Изменения

 <br /> == '''Часть 5. Вечным быть, как ты'''<ref>Цитата из сонета Джона Китса "К звезде" (Bright star). Перевод Вильгельма Левика. Слово "вечный" здесь не означает способность перерождаться подобно Оллу Перссону, Вулкану, Аливии Суреке и (некогда) Джону Грамматику.</ref> == == 5:i. Осколки ==Мёртвых теперь было больше, чем живых, но и мёртвых, и живых вместе было больше, чем неумирающих и никогда не живших. У основания Дельфийского укрепления в пять-шесть слоёв лежат тела. Они покоятся на месте своей смерти, их отбросили к могучей стене и вырезали, когда у них не осталось места для отступления. Они лежат в грязи со спутанными, переплетёнными меж тел руками и ногами. Это не люди. Это боевые титаны. Последние боевые машины лоялистов ещё не сокрушены, они медленно отступают сквозь огненные бури Палатина, делая один жалкий шаг за другим, непрерывно разряжая своё оружие в наступающую массу предателей. Их энергия и боеприпасы почти израсходованы. Один за другим титаны будут побеждены и повержены: уничтожены огнем техники или сокрушены гневом нерождённых. Одни взорвутся, подобно умирающим звёздам, уничтожив всё вокруг себя. Другие, когда у них закончится энергия, а реакторы заглохнут, просто остановятся, и их захлестнут предатели, что станут карабкаться по ним, подобно кишащим муравьям, пока с ног до головы не покроют титан шевелящимся слоем из крошечных бронированных тел. Каждая смерть станет достойным легенд подвигом. Каждая смерть будет означать ещё одну уничтоженную машину, ещё одну отметку на проржавевшем наплечнике или железной юбке демонической машины. Каждая смерть останется незамеченной. Война перемещается как единое целое, как подвижная мозаика из миллиарда отдельных кусочков. Она течёт, словно вязкий поток, сверкая бесчисленными вспышками. По пересечённой местности, по склонам, хребтам, долинам и холмам раскинулся огромный ковёр из сражающихся людей. Он укрыл поверхность под собой, и всё время прибывает в движении. Бесчисленные клинки рубят и режут. Бесчисленные выстрелы вспыхивают в воздухе. Бесчисленные когти. Бесчисленные зубы. Боевые машины с закреплёнными на лбу отвалами, скрежеща гусеницами, пересекают живые поля из воинов, выбрасывая тела в воздух словно жмых из сельхозкомбайнов. Воздух тускло-янтарен, в нём горят отблески невообразимой мощи взрывов, расцветающих и рассыпающихся на покрытых кратерами стенах Дельфийского укрепления. Стенные бронеплиты из керамита и пластали похожи на чешуящиеся синяки, неумолимая ярость атаки превосходит пределы их материальных возможностей. Адамантиевая обшивка, сверхраскалённая нечестивым пламенем, начинает течь и капать, серебряными ручейками струясь по возвышающимся крепостным стенам. Осталась лишь одна, последняя запертая крепость Санктума Империалис. От Дворцовых Владений, некогда божественного города-государства, занимавшего территорию целой страны, ныне осталась только последняя крепость, одинокий непокорный анклав, опоясанный последней стеной Дельфийского укрепления и его напряжёнными пустоными щитами. Магнификан давно исчез, превратившись в выжженную пустыню огненных бурь и обломков. Не стало и Внешнего барбакана — ныне это болото из раскисшей грязи и объятых огнём руин, через которое пребывают всё возрастающие силы предателей, чтобы усилить и без того многочисленное воющее воинство, окружившее Санктум. Потеряны даже внешние зоны Санктума: могучее кольцо обороны Последней стены расколото, и все величественные звенья её цепи — Европейская, Сатурнианская, Адамантовая и Ликующая стены, Западная полусфера, стена Индомитор — оставлены и разбиты вместе со своими бастионами, равно как разбиты и имена, что они носили как символ сопротивления. Внутри разбитой короны Последней стены Палатин и его внутреннее кольцо городов-крепостей пылают, словно в аду. Среди гор мертвецов кипят озёра пламени. Руины дымятся морозным