29
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Добавлена глава 4
Из здания раздался выстрел.
<br />
==== '''Глава четвертая''' ====
Живые кресла застонали под огромным весом, их хребты прогнулись, а ребра разошлись в стороны, чтобы на сиденьях смогли разместиться воины-сверхлюди.
Кресла занимали пятеро таких воинов, их генетически улучшенные тела были задрапированы в простые тоги из белого шелка. В шестом и последнем кресле устроилась крохотная женщина, ростом вполовину меньше каждого из собравшихся в комнате и такая хрупкая, что по сравнению с ними казалась ребенком. На ней также было одеяние из белой материи, но любая претензия на простоту сводилась на нет количеством драгоценностей, которыми она подчеркнула одежду. Ее усеивали золото и серебро, браслеты и кольца унизывали руки и пальцы так плотно, что бренчали при малейшем движении. Рубины и изумруды размером с глазные яблоки свисали с шеи на платиновых подвесках, заставляя ее голову выдвигаться вперед. Из-за этого она походила на экзотическую птицу.
Ксантин лениво провел затянутым в шелк пальцем по костяшкам собственного кресла. В ответ на прикосновение кожа вздрогнула, но была ли это дрожь наслаждения или отвращения, он не знал.
– Друзья мои! – начал он, с удовольствием заметив, что все разговоры тут же прекратились. – Мои советники! Благодарю вас за то, что пришли на мой зов. Перед нами лежит трудный выбор, поэтому я обращаюсь к вам – моим самым доверенным, мудрым и уважаемым соратникам. – Ксантин кивнул всем по очереди. – Вависк, мой композитор. Саркил, мой квартирмейстер. Каран Тун, мой коллекционер. Торахон, мой чемпион. – Женщина была последней. – Федра, моя муза.
Она качнула головой в знак признательности. Так же она кивала, когда Ксантин нашел ее – вонючую, в грязных лохмотьях, вынужденную воровать змеиные яйца и ловить насекомых ради пропитания. Она жила тогда в хлюпающем болоте на краю мира, раздираемого войной между предводителями армий с деревянными катапультами и тупыми железными мечами; они разделяли свои народы на жесткие социальные классы и принуждали их умирать в обмен на крохотные территориальные приобретения.
Из этого-то общества Федру и изгнали еще в молодости, заклеймив ведьмой, чудовищем.
И они не ошиблись.
Уже тогда Федра была стара, много старше на вид, чем сейчас, после бесчисленных омолаживающих процедур и трансплантаций. Обожаемые разорили ее мир дотла, и когда битва закончилась, Ксантин решил побродить по планете, ибо душа его была полна до края теми бесчинствами, что они учинили. Он рад был найти зрителя в Федре и с наслаждением описывал ей подробности разгрома.
Он ожидал гнева, восхитительного праведного гнева, но она только рассмеялась. От этого смеха что-то зажглось в нем, и наутро, когда лучи тусклого солнца осветили дымящиеся развалины ее хижины, Ксантин понял, что нашел свою новую музу.
Этих-то шестерых Ксантину и нужно было убедить в ценности Серрины, и с этими шестью он должен был составить план вторжения. Но сперва требовалось принять решение. Серрина была слишком прекрасна, слишком совершенна, чтобы пройти мимо. К тому же после последней экспедиции, обернувшейся катастрофой, когда Обожаемым пришлось бежать от прибывших в систему сил Черного Легиона, лучшего шанса им представиться не могло.
И кроме того, он ''хотел'' ее. Этот мир мог бы стать свободным, живущие в нем люди избавились бы от ежедневного каторжного труда, если бы их возглавил Ксантин.
Он начал:
– Наш путь привел нас на Серрину – планету, которая явилась нам за едва приоткрытой завесой варпа. Несказанно рад вам сообщить, что Серрина – тайное сокровище, - он использовал то же слово, каким планету назвала Сьянт, - в короне Трупа-Императора.
Услышав этот титул, молодой космодесантник, что сидел в кресле напротив, сплюнул, сгусток тягучей жидкости шлепнулся на полированный каменный пол, где растекся в тихо шипящую лужицу.
Ксантин посмотрел на него испепеляющим взглядом.
– Не спорю, Торахон, - сказал он с легким раздражением. – Но, может быть, прибережем такое самовыражение до тех пор, пока не покинем стены этих изысканных залов?
