Сангвиний: Великий Ангел / Sanguinius: The Great Angel (новелла)

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

Сангвиний: Великий Ангел / Sanguinius: The Great Angel (новелла)
Автор	Крис Райт / Chris Wraight
Переводчик	NagashBibliarium
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Примархи / Horus Heresy: Primarchs
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

С любовью Ханне.

Огромное спасибо Гэву Торпу и Гаю Хейли за их неоценимые советы и помощь.

Это легендарное время.

Могучие герои сражаются за право властвовать над Галактикой. Огромные армии Императора Человечества завоёвывают звёзды в ходе Великого крестового похода.

Его лучшим воинам предстоит сокрушить и стереть со страниц истории мириады чуждых рас.

Человечество манит рассвет новой эры господства в космосе. Блестящие цитадели из мрамора и золота восхваляют многочисленные победы Императора, возвращающего под свой контроль систему за системой.

В миллионе миров возводятся памятники во славу великих свершений Его самых могучих чемпионов.

Первые и наиболее выдающиеся среди них — примархи, сверхчеловеческие создания, что ведут за собой на войну легионы Космического Десанта. Они величественны и непреклонны, они — вершина генетических экспериментов Императора, а сами космодесантники — величайшие воины, каких только видела Галактика, способные в одиночку одолеть в бою сотню и даже больше обычных людей.

Много сказаний сложено об этих легендарных созданиях. От залов Императорского дворца на Терре до дальних рубежей сегментума Ультима — повсюду их деяния определяют само будущее Галактики. Но могут ли такие души всегда оставаться непорочными и не ведающими сомнений? Или соблазны великого могущества окажутся слишком сильны даже для самых преданных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества остаются считаные годы.

ПРОЛОГ

Теперь он бежал, по-настоящему мчался по коридорам. Полы уже покрылись грязью. Казалось, что всё вокруг грязное, причём всегда. Разве нет сервиторов, которые разобрались бы с этим — отскребли камень, протёрли окна? Казалось, что никого это не волновало. Из-за нынешней лихорадочной стройки, из-за безумной спешки, с которой создавали всё более громадные и претенциозные башни, мелочам больше не уделяли внимания.

Но почему он беспокоился об этом? Почему его мысли всё время блуждали? Тут крылась слабость. Каждый мастер, когда-либо учивший его, пытался устранить такой недостаток.

Придерживайся поставленной задачи. Придерживайся поставленной задачи.

Это ведь его священный долг. Божественный долг. Ему повезло. Ему даровали секреты, за которые миллионы других могли бы убить. Некоторые уже пытались. Ножи в темноте, ядовитые пилюли в церемониальном вине. Этот мир, этот Империум, порочен. Клубки змей, целые гнёзда, все извиваются, переползают из одного в другое, готовые вонзить клыки.

Он продержался так долго. Уже за это стоит благодарить судьбу. Он был верен, усерден и осторожен. Именно поэтому ему давали такие задания. Ему доверяли. Он нравился им.

Мужчина бежал дальше. Тяжёлое одеяние хлопало по ногам, начиналась одышка. Ему совсем не помешало бы присесть, выпить вина, съесть пару сахарозных вафель. Аугметический шлейф, вшитый под правой щекой, болезненно зудел, и человек боролся с желанием поднять руку, чтобы пощупать рубцы в том месте, где натирали входные гнёзда. Когда он проносился мимо свечей, их огоньки трепетали. Рядом с ним мелькали летящие навстречу сервочерепа, которые трещали что-то самим себе, издавая сочетания щелчков и писков, понятные одним лишь техножрецам.

Проскакивая мимо высокого окна с толстым стеклом и вертикальными перегородками из свинца, он успел мельком взглянуть на мир за пределами этого заплесневелого лабиринта. Мужчина увидел башни — как старые, ещё покрытые шрамами войны, так и новые, что росли повсюду, облепленные строительными лесами, будто огромными паутинами. Некоторые из них начали возводить ещё до его рождения. Каждый месяц закладывали фундамент для других. Откуда они берут скалобетон? Где достают сталь, адамантий и гранит? Здесь их добывать невозможно — материалы наверняка поступали из иных миров. Но чтобы так много! Возможно, сюда их везли целые флотилии. Вероятно, есть сектора, полностью отданные под...

«Придерживайся поставленной задачи. Придерживайся поставленной задачи».

Подойдя к тяжёлой металлической двери, он положил руку на идент-панель и услышал, как открылся замок. Человек толкнул створку, и она поползла внутрь, поворачиваясь на ржавых петлях. Проржавело уже всё вокруг.

В зале царила тьма. Из теней на мужчину смотрел сервитор, чьё серое лицо сморщилось, как старая выделанная кожа. Не обращая внимания на существо, он пошёл дальше, задевая рукавами стопки книг. В комнате пахло древностью. Возможно, ей около ста лет. Пожалуй, больше ста. Ему рассказывали, что здесь встречаются места многовековой давности, созданные в самые первые дни Великой Реконструкции. Трудно даже представить настолько старинные постройки.

Но вероятно, что это всё ложь. Мужчина уже какое-то время подозревал, что многим из тех, кто занимает руководящие посты, известно в разы меньше, чем они пытаются показать. Чтобы обойти других, нужно говорить то, что полагается, думать так, как полагается, и забывать секреты, которые слишком опасно знать.

Всегда ли так было? Возможно. Люди не сильно изменились.

За письменным столом в углу зала трудилась женщина в одеянии с капюшоном, озаряемая одинокой свечой, что горела возле её рабочего места. На затенённой щеке женщины едва выделялся вычурный аугметический имплантат поперёк брови, который жужжал и фокусировался. Она горбилась над листами пергамента, держа в руках перо.

— Мне нужен пропуск в архив, — обратился к ней мужчина.

Учёная медленно подняла голову, продолжая писать. Он смог хорошо разглядеть лишь её заострённый подбородок с заметной родинкой: остальная часть лица скрывалась в тени плотного капюшона и аугметического прибора для увеличения резкости.

— Какой уровень?

— Бэ-Иксис-Веридиум.

Она ухмыльнулась.

— Исключено.

— Но мне нужно.

Автоперо замерло.

— Сколько?

Мужчина начинал паниковать. Время истекало. Почему сюда отправили именно его? Неужели больше никого не нашлось?

— Моё жалование за этот месяц, — нехотя ответил он.

Поразмыслив пару секунд, женщина порылась в ящике стола и достала стальную плитку размером с ладонь, покрытую резьбой в виде различных замковых рун.

— Перебрасывай быстро. Они тут за всем следят, как ястребы.

— Всё из-за Нового Празднества? — спросил он, взяв плитку.

— Конечно. Кто послал тебя сюда за этим?

Мужчина не мог ей сказать. Очень важно, чтобы он ничего ей не говорил. Важнее всех иных правил, которые ему требовалось помнить.

— Надолго не затяну. А, и ещё... Я сюда не приходил.

— Жаль, что на самом деле пришёл.

Сжимая в потных ладонях плитку, он пустился бежать дальше. Прочь из зала, вниз по винтовым лестницам, сквозь ещё более мрачные тени. Всё глубже и глубже, где рыскали только складские сервиторы нижних ярусов и сторожевые херувимы.

Тут легко испугаться, задрожать от страха. Тут пахнет костями и гниющим пергаментом, древними тайнами и опасными истинами. Будь у него время, он бы задержался у кое-каких шкафов и стеллажей с манускриптами. Он бы не спеша осмотрел все пергаменты, выискивая сочные кусочки из полузабытого прошлого. Первоисточники. Записи, которые пока ещё никто не подправил и не счёл нужным бросить в мусоросжигатель.

Но мужчина не сделал ничего из этого. Он поспешно спускался, стискивая в руках выданный ему контрольный указатель, и смотрел вверх на каждом перекрёстке, внимательно изучая ромбовидные фигуры над арками. Обнаружив нужное архивное помещение, человек поспешил внутрь, быстро обвёл зал ауспиком и бросился к стеллажам.

Поиск не занял много времени. Задвинув плитку с замковыми рунами в паз, мужчина распахнул тяжёлую крышку контейнера. Его омыла волна затхлого воздуха, во вместилище зажглись внутренние люмены.

Он уставился на содержимое контейнера. Свинцовый ящик, с виду тяжёлый, но такой, что вполне можно унести. Его покрывала ржавчина и толстый слой пыли. Взявшись за ящик, мужчина вытащил его наружу.

Ему велели не открывать коробку. Очень чётко и ясно. Но замки на ящике были не автоматические, так что мужчина мог бы откинуть крышку вручную, потом запечатать её вновь, и никто бы об этом не узнал. Он провёл большим пальцем по механизму, осторожно нажимая. Тот не поддался. Чтобы сработало, придётся сильно надавить.

Он сдержался и встревоженно вздохнул.

Оглянулся через плечо. Там никого не оказалось. Даже какого-нибудь сервочерепа.

Мужчина снова взглянул на ящик.

Ему пора было возвращаться. Время поджимало.

Но другого шанса ему не представится.

Он посмотрел на коробку.

«Придерживайся поставленной задачи».

Дрожащими пальцами он потянулся к замку.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я не относился с цинизмом ко всему этому. Как тогда, так и сейчас. Но и полной уверенности не испытывал. Во мне жили сомнения.

В те дни позволялось вести себя так — по крайней мере, иногда, если ты проявлял осторожность, шагая по натянутому канату, имя которому «может да, а может нет». Не принимайте это за оригинальное мышление: мне просто с трудом давалось принятие решений. Нехватка сна играла свою роль. О Трон, я лишь хотел научиться спать и не так обильно грезить в это время. Тебе не видать ни полноценного счастья, ни полной уравновешенности, если ты постоянно измотан.

Но мне не стоит жаловаться. Я видел то, что и вообразить немыслимо. Я прошёл через всю Галактику и вернулся — выжил, чтобы перенести на пергамент кое-что из открывшегося мне. По каким угодно меркам мне везло и продолжает везти.

В конечном счёте, именно сомнения превратили меня в того, кто я есть сейчас. Писатели имеют репутацию высокомерных людей, манипуляторов и самодуров. Возможно, некоторые из них и такие, но я не думаю, что многие. Мы все — клубок противоречий, забот, навязчивых идей и смены убеждений. Порой реальность невыносимо давит на нас, ведь мы не в силах принять то, насколько она беспорядочна и сложна, поэтому придумываем собственные миры и пытаемся сделать их незыблемыми, словно у нас выйдет как-то укрыться в них и жить там без помех.

Конечно, не выйдет. Нам никуда не деться от настоящего мира. Каждый раз, когда мы откладываем ручку, выясняется, что он по-прежнему здесь, поджидает нас.

Мне бы хотелось, чтобы реальность стала лучше и проще. Добро и зло, да и нет, правильное и неправильное. Но если бы случилось так — если бы по-настоящему случилось так, — то чем бы тогда занимались дармоеды вроде меня? Кому пригодились бы толкователи, сказочники и мифотворцы в изначально простом и понятном мире?

Так что, если хорошенько поискать, всегда найдётся оговорка. Всегда есть повод усомниться в себе.

Я отправился на встречу с Юдитой Видерой, и это заняло много времени. Четыре варп-прыжка, три разных корабля. Путешествие вышло непростым, и у меня расстроился желудок, но, если не считать очевидных трудностей, меня это не особо беспокоило. В варпе вообще никому не спится, так что здесь я хотя бы на равных с окружающими.

Мне следовало бы использовать это время для подготовки или, возможно, поразмыслить над тем, из-за каких упущенных шансов и случайных совпадений я попал в такую странную ситуацию, но... На крейсерах Имперской Армии кормили довольно вкусно и к тому же обильно. На всех кораблях царил порядок, а их капитаны либо игнорировали меня, либо проявляли интерес к моим занятиям, так что никаких проблем не возникало. Хотя свободного времени появилось в избытке, оказалось, что делать мне нечего — только есть и отдыхать, а это меня вполне устраивало.

Но так не могло продолжаться вечно. Приближаясь к месту назначения — Ашаллону, крупной базе ВКФ, — я понимал, что скоро всё раскрутится по-новой. Мне дали шанс, и я сознавал, насколько он ценен, но список моих обязанностей будет быстро расширяться, и возникнет риск попасть в то ужасное состояние, при котором невозможно работать.

Я называл его «чёрным болотом». Умственная вялость, неподъёмный груз ожиданий, запрет самому себе испытывать вдохновение из боязни, что кто-нибудь там, хоть кто угодно, возненавидит мои труды.

Эх, вот я снова ною и стенаю. Тогда я вёл себя как эгоист, пока повсюду вокруг нас сражались и умирали миллиарды людей, стремящихся построить будущее. Теперь же, если учесть, что произошло далее, я чувствую себя ещё большим подлецом. Но не можем же мы все быть солдатами, верно? К тому же Он сам считал нас важными. Вот почему Он отправлял с флотами нас, щелкопёров и бумагомарак, которых терпели пока они сохраняли что-то для истории.

«Летописец». Отличное название. Оно нравилось мне, и я гордился им, хотя к тому моменту даже близко не совершил ничего, чтобы заслужить такой титул.

Видера была моей коллегой, только не писателем в обличье комка нервов с обгрызенными ногтями, а художником и имажистом. Я видел кое-какие из её работ ещё на Гидре-Целсис, когда выходил из последней монументальной апатии, и мне понравилось. Глубоко продуманные портреты, балансирующие на грани фигуральности, но сделанные искусно. Однако же я не полюбил их. Чуточку слишком продуманные, если вы понимаете, о чём я. Чересчур просчитанные, как будто автор больше старался угодить клиенту, чем воплотить сложный замысел.

Впрочем, куда я полез? Я не критик, и рисую примерно так же хорошо, как стреляю из лазружья. Юдита обладала авторитетом и связями, а значит, разбиралась во всём этом гораздо лучше меня. Возможно, она даже была гением.

Когда мы пристыковались к базе у Ашаллона, я спустился по гибким тоннелям, чувствуя, как зыбкая палубная гравитация сменяется более весомой силой притяжения на орбитальной станции. За узкими иллюминаторами реального обзора я увидел большой мир, что вращался далеко внизу. Его ярко-оранжевую поверхность испещряли чёрные шрамы крупных поселений. Казалось, все вокруг носят униформу — ярусные корпехи, армейские офицеры, чиновники. Мне стало интересно, кто сшил все эти мундиры. Вероятно, тогда их — в любых покроях и размерах — насчитывались триллионы. Выпускали ли их целые планеты? Кто их разрабатывал? Конечно, не Он — что бы там ни твердили итераторы, Он не мог заниматься всем. Однако же то, как мы все выглядели, имело значение в те времена. Это помогало нам с самоопределением, делало нас частью Крестового похода, так что кому-то наверняка полагалось следить за стилем.

Так или иначе, выглядели они куда элегантнее меня. Я набрал лишний вес, потерял форму. Моё облачение пропиталось потом за время ожидания в переходных камерах, и я жалел, что побрился не очень чисто. Спеша мимо всех этих отглаженных жакетов и начищенных кирас, я чувствовал себя бродягой, которого каким-то образом закинули сюда из ульевого отстойника.

Пытаясь взбодриться, я говорил себе, что зарабатываю больше, чем любой из них. Во всяком случае, смогу заработать, если в этот раз у меня всё получится.

Каюту Видеры мне удалось отыскать далеко не сразу. Добираясь туда, я пропотел, как никогда в жизни. Я знал, как произвести хорошее первое впечатление, но всё ещё пытался поправить шарф, когда раздвинулись двери. Юдита понимающе улыбнулась, пригласила меня войти, указала на стул, налила нам обоим по бокалу. С этого момента дела пошли лучше.

Она выглядела старше, чем мне думалось. Конечно, я не ожидал, что Видера будет такой же, как на идент-снимках, сделанных, вероятно, много лет назад, но всё же... Оказалось, что долгое участие в кампаниях явно отразилось на ней. Впрочем, Юдита была опрятной, ухоженной, физически крепкой. Я прикинул, что ей около пятидесяти в стандартных терранских годах, так что при соответствующем омоложении её ждала ещё весьма долгая карьера. У неё были голубые глаза, смуглая кожа и серебристые волосы, собранные в пучок, а носила она брючный костюм с высоким воротником.

— Аваджис Каутенья, — обратилась ко мне Видера, вполне прилично выговорив моё имя. — Вы вовремя.

— А вы этого не ожидали?

— Я не знала, прибудете ли вы вообще.

— Вы сделали хорошее предложение. Нынче я получаю их не слишком часто.

— Какая жалость.

Так ли? А может, меня совершенно справедливо изгнали из центра внимания публики? Определиться не удавалось даже мне самому, а ведь я разбирался в своих обстоятельствах лучше большинства прочих.

— Я до сих пор не понимаю, почему вы со мной связались, — сказал я. — Если говорить начистоту.

Видера по-прежнему смотрела на меня спокойно, с приятным удивлением. Её лицо выражало нечто среднее между терпеливостью и безнадёжностью. У меня возникло ощущение, что моя мать каким-то образом побеседовала с Юдитой и передала ей всё своё скрытое раздражение моими частыми злоключениями.

— Потому что я прочла его, — ответила художница.

— О, вы прочли его.

— Я собиралась прочесть его ещё до того, как записалась сюда, но мне вечно не хватало времени. А потом в архивах флота обнаружился экземпляр.

— Невероятно.

— Вы удивитесь, узнав, что можно найти на легионном боевом корабле.

А затем последовал тот самый вопрос, который я всегда хотел задать, но совсем не хотел задавать, однако не мог не задать, потому что... ну, просто иначе никак.

— И что вы о нём подумали?

Откинувшись в кресле, Видера скрестила ноги.

— Я понимаю, почему он навлёк на вас неприятности. И я понимаю, почему вы не продолжили его... хоть чем-то особенным. Нарисовав что-то важное, я порой возвращаюсь на прежний уровень лишь через некоторое время. Так что, возможно, у нас есть что-то общее.

Я сомневался в этом. Как долго надо рисовать картину? Пару часов? День-два? На то, чтобы написать книгу — серьёзную книгу, — уходят месяцы жизни.

— Вероятно, да, — произнёс я. — Так вам понравилось?

О Трон, я навязывался на похвалы.

Она засмеялась.

— Вы хотите услышать, что получилось великолепно и вы не заслужили того, что случилось потом? — Юдита по-прежнему выглядела приятно удивлённой. — Получилось неплохо, но вы и сами это знаете. Я искала вас не для того, чтобы льстить. Подвиги Девятого легиона не заносятся в хроники. Их примарха — тоже. А ведь казалось бы, что в Империуме из миллиона миров литераторы, способные написать нечто приличное и точное, должны встречаться так же часто, как переключающие вентили на планетах-кузницах. Но это не так, и война усложняет дело, а у нас почти не осталось времени. В общем… вот.

Я приподнял бровь, надеясь изобразить спокойную заинтересованность, но, вероятно, из-за этого моё несимметричное лицо приобрело совсем уж идиотский вид.

— Почти не осталось времени?

— Конечно. Мы ведь уже заканчиваем, вы же знаете. — Похоже, она увидела, что я не соображаю, о чём речь, так как по её лицу промелькнула тень досады. — Сколько миров осталось покорить? Как скоро все мы вернёмся на Терру и подведём итоги того, что сделали? Теперь у нас есть магистр войны. Мы уже видим край известного космоса. Всё это не может продолжаться вечно.

Никто ещё никогда не описывал мне ситуацию таким образом. Полагаю, я отчасти надеялся, что всё это будет продолжаться вечно. Или хотя бы ещё несколько десятилетий. Мы все родились в эпоху Крестового похода. Мы не знали ничего другого. Что должно наступить потом?

Я сразу почувствовал себя необразованным и глупым. Видера достаточно долго прослужила с легионами, чтобы узнать всё о галактической политике, о великих замыслах наших бессмертных хозяев и их слугах — войсках, наводящих ужас. Возможно, я взялся за то, что мне не по плечу. Возможно, моя первая работа — всего лишь единичный случай, удачное попадание, что-то такое, чего я уже не сумею повторить, потому что мне не хватает ума или трудолюбия.

Но я пришёл сюда, и назад дороги нет. Если сейчас я не пробью себе путь блефом и наглостью, как всегда поступал раньше, то мне можно просто пойти и выброситься из воздушного шлюза.

— Да, да, — произнёс я. — Это общая картина. Я думал, вы имеете в виду конкретное задание.

— Ах, нет. Тут нет особой спешки. До того как мы начнём, ещё неделя или две, и большая их часть придётся на перелёт, так что вы успеете освоиться.

— Вот об этом я хотел вас спросить. Куда мы отправимся? Никто в ВКФ не даёт мне координаты экспедиционного флота.

— Потому что его нет. Пока нет. Вот почему я хотела, чтобы вы прибыли сюда, в Красный Шрам, и сами увидели, откуда всё начинается для них.

Я уже размышлял на эту тему. Отчасти с надеждой, отчасти с ужасом, ведь мы все знали те истории.

— Значит, мы направляемся к...

Видера снова улыбнулась, теперь уже явно наслаждаясь моим беспокойством.

— Именно так, господин Каутенья, — произнесла она. — Вам следует начать готовиться уже сейчас. Баал — не место для рассеянных.

ГЛАВА ВТОРАЯ

За время дальнейшего путешествия нам много раз выпадала возможность побеседовать. Мы летели не на легионном корабле — они требовались для настоящих военных нужд, — но звездолёт обладал признаками, указывающими на связь с астартес. Его внешний корпус имел ржаво-красный цвет, а внутренние помещения выглядели непривычно пышными. Выделялись мелочи: резные оконечные украшения из полированной бронзы на лестничных перилах, висячие фонари со стеклянными стенками вместо неприкрытых люмен-трубок. Здесь заботились о внешнем виде, и мне это нравилось, так как я слишком долго пробыл на аскетичных, готовых к бою крейсерах Армии.

Экипаж состоял только из людей, то есть среди них не было ни одного космодесантника. Видера сказала мне, что большинство членов команды — уроженцы Баала, и это меня заинтересовало. Они смотрелись не так необычно, как я представлял. Прежде я полагал, что у кого-нибудь из них будет две головы или пятнадцать пальцев на руках, но теперь не замечал особых признаков мутаций. Возможно, подумалось мне, они справились с радиоактивным заражением. Я слышал, что оно там есть, но больше не знал о системе Баала ничего, кроме того, что там создают Кровавых Ангелов. Матросы оказались достаточно вежливыми, говорили на понятном мне языке и выглядели сравнительно довольными своим уделом. Многие из них отличались очень бледной кожей, но такое случается, когда работаешь на пустотном корабле. Из-за отсутствия естественного солнечного света сереют даже самые смуглые лица.

Я старался приносить пользу. Пытался меньше есть, пробовал хоть чуточку поспать. Делал кое-какие записи, но немного, поскольку всё ещё не представлял, что от меня требуется. Вести хронологию их действий? Для этого лучше пригласить историка. Писать пропаганду для Крестового похода? Тут больше пригодился бы итератор. Я создал себе репутацию — уж какая получилась — на более хрупком фундаменте. Люди. Характеры. Недостатки и сплетни.

Я изо всех сил старался не проявлять сомнения слишком явно. На моих встречах с Видерой, которые в большинстве циклов происходили в конце последней дневной вахты, она казалась вполне довольной тем, как идут дела.

Мы ели в одной из офицерских столовых, окружённые гулом разговоров и звоном металлических подносов. Все окружающие игнорировали нас.

— Ты, конечно же, встретишь его, — сказала мне Юдита. — Я хочу, чтобы ты поскорее с ним познакомился.

От этих слов у меня свело живот.

Примарх. Я слышал о них, писал о них, но никогда не встречал. Ничего удивительного. Обычные люди с примархами не знакомятся.

— Какой он? — поинтересовался я.

«Какой он?» К бесу, что за глупый вопрос! Худший из возможных.

Видера откинулась на спинку стула, рассеянно постукивая пальцем по столешнице.

— Ну что ж... — произнесла она. — Серьёзные вопросы пошли.

Тогда я старался понять, не пытается ли Юдита смутить меня, нагнетая напряжение так, чтобы я лишился остатков самообладания. Но не думаю, что она так делала.

На её лице ясно проступало нечто близкое к... упоению. Так бывает, когда кто-то пытается убедить вас, что предмет разговора прекрасен, ценен или неординарен, и с трудом подбирает слова.

— В общем, не обращай внимания на крылья, — продолжила Видера. — Если сможешь. Они — самое поразительное, что в нём есть, но не самое важное.

— Не обращать внимания на крылья.

— Так поступают в его легионе. Они терпимы к физическим отклонениям. Иначе им никак. И в целом крылья — просто ещё одно его оружие, ещё одна сила, которой он обладает.

— Но… они ведь...

— Невозможны. Я знаю. Но они есть, они существуют. И если ты будешь просто пялиться на них, делать какие-то выводы, то оскорбишь его.

— Я не хотел бы этого.

— Может, ты ему понравишься. Он добрый. По крайней мере, иногда. Вообще удивительно, учитывая, что ему приходится делать. Он терпелив и умён. Чрезвычайно умён. Я бы не пробовала мериться с ним смекалкой.

— Я и не собирался.

— Однако же он не уважает слабость. Никто из них не уважает. Они происходят из сурового мира и отвергают всё, что им не под стать.

— Отлично.

— Просто смотри им в глаза. Им не всё равно, как ты себя ведёшь. Так что приведи себя в порядок, держи голову выше. Что из истории легиона тебе известно?

— Кое-что. Ну, многое ведь всё ещё засекречено.

— И не просто так. Прошлое у них неблагополучное. Но всё позади, и теперь они образец для подражания, а не повод для стыда.

Я не знал, что когда-то их стыдились. На тот момент я ознакомился только со старыми, весьма общими описаниями того, что их легион был не до конца укомплектован и действовал не в полную силу до того, как обнаружили их примарха. Он переделал их, увеличил численность, поднял боевой дух. Теперь воины Девятого стали образцовыми, одними из лучших среди отборных бойцов Императора, и о них говорили наравне с Лунными Волками и Ультрадесантниками.

Тогда я был крайне плохо осведомлён. Не имел ни малейшего представления о том, что Легионес Астартес за существа, и тем более не понимал, что такое примарх. Если бы я это знал, то, возможно, сбежал бы, вернулся бы на Ашаллон, вновь опозорив себя. Впрочем, у меня бы ничего не вышло: мы уже находились в варпе и мчались к точке моей встречи с этими созданиями, в чём я мог винить только себя.

— На моём поприще неведение — это добродетель, — произнёс я. — Мне хочется получить первое впечатление, не имея никаких предубеждений. Начать с чистого листа.

Видера ухмыльнулась.

— Да неужели? — спросила она. Доев свою порцию, Юдита отодвинула поднос. — Тогда я рассчитываю, что результат работы оправдает ожидания. Но просто учти, если ты всё же пожелаешь заполнить некоторые пробелы, то в корабельной библиотеке найдутся вид-книги. — Она встала. — Подумай, не посмотреть ли тебе какие-нибудь из них. Мы направляемся в опасное место.

Я так и сделал. Изучил всё, что мог. Не уверен, насколько мне это помогло: многое из того, что удалось отыскать, либо подверглось цензуре, либо всего лишь повторяло пропаганду, которую мы все уже видели в роликах-сводках о Крестовом походе. Кровавые Ангелы, великолепные золотисто-красные воины из славного замысла Императора, предвестники новой эры свершений и прогресса.

Стоило признать, именно так они и выглядели. Даже при просмотре на крошечных экранах становилось ясно, насколько внушительны они на поле боя. Багряные доспехи сами по себе говорили о многом: их трудно скрыть, они богато украшены и подобны перчатке, брошенной врагам.

«Мы не прячемся. Мы на виду. И мы идём за тобой».

Я не мог сосредоточиться. На протяжении условно ночных вахт я лежал на своей койке, смотрел в украшенный потолок и слушал, как скрипят палубы. Поначалу я молился о сне, но потом вспомнил, что нам больше нельзя молиться. Таблетки не помогали: когда я находился в таком состоянии, единственное лечение состояло в том, чтобы сбежать, скрыться и забыть о том, что мне полагалось сделать, а именно этого я не мог позволить себе сейчас. Я чувствовал себя пойманным в ловушку, стиснутым злобными великанами в керамитовой броне, а ведь я ещё даже не встретился с ними.

В прерывистой дрёме я думал об их повелителе. Мне стало интересно, как будут выглядеть крылья и как у меня получится не смотреть на них. Я думал о том, как возможно, что одного из полководцев величайшей войны, развязанной нашим видом, называют «добрым». О том, удастся ли мне высоко держать голову при встрече с ним, не заикаясь и не выставляя себя на посмешище.

Наверняка же у них есть кровеносные сосуды, потовые железы. Примархи... К бесу, они же должны испражняться! Верно ведь? А они когда-нибудь запинались в разговоре, оступались, случайно отрыгивали? Да, такое никогда бы не включили в пропагандистские ролики, но всё равно, они же отчасти — по большей части — люди. Не так ли?

В краткие часы нормального сна я видел его. Он парил надо мной в красном тумане и благосклонно улыбался мне, пока его светлые волосы развевались на лёгком ветерке. Я пытался извиниться, сказать ему, что не знаю, как очутился в таком положении, а он протягивал руку и, подняв палец, останавливал мою болтовню. Он говорил мне, что я одарённая душа, что в прошлом мне просто не везло. А потом он объяснял мне, что задумал, полностью доверяясь мне, и я снова начинал творить, фразы лились рекой, и впереди ждали только слава и довольство.

Я просыпался, раскрасневшийся и липкий от пота, и обнаруживал, что лежу один в тесном отсеке.

Как же это всё смехотворно. Он не какой-то святой, не икона для суеверных, чтобы его трогали и молились на него. Он человек. Или что-то похожее на человека. Он — искусный тактик и стратег, чьи завоевания заслуживают места в хрониках. Я прибыл для того, чтобы оказать эту услугу. Я просто не знал, получится ли у меня.

Вот почему, когда мы наконец вышли из варпа, меня охватило не только облегчение, но и тревога иного рода. Ощутив, как спадает поле Геллера, я сделал глубокий вдох, словно за время перехода воздух на борту каким-то образом стал более свежим.

Видера позвала меня на главную смотровую площадку, чтобы я понаблюдал за перелётом к центральной зоне системы Баала. Варп-ставни задвинулись вверх, открывая взору высокие арочные окна с толстыми бронестёклами. Стоя рядом с Юдитой на мраморной палубе, я заморгал: пространство вокруг нас заливал красноватый свет.

Пустота здесь была не чёрной. Точнее, почти чёрной, но не совсем, как корка на старой ране, которая скоро заживёт.

Когда мы приблизились к самой планете, я увидел корабли. Сотни. Они проплывали рядом с нами, наклонялись, кренились, а затем уносились прочь. Одни звездолёты носили полную символику Кровавых Ангелов, другие — обозначения их вспомогательных частей Имперской Армии. Корветы, крейсеры, системные челноки, мониторы, даже целые линкоры... Все они скользили к громадной сфере, словно на дно колодца. Их габаритные огни, что казались драгоценными камнями, полускрытыми рубиновым туманом, мигали и вспыхивали вдоль тяжёлых бронеплит и сенсорных панелей.

— Трон... — пробормотал я.

Никогда прежде я не видел столько кораблей в одном месте.

— Прекрасное зрелище, — отозвалась Видера. — Ты не поймёшь, насколько они могущественны, пока не увидишь, как собираются их флоты.

Меня воспитывали на рассказах о неизбежности триумфа людей над ксеносами. Я всегда воспринимал их с толикой сомнения, но, увидев такую картину, понял, что готов им поверить. В какой-то момент мы приблизились к настоящему линейному кораблю с носовым орудием, которое выглядело немыслимым. Наш маленький космолёт мог бы проскользнуть внутрь ствола без особых проблем.

— Ты рисуешь их? — спросил я.

— Не совсем по моей части, — ответила Видера. — Художники ВКФ неплохо на этом зарабатывают, но корабли уродливы. Даже те, которые попали в руки Девятого, а ведь там их изо всех сил стараются прихорошить.

Я тоже слышал об этом, а теперь смог убедиться лично. Все звездолёты легиона, с позолоченными носами и сверкающими башнями, смотрелись великолепно. Чтобы добиться такого, наверняка потребовались огромные усилия, особенно если учесть, что они почти непрерывно воевали.

— А в чём причина этого? — спросил я.

— Сбора? Совет закончился. Никейский. Ты знаешь об этом? Всё сильно изменилось. А ещё назначили магистра войны. Ну вот, им есть что обсудить, прежде чем снова отправиться в путь. — Юдита не отводила глаз от обзорных экранов, с нескрываемым восхищением наблюдая за манёврами пустотных кораблей. — Это крупный сбор, значимая встреча. В целом, идеальный момент для того, чтобы ты присоединился к нам.

Я посмотрел мимо основной массы носителей и крейсеров и сосредоточил внимание на нашей цели — сочно-красном мире, серпе насыщенного цвета на фоне тёмной бездны. Над ним висели две луны, обе ярко сияли. В минувшие годы над этими спутниками построили колоссальные пустотные порты — разветвлённые созвездия из железа и пластали, светящиеся паутинами сернисто-жёлтых огней. Пространство между ними заполняли небольшие суда, снующие от одной посадочной площадки к другой. Я даже не пробовал сосчитать их. Комплексность всего увиденного ошеломляла меня. Казалось, целая планетарная система обрела жизнь и теперь лихорадочно суетится. А ведь это всего лишь один из восемнадцати действующих легионов, каждый из которых — как я предположил — имеет доступ к подобным ресурсам.

— Поразительно, — невольно выдохнул я.

Видера рассмеялась.

— Даже не полный их состав. Я не знаю, собирали ли они когда-нибудь все наличные силы. Попробуй представить такое.

Я не сумел. Это оказалось выше моих сил. Я почувствовал себя очень маленьким, крошечным.

— Он на одном из этих кораблей?

— Понятия не имею, но вряд ли. Так, мы высадимся на Баале-Примус, однако ставка Девятого находится на самом Баале. Ты прочёл инструктаж по гравипогрузке?

— Да.

Вернее, я собирался.

— Тогда тебе известно, что надо делать... — Нечто привлекло её внимание. — О, Трон Единства, ты только посмотри! Это же «Слеза».

Посмотрев, куда Юдита указывает пальцем, я увидел что-то гигантское, пришвартованное вдали от нас, почти над тёмным, как ночь, горизонтом Баала. Сначала я решил, что передо мной третий естественный спутник, но затем в угрюмом сиянии местного солнца проступили легионные обозначения.

Видера ошибалась в своих речах: этот корабль выглядел поистине красивым. Каким-то образом, наперекор всему, Девятый примарх создал жемчужину среди боевых звездолётов, собор в пустоте. В тот миг, когда его башни плыли над планетарной границей света и тьмы, он показался мне чем-то вроде огромного реликвария — ларца для древних и заветных драгоценностей, который лишь с неохотой уставили орудиями разрушения и отправили поливать огнём врагов нашей расы.

— А что думаешь ты? — спросила Юдита.

Я не мог отвести от него глаз и внезапно пожалел, что не взял с собой автоперо.

— Что ко мне возвращается воображение, — ответил я.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Чтобы получить разрешение на посадку, мы потратили много времени. Очень много. Наш корабль считался мелким, даже не совсем военным, и, полагаю, нам из-за этого пришлось ждать в очереди к причалу. Пару часов я бродил туда-сюда, а потом, когда мне надоело даже созерцать построения сверкающих звездолётов, вернулся в каюту, чтобы проверить состояние моих скромных пожитков.

Мною овладело нечто среднее между радостным возбуждением и нервозностью. Раньше я уже писал о Крестовом походе, и некоторые произведения были сатирическими, пока не попали в руки цензорам. Мне казалось, что мне кое-что понятно об этой кампании — о её безрассудности, её высокомерии. Но теперь, впервые по-настоящему увидев что-то связанное с ней вблизи, я спрашивал себя, не ошибался ли я прежде. Такое уже случалось.

В любом случае у меня пробудился аппетит. Я хотел оказаться среди них прямо сейчас, начать изучать их, описывать их характеры, думать о том, что буду о них создавать. Когда наконец прозвучал сигнал о посадке на транспортные модули, я практически рысью помчался к лифту. Кабины-клетки, громыхая, опустились в ангары, где ждали ещё несколько десятков пассажиров, в основном военных и слуг легиона. Мне сказали, что Видера спустится на другом судне, поэтому я взошёл на борт в одиночку. Мне досталось место между женщиной в каком-то баальском мундире и капитаном Имперской Армии с густой чёрной бородой, выбивающейся из-под шлема. Никто из них не завязал со мной беседу, поэтому я откинулся на спинку сиденья в ожидании сброса.

Перелёт, как всегда, вышел неприятным. Внизу откинулись двери пустотного люка, последовал сильный толчок, а затем стремительное падение навстречу невесомости, которое ощущается так, словно в твоём теле перестраиваются все кровяные клетки. Пока мы летели через вакуум, я зажмурился, снова открыл глаза, когда судно ворвалось в верхние слои атмосферы и нас затрясло в фиксаторах.

Именно тогда я впервые заметил Баал-Примус, который пронёсся совсем близко от нас. Вскоре он пропал из виду — спуск с орбиты ведь происходит очень быстро, — но я хорошо рассмотрел бесплодные соляные равнины, сверкающие белизной и окольцованные низкими грядами обнажённой породы. Я увидел поселения, что раскинулись на склонах бесформенного горного массива, будто порты на самом берегу неподвижного кристаллического моря. И всё это купалось в бледно-розовом сиянии древнего солнца Баала.

Мир представлялся удивительно неразвитым, во всяком случае, по сравнению с гигантскими городами в космосе, которые я наблюдал по пути сюда. Открытое пространство выглядело как пустошь с россыпью зданий по краям. В остальном — ничего. Сколько же людей здесь живёт? Пожалуй, население тут мизерное, если соотносить с тем, сколько народу могут вместить те пустотные станции.

Затем мы начали преодолевать плотные слои атмосферы, и всё вокруг утонуло в оглушительном рёве, за которым вскоре последовал увесистый хруст приземления. Сглотнув густую слюну, я сжал и разжал кулаки, а затем сделал глубокий вдох. Двери посадочного модуля с лязгом раздвинулись, впуская клин красного света. Тогда я впервые втянул в себя воздух Баала и ощутил его сухость на языке. Ещё до высадки я принял предписанные антирад-таблетки, которые, похоже, притупляли восприятие, однако различил сложные ароматы, хлынувшие в пассажирский отсек. Привкус соли, запах незнакомой растительности, неотступные нотки химикатов... Я увидел оранжево-розовое небо, дрожащее от жары, и сухую почву под ним.

