ещё держался на ногах, слепо шатались по сторонам, сжимая обожженные до костей лица.

– Хорош спать, герцог! – заорал откуда-то спереди Кригер.

Как только пыль осела, Ганиил понял, что взрыв сокрушил только половину толпы. Дальше по улице стояли ещё как минимум тридцать мятежников, и телохранитель уже был среди них, размахивая дубинкой, словно безумец. Выжившие были заторможены вследствие шока и обладали только самодельным оружием, но, приди они в себя, их численность определенно сказалась бы. На лбу у каждого виднелись концентрические круги Единения, указывавшие, что перед ним добровольные предатели, а не злополучные горожане, оказавшиеся посреди хаоса. Внезапно этот простой знак начал символизировать столь многое – ложь внутри лжи, которая окружала и удушала судьбу самого Мордайна непрерывным и непрерываемым падением по спирали...

«Если я умру здесь, Империум запомнит меня как изменника, – понял дознаватель, – если запомнит вообще». Ганиил не знал, какая перспектива беспокоит его сильнее.

Наполнившись тусклой яростью, он перевел лазпистолет в режим стрельбы очередями и атаковал толпу. Мордайн не был метким стрелком, но мастерство немногое значило при столкновении с такой большой группой врагов, особенно если ты держал в руке «Серебристый многозарядник». Кригер часто посмеивался над вычурным оружием, называя его «модной вещичкой», но сейчас оно оправдывало веру Ганиила.

«Только нить имеет значение, – слова Эшера кружились в голове дознавателя, снова и снова, будто мантра, оправдывающая его за все отбираемые им жизни. – Только нить...»

Из-под кожуха пистолета внезапно повалил дым. Пока Мордайн возился с настройками, здоровенный повстанец замахнулся на него шестом с фрагментом каменной кладки на конце. Ганиил быстро дернулся назад, и обломок просвистел в дюйме перед его лицом, а затем вернулся по дуге, словно маятник. На этот раз дубина пронеслась над головой дознавателя, который поскользнулся и рухнул навзничь, к счастью, удержав многозарядник. Когда противник вырос над ним, Мордайн навел пистолет обоими руками и нажал на спуск. Оружие взвизгнуло и отключилось. Мятежник ухмыльнулся, и в тот же миг выпущенный сзади болт-заряд пробил ему череп.

– Я говорил тебе не останавливаться, герцог! – рявкнул Кригер, протягивая руку. – Мы...

Из его горла вырвалось острие, забрызгав Ганиила кровью. Глаза телохранителя сначала повернулись вниз, в направлении зубца, торчащего из шеи, а затем вновь уставились на Мордайна, будто шарики из раскрашенного стекла. В них не было ни страха, ни даже изумления или боли, только абсолютное непонимание. Ошеломленный дознаватель увидел, как Кригер пытается пожать плечами. Затем острие выдернули обратно, и серый человек повалился в небытие.

«Всегда ли ты был мертв внутри? – не мог понять остолбеневший Ганиил. – Или нечто сделало тебя таким?»

Мордайн метнулся в сторону, когда убийца Кригера, одноглазый рыбник, ткнул в его сторону скользким от крови гарпуном. Сделав лихорадочное обманное движение, дознаватель схватил зубец и толкнул оружие от себя. Застигнутый врасплох противник поскользнулся, выпуская древко из рук. Вопя святые сквернословия, будто одержимый, Ганиил начал размахивать гарпуном, держа его за наконечник и пытаясь не подпустить изменников.

С завывающим боевым кличем мимо него прыгнул Арманд Узохи, размахивавший мачете с тяжелым клинком, словно помешанный танцор. За ним последовала горстка Акул, один из которых по пути остановился возле Мордайна и дернул его за собой. Оглянувшись по сторонам, дознаватель увидел, что преследующая орда почти настигла их. Мания, подстегивающая это море диких, искаженных лиц, не имела ничего общего с идеалами Единения.

«Тау никогда не поймут нас, – однажды заметил Эшер. – Они не смогут, потому что им недоступны глубины нашего безумия».

– Инквизитор! – гаркнул Узохи. – Мы должны уходить!

Капитан излучал насилие, его заостренные зубы покрывали кровавые пятна.

«Кригер хотя бы не наслаждался убийствами», – неопределенно подумал Ганиил.


Уджурах перескочил через стену вокзального комплекса и распластался в снегу, выискивая по звукам часовых. Он слышал, как звери-жертвы что-то бормочут в отдалении, но поблизости никого не было. Предсказуемо – все они слетелись к главным воротам, привлеченные лишь явной угрозой.

«Какими же тупыми бездумными глазами они видят, и, видно, сами же таковы, – насмешливо подумал Горькая Кровь. – Их мысли такие же плоские и бледные, как и их лица!»

Покинув улей, он припустился через лед и сделал круг, зайдя к месту назначения сзади, как и наставлял Пустой. В кои-то веки он радовался зову хозяина, поскольку без него пропал бы, поглощенный белой пустотой. Не высовываясь, Уджурах пробрался к зданию впереди, отыскивая громадный механизм, который обрисовал ему повелитель.


Тьерри Хизоба собрался с духом и вернулся к воротам, где ждал великан в длинных одеяниях, нависавший над Акулами подобно предвестнику лиха из старых историй. Лицо незнакомца скрывалось под капюшоном, но он, очевидно, наблюдал за дорогой в улей, не обращая внимания на отбрасываемую им тень. Казалось, что ей не затронута только лейтенант Омазет, но жрица и сама была созданием мрака.

– Я запер арестанта, – доложил Хизоба, – а Железнопалый пробудил машинный дух поезда.

– Они идут, – произнес серый гигант. Его голос резонировал со свистящими металлическими нотками, несомненно, из-за какого-нибудь шлема, но при этом был удивительно мягким. Совсем не такого тона сержант ждал от космодесантника, ведь незнакомец совершенно точно не мог быть никем иным.

– Я ничего не вижу, – сказала Омазет.

– Мой глаз видит вернее, чем оба твоих, – ответил великан.


Ганиил бросился за очередной угол и внезапно оказался снаружи купола, вбежав прямо в кусачую пасть метели. Впереди он различил темное пятно вокзала, всего лишь в нескольких сотнях метров от себя. Узохи оставался рядом с дознавателем, но другие Акулы сгинули, пожранные гештальтной тварью за спиной беглецов.

«Она последует за нами на лед, – ощутил Мордайн, – и дальше в преисподнюю».

Когда защитники станции появились в зоне видимости, он услышал, как Арманд выкрикивает пароль. Часовые были всего лишь размытыми набросками на фоне белого вихря, причем неудачными, посколько один из них казался невозможно высоким. Пока Ганиил пытался разобраться с этой аномальной фигурой, остальные начали стрелять. Лазразряды и сплошные заряды с шипением проносились мимо него, оставляя парящие инверсионные следы в пурге. Оглянувшись, дознаватель увидел, как падают передние ряды толпы, но остальные неслись вперед, безразлично – бесчисленно – разворачиваясь из улья, словно тело змеи.

«Даже если мы доберемся до состава, Дракон Высходда нагонит нас...»

А затем позади него взорвалось маленькое солнце, окутав рой языками пламени и обезглавив змия. Ударная волна швырнула Мордайна вперед, и он, врезавшись в лед с силой, крушащей кости, неловко прокатился в сторону тьмы.

У него горела спина! Ганиил отчаянно перекатился по снегу, крича от боли в расколотых ребрах. Хрипло вдыхая грудью, полной разбитого стекла, он сплюнул кровью на лед. Перед мутным взглядом дознавателя проковылял Узохи; капитан завывал от боли, пытаясь сбросить пылающую шинель. Затем Мордайн услышал другие, более яростные вопли, когда из дыма вырвалась стая уцелевших мятежников. Их плоть обуглилась, но жажда убийства в глазах не потускнела.

«Ты был прав, Эшер, – подумал Ганиил. – Когда мы падаем, то падаем жестко».

Взрывной механический рев вдруг заглушил ветер, и проклятых разорвало на куски. Оторопевший дознаватель обернулся и увидел великана в длинных одеяниях, шагающего к нему. Гигант держал тяжелый болтер Акул, как смертный человек – винтовку. Поворачиваясь в поясе, воин косил предателей с грубой эффективностью. Рухнув возле жнеца, Узохи мельком заметил его лицо под капюшоном.

– Дедушка Смерть пришел за нами! – заорал капитан. Мордайн не мог понять, ужас или восторг двигали ивуджийцем, но в этом крике он услышал треск, с которым разорвалась последняя нить истрепанного рассудка Арманда.

Тогда незнакомец встал над Ганиилом, и дознаватель понял, что Узохи не ошибся, поскольку это была смерть во плоти. Ветер сорвал капюшон великана, обнажив стилизованный бронзовый череп, глазницы которого слились в единый темный проем. В этом углублении пылал хрустальный шар, укрепленный прямо над перемычкой носовой впадины; он даровал предвестнику облик циклопа.

– Калавера, – прошептал Мордайн, зная, что иначе быть не может.


ПЕПЕЛ

Когда пылающий ад поглотит себя, опустись на колени и просей пепел, ибо там ты найдешь Истину.

– Калавера


СЕМЬ ЧАСОВ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ

В ТЕНИ


Сломленный человек открывает глаза, когда его заносят на станцию. Его почти захлестывает ужас, когда он видит состав, припавший к рельсам магнитоплана, поскольку вагоны напоминают колоссального змея – и разве не змей охотился за ним всего лишь мгновения назад? Но затем мужчина вспоминает, что мстительный змий состоял из плоти, а этот сверкает ярким серебром. Он даже вспоминает, что таких змиев называют «Цепными Поездами», поскольку они связывают в единую цепь якорные ульи Облазти. И тогда он вспоминает ещё и то, что не может дышать, и ужас возвращается, усилившись вдвое, когда человек начинает захлебываться собственной кровью.

– Он будет жить? – спрашивает женщина с лицом-черепом, когда мужчина ускользает прочь...


Он присоединяется к гроссмейстеру Эшеру в корабельном карцере «Скрытого глаза», флагмана Дамоклова конклава. Наставник привел его туда, чтобы посмотреть на узника-тау, захваченного в самом конце Крестового похода. Это высокое, тонкое почти до скелетной худобы существо, которое повелитель называет «эфирным», представителем правящей касты чужаков. Создание взирает на мужчину через стеклянные стены камеры, изучая его, словно он – заключенный, а ксенос – тюремщик. Неподвижность тау, записанная в крови, придает ему облик сюрреалистичной статуи, вытянутой пародии на человека, созданной для воплощения абсолютной безмятежности. Или превосходства.

– Скажи мне, дознаватель, что ты видишь? – спрашивает Эшер из теней. Вопрос парализует сломленного человека, поскольку он одновременно испытывает отвращение и восхищение при виде ксеноса-узника. Он понимает, что это испытание, поскольку всё, что спрашивает гроссмейстер, является испытанием, но даже спустя годы служения мужчина не понимает, чего хочет от него нестареющий старец. Возможно, это слепота Эшера делает его таким недоступным для толкования.

– Да, что ты видишь, гуэ’ла? – эхом отзывается эфирный, голос которого проходит сквозь стекло с ошеломляющей легкостью. Оно насмехается над ним?

– Я... – зажатый между проницательными взглядами двух непроницаемых созданий, сломленный человек медлит.

– Я вижу нечистого, – говорит он. – Я вижу уродство чужака.

Хотя его ответ нелжив, мужчина знает, что этого недостаточно, поэтому слова душат его, и появляется...


Боль невыносимая! Человек открывает глаза и видит, что Смерть разрезал ему грудь и роется там, отыскивая истину.

– Ты убиваешь его! – протестует женщина с лицом-черепом, но мужчина не знает, есть ли забота в её упреке.

– Ребро пробило ему легкие, лейтенант, – шепчет Смерть, у которого, разумеется, тоже череп вместо лица. – Он утонет в собственной крови, если я не вытащу кость.

Иная тень держится позади них обоих: всего лишь неустойчивый, смутный отпечаток темного человека, бледное лицо которого – переплетение четких, ярко сияющих шрамов. Он смотрит на пациента с выражением, которое может быть жалостью, или презрением, или, возможно, вообще ничем. Один глаз пылает лихорадкой, другой, проржавевший имплантат – нечестивым огнем.

Это ложь, – бессловесно говорит ему незнакомец.

Тогда что-то трескается в груди сломленного человека, и он кричит, и призрак исчезает, изгнанный в глубокую тьму, где заходится звоном демонический колокол.

Смерть поднимает голову и рассматривает мужчину единственным глазом из жидкого стекла.

– Боль – это иллюзия, Ганиил Мордайн, – говорит он.

«Моё имя? Смерть знает мое истинное имя», – отчаивается дознаватель, падая в воспоминания о ярких лазурных глазах и...


Незабываемо красивая женщина, которую Ганиил только что представил инквизитору Айону Эшеру, расцветает клинками и сражает его, низводя наставника до бессмысленного месива крови и костей. Она убила гроссмейстера на глазах Мордайна, ещё не закончившего докладывать о ней как о новом специалисте по информации. Затем красавица поворачивается к дознавателю с улыбкой, что подобна серебристой резне, но Кригер снимает её болт-снарядом, не позволив сделать и шага.

– Она была наемной убийцей, – безжизненно произносит Ганиил. – Я привел наемную убийцу на борт «Скрытого глаза».

– Нам нужно уходить, герцог, – отзывается Кригер, обшаривая тело Эшера.

– Уходить...?

– Побыстрее и подальше отсюда, – наемник удовлетворенно кивает, отыскав печать инквизитора. – Эти штуки генокодированы, но иметь такую не повредит.

– Я не понимаю.

– Как ты и сказал, ты привел наемную убийцу на борт корабля гроссмейстера, – помощник объясняет ему, словно ребенку. – В глазах Инквизиции это делает тебя предателем или дураком.

Где-то заходится воем сирена.

– Итак, ты хочешь жить?


Я не могу умереть, – хрипит Мордайн Смерти, даже зная, что милосердие неведомо подобному созданию.

– Нет, – шепчет одноглазый предвестник. – Это было бы расточительно.


ИНЕЙ

Истина холодна, но всё же пылает жарче любой горячки. Будь осторожен, ибо она – самый пагубный из всех пороков.

– Калавера


СУТКИ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ,

ПРИЗРАЧНЫЕ ЗЕМЛИ


Магнитоплан несся через белое ничто пустошей, словно поезд-призрак, поселившийся на мире-фантоме, незримо привязанный к единственному рельсу, вдавленному в лед. Несмотря на свою скорость, он двигался почти бесшумно – лишь низкочастотное гудение двигательной установки и тихое потрескивание намагниченных частиц указывали, что машина принадлежит к материальному миру. Мерцающие огоньки цвета индиго плясали на ребристом фартуке её шасси, озаряя узкий просвет между рифлеными суспензорными пластинами и колеей. Мало кто на Облазти разбирался в техномантии, что поддерживала состав в дюйме над рельсом, и никто не обладал навыками, необходимыми для его починки. Это была старая технология, относившаяся к эпохе первой колонизации планеты.

