827
правок
Изменения
Перейти к навигации
Перейти к поиску
Нет описания правки
– Тебе ещё многому надо научиться, прежде чем стать капелланом, если ты считаешь это речью.
== Девятая глава ==
'''Манхейм'''
Изучая архивы “''Вечного Крестоносца''” вы не испытаете недостатка в подробной информации о Второй осаде Манхейма. Справедливости ради стоит заметить, что именно поэтому в своих записях я посветил больше всего места проявлениям героизма и человечности, которые и предопределили исход завершающей битвы кампании. Меня попросили уделить им особое внимание в подходящем к концу повествовании.
Что же тогда не попало в наши архивы? Во всех отчётах упоминается огромное количество войск и точная численность полков, которые мы направили в смертельное ущелье. Ещё в каждом отчёте говорится и о несметных силах, с которыми мы столкнулись во время осады. Все мы надеялись, что в Манхейме почти не осталось вражеских богов-машин, но надежда рухнула, едва первый солдат Стального легиона ступил на рыхлую почву, приближаясь к каньону. Все наши молитвы о том, чтобы бесчисленная орда орков ушла куда-нибудь сражаться, также оказались впустую.
Враг был там, как и его гротескные титаны. Стены ущелья подпирали многочисленные гигантские ниши, оснащённые различным оборудованием. Несколько из них пустовали. Но в остальных ремонтировали или перезапускали гаргантов после минувших битв. Каньон кишел ксеносами, которые занимались своими делами, свалив тысячи гниющих трупов морем разлагающейся органики. Какая мерзость побудила тварей оставить своих убитых непогребёнными? Неужели их тлетворное влияние бесконечно?
Золотые доспехи, потемневшие и грязные, лежали посреди груд разграбленных трупов. Мёртвых Львов унизительно свалили в кучи вместе с их убийцами-ксеносами. Керамитовые пластины – бесполезные для мусорной ереси, которая составляет основу технологий зелёнокожих – стали гробами разлагавшихся воинов в курганах плоти.
Мы приблизились к морю осквернённых трупов. Огромные груды тел не оставили легионерам иного выбора, кроме как забраться на танки. Возглавлял колонну ''“Серый Воин''” – он первым добрался до баррикады мертвецов, и его траки забуксовали на колоссальной куче тел, перемалывая спрессованную гигантским весом плоть. Меньшая техника решительно двинулась вперёд: некоторые пробивали бреши в стене трупов из башенных орудий, но большинство устремилось за “Гибельным клинком” и другими сверхтяжёлыми танками.
Над нами скользила флотилия “Валькирий”, “Стервятников” и “Вендетт”. С флангов их прикрывали три уцелевших “Громовых ястреба”. Как только они влетели в каньон, орочьи орудия открыли огонь, и десантно-штурмовые корабли начали падать в ущелье кувыркавшимися огненными шарами.
Официальное время начала битвы отсчитывают с первого гневного выстрела – ровно в пять часов тридцать одну минуту и двенадцать секунд после рассвета. Этим выстрелом был залп главного орудия ''“Серого Воина”'' генерала Курова. Из “Громового ястреба” я видел попадание в бронированное раздувшееся брюхо гарганта и выкошенных пылающими обломками техников ксеносов.
Также известна и официальная продолжительность боя – немногим меньше трёх часов. Как один из нескольких переживших Вторую осаду Манхейма космических десантников я могу подтвердить сказанное: авточувства шлема зафиксировали такую же цифру.
Легионеры не дрогнули, увидев огромную орду. Они врезались в разрозненные ряды зелёнокожих и начали истреблять тварей, освобождая место на их же трупах для приземлявшихся десантно-штурмовых кораблей.
Первые часы развернувшейся битвы примечательны только их свирепостью. Не было ничего особенного или достойного упоминания в том, как две армии перемалывали друг друга на собственных мертвецах. Военные машины ксеносов уничтожали массированным орудийным огнём. В ответ орки вырезали солдат в рукопашной схватке, когда имперцы штыками держали строй. С Имперской гвардией часто так бывает – их сталь сильнее, чем у врага, но плоть слабее.
