Под вывеской «Медная Лапа» / At the Sign of the Brazen Claw (рассказ)

Материал из Warpopedia
Версия от 11:25, 24 марта 2022; Dark Apostle (обсуждение | вклад) (Новая страница: «{{Перевод ВК}} {{Книга |Обложка =Inferno! №1 2018 cover.jpg |Описание обложки = |Автор =Гай...»)
(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к навигации Перейти к поиску
Перевод ВК.jpgПеревод коллектива "Вольные Криптографы"
Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Вольные Криптографы". Их канал в Telegram находится здесь.


Под вывеской «Медная Лапа» / At the Sign of the Brazen Claw (рассказ)
Inferno! №1 2018 cover.jpg
Автор Гай Хейли / Guy Haley
Переводчик StacyLR
Издательство Black Library
Входит в сборник Inferno! Vol.1

Inferno! Vol.2

Inferno! Vol.3

Inferno! Vol.4

Inferno! Vol.5

Год издания 2020
Подписаться на обновления Telegram-канал
Обсудить Telegram-чат
Экспортировать EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект


Часть 1

Недалеко от Аметистовых Высот Шаиша расположился одинокий каменный утес – не такой высокий, как горы в шести милях отсюда, но примечательный по своей форме. Его называли Медная Лапа, поскольку он напоминал громадную конечность, тянущуюся вверх от земли, будто погребенный заживо гигант разорвал поверхность своей могилы, лишь чтобы умереть на пике свободы.

В каменной руке угнездилась гостиница со множеством комнат. Согнутая ладонь конечности являлась внутренним двором таверны. Вокруг запястья Медной Лапы и вниз, к головокружительно далеким равнинам подле, изгибалась широкая дорога из досок. Гостиница, по стандартам подобных зданий, была большой, что являлось необходимостью, поскольку она принимала путешественников, отбывавших из Шаиша через Аргентовые Врата.

Таверна украшала вершину среднего пальца подобно кольцу, полностью опоясав его. Конюшни и дворовые постройки сгрудились вокруг оснований других пальцев и заполняли промежутки между ними. Места хватало на сотню постояльцев со всем их снаряжением, но из-за размеров руки гостиница казалась маленькой.

В ясные дни солнце превращало руку в медную латную перчатку. Лучшего вида поблизости не сыскать – как считалось, по крайне мере. Но не этим вечером. Солнце скрыли тучи. Буря ревела из сердца Шаиша на смертельные окраины владений, бичуя все перед собой хлыстами дождя. Между пальцев завывал ветер. Рука ловила град с облаков, что никогда не будут доступны ей.

На вершине среднего пальца жалко содрогался небесный док, швартовы гудели, болты скрипели в досках. Менее качественная конструкция развалилась бы, но эту строили дуардины, потому ее не могла обрушить никакая буря. Тем не менее, наверху платформы рейсов никто не ждал, а гостиница почти пустовала.

Здесь и произойдет наша история. Каменная рука, черная от дождя, веселая таверна, стонущая под плетью надвигающейся бури, и вокруг – полночная тьма, раньше времени пришедшая с границ земель смерти.


Вначале в гостинице их было пятеро. Хоррин будет помнить их до своей смерти. Пока более свежие воспоминания затухали в дымке лет, эта ночь всегда оставалась ясной.

Двое из пяти – Ниниан и мальчик-конюх, Барнабас. Их он знал лучше других, Ниниан была ему женой, а Барнабас, хоть и найденыш, – все равно что сыном.

О путешественниках, составлявших другую часть компании, он, поначалу, не знал ничего, кроме их имен. Они сидели за столами перед баром, оба у огня, но порознь.

Первый – почтенный дуардин, чьи волосы и борода были такими белыми, что в свете ламп сверкали подобно серебру. В книге постояльцев его имя значилось как Айденкор Штонбрак. Старейшина, как он сказал, из прибрежного города на Мелькетской дороге в Гиране. Он почти не говорил после того, как представился. Дуардин проводил вечер, смотря в огонь, закинув тяжелую ногу на стул, раз за разом выкуривая и набивая трубку с длинным мундштуком, пока его голова не окуталась душистой дымкой.

Вторым постояльцем был нервный человек из неизвестных земель, бледный, как обитатели Шаиша, но не местный, хотя все живое таковым когда-нибудь станет. Его звали Плуду Каск. Одежда мужчины была грязной от постоянного ношения, но некогда богатой, а кинжал и меч при себе – свойственными обеспеченному человеку. Он изредка бормотал над тарелкой супа, бросая подозрительные взгляды так же охотно, как бродячие мальчишки – камни.

Хоррин внимательно смотрел на свою учетную книгу, прислонившись пивным животом к барной стойке, чтобы лучше заполнять столбцы. Над стойкой поблескивал навес из редкого азирского пепельного дерева. Поскольку гостиница находилась в Шаише, где свободно бродили мертвецы, с козырька свисали дорогие амулеты, но, несмотря на ревущий ветер, они находились в покое, уверяя Хоррина в том, что буря – исключительно природный феномен. При всем сомнительном положении таверны, построена она была надежно, потому мужчина игнорировал и ее тряску, и содрогания, и настойчивую дробь града, тарабанящего по кровле, и визг дверей в пустых комнатах, норовящих распахнуться и сорваться с петель. От сквозняка пламя свечей трепетало и вспыхивало. Вода стекала по поднимающемуся к таверне пальцу. Из-под двери тянуло запахом дождя, но внутри было безопасно и тепло. В камине, вырезанном в камне, полыхало пламя. На защитных символах вокруг него танцевали оранжевые тени. Хоррин посмотрел на огонь. Убедившись, что он горит ярко и топлива достаточно, трактирщик вернулся к своей учетной книге. Числа его удовлетворяли. Дела шли хорошо.

Ветер снаружи перешел на гортанный рев. Бревна гостиницы заскрипели. Незакрытый ставень в одной из верхних комнат громко хлопнул, так сильно напугав Каска, что у того дрогнула рука, и он опрокинул свою миску.

Ниниан поспешила к нему с тряпкой в руке.

- Позвольте прибраться для вас, господин, – сказала она.

Каск отреагировал странно и замахал руками.

- Прочь, прочь! Ох, моя одежда испорчена! – произнес он, хотя испорчена она была уже давно, и от пятна вряд ли стало хуже.

В ответ на жалобы Каска над Аметистовыми Высотами прокатился гром. По прикидкам Хоррина вся сила бури уже скоро обрушится на них.

- Суровая ночка, – сказал Штонбрак и еще затянулся трубкой. – Помяните мои слова, снаружи страшные вещи, – его глаза блестели подобно драгоценностям, вставленным в камень.

Едва он договорил, ветер начал сильнее хлестать гостиницу, барабаня по стенам градом. Огонь потускнел.

- Давай, давай, гори! – пробормотал Хоррин себе под нос.

Его сердце вернулось в обычный ритм, когда пламя разгорелось, а затем снова затрепетало, когда дверь прогнулась в проеме.

Барнабас издал испуганный звук и забежал за барную стойку.

- Никого там нет, – сказал Хоррин с напускным ободрением. Он расслабленно шагнул вдоль стойки к тайнику с пистолетом. – Это просто ветер.

Его утверждение опровергли три громких удара.

- Ветер не стучит! – произнес Каск. Он поднялся на ноги с округлившимся от страха глазами. Рука Хоррина лежала на полированной рукоятке пистолета.

- Значит путник, – ответил Хоррин.

- Кто осмелится подниматься с равнины? – сказал Каск. – Идти по лестнице в такую погоду – все равно, что заключить сделку со смертью!

Дверь врезалась в стену с громким треском. Каск начал копаться в своей одежде в поисках рукояти меча, другой рукой потянувшись к рубашке, чтобы схватить амулет. Дуардин прищурил глаза и сжал трубку ртом. Он продолжил смотреть в огонь, но его рука спокойно легла на рукоять инкрустированного топора, висящего на поясе.

В дверном проеме стояла высокая фигура. С плаща текла вода. Ветвистые рога на голове осветились вспышкой молнии. Хоррин сглотнул.

- Спасите нас боги! – прошептал Каск.

Фигура шагнула в свет общей комнаты и откинула капюшон. Тяжелую тишину нарушил гортанный гогот дуардина.

- Так это ж аэльф, тощий да мокрый насквозь! – Со смехом он выдохнул клубы дыма в ветерок вокруг странника. – Наверное, весит в два раза больше обычного.

Путник закрыл дверь, отрезав бурю и превратив себя из зловещего непрошенного гостя в часть компании.

У аэльфа было три сумки: два небольших мешка и один побольше, который он осторожно поставил на пол. Теперь, когда он находился внутри, стало ясно, что его рога – оленьи, приделанные к резному шлему. Он взялся за них и снял шлем с головы. Когда аэльф положил его на стол, с вороненой стали потекла вода и закапала на деревянные доски. На бедре у него был меч диковинного вида. На спине в чехле висел красивый лук со снятой тетивой. Каждому из находящихся в гостинице было даровано прикосновение его бессмертного взгляда, и каждый почувствовал, будто его оценивают.

Когда он заговорил, его голос оказался столь сладкозвучно красив, что у Хоррина на глазах выступили слезы.

- Приношу свои извинения за то, что напугал вас, ибо я вижу, что это так, – сказал он. – Я всего лишь ищу убежища, пока не придет небесный корабль. Меня зовут Меза, из кочевых кланов.

У него была прекрасная осанка. Когда он избавился от промокшей верхней одежды, эффект от его присутствия усилился. По снаряжению и манерам аэльфа было очевидно, что он благородного происхождения.

Штонбрак фыркнул. Он убрал ладонь с топора, скрестил руки и вернулся к своему бесконечному созерцанию недоступных драгоценных камней пламени.

Каск медленно сел с широко раскрытыми глазами и беззвучно двигающимся ртом.

- Это нам стоит извиниться! – придя в себя, сказал Хоррин. – Мало кто из вашего народа приходит к нашим дверям, а вечер такой скверный, что мы все удивились, услышав Ваш стук.

- У меня верный скакун, – произнес аэльф. – Мне нечего бояться, – он помедлил. – Мне не рады?

Хоринн взмахом руки развеял беспокойство аэльфа.

- Нет, нет! В «Медной Лапе» рады всем! Если у них есть чем платить, и нет желания причинять неудобства, конечно же, – с улыбкой сказал он.

- Разумеется, – отозвался аэльф.

Рука Хоррина отпустила рукоять пистолета под стойкой и легла на столешницу.

- Я полагаю, вы здесь ради полуночного рейса?

Аэльф кивнул.

- Боюсь, он уже прошел, – с сожалением сказал Хоррин. – Господин Гриндлсон спешил перед бурей и отбыл в два раза быстрее, чтобы уберечь двигатели. На сегодня рейсов больше нет.

- Очень жаль, – произнес аэльф. Он подобрал сумки и прошел глубже в гостиницу, спустившись с изогнутых ступеней у входа в широкую впадину общей комнаты.

- А, бывает, – сказал Хоррин. – Другого рейса не будет до завтрашнего вечера. На моей памяти не было такого, чтобы буря тут держалась дольше чем день и ночь, да и вы знаете дуардинов – они верны своему слову, будь то долг крови или расписание. Они прилетят.

Взгляд аэльфа смущал его. Он боролся с благоговейным трепетом, который вызывал в нем гость.

- Что я могу вам предложить, господин аэльф? – спросил Хоррин. – Впереди жуткая ночка. Предлагаю что-нибудь теплое. У меня есть только что сваренный суп.

Аэльф покачал головой. Это простое движение обладало грацией, с которой человеку никогда не сравниться. Он поднял сумки, но оставил шлем на столе у двери, откуда тот взирал на компанию пустыми глазницами.

- Мне подогретое вино, с кориягодой и сладким медом, если есть.

Хоррин скромно улыбнулся.

- Мы стоим на главных небесных путях к Аргентовым Вратам, милорд, у нас есть припасы на любой вкус.

Дуардин фыркнул и заерзал на стуле.

- Аэльфская диета.

Меза бросил на него взгляд, затем прошел мимо Каска и занял место подальше от остальных, но все еще внутри теплого круга от огня. Он поставил мешок у внешней стены, снял лук и положил две сумки поменьше рядом с собой: одну на лавку, сбоку от себя, другую – на стол под левую руку. Она будто бы шевелилась в танцующем пламени свечей.

Речь Мезы отвлекла внимание Хоррина от мешка.

- У вас есть наперсток, из серебра или меди, давно извлеченных из земли? Не железный и не из чего-то, недавно бывшего в почве, уж точно не глиняный?

Хоррин вопросительно посмотрел на жену.

- У меня есть старый бабушкин наперсток, – сказала Ниниан. – Думаю, он из олова. Я им не пользуюсь – он слишком маленький для моего пальца.

- Подойдет, – произнес аэльф.

- Для чего, милорд? – спросил Хоррин.

- Увидите, – ответил Меза.

Хоррин кивнул.

- Тогда моя жена принесет.

Ниниан поспешила уйти, шурша юбками.

- Протрите его чистым спиртом, – сказал ей вслед аэльф. – Принесите на деревянной доске. Налейте в него того же напитка, что и мне. Не прикасайтесь к нему ничем, сделанным из железа!

- Есть еще какие-то условия, милорд? – спросил Хоррин.

- Нет. Только убедитесь, что мой стакан чистый, – сказал аэльф. Он взял висевший на боку кожаный мешочек и положил его на стол. Звякнули монеты. – Моего скакуна нужно поставить в стойло. Он снаружи.

Хоррин посмотрел на вытаращившего глаза Барнабаса и потрепал его по голове. Мальчик поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов вперед.

- Ваш конюший? – спросил аэльф.

Хоррин кивнул.

- Зовут Барнабасом.

- Не Ваш сын, впрочем, – сказал Меза, переводя взгляд с мужчины на ребенка.

- Не по крови, но тем мне менее, он мой сын, – настоял Хоррин.

Меза повернулся к Барнабасу и заговорил в добром тоне.

- Не бойся, Барнабас. Буря сильная, но Аельфис укроет тебя, а если придет что-то злое, будь уверен – он защитит тебя ценой своей благородной жизни. Тебе нужно только показать ему, где нужно спать, и снять с него седло. Остальное он сделает сам.

- Конь? – спросил мальчик.

- Великий олень! – ответил аэльф, от чего во всех вспыхнуло ощущение чуда.

Его слова успокоили мальчика. Янтарные глаза Мезы смотрели, не моргая. Хоррин от части подозревал, что поработала магия, хотя он ничего не чувствовал, а амулеты, развешенные над баром, не двигались. Барнабас неуверенно кивнул и засеменил к двери. Он снял дождевик с крючка и вышел наружу. Ярость бури ворвалась в помещение, и мальчик вышел из общей комнаты, сопровожденный хлопком дерева о дерево.

- Господа Штонбрак и Каск, – сказал Хоррин, представив остальных, когда подошел к столу Мезы с зажженной лучиной. – Они в той же ситуации, что и вы. Тоже пришли к назначенному рейсу, но пропустили его из-за спешки, – он подался вперед и дотронулся лучиной до свечи в глиняной лампе перед аэльфом.

- Отодвиньте ее сторону, если не трудно – мой спутник не любит яркий свет, – сказал Меза. - Спутник? – спросил Хоррин.

Аэльф встретился глазами с мужчиной, потянулся к мешку и развязал его.

Ниниан подошла к столу и поставила напитки аэльфа как раз вовремя, чтобы увидеть, как из мешка высунулась крошечная зеленая рука, схватила край и оттянула его.

- Холодно. Мокро, – произнес жалобный, капризный голос. – Шаткошапу не нравится эта сумка. Шаткошап не головка сыра и не буханка хлеба, чтобы таскать его в таком мешке.

На стол выбрался гомункул. У него были кожа бледно-зеленого цвета молодой листвы и горбатая спина. Руки были несколько длинноваты для тела, а приплюснутое лицо и голова, на которой оно помещалось, – несколько маловаты, но в остальном он выглядел как небольшой человечек, уменьшенный так, чтобы помещаться в сумку аэльфа.

Хоррин отпрянул, затем снова приблизился. Он робко потянулся вперед. Существо зашипело на него, и мужчина отдернул пальцы. Ниниан вскинула руку ко рту и ахнула.

- Тише, тише, Шаткошап, – сказал аэльф. – Не пугай наших хозяев.

- Он безопасен? – спросил Хоррин. Он перевел взгляд с импа на аэльфа и обратно.

- Пока остается под моим начальством, да, – ответил тот. – И так будет до тех пор, пока его гейс[1] уважают.

- Ага, так вот зачем наперсток, – произнес Хоррин.

- Наперсток ему по размерам, но важны материалы, да, – сказал Меза.

- Шаткошап хочет пить, мой принц, – сказало существо. Оно посмотрело на аэльфа круглыми глазами. Каждая их часть была зеленой. Радужки – темные, как лесной мох, зрачки – почти черные, как вода, собирающаяся в пнях, белки – бледные и поблескивающие, как огоньки насекомых.

- Давай, бери свою порцию, – сказал Меза. Он указал на наперсток.

Шаткошап побрел к нему, заставив Ниниан шагнуть назад. Изумленный Хоррин наклонился ближе, так что его лицо находилось всего в нескольких дюймах от существа, пока оно пило из наперстка.

- Что он такое?

- Я скажу, что это такое, – с грохотом прошел через комнату Штонбрак. Его коренастое тело качалось от неровной походки, размахивая мускулистыми руками, распихивая мебель. Он остановился у стола, где сидел аэльф. – Это аэльфский принц, странник из наименее надеждных и наиболее изменчивых из всей своей предательской породы, – он осуждающе указал мундштуком своей трубки на Шаткошапа. – А это лиховик, коварный дух леса. Ему нет места во владениях цивилизованного народа.

- Земли вихтов и гулей не такие уж цивилизованные, как считает Шаткошап, – хитро сказал лиховик.

У Штонбрака выздыбились усы.

Принц мягко посмотрел на дуардина.

- Я не сделал Вам ничего плохого. Как и мой спутник.

- Вы отрицаете, что он представляет угрозу? – спросил Штонбрак.

- Меч представляет угрозу, но безопасен, пока остается в ножнах, – сказал принц.

- Ха! – отозвался Штонбрак. – У большей части мечей нет разума. Этот же клинок может уколоть по собственному желанию.

- Молю Вас, господин Штонбрак, пожалуйста, не оскорбляйте наших гостей – ночь сегодня не для ссор! – разрядил ситуацию Хоррин, хотя лиховик его нервировал.

- Мне следует его оскорблять, – сказал Штонбрак, – за то, что он притащил это сюда. Этим аэльфам нельзя доверять, господин Хоррин!

- Прошу, – ответил тот. – Ниниан, принеси нашим гостям напитки, за счет заведения! У нас впереди долгая ночь.

Штонбрак выдернул стул из-под стола. Шаткошап отшатнулся от дуардина и бережливо сжал свой наперсток с вином. Воздух стал гуще от дыма дуардинской трубки. Шаткошап захныкал и отполз ближе к аэльфу.

Напряжение сбросил грохот двери, когда вернулся Барнабас. Дождь барабанил по дождевику конюшего, пока тот спешно отгораживал бурю.

Штонбрак скривил губы.

- Хорошо. Мои извинения, – сказал дуардин. – Эта буря действует мне на нервы.

- Извинения приняты, – любезно ответил Меза. Он вытянул руку и указал на стул, который вытащил Штонбрак. – Прошу, Вы собирались присесть.

Штонбрак кивнул и сел.

- Собирался. Чтобы приглядеть за Вашим питомцем.

- Шаткошап ничей не питомец! – сказал лиховик.

- Я вам вот что скажу, – сказал Хоррин, хлопнув в ладоши. – Мы тут все друг другу незнакомцы. Снаружи сильная буря. Нам нечего делать, кроме как ждать. Почему бы не скоротать время, рассказав друг другу одну-две истории? Ну же! Давайте все сядем вместе – так будет уместнее.

Штонбрак не прекращал буравить лиховика взглядом, но кисло пожал плечами, что можно было расценить как согласие. Каск неуверенно моргнул, но потом подошел и сел за стол вместе с дуардином и аэльфом. Хоррин шагнул назад, широко раскинув руки.

- Барнабас, идем, послушаешь.

Конюший присоединился к путникам, а затем и принесшая уставленный элем и вином поднос Ниниан. Она тоже села, и все оказались рядом друг с другом.

- Я начну, согласны? – Хоррин был опытным в этой игре, много раз используя ее, чтобы успокоить нервы во время подобных бурь. К тому же, это был хороший способ заставить клиентов больше пить, и, если говорить честно, ему нравилось развлечение само по себе.

- Я расскажу вам историю о том, как я создал это место. Точно, – сказал он. – Я построил гостиницу на Медной Лапе, но это было сложнее, чем просто притащить бревна на эту вершину, да и это-то было сложно...

Хоррин поднял деревянную кружку с пивом, вежливо прокашлялся в руку и начал рассказ.

- Когда я был молод, – сказал он, – я решил сбежать из дома. Мой отец был стражем гробниц из Панданьяна. Если не знаете, это некрополь к западу, где живые и мертвые существуют бок о бок, как и во многих местах этих владений. Мой отец хотел, чтобы я последовал за ним в мир древних учетных книг и бесконечных столбцов чисел, подсчитывающих почивших. Но хотя я родился и вырос в Шаише, и корни моего отца уходят далеко во время мифов, моя мать была из земледельцев Гура. Ее народ колесил по землям этих владений в огромных повозках, которые тянули звери, известные нам только по костям. Я не знаю, ни как она попала в Шаиш, ни почему вышла замуж за такого сухого и пыльного человека, как мой отец, и все же в своем понимании они были счастливы. Она осветила его жизнь своим весельем и передала мне немного своей дикости.

Впрочем, ни у одной истории нет действительно счастливого конца. Моя мать умерла, когда я был еще мальчиком, и отец, и так холодный, стал еще холоднее. В него закралась жестокость, которой до ее смерти не было. Загробная жизнь народа моей матери проходила далеко от тех мест, где мы жили, и войти в нее было сложно. Он все равно решил туда идти, чтобы вновь ее увидеть. Я должен был остаться позади и овладеть его ремеслом. Я воспротивился, – Хоррин мягко рассмеялся. – В тот день, когда я должен был стать подмастерьем у стражей гробниц, я бросил отца, Панданьян и всю свою жизнь.

Я не знал, куда собираюсь идти. Я не был своим отцом. Мне хотелось не тревожить призрак матери, а вдоволь напиться из колодца жизни. Я думал, может, податься в земли матери и ушел далеко, чтобы найти врата владений, которые бы отправили меня в нужную часть Гура. Я слышал, что Аргентовые Врата могут перенести меня туда, куда нужно, потому отправился на их поиски.

В конце концов, я пришел сюда, к лапе. Тогда здесь никто не жил. Свет Зигмара еще не изгнал темных тварей, бродивших по коричневым лесам холмов и равнин, так что я пребывал в одиночестве и страхе. Я направился сюда только по той причине, что видел лапу над деревьями. Представьте мою радость, когда я увидел небольшую каменную избу, построенную у основания, с садом и животными. Я удивился, поскольку лес был жутким местом, и я несколько дней не видел живых существ – так долго, что начал опасаться, не забрел ли я слишком далеко в неживые территории.

В избе жила старушка. Она была рада видеть меня так же, как и я ее, и с лучистой улыбкой вышла на улицу, едва я оказался на дальности слышимости голоса от ее дома. Она меня накормила, и я спросил ее про дорогу к Аргентовым Вратам. В то время, дуардины неба еще не пришли в эти земли. Вот что она мне сказала.

«Молодой человек, – произнесла она, – Аргентовые Врата в четырех днях пути отсюда, через лес и Равнины Зубов, где бродят воющие, голодные твари». «Есть ли безопасный путь?», – спросил я.

Она пожала плечами, и ее древние кости хрустнули. «Не знаю. Я никогда не уходила далеко отсюда. Тут есть колодец и немного жизни, и то малое, что я имею, считается в этих местах богатством».

Потом она засмеялась, и я вместе с ней, – сказал Хоррин. – Конечно, я не знал тогда, что Аргентовые Врата находятся в небе, и до них нельзя добраться с Равнины Зубов, и, думаю, она тоже не знала. «Останься на ночь перед уходом, – сказала она, – Тебе понадобятся силы на дорогу».

Я предложил ей несколько монет, что у меня были, но она протянула теплую руку и согнула мои пальцы вокруг денег. «Гостеприимство по отношению к незнакомцам само по себе награда, молодой человек», – сказала она. С тех пор я руководствовался этим принципом всю свою жизнь.

Ночи здесь долгие и холодные. Поверх звезд изгибаются изломанные сияния, заставляя деревья плясать без ветра. Я провел беспокойную ночь, наполненную грезами о тварях, что охотятся в Равнинах Зубов. Но я поспал и проснулся к завтраку из свежих яиц, которые я съел с благодарностью.

