27
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Добавлена одиннадцатая глава.
<br />
=== '''Глава десятая''' ===
Сначала тварь убила Фило Эроса. Из всех Обожаемых он был ближе всех к новой угрозе и, в восторге от собственной удачи, воспользовался случаем, чтобы присвоить себе славу победителя. Он обеими руками поднял свою тяжелую саблю и помчался к патриарху так стремительно, что культисты отлетали в стороны от одной только силы его натиска.
Снаружи послышался восторженный рев толпы.
<br />
=== '''Глава одиннадцатая''' ===
Аркат спешил за Изысканными, волоча за собой меч – все старания заглушить его бряцанье о каменный пол были забыты.
– Подождите! – крикнул он вслед облаченной в пурпурную униформу фигуре, которая как раз начала подниматься по истертым ступеням в неф собора. – Мой брат с вами? – Не получив ответа, он снова попытал счастья: – Я могу помочь!
– Оставайся тут, мальчик, – бросила через плечо широкоплечая женщина, которая поднималась по ступенькам, держась спиной к стене и водя туда-сюда стволом богато украшенного лазгана.
Аркат, изумленный тем, что эта мускулистая особа соизволила ему хотя бы ответить, пошел медленнее, но не остановился.
– Мой брат тоже в милиции! Он научил меня драться! Я могу помочь, – выкрикнул он и поморщился, когда услышал свой голос, эхом отразившийся от древних каменных стен. Такой пронзительный, гнусавый – да он и вправду совсем мальчишка по сравнению с этой сильной, энергичной женщиной.
– Нет, серьезно, мальчик. Шестой с этим справится. Теперь на нашей стороне ангелы. – Аркат не понял, что она имела в виду, но она засмеялась, и он не стал переспрашивать: вдруг женщина примет его за идиота?
– Беги-беги, паренек, – сказала она покровительственным тоном, от которого Арката накрыла волна гнева. Он шагнул вперед, желая доказать свою правоту, но был встречен смертоносным дулом лазгана.
– Я тебя пристрелю, я не шучу, – сказала женщина жестче. – Мы сегодня многих потеряли. Одним трупом больше, одним меньше, мне без разницы.
Аркат остановился, но не сделал ни шагу назад. Его птичья грудь ходила ходуном от тяжелого дыхания.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, разделенные обстоятельствами, генетическими улучшениями и несколькими годами омолаживающей терапии, но все же оба они были детьми Серрины.
Женщина отвела взгляд первой. Она хмыкнула и кивнула в сторону – последняя попытка отправить мальчишку в безопасное место. Потом повернулась к лестнице и исчезла из виду.
– Она не стала бы в меня стрелять, – прошептал Аркат сам себе, глубоко дыша и стараясь унять дрожь в руках. Он подождал, пока не пройдет адреналиновый выброс, тем временем прислушиваясь к затихающим шагам женщины и к голосам ее товарищей по отряду, которые переговаривались в кем-то по воксу. А потом пошел за ними.
Аркат взбежал по каменным ступенькам, как делал тысячи раз за свою недолгую жизнь. Он знал, в каких местах они вытерлись сильнее всего, знал, где именно самые большие бунтари из семинаристов Серрины вырезали на них свои инициалы. Он знал, что находится наверху: еще больше зубрежки, бесконечной учебы и лекций от трясущихся старых дураков.
Но только не сегодня. Аркат взобрался по лестнице и увидел нечто удивительное. Нечто прямиком из легенд.
Ангел, блистательный в своей ярко-розовой броне, царственный даже по колено в куче мертвых и умирающих чудовищ и мутантов. Он был высок – выше, чем подвергнутые омолаживающему лечению и генетически улучшенные солдаты Шестого Изысканного, – и красив, его алебастрово-белое лицо казалось высеченным из живого мрамора.
Он был самим совершенством. Спасением Серрины, обретшим плоть.
Аркат и не подозревал, что кто-то может двигаться так быстро. Две руки ангела рассекали воздух так быстро, что казались четырьмя; длинный меч прорубал широкие просеки в рядах культистов, дерзнувших приблизиться к божественному созданию. Клинок поднимался и опускался, описывал сверкающие круги и дуги, проходя сквозь напирающие тела, как сквозь клубы пара. Умирая, мутанты цеплялись за сверкающий пурпурный керамит, царапали его, но когти не оставляли на совершенной броне никаких следов, и ангел ступал по трупам, будто их вовсе здесь не было. В конце концов, что могли сделать дьяволы ангелу подобной красоты?
Нижнюю часть лица ангела скрывала маска, которая прятала гримасу напряжения или гнева, поэтому, сражаясь, он представал перед глазами зрителя образцом чистейшей безмятежности. Глаза его сверкали и искрились жизнью, они почти смеялись, несмотря на кровавую резню, среди которой он кружил.
Лишь длинные волосы выдавали его огромную скорость. В лучах полуденного солнца, проникающих сквозь сломанную дверь, они проносились за ангелом, сияя, словно хвост кометы – яркий, прекрасный отголосок движения.
На ангела надвинулось одно из неуклюжих трехруких чудовищ и замахнулось громадной пилой, метя в живот. Ангел поймал удар между двумя лезвиями, торчащими из запястья, и развернулся с той же невидимой улыбкой. Одной рукой он оттолкнулся от существа так, что руки того оказались вытянуты, словно в молитве. Другой рукой он опустил на вытянутые конечности меч и отрубил все три ровно по локтевому суставу.