Зелёнокожие сражались из-за безумной религии и свирепой радости резни. Легионеры сражались ради своего мира и потому что верили – эта битва стоит того. Когда орочья и человеческая кровь смешиваются, получается что-то чёрное и вязкое, как очищенная жидкая нефть. К исходу третьего часа мы бились в реке перемешанной крови, которой некуда было течь. Скалистая почва не могла впитать её, а ущелье служило природным бассейном. Сама земля создала чашу для крови, и мы пролили её.
Я видел промокшего до колен Андрея – он и двое его солдат пронзили ксеносу глотку. Они выдернули штыки из туши твари, и труп поплыл прочь по вонючей жиже. Противогазы не спасали от запаха кровавого озера. Солдаты использовали малейшую возможность, чтобы отойти и отдышаться. Или их рвало прямо на месте, и они продолжали сражаться.
В таком плотном бою, когда армии перемалывают друг друга, победа и поражение становятся относительными понятиями. Продвигаясь вглубь ущелья, мы были подобны игле, которая вонзается в фурункул и выдавливает гной. Но какой ценой? Сотни мужчин и женщин лежали лицом в грязь. Каждую секунду раздавался очередной хлопок – вспыхивал двигатель танка, и взрыв разносил на куски корпус.
Андрей вместе со своим отделением добрался до меня и воспользовался как прикрытием, чтобы перезарядить оружие. Я убил преследовавших их зелёнокожих, сокрушив грибные кости широкими ударами.
Сервиторы-иноки сражались рядом со мной, слишком тупые, чтобы понять, что битва не для их мускулов. Артефакты Хельсрича стали столь же грязными, как и его солдаты, но снова и снова благодаря им Стальной легион сплачивался вокруг меня… хотел я того или нет. Скорее всего, орки не понимали всю важность кибернетических рабов, атакуя только вооружённых людей.
В это же время к нам пробился Экене. Его защитный стиль был похож на первобытное искусство. Он кружился и рубил цепным мечом и боевым ножом – скорее танцевал, чем сражался в поединке. Доспехи Дубаку почернели и испачкались. Одышка терзала голос Льва, раздавшийся сквозь решётку шлема:
– Вы всё ещё считаете себя удачливым, вестник смерти?
– Мы всё ещё живы, Экене. – Топор зелёнокожего разрубил цепь, которая связывала крозиус с бронёй, но я крепко сжимал булаву в руках. – Вот мой ответ.
– И вы не жалеете, что не улетели вместе с братьями?
Я казнил упавшего ксеноса, обрушив крозиус на грудную клетку.
– ''Я'' вместе с братьями, – ответил я Льву. Мой голос был таким же грубым, как и его.
Андрей стоял на колене в жидкой грязи и стрелял по оркам, которые преодолевали очередную баррикаду.
– Реклюзиарх самый удачливый человек из всех моих знакомых, – удивительно спокойно произнёс он, даже не перестав смотреть на зелёнокожих, и убивая тварей лазерными лучами из улучшенного лазгана. – Однажды на него упал собор, а он всё ещё жив и попросил меня отправиться с ним в ущелье полное чудовищ.
Никто из нас больше ничего не сказал. Нас снова разделила атакующая волна ксеносов. Я заметил, как капитан бежал к проезжавшей мимо “Химере” и взбирался на её борт. Затем он пропал из виду.
Война – это скорее психология и эмоции, чем огонь и кровь. Орды и полки сталкиваются; атаки и отступления сменяют друг друга. Каждая битва между смертными существами длится до поворотного момента, когда равновесие грозит окончательно нарушиться. В этот момент воины одной из сторон видят, что их замыслы терпят крах по всему полю боя. Или точнее они считают, что увидели уже достаточно и убеждают себя, что их разбили или наоборот они добились решающего преимущества.
Поворотный момент может произойти в любую секунду и с кем угодно в пекле битвы. Но равновесие нарушается только, когда кто-то своим примером вдохновляет и влияет на окружающих.
