170
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Новая страница: «{{Книга |Обложка =BloodOfTheEmperor.jpg |Описание обложки = |Автор =Грэм Макнилл / Graham McNeil...»
{{Книга
|Обложка =BloodOfTheEmperor.jpg
|Описание обложки =
|Автор =Грэм Макнилл / Graham McNeill
|Переводчик =Ulf Voss
|Издательство =Black Library
|Серия книг =Ересь Гора: Примархи / Horus Heresy: The Primarchs
|Сборник =[[Кровь Императора / Blood of the Emperor (сборник)|Кровь Императора / Blood of the Emperor]]
|Источник =
|Предыдущая книга =
|Следующая книга =
|Год издания =2021
}}
'<big>''Люпус Демонис'''</big><ref>с латинского Волк демона</ref>
Первое воспоминание Нэргуя об убийстве было связано со смертью приемного отца.
Он помнил, как, прижав ухо к груди отца, слышал неистовое сердцебиение, пока мужчина уносил его от оставшейся позади резни.
Тогда Нэргуй не знал, кто убивал.
В кромешной тьме это почти не имело значения.
Убийство было обыденностью, кровопролитие – нормой.
Убей или умри. Убей их прежде, чем они не убьют тебя.
Неважно, кто были ''они''. ''Они'' были кем угодно за границей света, отбрасываемого мигающими газовыми люменами.
''Они'' были кем угодно, кого ты не знал.
''Они'' были каждым, кто не носил вырезанную метку твоего клана, твой банды, твоей семьи.
Даже она не всегда гарантировала безопасность.
В кромешной тьме жизнь была изобильной и дешевой. Братья расправлялись с братьями, родители бросали детей, а жены убивали мужей.
Тогда Нэргуй был слишком молод, чтобы знать, как действовал мир в лишенных света лабиринтах и забитых грязью туннелях, заполонивших скальное основание планеты, словно личинки насекомых – заплесневелый хлеб. Все, что он знал – это биение сердца мужчины, который стал его приемным отцом несколько минут назад.
Мужчина, который выглядел таким же удивленным этим поворотом событий, как и любой другой.
Нэргуй вспомнил крики, гортанные и горячие, как вулканический жар глубинных шахт.
В них не было никакого подлинного смысла, но он понимал скрывающийся за ними страх.
Страх, который привел Раздирателей с зазубренными ножами в пещеру клана.
И даже едва расставшись с пеленками, он понял, что ненависть была близнецом страха.
Его отец споткнулся и упал, его вырвало пеной из крови и черной желчи.
Осколки пули пробили его легкие. Оба быстро наполнились жидкостью. Он опустил ребенка и вынул ржавый кинжал. По запачканным сажей стенам двигались тени. Блеснули разделочные ножи, в свете костров светились остро заточенные лезвия.
Яростно взревев, его отец выпрямился и вступил в схватку.
Потому что в кромешной тьме ты только сражаешься и убиваешь.
Ты сражаешься, пока не закончатся боеприпасы у твоего оружия, пока не затупится и не сломается твой нож, пока не переломаны твои кулаки.
Ты только тогда проигрываешь, когда перестает биться твое сердце или расколот камнем твой череп.
Ты сражаешься, пока тебе не перережут горло и не положат зеркальные монеты на глаза.
Он вспомнил кряхтенье сцепившихся тел, оглушительный грохот примитивного огнестрельного оружия.
Яркие вспышки и запах испорченного пороха. Смрад страха кромсаемой плоти.
Электрический привкус крови в воздухе.
Отец упорно сражался, но в конечном итоге умер.
Рикошет вырвал ему колено, а цепной топор впился в бок. Оружие разорвало заполненные кровью легкие. Отец Нэргуя упал рядом с мальчиком, из изувеченного тела хлестала кровь.
Он умер, непонимающе уставившись в сияющие сине-зеленые глаза мальчика.
Таким было первое воспоминание Нэргуя об убийстве, но оно будет не последним.
Хтония была миром, ''построенным'' на убийстве.
К расписанным стенам пещер Глубинных Крыс цеплялась сеть железных строительных лесов, словно паутина, оставленная гигантским металлическим пауком, а между ними были растянуты кольца цепей, напоминая вытянутые жилы на сушильной раме. Едкими завесами висел медленно рассеивающийся дым от взрывов самодельных бомб и стрельбы из огнестрельного оружия.
Каменистый пол был скользким от пота, дерьма и влажных останков выпотрошенных внутренностей.
Воздух наполнили улюлюкающие вопли свежеокровавленных храбрецов Головорезов. Они волокли безжизненные тела клана Глубинных Крыс к вулканической расселине в сердце адской пещеры.
Никто не знал, насколько она глубока, только то, что уходила далеко вниз, а ее стены, по слухам, были покрыты драгоценными металлами и камнями и пластами осадочных веществ, богатых химическими элементами. Говорили, что когда орбита Хтонии уведет планету от синего солнца, а расплавленное сердце остынет, клан может добыть из этих глубин целое состояние. Нэргуй не знал, правда ли это, но этих слухов было достаточно, чтобы Головорезы перебили Глубинных Крыс и захватили их территорию.
Он смотрел со смесью зависти и гордости, как юноши – больше не мальчики – вырезали свои имена на груди убитых ими врагов.
Имена за убийство, заслуженные пролитой кровью врагов.
Только что возвышенные воины мазали себе кровью мертвецов глаза и рты. Выли, словно свирепые и дикие звери, упиваясь бойней и жаждой войны.
Выполнившие свою роль трупы без церемоний сбросили в расселину. Храбрецы отступили от ее жуткого жара, когда Хагеддон выволок, держа за пучок волос, искалеченного вождя Глубинных Крыс на центр пещеры.
Избитый мужчина боролся в хватке Владыки, раненный и при смерти, но все еще живой.
На Хтонии это ничего хорошего не сулило.
В кромешной тьме тебя учили сражаться так упорно, чтобы им ''пришлось'' убить тебя.
Племена и кланы Хтонии не отличались добрым обращением с пленниками, применяя такие жуткие пытки, что даже люди с самой сильной волей превращались в обгадившихся, мямлящих безумцев.
Громадное тело из плоти и металла Хагеддона было измазано кровью, своей и той дюжины людей, которых он убил. Его хвост распустился в бою, и длинные черные волосы скрывали подобно черной вуали лицо. Все, что видел Нэргуй из отмеченных шрамами черт Владыки – это мерцающее серебро имплантированных клыков и бледную сферу механического глаза.
– Головорезы! – завопил Хагеддон. – Кровь ответила за кровь!
Храбрецы медленно кружили вокруг него, согнувшись и стуча клинками и мозолистыми ладонями по каменистому полу пещеры. В их глотках нарастал низкий рык, гортанный и бессловесный, но наполненный темный смыслом. Это была охотничья песня, медленный ритм металла и мяса на камне.
Нэргуй почувствовал, как она тронула нечто глубоко внутри его лоскутного тела, расшевелив ноющее чувство утраты; давно забытое воспоминание. Или будущее, которое он еще не понимал.
Он жаждал присоединиться к членам клана, выть в стайном кругу.
Но он еще не пролил кровь в битве и на любого без имени убийцы, присоединившегося к стае, нападут храбрецы. Разрежут на куски, не оказав даже чести положить зеркальные монеты на глаза.
Хагеддон поднял ритуальный нож – длинный клинок, оставленный одним из забирающих мертвых.
Его лезвие никогда не затуплялось, и независимо от того, сколько крови оно проливало, красная ржавчина никогда не касалась его.
– Аэбатан! – завопил Владыка, и провел клинком по горлу Глубинной Крысы.
Он разрезал плоть и мышцы, сухожилия и кость, пока не отделил голову от тела, которое свалилось в расселину.
Хагеддон поднял голову и позволил красному дождю из обрубка шеи оросить свое лицо, после чего швырнул ее вслед за телом.
В ярко-красном свете магматической расселины он выглядел чудовищем.
Жизнь на Хтонии ничего не стоила. Нэргуй знал об этом всю свою жизнь.
Все существование человека значило меньше его ножа, горстки пуль в сумке или ботинок со стальными набойками. Жизнь Нэргуя значила меньше, чем у большинства.
Ему об этом говорили, сколько он себя помнил.
Он был коротышкой клана, уродцем со шрамами. Пережившим раны, которые ни один ребенок, возможно, не пережил бы.
Мальчик, чье тело отказывалось расти и развиваться, как прочие.
Кто-то называл его проклятьем, подкидышем, оставленным злыми духами в сердце Хтонии, чтобы мучить их.
Все они желали ему смерти, но Владыка запретил его трогать.
Хагеддон нашел его, подвешенным на крюке в пещере-бойне Труподробителей. Мясник в маске из человеческой кожи и в затвердевшем от крови фартуке готовил его для намасленного вертела. Хагеддон выпотрошил человека, после снял мальчик с крюка и отнес на территорию Головорезов.
Никто не знал, почему он спас младенца с сияющими сине-зелеными глазами, а он никогда не объяснял.
В здешней темноте глаза каждого человека были тусклыми и бледно-голубыми. Такие термины, как биоразнообразие были незнакомы Головорезам, но каждый знал, что непохожий означало плохой.
Непохожий означало быть изгоем. ''Отверженным''.
Было много дней, когда Нэргуй желал, чтобы Владыка оставил его умирать на том крюке.
Так назвал его Хагеддон, дав бессмысленное имя на мертвом языке первых глубинных шахтеров Хтонии. Оно буквально означало «''безымянный''»<ref>с монгольского</ref>.
– Это для защиты, – сказал Хагеддон в один из редких дней, когда снизошел до разговора с Нэргуем.
– Защиты от чего?
Хагеддон посмотрел на потолок пещеры, и его отливающий перламутром глаз щелкнул и скрипнул, когда механизм заклинило. Тень сожаления прошла по его лицу.
– От будущего, – сказал он.
В Нэргуй вспыхнул гнев, сделав его безрассудным.
– Мне не нужна защита, – сказал он со злостью.
Хагеддон наградил его сильным ударом тыльной стороной руки, который сбил мальчика с ног и расшатал зубы.
– Я не говорил, что для ''твоей'' защиты.
Больше на эту тему они не разговаривали.
Глубинные Крысы были старым кланом, из тех, кому нравилось цепляться за прошлое, ''помнить''.
Они копили бесполезные вещи в нишах, вырубленных в раскрашенных стенах: старые книги, клочки бумаги, и одинаковые кристаллы, которые ни на что не годились, кроме как в качестве снарядов для метания. Страницы книг слиплись из-за зеленоватой плесени, а бумагой были просто длинные списки чисел, которые постоянно сокращались.
Он поднял один из кристаллов и поднес его к глазу. Угловатый синий куб пронизывали спирали золотых жилок. Поверхность была мутной и поцарапанной, но Нэргуй разглядел в глубине паутину невозможно сложных схем, которая выглядела слишком правильной, чтобы быть природной.
Нэргуй пожал плечами и положил кристалл в карман куртки.
Другие кланы высмеивали Глубинных Крыс за их жажду познать прошлое, но Нэргуй отдал бы все, чтобы узнать больше о том, откуда он пришел. У него не было ни воспоминаний о матери, ни каких-либо сведений об отце, за исключением безымянного человека, пытавшегося спасти его в младенчестве.
Хагеддон был ближе всех к тому, чтобы называться отцом, а ненависть Владыки к нему он буквально осязал.
Головорезы тоже ненавидели его, но судя по их взглядам (когда они думали, что он не смотрит) вдобавок боялись, хотя он не мог придумать ни одной причины для этого.
Нэргуй обходил по кругу пещеру, ведя рукой по стене и следуя за ходом истории, изображенной на камне под его ладонью. Фреска выцвела, а сама работа была грубой, хотя он не был уверен, что знает достаточно, чтобы судить об этом. Она изображала яркое синее солнце Хтонии, пылающее над пустынным пейзажем с возвышающимися машинными башнями, которые раскололи скальное основание планеты и жадно поглощали ее богатства.
Чем дальше вдоль стены он шел, тем ближе становились башни, пока горизонт не заполнился их ненасытным голодом. У каждой башни имелась борозда, выдолбленная в камне под ней, и Нэргуй проследил их закручивающиеся линии. Они представляли горные выработки, бесконечную сеть туннелей, которая глубоко врезалась в планету и опустошила ее, как падальщики, обгладывающие дочиста труп животного.
Между башнями находились массивные фигуры – люди, путешествующие по звездам в городах из камня и стали.
Старожилы рассказывали, что видели в молодости звездолеты, титанических монстров из синего пламени и ярости.
Нэргуй жаждал увидеть такого, однажды узреть звездное поле вместо капающего масла и покрытых сажей каменных потолков. Он видел только их, когда поднимал взгляд в кромешной тьме.
Но сейчас никто не поднимался на поверхность.
Зачем им это? Солнце обжигало кожу, воздух имел неприятный привкус, а в руинах обитали синеглазые упыри, охотясь на живых ради развлечения. Тот, кто отправлялся наверх, никогда не возвращался.
Но мысль о том, что существует за пределами убогой темноты под поверхностью, была подобно зуду, который Нэргуй не мог расчесать. Мысль не уходила, как бы он ее не прогонял.
– Это не может быть всем, что есть, – прошептал он.
Он провел пальцем по борозде до поверхности планеты и дальше, мимо возвышающихся башен, в темноту космоса. Обвел звезду Хтонии и по спирали провел пальцем дальше, к голому камню.
Глубинные Крысы не нарисовали ничего за пределами синего шара, их воображение не могло представить, какие чудеса могли существовать за пределами того, что они видели или помнили из древних преданий.
