33
правки
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Добавлена глава 17.
{{В процессе
|Сейчас =1718
|Всего =28
}}
<br />
=== '''Глава шестнадцатая''' ===
Сегодня Эдуард оказался в очереди первым. Вот и хорошо. Все равно он не мог спать от голода, так что скатал свой спальный мешок, спрятал где обычно и отправился к церкви.
– Прости, брат. Я должен вернуться к хору, – сказал Вависк и сошел вниз, чтобы возглавить вечернее песнопение.
<br />
=== '''Глава семнадцатая''' ===
Зазубренный клинок кинжала, зажатого обратным хватом, плотно прилегал к мускулистому предплечью. Металл был теплым и уже влажным от крови. От чужой крови. Она капала с лезвия, и теплые капли падали на обнаженную кожу тихим летним дождем. Секунды удовольствия среди всей этой боли.
Он переминался с ноги на ногу, каждая толще стебля серринской травы. Все мускулы – грудные, спинные, икроножные, мышцы рук и бедер, – ныли от напряжения и усталости после боя. Омолаживающие лекарства не давали ему стареть, и они же делали его крупнее, сильнее, быстрее. Но от них все болело. Нервы горели огнем, а кости будто кто-то растягивал на дыбе. Поспать ему удавалось только урывками, и у койки всегда лежала тряпка, чтобы вцепляться зубами, когда он просыпался от боли.
Он никому бы не признался, что в моменты слабости сомневался, вправду ли ему все это нужно. Быть избранным, быть знаменитым. Чтобы ему подавали лучшие блюда, потчевали самыми спелыми фруктами, предлагали наслаждения, каких он не мог вообразить.
От такого не отказываются. Он и не хотел. Кто отказался бы от шанса стать выше всех, сильнее всех, лучше всех? Это был предел мечтаний для всех, а в особенности для шестого сына вассальной семьи. Его родители ужимались во всем и копили, пока наконец не увидели потенциал в своем взрослеющем сыне: длинные руки и ноги, рельефные мышцы, хищная грация бойца. Они оплатили все процедуры, обеспечили ему услуги подпольных хирургеонов, покупали на черном рынке лучшие стимы. Он мог стать лучшим. Мог принести им победу.
Он бросил на них взгляд. Вот мать, рот разинут, жилы на шее вздулись. Она что-то кричит, но ее голос не слышен за шумом и воем толпы. Вот отец, маленькие глазки на изможденном лице тверды, как драгоценные камни. Губы поджаты – он полностью сосредоточен, его семья вот-вот продвинется в обществе.
Из неестественно растянутых голосовых связок вырвался низкий рык. Голос у него теперь был такой глубокий, что даже братья и сестры его с трудом понимали. Он пытался писать вопросы на бумаге, но слова мелькали в голове, словно птички, каких он видел за прутьями решетки в окне. Он не мог их поймать. В те редкие дни, когда приходили братья и сестры, он просто им улыбался.
Соперница уже бежала к нему с вскинутым над головой клинком. Она была из его породы: высокая, широкоплечая, крупнее всех в дуэльном зале. Из-за процедур ее череп рос слишком быстро, и кожа вокруг глаз натянулась до предела. Там и тут виднелись воспаленные трещинки и ранки, которые постоянно открывались и гноились просто от того, что она моргала. Она будто плакала кровавыми слезами.
Девушка ударила с разбегу сверху вниз. Это был хороший, мощный удар, но с ним она тягаться не могла. Он был больше и руки у него были длиннее. Он опустил плечо, уперся одной ногой и выбросил вперед мясистый кулак, угодив ей прямо в живот. Сила удара мгновенно изменила направление ее движения, ее отбросило назад. Она покатилась по толстому ковру, застилавшему пол дуэльного зала. За ней тянулась дорожка из темно-красных капель крови – он успел ударить кинжалом в верхнюю часть бедра.
Теперь она лежала на спине, но не замертво. Грудь вздымалась и опускалась, под туго натянутой кожей виднелись ребра, каждое толщиной в бедренную кость. Все могло закончиться прямо сейчас.