Это может быть передовая шеренга солдат, которые побежали от неприятеля не найдя в себе смелости сразиться с ним или опрометчивая атака на сломавших строй врагов, когда отбрасывают все команды и доводы разума. Это могут быть последние солдаты, которые решили, что погибнут напрасно, если разделят судьбу своих уже павших товарищей или слишком быстрое и глубокое наступление, когда уже не слышны сигналы о тактическом отступлении. Это легко может оказаться всеобщее повальное бегство из-за того, что командующий в тылу на несколько секунд позже приказал сменить позицию или контратаковать. Или это может быть один воин, чемпион, павший от вражеских клинков на глазах своих братьев и сестёр; и тем самым создав ключевой момент, изменивший ход сражения. А в другой жизни на другом мире победа чемпиона в поединке превращает отступление в убийственную контратаку, когда своими деяниями или речами он сплачивает павших духом собратьев.
Я видел самые разные победы и поражения, всегда бравшие начало в простой истине: война – это психология. Вот в чём главная сила космических десантников, которые служат человечеству. То, что они “не ведают страха” всего лишь тень истины. Они посвящают свои безгрешные жизни тренировкам, тренировкам и ещё раз тренировкам, отринув всё остальное в поиске праведной цели в войне.
Солдат на передовой не видит ничего – ''ничего'' – из того, что происходит на поле битвы. Для него реально только происходящее рядом с ним: постоянно мелькающие клинки во время атаки, крики врагов и истекающие кровью друзья. Он судит обо всём ходе сражения только по этим моментам и живёт или погибает, участвуя в них. Вот почему на войне всё решают планирование, связь и доверие.
Благодаря планированию вы знаете, где сейчас бьются ваши братья-воины. Благодаря связи вы знаете, что у них происходит вдали от вас. Доверяя им, вы полагаетесь на них, чтобы выжить и победить, как и они полагаются на вас. Это самое важное – вы видите сквозь пыль, хаос, шторм клинков и болтерных зарядов. Вы знаете, где ваши лидеры желают видеть вас.
Вот в чём в первую очередь космические десантники превосходят других смертных воинов. Они живут в полном доверии со своими боевыми братьями. Их средства связи надёжнее и мощнее, чем у любых человеческих солдат, в том числе и индивидуальные. В бою они отбрасывают все эмоции, и обучены сражаться даже не задумываясь об отступлении, пока в конце они не опускают оружие над трупами истреблённых врагов.
Это равномерное развитие, когда отказываются от недостатков и улучшают преимущества. Возьмите ребёнка, позвольте ему расти, не познав хрупких человеческих слабостей, и воспитайте только на добродетелях послушания, верности и воинской доблести. Облачите его в керамит. Выдайте огнестрельное оружие. Скажите, что он не отвечает ни перед кем кроме таких же сильных и несдержанных братьев.
Это – космический десантник. Не человек обученный стать оружием, а оружие с человеческой душой.
Вот почему когда смертные смотрят на Адептус Астартес, они отличают нас только по символике на доспехах. Мы пустые люди в сравнении с их короткими пламенными жизнями, наполненными сильными страстями и уязвимыми для неистовых эмоций.
Признание этих фундаментальные истин о нас не означает пренебрежения к гвардейцам. Они ничуть не принижают мужчин и женщин Империума и вовсе не возносят на недостижимые высоты воинов тысячи орденов. Мы – избранные. Мы – лучшие воины Императора. Это не просто слова – на это есть причины.
В столь многих битвах Хельсричского крестового похода поворотные моменты опускались на мои плечи. Мои рыцари смотрели на меня, ожидая приказа атаковать или отступить; они бросятся в бой, если я прокричу или отойдут, если я промолчу. Человеческие офицеры отказывались слишком далеко наступать, если я не обещал им поддержку Храмовников. И, разумеется, самые упорные бои разворачивались там, где находился я. Вне зависимости от моего желания. Я охотился на вражеских чемпионов. Я стоял, останавливая атаки. Но мои геральдические изображения привлекали командиров ксеносов ко мне столь же часто, как и я сам прорубался к ним. Во время поединков они ревели свои нечеловеческие имена в лицевую пластину моего шлема, рассчитывая, что их сородичи – и видимо я тоже – запомнят, какой чемпион орков рискнул жизнью, пытаясь убить реклюзиарха.
В Манхейме всё развивалось точно также, хотя я сделал всё возможное, чтобы избежать этого. И вот настал очередной поворотный момент. Огромнейший зверь, который без сомнения обратил на меня внимание из-за геральдики, мчался в мою сторону в кузове подпрыгивавшего разбитого скрап-грузовика.