Подобные вещи не волновали Горькую Кровь. Наружу, на шкуру машины, его привлекла будоражащая скорость поезда. Охотник припал к крыше заднего вагона, словно кающаяся горгулья, вцепившись когтями в щипцовое покрытие и широко раскинув руки, чтобы обнять воющий ветер, призвать его счистить грязь улья.

«По жилам плосколицых бежит жидкая кровь, – возрадовался он, – но их машина бежит с огоньком в брюхе!»

Уджурах уже изучил состав вдоль и поперек, передвигаясь по крышам, чтобы не столкнуться с плосколицыми во время исследования узкой территории. Всего здесь было девятнадцать вагонов, тянувшихся за скошенным клином ведущей кабины, словно надетые на нитку резные коробочки. Они соединялись между собой навесными платформами, которые дергались и извивались вслед за изгибами колеи. Плосколицые никогда не задерживались на этих открытых переходах, и никто из них не выбирался на крыши. Звери не были дураками, решил Горькая Кровь, но слишком боялись холода. Он сможет использовать это против них, когда придет время. Но случится это недостаточно скоро...

Уже дважды Уджурах почти поддался желанию схватить отбившуюся от стада одинокую добычу, проходившую между вагонами. Заметят ли они пропажу одного плосколицего среди столь многих? Но он уже знал ответ, действительно имевший значение: его хозяин заметит.

«Жди, – приказал Пустой, впечатав свой эдикт в череп Уджураха с обещанием боли. – Жди».


ДВА ДНЯ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ


Безвольно сидя в кресле у окна купе, Ганиил Мордайн мрачно взирал на промерзшую тундру Призрачных Земель. Невозможно было определить скорость Цепного Поезда в этом однообразном чистилище. С тем же успехом дознаватель мог смотреть бесконечный зацикленный вид-поток, но, несмотря на монотонность происходящего, он знал, что состав слишком быстро поглощает расстояние до Якова. До улья Яков, где находился космопорт. Где его наверняка поджидал конклав.

«Я не готов. Мне нужно больше времени».

– Два дня, – прошептал Ганиил. – Я потерял почти два дня.

Мордайну до сих пор не хватало смелости проверить забинтованную грудь. Боль говорила ему всё, что он хотел знать.

– Вы получили тяжелейшую рану, инквизитор, – сказала лейтенант Омазет, держась у него за спиной подобно угрюмому духу. – Если бы не способности капитана Калаверы, вы были бы мертвы.

Капитана Калаверы? – несмотря на недомогание, это обращение позабавило дознавателя. Хотя это, разумеется, был вполне подходящий титул для космодесантника, он совсем не сочетался с его мрачным покровителем. Звание было слишком честным.

– Я не знала, что ваш контакт – астартес, – произнесла Адеола. Была ли в её голосе обвинительная нотка?

Адептус астартес, – поправил Мордайн. Его всегда раздражали ошибки в высоком готике. – Вы не знали, потому что я решил не говорить вам этого, лейтенант.

«И потому что я тоже этого не знал, черт подери!»

– Как дела у капитана Узохи? – добавил он.

– Он не выходит из своего купе, карая себя тенями и одиночеством, – ответила лейтенант. – На душе ивуджийского офицера остается шрам за каждую потерянную им Акулу.

Она помедлила, подчеркивая это. Упрекая его?

– Мы потеряли много Акул в Высходде, инквизитор.

– Назовите мне цифры, пожалуйста, – сказал Ганиил, избегая её взгляда.

– Общим счетом, в третьей роте теперь осталось всего восемьдесят два бойца.

Они оба понимали значение этого числа: Третья утратила боеспособность. Если даже уцелевшие вернутся в родной полк, их распределят по другим ротам. Для Третьей это означало конец, для её капитана – нечто более постыдное.

– Я сожалею о ваших потерях, – тихо произнес Мордайн. «Особенно о тех, кто погиб ради излечения моей раненой гордости...» – Они были хорошими солдатами.

Женщина ничего не ответила, и дознаватель быстро добавил:

– А это что? – он указал на отчет о переговорах.

– Капитан Калавера просил передать его вам, – объяснила Омазет. – Он частным образом связывался с храмом Телепатики в Якове.

– Понимаю. Что ж, думаю, пора мне побеседовать с добрым капитаном.

Ребра Ганиила протестующе заскрежетали, когда он поднялся с кресла. Мордайн скривился – нахлынуло головокружение, и лицо Адеолы разделилось на пару ухмыляющихся черепов.

– Вы набрались сил, чтобы ходить, инквизитор? – спросили черепа. Из их уст это прозвучало как обвинение.

– Работа во имя Императора... не ждет... пока нам станет лучше, – прохрипел дознаватель, борясь с дурнотой. – Долг – наша сила.

Он взял лазпистолет, который принесла ему Омазет. Скверная замена «Серебристому многозаряднику», но лучше, чем ничего.

– Ганиил, – позвала женщина, когда он повернулся уходить.

– Да, лейтенант? – откликнулся Мордайн.

«Ганиил? – он замер. – Откуда она знает мое имя? Будь прокляты эти её адские линзы! Как можно понять кого-то, если ты не видишь его глаз?»

– Ганиил Мордайн, – пробормотала Адеола. – Так капитан Калавера назвал вас, когда вы лежали у порога Дедушки Смерти.

– Человек моего положения обладает множеством имен, – пренебрежительно ответил дознаватель. – Конечно же, это не удивляет тебя?

Омазет наклонила голову.

– Как скажете, инквизитор.

– Тогда больше не позволяй себе сомневаться во мне, – выходя из комнаты, Ганиил слышал, как она пробует его имя на языке, выискивая истину.


Горькая Кровь лежал ничком, втиснувшись в вентиляционную шахту над слабо освещенными покоями, которые занимали целый вагон ближе к началу состава. Он прижимал удлиненную голову к потолочной решетке, изогнувшись вбок таким образом, чтобы наблюдать за помещением внизу одним злобным глазом. Это был зал бесстыдства, увешанный непристойными изображениями брачных ритуалов плосколицых, плотно заставленный шелковыми коврами и туго набитыми креслами, просто молившими изрезать их. Он пел охотнику о дешевом тщеславии и поверхностных желаниях, напоминая о лебезившем аристократике, которого Уджурах пожрал в улье.

«Какими тонкими, незначительными ритмами они обвивают себя и думают о них, как о чуде, – оскалился Горькая Кровь. – Недолговечный скот мечтает о червях!»

Что любопытно, собравшаяся внизу группа плосколицых как будто соглашалась с ним, поскольку они относились к срамному вагону с открытым презрением, самозабвенно проливая и сплевывая пищу во время своего пира-кутежа. Их вожак, невысокий, но очень мускулистый здоровяк с оторванным ухом, которого остальные называли Хии-зоба, окрестил это место «нашей столовкой», а его сородичи расхохотались и начали делать всё, чтобы зал соответствовал имени. Уджураху сразу понравился Хии-зоба: для плосколицего он был силен духом и остроумен. Когда придет время, из него выйдет хороший обед. В самом деле, все звери из этого стада обладали живостью, а значит, происходили не с этой бросовой, лишенной вкуса планеты.

Незваный голод развернулся в недрах брюха Горькой Крови, призывая сорвать металлическую завесу, за которой он прятался – сорвать её и разорвать их! Толстый шнур слюны выскользнул из пасти охотника и расплескался о наплечник плосколицего, сидевшего прямо под ним. Уджурах напрягся, но ни само создание, ни его товарищи не заметили этой промашки. Объятый яростью, он придавил голод, не желая отрываться от подглядывания. Любопытство было в природе Горькой Крови, чего и требовалось ото всех, подобных ему, ведь как иначе формирователи могли бы выделять тайные нити узора-из-плоти и направлять свой народ по действенному пути? И так уже слишком много родословных было обречено на застой из-за бездействия робких формирователей. Нет, такие, как он, не могут быть слишком любопытными, и неважно, что скажут сородичи.

«Я не был слишком любопытным, но, возможно, был неосмотрительным», – признал Уджурах.

Пустой приказал ему затаиться, а хозяин умел выявлять даже самые маленькие проступки. Нет, ужимки этих существ не стоили расплаты за неудовольствие господина. Горькая Кровь нехотя ускользнул прочь.


– Ну ты и чухан, Акото! – гаркнул Тьерри Хизоба. Всполошившись, обруганный им боец поднял взгляд от карт и дотронулся до плеча, на которое показывал сержант. Пальцы солдата наткнулись на слизь, покрывавшую доспех, и он скорчил гримасу. Его товарищи прыснули, и один из них крикнул худощавому мужчине у окна:

– Эй, Реми, ты опять высморкался на Акото?

Обвиненный боец повернулся, виновато утирая сопливый нос.

– Не я, – пробормотал он с кривой улыбкой.

– Глазей дальше на свои звезды, Реми, – угрюмо произнес Хизоба. Где бы ни оказывался «Шызик» Нгоро, он всегда видел звезды. Трясучая лихорадка крепко прошлась по Реми после прибытия ивуджийцев на Облазть и всё перемешала у него в голове, но солдат оставался лучшим поваром в роте. Не то, чтобы у него теперь было много конкурентов...

«Столько погибших», – подумал сержант, изучая бойцов в салон-вагоне. Его братья наслаждались тем, что превращали это место в свое собственное и плевали в лица аристократов, позволивших улью рухнуть в ересь. Подобное упадничество было бы немыслимым на Ивуджи-секундус, где каждый ребенок входил в мясорубку Детских Войн наравне с остальными, а выходил из неё или воином, или рабом, или не выходил вообще.

– Это был не я, сержант, – настаивал Нгоро, дергая Хизобу за рукав. – Это был дождь.

Он ткнул пальцем в потолок.

– Я увидел его в окне... как в зеркале.

Тьерри неопределенно кивнул. Он понятия не имел, о чем талдычит парень, но с Шызиком Реми часто такое случалось.

– Ага, – согласился сержант. – Это был дождь.


Мордайн помедлил на пороге купе «императорского» класса. В этом помещении, отделанном золочеными панелями, висел несвежий, пыльный душок, который беспокоил его почти так же сильно, как и мрачный пассажир. Громадное тело космодесантника словно бы заполняло вагон, хотя тот совершенно не был тесным. Богатую мебель разломали и аккуратно сложили в примыкающем коридоре, как и саму дверь с большей частью косяка. Олигархи-Крули, создавая себе роскошные номера, не рассчитывали на великанов.

– Вы знаете, кто я, – прямо сказал Ганиил.

– Да, – отозвался Калавера. Он стоял лицом к дверному проему, как будто ожидал посетителя.

«Скорее всего, так и было», – решил Мордайн.

– Вы капеллан? – спросил он, указывая на бронзовую маску смерти великана.

– Нет, – ответил космодесантник. – На протяжении лет я служил во многих ипостасях, но не в этой.

– Но ваша маска... череп?

– Это мой личный символ. Его значение понятно только мне.

– Тогда я буду весьма обязан, если вы снимете шлем, – произнес Ганиил, входя. – Я предпочитаю общаться с людьми лицом к лицу, особенно когда обсуждаю важные дела.

– Я не могу.

– Очевидно, нам нет нужды таиться друг от друга? – дознаватель широко раскинул руки. – Мы с вами союзники и люди с высоким положением в конклаве...

– Вы находитесь в положении изменника и наемного убийцы, Ганиил Мордайн, – беззлобно ответил Калавера. – В глазах конклава вы изгнанник.

– Но, как вам хорошо известно, я совершенно невиновен в убийстве гроссмейстера Эшера.

– Совершенно?

– Я... – мертворожденные слова застряли в глотке дознавателя. Казалось, что хрустальный глаз космодесантника способен заглянуть ему в душу.

«А кто сказал, что это не так?», – беспокойно подумал Ганиил.

– Ваш орден... – он помедлил. Пепельная ряса воина полностью скрывала его силовой доспех, но в нем неоспоримо ощущалось что-то судейское, словно он был создан для вынесения приговоров, а не только исполнения наказаний, как большинство космодесантников. Внезапно всё это обрело смысл. – Вы из Серых Рыцарей, Калавера?

«Вы – мой судья?»


Торцевая дверь салон-вагона широко распахнулась и внутрь шагнула высокая женщина. Порывы ветра трепали её голубовато-зеленую шинель, пока она разглядывала Акул, рассевшихся по залу. Тепло и звуки покинули купе, когда бойцы заметили её силуэт в открытом дверном проеме.

– Лейтенант... – неуверенно начал сержант Хизоба, но жрица заставила его умолкнуть, гортанно зашипев. Ивуджийцы опустили глаза, когда она подошла к ним – она, Ла-Маль-Кальфу, воплощение безжалостной прислужницы Отца Терры.

– Духи наших братьев-мучеников ещё воют у врат Дедушки Смерти, растерзанные и окровавленные, – заговорила лейтенант Омазет, проходя через толпу солдат, словно коса холодной, обрекающей чистоты, – и всё же вы кутите в этих покоях беззакония.

Голос Адеолы был не более чем шепотом, вплетенным в ветер, но каждый боец в вагоне слышал её.

– Вы пляшете на их потревоженных могилах, будто гуули.

«Люди нуждались в этом! – хотел возразить Тьерри. – После бойни и предательства они нуждались хоть в чем-то». Но он знал, что подобные извинения вырастали из ложной гордости, и суровое осуждение жрицы было вполне заслуженным.

– Вина лежит на мне, – формально объявил сержант.

Лазпистолет лейтенанта с костяной отделкой словно бы прыгнул ей в руку, и Хизоба вздернул подбородок, твердо решив умереть с честью, но в момент выстрела кисть Омазет извернулась под прямым углом. Лазразряд пробил окно с шипением расплавленного стекла. Тут же Адеола описала рукой дугу, изливая свое презрение во вспышках зеленого огня, которые метались среди застывших Акул, порой так близко, что обжигали им кожу. Когда жрица остановилась, всё окна в вагоне были прострелены. Хотя толстое стекло держалось в рамах, его испещряли синюшные оплавленные воронки.

– Очистите этот храм порока, – скомандовала лейтенант, убирая оружие в кобуру.

Без промедления Хизоба поднял тяжелое кресло и швырнул его в ближайшее окно. Как только стекло раскололось, и внутрь ворвался снег, товарищи Тьерри вскочили на ноги, завывая от праведной ярости. Жаждая искупить вину, – жаждая порадовать её, – Акулы похватали вырожденческие безделушки аристократов и набросились на окна так, словно это были злобные, совращающие глаза варпа.


– Ваши вопросы не относятся к делу, – сказал Калавера. – Для вас я неважен.

– Нет? – Ганиил попытался скрыть напряжение в голосе. – Простите, но мне сложно это принять.

Он помахал отчетом о переговорах, который принесла Омазет.

– Вы призвали Дамоклов конклав на Облазть. Они будут ждать меня.

– Да.

– «Да», – ошеломленно повторил Мордайн. – Тебе больше нечего сказать? Ты предал меня! Я прополз через огонь и лед, делая за тебя грязную работу...

– У тебя осталось шесть дней, – перебил космодесантник.