Он тяжело протопал к поверженной сопернице. Глаза ее были закрыты, но из них все еще текла кровь, пачкая фарфоровую кожу. Из раскрытого рта вывалился язык.
Обхватив рукоять двумя руками, он занес кинжал для удара и оглядел толпу. Вокруг бушевала какофония – улюлюканье, аплодисменты, стоны печали и крики радости. Среди вопящих лиц он нашел взглядом своих родителей.
– Я побеждаю для вас, – прогудел он, склонив огромную голову.
А потом упал. Удар по лодыжкам лишил его равновесия, и он рухнул, а девушка вскочила на ноги и встала над ним, придавив его руку к полу ногой. Она улыбалась – или могла бы улыбаться, подумал он. Ее челюсть так разрослась, что она больше не могла сомкнуть губ.
Соперница пронзила его грудь мечом. Клинок прорезал мышцы и проскреб по укрепленным ребрам, и он ощутил вспышку боли.
Несмотря на кончик меча в сердце, он попытался вдохнуть, чтобы приготовиться ко второй волне боли. Он так давно этому научился, так много раз это делал.
Но боль не пришла. Впервые с тех пор, как его избрали, он почувствовал, что жжение в мускулах угасает. Что мышцы расслабляются. Что тело оседает на костях. Целую сладостную вечность он не чувствовал ничего.
Он позволил своей массивной голове перекатиться набок и встретился взглядом с матерью.
– Я тебя люблю, – пророкотал он, прощаясь с ней. Она что-то кричала, но что – невозможно было понять за шумом толпы. Может, сердилась на него.
– Прости, – прошептал он перед тем, как умереть.
– Все! Все! – закричал Пьерод, пытаясь утихомирить толпу. Это всегда бывало нелегко. Людей приводила в возбуждение близость к смерти, а особенно – к достойной смерти. Она волновала душу.
– Граждане! Прошу вашего внимания!
Наконец гвалт смолк, и губернатор смог продолжить.
– Поединок… окончен, – произнес он, добавив в голос театральной дрожи. Он как раз недавно практиковался в этом на своей правительственной вилле, и результат его весьма радовал. – Согласно указу лорда Ксантина, настоящим Дом Ондин уступает должность омбудсмена Пятьдесят Четвертого округа Дому Дуанн.
С одной стороны зала донеслись аплодисменты.
– Мои поздравления, господин Дуанн – я полагаю, это первая высокая должность для вашей семьи?
– Вы совершенно правы, губернатор!
– А вы, господин Ондин… – Пьерод махнул рукой в сторону человека с изможденным лицом, – вы и ваше семейство передадите атрибуты вашей должности, включая все вещи, жилое помещение и капитал, Дому Дуанн. В этом избранном обществе вам больше не рады. Убирайтесь, и захватите с собой… – он указал на огромный труп в центре арены для поединков, – ваш мусор.
Женщина, стоявшая рядом с главой незадачливого семейства, разразилась рыданиями и страдальческими воплями, которые подхватили другие члены семьи в ядовито-зеленых одеяниях Дома Ондин. Они выли, причитали и скрежетали зубами, жалуясь, что чемпионка Дуаннов победила обманом, что дуэль ничтожна, и что столетия верной службы дают им преимущество перед такими выскочками, как Дуанны. Пьерод только усмехался, глядя на это вульгарное представление.
– Закон не оставляет сомнений – поединок окончен. – Он кивнул гвардейцам, выстроившимся вдоль стены с прижатыми к груди золотыми автоганами. – Стража, проследите за тем, чтобы они в должном порядке покинули помещение. – Несколько мужчин и женщин выступили вперед, улыбаясь и перехватывая оружие поудобнее, чтобы ударить любого непокорного члена ныне плебейской семьи. Пьерод с минуту понаблюдал за происходящим; по лицу его расползлась широкая ухмылка. Ему никогда не нравился Ондин. От того пахло по̒том и унынием – маленький, сгорбленный, кислый человечек, который никогда по-настоящему не наслаждался своим высоким положением, несмотря на роскошь, которую оно давало.