Торахон склонил голову в коротком кивке, и Ксантин, выбросив заминку из головы, взмахнул рукой в сторону Раэдрон.
Хозяйка корабля вышла вперед, негромко кашлянула и заговорила:
– Серрина – агромир. Вокруг космопорта в крупнейшем городе расположены многочисленные оборонительные лазеры, планетарная милиция – солдат набирают из благородных семейств планеты, и милиция состоит в основном из их вассалов, – хорошо вооружена. Записи сообщают, что элитные подразделения этих солдат генетически улучшены. Хотя ауспик-сканирование не обнаружило особенной активности на орбите за последнее столетие, эти силы обороны, скорее всего, остались в неприкосновенности. – Обращаясь к ним, она прохаживалась туда-сюда, высокие каблуки выстукивали ритмичное стаккато. – Главная продукция этого мира – Солипсус, мощный химикат, который используется в омолаживающих процедурах по всему Империуму. Кроме того, он используется как основа для многих санкционированных стимуляторов, а также для некоторых самых популярных в галактике – и самых нелегальных – наркотиков.
Это должно привлечь их внимание, подумал Ксантин.
– Благодарю вас, хозяйка корабля. – Он развел руками в жесте, который, как он надеялся, выражал скромность. Впрочем, полной уверенности у него не было – он давно забыл это ощущение. – Что думает мой сенат?
Торахон, как всегда, ответил первым.
– Мы должны захватить ее, ваше великолепие! – вскричал он, приподнявшись над сиденьем. Он был больше других – гигант даже среди генетически усовершенствованных и затронутых варпом сверхлюдей, из которых состояла банда. От напряжения под тогой взбугрились мощные грудные мышцы.
– Мальчик мой, - наигранно-добродушным тоном произнес Ксантин, - мы тут все равны! Не стоит так ко мне обращаться. Простого «повелитель» вполне достаточно.
– Конечно, повелитель, - поправился Торахон. – Я желаю того же, что и вы. Этот мир будет принадлежать нам, если такова ваша воля. Я просто хочу вкусить его прелестей.
Торахон не питал никакого уважения к правилам этикета. Всего лишь побочный эффект его юношеского задора, разумеется, но Ксантина эта черта особенно раздражала. Торахон был новичком в Долгой войне, он не сражался ни на Терре, ни в Войнах легионов, разразившихся после смерти Хоруса и окончания его Ереси. Он не сражался за Град Песнопений, когда Черный Легион метнул черный нож в сердце Детей Императора и разрушил самый прекрасный город галактики в чудовищном, непростительном акте осквернения.
Он даже не видел, как начинался Тринадцатый Черный крестовый поход Магистра войны, как прежний командир Ксантина Эйфорос отбросил свою верность Третьему легиону, чтобы прикоснуться к славе Абаддона, а их банда присоединилась к Черному Легиону под именем Детей Мучений.
Торахон пришел к Обожаемым много позже, только-только из генокузней Фабия Байла, его совершенная кожа еще не избавилась от вони таинственных генетических манипуляций Повелителя Клонов. Он был наградой, которую банда Ксантина получила за хорошо выполненную работу от самого Фабия, и для подарка от такого существа Торахон был хорош. Сильный, верный, стремительный, как звездный свет, он занял свое место в вакханалиях Обожаемых так же непринужденно, как меч занимает свое место в ножнах.
Длинные светлые, почти белые волосы обрамляли его симметричное лицо с орлиным носом и темно-фиолетовыми глазами. Это были глаза Фулгрима, и Ксантин трепетал от восторга при мысли о том, что командует столь точным подобием своего примарха.
И все же ему было не по себе, когда он видел в этих глазах такую преданность. Торахон был верен до конца. Ксантин не знал, намеренно ли Фабий вкладывал в свои творения эту верность, или это просто врожденное, присущее его геносемени почтение к вышестоящим, но, хоть у Торахона и были глаза примарха, коварства Фулгрима в нем не было ни на грош. Ксантин находил бесхитростное послушание молодого космодесантника приторным, словно нежности слюнявого домашнего любимца.
