53
правки
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
И с этими словами все трое исчезают, будто развеянный ветром туман.
<br />
= Десятая глава =
'''Чертог разума Азхара'''
В лесу идёт дождь. Листья содрогаются под тяжёлыми каплями и шелестят по ветру. Азхар открывает то, что считает своими глазами. Над ним нависают стволы и ветви вековечной дубравы, кривые ветки цепляются за серое небо, еле виднеющееся сквозь тёмный полог. Воин поднимается на ноги, шагает вперёд - туда, где вдалеке виднеется просвет. По его лицу стекает вода. И когда он поднимает голову, подставляя щёки каплям, то ощущает на губках и языке такой знакомый вкус. Вкус потерянного дома.
- Так вот каким он был... - раздаётся позади голос.
Азхар оглядывается и видит сидящего на сложенной из поросших мхом камней пирамиде человека. Тот облачён в белёсую накидку. Из-под накинутого капюшона виднеется кожа цвета меди. Азхар молча глядит на незнакомца. а потом поворачивается к чащобе. Она выглядит такой знакомой, такой настоящей, но при этом абсолютно нереальной.
- Да, - наконец, отвечает он. Его голос спокоен. В нём больше не тлеет неугасимый гнев. Нет, теперь он говорит, как человек, понимающий, что его путь в сём мире подошёл к концу. - Это - Калибан, каким он был... до Льва, дол Лютера, до Империума. До всех нас, - вздыхает он, покосившись на собеседника. - Знаю, ты никогда не видел его прежде.
- И знаешь, кто я такой?
- Естественно. Я ведь видел тебя на мосту. Ты - библиарий капитула, несущего бремя имени и позора легиона, частью которого когда-то был.
- И всё ещё являешься, - возражает Мордекай, - как и я.
Азхар смеётся. Его лицо выглядит моложе, чище, его не марает не сходившее в реальности выражение кривой усмешки.
- И ты ведь и в самом деле в это веришь, а? Но ведь мы оба понимаем, что это не так. Легион давно мёртв. Я - призрак его ошибок, ты - отголосок гордыни.
- Это не так, - отвечает Мордекай и поднимается на ноги, сбрасывая с лица капюшон. Его кожа отмечена шрамами, оставшимися после испытаний, штифтами за выслугу лет и татуировками. - Ты - мой брат, и пусть ты и пал, оступившись, ты всё ещё можешь покаяться. Обрести искупление.
- А кому оно действительно нужно - мне или тебе? - Азхар разводит руками. - Пусть нас и окружают мои воспоминания, мои мысли, в реальности мы стоим где-то в глубинах Имперского Дворца. Какие злодеяния ты совершил, зайдя так далеко, библиарий? Какие новые грехи бросил на груду старых лишь чтобы предложить мне искупление?
- Моя совесть чиста.
- Как и моя.
Под шелест листьев и капли дождя воины стоят, не сводя друг с друга глаз, среди грёзы о давно сгинувшем мире.
- Ты предал Льва, - нарушает молчание Мордекай. - Обратился против своих братьев. Присягнув отродьям тьмы. Разве тебя не гложут муки совести?
- Нет, - возражает Азхар. - Не гложут. Предать можно лишь тех, кто был достоин верности, а не лживых глупцов.
Мордекай молча отворачивается, вглядывается в листву.
- Но ведь сейчас не обычная ситуация, не так ли? Вы ведь не уводите нас в чертоги позабытых воспоминаний, чтобы предложить покаяние под каплями дождя... для этого есть ножи.
- Ты много не знаешь и не понимаешь, предатель.
Азхар качает головой. Но на его лице видна не горечь, но скорее понимание.
- Знаешь, мы ведь тоже брали в плен твоих братьев, и они многое нам рассказали о том, как проходят дознания... Пусть и не сразу. Обычно задают вопросы и предлагают искупление череполикие капелланы. Вы же - не спасители, а помощники, ищущие истину среди плевел лжи.
- Жестокость - не единственный путь к прощению, - возражает Мордекай. - Но самый лёгкий и привычный.
- Неужели? И какие же другие?