– Шесть дней, чтобы умолять тебя о пощаде, исходя кровавым потом?

– Шесть дней, чтобы найти ответы и вернуть потерянную честь.

Ганиил не заметил движения Калаверы, но внезапно воин навис над ним, оказавшись так близко, что дознаватель смог рассмотреть изящные нити патины, испещрившие бронзовую маску подобно жилам. Так близко, что Мордайн уловил смертную тишину его силовой брони.

– Твой узник ждет, – выдохнул череп.

– Узник... – безучастно отозвался дознаватель. Он хотел отступить, но взгляд безжалостного глаза парализовал его. В вагоне стояла гнетущая жара, и Ганиил понял, что сильно потеет. Это показалось ему жалким пред лицом столь аскетичного, высохшего создания.

«Узник...»

Слово неторопливо вплыло в фокус его внимания через муть в голове.

– Узник, – повторил Мордайн, на этот раз более настойчиво. – Так это не было ложью? Ты действительно заполучил отступника?

– Это должен определить ты, дознаватель.

– Тут ничего не складывается... – Ганиил осекся, когда дурнота хлынула обратно, пришпоренная зазубренной теснотой в груди. Именно тогда он приметил заклепки, идущие вдоль боков маски Калаверы. Мрачная личина была прибита к черепу великана.

– Кто ты? – прошептал Мордайн.

– Такой же искатель истины, – ответил воин. Затем он добавил с тревожащей, не вселяющей доверия заботой: – Мне жаль, что ты всё ещё слаб, Ганиил Мордайн. Порой я забываю, насколько хрупки смертные.

«Это ложь, – ощутил дознаватель в миг прозрения. – Ты никогда не забываешь, насколько мы уязвимы по сравнению с твоими сородичами. Ты наслаждаешься этим знанием».

Внезапно ощущение давящей древности, исходящее от космодесантника, стало невыносимым. Оно повисло над ним, будто эфирный смрад, недомогание души, которое заставило пробудиться нечто внутри Мордайна. Нечто иное. На мимолетное мгновение Ганиил показался себе чужаком в собственной голове, связанным со своим телом истончающейся веревкой самосознания.

«Я не могу умереть...»

Эта мысль принадлежала не ему.

В ужасе Мордайн повернулся спиной к Калавере и бросился в коридор, хватаясь за поручень, идущий вдоль стены. Вагон сужался впереди него, вытягиваясь в слабо колеблющуюся реку окон и дверей, пронизанных жилами дрожащего золота и алого бархата. Ганиил знал, что состав скользит надо льдом, без сотрясений, тихо и гладко, но всё же он чувствовал себя так, словно оказался посреди штормового моря. Дознавателя сотряс позыв к рвоте, глубокий, но сухой, и нити чернильной тьмы поползли из уголков его поля зрения.

– Тебе требуется помощь? – крикнул сзади Калавера.

– В этом... нет необходимости, – прохрипел Мордайн.

«Мне ничего от тебя не нужно». Уткнувшись лбом в окно, он держал глаза плотно закрытыми, пока ледяное стекло охлаждало лихорадку. «Я не доставлю тебе такого удовольствия». Глубоко дыша, Ганиил ждал, пока спадет дурнота.

– Я должен подготовиться, – солгал дознаватель, желая оказаться в убежище своего купе, где можно было без стыда поддаться тьме. – К допросу.

– Понимаю.

«Конечно, понимаешь, надменный ты...»

– Завтра, – проговорил Мордайн. – Я начну завтра.

Он открыл глаза и заметил лицо, взирающее на него через промерзшее стекло – абстракцию серой плоти, натянутой на зубчатый костяной клин, с глубоко посаженными черными глазами. «А это что, перья?» Фантом исчез, прежде чем Ганиил успел распознать его, оставив стекло во власти отражения самого дознавателя. Он смотрел на исхудавшую развалину, пытаясь понять, кто ещё глядит на него через эти заполненные тенями глаза.

– Ты что-то увидел? – спросил Калавера, и Мордайн понял, что великан стоит рядом с ним.

– Ничего, – ответил Ганиил.

«Но что-то видит меня».


ТРИ ДНЯ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ


Облазть была миром тьмы, но её ледяные пустоши мерцали тусклым, рассеянным светом, который походил на последний отблеск выгорающей люмен-лампы, растянувшийся навечно. Местные утверждали, что это отраженное сияние звезд, но лейтенант Омазет в такое не верила. Она ощущала голод, скрытый за этим анемичным свечением, и знала, что Призрачным Землям весьма подходит их название.

«Как будто этот порченый поезд увез нас в сумеречные владения Дедушки Смерти, – подумала жрица. – Возможно, все мы погибли в Высходде, только не поняли этого».

Отбросив мрачные мысли, Адеола сосредоточилась на темном коридоре впереди. Кто-то, должно быть, капитан, разбил все светошары, расположенные вдоль прохода, и путь ивуджийке освещала только блеклая марь за окнами. Когда они сели на поезд, Узохи объявил этот вагон своим, отказавшись от помощи и наставлений, потребовав лишь одиночества. Арманд выглядел как человек, тонущий в отравленном сне.

«Он истекает тенями, как необработанная рана истекает гноем», – с сожалением подумала Омазет. Как и все Акулы, она была неистово верна своему командиру, но давно подозревала, что Узохи похож на туго натянутую тетиву – опасную, но и очень непрочную.

«Но возможно ли для него искупление?» – спросила себя лейтенант, подойдя к запертой двери его купе.

– Капитан, – начала она, постучавшись. – Арманд... Нам нужно поговорить.

Ответа не было. Адеола постучала снова, уже сильнее. Что-то скрипнуло над головой жрицы, и она, прищурившись, резко подняла голову, вглядываясь в полумрак. Потолок представлял собой неясное пятно серых панелей и темных решеток, лишенных... Омазет нахмурилась. «Там что-то шевельнулось?» Нет, это какая-то бессмыслица.

Из-за запертой двери раздалось бормотание, и лейтенант приложила ухо к лакированному дереву. Кто-то метался в купе, словно животное в клетке.

– Капитан! – позвала женщина, негромко стукнув по двери. Шаги прекратились. Теряя терпение, Омазет перешла на коварный, проклинающий говор Ла-Маль-Кальфу: – Арманд, услышь мое дыхание и внемли мне, ибо я именую тебя заблудшим, бессловесным и слабым сердцем. Преследуемый малодушием, ты плюнул на свою клятву...

Так она и продолжала, пока не услышала смешок изнутри, пронизанный мукой. Мгновением позже отодвинулся засов, и у дверного косяка возникла полоска тени, содержащая налитый кровью глаз.

– Капитан? – спросила жрица. Глаз моргнул, не узнавая её. – Арманд?

– Он с тобой? – это был дребезжащий хрип человека, не спавшего несколько дней.

– Кто «он» со мной?

Дедушка Смерть, – прошептал Узохи, словно боясь произносить имя вслух. – Я знаю, что ты его апостол, женщина. Ты раскрасила свое лицо по его образу и подобию.

– Я служу Отцу Терре и никому иному, – Омазет нахмурилась. – Арманд, ты пригласил сомнение в сердце свое...

Когда она потянулась к двери, глаз расширился от ярости.

– Я не буду договариваться с его прислугой! – прошипел капитан. – Передай ему, чтобы пришел сам, если хочет забрать мою душу.

– Арманд...

– Передай ему! – дверь захлопнулась у неё перед носом.

Адеола зарычала, сбрасывая напряжение этой примитивной реакцией. Жрица осознала, что пистолет скользнул ей в ладонь, словно требуя исполнить самый священный долг.

«Он больше не способен направлять нас, – рассудила лейтенант. – Это будет милостью».

И всё же какое-то неопределенное, несформированное чутье подсказало ей остановиться. Развернувшись, она зашагала прочь, желая поскорее покинуть этот теневой вагон.


Салон был выпотрошен и принесен в жертву за грехи его завсегдатаев, и всё же Призрачные Земли превратили безвкусные покои в нечто, обладающее почти неземной красотой. Шызик Реми стоял у входа, пораженный великолепием инеевого убранства. Казалось, что вагон застыл, замерз во времени.

«Будто отвердевший звездный свет», – благоговейно подумал Нгоро.

Он пришел в себя, тряхнув головой. За подобную дурость братья насмехались над Реми, но он собирался доказать, что они ошибались. Он вернулся сюда, чтобы поймать дождь. Последнее время мысли Нгоро напоминали раскрошенное месиво, но ивуджиец был вполне уверен, что в помещениях не бывает дождей.

Кивнув самому себе, худощавый гвардеец пробрался к месту, замеченному им раньше. Под сапогами бойца хрустела остекленевшая ткань ковра, выдыхаемый пар висел вокруг него, словно дым, указывая на холод, овладевший вагоном. Задержавшись здесь слишком долго, Реми превратился бы ещё в один заледеневший предмет обстановки.

Ивуджиец ухмыльнулся, разглядев подозрительную решетку в потолке, и обрадовался, что удержал её в памяти. Рыская взглядом по сторонам, он заметил перевернутый стол. Лед спаял его с ковром, и, когда Нгоро освободил мебель, раздался громкий треск. Солдат замер, но в вагоне никто не появлялся, так что он продолжил свое занятие. Кряхтя от напряжения, Реми подтащил стол под решетку и забрался на него. Винты, удерживающие панель, примерзли накрепко, и работать в перчатках было неудобно, но Шызик орудовал ножом, как отверткой, пока не вывернул все. Сдвинув решетку, он осторожно просунул голову в шахту и посветил фонариком сначала влево, затем вправо. Ничего.

Втянув воздух, боец учуял оставшийся здесь крепкий душок, напоминающий запах дикого зверя. Он помедлил, раздумывая, хватит ли этого доказательства остальным. Уходили минуты, пока Акула взвешивал варианты. Нет, грустно решил он, этого будет недостаточно. Никто ему не поверит. Нужно что-то большее.

Вздохнув, Реми подтянулся и залез в вентиляционную шахту.

Он выбрал направление наугад и пробирался по каналу, пока тот не уперся в стену вагона. «Что? Ага...» Сверху был ещё один люк. Извернувшись, Нгоро лег на спину, и, толкнув решетку, задохнулся от неожиданности, когда она подалась и солдата окутал яркий свет. Реми смотрел прямо в небо, и оно было полно звезд. Настоящих звезд, не мерцающих фальшивок, что теснились у него в голове подобно ложным бриллиантам. Ивуджиец упивался ими, восхищаясь тем, что метель стихла и подарила ему эти чистые небеса. Впрочем, тут стоял собачий холод, и боец знал, что должен двигаться, пока не замерз в шахте.

«Нужно вернуться», – подумал Нгоро, но звезды пели ему, призывая пробежаться с ними наперегонки по крыше мира. Нет... Нет, это были не звезды... Это всё ветер, студено шепчущий мистраль, вырванный из воздуха стремительным поездом. Реми сел и высунул голову из люка, чтобы посмотреть, как тундра уносится вдаль по обеим сторонам от него, будто мимолетное, но вместе с тем вечное воспоминание о белизне. Пар его дыхания замерзал, покрывая лицо солдата инеем, пока он пытался вспомнить, кем был до того, как трясучая лихорадка затуманила ему голову дымом.

«Мне действительно нужно вернуться», – решил Нгоро, но всё равно вылез на крышу вагона. Покрытый изморозью металл скользил под ногами, но Шызик не боялся, поскольку он был Акулой, и его чувство равновесия оставалось острым, даже если разум затупился. В любом случае, по крыше можно было пройти добрых десять шагов в обе стороны, прежде чем оказаться на краю. Да, резкий уклон начинался уже после первого шага, но всё будет в порядке, если держаться центральной оси.

Забыв про охоту, Реми начал осторожно пробираться по ребристому корпусу, наслаждаясь видом железных горгулий, которые сидели вдоль его пути. Статуи смотрели наружу, чтобы отвращать зло, поэтому ивуджиец не видел их лиц, но мог представить себе этих уродливых оркоподобных здоровяков, с острыми глазами и ещё более острыми клыками, разозленных необходимостью мерзнуть тут наверху. И они были правы, поскольку холод на крыше оказался по-настоящему жутким. Нгоро чувствовал, как мороз иссушает его кожу и вытягивает дыхание прямо из него, стремясь утащить душу бойца...

Поскользнувшись, он вскрикнул, почти соскользнув с ровного хребта вагона. Эти добрых десять шагов уже не казались такими добрыми. Одно неудачное движение, и Реми заскользил бы по крыше, как человек, угодивший в водопад. Ивуджиец замер, тяжело дыша и невольно вздрагивая, а по обеим сторонам от него уносились вдаль Призрачные Земли.

«Надо вернуться внутрь, – понял он, – прочь из этого убийственного холода».

Нгоро нахмурился, уставившись на цепочку вагонов впереди. На дальнем конце двигался какой-то темный силуэт, который даже с такого расстояния выглядел как-то неправильно. Пока Реми наблюдал за ним, объект понесся к Акуле, словно насекомое, стремительно перемещаясь на четырех лапах и огромными скачками перепрыгивая зазоры между вагонами, с каждым шагом становясь всё более человекоподобным. А затем он подобрался достаточно близко, чтобы боец увидел, что перед ним совсем не человек. Это была ожившая горгулья, и её лицо оказалось намного хуже тех, что представлял себе ивуджиец.

Сердце солдата забилось, как пойманный зверь, и он вспомнил, что пришел сюда охотиться. Кем бы ещё он был или не был, Реми Нгоро оставался Акулой.

Собравшись с духом, гвардеец потянулся за лазпистолетом. Его пальцы сомкнулись на пустоте – возможно, оружие выпало, когда он полз по шахте, или, быть может, Реми где-то забыл его. Нгоро надеялся, что случилось первое из двух. Вообще это уже не имело никакого значения, но больше ему ничего не оставалось.

Закрыв глаза, Шызик Реми отвернулся от кошмара и шагнул на скользкую, покатую поверхность справа от себя, доказывая, что на самом деле с головой у него всё в порядке.


– Сколько ещё, Ихо’нен? – требовательно спросил из окутанной тенями камеры путник, который стал узником.

– Недолго, но это уязвимый процесс, – ответил великан, носивший множество своих имен подобно савану из полуправд. – Я не рассчитывал, что его тело получит такие повреждения. Совершенная им последняя вылазка в улей оказалась несчастливой.

– Эта ошибка тоже в пределах твоих «допустимых параметров»? – уточнил заключенный.

– Нет, если он умрет, – признал Калавера.


ЛЁД

Обольстив, измучив и предав тебя, Истина окажется всего лишь очередной ложью.

– Калавера


ЧЕТЫРЕ ДНЯ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ


«Пора», – распоряжение Пустого просочилось в череп Уджураха.

Спущенный с цепи, Горькая Кровь выскочил из своего логова в резервуаре из-под прометия и метнулся в вентиляционную систему. Его разум, наконец-то освобожденный от ненавистных оков смирения, пылал идеями уничтожения плосколицых. Это требовалось сделать быстро и незаметно, поскольку их было много, а схемы Пустого запрещали открытое столкновение. Уджурах не разбирался в них, но это не слишком беспокоило охотника, поскольку он и сам был запутанным созданием, которого привлекало скорее мастерство, чем жестокость резни. Голод понесся рядом с ним, пытаясь лишить формирователя подобного достоинства, – ведь голод думал только о пиршестве, – но Горькая Кровь посадил его на цепь и сделал своим оружием, а не господином.

