Изменения

|Сейчас =23

== '''2''' ==

А потом показался их многоквартирник, и туда уже вламывались скитарии, которые вытаскивали наружу ее соседей и друзей. И еще один отряд зарывался вглубь: громадная голодная машина раздирала пласкрит, чтобы добраться до областей внизу, явить все зловещему солнцу Морода.  Она увидела, как металлические челюсти раскопали тесные комнатушки ее семьи и сородичей, а затем и более крупное помещение за ними. Они потоком хлынули в клинику доктора Теслинга, спеша попасть внутрь и топча койки с больными и ранеными .  == '''3''' ==  ''Шахты все испускают из себя мутации, не так ли?'' Так выглядела оценка Бурзулема. Гаммат Трискеллиан был совсем не уверен, что дело в этом. Впрочем, Бурузлема на самом деле не интересовали процессы и сбои в организме, приводившие к мутации. Если часть несовершенна, значит отрежьте ее от целого – так звучало его кредо. Библиотека с плесневеющими текстами, литургии о человеческом теле, его применениях и функциях – с генералом-фабрикатором все пропадало впустую. Год за годом Трискеллиан выцарапывал и собирал ресурсы для горстки жрецов-генеторов, которые до сих пор удержались в администрации Бурзулема, стремясь проверить старинные знания и даже – кошмар из кошмаров – возможно, в чем-то их немного дополнить. «Переоткрыть», как об этом только и могло быть известно. Однажды ему довелось прочесть небольшие фрагменты текста о создании Адептус Астартес, великолепных защитников Императора. Он пришел к единственному выводу: «Каких же заторможенных, жалких созданий мы бы создали, если бы тогда были так же слепы, как сейчас». В ту пору понимали науки об органике. То, что теперь делалось механически – все эти усовершенствованные органы и способности – когда-то во мгле времен должны были открыть ищущие умы. Каждый космический десантник являлся чудом биологической инженерии, но при этом Бурзулем отклонял как «необдуманно радикальную» любую просьбу Трискеллиана об изучении того, как части человеческого тела можно улучшать, а не просто заменять. А он взял пробы у трехрукой убийцы, вырезав их из ее неподатливой плоти, пока она рычала и щелкала на него зубами. Испытал эти соскобы при помощи хрипящих дедукционных машин, которые подвергли их такому допросу, что одобрила бы и Инквизиция. Яды, облучение, физические повреждения – продавливание устойчивости за точку слома, поскольку единственным способом выяснить, насколько нечто прочное, является его разрушение. И Трискеллиан обнаружил, что схема знакома. Ему уже доводилось наблюдать ее прежде, пусть и не в таких концентрациях. В тех случаях, когда он сумел выпросить живых подопытных для тестирования, у жителей Морода встречались штаммы, проявлявшие устойчивости и невосприимчивости, которые вызвали у него интерес. И, как и Бурзулем, тогда он подумал: «Мутация», но в отличие от своего начальника, Трискеллиан осмелился задуматься, как этой мутации можно найти применение. К настоящему моменту, разумеется, подопытные у него закончились. Как уже отмечалось, единственный способ выяснить, насколько нечто прочное – разрушить это. Остались лишь его записи, огромные длинные свитки с расчетами, сквозь которые проходила тревожащая нить. В отдельных семьях Морода присутствовало что-то… отличное. Отличное от нормальных процессов человечества, однако устойчивое само по себе. Чрезвычайно долговременная и непреходящая «мутация». В определенных текстах, находящихся под запретом и огражденных инквизиционными печатями, содержались комплексные тесты, которые можно было проводить над мутантами и уродами. Там была литания знаков и знамений, реакции на конкретные диагностические составы, секретный язык, записанный формой глаза, числом зубов, мелкой структурой кожи и суставов. И эти признаки указывали не просто на отклонения людей, а на нечто более мрачное. Однако те тексты, к которым у Трискеллиана имелся доступ, были до безумия неполными, а Бурзулема не интересовало расширение данной секции библиотеки