«Я хочу попросить об одолжении, – сказала она, когда я приготовился уходить. – Пожалуйста, если бы ты отнес эту корзинку с едой и вот те две вязанки веток моему мужу, который работает на вершине этой скалы, я была бы благодарна». Она указала вверх, на макушку лапы. Я удивился, поскольку до этого она ни разу не упоминала о муже, и я задумался о роде их труда. «Я прохожу этот путь каждый день, и, хотя все еще могу это делать, я была бы рада отдохнуть одно утро. Я старая и у меня болят суставы».

Хоррин сочувственно улыбнулся.

- Глупо, – прошептал Шаткошап. – Ты рассказываешь истории. Ты их никогда не слушаешь? Глупый толстый человек.

- Цыц, – сказал Меза.

- Ну, могу уверить, тогда я еще не был толстым, – ответил Хоррин, взяв перерыв в рассказе. – Но, помимо физической формы молодости, я обладал и ее наивностью, – он глотнул эля перед тем, как продолжить.

- «Конечно!» – сказал я ей, радуясь возможности отплатить женщине за доброту. Я взял коробку, закинул дерево на плечо и в первый раз пошел по лестнице, ведущей сюда. В то время спиральная дорога была узкой, скорее уж ступенчатой лестницей и в плохом состоянии. Дерево было старым и серым, а многие ступени отсутствовали в вырезанных в каменной плоти лапы гнездах. Чем выше я забирался, тем медленнее и медленнее становилась моя нетерпеливая походка, а осторожность превращалась в страх, пока я не добрался до вершины и не вывалился на ладонь лапы.

Я замер в изумлении. Такой вид! Он все еще волнует меня, будто я в ладони бога, и это, может быть, не так уж далеко от правды.

Тут, конечно, не было гостиницы, только кучи дерева, вроде тех связок, что нес я, и камин, – он указал на очаг, вырезанный в пальце, слившемся с гостиницей. – Он был очень старым, и уже с вырезанными странными символами, которые вы видите. Все это: притолока, решетка и печная труба – было вырезано в самом камне лапы.

В отличие гостиницы, сработанной с кропотливым мастерством, все в камине было неправильно, будто мастер слышал, что такое камин, но никогда их не видел.

- Муж старухи был древним и бедным, как и его жена. Он очень удивился моему появлению, тяжело дыша в ладонь, но его предельное удивление сменилось довольной ухмылкой, когда я подошел. Он был так рад меня видеть, что я не мог не забеспокоиться.

- Говорил же, – сказал Шаткошап.

Хоррин укоризненно посмотрел на него. Лиховик скорчил рожу.

- «Ну и ну, – сказал старик. – Гость, юноша!»

«У меня для Вас корзина с едой и вот эта вязанка хвороста», – ответил я ему. Я бросил дерево и протянул корзинку. Он взял ее у меня, посмотрел внутрь, а затем поставил на землю. В другой руке он держал кочергу из железа, которой ковырялся в огне, выбивая снопы оранжевых искр из дымохода где-то в сотне футов над нашими головами.

«Чем Вы здесь занимаетесь?» – спросил я его.

«А, странная история», – сказал он. «Я должен следить за этим камином. Ему нельзя дать потухнуть. Это должно быть вечное пламя!» – продолжил он. «Оно греет руку этого гиганта, чтобы он не проснулся. Все его остальное тело надежно скрыто внизу, под землей, но его торчащая рука вытянута и отдыхает. Если она замерзнет, он проснется, – старик подмигнул мне. – А мы же этого не хотим, не так ли?».

Я присмотрелся к размерам руки. «Думаю, нет», – отозвался я и содрогнулся.

«Скажи-ка, мальчик, – сказал он. – Ты оказал моей жене большую услугу. Не окажешь ли и мне одну?».

«Говорите, сэр, – ответил я. – Ваша жена была очень добра».

«Огонь нельзя оставлять без присмотра, – сказал он мне. – Но я не был внизу, в своем доме, три долгих года. Я так долго горбился над этим огнем, что забыл, как стоять прямо. Я хочу размять спину, ноги и может быть, – он усмехнулся и кивнул на нишу в пальце недалеко от очага, где томилась грязная простынь, – поспать часок-другой на своей кровати, может, и в объятьях моей доброй жены?». Он снова мигнул, в самой отталкивающей и скабрезной манере. - К этому времени мое ощущение беспокойства усилилось, – сказал Хоррин. – Но я чувствовал, что должен этим странным людям, да и что плохого в том, чтобы последить за огнем несколько часов? Мне было их жаль. Это было моей ошибкой. Помню, я считал себя мужчиной, но был лишь наивно доверчивым мальчишкой.

«Конечно!» – сказал я. Его глаза зажглись. Он передал мне свою кочергу.

«Тогда возьми эту кочергу. Следи, чтобы пламя затухало не ниже вот этой отметки, – он указал на засечку на камне. – Я скоро вернусь».

Хоррин грустно улыбнулся.

- Естественно, он не вернулся. Никогда. Я просидел всю ночь и весь день, следя за огнем, надеясь, что он придет, но зная, что этого не случится. На рассвете второго дня я спустился по ступеням, спеша опередить расход топлива очага. Изба была пуста, супруги и все их пожитки пропали, животных бросили, хотя небольшую мою поклажу аккуратно оставили. Не веря своим глазам, в ужасе, я побежал обратно наверх. Огонь горел слабо. Я проигнорировал это. Решил сбежать. Я спустился со ступеней с треском гаснущего огня в ушах.

На третьем повороте лестницы начала содрогаться земля. От нее послышался жуткий, низкий стон. Я бросился вбок. Поскользнувшись, я чуть не упал, но ухватился за ступени, чтобы не полететь вниз. Животные у избы ополоумели от ужаса – их было так мало, но какой шум они издавали! По земле проползла огромная трещина, затем вторая, глубокая и черная. Я посмотрел на лес, томясь по его свободе, затем взглянул вверх. Рука громадная, подумал я. Какому монстру она принадлежит? Что он сделает, когда проснется?

Я понял, что должен делать. Хотел бы я сказать, что меня подтолкнул героизм, но это был страх – страх, что чудовище меня убьет. Я забрался вверх по ступеням. Рука начала дрожать. От земли раздался еще один стон. Я добрался до ладони. Огонь угасал. Последний уголек почти потух.

Рука пошевелилась. Чудовищный крик, громче первого, вышел из земли. Это был мой единственный шанс. Я взял пригоршню сухого мха и бросил в пламя, уложив на него розжиг. В панике я едва не потушил последние несколько искр и запустил руки в теплый пепел, чтобы разворошить топливо, обожженными пальцами посыпая им оставшийся мерцающий уголек, тщетно надеясь, что он займется.

Камень заскрежетал о камень. Я посмотрел вверх. Пальцы сжимались. Когда я только прибыл, они был прямее, чем сейчас. Возможно, чудовище спало слишком долго, поскольку, когда они начали двигаться, мизинец отломился и упал. Ослепленный ужасом, через сопли и рыдания я подул на огонь. Дрожь все усиливалась, пальцы скрипели и хрустели. Я подумал, что умру.

Пламя вновь занялось.

Дрожь утихла.

Год я был один, разводя огонь, затем сбегая на землю, чтобы собрать, сколько найду, дерева и еды, набивая очаг на ночь и напихивая в него торф, чтобы поспать несколько часов.

Когда пришел первый странник, я намеревался сделать с ним то же самое, что сотворил со мной старик. Но потом я задумался о своем горе и понял, что приговор мне вынесла моя же собственная глупость, и я не имею право заставлять других страдать за себя. Я разделил с ним еду, какая у меня была, и объяснил свое положение. Путник остался на несколько дней, принося мне еду и дрова, пока я упорно отказывался от его предложений присмотреть за очагом. «Гостеприимство по отношению к незнакомцам само по себе награда, молодой человек», – сказала старуха. Думаю, она говорила от чистого сердца. Мне хочется верить, что они не были плохими людьми. Я представлял, что они были пойманы каким-то образом и томились здесь годами. Что они могли сделать? Теперь была моя очередь приглядывать за очагом.

- Я бы их убил. Съел бы их глаза, – сказал Шаткошап.

- Он серьезно? – спросил Барнабас.

Меза кивнул.

- Тогда ты был бы обречен, – произнес Хоррин. – Доброта спасла меня.

Первый путешественник ушел. Когда пришел второй, за свою доброту я получил драгоценный камень. Я не мог продать его, но его красота сделала мою жизнь чуть сноснее. Третий остался на месяц и помог мне построить теплый дом, который теперь служит складом в дальней части двора. После третьего, были четвертый и пятый. Поскольку я относился к каждому с добротой, со мной обращались так же, пока однажды с предложением не пришли дуардины неба. Они хотели построить здесь платформу для своих торгово-пассажирских кораблей и использовать это место, как перевалочный пункт. Я согласился, и моей наградой стала гостиница. Теперь люди приходят сюда каждый день. Я с ними добр, потому со мной добра судьба. Я всегда придерживался правил гостеприимства, и поэтому я богат, у меня хорошая жена, добрый дом и слуги, помогающие мне следить за огнем, хотя я никогда не смогу уйти, а очаг ни в коем случае не должен погаснуть.

Пламя затрещало в решетке. Горсть углей и пепла просыпалась на каменную плиту у камина.

- Так значит, ты тут много ешь, поэтому ты теперь толстый, – сказал Шаткошап. – Вот в чем смысл истории.

- Смысл истории не в этом, маленький лиховик, – ответил принц. Тот несогласно скривился.

- Жизнь хороша, и это плата за доброту, – вычурно подняв руку, произнес Хоррин. – Вот в чем смысл.

- А если я буду добрым, я тоже потолстею? – спросил Шаткошап у Мезы.

- Если так решишь, – отозвался аэльф.

- Я ничего не могу решать, – сказал лиховик. – Ты мой хозяин.

- Потому что ты еще не выучил урок.

Ниниан вопросительно посмотрела на принца Мезу.

- Я учу его не быть подлым, – сказал аэльф и отпил вина.

- Вы можете уйти, господин Хоррин, – неожиданно произнес Каск. Он моргнул, сам удивившись тому, что заговорил. – Кто-то еще может взять на себя Ваше проклятье.

- Мог бы, – сказал Хоррин. – И они могли бы.

- Так почему ты здесь? – зашипел Шаткошап. – Сидишь на этой жуткой скале под проливным дождем. Шаткошап не видит смысла.

- Потому что я всегда здесь! – широко улыбаясь ответил Хоррин. – И меня не будет в другом месте.

Ниниан с гордостью поцеловала его в щеку, а он обнял ее. Мужчина поднял руку в тосте.

- Я был глупым мальчишкой, но теперь это не так. Пивовар, плотник, кузнец – я научился быть ими всеми. Сюда приходят сотни людей. Я слышу рассказы из всех земель. Сжигать несколько поленьев каждый день – не такая великая цена за это. Я рад своей судьбе.

- Доброта – сама по себе награда, – саркастично сказал Штонбрак. – Какая чудесная мораль для аэльфов и слабаков.

- Вы не верите в правдивость этого, господин дуардин?

Штонбрак фыркнул в ответ.

- У меня есть для вас история, – сказал он. – И сейчас я вам ее поведаю.

Он постучал трубкой по подошве сапога и поскреб огрубевшим ногтем по чаше, осыпав стол хлопьями нагара. Шаткошап чихнул и отполз под бок хозяина. Принц неосознанно погладил его, приковав спокойные янтарные глаза к сердитому лицу дуардина.

Тот вытащил из туники заляпанный мешочек табака и заново набил трубку.

- Это история о жестоком аэльфском предательстве в ответ на такую же доброту, как Вы описали. Вы ошибаетесь, трактирщик, и скоро услышите, почему.


Часть 2

История торговца


Ветер дышал злобой. Он гулял вокруг гостиницы «Медная Лапа», хлопая ставнями и завывая в трубах. Начинавшийся робко дождь сначала стучал, потом барабанил, следом, подумав над своим шумом, мягко оглаживал шифер. Сквозняки трепали пламя свечей, сбивали огни гостиницы. Холодные порывы задували из-под двери, свистя на выпивающих. Дождь менее дерзко, но столь же решительно пытался забраться внутрь. Через щели в конической крыше гостиницы, он влезал в материал здания, тяжелыми каплями падая и пятная пол и затемняя громадный палец, вокруг которого была построена гостиница. Пробравшись внутрь, вода оставалась. Она была непреклонной там, где ветер оказывался мимолетным.

Ночная буря в Шаише.

Айденкор Штонбрак игнорировал дрожь здания. Непредсказуемые дуновения холода, забиравшиеся под воротник, не могли потревожить его. Он был дуардином, непоколебимым, как скала. Любой буре потребовалась бы тысяча лет, чтобы истрепать кого-то столь же крепкого.

Он раскурил трубку, глубоко затянулся через мундштук и окинул компанию вокруг стола взглядом торговца. Трактирщика Хоррина, его жену Ниниан, подававшую очередную порцию выпивки, и их мальчика-конюшего Барнабаса он счел достойными и на них не задержался надолго. Когда дуардин посмотрел на Каска, его глаза сузились так, что начали мерцать подобно залежам угля в конце шахты. Штонбрак осмотрел потрепанную одежду и напуганное лицо Каска и разглядел за ними тревожную историю. Но дольше всего его взгляд задержался на аэльфском страннике Мезе и его лиховике, Шаткошапе, который, серо-зеленый и колючий как куст, встал на колени перед принцем. Едва не сказав то, о чем пожалел бы, Штонбрак сжал губы, выдохнул дым, как двигатель, и покачал головой, будто не мог поверить в то, что видит.

– Значит, моя очередь, – наконец, сказал он. – Вот моя история. Грустная повесть о нарушенных договорах, – он прочистил горло и принял вид рассказчика. – Вы можете предположить, что я не из этих владений, и будете правы. Я происхожу из Барак Горн, могучего порта на берегах Шепчущего Моря, в Улгу, на Мелькетской дороге, если о таком слышали. Итак, Барак Горн был возведен в давно минувшие года предками моих предков и, хотя раньше это было красивое и чудесное место, он лежал в руинах, пока наступившая Эра Зигмара не оттолкнула немного тьму Хаоса.

Когда пришло время возвращаться, мой народ в числе первых покинул Азир и отвоевал Барак Горн у мрака, – Штонбрак улыбнулся воспоминаниям. – Я был тогда короткобородым. Это случилось давно, но я хорошо помню печаль от того, что мы нашли, и радость от восстановления былого величия чертогов и причалов.

За окутавшим его лицо дымом, взгляд дуардина потерялся. Он так долго молчал, что заговорил Шаткошап.

– Это все? – недоуменно спросил лиховик у принца Мезы. – Такая короткая история. Смысла нет слушать, – он так странно поджал свои тонкие конечности, что походил на мертвого паука, пока не пожал плечами и не дернулся, внезапно оказавшись сидящим: скрестив ноги, выставив острые локти и сжав руки вокруг наперстка с вином.

Штонбрак фыркнул.

– Все? Все! Я только начал, нетерпеливый ты имп! – Он вынул трубку изо рта и указал мундштуком на лиховика. Тонкие листья на плечах Шаткошапа задрожали. – Это была лишь пауза для раздумий. Так, где я остановился?

– Прости лиховика, – мягко сказал принц. – Он не умеет себя вести. Ты говорил о своем доме, дорогой друг.

Штонбрак благодарно кивнул.

– Да.

– Я слышал рассказы об Улгу! – сказал Хоррин. Он поднял свое питье. У него раскраснелись щеки. Ему нравились эль и истории. – Хотя, впрочем, я не могу туда отправиться, – он поясняюще махнул рукой на очаг. – Это владения туманов, где все – не то, чем кажется.

– Все так, господин трактирщик, – ответил Штонбрак. – Все их тринадцать провинций – противоречивое жилище интриг и теней, где никогда не бывает по-настоящему темно или светло, – он переложил трубку во рту. – Вы скажете, что странно найти там нас, но дуардины не так подвержены непостоянству Улгу, поскольку мы непреклонны, как камень. Туман не тревожит скалы. Они невосприимчивы к иллюзиям. Но даже при этом подобные мне считаются нашей расой скрытными, и в землях тени нас мало, – он затянулся трубкой. Чаша ярко засветилась, отражаясь в его глазах так, будто в его голове были спрятаны небольшие плавильни. – Однако, в Улгу много аэльфов, из странных племен. Родичи принца склонны к играм света и тени, и это не всегда к лучшему, как вы увидите.

Он отпил из своей пивной кружки, утер с бороды пену и вернулся к трубке и рассказу.

– У Барак Горн есть соседи, – сказал он. – Раса аэльфов, чьи чертоги также возвышаются за морем. Эти аэльфы, подобно нам, обитают в горах. Когда-то два города были единым, но, когда нас изгнали из порта, они скрылись в глубочайших чертогах и оставались там в эпоху Хаоса – действие это некоторые из моего народа расценивают как предательство, но более хладнокровные знают, что это прагматизм. В темные годы они ушли в себя, стали еще страннее после изоляции. Мы называем их скуру елги, или серые аэльфы: из-за цветов, которые они носят, чтобы слиться с мглой, и магии, сплетаемой ими, чтобы спрятаться. Они существа хитрые – прямого ответа никогда не добьешься! – эта мысль явно его раздражала, поскольку густые брови выгнулись, а щеки вспыхнули, и он резко взмахнул трубкой. – Они любят исчезать посреди разговора и никогда не улыбаются. Они, если не слишком глубоко зарываться в камень киркой, жалкий род, – он успокоился и пожал плечами. – Но дела есть дела. Наши народы много торговали до темных времен и продолжают вновь, ибо они восторгаются нашими драгоценными камнями, а их знать всегда платит за них блестящим морским золотом, хотя былые раны заживают долго. Это подводит нас к сути истории.

В моем клане был столь искусный ювелир, что слава о нем разнеслась далеко, – дуардин издал тоскливый вздох и посмотрел на потолок, в который дождь вколачивал тысячи водяных гвоздей. – Он мог поймать саму суть красоты. Его изделия из золота хранили тепло плоти. Тонкой огранкой он заключал в драгоценных камнях свет. Представьте, как ценились такие камни в тенистом Улгу. Его мастерство не имело равных.

Голос Штонбрака стал хриплым. Он откашлялся, чтобы скрыть эмоции, прорываясь через внутреннюю боль, которую не мог скрыть, и резко сменил тему.

– Я расскажу вам немного о нашем городе. Барак Горн расположен внутри гигантской пещеры, выходящей к воде, сочетая в себе лучшее от подземного чертога и гавани. Естественно, богатство мастера было так велико, что его лавка находилась в отличном месте с видом на море. В редкие дни, когда нет мглы, из ее окна можно было увидеть все до самого горизонта, а когда опускается туман и по стеклу бежит холодная вода, то есть почти все время, приходил уют каменного купола Барак Горн, нависающего над головой, и простирающего руки к верфям и пристаням. Постоянство камня, непреклонность земли укрепляют душу дуардина. Темная мгла – ничто по сравнению с ними.

Он закашлялся, без нужды выбил трубку и вновь ее наполнил, пользуясь этим, чтобы не смотреть на слушающих. Меза довольно четко видел его печаль, разглядев, что глаза дуардина покраснели, и явно отметил нежелание Штонбрака называть ювелира по имени.

– Моя кузина Бертгильда работала вместе с мастером в его лавке, – сказал Штонбрак, зажигая спичку о сапог. Он поднес пламя к чаше и втянул воздух, пока крошечные угольки не засветились и не зажгли плавильни в его глазах. – От нее я и узнал детали этой истории.

Как-то раз в лавку пришел один из серых аэльфов. Колокольчик не зазвонил, мастер не услышал, как захлопнулась дверь. Моя кузина заметила его только по влажности воздуха. Подумав, что на гавань опустился густой туман, Бертгильда подняла взгляд от своей работы и увидела, что дымка легкая, а солнце светит так ярко, как возможно в наших владениях, но в лавке было холодно. Под дверь утекали серые клубы, а перед прилавком стоял аэльф благородного происхождения, вроде Вашего гостя, господин трактирщик, – Штонбрак указал на Мезу. – Его серый плащ был усеян каплями влаги. Поверьте, встречаю этих аэльфов и думаю: слышали ли они когда-нибудь об огне, поскольку они всегда мокрые? – он снова покачал головой. – Тычок локтем от Бертгильды известил мастера о молчаливом клиенте, и он поднял взгляд от гнезда для камня, которое вырезал. Он был методичным, не склонным к спешке. Он убрал линзы от лица, свернул бумагу, на которой работал, и ссыпал с нее в конверт маленькие кусочки золота. Он был бережливым. Очень бережливым, – уверяюще сказал Штонбрак. – Лишь тогда он заговорил с аэльфом.

«Чем я могу Вам помочь, сэр аэльф?», – спросил мастер. Он был стойким, не поддавался удивлению и много раз работал с нашими аэльфскими соседями. Они часто такое проделывали. Хитрые плуты. Аэльф посмотрел на него серыми глазами, холодный и коварный, как зимнее море.

«Я собираюсь жениться на принцессе из далекого народа», – сказал он. Бертгильда говорила, что у него был особенный голос, будто крутящийся в горном потоке гравий. Мелодичный, как обычно у всех аэльфов, но с редкой для них скрежещущей нотой.

Собравшиеся в гостинице взглянули на принца Мезу. Тот никак не прокомментировал особенности аэльфских голосов, но отпил вина, полностью обратив внимание на дуардина. Штонбрак продолжил.

– «Это великий союз народов, – сказал аэльф, – связывающий рода, который благословит всю эту землю и приведет новые товары, как в Ваш город, так и в мой».

«Понимаю», – ответил мастер. Он был осторожен и ждал, пока аэльф не озвучит свои пожелания. Некоторые дуардины спешат удариться в переговоры, чуя в завершении сделки, в которой замешана принцесса, много денег, но дуардины Бараг Горн – из Углу и осознают опасность контрактов, заключенных в спешке.

«Те аэльфы ценят водяные камни выше прочих драгоценных камней», – продолжил аэльф.

«В самом деле?», – спросил наш мастер. Это подогрело его интерес. Водяной камень – это редкий бриллиант. Он назван так из-за движения в сердцевине, – Штобрак свел большой и указательный пальцы, будто держал такой камень, и уставился в пустоту. – Взглянете внутрь среднего экземпляра, и увидите танец солнечных лучей, пробивающихся через волны лазоревого моря. Говорят, если посмотреть в идеальный камень – как вы понимаете, в самый идеальный – можно увидеть глубины далеких океанов.

«Мне нужно ожерелье из таких бриллиантов, по этим меркам». Аэльф выложил на прилавок свиток. По понятным причинам, ему не было дела до чудес, выставленных под стеклом, учитывая, что он принес, как вскоре обнаружил наш мастер. Аэльф снял с пояса вельветовый мешочек и раскрыл его, высыпав содержимое на прилавок. Они прокатились по полированному стеклу, и когда остановились, лавку наполнил шелест волн на далеких берегах.

Бертгильда охнула. На прилавке лежали восемь самых потрясающих водяных камней, какие мастер когда-либо видел. Из каждого исходил свет разных солнц над разными морями. Чтобы удивить такого длиннобородого, как он, требуется многое, но мастер лишился дара речи. Это стоило королевской казны, выкупа, поместья, крепости, армий и даже больше.

«Где вы их взяли?», – спросил он.

«Моя возлюбленная дала мне их и поклялась, что не пойдет под венец, пока они не получат основу, подходящую их красоте, – сказал аэльф. – Я хочу, чтобы их поместили на ожерелье из чистейшего лунного серебра. Это мой выкуп за невесту в этом браке, потому я хорошо плачу за Ваши труды. Сколько стоит Ваша лучшая работа?»

Обычно, такой вопрос был бы оскорбительным, ибо дуардин всегда делает лучшую работу, но мастер был так потрясен, что просто назвал цену, вместо того, чтобы угрожать обидой. Но он не потерял рассудок полностью, потому цена была высокой.

«Сделаете за неделю, и заплачу вдвое больше», – сказал аэльф.

«Половину вперед», – ответил мастер, не будучи дураком.

«У меня с собой нет денег. Получите все, когда закончите», – парировал аэльф.

Работать без предоплаты идет вразрез со всеми инстинктами дуардина, но эти бриллианты были такого высокого качества, что аэльф, очевидно, был при деньгах. Никто, кроме короля, не мог бы владеть такими чудесами. Быть может, это должно было остановить мастера, но жадность всегда была проклятьем нашего рода. Золото – наша величайшая слабость.

«Хорошо, – ответил он. – Двойная плата. За неделю».

Аэльф кивнул.

«Прежде, чем Вы уйдете, – сказал мастер, – назовите свое имя, для учета?».

Аэльф помедлил с ответом. «Вам не нужно мое имя. Доверив Вам камни, я дал вам долговую расписку. Я вернусь через неделю».

Аэльф больше ничего не сказал и ушел. В этот раз, – сказал Штонбрак, – он воспользовался дверью.

