Бюрократы, masseditregex, Администраторы
3095
правок
Изменения
Нет описания правки
{{Другой перевод|Отголоски вечности / Echoes of Eternity (роман) (перевод Alkenex)}}
{{В процессе
|Сейчас= 2430
|Всего = 36
}} {{Книга
|Переводчик =Shaseer
|Переводчик2 =Praesagius
|ПереводчикПояснение2 = (главы 14 и , 17-36)
|Переводчик3 =
|Переводчик4 =
=== '''Двадцать один. Sanguis extremis.''' ===
В последние годы Великого крестового похода.
=== '''Двадцать два. Я видел его.''' ===
Последние дни осады Терры.
<br />
== '''Часть 5. Санктум Империалис.''' ==
=== '''Двадцать три. Последний совет.''' ===
Лотара.
=== '''Двадцать четыре. Владыка Красных Песков.''' ===
Ангрон
Он убивает. Убивает. Убивает.
<br />
==='''Двадцать пять. Завтра все мы будем смертны'''===
Зефон
Не смотреть вверх.
Приказ пролетел по рядам защитников, его передавали то вслух, то шепотом. Легко отдать такой приказ, но трудно выполнить. Какое бы калейдоскопические безумие ни пришло на орбиту, теперь оно пускало корни в небесах Терры. Оно затронуло пепел в воздухе, истончив его, высосав его из атмосферы, обесцветив остатки. Оно превратило разреженную пыль в зловонный туман, переливающийся бледными, безымянными цветами.
Когда воздух очистился настолько, что стало возможным разглядеть это мутное откровение перламутрового буйства, на ночное небо вернулись звезды. Вместе с небом вернулся и горизонт, и лучший обзор на пустоши, окружающие последнюю крепость. Для многих защитников неведение было счастьем. Пыль скрывала следы мучений, которые переносила Терра, и не давала мужчинам и женщинам, собравшимся на последней стене, оценить противостоящую им силу. Зефон физически ощущал их отчаяние, словно миазмы, наполнявшие воздух. Когда он обходил бастионы, оно отягощало каждый шаг.
Цитадель над Дельфийскими вратами стала средоточием изматывающего труда. Трэллы-оружейники, не покладая рук, латали броню, которой по совести нужен был не ремонт, а полная замена. Сервиторы раздавали ящики с боеприпасами из тайных запасов, сделанных Рогалом Дорном для этих последних дней. Удары молотов напоминали неустанное, неритмичное биение громадного сердца. Сварочные горелки трещали и рассыпали искры. Снаряды с лязгом следовали по металлическим кишкам автозагрузчиков в глотки орудий. Керамитовые пластины, когда-то щеголявшие красными, белыми и желтыми расцветками, теперь были отмечены шрамами и серыми мазками клея для брони. Раны стягивали, сшивали и скрывали под бинтами. Боль подавляли наркотическими анестетиками. Отряды на укреплениях проверяли и перепроверяли оружие, а над ними колыхались небеса в конвульсивном танце полуразумного пантеона.
А в тихих уголках, где втайне от Астартес собирались люди-защитники, возносили молитвы к отсутствующему Богу-Императору.
Завтра все, кто может держать оружие, будут на стене.
Сотни Кровавых Ангелов, Имперских Кулаков и Белых Шрамов находились в помещении, ранее известном как мемориал героев Объединительных Войн. Теперь оно было битком набито воинами, которые занимались последними приготовлениями к битве, каждый – в кольце рабов и сервиторов. Во всех комнатах, залах и коридорах Дельфийской Цитадели происходило то же самое, как и на всем протяжении стены под истерзанными небесами. Большая часть легионных офицеров все еще оставалась в цитадели после сбора, на котором Сангвиний отдал им последние приказы.
Так странно – его окружало множество людей, и все же он ощущал свою отдельность от них. Все были на грани полного истощения. Все теперь боролись сами по себе. Приказы и дисциплина почти ничего значили. Две армии сойдутся в смертельной схватке и будут перемалывать друг друга до тех пор, пока одна из них не сможет больше удерживать позиции. Кровавый Ангел находил определенное утешение в этой варварской простоте.
Когда пришло время для собственных сборов, он отправился в цитадель, где его ожидали трэллы. Зефон стоял с опущенной головой и вытянутыми в стороны руками. Поза, которую Астартес обычно принимали, когда их облачали в доспехи или проводили техническое обслуживание, неосознанно воспроизводила жертвенный символизм распятого полубога древних катериков. Он молчал, пока трэллы выполняли свою кропотливую работу: промывали запекшиеся раны стерильными губками и снова подсоединяли броню куда положено. Они прилаживали пластину за пластиной, вводили контакты в тело, подключали интерфейсные иглы к черному панцирю, имплантированному под кожу. Там, где не было кожи, где плоть и кровь заменял металлический композит времен Темной Эры, броню закрепляли с помощью адаптивных магнитов и дополнительных разъемов.
Все это слуги делали уже тысячи раз. По залу негромким эхом разносились их шаги, тихие голоса сливались в неясный гул. Знакомые звуки, знакомые чувства. Даже шум, доносящийся снаружи, не изменился с тех пор, как эти ритуалы проводили в прошлом: приглушенные звуки, с которыми облачались в доспехи другие воины, слабый рокот двигателей боевых машин и сотрясающая землю поступь титанов, смягченная расстоянием.
Это были такие же звуки войны, как выстрелы или звон мечей, время которых еще не пришло. Это было соло перед тем, как вступает хор.
Зефон прислушивался к знакомой песне войны; для трэллов он выглядел так же, как и всегда. Но они не могли заглянуть в его разум, а там засела новая мысль, что порождала дальнейшие размышления.
Ему предстоит умереть.
Принятие собственной смерти, ее ожидание, подготовка к ней вполне соответствовали мировоззрению Легионес Астартес. Они были видом существ, рожденных и трансформированных для смерти в бою. Они не сомневались, что погибнут на войне; вопрос был только в том, на каком именно поле битвы они испустят свой последний вздох.
Но быть уверенным в неизбежности смерти – это одно; столкнуться же с ее неотвратимостью – это совсем другое. Он мог погибнуть сегодня, а если нет – тогда завтра. Осознание того, что его жизненный путь почти закончен, принесло с собой необыкновенную ясность. Перед глазами снова и снова проходили важнейшие моменты жизни, он вызывал их в памяти с задумчивым смирением. Ни сожаления, ни горе не угрожали больше поглотить его. Он размышлял над решениями и действиями, которые привели его сюда, не с мелодраматическим пафосом, а с холодной объективностью.
В сущности, он умер уже давно.
И не одной смертью. Впервые он умер, когда получил ранение, после которого не смог больше служить в легионе. Вторая смерть была внутренней, когда перестал к чему-либо стремиться и потерял себя. Потом он погиб на Горгоновом рубеже, спасая вопрошающую Церис Гонн. Его тело было мертво, из-за заваливших его обломков стены он впал в состояние анабиоза – на грани жизни и смерти.
Ни разу он не погиб в бою. Ни одна из этих смертей не была славной. Ни одна не была достойна того, чтобы ее внесли в летописи. Теперь он жил снова, дважды воскрешенный Аркханом Лэндом, в первый раз – благодаря его уникальной бионике, затем, всего несколько дней назад – вопреки риску пробуждения из стазиса.
Он не мог сказать с уверенностью, как ко всему этому относится. Скорее всего, отстраненно-философски.
Когда Шафия чинила несколько порванных кабелей в фибросвязке брони вокруг одного из бицепсов, он заметил свое отражение в ее отполированном нагруднике. Это было лицо Кровавого Ангела – лицо, общее для всех Кровавых Ангелов, но в его чертах не было ни следа индивидуальности. Он смотрел на себя, на свое собственное лицо, и видел любого из сотен тысяч братьев.
Но это было правильно, разве не так? Единство в братстве. Единство в смерти, в старых ритуалах Несмертного Легиона, которые воины все еще втайне совершали, хотя давно носили красное, а не серое.
Кем он был? Действительно ли человек – сумма его действий? Были ли все люди всего лишь суммой их действий и решений? Если так, то он принял очень мало решений, если не считать тех, что касались стратегии на поле боя. Он был настолько же инструментом, насколько и человеком, настолько же оружием, насколько живым существом. И, разумеется, он был холодным оружием. Его это всегда устраивало. Даже сейчас. Но теперь, перед лицом смерти, его душу леденила мысль о том, что в этот момент на его месте мог быть любой из братьев, и его томили бы те же чувства. Эта неотличимость всегда казалась ему силой и сутью их единства – быть всего лишь одним из винтиков в машине праведного гнева.
Но теперь он сомневался. Единство это или всего лишь единообразие? Или даже нечто вовсе бесполезное? Все в жизни Зефона вело его к этим последним часам, но что отличало его от остальных братьев? Что делало его им самим?
Он смотрел на искаженное отражение в нагруднике Шафии, зная, что где-то за этим ангельским образом скрывается лицо мальчика, которым он когда-то был, и мужчины, которым ему не позволили стать. Но никак не мог их разглядеть. Ни единой черты.
Амит.
Эта мысль пришла непрошеной, но он не стал ее прогонять. Подняв голову, он посмотрел на Амита, который стоял в противоположной стороне зала, тоже окруженный трэллами. Это его брат, равный по положению, человек с его лицом. Кожа Амита темнее, и еще больше их отличают шрамы: ни один воин не носит на себе точно таких же отметин, как и его братья. Кроме того, Амит выбрил голову, и хотя Зефон приказал трэллам подстричь свои когда-то длинные локоны покороче, все же он сохранил их темный шелк. И все равно, как большинство Кровавых Ангелов, они могли бы быть близнецами.
Амит всегда казался ему таким… живым. Даже сейчас, когда Нассир просто стоял и молча размышлял, он выглядел кем-то большим, чем просто воин или офицер. Амит имел свои привычки; он стискивал зубы, когда раздражался, ворчал, когда ему было скучно, и крутил головой, пощелкивая позвонками, когда засиживался на долгих совещаниях. В его глазах часто было заметно напряжение сдерживаемого гнева. Амит был Кровавым Ангелом, но он был и самим собой, он настолько не вписывался в шаблон Легионес Астартес, что Зефону о таком приходилось только мечтать.
– Пожалуйста, поднимите руки повыше, повелитель, – сказал Эристес.
Он так и сделал, позволив стареющему слуге приладить к трехглавой мышце плеча подкладную пластину из эластичного материала. Ждать уже недолго. Скоро разнесется призыв к битве и прогонит эти бесполезные мысли. Зефон осознал, что медленно и шумно дышит полуоткрытым ртом. Ощутил первые признаки зова битвы, ноющую боль в челюстях, говорящую о жажде крови. Трэллы напряглись. Их запах стал едким от страха. Воин заметил, как они обмениваются взглядами.
– Я не зол на вас, – попытался он успокоить рабов.
Они не стали просить дальнейших разъяснений. И так было ясно, что лучше этого не делать. Их отношения с господином не способствовали такому нарушению протокола и приличий, как разговоры во время обряда.
Но Зефон снова удивил их, когда тихо сказал:
– Я вижу, вы вооружились.
На ближайшем ящике лежали три лазвинтовки, каждая со штыком, к каждой прилагались пистолет, чехлы и кожаная перевязь. Они были стандартного образца, побитые и потрепанные, так что нетрудно было домыслить их истории: подняты с трупов и розданы живым.
– Вам показали, как ими пользоваться?
– Мы и так знаем, повелитель, – ответила Шафия. – В легионе нас годами этому учили.
– Ясно. – Ему почти ничего не известно было о том, как они жили в свободное от служения ему время. Насколько он понимал, они весьма эффективно избегали его внимания. – Я не знал.
— Это ничего, повелитель. К чему вам обращать внимание на такие вещи.
Но Зефон продолжал наблюдать за ними, как никогда раньше заинтересованный тремя смертными, что ему служили. Удивительно, как постарели Шафия и Эристес. Удивительно, как Шенкай походил на них обоих. Он впервые увидел Шенкая, когда тот был подростком – тощим как жердь мальчишкой, который поступил к нему на службу как ученик родителей, проведя первые годы в корабельных яслях для трэллов. Еще раньше он узнал, что Шафия беременна, но его беспокоило только одно: сможет ли она исполнять свои обязанности как прежде. К ее чести, она смогла. Зефону ни разу не пришлось сделать ей замечание или отметить в уме какой-то промах. Некоторое время спустя он начал замечать ребенка, бегающего за трэллами. Вот и все. Он почти ничего не знал о мальчике. Ни разу не подумал о нем спросить.
Эристес и Шафия служили ему десятилетиями. До них ему служили Гиу и Шен-Ру-Лай, родители Эристеса. Как быстро прошло время.
– Я устрою так, что вы трое будете в резервных частях, которые отступят в Санктум.
Это жалкое обещание могло добавить к их жизни не больше нескольких часов, и Зефон поморщился при мысли о том, насколько оно бесполезно. Когда падет Дельфийское укрепление, падет и Санктум – не пройдет и дня. Незавидный подарок, но это было все, что он мог им дать.
– Я не побегу за Врата Вечности, повелитель, – заявил Шенкай тоном, который показался Зефону почти оскорбительным. – Я не хочу прятаться.
– Мы умрем на стене, – сказал Эристес. – Вместе с вами.
– И с Великим Ангелом, – добавила Шафия.
Он не ожидал такой отваги и был польщен их преданностью. И все же он задумался, так ли уж тверда их решимость. Неужели Шафия и Эристес не хотели бы, чтобы их сын насладился еще несколькими часами жизни? Или они гордились тем, что он стремится к такой смерти?
Он не знал и не хотел спрашивать. Стыдно было сознавать, как мало он знал о них.
– Я прошу прощения за то, что не интересовался вашей жизнью. Это было грубо с моей стороны.
Еще хуже. Они не привыкли к такому обращению и ничего не ответили. Теперь никто не знал, как продолжить их спотыкающуюся беседу. Шафия и Эристес приладили на место его левую перчатку и стали ввинчивать соединительные иглы, предугадывая движения друг друга с грацией, которую могли дать только десятилетия опыта. Эта задача была не просто привычна им, она стала ритуалом длиною в жизнь. Он шевельнулся – редкий момент неловкости – и услышал, как Шенкай, стоявший позади, негромко выдохнул от раздражения. Трэлл причесывал Зефона и туго заплетал его волосы, чтобы они не мешали в шлеме.
– Пожалуйста, не двигайтесь, повелитель, – сказал Шенкай. Зефон почти услышал, как молодой человек старается не вздыхать.
Зефон замер на месте.
– Я завтра, скорее всего, умру, – признался он. – И мне в голову приходят мысли, которые никогда не пришли бы при других обстоятельствах. Вы отлично мне служили все эти годы. Спасибо вам за вашу верность.
И снова между тремя рабами промелькнуло мгновенное замешательство. Они продолжали свою работу, но Зефон видел в их поведении признаки, выдающие волнение: вставшие дыбом волоски на руке Шафии, звук, с которым Шенкай сглотнул комок в горле, сжатые губы Эристеса, сильнее обозначившиеся морщинки в углах его рта. Человеческие реакции. Инстинктивные сигналы дискомфорта.
– Спасибо, повелитель, – сказал Эристес, приладив один из наручей Зефона к руке. Воин не мог с уверенностью сказать, что выражали лица трэллов. Единственное, что было очевидно – их неловкость из-за направления, которое приняла беседа.
Когда они подняли нагрудную пластину на место, он сказал:
– Старайтесь держаться ко мне поближе. Я позабочусь о том, чтобы вы как можно дольше оставались в живых.
Он не видел выражения лица Шенкая, но слышал, как голос молодого человека стал глубже из-за обуревающих его чувств.
– Вы лучше занимайтесь врагами, повелитель, а мы уж позаботимся о том, чтобы вы как можно дольше оставались в живых.
Зефон не смог найти достойного ответа перед лицом такой наивной преданности. Он позволил им закончить обряд облачения в тишине, прислушиваясь к музыке крови, пульсирующей в их жилах. Сотни солдат, гражданских и сервиторов проходили мимо, занимаясь последними приготовлениями.
– Зефон?
Он снова поднял голову и нашел глазами в толпе ту, что заговорила с ним. На ней была разномастная, с бору по сосенке броня, на плече она несла потрепанную лазвинтовку. Как и все остальные, она была лишь тенью себя, война раздавила ее – и, как у всех, оставшихся в живых в эти последние часы войны, ее глаза светились необъяснимой твердостью.
— Это вы Зефон?
– Они прорвали основную линию, – тихо произнес Зефон, и холод прошел по его телу. Трэллы замерли, мгновенно узнав эти слова. Они обернулись к той, что вызвала внезапный ужас их господина.
– Вы Зефон, правда ведь?
Кровавый Ангел кивнул.
– Да.
Женщина подошла поближе и, о чудо, она улыбалась. Усталая, но все же настоящая улыбка – здесь, в самом неподходящем для этого месте.
– Я так и думала, что это вы. Все Ангелы похожи, но у вас… – Она подняла руки в перчатках и несколько раз сжала и разжала кулаки, изображая его серебристую бионику.
Он посмотрел на женщину с волосами-сосульками и грязным лицом и вспомнил их первую встречу несколько месяцев назад на Горгоновом рубеже. Как он приказал ей убраться со стены, когда начался артобстрел. Как прижал ее к груди и заслонил своим телом, когда стены обрушились на них.
– Приветствую, Церис Гонн.
– Мне сказали, что вы погибли. Или так близки к смерти, что разницы почти нет. Знаете, я ведь сопровождала ваше тело до бастиона Разави. Тогда, несколько месяцев назад.
– Нет, я не знал. – Это тронуло его до такой степени, что он не мог выразить словами. – Вы очень добры.
– Когда мы добрались, вас поместили в стазис, а мне сказали уходить. Потом я узнала, что вы живы. Я была уверена, что это еще одна дурацкая военная байка. Еще одна ошибка среди, ну, знаете, многих.
– С учетом физиологии Астартес и то, и другое технически верно. Я был одновременно и мертв, и жив. – Цитадель затряслась. По наплечнику Кровавого Ангела забарабанила пыль. – Я рад, что вы тоже пережили Горгонов рубеж.
— Это благодаря вам, – Церис протянула руку и коснулась его лица. В этом жесте не было чувственности, скорее осторожное любопытство. Она провела кончиками пальцев по линии скулы и челюсти, материя перчатки казалась еще темнее на фоне его белой кожи.
– Я так и не видела вашего лица. Вы и вправду похожи на других. Но вы бледнее. Я почти могу разглядеть вены на щеках… и глаза у вас светлее. Вы выглядите мягче, чем некоторые из ваших братьев.
– На самом деле это не так.
– Поверю на слово.
Она казалась намного увереннее, чем та заблудившаяся архивистка из нового ордена владыки Дорна, которую он запомнил. Церис почувствовала, что прикосновение вызывает у него неловкость, и убрала руку со слабой улыбкой.
– Я отправляюсь в Санктум. Прикомандирована к Третьей Зохаринской стрелковой бригаде. – Церис оглянулась назад, где ее с разной степенью нетерпения ждали несколько имперских солдат. – Я просто… Я должна была сказать вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. И не говорите «не за что», потому что еще как есть!
– Пожалуйста, Церис. – Он не знал, что еще сказать, и смущенно добавил: – Право, я рад, что вы живы.
По крайней мере, еще на несколько дней. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не добавить этого.
Она явно почувствовала неловкость этого момента и попрощалась, не желая затягивать его.
– Да хранит вас Бог-Император, Зефон.
Он вскинул голову, услышав эту фразу, но ее тон не допускал возражений, словно эхо того, чем стало ее звание в последующие тысячелетия. Она отошла, оставив его с трэллами, и только еще один раз оглянулась через плечо.
Больше он ее не видел.
Аркхана Лэнда он нашел на укреплении. Похоже, марсианин применил свою обычную антисоциальную магию и занял место на стене, где почти никто больше не захотел задержаться. Зефон пробрался к Лэндову уголку изоляции по краю ближайшей толпы, извиняясь перед солдатами Имперской Армии, которые шарахались с его пути. Там они и стояли, не говоря ни слова. Просто глядели на пустоши.
Была ночь… то есть относительная ночь. И день, и ночь теперь выглядели одинаково – как фиолетовый закат.
Небо, на которое все старались не смотреть, раздирали электромагнитные помехи, танцующие зарева, созданные из скверны варпа и отраженного огня тысяч других войн на поверхности планеты. Зефон уже видел, как из-за присутствия на орбите огромных флотов возникали атмосферные возмущения, и это был не тот случай. Низко над горизонтом, над далекой ордой, окружающей Санктум, он замечал туманные по форме и богоподобные по величине фигуры, что когтями и зубами пробивались сквозь тучи. В последний раз, когда он посмотрел прямо вверх, в штормовой черноте кружил почти человеческий череп в полнеба размером. Его челюсть двигалась на сухожилиях из клубов дыма. Из пустых глазниц слабо поблескивали чахлые звезды. Потом, то удаляясь, то приближаясь, он исчез, растворился в грозовых тучах. Зефон не стал ждать, что появится следом.
Рядом с техноархеологом стояла солдат-скитарий. Она тоже молчала. Зефон не знал, почему – потому что ей было нечего сказать или потому что она была из тех, кто не мог говорить. Вроде бы почти никто из них не мог. Сапиен, обезьяноподобный, сидел на ее наплечнике. Он бесцельно проводил своими до странности человеческими пальцами по царапинам на ее шлеме, будто составлял в уме их карту.
Зефон поприветствовал его щелкающим звуком, одним из тех, что обезьянка иногда издавала. Сапиен глянул на него, повторил тот же звук и продолжил свое исследование скитариева шлема.
Мимо проходил титан, совершая обход вокруг стены. Это была одна из богомашин Игнатум, ее красно-желтая геральдика почти облезла из-за месяцев битв и пыли в воздухе. Земля дрожала в согласии с ее медленной поступью. Силовые кабели свисали с соединений брони, словно растянутые вены. Руки титана с встроенным в них оружием могли сравнивать с землей жилые башни, но сейчас они стонали под собственным весом – так ослабила война плечевые механизмы.
На корпусе машины, выведенное облупившейся бронзой, красовалось ее имя: «Иракундос» – «Вспыльчивый». Она казалась такой же изнуренной, как люди, которых накрывала ее тень. И почему-то такой же нетерпеливой.
Зефон отвел взгляд от титана и посмотрел на стену – влево, потом вправо. Бросались в глаза поблекшие в битвах цвета доспехов Астартес, поредевшие отряды которых принимали по готовности новые подразделения, а редкие всплески золота отмечали последних выживших Сестер Безмолвия и кустодиев.
Дельфийское укрепление казалось Зефону отвратительным. Будто памятник компромиссу, оно было приговорено к уродству под давлением необходимости. До войны оно служило только для украшения. Куртина из сияющего мрамора, окружающая грандиозный дворец Императора, не дальше километра от безупречных шпилей Внутреннего Санктума.
