3581
правка
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
{{В процессе
|Сейчас =2126
|Всего =166
}}
— Но Он решил этого не делать. Он лишил нас всех духовных знаний, и поэтому мы совершенно неподготовлены к происходящему сейчас.
== 5:xi. То, что превыше всякого ума<ref>Изменённая цитата из Библии (Послание к Филиппийцам 4:7)</ref> ==
Эти произведения искусства...
<br />
== 5:xii. Над Террой<ref>В оригинале это "Upon the face of Terra". Это изменённая цитата из Библии "Darkness was upon the face of the deep" (Книга Бытия 1:2). На русский язык данный отрывок традиционно переводится как просто "тьма над бездною".</ref> ==
В шепчущей тьме Двора Луперкаля ты блуждаешь вслепую, вытянув руки, чтобы нащупать дорогу. Это место изменилось, как и ты сам. Ничто не осталось прежним. Даже тьма стала другой.
<br />
== 5:xiii. Всё меняется ==
Посреди всего происходящего, в самом сердце горящего Дворца, происходят незамеченные почти никем, затерянные в тумане, грязи и неразберихе события, чьё значение глубоко, а последствия изменят всё.
<br />
== 5:xiv. Зажечь огонь ==
В тени Пологой горы атака Гвардии Смерти проваливается, они срываются со скал и падают в одинокий перевал.
<br />
== 5:xv. Осколки ==
Небо протянулось ревущей преисподней, изломанной молниями и затянутой дымом. Льёт черный дождь, проливной муссон, хлещущий и заливающий всё вокруг. Там, где громадные тучи расступаются, виднеется ночное небо, усыпанное звёздами. Но ночь — лишь беспросветная плоть обволакивающего варпа, а звёзды — злобные, немигающие глаза.
<br />
== 5:xvi. Точка опоры ==
Метомская процессия закончилась, уйдя в развороченную землю, словно деревянный волнорез, уходящий в мокрый песок в том месте, где его разъело море. От орудийных площадок Метомы не осталось и следа. Расплывчатый план направиться к Дельфийской линии отпадает, разве что они не бросят свою артиллерию, она слишком медленна. Они находятся на открытом пространстве, хотя кажется, что горизонт вокруг слишком близок и тесен из-за того, что его затмевают стены пепла, поднимающиеся на тридцать километров во всех направлениях. Когда они находят чёрный особняк, она решает, что это самое подходящее из всех место. Им нужна позиция чтобы закрепиться, окопаться, сражаться, а это единственное подходящее строение на многие километры.
<br />
== 5:xvii. Ни туда, ни сюда ==
На то, чтобы провести их в башню, у Амона Тавромахиана уходит больше времени, чем он ожидал.
<br />
== 5:xviii. Приходит тьма ==
Бой длится уже тридцать девять секунд, и они словно ослепли.
Они сражаются уже сорок три секунды.
[[Файл:EndAndDeath-II-5xviii.jpeg|альт=Вальдор и кустодии сплотили ряды против тьмы...|без|мини|''Вальдор и кустодии сплотили ряды против тьмы...'']]
== 5:xix. Жизни после смерти ==Ракеты, пролетев почти у самой поверхности грязи, попадают в край земляных укреплений на площади Процессий, но это всего лишь уловка. Обломки всё ещё сыплются вниз, когда Максимус Тейн и последние из его боевых братьев поднимаются на бруствер. Они оказываются там всего за несколько секунд до того, как враг начинает штурм укреплений. Предатели, по большей части берсерки-Пожиратели Миров, но поддерживаемые немногочисленными Механикум, рассчитывали на то, что ракеты расчистят бруствер и заставят защитников прижаться к земле, пока они будут двигаться вперёд. Роты Экзертус, сопровождающие Тейна — пёстрая толпа изнурённых, перемазанных в глине мужчин и женщин из двух десятков разных полков, — всё ещё укрываются в обшитых укрытиях и противовзрывных траншеях, но облачённые в броню Имперские Кулаки упорно формируют линию. Доспехи Тейна помяты и обожжены, их части потрескались или вовсе отсутствуют. Навершие его молота покрыто щербинками и зазубринами, а рукоять покрыта органикой. Когда он закрывает глаза, то всё ещё видит бойню на Золочёном пути; лучших солдат Императора, которых ряд за рядом сносили набегающие легионы проклятых и идущие за ними орды демонов. Тейну следовало умереть там. Только благодаря силе воли он и несколько братьев с ним выстояли, прорвали фланг и повернули назад, чтобы висеть на пятках у вражеских орд, с которыми они не могли сойтись лицом к лицу. С тех пор они продолжают сражаться. Отступление — не вариант. Кулаки Преторианца должны держать строй: эта литания впечатана в его душу. Но его лорд-отец Дорн всегда учил его не следовать буквальному толкованию. Иногда держать строй означает совершить бесполезное самоубийство, когда как перегруппировка на новых позициях обойдётся врагу гораздо дороже. Каждый Имперский Кулак готов умереть за свою землю, но ветеранами являются те, кто способен продать свою жизнь подороже. Большинство людей Тейна — новички-инициаты, не считая ветеранов Колькиса и Ноксара, а также свирепого хускарла Берендола. Из-за кризиса инициатов поставили в строй раньше положенного. Они прекрасные люди, и Тейн видит в них многообещающих воинов, но они слишком