Палатиума. «Нездорово», – пренебрежительно сказал он. – «Если у вас болит рука, Простейший, просто отсеките ее и приделайте новую. Не ковыряйтесь остальными пальцами в гное раны». А сейчас это, разумеется, была больная тема. Его новая рука приживалась медленно. Трискеллиан достаточно хорошо знал себя, чтобы подозревать, что контролю над ней мешает его собственное отношение. Механическая конечность на мгновение запаздывала с реакцией, неуклюже орудуя трехпалой кистью – ныне слабой, ныне разрушительно сильной. С механическими глазами было проще свыкнуться, но тогда он стоически перенес операцию и дискомфорт, отчаянно стремясь вернуться в лабораторию. И к тому же, пока он еще не ужился с искусственной конечностью, еще и этот вздор: День Вознесения. Назначение главой призывной группы Аукторита являлось честью на бумаге и изнуряющей рутиной в реальности. Это отвлекало Трискеллиана от его обрядов, от изучения тех наук, где жрец мог бы по-настоящему познать волю Омнисии. Проводя целые дни в продираниях по городу вместе с фургонами-клетками, держа в руке переписной лист и колотя в каждую дверь, он чувствовал себя вымотанным. А по мере удаления от Палатиума вглубь бедных районов перепись стала бесполезна, и дело свелось к тому, чтобы просто проходить улицу за улицей и забирать всех вероятных субъектов. Каждые полчаса внутри нарастала жгучая красная боль в изувеченном плече, и приходилось регулировать приток обезболивающих составов, поступавших в измученное тело. День Вознесения: высшая точка календаря Морода, если ты являлся послушным членом духовенства. На орбите находились корабли, готовые принять с планеты дань плотью и кровью, родными и близкими. При Бурзулеме эта практика стала поводом для праздника. Предстояли пост, умерщвление плоти и оттирка механизма. Предстояло пиршество, где жречество принесет в дар пламени те несовершенства, от которых оно желало себя очистить. Вроде людей. Казнь убийцы была лишь центральным элементом большой чистки. ''В подобных кострах мы закаляемся'', – как и всегда, провозгласит Бурзулем. ''И так сгорает наша скверна''. Трискеллиан ненавидел это. Единственная истинная вера состояла в знании – таково было его кредо. Швыряние этих несчастных в огонь являлось растратой материала, который мог бы пойти на его же эксперименты по измерению прочности плоти. Каждый миг, что он находился здесь, на улицах, был отнятым у него мигом подлинного размышления и молитвы. В ухе – еще одной аугметической замене – послышались голоса офицеров его скитариев. Они столкнулись с сопротивлением в следующем анклаве. Местные забаррикадировали улицы и сейчас заполонили восемь этажей окон и стен, вопя, размахивая флагами, кидая камни и паля из примитивного оружия. Это была одна из общин шахтеров, недавно пострадавшая от отказа насосов и неадекватных протоколов безопасности. Теперь они должны были потерять самых юных и сильных отпрысков из-за призыва, а самых слабых – из-за жертвоприношений, и не собирались с этим мириться. Трискеллиан вздохнул. Мир как будто решил усложнить ему жизнь, в то время как он хотел всего лишь вернуться в лабораторию. Он пробежался по пассажам предписанного псалма против гражданского неповиновения, создавая уместный протокол для загрузки скитариям. Альфы отделений один за другим давали корректную ответную реакцию. Его слова перестраивали сами их разумы, делая их пригодными к войне в городских условиях. Заставляя не заботиться о том, что люди, на которых он их направлял, когда-то могли быть их собственной семьей. Они без жалости зачистят улицу, показав такой пример, что анклав прыгнет выше головы, лишь бы предложить группе своих лучших представителей. Он никогда не рассматривал себя в качестве полевого командира, однако Бурзулем спустил бы с него шкуру за любые потери, поэтому Трискеллиан послал пару сервочерепов парить над свалкой, чтобы у него была возможность перенастраивать приоритеты скитариев. Местные нападали на них сугубо со