3753
правки
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
«''Воля «Воля моего господина, Императора, движется через меня.''»
«''Сейчас «Сейчас она овладела мной. Она абсолютна.''»
«''Все «Все мы, окружающие нашего славного повелителя во время его наступления , — лишь продолжение Его сущности.''»
«''Те«Те, у кого хватит смелости сомневаться в методах и действиях Императора, увидят в этом неоспоримое подтверждение непомерно раздутого эго, безумной потребности всё контролировать, авторитарной сингулярности, пренебрегающей интересами других живых существ. Кто-то может увидеть в этом доказательство того, что мы, кустодес, меньше, чем люди, что при всей нашей хвалёной доблести мы всего лишь големы, лишённые жизни, самостоятельности и индивидуальности, присущих столь человекоподобным Астартес.''»
«''Меч «Меч не задает вопросов о том, как его используют. Меч вообще не задаёт вопросов. Он просто существует в виде меча, и может быть собой только в руке своего хозяина.''»
«''Я «Я чувствую, как двигаюсь, причём со скоростью, на которую и не подозревал, что способен. Я чувствую, как мои рефлексы и скорость реакции возросли до немыслимой степени. Я вижу в своих руках идеальное копьё, оно вращается и наносит один безупречный удар за другим. Я вижу, как окружающие нас чудовища тьмы рубятся на части и взрываются, рассекаются и исчезают.''»
«''За «За всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мой король проявлял силу, хотя бы близкую к подобной.''»
«''О«О, Гор Луперкаль. Бедное, заблудшее дитя. Что ты впустил в себя? Что ты позволил выплеснуть на свободу? Кем ты стал, что ты обрушиваешь на нас эту адскую бурю?» == 5:vii. Осколки == Огонь и ярость обрушиваются на Дельфийскую стену. Последняя стена последней крепости не сдержит их. Огонь воет, ярость ревёт. Они кричат и вопят в унисон. В неистовом единении они окружили Санктум Империалис и вгрызаются в него, всё крепче сжимая свои безумные пальцы. От огня на покрывающей цитадель броне проступают волдыри и плавится сталь. От ярости, точащей камень, тот истирается и покрывается трещинами. Вместе они разъедают последний гордый рубеж, последние пустотные щиты, последние крепостные укрепления и казематы. Безжалостно, кусок за куском, фрагмент за фрагментом, они перемалывают Дельфийское укрепление. Ничто не вечно. Даже могучие Дельфы должны в конце концов поддаться и вскрыться, как твёрдая оболочка лакомства или свод черепа. Тогда огонь и ярость проникнут внутрь, достанут мягкое мясо и станут кормиться. Их голод будет удовлетворён. Ничто не вечно. Быть защитником на последней стене — значит быть человеком, оказавшимся в ловушке на горной вершине, когда огненная буря испепеляет мир вокруг. Всё вокруг стало пламенем, всё обратилось в шум. Всё вокруг: стенные орудия, гребни стен и орудийные башни извергают шквал снарядов, лучей и ракет. Но так же быстро, как они обрушивают дождь смерти на предателей, они истощают и без того скудные запасы боеприпасов Санктума. Батареи перегорают, их системы не в состоянии поддерживать интенсивный огонь. Системы автоматической зарядки заклинивает в стенах. Макролазерное оружие перегревается, разрывая свои орудийные гнёзда и бартизаны. Снизу, от вражеского штурма, исходит эквивалентный ответный огонь. Запасы боеприпасов кажутся неисчерпаемыми. Рои ракет, созвездия огненных шаров и кипящие копья энергии безжалостно терзают оборонительный рубеж. Пустотные щиты Дельфийского укрепления дрожат под натиском, заставляя стены светиться. Войско внизу бесчисленно; бесчисленные чудовища гонят бесчисленные осадные машины по валам из своих же бесчисленных мертвецов. Раздвижные лестницы подобно лианам обвивают стены, стремясь к их вершине, и на место каждой сгоревшей или