- Исповеди, епитимьи... - мысленный образ библиария пожимает плечами, и деревья содрогаются. Грохочет гром. Азхар с улыбкой оглядывается по сторонам.
- Песчинки утекают, а, библиарий? Во Дворце ты ведь такой же беглец, как и все мы. Каждый миг в моём разуме таит опасность раскрытия, поимки, не говоря уже о том, что ты такое... и где мы на самом деле.
Дождь умолкает. Поднимаются порывы ветра. С деревьев осыпается листва. Земля дрожит. Мордекай оглядывается по сторонам, чувствуя, как трескается его кожа, как голоса в порывах ветра зовут его.
- Ты - колдун, библиарий. Здесь... на Терре, так близко к Золотому Трону - твоя сила, бремя, которого я бы никому не пожелал.
И голоса становятся всё громче, всё яснее. Мордекай пытается их заглушить. Его воля сильна, очень сильна. Нельзя стать эпистолярием Тёмных Ангелов без воли, способной сокрушить железо. Но психическое давление нарастает, и даже самому сильному из людей не удержать целый океан.
- Нет, ты здесь не для того, чтобы вести меня к искуплению. Времени убедить меня в греховности моих деяний нет, а? Значит, тебе что-то от меня нужно...
Мордекай успокаивает дрожащие мысли, ветер утихает, лес замирает. Образ его лица вновь становится цельным. Азхар глядит на него со всё той же искренней улыбкой, которую никто из нас не видел уже много веков.
- Ведь дело в нём, а? В Сайфере. Он - твоя цель. Понимаю, я ведь тоже когда-то пытался его прикончить. И не смог. Видишь ли, твои собратья могут ненавидеть нас, жалеть... пытаться дать нам искупление. Но я никогда не чувствовал к нему ничего, кроме отвращения.
В ответ Мордекай просто кивает. Простое движение требует таких усилий, что по небу пробегает раздвоённая молния.
- Куда он направляется? Чего он хочет?
Библиарий пытается удержать телепатическую связь, но варп кипит. Голоса на ветру впиваются в его разум, будто бритвы.
- Ты ведь убьёшь меня, Тёмный Ангел, - вздыхает Азхар. - Сколь ни говори про искупление, конец один... Но, пожалуй, я готов к последнему предательству.
Лес исчез. Теперь мыслеобразы космодесантников стоят среди серой бесконечности. Азхар улыбается ещё шире.
- Хочешь, я посвящу тебя в тайну?
'''При дворе ассасинов'''
Крад сидит на камнях в зале, высоко на краю башни. У стен лежат серые снежинки. По полу скрежещут и катятся кости и перья мёртвых ворон. Внутрь не ведёт дверь. Единственное окно - неровный пролом, рваная рана, оставленная в стене после попадания ракеты. Мебели нет. Зал - всего лишь огороженное стенами пространство, и посреди него на закрытом люке восседает Крад, выгнув спину. Он всё ещё облачён в мешковатую мантию хранителя, а на лице всё так же маска. Он ёжится, чувствуя боль в костях, чувствуя тяжкий груз личины.
Всё дело в том, что для убийцы из храма Каллидус выбранное лицо становится отчасти настоящим. Они вживаются в чужие жизни вне зависимости от того, становятся ли они сорванцами-попрошайками или грозными полководцами. Вбирая всё - муки, языки, привычки. Они надевают тяжёлый плащ чужой жизни и какое-то время проживают её, будто два человека в одном теле. Они думают и как убийца, и как личина, живут чужие жизни, пока носят чужие лица. Как ещё им бы удавалось избежать обнаружения? Любой другой подход стал бы полумерой, а Оффицио Ассасинорум по природе своей не приемлет полумер.
- Должен ли я свершить это деяние? - спрашивает Крад. В голосе слышна усталость, но и она, и слова это часть обряда. Всё бытие Крада по сути является ритуалом, в котором нет места лишь богу.
Их неспроста называют храмами убийц, и выбор слов не является данью наигранности. Нет, все они - древние организации, существовавшие веками ещё до Объединения. Каллидус, Вененум, Виндикар, Кулексус, Ванус, Эверсор. Их разделяет не методология, а истовая вера и убеждённость. Их адепты существуют не для того, чтобы просто нести смерть, но ради особенного образа убийств, искусства приготовлений и казней.