строительным инструментом и грубой звериной агрессией, но в силу тесноты смогли приблизиться к скитариям, вступив в борьбу с кибернетической мощью солдат Адептус Механикус. Линия из стали и красной ткани держалась, в механическом ритме молотя прикладами оружия. Однако один или двое пали, а бунтовщиков было так много, что они чисто своей массой вынуждали строй отодвигаться назад. От унизительности всего этого Трискеллиан зашипел сквозь зубы и быстро провел оценку имевшихся поблизости ресурсов. По его сигналу выступила пара драгунов. Он рассчитывал, что их высокие силуэты сломят дух толпы, но дела уже явно зашли слишком далеко. Настало время немного истощить трудовые резервы, чтобы преподать остальным полезный урок. Трискеллиан отдал драгунам распоряжение двигаться вперед и проследил, как те устремились по улице на своих длинных ногах, плечом к плечу, выставив копья. Позади них в поле зрения вышла третья высокая фигура – один из «Железных Иноходцев»-баллистариев, вооруженный двумя автопушками. Вполне буквальный перебор. Он мимоходом подумал, не приказать ли орудийной платформе выждать на тот случай, если атака сидонийцев принесет победу, но остро сознавал, что теряет время. Новые рабочие всегда появятся, а вот ''время'' являлось как драгоценным, так и невосполнимым ресурсом. ''Огонь'', сигнализировал он, и оператор выпустил поверх голов скитариев град снарядов, которые с грохотом врезались в арьергард толпы, раздирая плотно сбившиеся ряды. На какой-то момент в воздухе оказалось столько дымки из высвобожденного биоматериала, что у Бурзулема сделался бы припадок, и после этого дух бунтовщиков был удовлетворительным образом сокрушен. В сущности, равно как и многоквартирное строение, к которому их прижали. Стена оползала на дорогу, обнажая лабиринт маленьких каморок и комнат, каждая из которых служила домом семье. Множество обитателей находилось под камнями, но еще множество было окружено скитариями и ожидало, как ими распорядятся.  Трискеллиан загрузил ведущему альфе катехизис замещения, позволяя киборгу лучше оценить всех кандидатов. Детей и крепких в один фургон, сильно раненых, больных или покалеченных – в другой. ''Отрезать брак от полноценного'', как сказал бы Бурзулем. А те, кто остался посередине, получат привилегию вернуться в свои шахты и мануфакторумы к вящему росту промышленности Адептус Механикус. Сражение на дальнем конце улицы было уже практически закончено: осталось лишь несколько очагов сопротивления, и рабочих жестоко избавляли от их заблуждений. Трискеллиан задумчиво оглядел массу согнанных людей, а затем загрузил небольшое видоизменение нормального катехизиса, желая увидеть, станет ли альфа возражать или выдавать какие-либо ошибки. Однако офицер продолжил сортировку – теперь еще и с третьей категорией. Тут была всего горстка тех, кто обладал характерными отклонениями, которые его интересовали. ''Раз я не могу находиться в моей лаборатории'', решил Трискеллиан, ''значит возьму исследование с собой''. Он бегло протестировал каждого из них, обнаружив, что большинство являлось всего лишь жертвами загрязненного воздуха и токсичных металлов, изуродованными при рождении или в ходе своих тяжелых жизней. Но вот одна… Для работы над убийцей Трискеллиан разработал собственный диагностический инструмент. Тот реагировал на присутствие определенных любопытных параметров, обычно не встречавшихся в человеческой крови. Это была ''инновация'', и он понимал, что она совсем не надежна, но где еще испытать ее, как не в поле? Один конкретный субъект: она серьезно пострадала при обвале, но он видел, что у нее и так был странный облик. Возле одной подмышки находилось вздутие, которое походило на злокачественное образование и могло являться обрубком зачаточной конечности. Ее череп был продолговатым. В руках она сжимала нить с бусинами и со всхлипываниями читала молитву: «''Император, сохрани меня, Император подхвати меня многими твоими руками''». Четки змеились сквозь ее