Сигизмунд: Вечный крестоносец / Sigismund: The Eternal Crusader (новелла)

Перевод коллектива "Дети 41-го тысячелетия" Этот перевод был выполнен коллективом переводчиков "Дети 41-го тысячелетия". Их группа ВК находится здесь.

Сигизмунд: Вечный крестоносец / Sigismund: The Eternal Crusader (новелла)
Автор	Джон Френч / John French
Переводчик	Хелбрехт, Сол
Издательство	Black Library
Серия книг	Ересь Гора: Персоналии / Horus Heresy: Characters
Год издания	2022
Подписаться на обновления	Telegram-канал
Обсудить	Telegram-чат
Экспортировать	EPUB, FB2, MOBI
Поддержать проект

Сюжетные связи
Следующая книга	Правда меча / Truth of the Sword Чемпион клятв / Champion of Oaths Последний летописец / The Last Remembrancer

Крису Райту

Это легендарное время.

Могучие герои сражаются за право властвовать над Галактикой. Огромные армии Императора Человечества завоёвывают звёзды в ходе Великого крестового похода.

Его лучшим воинам предстоит сокрушить и стереть со страниц истории мириады чуждых рас.

Человечество манит рассвет новой эры господства в космосе. Блестящие цитадели из мрамора и золота восхваляют многочисленные победы Императора, возвращающего под свой контроль систему за системой.

В миллионе миров возводятся памятники во славу великих свершений Его самых могучих чемпионов.

Первые и наиболее выдающиеся среди них — примархи, сверхчеловеческие создания, что ведут за собой на войну легионы Космического Десанта. Они величественны и непреклонны, они — вершина генетических экспериментов Императора, а сами космодесантники — величайшие воины, каких только видела Галактика, способные в одиночку одолеть в бою сотню и даже больше обычных людей.

Много сказаний сложено об этих легендарных созданиях. От залов Императорского дворца на Терре до дальних рубежей сегментума Ультима — повсюду их деяния определяют само будущее Галактики. Но могут ли такие души всегда оставаться непорочными и не ведающими сомнений? Или соблазны великого могущества окажутся слишком сильны даже для самых преданных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества остаются считаные годы...

— Это небезопасно, сэр.

Соломон Восс посмотрел в лицо женщине-солдату, которая прибежала с края поляны, пока опускался пандус транспортного корабля. Дождь лил толстыми вертикальными полосами молочного цвета. Двигатели судна по-прежнему работали. Его турели поворачивались, счетверённые пушки следили за границей зарослей. Растения вздымались там выпуклыми башнями бледно-зелёных шаров, словно бы сложенных друг на друга. Из них торчали красные иглы длиной с человеческую руку. В воздухе пахло мёдом и лекарственным спиртом. Где-то не слишком далеко прогромыхал взрыв, раскаты которого перекрыли барабанный бой дождя. Восс, чьи черты скрывали поля шляпы, широко улыбнулся: однажды, когда всё это закончится, он не удивится, если начнёт скучать по подобным местам.

— Вы мой связной, — сказал он женщине, ускоряя шаг, чтобы убраться подальше от зоны высадки.

— Так точно, сэр. Майор Ультара, Восемьдесят восьмой Рамалисский, — отозвалась она, широко шагая рядом с ним.

Молочно-белый дождь стекал с её капюшона и плаща. Соломон заметил, что женщина очень высока, с узкими чертами лица, а в её подбородок и линию челюсти вставлены серебряные штифты — обозначения кампаний. Ветеран. Восс проследил, как она обводит взглядом границу зарослей.

Позади них квартирмейстеры и погрузочные бригады уже вытащили контейнеры с припасами из транспорта и тоже спешили очистить зону.

— Когда следующий рейс на передовую, майор?

— Сэр, будет лучше, если вы вернётесь на корабль. Гражданским лицам не разрешено находиться в зоне.

— Мне разрешено, майор, — ответил Соломон, вытащил из-под плаща инфопалочку и протянул ей.

Ультара взяла её, на ходу достала инфопланшет и со щелчком вставила палочку в гнездо. Экран устройства засветился и с шипением покрылся данными, а затем по нему в изобилии потекли рунические письме на. Восс отметил, что женщина едва моргнула, — значит, крепкая личность. Впрочем, других в передовую группу Первого крестового похода VII легиона и не брали, но её поведение всё равно впечатляло: как правило, личная шифропечать владыки Рогала Дорна вызывала хоть какую-то реакцию.

— Хорошо, — сказала она и, зашагав быстрее, повернула туда, где поднималась стена из скалобетонных заслонов, окружавшая группу небольших посадочных площадок. — Ближайший конвой в горы отбывает через шесть минут, следующий после него — не раньше, чем через десять часов.

Они завернули за угол одного из заслонов, и Восс прибавил шагу, чтобы не отстать. На металлических посадочных площадках стояли четыре десантно-штурмовых корабля чёрного и янтарно-жёлтого цветов. По верхней части их корпусов тянулись подпалины от размещённых там пусковых установок. Бледный дождь барабанил по опущенным крыльям. Наземная команда уже захлопывала панели доступа. Техножрецы и сервиторы пытались заглушить шум ливня машинной молитвой. Потом заработали турбины первого корабля, и все попытки проявить благочестие утонули в их рёве.

Майор направилась к ближайшему судну, которое запустило двигатели, когда она и Восс приблизились к нему. Внезапно впереди появилось высокое создание в боевом доспехе, залитом водой. Оно воззрилось на них сверху вниз красными смотровыми линзами, и Соломон усилием воли подавил инстинктивное желание бежать. Он находился рядом с Легионес Астартес бессчётное множество раз, привык к ним до такой степени, что вместо первобытного страха, который они обычно вызывали у людей, у него едва убыстрялось сердцебиение. Но порой само их присутствие словно бы хватало Восса и отбрасывало к тому первому разу, когда он поднял глаза на одного из воинов Императора и понял, что смотрит на смерть во плоти.

Космодесантник неотрывно взирал на Соломона. Тот сглотнул пересохшим горлом.

— Вам сюда нельзя, — произнёс воин.

Майор Ультара подняла инфопланшет. На экране по-прежнему прокручивались кодовые письмена из инфо-палочки Восса. Великан прочёл их, лишь мельком взглянув туда.

— Это конвой легиона, майор, полное вооружение, — проговорил он. — Зона боевых действий активна.

Запустились двигатели другого корабля. Восс ощутил натиск дождя и реактивной струи.

— Ему нужно добраться до главного Храмовника, — произнесла Ультара, — и вы видели разрешение.

— Я умею читать и исполнять волю моего господина, майор. Просто высказал предостережение.

Затем воин кивнул, повернулся и направился к последнему десантно-штурмовому кораблю. Ультаре и Воссу пришлось бежать трусцой, чтобы не отстать от него. Соломон уже видел открытый трюм судна, где сидели огромные создания в жёлто-чёрной броне, закреплённые фиксаторами. Один воин без шлема шёл по центральному проходу между остальными, спиной к опущенному пандусу, и хлопал ладонью по наплечникам тех, мимо кого проходил. Восс и майор добрались до рампы и поднялись в корабль. К ним повернулись головы в шлемах. Позади людей начал подниматься пандус.

— Что у нас тут? — раздался голос, который рычал громче пронзительного воя турбин, набиравшего силу.

Космодесантник без шлема, обернувшись, посмотрел на смертных тёмными глазами, обрамлёнными бородой и шрамами. На его броне, испещрённой вмятинами и бороздами, виднелись глифы, указывающие на участие в кампаниях и высокое звание. На правом наплечнике изображались парные чёрные топоры, на другом — сжатый кулак легиона Имперских Кулаков. Ультара быстро отсалютовала и начала поднимать инфопланшет, но воин смотрел лишь на Восса, который невольно улыбнулся.

— Надеюсь, ты здесь по невероятно веской причине, поэт.

— Я не поэт! — воскликнул Соломон, перекрикивая шум двигателей. — Словотворчество — это нечто большее, чем поэзия!

— Ты так уже говорил. — Космодесантник пожал плечами и ухмыльнулся. — Я по-прежнему не убеждён.

— Тебе всё равно не понять разницы между поэзией и рифмованием!

— Верно подмечено, — рассмеялся воин, после чего перевёл взгляд на Ультару. — Пристегните себя и поэта, майор. Нельзя ведь, чтобы талант вроде него упал и нечаянно подавился слишком длинным словом.

Корабль дёрнулся. Ультара подтащила Соломона к системе фиксации для стандартных людей, расположенной возле пандуса. Восс начал пристёгиваться, не глядя нащупывая застёжки и пряжки. Ему тут же вспомнились давние навыки, приобретённые за целую жизнь наблюдений и составления записей о войнах с передовой. Сзади с глухим стуком закрылась рампа. Отсек залил янтарный свет.

— Вы знаете господина капитана Ранна? — спросила Ультара, придвинувшись ближе, так как шум двигателя усилился. Корабль закачался, поднимаясь в воздух.

— Знает, — подтвердил Фафнир Ранн.

Майор вскинула голову, удивившись, что воин услышал её сквозь рёв турбин. Фафнир по-прежнему стоял, уцепившись за скобу на потолке и раскачиваясь в такт движениям судна. Он ухмылялся, глядя на людей.

— Я знал Великого Соломона Восса, ещё когда был просто... гм, рядовым бойцом на Реннимаре? Если мне ещё предстоял долгий путь, то он уже тогда определённо был «Великим», не правда ли, поэт?

— Я бы так не сказал! — крикнул в ответ Восс.

— Поверь мне, — произнёс Ранн, обращаясь к Ультаре. — Ты не заслужишь восхищения примарха, будучи менее чем гениальным. Правда, наш поэт ещё и безрассудный идиот, но каждому из нас нужна черта, которую нам будут прощать.

— Вы были на Реннимаре? — спросила Ультара.

Десантно-штурмовой корабль теперь трясло: он набирал высоту, и перегрузки вдавливали Соломона в кресло.

— Да, — сказал Восс.

Ранн ухмыльнулся ещё шире.

— Реннимар, Катраонпарис, Нис и ещё несколько. Повидал больше сражений, чем половина Имперской Армии. — Фафнир быстро взглянул на Восса тёмными глазами. — Потянуло посмотреть ещё хоть разок, да?

— Мы должны наблюдать, как творится будущее, пока ещё можем! — прокричал Соломон, улыбаясь.

— Ты так говоришь, будто думаешь, что всё это закончится.

Восс пожал плечами.

— А ты — нет?

— Я вообще стараюсь поменьше думать, — сказал Ранн. — Это вредно для моего здоровья.

Тени следовали за Воссом, пока он шёл по длинной пещере. Позади него покачивался светошар, сжатый в захвате парящего сервоустройства. На такой глубине под горами Соломон едва чувствовал взрывы на поверхности. Десантно-штурмовые корабли прибыли как раз перед бомбовым шквалом, который теперь накрывал всё вокруг. Один транспортник получил прямое попадание, и, когда он приземлился в пещере-ангаре, его левое крыло пылало, уже сгорев до каркаса. Высадившись, Восс заметил на стенах пулевые отверстия и следы крови — Имперские Кулаки захватили этот лабиринт пещер всего сутки назад. Через пять часов они должны начать штурм следующего яруса горных вершин. Ещё четыре дня, и всё будет кончено, как сказал Ранн. Восс не сомневался, что так и произойдёт. Он достаточно часто видел, как ведут войну сыны Дорна, чтобы понять: языки у них не длиннее мечей.

Восс остановился. Впереди него, один в темноте и тишине, находился Сигизмунд, главный Храмовник и первый капитан Имперских Кулаков. Он стоял рядом со штабелем ящиков с боеприпасами, служивших импровизированным столом. На нём лежали аккуратно разложенные пергаментные карты и включённые инфопланшеты, выровненные по краям и углам. Главный Храмовник изучал сведения на них, скрестив руки за спиной и выпрямившись. Двигались только его глаза, и отражённый в них свет мерцал, когда взгляд воина перемещался по планам и рапортам. Соломон почувствовал, что невольно замедлил шаг. В неподвижности первого капитана ощущалось что-то опасное — она давила, как волна сдерживаемой мощи.

— Ты — тот летописец, — сказал Сигизмунд.

— Да, мой господин, — ответил Восс, заставив себя идти в прежнем темпе.

— Ты не называешь капитана Ранна «господином», — заметил Сигизмунд и повернулся, чтобы посмотреть на Восса. — Со мной всё иначе?

— Да, господин. Я вас не знаю и не позволяю себе лишнего.

Храмовник долго смотрел на Восса. Привлекательные черты его широкого лица казались натянутыми на кости и мышцы, увеличенные вмешательством генного ремесла. На коже виднелись небольшие шрамы, как неровные, так и тонкие, словно лезвие бритвы. Поверх ничем не украшенных жёлтых доспехов он носил серовато-белое сюрко с чёрной каймой, отмеченное обсидиановым кулаком VII легиона. За спиной у него висел меч.

— Ты меня не знаешь, — сказал Сигизмунд, — но прежде мы уже находились в одних и тех же местах, и ты слышал обо мне, как и я слышал о тебе. — Главный Храмовник словно бы вкладывал во взор всё, что составляло его сущность. — Ты мог поговорить со мной раньше, но не сделал этого. Ты решил прийти сейчас. Почему?

Восс сглотнул. У него снова пересохло в горле. Ни представлений, ни окольных разговоров, ни обсуждений текущей кампании или того, как Соломон попал сюда, — стоило им впервые соприкоснуться мечами, как Сигизмунд ударил прямо в центр.

— Я слышал, как вы говорили, что Крестовый поход никогда не закончится, — произнёс Восс.

Шагнув вперёд, он вытащил планшет и инфоперо.

— Я так считаю, — ответил Сигизмунд.

— Мой господин, Император уже вернулся на Терру. Ваш собственный легион присоединится к Нему. Границы Империума соприкасаются с краем Галактики. Врагов почти не осталось. — Он замолчал. Лицо Храмовника оставалось неподвижным: если там и отражались какие-то эмоции, Соломон их не замечал. — Мой господин, война заканчивается. Все это знают, все так считают, верят... Все, кроме вас. Я пришёл сюда, потому что хочу знать причину.

Помолчав пару секунд, Сигизмунд жестом указал Воссу на ящик.

— Тогда позволь мне дать тебе ответ, — произнёс он.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ИЗ ПЫЛИ

Над плато Ионус дул ураганный ветер. Летняя жара и суховеи подняли пыль в воздух, так что теперь на горизонте проступал слой облаков, тёмных, как синяк, с охряными разводами. В тучах блистали молнии. На месте равнины под ними когда-то простирался океан — по крайней мере, так гласила история. Воды давно иссякли, так что на месте морского дна остались пыль и каменные плоскогорья, былые хребты под волнами. Гробницы давно умерших королей смотрели с этих вершин на бродячие лагеря у их подножия. Их называли «лагерями» даже те, кто в них родился. Они служили домом для миллионов людей, носимых волнами судьбы, которых выгнала из городов и ульев на севере и юге великая война за Единство или против него. Переулки там петляли между стенами из металлолома и ткани. Над ними поднимались крики умирающих, песни живых и дым от костров, на которых готовили еду. Селения тянулись всё дальше и дальше, скрываясь из виду, уходя к краю света.

Эту землю занимали пропащие люди. Её избегали даже деспоты, жадные до власти. Монархи, которые в прошлом вырыли дворцы и гробницы в горах, оставили свой след в этих владениях в виде рассказов о королях-чародеях и небылиц о призрачных голосах, смеющихся из уст заброшенных чертогов. Тысячелетиями здешние края пустовали, но затем по миру прошли новые армии, генетически сотворённые войска в металлических шкурах. Города превращались в погребальные костры, пока боевые вожди, как прежние, так и незнакомые, пытались создать новые королевства или удержать то, что имели. Беженцы прибывали в Ионус, сначала малыми группами, а затем десятками тысяч. Они построили дома, родили детей и сделали то, что всегда удавалось человечеству, даже когда планету охватывал огонь, — выжили. Теперь считалось, что с войнами покончено. Из толпы вождей возвысился один, который называл Себя «Император», и Он провозгласил, что завоёванные Им лоскутные царства составляют не множество земель, а одну.

Один Империум.

Для людей в бродячих лагерях Ионуса новоявленное Единство не стало ни поражением, ни триумфом. Как и во всех других войнах за все предыдущие годы, очередное замирение ощущалось как что-то далёкое и неважное. Жизнь оставалась прежней: её жестокости не смягчились, как не сгладились и острые грани, на которых она балансировала. Истории о древних королях гор легли в основу мифов для банд убийц, что рыскали ночами по переулкам с острыми ножами и в коронах из клинков. Весенние ветры иногда приносили отраву с севера. Осенние — смрад мертвецов, брошенных на горных склонах для птиц-падальщиков. Зимой собранную росу затягивало ледком, а летом Сол дышал печным жаром, порождая такую жажду, что слюна сохла во рту. Ни перемен, ни надежды, лишь уверенность в том, что впереди тяготы.

Сигизмунд чувствовал на зубах вкус грозы, как будто кусал медь. Тяжело дыша, он свернул в переулок между двумя лачугами. Позади него звучали крики, сливавшиеся с воем штормового ветра. Они подобрались близко.

Уткнувшись в тупик, Сигизмунд оглянулся как раз в тот момент, как из-за угла выбежал человек: жилистые мышцы и покрытая шрамами кожа присыпаны белым пеплом, маска и корона из зазубренного металла, чьи-то кости и кожа болтаются на бечёвках. В руке он держал клинок, кажущийся кривой улыбкой из пластали. Король Трупов, член одной из банд, которые охотились и собирали добычу в этой части кочевья.

Сигизмунд подпрыгнул, ухватился за край крыши и подтянулся. Он побежал по доскам, дрожащим под его скачками. Впереди из крыши в темнеющее небо торчал металлический столб. Дальше от земли в вышину тянулась изогнутая стена грозы. Позади него Король Трупов прыгнул вверх из переулка и приземлился на корточки. Вдалеке заговорила буря. В воздухе зарокотал гром, где-то в глубине туч сверкнула молния. Бог грозы гневался.

Перед глазами Сигизмунда мелькнул разряд, заставив его замедлить шаг. Среди облаков что-то блеснуло во вспышке энергии. Вновь блеснула молния, и это проявилось снова, уже не одно: в бурлящем мраке виднелось несколько ярких искорок...

— Спустись в королевство! — крикнул ему молодой головорез. — Ты нужен мертвецам!

Король Трупов приблизился, почти догнав Сигизмунда. Тот припустил ещё быстрее. На крышу забралась вторая бандитка, с ножами в руках и фалангами пальцев жертв в косицах.

Добравшись до столба, Сигизмунд нырнул за него, и на секунду головорезы потеряли добычу из виду. Парень схватил металлический прут, который ранее прислонил к пилону. Когда первый Король Трупов появился перед ним, мчась со всех ног, Сигизмунд ткнул его штырём в горло, прямо под маску. Потом беглец ударил юного бандита кончиком металлического прута в грудь, после чего размахнулся, целясь в лицо. Грубая маска превратилась в месиво из кожи и костей, и головорез упал под перестук костяных амулетов. Он захрипел, булькая кровью сквозь разбитые зубы. Сигизмунд услышал, как сообщница юноши бежит по крыше. Сбитый с ног Король Трупов приподнялся, сжимая изогнутый клинок. Сигизмунд с силой опустил на него прут и поднял оружие как раз вовремя, чтобы дать отпор второй убийце, обогнувшей столб. К мальчику устремился сверкнувший клинок, тоже изогнутый, — отшлифованный кусок металлолома с рукоятью, обмотанной сине-зелёным пласте-ком и человеческими волосами. Удар вышел быстрым, но Сигизмунд уже замахивался прутом, и бандитка не успела увернуться. Металлический штырь врезался девушке в предплечье, и она пошатнулась, вскрикнув. Её рука повисла плетью. Тут же мелькнул второй нож, и мальчик отдёрнулся. Придя в себя, бандитка кинулась на него, ругаясь, коля и рубя.

Сигизмунд слышал от кого-то из других сирот, что бой считается искусством, что воины, сражающиеся где-то далеко, знают, как применять клинки и ружья, даже бить кулаками и пинать, чтобы убивать и выживать. Он понятия не имел, правда ли это, ведь здесь, в бродячих лагерях, всё «искусство» состояло в том, чтобы последним остаться на ногах.

Остриё клинка полоснуло по его левому предплечью. Вслед за резкой болью мальчика пронзил шок, с которым внезапно появились слабость в ногах и лёгкость в животе. Потом нахлынула тошнота. Ножи снова метнулись вперёд. Сигизмунд ударил прутом по закрытому лицу. Бандитка рухнула, из-под маски потекла кровь.

Мальчик почувствовал, что у него дрожат руки. По крыше застучали ещё несколько бегущих ног, крики усилились. Ему нужно двигаться. Их много, не меньше двадцати, а то и больше. Слишком много. Они снова вышли на охоту, как будто разбуженные надвигающейся грозой. Слишком много, чтобы дать отпор всем сразу. Он усвоил это с тех пор, как впервые вступил в бой. В той стычке Сигизмунд каким-то образом взял верх, уложил нескольких в кровавую пыль. Прочие сбежали, осознав, что такая цена за шкуру нескольких сирот чересчур высока для них. С тех пор банды приходили за ними снова и снова: Королевы Аида с гривами из волос мертвецов, Кровавые Призраки в грубых доспехах, вымазанных красной краской, и Похитители Дыхания, чьи безъязыкие рты издавали дребезжащие хрипы. Большинство головорезов были подростками немногим старше Сигизмунда, но с каждой зимой их как будто становилось больше, и они всегда возвращались. Он твёрдо усвоил: отпор нужно давать не всем сразу, а каждому по отдельности.

Подбежав к краю крыши, он спрыгнул, приземлился в пыль, присел, перекатился и снова помчался. По левой руке стекала кровь, а правую оттягивал тяжёлый металлический прут. Мальчику казалось, что его грудь сейчас лопнет. Он нырнул в полуразрушенный проход между двумя лачугами. Крыши над ним и позади него сотрясались под ногами бегущих бандитов.

— Вернись, малыш!

Не останавливаться, только не останавливаться. Он добрался до конца переулка, дальше начинался вытянутый прямоугольный участок под открытым небом. Посреди пятен машинного масла там располагался резервуар энергии. Паутина кабелей тянулась от устройства к воздушным электрозмеям, парящим в небе. По проводам уже плясали искры. Сигизмунд побежал к узкому проходу между резервуаром и стеной какой-то хижины. Он добрался до цели одновременно с тем, как услышал, что первый из Королей Трупов перебежал крышу. Мальчик не стал озираться, пока преследователи спрыгивали и устремлялись за ним. Всё рассчитав, он слегка замедлился. Один из Королей Трупов, держащий в руках шипастую дубинку, отставал всего на несколько шагов.

Сигизмунд знал, что в стене есть ниша — неплотный стык двух листов ржавого металла.

— Теперь ты наш! — прорычал бандит.

Нырнув в нишу в стене хижины, мальчик развернулся на месте, сжимая металлический прут. Тот попал Королю Трупов в живот, и головорез согнулся пополам. Вскинув колено ему навстречу, Сигизмунд впечатал его в лицо, закрытое маской. Хотя парень уступал бандиту в силе, к мощи удара добавилась энергия опускающейся головы Короля Трупов, и этого хватило, чтобы личина с хрустом костей вдавилась в череп.

В охристо-железном небе прогремел гром. Молния словно бы лизнула одного из электрических змеев. Вспышка света заполнила всё поле зрения Сигизмунда. Он пошатнулся и выронил прут, ничего не видя. Мир стал белым, в нём плясали неоновые фантомы. Рядом послышались крики: судя по звуку, кто-то нёсся к нему. Мальчик отпрыгнул назад, едва не опоздав. Острый наконечник вонзился в плоть левого плеча. Боль прошила его насквозь.

— Боги смерти идут! — раздался голос совсем рядом с ним. — Они пришли выбирать! Они пришли, чтобы дать нам вечную жизнь!

Сигизмунд увидел какое-то движение за размытой пеленой перед глазами. Он пнул ногой, почувствовал, как попал во что-то. Кто-то охнул. Выбросив открытую правую ладонь в том направлении, откуда донёсся звук, Сигизмунд наткнулся пальцами на что-то вроде волос и ремней. Сжав руку, мальчик дёрнул. На него всем весом повалилось человеческое тело. Противник замахал руками, стараясь зацепить его. Дёрнув снова, он услышал, как Король Трупов врезался в металлический резервуар для энергии рядом с ними. Снова вскинув колено, Сигизмунд угодил во что-то мягкое, затем ударил снова и снова. Пока головорез шумно хватал воздух, в узком проходе раздались крики, и в рассеивающейся пелене замелькали новые силуэты. Ещё раз двинув врага коленом, мальчик оттолкнул тело и бросился бежать. Небо над его головой расколола молния. Раскаты грома заглушили крики и топот ног за спиной. Добравшись до стены другой хижины, он нашёл дверь и распахнул её.

Помещение пустовало, как и раньше, когда он исследовал этот маршрут. В углу лежали стопкой свёрнутые куски тряпья, стояли котелки из снарядных гильз. На бечёвках висели осколки фульгурита, размещённые так, чтобы ловить вспышки молний через открытую дверь. Чей-то дом. Куда подевались жильцы, он не знал: в бродячих лагерях легче пропасть, чем выжить. Захлопнув дверь, Сигизмунд запер её вместо засова на заранее приготовленный прут. Он повернулся, чуть пошатываясь, и взглянул на левую руку. Запёкшаяся кровь и пыль покрывали её до самых пальцев. Взяв другой металлический прут, специально оставленный здесь, мальчик заковылял через лачугу. Тут же что-то тяжёлое ударило в дверь, закрытую им секунды назад.

На края поля зрения наползал белый туман. Та бандитка на крыше здорово зацепила его, глубоко порезала. Он замедлялся. Он не имел права замедляться. Ему нужно двигаться дальше, оттягивать их внимание на себя.

Он вытащил из стены лачуги доску, которую ослабил в прошлый раз. Все эти элементы: маршрут, по которому он бежал, а затем повернулся, чтобы драться; прут вместо засова; запасное оружие для себя — всё это он подготовил, собираясь давать отпор головорезам по одному, на своих условиях. Бандиты, которые приходили последние несколько раз, отступали уже после того, как лишь двое-трое из них падали в пыль, обливаясь кровью, но сегодня вечером всё изменилось. Возможно, причина в буре или же Короли Трупов решили любой ценой покончить с ним и остальными. Так или иначе, они не сдавались.

Сигизмунд вынырнул из лачуги как раз в тот момент, когда запертая им дверь поддалась. Он побежал. Белый туман всё больше заволакивал глаза. Над ним бурлили грозовые тучи, извергая молнии. Земля пошла под уклон. Мальчик наполовину сбежал, наполовину скатился по ней. За спиной зазвучали крики Королей Трупов, тут же заглушённые гулким стуком дождя и раскатами грома. Он обернулся, увидел на крышах одного бандита, затем двух, трёх, ещё нескольких — больше, чем он когда-либо замечал на охоте. Похоже, всё пройдёт не так, как раньше.

Внезапно его окружил яркий свет, льющийся с неба. Пригнувшись, Сигизмунд посмотрел вверх. Какой-то силуэт повернулся в воздухе над ним. Он и раньше видел летающие машины. Иногда они скользили в вышине, и за их крыльями протягивались белые следы. Порой они летели ниже, и мальчик слышал шум взрыхляемого ими воздуха. Одни выглядели как серые дротики, а другие — так, будто их сделали люди, которые знали истории о птицах, но никогда их не видели. Они всегда представлялись далёкими творениями иного мира, не запачканными пылью.

Эта машина находилась ближе, чем любая из виденных им раньше. Дождевая вода струилась с её угловатого корпуса и крыльев. По бокам вырывались конусы бело-синего огня. Они издавали звук, от которого плоть Сигизмунда дрожала до костей. Сквозь запах ливня он чувствовал вонь сжигаемого топлива. На носу и кончиках крыльев самолёта подёргивались орудийные установки. Обшивка выглядела тёмной под небом, затянутым тучами. Из брюха машины исходило сияние: на секунду оно задержалось на Сигизмунде, затем ринулось к крышам и озарило их. Стоящие там Короли Трупов подняли головы и завыли.

Мальчик не стал ждать. Он развернулся и побежал, поскальзываясь в пыли, которая превращалась в грязь. Летающая машина сместилась в небе, луч её света метался по крышам лачуг. Добравшись до какого-то переулка и нырнув туда, Сигизмунд услышал, что крики Королей Трупов зазвучали более пронзительно. Бандиты приближались, и ему нужно было раньше них попасть к тем единственным людям, которые заменяли ему семью.

Четыре удара грома сотрясли небо, когда он добрался до скалы. Старый камень, похожий на большой палец, торчал из моря крыш. Его бок расколола трещина, в которую едва мог проползти человек. Там, в прохладной темноте, хватило бы места для десятка людей, если бы они легли или присели, но детей помещалось больше. Они повернулись лицами к Сигизмунду, когда тот протиснулся в щель. Среди них были как малыши, так и ребята постарше, но из-за голода или беспощадности жизни их кости не обрастали мышцами.

— Выключите свет, — велел он.

— Что происходит? — спросила Йель, вставая.

В руках она держала шест, увенчанный клинком.

— Короли Трупов идут, — ответил он. — Их очень много. Мы должны уходить, прямо сейчас.

— Не спеши, — спокойно произнесла Йель, ровно глядя на него.

Сигизмунд вдруг почувствовал, что его бьёт дрожь. Боль, изнеможение и страх сотрясали его, как энергия — генераторную катушку перед взрывом. Йель спокойно ждала и смотрела на него, не мигая. Младшие дети в пещере, озарённой светильником из ветоши, взирали на них широко раскрытыми глазами. Он чувствовал их напряжение — то обострённое чутьё, которое так долго помогало им выжить в землях, что пожирали одиноких и пропащих. Они все ожидающе смотрели на него, на Йель и на Коробана, троих старших ребят. Сделав над собой усилие, Сигизмунд задышал реже и приструнил инстинкты, призывавшие его вопить и бежать.

Коробан подошёл к ним с Йель и дёрнул подбородком, указывая на его левую руку.

— У тебя кровь.

— Одна из них зацепила меня, — ответил он.

— Зря я не пошёл с тобой, — сказал Коробан.

— Ты недостаточно быстр, — возразил Сигизмунд.

— Ты тоже.

Сигизмунд почти улыбнулся. Коробан был крупнее его: такого же роста, но с более мускулистыми руками и ногами. Он пришёл из каких-то техновладений на юге, и в его позвоночнике и черепе сохранились остатки кандальных разъёмов. Что бы с ним ни случилось, он выбрался в одиночку и дошёл до Ионуса. Небыстрый, но сильный. Он уже проломил черепа головорезам из трёх банд, решивших, что им нужно мясо с его костей, но ему всё равно не хватало проворства для драк на бегу, которые вёл Сигизмунд. Они оба признали это после того, как чуть не погибли. Вот почему Сигизмунд уводил охотников в танце, а остальные держали оборону, что давало им наилучшие шансы выжить, если он потерпит неудачу. И это тоже работало — до сих пор.

— Дорога на север открыта? — спросила Йель.

Сигизмунд покачал головой и моргнул. Приступы боли и тошноты обрушивались на его череп, как удары молота.

— Я не знаю. Есть и летающие машины. Они пришли с бурей.

— Летающие машины?

— Зависают низко. Обводят землю прожекторами, как будто наблюдают. Они вооружены.

— Война пришла сюда, — сказал Коробан.

— Мы идём на запад, — произнесла Йель.

— Это в сторону гор, — заметил Сигизмунд.

Все поняли, что он имел в виду. Банды устроили себе логова в горных гробницах и разрушенных дворцах. Если отправиться туда...

— Их будет меньше, — сказала Йель. — Если они охотятся, то не будут следить за своей землёй. А если война началась, то уж лучше в пещерах с призраками, чем здесь внизу.

Сигизмунд промолчал.

— Ты знаешь, что я права, — через несколько секунд добавила Йель.

Оглядевшись, он увидел, что на них устремлены все взоры.

— Куда мы идём? — спросил Сив.

Мальчик появился тут недавно. Ребята нашли Сива, когда он шёл в одиночестве по одной из пылевых троп на юг. Паренёк сжимал кусок пергамента, который отказывался выпускать из рук, хотя ни он сам, ни все прочие не умели читать. Сив не плакал ни тогда, ни теперь: он сохранял невозмутимость, рождённую из понимания того, что всё, окружающее его сейчас, может исчезнуть в любой момент. Сигизмунд знал этот взгляд. Он сам смотрел так же.

— Вы идёте туда, где безопаснее, чем здесь, — сказал он, выдержав взор Сива, после чего снова посмотрел на Йель и Коробана.

— Вам нужно уходить прямо сейчас, — произнёс Сигизмунд. — Я не знаю, насколько они близко или как долго я смогу их отвлекать.

Он двинулся к выходу.

— Идём с нами. — Коробан положил руку на плечо товарищу, останавливая его. — Они убьют тебя.

Сигизмунд оглянулся на него, затем на Йель и вновь на других беспризорников бродячих лагерей. Дети по-прежнему слушали и наблюдали. Он подумал о Тере, старшей из сирот в ту пору, когда Сигизмунд был маленьким. В памяти всплыла картина того, как она прикасается лбом к куску металла, который называла оружием, и выходит навстречу убийцам в зазубренных коронах. Тера дала отпор и больше не вернулась, но он и другие ребята выжили.

— Я остаюсь, — сказал он.

Коробан покачал головой, но Сигизмунд уже пробирался обратно через расщелину в скале, здоровой рукой подтаскивая за собой металлический прут.

Он нашёл первого Короля Трупов всего в двухстах шагах от трещины. Осматриваясь по сторонам, бандит двигался по открытому участку земли, что превращалась в болото. Головорез не видел Сигизмунда, пока тот не оказался на расстоянии вытянутой руки. Король Трупов отпрянул, но металлический прут врезался ему в плечо, а затем в ноги. Когда он упал, с досок, служивших крышей лачуги, посыпались брызги. Сигизмунд посмотрел на него сверху вниз. Бандит переломал себе кости и корчился, пытаясь пошевелиться. Встав над ним, мальчик посмотрел в небо. Вдалеке он увидел свет одной из летающих машин. Затем ослепительно яркая молния пронзила подбрюшье облаков, окрасив мир в серебристый цвет. Дождь лил потоками. Капли расплёскивались в море грязи у ног Сигизмунда.

— Я здесь! — крикнул он, когда стих рокот грома. — Если я нужен вашим мёртвым королям, тогда идите и возьмите меня!

Растянувшийся у его ног бандит закричал — то ли предостерегал кого-то, то ли вопил от боли. Сигизмунд увидел, что к краю крыши рядом с открытой площадкой подходит человек в маске. К нему присоединился другой, затем третий, потом целая толпа принялась спрыгивать и соскакивать вниз. Головорезы не бросились на него, а осторожно рассредоточились неровным полумесяцем.

Мальчик наблюдал за бандитами. Он слышал только раскаты грома, и кровь в его жилах пульсировала им в такт. Он чувствовал привкус металла и желчи. Сигизмунд попытался избавиться от этого ощущения, осознав, что оно словно бы расползается по его нервам, из-за чего дрожат пальцы руки, сжимающей прут.

Толпа головорезов смотрела на него. Ливень смывал белую пыль с их кожи. Одни из Королей Трупов держали ножи, другие покачивали изогнутыми клинками и шипастыми дубинками. Их маски и короны сверкнули в вспышке молнии.

— Повелители смерти наблюдают за нами, малыш! — крикнул самый высокий человек, выйдя из полукруга.

На шнурах вокруг его шеи поблескивали зубы. Лицо закрывала маска из синего пластека и помятого металла. Его обнажённая грудь выглядела костлявой, но под натянутой кожей играли мышцы. Он держал дубину, увенчанную шаром из чёрного металла, — грубое подобие скипетра статуй мёртвых монархов, которые заполняли гробницы в горах. Увидев, как остальные бандиты отступили и ждали, слушая его, Сигизмунд понял, что это главарь.

— Из бури за нами наблюдают ангелы. Они пришли, чтобы выбрать тех, кто будет жить вечно. Твоя кровь и кости оплатят мой переход в страну призраков.

Мальчик не ответил, а поднял прут и, с трудом держа его ровно, коснулся им лба. На мгновение закрыв глаза, он подумал о Йель, и Коробане, и Сиве, и других. О том, как они бегут к любому безопасному месту, какое только сумеют найти.

— Посмотри на себя! — рявкнул Король Трупов. — Ты причинил боль многим из нас, но мы не можем умереть. Мы правим смертью, и теперь ты наш, малыш.

Главарь медленно шагнул вперёд, положив дубину на плечо. На боку у него болтался длинный клинок.

— Твоих друзей тоже найдём. Мы знаем, что они сбежали. Мы отыщем их. Кое-кто, возможно, захочет принять у нас корону, а? Жить как короли...

Вспыхнула молния, и Король Трупов бросился вперёд, вращая булавой. Сигизмунд едва успел отпрыгнуть за пределы досягаемости. Высокий главарь запнулся о своего товарища, по-прежнему валявшегося в грязи там, где его уложил мальчик. Вскинув над головой металлический прут, Сигизмунд опустил оружие. Головорез пригнулся, отскочил и взмахнул клинком по дуге, со свистом рассекая воздух.

Толпа за пеленой дождя казалась размытым пятном из смазанных корон и масок.

Король Трупов отступил, чтобы размахнуться. Сигизмунд ткнул прутом вперёд. Выпад получился не сильным, но быстрым, и штырь пробил маску главаря. Синий пластек разлетелся вдребезги. Бандит пошатнулся, и Сигизмунд, дёрнув оружие к себе, изо всех сил ударил врага. Вожак попробовал закрыться рукой, но прут со свистом врезался ему в висок. Грубая корона сломалась, и главарь повалился наземь, а его кровь брызнула в грязь, смешиваясь с дождём.

Сигизмунд вложился в удар так, что чуть не упал. В ушах у него звенело. Серповидный строй Королей Трупов казался неподвижным, застывшим. Замерший миг переползал из прошлого в будущее. Мальчик чувствовал, как воздух всасывается в лёгкие. Мгновение растягивалось, пока не лопнуло, и в ту секунду капли дождя вновь разбились о землю.

