Изменения

Перейти к навигации Перейти к поиску
Девятая глава.
– Собор Изобильного Урожая. Там мы найдем то, что ищем.
 
<br />
 
=== '''Глава девятая''' ===
 
Меч был такой тяжелый, что его пришлось нести на руках, как младенца, чтобы острие не царапало отполированный каменный пол. Это было церемониальное оружие, предназначенное для парадов, а не для настоящих сражений, но Аркат знал, сколько денег тратится на подарки церкви, и не сомневался, что клинок будет достаточно острым. И потом, долго сражаться ему все равно не придется. Он не надеялся, что вернется в крипту, и вообще не надеялся выжить, но если бы перед смертью он смог забрать с собой хотя бы нескольких святотатцев, значит, его жизнь чего-то да стоила.
 
Они превосходили его в численности и вооружении, но у него было два преимущества: неожиданность и праведный гнев. И то, и другое могло сослужить ему хорошую службу.
 
Раньше он отвергал это место, жаждал другой жизни. Но теперь, когда на собор напали, когда в него вторглись и осквернили, Аркат понял, что будет защищать его до самой смерти. В нем горела ярость, и это было хорошо. Ярость делала его сильным.
 
Неужели брат чувствует это всегда, подумал он? Этот дозволенный гнев, лютый и суровый, направленный на тех, кто не заслуживает милосердия. Он опьянял.
 
Аркат затрепетал, представив, как тяжелый меч вопьется в мягкую плоть. Как глубоко он войдет? Его лезвие – острое, он попробовал подушечкой пальца, – прорежет кожу и мясо, но не застрянет ли оно в кости? Придется ли ему вытаскивать меч из плеча или даже из черепа? Хватит ли ему сил? Будут ли враги хрипеть, умирая? Или визжать? Или молить о пощаде, рыдать и стонать? Аркат почувствовал удовлетворение при мысли о том, как они умрут.
 
Сверху послышался какой-то шум. Это были шаги, множество шагов по мостовой. Он положил меч на пол – осторожно, чтобы он не загремел о камень – и встал на цыпочки, чтобы выглянуть в витражное окно на уровне улицы. Из-за стекломозаики все в его поле зрения было окрашено красным и синим, но он все же увидел высокие фигуры, вносящие в собор открытый паланкин, в котором сидела женщина.
 
От нее исходила аура, из-за которой ее силуэт мерцал под полуденным солнцем – героиня-воительница во главе своей орды. От взгляда на нее было больно глазам. Голова у Арката тоже заболела. В черепе у него что-то загудело, забухало, и чем больше он смотрел, тем громче становился звук. Он застонал от боли, рука соскользнула с оконной рамы, и юноша повалился на пол рядом со своим мечом. Гудение прекратилось, и он сомкнул пальцы на рукояти.
 
Аркат с трудом поднялся на ноги. В голове теперь было тихо – так же тихо, как и в самом подземелье под собором, но у него появилась компания.
 
Рядом стоял человек в грязном комбинезоне, пятна на материи отливали той же розовизной, что и его кожа. Он сжимал в руках какое-то оружие. Аркат не мог разглядеть, какое именно: человек осторожно пятился спиной к нему. Все равно он не смог бы определить тип оружия на глаз. Вот его брат, тот, что состоял в элитной гвардии, узнал бы марку и модель с первого взгляда. Он назвал бы полагающиеся к нему боеприпасы, постарался бы угадать возраст оружия и, скорее всего, разобрал бы его на запчасти за несколько секунд.
 
Но брата с ним не было. Был только Аркат, его заемный меч и преимущество неожиданности. Он медленно двинулся вперед, осторожно ступая босыми ногами, чтобы не шлепать по камню, прячась в тенях. Теней здесь, внизу, было предостаточно.
 