пальцы, словно сегментированный червь. – Откуда эта женщина? Она приписана к этому жилому анклаву? – требовательно спросил он у пленников. У него было иное мнение. Он чувствовал, что выслеживает кровную линию, а не просто случайную мутацию. Где же все ее родственники? Кто-то вышел вперед – возможно, надеясь на лучшее обращение, или же испытывая отвращение к хныканью женщины или ее внешнему виду. Кто-то сообщил ему, в каком анклаве можно найти ''их''. У всех отделений призывной группы были точно проработанные путевые листы, серии подробных инструкций в нумерованных строках, будто программа для скитариев. Он не мог просто так на лету принять решение увести ядро своих сил в ином направлении во имя собственного низменного любопытства. Или, вернее сказать, ему ''не следовало''. Материал биопсии, взятой им у убийцы, показал кое-какие чрезвычайно многообещающие результаты, будучи подвергнут всевозможным стрессогенным факторам. Подозрительно многообещающие, приходилось признать. Он реагировал на вещи, которые бы убили человека, так, словно ткань была рада вызову. И следовало бы – опять ''следовало бы –'' отпрянуть от этих отличий, выводивших результаты за рамки безопасного коридора человеческих отклонений. Вот только он увидел там инструментарий, для силы и выносливости. Такие возможности… ''Мне необходимо провести расследование. Я лишь упражняю ум, которым меня благословил Омниссия''. И он уже вписывал изменения, подправляя программу так, чтобы ''это'' отделение замедлило продвижение, ''то'' отделение свернуло прикрывать анклав, куда вот-вот собирался направиться Трискеллиан, пока ''он''…  Он загрузил данные по всем районам Южного Разлома, представляя, как армия скитариев одновременно сбавляет ход из-за поправок в списке их приоритетов. ''Повинуйтесь мне''. И он знал, что хорошо умеет управляться с войсками. Бурзулему и его фаворитам так редко приходилось марать руки подобной полевой логистикой, и уже не в первый раз они перекладывали черную работу на «Простейшего» Трискеллиана. Это означало, что в кризисной ситуации он лучше них кодировал инструкции для скитариев. – Адепт? Ближайший альфа пристально смотрел на него – ну, по крайней мере, скопление линз и шлангов, из которых состояло лицо бойца, было повернуто в его сторону. По ту сторону от них уцелевшие фрагменты человеческого разума боролись с новыми указаниями, пытаясь совместить те с существующим планом. Однако скитарии не могли оспаривать распоряжения своих хозяев, так что Трискеллиан просто отправил подкрепление приказа, и альфа заторопился выполнять его. И вот так просто – и готово. Трискеллиан превратит этот цирк в возможность заняться наукой. Он расширил протоколы призывной группы, чтобы создать третью категорию пленников: объекты для исследования. А если совесть и колола его насчет выхода за пределы задачи, то ее заглушало десятилетнее возмущение, накопившееся внутри Гаммата Трискеллиана. Ведь он находился на самом острие скальпеля ордена генеторов – техножрецов, чьей областью являлось человеческое тело и способы его ремонта, сохранения и улучшения – но Бурзулему и его клике не было до этого никакого дела. Трискеллиан руководил вскрытием множества скитариев, павших от того, что их живое ядро не смогло поддерживать размеренно-поршневое неистовство протезов. Он ''знал'', что секрет не в том, чтобы просто резать глубже. Если бы получилось укрепить плоть, не осталось бы никаких ограничений по искусственным дополнениям, которыми можно снабдить человеческое тело. Но ему снова и снова отказывали. – ''Мягкие'' науки, – изрекал Бурзулем. – Пачканье рук ''грязью''. А Аллоизия эхом отзывалась: «Негигиенично». ''Если бы только это был не он''. Трискеллиан вспомнил, как столько лет назад ждал новостей, кого же назначат генералом-фабрикатором, когда системы предыдущего обладателя этой должности в конце концов отказали. Шли сложные выборы и переговоры, а расчетные машины обжирались данными со всей планеты. Он, Гаммат Трискеллиан, являлся лидирующим кандидатом. Он был готов повести их мир в будущее, полное новых открытий и веры через эксперимент. Жизнь представлялась такой многообещающей.  