Мы отстегнули ремни и высадились. Ковыляя к сходням, я чувствовал, как ноют мои дряблые мышцы. Большинство пассажиров знали, куда им идти. Я неуверенно огляделся вокруг, гадая, где же Видера. Моё облачение заколыхалось на горячем ветру, в глаза мне попал песок.

— Господин Каутенья? — спросил кто-то, стоящий у меня за плечом.

Повернувшись, я увидел женщину, которая смотрела на меня. Она носила одежду в цветах легиона — кроваво-красную с золотистой отделкой, — а на её бледном лице выделялись тёмные глаза. Как и большинство баалитов, виденных мною ранее, она была худощавой и невысокой. Я, конечно же, знал о войнах прошлого. Старые шрамы до сих пор не затянулись.

— Он самый, — ответил я.

— Оликса Эрис, командир легионной ауксилии. Вас ожидают. Прошу, следуйте за мной.

Так я и поступил. Мы прошли мимо рядов персональных машин, пробираясь через толпу. Все куда-то шли, явно занятые делами. Вдалеке, среди более высоких строений пустотного порта, снижались или взлетали по-настоящему огромные корабли, все до единого набитые войсками или припасами. Подняв голову, я разглядел бледные точки — боевые крейсеры на низкой орбите. Сложность происходящего пугала.

— И долго так будет продолжаться? — спросил я у Эрис.

— Всего две недели. — Она говорила на ходу, даже не повернув головы. — Мы действуем с опережением графика.

Я полагал, что так оно и есть. Каждое движение вокруг меня ощущалось выверенным и скоординированным, как в громадном замысловатом хронометре, работающем в наивысшем темпе.

Удалившись от посадочных площадок, мы вошли в комплекс тоннелей, прорытых в хребте, который охватывал платформы с юго-востока. Ходы, проложенные машинами, оказались просторными и хорошо построенными. Под высокими потолками парили суспензорные люмены, освещающие фрески на стенах из голого камня.

Мы подошли к пышно украшенному дверному проёму, вырезанному в песчанике. Его обрамляли мозаики, у порога пахло благовониями. Над входом горели две лампы с бронзовыми вставками, отбрасывающие тёплый свет на плитку. Эрис жестом указала на дверь.

— Не пойдёте? — спросил я.

— Мне поручили доставить вас. — На её серых губах мелькнула едва заметная улыбка. — Будьте почтительны.

Потом она ушла. Я не знал, что и думать. Ну, я же всегда вёл себя почтительно. Разве нет?

Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Подождав немного, я постучал снова, а затем толкнул дверь.

И сейчас помню, как меня ошеломило то, что ждало внутри. Невозможно полностью привыкнуть к самому их физическому присутствию, особенно когда находишься с ними в замкнутом пространстве, и они прямо у тебя перед лицом. Это странно, ведь с тех пор я видел, как они сражаются в других мирах, в строю, в огромных соединениях, но уже не испытывал точно таких же ощущений, как в тот первый раз. Дело в том, что они мутанты. Мутанты. Их изменили, и они... неправильные. Их увеличили до неузнаваемости, сделали слишком большими по человеческим меркам, чересчур плечистыми и мускулистыми. Они звучат и пахнут как-то не так: их голоса доносятся из гигантских грудных клеток, словно из бочек, их различные имплантированные органы по-всякому влияют на биохимию тела. Чудится, что ты попал в какую-то кошмарную лабораторию, где подопытному ещё делают операцию, однако он уже говорит и смотрит на тебя, ожидая, что ты станешь относиться к нему так, будто он просто человек вроде тебя. Но это неправда.

Вот какое первое впечатление впилось в мой наивный разум нестираемым клеймом.

Во вторую очередь я осознал то, насколько он красив. Не в сексуальном или романтическом смысле, а в каком-то идеализированном человеческом аспекте, как одна из тех мраморных статуй, которые я изучал в вид-историях старой Европеи: холодный и чистый, руки и ноги с безупречными пропорциями, взор бесстрастный и надменный. Я взглянул вверх — далеко вверх, — в льдисто-голубые глаза на лице цвета дублёной кожи, лежавшей под солнцем. Я увидел светлые волосы над высоким лбом и рот, чья линия показалась бы жёсткой, если бы не выглядела столь изящной. В тусклом блеске свечей я рассмотрел тяжёлые пластины доспехов, каждый изгиб которых украшал тонкий слой затейливой отделки.

А он даже не смотрел на меня. Он стоял в центре круглой комнаты, совершенно один, облачённый в силовую броню, из-за которой казался даже более колоссальным, чем на самом деле. Его окружало несколько гололит-проекций. Четыре? Пять? Точно не помню, но знаю, что подумал, будто он не способен обрабатывать данные со всех них одновременно. Каждая схема выглядела ужасающе сложной: они отображали диспозицию кораблей, перемещения войск и ещё Трон знает что. Всё это сновало между лунами, планетой и прилегающей к ним областью пустоты.

Даже заметив, что я вошёл, он не перестал смотреть на диаграммы, а жестом пригласил меня встать перед ним. Порой он дёргал пальцем, или же на открытом горжете его доспеха мигали огоньки, и я догадывался, что он отдал некий приказ, и теперь какой-либо гарнизонный корабль перенаправят в другой сектор, или какую-то партию оружия возвратят на хранение, или же кого-то повысят, понизят или куда-то переведут в рамках одной из нескольких сотен текущих операций по развертыванию и сбору.

— Вы — Аваджис Каутенья, — утвердительно произнёс космодесантник. — Новый летописец.

— Да.

— Пока вы с нами, будете находиться под моим наблюдением. Если вам что-либо понадобится, обращайтесь ко мне. Любые вопросы относительно вашей работы и того, что вам дозволяется, а что нет, решайте со мной.

Он даже не старался скрыть своего пренебрежения и ко мне, и к самой этой встрече. Я не мог его винить. Его создали для сражений, для руководства силовыми действиями неимоверной мощи в таких формах, какие я даже не сумел бы представить, и ему совсем не хотелось разговаривать со мной. Хотелось бы мне сказать вам, что я устоял пред его волной презрения, но случилось иначе. Я жутко испугался и почувствовал себя невероятно уязвимым. Больше всего меня тянуло просто выбежать наружу, отыскать транспорт и убраться с планеты.

Но, что самое скверное, я уже хотел ему понравиться. Да, безумие. Но вы должны понять, что люди моей профессии не выносят, когда их не любят. Это гложет нас. От отношения к нам зависит всё, в той или иной степени. Мы рассказываем истории, выдаём результаты нашего труда, а потом нам должны аплодировать, иначе окажется, что все наши усилия пропали впустую или хуже того. На каком-то этапе этот... человек будет читать то, что я создам. Все они будут. Именно они станут моими критиками.

— Меня зовут Бел Сепатус, я из Керувимского воинства Первой Сферы легиона, — продолжил он, умело и быстро переводя безупречные глаза с одного гололита на другой. — Во время перехода я буду располагаться на «Красной слезе». Вы тоже. Требуется ли вам что-нибудь ещё на данный момент?

Я узнал некоторые из этих терминов, но не все. Впрочем, даже не понимая их, я прекрасно видел, что он стоит на порядок выше меня, за пределами всего, что я когда-либо видел раньше, и точные звания почти не имеют значения. Мне следовало уйти и собрать кое-какие сведения. Следовало разобраться во всех странных хитросплетениях этой чуждой мне империи, чтобы меня не сожрали тут с потрохами. Мои ладони уже настолько вспотели, что я боялся обкапать пол позади себя. Напрасно я не поработал усерднее. Проклятье, мне надо было изучать те вид-книги, пока кровь из глаз не потечёт!

— Нет, повелитель, — заикаясь, произнёс я. — Но спасибо.

Он коротко, холодно воззрился на меня.

— Значит, аудиенция пройдёт так, как согласовано. Через два дня, в крепости. Вам пришлют инструкции.

Похоже, тут у меня перехватило дыхание. Буквально.

— Аудиенция? — глупо переспросил я.

Бел Сепатус вернулся к пристальному изучению флота.

— С примархом, — ответил он ровным тоном. — Одному лишь Трону известно почему, но он хочет встретиться с вами.

После этого Эрис вернулась за мной. Взобравшись на несколько уровней, мы вышли на парапет горной крепости, откуда открывался вид на целые ряды посадочных платформ и площадок для сбора войск. Позади нас возвышалась основная масса поселения. Этот город, частично построенный под землёй, глубоко уходил в почву, и лишь сравнительно малая его часть виднелась за крутыми откосами песчаника. Что ж, логично, подумал я. Какие бы войны ни опустошали эти края в далёком прошлом, они явно оставили отпечаток на родовой памяти. Не высовывайся. Закопайся. Не показывайся на солнце.

Когда я облокотился на каменные перила, Эрис посмотрела на меня.

— Мне приказано проводить вас в ваши покои, — сказала она.

Я окинул взглядом сцены военных приготовлений. Вдалеке виднелись соляные равнины, что сверкали под гнетущим красным светом. Мне уже довелось побывать на нескольких планетах Империума, и каждая из них обладала своими уникальными качествами. Этот мир оказался самым странным из всех. Вдыхая, я чуть ли не ощущал в воздухе враждебность к жизни, словно всё вокруг непрерывно шипело мне проклятья. Ничего очевидного — что-то остаточное, будто вирус, всё ещё активный в почве.

— Ты работаешь на него? — спросил я, жалея, что у меня нет палочки лхо, чтобы затянуться.

— Я работаю на легион.

— Боги. Почему?

Эрис громко рассмеялась, потом поняла, что я говорю серьёзно, и просто смутилась, судя по её лицу.

Конечно, Оликса растерялась. Её жизнь выбрали за неё. В Империуме так происходило почти со всеми, даже тогда. Выбор оставался только у жалких неудачников вроде меня, что делало нас ленивыми и придирчивыми. Надо же, спросил, почему она служит легиону... С тем же успехом я мог бы уточнить, почему она решила дышать.

— Ты не так много знаешь об этом мире, не так ли? — поинтересовалась Эрис.

— Не много, — признался я.

Оликса тоже посмотрела на сцены внизу. Её глаза сузились от яркого света.

— Мы были мертвы, — произнесла она. — Почти. Цеплялись за жизнь. На краю всего сущего, погубленные войнами, которые велись задолго до того, как родился кто-нибудь из нас. А потом… пришёл он.

— Ангел.

— Ты скоро встретишь его. Я завидую тебе. Я бы убила за такой шанс, если бы мне позволили. — Она усмехнулась, но я уловил проблеск неподдельной зависти. — Он возвысил нас. Тех, кто принадлежал к Крови, и тех, кто пришёл позже. Он возвысил нас всех, создав нечто новое. Лучшее. Слияние, что стало прекрасным.

Бел Сепатус прекрасен, это так. Неоспоримо.

— Ангелов никогда не создавали ради красоты, — сказал я. — Они посланники. Каково его послание?

— Что ужас можно победить.

Я наморщил лоб.

— Не вижу никакого ужаса.

— О, он там. Могу вывести тебя на песок и показать.

— Ага, точно. — Неловко повернувшись, я посмотрел на неё. — Я бы предпочёл выпить. Тут где-нибудь наливают?

— У тебя есть дела поважнее.

— Вообще-то нет. Я выбит из колеи, и мне нужно быстро учиться. Я стану слушать. И платить за нас. Тебе нужно будет только говорить.

Эрис долго смотрела на меня, и мне стало ясно, что она пытается определить, не издёвка ли это. Но я не насмехался над ней. Я уже чувствовал слабое недомогание и догадывался, что на меня действуют какие-то элементы здешнего отравленного воздуха. Крепким здоровьем я никогда не отличался. Мне требовалось разобраться, что к чему, впитать знания, чтобы, если я вообще дотяну до встречи с этим проклятым Ангелом, мне хотя бы удалось поддерживать беседу.

— У меня есть обязанности, — возразила она.

— Присматривать за мной, — подхватил я. — Так ведь, да? Пойдём. Деньги у меня есть.

Я понимал, что эта женщина опасна: подтянута, натренирована, способна легко убить меня. Но, опять же, её наверняка постоянно окружали серьёзные и толковые люди, а такое, несомненно, может наскучить.

— Это ради твоей работы? — недоверчиво спросила Эрис.

— Безусловно.

Судя по тому, как она ухмыльнулась, это её не одурачило.

— Тогда следуй за мной, — произнесла Оликса, отталкиваясь от парапета.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Так я узнал, что на Баале-Примус есть спиртное. Алкоголь оказался очень крепким — после первой ночной попойки с Эрис я проснулся с ощущением, что мою голову мариновали в кислоте. Многие военные там пили без продыху, как местные, так и иномиряне. Ничего необычного для объекта Армии, но раньше я думал, что в легионах, возможно, всё по-другому.

В какой-то момент во время того долгого вечера я увидел, что один из подавальщиков несёт большой графин, наполненный рубиново-красной жидкостью. Эрис заметила, что я смотрю на сосуд.

— Даже не думай, — предупредила она.

— Почему?

— Это караш.

— И он...

— Не для тебя.

Следующие два дня пролетели очень быстро, пусть даже у меня стучало в висках, а в глазах мутнело. Всякий раз, когда мне удавалось немного поспать, я видел яркие сны. Всегда о нём, с безмятежным взглядом и безупречной плотью, окутанной дымкой цвета золота и слоновой кости. Я пытался заговорить с ним, запинался, выставлял себя дураком, а он — невозможно красивый, снисходительный, терпеливый — всё равно не покидал меня. Глупые сны, но очень впечатляющие. После пробуждения они запоминались мне чаще, чем остальные. Я напомнил себе, что всегда грезил вот так, и зачастую видел тех, с кем беседовал или о ком собирал сведения, причём именно это в прошлом сделало меня таким компетентным автором. Мне нравилось считать, что в этом моя великая тайна. Моя особая способность.

Я задавал Эрис много вопросов, и она с удовольствием всё объясняла. Большинство людей, встреченных мною здесь, вели себя так же. В крепости не поддерживали секретность: её обитатели выигрывали войну и верили в свои силы. Многие из них почти ничего не знали о прошлом Баала. Да и к чему им это? Они родились уже после ужаса, выросли в мире, который стал гордым и успешным.

И они нравились мне, эти люди. Я слышал истории о Волках Фенриса или Пожирателях Миров и считал, что мне повезло, поскольку меня не отправили описывать их деяния. Баальцы были цивилизованными. Ценили хорошую еду, хорошее вино. Они развивали изящные искусства, а их постройки — те, что я рассмотрел, — выглядели изысканно.

Но при всём этом, как и предупреждала меня Видера, их подготовили для войны, и они не скрывали этого. Большинство из них имели шрамы. У многих, особенно у самых старых выживших, виднелись следы лучевой болезни. Подобное озадачивало меня.

— Ваш мир ещё не очистили от всего этого? — спросил я Эрис незадолго до того, как пришло время покинуть её компанию.

— Нет.

— И Секундус тоже?

— Особенно Секундус. Там запретная зона. Его сохраняют в прежнем виде.

— Зачем?

Оликса пожала плечами.

— Его невозможно обезопасить, — ответила она. — Всё это никак не убрать.

Тогда я уже больше узнал о том, как они все выросли на окраинах здешних бесплодных полупустынь, о риске, которому они подвергались, о необязательных смертях, которые наслаивались одна на другую.

— Но это же бессмысленно. Отправьте туда флотилию биологис, и они в течение года вычистят все оставшиеся токсины.

— И чего мы добьёмся? Ты предлагаешь искоренить этот мир, заменить его на такой, что ничем не отличается от других.

— На вменяемый.

— Лучше безумие, чем искоренение.

Я рассмеялся, но она говорила совершенно серьёзно. Тогда я не придал этому значения. Решил, что Эрис преувеличивает, ведь местные не казались сумасшедшими. Подумал, что так она не даёт мне расслабиться.

В любом случае мои сомнения быстро рассеялись, ведь многое другое из того, что я увидел, невероятно захватывало меня. Я наблюдал, как служащие ауксилии демонстрировали свои навыки в тренировочных дворах. Меня водили на стройплощадки, где из прокалённых солнцем песков уже начинали подниматься более крупные города. Мне показали кустарные мастерские, где панцирную броню, войсковые транспорты и даже лазружья дорабатывали и переделывали по спецификациям легиона. Исходное снаряжение брали из кузниц Механикума, но в Девятом уделяли внимание тому, как выглядит матчасть. Здесь счищали прежние обозначения, накладывали более совершенные заводские метки и символы. Казалось, что у огромных бригад рабочих нет иных занятий, кроме как украшать то, что им давали. В общем, всё это касалось не только звездолётов: баальцы хотели отправляться на войну в достойном виде. Будучи неряхой от рождения, я находил их настрой в равной мере необъяснимым и впечатляющим.

Конечно, уже тогда я заболевал. Отсутствие полноценного сна стало обыденностью. Я с трудом переносил светлое время суток. Щурился в знойную даль, наблюдая, как густые охряные тени сгорают на малоплодородных равнинах, и чувствовал, как накатывает тошнота. Временами я поднимал руку и следил, задрожит ли она. Мне говорили, что еда и вода, которыми я так наслаждался, прошли очистку, но мне хотелось уточнить, насколько тщательную.

К тому времени, когда Видера пришла за мной, чтобы ненадолго свозить меня на сам Баал, я уже начал беспокоиться.

— Ты неважно выглядишь, — сказала мне Юдита, нахмурившись.

— Может, просто пустотная хворь, — предположил я и заглотнул ещё пару таблеток противорвотного.

— Уже что-нибудь написал?

Вообще говоря, да. Посреди студёных ночей, сидя в своей комнатушке, я писал о том, что видел и о чём беседовал.

— Но названия ещё нет.

— Его всегда придумывают в последнюю очередь, не так ли? — поинтересовалась Видера.

— Не всегда. Мне просто нужно найти правильное.

Вскоре после этого мы отбывали. Юдита с самого начала трудилась в плотном графике: налаживала контакты, работала над новыми проектами, следила за тем, чтобы её имя помнили во всех нужных местах. Всякий раз, когда мы встречали сотрудников легиона, они узнавали Видеру и явно выказывали уважение. Они говорили с ней о делах Крестового похода, а на меня смотрели так, словно из пустыни притащилось нечто жалкое, и теперь надо провести дезинфекцию.

Мы спускались в центральный мир системы. Я давно знал, что мне никогда не разрешат ступить на вторую луну, но вокруг главной планеты поддерживался почти такой же строгий кордон. На ней не имелось никаких сооружений, кроме знаменитой крепости Аркс, одной из поистине великих цитаделей Империума. Чтобы добраться туда, мы сели на отлично вооружённый корабль с экипажем из одних только слуг легиона. Его корпус украшал герб Девятого, капля крови на фоне крыльев. Во время короткого перелёта нас сопровождали космодесантники — безмолвные исполины, чья броня тихо рычала при каждом угрожающем движении. Я всё ещё не привык к тому, что, даже когда они просто стоят неподвижно, их окружает ореол страха. Эти астартес носили шлемы, их прекрасные боевые латы сверкали, а болтеры и длинные мечи находились у них под рукой. Я держался как можно дальше от них, болезненно чётко осознавая, что столкнусь со многими другими, когда мы достигнем места назначения.

Затем отсек загерметизировали, мы оторвались от площадки, недолго проболтались в пустоте, а затем торможение вдавило нас в фиксаторы, и обзорные экраны вновь заполнились адским пламенем из-за входа в воздушную оболочку. Успев мельком взглянуть на планету внизу, я увидел картину ещё более мрачную, чем в случае с Баалом-Примус: неимоверно огромные участки непрерывной пустыни красного, жёлтого и серо-коричневого цветов. В верхних слоях атмосферы мерцали странные огни — то ли какие-то погодные явления, с которыми я никогда раньше не сталкивался, то ли нечто более опасное, сохранившееся со старых дурных времён. Даже с такой высоты пустоши казались гигантскими. Мир напоминал полотно, очищенное от мелких деталей.

Я заметил цель полёта незадолго до того, как она пропала из виду среди языков пламени вокруг корпуса. Какой-то вулкан, или, возможно, даже два, сросшиеся и раскинувшиеся по земле. Эта колоссальная ступенчатая масса расколотой и потемневшей горной породы вздымалась над растрескавшимися равнинами цвета ржавчины. Впрочем, я понял, что это точно не вулкан — по крайней мере, не действующий. Возможно, он потух, или же его магматические камеры осушили и закупорили, оставив только окостеневшую основу, которую можно обрабатывать, переделывать и поднимать выше. Прижавшись лицом к бронестеклу, я увидел, что его склоны кишат строительной техникой, по ним ползают землеройные машины, а на устремлённые ввысь стены наползают облака пыли.

— Как долго они строят? — спросил я.

— Более ста лет, — спокойно ответила Видера, не удосужившись посмотреть наружу. — И будут строить ещё сто.

Турбулентность усилилась, и я откинулся на спинку кресла. Спуск к посадочным площадкам вышел пугающим, неровным и тряским из-за сокрушительного притяжения Баала. Хотя я заранее надел атмосферный скафандр, облегчавший положение, и принял дополнительные таблетки, ещё до того как мы коснулись земли, я почувствовал, что конечности наливаются тяжестью.

Когда двери посадочного модуля открылись, я снова встал на ноги и тут же пошатнулся, полностью ощутив натиск гравитации. Мне показалось, что я состарился на десяток лет, пока просто ковылял по рампе. Вспомнив слова Видеры — «он не уважает слабость» — я постарался высоко держать голову.

Выйдя наружу, я получил новый удар, теперь от жары, и сразу же начал потеть в непроницаемом костюме. Мы спустились недалеко от вершины Аркса, которую окружали утрамбованные земляные валы. Вдали к бледно-розовому небу вздымались башни из полированного гранита, переливчато мерцающие, словно под водой. Крепость оказалась гораздо обширнее, чем я предполагал, опираясь на тот единственный осмотр во время спуска. Она представляла собой не столько отдельное сооружение, сколько гигантский мегаполис, защищённый бронёй, высеченный из вулканической породы и увитый перекрывающимися кругами парапетов, шпилей и орудийных башенок. Мы находились внутри кальдеры у самого края её южной стенки, и отсюда на север простирались крупные скопления зданий.

Над тесно стоящими куполами и арочными проходами выступали стройные башни и колокольни, облицованные песчаником, гранитом и полированной керамикой. Однако же их каркасы, несомненно, изготовили из лучших композитных сплавов Империума.

Видера уже шагала по раскалённому скалобетону, и я кое-как потащился за ней. На посадочной площадке оказалось многолюдно: слуги и сервиторы легиона, лексмеханики и баалитские ординарцы. Строители, работавшие даже здесь, устанавливали эдикулы, фронтоны и антаблементы, добавляли линейные орнаменты и мозаичные украшения над арками. На солнце сверкали бронзовые купола, переливаясь, словно розовое золото в свете люменов.

Юдита провела меня внутрь крепости, где гнетущая жара уступила место прохладе стен, вырезанных в скале. Мы поспешили по наклонным коридорам, чувствуя, как постепенно пробираемся в бывший очаг кальдеры. Сзади доносились отголоски шумов со стройплощадки, но вскоре мы добрались до лучше отделанных помещений, с гладкой плиткой на полу и богато украшенными потолками. Истинные члены легиона, воины-астартес, проходили мимо нас, и камень скрипел под их ногами. Большинство из них не носили шлем, и мне вновь открылось странное единообразие их черт. Также я видел, сколь различны пышные обозначения на их доспехах — прочерченные золотом руны, сигилы, эмблемы и знаки различия. Каждый участок алой брони испещряли строчки текста, выгравированного с неизменным изяществом, всегда затейливыми шрифтами, иногда почти нечитаемыми. Благодаря моим запоздалым исследованиям и терпеливым объяснениям Эрис мне удалось определить значение некоторых символов. Ротные гербы, почётные метки, художественные описания предыдущих кампаний... Я узнал определённые отсылки к сражениям и отметил, как изобильно встречаются значки в форме чаш, стилизованных лиц и капель крови. Некоторые из воинов, как и Бел Сепатус, входили в Первую Сферу легиона. Таких бойцов примарх держал рядом с собой на почитаемых и особо ответственных должностях.

Значит, и он сам уже поблизости. Где-то неподалёку в этом лабиринте из терракоты и фресок. Я подумал, что мог бы как-то уловить его присутствие, как источник тепла или близкий погодный фронт, но не ощущал ничего, кроме симптомов грави-вялости. Мне хотелось постоять минутку, чтобы перевести дух и принять ещё одну таблетку, но Видера продолжала широко шагать. Тут все широко шагали. Воины проводили здесь совсем немного времени: это место служило транзитной остановкой, откуда они вскоре снова уносились в родную стихию. Мне стало интересно, что они думают о крепости, которую построили. Почитают ли её, если судить по тому, как щедро она украшена? Или же цитадель для них — просто бремя, и они задерживаются здесь только по необходимости, дожидаясь, когда смогут вернуться на войну среди звёзд?

Наконец мы подошли к высокому арочному проёму с полированными двойными дверями из кедра. По обе стороны от них в кадильницах горели благовония, а замковый камень венчала безмятежная золотая маска, окружённая лавровым венком. На страже стояли два Кровавых Ангела, оба со знаками различия Икисата — Сангвинарной гвардии. Они носили ярко начищенные золотые доспехи, даже более ослепительные, чем алая броня других бойцов легиона. Мне показалось, что это уже почти перебор. Они словно упивались своим великолепием, и это опьянение, учитывая мою дурноту, начинало меня раздражать.

Видера бросила на меня суровый взгляд.

— Не расклеивайся, — пробормотала она. — Тебя сюда привела я, так что не подставляй меня.

Какая же искренняя забота. Ну, я сделал всё, что мог.

Но тут двери открылись

Что я могу рассказать о том моменте сейчас, после стольких событий? Сумею ли вообще точно вспомнить его? Сомневаюсь. Иногда мне кажется, что мне показали только то, что мне следовало увидеть. Порой я спрашиваю себя, случилось ли это вообще...

Конечно же, случилось. Я становлюсь мелодраматичным. Большинство образов с той встречи размыты, но некоторые достаточно яркие. Помню, что передвигался с усилием, словно брёл под водой. Мне докучало жужжание в ушах. Лучевая болезнь, сказала мне позже Видера. Но она хотела, чтобы я так думал. Такое объяснение их всех устраивало. А возможно, я просто изнемог — слабый от природы человек, на которого навалились слишком тяжёлые испытания, когда его внезапно забросили в средоточие нашей галактической войны.

Надо идти от самого начала. С основ. Итак, само помещение — очень большой, длинный зал для приёмов с высокой арочной крышей в готическом стиле. Стены высечены из камня с прожилками, ниши заставлены мраморными скульптурами. Все изваяния стройные, в героических боевых позах. Над головой бесшумно парят скопления люменов, отделанных самоцветами и позолотой. Устойчивый запах благовоний, равномерный гул голосов.

Пожалуй, там, на полу в чёрно-белую клетку, собрались сотни гостей, но зал, расположенный глубоко в недрах Аркса, окутывали тени, так что трудно определить, сколько именно людей окружало нас тогда. Там пребывали учёные и хранители знаний, техножрецы и стратеги, посланники и всяческие имперские воротилы. Как и при встрече с Белом Сепатусом, во мраке кружились гололит-проекции, и на каждой из них отображалась та или иная часть флота над нами. Большую часть присутствующих составляли астартес, в основном капитаны рот или более старшие чины, облачённые в церемониальные латы и плащи. Разбившись на группы, они обсуждали траектории и скорости, споря о каких-то деталях. Высказывались они уважительным, но напряжённым тоном, ведь от решений, принимаемых тогда, зависел успех операций, которые проведут месяцы спустя и на полпути через всю зону Крестового похода.

В дальнем конце зала высился трон. Он пустовал. Его законный обладатель стоял у подножия ступеней, ведущих к престолу, и совещался с кучкой помощников. Вероятно, хозяин трона поднимался на возвышение только в пору празднеств или кризисов, чтобы обратиться к верноподданным с грозными воззваниями на манер древнего монарха. А может, он вообще никогда не садился на престол. Подозреваю, что правилен второй вариант, поскольку всё, известное мне о его характере, указывает на то, что он ненавидел ритуалы и постоянно сомневался в своём праве на власть. И это тоже входит в легенду о нём, не так ли? «Тот, кто лишь с неохотой принимал внешние атрибуты государя, предпочитая им узы товарищества со своими воинами».

Странно, конечно, что подобные попытки выказать смирение только сделали его ещё более грозным. И сейчас он стоял там, прямо передо мной. Мы шли туда, где буквально ощущалось его присутствие, неуклонно проталкиваясь мимо групп чиновников и командиров. В любой момент он мог повернуть лицо, столь полное безмятежности, устремить на меня этот пронизывающий взгляд, и мы бы оказались на одном уровне, в одной комнате, в положении, где нам полагалось бы завести беседу.

Описывая свои первые впечатления, я постараюсь избежать банальностей. Разумеется, оказалось, что он красив. Великолепен. Он словно бы излучал свет, как если бы вокруг него пылал золотой ореол, а всё остальное лишь мягко поблескивало в отражённом сиянии. Его лицо было худощавым, но не чрезмерно. Он носил церемониальную броню, настолько же превосходную, как и все прочие доспехи в этом зале. Его крылья притягивали взгляд не так сильно, как я опасался: возможно, мне помогли наставления Видеры. Получилось бы логично, если бы я смотрел только на них, но в том месте и в то время они представились мне всего лишь естественным элементом всей той пышности, что царила вокруг, просто ещё одной из частиц его поразительной сути, что складывались в захватывающий образ. Крылья не выглядели неестественными. Определение «мутация» для них точно не годилось. Может, «убранство»?

К тому времени я уже почти не осознавал, куда иду. Меня толкало к нему, почти машинально. Когда мы с Видерой подошли ближе, он наконец повернулся и посмотрел на меня. Мы встретились взглядами, и на долю секунды мне почудилось, что меня взяла на прицел какая-то огромная сила, готовая выведать все мои секреты до последнего, и я бы сразу же раскрыл каждый из них, не возражая, ведь какой смысл сопротивляться чему-то столь колоссальному и неодолимому?

— А, — произнес Сангвиний, когда меня окончательно притянуло на его орбиту. — Наш новый летописец. Как прошло ваше путешествие, господин Каутенья?

Его голос звучал так, как ты и представляешь: мягко, сдержанно. Говорил он с баальским акцентом, как и Эрис, но с глубинными ритмами, которые я встречал у носителей терранских наречий, находящихся под угрозой исчезновения. Его лицо выражало открытость, а в его позе читалась та неосознанная уравновешенность, какую я прежде наблюдал у самых лучших танцоров. И у воинов.

— Всё прошло прекрасно, благодарю, повелитель, — ответил я, поклонившись.

— Я читал вашу книгу, — произнёс он.

Меня тут же охватило нечто среднее между радостью и ужасом, то чувство, которое я всегда испытывал, услышав такие слова. Впрочем, мне не следовало удивляться: Видера рекомендовала меня, но решение о том, приглашать ли меня, принимал он. Летописцы ведь обладали влиянием, хотя об этом нередко забывали. Мы представляли Крестовый поход всему Империуму. Мы прославляли его, разъясняли и, весьма редко, критиковали. Во многих флотах легионов — по крайней мере, наиболее цивилизованных — для воинов имело значение, какими их изображают.

— Вам понравилось? — спросил я.

— Книга подтвердила рекомендации Юдиты, — ответил он, кивнув в сторону Видеры. — У тебя талант к красочным описаниям. Но мне также очевидно, как это навлекло на тебя неприятности. — Он мельком взглянул на одного из космодесантников, стоявших рядом с ним, воина в золотой броне. — Мы на войне, не так ли, Азкаэллон? Как говорится, истина погибает на ней. А уж прямота — тем более. Скажи мне, ты ожидал, что вспыхнет полемика? Наслаждался ею?

Мне часто задавали этот вопрос, и я обычно отвечал по-разному, поскольку уже позабыл, что думал тогда. Но в данном случае казалось разумным проявить такую откровенность, какая только возможна.

— Я серьёзно подошёл к делу, — ответил я. — Идеалы, достоверность... Я думал, всё это оправдывает наши действия.

— Война бывает жестокой.

— Да, бывает. Но она должна подчиняться законам, иначе мы станем не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.

— Значит, ты взялся судить тех, кто выполняет всю работу, да? Ты когда-нибудь был солдатом?

— Если бы законникам требовалось владеть такими же профессиями, как у их обвиняемых, наши суды пустовали бы.

Сангвиний рассмеялся.

— Однако же может показаться, что составить историю Крестового похода и назвать её «Ложная заря» весьма самонадеянно. Разве что действительно знаешь, о чём говоришь.

— Я проверил все материалы. У меня есть доказательства.

— И всё же это мало на что повлияло, когда за тобой пришли цензоры.

— Если честно, проблема была не в них, — сказал я с сожалением. — Общественность оказалась хуже.

— Публика поддерживает то, что мы делаем.

— Поскольку читает лишь то, что ей даёт Армия.

Я поверить не мог в то, что со мной происходило. Всего пару минут назад я едва вспомнил бы собственное имя, а теперь спорил — спорил с ним.

Да, я понимал, что он не вполне серьёзен. Знал, что он испытывает меня, проверяя, сумею ли я выдержать вежливый напор. Тем не менее из-за этой книги я всегда вёл себя так. Тогда мне по-прежнему казалось, что она правильная. Я всё ещё думал, что кому-то ведь следовало сказать то, о чём другие просто шептали. О том, что Повелители Ночи творят гнусности, что Волки Фенриса практически неуправляемы, что Пожиратели Миров просто пошли вразнос. О том, что многие части ауксилии ничем не лучше и пренебрегают жизнями как гражданских, так и своих солдат. Собрать такие истории оказалось несложно — множество достоверных отчётов даже не попали в чистовик из-за отсутствия места. Я мог бы легко написать множество продолжений, если бы моя репутация не пострадала так сильно сразу после публикации.

Ну а в тот момент я ощутил враждебность со стороны окружающих. Наш разговор в основном слушали космодесантники, элита военной машины Империума. Они сталкивались с невообразимыми угрозами и гибли толпами ради того, чтобы наш вид выжил в Галактике, которая лопалась по швам от врагов, желающих только пожрать нас, а между тем я, потный, тучный, смехотворный, раскапывал про них любые гадости, какие только мог отыскать.

Несомненно, они видели меня таким, каким меня выставляли в глазах общества. Бездарь. Беспечный тип, которого не волнуют их жертвы. Упырь.

— Ты не писал о нас, — произнёс Сангвиний.

— Ничего личного. Мне не удалось найти ничего конкретного. Ну, про времена до того...

— Как появился я. А с тех пор наша репутация безупречна. — Он снова улыбнулся. — У нас есть архивы на «Красной слезе». Они открыты для тебя. Ты увидишь, что наше прошлое было трудным, как и у многих других. — Он скрестил руки на груди, и свет ламп заиграл на золотой чеканке его латных перчаток. — Но оглянись вокруг. Посмотри на это здание, пока мы его не покинули. Узри, что построено здесь. Узри, что способно вознестись из ошибок минувшего.

— Я уже. Это впечатляет.

— А теперь всё снова должно измениться. Мы прибыли прямо с Никеи, ты знаешь? Наверняка ты видел повеления, связанные с Эдиктом. Ты поймёшь, что это значит для нас. Мы подчинимся указам, несмотря на то, какой вред они причинят нам. Почему? Потому что иначе мы станем ничем не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.

Настала моя очередь улыбнуться.

— И теперь я мог бы сказать, что желаю увидеть, как ты отразишь всё это в том, что пишешь, — продолжил Сангвиний. — Я мог бы попросить тебя рассказать Империуму, как удлинится список наших потерь из-за одного вынесенного решения, пока мы будем неукоснительно исполнять все приказы моего отца. Но я не стану так делать. Пиши, что хочешь. Нарисуй точную картину. Среди нас нет цензоров, ведь мы здесь трудимся во имя вечности. — Примарх окинул взглядом тех, кто стоял рядом. Все они слушали. — Ради новой эпохи, которая превзойдёт в великолепии любую иную. И даже тогда, даже достигнув этой цели, мы не избавимся от неудач и спадов, потому что мы люди, и такое нам свойственно. Вот тогда нам и понадобятся рассказы вроде твоего, способные предупредить нас об опасностях самодовольства. Записывай честно и без страха. Иначе тебе почти что незачем находиться здесь.

Если бы такие слова слетели с любых других уст, я бы стал искать в них неискренность, подтекст, предупреждение о том, чтобы мои грязные ручонки не слишком глубоко зарылись в секретные хранилища. В его речи ничего подобного не обнаружилось. Даже я, знавший себя как прожжённого циника, поверил, что он говорит искренне.

— Юдита хорошо отзывалась о тебе, — добавил Сангвиний. — Я восхищаюсь её проницательностью, и это обеспечило тебе место здесь. Но я также восхищаюсь твоими сочинениями. Не подведи меня, а главное — не разочаруй меня из-за трусости.

Мне показалось, что он уже знает меня — мои пороки, мои слабости, даже то, какие поступки я решу совершить в будущем. Конечно, подобное невозможно, но... Когда он поворачивал свой лик, классический образец совершенства, когда его пронзительный взор скользил по лицам, полным обожания, мне чудилось, что создание передо мной словно бы существует вне времени, неподвластное распаду, настигающему всех нас. Что я вижу частицу вечности, наделённую осязаемым телом и способную обозревать запутанное сплетение истории в обоих направлениях.

— Я постараюсь, мой повелитель, — неубедительно ответил я.

Затем беседа перешла на другие темы. Сангвиний обсудил с Видерой её недавние заказы, потом начался разговор об урегулировании после Никеи и о том, как оно повлияет на предстоящую кампанию. Большинство вопросов решили ранее, в ходе совещаний на Баале — так, библиарии продолжат сражаться, но больше не будут применять свои уникальные дары. Азкаэллон — как я позже узнал, командир самой Сангвинарной гвардии, — очевидно, поддерживал этот шаг. Детали ещё предстояло уточнить, поэтому вокруг нас велись настоящие дебаты. В положенное время примарх вынесет решение по всем пунктам, но пока что он позволял выражать различные точки зрения.