огнем. Моря жидкой грязи простираются на километры словно пустынный, бесконечный пляж, по которому прокатилась волна битвы. Иловые отмели и грязевые полосы покрыты разноцветными полосами химикатов, масел и жидкой органики и усеяны полузатопленными островками боевых машин, мёртвых титанов, разрушенных бастионов, вовсе неопознаваемых обломков, холмов и курганов, где мертвецы делали свои последние шаги. Верные войска, иногда составляющие целые армии и дивизии, всё ещё живут и сражаются в смертельном ландшафте Палатинского кольца, но они одиноки, задыхаются от дыма, не могут ни наступать, ни отступать, отрезаны и уже записаны в потери отчаявшимся военным двором в башне Гегемона. Столько велик финальный катаклизм в этот последний не-час дня всех дней, что ему вторит даже сама Терра. Земля содрогается и раскалывается, открывая бездонные каньоны и огнедышащие пропасти, поглощающие как лоялистов, так и предателей, или громадные воронки, извергающие вулканическую ярость. Осталась лишь последняя крепость. Пока что осталась. Четыре божественных тирана Хаоса подстёгивают своих последователей идти вперёд, на всё более мучительные акты больной преданности. Цареубийство уже так близко, запах победы, несмотря на рвотный запах копоти и дыма, уже витает в воздухе. В не-ходе времени победа свершается и уже свершилась. Верные зову Кхорна рвутся вперёд, сердце в них бьётся с такой силой, что сосуды и плоть могут лопнуть от давления. Кажде их злодеяние окрашено в красный, они раздуваются от ярости, ставшей новой силой природы. Милосердие, жалость и надежда — устаревшие понятия. Нерождённые герольды Бога Крови втаптывают эти бессмысленные понятия в грязь. Они являют собой гигантов, затмевающих самых больших титанов, а их упирающиеся в небеса рога светятся оранжевым светом на фоне непроглядного чёрного неба. Обручённые с Той, Кто Жаждет, бьются в восторге от разрушения. Они рвут, мечут и облизываются у последней стены, распевая безумные колыбельные и серенады. Они дрожат от неотступной нужды и нестерпимого желания. Они помолвлены с гибелью. Они возвещают гибель. Они жаждут предстоящего пира. Раздувшиеся паразиты, заражённые Дедушкой-Повелителем Разложения, снуют среди обломков, оскверняясь и оскверняя всё вокруг, кишат вшами, брызгают заразной слюной, внедряя свою пагубную заразу под кожу, в кости и в разум. Иерофанты Перемен и легионы их последователей постоянно изменяются и поют девятитактные гимны великим обрядам превращения жизни в смерть, земли в огонь, материи в не-материю. Их атомы, равно как и их мысли, нестабильны, и они, словно трещащее пламя, колеблются в вихре изменения реальности. Они смеются над последней стеной, ибо она — ничто. Больше нет понятий «внутри» и «снаружи». Каждый путь неизбежен. Он находится в недрах огромного корабля, что когда-то был его домом. Он знает дорогу, ведь часть его жизни здесь прошла в изучении секретов судна. Локен сжимает в руках свой цепной меч, остальные клинки висят за спиной. Он проходит по трюмам судна, самыми глубоким и тёмными его зонам, ожидающий любой хитрости и любого движения врагов. С проржавевшего потолка по стенам текут ручейки. Огромный служебный туннель по колено затоплен пенящейся жидкостью. Свет редких технических ламп расщепляется и расходится кругами, отражаясь от поверхности, когда он проходит под ними. Жидкость окрашена в ярко-красный цвет. Когда он был здесь в последний раз, причиной этого была коррозия. Ржавчина с более высоких уровней просачивалась вниз и окрашивала воду в трюме своими окислами. По запаху он чувствует, что сейчас это не так. Перед ним кровь. Сквозь корабль просочилось огромное количество крови от невообразимой бойни, произошедшей палубами выше. Она стекает по железным стенам и капает с переборок, собираясь в одном месте, словно на «Мстительном Духе» образовалась огромная гематома. Он гадает, виден ли синяк на