Короли Трупов бросились в атаку. С их губ срывались вопли. Сигизмунд едва успел развернуться, чтобы дать отпор бандиту в медной маске. Затем на него набросился другой, и мальчик отмахнулся снова, почти вслепую. Он ни во что не попал, но люди в масках отпрянули, и этого мгновения ему хватило, чтобы прокрутить прут над головой. Убийцы снова ринулись вперёд, а Сигизмунд описал круг штырём. Наконечник зацепил боковую часть головы одного из врагов, и тот рухнул, как сломанная кукла. Полагаясь не на свою силу, а на тяжесть прута, мальчик всадил оружие в другого бандита. Треснули кости, и человек в короне вскрикнул, падая.

Возможно, у него есть шанс. Он проворен и знает, как использовать свой вес. Он и раньше выживал в подобных драках. Но врагов больше, чем обычно. Гораздо больше. И эти ложные короли жестокости не побегут, когда им пустят кровь. Они верят, что боги или ангелы мёртвых наблюдают за ними, чтобы забрать их. Они не остановятся. Неважно, скольких из них Сигизмунд уложит в грязь. Он сгинет, изрубленный и избитый в кровавое месиво.

Боль обожгла левую ногу, и мальчик начал падать. Один из Королей Трупов, зайдя Сигизмунду за спину, впечатал дубинку ему в колено. Парнишка почувствовал, как с губ рвётся крик, и прикусил их. Головорезы взвыли и кинулись на него. Тот, кто попал по ноге, вновь замахнулся дубинкой, теперь целясь в голову.

Кто-то выбежал из дождя и врезался в Короля Трупов, сбив того в грязь. Человек вырвал из руки бандита дубинку, после чего вскинул её и с сокрушительной мощью опустил по дуге. Сверкнула молния. Сигизмунд увидел, как Коробан, продолжая орудовать дубинкой только что убитого им юноши, всаживает её в середину маски ближайшего врага. Короли Трупов потрясённо отпрянули.

Мальчик ощутил, как боль и слабость тащат его вниз, в грязь, будто руки мертвецов.

— Зачем? — выдохнул Сигизмунд.

— Пришёл, чтобы найти тебя, — сказал Коробан. — Не мог допустить, чтобы ты всё один провернул.

Воткнув прут в землю, Сигизмунд заставил себя встать рядом с другом, когда Короли Трупов понеслись в атаку. Чей-то клинок прочертил красную линию на плече Коробана. Прижавшись к спине более крупного товарища, мальчик взмахнул оружием и попал в лицо ближайшему бандиту. Коробан бил снова и снова. Ещё двое упали. Лица в масках теперь кружили вокруг. Они хотели убить, хотели заполучить кости этих сирот, которые сопротивлялись им. Бандитам требовалось лишь подождать, позволить усталости взять своё. Сигизмунд знал, что жестокие всегда поступают так, ведь им не нужно ни жертвовать, ни бороться. Им надо просто потерпеть.

— Зря ты... — начал Сигизмунд, с трудом переводя дыхание. — Зря ты не остался с другими.

— Нет, — только и ответил Коробан. Сигизмунд заметил в кольце бандитов рябь, шевеление напрягшихся мышц. — Ты слишком много раз защищал нас в одиночку.

Бандит с парой зазубренных ножей прыгнул вперёд.

Воздух сотрясся от грома и вспышки света.

Король Трупов развалился на куски.

Мальчик зажмурился в тот же миг, как его накрыла горячая взрывная волна. Он покачнулся. Перед глазами плыли неоновые круги, в голове звенело. Сигизмунд выпрямился. Коробан что-то кричал. Головорезы убегали, в грязи лежала какая-то куча — разорванные рёбра и куски мяса. Услышав теперь, что именно вопит Коро-бан, мальчик понял, что его друг в ужасе. Он голосил на родном технонаречии, взывая о помощи, о защите, о том, чтобы какие-нибудь забытые боги или духи его земли услышали его сейчас.

Сквозь дождь к ребятам шло воплощение смерти, серое, как грозовые облака, облачённое в изогнутые пластины брони. Два глаза горели красным светом на лице, похожем на клиновидный таран поезда. Существо было огромным, слишком огромным. Капли дождя разбрызгивались, падая на его плечи. На поясе у него висел меч, а в правой руке он сжимал какую-то пушку. В его плавных движениях сквозила мощь, и каждый шаг излучал угрозу. Его образ врезался в глаза и разум Сигизмунда, заполняя их, сокрушая всё, кроме почти непреодолимого стремления сбежать.

Гибель, обрётшая форму, приближалась к ним неторопливо и неотвратимо.

Коробан по-прежнему кричал, его тело сотрясалось так, словно через него пропускали заряд всей грозы. Сигизмунд почувствовал, как внутри него что-то изменилось — он снова мог двигать руками и ногами. Мальчик схватил друга за предплечье.

— Беги! — крикнул он. Коробан смотрел только на гиганта посреди бури. Сигизмунд снова дёрнул его за руку. — Беги! Догони остальных и беги дальше!

Взгляд Коробана стал осмысленным.

— Ты... — начал он.

— Я не могу бежать. Ему нужна чья-то жизнь. Я выстою. А ты беги — беги и спасай жизнь другим.

— Ты не можешь...

— Иди! — крикнул Сигизмунд и оттолкнул рослого юношу.

Коробан едва сдвинулся, но затем посмотрел товарищу в глаза, кивнул и побежал. По грязи за ним тянулся кровавый след.

Сигизмунд повернулся лицом к Смерти. Создание почти дошло до него. Мальчик заметил на его груди символ в виде грозовых разрядов. Молнии дополняла птичья голова с загнутым клювом.

Паренёк пытался не дрожать. Боль в конечностях словно бы отдалилась — не исчезла, но утратила важность, будто её выбросили в грязь.

Смерть сделала последний шаг и замерла перед ним. От гиганта исходило жужжащее урчание, вибрация, которая отдалась ноющей болью в зубах и глазах Сигизмунда. Он попробовал медленно поднять своё оружие, грубый металлический прут. Создание наклонило голову, а затем воздух затрясся от рычания. Мальчик лишь через пару секунд понял, что оно смеётся.

Мир Сигизмунда внезапно наполнился светом. Потом его оглушил шум, и на мгновение он подумал, что фантом наслал на него бурю. Затем всё та же летающая машина снизилась, из её носа ударило белое сияние, а нисходящая реактивная струя распылила капли дождя в водяную дымку. Пока Смерть смотрела на Сигизмунда, аппарат завис над ними.

— Мы пришли за тобой, — произнесла она.

— Вы не хотели быть воином легионов? — спросил Восс.

Оторвав взгляд от инфопланшета, он посмотрел на главного Храмовника.

— Нет, — ответил Сигизмунд.

— Вы знали о существовании легионов?

— Нет.

— В раннюю пору Крестового похода завербовали многих, кто, как и вы, не знали, кем они станут.

— Забрали, — сказал Сигизмунд. — Нас не завербовали. Нас забрали.

Моргнув, Восс кивнул и что-то пометил для себя. Он обнаружил, что испытал облегчение, когда вновь опустил глаза на зелёный текст, светящийся на экране инфопланшета. Ранее Соломон творил по ходу разговора — торопливо делал примечания, набрасывал варианты построения сюжета или реализации повествования. Но какого повествования? Если честно, он ожидал чего-то меньшего. Возможно, какого-то прямого и грубого ответа на свой вопрос. А это... Нечто странное. То, что излагал Сигизмунд, говорилось не для того, чтобы проиллюстрировать или обосновать некий ответ. Но темы он выбирал не случайно, это Восс уже понял. Летописцу сообщали именно то, что требовалось, как будто главный Храмовник преподавал ему урок, описывая по одной связи с прошлым за раз. Это больше напоминало не подкрепление своей позиции, а личное странствие.

— Когда вас забрали, вы не знали, что происходит и кем вы станете. А если бы знали, пошли бы добровольно?

— Нет, — произнёс Сигизмунд.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Позже он будет помнить только сны.

Его подняли в небо. Он пробовал сопротивляться, но гиганты в сером затащили его в пасть летающей машины, которая зависла над самой землёй. А потом белый туман на периферии зрения, возникший после того, как мальчика порезали на крыше, заволок ему глаза, и мир словно бы выскользнул у него из рук, не позволив удержать себя.

Затем пришли жестокие сны. Создания в белых лохмотьях, носившие зубчатые короны, строем шагали куда-то вдаль. Их руки, красные по локоть, свисали вдоль тела. На ногах звенели цепи. Он пошёл за ними. С кончиков пальцев существа перед ним стекала кровь, капая на белый пол. Мальчик удивился, почему следует за ними, и попытался обернуться, чтобы посмотреть назад.

— Почему ты ушёл?

Он уже начинал оборачиваться, но этот вопрос остановил его. Мальчик узнал голос, но не вполне понимал, кому тот принадлежит. Сиву? Коробану? Йель? А может...

Колонна созданий перед ним застыла.

— Ты сказал, что помешаешь им найти нас, — сказал его сосед спереди. Существо по-прежнему не смотрело на мальчика. Теперь звучал другой голос. Чей, Теры? Кого-то ещё? Создание в короне опустило голову и ссутулилось, его плечи затряслись. — Почему ты ушёл?

Мальчик открыл рот, чтобы ответить, и потянулся к поникшим плечам. Оказалось, что его рука багряного цвета. Плачущее существо обернулось. Его лицо скрывала металлическая маска с прорезями для глаз, обтянутая содранным лицом Коробана.

— Они пришли за тобой, но ты исчез, — произнёс голос, а затем создания в белых лохмотьях, стоявшие колонной перед мальчиком, вдруг окружили его со всех сторон. Их руки сочились алой влагой, и они смотрели на него лицами, срезанными с плоти прошлого. Тера, Сив, Йель, все остальные. — Тогда они забрали нас.

Мальчик проснулся.

Он попытался встать, попробовал дотянуться до оружия. Конечности не двигались. Пару секунд он напрягал силы, потом заметил, что его руки, туловище и ноги стянуты ремнями. Он замер, чувствуя спиной какой-то изогнутый лист металла. Из его рук и шеи торчали иглы, к которым тянулись трубки. В комнате, где он лежал, гудели машины. Люди в глянцево-серых комбинезонах и выпуклых шлемах ходили между рядами экранов. В воздухе стоял запах химикатов, густой и чужеродный.

Прямо перед ним стояла женщина. Белки её глаз имели жёлтый оттенок, а лицо выглядело так, словно его с усилием натянули на кости под ним. На скулах собрались морщины, а на шее висели складки кожи. Она носила белую униформу с жёстким воротником, застёгнутую спереди на два ряда пуговиц. Правый рукав покрывала корка из засохших тёмно-красных пятен.

Наклонив голову, женщина перевела взгляд с глаз Сигизмунда на пищавший экран, привинченный к раме рядом с его головой. Он заметил, что правую сторону её черепа заменяет металлическая пластина.

— Вот так... — сказала она. — Хорошо... Немедленная агрессивная реакция типа «биться», но затем переход к анализу обстановки и оценке угрозы. Превосходный биоэмоциональный контроль на инстинктивном уровне.

Она наклонилась ближе. Изящная механическая рука из хромированного металла выдвинулась из её плеча и поднесла толстую линзу к правому глазу.

— Сенсорная реакция хорошая. Повреждения нервной системы в результате химической капельной комы отсутствуют или незначительны. Ты помнишь, как сюда попал?

В первую секунду мальчик не понял, что вопрос задан ему.

Что он помнит. Картину того, как Смерть выходит из дождя и как летающая машина изливает на него свет, а затем.

Стиснув зубы, он посмотрел на женщину.

Её губы дрогнули.

— Движения глаз и расширение зрачка указывают на когнитивное вспоминание, но отрицательную реакцию на команду. Этого следовало ожидать. — Она наклонилась немного ближе. Сигизмунд уловил неопределённый кисло-сладкий запах её дыхания, наводящий на мысли о горящем пластеке и мусоре. — Мы немного подлечили тебя: обычная обработка ран, кроветворные вливания. Даже небольшая питательная добавка. Дали тебе шанс на успех. Нельзя допустить, чтобы мясо попало в мясорубку уже перемолотым.

Она отступила, по-прежнему улыбаясь. Рука, державшая линзу у её правого глаза, откинулась на плечо.

— Переведите его в отделение оценки. По физиологическим и поведенческим факторам — предварительно седьмая категория. Кроме того, отмечена неготовность соглашаться.

К мальчику подошёл человек в куполообразном шлеме с лицевой панелью, гладкость которой нарушала только светящаяся синяя полоса на уровне глаз. Резко просунув открытую ладонь под челюсть Сигизмунда, он поднял тому голову. Мальчик напрягся, сопротивляясь, но глянцево-чёрная перчатка стиснула его так, что показалось, будто под ней скрываются железные пальцы. Другой рукой человек достал устройство, похожее на пистолет со стволом из зазубренных игл. Подняв прибор, он приблизил наконечник на расстояние ладони от шеи Сигизмунда и нажал на гашетку. Пакет игл впился в кожу мальчика, и под ней вспыхнула боль. Он не разжал губ. Женщина по-прежнему смотрела на него и улыбалась.

— Да, — сказала она, — определённо седьмая категория.

Человек в шлеме нажал кнопку на раме, к которой привязали Сигизмунда, ремни с пневматическим щелчком ослабли, и он упал вперёд. Трубки с иглами для инъекций выдернуло из рук. Мальчик попытался вскочить, побежать, схватить оружие и освободиться, но тело двигалось медленно и вяло, как будто конечности ещё не решили вновь повиноваться ему. Нащупав на шее место укола, он ощутил под пальцами круглую металлическую пробку, плотно прилегавшую к коже.

— Вырвешь только вместе с большей частью горла, — предупредила женщина. — А потом быстро истечёшь кровью.

Сигизмунд увидел, что помещение простирается в обе стороны от того места, где он висел на раме. Держатели справа пустовали, но на тех, что находились слева, лежали тела. Одни шевелились, содрогаясь или напрягаясь в ремнях, другие, с закрытыми глазами, не двигались. К рукам большинства из них подходили трубки.

Женщина направилась к следующей раме. Подросток на ней лежал неподвижно, смежив веки. Незнакомка нажала несколько кнопок на раме, и тянущиеся к его рукам трубки дёрнулись: по ним толчками потекла молочно-белая жидкость. Глаза юноши открылись. Женщина поджала губы, затем широко раздвинула ему веки. Хромированная рука, выдвинувшись над плечом, вновь поместила линзу перед глазом хозяйки. Отойдя на шаг, она что-то прошипела сквозь зубы и, не оглядываясь, протянула руку. Человек в куполообразном шлеме вложил ей в ладонь какой-то толстый цилиндр.

— Отметить отсутствие надлежащей реакции на химические вливания, — сказала она, после чего прижала цилиндр к голове подростка.

Раздался влажный глухой стук, и глаза закрылись. Женщина отступила. Свежие ярко-красные брызги появились на её рукаве рядом с более тёмными и сухими пятнами.

Другой человек в таком же куполообразном шлеме наклонился, схватил Сигизмунда за лодыжку и потащил по глянцевитому полу к металлической двери, которую тот заметил только сейчас. Когда дверь открылась и его втащили внутрь, голос женщины донёсся туда вслед за ним. Её монотонная речь затихала, отдаляясь.

— Немедленная агрессивная реакция не уменьшается, отметить вероятность двенадцатого типа...

Его бросили на полу в металлическом помещении. Приподнявшись, он попробовал добраться до двери, пока её не захлопнули. Онемевшие руки и ноги по-прежнему двигались медленно, и замки с лязгом защёлкнулись в тот же миг, как Сигизмунд ударил кулаком по исцарапанной стальной створке. Он прислонился к ней лбом, задыхаясь.

— Свет солнца, что они нашли на этот раз?

Услышав переливы смеха, мальчик повернул голову. Металлическое помещение представляло собой голую коробку. Стену напротив занимал блок тяжёлых взрывозащитных дверей. Косые жёлто-чёрные полосы отмечали линию соприкосновения зубцов, по которой открывались створки. Из решёток в потолке струился яркий бело-голубой свет. В комнате стояли или сидели не меньше дюжины ребят. Все юноши выглядели по-разному: невысокие, рослые, мускулистые, худощавые, бледнокожие и смуглые. Сигизмунд заметил, что на вид все они примерно одного возраста. Он ощутил, как его оцепеневшие мышцы напряглись, приготовились.

— Нервный, — заметил тот, кто говорил раньше, высокий подросток с гладкой кожей над тугими мускулами. Серебристо-синие волосы ниспадали на правую сторону узкого лица. Левую щёку пересекал аккуратный шрам. Зелёные глаза смотрели проницательно, а улыбку на его губах Сигизмунд про себя сравнил с оскалом фелинида, показывающего зубы. — Ты понимаешь речь, дикий мальчик?

Не отвечая, Сигизмунд оглядел других подростков. Они не казались сплочёнными, но каждый из них представлял опасность. Угроза внезапной вспышки насилия исходила от них, как тепло от огня. Мальчик почувствовал, как проходит онемение в мышцах, рассеивается муть в голове. Сигизмунд испытывал боль, но это не имело значения. Он сможет драться, если потребуется.

— Ты умеешь разговаривать? — едко усмехнулся юноша со шрамом, по-прежнему улыбаясь.

— Прекрати.

Это произнёс один из подростков на краю комнаты — крупный, с длинными руками и ногами. Его тёмно-коричневую кожу усеивали ярко-синие татуировки в виде зверей, каких-то гибридов кошачьих с орлами.

— Просто смотрю, что тут за последний соперник. — Юноша со шрамом и серебристо-синими волосами пожал плечами, всё ещё глядя на Сигизмунда. — Это же соперничество, знаешь ли. Не все пройдут через то, что будет дальше. Не все переживут то, что будет дальше.

— А ты справишься? — спросил другой подросток, с кислотными клеймами на предплечьях и очень коротко стриженными волосами, выкрашенными в зелёный цвет.

Юноша со шрамом снова пожал плечами.

— Без вопросов. А вот в чём вопрос, так это в том, кто из вас справится? — Несколько человек посмотрели на него. — Кто из вас вообще знает, что происходит? Готов поспорить, дикому мальчику известно об этом даже меньше, чем о том, что испражняться на пол некультурно. Мы здесь, так как нужны легионам нового Императора. Нас сортируют, анализируют, классифицируют и оценивают. Если мы пройдём, то будем переделаны, переродимся. Потерпишь неудачу, и от тебя даже пятна крови на ботинке не останется.

— И ты этого хочешь, высокородный? — спросил юноша с синими татуировками.

— Меня добровольно включили в процесс. Я — подарок моей семьи новому Империуму.

— Отличный способ выбросить мусор, — заметил подросток со шрамами от ожогов, подняв голову.

Оказалось, что глаза у него бледно-серые, а кожа — пепельно-белая, как могильный прах. Несколько подростков рассмеялись. Знатный юноша открыл рот, собираясь что-то сказать, но его прервали.

— Ты боишься, высокородный? Поэтому так много болтаешь? В смысле, выглядишь ты как надо, но что там у тебя на лице? Якобы шрам от клинка?

— Ах ты, слив вонючий! — прорычал юноша со шрамом и шагнул вперёд.

Сигизмунд заметил, что мышцы на спине у него задвигались, как для рывка. Парень с кислотными клеймами по-прежнему сидел на полу, держа руки на коленях ладонями вниз.

— Твоя семья заплатила за то, чтобы тебя порезали, а? — произнёс он. — Маленькая боевая метка, подойдёт к какому-нибудь миленькому украшению. Было больно? Ты плакал?

Высокородный юноша рванулся вперёд, сжимая кулаки и напрягая мышцы. Заклеймённый подросток оторвался от пола, как распрямившаяся пружина. Заострённый осколок металла, который он прятал в руке, устремился к рёбрам знатного парня. Глаза юноши начали расширяться: он осознал и то, что происходит, и то, что он никак не сумеет этому помешать.

Сигизмунд врезался в подростка с ожогами от кислоты и схватил его обеими руками за кисть, державшую заточку. Мальчик понял, что противник силён. Гораздо сильнее, чем может показаться из-за его худощавости, достаточно силён, чтобы вырвать оружие и зарезать Сигизмунда, а потом заколоть намеченную жертву. Однако на миг они оба ошеломлённо пошатнулись, и юноша с ожогами потерял равновесие. Вывернув подростку руку с оружием, Сигизмунд вонзил кусок заострённого металла ему в туловище. Тот охнул, резко застыв. Глаза у него помутнели от потрясения, губы зашевелились. Затем изо рта у парня хлынула кровь, и он рухнул. Мальчик посмотрел на него сверху вниз, опустился на колени и зажмурился.

Поднявшись, он увидел, что все ребята в комнате пристально смотрят на него.

Темнокожий подросток с яркими татуировками подошёл к телу, наклонился и изучил заточку, по-прежнему торчавшую из-под рёбер мёртвого юноши. Посмотрев на высокородного, парень заговорил:

— Он собирался выпустить тебе кишки. Вынудил тебя напасть. Ты бы свалился на пол и захлебнулся своей кровью. Я даже не заметил, что у него шило. Кто-нибудь видел?

Подросток оглядел ребят, наблюдавших за ним. Никто не ответил. Тогда он обернулся к Сигизмунду.

— Святая вода утраченных рек, шустро ты его. — Сигизмунд промолчал, но отвернулся. — Похоже, высокородный, ты в долгу перед диким мальчиком за то, что ещё дышишь.

Юноша со шрамом на лице взглянул на Сигизмунда. В его глазах жил страх. И не только страх, а ещё гнев.

— Отойди от меня, — злобно произнёс он и повернулся спиной к мальчику.

Пройдя мимо аристократа, Сигизмунд сел у стены. Он не глядел ни на кого, но наблюдал за всеми. На пальцах у него засыхала кровь.

Двери в косую полоску открылись. Внутрь хлынули люди в шлемах с зеркальными забралами и тяжёлой серой броне, держащие в руках шоковые дубинки.

— Встать! Встать! — раздался крик, усиленный динамиками. — На выход, сейчас же! Бегом!

Сигизмунд больше никогда не видел ни высокородного юношу, ни ещё кого-либо из тех, кто находился с ним в камере. Их смешивали с сотнями других, разбивали на группы, снова объединяли и опять разделяли, гнали через проходы и двери, пока мальчик не оказался в каком-то ущелье между стенами из раздробленных руин и завалов кладки. Пол покрывал лёд, и замерзающая жидкость лилась из беззвёздной тьмы наверху. Сигизмунд мелко трясся от холода.

— Если найдёте дверь и войдёте до того, как отключат свет, то поедите! — прокричал гулкий голос из парящей наверху громадины, скопления сенсорных линз и вокс-передатчиков.

Мальчик поднял голову, но летающая штуковина уже набирала высоту. Затем некоторые из ребят понеслись вперёд, в узкие проходы. Секундой позже Сигизмунд услышал поблизости звериный вой и тоже бросился бежать.

Он не успел добраться до двери вовремя. Он выжил, но не поел.

Потом всё началось заново. Сигизмунд понял, что те, кто сорвались с места, как только вокс-голос замолчал, уже бегали здесь. В следующий раз он тоже сразу же помчался к цели на другом конце лабиринта, но опять опоздал. Мальчик уже спрашивал себя, удавалось ли это вообще хоть кому-нибудь. Он не сдавался, хотя голод и усталость всё тяжелее давили на него, и Сигизмунд уже не понимал, жив ли он ещё или же в голове у него прокручиваются последние секунды перед смертью.

Наконец всё это просто закончилось. Потом его накормили серыми брусками клейкой массы с химическим привкусом. Ему позволили отдохнуть.

Затем снова начались попытки убить его. Его пробовали измотать — заставляли мчаться через промежутки между грудами обломков и каменными шпилями. Он беспрерывно бежал, преследуемый какофонией криков и воя, снова и снова, безо всякой цели или надежды на отдых, под шоковыми дубинками людей в шлемах с забралами. Одни ребята надломились и рухнули, будучи не в силах продолжать. Другие повернули и кинулись обратно по своим следам. Сигизмунд не видел, что с ними случилось.

Ночи и дни слились воедино. Он просыпался сначала в камере, такой маленькой, что не мог вытянуться там, когда лежал, затем в гулком зале, где сиял яркий свет, ослеплявший мальчика всякий раз, когда он открывал глаза. Из решёток динамиков монотонно звучали наборы чисел. После окончания погони кто-то выкрикивал ему комбинацию слов. Первые два раза он не ответил.

Холодная вода, лёд, голод и вновь темнота, слепящий свет и монотонные голоса.

В третий раз что-то щёлкнуло в недрах его затуманенного разума, и Сигизмунд отреагировал на выкрикнутые ему слова, назвав группу чисел. Циклы света, тьмы и измождения закончились. Его снова подключили к аппаратам. Пока мальчик висел на металлической раме, в его кровь закачивали какую-то жидкость. Ему разрешили поспать. Теперь он задавался вопросом, ради чего старается: чтобы вернуться в мир живых или попасть в страну мёртвых.

Наконец он проснулся и обнаружил, что Смерть вернулась за ним. Гигант пришёл без железной личины. Оказалось, что у него зелёные глаза и почти человеческие черты. Он носил серую бронированную шкуру с белыми пятнами на плечах. Рядом с великаном стоял незнакомый мужчина в сине-зелёном мундире, чьи пальцы бегали по светящемуся инфопланшету.

— Физиологические и когнитивные характеристики на высоком уровне, — сказал человек, не поднимая глаз от экрана, где прокручивались данные. — Имеется устойчивость к психотропным вливаниям, но в позволительном диапазоне. Никаких указаний на пси-потенциал. Оценка подтверждает готовность к переходу на этап начальной имплантации.

— Тип заверен?

— Большинство измерений и анализов подкрепляют первоначальную классификацию, седьмой тип, — ответил мужчина.

— А измерения, которые не подтверждают это? — спросила Смерть, глядя только на Сигизмунда.

— Психологические и физические признаки двенадцатой и шестнадцатой категорий, также единственный индикатор девятнадцатого типа, — сказал мужчина. — Всё в допустимых пределах совместимости.

Смерть подошла ближе. От гиганта пахло машинным маслом и чем-то ещё, что напомнило Сигизмунду пряный дым зимних костров в бродячих лагерях. Мальчик почувствовал, что кожа покрывается мурашками, а кишки скручивает от бессознательного желания убежать.

— Приемлемо, — сказала Смерть после долгого молчания.

На Луне ему дали новое сердце.

Лишь позже он понял, что впервые покинул Терру. Тогда это ощущалось просто как очередное путешествие, начавшееся с того, что Сигизмунд поднялся по лабиринту залов и коридоров наружу, к посадочной платформе на склоне горы под звёздным ночным небом. Там стояла летающая машина размером с самое большое здание, которое он когда-либо видел. Ему заранее вручили костюм из прорезиненной ткани с символами двойной спирали и непонятными для него цифровыми кодами. На площадке он увидел других подростков, похожих на него, построенных в квадраты. Они двигались к открытым дверям в боку машины.

Как в проёме, так и рядом с кораблём стояли гиганты. Сигизмунд заметил, что у каждого из них на броне есть белые участки, однако все великаны различаются между собой. Их серые доспехи имели разные оттенки, как будто цвет соответствовал какой-то норме, но её не требовалось соблюдать в точности. У одного правая рука была красной от плеча до пальцев, доспех другого будто исполосовали белые и тёмно-серые шрамы. Они наблюдали за подростками светящимися глазами.

Ледяной воздух впился Сигизмунду в лицо. Посмотрев на зубчатые скалы и снег, что уходили к горизонту, он задумался, как далеко отсюда до бродячих лагерей, до Йель и остальных. Мальчик ждал и терпел, надеясь, что ему выпадет шанс вырваться на волю, — и вот она, свобода, лежит в той чёрной дали.

Он зашагал к краю платформы, высматривая возможность спрыгнуть на заснеженный склон. Тогда один из гигантов переместился так, чтобы встать между ним и обрывом. Хотя существо не смотрело прямо на него, Сигизмунд почувствовал, что оно разгадало его замысел. Шанса поискать другой путь мальчик не получил: пришлось идти к машине. Пока ребята застёгивали фиксаторы, она начала реветь и дрожать. Двери закрылись. Машина накренилась, потом он ощутил вибрацию при полёте, но затем неожиданно наступила тишина, и его тело утратило вес.

Когда они снова сели, двери отсека открылись в пещеру из гладкого тёмного камня с изогнутыми стенами и потолком, закрытым большой перегородкой-диафрагмой из металлических листьев. При первом же шаге мальчик совершил длинный скачок вперёд, а когда он опустился на пол, ему показалось, что связь с поверхностью может разорваться в любой момент.

Его отвели в комнату с гладкими, как зеркало, стенами, похожую по форме на яйцо. На полу виднелись круглые лужи воды. Очень высокие создания в текучих чёрных комбинезонах и серых одеяниях, скользнув вперёд, опрыскали его каким-то аэрозолем, пахнущим химией. Мелкие капельки холодили кожу. Когда существа метнулись прочь, Сигизмунд заметил, что они передвигаются на чёрных пружинных ходулях.

Остались две женщины.

Первая, с хромированными волосами и в сером облачении, выглядела молочно-бледной. У второй, с серебряным лицом, по обтекаемой поверхности комбинезона вились какие-то трубки. С неё свисали лоскуты флёра из полированного металла, которые почему-то колыхались в неподвижном воздухе. Сигизмунд понял, что она парит в полуметре над полом. Когда женщина направилась к нему, показалось, будто она рассекает воду на глубине. Её серебряные черты поблёскивала в тусклом свете.

«Боги смерти идут! — прозвучал в памяти голос Короля Трупов. — Они пришли выбирать! Они пришли, чтобы дать нам вечную жизнь!»

Мальчик огляделся, но не увидел никакой двери, даже той, через которую вошёл. Прямо у него за спиной стоял гигант в серо-белой броне. Гнев и страх взметнулись в Сигизмунде. Нет ни выхода, ни пути назад. Здесь ему придёт конец, и отсюда уже не вернуться.

Великан в сером подтолкнул его вперёд. Он не вложил в движение огромную силу, но мальчик ощутил, что за его прикосновением таится мощь горного обвала. Развернувшись, Сигизмунд попробовал нырнуть мимо гиганта. Тот сомкнул у него на шее кулак и оторвал его от пола. Мальчик брыкался и царапался, не прекратив извиваться даже после того, как почувствовал, что пальцы латной перчатки вдавливаются в мышцы и позвоночник. Он смотрел в глаза великана — красные участки белого шлема.

— Ты согласишься! — прорычал тот.

— Отпусти его, — произнёс женский голос. Хватка на шее Сигизмунда не ослабла. — Истинного согласия не достичь угрозой. Отпусти его.

Пальцы разжались, и Сигизмунд, задыхаясь, повалился на каменный пол. Женщина с серебряным лицом подплыла к нему. Не давая мальчику опомниться, она взяла его под руку и подняла на ноги.

— Ты познал страдания, — сказала она, и Сигизмунд с удивлением услышал в её голосе нотку сочувствия.

Он понял, что лицо женщины — маска, резные веки на которой смежены, будто в безмятежном сне.

— Я это вижу, — продолжила она. — Мне жаль, но сейчас тебя снова ждёт боль, а потом ещё, и ещё... — Женщина кивнула. — Среди вас не место ласковым детям, и ваше перерождение не станет ласковым. За это я тоже прошу прощения.

Протянув руку, она дотронулась до его щеки. Мальчик отпрянул от холодного прикосновения.

— Неласковые отпрыски для последних дней эпохи невежества. По крайней мере, так говорит Повелитель Терры, и в том надежда, наделяющая боль смыслом. — Опустив руку, она отвернулась и поплыла к круглому каменному столу. — Как тебя зовут, сын Терры?

Он колебался так, словно назвать своё имя значило отказаться от той части себя, за которую он боролся.

Той, что нашла бы выход из этой преисподней чудовищ и ведьм.

— Сигизмунд, — сказал он.

— Старое имя... Я — Гелиоса. — Она указала на другую женщину в серых одеяниях. — А это моя дочь Андромеда, шестнадцатая, кто даёт жизнь такому прозванию. Старые имена. Мы все носители истории, Сигизмунд, ты не знал? Каждая жизнь переносит прошлое в будущее. Во всех людях есть некая общая первооснова, которая стремится выразить себя. В ком-то она вообще не получает возможности проявиться. Других она переделывает.

Женщина подняла руку, и из темноты наверху выскользнуло устройство с серебристыми клинками, похожее на паука. Мальчик заметил, что каменный стол пересекают борозды и каналы, которые спускаются по его бокам к зеркальным лужам воды в полу.

— Мы собираемся сделать с тобой нечто ужасное, Сигизмунд. Многие, а если точнее, большинство из тех, кто подвергаются такому преображению, не выживают. Возможно, не удастся и тебе, хотя что-то подсказывает мне, что ты этого не допустишь, если сможешь, а я, со своей стороны, надеюсь, что ты справишься. Я совершаю обряды лишь над немногими из претендентов, которых приводят сюда, но проведу ритуал над тобой. Если ты позволишь.

— Матриарх Гелиоса... — зарычал гигант в сером, однако женщина по имени Андромеда шагнула вперёд и перебила его.

— Будет так, как желает матриарх. Выберет он сам, а ты умолкнешь, если только тебе не хочется, чтобы мы прекратили создавать тебе подобных.

Великан покачал головой, но больше ничего не сказал. В его молчании сквозил гнев.

Сигизмунд посмотрел на Гелиосу. Про себя мальчик отчасти задавался вопросом, не бредит ли он от голода или лихорадки, не видит ли сейчас, у могильной черты, последний сон о преисподней и стражах у врат жизни и смерти.

— У меня есть выбор? — спросил он.

— Выбор есть всегда, — ответила Гелиоса. — Даже если другой вариант — гибель. Идти дальше, выживать, иметь шанс реализовать себя — это тоже надо выбрать.

— Кем я стану?

— А как думаешь ты сам?

— Одним из них, — сказал он, дёрнув подбородком в сторону гиганта.

— Если ты переживёшь этот процесс, то да, ты станешь одним из них — одним из Легионес Астартес Императора Терры.

— Я не знаю, что это такое, — сказал он.

— А какой возможный ответ пугает тебя, Сигизмунд?

— Существо тьмы, посланное охотиться на живых.

Гелиоса рассмеялась, коротко и холодно.

— Достойный страх, — заметила она. — Не обещаю, что ты вообще не станешь таким, но могу сказать, что обряд не превратит тебя в то, чего ты боишься. Если это всё же случится, значит, так суждено — ты станешь или чем-то большим, или ничем.

Она простёрла руку к каменному столу под пауком из клинков.

Взглянув на гиганта, Сигизмунд забрался под устройство. Камень холодил спину. Он посмотрел на висевшие над ним лезвия. Что-то обвилось вокруг его рук и ног, крепко стянуло их. Мальчик услышал, как потекла вода. Вверху защёлкали серебристые паучьи лапы.

— Мы начинаем, — сказала Гелиоса.

Сигизмунд кивнул, и клинки стремительно опустились.

Он вынырнул из омута воспоминаний под стук второго сердца. Поспешно встав, провёл рукой по хирургическим скобкам и рубцу прижжённой плоти, тянущемуся посередине груди.

— Жив, никаких сомнений, — раздался чей-то голос.

На него взирали две пары глаз. Одна — на лице худом и тёмном, другая — на лице с узлом уродливых шрамов, пересекавших щёку, висок и рот. Тот сложился в ухмылку, когда Сигизмунд моргнул, засмотревшись.

— Интересно, он заговорит, или это придёт позже?

Они находились в маленьком металлическом помещении, где неприятно пахло человеческим потом и спёртым воздухом. Исчез гладкий чёрно-серый камень Луны. Шевельнувшись, мальчик ощутил полную силу тяжести. Казалось, что воспоминания о бродячем лагере и грозе сейчас снова встанут перед глазами.

— Гипнопотрясение, — сказал тот, что с худым лицом. — Его погрузили на долгое время.

— Полагаю, что на весь путь от Соляра, — произнёс улыбчивый.

Сигизмунд не ответил, но почувствовал, что их слова связались в его мыслях со сведениями, о наличии которых он даже не подозревал.

«Гипновливание знаний, также называемое гипновоспитанием или гипнообработкой, — процедура, посредством которой субъект, подготовленный с применением соответствующих химических препаратов, усваивает фундаментальные знания в ходе неактивного процесса. Показатель смертности среди испытуемых — двадцать три целых и четыре десятых процента».

— Яркие воспоминания и сновидения, — сказал худощавый. — Связано с тем, что мозговая ткань перестраивается, приспосабливаясь к дополнительным слоям информации. Многие испытуемые полностью утрачивают способность видеть сны. Другие лишаются части предыдущих воспоминаний. Небольшое количество...

— .испытуемых теряют все черты личности, сформировавшиеся до гипновливания, — договорил за него Сигизмунд.

— Итак, отсюда следует, что они пичкают нас одним и тем же, — произнёс улыбчивый претендент со шрамами.

«Претендент».

Осмыслив этот термин, Сигизмунд невольно моргнул. Второй раз он моргнул, когда посмотрел на свои кисти и мышцы, уже набухшие на предплечьях. Он знал, что причиной тому имплантаты, вживлённые ему на Луне, — органы первой фазы его трансформации, перерождения в то, что больше не будет человеком в полном смысле слова. Он почувствовал, как внутри всплывают другие слои сведений, внедрённых в память. Судя по всему, мальчика отправили с Луны сразу же после первых стадий процесса и влили гипнознания ему в череп, пока корабль нёс его среди звёзд.

— Я Сигизмунд, — сказал он, глядя на лица других ребят.

— Это Гелдоран, — отозвался улыбчивый, кивком указав на второго парня. — А меня зовут Фафнир Ранн.

Пушечный снаряд угодил в центральную часть сервитора-убийцы. Тот отлетел назад и врезался в металлическую стену, а затем оттолкнулся от неё и прыгнул на Сигизмунда. Выстрелив снова, Сигизмунд пробил сердцевину противника. Существо откинулось на спину и забилось в конвульсиях, молотя стальным скорпионьим хвостом. Второй сервитор выскочил из-за угла, вонзая в стену и потолок клинки на руках и ногах. Сигизмунд быстро вскинул оружие, но всё равно опоздал. Сервитор-убийца протянул к нему длинные руки из мёртвой плоти. Тут же в голову создания попал пушечный снаряд. Оно упало, и оттуда, где металлическую маску вживили в мясо и череп под ним, хлынула кровь.