опрокинувшейся тут же встаёт другая. Осадные машины толкают друг друга за право присосаться к равелинам и наружным парапетам. На каждую, ставшую жертвой стенных орудий, приходится дюжина, катящаяся сквозь горящие обломки, чтобы занять её место. Всё усиливающиеся звуки вражеских боевых горнов сами по себе являются оружием, заглушая разрывы снарядов и детонацию взрывного дождя, разрывая барабанные перепонки, превращая внутренности в студень, перемалывая рассудок в кашицу страха. С высоты последней стены враг внизу — это море, потоп, всепоглощающий океан ненависти и ярости. В его чёрных волнах миллиард злобных глаз устремлен ввысь, миллиард голосов выкрикивает непристойности и богохульства. Не все из них люди. Некоторые из них когда-то были людьми, другие — порождения варпа и нерожденные. Демоны атакуют и сбиваются в стаи, визжат и лают, взлетая на вершину стены на потрепанных крыльях, прыгая у её подножья на копытах, нанося удары по каменной кладке стены своими кулаками-лезвиями, пробиваясь сквозь своих союзников, чтобы добраться до последней стены и разрушить ее. Ничто не вечно. Но некоторым защитникам кажется, что они будут стоять вечно. Нассир Амит по прозвищу Расчленитель изо всех сил старается подавить нетерпение в своём сердце. Он стоит, не двигаясь, уже девять часов. Его рота, обозначенная как «Отрицание 963», расположилась на резервных уровнях внутренней части стены, ниже казематов и орудийных платформ. В ней восемьдесят три человека. Все они — Кровавые Ангелы 9-го легиона, хотя начинали войну отнюдь не в этом подразделении. Все они — выжившие во Вратах Вечности, отделения и части разгромленных рот, переформированные в импровизированные новые. «Отрицание 963» — одна из двадцати рот, содержащихся в готовности только на этом участке стены. Они вооружены, облачены в доспехи, принесли клятвы, но их час ещё не настал. Справа от Амита ждет «Отрицание 774», такая же разношёрстная рота Белых Шрамов под командованием достойного Хемхеды. Слева от него — рота «Отрицание 340», наспех сколоченная из Саламандр и Железных Рук, под командованием Волка Фенриса по имени Сартак. Как и Амит, Хемхеда молчалив и неподвижен, а Сартак расхаживает перед рядами своих воинов, бормоча проклятия. Они ждут. Все. Все двадцать рот. Таково предписание. Таков приказ. Они ждут несмотря на то, что под ними сотрясается стена, а над головой рябят пустотные щиты. Они слышат грохот артиллерийских орудий на орудийных площадках над ними и видят вспышки огненных брызг, разбивающихся о бруствер. Сартак останавливается. — Где Онфлер? – рычит он и смотрит на Амита. — Где? Амит ничего не отвечает. Отсутствие дисциплины у Космического Волка раздражает его, хотя он разделяет его разочарование. Стоять и не сражаться — это неправильно. Но таков приказ. Этим участком стены командует претор-капитан Онфлер из Имперских Кулаков, и его приказ был ясен и полностью соответствовал принципам отражения осады, изложенным Преторианцем. Пока противник не достигнет верха укрепления или не прорвёт его, оборона стены — задача орудийных батарей и стенных орудий. Воин, даже легионер Астартес, мало что может сделать на орудийных платформах. Но это лишь до тех пор, пока враг не прибудет лично. А пока отправить все силы на парапет — значит напрасно потерять людей под вражеским обстрелом. Поэтому они должны стоять в резерве, в сравнительной безопасности резервных уровней, ожидая команды. Это горькое несоответствие. Амит жаждет сражаться. Он жаждет сблизиться с противником и убивать. Ему кажется неправильным стоять здесь, ожидая боя, когда бой идёт всего в нескольких сотнях метров. Амит хочет освободиться. Но удовлетворение этого желания будет означать их поражение. Это будет означать, что