Сколько татуированных ревущих вожаков мы убили в тот день? Эйдетическая память позволяет отлично помнить только тех, с кем сражаешься сам. Я не могу ничего сказать про гвардейцев Стального легиона или Львов: сколь многих они повергли за три часа – возможно, самые долгие три часа моей жизни.
Позади нас осталось кладбище танков – вражеские орудия уничтожили почти всю нашу технику. Вдоль стен каньона возвышались пылающие, пробитые ракетами и снарядами металлические остовы гаргантов – превращённые в расплавленный шлак огнём Имперской гвардии. Очереди из стабберов выбивали барабанную дробь на керамите, от которой всего лишь сводило зубы, зато легионеров выкашивали десятками. И всё же мы наступали, разбрызгивая поднимавшееся кровавое море. Оно было по колено большинству людей, и им приходилось с трудом пробираться по грязи. А я хотел, чтобы оно стало ещё больше. Я хотел, чтобы оно поднялось ещё выше, заполнило всё ущелье и затопило все входы в пещеры. Пусть захлебнутся все инопланетные твари, которые всё ещё оставались там. Я хотел, чтобы лёгкие каждого живого орка заполнила нечестивая смесь из крови праведников и грешников. Она даже пахла злом – чем-то алхимическим и богохульным.
Прежде чем вожак атаковал, ко мне успел прорваться Кинерик. Его цепной меч остался без зубьев. Запёкшаяся кровь ксеносов покрывала оружие и руку, которая его сжимала. Вторая рука была оторвана по локоть, в ране виднелось месиво из опалённого мяса и искрящихся кабелей доспехов.
– Я не знаю, когда это произошло, – абсолютно равнодушно произнёс он.
– Брат, – я хотел поблагодарить его за то, что он со мной в этот мрачный день, хотя казалось, что бой никогда не закончится, и вполне возможно мы сражаемся за гордость, которую уже не спасти. – Брат.
Зелёнокожий вожак атаковал меня сбоку. Я услышал предупреждающий крик Кинерика едва ли за удар сердца до того как тварь врезалась в меня. Мы оба упали и покатились в маслянистой крови. У орка были тупые клыки, жилистые мускулы и мощные руки. Он оказался больше, сильнее и быстрее меня. Справедливости ради стоит сказать, хоть это и стыдно, но есть в нашей галактике твари и демоны, которые превосходят одного воина Адептус Астартес.
Я понимаю свои таланты, и я понимаю пределы своих возможностей. Я первый поднялся на ноги, сжимая булаву, и обрушил её на встававшего из грязи зелёнокожего. Броня смялась и разошлась. Тёмная кровь повисла туманом в зловонном воздухе, но испортить его ещё сильнее не смогла. Ксенос двигался так, словно и не почувствовал мой удар и сам атаковал большой металлической клешнёй.
– Реклюзиарх! – закричал один из Львов. – Его должен убить Экене!
Разозлённый атакой орка, я перешёл к обороне. Я ранил тварь, но что значат ушибы и порванная шкура для такого огромного монстра? Куров – пожалуй, самый глупый солдат на свете – присоединился ко мне, без всякого эффекта рубанув зелёнокожего саблей. Вожак презрительно ударил с плеча, и я сумел заблокировать клешню меньше чем в ладони от головы генерала. Дождь искр пролился на лицо командующего – для него они выглядели падающими звёздами.
– Назад, – выдохнул я, мои руки дрожали от напряжения. – Это не твой бой.
Хвала Императору – Куров подчинился.
Орк во второй раз бросился на меня и сбил с ног. Я снова поднялся первым, ища в липкой грязи крозиус. Конечно же, когда зелёнокожий встал, оказалось что булава Мордреда у него. Для ксеноса она была всего лишь дубинкой – жалкой дубинкой с разорванной цепью. Я начал отступать, сгорая от стыда с каждым шагом.
На тварь обрушились лазерные разряды. Они оказались абсолютно бесполезными как против брони, так и против плоти, которую пробивали всего на пару сантиметров. Один из Львов прыгнул на орка только за тем, чтобы его перехватили в воздухе и раздавили покорёженными клешнями. Керамит трескался с тем же жалобным металлическим звуком, с каким танки плавились в химическом огне.