Сигизмунд услышал, как Гелдоран торжествующе рычит, празднуя свой выстрел, но не оглянулся на другого претендента. Повинуясь инстинкту выживания в одиночку, он сосредотачивал внимание только на себе. Резко опустив ногу на шею сервитора, юноша прижал существо к полу и разнёс из пушки остатки его головы.

Затем Сигизмунд вскинул оружие и ещё раз выпалил в того, что корчился на палубе. Он зашагал вперёд, за угол, навстречу монотонному вою остальных сервиторов, что приближались к нему, вынул магазин и плавным движением вставил новый.

Существа уже ждали, прижавшись к стенам. Их сконструировали на основе людей — во всяком случае, частично, — но в ходе кибернетических имплантаций и операций над плотью им выгнули позвоночники и переставили суставы так, что они могли бегать на четырёх конечностях, словно фелиды, или скакать, как прыгучие обезьяны. Металл покрывал их черепа, а спины усеивали разъёмы для подключения электро-стрекал. Части мозговой ткани вырезали и поместили в грудную клетку, а также в нижнюю часть туловища. Один убойный выстрел в голову замедлит их, но не прикончит. Их нужно уничтожать полностью. Вдобавок ко всему они быстры, живучи и действуют со злобным коварством. Сигизмунд уже сталкивался с ними в десятках учебных упражнений смертельного уровня и видел, как они выпотрошили трёх претендентов. Этого и следовало ожидать тем, кто не усваивал полученные уроки. В тренировочных лабиринтах глубоко внутри корабля царила неизвестность, и на каждом шагу ждали испытания. Любое упражнение проходило вслепую: продолжительность, тип врага и условия всегда менялись. В предыдущих циклах ребят сбрасывали в жаркую зону с ядовитым воздухом и меняющейся силой тяжести. На этот раз их облачили в неполные комплекты серой панцирной брони и вооружили ручными пушками, которые выпускали твердотельные пули размером с большой палец человека. Им поставили простую задачу — истребить сервиторов-убийц менее чем за пятьдесят минут.

Одно из существ прыгнуло на Сигизмунда. Он выстрелил, сместил прицел и выпалил ещё дважды. Из разбитого черепа врага брызнула кровь. Левую руку юноши пробороздили когти. Ощутив, что оружие опустилось, он дёрнул ствол вверх. Он нажал на спуск, и пушка содрогнулась. Взрыв словно выскоблил туловище сервитора. Сигизмунд пинком отбросил его труп в другое создание, которое ползло к нему по стене. Удар едва замедлил противника, но юноше хватило этого, чтобы прижать дуло орудия к грудной клетке сервитора и выстрелить снова.

От раны на руке расползалось онемение, но кровь уже сворачивалась. Другое существо, подпрыгнув к потолку, вцепилось когтями в решётку. Сигизмунд отступил на шаг и упёрся плечом в стену. Сжавшись, убийца прыгнул на него. Юноша открыл огонь. Снаряд, попав в лицо создания, прошёл через шею и туловище. Создание упало, его конечности обмякли. Прицелившись, Сигизмунд выстрелил ещё раз. Пуля прошила третьего сервитора от головы до живота. Тот закачался под потолком: его когти застряли в сетчатых пластинах.

— Конец, — прогремел по коридорам голос, донёсшийся из вокс-решёток и рупоров.

Сигизмунд чуть опустил оружие, но не направил его в пол. Позади юноши из-за угла вышли Ранн и Гелдоран, чьи лица и доспехи покрылись брызгами крови.

— Учения приостановлены. Вы проиграли, — прогромыхал вокс-голос. — Вы начнёте снова через семнадцать минут. Вернитесь в исходную точку.

Ранн и Гелдоран посмотрели на Сигизмунда. Тот отвернулся и зашагал обратно по коридору.

— Мы проигрываем из-за тебя, — сказал Ранн, пока они вкладывали патроны в магазины. Сигизмунд посмотрел на него. Фафнир пожал плечами и вставил ещё один снаряд. — Ты тоже понимаешь, в чём дело, брат. Ты быстр и ловок, и ты умеешь убивать. Но ты бьёшься в одиночку. Вот так умирают воины, и вот так мы проигрываем.

Сигизмунд защёлкнул магазин, подготовил пушку к стрельбе и поставил на предохранитель. Подняв голову, он взглянул Ранну в глаза.

— Во что мы превращаемся? — спросил он.

— Ты знаешь, — заговорил Гелдоран. — У тебя есть гипноданные, ты слышал ответы начальников. Мы становимся воинами седьмого Легионес Астартес. Мы будем солдатами в каком-то крестовом походе.

— Крестовом походе за что? — уточнил Сигизмунд. — За кого?

— За Императора, — произнёс Гелдоран.

Сигизмунд покачал головой.

Гелдоран выглядел так, будто собирался сказать что-то ещё, но Ранн жестом остановил его.

— Мы становимся чудовищами, Сигизмунд, — проговорил Фафнир, и иониец слегка кивнул. — Созданиями, которые будут крушить и убивать. Само наше существование породит столько же ужаса, сколько и надежды. Чудовища, воплощения смерти... На что бы уже ни насмотрелись звёзды, таких, как мы, они увидят впервые.

Сигизмунд вновь кивнул.

— На такое ты точно не рассчитывал, когда сражался, чтобы выжить, — добавил Ранн. — Даже хуже, чем ты боялся, да?

Зазвучали сирены. Вспыхнули и замигали лампы. Вдалеке по коридорам эхом разнеслись звуки, похожие на щелчки ножниц, — когти впивались в металл. Гелдоран двинулся с места, но Фафнир, словно застыв, не сводил глаз с Сигизмунда.

— Я не стану чудовищем, — сказал тот.

Ранн ухмыльнулся:

— А с чего ты взял, что уже не стал? Но это совсем другое дело.

— Пошли! — прорычал Гелдоран, и они ринулись по коридору туда, где лязгали когти.

Юноши достигли участка, где туннель расширялся, а затем его края сближались вновь. Гелдоран показал череду боевых знаков, и все трое прижались к стенам по обе стороны от сужения.

— Ты хочешь знать, в чём мы участвуем? — спросил Фафнир, но не стал дожидаться ответа. — Мы — конец всего былого. Всего. Мы собираемся снести всё это, а если что-то воспротивится, мы разобьём его и сожжём. Пепел — вот что мы оставим после себя. Все короли и безумные правители, все войны и ложь, вся кровь и жестокость... Мы повергнем всё это и бросим подыхать на земле. Палачи прошлого — вот кто мы такие. А знаешь, что придёт после? Эпоха, когда мы больше не будем нужны и уже никогда не понадобится кто-то вроде нас.

— Ты уверен? — отозвался Сигизмунд.

— Уверенности нет ни в чём, брат. Вот почему мы должны бороться за это.

Сигизмунд долго смотрел на Ранна. Из глубины коридора донёсся скрежет сервиторов-убийц.

— Спасибо. брат, — произнёс Сигизмунд.

Фафнир ухмыльнулся. Гелдоран встретился взглядом с ионийцем и коротко кивнул.

Первый сервитор-убийца повернул за угол, сопровождаемый шумным воем других. Голоса существ оглушали.

— Давай! — крикнул Сигизмунд, и все трое резко выпрямились, поднимая оружие.

Когда прогремели первые выстрелы, ионийцу показалось, что он услышал смех Ранна.

— Вы нашли себя, — сказал Восс.

Перед этим он улыбался, пока записывал, потому что думал о Ранне. Восс никогда не встречал другого сына Рогала Дорна, который умел бы веселиться и говорить неприкрытую правду так же, как штурмовой капитан.

— Я ничего не находил. Легион нашёл меня, — ответил Сигизмунд. — Я принял это.

— Кажется, я начинаю понимать, — произнёс Восс. — Ваша история — цепочка событий становления. От страха и утраты к братству, потом к идеализму.

— Я не идеалист, — возразил Храмовник.

— Вы поборник и хранитель обетов легиона, воины которого верят, что не просто завоёвывают, но создают нечто более важное, чем они сами. Вы неоднократно сражались за честь своего легиона. Разве это не идеализм?

— Дело в долге.

— Ну да, конечно... — пробормотал Восс себе под нос.

— Мой ответ тебя не устраивает? — спросил Сигизмунд с такой заметной резкостью, что Соломон поднял голову.

Вновь поймав на себе холодный убийственный взгляд, он опять ощутил всплеск страха, подобный воплю, несущемуся откуда-то из задней части головы. Восс подавил это чувство.

— Если откровенно, то да, не устраивает, — заявил он.

— Почему?

— Я в это не верю.

— Ты называешь меня лжецом?

Снова резкость, снова намёк, звучащий в низком контролируемом тоне. Услышав такой голос, волки и воины поползли бы обратно во тьму.

Восс не позволил себе поддаться эмоциям. Вздохнув, он потёр глаза.

— Я не думаю, что вы лжёте, и убеждён в том, что не говорил этого, так же твёрдо, как и в том, что Сол излучает свет. Но я думаю, что вы... — Ещё раз вздохнув, Соломон отложил планшет и взял фляжку с водой. Жидкость внутри оказалась такой же липко-сладкой, как и всё остальное на этой планете. Отпив, он завинтил крышку и поставил флягу на стол, потом опять взял планшет и перо. Сигизмунд по-прежнему наблюдал за ним. — Я думаю, вы разрываетесь.

В льдисто-голубых глазах промелькнула тень.

— Что?

— Полагаю, вы хотите поговорить, рассказать мне о вашей жизни, об основаниях для ваших воззрений, но одновременно вас не устраивает сам процесс. Вам неудобно. Подобное занятие не для вас. Ваш меч, ваш легион, ваш долг — вот они вам подходят. А сидеть с человеком, который думает, что долг требует от него искать и освещать истину, — и, честно говоря, у него тоже довольно непростой характер, — такое не для вас. Вызывает неудобство. Итак, мой господин, вы разрываетесь между тем, чего хотите, и вашей природой. И это подводит нас к другому конфликту, реальному — тому, что присутствует не только в истории, которую вы мне поведали. К великому противоборству внутри вас, заставляющему вас отвечать «долг», когда я спрашиваю, что побуждает вас выполнять вашу работу.

Долгая пауза. Выражение лица Сигизмунда не изменилось. У Восса появилось отчётливое ощущение, что он если и не зашёл слишком далеко, то подступил к самой черте.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал Храмовник тихим, низким и опасным голосом. — Ты поспешно составляешь мнения на основе скудной информации и говоришь, когда наиболее разумный вариант действий — промолчать.

Восс ждал. Он проделал долгий путь ради этой беседы, ради общения с воином из воинов. Теперь Соломону казалось, что он, возможно, только что завершил и путешествие, и разговор. Но глаза Сигизмунда блеснули, и на лице главного Храмовника медленно проступило выражение, которое Восс менее всего ожидал увидеть там.

— Вижу, почему ты нравишься Ранну, — произнёс Сигизмунд и улыбнулся.

Затем улыбка исчезла. Соломон моргнул.

— Тот конфликт, что разрывает меня на части... — сказал Храмовник, и летописец спросил себя, не прозвучали ли в последней фразе насмешливые нотки. — Какие силы, по-твоему, сталкиваются во мне, Соломон Восс?

— Контроль, — ответил тот. — Самообладание, дисциплина, сила воли. Называйте это как хотите.

— А в противовес ему?

— Всё остальное.

Сигизмунд выгнул бровь.

— Да неужели?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГОНЧИЕ ВОЙНЫ

— Брат Сигизмунд.

Он поднял голову и открыл глаза. Сверху вниз на него смотрел сержант Иск.

— Брат-сержант, — отозвался Сигизмунд и начал подниматься, чтобы отсалютовать.

Иск остановил воина, положив руку ему на наплечник. Кисть сержанта состояла из промасленного металла. Оголённые сервосочленения и микропоршни напоминали кости и сухожилия на конечности, с которой содрали кожу. Аугментации занимали руку Иска по всей её части, не скрытой под изгибом наплечника. Его правая нога, тоже искусственная, оканчивалась ступнёй с квадратным носком, похожей на миниатюрную версию опоры боевого титана. Сержант не носил шлем, а его лицо и череп представляли собой кожух из хрома и чёрного углепластика. Надо ртом и подбородком, единственными свидетельствами того, что когда-то он обладал лицом из плоти, светились два красных глаза-объектива.

По слухам, Иск потерял половину тела из-за плотоядного нановируса во время штурма Луны, когда Великий крестовый поход ещё не вышел за пределы системы Сола. Того, что сохранилось, едва хватало, чтобы вернуть воина на службу, и уже обсуждалось, не поместить ли его в саркофаг дредноута, но сам сержант заявил, что скорее соберёт себя из кусков и прикончит техноадептов, чем уснёт в ходячем гробу. По крайней мере, так говорили. Хотя никто и никогда не просил Иска подтвердить ту историю, само его тело заменяло ему послужной список. Он командовал вторым отделением в составе 45-й штурмовой группы Десятого крестового похода VII легиона — «более-чем-фронтовым» подразделением, как их часто называли в тех войсках. Они не просто первыми вступали в бой, но и первыми врубались во врага. Когда легионные силы Десятого крестового похода били по врагу в начале сражения, 45-я была костяшками их кулака.

Иск повернул голову, и его глаза зажужжали, фокусируясь на клятвенном пергаменте в руке Сигизмунда. Они находились в погрузочном отсеке десантного корабля, где стояли или сидели двести воинов в жёлто-чёрных цветах Имперских Кулаков, и воздух неприятно вибрировал от гудения силовой брони. Раздавался лязг оружия — шла последняя проверка. Там, где слуги и сервиторы двигались среди воинов, прикрепляя к доспехам ленты с обетами, поднимался дымок над горячими сургучными печатями.

— Можно, брат? — спросил Иск.

Раскрыв металлическую ладонь, он кивком указал на особую клятву Сигизмунда. Воин понял, что колеблется, но затем протянул сержанту пергамент.

Иск посмотрел на текст, и его глаза-линзы снова сузились в булавочные головки красного огня.

— Да найдёт нас война... — прочёл сержант после паузы. — Да найдём мы себя равными ей. — Он перевёл взгляд на Сигизмунда. — Ты сомневаешься, брат?

Воин долго молчал.

— Я не сомневаюсь в себе, сержант, но я знаю, что всегда есть нечто более сильное и могучее, чем мы. Я не желаю уступить такому противнику, когда встречусь с ним.

Ещё один долгий взгляд, подобный красному лучу лазера.

— Всю свою жизнь ты видел только войну, не так ли? — наконец произнёс Иск, и Сигизмунда удивил его тон. Сержант заговорил тише, исчезли жёсткие командные нотки, всегда звучавшие в его словах. Из металлического лица исходил человеческий голос. Иониец осёкся, хотя уже готовил ответ. — Сегодня ты идёшь сражаться за Империум, за легион, за будущее. Для тебя такое впервые, но ты сотворён войной. Тебе не нужно надеяться на то, что ты окажешься равным ей, ведь ты её сын. Для тебя война — это жизнь, как и для всех нас. Больше ничего не имеет значения. Здесь не будет таких испытаний, с какими бы ты не столкнулся прежде. Это клятва в моменте, брат, и для наступления этого момента тебе нужно лишь двигаться вперёд.

Иск протянул пергамент Сигизмунду, и тот взял ленту.

— Благодарю, брат-сержант, — произнёс он и склонил голову.

Коротко кивнув, ветеран двинулся прочь. Его поступь сопровождалась скрежетом шестерёнок.

Прежде город имел название, но оно исчезло, как только прозвучал первый выстрел. Для стратегов и штабистов 786-й крестоносной группы он стал зоной боевых действий «12-75/Основная». Все прочие, кто находился в пределах сферы битвы, именовали его просто Городом Ведьм. Он располагался на плато с сетчатыми полями, гидропонными куполами и ирригационными каналами, которые сияли на солнце, словно серебряная инкрустация. Люди трудились на всех этих участках, собирая урожаи крупнозёрника, мякотного корня и цитрановых фруктов, а потом заполняли ими вагоны, которые возвращались по рельсам в город. Почва представляла собой толстый слой старого вулканического пепла, сухого на жаре и плодородного при поливе. Землекопы и работники, рывшие каналы, находили там осколки зелёного обсидиана, собирали их целыми вёдрами. Кучи этого материала отмечали пересечения изломанных дорог и тропинок между полями. В определённые периоды года зелёное стекло сияло на закате так, будто внутрь каждого осколка запустили живых светлячков. Такими ночами труженики танцевали, благодаря звёзды и землю за свою удачу и изобилие.

Сам город возвышался над плато и полями. Из его центра выступала гора — потухший вулкан, что когда-то покрыл грунт у своего подножия пеплом, стеклом и пемзой. Он давно остыл, теперь его склоны обвивали высотные здания и дома. От десяти ворот у его основания поднимались спиралями десять шоссе, ведущих к краю кратера. Воронку окружали башни, словно шипы на короне. Внутри кратер опоясывала винтовая лестница, что спускалась в холодное жерло горы, уходя всё ниже, в глубины, никогда не знавшие солнечного света. На том длинном спуске не встречалось никаких построек — только ступени и ниши, вырубленные в скале, да верёвки, натянутые через пропасть и увешанные зелёным стеклом. По ночам оно звенело, словно от ласковых касаний ветра.

Хотя существовали другие города, причём не только в этом мире, но и на его спутниках и планетоидах по всей звёздной системы, полис вокруг горы представлялся источником изобилия. В нём сплетались узы безопасности, традиций и стабильности, связующие людей на планете и в ближнем космосе. Хозяева города владели силой земли и воздуха, солнца и ночи. В разгар солнечного сезона, а затем в середине поры бесплодия их представители прибывали за тем, что им причиталось. Городу отдавали одного молодого человека из каждой сотни, выбранного для служения и, возможно, для того, чтобы самому стать хозяином. Всё пребывало в равновесии: господа обеспечивали изобилие и уверенность, а взамен получали подать. Точно так же ты поливаешь почву, а затем собираешь с неё урожай. Нет причин сопротивляться. Нет причин поступать как-то иначе, чем повиноваться и благодарить.

Потом пришли корабли. Равновесие нарушилось, и не стало ни покоя, ни изобилия.

Сигизмунд почувствовал, как двигатели «Лэндрейдера» заработали на максимальных оборотах. Тело воина сотрясла ударная волна. В шлеме вспыхнули янтарём руны предупреждений. Он ощутил, что танк резко развернулся. Свет в отсеке сменился с жёлтого на красный. Что-то взорвалось в воздухе совсем рядом. Корпус машины зазвенел от попаданий. Качнувшись, она дёрнулась в другом направлении. Магнитные фиксаторы Имперских Кулаков щёлкнули, размыкаясь. Сигизмунд вскочил на ноги в тот же миг, как «Лэндрейдер» снова содрогнулся. Рядом с ним Ранн издал рычащий смешок из динамика шлема.

— Произнесите ваши клятвы, — раздался из наушника встроенного вокса голос первого сержанта Иска. Ровный и ясный, он перекрыл рёв двигателей.

— Да найдёт нас война... — проговорил Сигизмунд и услышал эхо своих слов внутри шлема. Тяжесть оружия в руках, казалось, исчезла.

— Да найдём мы себя равными ей... — прозвучали следующие слова.

Выстрелили спонсонные установки, и жужжащий визг пронзил красноватый воздух.

— Приближаемся к точке высадки, сопротивление мощное, — донёсся монотонный голос командира машины.

— Да возвысимся мы...

Шум двигателя усиливался, лязг гусениц мелкой дрожью отдавался в броне и плоти.

— Дабы повергли мы врагов наших.

Правая гусеница на полном ходу завращалась в обратную сторону, и танк развернулся. Снова провизжали лазерные лучи. Заскрежетали тормоза. С глухим стуком пневматики поршни распахнули штурмовые люки. «Лэндрейдер» полз по инерции, замедляясь. Пандус взрыхлял землю, через его край валилась грязь. Сигизмунд, Ранн и их братья по отделению устремились к выходу. Мир снаружи казался размытым мигающим пятном охристого света. Стремительно сбежав по рампе, Сигизмунд шагнул наружу, и его нога утонула в почве до середины голени. Аметистовая молния, словно кнут, хлестнула мимо него и поразила воина прямо перед ним. Доспех разлетелся на куски. Сигизмунд почувствовал, что взрывная волна толкнула его вправо, ощутил запах озона и горький привкус на языке. В вокс-наушнике верещали помехи. Легионер, поражённый разрядом, лежал на земле грудой алого мяса и расколотой жёлтой брони. Значит, рядом находилась одна из Сингулярностей — колдовских мерзостей города, тварей беспримесной пси-мощи и разрушительной силы.

— Вперёд! — проревел сержант Иск.

Сигизмунд рванулся вперёд, вырывая ноги из жидкой земли. Слева от себя он увидел Ранна.

Сверкнула ещё одна вспышка света, и тут же прозвучал звенящий крик: показалось, что звон бьющегося стекла вытянули в линию, тонкую, как лезвие бритвы. Ещё несколько воинов упали, разорванные в кровавые клочья. Пошёл обильный град из чёрно-красных кусков льда величиной с кулак. Теперь Сигизмунд увидел линию траншей, тёмную границу, прочерченную в грунте. Красный лёд разбивался о его наплечники. Товарищи по отделению находились рядом с ним и впереди, неровный ромб их строя продвигался вглубь мира, кричавшего на них. Он заметил парившую над землёй Сингулярность: существо напоминало слепое пятно, растущее в бытии, чёрно-пурпурную кляксу на реальности. На неё было трудно смотреть прямо, но при взгляде краем глаза она напоминала застывший выброс неоновых цветов и кромешной тьмы. Создание шипело и изгибалось, а почва и облака словно бы сжимались вокруг него, как матерчатая маска, плотно обтягивающая рот при вдохе.

Позиции, ставшие целью главного наступления имперских армий, изначально были не вражеской передовой, а их собственной линией поддержки и опорной зоной. Укрепления, выкопанные в плато, к началу боевых действий находились в целом километре позади траншей на переднем краю. Ранее, когда стало ясно, что город не согласится на подчинение Мандату Единства, старший полководец на этом фронте предложил план, заключающийся в том, чтобы осадить гору, окопаться и медленно сжимать кольцо, что, если повезёт, даст плоды до того, как та или иная сторона понесёт значительные потери. Все работы провели за три дня — отличный показатель для человеческих войск. Корабли и самолёты кружили над горой на тот случай, если бы местные жители совершили вылазку, чтобы прорвать окружение или осложнить его. Они этого не сделали. Если в городе и находились какие-либо войска, они бездействовали. Враг не возводил укреплений и, судя по всему, даже не собирался. Имперское командование уже начинало задумываться об оптимизации сил и средств, требующихся для удержания осады. На планете имелись и другие города, а в системе — иные миры, где, вероятно, тоже нашли убежище людские анклавы. Сопротивлению этого полиса, пусть даже большого и политически значимого в разрезе долгосрочного Согласия, предстояло пасть жертвой терпеливого ожидания. Сильнее всего имперцы теперь беспокоились о том, что он оттянет на себя больше ресурсов, чем необходимо. И, пока стратеги рассчитывали, город вёл себя тихо и спокойно.

Через три дня после того, как кольцо окружения замкнулось, гора извергла в небеса бурю. Накрыв город внизу, огромный купол облаков поднимался всё выше и выше. Казалось, на фоне синего неба вздувается серо-стальной волдырь с красным отливом. Из туч брызнул дождь, но капли в воздухе превращались в пар. Внутри купола извивались молнии, белые вспышки расплывались зеленовато-голубыми, охристыми и малиновыми пятнами. На восходящем крае ударных волн формировались ледяные пласты, затем падающие на землю. Иногда очередной взрыв окрашивал часть облака в чёрный цвет, будто ставя ему синяк. Люди, смотревшие на тучи, испытывали боль за глазами, как при сотрясении мозга с кровоизлиянием. Даже специалисты орбитальных ауспиков не могли прямо наблюдать объект дольше минуты.

На земле траншеи вокруг города заполнились трупами и задрожали от криков. Первая взрывная волна, скатившись с горы, превратила тысячи людей в кожаные мешки с месивом из расплющенного мяса и костей. Второй вал подбросил мертвецов и живых в воздух, а затем швырнул вниз. Разило озоном и палёными волосами. Из тел убитых выкипала кровь. Солдаты, которые укрылись от ударных волн в блиндажах, вделанных в стены окопов, прокусывали себе языки, когда их мышцы сводило судорогой. В грудных клетках трещали рёбра. Светосферы раскалывались. Сложенные снаряды детонировали.

Затем появились Сингулярности. Они слетели по склонам горы к участку траншейных работ на западной стороне плато. Облако дыма и огня расступилось перед ними. Те немногие, кто уцелел на имперских позициях, увидели над собой разрозненное скопление сияющих фигур, похожих на бумажные фонарики, срезанные с нитей. Пока солдаты смотрели, как надвигается враг, в головах у них загудело, а руки с забытым оружием безвольно повисли. Некоторых рвало, сначала желчью, потом кровью. Дождь превратился в град. Дыхание обращалось в ледяной пар. Когда Сингулярностям оставалось полкилометра до передовой, бойцы обратили оружие против товарищей или на самих себя. Сломанные руки выдернули чеки из гранат. По линиям окопов прокатились взрывы и беспорядочная пальба. Зона поражения расширялась по мере того, как летучие пятна света и черноты приближались к фронту.

На запасных позициях офицеры изо всех сил старались привести подразделения в боевую готовность. Резервные бронетанковые роты продвигались вперёд, гусеницы машин вминали остатки урожая в грязь. Сингулярности неподвижно зависли над траншеями. Они начали светиться, потом ярко вспыхнули. Сияние вонзилось в смотровые щели, ослепляя и обжигая. Водители закричали, потерявшая управление техника забуксовала в грязи. Тяжёлый танк «Малкадор» заложил дугу и врезался в «Палача». От удара менее крупная бронемашина завалилась на бок. Вопящий стрелок в башне «Малкадора» почувствовал, что его рука сжимается на спусковом рычаге. Снаряд едва успел вылететь из дула перед тем, как попал в нижнюю часть «Палача». Оба танка исчезли в огненном шаре.

Свет Сингулярностей потускнел, затем начал пульсировать. От них ринулась невидимая волна — ускоряясь, она взметала обломки. Земля вздыбилась. Танки, ещё двигавшиеся вперёд, натолкнулись на вал и взмыли в воздух. Башни отломились от корпусов. Стволы орудий согнулись. Потом ведьмовская сила, стиснувшая машины, дотянулась до боеприпасов внутри. Боевая техника взорвалась над землёй. Куски траков и брони со свистом посыпались вниз.

Пока дым заволакивал горящие траншеи, с позиций по всему плато на корабли Крестового похода поступали отчаянные донесения. Среди тактических отчётов и составляемых стратегических оценок выделялось единственное слово: насыщенное важностью и тревогой, оно указывало, что помощь нужна как можно скорее. «Колдовство» — возрождённая скверна и проклятие Долгой Ночи.

Мертвецы поднялись из траншеи перед Сигизмундом. Сам воздух будто втянул в себя комки плоти, костей и брони. Кровь свернулась и замёрзла. Осколки скелетов примешались к каше из ледяных кристаллов и мяса. Павшие не воскресли: саму их живую материю размяли и вылепили заново, придав массе форму людей. Пока одна из фигур возникала перед Сигизмундом, он успел разглядеть на ней кусок каски с гербом Десятого Скилканского полка. Затем сущность резко выбросила руку в его сторону.

Он выстрелил. Три болта попали в центр создания и взорвались. Из мест попаданий вылетели фонтаны мелких осколков. Нежить не остановилась и не замедлилась. Шаровидный кулак из фрагментов костей и стреляных гильз ударил Сигизмунда в правое плечо. Он подался назад. Конечность существа, раздробившись, поползла по доспехам легионера с шумом, похожим на скрежет игл по сланцу. Рука обвилась вокруг него, стиснула. Сигизмунд чувствовал, с какой силой она прогрызает броню, сдирая лак. В горле у него комом встал озоновый смрад.

— Прижмите её! — крикнул он и дёрнулся назад.

Воин слева нажал на спуск. Болт-снаряды просвистели мимо левого плеча Сигизмунда. Он выстрелил снова, уже в упор, прошивая нежить огнём снизу вверх от уровня земли, чтобы снаряды пронеслись через её толщу. Когда сущность распалась надвое, Сигизмунд увидел застрявшие в ней черепа, лица и части тел. Рванувшись назад, он сдёрнул с пояса гранату и бросил её в создание, вновь собиравшееся воедино. Легионер уже двигался дальше, когда детонация снова разнесла тварь на осколки и кровавую слизь.

Тогда он увидел Ранна. Его брат, будто скованный самим воздухом, поднимался всё выше, и по нему ползали черви из призрачного света. По его броне расходилась паутина трещин. Возле Фафнира лежала на земле груда измятых доспехов — ещё один брат по отделению, которому вывернуло руки и ноги. Сверкнула серая молния, и на мгновение летящие градины показались древками серебряных стрел, извергнутых с небес. Во вспышке Сигизмунд увидел, как останки Имперского Кулака зашевелились в грязи, а затем мёртвый воин поднялся, словно марионетка, которую потянули за ниточки. Из трещин в броне хлынула кровь. Сломанные конечности мотались, лязгая. Голова свесилась, из разбитых глазных линз засочилась чёрная жидкость. Руки метнулись вверх, к Ранну, пальцы на них извивались, словно личинки. Сигизмунд услышал, как из решётки шлема Фафнира вырвался яростный непокорный рёв.

Перед его глазами сверкнул поток плазмы. Мёртвого воина, тянувшегося к Ранну, поглотил шар бело-голубого света. Фафнир упал на землю, и Сигизмунд побежал к нему.

— Сомкнуть строй!

Команда, перекрывшая грохот бури и пальбы, вынудила Сигизмунда замедлить шаг. Иск подступил к нему вплотную, наплечник к наплечнику, затем остальные бойцы отделения заняли свои позиции. В мгновение ока они сцепились, как шестерёнки, полагаясь на совместную подготовку и тренировки. Братья подошли к Ранну, который пытался встать, стаскивая разбитый шлем.

Сингулярность вплыла в их поле зрения, выдвигаясь из мутного мрака, жужжа, как световая нить в отказывающей лампе.

— Огонь но... — успел выкрикнуть сержант, вскидывая плазменный пистолет.

Молния, ринувшаяся из Сингулярности, коснулась оружия Иска до того, как тот успел бы выстрелить. Мир на миг побелел. Плазма, удерживаемая в катушках пистолета, вырвалась наружу. Машинная половина сержанта — та, которую уже забрала война, — просто исчезла. Остальные части тела, броня и плоть, упали, пожираемые огнём. Куски расплавленного металла врезались в пошатнувшегося Сигизмунда. Попадания подбросили его, затем швырнули к земле. По дисплею шлема, затемнённому из-за вспышки, вихрем неслись красные руны. Он тяжело дышал. К привкусу озона во рту добавились нотки железа.

Всё погрузилось в звенящую тишину. Сигизмунд по-прежнему чувствовал, что держит в руках болтер, ощущал кожей внутреннюю поверхность брони. Всё рушилось, всё разваливалось на части, но маленький мир, созданный звуками его дыхания и биением его сердец, сохранял цельность. Воин падал всё ниже, приближаясь к грязи, вспышка молнии по-прежнему отражалась в его глазах. Миг, пришедший так быстро, так внезапно, не заканчивался. Сигизмунд существовал здесь, в грозу, под дождём, падая вместе с кровью мёртвых. Он существовал здесь и сейчас, и так будет всегда.

«Это клятва в моменте, брат, и для наступления этого момента тебе нужно лишь двигаться вперёд».

Сигизмунд уже поднимался, целился и стрелял, направляясь к пятну тьмы и света, и выкрикивал слова клятвы, которую, как ему казалось прежде, он давал для себя, но теперь она превратилась в обещание всему тому, что стояло пред ним.

«Дабы повергли мы врагов наших».

Другие бойцы рвались вперёд вместе с ним, стреляя и двигаясь как единое целое. Достигая Сингулярности, болт-снаряды взрывались, молотили по ней, всё глубже впивались в воздух вокруг неё. Сигизмунд услышал голос, высокий и пронзительный, который бормотал и вопил, а произносимые им слова сплетались из шума крыльев насекомых. Сингулярность истекала светом и теплом. Она съёжилась, сжалась, окутанная пеленой разрывов. Затем словно бы ринулась из себя наружу и поглотила детонации болтов. На мгновение сущность повисла, будто разобранная звезда, нарисованная ожогами на сетчатке. Воин различил фигуру внутри.

Когда-то создание было человеком. Его плоть иссохла до костей, руки и ноги вжимали в туловище путы из искристых зелёно-чёрных камней. Его глаза, закрытые сшитыми веками, окружали кольца из чёрного пепла, также размазанные по щекам. Полупрозрачную кожу пронизывали сосуды, и Сигизмунду показалось, что он видит, как по ним струится кровь. Вокруг сущности вращались сгустки огня и осколки взорвавшихся снарядов, которые сминались в светящиеся обручи. На секунду Сингулярность застыла, будто некий образ, вырезанный из страхов и мифов человечества, подвешенный в воздухе.

Затем время сдвинулось, и воцарился хаос. Вертящиеся кольца пламени и кусочков металла устремились вперёд, разрезая воздух. Огненный круг попал в кого-то из Имперских Кулаков. Раздался звук вроде того, что издаёт ленточная пила, вгрызаясь в сталь. Кровь хлынула фонтаном, спекаясь в пепел. Когда световая оболочка Сингулярности начала закрываться, в неё впился красный квантовый луч, вылетевший из-за спины Сигизмунда. Тварь задрожала в вышине, её покров из яркого сияния и ночной тьмы замерцал. Шквал болт-снарядов ударил в неё сбоку. Сущность забилась, как насекомое в перевёрнутом стакане. Из неё хлестнула молния, разряды бешено стегнули воздух и землю. Сигизмунд заметил, как её свет на мгновение угас, и фигура внутри Сингулярности чётко предстала перед ним. Рот создания шевелился, как будто складывая слова. Стук сердец в груди Сигизмунда затих, словно на мгновение прервался барабанный бой.

Он выстрелил один раз. Болт, попав Сингулярности в верхнюю часть туловища, разнёс её плечи, шею и череп на куски. Высокая нота, похожая на звон бьющегося стекла, растянулась до пределов слышимости и вытеснила шум битвы. Потом наступила тишина, которую нарушали только шлепки разорванных бус из камней и плоти, падавших в грязь.

Сигизмунд вновь двигался вперёд, готовый стрелять, хотя восставшие мертвецы уже растекались в кровавую жижу. Он почувствовал, как ровно бьются сердца, и ощутил что-то очень близкое к умиротворению. Опустив глаза, он увидел останки Иска, лежащие под непрерывным градом. Он посмотрел вверх, затем огляделся. Вокруг него стояли воины в жёлтом, покрытые грязью и кровавой слизью. Завеса тумана перед ними поредела, как будто гибель Сингулярности разорвала полотно мглы.

То, что уцелело от сущности, валялось на земле на краю траншеи. Кусок челюсти и черепа ещё крепился к фрагменту грудной клетки и плеча, из которого тянулась в грязь неповреждённая рука. Теперь по её виду не удалось бы понять, что она принадлежала к чему-то странному или ужасному. По ладони и пальцам казалось, что жизнь их хозяина вышла недолгой и полной лишений, из-за чего они стали костлявыми.

Ранн подошёл к нему. С неба теперь падала смрадная розовая размазня. Где-то в вышине мелькнули цепочки молний. Следом раздался гром, раскаты которого смешались с грохотом рвущихся боеприпасов.

— Отличное убийство, — рыкнул Фафнир.

— Их такими сделали, — произнёс Сигизмунд, указывая на останки. Он посмотрел вверх, туда, где в редеющем тумане виднелось подножие горы, скрытой бурей. — Правители города сотворили эти... Сделали их из своих отпрысков. Когда-то они были детьми.

Ранн дёрнулся.

— Теперь они чудовища, — сказал он.

На краю дисплея в шлеме настойчиво замигала руна. Перед глазами Сигизмунда в изобилии потекли данные, в ушах затрещал вокс и послышались голоса, прерываемые помехами. Не успел воин моргнуть, как его восприятие, подготовленное и натренированное, уже обработало приказ. Ему дали другое задание. В сознании возникли новые цели и параметры боя. Процесс больше походил на дыхание, чем на мышление: его разум впитывал информацию за один миг.

Он сорвался с места, Ранн и прочие бойцы отделения последовали за ним. Сзади подъехали «Лэндрейдеры», взметая в воздух грязь и кровь. Танки не сбавляли скорость, но Сигизмунд и Фафнир ухватились за поручни на корпусе одного из них и подтянулись на кожухи гусениц.

Неожиданно ионийца толкнула в спину воздушная волна, и он вскинул голову. На малой высоте над ними летела четвёрка «Грозовых орлов» с потёртыми сине-белыми корпусами. Он заметил, что штурмовые люки уже открыты. Воины с оружием в руках стояли в проёмах, держась за корпус. На плече каждого воина и на обшивке кораблей вздымался на задние лапы красный охотничий пёс, оскаливший зубы.

— Они спустили Гончих Войны! — Ранн повысил голос, чтобы перекричать какофонию раскатов грома и шума моторов. — Теперь это не битва, а казнь!

Имперское возмездие обрушилось на горный полис чередой убыстряющихся атак: VII и XII легионы наступали узким клином, а за ними следовали тяжёлая пехота Храдлийских драгун в сине-жёлтой панцирных доспехах, взводы ближнего боя Инфералтийских гусар и бронетехника Десятого Арталского.

Город встретил их огнём. Человеческие солдаты сгорали на улицах. Невидимые косы из телекинетической силы разрезали тела на кровавые ломти. Те, кто продвигался вперёд, натыкались на существ, сотканных из мёртвой и живой плоти. Некий биомантический ритуал сплавил конечности со скелетами, вытянул позвоночники, вырастил кости и вплёл их в тела так, что получилась броня, щёлкавшая при движении. Люди в сердцевине этих творений — бывшие, но люди, — прежде населяли горный полис. Они ходили по его улицам, спали в его домах, разговаривали с соседями, жили и как-то проводили дни. Теперь же они вопили, размахивали руками и дёргано шагали через те самые места, что раньше были их домом. Они пробивали доспехи пальцами и ладонями, превращёнными в костяные шипы, прокусывали конечности игольчатыми зубами. Они сражались с неистовством душ, старающихся уцепиться за последние мучительные мгновения жизни.