Он задумался над тем, как именно он убьет этого человека. Если будет держаться стены, то сможет с размаху рассечь его от плеча до живота. Или ударит горизонтально, разрубит позвоночник и лишит его возможности двигаться, чтобы тот умирал медленно. Или…
 
Его трясло. Мне холодно, сказал себе Аркат, из-за каменных стен и из-за того, что я босиком, конечности совсем онемели. Но виноват был не только холод. Он боялся. Этот человек был намного выше, его руки и ноги бугрились мышцами. Аркат, бывало, дрался с братьями, но с незнакомыми людьми – никогда, и никогда не до смерти.
 
Но он хотел этого. Он трясся от возбуждения, от адреналина, несущегося по венам. Убивать, калечить, дать волю гневу ради спасения родной планеты и своего народа от этих немытых чужаков!..
 
Он ухватил рукоять меча двумя руками и пошел на цыпочках. Аркат решил разрубить человека пополам, надеясь, что вес меча компенсирует его неспособность ударить по-настоящему сильно. Он поднял клинок и попытался поймать ладонью тупую сторону лезвия, приготовившись атаковать.
 
Он промахнулся. Неповоротливый клинок пролетел мимо раскрытой ладони и ударился о каменный пол с таким звуком, будто кто-то прозвонил в огромный колокол. Грязный человек резко обернулся, поднимая ствол оружия в поисках источника звука. Маленькие глазки загорелись, обнаружив Арката, который барахтался в складках рясы, слишком просторной для его полудетской фигуры. Человек ухмыльнулся, и в усмешке блеснули заостренные зубы – на лице его было выражение охотника, обнаружившего мелкую и слабую дичь.
 
Внезапно затарахтел автомат; в замкнутом пространстве соборного подземелья очередь прозвучала невыносимо громко. Аркат зажмурился и стал ждать пуль, врезающихся в тело. Он был уже так близок к цели…
 
Но пули летели не к нему. Грязный человек моргнул и вытаращил глазки-бусинки под выпуклым лбом. Его оружие – ржавая винтовка, обмотанная бинтами и лохмотьями – выскользнуло из пальцев и загремело об пол. На уже запятнанном комбинезоне появились новые, кровавые пятна, и человек рухнул на колени, а потом повалился замертво лицом вниз.
 
– Цель нейтрализована, – раздался чей-то голос позади Арката. Мимо пробежали мужчина и женщина, плечи у них были широкие, голоса грубые. Они бежали размашистыми шагами, и Аркат быстро узнал их развевающиеся пурпурные одеяния: такую форму носил брат. Это были отборные солдаты Серрины – Шестой Изысканный.
 
– Зачистка окончена. В подземелье пусто. Какие будут приказы, мой повелитель?
 
Низкий голос, ответивший им по воксу, несмотря на помехи, лился словно мед.
 
«Возьмите здание под контроль», – произнес он. – «И приготовьтесь к прибытию его великолепия».
 
 
Отец Тюма был напуган. Еще он был измучен и очень, очень стар. В отличие от большей части клира и прихожан, он не причастился таких обычных для Серрины омолаживающих процедур и все же прожил долгую жизнь: его тело укрепила отличная пища, а в часы болезни его пользовали лучшие врачи верхнего города. Его собор, величайший на планете, фактически был центром внимания всех благородных семейств Серрины, когда им хотелось похвастаться своей набожностью или щедростью – и когда это было им удобно, разумеется.
 
Высокое положение давало ему влияние и силу, но он не особенно нуждался ни в том, ни в другом. Он хотел только присматривать за своим собором.
 
Этим он и занимался последние семьдесят лет: подметал плиточный пол, стирал потеки с витражей и – любимое занятие – вытирал пыль с прекрасных фресок на потолке.
 
Теперь витражи разбились, плитки потрескались, а в двери из старого дерева вломились желтоглазые люди с оружием в руках.
 
– Чудовища, – шептал он, пока искал укрытия. – Как посмели вы осквернить это святое место?
 
Эти люди вошли в собор осторожно, переговариваясь приглушенными голосами, и возвели баррикады с громадными орудиями на треногах. Они к чему-то готовились, понял он, их тихие труды служили к безопасности кого-то или чего-то еще.
 