Мастер долгие часы трудился над ожерельем, а моя кузина помогала. Бертгильда говорила, что он дважды делал основу для камней, дважды плавил лунное серебро и начинал заново. Стоимости одних только материалов хватило, чтобы разорить его, и он обратился за деньгами к кредиторам Гранитного Братства. Глупый поступок для того, кто не вполне уверен, что будут деньги расплатиться, но наш мастер не сомневался.

Штонбрак прервался на выпивку. Ветер проверил на прочность ставни, трижды просвистел и отступил, разочаровавшись, что не нашел пути внутрь.

– Уставший от многодневного бессонного труда, мастер снял с глаз линзы и удовлетворенно вздохнул, – сказал Штонбрак. – Воистину, это была его величайшая работу. Ожерелье было лучшим из того, что он когда-либо делал. Те, кто видел его, милостиво сравнивали его с искуснейшими изделиями Эры Мифов, и это только в том случае, если могли говорить сквозь слезы восхищения. Когда я попросил Бертгильду описать его, она не смогла, заплакав и сказав, что оно было слишком красивым для слов.

Прошла неделя. Потом вторая. Радость мастера переросла в беспокойство. Не было никаких знаков, что аэльф возвращается за своим добром. Он отправлял гонцов в гору скуру елг, но без имени он не мог найти заказчика изделия. Описание не помогло. Вы, аэльфы, для нас все на одно лицо, – произнес он. – Мастер, пожалуй, был слишком недальновидным в том, что сделал. Если бы он рассказал, что камни у него, дела, очень вероятно, могли бы пойти совсем иначе, но он не сказал, придерживаясь вместо этого своей торговой клятвы конфиденциальности.

Ему нанес визит счетовод Гранитного Братства, настаивая на возврате денег, которые он занял. Когда же тот увидел ожерелье, то смягчил тон и призвал мастера продать его, после чего он смог бы вернуть долг и разбогатеть в процессе.

«Оно не принадлежит мне, чтобы его продавать», – ответил мастер.

«Аэльф нарушил контракт, – сказал счетовод. – Вы вольны делать с ним все, что пожелаете». Мастер отказал. Несколько раз представитель Гранитного Братства настойчиво убеждал его, но мастер был честолюбивым и стойко отвергал предложение.

Гранитное Братство дало ему неделю, чтобы найти деньги. «Когда время закончится, – проинформировал его счетовод, – мы арестуем все Ваши пожитки, как положено по закону, и Вы обнищаете».

Мастер скрыл свое беспокойство от счетовода, но оно все росло, пока через четыре ночи после визита Гранитного Братства, он не получил письмо, невидимой рукой доставленное к его кровати и написанное на промокшей от тумана бумаге.

«Приношу свои извинения за задержку, – начиналось оно. – В связи с непредвиденными обстоятельствами, у меня не было возможности забрать изделие, которое Вы для меня изготовили. Однако мне всего лишь нужно его увидеть, и я смогу выплатить вам всю стоимость. Я безоговорочно верю, что изделие великолепно. Я не могу прибыть в город и прошу о доставке. Приносите ожерелье с собой в бухту Эскбиргена сегодня, на восходе луны, где я Вас и встречу. Приходите один! Там Вы получите Вашу плату.

Еще раз, мои искренние извинения».

Оно было подписано буквой X, – сказал Штонбрак. Он серьезно посмотрел на своих слушателей. Снаружи выла буря. Где-то в гостинице хлопнул ставень. – Естественно, наш мастер был взбешен. Этот аэльф нарушил контракт с ним. Будучи дуардином во владениях тени, он ожидал, что дела пойдут не так, как планировалось, но теперь его ждало предательство, засада, или того хуже! У него не было иного выбора, кроме как подчиниться. На кону стояла огромная сумма.

Бухта находилась в лиге от Барак Горн и была ему хорошо известна. Это красивое место, если вам нравятся все эти штуки снаружи, а не твердость крепкого потолка из коренной породы над головой, – сказал Шторбрак тоном, предполагавшим, что предпочесть открытое небо – безумие. – Но у нее была дурная репутация, из-за того, как ее использовали в темные времена Эры Хаоса. Конечно, мастер направился туда, но перед этим взял с собой в бухту пистолеты из сейфа в мастерской. Он зарядил один для себя, а второй дал Бертгильде, и попросил следовать за собой и спрятаться за скалами на краю пляжа, чтобы она смогла наблюдать.

«Так, – сказал он ей, – мы сможем пресечь любые аэльфские уловки».

Мастер отправился первым, Бертгильда через полчаса, на случай, если за лавкой следили. Ювелир вышел из города по Длинной Лестнице, вверх по навесам, к вершинам скал. Все товары приходят и уходят из Барак Горн по океану и через Врата Владений в самом глубоком чертоге. Сейчас к порту нет ни одной дороги. Выход по Длинной Лестнице надежно спрятан. Даже пройдя мимо, ее не заметить, даже тебе, странник, – обратился Штонбрак к Мезе. Тот поднял руку и уклончиво помахал, от чего дуардин фыркнул.

– Узкая тропа, не шире, чем вытоптанная козлами, – продолжил Штонбрак, чей голос стал грубее ветра среди утесов. – Если посмотреть вниз, не увидишь никаких признаков города. И это так, ибо Улгу – измученные владения, даже сейчас.

К северу от Барак Горн громада аэльфских гор сера от тумана. Поздним вечером, когда выступил наш мастер, лучи Хиша разливаются сквозь испарения, давая жесткое, но неясное освещение. В таких условиях горы часто кажутся аппликацией из стали, положенной на медь. Вход в их королевство был спрятан так же хорошо, как и наш, но мастер знал дорогу. То, что аэльф не попросил доставить изделие в их королевство, не переставало беспокоить его, но если он хотел получить плату, то иного выбора, кроме как исполнить пожелания аэльфа, не было. В той или иной мере, – Штонбрак оскалился. – У него был пистолет, как вы помните.

Бертгильда вышла за ним позже. Туман сгустился. И хотя на утесах нет деревьев или другой похожей растительности, а плотный дерн – ровный и без каменистых бугров, она всего один или два раза замечала своего мастера, да и то лишь по колебаниям его фонаря. Сумерки были полны шепота нечестивых тварей, но дуардин храбр, как и любой другой воин, и она добралась до бухты без происшествий. Через клубы тумана она увидела, что мастер уже ждет на берегу. Море пучилось медленными волнами, без гребней, но вздымавшимися вверх и опускавшимися. Вода была темной, как потускневшее олово, и жирной, как масло. Она хлюпала по галечному пляжу. В туманных сумерках не было ни стука камня о камень, ни призрачного намека на оживленное шипение, что можно ожидать на берегу моря. Было тихо, едва ли не мертвее, чем в Шаише. Без обид, – сказал Штонбрак.

– Конечно, без всяких сомнений, – ответил Хоррин, хотя Ниниан нахмурилась.

Штонбрак подался вперед, его тяжелую голову оттеняли свечи и пламя в камине, придавая его морщинам вид рытвин, а глазам и рту – пещер. Он понизил голос, будто пробуждая настороженную тишину Владений Тумана. Буря тоже умерила гнев, увлеченная, подобно слушателям.

– Рядом больше никого не было, – продолжил Штонбрак. – Бертгильда нашла место неподалеку, откуда смогла бы наблюдать, взвела пистолет, выданный мастером, и спряталась. И надежно. У нее при себе была небольшая руна. Царапинка тут и там, применение определенных солей металла – и Бертгильда укрылась так хорошо, насколько возможно. Ее не видел даже мастер, хотя был всего в двух десятках шагов, – он грустно ухмыльнулся. – У этой девочки был талант. Когда аэльф спустился к побережью с горной тропы, то прошел прямо рядом с ней, даже не взглянув в ее направлении. Его ботинки шаркнули по камням не дальше, чем в четырех ладонях от моей кузины, но ее не заметили. Пока аэльф шел мимо, она задержала дыхание, вжавшись в камень и грунт. Когда Бертгильда услышала, что аэльф поприветствовал мастера: «Господин ювелир!», – она подняла голову, чтобы посмотреть.

Пара встретилась на берегу. Он был высокомерен, как большинство аэльфов, – дуардин бросил на принца очередной тяжелый взгляд. – Но от этого несло отчаянием, будто он изо всех сил пытался выглядеть выше и спесивее, чем наш мастер, он постоянно крутил головой, как если бы ждал, что из моря выйдут самые страшные его кошмары и утащат под воду.

Мастер стоял, расставив ноги, заткнув толстые пальцы за пояс. Он являл саму суть дуардинской непоколебимости. Бертгильда говорила, что он выглядел уверенным и упрямым.

«Ожерелье у Вас?», – спросил аэльф.

«А деньги у Вас?», – парировал мастер. Он похлопал по рукояти пистолета.

«Вы их получите, обещаю», – сказал аэльф достаточно извиняющимся тоном, чтобы гнева у нашего мастера поубавилось. «Прошу, – взмолился аэльф, – позвольте мне увидеть ожерелье». Он снова нервно посмотрел на воду. «Она скоро прибудет. Я люблю ее, но нам не стоит ее сердить».

Мастер ничего об этом не подумал. Как известно, у дуардинских женщин тоже вспыльчивый нрав, но с народом, таким же взбалмошным, как аэльфы... Ну, – он поднял брови. – Скажем так: я рад, что моя жена – не аэльфийка.

– У него тоже! – зашипел Шаткошап, тыча большим пальцем через плечо. – Будь хорошим, бородач. Плохо думаешь о бедном принце. Его жена...

– Молчи, Шаткошап, – сказал принц Меза так твердо, что лиховик смутился. – Молю, продолжайте, – обратился он к вопросительно смотрящему Штонбраку. Было ясно, что он ничего больше не скажет по этому поводу.

– Ожерелье показали, – продолжил дуардин. – Свет восьми морей сиял в лицо серому аэльфу. Его враждебность улетучилась в ту же секунду, когда он в изумлении посмотрел на изделие.

«Вы воистину мастер своего дела!», – сказал он. Ювелир поклонился.

«Так и есть», – ответил мастер и убрал ожерелье. Жаждущий взгляд аэльфа следил за ним до самого мешочка. «Итак, моя плата», – сказал дуардин.

Аэльф съежился, ибо был справедливо пристыжен, и в отчаянии посмотрел на мастера. «Вы должны отдать мне ожерелье и уйти».

«Вы с ума сошли? – произнес мастер. – Вы мне заплатите!».

«Да, да, – сказал аэльф. – Плату оставят здесь. Вы должны уйти с пляжа, отвернуться от моря. Не смотрите на воду, или Вам будет худо. У моей возлюбленной есть золото, и я клянусь, что оставлю его для Вас здесь».

«Ложь!», – громыхнул мастер. Его голос заглушил ленивый плеск волн. Талантливыми руками он выхватил пистолет и прицелился в голову аэльфа – столь быстрое движение в столь вялой, свинцовой бухте.

«Я сожалею!», – взвыл аэльф. Он сложил ладони вместе. «Я не хотел обманывать Вас, но это был единственный способ, – он моргнул. – Я не был до конца честен с Вами. У меня нет денег».

«Тогда я снесу твою лживую аэльфскую башку!», – заревел мастер, которому этой чуши было больше, чем достаточно.

«Стойте, стойте! Я правда Вам заплачу! Она богата вне всяких сравнений. Она само воплощение красоты. Я должен обладать ею. Я сожалею, что обманул Вас. Она даст Вам то, что Вы хотите, я клянусь, но молю, Вы должны уйти. Уходите от воды».

«Я, – произнес мастер сквозь гнев, – честный человек. Я терпел допросы, выпады и угрозы, из-за занятых на изготовление твоего ожерелья денег. Я отказывался слушать. Наш контракт обязателен для исполнения, но ты его нарушил. Я ухожу и продам это ожерелье восьми морей, чтобы покрыть убытки».

«Вы не должны!», – сказал аэльф. Не обращая внимания на направленный ему в голову пистолет, он подбежал к линии берега и вернулся. Его ноги шаркали по камням. Щелчок курка заставил его замереть.

«Прощайте, господин аэльф», – произнес мастер. Он потянул за спусковой крючок.

Аэльф продолжал вглядываться в море. «О, нет! Она идет!».

Прорезав мглу, в утесах эхом отдалась навязчивая нота и ушла к морю.

«Слишком поздно! – мучительно сказал аэльф. – Уходите!».

Мастер помедлил. «Тогда она сама же мне и заплатит», – ответил он, ни на волосок не отводя пистолет от головы аэльфа.

Бертгильда наблюдала с нарастающим ужасом. Ей хотелось закричать мастеру, чтобы тот убегал, но он был ее старшим, потому она не имела права указывать ему, что делать. Происходящее стало походить на сон. Недалеко от берега море забурлило, и из волн поднялась аэльфская дева. Хотя она вышла из воды, та осталась при ней. Ее волосы и одеяния колебались в медленных движениях утопленников. В воздухе вокруг нее носились рыбы. Бертгильда не могла сказать, плыла она или летела к берегу. Ее ощущения смешались. Ее воспоминания об этом ускользали, когда я услышал эту историю, и, когда я заговорил с ней об этом во второй раз, она почти все забыла, всего-то за день! Аэльфское колдовство.

«Ожерелье у тебя?», – спросила дева. Ее голос был тихим, как потревоженная ветром вода, и мягким, будто движение водорослей в пруду, и все же, когда Бертгильда услышала его, он наполнил душу храброй девушки страхом. «Отдайте его ей! – зашипел серый аэльф. – Если Вам дорога жизнь, прошу! Если она будет довольна, то Вы сможете уйти со своей душой и деньгами».

Не опуская пистолета, мастер достал ожерелье и поднял так, чтобы увидела аэльфская дева.

Она ахнула от удовольствия и подплыла ближе, не касаясь изделия, но лаская его взглядом. Посмотрев в каждый водный камень и увидев пойманные в них миры, она засмеялась и с наслаждением сказала: «Прекрасный подарок принес ты мне, моя сухопутная любовь. Достойная цена за мою благосклонность».

У нее был взгляд чистейшей жадности. На моего сородича она посмотрела куда хуже.

«Как я вижу, у тебя есть еще кое-что для меня».

Аэльф взглянул на мастера. «Бегите!».

Слишком поздно наш честный ювелир осознал угрозу, но даже зная, какая опасность заключается в сделке, дуардин не бежит! Никогда! Он выстрелил из пистолета. Грохот отразился от каждого камня в дымку. Но этот выстрел только и дал ему, что громкий звук. Пуля замедлилась, будто в воде, и опустилась, распугав косяк рыб, плававших в загадочном океане, окружавшем иноземную принцессу. Дева бросилась на него, вытянув руки. Его пистолет упал на гальку.

Не могу сказать, что за колдовство применила аэльфийка. Бертгильду охватил чудовищный, неестественный ужас, и она не могла смотреть. Последним, что она услышала, был сдавленный хрип мастера, жуткий крик аэльфа и громкий всплеск. Она на какое-то время потеряла сознание. Когда она пришла в себя, аэльфов уже не было. Мастер, чудом предков, лежал на гальке с широко раскрытыми глазами и все еще дышал. Сначала она засмеялась сквозь слезы, пока не обнаружила, что ее попытки поднять его тщетны, и Бертгильда поняла, что его тело осталось живо, но полностью лишено разума.

На его груди лежал мешочек, сплетенный из водорослей, полный монет, собранных с проклятых корабельных обломков. Обещанная плата за работу.


Штонбрак глубоко затянулся трубкой, его дыхание наполнило пространство вокруг стола облачком пахучего дыма. Очаг потускнел, освещая комнату сквозь дым от трубки так, как Штонбрак описал Улгу – мерцающая мгла, все время и не светлая, и не до конца темная.

– Бертгильда вернулась в город частично вне себя, – сказал он. – Спустя несколько дней, до нашего клана дошли слухи, что низкородный аэльф украл самое ценное сокровище у горного короля и с его помощью попытался выкупить руку дочери иноземного властителя, которую любил всем сердцем. Сокровищем этим, конечно же, были восемь наилучших водяных камней.

Какое-то время серые аэльфы спорили с нами о судьбе мастера. В итоге, совет старейшин объявил его виновным в рискованных сделках, а аэльфы признали за собой часть вины. Ростовщики Гранитного Братства взыскали ссуду. К тому времени процент набежал такой, что морское золото покрыло лишь часть долга, и его семья обнищала.

Я узнал об этом, когда вернулся домой. Мастер продержался в немертвом состоянии несколько дней, пока не почил, и ни разу более не заговорил. Когда я увиделся с Бертгильдой, у нее помутился рассудок, хотя мне удалось сложить картину из того, что она рассказала. Я рад сообщить, что она жива, хотя долго приходила в себя.

Десять лет я каждый день уходил из города молота к горным вратам серых аэльфов. Их стражники и чиновники говорили со мной, но высшие лорды никогда не давали мне аудиенции, пока, раздраженные моей настойчивостью, не выплатили виру за смерть мастера и не сказали мне, что это должно прекратиться. Не желая рисковать отношениями с соседями, совет старейшин приказал мне бросить это занятие. Я так и сделал. И хотя они заверили меня, что я поступил по чести, меня это уязвило.

Штонбрак буркнул в свою кружку.

– Из этой истории я вынес три вещи. Щедрость – это слабость. Всегда бери предоплату, – он ткнул мундштуком в принца. – И никогда не доверяй аэльфам! Меза допил свое вино и жестом попросил еще. Хоррин поспешил удовлетворить просьбу.

– Очевидно, посыл твоей истории в том, что жадность является слабостью? – сказал принц. – Гордыня, желание сохранить честь и жадность стали его погибелью. Разве ты не видишь?

– И ты утверждаешь, что это изъяны? – Штонбрак с грохотом обрушил кружку на стол. – Вовсе нет. Гордыня заставляет человека делать все возможное. Честь – продолжать. Жадность хороша, пока не подавляет здравый смысл, – сказал дуардин. Он сжал трубку зубами с различимым щелчком.

– И все же втроем они довели его до гибели.

– Жизнь, – холодно сказал Штонбрак, – бывает жестокой.

– Кем этот мастер приходился тебе? – спросил Меза. – Судя по твоей печали, я полагаю, он был тебе близок.

– Что с того? – огрызнулся Штонбрак. – Он происходил из моего клана, его бесчестье запятнало репутацию всей семьи. Помимо этой, в других причинах нет нужды.

Хоррин вернулся с кувшином вина.

– Уверен, его высочество не хотел Вас оскорбить, – радостно сказал он, стремясь предотвратить ссору между своими гостями. До того, как кто-то из них успел ответить, сильный порыв ветра обрушился на гостиницу, и он бросил взгляд вверх, когда постройка зашаталась. С балок посыпалась пыль. Здание успокоилось.

– Не хотел тебя оскорбить, – сказал Меза. – Я лишь хочу понять.

– Да нечего тут понимать, – проворчал Штонбрак.

Хоррин налил ему.

– Так скажи нам, – продолжи принц. – Кем он был?

Штонбрак вынул трубку изо рта, взял ее обеими руками и уставился на нее.

– Его звали Юрвен. Он был моим братом. Я его очень любил, – коротко сказал Штонбрак, замолчав, когда стыд сжал его челюсти, но затем он смягчился с сентиментальностью, которую его народ прячет хорошо, но не всегда. – Когда мы были молоды, люди думали, что я завидую его способностям, но это не так, – продолжил он. – Его работы были изумительными. Я не обладал его великолепным мастерством, но никогда не испытывал к нему ничего, кроме гордости за его работу. Поскольку, соперничать я не мог, я стал торговцем, путешествуя во владения за пределами Улгу, и много денег заработал на его изделиях. Эта трагедия настигла его, пока меня не было.

Шаткошап протянул трактирщику свою наперсток.

– Еще, еще! – сказал он.

Хоррин посмотрел на Мезу. Аэльф кивнул.

– Только еще немного, – произнес он.

Хоррин повиновался, налив несколько капель в наперсток Шаткошапа.

– Я скажу, чему еще научился, – сказал Штонбрак. Он похлопал свой топор. – После услышанного, я не пользуюсь огнестрельным оружием. Я доверяю топору, – на рукояти и оголовье мерцали руны, лишь неохотно затухая, когда он убрал руку от металла. Барнабас отполз к Ниниан и вжался в нее. Компанию окутало тепло.

– Так, – гаркнул Штонбрак. – От меня вы историю услышали. Назначаю этого аэльфского принца следующим.

Ветер стихал, но его подхватил дождь, барабаня нервными пальцами по дереву. Ухнул гром.

– Кажется, погода улучшается, – пробормотал Каск. – Буря стихает. Может, корабль придет завтра?

– Боюсь, нет, – сказал Хоррин. – К нам подходит око бури. Будут раскаты грома, сияние молнии! – он полностью выпил вторую порцию выпивки и половину третьей, пока слушал Штонбрака, и всецело пришел в настроение для историй. Ему хотелось еще. – Око зависнет и останется на какое-то время. Когда оно уйдет, будет больше ветра и дождя. Так что времени для рассказов достаточно, – продолжил он. – Не поведаете ли нам историю, принца Меза?

– Поведаю.

– Я выберу, какую он будет рассказывать! – сказал Штонбрак. – У такого аэльфа, как он, предостаточно историй, но есть одна, которую я бы очень хотел услышать.

– Правда? – спросил Меза.

– Правда, – ответил дуардин. – Расскажи, как ты очутился в компании этого маленького чудовища.

Шаткошап зашипел.

Меза поставил стакан.

– Ну что же, – сказал он. – Расскажу.


Часть 3

История принца


– Наш друг-дуардин Штонбрак желает знать, как я связался с лиховиком, об этом я и поведаю, – сказал принц Меза.

Шаткошап лукаво ухмыльнулся.

– Это лучшая история! – радостно крикнул лиховик.

– Возможно, – согласился Плуду Каск. Он был самым молчаливым из собравшихся – бушующая буря необычайно напугала его – но обещание принца Мезы рассказать историю пробудило в нем немного любопытства, и он уставился на лиховика. – У меня есть некоторый опыт работы с магическими созданиями.

– Меня зовут Шаткошап! – возмущенно сказал тот. – Не создание!

– Это лесной демон, – произнес Штонбрак. – От его наличия под рукой ничего хорошего выйдет.

– Тогда почему Вы хотите знать, откуда он появился? – спросил Хоррин.

– Из соображений защиты, – сурово ответил дуардин. – Рассказы обладают своей силой. Полезной магией, при общении с тварями, вроде этой.

Каск заговорил.

– Он не демон, сэр дуардин.

– Верно, – согласился Меза. – Вам знаком этот вид?

– Только по книгам, – робко ответил Каск.

По мере того, как вокруг Медной Лапы закручивалось око бури, ветер стихал. Каск вздрагивал от каждого угасающего порыва, но чем тише становился ветер, тем меньше он пугался и немного выпрямлялся, от чего выглядел менее затравленным.

– Я буду... – начал Каск. Ухнул гром. Он поежился. – Я... – он поднял голос, будто давил в себе крик. Мужчина сглотнул и собрался. – Я буду благодарен за любую информацию, какую Вы сможете предоставить. Я, эм... – он облизнул губы. Его взгляд метался между дружественными путниками. – Младший ученик эзотерических искусств.

С новым раскатом грома наступила тишина.

Меза жестом показал, чтобы его бокал вновь наполнили. Хоррин подался вперед, чтобы налить ему из бутылки.

– Пока Вы этим заняты, – громко сказал Штонбрак, – можете принести мне еще выпивки.

– Конечно, господин Штонбрак, – отозвался Хоррин и спешно удалился.

– И в этот раз принесите весь бочонок! – крикнул дуардин. Он тяжело поставил кружку и заворчал на нее, словно большая часть проблем в мире происходила из-за ее пустоты. – Человеческие порции, – пожаловался он.

– Лиховик – существо из магии и душ, – вновь начал Меза.

– Ну, то есть демон, – сказал Штобрак. Он уставился на свою кружку на случай, если от его внимания ускользнуло немного пива.

– Лиховики, хоть и склонны к плутовству – не порождения Хаоса. Они обладают свободой воли, иначе как бы я мог научить Шаткошапа быть добрым? – сказал Меза, игнорируя попытки дуардина вывести его из себя.

Шаткошап рыгнул и оскалился от уха до уха.

Меза провел по крохотной спине лиховика.

– Чтобы измениться, нужно обладать силой самоопределения. Демон является порождением своего чудовищного покровителя и не может делать ничего, что изменило бы характеру, присущему хозяину характера. Лиховики рождаются из лесов и деревьев. Они проявление воли мха. Грезы ветвей. Мысли папоротников и раздумья трав.

– Растительный демон, значит, – сказал Штонбрак. Он вновь набил трубку. Каск вытащил собственную – небольшую и медную – из внутреннего кармана, показал ее и с надеждой посмотрел на дуардина. Штонбрак закатил глаза.

- Ну хорошо, – сказал тот. – Но это дуардинский табак. Ручаюсь, что от него закашляешься до смерти, – он бросил свой кисет через стол. Каск благодарно взял его и, к мрачному раздражению Штонбрака, набил чашу трубки доверху.