неопытны, а их умы слишком зашорены учениями Седьмого. Тейн и его ветераны обучают их на собственном примере, показывая, что хотя в смерти и есть мужество, но ещё большее мужество заключается в убеждении измениться и сражаться лучше. Гибкость, подвижность, стремительные контратаки — эти качества служат лучшей защитой против адского натиска, против врага с ужасающим численным превосходством. Сам Тейн научился некоторым хитростям, наблюдая за частями Белых Шрамов, сражавшихся вместе с ними. Белые Шрамы, созданные для проведения быстрых ударов, должны были быть стеснены и практически бесполезны в осадной войне, подобной этой. Но они приспособились, и их тяга к движению распространилась даже на их доктрины, постоянно менявшиеся и приспосабливавшиеся. Он видел, как они применили свой подход к войне, создав «манёвренную оборону» и «защиту атакой». Тейну трудно выразить свое восхищение. Инициаты — сорвиголовы, вдохновлённые суровыми принципами своего легиона, — иногда возражают против манёвренной тактики Тана, ужасаясь тому, что он готов уступить, а иногда, как они считают, и отступить. Он принимает их критику и одобряет смелость, с которой они выражают свое мнение. — Я отступаю, — говорит он им, — и поэтому я всё ещё жив. Я жив, и могу преподать вам этот урок. И жив, и могу сделать то, что я собираюсь сделать. — Что именно, лорд? — Убить ещё больше ублюдков. Они видят его взгляд. Некоторые бормочут о том, что "смерть предпочтительней бесчестья". — Что более почетно? — спрашивает он. — Один мёртвый предатель или сотня? «Смерть предпочтительней бесчестья» — благородная фраза, но задумайтесь о том, что она означает. Для начала спросите себя: «Сколько именно смертей?» — Сколько, лорд? — Речь идёт об ''их'' смертях. Сколько смертей вы совершите, прежде чем ваша честь будет удовлетворена? Гораздо больше бесчестья в том, чтобы сдерживать свой разум и удерживать свою позицию настолько жёстко, что вы достигнете лишь малой доли того, что могло бы быть. Его молот разбивает череп Пожирателя Миров. Размозжённая, болтающаяся на сломанной шее голова откидывается назад, и Пожиратель Миров падает с парапета. Это только первый. Ревущая толпа врагов наваливается на линию земляных сооружений, словно лавина. ''Пожиратели''. Теперь Тан думает о них только как о Пожирателях и отказывается отдавать им почести, используя их полное имя. Они — твари-паразиты, пожиратели трупов, некрофаги. Они не заслуживают обращения к себе как к Астартес. Молот Тейна не дрогнул. Тейн не колеблется. Слева от него Берендол размеренным движением, кажущимся неторопливым, но на самом деле говорящем об остром понимании импульса, баланса веса и экономичности боя, взмахивает своим двуручным мечом. За хускарлом Колкис чередует удары своего цепного клинка с выстрелами из болт-пистолета, создавая нестройный ритм из защитных действий, который Пожиратели не могут предугадать. Справа от Тейна двое инициатов, Молв и Демени, "братья-проповедники", как пренебрежительно называет их Берендол, молотят, словно жернова на мельнице. Их удары хороши, а на фоне их кипучей энергии Тейн и два ветерана могут показаться вялыми. На каждый удар Тейна приходится два, а то и три их удара. Но эти два или три удара приходятся на одну и ту же уже поражённую цель. Тейн не знает, что это: маниакальное отчаяние — ведь кто из них, даже ветеранов, не испытывал его в этот день всех дней? — или юношеское чувство гордости за то, что они хорошо себя показали и не подвели его. Он знает, что последние часы падения Терры — не время для учёбы. Но если не сейчас, то когда ещё это будет иметь значение? Не прерывая своего ритма, не поворачиваясь к ним, он называет их имена по интервоксу. — Сбавьте темп, — говорит он. — Взвешивайте свои удары. Делайте один хороший удар, а не три поспешных. Каждый удар — это удар на поражение. Их нужно убить только один раз. Молв и Демени мгновенно перестраиваются, не задавая вопросов и не глядя по сторонам. Они сосредотачиваются, ставя точность выше скорости. Количество их убийств не падает. Они следуют его примеру, воплощая принципы Астартес. О большем он не мог и просить. Из глубины боевой линии Ноксар выкрикивает предупреждение, но Тейн слышит лишь его половину, прежде чем шум от возникшей угрозы заглушает его. Ослепительные струи пламени бьют вверх по линии укреплений, поглощая толпы Пожирателей и вздымаясь над валом. Два Имперских Кулака, два инициата, падают с парапета в траншею позади, подобно кометам оставляя огненный след. Штурмовые машины предательских Механикум, пробиваясь вперёд сквозь толпу Пожирателей, задействовали тяжёлые огнемёты и мощные мельты, установленные на лобовых точках на манер прожекторов. Никто не должен использовать мельта— или огнемётное вооружение, если перед их позицией есть союзники. Механикум отказались от этого прнципа ведения боя. Возможно, полевой союз Механикум и Пожирателей в лучшем случае непрочен. Возможно, марсианские ублюдки хотят завоевать лавры победителей в этом бою и обмануть диких сынов Нуцерии в их триумфе. Возможно, Механикум всё равно. «Возможно», — Тейн задумывается на секунду, — «''Пожирателям Миров'' всё равно». Нет времени размышлять о готовности Пожирателей пожертвовать собой во имя победы. Камни и пластины щитов текут, как вода. Свирепые огненные струи орудий, созданных для сжигания титанов, сносят парапет. Горящая смерть вздымается пред ним, яркая настолько, что может испепелить весь мир. Последняя мысль Тейна — о его любимом повелителе-примархе. Он умрёт, так и не узнав, почтил ли он Рогала Дорна или подвёл его.