Однако на пути к посту его обошел Бурзулем, которому отдали предпочтение коллеги и благоволили вычисления машин. И после этого много лет Трискеллиана с товарищами сокращали, обходили вниманием, высмеивали, ставили на унизительную и грязную работу. ''Растрачивали впустую''. Пребывая в этом рассерженном расположении духа, Трискеллиан вместе со своими войсками вошел в анклав, откуда, предположительно, появилась носительница отклонений. Заполненные фургоны-клетки отправились обратно в Палатиум, прибыли новые, пустые. Он был готов собрать любой урожай, какой ему даст этот район. На первый взгляд, это место мало отличалось от тех многоквартирников, среди которых он уже проходил, разве что стены были еще целыми, а улицы – чистыми. Никто не пытался возводить баррикады или организовывать бесполезное сопротивление. Скитарии уже стучали в двери, и поначалу показалось, будто ему солгали, будто он согрешил, отступив от предписанного плана, но ничего не добился.  Проверили переписной лист, строка за строкой. Преподнесли квоту по детям, скудную, но в допустимых рамках. Здесь присутствовало крайне мало больных или слабых, кого можно было бы забрать в жертву. Подозрительно мало, сказал бы он. В отчетах по району имелись данные. Эти нищие анклавы жестоко пострадали в прошлых поколениях. Предшествующие призывные группы истощили их, к тому же были несчастные случаи в шахтах, разлив купороса на близлежащем факторуме. ''Здесь'' попросту было немного людей. Возможно, всего лишь несчастливый район, который суеверные рабочие вечно считали родиной уродов и обездоленных. Трискеллиан чувствовал, что выходит из себя. ''Меня растранжиривают на этот шлак''. ''Спокойно. Изучи данные''. Ведь это было все равно как пересчитывать бусины абака, или же выводить простые числа. База внимательной молитвы, направление мыслей по каналам и путям, подобающим техножрецу. Поэтому он пробежался по самой свежей порции метрик новых призывников, прокручивая в голове цифры. И остановился. Такие здоровые, все поголовно. Дюжие кандидаты в скитарии, или, возможно, прирожденная гордость какого-нибудь подразделения Гвардии. Никаких мутаций. Мород не являлся здоровой планетой. Фоновые токсины в воздухе, пище и воде не способствовали крепости людей. Каждый вне удобств Палатиума был слегка болен. Но не эти. Их как будто специально выбрали ровно для этой задачи. И Трискеллиану следовало бы просто посчитать себя благословленным и переместиться в следующий район. Так бы поступил любой другой техножрец. – Где остальные? – поинтересовался он.  Простой вопрос, на который ни у кого не нашлось ответа. А когда и скитарии, и местные одинаково тупо уставились на него, он велел:  – Зайти в здания. Поиск по комнатам.  Поскольку то, что он сейчас видел, в старых текстах именовалось «''искаженной выборкой''». Когда скитарии вышибли двери и стали проталкиваться в квартиры, последовали некоторые протесты, но гамбит местных настолько хорошо создал впечатление смиренной покорности, что сейчас они были не в том положении, чтобы сопротивляться. Трискеллиан остался на улице вместе со своей личной охраной и фургонами, дожидаясь возможности взглянуть, что же может таиться под этими перевернутыми камнями. На ближайших строениях он увидел граффити. Ничего странного: это был практически единственный способ самовыражения, имевшийся у обитателей Южного Разлома. И, в сущности, оно было почти до досадного ортодоксальным. Никакой порнографии, непристойностей или революции. Рисунок улыбающегося Императора с неправильными пропорциями, осыпавшего маленькими звездами множество мелких человечков, которые стояли, восторженно воздев вверх свои руки-веточки. Но чем дольше Трискеллиан смотрел на него, тем больше беспокойства оно вызывало. То, что ранее показалось всего лишь недостатком