Но он был полезен. Обычно воины в возрасте Торахона считались слишком молодыми для того, чтобы войти в состав сената, но после гибели Талона Янноса в Вопящей Бездне Ксантин ускорил его возвышение. Среди остатков Третьего легиона власть легко ускользала из рук, и Ксантин не мог не признать, что подхалим в составе руководящего органа приносил большую пользу.
Кто-то из членов совета роптал по поводу этого назначения, но Ксантин, всячески стараясь скрыть свое участие в нем, указывал на безукоризненный послужной список Торахона и его популярность среди рядовых Обожаемых благодаря воинской доблести и доброму нраву.
– Конечно, мальчик мой, – сказал Ксантин. – Я засчитаю твой голос. Рад, что один из членов нашего многоуважаемого конклава высказался «за». Похвальное начало. Кто следующий?
Вечный циник Саркил прочистил горло.
– Ха, – выдохнул он. Никто и никогда не видел Саркила без тактической брони типа «Тартарос», даже ближайшие союзники среди терминаторов Обожаемых, и темнокожая голова была единственной видимой частью его тела – того тела, что состояло из плоти и крови. Он играл пальцами массивного силового кулака, который носил на одной руке, тогда как вторая рука, хирургически вживленная в спусковой механизм его любимого цепного пулемета, безвольно свисала вдоль тела. Макушка его была покрыта наплывами серебристого металла – следствие его обыкновения поливать после битвы голую кожу головы расплавленными остатками вражеского оружия. После многих лет набегов казалось, что Саркил носил серебряный капюшон, который блестел в свете свечей, зажженных в зале совета. Под металлическим куполом головы ястребиное лицо застыло в вечной ухмылке.
– Хорошо вооруженная армия, - сказало это существо. – А мы-то как, хорошо вооружены, Ксантин? Или хотя бы приемлемо?
Верхнюю часть тела Саркила жестоко изранило в давно минувших боях; аугметические замены выглядели стерильно и уродливо с эстетической точки зрения. Когда он говорил, мясистые клапаны в его шее двигались, обнажая мышцы и вены. Ксантину хотелось бы, чтобы его квартирмейстер заменил их чем-нибудь более привлекательным на вид.
– После нашей последней вылазки у нас осталось три тысячи четыреста двадцать болтерных снарядов, сто шестьдесят пять батарей для лазпушек и семнадцать канистр прометия. – Саркил отмечал каждый пункт своих подсчетов, загибая растопыренные пальцы. – Клянусь двором Темного Князя, нас вообще нельзя назвать вооруженными!
'''Трус,''' – прошептала Сьянт в сознании Ксантина. – '''Трус, лишенный страсти. Позволь мне насладиться его агонией.'''
Ксантин напрягся, в теле запульсировало раздражение, которое ясно говорило демону: твоя помощь не требуется. Терминатор чах над своими запасами, как дракон, и выуживание их из его лап требовало тонкого подхода.
– Друг мой, – произнес Ксантин, протянув руки, словно приветствовал любимого питомца. – Ты привел нам безрадостные цифры. Но по-настоящему важны не они, а умение, с которым мы обращаемся с имеющимся у нас снаряжением. Наша броня неуязвима, а наше оружие никогда не промахивается, ведь мы из Третьего! Всего один наш воин стоит десяти тысяч смертных!
– Скажи это Янносу, – бросил Саркил. – Он был одним из нас, и тем не менее он мертв.
– Яннос был самовлюбленным болваном, Саркил, уж ты это знаешь лучше всех. – Когда эти двое заседали в совете Обожаемых, дело у них доходило почти до драки – безрассудная расточительность Янноса и его вкус к театральным эффектам не могли ужиться с одержимостью Саркила материальными ресурсами.
– Это верно, Ксантин, это верно, – усмехнулся Саркил, откидываясь в кресле. Он сделал нетерпеливый жест, словно отмахиваясь от проблемы, но Ксантин продолжал настаивать на своем:
– Кроме того, трофеи с этого мира пополнят наши арсеналы на годы и годы вперед.
– Если мы победим, – указал Саркил. – Мы не готовы к продолжительному сражению, и на каждый снаряд из тех, что мы израсходуем на этой никчемной планете, должно прийтись пять новых, чтобы оправдать расхищение моих резервов.
''Моих резервов,'' подумал Ксантин, складывая зачерненные губы в улыбку, чтобы от досады на лице не появилась хмурая гримаса.