Чудовище завопило от боли и упало прямо на истекающие кровью обрубки. Ангел поднял длинную ногу, поставил сабатон с заостренным носком на затылок мутанта и надавил с такой силой, что Аркат услышал хруст черепных костей. Вой превратился во влажное бульканье.
Меч выпал у Арката из руки, по щекам покатились слезы, прочерчивая дорожки по грязным щекам.
Раньше он сомневался, но теперь перед ним было неопровержимое доказательство: ангел, который сошел прямиком со страниц его книжки с картинками, статуя божества, в которую вдохнули жизнь.
Совсем как говорила няня. И отец. И брат. И даже слабоумный старик Тюма говорил то же самое. Все оказалось правдой. Спаситель был не просто сказкой, не одним из образов Императора, восседающего на Своем Золотом Троне на далекой Терре. Это было пророчество. Это была ''правда''.
– Трон Терры… – прошептал он, и вся надутая подростковая гордость лопнула, как проколотый воздушный шарик. Его праведный гнев испарился в одну секунду, уступив место детскому страху и восторгу.
Наконец ангел остановился. Он оглядел собор, десятки нападавших, мутантов и ксеносов, которых сразил. С удовлетворенным видом он осмотрел свое оружие и посвятил пару секунд стряхиванию крови с клинка.
Люди должны были поклоняться ему. И даже более того: такому совершенному созданию пристало только обожание. Не задумываясь, Аркат двинулся к ангелу. Еще не осознав своих намерений, он уже шел вперед, взгляд его не отрывался от существа из легенд.
– Я знал, я ''знал!'' – повторял он, пока шел к ангелу, и тонкий голос отдавался от стен склепа, в который превратился собор. Завороженный этой фигурой из мифов, он не обращал внимания на смердящие груды трупов. Совершенно неподвижный теперь ангел удостоил его взглядом своих ярких, сияющих глаз.
Когда Аркат подошел ближе, он поднял руки и потянулся к этому созданию, сотканному из света, чтобы ощутить плотность его земной оболочки, коснуться своего спасения, окончательно убедиться в его реальности. Он верил – о Трон, он верил! Раньше он хотел от жизни чего-то другого. Как он был наивен! Как ошибался! Он родился, чтобы верить, чтобы священнодействовать, чтобы обращать в свою веру. Теперь он это знал. Как мог он не поверить? Он видел своего Спасителя во плоти, видел его совершенство.
Сначала Аркат услышал удар – звук разрезавшего воздух клинка, похожий на внезапный порыв ветра в серринском парке Принцев в дождливый день, – а потом мягкий стук капель крови по мраморному полу, словно шум дождя.
Потом он почувствовал запах, металлический аромат жизненной влаги, хлещущей из обрубка плеча, а вскоре и вкус – химический налет адреналина, прилив слюны в приступе паники.
Ощущение пришло последним. Острая боль, чистая и яркая, поразила его так внезапно, словно он ступил в новую реальность. Она пришла вместе с еще одним новым ощущением – что чего-то не хватает. Аркат попытался двинуть рукой, но как может двигаться то, чего больше нет? Он заметил, что на полу лежит рука с таким же цветом кожи, как у него, в таком же рукаве, как у его одежды. Поднесенная целиком, словно дар.
Падая, Аркат осознал, что так и не видел удара, который отнял у него руку чуть ниже плеча. Ангел был слишком быстр.
Впервые за всю жизнь в голове Сесили стало тихо. Властный голос, который привел ее в этот странный город над облаками, затих, и на его месте воцарился покой, такой совершенный, что у нее едва не закружилась голова.
Она не слышала совсем ничего, даже ветра, пролетавшего между руками и ногами бесчисленных статуй. Они не разговаривали, эти белолицые мужчины и женщины. Просто смотрели пустыми глазами и улыбались. Этот город построен для них, решила она – мир изобилия и роскоши, которому не пристали мерзость и нечистоты людей из плоти и крови.
Она была чужой в верхнем городе. Зря она сюда пришла. Ей хотелось вернуться вниз, туда, где все знакомо, к своей койке, к своей смене и к своей семье – о Трон, как же ей хотелось вернуться домой!
Она прислушалась к голосу травы, отчаянно желая снова услышать ее рассказы сквозь мягкий шелест стеблей и листьев. Только сейчас Сесили поняла, что всю свою жизнь провела под этот напев, но теперь голос исчез – слишком слаб он был и слишком далек, чтобы донестись до ее высокой башни.
Эта мысль была слишком ужасна, чтобы ее осмыслить, поэтому Сесили еще сильнее напрягла все чувства в поисках хоть какого-нибудь звука, напоминающего о доме, хоть крохи чего-то знакомого. Но не нашла ничего.
Нет, что-то все же было. Какой-то звук, слабый и угасающий, но явственный. Она закрыла глаза и изо всех сил прислушивалась, нашаривая вслепую источник звука, будто искала свою койку в темноте, в глухую ночь.
И нашла. Это была боль.
Ступени, которые раньше устилали тела убитых, теперь несли на себе тяжесть живых. Усталые, расхристанные солдаты разбирали мешки с песком и баррикады, демонтировали наскоро возведенные огневые точки. Другие взяли на себя мрачный труд – по двое, по трое они уносили трупы своих сограждан и напавших на них мутантов, поднимали их за когтистые конечности и сбрасывали в уродливые кучи.