батареи израсходованы, щиты упали, а крепостные валы преодолены. Чтобы желание Амита исполнилось, враг должен захватить последнюю крепость. И вот они, его рота и подобные ей другие, стоят, жаждая боя и в то же время желая, чтобы приказ не пришел. Ведь когда он будет отдан, осада закончится, Магистр войны восторжествует, а последнее пристанище будет разрушено. Амит и подобные ему больше не будут сражаться, чтобы победить или даже просто выжить. Они будут сражаться, чтобы нанести триумфатору вред. Как бы Амиту ни хотелось сражаться, он не хочет такого боя. Он старается не желать его, как бы ни был тяжёл и жаждущ меч в его руке. — Где Онфлер? — ревёт Сартак. Он взваливает на плечо свой боевой топор и шагает к Амиту, пока они не оказываются нос к носу. — Где он? — рычит Волк. — Где этот дурак? Мы стоим здесь вечно! — Ничто не вечно, брат, — отвечает Амит, не двигаясь с места. Сартак хмуро смотрит в ответ. Он раздумывает над ответом. Он понимает мрачную логику и начинает смеяться тем самым смехом покорности и смертной славы, что Амит так часто слышал от легиона Сартака. — Хорошо, — говорит он. — Это хорошо. Ты мне нравишься, сын Ангела. Мрачное остроумие. Будь мы прокляты, если это случится? — Будь мы прокляты, когда это случится, — отвечает Амит. <br /> == 5:viii. Инферно ==Почти вся моя сущность исчезла. Всё пропало. Исчезло и проклято. Я не могу... Слои моей сути отслоились от жара, превращаясь в пепел... ''Сигиллит, Имперский регент, Повелитель Избранных'' — все эти части меня сгорели одна за другой, даже мои человеческие сущность и облик, даже имя «''Малкадор''». Я... А-а-х... Всё исчезло. Почти весь я исчез. Эти вещи, эти имена, эти титулы, эти знаки, что представляли меня на протяжении всей моей жизни, были последовательно стёрты Троном, и всё, что осталось — это знак боли. Трон. Золотой Трон. Горящий Трон. ''Будь проклята эта ублюдочная вещь! Он пожирает меня заживо...'' Я... Прости, старый друг, если ты меня слышишь. Слышишь ли ты? Я делаю это ради тебя, всегда ради тебя. Я ни о чем не жалею. Это просто боль. Пожирающий огонь... Но я не знаю, сколько еще протяну. Медленное мгновение моей смерти, начавшееся в тот момент, когда я занял этот трон, затянулось в невыносимую вечность, но оно должно закончиться. Что... ''А-а-х''. То, что у меня осталось, то, что есть я сам, ограничено. Я иссякаю, старый друг. Конец моего бесконечного мгновения смерти приближается, и я боюсь, что он наступит слишком рано, до того... ...до того, как дело будет сделано, а война будет закончена. М-м-н. ''Н-н-н''. Кажется, он больше не слышит меня. Я едва вижу его. Я стар и устал. Я слаб, мои силы истощены этой задачей. Мое напряжённое зрение начинает ослабевать, ибо глаза мои давно уже не видят, и даже разум слепнет. Я больше не могу так же ясно видеть своего возлюбленного владыку и следить за его продвижением по ужасному ландшафту флагманского корабля первонайденного сына. То немногое, что я могу видеть, даровано мне милостью Гора, искушающего и дразнящего меня этими видениями в надежде, что они сломают... ...сломают меня. ''Н-г-х!'' Но я всё ещё держусь. ''Едва-едва.'' И то немногое, что я еще вижу, эти обрывки и проблески, не даёт мне никакой надежды. Мой величайший владыка и старейший друг продвигается к логову первого найденного монстра, делая один тяжёлый шаг за другим, через место, где исчезли все чувства. Весь рассудок. Хаос торжествует. Мой больной разум видит лишь абсолютное безумие. ''О, мой Царь Веков!'' Несмотря на мою долгую жизнь и плотную работу с имматериумом, я никогда не видел, чтобы варп бушевал так сильно. И я верю, что даже мой повелитель видел подобное лишь мельком; возможно, на Молехе... в неистовой сюрреальности Паутины... в своих