– Да, друг мой. Серрина обещает нам богатства превыше всего, что доставалось нам прежде.
Саркил фыркнул и начал подсчитывать:
– Мне нужно семнадцать тысяч сто болтерных снарядов, восемьсот…
– И я говорю не только об оружии, - прервал Ксантин, зная, что Саркил, дай ему волю, будет толковать о своих запасах, пока все звезды в галактике не погаснут. – Наши невольничьи палубы снова будут трещать по швам от смертной плоти, наши хранилища переполнятся до краев новыми экзотическими наркотиками, а наши оргии привлекут чудесных Нерожденных, достойных внесения в архивы.
С этим последним посулом Ксантин обратился к Карану Туну. Дьяволист сидел в своем живом кресле неподвижно, с прямой спиной, глаза его были безжизненны. Паукообразные татуировки на его бритой голове, казалось, двигались в неверном свете свечей, образуя символы и фигуры, а потом бледнели, становились невидимыми на бронзовой коже. Тун когда-то принадлежал к Семнадцатому легиону Лоргара, но потребность исследовать и каталогизировать все более необычных и редких демонов вынудила его покинуть братьев и погрузиться в глубины порока, вызывающего тревогу даже у других Несущих Слово. Теперь он служил в рядах Обожаемых, и покуда его страсти удовлетворялись, Ксантин мог быть уверен в его преданности.
– Повелитель, – сказал Каран Тун с заминкой, в его голосе слышалась легкая хрипотца. Ксантин знал, что разум дьяволиста блуждал в других местах. Серрина пережила открытие Разлома – охватившего всю галактику разрыва в реальности, который трупопоклонники называли Цикатрикс Маледиктум – относительно безмятежно, причуды варпа скрыли ее из виду, защитив от ужасов, которые пришлось пережить другим, не столь удачливым мирам. Ксантин с Туном слышали историю о планете, миллиардное население которой слилось в единый конгломерат, такой огромный, что он распространился за пределы атмосферы. На других планетах внезапный прилив энергии варпа низверг смертных в такие бездны экстаза и агонии, что на свет появились целые новые виды и классы демонов. Тун был прагматиком, особенно в сравнении с переменчивыми Детьми Императора, но он также был эгоцентристом и стремился первым исследовать такие эзотерические создания.
– Этот мир предложит множество низменных удовольствий тем, кто ценит такого рода развлечения. – Тун многозначительно посмотрел на Торахона, но молодой космодесантник, по-видимому, не заметил этого: он тщательно измерял гигантской ладонью собственный бицепс. – Но я убежден, что путь ведет нас в глубины Великого Разлома, где нам будет легче скрыться от нашего прежнего тирана, – Ксантин зарычал при упоминании Абаддона, – и где мы найдем больше изысканных наслаждений.
– Больше интересных экземпляров для твоего зверинца, ты хотел сказать? – в вопросе Ксантина чувствовалась колкость. – Обожаемые выходят на славный бой не для того, чтобы набить твои вазы и амфоры демонической швалью, Несущий Слово!
Тун зашипел, татуировки его, казалось, зазмеились быстрее, едкий ответ застрял в горле. Ксантин поднял руку, упреждая его возражения, и гнев Несущего Слово остыл так же быстро, как и вспыхнул.
– Ничего, друг мой, это все неважно. Я спросил твоего совета и, клянусь честью, я ценю его.
Тун с прямой как палка спиной снова опустился в кресло.
– Два голоса за, два против, – сказал Ксантин. Он повернулся к единственной смертной среди его советников – хотя он сомневался, что ее теперь можно было назвать смертной, – и протянул раскрытую ладонь, приглашая говорить. – Федра, моя муза! Выскажи свое мнение.
Она ответила не сразу, а когда все-таки ответила, ее голос напоминал шум ветра в камышах. Кристаллы и колокольчики, дрожавшие в ее ушах, когда она говорила, издавали звук, похожий на тихий шум дождя.
– Как они живут, люди с этой планеты? – спросила она.
– В роскоши, моя дорогая, - ответил Ксантин. – Они живут над облаками в городах из полированного камня и резного мрамора, и их детям нечего желать.
Она вздохнула от удовольствия. Звук был такой, словно душа отлетела в миг смерти.