поверхности корпуса снаружи. Он пробирается дальше. Структура и внутреннее устройство огромного корабля исказились и продолжают искажаться. Локен раздумывает на каждом перекрёстке, над каждым люком, у каждой двери. Какой путь ему выбрать? Какой из путей ведёт его к отцу? И что останется от отца, когда он найдет его в этих кровавых руинах? == 5:ii. На пути к большему, чем человек ==Никто не расскажет тебе, что ты почувствуешь, став богом. Никто не предупредит, насколько странно это будет. Причина понятна. Сколько душ за всю историю прошли через это, дабы иметь возможность поделиться опытом? Ты рос с мыслью, что эта цифра равна нулю, потому что тебя воспитывали с убеждением, что богов не существовало. Еще одна ложь твоего отца, одна из бесконечности. Нет, всё же нужно быть справедливым к Нему. ''Он'' верил именно в это. Он провёл тысячелетия, считая себя одиноким королём в безбожной вселенной. В его царстве ничего не было. Оно было бесформенной пустотой. За небом не было никаких высших сил, никаких всеведающих существ, обитающих за пределами поля звёзд. Он был один, единственным существом, обладающим значительной силой в космологии, в противном случае бывшей сугубо механической. Он был силён. Он был самым могущественным существом на свете, но Он не был богом, и ему это было известно. Он знал, что богов нет нигде. Не существовало ни судьбы, ни предназначения, ни цели, ни структуры, ни плана. Вселенная была всего лишь состоянием материи, когда-то она появилась и однажды она исчезнет. Между этими двумя событиями не было ни сути, ни цели. Поэтому Он сам создал цель для Себя. Никто не мог сделать это за Него. Самозваный демиург, Он принял облик бога и разработал и судьбу, и предназначение, и, конечно же, план. Он подсунул смысл. Должно быть, в процессе Он предполагал, что такой подвиг по умолчанию сделает Его богом или превратит в него. Но этого не произошло. Тебе кажется, что, скорее всего, Он действительно так думал. Теперь ты всё понимаешь. Все эти годы заверений, что Он всего лишь человек, все эти эдикты, отрицающие Его божественность. Ведь с точки зрения человека, верящего в Его как в бога, именно так бог и должен себя вести. Как там было в крылатом выражении Мерсади? «По моему, он слишком много обещает»<ref>Изменённая цитата из пьесы У. Шекспира «Гамлет, принц датский» (Акт 3, сцена 2). Перевод Бориса Пастернака.</ref>. Действительно, слишком. Нарочная, самоуничижительная скромность по-настоящему высокомерного человека. Он думал, что смирение и отрицание заставят людей охотнее поверить в Его божественность. Преклонить колени перед Его троном. Дрожать от Его взгляда. Принимать Его Слово на веру. Твой отец даже не представляет, каково это на самом деле. Да и откуда Он мог узнать? Ты тоже не знал, пока... пока не случилось ''это''. Ты не знаешь, кто ты теперь. Возможно, сейчас ты бог, а возможно, и нет. Но ты уже точно не просто человек. Пробудившись от смятения, ты обнаружил, что изменился. Неземная сила наполняет тебя до краев. Если ты ещё не бог, то по крайней мере на пути к тому, чтобы стать им. Возможно это переходное состояние, медленное и странное, когда ты превращаешься из человека в нечто большее? Не так ты себе это представлял, и не так себе это может представить кто-то другой. Это недоступно пониманию смертных. Есть просто "до", а есть "после". Прежде ты был Гором Луперкалем, возлюбленным и победоносным. А теперь ты стал тем, кто ты есть сейчас. Ощущения нельзя назвать приятными. Когда -нибудь ты сможешь сесть с летописцем и рассказать ей об этом. Подобное знание действительно ценно и уникально. Процесс превращения, когда смертное воплощение исчезает и начинается вознесение, действительно стоит задокументировать. Независимо от того, стал ты богом или ещё находишься в процессе становления им, ты больше не можешь почувствовать свои границы, пределы физических возможностей