Он праздно задумался, сможет ли Ондин приспособиться к жизни простолюдина, как вдруг над ухом послышался голос, заставивший его вздрогнуть. Это был низкий, рокочущий голос его атташе Коринфа.
– Ваше превосходительство, страшно извиняюсь за беспокойство, но у меня дурные новости.
Коринф был великаном, настоящей глыбой выпуклых мышц, и каким-то неведомым образом стал еще больше, когда ссутулился, чтобы шептать Пьероду прямо в ухо.
– Говори яснее, Коринф, – сказал Пьерод. – Что случилось?
– Беспорядки, ваше превосходительство. Судя по всему, отдельные представители низших классов учинили бунт во время Благословения Спасителя. Они восстали против нашего правления. – Коринф понизил голос. – Они взяли космопорт под свой контроль. Как минимум двести солдат милиции мертвы.
Пьерод вытаращил глаза. Не впервые среди заблудших душ верхнего города вспыхивали волнения, но захват космопорта означал, что они вышли за пределы мелких разногласий между бандами. Это повлияет на и без того нестабильную политическую ситуацию Серрины. Он тяжело вздохнул.
– Ваше превосходительство? – повторил Коринф, все еще горбясь так, чтобы его массивная голова находилась на уровне Пьеродовой.
– Я должен сообщить об этом нашему повелителю. Дуэли сегодня заканчиваем, перенесем их на завтра. Извинись перед благородными семьями за неудобства и выкати им бочку лучшего эликсира.
– Ваше превосходительство, наши запасы…
– Выкати ''что-нибудь''. Что сможешь найти. – Пьерод встал с трона и хлопнул в ладоши. – Граждане нашего идеального мира! На сегодня поединки прекращаются. – Поднялся гул недовольства, и он успокаивающе поднял руки. – У всех вас будет шанс, клянусь. Но сейчас меня призывает к себе наш повелитель. Сердечно прощаюсь с вами! – Он развернулся на каблуках, чтобы направиться в покои Ксантина наверху сенатского здания, и плащ эффектно взметнулся у него за спиной. Еще один жест, который он долго отрабатывал дома.
В больших жилблоках Серрины часто встречались места для алтарей. Это были небольшие альковы, встроенные в многовековые здания, где их обитатели могли совершать подношения Императору в обличье Спасителя. Адептус Министорум с удовольствием поощряли эту практику, на протяжении многих поколений продавая фигурки из синтетического драгоценного камня и позолоченного металла со значительной наценкой, что составляло основную статью дохода священников.
Когда пришли ангелы, многие забросили свои алтари, потому что Министорум быстро перестроился и теперь поощрял поклонение Спасителю более телесными способами, но леди Ариэль Ондин сохранила старую привычку. Алтарь успокаивал ее, помогал сосредоточиться на своих желаниях и запросах.
Когда-то ее алтарь украшало множество изображений Императора. Отлитый в золоте и высеченный в мраморе, из своего блистательного отдохновения на Терре он взирал на людей, словно далекий бог. Эти фигурки давно пропали. После восхождения лорда Ксантина к абсолютной власти ватаги огромных мужчин и женщин зачистили город: они вламывались в двери и конфисковывали или уничтожали идолов, изображавших терранского Повелителя Человечества, а не нынешнего правителя Серрины, явившегося своим подданным во плоти. Ариэль не слишком горевала. Она молилась Императору, но пользы от Него было немного, поэтому она обратилась к другим силам, к тем, кто мог ей помочь.
