Просмотр кода страницы Последний взлет Доминика Сероффа / The Last Ascension of Dominic Seroff (рассказ)

{{Книга
|Обложка           =Maledictions-Cover.jpg
|Описание обложки  =
|Автор             =Дэвид Аннандейл / David Annandale
|Автор2            =
|Автор3            =
|Автор4            =
|Автор5            =
|Переводчик        =Brenner
|Издательство      =Black Library
|Серия книг        =
|Сборник           =[[Проклятия / Maledictions (сборник)|Проклятия / Maledictions]]
|Источник          =
|Предыдущая книга  =
|Следующая книга   =
|Год издания       =2019
}}

{{Цикл
|Цикл           =
|Предыдущая     =[[Чума святых / A Plague of Saints (рассказ)|Чума святых / A Plague of Saints]]
|Следующая      =
}}

Обломок сошел с орбиты и приземлился где-то за горизонтом. Произошедший при его падении взрыв озарил ночь, и вспышка отразилась в токсичных облаках Эремуса. Доминик Серофф поднял свой бокал амасека.

– Ваше здоровье, инквизитор, – произнес он, обращаясь к Ингрид Шенк.

Та приподняла свой в ответ:

– И ваше, лорд-комиссар.

Амасек был скверного разлива. Он имел привкус машинного масла, а от приторности у Сероффа сводило язык. Это было лучшее, что они с Шенк могли раздобыть. Хорошего амасека невозможно было найти нигде на Эремусе. Эта убогая синтетика являлась наименее отвратительным вариантом из доступных. Она хотя бы была крепкой и после глотка грела Сероффу грудь.

Комиссар и инквизитор сидели на балконе апартаментов Сероффа на вершине тонкой башни из почерневшего рокрита и железа. Она возвышалась над бескрайней панорамой обветшалых построек и руин, которые покрывали всю поверхность Эремуса. Если на этой планете когда-то и были обособленные ульи, то они уже давно срослись воедино, а их названия сгинули из истории. Эремус не обладал даже грязным великолепием громадных ульев Армагеддона. Горы этого рукотворного муравейника были приземисты. Ранее существовавшие высокие сооружения растащили на части за последние несколько тысячелетий. На Эремусе все и вся опускалось вниз.

Планета умирала. Население уменьшалось уже на протяжении веков. Сейчас в пустошах выживало менее пяти миллиардов жителей – десятая часть от численности пятьсот лет тому назад. Ресурсы кончились, руды больше не было, и оставалось крайне мало денег на еще продолжавшие поступать немногочисленные импортные товары. Цивилизация Эремуса стала каннибалистичной. Все использовалось раз за разом, пока не превращалось в ничто.

Мир двигался к вымиранию, однако это был не мгновенный процесс. Серофф не считал, что конец наступит при его жизни, а до того, что случится потом, ему не было дела. Ему вообще мало до чего было дело. Так продолжалось со времен Армагеддона, а это было уже очень давно.

Серофф откинулся в кресле. Кожа заскрипела. Проржавевшая железная рама издала визг. Он от души отхлебнул амасека.

– Знаете, – сказал он Шенк. – Я уже не помню, обращаемся мы друг к другу по званию из уважения, или чтобы оскорбить.

Шенк кивнула, смахнув с лица прядь прямых седых волос. С возрастом ее лицо стало узловатым – скрюченным и жестким, словно кулак мумии. 

– Кажется, последний раз я задавалась этим вопросом около десяти лет назад, – ответила она. – Тогда я тоже не смогла вспомнить.

Серофф пожал плечами.

– Это неважно, не так ли?

– А что вообще важно? – спросила Шенк.

Они снова чокнулись.

Сквозь тучи вновь пронесся обломок, но он сгорел, не достигнув поверхности. Пустошь на земле являлась копией орбитального пространства Эремуса. Планета двигалась через бесконечное облако разбитых гражданских и военных кораблей, спутников и мертвых защитных платформ. Точка Мандевилля Эремуса была немногим лучше канализационного стока космических масштабов. Временами у Сероффа возникало ощущение, будто каждый попавший в варп остов корабля выбирался из имматериума в эту систему, а затем попадал к Эремусу. Бесхозные останки подпитывали экономику падальщиков и, по мнению Сероффа, служили еще одним символом, раскрывающим суть планеты. Эремус был местом гниения. Мусорной свалкой Галактики, и Серофф с Шенк были точно таким же мусором, как и сгорающие в атмосфере обломки.

Крупный фрагмент упал на полпути от башни к горизонту. Взрыв получился мощным. Шар огня заполнил собой ночь на приятное долгое время. Серофф внимательно прислушался. Ночной ветер слабо доносил вопли раненых и умирающих. После такого удара будет много погибших, хотя за пределами разрушенной зоны эти смерти едва ли кто-то заметит. Жить на Эремусе означало смириться с фактом, что смерть приходит когда угодно. Серофф спокойно воспринимал то, что каждый подаренный ему день – просто слепой случай. Он кивнул в направлении распространяющегося пламени.

– Как насчет этого? – поинтересовался он. – Допустим, он был там.

– Да, – произнесла Шенк. – Это верная смерть в огне.

Они подняли бокалы.

– Себастиан Яррик, – сказал Серофф.

– Дай-то Император, чтобы ты был там, – отозвалась Шенк.

Это было частью их ночного ритуала. Они наблюдали за самыми зрелищными падениями обломков, а затем поднимали тост, надеясь на смерть человека, которого винили в постигшей их участи.



Серофф признавал, что совершал ошибки. Самой главной из них был союз с Германом фон Штрабом на Армагеддоне. Эта ошибка целиком и полностью положила конец его карьере. Он, по крайней мере, разорвал все отношения с фон Штрабом достаточно рано в ходе Второй войны за Армагеддон, чтобы избежать обвинения в измене. Серофф просто входил во властные круги Армагеддона, несмотря на то, что эта власть терпела крах во всех сколько-либо важных вопросах. Возможно, он хранил бы верность фон Штрабу менее долго, если бы не противостояние с Ярриком. Серофф позволил накопленной за десятки лет ненависти к Яррику заслонить собственные интересы и пользу для Армагеддона. 

Когда-то Серофф и Яррик были друзьями. Они вместе прошли схолу прогениум, вместе стали комиссарами и оба служили под началом лорда-комиссара Распа. Когда Расп проявил слабость, Яррик продемонстрировал, как мало для него значила личная преданность, и всадил Распу в голову заряд из болтера. Серофф так ему этого и не простил. Так что, когда Серофф поднялся по карьерной лестнице и стал одним из самых молодых лордов-комиссаров в истории, он поставил себе задачу добиться, чтобы Яррик никогда не получил этого звания. Он преуспел. Жаль только, что Яррика это не заботило.