– Как и все существа со свободой воли, – продолжил Меза, – лиховик может сделать неверный выбор. Их может поработить или подчинить тот, чья воля сильнее. Они могут быть злыми по собственному желанию. Потому, хоть он совершенно определенно не демон, Айденкор Штонбрак, он опасен, как Вы заметили.

Вернулся Хоррин, неся под мышкой небольшой бочонок, а во второй руке держа поднос с напитками, балансируя тем почти магическим образом, что знаком трактирщикам повсеместно. Он со стуком поставил кегу перед дуардином. Штонбрак жадно облизнул губы.

– Так-то лучше! – заявил он.

Хоррин раздал напитки остальным, объяснив, что, по его мнению, лучше убедиться, чтобы у всех было достаточно выпивки, затем Штобрак сказал, что голоден, а Каск осведомился о расположении уборной. Барнабас клевал носом на руках у приемной матери, и она подтолкнула мальчика к его кровати у огня. Он встрепенулся и громко отказался туда идти. Их спор о времени для сна запустил вспышку активности. Путники сходили в уборную, Хоррин принес еду. Барнабас выиграл себе отсрочку от сна. Ненадолго в гостинице поднялся гомон, вызвавший ощущение, как в более загруженные ночи, и отогнавший затухающие звуки ветра. Так это чувство защищенной праздности одолело беспокойство, принесенное бурей.

Наконец, облегчившись, освежившись и с тарелками, наполненными хлебом и сыром, они были готовы продолжать. Хоррин уселся последним. До этого, он демонстративно записал на грифельной доске использованную провизию, посмотрев на каждого из путников и подсчитав их заказы – негромко, но так, чтобы странники видели, – на случай, если они сочтут щедрость Хоррина большей, чем она есть на самом деле, и попытаются уменьшить счет.

В процессе всего этого, Меза наблюдал, раскосыми янтарными глазами глядя вдаль, а пальцами неосознанно поглаживая Шаткошапа, который дрожал и мурлыкал от уделяемого внимания.

– Думаю, мы все готовы, – сказал Хоррин.

– Тогда я начну, – ответил принц Меза.


История принца


– Я странник среди странников, – начал Меза. – Много лет назад я полюбил человеческую женщину, нарушив обычаи своего народа, и потому плохо расстался с родичами, но печаль от разлуки никогда бы не смогла сравниться со счастьем, которое принесла мне Элламар, и мы десятилетиями жили в благодати. Они прошли слишком быстро. Я аэльф – для нас человеческая жизнь коротка, как вечер весной. Мгновение счастья, а после – века печали, – на безупречном лице Мезы появилось выражение такой острой тоски, что остальные смахнули слезы. Даже Штонбрак подергал бороду и неловко кашлянул.

– Так грустненько, – сказал Шаткошап и похлопал принца по руке.

Меза улыбнулся.

– По-другому и быть не могло. Итак, я остался один. Я покинул наш дом, упав в объятия лесных терний, и отправился в путешествие. Я не знал, куда иду, но следуя по пути, оказывавшимся под ногами, я исходил множество владений. Отягощенный скорбью, я чурался компании, особенно других аэльфов. Я свернул с тайных троп своего народа, передвигаясь по владениям подобно смертному, проходя через скопления людей там, где они еще существовали. Временами я забредал в пустоши, оставленные Темными Богами, или в дикие земли, охраняемые бездонной магией древних эпох. Пока мое тело шло, душа моя витала в бесконечных ледяных пустотах скорби.

Спустя какое-то время, я ушел далеко от поселений народов, что добрых, что злых. Годами я не произносил ни слова на языках людей, аэльфов или дуардинов, погрузившись в молчаливые речи далеких пустынь и густой зелени земель, не тронутых ни Хаосом, ни цивилизацией. Раз за разом смерть пыталась забрать меня: от жажды, внешних условий, печали. Я ждал ее, взывал к ней, но каждый раз, когда она подбиралась, во мне что-то пробуждалось и толкало к жизни, заставляя пить или есть, когда мой пульс затухал, или сражаться, когда я был в опасности. Те годы были столь долгими, что я помню не все из них, как и не все места, где побывал, и не все случаи, когда звал смерть, но затем отталкивал ее.

Ничто не вечно: ни народы, ни звезды, ни даже скорбь. В итоге, мое отшельничество подошло к концу, хотя, когда этот день наступил, я совершенно не осознавал его значения.

Я вернулся в Гиран, едва ли понимая, что вновь нахожусь в родных владениях. Я помню утро. С моих глаз спала пелена, и я увидел больше, чем до того. Я шел по дорожке, заросшей слепым дубом и златоветкой. Старые корни медленно, как свойственно деревьям, приподнимали грунт. Когда-то это был оживленный тракт, но население давно ушло, хоть Хаоса в тех регионах было мало. В том, как росли деревья, угадывались утраченные поля, подлесок вился по разрушенным поселениям, позеленевшим от пепла древних войн.

– Поэтичный он, мой хозяин, – с легкой завистью сказал Шаткошап. – Какая у него красивая речь!

– Излишне витиевато, на мой взгляд, – буркнул Штонбрак.

– Прошу, господин дуардин, – произнесла Ниниан, так зачарованная принцем, что Хоррин нахмурился.

Меза глотнул вина. Ветер стих до редких едва слышных и незаметных порывов, пробовавших на прочность щели в стенах, но сила их упала, и пламя свечей едва вздрагивало. Дождь тоже растратил свою ярость, боевые барабаны ливня истощились до настойчивого, почти замолкающего стука.

– Вскоре я добрался до высокой стены, окружавшей руины древнего города, – сказал Меза. – В брешах, оставшихся после его разорения, протянулись покрытые мхом скаты из обвалившегося камня. Из щелей в наружной отделке росли деревья, разрушавшие кладку лучше, чем смогла бы любая военная техника. Мрамор позеленел, статуи разбились и упали с парапета. Тем не менее, стена до сих пор впечатляла, и в ее искусности я разглядел совместную работу людей, дуардинов и аэльфов. Это был город из Эры Мифов. Смотря на нее, я ощутил тоску от мыслей о лучших эпохах, когда мир был нормой. Удивительно, но после смерти Элламар, это был первый раз, когда я подумал о чем-то, кроме собственной боли, но значение этого ускользнуло от меня – столь мимолетными были эти мысли.

– Я там бывал, – тихо сказал Шаткошап. – Грустно и молчаливо.

– Дорога вела через ворота, арка которых обрушилась, усыпав мостовую оплетенными плющом камнями, – продолжил Меза. – Внутри стен все было так же, как и снаружи: зелень густо росла на останках жизни, высокие кроны деревьев вздымались над разрушенными домами и общественными зданиями. Из того, что я видел, столь многое покрылось растительностью, что было трудно понять, кто же здесь жил, но на открытых местах я заметил обломки статуй, чудом уцелевшие в разрушительном действии времени, и они свидетельствовали о том, что народ этот был ученым. Возможно, в иных обстоятельствах я бы осмотрелся, но меня охватил порыв покинуть это место. Его опустошенность напоминала мне о собственной печали, и я ускорил шаг.

Город был огромный – разрушенные улицы тянулись миля за милей. Я насторожился. Во владениях много странных мест, и в них легко попасть в ловушку. Звуки дневных созданий уступили место крикам охотников, ждущих наступления темноты. Я понял, что могу не пересечь город до ночи, и поискал, где бы уснуть. У зданий не осталось крыш – все провалились в лесную подстилку. Помимо пустых руин, не было ничего, подтверждающего, что здесь вообще жили люди, пока я не нашел след.

Одну из более основательных дорог перекрывала простенькая дорожка, в течение веков тележные колеи врезались в лиственный перегной до самого камня, а рядом шла гладкая, утоптанная тропа. Я удивился – здесь все еще жили люди. Прикоснувшись к земле, я почувствовал тепло прошедших здесь – как я рассудил, не больше десяти минут назад. Я мог бы уйти, и обычно так бы и сделал, но обнаружив признаки жизни в зеленой гробнице города и впервые за долгое время ощутив одиночество сильнее, чем скорбь, я понял, что иду по следу.

Вскоре я увидел троицу. Люди, непримечательной внешности – двое мужчин и девушка, вступающая в женскую зрелость. Я последовал за ними. Они превосходно знали лес, но не видели меня. Не могли увидеть. Странник незрим среди деревьев, если захочет того.

– Даже мне сложно его найти, – с восторгом кивнув, произнес Шаткошап.

– Вскоре я услышал впереди шум и разглядел деревянную стену, – продолжил Меза, игнорируя перебивающего его спутника. – На открытом пространстве в городе была построена деревня. Десяток семей, не больше, простые дома из дерева и собранного кирпича возведены на разрушенных достижениях их предшественников. В те времена люди, живущие свободно, были редкостью, и я поразился. Мне захотелось посмотреть поближе, потому я бесшумно взобрался на дерево, пробежался по ветвям, прыгая с одной на другую, пока не оказался у границы расчищенного участка и достаточно близко к палисаду, чтобы заглянуть внутрь.

Укрепления были скрыты ковром папоротника, выросшим на них. Здесь магия жизни была столь сильна, что деревянные доски дали побеги, создав у стены защиту из листьев. Этого не хватало, чтобы скрыть их дом от моих глаз, но другие могли пройти мимо и не заметить. Постройки внутри были замаскированы так же, но местами ярко выделялись желтые и голубые пятна, а концы балок украшала искусная резьба. В деревне почти не наблюдалось признаков войны или лишений. Люди были сытые, избавленные от болезней и других меток нищеты. И все же они были молчаливы и бдительны.

Это был всего лишь хутор, но для меня, столь долго пребывавшего в дикой тишине, их молчаливые труды казались ужасно громкими. Под влиянием опасений, я спрятался в листьях. Бдительные люди могут быть жестоки к незнакомцам. Я решил устроиться на ночлег там, где находился, рядом с их жилищем, и уйти утром. Мне нечего было бояться. Если бы я того не захотел, меня бы не увидели, потому быстро заснул.

От снов об Элламар меня пробудили рыдания, доносящиеся из деревни. Ночной стрекот насекомых и крики сов не могли его заглушить. Отчаяние в этом плаче вызвало во мне сочувствие, ибо это был звук моей собственной скорби, и мне ужасно захотелось пойти на него и увидеть печаль вовне, чтобы лучше справиться со своей. Возможно, по глупости, я спрыгнул с дерева, перебрался через стену и молча пошел по деревне.

На некотором расстоянии от стен находилось небольшое святилище. Там, над кучей детских вещей: одежды, игрушек и инструментов, сделанных для неопытных рук – стояла на коленях женщина. Я легко мог догадаться о причине ее печали. Я бесшумно приблизился. Никто меня не видел. Я немного подождал. У меня была возможность уйти незамеченным или ударить ее. Я не сделал ни того, ни другого, но, к собственному удивлению, заговорил.

«Вы потеряли ребенка», – сказал я. Слова звучали странно. Так давно я не слышал собственный голос.

Она мгновенно встала на ноги. К ее чести, она не закричала, но уставилась на меня блестящими в темноте глазами.

«Не бойтесь, – продолжил я. – Я друг. Я не желаю вам вреда».

«А... аэльф...» – весьма удивленно произнесла женщина. Она быстро стерла слезы с лица.

«Да, – ответил я. – Не кричите. Я услышал Ваш плач и не смог остаться в стороне. Ваша печаль взывает к моей».

«Кто вы?», – спросила она.

«Я путник, потерявший любимую», – ответил я.

«Вы воин?» – осведомилась женщина.

«Когда это требуется, да, – сказал я ей. – В данный момент, я товарищ по скорби».

Она оглянулась на кучу вещей: просто лохмотья и деревянный мусор, но каждый предмет был положен с болью.

«Почему Вы плачете?», – спросил я.

«Ребенок моей сестры пропал, вместе с остальными», – ответила женщина.

«Где?», – поинтересовался я.

«Их забрал лес», – произнесла она.

Барнабас вздрогнул. Ниниан крепче прижала его. Штонбрак сделал большой глоток пива и аккуратно поставил кружку, чтобы не нарушить атмосферу.

Меза задумчиво отпил вина.

– Я думал, она заговорит о зверолюдах или прочих беспощадных существах, оскверняющих лес своим присутствием. Это было не так.

«Это деревья, – продолжила женщина. – Деревья забрали их». Она шагнула ближе ко мне. «Вы лесное создание, – сказала она. – Может... может, Вы могли бы нам помочь». Ее глаза вспыхнули новой мыслью, и, прежде чем я успел ее остановить, она позвала.

Признаю, они оказались быстрыми. За несколько секунд меня окружил круг копий. Моя рука взметнулась к рукояти меча. Я мог бы убить всех до единого, но не хотел этого.

«Мы отведем тебя к Гурду, – сказала женщина. – Нашему вождю». Она была спокойна. Остальные – подозрительны. Я ощущал их жажду убить меня.

«Что, если это обман? Что, если он измененная форма? – спросил один из мужчин. – Что, если он прислужник тьмы, пришедший обмануть нас и усугубить наше отчаяние?».

«Являешься ли ты перевертышем в обличие аэльфа?», – осведомилась у меня женщина.

«Как вы видите, я – странник. Ничего более».

«Если это так, тебе не причинят вреда», – сказала она.

«Тогда и я не наврежу вам», – произнес я.

«Можешь попробовать», – бросил мужчина.

«Я преуспею», – ответил я ему.

Я позволил отвести себя к предводителю. Женщина сдержала свое слово. Мужчины нервничали. Их копья тряслись от страха и жажды убийства, но никто не попытался навредить мне.


«Аэльф», – сказал их старейшина, названный Гурдом, когда его подняли с постели. Я почуял ждущую его смерть, через несколько кратких лет. Его рот ввалился из-за отсутствия зубов, щеки сморщились, как брошенная ткань, но взгляд еще оставался острым. «Хорошо», – произнес он. Мужчина тяжело опустился на грубый стул и налил меда из фляги в кружку из рога. «Садись, – сказал он. – Выпьешь со мной?».

«Да», – ответил я. Он налил вторую кружку и толкнул ее по доскам. Пахло сладко, не так изысканно, как аэльфские вина, но не без особого привкуса. Я выпил с благодарностью.

«Меня зовут Гурд», – представился вождь.

«Эта женщина мне сказала», – ответил я. Она вошла в дом старейшины – избу не больше остальных. Мужчины ждали снаружи. «Она не представилась».

Старик фыркнул. «Келловай, – сказал он. – Так ее зовут. Она скрытная, может, переживает насчет колдовства, выдавая тебе свое имя».

«Я не маг».

«Жаль, – произнес Гурд, и было видно, что он говорит искренне. – Маг был бы полезен». Он пожал плечами. «Я десятилетиями не видел аэльфов. Они давно ушли из этих земель, как и большинство людей. Мы то немногое, что осталось, нетронутые злом Хаоса».

«Я удивился, найдя вас здесь, так же, как вы удивились мне», – отозвался я. В Гурде я не чуял порока.

Он задумчиво посмотрел на меня. «Впрочем, я вижу, что ты благородного происхождения».

Я не стал этого отрицать, ибо никакой принц не должен скрывать свой род. Гурд осушил кружку и со стуком поставил ее на стол.

«Поколениями лес укрывал нас от Темных Богов, – сказал он. – Мы почитали духов, что в нем обитают. Они защищали нас, мы – их. Но в последнее время они стали жадными, мстительными. Они забрали то, на что не имели права».

«Ваших детей», – сказал я.

Старик кивнул. «Уже семерых за год. Мы закрываем окна и двери на засовы, малыши все время под присмотром, но как-то они забираются в наши дома и забирают их – всегда самых младших, грудничков. Роды теперь стали поводом для скорби». Он нахмурился. «Мы не можем оставить город наших предков. За границами этого леса правят орды владыки Клыкопасти. Мы не знаем, что делать. Может, если бы мы лучше понимали, почему духи обратились против нас, мы могли бы их задобрить и восстановить союз». Он посмотрел на меня. «У твоего рода древняя связь с сильванетами. Могу ли я убедить тебя сходить к ним и поговорить, как наш представитель?».

«Я полагаю, вы посылали переговорщиков до этого?», – спросил я.

«Конечно», – сказал Гурд. Он скорчил грустную мину. «Так мы и узнали, кто виновен. Мы нашли кости нашей знахарки и ее охраны через тридцать три дня с ее ухода, вплетенные в лозы недалеко от стен. В прошлом, так оставляли врагов нам напоказ – теперь жертвами оказались мы». Он наклонился вперед и заговорил быстрее. «Племянница Келловай пропала всего день назад. Если ты поторопишься, у нее, может, еще будет время».

– Младенцы такие вкусненькие, – сказал Шаткошап. – Но есть их – плохо! – поспешно добавил он, зажав рот руками.

Штонбрак скривил губы и покачал головой.

– Я отпил меда, как пью сейчас вино, – продолжил Меза. – Я не горел желанием уходить в чащу и искать детей Алариэлль, ибо они могут быть жестокими, а древний пакт между нашими родами не имеет силы. Но я подумал о печали этой женщины, Келловай, из-за пропажи племянницы, и о том, как она отозвалась во мне. Во мне что-то пробудилось после долгой спячки. Подобные перемены не происходят случайно. Это должно было произойти.

«Где мать ребенка?», – спросил я.

«А ты как думаешь? – ответил Гурд. – Вне себя от горя».

Мне это ни о чем не говорило, ибо я не испытывал ее боли. Она была абстрактной, но я понял, что хочу пойти. Я восстанавливался после утраты. Позже, когда путешествие окончилось, я оглянулся в прошлое и ощутил новую боль, ибо понял, что скорбь моя утихает, а значит, я позволил моей любимой Элламар уйти.

«Хорошо, – сказал я. – Я отправлюсь к детям леса и верну ребенка, если смогу».

На том и порешили. Я выступил на рассвете.


Люди Гурда направили меня к опушке, где, по их верованиям, обитали создания леса. Они редко встречали их, и дриад никто не видел уже некоторое время. Я не ощутил их присутствия, даже когда лес стал гуще. Громадные деревья тянули ветви к небу, их листья отбрасывали тени, утопившие лесную подстилку в чернильном сумраке, выжить в котором могли немногие растения. Вскоре я оказался почти во тьме, перебиваемой разбросанными монетами солнечного света – по-настоящему редкое сокровище. Воздух замер.

Мне были знакомы все виды леса, но ни один не пугал меня так, как это удушающее место. Куща, за которой присматривают сильванеты, плодородна, эта же земля умирала. Деревья испортились, сердца их почернели от злобы.

Меза поставил бокал с вином. Как и все, что он делал, это движение было грациозным и не производило звука.

– Вскоре, я нашел сильванетов. Я вышел на выжженный участок леса, где из-под обратившихся в белый пепел листьев проглядывала почерневшая земля. Стволы деревьев были опалены до некоторой высоты, источая янтарные слезы сока из самых глубоких ожогов, а их духи кричали в молчаливой боли. В середине разрухи нашлось переплетение обуглившихся веток, которые можно было бы принять за сучья деревьев, но, к сожалению, это были трупы погибших в огне дриад.

Я обогнул выжженную землю, не желая осквернять ее своими следами. Тела сильно обгорели, и потому было сложно понять, сколько именно их там было. Погибли ли сильванеты, вытесненные злыми силами? Я не видел следов животных или работу оскверненных людей. Встревоженный, я пошел дальше.

Земля начала подниматься, сначала медленно, потом быстрее. Деревья поредели, позволив ветру освежить меня. В лесной подстилке снова появилась зелень. Впереди я почуял ледяное дыхание гор. Широколистные гиганты исчезли, на смену им пришли породы меньше и крепче, с узловатыми корнями, подчинившие раскрошившийся камень своей хватке, затем отступили и они, и их место заняли тянувшиеся к небесам, подобно стрелам, сосны с прямыми стволами. Обернувшись, я увидел эту часть Гирана на мили вокруг. Лес тянулся к центру владений. По направлению к Хишу[2], откуда я пришел, я разглядел древнее королевство, сокрытое под своим покровом – линии дорог и массивы городов, пни башен и цитаделей, забитые тростником водохранилища. По направлению от Хиша все было иначе. Там лес резко обрывался черной плоской равниной, перепаханной рытвинами от расплавленной породы. Сотни тысяч погибших деревьев обозначали границу двух пейзажей, все обгоревшие, как спички. Могущество Хаоса подобралось близко, и я задумался, почему этот лес, со своим напуганным, вымирающим народом, выстоял так долго, и отчего начал умирать лишь сейчас.

Впереди возносились к небу горы. Вокруг их заснеженных пиков обернулись великие звери, и свет благословленного Хиша сиял над ними особенно ярко. Я был уверен, что найду свои ответы там, наверху.

– Красиво, красиво, – с сожалением сказал Шаткошап. – Я хочу когда-нибудь вернуться домой.

– Может быть, вернешься, – сказал Меза, прежде чем продолжить. – Естественно, когда деревья поредели до отдельных групп, и их место занял луг, я нашел на земле следы. Небольшие, не старше дня, и менее очевидные, чем оставшиеся от поклажи, которую тянули вверх по склону.

– Лиховики? – тихо спросил Барнабас.

– Лиховики! – крикнул Шаткошап.

Меза кивнул.

– По моим прикидкам, около десятка. Из-за отсутствия деревьев, по которым можно перемещаться, им пришлось спуститься на землю. Теперь, когда я напал на их след, дело пошло быстрее. Луга уступили осыпям, и я наткнулся на лощину, выдолбленную в склоне горы, и там, окутанный вечным сумраком, расположился живой замок из деревьев и громадных валунов, оплетенных корнями.

Бранабас вытаращил глаза.

– Живой? – спросил он. Его лицо стало грустным. – Я никогда такого не видел и, видимо, никогда не увижу.

– Ты живешь во владениях Шаиша, – сказал Меза. – То, что привычно тебе, в Гиране сочтут чудом, где живая крепость – самый обычный вид замка, – он наклонился ближе к мальчику. – Посмотри вокруг иным взглядом, молодой человек. Ты живешь в гостинице, лежащей на ладони дремлющего полубога. Не чудесно ли это?

Ниниан взъерошила волосы Барнабаса. Мальчик задумчиво нахмурился.

– Не зная, какой прием ждет меня в замке, я приладил тетиву, прежде чем лезть по стенам. Внутри никого не было. Стены умирали, корни иссохли и теряли кору, а мягкие горные ветра колыхали увядшие листья на башенных деревьях. В небе завыл зверь – в остальном все было тихо. Я скрытно направился глубже в замок.

К этому времени вся компания была очарована, даже Штонбрак, прекративший бросать на лиховика угрюмые взгляды.

– За стенами находилась пещера, распаханная в склоне горы кронами толщиной с человека и завешенная пологом лиан. Они тоже были мертвы и разваливались на части. Я задумался, найду ли здесь что-то живое, а затем услышал голоса – высокие, шепчущие, будто скребущие друг об друга потревоженные веточки, но все же голоса. Я положил стрелу на тетиву и прошел через рассыпающиеся лианы в пещеру в тысячу шагов шириной и заполненную озером.

Из острова в центре рос громадный ствол. Дерево было гигантским, а его ветви скрепляли потолок пещеры. Через щели в камнях пробивался свет, омывавший дерево и отражавшийся от воды. Как и стены, оно умирало.

Я наконец-то увидел свою добычу. Лиховики с трудом шли к берегу озера, утягивая за собой сверток, который для их невеликих силенок был очень тяжелым, хотя являлся всего лишь спеленатым человеческим младенцем в глубоком магическом сне. Несмотря на то, какие им приходилось прилагать усилия, лиховики двигались быстро, закатив дремлющего ребенка в небольшую лодку, сделанную из одного согнутого листа. Их вожак свесился через край и загреб большими перепончатыми лапами, направляя ладью, лиховиков, дитя и все остальное через воду к острову. Когда я проследил за лодочкой до берега, причина такого бедствия стала для меня очевидной.

В ствол могучего дерева врос трон, и на нем восседал великий древесный владыка. Это могучие существа, мудрые, сильные и легко гневающиеся на нарушителей порядка, но этот был смертельно ранен.

Его левый бок сожрало пламя. Кора-кожа сползла с похожей на плоть древесины, бледной от болезни и источавшей омерзительный, смердящий сок. Лицо так же почернело, один глаз был выжжен, корона из листьев сгорела. Он сидел скрючившись, отвернувшись от ран. Его рот дергался от боли. Завитки на его коже, которые должны были изучать сияние нефритовой магии, пульсировали злобным багрянцем. В отчаянии он нашел ужасное лекарство. Вокруг его трона все было усыпано останками сотен созданий. Я разглядел кости орруков и людей, перемешанные с костями обычных лесных зверей. Все они были смертельно бледными, полностью лишенными жизни, ждавшие единственного прикосновения, чтобы обратиться в прах. Покрывавшая их плоть высохла до состояния пыли. Ноги древесного владыки крепко вросли в глубины этого ужаса – он высасывал жизнь из мертвецов. Вокруг шеи у него было ожерелье из мерцающих семян – и по этому украшению я понял, что древесный владыка потерял рассудок и погрузился в безумие. Ребенка ждала ужасная судьба.