самых тёмных страхах. Ужасное зрелище. Столь мерзкое, отвратительное... Нет. Если мой господин может вынести это, то и я смогу. ''Сосредоточься'', Сигиллит! ''Сосредоточься, бесполезный старик!'' Не обращай внимания на боль и сосредоточься на работе. Используй видение своего старого друга в качестве дришти<ref>Дришти — техника концентрации внимания в йоге</ref>, чтобы отвлечься от мук, пожирающих твою душу... Да. Так лучше. Так действительно лучше. Сосредоточься на нём. На его образе. Вот так. Мой Царь Веков, и в этом месте. Это... Это напоминает мне, возможно, Ад, Геенну, старую религиозную концепцию преисподней, «''infernus immanis''», Яму, подземный мир, где все удобные законы природы отброшены прочь вместе с надеждой, а на смену им пришли боль и ужас. Да, именно так. Необычайно похоже. Я уже давно считаю, что человеческая концепция «ада», преследующая людей на протяжении веков и лежащая в основе их придуманных религий, происходит из варпа. Конечно, в последние годы эта яркая концепция была укрощена теологами и философами, превратившись в аллегорию и символический вымысел. Но она всё же откуда-то взялась. Она пришла из варпа, из вспышек буйства эмпиреев, которые на протяжении веков видели в своих снах и кошмарах одарённые: начинающие псайкеры, пророки, провидцы, дальновидцы и обладающие воображением. Они писали о нём в стихах и прозе и рисовали картины. Я видел многие из этих работ, ибо их собирал мой повелитель Император. Многие из них он собственноручно отобрал из списка культурных ценностей, сохраненных Орденом Сигиллитов в Эпоху Раздора. Полагаю, он делал это из чувства восхищения или сентиментальности, если такие чувства ему вообще присущи. Артефакты хранятся в секретных хранилищах, примыкающих к закрытым архивам Сигиллитов под Дворцом. Время от времени, будучи регентом, я навещал скрытые коллекции и ломал голову над изображениями. Все они были так похожи. Теперь я понимаю, почему. Я больше не могу посещать частные галереи в Ленге и Кланиуме, но, наблюдая за варпом, я вижу, как оживают произведения искусства. Вечное проклятие... Я ''вижу'' его. Оно ''реально..''.<br /> == 5:ix. В одиночестве ==Шквалы бури порчи обрушиваются на Императора и его соратников. Гнев варпа — струящийся, пенящийся, изменчивый дым, кипящий и переливающийся всеми цветами радуги, твердеющий для удара и вновь становящийся жидким, стоит ударить уже по нему. Он создаёт узоры и структуры разных размеров, искры и невиданные цвета, волдыри ужаса и струпья безумия. Крюкозубые челюсти вырываются из него, щелкают, а затем исчезают в тумане онейролизиса так же быстро, как и появились. Сверкают глаза, в когтистые руки и щупальца вырастают из воздуха, поверхностей палубы и потолка и хлещут по ним, по тысяче каждую коллапсирующую не-минуту. Цекалт Даск держится, как держится и его повелитель. «''Я знаю, как непоколебима решимость моего Царя Веков. Я — сталь Его воли. Я чувствую пламенный свет Его силы. Он не допустит, чтобы это стало концом Земли, конечной участью человечества или концом Его Самого. Он не позволит торжествовать вашему разрушению.»'' Он держится, потому что силен. «''И ты, Гор, сделал Его таким.''» Повелитель Человечества продолжает использовать ту самую силу, что была направлена против Него. Он похищает её, как похитил огонь на Молехе, и швыряет обратно. С кончиков пальцев Он обрушивает огненные штормы такой силы, что пронзительно кричащие нерожденные, рождённые из вихря, сгорают, не успев полностью проявиться, а коридоры корабля, на мгновение вспомнив о металле, из которого они когда-то были сделаны, лопаются и рассыпаются от избыточного давления. Его меч — лезвие, пылающее солнечным светом, — рассекает материю и имматерию, наполняя воздух