Ответом Краду становится лишь молчание. Он помнит, как много лет прожил, сколько жизней отнял. Помнит ребёнка, забранного из горящего дома. Помнит обучение, смертельные игры в прятки и догонялки. Помнит первое забранное им лицо. То была старушка, продававшая паломникам свечи рядом с собором, прямо здесь, на Терре. Он помнит её голос, и будто слышит отголоски слов, срывавшихся с его губ.
- Свет! Возьмите его, и он осветит ваши молитвы Императору! Свет! - говорила она, протягивая свечи проходящим мимо. Некоторые останавливались, бросали монетки в железную коробку на её спине, и брали свечи. Её беспокоила боль в пальцах, тревожили воспоминания о дочери, которая ушла в Южные Зоны пять лет назад и так и не вернулась. Она наблюдала за паломниками, пока не пришёл тот, кто и был выбранной целью.
Он ничем не отличался от остальных. Простота накидки и сандалий скрывала изобильное состояние и власть. Они, как и всё паломничество, являлись лишь притворством, частью епитимьи за грехи. А совершённых преступлений было так много. Он совершил множество зверств и злодеяний, но не они приговорили человека к смерти от рук Оффицио. Нет, смертный приговор стал следствием попыток увильнуть от выплаты десятины ресурсами и людьми, амбиций стать губернатором планеты, даже сектора, грёз отколоться от Империума и самому стать королём. Непомерные амбиции и так мало скрытности. И поэтому он умер. Он умер, нагнувшись за свечой, когда сброшенные микрозарядами камни размозжили его голову.
Крад закрыл скрытые маской глаза, вспоминая. Двадцать лет спустя в то же место пришёл сын, унаследовавший и преступления, и амбиции, но куда более опасный, осторожный, хитрый. Он пришёл поставить свечу за упокой души отца, а потом намеревался проложить огненную просеку. И Крад встретил его, протягивая свечу, и когда тот нагнулся, рухнули камни. Жертва могла умереть столь многими способами, быстрыми, кровавыми, но погибла там же, где отец, на том же месте, ударенная обломком той же повреждённой статуи. Вот что было сутью убийства как искусства - ритуал, в котором важна каждая деталь без исключения.
В холодной камере каменной башни Крад снимает с лица маску. Свет вновь прикасается к глазам. Теперь Крад ясно видит предметы на полу перед ним. Один из них - осколок чёрного керамита. Его отсёк от моей брони последний из встреченных мной убийц. И Оффицио нашёл его вместе с телом своего агента. Это - смертельный трофей, физическое воплощение того, что я задолжал убийцам жизнь. Рядом на красном бархате лежат инжектор и кристаллический сосуд. Крад смотрит на них. Его мысли замирают, воспоминания о старых лицах исчезают. Сознание словно пустеет, как выскобленная восковая дощечка, ждущая лишь стилуса.
Он прикасается к осколку, затем поднимает инжектор, вставляет в него сосуд и прижимает к шее. Крад прощается с хранителем, которым прежде был. И нажимает.
Сперва он не чувствует ничего. И кладёт инжектор, представляя образ нового себя. Люк перед ним начинает погружаться вглубь башни, а затем створки смыкаются над головой. Вокруг тьма. Он спускается на металлической платформе по гладкой шахте, чувствуя, как по крови растекается наркотик. А затем в сознании будто взрывается бомба. Мысли, образы, идеи, все воспоминания падают в чёрную бездну. Клетки корчатся. Лишь одна мысль остаётся в железной воле Крада - идея о том, кто он, его "я". И если и эта мысль ускользнёт, то его тело распадётся. Кости станут слизью. Плоть растечётся по стенам. Мысли вскипят, погрузившись с последним воплем в безумие, и он умрёт. Но он цепляется за свою суть, плывя во мраке.