Еще они искали выживших. Отец Тюма увидел, как они нашли одного из этих несчастных – он узнал его, этот мужчина вбежал в собор в поисках защиты вскоре после начала атаки. Это был набожный человек, редкость для Серрины, но и он готов был отречься от Императора, когда они вытащили его из укрытия. Впрочем, отчаянные мольбы не помогли: ему наступили на шею грязным ботинком и выстрелили в голову. Кровь расплескалась по скамьям и бесценным старинным книгам.
 
И было что-то еще – что-то ужасное, нечестивое.
 
– О! – простонал он, слыша, как оно приближается, как царапают металл громадные когти, как пробирается оно по трубе, что когда-то давала жизнь его собору, его планете. Голова у него болела, и болело сердце оттого, что пришлось жить в такие богохульные времена.
 
Но у него еще оставался потолок. Он поднял глаза и посмотрел на Спасителя – его лик написал художник, чье имя затерялось в веках. Он был в драгоценнейшем из всех строений Серрины и смотрел на драгоценнейшее из всех произведений искусства. Этого они отнять не могли.
 
А потом все взорвалось у него на глазах.
 
Он так и не успел понять, что послужило причиной. То была капсула, отделанная имперским пурпуром и сияющим золотом, с посадочными манипуляторами, растопыренными, как когти огромной хищной птицы.
 
Когда он увидел непоправимо поврежденный потолок, старческий ум начал обрабатывать это впечатление. Заискрили синапсы, забурлили химикаты в мозгу, смешивая коктейль из шока, ярости, ужаса и беспросветного отчаяния.
 
Но в этот темный день на отца Тюма снизошла милость: он так и не испытал этих чувств. Он не чувствовал ровным счетом ничего с той самой секунды, как на него приземлилась десантная капсула Ксантина; его ум, как и тело, были теперь всего лишь грязным пятном, размазанным по разбитому полу собора. От самого же отца Тюма не осталось ничего.
 
Все люки «Клешни Ужаса» открылись одновременно, они упали на отполированный пол собора, словно развернулись лепестки диковинного цветка. В воздух взметнулись пыль и мусор от рухнувшего потолка, закрыв от взгляда внутреннюю часть капсулы.
 
На мгновение настала благословенная тишина, стихли звуки перестрелки, прерванной внезапным ударом грома с небес. Культисты в Соборе Изобильного Урожая смотрели, остолбенев, в раскрытых ртах виднелись игольно-острые зубы.
 
Когда наконец тишину нарушили, случилось это сразу в двух местах. В передней части собора прозвучало несколько взрывов, раздались крики и вопли. Два голоса поднялись над этим переполохом, один резкий и чистый, другой – низкий и басовитый. Оба произнесли одну и ту же команду:
 
– Вперед!
 
В середине же собора из десантной капсулы цвета королевского пурпура раздался дробный грохот, яркие вспышки осветили оседавшие клубы дыма.
 
Болтерные снаряды разрывали культистов изнутри, и вскоре казалось, будто в древнем соборе прошел дождь из омерзительной крови ксеносов. Под непрекращающимся обстрелом из капсулы показалась внушительная фигура. Всполохи света очерчивали только ее силуэт, но даже по сравнению с разнообразными культистами, мутантами и генокрадами, устроившими в соборе свою оперативную базу, она был огромна. Фигура вперевалку побежала, проскочила облако пыли и показалась в виду лишь за пару секунд до того, как обрушила силовой двуручный меч на ближайшую группу культистов.
 
Их тела отлетели, разрубленные напополам, и Лордёныш захохотал, занося меч для следующего удара. Это был высокий, чистый и жестокий звук, слышный даже на фоне битвы, что шла снаружи. Ксантин, все еще в «Клешне Ужаса», наслаждался потрясением, которое принес в этот мир: страх и замешательство культистов почти физически ощущались в затхлом воздухе. Он неторопливо проверял свое оружие, готовясь к предстоящему бою. Перехватил Терзание обратным хватом, выбил стаккато по зазубренным лезвиям, что торчали из его пурпурных наголенников – каждое было тщательно заточено таким образом, чтобы напоминать орлиное крыло. На бедре он носил болт-пистолет. Как и у многих Обожаемых, его оружие сильно изменилось после столетий, проведенных в Оке Ужаса. Рукоять стала мясистой и теплой на ощупь. Пистолет теперь, казалось, понимал своё предназначение и вздыхал с явственным удовольствием, когда болты пронзали податливые тела врагов и разрывали их на куски. Ксантин звал пистолет Наслаждением Плоти.
 