«О, мы будем кормиться сытно и славно, высвобождая тайные семена-спирали их плоти, – пообещал Уджурах, – но сплетем нашу бойню с совершенством, легким как шепот!»

Он проскальзывал из вагона в вагон, то через вентиляцию, то по крышам, посматривая через окна или решетки на свою незрячую добычу, определяя численность и позиции, высчитывая перемещения и расстояния, собирая воедино разрозненные кусочки плана, разработанного за время сидения в тайнике.

И, наконец, охотник был готов.


– Целый день! – взревел дознаватель, ворвавшись в «императорское» купе. – Ты дал мне проспать целый день!

– Это было необходимо, Ганиил Мордайн, – возразил Калавера, который ждал в центре помещения, точно там же, где и в первый раз. – Не получив отдыха, твое тело могло бы катастрофически отключиться.

Космодесантник смотрел на него, как человек, изучающий насекомое со сломанным крылом.

– Даже сейчас, судя по твоим метаболическим показателям, ты в значительно ослабленном состоянии.

Мордайн осекся; его бушующая ярость присмирела, стоило дознавателю вновь оказаться лицом к лицу с этим таинственным существом. Как и всегда, логика Калаверы оказалась раздражающе неопровержимой. Ганиил заставил себя посмотреть в глаз циклопа, удивляясь, почему никогда прежде не интересовался происхождением ока. Несомненно, оно не могло быть стандартным...

– Это аугментация редкого и чудесного происхождения, – ответил Калавера.

– Что...?

– Твои глаза, в отличие от моего, выдают мысли хозяина, Ганиил Мордайн.

Какое-то время они молчали, пока дознаватель пытался набраться смелости для продолжения расспросов. «Действительно ли мне нужно знать эту правду именно сейчас?»

– Я хочу видеть узника, – потребовал он вместо этого.

– Как пожелаете, дознаватель, – великан отдал ему легчайший поклон.

– Ты согласен? – Ганиил не смог скрыть удивления.

– Да. Уже пора.



Андре «Железнопалый» Пава, доживший аж до тридцати одного года, был намного старше остальных бойцов роты, но зрелость лишь закрепила его статус изгоя. В среднем, очень немногие Акулы дотягивали до двадцати пяти, не говоря уже о четвертом десятке. Фактически, такая перезрелая старость считалась у ивуджийцев несколько постыдной, но им никак не удавалось уйти от простой истины: Пава был слишком полезен, чтобы его потерять. Поэтому каждый последующий командир оберегал Андре, даже Арманд Узохи, самый двинутый офицер на памяти гвардейца.

Хотя этот фаворитизм не прибавил Железнопалому симпатии товарищей, они не были слепы к его талантам. К кому бы ещё пошли бойцы с забарахлившими пушками или пикт-регистраторами? В рядах ивуджийских полков было немного приписанных техножрецов, так что человек с техническими способностями являлся драгоценным, пусть и нелюбимым ресурсом.

Тихо напевая, Пава наблюдал за панелью управления перед собой и наслаждался калейдоскопом рычагов, штурвалов и циферблатов, покрытых хитроумной резьбой. Хотя ему никогда бы не удалось раскрыть глубинные секреты механизмов Цепного Поезда, Андре уже понимал его очертания. Потребовалось немного поэкспериментировать, но в итоге ивуджиец разгадал правильные вводные мантры для пробуждения машинного духа и умолил состав понестись надо льдом. После этого он продолжил улучшать свои навыки управления, действуя методом проб и ошибок, рассчитывая, что врожденный дар поможет ему задобрить механизм. Этот процесс бодрил Железнопалого, и в какой-то момент он понял, что никогда в жизни не был так счастлив. Здесь, в кабине рулевого, боец находился бесконечно далеко от злобных взглядов и завуалированных оскорблений своих так называемых товарищей.

Что-то тяжелое ударило по крыше вагона. Озадаченный Пава выглянул в скошенную смотровую щель, пытаясь разобраться в белом шуме метели и темноты. Над головой гвардейца раздалось царапанье, а затем лязг, с которым незваный гость скользнул на наружную площадку для техобслуживания. Кто бы это ни был, теперь он оказался между Андре и остальным составом. Внезапно Железнопалый осознал, насколько он одинок здесь, в кабине рулевого.

Он ещё пытался вытащить лазпистолет, когда распахнулась торцевая дверь.


Сержант Хизоба пробирался через сборище молчаливых солдат, втиснутых в вагон-казарму, и, бдительно выискивая признаки расхлябанности, делал очередной подсчет по головам. Некоторые бойцы молились, стоя на коленях, остальные же искали мудрости в писаниях Отца Терры, с торжественно-хмурым видом читая духовные памятки. Те, кто был посвящен в практики Нефритовой Струны, сидели в скрюченных позах и, закрыв глаза, медитировали на свои проступки. После бесчинства в салон-вагоне все они осознали угрозу порчи, преследовавшую ивуджийцев с момента посадки на магнитоплан.

«Иногда я чувствую, что сам поезд наблюдает за нами, будто злобный дух, – мрачно подумал Тьерри, – испытывает и соблазняет нас тысячью блестящих ловушек. Серебряный змей...»

Сержант по-прежнему сгорал от стыда, вспоминая проявленную нерадивость, но его окружали коварные и плодовитые семена разложения – от сладострастных картин, украшавших пассажирские купе, до превосходного алкоголя и экзотических деликатесов, упакованных в грузовых вагонах. Но хуже всего было ослепительные богатства, накопленные здесь! В первые дни многие Акулы набили себе карманы награбленным добром и склонялись под его тяжестью, будто свиньи, разжиревшие на позолоченных помоях, но Хизоба положил этому конец. Он пронаблюдал за тем, как всё воры до последнего выкинули свои безделушки за борт.

«Змей ненавидит меня за это, – решил Тьерри, – но и боится тоже».

Он уже добрался до передней стенки вагона, насчитав всего шестьдесят три Акулы. За вычетом тех, кто занимал посты вдоль поезда, здесь должно было остаться шестьдесят четыре бойца. Реми так и не нашелся. Парень, наверное, где-то отсыпался после очередного приступа трясучки, но никто не мог вспомнить, когда видел его в последний раз, и Хизоба поневоле забеспокоился. Сержант помедлил, не желая отвлекать товарищей от молитв.

«Сам его отыщу, – решил Тьерри. – Всё равно уже пора делать обход».

Вздохнув, он потянулся за своей шинелью с меховой оторочкой.


Сгорбившись над забрызганным кровью пультом управления, Уджурах дернул за рычаг в конце шестого ряда и завершил последовательность, которую вложил ему в голову Пустой. Где-то в хвосте состава разомкнулись магнитные крепления, и последний вагон повис на волоске. Чтобы оборвать его, потребуется личное вмешательство.

«Вот так машины расплетены и беззащитно разложены, поскольку глупы они!»

Формирователь наслаждался саботажем, поскольку разъединение вещей, состоящих что из плоти, что из металла или мыслей, было его истинным призванием. Весело ухнув, он прыгнул ко входу в купе и задержался у порога, смакуя повисший в воздухе сладкий аромат освобожденного мяса. Горькая Кровь хорошо поработал здесь.

– Святой Трон! – прошептал кто-то позади него.

Резко развернувшись, Уджурах оказался лицом к плоскому лицу с добычей, стоявшей на внешней площадке. Охотник метнулся вперед прежде, чем дозорный успел схватиться за оружие; его зазубренный клюв оторвал созданию морду в промельке багрянца, а парные клинки вонзились зверю в плечи, приковав того к месту. Не обращая внимания на судорожные подергивания изуродованного существа, Горькая Кровь поднял пойманную жертву и, гневно каркнув, сбросил её с поезда.

Внезапное появление часового привело Уджураха в ярость. Он выбрал время для атаки, чтобы идеально проскользнуть между патрулями плосколицых, но этот придурок – этот осквернитель! – застал охотника врасплох, опорочив совершенство его плана! На волне неистовства внутри Горькой Крови пробудился голод, призывая его остаться и насытиться трупом рулевого. Формирователь плотно захлопнул люк, пока выплывающий оттуда запах не одолел его волю.

«Один господин уже постыдно владеет мной. Я не поддамся больше никому!»

Уджурах запрыгнул на крышу следующего вагона, прямо в зубы сильнейшего ветра. Гнев сделал его неосторожным, и метель подхватила приземлившегося охотника, отбросив его к краю стремительного поезда. Катясь кувырком, Горькая Кровь цеплялся когтями за оледеневшую крышу, а вихрь завывал вокруг и трепал его перья-иглы. В отчаянии формирователь присел и, скакнув вперед, рухнул по центру вагона, а затем прижался к нему, будто костлявая улитка.

«Кровью ослепленный дурак!» – обругал себя Уджурах. После этого он понесся дальше, припустив на всех четырех лапах к хвосту состава.


– Собираюсь сделать обход, – пояснил Хизоба часовому, стоявшему у выхода из вагона-казармы. – Возможно, я задержусь.

Тьерри распахнул дверь, и внутрь ворвался порывистый ветер, присыпавший тамбур снегом. Несколько часов назад стояла тихая ночь, но затем метель вернулась, неся воздаяние. Сержант насупился, осознав, что едва может рассмотреть передний вагон сквозь пургу. Внезапно ивуджийцу показалось, что покинуть сейчас это пристанище – худшая идея в его жизни. Но что, если Реми пострадал?

Неохотно шагнув на переходную площадку, Хизоба захлопнул за собой дверь, отрезав себя от живущих. Один в вихрящейся белой пустоте, Тьерри посмотрел вниз и увидел ещё больше белизны, проносящейся между планками платформы у него под ногами. Чувство нереальности подавляло сержанта. Хотя Цепной Поезд был настоящим исполином, он мчался через снежную бурю в почти абсолютной тишине. Ивуджиец знал, что состав удерживает над путями какая-то техномантия, но ощущения от него были неправильными. Дома гвардеец ездил на трясущихся штуковинах, которые, будто старые вздорные супруги, были неразрывно связаны с рельсами, но этот голиаф казался поездом-призраком.

«Адской машиной, созданной, чтобы увезти армию проклятых в варп...»

Хизоба дернул книзу рычаг на двери впереди. Тот не сдвинулся.

«Окованной серебром ловушкой для грешных и неосторожных...»

Страх, ледяной и легкий будто перышко, погладил Терри по хребту. Сержант представил, как оказывается в западне между вагонами, не в силах пойти вперед или вернуться назад, пока его кровь замерзает, а плоть кристаллизуется, образуя стеклянную скульптуру. Будут ли бойцы смеяться над его безрассудством? Хизоба снова потянул за рычаг.


Часовой, стоявший у камеры узника, был явно испуган. Он оказался самым юным из Акул, виденных Мордайном, очевидно не старше шестнадцати. Как долго парень оставался один в тюремном вагоне, наедине с чужаком за окованной железом дверью?

– С заключенным возникали проблемы? – спросил его Ганиил. Юноша покачал головой, не в силах произнести хоть слово.

«Он боится меня? – задумался дознаватель. – Или серого великана, стоящего рядом со мной?»

– Ксенос заперт надежно, – произнес космодесантник. – К счастью, Крули оборудовали свой транспорт внушительными средствами сдерживания. Можно сказать, прозорливо заглянули в будущее.

Нотка юмора, мелькнувшая в этом замогильном голосе, только прибавила ему бесчеловечности. В тот миг Мордайн осознал, что по-настоящему ненавидит это древнее создание.

– Тогда можешь оставить нас, – коротко произнес дознаватель.

Он ожидал каких-либо возражений, но Калавера просто наклонил голову и зашагал прочь. На мгновение завыл ветер, громко лязгнул металл, и космодесантник покинул вагон.

«Калавера хочет, чтобы я провел допрос, – осознал Ганиил. – Он всё время этого хотел».

Мордайн взглянул на юного ивуджийца, желая в последний момент ощутить связь с другим человеческим существом.

– Как тебя зовут, парень? – поинтересовался он.

– Мифунэ, сэр, – охранник не встречался с ним взглядом.

«Всё-таки он боится меня, – понял дознаватель. – Ганиила Мордайна, грозного инквизитора!»

Как ни странно, ужас юноши придал беглецу смелости.

– Проследи, чтобы меня не беспокоили, рядовой Мифунэ.

Мордайн отпер дверь камеры.


Упрямый рычаг подался с сердитым визгом и Хизоба ввалился в следующий вагон. Плотно закрыв за собой дверь, сержант услышал, как кто-то, словно отзываясь на стук, пробарабанил по крыше над ним. Тьерри затаил дыхание, и, прижимаясь спиной к косяку, попытался разобрать что-нибудь за приглушенным завыванием ветра.

– Я не позволю неупокоенным духам этой машины устрашить меня, – проговорил ивуджиец, бросая вызов мраку. Возможно, это было безумием, но иногда людям требовалось услышать человеческий голос, пусть даже их собственный. – Здесь нет ничего, что не смогла бы изгнать вера. На самом деле, здесь вообще ничего нет!

Устыдившись, что почти поддался ужасу, Тьерри двинулся дальше и оказался в узком проходе. Тот вел по лабиринту из запертых хранилищ, на дверях которых серебрились короны, символы Крулей. Аристократы разместили грузовой вагон впереди казарменного, ценя свое имущество превыше солдат. Олигархи не стали бы путешествовать без армии громил за спиной, но при этом не желали, чтобы наемники попадались им на глаза. К несчастью, из-за этого братья Хизобы вынуждены были расположиться в самом конце состава. Сержант не понимал, отчего ему так сильно это не нравится, но...

Сзади донесся металлический стон. Тьерри резко развернулся, выхватывая пистолет. Торцевая дверь, через которую он вошел, была распахнута, и внутрь лениво сыпался снег, закручиваясь спиралями. Хизоба пригнулся, наводя оружие на входной проем и глядя, как люк покачивается на ветру, будто манящая рука. Ивуджиец ждал, и волосы у него на загривке вставали дыбом от этого бесконечного поскрипывания.

«Ничего. Ничего нет».

– Тьерри, тебе мерещатся призраки в тенях! – укорил себя сержант. Звук собственного голоса вновь стал для него вспышкой здравого смысла во тьме. Очевидно, он просто не закрыл чертову дверь как следует.

– Мужчина ты или мальчик? – продекламировал Хизоба. – Хищник или жертва?

Это была первая мантра Детских Войн, и она подстегнула Тьерри к действию. Убрав пистолет в кобуру, он прошагал обратно к выходу и потянулся к ручке двери.

– Клинок ты или кровь?

Ветер полоснул сержанта по руке и отсек ему кисть. Застыв в суеверном ужасе, ивуджиец воззрился на хлещущий кровью обрубок. А затем буря ворвалась в купе, и Хизоба увидел, что это и есть хищник.