Нэргуй закрыл глаза, представляя синие и зеленые небеса, чужие серебристые берега, древние строения из полированного гранита, мерцающие под золотым солнцем. Он вдохнул, ощутив вкус соли, пенящейся в океанских волнах, которые разбиваются о скалы из базальта, и запах суглинка плодородной земли, в которой могут вырасти живые существа. Волосы на его руках шевельнулись от ощущения теплых ветров над бесконечными равнинами с высокой травой, где воздух был таким бодрящим и кристально чистым.
– Однажды я увижу подобные картины, – сказал он. – Однажды я увижу небеса тех далеких миров.
Ощущения были такими острыми, что лиминальное пространство между воспоминанием и воображением стало бессмысленным. В своем мысленном взоре он увидел заоблачную гряду гор со снежными шапками на вершине мира, где одна-единственная башня пронзала облака.
Свет горел в ее самом высоком окне, словно маяк, взывающий к нему…
– Я ''знаю'' тебя, – сказал он, дыхание участилось.
– Снова говоришь с собой, чудила? – раздался голос за спиной.
Воспоминание, воображение и реальность резко слились воедино, и Нэргуй повернулся к четверым недавно пролившим кровь храбрецам. Караамат и его друзья: Оромегон, Нила и Барсина.
Он не слышал, как они вошли, хотя обычно очень внимательно следил за окружающей обстановкой.
Караамат обошел пещеру, презрительно глядя на фрески и обрывки старого мира, сохраненного Глубинными Крысами. Мальчику было около двенадцати или тринадцати, он обладал крепким телосложением, над правым глазом красовался полумесяц шрама. Оромегон был его жестоким близнецом, и, как и брат, собирал свои длинные волосы в перевязанный кожаным шнурком хвост на макушке.
Нила и Барсина выбрили свои волосы по бокам, а в оставшиеся сверху и сзади длинные пряди вплели крючки и гвозди. Нэргуй всегда считал девочек красивыми в той же мере, что и хорошо выкованный нож.
– Что ты здесь делаешь, ''безымянный''? – спросил Караамат.
– Ничего, – ответил Нэргуй. – Просто осматриваюсь.
– Тебя не должно быть здесь, теперь это ''моя'' пещера.
– Правда?
– Да, разве не видел? Мы сегодня пролили кровь.
Караамат гордо хлопнул ладонью по меткам клана, недавно вырезанным на груди. В раны втерли пепел для скарификации, навсегда отметив его, как гордого убийцу клана Головорезов.
Нэргуй кивнул.
– Да, я видел. Говорят, ты убил троих.
Караамат набросился на него, гнев исказил лицо в звериный оскал. В руке появился нож с изогнутым лезвием, по-прежнему тусклый из-за бурых пятен убийства.
– Что значит «говорят»? Ты сомневаешься во мне, безымянный? Думаешь, я не убил их? Я выпотрошу тебя за такие слова!
Нэргуй отступил от Караамата, прижавшись к стене.
– Нет, Карааамат, ни в коем случае. Я просто повторяю то, что мне сказали. Ты ведь знаешь, я не участвовал в налете. Хагеддон не позволил бы.
– Верно, – прошипел Караамат. – Ты не пролил кровь. И никогда не заслужишь имя убийцы.
– Потому что никто из старших храбрецов не станет меня тренировать.
– Аха, ты недостаточно силен для тренировок, – подключился Оромегон, играя мощными мышцами груди и рук. – Похоже, твое тело развалилось, и они собрали тебя не так, как следует.
– Он коротышка стаи, – сказала Нила, подняв заплесневевшую книгу и лениво пролистав страницы без всякого понимания. Изнутри посыпались сгнившие клочки бумаги, и Нэргуй почувствовал неожиданный укол боли, видя, как мимоходом теряются знания, заключенные в книге.
– Пожалуйста, не делай этого, – сказал он и тут же пожалел, когда ее губа насмешливо изогнулась.
Показывая, что тебе до чего-то есть дело, ты демонстрируешь слабость.
Если тебе до чего-то есть дело, то враг мог использовать это против тебя.
Нила бросила книгу к его ногам и сказала:
– Это мусор, безымянный. Никакой пользы, разве что сжечь.
Нэргуй наклонился, чтобы подобрать книгу и встретился с коленом Караамата, которым тот ударил его в лицо.
Голову отбросило назад, и она больно ударилась о стену.
Кровь из сломанного носа брызнула на фреску. Ослепнув от боли, мальчик опустился на корточки, закрывая лицо. Храбрецы набросились на него, и он свернулся калачиком, пока они колотили ногами и кулаками по его животу и груди. Он напряг мышцы и часто и неглубоко дышал, ожидая, когда все закончится.
Боль не была чем-то новым для него, и любого другого на Хтонии, поэтому он заскрежетал зубами и принял ее.
Его били не в первый раз, и, скорее всего, не в последний.
– ''Кричи'', безымянный! – завопил Караамат, поднимая его и размахивая ножом. – Почему ты никогда не кричишь?
– Может, мы причиняем недостаточно боли, – предположил Оромегон.
– Да, разрежь один из его шрамов! – добавила Нила.
Оромегон болезненно вывернул Нэргую руки, когда Нила разорвала куртку. Он не сопротивлялся ей.
Борьба только ухудшит положение, даст им оправдание его убийства.
Бледную кожу обнаженной груди и живота избороздили шрамы. Подобные раны трижды убили бы любого племенного воина, но даже молодежь Хтонии видела, что это не неровные полосы от заточки или кирки, и не шрамы от пуль.
Эти шрамы нанесли осторожно и точно, плетеный узор говорил об умении и знании, невозможном в кромешной тьме, даже для безумных техновидцев, обитавших в магматических пещерах.
– Тебя собрали, безымянный, – прошипела Нила. – Вот почему у тебя не было мамы.
Оромегон засмеялся.
– Думаю, тебя кто-то сшил из всех оставшихся кусочков после того, как Труподробители покончили с каким-то темным племенем.
– Потом вышвырнули тебя, потому что ты был таким никчемным, – закончил Караамат.
Нэргуй слышал все эти оскорбления раньше, видел взгляды отвращения, когда людям попадалась на глаза его исполосованная шрамами плоть, бледная, с набухшими венами, словно у трупа, осушенного дикими кровопийцами.
Он уставился на Караамата, и между ними что-то промелькнуло, какая-то невидимая связь.
Возможно, проблеск вызова. Или, что хуже, безразличие к побоям.
Оно пробудили до сих пор нетронутый источник гнева внутри Караамата. Его глаза расширились, и он врезал кулаком в лицо Нэргуя. От удара затрещала челюсть, и мальчик ударился затылком о пол пещеры. Следующий удар разбил губу и выбил зубы.
Снова и снова кулак Караамата врезался ему в лицо.
Остальные отступили, испугавшись внезапной вспышки гнева. Для Нэргуя происходящее выглядело так, словно через молодого храбреца действовала какая-то могущественная сила, направляя его кулаки смертоносным намерением.
– Кара! – позвала Нила. – Хватит! Ты убьешь его!
Караамат проигнорировал ее, нанося удары с одной-единственной целью. Убить.
Нила потянула его за плечи, но он был слишком силен. Слишком нацелен на избиение.
– Оставь его, – завопила она, вынимая нож с костяной рукояткой. – Хагеддон говорит, что он отмечен. Ты ведь не убьешь отмеченную душу?
Она схватила его за хвост и потянула голову назад, готовая перерезать ему горло. Вместо сопротивления, Караамат взревел и откинулся назад. Нож Нилы вылетел, зазвенев по каменистому полу возле Нэргуя. Мальчик перевернулся на бок, выплевывая зубы и моргая от заливавшей глаза крови.
Он увидел, как Караамат швырнул Нилу о противоположную стену.
Увидел, как лицо девушки исказилось от боли.
Ее ноги подогнулись, и она сползла по стене, изогнутый нож Караамата вошел по рукоять в ее сердце.
Она умерла прежде, чем рухнула на пол.
– Нила! – закричала Барсина.
Караамат оттолкнул ее назад. В его глазах горела жажда убийства. Сегодня он уже убил троих, теперь еще и Нилу. Никто не хотел стать пятой жертвой.
Караамат судорожно выдохнул и пристально посмотрел на каждого из них.
– Дерьмо, Кара, ты убил Нилу… – сказал Оромегон.
– Мне она никогда не нравилась, – ответил тот, наклонившись и вынув нож из груди мертвой девочки. Он вытер его о куртку Оромегона, потом повернулся и прошел мимо него.
Караамат обернулся у входа в пещеру, указав блестящим ножом на Нэргуя, затем на Нилу.
– Избавься от нее до моего возвращения, – приказал он.
Нэргуй смотрел, как тело Нилу падает в расселину, пока оно не исчезло в красном зареве магмы глубоко внизу. Он ничего не испытывал к ней, она ему не нравилась, а он – ей. Так зачем она рискнула пойти против Караамата из-за него?
Ответа не было, и он предположил, что никогда и не будет.
Она была мертва, и никто о ней не вспомнит. Никто не будет скучать по ней, и к концу дня о ней забудут. Таков был путь Хтонии. Ни связей, ни заботы, ни верности.
Так жить нельзя.
Нэргуй покрутил ее нож в руке. Слишком ценный, чтобы от него избавиться, его сделали с большим старанием, чем обычно. Рукоятка когда-то была бедренной костью, а на хвате вырезали разряды молний, расходящиеся из селенитского навершия в форме полумесяца.
Он почувствовал взгляды на себе, но смерть была настолько вплетена в ежедневную материю кромешной тьмы, что никто не увидел ничего странного в том, как он сбросил тело. От такого черствого пренебрежения к утрате одной из своих Нэргую стало тошно. Конечно, в этом не было ничего нового. Жизнь на Хтонии не почиталась и не ценилась.
Для любого из племени этот нож стоил больше жизни Нилы.
Фундаментальный перекос такого отношения пылал, словно уголь в сердце Нэргуя.
Все, что он узнал и чему научился, говорило о том, что жизнь в кромешной тьме была всего лишь жестокой борьбой за существование. Сильный убивал слабого. Все прочее не имело смысла.
Таким всегда было положение вещей. И всегда будет.
Хтония умирала, но ее народ будет сражаться до последнего вздоха, убивая друг друга.
''В чем был смысл всего этого?''
Он поднял голову, увидев над головой слои дыма, которые клубились, когда их затягивало в трещины в потолке. Высоко вверху древние туннели, вероятно, пробуренные для вентиляции глубинных шахт, продолжали втягивать воздух, насыщенный сильными металлическими ароматами поверхности. Намек на сталь и оловянный привкус вековых технологий, запах древних наук.
Он почувствовал, как шевельнулась тень за спиной, узнал запахи и звуки Хагеддона.
– Ты убил девочку? – спросил он.
– Ее звали Нила.
– Я уже забыл ее имя. Ты ее убил?
– Нет, это Караамат.
– Почему?
– Разве важно? Кому здесь нужна причина для убийства?
– Ты прав, – согласился Хагеддон. – Это не важно.
Нэргуй повернулся к вождю Головорезов.
– Тогда зачем спрашиваешь?
– Потому что ты думаешь, что важно. Ты стараешься найти смысл и значение там, где их нет, придать высшую цель тем, у кого ее нет. Единственная цель, что есть у нас здесь – это сражаться и убивать, забрать то, что нам нужно, у тех, кто слабее нас. Все прочее – несущественно.
– Я не верю в это, – ответил Нэргуй. – Этот мир и каждый в нем… раньше мы были частью чего-то, частью чего-то большего, чем… ''это''. Сражаться, словно крысы в клетке, убивать друг друга, как будто не имеет значения, кто живет, а кто умирает.
– Так и есть, ''не имеет'', – сказал Хагеддон. – Ничто не имеет значения. Ни ты, ни я. Ничего. Борьба – все, что здесь есть. Она – ''все'', что имеет значение. Мы сражаемся, убиваем и умираем. Что еще здесь нужно?
Нэргуй снова посмотрел сквозь дым на каменный потолок, мысленно представляя, как летит сквозь узкие щели и трещины в скальном основании планеты, которые ведут на поверхность.
– Мы предназначены для чего-то большего, чем это, – сказал он. – ''Я'' был создан для чего-то большего, чем это.
– Возможно, ты – да, – сказал Хагеддон, положив руку на плечо.
На долю секунды Нэргую жест показался почти отеческим.
Затем он ощутил давление руки Владыки.
И понял, что Хагеддон раздумывает над тем, чтобы столкнуть его в магматическую расселину.
Ему стоило бояться, стоило сражаться, чтобы освободиться, но Нэргуй не чувствовал ни страха, ни гнева, только усталое принятие своей судьбы.
''Какой прок от выживания, если жизнь ничего не стоит?''
''Зачем бороться, если наградой станет только больше боли и страданий?''
Хватка на плече усилилась, и Нэргуй через ладонь Хагеддона почувствовал странное напряжение, терзающее его. Оно говорил о борьбе внутри души Владыки, войне между желанием столкнуть Нэргуя вниз и чем-то… чем-то, что даже он не понимал.
По пещере прокатился низкий рокот смещающихся камней, будто далекий гром над горизонтом.
Что-то вспыхнуло в глубинах расселины, словно разряд ответвителя мощности.
Хватка Хагеддона на плече Нэргуя расслабилась. Владыка отступил от мальчика.
– Почему? – спросил Нэргуй, не оборачиваясь.
– Хтония поговорила со мной, – объяснил Хагеддон.
Единственный свет под поверхностью Хтонии давали костры и потрескивающие лампы затухающих люменов, оставшиеся со времен, когда люди проникали в ее глубины ради богатств. Те дни давно прошли. Сокровища планеты забрали, глубинные шахты исчерпались, и только жалкие крохи остались в самых темных и смертоносных трещинах мира.
Оставшиеся пустые туннели и расщелины были безжизненными и запыленными, в них висели раскачивающиеся цепи и было полно древних механизмов, слишком крупных для извлечения. Стены были изрезаны, словно кремень, бурами и кирками давно умерших первопроходцев, которые кромсали камни, пока Хтонии оказалось нечего давать.