А воины двух легионов прорывались через всё это вверх по склонам, по выложенным камнем дорогам и сквозь покинутые здания. Взбираясь, они умирали, но войско продолжало двигаться к вершине горы и логову ведьм.

Ощутив, что давящая боль в голове усилилась, Сигизмунд отпрянул назад, под прикрытие постройки. Секунду спустя поток психосилы пронёсся мимо, своротив валуны, как штормовой ветер разбрасывает ветки. По углу стены рядом с ионийцем простучали осколки.

— Становится всё хуже! — крикнул Ранн.

Сигизмунд оглянулся через плечо. Фафнир ухмылялся сквозь маску из запёкшейся крови.

Из двадцати воинов, участвовавших в утреннем штурме траншей, осталось всего четверо. Он не знал, где на горе находятся другие силы легиона. Ранее, когда окружавший вершину туман хлынул вниз и в нём пропало всё, что находилось дальше нескольких метров, вокс-каналы окутала гудящая туча помех. В воздухе ощущался привкус жжёного сахара, все поверхности мелко дрожали. Под ногами воинов мощёная дорога огибала здания, возведённые на врезанных в склон ярусах. В клубящихся над головой облаках проступали тени башен. Чтобы подняться так высоко, легионеры уже преодолевали вражеские ловушки, но теперь на -ткнулись на стену сопротивления, которая прочно перекрыла сужающиеся пути.

— Похоже, мы близко! — рявкнул Ранн.

Словно в ответ на его слова, вокруг что-то захлопало, словно аплодировали сотни людей. Какое-то существо, прокатившись вниз по мощёной улице, резко остановилось. Выглядело оно как обруч двух метров в поперечнике, защищённый панцирем цвета кости. Из обода торчали десятки рук и кистей. Создание расправило хвосты вроде скорпионьих, сложенные из позвонков.

Сигизмунд рванулся вперёд. Ранн открыл огонь. Болты пробили дыры в костяной оболочке. Существо взревело, и звук завибрировал в мыслях ионийца, будто вой помех. Земля покрылась корочкой льда. Воздух вокруг твари стрекотал, в нём возникали из ниоткуда разноцветные пузырьки и червячки призрачного света. Сигизмунд воспринял мучения создания, его страх и ужас. Это ощущение поразило воина, подобно удару. Он почувствовал, как руки замерли на оружии и как его волю вытянули из плоти. Остались только боль, неудачи и потери — повсюду вокруг него, внутри него, море черноты, в котором он утонет, погрузится ниже поверхности мира.

— Нет... — Сигизмунд услышал, как это слово слетело с его губ, ощутил, как что-то внутри мрака даёт отпор.

А затем он нажал на спуск, целясь в существо, пока оно изгибало дугой скорпионьи хвосты, чтобы нанести удар сверху. Боёк болт-автомата щёлкнул по забитой льдом казённой части. Хвосты-позвоночники метнулись вниз. Отбросив болтер, воин выхватил нож и сделал выпад. Остриё клинка нашло щель между двумя костяными пластинами и вонзилось по самую рукоять. Хлынула кровь. Скорпионьи хвосты замолотили в воздухе. Сигизмунд пилящим движением потянул нож вниз и наружу, вытащил его, снова ударил и начал резать. Конечности обруча затряслись. Пальцы царапали доспехи легионера. Он ощущал близкое дыхание смерти, но его мир состоял из сокращений мышц, пульсации крови и безудержных мгновений, где каждый следующий выпад клинком определял, жить или погибнуть. Он мог умереть там, в тот момент, и эта истина, эта вероятность воспринималась как свобода.

Сигизмунд нанёс ещё один удар. Руки существа вздрогнули, а затем оно свалилось окровавленным клубком, корчась в судорогах, пока десятки его кистей хватались друг за друга. Очередь болт-снарядов вонзилась в распадающуюся массу и вырвала куски мяса.

Отходя от обруча, Сигизмунд развернулся и подхватил болтер с земли. Ранн и братья по отделению встали рядом с ним. В поле зрения появились астартес в повреждённой бело-синей броне, держащие оружие наготове. Гончие Войны. Один из них, с обнажённой бритой головой и в дыхательной маске, закрывавшей нижнюю часть лица, перевёл взгляд с Фафнира на Сигизмунда, потом на груду конечностей и плоти на дороге. Затем легионер снова посмотрел на двух Имперских Кулаков. На его исцарапанной броне, словно бы залакированной кровью поверх краски, виднелись знаки различия штурмового сержанта. Мимо бойцов пронеслись раскалённые докрасна осколки камня, прилетевшие откуда-то сверху по склону.

— Дай мне позицию, — произнёс воин Двенадцатого.

— Враг удерживает следующий перекрёсток, — сообщил Сигизмунд. — Его не обойти, с фланга не напасть. Пока к ним не подошло подкрепление, надо атаковать в лоб.

— Я сказал «позицию», а не «рекомендацию», сын Седьмого, — прорычал боец Гончих Войны. — Но это хотя бы верный манёвр.

Взглянув на своих товарищей, легионер снял с пояса примагниченный ручной огнемёт. У жерла зажглось синее запальное пламя. Капля топлива, вытекшая из сопла, исчезла в бело-жёлтой вспышке.

За спиной сержанта встал воин в броне, усеянной магнитными штифтами. Сажа и следы термических ожогов покрывали его левую руку и плечо, в которое упирался короткий огнемёт с толстым стволом. Запальное пламя уже горело и там.

— Вы с нами, сыновья Седьмого, — сказал сержант. Помолчав, он повёл плечами и взглянул на Имперских Кулаков. — Меня зовут Сай.

Потом он ушёл за угол.

Из доклада о битве за Город Ведьм, помещённого в анналы Великого крестового похода, мало что можно будет узнать. То, что происходило там, по большей части опишут сухим языком в журналах боевых действий и расставят по категориям унифицированных полевых данных. Истощение сил, продолжительность операций, потери при установлении Согласия, серьёзность сопротивления, а также несколько сносок, в которых из пылавшей, вопившей реальности вырежут подробности и изложат их в виде отрывистых штампованных фактов. «Пагубная тирания уничтожена». «Проводится анализ пси-активной среды». «Требуется перевоспитание населения, степень „Магна“». Здесь, среди скудных строк, также отметят, что первое по времени уничтожение одного из колдунов-деспотов осуществили небольшие силы XII и VII Легионес Астартес.

— Вперёд! — крикнул Сай, вскочил и побежал.

Следом помчался Сигизмунд, от которого не отставал Ранн, дальше неслись прочие Имперские Кулаки и Гончие Войны. Из оружия бойцов Двенадцатого вырвались струи огня. Жидкое пламя разлилось по стенам здания перед ними. В деревянных оконных рамах лопнули стёкла. Город, теперь находящийся сзади и снизу от Сигизмунда, выглядел как пейзаж с огнём и дымом, размазанный по холсту.

Здание, к которому они бежали, служило капищем, храмом. Даже если создатели постройки и называли её как-то иначе, Сигизмунд понимал её предназначение. Святилище стояло на краю кратера. Город, словно прижавшийся к храму, ярусами спускался от него по другую сторону длинного каскада ступеней. Нижний уровень капища усеивали открытые двери. Над входами возвышались острые башни со спиральными крышами. На ступеньках снаружи сохранились следы праздника урожая — венки и букеты, лежащие возле мисок с молоком, маслом и водой. Хотя в деталях святилище отличалось от гробниц мёртвых королей над бродячими лагерями на Терре, где валялись грязные кучи костей и обрывки яркого тряпья, суть его оставалась той же. Колдовство, ведьмовство, пагубная псайкана.

Пока легионеры приближались к храму, в огненном аду перед ними мелькали фигуры, тени конечностей, рассыпавшихся в прах. На глазах Сигизмунда одна сущность вышла из пожара. Её доспехи отчасти уцелели, поэтому воин определил, что перед ним солдат Храдлийских драгун. Руками и ногами драгуна управляли пси-кукловоды, так что он жил и двигался, даже сгорая. Ранн уложил его. Гончие Войны, бросаясь прямо на горящих мертвецов, рубили их и расстреливали.

Что-то выступило из пламени и замахнулось на Сигизмунда обугленным костяным когтем. Он всадил в противника болт-снаряд и атаковал, когда тот пошатнулся от попадания. Счётчик боеприпасов на экране шлема мигнул красным. Легионер всем телом с размаху врезался в пылающее создание. Кости сломались от удара. Отшвырнув врага обратно в огонь, воин побежал дальше. За пеленой дыма он увидел силуэт, озарённый пламенем, — очертания кресла на платформе под резным навесом.

Сигизмунд шагнул туда.

Невидимая сила оторвала его от пола. Воина подняло и впечатало в стену. Низ и верх поменялись местами. Он начал падать, кувыркаясь через голову. Секунды едва ползли. Предполагалось, что за все месяцы, проведённые в трюмах учебных кораблей, за все те дни тренировок с боевой стрельбой в лабиринтах туннелей, когда менялась сила тяжести, когда Сигизмунд сражался вслепую, задыхаясь или в оглушительном шуме, он подготовился к такому моменту. Но обучение даже близко не соответствовало реальности. Даже многолетних модификаций и испытаний, призванных защитить его от ужасов вселенной, оказалось недостаточно.

Перед глазами забурлила краснота. В голове непрерывно звучал высокий звон, заполняющий всё восприятие. Он почувствовал, что в груди лопаются кровеносные сосуды. Ощутил, как напряглись мускулы, когда по его нервам пробежали импульсы чужой воли. Кто-то задышал ему в затылок, проник в плоть, стиснул его суть в холодных объятиях и словно бы запер разум воина в коробке. Уже оттуда он наблюдал, как приземляется на пол и поднимается. Он видел Ранна и братьев, видел Сая и горстку Гончих Войны. Осознав, что делает шаг, Сигизмунд приказал себе остановиться.

+ Тихо... +

В его разуме зазвучал негромкий голос, мягкий и удушающий. Он почувствовал, как рассудок колдуна сдавливает его мысли. Сигизмунд воспринял гордость этого существа: оно всегда стояло выше других, формировало и искривляло мир так, как ему хотелось. И ещё оно было сильным. Оно знало, что победит, — даже сейчас, когда огонь и смерть подошли к его порогу. Ведь оно входило в число хозяев этого мира, творцов реальности. Всему прочему следовало подчиняться ему. Сигизмунд ощутил, как поднимаются его конечности, наводя оружие. Он пробовал удержать собственные руки, но лишь всё глубже падал в бездну собственного разума.

+ Тихо. Ничего нельзя сделать, ты ничего не должен делать, ты ничего не можешь сделать. Пусть всё идёт своим чередом. +

Ранн и другие воины смотрели на него, их движения казались медленными, будто они увязли в патоке.

+ Это твой последний сон. Обещаю, он будет приятным. +

Сдайся... Приляг в грязь и пыль. Не нужно продолжать. Нет смысла. Вот выход, которым можно воспользоваться прямо сейчас. Лечь и никогда не вставать. Незачем жить так, как уготовила ему судьба.

Приказ колдуна хлестнул Сигизмунда, будто кнутом, однако за этим крылось что-то ещё. Слабость. Не просто слабость высокомерия, но слабость воли и разума, доведённых до предела.

В мёртвой тишине своего разума Сигизмунд заговорил:

«Нет», — сказал он, и хватка на нём ослабла, как будто произнесённое им слово вплелось в цепи, распалось, и они разорвались. Воин повернулся. Завеса огня в воздухе разлетелась клочьями. По залу метнулись пятна ослепительного света и густой тени. Время задёргалось, будто теряя синхронность с реальностью. Куски разбитого камня пролетели по воздуху, светясь телекинетической энергией.

Тогда Сигизмунд впервые рассмотрел врага. Колдун сидел на кресле из зелёного камня в центре зала. Он оказался одноглазым стариком со сморщенной кожей, обтянувшей череп, его подбородок свисал на впалую грудь.

Он напоминал труп, но при каждом его вдохе вокруг него потрескивал воздух.

Сигизмунд ощутил, что колдун, засевший в глубине его сознания, снова усиливает хватку. Старик не сводил с него единственного глаза — крошечный чёрный зрачок смотрел на воина, как жерло пушки. Стиснув шею дряхлого человека, легионер тут же почувствовал, что в его разум впились фантомные пальцы. Руку пронзило онемение. Латная перчатка и броня до локтя обуглились. Он осознал, что сила разрушения тянется к нему рывками, будто молния, разветвляющаяся из грозовой тучи в промежутках между мгновениями.

Воин сжал кулак. С хрустом сломалась кость, а затем наступила тишина, лишь падал пепел, кружась в воздухе.

Боец из Гончих Войны умирал. Кусок камня, разогнанный телекинетической силой быстрее скорости звука, оторвал ему правую сторону тела. Кровь лилась так обильно, что не успевала сворачиваться. Легионер всё ещё пытался встать. Сигизмунд направился к нему, но первым туда подошёл Сай. Положив руку на плечо воина, сержант Двенадцатого успокоил умирающего самим своим жестом и прикосновением.

После того как умер колдун, не прошло и минуты, однако в пылавшем храме воцарилось спокойствие. Марионетки из мёртвой плоти развалились на куски. Восстановилась связь по вокс-каналам. Вокруг вершины горного полиса силы Империума приближались к последним капищам и башням деспотов-чародеев. Войскам приказали удерживать позиции, удостовериться, что противник искоренён, и оказать помощь пострадавшим.

— Хал, сюда, — позвал Сай.

Один из Гончих Войны подошёл к смертельно раненому бойцу и опустился на колени рядом с ним. Сигизмунд ещё раньше обратил внимание на Хала, поскольку левая рука его доспеха была жемчужно-белой от плеча до пальцев, а на предплечье он носил редуктор, знак принадлежности к апотекариону. Целители сражались бок о бок с братьями по легиону, вверенными их заботам, но большинство из тех, кого иониец встречал прежде, будучи послушником, выглядели отчуждёнными, как будто отчасти держались в стороне от военного ремесла. Хал вёл себя иначе. Как и у остальных Гончих Войны, его доспехи покрывал тёмный слой запёкшейся крови. На глазах Сигизмунда апотекарий опустился на колени и поднял редуктор. Завращались цепные клинки на латной перчатке. Хал сжал окровавленную руку умирающего воина.

Апотекарий поднёс лезвие редуктора к нагруднику легионера. Нужно лишь толкнуть устройство вперёд, и оно прорежет керамит, кости и плоть, чтобы Хал смог вытащить из груди брата по легиону прогеноидные железы. Эти органы необходимы, чтобы возвысить других людей, превратить их в Гончих Войны. Сигизмунд уже видел, как эту процедуру проводят над мёртвыми, но никогда — над теми, кто ещё не скончался от ран. Встав на одно колено, он опустил голову и прижал кулак к нагруднику. Позади него Ранн и выжившие бойцы их отделения тоже преклонили колени.

— Ты готов, брат? — спросил Сай.

Умиравший боец Двенадцатого кивнул.

— Ты будешь жить в войне, — сказал Хал и толкнул клинки вниз.

Битва закончилась ещё до наступления сумерек. Серьёзное сопротивление ушло в прошлое вместе с ведьмами-деспотами. Горожане начали выходить из укрытий. Все они выглядели потрёпанными, злыми и напуганными. Сигизмунд увидел одну из них, девочку не старше десяти лет. Она застыла, когда заметила воина, и у неё округлились глаза. Затем малышка сделала какой-то знак рукой, повернулась и побежала. Глядя ей вслед, легионер думал об ужасе и непокорности в её глазах. Этот образ ощущался как воспоминание, будто он снова увидел Смерть под дождём в проблеске молнии.

«Мы пришли за тобой...»

— Вот и они, — сказал Ранн.

Сигизмунд, его братья, Сай и горстка уцелевших Гончих Войны стояли на каменной платформе перед храмом. Неудержимость сражения сменилась упорядоченностью победы. Как первым бойцам, убившим колдуна-деспота, им полагалось встретить подкрепление, отправленное в сферу битвы. Почётное дело для рядовых воинов.

— Восьмой... — произнёс Фафнир. — Я и не знал, что кто-то из них есть во флоте.

— Их не было, — проворчал Сай. — Ситуация начала обостряться, как только ведьмы показали себя. Теперь вся система обозначена как пагубная угроза высокого уровня. Подтянуты другие силы. Не удивлюсь, если командование на ТВД вскоре перейдёт к эскалации. Предстоит грязная драка, а Восьмой как раз на такие и слетается.

Над ними в лучах заходящего солнца скользили десантно-штурмовые корабли с иссиня-чёрными, будто чернильными корпусами. На глазах Сигизмунда они описали три круга, после чего снизились и зависли перед храмом. Из открытых люков выпрыгнули воины в почти чёрных доспехах. Один из них, в шлеме с гребнем и лейтенантскими знаками различия, поднялся по ступенькам навстречу Сигизмунду и другим. Остановившись в нескольких шагах от них, офицер подождал, пока Гончие Войны и Имперские Кулаки отсалютуют ему, а затем коротко ответил на приветствие.

— Я — Валлокен, — произнёс лейтенант. — Мы сменяем вас в этой зоне боевых действий.

Он повернулся к воинам своего легиона, которые уже рассредоточивались по выжженным руинам города. Сигизмунд почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

— Брат-лейтенант, — позвал иониец.

Гончие Войны и Имперские Кулаки посмотрели на него. Валлокен обернулся через долю секунды, вопросительно наклонив голову.

— Да?

— Каковы ваши задачи? — спросил Сигизмунд.

Лейтенант оглядел его с ног до головы, затем посмотрел на окружавших его воинов, как будто лишь сейчас решил проявить интерес к ним.

— Я ожидал бы наглости от гончих Двенадцатого, но от воина Седьмого...

— Мы сражались и проливали кровь, чтобы взять этот город, брат-лейтенант, — произнёс Сигизмунд ровным тоном, не опуская глаз. — Со всем уважением и честью, как воины у воина, мы хотим узнать, что произойдёт здесь дальше.

— Согласие, — сказал Валлокен.

— Враг побеждён, — возразил Ранн.

Офицер рассмеялся: из вокс-решётки донёсся безрадостный хрип.

— Тут всё ещё зона боевых действий, младшие братья, — проговорил он. — Вы свою работу выполнили, но наша только начинается.

— Начинается? — переспросил Сигизмунд.

— С вульгарной проблемой главной битвы разобрались, но две задачи ещё не выполнены. Во-первых, многие творцы этой мерзости и их соучастники выжили, сбежали и снова ушли в тень. Их найдут. Тьма принадлежит нам и не поможет им.

— А вторая цель, лейтенант? — уточнил Сигизмунд.

Воин в броне цвета полуночи наклонил голову, не сводя с него взора красных линз.

— Наказание за совершённые здесь преступления, — ответил он. — Нужно преподать урок на эту тему. — Валлокен оглядел кольцо Гончих Войны и Имперских Кулаков. — Жаль, что вы убили ведьмака, которого нашли: от живых бывает больше пользы, чем от мёртвых. Неважно, будут и другие. — Отвернувшись, офицер зашагал прочь, его личная гвардия последовала за ним. — Можете идти. Теперь Согласием займёмся мы.

Ранн, Сигизмунд и Сай смотрели, как он уходит.

— А они стараются поддерживать свою репутацию, не так ли? — негромко произнёс Фафнир.

Сай отстегнул дыхательную маску и сплюнул. Мокрота зашипела, разъедая каменный пол. Затем он повернулся и поднял руку. Кровь на синих пальцах ещё не засохла.

— Сегодня мы хорошо убивали, братья, — сказал он. — Вы оказали честь своему легиону и мне, сражаясь вместе со мной. — Он обменялся воинским рукопожатием с каждым из Имперских Кулаков, затем повернулся к Ранну и Сигизмунду. — Впервые нюхнули крови в легионных битвах, да? Надеюсь, воинское счастье ещё сведёт нас. До встречи в тот день.

Отступив на шаг, Сай неуклюже отсалютовал им, ударив по груди рукой с цепным топором. Имперские Кулаки ответили на приветствие, а затем Гончие Войны ушли и унесли тела павших.

— Что значило для вас стать полноправным воином легиона, пролить кровь в бою?

— Началось нечто новое. Подтвердилось, что я нужен и имею цель.

— Правда? И это всё? Момент, когда впервые пригодились изменения и тренировки, через которые вы прошли, когда вы впервые увидели, каким теперь будет ваше существование, наверняка значил что-то особое.

— Полагаю, ты неверно понимаешь нас. Мы не те люди, какими могли бы стать.

— Я знаю, мой господин.

— Ты очень хорошо разбираешься в нас, Соломон Восс, но ты не один из нас. Рассматривая тот момент, ты думаешь, что, возможно, я почувствовал удовлетворение, или гордость, или нечто исключительно важное. Ничего подобного. Я — существо войны, изготовленное для неё. То, что случилось там, не имело для меня иного значения, но я обрёл понимание.

— Чего?

— Истинной сути того, с чем мы сражались. Когда твоя сила возрастает, а вселенная для тебя расширяется, это означает лишь то, что тебе предстоит столкнуться с ещё более скверными чудовищами. Значит, есть нужда в существовании таких воинов, как я, и у нас есть причина сражаться.

— Чудовища? Слово, наполненное эмоциями в той же мере, что и смыслом...

— Точное слово.

— Насколько точное?

— Колдуны-деспоты превратили свой народ в оружие и скот. Какое иное слово ты бы выбрал?

Сигизмунд в упор смотрел на Восса, ожидая ответа. Тот моргнул, встряхнулся.

— Что ж, ладно.

Соломон Восс нахмурился, глядя на инфопланшет и держа инфоперо наготове. Многие его коллеги, слово-творцы из недавно основанного ордена Летописцев, набирали текст прикосновениями, танцуя кончиками пальцев по стеклитовой поверхности экранов. Другие печатали на компактных клавишных панелях. Единицы пользовались чернилами: им нравились ощущения и, возможно, сама концепция такого архаичного метода. Восс подозревал, что за подобную тенденцию следует винить его самого. Когда позволяла целесообразность, он предпочитал осязать пергамент и наблюдать, как вершится таинство, как возникают слова из-под кончика пера. Он хотел бы и сейчас прибегнуть к чернилам, но уже узнал на горьком опыте, что в зоне боевых действий более практичен планшет. Единственной уступкой Соломона его творческим пристрастиям стало инфоперо. Оно также кое-что ему показывало. Когда оно бегало по экрану, так же живо двигались мысли Восса. Когда оно застывало или замедлялось, это говорило Соломону, что в записях есть что-то неразрешённое или неполное.

Сейчас перо твердило ему, что нужно высказать неотвязное подозрение.

— Вы упомянули Восьмой легион, Повелителей Ночи, — произнёс он. — Прошу извинить, но то, что вы включили их в рассказ... примечательно. Их роль в тех событиях невелика. Наверняка вы много раз сталкивались с воинами их легиона, но тогда вы встретили их впервые.

— Не впервые, — перебил Храмовник.

— Но тогда вы впервые пошли в бой. Впервые действовали как воин. Вы никак не могли сражаться вместе с другими легионами раньше. — Восс постепенно умолк. Улыбнувшись, он облизнул, потом прикусил губу. — Вы впервые сразились вместе с другими легионами, но не впервые встретили воина Восьмого. Тот, кто забрал вас из бродячих лагерей, сказал.

— «Мы пришли за тобой», — проговорил Сигизмунд.

— Так выражались в Восьмом даже в ранние годы. Скорее обещание, чем боевой клич. Но если в легионы вас забрал воин Восьмого...

— Хотя некоторые зоны вербовки на Терре закрепили за определёнными легионами, искавшими важные для них особенности, на многих территориях сбор просто вёлся силами всех действующих братств, а претендентов делили позже. Первые рекруты Восьмого, как и большинство их инициатов с Терры, происходили из подземных владений-темниц. Но они брали и тех, кто жил в других местах, отвечающих. природе Восьмого. Я стал сыном Седьмого легиона Рогала Дорна, но те, кто забрал меня из моей жизни, к нему не принадлежали.

— Тогда ваша идея выделяется ещё характернее, — сказал Восс. — Легионеры Восьмого упоминаются в вашем рассказе, потому что имеют значение. Они важны в разрезе той мысли, которую вы пытаетесь донести, не так ли?

Храмовник промолчал.

Соломон постучал инфопером по зубам.

— Ты желаешь, чтобы я продолжал? — спросил Сигизмунд.

— Я надеялся, что вы уточните, — сказал Восс.

Ответа вновь не последовало.

— Глядя на Повелителей Ночи из Восьмого легиона, думаете ли вы о том, что бы произошло, если бы вы соответствовали другому набору критериев?

Тишина.

— Они — воплощение судьбы, которой вы избежали? Вот чего вы боялись? — Восс похлопал по планшету, затем снова прикусил губу. — Видите ли, важно знать, как размещать и обрамлять детали. Контекст имеет значение. Не хотите пояснить?

— Нет, — произнёс Храмовник, слегка покачав головой. — Тебе нужен контекст... — Восс кивнул. — Но события нельзя понять, пока они происходят. Им требуется время, чтобы обрести смысл.

— Однако всё это уже в прошлом, — возразил Соломон.

Сигизмунд не сводил с него взгляда-прицела.

— Продолжим? — спросил он.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

КЛЯТВЫ

Двадцать воинов молча опустились на колени.

Жёлтые доспехи каждого из них в чём-то отличались от брони других. У одних сочетались старые и новые элементы: шлем с забралом в форме плуга, относящийся к латам типа III «Железный»; сегментированный наплечник со штифтами, наверняка заимствованный из прототипов до объединения Терры; скреплённый заклёпками многослойный нагрудник, не соответствующий ни одному из стандартных образцов. Другие носили комплекты, выглядевшие так однородно, будто их силуэты послужили основой для схем в памятках по распознаванию подразделений, но с расцветками, каких Сигизмунд никогда ещё не видел в легионе. Тёмно-синий наплечник с белыми звёздами. Шлемы, разделённые на красную и чёрную половины. Почти полностью тёмно-серая броня, только на одном оплечье жёлтый колер Седьмого.

На всех доспехах имелся сжатый чёрный кулак, и все воины молча несли бдение, стоя на коленях и склонив головы. Они не двигались уже три часа. Перед ними зиял тёмный вход в Храм. Его не закрывали ни дверь, ни ворота, но того, кто переступил бы порог без приглашения, ждала гибель.

Перед входом стоял одинокий воин. Он опирался на рукоять обнажённого меча, направленного остриём вниз. Поверх брони он носил табард с чёрным крестом. На его голове, не закрытой шлемом, шрамы и аугметические разъёмы усеивали тёмную кожу макушки над бледными, холодными глазами. Он входил в число Храмовников — астартес, избранных примархом Дорном для охраны сакрального места Клятв, а вместе с ним и духа легиона, которым теперь командовал Рогал.

Каждый воин Седьмого в своё время придёт сюда, чтобы дать обеты Императору и примарху. Первыми этой чести удостоились астартес, которые вознеслись в легион после того, как его возглавил Дорн. Теперь при любой встрече «Фаланги» с каким-либо контингентом Имперских Кулаков те из них, кто прежде не вступал в Храм, приходили туда и приносили клятвы под взорами его стражей. Что касается воинов, которые погибли до того, как им представилась бы такая возможность, то кому-то из братьев полагалось почтить их память и дать обет Павших, чтобы их имена вырезали на стенах и колоннах рядом с прозваниями живых.

За годы, прошедшие между жизнью в бродячих лагерях и его первым полем битвы, Сигизмунд увидел и воспринял Империум Человечества и VII легион как орудия истины. Часто суровое, но дальновидное, государство людей отбросило ложные старые убеждения и заменило их простыми новыми истинами. Храмы богов исчезли, однако, по мнению Сигизмунда, храм Клятв обладал чем-то таким, что верующие прошлого назвали бы святостью. Она крылась в покое, в тишине, в ощущении того, что вся остальная вселенная может гореть за этими стенами, бушевать и реветь, крушить горы и низвергать владык, но здесь всегда будут царить безмятежность и истинность в простоте.

— Встаньте, — произнёс Храмовник. Воины поднялись. — Подойдите, если хотите войти.

Первый легионер шагнул вперёд. Страж поднял меч, преграждая ему путь.

— Какое имя в тебе? — спросил Храмовник.

— Кидунет, — ответил воин. — Я несу своё имя и имя нашего брата Сидата, павшего в битве.

— Проходи, Кидунет, — сказал страж, и легионер переступил порог.

Один за другим подходили остальные, называя свои прозвания и имена мёртвых, чьи непроизнесённые клятвы несли братья.

— Какое имя в тебе?

— Кордал...

— Саур и Истофар, павший в битве.

— Беллат...

— Амарт.

— Фафнир Ранн.

Меч поднялся навстречу Сигизмунду.

— Какое имя в тебе?

— Сигизмунд, — ответил он. — Я несу своё имя и имя нашего брата Иска, павшего в битве.

Храмовник не отводил от него ни глаз, ни клинка. Потом он воздел меч.

— Проходи, Сигизмунд.

Он переступил порог. Внутри было темно, только свет факелов, горящих в коридоре за дверью, рассеивал мрак. Из него проступали очертания колонн и высокого потолка. Виднелись списки имён, уже начинавшие покрывать собой каменные плоскости стен. Помещение оказалось меньше, чем ожидал Сигизмунд, — лишь немногим шире, чем какая-нибудь боевая клетка для тренировок с оружием.

В центре пола возвышался каменный постамент. На нём стояла широкая медная чаша. Воин на секунду задумался о её назначении. Ему ничего не сказали о том, что именно произойдёт здесь, только то, что он принесёт клятву пред взорами Храмовников и своих братьев. Всё прочее таилось в неизвестности: подобную тайну можно раскрыть, только испытав на себе то, что заключено в ней. Другие обетники уже встали по окружности зала, и он занял последнее свободное место.

— Что такое война?

Голос прозвучал тихо, но раскатился в темноте. По спине у Сигизмунда поползли мурашки. Дыхание в груди замерло. Кто-то скрывался в темноте у самой границы круга. Затем тот, чьё присутствие внезапно ощутил воин, плавно шагнул в тусклый свет, и по нервам Сигизмунда словно бы пробежали дуговые разряды.

В кольцо вступило высокое создание в доспехах. На краях брони мелькали едва различимые образы когтей, клювов и оперённых крыльев, распростёртых, чтобы поймать ветер. Рогал Дорн, примарх, командующий VII легионом и отец Имперских Кулаков, прошёл в центр зала.

Когда Сигизмунд переродился в воина, у него отняли многое. Сталкиваясь с ужасами и смертью, он испытывал лишь намёки на тревогу и чувство опасности. Человеческий страх относился к другой его жизни. Но в тишине Храма он почувствовал отголосок некой эмоции, вероятно, заменившей ему страх. Она пронзила легионера насквозь, словно удар молнии во время грозы, и показалось, будто земля ушла у него из-под ног. Это ощущение сокрушало, выжигало, возвышало. Подобное волне давления от взрыва бомбы, оно простиралось в вечность.

Сигизмунд преклонил колени.

— Встаньте, — сказал Рогал Дорн.

Воины повиновались, и примарх оглядел весь круг. Его глаза казались чёрными жемчужинами на лице из твёрдых граней и теней. Сигизмунд встретил его взор. В глазах Дорна он увидел конец всего сущего, такой же холодный и неотвратимый, как пустота за звёздами. Затем что-то блеснуло в их глубине — молния в далёкой грозовой туче, удерживаемой на краю света, и в том проблеске воин уловил нечто такое, от чего у него перехватило горло. Там, в блеске глаз Смерти, жило понимание.

— Война — это огонь, — продолжил Рогал. К нему подошёл Храмовник с горящим факелом в руках. Обернувшись, Дорн взял его и поднёс к чаше на постаменте. Языки пламени взметнулись вверх. — Война — это боль и страдания. Утраты, тьма и гибель. Самое горькое из деяний. — Огонь в чаше пылал, и на лице примарха плясали тени. — Это наше бремя, мои воины. Мы — творцы войны. Мы создаём её, храним в нашей крови. Никого из нас не ждёт хороший конец. Есть только война.

Замолчав, Рогал поднял правую руку. Латная перчатка съехала с кулака и задвинулась в броню под урчание микросервоприводов. Он снова обвёл взглядом помещение, а затем вложил незащищённую кисть в огонь. Сигизмунд увидел, как пламя обвивается вокруг пальцев. Дорн не шевелил ни мускулом, лишь губы и язык задвигались, когда он заговорил вновь.

— Там, где война ломает других, мы выдержим. Там, где она приносит разрушение, мы построим. Там, где она требует жертв, мы выйдем вперёд. Этому долгу нет конца. Мы поступаем так, чтобы другим не пришлось взвалить на себя бремя, которое можем вынести только мы. Таково наше обещание человечеству. — Глаза примарха казались тёмным отражением пламени, окружавшего его руку. — Подойдите, мои воины, и произнесите свои клятвы.

Сигизмунд смотрел на огонь и лицо Дорна за ним. Мир замер. Бытие сузилось до каменных стен на краю поля зрения, света пламени и отзвуков слов в ушах. Затем он увидел их, людей, которых помнил, и нескольких из тех, кого вроде бы забыл. Вот стоит Иск, поднимая пистолет, и вспышка убийственного сияния на миг отражается в его хромированном черепе. Вот Хал, апотекарий Гончих Войны, опустившись на колени рядом с телом умирающего, сжимает окровавленный кулак брата, пока разгоняется цепной клинок редуктора.

«Ты будешь жить в войне», — сказал тогда Хал.

Вот Коробан стоит рядом с ним под дождём, пока их окружают Короли Трупов...

Вот Тера прикладывает железный прут ко лбу перед тем, как в последний раз выйти навстречу бандам убийц.

И ещё дальше — полузабытая женщина с янтарными глазами смотрит на него из-под складок синего платка. Кровь и звуки выстрелов.

— Иди, — говорит женщина, и в уголках её глаз отражается огонь, и весь мир ревёт, разваливаясь на части.

— Нет! — Тихий голос, непокорный. Его обладатель цепляется за былое, хочет остаться, дать отпор там, где он есть.

— Иди! Не останавливайся, понял? Иди! Сейчас же!

А потом она ушла, отвернувшись, держа пистолет, направляя его на передний край того, что надвигалось, а он просто стоял с широко раскрытыми глазами, с застывшим в лёгких вдохом, с неподвижными руками и ногами, пока медленно проползала та секунда. Затем он развернулся и побежал.

Воин посмотрел в глаза Рогалу Дорну, шагнул вперёд, стянул латную перчатку и резко сунул руку в огонь.

Плоть начала обугливаться. Боль постепенно впивалась в пальцы, ладонь, предплечье. Лицо легионера застыло.

— Я Сигизмунд, — проговорил он, — воин Седьмого, и в сей храм Клятв я несу с собой имя Иска, павшего в битве.

Дорн не отводил взор, и легионер ощутил, что с горящих пальцев уже сползает кожа.

— Ты хотел стать воином? — спросил примарх.

— Нет, — ответил Сигизмунд.

Мерцание пламени отразилось во взгляде Рогала, заполнило глубины его глаз.

— Тогда почему ты стоишь здесь?

— Ради тех, кто не может.

По-прежнему не отводя взор, Дорн сжал его руку в пламени.

— Произноси свою клятву, Сигизмунд, — сказал он.

— Ваш владыка и отец... — проговорил Восс. — Вы впервые встретились с ним, когда приносили клятву?

— Да, — ответил Сигизмунд.

— «Есть только война» — такие слова он произнёс тогда. Поскольку так сказал Дорн, фраза наверняка произвела впечатление.

— Моя вера в то, что Крестовый поход никогда не закончится, основана не на высказывании моего отца, сделанном в тот день, когда я принёс клятву.

Восс выгнул бровь.

— Тогда какое значение этот момент имеет для вашей истории?

— Именно тогда я понял, что мы боремся не только за людей, но и за идеи. Именно в тот момент я осознал, что непокорность и искусство войны способны служить чему-то величественному.

— Ваш отец производит такое впечатление, — отозвался Восс, делая пометки.

— Он очень высокого мнения о тебе, — сказал Храмовник. Соломон удивлённо посмотрел на него, и Сигизмунд кивнул. — Твои работы почти обязательны для командиров Седьмого. Он цитировал тебя и мне, и другим господам примархам в моём присутствии. Если Крестовый поход ведётся путём демонстрации правды и идей в той же мере, что пулей и клинком, тогда ты один из его поборников.

— Я польщён, — произнёс Восс, снова глядя на свой текст.

— Я тоже восхищаюсь тобой.

Соломон резко поднял голову. Сигизмунд улыбнулся, и Восс заметил в его взгляде, как он владеет собой, как выносит суждения. Это напомнило Соломону, что легионеры Императора наделены не только особыми физическими возможностями, но и интеллектом, который управляет оными.

— Ты весьма талантлив, но также трудился, оттачивал свои способности и применял их на службе чему-то большему, чем ты сам.

— Я бы не сказал, что все мои поступки полностью свободны от эгоизма, — сказал Соломон.

— Немногие человеческие поступки таковы.

— А поступки космодесантников? Примархов? — уточнил Восс, хотя и понимал, что прямого ответа на этот вопрос не получит. — Знаете, моё... «призвание» — полагаю, нам стоит так его называть, — возникло из идеи владыки Дорна, вашего отца. Я ничего собой не представлял. Мелкий торговец, которому пришла в голову глупая идея пустить остатки своих иссякающих средств на участие в Крестовом походе. Сначала думал вступить в полки, стать солдатом Армии, но я никогда не отличался храбростью.

— Человек, который добровольно отправляется на сотни полей сражений, без оружия или доспехов, чтобы узреть битвы такими, какие они есть, и дать это понимание тем, кто никогда их не увидит, не испытывает недостатка в мужестве.

Восс не смог скрыть удивления на лице, затем взял себя в руки.

— Спасибо, — сказал он. — Знаете ли, ещё я ничего не написал до того, как покинул систему Сола на первом же судне снабжения. В общем, я не имел никакого представления о том, что делаю. Я взял маленький блокнот, пустой, он... — Соломон моргнул, не совсем понимая, почему он не умолкает, хотя на глаза ему уже наворачиваются слёзы. — Книжка принадлежала моему сыну. Он… он оставил её, когда… когда уходил.