Символ, который красовался в центре алтаря, Ариэль подобрала в день ксеносского мятежа. Она заметила его в сточной канаве – проблеск золота в коричнево-зеленых городских отходах; потянулась к нему, схватила и спрятала в своих просторных одеждах, прежде чем кто-то из товарок смог заметить. Она принесла его домой, отмыла и залюбовалась тем, что предстало ее глазам. Наверное, символ принадлежал кому-то из ангелов, решила она, потому что вряд ли человеческие руки смогли бы сотворить такую чудесную вещь. Он был прекрасен – ни одна вещь из тех, что ей принадлежали, не сравнилась бы с ним, – и сделан с такой аккуратностью и безупречностью, каких она прежде не видала. Она взяла символ в руки, и спустя все эти годы он снова поразил ее своей красотой: восьмиконечная звезда, отлитая из чистого золота и отделанная завитушками из перламутра.
Он придавал ей сил. Ариэль и вправду обрела силу, о которой молилась. Она родилась в простой семье – единственная дочь никому не известного Маро Ондина. Ее отец занимался перевозкой грузов в космопорту, но когда громадных кораблей-сборщиков с Терры сначала стало меньше, а потом они и вовсе перестали навещать небеса Серрины, он начал грабить запасы эликсира: что-то продавал, а остальное брал для личного пользования. Его падение только укрепило ее решимость добиться чего-то в жизни, выбраться из нищеты. Указ лорда Ксантина предоставил ей такую возможность.
Конечно, цена была высока. Восьмеро детей, ни больше ни меньше. Теперь их, разумеется осталось семеро – после того, как Гвиллим погиб на арене. Она вздохнула. Давно нужно было признать, что с ним вышла неудача. Омолаживающие процедуры и генная терапия подействовали на него не хуже, чем на его братьев и сестер, он вырос большим и сильным. Но Гвиллим с рождения был слишком мягок, он никак не мог привыкнуть к насилию, которое бойцы должны были и выдерживать, и вершить на арене.
Она вспомнила, как однажды поймала маленького Гвиллима у дерева на заднем дворе поместья; он изо всех сил тянулся вверх, а в руке у него зажата была трепыхающаяся птичка, которую он пытался вернуть в гнездо. Генная терапия тогда уже начала действовать, и он был ростом со взрослого, так что почти добился своей цели – и добился бы, если бы она не выхватила мелкую тварь из его кулака и не растоптала, чтобы преподать ему урок. Милосердие никак не помогло бы ему в жизни. Не помогло бы ''ей''.
Он пошел в отца, вот в чем все дело. Ариэль бросила взгляд на Карначо Ондина, который не произнес ни слова с тех пор, как умер их сын. Из его небольших глаз текли слезы. До сегодняшнего дня семья не проиграла ни одного поединка, но терапия не проходила даром для бойцов. У кого отказывала печень, у кого разрывалось сердце, а пару раз их находили с перерезанной глоткой – вне сомнения, они сделали это сами. Карначо оплакивал каждую смерть. Ариэль презирала его за это. Насколько она могла судить, это была цена власти. Цена жизни, полной удовольствий.
Она посмотрела на золотую звезду в руке. Вот и все, что осталось у нее от этой жизни.
Дочь потянула ее за рукав.
– Оставьте это, матушка, – сказала Вивиан Ондин. Ее готовили в преемницы отцу, когда тот достигнет дряхлости, учили дипломатии и уверткам. Теперь она стала лишней.
– Ни в коем случае, Вивиан, – огрызнулась Ариэль. – Я рук не покладала, чтобы дать тебе достойную жизнь. И будь я проклята, если у меня ее отнимет какой-то бандит из предместий.
Вивиан снова потянула, пытаясь оторвать мать от алтаря.
– Матушка, служба безопасности будет здесь с минуты на минуту, они ведь должны проследить за передачей. Надо идти!
– Нет, Вивиан. Ты не понимаешь.
– Мы можем начать все сначала. Мы вернем нашу жизнь. Я знаю людей в совете, они назначат нам поединок вне очереди…
– Слишком поздно! Я стара, а мои дети подвели меня.
Ариэль взглянула в глаза своей старшей дочери и поняла, что та сдалась. Она отдернула руку, и пальцы Вивиан соскользнули с шелковистой зеленой материи рукава.
– Просто уходи. И забирай своих ни на что не годных братьев и сестер.