или широту своих чувств. От этого почти хочется плакать, потому что ты уже не тот, кем ты был, и никогда не сможешь стать прежним. Трудно даже вспомнить, каким ты был до того, как это произошло. Ты рад, что мамзель Мерсади всё это записала. Ты можешь взять и прочитать свою биографию, чтобы вспомнить, каким человеком ты был раньше. Её здесь нет. Ты пошлёшь Малогарста на её поиски. Но его тоже нет здесь. Ушли техники и внимательные отряды старших офицеров. Исчезла даже огромная толпа Несущих Слово, собравшаяся, чтобы воспеть твое имя. Ты думаешь, что, возможно, все они в ужасе разбежались при виде тебя, когда ты начал преображаться в высшую форму. Здесь нет никого, кроме тебя и тех, кто шепчет твое имя. Во Дворе Луперкаля темно. Свет бьёт по глазам. Ты лучше видишь в пустоте. Темнота успокаивает твой разум. Это период адаптации. Тебе нужно время, чтобы смириться с происходящим с тобой. Сколько времени это займёт? Ты понимаешь, что ''это'' зависит от тебя самого. От этой мысли тебе становится смешно. Ты не отвечаешь ни перед кем. Тебе не нужно ничьё разрешение. Если тебе требуется время на адаптацию, пусть будет так. Ты сам отмеряешь его для себя. Нужно привыкнуть к столь ''многому''. Ты мечтал о силе, а теперь ты ею обладаешь. Это несколько сбивает с толку. Ты спрашиваешь себя, а где же все? А потом (и ''опять'' это сбивает с толку) ты понимаешь, что знаешь ответ, потому что теперь ты знаешь ''всё''. Здесь никого нет, потому что ты сам их отослал. Ты отдал приказ, и теперь твои верные последователи, твои сыновья и воины, рассредоточились по кораблю, дабы захлопнуть тщательно продуманную тобою ловушку. Потому что неверные уже прибыли, клюнув на твою приманку. Не в силах противиться, твои враги взяли флагман на абордаж и вошли в царство Мстительного Духа в последней и отчаянной попытке победить тебя и выиграть эту войну. Конечно же, они потерпят неудачу. Это уже решено тобой. Твоя ловушка неизбежна, а твоя победа несомненна. Их усилия, которые кажутся им столь смелыми, — всего лишь агония животного, бьющегося в предсмертных муках. Они — добыча, а ты — волк, сжимающий челюсти на их горле и терпеливо ждущий, когда окончатся последние биения жизни. Очень слабо, где-то вдали, слышны звуки боя, эхом разносящиеся по кораблю. Твои враги один за другим начинают умирать. Но они не обязательно должны умирать. Смерть — не единственный выход. Они могут сделать выбор. В своей великодушной милости ты приготовили дары для каждого из них; каждый дар создан одной из четырёх возвысивших тебя сил. Эти дары искушают, зовут и предлагают. Ты не будешь жестоким богом. Если они примут твои дары, то смогут объединиться и стать единым целым с тобой. Если же они отвергнут твои дары, то что же... месть будет за тобой. Всё готово. Твои гости приближаются. Ложные, ложная четверка. Не ''Старая'' Четвёрка, что величественно смешалась в сосуде твоей души, но четверо ''новых'' глупцов, потребовавших встречи с тобой лицом к лицу. Константин. Твои братья, Рогал и Сангиний. Твой отец. Они идут... == 5:iii. Неуязвимый ==Гермозатвор взрывается в облаке пламени, и Ангел со своим авангардом влетают в пролом. На его месте Икасати приостановился бы на секунду, но Сангвиний взмывает в воздух не дожидаясь, пока до него доберутся огромный огненный шар или дождь из пласталевых осколков. Тервельт и гвардейцы всмывают вместе со своим примархом, крылья расправлены. Они летят, словно залп ракет, преодолевая повышенное давление, сквозь клубящееся пламя, против потока обломков, царапающих их великолепные доспехи. Триумф близок. Близок как никогда. Тервельт Икасати ещё ни разу не видел своего повелителя столь яростным и столь нетерпеливым. В нём чувствуется безрассудная несдержанность, страшный голод, свидетельствующие о том, что его владыка считает себя бессмертным в этот величайший день. И так оно и есть. Они все чувствуют