717
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
{{Другой перевод||[[:Категория:Хелбрехт (переводчик)|Хелбрехт]]}}
Нет описания правки
{{Некачественно}}
{{В процессе
|Сейчас= 34
|Всего = 36
}}
{{Книга
|Обложка =eternity.jpg
|Год издания =2022
}}
== Действующие лица ==
Император, Повелитель Человечества, Последний и Первый Владыка Империума
— Тассат из Этрусско-Романийского королевства, доисторический философ
''«Сангвиний хранит верность отцу из-за безупречной любви и безупречного благородства, и будь это все, его еще можно было бы обратить или убить, как ты того хочешь, сын мой. Но ты не задумываешься о том, что он также верен из-за абсолютного страха. Он боится причины, по которой обладает крыльями. Боится того, что они могут олицетворять. Боится, что при его создании что-то пошло ужасно не так, и боится эффекта, который это могло оказать на его генетических сыновей. ''
''Неуверенность, которая, быть может, привязывает Сангвиния к Императору сильнее, чем всех прочих сыновей, состоит в том, что он думает, будто должен доказать больше всего.''
''Более всего нужно было доказать варвару с Нуцерии, но он никогда не хотел соответствовать ожиданиям Императора. Такую судьбу он расценивал даже хуже, чем неудачу. Для него это стало бы ничем иным, как вторым рабством.''»''
— труды примарха Лоргара
== ПЕРВАЯ ЧАСТЬ – ОРДА ==
=== ОДИН – ВОСХОД КРАСНОГО СОЛНЦА ===
''Лотара''
=== ДВА – СЛОМЛЕННЫЙ ГЛАДИАТОР ===
''Каргос''
=== ТРИ – БОГИНЯ С КОПЬЁМ В СПИНЕ ===
''Ульенни''
Новорожденная звезда начала падать, оставляя за собой огненный след.
===ЧЕТЫРЕ – ПУТЬ К СЛАВЕ===
''Каргос''
Он вновь двигался вместе с ордой, только теперь рядом шёл Инзар. На этом бесконечном марше нужно было лишь ставить одну ногу впереди другой, а каждый шаг, сопровождающийся глухим стуком подошвы о землю, вызывал приступы боли в задней части мозга, где находились Гвозди. В нынешние дни они кусались, отрастив клыки, но присутствие Инзара облегчало мучения, ибо Несущий Слово входил в число тех, чьи голоса ослабляли источаемый Гвоздями яд.
Думалось тоже легче, и Каргос начал кое-что вспоминать: кем он был, что совершил, имена воинов вокруг. Вот Дрелат, центурион 53-й штурмовой роты, а там увешанный гладиаторскими клинками Рангор. Каргос не мог припомнить звание последнего, но знал, что на борту ''«Завоевателя»'' он мухлевал во время игр в козны.
Какие же странные воспоминания к нему теперь возвращались.
Пока они шагали в рваном ритме, Пожиратель Миров бросил взгляд на Инзара. Казалось, Несущий Слово почти не изменился, и Каргос находил в этом странное успокоение. В его голове возникли образы былых дней, когда Великий Крестовый поход достиг своего зенита, а XVII начал посылать собственных капелланов в другие Легионы. Тогда многие расценивали такой шаг как акт неуместного братания, но Пожиратели Миров были среди тех, кто относительно быстро поменял своё отношение к прикомандированным легионерам. Инзар являл собой хороший пример того, почему так произошло; он служил с Восьмой штурмовой ротой, и капитан Кхарн весьма уважал его спокойное упорство. В конце концов, Кхарн стал доверять советам Инзара.
Если бы Лоргар отправил проповедников, сыны Ангрона никогда бы не проявили к ним подобной благосклонности даже на мгновение, однако Несущие Слово послали воинов-жрецов, являвшимися в куда большей степени именно воинами, нежели жрецами. Капеллан не придерживался правил поведения в военное время и лишь вздыхал, когда в спорах поднимался вопрос о воинской чести. Он настаивал на том, что такие вещи были придуманы мужчинами и женщинами, которые хотят огородить себя лоскутным отрицанием собственной причастности к совершённому на войне.
— Воина определяют не добродетели, — сказал тогда Инзар, — а то, как он ведёт войны.
Истинный воин сделает всё необходимое для победы в войне, остальное же эфемерно. Вот во что верил Инзар Колхидский, и эти убеждения обеспечили ему теплый прием в рядах Пожирающих Миры.
— Хорошие были деньки, верно?
Каргос прочистил глотку.
— Что?
— Те годы, когда мы сражались вместе в Великом Крестовом походе. Свирепые времена, друг мой. Годы отрадной службы. Я часто о них думаю.
Каргос кивнул. Это действительно были хорошие деньки. Тогда перед ними простиралась целая галактика: незавоеванная, готовая к разделке клинками Легиона и поделенная в угоду желаниям примархов.
— Я всегда чувствовал родство с представителями твоей кровной линии, — признался Инзар. — Столь многие мои родичи принесли в другие Легионы шепот воинских лож и гладиаторских культов, но тем из нас, кто сражался с Пожирателями Миров, никогда не нужно было проповедовать. Восхитительная истина заключается в том, что ты и твой Легион созрели для просвещения еще в самом начале.
— Просвещение. Чертовски дерьмовое слово для описания того, где мы теперь оказались.
— Не говори о собственных благословениях как о проклятье, — сказал Инзар. — Гвозди причиняют боль, но разве с ними ты не сильнее? Разве они не делают твои мышцы мощнее, а рефлексы быстрее?
— Опять ты со своей хреновой поэтичностью, — прорычал Каргос. — Избавь меня от медикэ-анализа. Я аптекарь.
''Больше нет'', подумал он. ''Больше нет''.
Каргос облизнул потрескавшиеся губы. В этом не было ничего забавного, но почему-то смех поднимался изнутри словно желчь. Пожиратель Миров до последнего пытался побороть возникшее тошнотворное ощущение, однако приступ хохота сотряс его тело и вырвался наружу будто череда прерывающихся завываний. В нём не слышалось ни единого намека на веселье, ибо Каргос смеялся лишь потому, что в тот момент машина в его черепе защемляла определённые нервы, заставляя танцевать под её песню.
За последние недели у него уже несколько раз возникали такие вспышки смеха. Это было даже хуже, чем боль, ведь ему приходилось трястись от веселья, которого он не ощущал.
Инзар никак не прокомментировал происходящее. Несущий Слово продолжал говорить так, словно у Каргоса не было никакого приступа хохота, а в его голосе сквозило тепло, вызванное приятным изумлением.