Прогнозируя, какую форму примет война, когда достигнет этого рубежа, Дорн сделал все возможное, чтобы последние защитники готовы были встретить наступающую на них орду. Подстраховка следовала за подстраховкой. Стену напичкали оборонительными турелями, укрепили многочисленными слоями пластали и рокрита, превратили в бастион, который защищали более ста тысяч воинов, дислоцированных во Внутреннем Санктуме. Кустодии. Сестры Безмолвия. Кровавые Ангелы. Белые Шрамы. Имперские Кулаки. Солдаты Имперской Армии. Беженцы. Гражданские. Все они плечом к плечу стояли в тени присматривающих за ними титанов.
По верху стены размещались батареи ПВО. Встроенные в стену колыбели для титанов, в которых стояли богомашины Легио Игнатум, были защищены массивными пустотными щитами и готовы приступить к ремонту подопечных, как только титаны вернутся в свою обитель. На поверхности бастионов виднелись посадочные площадки, где заправлялись и готовились к вылетам штурмовики и низковысотные истребители. Сложный комплекс машинных духов, вмонтированный в наиболее укрепленные участки стены, управлял сетью противоартиллерийских орудий: он выдавал постоянно обновляющийся поток данных, который командовал движением тысяч оборонительных батарей и источников отражающего поля. Дельфийское укрепление готово было перехватить вражеский огонь в любом виде – физического ли обстрела или завывающей энергии. Вдобавок ко всему, за спинами защитников вышагивал специально оснащенный титан класса «Разжигатель Войны» «Малакс Меридиус»; нацелив все свои вооружения вовне, он патрулировал территорию между Санктумом и укреплением, чтобы уничтожить любой летательный аппарат или снаряд, который мог прорваться мимо батарей.
Как бы великолепно это все ни звучало, Зефон не был слеп к реальности, которая его окружала. Орда, что скоро обрушится на них, сотрет с лица земли все эти грандиозные приготовления в течение нескольких часов. Для другого исхода защитников было слишком мало, а врагов – слишком много.
Их слабостью была арка. Дельфийские Врата – часть укрепления, возведенная над Великим Путем – были построены без учета соображений обороны. Их проектировали для парадов, для того, чтобы солдаты и титаны могли пройти по Пути, миновать арку и Дельфийское укрепление и подняться по ступеням Королевского Тракта. Не предусмотрели ни врат, которые можно было бы закрыть, ни баррикад, которые можно было бы возвести. Десятилетиями арка представляла собой открытый зев, ведущий прямиком к Вратам Вечности.
Когда настало время для подготовки к обороне Терры, Дорн приказал своим военным инженерам встроить в арку одни за другими несколько подъемных ворот, которые могли бы перекрывать Путь, усилить и защитить их настолько, насколько позволяли пределы мастерства Механикус, а потом возвести над аркой укрепленную цитадель. Эта цитадель была не просто орудийной платформой, но собором, посвященным смерти вражеских титанов.
Орда Магистра Войны могла атаковать стену с любого направления, но самая жестокая битва будет здесь, где рубеж слабее всего, вокруг недавно укрепленной арки. Здесь защитники собрали львиную долю своих сил. Уже на подходе к вратам орда будет разделена минными полями, огнем артиллерии и оборонительных турелей, единственная цель которых – уничтожить все, что приблизится по Великому Пути. Десятки тысяч захватчиков погибнут, не достигнув даже первых подъемных ворот, а за ними ждут еще двое, каждые – в шесть метров толщиной, каждые – идеальный очаг сопротивления, откуда защитники смогут поливать врагов огнем и насмехаться над ними, если те будут прорываться через одну преграду за другой.
Зефон перевел взгляд от стены к лежащим за ней пустошам. Сама земля там гибла. Будто недостаточно было убить на ней все живое, сама земля потемнела от порчи, превратилась в бугры, ухабы и глинистые выступы. Кратеры от бомбардировок стали лужами дымящейся органической грязи. Даже смотреть на это было больно, так же, как болела голова от взгляда в иллюминатор во время варп-транзита.
Как они могли сражаться за такое, подумал Зефон, наблюдая за кишащей на горизонте ордой. Как могли они хотеть такого?
Они верили, что это необходимо, ответил он на собственный вопрос, потому что знал, что это правда, хоть и не понимал, как она стала возможной. Что они должны были пережить, что увидеть, чтобы поверить в необходимость этого?
Над рядами врагов воздвиглись силуэты титанов. С каждым часом все больше их стекалось от павшей Последней Стены, они группировались для решающего штурма, словно пантеон сгорбленных богов. Дорн поступил правильно, когда удержался от соблазна ввести силы Игнатума в бой и сохранил значительное количество их вокруг Санктума в готовности к этим последним дням, но даже богомашины в марсианском красном, что вышагивали рядом с Дельфийским укреплением, теперь были в меньшинстве. Что же до титанов, высящихся над ордой в своем неусыпном бдении… Они отбрасывали странные тени, их спины согнулись в новых положениях, на их «головах» чудились лица с уродливым, непостижимым выражением. Некоторые, казалось, состояли скорее из плоти и крови, чем из священного железа. Другие плотоядно взирали на стену; даже с такого расстояния ощущалась их болезненно-животная аура.
А над ними, в ночном небе…
Не смотреть вверх.
Он снова перевел взор ниже горизонта.
Ни в одну из этих мыслей Зефон не посвятил Лэнда. Было приятно находиться в компании если не друга, то, по крайней мере, приятеля. Их с Лэндом взаимоотношения никак не касались войны, а в жизни Кровавого Ангела такое встречалось нечасто. Зефон дорожил этой дружбой, хотя к Аркхану трудно было испытывать симпатию.
– Эй, ты опять, – сказал Лэнд с ухмылкой.
Зефон прислонился к зубчатой стене, положив руку в перчатке на верх зубца.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду.
Лэнд прищурил глаза, которые и в лучшие времена походили скорее на узкие щелочки. Надтреснутые очки он сдвинул на потный лоб.
– Ты опять созерцаешь мир с этим до жалости одухотворенным видом. В самом деле, Зефон, это просто невыносимо. Ты такой серьезный. Такой искренний. Ты практически олицетворяешь свой мелодраматичный легион, и, скажу я тебе, это утомляет хуже боевых действий.
– А, – Кровавый Ангел кивнул. – Прости меня, друг мой.
– Вот видишь? Опять! Не «извини, Аркхан», а «прости меня, друг мой». Ты и на Горгоновом рубеже мне нервы портил, а уж после бастиона Разави… – Лэнд остановился и издал раздумчивое «хммм» продолжительностью в несколько секунд.
Зефон поднял брови в ожидании ответа.
– Ты такой же, как был, только хуже. Еще тише. Еще спокойнее. Знаешь, это раздражает.
– Я все еще не понимаю, что ты имеешь в виду. – Все же Зефон засомневался, вправду ли это так.
– А что ты не единственный Кровавый Ангел, с которым я разговаривал в этом году, понимаешь? Я ведь слышал истории про Вестника Скорби. Ты был такой горячий. Весь этот гнев, агрессия. Когда мы встретились, ты страдал из-за увечья, и твои притупленные эмоциональные реакции объяснялись химией депрессивного мозга. Но теперь-то…
Лэнд снова остановился на середине фразы и испустил очередное долгое «хммм».
– А впрочем, все равно. Почему бы тебе не плюнуть на нас, презренных смертных, как Амит, и не отшвырнуть нас с пути, как замешкавшихся собак?
Зефон почти улыбнулся.
– Ты преувеличиваешь резкость моего брата Амита.
– Ничего я не преувеличиваю, и ты сам это знаешь. – Марсианин отвел взгляд и указал на пустоши, простирающиеся до пыльного горизонта. – Мы завтра умрем, да?
Зефон задумался, как ответить на этот вопрос, и это было странно, потому что ответить можно было только одно.
– Да. Если не завтра, то через день или два. Боюсь, ты прав.
– Я всегда прав, – отрезал Лэнд. – Но подожди. Ты ''боишься'', что я прав? Я думал, вы не знаете страха.
Трэллы заплели длинные волосы Зефона, чтобы они не лезли в лицо, и все же он отбросил выбившуюся прядь с виска. Он смотрел на расплывчатые силуэты далеко в пыли. Орда пока была за пределами досягаемости стеновых орудий, но каждый из защитников вел в уме безмолвный отсчет.
– Мы знаем страх, – тихо сказал Зефон. – Мы просто приучены с ним справляться.
И снова упала тишина. Относительная тишина – даже на их участке стены были другие солдаты, которые переговаривались неподалеку, турели, которые сканировали местность, ветер, который дул, и гром артиллерии, который зловеще доносился с другого конца осажденного континента. Но между ними тремя – четырьмя, если считать Сапиена, которого Зефон, впрочем, всегда считал – повисло напряженное молчание.
Наконец Лэнд повернулся к нему. В его глазах Зефон увидел жадное любопытство.
– А Девятый завтра будет говорить так же откровенно?
– Владыка Сангвиний, – мягко поправил его Зефон – Мой отец произнесет те слова, что захочет произнести. Не мое дело предполагать или заранее воображать, что он скажет. Ты когда-нибудь слышал речь примарха?
Аркхан Лэнд уклончиво покряхтел.
– Никогда не угадаешь, что он скажет. Он действует и думает не так, как другие примархи.
– Судя по тону, ты этим страшно гордишься. – В голосе Лэнда вдруг послышалась усталость. – Почему ты здесь, Зефон? Чего ты от меня хочешь?
Кровавый Ангел склонил голову, наблюдая за маленьким марсианином с бесконечным терпением.
– Я буду сражаться вместе с остатками моей бывшей роты, Высокого Воинства.
– Знаю, знаю, как волнующе. Но я-то тут при чем?
– Многие наши трэллы будут с нами в качестве вспомогательных отрядов. Я хотел бы попросить тебя держаться рядом с Эристесом, Шафией и Шенкаем, поближе ко мне.
– И все? – Лэнд фыркнул со своей обычной заносчивостью. – Что ж, если хочешь… В последний раз, когда мы встречались, они показались мне вполне сносными, а одно место на этой стене ничуть не хуже другого.
– Я серьезно, Аркхан. Ты согласен стоять рядом с ними? Защищать их?
– Да, да, да. Хватит причитать.
Зефон поблагодарил его.
– И это все? – повторил Лэнд. – Все, чего ты хотел? Предполагаю, что сейчас ты уйдешь.
– А ты… хотел бы, чтобы я остался?
Лэнд сглотнул с таким звуком, будто у него в горле и правда что-то было.
– Я не хочу умирать, Зефон.
Кровавый Ангел начал отвечать, ожидая от марсианина знакомой иронии, но старик вдруг заплакал. Совершенно застигнутый врасплох, Кровавый Ангел секунду помедлил, а потом опустился на одно колено, чтобы приблизиться к Лэнду. Он не стал трогать человека. Он знал, как Лэнд ненавидел прикосновения.
– Я слишком важен, – в промежутках между рыданиями Лэнд выговаривал слова, полные накопившихся чувств. – Мне еще нужно столько всего открыть заново, столько секретов Темной Эры. Я могу принести так много пользы. За столь многое меня еще не оценили по достоинству.
Зефон подавил вздох. Глупо с его стороны было поверить, будто в излияниях Лэнда могло содержаться что-то кроме еще большего тщеславия.
Скитарий, стоявшая рядом, наблюдала на этой сценой в хрупкой тишине, не проявляя ни неловкости, ни сочувствия. Потом она прикоснулась к Лэнду – положила железную руку на плечо марсианина. Поразительно, но Лэнд с ласковой признательностью погладил эти металлические пальцы. Зефон едва мог поверить своим глазам. Псибер-обезьяна, до того удобно устроившаяся на плече скитария, перепрыгнула на спину Лэнда и нежно зачирикала что-то хозяину.
Аркхан Лэнд поднял на Кровавого Ангела красные, усталые глаза.
– Я боюсь.
– Бояться – это очень по-человечески. Я бы подумал о тебе хуже, если бы ты не был напуган, Аркхан.
– Некоторые люди тратят жизнь на то, чтобы пулять друг в друга генетическим материалом и плодить своих отвратительных мелких полуклонов. И так гордятся этим, будто иметь детей, выполнять свою базовую биологическую функцию – бог весть какое достижение. Их потомки – это то, что останется от них в будущем. Они находят в этом утешение. Но не я. У меня есть Поиск Знания. У меня есть мои переоткрытия. Однажды весь Империум будет знать мое имя. Вот как все должно быть. Я не хочу, чтобы все закончилось здесь, вот так. Не хочу, чтобы меня затопил поток черного ужаса.
Зефон нерешительно протянул руку.
– Не трогай меня! – рявкнул Аркхан, и Кровавый Ангел отстранился. – Что будет завтра, Зефон? Ты-то хоть знаешь?
Вряд ли Лэнд желал, чтобы ему подробно очертили тактическую ситуацию, подумал Зефон. Все и без того было предельно ясно.
– Они подойдут к Дельфийскому укреплению максимальными силами, сосредоточив свой натиск на арке. Как только они прорвутся через врата или переберутся через стену, сражение превратится в отдельные конфликты, поддерживаемые обеими сторонами. Они будут драться, чтобы удержать позиции, а мы – чтобы выбить их оттуда, пока они не закрепились. Когда стена падет, те, кто назначен в арьергард, пожертвуют собой, чтобы удерживать врага от прорыва в Санктум так долго, как только возможно. За исключением кустодиев. Некоторые из них останутся с нами на стене, но большая часть будет в Санктуме для предотвращения неожиданных диверсий. Когда мы потеряем Дельфийское укрепление, что случится в промежутке между одним и тремя днями сражений, у всех выживших будет шаткая возможность отступить с боями по Королевскому Тракту. Но до того, как враг достигнет Санктума, владыка Сангвиний и кустодии замкнут Врата Вечности.
Лэнд смотрел на него со смешанным выражением подозрительности и тревоги.
– Это что, шутка?
– Н-нет, – Зефон ответил не сразу, полувопросительно, неуверенный, правильно ли он понял вопрос. – Я, кажется, не сказал ничего особенно смешного.
– Они бросят нас здесь?
Иногда Зефону трудно было понять, как Аркхану Лэнду, человеку неоспоримой гениальности, может настолько недоставать проницательности.
– Мы стоим на стене последней крепости Императора. Отсюда отступать некуда. Да, Гвардия Кустодиев вернется к Императору, чтобы умереть вместе со своим повелителем, но не раньше, чем здесь, на стене, все будет потеряно. Мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы продержать Врата Вечности открытыми так долго, как это возможно, но Дельфийское укрепление – это и вправду последняя линия обороны. Именно здесь мы можем собраться в количестве, достаточном, чтобы отражать атаку в течение нескольких дней, если все пойдет по наилучшему из сценариев. Именно здесь у нас наиболее защищенные позиции на всей Терре. Именно здесь у нас есть слабая надежда дождаться подкреплений откуда бы то ни было. Но все эти преимущества исчезнут, как только враг пройдет во Врата Вечности. Не останется ни тактики, ни стратегии, ни надежды. В Санктуме бой пойдет за каждую комнату, за каждый зал, а твари из варпа будут проявляться где угодно по собственному капризу. Это будет резня.
Слезы в глазах Лэнда высохли. Он смотрел на Зефона с выражением холодного, отстраненного ужаса на лице. Это был человек, разгадавший загадки Темной Эры Технологий, которые сводили других с ума, человек, возглавлявший экспедиции в гробницы-ловушки неведомых машинных королевств… Но пока он слушал Зефона, спокойно описывающего грядущую битву, вся кровь отлила от его худого лица.
– Это еще не все, – проговорил он. – Ты что-то скрываешь, по глазам вижу.
Зефону не нравилось то, что он уже рассказал, не в восторге он был и от того, что пришлось сказать следом.
– Пока мы удерживаем Санктум, мы готовы ко всему. Но я думаю, прежде чем напасть, они попытаются нанести ущерб нашему боевому духу. Они не могут сломить нас, но могут уязвить нашу решимость и ослепить нас гневом.
Лэнд обменялся взглядом со своей новой приятельницей-скитарием, которая проблеяла что-то на скит-коде, а потом снова посмотрел на Зефона.
– Она спрашивает, что ты имел в виду.
– Я не хочу говорить об этом, Аркхан, на случай, если ошибаюсь. Я надеюсь, что не прав. – Зефон взглянул на пустоши, в сторону бесчисленной орды. – Но если прав, то на заре вы сами увидите.
Лэнд снова сверлил его взглядом. И снова Кровавый Ангел обнаружил, что понятия не имеет, какой гамбит старик попытается провернуть в разговоре с ним в следующий раз. Взгляд скитария, скрытый за гудящим, недавно отремонтированным моновизором, встроенным в помятый шлем, тоже был направлен на него. Он никак не мог понять, о чем она думает; какими бы ни были ее мысли и чувства, они, должно быть, навсегда останутся тайной. По крайней мере, для него.
– Скажи мне, Зефон. Просто скажи. Ты боишься?
Что ответить в такую минуту? Может быть, он должен оставаться Астартес – непоколебимым до самого конца, скалой, о которую разобьются волны врагов? Конечно, такое непреклонное мужество ободрило бы защитников. Конечно, такой и была его роль как легионера в эти последние дни… разве нет?
Или он должен быть человеком? Постчеловеком, конечно, но сохранившим в себе человечность. Должен ли он признаться, что испытывает эмоции, в которых воины легионов не признались бы ни за что или которые приучили себя не ощущать?
Ответ был очевиден. Он поступит, как Кровавый Ангел. Все остальное оказалось бы фальшью.
– Да, – сказал он. – Я боюсь.
Лэнд уставился на него немигающим взглядом.
– Боишься смерти?
– И да и нет. Меня не пугает мысль о том, что клинок или болт оборвут мою жизнь. Я не боюсь боли и не боюсь пустоты, что придет позже. Но вся эта физиология… Когда орда набросится на нас, мои сердца забьются сильнее, во рту пересохнет, я испытаю потребность бежать. Несмотря на постчеловеческую выдержку, что-то человеческое затрепещет во мне, захочет отступить, сохранить мое существование. Я почувствую это, но не покорюсь. Когда говорят, что мы не знаем страха, это потому, что так кажется со стороны. Но мы ощущаем страх, просто не поддаемся ему. Мы не позволяем эмоциям влиять на наши поступки. В этом смысле мы не бесстрашны, просто смелы.
Лэнд поразмыслил над этим.
– Знаешь, если бы ты сказал, что боишься только покрыть себя позором или погибнуть, не исполнив свой долг, меня бы стошнило.
Неожиданно для себя Зефон улыбнулся.
– Слишком поэтично?
– Нет, слишком похоже на гроксово дерьмо. – Лэнд смахнул с лысой макушки осевший на ней пепел. – Но вообще-то нетрудно быть храбрым, если ты практически бессмертен.
С этим Зефон не мог поспорить. Даже пытаться не стал.
– Да, это играет свою роль. Но так или иначе, завтра я умру, несмотря на генетику Легионес Астартес. В этом отношении я так же смертен, как и ты, и все эти отважные люди, стоящие с нами на стене.
Марсианин все смотрел на него, словно стараясь разглядеть что-то в его лице. Чересчур уж долго он смотрел.
– Ты правда в это веришь, да? Что глубоко внутри ты совсем как мы.
Зефон не ответил. Он уже изложил свою точку зрения, которая говорила сама за себя.
– А теперь, мой ваалитский друг, я объясню, насколько ты неправ. – Лэнд указал на них обоих. – Разница между нами – разница между нашими видами – в том, что мы живем, а вы существуете. Когда мы умираем, галактика теряет наши мечты, надежды и устремления. Все, что мы могли бы сделать, исчезает из мироздания, навеки теряет возможность осуществиться. Не рождаются дети. Не совершаются открытия. Даже если умирает один из хнычущей массы, которому суждено совершить ничтожно мало, это все равно безмерная утрата потенциала. И это трагедия, потому что трагичность измеряется утратами. А вы?
Вы – оружие. Вы созданы для войны, и никогда не имели иного предназначения или иного будущего. Ах, ты завтра погибнешь? Возможно. Но ты погибнешь, делая то, для чего создан, умрешь в точности так, как тебе назначено умереть. О чем ты мечтаешь, Зефон? Какую жизнь ты ведешь, когда не сражаешься? Какой вклад ты вносишь в процветание вида, кроме расширения его территории с помощью своих недюжинных способностей к пролитию вражеской крови?
Когда умирает кто-то из твоего вида, Астартес, – и давай не будем забывать, что именно по вине вашего вида половина галактики сейчас в огне – так вот, когда погибает кто-то из твоего вида, это не большая трагедия, чем когда ломается меч. Не разбиты мечты. Не разрушены судьбы. Просто оружие сломалось, выполняя свое предназначение.
Вот почему вы не имеете права на страх, Кровавый Ангел. Смерть для вас почти ничего не значит. По сравнению с нами вам нечего терять.
Теперь в глазах Зефона не осталось никакого веселья, пусть даже холодного. Не осталось ничего. Его черты потеряли даже те едва заметные следы индивидуальности, что Лэнд до сих пор за ним признавал; остался только ангельский шаблон, делавший его неотличимым от прочих воинов легиона.
Зефон задумался, что сказать, и стоит ли вообще что-то говорить. До этого момента все их общение шло в таком духе – остроумные замечания Лэнда, полные объяснимого отвращения к генетически измененным постлюдям, шутливые и добродушные возражения Зефона. Но теперь Кровавому Ангелу стала понятна вся глубина ненависти Аркхана Лэнда, и он обнаружил, что у него нет подходящего ответа.
Потому что он прав. Эта предательская, чудовищная мысль обожгла его.
Лэнд уже отвернулся, его не интересовало, что Зефон может сказать в ответ. Бронированная рука Кровавого Ангела с мягкой, но непререкаемой силой опустилась на плечо старика.
– Не трогай м…
– Заткнись, Аркхан. Пожалуйста, хоть раз в жизни заткнись.
Лэнд моргнул. Изумление лишило его дара речи, что и в самом деле случалось нечасто.
– Может, ты и прав. Ты не сообщил мне ничего нового: все это я передумал уже сотни раз. Но мне нужно твое обещание, что завтра ты преодолеешь свою обычную трусость. Ты отбросишь свое себялюбие, которое выдаешь за здравый смысл, и будешь стоять рядом с Шафией, Эристесом и Шенкаем. Я могу терпеть твою ненависть, злобу и бесконечные нападки, но трусости не прощу. Запомни эти слова, друг мой. Если я узнаю, что ты бросил их перед лицом опасности после того, как согласился стоять рядом с ними, я найду тебя, где бы ты ни прятался – без сомнения, в луже собственной мочи – и убью.
Лэнд вытаращился на него с раскрытым ртом.
– Я забью тебя до смерти голыми руками, Аркхан. Этими самыми руками, которые ты мне дал. Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?
Лэнд закивал.
– Хорошо. – Зефон отпустил его. – Теперь иди поспи, пока можешь. Тебе будет полезно. И не смотри вверх.