– Они перегруппируются, Ксантин, – сказал Саркил. Квартирмейстер стоял на краю рампы «Клешни Ужаса», его пурпурная броня типа «Тартарос» почти заслоняла выход. – Ты уже готов?
 
– Скрытый клинок остается в ножнах, пока не наступит идеальный момент для удара, – напомнил Ксантин. Он уже готов был подняться с места, но после замечания Саркила решил еще немного подождать. Поправил золотой обруч, который носил на голове, чтобы удостовериться, что он плотно удерживает длинные черные волосы. И наконец встал, готовый отведать крови этого мира.
 
– Дети Серрины! – вскричала прекрасная женщина, когда фасад Собора Изобильного Урожая потряс взрыв. Она стояла в апсиде огромного здания, на почетном месте в северной части собора, куда вели истертые каменные ступени. Позади нее возвышался предмет, священный для всех прихожан собора – гигантская труба, по которой сок Солипсуса шел в космопорт.
 
К ней снова обратились сотни лиц тех, кто на мгновение отвлекся на шум битвы. В толпе были обычные люди – со стеклянными глазами, с оружием, вяло болтавшимся в их безвольных руках. Они стояли рядом с теми, кто только притворялся людьми. Общее строение – две руки, две ноги, два глаза, два уха – они унаследовали от человеческих предков, но их генетический материал был явно чужеродным, о чем свидетельствовали выпуклые, рельефные лбы и когтистые пальцы.
 
Но другие отличались еще больше. Трехрукие гибриды, одетые в грязные робы и комбинезоны, держали людские принадлежности – орудия для сбора урожая, автопистолеты, респираторы, защитные очки, – которые выглядели противоестественно в их когтистых руках и на бугристых, словно из расплавленного воска головах. Они, покрикивая, подгоняли аберрантов – мускулистых тварей с деформированными головами и крошечными, слабенькими умишками, которые понимали только насилие. В тенях придела стояли, покачиваясь, четырехрукие генокрады, их быстро сокращающиеся мышцы и инородные синапсы не привыкли к неподвижности. Некоторые забрались на стены, вонзая когти в древний камень, и сидели там, как ожившие горгульи из апокрифов.
 
Эти-то генокрады и отреагировали первыми на появление пурпурной капсулы, которая пробила потолок и приземлилась с такой силой, что сотрясение от удара пробрало всех до костей. Они тихо двинулись вперед вместе с двумя группами культистов-гибридов, которые без слов присоединились к ним, чтобы разобраться с этой непредвиденной угрозой.
 
Этот день был намечен заранее: мир успешно засеяли, гибриды проникли во все слои общества, а широкие массы населения что в нижнем, что в верхнем городе были слишком угнетены или, напротив, слишком изнеженны для того, чтобы оказать сопротивление вооруженному восстанию. То, что у них нашлись силы сражаться, да еще таким мощным оружием, вызывало беспокойство.
 
Ничего. Генокрады уже почти добились своего.
 
– Дети! – снова воззвала женщина, привлекая к себе внимание. – Мы поднялись из пыли и грязи этого мира и теперь стоим в самом священном его месте. – Она обвела рукой полукруглую апсиду собора, в огромных витражных окнах которой теперь зияли трещины и дыры. Труба вздымалась над ней, привнося индустриальный дух в богато изукрашенные стены собора. – Но это место ложных богов, – добавила она, подпустив в голос яда.
 
Она знала, что солдаты уже ворвались в собор. Глазами своих аколитов она видела, как они дрались и умирали, чтобы подготовить прибытие своего господина. Она видела мускулистых людей в ярких одеждах, а рядом с ними сражались воины в пурпурных доспехах, много выше и быстрее своих сотоварищей. Некоторые из этих воинов владели странным оружием, которое словно бы стреляло концентрированными импульсами звука, и женщина вздрогнула, когда почувствовала, как барабанные перепонки аколитов лопнули, а мозги превратились в кашу.
 