К ним присоединялись самые храбрые из гражданских. Как только восстание было подавлено, рядом с безмятежными фигурами статуй начали появляться встревоженные лица; они поднимались над балконными ограждениями, выглядывали из-за колонн. Им отчаянно хотелось взглянуть на ангелов, слухи о которых мгновенно распространились по Серрине. Правящие семьи планеты тревожились за свою безопасность, но еще хуже было бы потерять авторитет, если бы стало известно, что они сидели по укромным местам, когда воины Императора вернулись со звезд.
Их храбрость была вознаграждена: тут и там виднелись яркие фигуры в розовых и фиолетовых доспехах, которые руководили серринскими солдатами. Торахон, Вависк и другие Обожаемые из первой волны десанта получили командование над Шестым Изысканным – элитным подразделением серринских войск, которое послужило главной ударной силой при атаке на собор. Характерная пурпурная униформа этих широкоплечих, усовершенствованных с помощью омолаживающей терапии солдат яркими пятнами выделялась на фоне более тусклых расцветок регулярных сил планетарной обороны. Космодесантники вытащили из шикарных бараков разрозненные остатки этих войск – плохо обученных мужчин и женщин, которым раньше приходилось иметь дело только с мелкими конфликтами между семьями и редкими демонстрациями рабочих, – и отправили их в новый бой.
Вместе они представляли собой открытый клинок – явную атаку, которая, будучи мощной и хорошо спланированной, предназначалась все же для того, чтобы отвлечь врага от истинной опасности. Таковой был смертельный удар, и честь нанести его, разумеется, присвоил себе Ксантин.
Появление этих объединенных сил, действующих не просто в союзе с самым известным элитным подразделением планеты, но под руководством самих Ангелов Смерти Императора, вызвало бурную реакцию среди гражданского населения. Сначала это был тихий гул, похожий на журчание отдаленной реки, но вскоре, когда стало очевидно, что восстанию конец, гул усилился.
Когда Ксантин вышел под палящие лучи полуденного солнца на мостовую верхнего города, шум превратился в рев – город выражал свою признательность. Ксантин позволил себе понежиться в лучах всеобщего обожания, чувствуя, как исцеляются под ними его раны и расслабляются напряженные мышцы. Потом он поднял правую руку и, подобно дирижеру оркестра, взмахом руки оборвал шум. Воцарилась тишина.
– Добрые жители Серрины! – выкрикнул Ксантин, и его голос, усиленный динамиками модифицированного доспеха типа Мк. IV, полетел над собравшейся у подножия Собора Изобильного Урожая толпой. – Ваши испытания… – он сделал паузу, нагнетая напряжение, – …закончились! – Он указал себе за спину, и Эврацио с Орланом вывели вперед женщину со сцены. На небольшом расстоянии за ними шла Федра, ее хрупкая фигура каким-то образом оставалась в тени, несмотря на палящее солнце.
Какими бы чарами ни владела эта женщина, в присутствии столь могущественного псайкера, как Федра, все они пропали. Теперь она ничем не отличалась от безволосых рабочих, которыми командовала. Ярко-розовые латные перчатки крепко сжимали ее худые запястья; женщина жалостно дергалась в железной хватке воинов-постлюдей, ее колени подгибались, пока ее тащили вперед. Ксантин не видел лиц близнецов – они, как обычно, скрывались за посеребренными масками без ртов, – но чувствовал, как от них, словно зловоние, исходит удовольствие.
Чужачка зашипела, желтые глаза-щелки сузились, когда ее выволокли на яркий свет серринского полудня и бросили на колени перед сотнями собравшихся. Она взмахнула когтистыми руками, чтобы защититься одновременно от Ксантина и от солнца, но тщетно: воин просто отмахнулся от них и, схватив за загривок, показал ее толпе, словно добытую на охоте птицу.
– Посмотрите на вашу горе-завоевательницу! – крикнул он. В толпе засвистели и зашикали.
– Эта презренная тварь захватила ваш прекрасный город, – продолжил он с насмешкой в голосе. – Эта ксеносская дрянь, эта уродина, это… убожество. – Он развернул существо к себе и заглянул в выпученные от ужаса нечеловеческие глаза.
– Жалкое зрелище, – проворчал Ксантин и плюнул ей в лицо. Потом снова повернулся к толпе.
– Многие тысячи людей сегодня отдали свои жизни, – произнес он и, отпустив чужачку, которая упала без сил, стал прохаживаться по широким мраморным ступеням. – Я приказываю вам запомнить этот день, но не как день смерти, горя или слез. – Он сделал изящный разворот и навел на толпу бронированный палец. – Нет! Вы должны помнить его как день возрождения! – Он воздел руки к небу, явно копируя жест громадной статуи на фасаде собора прямо за его спиной. – Этот мир восстанет из праха!
Торахон протянул ему свою саблю, и Ксантин снес голову чужачки с плеч. Лысая голова покатилась по мраморному полу, марая белый камень кровью.
Ответный крик толпы прозвучал с такой силой, что под ногами Ксантина задрожала земля.
Церковь была так огромна и красива, что ее нельзя даже было сравнить с часовенками нижнего города, но Сесили не сомневалась, что это именно церковь. Да, та женщина вошла внутрь, но все же это место Спасителя. Спаситель ее защитит.