Некогда безграничные богатства планеты истощились.
Теперь в изобилии остался только один ресурс…
''Но с какой целью можно использовать подобное человеческое убожество?''
Нэргуй держался близко к свету, но не слишком.
Свет означал присутствие людей, а он находился достаточно далеко от территории Головорезов, чтобы все эти люди считались врагами. Обитатели Хтонии постоянно передвигались, поэтому он не мог быть уверенным, какому племени принадлежат огни, а заявиться в лагерь племени-соперника без кровного воинства будет означать такой же смертный приговор, как и прыжок вслепую в бездонную пропасть.
Даже сама смерть во тьме будет лучшим концом, чем обращение за помощью к чужому племени.
Он все время шел вверх.
Поднимался по отвесным базальтовым скалам, перебегал по раскачивающимся цепным мостам, пока взиматели пошлин в масках справляли нужду, и взбирался по скрипучим лестницам из крошащегося железа, вбитым в камень, чтобы пройти через давно проржавевшие люки.
Каждый шаг уводил его дальше в неведомые места мира.
Но он все так же инстинктивно знал путь.
Вверх. Постоянно вверх.
Дети Хтонии с младенчества учились ориентироваться в лабиринтах туннелей.
Младенцев оставляли в темноте, и им приходилось самим заботиться о себе. Ребенок либо находил обратную дорогу в клан, либо умирал медленной мучительной смертью от обезвоживания, голода и безумия.
Нэргуй по необходимости научился быть быстрым и находить тайные тропы в скальном основании Хтонии.
Тяжело давшиеся знания теперь позволяли ему безопасно пройти через территории Хеллеборов и стайных хищников Катуланцев. Он почти миновал территорию Рукалов, надеясь из-за недавнего истребления ими Аросокалов и добытой, по слухам, целой груды запасов, что они на данный момент утолили свою легендарную жажду крови.
В пещере с капающими сталактитами он услышал звуки боевых барабанов, доносящиеся из дымящих расщелин.
Из трещин в потолке били косые лучи бледного лунного света, а среди сталагмитов, растущих из луж известковой воды, завывали потрескивающие радиационные ветра.
На эти сталагмиты были нанизаны сотни трупов. Их сломанные конечности безжизненно висели, а ребра были вывернуты наружу выступающими из тел каменными копьями.
Капающая сверху влага текла по дряблым лицам мертвецов, словно молочные слезы, медленно покрывая их слоем перламутровых минералов и сохраняя в миг сильнейшей агонии.
Это была трофейная пещера Юстэринцев, типичная для их жестокости.
Нэргуй остановился рядом с пронзенным телом мужчины, чье тело покрывали спирали шрамов и татуировки полуприкрытого глаза, которые указывали на его принадлежность к клану Эшарколь, обитавшему под самой поверхностью и грабившему древние руины. Татуировки вились вокруг раковых метастаз, вызванных неоднократным облучением сильной радиацией.
Вытекавшую из изогнутого тела жидкость пронизывали алые нити.
Свежая жертва, совсем недавно насаженная на камень.
Ее глаза резко открылись.
– Мальчик… – с трудом произнес мужчина с мольбой в глазах.
Нэргуй отступил от него. Умирающие были склонны утянуть тебя с собой.
– Мальчик,– повторил мужчина, держа его за руку. – Твой… нож. Дай… мне.
– Нет, – ответил Нэргуй.
– Дай! – прошипел человек. – Не могу умереть… без… оружия… в руке.
Эшарколю оставались считанные минуты. Нэргуй должен идти дальше, прежде чем крики умирающего мужчины привлекут внимание Юстэринцев.
Нэргуй медленно кивнул и вынул кинжал Нилы.
– Да, – сказал человек, кровь пузырилась на его губах. – Дай… его.
Нэргуй прижал лезвие ножа к горлу мужчины и разрезал его.
Глаза мужчины расширились от шока и гнева. Рука хваталась за воздух, а последние толчки сердца выбросили слабый поток крови на руку Нэргуя.
Эшарколь истек кровью. Его конечности задергались, а свет в глазах погас.
Нэргуй поднял свою руку. Нож и рука были влажными от яркой крови.
Клинок уловил отраженный свет луны, придав ему красный оттенок.
Это не значит, что он пролил кровь.
Он убил этого мужчину не в бою, но этого было началом.
Он нашел путь на поверхность сразу за трофейной пещерой Юстэринцев, следуя по перекошенной лестнице, которая закручивалась вокруг вертикальной шахты, наполненной железными обломками и разбитыми строительными лесами. Нэргуй почувствовал, что по мере подъема кожу покалывает, температура росла с каждым шагом вверх.
Воздух имел привкус металла и пыли, и вещей, которые лучше забыть и бросить.
Нэргуй пришел к трапу, который вел по грубо вырубленной шахте к стальной плите, грубо сваренной на покореженной раме. Через разбитые края с поверхности просачивался синий свет.
Он взобрался по трапу, всматриваясь через отверстие в плите. Прижав к ней плечи, он толкнул. Она поддалась, но недостаточно. Слишком тяжелая, чтобы полностью сдвинуть, но проема было достаточно, чтобы протиснуться.
Нэргуй уставился на отверстие. В косом луче синего света парили твердые частицы.
За мальчиком осталась темнота и страдания, жизнь из негодования и бесконечной войны.
Впереди лежит… ''что''?
Он не знал. На что он рассчитывал? Что перед ним откроется новая жизнь, что все его представления о поверхности были неправильными и что он найдет цель за пределами кромешной тьмы?
Нет, он не был настолько глуп, чтобы верить в чудеса.
В лучшем случае эта экскурсия на поверхность была развлечением, временным бегством. Воспоминанием, за которое он будет цепляться в грядущие дни, месяцы и годы в бесконечной войне в мрачной темноте внизу.
Нэргуй улыбнулся. Этого было ''более'' чем достаточно.
Он протиснулся в проем, и выбрался на поверхность Хтонии.
Трап выходил в просторный ангар из крепких пермабетонных перекрытий и стальной обшивки.
С трех сторон его окружали сломанные стены сборных конструкций, превращенных в подобие стекла ужасно высокой температурой. Пыль задувалась с открытой стороны, укладываясь волнистыми заносами и скручиваясь ветром в спирали.
Одинокими рядами стояли брошенные рудовозы, в кузовах было пусто, а колеса, самые маленькие из которых превосходили рост взрослого человека, прогнили и были спущены. От высокой крыши ангара почти ничего не осталось, и с маслянисто-темного неба Хтонии ярко светил холодный синий шар звезды. Нэргуй прикрыл глаза от ослепительного света, чувствуя, что из-за сильной радиации светлая кожа лица уже начала темнеть.
За отсутствующей стеной Нэргуя поджидала пустошь, подобно которой он раньше никогда не видел.
Его окружали разрушенные и рухнувшие сооружения из темного камня и стали, останки прежней цивилизации, давно обратившейся в прах. Огромные добывающие машины на гусеницах лежали разбитыми на боку, с наветренной стороны засыпанные пеплом. Над этой картиной разрушения нависали осевшие башни с огромными кабельными барабанами на вершинах, покореженные и наклонившиеся, словно от яростных ударов.
Нэргуй ощутил щемящую печаль при виде того, что осталось от этого мира.
За пределами ангара картина опустошения только увеличилась.
Однако это было не опустошение войны, но руины покинутого места, словно отвергнутая крепостная жена, чье лоно плохая вода и постепенный рост токсинов, в конце концов, превратили в производителя отвратительных чудовищ.
Западный горизонт мерцал завесами синего, зеленого и золотого света, которые колыхались так, словно небеса охватило пламя. От этого легкие при дыхании жгло и царапало.
Он чувствовал, что с каждым вдохом горло покрывается маслянистым налетом.
Первоначальная боль от яркого света на поверхности постепенно стихла, пока Нэргуй медленно спускался по наклонной площадке перед транспортным ангаром. Перед ним расходились разорванные и наполовину засыпанные серой пылью рельсы. Слишком большие для шахтных вагонеток, они были шире двух лежащих голова к голове людей.
Нэргуй попытался и не смог представить размеры машины, которая передвигалась по таким рельсам.
Он шел через руины, пытаясь сравнить то, что ему рассказывали о поверхности, с тем, что видел. Ничто вокруг не подходило человеческим размерам, и у Нэргуя возникло ощущение, будто он шел по далекой планете, где когда-то правили существа, не связанные законами смертных.
Все на поверхности – каждое сооружение и транспорт, каждая титаническая машина и бездействующее оборудование – было построено для людей, чьи размеры подходили богам.
Нэргуй прервал свои исследования, когда услышал что-то за воем ветра среди руин. Звук явно был искусственным, ритмичным и постоянным, как стук механического сердца в самом воздухе. Продвинувшись дальше в развалины, он увидел яркое свечение актинического света.
Свет означал людей, а ты не шел лагерь соперничающего клана без кровного воинства.
Но какое кровное воинство надеялось противостоять богам?
Ни одно, но, возможно, один человек мог пройти незамеченным…
Он держался теней, припоминая все, чему научился в глубинах темноты Хтонии.
В конце концов, он остановился в тени разрушенного здания, вдоль которого стояли ободранные остовы машин. Он встал позади разрушенной секции стены, всматриваясь через ржавые трубы гигантской турбины.
Ниже находился неглубокий кратер, в котором сидел приземистый звездолет в форме сплюснутого цилиндра с высокими прямоугольными двигательными гондолами в кормовой части. Он стоял на широко расставленном шасси, а толпа фигур что-то извлекала из ямы, выкопанной в пыльном грунте перед кораблем. Раскопки освещались мощными фонарями на треногах, но Нэргуй не мог сказать, что переносили люди.
Большинство фигур были серокожими людьми с металлическими руками и ногами, охватывая весь спектр от тех, кто имел единственную аугметическую конечность до тех, кто был скорее наземными машинами с человеческими останками, сплавленными с их механическими сердцами.
Периметр патрулировали массивные двуногие шагоходы на странно сочлененных ногах, покрытые изогнутой сталью и вооруженные огромными пушками с колоссальными магазинами. Визоры их всадников были вылиты в форме гермафродитных богов и оснащены пульсирующими красными глазами, которые сканировали руины.
Нэргуй понимал, что если привлечет их внимание, то умрет.
Рабочими бригадами руководили надзиратели в алых мантиях с вышитыми золотыми шестеренками. Нэргуй никогда прежде не видел таких: гибриды машины и человека, которые общались скрипучим лаем, похожим на звуки ручных сигнальных сирен, которые предупреждали племя о нарушителях. Над ними носились летающие обсидиановые черепа, вереща друг на друга свистящими щелчками и хлопками.
– Кто вы такие? – прошептал Нэргуй.
Он перевел внимание на предмет, которые они выкапывали. Он по-прежнему не видел, что именно это было: нечто цилиндрическое длиной около трех метров и сужающееся с одной стороны. Предмет скрывала пыль от раскопок, как и сами надзиратели, но мельком увиденные вырезанные на золотой обшивке разряды молний вдруг пробудили воспоминание, которое он не смог понять.
Нэргуй начал подниматься из своего укрытия за нерабочей турбиной, но вовремя спохватился.
По склону покатилась галька, и он пригнулся, когда одна из двуногих шагающих машин остановилась на своем кругу периметра. Длинноствольная пушка развернулась, и прицельные лучи устремились к укрытию мальчика.
Он замер, едва смея дышать.
Лучи расширяли и сужали фокусировку, прочесывая пространство, вращаясь и наполняя его светом. Нэргуй понятия не имел, что делает свет, но инстинкт преследуемого не давал пошевелиться.
Наконец, лучи прекратились зондирование, и Нэргуй выдохнул.
Он рискнул бросить взгляд через трубу в кратер и с облегчением увидел, что гигантская машина продолжила путь.
Пока он не двигался, надзиратели извлекли золотой предмет из земли и сейчас сопровождали его на борт корабля. Он скрылся до того, как мальчик сумел разглядеть его, но благоговение, с которым эти люди обращались с находкой, подсказывало, что это была реликвия или предмет огромной важности.
Нэргуй услышал скрип камней за миг до воя нарастающей энергии.
Он стремительно развернулся и увидел фигуру в красной мантии с надетым капюшоном, поднявшую длинноствольную винтовку к плечу.
Ее глаза были двумя точками светло-синего света, а древесина винтовки ярко контрастировала со сложным ударно-спусковым механизмом оружия.
Страх сильно сжал сердце Нэргуя, а в горле перехватило дыхание.
Он нырнул в сторону, когда воздух между ними исказился от разряда энергии.
Кирпичная стена за Нэргуй взорвалась пылью и обломками. Раскаленные куски трубы разлетелись, словно лезвия. Нэргуй перекатился и бросился к укрытию, когда стрелок снова открыл огонь. Луч был той же синевы, что и его глаза.
Нэргуй скользнул в укрытие за отдельно стоящим вентилятором, каждая из его лопастей была шириной с рост мальчика.
Фигура в мантии всаживала выстрел за выстрелом вслед за Нэргуем, вырывая охваченные огнем куски металла из древнего вентилятора. Его обломки падали, стуча по пермабетону оглушающим дождем. Нэргуй зачерпнул горсть пыли, болтов и шайб, разбросанных по полу.
Из кратера раздались пронзительные вопли тревоги.
Нэргуй услышал быстрый щелчок смены магазина, за которым тут же последовал растущий вой ударно-спускового механизма оружия.
Он выскочил из-за лопасти вентилятора, сжимая в опущенной правой руке кинжал Нилы.
Стрелок поднял винтовку и нажал спусковой крючок.
Луч задел плечо Нэргуя, прочертив на коже огненную полосу.