<br /> == 5:xx. Несгибаемый ==В один из годов оно пробует новый голос. Оно говорит: «''Тут есть тень под этой красной скалой (приди же в тень под этой красной скалой), и я покажу тебе нечто, отличное от тени твоей, что утром идет за тобою, и тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку; я покажу тебе ужас в пригоршне праха''»<ref>Цитата из поэмы «Бесплодная земля» Томаса Элиота. Перевод Андрея Сергеева.</ref>. Он совершенно отчётливо слышит эти слова. Он не знает, что они значат, хотя стена похожа на красный камень, под ней есть прохладная тень, в которой он решил присесть, и пыль лежит повсюду вокруг. Ему кажется, что и голос ему знаком. Он похож на голос воина, которого он когда-то знал, и на доспехах которого не было никаких обозначений. На его собственных доспехах тоже нет никаких обозначений, потому что ветер и песок стёрли их. Может быть, тот воин тоже заблудился в пустыне? Он не может вспомнить имя воина. Это было слишком давно, и, кроме того, он уверен, что это всего лишь краснота, говорящая разными голосами. Тем не менее это маленькое, поблекшее воспоминание о воине напоминает ему о небольшом потускневшем кусочке прошлого, которое он считал потерянным в пыли. Он начинает выцарапывать на стене новый план. — Я — Рогал Дорн, непреклонный, — говорит он. ''Просто сдайся. Просто скажи это. Просто скажи это. Кровь для кого?'' Шёпот отвлекает. Спустя ещё несколько лет он решает говорить вслух во время работы, чтобы заглушить его. Красной сущности это тоже не нравится. — За два тысячелетия до начала первой современной эпохи на Терре, в эпическом произведении шумаров<ref>''Искаж.'' шумеры</ref>, также иногда называемом «Сказаниями о Гигамехе» (искаж. Эпос о Гильгамеше), повествуется о том, как два воина спорили, казнить или не казнить захваченного врага... За стеной красное шипит от досады. Снова это. — В итоге они решили убить его. Это навлекает на них осуждение со стороны тех, кого в тот период считали богами. Богов не существует. В данном случае слово «боги» — это метафора общественного осуждения. Поэма, которой около тридцати тысяч лет, является самой ранней записью человечества об этике войны. Об идее ''справедливого'' и ''несправедливого'' убийства. Это первое рассмотрение военных действий с позиций морали. Красное рычит от досады. Он улыбается и добавляет: — Уже тогда человечество осознавало, что не может быть крови лишь ради крови. Еще одно рычание. Он продолжает работать, царапаться, планировать. На самом деле он не разговаривает с красностью, потому что с ней нельзя разговаривать, да он и не готов к такому диалогу. Но кроме него и красноты здесь больше никого нет. Он говорит, чтобы заглушить её шепот и сосредоточиться. То, что его слова раздражают сущность — просто дополнительный бонус. — Примерно... и мы можем только предполагать... но примерно полторы тысячи лет спустя культуры архаичной Эленики разработали первые правила войны<ref>По всей видимости речь идёт об обычае Священного мира, объявляемого на период Панэллинских игр (в том числе Олимпийских игр древности)</ref>. Они не были обязательными и не имели юридической силы, но были согласованы и соблюдались на социальном уровне. Он помнит эти вещи. Он узнал их давным-давно. Кто-то рассказал ему о них, когда он был молод. Возможно, его отец? Он думает, что у него был отец. Он читает историю воинской этики как мантру, как фокус для своего ржавеющего разума, как стену, отгораживающую от шёпота. Как просчитанное раздражение. Он продолжает говорить сам с собой. Поначалу это кажется странным, ведь почти сто лет он не слышал ничьих голосов, кроме этого шёпота. Звук собственного голоса удивляет его. Он почти разучился говорить. ''Сдайся. Сдайся. Скажи. Скажи, кровь для кого?..'' — Около трехсотого года М1, в период, известный как период Воюющих царств<ref>Речь идёт о периоде древнекитайской истории, известном как период Сражающихся царств. Здесь показана неточность дошедших до 31-го тысячелетия исторических данных: период Сражающихся царств приходится на V-III века до нашей эры, а на названный Дорном период выпало Троецарствие.</ref>, на просторах Восточной Евразии была разработана концепция «и-бан»<ref>Переводчик не является специалистом по китайской истории и не может с уверенностью сказать, отсылкой на что является это название. Возможно, речь идёт о Лю Бане, основателе Империи Хань после периода Сражающихся царств.