Я по мере сил внимал всему этому, однако не понимал почти ничего из того, что слышал. Пока они болтали, я с трудом справлялся с желанием просто смотреть на Сангвиния, купаясь в свете его беспредельной и суровой красоты.

Когда встреча подходила к концу, Видера наклонилась ко мне и взяла меня за локоть.

— Ну, что думаешь? — прошептала она так, чтобы услышал только я. — Всё как ты ожидал?

Нет, не так. Не совсем. Мне требовалось время, чтобы всё это переварить, и на каком-то этапе мне следовало стать более критичным, более рассудительным. Делать свою работу.

Но не сейчас. Пока же я пребывал — другого слова не подберёшь — в благоговении.

— Я придумал название. — Заметив, как поблёскивают малые жемчужно-белые перья его крыльев, когда движутся большие, маховые, я уже размышлял, какое описание подобрать для них. — «Великий Ангел».

ГЛАВА ПЯТАЯ

Потом я шлёпнулся в грязь. Так сильно, что у меня перехватило дыхание, и я почти вырубился. Я пробовал подняться, глотнуть воздуха, но добился лишь того, что присосал к впускному отверстию противогаза слой жирной земли.

В панике я рывком поднял голову и смахнул грязь с маски, после чего принялся часто, шумно и глубоко дышать. Затем пополз вверх по склону воронки, ощущая, как ботинки и колени вязнут и хлюпают в раскисшей почве. Над головой полыхнули звёздчатые вспышки орудийного огня, яркие и ослепительные, а вслед за ними раздался оглушительный грохот, из-за которого лужи расплескались и вспенились.

Стояла ночь. Или же день превратили в ночь, опустив завесу непрерывного артобстрела. Снаряды перемололи ландшафт в сплошной туман из взметённого пепла и песка. Саму атмосферу переворошили сверху донизу, и теперь она, спонтанно конденсируясь, будто бы изливала потоки гневных слёз, превращая твёрдую почву в трясину, которая кипела и бурлила.

Мне хотелось кричать, вопить до хрипоты, но я ничего не видел и не знал, куда мне нужно добраться.

БТР «Носорог», в котором я ехал ранее, находился метрах в двадцати позади; его корма утопала в грязи, а носовая часть задралась вверх так, что он напоминал опрокинутый менгир. Корпус обвивали клубы непроглядно-чёрного дыма, который выползал из пробитого днища. Я почти улавливал вонь обугленной плоти в тлетворной смеси запахов моторного масла и пороховых газов. В раскалённом воздухе трепетали несколько обрывков легионного обмундирования. Всё, что осталось от моего водителя и её экипажа. Неужели уцелел только я? Больше никто не успел выбраться до того, как детонировал топливный бак? Возможно ли, что выжил лишь я, наименее подготовленный и обученный среди всех?

Они ошиблись в том, что старались сохранить транспорт. Я бросился к люку после первого сильного взрыва, но они пытались спасти ситуацию. Вероятно, потому что с ними был я. Так что теперь на моей совести смерть четырёх слуг легиона, одних из лучших в Империуме бойцов среди стандартных людей. И всё из-за того, что я пожелал увидеть своими глазами, «как оно там, на фронте».

Проклятый идиот.

Закашлявшись, я выплюнул что-то горячее и влажное. Потом кое-как поднялся к краю воронки; в конце я уже полз на четвереньках, пока меня стегал кислотный дождь. Мои громоздкие армированные перчатки утопали в крупном сыром песке, дисплей шлема мигал. Нащупав на поясе лазпистолет, я вытащил его и проверил заряд. Моргнул с усилием, отхаркнул мокроту. Добрался до вершины склона. Сосредоточился.

То ли у меня перед глазами всё плыло, то ли вся планета тряслась: пейзаж впереди колыхался так, будто его сбалансировали на неисправном гироскопе. К тёмному горизонту тянулась угрюмая равнина, озаряемая лишь миномётными выстрелами и лазерными лучами. Над местами предыдущих разрывов поднимались клубы дыма, густого от прометия. Ландшафт испещряли грязевые следы от более чем трёхсот бронемашин, мчавшихся в наступление. Я знал все их типы: «Носороги», «Лэндрейдеры», «Спартанцы», «Арквиторы». Они строем неслись по полужидкому грунту, и от них разлетались комья земли, как от плуга, прокладывающего борозду. Грозовые тучи в вышине извергали плотные струи дождя, вода брызгала и пенилась в подпрыгивающих лучах люмен-фар.

Я полз вперёд, пробираясь по холодной грязи. Даже тогда, почти обезумев от ужаса, я запоминал всё вокруг. Ведь ради этого я и прибыл, посчитав, что мне важно увидеть такое.

— Ещё одно Согласие, — сказал мне Бел Сепатус неделю назад.

— То есть всё как обычно, — произнёс я, изобразив, что понимаю, о чём речь.

— Когда мы будем высаживаться, держись подальше.

— Но мне нужно посмотреть.

Оказалось, что это трудно устроить. Мне пришлось поработать, обратиться к Видере, проявить настойчивость. В итоге, уже незадолго до того как Кровавые Ангелы получили приказы и взялись за дело, мне разрешили наблюдать с близкого расстояния.

Теперь я жалел об этом. Бел Сепатус, пусть мрачный и высокомерный, был прав.

Хотя системы моей брони приглушали шум, он оставался неимоверным. Мечущиеся огни ослепляли, земля сотрясалась так, что я мог переломать кости. Выданный мне защитный костюм, громоздкий и тяжёлый, перекручивался на теле, пока я пытался освоиться в нём. Я едва различал пехотные формирования, что выступали для поддержки всей этой мобильной бронетехники: сотни воинов в доспехах преодолевали грязь. Я слышал рокот артиллерийских штурмовых кораблей, которые проносились так низко, что испаряли лужи выхлопом турбин. Зависнув над ведущими машинами, они выпускали ракеты, а затем устремлялись вперёд, пока их не взяли на прицел. Ауксилии, рассредоточенные по обоим флангам, наступали в километрах от меня, но я определял, где они, по выставляемым ими дымовым завесам. Тысячи машин и десятки тысяч солдат продвигались там в ореолах неистового огня на дальнюю дистанцию.

Ошеломляюще. Поразительно. Всё идеально скоординировано, катится вперёд единой колоссальной волной разрушения. Я смутно различал цель атаки — линию высоких наклонных стен, упирающуюся в северный горизонт. Её окутывали пламя и дым, к ней беспрерывно уносились снаряды, падающие по обеим сторонам. Похоже, половину укреплений уже пробили — парапетные стены осыпались лавинами обломков, а за ними яростно мерцало и пульсировало багровое зарево.

В нескольких метрах от меня что-то взорвалось — возможно, шальной миномётный снаряд, — и ударная волна сбросила меня вниз по склону, который я только что кое-как преодолел. Я соскальзывал и съезжал, чувствуя, как ботинки вязнут в жиже. Чем больше я боролся, тем сильнее месиво из земли и обломков затягивало меня вниз, на самое дно воронки, и в какой-то ужасный миг показалось, что я утону в скопившейся там воде.

Потом взревело что-то ещё, и раскатистый шум донёсся словно бы отовсюду. Лихорадочно отползая куда-то в сторону, я уловил металлический запах чего-то знакомого — перегретых поршней силовой брони — а затем ощутил, что спину мне железной хваткой стиснула латная перчатка. Меня дернули вверх, трубки шлема затянулись на шее, и я начал задыхаться. Потом меня взяли под мышку и быстро понесли вверх по склону. Мои руки и ноги болтались, стуча о движущиеся керамитовые пластины, голова раскачивалась туда-сюда. Я увидел два ряда очень ярких люменов, что окружали зияющую пасть открытого люка в пассажирский отсек десантного корабля.

В ушах у меня звенело, глаза налились кровью. Поднявший меня космодесантник высоко подпрыгнул, приземлился на пандус, схватился за цепь и подтянулся внутрь. В тот же миг транспортник взмыл в небо, резко развернувшись на реактивной струе, из-за чего грязь и обломки под ним взметнулись ввысь.

Меня швырнуло на пол, и мне пришлось цепляться за всё подряд, чтобы не закувыркаться по отсеку, как брошенная кукла. Там находились ещё четыре пассажира, все из Кровавых Ангелов. Тот, кто вытащил меня в безопасное место, рыком отдавал распоряжения пилотам, а остальные воины, казалось, почти не замечали моего присутствия. Я старался подавить дрожь, защёлкнуть на себе фиксаторы. Турбины корабля ревели неописуемо — мы уже летели очень быстро, но, похоже, всё равно ускорялись.

Воин, доставший меня из воронки, повернулся ко мне. Я увидел, что на его вокс-решётке блестит конденсат, линзы шлема тускло светятся, а прекрасную боевую броню покрывают пятна тепловых ожогов и засыхающие ошмётки грязи. На его багряном шлеме виднелась серебряная чеканка в виде крошечных узоров, а на огромных наплечниках красовалось изображение глаза в стилизованных языках пламени.

Он из Первой Сферы. Правда, я узнал не все обозначения.

— Приказано оберегать твою жизнь, — сообщил мне космодесантник.

Мне не удалось определить, что он думает по этому поводу.

— Спасибо, — ответил я, одновременно ощущая нелепость своего положения и чувство вины. Решение отвлечь астартес от их обязанностей наверняка далось нелегко. — Возвращаетесь на флот?

Он покачал головой.

— Мы нужны впереди. Оставайся здесь и не двигайся.

Меня внезапно пробрало холодом. Я примерно понимал, в какую сторону мы направляемся.

— На фронт, — пробормотал я.

— Ты хотел понаблюдать, как мы ведём войну, — произнёс он ровным тоном, коснувшись рукояти своего меча. — Ты узришь это.

Мир назывался Йилех. Перед тем как мы покинули Баал, мне пришлось уточнить, как это пишется. Такое трудно понять по произношению — мне, во всяком случае. Люди обитали там настолько давно, что их поселения упоминались даже в самых древних архивах. Возможно, планету колонизировали на самом первом этапе нашей галактической экспансии, а может, в последующие века неразберихи. Как и другие миры, пережившие потрясения Старой Ночи, он стал гордым. Йилех пережил бурю, выстоял, когда столь многие пошли ко дну. Там сохранились промышленная мощь, действующее правительство, армии, даже флот пустотных кораблей. А теперь за ними пришёл Империум, что им ни капельки не понравилось. И разве это странно? Они ведь уже прошли через худшие из раздоров — по крайней мере, с их точки зрения — и не имели причин подчиняться новой силе, какими бы пышными доспехами или мощными кораблями та ни обладала.

Поэтому к ним прибыл Сангвиний. Но примарх скорее действовал дипломатично, чем оказывал давление. Предыдущие посольства IX легиона не смогли добиться значительных результатов, но оставалась надежда, что обаяние Ангела поможет достичь прорыва. Так происходило часто. Те из нас, кто следил за Крестовым походом, обычно уделяли основное внимание битвам, но очень часто планеты удавалось покорить без единого выстрела. Данный вариант устраивал всех: мы экономили боеприпасы для настоящих врагов. Я не знаю, сколько договоров о присоединении заключили мирным путём. Возможно, большинство из них? Наверняка достаточно много, чтобы случаи, когда начинались проблемы и клинки покидали ножны, воспринимались как неудачи.

Я присутствовал на нескольких первых встречах в качестве наблюдателя. Одни собрания проходили на «Красной слезе», другие на военных кораблях йилехимского флота. Их звездолёты выглядели странно: повсюду тёмные грани, а внутри обстановка как в гробнице. Сами они дышали неприятно густым для меня воздухом, имевшим горьковатый привкус, как у чрезмерно крепкого чая. Впрочем, внешность у наших визави оказалась довольно стандартная: кожа ближе к тёмной границе диапазона из-за мощного солнца, рост и вес чуть ниже средних. Мне думалось, что у них слишком округлые глаза, из-за чего они представлялись более робкими, чем в действительности. Словно бы компенсируя это, йилехимы носили вычурную броню с выступами, шипастые нагрудники и высокие шлемы с узкими забралами. Доспехи, судя по всему, изготавливали из тёмной бронзы и железа, так что складывался визуальный образ, указывающий на бесстрастие, которое они наверняка приобрели во времена долгой и одинокой борьбы за выживание. Похоже, местные жители — суровые, подозрительные и скрытные — никогда не принимали решений, не прогнав их сначала через целые лабиринты комитетов. Возможно, их цивилизация стала неторопливой, однако же обладала высоким уровнем развития: проведённый стратегосами анализ показал, что они располагают обширными арсеналами обычного оружия, а также радиационными и химическими устройствами, возможности которых не удалось определить полностью.

Кроме того, я побывал на нескольких внутренних совещаниях легиона. Ими всегда руководили Сангвиний и старшие командиры собранных им войск. Меня поражало то, как сильно примарх не желал переходить к боевым действиям: он считал битвы напрасной тратой ресурсов и полагал, что йилехимов можно убедить путём переговоров. Когда по прошествии нескольких недель вероятность такого исхода уменьшилась, Ангел приказал подтянуть все силы легионного флота и готовиться к атаке, позаботившись о том, чтобы они продвигались неуклонно, но и демонстративно. Хотя обсуждения с местными по-прежнему велись в обходительном тоне, своих намерений мы не скрывали.

На одной из последних встреч в узком кругу перед тем, как мы начали операцию, Сангвиний показался мне угрюмым. Мы все сидели за длинным столом в одном из залов для совещаний на «Слезе». Азкаэллон утверждал, что переговоры окончательно зашли в тупик. Его поддерживал знаменитый Ралдорон, Первый капитан, который участвовал в заседаниях на Никее вместе со своим примархом и теперь, похоже, жаждал наверстать упущенное. Он произвёл на меня большое впечатление: если Азкаэллон был властным и жестоким, то Ралдорон казался почти... человеком. Я не сомневался, что оба воина совершенно чудовищны, когда их бросают в бой, но сейчас они говорили спокойно и выглядели не менее утончёнными и культурными, чем лучшие из обычных послов Терры.

— Я больше не верю, что они ведут честные переговоры, — прямо заявил Азкаэллон. — Они просто тянут время, чтобы вооружиться.

Ралдорон кивнул.

— Мы раскрыли перед ними карты. Они знают о нас больше, чем в ходе первых контактов, но всё равно сдерживаются. Ничто не убедит меня в том, что сейчас они ищут мирного решения.

Сангвиний с задумчивым выражением лица откинулся на спинку трона.

— Мы уже показали, на что способны, — произнёс он. — Йилехимы упрямятся. И всё же пока я не готов передумать. Магистр флота, как идёт подготовка в пустоте?

— Развёртывание завершено, — ответил Астиан. Магистр флота, судя по моему недолгому знакомству с ним, также входил в число легионеров с добрым нравом. — Мы можем нанести удар по вашему приказу. Господство на орбите будет достигнуто в течение трёх дней.

Азкаэллон покачал головой.

— Три дня. — Воин поднял глаза на своего примарха. — У них те же тактические данные. Почему же они упорствуют?

— Потому что верят, будто сумеют отыскать что-нибудь, где-нибудь, — ответил примарх. — Что им улыбнётся удача или, может, придёт избавление. Они надеются. Надеются. Мы ещё не изгнали это из них.

Ралдорон мрачно усмехнулся.

— А мы могли бы, — сказал он. — Представьте, что это задание поручили бы нострамцам...

Астиан рассмеялся.

— Или же Пожирателям Миров.

— Хватит. — Вздохнув, Сангвиний сплёл пальцы под подбородком, закрыл глаза, и на мгновение мне показалось, что примарх совершенно отстранился от нас.

— Я всё ещё чувствую их сомнения, — сказал он затем. — Ощущаю, что они расколоты на тех, кто желает капитулировать прямо сейчас, и тех, кто жаждет сохранить независимость. Любые действия, которые мы предпримем, чтобы подкрепить нашу позицию, склонят чашу весов в сторону тех, кто верит, что сможет выиграть войну против нас. А я хочу довести дело до конца без кровопролития, если удастся.

Азкаэллон не выглядел убеждённым.

— И… кто знает? — произнёс Сангвиний, снова открыв глаза. — Это их родной мир. Их последний редут. Возможно, тут они окажутся сильнее, чем мы думаем.

— Я подготовил для вас три общих плана атаки, повелитель, — начал Ралдорон. — Если мы желаем сохранить большую часть промышленной базы, можно предпочесть...

— Нет, этого не будет, — мрачно перебил его Сангвиний. — Порядок действий ясен. Сначала мы потакаем им. Разъясняем их истинное положение, честно и без обмана. Даём им время. Предоставляем любую поддержку. Во всяком случае, более обширную, чем они получили бы от многих из моих братьев. — Затем его взгляд потемнел так, что я отвёл глаза. — Но на случай, если их упрямство станет невыносимым, мой приговор таков: уничтожение. Каждый из их городов будет разрушен, каждый из их воинов лишится жизни. Мы отскребём мир дочиста, подготовим его к преображению по лекалам Единства. Вот выбор, который мы предоставим им открыто. Однажды приняв решение, они не смогут изменить его.

Помню, какое потрясение я испытал, услышав это. В тоне Сангвиния звучала леденящая неотвратимость. Не думаю, что он наслаждался перспективой подобных разрушений. Уверен, что он не куражился. Примарх просто сказал, что карой за безрассудство станет возмездие. В его голосе звучало сожаление, словно он хотел, чтобы существовал какой-то иной способ, но таковых не имелось, поэтому от Сангвиния требовалось следить за соблюдением стандартов.

На мгновение мне даже подумалось, не шутит ли он, — или, возможно, преувеличивает. Я поднял глаза на Ралдорона, ожидая, что воин рассмеётся, а затем продолжит излагать свои варианты стратегий.

Смеха не последовало. Все собравшиеся лишь кивнули в знак понимания того, что процесс достиг знакомой им точки.

— Сколько у них времени? — спросил Азкаэллон.

— До следующего заседания на их флагмане, — ответил Сангвиний. — Ультиматум предъявлю я.

Смертный приговор, вынесенный целому миру, прозвучал почти буднично.

— Вообще всё или вообще ничего, — произнёс я вслух, сам того не желая.

Все разом посмотрели на меня. Мне захотелось сползти под стол и исчезнуть.

— Совершенно верно, летописец, — сказал Сангвиний, лишь теперь изобразив что-то похожее на улыбку, хотя никакого веселья в ней не ощущалось. — Думаю, ты наконец-то начинаешь понимать нас.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Затем наступил период неопределённости, последнее затишье перед падением молота. Я помню, как горячо желал, чтобы йилехимы одумались. Уже по виду собранных здесь войск легиона я понимал, что идти против Кровавых Ангелов глупо, а поведение примарха на последнем совете вселило в меня ужас перед тем, как будет выглядеть демонстрация их полной мощи.

Впрочем, до тех пор от меня ещё требовалось выполнять свою работу. Мне полагалось наблюдать и записывать, чтобы обрести полное представление о легионе, готовящемся к войне, которая, как я надеялся, всё же не начнётся. Я поговорил с десятками слуг разных рангов. Они оказались трудолюбивыми, способными, несколько сдержанными. Иногда они с презрением относились ко мне и моей задаче. Служители хранили непоколебимую преданность своим хозяевам-астартес — я ни разу не уловил даже недовольного шёпота в адрес космодесантников. Это я объяснял баальскими обычаями: хотя не все из них родились там, культура и традиции того мира успешно привились в легионе. Сервы испытывали практически религиозный трепет перед воинами, которых они вооружали, кормили и снабжали. Я рассудил, что они гордятся тем, как болезненный захолустный народ переборол свои недостатки и стал участником великих начинаний галактического масштаба. На кораблях легиона жилось тяжело, а за любую промашку сурово наказывали, но я никогда не слышал жалоб. Люди часто говорили, что Галактика безжалостна, и выжить в ней достойны только сильные.

Пока хрон отсчитывал время до оглашения ультиматума Сангвиния, я пытался наладить отношения с истинной боевой силой легиона, с самими астартес. Мои первые попытки они отвергли — никто из воинов не желал иметь со мной ничего общего. Каждый из них непрерывно занимался только предбоевыми ритуалами — тренировками и приготовлениями. Бел Сепатус, входивший в почётную гвардию самого примарха, не ответил на мои попытки установить контакт, хотя сам дал мне соответствующие указания на Баале-Примус.

Тут я мог бы отступиться, но не стал. Я давил, уговаривал, цеплялся за любое слабое проявление доброжелательности, пока им не стало легче сдаться, чем сопротивляться дальше. В итоге некий палубный смотритель, ответственный за один из сотен учебных ярусов, капитулировал и поговорил с кем-то из своих руководителей, его начальница поговорила со своими, и передо мной наконец открылись кое-какие двери.

Так я познакомился с Аэлионом. Он носил звание рядового космодесантника, хотя, по правде говоря, ни к кому из этих бойцов не подходило понятие «рядовой». Его рекрутировали на Терре, что в те дни случалось всё реже: на поздних этапах Крестового похода легион равномерно увеличивал приток новобранцев с Баала. Он состоял в девятом тактическом отделении Седьмой роты — одном из множества подразделений, которые размещались в гигантских отсеках «Красной слезы». Когда я нашёл Аэлиона в одной из глубоких арен под машинариумом, он заканчивал тренировку. На то, чтобы отыскать воина, у меня ушло много времени, поэтому, добравшись туда, я уже вспотел и запыхался.

Мне удалось посмотреть лишь последние несколько минут занятия, но этого хватило, чтобы меня покинули остатки мужества. Аэлион сражался не с другим легионером, а с боевым сервитором чудовищных размеров. Я даже подумал, что его, возможно, создали на основе тела недочеловека. Рост существа, покрытого толстой бронёй, составлял примерно три метра, а ширина в плечах — около двух. Оно носило глухой шлем, а его руки, превращённые в оружие, оканчивались множеством силовых клинков. Редкие обнажённые участки мускулистых конечностей имели пурпурно-малиновый цвет, а значит, в его крови струились стимуляторы. Замысловатую броню покрывали блоки генераторов и приводных установок. Она выглядела гораздо менее совершенной, чем силовой доспех, но я сомневался, что она заметно уступает латам астартес в грубой мощи. Сервитор во всех смыслах и отношениях представлял собой некий аналог космодесантника, заточенный под один аспект боя, — расходный материал, пригодный для проверок в узком диапазоне, заданном его конструкцией.

Аэлион не надел броню. Он расхаживал по круглой арене в тканевой блузе, которая никак не защищала его от клинков, торчащих из рук сервитора. Из оружия он имел только гладий с отключённым энергетическим полем. Его кожа была бледно-серой, а под рубахой на спине топорщились ряды входных разъёмов. Ведя учебный бой, противники — исполинский громыхающий сервитор, подвижный и неуловимый астартес — обменивались выпадами. Нанося удары, оба двигались со звериным проворством, и на первый взгляд поединок смотрелся несколько хаотично, как шквал безумных движений, кажущихся случайными. Не помогало и то, что боевой сервитор испускал огромные клубы пара и дыма, пока его механические системы пытались соперничать с космодесантником в быстроте. Их обоих окружал туман, который сгущался ещё сильнее из-за того, что в воздух взлетала пыль и соломенные опилки с пола.

Однако же чем дольше я наблюдал, тем яснее вырисовывалась закономерность. Аэлион не старался вывести сервитора из строя, а бил по определённым местам на его броне. Эти участки, самые толстые, располагались там же, где находились уязвимые места настоящего силового доспеха. Их уже покрывали борозды и вмятины от многочисленных попаданий. Похоже, машине назначили две основные задачи: прикрывать эти точки и пытаться повергнуть соперника. Вторую задачу она выполняла агрессивно: с лязгом выбрасывая руки вперёд, великан с удивительной скоростью и мастерством метил в своего оппонента из плоти и крови. Аэлион уклонялся и уворачивался от свистящих клинков, парировал самые опасные удары, а затем, устремляясь к сервитору, пробовал поразить его.

Разобравшись в правилах состязания, я уже не мог отвести от него глаза. Поединок ощущался почти как балет: он сплетался из отрывочных образов переплетённых конечностей, металла и плоти, из острых лезвий, что проносились в миллиметрах друг от друга. Как долго они этим занимались? Вполне возможно, часами. Машина, как я догадывался, нисколько не уставала, так что здесь проверяли человека.

Разумеется, всё закончилось как положено — хирургически точным выпадом в горло сервитора. Гладий резко метнулся вперёд, нашёл верный путь между вертящихся оружейных конечностей и с глухим лязгом ударил по намеченной цели.

Машина тут же остановилась, её клинки застыли в неподвижности, индикаторы на броне погасли. Аэлион отступил назад, тяжело дыша, и клубы дыма медленно рассеялись вокруг него. На полу по периметру арены зажглись люмены, а в дальней стене раздвинулись несколько массивных дверей. Полдюжины техножрецов шаркающей походкой вышли из теней и принялись изучать урон, нанесённый их творению.

Лишь тогда Аэлион заметил меня. Воин подошёл ко мне, по-прежнему держа клинок. Его блуза промокла от пота.

Я отметил, что у него светлые, коротко стриженные волосы и бледно-карие глаза. Его фигура выглядела внушительно, но производила неприятное впечатление: каждый клочок кожи легионера марали узлы для подключения брони, старые шрамы или следы дополнительных аугметаций. Раздутые мышцы выглядели скорее нелепо, чем величественно, хотя, очевидно, действовали они эффективно.

— Ты — тот летописец, — произнёс Аэлион и потянулся за ветошью, чтобы вытереть пот со лба.

Я посмотрел на его глаза. От воина исходила несколько тягостная смесь запахов — резкая химическая вонь, больше подходящая перегретому механизму, чем смертному телу.

— Да. Ты впечатляюще бился.

Аэлион фыркнул.

— Впечатляюще — это когда борешься с живым существом. — Затем он ухмыльнулся. — Попробовать не желаешь?

Я громко рассмеялся.

Воин убрал клинок в ножны, взял балахон и накинул одеяние на свои абсурдно увеличенные плечи. Между тем со скрежетом открылась главная дверь тренировочной арены.

— Так чего же ты хочешь? — спросил Аэлион.

— Выяснить. Научиться.

Он двинулся по коридору наружу, и я последовал за ним. Вскоре мы уже шли по тускло освещённым, маслянистым недрам корабля — его наименее блистательным районам. Вокруг нас суетились чернорабочие, скрывавшие лица под капюшонами, и они низко кланялись легионеру, когда тот проходил мимо.

— Лучше бы тебе узреть настоящую битву, — сказал Аэлион. — Тут я просто поддерживаю форму.

— По-моему, всё выглядело вполне серьёзно. Оно могло ранить тебя.

Повернувшись, воин посмотрел на меня. На его огрубевших губах мелькнула улыбка.

— Думаешь, оно хоть раз меня задело?

— Не знаю. Да?

— Если бы задело, я бы доложил об этом своему сержанту и получил епитимью.

Я мог представить, как Бел Сепатус говорит те же слова, но только не таким же тоном. По сравнению с ним Аэлион казался проще, энергичнее, обаятельнее. Несомненно, его мысли не занимало столько серьёзных вопросов долгосрочного стратегического значения, и на нём не лежало бремя командования, но контраст всё равно был очевиден. Мне нравился этот воин. Мне нравилось, что у легионеров встречается и такое поведение, что не все они — напряжённые, скрытные души.

Мы поднялись на несколько палуб, и Аэлион провёл меня в свою келью. Я сообразил, что мне наверняка оказывают честь, и постарался вести себя почтительно. Мы завели разговор, в течение которого он безо всякого стеснения разделся и принял импульсный душ, после чего облачился в сменную одежду, скрывшую большую часть тяжёлых металлических вставок на его туловище и плечах. Воин с удовольствием объяснил мне основную суть принципов и структур, коим он подчинялся. Ещё Аэлион поделился сведениями о том, как действуют отделения, о предпочтениях и доктринах легиона. Он рассказал и о более древней истории Ангелов, хотя многие из тех событий произошли до него. Наконец, он откровенно изложил свои взгляды на Крестовый поход.

— Великое продвижение вперёд, — пылко проговорил Аэлион. — Проявление одарённости нашего вида. Конечно, мы — лишь орудия похода, однако я рад, что участвую в нём.

— Но, пожалуй, это и сложно, — произнёс я. — Терять сослуживцев. Непрерывно вести войну.

Легионер пожал плечами.

— Для тебя, возможно. Для меня — нет. А что ещё остаётся? Я едва помню, что было до того, как я стал собой нынешним. — Он снова ухмыльнулся, что случалось часто. — А я нынешний... восхитителен.

Воин хвастался и сам это понимал. Впрочем, тут сложно возразить.

— Я не наслаждаюсь смертями моих братьев, — продолжил Аэлион. — Но и не оплакиваю их. Мы созданы для этого, и позор ждёт нас лишь в том случае, если мы умрём без славы.

— Или чести.

— Славы. Я хочу, чтобы моё имя помнили. Хочу, чтобы люди думали, что я погиб достойно и забрал с собой тысячу врагов Императора.

— Насколько ты близок к этому числу?

— Так, подбираюсь.

Я оглядел келью, украшенную настолько же изысканно, как и все покои Кровавых Ангелов. На стенах висели гобелены, посвящённые той или иной из знаменитых битв. В нишах неярко горели свечи, испуская тёплое колеблющееся сияние. На небольшой колонне в углу стоял бюст из тёмной бронзы, в чертах которого я узнал самого Аэлиона.

— Твоя работа? — спросил я, встав и подойдя к скульптуре.

— Да, моя. Тебе нравится?

Мне очень нравилось. Бюст, как и все их творения, создали кропотливо. Бронзовое лицо имело спокойное, уверенное выражение, как у древнего бога, холодно взирающего на захваченное поле брани. Я видел, что изваяние идеализировано — убрана аугментика, пропорции сделаны более классическими, — однако в нём безошибочно узнавался Аэлион.

— Кто учит вас всему этому? — задался я вопросом вслух. — Почему у вас так хорошо получается?

— Чтобы всё усвоить, нужно время. Это даётся нелегко. Но в нас течёт кровь примарха, а значит, мы наделены частицей его гения.

Я не впервые слышал подобную формулировку. Иногда мне казалось, что легион — просто некая гигантская общность, сотни тысяч живых ответвлений одной личности. Какую роль здесь играли функции пресловутого геносемени, и какую — нечто иное? Например, психология масс?

Рядом с бронзовой головой находилась закрытая дверь, ведущая, как я предположил, в другую комнату.

— Там ещё что-то есть? — беззаботно спросил я, потянувшись к ручке.

Аэлион переместился так быстро, так... мгновенно, что я даже не заметил его движения. Только что я подносил руку к дверному косяку, а миг спустя воин уже стоял рядом со мной, сжимая мои пальцы в кулаке.

— Это личное, — твёрдо произнёс он. — И я думаю, что наш разговор закончен.

Я посмотрел в карие глаза Аэлиона. Мне подумалось, что он не разозлён, а просто настойчив.

— Ладно, — ответил я, отдёрнув руку, и неловко рассмеялся.

Итак, я оскорбил его. А может, просто нарушил правила гостеприимства. В любом случае Аэлион даже не шевельнулся.

— Я отнял у тебя время, — проговорил я, попятившись.

Воин улыбнулся, намекая, чтобы я ушёл. И из-за этого мне, наоборот, захотелось остаться. Трон, почему я такой?

— У меня есть неотложные дела, — сказал Аэлион.

Мне страшно хотелось надавить на него, увидеть, что же постыдное скрыто в той комнате. Конечно, ничего бы не вышло. Я уже рискнул здоровьем и провёл с ним больше времени, чем рассчитывал. Кроме того, не мог же я просто запугать его и принудить к тому, чего он не желал делать.

— Я бы с удовольствием поболтал ещё раз, — произнёс я. — Если ты как-нибудь найдёшь время.

Аэлион и бровью не повёл.

— Отправь запрос палубному смотрителю.

Я отлично знал, каким будет ответ.

— Возможно, я просто найду тебя снова. Когда всё успокоится. Или когда мы добьёмся Согласия.

Аэлион нажал на панель у входной двери, и она отъехала в сторону.

— Тебе не придётся долго ждать, — сказал он.

Он был прав: мы не стали ждать долго. Когда настал час и мне предложили увидеть, к чему приводит неповиновение мира, на моё решение повлияли именно слова Аэлиона.

«Лучше бы тебе узреть настоящую битву».

Сангвиний не желал сражаться, причём безо всякого притворства. И всё же, когда примарха вынудили, он применил воистину невообразимое насилие. Даже после стольких предупреждений оказалось, что я не готов к бойне таких масштабов. Это относилось и к йилехимам. Первую пару дней титанических столкновений в пустоте, когда целые эскадры линкоров озаряли космос огнём и яростью, делегация с осаждённой планеты пробовала выйти на связь, чтобы попросить о мире, отбросив прежнюю неуступчивость. Они заявляли, что теперь готовы сотрудничать, что нет нужды в разрушениях подобного размаха.

Слишком поздно. Как и говорил примарх, йилехимам честно предоставили шанс, но они не воспользовались им. Завоевание господства на орбите заняло всего два дня. Затем последовали высадки во всех крупных населённых пунктах. Ударные подразделения Кровавых Ангелов уничтожали ключевые оборонительные сооружения, тогда как ауксилии, полагаясь на хорошую поддержку, волнами накатывали на города. Спланировали всё это безупречно. Я лично видел, как тщательно смыкались фронты, оказывая помощь соседям. Войска уже проделывали это множество раз и точно знали, куда наносить удары. Они действовали быстро, жестоко и ошеломляюще.

Теперь наступили заключительные дни, казнь мира близилась к развязке. Мы подошли к их столичному мегаполису, последнему, что ещё стоял. Огромный городской комплекс, обнесённый стеной, возвышался над когда-то плодородными равнинами. Внешние укрепления пылали со всех сторон, пробитые в ходе множества одновременных штурмов. Атмосферу заволокли горящие клубы прометиевых испарений, развороченные поля обернулись ядовитой кипящей трясиной. Оборонительные бастионы, что выдержали все мятежи и вторжения ксеносов в мрачную пору Старой Ночи, рассыпались грудами дымящихся обломков.

После того, как мой «Носорог» подбили, а мои спасители подняли меня в воздух, мне даже выпала возможность понаблюдать за событиями с ещё более близкого расстояния. Мне удалось кое-как вывернуть шею, и я выглянул в узкие щели-иллюминаторы корабля, за которыми проносился размытый пейзаж. Среди летящих туч пепла и грязи я увидел высокие крепостные валы с огромными неровными брешами. Местность внизу густо усеивали бронемашины, которые пробивали себе дорогу через проломы. Их поддерживали воины в доспехах, спешившие подавить любой изолированный очаг сопротивления.

Всё окутывала огненная полутьма, и я почти не различал защитников города. Их обратили в бегство, отбросили и заживо похоронили под руинами цитаделей, что развалились вокруг них. Посмотрев между исполинскими обугленными остовами двух разбомбленных башен цилиндрической формы, я разглядел, что там ещё держится плотная группа бойцов в тяжёлых бронекостюмах. Они пытались отстоять обороняемую позицию при поддержке каких-то многоногих механизированных шагателей. Йилехимы вели впечатляющий шквальный огонь: их энергетические лучи коротко вспыхивали неоново-голубым светом, из открытых стволов неподвижных пусковых установок вылетали снаряды.

Это продолжалось недолго. Ещё до того, как корабль умчался дальше, я заметил, что по солдатам дали мощный ответный залп из тяжёлого вооружения легиона, с исключительной точностью накрыв их ряды. Я не эксперт по боеприпасам и не знаю, из чего состоял тот пламенный ураган. Волкитные лучи? Лазерные импульсы, дополненные болтами и подрывными зарядами? Возможно, всё вместе. Главное здесь то, что наведение вышло идеальным. Выстрелы уничтожили позицию, разнесли стены по обеим сторонам от неё, сокрушили баррикады и доты, а затем углубились в землю так, что из трещин, словно гейзеры, взметнулись шлейфы раскалённой почвы.

Происходило нечто большее, чем война.

Как и обещал примарх, вершилось уничтожение. Кровавые Ангелы пришли не для того, чтобы захватить город. Они явились искоренить его, перемолоть, снести каждую стену, выворотить все улицы.

Я не мог оторвать глаз от этого зрелища. Всякий раз, когда я, прищурившись, заглядывал в обзорные щели, мне открывались новые крайности. Большую часть колоссального ущерба причинила тяжёлая бронетехника, но и пехота виднелась повсюду. Мне подумалось, что ей нечего здесь делать. Пешие бойцы могли бы держаться позади, пока танки разносили вражескую оборону, но они предпочли подойти вплотную, выхватить силовые мечи с топорами и ввязаться в битву. Даже сквозь бешеный гул и раскаты взрывов я слышал их звучные боевые кличи, выражавшие такую исступлённую ярость, что прежде я бы не поверил в наличие у них подобных эмоций.

Я исподволь взглянул на своего спутника — того, кто меня спас. Воин, не уделяя мне никакого внимания, внимательно изучал показания ауспика. Порой, когда корабль закладывал вираж, он смотрел в иллюминаторы, словно пытаясь отыскать что-то определённое на уровне земли.

Остальные молчали и почти не шевелились, пока мы мчались по воздуху. Я понимал, в чём дело, ведь пять космодесантников — бесценный актив. Так или иначе, им наверняка отдали какие-то приказы, и я пока что не собирался ничего уточнять.

По правде говоря, тогда я обязан был ужасаться, или, возможно, испытывать отвращение. Но я почему-то не боялся. Полёт вызвал у меня всплеск адреналина, изгнавший вечное утомление, и моё сердце неистово колотилось. Я продолжал наблюдать. Впитывал всё: темп, масштаб, картины разрушения почти несуразного размаха. Я стал частью этого. Пусть я напоминал кусок дрейфующего дерева, несомый бурным приливом ярости легиона, но я находился там, в самом центре событий. И я знал, что смогу написать об этом. Что сумею нарисовать для Империума картину, которая послужит как вдохновением, так и предупреждением.

«Они — ангелы в устаревшем смысле слова, — невольно повторял я про себя. — Посланники далёкого Престола, блюстители его безжалостного закона».

Затем корабль внезапно изменил направление, сильно накренился, и я резко поднял голову. За обзорной щелью на мгновение возникло широкое пространство, заполненное руинами — целая вереница разбитых, догорающих остовов башен. Я увидел, что из средоточия неистового пожара вздымается исполинское сооружение вроде зиккурата, тёмное, как кованый свинец. Всё ещё не полностью разрушенное, оно простиралось более чем на километр в длину и ширину. Из него выступали приподнятые дороги, что вели к громадным арочным воротам, и каждый свод пульсировал неоново-голубым светом. На всех поверхностях здания кипела свирепая битва: сражение омывало валы и парапеты, захлёстывало наклонные въезды, вливалось в двери ангаров.