Вожак отшвырнул труп. У меня оставался пистолет, который разрядился ещё час назад, и метр разорванной цепи, которая превратилась в бесполезный кнут. Неповоротливый монстр в металлической броне шагал по болоту из крови наших товарищей.
С дикими криками к нему устремились легионеры, бесполезно стреляя в упор. Я приказал им отойти по двум причинам: гвардейцы не могли причинить чудовищу никакого вреда, и случилась бы катастрофа, если бы они всё же преуспели.
Кинерик прыгнул на спину орка, обрушив беззубый меч. После каждого удара разлетались брызги искр, но не брызги крови. Вожак взревел, словно карнозавр, и швырнул брата в кучу промокших трупов. Я услышал по воксу, как что-то влажно хрустнуло, и взмолился – вслух и не стыдясь – чтобы это не был позвоночник Кинерика.
– Призрак Императора.
Трон Повелителя Человечества, ксенос говорил на готике. Плохо и грубо, но вполне сносно для понимания. Из-за уродливых челюстей я плохо отличал одного зелёнокожего от другого. Этот направил мне в лицо крозиус и произнёс имя моего повелителя.
Нет, не мне в лицо. В лицевую пластину моего шлема. Вечный лик черепа Императора. – Призрак Императора. – Сказал он. ''– Призрак Императора''. – Голос был как у недавно проснувшегося из стазиса дредноута. Я не мог понять тогда, и не могу понять сейчас, как живое существо может рокотать подобно вулкану.
– Я – воплощение воли бессмертного Императора, – сказал я сквозь зубы, сжатые, как и на маске-черепе. – И ты заплатишь за свои преступления против армий человечества.
Вожак неуклюже устремился на меня. Я шагнул в сторону, поднырнул, уклонился, пригнувшись к ставшей ещё нечистивей земле, и хлёстко ударил цепью назад. Удар оказался громким, но бесполезным, как и стрельба гвардейцев. Лазерный огонь стал реже – в такой близи они боялись попасть в меня.
– Экене… – произнёс я по воксу единственное слово. Во время девятого витка я схватил крозиус за рукоять, ощутив каждую йоту энергии, которая болезненно запылала в моей плоти. Ксенос вдавливал меня в землю, я стоял на коленях, но разжать руки – значит умереть от собственного оружия.
Сервомоторы орочьих доспехов взвыли от перегрузки, когда монстр замахнулся второй рукой. От клешни было невозможно уклониться, и она врезалась в мою броню. Я услышал такой же влажный хруст, как у Кинерика, и отлетел в грязь. Ретинальный дисплей показывал мне то, что я и так чувствовал – пульсирующую боль по всей левой половине тела. Кости сломались. Боль была такой, что не помогали инъекции адреналина. Предупреждающие руны звенели о биологических травмах и повреждениях доспехов. Я проигнорировал всё. Должен его убить Экене или кто-то другой, но я не потерплю, чтобы мерзкий слизняк завладел моим крозиусом.
Взревевший Дубаку выпрыгнул между нами – ни первое, ни второе не опозорило бы великого зверя, в честь которого назвали его орден. Он протянул руку назад, призывая меня отступить. Я заставил себя подчиниться, хотя ни за что не согласился бы в любых других обстоятельствах. Но сейчас мы сражались за честь Небесных Львов, и наступило время возмездия.
Экене ударил клинком по нагруднику, впившись взглядом в вожака зелёнокожих, закованного в силовые доспехи из оторванных танковых бронепластин. Вокруг нас кипела битва, но я слышал слова кузена столь же ясно, как если бы сам их произносил.
''– В какой бы ад не верила ваша нечестивая порода, ты расскажешь там своим свинячьим предкам, что сдох от клинка Экене из Элизиума, Льва Императора.''
Я тогда ещё не знал, что он был последним Львом, который мог сражаться.
Поменялось ли что-нибудь, если бы я знал? Не уверен.
Дубаку атаковал. Его цепной меч бесполезен против клешни монстра, и мало шансов, что он сумеет парировать боевым ножом мою булаву. Нехватку мощи он компенсировал скоростью – никаких блоков, только уклонения.