Она пригнулась, чтобы не заметили солдаты на ступенях внизу, и пробежала вдоль балкона, протискиваясь мимо бесчисленных Троном проклятых статуй, которые, казалось, сговорились преграждать ей путь. Потом нашла переход, что вел на второй этаж собора – один из множества путей, соединявших старое каменное здание с соседними. Добралась до двери и дернула за вычурную, затейливо украшенную ручку из блестящего черного металла. Та не поддалась.
– Давай, давай! – прошептала она, потом уперлась ногой в дверную раму и изо всех сил потянула за ручку – с тем же результатом.
Сесили посмотрела на пистолет, который все еще держала в руке, и, прикрыв глаза другой рукой, направила дуло на кристалфлексовую панель посередине двери. Нажала на курок и была вознаграждена грохотом выстрела и звоном бьющегося стекла.
Она протиснулась сквозь дыру, держась подальше от цветных осколков, и ступила в затененное помещение. Глаза быстро привыкли к относительной темноте, и Сесили поняла, что находится на заброшенной галерее, которая выходит на внутреннее пространство собора. Теперь жалобный звук слышался ближе. Вернее, слышать его она не могла, но знала, что он шел снизу, хоть скоро и затих. Она подошла к краю галереи и положила руки на резную деревянную балюстраду, изображающую цикл урожая: сев, выращивание, жатву и переработку.
Резко пахло чем-то одновременно кислым и сладким. Ладан, подумала она; должно быть, он впитался в дерево и камень древнего собора. Аромат напомнил о том, как она сама ходила помолиться, хотя здесь он был намного сильнее и насыщеннее, чем у тоненьких палочек, которые священник зажигал в ее часовне. Но даже и его перебивал другой запах, который также напомнил ей о нижнем городе.
Вонь бойни. Она всего пару раз бывала в этих залитых кровью помещениях, но запах их забыть не могла. Бойни существовали вне закона, на черном рынке, где рабочие могли обменять безделушки, ножи или бутылки очищенного сока Солипсуса на куски мяса неизвестного происхождения – желанную добавку к их рациону, состоящему из неизменных брикетов измельченной травы, которых вечно не хватало, чтобы наполнить голодные животы.
О причинах вони гадать не приходилось. Их было так много и они лежали так неподвижно, что Сесили сначала приняла их за упавшие статуи, но по запаху мертвечины поняла, что собор усеян трупами. Десятками, сотнями трупов – казалось, весь пол собора устилал макабрический ковер из плоти.
А потом в гуще мертвецов что-то чуть шевельнулось, еле дернулось. Голос у нее в голове был не громче шепота среди мертвой тишины.
Сесили пошла туда, где увидела движение. Она спускалась по каменным ступенькам, обходя безжизненные тела и осколки разбитого стекла, длинные и острые, как зубья жатки. Хорошо, что на ней были прочные рабочие ботинки, которые подарил дедушка.
Между двумя трупами она нашла мальчика. Сесили не узнала мертвецов – не захотела узнавать. У них было слишком много рук, когти как у чудовищ из кошмаров, а стеклянные желтые глаза пялились на нее, будто мертвые существа видели ее насквозь.
Лицо мальчика было пепельным, как его ряса – белая материя посерела от каменной пыли и дыма взрывов, которыми выносили двери. Рядом с ним лежала рука со скрюченными пальцами, из того места, где он была отрублена, текла кровь. ''Его'' рука, поняла Сесили.
Снаружи что-то происходило. Послышались громкие звуки беспорядочной стрельбы. Ей захотелось убежать, спрятаться, оказаться подальше от всех убийц и чудовищ – слишком много их было в этом темном зеркале ее собственной жизни.
Но мальчика она оставить не могла. Его веки трепетали – он то приходил в сознание, то снова лишался чувств. Сесили осмотрела рану на предплечье. Нет, не рану. Разрез был слишком идеален, слишком точен. Как хирургическое рассечение.
Ему нужна была помощь. Сесили и раньше видела такие ампутации, когда с жатки соскакивал нож или когда неопытный рабочий совал руку в станок, чтобы устранить затор. Она знала, что мальчик вскоре может умереть от шока или от потери крови.
Недолго думая, она оторвала полосу ткани от рясы мальчика, обнажив его босые ноги и почти безволосые икры, и туго забинтовала окровавленную культю. Потом подняла его. Она всегда была сильной – попробуй-ка поработать на заводе, если не можешь таскать бочонки с соком, – и все равно удивилась, какой он легкий. И правда совсем мальчишка.
На секунду она задумалась, не взять ли еще и руку, но потом решила не брать. Ему и так повезет, если он переживет следующие несколько часов под атакой мутантов; шансов найти хирурга, который сможет пришить руку, у них ноль.
Снаружи раздались радостные крики.
Ксантина подхватила и практически отнесла в здание сената на руках волна благодарных почитателей.
– Прошу прощения, господин, – выдохнул какой-то старик, пока он старался удержаться на ногах в толпе. – Как ваше имя?
– Я – Ксантин, – ответил космодесантник, и слово как чума понеслось по рядам; сначала его выкрикивали десятки людей, потом сотни. Смертные и прежде повторяли имя Ксантина – проклинали его, вопили или стонали, умирая от его руки. Прошло много времени с тех пор, как его произносили вот так. Люди Серрины шептали его имя, как влюбленные, поверяющие друг другу секреты. Они скандировали его имя, восхваляя его победу и собственное избавление от смерти. Они выкрикивали его имя в экстазе, восклицая, что их спаситель наконец-то явился, совсем как в пророчестве.
