5016
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
м
Нет описания правки
Инквизитор нахмурилась. Она уже слышала впечатления этого разума прежде, но в этот раз имена были иными, одни добавились, другие исчезли.
+ Ксиатсис Коттадарон Марот Кароз Кадин Тидиас Кадар Ормузд Лэмюэль Гамон Гомон Амон Магнус Толбек Хагос Эгион Гелио Исидор Мабиус Ро Пентеус Никтеус Мемуним Менкаура… +
Прорицательница теперь кричала, брызжа отблескивавшей на солнце слюной. Варп пел, хор шепотов скреб о силу воли Иобель.
Гримур смотрел на звезды. Секира покоилась у него в руке, искривленные мышцы его спины сводило судорогой, словно жалуясь на неподвижность. Обломок разрушенного звездолета снова перевернулся у него под ногами. Он был в герметично закрытой броне, магнитно закрепленный ботинками к металлу, так что ему казалось, что он единственный здесь неподвижный, а вокруг него вращается вся вселеннаяВселенная. Воин стоял на крупнейшем из обнаруженных обломков: полукилометровый кусок пластали, почерневший и изодранный взрывами. Вдалеке вращались меньшие обломки, медленно дрейфуя от точки, где погиб корабль, частью которого они некогда являлись. Гримуру они казались обожженными осколками кости.
Вокс щелкнул, и из шума статических помех послышалось свистящее дыхание Сикльда, прежде чем оборваться. Рунический жрец спускался в сокрушенные и разбитые переходы, что пронизывали обломок. Он карабкался по балкам, на пару секунд обнажая ладонь и прижимая ее к опаленным плитам перекрытия. Ему требовалось дотронуться до камней мертвого корабля, чтобы соединиться с духами и услышать отголоски прошлого.
— Как и все, кто попадает сюда, — вокс затрещал, но Сикльд ничего не ответил.
Гримур покачал головой. Он поднял секиру и лязгнул ее кромкой по шлему. По горбатой спине пробежала дрожь, когда мышцы пробудились ото сна. Он вспомнил, как когда-то давно сделал такой же жест под горящим небом. Секира, которую Гримур тогда держал, была сломанной, а оставшийся осколок его красного лезвия теперь висел у него на груди, будто железный зуб, но и тогда, и сейчас, этот жест означал клятву.
«''Если мы умрем невоспетыми, но свершив великие деяния, этого будет достаточно'', — он почувствовал, как его разум стряхнул с себя мрачное настроение, словно зверь, отряхивающий мех от снега. — ''Время запомнит нас, даже если люди не узнают наших имен».''
— Я вижу путь. Я чувствую запах, и он зовет меня на стези сна. Мне известен курс, которым следует идти.
В голосе Сикльда была холодная нотка, как будто он говорил о воинской участи, или же о нечистой смерти в бою. Гримур замер, внезапно поняв, что не хочет задавать тот вопрос, что крутился у него на языке.
— Куда? — наконец спросил он. Вокс захрипел и защелкал.
— Как? — поднялся из тишины медленный голос Гауматы. Ариман посмотрел на широкое лицо пироманта. В ответ на него блеснули красно-черные глаза.
— Она была на корабле, с которого я забрал Сильвануса. Серебро в моей груди осталось от ее оружия. Она почти убила меня, — сказал Ариман. По кругу прокатилась дрожь удивления. — И в тот момент наши разумы соединились. В то единственное мгновение она познала меня, и как-то узнала меня. Она не считала эту встречу случайной — она думала, что я пришел за нею из-за того, что она знала, из-за Аполлонии.
— Что такое Аполлония? — первым спросил Санахт. Глаза мечника как будто запали в нестареющее лицо.