– Империум оставил нас! – поспешно продолжила она. Гиганты в пурпурных доспехах вышли из десантной капсулы и теперь с невероятной скоростью вырезали ее братьев и сестер.
 
– Император мертв, – произнесла она, излучая уверенность и окончательность. Собор наполнили печальные стоны, когда истинные люди, находящиеся под психическим воздействием женщины, уверовали в это сделанное с такой убежденностью заявление.
 
– Но не плачьте, дети мои! Вами манипулировали, вам лгали, над вами издевались, но теперь вы восстали! Ваши мучители были правы в одном – Спаситель и впрямь придет к Серрине, но придет он не с небес.
 
Из трубы донесся звук – ритмичный цокот, который, казалось, становился все громче, все слышнее, даже несмотря на усилившийся шум битвы.
 
– Нет! Наш Спаситель придет из недр Серрины!
 
Существо пролежало во тьме этого мира так долго, что за это время успело вырасти несколько поколений. Люди растили и убирали урожай, благородные семьи приобретали и теряли влияние, прочий Империум обращал все меньше и меньше внимания на Серрину, пока наконец не настала ночь, когда раскололись небеса, и громадные корабли не перестали приходить и забирать свой груз. Оно смотрело. Оно ждало. Оно жило.
 
Но не бездействовало. Оно просто не могло бездействовать, праздности не было места в его тщательно выверенном генетическом коде. Предтеча, предвестник, созданный, чтобы жить – и убивать – в одиночку, двигаться быстро, нападать еще быстрее. Выживание целого вида, заключенное в одном-единственном существе. Само совершенство.
 
Но совершенство было неполным. Оно не чувствовало одиночества – просто потому, что этот организм не способен был на такие чувства. И все же оно жаждало чего-то. Оно стремилось к своему потомству. Оно звало своих детей, и они ответили. И теперь они теснились вокруг существа.
 
Этого было мало. Почти совершенное создание хотело большего. Каким-то образом, на глубинном уровне оно знало, что является всего лишь частью целого. Частью сущности, разума, охватывающего всю галактику. Простирающегося еще дальше, на невообразимые расстояния, сквозь холодную пустоту между звездными скоплениями, сквозь саму концепцию времени.
 
Время для исполинского разума не значило ничего. Только голод. Только жажда.
 
Скоро существо воззовет к нему. Оно потянется щупальцами собственного сознания, обыщет межзвездные пространства, чтобы найти тот выводок, что его породил. И хоть прошли тысячи лет, существо найдет его, и тогда направит через световые годы только одну мысль:
 
''«Мы здесь».''
 
Но сперва нужно закончить начатое. Сперва оно примет власть над своим потомством, а потом они вместе захватят этот мир и приуготовят его к воссоединению с великолепным целым.
 
Ксантин вышел из «Клешни Ужаса» и оценил обстановку. Капсула пробила потолок с восточной стороны огромного собора, и в результате основная масса культистов оказалась зажата между отрядами Вависка и Торахона, которые сейчас прорывались в собор через главную дверь, и его собственной свитой.
 
– Совершенный клинок, – улыбаясь, произнес он.
 
Буйные цвета его Обожаемых ласкали взгляд на фоне унылых одеяний людей, которые их окружили. Десятки грязных культистов, мутантов и настоящих ксеносов, оправившись от шока, вызванного прибытием «Клешни Ужаса», вцеплялись в розово-пурпурную броню, их пальцы и когти тщились найти изъяны в совершенстве.
 
Но изъянов не было.
 
Саркил вел отрывистый огонь из своего цепного пулемета: он экономил заряды, выбирая самые важные цели. Менее опасных врагов – гибридов, аколитов и людей, совращенных культом, – он просто крушил силовым кулаком, и их смятые, изломанные тела так и летели на пол.
 