Он наслаждался этим ощущением, принимая обожание, как наркотик. И, как наркотик, оно притупило его чувства.
Молодая женщина схватила его за крылатый наруч, и Сьянт раздраженно зашипела. Ксантин развернулся, готовый убивать, но вовремя остановился, когда увидел, что женщина протягивает ему букет цветов. Глаза ее расширились от ужаса, но Ксантин смотрел только на цветы: розовый и фиолетовый бросались в глаза на фоне ярко-зеленых стеблей – хрупкое видение на исходе кровавого дня.
– Это вам, мой господин, – пискнула девушка, ее руки дрожали. – Отец растит их для аристократов, но я подумала, что вам они подойдут больше, потому что вы… вы… – Она сбилась с мысли, все еще протягивая ему цветы, словно оружие.
Ксантин с поклоном принял букет.
Девушка растворилась в толпе, что текла по улицам, заваленным мертвыми телами – у одних не хватало конечностей, другие были просто растерзаны на части. Все покрывала белая пыль от разбитой каменной кладки и мрамора, и Ксантин мог отличить трупы от статуй только по характерному металлическому запаху крови. Его почтительно вели по улицам, и, глядя на человеческие останки, он отмечал слабые проблески ощущений. Не только удовольствия – близость смерти всегда пробуждала восторг в его душе, – но и боли, ему всегда больно было видеть гибель красоты.
Он слишком хорошо знал эту боль. Серрина была разбитым отражением Гармонии, всего лишь тенью некогда прекрасного мира, и все же она напоминала ему новый дом Детей Императора. Теперь их мира не существовало, он был разрушен, когда Абаддон, этот грубый мужлан, вонзил копье в самое сердце Города Песнопений. Сделав это, он лишил галактику венца ее культурных и творческих свершений.
До Гармонии таким венцом был Кемос. Фулгрим рассказывал своим сынам о том, каким тусклым, унылым местом была раньше его родная планета, которую населяли подобные автоматонам люди с мертвыми глазами. Благодаря его прибытию планета ожила, его незаурядный гений превратил ее не просто в бесперебойно работающий и продуктивный мир-мануфакторум, но также в колыбель художников и ремесленников. Кемос был раем, жемчужиной нарождающегося Империума.
А потом Фулгрим отвлекся на другие дела, и жемчужина была утрачена. Планету разрушили те, кто ничего не понимал в совершенстве. Точно так же случилось с Городом Песнопений.
Ксантин был бессилен спасти свой новый дом, как Фулгрим не cмог спасти свой. Но с Серриной все будет по-другому. Он уже спас ее.
Наконец они прибыли к гигантским деревянным дверям здания столь роскошного, что оно почти могло конкурировать с некоторыми, самыми унылыми районами Города Песнопений. Двери открылись только для него и его воинов, а всем прочим преградили путь солдаты Шестого Изысканного в пурпурной форме. Из всего населения Серрины только аристократам и их свите дозволено было присутствовать в зале, а тех, кто пытался прорваться внутрь, били прикладами лазганов и угрожали саблями, пока те не отступали.
Ксантин протянул руку в сторону закрывающихся дверей – его последней связи с теми, кто поднял его дух, кто напитал его своим обожанием. Он все еще мог их слышать, бурные восхваления только начали стихать после того, как врата сената закрылись перед ними.
Аристократы в зале оказали ему намного более сухой прием – многим из них уже пришлось лицезреть малоприятную внешность и сверхъестественные способности Обожаемых. И все же космодесантники были почетными гостями, и им полагались почетные места за громадным банкетным столом, стоявшим в центре зала. Ксантина усадили почти во главе стола в кресло, которое казалось бы нарочито огромным, если бы в нем сидел человек обычных размеров, но едва выдерживало его вес в доспехах.
По людским стандартам, победу праздновали с размахом. Открыли вековые бутыли амасека, зарезали сотни священных певчих птиц, чтобы нафаршировать ими замысловатые пирожные, а танцоры в традиционных ярких серринских одеяниях плясали так долго, что многие от усталости оседали на пол на середине песни.
Ксантину, чьи невероятно многоопытные рецепторы уже восприняли целую галактику ощущений, все это казалось довольно унылым.
– Надеюсь, вы всем довольны, мой господин? – нагнулся над плечом Ксантина тощий человек, подавая ему кубок вина. Ксантин принял кубок. Как почетному гостю, ему полагалась целая толпа виночерпиев, дегустаторов блюд и всяческих слуг. Тощий вроде бы ими командовал.
Когда Ксантин и его избранная свита – Торахон, Вависк и близнецы – вошли в зал, к ним проявили явный интерес. Из-за присутствия огромных Ангелов Смерти в их розово-пурпурно-золотой броне в комнате витало странное напряжение – нечто среднее между возбуждением и ужасом. Чтобы справиться с этим чувством, господа и дамы обратились к излюбленному занятию политиков всей галактики – к сплетням. Они стояли небольшими кучками или склонялись друг к другу с заговорщическим видом, обсуждая вакуум власти, который образовался в результате восстания, и разглядывая пугающих незнакомцев.
Вперед шагнул крупный мужчина. Он только что взобрался по ступеням на помост в центре зала, и теперь потные светлые волосы липли к его красному лбу. Ксантин заметил, что молодой человек дрожал – и от усталости, и от страха. И все же он протянул космодесантнику руку.
– Я – Пьерод, ваш покорный слуга.