</ref>, регламентирующая применение войны. Она формализовала обоснование для убийства, сделав его высшим методом судебного наказания. Применять его могла только правящая элита. Только короли, лорды, императоры. Кровь могли проливать только ни. За стеной рычит красность. — Это понятие позже стало известно как jus ad bellum<ref>лат. Право войны — понятие о монополии государства на ведение войн</ref>. Проходят годы. Планы царапаются, отбрасываются, затем добавляются новые версии. Раздражённая его лекциями, рассказываемыми сухим голосом, и скрежетом клинка, краснота перестает шептать. Вместо этого появляются звуки. Шум по ту сторону стены. Далекий рокот битвы и разрушений. Он останавливается и прислушивается. Он прижимает ухо к стене, чтобы лучше слышать. Звуки совсем рядом, сразу по другую сторону. Они так заманчивы. Но он не может взобраться на стену, потому что та слишком высока, и он знает, что если взберётся на вершину самой высокой дюны, то всё равно не сможет посмотреть поверх неё. Но он хочет этого. Он хочет увидеть. Он жаждет забыться. Сдаться. Погрузиться в кровь и перестать думать. Но единственный способ выбраться, единственный способ оказаться на другой стороне — это сдаться и сказать то, что хочет от него красная сущность. — Я — Рогал Дорн, — говорит он вместо этого.<br /> == 5:xxi. Дни нашей славы окончены ==Значительные силы Кровавых Ангелов, Имперских Кулаков и Белых Шрамов под командованием Азкаэллона из Сангвинарной Гвардии движутся на захват Хасгарда. К моменту их прибытия Ранн и его отряды снова прочесали систему бункеров, вынесли вражеских мертвецов и сбросили их в кислотный пруд в гигантской яме от взрыва снаряда к западу от укрепления. Теперь у них есть плацдарм, с которого можно нанести удар по основным войскам противника, продвигающимся к Дельфийскому бастиону. Связь на любых расстояниях всё ещё ненадёжна, поэтому Намаи посылает двух Белых Шрамов на джетбайках, чтобы передать новости Архаму и скоординировать действия между основными силами лоялистов на подступах к Дельфам и маленькой занозой Ранна сбоку. Ранн рассчитывает, что они смогут удерживать потрёпанную оболочку Хасгарда в течение дня, а если Архам найдёт им танковую поддержку или рабочий титан, то и дольше. Следопыты Белых Шрамов, пешие и на мотоциклах, разведывают пути между Фратерией, Хасгардом и Виадуком, следя за движением врагов. Скоро они появится, и их будет легион. В потрепанных бункерах они ведут наблюдение и готовятся. Боеприпасов катастрофически не хватает. В бункерных складах, оставленных предыдущими защитниками, они находят пару тайников, помеченных гербом-Империалисом, с болт-снарядами и прочими боеприпасами. Никто не хочет собирать боеприпасы с трупов предателей. Их снаряды и патроны, стоит их коснуться, вызывают ощущение порчи, такой же, как и у зверей, что ими пользовались. — Наши дни славы закончились у Врат, — говорит Ранну Азкаэллон, когда они вместе сидят на крыше одного из бункеров и наблюдают за движением на просторах. Сангвинарный гвардеец, как и все Кровавые Ангелы, называет Врата Вечности просто Вратами, как будто других не существует. Возможно, для них это так. Для них Врата — это последняя, легендарная битва Ярчайшего против Ангрона и поганого Проклятого Девятого, ратный подвиг, которому не будет равных, подвиг, замкнувший последнюю крепость. Но Сангвиний покинул поле боя. И он, и Дорн, и Валдор, и Император ушли на неизвестный последний бой, неизвестный конец, о котором подобные Ранну могут не узнать. Судьба Дворца оказалась в руках осиротевших сыновей-Астартес. — Вся наша слава окончилась там, — говорит Азкаэллон. Его печаль кажется противоречащей его болезненной красоте. — Мой Светлый Владыка был вынужден закрыть Врата. Выбора не было. Ублюдки Ангрона надвигались на нас несметным войском. Должно быть, это было ужасное решение. Но он поступил правильно, потому что он силен. Санктум нужно было защитить. Его нужно было запечатать. Он провёл внутрь столько сыновей, сколько смог. — Но не тебя? — спрашивает Ранн. — Времени было очень мало, — говорит Азкаэллон. — И ты остался снаружи? Сангвинарный гвардеец качает головой, сожалея, что создал неверное впечатление. — О нет, Фафнир, — говорит он. — Я решил остаться. Мы все решили. И я, и Несущий Скорбь, и Ринас Дол, и Гаэллон, и все остальные. Те, кто были к Вратам ближе других, вошли внутрь. Остальные были дальше. Наше отступление потребовало бы времени и привело бы к риску... На мгновение он прервался. — Поэтому мы решили остаться, — тихо говорит он. Пожиратели Миров надвигались на нас целыми стаями. Мы решили остаться и отправили наше решение Светлому Владыке. ''«Закройте Врата»''. Мы заняли позиции и удержали их, и поэтому мой повелитель и остальные смогли попасть внутрь. Это нужно