— Слова Алого Короля, — Санахт нарушил молчание, его голос был сухим от благоговения. — Ты ищешь тайны нашего отца…
— Да, — Ариман кивнул и с мрачным лицом оглядел пустующие места в круге. — Вот что мы приобрели ценою четырех жизней. Заклятье Рубрики потерпело неудачу, но ее зерна кроются в трудах нашего отца, в Книге Магнуса, — Ариман остановился, а когда заговорил снова, его голос был тихим, с налетом грусти. — Но что, если в его работе был изъян, ошибка, поразившая все то, на чем мы основывались? В первоисточнике мы сумеем найти изъян, а уже тогда найдем и способ устранить его. Санахт прав — за успех всегда нужно платить, но мы только начали платить за содеянное, и будем платить и дальше. Мы не склонимся перед судьбой, ни сейчас, ни потом. Скажите, кто из вас не готов заплатить за эту свободу?
Молчание стало ему единственным ответом.
Хемеллион шел по «Сикораксу», не смея поднять глаз. Лучше было не смотреть на тех, кто бродил по металлическому городу — об этой правде он узнал в считанные часы после того, как оказался на борту.
В первый раз, когда его освободили, он попытался бежать. Из-за серебряных цепей на лодыжках его бег больше походил на неуклюжую хромающую походку, но он бежал до тех пор, пока его легкие не стали гореть. Пробираясь через бронзовые и железные пещеры , он обнаружил высокую фигуру в шафранно-желтой одежде со скрытым под капюшоном лицом. Хемеллион взмолился о помощи, попросил помочь ему найти выход из железного города. Фигура в шафранной одежде не обратила на него внимания. Он поковылял к ней, не прекращая умолять, и схватил за полы одежды. В тот момент он понял, что совершил ошибку. Фигура обернулась. Хемеллион заглянул в тень капюшона прежде, чем успел остановить себя.
Когда он очнулся, его одежда была измазана блевотиной и кровью, в голове и ушах звенело, лицо лежало на кристаллическом иллюминаторе, в котором виднелись мигавшие вдали звезды. В таком состоянии его и нашел новый хозяин.
Хемеллион проковылял к серебряному кувшину и наполнил две чаши. Жидкость, что вылилась из кувшина, была настолько темно-красной, что походила на свернувшуюся кровь. Он принес обе чаши Санахту и протянул их.
Санахт рассмеялся, и звук этот оказался таким неожиданным и глубоким, что Хемеллион едва не выронил чаши. Легион Легионер потянулся и принял одну.
— Садись, — промолвил он. Хемеллион посмотрел на чашу, которую все еще держал в руке, затем обратно на полубога. — Садись.
— Где он сейчас? — спросил Хемеллион. — Тот, кто пытался остановить Аримана, что с ним стало?
— КхайонХайон? — Санахт вздрогнул, затем пожал плечами. — Он переродился иным образом.
Хемеллион отпил из чаши, позволив жидкости похитить еще толику страха. Санахт наблюдал за тем, как успокаивается рябь на поверхности собственного напитка.
Хемеллион стал абсолютно неподвижным, неотрывно следя за Санахтом в поисках намека на то, что изменнические слова, только что сказанные им, были проверкой. Где-то далеко, на границе мыслей, он вспомнил, как смотрел в глаза Аримана, синие и холодные, как зимние звезды. «Потому что так творится судьба», — промолвил тогда колдун. Санахт поднял глаза, и Хемеллиону показалось, будто в его взоре было понимание.
— Они были правы, — мягко продолжил Санахт. — Все, кто пытались остановить нас: Император, КхайонХайон, Амон. Мы следуем за ложью и бездумно расплачиваемся монетами, наивно полагая, будто мы правы, и только мы способны видеть ясно. Тех, кто бросает нам вызов, мы нарекаем невеждами, и мы бежим во мрак, пытаясь достичь ложного света. Мы — наследники слепых царей, повелевающие царством пепла.
Санахт кивнул, заметив вытаращенные глаза Хемеллиона. Воздух в комнате стал тяжелым и неподвижным. Внезапно Хемеллион явственно осознал привкус алкоголя на языке, запах пергамента и жужжание светосфер.
— Это не месть, Хемеллион, не того рода, что ты лелеешь по ночам.
По коже Хемеллиона пробежал мороз. Он вспомнил о снах, и о злобе, которую таил внутри.
— Как вы…вы? .. — выдавил он.
— Об ином ты почти не думаешь. Ты пытаешь управлять своими чувствами, но варп вокруг тебя пропах ненавистью к нам.