Хотя йилехимы оказывали здесь ожесточённое сопротивление, я не смотрел ни на одну из сотен отдельных дуэлей и схваток. Конечно, они давали отпор: наверняка тут находился их последний дворец, их единственный уцелевший центр оперативного управления, очаг их почти исчезнувшей цивилизации. Я не уделял ничему этому внимания, потому что меня целиком поглотило единственное зрелище: он был здесь, именно тут он командовал с передовой, решив нанести смертельный удар своими безупречными руками.

Мне удалось лишь мельком заметить его.

Всего через несколько секунд мы снова умчались прочь, к тому неизвестному месту, где пилотам приказали сесть. Но этого хватило, потому что время словно бы растягивалось в его присутствии. Казалось, что летящие обломки замедлялись, колеблющееся пламя будто увязало в трясине, и всё это творилось ради того, чтобы дать ему надлежащую оправу, выстроить галерею вокруг самоцвета.

Там бились и Керувимы. Облачённые в тяжёлые терминаторские доспехи, они держали гигантские щиты, орудовали мечами, копьями и топорами с длинной рукоятью. Сражаясь на пересечённой местности — в завалах из взорванной каменной кладки и торчащей арматуры, — они буквально пробивали себе путь, испаряя препятствия и отбрасывая преграды. Несмотря на всю эту неразбериху и пыль, воины сохраняли чёткий строй, узкое кольцо вокруг защищаемого центра. Когда я заметил Бела Сепатуса, меня изумило то, как он преобразился. Если учесть размеры их брони, то все воины перемещались невероятно быстро, что делало их ещё более ужасающими. Так в кошмаре события происходят в неестественном темпе, или же ускоряется время в лихорадочном сне. Они, телохранители своего господина, вели бой, как им и подобало: подставляли себя под удары, смыкали отдельные щиты в единую дугообразную линию обороны.

Что касается самого Сангвиния, я не знал, как долго он сражался. Может, всего пару часов. А может, несколько дней. Его доспехи из золотых стали чёрно-красными, опалёнными огнём и запятнанными кровью, которую он уже пустил. Его крылья, полностью расправленные, выглядели одновременно великолепно и жутко. Их перламутровый блеск исчез под месивом из крови и мусора, скопившимся после того, как примарх сошёл в гущу битвы. От построек вокруг него остались только сломанные, перекрученные каркасы и балки, что расходились от него вогнутой полусферой, словно он обрушился на здания сверху и создал взрывную волну при ударе.

Сангвиния окружали искалеченные тела, все из рядов противника. Выжившие йилехимы толпами бросались на него. Здесь бились их лучшие солдаты в тяжёлых кованых латах, со сверкающими энергетическими клинками в руках. Они отчаянно дрались среди развалин центральной части их цитадели. Казалось, что Керувимы пропускают только их, как жертвенное подношение, и сдерживают прочий сброд, пока примарх расправляется с лучшими из неприятелей. Единожды взмахнув окровавленными крыльями, Сангвиний взмыл над руинами города. С его маховых перьев стекало машинное масло и падали обрывки плоти, с блестящего наконечника громадного копья сваливались искорёженные куски вражеских доспехов. Примарх двигался настолько точно и быстро, что даже связь между причиной и следствием в его действиях словно бы размывалась.

Он не носил шлем. Среди пересекающихся лучей энергооружия и летящих снарядов лицо Сангвиния оставалось открытым. Его красота омрачилась, скрылась под грязью и кровью, длинные волосы спутались. Мне удалось только раз заглянуть в его глаза, и лишь мельком, однако это зрелище оказалось самым страшным на моей памяти. В них сквозило нечто за гранью гнева. Не знаю, сумел ли я тогда найти подходящее слово для той эмоции — какого-то дикого, но холодного бешенства, которое с трудом сдерживали доспехи, покрывавшие тело примарха. Он блистал, но и ужасал, поражал великолепием, но и вселял панику. Пока я наблюдал за Сангвинием, тот разорвал в клочья одного из величайших поборников неприятеля, раздробил его бронированную оболочку и швырнул труп в адское пламя, пылающее внизу.

Я увидел лишь малую часть схватки, и я мало что понимаю в ратном деле, но в тот момент передо мной предстало нечто такое, от чего у меня перехватило дыхание. Примарх сражался до неправдоподобия прекрасно. Невозможно, чтобы он бился так проворно и совершенно, опираясь, как все мы, лишь на обычное восприятие. Нет, происходило что-то ещё. Словно бы будущее открывалось Ангелу немного раньше, чем всем прочим, как будто он мог ухватиться за пелену неведения и отдернуть её. Вероятно, он заглядывал вперёд лишь на считаные секунды или всего на пару мгновений, но этого хватало. Выйти против Сангвиния значило столкнуться с созданием, которое почти не подчинялось законам времени и пространства, вырывалось из ограничений, накладываемых материальным миром, совсем немного, но всё же выходило за грань возможного. Он — сверхчеловек. Нет, гиперчеловек.

Потом видение исчезло, мы унеслись дальше, и я понял, что всё это время не дышал. Когда Ангела сковывали рамки цивилизации, он говорил так спокойно, так разумно... Но здесь, на этой арене, он преобразился.

«Ты когда-нибудь был солдатом?»

Пожалуй, иначе просто нельзя. Галактика — опасное место, и нам следует благодарить примархов за то, что они бьются на нашей стороне в борьбе за обладание ею. У тех, кто с ними сталкивался, это наверняка вызывало страх перед ложными богами.

Не успел я развить такую мысль, подумать о том, как передать свои ощущения в тексте, как корабль резко снизился.

— Здесь, — отрывисто произнёс космодесантник с изображением глаза на наплечнике.

Я не видел, что он заметил внизу, но остальные Кровавые Ангелы приготовили оружие. Транспортник по-прежнему быстро снижался под углом, преодолевая потоки лазерного огня, а затем жёстко приземлился, подняв облако пыли и разбрызгав грязь. Откинулась крышка люка, и мой избавитель грузно зашагал наружу. Перед тем, как выйти, он обратился к одному из своих воинов:

— Оставайся с ним.

Затем он ушёл вместе со всеми моими спутниками, кроме одного. Из корабля мне открылся вид на бурно пылающие руины за городом, усеянные неровными кусками металла и каменной кладки. Между рухнувшими строениями я видел заваленные мусором проспекты и небо, озарённое многоцветными разрывами боеприпасов. Шум всё ещё накатывал сокрушительными валами из гула, грохота и пронзительного воя перегруженных двигателей, но сквозь какофонию пробивалось что-то ещё. Крики, подумал я, но почти нечеловеческие, словно там забивают зверя. Мне не удавалось разобрать, откуда они исходят, но Кровавые Ангелы, похоже, мчались в их направлении во мраке, пронизываемом вспышками.

Затем люк закрылся. Мой единственный спутник посмотрел на меня. Я встретил его взгляд.

— Что там такое? — спросил я.

Он не ответил, конечно же.

Штурмовой корабль снова взлетел, рванувшись из бурлящей трясины, только что созданной им самим, и устремился в глубь фронта. Обзорные щели заволокло дымом, и город скрылся из виду. Мы летели дальше, всё быстрее и быстрее. Я начал задаваться вопросом, остановимся ли мы когда-нибудь вообще.

Меня снова накрыла дурнота — возможно, запоздалая реакция на шок, вызванный или тем, что меня выдернули из грязи, или тем, что я узрел примарха вблизи, или какой-нибудь из сотен других причин.

«Мне не нравятся сражения, — решил я. — Значит, нам повезло, что те, кто должен биться в них, явно считают иначе».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Не прошло и часа, как корабль снова сел, и меня выпустили. Вскоре бои закончились, по крайней мере в этой зоне города. Я угрюмо ковылял по миру тумана и горчащего дыма, понемногу успокаиваясь, пока вдали затихали отголоски последних взрывов.

Испугавшись, что меня вырвет, я присел на корточки. Что делать, если тебя стошнило в таком гермокостюме? Как поступить, если ты находишься в облаке токсинов и не можешь снять шлем? К счастью, мне удалось сдержать позывы. Кровавый Ангел, который ранее молча следил за мной, похоже, больше не собирался сопровождать меня. Опасность миновала. Они позаботились об этом.

Я отошёл от места посадки, не понимая, что делаю и куда мне надо идти. До битвы я хотел понаблюдать, понять, как они сражаются, но добился лишь того, что чуть не погиб, а затем пропустил большую часть сражения. Истребление в основном завершилось, и тлеющие улицы вокруг меня уже патрулировали легионные команды зачистки, которые прочёсывали пожарище в поисках выживших.

Мне подумалось, что нужно отыскать место с хорошим обзором и рассмотреть оттуда хоть что-нибудь, способное пригодиться мне, когда я начну записывать всё это для потомков. Я хромал по широкой магистрали, где на мостовой валялись груды трупов и обломки йилехимской бронетехники, пока не наткнулся на полуразрушенный остов крупного здания, которое по-прежнему возвышалось над развалинами остальной части города. Найдя открытый дверной проём, я проскользнул внутрь, а затем взобрался по маршевой лестнице. Преодолев несколько этажей, я наконец вышел на вершину строения, в просторный зал с разбитыми окнами. В углах лежало несколько тел, ни одно из них не двигалось. Выглядели они не как воины. Просто жители этого злополучного места, угодившие под нежеланное освобождение.

Жертв космодесантников всегда легко отличить. Стандартное лазружьё причиняет довольно незаметную рану, дырочку в той точке, где энергия прожигает ткань и кожу, но легионное оружие действует иначе. Болт — это разрывной снаряд, и эффект у него соответствующий. Клинки астартес огромны и зачастую окружены грозными силовыми полями. Они изничтожают тела. Разрезают их на части, раздирают на куски, разбрасывают вокруг клочья. Я не слишком присматривался к трупам, поскольку знал, что увижу: ошмётки плоти, будто в мясной лавке, медленно сползающие в лужи обильно пролитой крови.

Я пробрался через обломки к самому краю зала, где располагались бы окна, если бы их не разнесло в крошево. Кое-как смахнув рукавом осколки стекла, я упёрся локтями в подоконник.

Меня обдувал сильный ветер, жаркий и влажный. Передо мной расстилался обесцвеченный пейзаж из грязевых пятен и обугленных руин. Казалось, что на город нахлынуло какое-то бескрайнее маслянистое море, в котором растворилось всё вокруг. Несколько зданий всё ещё стояли, но большинство либо развалились, либо горели. Я с трудом разглядел то огромное сооружение, где Сангвиний нашёл себе занятие: теперь зиккурат окутывал дым, изредка озаряемый всполохами вторичных детонаций. Здесь и там я мельком замечал Кровавых Ангелов; их тактические отделения методично продвигались по проспектам, изредка ведя огонь. Над полем сражения жужжали атмосферные суда. Одни из них зависали, чтобы оказать воздушную поддержку наземным подразделениям, другие с бреющего полёта обстреливали цели вдалеке. Шум настоящего боя теперь доносился с очень большого расстояния. Приглушённый треск и раскаты указывали, что ауксилия пробивается через разрозненные укрепления на севере.

Примарх как будто пропал бесследно. Кроме того, я не видел, куда отправился спасший меня Кровавый Ангел. Его отделение уже давно исчезло в лабиринтах зубчатых стен, охотясь за тем, что он обнаружил с воздуха.

Тогда я не знал, что и думать. С одной стороны, создавалась неоспоримо впечатляющая картина. Пример расчётливости. Каждый план, разработанный баальцами, они воплотили с тем же мастерством, которое выказывали в любых своих начинаниях. Они дали йилехимам все предупреждения, какие только могли, терпели до последнего, а когда настал час, совершили то, что обещали. Никакого обмана. Никаких уловок.

С другой стороны, масштаб разрушений оказался, честно говоря, тошнотворным. Это же всё-таки люди. Наши родичи. Они уцелели в самый мрачный период нашей долгой истории. Соразмерно ли такое наказание? Когда Ангелы закончат здесь, сколько йилехимов останутся в живых? Как они восстановят свой мир?

Возможно, это и не имело значения. Несомненно, сюда привезут миллионы людей на смену погибшим. Важно то, что Крестовый поход продолжит расширяться, дабы охватить все оставшиеся клочки прежних владений человечества и затащить их, брыкающихся и вопящих, в новую эпоху Единства.

Я беспокойно сглотнул. Воздух уже приобретал ещё более неприятный привкус. Здесь лежало множество трупов, а крематории и команды биоочистки ещё не приступили к работе. Я решил, что на сегодня увидел достаточно.

Наверняка где-то найдётся какое-нибудь транспортное судно, которое доставит меня к флоту на орбите.

Ступая по мусору и стреляным гильзам, я спустился обратно по пустым лестничным пролётам. Вернувшись на уровень земли, я бесцельно пошёл на север, почти не замечая, что творится вокруг. Чувствовал только, что в желудке у меня пусто, а голова кружится. Небо надо мной темнело: его застилали собирающиеся тучи, как будто уже готовые разверзнуться. Что ж, пожалуй, дождь не помешал бы: он смоет всю скверну, чтобы кто-то другой смог начать всё сначала.

Когда свет померк, а вонь усилилась, я заблудился. Ничего удивительного. Казалось, что бы я ни делал в тот день, к чему бы ни прикасался, меня преследовало проклятье. Попробовав вернуться к кораблю, я попал в район, который выглядел так, словно его обстреливали яростнее других. Тут как будто перевернули каждый камень. Земля вздыбилась волнами и напоминала море, усеянное обломками, причём некоторые из них всё ещё не остыли. Стараясь преодолеть эти валы, я поскальзывался и скрёб ботинками по кладке.

Я уже почти добрался до дальнего края руин, когда неудачно оступился, скатился по длинному склону из обгоревшего камня, проехал по пыли и наконец остановился. Опёршись на руку, чтобы встать, я ощутил под перчаткой нечто мягкое и податливое. Я опустил глаза и увидел тело, наполовину погребённое под обломками.

Там лежал один из жителей города — солдат в уже знакомых мне доспехах из тёмного металла, но без шлема. Тот слетел у него с головы. В отличие от убитых, на которых я натолкнулся ранее, он не получил калечащих травм. По сути, я вообще не заметил серьёзных повреждений: бронепластины выглядели более или менее целыми. Однако лицо мужчины внушало ужас. Его кожа побелела, как прокисшее молоко, и стала почти полупрозрачной. Сквозь неё виднелись сухожилия, лишённые влаги и сморщенные. Глаза выпирали из орбит, запавшие щеки плотно прилегали к кости. Я понял, что давлю перчаткой на его обнажённое горло, и отдёрнул руку. На шее остались следы от моих пальцев.

Пару секунд я просто смотрел на него, не понимая, что убило этого человека. Какое-то химическое оружие? Возможно, хотя перед битвой никто не предупреждал, чтобы я держался подальше от любых разрывов. Облик солдата напомнил мне одну старую вид-книгу, которую я когда-то смотрел. В ней паук высасывал из добычи телесные соки. Иссохшее лицо выражало безграничную панику — оно навсегда застыло, растянутое в крике.

Придя в себя, я оттолкнул тело и полез обратно по склону из дроблёного камня. Когда я добрался до вершины, то весь трясся. Дурнота вернулась с новой силой, и теперь я знал, что меня точно стошнит. У меня дрожали пальцы, так что я едва успел расстегнуть шлем и снять дыхательную маску. Согнувшись вдвое, я извергнул рвоту на вязкую землю.

Потом я вытер рот, выпрямился и попытался взять себя в руки. Голова раскалывалась. Мне нужно было выпить.

Впервые я втягивал воздух этого мира не через фильтры. Пыль и химикаты оказались едкими, и я неловко подобрал свой дыхательный аппарат. Но перед тем как надеть его, я успел отлично прочувствовать, как воняло в городе. Люди десятками тысяч гнили в затхлом воздухе и смотрели ввысь невидящими глазами, словно искали там избавления. Как иронично — беда же пришла к ним именно с неба.

Я с усилием моргнул. Сглотнул желчь. Попробовал собраться и зашагал, спотыкаясь. Я знал, что мне ничего не угрожает. Тут не осталось ни врагов, ни прямых опасностей для меня. Мне просто требовалось выбраться отсюда.

Но, ковыляя вперёд в поисках чего угодно, способного вытащить меня отсюда, я не видел перед собой ничего, кроме этого лица — высушенного, с застывшими глазами и щеками, обтянувшими скулы. И я знал, что оно уже не покинет меня, и отныне станет являться мне, куда бы я ни отправился.

Я подошёл слишком близко. Слишком. И уже чувствовал, что теперь мне будет трудно вернуться к прежней жизни.

Меня нашёл Бел Сепатус, явно недовольный мною. Очевидно, он всегда считал, что мы, летописцы, в лучшем случае отвлекаем астартес, а в худшем — представляем опасность, и только укрепился в своём мнении, когда я ушёл бродить в одиночку. Я не сомневался, что Бел вообще не желал искать меня. Сепатуса ждала сотня более важных дел, и ему не терпелось заняться ими.

Но он всё равно нашёл меня. Я забыл, куда добрался к тому времени, но помню, как снижался челнок Бела. Он опустил машину чуть ли не на меня, будто наказывая за то, что я устроил ему проблемы.

К тому времени я уже знал о Беле Сепатусе гораздо больше. Я выяснил, что он чрезвычайно влиятелен, крайне честолюбив и неимоверно опасен. Для боя он облачился в терминаторскую броню, что сделало его ещё более несуразно громоздким, чем прежде. Когда Сепатус спустился за мной из челнока, под его тяжёлыми шагами растрескался камень. Сам воздух шипел от избыточного жара, отводимого от реактора у него на спине. При взгляде на терминатора с лёгкостью забывалось, что в центре этой груды керамита находится человек — порой ты видел только внешние механизмы, трубки, вентиляционные отверстия, поршни и приводы. Возможно, баальцы так тщательно украшали каждый боевой костюм именно для того, чтобы исключительно утончённым способом напомнить себе: это всё ещё облачение, которое носят люди.

— Ты пострадал? — требовательно спросил он.

— Просто осматриваюсь, — ответил я, покачав головой.

— Тебя могли убить.

— Такая у меня работа.

Бел фыркнул, однозначно выразив свои мысли по этому поводу. Затем он неласково схватил меня за руку и потащил к челноку. Когда Сепатус толкнул меня на рампу, мне хватило ума, чтобы не пробовать воспротивиться ему. Мы взлетели и уже вскоре снова маневрировали над городом.

— Значит, всё прошло успешно, — предположил я.

— По воле примарха, — коротко ответил Бел.

Я до сих пор не привык к тому, как легионеры говорили о нём. Видера, как и прочие стандартные люди, относилась к нему весьма почтительно, но астартес заходили дальше. Они не поклонялись Сангвинию, да этого никто бы и не стерпел, однако их поведение выглядело довольно близким к этому. Также поражало полное отсутствие сомнений. Мне доводилось говорить с офицерами Армии, которые явно презирали своих начальников, хотя выполняли их приказы, но я не верил, что Бел Сепатус способен даже помыслить о недоверии своему примарху. Цепи его власти сковывали астартес так прочно и всеобъемлюще, что каждый отдельный воин мог рассматриваться как придаток уникальной воли своего повелителя. В конце концов, их всех объединяла генетическая связь, и они воспитывались в традициях полного и беспрекословного повиновения.

Я понимал, какие это даёт преимущества. Однако уже тогда я подумал, что вижу и недостатки.

— Вы сражались вместе с ним? — спросил я.

Бел Сепатус раздражённо хмыкнул, но всё же ответил. Возможно, ему велели проявлять отзывчивость.

— Да, рядом с ним.

— И каково это?

Воин бесстрастно посмотрел на меня. С минуту он молчал, и я решил, что, возможно, обидел его, или же он почему-то не совсем понял, что имелось в виду. Однако затем Сепатус дал мне намного более развёрнутые объяснения, чем я ожидал.

— Мне сказали, что у тебя есть какой-то талант, — начал Бел. — Иначе ты и не занял бы своё нынешнее место. В этом вся суть, не так ли? А теперь представь, что когда ты берёшь перо, то всякий раз оказываешься в присутствии величайшего из писателей, когда-либо появлявшихся на свет. Творца настолько несравненного и безупречного, что все твои произведения кажутся тебе убогими и недостойными в сравнении с его работами. Когда ты пытаешься подражать такому искусству, воспроизводить его, то никогда не добиваешься успеха, потому что во всём бытии может существовать лишь одна столь совершенная душа. А затем вообрази, что ты не способен покинуть своё поприще и заняться чем-то другим, поскольку тебя, до последней твоей молекулы, создали для выполнения только этой задачи. Ты попадаешь в ловушку: преследуешь свою цель, зная, что потерпишь неудачу, и каждый раз, что бы ты ни делал, перед тобой предстанет доказательство твоих изъянов. Но ты всё равно преклоняешься перед таким мастерством. Более того, ты любишь его, и потому терзаешься. Разрываешься между стыдом, потому что никогда не сумеешь достичь вершины, и обожанием, поскольку видишь, что заключено в этом даре. Нечто немыслимое. Разрешённая магия.

Пока Сепатус говорил, я просто смотрел на него. Голос воина звучал так же бесстрастно, как и всегда, и, разумеется, я не видел его лица.

— Вот каково это, — закончил легионер.

— То есть вы... страдаете?

— Из-за того, какие возможности он раскрывает.

— Не понимаю, в чём смысл, — честно сказал я. — И не понимаю вас. Ничего из того, что вы делаете и кто вы есть. Вы наделены всеми дарами, но кажется, что вы как будто... мучаетесь.

— Преображение даётся только путём мытарств.

Интересно, подумалось мне, не баальское ли это присловье? Вполне вероятно, учитывая их историю. А может, он сам придумал такое суждение. Бел Сепатус обладал удивительной мощью духа, возможно, как и все его родичи.

Челнок начал замедляться, и я понял, что мы снова заходим на посадку. Несомненно, у моего попечителя имелись более серьёзные поручения, так что он отволок меня в безопасное место.

— Тот, кто пришёл за мной... — заговорил я, понимая, что сейчас расстанусь с Сепатусом. — Я не разобрался в его знаках различия. Глаз внутри пламени. Что это такое?

Мы устремились вниз, и отсек затрясся. Бел повернул ко мне ничего не выражающую маску на шлеме, в равной мере прекрасную и грозную.

— У нас много обозначений, — проговорил воин.

— Но на что указывало оно?

Шасси коснулось земли, и мы оба покачнулись от удара. Встав, Сепатус открыл люк и приготовился уходить. Я увидел, что снаружи перемещаются другие легионеры и стоят корабли, ожидающие взлёта.

— Возвращайся на флот, летописец, — произнёс Бел, грузно спускаясь по рампе. Он не оглядывался. — Как мне сказали, тебе обеспечен доступ к архивам, поэтому, если у тебя есть вопросы, ответы найдутся там.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Полное приведение к Согласию заняло несколько недель. Как оказалось, сокрушить главные оборонительные силы противника — это самое простое, и следом началась более сложная работа. Худшие опасения, которые я испытывал во время блужданий по городу, не сбылись: легион не ставил своей целью геноцид, и большая часть внушительного населения планеты пережила свирепую бомбардировку. Впрочем, теперь йилехимов принудят служить новым хозяевам, а кроме того, они полностью лишились своих независимых структур — армии, правительства, чиновничьих классов.

Любой экспедиционный флот обладал всеми средствами, необходимыми, чтобы создать новую систему управления. Корабли-фабрики Механикума сбрасывали на поверхность целые мануфакторумы, упакованные отдельными модулями и готовые самостоятельно собраться по стандартным схемам. Туда же отправляли батальоны специалистов по политической грамотности, каждый из которых принимался излагать и распространять Имперскую Истину среди недавно покорённых граждан. Большинство сотрудников канцелярии нового губернатора составляли иномиряне, прекрасно знавшие, как функционирует огромная межпланетная бюрократия, как изымать необходимые ресурсы и как создать базу для набора рекрутов, в чём, откровенно говоря, и заключалось главное требование Империума. Им предстояло трудиться месяцами, чтобы всё организовать, но эти люди умели работать поразительно быстро. Они уже выполняли такие задачи множество раз, в сотнях других миров, и подобная деятельность стала для них рутинной. Через десять-двадцать лет Йилех будет просто ещё одной точкой на картограммах, ещё одним узлом в сверкающей паутине владений, которая неуклонно расползалась по всей Галактике.

Я вернулся на «Красную слезу» и планировал оставаться там, пока всё не закончится. Города ещё некоторое время будут вонять смертью, даже после того, как по ним пройдут бригады очистки, поэтому мне не хотелось совершать второе путешествие. Я набросал кое-что — заметки о том, как сражения выглядели для меня. Мне казалось, что мало кому будет интересно их читать, в основном потому что подобные рассказы наверняка повсеместно встречались в Империуме, который воевал столько же, сколько существовал. Конечно же, я написал и о нём. О том единственном случае, когда увидел его. Изложил всё, что смог вспомнить.

Я продолжал изучать боевые операции, которые ещё проводили Кровавые Ангелы. Издалека, в оптические трубы, по ауспикам и картолитовым проекциям, я следил за тем, как примарх ведёт свои войска против постоянно слабеющих неприятелей. Ощущения получались захватывающие. Если правильно настроить приборы и тщательно сфокусировать линзы, то можно увидеть, как вся операция разворачивается в реальном времени. Мне удавалось различить конкретные отделения, бронетанковую поддержку, прикрытие с воздуха — все они двигались в такт, сплетаясь в безупречно поставленном балете. Это объясняло, почему им так трудно противостоять.

Чем дольше я наблюдал за этими точками света, руническими метками позиций и векторными линиями, тем больше находил закономерностей. Все боевые единицы, будь их десятки, сотни или тысячи, перемещались относительно одного пятнышка в центре — примарха, руководящего ими. Я начал понимать, что здесь кроется нечто большее, чем обычное исполнение приказов. Бойцы превращались в единый организм, живое существо с руками и ногами, лёгкими и сердцем. Искорки света двигались естественно, спонтанно. Я знал, что там, внизу, действует вполне привычная связь, но также сознавал, что помимо неё наверняка существует что-то ещё. Воины реагировали слишком быстро — мгновенно, бессознательно. Примарх был частью легионеров и наоборот. Связующие их узы оказались крепче, чем я когда-либо предполагал.

Впрочем, я не мог вечно изучать эти потоки данных. Более того, некоторые сведения из переговоров внутри флота — в своих исследованиях я пользовался комм-сетью — звучали странно. Так, некоторые корабли уже отбыли от Йилеха, хотя я знал, что на ближайшие недели передислокаций не планировалось. Мне не удалось определить, кто или что находилось на тех звездолётах, а просветить меня никто не смог — или не захотел. Записав всё это, я пообещал себе, что обязательно разберусь. У меня появилось неотступное чувство, что, как бы меня ни призывали наводить справки, вокруг негласно творилось много такого, о чём баальцы либо не догадывались, либо не желали говорить. Я начинал понимать, что они — скрытный народ, причём не только по своим склонностям и характеру, но и во всех аспектах. Они предпочитали жить под землёй, вдали от жара и болезней, несомых солнцем. Изготавливали для себя маски и скрупулёзно, с любовью украшали их.

Возможно, мне следовало бы действовать, больше опираясь на эти ощущения, но к тому моменту мне снова стало тяжело работать. Не получалось ничего, кроме коротких отрывков, а из-за краткого знакомства с тем, как выглядят сражения вблизи, у меня расшатались нервы.

Сон ускользал от меня, как всегда. Во время вахт-ноктис я бродил по бесконечным коридорам флагмана, теряясь в тумане усталости и мигрени. Грёзы становились чрезмерно, беспокойно яркими. Они более не вдохновляли меня, а скорее вызывали странную подавленность. Примарх всё ещё являлся мне, но уже не с безмятежным взором. Он стал мстительным, замаранным грязью запёкшейся крови. Эти образы только вредили, и я пытался выбросить их из головы.

Я жил на огромном корабле, а их принято описывать как города в космосе. «Красная слеза» выходила за эти рамки: она представляла собой целый мир, полностью замкнутый планетоид из железа и стали, со своей историей, нациями и культурами. В экипаж её верхних палуб входили, самое меньшее, десятки тысяч людей. Примерно столько же обитало в промозглых и гулких трюмах флагмана. Некоторые части звездолёта посещались так редко, что — как я подозревал — большинство обычных членов команды не знали об их существовании. Порой случались ошеломительные переходы. Только что ты ступал по освещённой лампами палубе с офицерским составом, где матросы салютовали, когда ты шёл мимо них, и всё ощущалось аккуратным и эффективным, а через пару мгновений ты попадал в мир теней и сбоящих люменов, где всё заглушал гнетущий гул двигателей, а из-за пролитой смазки ноги прилипали к настилу. Большинство дверей в переборках открывались, но многие оказывались заклинившими или запертыми. Там ты мог быстро заблудиться и обнаружить себя в каких-то мрачных закоулках со старыми облупившимися фресками на стенах. Обитатели этих помещений не смотрели тебе в глаза, а разбегались, словно крысы. Одни из них выглядели так же болезненно, как я. Другие — ещё хуже.

Я полагал, что подобное неизбежно. Невозможно поддерживать великолепие повсюду, безупречную чистоту не сохранить до самого низа. Однако же меня разочаровало, что там закрыто столь много залов, поразило, какая тревожная атмосфера царит на глубине. Порой я ловил на себе чьи-то взгляды, после чего незнакомцы растворялись во тьме. Пожалуй, они не испытывали ко мне враждебности, но и не радовались мне. Казалось, они боятся — возможно, даже сильно. Я не понимал, в чём дело, ведь не могло же что-то угрожать им здесь, в личном пустотном дворце Ангела.

Меня не тянуло задерживаться там надолго. Пожалуй, это и к лучшему. Мне следовало находиться в местах с ровным освещением и чистым воздухом. Я не знал, насколько моя хворь связана с уже привычными недомоганиями, а насколько — с воздействием картин, увиденных на поверхности Йилеха, но спрашивал себя, не оказалась ли Видера права в том, что на меня повлияли яды Баала. Там я принимал все меры предосторожности, но что-то могло просочиться. Увеличив дозу лекарств, я надеялся, что они помогут.

Чтобы занять себя, я последовал совету Бела Сепатуса и посетил корабельный архив. Главный зал-хранилище оказался восхитительным помещением, оборудованным не хуже любой библиотеки на какой угодно цивилизованной планете. Его высокий купол достигал примерно пятидесяти метров в высоту, вдоль стен стояли полки, тянущиеся до потолка. Зал украшали многочисленные балкончики из полированного дерева, винтовые лестницы из мрамора, изящные декоративные детали из бронзы и золота. Суспензорные люмены парили в тёплой дымке, словно самоцветы. Слуги, мягко ступая, ходили взад и вперёд, собирая книги для учёных. Здесь никогда не толпился народ, и длинные натёртые столы в основном пустовали, когда бы я ни приходил сюда. Порой присутствовал кто-то из легионеров — вероятно из числа библиариев, недавно ущемлённых в правах, — размышлявший над каким-нибудь трактатом. Изредка я видел воинов в высоких чинах, которые изучали историю или анализировали тактические донесения с других театров войны.

Ничто из того, что я нашёл, не приблизило меня к расшифровке значения того символа, глаза. В любом случае Кровавые Ангелы руководствовались личными соображениями, когда украшали свои доспехи. Я подозревал, что лишь малая часть меток, видимых на боевой броне, соответствует официальным схемам: в основном в них воплощались персональные предпочтения, эстетические или культурные. Все мои попытки разузнать о загадочном сигиле ни к чему не привели. Уже начинало казаться, что герб привиделся мне, ведь там внизу творилось полное смятение.

Однажды, когда я занимался этим вопросом, обложившись грудами тяжёлых томов, посвящённых геральдике древних кланов Баала-Секундус, ко мне пришла Видера. Стоило ей сесть напротив меня, как я осознал, насколько давно мы не разговаривали. Она выглядела прекрасно. Прямо сияла.

— Занят чем-то? — спросила Юдита.

— Очень. А ты?

Достав портативный проектор, Видера настроила его и создала двумерное изображение. Оказалось, что это её текущая работа, неоконченный портрет Девятого примарха на войне.

Юдита хорошо рисовала. Просто отлично. Впечатляющее сходство, превосходная композиция. Но вышел не он. Не то воплощение разора, которое я узрел на поверхности, когда с его крыльев капала кровь, а глаза пылали. У Видеры получился безмятежный идол из золота и серебра, словно бы без усилий парящий над полем битвы, по которому неуклонно наступали Кровавые Ангелы. Я почти не заметил ни мёртвых тел, ни обломков, что в действительности загромождали руины. Так, почти бескровный штурм, после которого башни остались сравнительно целыми.

— Что думаешь? — спросила Юдита про картину.

Я попробовал найти какие-нибудь добрые слова.

— Она... прекрасно выполнена.

Видера рассмеялась.

— Ты её ненавидишь.

— Нет, я.

— Я знаю почему. — Подавшись ко мне, Юдита ухмыльнулась. — Из-за твоей приверженности правде. Твоего склада ума. Ты не любишь, когда что-то изображают красивым.

— Ну, я.

— А как ты думаешь, что мы тут делаем? Почему наши хозяева вообще нас терпят? Чтобы мы говорили всё, что хотим? Ха! Ты меня забавляешь.

Значит, мне будут читать лекцию. Я не стал ей мешать.

— Поход должен преуспеть. Иначе нельзя. И он преуспеет лишь потому, что один этот флот снабжает сотня миров. Все они создают пушки, корабли и вспомогательные полки. На каждой сборочной линии в мануфакторумах висят копии таких изображений, и они должны смотреться так, чтобы люди продолжали штамповать гильзы и пришивать эполеты. Им не нужна твоя грязь и нюансы. Им нужно то, что побуждает их вставать по утрам и шагать на первую смену.

— Я просто думаю. Ну, он сам по себе достаточно впечатляющий.

— Неужели? Возможно. Но тут требуется простой образ. Безупречный. Такой, что можно в точности воспроизвести на любой планете, где окажется портрет.

— Понимаю.

— Но ты поступишь иначе, верно? Ты опишешь всё так, как оно есть на самом деле.

Я пожал плечами.

— Слушай, это ведь ты меня выбрала. Ты знала, что я делал раньше.

— Твоё имя на слуху. Оно привлечёт читателей. И когда они увидят, что ты — даже ты — смирился со всем этим, увидел светлую сторону Крестового похода, это будет весьма ценно.

Я невесело улыбнулся.

— А, так вот в чём дело. Не в моём таланте.

— Его у тебя тоже предостаточно. Сейчас тебе просто нужно его применить.

Я кивнул. Подумал обо всём этом.

— Суть в том, что мне придётся сорвать струп. Поднять его и посмотреть, что под ним. Ничего не могу с собой поделать. — Я поднял на неё глаза. — Не волнуйся. Он удивителен, и об этом я сумею поведать всем без единого слова лжи. Но ты наверняка кое-что заметила. Все они... — Оглядевшись, я проверил, не подслушивают ли нас открыто. — С ними что-то… не так.

— Что ты имеешь в виду? — Юдита нахмурилась.

— Не знаю. Не могу точно определить. Им следует ходить с важным видом, они же феноменальны. За сколько они покорили тот мир, за пять дней? С ума сойти. Но они не ходят с важным видом. Они ступают так, словно их же тени ставят им подножки. — Я поднял брови, развёл руками. — Может, тут ничего такого. Не знаю. Последнее время мне нехорошо. Просто чувствую что-то насчёт них. И не только них. Насчёт него тоже.

Она снова рассмеялась, теперь с недоверием.

— А у тебя довольно высокие стандарты.

— Ага. Ты не пойми меня неправильно, я же видел его там, внизу. Внушает благоговение, буквально. Но ты когда-нибудь. — Я осёкся, поскольку даже не понимал, что стараюсь сказать. — Мне очень многое непонятно. Кое о чём они не хотят мне говорить. Ты в курсе, что на Баал отправились корабли? Безо всяких пометок, в расписании не указаны. Я проведал только потому, что об этом сообщили в боевом канале, с которым я возился. А ещё меня спас тот воин, и никто, похоже, даже не знает о его существовании, но я уверен, что он был там. Они что-то от меня скрывают. Возможно, ты тоже.

Я думал, что Видера посмеётся надо всем этим. Мне самому казалось, что доводы звучат жалко.

Но она не посмеялась.

— Ты можешь поговорить с ним, знаешь ли, — произнесла Юдита. — Тебе окажут такую любезность.

— Не представляю, осмелюсь ли я.

— Должен. Ты ведь здесь ради этого.

Мне не нравилась сама её идея. Просто находясь в его присутствии, я здорово терялся. Мысль о том, чтобы в такой ситуации делать свою работу, приводила меня в ужас. Отчасти мне больше всего хотелось вернуться в каюту, попробовать немного отдохнуть и, возможно, даже стереть все записи в дневнике.

Но я помнил его крылья в брызгах крови.

— Тогда подумаю, — ответил я.

Когда он обратил на меня проникновенный взор, я увидел, что его глаза более не пылают яростью. Глядя в них, я с трудом мог восстановить в памяти то, прежнее выражение лица примарха. Не мог даже вообразить. Он выглядел так, словно никогда не сердился, будто одно из высеченных изваяний в его обширных садах со статуями или, возможно, один из портретов Видеры. Холодный, безмятежный, непоколебимый.

— Теперь мало кто спрашивает меня о тех днях, — произнёс Сангвиний. — Они уже кажутся мне другой эпохой.

Мы вдвоём находились в одной из его многочисленных личных комнат. К тому времени я уже увидел несколько из них. Все они оказались изысканными. Не строгими, как стоило бы ожидать от покоев воина и полководца, а в высшей степени роскошными. Предметы их убранства отличались одновременно редкостью и утончённостью. Их расположение, сочетания цветов и формы — всё это подобрали безупречно. Примарх был коллекционером, но не жадным или безвкусным. Я побывал в его родном мире, узрел красочные пустыни и отравленные небеса, а потому предполагал, что выбор Сангвиния обусловлен эстетикой тех засушливых мест. Он вырос в крайней нищете и теперь наслаждался богатством. Несомненно, его не стоило за это винить.

— Уверен, что ваша память безупречна, — ответил я.