Битва шла своим чередом. Куров сморгнул кровь, пытаясь перезарядить пистолет. Половину лица командующего снесли каким-то отвратительным грубым ржавым лезвием. Телохранители-штурмовики сражались рядом с генералом, пронзая штыками и стреляя в упор.
Я не видел рядом ни одного Льва. Я не слышал их переговоры по воксу. Никто не ответил на мои оклики.
С брони Кинерика ручьями стекала кровавая слизь. Брат оторвал уцелевшей рукой заляпанный грязью табард и направился ко мне. Вдвоём мы напали на зелёнокожих, которые сильно теснили Андрея и Курова. Первого орка я забил кулаками до смерти, а второго задушил, чувствуя нездоровую первобытную радость, когда видел, как жизнь потухает в свинячьих глазах. Задыхаясь, он царапал слабевшими когтями лицевую пластину и умер в моей хватке.
Я швырнул тушу ксеноса в грязь, и на его лбу появилась выжженная вспышкой дыра. Андрей стоял в нескольких метрах рядом, но из-за шлема-черепа он не увидел, как я инстинктивно зарычал, и приветственно вскинул винтовку.
– На всякий случай, – пояснил он.
– Не делай так больше, – проревел я.
Кинерик убрал ботинок с горла другого ксеноса – последнего нажима хватило, чтобы сломать то, что было у врага вместо трахеи.
Он тихо смеялся, наблюдая как тварь подыхает. Потом я написал, что брат заслужил рекомендации для сана капеллана и за другие многочисленные достоинства и за ревностную проницательность, но в этом личном отчёте я могу признаться, что всё решил именно в тот момент, когда он смеялся над задыхавшимся орком.
Его ненависть чиста – то, что меньшие воины могут назвать жестоким или беспричинным, капеллан называет святым. Кинерик достоин шлема-черепа.
– Где ''“Серый Воин”''? – крикнул я генералу, которому грязь уже доходила выше колен.
– Подбит. – Куров повернул изуродованное лицо в мою сторону. Я увидел кость под облезшей плотью, а генерал всё равно продолжал широко улыбаться. – Мы будем горевать по нему позже, реклюзиарх. Капитан! Когда это случилось?
Андрей сражался с загоревшимся блоком управления на плече одного из своих товарищей, пытаясь заставить прибор правильно работать, для чего колотил по нему кулаком.
– Минуту назад. Час назад. Он сломался, ясно, генерал? Это правда и я…
Над нами попал в переделку “Стервятник” – из его центральной турбины доносился кашель, потому что ей пришлось пережёвывать пули орков вместо воздуха. Он падал, и пламя уже пробивалось сквозь стальной корпус. Я схватил двух ближайших солдат и бросился в сторону.
Когда они опомнились, то благодарность одного не знала границ. А вот вторым оказался Андрей, который даже и не подумал последовать примеру товарища.
– Это было драматично, я думаю. Да. Да, так и есть. – Он смахнул кровь с усиленного лазгана и попросил дух-машины продолжать стрелять, несмотря на то, что оружие упало в грязь. Рассеявшиеся солдаты из его отделения вновь собрались вместе возле обломков десантно-штурмового корабля.
Ещё больше зелёнокожих неслось на нас.
– Убейте их, – приказал я гвардейцам и повернулся, чтобы бежать к Экене.
Недалеко от входа в каньон пылающий гаргант сломал ремонтные мостки, рухнул на камни и вызвал землетрясение по всему ущелью. Я испытал то же самое сомнительное удовольствие, что и во время разрушения храма Вознесения Императора, который обрушился на меня ливнем мрамора и витражей. Только сейчас я не смеялся. От колебаний почвы пузырилась кровь у наших ботинок, а сотни солдат попадали с ног. Я не остановился, Кинерик бежал рядом.
Дубаку и орочий вожак продолжали сражаться, оба истекали кровью из многочисленных ран. Цепной меч бил по сочленениям доспехов и погружался в мягкую плоть. Каждый удар силовым когтем кромсал броню кузена. Сейчас он отступал, как пришлось и мне. Схватка с таким монстром не по плечу одному воину, независимо от упоения гордостью.
Раздался электрический взрыв, подобный раскату грома, зарядивший воздух статическим электричеством. Множество людей и орков закричали от боли из-за звукового удара.