Хемеллион почувствовал себя так, словно его ударили, как будто ощущения были не его собственными, как будто он падал, не двигаясь с места.
«''Он знает. Они знают. Это ловушка,'' — он подумал о том, чтобы вскочить, но связь между разумом и конечностями как будто оборвалась. — ''Отмеченные ведьмами,'' — сказал внутренний голос. — ''Они видят сквозь мысли, сквозь камень, сквозь плоть».''
+ Нет, + сказал Санахт, его голос раздался в черепе Хемеллиона, эхом разнесшись по его мыслям. + Это не ловушка. Я говорю тебе это потому, что ты мне понадобишься. Потому что каждый должен рассказывать кому-то правду. Ты получишь свое отмщение. У него будет своя цена, но со временем ты его получишь — это я тебе обещаю. +
Комната начала меркнуть. Мир стал белым круговоротом звезд и воплями его убитого дома.
''«Но если один ведьмак увидел мои мысли, то смогут и другие».''
+ Извини, + раздался голос Санахта из-за вихрящегося облака. Хемеллиона объяла боль, затмив мысли, протрещав сквозь него, подобно грозовой молнии. Он почувствовал, как воспоминания сминаются и исчезают, как бы сильно он не пытался уцепиться за них. + Я доверяю тебе, + говорил Санахт, + но неведение — единственное, что нас убережет. +
Пока разум Хемеллиона перестраивался, он вспомнил кое-что, одну-единственную строчку, что казалась теперь ложью, выкрикнутой во вселеннуюВселенную.
''«Он… Он сказал, что был слаб… ребенок…»''
+ Слабость, + донесся из шторма голос, + это вопрос степени. +
— Почему просто не вырвать знания из ее разума? Если у нее есть то, что тебе надо, почему просто не взять это?
Взгляд Аримана упал на узор, а затем на саркофаг. Кадину показалось, будто он услышал бормотание колдуна, хотя его губы оставались неподвижными.
— Не уверен, — ответил Ариман. Он встал в центр выжженного в полу узора. — Может быть.
— Он видит все, и не видит ничего, — хохотнул Марот.
— Ты не веришь им, — произнес Кадин, просто констатировав факт. — Твои братья, ты им не веришь.
— Значит, вот что он просил у тебя? — произнес Игнис. Санахт смотрел на него, не отводя глаз. Игнис изучал его с неподвижным лицом.
Комната-тигель располагалась в самом сердце «Слова Гермеса» и представляла собой чугунную чашу, достаточно широкую, чтобы вместить целого титана. В центре тигля крутился шар из расплавленного металла, излучая жар и красноватый свет. Здесь не было дверей, лишь борта тигля в дюжине метров над изогнутыми стенками. Внутреннюю поверхность испещряли глубокие борозды, прямые линии пересекались с закругленными углублениями, выбитыми в стенках. Санахт внимательно изучал геометрические фигуры, что могли обозначать либо Знак Тутмоса, либо Идрисову Прогрессию, либо же Символ Гнили, но каждая как будто расплывалась и сливалась с другими узорами, которых он не узнавал. Вся структура давила на разум Санахта, словно металлический обруч. Ему это не нравилось, но пути Ордена ордена Разрухи всегда отличались странностью.
Игнис прождал целый удар сердца, а затем пожал плечами.
Мечник почувствовал, как в нем просыпается надежда, но быстро подавил ее. Лицо Игниса не выражало ровным счетом ничего, и даже если бы он сумел заглянуть в его мысли, то увидел бы лишь числа и символы, что вращались в сложнейших умственных вычислениях, подобно шестеренкам механизма.
''«Возможно, он просто ждет окончания вычислений, прежде чем действовать».''
Ордену Разрухи можно было приписать многое, но спешка никогда не входила в число его слабостей.
Санахт покачал головой. Как и остальной Круг, в свое время он решил ответить Амону и поступить к нему на службу. Игнис не состоял в Амоновом Братстве Праха, как и не состоял в кабале, наложившем заклинание Рубрики.