Он отошел, оставив Лэнда краснеть под взглядами ближайших солдат. Последним, что Кровавый Ангел от него услышал, было умозаключение, которое марсианин высказал своей спутнице-скитарию:
– А он изменился.
==='''Двадцать шесть. Любопытный выбор посланника'''===
Трансакта-7Y1
Когда по всему Дельфийскому укреплению прозвучал сигнал к подъему, скитарий ухватила свою новую винтовку за ремень и поднялась на металлические ноги. На самом деле она не спала – во всей полноте этой роскоши создатели ей отказали, – просто дремала, прислонившись к парапету между двумя бойницами. Вокруг сотни солдат делали то же самое: хватались за оружие, стряхивали остатки неглубокого сна. Аркхан Лэнд, прикорнувший на мраморном полу в своем ветхом плаще, заворчал, отказываясь вставать. Сапиен проявил много больше энтузиазма. Обезьяноподобный вспрыгнул на ее плечо и зачирикал простенькие фразы на скит-коде.
Трансакта-7Y1 ответила на собственном варианте кода, похожем на тот, что использовало создание, но приправленном жаргоном ее макроклады, что да, она примет все меры, чтобы защитить обезьянку. Сапиен выразил кодированную надежду, что она останется в живых, если окажется на это способна. В ответ она согласилась, что выживание было бы самым желательным исходом, но не самым вероятным, правда?
Псибер-обезьяна сузила механические глаза и осмотрела то, что собиралось на горизонте. Секунду спустя Сапиен подтвердил, что да, выжить вряд ли представляется возможным.
Трансакта-7Y1, вопреки действующему приказу, быстро взглянула вверх. В небесах, которые лишь периодически были доступны восприятию сквозь завесу пепла, колыхались щупальца тошнотворного сияния aurora borealis. Казалось, магнитное поле Терры поражено раком.
– Началось? – спросил Лэнд из своего убежища.
Трансакта-7Y1 подтвердила, что да, началось.
Глаза Лэнда расширились от страха, но этот страх был притуплен тем, что могло возобладать над любыми эмоциями. Усталость пересиливала все остальное, тело и разум не могли отдать больше, чем уже отдали, и Аркхан Лэнд уже выглядел полумертвым. Провести в этом безумии почти год, днем и ночью, от рассвета до заката; месяцами задыхаться от пепла и пыли; снова и снова отступать от горящих бастионов, бежать от наступающей орды; вслепую драться в руинах, участвовать в сотнях военных советов, от которых так и разило предстоящим провалом; исчерпать последнюю йоту своей энергии, сколько ее ни было, только чтобы оставаться в живых, пока Терра вокруг полыхала… Он совсем выбился из сил. Теперь, когда больше некуда было бежать, Лэнд слишком обессилел, чтобы бояться.
И не он один. Трансакта-7Y1 не могла авторитетно судить о человеческой мимике, но то, что она видела в изможденных чертах Аркхана Лэнда, отражалось на лицах у всех – у гражданских, у беженцев, у солдат.
Хотя, подумала она, теперь все они были солдатами. Любой, кто мог держать винтовку, сжимал ее в руках. Конец света оказался великим уравнителем.
Трансакта-7Y1 всмотрелась в пустошь; моновизор щелкнул, приближая изображение, наводя резкость.
– Титаны? – спросил Лэнд, не поднимаясь. – Они послали вперед титанов?
Трансакта-7Y1 ответила не сразу. Она вернула изображение к нормальному масштабу и посмотрела на защитников, стоявших слева и справа от нее. С одной стороны теснились солдаты Имперской Армии из 91-го Индустанского Десантного (без твоих традиционных гравишютов – в последней битве им десантироваться не придется), и ей не нужна была особая проницательность, чтобы увидеть, как они растеряны. Те, у кого были магнокли, выглядели не просто растерянными, они явно были в ужасе.
С другой стороны стояли Зефон, офицер Легионес Астартес, бывший доминион Высокого Воинства, и три неаугментированных человека, которых он называл своими трэллами. Далее на стене находилась группа Кровавых Ангелов, одним из которых был Нассир Амит, доминион Расчленителей, без шлема. Она увидела, как он наклонился, опершись кулаками на парапет, и вгляделся в надвигающуюся на них воплощенную злобу. Она услышала, как он – очень отчетливо – произнес:
– Бесчестные ублюдки.
Трансакта-7Y1 снова окинула взглядом орду на горизонте. Хоть ее шлем и починили, расстояние все же скрадывало важные визуальные детали. Она положила ствол своей новой трансурановой аркебузы на парапет перед собой и прильнула к оптическому прицелу.
Нелегко было соотнести то, что она видела, с каким-либо контекстом. Так она и передала коротким отрывком кода своему новому благодетелю.
— Это звучит неоптимально, – ответил обеспокоенный реакцией окружающих Лэнд, наконец поднимаясь на ноги.
Трансакта-7Y1 регулировала снайперскую винтовку, а Лэнд рядом с ней крутил и настраивал свои мультиспектральные очки. Вдвоем они вглядывались в пустоши, где сама земля оживала. Дышала. Менялась.
Затмевалась, подумала Трансакта-7Y1.
Волна порчи прокатилась по истерзанной земле, поглощая расстояние между укреплением и остановившимися рядами врагов. Развороченная взрывами почва на глазах разлагалась, камни чернели, кое-где пузырились, в других местах прорастали щупальцами плоти, растрескивались, выпуская шевелящиеся корни.
У порчи был вестник: единственный титан выступил из орды и размеренно зашагал по пустоши, внешне спокойный, хотя Трансакта-7Y1 почти ощущала жар ядерного синтеза в его сердце-реакторе. Отходя от вражеских рядов по распространявшемуся все дальше ковру порченой земли, Титан рос на глазах. Прошло полминуты, и вот она уже слышала его поступь, приглушенную расстоянием.
– Он в пределах досягаемости стеновых орудий, – заметил кто-то из ближайших Кровавых Ангелов.
– Ждем, – ответил Амит.
Трансакта-7Y1 все еще смотрела в оптический прицел. Это был титан класса «Разбойник»; по мере того, как он приближался, сквозь редеющий туман проглядывала его раскраска – королевский пурпур Легио Мордаксис. Ей довелось недолго сражаться вместе с Мордаксис девять лет назад, во время приведения к согласию Триста Восемь Тринадцать, и она очень гордилась этой честью.
Сердце ее упало; точнее сказать, она пережила затянувшийся миг эмоциональной нестабильности, который в действительности не имел ничего общего с процессами, происходящими в ее сердце.
Она повела прицелом сначала в одну, потом в другую сторону от титана, рассматривая скопища орды в отдалении. По краю линии фронта вырос лес арматуры и шестов из исковерканного металла, возведенный в последние дни тяжким трудом неизвестного количества рабов, сервиторов и демонических созданий. В слабом утреннем свете видно было, что лес не простаивал впустую; он использовался как колья и виселицы для дергающихся, искалеченных пленников.
Трансакта-7Y1 навела фокус на одного из пленных, привязанного к ржавому столбу. Она не узнала полковые цвета его униформы, но он определенно был пехотинцем, бронежилет висел клочьями, разорванный ударами бича. Вместо лица у него было месиво из крови и колючей проволоки. Ни зубов, ни глаз, ни рук – все это отняли те, кто пленил его, прежде чем связать и повесить здесь умирать.
Внизу, на уровне ног несчастного с отрезанными ступнями, его агонией наслаждался мутант-надзиратель – рогатый зверолюд ревел по-ослиному и хохотал, неслышно из-за расстояния, но животная радость ясно выражалась на лице твари.
Титан приближался. Позади него сотни замученных пленников, выставленных напоказ перед защитниками, превращались в тысячи. Они висели на пронзенных конечностях, покачивались в колыбелях из колючей проволоки. Некоторых даже заставляли брести вперед, со смехом подталкивая к линиям противника, словно низкий прилив, набегающий на Дельфийское укрепление. Многие ползли по порченой земле, обрубки ног не оставляли им иного выбора, как тащиться животом по грязи. За ними двигались те, кто не мог даже ползти – безрукие и безногие, отравленные, умирающие.
Втиснутые в гражданские транспортеры с открытым верхом, прикованные к бортам грузовиков снабжения и армейских «Химер». Сотни машин катились вперед, и ни одна не стала объезжать волну калек на их скорбном пути к укреплению. Ноги и гусеницы вминали раненых в землю с полным безразличием. Разумеется, на изъеденной порчей земле машины сталкивались и переворачивались, одни вязли в раскисшей почве вместе во своим жалким, умирающим грузом, другие расстреливали ракетами их собственные надзиратели.
Среди пленных Трансакта-7Y1 видела изуродованных скитариев. Она видела техножрецов и марсианских слуг, чьим единственным грехом была непоколебимая вера в Омниссию и в его представление о том, каким должен быть Марс. Желчь обожгла ее горло при виде таких же солдат, как она сама, лишенных божественной бионики, пронзенных, распятых, связанных полотнами колючей проволоки, ползущих по распаханной земле в тщетной попытке найти убежище.
Что двигало этими беглецами, самыми жалкими из всех, задумалась она? Что за смесь из жуткой надежды и безрадостной реальности плескалась в их одурманенных болью мозгах? Возможно, некоторые и впрямь надеялись обрести безопасность, получить помощь – возможно, даже лечение, – если бы они добрались до своих собратьев-защитников Дельфийского укрепления. Но сколь многие, лишенные органов чувств, не осознавали, где находятся? Сколь многие знали только одно – что впереди еще большие мучения, и молились о смерти, в которой им было отказано?
Она инстинктивно взглянула на цифры дальномера винтовки, чтобы проверить, сможет ли она подстрелить кого-нибудь с такого расстояния. Потом опустила аркебузу. Хватит, насмотрелась. С обеих сторон стены послышались тревожные, нестройные голоса офицеров-людей. Они хотели открыть огонь из стеновых орудий. Они хотели обстрелять пустошь. Они хотели избавить пленников от страданий. Но несчастные были слишком далеко, и орудия промолчали. Тем временем титан приближался.
Когда Сангвиний, Девятый примарх и владыка легиона Кровавых Ангелов, опустился на стену рядом с ней, она повела себя не так, как многие кругом. Кровавые Ангелы отсалютовали, некоторые – знаком аквилы, другие – по старому обыкновению, ударом кулака в грудь. Пораженные солдаты-люди отступили, бормоча приветствия и хвалы, если вообще смогли что-то сказать. Легионные трэллы, которые собрались на этом участке стены в количестве около сорока, почти одновременно опустились на колени, словно запрограммированные, и благоговейно склонили головы. Даже Аркхан Лэнд вздрогнул в изумлении, на его лице появилось ошеломленное выражение, пока он не осознал, что происходит, и не отвел подчеркнуто взгляд. В конце концов, владыка Сангвиний отказал в просьбе Лэнда отвоевать Марс до того, как Магистр Войны достигнет Терры. Некоторые вещи простить нельзя.
Но Трансакта-7Y1 видела примархов с точки зрения скитария. Она смотрела на возвышающуюся над ней фигуру с уважением, но без малейшего благоговения. Это громадное крылатое существо не было полубогом, и Трансакта-7Y1 не собиралась относиться к нему как к полубогу. Вне сомнения, оно было плодом провидения Омниссии. Но не сыном Омниссии. Если бы Омниссия хотел создать потомство, то Его творения несли бы отпечаток Его божественного совершенства, а не дошли бы до той точки, где половина сыновей восстает против отца и поджигает галактику. Кроме того, были и философские соображения. Зачем Богу-Машине порождать восемнадцать в основном биологических детей? У некоторых из них были небольшие аугментации, но ничего значительного, ничего, что говорило бы о чистоте.
Нет. Она признавала, что они были любопытным результатом генетических экспериментов Омниссии. Но их безумные претензии на то, что они были Его сыновьями, она признать не могла. Скорее всего, причиной их изъянов было непонимание терранскими учеными-жрецами замысла Омниссии – еще одно доказательство ошибочности и полного отсутствия божественности во всем этом предприятии.
Поэтому она не преклонила колено и не стала – как выразился бы в своем красочном стиле ее бывший товарищ Энварик – «вилять хвостом» перед прибывшим примархом.
Она взглянула на великолепную фигуру в золоте, поприветствовала ее марсианским салютом – костяшки сомкнулись в символе шестеренки – и отвернулась к пустошам, сжимая в руках винтовку.
За ее спиной обсуждали, что же будет дальше. А «Разбойник» подходил ближе. Все ближе. Он уже обогнал раненое воинство и был теперь почти на полпути к стене, пересекая невидимую сеть нереализованных огневых траекторий. Сангвиний мог бы щелкнуть золотыми пальцами, и артиллерия, способная пробиться к мантии планеты, стерла бы одинокого титана с лица земли.
– Мы должны уничтожить его, повелитель, – сказал один из капитанов. Трансакта-7Y1 идентифицировала его по знакам на броне: Аполло, офицер 48-й роты. – Если позволим ему добраться до стены, ничего хорошего из этого не выйдет.
– Разве? – перебил его Зефон. – Каждая секунда имеет значение. Каждая. Если Хорус желает тратить время на мелодрамы, так пусть его. А Тринадцатый легион тем временем все ближе к Терре. Весь этот театр на пользу нам, не врагу.
Аполло посмотрел на Зефона в упор.
– Тысячи пленных умирают в мучениях. Это не театр, Зефон.
– Я уничтожу его, – тихо сказал Сангвиний, – но не сейчас.
Трансакта-7Y1 перестала слушать. Ей были неинтересны их расчеты, чего больше в сложившейся ситуации – выгод или убытков, и в любом случае она знала, что офицеры легиона и их повелитель не замечают ее.
Некоторое время она смотрела на титана. На посланника Мордаксис. Не задумываясь, она выдала скороговорку кода. Лэнд кивнул и облизнул потрескавшиеся губы.
– Конечно, – пробормотал он. – Конечно, это так.
Самый юный из трэллов Кровавых Ангелов в красном одеянии поверх неподходящего бронежилета прочистил горло и обратился к техноархеологу.
– Можно узнать, что сказал киборг?
Трансакта-7Y1 глянула на молодого человека, но не с целью коммуникации; она не сделала попытки объясниться. Она сомневалась, что Лэнд утрудит себя переводом; несмотря на свою явную и несомненную гениальность, он, кажется, находился в состоянии глубокого эмоционального потрясения. Зефон просил его защитить своих слуг, но не просил быть с ними приветливым, поэтому скитарий удивилась, когда Лэнд повернул землистое лицо к легионному трэллу.
– Тебя зовут Шенкай, правильно?
Юноша с таким же грязным, как у всех, лицом кивнул.
– Да, господин Лэнд.
– Ну, Шенкай, это Трансакта-7Y1. Она сказала, что больно видеть богомашину, созданную из священного металла по образу и подобию Омниссии, на неправой стороне в войне. И тем больнее, что она сражалась вместе с Легио Мордаксис, а теперь их механизмы одушевлены еретической волей, и она горюет об этом.
Шенкай внимательно посмотрел на скитария. Трансакта-7Y1 прочла в его взгляде понимание и почувствовала, что в измученной путанице ее собственных эмоций расцвела благодарность. В ответ на участие трэлла она склонила голову в шлеме и выдала еще строчку кода.
Лэнд снова перевел:
– Она говорит, можешь звать ее Тэшка.
Шенкай улыбнулся.
– Так и буду тебя звать. Спасибо.
Трансакта-7Y1 снова повернулась к пустоши. Она смотрела, как чернеет земля. Смотрела, как титан вышагивает все ближе. Она заметила, что правая рука титана сжата в неплотный кулак, что-то стиснуто в гигантской клетке его пальцев.
– Любопытный выбор посланника, – подумал вслух Лэнд.
Низким, напряженным голосом Зефон ответил:
– У него в руке что-то есть.
«Разбойник» – Трансакта-7Y1 прочла на его покатом щите имя: «Дочь терзаний» – замедлил ход и остановился. Из-за инерции ему потребовалось некоторое время, чтобы привести поршни в положение, необходимое для остановки и отключения двигательных функций. Теперь защитники могли своими глазами разглядеть знаки принадлежности богомашины: она была менее чем в километре от стены. Там титан и встал, достаточно близко, чтобы применить свое оружие, если таково будет его желание, и достаточно далеко, чтобы его реактор в случае взрыва не повредил укрепление. Его знамена развевались на ветру; между бедрами, перевитыми кабелями, словно набедренная повязка варвара, свисал вымпел.
Посланник Мордаксис медленно поднял руку. Даже на таком расстоянии, при всем шуме, что издавали люди на стене и действующие реакторы их собственных титанов, Трансакта-7Y1 слышала лязг его суставов при этом движении.
Титан стоял напротив стены, протянув руку к тысячам собравшихся там мужчин и женщин. Несмотря на свою позу просителя, он принес дар. На его ладони лежала единственная сверкающая красная драгоценность.
Трансакта-7Y1 услышала, как Амит зарычал. Она услышала, как Зефон выдохнул, а другие Астартес тихо выругались. И отчетливее всего она услышала, как Сангвиний произнес что-то голосом, полным любви и жалости, на енохианском, как она предположила, языке.
Титан с обманчивой осторожностью держал на ладони Кровавого Ангела. Как и пленники-люди, он был искалечен, но ему оставили все атрибуты его ранга, золотую окантовку доспехов, благородно струящийся плащ. На его щеках видны были черные потеки и ожоги, и Трансакта-7Y1 заподозрила, что в глазницы влили разъедающее вещество. Она смотрела, как шевелится его рот – точнее, распухшее, безъязыкое, красное месиво на месте рта – и пыталась угадать, что он говорил. Возможно, он в чем-то клялся. У воинов Астартес не было недостатка в клятвах. Но вместо слов изо рта лилась кровь.
Кровавый Ангел умирал, было чудом – из разряда злых чудес, – что он был еще жив. Перенесенные пытки не могли по-настоящему ему навредить; его убивали пронзившие тело семь копий, что пригвождали его к ладони титана и не давали двигаться.
Зефон сделал шаг вперед, и двигатели его прыжкового ранца хрипло взвыли, будто из сочувствия.
– Стой, – прошептал Сангвиний; это был приказ, мягкий, как нож у горла.
Зефон глянул на примарха через плечо.
– Но…
– Стой, Зефон. Ты действительно веришь, что сможешь прыгнуть туда и спасти его? Остановись, Вестник Скорби.
Зефон сдержался, но его черты омрачились холодным, рассудочным гневом. Он оскалился, глядя на это кощунство отчаянными глазами. Напротив, Амит горел молчаливой яростью. Ненависть окружала его, словно аура, сервоприводы доспеха рычали в ответ на сокращения мускулов.
– Кто это? – спросил Лэнд, вглядываясь сквозь очки и щелкая боковыми регуляторами, чтобы получше их настроить. – Кого они распяли?
Ответил ему Сангвиний, который скорее выдохнул, чем проговорил:
— Это Идамас.
Имя как будто послужило сигналом. По всей стене тысячи голосов поднялись в гневе, в вызове, в отрицании. Трансакта-7Y1 увидела, что распятый Идамас, капитан 99-й роты, приподнял голову и повернулся туда, откуда шел звук. На его изуродованном лице появилось что-то вроде жалкой надежды.
Именно этого и ждал титан. Он начал сжимать руку, пальцы сгибались со скрежетом трущихся друг о друга суставов.
– Трансакта-7Y1, – тихо сказал Сангвиний. – Пожалуйста, прикончи его.
Она помедлила – не каждый день к ней обращались примархи, – и Амит принял ее неуверенность за нежелание.
– Стреляй, – прорычал он.
Она выстрелила. Аркебуза дрогнула от отдачи, выплюнув бронебойную пулю из обедненного трансурана. В километре от нее капитан Кровавых Ангелов дернулся, и его затылок взорвался, окрасив красным опускающийся большой палец титана. Трансакта-7Y1 передернула затвор, выпала пустая гильза. Курясь голубоватым дымком, она с нежным звоном ударилась о мрамор.
– Спасибо, – сказал Сангвиний. Он смотрел на титана и на тело, что сжимал титан, с видом человека, слишком преданного долгу, чтобы закрывать глаза и отрицать правду.
Хотя «Разбойника» лишили возможности продемонстрировать жестокость, он все же завершил свое дело и раздавил труп между пальцами. Раздался короткий, невыразительный хлопок искристой энергии – это детонировал силовой ранец капитана Идамаса. Теперь от него остались только кровавые, спрессованные с мясом обломки керамита, зажатые в пальцах богомашины.
– Что за безобразная смерть, – пробормотал Лэнд, будто бы себе под нос.
– Но он прожил жизнь воина, – возразил Сангвиний.
Трансакта-7Y1, которая смотрела на проблему с обеих сторон, не была уверена, что второе перевешивало первое. Не понимала она и того, почему гибель одного офицера Кровавых Ангелов так глубоко, по всей видимости, огорчала Девятого примарха. Что такого особенного в капитане Идамасе?
«Дочь терзаний» преподнесла свой дар и сделала свой ход. Теперь титан диктовал условия. Предложение высказали три перекрывающих друг друга голоса, как будто кости «Разбойника» оживляли три противоборствующие души. Все три голоса принадлежали женщинам, все три, казалось, были наполнены ядом, которым бурлила пустошь. Трансакта-7Y1, с начала своей метаморфозы не испытывавшая ровно никаких эротических переживаний, все же почувствовала, как влажные, отвратительные, шелковистые голоса словно ласкают что-то внутри.
– Хорус, Магистр Войны и истинный Император человечества, тепло приветствует защитников Санктума Империалис. Он хвалит вас за решимость, проявленную до сего времени, и восхищается теми усилиями, которые все вы приложили в борьбе за то, что считали правым.
– Восхищается он, как же, – прорычал Амит, оскалив клыки в усмешке, и уголки безгубого рта Трансакты-7Y1 приподнялись с тайным весельем. Она бросила взгляд на Сангвиния, но лицо примарха оставалось бесстрастным, как мрамор.
Трехголосый указ титана разносился из динамиков, расположенных на кабине.
– Император Хорус, истинный наследник Трона и короны Терры, также желает, чтобы всем вам стало известно: любому – человеку или Астартес – кто сложит сейчас оружие и покинет Дельфийское укрепление, будет позволено уйти с поля боя свободным и невредимым.
По стене прошел шепот. Это было неожиданно. Это было что-то новое.
– Далее, – прогрохотал «Разбойник», – Император Хорус Луперкаль провозглашает, что после высадки он желает предпринять прогулку к Санктуму Империалис. Если к его прибытию Врата Вечности будут открыты, он предлагает императорское помилование всякому и каждому из вас, без условий и оговорок. Он дарует прощение всем.
Амит хмыкнул.
– А дальше идет «но»…
– Однако, – ревел титан, – если Врата Вечности будут закрыты, он воспримет это как акт дальнейшей враждебности. С любым, кто не признает Хоруса Луперкаля Повелителем Человечества и окажет сопротивление вступлению истинного Императора в Санктум Империалис, поступят как с врагом Империума.