Сигизмунд кивнул.

— Твой сын, — произнёс он низким голосом. — Какой полк?

— Первый Саккалийский, — ответил Восс. — Я. Я не хотел, чтобы он уходил, но он верил. Думал, что действует правильно, что за будущее нужно бороться и что если он может так поступить, то должен. — Соломон обнаружил, что крутит инфоперо в пальцах, глядя на светящиеся слова на экране. — Я думаю, есть веские основания сказать, что я ушёл, чтобы увидеть то, что видел он, частью чего он хотел стать. — Восс громко вздохнул. — Я начал писать о том, что видел, о чём-то обыденном, — о чём говорили грузчики в портах. Как пахнут остовы танков, когда их вытаскивают из пылающего города. Какое выражение лица у человека, впервые узревшего один из по-настоящему больших кораблей Крестового похода. Мелочи, невеликие истины, маленькие шаги. Однако я делал это безо всякой цели, пока ваш отец и господин. «В твоих словах есть красота и правда», — сказал он, а потом задал мне вопрос: «Ради чего ты создаёшь эти летописи, Соломон Восс?» Всего один вопрос, но ответом на него стала вся моя жизнь с той минуты. По правде говоря, до тех пор я был никем, просто человеком, который любопытствовал и что-то строчил, а кто-то это читал. Думаю, тогда я в самом буквальном смысле потерял себя.

Моргнув, Соломон собрался и сплёл воедино распустившиеся нити мыслей. Сигизмунд медленно кивнул.

— Мы все — ничто, пока не решим, кем станем, — сказал он.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ХРАМ

Сигизмунду преградили путь в первую же ночь, когда он пришёл в Храм. Перед дверью стоял Храмовник — высокий даже для космодесантника, со смуглой кожей, лишённой волос и любых отметин, с серо-зелёными глазами цвета штормового океана. На его плече покоился огромный меч, длиной клинка почти равный воину в росте. В цветах его брони сочетались угольная чернота и полированный янтарь.

— Я хочу пройти внутрь, — произнёс Сигизмунд.

— Кто ты, желающий войти сюда?

— Я — Сигизмунд, воин Седьмого легиона.

— Ты принёс свои клятвы. Путь для тебя закрыт.

Иониец опустился на колени. Он оставался в таком положении двенадцать часов, молчаливый, неподвижный, пока на «Фаланге» длился ночной цикл. С тех пор каждым условным вечером он приходил и ждал, внимая протяжному голосу корабля и биению своих сердец.

Всякий раз, когда звучал колокол к началу дня, он покидал порог и шёл давать отпор мечу.

— Ты хочешь проиграть? — спросил Аппий.

Упавший Сигизмунд посмотрел на него, не поднимаясь с гаревого покрытия тренировочного зала. Наставник фехтования держал у его шеи наконечник копья, и остриё касалось кожи так бережно, словно до неё дотрагивались подушечкой пальца. Аппий глядел на воина сверху вниз — спокойно, терпеливо, выжидательно.

— Я хочу стать братом Храма, — ответил иониец.

Аппий выгнул бровь, затем убрал копьё от шеи воина и прошёл через тренировочный круг к подставке для оружия, висящей на стене.

Сигизмунд встал. Серая зола с пола прилипла к его обтягивающему комбинезону и рубахе. Переступив с ноги на ногу, он изменил хват на посохе так, чтобы наносить размашистые удары. Воин подождал, пока жезл удобно ляжет в руках, пока его вес словно бы проникнет в сознание. Легионер занимался с Аппием всего два дня, но уже понял, что важны даже мельчайшие детали. Если ты взял оружие, будь готов применить его, а это значит, что надо не просто держать снаряжение: нужно настроиться на саму его суть своими мышцами, мыслями и волей.

Аппий вернул копьё на подставку, затем оглядел весь ряд оснащения. Кроме мечей и клинков всех видов, древкового оружия, булав, моргенштернов, молотов-клевцов, баклеров и полущитов, там имелись приспособления, в которых острые края и наконечники сочетались так, как Сигизмунд никогда раньше не видел. Аппий поочерёдно касался всех предметов, задерживая палец на лезвии или рукояти. Он выглядел расслабленным, но сосредоточенно взирал на каждое отдельное оружие перед собой так, словно, кроме него, во вселенной больше ничего не существовало. Тело наставника обтягивал чёрный комбинезон под серовато-белым табардом. На щеке виднелась выцветшая татуировка, изображавшая хищную птицу и молнию. Она напоминала о тех временах, когда легион Имперских Кулаков называли только по номеру, а над полями их сражений светило лишь солнце Терры. Его седые волосы и борода казались серыми, как кремень, как грозовые тучи, как пепел, покрывавший пол его королевства — тренировочного зала.

— Веришь ли ты, что умрёшь в бою? — спросил Аппий таким спокойным тоном, словно интересовался мнением Сигизмунда о балансе нового клинка.

— Рано или поздно умрут все.

Наставник усмехнулся.

— Верно, — сказал он, и его рука замерла над двуручной булавой. Кожа вокруг пальцев блестела из-за рубцов. — Верно... — Он похлопал булаву. — Но я спросил, веришь ли ты, что умрёшь в бою.

— Мы воины, — произнёс Сигизмунд. — Если мы боимся умереть в бою, значит, уже проиграли.

Аппий снял булаву со стойки и повернулся.

— Повторяю, я не спрашивал, боишься ли ты смерти. Я знаю, что не боишься. — Он протянул оружие ученику. — Держи.

Отложив посох, Сигизмунд принял булаву у Аппия. Тяжёлое оружие сразу же оттянуло ему руку. Заметив это, наставник коротко улыбнулся. Повернувшись к стойке, он взял себе гладий с широким клинком и кинжал-пугион.

— Оголовье зверюги, которую ты держишь, состоит из куска необработанного адамантия, окованного звёздным железом. Оно тяжёлое. Настолько, что замедлит тебя, если ты не подчинишься его природе.

Аппий бросился вперёд. Просчитав удар, Сигизмунд шагнул назад, вскинул булаву и опустил её. Наставник, быстро парируя, поднял гладий, который вроде бы никак не мог остановить громадное оружие, опускающееся на него. Как только клинок слегка коснулся оголовья булавы, Аппий повернул рукоять. Оружие Сигизмунда заскользило вдоль лезвия, словно капля воды, катящаяся по стеблю травы. Сам вес булавы утащил её вниз, мимо наставника, который направил кинжал в открытый бок воина.

Сигизмунд, поворачиваясь, отдёрнул булаву и почувствовал, как клинок полоснул его по рёбрам, прорезав комбинезон. На золу пролилась кровь.

— Что мы здесь делаем? — спросил Аппий, кружа по залу.

— Мы готовимся к испытанию мечей.

— Нет.

Бросившись вперёд, наставник развернулся и нанёс секущий удар гладием понизу. Сигизмунд предугадал первую часть манёвра, но чуть опоздал, реагируя на вторую, и понял, что занимает неверную стойку. В тот же миг Аппий плашмя приставил кинжал ему к шее ниже затылка и всадил ему колено в живот.

Получая удары, способные прикончить смертных, воины легионов порой даже не замечают их, но когда их атакует другой астартес, причём в идеально выбранный момент... это совсем другое дело.

Сигизмунд ощутил, что всё его тело сотряслось. Когда он выпрямился, Аппий уже вышел из зоны досягаемости.

— Остриё и лезвие, защита и ответный выпад. Думаешь, тут больше ничего нет? — спросил наставник.

Воин стоял неподвижно. Сверкающие клинки, танцуя в руках Аппия, словно бы нарезали такты в сознании Сигизмунда. Он взвесил булаву в руках, ослабил хватку и почувствовал, как её тяжесть давит на пальцы. Он уже разгадал ритм наставника. Сейчас начнётся атака, мелькнёт лезвие, последует рывок, потом выпад вниз...

«Сейчас».

Гладий Аппия взметнулся вверх.

Одновременно с тем, как мышцы наставника толкнули тело вперёд, Сигизмунд крутнулся на месте. Быстро. Молниеносно быстро. С проворством самой смерти. Повернувшись, Сигизмунд взмахнул булавой. Сила переплелась с верным выбором момента. Оголовье булавы обрушилось вниз, чтобы раздробить Аппию левое плечо и свалить его на пол.

Вот только наставника там не оказалось. Он стоял в трёх шагах. Взметнулась рука с кинжалом, в воздухе мелькнуло яркое пятно. Клинок прямо вошёл в мякоть плеча Сигизмунда. Рука онемела. Булава с глухим стуком упала оголовьем в золу. Шеи воина коснулось остриё гладия.

— Уступаю, — сказал он.

Аппий помрачнел, в его глазах теперь читалось нетерпение. Протянув руку, он вытащил кинжал из плеча Сигизмунда. Потекла кровь.

Ученик не моргнул и глазом. Наставник подступил к Сигизмунду, не отводя от него взгляда.

— Я знаю тебя, — произнёс Аппий. Отвернувшись, он подошёл к стойке с оружием и начал вытирать кровь с кинжала. — Я выбрал тебя для испытания. Я никогда не встречал равного тебе, ни в этом зале, ни в любых иных местах, где я видел, как сражаются и умирают бойцы. Ты можешь стать Храмовником. Ты можешь стать одним из величайших воинов, которые строят Империум. — Наставник замолчал, внимательно осматривая кинжал. — Но ты проиграешь. Однажды ты обнажишь клинок, встанешь против кого-то из врагов, посмотришь на него, и в его глазах ты узришь смерть. Тогда ты шагнёшь навстречу ему, и тебе придёт конец.

— Всё заканчивается, и все воины умирают, — произнёс Сигизмунд.

— Ты так думаешь?

— Я стремлюсь только служить Империуму и легиону, — ответил он.

— Нет, — сказал Аппий. Его голос звучал холодно и твёрдо, как лезвие меча. — Ты ищешь смерти. Ты не просто веришь, что умрёшь в бою, — ты хочешь этого. — Он опустил глаза и покачал головой. — Хочешь потому, что это станет выходом, избавлением от всего, что ты видел и видишь в этом мире, ведь иначе для тебя ничего не закончится. Но наши клятвы и долг вечны. Если ты умер в бою, значит, твой враг выжил. А любой враг, с которым ты сталкиваешься на войне, должен погибнуть от твоей руки. Здесь нет никаких исключений. Победа, вечная и необратимая, сводится к одному выпаду, одному убийству, чтобы затем ты мог убить следующего врага, и следующего, и следующего за ним. — Наставник поднял кинжал. — По одному удару клинком за раз. Вот из чего мы складываем вечность — из следующих ударов.

— Что я должен делать? — наконец спросил Сигизмунд.

Повернувшись к подставке с оружием, Аппий вернул гладий и кинжал на место и вытащил двуручный топор.

— Найди правду, и тебе больше ничего не понадобится. — Он быстро рассёк воздух несколькими взмахами, обернулся к Сигизмунду, отсалютовал кивком, поднял топор и произнёс: — Ещё раз.

«Фаланга» стояла на якоре в космических доках Юпитера. Полчища местных кораблестроителей обрабатывали её израненную обшивку, пока магистры артиллерии и магосы с Марса расширяли её арсенал. Рядом с турболазерами и макробатареями разместятся волкитные излучатели ближнего действия, электромагнитные катапульты и плазменные бомбарды. Новое оружие поступило из марсианских кузниц, где его изготовили Красные жрецы на основе данных СШК, собранных Имперскими Кулаками. Для перевооружения требовались месяцы, и, пока шёл процесс, войска Крестового похода, размещённые на «Фаланге» и кораблях её группы, получали ресурсы: боевое оснащение, основные материалы, продовольствие, отряды людей-ауксилариев из Солярных дивизий Имперской Армии и свежих рекрутов на замену легионерам, потерянным в сражениях.

Рогал Дорн отправился на совещание с братьями-примархами и остальными членами Военного совета, чтобы поприветствовать в сердце Империума того, кто последним примкнул к ним, — Льва Эль’Джонсона. Прибыла половина фронтовых верховных командующих Крестового похода: Фулгрим, Манус, Гиллиман и великолепный Хорус, а также Захалум, Террагааз и даже Морн, сама Боевой Матриарх. Им требовалось принять решения, возобновить связи и уладить споры. Хотя галактическая кампания шла уже давно, этот момент знаменовал переход от её неистовой юности к эпохе зрелости и неудержимого продвижения. Со временем история даст собранию название, соответствующее его месту в потоке событий, — Первый Солнечный конклав.

В доках и на верфях Луны, Юпитера и Сатурна теснились военные корабли. Солдаты заполнили места сбора, и половина торговой флотилии системы сновала туда и обратно между планетами и спутниками, доставляя припасы в трюмы голодных армад. Когда закончится конклав, звездолёты снова рассредоточатся по приграничью и отодвинут рубежи Империума ещё дальше во тьму. С тех пор как Крестовый поход вышел за пределы системы Сола, вокруг её звезды не собиралась такая мощь.

Впоследствии историки галактической кампании, крепкие задним умом, отмечали, что одновременно с тем великим событием некий рядовой воин Седьмого легиона предстал перед Кругом Клинков, чтобы стать Храмовником этого братства астартес. Они проводили параллели между возвышением будущего лидера и чемпиона Великого крестового похода и собранием, определившим курс и характер всего предприятия на десятки лет вперёд. По правде говоря, как часто бывает в истории, совпадение стало значимым только в ретроспективе. Важность конклава для менее масштабного события заключалась в том, что из-за собрания приостановилась подготовка к битвам, что позволило провести испытание.

Для Сигизмунда в те дни не существовало ничего, кроме его бдения у входа в Храм и гаревого пола тренировочного зала. Он не спал даже пары часов в сутки, что предписывалось любому легионеру. Он не видел никого, кроме Аппия и Храмовников, стоявших перед проёмом. Так будет продолжаться до тех пор, пока он не выйдет на испытание, где или потерпит неудачу, или покажет себя достойным.

Каждую ночь Сигизмунду отказывал в праве войти Храмовник, роль которого всегда играл новый воин. Кого-то он узнавал, остальных никогда не встречал прежде. Чисеро, один из Первых — тех, кто вознёсся в легион, когда Рогал Дорн принял командование, — высокий, с выделяющимися костями, держал булаву, украшенную красной позолотой. На лице широкоплечего Эрудея с двумя саблями в руках виднелись шрамы, полученные в битве за Луну. Черты одних легионеров казались вырубленными из камня, взоры других равнялись по доброте заточенной стали.

Бессонные бдения всё продолжались, и Сигизмунд стоял на коленях, пока мир вращался вокруг него. Каждую ночь, пребывая в полумраке перед входом, он обращался в слух и внимал равномерному шуму. Хотя Храм, расположенный в заповедных недрах «Фаланги», изолировали и экранировали так, что в святилище не проникал даже шум сражений, там не царила полная тишина. Сначала в ушах и восприятии легионера возникали звуки его дыхания и того, как кровь струится по жилам. Затем он слышал корабль, словно бы отозвавшийся биению его жизни. Даже неподвижно вися в пустоте, «Фаланга» дышала. Миллиарды тонн металла и камня подрагивали и протяжно бормотали, когда в её костях отдавалось воздействие разных сил и давлений. Сливающийся воедино стук всех шагов на дальних палубах, визг режущей пилы на внешней стороне корпуса, жужжание вокс-кабелей, передающих команды из одной части звездолёта в другую, — всё это просачивалось к Храму и совмещалось в звук, который вливался в чувства Сигизмунда. Как шипение помех при грозе. Как пыль.

— Ты заинтересовался оружием, — сказал наставник. Сигизмунд, стоявший у подставки, оглянулся. Свежая кровь сворачивалась у него на лбу и стекала по правому предплечью к пальцам, сжимавшим молот-клевец.

Аппий начисто вытирал саблю.

— Откуда оно?

— Хороший вопрос, — произнёс наставник, осматривая лезвие. Вложив саблю в лакированные ножны, он убрал её на прежнее место в ряду. — Это оружие Храма, используемое его защитниками. Ещё оно применяется для обучения тех, кто присоединится к ним. Оно пришло со всех звёзд, объединённых Имперской Истиной. Одни образцы присылают великие оружейные кузницы Сола, другие привозят с фронтов, третьи предоставляют иные легионы.

— Но в чём его предназначение? — уточнил Сигизмунд. — Истинное предназначение?

— Для меня — в том, что оно красиво.

— Красиво?

— Я нахожу прекрасным лишь немногое, — сказал Аппий, кивнув. — Думаю, когда мы становимся частью легиона, из нас кое-что вырезают — удаляют какие-то фрагменты человечности, чтобы оставшаяся сущность ни на что не отвлекалась. Возможно, в других легионах не так, но мне странно, что кого-то там волнуют мазки кисти или звуки песни. Однако то, что создаётся для войны, ради достижения победы... вот в таких вещах для меня сохраняется нечто, подобное красоте.

Он посмотрел вдоль стойки, и в его глазах вместе с улыбкой мелькнул свет, отражённый лезвиями. Взглянув на Сигизмунда, наставник чуть приподнял уголки губ и выгнул серую бровь.

— Ты не ответил на вопрос, — напомнил иониец.

Аппий кивнул, соглашаясь.

— Есть и другое предназначение. Ты должен понимать каждое оружие, с которым можешь встретиться в бою, поэтому тебе нужно самому владеть им. Оно научит тебя, как одолеть его. Храмовник обязан побеждать любого врага, поэтому он должен владеть всевозможным оружием.

— Однако и это не главное их предназначение, верно?

— Они учат нас тому, кто мы есть, — произнёс Аппий. — Вот зачем они существуют. Вот почему мы должны овладевать ими всеми.

— Пока не найдём самих себя, — сказал Сигизмунд.

— Пока не найдём правду о себе.

Повернувшись, наставник взял с подставки один из мечей. По обеим сторонам прямого клинка тянулись наточенные лезвия. Рукоятку под поперечной гардой туго обвивала тёмная кожа. Подняв меч плоскостью клинка к лицу, наставник скользнул по нему взглядом.

— Когда ты берёшь в руки орудие войны, ты обязан знать его историю. То, как она отражена и в архивных записях, и в самой его сущности. Этот меч, как и тебя, сотворили на Терре. Некая оружейница Гобинальских клинковых кланов из Азиатских впадин выковала его из осколков, собранных на полях брани, когда Единство планеты ещё могли ставить под сомнение. Её имя утеряно, но она была более умелой, чем любой из тех, кто её окружал. В ту пору клинковые кланы лишь недавно подчинились Объединению и напряжённо трудились, производя оружие, чтобы подарить его Императору в знак верности. Мастерица принадлежала к низшей касте и не могла работать с самыми чистыми материалами, поэтому просеивала груды ржавчины и мусор, оставшийся после битв, ища кусочки кованой стали, которые другие кузнецы пропустили или выкинули, сочтя их слишком маленькими или повреждёнными. Она выскребала угольную пыль по углам кузниц хозяина и не спала, чтобы трудиться дольше. Она сделала пять мечей, каждый из которых немного отличался от других. Посмотри на клинок, и ты увидишь её лицо в ряби булатной стали, в ударах молота и жаре, которые сплавили столько частиц в едином предназначении. В балансе оружия — сама её жизнь. Её правда.

Аппий плавным движением перевернул меч и протянул его Сигизмунду рукоятью вперёд.

— Попробуй, — сказал он. — Молот, топор и гладий — такие орудия не для тебя. Возможно, он подойдёт.

Взяв меч, Сигизмунд ощутил, как вес клинка распределился по пальцам.

— Как он попал в легион?

— Когда Гобинальские кланы положили готовое оружие к ногам Императора, Он увидел, что мечи мастерицы погребены под клинками из чистой звёздной стали, углеродного стекла и сплавов, которые не воспроизвели бы даже высшие магосы Марса. Но их отодвинули в сторону, и все восхитились её творениями. Простота их конструкции, совершенство изготовления и заложенный в них смысл затмили всё прочее. Император и совет Единства воздали почести кузнецам из клинковых кланов за дары, указывающие не только на мастерство, но и на понимание. Гобинальцы приняли похвалу и вернулись к своим наковальням. Мечи роздали офицерам недавно созданных Легионес Астартес, которые отправились с ними на войну. Один из них сейчас покоится в твоих руках.

— А его создательница?

— Вожди кланов сожгли её в собственной кузнице за оскорбление, нанесённое им.

— Они сочли то, что она сделала, оскорбительным?

— Их оскорбило, что она осмелилась положить свои дары к ногам нового Повелителя Терры, что её клинки хвалили громче их работ, что она поняла нечто, недоступное им.

— Что же?

Аппий улыбнулся.

— Спроси меч, — произнёс он.

Сигизмунд посмотрел, как свет бликует и переливается вдоль волнистых теней в стали.

— Эта история правдива?

Наставник печально кивнул.

— Подобные истории всегда правдивы.

Когда склянки пробили полночь, Сигизмунд пришёл ко входу в Храм, где ждал воин с серыми глазами.

— Я хочу пройти внутрь, — сказал иониец.

— Кто ты, желающий войти сюда?

— Я — Сигизмунд, воин Седьмого легиона.

— Ты принёс свои клятвы. Только защитники обетов могут войти. Путь для тебя закрыт.

Иониец подошёл на шаг ближе.

— Я войду, брат.

— Зачем?

— Чтобы встать там, где стоишь ты.

Он шагнул вперёд, но замер, наткнувшись на остриё меча Храмовника.

— Путь для тебя закрыт, — повторил страж.

Сигизмунд сделал ещё шаг. Меч Храмовника метнулся к нему. Иониец принял удар на свой клинок. Глядя через скрещённые мечи в глаза цвета штормового моря, Сигизмунд уже знал, с кем столкнулся. Не кто-то из братьев Храма, даже не один из их чемпионов. Эол, который возглавлял VII легион до того, как Рогал Дорн воссоединился с Императором, а теперь стал магистром Храмовников. Воплощение смерти, непокорности и каменной толщи древних престолов.

— Я буду нести бремя вместе с тобой, брат, — проговорил Сигизмунд.

— Ты обнажил клинок, и поэтому должен либо выжить благодаря его достоинствам... — Разделив сцепленные мечи, он отступил, совершенно спокойно глядя на противника. — Либо пасть из-за собственных недостатков.

Вокруг них из темноты выступили воины. Каждый из них носил поверх доспехов табард с крестом и держал в руках оружие. Сигизмунд помнил их по тем ночам, когда преклонял колени у Храма: именно эти легионеры преграждали ему путь всякий раз, когда он приходил сюда. Все, кроме одного.

В его поле зрения вошёл Аппий. Наставник с каменным лицом держал в руках молот.

Эол обвёл взглядом кольцо воинов.

— Начинайте, — сказал он.

Сигизмунда атаковали слева: один из воинов с топором провёл быстрый горизонтальный удар понизу. Иониец шагнул назад. Клинок прошёл мимо, и он двинулся вперёд, подняв меч. Ещё два выпада один за другим врезались в его оружие, отдаваясь в пальцах на рукояти и дальше, вверх по предплечьям. Он увидел, как первый воин разворачивается, вскидывая топор, готовясь нанести рубящий удар сверху. «Усечение тирана» — так полушутя называли его ветераны Объединения, высмеивая тех мёртвых королей, чьи головы и владения пали к ногам Императора. Этот взмах обрывал жизни. Сигизмунд предугадал его, встретил мечом, отклонил оружие вбок, атаковал в ответ. и попал в пустоту. Храмовник уже обогнул его, изменил хват на топоре и провёл секущий удар. Оголовье оружия врезалось Сигизмунду в бок. Броня прогнулась. Ещё один выпад сокрушительной силы пришёлся в ногу сзади. Затем легионер с топором отступил, и появилось размытое пятно стали: на него двинулся Эрудей. Парные клинки с шипением рассекали воздух.

Сигизмунд отпрянул, но остриё, свистнув, полоснуло его по щеке. Прянула струйка крови. Второй меч уже летел к нему режущим взмахом, и оружие ионийца поднялось ему навстречу. Клинки слились в стальном поцелуе. Губы Эрудея растянулись в оскале, блестя хромированными зубами. Сигизмунд отскочил назад, чтобы стало посвободнее. Одна его кисть слегка ослабила хватку на рукояти, другая вцепилась Храмовнику в предплечье и...

На лбу ионийца открылся широкий порез. Кровь залила глаза. Миг спустя Эрудей подсунул руку под его плечо, провёл приём, и Сигизмунд начал заваливаться, зная, что следующий режущий удар сокрушит его. Прежде он сталкивался с разными бойцами и врагами, но с такими — никогда. Он ничего не мог поделать. От него ничего не осталось, лишь пустота в облике мальчика, а затем воина, ищущего причину, чтобы стоять. Он проиграет, падёт здесь и сейчас, как суждено всем, как он и предполагал.

Он падал и, соприкасаясь с полом, осознал, что если поднимется, то будет падать снова и снова. Вся сила, данная ему, всё мастерство владения оружием и уроки десяти лет сражений ничего не значили. Если даже он каким-то образом преодолеет это мгновение, порезы и удары не закончатся, пока не сломят его, пока этот круг мечей не найдёт правду.

«Найди правду, и тебе больше ничего не понадобится».

Он ударился о пол. Из лёгких выбило воздух. Момент растянулся. На мгновение ему показалось, что сквозь скрежет силовой брони и звон стали он слышит шум корабля. Медленное биение звучало секунда за секундой, пока вселенная поворачивалась по своей бесконечной дуге. Меч лежал у него в руке. Клинок оттягивал пальцы.

«Они учат нас тому, кто мы есть. Вот зачем они существуют».

Лёгкие втянули воздух.

В памяти возник образ Аппия: тот смотрел на Сигизмунда, стоя в тренировочном зале, и в глазах воина мерцала полуулыбка.

«По одному удару клинком за раз. Вот из чего мы складываем вечность — из следующих ударов».

Он поднялся. Эрудей стоял перед ним, сабля воина казалась блестящим пятном на краю поля зрения.

Сигизмунд нанёс режущий удар. Меч впился в горжет Эрудея. Посыпались кусочки жёлтого лака. На мгновение тот пошатнулся, прервал собственный секущий выпад, а затем Сигизмунд двинулся на него, рубя снова и снова, и Храмовник с грохотом повалился на палубу.

Мельком заметив какое-то движение, иониец повернулся навстречу другому воину из круга, который уже наступал на него, опуская по дуге моргенштерн. Меч, рассекая воздух, поднялся, пока шипастый шар ещё не обрушился на череп. Сигизмунд видел свечение в глазных линзах Храмовника. Оголовье моргенштерна приближалось, суля забвение. Клинок скользнул вперёд.

Меч поразил воина в переднюю часть шлема. Левый окуляр разлетелся вдребезги, лицевая панель смялась. К Сигизмунду подступил другой Храмовник, и ещё один, и он снова атаковал, нанося мощные удары, и чувствовал в глубине своего существа, как меч движется вместе с ним, будто гибельная тень его воли. Ничто не существовало вне настоящего момента, вне досягаемости клинка и вне правды, заключённой в его разрезах. Никаких следующих мгновений. Только настоящее, отсекаемое от будущего одним взмахом за раз. Лица и оружие менялись, он ощущал, что пропускает выпады, воспринимал запах и привкус крови во рту, однако всё это рассеивалось, фантомное, призрачное.

Затем всё просто стихло. Он огляделся, ища очередного противника, но не нашёл.

Эол стоял перед ним с двуручным мечом. Не отрывая взгляда от Сигизмунда, магистр Храмовников отступил. Затем он вскинул клинок, салютуя, и вновь положил оружие на плечо.

— Ты можешь пройти, Сигизмунд.

Медленно, с тупой болью от полученных ударов, цепляющейся ко всем движениям, он опустился на колени и поднял меч. Волнистые узоры на стали переливались в свете факелов. Погрузившись в себя, он подумал о безымянной мастерице, которая отковала в сердце оружия простую мечту о единстве и надежде. Закрыв глаза, воин приложил лоб к клинку. Затем он встал и переступил порог.

— Я был на Первом Солнечном конклаве, — сказал Восс. Экран его планшета на мгновение пошёл помехами. Нахмурившись, он пощёлкал выключателем дисплея. — Присутствовал, конечно, неофициально, но всё же попал туда, благодаря влиянию вашего отца и господина и ещё нескольких персон. Я до сих пор помню, как Лев с Калибана входил в Инвестиарий, как падали с неба замёрзшие лепестки, как на каждой стене и башне по всему Дворцу горели в бронзовых клетках костры, отмечающие середину зимы. Я даже разговаривал с Террагаазом ночью перед... ну, перед тем, что случилось. Когда ты сопричастен таким моментам, тебе кажется, пусть и совсем недолго, что вселенная вращается вокруг тебя. В вашем рассказе вы подчеркнули, что история не всегда замечает важные события — или, во всяком случае, не сразу. Ваше испытание в Круге Клинков тогда имело небольшую значимость, но теперь оно становится эпизодом, когда могучий герой Великого крестового похода принял отведённые ему в кампании роли: чемпиона, защитника, владыки-мечника.

— Правда часто невидима, — произнёс Сигизмунд. — Вот почему мы обязаны следовать за ней, когда находим её, вот почему мы обязаны бороться за неё. — Он указал на инфоперо и планшет Восса. — Вот почему у нас есть летописцы и очевидцы истории.

Соломон тихо усмехнулся.

— Должен признаться, иногда я задаюсь вопросом, какие события из тех, что происходят прямо сейчас, кажутся нам пустяками — или, возможно, мы даже не знаем о них, — но в будущих эпохах их сочтут грандиозными.

— Такие моменты есть всегда, — сказал Храмовник. — Иногда нам даже так везёт, что мы замечаем их и делаем выбор.

— Выбор... Эта тема всплывала несколько раз, мой господин, но вам ведь не так часто предоставлялся выбор, пока вы становились тем, кто вы есть? Поборником легио на и вашего отца и господина, я имею в виду.

Сигизмунд склонил голову, вынужденно соглашаясь.

— Это правда.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПЕРВЫЙ ИЗ СЫНОВЕЙ

Воин из Железных Рук посмотрел на него синими машинными глазами. Сигизмунд выдержал пристальный взор.

— Тос, щит-центурион из клана Фелг, — сказал Сеянус, стоявший рядом с ним. — Сильный. Вообще говоря, он исключительно силён, но не думай, что он будет неповоротливым. Он проворный, как разряд молнии, когда захочет.

Сигизмунд кивнул, но не отвёл взгляда от легионера Десятого.

Палуба покрывалась корочкой льда. Атмосферный контроль на вражеском корабле ещё не восстановили, и температура внутри по-прежнему быстро падала. Его выдох на секунду повис туманом перед глазами. Со всех концов зала за ним наблюдали воины из четырёх легионов, магосы марсианского жречества и их телохранители-мирмидонцы. Позади толпы стояли примархи, чьё присутствие пронизывало весь зал, словно притяжение звёзд. Хорус, в цветах жемчуга и воронёной стали, смотрел на него с бесстрастным лицом, Феррус Манус подпирал челюсть серебристой дланью, сжатой в кулак, а рядом с ними хмурился Рогал Дорн, скрестив руки на груди.

Зрители освободили пространство в форме неровного круга. Там ещё не стёрлись следы недавнего абордажа — гарь и пятна от взрывов. Сигизмунд ощущал назойливую ноющую боль от ран, повреждения доспехов остро отдавались дрожью в позвоночнике. Легионера Десятого, стоявшего напротив него, тоже покрывали отметины битвы. Его нагрудник пересекала широкая рваная борозда, такая глубокая, что в ней виднелись внутренние механизмы. Лицо над высоким горжетом изготовили из матовой стали, даже не стараясь, чтобы черты выглядели человеческими. Сохранились только рот и зубы с внедрёнными электросхемами из хрома. Его доспехи были чёрными, как покрытая нефтью сталь. Объём тела увеличивали поршни и тросы. Тос, один из владык X легиона, поборник его боевых доктрин, держал двуручную булаву, оголовье которой представляло собой шар из необработанного железа. В чёрном металле вилась серебряная нить, которая спускалась вниз и уходила в рукоять. Булава, как и её обладатель, искореняла врагов, служа орудием не просто войны, но уничтожения.

— Брат, — тихо сказал Сеянус, прикрепляя клятвенную ленту к наплечнику Сигизмунда. — Ты понимаешь, почему это необходимо?

Храмовник повернул голову и взглянул на капитана Лунных Волков. Гастур смотрел на него серыми глазами.

— Понимаю, — произнёс он.

Сеянус кивнул, затем протянул руку.

— Сила и правда, сын Дорна.

Сигизмунд пожал ему руку. Затем он подошёл к краю круга, и тут же словно бы исчезли все, кроме Храмовника и Тоса, которые стояли лицом друг к другу на опалённом металле, выдыхая облачка морозного пара. Подняв меч, Сигизмунд ощутил его тяжесть. Мир стал маленьким, сжался до этого неровного круга и мгновения. Он вскинул клинок в приветствии и увидел, как Тос в ответ склонил голову. Храмовник втянул леденящий воздух, потом опустил меч, и будущее развернулось перед ним размытым пятном стали.

Позже, месяцы спустя, после окончания войны с Машинной империей Астраниев, Сигизмунд вспоминал тот момент, когда стычка с Железными Руками стала неизбежной. Всё началось с пяти слов, произнесённых Хорусом Луперкалем после засады у Сколотого Камня.

Пяти слов.

Ничего. Только непроглядная тьма и его затихающее сердцебиение.

Он сжал пальцы. Почувствовал напряжение, сопротивление. Что-то сковывает его руки. Его мышцы от ступней до головы быстро, инстинктивно сократились. Ощущения в форме данных поступили и прошли обработку в мгновение ока. Косная оболочка вокруг него. Броня. Отключённая броня. Экран шлема, засбоивший и потемневший. Нулевая мощность, или сбой системы, или катастрофический отказ нейросоединения. Он ничего не весит. Нулевая гравитация. Внешние вибрации отсутствуют. Он в вакууме. Пустота...

Воспоминания падают одно за другим, как пылинки во тьме: какой-то мальчик стоит под ливнем, потопом с грозового неба... Угловатый корабль цветов серого камня и чёрного железа. Огонь... Серебристые пауки свисают с потолка, вместо лап у них клинки. Огонь окружает его кулак. Меч. Холодная сталь прижата к его лбу. Как он здесь оказался? Что случилось?

Реакция самосохранения оборвала вопросы, заставила думать об элементарных фактах и текущих потребностям. Его сердца бились очень, очень медленно. Тело отключалось, передавая контроль и перенаправляя кровь в те части мозга и к тем мускулам, которые имели решающее значение для выживания.

Нет воздуха. Парит в вакууме. Доспех цел, но не функционирует. Признаков повреждений нет. Приоритетные цели — запитать броню, затем двигаться.

Мышечный импульс в левую руку. Сопротивление: косные сочленения доспеха не подчинялись ему. Потом шевельнулась кисть, поднялось предплечье. Он поднёс руку к шлему. Что-то ударилось в него, слева внизу, несильно. Затем он уловил что-то, как будто кожу кольнули иголкой, и замер. Ощущение словно бы уползло прочь. Подождав, Сигизмунд медленно сдвинул кисть. Отыскал пальцами в латной перчатке участок под челюстью шлема, отвечающий за перезапуск дисплея на забрале. Нажал и почувствовал слабый механический щелчок.

И прозрел.

Вокруг него плыли, вращаясь в полёте, алые капли и осколки металла. Оторванные человеческие руки и ноги. Шарики крови и машинного масла. Куски брони с начисто срезанными блестящими краями. Провода. Обломки приборной панели. Парящие осколки броне-кристалла сверкали, ловя необузданное сияние красного солнца, что лилось в разбитые иллюминаторы.

Обрывки воспоминаний резко обрели чёткость.

Сигизмунд понял, где находится. Он понял, что произошло.

Вспыхнул свет телепортации, и на мостике появились эмиссары Астраниев. Волны вытесненного воздуха и материи помчались от них во все стороны, кромсая экипаж. Храмовник повернулся с клинком в руках, а капитан на командном возвышении поднял болт-автомат и выстрелил. Снаряд попал в одного из неприятелей, пробил серебристый плащ и вошёл в грудную клетку. Из раны вырвался фонтан крови, смазки и чёрного углепластика.

Сигизмунд добрался до края платформы как раз вовремя, чтобы дать отпор эмиссару, лезущему на каменную балюстраду. Включив силовое поле меча, он нанёс рассекающий удар сверху. Противник поднял голову — медный череп с глазами-рубинами. Клинок Храмовника разрубил его от макушки до живота. Силовое поле сокрушило все технотайны, угнездившиеся в утробе врага, и вещество тела разлетелось по сторонам. Крутнувшись, Сигизмунд провёл новый выпад. От столкновения по доспехам пробежала дрожь.

Вершины платформы достиг ещё один эмиссар. Ему лицо заменял лошадиный череп из углепластика и меди. Храмовник взмахнул мечом. Вокруг существа завихрилось бледное свечение. Над его спиной вздыбилось оружие. В Храмовника прицелились какие-то пушки, одна с кристаллическим наконечником, другая с коническим жерлом. Рассекающий удар настиг эмиссара одновременно с тем, как тот выстрелил. Световые вспышки, наслаиваясь друг на друга, замелькали в воздухе. Толчок, затем тупое онемение. Перед глазами всё посерело...

Все звуки утонули в жужжании помех.

Нейронный глушитель. Выстрел в упор. Мощный. Как удар молотом по стволу мозга. Ещё одна вспышка света. Броня на нём заблокировалась из-з а сбоя в системах и пучках волокон. Импульс ЭМИ-излучателя. Прямое попадание, доспех превратился в косный кокон для тела. Он падал, мир разваливался на кружащие фрагменты.

За иллюминаторами по диску красного солнца скользнул некий силуэт. Корабль, но такого размера, что подобный термин казался для него до смешного маленьким. Глыба длиной более двадцати километров, с отвесными стенами из тёмного камня и металла. Казалось, кто-т о из мифических ложных богов оторвал её от небес и бросил в пустоту космоса, чтобы она несла погибель смертным.

По всей громадине тянулись глубокие борозды. С верхней части поднимались треугольные пирамиды, а из носа и кормы выступали леса антенн и тонких вышек. Завесы энергии обвивались вокруг объекта и колыхались, словно многослойное облачение королевы на ветру. Пока Сигизмунд смотрел на него, из корпуса вырвалась и унеслась за пределы поля зрения режущая световая полоса, коса оранжевого цвета шириной в тысячу метров, из-за которой дисплей шлема заволокли статические помехи. Затем в голове пронзительно загудело, как при мигрени: нейронный глушитель ослепил его и отправил беспомощно плыть во мраке.