— Все закончится на Аримане. Я не пытаюсь переделать наш легион, или принести всем нам искупление, — Санахт замолчал, подумав об Амоне — во многом тот был прав, но в остальном он был зеркальным отражением Аримана, но отражением с иным фокусом. — Я знаю свои границы, — наконец сказал мечник.
— А Ариман? — ровным голосом спросил Игнис, хотя черные электу над его глазами дернулись.
В ушах звенело. Ее окружали ревущие серые тучи. Иобель втянула воздух. Легкие наполнились рокритовой пылью и пеплом. Она закашлялась и почувствовала, как в груди шевельнулось нечто острое. Инквизитор услышала, как ревут от боли существа-мутанты. По всей видимости, некоторые из них угодили под взрыв — хоть что-то хорошее.
— Хорег! — закричала Иобель в вокс, затем перекатилась и вскочила на ноги. Земля под ней покачнулась. — Хорег? Линиса? Кавор? Кто-то? — инквизитору ответил лишь визг искажений. — Ответьте, бесполезные ублюдки, — позвала она снова, и сняла с наспинного крепления мелтаган. Он с воем включился. Серебристо-черный железный корпус оружия покрывала серая пыль.
— Если кто-то слышит меня, думаю, я настигла последнего Пророка, но их семья все еще повсюду, — она развернулась и сделала шаг вперед. Нога затрещала по раскрошенному рокриту.
Она почувствовала еще один удар, на этот раз сильнее. Затем еще и еще, и вдруг инквизитор уже прикрывала голову, ее треснувшие доспехи звенели от пролетавших мимо осколков, которых будто притягивало в центр циклона. Из тумана донесся ухающий крик. Она резко подняла голову, услышав прокатывающийся вокруг нее звук. В воздухе начали свиваться черви сиреневого цвета. Из пылевого облака слышались крики. Разумом Иобель ощутила запах отчаяния и паники. Зубы защекотал привкус металла и гниющих фруктов. Она ошиблась, и к тому же значительно — все становилось только хуже. Где-то недалеко пробуждался еще один неуправляемый псайкер.
Кусок решетки выбил землю у нее из-под ног, и неожиданно Иобель стала падать. Она так и не достигла земли. Вокруг нее взвились невидимые пути и вздернули ее назад в воздух. Инквизитор почувствовала вонь горящего шелка, и услышал услышала шелест насекомых в усиливающемся ветру. К ней стали взывать призрачные голоса, обещая бесконечность. Иобель укрепила решимость, сосредоточившись на том, что сберегло ей жизнь на Черных кораблях. Она была сильнее голосов на ветру, сильнее шепотов, говоривших подчиниться, открыть свой разум буре вероятностей, от которой ее отделяло лишь одно желание.
Из сумрака вырвался столп раскрошенного камня и с силой врезался в нее. Иобель услышала треск ломающейся кости, и ее левую ногу захлестнуло огнем. Она не закричала. Невидимые веревки исчезли. Инквизитор рухнула на землю и покатилась. На краю зрения расплылись черные пятна. Она остановилась. Теперь боль стала для нее всем миром, чьи границы определялись стенами воли. Мимо нее пролетала пыль вперемешку с обломками.
Иобель выдохнула, а затем без сил повалилась на пол.
«''Просперо''». Слово бормотанием раздалось в ее мыслях, пока за глазами кричала боль. Что оно означало? Иобель слышала разглагольствования безумцев и демагогов, выпытывала правду у тысяч еретиков, и за это время поняла, что в их словах редко когда скрывалась настоящая правда, а если она и оказывалась там, то о ней лучше было забыть. Но последние слова мертвого псайкера продолжали звенеть у нее в мыслях, словно звук, ставший эхом помещения. ''«Сыны Просперо…»''
— Так вот с чего все началось, — раздался из тьмы голос. Она извернулась и подняла мелтаган. Тьма обратилась в дневной свет, когда инквизитор выстрелила. Там ничего не оказалось. Только рокритовые опорные столбы, и на краткий миг исказившиеся тени. Она перекатилась и снова потянулась разумом, почуяв варп, почувствовав его раненную плоть, словно та была ее собственной кожей. Иобель замерла.
Оно было не там. Варп исчез. Позади кожи ощущений, внутри ее разума была лишь пустота.