Ксантин пару секунд смотрел на его руку, как змея, которая присматривается к потенциальному завтраку, а потом чуть-чуть склонил голову.
Пьерод кашлянул, убрал руку и с вымученной небрежностью провел ею по копне своих светлых волос.
– Повелитель Ксантин, для меня это большая честь. Мы сегодня уже разговаривали, это я призвал вас на планету.
– Что ж, тогда я должен выразить свою благодарность, – ответил Ксантин. – Это настоящее сокровище.
Их внимание привлек стук распахнувшихся громадных дверей. Ксантин снова услышал восторженные крики толпы, прежде превозносившей его, а теперь нашедшей другой объект для обожания. Шум усилился, когда вошел губернатор в сопровождении шестнадцати солдат из элитной гвардии города. Он переоделся в такую же пурпурную форму, как и у гвардейцев, но с золотой каймой, отмечавшей его высокий ранг. Собравшиеся члены совета немедленно поднялись на ноги и встретили его аплодисментами.
Лорд Дюран с деланной скромностью помахал присутствующим, оперся на плечо одного из солдат и забрался в паланкин с мягкой обивкой. Четверо солдат выступили вперед, опустились на колени, подняли паланкин и с заученной грацией взошли по ступеням. Губернатор прошел к своему трону на возвышении, принимая восторги сената как должное: он то снисходительно кивал, то прикладывал руку к сердцу, а сенаторы выкрикивали его имя и всячески выражали свою радость по поводу его благополучного возвращения.
– Пьерод, говоришь? – осведомился Ксантин. Его недавний собеседник вздрогнул, услышав свое имя.
– Д-да, мой господин.
– Этот ваш губернатор. Я хочу с ним поговорить.
– Конечно, мой господин. Я свяжусь с его помощниками, и мы устроим ваше официальное представление.
– Нет, ты не понял, – сказал Ксантин. – Я хочу поговорить с ним прямо сейчас.
Пьерод на мгновение замялся, не зная, что ответить. Этот воин-гигант пугал его, но ему самому еще ни разу не удалось добиться встречи с губернатором Дюраном, даже ценой взяток и мелких услуг, что продолжались годами.
Но тогда-то он был просто Пьеродом. А теперь он Пьерод, Призвавший Ангелов! Он прочистил горло и произнес с уверенностью, которой не чувствовал:
– Следуйте за мной, мой господин.
– Лорд Дюран, позвольте представить вам Ксантина… – Пьерод повернулся к космодесантнику, не зная, как его представить.
Хотя Дюран восседал на поистине колоссальном троне, Ксантин все же возвышался над ним. Он встретил взгляд чиновника без единого движения, которое могло бы быть принято за подобострастие.
– Я – Дитя Императора, – сказал Ксантин с улыбкой, не затронувшей глаз.
– Ксантина, Дитя Императора, – закончил Пьерод.
– Как восхитительно встретить вас, Ксантин, – сказал Дюран. – Сегодня я уже имел необыкновенное удовольствие познакомиться с вашими товарищами. Какой стыд, что нам пришлось встретиться в такие неприятные времена! Надеюсь, вы примете мои извинения.
Ксантин ничего не ответил; он разглядывал губернатора с головы до ног. Дюран заговорил снова.
– Также я познакомился с ''очаровательной'' женщиной, которая путешествовала с вашими друзьями. Она ведь присоединится к ужину? – спросил он. Ксантин чувствовал запах его беспокойства.
– Федра сегодня отлучилась по другим делам, – ответил он наконец.
– Великолепно! – произнес Дюран с явным облегчением. – Великолепно. Что ж, пора сказать тост.
Губернатор хлопнул в ладоши один, два, три раза. К третьему хлопку разговоры в зале почти затихли, сведясь к отдельным шепоткам.
– Дамы и господа! – обратился он к собравшейся толпе. – Тост! Тост за наших гостей и за их своевременное вмешательство! – Он обернулся к Ксантину и поднял кубок. – Тысяча благодарностей за ваши сегодняшние свершения, Ксантин, Дитя Императора! Воистину Император улыбнулся нам, ниспослав своих самых… – Он смерил космодесантника взглядом, уделив особое внимание лохматой голове ксеночудища на наплечнике. – …самых экзотических воинов нам на подмогу. В эти темные времена, когда человечество разбросано между звездами, ваше благословенное присутствие напоминает нам, как важна Серрина для Империума.
Дюран осушил кубок и протянул виночерпию, чтобы снова наполнить.
– Знаете ли вы, – продолжил он (уголки его губ были красны от амасека), – что здесь, на нашей планете, есть легенда о Спасителе, который придет с небес в час нужды, дабы повести нас к славе? Предрассудок, разумеется – нет иного Спасителя, кроме Императора на Терре, – но ваше прибытие напомнило мне эту историю и согрело мое сердце. Воистину вы спасли нас. – Дюран подождал, пока стихнут аплодисменты. – Прошу, – произнес он, слегка склонив голову, – передайте нашу благодарность лордам Терры, когда придет пора расстаться.
– Расстаться, – повторил Ксантин. Слетев с его языка, это слово превратилось в вопрос.
Незаметным движением он открыл вокс-канал с Вависком. Голос старого друга вибрацией отозвался в косточках внутреннего уха, и Ксантин представил себе Вависка с его шумовыми десантниками, готовых сравнять с землей ключевые здания города. Они ждали только его сигнала.