Сейчас, на разрушенном мостике, его поле обзора сместилось, и он увидел звёзды за иллюминатором, ясные и яркие. Громадный корабль, замеченный им раньше, исчез. На одну растянувшуюся секунду всё замерло. Затем в безвоздушном пространстве отсека возникла световая точка. На миг она зависла, потом выросла, жужжа, как улей с осами, и рывком расширилась в сферу из молний. Когда разряды угасли, на их месте появились воины в жемчужно-белых цветах Лунных Волков. Их сабатоны примагнитились к палубе. Они рассредоточились, двигаясь в невесомости медленными скачками.

Один из легионеров добрался до него. Сигизмунд передал сообщение боевым языком жестов, медленно двигая пальцами в обесточенных латных перчатках. Лунный Волк кивнул и положил ладонь на боковую часть шлема Сигизмунда. После дрожи, указывающей на настройку вибрационного сигнала, воин заговорил.

— Лейтенант Сигизмунд.

— Слышу тебя.

— Мы пришли тебя вытащить. Лорды-командующие ждут твоего доклада.

Он закончил рапорт. Три примарха молчали, командный зал наполняла тишина, напряжение воплощалось в низком гудении голопроекторов и работающей силовой брони.

— Их нужно истребить, — произнёс Феррус Манус. Повелитель X легиона пристально смотрел на голоэкраны, вращавшиеся в центре зала. — Стереть в порошок. Чтобы ничего не осталось. То, что уцелеет, мой легион заберёт и похоронит во тьме.

Рогал Дорн посуровел лицом. От уголков его глаз растянулась паутина крошечных морщинок.

— Расточительно, — сказал он.

Сигизмунд ощущал присутствие двух примархов так, словно оно волнами расходилось от них. Высокопоставленные космодесантники в зале буквально застыли. Некоторые из офицеров-людей заметно вздрогнули.

— Необходимо, — возразил Феррус. — Ты не знаешь, с чем мы имеем дело, брат.

Подавшись вперёд, Дорн опёрся на голографический стол. На его каменном лице, устланном тенями, сверкнули глаза.

— Не знаю? — мягко спросил он.

— Нет, — ответил Феррус. — Не знаешь.

Враги назывались Астраниями. По крайней мере, так они сами себя окрестили. Марсианский Механикум именовал их по-другому: еретехами, нечистыми, богохульниками. В неизвестный период позабытой эпохи до или во время Долгой Ночи последователи некоего машинного культа прибыли в какую-то звёздную систему и обустроились там. Возможно, их древо произрастало из того же корня, что и техножречество Марса. Возможно, они развивались параллельно, и их секта создавалась по мере того, как человечество утрачивало понимание своих старых технологий. Так или иначе, Астрании процветали во тьме и изоляции. Они создали королевство машин. Им принадлежала спираль солнечных систем, где каждую звезду окружали планеты, на которых над сушей и морями поднимались города из хрома и чёрного углепластика. В пропастях между этими мирами проносились пустотные мегаполисы.

Их хозяева назывались Механизмом, а ведение войны возлагалось на класс эмиссаров. Они обладали грозной мощью. Боевые машины, звездолёты, макроэнергетическое оружие, аугментированные войска. Некоторые виды снаряжения казались родственными военной технике Марса, другие основывались на иных, более странных принципах: манипулировании звуковой материей, гармоническом разрушении нейронов, подстрекательстве машинных духов, применении разумных энергопризраков.

Три примарха. Вот кого потребовалось призвать для этой кампании. Вначале дела обстояли иначе: в контакт с Астраниями вступил единственный экспедиционный флот, но быстро выяснилось, что перед ним стоит непосильная задача. Разведывательные эскадры пропадали бесследно, когда углублялись во владения Механизма. Более крупные силы просто исчезали.

В тот флот, что первым нашёл Астраниев, входили Имперские Кулаки, а по мере обострения ситуации к ним присоединялись новые группировки Седьмого. Крупные подразделения прибыли из X легиона, Железных Рук. Вероятно, их привлекли весьма изощрённые технологии врага или же призвали адепты Механикума, уже присутствующие в составе экспедиции Согласия. Так или иначе, они выбрали не тот подход к операциям, что все прочие имперские силы. Они уничтожали.

Там, где Десятый сталкивался с противником и брал верх, не оставалось ничего. Пустотные жилкомплексы рассеивались облаками остывающего шлака. Выживших обращали в пепел. Данные и захваченная техника словно испарялись. В командном эшелоне экспедиции разгорелись споры, но Железные Руки отказывались как изменить свои методы, так и выйти из кампании. У них оказалось много оппонентов, но Десятый пользовался поддержкой Механикума, и этого хватило, чтобы ситуация зашла в тупик.

Сигизмунд никогда не узнает, кто получил весть раньше — Рогал Дорн или Феррус Манус, — однако оба отправили на фронт дополнительные соединения своих легионов, а затем прибыли сами. Не успели два брата вступить в противоборство воли, как появилось третье войско, которое возглавлял лично Хорус Луперкаль. Тогда стало понятно, что главная битва произойдёт не на поле боя, а в дебатах о том, чей замысел определит дальнейший ход кампании.

Сейчас, в командном зале, Феррус Манус сдвинулся вперёд. Серебристая кожа его обнажённых предплечий внезапно показалась чёрной в тусклом свете, как будто в ней отразилась беззвёздная пустота.

— Уйди с дороги, брат, — произнёс Феррус.

— Нам поручено достичь Согласия, а не истребления, — ответил Дорн. — Отказ не карается смертью. За эмиссарами и их военными машинами стоят люди — люди, которые станут частью Империума и чьи знания сделают его сильнее. — Манус открыл рот, чтобы возразить, но Рогал ударил по краю стола. Металл прогнулся. Звуковая волна рассекла воздух. — Наш долг — исполнять план нашего отца. Нас не уполномочили бороться с нашими личными страхами.

В зале замерло всё и вся. Феррус Манус посмотрел на брата. Потом он заговорил низким и опасным тоном:

— Ты не знаешь, в чём заключаются мой долг и полномочия. Есть кое-что более серьёзное и важное, чем то, с чем ты имеешь дело в твоём простом каменном мире.

— Долг... — произнёс Хорус. Шагнув вперёд, он протянул руку к голоэкрану и пальцами прокрутил изображения, внимательно глядя на звёзды и символы. — Простите, братья мои. Вы обсуждаете великие дела, но мне напомнили о моём воинском долге. — Он посмотрел на Храмовника. — Мы приказали лейтенанту Сигизмунду предоставить нам рапорт о последнем боестолкновении.

Простой боевой пёс во мне хотел бы выслушать его и узнать его мнение. — Луперкаль оглянулся на братьев. — Мне не терпится узнать, о чём он расскажет, так что не могли бы вы оба пойти мне навстречу?

Феррус Манус сурово посмотрел на Хоруса. Тот сохранил бесстрастное и открытое выражение лица, словно вместо взора Горгона ощутил на себе желанное солнечное тепло. Кивнув, медузанец отступил. Луперкаль коротко склонил голову в знак благодарности, после чего взглянул на Дорна.

— Брат? — спросил Хорус.

Рогал кивнул.

— Продолжай, лейтенант Сигизмунд.

Он шагнул вперёд под взорами отца и повелителей двух других легионов. Храмовник понимал, что на него смотрят и другие глаза, что позади примархов и рядом с ними стоят воины, все без исключения прославленные командиры. Морниваль, морлоки, хускарлы... Он почувствовал, что приходит спокойствие, как в битве, как при скрещении мечей.

— Мои господа, — начал он и ввёл команды для голоэкранов.

Затем Сигизмунд изложил, что случилось с его эскадрой, когда звездолёты переместились на территорию Астрании у Сколотого Камня.

Когда он закончил, первым заговорил не кто-то из примархов, а один из собравшихся там воинов.

— Корабль, который ты видел. — сказал Лунный Волк со смуглой кожей и серыми глазами, представившийся как Гастур Сеянус. — Кажется вероятным, что это флагман. Объекты такого типа и мощи ещё не обнаруживали.

— Они не собирались оставлять свидетелей, — произнёс Храмовник.

— Послушай своего генного сына! — прорычал Феррус, обращаясь к Дорну. — Вот как враг презирает твою сдержанность.

Хорус покосился на Мануса, затем взглянул прямо на Сигизмунда.

— Какова твоя стратегическая оценка увиденного, лейтенант?

— Мой господин, я полагаю, это указывает на наличие у врага слабого места как в физическом, так и в поведенческом смысле. Силам кампании до сих пор не удавалось установить ни местонахождение, ни природу правящего эшелона Астраниев, так называемого Механизма. Я уверен, этот огромный корабль и есть то, что мы ищем. Члены Механизма располагаются на нём и других подобных судах. Они служат врагу не только оружием, но также сердцем и головой, и они уязвимы.

— Уязвимы? — перебил Сеянус. — Поскольку мы вообще впервые увидели такой корабль, пока что они действовали вполне эффективно.

— Да, уязвимы, — подтвердил Сигизмунд. —Уничтожив нашу разведывательную группу, они могли бы дождаться прибытия новых частей, а затем перебить и их тоже. Но вместо этого они бежали. Они боятся, что если вступят в бой, то проиграют, а если проиграют, то потеряют всё. Я верю, что мы выиграем кампанию, если сумеем выманить эти корабли, а затем напасть на них быстро и сосредоточенными силами.

— Как? — почти небрежно спросил Хорус.

— Мы атакуем, — сказал Сигизмунд. — Сначала здесь... — Он указал туда, где мигало скопление красных символов. Храмовник выделил в голосвете точки на звёздной сфере, и фокус отображения сдвинулся к ним. — Потом тут и вот здесь.

— Последовательно? — уточнил Сеянус.

Храмовник кивнул.

— Передовая ударная группа перемещается из одной боевой зоны в другую. Атакует приоритетные основные средства, наносит максимальный ущерб материально-техническим активам. Затем штурмовая группа снова прыгает и бьёт.

— Принуждение к эскалации, — произнёс Гастур.

Храмовник вновь кивнул.

— Мы держим резервные силы в тени каждого основного соединения. Как только вражеские макрокорабли вступают в бой, мы вводим в дело теневую группу. — Замолчав, он посмотрел в глаза тем, кто наблюдал за ним. — И убиваем их.

— Мне нравится, — сказал Луперкаль, улыбаясь. — Надо только слегка доработать и подправить. Эффективно, агрессивно, устраняет суть проблемы и позволяет обособленно решить вопрос, тревожащий Механикум и моего брата. Люди, освобождённые от бремени хозяев, будут жить и примут Согласие.

Он взглянул на Дорна, и тот кивнул, уступая.

— Я согласен, — произнёс Рогал.

Хорус посмотрел на Ферруса Мануса. В ответ Горгон сердито уставился на него.

— Безрассудство, — сказал он. — Но мы примкнём к вам, несмотря на возражения, хотя бы для того, чтобы это не обернулось настоящей катастрофой.

Феррус повернулся и вышел из зала. Мгновением позже за ним последовали Луперкаль и его старшие офицеры, затем Дорн и хускарлы. Сигизмунд остался наедине со звёздами, плывущими в искусственном свете гололита.

— Могу я побеседовать с тобой, брат?

Услышав это, Храмовник обернулся.

Чуть раньше он уловил звуки шагов и по их ритму понял, что они не принадлежат кому-то из его братьев по легиону. Он решил, что знает, кто подходит к нему, и убедился в своей правоте, когда посетитель заговорил. С края тренировочной площадки на него смотрел капитан Гастур Сеянус.

Лунный Волк склонил голову, приветствуя его.

— Почтенный капитан, — сказал Сигизмунд, в знак уважения приложив руку к груди.

Гастур не надел доспехи, как и Храмовник, облачённый только в обтягивающий комбинезон и чёрный табард.

— Пожалуйста, зови меня Сеянус, брат мой.

Сигизмунд кивнул.

— Чем могу служить?

Гастур улыбнулся.

— Не зря ты слывёшь прямодушным. Не выплетаешь слова, не скрываешь свою цель — сразу режешь по центру, что словом, что мечом.

Он помолчал. Сигизмунд ничего не сказал.

— Могу я пройти? — спросил Сеянус, указывая на гаревый круг.

— Конечно.

Гастур вошёл на поле для схваток. Сигизмунд заметил, что капитан бос, как и он сам. Остановившись, Сеянус размял пальцы ног в золе и, одобрительно кивая, осмотрел сводчатый каменный потолок и стены. На очень тёмной коже его головы выделялся продольный гребень коротких волос — серых, под цвет глаз. Храмовник знал воина по рассказам о нём. Любой, кто внимал описаниям побед Лунных Волков и почестей, которых они удостоились, слышал о Гастуре Сеянусе, капитане Четвёртой роты и члене Морниваля — квартета приближённых советников Хоруса Луперкаля. «Благородный и смертоносный» — так отзывались о Гастуре все, кто знал его. До утреннего совещания Сигизмунд никогда не встречался с ним лично, но, просто наблюдая за тем, как он двигается, Храмовник мог определить, что репутация Сеянуса заслужена как минимум наполовину.

Он надеялся, что правдивы все истории.

— Боюсь, я пришёл потолковать с тобой о расколе в братстве легионов, — сказал Гастур, — и о твоей роли в этом.

— Я говорил, основываясь на боевой обстановке, брат, — ответил Сигизмунд. — Всё просто.

Сеянус улыбнулся и печально покачал головой:

— Боюсь, некоторые дела редко бывают простыми, даже если им требуется такой исход.

— Тактические решения принимаю не я, и, прости, хотя ты и просишь обращаться к тебе без чинов, я не капитан Морниваля и не командир высшего ранга. Я — лейтенант Храмовников. Я оберегаю наши клятвы и иду туда, куда велит мой отец и господин. Я высказался, потому что так пожелал владыка Хорус. Если я оговорился или поступил бесчестно, то заглажу свою вину.

Гастур улыбнулся и склонил голову, но затем посмотрел на Сигизмунда с очень серьёзным выражением лица.

— Ты был там, потому что владыка Рогал Дорн пожелал, чтобы ты пришёл туда и произнёс то, что произнёс. Ты выступил от его имени.

— Я говорил только то, что видел, — возразил Храмовник. — Мой владыка не наставлял меня и ни о чём не просил.

— И всё же ты говорил за него и сказал то, что он желал озвучить. Ты его сын, Сигизмунд. Я видел это тогда и вижу сейчас. Некоторые считают отца Имперских Кулаков творцом крепостей, повелителем кораблей, воином из камня, но также он — владыка завоеваний и огня, который теснит врагов, пока они не перестанут угрожать Империуму. Для него не имеет значения, где эти неприятели — на поле битвы или в умах людей. В любом случае нужно выйти против них и победить. — Сеянус замолчал, очень внимательно глядя на Храмовника. — Ты это знаешь. Понимаешь всей душой, сердцами и мышцами. Ты его сын во многих отношениях, которые не зависят от титула или звания. Он направил тебя в тот зал в нужное время, поскольку знал, что именно ты скажешь, ведь так говорил бы он сам.

Восприняв и осмыслив эти слова, Сигизмунд ответил.

— Нет ничего, что мой владыка не стал бы произносить сам.

— Отнюдь, брат. Кое-чего он не может сказать, кое-что он не может сделать.

Храмовник на секунду замер, потом неспешно кивнул.

— Десятый, — сказал он.

— Десятый, — печально повторил Гастур. — Внутри войны, которую мы ведём, есть другие войны, брат. В них решается то, какими способами мы покоряем, что готовы терпеть и как будет выглядеть примирение, которое наступит после того, как мы закончим. Ты, как и владыка Дорн, веришь, что действовать нужно безжалостно, но финал кампании должен стать фундаментом для будущего. Что мы не подобны чудовищам, с которыми сталкиваемся, и что нам это не нужно. Другие думают иначе. В данном случае к ним относится владыка Феррус.

— Истребление Астраниев... — произнёс Сигизмунд.

— Никакой возможности искупления, никаких предположений, что они примут Согласие, если затупить им когти и вырвать клыки, что они способны научить нас каким-то истинам, что они могут стать опорой грядущего в годы, неведомые нам.

— Есть враги, само существование коих недопустимо, — заметил Храмовник.

— Действительно, и идея в том, что при столкновении с врагами, с которыми нельзя мириться, нам нужно прежде всего применять такой подход. Мы — наконечник копья, вершители смерти, нам нельзя дать отпор или нанести поражение. Но мы должны бережно относиться к этой обязанности, иначе будем только опустошать, утверждая, что устанавливаем мир.

— Теперь ты говоришь за владыку Хоруса, — произнёс Сигизмунд.

Гастур пожал плечами:

— За него, за себя, за наш легион и будущее, которое мы создадим. Так поступают поборники. Вот для чего мы нужны: говорить то, чего не могут наши владыки, стоять там, где не могут наши владыки, делать то, чего не могут наши владыки.

— Понимаю.

— Да, брат, — сказал Сеянус. — Думаю, ты понимаешь.

И Сигизмунд действительно понимал. Он понимал Ферруса Мануса, наделённого убеждённостью столь же неукротимой, как ход огромной машины. Он понимал своего отца и господина и знал, что Рогал Дорн не отступит и не пойдёт на компромисс. Он понимал Хоруса Луперкаля, который неизменно уравновешивал других, одинаково изящный в манёврах и разрушительный в войне. Луперкаль принял сторону Дорна, но видел, что грядёт противоборство — столкновение между братьями, между Железным Десятым и Каменным Седьмым.

Ничего хорошего из такого раскола не выйдет. Они случались и раньше, и в результате всегда страдал Крестовый поход за просвещение, а Империум слабел. В другие времена, на менее важных сценах дело, возможно, удалось бы уладить, если бы все стороны конфликта вошли в круг мечей и позволили решать силе оружия. Но здесь речь шла о примархах, столпах, на которых держался растущий Империум. Они не могли обнажить клинки в гневе, чтобы утрясти вопросы гордости. За них это должен сделать кто-то другой.

— Десятый бросит вызов после завершения последней битвы, — произнёс Сигизмунд.

Сеянус кивнул:

— Вызов бросят тебе. На совете выступал ты. Равновесие нарушили твои слова. Здесь ты выступаешь как избранный сын своего отца, поэтому Железные Руки бросят вызов тебе и постараются не просто победить тебя. Они попробуют сломать тебя. Они захотят доказать, что, хотя Дорн взял верх словами, сам он слаб.

— А владыка Хорус желает увидеть как вызов, так и победу идеалов моего отца.

— Мы должны победить в битве, а затем — в споре, и порой это возможно лишь с помощью меча.

— Понимаю, — сказал Храмовник.

— Я не сомневался. Что-то подсказывает мне, что ты понимал с самого начала. — Гастур улыбнулся и поднёс кулак к груди, салютуя ему.

Выпрямив спину, Сеянус встряхнулся, как волк, очищающий шерсть от пепла. Он ухмыльнулся Сигизмунду.

— С этим разобрались, а теперь я хочу попросить тебя об одном одолжении, брат.

— Назови его.

— Я и сам хотел бы скрестить с тобой клинки. Я слышал, как твои братья по легиону говорили о твоём искусстве, но предпочёл бы испытать его сам. У меня такое чувство, что однажды я, возможно, пожелаю сказать, что мне выпала такая честь.

— Это честь для меня.

Сеянус рассмеялся и вытащил гладий:

— Не суди заранее, ты ещё не видел меня с плохой стороны. Знаешь, мы, сыны Хоруса, бываем довольно жестокими.

Храмовник поднял меч.

— Начнём же, — произнёс Сеянус, и мир снова превратился в размытое пятно звенящей стали.

Булава Тоса попала Сигизмунду в правое плечо. Керамит раскололся. Кости затрещали. Руку пронзила боль. Сила удара толкнула его в сторону. Он удержал равновесие, сжал клинок в левой руке и с разворота рубанул по чемпиону Железных Рук.

Медузанец ушёл от выпада. Он уже поворачивался, огромная булава неслась понизу, готовясь сбить Храмовника с ног. Тос действовал быстро. Очень быстро. Сигизмунд отпрянул, оценил, куда инерция увлечёт булаву, и выбросил вперёд ногу. Его ступня врезалась Тосу в левое плечо. От столкновения Сигизмунд вздрогнул: он всё равно что топнул по горе. Противник едва покачнулся, но контратака всё же остановила его оружие, разгонявшееся по дуге. В ответ сын Мануса ткнул Храмовнику в лицо древком булавы — той частью, что находилась между сжатых рук.

Брызнула кровь. Сигизмунд ощутил, что у него сломан нос и кости левой щеки. Перед глазами завертелись цветные блики. Во рту и глотке возник привкус железа. Тос — размытое пятно — отходил назад, будто огромный вал, который откатывается от берега, чтобы снова обрушиться на него.

«Они постараются не просто победить тебя... — прозвучал голос Сеянуса в памяти Храмовника, и он почувствовал, как меч поднимается навстречу приближающейся буре. — Они попробуют сломать тебя».

Булава опустилась. Поршни в теле Тоса ускоряли замах на всём его протяжении. Меч Сигизмунда встретил удар. Скользнув по клинку, булава натолкнулась на поперечную гарду. Мощь столкновения всадила зубцы в руку Храмовника с такой силой, что ему раздробило несколько пальцев, включая большой.

Медузанец отвёл булаву, в его плечах зашипели поршни. Сигизмунд провёл режущий выпад, но ощутил, что меч в сломанных пальцах уводит в сторону. Клинок отскочил от наплечника Тоса.

Сигизмунд дёрнул меч к себе, сжимая его разбитыми кулаками. Глаза-линзы Тоса сияли над линией рта, по-прежнему человеческого. Ударив снова, он впечатал оголовье булавы в гарду. Железная глыба вдавила латные перчатки в пальцы, расплющила их о рукоять. Осколки керамита разорвали беззащитную кожу. Кости и хрящи расщепило, деформировало, срезало. Боль вспыхнула мгновенно и ярко, как фосфорная граната.

Сигизмунд не выпустил клинок. Он сдвинулся, инстинктивно уклоняясь от очередного выпада, нацеленного в правую ногу. Булава попала в голень, от толчка он начал валиться на одно колено. Остановив падение, он успел чуть отпрянуть, когда Тос провёл второй удар, используя инерцию первого. Оголовье пошло вверх и угодило ему в живот.

Падение...

Треск керамита.

Звон в ушах.

Левая рука соскользнула с меча, пока он восстанавливал равновесие. Тос отступил, давая себе пространство для нового замаха.

Сигизмунд выпрямился и начал сечь. Один, два, три раза. Мелькала острейшая сталь. Меч шипел кратко, как одинокий вздох. Храмовник наступал. Из разрубленных поршневых кабелей Тоса полилась жидкость, и его руки отказали в тот же миг, как остриё клинка застыло прямо между зубами воина Железных Рук.

Тос замер от прикосновения меча.

Хватило бы единственного импульса нервов и мышц, чтобы клинок пронзил его череп насквозь.

Имперский Кулак вдохнул, собираясь дать противнику пощаду.

— Хватит, — словно бы проскрежетал по залу голос Ферруса Мануса.

Он вошёл в круг.

Сигизмунд встретил взгляд примарха. На столь малом расстоянии воин уловил признаки сходства Ферруса с собственным генным отцом, ощутил омывающий его поток силы и самого присутствия Мануса, дрожь воздуха, как при громе, предвестие чудес и разрушений. Всё это словно бы билось о восприятие Храмовника. Он стоял неподвижно, по-прежнему держа клинок наготове. Дыхание Тоса затуманило остриё. Из трещин на латных перчатках Сигизмунда сочились бисерины крови.

— Опусти меч, — велел примарх.

Храмовник не пошевелился.

— Ты меня слышал? — спросил Феррус.

Сигизмунд посмотрел на Тоса. Поршневая жидкость медленно капала с его конечностей.

— Тос из Десятого легиона, ты уступаешь?

Тот дёрнул уголком рта, но не проговорил ни слова.

— Ты уступаешь?

— Он не уступит без моей воли, — сказал Манус. — Ты убьёшь его за это, Храмовник?

— Нет, владыка, — сказал Сигизмунд. — Я не допущу, чтобы брат умер из-за гордости.

Феррус помрачнел, взирая на него. Храмовник почувствовал давление в голове, как перед грозой. Он понимал, что может умереть здесь — погибнуть, не успев даже осознать, что ему нанесли удар. Он сохранял неподвижность и не отводил глаз. Манус ещё долго смотрел на него. Затем примарх повернулся к Тосу.

— Уступи.

— Уступаю, — произнёс воин.

Сигизмунд опустил клинок, ощущая, как онемение вытягивает из пальцев и силу, и боль. Феррус уже дошёл до выхода из зала, Луперкаль ступал рядом с ним, что-то тихо говоря.

— Думаю, такое я буду помнить до конца своих дней, — сказал Сеянус, хлопнув Храмовника по плечу.

Тот поднял меч и плашмя приставил клинок ко лбу.

— Исполнено, — проговорил он.

— Так и есть, — произнёс Гастур низким голосом.

Почувствовав какое-то покалывание на коже, Сигизмунд взглянул поверх голов других Имперских Кулаков. Рогал Дорн смотрел прямо на него с непроницаемым лицом, но на секунду Храмовнику показалось, что он заметил вспышку в тёмных глубинах, короткий и яркий проблеск света, который тут же исчез, — призрак эмоций, испарившийся, пока его не заметили. Сигизмунд поднял меч, салютуя.

Началось ликование, воздух затрясся от рёва и победных криков Лунных Волков и Имперских Кулаков. По-прежнему глядя сыну в глаза, Рогал Дорн кивнул и прижал кулак к груди.

— Ваш отец и господин... — начал Восс, делая пометки.

— Да?

— Вы с ним очень близки.

— Для меня он командир и генный прародитель, — сказал Сигизмунд.

— Как и для более чем ста тысяч бойцов Седьмого легиона, но вы его первый капитан, его чемпион — с того момента, как победили Тоса, и по сей день. Для него вы больше, чем воин или генный сын. Вы олицетворяете часть его сути, которую, если бы мы не оставили подобные термины в прошлом, я бы назвал душой. Он всегда доверял вам поступать так, как поступил бы он, побеждать, идти вперёд. Он сам говорил мне об этом.

— И?

— Вы верите, что война не закончится, а он верит, что закончится. Вы это знаете. Он это знает. И всё же вы оба упорно смотрите на один вопрос по-разному. Как такое возможно?

— Дело в том, что мой отец и господин — величайшее, благороднейшее и сильнейшее создание. А я просто тень.

Соломон помолчал. Прикусив губу, он раздумывал, давить или отступить, затем выдохнул и снова посмотрел на планшет.

— Хотите знать, что я думаю? — спросил Восс.

— Конечно.

— Я думаю, что концепция вечной войны для вас не идеал, не какая-то идея, описанная вам или же возникшая у вас в одно мгновение. Она накапливалась, как пыль, что оседает в разрушенном городе, пока не поглотит его.

— Мрачный образ, — произнёс Храмовник. — И я отметаю его.

— Тут мы возвращаемся к теме контроля. Вы излучаете контроль, вы сражаетесь с полным контролем, вы контролируете и то, во что верите, и свои действия, причём на уровне, какого достигла лишь горстка из тех, кого я встречал, а ведь среди них совсем немало ваших братьев-легионеров.

— То, что ты называешь контролем, и есть война, — ответил Сигизмунд. — Война с самими собой — вот с чего начинаются все иные войны.

— Ах... Мне кажется, я начинаю понимать. А цепи? Я слышал, в бою вы пристёгиваете меч к руке цепями: для вас они символизируют войну и контроль?

Храмовник рассмеялся. Восс вздрогнул от неожиданности.

— Так мне говорят, — сказал Сигизмунд. — Возможно, тут есть доля правды.

— А что составляет другую часть правды? Полагаю, вы же не думаете, что просто уроните меч.

Храмовник посмотрел на кисть и запястье правой руки так, словно на них были намотаны железные звенья. Он улыбнулся, но с каким-то оттенком чувств, из-за которого, по мнению Соломона, выражение его лица стало скорее печальным, чем довольным.

— Честь, — сказал он. — Честь и узы братства.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

БРАТСТВО КРАСНЫХ ПЕСКОВ

— Меня зовут Кхарн. А ты, значит, Сигизмунд. Приветствую вас как советник примарха и командующий этим экспедиционным флотом.

Он развернулся и направился к группе других воинов в бело-синей броне у края ямы-арены.

Сигизмунд почувствовал напряжение в настрое Борея. Оба Имперских Кулака стояли на противоположной границе песчаного круга. Яму окружала высокая металлическая стена, потёртая и изрытая ржавчиной. Легионеры Кхарна не прикрывали головы, и из черепов у них торчали имплантаты, распаляющие агрессию. Несколько бойцов надели броню из металла и кожи. У большинства астартес доспехи не защищали руки и плечи. Один из космодесантников, лицо которого закрывал шлем в виде морды гончей, держал плоский щит. Сигизмунд слышал, как воины Двенадцатого коротко ворчали друг другу какие-то фразы, перемежавшиеся отрывистым смехом, похожим на выстрелы.

Один раз Кхарн покосился на Храмовников через плечо, но в остальном на легионеров Седьмого никто не обращал внимания.

На арену входили всё новые легионеры, занимавшие места на смотровых площадках над ямой. Сигизмунд ждал, наблюдая. Он следил, как Пожиратели Миров вроде бы небрежно покачивают оружием, оценивал мастерство и гибельную смекалку кузенов, сквозящие в каждом взмахе. На самом деле они не совершали случайных движений — в каждом отражалась их смертоносность. Наклонившись к бойцу в шлеме — собачьей голове, Кхарн дёрнул подбородком в сторону Сигизмунда и Борея. Другой воин XII легиона слегка кивнул и, громыхая бронёй, прошагал к ним.

— Идите туда! — прорычал он из-под шлема, резким жестом указав на заполняющиеся ярусы наверху. — Этот песок для тех, кто собирается истекать кровью.

Он отвернулся, чтобы уйти.

— Как тебя зовут, брат? — окликнул Борей.

Морда гончей повернулась к нему.

— Делвар.

— Я о нём наслышан, — произнёс Борей.

— Я тоже, — ответил Сигизмунд и повернулся к стене. — Что ж, поступим, как нам велят.

Ухватившись за край ямы, он запрыгнул на самый нижний смотровой ярус. Через секунду Борей последовал его примеру. Внизу, на песке, группа Пожирателей Миров разбивалась на пары. Сигизмунд заметил, как учащаются их движения, как непроизвольно сжимаются челюсти и кулаки. Затем внимание Храмовника привлекло то, что Кхарн обматывает предплечья цепями. Некоторые его воины поступали так же.

— Любопытный обычай, — заметил Борей.

Сигизмунд промолчал.

После ритуала с цепями каждый воин XII легиона внизу оказался скованным со своим напарником. Храмовник уже слышал о такой традиции: её, как и бойцовские ямы, принёс Ангрон из мира, что воспитал его.

В легион с ним пришли и иные перемены. Сигизмунд наблюдал, как воин по имени Делвар и другой боец отошли к одной стороне ямы. Напротив ожидал Кхарн, подёргиваясь всем телом так, будто внутри него накапливался электрический заряд. В руках он держал парные клинки, опущенные к земле. Воин в паре с ним расхаживал туда-сюда. В яме и вокруг неё воцарилась тишина — глухое гнетущее безмолвие грозовой тучи, готовящейся извергнуть гром.

— Что с ними стало? — поразился Борей.

— Думаешь, они изменились?

— Гончие Войны были бойцами великого легиона. А это...

— Не думаю, что они изменились. Полагаю, скорее подошли ближе к своей сути. Думаю, возможно даже...

Уловив редкую неуверенность в голосе наставника, Борей оглянулся на него.

— Думаю, мы все похожи на них. Они не изменились. Они по-настоящему обрели себя.

Борей снова посмотрел в яму. Пожиратели Миров расхаживали по песку, поводя плечами: с одной стороны — Делвар со своим напарником, с другой — Кхарн. Делвар начал вращать металлический шар на цепи. Советник Ангрона просто смотрел в никуда и напрягал подрагивающие мышцы.

— Они едва сдерживаются, — негромко произнёс Борей. — Слухи не лгут. Наши кузены в одном вздохе от братоубийства.

Сигизмунд промолчал, но перевёл взгляд на имплантаты, вживлённые в голову Кхарна, и металлические кабели, спускающиеся от них по коже. Гвозди Мясника — генераторы агрессии, которые широко распространились среди Пожирателей Миров за десятилетия, минувшие после того, как их генного отца вернули в Империум. Гвозди подтолкнули легион, и без того известный своей свирепостью, к новым безднам лютости.

Отчасти по этой причине Сигизмунд и прибыл сюда. Обмен бойцами между легионами входил в традицию, возникшую одновременно с ними самими. Это считалось почётным деянием и признаком доверия между братствами космодесантников. Командиры и целые подразделения, отправляясь служить в другой легион, не просто входили в другую экспедицию или завоевательный флот. Они становились частью иного братства астартес. Бойцы изучали непривычную воинскую культуру, жили в ней, годами сражались под её влиянием, а затем возвращались в свои легионы. В результате таких обменов рождались новые тактические приёмы, улучшалось взаимопонимание в аспекте стратегий и доктрин. Узы между легионами упрочнялись на всех уровнях, а Империум в целом становился сильнее.

Главная задача такого обмена состояла в укреплении связей. Другая, в равной мере вредоносная и неотвратимая, относилась к делам политическим.

— Да что ещё нам нужно увидеть? — тихо, но твёрдо спросил Борей.

— Мы пришли сюда не судить, — ответил Сигизмунд.

— Но для чего тогда?

— Чтобы понять.

Война есть варварство. Храмовник знал эту истину с тех самых пор, как впервые стал воином. В их крестовом походе, ведущемся меж звёзд, где они сталкивались с ужасами из прежних эпох человечества и чудищами, порождёнными во тьме, почти не оставалось места для доброты. Покорение и приведение к Согласию по самой своей природе означали смерть и муки. Да, трагично, но если иначе никак, то всё нужно проводить быстро. Сигизмунд знал, что в рядах Кровавых Ангелов владыки Сангвиния выпадавшая им роль истребителей врагов и цивилизаций воспринималась как нечто кошмарное, настолько же постыдное, насколько и неизбежное, пусть лишь иногда. Поэтому, когда возникала необходимость, IX легион не уклонялся от такой обязанности. Надевая серебряные маски скорби, воины оставляли позади свои подразделения, жизни и имена, чтобы обернуться ангелами зверской расправы. Сигизмунд всегда считал, что это самое благородное отношение к правде войны из всех известных ему. Во всевозможных соединениях, армиях, братствах астартес и зонах боевых действий по-разному соблюдался баланс между необходимостью и жестокостью, однако равновесие удерживалось всегда.

Двенадцатый легион, в прошлом Гончие Войны, а ныне Пожиратели Миров, всегда имел репутацию прямолинейного и агрессивного войска, даже упивающегося несомыми им разрушениями. Но по мере того, как на космодесантников давило само присутствие их примарха, они заходили ещё дальше. Во что бы ни превратился Двенадцатый, теперь его культуру пронизывали легенды о слепом неистовстве и диких душегубствах. Вместе со списком побед Пожирателей Миров, который всё время удлинялся, промокая в крови, накапливались и свидетельства о бессудных казнях, массовых убийствах и потерях, нанесённых ими союзным войскам.

Закрыть глаза на такое не могли, но прямая конфронтация потерпела бы неудачу. Суровое порицание сработало с другими легионами, но на сынов Ангрона оно бы не подействовало. Пожиратели Миров пожали бы плечами и нераскаянно ухмыльнулись бы, показав окровавленные обломки зубов.

Поэтому применялись иные способы. Прежде всего группу Имперских Кулаков отправили сражаться в составе Двенадцатого — наблюдать, учиться, а также создавать связь между «скалой среди легионов» и братством, наиболее проблемным в настоящее время. Дорн собирался возложить эту обязанность на кого-нибудь другого из старших офицеров, но Сигизмунд попросил назначить его. Рогал согласился.

Тем временем внутри ямы пары воинов двинулись навстречу друг другу, напрягая мускулы и едва удерживаясь от рывка вперёд.

— Понять что? — уточнил Борей. — Истинную природу их варварства?

— Нет. Нужно понять, варварство ли это вообще.

Все двери в стене ямы закрылись. Кхарн кратко, почти незаметно отсалютовал противникам, после чего силуэты легионеров слились в размытое пятно из движений, клинков и цепей. В воздух взметнулся песок. Сигизмунд подмечал всё: он увидел, что Кхарн прыгнул вперёд в тот момент, как булава его партнёра врезалась в щит Делвара. Воин в шлеме в виде головы гончей выдержал удар и оттолкнул соперника всей своей массой. Боец с булавой пошатнулся. Все они бились очень быстро и необузданно — вкладывали во взмахи всю силу, не щадили друг друга.

Поймав на себе взгляд Борея, Храмовник посмотрел на лейтенанта, вопросительно приподняв бровь.

Борей пожал плечами.

— Ты улыбался.

Внизу, в яме, наконец брызнула кровь из пореза, и тут же раздался победный клич, которому секундой позже ответил рёв со смотровых ярусов.

На песке ещё высыхала кровь, но воздух над ним успокоился, а звуки боя сменились мерным сердцебиением корабля, пробивающегося сквозь эфир. Смотровые ярусы бойцовской ямы опустели. Лишь тёмно-багряные пятна на взбитом ногами песке напоминали, что тут бушевали схватки, раздавались триумфальные вопли и лязг оружия. Войдя на арену, Сигизмунд посмотрел вверх и ощутил густой неприятный запах пота и крови, ещё витающий там. Перед его глазами ненадолго замелькали красные и золотые вспышки: генетически сотворённые органы чувств извлекли крошечные обрывки воспоминаний из парящих кровяных частиц. Во рту возник резкий кисловатый привкус адреналина.

Кхарн стоял по другую сторону песчаного поля. Обнажённый по пояс, он укладывал клинок обратно на стойку, опустившуюся с крыши на поршневых рычагах. Пожиратель Миров не обернулся, но Сигизмунд заметил, что по его спине и шее пробежала судорога.

— Почему ты ещё здесь, Храмовник? — проговорил Кхарн. В голосе воина Сигизмунд уловил нотки вымученного спокойствия.