Мы сидели в полумраке, освещённые лишь полудюжиной люмен-суспензоров с отделкой из самоцветов. Сангвиний держал в руке кубок с вином, но не предлагал налить мне. Я подумал, не тот ли это напиток, который упомянула Эрис — караш.

Вместо брони примарх облачился в белые одежды и красный плащ с искусно выполненными прорезями, позволяющими ему расправить крылья. Он восседал на троне, изготовленном специально для него. Мне же досталось кресло стандартного размера, пусть и приподнятое на небольшой платформе, чтобы Сангвиний не совсем уж возвышался над гостем.

Беседу я не записывал. Хотя примарх заранее сказал мне, что не возражает, мне это никогда не нравилось. Люди вели разговор иначе, когда знали, что все их фразы сохраняются на заучивающем модуле. Впрочем, он ведь знал, почему я нахожусь на флоте. Понимал, что я создаю о нём определяющее произведение, которое, как надеялась Видера, вдохновит ещё больше штамповщиков пуль и швецов мундиров. Возможно, он подбирал слова, но я так не думаю. Помимо многих иных способностей, он обладал умением заставить тебя думать, что он не только говорит тебе одну лишь правду, но и не может поступить иначе. И ты верил ему. Уже тогда я думал, что этот дар, вероятно, его самое главное преимущество. Оружие и физическая сила могут принести немало пользы, но то, что тебе верят в самую лживую из эпох, сулит перспективу того, что ты увлечёшь за собой всю Галактику.

— Я был младенцем, — начал Сангвиний. — Едва живым. Открывал глаза и запоминал, что видел. В первый раз — ничего. Во второй — какое-то место, сотворённое из света, который кричал на меня. В третий — и я уже лежу под красным солнцем. Тогда я даже такого слова не знал — «солнце». Ощущалась невероятная жара. Я находился в обломках чего-то, и, когда попробовал шевельнуться, испытал боль. На помощь я позвать не мог, да и не желал. Я не боялся. Мне стало любопытно, хотя я и чувствовал опасность. Больше всего меня интересовал я сам.

Он отпил немного тёмной жидкости.

— Меня заинтересовали мои крылья. Я хотел понять, откуда они взялись и как их использовать. — Примарх улыбнулся. — Разве не странно? Вот ты в детстве когда-нибудь задумывался о своих ногах, руках? Конечно, нет. Они всегда составляли часть тебя. Но я с самого начала осознавал, что эти выросты неестественны. Они возникли из-за чего-то непредвиденного. Честно скажу тебе: несмотря на всё, что мне известно теперь, я по-прежнему не могу объяснить их происхождение. Они никогда не ощущались как часть меня. Временами мне чудится, что крылья принадлежат совсем другой душе, что однажды их вырвут из меня и возвратят истинному владельцу. Кто знает?

— Я читал о вашем пребывании на Баале, — проговорил я. — О том, как вы объединили его.

— Объединил его... — Сангвиний выглядел задумчивым. — Те, кто первыми обнаружили меня, стали моим племенем. Люди из Чистой Крови. Они препирались, обсуждая, как со мной поступить: убить или спасти. Я просто слушал, уже тогда зная, что они не представляют для меня угрозы. Племя решило взять меня к себе. В ином случае мне пришлось бы убить их всех, как я истреблял скорпионов и змей, кишевших на каждом клочке пустыни. И тогда, возможно, однажды на меня наткнулись бы другие, и я стал бы монархом мутантов, а не их гонителем. Потому что я был ребёнком, понимаешь? То, кто найдёт меня раньше, определила случайность или что-то сродни ей. Я не знал, чего хочу. Тогда я напоминал камень, с которого начинается лавина, причём его самого может сместить даже ветер. Я не испытывал ненависти к тем, кто из-за отравы превратился в зверей — даже впоследствии, когда вырезал их. Они ведь пострадали из-за выбора, сделанного кем-то иным, столетиями ранее. Мало того, я чувствовал определённое родство с этими жертвами. Меня впереди не ждало ничего, кроме власти над миром, где в каждой песчинке таился яд.

— Когда я побывал там, то ощутил, что токсины ещё остаются. Я спросил, почему их не вычистили. Мне ответили, что лучше безумие, чем искоренение.

— Кто тебе это сказал?

— Оликса Эрис. Из вашей ауксилии.

— Надо будет узнать про неё. Мне нравится эта фраза. — Откинувшись на спинку трона, он расслабил руки и ноги. — Я не позволю трогать Секундус. Это наша родина. Яды наделяют тебя дарами: если ты переживёшь их укус, то и многое другое тебя не убьёт. Лихорадка может принести тебе видения. Возможно, ты даже научишься преобразовывать смертоносный элемент отравы и станешь сосудом чистоты. Я никогда не был королём здоровых людей, в отличие от, скажем, моего досточтимого брата Робаута. Я всегда правил недужными и учился на этом. Я ведь и сам убог, нестандартен. Очищать и преображать — вот наш дар. Мы впитываем болезнь, принимаем её, и в наших душах она трансформируется в красоту.

— Так же, как вы поступили с Неумершим легионом.

— Нет, они сделали это сами. Я извлёк уроки из своего воспитания и, когда впервые встретился с воинами — спустя много времени после того, как меня нашёл отец, — попросил их принять меня. Не наоборот. Преследуемые, странные, немощные — мы всегда просили, а не требовали. И легионеры это поняли. Когда мы начали преображаться, они вели меня в той же мере, в какой я навязывал им что-либо. Оказалось, что они готовы стать сильнее. Готовы к превращению. Вот так мы совершили это вместе.

Я огляделся вокруг. Украшения, щедрое убранство... от них не закрыться. Зрелище получалось весьма эффектное, но могло притупить чувства, как блюдо с перебором пряностей, которое ты обязан доесть.

— И вот результат, — произнёс я.

— Тут нет никаких тайн, — продолжил Сангвиний. — Их набирали из отбросов Терры, и они знали это. Прошлое мучило их даже после перерождения. Как и люди Крови, воины нуждались в преображении другого вида — не только тела, но и души. Они обратили свои умы к творчеству, к достижениям цивилизации, и таким образом изгнали хворь.

— И это сработало, не так ли?

Ангел посмотрел прямо на меня. Мне сразу же захотелось отвести глаза, но я переборол себя. Примарх внимательно изучал меня всего несколько секунд, однако этого хватило, чтобы у меня вспотели ладони и участилось сердцебиение.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы изменили их. К лучшему.

Ответил он далеко не сразу.

— Сейчас мы те же, кем были всегда, — осторожно проговорил Сангвиний. — Мы не перешли в другую категорию, а улучшили то, что уже имели.

— Но вы по-прежнему иной. Не такой, как они.

— В каком смысле?

Я замешкался, стараясь подобрать верные слова.

— Я видел, как вы сражались, и не могу выбросить ту картину из головы. Мне казалось, что... вы способны видеть нечто, недоступное никому из нас. Заглядывать вперёд. Словно у вас особый доступ к будущему.

Сангвиний кивнул.

— Это дар, гораздо более ценный, чем крылья, которые я ношу. Но не думай, что он непогрешим. Моё умение ненадёжно: ошибается так же часто, как угадывает. — Он провёл кончиком пальца по ободку своего кубка. — Предвидение... Иногда оно открывает что-то конкретное — движения врага, изгиб топора, — а порой что-то более расплывчатое. Течение Крестового похода. Удел чьей-то души.

— Наверняка это делает вас почти неуязвимым.

Ангел пожал плечами.

— Не совсем. Видение может запутать тебя. Или, даже если оно истинно, ты рискуешь выбрать неверную дорогу, пытаясь воплотить его в жизнь. Оно может привести к одержимости: узрев исход, которого хочется избежать, ты попробуешь предотвратить его, но только причинишь ещё больше вреда. Или же тобой овладеет стремление к чему-то хорошему, и ради успеха в этом деле ты забудешь о долге, а значит, собьёшься с пути. Такой дар можно кое-где применять, однако я не считаю его благословением.

— А видите ли вы, что ждёт в будущем вас?

— Нет. По крайней мере пока.

— Как насчёт Империума?

— Без особых подробностей. Поверь, обрывочные проблески возможных уделов чаще всего менее полезны, чем незнание.

— Безусловно, иногда это так. Но точно есть случаи, когда предвидение бесценно.

— Так бывало. Так будет снова.

— И всё послужит легиону.

— И он будет развиваться.

— Пока вы не станете образцами совершенства, которыми восхищается весь Империум.

— Мы уже заслужили такую репутацию.

— Я согласен. Но вы чуточку перебираете с этим, не так ли? — У меня свело живот. Я сам не понимал, почему веду себя так настойчиво. — В смысле, золото. Роспись эмалью, лак. Словно вы хотите, чтобы мы думали, будто всё это — маска.

Сангвиний улыбнулся. Трон, как же приятно это выглядело.

— Гипсовое лицо поверх чего-то менее изысканного, — произнёс он.

— Мы все что-то показываем другим. И каждый из нас что-то держит под спудом, в глубине своего существа.

— Так и есть. — Поставив кубок, он сложил ладони. — Но что сейчас говорит в тебе, летописец? Всего лишь твоя обычная склонность находить недостатки в тех, кто сражается ради тебя, или что-то более определённое?

— На Йилехе меня спас воин вашего легиона. На его доспехах есть глаз в пламени. Что это значит?

— Он из Офанимов, одного из орденов Первой Сферы.

— Про них никто не говорит.

— Именно так. Им поручено присматривать за своими братьями.

— Что они ищут?

— Нарушения дисциплины. Срывы самоконтроля.

— Я видел, как сражается ваш легион. Они выполнят любой приказ, тем более полученный от вас.

— Каждая организация поддерживает порядок внутри себя. Так поступает Имперская Армия. В легионах моих братьев тоже так делают. По-моему, ничего необычного.

Я почувствовал, что устал, беспричинно и безмерно. Боль в висках непрерывно усиливалась, и даже приглушённый свет парящих люменов слепил глаза.

— Но в ваших сыновьях живёт страх, — осторожно проговорил я, опасаясь, что позволил себе слишком многое или просто ошибся. — Те, кому положено не ведать страха, носят в себе сомнения. Может, они даже не понимают, что с ними такое и по какой причине. — Я с усилием моргнул. — Возможно, такое встречается и у других, и посторонние чувствуют это. В смысле, вас ведь не сделали магистром войны.

Последняя фраза вырвалась у меня невольно. Я даже не представлял, откуда она взялась.

Сангвиний впервые показался застигнутым врасплох.

— Это правда.

— Но почему? — Пойдя ва-банк, я просто продолжал давить. — Никто так и не объяснил мне.

— От моего отца не требовалось указывать причину.

— Самый любимый среди всех. Тот, кем восторгаются люди. Наиболее популярный среди братьев, идущий наравне с лучшими в списке побед. Мне просто непонятно. Разве вы не уязвлены, что вас обошли? Тут какая-то несправедливость? Или мы все просто чего-то не замечаем?

— Всё это не более чем домыслы. Мой брат Хорус всегда был первым среди равных, и здесь ничего не изменилось.

— Значит, вам ничего не объяснили.

Он собирался ответить. Я видел, что слова уже готовы слететь с его уст. Чувствовал, что Ангел сейчас расскажет мне что-то, о чём раньше не говорил или никогда, или только изредка. Не знаю, почему меня охватила такая уверенность, возможно, я просто воображаю это теперь, задним числом.

Так или иначе, ответа не последовало. Раздался слабый писк, сигнал о срочном входящем сообщении, и примарх отвернулся. Вокс-приёмник на его горжете засветился. Я услышал чей-то тихий голос, излагавший сведения. Мне удавалось уловить лишь малую часть фраз. Между тем Сангвиний спокойно попросил разъяснить кое-что, по нескольким пунктам.

В итоге он сказал:

— Проиграйте мне ауд-запись.

Вот это я уже разобрал. Тех слов я не забывал никогда, ведь после них стало ясно, что надолго мы здесь не задержимся.

Тривиальное состязание за Йилех скоро сотрётся из памяти не только у нас, но и у всех прочих. Слова, донёсшиеся из вокс-канала, прошли через один или два ретранслятора и звучали почти на грани слышимости. Тот, кто произносил их, испытывал крайнее напряжение.

— Этот. Мир. Убийца.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ты когда-нибудь видел титана? Любой модели, любой величины. «Гончую», «Владыку войны». Какого угодно.

Если да, то ты никогда этого не забудешь. И отлично поймёшь, о чём я говорю, пытаясь описать, что значит узреть их на войне.

Космодесантник — это уже довольно жутко. Они устрашают, потому что такими их вывели. Но титан... С чего мне вообще начать? Они возвышаются над полем битвы. И они человекоподобные, что вовсе не обязательно. Для задач, которые они выполняют, получится спроектировать боевую машину какой угодно формы — с колёсами, гусеницами, возможно, даже на гравиплатформе. Или же можно накрыть кабину титана слоями чешуйчатой брони, установить ему дюжину рук-орудий, обустроить центральные отсеки по типу сверхтяжёлого танка или летательного аппарата с ядром управления.

Но нет. Титанов строили в обличье людей. Им давали две ноги, две руки и одну голову в посмертной маске. Их наделяли когтями, делали сгорбленными и сутулыми, вставляли два светящихся глаза. И не просто так.

Впервые увидев титана, ты не совсем веришь своему восприятию. Рассеиваются клубы дыма от уже произведённых им залпов — и вот он, широко шагает. Движется он кривобоко, ковыляет, грузно перетаскивает многотонные конечности, но походкой всё равно напоминает человека. Из пелены возникает низко посаженная голова с навеки сомкнутой пастью; она выпускает струи пара, в ней светятся иллюминаторы кабины. На мгновение тебе кажется, что колосс совсем рядом, ведь почти всё прочее скрылось из виду, но затем ты видишь, что пока он далеко, хотя и неуклюже надвигается, всё ближе и ближе, полностью заслоняя собой свет с вышины, и наконец над тобой не остаётся ничего, кроме громадного, исполинского тела. Резко пахнут марсианские реакторы, лязгают и скрежещут бронепластины, а боевые рога ревут так, что трескается земля и содрогаются небеса.

И поэтому титаны особенно сильно пугают. Они ужасают. Тебе известен термин «богомашина», и ты знаешь, почему их так назвали. Потому что любое божество имеет обличье смертного. Высшие существа подобны нам, только величественнее, сильнее, выносливее. Мы создали новых богов из металла и огня, и вдохнули в них жизнь, и повелели им ходить. А теперь они исполняют наши приказы на тысячах полей сражений, и мы можем только глазеть на них и чувствовать страх — страх, который говорит, что это ведь мы их построили. Их сделали мы. И что же ещё нам удастся сотворить, если на то будет весомая причина?

Тогда я просто смотрел на него — «Владыку войны», одну из крупных моделей. Колосс принадлежал, ни много ни мало, к Легио Мортис — одному из первоначальной троицы армий машин-шагателей, созданных на Марсе ещё до начала эпохи Империума. Этот древний орден великанов-убийц порождал боязнь и недоверие в той же степени, в какой внушал уважение и побуждал полагаться на него. Репутацию их исполинов портили странные обряды, и от каждого из них доносились отголоски монотонных речей на языках, которых никто из нас не понимал.

У ног «Владыки войны» стояла колонна его частей поддержки: скитарии, ауксилия, несколько единиц мобильной бронетехники. Я знал, что такие войска необходимы, — они сосредотачивались вокруг колоссальных стоп, чтобы помешать врагу проникнуть под орудия титана и атаковать в упор, — но они выглядели там крайне хрупкими и бессмысленными, как насекомые, роящиеся возле лап хищника. Каждый раз, когда палили руки-орудия или трубили огромные рога, я почти ждал, что бойцы внизу разбегутся или распадутся на атомы, но они продолжали маршировать, двигаясь на полном ходу, чтобы не отставать от бронированных ног, которые увесистыми взмахами уносились вперёд, а затем снова врезались подошвами в землю и пыль, совершив очередной величественный шаг.

Я наблюдал за всем этим из смотровой щели «Химеры». Этот бронетранспортёр ещё не взорвали, но если учесть, что случилось в прошлый раз, то нервы у меня были туго натянуты. Пока машина мчалась вперёд, я сидел, крепко вцепившись в поручни, и прижимался лицом к смотровому люку, чтобы хоть немного изучить мир снаружи. Хотя БМП трясся на ходу, даже узкая щель давала совсем неплохой обзор. Я видел, как на эбеново-чёрной броне титана отражаются вспышки взрывов. Вздымались клубы дыма, застилающие воздух чуждой планеты, и я ощущал его необычность, когда он проходил через системы моего шлема. Я слышал глухой рёв армии в движении — натужный рокот сотен моторов, крики тысяч воинов, идущих в наступление, треск горящих ветвей посреди непривычного людям ландшафта. Периодически титан стрелял, и я щурился от яркого всполоха, а мой чуткий желудок сжимался от страха. Долю секунды содрогалась земля и сбоили все ауспики, потом заряд достигал цели, и далёкий горизонт озарялся огнём.

Но сильнее всего пугало то, что это чудовище, этот великан, созданный для бойни, был всего лишь одним из десятков, которые теперь маршировали по тлеющим остаткам травы, прокладывали себе путь через скрученные тёмные растения и втаптывали сломанные стебли в красную пыль. Я слышал, как богомашины ревут и изрыгают дым, развязно вышагивая, будто пьяницы, в своей дикости и беспощадности.

Для этого противостояния собрали огромные силы. Как мне говорили, сюда до сих пор направлялись корабли, что казалось безусловно излишним, поскольку данную зону военных действий уже заполнили бойцы нескольких легионов. Я видел, как сквозь заросли продираются «Лэндрейдеры» в чрезмерно пышной расцветке Детей Императора, сопровождаемые длинной колонной бронетранспортёров ауксилии. На дальней стороне просеки в бескрайней траве я различил крупное подразделение Лунных Волков, чьи бело-костяные доспехи как-то зловеще сливались со странной флорой этого мира.

Кровавые Ангелы были самыми многочисленными. Их «Носороги» и «Спартанцы» неслись в атаку по самому центру громадных борозд в ландшафте, созданных дальнобойным обстрелом титанов. Эти бронемашины тоже били по целям, их выстрелы освещали жутковатые леса и обугливали сероватые стебли дочерна. Огнемёты изрыгали струи ярко горящего топлива, запаливая редкие участки зарослей, которые ещё не занялись от энергетических лучей и зажигательных снарядов.

Всё сводилось к пламени — по крайней мере, на этой планете. Её сжигали дотла, стремились искалечить всё и вся, чтобы здесь никогда больше ничего не росло. На Йилехе IX легион действовал обдуманно: сначала воины планировали, а затем исполняли то, что уже проделывали великое множество раз. Здесь же они обернулись вихрем спешки, шквалом ненависти. Они бросались на врага — подбирались как можно ближе, выпрыгивали из машин, и пускали в ход клинки и кулаки, даже когда вокруг всё ещё полыхал огонь. Если им удавалось найти ксеносов среди разора, они смотрели врагу в глаза, дабы тот точно знал, кто его убивает. Баальцы вершили личную месть.

Я обожал их за это. Трон, я заразился их чувствами. Ведь те существа — не мы. Чужаки, нелюди, другие. Те, кто охотился на нас в годы мрака, те, кто теперь стоял между нами и долгожданной безопасностью. Вредители, крысы в трюме, переносчики болезней. Чем раньше их всех не станет, тем лучше.

Ты удивляешься, что так выражаюсь я? Не надо. Вполне возможно, что у тебя иные воззрения. Вероятно, такая позиция кажется тебе неприемлемой, но, опять же, ты способен позволить себе такую роскошь. А я ведь учил историю. Мы так долго были беззащитны пред ними... Можно сколько угодно критиковать Крестовый поход — чем я и занимаюсь, — однако нужно помнить, что в начале кампании мы не упивались праздностью, стояли на коленях. Каждое человеческое дитя слышало рассказы о том, как потемнеет небо и спустятся корабли, а из теней внезапно появятся глаза, клыки и иглы.

Месть. Хорошее ощущение. Мне нравилось.

Как бы ни отвращало меня то, что мы творили с себе подобными во имя Единства, я наслаждался запахом плоти ксеносов, поджаренной на клинке с расщепляющим полем.

Думаю, он тоже. Я различал примарха на самом острие наступления, и пусть от действий титанов у меня дрожали руки, он снова вершил что-то недосягаемое. Ангел взлетал ввысь, а затем снижался, пикировал, нёсся к земле, внутри и снаружи клетки из огня и плазмы. Легион стрелял не скупясь, поджигая саму атмосферу, а он просто мчался сквозь всё это по замысловатой траектории, прочерчивая за собой полосы пламени и дыма, будто ожившая голова кометы, и его копьё сияло подобно звезде во мраке — неистово и пылко.

К тому моменту твари, уже дрогнули, и, когда эти монстры столкнулись с таким недругом, с ринувшимся в бой сыном Императора, он сокрушил их. Чудовища вопили. Нечеловеческие крики, несущиеся из чуждых глоток и чужеродных мандибул, сплетались в хор на мотив страха и ужаса.

Прежде бывало, что он злился. Я видел это, и мороз пробирал меня до костей.

Но тут всё было по-другому. Здесь враг причинил вред его сыновьям.

Любому, кто решит помыслить о том же, я дам один совет.

Не надо. Просто не надо.

Его звали Хитас Фром. Это определили астропаты — одному Трону известно, как именно.

Признаюсь, я так до конца и не разобрался в сути астротелепатии. Каким-то образом этим жалким слепым доходягам удаётся толковать смутную мешанину снов и видений, что просачиваются сквозь бурлящую пустоту, сортировать их, получая нечто вразумительное, а затем переводить всё это в депеши, которые способны уразуметь неспециалисты вроде меня. Я одновременно ощущал и странное родство с астропатами, и отвращение к ним. Мне думалось, что некоторые из их задач такие же, как у меня: они ведь рассказывают или, возможно, интерпретируют истории. С другой стороны, их деятельность выглядела такой странной, столь плотно связанной с ритуалами и мерами предосторожности, что казалась подозрительной в нашей новой, просвещённой реальности. Мы не имели машин, способных выполнять подобные функции, поэтому полагались на методы, очень сильно напоминавшие суеверия. Впрочем, всякий раз, когда я указывал на это другим бумагомаракам, они смотрели на меня пустыми глазами.

«Ну, просто вот так оно работает, — говорили мне коллеги. — Единственный способ в данном случае. Ты хоть немного знаешь основы астрофизики?»

Я понимал, что на таких расстояниях невозможна передача физических данных. Конечно, я это знал. Но никто так и не смог объяснить мне, почему альтернативный вариант, всё это бессознательное восприятие, видения и пророчества, якобы не нарушает законы реальности. Он работал. Вероятно, считалось, что этого достаточно, однако я никогда не мог примириться с таким подходом. Если ты выстраиваешь структуры на основе чего-то, что «просто работает», не проверяя тщательно, почему так, то тебя ждут неприятности.

Меня не желали слушать. Ни тогда, ни сейчас. Всем нужно только, чтобы в их ждущие уши попадали требуемые факты, доставленные любыми необходимыми средствами.

Тогда они хотели узнать имя и получили его. Хитас Фром, капитан легиона, командир группировки из трёх полных рот. Погиб. Все, кто высадился с ним, тоже погибли.

Помню, какой шок испытали старшие офицеры Кровавых Ангелов ещё тогда, у Йилеха, когда поступили полные данные. Дело не в том, что обычно война обходится без потерь, — конечно, это не так — просто новость казалась необъяснимой. Силы легионов редко вступали в битву без разведки и сбора данных. Но, судя по докладам астропата, сражение велось почти авантюрно: войска будто по капельке сбрасывали в зону боевых действий, сведения о которой практически отсутствовали. Возможно, причастных ввели в заблуждение. А может, командующий флотом допустил крайне грубый просчёт. Впрочем, независимо от причин, там явно случился полный бардак.

Сангвиний отреагировал мгновенно. Вести привели его в ярость. Он немедленно устроил совещание с наиболее приближёнными советниками — Ралдороном, Азкаэллоном, Астианом и ещё парой десятков других. Также присутствовали капитан «Красной слезы» и около двадцати служителей легиона. Мне удалось затереться среди них, хотя я постоянно опасался, что меня сейчас выгонят.

Но этого не случилось. Либо воинов правда не беспокоило, что я нахожусь там, либо желание осуществить кару настолько поглотило их, что они не обращали на меня внимания.

Встреча проходила в просторном зале, озарённом огоньками больших подсвечников и увешанном знамёнами, под которыми бились в предыдущих кампаниях. Когда мы вошли туда, я почувствовал кожей слабое покалывание от включённых сенсор-подавителей. Как только закрылись тяжёлые бронзовые двери, исчез даже шум двигателей звездолёта, неизменно звучащий на большинстве палуб. Астартес встали неровным кругом, Сангвиний — в дальнем конце помещения, а слуги и я отступили подальше в тени.

— Есть дополнительная информация? — уточнил примарх у Канио, своего магистра связи.

— Ограниченные данные о силах ксеносов, — ответил тот. — Особи мегафауны, внешне напоминающие арахнидов, несколько взаимозависимых клад. Наличие интеллекта высшего порядка не подтверждено, однако они отлично приспосабливаются и чрезвычайно агрессивны. Запрошены более полные сведения.

— А здесь мы закончили? — спросил Сангвиний, повернувшись к Ралдорону.

— Не совсем, — произнёс Первый капитан. Несколько провинций ещё нужно умиротворить, так как ауксилия с ними всеми не справится. Планы по сбору на Кайвасе также сдвинуты.

Ангел кивнул, потом задумчиво склонил голову. Ещё раньше я слышал, как вокруг много говорили о Кайвасе пока сражения за Йилех постепенно угасали. Там ждало следующее важное событие, крупное сражение, которое отложили из-за Никеи, битва с врагом, который всегда был самым упорным и опасным, — с зеленокожими. Изначально для ведения той кампании, всего лишь одной из многих операций по зачистке после Улланора, выбрали Лунных Волков, но мало кто сомневался, что в итоге там соберутся несколько легионов. Учитывая близость Сангвиния и Хоруса, Кровавые Ангелы уже грызли удила, жаждая сделать ход.

— Пока что этим планам придётся подождать, — сухо сказал Азкаэллон. — Магистр войны уже совершил переход к Сто сорок-Двадцать.

— Мой брат всегда впереди, — негромко произнёс Сангвиний, после чего поднял взгляд и сцепил руки. — Его присутствие желанно, и то же самое относится к Третьему, но честь требует мести. Мы выступаем.

Последовали несколько кивков и согласное бормотание.

— Если оценки позиций остальных легионов точны, нам их не обогнать, — продолжил Ангел, — однако мы можем прибыть сразу за ними. Я не хочу, чтобы тех, кто учинил подобное, истребили посторонние.

Вот оно: Сангвиний вновь перешёл к холодности, мгновенно и охотно. Только что он выглядел крайне дружелюбным и радушным, а в следующий миг преобразился в нечто более низменное и стихийное. В обоих случаях толчком послужило одно и то же: оскорбление чести, поругание недостойным убийством. Тогда я решил, что в этом кроется что-то существенное для всех них. На войне они приходили в ярость не случайно, не из-за неуравновешенного нрава. Их неистовство имело свои правила и рамки, но также глубоко уходило корнями в древние концепции. Месть, кодексы воинской чести, братство. Мне стало интересно, какой мир дал им такое наследие — Баал или Терра.

— «Красная слеза» отбывает сейчас, — сказал примарх. — Прочие последуют за ней, как только операции здесь будут завершены. Первый капитан, ты составишь приказы.

Ралдорон поклонился.

— Мы зажжём двигатели, — заключил Сангвиний, понизив голос. — А потом сожжём тот мир. Никакой пощады. Ни один ксенос не останется в живых.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Их называли мегарахнидами. Название им подходило, хотя и не полностью передавало истинную суть их отталкивающей чуждости. Даже особи самых обычных клад достигали огромных размеров, намного превосходя астартес в росте и весе. Четыре из восьми их конечностей применялись для передвижения по отвратительным лесам из шипящей травы, а остальные оканчивались ужасающе острыми клинками, способными рассечь керамит. Мне никогда не удавалось точно определить, где кончается их хитиновое тело и начинается броня. Я даже не вполне понимал, откуда вообще взялась такая защита: мы не обнаружили в их мире никаких мануфакторумов даже после того, как предали большую его часть очищающему огню.

Впрочем, мы установили, что они не просто животные. Эти существа общались между собой, устраивали ловушки, имитировали нашу тактику. Их жажда насилия казалась практически неутолимой. Они никогда не трусили и не падали духом даже при самых свирепых наших штурмах. Чем дальше мы пробивались на их территорию, чем чаще уничтожали странные, отчасти органические узлы, которые словно бы управляли бурной погодой на планете, тем больше они атаковали нас. Я сам видел в деле более крупных созданий из других клад — стаи крылатых плотоядных монстров, а также более громоздких и раздутых шагателей, которые жертвовали проворством ради колоссальных пластин брони.

Ходили слухи, что в бескрайних зарослях скрываются чудовища размером с титана, способные противостоять «Владыкам войны», которые так впечатлили меня во время первой поездки на фронт.

Все мы, включая меня, быстро поняли, что довело Хитаса Фрома до состояния, близкого к отчаянию. Всё вокруг было враждебным. Гнусные растения заглушали свет и окружали каждое поле боя удушающей завесой из жёстких, похожих на паутину ветвей. Климат представлял активную опасность: в атмосфере зарождались колоссальные грозы, которые выводили из строя датчики и не позволяли восполнять запасы. Мы уничтожали огромные скелетные деревья, имевшие какую-то трудноопределимую связь с погодными явлениями, но это не гарантировало надёжной защиты — целые роты оказывались отрезанными от своих и попадали в тяжёлое положение, если внезапно приходил штормовой фронт.

Поэтому легион неустанно менял тактику. В ретроспективе стало понятно, что при изначальной высадке Фром направлял вниз прискорбно малые группы, и его пехотные отделения становились уязвимыми для быстрых и скоординированных атак ксеносов, идущих волнами. Теперь командиры быстро учились, применяя силы и средства, которые регулярно прибывали на орбиту. Первой появилась мобильная бронетехника, которую перебросили на поверхность с громадным риском и только после того, как наземные войска создали прорехи в бурях. Как только боевые машины ввели в сражение, действия по методике «выжженной земли» начались всерьёз. Понятия не имею, сколько именно контейнеров с прометием доставили на Сто сорок Двадцать, однако их хватило бы, чтобы наполнить реки и озёра. Трюмы пустотных танкеров опустошались, их содержимое переливали в тяжёлые посадочные модули, которые по спирали отправлялись вниз, в надёжно охраняемые полевые лагеря, выстроенные в самой гуще жутких лесов. Затем огнемётные соединения разъезжались веером; их танковые колонны продвигались в глубь зарослей кустарника и теснин, испепеляя всё на своём пути, так что воздух застилали клубящиеся облака чёрной золы. Они систематически расчистили крупные участки местности, и лишь тогда техножрецы позволили высадить титанов, после чего наша убойная мощь многократно возросла.

Однако из всего оружия, доставленного на планету, эффективнее всего при любых обстоятельствах показывали себя роты космодесантников. Если победа на Йилехе далась им без затруднений, то здесь воины столкнулись с врагами, нисколько не уступавшими им в могуществе и смертоносности. В таких условиях они достойно показали себя. Я наблюдал за операциями всех трёх присутствующих легионов и едва ли мог отдать кому-то предпочтение. Дети Императора показались мне самыми расчётливыми: они так же охотно разили противника на расстоянии, как вступали в рукопашную, и во всех случаях удачно подбирали тактику. Лунные Волки вели себя более агрессивно — часто отказывались от запланированных артобстрелов, чтобы быстрее добраться до ксеносов. Впрочем, преимущество всё же имели Кровавые Ангелы, которые от начала и до конца завоевания бились с почти безудержной жестокостью. Для них это стало личным делом, и так продолжалось в течение всей кампании. Даже то, что в ходе противоборства они потеряли гораздо больше воинов, чем те три роты, из-за которых разгорелся конфликт, не имело значения. Их подстёгивали не отдельные смерти, а принципы — урон, нанесённый их чести. Они не отличались сентиментальностью, поскольку знали, что им суждено погибнуть в бою, и важно лишь то, как именно. Нужна достойная смерть. Благородная. Не такая, что вызвана небрежным планированием или нечёткой постановкой целей.

Я провёл на поверхности не очень много времени. Высаживался трижды, каждый раз за мной приглядывали слуги легиона и я находился в относительной безопасности внутри бронетранспортёров Армии. В памяти у меня сохранился последний визит. Тогда мы проводили один из по-настоящему крупных натисков, призванных сломить решимость врага, чей боевой дух казался непоколебимым. Разведка сообщила о значительном скоплении ксеносов на высоком хребте примерно в двухстах километрах к востоку от текущей линии фронта. К тому времени наши командиры уже познали на опыте, что прямые удары с воздуха чрезвычайно опасны: из-за атмосферных явлений летающие машины попадали в невыгодное положение, когда подвергались неминуемым нападениям крылатых особей чужаков. Чтобы избежать этого, роты Кровавых Ангелов и Лунных Волков планировалось перебросить авиацией на расстояние не более двадцати километров от мест сосредоточения неприятеля. Поскольку эти районы ещё не выжгли дотла, пехоте предстояло быстро продвинуться по густо заросшей территории, после чего взобраться на гребень и завязать бой вдоль всего гребня.

Задание сулило трудности даже астартес. Могло случиться так, что их обнаружат и атакуют до того, как они достигнут возвышенности, а это означало ожесточённые схватки на территории, благоприятной для врага.

Вероятно, когда Бел Сепатус рассказывал мне о таких планах, я выглядел встревоженным.

— Вас разобьют, — заявил я.

Моё высказывание его явно не впечатлило. С другой стороны, Сепатус решил поговорить со мной не потому, что ждал блестящего тактического анализа.

— Справиться можно, — сказал он. — В любом случае нас поведут примархи.

Он говорил весьма будничным тоном, однако для меня эта фраза стала ключевой в его речи. Прежде я не встречал Хоруса. Даже издали его не видел, ведь примархи обычно

возглавляли собственные соединения, пусть командование легионов и поддерживало тесную координацию. И вот у меня неожиданно появилась возможность узреть, как сражаются вместе два верховных полководца Империума.

— Я должен это увидеть.

Бел Сепатус устало посмотрел на меня.

— Подобраться вплотную будет трудно. Досадно выйдет, если тебя убьют.

— Я тоже расстроюсь. — Попробовав улыбнуться воину, я продолжил: — Мне нужно это увидеть. Всего один транспорт, и можно держаться на расстоянии.

Я уже привык к обстановке на полях битв, по крайней мере, отчасти. Всплески адреналина стали для меня чем-то почти вожделенным, если учесть, что в ином случае мне приходилось слоняться по недрам звездолёта в компании моих навязчивых идей и чувства немощности, бессонницы и неотступной дурноты. Мне не хотелось превращать такие вылазки в привычку, ведь имелась вероятность того, что однажды меня размажет по пыли в каком-нибудь наукой забытом мире, но я знал, что обязан посмотреть на этот бой.

В итоге мне всё организовали. Я снова высадился на планету, теперь в крошечном десантном модуле всего с тремя сопровождающими. Спотыкаясь, я выбрался из корабля, севшего на одной из крупных площадок для сбора войск. Над нами бурлило белое небо, густая растительность по периметру раскачивалась и вздымалась волнами на ветру. Здесь сожгли и расчистили пять квадратных километров зарослей, и на их месте возникла обширная проплешина из красной пыли, теперь заполненная рядами танков, бронетранспортёров и штурмовых кораблей. По всему участку разместили люменжекторы, дающие резко контрастное освещение. Здесь было шумно, грязно, многолюдно, волнующе: тысячи слуг бежали куда-то трусцой или маршировали, уже работали сотни двигателей, астартес вооружались и произносили боевые клятвы, готовясь разместиться в «Громовых ястребах» и транспортных «Грозовых птицах». Реактивные струи взметали пыль, она висела повсюду и вихрями уносилась в штормовые круговороты над нами.

— Держитесь ближе! — перекрывая шум, прокричал мой сопровождающий, слуга легиона по имени Энарио.

Мы уже облачились в полную броню — даже прихлебателям вроде меня выдавали её перед отправкой в эту зону боевых действий — и теперь неуклюже поспешили в назначенное место. Мы направлялись в сторону транспортного «Громового ястреба», одной из десятков машин, которые уже гудели, подрагивая и выпуская выхлопные газы. Между громадными десантными кораблями стояли ряды наземной техники, в том числе «Лэндрейдеры» и другие основные боевые танки. Энарио подтолкнул меня к легионному «Носорогу», и мы залезли внутрь. Всего нас оказалось десять, считая облачённых в доспехи служителей Кровавых Ангелов. Вероятно, им всем поручили беречь меня, и ни один из них не посмотрел мне в глаза, пока мы пристёгивались. Я не смутился, поскольку уже совершенно привык к тому, что меня расценивают как досадную помеху.

Люки захлопнулись с глухим звоном, двигатель с рёвом набрал обороты, и БТР, грохоча, выехал на точку подхвата. Сверху донёсся гораздо более мощный рокот штурмового корабля-носителя: тот вертикально снижался для проведения сцепки. Мне не удалось как следует разглядеть его — мой обзор ограничивался очень узкой щелью, прорезанной в броне «Носорога», — но услышал я очень многое. Содрогнувшись, машина остановилась, и через секунду на корпусе транспортника сомкнулись огромные зажимы, лязгнувшие так, что завибрировала вся конструкция.

Затем мы поднялись ввысь, прямо в бурю. Я видел, что со всех участков полевого лагеря ведётся такая же переброска по воздуху. Один за другим взлетали корабли, большинство из которых перевозили «Лэндрейдеры» или пары «Носорогов», и все они набирали мощность, чтобы взмыть в наэлектризованную атмосферу.

Нас бешено тряхнуло из-за того, что машина стремительным рывком поднялась над землёй. Потом запустились основные двигатели и направление полёта изменилось. Сверившись с тактическими данными на дисплее шлема, я увидел истинный масштаб десантной операции: десятки штурмовых кораблей только в первой волне, а другие уже прогревают турбины, чтобы последовать за нами. Масштабное предприятие, как и выразился Бел Сепатус.