— Вот как раз из-за твоего призвания ты и должен лучше прочих знать, что не нужно отвергать полученные благословения. Брат мой, как тебе не стыдно.
То, что проворчал в ответ Каргос, нельзя было отнести ни к согласию, ни к несогласию. Когда в последний раз с ним кто-нибудь говорил вот так, обмениваясь братскими насмешками? Пожиратель Миров процедил потемневшую от крови муть – то, что он принимал за собственные мысли. Нет, ничего. Ему казалось, будто в последний раз подобный разговор состоялся целую вечность назад.
У него сохранились лишь обрывочные воспоминания о первых исследованиях Гвоздей, отчеты о которых он видел светящемся гололите. Эти графические изображения мышц – показатели, снятые с виртуально освежеванных братьев Каргоса – рассказывали впечатляющую историю.
Даже генетически перекованное тело космодесантника было во всех отношениях смертным. Сигналы между мозгом, мышцами и центральной нервной системой шли в пределах смертных границ, а вот Гвозди их стирали. Машины боли преобразовывали электрические импульсы между мозгом и телом, позволяя воинам подвергать собственные тела чрезмерным нагрузкам и гнать через мышцы с сухожилиями еще больше кинетической энергии вне зависимости от того, готова ли была плоть принять её или нет. А вместе с этим приходила радость. На фоне притупления всех прочих эмоций (прискорбные издержки технологии импланта) усиливалось адреналиновое наслаждение жестокостью.
По велению Ангрона легионные аптекари вбили Гвозди в черепа братьев Каргоса, а после, довольные своей работой, что было вполне заслуженно, мясники-хирурги XII Легиона имплантировали их друг другу. Покой не наполненной болью жизни они принесли в жертву ради увеличения физической мощи на поле боя.
Инзар обратил свои красные глазные линзы на Пожирателя Миров.
— Жертва должна причинять боль, Каргос. Как раз это и делает её ''жертвой''. Ты отдаешь что-то ценное для того, чтобы получить взамен нечто еще более великое. Я не жалею тебя, брат, а уважаю. Твои сила и жертва вдохновляют нас всех.
После этого вновь воцарилась тишина. Каргос не знал, сколько именно она продлилась, но именно Пожиратель Миров нарушил её спустя неопределенное время.
— Кхарн, — бросил он в пыль.
Инзар повернул к нему шлем.
— Брат?
— Это был я, — сказал он Несущему Слово. — Я нашел Кхарна.
— А, — ответил Инзар. Его низкий голос приобрел доброжелательный и понимающий тон. — Ты об Исстване. Я знаю эту историю, мой друг. Ты её уже рассказывал.
— Нет. На Исстване его нашел Скане. — Очередной приступ смеха угрожал стремительно захлестнуть его, но Каргос сдержался. — И он же позвал меня.
В тот день целую жизнь назад, в самом начале всего этого, они вытащили своего капитана из-под гусениц «Лэндрейдера». Сколько времени прошло с тех пор, как Каргос в последний раз думал об Исстване?
— Я так до сих пор и не увидел Скане за всю войну, — отметил Инзар.
— Потому что он мертв.
— Ах, это меня печалит. Он был отличным солдатом.
— Х-н-н-х. И всё же в конце Скане стал предателем. Он попытался сбежать с ''«Завоевателя»''. Его казнила Лотара.
— В самом деле? Тогда командующая корабля Саррин сделала то, что должна была. — В таких вещах Инзар придерживался практического подхода. — Но ты говорил о Кхарне.
Вместо кивка Пожиратель Миров согласно заворчал. Это была еще одно небольшое изменение, которое имплант привнес в его повседневность, так как движение головой, даже простой кивок, иногда вызывало укол Гвоздей.
— Говорят, его сразил Черный Рыцарь.
— Понятно. Как интересно. — Улыбался ли Инзар за своим лицевым щитком? Каргос решил, что да. Несущий Слово говорил так, словно ему рассказывали весьма трогательную историю. — И ты взял это с тела Кхарна или же он передал тебе его вместе с последними словами?
— Взял что? Я ничего не забирал у Кхарна.
Каргос вздрогнул. Пожиратель Миров уже собирался вновь расхохотаться, ибо его принуждали к этому Гвозди, вот только смеяться он совсем не хотел. Только не так скоро после последнего раза.
Инзар был само воплощение терпеливости.
— Друг мой, ты совсем ничего не забирал?
— Хватит усмехаться надо мной, ты, колхидский ублюдок. Я слышу насмешку в твоем голосе.
Пока они устало плелись вперед, Инзар указал своим зубчатым крозиусом-булавой на оружие, которое Каргос держал в правой руке некрепкой хваткой.
— Но если ты ничего не брал у Кхарна, тогда почему у тебя его топор?
Каргос нашел Кхарна стоящим на коленях, и именно это красноречивее всего прочего, что произошло за долгие месяцы идущей войны, говорило аптекарю о том, что мир сошел с ума. Когда он приблизился к своему командиру, ему улыбнулась удача, наградив передышкой в виде ясного сознания.
Как давно это случилось? Часы назад? Дни? Недели? Теперь время текло для всех по-разному, и никто не мог сойтись во мнении, какой на самом деле шёл час, день или неделя.
Чем ближе Каргос подходил к павшему Кхарну, тем сильнее рассеивался туман в голове. Пожиратель Миров не мог сказать точно, где находился – где-то на границе одного из внешних бастионов, предположил он, – однако самосознание вернулось к нему в достаточной степени, чтобы аптекарь ощутил гнетущее чувство отвращения при виде заключенного в позе брата-капитана кощунства.
В смерти не было позора, но ''стоять на коленях''? Ты преклоняешь колени перед тиранами. Перед хозяевами рабов. Перед императорами.
— Дурной знак, брат. — Каргос склонился над трупом. — Это плохая смерть.
Среди обломков в нескольких футах от тела лежал топор Кхарна, ''Дитя Кровопролития''. Обвязочная цепь была обрублена ближе к кисти капитана. Он умер без оружия в руках. Еще один дурной знак, и Каргос не хотел, чтобы братья это увидели.
Он решил позвать на помощь и вызвал по воксу десантно-штурмовой корабль. Каргос прекрасно знал, что из-за пепла тот мог так никогда и не прилететь. Заслышав шаги приближающихся братьев, Пожиратель Миров подтащил ''Дитя Кровопролития'' поближе к разжатым пальцам Кхарна.
Стоило Каргосу сжать хватку Кхарна на рукояти, как тот заговорил с ним.
— Это был Сигизмунд.
