Он медленно выводил буквы, заполняя пустоты в каждой декоративными расцветками. Позже, если написанное выдержит его критический взгляд, он разовьёт эти художественные начинания и украсит рукопись прекрасными иллюстрациями. Сейчас же он просто сделал несколько набросков, совсем незаметных, чтобы затем их можно было легко стереть. Сделав это, он подумал, стоит ли назвать себя автором главы. Он колебался, но затем решил, что стоит, и быстро написал, пока не передумал.
''Рассказано милитант-апостолом братом фратером Матьё, монахом нищенствующего ордена Акронитов, послушником третьей степени, который лично принимал участие в кампании.''
Едва закончив предложение, он пожалел о своём тщеславии. Каждый раз, когда он брался за перо, начиналась эта бесплодная битва. Он слишком хорошо знал, насколько фрагментированными могли со временем становиться документы, поэтому ставил своё имя под заголовками всех глав. Хотя он лично находился на Эспандоре и собирался сослаться на события, которые видел собственными глазами, было мало необходимости в подобном упоминании и тем более в указании, кто он и кем он был. История была не о нём, а о примархе, и всё же он очень хотел, чтобы о его авторстве было известно. В подобной формулировке содержалась двойная гордыня: сначала он говорил о своём высоком положении, а затем убеждал в своём скромном происхождении, чтобы все знали, как высоко он поднялся.
Мужчина выпрямился. Он повернулся к толпе.
– Меня зовут брат фратер Матьё, – произнёс он столь же чистым голосом, как и Иоланта. – Я – милитант-апостол примарха Робаута Жиллимана, последнего сына Императора, Мстящего Сына, лорда-командующего Империума и имперского регента.
Он глубоко вздохнул. Девор чувствовал его религиозный экстаз. Он хотел разделить его.
– Старшая сестра Иоланта, – не оборачиваясь произнёс он.
– Брат Фратер Матьё, – сказала она и встала рядом с ним. Она положила руки в красной броне на парапет. От наступавшей темноты цвет её доспехов потускнел, придав им кровавый оттенок. “Такие руки описывают в житиях мучеников”, – подумал Матьё. Близость к столь чистому инструменту воли Императора вызвала у него дрожь восхищения, что угрожало запустить карательные процедуры автобичевателя. Он постучал по грибовидной кнопке указательным пальцем, раздумывая о том не запустить ли его вручную, чтобы наказать себя за неподобающее удовольствие.
– Мне приятно, что вы используете мой скромный титул, – ответил Матьё. – Смирение – добродетель в глазах Владыки Терры.
– Но видения…
– Они – ложь! – закричал Жиллиман. – Я – единственное живое создание, которое говорило с Императором за последние десять лет. Десять тысяч лет, Матьё, и всё же вы смеете полагать, что знаете Его мысли? Вы, священники, сжигаете, калечите и осуждаете на основании предположений. Вы исповедуете свою варварскую религию во имя человека, который презирал и хотел свергнуть всё это. Цель Императора состояла в том, чтобы вывести нас из тьмы. Вы, брат фратер Матьё, вы и подобные вам – ''тьма''. – Он с отвращением отвернулся. – Эти подвиги веры могут быть объяснены работой эмпиреев. Ни к какому богу не нужно взывать, и если он и есть, то вряд ли ответит. Есть сущности в варпе, которые прислушиваются к таким просьбам. И уверяю вас, что они – не боги, и Император – ни один из них. Ничему из того, во что вы верите, нельзя доверять. Ничему! – Его голос повысился до осуждающего крика, который эхом отразился от мраморных стен. Кольцюань выглядел потрясённым. Матьё рухнул на колени. Он склонил голову и сжался.
Жиллиман сдержал гнев, его голос опустился до резкого шёпота. – Вам нельзя доверять. – Он сглотнул и продолжил более размеренным тоном. – Человек, который создал меня, сделал Свою работу хорошо. Сражение было бы выиграно без вмешательства сил варпа. Эта девочка была псайкером с редкой способностью и только, присутствие которой на поле битвы могло причинить большой вред. Приказав Иоланте…