было сделать. Их нужно было сдержать. Иначе они бы наводнили Врата. — Как вы выжили? спрашивает Ранн. Азкаэллон смотрит на него, смешно нахмурившись, словно его боевое мастерство было поставлено под сомнение. — Нет, правда, ''как''? — спрашивает Ранн. — Вы принесли невероятную жертву. Условия, что ты описываешь... — Мы сражались, — говорит Азкаэллон. — Я не сомневаюсь в этом, сэр, — говорит Ранн. — Но как вы жили? Азкаэллон пожимает плечами. — Честно говоря, я не знаю, — говорит он. — Мы сражались. О Трон, сражались словно безумцы. Просто стремились забрать с собой стольких их них, скольких могли. Казалось, целые часы я ожидал, что жить осталось всего несколько секунд. Потом... потом наступил перерыв. Затишье. Их атака ослабла. Полагаю, их дух был сломлен, потому что они увидели смерть своего повелителя. А может потому, что Врата были закрыты и они знали, что это бесполезно. Наступило мгновение затишья, и мы воспользовались им. Мы сражались, чтобы очистить путь прочь от стены, в пустоши Палатина... Он смотрит на Ранна. — В конце концов мы нашли укрытие в разрушенном бастионе. Перегруппировались. Вскоре мы присоединились к отрядам вашего лорда Архама. С тех пор мы сражаемся. Он делает паузу. — Странная вещь, — размышляет он. — Те руины, в которых мы укрылись. Они не могли быть далеко от Врат, потому что мы не прорвались так далеко. Пожиратели Миров были подобны океану вокруг нас. Но я клянусь, что это был бастион Авалон. — Далековато от Врат, — говорит Ранн. — Я знаю. Наверное, из-за неразберихи войны. Мы двигались быстро. Даже, признаюсь, в отчаянии. Казалось, не было возможностей укрыться. И вдруг такая возможность появилась. Он вздыхает. И я остался здесь, чтобы постеречь наших братьев ночью. Не осталось ни славы, Фафнир, ни доблести, ни награды, за которой можно гнаться. Лишь долг и старание, жестокая механика выживания. Если мы, несмотря ни на что, восторжествуем, то это будет самая значительная победа за всю нашу жизнь. Но эта победа не для того, чтобы праздновать и наслаждаться ею. Порча измены сломила нас так сильно, что лучше всего, если это время забудут. — Мы забудем? — История забудет. Эта война — пятно на нашей культуре, и даже победа в ней будет омрачена позором от того, что она вообще произошла. — В тебе говорит обида, — говорит Ранн. — Обида на что, брат? — На то, что тебя оставили. Тонкая улыбка появляется на лице Азкаэллона. — Ни на минуту, — говорит он. — Мой отец ожидает от меня этого. Он ожидает, что я пролечу этот путь в одиночку, вместо него, и удержу воинство в целости. Я — его доверенное лицо, и нет долга ажнее. Мои братья из Сангвинарной Гвардии парят бок о бок с ним, чтобы защищать его жизнь. Чтобы преуспеть, они не нуждаются во мне. — Тогда, возможно, обида — не то слово. Вы кажетесь равнодушными. Я видел это в других Кровавых Ангелах. Я видел это в Зефоне. Не такое поведение я привык ассоциировать с моими самыми яркими братьями. Азкаэллон кивает. — Верно. Огонь нашей славы потускнел, и... — И что? — Я чувствую тяжесть на душе, — тихо признается Кровавый Ангел. — Я знаю, что остальные тоже её чувствуют. И уж точно Зефон. Это нечто большее, чем мрачные невзгоды, от которых страдаем мы все. Это похоже на страшный сон, что мне ещё предстоит увидеть, или на мрачный кошмар, который я не могу вспомнить, проснувшись. Она давит на нас, Фафнир. Эх, должно быть ты считаешь меня глупцом. — Ни в коем случае, — говорит Ранн. — Эта война отняла у нас всё, включая самоуважение. Мне жаль видеть, что огонь Кровавых Ангелов горит так слабо. Он еле горит, но не гаснет, брат, — говорит Азкаэллон. — Мы прикрываем его от ветра, чтобы он выжил. И если он выживет... если мы выживем... то после этого, возможно, он снова воспылает ярким пламенем, и наше наследие будет жить дальше. В эти изнурительные, бесславные часы я сражаюсь с надеждой на то, что однажды мы снова будем свободны и прославлены. Сангвинарный гвардеец смотрит на Ранна, его лицо торжественно. — Но я думаю, — говорит он, — вся слава, что мой Легион обретет благодаря своим подвигам, уже достигнута. Что бы ни случилось сейчас, если в будущем об этом будут рассказывать, то Сангвиний у Врат будет частью нашей легенды. Возможно, самой значительной частью. Наш примарх никогда не совершит более благородного поступка. Наши дни славы закончились у Врат.