себя бессмертными, независимо от того, живут они или умирают. Сияющие кровью Ангелы Ваала, великолепный IX легион, превзошли самих себя. Несмотря на все трудности и отсутствие поддержки трёх четвертей изначальной группы, в самый темный час Терры они всё же преуспели. Будут ли они жить или умрут, но их имена запомнят. Они первые, кто добрался до горла предателя. Они первыми проникли в его логово. Первыми свершат правосудие и отомстят тем, кто нарушил все заветы и клятвы, все узы крови и верности, кто попрал труды человечества и поставил под угрозу само существование Империума. За обломками ворот их уже ждёт воинство предателей, выстоившееся в две сотни рядов. Ближайшие уже рассыпались, иссечённые взрывом. Остальные враги, закованные в уродливые доспехи и устрашающие, словно смерть, в ужасе отпрянули, увидев, что надвигается на них сквозь пламя. Сангвиний, безжалостный, широко раскинув крылья, выкрикивает имя своего брата. Что ещё во всей вселенной может быть столь же разрушительно? Загрязнённый дымом воздух Большого Атриума озаряется тысячами вспышек от болтеров и лазеров, вольтаического и адратического оружия, когда предательское сборище открывает огонь. Град огня. Не обращая внимания, Сангвиний проносится сквозь него и врезается в первые ряды. Его атака — это удар молота, от которого по всему вражескому строю пробегает рябь. В след за ним тела могучих ветеранов Сынов Гора взлетают в воздух и обрушиваются на палубу, многие — по частям. Он вонзается в их раздробленный строй, рассекая мечом, разя копьём. Он словно движется против накатывающей морской волны, оставляя за собой борозду из мертвецов и расчленённых тел. Брызги воды — это струи крови, вздымающаяся волна — облако обломков, морская пена — дымка из крови. Он не останавливается. Масса врагов — по меньшей мере три полные роты, а может, и больше, — вздрагивает, когда он прорубается сквозь неё, как вздрагивает тело, пронзённое мечом. Через секунду другие мечи наносят свои собственные раны: Ралдорон, Сакре, Мешол, Икасати и вихри воинов Сангвинарной Гвардии, чьи ранцевые крылья свистят, врезаются в строй и прокладывают во вражеских рядах свои просеки разрушений, след из тел за ними подобен следу от плуга, вспарывающего почву. За ними, медленнее, но не менее устрашающе, следуют штурмовые фаланги катафрактов Фурио, когорты тактических отделений Махелдарона, штурмовая бригада Кристафероса, закаленная тяжесть роты Анабасис. Они — копьё, вонзающееся в сердце предателей, чтобы нанести убийственный удар, а Сангвиний — наконечник копья. == 5:iv. Пандемониум<ref>Название главы совпадает с названием планирующейся третьей книги о Елизавете Биквин (а также о Грегоре Эйзенхорне и Гидеоне Рейвеноре). Первую книгу "[[Пария / Pariah (роман)|Пария]]" можно найти по [[Пария / Pariah (роман)|ссылке]], а вторую - "[[Кающаяся / Penitent (роман)|Кающаяся]]" - [[Кающаяся / Penitent (роман)|здесь]].</ref> ==Сейчас идет тридцать седьмая секунда боя. Разум Константина Вальдора, совершенный биологический инструмент, не теряет чувства времени, несмотря на то что их хроносистемы вышли из строя, а сенсорные комплексы в золотой броне перегружены. Он узнал девять сотен и ещё три новых имени вместе с их секретами. Вокруг кипит неослабевающее разрушение, и тьма, тяжёлая, словно глыба льда, давит на них. Выхода из пропасти нет. Три дня они пробивались по глубокому ущелью из костей и хрящей только для того, чтобы в конце отвесный обрыв преградил им путь. Три дня усилий пропали даром. Три дня. Но они сражаются всего тридцать семь секунд. Времени на обдумывание ситуации нет. Умственная деятельность Константина, его способность к многозадачности, оценке и обработке информации, на высшем уровне. Как и у разумов всех его кустодиев. Они превосходят способности простых Астартес, а возможно, и всех примархов. Даже в самом напряженном бою они способны поддерживать