– Матушка…
– Убирайся! – крикнула Ариэль так оглушительно, что Вивиан вздрогнула. Этого хватило. Она смотрела, как дочь отступает к двери, сжимая в руках небольшой саквояж с пожитками, и не испытывала ни сожаления, ни грусти – ничего, что должна была чувствовать мать. Только ярость. Кипящую, всепоглощающую ярость. Она завизжала в спину Вивиан, исчезающей в ночи: – Лучше бы ты сдохла в ямах вместе с братом!
Она знала, что больше их не увидит. И больше никогда не будет жить в такой роскоши.
Ее муж наконец заговорил.
– Ничего не осталось, – произнес Карначо.
Она не обратила на него внимания, и он продолжил:
– Ничего не осталось, ничего. Ничего, ничего, ничего…
Ариэль все еще не обращала на мужа внимания, когда он уткнул дуло богато украшенного лазпистолета под подбородок и положил палец на спусковой крючок. Она даже не обернулась, когда услышала потрескивание лаз-луча, прожигающего плоть и кость, и ощутила вонь горелого мяса мужчины, с которым прожила тридцать лет своей жизни.
– Нет, дорогой, ты неправ, – сказала она и подняла свою золотую безделушку. Ариэль прижала кончики пальцев к острым лучам звезды. Рядом с блеском золота вспухли капельки крови, и ее тело налилось силой. – Осталась месть.
На пути к покоям Ксантина выстроилась когорта Изысканных. Они стояли совершенно неподвижно, и их можно было бы принять за статуи, которыми так богата была Серрина, если бы они не поворачивали головы вслед идущему Пьероду.
Он их терпеть не мог. Каждый Изысканный носил искусно сделанную золотую маску, в точности повторяющую черты Ксантина. Поговаривали, что лорд Ксантин собственноручно отлил каждую маску, прижимая золото к собственному лицу, вставил редкие самоцветы и инкрустировал маски другими драгоценными металлами. Потом их передали самым преданным его сторонникам, тем, кто признан был достойным вступить в ряды Изысканных и исполнять его волю как в верхнем, так и в нижнем городе.
Пьерод, конечно, в эти сказочки не верил. За все годы, что он служил Ксантину, тот не произвел на свет ничего, кроме регулярных лекций о принципах и началах искусства.
Каждая маска немного отличалась от другой: на одних орлиный нос и высокие скулы космодесантника были искажены гневом, другие изображали его безмятежным. Порой его лицо полностью скрывала шелковая вуаль, которую господин Пьерода предпочитал носить перед восторженной публикой, а иногда она открывала рот и подбородок. Пьерод внутренне ухмыльнулся: он заметил, что на полных губах масок нет ни следа черной скверны, портившей рот самого Ксантина.
Он говорил, что пришел спасти их, но Сесили знала правду. Даже под своим серебряным капюшоном он не мог скрыть от нее свои мысли. Ей известно было, что собственные братья изгнали его из верхнего мира. Несомненно, он оставался одним из них – гигантом в пурпурно-розовой броне, – но они отвергли его. Он что-то сделал, что-то ужасное, но не чувствовал вины за свой поступок. Легко касаясь его мыслей, она пришла к выводу, что он никогда не ощущал вины. Ни счастья, ни грусти, ни других чувств, что мелькали в умах ее соседей. Столь велика была его сосредоточенность на растущем арсенале, столь полна одержимость орудиями, вросшими в его броню и тело, что она порой задумывалась, а чувствовал ли он что-нибудь вообще?
Но что Сесили могла знать о таких, как он? С виду как люди, только намного больше, они не были людьми, о нет. Он и ему подобные – они были другими. Они пришли откуда-то выше облаков, выше неба, выше всего, что она только знала и о чем могла мечтать, и спустились на землю, как герои древних мифов.
Может, это были боги?
– Переработка-Девять сообщает: три тысячи четыреста восемьдесят две единицы боеприпасов произведено за сегодняшний цикл, повелитель, – доложил Жоайас, преклоняя колено перед возвышением, на котором находился гигант. Раньше эта платформа принадлежала смотрителю завода, и с нее новому хозяину открывался превосходный вид на цех. Лорд Саркил подошел к краю помоста и положил огромные руки на ограждение из голого металла, вперив мрачный взгляд в Жоайаса.