Сероффу было трудно поверить, что когда-то его карьера взлетела так высоко и быстро, а затем сгорела, будто комета. Казалось, будто это чья-то чужая жизнь. После Армагеддона его в наказание перевели на Эремус. Здесь он надзирал за призывом солдат, которых отправляли сражаться за Императора. То, что Эремус мог предложить, выглядело крайне жалко. Его солдаты представляли собой самое никчемное пушечное мясо, годное лишь на то, чтобы принимать на себя вражеский огонь, пока по противнику не ударят катачанцы или Корпус Смерти.

У Шенк оснований ненавидеть Яррика было ничуть не меньше, чем у Сероффа. Она также повстречалась с ним заметно больше ста лет тому назад, тоже в пору своей молодости. Шенк была ревивификатором. Фракция Инквизиции, куда она входила, мечтала найти способ вернуть Императору подлинную жизнь. Как полагал Серофф, это была достойная цель, оправдывавшая много крайних мер. На планете Молосс Шенк и ее коллеги-инквизиторы проводили эксперименты с Чумой Неверия. Им требовалось понять ее, чтобы контролировать. А чтобы понять ее, они должны были увидеть ее в действии. Они выпустили ее в подулье. Яррик сорвал эксперимент, нарушив планы и уничтожив карьеры причастных к нему инквизиторов.

Шенк все еще проводила тесты на жителях Эремуса. Она была ограничена в средствах, а рабочий материал едва годился для исследований. Насколько мог судить Серофф, она успешно находила подопытным новые неприятные способы умереть, однако никаких результатов этот труд не давал. Он подозревал, что на самом деле она уже долгое время просто плывет по течению, не ожидая всерьез, что творимые ей истязания к чему-либо приведут.

С Сероффым дело обстояло точно так же. Он тоже плыл по течению. Они нашли друг в друге человека, понимающего и разделяющего их ожесточенность и к тому же способного на интеллектуальную беседу. Оба упали с огромной высоты в глубочайшую бездну унижения и обнаружили: знание, что хуже уже не будет, не приносит комфорта, а только усугубляет обиду.

Небо внезапно прочертила еще одна полоса света. Мусор падал строго вертикально и успешно врезался в землю всего в нескольких милях к юго-востоку. Объект был небольшим, так что от удара пострадала куда менее крупная зона, чем при прошлом столкновении. Башня практически не содрогнулась от взрыва. Однако Серофф обратил на него внимание.

– Этот выглядел иначе, – произнесла Шенк.

– Да, – Серофф встал и подошел к испещренному выбоинами рокритовому парапету. – Ударил, будто торпеда.

– В округе есть корабли?

– Мне о них не сообщали.

Серофф ввел для персонала космопорта правило уведомлять его о любом движении в системе, не относящемся непосредственно к мусору. Корабли посещали Эремус все реже и реже. Появлялись практически исключительно грузовики низкосортных торговых компаний, привозившие скудные некачественные припасы, да войсковые транспорты, которые забирали подопечных Сероффа на убой на далеком поле боя.

Шенк присоединилась к нему у парапета. Они наблюдали, как гаснет зарево первого взрыва. Объект попал в зону, которая оставалась еще довольно густонаселенной по меркам Эремуса. От места падения распространялись вторичные пожарища, напоминавшие в темноте рассерженные огоньки свечей. Их число быстро росло.

Серофф нахмурился.

– Вы видите свечение над тем сектором?

Шенк помедлила с ответом.

– Не могу понять, – сказала она. – Возможно. Кажется, что тот район освещен ярче, чем должен.

Над городом висел слабо заметный оранжевый ореол с прозеленью.

Серофф отставил бокал.

– Значит, нам придется взглянуть на это поближе. Не знаю, интересоваться мне или тревожиться.

– Думаю, и то и другое, – ответила Шенк.

Однако это все еще являлось их долгом. У них всегда был долг. Никто из них никогда от него не отворачивался. “И не отвернемся”, – подумал Серофф, пусть даже каждое действие при исполнении этого долга наносило очередной удар по уязвленной гордости. Их никогда не вознаградят за преданность службе.



На Эремусе уже было очень мало настоящих улиц. Сохранились лишь их остатки, через каждые несколько сотен ярдов заваленные упавшими остовами зданий. Серофф и Шенк петляли по пустоши мимо иззубренных и проржавевших железных плит, поднимавшихся к небу на пятьдесят футов, а то и больше. Они огибали горы сваленного вместе непонятного мусора. Тут и там трепетало пламя, подпитываемое горючим, которое сочилось из пробитых и почти пустых резервуаров. По склонам и разрушенным магистралям текли ручейки грязной, вязкой от масла воды. Последние маглев-транспортеры перестали ходить за год до начала ссылки Сероффа. По городу можно было перемещаться исключительно пешком.

Двигаться по Эремусу на уровне земли означало кружить по каньонам свалки планетарного масштаба. Башня Сероффа служила одним из немногих ориентиров в этом районе, и ее легко было потерять из виду за горами обломков. Человек, недавно прибывший на Эремус, заблудился бы через считанные секунды, однако на планете не бывало новоприбывших. Уже долго не бывало. Серофф сбился с пути в первый раз, когда свернул с выученного маршрута от своего жилья к казармам. Теперь же он мог отыскать дорогу к месту падения практически без помощи факела.

На Сероффе была надета его форменная шинель, а Шенк облачилась в темный плащ, который заколола на горле своей инквизиторской брошью. Их одежда видала и лучшие времена, а по мере приближения к месту удара вдобавок покрылась пылью и пеплом. Серофф знал, что они с инквизитором выглядят карикатурно-убого. Однако на этой планете это все равно наделяло их почти божественным авторитетом. Их сопровождало двадцать солдат из Штыков Эремуса. Они были элитой нынешнего рекрутского призыва Сероффа, то есть по крайней мере понимали, что делать. Он сделал из них свою охрану до тех пор, пока их не заберут с планеты.

Они услышали шум волнений и беспорядков. Крики эхом отдавались в мусорных ущельях. Доносились и другие звуки, которые Серофф не мог распознать. Они напоминали ему треск и хруст поленьев в костре, но было в них и что-то влажное.

– Что думаете? – спросил Серофф у Шенк.

– Не знаю.

В ее голосе слышалось такое же беспокойство, какое испытывал он сам. И такой же интерес. Серофф даже не мог вспомнить, когда его последний раз что-то интересовало.

Они протиснулись в узкий лаз между двумя просевшими грудами железа. По ту сторону оказался хаос. До места падения была половина мили, и здесь бушевал огонь. За то время, что они шли от башни Сероффа, пожар распространился по всему сектору. Путь вперед преграждала стена пламени.

– Это не результат простого падения обломка, – произнес Серофф. – Это сознательный поджог. 