– Я хотела бы увидеть этот мир, Ксантин, - сказала она, глядя вдаль своими мутными глазами, будто воображая, какие утехи их ожидают. Скрюченные руки осторожно хватались за воздух, тянулись к чему-то невидимому для Ксантина.
– Конечно, я предполагаю, что мой любимейший брат согласен с нашим планом действий. Вависк! Скажи, захватим ли мы этот трофей?
Шестой и последний член конклава, тяжело дыша, осел в своем живом кресле. Каждый вдох и выдох Вависка сопровождались мелодичным присвистом, от которого нервы Ксантина звенели, а его украшенные драгоценными камнями зубы ломило. Зудящий, ноющий ритм жизни шумового десантника пронизывал воздух, как статическое электричество.
Тело Вависка, которое он так редко освобождал от своего вычурного доспеха, было развалиной. Влажные маленькие рты на его шее и верхней части груди открывались и закрывались, их беспокойные языки и сложенные куриной гузкой губы вырисовывались под шелком уже запятнанной тоги. Разбитое отражение того человека, которого Ксантин когда-то знал, искаженный образ благороднейшего из их рядов – вот кем был теперь Вависк.
Шумовой десантник издал еще один музыкальный выдох и басисто пророкотал:
– Нет, Ксантин. Эта планета – просто помеха.
Сердце Ксантина упало. От Саркила он ожидал несговорчивости и даже сыграл на ней. Тун был слишком консервативен – прирожденный наблюдатель, а не игрок. Но отказ Вависка обрек его тщательно выстроенный гамбит – добиться того, чтобы совет проголосовал «за», и придать таким образом легитимность своим планам – на крушение.
Одни военачальники правили с помощью грубой силы и жестокости; другие набирали в свои банды тупиц и полудурков, безмозглые горы мяса, которые всегда держали сторону вожаков и служили им главной опорой.
Но ничто из этого не относилось к Детям Императора. Содружество артистов и эстетов, когда-то они были самыми просвещенными среди легионов. Самыми просвещенными среди всех существ в галактике. Ксантин благоденствовал в столь культурной компании, но это же обстоятельство служило источником более приземленной проблемы – трудностей с контролем. Он направлял Обожаемых так же легко и ненавязчиво, как фехтовальщик направляет рапиру, и неизменная поддержка Вависка всегда придавала вес его приказам.
– Мой хор обрел свой голос, следуя песне Слаанеш. Она указывает нам путь к нашему легиону, к нашему примарху. Она ведет нас дальше, мимо этого мирка. – Вависк издал еще один вздох. – Остановить ее напев значит умереть.
'''Видишь?''' – прошептала Сьянт в глубине души. '''Он отрекся от нас.'''
– Вависк, – Ксантин говорил ласково, но в его голосе слышалась неподдельная боль. – Мы заставим этот мир петь новую, славную песнь. Миллионы людей, свободных от тирании Трупа-Императора, ничем не связанных и не ограниченных, способных отдаться любому своему капризу! И все это – во имя Юного Бога. Во имя нас.
– Есть только одна песнь, Ксантин, – отвечал Вависк, пригвождая его взглядом налитых кровью глаз. – Это песнь блаженства и агонии, и она ведет к нашим братьям.
Пока это было выгодно, Ксантин потакал прихотям шумового десантника, обещая исполнение мечты о едином Третьем легионе, но сам он искал бы встречи со своими братьями только при условии, что сможет ими командовать, а на это шансов было мало – во всяком случае, пока Эйдолон влачил свое бренное существование. Мечты о воссоединении, угроза, исходящая от Черного Легиона, клятва любимому брату, что он последует за звуками его бездумной песни – все это были удобные полуправды, с помощью которых Ксантин вносил смятение и отвлекал внимание; как реальные, так и выдуманные враги служили для того, чтобы предупреждать всякое организованное сопротивление его приказам.
– ''Вот'' мои братья, Вависк. Посмотри вокруг. Перед ними лежит пиршество ощущений, и они должны отказаться от него ради твоего сухого аскетизма? Мы должны отложить удовлетворение сиюминутных желаний ради ускользающей мечты?
Вависк отдалялся от него и от реальности с каждым годом, становясь все бесчувственнее к земным наслаждениям по мере того, как его тело настраивалось на музыку вселенной – музыку, слышать которую мог только он один. Банда, его братья, Ксантин – он забывал их, отрекался от них, воспринимая только истину за гранью понимания.