<br /> == 5:xxii. Последняя слава ==Они — элитные воины Луперкаля, три полные роты Сынов Гора, оставшиеся в резерве на «Мстительном Духе» в качестве личных телохранителей Магистра войны. Их поддерживает множество Несущих Слово, менее организованных, чем элита Гора, но одержимых жаждой крови и идолопоклонническим рвением, числом, пожалуй, ещё в пять рот. За ними стоят бригады предательских Экзертус из Мерудинского 20-го тактического кадра и печально известной отборной горты Луперкаля. Со войском такого сила и умения Магистр войны мог привести к Согласию целый мир. С подобным войском Магистр войны приводил к Согласию целые миры. Но они колеблются. Они колеблются, прогибаются, и их оттесняют. Сангвиний, лишь с одной ротой за спиной, прорывается сквозь них. Нет дистанционного боя. Лишь жестокие убийства вблизи, сражение лицом к лицу, массовая рукопашная свалка, где убить — значит быть облитым кровью своей жертвы. Великий Атриум — огромный, колоссальный храм чести, венчающий грандиозную Главную ось, где некогда гостей встречали пышные церемонии перед их допуском на командные палубы. Сейчас он переполнен, а выбранная церемония — кровавый ритуал. Противоборствующие силы, Кровавые Ангелы и Сыны Луперкаля, сцепились друг с другом. Нет ни возможности двигаться, ни свободы действий. Они удерживают позиции или умирают. Они убивают там, где стоят, или умирают там, где стоят. Они сцепились и держатся. Они наседают или сопротивляются. Люди гибнут, но остаются стоять, удерживаемые толпой вокруг. Палуба утоплена и завалена трупами. Знамена в атриуме горят. Часть позолоченного потолка рушится, засыпая находящихся внизу. Белые оуслитовые стены покрыты трещинами и множеством дымящихся дыр, напоминающих кратеры на поверхности оскверненной луны. Нет пространства для манёвра. Не будет ни отступления, ни прорыва, ибо если одна из сторон уступит, то ничего нельзя будет изменить. Если Сыны Гора отступят, их настигнут и перебьют, и путь к самому Луперкалю будет свободен: путь к Луперкалю, командному мостику и захвату «Мстительного духа». Флагман будет взят, жестокая война окончена, а лоялисты восторжествуют. Если Кровавые Ангелы, неистовые и горячие, как поверхность солнца, но невероятно превзойдённые числом, сдадутся сейчас, второго шанса не будет. Они погибнут, все до единого, иссечённые при отступлении, и их война будет проиграна без возможности искупления. Терра падёт. Золотой трон падёт. Империум падёт. Победить или умереть. Победить и умереть. Прямо здесь и сейчас, или никогда вовсе. Великий Атриум — это уязвимое горло Духа, его яремная вена. Перережь ее, и флагман падет, став трофеем, который выпотрошат, освежуют, а голову выставят на всеобщее обозрение. Сыны Гора не дрогнут. Они не могут дрогнуть. Они — дети Гора Луперкаля, олицетворение ярости Магистра войны, наполненные его гневом и неистовством, пропитанные его силой, несгибаемые и преданные до конца. Мысль о поражении не может прийти им в голову. В их боевом жаргоне нет ни понятия, ни даже слова «поражение». Этот штурм, несмотря на всю его ярость, состоит лишь из одной роты, неповинение уже побеждённых. Кровавые Ангелы не дрогнут. Им нельзя дрогнуть. Они — последняя надежда на спасение, единственный отряд лоялистов, за всё время максимально близко подошедший к тому, чтобы остановить неотвратимое погружение истории в бесславие. И они не остановятся, потому что они — сыновья Сангвиния, и они будут следовать за ним вечно, а Сияющий Ангел никогда не остановится. Он не остановится. Он не может остановиться. Из всех жизней в этом огромном и горящем зале его жизнь — единственная, имеющая значение. Несмотря на неукротимую свирепость и отвагу, Кровавые Ангелы уступают в численности восемь к одному. Если бы тактическому гению великого Дорна было поручено оценить план, то Кровавые Ангелы проиграли бы ещё до того, как высохли чернила его подписи. Они не добьются победы. Они не могут победить. Это невыполнимо. Это стратегически бесперспективно, как на бумаге, так и в жизни. Если бы не он. Сангвиний — переменная. Он — непропорциональный фактор, перечёркивающий даже самые тщательно выверенные прогнозы и сводящий на нет самую неуязвимую логику. Он — статистический выброс (Выброс в статистике — часть данных, значительно несовпадающая с остальным массивом данных), отменяющий любой тактический план, и именно поэтому Дорн в своей мудрости никогда не пытался учесть его. Дело не только в физической силе Сангвиния, не вызывающей сомнений. Дело в его разуме. В чистоте его сосредоточенности и почти священном совершенстве его преданности. В его присутствии; в его аспекте явной проекции света Императора. Сыны Гора, которых он пронзает насквозь, прикрывают глаза, несмотря на полную работоспособность их визоров. Некоторые начинают дымиться и гореть ещё до того, как он до них доберется. Некоторые умирают, даже не коснувшись его. Он прокладывает багровую нить сквозь стены из бронированных врагов, чтобы его сыновья последовали за ним. И при этом он не замечает боли. Он получил тысячу крошечных ран, рассечений, порезов и царапин, но не чувствует ни одной из них. Кровь, стекающая по его золотой фигуре, в основном не принадлежит ему. Но рана на его боку отзывается болью в его душе. Она вгрызается в его внутренности, в пах, в рёбра и лёгкие. Он чувствует вкус крови в горле, и кровь эта прокисла и испорчена. Когда он открывает рот, чтобы выкрикнуть имя брата, то его зубы покрыты красными пятнами. В его крови кипит зараза, и он чувствует