максимальную смертельную точность и боевую реакцию, и у них останутся резервы для обдумывания стратегии. Но не сейчас. Чем больше Константин пытается составить хоть какой-то план, тем яростнее становятся атаки. Эта пропасть, сам Мстительный Дух, соизмеряет скорость его мыслей с интенсивностью своих атак. Она не дает ему времени ни на что, кроме подготовки ответных ударов. Своими неустанными атаками она пытается ошеломить его физически и ментально. Если его разум пошатнется, то тело умрёт; если тело дрогнет, то и разум падёт. У него нет времени даже просто осознать это. Тридцать восьмая секунда боя. Константин желал этого сражения. Он жаждал его. Он знал, что оно потребует от него многого. Он знал, что это будет самый важный бой за всю его службу, а значит, и самый тяжёлый. Он хотел, чтобы он был тяжёл. Такое деяние достойно величайшего из испытаний: самого трудного, самого изнурительного, самого изматывающего, самого требовательного, самого жестокого, самого худшего. Константин считал, что готов к этому. Он был создан для этого, изготовлен атом за атомом для этой цели, ему внушили жажду этого, и целая жизнь службы и побед с оружием в руках показали ему всё самое худшее, чем может быть сражение. Но это... Сейчас, через тридцать восемь секунд с начала боя, он признает, что даже не представлял, что значит «всё самое худшее». Происходящее опровергает даже самые мрачные его представления. Оно превосходит ярость самых жестоких из его прошлых боёв не в десять и не в сто раз, но возносит её совершенно до ''иных'' уровней, настолько выходящих за пределы его опыта, что это уже даже не кажется сражением. Сами слова «сражение», «битва», «схватка» не подходят. Это состояние постоянного бешенства, в котором его тело не может остановиться, его реакции не могут замедлиться, его нервы не могут ослабнуть, а его разум не может думать. Идёт тридцать девятая секунда боя. == 5:v. Приди же в тень<ref>Цитата из поэмы «Бесплодная земля» Томаса Элиота. Перевод Андрея Сергеева.</ref> ==В красной пустыне, в багровой тени под красной стеной, он поднимается на ноги. Из этого бескрайнего пространства нет выхода. Он знает это, потому что потратил столетие чтобы пройти вдоль каждой стены, взобраться на гребень каждой дюны, обследовав каждый дюйм бескрайней пустоши. Выхода нет, если только не признать этот факт. Оно хочет, чтобы он признал этот факт. Но он не сделает этого. Он не сдастся. Даже если ему кажется, что это именно то, что ему всегда очень хотел сделать. Он больше ни в чём не уверен. Нет фактов, нет данных, нет ничего, что он мог бы использовать. Он уверен только в одном. — Я существую, — говорит он. Он почти покрылся ржавчиной. Солнце и слабый ветерок стёрли отличительные знаки с его снаряжения. Он и сам не уверен в своем имени. Но когда ржавеет металл, всё ещё остаётся сила духа. Он не сдастся. Прошёл век. Как минимум. Может быть, даже два. Может быть, три. Трудно сказать, потому что он не может сосчитать дни, как не может сосчитать тела вдоль стены, потому что все тела проржавели до неузнаваемости, и нет ни дня, ни ночи. К чему бы ему ни нужно было вернуться, что бы он ни оставил позади, всё уже давно закончилось. Но он вернется. Он поднимает меч — от того остался всего лишь зазубренный обломок. Он снова начинает царапать стены. По всей длине стен, в прохладной тени, на протяжении многих километров красный камень испещрен тем, что он нацарапал. Он занимался этим годами. На стенах начертаны планы. Схемы. Конфигурации возможностей. Планы побега. Планы на будущее. Сотни планов. Тысячи планов. Каждый из них, тщательно продуманный, оказывался невыполнимым или невозможным. Поэтому он поочередно отказывался от каждого из них и пробовал другой. Ещё один план. И ещё одна схема. И ещё один план. И ещё одна задумка. — Я существую, — говорит он вслух в напоминание самому себе. Тем, что осталось от его