Как и обещал Калавера, узник был надежно заперт. Тау неподвижно сидел на полу, его спина на несколько сантиметров отстояла от внешней стены камеры, лишенной окон и обитой мягким материалом. Широкая роба скрывала очертания тела чужака, но Мордайн видел, что он сложил ноги в «позе лотоса» невозможным для человеческой физиологии образом. Его кисти – всего по четыре пальца на каждой, считая большие – были сомкнуты на бедрах, закованные в тяжелые кандалы. Они соединялись цепью с кольцом в стене, так что заключенный не мог сдвинуться дальше, чем на полметра. Это решение отличалось грубой эффективностью, однако Ганиил всё ещё медлил. Перед ним ведь был один из самых опасных ксеносов, известных Империуму.

«И я стану тем, кто приведет его к Суду Императора, – подумал дознаватель. – Несомненно, этого хватит, чтобы очистить мое имя. Если только это действительно он...»

Мордайн задержался в дверном проеме, изучая чужака. Он заметно отличался от эфирного, пойманного наставником Ганиила столько лет назад. Если то создание обладало неземной грацией, это оказалось мускулистым и широкоплечим, с осанкой воина. Впрочем, самые резкие отличия были заметны в лице – длинное и изящное у эфирного, у пленника Калаверы оно выделялось квадратной челюстью и строгими чертами. Кобальтовый оттенок кожи затемнялся до угольно-черного возле вертикальной носовой щели. Начертанный с правой стороны стилизованный белый круг геометрически точно окаймлял глаз тау. Дознаватель понятия не имел, сколько лет ксеносу, но чувствовал, что заключенный пребывает в расцвете сил.

«Неужели это и вправду Бич Дамокла? Несомненно, он должен быть старше...»

А затем узник открыл глаза, и Мордайн уже не был так в этом уверен.

– Ты можешь войти, – сказал чужак.


Пригибаясь на смежной площадке, Уджурах налег на рычаг, который управлял последней из сцепок, удерживавших казарменный блок. Зашипели сервоприводы, и тяжелый костыль поднялся, отделив задний вагон от состава. Кукарекнув от удовольствия, Горькая Кровь сел на корточки и проследил, как снежная буря поглощает уменьшающуюся коробочку. Отсеченный вагон, возможно, будет двигаться вдоль рельса по инерции ещё несколько часов или даже дней, пока трение не погасит его импульс. Это была растрата хорошего мяса, но ничего не поделаешь. Формирователь призадумался, будут ли застрявшие в тундре плосколицые пожирать друг друга перед гибелью.


– Ты – инквизитор, – произнес чужак, разыгрывая дебют, который всегда предпочитал Эшер: превратить вопрос в утверждение и захватить инициативу.

«Начинает игру без промедлений».

– Я бы встал поприветствовать тебя, – продолжил узник, – но это неосуществимо.

Для пояснения он поднял оковы, пока Ганиил закрывал дверь камеры.

– Ты понимаешь, что они удерживают меня лишь потому, что я не пытаюсь освободиться.

Ксенос говорил на готике с терпеливой, почти выстраданной точностью, словно приспосабливая к нему свои мысли, удерживая их в рамках менее развитой речи – но в его тоне звучала неоспоримая властность. Это был сплав противоречий: голос, пылающий страстью, но и скованный холодным расчетом. Голос настоящего мастера.

– У меня нет времени на игры, – грубо ответил Мордайн, пытаясь отбить плацдарм. – Ты ответишь на мои вопросы или будешь страдать.

– Я воин. Страдание струится в моих жилах, словно пламя, и я приветствую его, – пленник пристально рассматривал дознавателя. «Оценивал, насколько хорош его противник». – А ты не разделяешь подобную связь с болью, гуэ’ла?

«Ты не воин?»

– Значит, ксенос, ты веришь, что мучение – это добродетель?

– Я уверен, что покорение боли дарует силу.

– А я уверен, что зашел не в ту камеру, – издевательски произнес Ганиил. – Я ожидал встретить воина огня, а нашел эфирного.

Это был коварный удар, но заключенный не поддался на провокацию, так что Мордайн продолжил:

– Я думал, что твое ремесло – война, а не философия.

– Если ты считаешь, что эти дисциплины различны, то ты неумен, – ровно ответил чужак. – Или некомпетентен.

«Конечно, я был бы дураком, если бы считал тебя обычным разжигателем войны», – признал Ганиил. К собственному омерзению, дознаватель уже уставал, как будто одно присутствие тау лишало его сил. «Я не готов к поединку на истощение...»

– Подойди ближе, инквизитор, – произнес ксенос. – Сейчас я ничем не опасен для тебя.

«Чертово создание ещё насмехается надо мной!»

– Давай поговорим как равные.

Не зная, станет ли принятие вызова признаком силы или слабости, Мордайн шагнул вперед... но затем помедлил.

«Что, мать его, точно было слабостью!»

Разозлившись, он заставил себя подойти ближе и остановился в паре шагов от узника. Поза должна была подчеркнуть превосходство Ганиила, но из-за напряжения он выглядел приниженно, а спокойная уверенность тау, напротив, возвышала последнего. Знаток борьбы за верховенство, чужак даже не поднимал глаза, глядя в никуда сквозь собственную диафрагму.

– Мы не равны, – неуверенно сказал дознаватель. – Я служитель Бога-Императора Человечества, созданный по Его... священному... образу...

У Мордайна неконтролируемо тряслись руки, так что он сцепил их за спиной – крепко, словно держась за самого себя.

– Ты – ксенос-еретик, порабощенный безумием порченых технологий, которые предадут тебя. Ты ничто.

– Тогда почему же ты боишься меня, гуэ’ла?

Это утверждение оказалось так туго налито истиной, что застало дознавателя врасплох. Барахтаясь в поисках парирующей фразы, Ганиил почувствовал, как в голове разворачиваются щупальца, лишающие его сил. Тайный другой, погребенный внутри него, вновь пробуждался.

«Нет! – взъелся Мордайн на равнодушную бездну. – Не здесь... не сейчас».

– Я... – выдохнул дознаватель и не смог вдохнуть. Стены камеры раскрылись и уплыли вдаль, словно в поисках более пленительной конфигурации. Ноги Ганиила показались ему горячими проволочками, облепленными воском. В любой момент эта непостоянная плоть могла оплавиться, и остались бы только кости, неспособные в одиночку вынести груз тела. Теперь ксенос уже смотрел на Мордайна, бесстрастно впитывая его слабость черными глазами.

– Я... – прохрипел дознаватель, и тут у него подогнулись колени.


Горькая Кровь оторвал ещё одну багряную полосу от трупа плосколицего, которого звали Хии-зоба, и запихнул её в клюв, смакуя пикантные оттенки. После скверной пищи, привычной для этой планеты, такая плоть была опьяняющей! Каждый мир формировал вкус своего мяса, и этот зверь родился на незаурядной, полнокровной планете – не слишком отличающейся от родины самого Уджураха. Прожевывая куски, охотник улавливал ускользающие образы влажной зеленой жары и алой ярости. Он много сезонов не пробовал такого! Было время, когда Горькая Кровь всегда хорошо кормился, путешествуя вместе с сородичами от одного поля боя к другому, – за их мощь им платили деньгами и плотью, – но затем явился Пустой с нечестными сделками и запретным мясом...

«Плоть, поцелованная варпом, мягкая, мерзкая, обещающая отвращение, от которого нельзя отказаться!»

Уджурах содрогнулся, вспомнив пахучее коралловое мясо и утонченные смертоносные клешни. «Одержимый» – так Пустой назвал искаженного, пускающего слюни пленника, которого он предложил формирователю. Жертва верещала в экстазе, когда охотник вскрывал её, затем стонала в диссонансной гармонии, пока он насыщался добровольно отданной плотью, порабощенный голодом, равного которому не испытывал прежде. Эссенция пищи заполонила его рецепторы множеством соперничающих страстей, а сам Уджурах тем временем старался распустить её истины и внедрить их в собственное сплетение – но это было всё равно что пытаться ухватить молнию когтями или задуть солнце своим дыханием!

«Слишком много возможностей, запрятанных внутри бесконечно невероятных узлов...»

Пустой ждал, пока он не повалится наземь, сокрушенный какофонией ощущений. Затем он призвал род крутов и заклеймил формирователя, назвав его Горькой Кровью, вырожденцем, готовым испоганить их наследие ради утоления личных низменных желаний. Тогда сородичи пожелали забрать жизнь Уджураха, но Пустой выкупил его и сделал своим рабом, глубоко похоронив собственный голос в черепе охотника, привязав того к незримой цели, что впоследствии вела обоих через бессчетные миры. Сейчас, впервые за столь долгое время, Уджурах смог вкусить удовольствий прежнего бытия.

Углубившись в пиршество, формирователь не заметил самку с лицом-черепом, вошедшую в темный грузовой вагон. Горькая Кровь осознал угрозу, только когда его стегнул луч фонарика, но в тот момент она уже начала стрелять. Крут отскочил назад, и лазразряд, нацеленный в голову, угодил ему ниже груди и прожег плоть до кости. Хрипло крича от мучительной боли, Уджурах отступал, лихорадочно прыгая от края к краю узкого прохода, а самка шагала за ним, ровно держа пистолет. Разряд попал ему в правое плечо... ещё один в левую ногу... третий опалил перья-иглы головного гребня. Охотник метнулся в зияющий позади дверной проем, выбросив руку в попытке ухватиться за поручень площадки, но в обожженной конечности не осталось сил. Взвизгнув, он сорвался и кувырком улетел в никуда.


Лейтенант Омазет осторожно подступила к открытой двери, не опуская пистолет, но птицеподобный кошмар исчез.

Как и вагон-казарма.

Зашипев сквозь зубы, Адеола вгляделась в пустоту, где прежде были шестьдесят человек.

«Нас предали, – горько подумала она. – Не знаю, как или кто, но не сомневаюсь в этом ни на секунду».

Усмирив свою ярость, жрица подошла к изрезанной груде плоти, бывшей до этого Тьерри Хизобой. Чудовище вытащило сержанта на середину вагона, чтобы попировать вдали от холода – дверь оно не закрыло, чтобы быстро сбежать в случае проблем.

«Но нечестивый аппетит погубил его», – поняла Омазет, опустившись на колени рядом с телом. Лицо Тьерри застыло в гримасе агонии, глаза расширились от шока. Правая кисть отсутствовала, как и большая часть груди.

– Нас уже было так мало... – пробормотала женщина, закрыв Хизобе глаза и осенив ему лоб святой аквилой.

«Теперь нас совсем не осталось».

Но это было не так. В разных частях поезда находились ещё, самое меньшее, десяток бойцов, считая Старика Паву и мальчишку Мифунэ. И, конечно, Арманд, если его удастся излечить от безумия. Их было немного, но они оставались Акулами и вместе могли отомстить. Приняв решение, Адеола поднялась на ноги и поспешила в соседний вагон. Когда она потянулась к ручке двери, та распахнулась, и на фоне вьюги возник огромный силуэт.

– Капитан Калавера, – произнесла жрица, когда космодесантник шагнул внутрь, пригнувшись в проеме. Она инстинктивно отступила в вагон, не опуская пистолет, хотя это оружие не повредило бы великану в доспехах.

«Почему я чувствую, что оно может мне понадобиться? – тревожно подумала Омазет, когда новоприбывший выпрямился и заполнил собой тесное пространство. – И почему он появился именно сейчас?»

– Нас предали, – сказала ивуджийка Калавере. – Нужно немедленно пустить поезд задним ходом. Если мы поторопимся, то, возможно, ещё успеем вырвать моих братьев из хватки зимы.

Космодесантник молча изучал её. Хрустальный глаз очень ярко сиял во мраке, хотя и не испускал собственного света. Омазет увидела, что это многогранный шар, вставленный подобно драгоценному камню в темное углубление лицевой пластины. Рядом с этим воплощением жути её собственные ухищрения с татуировками и линзами казались дешевым трюкачеством. Как же Адеола завидовала ему из-за такого лица! Подобная внешность сделала бы жрицу единой с самой Матерью Кальфу...

Завороженная, Омазет не сдвинулась с места, когда Калавера шагнул к ней.


Мир Мордайна снова сплавился в нечто отчетливое – липкое, сочащееся, как лужица крови, что сворачивалась вокруг его головы. Между ушей Ганиила грохотал барабан, неистово стуча по глубокой влажной ране на лбу, пытаясь пробиться наружу.

«Я, должно быть, упал лицом вниз, – смутно подумал дознаватель. – Просто чудо, что нос не сломал».

Кое-как поднявшись на колени, он застонал от напряжения.

– Я боялся, что ты умер, гуэ’ла, – произнес голос рядом с Мордайном. Обернувшись, Ганиил увидел, что ксенос-узник наблюдает за ним. Слезы Ангела, он рухнул совсем рядом с этим существом!

Не сумев подавить стон отвращения, дознаватель отполз прочь, чувствуя себя глупо, – невероятно, непростительно глупо, – и повалился, опираясь спиной на дверь камеры и тяжело дыша. Он потянулся к кобуре, заранее зная, что оружия там не окажется – нет, оно осталось на месте!

«Почему? – Мордайн закрыл глаза и задышал медленнее, пытаясь найти ответы. – Пока я лежал без сознания, чужак мог дотянуться до меня и удушить. Почему я ещё жив?»


Низко, гортанно заворчав, Омазет оторвала взгляд от манящего глаза Калаверы. Космодесантник остановился, и она услышала нечто, возможно, бывшее вздохом. Этот звук напоминал сирокко, дующий сквозь сокрушенные временем развалины. В тот же миг жрица поняла, что в образе великана к ней пришел Дедушка Смерть.

– Почему? – спросила Адеола. Ивуджийка сомневалась, что её искренность удивит Калаверу, но так она могла заслужить некоторое уважение с его стороны. – Почему ты пошел против нас?

Гигант стоял неподвижно, обдумывая её вопрос.

– Мы оба воины, – не отступала Омазет. – Если мне предстоит умереть здесь, уважь меня правдивым ответом. Почему?

– Потому что ты можешь помешать, лейтенант.

– Чему?

– Делу, которое было спланировано с абсолютной точностью, – сказал он, не удержавшись от нотки гордости. – В твоей роте больше нет нужды.

Калавера хотел было подступить к ней.

– Подожди! – быстро произнесла жрица, пытаясь отыскать что-нибудь, что угодно, чтобы задержать его. – Ты по-настоящему видишь через этот шар?

– Не через него, – тихо ответил космодесантник. – Афелий – это не линза.

– Но ты видишь им?

– Больше, чем ты можешь постичь, – внезапно гордость исчезла, осталась лишь невыразимая усталость. – Мой взор неутолим, Адеола Омазет.

– Значит, это проклятие?

– Это то, что оно есть. Как и я, – Калавера шагнул вперед. Жрица шагнула назад.

– Ты есть еретик, – вызывающе бросила она.

– С ограниченной точки зрения, – ещё шаг вперед.

– Ты повернулся спиной к свету Отца Терры! – ещё шаг назад.

– Свет ослепляет, совершенный свет ослепляет совершенно, – вперед.