— Я ценю тишину.

— Но не одиночество, — рыкнул Кхарн и оглянулся. Его ладонь всё ещё лежала на клинке, который он собирался вставить в оружейную стойку. Фыркнув, он снова отвернулся. — Я знаю, что ты здесь делаешь. Вы пришли судить нас. Проверить, настолько ли мы погрязли в дикости, как болтают трусы.

— Я прибыл сражаться рядом с тобой, — возразил Имперский Кулак. — Как твой брат из другого легиона.

— Брат? — переспросил Кхарн, отворачиваясь от стойки. Теперь он нехорошо ухмылялся. — Ты мне не брат, Сигизмунд. Можешь твердить про обычаи и кровное родство, сколько пожелаешь, но мы другие. Вас создавали вести войну уныло, будто укладывать кирпичи — по одному ряду за раз. Мы же созданы, чтобы стать войной. Вот, видишь? — Он указал на металлические стены. — Это не ваш Круг Клинков, а око истины, что смотрит тебе в глаза. Кровь, урон, боль, ещё больше крови... вот что такое война. Мы не звери, Сигизмунд. Мы просто честны.

Кхарн подошёл к Храмовнику на расстояние двух шагов и наклонил голову вперёд. Мышцы его лица и туловища дёргались, будто на поршнях. Сигизмунд же стоял неподвижно.

— Прежде я сражался вместе с твоим легионом, — начал Храмовник. — На первом моём поле брани я бился рядом с воином по имени Сай.

— Он мёртв, как и Гончие Войны, какими ты их помнишь, — ответил Кхарн и начал отворачиваться.

— Он погиб достойно? — спросил Сигизмунд. Кхарн остановился и посмотрел на Храмовника.

— Центурионом. С оружием в руках.

— Никто из нас не просил бы о большем.

Сигизмунд подошел к стойке. Повернувшись спиной к Кхарну, он осмотрел оружие: топоры, ножи, тесаки, цепные молоты-метеоры и широколезвийные копья.

«Они учат нас тому, кто мы есть, — прозвучал в голове голос Аппия. — Вот зачем они существуют. Вот почему мы должны овладевать ими всеми».

«Пока не найдём самих себя», — сказал он тогда.

«Пока не найдём правду о себе».

— Можно? — спросил Сигизмунд.

Кхарн пожал плечами.

Сын Дорна вытащил тяжёлый вилочный меч. Его масса оттянула руку, словно зверь, пытающийся вырваться на свободу. Взмахнув клинком, Сигизмунд прислушался, как лезвие, влекомое увесистой сталью, со свистом рассекает воздух.

— Ага, — произнёс Кхарн. — Настоящая зверюга. Её ковали не для изящных движений.

— Убивает с одного разреза, — проговорил Храмовник, резким движением опустив клинок.

Кхарн кивнул, и Сигизмунд заметил насторожённость в его глазах. Храмовник вспомнил, какое положение у этого бойца: один из старших офицеров Гончих Войны, приближённый Ангрона. Многие считали Кхарна связующим звеном, не дающим легиону и его отцу совсем оторваться от выдержки, чести и самоконтроля. Именно из-за него Сигизмунд попросил у Дорна место в делегации. Кхарн был не просто убийцей.

— Думал, я не знаю о тебе, Храмовник? — пророкотал тот со сдержанной угрозой в голосе. — Знаю. Да и кто в легионах о тебе не слышал? Великий чемпион, мастер клинка, всегда в первых рядах, никогда не сбавляешь темп, камень внутри, огонь снаружи... Поговаривают, что ты непобедим, — так ли это?

Сигизмунд кивнул.

Кхарн приподнял искривлённую шрамом бровь.

— Посмотрим.

Храмовник почувствовал в этом слове вызов, испытание.

— Можем проверить прямо сейчас, если хочешь.

Ухмылка Кхарна растянулась в широкую улыбку, обнажившую его сломанные зубы.

— Ха! Здесь тебе не дуэльные клетки других легионов. Если ты, Сигизмунд, Храмовник из Седьмого, желаешь скрестить со мной клинки, это ты должен ступить сюда на глазах у всех и воткнуть оружие в песок.

Отвернувшись, сын Дорна вложил тяжёлый клинок обратно в стойку.

— Ты не такой, как я ожидал, — сказал Кхарн. — Большинство из тех, что бывали у нас — из других легионов, — и близко не подходили к таким местам. Им не понять, и неважно, сколько крови на них самих. Но вот ты, как мне кажется, иной.

— Какой? — спросил Сигизмунд и услышал нотку удивления в своём голосе.

— Ещё не знаю, — ответил Кхарн. — Думаю, как и ты сам.

По всему залу замигали янтарно-оранжевые огоньки. Храмовник почувствовал ступнями, как меняется вибрация корабля: тот готовился выйти из варпа в реальное пространство.

По-прежнему улыбаясь, Кхарн взглянул на Сигизмунда.

— Ну что, Храмовник? Похоже, наш разговор окончен. Война зовёт.

На гору щебня поднялся человек. Раненый, он страдал от наружного и внутреннего кровотечения: Сигизмунд улавливал металлический привкус в его дыхании.

В руках солдат держал энергокарабин — один из тех, которые за последние недели унесли немало жизней астартес. На поясе у него висел скимитар с углепластиковым клинком. Кристаллическую чешую его доспехов покрывали алые брызги. Пробоины в ней указывали на места, где броня не выдержала. Отверстия в теле закрыли синтетической плотью, но при каждом движении из них сочилась кровь.

Встав на вершине груды обломков, он посмотрел на космодесантников, полумесяцем выстроившихся внизу. Сигизмунд увидел в глазах человека страх и омерзение. Возможно, он предпочёл бы скрыть их под маской иных чувств, но изнеможение и горе не позволяли. Вместе с разрушением родного мира обнажилась и его душа.

Солдат не шевелился, не говорил ни слова.

Спустя пару секунд к Сигизмунду обернулся Кхарн.

— Хочешь подняться и заключить с ним мир, Храмовник?

Не дожидаясь ответа, он развернулся и полез вверх по склону.

Исколахар пристально взглянул на Сигизмунда с безмолвным вопросом, читавшимся в его глазах и стиснутых челюстях. Консул XIII легиона командовал экспедиционным флотом, который участвовал в совместных операциях против сил, отвергших Согласие на этой планете. Идеальная осанка, высокая компетентность... Ультрадесантник до мозга костей. Между двумя соединениями, участвующими в приведении к Согласию, возникли, мягко говоря, напряжённые отношения. Кхарн наотрез отказался даже обсуждать многоэтапную стратегию Исколахара, и план вообще сработал лишь благодаря тому, что воины Тринадцатого проявляли терпение и твёрдо намеревались добиться успеха в кампании.

Ранее, действуя рядом с Пожирателями Миров, сын Дорна ощущал во фразах и языке тела Исколахара некие едва заметные призывы, как будто консул считал, что Сигизмунд способен как-то одёрнуть псов Кхарна. Храмовник никак не реагировал. Он прибыл не для того, чтобы навязывать Двенадцатому свою или чью-либо волю. Сейчас долг требовал от него стать частью этого легиона.

— Что за безумство он затеял на этот раз? — негромко произнёс Исколахар, пока Кхарн удалялся от них.

В ответ Сигизмунд бесстрастно взглянул на Ультрадесантника, затем развернулся и вместе с Бореем последовал за Кхарном вверх по каменистому склону.

Солдат наверху дрожал как от боли, так и от ярости. Внизу за ним стояли другие: разнородная группа из пятнадцати человек, кто-то — в такой же броне, кто-то — в штатской одежде, наверняка оставшейся с довоенных времен. Мужчины и женщины, молодые и отягощённые грузом прожитых лет. Ещё дальше, в разрушенных зданиях, наводили оружие остальные бойцы.

Кхарн остановился и стянул шлем. Белизну его доспехов пятнала кровь. Сигизмунд определил, что Гвозди у него в черепе успокаиваются — по-прежнему грызут, но уже медленнее, как дыхание хищника становится равномерным после тяжёлой охоты. За недели, прошедшие с начала этой кампании, сын Дорна научился распознавать признаки укуса имплантатов.

Мужчина поднял глаза на Кхарна. Сигизмунд увидел, как на лице человека проступает гнев, вытесняющий страх и побуждающий оскалить зубы.

— Мясники!

Отхаркнувшись, солдат сплюнул на землю у ног Кхарна. Храмовник заметил, что у легионера дёрнулись челюстные мышцы. Его броня напряжённо зарычала, но Кхарн не двинулся с места.

— Вы... — начал человек и словно запнулся на этом слове. — Вы. вы пришли предложить условия сдачи?

— Вас приведут к Согласию, — холодно произнёс Исколахар. — Вы сложите оружие и прикажете всем вашим подчинённым сдаться. Вы примете власть Империума, поклянётесь в верности и прикажете сделать то же самое всем, кто находится под вашим командованием.

— Вас даже не интересует моё имя? — с горьким смешком проговорил человек.

— Тебя зовут Везис, — ответил ему Сигизмунд. — Раньше ты командовал когортой гражданской гвардии. Теперь же ты руководишь последними силами сопротивления этого городского комплекса.

Человек по имени Везис моргнул. Его разум, истерзанный болью, пытался осмыслить услышанное.

— Те, кто уже подчинился власти Империума, поведали о вас, — объяснил Исколахар. — Ваши поступки делают вам честь. И у вас есть будущее, если вы того пожелаете.

— Но не здесь, не на земле моего дома. Ты предлагаешь мне жизнь, полную... чего? Убийств по твоему приказу? Чтобы я заставлял других вставать на колени? — Человек покачал головой. — Нет.

— Если не примете Согласие, вам не позволят жить, — спокойно объяснил Исколахар. — Ни вам, ни тем, кто стоит за вами. Вы же понимаете. Орбитальные залпы рассчитаны, батареи нацелены. Ваши щиты отказали час назад. Мы вывезли из зоны обстрела всех невооружённых людей. Остались лишь ваши силы. Пожалуйста, поймите, что мы не желаем такого исхода.

Солдат широко раскрыл глаза. Сигизмунд заметил, как он сомкнул окровавленные ладони, будто хватая рукоять несуществующего меча. На кончиках его пальцев выступила кровь. Он словно собирался что-то сказать — или, возможно, достать оружие.

— Не выйдет, — отчеканил Храмовник.

Исколахар снова вперил взгляд в Сигизмунда. Затем к нему повернулся Кхарн.

— Он не подчинится, — продолжил сын Дорна, привлекая к себе внимание всех собравшихся. Сам он, однако, смотрел на Везиса. — Даже если он примет твои условия, Согласия от него не жди. Сердце его останется непокорным. Как и у всех его соратников.

— Но это единственный шанс, — настаивал Исколахар. Судя по тону, он не хотел верить в происходящее. — Ты хочешь лишить их последней возможности выжить?

Храмовник покачал головой.

— Есть и другой вариант. — Он снова посмотрел на мужчину. — Ты хочешь сражаться за свой мир, даже сейчас.

Человек кивнул.

— Ты понимаешь, что вам не выиграть, но всё равно хочешь биться. Тебе лучше умереть непокорным, чем жить посрамлённым.

— Да, — твёрдо заявил Везис.

— Значит, мы придём за тобой, — заключил Сигизмунд.

Кивнув мужчине, Храмовник развернулся.

— Ты предлагаешь наземную атаку? — прорычал Исколахар. Заслон его самоконтроля распадался под натиском гнева. — Чтобы мы послали наших воинов умирать, и ради чего? Потешить гордость, утолить их жажду крови? — Консул мотнул головой в сторону Кхарна.

Сигизмунд приготовился к тому, что в ответ последует рычание или даже удар, но капитан Пожирателей Миров оставался на удивление спокойным, наблюдая за сценой.

Исколахар наклонился к Храмовнику.

— Я много о тебе слышал. По рассказам ты лучше.

Борей положил ладонь на рукоять меча ещё до того, как последнее слово слетело с губ Ультрадесантника.

— Мы отняли у них всё, что они имели, — проговорил Кхарн.

Исколахар и Сигизмунд разом огляделись по сторонам. Пожиратель Миров махнул клинком, указывая на руины и дым, поднимающийся в небо.

— А то немногое, что осталось, ты перестроишь. В головы людей, что родятся после нашего отлёта, ты вложишь другие идеи. Этот мир станет подобием Ультрамара, отражением имперских идеалов. Всё прочее выкорчуют... И ты ещё называешь варварами нас. — Он покачал головой. — Таков порядок вещей, ведь мы правы и слишком сильны, а они не настолько правы и недостаточно сильны. Но, когда ты забираешь у кого-то всё, по крайней мере позволь ему попробовать убить тебя в отместку. Мы обязаны дать им хотя бы это.

Кхарн направил клинок в сторону Сигизмунда.

— Все воины под моим командованием последуют совету Храмовника из Седьмого. Наземная атака начнётся через час. Даже предоставим врагу время на подготовку. Если ты не захочешь участвовать, Ультрадесантник, это останется на твоей совести.

Он повернулся и направился вниз по склону, к тому месту, где ворчали танки Пожирателей Миров, изрыгая выхлопные газы.

— Мы присоединимся к штурму. Хотя бы для того, чтобы попытаться сократить потери, — отрывисто произнёс Исколахар с жёстким выражением лица. Затем он посмотрел прямо на Сигизмунда. — А когда мы закончим, я с тобой потолкую.

Консул положил ладонь на рукоять гладия.

— Как пожелаешь, — ответил Храмовник.

Командир Ультрадесантников зашагал к своим людям.

Сигизмунд оглянулся на Везиса. Он довольно долго смотрел на смертного, после чего обнажил и воздел меч, салютуя. Человек лишь дёрнул челюстью, а через мгновение развернулся и захромал обратно к своим позициям. Храмовник смотрел ему вслед, затем повернулся сам и последовал за Кхарном.

Сигизмунд ступил на песок. Смотровые ярусы уже заполнялись воинами. Пока Храмовник шёл, зрители не сводили с него глаз, поблескивающих в тусклом свете.

Кхарн поднял взгляд. Капитан Восьмой наматывал цепь на запястье, звеня металлом. У его рта подрагивали мышцы. Осами жужжали имплантаты в черепе. На плече виднелся шрам от ожога, след наземного штурма. Когда сражение окончилось, Пожиратели Миров оставили поле боя легионерам Исколахара и вернулись на арену.

— Что, чёрный рыцарь, снова пришёл судить, какие мы варвары?

Сигизмунд покачал головой и обнажил меч. Пожиратели Миров подняли оружие, оскалив зубы. Храмовник вонзил клинок остриём в песок.

Кхарн вскинулся и замер, словно пёс, натянувший поводок.

— Я пришёл, чтобы ступить на красный песок, — сказал Сигизмунд, положив руки на навершие меча.

Советник Ангрона посмотрел на клинок, затем на Храмовника. Показалось, что его презрительная ухмылка преобразилась в широкую улыбку. Раздалось сиплое рычание, и Сигизмунд лишь через секунду понял, что Пожиратель Миров усмехнулся. Теперь уже все воины XII легиона, и в яме, и на трибунах, свистели и улюлюкали.

Кхарн рассмеялся, и его хохот прокатился по арене, словно перестук поршней. Миг спустя он уже стоял на расстоянии вытянутой руки от Храмовника и говорил, уже не рыча, но хрипя.

— Надо мной не шутят, Храмовник. — Глаза Кхарна округлились, он оскалил зубы. — Тут наша земля, понимаешь? Наша правда! Этот песок пропитан кровью моих братьев. Мы были псами, но сейчас мы не глупцы. Ты на нашей земле. Я её сын, как и все мы — её дети, так что я не потерплю насмешек.

Сигизмунд вытащил клинок из песка, прокрутил в руках и протянул Кхарну навершием вперёд.

— Это меч защитника клятв моего легиона. Имя мастерицы, что выковала его, забыто: её убили жестокие господа. Моё слово опирается на сей клинок. Вот мой меч, Кхарн. Прими его на этом песке.

Пожиратель Миров уставился на рукоять меча. Его лицо внезапно застыло в нерешительности.

— Я не потерплю насмешек, — добавил Храмовник.

Посмотрев на него, Кхарн протянул руку и взял меч. Он поднял клинок, и его глаза заметались по волнистой стали.

— Оставь его себе, — наконец ответил Кхарн. Провернув меч в руке, воин всадил его в пол арены. — Мне нравится моё оружие, да и тебе лучше не драться незнакомым клинком.

Кхарн оглянулся через плечо на ближайшего из Пожирателей Миров в яме.

— Скралок, брат, тебе придётся найти другого напарника. Делвар, ты — с чёрным рыцарем из Седьмого.

Отвернувшись, Кхарн сел на скамью и занялся цепями, наполовину обвивавшими его запястья.

Делвар подошёл к Сигизмунду. Выражение лица триария, одного из абордажных бойцов XII легиона, скрывал шлем — морда гончей.

— Держись в моей тени, — прорычал он. — Я не буду таскать тебя по яме и не дам тебе запятнать мой список побед. Усёк? Здесь ты не капитан, никем не командуешь. Ты просто воин, связанный со мной, а я — с тобой, к добру или худу.

— Понятно, — сказал Сигизмунд и повернулся в сторону Кхарна.

Тот всё ещё прикреплял оружие к обеим рукам. Храмовник тоже потянулся за цепями.

Кхарн посмотрел на руку Сигизмунда, а затем прямо на него. Кожа рядом с его правым глазом дёргалась, как при нервном тике.

— Нужна цепь, — произнёс Сигизмунд, не убирая руку. — Мне бы не хотелось выронить меч в первой же схватке.

— Первой? — переспросил Кхарн. — Кто сказал, что ты пройдёшь хотя бы одну?

Храмовник пожал плечами.

Кхарн протяжно выдохнул.

— Знаешь, что-то мне очень настойчиво подсказывает, что я пожалею об этом. — Он покачал головой и размотал цепь, свисавшую с его правого запястья. — Держи.

Пожиратель Миров протянул звенья Сигизмунду. Храмовник принял их и начал обматывать правое предплечье. Рядом с ним Делвар крутанул молотом-метеором так, что тяжёлый железный шар на цепи засвистел, рассекая воздух.

Кхарн поднялся и вместе со Скралоком перешёл на противоположную сторону ямы. Двери в стенах арены закрылись. Отсек заполнила гудящая тишина. Закрепив цепь на мече, Сигизмунд бросил взгляд на Делвара. Тот кивнул головой в шлеме-гончей. Кхарн повернулся к ним, его подрагивающие мышцы внезапно замерли. Храмовник поднял меч и коснулся им лба.

Потом раздался рёв, мускулы налились силой, взыграла кровь, с шумом заметались цепи, и залязгала сталкивающаяся сталь.

— Вы восхищаетесь ими? — поинтересовался Восс. — Пожирателями Миров? Вы восхищаетесь ими. Признаться, я в замешательстве. Из сюжета вашей истории, как и из того, что мне известно о вашем послужном списке и деяниях вашего легиона, я вижу, что вы — благородная душа, что для вас нет славы ни в войне, ни в смерти. Но при этом вы называете братьями воинов легиона, не раз подвергавшегося порицанию за свои методы боёв. Нет ли здесь противоречия?

— Они оступались, — ответил Храмовник.

— При этом ваша неприязнь к Повелителям Ночи из Восьмого легиона чувствуется даже в тех немногих замечаниях, которыми вы поделились. Их тоже осуждали за жестокость на войне. Но о них вы не говорите, что они просто «оступились», и мне почему-то кажется, что вы не назвали бы их братьями.

По лицу Сигизмунда пробежала тень.

— Суть не только в деяниях как таковых. Их причина — вот что важно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПОЛУНОЧНЫЙ РОД

Над мёртвым городом поднимался дым. Густой тучей клубился он в голубом небе, напитанный запахами пластека, прометия и сырого мяса. Сигизмунд уловил их, как только открылись двери десантно-штурмового корабля.

— Будь оно неладно, — прошипел стоящий рядом Ранн.

Корабль накренился, но сабатоны примагнитили Сигизмунда к полу, и он, напрягая мышцы, по-прежнему стоял прямо, внимательно изучая город. За спиной оглушительно, словно буря, ревели двигатели.

Он видел паутину дорог, груды обломков на месте зданий. Осыпавшиеся стены с дырами оконных проёмов. Удобно устроившиеся тени окрестных гор постепенно уползали: их неласково оттеснял свет нового дня. Под столбами дыма вились оранжево-чёрные языки пламени. Никаких обстрелов. Ни вспышек взрывов, ни ярких трассеров, ни вздымающихся клубов пыли.

Только тишина. Сигизмунд слышал её даже сквозь гул корабля.

Среди руин он рассмотрел иссиня-чёрные силуэты танков, боевой техники и, рядом с кострами, легионеров.

— Взять на прицел, — сказал Храмовник. — Боевое развёртывание. Немедленно.

Ранн лишь кивнул, затем в воксе зазвучали отрывистые приказы, и воины на корабле поднялись, готовя оружие к бою. Транспортник выровнялся, турбины взвыли, и через открытую дверь стало видно, как эскадрильи таких же машин, рассыпая из-под крыльев яркие звёзды тепловых ловушек, снижаются по спирали. Сердце Сигизмунда сковало холодом, а в душе, сверкая молниями, поднималась буря. Некий голос, тихий, едва слышный и умолкающий, призывал одуматься, взять себя в руки, твердил, что без этого всё напрасно.

— Преданность вечна! — воскликнул Ранн, и из глоток его братьев вырвался рёв, вторивший его словам.

Штурмовой корабль круто задрал нос. На мгновение за бортом остались только голубое небо и звёзды, меркнущие в лучах утреннего солнца. Потом машина совершила переворот через крыло и спикировала.

Шерат. Там месяцами шла затяжная, ожесточённая война, острейший из открытых конфликтов за всю историю Крестового похода. Пять легионов, три примарха, миллионы солдат, осады, штурмы, потери. Никогда не отступающие войска долго и с большой кровью давили на прогибающийся заслон из силы и воли людей, которые не желали покоряться. Но запомнят из этой кампании только то, как она завершится. Тогда ослабление братских уз и веры в идеалы приведёт к тому, что Кёрз прольёт кровь Рогала Дорна, после чего Ночной Призрак сбежит, дабы творить новые бесчинства в будущем. Слава, которой покрыл себя Третий легион под началом Фулгрима, потускнеет, словно позолота, а почести забудутся. Мало кто захочет вспоминать, как мир привели к Согласию, и ещё меньше найдётся тех, кто пожелает держать знамя той победы.

На заключительных этапах кампании, проходивших на северном континенте, пали последние города и цитадели. Если защитники других оплотов твёрдо держались неделями и месяцами, то приполярные крепости сдались одна за другой за несколько дней, когда легионы ударили по ним с воздуха и земли. Ранее жители Шерата нападали, отбивались, сопротивлялись, но теперь поняли, что они — просто люди, обессиленные и сломленные, а в тех, с кем они столкнулись, нет ничего человеческого.

Десантно-штурмовой корабль резко сбросил скорость и завис над площадью. Сигизмунд спрыгнул с аппарели. Он жёстко приземлился, и толчок отдался во всём теле, но он зашагал дальше, продвигаясь вперёд рядом с братьями, держа меч наготове.

Транспортники, разогнав двигатели, с пронзительным воем ринулись в небо. В центре площади разрозненно стояли воины в полуночно-синем. Имперские Кулаки не замедлялись. Сигизмунд подступил к одному из легионеров в тёмной броне, и тот вскинул болтер.

Напрасно. Храмовник рассёк оружие, болты в патроннике и магазине детонировали, сам легионер качнулся, и в него тут же врезался щит Ранна. Имперские Кулаки клином пробивались к центру площади.

Затем к Сигизмунду повернулся другой воин. Над его череполиким шлемом с алыми линзами вздымался красный гребень в форме перепончатых крыльев, а в руке к жизни пробуждался цепной меч. Повелитель Ночи замахнулся. Храмовник включил силовое поле в тот же миг, как его клинок столкнулся с оружием противника. Зубья брызнули в стороны, и Храмовник ощутил, что его меч проходит насквозь. За миг до того, как клинок рубанул воина в тёмно-синем по макушке, Сигизмунд убрал расщепляющее поле. Если бы энергия окружала клинок, удар раскроил бы и гребень, и шлем, и череп, потом скользнул бы ниже, распорол бы грудную клетку, а затем внутренности. Кровь и содержимое кишечника, что хлынули бы наружу, тут же запеклись бы на мече, и через секунду он устремился бы вверх, к новому противнику...

Клинок рассёк гребень, проломил керамит, и шлем раскололся. На маску-череп полилась кровь, легионер зашатался, и Сигизмунд уложил его пинком в грудь. Воздух вокруг него дрожал от шума и гвалта, но ему казалось, что это происходит где-то не здесь. В том месте плечом к плечу сражались Храмовники и братья-щитоносцы Ранна. Для Сигизмунда же не существовало ничего, кроме его кипящей крови и силы воли, которая наподобие тончайшей нити удерживала меч от того, чтобы впиться в горло воина, лежащего у его ног. Из вокс-решётки Повелителя Ночи звучали какие-то неясные протесты. Если бы Храмовник сделал волевое усилие и всего одно движение мышц, остриё клинка вошло бы под подбородок шлема и дальше, через полость рта, в мягкие ткани.

— Брат! — громко и настойчиво позвал Ранн.

Сигизмунд не шелохнулся, но к нему резко вернулось чувство реальности.

— Что вы творите? — прохрипел, задыхаясь, Повелитель Ночи.

Храмовник посмотрел на воина у своих ног, затем поднял глаза на площадь. Весь город окутывал дым, маслянистый от жира. Здесь горели трупы. По периметру площади торчали колья — железные штыри, вбитые в землю. На них висели тела, пронзённые насквозь, одно над другим. Некоторые колья уже гнулись под их тяжестью. Фонтан в центре заполнился кровью, в ней лежали ворохи содранной кожи.

— Выводи войска из зоны боёв, — прошипел Сигизмунд, стиснув зубы. — Вас сменяют. Выполняй!

— Сменяют? — с издёвкой произнёс кто-то у него за спиной. — Я не совсем понимаю, кто уполномочил тебя отдать такой приказ.

Храмовник выпрямился и обернулся. Воин, который заговорил с ним, стоял, прислонившись к обгорелым обломкам какой-то статуи. Рядом с ним покоилась шипастая цепная глефа. По его необычайно бледному лицу с тонкими чертами тянулись шрамы, подобные трещинам в мраморе. Он наблюдал за Сигизмундом непроглядно-чёрными глазами, скрестив руки на груди.

— Согласно уложениям и правилам, применимым к данным ситуациям, театром военных действий на этом участке командую я. Поэтому, если у тебя нет новых приказаний от вышестоящего начальства, я буду вынужден от имени Восьмого легиона отклонить твою просьбу.

— Севатар, — прорычал Ранн.

— Фафнир. — Севатар улыбнулся, затем кивнул Повелителю Ночи, всё ещё распластанному на земле. — Поднимайся, Крукеш.

Сигизмунд шагнул к Претору Нокс. На площади воцарилось напряжённое молчание.

— Что вы здесь устроили? — выпалил Храмовник.

— То, что нам приказал наш отец и господин. Мы сделали то, что необходимо.

— Вот это?! — Сигизмунд ткнул мечом в сторону клубящегося дыма и дальше, за колья, где находилось то, что осталось от города. — В этом нет необходимости.

Севатар лишь пожал плечами:

— Я не буду спорить с тобой о различиях в наших воззрениях. По правде, они вообще кажутся мне в равной мере скучными и бессмысленными.

Сигизмунд набрал воздуху в грудь, но Претор Нокс продолжил:

— Более того, сейчас не до них. У нас полно работы. Ты, конечно, можешь остаться, но что-то мне подсказывает, что тебе здесь не понравится.

Севатар отвернулся, и в ту же секунду сверкнула сталь. Меч Храмовника стремительно разрезал воздух, но глефа Повелителя Ночи остановила клинок, и воины вдруг оказались лицом к лицу, скрестив оружие.

— Бьёшь без предупреждения, — оскалившись, прошипел Севатар. — Разве так поступают поборники чести и справедливости? Только не говори, что прежде я ошибался в тебе. Ещё не хватало, чтобы ты мне начал нравиться.

Сигизмунд смотрел прямо в непроглядно-чёрные глаза и не ослаблял хватку. Усмешка его противника дрогнула.

— Я заметил, ты не включил силовое поле. Это ты так печёшься о моём здоровье или пытаешься что-то донести? Хм... Доказать, что ты — благородный рыцарь, а я — жестокий убийца, или нечто вроде того?

Претор Нокс сверкнул глазами.

— Тогда, брат, я сэкономлю тебе силы и приведу пару аргументов. Во-первых, будь я на твоём месте, не стал бы махать мечом, не способным укусить как следует.

Севатар уменьшил нажим и, расцепив оружие, быстро и ловко скользнул назад. С его губ медленно сползла улыбка. Он посмотрел наверх, туда, где висел ближайший к нему мертвец — в чёрном от крови мундире, с руками, опущенными вдоль тела. Между челюстей трупа торчало остриё кола.

— Во-вторых, мне попросту плевать. В-третьих — пусть я и обещал, что ограничусь двумя пунктами, — ты, Храмовник, весь такой добродетельный и смертоносный, но это не твоя война, и никогда твоей не была.

Сигизмунд сделал шаг вперед и воткнул меч у ног Севатара. Облачённые в полночь рассмеялись, а их командир покосился на клинок:

— Тебе прямо очень хочется, да?

— Здесь и сейчас.

Претор Нокс закатил глаза. Затем он обвёл взглядом стоящих вокруг Повелителей Ночи и Имперских Кулаков, моргнул и покачал головой:

— Ну ладно.

Храмовник вытащил меч из земли и отошёл к Ранну. Воины обоих легионов расступались, между ними возникал неровный круг пустого пространства.

Фафнир молча протянул руку и забрал оружие у Сигизмунда. Храмовник же достал из подсумка длинную цепь и начал туго обматывать её вокруг запястья. Услышав, как звякнули звенья, плотно прижавшиеся к броне, он забрал у Ранна меч и кивнул соратнику.

— Благодарю, брат мой.

— Благодаришь за то, что я не называю твою затею глупой? — поинтересовался Фафнир. — Не будь тебя здесь, я бы обошёлся без вызова. Сразу бы посмотрел, как он станет ухмыляться, если вышибить ему зубы в грязь.

Сигизмунд прикрепил меч к цепи, повёл пальцами, взвесил оружие в руке и почувствовал, как изменилась балансировка.

— Пожалуй, тебе не надо напоминать, но он быстрый, — вполголоса произнёс Ранн. — Я смотрел, как он бился с кем-то из Тринадцатого, и зрелище вышло гадкое. Так что я бы доверял ему не больше, чем скорпиону.

Сигизмунд покосился на Фафнира, и тот пожал плечами.

— Это я так — вдруг ты сам не подумал.

— Дело, брат, не в том, кто быстрее или сильнее, — ответил Храмовник.

Он положил руку на плечо штурмового капитана и, понизив голос, приказал:

— Рассредоточь наши силы по городу и прекрати это варварство. Отправь сообщение примарху, он наверняка захочет потолковать с Ночным Призраком.

— Будет сделано, — отозвался Ранн.

Сигизмунд склонил голову и прижал кулак к груди, а Ранн отсалютовал в ответ. Затем Храмовник развернулся, и ритм мира стал замедляться, подстраиваясь под стук его сердец. В мыслях воина зарокотала надвигающаяся буря, давняя и далёкая.

Севатар приблизился, держа глефу одной рукой. Он двигался мягко и непринужденно. Его глаза внимательно следили за Сигизмундом, а губы улыбались.

— Сражаемся, пока один из нас не сдастся! — крикнул он.

— Согласен, — кивнул Храмовник.

Он сделал вдох, и в нос ударил смрад разорённого города.

— Бить только оружием, — предупредил Ранн.

Севатар чуть приподнял бровь, затем пожал плечами:

— Болтают, вы играли с собачками на аренах Двенадцатого, так что понимаю, отчего ты беспокоишься: вдруг он перенял их дурные повадки. Нельзя же допустить, чтобы главный Храмовник слишком часто затевал грязные потасовки, правда?

Сигизмунд пропустил колкости мимо ушей. Он остановился и полностью сосредоточился на тяжести меча. Стук его сердец уже почти затих, а где-то в глубинах памяти застучали первые капли дождя и зашумел ветер, трясущий дверь лачуги.

— Итак... — Севатар прервал свой мерный шаг, чуть наклонился, чтобы отстегнуть висящий на поясе шлем, и надел его. Из-под багровых крыльев гребня на Сигизмунда воззрился клыкастый череп, потом вспыхнули глаза-линзы. — Давай уже за дело.

Севатар двинулся с места. Цепная глефа метнулась вперёд, наклонилась для режущего удара. Быстро. Ошеломительно быстро. Но Сигизмунд, уже ринувшийся к нему, тут же парировал и услышал лязг. Он отразил атаку. Отводя глефу в сторону, Храмовник перехватил меч одной рукой и провёл выпад, вложив в него всю свою силу и массу тела. Один удар — один поверженный противник. Чисто и безупречно. Если поразить нужную точку, то даже без силового поля остриё пробьёт броню и вонзится в плоть. Сигизмунд заранее подметил, что над пластиной, защищавшей живот Севатара, образовался зазор. При попадании в место, где соединяются кабели и пластины, клинок вопьётся в туловище, пройдёт через кость и доберётся до внутренностей. Удар не смертельный — для космодесантника, — но его хватит, чтобы покончить со всем этим, чтобы ранить, чтобы оставить отметину на память.

Но Севатар увернулся в мгновение ока. Меч, увлекая Сигизмунда за собой, пронзил пустоту, а цепная глефа, пронёсшись по дуге, пошла диагонально вверх, целя под рёбра уже ему самому. Разгадав направление приближающегося удара, Храмовник развернулся, подступил вплотную к противнику и выставил верхний блок. Клинки лязгнули, столкнувшись.

Так выпады и секущие удары следовали один за другим, пока всходило солнце, пронизывая лучами шлейфы дымовой пелены. Поначалу бой сопровождался криками и одобрительными возгласами. Потом они уступили место тишине. Два воина двигались в центре круга, будто выписывая витки спирали. Режущий удар клинком — ответный выпад. Сигизмунду чудилось, будто схватка идёт вне времени и пространства, будто солнце, катящееся по небосводу, вращается вокруг застывшего мгновения их поединка, будто дуэль вобрала в себя весь мир, и теперь истина и ложь, жизнь и боль сводятся к столкновениям клинков.

Секущий удар — парирование. Зубья прочно цепляются за лезвие меча, бороздят его, толкают далеко в сторону. Рубящий выпад, направленный в ноги Храмовника, такой стремительный, что очертания оружия размываются. Ему придётся отступить, но только на шаг. Клинок взмывает и устремляется в зазор, который должен открыться. Однако глефа уже летит навстречу, и в момент столкновения её привод на секунду оживает, острые зубья выворачивают меч, но Сигизмунд держит его так крепко, что лишь прокручивается рукоять. Храмовник отталкивает глефу и снова сечёт. Его сердца равномерно отбивают ритм уходящих часов.

Один удар — один поверженный противник. Чисто и безупречно. Самая первая правда, которой научил Сигизмунда этот меч. Но истина становится ложью, если оружие не находит цель, если твой враг подобен Севатару: жестокий, смертоносный, плюющий на идеалы и проворный, как молния, проскочившая между грозовой тучей и землёй. Одно мгновение — одна ошибка, и всё будет кончено.

Они вели поединок в безмолвии. Первое время Сигизмунд думал, что Севатар будет болтать, отпускать колкости при ударах, но он молчал. Никаких издёвок, ни одного вычурного трюка. Он просто дрался, но с истовостью, какой Храмовник ещё ни в ком не ощущал. Кипучий, но целеустремлённый, он стал подобен волнам чёрного океана или буре, которая никогда не утихнет. Сигизмунд знал, что Севатар будет биться неустанно. Но ещё он знал, что в прошлом его неприятель отступал, сбегал, бесчестно убивал, а на войне сражался как трус. Однако здесь, в круговороте времени, обитало что-то ещё. Вероятно, даже сам Севатар не осознавал, что втянут в некий спор, ведущийся на языке столкновений клинков. Здесь вершилось наслоение эпох, противоборство всех культур, их гибель. Эти процессы никогда не повторялись в точности, но всегда следовали одному шаблону. Смерть и воин, рыцарь и его тень... Так оно и будет, пока лязгают их клинки, вечно усекая настоящее. Однако и этому придёт конец. А положит его — один удар клинка.

И конец уже почти наступил. Как свет, который мерцает вдалеке и с каждым шагом становится ярче, финал вырисовывался всё отчётливее. И истина, ждущая там, отличалась от правды, увиденной им в словах Аппия тогда, много лет назад.

«По одному удару клинком за раз. Вот из чего мы складываем вечность — из следующих ударов».

Уже в тот момент, как они впервые скрестили оружие, Сигизмунд понял, что быстро одолеть Севатара не выйдет. Поэтому он рубил и рубил, и с каждым разом его чутьё затачивалось, словно лезвие: он быстрее улавливал движения противника, быстрее воспринимал его темп. И вскоре он сможет нанести последний удар, тот самый, что подойдёт для победы, как ключ к замку, и всё будет кончено. Один удар сложится из тысячи.

Дым таял, и закатное солнце в нём пламенело красным и оранжевым. Снова секущий выпад — ещё раз удар сверху вниз, меч ещё раз поворачивается в руках, и парирование ещё раз отбрасывает атаку...

И вдруг пришло озарение. Сигизмунду почудилось, будто он вовсе не воин с оружием в руках, которое сейчас попадёт в цель, а лишь наблюдатель, увидевший, как появилась возможность для этого.

Сигизмунд принял выпад на плоскость меча, ощутил, как из-за отдачи завибрировала рукоять в его хватке, почувствовал, как зубья глефы скользнули к гарде. На секунду сцепив свой клинок и алебарду, он рванул их вместе, резко дёрнул меч вверх и превратил движение в удар из-за головы, который не мог не обрушиться на лицевую пластину Севатара.

Претор Нокс сообразил, что происходит. Это осознание прокатилось от него к Сигизмунду, словно электрический разряд или ударная волна от подводного взрыва. Он видел, что не может ни блокировать, ни контратаковать. Линзы его шлема горели красными угольками в тусклом свете, словно застыв в том мгновении, коротком, но казавшемся вечностью, суть которого понимали только они двое.