Лист-лодка достиг дальнего берега. Лиховики напевали рабочие песни, с усилием перетаскивая спящего младенца из ладьи к груде костей. Я мог бы уйти, оставив человеческое дитя на произвол судьбы. Многие аэльфы так бы и сделали. Я не мог. Я посмотрел на него и подумал о малыше, которого так хотела моя дорогая Элламар, но которого у нас не могло быть. Я натянул лук. Его скрип пробудил древесного владыку от мучений. Он открыл оставшийся глаз и посмотрел на меня.

«Аэльф, из странников», – он заговорил на языке скрипящих веток. Голос его был скрежетом корней, перемалывающих коренную породу, медленным, глубоким, могучим. Пока он говорил, в трещинах в коре громадного дерева засветились сотни глаз, и выползло еще больше лиховиков – двор этого раненного короля.

«По велению жизни, я Меза, принц-изгнанник», – сказал я, пользуясь официальной речью, являвшейся частью общей связи наших народов очень давно. Ее нельзя было отвергнуть, и древесный владыка ответил так же.

«И по велению жизни, я Сваркелбуд, которого некоторые называют Черным», – сказал он, назвав свое зло. Он не желал выдавать свое имя, и выплюнул слова против воли. «Меня не волнуют аэльфы. Я не видел ваш народ с тех пор, как вы предали Алариэлль и оставили Гиран на произвол судьбы».

«Это было давно, – сказал я. – Задолго до моего рождения».

«Тебе не избежать обвинений. Это ваша вина», – твердо произнес древесный владыка. Он сжал огромную руку в плотный кулак. «У тебя нет прав ни находиться здесь, ни взывать к нашему давнему союзу. Прочь, тебе здесь не рады».

«Я с удовольствием удалюсь, с ребенком», – сказал я.

Древесный владыка рассмеялся. «Вот мы и пришли к сути. Аэльф на побегушках у дикарей. Как благородно. Это невозможно. Я должен исцелиться. Лес должен выжить. Душа ребенка налита силой жизни. Поглотив ее, я стану сильнее, и рабы темных богов вновь ощутят мой гнев!», – его крик превратился в болезненный, расколотый кашель. Он прижал руку к ранам. Через его пальцы потек сок. «Я не позволю тебе забрать дитя, – сказал он замутненным болью голосом, – мне нужна его жизненная сила».

«Где твои дриады? – спросил я. – Я поговорю с ними. Возможно, мы сможем прийти к соглашению, которое исцелит тебя».

Он снова засмеялся. «Предатели! Они мертвы. Когда рабы кровавого бога ранили меня, они упрашивали меня уйти отсюда и направиться к изумрудным ключам, где я смогу восстановиться. Путешествие слишком далекое, исцеление слишком долгое. Я оказался бы привязанным там на многие поколения, и все это время мой лес находился бы под угрозой. Они не согласились на альтернативу». Он с трудом говорил сквозь боль от ран. Времени было мало. Лиховики вытащили спящего ребенка на берег и подтаскивали его к груде костей у ног древесного владыки.

«В огне я был ранен, от огня же они погибли. От моих рук! – взревел владыка. – Они восстали против меня, потому умерли и познали мою агонию». Его голос стал слабее. Он согнулся пополам.

«У тебя их душеросты», – сказал я.

«Они вероломны!», – ответил он, будто подобное богохульство было нормальным.

«Теперь ты охотишься за людьми, что были твоими союзниками».

«Где были они, когда владыка Клыкопасть сжег меня в алхимическом пламени? Прятались в своих лачугах! Слишком долго вторгались они в мои владения, – упорствовал Сваркелбуд. – Они заслужили свою судьбу».

«Их город поглощен твоими деревьями. Я бы сказал, что это ты вторгаешься в их владения, – произнес я. – Ты идешь против учений богини жизни. Позволь помочь тебе. Прекрати это безумие».

«Алариэлль ушла! Изгнана. Обязан ли я ей верностью? Я – король этих мест!».

Лиховики чирикали и визжали на меня из ствола подземного дерева, и в их сборище злобы было больше, чем в стае обезьян. Их группа подняла дитя над головами и отнесла к костяному кургану. Во время разговора я целился из лука в древесного владыку, но теперь повернулся, послав стрелу в самого дальнего лиховика из несших ребенка – гибкую тварь, принявшую форму мерцающей, четырехрукой змеи – и убил его. Я уже несся вперед, вытаскивая вторую стрелу и выпуская ее. Она по оперение закопалась в грудь переваливающегося создания, толстого, как бочка. Я добрался до берега озера, убив еще больше лиховиков до того, как замочил ноги. Холодные подземные воды манили, неведомо глубокие, но хоть я и не боевой маг, свое колдовство у меня имеется. Пробормотав нужные слова, я прыгнул на воду и побежал по ее поверхности, продолжая стрелять.

Понесшие потери лиховики с трудом держали свою ношу, едва не уронив спящего младенца; из-за тряски он проснулся и заплакал.

«Не лезь!», – взревел Сваркелбуд. Он поднялся на ноги, с ран откололись пластины затвердевшей смолы, позволив течь крови-соку, который они удерживали. Закричав от боли и ярости, он впился корнями глубже в землю. Они пробились через камень так же быстро, как мои стрелы, и вырвались из озера в брызгах воды. Наконечники твердого, как железо, дерева устремились вверх, но меня там уже не было. Я бегу наравне с ветром, слишком быстро для сильванетов. Владыка воззвал к своим злобным придворным. Лиховики головой вниз сползли с дерева, усыпав берег, потрясая древесными щепками и осколками костей. Ребенок был от меня не более, чем в пятидесяти шагах. Возможно, было уже поздно.

Меза замолчал и посмотрел на Шаткошапа.

– Среднего размера лиховик, с серо-зеленой кожей и дрожащими на плечах листьями, стоял на груди плачущего младенца. В руках он держал острый кинжал из кости, занесенный, чтобы вспороть горло ребенка и украсть его жизнь.

– Я! – выкрикнул Шаткошап. Он хлопнул в ладоши.

– Ты, – ответил Меза. – В отчаянии я закричал: «Не трогай дитя!». Хотя он, совершенно очевидно, убивал других, лиховик посмотрел на меня, и на кратчайший миг, лицо его утратило свою озлобленность, и он взглянул на ребенка почти с добротой. Этого мне было достаточно, чтобы сохранить ему жизнь. Я выхватил меч, – он похлопал по рукояти своего странного клинка. – Не тот, который ношу сейчас, иначе моя задача была бы значительно проще. Добравшись до ребенка, я оглушил это существо, Шаткошапа, ударив плашмя. Мне потребовалось всего мгновение, ибо мой род скор на руку, а меня причисляют к самым быстрым. И в тот день я двигался так молниеносно, как только мог. Я положил на тетиву последнюю стрелу, призвал на ее наконечник пламя и отправил ее в Сваркелбуда. Древесный владыка заметил выстрел, но не мог уберечься от него. Это было последнее, что он видел в жизни.

Стрела вонзилась в его уцелевший глаз и вспыхнула. Его рев был таким ужасным, что другие лиховики разбежались, дав мне свободно подхватить плачущего младенца.

Меза вновь замолчал и посмотрел на своего спутника.

– Я неосознанно забрал и лиховика, запихнув его в один из своих мешочков и быстро завязав. Сваркелбуд размахивал громадными руками и корнями во все стороны. Его рука ударила вниз, я запрыгнул на нее, потом еще раз, и взмахнул мечом, чтобы срезать цепочку из душеростов на его шее. Едва она сорвалась, я поймал ее и приземлился на иссушенные кости. Затем я сбежал, вниз по берегу, через озеро, а его корни и гнев разрывали камень, воду и кости вокруг нас.

Вскоре я был в безопасности. Голова Сваркелбуда горела. Сильванеты бояться огня. Бояться его запаха и жара, ибо в глубине сердца помнят крики деревьев, сожранных лесными пожарами, и страшатся такой же смерти для себя. Для Сваркелбуда дважды-сожженного все было еще хуже. В своем безумии и панике он забыл, чтобы вокруг вода, но лишь шатался туда-сюда, хлопая руками по голове и завывая: «Предательство! Предательство!». Он ударился о подземное дерево, и пламя перескочило на увядшие, умирающие листья, опалив их. В это мгновение я сбежал.

С безопасного расстояния мы смотрели, как замок полыхает. Правление Сваркелбуда окончилось. Убить древесного владыку в одиночку считается для аэльфа деянием из легенд, и тем не менее я стыжусь этого.

– Лес, – сказал Хоррин, забыв о выпивке и с сухим ртом.

– Я не знаю, что случилось с ним, – ответил Меза. – Я надеюсь, он сохранился до того момента, как буря Зигмара сошла из высокого Азира, и растет до сих пор. Я сделал все, что мог, для этого. Я нашел рощу рядом с родником и там посадил душеросты дриад, убитых собственных королем. Пройдет время, и они прорастут и станут хранителями леса и живущего в нем сокрытого человеческого племени. Надеюсь, так и случилось.

– А что стало с ребенком? – спросила Ниниан, крепко обнимая приемного сына.

– Возвращен матери глубокой ночью. Я больше не говорил с селянами, но оставил послание, по которому они поняли, что младенца вернул я, и что девочка – не подменыш. Затем я покинул леса и направился в пустоши за ними, и с глаз моих спадала пелена скорби. Спустя столько времени, у меня появилась цель – исправление моего нового спутника.

– Почему ты не убил его? – гневным тоном спросил Штонбрак. – Ты сам сказал, что эти твари опасны, и видел их наихудшее проявление.

– Противный дуардин, сплошная жадность да борода, – сказал Шаткошап. – Я стану для тебя опасен, если не будешь добрее ко мне.

Штонбрак закатил глаза.

– Можешь попытаться, демон растений. Мой топор колет дерево так же хорошо, как плоть.

Шаткошап испугался и спрятался за руку принца.

Меза грустно улыбнулся.

– Лиховики – творения магии. Сваркелбуд поработил тех, что были в замке. Но Шаткошап удержался от убийства несмотря на это. В его сердце есть зерно доброты, и я заботливо выхаживаю его.

Принц Меза откинулся на стуле. Шаткошап оскалился жуткой зубастой улыбкой, заостренных и загнутых для ловли лягушек, скользких тварей и пальцев детей зубов.

– Если я не смогу увидеть добро в нем, то есть ли шансы у меня самого? – спросил аэльф. – Я совершил много ужасных поступков, и еще больше мне суждено совершить.

Все умолкли. По крыше барабанил легкий дождик. Ветер оглаживал крышу. Где-то далеко прокатился гром.

– Теперь мы в оке бури, – прошептал Хоррин.

Внезапно Плуду Каск вскочил на ноги, перевернув свой кубок. Штонбрак чертыхнулся и стер вино с руки. Остальная выпивка потекла на пол, медленная и густая, будто кровь.

– Я следующий! – сказал Каск с безумными глазами. – Да, – кивнул он. – Разделаюсь с этим, пока у меня еще есть время...


Часть 4

История колдуна


Ветер стих до редкого шепота. Теперь, когда грохот бури угас, стало различимо множество незначительных звуков. Треск поленьев в очаге. Скрип балок. Тихое капанье разлитого вина Каска стало ужасно громким. Каждый шорох от движения путников казался усиленным, и когда дуардин Штонбрак отодвинул стул, все, кроме Мезы, поморщились. В общей комнате плясал свет от очага, отражаясь от стекла и магических амулетов, висевших над баром. Где-то в глубине гостиницы часы пробили шестнадцать. Ровно полночь.

Шаткошап подпрыгнул от звона. Меза бездумно вытянул руку и погладил листья на спине лиховика, но его внимание сосредоточилось на растрепанном Каске. Зрачки принца были черными и глубокими, подсвеченными искрами души. Мало кто из людей может долго терпеть их изучающий взгляд, но Плуду Каск смотрел на него молча, не боясь, моргая, будто только что пробудившийся лунатик.

Штонбрак прочистил горло.

– Ты собирался рассказать нам свою историю, парень, – мягко сказал он. – Твоя очередь.

Каск сглотнул – медленно и с усилием, отчего стал чем-то похож на жабу.

– Собирался. Моя история. Да, – произнес он.

– Тогда начинай, – подбодрил его трактирщик Хоррин.

– Да, – повторил Каск. Он вытер руки о заляпанную одежду и снова неуверенно сел, затем глубоко, с дрожью вздохнул и начал.


– Меня зовут Плуду Каск, – сказал он, хотя все и так это знали. – И я родом из Хиша, Владений Света.

Хоррин поднял бровь. Каск был бледным, как уроженцы Шаиша. Мало кто из жителей Владений Света обладал такой светлой кожей.

– Впрочем, – тихо и поспешно продолжил мужчина, – для вас я таковым не выгляжу, – он похлопал себя, будто проверяя, что все еще тут, и грустно улыбнулся. – Когда-то моя одежда сияла светом Хиша. На моей коже был золотистый загар, а не меловая бледность, которую вы видите сейчас. Я грязен и беден, но был богат и уважаем, – он помедлил. – И молод. Очень молод, – он продолжал смотрел вниз. – Как показала история господина Хоррина, в молодости мы все делаем глупые ошибки, но через свою он обрел все это, – Каск повел испуганными глазами, оглядывая комнату. – Эту гостиницу, приемного сына, любящую жену. Моя же принесла мне только боль, – от скрываемого доселе гнева у него покраснели щеки. Он удивленно поднял взгляд, будто его осуждали. Компания молча ждала, пока мужчина продолжит.

– Я родился в Балшиззаме, одном из Семи Городов на берегах Алмазного Моря. Такого вы никогда не видели и не увидите. В Хише не любят гостей, и империя Семи Городов – самая скрытная из народов, ибо мы творим такую тонкую магию, что все может нарушить даже мимолетная мысль. Думаете, Хиш встает и заходит, освещая все владения, лишь по воле случая? – он указал вверх грязным пальцем. – Нет! – вновь проявился его гнев. – От начала времен наши народы присматривали за механизмами владений, дабы все было освещено, от болот Гирана до самых скверных пустынь этих сумрачных Владений Смерти. Улицы отдаются эхом песнопений, ни разу не прерывавшихся с тех пор, как появились владения, словам которых моих предков научили боги, гораздо старше и ужаснее, чем Зигмар и его пантеон, – выговорившись, Каск успокоился. В его осанке появилась некоторая царственность. – Когда-то я был знатным, – сказал он, бросив на Мезу острый взгляд. – Аэльф тут не один благородного происхождения. Мое наследие столь же велико, как и любой королевской семьи, уходя в прошлое поколениями владык-колдунов сквозь тысячелетия света...

Он осекся. Вздохнул ветер.

– Мне стоило довольствоваться этим, но ни один юноша не сочтет достаточным то, что дает ему семья. Когда я ушел в Лицей Лучезарности, дабы изучать более высокие искусства, ко мне для разговора пришел отец. Когда прошло мое детство и приближалось мужество, мы с ним много ссорились. Как и все отцы и сыновья. Юный Барнабас уже скоро будет с вами спорить, – сказал Каск, указав на прижавшегося к боку приемной матери мальчика. Та поцеловала его в голову.

– Пока нет, – нежно ответила Ниниан.

– Но будет, – сказал Каск. – Последние годы его детства станут для вашего дома проклятьем, сотрясая его так же, как эта буря, а когда закончатся, он уйдет, встанет на путь зрелости, оставив позади содрогающиеся щепки хороших воспоминаний. Таково проклятье детства, – он быстро глотнул вина. – Мы с отцом спорили больше других. В своем высокомерии, я не слушал его, а он, наполненный превосходством старшего, не обращал на меня внимания. Потому мы избегали друг друга до того дня, как я ушел, и он спустился из своей зеркальной башни, когда я уже сидел в своей карете, взявшись за вожжи вот так, – он скрестил руки и втянул вперед кулаки. – Я смотрел вперед, поверх светящихся грив своих скакунов. Кони были его подарком и стоили целое состояние. Я его так и не поблагодарил.

«Сын мой, – сказал он. – Помни, что Ветер Хиша – лучшая и самая хрупкая из восьми магий».

«Я знаю», – ответил я, грубый, как только сын может быть к отцу.

«И что контролировать ее можно лишь с огромной концентрацией. Истинное мастерство приходит спустя долгие годы».

«Это я тоже знаю».

Мне хотелось, чтобы он ушел. Почему он не мог взирать на мой отъезд из своего высокого кабинета. Это я себе и представлял – благородный сын, оставляющий позади гнев несправедливого отца. Слезы женщин моего дома блестели в вечном свете наших владений. На мне был лучший макияж, с черной пудрой вокруг глаз, красиво промасленной бородой и собранными под золотой конической короной волосами. Ситуация была идеальной, если не считать его. Он стыдил меня.

Каск вздохнул.

– Стыд режет юношу не хуже меча. Отец не смягчился. Разгорался день, я уезжал поздно, поскольку медленно выбирался из постели. Поднималась жара Алмазного Моря.

«Знай также, что Ветром Хиша не может управлять единственный человек». Он положил руку на поручни моей колесницы. «Сын, сын. Посмотри на меня».

Мне этого не хотелось, но я повиновался, и выражение лица моего отца почти разрушило мое юношеское высокомерие. Как бы мне хотелось, чтобы так и случилось.

«Ни один человек не является крепостью, – сказал он. – Ты молод, уверен в себе, но путь нашего народа – совместный труд. Петь песни утра и вечера. Мы древнее племя, благословленное, а с этим приходит ответственность. Ты должен слушать учителей. Ты не знаешь всего, как тебе кажется».

«Я проложу свой путь, сделаю себе имя», – горделиво ответил я. Я был так самоуверен!

«Да, но послушай меня. Ты...»

«Я услышал достаточно! – сказал я. – Прощай, отец». Обратив взгляд вперед, я произнес слова, приведшие моих скакунов в движение.

Животные в Хише не похожи на зверей из нижележащих владений. Они красивы и созданы из магии в той же мере, что и из плоти. Они величественнее даже созданий Азира. Мои лошади сияли подобно солнцам, кожа их было ярко-лимонная, а гривы – лучезарно золотые. Их звали Радос и Солио. Они прыгнули так же быстро, как лучи света, утягивая мою колесницу из каретного сарая. Колеса, тоже из чистого света, зажглись, и я с ревом унесся от дома, через врата, вниз по холмам из сияющих кристаллов, а потом прямо, над Алмазным Морем, по величию которого мои кони ступали так же легко, как по твердой земле.

Я не оглядывался.

– Мне не нравится болтовня про весь этот свет. Скажи, господин Каск, свет сжигает деревья? – спросил Шаткошап.

– В Хише деревья созданы из света, – ответил мужчина.

– Ну а что со мхом, он не засыхает?

– Мох? Тоже полон света, – сказал Каск. – Ибо Хиш – Владения Света.

Шаткошап нахмурился.

– И он не слепит птиц?

– Нет, господин лиховик, – отозвался Каск. – Поскольку их глаза сияют ярче, чем светит в здешних небесах Хиш. Все есть свет.

– Папоротники, мотыльки, кузнечики, летучие мыши, совы, распустившиеся цветы, – проворковал Шаткошап, ползя вперед, – земля, вода и рыба? Разве у них нет ожогов от такого сухого блеска?

– Все они состоят из света, частично или полностью, – кратко ответил Каск. – Это же Хиш!

Шаткошап поковырялся в зубах длинным ногтем.

– Думаю, мне бы это место не понравилось. Слишком много света.

– Этому месту не понравился бы ты, – сказал Каск. Он залпом выпил свое вино, со стуком поставил кружку и жестом попросил добавки.

Хоррин налил ему, но при этом, с легким смешком, спросил:

– У Вас есть деньги, сэр?

Тревога Каска вернулась. Меза тихо заговорил.

– Я заплачу за его выпивку, трактирщик, и я уверяю, что у меня деньги имеются. Прошу, продолжай, маг Хиша.

– Возможно, ты действительно принц, – сказал Каск. Хоррин наполнил его стакан. – Я прибыл в Лицей Лучезарности преисполненный гордости, но мой отец был прав. Изучать магию света тяжело. Хорошо, что в моих владениях мы благословлены долгожительством. Я думал, что лучше других. Вскоре оказалось, что это не так. Я мнил себя выше хоров аколитов, чьи песни создают основание для нашей магии, направляя бесплотные, но могучие ветра Хиша, чтобы более умелые маги могли ими манипулировать. При проверке на начальных ступенях мастерства, я обнаружил, что мне не даются простейшие напевы. Во время песнопений мой голос выбивался из-за своей грубости. Я коверкал слова. Забывал истинные формы. Более смиренный муж обдумал бы свои недостатки. Он бы работал усерднее. Искал бы больше наставлений и прощения. Но не я. Я был для этого слишком высокомерен. Я винил все и вся. Своих слуг. Одноклассников. Время дня и погоду. Единственным, кого я не обвинял, и кто был действительно виновен, был я сам.

Наш наставник, Хепекнек, привел меня в свой кабинет, чтобы поговорить. Он был добр, но моя гордыня слышала лишь упреки, и я ответил тем же неуважением, что и своему отцу. Я занялся более сложными песнопениями, игнорируя простые. Я тянулся слишком высоко и слишком рано и потому всегда терпел неудачу.

Но, в конце концов, на пороге отчисления, я начал понимать. Научился скромности, оставил часть своей гордыни, удвоил усилия.

– Опять короткая история? – сказал Шаткошап. – Как у бородача? Это все? Ты был плохим, потом хорошим, и все закончилось? – он выдохнул через сложенные вокруг языка губы. – Скучно!

– Моя история не была короткой, имп! – проворчал Штонбрак. – Ты перепутал начало со всем рассказом. Ты услышал рассказ о том, как предали моего брата, не больше часа назад! – Дуардин с неодобрением покачал головой, отчего его борода зашуршала по одежде.

– Тебе нужно научиться ждать весь рассказ, Шаткошап, – сказал Меза.

Лиховик пожал плечами.

– Думаю, я учусь быстрее, чем этот квак-квак. Я маленький, но даже будь я таким же высоким, как он, все равно он был бы большим дураком.

Каск выглядел пристыженно.

– Ты прав. Об гордыню человек спотыкается. Зависть же полностью его разрушает.

– Зависть? – спросила Ниниан.

– Да, – ответил Каск. – В Лицее был еще один ученик, его звали Хаманан Кекве. Будь это притчей, он был бы полной моей противоположностью в скромности и прилежании. Но это не так. Кекве был столь же высокомерен, как и я. И более способным. Он легко находил общий язык с людьми. Он нравился ученикам. Женщинам. Учителям. Он превосходил все мои старания.

Я ненавидел его. Завидовал ему, – робость Каска смывало вином. Из-под маски напуганного человека проступило что-то от юности из его истории. – Высокомерие, гордыня, ненависть. Три из двенадцати запретных побуждений, которые мы исчисляем в Хише, но у меня их было больше! Я был безрассудными. Беспечным, – он содрогнулся и согнулся над кубком.

– У хишцев репутация эстетов. Но молодежь ведет себя, как молодежь, где бы не росла. Мы напивались. Кутили.

В коллекции магических чудес Лицея есть статуя младшего бога – Адемби, плачущего мудреца. В минувшие эпохи он давал советы Септархии и Верховной Светлости. Адемби честно отвечал на любой заданный ему вопрос и также заверял клятвы, его решения скрепляли любое обещание страхом изгнания из сияющих владений. Его царством была правда. Но, как и у многих младших богов, сила Адемби ограничена. Потому, статуя была Адемби, а Адемби был статуей. В ее теплом мраморе скрывалась магия, но большая ее часть находилась в слезах из хишского мирокамня, вставленных в его резную щеку.

– Вот и драгоценные камни, – сказал Штонбрак, указав на Каска мундштуком трубки. – Такие истории мне нравятся больше, хотя, как мы узнали, нужно быть осторожным, если хочешь получить из них выгоду.

– Желание наживы – не то, что возникало при взгляде на них! – возразил Каск. – Эти камни – сама суть света. В Хише мало мирокамней. Наша магия воздушна и не склонна к кристаллизации. Те немногие, что существуют, ценятся за свою красоту и силу. Увы, это верно не только для нашего народа. Несколько веков назад воришка из крысолюдов осмелился войти в чертоги Лицея, чтобы украсть камни. Его нашли и убили, но он успел забрать одну из слез Адемби. Он умер на пороге крысиной норы, уходящей из владений, сраженный копьями света. Но когда сжатую лапу трупа раскрыли, камня в ней не было. Я знаю, что эта история правдива. Скелет твари держали в хрустальном коробе, а ход, который он прогрыз в покрове владений, остается не до конца закрытым – складчатая дыра в кладке меньшего чертога, запечатанная, перекрытая решеткой, под постоянной охраной на случай, если крысолюды вернутся.

Говорят, когда вор умер, его оскверненная Хаосом душа забрала камень с собой в те владения смерти, какие крысолюды считают своими.