– Так ты лишился глаз? – назад.

– Так я начал видеть.


– Как долго я провалялся? – хрипло спросил Мордайн.

– Недолго, – это был неопределенный, но честный ответ, как почувствовал Ганиил.

– Почему ты не убил меня, ксенос, пока была возможность?

– В этом не было нужды.

– Тебя не интересует месть?

– Кому, тебе? – носовая щель чужака дернулась в безрадостном веселье. – Ненависть нужно заслужить, гуэ’ла. Моему народу чужда слепая злоба, в отличие от твоего.

Твоему народу? – поддразнил Мордайн, пытаясь как-то атаковать. – Это о ком сейчас речь? Ты ведь изгой.

– Ты многое предполагаешь и ничего не понимаешь.

– Тогда просвети меня, – предложил Ганиил. – Разве ты не повернулся спиной к эфирным, не построил маленькую личную империю в Дамокловом заливе?

– В темные времена империи взрастают вокруг достойных воинов, – без явной гордости ответил ксенос. – В огне сгорают старые и куются новые. Так всё и продолжается.

– И что именно ты отковываешь?

– Подобное знание не спасет тебя, Ганиил Мордайн.

Кровь отхлынула от лица дознавателя. Неужели всем известно его чертово имя?

«Как он узнал... Калавера? Но зачем ему что-то говорить чужаку-отступнику? Где начинается или заканчивается ложь?»


– Назови свой орден, – сказала Омазет, отступая от великана, – чтобы я могла проклясть его память.

– У меня нет ордена, – ответил Калавера, продвигаясь вперед, – ибо я – легион.

И так это продолжалось: они обменивались словами, как выпадами, а шаги неизбежно приближали их к пустоте, ждущей на другом конце вагона.

– За что ты сражаешься? – спросила наконец Адеола, ступив на соединительную площадку, которая больше не соединялась ни с чем.

– Некоторые могли бы назвать это «Высшим Благом».

– Ты предал свою кровь, чтобы служить ереси ксеносов?! – жрице приходилось перекрикивать ветер, тогда как шепот Калаверы проскальзывал сквозь него, будто змея.

– О, это Благо выше, чем их... – похоже, такая идея позабавила гиганта. – Назови его высшим Высшим Благом, если угодно.

Космодесантник предупреждающе поднял руку, когда палец Омазет напрягся на спуске.

– Не воображай, что сумеешь выбить мне глаз, будто какому-то нелепому чудищу из мифов. Суть Афелия пребывает вне материального мира. Ты не можешь повредить его.

– Я могу попробовать.

– Попытайся, и я убью тебя.

– А если нет, ты пощадишь меня? – вызывающе спросила ивуджийка.

– Я предложу тебе выбор. Умереть здесь... или совершить прыжок веры, – Калавера указал рукой на белую пустоту позади неё.


– Мы оба изгои, гуэ’ла, – сказал ксенос, – но я выбирал свой путь. Я знаю себя. А что знаешь ты?

«Ничего, – признал Мордайн. – Я не знаю, почему Эшер возвысил меня, сделав своим аколитом, или почему его убили, или даже чего хочу от тебя, чужак. И, хуже всего, я не знаю, что со мной происходит».

– Ты – враг Империума Людей, – провозгласил Ганиил, пытаясь найти надежный плацдарм, – но для твоего собственного народа ты несравнимо более мерзок.

«Нужно перейти в наступление!»

– Шас’о Виор’ла Каис Монт’ир, – выговорил он, произнося каждый тщательно вызубренный элемент имени, словно проклятие, – я нарекаю тебя предателем.


– Делай свой выбор, лейтенант, – сказал Калавера.

– Ты предлагаешь мне две разных смерти! – огрызнулась Адеола.

– Возможно, но подчиненный мне зверь ещё жив, – космодесантник наклонил голову, внимая чему-то. – Я до сих пор слышу его, слабеющего, угасающего, но слишком голодного до жизни, чтобы принять смерть.

Холодный бриллиант глаза впился в жрицу, оценивая её.

– Ты слабее ксеноса-дикаря, Адеола Омазет?

– Почему ты рискуешь, давая мне шанс выжить? – не отступала ивуджийка.

– Возможно, потому, что ты произвела на меня впечатление, – ответил Калавера, – или, быть может, потому, что я заинтригован тем, удастся ли тебе уцелеть в невозможных условиях.

Лейтенант ни на секунду не поверила ни одному из объяснений. Это чудовище давно отрешилось от подобных сантиментов. Все они – гордость, сухой юмор, даже усталость – были всего лишь далекими отголосками эмоций. Внутри бронзового черепа осталось лишь чистое стремление к цели. Цели, достижению которой Адеола могла одинаково послужить что живой, что мертвой – так считал космодесантник.

– Я выживу, предатель, – пообещала жрица. – И докажу, что ты ошибся.

Она плюнула Калавере в глаз и спрыгнула.


– Ты отвергаешь это? – давил Мордайн. – Или так стыдишься своего имени, что не признаешь его?

Узник не отвечал. По его лицу ничего нельзя было понять.

Сознайся! – вскипел Ганиил, стараясь не допустить, чтобы отчаяние просочилось в его голос на этот раз. – Ты – о’Шова!

«Ты должен быть им, иначе всё это впустую».

– Ты...

– Да, – произнес чужак.

Дознаватель закрыл глаза и позволил пустоте вновь поглотить его.


ПУСТОТА

Посмотри в Пустоту и увидишь себя, смотрящего оттуда.

– Калавера


Во тьме звучали голоса, что рыскали в тишине подобно волкам и гнали Мордайна к пробуждению, хотя он чувствовал, что это не входит в намерения их обладателей.

– ... а что с остальными солдатами гуэ’ла? – спросил один из них.

– Я позаботился обо всех, за исключением их капитана, – ответил гулкий шепот. – Он исчез из своего купе, когда я зачищал поезд.

– Ихо’нен, твой план пестрит ошибками, как речь аунов – ложью, – заметил первый голос.

– Такова природа вещей, – возразил шептун, названный Ихо’неном. – Изначальный Разрушитель портит все начинания возрастающим несовершенством. Следовательно, путник, предвидение является действенным, но капризным ремеслом.

– И всё же это избранное тобою ремесло, не так ли? – сухо указал путешественник.

– Как и твое, но нужно уметь приспосабливаться к переменчивым течениям Водоворота.

– Я охотник и потому считаю, что зверя, которого нельзя приручить, лучше прикончить.

– Так всегда поступали воины, – подтвердил Ихо’нен, – но ты должен стать чем-то большим, чем воин, если желаешь править судьбой.

– «Судьба» – оправдание для слабых, – заявил его собеседник. – Сильные творят собственные пути.

– На своем пути ты всё ещё можешь сотворить чудовище, Монт’шасаар.

– Это не мое имя, – холодно произнес путник.

– Ещё нет, и, возможно, никогда им не станет, – допустил второй голос, – но тень его следует за тобой с Артас Молоха, где ты поднял Клинок Зари.

– Клинок Зари – оружие, как и любое другое.

– Как никакое другое, – четко выговорил Ихо’нен.

– Значит, ты советуешь мне избавиться от меча? – вызывающе спросил первый.

– Нет, время для этого ушло, и ты обязан пожать посеянную тобой бурю.

– Так и должно быть, космодесантник.

«Космодесантник? – смутно подумал Мордайн. – Этот шепот? Калавера...»

Сваливаясь обратно во тьму, Ганиил ощутил, что один из присутствующих подходит к нему. На мгновение открыв глаза, дознаватель увидел, что ксенос-узник изучает его.

– Думаю, насчет него ты ошибся, Ихо’нен, – произнесло существо. – Он сломлен.


В вентиляционных шахтах стоял горький звериный смрад, но они предоставляли самый безопасный путь через тесную зону боевых действий в поезде, поэтому Арманд Узохи воспользовался ими без раздумий – как и другой хищник до него. Ивуджиец мог скрытно передвигаться по техническим каналам, даже когда Дедушка Смерть находился в опасной близости, как сейчас.

Лежа ничком над тюремным вагоном, капитан Акул задержал дыхание при виде одноглазого космодесантника, который выносил инквизитора из камеры чужака. Мордайн, безвольно обвисший в руках великана, напоминал мертвеца, и Узохи задумался, какие же мучения тот перенес на службе Отцу Терре. Мгновение спустя глаза Арманда расширились от ужаса, когда он заметил, что ксенос-узник покидает карцер и потягивается, словно хочет стряхнуть унижение плена.

Ужас обернулся яростью, стоило ивуджийцу вспомнить, как эти отродья постепенно уничтожили его роту: начали в улье, через организованный ими мятеж, и закончили внутри этой околдованной машины, затравив бойцов Узохи одного за другим. Он наблюдал сверху за тем, как Дедушка Смерть убил юного Мифунэ, сломав перепуганному мальчишке шею с безразличием, какое Арманд проявил бы к крысе. Капитан спасся лишь благодаря чутью, которое подсказало ему спрятаться перед тем, как началась бойня.

«Как встретила свою судьбу Ла-Маль-Кальфу? – виновато подумал Узохи, вспомнив перепалку со жрицей. – Я был слаб...»

Великан понес Мордайна в камеру, расположенную дальше по коридору, но чужак задержался у окна. На миг Арманд задумался, не проскользнуть ли ему за спину. Если вера и удача будут с ивуджийцем, возможно, удастся застать существо врасплох и сбежать до возвращения его союзника.

«Нет, – решил капитан, оценив ксеноса проницательным взглядом охотника. – Этого врасплох не застанешь».

У него будет только один шанс отомстить, поэтому нужно сделать всё как следует. Сейчас был неподходящий момент. Кроме того, терпение – главнейшая добродетель ловца, и добродетелью он искупит вину перед Адеолой Омазет. Позволив мышцам расслабиться, Узохи принялся ждать.


… ДНЕЙ ПОСЛЕ ЕДИНЕНИЯ


Ганиил подплыл к пробуждению, словно тонувший человек, который теперь выброшен на берег и не понимает, сумеет ли он отдышаться – вовремя ли океан избавился от него? Хотя мучительная боль в груди сменилась тупой ломотой, голова Мордайна распухла от скрытных, настойчивых голосов. Они шептали из глубокого теневого слоя памяти, призывая его принять убийственную, неопровержимую истину, и напоминали жужжащих мух, что слетелись на сны падальщика.

«Что со мной происходит?», – взмолился Ганиил, обращаясь к ним.

– Соберись с мыслями, дознаватель, – ответил иной, грубый шепот, оборвавший бормотание теней. – Твой узник ждет.

Открыв глаза, Мордайн увидел Калаверу, который стоял над ним, будто статуя, высеченная из камня.

«Он был тут всю ночь? – эта мысль внушила ему отвращение, но оно сменилось смятением, когда Ганиил осознал, где находится. – Почему я в камере?»

– Я переместил тебя в арестантский вагон для твоей же безопасности, дознаватель, – объяснил космодесантник. – Наши враги проникли на этот транспорт.

– Ивуджийцы...? – спросил Мордайн через пересохшие губы.

– К сожалению, перебиты, – ответил Калавера.

«Перебиты невидимыми врагами на скоростном поезде посреди глухомани? – безучастно подумал Ганиил, тяжело поднимаясь с койки. – Тебе даже наплевать, поверю я в это или нет».

– Я буду стоять на страже, – добавил великан. – Ты должен исполнить свой долг, дознаватель.

«Да, должен, – согласился Мордайн, – иначе голоса у меня в голове примутся орать. А я не желаю слышать, что они хотят мне сказать».

Набросив куртку на плечи, Ганиил заметил, что лазпистолет пропал.


Молодой часовой тоже пропал, и никто не сменил его у камеры заключенного. Дознаватель ничего на это не сказал, но понял, что остался наедине с врагами.

– Ты слабеешь, Ганиил Мордайн, – произнес чужак, увидев его в дверях. – Задавай вопросы, пока не испустил дух.

– И ты будешь отвечать честно, ксенос?

«В конце концов, что ты теряешь?»

Узник задумался над этим.

– Да, буду.

«Он признал свое имя, – вспомнил дознаватель, – но это ничего не значит. Нужно убедиться, что передо мной действительно он».

– Зоркий Взгляд, – пробормотал Ганиил, пробуя имя на вкус, как сделала бы лейтенант Омазет. – Что означает это прозвище, чужак?

– Для тау оно означает всё, – отозвался тот. – Родословную и септ, касту, чин и завоевания.

– Завоевания? Но ведь ими занимается исключительно каста огня?

– Ты неверно понимаешь суть завоеваний, гуэ’ла. Дипломат касты воды может заслужить имя Нежного Меча, если её лесть изящна, словно клинок; ремесленник касты земли...

– Я знаю принцип, – отрывисто перебил Мордайн, – но могу поспорить, что для тебя не все завоевания одинаковы.

– Те, что совершает каста огня, важнее прочих, – согласился ксенос, – ведь без нашей силы все остальные были бы просто пылью на ветру.

– И в честь какого завоевания ты назван Зорким Взглядом?

– Здесь воплощен первый и прекраснейший завет шас’ва, – черные глаза чужака блеснули ледяной гордостью. – Я знаю своего врага так же, как самого себя, и, на самом деле, лучше, поскольку враг мой – лишь блеклая тень меня. Я вижу, как видит он, думаю, как думает он, и реагирую на его действия ещё до того, как он замыслит их.

– Этим ты занимаешься и сейчас?

– Дознаватель, ты был бы глупцом, если бы считал иначе.

– Тогда скажи мне, ксенос, какое действие я совершу сейчас?

«Потому что, черт меня подери, сам я и понятия не имею...»

– Ты узнаешь, когда я буду ждать твоего прихода, гуэ’ла.

Так всё и началось.

Неизбежно у них зашла речь об Аркунашской войне, где Зоркий Взгляд прозорливо спланировал истребление орков – бе’гел, так он называл их – и тем заслужил свое прозвище. Ганиил ожидал гордых речей, но вместо этого тау помрачнел, вспоминая ту кампанию.

– Это был долгий и жестокий конфликт, – сказал чужак. – Многие воины огня погибли в схватках на той отравленной планете, но я не могу не признать красоты...

– Красоты? – переспросил Мордайн. – Планеты ржавчины и убийственных песчаных бурь?

– Не планеты, гуэ’ла, а войны, – глаза ксеноса затуманились от воспоминаний. – Бе’гел живут ради войны, принимают её, не задавая вопросов и не требуя обоснований. Они бьются лишь ради наслаждения битвой.

– И потому ты восхищаешься ими? – Ганиил невольно заинтересовался этим.

– Нет. Они звери, но я уважаю их чистоту цели, – ответил заключенный. – После Аркунаши каста воды создала бе’гел образ неразумных дикарей, принизив их речами, призванными успокоить тревоги Империи, но это была только часть правды. Я много раз вел войны против бе’гел, но даже в тот, первый раз, мне стало ясно, что они неглупы и непредсказуемы. За счет одних лишь инстинктов они приспосабливаются и процветают, становясь сильнее после каждой понесенной ими потери. На Аркунаше мы за несколько лет истребили целые поколения этих созданий, но они плодились быстрее, чем их уничтожали, и каждая следующая волна адаптировалась к сражениям быстрее предыдущей.