внутри себя запах распространяющегося гниения. Он рубит Карминовым Клинком сбоку от себя, отсекая головы и конечности, и чувствует, как открывается незаживающая рана, стоит ему протянуть руку. Он вонзает Копьё Телесто в пару трепыхающихся тел, поднимая их с палубы, пока они распадаются на части, и чувствует, как горячая жидкость из раны затекает ему под доспехи. Он прокладывает себе путь сквозь нутро толщи врагов и чувствует сочащееся жало уже в собственном животе. Он не обращает на него внимания, но его нельзя не заметить. На мгновение он задумывается: «Неужели Гор убил меня? Был ли Ангрон лишь его оружием? Неужели ''именно так'' пророчество обретёт свой зловещий смысл?» Он отбрасывает эту мысль. У него нет на это ни сил, ни времени. У него одна жизнь, и, хотя она уже подходит к концу, он должен выполнить единственную цель, иначе вся жизнь окажется напрасной. Он одержит победу, ибо никто другой не сможет победить вместо него. Боевой топор оставляет след на его левой руке. Он отбрасывает его владельца в сторону с такой силой, что тело нападавшего сбивает с ног других Сынов Гора. Справа к нему приближается воющий цепной меч. Он разрубает завывающий клинок надвое, а затем пронзает владельца цепного меча пылающим Карминовым Клинком насквозь. Рассечённый, словно анатомическое пособие, ещё один Сын Гора падает на палубу. Четверо других погибают на пути Великого Ангела. Ещё трое рвутся к нему, пытаются схватить и повалить его, цепляясь за бедра и ляжки. Пинком он отшвыривает их в сторону, чувствуя, как рана мучает его и сочится от движений. Впереди несколько чистых метров палубы. Он пробивается вперёд, рыча от боли. Несущий Слово бросается на него, и, едва не достигнув цели, падает на колени, из-под визора вырывается грязный дым. Еще двое Сынов Гора пытаются обступить его, приближаясь слева и справа. Сангвиний отводит руку назад и проводит наконечником Карминового Клинка по горлу того, что справа, заставляя его согнуться. Когда предатель падает, пытаясь обеими руками зажать кровотечение и перерезанную трахею, Сангвиний поворачивается и при помощи веса своего тела разрезает мечом торс второго на две части. Ещё один шаг. Вокруг творится хаос. Из ниоткуда по его кирасе прилетает болт-снаряд. Взрыв поднимает его и отбрасывает назад. Ошеломлённый, он оказывается в толпе из десятка или больше ревущих врагов, что хватают и тянут его, почти поднимая над собой словно приз, пытаясь вырвать бессмертное оружие из его рук и оторвать конечности от тела. Он отбивается, пытаясь встать на ноги. Он наносит удар ногой, сминая шлем. Он вслепую размахивает Карминовым Клинком и обезглавливает ревущего Сына Гора. Перчатки доспехов скребут и рвут его. Кто-то вырывает камни цвета крови из их оправ. Одна рука срывает золочёный лавровый венок с его опалённой кирасы. Другая расстёгивает его левый наруч. Иные рвут ему волосы и прокалывают крылья. Одна из рук хватается за его живот и сжимает рану. Боль ослепляет его. Смерть поднимает плащ, чтобы показать ему свое лицо. Тьма пожирает его.<br /> == 5:xxiii. Вторжение ==Вокруг него тьма, затем в ней появляется голос. Нассир Амит открывает глаза. Претор-капитан Онфлер наконец-то явился. — Слушайте мои приказы, — командует претор, подходя к ротам Отрицания, ожидающим на запасном уровне. Амит позволил себе ненадолго погрузиться в каталептическую фугу, отчасти чтобы сохранить концентрацию, но поб ольшей части чтобы не слышать постоянное ворчание Космического Волка, Сартака. Его разум не отдохнул. Искусственные циркадные фуги обычно проходят без сновидений. Но во снах Амит видел своего генетического повелителя. В них Светлый Владыка пропадал в кромешной тьме. Там были двери, двери и врата, открытые ищущими пальцами примарха, но все они были коварны и никуда не вели. По крайней мере, они не вели ни к чему новому. Большинство из них приводили его владыку туда, откуда он начал свой путь, а некоторые вели в крипту, где при свете свечей его ждали безмолвные каменные гробы. Одна из дверей, казалось, вела его повелителя прямо в сон Амита. Каждый раз, когда это происходило, Великий Ангел смотрел на Амита полными грусти глазами загнанного в ловушку животного, а затем уходил во тьму, чтобы попробовать другую дверь. В этом сне было столько боли, что Амит почти что чувствовал вкус крови во рту. — Слушайте мои приказы, — командует Хонфлер. С ним идут его помощники — Эрим Лур из Гвардии Ворона, вексиллярий Имперских Кулаков Тамос Рох и Н'нконо Эмба из Погребальной Стражи Саламандр. Ожидающие роты пришли в движение. Сартак рычит что-то похожее на «наконец-то». Амит пытается очистить свой разум. Призрак его великого повелителя не исчезает. Он говорит себе, что это всего лишь сон, порожденный его беспокойством о владыке Ваала. Враг уже семь месяцев пытается проникнуть внутрь. Стена, эти крепко запертые врата могут не пустить его, но что, если осаждающие их враги настолько хитроумны, что