Голова капитана оставалась опущена, а гребень шлема пораженчески кренился. Из-за пыли доспех Кхарна был таким же бесцветным, как и у них всех. Давно засохшая вокруг прорех в броне кровь позволяла пыли цепляться еще хоть за что-нибудь. Он не дышал, и чтобы определить это, Каргосу не требовались орудия его ремесла. И тем не менее, командир аптекаря говорил.
Сигизмунд.
Имя отозвалось в разуме Каргоса с тревожной проникновенностью. На какое-то мгновение он вновь оказался на арене, в бойцовых ямах ''«Завоевателя»'', где наблюдал за поединком с участием Кхарна и Сигизмунда. Они бились бок о бок, прикованные друг к другу цепью, что соединяла их запястья. По правде говоря, в то время ни один из двух капитанов не мог похвастать какой-то внушительной репутацией на гладиаторской арене. Тем не менее, общепризнанной истиной было и то, что, когда на кону стояли их жизни, они становились одними из самых свирепых воинов среди Легионес Астартес. Война делала из Кхарна и Сигизмунда величайших легионеров, но то война. В бойцовых же ямах капитаны слыли посредственными воинами, которые постоянно дрались до первой крови и редко когда до третьей. У них никогда не было ''сангвис экстремис''; они никогда не сражались до смерти.
Каргос бился как гладиатор Восьмой роты. Он любил драться грязно, плюя противнику в глаза, из-за чего ему дали прозвище ''Плюющийся Кровью''. У них всех были дарованные братьями прозвища, каждое помпезнее предыдущего. ''Плюющийся Кровью. Черный Рыцарь. Расчленитель.''
Ему было все равно как драться: в одиночку или скованным с братом по яме. Он рубцевал свою кожу «засечками» убийств, отмечая забранные им жизни. В тот день на борту ''«Завоевателя»'' Каргос побил Делваруса, когда центурион триариев поддался жажде крови и бросил собственный пост. Это был единственный раз, когда он проявил милосердие и не убил противника. Всё из-за требования капитана.
Бой не закончился смертью, а потому драться вообще не имело смысла. Зачем сражаться, если на кону ничего не стоит? ''Играть в игры – это не престижно''. Так говорил его товарищ по арене, его брат по цепям. То было истиной тогда и оставалось истиной всегда.
— Смерть от рук собственного брата по цепи, — тихо сказал Каргос коленопреклонённой фигуре. — Горчайший из ударов.
Через прореху во вскрытом лицевом щитке была видна большая часть лица Кхарна. Удар, который расколол ему шлем, лишил капитана половины зубов. Одних лишь ран на лице и груди, не говоря уже о том факте, что Пожиратель Миров даже не дышал, должно было быть достаточно, чтобы нарушить речь Кхарна, однако его голос звучал идеально чисто.
— Я иду по Восьмеричному Пути, — произнес капитан, не двигая губами. Он вообще не двигался. — Я иду по Пути к Славе.
Скопление мух образовывало узор, который неторопливо плясал на обнаженной коже Кхарна. Одно насекомое село на поверхность открытого глаза.
Каргос ничего не сказал. На него упало несколько теней – это пришли братья Пожирателя Миров.
— Доставьте его тело на ''«Завоевателя»''.
Ответы смешались: фырканье там, подтверждающее рычание тут.
— Зачем? — проворчал один из стоявших за спиной воинов.
— Он был лучшим среди нас, — произнес Каргос. — Вот зачем.
Каргос поднялся, и вместе с ним из пыли поднялось ''Дитя Кровопролития''. Цепь, которая привязывала оружие к его запястью, загремела древней гладиаторской мелодией. Пожирателю Миров было приятно ощущать вес топора. Он чувствовал вмятости, оставленные пальцами Кхарна на рукояти, и ту часть руны-активатора, где поверхность сгладил прошлый владелец.
После этого всё быстро потеряло ясность. Он не помнил, погрузил ли тело Кхарна на какой-нибудь десантно-штурмовой корабль или просто оставил капитана среди обломков. Каргос понятия не имел, как именно поступил, ибо в его голове остался лишь бесконечный круговорот окрашенных в серое воспоминаний о том, как он устало тащится вперед, следуя за фигурами в пыли.
Быть может, именно тогда и начался по-настоящему марш к вратам Вечности.
— Может, и тогда, — согласился Инзар.
Каргос безмолвно вглядывался в горизонт. Его горло было пересохшим руслом, уходящим вниз, вглубь истерзанной плоти тела. Кровь Императора, как же ему хотелось пить.
Во мраке впереди начали вырисовываться стены: высокие, темные кляксы, которые явно были зубчатыми стенами одного из дворцовых бастионов. Меру, наверное. Или Пифия. Или Авалон. Нет. Секунду. А они уже пали?
— Это бастион Авалон, — сказал Инзар.
— Как ты узнаёшь мои мысли? — рявкнул Каргос. — Ты теперь разумы читаешь? Дар от существ, которых ты называешь богами?
Голос Несущего Слово сохранял терпеливый и понимающий тон.
— Ты говоришь вслух, друг мой. Ты не прекращал разговаривать с тех пор, как мы встретились три дня назад.
Три дня. Три ''дня''?
— Почти четыре, — подтвердил Инзар.
Каргос проворчал нечто, что можно было принять как за согласие, так и за отрицание.
Благодаря вокалайзеру в шлеме Инзара, Каргос хорошо услышал, как Несущий Слово глубоко вздохнул.
— И готов поспорить, Кхарна ты нашел за неделю до этого, если не раньше.
— Как скажешь, проповедник.
— Ты чувствуешь то же, что и я? Это изменение в воздухе за последние несколько часов. Это ощущение присутствия поблизости.
Каргос не чувствовал ничего кроме покалываний в задней части мозга, но ему было стыдно говорить об этом.
— Твой отец здесь, Каргос. Я ощущаю его священную ярость, как она тянет орду вслед за ним. Мы лишь паломники в отбрасываемой им тени.
Ангрон. Здесь.
Когда он в последний раз видел то существо, в которое превратился его отец? Каргос пытался удержать эти полусформировавшиеся подобия мыслей, но они ускользали из его разума прежде, чем сорваться с языка в форме слов.
— Там. — Указывающий в небеса Инзар прервал размышления Пожирателя Миров. — Видишь?
Над далекими стенами вспыхнула одинокая звезда. Стоило Каргосу посмотреть на неё, как она приковала к себе его взгляд. По коже Пожирателя Миров пробежал озноб, а Гвозди стали вонзать в него свои клыки чуть глубже, хотя боль стала притупленной. Это было почти что облегчение.
— Ты чувствуешь, — сказал Несущий Слово.
— Я вижу трепещущий огонь в небе. Думаешь, это Ангрон?