Должно быть, где-то поблизости имелся склад прометия. Серофф чувствовал резкий запах гари, и огонь явно разожгли с какой-то целью. Пламя вырывалось из дверей и окон и полыхало сплошной линией на крышах. Горючая жидкость разлилась в зазорах между разношерстными жилищами и вспыхнула.

Серофф прищурился от яростного зарева. Ему показалось, что он видит фигуры, заталкивающие других в огонь.

– Это безумие, – сказала Шенк. – Мне потребуется допросить одного из тех, кто ему подвергся.

– Вон там! – закричал Серофф.

Из дверного проема выбежал мужчина, проскочивший в просвет, который на мгновение образовался среди пламени. Он нетвердо двинулся навстречу отряду. Его одежда и волосы тлели, глаза были широко раскрыты от боли и страха. Тело сотрясал жестокий кашель. Когда они остановились, у него, похоже, прояснилось перед глазами, и он увидел одеяние Сероффа и Шенк. Он остановился в нескольких футах перед ними, нерешительно покачиваясь.

– Берите его, – велела Шенк.

Серофф кивнул. Двое солдат шагнули вперед. Мужчина повернулся, как будто всерьез раздумывал, не побежать ли обратно в огонь. Затем он застыл, его плечи обмякли и он позволил увести себя.



Шенк доставила горожанина в низкий приземистый бункер, расположенный менее чем в миле к востоку от башни Сероффа. Это был штаб Шенк, ее лабораториум, и ее инквизиторская тюрьма. Указывая дорогу, она вела их по феррокритовым коридорам, где смердело старой кровью и тяжелым страхом. Стены и пол утратили первоначальный цвет и были забрызганы чем-то темным. Это место всегда служило тюрьмой. Шенк просто разнообразила причиняемую здесь боль.

Солдаты швырнули человека в пустую камеру. Он съежился в углу, дрожа. Его кожа покрылась пятнами и покраснела от ожогов с сочащимися волдырями. Зубы стучали словно ему было холодно. Он неотрывно смотрел взглядом испуганного животного на что-то за пределами камеры и практически не замечал присутствия схвативших его людей.

– Оставьте нас, – произнесла Шенк.

Солдаты повиновались. Серофф остался и захлопнул железную дверь. Шенк присела на корточки рядом с мужчиной, а Серофф стоя угрожающе навис над ним.

– Как вас зовут? – спросила Шенк.

Губы человека беззвучно задвигались. Он тряс головой, дергая ее короткими быстрыми рывками и не отрывая глаз от чего-то, что пугало его сильнее, чем инквизитор.

Шенк щелкнула пальцами у него перед лицом и сдавила обожженное предплечье. Мужчина дернулся от боли. Он моргнул и посмотрел прямо на Шенк.

– Как вас зовут? – повторила та.

– Реммис, – прохрипел он. – Арвен Реммис.

– Хорошо, – сказала Шенк. – Гражданин Реммис, почему ваш район горит?

Она не отпускала его руку и снова сжала ее, чтобы страх человека оставался сосредоточен на ней.

– Сжечь сон, – произнес Реммис. Он затряс головой сильнее, слова полились из него торопливым, отчаянным шепотом. – Мы должны сжечь сон. – Его глаза вперились в Шенк, и он схватил ее за предплечье правой рукой. – Обещайте мне, что я не увижу сон. Что вы не дадите мне увидеть сон. Обещайте, обещайте. – Он всхлипнул. – Они все видели сон… мои дети… такие сны… – Он начал плакать. – Я не могу видеть сон. Вы обещаете, обещаете, обещаете?

Инквизитор стряхнула его руку и выпрямилась, отступив на шаг назад. Реммис обхватил себя руками и закачался вперед-назад, бормоча что-то о снах и огне.

– Это нам ничего не дает, – сказала Шенк.

– Может и нет, – отозвался Серофф. – Но это подтверждает, что на том объекте что-то было.

Шенк предприняла еще один заход.

– Что приземлилось? Что-то вышло наружу?

– Сны, – прошептал Реммис. – Нет, не сны. Сны в конце снов. Сны о распаде. Заразные.

Серофф встревоженно переглянулся с Шенк.

– Заразные, – повторил он.

– Поветрие? – пробормотала Шенк.

– Это скорее ваша область, чем моя, – заметил Серофф.

Шенк медленно кивнула, о чем-то размышляя.

– Мне понадобится взглянуть, – произнесла она. – Когда огонь погаснет, я туда вернусь. – Она скривилась. – Он постоянно говорит о снах. Это не похоже на поветрие.

– Нет! – завопил Реммис. – НЕТ!

Он переводил взгляд с Сероффа на Шенк и обратно, так широко раскрыв глаза, что казалось, будто они выпрыгнут из орбит. 

– Не давайте, – проговорил он. – Вы не должны дать мне видеть сон. Почему вы не прекратите сон? Вы не должны дать мне видеть сон, – он пополз вперед, протягивая руки к краю шинели Сероффа. Через секунду он отдернулся назад. Закрыв глаза, он принялся скрести стены, ломая себе ногти. – Прекратите сон!

Реммис завизжал. Он потянулся к своим глазам. Окровавленные пальцы скрючились. Серофф отпрянул, а вскрики Реммиса слились в один непрерывный вопль. Он погрузил пальцы себе в глаза, и глаза встретили эти пальцы. Веки Реммиса растеклись жидкостью, а глазные яблоки присосались к пальцам. Глаза стали податливым желе, а затем ресницы обернулись усиками, которые располосовали кожу и мышцы, а потом и кость. С сосущим хрустом пальцы отделились от кисти и исчезли в голодной субстанции на месте глаз. Руки опали, плоть около обрубков пальцев чернела и отваливалась хлопьями. Гниение изглодало кисти и поднялось вверх по рукам, распространяясь по торсу.

Глаза Реммиса перетерли его пальцы в кашу, а затем раскрылись, будто цветки. Развернулись черные мохнатые лепестки, кромки которых были острыми как ножи, а поверхность – влажной, как язык. Камеру заполнил опьяняющий прилипчивый запах, и Сероффу показалось, будто его нос плотно забился гудящими мухами. Ужасные цветки продолжали раскрываться, все дальше и дальше вытягиваясь из черепа Реммиса. Вскоре они достигли длины в ярд, трепеща и хлопая об пол. Крики наконец смолкли – язык раздулся и завился в толстый жгут, покрытый слизью и плесенью. Кости черепа стали хрупкими, развалились на части. Это выглядело так, словно его голова сдувается. Черные лепестки все росли, пока на стыке их оснований не осталось ничего, кроме подрагивающего серого месива. Они шлепали об пол, звук был резким и скользящим, будто хлопали мокрые ладони. Затем застыли и они, поддавшись гниению, которое охватило все остальное тело.