Таков полиморфин. Священный наркотик Каллидусов. Его впрыснуть его в обычного человека, то тот умрёт в муках, чувствуя, как распадаются и разум, и тело. Представьте, что будет, если плоть покорится разуму вплоть до клеточного уровня, и увидите неизбежную смерть почти любого живого существа. Разум не должен менять своё вместилище так сильно. Ведь мысли мимолётны. А плоть требует неизменности. Взаимосвязь меж ними сулит лишь гибель. Но не для каллидусов. Полиморфин позволяет им изменяться. Становиться кем угодно. Сбрасывать былые жизни будто старую кожу и надевать новые. И ведь благодаря вживлённым в кости и мускулы имплантатам они способны принимать не только обличья обычных людей. Конечно, ни один убийца не может овладеть искусством применения без многих лет обучения. И на каждого преуспевшего приходится гораздо больше оступившихся на долгом пути, где каждая ошибка несёт смерть.
Впечатляет, не правда ли? Но подумайте, как основатели храма прожили достаточно долго для того, чтобы и раскрыть возможности полиморфина, и обрести совершенство в его использовании? А ведь он абсолютно смертоносен. Более того, приносимая им смерть - невыразимый кошмар. Что же произошло с первым, кто его принял? А вторым, третьим, остальными? Они ведь не остановились даже зная, что случилось с их предшественниками. Кто был первым среди выживших? Был ли у всех каллидусов один прародитель - создание, терзаемое муками, чья плоть изменялось вновь, и вновь, и вновь... Оживший ужас, который выжил и обучил остальных? Возможно. Хотел бы я узнать эту тайну, но если её и открывают каллидусам, они мало что рассказывают.
Крад сбрасывает обличье хранителя. То тело было старым. Новое - нет. На нём нарастают мускулы. Укрепляются кости. Кожа разглаживается, а потом на ней проступают шрамы. Белые пятна ожогов. Сплетения шрамовой ткани там, где зажили пулевые раны. Оставленные клинками порезы. Это - воспоминания Крада о каждой ране, которую он получил на службе храму. На сей раз он принимает не чьё-то обличье, но открывает своё, настоящее. Во всяком случае, таким он его видит.
Платформа опускается на самое дно. Тьму изгоняет холодный свет. Крад встаёт, сбрасывая накидку. Он больше не горбится. С каждым движением мускулов натягивается паутина шрамов. На вид Краду не больше тридцати лет, но его глаза - глаза древнего старца.
Теперь он в небольшом круглом зале, освещаемом парящими треснувшими фонарями. С крыши свисают перья и змеиные черепа. На полу стоят цилиндры, окружённые энергетическими полями. Тяжёлые ржавые запоры расходятся от его прикосновения, вырываются из замков. Внутри плещется тёмная и вязкая жидкость. Он достаёт из неё инструменты, снаряжение. Биоинертные капли стекают от каждого из жутких приспособлений: фазового меча, ножей, гривишюта, ослепляющих гранат, имплантатов-игломётов, нейронного терзателя и иного оружия. Он достаёт их без церемоний, иногда даже бросает на камни. Всё часть ритуала, важна каждая деталь, но это всего лишь инструменты. Единственное оружие в зале - сам убийца.
Он прячет часть инструментов в прорези в коже, в скрытые полости в костях. Быстро, будто в танце, чьи движения он повторял столько раз, что теперь они естественны, будто дыхание. Затем Крад наносит на плоть чёрную синтекожу, оставляя открытым лишь лицо. Он вытирает снаряжение, кладёт оружие в ножны. Наконец, поднимает рваную накидку и набрасывает на плечи. Впрочем, вне Дворца это лишь старая ткань.
- Должен ли я свершить это деяние? - вновь спрашивает он, держа в руке осколок керамита.
Понимаешь, это самый важный вопрос, и он должен быть задан. Таков парадокс организации, живущей ради смерти. Каждое действие должно быть вынужденным. Если же они будут делать всё, что хотят... ну, так мы и оказались среди истекающих кровью звёзд.
- Так предписано. Так предначертано и так и будет, - отвечает он себе, а затем накидывает капюшон на голову, убирает осколок моих доспехов в мешок. Ритуал завершён. Крад обновлён, и грехи его отпущены. Теперь он идёт убить меня.
Интересно, преуспеет ли?<br />
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Темные Ангелы]]
<references />