— Я знаю, что это он. — Восхищенный Инзар пристально глядел вверх на далекое пламя. — Нерожденные за завесой поют о нем песнь, и, если говорить откровенно, в ней слышна ревность. Они завидуют тому, что его почтили возвышением. Их сотворили бессмертными, но мы, смертные, и даже наши примархи, должны бороться за бессмертие. Ангрон достиг его благодаря священной ярости. Он ''победил'', Каргос, он прошел по пути. О, как же они любят и ненавидят Ангрона за то, что ему удалось добраться до конца.
— Путь, — повторил Каргос.
Он вновь услышал последние слова Кхарна. ''Мы идем по Восьмеричному Пути. Мы идем по Пути к Славе.''
Кровь застыла у него в жилах, и ему пришлось унять дрожь.
— Как по мне, это больше похоже на какие-то скверные и тягомотные колхидские стишки.
— Разве? — Несмотря на тон Пожирателя Миров, голос Инзара никак не изменился. Капеллан шагал рядом с Каргосом, а его глазные линзы были обращены к небу. — Я вещаю во благо твоей души, друг мой. Я здесь для того, чтобы вести тебя вперед, как Лоргар вел Ангрона. Ни у кого из нас нет выбора, Каргос. Сейчас мы все идем одной дорогой.
— Бессмертие, — издевательски рявкнул Пожиратель Миров.
— Бессмертие, — согласился Инзар, — или же вечная агония.
— Я и так в агонии, — ухмыльнулся Каргос. — Ты учишься жить с ней.
— Нет, друг мой, тебя терзает боль. Словами невозможно описать ту бездну, что разделяет смертную боль, которую мы все знаем, и вечную агонию, которая ждет нас всех.
С востока донесся грохот шагов громадного титана. Тип «Разбойник». Его поступь сотрясала разоренную землю, а сама машина находилась достаточно близко, чтобы Каргос мог рассмотреть её крадущуюся вперед сгорбленную фигуру. По пятам шагающего к стенам титана шло множество фигур, которые далеко не факт, что принадлежали людям. Пожиратель Миров слышал раздающиеся с их стороны стайные завывания и шепоты, которые его слух никак бы не смог уловить на таком расстоянии. Вновь обратив взгляд на капеллана, Каргос почувствовал, как его хватка на рукояти топора становится крепче.
— Ну шути со мной, проповедник.
— Каргос, меня едва ли можно назвать человеком с тонким чувством юмора.
Это было вполне справедливое замечание, но, по какой-то непонятной причине, Гвозди от него начали зудеть. Когда Каргос стал отвечать, ему пришлось рычать сквозь стиснутые зубы, сдерживая внезапный прилив нежеланного смеха.
— Что происходит после нашей смерти? Ты и в самом деле знаешь?
Язык тела Инзара впервые выдал его удивление. Каргос услышал едва заметно участившееся дыхание и недолгую дрожь в сочленениях доспехов Несущего Слово. Он ответил не сразу, продолжая взирать на небеса и наблюдать за тем, что, как он утверждал, было звездой Ангроновой ярости.
— ''А теперь'' ты решил меня игнорировать?
Каргос разразился смехом, но теперь естественным. Кровь Императора, как же это было хорошо.
В конце концов Инзар перестал смотреть на небо и опустил глаза.
— Твой отец дал вашему Легиону великий дар. Гвозди Мясника – это освещающий путь маяк. Нашему Легиону Лоргар преподнес похожий дар. Он явил нам истину.
Каргос медленно перевел взгляд, но не к звезде – несмотря на пластины доспеха он ощущал её присутствие как пощипывающий кожу жар – а к силуэтам и теням окружавшей его орды. Пожиратель Миров наблюдал за ними: за своими братьями, за существами, которые ими притворялись, и людьми, что были рабами и тех, и других. Успокаивающий голос Инзара звучал так, словно ударные инструменты отбивали идеальный ритм.
— То была суровая истина. Лоргар едва не сломался, когда узнал о том, что реальность – это гнусная ложь, тонкая корка, под которой лежит бурлящее и презрительно усмехающееся проклятие. Можешь ли ты представить себе такое, друг мой? Быть первым живым существом, обнаружившим – по-настоящему ''узнавшим'' – что после смерти каждый мужчина, женщина и ребенок растворится в кипящем океане ужаса?
Каргос щелкнул зубами и крепко сжал челюсти, дабы не позволить вырваться наружу звукам того, что формировалось в горле. Ощущение было таким, словно его сейчас вырвет хохотом. Пожиратель Миров боялся потери контроля над конечностями в том случае, если он все-таки начнет смеяться. Ему казалось, будто им овладеет радость Гвоздей, и кто знает, как долго бы это продлилось.
— Опять твоя дерьмовая поэтичность, — пробормотал Каргос.
Хоть Пожиратель Миров и произносил эти слова, но он сомневался, принадлежали ли они ему.
— Как раз таки наоборот. Я говорю настолько ясно, насколько возможно. Души послабее сгорят быстро и переживут сущие мгновения агонии, после чего они испарятся, став частью варпа, но вот сильные души, души ''псайкеров'', они могут рассчитывать на вечность…
Капеллан умолк и замешкался, после чего попробовал еще раз.
— Перед всеми нами стоит простой выбор. Вера в ложного Бога-Императора не спасет ни одну душу, и слабейших из нас ждет забвение. Сильные же получат в награду муки и окончательное уничтожение. Боги за завесой – удивительные создания, друг мой, но еще они гневливы и, по всем человеческим меркам, безумны. Да, Несущие Слово из поклонения возводят идолов Пантеону, но в нашей вере есть прагматизм. Мы – Легион, который первым обнаружил нечто достойное почитания в царстве, что лежит за пределами реальности, но мы также и Легион, который первым столкнулся с тем, чего боится.
Каргос чуял запах крови, а в его затылке нарастал омерзительный жар. Гвозди истекали кровью, которая изливалась прямо в шлем. Он чувствовал, как жизненная влага скапливается в области загривка. Каргос попытался что-то сказать, но теперь Пожиратель Миров окончательно лишился возможности говорить.
— Лоргар узрел все это. Он подвел Ангрона к пропасти и дал твоему отцу шанс обрести бессмертие. Лишь дурак теперь смотрит на него и видит чудовище. Те из нас, кто зрит, видят всё, что преодолел Ангрон. Он – Красный Ангел. Он – сын Ратного Бога. Человек, который отказался принять смертный конец и агонию преисподней. Он наплевал на саму идею окончательного забвения. Вместо этого… он выбрал вечную жизнь невзирая на цену.