А еще через несколько мгновений остался только пепел. Он летал туда-сюда, подхваченный несуществующим ветром. Сероффу почудилось, что он слышит какой-то шепот.

Серофф привалился спиной к двери. Он хватал воздух короткими, отрывистыми вздохами. Шенк побледнела. Они встретились взглядами и выскочили прочь из камеры.

– Нужно будет запечатать это место, – произнес Серофф, снова захлопнув дверь. – Что это за зараза?

– Не знаю, – ответила Шенк. – Я никогда прежде не встречала ничего подобного.

Если учесть, с чем она встречалась, ее неведение встревожило Сероффа почти так же сильно, как только что увиденная сцена.

– Оно передается по воздуху? – спросил Серофф. – Мы заражены?

– Не знаю. Я ничего не чувствую. А вы?

– Нет. Пока что нет, по крайней мере.

– Похоже, симптомы проявляются быстро. Самое большее, через несколько часов.

Они мрачно зашли в другую камеру и заперлись там. Следующие несколько часов они молча ждали, не в силах отделаться от предчувствия чудовищной перемены. При каждом вздохе Серофф готовился ощутить, как дрожат легкие и разбухает язык. К концу третьего часа, когда не проявилось никаких симптомов, он начал расслабляться.

– Пыль, – произнесла Шенк, отчасти обращаясь сама к себе. – Переносится по воздуху, но частицы более крупные? Не знаю. Думаю, нам повезло, что мы ее не вдохнули.

– Если увиденное нами – это проявления болезни, – сказал Серофф, – значит очень удачно, что жители подожгли свой квартал.

– Нужная мера, однако нам неизвестно, было ли ее достаточно. Мне придется туда зайти.

– И мы не знаем, насколько широко оно могло распространиться, – добавил Серофф.

– У вас есть возможности создать карантинную зону?

– Надеюсь, что да. Количество солдат – не проблема. Но установка карантина в любом из секторов будет непростым и ненадежным делом. 

В отсутствие нормальных дорог созданный им периметр будет представлять собой неровный зигзаг вокруг гор обломков, и эта граница все еще может быть проницаемой. Чтобы все сделать как надо, ему понадобится как минимум вырыть вокруг всей зараженной зоны ясно выраженный ров. Для этого требовалась армия экскаваторов, которой у него не имелось. На данный момент придется обходиться пехотой и надеяться, что Шенк сможет сделать что-то эффективное против заразы.

– Как думаете, есть шанс на вакцинацию?

– Нет. Не так быстро.

– Стало быть, ампутация.

– Да, – сказала Шенк. – Зачистить зараженных и регион, в котором они находятся.

Сероффу в голову вдруг пришла мысль.

– Но стоит провести дальнейшее изучение, не так ли? Я мог бы просто отдать приказ о немедленной бомбардировке.

– Этот шаг будет необходим. однако вы правы. Сперва нужно будет выяснить нечто ценное.

– Ценное в нескольких отношениях.

– Именно, – сказала Шенк.

Впервые после Армагеддона Серофф ощутил, как по его старым жилам разливается возбуждение надежды.

– Новая болезнь каталогизирована, подвергнута анализу и сдержана, – произнес он.

– Угроза Галактике остановлена, – добавила Шенк.

Вместе с надеждой на лице Сероффа появилась первая настоящая улыбка на его памяти.. 

– Что ж, – сказал он, – может статься, то, что упало с неба, снова вознесет нас наверх.

– Император защищает, – произнесла Шенк.

– И Он вершит месть.



Дыхательное устройство Шенк представляло собой громоздкий предмет экипировки: латунное изделие, придававшее голове форму птичьего черепа с затупленным клювом. Это была реликвия, сохраненная ей с первых дней службы в Инквизиции. Подобного приспособления ни за что не удалось бы достать здесь, на Эремусе. Оно отфильтровывало практически все известные токсины. Тонированные очки переключались в широком спектре длин волн, позволяя ей видеть изменения температуры и радиационного фона, которые могли бы выявить зоны заражения и векторы распространения болезни. Они управляла ими посредством внутреннего механодендрита, подключенного к разъему в основании черепа. Хотя она часто надевала это устройство во время экспериментов в лаборатории, у нее впервые нашелся повод воспользоваться им в полевых условиях Эремуса.

Маска давила на плечи, вес шинели тоже тянул вниз. Доступные на Эремусе омолаживающие процедуры были несовершенны, и она уже стала старухой. Все казалось тяжелее, и она двигалась медленнее. То же относилось и к Сероффу. Время согнуло их обоих. Они хотя бы не волочили ноги, но уже и не могли бегать так, как раньше. Если пришлось бы резко ускориться, ей бы вряд ли это удалось.

Она сомневалась, что в этом возникнет необходимость. Пожары в зараженной зоне угасали. Серофф выставил какой-никакой кордон в миле от ближайшего возгорания. Периметр получился шире, чем нужно, что расширяло область, которую требовалось подвергнуть бомбардировке. И все же Шенк одобрила меры предосторожности. Лишние несколько тысяч погибших под артиллерийским обстрелом едва ли заслуживали упоминания. Важно было сдержать угрозу, идентифицировать ее, а затем ликвидировать.

Возможно, она сможет и чему-то научиться. Симптомы выглядели чрезвычайно тревожно, и понимание причины их возникновения, как ей казалось, должно было сделать их менее пугающими. Она испытывала облегчение от того, что на Эремус пришла не Чума Неверия. И все же ее беспокоило произошедшее падение. Оно казалось таким целенаправленным. Появись здесь Чума Неверия, это выглядело бы так, словно прошлое тянется забрать ее.

Шенк двигалась по ту сторону периметра в сопровождении отделения солдат. Те пользовались респираторами. Если заразу переносили летучие частицы, маски не слишком защитили бы. Однако у Шенк не было уверенности на этот счет. То, что они с Сероффом не вдохнули вообще ничего внутри той камеры, было бы крайне удачным стечением обстоятельств.

Шенк успела продвинуться за линию периметра не более чем на сотню ярдов, когда услышала вопли. Крики звучали слишком близко, чтобы исходить из выгоревшего района. Эхо рассеивалось грудами металлического мусора, и сами вопли тоже были разрозненными. Они доносились спереди и с боков. Это были усиливающиеся стенания и стихающее бульканье. В них слышались горе, ужас и мука, и вместе они сплетались в полотно, которое, к удивлению Шенк, отчетливо распознавалось. Для нее была в новинку конкретно та боль, звуки которой до нее доходили, однако она мгновенно поняла, что это такое. Она слышала буйный распад города.

Она подала сигнал сопровождающим.

– Возможно, нам придется драться, – произнесла она.