До места назначения мы добирались недолго, ведь любой «Громовой ястреб» мчится с неописуемой скоростью, как только наберёт нужную высоту. Во время перелёта к фронту все боевые корабли держались на значительной высоте, так как их пилоты знали, насколько опасно снижаться к плотным зарослям, дающим укрытие врагу. Войдя в зону высадки, мы крайне быстро снизились. Отсек «Носорога» погрузился в полутьму, не погасли только тусклые полосы люменов боевого освещения, вставленных в пол. В тот момент, посреди всей этой тряски и грохота, я впервые заметил, что на металлических панелях рядом со мной выведены узоры, очень тонкие завитки, выгравированные золотом на багряном фоне. Эти орнаменты — навязчивые, чрезмерные украшения — встречались повсюду. Кто ещё увидит их здесь, кроме солдат, брошенных в очередную битву? Кого вообще интересует, есть ли тут рисунки?

Но кого-то это волновало. Кто-то уделил им немало времени. Я спросил себя, сумею ли когда-нибудь понять баальцев.

Затем мы прибыли на позицию, заработали тормозные двигатели, и штурмовой корабль поднял нос. Машина резко снизилась, располагаясь почти горизонтально. Надо мной завыли сигналы тревоги, извещающие, что стыковочные зажимы сейчас раскроются. Я даже не думал, что сброс произойдёт, пока мы ещё будем в воздухе, в полёте. Мне представлялось, что сначала транспортник приземлится, а уже потом выпустит «Носорог».

Я ошибался. Все слуги вокруг меня подобрались, а затем БТР отцепили, и мы рухнули с неба. У меня желудок подкатил к горлу, и я, не зная, на какой высоте мы находились, успел запаниковать перед тем, как «Носорог» ударился о землю, уже вращая гусеницами. Меня сильно тряхнуло, голова болезненно замоталась туда-сюда, и лишь тогда я осознал, что мы уже едем на огромной скорости.

Повернувшись к узкой смотровой щели, я увидел, как боевые корабли резко снижаются один за другим, потом внезапно замирают, окутанные вспышками дымного пламени, их груз с глухим стуком падает на землю, а сами они снова взмывают в небо. Танки немедленно открывали огонь и поджигали густые заросли впереди себя, одновременно проламываясь в них. Со всех сторон от нас уже мчались бронетранспортёры, которые вырывали кустарники и перемалывали грунт, взбираясь по крутому склону.

Стрелок нашего «Носорога» начал палить из бортового болтера. Вокруг нас завывал ветер, зловещий чужеродный пейзаж ксеносов загорался и пылал. До меня доносились звуки стрельбы из более тяжёлых орудий «Лэндрейдеров», я замечал ослепительные дульные вспышки спаренных лазпушек. Когда сюда сбросили ещё больше танков, залпы стали совершенно неистовыми. Испепеляющий ливень из снарядов и энергетических лучей буквально крушил сам ландшафт перед нами.

Мне казалось, что подобный обстрел не пережить никому. Я думал, что с таким интенсивным огнём мы прожжём себе дорогу прямо на вершину хребта. Поэтому, когда нас мощно толкнули в первый раз, я подскочил как ужаленный. Корпус «Носорога» покачнулся и накренился так, что мне почудилось, будто мы упали на крышу.

— Это ещё что? — выпалил я.

— Ксеносы, — мрачно ответил Энарио. — Пробуют нас опрокинуть.

Сколько весит «Носорог»? Двадцать, тридцать тонн? Кроме того, мы ведь уже разогнались и мощные двигатели несли нас вперёд, но всё равно что-то ударило по нам с такой силой, что мы едва не перевернулись. Вцепившись в фиксаторы, я постарался не думать об этом.

Тогда мне стало совершенно понятно, что подъём по склону будет не таким лёгким, как я надеялся. Мегарахниды роями высыпал и отовсюду, чтобы дать нам отпор, вырывались из горящих травянистых лесов и бросались прямо на танки, несущиеся в атаку. Я замечал лишь обрывки общей картины, молниеносные движения снаружи размывались перед глазами, однако этого хватило, чтобы уяснить кое-какие детали. Чужаки оказались массивными существами, почти не уступавшими величиной боевым машинам, на которые они нападали. Их тела целиком защищала пятнистая панцирная броня серого цвета, а их когти с шумным свистом проносились сквозь дым, после чего впивались в цель. Я разглядел, как два ксеноса врезались в бок «Лэндрейдера» всего в нескольких метрах от меня. Когда гусеницы танка оторвались от земли, твари принялись рубить его корпус. Я заметил, как на малой высоте подлетают существа иного подвида, с тонкими прозрачными крыльями, которые вибрировали, создавая немыслимые перекрывающиеся узоры в смоге. Одних чудовищ встретили потоки болт-снарядов, и их разметало на куски брони и хитина, но другие прорвались, насели на танковые колонны и начали прогрызать внешние пластины корпусов.

Наступление набирало темп, и мы пробивались к вершине, хотя всё новые чужаки выскакивали из теней или пикировали из-за грозовых туч. Над нами зависли штурмовые корабли второй волны, которые сбросили в пылающий ад дополнительные «Лэндрейдеры». От самолётов протянулись длинные следы выпущенных ракет, а потом они покинули опасную зону. Ксеносы шли стеной, и она уплотнялась по мере того, как всё больше особей вступало в бой. Бросаясь всем телом на бронемашины, твари обхватывали их длинными сегментированными лапами. Из-за подобной тактики десятки чудовищ сгинули, раздавленные гусеницами, но если им удавалось пробить топливный бак или достать до реактора, то вспыхивали колоссальные взрывы, и обломки подбрасывало высоко над землёй.

Я стискивал зубы. Жутко испуганный, я каждую секунду ожидал услышать сильный треск — знак того, что в нас врезался другой ксенос. Слуги легиона, что плавно покачивались на сиденьях вокруг меня, держа в руках оружие, вели себя совершенно невозмутимо. Теперь всё сводилось к числам и срокам. Бронемашинам полагалось продвинуться как можно ближе к целевым позициям и высадить пассажиров только в том случае, если покажется, что натиск захлёбывается. Даже внутри вибрирующего корпуса «Носорога» я улавливал привкус химических веществ, насытивших воздух. Пахло топливом для болтов и разряженными батареями, выброшенными из лазпушек. Кровавые Ангелы выпускали безумное количество боеприпасов; они прокладывали в зарослях борозды, ведущие наверх, разрывали на куски тела стремительных ксеносов, когда те бешено бросались в атаку. Легион рвался и рвался вперёд, всё неистовее и быстрее.

В комм-канале протрещала команда на высадку, и я понял, что момент настал. Не для меня, конечно, — мне бы не доверили воевать по-настоящему, — но для сотен и сотен астартес, готовых ринуться наружу. Мой «Носорог» со скрежетом ехал дальше, хотя транспортники вокруг нас разворачивались и высыпали космодесантников в адское пламя, как зерно из самосвала. Затем какофония дальнобойных орудий превратилась в настоящую лавину шума: её усилили выкрики по воксу, а также рокот многочисленных болтеров. На моих глазах астартес выпрыгивали из ещё движущихся танков и немедленно переходили на бег. Они стреляли быстро, но выбирали цели, лавировали между отдельными горящими стеблями и целыми кострами, давали отпор визжащим мегарахнидам, когда те дёргаными движениями сбегались к воинам, нападая на них. Уже вскоре истребление в основном шло в ближнем бою, на расстоянии клинка: вспыхивали энергетические поля, огнемёты извергали пламя, глухо стучали щиты. Схватка казалась беспорядочной, запутанной, до нелепости жестокой, но на самом деле не была такой, вовсе нет. Даже я, рядовой наблюдатель, замечал, как тщательно отделения поддерживают друг друга, разя неприятеля и захватывая позиции, пока остальные подразделения пробираются по флангам.

Танки, высадив пассажиров, поддерживали наступление, и их залпы добавляли веса шквалам снарядов. Общевойсковая группа продвигались вверх по хребту, неся потери, но ни разу не увязла, и наконец, достигнув вершины гребня, мы ворвались на плато за ним.

Лишь тогда мой «Носорог» отвернул в сторону, чтобы в достаточной мере отстать от авангарда. К тому времени на передовую доставили поразительное количество сил и средств — по моим оценкам, там развернули десять тысяч пехотинцев и несколько сотен боеспособных танков. Такая громадная армия полностью оправдывала себя, ведь скопления ксеносов всё равно превосходили её в численности. Настроив дальность видоискателя, я осмотрел в него широкую равнину, кишащую роями мегарахнидов: их серые лапы будто взрыхляли пламя и грязный дым, пока монстры рвались к захватчикам. Из мрака проступали даже более крупные силуэты. Пока ещё далёкие, они быстро приближались — огромные создания с раздутыми туловищами и шипастыми конечностями, что вопили в унисон с полчищами меньших существ у их ног. Казалось, что сама погода каким-то образом действует в такт с ними: небо искрило и вспыхивало, пока беснующаяся орда ксеносов вгоняла себя в звериный раж.

Тогда я узрел по-настоящему масштабную и напряжённую битву в первый раз. Возможно, и в последний. Перед нами на километры простиралась открытая местность, почти безликая, если не считать подожжённых нами травяных лесов. Насилие захлёстывало всё вокруг, от одного края горизонта до другого. Картины бойни заполняли смотровые щели, а тактические дисплеи шипели от перегрузки.

Однако я увидел, как прибыл он. Такое невозможно не заметить. Примарх не сошёл с небес во всём своём великолепии, хотя мог бы так поступить. Нет, он наступал пешком вместе со своими войсками, направляясь вверх по склону рядом с Керувимами в терминаторской броне. Подобное зрелище показалось мне величественным и в высшей степени архаичным — словно древний военачальник из забытого прошлого Терры шагал в рядах верных вассалов.

Сражение меж тем достигло апогея, и я снова отметил, что Кровавые Ангелы предпочитают ближний бой. Я предполагал, что они могли бы держаться чуть позади, поручая всю тяжёлую работу мощным пушкам и болтерам, однако воины действовали иначе. Везде, где возникал шанс подойти вплотную и лишить врагов пространства для манёвра, они пользовались им. Возможно, ты возразишь, что такова наилучшая стратегия борьбы с чужеродным врагом, невероятно проворным на средних дистанциях и, похоже, способным уклоняться даже от метких выстрелов, но я чувствовал, что есть и другая причина. Астартес больше нравилось сражаться лицом к лицу. Они жили ради этого. Убийство становилось чем-то большим, если по лезвию клинка и костяшкам латной перчатки растекалось месиво из крови и потрохов ксеноса. Легионеры — не солдаты-призывники, которых согнали на фронт и заставили воевать. Они — искусники насилия, не имеющие иных целей в жизни.

Меня всегда тревожила сама их концепция: мы строим светлейшее будущее для всего человечества, но сначала нам надо искалечить и генетически перестроить несколько сотен тысяч из нас, чтобы битвы закончились быстрее. И всё же я не мог отвести от них глаз. Казалось, воины пребывают в каком-то экстазе. Они обожали своё занятие. Они рубили, били кулаками, кололи, резали, дрались на равных с чудищами, на которых я едва заставлял себя смотреть, и становились... самими собой. Никакой чопорности и спеси, никакого усердного внимания к тому или иному замысловатому украшению, только нечто фундаментальное. Сырой материал.

Творилось то, ради чего их создали.

«Очищать и преображать — вот наш дар».

Сам Сангвиний говорил так, гордился этим и явно верил, что так оно и есть. Но тогда я почувствовал, что сейчас вижу их настоящих, а всё прочее, все те прелестные вещицы и художественные творения, просто прикрытие. Даже не маска, не зеркало. Отвлекающий манёвр. Попытка запутать.

К тому моменту мой «Носорог» полностью остановился, и мне удалось чётко рассмотреть Сангвиния. Он находился там, где и стоило ожидать — прямо в центре. Ангел, яркая точка света среди вихрей огня и пепла, бился против одной из особей клады гигантов, исполинским воином чужаков с шипами на спине и лапами-клинками шириной с туловище человека. Так же, как и на Йилехе, телохранители примарха не вмешивались в его бой — они вели собственные схватки против толп фыркающих, слюнявых тварей вокруг них, — и поэтому дуэль между повелителями двух полчищ происходила у всех на виду. Поединок напоминал железный стержень, вокруг которого вращалась остальная резня.

Трудность состояла в том, чтобы уловить, как Сангвиний делает всё это — сражается и убивает. Отчасти мешали его быстрота, умопомрачительная скорость каждого отдельного движения, из-за чего в неровном свете возникала разрозненная картина чего-то больше похожего на акт волшебства, нежели физическое явление. Однако, как и прежде, я также осознал невозможность его действий. Мы смертны и потому совершаем ошибки. Мы целимся, но промахиваемся. Мы стараемся, но терпим неудачу. Он не промахивался. Он не терпел неудач. И выясняется, что человеческий мозг не очень хорошо справляется с таким зрелищем. Мы невольно пробуем переопределить то, что видим, через иные образы — работающий механизм, процесс химической реакции, действие силы тяжести. Тогда я почти не ощущал какого-либо родства с Сангвинием.

Не только потому, что он лучше меня, но и из-за того, что он другой.

Примарх бился с существом, которое по любым меркам сочли бы грозным противником. Выше Ангела, крупнее, с четырьмя боевыми конечностями, такой же проворный, как прочие особи его вида, настолько же агрессивный и внешне неустрашимый. И всё же к концу схватки мне стало почти жаль чужака. Сангвиний, подобный золотисто-красному вихрю, молниеносно нёсся в лапы врага лишь для того, чтобы рассечь ему сухожилие, расколоть фрагмент брони, подбить опорную ногу. Примарх орудовал длинным копьём, словно продолжением собственного тела, и наконечник порхал, сверкая как звезда на фоне тьмы. Он разрезал и расчленял ксеноса, пока тот выл и замахивался лапами. Я ощущал, что под этой чужеродной оболочкой царит смятение, что тварь постепенно осознаёт — на сей раз ей не победить, и такая же презренная участь ожидает каждого из её сородичей. Впрочем, чужак мог и не обладать таким воображением. Возможно, я просто переносил на него то, что чувствовал бы сам, если бы меня каким-то образом пересадили в отвратительную тушу ксеноса. Но я бы не стал порицать врага, если бы он захныкал прямо там. Я и сам чуть не плакал, просто наблюдая за тем, что способен совершить примарх, когда его ничто не сдерживает. Пока я следил за Сангвинием сквозь паутину крови и ошмётков плоти, у меня, как и раньше, сложилось чёткое впечатление, что он на долю секунды опережает всё и вся, что он извлекает из будущего беспримесные видения и ставит их себе на службу.

Что же мы сотворили? Что выпустили на волю? Он бился за нас, и мне следовало бы радоваться этому, но я не мог. Никто бы не сумел, если бы наблюдал за тем, что он делал, получив свободу. Конечно, никто из генетических детей примарха не стал бы перечить ему, ведь все они занимались тем же самым. Насколько я понимал, кроме меня на происходящее взирали только члены легиона. Я оказался единственным беспристрастным свидетелем массовой бойни. Все прочие погрузились в неё, стали частью процесса, винтиками в машине.

Я посмотрел вверх, в основном для того чтобы хоть на мгновение отвести взгляд от безбрежной резни. К тому времени я уже переключил дисплей шлема на функцию магнокля, чтобы лучше охватывать всю картину битвы и изучать её. Только когда моё поле зрения поднялось, пронёсшись над головами сражающихся бойцов, я увидел, что всё-таки есть и другой зритель.

Хребет, слегка нависавший над широким плато, поднимался выше, уходя на северо-запад, и изгибался, прокладывая себе путь через бескрайние горящие джунгли. Я выставил увеличение на пределе возможностей моей системы, но лишь с трудом сумел навестись на нужный объект. Вся местность пылала, пожары окутали землю закопчённой тьмой и заслонили молочно-белые бури в вышине. Пока машинные духи магнокля пытались сфокусировать изображение, передо мной только мелькали помехи. Тем не менее я кое-что разглядел. И я понял, что именно, по крайней мере, так мне подумалось.

Далеко в стороне от гущи боя стоял воин, сопровождаемый отделением из четырёх бойцов. Точно так же, как в прошлый раз. Мне не удалось рассмотреть никаких знаков различия, но я достаточно хорошо опознавал доспехи астартес и почти не сомневался в одном: что бы ещё ни было начертано на его тёмно-красных наплечниках, в эмблему входит глаз, увитый пламенем. Он наблюдал, в точности как я. Не двигался, не пытался как-то помочь боевым братьям, а лишь пристально изучал их, как тогда, в штурмовом корабле на Йилехе.

«Им поручено присматривать за своими братьями».

Но зачем? Что они вообще увидят там, в бурлящем вихре тел? Если и имели место какие-то «нарушения дисциплины», у меня не получилось их обнаружить. Никто бы не сумел.

Я повернулся к Энарио.

— Сможешь доставить меня туда? — спросил я.

Серв посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Совершенно невозможно, — отрезал он.

Он был прав. Я понял это, как только задал вопрос. Правда, я всё равно мог бы надавить на него, попробовать найти какой-нибудь способ подобраться хоть немного ближе, однако в тот миг небеса разверзлись и вспыхнули с новой яростью. Сквозь вспоротые облака, рассечённые жёсткими потоками энергии, прошли лучи телепортации, разрывающие реальность. Потом загрохотал гром: с воздуха высаживались новые подкрепления, и десантные корабли подошли гораздо ближе, чем раньше, чтобы сбросить смертоносный груз.

Всю операцию мастерски скоординировали. Первая волна сокрушительной атакой прорвала линии обороны неприятеля и втянула его в свирепый бой, тем самым ослабив сверхъестественную способность чужаков предсказывать наши штурмы, после чего второй эшелон доставили прямо на поле битвы. Новоприбывшие воины носили доспехи цвета светлой кости с экстравагантными пучками волос и гребнями на шлемах. Их десантные корабли парили над плато, ведя непрерывный огонь, а пассажиры тем временем выпрыгивали из открытых люков.

И тогда две армии, багряная и белая, нанесли удар по уже дрогнувшему врагу так, словно отрабатывали это десятилетиями.

Я услышал, как сервы вокруг меня начали что-то настоятельно говорить в комм-бусины. Конечно, они использовали боевой жаргон легиона, поэтому я мало что понял. Однако среди прочих выделялась одна фраза, поскольку её много раз произносили на инструктажах перед заданием. Даже эти закалённые воины, привычные к самым несусветным переживаниям, сейчас испытывали радостное волнение.

И я тоже. Я ведь прибыл сюда именно для того, чтобы узреть это. Обратить взгляд на то единственное создание, которое затмило Ангела в рядах их поразительного братства.

И вот я увидел его впервые. С мечом в руке он устремился вниз из своего транспорта, как падающая звезда, и его знаменитые юстаэринцы следовали за ним.

— Хорус, — выдохнул я, наблюдая, как он немедленно врывается в бой и прокладывает себе путь к брату. — Магистр войны.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Возможно ли сравнивать их? Нет. Они оба настолько превыше обычных мерок во всех практических аспектах, что почти не поддаются описанию. Когда сражение закончилось и мы вернулись на флот, я уделил немало времени тому, чтобы изучить примархов, но так и не сумел до конца разобраться в них. Несмотря на резкие различия во внешности, ты понимал, что перед тобой братья. Так они разговаривали между собой, так обменивались взглядами, делились наблюдениями, смотрели на мир двумя парами глаз, которые выдавали определённое единодушие в воззрениях. Они оба входили в весьма эксклюзивный клуб — крошечный клан на самом верху имперской иерархии, с которым никто не мог соперничать.

Я часто задумывался, как это влияет на их психику. Даже самые могущественные из наших смертных полководцев знали, что вылеплены из одного теста с солдатами, которыми они командовали, и происходят из тех же мест, что и люди, выполняющие их приказы на войне. Иногда, как бы мучительно далеко ты ни отстоял от вождей, это фундаментальное видовое родство заявляло о себе, и ты понимал, что номинальные лидеры, так пугающие тебя, тоже состоят из плоти и крови, тоже потеют, когда им страшно, и с детства терзаются сомнениями и страхами, точно как ты. Но не думаю, что это относится и к примархам. Они ещё более оторваны от дел человеческих, чем космодесантники. Они уникальны. Они на другом уровне бытия. Они — я говорю так не для того, чтобы унизить их, а просто выношу непредвзятое суждение — уроды.

Поэтому я предположил, что примархи нуждались друг в друге больше, чем в ком-либо из нас. Отделённые от братьев постоянными войнами и невообразимыми расстояниями между дальними экспедициями, они, без сомнений, проводили наедине со своими мыслями столько времени, что это вредило им. Их окружали только низшие существа, идущие к ним с запросами, жалобами и проблемами. Вероятно, когда положение дел менялось, когда они получали шанс поговорить с кем-то из себе подобных, то сразу же хватались за такую возможность. Я воображал, что они гораздо ближе друг к другу, чем родичи от природы, и связи между ними теснее любых уз, сплетённых законами или традициями.

Конечно, теперь это может вас рассмешить. Меня и самого передёргивает, когда я вспоминаю свои идеи той поры, учитывая, что произошло всего несколько месяцев спустя. Но тогда... Тогда дела обстояли иначе. И в тот момент близость двух примархов была неподдельной. Ничто не указывало, какое будущее их ждёт. Когда им удавалось побыть в обществе друг друга, они испытывали облегчение и обменивались улыбками, понимая их смысл и сознавая, что больше ни одной живой душе во всём флоте не постичь этого. Когда я наблюдал, как братья легко шагают рядом по коридорам «Мстительного духа», облачённые в броню, всё ещё забрызганную кровью ксеносов, меня не покидало отчётливое ощущение, что контакт между ними отчасти поддерживается невербально. Мне говорили, что так общаются техножрецы, только примархи не нуждались в металлических вставках. Они полагались на что-то вроде психической чуткости. Или, может, просто на дружеские отношения.

Я знал, что они провели вместе много лет — до того, как Ангел наконец воссоединился со своим легионом.

Хорус играл роль наставника, а Сангвиний — ученика. Между ними и их генными детьми сохранилась крепкая связь, что наглядно проявилось в ходе битвы, свидетелем которой я стал на поверхности. Их боевые стили отличались, но не слишком: мне показалось, что Лунные Волки действуют чуть грубее, что они более охотно пойдут на всё, лишь бы убить свою цель, чем обеспечат себе оптимальные условия для рукопашной. Впрочем, если бы меня попросили поставить на то, какой из данных подходов более эффективен, я бы не стал рисковать. Считалось, что их легионы — лучшие во всём Империуме, на самом верху по количеству побед и значению для пропаганды. Если плакаты с Сангвинием прикалывали у конвейеров в мануфакторумах, то о Луперкале уже написали больше строк в прозе, чем о ком-либо из ныне живущих. После Улланора его репутация только укрепилась. Император — несомненно, возлюбленный всеми — находился где-то далеко и был непознаваемым, тогда как Хорус мелькал во всех вид-роликах и на голопроекциях. Именно он шёл с войной на врага в пустоте.

Когда мы начинали развёртывание у мира мегарахнидов, я не видел Луперкаля. Если не считать моих редких вылазок на поверхность, где я наблюдал за операциями Ангелов, мы почти всё время находились на «Красной слезе». Только после той грандиозной битвы на хребте, впоследствии увековеченной в Имперском Архиве как «боестолкновение 140-42-3V», мне удалось отправиться с делегацией IX легиона на «Мстительный дух». Сражение принесло нам решающую победу, открывшую путь для продвижения в глубь гнездовий ксеносов. На флагман Хоруса прибыли несколько рот Кровавых Ангелов, а также пара сотен людей из вспомогательного персонала. В их число вошли и мы с Видерой. Настроение царило праздничное, и воинам наверняка хотелось, чтобы для потомков сохранились более качественные записи, чем те, которые обычно стряпали в Архиве.

Что касается меня, то я чувствовал себя лучше, чем когда-либо за предыдущие недели. Я уже начал думать, что для борьбы с вялостью мне нужно пореже дышать спёртым воздухом пустотных кораблей, но «Мстительный дух» почему-то не оказал на меня негативного воздействия. Возможно, причина заключалась в том, что меня ещё не покинуло оживление, вызванное просмотром столь яростной битвы из первых рядов.

— Тебе понравилось там, внизу, не так ли? — спросила Видера, пока мы шли позади воинов легиона.

В словах Юдиты, как всегда, сквозило слабое пренебрежение, но также я ощутил в её тоне лёгкую зависть. Видера порой вела себя сварливо, становилась всё более ранимой. Я предположил, что её удивляли моя готовность рисковать собой ради дела.

— Вышло интересно, — ответил я. — Тебе тоже стоило бы побывать там.

— Работа не отпустила. Кстати говоря, как твоя книга продвигается?

У меня уже скопилось столько материала, что я не знал, куда девать излишки, однако всё равно продолжал выстраивать портрет примарха. Мне стало интересно, возмущало ли это Юдиту, желала ли она мне очередного провала, или же искренне хотела создать что-то особенное.

— Получится шедевр, — заявил я.

Она закатила глаза.

— Ну конечно.

Процессия достигла места назначения — большого зала для приёмов, расположенного глубоко внутри ярусов верхней палубы. Проведя столько времени на звездолётах Девятого, я успел забыть, насколько просты и лишены изысков стандартные имперские корабли. На «Мстительном духе» не то чтобы правила утилитарность, поскольку я заметил множество реликвий и предметов из владений XVI легиона на Хтонии, но отделка встречалась отнюдь не повсюду. Я постоянно ожидал увидеть фрески и скульптуры, однако меня ждали переборки и дверцы люков из некрашеного металла. Мне вполне понравилась эта перемена. «Мстительный дух» ощущался как благоустроенный, здоровый корабль.

Зал наполнился гостями. Большинство участников составляли астартес, а я уже начинал чувствовать себя почти что уверенно в их присутствии. Стандартных людей тоже пришло немало: в основном хтонийцев и терран, но встречались и уроженцы дюжины других миров. Мы представляли собой пёструю смесь разнообразных мундиров и должностей. От третьего из легионов, участвовавших в кампании, — Детей Императора — не прибыл никто. Я не знал почему, но их отсутствие не стало большой неожиданностью. Они никому не нравились.

Начались разговоры, чаще всего рутинные: подведение итогов различных боестолкновений, обмен разведданными, наброски дальнейших планов. Я не мог уследить за всеми темами, да и не пытался. Меня больше интересовали два примарха, то, как они взаимодействовали. Я задавался вопросом, повлияет ли новый чин Хоруса на то, как они будут беседовать, станет ли Сангвиний уступать ему. Почти ничего подобного я не заметил. Они выглядели равными: Луперкаль слушал Ангела, тот внимал своему брата. Мало того, Хорус уделял ему больше внимания, чем наоборот. Они стали представляться мне как боевой вождь и его советник, как повелитель армий и его рассудительный мудрец. Из них двоих Луперкаль считался старшим, по крайней мере, если исчислять возраст каждого примарха от момента, когда его нашли, но тогда Сангвиний выглядел старше, как будто дольше занимался всем этим.

— Думаю, я ещё не отблагодарил тебя должным образом, — произнёс Ангел после того, как полностью завершился анализ стратегической обстановки. — За то, что пришёл. За то, что нанёс первый удар возмездия.

Хорус поклонился.

— Честь обязывала нас ответить.

— Как и сыновей Фулгрима. Капитан Тарвиц весьма радушно принял нас, когда мы только прибыли.

— Да, не все они полные засранцы.

Сангвиний улыбнулся.

— Мы можем здесь задержаться на месяцы. Миллионы этих тварей всё ещё живы.

— Не уйдём, пока не закончим.

— Но у тебя есть другие неотложные дела.

Луперкаль пожал плечами.

— Разве есть что-то важнее? У меня сердце радуется, что мы бьёмся вместе — вспоминаются прежние годы.

Ангел пару секунд смотрел на него.

— Как прошла твоя последняя кампания Согласия?

— Шестьдесят три Девятнадцать. Тот же результат, что и всегда.

— Но там что-то изменилось.

Хорус поднял глаза.

— Неужели?

— Может, как магистр войны ты просто сдержаннее, — пожал плечами Сангвиний. — Но ты кажешься другим.

Луперкаль помедлил с ответом. Тогда мне показалось, что он собирается открыть какую-то тайну: отчасти ему явно этого хотелось.

— Едва ли. Всегда неприятно атаковать себе подобных, верно? Подумать только, они всё ещё не научились мириться с неизбежностью.

— Никто из нас не поступил бы так, если бы вдруг появилась другая империя и повелела нам подчиниться новому хозяину.

— Конрад мог бы.

— Ну да. Он вообще что угодно может.

— Только не улыбаться. Мрачный поганец.

Некоторые из солдат Хоруса усмехнулись. Именно тогда я увидел, в чём заключалось истинное различие между двумя примархами. Луперкаль был человеком, если брать самый широкий смысл слова. Он двигался естественно, его благодушие видели все. Ты думал, что с таким, как он, можно выпить, поделиться историями о былых триумфах или юношеских похождениях. Звучит глупо, конечно, — создание вроде него никогда бы не оказалось в одном обществе с кем-то вроде меня, — но ты мог себе это представить. Сангвиний же неизменно излучал сдержанность. Он вёл себя вежливо, говорил любезно, обладал острым умом, но каким-то образом казался выше всего этого, словно взирал на мир откуда-то изнутри себя, пребывая в непостижимом для нас состоянии застенчивости.

Вот и одна из причин, по которым магистром войны назначили именно Хоруса: он имел мистическое свойство нравиться всем. Трудно переоценить, насколько это важно, чтобы завоевать расположение к себе — даже в сугубо практичной Имперской Армии. Солдаты вполне прилично сражаются за любого полководца, который не жесток с ними, но командир вроде Луперкаля, способный хотя бы на секунду дать тебе почувствовать, что ты ценен и важен, что тебе уделяют внимание, поистине бесценен. Естественно, Сангвиний вызывал безграничное восхищение у любого, кто встречался с ним, но подобные эмоции утончённы. Очень схожи с религиозным поклонением. Тебе надо знать, что он существует где-то там, занимается тем, что необходимо, но тебе не очень-то нужно знакомиться или говорить с ним. У тебя бы заплетался язык, и от переизбытка чувств ты бы не понимал, куда смотреть.

И я думаю, что примарх Кровавых Ангелов знал об этом. Что в то время он именно поэтому постоянно прилагал усилия — большие, чем когда-либо прежде, — чтобы поддерживать тот образ себя, который мы ожидали увидеть, тогда как Хорус просто оставался самим собой. Впечатляющим от природы, привлекательным, но не прекрасным, энергичным, но не чрезмерно активным. Ему не требовалось ни трудиться, чтобы достичь таких высот, ни погружаться в творчество, чтобы облагородить наследие мучительного прошлого: ему хватало лёгкого, чуть разудалого обаяния прирождённого лидера, который плавал в водах политики столь же уверенно, как добивался превосходства на поле боя.

Тогда я понял, почему Император сделал такой выбор, однако мои сомнения в отношении моего персонажа отнюдь не развеялись. Ведь то, что Сангвиний всё время поддерживал образ, можно описать иначе: «Он притворялся». А то, что Ангел притворялся, тоже можно назвать иначе: «Он лгал».

Я в это не верил. Ни тогда, ни сейчас. Поймите вот что: я вообще никогда не встречал никого, кто отличался бы такой же очевидной порядочностью, как Сангвиний. Никто не обладал такой же отвагой или мастерством.

Так почему он не мог быть самим собой? Вот что меня гложет. Почему он не мог вести себя как Хорус?

Вскоре после этого нам велели удалиться. Братья хотели что-то обсудить наедине, в присутствии только их доверенных советников. Видера и я покинули зал в общей толпе. Я попытался догнать Юдиту в коридоре, чтобы спросить, когда она должна вернуться на «Красную слезу», но меня остановила другая женщина, гораздо моложе неё, с очень тёмной кожей и двумя едва заметными шрамами на висках, следами аугметической операции. Незнакомка выглядела нервной, или, возможно, просто напряжённой.

— Господин Каутенья? — спросила она.

— Просто Аваджис, — с улыбкой ответил я.

— Мерсади Олитон, — представилась она, подав мне руку. — Документалист. Я читала твою книгу.

Меня, как обычно, охватил приступ смущения и удовольствия.

— Слушай, тогда я не...

— Мне понравилось. Она повлияла на некоторые мои подходы ко всей этой затее. Тебе нужно в ту сторону?

Я не знал, потому что не вполне представлял, когда меня вызовут и чем поручат заняться. Мне требовалось написать заметки, изложить свои воспоминания, но меня никто не торопил.

— Полагаю, да.

Мы зашагали по коридору. В этой Олитон ощущалась какая-то притягательная серьёзность.

— Мне сказали, что ты спускался на поверхность. На Убийцу.

— Пришлось настаивать.

— Никого из нас не допустили, — произнесла она. — Даже Зиндерманна, самого старшего. Мне хотелось спросить... Ну, мне бы пригодились кое-какие данные, если они у тебя есть.

— Да, конечно, — ответил я, когда мы дошли до первой из многих переборок. — Что именно?

— Вид-записи, ауд-ленты. Всё, из чего я смогу составить документалку. Я изучала, как мой легион ведёт войну, но если не влезть в самую гущу, то и суть не ухватить, понимаешь?

— Согласен. — Теперь мне стало интересно, почему Кровавые Ангелы вообще отпустили меня, тогда как Лунные Волки явно серьёзнее оберегали своих летописцев. — Мне надо будет вернуться на корабль, извлечь инфоядра, но я с удовольствием поделюсь тем, что собрал.

Мерсади подняла на меня взгляд так, что показалась странно хрупкой. Судя по всему, она была намного моложе меня.

— Ты не возразишь, если я спрошу, каково там было?

Я усмехнулся.

— Ошеломительно. Очень впечатляюще. И слишком опасно, так что повторять не стану. Но оно того стоило: лишь так я сумел понять, насколько эти парни помешанные.

Олитон грустно улыбнулась мне.

— Порой это всё ещё смущает меня, хотя я уже беседовала с дюжиной из них. Просто не получается привыкнуть, как бы они ни старались тебя раскрепостить.

Что до Кровавых Ангелов, то лишь немногие из них когда-либо поступали так. Впрочем, тогда я вспомнил Аэлиона и решил, что снова отыщу его, как только вернусь на «Красную слезу». Если, конечно, он уже не связан боями внизу.

— Они — оружие, — произнёс я. — Даже самые главные из них. Относиться к ним как к людям ошибочно. Чем дольше я разбираюсь с этим, тем сильнее убеждаюсь, что в них нужно видеть оружие.

Такие речи удивили меня самого. До сих пор у меня не возникало подобных мыслей, но стоило мне произнести это — вероятно, в попытке впечатлить более молодую и привлекательную коллегу, — как я понял, что почти наверняка прав.

— Циничная позиция, — заметила Олитон, хотя по тону показалось, что она в чём-то согласна. — Хотя теперь мне интересно, какое определение они дают нам.

— Нестойкие, легко ломающиеся, навязчивые, — предположил я.

Она засмеялась.

— Скорее всего.

Мы подошли к закрытой двери, и Мерсади протянула руку к блоку управления. — Так или иначе, я ценю твою помощь. Могу я как-нибудь вернуть долг?

— Не стоит, мне самому приятно, правда, — ответил я, собираясь пройти в следующее помещение, но затем остановился. — Разве что... Эти легионы долго сражались вместе, верно? Многие годы. Кто самый старший из Лунных Волков среди тех, кто согласился бы поговорить со мной?

Олитон улыбнулась самой себе так, словно я невзначай стал мишенью какого-то давнишнего розыгрыша, хотя смысл шутки ускользнул от меня.

— Насколько ты терпелив? — спросила она. — Ну, если надо выслушивать байки?

Я моргнул. А что, тут есть о чём беспокоиться?

— Весьма, — осторожно проговорил я.

— Тогда на ум приходит лишь одно имя, — весело произнесла Мерсади. — И, поверь мне, он будет счастлив поговорить.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Йактон Круз. Никогда не забуду его имя. Не только потому, что оно звучало странно, совсем непохоже на другие хтонийские прозвания, господствовавшие в XVI легионе, но и потому, что я провёл в его компании долгие часы.

Круз любил поговорить. Трон Терры, как же он это любил. Возможно, это умение служило ему величайшим оружием. Возможно, если бы его клинок и болтер однажды вышли из строя, он заболтал бы врагов так, что они умерли бы от скуки.

Но я несправедлив к нему. Йактон рассказывал не скучно. Напротив, многие из его историй оказались захватывающими, а такой открытости и искренности я не встречал ни у какого иного космодесантника. Настоящая мечта летописца. Просто Круз за один подход вывалил на меня целую гору слов, поскольку его явно очень обрадовало, что для них нашёлся слушатель.

Я невольно размышлял на эту тему, пока сидел там под щелчки устройств записи и чувствовал, как лицо уже ноет из-за необходимости кивать и улыбаться в ключевые моменты. Всё-таки даже у совершенных воинов сохранились некие человеческие слабости. Хотя они не ведали страха, астартес могло возмущать то, что их отодвинули на второй план, или же они тревожились из-за того, что Галактика быстро менялась вокруг них, и казалось, что в ней остаётся всё меньше места для таких бойцов. Порой они считали себя ценными советчиками, но втайне возмущались, ловя на себе косые взгляды или замечая, что кто-то вскинул бровь. Иногда ветеранов удивляло и обескураживало то, что их не ввели в состав Морниваля, хотя туда уже пригласили многих более молодых воинов.

Всё это относилось к внутренней политике XVI легиона, и здесь я вряд ли мог что-то комментировать. Я пришёл к Йактону не для того, чтобы обсуждать такие вопросы, как бы он ни стремился просветить меня. Мне хотелось больше узнать о Девятом, особенно о том периоде, когда они ещё не стали объектами почитания в Империуме.

— Я помню, как он прибыл, — сказал мне Круз, когда мы сидели в его личной келье — скромной комнате с голыми стенами и грубым скалобетонным полом. — Пятьдесят девять лет назад, а кажется, будто вчера. Мы уже видели других примархов. Служили вместе с ними. Но никто из них не пробуждал такого интереса, как он. Мы ведь так мало знали о его легионе, понимаешь? Их держали подальше, чтобы никто не видел. Я думал, что он окажется мутантом. Ну, полагаю, так и вышло, но не в том смысле, как я опасался. Возможно, радиация пощадила его, а может и нет. В любом случае результат выглядел прекрасно.

— Как часто вы его видели?