Фигуры и тени воинов вокруг них принялись лаять, выть и реветь. Кожу Каргоса покалывало; он прикладывал огромные усилия, чтобы не присоединиться к окружающим и не начать вопить так же громко, так же по-звериному, как и остальные. Инзар продолжал говорить, но теперь его голос звучал протяжно и пылко. Несущий Слово вещал настойчиво, как проповедник, и успокаивающе, как брат.
— Ты ненавидишь Ангрона за то, что он сделал с вами. Ненавидишь его за грех наделения вас силой ценой рассудка? Друг мой, он сотворил нечто гораздо большее. Он дал вам ''выбор''. То, чего лишены столь многие другие. Вы можете умирать, как умирают все смертные, вы можете страдать, как страдают все смертные, а можете идти по пути и жить вечно.
Инзар был оком бури, одиноким средоточием покоя. Поступь титанов сотрясала землю, мужчины, женщины, демоны и мертвецы выли, а Несущий Слово поднял крозиус и указал им на одинокую звезду в небесах.
— Взгляни на своего отца, Каргос, ибо прежде всего, он дал своим сыновьям пример для подражания.
Яркая звезда, пылающая высоко за стенами Авалона, устремилась к земле.
— Он даровал вам мессию.
===ПЯТЬ – БЕССМЕРТИЕ ЧЕРЕЗ УНИЧТОЖЕНИЕ===
''Ангрон''
Боль способна сокрушать людей. Страдания могут быть настолько сильными, что любая личность просто перестанет существовать в том вместилище, которое бы осталось. Такого рода мучения довольно часто встречаются среди умирающих, хотя они и не присущи только лишь тем, кто обречён и находится на пороге смерти. Боль может заставить человека вопить так, что он лишится рассудка, может оказаться настолько чудовищной, что подавит всё, кроме способности тела испытывать агонию.
Как узнало создание, некогда бывшее Ангроном, – то же самое способна сотворить и ярость.
Если же говорить о том, оставался ли он до сих пор вообще ''собой'', то теперь Ангрон представлял из себя всего лишь клокочущий клубок синапсов. Из-за бушующего в голове вихря, который не позволял ощущениям и воспоминаниям развиться в мысли, он потерял способность размышлять. Вместо мозгов у Ангрона была ядовитая жижа да искрящиеся кабели, а вместо разума с многоуровневым строением – гнев столь чистый и глубокий, что граничил с самозабвенным восторгом.
Без высших мыслительных процессов Ангрон действовал инстинктивно, всё было красным и выцветшим, всё противодействовало самому себе.
Самым ужасным было то, что от личности Ангрона осталось слишком мало, отчего он даже не мог оплакать собственную судьбу. В основе иллюзий, коими тешились его обманутые братья-примархи, всё еще лежали зёрна истязуемой эмпатии. Неважно, какую ложь им предложили и какие выдумки они себе скармливали, ведь внутри них оставалась толика осознавания, которое еще сильнее подпитывало их мощь потоком скорбного горя. Но вот Ангрону, тому брату, что громче всех кричал о свободе, не позволили даже увидеть, каким рабом он стал.
У вкуса бессмертия было множество оттенков, но не все их них оказались такими же сладкими, как казались.
Вероятно, Ангрону было бы больнее, если бы ему позволили оставить толику самосознания достаточную, чтобы это знание причиняло ему страдание. Другое божество-покровитель могло допустить существование такого пробуждённого осколка внутри марионетки и лакомиться бессильным сопротивлением души в своей хватке.
Однако Кровавый бог был Отцом Побоищ и Властелином Войны, а потому, космическая ирония его не занимала. Мучения слуг ничего не значили, ибо значение имела лишь кровь, которую они проливали… и мало кто из рабов служил этой цели так же хорошо, как и создание, бывшее когда-то Ангронием с Нуцерии.
Ангрон двигался впереди скандировавших его имя армий. Паря над ними, он летел сквозь густой пепельный туман, коим стала атмосфера Терры. Некоторые из тех, кто оставался позади и снизу, были его сыновьями и дочерями по вознесению и проклятью, другие же в принципе никогда не рождались с телами из плоти, крови или кости. Свою форму они брали из царства за пределами реальности, и теперь Ангрон походил на них. Он не жил так, как жили смертные люди. Он был воплощён, привязан к этому плану бытия одним лишь кровопролитием. Каждую секунду Ангрона тянула к себе завывающая пустота, угрожающая его существованию на Терре, поэтому он убивал и уничтожал всё подряд, держась за свою материальность только при помощи резни.
Под ним лежал Авалон – один из последних, до сих пор уцелевших бастионов. Осознавал это Ангрон лишь в самой абстрактной форме, и для него Авалон был не крепостью с защитниками, ибо такая логическая связность осталась в прошлом, а, скорее, воспоминанием о намерении, за которым он гнался. В Авалоне кто-то находился, и об этом Ангрон тоже знал без всякой сознательной мысли. Подобное осознание в его разуме ощущалось как страх раба перед поцелуем хлыста, не отпускавший даже во сне.
Кто-то должен был быть там. Кто-то, чью горячую, испускающую пар кровь Ангрон жадно зальёт себе в глотку. Кто-то, чья смерть станет его якорем в этой жизни, освободив от боли затягивающей пустоты.
И тем не менее.
Авалон был бескровным полем боя. Враг забросил его, эвакуировал перед наступлением орды. Паря над безмолвными зубчатыми стенами, Ангрон чувствовал абсолютное отсутствие жизни. Он ничего не знал о том, что это значит в тактическом или логическом плане, и понимал только одно – убивать там нечего. Нет того создания, которое должно умереть. Вообще никого.
И вот тогда кислота за глазами его вновь захлюпала. В эти мгновения без крови и войны к нему пришло видение: единственный образ, бурлящий в молотилке чувств. Он был как бьющее по остаткам разума стрекало, которое еще сильнее стимулировало и пришпоривало Ангрона.
''Крылья''.
Белые крылья, испещрённые пятнами крови. Крылья, выдающиеся из золотого доспеха. Крылья, которые он, пуская слюни, желал сломать своими когтистыми руками. Крылья, которые он выдернет из суставных ямок, разорвав мышцы и кости.
Возникшая в голове белизна заставила Ангрона взреветь, побудив того излить бессловесный гнев. Здесь нечего уничтожать, некого убивать. Мёртвый камень. Холодный метал. Пустое, всё пустое.
''Крылья''. Ангельские крылья. Крылья с белыми перьями, принадлежащие золотому ангелу.
Вокруг черепных имплантов, которые словно паразит вгрызались в его мозги, заискрили разряды. Их укус оказался столь свиреп, что Ангрон едва не рухнул с неба.
''Крылья''. Крылья его брата. Его брата, ангела, чья кровь зальётся в глотку Ангрона и придаст сил, станет временным избавлением от боли.