Мальчик взревел и бросился на врага. Он словно врезался в опорную колонну, но они вдвоем упали на землю колотящим и пинающим клубком конечностей.
Незнакомец ударил прикладом винтовки. Он болезненно врезался в череп Нэргуя. Тот выдержал удар и плюнул кровью в светящиеся синие глаза врага. Свет мигнул, и Нэргуй воспользовался кратковременным отвлечением, чтобы вонзить нож Нилы в подмышку существа.
Лезвие скользнуло по полосам брони, но пробило более слабый эластичный уплотнитель.
Нэргуй почувствовал, как острие вошло в плоть, и надавил изо всех сил.
Из-под капюшона существа раздался жуткий машинный крик. Нэргуй вдавил клинок глубже, ища жизненно важные органы и вращая рукоятью кинжала, словно рычагом.
Глубоко внутри противника что-то лопнуло, и на Нэргуя хлынул зловонный поток черной крови.
Его враг вздрогнул и перестал двигаться, как будто его жизнь просто отключили.
Мальчик скатился с внезапно замершего тела и вынул нож из груди врага.
В легких ревел звук его собственного дыхания, и вдруг показалось, что в них слишком много воздуха. Сердце колотилось кошмарным двойным биением, которое звучало невозможно громко.
Он с трудом поднялся, услышав тяжелый топот железных ног шагоходов.
Мальчик схватился винтовку убитого воина и побежал, ложе и спусковой крючок по-прежнему были липкими от маслянистой крови.
Воздух окрасили синие прицельные лучи, и в этот раз он был бессилен избежать их. Он услышал звон медного колокола и триумфальные завывания. Его преследовали трескучие очереди странного языка помех.
''Предупреждение? Команда?''
Нэргуй знал, что ему не сбежать. Между ним и спасением лежало слишком много открытого пространства.
Смирившись со смертью, он остановился и повернулся к преследователям.
Если он не мог сбежать, значит, будет сражаться.
– Потому что в кромешной тьме ты только сражаешься и убиваешь, – сказал Нэргуй.
От вида двух шагающих машин он застыл, их ужасное оружие нацелилось прямо на него. Между ними стояла одна из фигур в мантии. За ее спиной тянулась масса змеевидных кабелей-рук.
Нэргуй поднял добытую винтовку к раненому плечу, обожженная плоть которого уже заживала. Кровь свернулась, а жар под кожей сигнализировал, что сверхъестественная способность самоисцеления уже запустилась.
Еще один странный шрам добавится в его коллекцию
– Ты сражаешься так упорно, что им ''придется'' тебя убить.
Он нажал спусковой крючок, и оружие выплюнуло жгучий зеленый разряд.
Фигуру в мантии окутал призрачный свет, и разряд рассеялся до того, как достиг ее.
Нэргуй снова и снова нажимал на спусковой крючок, каждый выстрел приходился точно в цель, каждый удар поглощался невидимым энергетическим полем. Он стрелял, пока оружие не закашляло пустотой.
– Ты сражаешься, пока не закончатся боеприпасы у твоего оружия, – сказал Нэргуй, повесив ружье на плечо и вынув кинжал Нилы.
– Ты сражаешься, пока, пока не затупится и не сломается твой нож, пока не переломаны твои кулаки.
Магазины боеприпасов на спинах шагоходов загремели, отправляя десятки снарядов в гигантские орудия. Синие прицельные лучи снова пробежались по нему, пронизывая плоть, чтобы узнать каждую его уязвимость. Чтобы узнать, как его убить.
– Ты только тогда проигрываешь, когда перестает биться твое сердце, – сказал Нэргуй.
Свободной рукой он вынул две зеркальные монеты на висящем на шее шнуре.
Хагеддон дал их ему, сказав, что они с глаз его приемного отца.
Нэргуй снял шнурок с шеи и показал монеты своим убийцам.
– После того, как убьете меня, положите их на мои глаза, – сказал он.
Гладкий и полированный металл помятых монет отразил свет синего солнца.
Фигура в мантии протрещала команду, и массивные шагоходы опустили оружие.
К удивлению Нэргуй они медленно развернулись и ушли.
Фигура поманила его.
Нэргуй покачал головой. Фигура снова поманила.
Мальчик развернулся и побежал.
И в этот раз он не оглянулся.
Хагеддон покрутил винтовку в руках, восхищаясь качеством изготовления спускового механизма, символом шестеренки на щеке оружия и идеально отработанным балансом.
– Ты убил его владельца?
– Да, – гордо ответил Нэргуй.
Он стоял перед своим племенем, наконец, став мужчиной, и, похоже, впервые в жизни держась с достоинством.
Свет из магматической расселины осветил лицо Хагеддона и окружавших их храбрецов племени. Караамат, Оромегон и Барсина с недоверием смотрели, как Хагеддон поднял винтовку к плечу и, фыркнув, прицелился. Подвешенные к потолку пещеры масляные лампы раскачивались из стороны в сторону, реагируя на какое-то далекое смещение в скале.
– Ты убил одного из синеглазых упырей на поверхности?
– Да.
– Как? Как ты убил его? – спросил Хагеддон, проведя пальцем по черному налету на ложе винтовки.
– Я следил за их раскопками, – сказал Нэргуй. – Но они услышали меня, и один из их часовых почти застал меня врасплох. Но я напал на него и сбил с ног.
Нэргуй вытянул кинжал Нилы, лезвие все еще покрывала черная жидкость.
– Мы боролись, и я воткнул нож под его доспех. Попал хорошо и глубоко. Потом он умер.
Хагеддон лизнул палец, проведя черным кончиком по губам.
– Это не человеческая кровь, – сказал Владыка, бросив винтовку под ноги, словно она была ядовитым маслюком. – Это жизненная жидкость ''машины''. Все, что ты сделал – это навлек на нас смерть.
– Не понимаю, – пробормотал Нэргуй, чувствуя, что преждевременная надежда увядает, как свет в глазах пронзенного Эшарколя, когда он перерезал ему горло. Лампы стали раскачиваться сильнее, и от низкого рокота Нэргую стало не по себе.
– Ты принес мне это оружие, думая, что я отмечу тебя кровью, что ты заслужил имя убийцы?
– Я ''заслужил'', – настаивал Нэргуй. – Я…
Хагеддон не позволил ему закончить мысль. Он ударил мальчика по лицу тыльной стороной ладони.
От удара Нэргуй опустился на одно колено.
Когда-то этого было достаточно, чтобы запугать его, чтобы он пристыжено остался лежать.
Но пролив кровь, неважно, из милосердия или выживания, Нэргуй изменился.
Кровопролитие коснулось чего-то глубоко внутри него, вступив, словно реагент, во взаимодействие с ранее неизвестным элементом, и воспламенив новый огонь в его душе.
Потолок пещеры содрогнулся, и вниз посыпались завесы пыли. Лампа слетела с крюка, разбившись о пол во взрыве стекла и пламени.
По пещере прошли беспокойные перешептывания, когда из расселины поднялась грохочущая дрожь.
В ее глубине вспыхнул красный свет.
Нэргуй вытер кровь с губы тыльной стороной руки.
Он крепко сжал рукоять клинка Нилы и поднялся во весь рост.
Прежде Хагеддон казался самый могучим среди них, высшим убийцей. Непобедимым воином, который поведет Головорезов к величию, который однажды разобьет цепи жалкого существования, приковавшие их к темноте невежества и кровопролития.
Но теперь Нэргуй увидел, кем тот был на самом деле: просто еще одним жалким и кровожадным тираном, недостойным поклонения.
Хагеддон увидел, что мальчик внутренне переступил черту, и медленно кивнул.
– Пора, – сказал он, посмотрев вверх, когда потолок пещеры еще раз содрогнулся. – Сделай это, ''безымянный''. Сделай и заслужи имя убийцы моей кровью.
Нэргуй подошел и вонзил кинжал Нилы под грудную клетку Хагеддона. Лезвие преодолело влажное сопротивления мышц и органов, задело ребра и рассекло сердце мужчины.
Земля содрогнулась, когда Нэргуй провернул клинок.
Из раны хлынуло катастрофическое количество крови.
Больше брызнуло изо рта Хагеддона, когда широкая трещина расколола потолок, как при смещении тектонических плит. Нечто колоссальное пробилось через брешь с оглушительным воем металла, разрывающего камень.
Коническая головка бура завизжала, протискивая свою массу в пещеру.
Устройство было ободрано и опалено от прохода через скальное основание планеты. Его бока покрывал слой пепла и пыли. Но символ шестеренки на появившихся бронированных бортах был безошибочным.
Хагеддон оказался прав. Он, ''в самом деле'', привел к ним смерть.
Воины бросились врассыпную, когда каскады камней и обломков посыпались смертоносным дождем.
Хагеддон опустился на колени, жизнь вытекала из него с каждой прошедшей секундой.
Нэргуй тоже склонился, они обнялись, словно любящий отец и послушный сын.
Голова Владыки ткнулась в плечо Нэргуй.
– Я… даю тебе… имя, – сказал он, скрипя от боли зубами.
– Мое имя убийцы? – спросил Нэргуй.
Хагеддон кивнул и прошептал на ухо Нэргую. Слово, имя.
Он больше не Нэргуй, не ''безымянный''.
После того, как Хагеддон назвал слово, его лицо расслабилось, словно он передал какое-то страшное бремя.
Он улыбнулся и посмотрел на потолок пещеры со странным тоскующим выражением. И с последним вдохом сказал:
– Мне понадобилась целая жизнь, чтобы узнать, каково это – умирать.
Руки Хагеддона упали, и он повалился на спину, заскользив по склону к расселине.
Мальчика на миг коснулось сожаление, когда он смотрел, как человек, который повлиял на него больше, чем почти кто-либо другой, исчезает из виду, но чувство прошло со следующим ударом сердца.
Он встал и посмотрел на мир новыми глазами.
Пещера обрушивалась, а его племя умирало, но он ощущал необычное спокойствие.
''Теперь он знал, кто он такой.''
Это понимание разожгло искру глубоко в его сердце.
Искру, которая всегда была там, тлея во тьме и на грани затухания, но теперь вспыхнула с новой силой и жаждой мщения.
На Нэргуя нахлынули знания: видения о враждебной галактике из миллиардов миров и бесчисленных цивилизаций.
В ее сердце находилась древняя колыбель человечества, измученный войной мир, которым правил золотой повелитель, проводивший Свое одинокое бдение на вершине устремленной ввысь башни среди снежных пиков на крыше мира.
Повелитель отвлекся от Своих размышлений и улыбнулся.
+Пора.+
Одно простое слово, но оно было ключом, освободившим спящую силу внутри мальчика. Она раскрылась волнами хлынувших чистых эмоций; поглощая ''безымянного'' мальчика, которым он был, и переделывая его.
Долго спящие гены пробудились и принялись за свою удивительную работу.
Синапсы в его разуме вспыхнули, как только образовались новые связи.
Кости и органы наполнились новым назначением. Тело увеличилось, вся плоть налилась амбициями, когда внутри него произошел огромный и непознаваемый анатомический сдвиг. Вены и артерии выжгли яркие, словно фосфором, пути в его непостижимой плоти, когда старая личность была сброшена, словно змеиная кожа, слишком малая, чтобы вместить ее апофеоз.
Это перерождение было мучительным, каждая клетка тела уничтожалась и заново создавалась. Оно яростно переделывало его, не обращая внимания на страдания, разрывая мальчика и перестраивая его форму в ту, какой ей всегда предназначалось быть. Боль выходила за пределы, которые могла вынести любая живая душа, а его разум начал гибнуть под этим натиском.
Он запрокинул голову и взревел, когда из его вытянутых рук полыхнуло пламя.
А затем все закончилось.
Он упал на колени, и вокруг него с ревом ожили звук и ярость разрушения пещеры.
Титанические валуны и распыленные куски разбитой скалы посыпались смертоносным дождем. Удушливые клубы пыли скрыли бойню, но он услышал крики раненых и умирающих. В плечо врезались камни, пустив невозможно яркую кровь и сломав ключицу.
Еще один попал ему в лоб. В глазах побагровело.
Кровь потекла по лицу. Но это не имело значения.
''Теперь он знал, кто он такой''.
Он вдохнул пепел и пламя, ощутив металлический привкус собственной жизни. Треск стрельбы странно разносился среди громоподобного звука обрушивающейся пещеры.
«Гальваническое оружие», – подумал он, не удивленный тем, что знал этот термин.
На него рухнули новые камни и обломки, опрокинув его на спину.
Его наполнила странная летаргия, словно его тело – истощенное процессом трансформации – отключили.
Он улыбнулся, когда в глазах посерело, а звуки смерти и разрушения отдалились.
Все это не имело значения.
''Он знал, кто он такой.''
Он услышал приближающиеся шаги подкованной обуви и поднял голову, увидев фигуру в красной мантии с длинноствольной винтовкой, которая гудела неземной мощью.
Под алым капюшоном холодно горела пара синих глаз.
– Мальчик у меня.
Он выбросил руку и обхватил шею чужака.
Из аугмиттера с бронзовой решеткой, встроенного в горло, затрещала встревоженная очередь машинного языка.
Легким нажатием он сломал позвоночник синеглазому воину.
– Меня зовут… ''Гор''!