— Поначалу не очень. Магистр войны — тогда его так не называли, ты учти, — взял над ним шефство. Они много беседовали, в основном наедине. Первые несколько раз, когда я его видел, то думал, что он подходит для своей роли. Тихий, ты учти. Не то что тот громила Русс, которого я тоже встречал. Русс мне понравился. Меня спроси, так я скажу, что его недооценивают, особенно те, кто...

Так случалось много раз. Йактон делал отступления, высказывался на посторонние темы. Я пытался отфильтровать ненужное.

— Но вот его глаза... — задумчиво произнёс Круз, потирая козлиную бородку. — Когда ты глядел в них, на тебя оттуда взирало нечто более древнее, чем положено. Понимаешь, о чём я? Словно он уже видел то, на что ты смотришь сейчас. Словно он тут уже не впервые. Меня не раз посещали такие мысли. И в бою то же самое: он сражался так, будто знал, куда ударит враг. Когда-то давно я обмолвился об этом Тарику, и он согласился. Сначала было жутковато, но со временем мы привыкли. Я не утверждаю, что он вправду знал будущее, словно библиарий какой-нибудь. Скорее у тебя создавалось такое впечатление. Наверное, просто потому, что он вот настолько хорош. Как по мне, в Галактике немного живых душ, у которых есть хотя бы шанс одолеть моего примарха, но он из таких. Меня пробирает дрожь, когда я вижу, как мастерски он убивает.

Так и есть. Именно так.

— И ещё он будто заматерел раньше времени, — продолжал Круз. — Честно сказать, я не понимаю, как они с годами меняются. Не знаю, можно ли как-то связать порядок, в котором их находили, и биологический возраст — думаю, что да, — но даже если он и моложе Луперкаля, то никогда себя так не вёл. Впрочем, выглядит он довольно юным, словно бы не стареет — любопытно, правда? Словно он с нами целую вечность. И люди вскорости начали просить у него наставлений или советов. Даже магистр войны. Иногда, перед какой-нибудь операцией, я смотрел на них двоих и видел, как Ангел склоняется к нему и говорит что-то на ухо, будто седой мудрец, который предостерегает боевого вождя от опрометчивого хода.

Ранее я думал практически о том же самом.

— Он посоветовал вам сменить название, не так ли? — спросил я.

— Да, так мне сказали. «Сыны Хоруса» . — Круз фыркнул. — Зря мы переделываем старые имена. Слишком многое уже поменялось, и ничего хорошего из этого не выйдет.

— Всё идёт своим чередом.

Йактон явно разгорячился.

— Неужели? Ты серьёзно? — Он покачал головой. — Символы и знаки различия меняются. А вот то, что под ними — не совсем. Возьмем Девятый, легион Неумерших, как их называли. Их боялись и ненавидели. Ты замечал, как омрачаются лица при звуках этого имени. Я мог бы рассказать тебе всякие истории. Ох, о чём бы я тебе поведал...

— Прошу, расскажите.

Подавшись вперёд, Круз понизил голос, что показалось мне странным. Вокруг нас ведь никого не было, ни в пределах слышимости, ни даже намного дальше.

— Всё время ходили слухи, что у них дефектная омофагия. Это орган, который даёт нам способность поглощать воспоминания. Он есть у всех нас. Мы пожираем убитых, чтобы выведать их секреты. Я так понимаю, ты знаешь о нём? А то среди вас бывают поразительные невежды.

Я знал. Это всегда казалось мне неприемлемым, и я часто задавался вопросом, не выдуман ли такой орган, поскольку никак не мог представить его принцип действия. По крайней мере, с научной точки зрения.

Я кивнул, пытаясь угадать, к чему ведёт Йактон.

— Способность редкая, применяют её нечасто, — продолжил Круз. — В одних легионах к ней относятся лучше, чем в других. Кое-где ей по-настоящему увлекаются. Таким воинам очень нравится возможность впиться зубами в плоть убитых, омочить рот в крови, пока она ещё горячая. И получить тактическое преимущество, по их словам. Несомненно, это так. Но, пожалуй, тут есть что-то ещё. Возможно, они чувствуют голод, в котором не желают признаться. А может, дело не только в пристрастии, но и в необходимости.

Я вдруг вспомнил труп на Йилехе — тот, иссушённый, сероватый, — и мне стало не по себе.

— Они профессиональные солдаты.

— Теперь-то да, — Йактон мрачно усмехнулся. — Мы долго воевали рядом с ними. Десять лет наши роты периодически ставили под параллельное командование. К концу этого срока они стали такими, какими ты их видишь сейчас. Отполированные клинки, позолоченные доспехи, надменное благородство. В начале всё было не так. Он ещё не успел поколдовать над ними, и они, уж поверь мне, выглядели как кучка ничтожеств. Я едва не отказался биться вместе с ними. Кое-кто из наших чувствовал то же самое. Неумершие принесли с собой пару мерзких привычек, и, хотя смотрелись они как подобает воинам, в них засела немочь. Они ненавидели всё — ненавидели врагов, нас, самих себя. Отчасти это делало их поистине грозными, но воевать с ними плечом к плечу было немыслимо.

То, что я слышал, мне совсем не нравилось.

— Но он изменил всё это, не так ли?

— С самого начала, — кивнул Круз. — Он единственный отнёсся к ним с каким-то уважением, и воины откликнулись на это. Я думаю, они были готовы к переменам. Знали, что иначе никак, и примарх стал тем, кто преобразил их. Они привели себя в порядок. Сообщения о зверствах появлялись всё реже. Я не говорю, что воины перестали... так поступать. Скорее они просто стали более осторожными. Или отучили себя от этого. Немного.

Ничего подобного я не ожидал.

— Но главное ведь то, что примарх их вылечил, — настойчиво произнёс я. — В какие бы крайности ни впадали воины, теперь с этим покончено.

Йактон загадочно улыбнулся.

— Ты точно уверен? — спросил он. — Думаешь, столь глубоко засевшую наклонность можно искоренить, да так, чтобы она больше не проявлялась? — Круз покачал головой. — Летописец, ты ведь человек. Ты из плоти и крови с минимальными изменениями. Мы — нет. Мы — творения, созданные для определённой цели. Всё в нас подчинено геносемени. Оно делает нас теми, кто мы есть, управляет нашим характером, нашими стремлениями и преданностью. А каковы источники геносемени? Примархи. Мы всего лишь их продолжения. Отблески их изначального великолепия.

Тогда я подумал, что Йактон поддразнивает меня, хочет разозлить.

— Всё не так просто, — уверенно сказал я.

— О, «не так просто». Понимаю. Я и не догадывался, что общаюсь с экспертом. — Откинувшись на спинку кресла, Круз вытянул обе громадные руки и ухмыльнулся. — Конечно, тема замысловатая... Но ты задавал мне вопросы, желал покопаться в прошлом, и теперь не жалуйся, когда получаешь ответы. Ты слышал рассказы о легионе Неумерших, и тебе хочется верить, что Сангвиний взял, пришёл и очистил их. Все хотят верить в это. И так оно и случилось. Да, именно так. Он изменил их, и теперь их любят, а не боятся, и всех вдруг тянет сражаться рядом с ними.

Затем длинное скорбное лицо Йактона исказилось, приняв какое-то малопонятное выражение.

— Но ты не думай, что их прежнее обличье никак не связано с ним, — произнёс Круз. — Семя всегда обитало в них. Теперь они такие, как он когда-то. А он — такой, какими тогда были они.

Сразу после этого меня снова накрыла дурнота.

Вероятно, прошла эйфория, вызванная опасным путешествием на поверхность. А возможно, хворь вернулась потому, что я собирался обратно на «Красную слезу». Так или иначе, я испытывал боль, ломоту и тошноту.

Когда мы отправились на лихтере с одного гигантского флагмана на другой, Видера сразу же заметила перемену во мне.

— Ты плохо выглядишь, — услужливо подсказала она.

Я спросил себя, не завидует ли Юдита. Мне подумалось, что она не ожидала от меня ни столь напряжённой работы, ни того, что я получу такой обширный доступ к сведениям за такое короткое время. Я уже поговорил с самим примархом, с членами его доверенного круга, с ветеранами-астартес из легиона самого магистра войны. Внешне дела у меня шли лучше, чем Видера могла себе представить.

А в действительности я едва соображал, чем занимаюсь. Я собрал целую коллекцию материалов: какие-то из них наводили на размышления, многие были банальны, а некоторые с трудом поддавались толкованию. Мне казалось, что чем больше я узнаю, тем меньше понимаю.

Я безмерно восхищался этими легионерами. Уже дважды узрел, как они могущественны, насколько искушены в превосходнейших актах творчества и разрушения. Поднявшись из самых гнусных глубин, они стали братством, которое вызывало восхищение и доверие даже у величайших из примархов. И всё же меня не покидали сомнения. Какие-то недосказанности, гнетущая атмосфера секретности... Казалось, что угроза кроется даже в самом их названии: «Кровавые Ангелы».

Борясь с тошнотой, я сглотнул и попытался точно вспомнить, когда в последний раз проспал больше часа или около того.

— Перерабатываю, — произнёс я. — А ты?

Достав всё тот же проектор, Видера показала мне, чем занималась тогда. Я увидел ещё одно батальное полотно, на сей раз изображавшее то, как примарх и магистр войны вместе дают бой мегарахнидам. Эта картина мне понравилась больше: Юдита обладала необъяснимым умением передавать чужеродных монстров такими, какими они были на самом деле. И Сангвиний, и Хорус выглядели в должной мере героически. В данном случае я не заметил недостатков в композиции. Именно так всё и происходило: они сражались спина к спине посреди бурлящих орд, сдерживая навалы ксеносов, и возглавляли резню. Ангел высоко взмывал в огненную ночь, расправив крылья, хотя на самом деле он тогда держал их сложенными. В остальном, однако, работа вышла великолепная, и я снова пережил всё, что чувствовал на поле битвы — ужас, ликование, гордость.

— Прекрасно. Люди за конвейерами вдохновятся, — проговорил я, не пытаясь иронизировать.

Видера отключила проектор.

— Я за тебя беспокоюсь, — сказала Юдита, пытливо глядя на меня. — Ты же прошёл все антирад-процедуры на Баале?

— Да, все. Не думаю, что это...

— Что-то могло тебя подкосить. Лучше обратись к кому-нибудь из служителей легиона.

К тому времени я всё сильнее убеждался, что у моего недомогания иные причины, но просто кивнул, чтобы она не настаивала.

Мы приблизились к «Красной слезе». Процесс стыковки шёл медленно, поэтому мне удалось полюбоваться головокружительными бортами флагмана, что нависали над нами. Планшири звездолёта сверкали сусальным золотом, а на длинных панелях багряной брони виднелись украшения в форме херувимов и крылатых слёз. C первого же взгляда всё это захлестнуло меня, как волна, и только усилило дурноту. Честно говоря, я уже пресытился такой пышностью. Она больше не впечатляла меня, а припечатывала. Буйство красок удушало, как чрезмерно благоухающий сад, в котором розы уже отцвели и начали плесневеть. Когда из мрака выползли огромные двери стыковочного отсека, я смотрел на корабль лишь из последних сил.

— Тебе всё ещё нравится твоя работа? — обратился я к Видере, ведомый не искренним интересом, а скорее желанием отвлечься от своих мыслей.

— Я люблю её! — с жаром ответила Юдита. — Для меня нет чести выше. Я не могу сражаться, зато могу рисовать.

— И ты настолько же предана им, что и раньше.

Видера улыбнулась.

— Оглянись вокруг — здесь вершина нашей цивилизации, самое лучшее, что в ней есть. Выйдя из долгих лет разрушения и упадка, мы построили это. Я видела, что на их кораблях держат в темноте вещи, которые в любом другом месте сочли бы бесценными. Здесь же творения спрятаны и заперты, потому что воины создают их только для себя.

— Это можно назвать эгоизмом.

Юдита закатила глаза.

— Я знаю, что ты пытаешься отыскать все недостатки, какие сумеешь. Любой мизерный изъян в их броне. Стандартам, которые ты установил, невозможно соответствовать. Они убийцы, потому что так нужно, и всё же ты не смиряешься с этим.

— Я не ищу недостатки.

— Ты заглядываешь под каждый камень. Я надеялась, что на нынешнем задании ты излечишься от этого. Забыл, что было раньше? Твоё имя ничего не стоило. Тебе пришёл конец. Теперь же у тебя есть шанс исправиться, но, судя по твоим речам, ты ищешь способы отвергнуть лекарство.

— Я должен сказать правду.

— Тогда пиши правду! Напиши, как они сражаются — без страха, без колебаний. Напиши, какую огромную цену они платят, покоряя миры, чтобы выжил наш вид. Напиши, как он даёт отпор ужасам пустоты, чтобы нам с тобой не пришлось биться с ними. Он великолепен. Он — образец совершенства.

— Я уже. Уже всё так и описал.

Юдита придвинулась ближе и воззрилась на меня, словно на какой-то странный, раздражающий препарат для опытов.

— Тогда что с тобой не так? Почему ты не можешь просто восславить его за то, какой он есть? Может... даже не знаю… психический стресс? В этом твоя проблема?

Я тоже не знал. Не мог сформулировать. Я испытывал какое-то неясное ощущение — ужас, который нарастал всякий раз, когда я попадал внутрь этого громадного корабля. Входной проём ангара охватил нас, и темнота сменилась тусклым красным светом направляющих люменов. Мне почудилось, что нас проглатывают заживо, засасывают в пасть какого-то колоссального и прожорливого зверя. Теперь сомнений не осталось: источником моего недомогания был сам корабль. Возможно, любой из их звездолётов оказал бы такое же влияние. Может, дело в каком-то запахе, в феромоне, который непонятным образом повлиял на меня? Возможно, это аллергия на что-то, находящееся на борту? Или на кого-то?

Лихтер уткнулся в стыковочные зажимы, и вся конструкция гулко загудела. Скоро зажгутся трюмные люмены, дверцы люков скользнут в пазы, и слуги легиона помогут нам выйти.

Я просто смотрел Видере в лицо, читая на нём разочарование и досаду, смешанную с недоумением.

— Ну, вечно мы тут не пробудем, — произнесла Юдита, устав ждать ответа. — Уже идут разговоры о переходе в пояс Кайвас, так что тебе надо поскорее что-то выдать и показать им.

Она встала, и я услышал, как к нам спешат сервы.

— Ты выбрал отличное название, — сказала Видера. — Напиши то, что будет достойно его.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я решил снова разыскать Аэлиона. Среди всех членов легиона, встреченных мною, включая самого Сангвиния, только этот воин побудил меня по-настоящему вдохновиться культурным наследием Девятого. Он вёл себя активно, энергично, в нём не ощущалось ни капли подспудной тревоги или угрюмости, которые, казалось, неизменно сопровождали Бела Сепатуса. Если общение с Аэлионом выбьет у меня из головы какие-нибудь странные представления об Ангелах, то, возможно, я сумею взяться за дело и довести книгу до конца.

Приняв такое решение, я тут же понял, как трудно будет его найти. Для участия в операции собрали десятки тысяч астартес, которые неоднократно высаживались на планету и выполняли длительные задания. Сама мысль о возвращении на Убийцу вызвала у меня дрожь: я чувствовал, что мне не хватит физических сил, и к тому же сомневался, что ещё раз выпрошу себе вооружённую охрану. Главная надежда для меня заключалась в том, что Аэлиона могли отозвать на флагман, поскольку такое случалось регулярно. Отделения часто ротировались, чтобы отремонтировать снаряжение, подлатать раненых и восполнить боезапас. Хотя на поверхности мира уже имелись постоянные передовые базы, большинство из них непрерывно подвергались нападениям ксеносов, поэтому их обычно использовали как перевалочные пункты для запланированных сборов.

Я попробовал получить доступ на командный мостик, однако мне отказали. Пропуск летописца открывал мне двери в большинство мест, но не туда. Попытавшись связаться с Белом Сепатусом, я не получил ответа. Ничего удивительного, ведь Керувимы практически всё время вели бои рядом с примархом. Потерпев полное фиаско, я снова пошёл в корабельный архив.

Там я переговорил с несколькими сотрудниками, после чего отправился прочёсывать отсеки стратегиума на нижних ярусах, где отслеживали передвижение войск и материальных средств. Казалось, таких помещений там целые сотни — одни сгруппированы вместе, другие разбросаны по разным палубам. Внутри них, в темноте и давящей тесноте, мерцали среди теней ряды пиктерных линз. Над ними горбились служители, которые записывали приказы, поступающие им в аугметические наушники, а затем пересылали сообщения туда, где в оных нуждались. Из открытых каналов связи непрерывно тараторили голоса. Звучали рапорты об уроне, запросы на переброску по воздуху, данные инструментальной разведки — весь набор донесений воюющего легиона.

Из-за такой занятости мало кто в этих помещениях желал говорить со мной. Работник в надвинутых капюшонах или отправляли меня в другое место, или захлопывали двери перед моим носом, или обещали ответить, но затем убегали по другим делам, и я напрасно их дожидался.

Наконец мне удалось загнать в угол какого-то пожилого служителя, одного из тех немногих, кто выглядели так, что я чувствовал себя в силах надавить на них. Я настоятельно потребовал помочь мне, заявив, что перед ним имперский летописец, который получил от самого примарха разрешение на фиксацию и документирование всех действий легиона.

Слуга — мужчина в изъеденном молью капюшоне, с землистым лицом и небритыми щеками — нехотя согласился выполнить для меня несколько запросов. Подойдя к одному из пультов, он вставил несколько кабелей в разъёмы на руке, включил громоздкий на вид когитаторный модуль и начал поиск информации.

— Аэлион, тактический десантник, — сказал я ему. — Седьмая рота, девятое отделение.

Устройство защёлкало и затарахтело. Наконец служитель отсоединил контакты и взглянул на меня.

— Нет данных, — заявил он.

Немного опешив, я посмотрел на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Что данных нет. Я не могу назвать вам его местоположение.

— Но это же твоя работа.

— Там внизу десятки тысяч воинов. Сотни отделений. Я не могу указать местоположение каждого из них.

Меня это не убедило. Я знал, что IX легион превосходно организован и по праву гордится своим вниманием к частностям.

— Его рота всё ещё развернута на передовой? А отделение?

— Роту отозвали для пополнения запасов два цикла назад. Ей предстоит развёртывание в следующую смену. Сведений о дислокации отделения у меня нет.

Я поглядел мужчине в глаза. Возможно, удалось бы покрепче надавить на него, однако у меня возникло отчётливое ощущение, что я зря трачу время. Он не боялся меня. Либо слуга просто был нерадивым, либо ему приказали не помогать мне в изысканиях.

— Спасибо, — сказал я с кислой улыбкой и ушёл, оставив его у пульта.

Всё это раздражало. Чем дольше я тащился по тем длинным коридорам с отделкой из бронзы и позолоты, где слабо пахло ладаном, тем сильнее у меня болела голова и крутило живот. Измотанность мешала мне сосредоточиться, как никогда прежде — временами я даже терял ориентацию, и пространство вокруг меня ненадолго растворялось в золотистой дымке.

Вернувшись в свои покои, я налил себе выпить, лёг на жёсткую койку и попробовал расслабиться. Не получилось. Голова гудела, а выпивка показалась мерзкой на вкус. Надо мной то и дело проплывало отмеченное годами лицо Йактона Круза, и я закрыл глаза, пытаясь изгнать этот образ. Я старался сосредоточиться на том, что мне требовалось сделать: очистить мысли, закончить хоть что-то, избавиться от всех странных представлений, которых я нахватался в долгом путешествии через пустоту.

Может, дело в варпе? О странствиях в эфире говорили разное — якобы они пробуждают паранойю, а вроде бы здоровые люди теряют рассудок. Но почему это коснулось только меня? Все остальные выглядели нормально.

Я услышал, что моё дыхание замедлилось. Потом разжались пальцы.

Разлепив веки, я увидел, что на потолке надо мной образовалось пятно. У меня округлились глаза. Бледно-коричневый потёк медленно расширялся, приобретая тёмно-красный цвет.

Неуклюже соскочив с кровати, я заметил, что растущее пятно крови внезапно превратилось в лицо, будто в том тесте с чернильной кляксой. Этот алый лик херувима продолжил увеличиваться и обретать чёткость. Затем он состарился и быстро преобразился в золотую маску с завитками, подчёркнутыми скулами и открытым ртом. Вниз потянулась когтистая рука, растягивающая скалобетонный потолок, а за ней последовал кончик крыла, с которого закапала кровь на простыни внизу.

Я резко проснулся, тяжело дыша.

Потолок надо мной выглядел так, как ему полагалось. На полу рядом с койкой лежал опрокинутый стакан из-под выпивки, который я выронил во сне.

Посмотрев на хрон, я понял, что прошло несколько часов, и на корабле уже началась вахта-ноктис. Я не чувствовал себя отдохнувшим, скорее липким от пота и растерянным. Похоже, пока что я не мог рассчитывать на лучший «сон», чем погружение в забытьё, откуда кошмары выталкивают меня обратно в явь.

Я встал, понимая, что отдых на этом закончен. Одёргивая длинные одежды, я с отвращением осязал пятна пота, касаясь их пальцами. На корабле, полном полубогов, я деградировал, опускаясь на своё личное дно.

Затем я попробовал поработать. Достал заметки и принялся строчить на инфопланшетах. Ничего путного не вышло. Снова встав, я прошёлся по комнате. Потом вспомнил об Аэлионе. Я жаждал поговорить с ним. По какой-то причине я вбил себе в голову, что от встречи с ним мне станет легче. В прошлый раз он выглядел здоровым. Достойным восхищения.

Я смогу найти Аэлиона. Если он на корабле, то мне удастся отыскать его комнату. Почему я не подумал об этом раньше? Почему пытался делать всё по официальным каналам? Блестящая идея! Ко мне возвращались силы.

Тогда я по мере возможностей привёл себя в порядок —кое-как почистил блузу, пригладил волосы. Посмотревшись в зеркало, я увидел, что у меня влажно блестят глаза. Каждый открытый участок кожи покрывал тонкий слой пота. Это обеспокоило меня на секунду-другую, но не мог же я задержаться, чтобы выяснить, в чём причина. Мне нужно было уйти и что-нибудь сделать, иначе я только продолжил бы откладывать работу и смотреть дурные сны.

Пустотный корабль в период вахты-ноктис — странное место. Конечно, здесь не существует естественной разницы между днём и ночью, но обычно практикуются определённые изменения, которые обеспечивают номинальный суточный цикл. Большинство членов экипажа проводили на звездолёте всю жизнь, и, если бы у них не имелось какого-то надёжного способа разделять время на отрезки, они бы сошли с ума. Вот почему посреди ложной ночи люмены приглушают на пару часов, а интенсивность кое-каких второстепенных процессов снижается. Так создаётся смутное ощущение какой-то перемены. Внутри «Красной слезы» всегда царили тени — все эти статуи и другие произведения искусства скрывались в мягком полумраке, пронизанном огоньками свечей, — однако в фазу-ноктис флагман решительно напоминал склеп.

Я шагал так уверенно, как только мог. Слуги всё ещё работали, тихо ступая от одного поста к другому, и я кивал им, проходя мимо. У меня кружилась голова: я уже довольно давно не ел. В ушах беспрерывно звенело. Впрочем, этот звук мог возникнуть и из-за нескончаемого гула двигателей.

Сумею ли я вспомнить дорогу?

Келья Аэлиона располагалась в километрах от меня, затерянная в глубине лабиринта залов, палуб и шахт. Мне предстояло проехать какое-то расстояние на магнитном поезде, а потом найти нужные лифтовые комплексы, чтобы добраться туда. Я не особенно беспокоился, что где-нибудь мне преградят путь, — примарх ведь дал мне более-менее полную свободу перемещений, — но понимал, что рискую заблудиться. Мне требовалось сосредоточиться, но получалось это с трудом, потому что боль в голове стала острой.

Я упорно шёл вперед, пробираясь сквозь полутьму и стараясь вспомнить, где надо поворачивать. Мимо меня проплывали полуосвещённые картины, мелькали лица, леса и мифические звери. Мраморные полы поблёскивали, и в застывшем воздухе разносились ночные шумы полусонного корабля — отзвуки далёкого лязга, бормотание дремлющего экипажа.

Не знаю, сколько времени я потратил, чтобы дойти до цели. Возможно, мне повезло, и я выбрал прямой путь, а может, блуждал несколько часов. Точно не скажу. Так или иначе, в итоге я добрался туда и увидел, что двери открыты. Странно. Независимо от того, находился Аэлион на борту или нет, он бы запер каюту. Я оглядел коридор в обоих направлениях — пусто. Поодаль неровно горела свеча, и вокруг плясали тени.

— Аэлион? — позвал я, медленно подступая к открытой двери.

Никто не откликнулся. Подойдя к порогу, я заглянул внутрь. Сначала почти ничего не разобрал, поэтому дал глазам привыкнуть к темноте. В дальнем углу главной комнаты я заметил бронзовый бюст, который смотрел прямо на меня, и прошагал к нему.

— Аэлион? — повторил я, хотя уже стало ясно, что тут никого нет.

Я не видел ни одежды, ни оружия. Комната выглядела так, словно её наполовину очистили: остались только различные произведения искусства и закреплённые предметы обстановки.

Затем я покосился на внутреннюю дверь, ту самую, в которую Аэлион тогда не позволил мне войти. Возможно, сейчас он находился за ней. Или же там ждало нечто, способное подсказать, где искать воина.

У меня пересохло во рту. Я понимал, что веду себя безрассудно. Знал, что вошёл сюда без разрешения, что только наживу неприятности, если зайду ещё дальше, но к тому моменту я уже двигался почти инстинктивно, следуя по дороге, которую словно бы проложили для меня, как только я покинул свою каюту. Дотянувшись до панели у двери, я нажал на рычаг.

Дверь скользнула вбок, и зажёгся ряд люменов, испускающих мягкий янтарный свет. За порогом обнаружилась небольшая, почти не украшенная комната. По её центральной оси разместили восемь каменных колонн, доходивших мне до уровня груди. На квадратных капителях стояли бронзовые бюсты, такие же, как в главном помещении. Я прошёлся вдоль ряда, осматривая их.

Каждая скульптура изображала Аэлиона. Я узнал тяжёлые мышцы астартес, черты лица легионера. Тогда я предположил, что все бюсты — как и тот, что снаружи, — изготовил сам воин.

Изваяния составляли последовательность. Первое походило на то, но выражало другую эмоцию — гнев. Я восхитился работой. Она напомнила мне, как выглядело лицо примарха во время боя.

На следующих бюстах черты воина изменились. Гнев усилился, губы искривились, а глаза выпучились. Он уже испытывал нечто большее, чем боевую ярость, — пожалуй, что-то вроде бешенства. На пятом изваянии я увидел чудесно вырезанные пузырьки пены в углу открытого рта. Шестое выделялось оскаленными клыками, глазами без зрачков и разинутой пастью, откуда свисали ниточки слюны. Как ему удалось отобразить всё это в бронзе? Поразительное достижение, но очень пугающее. По такому лицу едва удавалось определить, к какому виду принадлежит субъект, не говоря уже о его личности.

От последнего бюста хотелось отвести глаза. Он выглядел ужасающе. То немногое, что оставалось от человеческих черт, совершенно перемешалось, будто набор образов остервенелого берсерка. Клыки полностью обнажились, превратившись в огромные резцы, настоящие ножи, каких я вживую точно не видел ни у одного Кровавого Ангела. Глаза буквально вылезали из орбит, иссохшая кожа обтягивала кости. Изваяние изображало уже не человека — даже в широком смысле, при котором термин охватывал и космодесантников, — а некий кошмар, что поглотил скульптора и довёл его до безумия.

Я отступил на шаг, тяжело дыша. Мне здесь не нравилось. Казалось, что все головы пристально смотрят на меня. В любую минуту они могли ожить и закричать. Нужно было уходить. Мне не дышалось, а головная боль переросла в пульсирующее биение за глазами, словно что-то когтило череп, пытаясь вылезти наружу.

Спотыкаясь, я выбрался из каюты и побежал по коридору. Добрался до ниши, где стояла статуя легионера заметно более умиротворённого вида, прижался к ней и, дрожа, опустился на корточки.

Наверняка их все сделал Аэлион. Это его автопортреты. Тогда что же, такие изменения случались с ним самим? Или он придумал их? Если да, то зачем? И где он сейчас? Почему никто не говорит о нём? Я вспомнил обнаруженные мной вокс-записи — какие-то корабли отправились обратно на Баал, безо всяких объяснений или связи с текущей кампанией. Неужели его забрали? Он помешался?

Услышав чьи-то голоса, я сильнее вжался в нишу и застыл в полной неподвижности, едва осмеливаясь дышать.

В дальнем конце коридора появился переносной фонарь. В его покачивающемся свете я рассмотрел Видеру и какого-то мужчину, похожего на слугу, с которым я разговаривал у когитаторного терминала. Подойдя к покоям Аэлиона, они оба заглянули внутрь.

— Что, никого? — услышал я голос Видеры.

— Пусто.

— Но ты говоришь, что он расспрашивал об этом космодесантнике?

— Весьма настойчиво.

— Зачем?

— Он мне не сказал.

Я увидел, что Видера облокотилась спиной о дверной косяк, словно от усталости.

— Зря он этим занялся. Ему уже какое-то время нездоровится. Наверное, лучевая болезнь. Интересно, не ошиблись ли мы с ним... Пожалуй, его надо изолировать, тщательно обследовать, а уже потом решать, что делать. У него есть доступ к примарху, как-никак.

— Примарх должен вернуться в следующем цикле.

— Тогда нужно управиться до его возвращения. Позаботишься об этом?

— Могу дать поручение.

Видера печально покачала головой.

— Я надеялась, что он справится с задачей. Боюсь, тут моя вина.

Затем они вернулись тем же путём, что и пришли, и свет фонаря пропал вместе с ними, постепенно утонув в темноте.

Лишь спустя долгое время я осмелился шумно выдохнуть. С ладоней у меня капал пот. Выходит, они хотели запереть меня, чтобы я не мешался. Это всё потому, что я приблизился к какой-то правде, странной и тревожной. Видера всегда точила на меня зуб. Всегда! Возможно, она с самого начала всё подстроила так, чтобы я потерпел неудачу. Мои книги оказались слишком хорошими. Я затмил её своей гениальностью. Наверное, всё дело в этом.

Что же мне теперь делать? Раз меня хотят запереть, возвращаться в мои покои нельзя. Союзников у меня тут нет. Я сам по себе. Мне пришло в голову, что надо вернуться в ангары, попытаться отправить послание на «Мстительный дух», но я быстро отверг эту идею. Даже если я доберусь туда, то буду настолько же уязвимым.

Мне надо скрыться. Затаиться. Примарх скоро вернётся. Тогда можно пойти к нему. Мы откровенно поговорим. Он сможет вмешаться, пресечь весь этот бред в зародыше. Я не безумец. Просто вижу то, что недоступно другим. Он отнесётся ко мне с пониманием.

Сделав глубокий вдох, я рывком покинул укрытие и заковылял по коридору.

Только вниз, думал я. На нижние палубы. Это единственный путь.

Какой-то определённый маршрут я не составлял — просто знал, что астартес, как правило, реже спускаются туда, а значит, я не попадусь им на глаза и буду дожидаться своего часа, чтобы найти примарха. Я семенил в тенях, внимательно прислушиваясь, не гонятся ли за мной. Там было малолюдно, поскольку многие воины всё ещё оставались на поверхности, и я знал, что если проявлю осторожность, то смогу незаметно пробраться по лестничным пролетам и шахтам лифтов. Чем дальше я продвигался, тем мрачнее и пустыннее становилось вокруг, хотя громыхающий рокот двигателей, напротив, усиливался.

Теперь я хрипел на каждом вздохе. Казалось, будто мои лёгкие выскребли ржавым лезвием. Всё стало размытым — края дверных проемов, ореолы света вокруг тусклых люменов.

Не знаю, сколько прошло времени до того, как я заметил другую живую душу.

Я предполагал, что эти палубы никогда не освещали как следует: стены тут больше походили на смоляные лужи. Мои ботинки шлёпали по лужам какой-то жидкости — то ли застоялой воды, то ли вытекшей смазки. Пахло плесенью, ощущалась теснота. Прищурившись, я всмотрелся в темноту и заметил несколько пар глаз, отражённых в неверном свете мигающих натриевых ламп. Люди заморгали, глядя на меня.

Шагнув к ним, я увидел, как распадается груда тел. Все, кто только что прижимался друг к другу, вскочили на ноги, плотнее запахнулись в лохмотья и сбежали в более глубокую тьму. Они испугались меня. Я понятия не имел, кто — или что — они такие. Уж точно не официальные члены экипажа. Возможно, они населяли гигантский корпус с момента постройки, кое-как перебиваясь здесь, вдали от любых посторонних глаз. Возможно, они обитали здесь уже сотню лет, а то и больше.

Мне стало интересно, почему их терпят. Также я спросил себя, не похитили ли их с Баала. Заинтригованный, невзирая на дурноту, я похромал за ними. Я сомневался, что кто-то изучал их раньше, и надеялся, что стану первым. Возможно, здесь даже найдётся что-нибудь для моего великого труда.

Я забрался в открытый гермозатвор, оцарапав руки о ржавый оклад, и попал в очень длинную галерею с высокой сводчатой крышей в форме готической арки. Там царила почти полная тьма. Жирный пол блестел, из стен выступали пилястры. Чувствовался какой-то металлический запах с примесью чего-то более сального и органического.

Я не видел, куда убежали люди. Вообще почти ничего не мог разглядеть. Пошарив дрожащими руками в карманах блузы, я достал ручной люмен. После пары неуклюжих попыток мне удалось сфокусировать луч и провести им вверх и вокруг. Архитектурный стиль оказался весьма странным — извилистые карнизы, панели из замысловатой каменной кладки, всё чёрное и блестящее, без каких-либо очевидных закономерностей. Как и в случае со всеми творениями легиона, отделка обладала невероятным изобилием деталей, но её очертания будто бы ускользали от меня, казались змеевидными.

Меня охватило дурное предчувствие, но я побрёл дальше по длинной галерее, выбирая дорогу с помощью маленькой лужицы света из моего люмена. Направив луч вниз, я различил в грязи у своих ног одиночный след — отпечатки подошв, гораздо более крупных, чем у человеческой обуви. Несколько секунд я неотрывно смотрел на него. Очевидно, астартес IX легиона всё же спускались сюда.

Затем в тенях раздался далёкий грохот, и я вздрогнул. Возможно, звук донёсся с очень большого расстояния — случился перебой в работе двигательного вала, поршня или клапана, — однако у меня бешено заколотилось сердце. Я двинулся идти, теперь охваченный не только любопытством, но и страхом.

А потом я увидел... Алтарь. Он выступил из темноты, словно корабль, выплывающий из пустоты. Похоже, его вытесали из цельной глыбы какого-то тёмного камня. Украшенный чудесными узорами, он имел один метр в высоту и три — в длину. Его окружала рытвина, влажная от какой-то маслянистой жидкости. Стены, внушительно высящиеся над алтарём, покрывала резьба. Подобных картин я прежде не видел ни на одном имперском звездолёте. Насколько я понимал, к баальской культуре они тоже не относились. Пока я смотрел на них, мне показалось, что вокруг меня разносится ворчливый голос Йактона Круза.

«Легион Неумерших, так их называли».

Я подошёл ближе. Голова у меня просто раскалывалась, в горле пересохло. На алтаре лежало обнажённое тело мужчины — лицом вверх, со сведёнными вместе ногами и вытянутыми руками. Плоть трупа белела, как алебастр. Пожухлая кожа плотно прилегала к костям и словно бы отслаивалась, как высушенная. Разорванное горло мертвеца выглядело так, будто его загрыз какой-то зверь. Распростёртый труп окружали вырезанные в алтаре каналы, идущие от места, которое соответствовало положению раны. Канавки уходили к двум золотым чашам. Поистине впечатляющие сосуды, инкрустированные яшмой и нефритом, мягко мерцали жёлтым металлом в густой темноте. Подумав, что настолько большие чаши мне лишь с трудом удалось бы поднять даже обеими руками, я заглянул за кромку одной из них. По её краям спускались чёрные потёки, тянущиеся к остаткам жидкости на дне.

Я в ужасе отпрянул, и под моими каблуками что-то хрустнуло. Посмотрев вниз, я увидел сломанную кость. Когда я обвёл темный зал лучом люмена, тот высветил ещё больше костей, разбросанных по липкому полу. В нишах по обеим сторонам находились полные скелеты — одни валялись кучками праха, другие висели на цепях.

Тут я побежал, проскальзывая на окровавленном полу. Моя дурнота рассеялась под натиском ужаса. Мне вспомнился тот труп на Йилехе, точно такой же — обескровленный, высосанный досуха. Его плоть растерзали, чтобы утолить какую-то неестественную жажду, и теперь я точно знал, что это сделали они. Вне всяких сомнений. В них жило что-то очень скверное — то, что они пронесли в себе через великие перемены, то, что гноилось в них и не отступало, то, что не удалось искоренить.

Споткнувшись, я упал на колени и проехал по грязному месиву на палубе. Сзади до меня донеслось что-то вроде тяжёлых лязгающих ударов, отзвуки которых прокатывались по длинной галерее. Пошатываясь, я поднялся на ноги. Меня охватила паника, дыхание участилось, перед глазами всё плыло. Я бешенно понёсся вперёд. Промокшее одеяние шлёпало по моему телу.

Чуть впереди я увидел узкий проём, полоску бледного света среди кромешной тьмы, и помчался к нему. Лёгкие словно пылали. Всё вокруг смазалось в неровные пятна, уносящиеся назад, вездесущий шум двигателя превратился в рёв, однако я по-прежнему слышал, что ко мне приближаются шаги — неторопливые, грузные, целеустремлённые.

Я почти добрался до прохода. Увидел приоткрытую дверь, которая вела то ли в другие коридоры, то ли в недра этого зловещего лабиринта стародавнего безумия. Я знал, что спасения за ней не будет, но всё равно продолжал бежать — до того мгновения, когда на моём плече сомкнулась латная перчатка и меня потащили назад.

Всё произошло в точности как на Йилехе. Меня подняли в воздух и резко развернули, без труда удерживая одной рукой, как связку тряпья. Перед моими глазами возникли всё та же маска на шлеме, те же знаки различия и то же изображение глаза в пламени.

— Я под защитой! — нелепо пропищал я. В отрывистых и бесполезных словах сквозил безграничный ужас.

Линзы шлема легионера ничего не выражали. Несколько секунд он смотрел на меня, не отрываясь. Все мои мысли сводились к тому, что он решает, как лучше меня убить.