обжигающим кровавым паром. Его ярость безгранична. «''Как безграничен и этот ад.''» Повсюду появляются звероподобные нерождённые — многочисленные плачущие легионы проклятых, явленные армии пандемониума, несокрушимых числом. Они стремятся убить Его: не только тело, но и Его сущность. Рога, клыки и режущие когти кишат, стремясь разрубить Его на части: отделить броню от плоти, плоть от костей, а душу от тела. Они стремятся уничтожить не только Его смертную оболочку, но и вечную искру внутри него. Он не будет побеждён. Он не повернет назад. Хотя Хаос атакует Императора с невиданной яростью, высвобождая свою мощь в сильнейшем пароксизме, превосходящем все явления варпа в истории человечества, Он не отступит. Он отвечает на прилив Хаоса приливом своих сил, превосходя своей мощью все осторожные ограничения, что Он раньше соблюдал. Он всегда был проводником, достаточно стойким, чтобы выдержать раскаленную нить имматериальной силы, обжигающей Его кровь. Он тренировался более тридцати тысяч лет. Он приучил себя переносить её силу, использовать её, вдыхать её огонь и выдыхать его обратно в лица Пантеона Хаоса. Они открыли перед ним бессолнечное море эмпиреев, и Он пьет из него, чтобы преумножить собственную всемогущую силу. «''Ложная Четвёрка — глупцы, если думают, что это проявление чрезмерной мощи может ошеломить Его. Это придаёт Ему силы, Гор Луперкаль, это лишь придаёт Ему силы. Она питает Его избытком Его самого. Он встал на этот путь, первонайденный, и он найдет дорогу к тебе. Он проложит прямую и нерушимую тропу через твой лабиринт безумия с мечом в правой руке и огнём в левой, и встретит тебя.'' ''Он найдет тебя.''» Посреди Хаоса Император обнаруживает, что внутри него царит непобедимое спокойствие. Цекалт чувствует, как оно разливается по нему, словно ледяная вода. Оно так потрясающе чисто, что из глаз текут слезы. «''В этот день тебе не будет спасения, Гор, ибо ты разрушил смену дня и ночи, сам круговорот времени. Ты воздвиг здесь вечность, застывшую бесконечность без законов, полагая, что это защитит тебя и смутит твоего отца. Но ни то, ни другое не произойдёт. Если это была твоя ловушка, твоя последняя уловка, то она, сработав, потерпела неудачу. Твой отец был мастером в этом искусстве на протяжении ста двадцати тысяч поколений до того, как ты появился на свет. Ты напрасно превратил мир в вопящую пародию. Если это твоя ловушка, первонайденный, глаз твоей бури ужаса, то эта вечность не продлится долго. Она прервётся. Это вечность всего лишь в одном часе или в дне, вечность в одном ударе сердца. В неподвижной точке этого движущегося мира, где прошлое и будущее собраны воедино и бездеятельны, ещё можно совершить одно важное дело. Для тебя мой господин мог казаться бездействующим королём, восседающим на далёком троне, ослабевшим от времени и судьбы, но Он силён своей волей. Очень силен. Сильнее, чем когда-либо прежде, и он не отступит. Он будет искать тебя. Он не сдастся.»'' Эмпирический потоп уничтожил боевые системы всех гетайронов-компаньонов. Их коммуникаторы сгорели, их ауспексы расплавились, их сенсоры ослепли. Цекалт не может увидеть, что ждёт его за поворотом или углом лабиринта, и эти повороты и углы всё равно меняются, словно галлюцинации. Предсказывать бессмысленно, ибо будущего не существует. «''Системы брони моего владыки тоже уничтожены. Вместо этого он слушает неверный треск варпа, шипение и жар пламени внутри тебя. Насыщаясь силой, которую Он забирает у тебя, Гор, Он отделяет то немногое, что может оставить, вкладывая в нас и укрепляя нас. Наши тела, так тщательно созданные, могут выдержать совсем немного. Он делает нас сильнее. Он делает нас частью себя.''» Император продвигается вперед. Он усиливает гетайронов, чьи