меча, он чертит на стене ещё один план. Всё вокруг имеет кроваво-красный цвет. Он царапает и режёт, формируя в грязи свой следующий план, царапает и режёт. Он выцарапывает контуры людей. У них есть оружие. Он скребёт стены, потому что стены, как и планы, всегда были ему полезны. Он чертит стрелки наступлений и отходов, линии фронтов и осей. Это не искусство, не украшение. Это не память о сражении, что он когда-то вёл. Это не память о том, что ''было''. Он вырезает завтрашний день. Это изложение его цели, того, что ''будет''. Он разрабатывает план, чтобы затем исполнить его. Он утверждает свою волю. Красной пустыне это не нравится. Она хочет, чтобы он остановился. В шёпоте, слышимом в ветерке, она продолжает уговаривать его остановиться. ''Сдайся. Просто сдайся. Просто скажи это.'' Но он не хочет. — Нет, — говорит он. Он непокорен. Он непреклонен. «Это», — думает он во время работы, — «это ''произойдёт''. Один из этих планов, один из этих замыслов. ''Один'' из них сработает. Я вырвусь и уйду отсюда. Я окажусь в другом месте. Там меня будут ждать другие люди. Вот оружие, которое они будут носить. Вот путь», — его пальцы переходят от одной нацарапанной линии к другой, — «Вот по этому пути я пойду, чтобы сбежать. В месте, отмеченом этим крестом, всё закончится. Оно будет моей целью. То, что запечатлено на стене в этих грубых и неровных царапинах, случится завтра. Или послезавтра. Или через сто лет. Но это случится. Я вырвусь и покину это место, потому что вот здесь, видишь? В этой отметке я уже свободен. «Я создаю будущее.» Чтобы освятить это, чтобы подтвердить план завтрашнего дня, грязной мозолистой рукой он тянется к красной пыли у своих ног. Он зачерпывает горсть кроваво-красной пыли. В ней видны крошечные желтые частицы пластали. Он прижимает ее плоской ладонью к стене, оставляя на своем плане отпечаток, след себя. «Это произойдёт, и своей рукой я удостоверяю это. Это не изменить. «Я уже свободен.» — Я — Рогал Дорн, — говорит он с уверенностью. — Меня зовут Рогал Дорн. Оно недовольно. Красной пустыне, красной стене, всему красному — ему это не нравится. Оно шепчет на ветру. ''Скажи это, скажи это, скажи это. Кровь для кого? Скажи это. Сдайся. Просто скажи это. Уступи своему желанию. Скажи это.'' Он решил не делать этого. Оно пытается убедить его. Оно уговаривает. Умоляет. Оно требует. Бывали годы, в которые оно использовало другие голоса, близкие или далёкие. Иногда используемые голоса похожи на голоса тех, кого он когда-то знал. Но он не может назвать их по имени. Он не может с уверенностью назвать своё имя. — Я — Рогал Дорн, — говорит он на тот случай, если он прав.[[Файл:EndAndDeath-II-5v.jpeg|ссылка=https://wiki.warpfrog.wtf/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:EndAndDeath-II-5v.jpeg|альт=Дорн странствует по бесконечной пустыне|без|мини|''Дорн странствует по бесконечной пустыне'']] == 5:vi. Кем ты стал? ==Цекалту Даску больше не нужно думать. Идёт самый опасный и важный бой в его жизни, но ему больше не нужно ни сосредотачиваться, ни концентрироваться. «Воля моего господина, Императора, движется через меня.» Это освобождает. Это так необычно. Проконсул всегда был инструментом своего господина. Он был создан только для этого. Но его долг как инструмента всегда выполнялся с помощью строжайшей дисциплины, преданности и крайней сосредоточенности. Воля Императора повелевала и приказывала, но лишь изредка она овладевала им и напрямую подчиняла себе его тело. «Сейчас она овладела мной. Она абсолютна.» Он двигается быстрее, бьёт сильнее и сражается яростнее, чем когда-либо в своей жизни, но всё это не является его сознательным выбором. Цекалт — пассажир в собственном теле. Как и все они, последние гетайроны. «Все мы, окружающие нашего славного повелителя во время его наступления, — лишь продолжение Его сущности.» Император, одна фигура в пылающем золоте, окружённая