В сливающихся воплях она ощущала и панику. А вопрос о том, чтобы дать кому-либо пройти, не стоял. Быть может, ей и хотелось заполучить несколько подопытных, но она сомневалась в том, насколько целесообразно пытаться кого-то схватить. Реммис умер менее чем через минуту после появления симптомов. Ей придется удовлетвориться  наблюдением внешних проявлений и попыткой оценки масштабов заражения и скорости его распространения. Она надеялась собрать образцы зараженной ткани для последующего изучения, но на данный момент приоритетно было понять, как сдержать поветрие.

Шенк направилась в сторону ближайших криков. Когда она с солдатами огибала выпотрошенный остов жилого квартала, из пустых оконных проемов здания раздались вопли. Шум усилился, и его стало сложнее опознать. Шенк нахмурилась. Некоторые из голосов не были похожи на человеческие.

За углом здания она обнаружила источник криков. Там находилось двадцать или тридцать человек. Большинство ползало по земле, вспарывая свою плоть об острые края мусора в попытках соскрести массивные опухолевые наросты. Зараженные удалялись от эпицентра инфекции и преображались на ходу. В метаморфозах отсутствовала единая схема. Один мужчина лишился ног и оставлял за собой вязкую полосу слизи, которая бурлила, пузырилась и металась туда-сюда, будто живое существо. Тело женщины перед ним разрасталось и сплющивалось, ребра пробивались наружу из плоти и обращались в бледных слепых змей. Шенк видела, как из шей вырастают щупальца, как от голов остаются только раззявленные щелкающие пасти, и как мясо стекает с костей, словно растопленный свечной воск. Единственное, что оставалось постоянным – за трансформацией сразу же следовал распад. Навязчивый, будоражащий запах чумы пробрался сквозь дыхательные фильтры, и у Шенк защипало в глазах. Она взволнованно затаила дыхание, однако чума ей не овладела.

Некоторые из зараженных продолжали бежать, спасаясь от более затронутых порчей сородичей. Они мчались навстречу Шенк и солдатам, но не видели их. Их глаза – тех, у кого на том месте действительно оставались глаза, а не прорастающие побеги или кусающиеся насекомые – были пустыми от ужаса. Возможно, они осознавали окружавший их мир достаточно, чтобы продолжать движение, но их терзали видения чего-то более жуткого.

Солдаты открыли огонь еще до того, как Шенк отдала команду. Она не возражала. Лазеры полоснули по телам бегущих людей. Те попадали наземь, покрытые дымящимися ранами, и вдруг их тела постигло взрывное преображение. В воздух взметнулась пыль от финального распада. Она разлеталась во все стороны, и Шенк видела, что ее разносит не ветер, а какой-то иной, противоестественный импульс. Там, куда она попадала, расходилась чума. Именно через пыль и распространялась зараза. Они с Сероффом избежали порчи, но теперь она видела несомненные проявления этой силы.

Ее заставили попятиться назад не только зараженные. И не только пыль, фонтаны которой взмывали над телами. Это был еще один способ, которым распространялась чума. Еще одна форма заражения, укоренявшаяся у нее на глазах.

Шенк верила в возможность вернуть Императора к жизни, чтобы он вновь ходил среди своих детей. Она никогда не оставляла своих убеждений ревивификатора, пусть даже Инквизиция в полном составе, включая ее фракцию, и отвернулась от нее. На Эремусе она продолжила свою работу, продолжая искать способ дать жизнь мертвым. Она не переставала верить, что подобное чудо возможно, однако уже перестала верить, что сможет раскрыть этот секрет. Свое разочарование, злость и ожесточение она изливала на подопытных, бесстрастно наблюдая за чудовищными страданиями и смертями на ее медицинских столах. Эта мрачная и мелочная месть предавшей ее Галактике была единственным, что у нее оставалось.

И вот теперь она узрела чудо. Увидела, как в мертвой материи возникает жизнь. Вот только это было неправильное чудо. Оно не являлось оживлением, поскольку материя, исторгавшая вопли при рождении, никогда прежде не была живой. Двигались и кричали камни и рокрит, железо и стекло. Плоские поверхности на фасадах зданий, разбитой дороге и листовом мусоре сморщивались, словно плоть. Жесткие материалы со скрежетом и треском сгибались, рвались и расходились, обнажая блестящие зубы и жутко пялящиеся глаза. То, что раньше было неодушевленным, обрело жизнь и теперь кричало и корчилось, чувствуя себя больным и умирающим. Повсюду, где падал прах тел, начинала шевелиться новая жизнь. Рябь от приступов острой боли расходилась по всей длине балок и каменных блоков, заражая все, с чем они соприкасались. Болезнь стремительно распространялась по индустриальному ландшафту Эремуса, словно всепожирающая волна.

Шенк отвела взгляд от творящейся рядом с ней мерзости. Оглянувшись на место падения, она увидела, как там поднимаются новые, более крупные фонтаны пепла. Целые холмы приходили в движение, оползая при распаде и силясь накрениться вперед, словно могли избежать гибели. Везде, куда бы она ни посмотрела, происходило движение, и оно быстро распространялось.  Каким-то образом оказалась достигнута критическая масса, и теперь чума расходилась, чтобы охватить весь Эремус. Она настолько остро ощутила, насколько бесполезна ее экспедиция и попытки Сероффа создать карантин, что пошатнулась.

Она и пехотинцы продолжали отступать назад, поддерживая определенный порядок. Солдаты перебили почти всех мутировавших гражданских. Тела больше никуда не ползли. Угрозу представляли не они. Опасность крылась в пыли, в которую они превращались – в пыли, которая поднималась, разлеталась и цеплялась к миру.

– Бежим, – произнесла Шенк. Здесь было ничего не добиться. От обретших новую жизнь амбиций остался только пепел в груди. – Возвращаемся к периметру.

Тот бы их никак не защитил, но это ее не заботило. Она едва ли могла продумывать следующий шаг. Оказалось, что она может бегать. Ужас придал ей сил, и она смогла не обращать внимания на боль в конечностях. Нужно было двигаться быстрее  распространяющейся чумы.

Куда двигаться?

Она подавила эту мысль. Если сейчас поддаться отчаянию, она погибнет еще до того, как представится возможность продумать способ успешного спасения.

– Пыль заразна, – предостерегла она солдат. – Не давайте ей на вас попасть.

Солдаты услышали ее и побежали. До сих пор они сохраняли свою выучку, но когда она сломалась и обратилась в бегство, стало видно, насколько Сероффу удалось их обработать. Шенк являлась для них единственным щитом от паники. Она была из Инквизиции – власти, способной положить конец кризису. Если бессильна Инквизиция, надежды нет. Они побросали оружие и побежали, быстро опередив ее. Испуганно оглядываясь на ширящиеся вокруг гнилостные преображения, они прибавляли ходу.