героические сердца бьются воедино. Он вливает в них свой разум, и те становятся дополнительными глазами, ушами и руками. Через них Он читает реальность — или то, что от неё осталось — осколки расколотого звука, дрейфующие в лихорадочном безумии, фрагменты палубы и настила, которым можно доверять. Они перепрыгивают с одного проседающего обломка реальности на другой, по этим хрупким и неверным ступенькам в пустоте, пока варп рыщет вокруг них. «''Его волей.''» Через Цекалта Он видит крылатое отродье впереди и разрубает его на части прежде, чем оно нанесет удар. Через Таурида и Рейвенгаста Он держит фланг против слюнявых извергов и покрытых язвами не-созданий. Через Нмембо и Загра Он прикрывает тыл, оттесняя рычащих и визжащих тварей, что вырываются из экзопланарной мембраны и летят на них, словно плевки, наседая на пятки. Через Ксадофа и Каредо, непоколебимо стоящих слева и справа от него, он выбирает путь. «''Лишь Его волей.''» Вместе, как один, двигаясь и сражаясь как единое целое, они прорубают себе путь в тёмное и растерзанное сердце Мстительного Духа. Вспарывают его ад.<br /> == 5:x. Во тьме, ожидая конца ==Вокруг Коллекции-888 и её выцветших портретов, изображающих ад и погибель, стянулась петля тьмы. С тех пор как Локен оставил их, тени стали больше, а температура неуклонно падала, несмотря на то что в библиотеке была установлена передовая система контроля климата. Согласно настенным панелям системы, температура и влажность воздуха поддерживаются на постоянном уровне, но Зиндерманн чувствует, как его кости холодеют. Некоторое время они ждут, не вернётся ли Локен, но он не возвращается. В конце концов Зиндерманн покидает скамью под странной работой скульптора 81-го века, подвешенной в конусе мягкого света, и направляется к люку. Он понятия не имеет, как долго они ждут. Кажется, что несколько часов, но все часы застыли. Его собственный карманный хрон начал отсчитывать время в обратную сторону. Мауэр и архивариус наблюдают за ним. Люк надёжно запечатан. Запорный механизм, когда он наконец осторожно прикасается к нему, не поддаётся. Он холоден. Как и люк, и стена вокруг него. Он видит, как начинает образовываться налёт из ледяных кристаллов. Ощущение такое, будто с другой стороны царит неизмеримый мороз, абсолютный холод открытого космоса, а тепло библиотечного зала постепенно утекает. «Возможно, так оно и есть», — думает Зиндерманн. Возможно, это тепловая смерть, сопровождающая Крах. Время застыло, разные токи в пространстве накладываются друг на друга, реальность сворачивается в клубок совпадающих мгновений, источая тепло и свет в процессе медленного угасания. Он оглядывается на остальных и пожимает плечами. — Он ведь не вернётся? — спрашивает Мауэр. — Для Гарвеля, — отвечает Зиндерманн, — могло пройти всего несколько мгновений. Он отходит назад, присоединяясь к ним. — Правда? — спрашивает Мауэр. — Вы действительно думаете, что время и пространство... Она осекается. — Да, — говорит он. Мауэр вздрагивает и качает головой. — Я знаю, что вы сторонник порядка и дисциплины, боэтарх, — мягко говорит он, — но вы также очень прагматичны. Я удивлён, что вы ещё не смирились с нашим текущим положением. — Не понимаю, как вы можете быть столь спокойны, — отвечает она. — О, это не так, — уверяет он. — Это нарушение миропорядка беспокоит меня. Его почти невозможно понять. Но его нетрудно принять, учитывая все свидетельства, что мы видели. Я думаю, что нет причин паниковать. Он устало покачал головой. — Или у меня просто нет сил на панику, — добавляет он. — Я вообще не могу это понять, — говорит Мауэр. — Мауэр, за последние месяцы, — начинает он, садясь рядом с ней, — мы видели столько всего... Вещи, столь неправдоподобные. Вещи, не поддающиеся