'''Глоссарий'''
Nergüi – Нэргуй
Marrow Tearers – Раздиратели
Deeprats – Глубинные Крысы
Reivers – Головорезы
Khageddon – Хагеддон
Karaamat – Караамат
Oromegon – Оромегон
Nyla – Нила
Barsine – Барсина
Helleboreae – Хеллеборы
Catulans – Катуланцы
Arosokal – Аросокал
Rukal – Рукал
Esharkol – Эшарколь
[[Категория:Ересь Гора / Horus Heresy]]
[[Категория: Империум]]
[[Категория:примархи]]
[[Категория:Гор]]
[[Категория:Грэм Макнилл / Graham McNeill]]
|Обложка =BloodOfTheEmperor.jpg
|Описание обложки =
|Автор =Грэм Макнилл / Graham McNeill
|Переводчик =Ulf Voss
|Издательство =Black Library
|Серия книг =Ересь Гора: Примархи / Horus Heresy: The Primarchs
|Сборник =[[Кровь Императора / Blood of the Emperor (сборник)|Кровь Императора / Blood of the Emperor]]
|Источник =
|Предыдущая книга =
|Следующая книга =
|Год издания =2021
}}
'<big>''Люпус Демонис'''</big><ref>с латинского Волк демона</ref>
Первое воспоминание Нэргуя об убийстве было связано со смертью приемного отца.
Он помнил, как, прижав ухо к груди отца, слышал неистовое сердцебиение, пока мужчина уносил его от оставшейся позади резни.
Тогда Нэргуй не знал, кто убивал.
В кромешной тьме это почти не имело значения.
Убийство было обыденностью, кровопролитие – нормой.
Убей или умри. Убей их прежде, чем они не убьют тебя.
Неважно, кто были ''они''. ''Они'' были кем угодно за границей света, отбрасываемого мигающими газовыми люменами.
''Они'' были кем угодно, кого ты не знал.
''Они'' были каждым, кто не носил вырезанную метку твоего клана, твой банды, твоей семьи.
Даже она не всегда гарантировала безопасность.
В кромешной тьме жизнь была изобильной и дешевой. Братья расправлялись с братьями, родители бросали детей, а жены убивали мужей.
Тогда Нэргуй был слишком молод, чтобы знать, как действовал мир в лишенных света лабиринтах и забитых грязью туннелях, заполонивших скальное основание планеты, словно личинки насекомых – заплесневелый хлеб. Все, что он знал – это биение сердца мужчины, который стал его приемным отцом несколько минут назад.
Мужчина, который выглядел таким же удивленным этим поворотом событий, как и любой другой.
Нэргуй вспомнил крики, гортанные и горячие, как вулканический жар глубинных шахт.
В них не было никакого подлинного смысла, но он понимал скрывающийся за ними страх.
Страх, который привел Раздирателей с зазубренными ножами в пещеру клана.
И даже едва расставшись с пеленками, он понял, что ненависть была близнецом страха.
Его отец споткнулся и упал, его вырвало пеной из крови и черной желчи.
Осколки пули пробили его легкие. Оба быстро наполнились жидкостью. Он опустил ребенка и вынул ржавый кинжал. По запачканным сажей стенам двигались тени. Блеснули разделочные ножи, в свете костров светились остро заточенные лезвия.
Яростно взревев, его отец выпрямился и вступил в схватку.
Потому что в кромешной тьме ты только сражаешься и убиваешь.
Ты сражаешься, пока не закончатся боеприпасы у твоего оружия, пока не затупится и не сломается твой нож, пока не переломаны твои кулаки.
Ты только тогда проигрываешь, когда перестает биться твое сердце или расколот камнем твой череп.
Ты сражаешься, пока тебе не перережут горло и не положат зеркальные монеты на глаза.
Он вспомнил кряхтенье сцепившихся тел, оглушительный грохот примитивного огнестрельного оружия.
Яркие вспышки и запах испорченного пороха. Смрад страха кромсаемой плоти.
Электрический привкус крови в воздухе.
Отец упорно сражался, но в конечном итоге умер.
Рикошет вырвал ему колено, а цепной топор впился в бок. Оружие разорвало заполненные кровью легкие. Отец Нэргуя упал рядом с мальчиком, из изувеченного тела хлестала кровь.
Он умер, непонимающе уставившись в сияющие сине-зеленые глаза мальчика.
Таким было первое воспоминание Нэргуя об убийстве, но оно будет не последним.
Хтония была миром, ''построенным'' на убийстве.
К расписанным стенам пещер Глубинных Крыс цеплялась сеть железных строительных лесов, словно паутина, оставленная гигантским металлическим пауком, а между ними были растянуты кольца цепей, напоминая вытянутые жилы на сушильной раме. Едкими завесами висел медленно рассеивающийся дым от взрывов самодельных бомб и стрельбы из огнестрельного оружия.
Каменистый пол был скользким от пота, дерьма и влажных останков выпотрошенных внутренностей.
Воздух наполнили улюлюкающие вопли свежеокровавленных храбрецов Головорезов. Они волокли безжизненные тела клана Глубинных Крыс к вулканической расселине в сердце адской пещеры.
Никто не знал, насколько она глубока, только то, что уходила далеко вниз, а ее стены, по слухам, были покрыты драгоценными металлами и камнями и пластами осадочных веществ, богатых химическими элементами. Говорили, что когда орбита Хтонии уведет планету от синего солнца, а расплавленное сердце остынет, клан может добыть из этих глубин целое состояние. Нэргуй не знал, правда ли это, но этих слухов было достаточно, чтобы Головорезы перебили Глубинных Крыс и захватили их территорию.
Он смотрел со смесью зависти и гордости, как юноши – больше не мальчики – вырезали свои имена на груди убитых ими врагов.
Имена за убийство, заслуженные пролитой кровью врагов.
Только что возвышенные воины мазали себе кровью мертвецов глаза и рты. Выли, словно свирепые и дикие звери, упиваясь бойней и жаждой войны.
Выполнившие свою роль трупы без церемоний сбросили в расселину. Храбрецы отступили от ее жуткого жара, когда Хагеддон выволок, держа за пучок волос, искалеченного вождя Глубинных Крыс на центр пещеры.
Избитый мужчина боролся в хватке Владыки, раненный и при смерти, но все еще живой.
На Хтонии это ничего хорошего не сулило.
В кромешной тьме тебя учили сражаться так упорно, чтобы им ''пришлось'' убить тебя.
Племена и кланы Хтонии не отличались добрым обращением с пленниками, применяя такие жуткие пытки, что даже люди с самой сильной волей превращались в обгадившихся, мямлящих безумцев.
Громадное тело из плоти и металла Хагеддона было измазано кровью, своей и той дюжины людей, которых он убил. Его хвост распустился в бою, и длинные черные волосы скрывали подобно черной вуали лицо. Все, что видел Нэргуй из отмеченных шрамами черт Владыки – это мерцающее серебро имплантированных клыков и бледную сферу механического глаза.
– Головорезы! – завопил Хагеддон. – Кровь ответила за кровь!
Храбрецы медленно кружили вокруг него, согнувшись и стуча клинками и мозолистыми ладонями по каменистому полу пещеры. В их глотках нарастал низкий рык, гортанный и бессловесный, но наполненный темный смыслом. Это была охотничья песня, медленный ритм металла и мяса на камне.
Нэргуй почувствовал, как она тронула нечто глубоко внутри его лоскутного тела, расшевелив ноющее чувство утраты; давно забытое воспоминание. Или будущее, которое он еще не понимал.
Он жаждал присоединиться к членам клана, выть в стайном кругу.
Но он еще не пролил кровь в битве и на любого без имени убийцы, присоединившегося к стае, нападут храбрецы. Разрежут на куски, не оказав даже чести положить зеркальные монеты на глаза.
Хагеддон поднял ритуальный нож – длинный клинок, оставленный одним из забирающих мертвых.
Его лезвие никогда не затуплялось, и независимо от того, сколько крови оно проливало, красная ржавчина никогда не касалась его.
– Аэбатан! – завопил Владыка, и провел клинком по горлу Глубинной Крысы.
Он разрезал плоть и мышцы, сухожилия и кость, пока не отделил голову от тела, которое свалилось в расселину.
Хагеддон поднял голову и позволил красному дождю из обрубка шеи оросить свое лицо, после чего швырнул ее вслед за телом.
В ярко-красном свете магматической расселины он выглядел чудовищем.
Жизнь на Хтонии ничего не стоила. Нэргуй знал об этом всю свою жизнь.
Все существование человека значило меньше его ножа, горстки пуль в сумке или ботинок со стальными набойками. Жизнь Нэргуя значила меньше, чем у большинства.
Ему об этом говорили, сколько он себя помнил.
Он был коротышкой клана, уродцем со шрамами. Пережившим раны, которые ни один ребенок, возможно, не пережил бы.
Мальчик, чье тело отказывалось расти и развиваться, как прочие.
Кто-то называл его проклятьем, подкидышем, оставленным злыми духами в сердце Хтонии, чтобы мучить их.
Все они желали ему смерти, но Владыка запретил его трогать.
Хагеддон нашел его, подвешенным на крюке в пещере-бойне Труподробителей. Мясник в маске из человеческой кожи и в затвердевшем от крови фартуке готовил его для намасленного вертела. Хагеддон выпотрошил человека, после снял мальчик с крюка и отнес на территорию Головорезов.
Никто не знал, почему он спас младенца с сияющими сине-зелеными глазами, а он никогда не объяснял.
В здешней темноте глаза каждого человека были тусклыми и бледно-голубыми. Такие термины, как биоразнообразие были незнакомы Головорезам, но каждый знал, что непохожий означало плохой.
Непохожий означало быть изгоем. ''Отверженным''.
Было много дней, когда Нэргуй желал, чтобы Владыка оставил его умирать на том крюке.
Так назвал его Хагеддон, дав бессмысленное имя на мертвом языке первых глубинных шахтеров Хтонии. Оно буквально означало «''безымянный''»<ref>с монгольского</ref>.
– Это для защиты, – сказал Хагеддон в один из редких дней, когда снизошел до разговора с Нэргуем.
– Защиты от чего?
Хагеддон посмотрел на потолок пещеры, и его отливающий перламутром глаз щелкнул и скрипнул, когда механизм заклинило. Тень сожаления прошла по его лицу.
– От будущего, – сказал он.
В Нэргуй вспыхнул гнев, сделав его безрассудным.
– Мне не нужна защита, – сказал он со злостью.
Хагеддон наградил его сильным ударом тыльной стороной руки, который сбил мальчика с ног и расшатал зубы.
– Я не говорил, что для ''твоей'' защиты.
Больше на эту тему они не разговаривали.
Глубинные Крысы были старым кланом, из тех, кому нравилось цепляться за прошлое, ''помнить''.
Они копили бесполезные вещи в нишах, вырубленных в раскрашенных стенах: старые книги, клочки бумаги, и одинаковые кристаллы, которые ни на что не годились, кроме как в качестве снарядов для метания. Страницы книг слиплись из-за зеленоватой плесени, а бумагой были просто длинные списки чисел, которые постоянно сокращались.
Он поднял один из кристаллов и поднес его к глазу. Угловатый синий куб пронизывали спирали золотых жилок. Поверхность была мутной и поцарапанной, но Нэргуй разглядел в глубине паутину невозможно сложных схем, которая выглядела слишком правильной, чтобы быть природной.
Нэргуй пожал плечами и положил кристалл в карман куртки.
Другие кланы высмеивали Глубинных Крыс за их жажду познать прошлое, но Нэргуй отдал бы все, чтобы узнать больше о том, откуда он пришел. У него не было ни воспоминаний о матери, ни каких-либо сведений об отце, за исключением безымянного человека, пытавшегося спасти его в младенчестве.
Хагеддон был ближе всех к тому, чтобы называться отцом, а ненависть Владыки к нему он буквально осязал.
Головорезы тоже ненавидели его, но судя по их взглядам (когда они думали, что он не смотрит) вдобавок боялись, хотя он не мог придумать ни одной причины для этого.
Нэргуй обходил по кругу пещеру, ведя рукой по стене и следуя за ходом истории, изображенной на камне под его ладонью. Фреска выцвела, а сама работа была грубой, хотя он не был уверен, что знает достаточно, чтобы судить об этом. Она изображала яркое синее солнце Хтонии, пылающее над пустынным пейзажем с возвышающимися машинными башнями, которые раскололи скальное основание планеты и жадно поглощали ее богатства.
Чем дальше вдоль стены он шел, тем ближе становились башни, пока горизонт не заполнился их ненасытным голодом. У каждой башни имелась борозда, выдолбленная в камне под ней, и Нэргуй проследил их закручивающиеся линии. Они представляли горные выработки, бесконечную сеть туннелей, которая глубоко врезалась в планету и опустошила ее, как падальщики, обгладывающие дочиста труп животного.
Между башнями находились массивные фигуры – люди, путешествующие по звездам в городах из камня и стали.
Старожилы рассказывали, что видели в молодости звездолеты, титанических монстров из синего пламени и ярости.
Нэргуй жаждал увидеть такого, однажды узреть звездное поле вместо капающего масла и покрытых сажей каменных потолков. Он видел только их, когда поднимал взгляд в кромешной тьме.
Но сейчас никто не поднимался на поверхность.
Зачем им это? Солнце обжигало кожу, воздух имел неприятный привкус, а в руинах обитали синеглазые упыри, охотясь на живых ради развлечения. Тот, кто отправлялся наверх, никогда не возвращался.
Но мысль о том, что существует за пределами убогой темноты под поверхностью, была подобно зуду, который Нэргуй не мог расчесать. Мысль не уходила, как бы он ее не прогонял.
– Это не может быть всем, что есть, – прошептал он.
Он провел пальцем по борозде до поверхности планеты и дальше, мимо возвышающихся башен, в темноту космоса. Обвел звезду Хтонии и по спирали провел пальцем дальше, к голому камню.
Глубинные Крысы не нарисовали ничего за пределами синего шара, их воображение не могло представить, какие чудеса могли существовать за пределами того, что они видели или помнили из древних преданий.
Нэргуй закрыл глаза, представляя синие и зеленые небеса, чужие серебристые берега, древние строения из полированного гранита, мерцающие под золотым солнцем. Он вдохнул, ощутив вкус соли, пенящейся в океанских волнах, которые разбиваются о скалы из базальта, и запах суглинка плодородной земли, в которой могут вырасти живые существа. Волосы на его руках шевельнулись от ощущения теплых ветров над бесконечными равнинами с высокой травой, где воздух был таким бодрящим и кристально чистым.