— Это воспоминание у поверхности твоего разума. Последнее, что ты бы помнила до этого, был конклав и проверка моего брата. Ты бы думала обо мне и о том, чего я могу добиваться, но это воспоминание — первое, о чем вспомнил твой разум. Почему? — Ариман посмотрел на нее. Его взор хлестнул ее, будто физический удар. — Потому что это начало пути, который приведет тебя ко мне.
Иобель вдруг почувствовала себя так, словно ей в грудь впился осколок холодного железа. Инквизитор прокрутила в голове то, что сказал Ариман, то, что, как казалось, происходило. Все это разворачивалось в ее разуме, в ее воспоминаниях. Была причина, по которой она здесь находилось, именно в этом воспоминании. Это было не дознание, это была брешь в ее памятьпамяти, дыра, прорытая во внешний слой ее разума. Иобель закрыла рот, оттянула мысли обратно в разум и укрепила волю.
''«Аполлония, он пришел из-за Аполлонии…»''
Она загнала мысль как можно глубже, закапывая ее, погребая под слоями своей закаленной воли. По участкам сознания растеклось онемение, целые секции ее прошлого стали вдруг холодными и мертвыми. Имена и факты, которые она хранила десятилетиями, внезапно исчезли, проглоченные в ядро ее памяти.
«''Этого будет недостаточно,'' — подумала Иобель, когда уже начали вырастать стены, а внутри разума формироваться барьеры. — Н''е Не против такого, как он. Спасение или смерть — единственные пути уберечь от него эти сведения. Я должна найти способ либо сбежать, либо умереть».''
— Можешь сколько угодно прятать это от меня, инквизитор, но я все равно доберусь до желаемого.
— Ближе.
Он направился к фигурам, пролетев над объектом, погребенным под змеиным гнездом трубок. Пролетая мимо, он успел заметить отражение на стеклянной поверхности одного из наполненных жидкостью сосудов: отполированный череп без нижней челюсти и с наполненной скоплением линз левой глазницей. Он продолжил лететь вперед, и вдруг у него закружилась голова. Сервочереп — он узнал его, и ощутил, как сквозь его суженное сознание прокатилась волна шока.
Наконец, тонкое лицо оказалось вровень с его глазами.
— Хорошо, — произнес тонколицый человек, затем его губы сложились в узкую улыбку, которая вовсе не походила на улыбку.
Тогда-то он догадался, и понял, почему смотрел на мир посредством сервочерепа, понял, почему никто не посмотрел на него, когда он впервые увидел помещение. Он был фигурой на столе. Израненная плоть принадлежала ему. Рот, говоривший сквозь прорезь в металлической маске, был его. И у него не было глаз.
— Кто ты? — спросил он.
Фигура оттолкнулась от палубы чужими руками и порхнула по мостику. «Сикоракс» содрогнулся со звуком столь знакомым, как биение сердца. Кто-то открыл огонь по кораблю. Свет за обзорными экранами переливался ярко-голубыми и грозно-красными цветами. Зал закружился, когда зависший в космосе корабль перевернулся от взрыва.
''«Марот… Марот… Марот…»'' — имя рычало и посмеивалось на границе его сознания, истекая из заселенной им плоти. Он явился сюда, ибо первая истина вселенной Вселенной гласила, что каждый пустяк был важен, и то, чему судилось случиться, нуждалось в атрибутике ритуалов.
Он облетел мертвую когитационную башню и увидел командный трон. Мимо него продрейфовало закутанное в мантию тело, и он почувствовал, как плоть внутри его доспехов содрогнулась от изменений. Броня на спине затрещала. С треском ломающегося керамита за плечами вырвались крылья. Вязкая жидкость, заблестев, превратилась в переливчатые перья. Он замер, затем выпрямился на высоком модуле. Крылья расправились и ударили в воздух. Он почувствовал, как новые изменения попытались надавить на плоть его носителя. Ему придется подождать, придется контролировать вытекание своей сущности в реальность. Слишком много, слишком быстро, и он превратит тело в жидкость, и этой части его естества придется вернуться обратно в варп. Этого он допустить не мог. Ему требовалось находиться здесь, требовалось находиться так близко, как только возможно.