– Отстаете на семь процентов, – сказал он бесцветным голосом.
Мужчина моргнул.
– Д-да, повелитель. Атаки газеров и других банд привели к сбоям в работе, да и перевод производства с переработки травы на изготовление боеприпасов занял больше времени, чем…
– Тихо, – сказал Саркил. Он почесал серебряный затылок с таким сокрушенным видом, что и в мысли его не надо было заглядывать. – И что мне с тобой делать?
– Прошу прощения, повелитель, – зачастил мужчина, выпучив глаза. – Клянусь, мы вас больше не подведем!
– Я надеялся, что ты этого не скажешь, – пробормотал Саркил. – Орлан! Где бы ты ни был, брат, этот – твой.
Из мрака на краю цеха вылетела пурпурная вспышка, такая быстрая, что почти невозможно было за ней уследить. Что-то схватило мужчину за грудь и потащило, руки и ноги безвольно тянулись за телом, как ленты серпантина. Перед тем, как пурпурная тварь снова исчезла в своем убежище, Сесили увидела ее глаза – огромные, черные, леденящие душу и голодные, словно озера полночной тьмы, жаждущей пожрать свет.
Невольно она потянулась к мыслям мужчины, легко пробежалась по ним, словно провела пальцем по поверхности лужицы.
Растерянность.
Боль.
Ужас.
Она вздрогнула и отпрянула, чтобы не видеть остального.
– Псайкер, – сказал Саркил. До Сесили дошло, что к ней обращаются, и она собралась. – Отправь сообщение на Переработку-Девять. Им потребуется новый смотритель. На этот раз кто-нибудь толковый.
– Да, повелитель, – ответила Сесили.
Они не были богами. В глубине души она это знала. Боги – добрые существа, которые любят своих людей и защищают их от опасностей жестокой галактики. Ее повелитель не любил людей. Он их использовал. Использовал, чтобы делать оружие, чтобы делать патроны, использовал их кровь и пот, чтобы построить империю на этих обветшалых обломках. Он защищал сильных, умелых, усердных, готовых вывернуться наизнанку, лишь бы добыть ему то, чего он желал. Любую слабость он искоренял, скармливая хилых и медлительных своим псам или просто изгоняя их в дебри нижнего города, где без защиты банды они быстро становились добычей ужасов, что рыскали во тьме.
Он мог так поступать, потому что был сильнее всех. Своими громадными руками он мог сокрушить человеческий череп – она сама это видела, – и всегда держал при себе цепной пулемет, поглаживая его порой, как любимого домашнего питомца. Но в том-то и была соль шутки, о существовании которой знала она одна: он сам был слаб. Она читала его мысли и видела душонку столь же жалкую, как и у тех, кого он убивал и изгонял. Он пытался построить империю наверху, но потерпел неудачу. И прибежал в нижний город – в ее город – как побитый канид с поджатым между лап хвостом, с минуты на минуту ожидая следующего хозяйского пинка.
Братья, которые пришли с ним, тоже обладали неимоверной силой – по крайней мере, по сравнению с Сесили, – но они были даже слабее Саркила и не могли бросить ему вызов. Он не прогонял их, так как нуждался в воинах, но не любил их. Он не чувствовал к ним ничего, кроме презрения.
«Мерзкий дегенерат» – так назвал он Орлана позже, вечером, когда удалился в свои личные покои. Это была непрезентабельная комната на Переработке-Четыре, такая же практичная и функциональная, как и сам Саркил; он редко посещал ее, предпочитая наблюдать за непрекращающимся производством оружия и боеприпасов. Но сейчас он устал, как она узнала из шорохов на краю его разума – насколько мог устать такой, как он.