Опустив голову, Севатар боднул Сигизмунда гребнем в лицо одновременно с тем, как клинок врезался в его лицевую пластину, разбив керамитовую маску-череп и потушив одну из алых линз. Храмовник шагнул назад и, крутанув меч, принял защитную стойку. Севатар отступил, стягивая шлем с окровавленного лица. Сигизмунд ощутил привкус железа на языке и тяжесть во всём теле, редкую для космодесантника. Он увидел, что его доспех покрывают царапины и сколы. Уже светало, новая заря расцвечивала зубчатые вершины окрестных гор. Город словно притих. Костры угасли, а пахнущий мертвечиной дым почти рассеялся.

— Первая кровь за мной, — сказал Севатар.

Хотя по его лицу тоже текли красные струйки, он ухмылялся.

— Это не по правилам! — крикнул Ранн.

— Вероятно. — Севатар пожал плечами. — Зато я не проиграл.

Затем он ступил вперёд и прошептал так, чтобы слышал только Сигизмунд:

— В следующий раз, брат, помни: даже если люди начинают что-то с честью, под конец они обязательно пустят её на ветер.

Он снова ухмыльнулся.

— Уж я-то знаю, поверь.

С губ Храмовника сорвался невесёлый смешок, затем он развернулся к Севатару спиной и ушёл.

Сигизмунд осёкся, его последний незавершённый ответ оборванной верёвкой повис в воздухе. Пристальный взор главного Храмовника был прикован к краю пещеры. Перед его немигающими глазами наверняка стояли образы, находившиеся не здесь.

— Итак, победителя не определили, — подытожил Восс.

Оглядевшись, Храмовник вновь сосредоточил внимание на Соломоне.

— Поединок недействителен, — произнёс тот. — Победа не присуждена, поражения никто не признал.

— Не присуждена... — медленно повторил Сигизмунд. — По-твоему, истинность победы определяется правилами?

Восс покачал головой.

— По-моему, вы пытаетесь сказать мне, что нам хотелось бы верить, будто так и есть.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ТРИУМФ

Взойдя над плато, солнце залило землю бледно-золотыми лучами, и тени из полночно-синих стали лиловыми, как синяки на коже. Высоко в светлеющем небе мерцали мнимые звёзды — корабли, занимавшие все эшелоны от высокой до низкой орбиты.

Сигизмунд наблюдал за тем, как меняется освещение. Отсюда, с высокого балкона сбоку от Императорского Помоста, мир внизу казался выставленным напоказ. Посадочные модули и боевые машины выглядели крошечными, а отдельные фигуры и вовсе не подмечались глазом, если только не двигались в группах, но даже тогда они становились едва различимыми. Здесь находились армии, которые однажды уже завоевали Галактику, но сохранили живую силу и мощь, чтобы проделать это повторно: Пожиратели Миров, Тысяча Сынов, Несущие Слово, Лунные Волки, Кровавые Ангелы, Белые Шрамы, Дети Императора, Гвардия Смерти, все представленные огромными формированиями. Кроме них, прибыли легионы титанов, династии рыцарей, крестоносные соединения, податные когорты и боевые порядки легатов — несметные армии уходили всё дальше и дальше за горизонт по обе стороны от гигантской триумфальной дороги под Императорским Помостом, который одинокой горой возвышался над выровненной поверхностью мира.

Улланор, место величайшей славы. Именно здесь Владыка Людей сокрушил опаснейшую из орочьих империй. В ознаменование этого почти уникального триумфа и назначили празднование. Своих представителей направили все Легионес Астартес. Девять примархов встанут здесь возле Императора, дабы принять парад армий, которые пройдут по широкой дороге, выложенной из раздробленного камня расколотых гор. Сама подготовка к триумфу представляла собой великое достижение инженерной науки и логистики, сравнимое с крупнейшей из военных кампаний. Здесь воля человека оставила свой след во вселенной.

Сигизмунд услышал гул силовой брони, затем пощёлкивание и жужжание аугментированной поступи, но не обернулся.

— Прекрасный вид, — произнёс голос рядом.

Глянув влево, Храмовник увидел воина в жёлтом доспехе и плаще, отороченном мехом ледового льва, какой носили хускарлы Рогала Дорна. Космодесантник стоял, облокотившись на балюстраду. Его лицо, отмеченное временем и множеством шрамов, окаймляла седая борода. Во лбу над левым глазом шли в ряд три гагатовых штифта, знаки долгой службы. Сигизмунд приветственно кивнул ему.

— Магистр Архам.

— Первый капитан Сигизмунд.

— Я нужен ему?

Командир телохранителей примарха покачал головой.

— Пока нет.

Храмовник ещё раз кивнул, и снова повисла тишина.

Позже они придут сюда снова — в составе почётной гвардии Рогала Дорна, когда примарх Седьмого поднимется на Помост вместе с братьями-примархами. Это событие входило в официальное расписание триумфа, однако нынешней ночью Владыка Людей зачем-то вызвал Дорна к Себе. Тогда Сигизмунд сопроводил отца к Императорскому Помосту и с тех пор ждал, хотя уже наступало утро. Он понятия не имел, что происходит за дверями палат совета, а Архам если и знал, то не подавал виду. В той встрече Храмовник увидел нечто потаённое — как будто за кулисами церемоний и зрелищ вершились важные дела.

Ветер, поднявшийся в тиши, начал трепать канаты, что удерживали знамёна свёрнутыми. Запахло пылью.

— Ты видишь перед собой что-то тревожное, брат? — спросил наконец Архам.

Оглянувшись на соратника, Сигизмунд встретил его ровный взор. Многие из Седьмого видели в магистре хускарлов старую, выветренную скалу, непоколебимую сердцевину того легиона, что поступил под командование Дорна столько десятилетий назад. На самом же деле Архам служил немногим дольше Храмовника, но он принадлежал к Первым — тем, кто стал Имперскими Кулаками, когда Рогал Дорн принял руководство братством. Многие годы он нёс эту честь и долг как настоящий ветеран, как воин, который многое повидал и свершил, а понял ещё больше. Сигизмунд знал его много лет, сражался с ним плечом к плечу и испытывал к нему безграничное, бесспорное уважение, но они никогда не были по-настоящему близки. Архам ощущался каким-то слишком спокойным, чрезмерно холодным, как скала, способная выдержать всё, но служащая лишь наковальней для ударов молота.

— Мы смотрим с точки зрения истории, — сказал Сигизмунд, кивком указав на открывающийся вид.

— Истории? То есть?

— Вот какими нас видит грядущее. Так оно видит всё, в чём мы когда-либо участвовали. В подобной перспективе исчезает всё малое, пропадают отдельные личности и поступки. Там, внизу, есть герои, как настоящие, так и будущие, а также люди, изменившие ход жизни человечества. Их сотни, тысячи, но я не могу назвать их, ибо не вижу их лиц. «Мощь Империума» — вот как станут говорить обо всём этом. Имена и судьбы скроет завеса времени и грандиозных деяний.

— Ты волнуешься о нашем наследии? — уточнил Архам.

— Нет. Всех нас забудут, брат, как оно и задумано. Речь не о памяти — речь о переменах. Вот почему мы здесь. Вот почему наш отец и господин разговаривает с Императором наедине. Речь о том, чтобы провести черту во времени, отделить прошлое от будущего. До и после Улланора — вот как всё будет в летописях.

Архам молча кивнул.

— Ты в чём-то прав, но я не вижу причин для меланхолии, — сказал он затем.

Сигизмунд моргнул, и в тот миг у него перед глазами всплыли маски мёртвых жестоких королей и красные глаза погибели — Севатара, который ухмылялся ему, скаля окровавленные зубы.

— Однако из-за чего мы размышляем о событиях недавних лет, будто о другой эпохе?

Архам, похоже, собирался ответить, но внезапно выпрямился и развернулся — из сводчатого прохода на балкон вышел Дорн. Его лицо оставалось таким же твердым и непроницаемым, как и всегда, но Сигизмунду показалось, что он заметил в глазах отца мерцание, словно в пламя, горящее внутри каменной оболочки разума примарха, бросили нечто настолько громадное, что поглотить и осознать его непросто даже Рогалу.

— Сыны мои, — обратился Дорн к легионерам, встав рядом с ними.

Его взгляд устремился вверх, к небу, а затем на плато, где поднимались клубы выхлопных газов и дыма от костров. Одни формирования войск и техники перемещались, другие, спавшие ночью, ожидали. Примарх долго молчал. Сигизмунд заметил, как он сжал кулак и постучал костяшками пальцев по мрамору. Затем Рогал наклонил голову и, ещё на секунду посмотрев вдаль, обернулся.

— У Императора есть для нас какая-то задача? — спросил Храмовник, и Дорн взглянул прямо на него.

— Задача... — неспешно повторил примарх. — Сегодня у всего и вся появятся новые задачи. Всего и вся. — Он покачал головой. — Кое-что ты узнаешь достаточно скоро, остальное — чуть позже.

— Всё ли в порядке, повелитель? — уточнил Архам.

Рогал посмотрел на магистра своих хускарлов и улыбнулся, хотя его глаза подёрнулись инеем грусти.

— Всё идёт своим чередом... — ответил Дорн, потом словно бы встрепенулся. — Нужно подготовиться к Триумфу, а когда закончим, я хочу поговорить со старшими офицерами моих сыновей, которые присутствуют здесь: Йоннадом, Камба-Диасом, Эфридом и вами двумя. Ещё с Поллуксом и Ранном. — Он посмотрел на Сигизмунда. — С тобой, как полагаю, будет и Борей.

Храмовник кивнул, сузив глаза.

— Предстоит общий сбор. Значит, нас ждёт кардинальное изменение приказов.

— Ты и впрямь считаешь, что тебе удастся выведать у меня, о чём пойдёт разговор?

Сигизмунд пожал плечами.

— Я подумал, что стоит попробовать, — ответил он.

Дорн рассмеялся, и утренний воздух вздрогнул от короткого резкого звука. Он положил ладонь Сигизмунду на наплечник.

— Спасибо тебе, сын мой, — сказал он. — По правде, мне думается, что день, подобный этому, больше не придёт никогда. Настал великий день, воистину великий.

Ты и сам всё увидишь и поймёшь. И спасибо тебе, что мы вместе встречаем его зарю.

Храмовник склонил голову. Дорн оглянул просторы Улланора, затем кратко кивнул, будто приняв чей-то ответ, слышный только ему, и отвернулся от света восходящего солнца.

Воздух уже сотрясался от земли до небес. В пяти километрах от Помоста двигатели десятков тысяч бронемашин выдыхали чёрный смог, застилавший свет солнца. Сигизмунд слышал их нарастающий гул — рокот одной танковой дивизии за другой вливался в общий хор.

Вместе с тысячей Имперских Кулаков он стоял в шеренге у подножия Помоста. Рядом выстроилась сотня его Храмовников, их сюрко трепетали на ветру, который колыхал знамёна над головами. Дальше располагались подразделения хускарлов, затем — терминаторы из ударных батальонов Камнедробителей и элитные воины штурмовых групп Ранна, выдвинувшие перед собой щиты. За ними ждали силы девяти легионов Космодесанта, по одному отряду почётной гвардии для каждого из находящихся здесь примархов. Этим избранным бойцам, стоявшим перед Самим Императором и Его сыновьями, предстояло также пройти во главе парада, ожидающегося после церемонии.

С края Помоста начали падать золотые лепестки. Из горловин серебряных горнов, каждый размером с гаубицу, загремели фанфары: раскатистый мотив, который понёсся вниз по мраморной горе, подпитывали огромные компрессоры. Затем один за другим на балконе появились примархи. Хотя тот находился на высоте сотен метров над землёй, каждый из сыновей Императора поистине блистал, и они притягивали взгляды, как путеводные звёзды, вокруг которых словно бы изгибались сами небеса.

Лоргар, смиренно стоя на коленях, с безмятежным лицом глядел сверху вниз на собравшиеся воинства.

За плечом Сангвиния блистал Фулгрим, словно герой древних мифов и ангел стародавнего рая выступили из легенд в бытие. Затем Хан и Ангрон — свирепость и непокорность эхом отдавались между ними, точно гром, звенящий меж двумя скалами. Присутствие Магнуса, меднокожего гиганта, ощущалось подобно молнии, застывшей в миг удара. Мортарион — тень, вырезанная в сиянии его братьев. Следом сверкал золотом Рогал Дорн, а в шаге позади него виднелся Хорус в волчьей шкуре, накинутой поверх огромного жемчужно-белого доспеха. Лицо Луперкаля будто застыло. Он и Рогал ступали в ногу, будто само существо их обоих в тот момент синхронизировалось ради единой цели. Оба непреклонные, безжалостные, неимоверно сильные — в них жили сила и просвещённость Империума, отлитые из металла, изваянные из плоти.

Сигизмунд почувствовал, что дыхание замерло у него в груди, а сердца забились в такт фанфарам. В тот момент Храмовник ощутил себя одновременно и умалённым, и возвышенным, осознал себя частью чего-то большего, чем он сам, чего-то настоящего и вечного. Ударив кулаком по груди, он услышал отзвуки того же жеста, повторённого девять тысяч раз: все воины, выстроенные перед Помостом, отсалютовали своим отцам.

И вот в поле зрения возникло последнее создание. Девять владык обернулись разом, вроде бы сами по себе, но в тот миг — как единое существо. Сигизмунд не видел ничего, кроме исполинского силуэта из золота и света, пламени и тени, молний и бури — сверхновой, рядом с которой потускнели звёзды примархов. Все звуки и ощущения отошли на задний план, всё стало подвластно времени, что текло из единственного, сияющего золотом источника. Храмовник стоял на коленях. Мир стоял на коленях. Рёв горнов сменился тишиной. Он не чувствовал ничего, кроме ветра, скребущего доспехи пылью.

Он вспомнил момент, когда его легионеры только собирались у Помоста, а вокруг них строились бойцы почётных гвардий. Услышав чей-то возглас, Сигизмунд обернулся и увидел воина в жемчужно-белых доспехах с тёмными вставками. Герб на его наплечнике легионера изображал чёрного волка, сомкнувшего челюсти на серебряном полумесяце, а на сгибе руки он держал шлем с плюмажем. Храмовники резко развернулись, инстинктивно обнажая мечи.

— Первый капитан! Я требую разговора!

Под серыми глазами космодесантника растянулась улыбка.

Сигизмунд подал знак своим воинам и покачал головой. Мечи скользнули обратно в ножны.

— Почтенный капитан Сеянус, — произнёс Храмовник.

Они пожали руки и обнялись, отчего Гастур улыбнулся ещё шире.

— Рад тебя видеть, брат, — добавил Сигизмунд.

— А ты совсем не постарел, выглядишь ещё смертоноснее, — усмехнулся Сеянус, подчёркнуто рассматривая его. — Вот я с каждым часом чувствую себя всё более старым и неповоротливым. Наверное, я предоставлю кому-нибудь другому сбить лавры победителя с твоей головы.

— Занимай очередь, — рыкнул Ранн, протолкнувшись к Сигизмунду.

— Фафнир!

Обнявшись, воины с лязгом пожали руки в латных перчатках.

Сигизмунд посмотрел над плечом Гастура на воинов, пришедших вместе с ним. Трое носили чёрные доспехи, остальные — серо-белые.

— Эзекиль. — Он кивнул первому капитану Лунных Волков, затем поприветствовал других: — Тарик, Аксиманд.

— Главный Храмовник, — ответил Абаддон, пожимая ему руку.

Сигизмунд заметил, что взор Эзекиля едва заметно блуждает, словно его мысли чем-то заняты.

— Такой день, а ты мрачен, — произнёс Сигизмунд. — Тебя что-то тревожит?

— Раз уж ты так говоришь, значит, надо мной будто грозовая туча повисла. — Абаддон поморщился, затем покачал головой. — Нет, брат... Пока ничего такого. Но, возможно, когда этот день закончится, будет о чём поговорить.

— Первый капитан Сигизмунд, — внезапно раздался ещё один голос, и Храмовник увидел, что вперёд выходит Кэл Экаддон.

Рот легионера растягивался в привычной для него ухмылке, острой, как клинок.

Абаддон, не оборачиваясь, поднял руку.

— Капитан Экаддон, если ты думаешь, что я позволю тебе унизить Первую роту, бросив вызов главному Храмовнику, то ты считаешь меня чересчур снисходительным. Мне не нужно, чтобы ты пополнил список его побед.

Сигизмунд кивнул Кэлу, который снова ухмыльнулся и пожал плечами.

— Брат, нам пора занимать наши места, — произнёс Абаддон, повернувшись к Сеянусу. Тот прервал беседу с хохочущим Ранном.

— Поговорим потом, брат, — сказал Эзекиль, обращаясь к Сигизмунду, и ушёл вместе с остальными.

Храмовник поймал себя на том, что вспоминает взгляд Абаддона — хмурый, полный сомнений, как будто Лунный Волк всё ещё взвешивал в уме какое-то тяжкое бремя, недавно возложенное на него. Сигизмунд понял, что Рогал Дорн утром выглядел почти так же.

Сейчас, преклоняя колени перед Императором Человечества, он заметил, что лица Абаддона и его отца помрачнели так же быстро, как озарились перед тем.

Потом он встал, обнажил меч и воздел оружие, салютуя. Рядом взметнулись клинки Храмовников. Грянул бой барабанов. Под ударами огринов завибрировали гигантские шкуры, снятые с мёртвых ксеносов-гигантов и натянутые на медные цилиндры. Ритм разносился вокруг, словно учащающееся сердцебиение.

Сигизмунд положил меч на наплечник и развернулся в строю одновременно с тем, как почётные гвардейцы девяти примархов, крутнувшись на месте, начали долгожданный марш. Следом зашагали войска, ряды которых уходили на километры за горизонт, — смертные воины, титаны и вся мощь Империума.

Впоследствии Сигизмунд будет вспоминать свои чувства в тот день яснее, чем подробности Триумфа. Все командиры почётных гвардий примархов, включая его, отделились от процессии и поднялись на Помост, чтобы ожидать конца церемонии со своими отцами. С колоннады за Императорским балконом он наблюдал, как течёт по Улланору река войны. Повсюду виднелись кустодии — золотые блики там, где без них возникли бы тени. Пришли и другие группы воинов, старшие офицеры каждого формирования. Абаддон, Сеянус и другие морнивальцы стояли навытяжку, с застывшими лицами. Атмосфера дружбы и товарищества между ними сменилась жёсткой дисциплиной. Пожирателей Миров представлял Кхарн, лицо которого скрывал шлем с гребнем. Сигизмунд подметил, что воин иногда стискивает пальцы, как будто через него пропускают электрический разряд.

Все просто ждали. Наконец торжественное шествие закончилось, и Император выступил вперёд, чтобы обратиться к шеренгам войск, простиравшимся до горизонта. На малой высоте парили вокс-корабли. Мачты-ретрансляторы на миг заворчали помехами.

Император заговорил. Позже Его речь запишут и разнесут по всему Империуму. Многие из тех, кто был там, потом станут утверждать, что помнят каждый слог Его слов так, будто фразы до сих пор звучат в ушах. Другие, напротив, заявят, что совершенно забыли Его выступление — сохранилось лишь осознание, что они присутствовали там. Владыка Людей говорил обо всём: о войнах, что объединили Терру, о тяжкой борьбе, что принесла истину и просвещение затерянным очагам человечества по всей Галактике, и о работе, которую ещё предстоит завершить. Он сказал, что уже пройден большой путь, но нужно идти ещё дальше. Радостные возгласы взмыли с уровня земли колоссальными звуковыми волнами, словно взлетающие в небо птицы. Но вот Император сделал паузу, и наступила тишина, и в тишине той Он объявил, что вернётся на Терру, дабы заняться великим трудом в сердце Империума.

По отдельным частям толпы пробежал едва слышный ропот, приглушённый вопль отрицания. Внутри Сигизмунда возникло нечто ледяное, к которому притянулись и сложились в общую картину все вопросы и мысли последних дней.

Затем Император провозгласил, что Крестовый поход продолжится и во главе его встанет магистр войны — боец, двигавший всю кампанию вперёд с самых первых дней. Воин и вождь, известный всем, отец, брат и товарищ... Затем Он произнёс единственное имя, какое только и могло прозвучать после таких похвал.

Хорус.

Слово всё звучало и звучало в ушах Сигизмунда, обращая прошлое в будущее.

— Магистр войны.

— Магистр войны Империума.

— Я нарекаю Хоруса магистром войны сего Империума!

Сигизмунд прочувствовал эти слова так, словно его ударили — или весь мир перевернулся с ног на голову. Он увидел, как Хорус воздевает огромную булаву, услышал, как слова Императора разносятся эхом, а затем сливаются с восторженными криками из миллионов глоток. Воздух дрожал от рёва боевых горнов титанов. Стая из сотен самолётов промчалась в вышине, и звуковая волна от них раскатилась по солнечным небесам, словно рукотворный гром.

А все примархи — восемь существ, возвышенных над человечеством, — склонили головы, приветствуя Хоруса. Казалось, что их эмоции излучаются наружу, будто полосы разделённой радуги. Рядом стоял и Император, но в тот момент Сигизмунд никак не мог запомнить, как Он выглядит. Храмовник лишь испытывал ощущение, подобное жару полуденного солнца, подобное притяжению тьмы среди звёзд: смиряющее, бескрайнее, пылающее, без конца и предела. Воин видел, слышал и знал, что отныне ничто не будет прежним.

Он ждал, пока стихали радостные возгласы, ждал, пока выступит Хорус, потом внимал голосу новоявленного магистра войны, полному надежды и убеждённости Самого Императора. В каждом слове и фразе Луперкаля звучали его сила, уравновешенность, мастерство и забота. Когда Хорус умолк, тысяча боевых машин произвела салют, от которого содрогнулся Помост.

Примархи спустились с балкона. Кто-то уходил поодиночке, другие — группами, о чём-то беседуя. Сигизмунд заметил, как улыбнулся Сангвиний и резко рассмеялся Хан, — братья шли вместе с Магнусом. Последними ступали Рогал Дорн и Луперкаль, теперь держащий в руке булаву магистра войны. Но с ними шёл кто-то ещё. Исполины держали головы рядом, кивая во время разговора. Храмовник двинулся вперёд, чтобы занять место возле господина, и тогда понял, кто сопровождает их.

Перед этим воин не видел Его. Как он мог Его не заметить? Само Его присутствие и голос заполнили весь мир и привели в восторг бесчисленные армии солдат, но почему-то Сигизмунд только теперь рассмотрел и осознал, что с Хорусом и Дорном идёт Император.

Если раньше сама Его суть сверкала, то теперь напоминала шёпот или исходящий от Него шелест ветерка на закате. Храмовник воспринимал Его как создание одного роста с примархами, но вместе с тем гораздо более значительное и благородное, — истинный воин среди воинов, в чёрном доспехе, с золотыми символами орла и молнии на наплечнике, лавровым венком из зелёных листьев и мечом у пояса.

Потом все трое подошли к Сигизмунду на расстояние вытянутой руки, и он опустился на колени, подметив, что так же поступают и Архам с хускарлами, и воины Морниваля с юстаэринцами.

— Встаньте, — произнёс голос, не принадлежащий ни Дорну, ни Луперкалю.

Храмовник выпрямился. Император смотрел на него тёмными глазами. В Его лице сочетались черты Рогала Дорна, Хоруса и всех иных Его сыновей, но не их обличья. Оно принадлежало человеку.

Потом Он оглядел небольшую группу бойцов.

— Передо мной — лучшие из наших воинов и чемпионов, — произнёс Он и улыбнулся, отчего у Сигизмунда тоже приподнялись уголки губ. — Вы прекрасно служите мне и своим отцам. Я благодарю вас. Человечество и его будущее тоже благодарят вас за всё, что вы сделали, и за всё, чем вы ещё пожертвуете.

Владыка Людей прошёл между воинами, пожимая им руки. С каждым Он перекидывался словами, с кем-то даже посмеялся. Император казался не хозяином судьбы человечества или отцом примархов, а обычным воином среди соратников.

Наконец Он обернулся к Сигизмунду и подал ему руку точно так же, как сделали бы это Ранн, Кхарн или Сеянус. Храмовник пожал её. Ему следовало бы склонить голову. Ему следовало бы сказать: «Сир». Но, что бы там ни полагалось, он чувствовал, что сейчас в этом нет необходимости, что так поступать не надо. Нужно только посмотреть Ему в лицо, в глаза.

Сигизмунд почувствовал, как прошлое ускользает от настоящего, ощутил то, как потребность, неодолимая потребность иметь цель, иметь причину для следующего вдоха уносится прочь во вспышке молнии, в дыхании стародавней бури, в прикосновении железа ко лбу.

Позже, когда небо над местом Триумфа зачернила ночь, командиры VII легиона встретились со своим отцом и господином. Собрание проходило в одном из залов Императорского Помоста, где воины встали неровным кругом в свете парящих люменов. Потолок над ними украшали фигуры, выполненные сусальным золотом и серебром, — орлы и геральдические звери, рычащие и встающие на дыбы.

Там, в тишине, Рогал Дорн поведал им, что Имперские Кулаки не последуют за новым магистром войны, который поведёт Великий крестовый поход. Основная часть Седьмого — его примарх, командиры, флот, прочие силы и средства, — вернётся в систему Сола. Если Хоруса объявили магистром войны, то Дорна назначат Преторианцем Терры, а Кулаки вместе с ним станут её стражами. Владыка Людей предоставлял прочим легионам закончить галактическую кампанию без Него, однако братья Седьмого шли за Ним, чтобы сыграть роль хранителей и защитников сердца Империума. Всё это произойдёт не в одночасье: Кулаков будут постепенно отводить с передовой и снимать с операций по расширению территорий Согласия.

Командиры Седьмого встретили речь Дорна молчанием. Их лица словно бы обратились в камень, который столь многие за пределами легиона считали истинной сутью Имперских Кулаков. Лишь немногие кивнули. Когда Рогал попросил их высказаться, некоторые задали вопросы, связанные с конкретными стратегическими ситуациями или снабжением, прося уточнить подробности, важные для немедленных действий. Именно так Кулаки действовали и в настоящем, и в прошлом: если Седьмому отдавали приказ, ставили задачу, для них имело важность только то, что требовалось для её выполнения. Всё прочее утрачивало значение.

Потом Дорн отпустил их, но Сигизмунд вдруг осознал, что не спускается к своим лейтенантам и остальным командирам. На мраморные залы и землю снаружи опустилось безмолвие, будто само время выдохнуло после напряжённого момента. Он шёл в одиночестве, не выбирая дороги, и слушал стук собственных шагов по камню, пока в голове у него вертелись разные мысли.

Ветер слабо подул навстречу Сигизмунду, когда он вышел на балкон — тот самый, где днём стоял Император со Своими сыновьями. Знамёна уже убрали, тросы и стяжки бряцали о пустые столбы. По плато и ночному небу двигались огни: армии, маршировавшие по дороге из битого камня, снялись с лагеря и отправлялись на войны, ждущие их даже теперь. В шести километрах от Помоста по погрузочным рампам посадочных модулей с отвесными боками взбирались титаны. Чуть ближе шесть десантных кораблей поднялись в воздух, словно кто-то решил вернуть на небо венец из похищенных звёзд. Новое дуновение ветерка, более холодное, пахнуло прометием и пылью. Опёршись руками о мраморную балюстраду, Сигизмунд ещё долго наблюдал, как перемещаются и взлетают огоньки.

Услышав звук шагов за спиной, он оглянулся.

— Похоже, не только я решил прийти сюда, чтобы поразмыслить, — вместо приветствия сказал Рогал Дорн. Храмовник выпрямился, но примарх вскинул руку. — Прости, сын мой, что я нарушил твой покой. Могу я присоединиться?

Сигизмунд кивнул.

Подойдя к нему, Дорн встал рядом и тоже положил на мрамор руки в латных перчатках. В его зрачках блеснули огни стартующих транспортов.

— Итак, спешной поступью мы переходим от ушедшего момента к моменту грядущему, — произнёс Рогал после долгого молчания.

— Соломон Восс, — произнёс Сигизмунд. — Цитата из «Героев ласковых эпох».

— Точно. — Дорн мельком улыбнулся. — Пожалуй, скоро нам всем посвятят картины и стихи. Ты ведь уже слышал о декрете?

— Да, декрет о летописцах, — ответил Храмовник и кивнул. — Словотворец наконец выиграл свою битву. Не без вашей помощи, несомненно.

Ещё одна едва заметная улыбка.

— Важно, чтобы правду помнили. Когда всё закончится, правда возымеет ещё большее значение.

— Когда всё закончится? — переспросил Сигизмунд.

— Придёт время, сын мой, когда не станет войн. Имперскую Истину познают по всей Галактике, и вот тогда начнётся настоящая работа. — Дорн постучал по мрамору балюстрады костяшками пальцев. — Всё, что мы совершили, — лишь фундамент. Первый шаг в возведении будущего — человечества, объединённого и просвещённого. Не просто свободного от невежества, но всецело преданного разуму. Не управляемого сверху, но управляющего собой в свете этого разума. Конец боевым вождям и войнам, конец страху. И какое же грядущее построят люди, избавленные от страха? Чем они будут заниматься?

Теперь Рогал смотрел на небо, как будто его собственные мысли и слова направили его взор к звёздам.

Сердца Сигизмунда забились чаще, и он обнаружил, что тоже смотрит вверх, подняв взгляд вслед за отцом. Он вдруг ощутил тепло костра и солнечный свет на коже. Храмовник глубоко вздохнул, и каждая нотка запахов показалась ему одновременно и мечтой, и обещанием, что она сбудется.

— Ты видишь это, сын мой? — спросил Дорн, переводя взор со звёзд на Сигизмунда.

— Да, — ответил он.

Но, как только это слово слетело с его губ, Храмовник почувствовал что-то ещё — нечто холодное и тёмное, с привкусом пыли и железа. Золото вдруг поблекло, солнечный свет затуманился, и теперь он видел одну лишь кровь, стекающую с лезвий в грязь.

Он оглянулся на Дорна. Глаза его отца ярко пылали воодушевлением — светом будущего, открывшегося примарху. Оно влекло Рогала всё дальше и дальше, побуждало никогда не отступать, не склоняться перед неудачей или поражением, идти к победному концу, к исполнению мечты, стоившей любых требуемых жертв.

— Я вижу, — сказал он отцу.

Дорн улыбнулся, выпрямился и оглядел балкон, где днём стоял со своими братьями-примархами.

— Вот в чём всё заключалось, — произнёс Дорн. — Здесь родилась следующая эпоха Империума. Возвращение моего отца на Терру, передислокация наших сил в систему Сола и в миры-очаги. Теперь всё начнётся по-настоящему.

— Магистру войны Хорусу ещё нужно вести Крестовый поход, — напомнил Сигизмунд.

— Да, и задача перед ним нелёгкая. По совести, я не завидую Хорусу. Чтобы командовать силами легионов и завершить Крестовый поход, ему потребуется каждая толика его способностей.

— Остальные примархи не рады смене командующего?

— Да, некоторые, — ответил Дорн. — Есть те, кто считают, что смогут влиять на Хоруса. Кто-то видит преимущество в том, что был близок к моему прославленному брату. А кое-кого... не устраивают перемены, или же они считают возвращение Императора на Терру поводом для беспокойства, а не для радости. — Рогал покачал головой. — Магистру войны нужно как-то справиться и со всем этим, и много с чем ещё. Ему потребуется выиграть битву внутри легионов, не отрываясь от войны внешней. Конечно, он справится. Он не позволит ничему встать у него на пути и одержит победу — такова самая суть моего брата.

— А что слышно о вашем назначении Преторианцем Терры?

— Здесь всё устроили ради магистра войны. Семеро моих братьев и неисчислимые бойцы Крестового похода прибыли сюда для того, чтобы увидеть, какое доверие мой отец, наш Император, оказывает Хорусу. В эпоху, когда мы сокрушили деспотов и тиранов, разве есть другая причина для такого зрелища? — Дорн указал на Помост и плато, где проходило триумфальное шествие. — Ничто, даже новая задача нашего легиона, не имело права помешать Империуму понять, что Хорус отныне главнокомандующий, что он одержит победу и тогда войны для нас закончатся.

— Закончатся?

Дорн беззаботно рассмеялся, и чистые нотки, отразившись от мрамора Помоста, унеслись с ветром.

— Ты в это не веришь? — спросил он с улыбкой. — Я понимаю, сын мой. Ещё многое нужно сделать, но однажды мы исполним всё. От нас не будут бесконечно требовать таких деяний и жертв, как сейчас, но благодаря ним наступит вечный мир. — Рогал положил ладонь на наплечник Сигизмунда. — Даже если ты не веришь мне, когда-нибудь мы увидим это будущее вместе.

Храмовник обернулся к отцу. Он ощущал уверенность, исходящую от этого создания. В нём воплощалось всё, что требовалось от воина и лидера, всё, во что Сигизмунд верил и чему служил.

Где-то глубоко, в недрах памяти, завыл штормовой ветер. Руку оттянул железный прут.

Храмовник склонил голову.

— Я всегда буду рядом, отец, — заверил он.

— Мой господин Сигизмунд?

Храмовник огляделся, его взгляд вновь стал сосредоточенным. Перед этим он долго молчал, взирая куда-то вдаль.

— Приношу извинения, — проговорил он.

— Вас что-то беспокоит?

Сигизмунд покачал головой.

Восс неуверенно прикусил губу, но затем снова взглянул на свой планшет.

— Зрелище удалось, не так ли? — спросил Соломон. — Я и близко ничего подобного не видел. Один масштаб чего стоит. Примархи и владыки Империума собрались в одно время и в одном месте...

— В твоих летописных отчётах об этом рассказывается лучше, чем в моих воспоминаниях, — произнёс Сигизмунд, качая головой.

Восс нахмурился. Он впервые почувствовал, что главный Храмовник не желает вдаваться в подробности. Сигизмунд и раньше прерывал цепочки вопросов Соломона, но лишь потому, что они уходили в сторону от главной нити повествования, которую они ткали вдвоём. Никогда прежде Воссу не казалось, что Сигизмунд желает ограничиться тем, что уже сказал.

Соломон пытался понять, в чём дело.

— Вы поговорили с капитаном Абаддоном в тот день? — поинтересовался Восс через несколько секунд, выбрав один из незначительных вопросов, составленных им в ходе обсуждения.

— Нет. Ход событий не позволил.

— Как вы думаете, что его тревожило? Ведь когда он беседовал с вами, вы решили, будто он обеспокоен, поскольку что-то заметили в нём. Что именно?

— Не знаю. Мы никогда не говорили об этом.

— Но у вас есть предположения?

— Я не считаю себя знатоком чужих мыслей, особенно в случае с моими братьями по оружию. — Сигизмунд помолчал. — Я знаю лишь то, что сам бы ощутил на его месте.

— И что же?

— Утрату, — ответил Храмовник.

— Утрату? Не гордость, не радость? Его отца и господина с величайшим почётом провозгласили магистром войны, имеющим высшую власть. Следовательно, наградили и легион, и сыновей Хоруса.

— Воины, подобные Абаддону или Сеянусу, — не примитивные исполнители. Они сражаются не ради славы, а ради цели и друг за друга. Если бы мне сообщили, что мой отец теперь повелевает этой войной, я бы понял, что отныне всё изменится, и с этими изменениями мой легион кое-что потеряет, а вместе с ним потеряю и я.

— Но что?

— Простоту.

Восс нахмурился и снова посмотрел на записи, высвечивающиеся на экране планшета.

— Император, — произнёс Соломон. — Вы не упомянули, сказал ли Он вам что-нибудь ещё во время вашей с Ним встречи на Улланоре.

Сигизмунд на секунду замер и затем встал, глядя на потолок пещеры. Восс заметил, что грохочущий барабанный бой бомбардировки, сопровождавший их беседу, стих.

— Я говорил много часов, больше, чем следовало. Настало время исполнять долг. — Храмовник снова посмотрел на летописца. — Итак, Соломон Восс, получил ли ты ответ на свой вопрос?

Летописец разок взглянул на свой планшет, но в целом он ощущал спокойствие и ясность мысли.

— Думаю, да, — ответил Соломон.

— Тогда скажи мне.

— Мне кажется, вы верите, что война будет вечной не потому, что мы проиграем нынешние сражения. Я думаю, вы видите причину в нас, в человечестве. Милосердие познаётся лишь в сравнении с жестокостью, а благородство — с беспощадностью. По вашему мнению, нам суждено биться всегда, поскольку даже в грядущем, которое мы строим сейчас, найдутся безжалостные чудовища. Нам никогда не уйти от самих себя, как и от необходимости бороться за уже обретённый мир. Есть противоречие... противоречие между нашими идеалами и нашими действиями, между надеждами и действительностью, между будущим человечества и поступками, необходимыми, чтобы создать его.

Восс понял, что на его лице появилась грустная улыбка.

— Знаете, вы мастер меча, но с лёгкостью смогли бы стать ткачом притч — вы знали, о чём я думал, понимали моё отношение к вам и к вашим историям. Вы определили, к чему я приду, как определили, где именно окажется Севатар после нескольких часов обмена ударами. — Соломон глубоко вздохнул. — Вечная война — внутри, снаружи, за гранью изведанного. Что касается меня, я лишь надеюсь, что вы ошибаетесь.

Сигизмунд выдержал пристальный взгляд Восса, затем быстро поклонился и ушёл.

Соломон смотрел ему вслед, пока Храмовник не вышел за пределы света люмен-шаров.

ОБ АВТОРЕ

Джон Френч написал ряд произведений о Ереси Хоруса, в том числе романы «Солнечная война», «Мортис», «Преторианец Дорна», «Талларн» и «Рабы Тьмы», повесть «Багровый Кулак», сценарии к аудиопостановкам «Тёмное Согласие», «Храмовник» и «Магистр войны». Во вселенной Warhammer 40,000 его перу принадлежит серия «Хорусианские войны», состоящая из книг «Воплощение», «Воскрешение» и «Прорицание», а также связанных с ними аудиопостановок «Агент Трона. Кровь и ложь» (Agent of the Throne: Blood and Lies), «Агент Трона. Истина и грёзы» (Agent of the Throne: Truth and Dreams) и «Агент Трона. Пепел и клятвы» (Agent of the Throne: Ashes and Oaths), первая из которых удостоилась премии Scribe. Кроме того, он создал цикл об Аримане и ряд рассказов.