Сила Адемби была утрачена из-за потери камня. Он более не говорил. Как рассказывают, он заверит только одну клятву, и только если кто-нибудь пообещает вернуть его слезу и поместить ее обратно в пустое гнездо на щеке. На всякий случай об этом никто не говорил рядом со статуей.

У нас была традиция выпивать у ног Адемби и давать обещания друг другу. Намерение сдать экзамены, быть друг другу верными друзьями, достичь высот власти, лучшего мира и чести для лицея. Глупости, юношеское бахвальство.

Я помню ту ночь. Вдоль холла, в сумерках, считающимися в Хише ночью, горели медные лампы. Несколько моих товарищей играли на арфах со струнами из лунных лучей. На равнинах Хиша никогда не бывает холодно, и ночь благоухала. Наши владения – это рай логики и покоя, и я все еще по ним тоскую, – лицо мужчины ожесточилось. – Кекве присутствовал на этом празднике. Мы по очереди бахвалились и давали обещания перед молчаливым богом. Настал черед Кекве.

«О, великий Адемби! – воззвал он к статуе. – Я преданно клянусь усердно учиться и подняться в иерархии, дабы сыскать славы и богатств, как один из высших иерофантов света! Ура!»

Компания повторила: «Ура!», – и выпила, скрепив обещание.

Кекве напыщенно и слегка пошатываясь поклонился, и встал другой ученик. Мы все были пьяны, а больше всех я. Спутницей Кекве была красивая девушка по имени Мессана, из Школы Сияющей Змеи. Я желал ее и ненавидел тот факт, что они с Кекве частично связаны, и от злобы много пил.

«Лишь одним из высших иерофантов? Почему не выше! – взревел я, махнув выпивкой, как мечом, и прервав знакомого студента до того, как он начал произносить клятву. – Почему бы не поклясться стать самим Верховной Светлостью?».

Хорошее настроение Кекве улетучилось. Я бросил вызов его чести перед его товарищами и оскорбил почтеннейшего мага нашей империи, самого нашего предводителя! Конечно, он не мог поклясться стать императором. Это было бы так близко к богохульству, как только можно подобраться в Семи Городах.

«А что же пообещаешь ты, Плуду Каск, маленький владыка с большим самомнением? Почему бы тебе не поклясться стать императором? Конечно, – с издевкой сказал Кекве, – ты, со своими талантами и мудростью, лучше годишься для этой роли, чем я?»

Его колкость меня задела. Я был пьян. Молод. Глуп и ненавидел Хаманана Кекве всей душой.

«Я дам обещание получше этого!», – сказал я. Я поднял свой кубок перед богом, отчего вино светящимися волнами плеснулось через край, и посмотрел в суровое лицо божества, на котором сияли три слезы и мрачно мерцало пустое гнездо для четвертой. «О, могучий Адемби, я торжественно клянусь на твоем священном изваянии, на своем сердце и бессмертном свете моей жизни, что я, Плуду Каск, не познаю покоя, пока не уйду из этих владений, не найду твою утраченную слезу и не верну ее тебе!».

Вся группа ахнула как один. Мессана зажала рот рукой от такой безумной клятвы. Кекве ужаснулся. «Стой! Плуду, не делай этого!», – но было уже поздно. «Ура!», – крикнул я, скрепляя клятву.

Никто из моих товарищей не ответил. Музыка и смех замолкли. Все смотрели на меня, не веря своим глазам.

«Это всего лишь байка, – ухмыльнулся я. – Вы все дураки».

Стало холодно. Лампы мигнули от внезапного ветра.

«КЛЯТВА ПРИЗНАНА ДОСТОЙНОЙ! КЛЯТВА ПРИНЯТА! – прогремел божественный голос. Адемби заговорил впервые с тех пор, когда украли его слезу. – ПЛУДУ КАСК ВЕРНЕТ МНЕ МОЮ СЛЕЗУ, ЧТО Я, АДЕМБИ, УТВЕРЖДАЮ».

Так я был обречен.

Тихо капал дождь. Ветер полностью стих. Гром рокотал, но едва слышно и далеко от гостиницы.

– Я не буду подробно останавливаться на шоке, прошедшем по Лицею, – продолжил Каск, – и на реакции моего учителя, Хепекнека. Старик вмешался от моего имени, но клятву нельзя было взять назад. Мне запретили уходить, пока наши учителя спорили о том, что делать, но город уже охватила шумиха, и некоторые требовали, чтобы я выполнил обещание – другие говорили, что на город обрушится катастрофа, если меня немедленно не вышлют или даже не убьют. Меня исключили и послали за моими родителями. До их прибытия и пока не разросся скандал, я сбежал из Лицея и ушел к другому народу, где меня не знали, и чьи Врата Владений не были закрыты для меня. Тут я осознал масштаб задачи, которую для себя поставил. Я предположил, что у крысолюдов есть свой подземный мир во владениях Шаиша, и камень должен быть там. Это было не настолько просто. Поверхностное исследование показало, что никто понятия не имел, куда попадают скавены после смерти, и даже если о месте было известно, нельзя просто прийти в Шаиш и войти в чью-то послежизнь по собственному выбору.

– Мы это знаем, – сказал Шаткошап. Меза отпил вино, его миндалевидные глаза все еще были прикованы к Каску.

– Есть подземные миры, где живые не приветствуются или в которые вообще не могут войти. Во всех них повсюду ревнивые глаза Повелителя Нежити, ищущие незваных гостей и воров. Одни только неизбежные для этих владений опасности могли привести меня к неудаче тысячи раз. Потому мне нужно было обучиться – гораздо большему, чем требовалось для аккредитации в Лицее. Но как-то я обрел прилежание, которого мне не хватало в школе. Я покинул Хиш, и мое образование встало на иной путь.

У шамана из Гура я узнал тому, как он вглядывался в другие владения, не выходя из своего дома. У колдуна, чья душа была почти утрачена в Хаосе, я получил кое-какие секреты крысолюдов – что они зовут себя скавенами, живут повсюду, а их столица – сама по себе небольшое владение, но не более того. Я советовался с некромантами, демонологами, танатотургами, картомантами, низкопробными колдунишками, верховными магами, академиками, историками, путешественниками, расхитителями гробниц и прочими. От многих я держал свою цель в тайне. Рано или поздно, все они узнавали о моих намерениях. Одни призывали нарушить клятву, другие прогоняли меня. Двое попытались меня убить, опасаясь, что сама мысль о моей задаче привлечет к ним внимание Повелителя Нежити. Войти в земли Нагаша – безрассудство, но забрать что-то из его царств, даже нечто такое эфемерное, как знание или поцелуй – самоубийство. Богу Смерти безразлично, как его имущество к нему попало, лишь бы оно оставалось при нем. Он ревнивый бог.

Шаткошап поежился. Меза погладил его.

– Тише, – сказал он.

– Мало-помалу моя сила росла, – произнес Каск, – хотя магия, которой я владею, очень далека от чистых энергий Хиша. Я изучил каждую понемногу, от чистейшей до самой порочной. Я взял что-то от каждого из восьми путей – но также и от тех, что вне утвержденных учений, извращенных, запретных, злых. Мне никогда не стать магом света. Шаг за шагом, я превратился в колдуна.

– Вы нашли слезу? – тихо спросил Барнабас. Все в гостинице пришли в изумление.

– Тише, Барнабас, – сказала Ниниан. – Дай ему рассказать историю.

– Пока что эта – самая мрачная, – пробормотал Хоррин.

– Да! – пискнул Шаткошап. – Она у тебя? Ты нашел ее? Мне нравятся камни. Они такие красивенькие!

– Я как раз подхожу к этому. Прошу, еще вина, если Вас не затруднит, господин трактирщик. Я прошу прощения, принц Меза, что пользуюсь Вашей щедростью, но об этой части истории мне трудно говорить. Я... – пока он держал свой кубок, чтобы ему налили, его руки дрожали. – Я никогда еще ее не рассказывал.

Получив вновь полный кубок, он сделал долгий глоток, чтобы успокоиться, а затем продолжил.

– Прежде чем я был готов отправиться в Шаиш, прошли годы. Здесь меня ждали еще годы усилий. Я все еще не знал, где находится царство смерти скавенов и существует ли оно вообще, но был уверен, что ответ должен быть тут. Я странствовал от живых королевств до загробных жизней всех мастей: в одних толпились души столь же материальные, как вы и я, другие оказывались потускневшими местами, служившими королевствам, давно обратившимся в пыль, и чьими последними обитателями были бездумные тени, воющие на ветрах. Находились захваченные Хаосом и странно искаженные, многие другие попали под гнет Великого Некроманта и стали частью его империи нежити. Впрочем, самыми жалкими были те, от которых остались лишь руины, населенные призрачными лоскутами, бормочущими вместе с ветром на забытых языках.

Я видел королевства, где живые и мертвые существовали бок о бок. Места, где живые охотились на мертвых, или наоборот. Моему взору представали небеса и преисподние людей, дуардинов, аэльфов и многих других рас, хороших и плохих. Но ни разу я не видел призрака крысолюда и не слышал, куда они уходят после смерти. У меня также не было никаких новостей о слезе Адемби.

Шли годы. Я перерос юность и стал мужчиной до того, как прийти в эти владения, и здесь, в мрачных землях, прошли ранние годы моей зрелости. Моя задача озлобила меня. Не раз я был близок к тому, чтобы сдаться, и так бы и сделал, не найди я в тайном гримуаре упоминание о Библиотеке Забытого.

Строка в книге, написанной уже умершим безумцем, но она дала мне надежду. В ней описывалась библиотека ближе к центру Шаиша, где записаны все существа, что были позабыты. Умирают не только живые создания, у мечт, надежд и знаний тоже есть жизнь и смерть.

Вот оно, единственное место, где я мог бы узнать, куда ушла душа крысолюда вместе со слезой Адемби. Через год поисков я нашел библиотеку. Я не буду говорить о том, что видел. Там были вещи слишком страшные, чтобы их описывать. Но было место и чудесам тоже. В библиотеке бесконечно много пространства, где вновь обретается все, что было известно. Черные пирамиды и обелиски, построенные вокруг нее, привели меня в ужас. Там Шаиш подтверждает свою репутацию противоположности Хиша – земли холода, а не тепла, ледяных теней, а не согревающего света. Окруженная зданиями из безжизненного мирокамня, удивительная библиотека дряхлеет без должного присмотра, тише могилы, но не без обитателей, – он содрогнулся. – Я не буду о них говорить.

Я провел там девять лет. В конце концов, в крыле, посвященном истории потерянного мира, я нашел многие тома о крысолюдах. Это не избирательные хроники, какие пишут люди, но подробные описания каждой прожитой жизни и каждой появившейся мысли. Чтение о жизнях скавенов сводит с ума. Они думают не так, как мы, и их записанное бытие безумием скреблось в моей голове, но моя одержимость вела меня, сохраняла рассудок, пока я не наткнулся на одну книгу, описывавшую место, не похожее ни на какое другое.

В ней говорилось о владениях скавенов вне этого. Совершенно не настоящее царство смерти, а земля вообще за пределами Смертных Владений. Книга называла ее Разрухой и отмечала среди основных королевств омерзительного божества крысолюдов. Там, на просторах Разрухи, протекают мириады разных загробных жизней мертвых скавенов, жуткие земли, куда их злобный бог призывает своих погибших детей поселиться навечно.

Эти слова слетели с его губ лишь шепотом, но от них опустилась жуткая, настороженная тишина. Каск выпил еще.

– Там были несколько книг об Адемби, указывающих на величайшие секреты владений. Если бы я захотел пройти по этим указаниям, я был бы самым ученым человеком из живущих. Но мне нужно было знать, где находится слеза. Я должен был получить ее и освободить себя от клятвы. Прошел еще год, пока я не нашел записи и об этом. Слеза находилась в башке крысиного демона, имя которого не могу и не осмелюсь произнести. Вновь меня охватило искушение бросить свою задачу и остаться, поскольку там находилось все, что было известно, и я не раз натыкался на останки ученых, вошедших в библиотеку и умерших, опьяненные знанием. Вновь моя одержимость слезой спасла меня, и я ушел.

В библиотеке я узнал самые мрачные заклинания, позволявшие правильно выйти из Шаиша и отправиться во владения Разрухи. Я подготовился к путешествию, выковав кинжал, каким некоторые колдуны пользуются, чтобы прорезать себе дорогу сквозь время и пространство. Моя сущность была слишком яркой для того места, куда я собирался пойти, потому половину своей души я выжег огнем, украденным у демона перемен, которого я заманил в библиотеку и заточил, – он опустил глаза. – Я мертв в той же степени, что жив, – тихо сказал мужчина. – Последние приготовления требовали жертв, которых я не мог вынести. Мне нужна была магия, много магии, и она являла себя в моих лошадях. Они знали, какое зло я намереваюсь совершить. Я не мог заставить себя сделать это, пока храбрый Солио не отдал себя делу. Пролив последние слезы, я пронзил мечом его благородное сердце, – его рука, все также дрожавшая, покоилась на рукояти. – Завершив все это, я был готов. Кинжалом из оскверненного Хаосом мирокамня я сделал прореху в мире, оседлал Радоса и устремился по тайным путям.

Я покинул владения, галопом скача через земли между ними. Я был не на небесах, которые мы видим в ночном небе каждых владений, но в другом месте. Изнанка неба – только так я могу его описать. Я видел все владения – дрейфующие, гигантские острова в океанах магии, – и прочие земли за их пределами, самые жуткие из которых мерцали вдалеке, где обитают злые боги. Это походило на небо из света со звездами, ставшими черными, и одновременно то был вихрь колдовских цветов, океан возможностей – но говорю вам, друзья, со всей серьезностью, что скавены изрешетили пространство между владениями системами тоннелей, зелено-черными червоточинами, тянущимися огромными сетями, дабы поймать в ловушку космос.

Я следовал карте, украденной из книги, в которой говорилось о Разрухе. Она вела к тоннелю, непохожему на те, что используются живыми крысолюдами. Судя по тому, что я видел, то были жуткие переходы, и сомневаюсь, что выжил бы там. Тоннель мертвых был отделен от сети, имел несколько входов, и оказался огромным и черным, полным бессчетными миллионами кричащих теней, ордой крыс, бегущих от наводнения, все дальше и дальше.

– Во владения Разрухи! – пискнул Шаткошап.

– Именно так. Тени были мертвыми скавенами, семенящими к судьбе, что ждет их род. Их численность ошеломляла – бесконечные крысиные души, все льющиеся и льющиеся вдоль громадного тоннеля, который продолжал расти, становясь устьем воронки, расчерченным жилками зеленого и разрядами фиолетовых молний. Бегущие стаи покрывали каждую поверхность.

– Они не напали на Вас? – спросила Ниниан.

– У меня есть определенные навыки в хождении по тропам мертвецов, и, хотя этот отличался от путей других рас, он все еще оставался дорогой мертвых, потому я был там в относительной безопасности. Кроме того, все существа были призраками, едва замечавшими меня, и они отползали от света Радоса, потому мы летели вдоль бесконечного тоннеля беспрепятственно, – сказал Каск.

– Внезапно появился обрыв над плещущимся морем. Крысиные души вываливались из тоннеля, падая в воду, где пищали и барахтались, пока не погружались под потоком шедших за ними. Молотя лапами, они утаскивали сами себя в ревущие водовороты, мерцающие огни на дне которых указывали на десять, двадцать, сто других глоток тоннелей, может и больше, уходивших в неизвестные для меня места – и по ним вновь шли мертвецы. Я плохо разглядел эти тоннели и едва ли лучше видел выход того, в котором находился, – огромный и в форме раструба черной фанфары – поскольку Радос быстро нес нас вперед, и в этом сумрачном месте его сияющая кожа была похожа на вспышку. Дальше от ревущих водоворотов, море было серым и покрытым всевозможным мусором. Мы достигли берега, и Радос опустился на землю, освещая своим мерцанием пустынную, заваленную хламом сушу.

Я похлопал дымящуюся шею коня. Его свет, казалось, угрожающе затухал. Золотые лошади Хиша в числе прочего наделены даром полета, но слишком долгое нахождение в воздухе истощает их. Я перегнул с ним палку. Пока мы ехали по разоренной земле, он все бледнел, и впервые в жизни я увидел тени на золотом скакуне Хиша. Его кожа была тусклой, как неотполированная медь. Он умирал.

– Вы пришли сюда без коня, господин. Я не ставил его в стойло, – сказал Барнабас.

– Тише, – мягко произнес Хоррин.

Каск печально взглянул на мальчика и выпил еще.

– Владения Разрухи – ужасное место. Куда ни глянь, навалены груды вонючих отходов. Каждый холм – курган из мусора. Отдаленные горы тоже оказались еще большим скоплением хлама. Судя по карте, идти нужно по берегу серого моря. Вода была грязной, от нее несло маслянистым химическим запахом. Света было мало, но не полностью темно, облака тревожили зеленые гибельные огни. В земле раскрывались другие тоннели, ведущие в еще более жуткие места. Я рад, что живу и умру не как зверь-крысолюд. Судьба их ужасна.

Худшим в усыпавшем это место скарбе было его происхождение. Он казался одинаково коричневых, прогнивших, навозных оттенков, но при ближайшем рассмотрении можно было различить сокровища. Увиденные однажды, они появляются повсюду. В этом месте свалены красоты тысяч рас, миллионов народов, может, даже погрызенные трофеи миров. Громадные крысиные демоны рыщут по долинам между курганов и порой, непредсказуемо, в небесах появляются образы раскинувшихся городов. Эти миражи освещают владения Разрухи ярким зеленым светом – и так же быстро, как появились, пропадают, погружая землю обратно во тьму.

На нас набросились рыщущие в мусоре твари. Я убил их мечом, не осмеливаясь пользоваться магией, чтобы не выдать нас.

Спустя какое-то время мы добрались до башни, где, как говорилось в книге, находилась слеза Адемби. Я выехал на холм, чтобы лучше изучить ее. Башня располагалась недалеко от берега, но даже там она на половину своей немалой высоты была погребена в вонючем мусоре. Я увидел рои силуэтов к западу от строения, уходящие от моря. Они притянули мой взгляд, и я различил всполохи магии на равнине, заключенной между двух Врат Владений, маленьких, как монетки, на таком расстоянии, но огромных. На грани слышимости звучал звон металла и выстрелы больших орудий.

Во владения Разрухи пришла война.

Я несколько смутился. Мой путь привел бы нас слишком близко к битве. У меня не было выбора. Я направил своего слабеющего Радоса к башне, приглядывая за схваткой. Одни Врата Владений бурлили аметистовой магией, вторые походили на зазубренную слезу, зеленую от колдовства скавенов. Со стороны последних вываливались легионы крысолюдов в доспехах, направляемые бичами своих крысиных демонов в орду умертвий, которых я не могу правильно описать. Громадные армии останков-скелетов, приведенных в движения волей Великого Некроманта. Над ними вились облака призраков. Против крысиных демонов выступали гигантские конструкты из костей и плоти и поднятые к подобию жизни трупы чудовищ. Силы каждой из сторон казались неиссякаемыми. Линия фронта растянулась на мили, поглотив Разруху, насколько хватало глаз. Мой путь завел меня на холм, состоящий почти полностью из черепков невообразимого числа видов. Оттуда я наблюдал за битвой.

В небе скользили жуткие генералы несмертных легионов. Из своих посохов и скипетров они испускали магию. Эскадроны рыцарей-вампиров атаковали на уродливых зверях. Стрелковые цепи гулей вприпрыжку бежали перед рядами скелетов-лучников, стрелявших механически, без устали. Защищенные фалангами стражей-умертвий, вытягивали бесплотные челюсти собиратели душ, собранные из костей богозверей, всасывая рядами свинцовых труб души скавенов, едва те умирали. Я был свидетелем войны не за территории, но за призраков. Меня предупреждали, что Повелитель Смерти считает всех мертвецов своими по праву, и, видимо, его притязания распространяются даже на души такой мерзкой и порочной расы, как скавены.

Со своей стороны, крысолюды ответили алхимическими пушками и диковинными механизмами. Чудовищные звери, сшитые из плоти от многих разных существ, врывались в ряды умертвий. Орудия на паровой тяге срезали шеренги врагов. Обе стороны несли кошмарные потери, но из дыр в пространстве высыпалось еще больше воинов, чтобы присоединиться к битве. Меня бы обнаружили, не будь армии так увлечены уничтожением друг друга. Уверенный, что не буду оставаться незамеченным долго, я поехал дальше, вниз по осыпающейся куче черепков, к башне у моря.

Когда я достиг серого пляжа, битва скрылась из виду, хотя ее шум оставался достаточно громким, чтобы слышать его, но недостаточно, чтобы заглушить шорох грязного прибоя. Светлые примеси кружились в воде, а вдоль всего пляжа, между полосами вынесенных на сушу сокровищ, из пены формировались причудливые, дрожащие наносы. Я направлял умирающего Радоса вверх по горам мусора, прилегавшим к башне, надеясь, что если потороплюсь, то смогу покинуть это кошмарное место и спасти его. Этому не суждено было случиться. Я спешился, чтобы поискать путь внутрь, поскольку вход безнадежно завалило. От звука падения Радоса я побежал назад. Когда я вернулся, он последний раз открыл глаза и тихо заржал. Остатки света покинули скакуна, его тело дрожало, а шкура померкла до состояния обычной плоти. Я погладил его морду, когда он испустил последний вздох, шепча, что его испытания окончились. Если бы это было так! Я находился в жутких владениях, и потому видел, как его величавая душа покинула тело. Она сияла тем же светом, что при его жизни, и он поднимался вверх, направляясь – в чем я был уверен – отдыхать на сияющих полях.

По носу Каска скатилась слеза и упала в вино.

– Что-то схватило его, когда он летел вверх, и с яростью потащило по небу в сторону битвы. Его душа, столь безмятежная за секунду до этого, в ужасе кричала, а затем он пропал за горами грязи, явно поглощенный собирателями душ умертвий.

Каск замолчал. Он согнулся и молча плакал, спина его вздрагивала от освежившейся в памяти скорби. Ниниан положила ладонь ему на руку. Хоррин встал и погладил мужчину по спине.

– Это за счет заведения, добрый сэр, – сказал трактирщик, наполняя кубок Каска. Но тот был безутешен, и компании пришлось ждать, пока не утихнет его плач, чтобы продолжить слушать рассказ. Вновь поднялся ветер, дождь усилился. Ставни очертила молния, за которой последовал сильный раскат грома. Шаткошап взвизгнул и взобрался по руке принца Мезы, вертясь вокруг шеи аэльфа, пока тот не снял его и не посадил обратно на стол. Огонь в камине вздулся. Завыл ветер, потом еще раз, и вновь принялся непрерывно стонать.

– Око бури уходит, – сказал Меза. – Вот и все, Шаткошап. Ураган возвращается.

– Не нравится мне это, грешный принц, – прорычал лиховик и подозрительно принюхался. – Пахнет неправильно.

В этот миг Каск вернул свое достоинство и произнес:

– Тогда мне нужно поторопиться и закончить, ибо это значит, что времени осталось немного, – он сделал большой глоток вина.

– Башня была полностью сделана из железа, и, хотя она сильно проржавела, стены ее не сломались. Я понял, что темные очертания высоко над головой – это окна, но они были вне моей досягаемости. Я подумал, что повержен у последнего препятствия, пока, на самой дальней стороне, выходящей к морю, не нашел балкон. Он был у меня над головой, и мне пришлось подтянуться, чтобы забраться, но так я оказался внутри башни, покрытой грязью и изъеденной ржавчиной.

В книге из забытой библиотеки говорилось, что башня сделана крысиным демоном, чье имя я не смогу и не осмелюсь произнести, дабы хранить сокровище, принесенное из Владений Света его шпионом – слезу Адемби, которую я искал. Я ожидал встретить в башне сопротивление и подготовился к боевой магии, но там никого не было. Ни души – ни живой, ни мертвой – только мерзкий запах медленного разложения и плеск волн о берег.

Середину башни занимала винтовая лестница. На каждом этаже находилось помещение. Я заходил в них по пути наверх. Все были пусты, кроме одного, где, распростершись, лежал гигантский скелет крысиной твари, увенчанный рогами и облаченный в изъеденные доспехи. Под вытянутой лапой был прижат еще один скелет – человеческий, в броне, которую я не узнал. Все проржавело, покрылось пылью, кроме все еще сиявшего магией меча, воткнувшегося в ребра твари и ставшего причиной ее смерти. Возможно, это был хозяин башни, давным-давно убитый героем. Я не читал рассказов об этом столкновении в библиотеке. Может, в ней были не все знания, и меня охватила ужасная мысль, что сокровище пропало. Я поспешил в самую верхнюю комнату.