Динамики «Разбойника» изрыгнули последние слова. Они прозвучали так, будто в глотках экипажа где-то в сердце богомашины клокотало машинное масло.
– Армия Магистра Войны перейдет в наступление через час. Если вы решитесь прекратить эту пародию на сопротивление, тогда запустите сигнальные ракеты с Дельфийского укрепления, чтобы мы могли засвидетельствовать вашу капитуляцию. Если вы уничтожите этого посланника, мы расценим это как дальнейшее неповиновение, и вы утратите дарованный вам час милости. Император Хорус Луперкаль сказал свое слово.
Передав сообщение, посланник начал сложный процесс пробуждения своих двигателей и медленного разворота.
Все глаза обратились к Сангвинию. Он был повелителем последней стены. Он один имел право дать ответ.
Трансакта-7Y1 подумала, что он мог бы открыть огонь из одного чувства противоречия, ведь примархи были печально известны своей эмоциональностью. В один момент они казались неким идеалом во плоти – поистине более людьми, чем сами люди. В другой – такими же мелочными, как пантеон божков из языческих легенд Старой Земли. Бессмысленно было бы расходовать боезапас таким образом – смерть одного титана никак не изменила бы баланс сил, – но скитарий все же подозревала, что приказ будет отдан. Гнев часто перевешивал расчеты, показывающие тщетность усилий, – по крайней мере, у смертных.
И все же Девятый примарх молчал. Он ни словом не выразил переполнявшие его чувства, и «Дочь Терзаний» зашагала к своим рядам, а земля сотрясалась все тише с каждым удаляющимся шагом. Ей позволили жить в обмен на драгоценный час милости.
Амит заговорил так тихо, что его голос не слышен был больше никому.
– Некоторые из смертных, повелитель… Обещание, что они будут в безопасности после сдачи в плен – оно может подействовать.
Трансакта-7Y1 не знала, правда ли это. Да, человеческое поведение отличалось крайностями, но оно было непостижимо. Впрочем, если судить по кивку Аркхана Лэнда, предположила она, капитан Нассир Амит был прав в своем утверждении. Некоторые из неаугментированных действительно могли надеяться на бегство. И Трансакта-7Y1 отчасти понимала их. Во многих проповедях, что проникли в коммуникационную сеть Механикус вместе с порченым кодом, содержались пугающие опровержения постулата о непогрешимости Омниссии. Она тоже обдумывала возможность покинуть свой пост. Конечно, она никогда не признается, что испытала минутный кризис веры. Это останется между ней и ее богом.
Девятый примарх не ответил экземпляру генетически модифицированного воина, которого иногда называл сыном. Он откликнулся на предостережение Амита так, как Трансакта-7Y1 могла ожидать меньше всего.
– Я не хочу быть здесь, – сказал идеальный сын Императора. Он говорил тихо, словно голос его прогорк от правды. Не торжественно произнес он эти слова, но так, словно они были плодом спокойных раздумий. Словно эта идея недавно пришла ему в голову. Так, словно он только-только припомнил сами слова.
Потом он сделал три шага к самому краю стены, белые крылья зашумели, и он взмыл в небо.
==='''Двадцать семь. В башне Алого Короля'''===
Вулкан
Восемнадцатому примарху не хотелось задерживаться в некрополе чужаков, и не только из-за того, что время было против него. На этом городе, Каластаре, лежал отпечаток трагедии, краха настолько глубокого, что он, казалось, влиял и на Вулкана. Он был не из тех, кто витает в облаках; он твердо стоял на ногах и гордился своей практичностью. Но здесь, где физика была всего лишь сводом законов, который так легко нарушить, атмосфера мертвого города душила его. Он вдыхал вонь духовной катастрофы и чувствовал, как она растворяется в его крови. Это было странное, трансцендентное чувство.
Чего в Каластаре было в изобилии, так это имперских трупов. Улицы и площади города населяли сотни, а местами – тысячи мертвецов. Скитарии. Секутарии. Мирмидоны, боевые техножрецы с Марса. Сестры Тишины. Кустодии. Большая их часть была мертва уже многие годы, и природа этого места превратила их в голые кости, заключенные в проржавевшую броню. Некоторые, казалось, испустили дух совсем недавно – либо они погибли всего пару месяцев назад, либо их сохранил «свеженькими» какой-то каприз Паутины. Все они были убиты демонами. На всех таких трупах видны были ужасающие раны, оставленные нечеловеческими клинками, или последствия уродующей болезни, или их просто наполовину съели.
Вулкан прокладывал извилистый путь по необыкновенно широкому проспекту; ему приходилось пробираться мимо разбитых грав-«Носорогов» и «Лэндрейдеров», между курганами из золотых мертвецов. Когда-то Императорская Кустодианская Гвардия насчитывала десять тысяч душ – величайшее достижение генетической инженерии, не считая самих примархов. Большинство их погибло здесь, отдав свои жизни в попытке исправить Глупость Магнуса и отвоевать мечту Императора.
Имперские силы, несколькими годами ранее расквартированные в этом некрополе, звали его Невозможным городом. Город из ксеноматериалов, затмевавший почти любой из человеческих мегаполисов, с башнями, арками, мостами, проспектами, расположенными под всеми возможными углами, был построен внутри туннеля невообразимых размеров. Глядя на восток или на запад, вы могли в подробностях рассмотреть застройку отдаленных районов, возведенных на стенах огромного туннеля, словно на лежащей перед глазами карте – от этого могла голова закружиться. Глядя вверх, вы видели город-отражение, шпили-сталактиты которого росли из «потолка» в километрах над головой.
Как бы ни называли город из разрушенного психопластика, он был памятником двум потерпевшим крах империям. Сначала какой-то давно забытый катаклизм погубил всех эльдар, что здесь жили – возможно, это был мальстрем, который возник при рождении бога, положившем конец расцвету их декадентской культуры. Краем глаза Вулкан замечал их призраки – или, возможно, призраки призраков. В окнах башен, в уличных арках мелькали осколки сияющих душ, менее материальные, чем даже тени. Это было видимое эхо, лишенное разума: давно мертвый город всего лишь вызывал в своей памяти фрагменты прошлой жизни.
Потом на пустую скорлупу Каластара наложил руку Империум. Вооруженные мечтой Императора и гением Механикум, они связали этот район древней Паутины с новорожденными – Троно-рожденными имперскими путями. Их также постигла неудача.
Но катастрофа, которая покончила с замыслами человечества, была какой угодно, только не забытой. Здесь проложил себе дорогу Магнус Красный, стремясь предупредить Императора о предательстве Хоруса. Его астральное тело, раздутое от чувства собственной правоты и подпитанное энергией человеческих жертвоприношений, проломило хрупкие защитные покровы Паутины. Пробиваясь сквозь это измерение и каждым шагом, каждым вдохом, каждым колдовским шепотом и безрассудной прихотью разрушая все больше, он погубил все, что сделали Механикум ради спасения человечества, уничтожил их Великую Работу и позволил демонам наводнить это священное место. С сердцем, полным благих намерений, он приговорил к смерти собственную расу.
И так началась Война в Паутине. Война, что продолжалась сотни лет в полнейшей секретности, вне поля зрения тех бесчисленных триллионов, которые должна была спасти. Кустодиев и Сестер Безмолвия оттесняли все дальше, дальше, дальше… пока они не оставили сначала Невозможный город, а потом и саму Паутину – и вместе с этим последним отступлением они оставили и мечту Императора. Будущее человечества, не отравленное ядом поклонения богам и варп-путешествий, было потеряно.
Вулкан многое узнал, пока находился в Императорском подземелье. По капле, по обрывку, по клочку он воссоздавал эту картину – из лекций Малкадора, из шепота кустодиев, из жалоб, что выпевали адепты Механикус. И он задумался: а знал ли его брат обо всем, что натворил? Они с Магнусом никогда не были близки. Он не мог предположить, о чем сейчас думает его брат с Просперо, возвышенный и порабощенный своим покровителем и господином, более могущественный, чем когда-либо, но выполняющий волю далекого, кудахчущего от смеха бога.
Подходя к городу, Вулкан поймал себя на размышлениях о том, что, возможно, в Каластаре все еще полным-полно уродливых существ из демонического рода. Возможно, его поджидали миллионы Нерожденных, прячущихся в тени шпилей из призрачной кости или еще более редких психопластиков. Но их там не оказалось. Для них там не осталось ничего. Нечем было кормиться. Нечего было переваривать, обретая плотское воплощение.
Похоже, демонам не нравилось плясать на могилах врагов. Они унеслись, ведомые алчностью, ибо остаться здесь означало голодать.
Итак, Вулкан был один. Один, затерянный в этом вопиюще пустом месте. Ни ветерка, ни солнца, хотя свет здесь был, исходящий ниоткуда и никуда не направленный, дающий туманное освещение. Сквозь неподвижный воздух струилось – или это всего лишь воображение? – что-то еще: что-то осязаемое, словно невидимый поток энергии, вне поля зрения и почти вне восприятия. Он не знал, что это было: естественный фактор, неотделимый от самой Паутины, или свидетельство незримой войны сил между Магнусом и их отцом.
Опираться на время тоже было бесполезно. Каждый раз, когда Вулкан проверял хрон своей брони, тот рассказывал другую историю. Что он идет третий день. Что он путешествует уже месяц. Что он сделает первый шаг не раньше чем через шесть лет. Но это не имело значения. Нигде не было ни единого знака присутствия его брата Магнуса. Все, что он мог – идти, и он шел, отдавшись на волю мятежным законам этого измерения. Время могло замереть на месте, все равно у него не было никакого способа проверить, так это или нет.
И пока он шел, он думал о кустодиях и Сестрах Битвы, отдавших свои жизни, чтобы он смог войти в Паутину. Он боялся не оправдать их жертву.
Не однажды он чувствовал, как мимо него проносится какая-то огромная эфирная сущность. Каждый раз он ощущал себя глубоководным ныряльщиком, которого, к счастью, не замечают громадные океанские чудища, проплывающие рядом. Это явление было одновременно похоже и непохоже на ветер, ласкающий разгоряченную кожу, и оставляло по себе аромат, что отдаленно напоминал жженый камень. Любопытно – он знал, что не чувствует истинного запаха, но лишь ближайшее к нему ощущение, которое его мозг мог выдать в ответ на что-то настолько чуждое.
Он пришел к выводу, что это были эльдарские корабли, скользящие сквозь туннели в сопредельных измерениях. Крейсеры размером с город, которые проходили так близко, что он почти мог дотронуться до них. Эта гипотеза, что основывалась единственно на интуиции, была полностью верна.
Когда он наконец наткнулся на признаки жизни в этом безжизненном пространстве, на десяток ударов сердца он застыл как вкопанный. Вулкан стоял, задрав голову, и таращился на башню из призрачной кости. Это был всего лишь еще один шпиль из тысяч, что Вулкан уже видел в Каластаре, и одновременно он был апофеозом их всех. Он понял каким-то неизвестным ему дотоле, почти звериным инстинктом, что это было самое сердце мертвого города. Там, где он стоял, сливались воедино все истинные планы бытия, и все находилось в идеальном равновесии.
Входом в башню служила арка на дальнем конце длинного моста – полуразрушенной дуги из раскрошившегося психопластика, обе стороны которой разъедали струйки золотого тумана, что поднимался из разверзшейся внизу пропасти. Не было здесь ни мертвых тел, свидетельствующих о давней битве, ни демонов, таящихся во тьме; только цепочка следов в пыли вела по мосту к зияющей арке, одни следы – огромные, но почти человеческие, другие – словно от раздвоенных копыт демона. Существо, что оставило эти следы, непрестанно изменялось, превращаясь из человека в демона, из демона – в человека.
Вулкан положил молот на плечо и пошел по следам.
Позже он пытался припомнить свой путь к вершине шпиля. После осады – и действительно, для Вулкана это было «позже», много позже, это было время обнаженных нервов и боли настолько невыносимой, что она изгоняла разум из его бескожего черепа, – он ни разу не смог восстановить в памяти то, что случилось с ним после того, как он перешел мост из призрачной кости.
Остались смутные воспоминания, неравномерно накладывающиеся друг на друга, не об одном пути, а о трех. Он помнил, как под ногами хрустели обточенные туманом ступени из призрачной кости. Но помнил и о том, как поднимался по ступеням из пронизанного золотистыми жилками тизканского мрамора. И самое невообразимое из всех воспоминаний – как его ноги тяжело ступали по перерожденным плоти и кости.
Возможно, все эти восприятия были верными, а возможно – ни одно из них, но подъем на башню занял целую вечность. Это он помнил абсолютно четко, и длительность не имела ничего общего с расстоянием. Позже – во время того долгого и одинокого «позже», к которому он был приговорен – он размышлял о том, что делалось в шпиле, и пришел к выводу, что башня становилась все выше по мере того, как он поднимался. Ее внутренняя структура не была высечена в камне или в призрачной кости, но воплощалась из небытия в ответ на его восхождение. Это он был основным элементом, он был источником метафизической прочности. Он принуждал реальность выпасть из непрерывного потока изменений и избрать для воплощения всего лишь щепотку вероятностей.
Все выше и выше поднимался он по спиральной лестнице.
В шпиле из древней кости он проходил мимо остовов эльдарских конструктов из психопластика, что лежали там, как марионетки с перерезанными ниточками, и прислушивался к тому, что шептали ему призраки призраков.
На лестнице из просперианского мрамора он вдыхал запах дыма, а в окнах, выходящих на хрустальный город Тизку, белые пирамиды горели под закатным солнцем.
В башне из плоти, кости и измененного камня он встретил воинов из незнакомого легиона. Эти воины, облаченные в грязный кобальт и истершееся золото, спокойно стояли на страже, и ни один из них не поприветствовал Вулкана, и ни один не ответил на его приветствие. Они смотрели мертвыми линзами шлемов, в которых светилось лишь подобие жизни. С медленной настойчивостью автоматонов они поворачивали головы, провожая его взглядами. От них несло погребальным прахом.
Высоко вверху слышались крики его брата. Но это было еще и пение. И бормотание, отчаянно похожее на молитву.
Когда Вулкан открыл последнюю дверь с вырезанными на ней защитными рунами, когда он прошел под последней мраморной аркой с выписанными на ней иероглифами, когда он прорвался сквозь танцующие миражи последнего сияющего портала, он оказался под куполом величественной обсерватории. И там, пораженный его видом, и разъяренный его появлением, и улыбающийся в предвкушении, стоял его брат Магнус.
Магнус Красный предстал перед ним блистательной ложью, существом из обжигающего света. В его ауре бились и извивались тысячи энергетических цепочек, каждая служила каналом для каскадов энергии. Вулкану приходилось прикрывать глаза ладонью, когда свет вспыхивал особенно ярко, но с оглушительным грохотом нестабильной энергии, царившим в зале, он ничего не мог поделать.
Он почти разглядел лицо Магнуса: в обманном свете его нового обличья оно было как текучая, изменчивая маска. В своей долгой смерти зал вокруг них оставался первозданно чист, его призрачную кость не затронули силы, что бушевали вокруг, и Вулкан видел, как эфирные линии тянутся из обсерватории к горизонту чужого некрополя. В воздухе они бледнели – не из-за одного лишь расстояния, но из-за того, что выходили за пределы, вне которых не требовалась визуальная метафора. Вулкан не был знатоком тайных наук, не изучал мистику, но знал, что видит. Так являла себя атака его брата на Императора.
Он шагнул вперед, не обращая внимания на извивающихся энергетических змеек, и сильнее стиснул пальцы на рукояти молота. Сам воздух противостоял ему. Невидимая сила, что сокрушила бы смертного или парализовала Астартес, сгустила его до такой степени, что Вулкан должен был одолевать каждый шаг со сжатыми зубами, словно человек, перебарывающий штормовой ветер.
Комната вокруг них плясала и мерцала. Снова мраморный зал. Снова темница из плоти и камня. Снова обсерватория из призрачной кости.
Изменчивые черты Магнуса напряглись, изо рта излился поток противоестественных заклинаний. Он проклинал, и волхвовал, и бесновался, и Вулкан не мог отличить слова злобы от слов колдовской силы.
Зал, где они стояли, повернулся вокруг некой невидимой, метафизической оси. Нет, он не двигался с места, не вращался и не кружил вокруг них. Все эти слова предполагали движение, которого не было. Но все же он изменился.
То, Что Сейчас и То, что Будет исчезли; осталось только То, Что Было.
Вулкан смотрел на воплощение своего брата, которого не существовало уже многие годы. Магнус Красный поднял голову, и сердце Вулкана упало при виде опустошенности, что он увидел на его лице. При виде глубины его горя. И неожиданной вины. Горящий город за широкими окнами был янтарным отражением в единственном оке. К концу дня Тизка погибнет.
То была ночь, когда Космические Волки принесли смерть Городу Света.
Примарх с Просперо казался потерянным, морщины, избороздившие его лицо, делали его на вид много старше любого из братьев. И все же Тизка ли это? С тех пор, как погиб Город Света, прошли годы.
Или эти годы ему примерещились?
Обсерватория лежала открытой под закатным небом, первые проблески неведомых созвездий возвещали о грядущей ночи. В любой другой вечер он не устоял бы перед искушением полюбоваться танцем звезд над родным миром брата. Но сейчас он наступал с молотом в руках, разрывая оковы невидимой силы.
– Не подходи, – предостерег его Магнус, и одновременно мир снова изменился.
То, Что Сейчас и То, Что Было распались, уступив место Тому, Что Будет.
Обсерватория стала платформой на вершине шпиля, под порчеными небесами, что полыхали ведьмовским светом. Этот мир, объятый варпом, определенно принадлежал к числу древних эльдарских миров в варп-шторме ''Ocularis Terribus''<ref>Око Ужаса на высоком готике.</ref>, обезображенных влиянием эмпиреев. Более всего его смущало украшавшее небо кольцо вокруг планеты, которое состояло не их камней и частиц, но из душ. Они вопияли; с такого расстояния Вулкан не должен был слышать их жалобную песнь. Но он слышал, и по коже его прошел холод.
Подумать только, что Магнус был приговорен к этой трагедии – править порченым миром неизмеримое время в будущем… Сама мысль об этом ранила сердце Вулкана. Видеть, что его брат существует в месте таких страданий, в царстве, где единственной возможностью уберечься от его мерзости было вообразить себя его повелителем.
Но Магнус Красный медленно обернулся, и Вулкан похолодел от того, что сделал с ним варп. Здесь он снова встретил того Магнуса, которого Дракон видел как Короля-Колдуна – гиганта с сияющей красной кожей и глянцевитыми крыльями. Его лицо было маской снисходительного ужаса, самодовольной от накопленного знания. Циклопическое, клыкастое, звероподобное – все благородство покинуло эти черты, на его месте осталось лишь животное превосходство.
Вулкан придвинулся ближе к этой громадной фигуре, оперенные крылья которой купались в ядовитом звездном свете и трепетали на колдовском ветру.
– Не подходи, – снова рыкнул Магнус. И снова мир повернулся вокруг них.
– Хватит, – проворчал Вулкан. – Довольно.
Он взмахнул молотом, собрав все свои силы до последней частицы. Он ни на йоту не сдерживался. Это была казнь, смертельный приговор, приведенный в исполнение.
Тысячелетия спустя все более невежественный Империум будет рассказывать сказки о сыновьях Императора. Эти примархи, скажут они, могли летать, они могли выдержать любую пытку, они могли раскалывать горы могучими ударами своего оружия. Что-то из этого было правдой, а что-то обернулось ложью, но в этот день Вулкан размахивал молотом с силой, достаточной для того, чтобы пробить фюзеляж «Грозовой птицы». Удар, который он нанес в сердце брата, мог бы разнести на куски ногу титана «Владыка Войны».
Магнус поймал молот одной рукой. Чудовище взглянуло на темное, напряженное лицо Вулкана, и плоть вокруг его единственного глаза собралась в морщинки, когда оно усмехнулось.
– Вулкан, – промурлыкал демон-принц. – Я же говорил тебе не подходить.
==='''Двадцать восемь. Последний выбор'''===
Лэнд
Ну вот, пожалуйста. Лэнд приготовился к неизбежным идиотским фразам, предназначенным поднимать дух дураков и укреплять сердца имбецилов. Призывы к оружию, обещания победы. Ну да, ну да.
Примарх мерно взмахивал крыльями, повернувшись спиной к врагу. Он парил в воздухе лицом к защитникам стены, свет скудной зари из последних сил вспыхивал на кромках его золотой брони. По всей крепости, на всех гололитических консолях и экранах, встроенных в наручи, мерцали его двойники. Они возникали из портативных проекторов – тысячи одинаковых крошечных, машущих крыльями голубоватых призраков.
Слова Сангвиния передавали по всей величественной многокилометровой стене; до тех, кто был далеко, их доносили пощелкивающие, тикающие, потрескивающие динамики сервочерепов и дронов Механикус. Солдаты сгрудились вокруг инфопланшетов, чтобы не пропустить воззвание примарха. Сотни тысяч защитников Дельфийского укрепления, набранных со всего горящего Империума, прислушивались к словам Великого Ангела. Все они видели его, даже те, кто находился в отдалении и вынужден был довольствоваться гололитическим изображением. Все они слышали его, даже те, к кому его голос доносился из трескучих ртов летающих зондов.
Лэнд ожидал речи, исходящей демагогическим вдохновением. Сам он нашел бы ее безвкусной, но знал, что большинство защитников-людей, многие из которых реагировали на примархов гораздо позитивнее, чем Механикус, высоко оценили бы это представление.
Но ни ему, ни остальным его не показали.
– Я не хочу быть здесь, – сказал Сангвиний. – Я не хочу того, что сейчас происходит, и еще меньше я хочу будущего, что придет следом. Нам противостоят наши братья и сестры, за спиной у нас Врата Вечности, и победить в этой битве мы не сможем. Если вы когда-нибудь гадали, как вам придется умереть – теперь вы знаете. Если вы когда-нибудь гадали, где будет лежать ваше тело – теперь вы знаете. Вас убьют у последней стены, между надеждой и ужасом. Ваше тело будет лежать здесь непохороненным, глядя мертвыми глазами в отравленное небо.
Когда Санктум падет, падет и Терра. И я говорю вам: мы не удержим эту стену. Вы видите сами, их слишком много, нас слишком мало. Если мы сделаем невозможное, то сможем продержаться неделю. Вероятнее всего, что мы все будем мертвы через три дня. Возможно, мои слова удивляют вас. Или пугают. Но я не буду лгать. Только не вам, не тем, кто прошел через двести дней ужаса только для того, чтобы оказаться здесь.
Я смотрел в ваши лица и видел, чего вам стоила эта война. Я следил за течением всех битв, в которых вы выжили, чтобы вернуться в строй здесь, на последнем укреплении. Я читаю по вашим глазам повесть о том, что вам пришлось пережить. Сейчас Магистр Войны лжет, предлагая вам жизнь, обещая милосердие, на которое его воинство не способно, если только мы оставим эту последнюю стену. И я должен приказать вам здесь и сейчас снова выстоять против него. Отдать все, даже самые ваши жизни, если это поможет продержаться еще один день, еще один час, еще одну секунду. Ведь от меня требуется именно это, правда? Молить вас о последнем самопожертвовании?