Его брата, которого тут не было.
Небеса сотряс очередной рёв, похожий на вопль карнозавра. Так Ангрон, словно животное, пытался облегчить свои страдания, но, как и всегда, ничего не вышло. В подобные моменты даже те жалкие обрывки личности, которыми он всё ещё обладал, заглушались песнью Ратного Бога, что ныне образовывала каждый атом его существа. И всё же, где-то там внизу, в пыли, Ангрон ощутил тепло жизни. Этого хватило, чтобы привлечь внимание ущерблённого мозга и примитивных желаний. Всего лишь короткая вспышка, не более того, но достаточно.
Оставляя за собой пламенный след, Ангрон вслепую нырнул вниз: тяжеловесно, как горгулья, и стремительно, как падающая звезда. Всё-таки, здесь была добыча.
Смерть титана ''«Конкламатус»'' не внесли ни в один из имперских архивов, по крайней мере, ни в один из тех, что пережили Осаду Терры, а потому для защитников Дворца гибель машины прошла незамеченной. В число павших её включили за несколько дней до фактической гибели, и титан уже был оплакан теми, у кого еще оставался для этого рассудок.
Когда все остальные покинули бастион, принцепс и члены экипажа машины добровольно вызвались удерживать позиции в Авалоне, хотя особого выбора у них и не было. Война покалечила ''«Конкламатус»'', и теперь она едва могла двигаться. Вместо того, чтобы хромать по ничейной земле и неминуемо пострадать от паралича реактора на полпути к Санктуму, машина осталась в бастионе Авалон и опустилась на одно колено за пределами возвышающихся стен. Там, в пыли и пепле, ''«Конкламатус»'' неподвижно ждала.
Её стабилизаторы были прострелены, а работа движителей нарушена за месяцы боестолкновений во Внешнем Дворце. Машина отступала для проведения ремонтных работ, но прежде, чем хоть один адепт успел поднести паяльную горелку к её изломанному остову, ''«Конкламатус»'' заставили вернуться обратно на военную службу, и поэтому она стояла в пыли на одном колене, но не из-за какого-то символизма, а ради устойчивости, чтобы укрепить полуразрушенную конструкцию и подготовить её к ведению огня с максимальной интенсивностью.
У «Конкламатус» имелось то, что можно с большой натяжкой назвать планом, хотя, если рассуждать здраво, это было скорее простым намерением. Когда на неё обрушится орда, она пустит в ход весь оставшийся боезапас, хотя его практически и не осталось после того, как машина передала большую часть своих запасов отступающим сёстрам-титанам. ''«Конкламатус»'' была «Владыкой войны», и пусть машину вынудили опуститься на одно колено, а её реактор страдал от ран, она намеревалась умереть так, как и жила – повелительницей войны. Она держала руки на уровне горизонта, ну или на том уровне, где, как думал экипаж, тот находился. В её правой руке размещалась «Беликоза», гудящая от накопленного слабого заряда, который, тем не менее, мог разрушить целый городской блок. Левая же представляла из себя когтистую лапу, чьи когти деформировались от постоянного использования, но всё еще поворачивались, могли сжиматься и разжиматься. На спине титан нёс жалкое количество полнотелых снарядов, уходящих прямиком в наплечные орудия – гатлинг-макробластеры. Когда придёт время, они начнут с визгом прокручиваться и вращаться, исполняя одну-единственную, последнюю и, хотелось надеяться, великую симфонию.
Однако же, планам ''«Конкламатус»'' не было суждено сбыться. Можно лишь строить догадки касательно того, о чем размышляли принцепс и члены экипажа. Истина же, возможно жестокая, а может и простая, заключалась в том, что последний рубеж ''«Конкламатус»'' был лишь одним из десятков миллионов подобных в этой войне, так почему именно её экипаж следовало увековечить, в то время как столь многие другие сгинули незримо для всех, в беззвестности или обречённые на предание забвению? Хлынувшая орда плевать хотела на уникальность человеческих жизней, защищённых бронёй, а уж убийца титана и подавно. Учитывая всё вышесказанное, запись о последнем бое ''«Конкламатус»'' сводится лишь к этому.
Добыча Ангрона была заключена в оболочку из неудовлетворяющего его железа, поэтому он бил не с целью убить, а с намерением расколоть.
О скольких же вещах Ангрон в тот момент даже не догадывался. Он не знал, что мощный удар по ''«Конкламатус»'' между лопатками разбил механизмы главной опоры и разорвал десятки клапанов позвоночного столба. Он не знал, что своим близким присутствием выжег зрение принцепсу титана, который на протяжении сорока шести лет службы в Легион Игнатум стяжал почести и сохранял нерушимую верность. Он не знал, что еще до того, как принцепс перестал вопить, его вырванная из своего плотяного приюта душа уже варилась в варпе.
И даже если бы Ангрон знал хоть что-то из этого, ему было бы всё равно. Для создания, коим он стал, подобные истины не имели никакого смысла.
Ангрон ведал лишь то, что внутри тела титана были жизни, с которыми он мог покончить, и кровь, которая потечёт. Он выдрал сердце-реактор ''«Конкламатус»'', ничуть не заботясь о ядре и выбрасываемом пламени, порождённом искусственной термоядерной реакцией и обжигающим плоть. Его тело состояло из варп-субстанции, благодаря чему физическая форма регенерировала даже после своего распада. Именно так Ангрон и выживал, процветая за счёт учиняемых разрушений. Он достиг этой самой неоднозначной из вершин и теперь делал последние шаги на Пути к Славе. Ангрон добился бессмертия через уничтожение.
Ослеплённый яростью, он швырнул свою пылающую ношу в стены бастиона Авалон, после чего ненадолго вспыхнуло ложное солнце: очередной взрыв среди миллионов других на поверхности этой покрытой шрамами планеты. Затем в мире рушащихся стен обрушилась еще одна стена, и Ангрон проревел единственное слово, которое все ещё мог произнести.
Он выкрикнул имя своего брата.
==ВТОРАЯ ЧАСТЬ – МИР ОСЛЕП==
===ШЕСТЬ – ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК НА ТЕРРЕ===
''Амит''
Демон родился в момент смерти королевы, отравленной королём, которого она любила. Как только женщина, опутанная шёлковыми простынями с кровавыми узорами, испустила последний вздох, в царстве за пределами реальности раздался крик новорождённого демона.
Его самой первой трапезой стала потерянная душа королевы, вырванная из её тела и брошенная в клокочущий варп, и здесь, пожалуй, крылась мрачная поэтичность.