Он подумал о Лордёныше, ведущем своих надсмотрщиков по лабиринтам жилых кварталов города, облизывая тонкие губы при мысли о тысячах людей, которых он загонит на рабские палубы «Побуждения». О Саркиле, бесстрастно подсчитывающем награбленную добычу, и об искусстве, культуре и красоте планеты, сведенных до составных частей, чтобы потом их можно было бездумно потребить.
И о неподвижных фигурах на улицах, о тех, что были вырезаны из камня, и о тех, что из плоти и крови. Об останках мира, что отчаянно пытался сохранить крохи идеала в этой уродливой галактике. О мире, что оценил его по достоинству.
Он не повторит старых ошибок. На этот раз он сделает все правильно. Идеально.
Ксантин повернулся к лорду Дюрану, расширив глаза с насмешливым удивлением.
– Зачем же нам расставаться?
Губернатор начал улыбаться, ожидая услышать конец шутки. Но когда он понял, что Ксантин не шутит, его губы стали складываться в безмолвный вопрос. Наконец он выдавил:
– Что вы имеете в виду?
Ксантин обращался только к Дюрану, и все же он напряг свои хирургически усиленные голосовые связки, чтобы его наверняка услышали все участники банкета – от судомоек на кухне до самого Дюрана.
– Да что, вы губернатор! Неужели мое решение остаться на планете так вас поразило, дружище? А как же ваша история с пророчеством? Теперь я его исполню. Я пришел в ваш мир с небес и нашел его убогим. Но разрушать его я не буду. Я спасу его. Радуйтесь, ибо пришел Ксантин!
– Но, господин мой… – проговорил Дюран, с губ которого еще не сошла недоуменная улыбка. – Эти статуи… Спаситель… это все мифы! – Его заявление заставило ахнуть нескольких гостей банкета. Большинство присутствующих считало, что Спаситель – это скорее основополагающая идея, нежели реальная личность, но отрицать его существование считалось бестактным даже в самых рафинированных кругах Серрины.
Дюран продолжил.
– ''Я'' – губернатор Серрины, – произнес он голосом, который обрел твердость, когда он наконец осознал серьезность ситуации. – Моя семья была избрана нашим благословенным Императором для того, чтобы служить Его интересам. Только мы можем править гражданами этого драгоценнейшего мира.
– Скажи-ка мне, – осведомился Ксантин, указывая на губернатора открытой ладонью, словно дуэлянт рапирой, – если твое божественное право так уж абсолютно, почему тогда твои люди восстали против тебя?
– Л-люди? – заикнулся губернатор, сбитый с толку откровенным вопросом. – Они не мои люди! Это нижние жители, одно название, что граждане! Они только для того и годятся, чтобы выращивать и убирать траву, нет у них ни ума, ни изысканности, чтобы править!
– А они, кажется, не согласны, – заметил Ксантин.
– Их поработил монстр!
– Да… Какая незадача. Тут вам не повезло.
Ксантин оглядел зал, его бирюзовые глаза подмечали каждого потомственного аристократа и жадного до власти выскочку.
– Я решил остаться на этой планете, чтобы привести ее к совершенству. Серрину постигла неудача из-за неумелого управления. Эти люди заслуживают правителя с характером, с честью, с талантом. А вы – просто кучка выродившихся, бестолковых дилетантов, недостойных большей чести, чем смерть от моего меча.
По толпе собравшихся пронесся звук – общий вздох, который явно позабавил Пьерода, подавившего смешок. Ксантин указал на упитанного чиновника.
– Один Пьерод сохранил достаточно присутствия духа и быстроты ума для того, чтобы помочь своей планете и своему народу. И посему я назначаю его губернатором – моим представителем в государственных делах, когда я займусь созданием справедливого общества.
– Его?! – задохнулся Дюран, не веря своим ушам. – Да он никто! Надутый секретаришка! Вы не можете меня сместить. Я этого не позволю. – Дюран указал дрожащим пальцем на гиганта. – Стража! Арестуйте это… существо!
Солдаты двинулись со своих мест у стены. Не глядя на них, Ксантин поднял Наслаждение Плоти и выстрелил – один, два, три четыре раза. Четыре черепа взорвались в ответ, мозг и фрагменты кости разлетелись, словно розовые лепестки, и расплескались по мантиям и платьям собравшихся гостей – глубокий бордо на белом, розовый и пурпурный. Гости закричали, и эти резкие звуки заставили Сьянт пробудиться от сна.
'''«Будет боль, любимый»?''' – прошептала она.
«Будет», – мысленно пообещал Ксантин.
'''«Хорошо»,''' – удовлетворенно выдохнула демоница.
Ксантин провел рукой в латной перчатке по щеке Дюрана. Вся кровь отлила от лица губернатора. Космодесантник перешел на театральный шепот, достаточно громкий, чтобы слышно было всему залу.
– Дорогой мой, против тебя взбунтовались твои же собственные люди. Правителя должны любить. Прислушайся к толпе. Они тебя не любят. Они любят ''меня''. Как же я могу позволить тебе остаться у власти?
Дюран вздрогнул, когда огромная рука погладила его по щеке. Прикосновение оказалось удивительно легким.
– Ты будешь править нами? Это безумие! Неужели ты пришел с небес и спас нас только для того, чтобы поработить наш мир?
Ксантин отвесил губернатору пощечину. От удара его голова мотнулась с такой силой, что оторвалась от шеи и взлетела вверх, словно собралась отправиться в свободный полет. Только благодаря соединительной связке позвоночника голова остановилась на своем пути к орбите и подчинилась законам гравитации. Она приземлилась на собственное плечо Дюрана немного боком, мертвые глаза с озадаченным видом уставились на Ксантина.