способны подорвать их боевой дух, вторгнувшись в их сны? Он заставляет себя сосредоточиться на Онфлере. Никто из них не хотел бы услышать этот приказ. Но Амит говорит себе, что он должен услышать объявление о смерти Империума. — Военный Двор распорядился о развёртывании резерва, — объявляет Онфлер, забирая у Аэрима Лура инфопланшет. — Следующие подразделения будут... Он останавливается на полуслове. Сартак уже направляется к лестницам, ведущим на огневые платформы, непринуждённым жестом показывая его роте следовать за ним. — Волк, куда ты направляешься? — спрашивает Лур. — На войну, — отвечает Сартак, оглядываясь. — А вы можете оставаться здесь и болтать. Лур и Рох делают шаг вперед. — Займи своё место, Сартак с Фенриса, — говорит Онфлер. — Моё место — на той стене, — отвечает Сартак. — Твоё место там, где укажет Военный Двор, — говорит Лур. — К черту их, — отвечает Сартак, оскалив зубы. — Их ссаные решения и трусливая тактика довели нас до этой кровавой развязки. Я должен был быть на этой стене ещё несколько часов назад. Я покажу тебе, как Стая... — ''Вернись в строй, скулящиая дерзкая псина!'' На мгновение воцаряется тишина. Амит осознал, что все смотрят на него. Он сказал это не думая, словно охваченный внезапной яростью. Он не имеет понятия, откуда взялась эта ярость и куда она так же быстро улетучилась. — Прошу прощения, претор, — обращается он к Онфлеру. Сартак фыркает, сплёвывает, а затем медленно идет обратно на своё место во главе «Отрицания-340». Всё это время он смотрит на Амита. — Продолжаем, — говорит Хонфлер, не сводя с них обоих глаз, — ваши роты Отрицания будут развернуты в Санктуме, а не на стене. Вы сформируете начальные оборонительные линии. — Внутри Санктума?.. — спрашивает Хемхеда. Затем добавляет: — ...Претор. — Внутри Санктума, Хемхеда-хан, — отвечает Онфлер. — Пустотные щиты начинают разрушаться. Если произойдет каскадный коллапс, Дельфийский бастион может очень быстро стать непригодным для жизни. Я не допущу, чтобы мои войска торчали здесь, на платформах, когда враг прорывается на поверхности земли. — Нам нужна новая стена, готовая к тому, что Дельфийский бастион будет разрушен, — говорит Рох. — И ею станете вы. — Мы может стоять что здесь, что там, — бормочет Сартак, — особенно если стоять — это всё, что мы можем делать. Да, Кровавый Ангел? — Будь мы прокляты, когда это случится, Волк, — отвечает Амит. Его пульс участился. Значит, это не конец. Ещё нет. Ещё одно отчаянное изменение стратегии Военного Двора Дорна в попытке отсрочить неизбежное. Действительно, слово «Отрицание» очень подходит. Эрим Лур начинает объявлять о распределении. Шесть резервных рот под его командованием отправятся на Килонскую процессию. Еще четыре, включая роту Сартака, отправятся с Онфлером на Марсианские подступы. Эмба поведет пятерых к Западному масс-проходу. Роты Амита и Хемхеды — две из пяти, которые Вексилларий Рох поведет к Марникскому слиянию. Амит полагает, что все запасные уровни в Дельфийском бастионе будут так же опустошены, чтобы перевести солдат во Внутренний Санктум и окружить подступы к Тронному Залу. — Приготовиться! — кричит Онфлер. Они уже готовы. Готовы немедленно выдвигаться. Двадцать рот Отрицания выходят на защищённые лестницы Дельфийского бастиона, чтобы начать спуск. Все они маршируют с идеальной строевой дисциплиной. Амит ждёт, когда подойдет очередь Отрицания-963, прислушиваясь к ритмичному стуку шагов, доносящемуся с лестницы внизу. — Прими командование, — говорит он своему сержанту Ламирусу. — Если я задержусь, выведи нашу роту, а я скоро присоединюсь к вам. — Куда вы идете? спрашивает Ламирус. Амит идет вдоль строя к переднему ряду «Отрицания-340». Сартак стоит спиной к нему и, обращаясь к своим людям, критикует тактику Преторианца, не стесняясь упоминать фекалии. Он не слышит появления Амита. Но он видит выражение лиц Саламандр и Железных Рук своего подразделения. Он обворачивается. Мгновение они смотрят друг на друга. — Я оскорбил тебя, брат, — говорит Амит. Сартак хмурится. — Ты назвал меня скулящей дерзкой псиной, — гремит он. — Да, — говорит Амит. — Я позволил себе лишнее. Сартак не отвечает. — Я... прошу у тебя прощения, — говорит Амит. — Почему? — Потому что мы больше не встретимся, — говорит Амит. Сартак хмыкает. Он слегка пожимает плечами и поворачивается лицом к своим людям. Амит начинает идти обратно во главу своего отряда. — Кровавый Ангел? Амит оглядывается через плечо. Сартак смотрит на него. — Ты сказал то, о чём думал на самом деле? — спрашивает Сартак. — Да, — отвечает Амит. — Хорошо. Похоже, ни один другой ублюдок здесь не сделал этого. Я не буду просить у тебя прощения. Я не прощаю тебя. Я дам тебе совет. — Это обязательно? — спрашивает Амит. — Я уже начал, — говорит Сартак. — Хорошо, давай. — Когда ты сойдёшься лицом к лицу с предательским подонком, Кровавый Ангел, убедись, что ты кусаешься лучше, чем лаешь.<references />