– Империум превосходно знаком с оркоидной угрозой... – начал Мордайн, но тау, несомый волнами памяти, проигнорировал его.

– Самыми опасными были ветераны, – продолжал узник. – Те, кто выдержал много сезонов, приобрели силу Аркунаши: отрастили шкуры из затвердевших оксидов, которые защищали их от ржавчинных дьяволов и режущих бурь, что носились по пустыням. Мы называли таких бе’кальсу, «железными зверями». Они подкрадывались к нам посреди вихрей, скрытые от самых зорких глаз или сканеров, обращали против нас опасности самой планеты. Многих врагов, прикрывшихся стихией, разрывало на части, но выжившие только становились более дерзкими, более смертоносными.

Чужак помолчал, сцепив пальцы в раздумьях.

– Я помню, как, укрывшись за хребтом Мак’лар, наблюдал за чудовищным ураганом, который изверг армию кувыркающихся, размахивающих руками тел, и швырнул их о землю, будто скалы, в которых бе’гел путешествуют среди звезд. Большинство из них погибли мгновенно, но выжившие ещё хохотали, когда мы добивали их – изломанных, но не сломленных. Если бы они могли полюбить что-то помимо войны, то этим «чем-то», я уверен, стала бы Аркунаша.

– А ты? – внезапно спросил Ганиил. – Ты тоже полюбил Аркунашу?

– Это была честная война, – уклончиво ответил ксенос, – не считая её конца.

– Не сомневаюсь, в конце была одержана великая победа?

– Победа была украдена.

– Не понимаю. Империя Тау полностью разгромила орков...

Меня там уже не было, гуэ’ла! – впервые Мордайн ощутил ярость, столь прочно запертую внутри этого бесстрастного создания. – Ближе к концу начались... сложности. Мы шли по лезвию ножа, но я видел очертания победы, так близко, что мог ухватить её.

Узник сцепил скованные руки, будто в мольбе.

– Я знал, что, получив подкрепления, сокрушу бе’гел в течение одного сезона, поэтому запросил новый охотничий кадр, – костяшки чужака затрещали от напряжения. – Империя прислала ассасина.

– Они пытались убить тебя? – опешил дознаватель.

– Они пытались убить мой авторитет, – прошипел тау. – Они решили, что я стал высокомерным и своенравным, забыл о предписанном мне месте в Высшем Благе. Сам аун’Ши явился на Аркунашу, чтобы покарать меня, хотя тогда я слишком доверял ему, чтобы понять это. Он приказал мне покинуть планету, не дал победить в войне.

– А затем Империя вернулась и выиграла без тебя, – предположил Ганиил, начиная понимать. – Тебя обманули?

– Меня наказали! – ксенос опустил руки, тяжело дыша и восстанавливая железный самоконтроль. – Ауны не могли смириться с возвышением иной касты. Они боялись, что я стану символом инакомыслия для воинов огня.

– А ты планировал это?

– Нет, – в голосе узника прозвучала неподдельная боль. – Я верил в аунов. Безраздельно. Каждая жертва, которую я требовал от своего кадра на Аркунаше, каждая капля крови, проглоченная красным песком, каждый предсмертный крик, унесенный красным ветром... Всё это было ради Высшего Блага.

«Вот суть его истории, – почувствовал Мордайн, ощутив неожиданный азарт. – Я покончу со спекуляциями и теориями. Империум узнает истину об этом отступнике из моих уст...»

– Но, несомненно, эфирные – ауны – должны были распознать твою верность, – рассудил дознаватель, перебрав немногие факты, известные Инквизиции. – После Дамокловой войны они возвысили тебя, сделали первым среди Клинков Огня...

– Они превратили меня в наделенного властью раба, – прошипел чужак, – в сговорчивого номинального вождя, чтобы ослепить и связать касту огня дешевой славой!

– Но ты был главнокомандующим военной машины тау.

– Моя власть заканчивалась там, где начиналась воля аунов! Я был марионеточным спасителем, каста воды въедливо изучала и фильтровала каждое мое слово и жест; мое прошлое было переписано, мое будущее решалось в комитетах!

Лицо заключенного исказилось, превратившись в абстракцию ярости.

– Но мне ещё повезло, гуэ’ла. Они заперли разум моего умирающего наставника в машину, они бросили мою теневую сестру и брата в стазис, чтобы навеки сохранить их умения для Высшего Блага, – он опустил голову, словно утомленный – или пристыженный – собственной вспышкой. – Все они повиновались без пререканий, даже Шасерра, самая неистовая из нас.

«Империум на протяжении тысячелетий требовал подобной жертвенности от своих слуг, – задумался Ганиил, – но этот ксенос-мясник взбешен такими действиями. Это делает его наивным или величественным?»

– Что стало поворотной точкой? – надавил дознаватель. – Какое событие отвратило тебя от Империи?

– Тау не так легко забывают о верности, – тихо ответил чужак. – Не было никаких «поворотных точек», только трещины, что множились и расширялись, пока не осталось ничего, кроме пустоты. Я принял судьбу товарищей, как принял собственную, но в моем сердце возникли вопросы.

Ксенос смотрел Мордайну прямо в глаза, тревожно проницательным взглядом.

– А из правильных вопросов рождается убийственная, неопровержимая истина.

«Убийственная, неопровержимая истина...»

Ганиил воззрился на узника. Его слова стали отголоском шепчущего хора падальщиков, что рыскали в воспоминаниях дознавателя.

– Истина предает, не так ли, Ганиил Мордайн? – произнес о’Шова.

«Да», – согласился беглец, не зная, почему.


– Пора, – объявил Калавера.

Мордайн выполз из койки и позавтракал жидкой размазней, приготовленной надзирателем, зная, что всё равно не насытится.

– Наши припасы погибли вместе с гвардейцами, – объяснил как-то раз космодесантник. – Ничего другого тебе предложить не могу.

Ганиил знал, что это ложь. Очередная манипуляция. Ублюдок хотел, чтобы он оставался полуголодным и управляемым, но достаточно крепким для продолжения игры.

«Но какие у неё правила? Как определяется победа и поражение?»

– Я верю, что это он, – равнодушно сказал дознаватель. – Верю, что это о’Шова.

– Из уверенности приходит ясность, а ясность рождает цель, – просветил его Калавера.

«Может, это и так, – нехотя согласился Мордайн. Пандемониум шепотков, поучающих Ганиила, определенно притих. Нет... нет, это было не совсем так. Они не столько притихли, сколько объединились, слившись в единый настойчивый голос, который был совершенно чужим и вместе с тем до боли знакомым.

– Твой узник ждет, дознаватель, – произнес великан.


Мордайн расхаживал по камере тау, пытаясь таким образом прогнать голод. Шел четвертый день дознания, и Ганиил уже наизусть выучил чертово помещение. Времени оставалось немного, нужно было поднимать ставки.

– Расскажи мне о Клинке Зари, о’Шова, – почти небрежно бросил он.

«Империум ничего не знает об этом примечательном мече, и всё же в нем воплощены наши темнейшие страхи по поводу ксеноса-отступника».

– Клинок Зари – действенное оружие, – ровно ответил пленник.

– Но меч – странный выбор для тау, разве не так?

– У бе’гел на Аркунаше я научился иному, – чужак резко скривил губы. Возможно, это была улыбка... или нечто совершенно иное. – Я убил их вожака в поединке, ударом клинка.

– Значит, ты принимаешь новые тактики... новые идеи... – логично предположил Мордайн. – И дары Губительных Сил, быть может?

– Я не дурак, гуэ’ла.

– Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.

– Я – тау, – с гордостью ответил собеседник. – Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана, который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.

– И ты так уверен в этом, Монт’шасаар? – поддразнил дознаватель. Затем он кивнул, увидев гримасу на лице ксеноса и почувствовав краткое, благословенное мгновение превосходства. Как же восхитительно было хоть раз оказаться в роли победителя.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – ноздри узника по-прежнему трепетали от гнева.

– Возможно, ты неосторожен в выборе доверенных лиц, – произнес Ганиил. – Он назвал мне твое имя, понимаешь ли... он, Калавера.

Чужак испытующе посмотрел в лицо Мордайну, и тот отвернулся, бережно прижимая ложь к груди.

– Монт’шасаар... я знаю имя, но не его значение.

О’Шова не отвечал.

«Для него это такое же больное место, как и меч, – почувствовал дознаватель. – А то и больнее...»

– Почему ты так боишься этого имени, ксенос?

– Я ничего не боюсь, – холодно ответил заключенный, – но уже говорил тебе: для тау имя означает всё. Неверно назвать кого-то – тяжелейшее оскорбление.

– Тогда вместо этого расскажи мне про Артас Молох, – предложил Ганиил. – Ведь там ты украл твой порченый варпом клинок, верно?

– Клинок был выбран, – чужак закрыл глаза, завершая спор. – И я не стану говорить о том мире.


Они вновь беседовали на следующий день, и день после него, и так до тех пор, пока дни и ночи не сплелись в единый узел острых полемик и снов о полемиках.

«Я фехтую с о’Шовой, когда бодрствую и когда сплю, – подумал или увидел во сне Мордайн, – так что, наверное, здесь нет никакой разницы».

Ганиил смутно вспомнил, как Калавера говорил ему, что на поиск ответов осталось всего шесть дней, но, несомненно, эти шесть дней давно прошли. Окна арестантского вагона покрылись изморозью, так что он не видел внешнего мира с начала дознания. Двигался ли вообще поезд-призрак или застыл в чистилище?

«Мы что, обречены вечно повторять эту игру теней? – задумывался дознаватель, слишком уставший, чтобы бояться. Впрочем, мудрый шепот, просачивающийся из его воспоминаний, – высасывающий его воспоминания, – уверял, что это не так.

«Загляни во тьму чуть глубже, и ты увидишь свет...»


И вот я вновь шагнул на игровую доску и увидел, что кандалы чужака исчезли. Ему, как и мне, стали безразличны уловки, ведь теперь только наш поединок имеет значение, хотя я до сих пор не понимаю, в чем оно состоит.

– «Шас’ва», на которое ты всё время ссылаешься... – Ганиил умолк и потер воспаленные глаза. – У Инквизиции нет данных о нем. По крайней мере, я их не видел.

– Шас’ва – это Путь Огня, – пояснил о’Шова. – Мой собственный путь.

– Ты создал свою философию? – спросил Мордайн, заинтригованный, невзирая на усталость.

– Ничего я не создавал. Только отыскивал истину и систематизировал её, когда находил, – тау помедлил, тщательно подбирая следующие слова. – Мой кадр силен и мой анклав надежно защищен моими «огненными клинками», поэтому я решил ступить на ваш’ятол, долгую дорогу между небесными сферами.

– И куда ты идешь?

– Я странствую, Ганиил Мордайн, – страстно произнес ксенос, – между мирами и звездами и странными владениями, которым ещё не могу дать имя, шагаю, будто тень от дыма, среди надежд и страхов тысячи цивилизаций, собираю фрагменты истины и смысла.

– Калавера – твой проводник?

– По ваш’ятолу никого нельзя вести, – сухо ответил чужак. – Ихо’нен такой же искатель правды, как и я.

– Что он мне и говорил, – затем дознавателя озарило: – «Ихо’нен»... Почему ты так его называешь?

– Это имя, выбранное им, – сказал о’Шова, а затем, предугадав следующий вопрос Ганиила, добавил: – Оно лишено смысла.

– Как такое возможно? Ты утверждал, что ваши имена наполнены смыслом.

– Он – не тау. Его имя ни с чем не соотносится.

– Тогда я приму и буквальный перевод, – Мордайн болезненно улыбнулся. – Порадуй меня.

– В его имени нет ничего радостного, – удивился чужак, запутанный разговорным оборотом. – «Ихо» обозначает просто «тот, кто ест», но «нен»...

Узник закрыл глаза в раздумьях.

– «Нен» – это рана, оставляющая рубец на теле и разуме. Предательство самого себя или уход со своего пути.

– «Пожиратель Грехов»? – вольно перевел Ганиил, и звучание слов убедило его в правильности выбора. – Я бы не доверился кому-то с таким именем.

– Это всего лишь игра слов.

– Ты так не думаешь! – пылко возразил дознаватель. – Калавера ничего не делает просто так. Мы оба это знаем.

Движимый чувством неясного товарищества, Мордайн наклонился вперед.

– Как ты встретился с ним?

Ксенос склонил голову, задумчиво изучая собеседника.

– Дознаватель, я не могу отрицать, что был встревожен случившимся на Артас Молохе, – тау сделал паузу, словно ожидая какой-то фанатичной вспышки, но Ганиил молчал. Удовлетворенный этим, узник продолжил: – Хотя, заглянув в бездну, я остался чуждым ей и не поддался соблазнам, само знание о её существовании накрыло меня голодной тенью. Когда ты узнаешь, что старая истина была ложью, на её месте остается глубокий шрам, – он развел руки ладонями вверх, – а путь к новой истине испещрен ещё более глубокими неправдами. Я искал тишины и одиночества, чтобы вновь обрести ясность цели.

«Иногда мне кажется, о’Шова, что твоими устами говорит Калавера», – осознал Мордайн.

– И ты нашел товарища по странствиям, – напомнил он.

– Ихо’нен явился ко мне в глуши, – ответил чужак, – и показал, что вся Галактика – такая же глушь.

«Все мы – марионетки этого древнего чудовища, – в отчаянии подумал Ганиил, – но кто дергает за ниточки его самого

– Скажи мне, о’Шова, какую истину он обещал раскрыть тебе?

– Ту, что объединит сердца, умы и миры, – заявил пленник с величественной страстью. – Я не стану прятаться, пока Галактика пылает, Ганиил Мордайн.

– И ты объединил улей Высходд, – глумливо произнес дознаватель, забыв о мимолетном чувстве товарищества. – О, как ты благороден, великий Зоркий Взгляд!

– Это тирания твоего Империума создала столь благодатную почву для планов аунов и засеяла планету семенами революции. Я просто ускорил их рост.

– Чтобы посмотреть, как умирает город?

– Чтобы познать его падение, – поправил ксенос, – и раскрыть махинации аунов. Несмотря на все их демонстративные шаги, они боятся открытой войны с твоим Империумом. Они считают, что ещё не готовы. Я знаю, что они никогда не будут готовы.

– А ты? – насмешливо спросил Мордайн.

– Не готов, поэтому и ступил на ваш’ятол.

– Чтобы выяснить, как победить в твоей великой войне?

На лице о’Шовы появилась тень эмоции, неясной для человека.

– Монт’шасаар, – тихо произнес чужак, – означает «Ужас, Пылающий Тьмой».

– Не понимаю, к чему это.

– Ганиил Мордайн, я иду по ваш’ятолу не потому, что хочу узнать, как победить. Я иду по нему, чтобы узнать, что мне делать после победы.


– Твой узник ждет, – произнес нараспев Калавера.

И снова... И...


– Инквизитор, – прошептал кто-то во тьме.