В чертоге, освещенным через тринадцать высоких окон, между двумя тронами стоял сундук из позеленевшей бронзы. На тронах сидели мумифицированные останки вожаков крысолюдов, мерцающие скрытой магией. Я быстро расчленил их мечом, лапы выбросил в окно, а головы положил отдельно от тел. Закончив с этим, я обратился к сундуку. Он был запечатан, но для изученной мною магии, это был пустяк, и я легко открыл его простым заклинанием. Головы тут же начали щелкать челюстями, а тела – кататься. Не разберись я с ними – пришлось бы сражаться.

В сундуке лежал гниющий кожаный мешочек, развалившийся, как только я его поднял. Из него выпала единственная капля искусно ограненного мирокамня Хиша – пантерина, желтого, как глаз тигра. Я разрыдался от облегчения, но не мог задерживаться. Время имело существенное значение. Я слышал, как битва подбирается к башне. Ни умертвия, ни скавены не простили бы мне кражу слезы.

Вокруг было слишком много цельного железа, чтобы попытаться сбежать при помощи магии – что явно и задумывал строитель при выборе материала – потому я устремился по лестнице к балкону и вновь на мрачный берег. Думаю, то, что я открыл сундук, оповестило лордов смерти о присутствии слезы, ибо с горизонта раздались стенания призраков. Отряд сияющей кавалерии, эфирной и полнящейся трупным светом, беззвучно скакал галопом вверх и вниз по горам отбросов. У меня было всего несколько мгновений, чтобы сбежать. Я распорол ткань реальности оскверненным ножом. Края бреши засосало внутрь, и открылась дыра в другие владения. Я понятия не имел, куда, но без оглядки бросился в нее. Разрез закрылся у меня над головой. Я сбежал.

Каск с дрожью вздохнул. Буря вновь набирала ярость, приближаясь к мощи, что являла ранее этим вечером.

– Мне повезло, – сказал Каск. – Земли, где я появился, были среди более тихих частей Шаиша, за много лиг от жутких мест в центре и по краям этих владений. Хоть и живой, я был один и обессилен. Мои кони мертвы. Пожитки утеряны. Кинжал рассыпался с последним порезом. У меня было только то, что вы видите здесь: эта одежда, меч, маленькая котомка, небольшая сумма денег. Мои проблемы еще не закончились, – он улыбнулся. – Но я наконец-то получил это.

Он потянулся к мешочку на боку и вытащил сияющий желтый драгоценный камень. С тихим стуком положил его на стол. Мягкое золотистое сияние залило гостиницу, нежное, как летний день.

У Шаткошапа округлились глаза. Он бездумно потянулся к камню, потом, осознав, отдернул руки. Вся компания наклонилась вперед, кроме Мезы, который, как всегда, оставался безразличным.

– Это красивый камень, ошибки быть не может, – сказал Штонбрак со светящимися глазами.

– Чистый мирокамень Хиша, – произнес Каск. – За него я могу купить королевство. Досадно, что мне не выпадет шанс выполнить обещание, – он взял камень и убрал его обратно в мешочек.

– В каком смысле? – спросил Штонбрак. Снаружи возопил ветер. Гостиница содрогнулась.

Каск воинственно поднял взгляд.

– В Разрухе Нагаш сражался за то, что считал своим, включая этот камень. Я с сожалением сообщаю, что с тех пор, как я забрал слезу, слуги Владыки Умертвий шли за мной через Шаиш. Он хочет его себе. Нагаш! – прокатился раскат грома. – Я думал, что наконец-то оторвался от них. От Аргентовых Врат в Гуре до Ирба и Врат Владений Хиша совсем недалеко, но эта буря... – он улыбнулся и махнул рукой над головой. – Преждевременное отбытие небесного корабля... это задержало меня достаточно.

Снаружи раздался еще один вопль.

– Это не ветер, – сказал Меза. Он встал, выхватив меч еще до того, как вокруг гостинцы пронесся очередной крик. Шаткошап вскарабкался по его руке. Прозвучал третий вопль.

Защитные обереги Хоррина, висевшие над баром, дважды дернулись и принялись беспрестанно дрожать.

– Во имя богов! – выдохнул трактирщик. – Что ты навлек на нас?

– Прошу прощения, – сказал Каск, – они здесь.

Его улыбка стала безумной.

– Гончие Нагаша пришли.


Часть 5

Гончие Нагаша


В глазах Плуду Каска появился безумный свет, и он тяжело сел.

– Они здесь! – прошептал мужчина. Его пальцы нервно стучали друг об друга.

Вопли смешались с музыкой ветра, добавляя к ее рваному вою бессловесные стихи боли и отчаяния.

Меза и Штонбрак встали на ноги и обнажили оружие, глядя на дверь. Что-то тяжелое ударило в нее с другой стороны, заставив ее дернуться в раме. Ниниан закричала. Барбнабас обхватил ее за талию и заплакал.

Дверь снова вздрогнула. Раздался оглушающий крик. По дереву заскрежетали острые когти, царапаясь и скребясь, за этим последовали тихий хруст вырываемых щепок и скрип досок под действием нечеловеческой силы. Под дверь просочился могильный холод, остудив воздух до появления тумана и затянув стены паутинкой изморози. На железных гвоздях и заклепках собрались кусочки льда. Охранные обереги Хоррина танцевали над баром от злобной магии, потом взметнулись и вытянулись к двери.

Меза молча наблюдал. Деревянная кромка Песни Шипов мерцала магией Гирана.

– Будь проклят, колдун, за то, что натворил! – проворчал Айденкор Штонбрак. Он поднял свой топор. Рунные метки на оголовье светились холодным пламенем.

– Это не моя вина – я был ребенком, глупым ребенком! – Каск разрыдался.

Шаткошап залез на плечо Мезы, вытянул шею и глубоко втянул воздух.

– Мертвецы, хозяин, мертвецы у порога!

– Какие именно это умертвия? – зарычал Штонбрак на Каска.

– Гончие Нагаша! Разве ты не слышишь, как они лают? – всхлипнул тот.

– Чего? – рявкнул дуардин.

– Разновидность ночных призраков, – тихо произнес Хоррин. – В Шаише они хорошо известны. Они выслеживают тех, кто не угодил Великому Некроманту. Говорят, при жизни они были жестокими охотниками и после смерти обречены носить черепа своих гончих вместо собственных. Они неумолимы и выслеживают свою добычу, где бы та ни находилась.

– Значит, они клочья, а клочья могут проходить сквозь твердое вещество, – сказал Штонбрак. Он схватил свою пивную кружку и осушил остатки эля. – Пусть идут! У меня для них подарочек из стали. Ручаюсь, мой топор принесет им вторую смерть, как и эта палка у аэльфа. Она светится магией, не хуже моего.

– Мой меч способен причинить вред подобным призракам, – спокойно ответил Меза. – Но ловчие смертельно опасны. Мы должны быть наготове.

– О, я готов, – сказал Штонбрак.

Тварь, ковырявшая доски двери, двинулась вдоль стены, чтобы испытать на прочность закрытое ставнями окно. Оно яростно задребезжало. С дергающейся рамы посыпалась пыль от штукатурки. Из новых трещин потекли струи дождевой воды. По окну пополз лед, и стекло разбилось. Цветок на подоконнике засох и погиб.

Ниниан снова закричала. Барнабас плакал, но выпрямился, сжав кулаки.

– Уходи! – храбро крикнул он.

Хорин положил руки на плечи приемного сына. Он улыбнулся сквозь страх.

– Они не смогут войти, – тихо произнес мужчина.

Меза посмотрел на трактирщика.

– Амулеты над баром, – пояснил Хоррин. – У меня их много, от самых разных магов и колдунов. Они не смогут войти.

– Они не продержатся, – сказал Меза. – Эта магия сильна, в отличие от твоей.

Хоррин посмотрел влево, на бар. Все амулеты сияли красным, с них осыпалась пыль.

Упал первый ставень. Тварь снаружи продолжила натиск. Через миг с жутким грохотом содрогнулся второй.

– Господин Хоррин, – сказал Меза. – Советую вооружиться. У вас есть какое-нибудь зачарованное оружие?

– Это Шаиш, – мрачно ответил Хоррин. – Какой толк от чего-то иного? Барнабас, пошли. Возьми серебряные пули для моего пистолета и принеси себе и матери кинжалы. Барнабас!

Мальчик тяжело дышал, уставившись на льдинки, расползающиеся по стене гостиницы. Его дыхание вырывалось изо рта дымкой – сначала тонкими нитями, потом большими клубами. Все они выдыхали пар. Быстро холодало, иней расползался по балкам глубже в помещение. Шаткошап задрожал.

Штонбрак прищурил глаза.

– Аэльф прав. Ваших амулетов будет недостаточно, господин Хоррин.

Компания посмотрела вверх. С верхних этажей раздавался шум.

– Они ломают ставни наверху! – сказала Ниниан.

– Я сказал, они не смогут войти, – произнес Хоррин, но уже не верил в это.

Все, кроме Мезы, подскочили, когда все ставни и дверь начали одновременно яростно стучать. Снаружи возопили и завизжали несколько тварей.

– Ваш пистолет, трактирщик! – сказал Меза. – Живо.

Хоррин молча кивнул и поспешил к бару, утаскивая за собой Барнабаса.

Амулеты парили параллельно стенам, натянув свои цепочки и теперь светясь ярче, чем стойка со свечами. Когда Хоррин взял свой пистолет, взорвался первый оберег, осыпав комнату красными от жара осколками, шипевшими на расползающемся льду.

Барнабас перепрыгнул через стойку. Он что-то поискал и дал приемному отцу гремящую коробку. Хоррин высыпал половину содержимого и выругался, засыпая порох и пули в дуло пистолета. Из-за дрожи в руках ему потребовалось три попытки, что попасть шомполом внутрь. Барнабас снова перебрался через стойку, прижимая к груди пару одинаковых клинков в ножнах. Он дал один Ниниан и выхватил свой. Едва клинок покинул ножны, его лезвие лизнуло пламя.

– Вот теперь другое дело! – прорычал Штонбрак. Он ходил туда-сюда, готовый к схватке. Меза стоял неподвижно, направив Песнь Шипов на дверь. Шаткошап шипел.

Хоррин наконец закончил заряжать пистолет. Он со щелчком отвел курок. Стук прекратился.

Из печной трубы посыпалась сажа. Холодный ветер подул из камина. Пламя в очаге ослабло.

Хоррин побледнел.

– Огонь! – сказал он. – Огонь не должен потухнуть! – он ударился о стойку бара, поспешив к камину.

Раскололся еще один амулет, потом еще. По очереди, пока не остался один, целая их вереница взорвалась, как дуардинские петарды. Штонбрак зарычал от обжегшей щеку капли расплавленного золота. Стало еще холоднее. Иней переполз через бар, полез вверх по бутылкам. Когда их содержимое замерзло, разбилось стекло.

Меза внимательно следил за последним амулетом. Он парил, гудя угасающей магией и мерцая, как летящий глубже в лес светлячок.

Из печной трубы поспалось еще больше сажи, еще больше затушив пламя.

– Они хотят пробраться через чертов камин! – крикнул Штонбрак.

– Огонь! Огонь! – взвыл Хоррин. Он бросил в очаг сухого мха. Он начал дымить, но не занялся. К нему с флягой подбежал Барнабас.

– Попробуйте это, господин Хоррин! – сказал он.

Трактирщик открыл флягу и перевернул над огнем. На угли с бульканьем капнуло густое масло. Огонь взревел, и Хоррин обрадовался. Его ликование исчезло с пробирающем до костей воем, эхом прокатившимся вниз по печной трубе, и пламя снова затухло.

– Уходите от камина, – сказал Меза.

– Он не должен погаснуть! – Хоррин был охвачен паникой и, пытаясь восстановить умирающее пламя, рассыпал спички и розжиг.

Взорвался последний оберег. Для аэльфского зрения Мезы, цепочка падала медленно, звенья по очереди ударялись о дерево.

Едва упало последнее, все свечи в помещении разом погасли. Где-то вдали, в глубинах шторма, сверкнула молния, пронзая острыми осколками света щели в дереве ставней и двери. Меза увидел снаружи быструю тень.

– Огонь! – сказал Хоррин. Погасла последняя искра.

По печной трубе прокатился стон.

– Уходите от камина! – крикнул принц.

В россыпи сажи и пепла в комнату влетела закутанная в плащ тварь. Хоррин бросился в сторону. Жалобно завывая, тварь промчалась у него над головой. Бар затопил зеленый, призрачный свет. Из-под грязного капюшона торчал собачий череп. У твари не было ног, ее тело и саван сливались в длинный, светящийся шлейф магии. Пролетев над Мезой, она замахнулась на него когтистыми руками. Тварь металась по комнате, оставляя за собой дорожку льда и сажи на стенах. От прикосновения ее призрачного тела упали картины и разбились витражи. Когда она вновь бросилась на собравшихся, в руках у нее появилась глефа, из состояния тени отвердевшая до полной осязаемости: черная деревянная рукоять, заскорузлая от веков, проведенных в гробнице, и длинное, как меч, лезвие, изъеденное ржавчиной, но острое, как укус смерти.

Призрак поднял оружие и бросился к Каску, издавшему низкий, животный стон. В пустых глазницах твари зажглись огни. Спускаясь для убийства, она издала вопль, несущий нотки триумфа. Издалека компания услышала лай гончих и крики злобных людей, преследующих добычу.

Меза встал перед призраком. Песнь Шипов просвистела в воздухе, перехватив клинок до того, как он смог поразить цель. В точке соприкосновения брызнули зеленые искры. Меза столкнулся с грубой силой, которой не ожидал, и призрак оттолкнул его, клацая бесплотной мордой у него перед лицом.

Штобрак закричал. Его топор пронесся сквозь воздух, пройдя через призрака, будто тот состоял не более, чем из тумана. Клинок разметал охотника на клочья мглы. Вырезанные на стали руны вспыхнули. Призрак растворился в ничто, а топор Штонбрака впился в стену.

– Вот и конец тебе, – буднично произнес дуардин. Он протопал через комнату, туда, где застрял его топор, и схватился за рукоять.

– Господин дуардин! – окликнул Меза.

Штонбрак обернулся. Принц бросил Песнь Шипов, в тот же миг выхватив лук. Он извлек стрелу из колчана, натянул тетиву и выстрелил, его гибкие руки двигались слишком быстро, чтобы уследить за ними. Стрела полетела к разгневанному торговцу, пройдя в пальце от его носа, и впилась в череп второго призрака, появившегося из стены. Тот исчез, простонав и испустив поток могильной пыли.

– Надо уходить отсюда, – сказал Меза.

Штонбрак выдернул топор и брезгливо стряхнул прах с руки.

– Вверх, в бурю, – сказал Штонбрак. – Тут слишком много укрытий. Нужно встать в оборону на небесном причале и дождаться моих живущих в облаках кузенов. Если будем сражаться спиной к спине, может, удастся сдерживать их достаточно долго.

– Мальчик, куда? – сказал Меза.

– Лестница здесь, добрые господа! – ответил Барнабас. Он поспешил к дальнему углу комнаты и открыл дверь.

– Но огонь! – сказал Хоррин.

Рядом с гостиницей пронеслись еще вопли.

– Ему придется подождать, – парировал Меза.

Компания напряженно ждала. Больше призраки не пытались войти.

– Они научились осторожности, – сказал Штонбрак. Он поднял Каска на ноги. – Вставайте, господин маг.

– Скоро нападут вновь. Они нас не боятся, – сказал Меза.

Хоррин заговорил, вновь разжигая очаг.

– Мертвецы не ведают страха.

– Это не так, – сказал принц. Он схватил со стола свой шлем и надел его. – Им знаком страх неудачи, ибо их владыка найдет им невообразимые наказания, если они не забьют свою добычу. Барнабас, выводи нас.

Око бури уходило. Вновь полился дождь, и его стук по ставням принес новые дурные предчувствия. Порывы ветра усилились и участились. Вопли призраков звучали повсюду вокруг вершины скалы.

– Я не могу уйти, – сказал Хоррин. – Я должен следить за огнем. Я должен следить за огнем!

– Огонь потух, – ответил Меза. – Он вряд ли загорится, пока нас атакуют эти создания.

– Я знаю! – рявкнул Хоррин. Он взял кремень и огниво и выбил искры над свежим розжигом. Он не занялся, и трактирщик выругался.

– Он не загорится, – произнес Меза. – Идем.

Под их ногами задрожала земля.

– Начинается! – сказал Хоррин. – О, нет, о, нет! Я должен зажечь огонь. Бог просыпается. Прошу. Оставьте меня. Я...

Стон сдвигающихся бревен и крошащегося камня заглушил голос Хоррина. Вся таверна сдвинулась, будто швыряемый бурей корабль. Хоть с каким-то достоинством дрожь перенес только Меза. Штонбрак оступился. Ниниан схватилась за стол, едва не утянувший ее за собой, проехавшись по полу. Каск зарыдал еще сильнее. Стулья опрокинулись с деревянным стуком.

– Нужно уходить, сейчас же! – сказал Меза.

Неожиданно через дверь прошел призрак. Хоррин схватил свой пистолет и выстрелил. Пуля вспыхнула розовым пламенем, пройдя через привидение и отправив возопившего духа обратно в подземный мир.

Хоррин перезарядился. Комната все еще двигалась. Непрерывный грохот соперничал с бурей; низкий бас, отдающийся в зубах скрежет камня о камень. Помещение задрожало. Немногие не примерзшие к месту бутыли за барной стойкой упали на пол и разбились. Дерево раскололось. Окна взорвались в деформирующихся рамах.

– Господа! – сказал Барнабас. Он посмотрел на темную лестницу. У него на глазах блестели слезы. Мальчик был в ужасе.

– Мне два раза повторять не надо, парень, – сказал Штонбрак. Он протолкнулся мимо Мезы, утягивая за собой дрожащего Каска. Ниниан подошла к сыну.

Гостиница закачалась. Комната наклонилась. Незакрепленные предметы попадали со столов и запрыгали по полу.

– Уходите отсюда! – сказал Хоррин. Он снова зарядил пистолет. – Если повезет, я их сдержу. Они последуют за колдуном. Я им не интересен. Прошу, приглядите за моей семьей. Помогите им пережить эту ночь. Я должен остаться здесь.

Меза кивнул.

– Хорошо.

– Ваше высочество, сюда! – произнесла Ниниан. – Если мы уведем мага отсюда, они оставят моего Хоррина в покое!

Трактирщик улыбнулся.

– Спасибо за историю, добрый аэльф. Может, завтра, Вы сможете рассказать мне ещ...

Из-под гостиницы вверх вырвался воющий призрак. Его бесплотная глефа свободно прошла сквозь грудь Ниниан. Глаза и рот Хоррина округлились от шока. Когда острие показалось из груди женщины, оно внезапно отвердело, разорвав ее кожу потоком крови.

Барнабас закричал. Ниниан открыла рот, чтобы заговорить, но вместо слов изо рта у нее потекла черная кровь.

Призрак прошел сквозь умирающее тело женщины, остановив ее сердце и покрывая ее инеем. Он с визгом бросился к Мезе, чтобы добраться до Каска. Меза шагнул в сторону в самый последний момент, опустил Песнь Шипов и обезглавил тварь. Собачий череп упал, тело начало рассыпаться и таять, но тут Песнь Шипов засияла алой жаждой, и обрывки души проклятого охотника с воплем засосало в клинок.

– Борода Грунгни! – выругался Штонбрак.

– Бегите, – сказал Меза. – Я задержу их, – он посмотрел на каменный палец, в котором был вырезан очаг. – Не думаю, что они смогут пройти сквозь тело бога. Хоррин, уходи!

– Ниниан... моя Ниниан... – Трактирщик стоял с дрожащими руками.

– Аэльф... – буркнул Штонбрак.

– Идите! – закричал Меза. В комнату проникло еще больше призраков, проходя сквозь стены, будто тех и не было, превращая оружие из бесплотного в осязаемое. Духи со стуком стиснули собачьи зубы, вшестером слетевшись в линию. Гостиница снова зашаталась. – Божество пробуждается. Мертвецы пришли. Заберитесь наверх, пока не поздно! Заберитесь наверх и молитесь, чтобы наступило утро.

Штонбрак посмотрел на шеренгу духов, потом опять на принца.

– Идите! – сказал Меза. Его голос был не громче шепота, и все же слова вылетели с силой стрел.

– Ой, да пожалуйста! – бросил Штонбрак. Он вытолкнул людей из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Призраки бросились в атаку.

Они напали на Мезу группой, нацелив глефы ему в сердце. Песнь Шипов взметнулась и отсекла оголовья двух орудий, заставив их владельцев яростно взвыть и бросить рукояти, вскипевшие мерцающим дымом. Один из обезоруженных рванулся к принцу. Меза легко вскочил на стол, парируя серию уколов от других и не отводя взгляд на главного противника, когда тот потянулся к нему своим останавливающим сердце прикосновением. Его пальцы не достигли кожи аэльфа. Быстрый взмах Песнью Шипов – и его душу засосало в темницу клинка.

Остальные забеспокоились.

– В этих владениях есть вещи пострашнее Нагаша, – сказал им Меза. – Оружие, которым я владею, – подарок от Богини Жизни. Для вашего рода он враждебен. Идите сюда и познайте истинную смерть.

Они летали вокруг, пытаясь окружить его. Меза следовал за их движениями с непринужденной грацией аэльфа, меняя стойку лишь настолько, чтобы отразить выпад и контратаковать, в такой манере, какую даже величайший людской мечник счел бы невозможной. Движения гостиницы стали интенсивнее, но были в этот раз не рывками, а плавным, решительным движением к земле, уверенным, как падение поршня. Потолок пошел трещинами, когда громадный палец, торчащий из крыши, дернулся. Мебель опрокинулась и заерзала туда-сюда. Меза легкой поступью прыгнул с падающего стула на катящийся стол, будто битва была хорошо поставленным танцем, а не схваткой с самой смертью. Гостиница полетела вниз быстрее. Предметы взлетели. Он услышал приглушенные крики Хоррина наверху. Призраки, не привязанные к реальности, были застигнуты врасплох и, вопя от ярости, прошли сквозь стены и пол, когда здание быстро удалялось от них. Пока Меза ждал их возвращения, громадный каменный палец, вокруг которого была построена гостиница, согнулся еще больше. Бревна трещали с такой силой, что щепки разлетелись по всей комнате.

– Хозяин! – взвыл Шаткошап.

Гостиница перевернулась на бок, как вдруг держащая ее рука внезапно остановилась. Мебель рухнула вниз. Аэльфская грация не спасла от такого падения, и Меза пролетел через всю комнату, приземлившись в путаницу сломанного дерева и стекла. Штакошап в ужасе бормотал ему в ухо.

– Хозяин! Хозяин! Хозяин!

– Молчать, – сказал Меза. Гостиница замерла под острым углом. Одна стена теперь стала полом, а другая – потолком. Все поверхности были изломанными и погнутыми. – Моя сумка. Элламар, – произнес он.

Принц выбрался из груды обломков и с остервенением принялся искать мешок с могильными песками и костями своей возлюбленной. Найдя его, Меза привязал сумку у себя за спиной, бросив остальные пожитки, и забрался к двери на лестницу, находящуюся теперь над ним и висящую в открытом положении. Он убрал Песнь Шипов в ножны и прыгнул, схватившись за край перевернутой двери и легко подтянувшись вверх. Оказавшись в лестничном колодце, он побежал по стенам, поскольку сломанные ступени висели у него над головой. Ужасные судороги пробуждения божества отражались на гостинице, еще больше расщепляя доски.

Меза обнаружил Штонбрака в виде груды доспехов и бороды в месте соединения новоиспеченных пола и стены.

– Остальные, где они? – спросил Меза.

– Побежали вперед! – ответил Штонбрак. – Каск, бормоча, ушел за ними. Он отказывается пользоваться магией, – дуардин выплюнул большую порцию слюны и пыли. – Что происходит?

Меза уставился из покореженного окна на пейзаж из серых трав и деревьев с черной корой.

– Рука божества опустилась. Мы на равнине. Думаю, у нас не так много времени, прежде чем оно окончательно проснется.

В ответ на его беспокойство рука содрогнулась, и гостиница слегка наклонилась к нормальному положению. Хоррин кричал где-то впереди.

Штобрак поднялся и тут же поставил тяжелый ботинок на рейки и глину стены, сейчас исполнявшей роль пола.

– Не думаю, что это закончится хорошо, – сказал Меза. Он прыгнул вперед, едва беспокоя изломанное здание, пока Штонбрак чертыхался и спотыкался по пути через треснувшее дерево.

Верхний этаж гостиницы пребывал в руинах. Меза подтянулся через пролом в стене на скользкую мешанину шифера, застрявшего в углу конька. Вода потоками стекала из разрушенной гостиницы. Дождь бил аэльфу в глаза. Пальцы божества наполовину согнулись, гигантская ладонь ребром лежала на земле, громадный большой палец закрывал большую часть неба – черный камень на черных облаках.

На верхней части обломков Каск держал в заложниках Барнабаса. Он приставил пылающий кинжал мальчика к его же горлу. Хоррин балансировал на шифере. Он потерял пистолет и был беспомощен.