Вверх взметалось все больше и больше пыли. Инфекция охватывала крупные здания и горы мусора, и при их распаде в воздух выбрасывались тонны пыли, словно пепел при вулканическом извержении. Пока что пыль оставалась на относительно ограниченном пространстве, поднимаясь строго вертикально над создававшими ее телами и кучами, но разносясь по сторонам лишь на небольшое расстояние. Несмотря на всю неудержимость заразы, она распространялась поэтапно, будто накапливая силы для сокрушительного удара.

От ощущения, что за этой неспешностью таится некая воля, у Шенк еще сильнее заледенела кровь. Ее поражало, насколько мало она знала об этой чуме. Проведя всю жизнь в изысканиях, она не понимала совершенно ничего. Перед этой мерзостью она была беспомощна. От нее оказалось не больше проку, чем от самого жалкого и невежественного раба. Она была всего лишь одной из крошечных фигурок, убегающих в панике, словно бегства как-то могло оказаться достаточно, чтобы спасти ей жизнь.

Солдаты удалялись от Шенк, но изгибы пути среди промышленных наносов замедляли их. Они все еще оставались у нее на виду, когда их охватила чума. Упал один, потом другой, а затем стремительной чередой и все остальные. Болезнь перескакивала с одного на другого все быстрее по мере роста числа зараженных. Шенк сбавила ход. Легкие скрежетали в груди, словно ржавый металл, и дыхание оглушительно отдавалось внутри дыхательного шлема. Корчащиеся тела преграждали ей путь.

Она остановилась, вымотанная и озадаченная, и бросила взгляд назад и вверх – на облако пыли. Передний край все еще находился невдалеке позади. Насколько она могла судить, здесь еще не выпала пыль. А если выпала, то почему не заразилась и она? Возможно, дыхательное устройство и не пропускало пыль, но это бы ничего не значило, превратись оно у нее на голове в умирающее рычащее чудовище. Она совершенно не видела причины, по которой солдаты бились перед ней в конвульсиях. Их тела разрывались, внутренние органы атаковали друг друга жалами и когтями, кости дергались в спазмах экстатической боли.

Она что-то упускала. У нее не было даже диагноза собственной беспомощности. Ей не удавалось выявить даже самые базовые основы чумной инфекции.

Думать потом. Сейчас бежать. Даже если она и ошибалась насчет того, как именно люди подхватывали чуму, на ее глазах пыль заражала камень и металл. Если она попадет под пылевые осадки, то умрет в лопочущей рокритовой пасти. Путь, загороженный умирающими солдатами, пролегал между двумя длинными жилыми кварталами. Попытка обогнуть любое из зданий и снова выйти на дорогу к периметру займет у нее полчаса.

Вперед сейчас же, пока они не обратились в пыль.

У нее в голове заплясала безумная надежда на то, что у нее иммунитет, и она побежала. Выбора не оставалось. Без рациональной причины она задержала дыхание, проходя между растекающимися жидкостью людьми. Кожу покалывало от опасения, что ее вот-вот охватит болезнь. А затем она миновала умирающих солдат и побежала между грязных покосившихся стен жилых кварталов. Она неслась к противоположному концу прохода между зданиями так, будто это была важная цель.

Будто карантинная линия Сероффа и впрямь олицетворяла собой безопасность.

И все же, хотя ужас следовал за ней по пятам и стискивал ее сердце, она продолжала ощущать себя невосприимчивой. Ее нутро, ее ожесточенное каменное естество, сформированное и отполированное годами расстройств и разочарований, не могло поверить, что она поддастся чуме. Подобный финал был непозволителен. Этого не допустят Император и судьба.

Так что она с трудом продвигалась вперед, закованная в броню озлобленной гордыни. У нее за спиной собирались и сгущались облака чудовищной метаморфозы.



– Что же вы наделали, инквизитор? – пробормотал Серофф. В небо поднималась одна колонна пыли за другой. Отсюда, с санитарного кордона, было невозможно увидеть, откуда они исходят – лишь понять, что это внутри зараженной зоны. Впрочем, этот участок периметра находился на небольшом возвышении, и Серофф мельком замечал перемещения чего-то крупного. Ему показалось, что у него на глазах холм мусора куда-то нырнул и пропал из вида, а затем вверх снова взметнулась пыль. Все это началось через считанные минуты после того, как Шенк вошла в пораженный сектор.

– Лорд-комиссар, – произнес солдат справа от Сероффа, указывая рукой. – Инквизитор Шенк возвращается.

Словом “возвращается” Серофф бы это не назвал. Он бы сказал, что она отступает или спасается бегством. При виде того, как Шенк, спотыкаясь, карабкается на холм, одолевая оставшийся участок пути, у него упало сердце. Добравшись до позиции Сероффа, она стянула дыхательное устройство.

– Нужно уходить, – прошипела она. – Сейчас же. Это не сдержать.

Серофф заколебался. Какие бы ошибки он ни совершал прежде, он никогда не бросал свой пост. Подобный поступок противоречил всей его сути. Он все еще оставался лордом-комиссаром. У него сохранялись обязанности, связанные с этим статусом, и в их число входило удержание позиции любой ценой. 

– Оставаться бесполезно, – сказал Шенк, и Сероффа проняло то, что его понуждает к бегству представитель Инквизиции. – Здесь никакой долг не исполнить. Там не с чем сражаться. Там только смерть.

– Что произошло?

– Чума распространяется повсюду. Я не могу определить, как она действует, но знаю, что нам ее не остановить.

Серофф снова посмотел на сгущавшиеся над головой пылевые тучи. Исходившие из карантинной зоны стенания становились все более громкими и все менее человечными. Шенк выглядела напуганной. У него пересохло во рту. Долг отпал, амбиции рухнули, и теперь он был лишь стариком, которому не хотелось умирать. 

– Отходим, – распорядился он. – Перегруппироваться у казарм и готовиться к новым приказам.

Приказов не планировалось. Он хотел, чтобы солдаты ушли, чтобы ничто не мешало его собственному бегству. Затем толика стыда заставила его прибавить еще одну команду:

– Если я погибну, действуйте сообразно необходимости.

Это были бессмысленные слова, но они, словно щит, прикрыли его от чувства вины за их с Шенк побег.

Карантинный кордон рассыпался. Нарастающие вопли изнутри зараженной зоны и звуки странных тяжеловесных движений превратили указания Сероффа в сигнал ко всеобщему бегству. Солдаты помчались прочь от стенающей у них за спиной гибели. Они были молоды и быстры, так что через несколько мгновений Серофф и Шенк остались одни. Серофф почувствовал, что, по крайней мере, избежал перспективы удирать на глазах у собственных бойцов. 

Они начали пробираться мимо заброшенного комплекса Администратума. Шенк указала на север.

– Космопорт? – спросил Серофф.

– На Эремусе будет негде укрыться, – сказала Шенк. – Безопасно только за пределами планеты.