История, эта прожорливая лжица, в конце концов проглотит имена и вероломного короля, и преданной им королевы. В масштабах космоса их владычество не значило абсолютно ничего; всего два человека из многих квинтиллионов копошащихся представителей того же вида, два человека, правящих очередной империей с моральными причудами на очередном мире, вращающимся в бесконечной тьме. Истинным результатом жизни короля и королевы стало совершённое в полночь убийство; война, разгоревшаяся после убийства, и последовавший за ней мор. Столько страданий из-за щепотки трав в одном-единственном кубке с вином.
Порождённое их действиями создание не знало имен тех, кто стоял за его рождением. Настоящим отцом демона было предательство, а матерью – болезнь. Он рос за разделяющей реальность и нереальность завесой, формируясь в течениях. В бурлящем варпе имелись собственные закономерности, но у них не было никакого сходства с физикой материального мира. Времени там просто не существовало.
Демон вырос, его сознание распустилось, а вместе с ним расцвела и сила.
Именами создание наделили культы, возникшие, чтобы поклоняться ему, а также обладающие мнимым благочестием мужчины и женщины, которые стремились его уничтожить. Поклонение, ненависть и имена оно приняло как должное.
Безвременность закончилась в точке между всегда и никогда. Существо материализовалось на планете, что некогда называлась Землёй, а ныне носила другое имя – Терра. Его, вместе с бесчисленными воинствами демонических сородичей, вытянули из варпа, чтобы они воплями изливали свои отвращение и гнев на разрушенные стены теснимого Императора. Всё вневременное существование демона вело его именно к этому моменту. Наконец он мог принести свой выводок страданий в мир наяву.
Более не являясь простым сновидением, создание вырвалось из варпа в реальность.
Его руки представляли из себя девятисуставчатые лапы, сплавленные с рукоятью поржавевшего меча, а его единственный полуприкрытый глаз был молочно-белым, луковицеобразным и покрытым коркой. Злокачественная плазма, считавшаяся плотью демона, несла в себе чуму, когда-то пронёсшуюся по давным-давно забытому государству короля и королевы. Его слюна была вирулентностью, его вопли были болезнями.
И он умер спустя четыре секунды после своей материализации.
Демон умер как на скотобойне: от него остался лишь распадающийся ''корпус'', выпотрошенный и разорванный на части. Останки существа – эта распускающаяся спираль из эктоплазматической жижи – сгорели в загрязнённой атмосфере, обратившись в ничто.
Убийцей демона оказался Астартес, облаченный в потрескавшийся в боях доспех. Одна рука сжимала зазубренный нож, другая – цепной меч. С обоих клинков стекали ниточки потусторонней крови. Нагрудник космодесантника был украшен побитым крылатым черепом из бронзы – империалисом, символом неразбавленной верности, который носили всё еще сражавшиеся воины. На одном из наплечников вывели символьным аэнохианским шрифтом имя. ''Нассир Амит''.
Как и все его родичи, Амит, собственно говоря, был и одновременно не был человеком. Если говорить точнее, то Легионес Астартес принадлежали к подвиду, идея создания которого родилась из манипулируемого представления о том, каким должен быть человек. Если же брать самое точное определение, то Амита едва ли можно было назвать человеком в каждом из значимых аспектов. Он, скорее, представлял из себя живое оружие, порождённое гибридным геноискусством и закованное в слои приводимого в движение керамита.
Некоторые сородичи Амита возмущались идеей их использования исключительно в качестве оружия, другие же принимали её. И у того, и у другого убеждения находились сторонники по обеим сторонам баррикад.
Амит же был непреклонным сторонником последнего. Обременявшие человеческий род заботы отвлекали космодесантника от достижения цели, поэтому он отбросил собственную человечность как нечто совершенно его не интересующее.
В пыли ничего не было видно: ни лежащих на севере, востоке и юге опустошенных руин, оставшихся от архитектурного облика Дворца, ни последнего барьера в виде Дельфийской зубчатой стены на западе. Мир накрыли зима с пеплом вместо снега и дым. Вот уже несколько месяцев подряд грохот рвущихся снарядов являлся постоянным, лишающим сна спутником, но сейчас стих даже барабанный бой обстрелов, низведённый до хриплого шёпота наполнявшим воздух пеплом. Пепел и ''был'' воздухом.
А еще здесь присутствовали внепространственные ксеносы. Раньше создания–
''Демоны. Ты знаешь, что они – демоны. Зачем сопротивляешься этому слову?''
–очень редко воплощались в пределах Дворцового кольца. Император, в Своём величии, сдерживал их.
Но не теперь.
Амид стоял в сердце задохнувшегося от пепла мира и вновь запрашивал по воксу подкрепления, доклады и приказы, которые больше не приходили. Это был уже его девятнадцатый по счету вызов с момента падения бастиона Пифия. На протяжении часов он не видел ни других выживших, ни даже врагов.
Уцелевшие поняли, что всё было кончено еще до того, как перестал работать вокс. Хан получил смертельные ранения, Последняя стена пала, а вместе с ней и районы Внутреннего дворца. Еще они знали, что ждёт их впереди, о чем тысячу и больше раз с ликованием и самодовольными усмешками повторяли по своим линиям связи предатели: Хор собирался высадиться на поверхность. Ангрон, его вестник, расчищал конечный путь, обрывая каждую жизнь между Последней стеной и вратами Вечности.
Затем начал сбоить и вокс. Всё меньше надорванных голосов отвечало в других атакуемых форпостах. Они не предлагали друг другу помощи, а лишь рассказывали о собственном затруднительном положении – одни с мрачным юмором, другие с вымученными проклятиями, а кто-то с неприкрытой, вызывающей слёзы прямотой. Отзывающиеся по заполненной треском и умирающей вокс-связи либо вовсе не переводили дыхание, либо говорили сдавленным голосом, борясь с болью и эмоциями. Тон каждого намекал на раны, в существовании которых никто бы не признался. Фоновым ритмом любого сообщения выступали звуки стрельбы, а объединяющей их темой была слепота. Все находились в окружении, никто не мог прорваться или увидеть хоть что-нибудь.
Бастион Пифия пал три часа назад. Прежде, чем бросить крепость, Амит добавил к аудио-миазмам вокс-сети собственный окончательный доклад. Он и другие защитники уходили последними, пока бастион вокруг дрожал, а на их головы ливнем падали обломки рушившегося строения.
— На юг, — приказал он своим уцелевшим воинам и беженцам, которых им приходилось защищать. — Не идите к Разави, там уже проводят эвакуацию. Двигайтесь к бастиону Голгофа. Если доберетесь до него, бегите к Санктуму.