художественного таланта, начало все сильнее и сильнее походить на стиль, который он не вполне мог понять. Эта улыбка уж точно была слишком широкой, почти от уха до уха. А еще Императора изобразили с веером рук, словно чтобы орошать Его подданных еще большим количеством благословений. И некоторые из этих схематичных фигурок… да, у них было больше конечностей, чем это строго необходимо… – Адепт. – Сигнал от альфы скитариев. – Доклад: мы обнаружили несоответствия с планом анклава, хранящимся в центральном архиве. – Подробнее? – Трискеллиан стал проталкиваться вперед, подстраивая приемник, чтобы расслышать слова на фоне стенания терзаемого пласкрита и падающих камней. Повинуясь его мысли, сервочереп вплыл внутрь посмотреть. – Несанкционированные раскопки под жилым строением, адепт. Вся данная зона может быть структурно небезопасна. На мгновение он предположил, что это какая-то затерянная шахта рудника, но скитарии собрались вокруг люка, вделанного в пол. Отправленный вниз сервочереп выявил тесное до клаустрофобии помещение с несколькими низкими дверями, которые вели к другим таким же, а потом и еще к другим. Закутанные в лохмотья фигуры разбегались прочь от фонаря черепа, пряча глаза. Скитарии уже спустились туда, они хватали людей и волокли их, бледных и похожих на червей, на свет и свежий воздух. Прочие еще продолжали продвижение, заходя в комнату за комнатой, а масса барахтающихся, шаркающих жильцов удирала от них, словно паразиты. Глаз-передатчик черепа заметил признаки той примечательной разновидности мутаций. Наиболее ненормальные из них могли бы сойти за двоюродных братьев убийцы: ороговевшая и растрескавшаяся на суставах кожа отливала цветами кровоподтека, зубы были выдающимися и острыми, а глаза – янтарными или красными. – Привести экскаватор, – распорядился Трискеллиан, ощущая, как внутри него туго натягивается нить возбуждения. Через считанные минуты машину притащили с соседнего участка сноса и, предпочтя не рисковать своими последователями при спуске во все более тесные и запутанные пространства внизу, он решил просто пойти самым прямым путем. Экскаватор представлял собой могучее металлическое чудовище: громоздкое шасси «Голиаф», на передней части которого было установлено огромное множество камнедробильных зубьев. Он мог за час вырезать в сплошной скале новый забой. На червивый лабиринт в наполовину выеденной земле под многоквартирником ему требовались считанные секунды. По мере продвижения экскаватора снизу послышались визг и вопли. Паникующие и встревоженные голоса едва походили на человеческие. Здание наверху пришло в движение, и внезапно половина его с чудовищным грохотом съехала в сторону и рухнула, наваливаясь на соседей и раскалывая их стены. Скитарии рассыпались, чтобы избежать обломков. Трискеллиан практически не заметил их. Он был поглощен тем, что показывал ему череп за крутящимися зубьями «Голиафа» – комнаты внутри комнат, скрытые от оранжевого солнца Морода на протяжении поколений, пока он не пробил в них шахтный разрез. Незарегистрированная толпа уродливых бледных людей, убегавших еще дальше вглубь земли, словно вытащенные из нор личинки. Перед отправкой вагона для жертв обратно во дворец тот будет заполнен целиком. А затем более крупное помещение, представившееся камерой яйцеклада какого-то ульевого ксеноса. Длинный зал, по края которого находились как будто бы трупы – нет, ''инвалиды''. – Альфа, очистить комнату от мобильных противников. – Подтверждаю, адепт. – Скитарии принялись пинать и бить всех, способных двигаться, оттесняя их прочь, так что остались лишь те, кто тесными рядами лежал вдоль стены. Они лежали на матрасах, утрамбованных настолько плотно, что на виду не осталось ни единого дюйма пола, и они были больны, а у некоторых имелись травмы, с которыми Трискеллиан весьма хорошо познакомился на фабриках и в кузницах. Зрение черепа зафиксировало, что к нескольким из них было подсоединено самодельное оборудование, питающее их