Ариман наблюдал за тем, как Санахт поднимается в столбе огня. Для его обычных глаз объятая пламенем фигура все еще походила на мечника, все с теми же гладкими чертами лица, в тех же изукрашенных серебром синих доспехах, с той же крошечной морщинкой в краешке рта, и с глазами, в которых читалась насмешка или смех. Но для его второго зрения фигура перестала быть Санахтом. В него вливался пламенеющий ад. Это была пустота, тень, отбрасываемая ничем, очертания фигуры с крыльями, руками и изогнутыми рогами. Она не имела размеров, одновременно возвышаясь за пределы зала и съеживаясь, будто находилась на большом удалении. Она более не была живым существом, она стала точкой во вселеннойВселенной, где познания сливались и, пузырясь, поднимались на поверхность реальности. Это был не Санахт, это был Атеней.
Атеней завис в центре внезапно ставшего безмолвным зала. Затем он рухнул на землю со скрежетом керамита о камень и остался сидеть на полу, удерживаемый в таком положении лишь благодаря доспехам. Его голова упала на воротник. Глаза на мертвом лице стали катарактно-белыми. Ариман шагнул вперед, но тут же замер. Губы Атенея задрожали, будто силясь вспомнить, как они работают. На стенах заплясали отбрасываемые огнем тени, но в зале огня не было.
Из его рта полились слова. Ариман прислушивался к ним, слыша то, что он знал, но куда больше того, о чем понятия не имел.
— … Путь…Путь, путь, путь, начертанный кровью красных солнц, путь…
Он подошел ближе, протянув разум и руку к Атенею.
— … Пепел …Пепел Просперо и тлеющие угли нового пламени…
Их отделял лишь шаг. Ариман удержал разум на полпути. Его мысли потекли вперед, легкие, будто дыхание. Кончики его пальцев коснулись сияющей синевы наплечника. Голова Санахта поднялась и упала обратно. Ариман взглянул на Атеней и тень, что он отбрасывал в варп. Он не мог отвести глаз. Колдун почувствовал, как его рот открылся, и язык охватила слабейшая дрожь.
+ Ты там? + позвал он. + Игнис? +
— Ариман! — возглас заставил его оглянуться. На него уставилось жерло пистолета. На фоне озаряемого молниями дыма стоял Издубар, целясь в него из оружия. Его палец нажал спусковой крючок. Пистолет изрыгнул огонь и серебро. Разум Аримана коснулся снаряда, едва тот вылетел из дула. Он был холодным. Разум колдуна соскользнул с пули. Вокруг него затрещал варп. Азек почувствовал, как соединяются разумы Серых Рыцарей, энергия и воля потекли между мчавшимися на него воинами. Он увидел, как вращается снаряд, оставляя за собой пламенеющий след. Для его разума тот походил на дыру, вырезанную в пронизанной варпом вселеннойВселенной. Если снаряд попадет в цель, его настигнет смерть, окончательная и бесповоротная.
Для внутреннего ока Аримана серебряный снаряд походил на раздувающуюся черную точку.
Вокруг Кендриона потекли мысли и данные. Он продолжал чувствовать касание бессознательности, словно руку, пытавшуюся утащить его вниз по темной лестнице. Он стряхнул ее и задал вопрос, в ответе на который нуждался сейчас больше всего.
'''— Зачем. Вы. Меня. Пробудили?'''
— Потому что мы выяснили не только наследие Аримановых спасителей, — произнес Эрионас. — Генетические образцы, взятые у предателя Астреоса перед его побегом, были опознаны, наряду с породившим его орденом.
'''— Орденом?'''
— О, да, — улыбнулась Малькира. — Он не из древней породы предателей, но из ныне живущего ордена, который заявляет о верности Империуму.
— Я знаю, что уже многое от тебя попросил, но теперь вынужден попросить от тебя и твоего братства еще больше.
'''— Какова. Ваша. Воля?'''
— Их родной мир, а также все из их рода должны сгореть, Кендрион. Ты займешься исполнением этого приговора.