Сангвиний спикировал ближе в укреплению и швырнул меч туда, где неплотной группой стояли Кровавые Ангелы. Оружие задребезжало о камень, но ни один из воинов не сделал движения поднять его. Лэнд смотрел на него несколько долгих секунд; потом он перевел взгляд на примарха, который снова взмыл в небо и показал пустые руки тысячам людей, столпившимся на стене.
– Нет, – отчетливо выдохнул Сангвиний.
Мощные взмахи крыльев поддерживали его в воздухе. Обращаясь к тишине, что встретила его отречение, он с силой качнул головой, чтобы подчеркнуть твердость единственного произнесенного им слога.
– Нет. Я не стану просить об этом. Вы уже отдали все, что у вас было. Вы сделали все, что вам приказывали, сто раз и даже более. Невообразимая тьма этой войны потребовала от вас такого напряжения сил, какого не испытывал ни один солдат в истории нашего вида. И то, что вы еще живы, еще боретесь… Я не могу вообразить, какая отвага и стойкость нужны, чтобы встречать этот рассвет и смотреть на горизонт с винтовкой в руках.
Лэнд услышал, как солдаты Армии зашаркали ногами, увидел, как они переглядываются. Никто не заговорил. Все были увлечены речью примарха.
– В то время как Хорус предложил вам ложь, я предлагаю правду. Те из вас, кто хочет бежать… Бегите. Уходите отсюда. Не со стыдом из-за невыполненного долга, не в знак капитуляции перед предателями, но с честью. Идите с моей благодарностью, ибо вы уже отдали все, что у вас просили. Разве я имею право – разве имеет право кто бы то ни было – требовать от вас большего? От вас, кто выдержал страдания без счета, ужас без меры?
Если вы хотите отступить в Санктум Империалис и провести последние часы жизни вместе с вашими детьми – так и сделайте. Знайте, что я не только благословляю вас на это, но и завидую.
Если вы хотите оставить стену и попытать счастья на пустошах до того, как начнется битва – ради Императора, вы заслужили право на попытку. Торопитесь же, и унесите с собой гордость за то, что уже внесли героический вклад в войну, которой никто из нас не хотел, но в которой мы вынуждены были сражаться.
И если вы хотите правды, я скажу правду с радостью, ибо вы ее заслужили. Мне стыдно в этом признаваться, но если бы я мог, я бы тоже покинул стену. Примарх во мне, та часть меня, которую называют полубогом, жаждет жить так яростно, что я сгораю от стыда. Если бы я подчинился этому инстинкту, я взлетел бы в небеса, не оглянувшись. Но я не могу. Я наполовину человек. И человек во мне требует, чтобы я остался.
Сангвиний посмотрел через плечо на удаляющегося посланника. «Дочь терзаний» уже проделала четверть пути к линиям противника. Когда он снова обернулся к стене, все увидели в его глазах решимость.
– Обо мне рассказывают – и я каждый день слышу эти легенды, которые вы шепчете друг другу, – что я знаю час своей смерти. В историях говорится, что это придает мне мужества, что я не чувствую страха, потому что знаю, что буду убит не сегодня. Вот что в них правда.
Предсказанная мне смерть приближается. Сейчас. Сегодня. Завтра. Я не знаю, когда и как мне суждено умереть, чувствую только, что участь моя идет за мной по пятам. Я остаюсь здесь не из храбрости, которую дарит бессмертие. Я остаюсь здесь, потому что если мне суждено умереть, я выбираю эту смерть. Я выбираю погибнуть, защищая последние врата. Я выбираю отдать свою жизнь, чтобы подарить еще один час, или минуту, или даже единственную секунду отсрочки тем, кто не может сражаться рядом со мной. Я выбираю эту смерть, потому что еще не сделал все, что мог.
Кто-то должен встать и сражаться, и если у меня остался только один этот выбор, я сделаю его сейчас. Я буду стоять. Я буду сражаться. Я буду удерживать стену, зная, что Тринадцатый легион летит к Терре со всей возможной скоростью, и если они не принесут нам спасение, то принесут отмщение за нас. Останусь ли я один, или вы, сотни тысяч, встанете со мной плечом к плечу, но когда орда Магистра Войны нахлынет на эту стену, я буду ждать с клинком в руке. Не потому, что я могу победить, а потому, что это правильно. Я не знаю, что за безумие владеет теми, кто были раньше нашими братьями и сестрами. Но знаю, что должен противостоять им.
Над Дельфийским укреплением повисла тишина, но только на мгновение. Сангвиний взмахнул рукой, словно охватив ею всю стену и стоящих на ней защитников. Тысячи голо-призраков повторили его жест.
– Я сказал достаточно. Вы не обязаны выслушивать мои признания и страхи. Мне остается только спросить… Вы побежите?
Поначалу никто не нашелся, что ответить перед лицом такой откровенности.
Капрал Машраджир из 91-го Индустанского Десантного не знал, что сказать. В нем боролись здравый смысл и долг – битва, знакомая каждому перенесшему суровые испытания солдату. Он мог выжить. Он мог сбежать и выжить. Все равно его полк не годился для таких сражений. Они были партизанами, десантниками, их учили выполнять диверсионные задания в тылу врага. Да он и так всю долбаную войну прошел по земле. Что гравишютисту делать на стене? Как ему помогут тренировки по прыжкам в высоких слоях атмосферы, когда у него в руках только лазвинтовка и штык?
Но Маш знал, что это все отговорки и оправдания. Он умел преодолевать и отбрасывать сомнения и вместо этого думать только о том, как достигнуть цели. К тому же ему было некуда бежать. Вообще некуда. Тактически разумнее было остаться здесь. Если уж придется помирать, лучше сдохнуть там, где его смерть принесет пользу.
– Нет! – крикнул он примарху. Он не был первым, но его голос вместе с другими прорезал тишину в первой волне протеста. Он не уйдет со стены. Он не побежит. – Нет!
Скитарии не праздновали дни рождения. Магна-Дельта-8V8 не была исключением, однако ее макроклада, то есть иерархическая военная структура, которая определяла не только ее воинскую должность, но и социальное положение в целом, имела традицию отмечать годовщину первой битвы солдат. Из-за постоянных потерь и пополнений в рядах макроклады, развернутой в зоне конфликта, эти события происходили часто, и им не придавали большого значения. Точная аксиома, плохо, но с сохранением смысла переведенная со скит-кода на любой вариант готика, звучала так: «Каждый день чья-нибудь годовщина». Обычай включал обмен подарками, которые часто – и неоднократно – передаривались внутри полка, ведь скитариям позволялось иметь так немного собственных вещей.
Сегодня была годовщина Магна-Дельты-8V8. Только ее – из всех, кто остался, а осталось их немного.
Не имело значения, что Сам аватар Омниссии находился в крепости за ее спиной. Не имело значения, что орда на горизонте превышала их в числе и вооружении в бессчетное количество раз. В любой другой день, конечно, эти соображения имели бы немалый вес, и она встала и сражалась бы, повинуясь бинарному диктату долга. Но сегодня эти опасения были неуместны.
Не могло быть и речи о том, чтобы она сбежала в свою годовщину. Конечно, даже ее урезанный разум мог бы поддаться соблазну. Она была частично человеком и полностью смертной. Но когда трое выживших из ее родной клады пришли к ней за считанные минуты до выступления Девятого, принятое решение стало тверже священного железа. Они принесли подарки.
Беневола-919-55 подарила камешек со склона Олимпа – самой высокой горы родного Марса.
Юриспруда-Гранат-12 подарила инфопланшет-переводчик вместо потерянного пару месяцев назад.
Кане-Гамма-А-67, за неимением более личных вещей, подарил ей пригоршню патронов. И на том спасибо.
Магна-Дельта-8V8 чувствовала вес этих даров, этих драгоценных талисманов, в складках своего плаща, когда слушала речь Девятого примарха. И когда Девятый задал свой вопрос, у нее уже был готов ответ.
Она не могла произнести его, по крайней мере на готике, но протестующий крик на скит-коде означал то же, что и все остальные.
Лорелея Келвир не должна была здесь находиться. Если бы у нее еще оставались силы на веселье, она закатилась бы грубым, как лай, неприятным, саркастическим смехом.
Конечно, она оказалась здесь не по своей воле. Еще до того, как начались первые бомбардировки, ее освободили из пожизненного заключения и вытащили из холодных кишок-туннелей Севастопольского шахтного шпиля, и она не сомневалась, что уж ей-то не придется ехать на фронт. Если честно, она поверить не могла в свою удачу. Ты двадцать лет надрываешься в истощенных шахтах за преступления, которых не совершала и которые собственная семья заставила взять на себя, и вот тебя внезапно вытаскивают на солнышко, дают в руки нож и винтовку и отправляют подальше от назойливых глаз тюремных надзирателей. Наконец-то ей повезло, и она многое собиралась наверстать.
Но это случилось уже, дай Император памяти… год назад.
Не то чтобы ей не представлялось случая сбежать. Совсем наоборот. Она сбегала запросто и не однажды. В самый первый раз это был групповой побег, и один из ее товарищей прикончил часового, пока они выбирались из временных казарм. Беднягу придушили и кое-как запихнули в служебный шкаф, а сами беглецы затерялись в грандиозном хаосе Транс-Европейского маглев-узла.
Исчезнуть в толпе было легко, а вот выбор нужного поезда, чтобы удрать, оказался сплошным расстройством. С каждого чертового пути отправлялся состав с войсками на какой-то из фронтов будущей войны. Вот так и случилось, что ее первая попытка побега – не просто из полка, но из целого сектора – закончилась через тысячу километров, где ее выгрузили вместе с толпой других бойцов и немедленно записали в новый полк. Офицеры Легионес Астартес в конце строя отказались выслушивать ее доводы: по их разумению, она была здесь, она была с полком, и с ним должна была оставаться.
Следующая попытка побега была мучительно долгой. По прошествии нескольких недель в новом полку она прибилась к группе последователей новой веры (если честно, их с полным правом можно было назвать культом). От их болтовни про Бога-Императора тошнило, но в то же время она странным образом придавала сил. Лорелея знала, все, что они говорят – отчаянная чепуха, но если бы это была правда… Да, они и впрямь верили в нечто прекрасное. Никогда она так не желала, чтобы религия оказалась истиной.
Общение с ними дало ей возможность ускользать на тайные молитвенные собрания, что, в свою очередь, позволило войти в контакт с представителем Администратума, посещавшим проповеди; его нетрудно было убедить в том, что Лорелею нужно перевести на другую работу. Понадобилось только признаться, что ее посещают видения Бога-Императора, и дело было сделано: он поверил, что ее коснулся божественный свет. Впрочем, у Лорелеи были основания предполагать, что она и без того смогла бы его убедить.
Если бы только она преуспела, если бы возвысилась до жалкой власти над однозадачными сервиторами где-нибудь на складе… если бы только приказ о развертывании войск не опередил ее продвижение по службе. Она ждала до последнего, даже на платформе маглева, оглядываясь в напрасной надежде, что вот-вот придет распоряжение о переводе, пока ее угрозами и дубинками не загнали в вагон.
Следовало полагать, что флот Магистра Войны приближался к Терре. Времени оставалось мало.
Лорелея бежала снова, три ночи спустя. Она вовсе не жалела о том, что бросила свой второй полк; в недели, следующие за побегом, она залегла на дно в трущобах, что сгрудились у подножия шпиля-улья Праксия. Там она жила в полуразвалившейся хибаре, покинутой предыдущими жильцами – скорее всего, их тоже забрали в армию. К этому времени она уже несколько недель рылась в отбросах, разыскивая себе пропитание, как бездомная королева, вместе с другими дезертирами. Но еды было мало с самого начала и становилось все меньше, и скоро они набросились друг на друга, пора было или помирать, или уходить. Сначала Лорелея была уверена, что уж она-то не помрёт: с самыми здоровыми отморозками она договорилась. Но она многовато накопила, слишком уж хорошо побиралась, вот и стала жертвой собственного успеха. Эти сволочи сговорились и набросились на нее с цепями и заточками.
Так что прощай, Праксия. Прощай, дерьмовая хибара.
После этого… ну, в общем, после этого она впала в отчаяние. И сделала одну вещь, одну-единственную в жизни, которой она стыдилась. Кому-то пришлось умереть, чтобы она жила.
В то время она притворялась писцом Муниторума; впрочем, разве это притворство, если хорошо делаешь свое дело? А она в самом деле выполняла свои обязанности, что, по ее мнению, давало ей все законные права. Работа была до жути скучная и нескончаемая, но нетрудная: отслеживать передвижения полков, инвентаризировать запасы, и так далее, и тому подобное, целая вечность занудства. Даже документы у нее были подлинные – в основном потому, что они были не ее. Они принадлежали женщине, которую она убила, чтобы занять ее место в бесконечной рутине имперской бюрократии.
Лишь по глупому невезению ее поймал этот бесполезный администратор-капитан, и на чем – на обычной арифметической ошибке! Разве она не должна быть квалифицированным савантом? Ну конечно, об этом говорилось в ее документах. Как же она умудрилась допустить такую ошибку? Почему ее прогнозы относительно потребности в ресурсах так далеки от реальности?
Сначала она думала подкупить его, что само по себе было смешно – у нее ровным счетом ничего не было; потом даже хотела его убить, что было еще смешнее – это была не тощая, малорослая от недоедания счетоводша, а армейский ветеран в отставке, вдвое тяжелее нее, да еще и с бионической рукой, которая мокрого места бы от нее не оставила. Вдобавок она уже была по уши в шестеренках машины Муниторума, где даже малейший чих не обходился без вороха бумаг.
И она сбежала – в буквальном смысле, исчезла в ночи, спряталась в безымянном трущобном городке в тени еще одного прекрасного шпиля. Если бы ее поймали, казнили бы.
Не прошло и пары дней, как ее загребли в следующую волну принудительной мобилизации; протесты ничего не дали. Практически каждый на планете, кто не работал на жизненно важном посту, был мобилизован в Имперскую Армию, поэтому Лорелею объявили уволенной и записали в третий полк, который был размещен во временном пункте сбора и готовился к отправке в другой сектор, где они обязательно должны были усилить уже находящиеся там подразделения.
Ее преступление и предыдущие дезертирства остались нераскрытыми – ну, хоть что-то.
В общем, ей, похоже, суждено было повоевать. Несмотря на все усилия. Такие вот дела. И ее отправили на фронт.
И какое-то время она воевала. Несколько месяцев. Несколько месяцев она голодала и терпела лишения, отгоняла от лица дым и сидела в окопах вместе с мужчинами и женщинами, которые по ночам гадили под себя, чтобы не замерзнуть, и притворялась, что она лучше их, что им здесь самое место, а вот ей – нет, и между тем становилась с каждым кровавым днем все костлявее и злее. Несколько месяцев она дралась во тьме и видела, как ее товарищей потрошили, распинали, вспарывали болтерным огнем и разрубали пополам цепными мечами. Несколько долгих, долгих месяцев она делала то же, что и все. Была пешкой в войне, что затеяли Астартес.
А теперь, после всего, что она прошла, нате вам. Сам Великий Ангел говорит, что она может идти.
– Лор, – позвал ее солдат, что стоял рядом. – Что с тобой такое?
Все семеро, кто остался в живых из ее взвода, толкаясь и воняя потом, дерьмом и горелой землей, столпились вокруг зыбкой гололитической проекции, исходящей из наруча сержанта Гатиса.
Лорелея поняла, что плачет. Что с ней такое? Да ничего. Все в порядке. Все просто замечательно. Не она одна здесь дала волю чувствам. И вообще, по-настоящему она не плакала. Это просто боль медленно выходила из нее, слишком уставшей, чтобы плакать по-настоящему.
– Меня зовут не Лорелея, – ответила она, смахивая слезы. Она понятия не имела, почему плачет. Будто ее прокололи, и из дырки потекли слезы. – Меня зовут Даэника.
Теперь весь взвод смотрел на нее.
– Лорелея Келвир – это была сотрудница из Муниторума. Я ее убила несколько месяцев назад. Взяла ее имя. Ненавижу себя за это. Вот бы вернуть все обратно.
Она подняла глаза и встретила их взгляды. Они смотрели прямо ей в душу, смотрели с усталым смирением. Без гнева. Без отвращения. Без всякого осуждения. Только не теперь, когда они столько прошли вместе.
– Я не хотела попасть на войну, – объяснила она. – Не хотела я воевать. Это было до того, как мы встретились. Этот полк у меня не первый. Просто единственный, из которого я не смогла сбежать. Трон, я так устала. Наконец-то мы можем уйти, оставить все это дерьмо позади, а я, мать его, так устала.
Бессильные слезы уступили место смеху. Это был слабый, усталый, но настоящий смех.
– Но мы не уходим, Лор, – мягко сказал сержант Гатис. Владыка Сангвиний на его наруче замолк. Примарх задал свой последний вопрос, и крики «Нет! Нет!» уже разносились по Дельфийскому укреплению. Трудно было говорить в таком галдеже.
– Я знаю, – все-таки выкрикнула она. – Я тоже.
Голоса Даэники и ее товарищей присоединились к общему хору.
Нельзя сказать, что никто не захотел уйти после слов примарха. Многие хотели уйти. Многие ушли бы, но причин остаться было столько же, сколько защитников на стене. В душе у каждого жили гнев, вина и стыд, и вместе они порождали отчаянную храбрость, какая возникает у человека в самые мрачные моменты.
Некоторые остались из чувства долга. Другие – из-за надежды, ложной или нет, что к ним еще могут прибыть подкрепления. Некоторых заставил остаться только стыд перед товарищами. Кто-то остался, потому что Сангвиний был прав: они уже отдали все, что могли, и терять было нечего. К этому времени их жизнь была простой формальностью, привычкой организма; война высосала все, что их определяло, и остались одни пустые оболочки. Кто-то остался, потому что надоело убегать: после двухсот дней отступлений с боями им наконец-то предстояла последняя битва, и они собирались держать оборону из одной лишь усталой злости.
Годы спустя Лэнд гадал: а сбежал ли кто-то в самом деле? Ведь кто-то должен был побежать. Удержали их товарищи или пристрелили в спину офицеры? Было ли им позволено покинуть стену беспрепятственно, как обещал Девятый? Весьма вероятно (с точки зрения статистики можно было говорить об этом с уверенностью), что такие случаи наблюдались, но всякий раз, когда он обращал свои очки назад, к Королевскому Тракту, ведущему к Вратам Вечности… Врата стояли открытыми, они изрыгали поток солдат и техники. Не похоже было, чтобы кто-то шел против потока или дерзнул войти внутрь. Равно как никто не спускался со стены, чтобы попытать счастья на пустоши.
Возможно, если бы Лэнд и такие мужчины и женщины, как он – хотя во все времена таких, как он, было очень немного, – лучше разбирались в человеческой природе, он не удивился бы так сильно тому, что множество людей решило остаться, имея возможность уйти.
Нет! – кричали защитники стены. Они отвергали предложение примарха слитно, громогласно, словно единое существо.
Нет! Нет! Нет!
Лэнд не кричал вместе с другими. Вся эта драма и непокорные крики были не для него. Но все же… все же было что-то первобытное в том, как шум захлестывал его с головой. В какой-то момент он обнаружил, что рывками втягивает в себя воздух, будто собирается заорать вместе со всеми. Естественно, он воспротивился порыву. Как унизительно и неприлично было бы, если бы он заорал.
Помня все, что Сангвиний наговорил относительно значения каждой секунды, зная мнение Зефона о том, что жизненно важно не спровоцировать врага раньше времени, совершенно ошеломленный Лэнд несколько раз моргнул, когда Сангвиний приземлился на стену, поймал меч, который ему бросил один из Кровавых Ангелов, и снова взмыл в небеса. Лэнд недоверчиво наморщил длинный крючковатый нос, глядя, как Великий Ангел устремляется к горизонту на востоке.
Вдоль всей стены крики защитников слились в рев. Это был ликующий, кровожадный, радостный звук. Лэнд никогда не слышал ничего подобного. Сапиен, примостившийся на плече Лэнда, прикрыл ушки руками.
Слова марсианина утонули в волне шума.
– Только не говорите, что он собирается убить титана.
Каким-то образом, несмотря на общий гвалт, Зефон услышал его бормотание. Кровавый Ангел взглянул на него, и Лэнд порадовался, что благодаря этой какофонии ему не надо будет выслушивать очередную нотацию. Он и так знал ее содержание: боевой дух шаток, нужно воспользоваться моментом, когда сильные чувства взяли верх над защитниками, и прочая мура, применимая только к мужчинам и женщинам, которые неспособны регулировать свои эмоции с помощью здорового чувства расстояния и перспективы.
Впрочем, судя по буре голосов, едва ли он смог бы опровергнуть эти доводы. Жаль было терять час отсрочки, но то, как речь Сангвиния и его намерения – что бы он ни собирался делать там, на пустоши, – подняли настрой защитников, явно того стоило.
Лэнд вручную перефокусировал свои очки и вгляделся в проклятые земли. Он не смотрел на титана. Нечего там было разглядывать. Ну да, генетическая мерзость-бог, отрезающая голову-кабину отступническому аватару Омниссии. Ну да, ну да. На этой войне Лэнд видел такое уже раз десять.
Его внимание было приковано к далекому морю вражеского войска и к лесу распятий, что они воздвигли, гордясь своим варварством.
Когда голова «Разбойника» слетела с плеч, случились две вещи.
Первая – и самая очевидная – то, что передовые линии орды двинулись с места. Лэнд даже не уверен был, что они вообще ждали; они могли начать движение еще до того, как голова титана ударилась о землю, подняв облако пепла и пыли. Впереди титанов и танков, впереди гигантских шагающих штуковин, которые, как подозревал Лэнд, были какой-то доселе неизвестной разновидностью биомеханических осадных машин, небо над авангардом орды затмевало воинство шипастых, крылатых тварей. Твари пронзали небеса, стремясь к одинокой фигуре Девятого примарха посреди поля битвы.
Вторая вещь случилась одновременно с первой, Лэнд заметил ее только потому, что направил свои мультиспектральные очки на труп богомашины: Сангвиний немедленно развернулся и направился к укреплению.
«Дочь терзаний» не сразу повалилась на землю. Неуклюжее падение началось спустя почти минуту после того, как она, обезглавленная, лишенная мозга, перестала контролировать энергию, оживлявшую ее кости. Тогда она упала, вперед и немного набок, извергая реакторный огонь из разрубленной глотки. К этому моменту небо оскверняли уже тысячи летающих тварей. Аномалии с другого плана бытия – демоны, если уж обязательно надо выражаться грубо – хлопали кожистыми крыльями, преследуя Великого Ангела по пути к убежищу.