Лордёныш, пыхтя от усилий, разил мечом туда-сюда сквозь людскую толпу. Тем культистам, которым особенно не повезло, лезвие меча вскрывало животы, и окровавленные органы шлепались на теплый камень. Других просто отбрасывало в сторону – громадное оружие служило дубинкой так же хорошо, как и клинком. Одни, с переломанными позвоночниками и ребрами, оставались там же, где упали, но другие вставали и снова бросались на атакующих, прикрывая руками зияющие раны.
 
Эврацио и Орлан, близнецы в серебряных масках, стояли спиной к спине, их болтеры рявкали в едином ритме. Фило Эрос отделился от основного отряда и поднятой ладонью манил смельчаков к себе, разрубая их затем одним взмахом своей тяжелой сабли.
 
Им все еще угрожала опасность. Генокрады подступали к ним по обломкам каменной кладки, подбирались по резным стенам, скрежеща заостренными зубами; огромные аберранты потрясали клинками в человеческий рост и тяжелыми молотами; метаморфы взмахивали жилистыми кнутами и щелкали когтями, способными сокрушить даже кости космодесантника.
 
Их Ксантин не принимал в расчет. С помощью своего сверхчеловеческого зрения он изучал внутреннее убранство древнего здания, разыскивая голову этой змеи.
 
– Вот ты где, – прошептал он. Маленькая, хрупкая, она стояла прямо перед трубой, для почитания которой собор, судя по всему, был построен, и управляла толпой с таким искусством, что Ксантин не сомневался – именно она командовала этим отребьем.
 
Хорошо. Убить ее будет легко. Конечно, чтобы впечатлить зрителей, Ксантин притворится, что это стоит ему большого труда.
 
'''Не она, –''' прошептала Сьянт.
 
– Что? ­– переспросил Ксантин вслух. Его раздражала мысль о том, что он мог неверно оценить ситуацию.
 
'''Не она здесь командует, –''' снова прошептала демоница. '''– Есть… что-то еще.'''
 
Было что-то странное в ее настороженности. Как он и ожидал, по мере приближения к планете, этому кладезю душ, сознание демона в его теле набирало силу. Но он ждал решимости, порывистой и властной, неразрывно связанной с постоянно гложущим ее желанием. Вместо этого ее душа напряглась, натянулась, как струна, готовая вот-вот порваться. Ксантин никогда не знал ее такой.
 
Он решил не обращать на нее внимания.
 
– Я – Ксантин, гордость Обожаемых, образец совершенства Третьего легиона, и я принес тебе благословенное избавление, – провозгласил он, направляя Терзание в сторону женщины на сцене. К нему повернулись гротескные головы, и зараженные люди бросились в атаку. Он вытащил Наслаждение Плоти и застрелил одного, второго, третьего. Они попа̒дали друг на друга, отброшенные ударной силой снарядов. Ксантин крутанул рапиру в другой руке и пробил четвертому коленные чашечки. Мутант попытался подняться, опираясь на три руки, но Ксантин снова повернул рапиру и сделал выпад вперед и вниз, аккуратно вонзив мономолекулярное острие в раздутый череп гибрида.
 
'''Оно идет, –''' проговорила Сьянт у него в голове. Осторожная, как прижатый к стене хищник из семейства кошачьих, шерсть дыбом, хвост трубой. Странно.
 
Женщина на сцене, казалось, даже не заметила его эффектного появления. Она смотрела только на свою паству и что-то говорила – слишком тихо, чтобы Ксантин мог ее расслышать в шуме битвы, что шла и внутри, и снаружи собора.
 
Ее дерзость рассердила Ксантина.
 
– Я вызываю тебя на дуэль, ксеносское отродье! – снова прокричал он, тыча в ее сторону своей окровавленной теперь рапирой. – Я завоевывал миры и смаковал плоды галактики! Ты будешь стонать от удовольствия, когда я тебя прикончу!
 
Тогда она обернулась и, прищурившись, взглянула на Ксантина. Ее почитатели воззрились на него, будто какой-то единый тысячеликий организм. Он всем телом ощутил взгляды ксеносов.
 