Учитывая всё, что знал Амит, он обрёк их на смерть в пустошах. Да и в любом случае, сейчас никто не мог сказать наверняка, где вообще юг. Большая часть приборов выдавала случайные курсовые данные, а течение времени отмечалось произвольными скачками. Два встретившихся среди пепла патруля будут докладывать друг другу о том, что сейчас разные дни недели. Всё спуталось из-за пыли или вмешательства–
''Демонов, они демоны''
– имматериальных ксеносов, вытянутых из их реальности в эту.
Амит не стал снимать шлем, чтобы встретить тишину без защиты. Даже его генетически улучшенные лёгкие с трудом справлялись с загрязняющим атмосферу пеплом. Он шагал по неровной местности, преодолевая впадины и воронки, вместо которых раньше находились дороги, торговые площади и колоннады. Всё это было обращено в месиво орбитальными бомбардировками, огнём титанов, артиллерией и передовыми бандами орды Хора. Всё это вывернули и снесли в актах бездумной ненависти.
Поверхность мира была заражена. Он ступал осторожно, огибая те участки, где землю мучили каллюс и наросты, и сторонясь пятен рябящейся не-воды, вонявшей словно раковая опухоль. Знал ли кто-нибудь, что мрамор мог выделять гной? И кто вообще мог представить себе истекающую кровью почву?
От такого невозможно было оправиться. Не важно, кто победит в войне, эта болезнь навечно проникла в сердце Терры.
Амит шёл дальше. Ему нужно было соединиться с одним из конвоев. В течение какого-то времени компанию ему составлял лишь звук собственных шагов, и к этому моменту он уже давно устал, погрузившись в пучины утомления, что вгрызалось в сами кости. Когда Амит по-настоящему спал в последний раз? Урванные полчаса на Горгоновом барьере несколько недель назад, перед великой битвой за удержание Сатурнианской стены. Казалось, это случилось в другой жизни. Той, что принадлежала кому-то другому.
Он прошёл мимо тел, часть которых принадлежала врагам, часть его братьям, кузенам или солдатам, которыми те командовали. Большинство прибрала себе перемешанная земля: щупальца из нереальной материи смыкались вокруг мертвецов и сплавляли их с заражённым камнем. Другие трупы медленно сливались друг с другом, соединенные какой-то липкой мерзостью, и распухали, образовывая груды омертвелой плоти. В пустошах разрастался сад с плодами, созревание которых должно было быть попросту невозможно.
Он продолжал идти. Его целеуказательная сетка стелилась по отсутствующему пейзажу, не фиксируя ничего кроме белой пыли. Амит не искал живых врагов, он искал хоть кого-то живого.
Во время войны случались такие временные затишья, странные и внезапные периоды покоя между долгими часами боёв, когда даже далёкий грохот артиллерии сходил на нет и сменялся неясным безмолвием. Имело место и обратное: неожиданные взрывы звуков и вспышки адреналина, вклинивающиеся в медленно протекающие часы, когда ничего не происходило.
И тем не менее. ''Тем не менее''. Нежеланная мысль и чувство одиночества холодком пробежали по его спине. Что, если война действительно закончилась, и он был единственным, кто уцелел? Последним выжившим на кладбище человечества.
Эту мысль сменила другая. А вдруг Амит и сам мёртв? Может, он погиб в бою и теперь, потерянный, блуждал по белым пустошам. Может, смерть изгнала его сюда, в это пепельное чистилище.
— Говорит доминион Нассир Амит из Девятого Легиона, нахожусь к югу от бастиона Пифия в Дворцовом кольце.
Помехи.
— Бастион Пифия пал.
Помехи.
— Есть хоть кто-нибудь?
Помехи.
Как давно он видел своего отца? В последний раз, когда Амит находился в присутствии Ангела Императора, Сангвиний был на грани истощения, стремясь принять участие в боях повсюду после того, как Хана не стало, а Дорна окружили. Может, сейчас примарх в одном из дворцовых бастионов, организовывая его оборону? Или же он оставался снаружи, летя сквозь пепел и выискивая врагов на земле?
Амит натолкнулся на ещё большее количество тел. Еще больше людей погибло в попытке сбежать из Пифии или одного из других бастионов. Пыль уже осела на них, скрыв радиационные ожоги и окутав толикой достоинства. Один умер с открытым ртом, теперь заполненном серым порошком, а его обмякшая рука покоилась на раздробленном камне. Пальцы скрючились в дюйме от упавшей лазвинтовки.
Солдаты Имперской Армии умирали так легко. Что такое человек на самом деле, как не мешок с кровью и костями, лопающийся при малейшем давлении? Но видит Император, они могли сражаться. Всякий, кто до сих пор бился в последние часы этой войны, являл собой надлежащее сочетание навыков, упорства и дьявольского везения. Сейчас на счету была каждая винтовка и каждое сердце, которое позволяло её держать.
Теперь, когда понятие линии фронта перешло в разряд вымыслов, это была вражеская территория. За время войны Амит не раз оказывался на территории противника, где видел огромные, вкопанные в землю железные шесты, поддерживаемые подмостями из металлического лома и украшенные мертвецами, а также гордо высящиеся, сооруженные из обломков виселицы, на которых качались трупы казнённых защитников. Солдаты-смертные, гражданские, Астартес – все были опорочены после смерти, их тела оказались прикованы цепями, освежеваны и подвергнуты надруганию дюжиной различных способов. Всё ради того, чтобы привлечь взгляд безумных чернооких богов.
Тут никаких следов осквернения пока не было. Что бы ни убило бегущих мужчин и женщин, оно пришло из ниоткуда. Буквально.
Амит пристально вгляделся в ничто вокруг себя. Движение головы сопровождалось хрустом изношенных соединений доспеха, вызванным смещением сервоприводов. Оно всё еще было здесь. Где-то здесь.
Его внимание привлекло движение: это открывался рот мёртвой женщины. Вверх, прямо меж её челюстей, поднимались длинные сгибающиеся пальцы, а тело смертной сотрясали судороги. Амит подошёл ближе, когда из кучи покрывшихся пылью мертвецов вылезла рогатая тварь, вновь рожденная в реальности. Смерти людей стали для неё дверным проёмом в этот мир.
Трансчеловек и чудовище смотрели друг на друга. Присутствие Амита притягивало демона, ибо существо кормилось гневом, пульсирующим в обоих сердцах космодесантника. Краснокожее создание щерилось, красуясь на своём кургане из убитых. Оно вопило, хлестало языком и трубило о собственном превосходстве. Оно выплёвывало имя Амита на языке, который люди не могли даже надеяться понять.
Всё это космодесантник уже слышал прежде. Он поднял меч и кинжал, медленно вращая их, чтобы ослабить боль в кистях, и зашагал вперёд.