Где-то на полпути к стене летящие твари начали терять скорость. Некоторые остановились и повернули назад. Другие попадали с небес, самые слабые растворялись в воздухе, еще не достигнув земли. Самые большие, быстрые и, возможно, самые сильные – в системе координат, о которых Лэнд не имел ни малейшего понятия, – продолжали гонку, но и они трескались и сочились кровью, будто бы расходились по швам с каждым ударом крыльев. Наблюдать за их распадом было необыкновенно увлекательно, и даже Лэнд, который гордился своей проницательностью, не сразу понял, что видит психический щит Омниссии в действии.
От восхищения он вслух рассмеялся, и его смех утонул в радостных возгласах, раздававшихся вокруг. По коже у него побежали мурашки – так странно было разделять радость с множеством находящихся рядом людей.
Сангвиний с заносом приземлился на бастион, золотые сабатоны высекли из камня искры, он широко раскрыл крылья, чтобы затормозить. Его меч все еще был испачкан священными маслами и смазками в тех местах, которыми он перерезал шейные тросы «Дочери терзаний».
Все закричали еще громче. Сапиен снова прикрыл уши.
Великий Ангел развернулся и посмотрел на волну, приближающуюся с горизонта. До того, как она должна была оказаться в пределах досягаемости стенных орудий, оставались считанные секунды.
– Легион! – вскричал он. – Легион!
Призыв передали по всей стене, от одного офицера к другому, и прокричали дальше по воксу. Лэнд слышал, как поток удаляющихся голосов несет клич по стене, словно призрачное эхо: легион, легион! Легион, легион…
В грохочущей гармонии керамита Астартес – все Астартес – шагнули вперед. Солдатам-людям ничего не оставалось, как отступить назад. Муштра и тренировки взяли свое: смертные защитники убрались с дороги. Шеренга воинов в красной броне Кровавых Ангелов заняла свое место на стене, ее однообразие нарушали только желтые доспехи Имперских Кулаков и белые – Белых Шрамов. Десятки тысяч болтеров поднялись в готовности.
– Пусть они разобьются о нас, – повелел Сангвиний, и Лэнд с внезапным трепетом восторга осознал, что Великий Ангел обращается не к своему легиону. Снова взмахивая крыльями, он взывал к людям, столпившимся за рядами Астартес.
– Вы знаете, что делать, – обратился Сангвиний к армейским подразделениям и к гражданским с оружием в непривычных руках. Его тихий голос донесся до ближайших отрядов, дальше его передали по воксу. – Вы знаете свои обязанности. Держитесь и помогайте где сможете. Но сначала пусть они разобьются о нас.
Сангвиний – нет, Девятый, чертов Девятый примарх – повернулся к вражеской армии. К далекой армии, которая, впрочем, была уже достаточно близко для…
Меч Великого Ангела опустился.
Миллионы орудий Санктума Империалис запели разом.
=='''Часть 6. Отголоски вечности'''==
==='''Двадцать девять. Осада Санктума Империалис'''===
Из инстинктов и эмоций, которые испытывали поколения принцепсов, подключенных к его системам, у титана Легио Критос «Безмятежность возмездия» развилось какое-то подобие гибридного разума. «Безмятежность» могла чувствовать и – в значительно меньшей степени – думать. Ей знакомы были боль и страх, восторг и облегчение победы, но лучше всего она умела ненавидеть. И люди, и титаны Критоса умели ненавидеть очень хорошо.
Все эти чувства испытывали ее принцепсы, поэтому она теперь тоже их испытывала. Она понимала эти процессы только в самых общих чертах и была не властна над ними, но земному богу железа и огня тонкости эмоционального регулирования были ни к чему.
Гордость ей тоже была знакома. Это ощущение яростнее всех струилось по электрическим цепям ее мозга. Если бы речь шла о меньшем создании, такую одержимость собственными достижениями можно было бы назвать тщеславием, но она не мыслила такими категориями. Все, что знала и чувствовала «Безмятежность», она знала и чувствовала с ошеломительной силой. Она пережила многие поколения принцепсов – их количеством она измеряла время – и каждый враг, которого она встречала лицом к лицу, умирал или убегал. В своем сознании (то есть в круговерти вычислений, которая была ее сознанием) она имела полное право быть тщеславной.
Шагая к Дельфийскому укреплению, она наслаждалась ощущением великой цели. Боевой рог ревел в унисон с ее криками, подобными реву доисторического ящера, напоминая кишащей у ее ног пехоте, что надо бы поблагодарить предводительницу за оказанную им честь. За стеной ее ждала последняя и окончательная победа. Благодаря необъятности ее эмоций у нее было даже что-то вроде воображения, и она уже представляла, какие хвалы будут распевать ее почитатели и сколько новых триумфальных знамен украсят ее орудия.
Ее команда была мертва. Их трупы так и остались в голове «Безмятежности», одни навалились на свои консоли, другие лежали плашмя на палубе. «Безмятежность возмездия» не знала об этом – к счастью, потому что если бы она узнала, это открытие могло бы уничтожить ее только-только возникшее сознание. Для любой формы жизни путь к разуму полон опасностей, и часто даже самый сильный машинный дух не выдерживал этого пути. Но пока «Безмятежность возмездия» функционировала на остатках отпечатавшихся в ней человеческих инстинктов, и даже Аркхан Лэнд задумался бы, смогут ли эти остатки слиться с духом машины и создать подлинный разум. Впрочем, у Лэнда были теории на этот счет.
Она полным ходом шагала по Великому Пути под надежными слоями перегруженных пустотных щитов, сшибая по пути мраморные статуи и превращая изображения героев в белый щебень и тучи пыли. Вместе с другими титанами она возглавляла атаку; пустотные щиты давали убежище множеству людей и танков, что двигались в ее тени. Из-за вражеского огня ее щиты временами становились видимыми – несколько слоев побитых выгнутых линз, по которым на воинов, укрывшихся внизу, напалмовым дождем стекал огонь.
Над изъязвленной пустошью прогрохотал от Дельфийского укрепления первый ракетный залп – сотни, тысячи боеголовок; даже своим инстинктивным умом, который едва ли можно было назвать мышлением, она осознала, что близка к смерти. Гибель этого гордого «Владыки войны», принадлежащего к легиону Сокрушителей Богов, не была ни первой, ни самой катастрофической. Его гибель была всего лишь сноской в списке имен, слишком длинном, чтобы сохраниться полностью в вечно ненадежных имперских записях или в изустных легендах и религиозных песнопениях, что будут служить архивами тем, кто последовал за Магистром Войны.
Она так и не узнала, сколько ракет в нее попало; как и многое в дни войны, это одновременно не поддавалось подсчету и не имело значения. «Безмятежность возмездия» содрогнулась от попадания, точно воин в стене щитов, в которого вонзилось тридцать копий за секунду. Она упала уже мертвой; пустотные щиты взорвались мгновенно, надстройка тоже загорелась и взорвалась, ее осколки разлетелись на полкилометра во всех направлениях.
Примечательным был инстинктивный альтруизм ее последней мысли – последней команды, отданной в отсутствие принцепса, что само по себе поразительно.
[ПРОТОКОЛ «УТЕШЕНИЕ-УБЕЖИЩЕ»], подумала она.
Ровно за 2,7 секунды до того, как первый залп Санктума достиг своей цели, из бронированной кабины – ее головы – выпали штифты. Она намеренно обезглавила себя: следуя протоколу катапультирования, ее голова отделилась от плеч и отлетела по поспешно рассчитанной траектории.
Разумеется, ее самопожертвование оказалось тщетным, и даже если бы члены команды все еще были живы, они не смогли бы спастись. Голову-кабину, в которой застряла одна из ракет, охватило пламя; из-за взрыва она сбилась с курса и рухнула в пустошах. Там развороченная взрывом гробница трех человек, умерших еще несколько недель назад, наконец остановилась, а через пару секунд ее разнесло вдребезги второй волной артиллерийского огня.
Давинн Кото никто не призывал, она пришла добровольно. Магистр Войны освободил ее мир от несправедливых требований хозяев-чужаков и даровал ему не только свободу, но и единство с Империумом человечества. Когда десять лет спустя к ним прибыл вербовочный корабль и их оповестили, что Магистру Войны Хорусу нужны верные солдаты, чтобы бороться с недостойным Императором, дело было решено. Давинн, конечно, чувствовала вину за то, что со сбором урожая придется справляться без нее, но есть вещи поважнее, чем ссыпать в амбары зерно на будущий сезон. Родители наймут кого-нибудь в помощь. Давинн вместе со старшим братом сели в поезд до ближайшего города и там немедля записались в полк.
Это случилось пять лет назад. Ее брат уже умер, Нессин даже не увидел Терру. Его убили в абордажном бою спустя всего несколько месяцев после того, как их завербовали; их корабль атаковали… в общем, кто-то еще. Какие-то лояльные Императору силы. Какие-то жуткие марсианские киборги.
Точные детали редко просачивались к рядовым сквозь все уровни командования. Сначала Давинн пугало то, как мало им было известно, но прошло время, и она привыкла. Она поняла, что все, что им нужно знать – куда идти и в кого стрелять. Все остальное было приятным бонусом. Это означало, что она стала ветераном.
Примус-капрал Кото погибла в «Химере». Сперва Дельфийское укрепление выпустило ракетный залп по высящимся над полем боя титанам, но теперь по орде била обычная артиллерия; дождь снарядов накрыл пустошь огнем и фосфексом. Думая о грядущей смерти, она всегда представляла, что умрет со словами любви к семье на устах, или – когда позволяла себе помечтать на полную катушку – что геройски погибнет, истекая кровью на куче тел убитых врагов.
Но войне было плевать на личные человеческие мелодрамы. В реальности Давинн мгновенно сжег снаряд «Грифона», попавший в ее «Химеру», и ее останки никто бы не отличил от плоти девяти других мужчин и женщин, вплавленной в шрапнель, в которую превратился их танк.
Деифоб из Детей Императора покрывал пустошь гигантскими скачками, каждый раз взмывая по высокой дуге с помощью двигателей своего прыжкового ранца и опускаясь в контролируемом падении, чтобы снова оттолкнуться от земли. Он был не один: воздушно-штурмовые отряды всех легионов объединили свои силы в мощной атаке.
Он изменился с тех пор, как началась война. Теперь в его глотке что-то жило, он чувствовал, как ''оно'' шевелилось и извивалось, а шея от этого распухала. Иногда ''оно'' заставляло Деифоба говорить ''его'' голосом и думать ''его'' мыслями. Он больше не носил шлема; нагрудная платина его доспеха проржавела, потому что теперь у него всегда текла слюна, а слюна его по химическому составу напоминала гидраклоровую кислоту.
Задолго до начала терранской кампании Деифоб заходил к апотекариям III легиона, чтобы они удалили паразита. Но они сказали, что никакого паразита нет, они показали ему снимки и отчитали за недостаток благодарности и прозорливости. Он был благословен. Преображение сделало его лучше, смертоноснее, и разве он не оружие, рожденное и взращенное для упоения убийством?
Он сдался. Точнее, штука из глотки заявила его голосом, что не возражает.
Втайне он обдумывал, как бы ее оттуда вырезать, но потом вспоминал эти снимки. То, что он видел, было скорее частью его самого, его измененной плотью, а не чем-то внедрившимся извне. Вряд ли он пережил бы сделанную собственноручно операцию.
Скоро его отклонения перестали замечать. Другие из его отряда претерпели намного более серьезные изменения, и никто не звал их «мутациями», все говорили, что это «улучшения» и «усовершенствования».
Иногда он поглаживал свое горло. Чувствовал, как оно пухнет от невысказанных грехов и тайн. От этой ласки по зубам текли сладкие ручейки дымящейся кислоты. Деифоб давно привык к своим улучшениям. Он их оценил. Не только первое, и не только за его смертоносность, но и другие, те, что последовали за ним – за странные желания, что они принесли.
Ему хотелось почувствовать на языке кровь Сангвиния. Вот почему он был здесь и штурмовал Санктум вместо того, чтобы забавляться в южных землях, как многие его братья. Ему хотелось проглотить ее, почувствовать, как она хлынет на перерожденную плоть его глотки, ощутить божественное покалывание, когда она польется внутрь. Желание снедало его; неделями он не мог думать ни о чем другом. Никакая другая трапеза не могла утолить его жажду. Ни кровь IX легиона, которую он пил, ни плоть IX легиона, которую он пожирал. Желание было таким жгучим, что заставляло его содрогаться и трепетать; надо же было так пристраститься к вкусу, которого он еще даже не пробовал.
Он не получил того, чего желал. Он не добрался даже до Дельфийского укрепления. Что-то почти столь же горячее, как солнце, и вдвое ярче ударило по его нагрудной пластине, и он сорвался с небес в тошнотворное крутое пике. Его свободное падение продолжалось четыре головокружительных, бездыханных секунды; он погиб от удара о землю, так и не осознав, что сквозь его грудь прошел луч лазпушки.
Цзя-Хэн Уквар, рядовой Нешамерского Восьмого мотопехотного полка, ехал в одной из шестнадцати орудийных башен бронетранспортера «Орион». С его языка в любое время дня и ночи срывался непрекращающийся поток молитв и проклятий; он уже так охрип, что с трудом мог говорить. Каждый раз, когда он пытался поспать – в один из тех редких периодов, когда его полку представлялась возможность отдохнуть – перед его глазами снова и снова проходили события последнего полугода. От недосыпания можно сойти с ума. Цзя-Хэн узнал это на собственном нелегком опыте.
Его выбросило из башни, когда транспорт взорвался вместе с сотнями находившихся в нем солдат. Он был без сознания меньше минуты, а когда очнулся, лежа на земле, у него не было больше сомнительной защиты, которую обеспечивали его товарищи и бронетранспортер. Цзя-Хэн увидел дымящийся остов транспорта, который годами служил движущимся укрытием для его взвода; рядом валялось множество трупов.
Он был один, вооруженный только пистолетом, вокруг него сама земля взрывалась, боевые корабли ревели, снижаясь перед жесткой посадкой, над ним горели и вопили титаны, мир сотрясался, словно в сейсмических толчках, а небо затянули непостижимые гибельные мороки. Он кричал изо всех сил, сам об этом не догадываясь, и не только потому что его поврежденные голосовые связки почти не издавали звука; как и тысячи людей с обеих сторон, он оглох, барабанные перепонки лопнули от чудовищного грохота орудийного огня, что велся над ним, вокруг него и по нему.
Пожалуйста, пусть это закончится, подумал он, и это была самая ясная мысль из всех, что приходили к нему за последние недели. Он сунул ствол пистолета в рот и нажал на курок.
Его анима – то, что некоторые назвали бы душой – покинула тело, вопя, прошла сквозь завесу, отделяющую материальный мир от нереальности, и тотчас же погрузилась в бурные волны варпа. Слабый огонек души, что был когда-то Цзя-Хэном Укваром, познал последнее, что ждет все живое после смерти, и этим последним была боль. Боль распада. Боль души, что привлекает демонов, как кровь в темных водах привлекает акул.
Наконец судьба смилостивилась над ним. Сбылось его последнее желание: все закончилось.
Варак’суул не повезло с происхождением. Насколько ее племя придерживалось представлений о телесности, она была женского пола, ибо Нерожденные обретают форму человеческих деяний и страхов. Как и большую их часть, ее вызвало к жизни злодеяние, в ее случае – измена, которая привела к кровопролитию.
И она была слаба. Варак’суул родилась из порочного удовольствия, которое получил убийца в глухом переулке давно мертвого города в давно забытой империи на планете, погибшей столетия назад во мраке Эпохи Раздора. Как и все из ее племени, у кого не было постоянного питающего их источника веры или поклонения, она появилась в варпе и набиралась сил целую вечность. С самых первых мгновений ее существование было паразитическим и трусливым, она питалась мелкими страхами, таящимися в сердцах слабых людей, и пряталась от своих сородичей, которые иначе напали бы на нее и не пожрали, чтобы умножить собственную силу.
Она недолгое время служила фрейлиной в Чертогах Желанной и Блаженной Слепоты. Это место, в котором правил Хранитель-изгнанник по прозвищу Бледный, было обнищавшим царством вдали от большого двора, пребывающего во Дворце Удовольствий. Но даже в таком отдалении от взора Совершенного Принца в сердцах детей Слаанеш жили честолюбивые устремления, и они вели междоусобные войны при помощи лжи, ядов, искушений и тысячи других коварных приемов. Варак’суул бежала из свиты Бледного и блуждала в дальних пределах Царства Хаоса – достаточно далеко, чтобы скрыться среди других падальщиков, но не настолько, чтобы развоплотиться.
И вот их призвали. Она ощутила непреодолимую тягу, зов ее юного бога был словно песнь сирены. Он не просто манил, он тянул за самые нити ее существования. Он влек ее на Терру, хотела она того или нет.
Прошло уже несколько недель с тех пор, как она туда явилась, зубами и когтями проложив себе путь в холодную материальность, где в воздухе витали запахи страха и мольбы об избавлении, от которых у нее текли слюнки. За это время она успела отведать мозга пленников – лакала его шершавым языком прямо из разбитых черепов. Со всей грацией, на какую было способно ее созданное по образу бога тело, она танцевала в бою, пронзая насквозь и человеческую, и постчеловеческую броню. Вместе с собратьями она упивалась ощущениями людей, распаляла их чувства и раздавала лживые обещания; и всегда, всегда они двигались вглубь. Названия стен и районов ни о чем ей не говорили. Она только знала, что в сердце всего этого железа и камня лежит дворец, а внутри дворца таится плотское тело создания, которое Пантеон насмешливо именовал Анафемой.
Но она не могла войти во дворец. Никто из них не мог. Желание овладеть им трепетало в ее не вполне вещественной груди, словно злокачественная опухоль, пульсирующая пагубной жизнью, но каждый раз, пытаясь приблизиться к дворцу, она наталкивалась на невидимую стену. Словно ее отвергали. Никто из ее племени не мог преодолеть стену – такой плотной и бесполезной становилась рядом с ней реальность.
Даже Владыку Красных Песков стена отбрасывала всякий раз, как он в ярости на нее налетал. Он был отвратительным, неестественным существом, смертным, возвышенным до бессмертия, и Варак’суул задумывалась порой, способны ли вообще этот Ангрон и его братья-примархи понять, какое омерзение они вызывают у истинных Нерожденных. В постлюдях, стремящихся последовать за генетическими отцами по пути преображения, она и ее собратья видели лишь новые заманчивые возможности, лишь жертвы, которым можно было обещать вечность и обманом подчинять своей воле.
Но об этом она не слишком беспокоилась. Поохотиться на отчаявшиеся души можно было и позже.
Один из недавно возвышенных смертных, тот, кто называл себя Магнусом, выполнял волю Повелителя Перемен в глубинах измерения-лабиринта. Варак’суул была ничтожеством, непосвященным в военные тайны, но и она ощущала движение энергий. Она чувствовала, как ослабевает воля Императора, как нечто, бывшее прежде Его сыном, подтачивает Его силу. Благодарение богам, теперь щит Императора сокращался быстрее, уже не день ото дня, а час от часу. Отталкивающее поле по-прежнему медленно разъедало ее плоть, и все же она – и ее родичи – подбирались ближе, ближе.
Когда орда бросилась в атаку, к стене устремилась волна смертных, а Варак’суул, как и многие тысячи демонов, осталась позади.
Она смотрела, как люди и постлюди Магистра Войны несутся вперед. Смотрела, как они роятся у стены. И всякий раз, чувствуя, что щит отступает, она делала шаг вперед.
Улиенн Грун, принцепс «Гончей Войны» «Хиндара», сгорбилась в своем троне, имитируя размашистый ход своего другого тела – богомашины. Перед ней склонилась над рычагами Отеш, которая вела «Хиндару» выворачивающей душу тряской рысью. Химмар – мертвый, они оба умерли, она заперта с их трупами в кабине – водил на ходу руками-орудиями то в одну, то в другую сторону.
– Вижу цель, – сказал Химмар, глядя на экран ауспекса. И хотя это сказал Химмар, Улиенн слышала свой собственный голос и чувствовала, как слова выходят из ее рта.
Я разговариваю сама с собой, подумала она, потому что Отеш и Химмар умерли несколько недель назад.
– Новый курс проложен, мой принцепс, – доложила Отеш.
Они бежали вслепую. В глаза-окна «Хиндары» не видно было ничего, кроме огня: мир снаружи погибал. Несмотря на то, что кабина была хорошо изолирована и экранирована, грохот стоял почти непереносимый. Вся эта входящая информация ошеломляла ее чувства, перегружала сенсорные системы. Улиенн сосредоточилась на одном-единственном мигающем топографическом экране, пытаясь извлечь максимум пользы из того небольшого количества информации, которое она могла воспринять. На изрытой земле перед Дельфийским укреплением кишели миллионы воинов орды.
Чем ближе они подходили к стене, тем чаще вспыхивали мелкие схватки, предвещающие большую битву. Вот «Грозовая птица» снижается по спирали и врезается в крепостной вал. Вот другой титан взрывается сверхновой, так близко, что на многострадальные щиты «Хиндары» сыплются его обломки. Вот полчища Астартес, многие тысячи их, несутся по усеянному щебнем Королевскому Пути; еще больше карабкается по самому Дельфийскому укреплению, используя для этого крюки и шанцевый инструмент. Но сюрреалистичнее всего была гора стреляных гильз у подножия стены, лавина пустых боеприпасов, что непрерывным звякающим потоком сыпалась от стенных орудий.
– Десять, – крикнул Химмар. – Девять.
Улиенн направила «Хиндару» вперед, сгибаясь под ураганом встречного огня. Свет прожекторов пробивался сквозь пыльный воздух и освещал ближайшие бронетранспортеры и танки.
– Первые боевые корабли уже на бастионах, – сказала Отеш, вглядываясь в помехи на экранах внешних пиктеров «Хиндары». – Первые титаны почти у стены.
Вот только это были не первые корабли и не первые титаны. Обломки первых дымились в пустоши. Те, кто добрался до стены, были всего лишь первыми уцелевшими под беспощадным огнем, который обрушила на них имперская артиллерия.
– Пять, четыре, – отсчитывал Химмар.
Улиенн изо всех сил старалась не обращать внимания на грохот попаданий по щитам и трясущуюся землю под ногами. «Хиндару» отремонтировали и перевооружили несколько дней назад, когда они встретились на передовой с машинами техобслуживания Аудакс, и вес обеих рук придавал уверенности, но это было слабым утешением по сравнению с концом света, творящимся вокруг. Она услышала отвратительный электрический треск: слетел еще один пустотный щит. Где-то на задворках ее сознания «Хиндара» зарычала, как пес, будто обвиняя ее в том, что должна нестись сломя голову все дальше в безумие.
– Один, – сказал Химмар. – Ноль.
«Хиндара» снова рыкнула на нее, мысленно делясь своим отвращением, и по коже Улиенн побежали мурашки, а перед глазами все поплыло. Заряд статики прошел через подлокотники трона в ее пальцы. Потом все закончилось: они прорвались.
– Мы прошли сквозь их пустотные щиты, – подтвердил Химмар. – Из-за трения потеряли один слой наших щитов.