Он повернулся к сенату, и все шепотки прекратились.
– Откройте двери! – крикнул он, указывая на громадные деревянные двери в дальнем конце зала. На их темной поверхности был вырезан образ четырехрукого Спасителя, совершенно невозмутимое лицо не выражало ни осуждения, ни одобрения. Оставшиеся солдаты замешкались, и Ксантин снова поднял Наслаждение Плоти. – Откройте двери! – еще раз выкрикнул он, и его голос, прошедший через аугментированные голосовые связки и преображенный варпом вокс-аппарат, поднялся почти до визга. Пистолет запульсировал у него в руке, словно внутри него забилось в предвкушении какое-то нечестивое сердце. Но в этот раз люди не медлили: дрожащими руками они отпирали замки и отодвигали засовы, пока резные двери не приоткрылись и между ними не показалось насыщенно-синее, каким оно бывает только в часы раннего вечера, небо.
С цветом пришел и звук – какофония сотен голосов, выкрикивающих в небо свой восторг оттого, что не закончилось их существование. Шум усилился, когда в толпе поняли, что двери открываются, и открываются не просто так, а ''для них.'' Ксантин пустил в ход все свои особые дары, чтобы призвать людей в зал, предназначенный прежде только для тех, кто считал себя пупом земли.
– Граждане Серрины! – проревел он. – Я открываю для вас двери этого празднества! Прошу, присоединяйтесь к нам!
По толпе пронесся ликующий крик, и Ксантин ощутил удовлетворение, поняв, что они опять повторяют его имя. Оно распространялось естественно, словно болезнь.
– Ксантин! – раздались выкрики, когда весть о приглашении дошла до десятков людей в первых рядах.
– Ксантин! – заорали сотни, тысячи других, подхватив это имя, словно боевой клич.
– Ксантин! – взвыли они и ринулись в щель между приоткрытыми дверями, словно единое живое существо. Увидев растерянность солдат, которые прежде преграждали им путь, толпа настежь распахнула двери. При виде роскоши внутри люди пришли в неистовство; они буквально лезли друг на друга, отчаянно стремясь прикоснуться к жизни власть имущих, чтобы потом сказать: мы видели, как был спасен наш мир. Трещали кости и лопалась кожа, когда самых малорослых и слабых толпа затаптывала или притискивала к стенам, но их крики тонули в возгласах их друзей и соседей:
– Ксантин! Ксантин! Ксантин!
Толпа ворвалась в двери и, как река, затопила весь сенат, заполонив проходы и коридоры, штурмуя лестницы и переворачивая столы на своем пути. Сначала люди пялились на окружавшие их чудеса с широко раскрытыми глазами, но потом быстро привыкали. Кто-то хватал золотые чаши, доверху наполненные сладостями, другие разживались подносами с бокалами амасека, а третьи останавливали напуганных слуг и отбирали у них тарелки с жареным мясом. Некоторые заводили громкие разговоры с членами сената или разваливались в шикарных креслах, предназначенных для высокородных особ.
Аристократы вели себя так, словно в зал вбежали крысы: они подбирали полы своих одеяний и вспрыгивали на стулья, чтобы ни один простолюдин не приблизился или, не дай Трон, не прикоснулся к ним. Одни с криками убегали, но все пути отступления были запружены толпой, которая валила в двери и запасные выходы. Других, казалось, парализовало от ужаса при виде губернаторской смерти, и они так и сидели, лупая глазами, на своих местах: жизнь в роскоши не подготовила их к такому повороту дел.
Ксантин схватил труп Дюрана за волосы и стащил с трона. Держа его одной рукой, космодесантник присмотрелся к лицу мертвеца. Слабый подбородок. Нос картошкой. Почти незаметные хирургические шрамы вдоль линии роста волос. Неизящный. Некрасивый. Ксантин сбросил труп с лестницы и с презрением смотрел, как тот катился кувырком, раскинув руки и ноги, пока не замер на спине с полуоторванной головой, свисающей со ступеньки, взирая мертвыми глазами на людей, которыми раньше правил.
Ксантин уселся на освободившийся трон и обратился к своим новым подданным:
– Люди Серрины достойны лучшего мира. Вы достойны лучшего. И я дам вам этот новый мир. – Он остановился, упиваясь тишиной. Возможно, она родилась из уважения. А возможно, и из страха. Ему подходило и то, и другое. Он заговорил снова, и толпа слушала, как зачарованная. – Сила, знание и талант будут вознаграждены. Любой мужчина и любая женщина смогут вызвать кого угодно на поединок на определенных условиях, чтобы доказать, что они достойны более высокого поста.
Он встал, копируя огромную статую Спасителя, что господствовала над залом – руки раскинуты в стороны, словно бы вбирая обожание толпы.
– Я буду судить эти поединки, и я поведу Серрину в новую эру.
– Ксантин! – снова забубнила толпа свой распев.
– Оплачьте вашу боль, но и возрадуйтесь, ибо боль эта привела на Серрину меня, а я принесу вам новую жизнь. Справедливую. Совершенную.
Гул голосов поднялся снова, и сердца его наполнились радостью при этом звуке.
– Ксантин! Ксантин! Ксантин!
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Космический Десант Хаоса]]
[[Категория:Дети Императора]]