– Однажды я увижу подобные картины, – сказал он. – Однажды я увижу небеса тех далеких миров.
Ощущения были такими острыми, что лиминальное пространство между воспоминанием и воображением стало бессмысленным. В своем мысленном взоре он увидел заоблачную гряду гор со снежными шапками на вершине мира, где одна-единственная башня пронзала облака.
Свет горел в ее самом высоком окне, словно маяк, взывающий к нему…
– Я ''знаю'' тебя, – сказал он, дыхание участилось.
– Снова говоришь с собой, чудила? – раздался голос за спиной.
Воспоминание, воображение и реальность резко слились воедино, и Нэргуй повернулся к четверым недавно пролившим кровь храбрецам. Караамат и его друзья: Оромегон, Нила и Барсина.
Он не слышал, как они вошли, хотя обычно очень внимательно следил за окружающей обстановкой.
Караамат обошел пещеру, презрительно глядя на фрески и обрывки старого мира, сохраненного Глубинными Крысами. Мальчику было около двенадцати или тринадцати, он обладал крепким телосложением, над правым глазом красовался полумесяц шрама. Оромегон был его жестоким близнецом, и, как и брат, собирал свои длинные волосы в перевязанный кожаным шнурком хвост на макушке.
Нила и Барсина выбрили свои волосы по бокам, а в оставшиеся сверху и сзади длинные пряди вплели крючки и гвозди. Нэргуй всегда считал девочек красивыми в той же мере, что и хорошо выкованный нож.
– Что ты здесь делаешь, ''безымянный''? – спросил Караамат.
– Ничего, – ответил Нэргуй. – Просто осматриваюсь.
– Тебя не должно быть здесь, теперь это ''моя'' пещера.
– Правда?
– Да, разве не видел? Мы сегодня пролили кровь.
Караамат гордо хлопнул ладонью по меткам клана, недавно вырезанным на груди. В раны втерли пепел для скарификации, навсегда отметив его, как гордого убийцу клана Головорезов.
Нэргуй кивнул.
– Да, я видел. Говорят, ты убил троих.
Караамат набросился на него, гнев исказил лицо в звериный оскал. В руке появился нож с изогнутым лезвием, по-прежнему тусклый из-за бурых пятен убийства.
– Что значит «говорят»? Ты сомневаешься во мне, безымянный? Думаешь, я не убил их? Я выпотрошу тебя за такие слова!
Нэргуй отступил от Караамата, прижавшись к стене.
– Нет, Карааамат, ни в коем случае. Я просто повторяю то, что мне сказали. Ты ведь знаешь, я не участвовал в налете. Хагеддон не позволил бы.
– Верно, – прошипел Караамат. – Ты не пролил кровь. И никогда не заслужишь имя убийцы.
– Потому что никто из старших храбрецов не станет меня тренировать.
– Аха, ты недостаточно силен для тренировок, – подключился Оромегон, играя мощными мышцами груди и рук. – Похоже, твое тело развалилось, и они собрали тебя не так, как следует.
– Он коротышка стаи, – сказала Нила, подняв заплесневевшую книгу и лениво пролистав страницы без всякого понимания. Изнутри посыпались сгнившие клочки бумаги, и Нэргуй почувствовал неожиданный укол боли, видя, как мимоходом теряются знания, заключенные в книге.
– Пожалуйста, не делай этого, – сказал он и тут же пожалел, когда ее губа насмешливо изогнулась.
Показывая, что тебе до чего-то есть дело, ты демонстрируешь слабость.
Если тебе до чего-то есть дело, то враг мог использовать это против тебя.
Нила бросила книгу к его ногам и сказала:
– Это мусор, безымянный. Никакой пользы, разве что сжечь.
Нэргуй наклонился, чтобы подобрать книгу и встретился с коленом Караамата, которым тот ударил его в лицо.
Голову отбросило назад, и она больно ударилась о стену.
Кровь из сломанного носа брызнула на фреску. Ослепнув от боли, мальчик опустился на корточки, закрывая лицо. Храбрецы набросились на него, и он свернулся калачиком, пока они колотили ногами и кулаками по его животу и груди. Он напряг мышцы и часто и неглубоко дышал, ожидая, когда все закончится.
Боль не была чем-то новым для него, и любого другого на Хтонии, поэтому он заскрежетал зубами и принял ее.
Его били не в первый раз, и, скорее всего, не в последний.
– ''Кричи'', безымянный! – завопил Караамат, поднимая его и размахивая ножом. – Почему ты никогда не кричишь?
– Может, мы причиняем недостаточно боли, – предположил Оромегон.
– Да, разрежь один из его шрамов! – добавила Нила.
Оромегон болезненно вывернул Нэргую руки, когда Нила разорвала куртку. Он не сопротивлялся ей.
Борьба только ухудшит положение, даст им оправдание его убийства.
Бледную кожу обнаженной груди и живота избороздили шрамы. Подобные раны трижды убили бы любого племенного воина, но даже молодежь Хтонии видела, что это не неровные полосы от заточки или кирки, и не шрамы от пуль.
Эти шрамы нанесли осторожно и точно, плетеный узор говорил об умении и знании, невозможном в кромешной тьме, даже для безумных техновидцев, обитавших в магматических пещерах.
– Тебя собрали, безымянный, – прошипела Нила. – Вот почему у тебя не было мамы.
Оромегон засмеялся.
– Думаю, тебя кто-то сшил из всех оставшихся кусочков после того, как Труподробители покончили с каким-то темным племенем.
– Потом вышвырнули тебя, потому что ты был таким никчемным, – закончил Караамат.
Нэргуй слышал все эти оскорбления раньше, видел взгляды отвращения, когда людям попадалась на глаза его исполосованная шрамами плоть, бледная, с набухшими венами, словно у трупа, осушенного дикими кровопийцами.
Он уставился на Караамата, и между ними что-то промелькнуло, какая-то невидимая связь.
Возможно, проблеск вызова. Или, что хуже, безразличие к побоям.
Оно пробудили до сих пор нетронутый источник гнева внутри Караамата. Его глаза расширились, и он врезал кулаком в лицо Нэргуя. От удара затрещала челюсть, и мальчик ударился затылком о пол пещеры. Следующий удар разбил губу и выбил зубы.
Снова и снова кулак Караамата врезался ему в лицо.
Остальные отступили, испугавшись внезапной вспышки гнева. Для Нэргуя происходящее выглядело так, словно через молодого храбреца действовала какая-то могущественная сила, направляя его кулаки смертоносным намерением.
– Кара! – позвала Нила. – Хватит! Ты убьешь его!
Караамат проигнорировал ее, нанося удары с одной-единственной целью. Убить.
Нила потянула его за плечи, но он был слишком силен. Слишком нацелен на избиение.
– Оставь его, – завопила она, вынимая нож с костяной рукояткой. – Хагеддон говорит, что он отмечен. Ты ведь не убьешь отмеченную душу?
Она схватила его за хвост и потянула голову назад, готовая перерезать ему горло. Вместо сопротивления, Караамат взревел и откинулся назад. Нож Нилы вылетел, зазвенев по каменистому полу возле Нэргуя. Мальчик перевернулся на бок, выплевывая зубы и моргая от заливавшей глаза крови.
Он увидел, как Караамат швырнул Нилу о противоположную стену.
Увидел, как лицо девушки исказилось от боли.
Ее ноги подогнулись, и она сползла по стене, изогнутый нож Караамата вошел по рукоять в ее сердце.
Она умерла прежде, чем рухнула на пол.
– Нила! – закричала Барсина.
Караамат оттолкнул ее назад. В его глазах горела жажда убийства. Сегодня он уже убил троих, теперь еще и Нилу. Никто не хотел стать пятой жертвой.
Караамат судорожно выдохнул и пристально посмотрел на каждого из них.
– Дерьмо, Кара, ты убил Нилу… – сказал Оромегон.
– Мне она никогда не нравилась, – ответил тот, наклонившись и вынув нож из груди мертвой девочки. Он вытер его о куртку Оромегона, потом повернулся и прошел мимо него.
Караамат обернулся у входа в пещеру, указав блестящим ножом на Нэргуя, затем на Нилу.
– Избавься от нее до моего возвращения, – приказал он.
Нэргуй смотрел, как тело Нилу падает в расселину, пока оно не исчезло в красном зареве магмы глубоко внизу. Он ничего не испытывал к ней, она ему не нравилась, а он – ей. Так зачем она рискнула пойти против Караамата из-за него?
Ответа не было, и он предположил, что никогда и не будет.
Она была мертва, и никто о ней не вспомнит. Никто не будет скучать по ней, и к концу дня о ней забудут. Таков был путь Хтонии. Ни связей, ни заботы, ни верности.
Так жить нельзя.
Нэргуй покрутил ее нож в руке. Слишком ценный, чтобы от него избавиться, его сделали с большим старанием, чем обычно. Рукоятка когда-то была бедренной костью, а на хвате вырезали разряды молний, расходящиеся из селенитского навершия в форме полумесяца.
Он почувствовал взгляды на себе, но смерть была настолько вплетена в ежедневную материю кромешной тьмы, что никто не увидел ничего странного в том, как он сбросил тело. От такого черствого пренебрежения к утрате одной из своих Нэргую стало тошно. Конечно, в этом не было ничего нового. Жизнь на Хтонии не почиталась и не ценилась.
Для любого из племени этот нож стоил больше жизни Нилы.
Фундаментальный перекос такого отношения пылал, словно уголь в сердце Нэргуя.
Все, что он узнал и чему научился, говорило о том, что жизнь в кромешной тьме была всего лишь жестокой борьбой за существование. Сильный убивал слабого. Все прочее не имело смысла.
Таким всегда было положение вещей. И всегда будет.
Хтония умирала, но ее народ будет сражаться до последнего вздоха, убивая друг друга.
''В чем был смысл всего этого?''
Он поднял голову, увидев над головой слои дыма, которые клубились, когда их затягивало в трещины в потолке. Высоко вверху древние туннели, вероятно, пробуренные для вентиляции глубинных шахт, продолжали втягивать воздух, насыщенный сильными металлическими ароматами поверхности. Намек на сталь и оловянный привкус вековых технологий, запах древних наук.
Он почувствовал, как шевельнулась тень за спиной, узнал запахи и звуки Хагеддона.
– Ты убил девочку? – спросил он.
– Ее звали Нила.
– Я уже забыл ее имя. Ты ее убил?
– Нет, это Караамат.
– Почему?
– Разве важно? Кому здесь нужна причина для убийства?
– Ты прав, – согласился Хагеддон. – Это не важно.
Нэргуй повернулся к вождю Головорезов.
– Тогда зачем спрашиваешь?
– Потому что ты думаешь, что важно. Ты стараешься найти смысл и значение там, где их нет, придать высшую цель тем, у кого ее нет. Единственная цель, что есть у нас здесь – это сражаться и убивать, забрать то, что нам нужно, у тех, кто слабее нас. Все прочее – несущественно.
– Я не верю в это, – ответил Нэргуй. – Этот мир и каждый в нем… раньше мы были частью чего-то, частью чего-то большего, чем… ''это''. Сражаться, словно крысы в клетке, убивать друг друга, как будто не имеет значения, кто живет, а кто умирает.
– Так и есть, ''не имеет'', – сказал Хагеддон. – Ничто не имеет значения. Ни ты, ни я. Ничего. Борьба – все, что здесь есть. Она – ''все'', что имеет значение. Мы сражаемся, убиваем и умираем. Что еще здесь нужно?
Нэргуй снова посмотрел сквозь дым на каменный потолок, мысленно представляя, как летит сквозь узкие щели и трещины в скальном основании планеты, которые ведут на поверхность.
– Мы предназначены для чего-то большего, чем это, – сказал он. – ''Я'' был создан для чего-то большего, чем это.
– Возможно, ты – да, – сказал Хагеддон, положив руку на плечо.
На долю секунды Нэргую жест показался почти отеческим.
Затем он ощутил давление руки Владыки.
И понял, что Хагеддон раздумывает над тем, чтобы столкнуть его в магматическую расселину.
Ему стоило бояться, стоило сражаться, чтобы освободиться, но Нэргуй не чувствовал ни страха, ни гнева, только усталое принятие своей судьбы.
''Какой прок от выживания, если жизнь ничего не стоит?''
''Зачем бороться, если наградой станет только больше боли и страданий?''
Хватка на плече усилилась, и Нэргуй через ладонь Хагеддона почувствовал странное напряжение, терзающее его. Оно говорил о борьбе внутри души Владыки, войне между желанием столкнуть Нэргуя вниз и чем-то… чем-то, что даже он не понимал.
По пещере прокатился низкий рокот смещающихся камней, будто далекий гром над горизонтом.
Что-то вспыхнуло в глубинах расселины, словно разряд ответвителя мощности.
Хватка Хагеддона на плече Нэргуя расслабилась. Владыка отступил от мальчика.
– Почему? – спросил Нэргуй, не оборачиваясь.
– Хтония поговорила со мной, – объяснил Хагеддон.
Единственный свет под поверхностью Хтонии давали костры и потрескивающие лампы затухающих люменов, оставшиеся со времен, когда люди проникали в ее глубины ради богатств. Те дни давно прошли. Сокровища планеты забрали, глубинные шахты исчерпались, и только жалкие крохи остались в самых темных и смертоносных трещинах мира.
Оставшиеся пустые туннели и расщелины были безжизненными и запыленными, в них висели раскачивающиеся цепи и было полно древних механизмов, слишком крупных для извлечения. Стены были изрезаны, словно кремень, бурами и кирками давно умерших первопроходцев, которые кромсали камни, пока Хтонии оказалось нечего давать.