– Орлан – пятно на наследии Детей Императора, – произнес Саркил, отводя взгляд от инфопланшета, на котором просматривал данные об имеющихся объемах боеприпасов. – Возможно, мне следует убить его. Это именно то, чего он заслуживает — избавлять несчастных от страданий. – Он бросил на нее немигающий взгляд. – Что посоветуешь, псайкер?
Сесили надолго задумалась. Она часто составляла Саркилу компанию и в отсутствие братьев стала для него чем-то вроде наперсницы. Но она знала, что присутствует в такие личные моменты только потому, что у нее есть функция, без которой ее выгнали бы, как многих других. Она была его персональным коммуникатором благодаря своей способности касаться разумов людей и передавать сообщения в лабиринте перерабатывающих заводов, которые контролировала его банда. Сейчас, когда из-за газеров и других бандитов многие туннели стали непроходимы для курьеров, Саркил нуждался в ней для непрерывной передачи информации, но она знала, что стоит только ей переступить границы дозволенного, как от нее избавятся.
Она открыла рот, но ответ все равно остался бы неуслышанным, потому что Саркил снова принялся за подсчеты, целиком поглощенный своим инфопланшетом:
– Восемь тысяч сорок четыре, восемь тысяч сорок пять…
Сесили ушла чуть позже, оставив своего повелителя переваривать данные, которые она ему представила. Она шла к своей собственной спальне – котлу без окон, в котором раньше варили сок Солипсуса, а теперь находилась ее койка и немного личных вещей, – когда ее окликнули.
– Сесили! – крикнула другая женщина. Она носила фартук с пятнами от сажи, на потное лицо свисали седые волосы. На правой руке не хватало двух пальцев. Она почти бежала, хотя шаги ее были неуверенными после четырнадцатичасовой рабочей смены, пока не оказалась достаточно близко, чтобы они могли слышать друг друга в постоянном грохоте цеха. По ее лицу Сесили поняла, что хороших новостей не будет.
– Санпу погиб.
Сердце Сесили подпрыгнуло.
– А Аркат? – задала она единственный вопрос, который ее беспокоил. Потеря старика станет невосполнимой утратой для Переработки-Четыре, но сейчас она могла думать только о его товарище по патрулю.
– Он жив, – сказала женщина.
Сесили охватило облегчение, согрело ее даже в липком заводском жару. Да, когда-то она спасла мальчишку из ада наверху, но после этого и он спас ее – дал ей точку опоры в этом жалком существовании, которое они влачили. Потерять еще и Арката… Она боялась, что тогда потеряет себя.
Воздух в Переработке-Четыре был неподвижен, но он свистел в ушах Сесили на бегу. Он шептал ей, как шептала трава в старые добрые времена. С тех пор, как пришли ангелы, она научилась лучше владеть своим даром, но сейчас не могла различить слов. Что-то отчаянное. Что-то неотложное. Она не стала прислушиваться.
Она нашла его в темном бараке, где его окружили другие патрульные. Он стоял сгорбившись, и все равно видно было, какой он высокий. Одна рука заканчивалась у локтя, в другой он что-то держал. Мальчик, которого она притащила в нижний город, стал взрослым. Он вырос крупным и мускулистым, свыкся со своим телом и со своей ролью за те годы, что прошли с тех пор, как она вытащила его из-под обломков в Соборе Изобильного Урожая.
Слегка покачивающийся мешок, который он держал в руке, топорщился какими-то круглыми предметами. Из мокрого пятна на дне мешка капала алая жидкость.
Кап. Кап. Кап.
Когда Сесили вошла в комнату, Аркат обернулся и молча вытряхнул из мешка его содержимое. Три отрубленных головы выпали и покатились по железному полу, из обрубков шей все еще подтекало что-то темное.
– Что случилось? – выдохнула Сесили.
– Они убили Санпу, – сказал Аркат. – А я убил их. Они заслужили свою смерть.
Его лицо исказила гримаса злобы.
– Они заслужили боль.
[[Категория:Warhammer 40,000]]
[[Категория:Хаос]]
[[Категория:Космический Десант Хаоса]]
[[Категория:Дети Императора]]