воображению. И вы достойно выдержали это. Но теперь ваши возможности иссякли? — Монстры, кошмары, — бормочет она. — Я могу выдержать их. Но не это. Речь идёт о самой ткани мира, принципах и законах материи. Больше нет ничего, на что я могла бы положиться, чему могла бы доверять. Я не могу довериться ни земле под ногами, ни воздуху, ни ходу времени, ни даже моему разуму. Зиндерманн вздыхает. — Тогда я думаю, — печально говорит он, — что Император подвёл нас. Архивариус тревожно смотрит на него. — Он должен был подготовить нас. Рассказать нам. Научить нас. Не только нас с вами, но и всё человечество. У него есть целый архив доказательств, предупреждений из далёкого прошлого. Но он держит его на замке. Он должен был просветить нас, чтобы мы могли подготовиться. Он должен был поделиться тем, что знал, чтобы мы были готовы. Он потирает руки, чтобы согреться. — Но Он решил этого не делать. Он лишил нас всех духовных знаний, и поэтому мы совершенно неподготовлены к происходящему сейчас.<references />
Нет описания правки
{{В процессе
|Сейчас =913
|Всего =166
}}
Цекалту Даску больше не нужно думать. Идёт самый опасный и важный бой в его жизни, но ему больше не нужно ни сосредотачиваться, ни концентрироваться.
Это освобождает. Это так необычно. Проконсул всегда был инструментом своего господина. Он был создан только для этого. Но его долг как инструмента всегда выполнялся с помощью строжайшей дисциплины, преданности и крайней сосредоточенности. Воля Императора повелевала и приказывала, но лишь изредка она овладевала им и напрямую подчиняла себе его тело.
Он двигается быстрее, бьёт сильнее и сражается яростнее, чем когда-либо в своей жизни, но всё это не является его сознательным выбором. Цекалт — пассажир в собственном теле.
Как и все они, последние гетайроны.
Император, одна фигура в пылающем золоте, окружённая семью гигантами, стал одним разумом в восьми телах.
Кто-то скажет, что Цекалт стал марионеткой.
Но это не так. Цекалт — не марионетка. Это гораздо больше похоже на то, что Цекалт — любимое оружие, мастерски сделанный меч, драгоценный клинок, и его просто вынули из ножен и держат в руках. В этом есть радость, как будто так и должно было быть всегда. Чувствовать, как воля Императора действует через него — высшее проявление его предназначения.
Это странно успокаивает. Никогда еще Цекалт не чувствовал такого единения со своим повелителем.
Он видит своих братьев, последних из гетайронов. Ксадоф и Каредо, Таурид и Рэйвенгаст, Нмембо и Загр — все они были образцами совершенства Легио Кустодес. Цекалт подумал, что, хотя он уже видел боевое совершенство, но никогда прежде ему не доводилось видеть, чтобы кто-то из них сражался столь безупречно изящно и точно. Во всех них текла Его воля, семь орудий, безукоризненно синхронно направляемых Его распределённым разумом, усмиряют и уничтожают всё, что пытается преградить им путь на этом громадном трупе-флагмане.
Хотя, скорее, не видит. Цекалт просто не может увидеть. С каждым их шагом сияние Повелителя Человечества становится всё ярче. Его аура всегда была с Ним, иногда мягкая, как лунный свет, иногда резкая, как рассвет. Но никогда она не была столь ярка, как сейчас. На неё почти что невозможно смотреть прямо. Из-за алебастрового свечения, исходящего от Его гигантской фигуры, невозможно различить ничего, кроме силуэта человека, сотканного из ослепительного белого света.
Но это и неудивительно. Никогда прежде в этом не было нужды. Ещё не было обстоятельств, подобных нынешним. Небывалая демонстрация силы, абсолютное использование Его спутников как продолжение Его самого... Без этого все они были бы мертвы.
Цекалт сомневается, что Гору это известно. Он сомневается, что «Гор» вообще ещё существует.