Некогда безграничные богатства планеты истощились.
Теперь в изобилии остался только один ресурс…
''Но с какой целью можно использовать подобное человеческое убожество?''
Нэргуй держался близко к свету, но не слишком.
Свет означал присутствие людей, а он находился достаточно далеко от территории Головорезов, чтобы все эти люди считались врагами. Обитатели Хтонии постоянно передвигались, поэтому он не мог быть уверенным, какому племени принадлежат огни, а заявиться в лагерь племени-соперника без кровного воинства будет означать такой же смертный приговор, как и прыжок вслепую в бездонную пропасть.
Даже сама смерть во тьме будет лучшим концом, чем обращение за помощью к чужому племени.
Он все время шел вверх.
Поднимался по отвесным базальтовым скалам, перебегал по раскачивающимся цепным мостам, пока взиматели пошлин в масках справляли нужду, и взбирался по скрипучим лестницам из крошащегося железа, вбитым в камень, чтобы пройти через давно проржавевшие люки.
Каждый шаг уводил его дальше в неведомые места мира.
Но он все так же инстинктивно знал путь.
Вверх. Постоянно вверх.
Дети Хтонии с младенчества учились ориентироваться в лабиринтах туннелей.
Младенцев оставляли в темноте, и им приходилось самим заботиться о себе. Ребенок либо находил обратную дорогу в клан, либо умирал медленной мучительной смертью от обезвоживания, голода и безумия.
Нэргуй по необходимости научился быть быстрым и находить тайные тропы в скальном основании Хтонии.
Тяжело давшиеся знания теперь позволяли ему безопасно пройти через территории Хеллеборов и стайных хищников Катуланцев. Он почти миновал территорию Рукалов, надеясь из-за недавнего истребления ими Аросокалов и добытой, по слухам, целой груды запасов, что они на данный момент утолили свою легендарную жажду крови.
В пещере с капающими сталактитами он услышал звуки боевых барабанов, доносящиеся из дымящих расщелин.
Из трещин в потолке били косые лучи бледного лунного света, а среди сталагмитов, растущих из луж известковой воды, завывали потрескивающие радиационные ветра.
На эти сталагмиты были нанизаны сотни трупов. Их сломанные конечности безжизненно висели, а ребра были вывернуты наружу выступающими из тел каменными копьями.
Капающая сверху влага текла по дряблым лицам мертвецов, словно молочные слезы, медленно покрывая их слоем перламутровых минералов и сохраняя в миг сильнейшей агонии.
Это была трофейная пещера Юстэринцев, типичная для их жестокости.
Нэргуй остановился рядом с пронзенным телом мужчины, чье тело покрывали спирали шрамов и татуировки полуприкрытого глаза, которые указывали на его принадлежность к клану Эшарколь, обитавшему под самой поверхностью и грабившему древние руины. Татуировки вились вокруг раковых метастаз, вызванных неоднократным облучением сильной радиацией.
Вытекавшую из изогнутого тела жидкость пронизывали алые нити.
Свежая жертва, совсем недавно насаженная на камень.
Ее глаза резко открылись.
– Мальчик… – с трудом произнес мужчина с мольбой в глазах.
Нэргуй отступил от него. Умирающие были склонны утянуть тебя с собой.
– Мальчик,– повторил мужчина, держа его за руку. – Твой… нож. Дай… мне.
– Нет, – ответил Нэргуй.
– Дай! – прошипел человек. – Не могу умереть… без… оружия… в руке.
Эшарколю оставались считанные минуты. Нэргуй должен идти дальше, прежде чем крики умирающего мужчины привлекут внимание Юстэринцев.
Нэргуй медленно кивнул и вынул кинжал Нилы.
– Да, – сказал человек, кровь пузырилась на его губах. – Дай… его.
Нэргуй прижал лезвие ножа к горлу мужчины и разрезал его.
Глаза мужчины расширились от шока и гнева. Рука хваталась за воздух, а последние толчки сердца выбросили слабый поток крови на руку Нэргуя.
Эшарколь истек кровью. Его конечности задергались, а свет в глазах погас.
Нэргуй поднял свою руку. Нож и рука были влажными от яркой крови.
Клинок уловил отраженный свет луны, придав ему красный оттенок.
Это не значит, что он пролил кровь.
Он убил этого мужчину не в бою, но этого было началом.
Он нашел путь на поверхность сразу за трофейной пещерой Юстэринцев, следуя по перекошенной лестнице, которая закручивалась вокруг вертикальной шахты, наполненной железными обломками и разбитыми строительными лесами. Нэргуй почувствовал, что по мере подъема кожу покалывает, температура росла с каждым шагом вверх.
Воздух имел привкус металла и пыли, и вещей, которые лучше забыть и бросить.
Нэргуй пришел к трапу, который вел по грубо вырубленной шахте к стальной плите, грубо сваренной на покореженной раме. Через разбитые края с поверхности просачивался синий свет.
Он взобрался по трапу, всматриваясь через отверстие в плите. Прижав к ней плечи, он толкнул. Она поддалась, но недостаточно. Слишком тяжелая, чтобы полностью сдвинуть, но проема было достаточно, чтобы протиснуться.
Нэргуй уставился на отверстие. В косом луче синего света парили твердые частицы.
За мальчиком осталась темнота и страдания, жизнь из негодования и бесконечной войны.
Впереди лежит… ''что''?
Он не знал. На что он рассчитывал? Что перед ним откроется новая жизнь, что все его представления о поверхности были неправильными и что он найдет цель за пределами кромешной тьмы?
Нет, он не был настолько глуп, чтобы верить в чудеса.
В лучшем случае эта экскурсия на поверхность была развлечением, временным бегством. Воспоминанием, за которое он будет цепляться в грядущие дни, месяцы и годы в бесконечной войне в мрачной темноте внизу.
Нэргуй улыбнулся. Этого было ''более'' чем достаточно.
Он протиснулся в проем, и выбрался на поверхность Хтонии.
Трап выходил в просторный ангар из крепких пермабетонных перекрытий и стальной обшивки.
С трех сторон его окружали сломанные стены сборных конструкций, превращенных в подобие стекла ужасно высокой температурой. Пыль задувалась с открытой стороны, укладываясь волнистыми заносами и скручиваясь ветром в спирали.
Одинокими рядами стояли брошенные рудовозы, в кузовах было пусто, а колеса, самые маленькие из которых превосходили рост взрослого человека, прогнили и были спущены. От высокой крыши ангара почти ничего не осталось, и с маслянисто-темного неба Хтонии ярко светил холодный синий шар звезды. Нэргуй прикрыл глаза от ослепительного света, чувствуя, что из-за сильной радиации светлая кожа лица уже начала темнеть.
За отсутствующей стеной Нэргуя поджидала пустошь, подобно которой он раньше никогда не видел.
Его окружали разрушенные и рухнувшие сооружения из темного камня и стали, останки прежней цивилизации, давно обратившейся в прах. Огромные добывающие машины на гусеницах лежали разбитыми на боку, с наветренной стороны засыпанные пеплом. Над этой картиной разрушения нависали осевшие башни с огромными кабельными барабанами на вершинах, покореженные и наклонившиеся, словно от яростных ударов.
Нэргуй ощутил щемящую печаль при виде того, что осталось от этого мира.
За пределами ангара картина опустошения только увеличилась.
Однако это было не опустошение войны, но руины покинутого места, словно отвергнутая крепостная жена, чье лоно плохая вода и постепенный рост токсинов, в конце концов, превратили в производителя отвратительных чудовищ.
Западный горизонт мерцал завесами синего, зеленого и золотого света, которые колыхались так, словно небеса охватило пламя. От этого легкие при дыхании жгло и царапало.
Он чувствовал, что с каждым вдохом горло покрывается маслянистым налетом.
Первоначальная боль от яркого света на поверхности постепенно стихла, пока Нэргуй медленно спускался по наклонной площадке перед транспортным ангаром. Перед ним расходились разорванные и наполовину засыпанные серой пылью рельсы. Слишком большие для шахтных вагонеток, они были шире двух лежащих голова к голове людей.
Нэргуй попытался и не смог представить размеры машины, которая передвигалась по таким рельсам.
Он шел через руины, пытаясь сравнить то, что ему рассказывали о поверхности, с тем, что видел. Ничто вокруг не подходило человеческим размерам, и у Нэргуя возникло ощущение, будто он шел по далекой планете, где когда-то правили существа, не связанные законами смертных.
Все на поверхности – каждое сооружение и транспорт, каждая титаническая машина и бездействующее оборудование – было построено для людей, чьи размеры подходили богам.
Нэргуй прервал свои исследования, когда услышал что-то за воем ветра среди руин. Звук явно был искусственным, ритмичным и постоянным, как стук механического сердца в самом воздухе. Продвинувшись дальше в развалины, он увидел яркое свечение актинического света.
Свет означал людей, а ты не шел лагерь соперничающего клана без кровного воинства.
Но какое кровное воинство надеялось противостоять богам?
Ни одно, но, возможно, один человек мог пройти незамеченным…
Он держался теней, припоминая все, чему научился в глубинах темноты Хтонии.
В конце концов, он остановился в тени разрушенного здания, вдоль которого стояли ободранные остовы машин. Он встал позади разрушенной секции стены, всматриваясь через ржавые трубы гигантской турбины.
Ниже находился неглубокий кратер, в котором сидел приземистый звездолет в форме сплюснутого цилиндра с высокими прямоугольными двигательными гондолами в кормовой части. Он стоял на широко расставленном шасси, а толпа фигур что-то извлекала из ямы, выкопанной в пыльном грунте перед кораблем. Раскопки освещались мощными фонарями на треногах, но Нэргуй не мог сказать, что переносили люди.
Большинство фигур были серокожими людьми с металлическими руками и ногами, охватывая весь спектр от тех, кто имел единственную аугметическую конечность до тех, кто был скорее наземными машинами с человеческими останками, сплавленными с их механическими сердцами.
Периметр патрулировали массивные двуногие шагоходы на странно сочлененных ногах, покрытые изогнутой сталью и вооруженные огромными пушками с колоссальными магазинами. Визоры их всадников были вылиты в форме гермафродитных богов и оснащены пульсирующими красными глазами, которые сканировали руины.
Нэргуй понимал, что если привлечет их внимание, то умрет.
Рабочими бригадами руководили надзиратели в алых мантиях с вышитыми золотыми шестеренками. Нэргуй никогда прежде не видел таких: гибриды машины и человека, которые общались скрипучим лаем, похожим на звуки ручных сигнальных сирен, которые предупреждали племя о нарушителях. Над ними носились летающие обсидиановые черепа, вереща друг на друга свистящими щелчками и хлопками.
– Кто вы такие? – прошептал Нэргуй.
Он перевел внимание на предмет, которые они выкапывали. Он по-прежнему не видел, что именно это было: нечто цилиндрическое длиной около трех метров и сужающееся с одной стороны. Предмет скрывала пыль от раскопок, как и сами надзиратели, но мельком увиденные вырезанные на золотой обшивке разряды молний вдруг пробудили воспоминание, которое он не смог понять.
Нэргуй начал подниматься из своего укрытия за нерабочей турбиной, но вовремя спохватился.
По склону покатилась галька, и он пригнулся, когда одна из двуногих шагающих машин остановилась на своем кругу периметра. Длинноствольная пушка развернулась, и прицельные лучи устремились к укрытию мальчика.
Он замер, едва смея дышать.
Лучи расширяли и сужали фокусировку, прочесывая пространство, вращаясь и наполняя его светом. Нэргуй понятия не имел, что делает свет, но инстинкт преследуемого не давал пошевелиться.
Наконец, лучи прекратились зондирование, и Нэргуй выдохнул.
Он рискнул бросить взгляд через трубу в кратер и с облегчением увидел, что гигантская машина продолжила путь.
Пока он не двигался, надзиратели извлекли золотой предмет из земли и сейчас сопровождали его на борт корабля. Он скрылся до того, как мальчик сумел разглядеть его, но благоговение, с которым эти люди обращались с находкой, подсказывало, что это была реликвия или предмет огромной важности.
Нэргуй услышал скрип камней за миг до воя нарастающей энергии.
Он стремительно развернулся и увидел фигуру в красной мантии с надетым капюшоном, поднявшую длинноствольную винтовку к плечу.
Ее глаза были двумя точками светло-синего света, а древесина винтовки ярко контрастировала со сложным ударно-спусковым механизмом оружия.
Страх сильно сжал сердце Нэргуя, а в горле перехватило дыхание.
Он нырнул в сторону, когда воздух между ними исказился от разряда энергии.
Кирпичная стена за Нэргуй взорвалась пылью и обломками. Раскаленные куски трубы разлетелись, словно лезвия. Нэргуй перекатился и бросился к укрытию, когда стрелок снова открыл огонь. Луч был той же синевы, что и его глаза.
Нэргуй скользнул в укрытие за отдельно стоящим вентилятором, каждая из его лопастей была шириной с рост мальчика.
Фигура в мантии всаживала выстрел за выстрелом вслед за Нэргуем, вырывая охваченные огнем куски металла из древнего вентилятора. Его обломки падали, стуча по пермабетону оглушающим дождем. Нэргуй зачерпнул горсть пыли, болтов и шайб, разбросанных по полу.
Из кратера раздались пронзительные вопли тревоги.
Нэргуй услышал быстрый щелчок смены магазина, за которым тут же последовал растущий вой ударно-спускового механизма оружия.
Он выскочил из-за лопасти вентилятора, сжимая в опущенной правой руке кинжал Нилы.
Стрелок поднял винтовку и нажал спусковой крючок.
Луч задел плечо Нэргуя, прочертив на коже огненную полосу.
Мальчик взревел и бросился на врага. Он словно врезался в опорную колонну, но они вдвоем упали на землю колотящим и пинающим клубком конечностей.