— Тебе здесь не место, — наконец прорычал он, зашагав вперёд. — Пора кончать с этим.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я помню лишь немногое из того, что произошло далее. Наверное, меня почти что несли на руках: когда я пытался идти сам и поспевать за воином, то поскальзывался на палубе и у меня разъезжались ноги. Мы преодолели ещё несколько бесконечных коридоров, миновали ряд залов, утопающих во тьме. Я не видел никого из обитателей трюмного мира — вероятно, они рассудили, что разумнее всего будет держаться подальше.

Наконец мы вышли в круглый зал, расположенный где-то ещё глубже в недрах «Красной слезы». По архитектурному стилю он напоминал ту галерею, где я нашёл алтарь, но выглядел чище. Над нами возвышался сводчатый потолок, увенчанный алым фонарём, который заливал кровавым сиянием чёрный металл вокруг нас. Меня бросили на сиденье — железный стул с высокой спинкой. Судя по размерам, предназначался он для астартес.

Мой похититель встал передо мной, и я попытался сосредоточить на нём взгляд.

— Ты из Офанимов, — произнёс я, чуть невнятно выговаривая слова. Меня лихорадило, и я чувствовал себя измождённым.

Воин просто смотрел на меня. На поясе у него висел меч с рукоятью, щедро украшенной узорами из самоцветов, и я не мог отделаться от мысли, что ему не терпится применить это оружие.

Когда легионер наконец заговорил, его голос звучал на удивление ровно.

— Ты под покровительством примарха, — сказал он. — Только по этой причине ты всё ещё жив.

— Такая у меня работа, — ответил я, стараясь проявить хоть чуточку непокорности. — Записывать то, что вижу.

— Обычно эти места под контролем. Не знаю, почему их не охраняли.

Я чувствовал, что у меня снова учащается дыхание, и заставлял себя успокоиться. Он до сих пор не убил меня. Даже не вытащил клинок.

— Что там устраивают? — спросил я.

— Древние обряды, — прозвучало в ответ.

Вот только говорил уже не воин из Офанимов: вторая дверь беззвучно открылась, и вошёл примарх.

Он словно озарил собой зал, в точности как когда я увидел его в первый раз. От множества мелких деталей на доспехах Ангела отражался розовато-золотой свет. Он не надел шлем, и его длинные волосы свободно ниспадали на помятый горжет.

Мой похититель отдал поклон примарху, напоследок бросил на меня взгляд из-под бесстрастной маски и удалился. Двери сдвинулись за ним. Я остался наедине с героем моей книги.

— Как вы... — начал я.

— Мне стало интересно, продолжишь ли ты, — спокойно сказал Сангвиний, подойдя ко мне. Я нервно заёрзал на стуле, будто стараясь вжаться в спинку. На боевых латах примарха виднелись следы недавней битвы — похоже, он отправился сюда сразу же после того, как вернулся на флагман. — Я спрашивал себя, поборешь ли ты желание копать дальше.

— Вы могли бы остановить меня.

— Да, мог бы.

— Но не стали.

Сангвиний скрестил руки на груди, и я заметил, как крылья огромной тенью прошелестели у него за спиной.

— Разве ты не помнишь, что я сказал тебе при нашей первой встрече?

«Записывай честно и без страха».

— Тогда я должен спросить вас... — осторожно произнёс я. — Что произошло здесь, внизу.

Примарх выдержал паузу, подыскивая нужные слова.

— Тень не уходит, — наконец сказал он. — Мы носим её с собой. — Ангел сухо улыбнулся. — Ты был прав. Мы носим маски над этой тенью. О том знаем все мы и все обитатели наших кораблей. И мой брат Хорус. И, я бы сказал, наверняка знает любой разумный человек. Но всё же об этом никогда не говорят. Почему? Потому что поверить внешнему глянцу легко, а плоти под ним — трудно.

— Это ужасно.

— Знаю.

— Я не могу выбросить этого из головы.

— Тебе и не нужно.

Я глубоко вздохнул. Страх всё ещё не отпустил меня, а сердце билось слишком мощно и быстро. Неужели теперь и мне уготована подобная судьба? Меня привяжут к одному из этих алтарей, из тела выпустят кровь, а из разума извлекут все воспоминания? Если так, то я ничем не смогу им помешать. Мне оставалось только говорить дальше — заниматься тем, что я делал всегда. Лишь благодаря этому мой кошмар наяву ощущался чуть менее реальным.

— Моя коллега, Юдита. — произнёс я. — Думаю, она боготворит вас.

— Мне поклонялись всю мою жизнь. И в будущем ничего не изменится.

— Что вы об этом думаете?

— Мой отец — самое могущественное создание из тех, что я когда-либо встречал. Его способности дают Ему полное право считать себя богом по большинству критериев, которые приходят мне на ум, и всё же Он всегда противился этому. Если Он возражает, то я вряд ли могу поступать иначе.

— Вы не испытываете недовольство?

— Это чушь. Всё это. Поверь, я искренне говорю, что беспрекословно верю в Имперскую Истину.

Ситуация повторялась. Как и во время нашего первого разговора, мой страх ослабевал, воспоминания об ужасе быстро тускнели, и мне хотелось заупрямиться, заглянуть чуть глубже.

— Вы не можете так считать, — сказал я. — Само то, как вы говорите, то, кто вы есть... Вам что-то открывается, не так ли? Сражаться так, как вы, невозможно. Действовать так, как вы, невозможно. Вы видите события до того, как они произойдут.

— А ведь здесь ты отлично понимаешь меня, — отозвался Сангвиний. — Ты не спишь. Ты грезишь. Грезишь столь безраздельно, что барьер между реальностью и воображением истончается, и это проникает в твои произведения. Вот как ты воспринимаешь нашу истинную сущность, даже если мы никогда не говорим о ней. Даже если ты заболеваешь от этого. — Примарх огляделся вокруг, и я заметил, что на его лице отразилось нечто вроде отвращения. — Мы — наш вид — становимся чем-то большим. Ларцом чудес, каких не бывало прежде. Однако перед тем как применять эти дары, Галактику необходимо очистить от угроз, и в том состоит цель Крестового похода. В ином случае повторятся ужасы прошлого.

— Так что вы видите в будущем? — спросил я.

— Ничего определённого. Отрывочные образы, вероятные исходы. Одни из них не сбываются, отменённые принятыми решениями, а другие, когда стрела времени достигает их, оказываются чуточку иными.

— Значит, вы предвидели эту встречу?

— Нет.

— Но вы позволили мне продолжить расследование.

— Я велел тебе идти за правдой.

Поёрзав на сиденье, я подумал, что металл на удивление тёплый, как будто служит кожухом реактора.

— Я пообщался с одним из ваших воинов. В своих личных покоях он создал картины ада. Себя в аду. Я думаю, что и все остальные ваши бойцы такие же: они измучены, пытаются спастись от чего-то, соскальзывают назад. Как мне кажется, вы освобождаетесь от этого только в битвах.

— На нас легло тяжкое проклятие, — сказал Сангвиний. — Легион страдал из-за него с самого начала, и в первые годы воины потакали ему. Никто не учил их иному, поэтому они претворяли своё проклятие в жизнь, позволяли ему властвовать над ними. Удовлетворяли свои аппетиты. Они совершали ужасные поступки, недопустимые и ненужные бесчинства, но разве кто-то помог им? Разве кто-то вытащил их из трясины и указал иной путь? Никто. Ни мой отец, ни Малкадор. Напротив, их бросали на самые тяжёлые фронты — такие, что сокрушили бы любое войско, не прибегавшее к тем методам, которые использовались ими. Поднимаясь снова и снова, они не совсем умирали, не вполне жили, и ими всегда гнушались. Ты спрашиваешь меня, почему эти муки по-прежнему с ними? Ничего не поменялось. Имплантированные органы — те же. Требования к воинам — те же. Их кровь — такая же, что и всегда.

— Так вот что выискивают Офанимы. Проявления былого.

— Гниль сидит в наших костях, но нельзя позволить ей разрастись. Когда необходимо, мы беспощадны с собой. Настолько же, насколько и те, кто хочет нас уничтожить.

— Что делают с теми, кто... поддался?

— Их забирают. Или они находят избавление в смерти. Последнее более предпочтительно для всех, кого это касается.

Я вспомнил Аэлиона.

— Так вот что произошло с тем, кого я встретил? Создателем тех образов?

— Даже если так, неужели ты думаешь, что я сказал бы тебе?

Значит, его уже забрали. Несомненно, он предпочёл бы утолить своё безумие на Убийце.

«Хочу, чтобы люди думали, что я погиб достойно».

А что случилось с теми, кого отослали на Баал? Какое воздаяние за слабость ждало их там?

Мне показалось, что такие действия крайне жестоки и расточительны. Аэлион был таким деятельным, таким живым, — самым энергичным из всех, кого я встречал. Но я догадывался, что у легиона не оставалось выбора, и твёрдо верил, что их не радовали такие средства сдерживания. Они боролись с болезнью, которая преследовала их с самого рождения, и помочь от неё могли только сильнейшие средства.

Впрочем, такие мысли всё равно привели меня в уныние.

— Я видел труп на этом корабле, — сказал я. — Похоже, из него выпустили кровь. На Йилехе я тоже видел труп, точно такой же. Если ваш народ хочет измениться, ему предстоит долгий путь.

Сангвиний впервые показался мне раздражённым. Возможно, он испытал гнев, а может — чувство вины.

— Ты понятия не имеешь, чего я требую от них, — резко произнёс он. — Ото всех них. Стремясь к красоте, воины меняют суть своих мучений. Преображают страдание, очищают его от порока. И всё же стародавняя ярость бурлит под сам ой кожей. Если даже кто-то из них уступает в миг слабости плоти, к тому моменту он уже сто раз заслужил прощение. Тысячи моих сыновей лежат на полях сражений в сотне миров, и все они пали за дело моего отца. Их кровь питает поля, на которых однажды взойдёт урожай для вечной империи. Ты понятия не имеешь, каково приходится легиону. Вообще никакого понятия.

— Безусловно. Но за этот Империум уже пострадали многие.

Ангел сверкнул глазами. Он по-прежнему гневался.

— И многие ещё пострадают, пока мы не закончим. Но лекарство будет найдено. Мы преодолеем болезнь. Возвысимся над ней. Таково моё обещание им.

Пока он говорил, передо мной мелькнуло видение во тьме, словно одна из моих грёз, но наяву — марширующие ряды Кровавых Ангелов в доспехах беспримесной белизны. Их броню оттёрли, убрали с неё красный цвет. Над воинами реял золотой серафим, восходило солнце и вымпелы трепетали на ветру в очищенной атмосфере. Мучение исчезло, сохранилось только мастерство. Они трансмутировали свинец в золото. Завершили своё алхимическое преображение.

Затем я посмотрел на свои руки. Видение исчезло, и осталась лишь застарелая грязь.

— Мне не забыть того, что я узрел, — сказал я. — Если вы хотите сохранить тайну, вам придётся убить меня.

— Убить тебя? — Мне показалось, что в темноте на миг блеснули клыки. — Нет. Так поступали в старом мире, а мы строим новый. — Выражение лица Ангела стало почти скорбным. — Однако твоя коллега права. Образы важны. Идолы важны. Крестовый поход обязан достичь цели. Должен дойти до конца без срывов. До тех пор ничего не будет опубликовано. Когда мы добьёмся всего, что нужно, нам понадобятся точные истории, и ты сможешь говорить всё, что пожелаешь. Знай, что к тому времени я полностью искореню остатки болезни. Мы освободимся от уз, которые связывали нас слишком долго.

Я снова поднял на него глаза.

— Вы действительно верите, что сможете это преодолеть?

— Когда замысел моего отца исполнится, для нас всё станет достижимым. Вообще всё. Иначе зачем бы мы так рисковали ради этого?

Я долго размышлял над его словами.

— Вы очень сложны, — наконец произнёс я. — Начиная работу, я думал, что докажу, будто вы не настолько впечатляющий, как следует из вашей репутации. Потому что таких не бывает. Но теперь, стоило мне узнать, что изъяны реальны, вы возвращаете всё на круги своя. Однако я очень серьёзно сомневаюсь кое в чём.

Сангвиний приподнял изящную бровь.

— В чём же?

— В вас.

Я попытался слабо улыбнуться, но не сумел.

— Вы творец этого преображения. Без вас все их труды, их занятия и умения, будут неполноценными. Война — дело опасное. Даже величайшие могут пасть.

Не знаю, говорил ли я тогда с полной серьёзностью. Видя, как он сражается, я даже не представлял, что какой-нибудь враг способен выстоять против него, но, как только эти слова слетели с моих уст, вложенная в них идея начала оформляться, крепнуть, превращаться во что-то вроде возможности, беспокойства, призрака сомнения. Что, если такая мысль и порождала муки, которые я всегда чувствовал в нём, почти на самой поверхности? Неужели и это не давало ему покоя, несмотря на всю его внешнюю неуязвимость?

Сангвиний лишь кивнул. Если я ожидал, что моё предположение разгневает или даже удивит его, то ошибался.

— Я не собираюсь умирать, — просто ответил Ангел.

— Галактика враждебна к нам.

— Больше нет. И опасность уменьшается с каждым годом.

Вот тогда я в последний раз ощутил всплеск истинного страха — ледяную дрожь от осознания того, что он снова лукавит. Что он знает больше, чем говорит, и что у него действительно есть опасения, которыми он никогда не станет делиться. Не представляю, почему я так уверился в этом. Возможно, Сангвиний не ошибся, и у меня тоже имелись какие-то нераскрытые способности, а может, я просто хорошо умел понимать, что к чему. Так или иначе, невзирая на всё прочее — неистовые битвы, трупы, секреты, произведения искусства, рождённые из мук, — именно тогда я испытал наиболее дурные предчувствия.

— Что ж, а чем вы займётесь дальше, когда всех ксеносов здесь истребят? — спросил я.

— Посоветуюсь с Хорусом, — ответил Ангел. — Уже идут разговоры о том, чтобы мы разобрались для них с Кайвасом.

— Не надо.

Сангвиний рассмеялся.

— Не надо? Ты подобрал для нас более неотложную задачу, не так ли?

— Вы вступаете на этот путь неосмотрительно, по воле других.

— Так принято в Крестовом походе.

— Но вы что-то предвидели, не так ли? Вы сомневаетесь в себе. Не отмахивайтесь от страхов, хотя бы на этот раз! — Я разволновался ещё больше. — Вернитесь на Баал. Вы ещё не закончили то, что начали. Вы могли бы сделать этот мир неприступным, полностью защищённым от угроз, готовым к завершению ваших замыслов.

Смех Ангела сменился мертвенной серьёзностью. На его лице отразилось глубокое разочарование.

— Только послушай себя. «Защищённым от угроз». Ни один из моих сыновей не желает для себя безопасности, да и я тоже. — Он вздохнул. — Всю мою жизнь меня окружали яды, и нет среди них худшего, чем сомнение. Видения бывают ложными, а сны — лживыми. Есть лишь один способ реагировать на них — идти им навстречу.

Разумеется, он так считал. Его заставили так думать.

Я прикинул, сколько десятков тысяч воинов находятся на его кораблях. Поразмыслил о том, какие они грозные, свирепые и безнадёжно заблудшие.

— Вернитесь на Баал, — бессильно произнёс я, зная, что этого не случится. — Завершите преобразование там.

— Так ничего не получится. Нас создали не для того, чтобы мы жили в довольстве, как стадный скот на тихом пастбище. Нам положено нападать, пронзать тьму. И мы будем делать так всегда.

Я поднял на него глаза. Увидел суровую красоту его фигуры, доспехов и осанки. Прежде мне хотелось верить, что в нём есть какой-то изъян, нечто такое, что я смогу обнаружить и разоблачить. Теперь я узнал, что недостаток есть, и узрел его ужасные последствия, но также увидел стремление преодолеть его. Сангвиний пришёл не для того, чтобы искупить недуг легиона, — он сам и был тем самым недугом, но в нём же заключался и единственный путь к исцелению, оставшийся у воинов. Яд и лекарство, переплетённые, поистине неразделимые.

— Я запишу это, — сказал я Ангелу. — Всё это. Про золото и то, что скрывается под ним.

Сангвиний кивнул.

— Хорошо, — ответил он. — Я не лукавил, говоря, чтобы ты записывал честно.

Поклонившись ему, я твёрдо решил, что так и сделаю.

— Пока я жив, ты под моей защитой, — продолжил Ангел. — И посему тебе нечего бояться.

После этого я не мог оставаться на «Красной слезе». Узнав кое-что о том, что происходило на нижних палубах, я даже не надеялся уснуть в своей комнате. Я всё ещё не понимал, какие обряды там вершились, только знал, что теперь это срывы, рецидивы прежних, более безудержных излишеств. Мне не удалось узнать, добровольно ли жертвы участвовали в ритуале, полагая его какой-то религиозной церемонией, или же их просто ловили, как добычу. Это не имело значения: оба варианта никак не сочетались с Имперской Истиной, и в обоих случаях легион ничто бы не спасло, если бы широкой публике открылась правда.

Лихтерным рейсом я перебрался на другой корабль Девятого, где в экипаж входили только сервы и на борту не присутствовал ни один астартес. Конечно, чрезмерная баальская пышность — одержимость украшениями и отделкой — встречалась и в отсеках менее крупного звездолёта, но здесь этим занимались довольно праздно, а не сознательно старались возвыситься над первородной слабостью. Слуги нашли мне келью, выделили место для работы и сумели устроить так, что через день-другой с флагмана доставили мои личные вещи.

Головные боли прошли. Грёзы появлялись реже. Мне даже удалось поспать несколько часов. Возможно, примарх оказался прав насчёт меня, когда предположил, что близость к нему или даже к его сыновьям вызывала худшие из моих симптомов.

Слова начали литься рекой. Я выразил в них всё: великолепие, воинское мастерство, храбрость, а также позорное наследие, которое они ещё не успели выкорчевать. Я описал автопортреты Аэлиона, то, как он впал в некое безумие, подпитываемое кровью, и высказал догадки о причинах помешательства. Наибольшее внимание я уделил самому Великому Ангелу — живущим в нём противоречиям его несовершенствам, а также тому, насколько далёк настоящий Сангвиний от того образа, который нужен Империуму.

Очень многое оставалось неясным, даже для него самого. Я не мог отделаться от ощущения, что предвидение — скорее проклятие, чем благо, пусть оно и делало примарха таким грозным противником. Ангел не мог уклониться от исполнения долга, даже если догадывался, что его ведут по пути, финал которого сокрыт от него.

Если сравнивать Сангвиния с оружием, то он напоминал тонкий стилет — смертоносный, но ломкий. Не потому, что в нём имелась хоть какая-то слабость, а из-за того, что на него возлагалось столь многое. Думая о картинах Видеры, я понял, как примарха, несомненно, мучило то, что его изображение печатают дешёвыми миллионными тиражами, а потом расклеивают на стенах мрачных мануфакторумов или вывешивают на парадных плацах Армии. Он искренне не желал становиться магистром войны, не хотел, чтобы его почитали, и без притворства радовался тому, что повышение получил Хорус.

Император наверняка знал всё это. Он должен был знать. Пощадил ли Он своего самого популярного сына, понимая его внутреннее смятение? Или же Он, проявив цинизм, просто счёл Хоруса более надёжным из них двоих, тем, кто лучше всего подходит для осуществления Его великого замысла? Возможно, верно и то, и другое. А может, будучи создателем всего братства, Он знал даже больше, чем кто-либо иной, и учитывал какой-то третий фактор.

Я размышлял над тем, не изменить ли название моей монографии. Одним из вариантов стал «Падший Ангел», но по ощущениям он слишком походил на заглавие моей предыдущей книги недоброй памяти. Также я думал о «Тёмном Ангеле», но отказался от этой идеи по очевидным причинам.

В итоге я оставил всё как есть. «Великий Ангел». Я не мог отделить Сангвиния от гнусных поступков, совершённых его сыновьями. Как точно подметил Круз, любой примарх и его генные воины — две стороны одной медали. Последователи лишь воспроизводили черты, которыми их наделяли прародители. Но именно таким я его и представлял: надломленным, противоречивым персонажем, который старался преодолеть свои внутренние недостатки ради тех, кто от него зависел. Для меня это придавало образу Ангела больше героизма, чем все его неоспоримые ратные умения, и делало его более похожим на нас. Сангвиний играл тем раскладом, который ему выпал, и, возможно, он нашёл бы способ одержать победу с такими картами — стал бы в конечном счёте таким же великим, каким его изображала пропаганда.

Конечно, не все разделяли мои взгляды. Так, Видера явилась ко мне вскоре после того, как узнала, что я покинул флагман. Я мог бы попросить не пускать её ко мне, поскольку Юдита явно думала, что я лишился рассудка и её авантюра с моим наймом провалилась. Но я всё же позволил ей прийти, не в последнюю очередь из любопытства.

Видера не выглядела рассерженной, когда наконец вошла в мою комнату. Даже смирения я не заметил. Она показалась мне просто уставшей.

— Ты мог бы сказать мне, куда ушёл, — произнесла Юдита, без приглашения усевшись на свободный стул.

Я посмотрел на неё поверх стопок моих записей.

— Ты вроде как хотела изолировать меня.

От этих слов Видера вздрогнула. Выходит, она только сейчас узнала, что я подслушал её возле покоев Аэлиона.

— Меня уже давно беспокоило твоё состояние.

— Я и сам волновался.

Юдита долго смотрела на меня, словно бы ища признаки безумия или стресса.

— Ты выглядишь подавленным.

Вздохнув, я отодвинул инфопланшет.

— Возможно, я надеялся потерпеть неудачу, — сказал я. — Обнаружить, что иллюзия ничем не отличается от реальности. Не стану притворяться, что всё это не удручает меня.

— Необязательно так относиться к этому. — Видера подвинула стул вперёд и оперлась локтями на колени. — Иллюзия и есть реальность. Первое создаёт второе. Верь

в совершенство, и мы достигнем его. — А ты и правда так думаешь.

— Да, — в её глазах мелькнула искорка рвения, и я впервые задумался, у кого из нас двоих более сильное психическое перенапряжение. — Поразмысли о том, кто он такой, — продолжила Юдита. — Человек? Нет. Даже не примарх. Он — идея. И эта идея обитает в головах миллиардов людей, каждый из которых живёт, работает и сражается. Имело бы значение, если бы он вообще не существовал? Возможно, нет, если бы у нас была концепция его. Люди бьются за Ангела, умирают за него и не собираются прекращать. Остановить их могла бы только гибель самой идеи.

— Сейчас на это ничто не способно.

— Я не уверена. Ты пишешь убедительно. То, что ты раскопал, опасно.

Я пристально посмотрел на неё.

— Что ты знаешь о том, что я раскопал?

Видера закатила глаза.

— Ну, я достаточно долго пробыла на этом флоте, и я не полная дура. Думаешь, я ни разу не спускалась на нижние ярусы? Никогда не разговаривала со слугами на орудийных палубах? — Она покачала головой. — Различие с тобой лишь в том, что для меня всё это не имеет значения. Нам важно выжить. Дойти до света в конце тоннеля. Нам нужно верить.

Её целеустремленность уже почти восхищала меня. Я не мог сделать вид, что она не права: я ведь читал истории о Старой Ночи.

— Я обещал ему, что ничего не раскрою до конца Крестового похода, — ответил я. — Можешь расслабиться.

Видера презрительно воззрилась на меня.

— Слишком опасно, — процедила она, затем откинулась на спинку кресла и сцепила руки за головой. — Ты должен уничтожить свою работу сейчас же. Нельзя, чтобы её когда-нибудь прочли.

Пришла моя очередь смотреть на Юдиту с презрением.

— Ты сама меня сюда привела! — выпалил я. — Ты заставила меня начать.

— Да, и жалею об этом каждый день.

Я пренебрежительно покачал головой.

— Книга будет закончена. Я запишу всё, что знаю. О легионе, о его повелителе. И ты ничего не сделаешь — я под его покровительством.

— Пока что.

— О, так ты считаешь, что он передумает? — рассмеялся я.

Видера поднялась.

— Ничто не вечно, — сказала она. — Кроме одной вещи. Мира, который мы строим. Некоторые из нас уже начинают служить ему, потому что способны заглянуть за горизонт. Примархи — всего лишь орудия. Однажды от них останутся только воспоминания. Вот что волнует меня сейчас.

Она твёрдо верила в то, что говорила. Мне стало более чем неуютно. Я так долго считал, что Юдита очарована самим Сангвинием, поглощена самой возможностью пребывать рядом с ним, но теперь стало ясно, что для неё речь всегда шла о перспективах. Конечно, она увлечена, но не Ангелом как таковым, а идеями о том, чего она может добиться с его помощью.

Летописцам полагалось служить Империуму, безропотно документировать его восхождение на вершины господства. Нам не следовало влиять на то, какую форму оно примет.

Но я ничего не сказал Видере и не стал её задерживать.

Когда она ушла, я опустил взгляд на свои заметки. Там лежал инфопланшет с рассказами Йактона Круза — напыщенного, увядшего ветерана. И всё же я не думаю, что он ошибался.

«Теперь они такие, как он когда-то. А он — такой, какими тогда были они».

Это должно стать известно. Хоть как-нибудь, в каком угодно виде.

Поэтому я склонил голову и продолжил писать.

ЭПИЛОГ

Поднявшись из-за стола, она убрала автоперо в футляр и направилась к дверям со стеклянными вставками.

Её тело недовольно заныло. За последние несколько веков людям удалось победить многое, но не старение. Не до конца. Жизнь удавалось продлить на гораздо большие сроки, чем мечтало человечество в древности, но за это приходилось платить. После определённого момента каждое следующее десятилетие давалось намного труднее, намного больнее. Нельзя жить вечно — лишь столько, сколько нужно, чтобы выполнить долг. Женщина уже лишилась своих голубых глаз — на замену нашлись только карие, — а её кожа посерела.

Прихрамывая, она дошла до дверей. Её покои отделали в новом утверждённом стиле, который, похоже, в нынешние времена применялся во всех строительных работах. Гаргульи и карнизы-хребты, вырезанные из тёмного камня, высокие остроконечные арки и шпили, всё тускло освещённое, выложенное черепами. Ей нравилось.

Глядя наружу, она сцепила увядшие руки за спиной и полюбовалась видом. Стояла ночь. Впрочем, на Терре всегда стояла ночь. Битвы, опустошившие планету, закончились века назад, но погодные системы до сих пор не восстановились. Возможно, кто-то даже полагал, что мир должен стать вечным напоминанием, зримым памятником тому, как раса людей способна поступить с самою собой. Женщине нравилась эта идея. Сделать всю планету монументом. Святыней.

На её воротнике пискнул сигнал-уведомление. Сюда направлялся Скево. Она не стала реагировать.

Снаружи в темноте мерцали миллиарды огней. Ряды окон в стенах жилых шпилей, каждый из которых населяли десятки тысяч душ. Фары строительных машин, что наподобие гигантских насекомых ползали по сотне участков, где возводились новые здания. Они добывали сырьё из отравленного грунта, переплавляли боевые конструкции Предателя и изготавливали из них леса для будущих шпилей. В законченном виде все башни выглядели одинаково — чёрно-серые монолиты, декорированные мрачными аквилами и зловещими рядами черепов в качестве фризов. Даже при слабом свете дня они подавляли наблюдателя: шеренги массивных коньков и зазубренных шпицев уходили вдаль, словно армия големов, застывшая в скалобетоне, но готовая выступать.

Взявшись за ручку двери, женщина открыла её. Внутрь ворвался горячий сухой воздух с привкусом пыли и выхлопных газов. Она вышла на узкий балкон, расположенный на высоте сотен метров. Отсюда открывался великолепный обзор на многие километры: пейзаж заполняли наполовину построенные шпили, оплетённые системами креплений и шахтами грузовых лифтов. Под всем этим скрывалась земля, за которую когда-то велись столь ожесточённые бои. Её похоронили под скалобетоном и сталью, чтобы надёжно запрятать оставшиеся следы, скрыть их от глаз.

Женщина глубоко вздохнула, наслаждаясь запахом воссоздаваемого мира. В вышине монотонно гудели сотни летательных аппаратов, многие из которых принадлежали священным ордосам, недавно получившим официальный статус. Пришлось напряжённо — очень напряжённо — потрудиться, чтобы превратить подпольные религиозные организации Империума в структуры быстро развивающихся Адептус Терра. Разные группы истолковывали наследие Киилер по-своему, и между ними разгорались ужасающие битвы — такие, что некоторые из них вполне заслуживали называться войнами. Сама женщина занялась этим вопросом уже на поздних стадиях, но на протяжении жизни, проведённой с легионами, она усвоила пару приёмов того, как плавать в опасных водах.

Всё шло так, как и полагалось. Старую чушь об Имперской Истине полностью стёрли из сознания людей. Если не считать отдельных бастионов сопротивления в рядах Адептус Астартес, чьё влияние над Империумом всё равно ослабло после реформ, предусмотренных Кодексом, никто теперь не сомневался, что Император — бог. И никто теперь не сомневался, что только его божественность оберегает людей от повторения Великой Ереси.

Фундамент уже заложен, и ныне здание веры возводят с тем же усердием, с каким строятся осязаемые шпили вокруг.

Именно об этом она всегда говорила Каутенье — о важности символов. Женщина подумала, что Аваджис понимал это, но лишь отчасти, полагая, что под ними должно иметься нечто, придающее им значимость. Летописец десятилетиями упрямо цеплялся за своё заблуждение, не желая принять истину, состоящую в том, что всё сводится к внешнему образу.

Сама женщина не питала иллюзий относительно Императора. Он — не бог. Вероятно, Его уже даже нет в живых. Значение имело лишь то, что люди верят в Его божественность. Иначе нельзя. Если возникнет хотя бы тень сомнения, все они проиграют.

Цинично? Нет. Реалистично. Любые необходимые меры, всё или ничего. Сангвиний — несчастный обречённый Сангвиний — прекрасно это знал. Он скрывал то, что следовало скрыть, и показывал то, что следовало показать.

Индикатор приближения замигал красным. Скево уже вошёл в здание и направлялся к ней.

Далеко внизу зажглись ряды люмен-ламп. Опустив взгляд, женщина увидела гигантский мощёный проспект, который проложили через древние руины и более поздние жилища так, чтобы получился один громадный коридор для процессий. Он рассекал и растущие лабиринты стройплощадок. В тот же миг, как вспыхнуло освещение, тысяча фонарей стайками поплыла вверх из наземных бункеров, преодолевая ядовитую атмосферу и окрашивая клубы смога в угрюмый малиновый цвет. Раздались радостные возгласы, накатывающие волнами звука так, словно в этот иссушенный мир наконец вернулись океаны. Крики и аплодисменты лились из каждого недостроенного жилблока, из любого незавершённого собора. Только прищурившись, ты различил бы миллионы людей, что теснились на всех балконах и смотровых возвышениях, посадочных платформах и транзитных шоссе. Они собрались такой массой, столпились настолько плотно, что казалось, будто из них и состоит почва самой планеты.

Возгласы не стихали. Восторгаясь, люди дико кричали, отчаянно вопили, стонали от облегчения, жуткого страха и восхищения. Чтобы направить эти толпы к смотровым площадкам, не потребовалось никаких усилий, хотя у входов заранее разместили священников с электропосохами. Жители искренне ревели, выражая одобрение: оно взросло на плодородной почве воспоминаний о былых ужасах, которую — просто на всякий случай — регулярно поливали психопропагандой.

В конце магистрального проспекта возвышалось исполинское бесформенное здание из гранита и скалобетона, многослойное нагромождение горделивых излишеств Экклезиархии. Его бока словно пылали, озарённые прожекторами, в углублениях на многочисленных зубчатых стенах горели зажигательные смеси, а с высоких кафедр неслись записи «Одобренных песнопений», усиленные вокс-динамиками.

Это колоссальное, почти непостижимое строение до сих пор не закончили. В его фундамент, башни, клиросы и сумрачные часовни вложили невообразимые суммы денег. Даже в зачаточном состоянии он превосходил в грандиозности и внушительности все здания, кроме самых великих построек Империума эпохи Единства. Комплексу ещё даже не дали название, но женщина знала, как его станут называть в будущем — кафедральный собор Императора Обожествлённого. В его подвалах и катакомбах обучались, вооружались и готовились к отправке в пустоту тысячи молодых рекрутов. Над пышными религиозными картинами без устали трудились бригады дозволенных художников. Рабочие покрывали камень сусальным золотом и ковали кадильницы.

«Император Обожествлённый».

Над таким названием тянуло посмеяться, вот только это уже становилось опасным. Даже её покои нашпиговали следящими устройствами.

В дверь позади неё нервно постучали.

— Войдите, — произнесла она, глядя, как внизу нарастает неистовство.

Задержавшийся Скево юркнул внутрь, прижимая к груди ту самую коробку. Шаркая ногами, он встал рядом с ней. С того момента, как она дала ему задание, мужчина стал выглядеть и пахнуть ещё хуже. Коротко покосившись на Скево, женщина вспомнила, как следили за собой даже нижайшие сервы легиона, служившие во флотах, и её слегка передёрнуло от отвращения.

— Достал? — спросила она.

— Самый последний! — ликующе произнёс Скево, желая задобрить её, и протянул коробку.

Взяв контейнер, женщина положила его на столешницу рядом с собой.

— Пломбы срывал? — спросила она.

— О, нет! — ответил он, решительно замотав головой.

— И к нему никогда не получали доступ?

— С того момента, как его передали на хранение — нет.

— Хорошо. Можешь идти.

Скево усмехнулся, уверенный, что дал правильные ответы, и засеменил прочь. Стоило ему выйти за двери, как женщина вызвала спецгруппу охраны и отдала приказ об устранении.

Разумеется, он заглянул внутрь.

Подчистив этот хвост, она вновь перевела внимание на сцену внизу. Близился кульминационный момент. Скрестив руки на груди, женщина облокотилась на металлическую раму и стала наблюдать.

Южный фасад величественного собора — тот, что находился прямо перед ней, — представлял собой колоссальный пустой щит из камня. Его окаймляли скопления колонн, которые поддерживали на головокружительной высоте антаблемент из того же материала, также украшенный священными символами-черепами. Во всём ярко освещённом пространстве он один находился в полной темноте — сгусток ночи в форме саркофага, установленный в самом центре пламенного буйства вокруг него.

Прозвучал сигнал — массированный залп бронетехники Астра Милитарум, выстроенной рядами вдоль левой обочины проспекта, — и зажглось ещё больше люменов. Высоко вверху полыхнули разрывы, схожие с вспышками звёзд, а затем затрубили боевые рога титанов, участвующих в церемонии. Неосвещённую каменную стену заполнила живописная цветная картина. На двухсотметровой фреске Сангвиний сражался с мегарахнидами: его доспехи сияли золотом, копьё блистало, а ксеносы увядали под его суровым взором.

Женщину, при всём её цинизме, охватила гордость. Она видела перед собой одну из лучших своих работ. Даже Каутенья восхищался этим полотном. Никто в толпе не знал точного названия ксеносов, изображённых на картине, но люди прекрасно понимали вложенное в неё послание.

«Вот ваш защитник. Губитель нечисти. Безупречный сын Императора на войне».

Зрители пришли в исступлённый восторг. Невероятный рёв вырывался из пропастей внизу и расплёскивался по озарённым люменжекторами облакам вверху. Сотни тысяч людей махали руками, ликовали, прижимались к ограждениям и тянулись вперёд, будто надеясь дотронуться до фрески. Ещё миллионы наблюдали за празднеством по всем вид-потокам. Ещё миллиардам покажут его в пропагандистских роликах, рассылаемых по зонам реконструкции. Ещё триллионы за пределами планеты прикоснутся к зрелищу в ближайшие месяцы, приникнув к скрипучим генераторам и сбоящим проекторам.

Всё это будет распространяться.

Быстрее, чем болезнь, полнее, чем закон, надёжнее, чем приказ.

Идея. Образ. Религия.

Сангвинала.

Она вспомнила свою последнюю встречу с Каутеньей. Удивление на лице летописца, изумление тем, что она разыскала его среди разорённых пограничных областей Империума. Аваджису не стоило удивляться. Когда-то женщина честно предупредила его, и никакие хранители не жили вечно — во всяком случае, не те, что из плоти и крови. Убив Каутенью, она не испытала удовольствия, но и особого беспокойства не ощутила. Бывает, что тебе просто нужно что-то сделать, вот и всё.

С такими мыслями она отвернулась от буйного празднования и открыла контейнер, который принёс ей Скево. Увидев пергаментную копию, старую и потрёпанную, она почувствовала нетипичный для себя приступ ностальгии. Как молоды они были тогда. Как полны уверенности. Коснувшись обложки, женщина провела старческим пальцем по корявым рукописным строчкам Каутеньи. Перевернув пару страниц, она прочла несколько отрывков.

«Яд и лекарство, переплетённые, поистине неразделимые».

Она подумала, не оставить ли книгу себе. Всего-то одну копию. В ней содержалось всё — неоценимые записи многосложной истории, которые стали бы бесценными, если бы снова заполыхал раздор. Из той эпохи утрачено и никогда не будет восстановлено столь многое, что даже самые ничтожные обрывки связей с теми временами уже превратились в реликвии бесконечно высокой стоимости. И он ведь так усердно работал над текстом, одновременно потрясённый и впечатлённый тем, что обнаружил. Каутенья создал шедевр, неоспоримо талантливое произведение, ведь за то короткое время, что Аваджис провёл с легионом, он разобрался в примархе лучше, чем она за многие месяцы. А в чём-то, возможно, он понял Сангвиния даже глубже, чем сами Кровавые Ангелы.

Но потом она убрала руку — страницы, зашуршав, сомкнулись — и достала из плаща зажигатель. Сорвала печать, бросила воспламенитель в металлический ящик и убедилась, что книга горит. Потом снова выглянула наружу и позволила себе насладиться тем, с каким восхищением принимают её картину.

Полотно было прекрасно. Так же прекрасно, как Сангвиний в жизни — оттёртый дочиста, безупречный. Никаких сомнений, никаких секретов, только великолепие. Когда-то Империум превыше всего ставил свою правду, но это его подвело. Ложь сильнее, и её можно поддерживать вечно.

— Вот он — тот, кем ты должен быть сейчас для всех нас, — произнесла женщина, глядя, как пламя взметается всё выше. — Сангвиний. Великий Ангел.