семью гигантами, стал одним разумом в восьми телах. Кто-то скажет, что Цекалт стал марионеткой. «Те, у кого хватит смелости сомневаться в методах и действиях Императора, увидят в этом неоспоримое подтверждение непомерно раздутого эго, безумной потребности всё контролировать, авторитарной сингулярности, пренебрегающей интересами других живых существ. Кто-то может увидеть в этом доказательство того, что мы, кустодес, меньше, чем люди, что при всей нашей хвалёной доблести мы всего лишь големы, лишённые жизни, самостоятельности и индивидуальности, присущих столь человекоподобным Астартес.» Но это не так. Цекалт — не марионетка. Это гораздо больше похоже на то, что Цекалт — любимое оружие, мастерски сделанный меч, драгоценный клинок, и его просто вынули из ножен и держат в руках. В этом есть радость, как будто так и должно было быть всегда. Чувствовать, как воля Императора действует через него — высшее проявление его предназначения. «Меч не задает вопросов о том, как его используют. Меч вообще не задаёт вопросов. Он просто существует в виде меча, и может быть собой только в руке своего хозяина.» Это странно успокаивает. Никогда еще Цекалт не чувствовал такого единения со своим повелителем. «Я чувствую, как двигаюсь, причём со скоростью, на которую и не подозревал, что способен. Я чувствую, как мои рефлексы и скорость реакции возросли до немыслимой степени. Я вижу в своих руках идеальное копьё, оно вращается и наносит один безупречный удар за другим. Я вижу, как окружающие нас чудовища тьмы рубятся на части и взрываются, рассекаются и исчезают.» Он видит своих братьев, последних из гетайронов. Ксадоф и Каредо, Таурид и Рэйвенгаст, Нмембо и Загр — все они были образцами совершенства Легио Кустодес. Цекалт подумал, что, хотя он уже видел боевое совершенство, но никогда прежде ему не доводилось видеть, чтобы кто-то из них сражался столь безупречно изящно и точно. Во всех них текла Его воля, семь орудий, безукоризненно синхронно направляемых Его распределённым разумом, усмиряют и уничтожают всё, что пытается преградить им путь на этом громадном трупе-флагмане. Он видит своего повелителя. Хотя, скорее, не видит. Цекалт просто не может увидеть. С каждым их шагом сияние Повелителя Человечества становится всё ярче. Его аура всегда была с Ним, иногда мягкая, как лунный свет, иногда резкая, как рассвет. Но никогда она не была столь ярка, как сейчас. На неё почти что невозможно смотреть прямо. Из-за алебастрового свечения, исходящего от Его гигантской фигуры, невозможно различить ничего, кроме силуэта человека, сотканного из ослепительного белого света. «За всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мой король проявлял силу, хотя бы близкую к подобной.» Но это и неудивительно. Никогда прежде в этом не было нужды. Ещё не было обстоятельств, подобных нынешним. Небывалая демонстрация силы, абсолютное использование Его спутников как продолжение Его самого... Без этого все они были бы мертвы. Ибо сила врага не поддается описанию. Кошмары атакуют их со всех сторон. Варп окружает их, нагих и несформированных, безумных и кричащих. Каким-то образом Гор управляет этим штормом. Цекалту остается лишь сделать вывод, что Гор Луперкаль, некогда столь благородный и уважаемый, превратился в нечто совсем иное. Стал не просто князем демонов, как некоторые из его проклятых братьев, а чем-то большим, гораздо большим. Его воля всегда была могуча, и поэтому неудивительно, что и то, чем он стал в своём проклятии, должно быть сильно. Это не человек, не трансчеловек, даже не одержимая душа, но некий трансцендентный проводник энергии. Цекалт сомневается, что Гору это известно. Он сомневается, что «Гор» вообще ещё существует. «О, Гор Луперкаль. Бедное, заблудшее дитя. Что ты впустил в себя? Что ты позволил выплеснуть на свободу? Кем ты стал, что ты обрушиваешь на нас эту адскую бурю?»<references />