жидкостями, отслеживающее жизненные показатели. Это было некое нищенское медицинское учреждение. Мысль застала Трискеллиана врасплох. Он и не думал, что обитатели этих жалких районов обладают инициативностью или познаниями для подобного. А вот, мимоходом мелькнув на дальнем конце комнаты – мужчина в белом халате, практически пародия на врача, метнувшийся в какое-то помещение в глубине. – Вытащить их всех наружу, – велел Трискеллиан. – Зафиксирован конфликт приоритетов, – сообщил альфа, замешкавшись. Трискеллиан торопливо проверил логические маршруты своих приказов и ощутил укол волнения. Эти инвалиды – жертвы, или новые подопытные для его исследований? Судя по виду, они в равной мере попадали в обе категории.  – Пока что берите их только в качестве подношений. Попозже он пройдется по камерам в поисках тех, кто подойдет под его критерии. Будучи не в силах просто остаться в стороне и на расстоянии, Трискеллиан уже сам направлялся вниз. Здесь присутствовало нечто странное, и он хотел провести расследование лично. – Адепт. – Сигнал от одного из отрядов, находившихся на уровне улицы. – Местные скапливаются. Каковы ваши указания? Трискеллиан отправил череп наружу. С наблюдательной позиции он увидел, что местные собираются в прилегающих анклавах. Их вдруг стало много, целые сотни. Скитарии идентифицировали примитивное огнестрельное оружие, промышленные инструменты, даже взрывчатку. Трискеллиан стал пробиваться дальше, уже впереди всех. Следующую дверь он вышиб ногой сам, не обнаружив никаких следов мужчины в белом, только маленькую уединенную часовню, где еще горели горькие благовония. Он перенастраивал свои глаза, загружая программы, которые создал в спешке и ежеминутно менял, и наполовину уверившись, что медикэ ему привиделся – что эту мысль вызвала комната, заполненная пациентами. Очередной сигнал снаружи. Там уже и впрямь была целая толпа, заполонившая дальний конец улицы. Приближалась какая-то тяжелая техника: землеройная машина или бур с рудников. Скитарии окапывались для настоящего боя, однако Трискеллиан не имел никакого желания лично увязать в подобном отвлекающем деле. И вот – молекулярный анализ показал ему еще одну комнату за этой, куда попадали через сдвижную панель, которую он бы ни за что не увидел неусовершенствованным зрением. Через несколько мгновений его бойцы пробились насквозь. И остановились в ожидании инструкций, поскольку протоколы такого не учитывали. Трискеллиан не отводил глаз. Это была лаборатория. Да, лаборатория, оборудованная кем-то с доступом лишь к тем вещам, которые удавалось подобрать или украсть с промышленных выработок, но тем не менее лаборатория. Причем посвященная тому, что Бурзулем с пренебрежением поименовал бы «''мягкими'' науками». Человек в белом халате стоял у стола, исступленно работая над чем-то, лежавшим там. Трискеллиан протолкнулся вперед и увидел… зверя: таково было его первое неизбежное впечатление. Огромная фигура, раздутая от неконтролируемых излишков мускулатуры, и с кожей, местами затвердевшей почти до состояния панциря, содрогалась и напрягалась в путах. А медикэ лихорадочно… Освобождал ее. Он отвязывал ее от стола. Трискеллиан отпрыгнул, и в этот же момент скитарии устремились вперед. Их приоритеты перенастраивались, реагируя на угрозу. Тварь села. По любым традиционным меркам она выглядела отвратительно: каждая ее часть не соответствовала остальным по пропорциям, а лицо, будто кулак, сводило от ярости и муки. Она была десяти футов ростом, почти такой же ширины, и накренилась, чтобы опереться на костяшки одной распухшей руки. Существо издало рев, оглушительный в замкнутом пространстве, а затем дернулось вперед, опрокинув троих скитариев и раздавив одного об стену. Трескучие заряды карабинов вонзились в прочную шкуру, обугливая и плавя плоть, но, похоже, только разъяряя тварь. Скитарии стреляли в нее, били и кололи штыками, а она практически не замедлялась. Она двигалась неуклюже и, видимо, не идеально управлялась со своим колоссальным телом, иначе могла бы перебить множество из них. И это была мерзость. Разумеется, была, однако какая-то часть Трискеллиана проследила, как существо вздрогнуло от выстрела карабина, но его плоть тут же срослась и зажила, и подумала: «''Какие регенеративные свойства!''»  