Ксантин снова раскинул руки. Правая, как он заметил, снова была сжата в кулак.
– Как мне убедить тебя, брат?
– Никак, Ксантин.
Он сложил руки на груди – жест, нужный отчасти для того, чтобы подчеркнуть окончательность, а отчасти – чтобы остановить непроизвольное подергивание правой руки.
– Очень хорошо.
Три голоса за. Три против. Настало время для скрытого клинка.
– В нашем союзе, – начал Ксантин, – я – первый среди равных. Однако я справедливый лидер и принимаю ваши решения, несмотря на все их недостатки. – Он мрачно посмотрел на инакомыслящих. – Но сейчас мы в безвыходном положении. И поэтому обратимся к последнему из участников нашего конклава.
Саркил высказался первым.
– Нет! Здесь у нее нет права голоса! – запротестовал он.
Вависк тоже что-то рокотал, выражая свое неудовольствие тем, что должно было произойти. Рты у него на шее всасывали воздух и причмокивали, издавая влажный звук, напоминавший тяжелое дыхание какой-то беспокойной твари.
– Тихо! – оборвал их Ксантин. – Она само совершенство, что обрело плоть – мою плоть, – и мы ее выслушаем.
В противоположность своим кузенам Каран Тун в возбуждении подался вперед, потирая руки с жадным любопытством в глазах, предвкушая демонический спектакль, который должен был развернуться перед их глазами.
– Пусть она скажет свое слово, повелитель… – прошептал он.
''Любимая,'' – мысленно воззвал Ксантин. – ''Можешь взять мое тело.''
Все было так, словно нежные пальцы разомкнули объятие, и Ксантин позволил себе упасть. Падая, он видел, как Сьянт поднимается вверх сквозь мерцающую пелену, сквозь барьер, что становился все плотнее и непрозрачнее по мере того, как он погружался все ниже, ниже, в темные воды собственного разума.
Глаза Ксантина закатились, руки сжали подлокотники кресла со сверхчеловеческой силой. Под его хваткой затрещали кости, послышался крик мучительной боли. Он слабел и удалялся, как, бывает, волна откатывается с пляжа. Крик звучал все тише и тише, пока Ксантин не перестал слышать что-либо, кроме тишины, и видеть что-либо, кроме тьмы.
Те, кто был в комнате, увидели, как Ксантин снова выпрямился в кресле, но его движения стали более плавными и грациозными, а глаза вместо бирюзового приобрели сияющий пурпурный цвет. Длинный язык облизнул зачерненные губы, и Сьянт заговорила устами Ксантина.
'''– Вы медлили слишком долго, смертные. –''' Ее присутствие придало низкому голосу Ксантина оттенок бесплотности, некое шипящее придыхание. '''– Слаанеш жаждет моего присутствия. Я должна вернуться к Князю Наслаждений.'''
– Решено! – торжествующе воскликнул Саркил. – Видите, даже его фаворитка против!
Сьянт открыла рот, чтобы что-то сказать, но ее слова заглушил грохот, потрясший «Побуждение». Рабы пошатнулись и едва не упали, а кресла застонали под огромным весом, когда сидевшие в них попытались удержать равновесие.
Даже в том зыбком месте, где он находился, Ксантин почувствовал удар и воспользовался ошеломлением Сьянт для того, чтобы восстановить контроль над собственным телом и вывести свое сознание на первый план. Он закрыл глаза, а когда они снова открылись, к ним вернулся бирюзовый цвет.
– Гелия, рапорт! – приказал Ксантин.
Гора плоти встрепенулась; пока она производила расчеты, одно из щупалец барабанило по краю ее носилок. Наконец Гелия заговорила:
– Анализ боя: обстрел со стороны батарей планетарной обороны системы «поверхность-пустота». Отчет о повреждениях: плазменный реактор – серьезный ущерб, главные двигатели – серьезный ущерб, вспомогательные двигатели – серьезный ущерб, варп-привод – серьезный ущерб, системы вооружения – значительный ущерб. Ситуационный отчет: утечка из реактора локализована, двигатели неработоспособны, варп-привод неработоспособен, главные орудия неработоспособны. Рекомендация: вывести из строя артиллерию противника.
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Космический Десант Хаоса]]
[[Категория:Дети Императора]]