Плавая на самом мелководье сна, дознаватель пытался разобраться в этой странности. Его бытие сузилось до двух голосов и одного шепота, но незваный гость оказался кем-то иным.

– Инквизитор, ты должен проснуться! – не отступала аномалия.

Открыв глаза, Ганиил разглядел нечеткую фигуру во мраке.

– Дедушка Смерть наблюдает за тобой, как хищная птица, – сказал незнакомец. – Раньше я не мог до тебя добраться, но сегодня ночью он ушел поговорить с ксеносом.

– Узохи...? – просипел Мордайн, вытащив имя из какой-то невероятной дали. – Арманд... Узохи...

– Пробуждайся, брат мой, – настойчиво произнес боец, поглядывая на дверь. – Нам нельзя здесь оставаться.

– Я думал, он убил вас всех, – Ганиил сжал руку ивуджийца, проверяя, реален ли тот. – Я думал, больше никого не осталось.

– Никого, кроме меня, – подтвердил капитан, – и предатель остановил этот демонический поезд в Призрачных Землях, чтобы завершить начатое.

– Так я и подозревал.

«Шесть дней растянулись в вечность...»

– Инквизитор, я жаждал выступить против еретиков, – страстно продолжил Арманд, – но у меня нет ничего, что может повредить Дедушке Смерти.

– Ничего... – появление в кошмаре другой живой души, пусть даже безумца вроде Узохи, придало Мордайну сил. Это доказывало, что враг не всеведущ.

«Должен быть способ разрушить его планы, – лихорадочно подумал дознаватель. – Эшер нашел бы возможность, и Эшер избрал меня своим наследником».

С осознанием этого к Ганиилу пришла внезапная ясность.

– Капитан Узохи, – произнес он, – думаю, мы поступим так...


– Твой узник ждет.

Избегая взгляда Калаверы, Мордайн поднялся, тщательно скрывая лазпистолет ивуджийца под курткой. Оружие не помогло бы против космодесантника, но оно было якорем, цепь которого удерживала Ганиила в реальном мире.

«Я боролся на твоих условиях, но сегодня нарушу правила игры».

– Как долго мы путешествуем? – порывисто спросил он.

– Мы уже почти у конца пути, дознаватель, – сказал Калавера.

«Да, думаю, так и есть», – согласился Мордайн.


Выглядывая из-за двери соседнего помещения, Арманд Узохи наблюдал за тем, как Дедушка Смерть ведет Ганиила к камере чужака. За прошедшие недели ивуджиец прекрасно изучил ограниченное пространство состава, вызубрил его тайные проходы и ритмы со смертоносной тщательностью, поскольку от этого зависела жизнь самого гвардейца. Иногда серый великан отправлялся искать его, минуя вагоны один за другим и прочесывая тени взором всевидящего глаза, но каждый раз капитан ускользал и висел на внешней стороне поезда, дрожа от трескучего мороза до самого конца охоты.

«Но сегодня я буду охотником», – подумал он.


Космодесантник подошел к двери в камеру.

– Подожди, – произнес Мордайн. – Мне нужно сначала собраться с мыслями.

Калавера обернулся, и дознаватель невольно отступил на шаг.

«Не туда, придурок! – выругал себя Ганиил. – Нужно, чтобы он смотрел в другую сторону».

Делая вид, что погружен в глубокие раздумья, Мордайн прошел мимо великана.

– Твой узник ждет, – сказал ему в спину Калавера.

– Тогда пусть подождет ещё немножко, – беспечно отозвался дознаватель. Сердце Ганиила радостно затрепетало, когда он не подчинился этой угрюмой, вечной фразе врага. – В конце концов, он ведь просто узник.

– Узник невероятной важности.

– Тогда зачем он тратит время на меня? – Мордайн резко обернулся, выхватив лазпистолет Узохи. Несомненно, Эшер презрел бы такую мелодраму, но Ганиил упивался своей непокорностью. Как он и ожидал, Калавера сохранил спокойствие.

«Так уверен в себе, да? – с растущим гневом подумал дознаватель. – Как долго ты рыскал по Галактике, сплетал ложь и тянул за ниточки, чтобы губить великих людей вроде Айона Эшера?»

– Твое оружие неэффективно, – заметил космодесантник.

– Правда? – Мордайн приставил пистолет к собственному виску. – Я не слепец и не дурак.

«Хотя до этого много раз был и тем, и другим!»

– Я нужен тебе живым, иначе ты давно бы меня прикончил.

Глядя через плечо великану, Ганиил заметил Арманда, который прокрался в коридор.


«Хищник или жертва?» Торжественная мантра ивуджийцев снова и снова прокручивалась в голове Узохи, пока он подбирался к Дедушке Смерти. «Клинок или кровь?» Оружие в его руках было тяжелым, напитанным священной яростью. «Мужчина или мальчик?»

Совет инквизитора оказался разумным. Обшарив багажные места аристократов, Арманд нашел среди бесполезных реликвий богатства истинное сокровище – запас древнего снаряжения, видимо, мало использовавшегося прежними хозяевами. Откладывая в сторону изысканные клинки и пистолеты, капитан в итоге добрался до громоздкого объекта, завернутого в бархат. У него перехватило дыхание, когда под сорванной тканью обнаружился мелтаган. Оружие было покрыто золотой филигранью, но подобная мишура не уменьшала его свирепости. Даже древний кошмар вроде Дедушки Смерти сгинул бы в его очистительном огне.

«Хищник или жертва...»


– Ты использовал меня, чтобы добраться до гроссмейстера, – обвинил Мордайн, не сводя глаз с Калаверы – на этот раз выдерживая его взгляд. – Я знаю, что Кригер был твоим ставленником, как и наемная убийца, но всё сводилось ко мне, верно?

Из бронзового черепа донесся одинокий вздох, низкий и влажный. Ганиилу показалось, что в нем звучит извращенное удовлетворение.

– Наемная убийца не была моей, – прошептало древнее создание. – Моим был гроссмейстер.

Дознаватель уставился на него, пытаясь осмыслить услышанное.

– Это ложь, – не поверил Мордайн.

«Если же нет, то всё кончено».

– Мы проникли в Дамоклов конклав почти два десятилетия назад, – продолжал космодесантник. – Его сфера полномочий представляет для нас интерес.

– «Нас»...? – Ганиил ещё не пришел в себя. – Нет... Нет, гроссмейстер был человеком чести. Он не мог служить чьей-то пешкой.

– Конечно, нет, – согласился Калавера. – Айон Эшер был важной и ценной фигурой. Кардиналом, по меньшей мере.

– Ты хочешь, чтобы я поверил... – дознаватель осекся, увидев, как Узохи останавливается в нескольких шагах позади великана и наводит оружие с массивным стволом.

– Подожди! – поспешно выкрикнул Ганиил, надеясь остановить обоих и успеть собраться с мыслями.

Акула нерешительно уставился на союзника; его худое лицо подергивалось.

«Сангвинием клянусь, мужик добыл мелтаган, – осознал Мордайн. Подобное превзошло его самые смелые ожидания. – Он может отправить душу этого дьявола в варп! Но если так, то я никогда не узнаю правду...»

– Подожди, – повторил дознаватель. – Но если не ты, то кто же? Кто стоял за убийством Эшера?

– За время пребывания на своем посту гроссмейстер нажил много врагов, – сказал Калавера. – Возможно, агенты Империи Тау или конкурирующая фракция внутри Инквизиции... Или, быть может, кто-то, выступающий против истинных взглядов Эшера.

Казалось, что неумолимый глаз космодесантника смотрит Ганиилу прямо в душу.

– Было бы жаль потерять его.

– «Было бы»...? Эшер мертв. Я сам видел, как он умирал.

– И всё же разум может пережить свою оболочку, если правильно подготовиться к этому, – возразил великан, – и взрастить психически отзывчивого носителя, чтобы заполнить пустоту.

– Какого носителя? – требовательно спросил дознаватель. – Там не было никого...

«НЕТ!»

– Скажи мне, Ганиил Мордайн, ты когда-нибудь задумывался, почему гроссмейстер назначил дилетанта вроде тебя своим дознавателем? – поинтересовался Калавера. – Тебя, человека скромных талантов, ослабленного многими пороками.

«Потому что он верил в меня! – хотел закричать Ганиил, балансируя между надеждой и ужасом. – Потому что он видел честь под моим позором!»

– Ты когда-нибудь недоумевал, почему Эшер держит тебя рядом, возвысив над прочими? – змеился коварный шепот, взращивая сомнения, которые зародились прежде и ждали, пока их обнаружат. – Зачем делится столь многими тайнами и откровениями с аколитом, которому не хватает разумения понять их?

«Потому что он видел величие там, где другие находили только серость!»

– И почему он до сих пор рыскает в твоих мыслях, словно надвигающаяся тень твоей истинной сути? Словно убийственная, неопровержимая истина, – глубоко вонзил клинок Калавера.

«Все те испытания, и обряды, и бесконечные, терзающие душу проверки...»

Узохи собирался стрелять! Мордайн увидел это в остекленевшем, искаженном ненавистью взгляде безумца. Лазпистолет дернулся вверх, будто по собственной воле, и Ганиил нажал на спуск первым. Космодесантник не шевельнулся, когда обжигающий разряд пронесся мимо него и пробил ивуджийцу лоб. Из распахнувшегося рта Акулы заструился дымок, мелтаган грохнулся на пол. Арманд смотрел на дознавателя, но его глаза были пусты. Ничего не осталось позади них.

Мордайн долго стоял, загипнотизированный этим пустым обвиняющим взглядом, ведь он символизировал то, кем всегда был сам дознаватель: сосудом, лишенным содержимого.

«Но теперь это изменилось...»

Пистолет выскользнул из руки Ганиила, и надежда последовала за ним.


СВЕТ

Всё пути оканчиваются гибелью, но не каждая смерть одинакова. Павший может как сгинуть в Пустоте, так и увидеть Свет.

– Калавера


– Я умру? – спросил Мордайн какое-то время спустя. Он не шевелился: незрячие глаза ивуджийца по-прежнему не отпускали его.

– Ты не одержим, – ответил Калавера. – В твой разум внедрен отпечаток другого, но дух Айона Эшера покинул нас. Ты почувствуешь изменения, когда новый шаблон утвердится в тебе, но твоя суть сохранится.

– Но я останусь собой?

– На это, Ганиил Мордайн, я ответить не могу.

– Даже не знаю, я ли застрелил Узохи, – тоскливо произнес дознаватель. – Зачем бы мне так поступать?

– Потому что ты хочешь жить.

«Я хочу? – задумался Ганиил. – Или тот, другой

– Всё это... – он неопределенно указал рукой на весь мир и в никуда. – Мое изгнание с Кригером, падение Высходда, это адское дознание... Ты спланировал всё это, чтобы пробудить спящего внутри меня?

– Это была одна из синхронных, взаимозависимых целей, – пояснил космодесантник. – Каждая из них способствовала достижению иной. Как революция ускорила твое пробуждение, так и твое присутствие разожгло революцию, а всё вместе послужило просвещению ещё одной значимой фигуры – Зоркого Взгляда.

– Нет, – потряс головой Мордайн, устрашенный грандиозностью замыслов великана. – Я не верю в это. Ты просто не мог устроить подобное. Здесь слишком много переменных, слишком высока вероятность того, что случай разрушит всё.

– Твой узник ждет, – объявил Калавера. – Разве не так?

Ганиил неуверенно открыл дверь в камеру. Помещение оказалось пустым.

– Нити судьбы изгибаются, расплетаются и порой рвутся на ветрах Хаоса, – произнес древний воин. – Ты прав в том, что нет ничего определенного, но для того, кто способен видеть, существует немало весьма возможного.

– Ты знал... – поразился Мордайн. – Ты знал, что сегодня я пойду против тебя.

– Я ничего не знал, но предполагал многое.

«И видел вероятности, которые можно увидеть», – подумал дознаватель, но усомнился, что это была подсказка его собственной интуиции.


Ещё через какое-то время Ганиил спросил про ксеноса.

– Он продолжает свое путешествие, – сказал Калавера.

Дознаватель не стал уточнять, как или куда отправился чужак. Ответ мог оказаться вполне прозаическим, или любым другим. Вместо этого Мордайн задал вопрос, действительно имевший значение:

– Это действительно был о’Шова?

– Доверишься ли ты моему ответу? – спросил в свою очередь космодесантник.

– А чего ты добьешься, солгав?

– А чего ты добьешься, узнав правду, в которой не сможешь убедиться? – парировал древний.

Ганиил закрыл глаза, пытаясь вырваться из этой связавшей его ритуальной игры в кошки-мышки. Спасение он нашел в прагматизме:

– Что будет дальше?

– Управление этим транспортом весьма примитивно, – с милосердной прямотой произнес Калавера. – Ты овладеешь им без труда.

– Ради чего? – безразлично, непонимающе спросил Мордайн.

– Ты продолжишь странствие в улей Яков, где карательный отряд конклава ждет твоих распоряжений, дознаватель.

– Моих распоряжений? – никаких эмоций, никакой заинтересованности. – Мне представлялось, что конклав обвинил меня...

Замолчав, Ганиил подавил вспышку гнева.

– Так это была ещё одна ложь, верно? Меня никогда не подозревали в убийстве гроссмейстера.

– Именно так. Ты «перешел на нелегальное положение, чтобы выманить его врагов».

– Ты прикрывал меня с самого начала, – ровно произнес Мордайн. – Никакой охоты не было.

– Только твоя собственная, – поправил космодесантник. – Охота, где ты раскрыл заговор ксеносов, спланированный в самом сердце Империи Тау. Отличная работа. Я предполагаю, что тебя повысят до инквизиторского чина в течение двух лет.

– И у тебя на доске снова появится кардинал, – Ганиил открыл глаза и посмотрел на воина с отстраненной враждебностью. – Что, если я поменяю сторону, Калавера?

– Не поменяешь. Здравый смысл подскажет тебе сохранить прежнюю верность.

– Ты ждешь, что я поверю, будто у тебя благие намерения?

– Жду, что ты поймешь – я предлагаю наименьшее из зол.

Великан наклонил голову, возможно, с искренним уважением. Затем он развернулся и пошел к выходу из вагона.

– Куда ты идешь? – крикнул вслед дознаватель, ощутив укол странного ужаса при мысли о том, что мучитель оставит его.

«Мучитель или учитель?»

– Продолжать войну, Ганиил Мордайн, – космодесантник распахнул дверь, пробудив метель снаружи. – Не задерживайся надолго в Призрачных Землях, – предупредил он. – Здесь опасно.

Гигант шагнул в выбеленную ярость бури, превратился в тень, а затем исчез окончательно.

«Все дороги ведут к гибели, но в конце очень немногих может оказаться Свет».

Это была очередная блуждающая мысль из беспокойных остатков разума, укоренившихся в голове дознавателя, но следующий порыв принадлежал только ему.

– О’Шова, – закричал он в белую тьму и ветер, – где бы ты ни был, ксенос, пусть Бог-Император сохранит тебя!

Тускло улыбнувшись собственной ереси, Ганиил Мордайн повернулся спиной к пустоте и отправился на поиски своего убийственного, неопровержимого света.