– Прочь от меня! – сказал маг.

– Оставь мальчика, Каск, – произнес Меза. – Отпусти его к отцу.

– Нет! – закричал Каск. Он остервенело искал в небе призраков. – Когда они вернутся, я отдам его им. Тогда они оставят меня в покое. Я сожалею. Это единственный выход.

Меза вытащил лук из чехла и положил стрелу на тетиву.

– Им нужен ты, господин маг. Убийство этого мальчика ничего не изменит, – он натянул тетиву, целясь точно в голову Каска.

– Он просто конюший! Я маг Хиша! У меня слеза мертвого бога! Очевидно, кто должен умереть!

– Тем не менее, ты просто человек, – сказал Меза.

Каск дико расхохотался.

– Я знаю заклинание, которое спасет меня! – Он замер. Краем глаза, Меза заметил то, что увидел Каск; на потоках призрачной мглы с неба спускалась группа духов-ловчих. Они летели к напуганному колдуну.

– Брось нож, Каск. Я тебя защищу.

– Нет! – завопил маг. – Ты не знаешь, через что я прошел, что я делал! Я не дам им забрать себя. Прости, мальчик, – лебезил он. – До сих пор я избегал этого. Это не могу быть я, придется тебе.

Дождь омывал их целиком. Ветер хлестал их, и все равно прицел Мезы не колебался.

– Тогда ты не оставил мне выбора, – сказал принц.

Едва он отпустил тетиву, земля задрожала. Громадные пальцы божества согнулись. Выстрел Мезы ушел в молоко. Хоррин поскользнулся, упал, скатываясь от обломка к обломку, и сорвался сквозь потоки воды, стекающие с руки бога, в грязь равнины.

Меза покачнулся в такт движению. Он выхватил из колчана еще одну стрелу и натянул тетиву, но лишь увидел, как Каск скрывается за грудой бревен, утаскивая с собой мальчика. Гостиница находилась высоко на ладони божества, дав аэльфу отличный обзор на равнину, когда та вспучилась вверх. Дерн разошелся, грунт побежал грязными потоками, затем вверх поднялись огромные булыжники, будто начавшие открываться сжатые зубы. Сквозь почву вырвалась каменная голова размером с холм. Чуть дальше треснула земля, и вторая рука пробила себе путь через грунт и взметнулась к небу. Сверкнула молния, ударив в растопыренные пальцы гиганта. Левая рука рухнула вниз и ударилась оземь. Вверх выгнулся локоть. Колосс уперся раскрытой ладонью, высвобождая плечи. Рука с гостиницей сжалась сильнее, остановившись прямо перед тем, как сомкнуться в кулак, раздавивший бы их всех. Затрещало дерево. Божество сильнее уперлось в землю. Медленно, со стекающими с лица и изо рта водой и грязью, оно вырвалось из почвы. Появились его плечи, потом грудь и спина.

Хоррин покатился к гигантской дыре, оставшейся в равнине. Меза наблюдал, не имея возможности помочь, затем с облегчением вздохнул, когда с выступов лежащей на земле руки спрыгнул Аэльфис и рванулся к мужчине. Бросившись к нему, олень склонил величавую голову на бок. Хоррин схватился за концы его рогов, и Аэльфис унес его прочь. Он мчался изо всех сил, скача между осыпающимся грунтом и падающими булыжниками, коричневая вода хлестала ему в грудь, голова склонилась под весом трактирщика.

– Отнеси его в безопасное место, Аэльфис! – закричал Меза.

Олень боролся у границы растущего кратера, когда гигант вытащил одну ногу из земли, поставил ее на стопу и согнул вперед, потом уперся и освободил из подземной тюрьмы вторую. Вода, земля и камни покатились в оставшуюся разверзнутую бездну. Аэльфис уменьшался у Мезы на глазах по мере того, как колосс поднимался все выше и выше к небу, пока наконец не встал наравне с бурей. Вокруг него сверкали молнии и ревел гром. Гигант заревел в ответ – вопль ярости пробрал принца Мезу до костей.

Аэльфис метался от камня к камню, падавших в дыру. При всей своей скорости, он не двигался с места, пока лавина не замедлилась, и он выскочил на свободу, галопом несясь в бок от вставшего божества и найдя укрытие среди редких деревьев.

Штонбрак вырвался из здания как раз, когда гостиница снова наклонилась. Гигант поднял ладонь к лицу, чтобы разглядеть разворачивавшуюся там сцену. От этого движения Штонбрак поскользнулся и упал бы, точно разбившись бы насмерть, не выпусти Меза стрелу в дуардина, пригвоздив его одежду к бревнам гостиницы. Все разрушенное здание стонало, и принцу пришлось бежать и прыгать, подобно своему оленю, пока ладонь не разогнулась и останки «Медной Лапы», все еще цеплявшиеся за палец колосса, не оказались перед лицом, возвышавшимся как утес. Из глубоких, будто пещеры, глазниц на разрушения и крошечные фигурки вокруг смотрели огненные глаза, подобно тому, как человек разглядывает жука, ползущего по его коже.

Штонбрак все еще свисал на своем плаще с высокой балки, барахтаясь и ругаясь на стрелу.

– Это железное дерево, оно не сломается, – сказал Меза, – ее придется вытаскивать.

– Мы не нравимся этому божеству, – произнес Шаткошап. – Я это вижу! Оно нас сожрет!

– Оно медленно думает, – ответил принц. – У нас еще есть время, чтобы спасти мальчика.

– Вон он! – сказал лиховик, указывая на лестницу, взбиравшуюся вокруг пальца гиганта к платформе наверху. На ступенях и причале царил беспорядок, но они были сделаны дуардинами, и потому сломать их было непросто. Каск тащил за собой мальчика. В небе кружили духи, поднимаясь по боку колосса за своей жертвой.

Все еще смотря на свою ладонь, гигантское божество сделало один тяжелый, сотрясший землю шаг. Поначалу оно двигалось медленно, но каждое движение удаляло его от могилы на сотни ярдов и становилось быстрее, будто набирающий скорость оползень, пока колосс не понесся над землей, подобно ветру.

Вокруг них грохотала буря, гром перемешивался с топотом ног божества так, будто земля обменивалась ударами с небесами. Дождь хлестал Мезу горизонтальными струями. Духи-ловчие вопили в вихревых потоках, остававшихся от поступи божества. Один выскочил из каменной груди и был унесен ветром.

– Помоги спуститься! – зарычал Штонбрак, все еще безуспешно дергаясь на стреле Мезы.

Аэльф сощурил глаза от ветра и дождя. Каск продолжал неуклюже взбираться вверх, что затруднялось противоборством Барнабаса. Вспышка молнии осветила их, когда маг приложил мальчика о камень и с силой ударил его по лицу тыльной стороной ладони, заставив Барнабаса слушаться. После этого подъем стал легче.

– Освободись сам, – сказал Меза Штонбраку. – Мне нужно спасти мальчика от его участи.

Принц побежал по сломанной лестнице. Его ноги мелькали над расколотыми досками и погнутыми железными штырями, уверенно унося его наверх.

Позади него Штонбрак заворчал и сильно дернул стрелу. Дуардин с грохотом упал на ладонь.

– Погоди! – позвал он. – Погоди!

Меза не услышал голос Штонбрака из-за бури. Он быстро обогнул палец, потом еще раз, догоняя убегающего колдуна. Он быстро настиг Каска. Барнабас, переброшенный через плечо мага, был без сознания.

– Стой! – закричал Меза.

Каск оглянулся. Он торжествующе оскалился и поспешил дальше.

– Хозяин! – завизжал Шаткошап. – Призраки!

Меза переключился с Каска на трех духов, летящих к нему. Его стрела пронзила первого, разорвав тот в клочья эктоплазмы. Двое других приняли смерть от быстрых ударов Песни Шипов. Завывающих духов втянуло в меч, но на их убийство было потрачено драгоценное время. Меза возобновил погоню. Божество милосердно держало руку неподвижно в своем удивлении, но удар от каждого шага сотрясал аэльфа, а гигантские пальцы колосса дергались и двигались, делая путь опасным.

Божество согнуло пальцы. Ступени сместились. Наверху, на кончике пальца, поврежденный небесный причал шатался на нитях железа и стали.

Меза наматывал круги, преодолевая треск, мокрое дерево и скользкие железные скобы, оставшиеся от вырванных ступеней. Каск опережал его, подгоняемый ужасом и, возможно, собственной магией. К тому времени, как Меза настиг его, колдун добрался до небесного причала и крепко уселся в углу из досок, пока его ноги набирались сил для дальнейшего продвижения. Он положил бесчувственного мальчика себе на колени, приставив кинжал к его горлу.

Каск бормотал слова заклинания. Меза шепнул Шаткошапу. Лиховик спрыгнул с его спины и исчез в дожде. Принц взял лук.

– Отпусти его, – сказал Меза.

Каск открыл один глаз.

– Не могу, – ответил он.

– За свою проклятую жизнь я убил многих существ, достойных и гнусных, – произнес принц. – Но я не буду просто смотреть, как забирают душу этого мальчика. К бедам тебя привела твоя же ошибка. Он не виноват. Отпусти его и прими свое наказание.

– Нет, – всхлипнул Каск. Он быстро произнес слова заклинания. Вопли охотников приближались.

– Тогда я сделаю то, что должен.

Меза отпустил стрелу. Она метнулась к лицу Каска, но растворилась в ничто.

– Я силен в магии. Неужто ты не понял этого? – Каск с издевкой усмехнулся.

Принц убрал лук и вновь достал Песнь Шипов.

Каск завершил заклинание. Вокруг Барнабаса сиял ореол. Призрачный контур бесчувственного мальчика перекрыл его физическое тело. Каск оскалился на принца.

– Что, убьешь меня своим мечом? Я узнаю похитителя душ, когда вижу его. На твоем месте, я бы не стал. Ты уже пробудил гнев Нагаша, похитив сущность его слуг. Они лишь обрывки бытия. Заберешь мою душу – столь налитую и полную недавней жизнью – и прикуешь к себе его внимание.

– Уже приковал, – сказал Меза, – но мое время еще не пришло.

– Да, – ответил Каск. – Я знаю, что ты прячешь в своих мешках. Могильные пески Шаиша принадлежат ему в той же мере, что камень у меня. Интересно, как сильно твои преследователи отстают от моих?

– Этого ты никогда не узнаешь, – сказал Меза.

– Ты уже проиграл, – произнес колдун. – Моя магия высвободила душу мальчика из его тела. Теперь мне нужно нанести последний удар, оставить метку на нем – и на какое-то время я буду свободен, – он занес кинжал для удара. Призраки взвыли.

Из-за наклонившейся стойки выскочила крошечная фигурка. Шаткошап, оскалив зубы, прыгнул на руку колдуна и сильно её укусил. Каск завопил. Меза сделал выпад, его меч прошел через магический щит вокруг мага и острием выбил кинжал из руки мужчины. Каск вскочил. Барнабас упал и покатился к краю платформы, где уперся в сломанную стойку. Каск тряс рукой, пока Шаткошап не сорвался. Лиховик с криком перелетел край причала и потерялся в буре.

Меза проследил за ним.

– Ты за это заплатишь.

Сквозь дождь засиял призрачный свет. Ветер принес далекий лай гончих.

– Они пришли. Я мог тебя спасти, – сказал Меза.

– Так спаси сейчас! – взмолился Каск.

– Ты обрек себя своими же действиями, – ответил аэльф. Он убрал меч в ножны. – Приготовься к суду Нагаша. Предупреждаю, Бог Смерти не знает пощады.

– Прошу!

Пятеро охотников спустились к причалу. Они пролетели мимо Мезы, принюхиваясь к его душе, от чего их костлявые носы дергались вверх и вниз. Меза поднял руки.

– Вам нужен не я, ваша добыча там. Маг Хиша.

Призрачные охотники повернулись, как один, уставившись черными глазницами на Каска. Их клинки нацелились на колдуна. Они бросились вперед, издав пробирающий душу вопль, и пронзили кричащего Каска своим ржавым оружием.

Смерть мага не была быстрой, и все время до и после он кричал. Он быстро дряхлел, кожа морщилась и обвисала, зубы выпадали, волосы отрастали и истончались, пока их не унес ветер. Слабеющие кости и отказывающие связки заставили его согнуться. Теперь колдун постарел, но был еще жив, еще кричал, даже когда плоть превратилась в пыль и из-под рассыпающийся кожи появились пожелтевшие ребра. Его тело исчезло, и осталась воющая в агонии душа – проткнутая пятью клинками, она не могла сбежать, как бы маг ни извивался.

Останки тела Каска упали. Духи поднялись, унося его продолжающую кричать душу.

Они улетели в бурю. Один из призраков освободил глефу и повернулся к принцу. Он разогнул костлявый палец и указал на него. В его глазницах вспыхнул гибельный огонь, лай гончих заглушил шаги гиганта и гром. Затем пятеро духов и их призрачная добыча исчезли, и лай замолк.

Меза стер дождь с глаз. Он посмотрел в лицо божества, с непонятной целью смотревшего на принца.

Увидев, что представление закончилось, божество нахмурилось.

Пальцы дернулись. Рука пришла в движение. Барнабас висел на краю гибели. Меза прыгнул к нему, поднял мальчика и повесил его себе на спину. Часть небесного причала обрушилась. Меза схватился за деревянную доску и поднялся на остатки платформы. Он занял безопасную позицию и сквозь хлещущий дождь увидел приближающуюся гору, первый из каменных клыков, выстроившихся на горизонте. Впереди, недалеко от правой руки божества, возвышался черный от влаги утес.

Гигант потянулся.

– Шаткошап! – закичал Меза. – Шаткошап! – но он нигде не видел своего спутника.

Он побежал прочь от небесного причала, когда палец разогнулся. Ладонь выгнулась назад. Утес приблизился. Мимо пронесся камень. Божество провело пальцами по скале, вызвав поток валунов. Причал ударился о гору и сорвался в скрежете гнущегося металла и сломанных досок. Ладонь все приближалась к скале, наклоняясь так, чтобы тоже стать параллельным склону горы утесом.

Осознав намерение божества содрать гостиницу со своей руки, Меза побежал вдоль трещин на ладони, потом через разломы между пальцами. Позади раздался визг и грохот гостиницы «Медная Лапа», налетевшей на скалу и разломанной в щепки. Меза прыгнул на склон утеса, крутя ногами и одной рукой крепко держа мальчика за запястье. Он ударился о скат и, разодрав кожу на руке, покатился вниз, пока, наконец, его ноги не нашли опору на травянистом уступе. С огромным усилием он перенес вес и упал на корточки, застыв в сотне футов над каменистым склоном.

Гигант продолжал идти, все еще ведя рукой по скалам, роняя куски разломанного дерева на землю у подножия. Будто человек, избавляющийся от чего-то противного, он поводил пальцами туда-сюда по утесу, потом по своей ноге. Сорвав гостиницу, колосс ускоряющимся шагом направился к горным вершинам и исчез в дождливой ночи.

Буря утихала. Дождь скорее ласкал, чем хлестал.

Барнабас застонал на спине Мезы. Аэльф был сильным, хоть и худым, но боль от перенапряжения угрожала им обоим.

– Отдыхай, – тяжело дыша, сказал принц. – Не дергайся.

Барнабас открыл глаза и охнул.

– Говорю же, отдыхай, – произнес Меза.

С некоторым усилием, аэльф снял напуганного мальчика со спины и опустил на уступ. Склон был не слишком крутым, а утес – достаточно широким, чтобы они находились в безопасности, но спускаться было сейчас невозможно, и Меза сомневался, что Барнабас сможет это сделать. Он посмотрел вверх и увидел такой же подъем, где скала снова становилась отвесной.

– Ниниан... Хоррин... – произнес Барнабас. Он зажмурился.

– Сожалею о твоей потере, малыш. Ниниан была хорошей женщиной, для вашего народа. Твой приемный отец сбежал. Я сам это видел. Мой олень унес его от духов и божества и присмотрит за ним, пока мы не вернемся. Сядь. Прислонись спиной к скале. Мы здесь в безопасности.

Меза говорил правду, но мальчик начал дрожать. Он мог умереть от переохлаждения. Принц не знал, сколько для этого потребуется времени. Люди не обладали стойкостью аэльфов.

Барнабас бросил взгляд на обрыв и снова закрыл глаза.

– Как мы спустимся?

– Я разберусь, – сказал аэльф. Он проверил останки Элламар. Убедившись, что они в целости, аэльф начал искать путь вниз. Уступ тянулся на десяток ярдов в одну сторону и чуть меньше половины от этого в другую. Везде, где Меза останавливался, чтобы посмотреть вниз, скала под обрывом была гладкой на многие футы, зацепиться было негде.

Дождь прекратился. Ветер понизил голос до легкого шепота. На востоке, Хиш приближался к краю владений. Небо уже становилось серебристым, облака расступались.

– Погода меняется, – сказал Меза. – Хорошее начало. День тебя согреет.

Он несколько раз пробовал спуститься, но его ноги скользили по гладкому камню.

Когда он собирался предпринять еще одну попытку, сверху позвал тонкий голосок.

– Хозяин!

– Шаткошап? – сказал Меза. – Ты живой!

– Да, да, я живой, – Шаткошап приземлился на траву с тихим хлопком. Раздался шелест веревки о камень, и ее завитки сложились поверх лиховика. Он заворчал и поднялся, потом потряс кулаком вверх.

– Глупый бородач! – громко крикнул Шаткошап. – Веревка слишком длинная!

Он развязал завиток на поясе, показал его Мезе и небрежно перебросил его через край.

– Шаткошап не помер специально. Глупый бородач меня не спас, нет, нет, совсем нет. Я позаботился о выживании сам, чтобы спасти хозяина! – он ткнул большим пальцем себе в грудь. – Шаткошап – хороший лиховик, да?

– Да, – ответил Меза. – Ты хороший лиховик.

Тот довольно выпятил подбородок.

– Впрочем, я подозреваю, что веревка не твоя, а господина Штонбрака, – сказал принц. – Значит, он, по крайне мере, нашел тебя, если не спас.

Шаткошап нахмурился.

– Глупый бородач, – повторил он. – Шаткошапу не нужна веревка для таких небольших уступов.

– Благодарю, – произнес Меза.

Сверху раздалось клацанье сапожных гвоздей по камню, сопровождаемое тяжелым дыханием и грубыми ругательствами. Штонбрак уверенно, хоть и неуклюже, вскарабкался на уступ. Его лицо было сильно ободрано, один глаз заплыл, и все же он усмехнулся Мезе, показав выбитый зуб.

– Спорю, ты меня в мертвые записал, а? – сказал Штонбрак. – Не так-то просто убить старого Айденкора Штонбрака! Для этого нужно что-то побольше духов или богов

– Или, очевидно, гор, – произнес Меза.

– Гор! Он говорит, гор! Горы меня не убьют, аэльф. Ха! Можно отправить дуардина плавать в небе, жить в человеческих городах или кататься в огне, но, как по мне, настоящий дуардин – это тот, который живет в горах, и какой настоящий дуардин уходит куда-то без хорошего куска веревки? – Штонбрак подмигнул.

Меза осмотрел его. Он не нашел, где бы дуардин мог хранить веревку. Аэльф поклонился.

– Твоя доброта для меня – чудо, – сказал он.

– А твоя меня раздражает, – ответил Штонбрак, – но я не в обиде, поскольку хорошенько повеселился, – он посмотрел через край обрыва. – Кстати, у меня тут две сотни футов хорошей крепкой веревки. Должно быть вполне достаточно, чтобы мы спустились.

Штонбрак прикрепил веревку к скале, вбив в трещину небольшой железный шип. Он спустился первым, потом Барнабас в компании Шаткошапа, который всю дорогу подбадривающе шипел на него. Когда Меза, наконец, оказался внизу, Штонбрак с сожалением посмотрел вверх.

– Жаль оставлять мою вереку, – сказал он.

Меза выхватил свой лук и, не глядя, выпустил стрелу. Веревка ослабла и через несколько секунд проскользила вниз по склону, обмотавшись вокруг торговца.

– Благодарю, господин аэльф! – сказал Штонбрак приглушенным из-за веревки голосом. – Ой! – вскрикнул он, когда стрела Мезы отскочила от его головы. Шаткошап подбежал и с ухмылкой подхватил ее.

– Пойдем! – произнес Барнабас. Он стучал зубами и бегал кругами, чтобы согреться. – Мы далеко ушли, а мне нужно назад. Я должен убедиться, что господин Хор... – он помедлил. – Что мой отец в порядке, – твердо сказал мальчик. Он пошел вперед. Штонбрак освободился от веревки и начал ее сворачивать.

– Не убегай далеко, парень! Ночь, может, и закончилась, но в этих местах много опасностей! – окликнул дуардин.

Бредущее божество покрыло многие мили, и они забрались высоко в предгорья за очень короткое время. Над серыми равнинами висел туман, в лучах восходящего Хиша ставший золотым.

Меза посмотрел на горы. Вдали, у снежной кромки самого высокого пика, он заметил, как на солнце блестит медь. Она сверкнула несколько раз, двигаясь вверх, и потерялась.

– Действительно, медные лапы, – сказал он.

– Ваше высочество! – Барнабас прибежал обратно. – Ваше высочество, смотрите, что я нашел!

Мальчик протянул дрожащую руку. Он повернул ее ладонью вверх и разжал.

В ней лежала потерянная слеза Адемби, плачущего бога Хиша.

– Оооох, – одновременно выдохнули Штонбрак и Шаткошап.

– Вы должны взять ее, Ваше высочество, – сказал Барнабас. – Пожалуйста!

– Думаю, лучше ты, чтобы окупиться, – ответил Меза. – Вы многое потеряли. Она компенсирует часть.

– Нет! – в ужасе произнес мальчик. – На ней все еще проклятье. Кроме того, она стоит целое состояние. Он захочет оставить ее, но тогда мы с Хоррином будем в опасности, и не только из-за мертвецов, – затараторил он. – Заберите ее в Хиш. Положите туда, откуда она взялась. Тогда мы будем в безопасности. Тогда... – Он погрустнел. – Ниниан...

– Она умерла, защищая тебя, мой мальчик, – сказал Штонбрак, сжав плечо юноши и встряхнув его. – Запомни ее храбрость и почитай ее. Теперь, если дашь мне эту прелестную вещицу, то...

Не успели дрожащие пальцы Штонбрака коснуться камня, как его накрыла рука Мезы.

– Я сделаю так, как ты сказал, Барнабас, и верну слезу в Хиш, в память о твоей приемной матери. Может, Адемби даст мне совет. Есть кое-какие дела, в которых он мог бы мне помочь.

– Ну уж нет! – сказал Штонбрак. – Мы вместе заработали эту побрякушку!

– Тогда, господин дуардин, я буду более, чем рад, твоей компании.

Штонбрак погладил бороду, его глаза-бусинки сверлили ладонь Мезы.

– Зная людей, они будут очень благодарны за то, что им вернут их сокровище, если хорошо попросить. За него дадут награду, – он прочистил горло. – Тогда я очень даже мог бы пойти с тобой, – сказал дуардин. – Чтобы привести мир в порядок. С благодарностью приму деньги и все такое за выполненные задания. Но я пойду, даже если золота не предвидится, – поспешно добавил он, – это единственно верное решение.

– Пойдешь со мной, или нет – мне все равно, – сказал Меза. – Сначала вернемся к местоположению гостиницы и вернем мальчика его отцу. Мне нужно забрать скакуна и вещи. Мы не сможем добраться до Аргентовых Врат по земле. Равнина Зубов смертельно опасна. Будем надеяться, что владыки неба придерживаются своего расписания и вернутся к местоположению Лапы.

Штонбрак посмотрел в светлеющее небо.

– Не нормально это, дуардины, живущие в облаках. Нам нужен камень под ногами и над головой, как было на протяжение тысяч и тысяч лет, а не воздух! Но даже так, они все равно дуардины, и теперь, когда буря закончилась, они отправятся в путь, – он осмотрел туманный пейзаж. – Миль десять, я думаю, – он принюхался. – Нам лучше поторопиться, – он сплел веревку ровными кольцами и спрятал под доспех. Сделав это, дуардин посмотрел на свой нагрудник и простонал. – Чтобы отполировать царапины, уйдут годы, он же почти что испорчен.

– Так попроси кузенов на корабле, – сказал Меза. Шаткошап забрался на свой насет на плече у аэльфа. Когда лиховик устроился поудобнее, принц направился вниз по склону. Барнабас пошел за ним. – Путь займет три дня, а то и больше, и заняться будет особо нечем.

– Есть обычай обмениваться историями в путешествиях, – сказал Штонбрак, семеня, чтобы догнать их.

Меза продолжал смотреть туда, куда они направлялись.

– Как в гостиницах? Прошу меня простить, господин дуардин. Лично мне пока что достаточно историй, – сказал он.

  1. Гейс (geas) – магически наложенное обязательство или запрет что-либо делать.
  2. По направлению к Хишу – на восток, по направлению от Хиша – на запад.