Ей не нужно было отдавать приказ перезарядить щиты: Химмар и так уже этим занимался.
– Держитесь подальше от Дельфийских врат. Пусть подъемными воротами занимаются подрывники. А мы найдем кого-нибудь из наших «Разбойников» или «Владык войны» и усилим их своей огневой мощью.
– Есть, мой принцепс, – ответили оба мертвых модерати в унисон. Или, возможно, она сама за них ответила. Это не имело значения. Она взглянула на Астартес, которые в беспорядке штурмовали стену, представила себе тысячи защитников, ждущих их на разных уровнях укреплений, а потом сосредоточилась на текущей задаче.
От Каргоса осталось немного. Иногда он пытался припомнить что-то или хотя бы почувствовать, но всякий раз находил в своей душе только ярость. Казалось бы, что может быть ужаснее, чем осознавать, что от твоего разума почти ничего не осталось; но он не ужасался. Если он вообще что-то чувствовал, то это была чистота. Ничто так не очищает душу, как ярость. Ничто так не питает чувство собственной правоты, как гнев.
Он был в «Лэндрейдере». Это он точно помнил. По крайней мере, помнил ощущение, что заперт в нем. Тесноту. Тьму. Но прежде всего – такой грохот, словно весь мир вне корпуса «Лэндрейдера» рушился. Этот грохот был больше чем просто звуком, он захлестнул все пять его чувств.
Он помнил, какую гордость почувствовал, когда опередил Нерожденных. Почему-то это было важно. В этом была доблесть. Пусть хотя бы вначале живые противостоят живым. Человек против человека, легион против легиона.
Он помнил, что сказал проповедник перед тем, как гусеницы танка пришли в движение.
«Последний вздох войны между смертными».
Да. Вот в чем дело. Инзар так говорил, словно наслаждался этой мыслью, словно уходило время чего-то примитивного, чего-то, что лучше просто забыть.
Потом взревел двигатель. «Лэндрейдер» рванулся вперед. Они приближались к Дельфийской стене, и все вокруг стало красно-черным. Что там было еще? Он помнил… Погоди-ка… А помнил он, как добрался до стены? Как лез по ней? Как дрался за бастион? Разве он все это помнил?
Нет. Не помнил. Но…
Стоп. А может, он прилетел на боевом корабле? На одном из множества «Громовых ястребов», исполосовавших небо хвостами огня и дыма после того, как их подбила ПВО…
Да. Никакого «Лэндрейдера» не было. Они прилетели на корабле.
Правда ведь?
Он не знал. Все это забрали у него Гвозди. Но он знал…
…ничего, он не знает ничего, пока самозабвенно рубит направо и налево, режет, кромсает, убивает.
Каргос бьется ради своей жизни, ради увеселения Бога Войны и ради того, чтобы следовать за своим отцом по пути кровавой божественности, ибо все иное означает проклятие. Назад возврата нет. Есть только Путь, шаг за шагом, труп за трупом.
Он не задумывается об этом сознательно. Истина ему не дорога. Но она ведома ему, он знает все истины, и они его изменили. Все истины искаженного мира обосновались на задворках его разума, и когда его захлестывает волна адреналина и инстинктов, вместе с ними в его вены вползают истины.
Зефон сражался рядом с Анзараэлем, окруженный немногими выжившими из Высокого Воинства. Их клинки дымились – силовые поля сжигали оставшуюся на стали кровь. Эта война во всем отличалась от тех, что они вели в славные дни Великого Крестового похода. То были времена, когда они парили на реактивных струях прыжковых ранцев и давали волю самым разрушительным из воссозданных заново алхимикатов Эпохи Раздора. Они воистину были ангелами – самой смертью, нисходящей с небес на огненных крыльях. Здесь же, на земле, они сошлись меч к мечу, кулак к кулаку. Врагам не было конца.
– Простите меня за эти слова, сэр, – передал по воксу Анзараэль в разгар битвы, – но это совсем не похоже на радостное воссоединение.
Все началось с грома дальнобойных орудий. Когда орда атаковала, обе стороны открыли огонь, который мог бы уничтожить город. Титаны изрыгнули в сторону стены тучу ракет; другие титаны уничтожили приближающиеся снаряды и ответили собственной обжигающей яростью. Стена сотряслась под ногами защитников, когда батареи открыли огонь по пустошам. Она все еще тряслась – Дельфийское укрепление уже почти сутки обстреливало неприятеля, хотя тот уже вплотную подобрался к защитникам; немногие оставшиеся орудия палили, приданные им механизмы автоматического заряжания лязгали, и вся стена непрерывно дрожала.
Сколько десятков тысяч нападавших убил первый залп со стены? Сколько титанов разорвало на части канонадой? Сколько боевых и десантных кораблей, сколько военных транспортников уничтожили в небе? Масштаб потерь был безумным; подсчитать их было невозможно, да и бессмысленно. Даже в помощью своей эйдетической памяти Зефон не мог обработать и малой части этой информации. И это был только пролог. Всего лишь смехотворный пролог к моменту, когда орда достигнет стены.
Нападавшие бросили в атаку все силы, что у них были, не задумываясь о тактике, а может, и не нуждаясь в ней. Они стаями налетали на прыжковых ранцах, как неистовые берсерки-самоубийцы. Они спускались в боевых кораблях и транспортниках, оставляя глубокие борозды на валах, и вырезали защитников сразу же после жесткой посадки. Они затмили небо десантными кораблями и громадными фигурами переродившихся титанов. Они приходили с пустошей, с топорами и мечами карабкались по Дельфийской стене, взбирались по курганам из собственных мертвецов или по кучам пустых гильз, вылетевших из каналов для отвода отработанных боеприпасов. А когда они добирались до парапетов, стена защитников в красном керамите встречала их сомкнутыми щитами и разящими клинками.
Для Зефона это началось, когда ходячая геенна, что раньше была титаном «Владыка войны», воздвиглась над ним, будто горящее чучело. Умирающий от ран титан, в огне с головы до когтистых ног, состоял более из плоти, чем из священного железа, и двигался не так, как подобало титану. Плавно работали связки, вены и мускулы, одевшие металлический скелет. Он ухватился за стену гигантскими ручищами из металла и костей, нагнулся и раскрывал, раскрывал свою железно-телесную пасть, пока из нее, словно кровавый язык, не вывалилась аппарель, а потом изрыгнул свой груз – Пожирателей Миров – прямо на стену. И все это время тварь хохотала, смех раздавался и из вокс-динамиков в ее морде, и из глотки, она хохотала, даже сгорая дотла.
Зефон стоял в первом ряду; он поймал цепной топор Пожирателя Миров плоской стороной клинка – и с этой секунды все, что происходило на стене, превратилось в насилие над чувствами. Он больше не ощущал, но претерпевал все, что приходилось видеть, слышать и обонять. Простой солдат потерял бы рассудок из-за одного только воздействия на чувства. С тысячами людей так и случилось.
Второй Пожиратель Миров добрался до верха стены через полсекунды после того, как Зефон убил первого. Он ударил рукоятью меча по лицевому щитку воина – раз, другой, третий. Керамит вмялся. Треснул. Разлетелся на куски. Пожиратель Миров издал этот их рык, в котором звучал голос бога, схватил Зефона за горло и нанес удар ножом, зажатым в другой руке. Кровавый Ангел отбил вибрирующее лезвие ребром ножной брони; сжав рукоять меча двумя руками, он до половины вогнал клинок под ключицу воина. Он едва успел вытащить его, прежде чем Пожиратель Миров упал с рассеченными сердцами.
И все же защитники сохраняли какое-то подобие порядка. Солдаты Имперской Армии взбирались на задние парапеты, бросали оттуда гранаты и прошивали лазерными лучами воздух над головами сражающихся Астартес, метя во вражеские ряды. Когда линия оказывалась прорвана, когда Кровавых Ангелов оттесняли или убивали на месте, кустодии вводили в бой резервы, чтобы сдержать напор врага.
По воксу передавали новости о Сангвинии. То он был на южной стене и отражал там саперную атаку, то на западной – вел людей на абордаж титана класса «Император», то на северной – воодушевлял разбитых защитников и возвращал потерянные позиции, то на восточной – охотился за офицерами противника, пикируя на них с высоты, пронзая копьем и снова взлетая после того, как удостоверялся, что жертва убита.
Кто знает, что из этого было правдой? Каждый воин на стене был заперт в клетке собственной войны. После начала битвы Зефон видел Сангвиния лишь однажды – мимолетное золотое видение, кружащее высоко в небе, которое безнадежно преследовали несколько предателей с прыжковыми ранцами. Сангвиний заложил вокруг них петлю и снес троих с небес за те же три секунды, затем взмахнул крыльями и взлетел так высоко, что выжившие не смогли за ним угнаться.
Анзараэль упал, сцепившись с заливающимся смехом легионером из Детей Императора, а люди в обрывках брони принялись наносить удары силовыми ножами по соединениям между пластинами его доспеха. Зефон освободил его и протянул руку, помогая встать; прошло меньше минуты, и Анзараэль отплатил ему – убил Пожирателя Миров и помог упавшему Зефону подняться на ноги.
Сангвиний исчез, вернулся в царство вокс-сообщений, которые уже стали похожи на легенды. Зефон продолжал сражаться с холодной головой, несмотря на то, что его плоть терзал жар. Обычно к этому времени изо рта у него шла пена, он почти терял контроль над собой от изнурения и жажды крови. Но сейчас он оставался хладнокровным и здравомыслящим, он держался, страдал и бился.
Любая битва – это последовательность отдельных боев, и этот эффект еще усиливается, если речь идет об осаде. В ста метрах от линии столкновения воины могли стоять в фаланге в полной боевой готовности, до сих пор не обагрив мечи кровью, зная, что не должны расстраивать ряды и оставлять свои позиции незащищенными. А в ста метрах в другом направлении воины дрались за свои жизни – дрались уже часами. Но потом течение войны изменилось. В бой были введены свежие части, чтобы сменить уставших защитников. Те, кто сражался часами, обнаружили вдруг, что могут насладиться недолговечным спокойствием, отдохнуть и собраться с силами перед следующей неизбежной атакой.
Даже фалангиты Старой Земли, что сражались с тесно сомкнутыми щитами, за считанные минуты доходили до полного упадка сил. Эти древние битвы, продолжавшиеся часами, в действительности разделялись на десятки мелких схваток, которые прерывались, чтобы участники могли закрепиться на местности, продвинуться вперед, отступить, передохнуть, восстановиться. Это было правильно. Тогда человеческое тело могло положиться только на собственную мускулатуру. В эпоху окопной войны и огнестрельного оружия битва превратилась в чудовищно долгое состязание в стремительных ударах и атаках, перемежающихся периодами ожидания, которые могли длиться несколько дней или даже месяцев, пока не представится возможность для наступления. Чтобы взять город, все еще нужны были конвои, которые отправлялись за линию фронта в бронемашинах, чтобы пополнить запасы, и эти рейды могли продолжаться неделями. Боевые действия были спорадическими, а не постоянными.
Но на Дельфийском укреплении страдали даже Астартес. Толчея не давала сосредоточиться. Зефон ничего не видел, кроме бешеного, ошеломляющего движения со всех сторон, под всеми углами. Он чувствовал, что мышцы, которые все еще были плотью, а не металлом времен Темной Эры, вот-вот сведет судорога. Хрон на краю экрана его глазных линз отсчитывал время неровными скачками и в обоих направлениях. Просто еще одна вещь, которая потеряла всякий смысл.
Повсюду сновали трэллы в робах легиона и серебристых нагрудниках. Они сгибались, приседали и пробирались между своими господами, Кровавыми Ангелами; некоторые оттаскивали трупы, чтобы повелителям было куда поставить ногу, другие стреляли между плечами сражающихся легионеров, поливая солдат-людей Магистра Войны лазерным огнем.
Казалось, каждый атом вокруг него приобрел зримость и вибрировал в безустанном движении. Он слышал все, буквально все, тысячи звуков, сливающихся в рев океана, и ни один из звуков невозможно было отделить от других. Клинок лязгал о клинок, грохотал болтерный выстрел, но сотни тысяч звуков, раздающихся одновременно и непрерывно, становились белым шумом, которому не было конца. Его ноздри заполняла вонь горелой брони и орудийного дыма, такая плотная, что почти заменила собой воздух. Каждый вдох приносил с собой вкус фицелина. Каждый выдох приносил вкус бесчисленных химикатов, применявшихся в деле всеобщего разрушения. В те редкие моменты, когда он видел что-то кроме ближайшего врага, перед глазами мелькала дуэль титанов рядом с укреплением. Они разили друг друга зазубренными клинками, и кулаками, и молотами, и палили друг в друга орудийными залпами малой дальности, дым от которых скрыл их от Зефона, прежде чем тот успел определить, за какую из сторон сражался каждый титан, не говоря уже о том, кто побеждал.
Так оно и шло.
Машины Легио Игнатум отражали каждую атаку на подъемные ворота, закрывавшие арку Дельфийских врат. В ход пошла такая огневая мощь, что пустошь была изрыта до степени полной эрозии; теперь ее, насколько хватал взгляд, покрывали холмы и овраги, по которым надвигалась орда Магистра Войны.
Принцепс титана «Иракундос» Шива Макул изо всех сил старалась прореживать ряды пехоты и бронетехники, но она помнила приказ Великого Ангела: Игнатум здесь, чтобы убивать вражеских титанов. Врата должны устоять.
Они сражались без всякого пехотного прикрытия; для титанов такой способ ведения войны представлял опасность. Так они были уязвимы, несколько богомашин Игнатума уже стояли неподвижно: их взяли на абордаж воины орды, и сейчас экипажи сражались в тесноте между искусственными костями своих титанов.
Их главным преимуществом были Дельфийское укрепление за спиной, цитадель над вратами и батареи орудий на них, способные пробивать щиты. Первой жертвой «Иракундоса» пал воинственный «Разбойник», боец Легио Интерфектор, который вышагивал далеко впереди собственной манипулы, жаждущий славы или ведомый неразумным машинным духом. С сорванными пустотными щитами и дырявой от лазерного огня гордой красно-черной геральдикой, «Разбойник» Интерфектора был уже на три четверти мертв. «Иракундосу» даже не пришлось открывать дальний огонь. К тому времени, как задира подошел вплотную, из поврежденных соединений его рук сыпались искры, а из десятка глубоких ран хлестало масло и другие жидкости. «Разбойник» Игнатума шагнул вперед, встретил противника перед вратами, обошел его, чтобы добраться до задней части корпуса, где броня была тоньше всего, и прикончил из перегруженного лазерного орудия.
Но шли часы, и охота становилась труднее. Шива увидела, как рухнул «Гильгамеш», наполовину стертый из бытия залпом варп-ракет. Она увидела, как «Оптима Диктат» погиб в схватке с другим «Владыкой войны», с унизительной медлительностью выпотрошенный цепным кулаком соперника. Псы Аудакс набросились на «Магну Эксцельсиор», свалили ее с ног целой сетью «медвежьих когтей» и отдали на растерзание ксеносам с другого плана бытия (эвфемизм, который быстро выходил из моды в среде Механикус. Большая часть экипажей теперь называла их Нерожденными. Некоторые даже употребляли слово «демоны»).
«Иракундос» держал оборону до самой смерти, последовавшей от рук «Несущего войну» «Дева-копье». Шива этого не ожидала; погибель пришла к ее титану, как и к многим другим, с предельного расстояния, когда манипулы собрались вместе и скоординировали сектор обстрела. Через 6,61 секунды после того, как слетел последний слой пустотных щитов «Разбойника», его поразил снаряд сотрясательной пушки «Девы-копья», уничтожил его голову и значительную часть надстройки над левым плечом. Когда богомашина лишилась команды, ее стабилизаторы стравили давление, отключились и просели. Труп титана накренился вперед, с грохотом обрушился на землю и тихонько догорел, уже наполовину похороненный в кратере, вырытом попаданием вражеской артиллерии.
Никто не позаботился о том, чтобы записать это в марсианские или терранские архивы, но после падения погибли не все. Выжившего звали Местол Вурир, и был он дьяконом-машиновидцем средней руки в иерархии Адептус Механикус, а также пожизненным слугой и союзником благородного Легио Игнатум. С ногами, зажатыми в обломках внутренностей «Иракундоса», он прожил еще почти два часа. Он лежал там, страдая от мучительной боли и вознося молитвы Богу-Машине, которому всегда верно служил, умоляя Омниссию не оставить его.
В последние сто восемь минут своей жизни (между молитвами, конечно) Местол тщетно пытался сдвинуть обломки с ног, потому что дышать становилось все труднее. Он не уверен был, умрет он от отказа органов, когда его аугметические сердце и легкие не смогут больше поддерживать жизнь в его изломанном теле, или от потери жидкостей – крови, реагентов и смазочных масел, – которые вытекали из его размозженных ног.
Но в обоих этих предположениях он оказался неправ. Случайная искра из горящей проводки титана подожгла озерцо растекающегося прометия, а он не мог уползти от огня. Пламя охватило его и пожрало вместе с остатками внутренностей «Иракундоса». В отличие от скитариев с их бинарным блеяньем, его голос остался почти человеческим, и он мог кричать. И он кричал.
Новая нога Аркхана Лэнда до смерти его раздражала. Не до буквальной смерти, но иногда человеку можно простить небольшую гиперболу в подходящем контексте. И Лэнд, в гуще войны между полубогами, прихрамывая на бионическую ногу, которая плохо приживалась и все реже соглашалась ему подчиняться, чувствовал, что контекст у него самый что ни на есть подходящий.
Также ему пришлось узнать кое-что, о чем он предпочел бы не знать всю свою жизнь: первобытный ужас, который пробирает тебя, когда ваши ряды дрогнули. Лэнд понял, что переломный момент, когда чаша весов начинает клониться к поражению и появляется риск отступления, страшнее, чем открытый бой.
Пока вы держите оборону, ты можешь положиться на товарищей, которые сражаются рядом так же упорно, как и ты, и на солдат за спиной, готовых поспешить на помощь в случае нужды. Даже в самом страшном хаосе это безотчетно успокаивает.
Но если ваши ряды расстроились, ты теряешь даже эти драгоценные остатки уверенности. Ты больше не можешь положиться на мужчин и женщин рядом с тобой – если они вообще еще живы. Становится очевидно, что враг сильнее. Ты можешь потерпеть поражение. Ты можешь погибнуть. Ты наверняка погибнешь, если останешься на своей позиции и позволишь себя окружить. Что же делать? Остаться и умереть? Или отступить и бросить тех немногих, кто выжил и остался в строю? Если они увидят, что ты бежишь, они тоже побегут, из точно такого же благоразумия или из точно такой же трусости, и разложение пойдет дальше. Это цепь событий, и каждое неумолимо следует из другого по мере того, как защитники один за другим покидают рассыпающиеся ряды.
Силы Магистра Войны прорывались снова и снова, поначалу их отбрасывали Кровавые Ангелы, потом – объединенные отряды кустодиев и людей. Лэнд представления не имел, как Астартес в передних рядах ухитрялись хотя бы видеть, что происходит. Он сосредоточился на стрельбе в просветы между сражающимися Кровавыми Ангелами и принялся распылять на атомы Пожирателей Миров, Гвардейцев Смерти и кто знает сколько солдат-людей в цветах полков, верных Магистру Войны. Когда Зефон и другие спотыкались о кучи трупов, он с Эристесом и другими трэллами оттаскивал трупы подальше, туда, где их сжигала команда огнеметчиков. Трансакта-7Y1 прикрывала его без всяких просьб. Он твердо решил взять ее с собой на Марс, если им каким-то чудом удастся выжить.
Многие из тех, кого они тащили, на поверку оказывались живыми. Это была серия неприятных открытий; каждый раз, когда труп начинал шевелиться, Лэнд подпрыгивал от неожиданности. Некоторые были уже одной ногой в могиле; других так чудовищно покалечило, как это могло случиться только с теми несчастными, кто оказался достаточно глуп или фанатичен, чтобы вступить в бой с Астартес. Они стонали, метались и звали на помощь, пока Лэнд тащил их в тыл. У многих еще оставалось достаточно сил, чтобы ударить его или попытаться застрелить; таких он отправлял на тот свет атомным зарядом в лоб, либо трэллы приканчивали их штыками. Примечательно, что лишь немногие из них были настолько в себе, чтобы заметить команду огнеметчиков, поджидающих их у заднего парапета; такие дрались и молили о пощаде. Лэнд оттаскивал их к огненной смерти, ни на протон не чувствуя себя виноватым.
Он был весь в поту. Вонь собственного разгоряченного тела преследовала его, пока он тащил, стрелял и – если начистоту – прятался и убегал много часов подряд. Как и другие люди, он выбился из сил задолго до того, как Астартес начали выказывать первые признаки усталости. Когда прозвучал приказ выдвинуться первым резервам, Лэнд от изнеможения упал где стоял. С окровавленных губ сталактитами свисала слюна. Мышцы дрожали от утомления, слишком глубокого, чтобы его анализировать.
Он лежал не двигаясь, а мимо него и, разумеется, над ним пробегали солдаты из резерва, пока Трансакта-7Y1 не помогла ему встать, когда пересмена закончилась. Он поднялся на ноги, и они побрели к тыловым укрытиям, которые приспособили для отдыха. Трэллы Зефона были с ним, им тоже разрешили отдохнуть. Бесчисленных раненых несли по Королевскому пути через открытые Врата Вечности в Санктум. Кустодии и Сестры Безмолвия руководили десятками отрядов Имперской Армии, выходящих из Санктума, указывая им, к какому участку осажденной стены отправляться.
– Мы сражаемся уже целую вечность, – сказал Лэнд с усталым удивлением.
Трэллы кивнули; на их лицах, как и у других солдат, лежащих вповалку вокруг них, выражалось мрачное изумление тем фактом, что они еще живы.
Трансакта-7Y1, чье лицо, естественно, было скрыто шлемом, заметила, что прошла вовсе не вечность. Она передала ему точные данные о прошедшем времени.
– Почти, Тэшка, – беззлобно вздохнул Лэнд. – Почти вечность.
Не прошло и часа, как они вернулись на передовую.
Над всем парил Владыка Красных Песков. Взмахивая ободранными крыльями, он снова и снова устремлялся на Санктум Империалис. Каждая попытка заканчивалась тем, что его отбрасывало назад в небеса, и в ушах у него отдавался смех богов, потешающихся над его неудачей.
Ангрон проревел то, что на протяжении грядущих столетий определило его легион. Он прорычал свой обет в небеса, едва ли отдавая отчет в смысле своих слов. Слов, что эхом прозвучали в криках всех живых Пожирателей Миров. Слов, принятых невежественными защитниками за бред берсерков и убийц.
Кровь для Кровавого Бога! Черепа для Трона Черепов!
Он был сильнее всех. Он знал это инстинктивно, как хищник, что охотится на своей территории, знает, что превосходит остальных живых существ. Но эта сила его ограничивала. Более слабые Нерожденные продвигались вперед, просачивались сквозь швы незримого щита. Владыка Красных Песков видел, как они, эти меньшие сущности, наступают вслед за войском людей. Но сильнейших все еще отталкивала ненавистная сила.