Тварь снесла еще одного скитария. В голове у Трискеллиана мельком вспыхнули сообщения об ошибках, а потом искра жизни угасла. Неважно. Для такой службы солдаты техножрецов и создавались. Трискеллиан, уже собиравшийся покинуть комнату до конца схватки, вдруг передумал, соотнося в уме весомость риска и исследования. Он проскочил мимо ревевшего и пошатывавшегося зверя, и в его механической руке оказалось горло медикэ, а к виску мужчины прижался пистолет. – Успокой это, – сурово велел он. – Прошу… – произнес медикэ. Трискеллиан с отвращением увидел у него на глазах слезы от зрелища расстрела и избиения его монстра. – Успокой это, и я его пощажу, – приказал Трискеллиан, сам не зная точно, говорит он правду, или нет. Всхлипнув, мужчина в белом халате сделал судорожный жест в направлении одного из подносов с бессистемно лежащими приспособлениями и медицинскими инструментами. Трискеллиан отпустил его, однако отслеживал пистолетом каждое движение. – Ньем! – окликнул человек, и монстр услышал его. Голос медикэ мгновенно пробился через всю эту ярость. Трискеллиан отозвал скитариев, пристально наблюдая. – Сюда, Ньем. Иди сюда, ну же. Вот так, славный мальчик. Голос мужчины жалко подрагивал, но чудовище вразвалку приблизилось и послушно присело перед ним. Человек быстрым движением отыскал на теле твари точку, куда вошла бы игла, и вколол туда нечто такое, от чего ее фигура обмякла, превратившись в груду разнородной, дремлющей плоти. ''Мне следует сжечь это'', подумал Трискеллиан. Тут творилось что-то нечистое, что-то вне догматов писаной науки. И, основываясь на предшествующих изысканиях, он был склонен полагать, что знает, чем это может являться. ''Сжечь дотла, полностью. Уничтожить анклав, район. Отсечь больную плоть''. Вместо этого он обнаружил, что говорит следующее: – Запереть существо. А ты подойди сюда. Медик, поеживаясь, приблизился к нему – пресмыкающаяся мелочь в тени скитариев. Трискеллиан строго воззрился на него, наслаждаясь ужасом человека. – Имя, рабочий. – Теслинг, адепт, – прошептал мужчина. – Они называют меня доктором Теслингом. Я помогаю здесь. – Помогаешь? – Трискеллиан указал на чудовищную тварь. – Чем эта мерзость ''помогает''?  – Он был болен, адепт, – захныкал Теслинг. – Но теперь он сильный. Достаточно сильный, чтобы работать. Достаточно сильный, чтобы выжить. Выжить где угодно, адепт. Сжечь их всех. Однако разум Трискеллиан заполоняли его собственные исследования: сводящие с ума разрывы между ожиданиями и результатами. – Забрать все, – распорядился он. – Загрузите их в фургон с подношениями и готовьте всех к переходу в следующий район. Увидев, что у него их доктор, толпа снаружи устремилась вперед. Скитарии начали стрелять, сжигая самых дерзких. Трискеллиан вызвал нескольких драгунов в усиление. Он отметил, как быстро они собрались, как многих созвали за столь короткое время. Его скитарии уже переходили на подготовленные им протоколы боевых действий против гражданских. Он отправил приказ отходить и перемещаться в следующий район, переписывая очередность приоритетов скитариев, пока те просто не собрались и не отступили, оставив разозленную толпу безоговорочно властвовать над своей родной территорией. Никаких вопросов, никто не доносит на него Бурзулему за спиной. Он сделал себя ключевым узлом их иерархии, непосредственно голосом Императора в их представлении. ''Я все это сожгу'', заверил он себя. ''Потом. Всегда остается «потом»''. Назад он ехал на крыше фургона с подношениями. Рядом сгорбился затолкнутый несчастный доктор, у которого остался кровподтек от удара одного из скитариев. Трискеллиану не терпелось изучить содержимое головы этого человека.<br />