Шлем защитил меня, хотя предупредительные руны звенели о внезапной атмосферной неустойчивости. Между пальцев змеились молнии. Пергамент на броне загорелся. В самом воздухе ощущалась рассеивающаяся мощь, словно я вдыхал дыхание другого живого существа.
– Щит! – закричал Кинерик, сжав мой наплечник уцелевшей рукой. – Орбитальный щит!
Я посмотрел вверх и не увидел перламутровые волны кинетического барьера. За те часы рукопашной, пока я сражался рядом со Львами, легионеры заминировали генератор пустотного щита. Один Император знает когда, где и как. Я отбросил свои иллюзии – и намерения – об общем руководстве операцией. После вылета из Хельсрича командование перешло офицерам Имперской гвардии.
Щит ещё не до конца исчез и статические разряды с треском разлетались во все стороны, когда на ретинальном дисплее зазвенела руна мощной и приоритетной вокс-частоты. Я активировал её, наблюдая как Экене и орочий вожак, пошатываясь, кружат друг вокруг друга – два израненных зверя слишком гордые, чтобы умереть.
– Брат, – раздался голос, от которого моё сердце воспарило.
– Вы ещё здесь.
– Пока. Ненадолго. Скажи, если мы нужны тебе, Мерек. Просто скажи.
Руна с именем Хелбрехта свирепо пульсировала красным и золотым. Я продолжал мчаться к Дубаку и ответил на бегу.
– Сделайте это, – приказал я повелителю. – Затмите небеса.
Экене повергли раньше, чем я добежал до него. Ксенос сжал руку Льва покорёженными клешнями, начисто оторвав её выше локтя. В ответ вожак прайда неловко ударил цепным мечом в горло твари. Клинок скользнул по броне и всего лишь слабо поцарапал орка. Эта атака стоила Дубаку левой ноги – металлическая клешня перерезала её в колене и швырнула Экене спиной в грязь.
Спустя удар сердца я прыгнул зелёнокожему на спину – помня, что однорукий Кинерик не смог на ней удержаться – обернул цепь от оружия вокруг кровоточащей потной шеи монстра и упёрся ботинками в его доспехи. Цепь туго натянулась, и мои сломанные кости пронзила ослабленная лекарствами боль. Из орочей глотки донеслись хрип и треск сухожилий. Он колотил меня металлической клешнёй, откалывая куски керамита. Вожак шатался – но не падал. Тяжело дышал – но не задыхался. Я душил ксеноса последним своим оружием, но так и не мог убить. Всё что я мог сделать – дать время Дубаку отползти.
И он полз. А Кинерик ждал с болтером в оставшейся руке. Искалеченный Лев добрался до него. Сжал пистолетную рукоять, перевернулся на спину в липкой жиже и направил оружие вверх.
Я подался назад. Получилось не так, как я хотел, но достаточно, чтобы добавив вес к силе натянуть цепь ещё туже, запрокинув голову монстра назад, и открыть его горло.
Я услышал грохот болтерного выстрела, и что-то тяжёлое ударило рядом с цепью. Раздался глухой взрыв, голова отлетела, кувыркаясь над плечами, и шлёпнулась рядом со мной в грязь. Закованное в броню тело стояло – хотя выше шеи не осталось ничего – слишком упрямое и сильное, чтобы упасть.
Первым делом я вырвал крозиус из пальцев орочьего вожака, а затем кинул голову с отвисшей челюстью лежавшему Экене.
Яростное сражение продолжалось – мужчины и женщины, которых я привёл, пробивались вглубь ущелья.
При благоприятных атмосферных условиях между стартом десантной капсулы и приземлением проходит меньше двух минут. Лев смотрел на потемневшее небо. Мне это было не нужно, как и Кинерику. Дубаку никак не отреагировал – только попробовал подняться как можно выше и стянул шлем.
– Помогите мне встать. Я не могу встретить верховного маршала, лёжа на спине.
Кинерик и я поставили Экене между собой. Одновременно на нашей общей частоте с Имперской гвардией раздались ликующие крики – Хелбрехт затмил небеса десантными капсулами Храмовников.
[[Категория:Империум]]
[[Категория:Космический Десант]]