Сотни тысяч душ сражались у стены. Он жаждал их крови. Он бы упивался ею, кидал пригоршни черепов себе в глотку, купался бы в оборванных жизнях, если бы только мог прорваться сквозь щит. Если бы только их отец достаточно ослабел…
+Нет, не «если».+
Хорус?
+Не «если», брат. «Когда».+
Инзар был осторожным безумцем. Он бился в первых рядах, но бился с холодком, выставляя вперед Пожирателей Миров и Гвардейцев Смерти, чтобы они встречали грудью самые нетерпеливые клинки; сам же он занимался тем, что приканчивал упавших Кровавых Ангелов. Укрепление под ним непрерывно сотрясалось. Оно все еще палило по пустоши, рявкая на надвигавшуюся орду, выводя из строя титанов, полки и танки, которые еще не были слишком близко к стене. Несмотря на превосходящие силы Магистра Войны, он подозревал, что взятие Врат Вечности потребует несколько больше времени, нежели о том трубили – и так горячо – его более слабые умом сотоварищи.
Он должен был сохранять спокойствие и не поддаваться соблазну забыть обо всем, кроме битвы. Инзар зашел так далеко не для того, чтобы погибнуть в последние дни.
Эта разновидность войны, эта безжалостная молниеносность постлюдей, убивающих друг друга быстрее, чем за ними мог уследить глаз человека, была пагубна даже для физиологии Астартес. Инзар как полевой командир своего легиона хорошо знал пределы возможностей своего организма и других космодесантников. Первейшим достоинством генетической матрицы Астартес была не сила, а выносливость. Именно благодаря способности превозмогать трудности они побеждали врагов, превосходящих их численно или технологически.
Но здесь это не имело значения. Обе стороны воевали с одинаковой скоростью, с одинаковой свирепостью и с совершенно одинаковой выносливостью. Преимущества не было ни у кого, и шансы были равны.
В давке Инзар с трудом мог пошевелиться. Он никогда не мог похвастаться, что безупречно владеет крозиусом, но сейчас любое мастерство было фикцией, нереальным воспоминанием из давно минувших битв. Как и все остальные, сейчас он мог только сцепиться с врагом и ударить его ножом – с врагом настолько близким, что мог слышать его прерывистое дыхание сквозь решетку шлема. В толчее передовой воины душили друг друга, кинжалами выпускали друг другу кишки – там просто не было места, чтобы размахивать топорами или мечами.
Его первичное и вторичное сердца бились двойными толчками, усиливая кровоснабжение переутомленных мышц и насыщая их кислородом. Он ощущал их в груди так, как никогда раньше: примитивные органические насосы, благодаря которым он жил. Дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы, и тот же животный звук доносился от каждого воина рядом с ним. То были нежеланные звуки и ощущения, напоминавшие о собственной смертности. Смерть казалась неизбежной, он не знал лишь, прошьет его пуля или пронзит меч.
Пожиратели Миров рвались в драку. Кто бы сомневался. Гвардейцы Смерти и Тысяча Сынов почти не уступали им, хотя и не до такой степени теряли голову. Даже стаи Повелителей Ночи пикировали с небес, пронзительно крича, и с идиотским бесстрашием бросались на клинки Кровавых Ангелов.
Так что только Инзар и другие Несущие Слово, что находились повсюду в гуще орды, озаботились тем, чтобы люди шли в первых рядах.
Дураки вроде Каргоса (и каким же полезным дураком оказался Плюющийся Кровью!) хотели воевать по-старому, легион против легиона, но те дни давно прошли. Это было намного важнее, чем потакать идиотским предрассудкам вроде гордости легиона.
Люди, которые входили в войско Магистра Войны – на каждого Астартес с обеих сторон приходилось по сотне солдат, культистов, призывников – были самой опасной его частью. По отдельности они ничего не значили. Кровавые Ангелы убивали, убивали, убивали их без конца; их убивали даже Пожиратели Миров, которые в своем массовом умопомешательстве расправлялись с оказавшимися перед ними людьми, чтобы добраться до Кровавых Ангелов. Никого не интересовали цвета их мундиров и миры, откуда они прибыли; это был просто бесконечный поток безликих существ. Кровавые Ангелы проламывали им черепа и с размаху швыряли о землю. Инзар видел, как сыны Сангвиния отрывали им конечности, вспарывали животы, топтали их и вышибали из них дух. Но поток плоти не спадал. Если одного разрывали на части, как по волшебству появлялись еще трое мужчин и женщин, которые тыкали Кровавых Ангелов штыками и орали на них – Инзар уж не разбирал в общем гвалте, на каком диалекте готика.
Разумеется, никто не рассчитывал, что они прорвут оборону. Они нужны были, чтобы умирать. Эти бедняги едва ли наносили защитникам какой-то урон, но они их замедляли. Изматывали. Само мясо человеческих тел отягощало их, забивало зубья цепных мечей, утяжеляло конечности, истощало силы лоялистов благодаря одному только количеству тех, кого нужно было убить. Инзар усмехнулся под лицевой пластиной своего капелланского шлема, когда впервые увидел, как воин из Девятого легиона тщетно пытался стряхнуть нескольких солдат, а люди цеплялись за его руки и грудную пластину, сковывая движения, пока Каргос не разрубил его голову пополам.
Поначалу трупы в беспорядке валялись на поверхности стены; потом покрыли ее ковром; теперь они лежали в несколько слоев. Нападавшие и защитники спотыкались о них, Астартес перемалывали мертвецов своими сабатонами, сражаясь по щиколотку в ошметках трупов. Не осталось надежной опоры для ног – кровь тысяч убитых хлестала ручьями, впадала в общий поток, текущий по каменной кладке, хлюпала под ногами воинов. По поверхности кровавого моря, словно блестящая ледяная корка, плавали стреляные гильзы. Они украшали груды мертвецов, как дымящиеся, вульгарные драгоценности.
Это была непревзойденная бойня. Это было великолепно. Душа Инзара пела, и песнь ее возносилась к бурному небу. Он взглянул вверх, откуда на побоище жадно смотрели сияющие, как aurora borealis, лица богов. Они были истиной, а что может быть прекраснее истины? Разве приятие и исповедание истины не считаются высшими добродетелями? Разве истина – не та фундаментальная идея, к которой стремятся все души?
Так вот и кончится мир. Не всхлипом, но огнем.<ref>Отсылка к последним строкам стихотворения Т. С. Элиота «Полые люди»: “This is the way the world ends Not with a bang but a whimper.”</ref> Мы взяли колыбель человечества, и очистили ее, и обратили в маяк, и священный труд правоверных воспламенил его.
Терра пылала в бесконечной ночи космоса. Пантеон пришел, как и было предсказано.
Скоро, пообещал он богам. Скоро.
=== '''Тридцать. Затерянный в мире между мирами''' ===
Вулкан.
Статуя из призрачной кости разлетелась на куски, обломки лица и торса загремели по богато украшенному полу. Осколки цвета черненой слоновой кости слегка дымились. От статуи осталась только пара стройных чужацких ног в отвратительно элегантных башмаках; от обрубков тоже шел дымок.
В зале на вершине шпиля наступила тишина, и Вулкан обернулся, но не стал поднимать молот. Пять разбитых статуй всем своим видом доказывали, что это бесполезно.
В другом конце зала стоял Магнус, равнодушно глядя поверх Невозможного города – в сторону Императорского подземелья, подумал Вулкан. Громадная фигура заговорила, не утруждая себя взглядом на него.
– А теперь ты должен сказать: «Зачем эти трюки, Магнус? Почему ты не хочешь встретиться со мной лицом к лицу?»
Вулкан уже набрал в грудь воздуха, чтобы произнести именно эти слова, но теперь просто выдохнул.
Магнус продолжил с улыбкой в голосе:
– Судьба безжалостна к своим жертвам. Даже сейчас ты не понимаешь ситуацию. Ты придержал язык и решил не произносить предсказанные мною слова, но не догадался, что я сделал предсказание именно для того, чтобы заставить тебя промолчать. Вот какова сила пророчеств. Они дают власть манипулировать людьми. Здесь у тебя нет свободы воли, дракончик, ты можешь только играть предназначенную тебе роль.
Наконец Магнус обернулся к нему. Его перламутровые крылья затрепетали, и Вулкану тотчас же пришел на ум Сангвиний. Ангел никогда не давал проявиться в полную силу тому блистательному, что в нем было; Сангвиний почти стыдился своего великолепия и чистоты. Но король-демон так и лучился самодовольством, в восторге от возможности покрасоваться и расправить перышки.
– Что теперь, Вулкан? – лицо демона преобразилось, в знакомых чертах брата проступила циклопическая чудовищность того, во что он превратился. Изменчивый, текучий, вечно в движении.
– Теперь…
– Позволь мне, – перебил Магнус. – Теперь ты скажешь, что никогда этого не хотел. Что у меня была возможность принять предложение отца, и я упустил ее в последний момент. Я вижу это по твоим глазам, они ведут рассказ в созвучии с судьбой. А сейчас ты крепче ухватишься за рукоять той игрушки, которую сюда притащил. Видишь? А теперь с тяжелым сердцем сделаешь шаг вперед, уверенный, что должен прикончить меня, как раненое животное. Видишь? И все это время ты будешь верить, что cможешь одолеть меня, успеешь убить до того, как я уничтожу щит Императора.
В следующий миг, когда Вулкан двинулся вперед, алые черты Магнуса скривились в усмешке.
– А теперь ты думаешь, вправду ли я здесь, или ты только уничтожишь еще одну статую, если замахнешься на меня этим своим молотом.
Но Вулкан покачал головой.
– Ты хоть слышишь, каким высокомерием веет от твоих слов? Или тварь, которая владеет твоей душой, не позволяет тебе даже такой вольности?
Глубокий, гортанный смех Магнуса напоминал рычание чудовища. Вулкан отважился сделать еще несколько шагов.
– Ты всегда был таким занудой, Вулкан. Ты самый скучный из нас, самая яркая твоя черта – недостаток воображения. Я говорю о судьбе и свободе воли, проникаю мыслью в тайны Творения, а ты бросаешься дешевыми оскорблениями в тщетной надежде ранить мои чувства. Я ведь зря трачу свое время, правда? Ждать, что ты поймешь меня, все равно что ожидать от камня, что он уразумеет принципы поэзии.
Вулкан чувствовал, как вокруг него движутся потоки энергии. Он ощущал легкое, подтачивающее силы прикосновение воли Магнуса, чувствовал, как демон вытягивает метафорические нити из далекого щита Императора.
– Ты в тупике, – сказал Вулкан, шаг за шагом приближаясь к нему. – И ты – всего лишь плохая копия Магнуса Красного.
Чудовище не перестало улыбаться.
– Я и есть Магнус Красный.
– Ты был им, – допустил Вулкан. – Но теперь от него остались одни пороки и слабости, раздутые и выставленные напоказ. Мой брат никогда не сказал бы тех слов, что сказал ты. Возможно, он думал об этом порой, когда был слишком опьянен собственным сиянием. Ослепленный гордостью, Магнус мог быть тщеславным, особенно когда воображал себя смиренным. Но он никогда не сказал бы ничего подобного. Мой брат Магнус мог быть каким угодно, но он редко бывал злобным, и никогда – мелочным. До того, как мы покончим с этим, ответь мне. Осталось ли в тебе достаточно от Магнуса, чтобы сожалеть о заключенной сделке?
Он взмахнул молотом. Магнус исчез – если он вообще там был. Вулкан мог бы задержать удар, но зачем? Он позволил молоту обрушиться на стену из призрачной кости, пробив дыру, сквозь которую был виден сводящий с ума эльдарский город.
Потом он развернулся. Магнус был там, как Вулкан и предполагал. Демон присел посреди зала, лениво выцарапывая на полу рунические мандалы своими черными когтями.
– Сожаление, – произнес король-демон. Он прекратил свое занятие и принялся сжимать и разжимать длинные когти. Вулкан слышал, как натягиваются сухожилия – звук был такой, словно на старом деревянном корабле натягивали паруса. Демон полузакрыл единственное око в тихом, нечеловеческом восторге. – Я могу творить и уничтожать жизнь с помощью энергий, недоступных твоему восприятию. Я бессмертен, время не властно над моими прозрениями. Я вижу прошлое и будущее. В потоке бесконечных откровений нет места сожалениям.
И снова Вулкан приблизился к существу, что прежде было его братом. Что еще он мог сделать? Если такова игра Магнуса, ему придется следовать правилам.
— Значит, немного в тебе осталось от Магнуса, если ты не сожалеешь о своем рабстве. Простого «нет» было бы достаточно.
Вулкан остановился в нескольких метрах от демона вдвое выше него ростом и задрал голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Он заметил, как черты чудовища исказились в чем-то похожем на раздражение.
– Ты насекомое, Вулкан. Ты настолько слеп к собственной незначительности, что не можешь даже приблизиться к пониманию того, как бесконечно ты неуместен в Космическом Миропорядке.
– Я здесь не для того, чтобы пререкаться с тобой, Магнус. Я здесь, чтобы убить тебя.
– Тебе не понять…
– Хватит! Хватит разговоров. – Устремившись к королю-демону, Вулкан швырнул в него молот. На лице твари мелькнуло удивление, и на секунду Вулкан увидел не самодовольного демона, а создание, которое, скрючившись от усилий, что-то бормотало, водило когтями по воздуху и чарами вызывало к жизни таинственные потоки света и звука. Впервые он заметил, как нечеловеческое лицо Магнуса потемнело от напряжения.
Вулкану успел только подумать: «Теперь я тебя вижу, теперь я знаю, что ты на самом деле делаешь», и видение исчезло, его место снова занял надменный демон.
Урдракул не коснулся Магнуса; он врезался в невидимую стену перед ним и, вращаясь, отлетел назад. Вулкан подбежал к гигантской фигуре демона и выхватил молот из воздуха. Он замахнулся, сочленения доспехов завыли от напряжения, в то время как он сам зарычал от усилия.
Удар достиг цели. Магнус разбился на осколки красного стекла, поток зазубренных рубинов пролился на пол. Вулкан, не обращая на них внимания, снова нанес удар туда, где только что был его брат. Осколки хрустели под его ногами, превращаясь в облачка пыли, пока он наугад размахивал молотом.
Его удары встречали только воздух. Он сражался с пурпурным дымом, вдыхал его пепельный запах, замах – и мимо, еще один замах – и снова мимо. Он закрыл глаза, прислушался к шороху крыльев и снова взмахнул молотом.
Отдача сотрясла его до костей, но ни на секунду не удержала его от следующего удара, и еще одного, и еще. На обоих братьев сыпались искры, пока Вулкан пробивался сквозь кинетический барьер, и каждый удар звучал надтреснутым звоном разбитого колокола. Чем дольше он бил по щиту, тем более видимым он становился: сначала – как легкая рябь теплового миража, потом – как надтреснутое красное стекло. И за этим рвущимся барьером, согнувшись, бормотал заклинания владыка-демон.
Магнус оскалил зубы, его лицо исказила ненависть.
– Ты мне надоел, дракончик.
Вулкан размахнулся, и мир взорвался светом. Он не поразил ни призрачную кость, ни тело демона, ни кинетический барьер, созданный волей его брата. Его удар обрушился в ничто, потому что там ничего не было.
Вулкан вывалился на открытый, обжигающий воздух. После прохлады Паутины первый глоток этого воздуха обжег его гортань, как кипяток. Вдохнув второй раз, он почувствовал на языке вулканический пепел. Третий вдох перенес его домой.
Я все еще в Паутине. Я там, а не здесь. Сюда я никак не мог попасть.
Он стоял под звездами, такими знакомыми, что больно было смотреть. На горизонте над черной потрескавшейся поверхностью застывшей лавы виднелась гора Смертельный Огонь. Он был на Ноктюрне. На своей родной планете.
Вулкан побежал, его ноги выбивали фонтаны камешков из бесплодной земли Ноктюрна. Он выкрикнул имя брата, но ответа не было. Он взмахнул молотом – а что, если это еще одна иллюзия? – и снова его удар упал в пустоту.
– Магнус! – закричал он в простор, звездам. – Брат!
Бег привел его к пропасти, к одному из множества безымянных шрамов на поверхности Ноктюрна. Из расщелины на него жарко дохнуло сердце родного мира.
Меня здесь нет. Я в Паутине. Мое стремление определяет путь.
Вулкан шагнул вперед. И полетел, он летел из пламени в лед, летел сквозь холодный, колючий воздух, пропитанный неотвязным химическим привкусом фосфекса.
Он с силой врезался в землю и катился, грохоча, пока не остановился. Под ним было ложе из трупов; саваном им служил керамит, в который они были облачены, когда их убили.
Вулкан с трудом поднялся и занес молот над головой. Вокруг него простирался океан зеленой с золотом брони времен Великого Крестового похода… Жестоко разбитой брони, обнажающей истерзанную черную плоть. Он стоял на равнине из тел своих мертвых сынов.
Исстван.
Паутина. Я в Паутине.
Он размахнулся, и молот опустился между двумя убитыми Саламандрами. Тремя ударами Урдракула он пробил землю; под ней была пустота. Не космическая тьма и не кипящие волны варпа, а настоящая пустота, край, где заканчивалась иллюзия. Вот где она была, прямо под тонкой коркой земли.
Он бросился туда, размахивая перед собой молотом.
Удар пришелся по толстой железной стене и проломил металл. Вулкан вытащил оружие из вмятины, развернулся… и понял, что уже был здесь. Это место являлось ему в нестерпимых воспоминаниях, наполнявших его сны. Он был в машинном чреве военного корабля «Сумерки», в лабиринте, который построил его брат Кёрз, владыка Восьмого легиона.
Здесь он был пленником, и Кёрз мучил его в угоду собственной прихоти. На один безумный момент мороз прошел по его коже: что, если он так и остался в этом лабиринте? Что, если вся война после Исствана была всего лишь плодом слабости его истерзанного разума?
Нет. Паутина. Я в Паутине.
Он снова обрушил молот на стену, разнес ее на куски, потом таким же образом разрушил следующую стену. За ней снова была пустота. Где-то в пустоте, он слышал, Магнус распевал фразы на языке, что не имел ничего общего с готиком.
Вулкан ринулся в ничто.
Башни больше не было. Вулкан очутился на колоссальном мосту из призрачной кости, что перекинулся через бесконечный туман. Он не знал, существовала ли когда-нибудь башня в реальности, или она была еще одной иллюзией Магнуса, или частью стихийного символизма, присущего этой чужой реальности. Это не имело значения. Он вернулся.
Или это тоже была иллюзия?
Нет. Эта сцена казалась столь безнадежно одинокой, что просто не могла быть иллюзорной. Созданию, которым стал Магнус, доступно было почти неограниченное могущество, но его переполняла гордыня. По собственной воле он никогда не предстал бы перед Вулканом таким.
Магнус стоял на коленях. С опущенной головой он выговаривал заклинания сквозь расшатавшиеся клыки; единственный глаз был крепко зажмурен, из уголков текла кровь. Он скорчился посередине моста, когтистые пальцы тряслись, пока он рисовал в воздухе магические знаки чертами мертвенного света. Потоки психической силы тянулись из пальцев демона и исчезали, соединяя Магнуса с отцом узами, которые Вулкан не понимал и не хотел понимать.
Он направился к коленопреклоненной фигуре, не пытаясь скрываться. От его шагов по призрачной кости шел низкий, почти мелодичный гул.
– Сейчас все закончится, демон.
В ответ Магнус рассмеялся; это был слабый и усталый смешок.
– Ты так смело бросаешься словами вроде «сейчас», будто понимаешь, что они означают. Думаешь, ты страшно спешил сюда, дракончик? Время в этих стенах движется рывками, и ты проблуждал дольше, чем тебе казалось. От Палатинского сектора осталось только пылающее воспоминание. Наши силы уже осаждают Санктум.
Впервые в голос Вулкана закралась неуверенность.
– Ты лжешь.
– Случается, и всегда по веским причинам. – На надтреснутых зубах Магнуса поблескивала слюна. – Но не здесь и не сейчас. Твои драгоценные защитники вот уже сутки истекают кровью на этой стене. Скоро займется вторая заря.
Вулкан выдохнул. Здесь, в самом сердце нигде и никогда, он смотрел на Магнуса и пытался не думать об ужасающих потерях, которые, должно быть, понесли защитники стены. Целый день отражать нападения на Врата Вечности. Столько часов вести борьбу против невообразимой угрозы. Даже по некоторым расчетам Дорна они теряли укрепление в первые же сутки.
И все же надежда оставалась. Как бы он ни сожалел об упущенном времени, стена стояла, и Император удерживал Нерожденных на расстоянии. То, что защитники дожили до зари второго дня, означало, что они уже совершили чудо. На сердце у Вулкана стало легче при мысли об их непокорности.
Он засмеялся, и Магнус ощетинился:
– Тебя позабавила мысль о собственной неудаче, дракончик?
– Нет, о твоей. – Вулкан жестом обвел туманное не-место вокруг них. – Я только что понял то, что было очевидно с самого начала. Ты проиграл. Вот почему ты делаешь свое черное дело здесь, в отдалении, а не у самого портала в Паутину. Ты не можешь туда попасть, правда?
– Я могу противопоставить мою волю отцовской везде, где захочу.
– Но ты мог бы атаковать отца прямо у портала. Проложить себе путь силой и закончить все это. Вместо этого ты прячешься здесь и творишь свою слабеющую магию. – Вулкан улыбнулся; он больше не спрашивал. – Ты не можешь найти портал в Тронный Зал отца.
— Это место скрыто от меня. – Слова колдуна прозвучали нежеланным признанием.
Всего несколько раз в жизни Вулкан оказывался более осведомленным, чем его брат, и это был один из них. Но сейчас это его вовсе не утешало.
– Паутина подчиняется стремлению. То, как ты пройдешь по этому пути, зависит от твоего упорства и силы духа. Мне это сказал Малкадор.
– Старый дурак.
– Тогда почему я здесь, а ты заблудился? – Вулкан склонил голову; его красные глаза смотрели безжалостно. – Ведь однажды ты уже разгромил это место, когда пробивал себе путь. Ты знаешь, как прорваться через него, но не можешь управлять им. Теперь, когда ты служишь силам, которым оно призвано противостоять, оно сопротивляется тебе сильнее.
Магнус огрызнулся:
– Позволь сказать тебе…
– Ты не скажешь ничего, что мне нужно услышать, и не знаешь ничего, что я хочу знать. Ты приговорен к смерти, Магнус. Я не дам тебе уничтожить щит отца.
Магнус пристально посмотрел на него, и его жемчужно-белые зубы обнажились в улыбке. Единственный воспаленный глаз зажегся весельем.
– Тогда тебе нужно было убить меня пару часов назад.<br />
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Ересь Гора: Осада Терры / Horus Heresy: Siege of Terra]]