– Хорошо! – улыбнулся он и шагнул навстречу врагам, одной рукой вращая рапиру. – Хорошо!
 
Пока Ксантин одного за другим убивал ее телохранителей, женщина продолжала проповедовать, указывая жестами на колоссальную трубу над головой. Даже со своим сверхчеловеческим слухом он не мог разобрать ни слова, но ее губы шевелились не переставая. Тонкие, розовые, они словно танцевали на ее лице под безволосым черепом. Временами за ними приоткрывались заостренные зубы и язык, раздвоенный, как у ящерицы. Как у ксеноса.
 
Внезапно он понял, что женщина вовсе ничего не произносит. Ни звука не слетело с ее уст, и все же паства слушала, как завороженная.
 
Он взревел, и звук хирургически усиленного голоса отразился от стен собора.
 
– Я снесу тебе голову, змея, и жизнь покинет твое тело! Возблагодари своего создателя за честь быть убитой славным…
 
Он замолчал, потому что в глазах потемнело, голову словно сдавило тисками. Только сейчас он осознал, что с самого появления в соборе слышал какой-то гул, который раньше оставался незамеченным, но теперь стал громче и резче. Этот гул не давал ему думать. В затуманенном сознании звучали какие-то слова, но они предназначались не ему. Слова на незнакомом языке исходили от разума, который он не мог постичь.
 
'''Оно почти здесь, –''' произнесла Сьянт мелодичным, будто детским голосом. Он с трудом понял, что она говорила. '''– Я чую его силу.'''
 
Гулкий звук вернул его к действительности. Он воспринял все, что его окружало: запекшуюся кровь и разбитое стекло, вонь грязных людишек, гнилой смрад ксенотварей.
 
В трубе что-то двигалось. Сьянт была права, понял Ксантин с досадой. Не женщина командовала этой толпой. Она всего лишь передавала приказы, она просто привела их сюда, чтобы призвать истинного предводителя.
 
'''Я предупреждала, –''' сказала Сьянт. '''– Тебе не победить этого врага. А теперь беги, пока мы можем бежать.'''
 
– Это… это… неважно, – проговорил Ксантин сквозь сжатые зубы. – Я убью его, – поклялся он окрепшим голосом. – Я убью всех вас!
 
Коготь длиной с человеческое предплечье с чудовищным рвущимся звуком пронзил металл трубы. На секунду коготь замер, находя равновесие, а потом к нему присоединился второй. Их удары отозвались по всему собору, грохот пронесся по трубе, как гром по небу.
 
Потом когти потянули вниз. Они прорезали металл толщиной в несколько сантиметров так легко, будто это был пергамент, оставляя на тысячелетней трубе длинные борозды и открывая взгляду проход, который с тех пор, как Серрину привели к Согласию, использовался только для транспортировки сока Солипсуса в главный космопорт планеты.
 
Из рваной дыры показалась рука. Пурпурная и длинная – слишком длинная, слишком многосуставчатая, с острыми черными ногтями, которые выглядели такими же крепкими и острыми, как и большие когти. В темноте собора они поблескивали, как обсидиан.
 
Появилась еще одна рука, и еще одна, и еще. Четыре руки ухватились за края импровизированного выхода и потянули, расширяя дыру с ужасным скрежетом терзаемого металла.
 
Из тьмы блеснули глаза – желтые, полные злобного, чуждого голода. Потом алмазно-острые зубы и длинный язык, который пробовал сырой воздух каменного собора, как змея, вынюхивающая добычу. Оно высунуло из дыры всю голову, выставило напоказ пульсирующий, распухший мозг внутри черепа странной, нечеловеческой формы, с гребнями и жилами, которые явственно сокращались и расширялись, пока существо просчитывало свой следующий ход.
 
Существо – Патриарх – выпростало из трубы свое хитиновое тело. Оно поднялось во весь рост, став вдвое выше космодесантника, и завизжало.
 
– Узрите! – воззвала прекрасная женщина сквозь грохот к массе людей, полулюдей и гибридов. – Наш Спаситель!
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Космический Десант Хаоса]]
[[Категория:Дети Императора]]
29

правок

Навигация