– Как по-вашему, сколько у нас времени? – От их текущего местоположения до космопорта было больше десяти миль. Чтобы добраться туда, требовалось несколько часов.

– Не знаю, – ответила Шенк. Она дышала очень тяжело, и Серофф сбавил ход, чтобы идти вровень с ней. Ей не представилось возможности перевести дух возле кордона. – Мы можем только попытаться, – продолжила она. Слова прозвучали как молитва отчаявшегося человека. – У нас нет выбора. Это наш единственный вариант.

Серофф кивнул. Он не оборачивался. Пыльная буря либо начнется, пока они еще не готовы, либо нет. Он не мог с этим ничего поделать.

И все же ему хотелось понять.

– Как мы не заразились? – спросил он. – У нас иммунитет?

– Я уже задавалась этим же вопросом. Представляется маловероятным, чтобы нам обоим так повезло, да еще без видимой причины.

– И тем не менее…

– И тем не менее, – согласилась она. – Кроме того, нам не будет никакого толку от иммунитета, когда заражен окажется сам город.

Они срезали через бывшую мануфакторию, откуда настолько основательно растащили все полезные материалы, что она превратилась в пустой квартал. Ее можно было быстро пройти насквозь. Земля полого поднималась вверх, и они вышли на возвышение, откуда просматривались следующие несколько миль. На северо-западе, по левую руку от них, за неровными холмами виднелась башня Сероффа. Космопорт все еще находился далеко вне поля зрения, но строго впереди, прямо на пути у Сероффа и Шенк к облакам поднимался еще один столб пыли.

– Тюрьма, – простонала Шенк.

– Мы же заперли камеру, – сказал Серофф.

– Это неважно. Пыль переносит чуму на неодушевленную материю.

И как будто пыль, или воплощенная в ней воля дожидалась, когда они это увидят и поймут, что путь закрыт, грянул шторм. Облако над апартаментами Сероффа обрушилось на город, окутав его мраком преображений и смерти. Теперь Серофф оглянулся, и пылевые облака позади них заклубились, расширились и тоже опустились вниз. Через считанные секунды весь видимый Эремус впереди и сзади взорвался криками. Ниже по склону, ведущему из остова мануфактуры, находилась группа изможденных собирателей мусора. Они оставили свои занятия и озирались по сторонам. Со своего места они не видели пыли, но услышали вопли. Побросав собранный металлолом, они обратились в паническое, слепое бегство. 

Серофф и Шенк тоже побежали. Они направлялись к башне лорда-комиссара. В этом выборе также отсутствовала какая-либо логика. Там было не укрыться. Башня не имела иммунитета к преображению. Когда пыль достигнет ее, она также обратится в чудовище и распадется. Однако идти было некуда, а знакомая башня создавала иллюзию безопасности. Они двигались так быстро, как только могли, хоть им и мешали препятствия и возраст.

Крики меняющегося города становились ближе. Сероффу казалось, что чума поймала их затягивающейся петлей. Отчаяние и изнеможение тянули его к земле, подталкивая лечь и встретить свой конец. Страх гнал его дальше. А еще гнали возмущение с ожесточенностью. Остановка новой чумы должна была стать для него шансом снова возвыситься. Вместо этого же падет находившийся под его присмотром мир.

– Что это за чума? – вопрошал он. – Как мы избежали заражения?

Это была последняя оставшаяся у него крупица надежды – что их везение может продолжиться.

– Я не знаю, – произнесла Шенк. – Мне не уловить смысла в проявлении инфекции. В ее воздействии нет ясной схемы. Она иррациональна. Не меняется только ужас, как будто он и есть зараза. Чума ведет себя скорее не как реальная болезнь, а как сон о ней.

Кошмар приближался к ним. Куда бы ни посмотрел Серофф, небо заволокло жуткой пылью. На подходе к башне они миновали еще один мануфактурный комплекс – из числа тех, что еще работали. Его трубы кричали. На середине их высоты распахнулись пасти. Между зубов вырывалось пламя, а затем полился поток черно-зеленой жижи, которая горела и корчилась от боли. Даже расплавленный извлеченный металл был заражен и обретал жизнь лишь для того, чтобы умереть. 

Они достигли башни прямо перед тем, как начала падать пыль. Серофф захлопнул за ними железную дверь. В городе больше не было энергии. Единственным источником света в полумраке прихожей служили узкие щели окон. Серофф уставился на инквизитора и увидел в ней отражение собственного ужаса и беспомощности. Его колени подогнулись. Ноги как будто налились свинцом. Он едва мог вздохнуть. Они сбежали, они оказались здесь, и больше уже было ничего не сделать.

“Что теперь?” – хотелось сказать Сероффу. Крикнуть это Шенк, чтобы та дала ему какой-то ответ, отличный от того, который он и так знал.

Что теперь?

Ему ответила башня. Стены начали поблескивать. Они искривились и застонали. На рокрите и железном литье лестницы проступила плесень. Из нее вырастали усики с когтями, вонзавшимися в новоявленную плоть башни. Из ран струилась мерзко пахнущая кровь. Башня раскачивалась туда-сюда, стеная и влажно клокоча. Пол стал губчатым. Серофф потерял опору под ногами. Он упал на колени, и его руки погрузились в податливое желеобразное вещество. Оно разошлось, и между его пальцев засочился желтый гной с красными крапинками.

Башня содрогалась, словно при землетрясении. Пол вздыбился, сбив Сероффа и Шенк с ног. В кровоточащих стенах открылись глубокие разломы. Все здание вот-вот должно было рухнуть, и оно как будто пыталось выбраться из земли, словно могло ходить. 

Качка стала еще страшнее. Башня не пытается пойти, подумалось Сероффу. Она пыталась подпрыгнуть.

За оглушительными воплями башни Серофф услышал шум, похожий на рев тяжелых двигателей. Это длилось недолго, а затем пропало в вое легиона ртов башни. У него из ушей шла кровь. Он не слышал ничего, кроме криков.

Башня упала, и в то же время рванулась вверх. Горы рокрита низверглись на Сероффа, но не раздавили его. Они стали уже слишком мягкими. Это была плоть, обращавшаяся в слизь, а вскоре и в пыль. Они мешали дышать, душили. Он пытался плыть в чем-то средним между лавиной и водопадом. Мерзость падала на него, но при этом он поднимался. От этого ощущения кружилась голова. На него обрушилась тяжесть, и он понял, что они взлетают. Ему вспомнились собственные слова. То, что упало с неба, снова вознесет нас наверх.

Серофф задыхался в слизи башни. Он напрягал силы, зажатый разжижающейся плотью. Крики сдавливали его череп, словно железный обруч. Грязь пробралась в нос и рот, заполнила легкие. Он тонул в гнили, а кости трещали от перегрузки при подъеме. Он попытался закричать, но лишь еще глубже вдохнул жижу и отключился.