Незнакомец ударил прикладом винтовки. Он болезненно врезался в череп Нэргуя. Тот выдержал удар и плюнул кровью в светящиеся синие глаза врага. Свет мигнул, и Нэргуй воспользовался кратковременным отвлечением, чтобы вонзить нож Нилы в подмышку существа.
Лезвие скользнуло по полосам брони, но пробило более слабый эластичный уплотнитель.
Нэргуй почувствовал, как острие вошло в плоть, и надавил изо всех сил.
Из-под капюшона существа раздался жуткий машинный крик. Нэргуй вдавил клинок глубже, ища жизненно важные органы и вращая рукоятью кинжала, словно рычагом.
Глубоко внутри противника что-то лопнуло, и на Нэргуя хлынул зловонный поток черной крови.
Его враг вздрогнул и перестал двигаться, как будто его жизнь просто отключили.
Мальчик скатился с внезапно замершего тела и вынул нож из груди врага.
В легких ревел звук его собственного дыхания, и вдруг показалось, что в них слишком много воздуха. Сердце колотилось кошмарным двойным биением, которое звучало невозможно громко.
Он с трудом поднялся, услышав тяжелый топот железных ног шагоходов.
Мальчик схватился винтовку убитого воина и побежал, ложе и спусковой крючок по-прежнему были липкими от маслянистой крови.
Воздух окрасили синие прицельные лучи, и в этот раз он был бессилен избежать их. Он услышал звон медного колокола и триумфальные завывания. Его преследовали трескучие очереди странного языка помех.
''Предупреждение? Команда?''
Нэргуй знал, что ему не сбежать. Между ним и спасением лежало слишком много открытого пространства.
Смирившись со смертью, он остановился и повернулся к преследователям.
Если он не мог сбежать, значит, будет сражаться.
– Потому что в кромешной тьме ты только сражаешься и убиваешь, – сказал Нэргуй.
От вида двух шагающих машин он застыл, их ужасное оружие нацелилось прямо на него. Между ними стояла одна из фигур в мантии. За ее спиной тянулась масса змеевидных кабелей-рук.
Нэргуй поднял добытую винтовку к раненому плечу, обожженная плоть которого уже заживала. Кровь свернулась, а жар под кожей сигнализировал, что сверхъестественная способность самоисцеления уже запустилась.
Еще один странный шрам добавится в его коллекцию
– Ты сражаешься так упорно, что им ''придется'' тебя убить.
Он нажал спусковой крючок, и оружие выплюнуло жгучий зеленый разряд.
Фигуру в мантии окутал призрачный свет, и разряд рассеялся до того, как достиг ее.
Нэргуй снова и снова нажимал на спусковой крючок, каждый выстрел приходился точно в цель, каждый удар поглощался невидимым энергетическим полем. Он стрелял, пока оружие не закашляло пустотой.
– Ты сражаешься, пока не закончатся боеприпасы у твоего оружия, – сказал Нэргуй, повесив ружье на плечо и вынув кинжал Нилы.
– Ты сражаешься, пока, пока не затупится и не сломается твой нож, пока не переломаны твои кулаки.
Магазины боеприпасов на спинах шагоходов загремели, отправляя десятки снарядов в гигантские орудия. Синие прицельные лучи снова пробежались по нему, пронизывая плоть, чтобы узнать каждую его уязвимость. Чтобы узнать, как его убить.
– Ты только тогда проигрываешь, когда перестает биться твое сердце, – сказал Нэргуй.
Свободной рукой он вынул две зеркальные монеты на висящем на шее шнуре.
Хагеддон дал их ему, сказав, что они с глаз его приемного отца.
Нэргуй снял шнурок с шеи и показал монеты своим убийцам.
– После того, как убьете меня, положите их на мои глаза, – сказал он.
Гладкий и полированный металл помятых монет отразил свет синего солнца.
Фигура в мантии протрещала команду, и массивные шагоходы опустили оружие.
К удивлению Нэргуй они медленно развернулись и ушли.
Фигура поманила его.
Нэргуй покачал головой. Фигура снова поманила.
Мальчик развернулся и побежал.
И в этот раз он не оглянулся.
Хагеддон покрутил винтовку в руках, восхищаясь качеством изготовления спускового механизма, символом шестеренки на щеке оружия и идеально отработанным балансом.
– Ты убил его владельца?
– Да, – гордо ответил Нэргуй.
Он стоял перед своим племенем, наконец, став мужчиной, и, похоже, впервые в жизни держась с достоинством.
Свет из магматической расселины осветил лицо Хагеддона и окружавших их храбрецов племени. Караамат, Оромегон и Барсина с недоверием смотрели, как Хагеддон поднял винтовку к плечу и, фыркнув, прицелился. Подвешенные к потолку пещеры масляные лампы раскачивались из стороны в сторону, реагируя на какое-то далекое смещение в скале.
– Ты убил одного из синеглазых упырей на поверхности?
– Да.
– Как? Как ты убил его? – спросил Хагеддон, проведя пальцем по черному налету на ложе винтовки.
– Я следил за их раскопками, – сказал Нэргуй. – Но они услышали меня, и один из их часовых почти застал меня врасплох. Но я напал на него и сбил с ног.
Нэргуй вытянул кинжал Нилы, лезвие все еще покрывала черная жидкость.
– Мы боролись, и я воткнул нож под его доспех. Попал хорошо и глубоко. Потом он умер.
Хагеддон лизнул палец, проведя черным кончиком по губам.
– Это не человеческая кровь, – сказал Владыка, бросив винтовку под ноги, словно она была ядовитым маслюком. – Это жизненная жидкость ''машины''. Все, что ты сделал – это навлек на нас смерть.
– Не понимаю, – пробормотал Нэргуй, чувствуя, что преждевременная надежда увядает, как свет в глазах пронзенного Эшарколя, когда он перерезал ему горло. Лампы стали раскачиваться сильнее, и от низкого рокота Нэргую стало не по себе.
– Ты принес мне это оружие, думая, что я отмечу тебя кровью, что ты заслужил имя убийцы?
– Я ''заслужил'', – настаивал Нэргуй. – Я…
Хагеддон не позволил ему закончить мысль. Он ударил мальчика по лицу тыльной стороной ладони.
От удара Нэргуй опустился на одно колено.
Когда-то этого было достаточно, чтобы запугать его, чтобы он пристыжено остался лежать.
Но пролив кровь, неважно, из милосердия или выживания, Нэргуй изменился.
Кровопролитие коснулось чего-то глубоко внутри него, вступив, словно реагент, во взаимодействие с ранее неизвестным элементом, и воспламенив новый огонь в его душе.
Потолок пещеры содрогнулся, и вниз посыпались завесы пыли. Лампа слетела с крюка, разбившись о пол во взрыве стекла и пламени.
По пещере прошли беспокойные перешептывания, когда из расселины поднялась грохочущая дрожь.
В ее глубине вспыхнул красный свет.
Нэргуй вытер кровь с губы тыльной стороной руки.
Он крепко сжал рукоять клинка Нилы и поднялся во весь рост.
Прежде Хагеддон казался самый могучим среди них, высшим убийцей. Непобедимым воином, который поведет Головорезов к величию, который однажды разобьет цепи жалкого существования, приковавшие их к темноте невежества и кровопролития.
Но теперь Нэргуй увидел, кем тот был на самом деле: просто еще одним жалким и кровожадным тираном, недостойным поклонения.
Хагеддон увидел, что мальчик внутренне переступил черту, и медленно кивнул.
– Пора, – сказал он, посмотрев вверх, когда потолок пещеры еще раз содрогнулся. – Сделай это, ''безымянный''. Сделай и заслужи имя убийцы моей кровью.
Нэргуй подошел и вонзил кинжал Нилы под грудную клетку Хагеддона. Лезвие преодолело влажное сопротивления мышц и органов, задело ребра и рассекло сердце мужчины.
Земля содрогнулась, когда Нэргуй провернул клинок.
Из раны хлынуло катастрофическое количество крови.
Больше брызнуло изо рта Хагеддона, когда широкая трещина расколола потолок, как при смещении тектонических плит. Нечто колоссальное пробилось через брешь с оглушительным воем металла, разрывающего камень.
Коническая головка бура завизжала, протискивая свою массу в пещеру.
Устройство было ободрано и опалено от прохода через скальное основание планеты. Его бока покрывал слой пепла и пыли. Но символ шестеренки на появившихся бронированных бортах был безошибочным.
Хагеддон оказался прав. Он, ''в самом деле'', привел к ним смерть.
Воины бросились врассыпную, когда каскады камней и обломков посыпались смертоносным дождем.
Хагеддон опустился на колени, жизнь вытекала из него с каждой прошедшей секундой.
Нэргуй тоже склонился, они обнялись, словно любящий отец и послушный сын.
Голова Владыки ткнулась в плечо Нэргуй.
– Я… даю тебе… имя, – сказал он, скрипя от боли зубами.
– Мое имя убийцы? – спросил Нэргуй.
Хагеддон кивнул и прошептал на ухо Нэргую. Слово, имя.
Он больше не Нэргуй, не ''безымянный''.
После того, как Хагеддон назвал слово, его лицо расслабилось, словно он передал какое-то страшное бремя.
Он улыбнулся и посмотрел на потолок пещеры со странным тоскующим выражением. И с последним вдохом сказал:
– Мне понадобилась целая жизнь, чтобы узнать, каково это – умирать.
Руки Хагеддона упали, и он повалился на спину, заскользив по склону к расселине.
Мальчика на миг коснулось сожаление, когда он смотрел, как человек, который повлиял на него больше, чем почти кто-либо другой, исчезает из виду, но чувство прошло со следующим ударом сердца.
Он встал и посмотрел на мир новыми глазами.
Пещера обрушивалась, а его племя умирало, но он ощущал необычное спокойствие.
''Теперь он знал, кто он такой.''
Это понимание разожгло искру глубоко в его сердце.
Искру, которая всегда была там, тлея во тьме и на грани затухания, но теперь вспыхнула с новой силой и жаждой мщения.
На Нэргуя нахлынули знания: видения о враждебной галактике из миллиардов миров и бесчисленных цивилизаций.
В ее сердце находилась древняя колыбель человечества, измученный войной мир, которым правил золотой повелитель, проводивший Свое одинокое бдение на вершине устремленной ввысь башни среди снежных пиков на крыше мира.
Повелитель отвлекся от Своих размышлений и улыбнулся.
+Пора.+
Одно простое слово, но оно было ключом, освободившим спящую силу внутри мальчика. Она раскрылась волнами хлынувших чистых эмоций; поглощая ''безымянного'' мальчика, которым он был, и переделывая его.
Долго спящие гены пробудились и принялись за свою удивительную работу.
Синапсы в его разуме вспыхнули, как только образовались новые связи.
Кости и органы наполнились новым назначением. Тело увеличилось, вся плоть налилась амбициями, когда внутри него произошел огромный и непознаваемый анатомический сдвиг. Вены и артерии выжгли яркие, словно фосфором, пути в его непостижимой плоти, когда старая личность была сброшена, словно змеиная кожа, слишком малая, чтобы вместить ее апофеоз.
Это перерождение было мучительным, каждая клетка тела уничтожалась и заново создавалась. Оно яростно переделывало его, не обращая внимания на страдания, разрывая мальчика и перестраивая его форму в ту, какой ей всегда предназначалось быть. Боль выходила за пределы, которые могла вынести любая живая душа, а его разум начал гибнуть под этим натиском.
Он запрокинул голову и взревел, когда из его вытянутых рук полыхнуло пламя.
А затем все закончилось.
Он упал на колени, и вокруг него с ревом ожили звук и ярость разрушения пещеры.
Титанические валуны и распыленные куски разбитой скалы посыпались смертоносным дождем. Удушливые клубы пыли скрыли бойню, но он услышал крики раненых и умирающих. В плечо врезались камни, пустив невозможно яркую кровь и сломав ключицу.
Еще один попал ему в лоб. В глазах побагровело.
Кровь потекла по лицу. Но это не имело значения.
''Теперь он знал, кто он такой''.
Он вдохнул пепел и пламя, ощутив металлический привкус собственной жизни. Треск стрельбы странно разносился среди громоподобного звука обрушивающейся пещеры.
«Гальваническое оружие», – подумал он, не удивленный тем, что знал этот термин.
На него рухнули новые камни и обломки, опрокинув его на спину.
Его наполнила странная летаргия, словно его тело – истощенное процессом трансформации – отключили.
Он улыбнулся, когда в глазах посерело, а звуки смерти и разрушения отдалились.
Все это не имело значения.
''Он знал, кто он такой.''
Он услышал приближающиеся шаги подкованной обуви и поднял голову, увидев фигуру в красной мантии с длинноствольной винтовкой, которая гудела неземной мощью.
Под алым капюшоном холодно горела пара синих глаз.
– Мальчик у меня.
Он выбросил руку и обхватил шею чужака.
Из аугмиттера с бронзовой решеткой, встроенного в горло, затрещала встревоженная очередь машинного языка.
Легким нажатием он сломал позвоночник синеглазому воину.
– Меня зовут… ''Гор''!
'''Глоссарий'''
Nergüi – Нэргуй
Marrow Tearers – Раздиратели
Deeprats – Глубинные Крысы
Reivers – Головорезы
Khageddon – Хагеддон
Karaamat – Караамат
Oromegon – Оромегон
Nyla – Нила
Barsine – Барсина
Helleboreae – Хеллеборы
Catulans – Катуланцы
Arosokal – Аросокал
Rukal – Рукал
Esharkol – Эшарколь
[[Категория:Ересь Гора / Horus Heresy]]
[[Категория: Империум]]
[[Категория:примархи]]
[[Категория:Гор]]
[[Категория:Грэм Макнилл / Graham McNeill]]