Серофф очнулся, давясь рвотой и откашливая пыль с густыми, почерневшими сгустками мокроты. В ушах продолжали звенеть вопли. Он был весь покрыт пылью и лежал, погрузившись в нечистоты. Болела каждая кость. Ощущение было такое, словно его использовали в качестве языка огромного колокола. Он сумел приподняться на колени, а затем потер лицо, ломая напластования пыли. Он вновь начал дышать и смог прочистить глаза. Звон в ушах стих до гудения насекомых.

Шенк находилась в нескольких футах от него, тоже приходя в себя. Они помогли друг другу встать, а затем медленно повернулись, озирая новое окружение. Они находились уже не в башне. Та умерла и сгинула, обратившись в пыль. Они были в огромном темном помещении. Пол под ногами Сероффа слабо вибрировал.

– Мы на корабле, – произнес он.

– Да, – отозвалась Шенк, надтреснутым от отчаяния голосом. – Мы груз.

Зрение Сероффа обрело резкость, и колоссальный трюм стал виден в деталях. Его окружала болезнь. Звучавший в ушах гул издавали насекомые. Облака раздувшихся толстобрюхих мухи, обожравшихся и ленивых, гудели над творившимся в зале страданием. Смрад был насыщенным, многослойным и вязким, словно мед. Удушливая влага рвоты, гнили и роз обвивала Сероффа, пробиваясь в его легкие. Пол утопал в перегное растерзанной плоти. Он источал тусклое зеленоватое свечение, равно как и плесень, которая росла на стенах и пушистыми сталактитами свисала с потолка. Повсюду были тела. Большинство принадлежало людям, хотя попадались и ксеносы. Они лежали, наполовину погрузившись в жижу и стеная от преобразивших их хворей. Из тел росли опухоли длиной с руку Сероффа, которые подергивались, будто незрячие черви. Некоторые из страдальцев размещались попарно. Из ран одной жертвы водопадами падали черви, извививавшиеся от нетерпеливого желания забраться внутрь тела другой. В центре трюма тела, многие из которых еще шевелились, были свалены грудой. На ее вершине, в окружении ореола из громадных роев мух, на троне из корчащихся, сочащихся слизью и разлагающихся тел восседала фигура. Силуэт был закован в броню, над его шлемом возвышался кривой рог. В руке он держал массивную иззубренную и изъеденную ржавчиной косу. 

Увидев фигуру, Шенк застыла в шоке. К своему ужасу Серофф увидел, что ей стало еще страшнее.

– Тифус, – прошептала она. – Мы на “Терминус Эст”.

Тифус. Серофф знал это имя, как дети знают имена чудовищ, которые преследуют их в кошмарах. О Тифусе говорили шепотом, он был легендой, которую должны были скрывать, однако упорно рассказывали. Он был тенью, таившейся за смертью бесчисленных миров от чумы. Вестником бесконечного распада.

Шенк плакала.

– Стало быть, ты меня знаешь, – проговорил Тифус глубоким и гудящим голосом, напоминавшим духовой орган, заполненный крыльями насекомых. – Я думал, может, ты не знала. Это бы объяснило твою самонадеянность.

Тифус сошел с горы тел. Он приблизился, держа свою косу как символ власти. Его доспех был вздувшимся и растрескавшимся, оттуда извергались насекомые и ползучие мерзкие твари. Шенк отступила на шаг назад, хотя деваться было некуда. Тифус навис над ней колоссальным воплощением чумы.

– Может быть, ты думала, будто избежала кары. Я ждал, что так будет, когда минует первая сотня лет. Мне понадобилось много времени, чтобы отыскать тебя. И еще больше, чтобы понаблюдать за тобой и скроить наказание под тебя.

– Кары? – прохрипела Шенк.

Взгляд красных глаз на шлеме Тифуса опустился на лорда-комиссара. Серофф ощутил, что от презрения, которое чувствовалось за этими линзами, он съеживается еще сильнее. У него в груди начало надламываться нечто жизненно-значимое, более важное и глубокое, чем кость.

– Да, кары, – произнес Тифус. – Она воспользовалась моей чумой на Молоссе. Я не допускаю, чтобы подобная дерзость оставалась безнаказанной. – Он снова повернулся к Шенк. – Я оказал тебе честь, сотворив чуму специально для тебя.

– Я не понимаю. Я не заразилась.

Раздался звук, похожий на гром, доносящийся сквозь толщу слизи. Тифус смеялся.

– В твоем неведении вся суть. Ты пытаешься понять и контролировать, но не можешь. Я убил Эремус кошмаром. Он передавался от человека к человеку через страх. Как только ужас становился достаточно силен, людей поглощали кошмары, и они становились кошмаром сами. А затем прах страха наделял жизнью и смертью неодушевленное.

Но вы, с вашей уязвленной гордыней, и без того думали , будто ваша жизнь кошмарна. Вы, чужаки на Эремусе, познавшие высоты, где не бывал ни один уроженец этого умирающего мира, вы считали, что пали столь низко, что теперь можете лишь подняться. Ваша ожесточенность никогда не покидала вас, защищая от страха. До сих пор.

Шенк рухнула на колени, наконец повергнутая всем грузом отчаяния.

– Вот так, – произнес Тифус. – Теперь ты понимаешь. Значит, пора покончить с твоим иммунитетом.

Из дыры на его правом наплечнике хлынули насекомые с длинными многосуставчатыми телами, окружившие голову Шенк. Они ужалили ее, а когда она вскрикнула, устремились ей в рот. Она повалилась в перегной, содрогаясь в конвульсиях от боли. Шинель разорвалась, и из лопаток проступили грибы с острыми кромками.

Серофф зажал рот ладонью и отшатнулся прочь. Тифус снова рассмеялся.

– Ты льстишь себе, лорд-комиссар. Это ее наказание, не твое.

– У меня тоже иммунитет, – сказал Серофф. Укол гордости заставил его заговорить помимо собственной воли.

– По той же самой причине, однако тебе нечем гордиться. Падение Эремуса – это трагедия Ингрид Шенк. Не твоя. Ты ничего не значишь.

Нечто в груди Сероффа сломалось. Финальный удар сокрушил его гордость, и он увидел в себе то тщеславное насекомое, каковым и являлся. Самоуважение покинуло его, и кошмар пришел за ним.

Серофф упал. У него в горле ползли змеи, свивавшиеся клубком в легких. Последним, что увидели его глаза перед тем, как обратились в пыль, стал Тифус, который волок прочь бьющуюся в агонии Шенк, оставляя его одного в пищу кошмару собственной ничтожности. 

<br />
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Warhammer Horror]]
[[Категория:Империум]]
[[Категория:Инквизиция]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Гвардия Смерти]]